кубок жизни - Анатолий Ильяхов
advertisement
Анатолий Ильяхов КУБОК ЖИЗНИ У Пифагора есть высказывание: «Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы в него не капали горькие слёзы»… Это относится к судьбам персонажей книги «КУБОК ЖИЗНИ»! Все известные личности Древней Греции и Рима: мудрецы, правители и военачальники, демагоги, государственные деятели и политики, писатели, поэты и простые граждане - кто всеми путями стремился к вершинам личной славы или по зову сердца ценой собственной жизни прославлял Отечество благими деяниями. Одним народ воздавал едва ли не божественные почести, другим устраивал триумфы и почитал национальными героями, третьим посвящал статуи... Но в какой-то момент богиня счастья Тихэ забывала о своих любимцах, и жизнь их вдруг круто изменялась… СОДЕРЖАНИЕ: 1 - Агис IV (262-241 до н.э.), царь Спарты: СВОИХ УБИЙЦ ПРОЩАЮ - Анаксагор (500-428 до н.э.), философ: НАБЛЮДАЯ ЗВЁЗДЫ - Анаксарх (IV в. до н.э.), философ: МОЖНО ЛИ УБИТЬ ФИЛОСОФА - Архимед (287–212 до н.э.), математик и механик: МНЕ ПО СИЛАМ СДВИНУТЬ ЗЕМЛЮ - Боэций (ок.480-524), философ: СЧАСТЬЕ ИЗМЕНЧИВО - Гиперид (389-322 до н.э.), оратор: НЕ ТРОГАЙ ЛИХА - Деметрий Фалерский (350-281 до н.э.), политик: ГОРШКИ, ОТЛИТЫЕ ИЗ СТАТУЙ - Демосфен (384-322 до н.э.), оратор: ДАМОКЛОВ МЕЧ ДЕМОСФЕНА - Дион Сиракузский (IV в. до н.э.), правитель: НЕЛЬЗЯ ЖИТЬ В СТРАХЕ - Еврипид (484-406 до н. э.), поэт: ТЕРПИ, КАК ПОДОБАЕТ МУЖУ - Зенон Элейский (ок.490-430 до н.э.), философ: НЕ СЛУЖИТЕ РАБСКИ ТИРАНУ - Исократ (ок.436-338 до н.э.), оратор: УПРАЖНЯЙ СЕБЯ ДОБРОВОЛЬНЫМИ ТРУДАМИ - Ификрат (413—353 до н. э.), военачальник: ОТ ОГОРЧЕНЬЯ ТОЖЕ УМИРАЮТ (и так далее) СВОИХ УБИЙЦ ПРОЩАЮ Агису IV (262-241 гг. до н.э.) из рода Еврипонтидов, сыну царя Эвдамида II, исполнилось восемнадцать лет, когда судьба предоставила ему возможность занять престол Спарты* (Спарта – центр историч. области Лакония на Ю.-В. Пелопоннеса; как гос. образование носила название Лакедемон). Оговоримся сразу, большой радости он не испытал, потому что в этом военизированном государстве издавна существовал закон о назначении на престол одновременно двух царей, представителей династических семей, обычно враждующих между собой. Соправителем Агиса был царь Леонид II из рода Агидов, члены которого всегда отличались коварством и жесткостью по отношению к политическим оппонентам. Реальную власть имели эфоры* (эфоры – с греч.«наблюдатели», пять высших должностных лиц, избирались сроком на один год всеми полноправными спартанцами; главный из них – эфор-эпоним давал имя году) геронты* и (геронты – члены Герусии, или Совета старейшин, включая обоих царей, состоял из тридцати геронтов, младшему из них должно быть больше 60 лет; избирались из зажиточных спартиатов пожизненно. Геронты готовили решения народных собраний по важнейшим государственным делам и уголовным процессам. Герусия созывалась эфорами), обладавшие широкими полномочиями. Именно они назначали царей, а если считали, что «народные избранники» нарушали законы или совершали государственные преступления, затевали судебный процесс. Нередко эта заканчивалось отстранением от престола, смертным приговором или изгнанием с конфискацией имущества. Перед согражданами у царей имелось одно преимущественное право – храбро воевать, приумножая могущество Спарты. Для этого каждый из них содержал своё войско, с которым ходил в походы и управлялся по своему усмотрению. Были случаи, когда оба полководца на одном поле сражения не согласовывали действия друг с другом, что приводило к печальным последствиям. Но поражение царя, как и его воинов, 2 расценивалось предательством Отечества! Немаловажная деталь – полководческие обязанности цари оставляли сразу после прекращения военных действий. Они отчитывались перед эфорами, после чего становились обычными гражданами Спарты, на которых распространялись все действующие законы. *** В VIII веке до н.э. в Спарте воцарился легендарный законодатель Ликург, построив особую систему всеобщей гражданской ответственности, заставил граждан жить по необычайно строгим законам. Основной идеей государственных преобразований стало равенство в правах всех свободнорожденных спартанцев, ликвидация богатства и презрение роскоши. «Цари подчиняются народу, народ исполняет законы, жизнь каждого – на алтарь Отечества» - заповеди Ликурга, благодаря которым Лакедемон поднялся среди греческих государств могучей державой. Свою актуальность его законы потеряли лишь пять веков спустя по вине полководца Лисандр. Разбив в морском сражении афинский флот (405 г. до н.э.), он доставил в Спарту многочисленную добычу, в том числе золотые и серебряные деньги, возбудив среди части спартанцев страсть к наживе. Ещё через сто лет в Спарте мало что напоминало Ликурговские времена. Под благовидным предлогом необходимости роста рождаемости населения, утерянного в результате войн, эфоры отменили самый важный закон, запрещающий продажу и раздел семейных наделов земли. В результате небольшая активная группа спартиатов скупила или отобрала за долги у остальных граждан их земельные наделы, заработав огромные состояния. К 244 году до н.э., когда Агис стал царём, семьсот олигархических семей завладели землями, которые до этого принадлежали двадцати тысячам граждан! А поскольку спартанцам запрещалось заниматься извлечением прибыли и торговлей, также ремесленничеством, им ничего не оставалось, как погрузиться в безысходную нищету. Из-за этого подавляющее большинство спартанцев лишились избирательных прав и почётной привилегии служить в армии, которая теперь формировалась из дорогостоящих чужеземных наёмников. Прочее население, состоявшее из периэков (неполноправных жителей), иностранцев и илотов (полурабов), общим числом до двадцати тысяч человек, испытывало ещё большие тяготы. Вот почему царь Агис, молодой человек, воспитанный в лучших традициях древнейшего аристократического рода, надумал возродить древние законы Ликурга, кумира многих спартанцев, бросив вызов устоявшейся верхушке власти. Он сказал ближайшему окружению: - Я надеюсь через царскую власть восстановить древние скромные обычаи и прежние законы! И с этих слов начался обратный отсчёт его жизни … *** 3 По воспитанию своему и внутренним убеждениям Агис не стремился ни над кем властвовать. Но царские обязанности давали возможность входить в состав Герусии, что позволяло предлагать свои законы, отстаивать их, влиять на умы и настроение сограждан. Молодой царь понимал, что некогда могучая Спарта скатывается на второстепенные роли в эллинском мире, а глубокие противоречия между богачами и бедными раздирают общество изнутри. Удивительно, что подобные мысли возникли в голове юноши, рождённого в одной из самых богатых семей Греции! Он провёл счастливое детство в имениях матери Агесистраты и бабушки Архидамии. Женщины любили сына и внука, ничего не жалели для него, нанимали лучших в Греции учителей и воспитателей. Он рано увлекся философией киников, в учении которых преобладала конечная цель человеческих устремлений – добродетель, совпадающая со счастьем. Агис, прежде всего, почитал Диогена Синопского, вёл скромный образ жизни без удовольствий и пресыщений развлечениями, истязал своё тело лишениями и голодом. Готовя себя к полководческой деятельности, занимался гимнастикой и атлетикой, военными науками. Юноша, резко отличаясь от сверстников из аристократических семей, носил на голом теле простой солдатский плащ, употреблял простонародные кушанья, ходил в общие народные бани – словом, вёл сдержанный образ жизни, «обнажив себя от всякого великолепия и пышности». Когда же познакомился со сводом строгих Ликурговых законов, окончательно решил посвятить себя исправлению испорченных нравов спартанского общества. Но если раньше Агис расстраивал мать и бабушку тем, что отказывался от обильного застолья, праздных развлечений, дорогих одежд и украшений, то сейчас тревожил их своими разговорами о всеобщем равенстве. Он сердцем воспринимал тяготы простого народа, проявляя искреннюю жалость и сострадание по отношению к обездоленным и малоимущим гражданам. Став царём, Агис понимал, что имущественное неравенство среди слоёв населения Спарты обязательно возбудит недовольство одной части против другой, и даже к перевороту, гражданской войне. И тогда уже ситуация станет неуправляемой. Значит, преобразования следует начинать ему решительно и скоро. Царь Леонид ему не помощник, но его можно заставить участвовать в реформах, если привлечь народ на свою сторону. Испугается! Агис решил преобразованиями подвести Спарту «ко времени Ликурга», предполагая вернуть народу утраченные им земельные наделы и имущество, снять непосильные долги. Поскольку Спарта в последнее время обезлюдела из-за войн, увеличить численность граждан, обладающих всеми правами, за счет периэков и части иностранцев, пожелавших получить права гражданства. Царь Агис решил собственным примером повести общество к переменам. Как сообщал Плутарх, «воздержанием, простотою и великодушием он возвысился над 4 негою и пышностью, вводил в общество благоустройство и равенство, обретя имя и славу для государя». Он встретил восторженную поддержку у молодёжи и части богачей из образованной аристократии. К его близкому окружению примкнули те из спартанцев – а таких было большинство, - кто потерял за долги земельные участки, желавшие вернуть заложенное богачам имущество. Теперь они тоже демонстративно носили простые одежды и питались чечевичной похлебкой, готовя себя к служению Великой Спарте, «с увлечением посвятили себя доблести, ради свободы переменив весь образ жизни вместе с одеждой». Оставалось привлечь на свою сторону самую близкую родню – мать и бабушку. С этой целью Агис сошёлся с Агесилаем, братом матери, умелым оратором. Но беда Агесилая, человека развращенного и сребролюбивого, заключалась в том, что при собственном огромном состоянии, имении и обширных плодоносящих полях, он имел способность делать долги под заклад, стараясь их потом не отдавать. Узнав от племянника о грядущих переменах, Агесилай, прежде всего, понадеялся на ликвидацию своих огромных долгов за счёт государственных реформ. Поэтому согласился помогать Агису, участвовать во всех его революционных мероприятиях. С его помощью Агесистрата и Архидамия, мать царя и бабушка, тоже согласились помогать Агису, хотя поначалу пришли в изумление, доказывая, что предпринимаемое дело невозможное и бесполезное. Агесилай сумел убедить женщин, что затея царя Агиса – вещь благородная, а раз так, она обязательно увенчается успехом, послужит для общего блага. Участие самых богатых женщин Спарты в реформаторской деятельности молодого царя сыграло решительную роль в изменении общественного настроения. Они приглашали к себе знакомых знатных и богатых женщин, советовали употребить влияние на мужей, отцов и братьев в поддержку Агиса. И действительно, прошло совсем немного времени, как многие богатые спартанцы, заразившись честолюбием, «возвысились духом, переменились в мыслях, наполнились некоторым божественным восторгом к добру». Агесистрата и Архидамия вместе с другими женщинами из богатых семей уже сами торопили царя Агиса совершить действия в отношении благочестивых перемен в обществе. Но другая часть общества, пожилые и состоятельные люди, не желавшие радикальных перемен, страшились и бранили царя Агиса изо всех сил, считая его образ жизни странным и неподобающим царскому достоинству. К тому же царь Леонид, соправитель Агиса, продолжал жить в показной роскоши, а с народом обращался надменно и сурово. По-другому он, и не мог поступать, поскольку уже стариком заступил на престол, а до этого провёл годы при дворе сирийского царя Селевка, оплота восточных обычаев и показной роскоши! Но зная, что простые спартанцы не любили его, Леонид из страха не решился открыто возражать намерениям Агиса. Зато вредить тайно ему не возбранялось. 5 Царь Леонид распространял слухи, будто Агис так поступает, потому что задумал на волне народного доверия захватить единоличную власть над Спартой, окружил себя вооружёнными друзьями с тайной целью низвергнуть древнюю спартанскую демократию и провозгласить себя тираном. А это уже было серьёзнейшее обвинение против царя Агиса в государственном преступлении! Несмотря на противодействие Леонида и его сторонников, Агису удалось привлечь на свою сторону влиятельных и богатых людей Спарты – Лисандра и Мандроклида, пользовавшихся у граждан высочайшим уважением. С ним был дядя Агесилай, к советам которого Агис прислушивался, его поддерживали мать и бабушка. Агесилай, человек зрелых лет и опытный в политике, строя собственные дальновидные планы, убеждал нетерпеливого племянника не спешить пока с разделом земель и имущества, начать со «стряхивания долгов», то есть, с уничтожения долговых обязательств граждан Спарты. В противном случае он бы сам расстался с огромными земельными наделами и крупными поместьями. А если начать обе меры - передел земли и отмена долгов – одновременно, говорил Агесилай, возмутятся крупные землевладельцы и ростовщики, заимодавцы, которые объединёнными усилиями спровоцируют народные волнения. Сначала надо отменить долги, и тогда благодарные олигархи легче примирятся с потерями земли, её переделом. Царь согласился. *** Когда всем стало ясно, что в Спарте оказались неизбежными политические и экономические перемены, среди родовитых спартанцев назрело недовольство. Вслух об этом пока не говорили, присматривались и решали, как вести себя в этой непростой ситуации. Все знали о законодательных реформах Ликурга, особенно в той части, когда предки богачей безжалостно лишались состояний и жизней. Так что, этим людям было чего страшиться… Вскоре от сомнений они перешли к наступлению, возбуждая тайный заговор против Агиса. Его противники обратились к царю Леониду, предлагая начать действовать, потому что Агис уже провёл своего единомышленника Лисандра в члены Коллегии эфоров для «продавливания» закона, согласно которому все спартанцы признавались равными по имущественному положению (243 . до н.э.). После этого оставалось только отобрать у богатых все земли, затем перераспределить между спартанцами и периэками. Получалось всего около двадцати тысяч наделов. Ответный ход предстояло сделать царю Леониду. Возможно, он бы присоединился к сторонникам Агиса, но тогда почётные лавры «спасителя Отечества» достанутся не ему. А этого Леонид допустить не мог! Он выступил в Герусии, где убедил геронтов защищать благополучие богатых граждан во имя спокойствия в государстве. В результате большинство законов, предложенных Агисом, были отвергнуты, хотя и при минимальном перевесе. 6 Понимая, что рискует многим, в том числе и жизнью, царю Агису пришлось пойти на крайние меры. Он призвал жителей Спарты на городскую площадь, агору, где выступил с краткой речью, говоря больше «о всеобщем равенстве». А чтобы окончательно убедить народ в своих добрых намерениях, Агис объявил: - Спартанцы, я делаю величайший вклад в основание нового государственного управления. Я первый дарую Спарте своё имение, которое состоит из домов, скота, обширных полей и пастбищ, а сверх того, передаю в казну шестьсот талантов серебром (талант – 26.2 кг). То же делают моя мать и бабушка, известные вам, и все мои друзья, и все родственники. Изумленный народ слушал и не верил, что такое - возможно слышать наяву. А когда все вокруг осознали слова Агиса, «возликовали, восхищался радостью тому, что после трехсот лет явился царь, достойный Спарты»... С этого дня спартанцы в большинстве своём стали единомышленниками царя Агиса, что давало огромные возможности в реализации задуманного. Но ему, не терпевшему осуществить «Ликургово всеобщее равенство». Для устранения главного опасного оппонента - царя Леонида - Лисандр предложил ловко использовать обстоятельство, что тот долго жил при дворе сирийского царя Селевка, женился на его дочери, имел от этого брака двоих детей. В силу древнего спартанского закона, запрещавшего царям жениться на иностранках, Леонида предполагалось подвергнуть суду с непредсказуемыми последствиями, когда лишение престола было не самым страшным наказанием. Для обвинения царской персоны требовалось, чтобы хотя бы одному из эфоров представилось знамение, лучше всего, «падающая звезда». Тогда это считалось божественным знаком. От Лисандра потребовалось лишь сообщить о соответствующих божественных знамениях, на что он заявил, что «видел знамение во сне», и оно было не в пользу царя Леонида. Свидетели, вызванные эфорами, показали, что жена у Леонида – самая настоящая иностранка. Судьба Леонида была решена в одночасье: заседали эфоры, его низложили и хотели предать смерти. Но он успел укрыться в храме Афины, покровительствующей любому преступнику. К Леониду потом посылали гонцов, вызывали в Герусию для объяснений, а он не являлся из боязни встретиться по дороге с убийцей, нанятым Агесилаем. На место царя Леонида посадили его зятя Клеомброта, сторонника реформ царя Агиса. *** Между тем истёк срок полномочий эфоров, принявших жёсткое решение в отношении Леонида. А новый состав Коллегии почти весь оказался сторонником! На первом же заседании разрешили ему выйти из убежища, простили прежние «грехи», при 7 этом обвинили Лисандра в противозаконных действиях. Престол под царём Агисом зашатался. Теперь уже ему и царю Клеомброту грозила участь Леонида. Агесилай, осознавая тяжесть своего нынешнего положения, убедил Агиса выступить перед народом на площади, обвинив эфоров в предательстве интересам Спарты. Он же призвал молодых спартанцев, верных Агису, вооружиться и защищать своего царя от заговорщиков. Простонародье недолго заставило себя уговаривать, граждане вооружились, кто - чем мог, и восстали против новых эфоров. На их места назначили других, в числе которых оказался и Агесилай. Затем были освобождены из тюрьмы те граждане, кого успели посадить прежние эфоры. Противники Агиса устрашились, им показалось, что для них пришли плохие времена. Но царь отказался от репрессий по отношению к своим врагам, никого не обидел даже словом, а Леониду помог избежать ярости восставшего народа и наёмных убийц. Дал ему группу личной охраны, поручив сопроводить в аркадский город Тегей, в безопасное место. *** Настало время реформ Агиса. Его дядя Агесилай, упиваясь собственной властью, убедил племянника совершить первый шаг – «стряхивание долгового бремени», как сделал в Афинах когда-то законодатель Солон. «Так будет лучше всей Спарте» - сказал Агесилай. По приказу царя Агиса в один из дней граждане, имевшие расписки должников и свои обязательства по договорам возврата займов денег, снесли всё на агору, где сложили в огромную кучу, а потом сожгли под восторженное улюлюканье и аплодисменты должников. Агесилай при виде ярко горевшего костра радостно потирал руки и говорил: - Никогда я не видал столь блистательнейшего света, чистейшего пламени, какой вижу ныне! Зато состоятельные граждане и ростовщики, занимавшие долгое время спартанцам деньги под проценты, пришли в полное уныние. Многие, если не разорились, то обеднели за один день! А народ, увидев, как легко они избавились от кабальных долгов и разорения, ликовал и уже требовал немедленного раздела земель и имущества олигархов. Но с этим мероприятием Агесилай решил не торопиться, создавал тайные препоны, для чего придумывал перед Агисом всяческие выдумки и отговорки, на которые был неистощим. К тому же международные дела потребовали участия в них царя Агиса, ему пришлось выступить с войском в поход, из-за чего дальнейшие преобразования государственного строя Агесилай с радостью отложил до его возвращения. Агис прошел маршем весь Пелопоннес, и всюду беднота, зная о том, что происходило в Спарте, с радостью встречала революционно настроенного царя, ожидая помощи в решении своих проблем. А богатые, наоборот, с неудовольствием и подозрением следили за движением спартанского войска, боясь восстания своих 8 народов. Поэтому, боясь назревания непредсказуемых событий на Пелопоннесе, союзники Спарты постарались поскорее избавиться от присутствия войска царя Агиса. Поблагодарив за помощь, они распрощались со спартанцами. По возвращению в Спарту Агис нашел большую перемену в настроениях граждан. Его противники ловко использовали недовольство народа задержкой раздела имущества и земель. Но самым неожиданным для Агиса предательством оказались действия дяди Агесилая, действующего эфора. В отсутствие царя он использовал его имя, принуждая спартанцев выплачивать налог за… дополнительный месяц в году, который сам же и придумал! Но царь Агис, человек мягкий и доверчивый, вместо решительных и смелых мероприятий простил Агесилая, после чего народ решил, что они оба – заодно! Враги царя Агиса между тем решили восстановить Леонида на престоле. С помощью отряда наёмников они вернули его в Спарту и провозгласили царём. В этот момент народная ненависть была обращена против Агесилая, и поэтому в Спарте равнодушно отнеслись к этому событию. И Леонид при поддержке членов Герусии начал расправу со своими противниками. Первый удар нанёс Агесилаю, но тому удалось спастись бегством из города. Затем пришла очередь царей Агиса и Клеомброта – первый спрятался в местном храме богини Афины, другой - в храме Посейдона. Хилонида, жена Клеомброта и дочь Леонида, узнав о несчастье мужа, оставила отца и пришла к храму; села на землю, непричесанная, в грязной одежде в знак печали, и умоляла вместе со своими детьми народ и царя Леонида о защите. Она говорила ему: - Если тебя не трогает, отец, горе твоих внуков и слезы дочери, то знай, что муж будет наказан строже, чем ты хочешь: первой на его глазах умрет его любимая жена, твоя дочь. Леонид пощадил зятя и отправил его в изгнание. С Клеомбротом добровольно отправилась с детьми и его жена Хилонида. Теперь Леонид надумал предать смерти царя Агиса, но пока не знал, как осуществить задуманное. Он пытался лживыми обещаниями убедить Агиса, который нашел безопасный приют в храме богини Афины, выйти, чтобы «всего-навсего объясниться перед эфорами». Обещал совместное царствование, говорил, что во всём виноват Агесилай, а Агиса, как молодого и честолюбивого человека, народ прощает. Агис не верил, ни ему, ни его посланникам, эфорами. Тогда Леонид решил «выкрасть царя у Афины». Он узнал, что к Агису наведаются его близкие друзья - Амфарет и Дамохорет а один из них, Амфарет, с некоторых пор пользуется драгоценными чашами царя и его одеждами, с его разрешения, но теперь желает оставить всё это богатство у себя. Леонид сговорился с ним о предательстве Агиса, а затем склонил к этому и Дамохорета. 9 И вот оба друга Агиса уговорили его тайно покинуть ночью храм, чтобы дома искупаться в бане, отдохнуть, хорошо поесть и набраться сил перед тем, как вновь вернуться в укрытие. Подошла назначенная ночь. Агис, доверяя верным друзьям, вышел из храма. Амфарет и Дамохорет ожидали его, а когда он приблизился, схватили за руки и не отпускали. Амфарет сказал Агису: - Агис! Мы поведем тебя к эфорам – ты должен дать им отчет о своем управлении! Ничего не бойся, мы тебя не дадим в обиду, обережём! Агис возмутился, выдернул руки и повернул назад в храм, но Дамохорет настиг его, накинул веревку ему на шею и силой потащил за собой. В таком виде царя препроводили в тюрьму. Когда Леониду сообщили, где находится Агис, он спешно прибыл в тюрьму, за ним - эфоры и геронты. Они торопились совершить «правосудие», так как понимали, что у Агиса в Спарте достаточно сторонников, которые могут им помешать. Геронты начали судебный процесс с обвинениями «в государственной измене царя Агиса». Ничего подобного в Спарте, демократическом государстве, где всё решал народ, ещё не происходило! На суде, который заседал не в своём официальном помещении, а в тюрьме, не было свидетелей защиты, никто не записывал речи участников «процесса». Здесь не присутствовал обязательный в таких случаях «наблюдающий за судом», а именно, старейшина, ответственный за исполнением законов, способный оценивать судебные решения. Право голоса имелось только у обвинителей. Они кричали ему: - Агис, ты отбирал имущество у граждан Спарты, чтобы незаконно распоряжаться им! Тебе нет оправдания за твои злодеяния! Агис отвечал: - Вы не судьи мне! И мне не в чем оправдываться перед вами, тем более в том, что я присвоил чужое имущество! - Агис, не упорствуй, признайся, что тебя принудил на преступления твой дядя Агесилай. Признайся, и мы тебя отпустим с миром! - Никто не принуждал меня. Я – царь! Я делал то, что должен был делать для могущества Спарты. - Но ты возбуждал чернь, чтобы она поддержала тебя в твоем стремлении захватить единоличную власть, стать тираном Спарты! - Я желал народу достойной жизни, хотел привести образ правления царей в соответствие со справедливыми законами Ликурга, о которых вы давно забыли. - Так ты упорствуешь, не раскаиваешься в своих поступках? 10 - Я не раскаиваюсь в своих добрых намерениях, хотя вижу себя в ваших неправосудных руках. Эфоры, геронты и царь Леонид, считая, что проведённого ими допроса достаточно для судебного решения, тут же приговорили Агиса к смертной казни через повешенье. Они поступили с ним не как с царём, аристократом, а словно это был разбойник с большой дороги! Они велели служителям вести его в Дехаду – специальное отделение темницы, где палачи обычно вешали осужденных на смерть преступников. Но служители не посмели прикоснуться к нему, проявляя больше уважения, нежели страха. Леонид, боясь потерять драгоценное для него время, приказал своей личной охране отвести Агиса к месту исполнения казни. Тем временем слухи о незаконном самосуде над царём Агисом просочились в дома граждан Спарты. У дверей тюрьмы начали собираться народ. Никто не знал правдивой ситуации. Появились близкие и родные Агиса, с ними мать его и бабушка, все кричали в голос, чтобы царя Спарты, избранного народом, немедленно освободили – пусть судит его сам народ, а не Леонид с эфорами геронтами! Если он виновен, говорили люди, пусть получит возможность отвечать перед народом. Эти обстоятельства побудили Леонида принять срочные меры. Агиса подвели к виселице. Один исполнитель казни не выдержал, отвернулся в растерянности, а царь сказал ему: - Ты, я вижу, хороший, честный человек. Перестань печалиться. Я тебе скажу, что, погибая столь несправедливо и беззаконно, я лучше моих убийц. За воротами тюрьмы шум усилился, послышался громкий стук, будто их ломали. На крики и шум вышел Амфарет, знавший, что Агис уже был мёртв. Агесистрата упала перед ним на колени, умоляла припомнить дружбу с ним Агиса, просила не допустить его смерти. Амфарет стал успокаивать рыдающую женщину, отвечал невозмутимо, что не допустит произвола, встанет на защиту своего друга Агиса. Сказал, что она, как мать, может пройти, повидать сына, живого и невредимого. Обрадованная хорошей вестью Агесистрата попросила, чтобы с ней вместе зашла её мать Архидамия. Амфарет согласно кивнул, но сказал коротко: «По очереди». Сначала вовнутрь пропустили бабушку, которая сразу, увидев мёртвого внука на полу, пыталась закричать, предупредить Агесистрату. Ей закрыли рот и потащили к виселице. Через мгновение старая женщина оказалась в петле. Следом впустили Агесистрату. Она сначала увидела мёртвого сына, затем висевшую в петеле мать. Всё поняла. Агесистрата не кричала, не причитала, выказывая 11 огромное горе, и не умоляла служителей о милосердии. Она молча сняла свою мать, затем легла на тело сына, тихо сказала: - Твоя терпимость к злобе недругов, сын мой, твоя смиренность к подлости друзей, твое человеколюбие к народу погубили тебя и всех нас, твоих родных и близких. Амфарет стоял рядом, слышал её слова. Он кинулся к ней, с яростью кричал, брызгая в лицо слюной: - Это ты виновата в смерти своего сына! Ты одобряла его глупые поступки! Так теперь получай одно с ним наказание! - Я согласна, - скорбно произнесла мать, - если это послужит пользе Спарты. *** Тюремные служители вынесли наружу, к толпе у ворот, три мёртвых тела. Потрясенные спартанцы умолкли, ужас сковал их отважные сердца. В растерянности, не зная, как поступить дальше, они в молчании и скорби стали расходиться по своим домам. Народ вдруг понял, что реформа в Спарте всё же произошла – на престол воцарился тиран, имя ему – Леонид II. Страх сменили глубокая печаль и сожаление о случившемся преступлении, и даже не против царя Агиса, а против вековой демократии. Даже рука неприятеля в сражениях не поднималась убить спартанского царя - настолько велико было уважение к древним обычаям. А тут – свои же спартанцы совершили зло! Послесловие. Агис IV прожил всего двадцать один год и царствовал совсем немного. Но свободолюбивые спартанцы успели полюбить его и не простили убийц: через пять лет царь Леонид, эфоры и геронты, Амфарет с Дамохаретом и тюремные палачи – кто принимал участие в «судебном заседании» и кто вешал Агиса, и даже те, кто вязал узлы на веревке для царя, – все предстали перед судом разгневанного народа. Обвинённые в превышении должностных полномочий, а значит, в преступлении против народа и Спарты, после открытого народного суда были приговорены к смерти через повешенье. Не были преданы забвению и революционные замыслы незабвенного молодого царя. После Леонида на престол вступил его сын Клеомен III. До этого Леонид, чтобы заполучить семейные богатства убитого им Агиса, заставил его вдову выйти замуж за Клеомена. Неожиданно муж полюбил свою жену и через неё проникся замыслами Агиса. Став царём, Клеомен решил осуществить их на практике, заручившись поддержкой армии, выказав на войне личное мужество и добропорядочность. Мотивируя тем, что Ликург не утверждал такой институт власти, как Коллегия эфоров, новый царь её упразднил. Затем казнил четырнадцать противников своих реформ, а восемьдесят богатейших семей олигархов изгнал из Спарты, конфисковав их имущественные 12 состояния. Он отменил все долги, разделил землю между свободными гражданами и возродил Ликургову дисциплину всеобщего равенства прав и обязанностей. Успехи построения «общества социального благоденствия» в одной взятой стране, Спарте, вскружили голову молодому правителю. Он вознамерился распространить «Ликургов дух» на территории всего Пелопоннеса, для чего возглавил армию и отправился по пелопонесским государствам в качестве «освободителя народа от засилья богачей». Ему открыли ворота Аргос, Пеллена, Флиунт, Эпидавр, Гермион, Трезен и даже богатый и могучий Коринф. Затем «эпидемия равноправия» перекинулась на соседние государства, где бедняки уже отказывались платить непосильные налоги, должники - исполнять свои долговые обязательства, а муниципальные власти, чтобы задобрить бедноту, отбирали у богатых имущество, раздавали его обездоленным. В этот нежелательный для всей Греции процесс вмешалась Македония. Её полководец Антигон Досон выступил против Клеомена, разбил его при Селласии (221 г. до н.э.) и восстановил прежний олигархический порядок в Лакедемоне. Клеомен бежал в Египет к царю Птолемею III, своему другу, затем погрузился в безуспешные заговоры против его наследников и покончил с собой. В 207 году до н.э. в Спарте произошло восстание против засилья олигархов; власть захватил Набис, бывший раб из Сирии. Став диктатором, он предоставил спартанское гражданство всем свободнорожденным и одним декретом освободил от рабства илотов. Кто из богачей протестовал, того Набис осуждал на смерть. Их обезглавливали, а имущество национализировали, чтобы разделить между новыми гражданами Спарты. Затем Набис повторил успех Клеомена, заняв государства Пелопоннеса, где «восстановил власть народа и социальную справедливость», пока его не убили подосланные богачами убийцы. После его смерти в Спарте окончательно была ликвидирована «Ликургова конституция», его строгие законы, а три тысячи сторонников Набиса проданы в рабство. Спарта продолжала существовать, но перестала играть какую-либо значительную роль в истории Эллады. НАБЛЮДАЯ ЗВЁЗДЫ Отец греческого философа Анаксагора (500-428 гг. до н.э.) имел большое сельскохозяйственное производство, торговал зерном и был одним из самых богатых граждан Клазомены* (совр. Келисман, М.Азия), города ионийских греков. Ни у кого в семье не вызывало сомнений, что повзрослевший сын возглавит прибыльное дело отца. Но Анаксагор решил, что для родни и для него самого будет полезней, если жизнь его будет посвящена философии и наукам. 13 В тридцать лет Анаксагор появился в Афинах, где попал в атмосферу и «любознательности всеведения». Он встретил Анаксимена из Милета, последователя мудреца Фалеса и философа Анаксимандра. Молодого человека поразили слова Учителя, что «воздух является источником жизни, душой мира…», но его тезис, будто «плоская земля висит в воздухе, небо представляет собой полукруглый, куполообразный твердый свод, к которому серебряными гвоздями прибиты звезды, - поэтому звезды неподвижны», заставили искать Истину. После смерти отца Анаксагору надо было возвращаться домой, чтобы вести большое хозяйство, торговые дела, распоряжаться работами на полях и в имении. Но семейные заботы больше не интересовали молодого философа, он решительно остался в Афинах. Тем временем родовым имением пользовались случайные безответственные люди, и постепенно всё пришло в упадок: поля заросли травой, домашняя скотина разбрелась. Получилось, Анаксагор умышленно обрек себя на полунищее существование ради обожаемой им философии! Зато теперь он был абсолютно свободен от имущественных забот, и его взоры устремились в небо. «У меня появился смысл жизни, - говорил он друзьям, - наблюдать Солнце, Луну и звезды, и делать из этого выводы». При этом философ забыл, что живёт среди людей, а люди всё примечают. Им не нравится, когда кто-то поступает странным образом, с точки зрения общественной морали и утвердившихся правил. Афиняне тогда жили по очень строгим законам Солона, в соответствии с которыми каждый гражданин обязан был участвовать в общественной и политической жизни города: посещать храмы, славить богов, участвовать в народных Собраниях и заседаниях судов, избирать и быть избранным на государственные должности. Всё – во имя могущества Афин и благополучия граждан свободного города с древними демократическими устоями! Анаксагору не желал отвлекаться от занятий любимой философии, даже за едой думал о возвышенном, только ему ведомом. «Тебе нет дела до отечества? Тебя не волнуют его заботы» — спрашивали Анаксагора. Он отвечал, словно насмехался, указывая на небо: - Разве не видите, как я о вас забочусь? Наблюдая небо, я теперь и только делаю, что думаю об отечестве! Он часто проводил ночи без сна, наблюдая за планетами и звездами, вглядывался на солнечные закаты и восходы, в непогоду прислушивался к грохотанью грома, ловил мгновенья вспышек молний. Но он действительно всё это время думал о человеке, о его месте на земле, не забывая найти и богам достойное место во Вселенной. Он старался познавать Природу, в окружении которой человеку было бы хорошо жить. Философ досадовал и сожалел, что «ничего нельзя вполне узнать, ничему нельзя вполне 14 научиться, ни в чем нельзя вполне удостовериться своими ограниченными чувствами и слабым разумом потому, что жизнь коротка». Постепенно пространные мысли Анаксагора обрели разумную четкость, превратились в обширный труд «О природе». Познакомившись с сочинением, все философы, как друзья его, так и оппоненты, признали его знаменательным открытием, а самого Анаксагора – величайшим учёным. Оставалось лишь поражаться и восхищаться его смелым революционным заявлениям: - Начало Вселенной – Ум и Материя; Ум – начало производящее; Материя – начало страдательное… - Ни одна вещь не возникает и не уничтожается, но каждая составляется из смешения существующих вещей или выделяется из них... - У малого всегда есть наименьшее. Во всём есть часть всего… - Количество материи всегда неизменно, но все формы имеют начало и конец... Настоящая слава первооткрывателя обрушилась на Анаксагора. А он не замечал её, продолжал работать, продвигаясь «от малого к наименьшему»… Анаксагору бы остановиться в намерениях, пересмотреть свои убеждения, а он продолжал упорствовать, утверждая: - Солнце и Луна - не боги, а планеты, как и другие светила на небе... Солнце представляет собой раскалённую докрасна глыбу, в несколько раз большую, чем Пелопоннес… Луна – это раскаленное твердое тело, на поверхности которого имеются равнины, горы и ущелья: она заимствует свет у Солнца и является ближайшим к Земле небесным телом… Он правильно определил природу солнечных и лунных затмений: - Затмение Луны происходит из-за того, что Земля становится между ней и Солнцем… Затмение Солнца случается, когда между ним и Землей становится Луна… О природе метеоритов Анаксагор высказывался так: - Когда вращательное движение небесных светил ослабевает, камни из внешней оболочки падают на землю в качестве метеоритов. 15 И далее следуют выводы, ошеломляющие своим предвиденьем: - При столкновении облаков грохочет гром, а при трении облаков друг о друга сверкает молния. - Вследствие мощного вихревого движения оболочка огненного эфира отрывала от земли камни, которые, воспламеняясь, становились звёздами. - Земля произошла в результате схождения на небе в одном месте веществ плотного, влажного темного, холодного и тяжелого, - которые потом затвердели. Анаксагор уделил внимание и вопросу появления живых организмов на земле: - Животные родились от влаги, а потом вышли оттуда, изменились и размножились. - Человек превзошел своим развитием других животных в силу того, что вертикальное положение тела освободило ему руки и позволило захватывать предметы. - Вероятно, другие небесные тела обитаемы, как наша земля; там также возникают люди и другие существа, наделенные жизнью, люди живут в городах и возделывают поля, как и мы. Анаксагор даже правильно объяснил причину ежегодных разливов Нила, считая их следствием весеннего таяния снегов и обильных дожди в Эфиопии. *** Не все афиняне разделяли уверенность Анаксагора в материализации «Божественного Неба». Поначалу на него смотрели как на занимательного чудака и дали ему прозвище «Нус» (философское понятие «Ума, как тончайшей материальной субстанции, родственной источнику жизни и движения в нас самих»). В тревожные времена политической борьбы группы олигархов с Периклом, правителем Афин, отношение к философу резко изменилось. Тревожным знаком для Анаксагора стали громкие обвинения в богохульстве и отступничестве от общепринятой государственной религии. Дело в том, что за время пребывания в Афинах – Анаксагор прожил здесь тридцать лет - он сдружился с Периклом, архонтом-эпонимом, всесильным вершителем власти. Он собрал в Афинах много знаменитых учёных и деятелей искусства. Некоторых приблизил к своему окружению, например, ваятеля Фидия, поэта-драматурга Софокла, историка Геродота, философа Анаксагора. Но такие личности вызывают раздражение у остальных своими вольными взглядами на устройство мира и религию, что позволили противникам выступить с обвинениями в государственном преступлении. Так пострадал Фидий, близкий друг Перикла, закончивший жизнь в тюрьме. 16 Первым по доносу демагога Клеона привлекли к суду Анаксагора, на том основании, что философ называл Солнце не богом, а «раскалённой каменной глыбой». На суде Анаксагор не защищался, а с увлечением, словно на лекции перед учениками, объяснял происхождение небесных тел и всего живого на земле. Несмотря на решительную поддержку Перикла, Анаксагора приговорили к «легкой и почётной для свободнорожденного эллина смерти» - испить чашу с ядом болиголова, цикуты! Услышав решение судей, философ спокойно заявил: - Мне не страшно умереть! Ведь природа давно уже приговорила к смерти, и вас, и меня, – так к чему мне ваш приговор! В тюрьме Анаксагор тоже не думал о смерти. Он был убеждён, как философ, что «смерти нет, есть только переход от одного физического состояния в другой». Перикл не позволил тюремщикам реализовать приговор судей в отношении друга, подкупил их. Анаксагор тайно покинул тюрьму и бежал из Афин. Возможно, судьи передумали казнить известного в Греции мыслителя, и были рады такому исходу неприятного, да и непонятного для многих судебного дела! Так или иначе, Анаксагор вскоре объявился в Лампсаке на Геллеспонте (пролив Дарданеллы), где жил до конца дней своих, давая уроки философии. Когда ему кто-либо говорил, что он потерял Афины, философ говорил: - Это не я потерял Афины, а Афины потеряли меня. *** После его смерти в Лампсаке осталась школа для детей, им организованная на собственные деньги, где он прививал любовь к философии и анализу происходящих в Природе явлениях. Он записал в завещании: «Я прошу, чтобы ежегодно в день моей смерти детям в школе Лампсака устраивали бы отдых и дарили подарки, как в большой праздник». Нам же остаётся удивляться, как грек Анаксагор ещё в V веке до н.э. взялся за смелость заявлять о Природе вещей, что она есть «бесконечное множество вечных, мельчайших, недоступных чувствам разнокачественных частиц, а они движутся и упорядочиваются неким космическим Началом, Умом (Нус), существующим независимо от материальных частиц»… МОЖНО ЛИ УБИТЬ ФИЛОСОФА Дата рождения философа Анаксарха из Абдер не установлена, а умер он в 323 году до н.э., как и его друг - царь Александр Македонский. О нём и его сочинениях сохранились крайне скудные сведения. Даже есть мнение, будто он «ничего дельного не 17 открыл и не написал, но поносил – и богов, и людей». Поэтому исследователям его биографии приходилось ссылаться на всякого рода истории, передаваемые современниками философа, более похожие на анекдоты. Например, такой случай: … Однажды Анаксарх увяз в болоте. Мимо проходил его ученик Пиррон, но он даже не попытался подать руку или палку пострадавшему учителю. Едва избежав гибели, Анаксарх самостоятельно выбрался из топкой хляби, а когда встретил Пиррона, неожиданно похвалил его: «Ты поступил, как настоящий философ – проявил безразличие к происходящему»… В юности Анаксарх увлёкся учением Метродора из Хиоса, последователя философа-материалиста Демокрита, после чего он понял, что «не знает даже того, что ничего не знает». Ему оказались чужды страсти, он полюбил умеренность во всех проявлениях жизни, за что получил прозвище «Эвдаймоник» («Счастливчик»). Этими качествами философ привлёк внимание юного Александра, который после расставания со своим воспитателем Аристотелем нуждался в советах мудрого наставника. В Восточном походе, который позже будет назван Великим, Александра повсюду теперь сопровождал Анаксарх. … Во время сражения Александра ранили; показалась кровь. Но царь не столько расстроился раной, как удивился цветом крови – она была, как у остальных людей, красная! А ведь он считался сыном Зевса! Анаксарх показал на кровь и осмелился обронить свои мысли вслух: «Александр! А кровь твоя - не похожа на божественную влагу, какая струится у небожителей счастливых!» … Во время внезапной болезни Александра врач приготовил сильнодействующее лекарственное средство; подал в чаше, выпить. Анаксарх, глядя на расслабленное недугом лицо царя, пошутил: «На дне сей чаши находится последняя надежда нашего божества!» … Обедая с царём, Анаксарх возлежал на ложе напротив. Царь был в хорошем настроении, и он, играючи, запустил в него яблоком. Анаксарх ловко поймал и тут же бросил яблоко назад, которое царь обронил. Анаксарх сказал: «Рукою смертного бог будет поражен!» … Во время пьяной ссоры с Клитом Черным, самым близким и верным другом детства, Александр в гневе за брошенные ему обидные слова метнул в него копье и убил. Потом, осознав свой чудовищный поступок, он несколько дней не выходил 18 из шатра – рыдал и кричал от горя, никого не хотел видеть и надумал покончить с собой. Товарищи Александра поручили философу что-либо предпринять, чтобы вернуть его к деятельности и продолжить военный поход. Анаксарх появился в шатре царя, который продолжал безучастно лежать на кровати, понаблюдал за ним некоторое время, потом вдруг закричал (по крайней мере, так пишет Плутарх): «И это Александр, на которого смотрит весь мир! Вот он лежит, рыдая, словно раб, страшась закона и порицания людей, хотя он сам должен быть для них - и законом и мерою справедливости, если он победил для того, чтобы править и повелевать, а не для того, чтобы быть прислужником пустой молвы! Разве ты не знаешь, - продолжал он, - что Зевс для того посадил с собой рядом Справедливость и Правосудие, дабы все, что ни совершается повелителем, было правым и справедливым?» Услышав его слова, царь несколько успокоился; спросил обессиленным тихим голосом: - Так ты считаешь, друг Анаксарх, что нет вины на мне за Клита? - Александр?! – воскликнул Анаксарх. – Если ты – царь, то ты не должен чувствовать себя в чем-либо виноватым! Всё, что делает царь – он всегда прав! Каждое действие царя — закон, а значит, ни одно твое действие нельзя считать беззаконным. — Но я убил друга! Боги меня не простят! — Александр, ты зря так страдаешь! А ты подумай - значит, так хотели боги! Ты, сын Зевса, не будешь же перечить отцу своему? — Так хотели боги… — тихо повторил Александр, а про себя подумал: «Я – царь! Царю всё дозволено – даже пренебрежение дружбы и законов!» С этого дня Александр опять появился на людях. Ободренный словами советника, он стал прежним боевым полководцем, за что ещё больше привязался к Анаксарху. Царь в дальнейшем не раз проявлял дикую вспыльчивость, бывал жестоким и беспощадным по отношению ко многим – врагам и близким, но уже никогда не каялся и не винил себя, ни в чем. Помимо военачальников царь Александр забрал из Македонии в свой поход по Азии, Индии и Египту почти всё придворное окружение и технические исполнители. Его сопровождали, ожидая распоряжений, советники и градостроители, поэты, ваятели и художники, музыканты и мастеровые разных профессий. Рядом с ним находились ученые, астрологи и летописцы, которые ловили и записывали каждое слово покорителя античного мира - Александра Великого. Всем пришлось испытать на себе тяготы походной жизни и опасности войны. 19 В походной придворной свите находился историк Каллисфен, племянник Аристотеля. Он профессионально исполнял свои обязанности, ведя ежедневные записи о деяниях Александра Македонского, не чувствуя особой к себе привязанности со стороны царя. Анаксарх догадывался за что – за свободолюбие и прямоту суждений, и старался подыграть в этом царю. Однажды во время пиршества, на котором присутствовали Анаксарх и Каллисфен, разговор зашел о временах года и погоде. Каллисфен сказал обычную, ни к чему не обязывающую фразу, что «согласен, мол, с мнением ученых, которые считают азиатский климат суровее, чем в Греции». Анаксарх не удержался и съязвил: - Это и так нам понятно, что здесь холодней, чем в Греции! Ведь дома ты всю зиму ходил в своём потертом до дыр плаще, а здесь лежишь, укрывшись тремя дорогими коврами! Постепенно Александр охладел вниманием к Каллисфену, а позднее заподозрил его в заговоре против своей особы и казнил. Но судьба безвинно замученного историка повторилась у Анаксарха. Безоблачная жизнь царского советника оборвалась после неожиданной болезни и последующей за ней смерти Александра. Через несколько лет философ попал в руки своего заклятого врага Никокреонта, тирана Кипра, который возненавидел его после памятного для обоих пира у Александра... … Царь в тот день заботливо спросил друга Анаксарха, понравилось ли ему угощение, разложенное на дорогих блюдах. Философ, ненавидевший тиранию, как всякий эллин, ответил, глядя на Никокреонта: «Все блюда мне нравятся, царь, только надо бы ещё подать сюда голову одного тирана». Тогда Никокреонт не подал виду, что понял дерзкий намёк, из опасения вызвать гнев Александра. Но затаил месть. А когда царь Александр умер, во время морского плавания на корабле Анаксарху пришлось высадиться на Кипре. Ищейки тирана быстро донесли об этом. Философа схватили и сопроводили в темницу, где он долго сидел в неведении, пока Никокреонт придумывал ему самую жестокую казнь. По его приказу мудреца бросили в большую каменную ступу, «чтобы истолочь железным пестом». Можно представить, через какие истязания прошёл несчастный. Молва потом донесла, что Анаксарх не обращал внимания на пытку и даже сам издевался над тираном, говоря: - Толки, толки Анаксархову шкуру - Анаксарха тебе не истолочь! Никокреонт, рассвирепев, приказал вырвать у философа его дерзкий язык. Как утверждали очевидцы, «он сам откусил себе язык и выплюнул тирану в лицо». Он поступил так, как всегда говорил ученикам: 20 - Убить у философа можно только тело, но не его самого! МНЕ ПО СИЛАМ СДВИНУТЬ ЗЕМЛЮ Один школьник на вопрос, кто такой Архимед, ответил: - Чудак из Греции, который залез в ванну, чтобы выкупаться, а вода оказалась сильно горячей. Кипяток! Он выскочили, ошпаренный, и закричал на слугу: «Эврика!»… Это всего лишь анекдот из массы легендарных историй об Архимеде (287–212 до н.э.), гениальном математике и удивительном умельце-механике из сицилийского города Сиракуз. В их подлинность трудно сразу поверить, но и сомневаться нет оснований… Архимед родился и жил в богатейшем городе Сиракузы, основанном на восточном побережье Сицилии в VIII веке до н.э. переселенцами из Коринфа. Его отец, Фидий, служил по астрономической части при дворе сиракузского тирана Гиерона II (268-215 гг. до н.э.), был ему дальним родственником. По этим обстоятельствам Архимед с детства был погружен в мир Солнца, Луны и звёзд, отвлечённый от дел земных. Жители Сиракуз считали Гиерона «образованнейшим и самым милостивейшим» из сицилийских властителей, поскольку он покровительствовал учёным и людям искусства, проливал на них царские щедроты. Кто из сиракузских юношей стремился получить хорошее образование, тому оказывал материальное содействие. По его воле Архимед оказался в Александрии, в Египте, где в знаменитой всему античному миру библиотеке хранились более полумиллиона папирусных свитков преимущественно научного и философского содержания. Здесь он познакомился с Эратосфеном из Кирены, заведующим библиотекой, автором оригинальной «математической географии», способствовавшей измерению земного шара, определению длины его окружности, разделению земной поверхности на четыре зоны и теоретическому обоснованию возможности кругосветных путешествий. Математику и геометрию Архимед познавал, занимаясь у преемников не менее знаменитого учёного Евклида, главный труд которого «Элементы» оказал на него значительное влияние. Вернувшись домой, ради своего увлечения «Евклидовыми» науками, Архимед намеренно отрешился от людской суеты, праздного общества. Временами он забывал про еду и питьё, не спал ночами, не уделял внимания своей одежде и даже редко посещал бани, отдаваясь занятиям любимой математикой. Иной раз на своём потном и пропыленном теле, умащенном маслом, Архимед в задумчивости выводил «следствия теорем, или рисовал фигуры» или чертил палочкой на золе погасшего очага. Для чертежей годилась земляной пол в доме или песок во дворе. Он верил в магию цифр, жил в мире математических формул, бредил ими, 21 находясь в поиске. Мечтал раскрыть тайны природы посредством определенных сочетаний могущественных цифр. Иногда свои открытия, теоремы и выводы Архимед посылал в Александрию знакомым учёным-математикам, чтобы они подтвердили или доказательно опровергли его выводы. Гиерон, догадываясь об исключительности своего подопечного, не оставляя его надолго без внимания. Но властителя Сиракуз формулы не интересовали, он поручал изготовить «что-либо удивительное». И тогда математик, не имея возможности возражать, «оставлял без присмотра чистую науку, дававшая ключ к пониманию Вселенной, а не как орудие практического применения и цели обогащения», строил какие-либо механические «игрушки», как их он сам называл. Но даже изобретая неожиданно что-либо полезное для людей, он не придавал этому большого значения. Считал за безделицу, как «низменное и грубое ремесленничество, занятие, несравнимое ни с какими другими, представляющими собою своего рода состязание между материей и доказательством». Сограждане механическими уважали поделками, земляка, удивлявшего приспособлениями, но их всякий более - раз диковинными необычной учёной осведомлённостью. Архимед считается изобретателем так называемого «Архимедова винта» для подъема воды на поля, который явился прообразом всех современных корабельных и воздушных винтов. Во время своего пребывания в Египте Архимед наблюдал, с какими трудностями приходится встречаться египетскому крестьянину при поливе своих участков. Он сделал эскиз необычного водоподъемного механизма, представлявший собой огромный винтовой вал, установленный в наклонной трубе; нижним концом труба погружалась в воду. При вращении, вручную или тягой животных, винтовая поверхность перемещала воду по трубе на высоту до четырех метров! Его изобретением вскоре воспользовались народы в ирригационных работах на Востоке и в Азии. Кое-где устройство сохранилось до сих пор в первозданном виде. В Сиракузах Архимед построил «небесную сферу», схожую с современным планетарием, где «на небосводе имелись Солнце, Луна и другие планеты, закрепленные таким образом, что движением рычага они вращались с различной скоростью и в различных положениях»... Это было сложное механическое устройство, с помощью которого наблюдалось движение небесных светил. После захвата римлянами Сиракуз (212 г. до н.э.) и гибели Архимеда воины консула Марцелла Клавдия вывезли «планетарий» в Рим, где на протяжении нескольких столетий он вызывал восхищение. Через двести лет удивительную «планетарную машину» наблюдал Цицерон, восхищаясь гением её создателя, о чём он оставил свои впечатления. Говорят, после этого знаменитый римлянин пожелал увидеть могилу знаменитого грека. Существует легенда о том, что Архимед изобличил придворного ювелира в хищении поделочного золота, которому Гиерон поручил изготовить дорогой головной 22 венец, тиару. Выдал сполна «материал», а когда получил изделие, засомневался в честности исполнителя. Но как проверить, всё ли золото использовал ювелир, или сокрыл часть его, заменив менее благородным металлом? Мог же он, например, «разбавить» золото серебром или же, ещё хуже, медью? Мог! Установить истину, не нарушая целостность венца, Гиерон поручил Архимеду. Но тот не знал, как исполнить задание. Прошло две недели - ничего толкового на ум не шло. Отправился в общественные бани, помыться и отдохнуть. Погрузился в мраморную ванну, наполненную доверху водой, и здесь не удалось Архимеду отвлечься от задачи – продолжал соображать, невольно наблюдая за ручейками воды на полу… Вдруг, словно молния сверкнула: «Эврика!» («Нашел!») - его собственное тело, погружаясь в ванну с водой, вытеснило воду… А это, вероятно, означало, что «плавающее тело теряет в весе столько же, сколько весит вытесненная им вода»! Охваченной замечательной мыслью, Архимед, забыв, где находится. Выскочил из ванны и, осчастливленный находкой, как был, нагишом, выбежал из бани. Бежал до самого дома, удивляя прохожих криками: «Эврика!», «Эврика!» … Оказавшись у себя дома, Архимед нетерпеливо схватил венец, окунул в воду: вытесненная вода оказалась в большем объеме, что могло означать одно – «в золотом изделии есть примесь другого металла, имевшего больший объем на единицу веса, чем у золота!» После повторных обмеров Архимед пришел к выводу: в царском венце к золоту добавлена определённая часть серебра, в чём потом признался и ювелир. Гиерон был доволен выводом Архимеда, в отличие от ювелира. Позже греческие математики узнали о «законе Архимеда», справедливом для водной среды и для газов: «На всякое тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, направленная вверх и равная весу вытесненной им жидкости». *** И всё же верхом инженерной мысли Архимеда называют его участие в возведении необычного корабля для Гиерона. Сиракузский тиран очень любил морские прогулки. С этой целью он велел Архимеду придумать и построить особый корабль, на котором можно было проводить достаточно долгое время, «забыв, что человек в это время находится не на суше». Хотя Архимед не имел никакого представления о кораблестроении, он с удовольствием взялся за эту работу, так как она показалась ему невероятно интересной с точки зрения механики. Теперь Архимед. Можно сказать, день и ночь находился на берегу, где возводился его удивительный корабль-дворец, самый современный на тот период в истории мореплавания. Его длина составляла почти 140 метров, у него имелось двенадцать палуб, когда на обычных кораблях их было не более трёх! Одна палуба предназначалась для гимнастических тренировок и состязаний, где размещалась баня с мраморными 23 ваннами и большой плавательный бассейн, сложенный из цельных деревянных кедровых брусьев. Швы между брусьями зашпаклеваны египетским асфальтом. Не были забыты парные помещения, массажные, раздевалки. Также имелась палуба-«Сад» с живыми деревьями в огромных кадках с землей и «аллеями» цветников. Команда корабля насчитывала 600 человек: гребцы, матросы, воины, плюс до 300 человек обслуги. Для пассажиров, явно не из простого сословия, были устроены 60 удобных кают, с мозаичными полами и дверьми из ценных пород древесины, отделанные слоновой костью. Повсюду устанавливались изящного вида статуи, развешивались картины, погружалась ценная посуда. Архимед подумал также о защите от пиратов, встречающихся в Средиземноморье, и от нападения вражеских кораблей. Высокие борта этого великолепного «прогулочного» корабля предусмотрительно закрывались металлическими щитами, выглядевшими словно у рыбы - чешуя. Над верхней палубой возвышались восемь башен, от которых отходили большие балки с отверстием на конце: оттуда на палубу врага обрушивались огромные камни. Во всю длину корабля Архимед установил чудо-катапульту, способную метать камни весом в три таланта (до 80 кг) или стрелы длиною до 6 метров. Корабль в готовом виде весил 1000 тонн, и мог нести «полезную нагрузку» до 4000 тонн! Корабль спустили на воду и тиран его несколько раз опробовал. Он надумал использовать его помимо личных увеселений для пассажирских сообщений между Сиракузами и Александрией, «в коммерческих целях». Но прошло совсем немного времени, и Гиерону стало понятным, что на Сицилии не найдётся подходящего дока для ремонта и обслуживания такого морского монстра. И содержание корабля оказалось слишком дорогим, даже для богатого правителя Сиракуз. Как выход, Гиерон решил… передать его, безвозмездно, «в дар дружественному египетскому народу, который испытывал голод от великого неурожая». Он приказал загрузить корабль доверху зерном и рыбой, и так отправил его в Египет. Больше о чудо-корабле Архимеда нигде нет упоминания… Но любые технические изобретения и поделки Архимеда блекнут перед его славой математика, геометра и теоретического механика. Нередко он придумывал и собирал диковинные машины лишь для того, чтобы убедиться в их работоспособности или правильности собственных математических идей. А когда развлекался головоломками с цифрами, едва не подошёл к «изобретению» алгебры. Такова, например, его задача «О быках и коровах». В математике появилась знаменитая «Архимедова спираль» как «плоская кривая, описываемая точкой, равномерно движущейся по прямой, в то время как эта прямая равномерно вращается в плоскости вокруг одной из своих точек». Он сформулировал «законы рычага и противовеса»: 24 «Соизмеримые величины уравновешивают друг друга на расстояниях, обратно пропорционально их тяжести». Архимед был настолько уверен во всесильности своего открытия, что пообещал Гиерону вытянуть в одиночку гружёное судно с воды на берег. Вот как описывает Плутарх это событие: «Взял трехмачтовое грузовое судно, которое перед этим с превеликим трудом вытянули на берег много людей, усадил на него множество народа и загрузил обычным грузом. После этого Архимед, расставив ряд лодок и воротов таким образом, что, сидя на берегу, стал без особых усилий тянуть на себя канат, перекинутый через полиспаст, отчего судно легко и плавно, словно по воде, «поплыло» к нему». По этому случаю родился исторический анекдот, будто Архимед пообещал «сдвинуть Землю». Он якобы сказал: - Если бы имелась иная Земля, чтобы перейти на неё! Дайте мне, где стать, и я сдвину Землю! *** У Архимеда не было учеников, потому что не собирался делиться с кем-либо открытиями в науке. Он был горазд на «шутки» над учёными мужами, увлечёнными, как и он, математикой, сочиняя ложные теоремы, и требовал доказательств. Хотя, есть предположение, что это были его подлинные теоремы, но он их зашифровывал в надежде защитить свой труд от плагиаторов, кормящихся чужими мыслями! По мнению Плутарха, «во всей геометрии невозможно найти более трудных и сложных задач и более простых и прозрачных объяснений, чем у Архимеда». Но говорить, что эта легкость обязана его природному гению, нельзя, потому что за этим стояли долгие размышления и мучительные умственные усилия. У Архимеда есть сочинение под названием «Исчисление песка», в котором «приводит большие числа к условным малым». В нём он заявляет, что в состоянии вычислить, «сколько потребуется песчинок, чтобы заполнить объём Вселенной, если бы знать ее обозримую величину»... Свои выводы о процессе открытия в математике Архимед описывает в труде «Метод», посвященный знакомству с Эратосфеном, где он провел чёткое различие между своими механическими приемами и математическим доказательством, открыл «способ нахождения квадратного корня неквадратных чисел», разработал «метод механического доказательства теорем». Архимед-механик внес достойный вклад и в физическую науку. В труде «О равновесии на плоскостях» он примеряет геометрию к механике и дает формулу научной статики. Сочинением «О плавающих телах» даёт основание гидростатики, определяя математическим путем формулы равновесного положения плавающего тела. 25 Он вывел поразительный для своего времени результат, утверждая, что «поверхность любого жидкого тела в состоянии покоя и равновесия - сферична, и центр этой сферы совпадает с центром земли»! Своими формулами Архимед подбирается к доказательству о возможности установления объема геометрических фигур по их площади поверхности, изучает трёхмерные тела, образованные вращением конических сечений вокруг их оси. Это был первый этап его интегрального исчисления метода нахождения площадей, поверхностей и объёмов различных фигур и тел. В итоге Архимед пишет математические сочинения «О сфере и цилиндре», «О коноидах и сфероидах», «Об измерении круга», «О спиралях», «О квадратуре параболы». Многие его замечательные доказательства утрачены, а переводы с дорийско-сицилийского на аттический диалект и далее, судя по всему, сильно отличаются от первоначального варианта. Поэтому сегодня является невероятно трудным делом, правильно оценить вклад Архимеда в математику, при том, что в своих работах он прибегал к общепринятому тогда «методу исчерпывания», или «методу доказательств», когда «площадь рассматривается как сумма чрезвычайно большого множества плотно прилегающих друг к другу «материальных» прямых, а объем – как сумма плоских сечений, тоже плотно прилегающих друг к другу»... Скорее всего, он располагал особым «механическим» методом доказательства теорем, при котором мысленно уравновешивал геометрические фигуры, как бы лежащие на чашах весов. Однако современники Архимеда не спешили видеть в нём математика. Он был ближе и понятен им как механик, поражавший необыкновенными техническими новинками. Об Архимеде-ученом заговорили лишь в Средневековье, открыв его вновь для просвещенной Европы. *** Архимеду исполнилось семьдесят пять лет, когда в гавани Сиракуз появились боевые корабли римского командующего Марка Клавдия Марцелла. По отзывам современников, Марцелл имел «благородное поведение, а в поступках сказывалось влияние греческой образованности». Он был наслышан об Архимеде, высоко уважал его талант и мечтал встретиться с ним. Но, увы, полководец Марцелл, для Архимеда был врагом! Марцелл был уверен, что Сиракузы можно взять, штурмуя высокие городские стены. Но именно на них надеялись сиракузяне, ибо стены поднимались, чуть ли не из морского прибоя. Римлянам приходилось вести осаду с палубы своих кораблей, обрушивая с плавучих катапульт град камней и свинцовых шаров. Но такое начало боевых действий не испугало жителей Сиракуз – они знали, что обороной города руководил их любимый старик Архимед. 26 И действительно, катапульты, установленные на стенах, удивительно меткими попаданиями разбивали орудия смерти римлян, вдребезги сокрушали корабли, сеяли смерть воинам. Из необычных механических приспособлений Архимеда летели огромные стрелы, а подъемные механизмы хватали мощными крюками и «челюстями» суда, неосторожно приблизившиеся к городским стенам. Словно «играючи», механизмы поднимали римские корабли вместе с командами в воздух, чтобы потом бросить обратно на воду. Другие корабли, не осмелившиеся приблизиться, ночью поджигались летевшими из города «огненными горшками», наполненными горючей смесью, изобретенной Архимедом, а ярким солнечным днем корабли вспыхивали от пялящих лучей его удивительно простой, но эффективной системы «зажигательных зеркал» - начищенных до блеска бронзовых щитов. Бесстрашное отражение атак с моря шло днём и ночью, пока Марцелл не отступился и не изменил тактику: отошел флотом, возложив надежду на захват города с суши. Время от времени римляне по его приказу тревожили неприступные стены штурмами. Но катапульты и прочие боевые машины Архимеда и теперь ломали все планы Марцелла. Боевой настрой римских воинов заметно падал. И тогда Марцелл решил взять Сиракузы измором, окружив непроходимыми заслонами с моря и с суши, сказав такие слова: - Сиракузы не взять до тех пор, пока Архимед жив! Три года топтались римляне у Сиракуз, а изнурительная для обеих сторон осада длилась уже восемь месяцев. В городе зрел голод, остро ощущалась нехватка воды. Жители умирали от истощения и безысходности, сражаться с врагом не было сил, надежды выстоять уже не было. Сиракузяне запросили мира, уповая на милосердие римлян. В Архимеде нужды уже не было, и он укрылся в собственном домике, где в тени раскидистого платана продолжил любимое занятие - решение математических задач. Марцелл обещал не чинить большого вреда жителям Сиракуз и самому городу. Но всё время не забывал об Архимеде – он был нужен ему уже качестве пленника, раба! Полководец послал солдат на его розыски, а они, несмотря на запрет, грабили и убивали всех, кто сопротивлялся злу и насилию. Римлянин, забежав в очередной двор, увидел старика, сидевшего в запыленной одежде, измождённый видом, на корточках под деревом. На лице – печать глубокой задумчивости, взор устремлен на фигуру, начертанную на песке… Воин догадался, по описанию, кто перед ним. Пнул мечом, привлекая внимание, крикнул, на ломаном сицилийском языке: - Пойдем со мной, старик! 27 Но старик, погруженный в свои мысли, находился далеко отсюда. Он не прервал своего непонятного занятия. Воин, обозлившись, повторил приказ: - Я тебе говорю, пойдем со мной, грязный старик! Архимед, не поднимая головы, тихо сказал: - Чужеземец, я не могу оставить мою работу незаконченной и несовершенной. Дай мне решить свою задачу. Римлянин ничего не понял из его тихого бормотания. Изумленный дерзким непокорством, не сдержал гнев и обрушил меч на голову … Марцелл вознегодовал, узнав о гибели Архимеда, велел казнить солдата. Приказал не трогать дом и имущество Архимеда, оказал всяческие милости его семье. В память о нём заказал исполнить великолепный надгробный памятник с изображением «сферы внутри цилиндра». Это была любимая математическая фигура Архимеда, символ определения формулы для вычисления площади и объёма этих фигур. По сути, высшее свершение в его жизни. Через сто тридцать семь лет после гибели Архимеда другая римская знаменитость, Цицерон, специально посетил Сиракузы. Он попросил местных жителей указать его могилу; её долго искали на заброшенном кладбище и, наконец, определили по осевшей в землю колонне, на которой имелось изображение шара с цилиндром. Едва видная эпитафия на замшелом камне указывала на принадлежность могилы Архимеду. Возвратившись в Рим, Цицерон с гордостью говорил друзьям: - Таким образом, виднейший и некогда столь образованный город Великой Греции, как Сиракузы, не имел бы понятия о могиле своего величайшего мыслителя, если бы иноземец не показал её его гражданам. Послесловие: Почему в Великой Греции, именно так назывались колонии греков в Италии и на Сицилии, появился Архимед… Греки давно ознакомились с магнитом, «камнем из Магнезия», и с электрическими свойствами янтаря (с греч. «электрон»). Философы Греции за столетие до Архимеда заложили элементарные принципы статики и динамики. Стратон из Лампсака, ученик Аристотеля, развил физику до учения о том, что «природа не терпит пустот, а пустота может быть создана искусственными средствами (т.е. вакуум!)». Ктесибий из Александрии (II в. до н.э.) придумал и изготовил первый нагнетательный насос, гидравлический орган (музыкальный инструмент) и гидравлические часы. В начале I в н.э. Филон из Византии изобрел пневматические механизмы и различные орудия для 28 ведения войны. «Паровая машина» Герона из Александрии (I в. до н.э.) стала вершиной искусства греческой механики. И всё-таки Архимеда с его математическим складом ума вполне можно поставить во главе всей этой эллинской промышленной революции. Почему современники Архимеда не ухватились за его революционные технические идеи, и не нашлись преемники его таланта? Потому что философская традиция греков была слишком сильна, чтобы теория уступила место практике и полезности человеку! Потому что античная Эллада представляла собой разрозненную сеть рабовладельческих городов-государств, полисов, где в изобилии имелись рабы – дешевая рабочая сила, откуда промышленность черпала свои трудовые силы. В механизации труда не было надобности - время ещё не пришло! СЧАСТЬЕ ИЗМЕНЧИВО «Непонятный, противоречивый и, в общем, реально невозможный»… - так говорят до сих пор о Боэции, римском философе-богослове, государственном деятеле, учёном и поэте. Среди его предков Анициев, известных в Риме с республиканских времен, были консулы, два императора и один папа (христианство Аниции приняли в IV веке). Боэций родился в Риме (прим. в 475 г. н.э.) в семье консула – так именовались два высших должностных лица, назначаемых императором. Полное имя философа - Боэций Аниций Манлий Торкват Северин. После смерти отца его усыновил, по римским обычаям, консул Квинт Аврелий Меммий Симмах, ставший затем главой Сената и префектом города Рима. Как представитель знатной аристократической семьи, Боэций получил достойное воспитание, обучался в лучших школах, отличаясь усердием, осваивал философию и математические науки у греческих учителей. Юношей он заинтересовался сочинениями Платона и Аристотеля, Порфирия, Евклида, Никомаха. Стремясь сделать доступными для широкого круга труды греческих мыслителей, перевёл их на латинский язык, оставив во всех свои толкования. Он сочинял научные трактаты по астрономии, грамматике, арифметике, геометрии, риторике, логике, диалектике; по теории музыки Боэций написал пять книг. Ценность его трудов была настолько велика, что в позднем Средневековье, спустя тысячу лет, некоторые из них применялись в качестве школьных учебников. В 512 году Боэций впервые углубился в богословскую проблематику. За десять лет он обнародовал написанные им теологические трактаты, в том числе. хорошо известные «О католической вере», «О Троице». Он утверждал, что «разум должен подкреплять веру, а не слепо ей подчиняться». 29 *** В 522 году Боэций получил в Равенне должность первого министра-советника Теодориха, короля остготов, покоривших Италию. Философу были известны его намерения оставаться независимым от Византийской империи и в то же время идти на сближение с местными племенами франков, вестготов, бургундов и с римлянами. Именно это обстоятельство побуждало Боэция «помочь благонамеренным гражданам и защитить их, чего бы это ни стоило, от нечестивых и злонамеренных». Но близкое окружение короля Теодориха раздражали его намерения, начались интриги, и его борьба за справедливость обернулась против него самого. Теодориху доложили о якобы имеющей место тайной переписке сенатора Альбина, друга Боэция, с византийским императором Юстинианом I. Боэций выступил на суде в защиту Альбина и заявил о подложности писем. Нашлись подкупленные свидетели, показавшие уже на Боэция, что и он участвует в заговоре против короля. В результате его арестовали, подвергли жестоким пыткам и бросили в тюрьму. В ожидании казни философ провёл больше года, спасаясь от безысходности, отчаяния сочинительством статей. В одном из них он утверждает, что его посетила некая женщина, чудесным образом пробравшаяся в узилище. Боэций понял, что перед ним богиня Философия. Он услышал, что всё произошедшее с ним имеет высший смысл, поскольку «миром правит универсальное божественное провидение, в подчинении которому величайшее благо для человека». Философия посоветовала пренебречь собственными несчастьями, заглянув в душу, припомнить свои удачи, а не огорчения, что «духовную опору следует искать даже не в вере, а исключительно в разуме». В блаженстве пребывают те люди, у кого богатый внутренний мир, кто отстаивает идеи о силе человеческого духа и свободе воли. А стремиться к высоким должностям, служить царям и искать телесных наслаждений – безумие! В беседах с Философией Боэций исцелился от страданий, а мир узнал его последнее сочинение «Утешение философией». В 524 году Боэция казнили. Ему не было и пятидесяти лет. *** Столь необычная жизнь Боэция, оборвавшаяся несчастным образом, многогранность интересов и знаний, обилие научных и философских трудов, частью написанных в стихах, заставили исследователей его биографии усомниться в реальности существования такого человека. Возможно, Боэций - миф, мотивами для которого послужили детали реальных или мифологизированных биографий более поздних исторических деятелей? Вопрос не праздный, если исходить из того, что книга Боэция «Утешение философией» в Средние века была «лучшим и любимейшим чтением после Библии», а его самого чтили как благочестивого христианина и относились как к одному из отцов 30 церкви, христианского мученика «нередко вообще считали святым». И это притом, что в своих сочинениях особого отношения к Христу он не проявлял, даже больше, постоянно обращался к языческому неоплатонизму. Поэтому в исторической критике невольно возникли подобные сомнения. Получалось, Боэций существует как бы в двух лицах: один - язычник-неоплатоник, другой - христианский теолог. А это две абсолютно разные, противоположные идеологии, два мировоззрения, которые не могли совмещаться в одной личности! Тогда были предложены ещё персонажи: 1. Боэций Дакийский (или «Датский»), писатель, живший в XII веке во Франции. 2. Этьен де Ла Боэси, или Боэти (1530 - 1563), французский гуманист, государственный деятель, философ, публицист и поэт. Он занимался переводами античных авторов. В политике и религии был склонен к свободомыслию и вообще к философии. Негативно оценивал существующие формы правления государством, был одним из первых идеологов гражданского неповиновения, идеализировал Римскую республику. Будучи тяжело больным Ла Боэси понял, что обречен и провел ожидание смерти мужественно и с философским спокойствием. Умер, не дожив до 33 лет. 3. В XVII веке в Испании был известен поэт Вильегас Мануэл (или Манлий, как у Боэция). Он перевел «Утешение философией» на родной язык, а сделал он это… в тюрьме. Сомнения остаются… НЕ ТРОГАЙ ЛИХО Гиперид (389-322 гг. до н.э.), по мнению античных авторов, - один из десяти лучших афинских ораторов. Он ученик Платона и знаменитого учителя риторики Исократа. Профессиональную деятельность начал логографом, готовившим за плату для спорящих сторон судебные речи. На этом поприще стал узнаваем, поскольку его защитительные речи пленяли невежественных, но чутких на лесть судей, соответствовали господствующим политическим страстям и в это же время не отклонялись от сути тяжбы, позволяли выигрывать процессы. Благодаря такой деятельности, опыту общения с людьми разного социального уровня Гиперид прочувствовал вкус славы и с большим рвением устремился к адвокатской, ораторской и политической карьере, невероятно модными на то время занятиями. Придерживаясь собственного девиза - «для благоденствия людей нужно, чтобы силу имел голос закона, а не гнев какого-либо человека, чтобы свободные люди опасались улик, а не обвинения», - он сразу занял определённую гражданскую позицию, 31 встал на сложный путь защиты законности. Его публичные выступления содержали всё, что нужно было для покорения избалованных ораторством афинян: свобода и естественность речи, тонкая диалектика, такт и знание характеров людей, сдержанное изящество. Возможно, поэтому ему присваивают авторство около восьмидесяти речей, из которых египетские папирусы сохранили только шесть. Особенно у Гиперида отмечается «Надгробное слово», посвящённое афинским воинам, погибшим при Ламии (322 г. до н.э.) в сражении с македонским войском Антипатра. По содержанию и взволнованному, эмоциональному стилю современники назвали его эпитафию «образцовой» за то, что в ней впервые прославлялись воины, героически павшие не столько за Афины, как за всеобщее сопротивление греков против македонян. Гиперид говорит, что «грех называть погибшими людей, потерявших жизнь ради прекрасной цели». Как свидетельствует дальнейшая греческая история, эта речь способствовала формированию в сознании эллинов многих последующих поколений образа Афинского государства-полиса, как защитника общих интересов всех греков: «…поддерживая у всех справедливость в противовес беззаконию, обеспечивал общую безопасность Эллады, сам подвергая себя опасности и неся расходы». Сохранилось совсем немного свидетельств политической деятельности Гиперида. А если они есть, о нём написано скромно и незаслуженно мало. Его жизнь проходила в невероятно сложное для Греции время - македонской экспансии в царствование Филиппа II, затем его сына Александра III и правления наместника Антипатра. Гиперид оказывается в тени других политических фигур – Ликурга и Демосфена против которых он часто направлял острие критики. Он заявляет, что Демосфен «присвоил часть персидского золота, доставленного в Афины одним из сподвижников царя Александра, Гарпалом, на хранение». Ставит в вину и то, что Демосфен «наживается на морской торговле и даёт ссуды под залог кораблей или грузов». Призывает к строгому наказанию всех должностных лиц. Уличенных в хищении общественных средств: «Если будет опасно приобретать имущество и делать сбережения, кто захочет рисковать?» В то же время Гиперид убеждён, что «не всегда ужасно, когда кто-либо берет деньги; плохо, если их взяли там, где не следовало брать». *** Стоит ли сомневаться, что усилия судебного оратора Гиперида были в основном направлены на защиту интересов богатейших афинских граждан. Ему удаётся выигрывать судебные процессы благодаря своему ораторскому мастерству, заставляющего принимать решения в пользу его клиентов. Выступая в Народном собрании с речью о снижении или вообще об отмене налогов с арендаторов богатейших 32 серебряных рудников в Лаврионе, питающих казну Афин, Гиперид добивается принятия нужного закона на том основании, что «в этих условиях возрастут доходы города и простых граждан». Гиперид проявлял себя не только как оратор. После унизительного поражения афино-фиванского войска от македонян у Херонеи (338 г. до н.э.) он вместе с Ликургом и Демосфеном участвовал в мобилизации сил и средств для защиты Афин. Но предложил неожиданно крайние меры - предоставить гражданские права метекам (выходцам из других греческих городов), возвратить политических изгнанников и освободить всех рабов, чтобы пополнить обезлюдевшую афинскую армию. Надо сказать, чересчур смелое заявление, если учесть, что в Афинах по переписи тех лет числилось до десяти тысяч метеков и сто пятьдесят тысяч только взрослых рабов-мужчин! За это политические противники Гиперида обвинили его в измене и привлекли к суду. Ему грозила смертная казнь, но он оправдался, заявив, что внёс предложение о предоставлении свободы рабам «ради того, чтобы свободным не пришлось испытать рабства», а предложение о восстановлении в правах изгнанников – «ради того, чтобы никто более не подвергался изгнанию... А если меня при этом обвиняют в отрицании законов, запрещающих это, я могу ответить: оружие македонян закрывает от меня буквы этих законов». После смерти Филиппа Греция покорилась македонскому царю Александру, молодому преемнику. Гиперид продолжал выступать с призывами не подчиняться его наместнику в Греции Антипатру и сурово наказывать сограждан, оказывающих содействие македонянам («Речь против Филиппида»). В речи «О договоре с Александром» он призывал к борьбе с оружием в руках и критиковал Демосфена за его нерешительность, особенно «за его согласие признать македонского царя богом». *** Политические процессы, наследственные дела, споры между плательщиками налогов, процессы против спекулянтов съестными припасами, безнравственные поступки, оскорбления словом и делом, тяжбы по поводу собственности - вот чем блистал Гиперид на судебных процессах. Без сомнения, его профессиональные успехи помогали ему зарабатывать на роскошную жизнь, к которой он тяготел. У него была возлюбленная, одна из самых дорогих афинских гетер Миррина, которую содержал в родительском доме, доставшемся после смерти отца. Злые языки утверждали, что для этого ему пришлось прогнать мать с младшим сыном, братом Гиперида. Состояние позволяло ему содержать ещё любовниц: Аристагору - в Пирее, пригороде Афин, и в собственном имении в Элевсине - фиванку Филу, красавицу рабыню, купленную за двадцать серебряных мин (мина – денежная единица, монета = 436,6 гр.). Из всех женщин, которыми обладал Гиперид, самой «божественной» он называл афинскую гетеру Фрину. Все, кто близко знал её, с нескрываемым восхищением отмечали 33 красоту её совершенного, неувядающего с годами тела, за обладание которым любовники предлагали ей огромные деньги. Умная от природы, приятная в общении властительница мужских сердец удивительно тонко воспринимала проявления всего прекрасного в жизни. Как у всякой красивой женщины, у Фрины нашлись враги – из общества жён мужчин, её поклонников. По ложному доносу, будто она в обнажённом виде пыталась оспорить красоту богини Афродиты, Фрина предстала перед судом присяжных. Защищать её взялся, по старой дружбе, Гиперид. Он неохотно согласился на призыв гетеры, помочь ей избежать изгнания или даже смертной казни за богохульство. Для него, известного судебного оратора это было «не совсем благозвучное дело» — неловко выступать на стороне продажной женщины! Но Фрина пришла в дом к нему, рыдала, умоляя защитить ото лжи, и Гиперид сдался. К тому же, главного обвинителя, доносчика Эвфия, Гиперид считал «негодяем от природы». Оратор начал речь с повествования, что знает гетеру с хорошей стороны, она не может представлять опасность для Афин. Привёл примеры благотворительной деятельности Фрины, подробно перечислил, сколько денег она потратила на эти цели, приводил случаи хороших и добрых поступков. Но доводы защиты не смягчили суровые лица судей. Гиперид обратил ораторский пафос и гнев на одиозную личность Эвфия, доказывая его явную заинтересованность в деле. Но и это не помогло! И тогда оратор, с ужасом понимая, что сейчас решится судьба его подопечной, любимой им женщины, подскочил к Фрине и... сорвал с неё все одежды! Судьи от неожиданности опешили, присутствующие афиняне онемели от удивления… Они увидели, как необыкновенно красива женщина, внезапно открывшаяся естественной наготой, пыталась в растерянности стыдливо прикрыться руками... Гиперид, перекрывая гул в зале суда, сказал: - Посмотрите, строгие и неподкупные судьи, на эту женщину — её красота священна! Обладательница этого необычайно прекрасного тела земной человек, но она достойна не только нашего восхищения, но и божественного почитания, подобно Афродите. Вы же не станете наказывать небесную богиню за её телесную красоту? Так почему вы собрались наказывать небесную красоту земной богини Фрины? Нет, людям не дано судить божественную красоту, потому что она священна! После его взволнованной и убедительной речи судьи прервали заседание, чтобы вынести приговор... Фрину оправдали, а доносчик Эвфий был посрамлен: ему отказали в жалобе и «за ложные обвинения против гражданки Афин» наказали огромным штрафом. Судьи позже признались, что «поддались чувственным эмоциям и поспешили с выводами, а ведь слуги закона не должны быть подвластны чувствам»... Поэтому они 34 вдогонку вынесли решение: «Адвокатам запрещается применять наглядные методы воздействия на душевное состояние судей с целью их разжалобить»... Хорошо, что афинские законы обратной силы не имели, поэтому Фрина оказалась на свободе и была благодарна своему спасителю до конца жизни! Помимо красивых женщин Гиперид очень любил вкусно поесть и выпить дорогого вина. Он ежедневно совершал прогулку на рынок, чтобы лично выбрать и купить то, что предстояло ему съесть в этот день, не доверяя это важное дело слугам или рабам. Вот почему личная жизнь Гиперида вызывала противоречивые суждения, а его любовь к роскоши и невоздержанность давали много оснований для порицания и критики. *** После окончательного поражения Афин в войне с Македонией правитель Греции Антипатр, наслышанный о Гипериде, потребовал его выдачи. Афиняне не оказали поддержку своему знаменитому земляку и гражданину, вследствие чего он был вынужден бежать на соседний остров Эгину. По свидетельству одних источников, Гиперид был схвачен и убит македонянами. По другим – сам принял яд. Но бесспорно, что жизнью своей и смертью он всё время опровергал себя, когда говорил: «Не трогай лихо, будет тихо». ГОРШКИ, ОТЛИТЫЕ ИЗ СТАТУЙ Деметрий (350-281 гг. до н.э.) из Фалер в Афинском предместье был сыном раба, сумевшего разбогатеть и, вероятно, откупиться от рабства, стать вольноотпущенником. Отец, осознавая ценность хорошего образования, сделал всё необходимое, чтобы сын получил его. Деметрию повезло, поскольку он посещал занятия у одного из самых авторитетнейших людей своего времени – философа Феофраста, а у модного комедиографа Менандра учился искусству поэтической речи. Благодаря их участию, развил собственное ораторское мастерство до таких высот, что его речи в Народном собрании приходили слушать толпы афинян. Ставший знаменитым оратор в 317 году до н.э. неожиданно получил от македонского царя Кассандра, наместника Греции, предложение вступить в административное управление Афинами. Несмотря на отсутствие опыта подобной работы, Деметрий согласился, думая, прежде всего о пользе, какую он может принести согражданам своим образованием. Он находился у власти десять лет, стараясь угодить афинянам и не ссориться с македонянами. Получалось неплохо, о чём свидетельствует писатель Деметрий Магнесийский в книге «Соименники»: 35 «… в честь его были воздвигнуты триста шестьдесят медных статуй, по большей части представляющих его верхом или на колеснице четверкой или парой, а отлиты они были меньше чем в триста дней – таково было к нему рвение... Стоя у власти, он сделал для родного города много самого хорошего, обогатив его и доходами и постройками...» Деметрий провёл подробнейшую перепись населения подведомственной области Аттика с городом Афины, что десятилетиями не исполнялось из-за несовершенства административного управления. Но теперь в его руках появились нужные цифры – наличие свободнорожденных граждан, обладавших конституционными правами (21 000), количество неграждан (метеков) и вольноотпущенников (15 000), и рабов (400 000), впредь позволявшее распределять доходы с Лаврионских рудников и прочих прибыльных государственных предприятий между гражданами, хлеба и иной государственной помощи малоимущим. Античные авторы отмечают, что за период правления Деметрия Фалерского «многие предметы потребления дешево продавались в городе и все жизненные припасы имелись в изобилии, …так как рудокопы в Лаврионских рудниках работали с таким усердием, как будто хотели откопать и вывести из-под земли самого Плутона». Диоген Лаэртский описывает случай, когда Деметрий личными средствами расплатился с кредиторами философа Ксенократа, руководителя Платоновской Академии, вызволив его из долговой тюрьмы. Какие бы полезные деяния для афинян не совершал Деметрий, у него завелись недоброжелатели. Ведь он решился на заведомо неблагодарную работу - искоренять излишества и роскошь из быта богатых афинян, предлагая жить скромно. Он осуждал великолепие похорон и устройство гробниц с большими затратами. Цицерон, знаток творчества Деметрия Фалерского, написал: «… он не только уменьшил допускаемые денежные расходы, но и ограничил время дня, предназначенное для похорон: он повелел умершего выносить до рассвета. Он определил также и размеры вновь сооружаемых гробниц; на могильной насыпи он разрешил устанавливать только небольшую колонну вышиной не более трех локтей, или стол, или чашу для возлияний, и поручил определенному магистрату следить за соблюдением этих предписаний… Он порицал самого Перикла, первого человека Греции, за то, что он истратил столько денег на знаменитые оборонительные стены Пропилей». Цицерон ценил общественно политическую деятельность Деметрия Фалерского следующим образом: 36 «Что же касается человека, который был бы первым и в занятиях наукой, и в управлении государством, то кто может сравняться с Деметрием?... И я, право, не вижу, чтобы кому-нибудь из греков до настоящего времени удалось одновременно подвизаться на обоих поприщах и владеть и судебным красноречием, и умением спокойно рассуждать. К числу таких людей можно отнести разве только Деметрия Фалерского, мастера тонко рассуждать, а оратора не особенно блестящего, но все-таки приятного, так что в нем можно узнать ученика Феофраста». На основании таких высказываний можно предположить, что афинянам повезло с Деметрием, хотя то, что он был ставленником македонских царей, многих из них раздражало. Но сколь ни старался правитель Афин отличиться деяниями перед гражданами, как ни блистал эрудицией и зажигательным словом, его настигла всепожирающая зависть и неблагодарность. Вероятно, причиной тому было его низкое рабское происхождение. *** В Македонии власть захватил Деметрий Полиоркет («Осаждающий город»). Он занял Афины (307 г. до н.э.) и, «наслушавшись клеветы», отстранил правителя от власти, поручив афинянам судить его как преступника. Возможно, новому македонскому царю доложили, что тот говорил о нём: «Брови у царя хоть и невелики, но мрачности от них хватит на целую жизнь». Но Деметрию Фалерскому удалось сбежать в Александрию к царю Птолемею I Сотеру («Спаситель»), нуждавшемуся в умных и энергичных людях, и пришлось афинянам судить своего бывшего правителя заочно. В итоге приговорили к смерти. Деметрий Магнесийский сообщает в своём «Соименнике»: «…и так как обвинители не могли овладеть им самим, то изрыгнули яд свой на медные его изваяния: все те статуи были низвергнуты, иные проданы, иные потоплены, а иные перекованы в ночные горшки; только одна уцелела на Акрополе». Даже Менандр, знаменитый поэт и сочинитель комедий, едва не лишился жизни только за то, что был ему другом. Но при этом он остался жить благодаря тому, что предал товарищей Деметрия, написав доносы! Узнав о случившемся, Деметрий сказал с огорчением: «Друзья в счастье нас покидают лишь по просьбе, а в несчастье – и без просьбы» А на сообщение о повергнутых статуях сказал: «Уничтожили статуи, но не мою добродетель, их заслужившую!» В Александрии беглый философ находился в ранге царского советника. Он предложил Птолемею построить «место пребывания муз» - Мусейон, как соперника 37 лучших учебных заведений в Афинах. Идея царю понравилась, Мусейон выстроили в короткие сроки, куда «под покровительство муз поселились люди науки и искусства». Здесь греческие ученые и философы, приглашённые Птолемеем на работу, наряду с филологическими проблемами занимались исследованиями в области астрономии, математики, ботаники и зоологии с использованием самого современного оборудования. Сюда на протяжении десятилетий приезжали и занимались науками Евклид, Архимед, Эратосфен, Страбон, Гален. Мусейон в таком содержании просуществовал до III в. н., когда был разрушен воинствующими христианами. С участием Деметрия Фалерского при Мусейоне родилась крупнейшая библиотека, ставшая знаменитой в античном мире как единый центр свидетельств человеческих знаний. С подачи Деметрия и его греческих коллег в хранилища регулярно поступали тысячи литературных и научных произведений, чтобы быть переведёнными на греческий язык и стать предметом изучения. Для укомплектования библиотеки Птолемей рассылал письма властителям народов и государств, где просил продать имеющиеся у них папирусные свитки с литературными и научными сочинениями. Многие из царей откликнулись, продавали или дарили книги. Известен факт, когда Афины согласились передать царю Птолемею всего лишь копию единственного экземпляра какой-то драмы за пять талантов, что было равноценно ста тридцати килограммам серебра, Птолемей, не раздумывая, заплатил. Если доверять античным источникам, кормчие торговых кораблей, прибывающих в Александрию, обязаны были сдавать таможенным службам Птолемея перевозимые на борту книги поэтов и прозаиков, риторов и софистов, врачей и прорицателей, историков. В библиотеке их копировали, переписывали на папирусные листы, затем копии… возвращали владельцам, а оригиналы оставались в Александрии. Можно представить, сколько копиистов числилось в штате библиотеки, и какие средства династия Птолемеев затрачивала на её комплектование и переводы! По свидетельствам античных авторов в Александрийской библиотеке насчитывалось почти семьсот тысяч книг. Заведовали книжным хранилищем греческие учёные и философы, последовательно, Каллимах, Аполлоний Родосский, Аристофан Византийский, Аристарх, Зенодот, получавшие от царя немалые привилегии в качестве бесплатного питания, хорошего жалования, налоговых льгот. Под их руководством и при их участии создавались всевозможные книжные каталоги. Дело отца успешно продолжил его сын, Птолемей Филадельф («Любящий сестру»). По совету Деметрия Фалерского Птолемей II пригласил из Иудеи семьдесят еврейских учёных для перевода священных писаний их народа. Каждого поселили на острове Фарос в отдельной келье, препятствовали их общению до тех пор, пока все не сделали собственного перевода Пятикнижия. Оказалось, что работы ученых совпали – слово в слово! Так появился греческий перевод еврейской Библии, известный как 38 точнейшее религиозное «Толкование Семидесяти». Царь наградил знатоков дорогими подарками, и отпустил на родину. *** Деметрий написал почти пятьдесят философских сочинений, многие из которых утеряны. «Слог у него был философский, но в соединении с ораторской напряженностью и силой», - отмечал Диоген Лаэртский. С царём Птолемеем Филадельфом отношения у Деметрия не сложились, поскольку он «надоедал ему предложениями нового устройства государства по заветам знаменитых философов древности». Советника отстранили от двора, затем и вовсе сослали в самую глубинку Египта, к пустыне поближе. Здесь он дико скучал, «душевно страдая без общества умных людей». Умер философ и государственный деятель Деметрий Фалерский во время сна от укуса змеи, пробравшейся в дом. Печальна судьба Александрийской библиотеки, как и многих литературных ценностей древности. Во время осады Александрии Гаем Юлием Цезарем в 47 г. до н.э. случился сильный пожар, часть зданий погибла в пламени вместе с тысячами ценнейших папирусов. А шесть веков спустя при взятии города арабами предводитель Амр ибн алАс, обнаружив скопление непонятных книг водном месте, запросил совета халифа Умара, что делать с ними. «Если их содержание соответствует тому, что говорится в Книге Аллаха, - был ответ, - нам не нужны эти книги. Если же в них есть то, чего нет в Книге Аллаха, нам нет нужды читать их. Сожги!»... Приходится только сожалеть, что современный мир таким безумным путём лишился возможности познать содержание древнейших книг и текстов, которые держали в своих руках основоположники общечеловеческой культуры. ДАМОКЛОВ МЕЧ ДЕМОСФЕНА Афинский оратор и политический деятель Демосфен (384-322 гг. до н.э.) – пример неподкупного патриотизма своего беспокойного времени. Его отец владел небольшим производством мебели и оружия, имел двадцать рабов. В семилетнем возрасте Демосфен остался без отца, считался сиротой при живой матери, поэтому по закону для управления наследством ему назначили опекунов из ближайших родственников. Они же, разорив поднадзорное имущество, совершенно не заботились о его воспитании, поэтому Демосфен выучился на деньги своей матери. Достигнув совершеннолетия, Демосфен решил наказать опекунов через суд, но для этого ему надо было овладеть знаниями законов и высоким искусством судебного оратора. В качестве учителя пригласил Исея, известного адвоката; в результате иск был 39 оформлен в надлежащем порядке, процесс состоялся, суд потребовал от опекунов отчёта по доходам. Родственники наняли ловких адвокатов, зря времени не теряли, затягивали процесс всевозможными уловками. И тогда Демосфен подал жалобу правителю, архонту, на судей, после чего дело приняло другое направление: родственникам надлежало выплатить Демосфену денежную компенсацию. Это была первая победа будущего оратора на судебном поприще. Но получить денег истцу всё равно не пришлось, поскольку защита исхитрилась повернуть дело таким образом, что оно затянулось на годы изнурительных судебных процессов. Вот когда у Демосфена зародились сомнения в исполнительной силе действующих законов, о которых он говорил в последующих выступлениях: «В чём же состоит сила наших законов? Если кто-нибудь громко закричит, что его обидели, – прибегут ли к нему законы на помощь, чтобы его защитить? Нет, разумеется! Ведь это написанные тексты, и они сами по себе ничего не могут сделать. В чём же заключается их действительная сила? Она заключается в том, чтобы мы неукоснительно выполняли их и постоянно их применяли, приходя на помощь любому нуждающемуся в их защите… Законы сильны нами, а мы – законами». В молодости Демосфену пришлось испытать немало огорчений, зато подобные обстоятельства научили его справляться с трудностями. Даже это постыдное судебное разбирательство обернулось полезной жизненной школой. Пока сверстники проводили время в наслаждениях и беззаботности, юноша до изнурения занимался изучением судебных наук и афинского законодательства. Он крепнул характером, обретал уверенность в собственных силах, учился убедительно строить публичную речь. Высший ораторский пьедестал и, заодно, политический Олимп, доставался Демосфену огромными усилиями. Ему пришлось преодолевать немало физических и моральных трудностей. От природы слабый здоровьем, он с упорством и физическими упражнениями укреплял тело. С детства обладая слабым голосом, юноша сильно картавил, оттого иные буквы плохо выговаривал. У него было «короткое дыхание», из-за чего делал неправильные ударения в словах, а во время длинной речи ему приходилось останавливаться, боясь потерять изначально заложенную мысль. Как писали современники, даже «достойное положение тела он не умел сохранять во время своего выступления: подергивал одним плечом и, вообще, чувствовал себя неловко». Отсюда его неудачи в начале ораторской карьеры. Но Демосфен сумел превозмочь недостатки придуманными им упражнениями. Чтобы придать языку ловкость и необходимую подвижность, брал в рот острые камешки и с ними проговаривал труднопроизносимые слова. Восходил быстрым шагом на крутой 40 холм, распевая на ходу стихи. Бродил по морскому берегу, когда разыгрывался сильный шторм, и кричал, что есть силы, пересиливая грохот беснующихся волн. Как результат неимоверных усилий, он вскоре забыл об одышке, а в голосе появилась сила. Поскольку Демосфен был молодым человеком, ему не были чужды человеческие соблазны, в том числе порочные. Но он избавлялся от всего лишнего, что могло помешать в карьере. В подвале дома устроил особое помещение, откуда не выходил по месяцу, не давая прислуге ухаживать за собой, питаясь сухой лепешкой и водой. Так он испытывал себя на совершенное одиночество. Здесь устроил большое зеркало из полированной меди, куда всматривался во время произнесения речи: так устранял неправильность постановки тела и лишние дергания плечом. Правда это или вымысел, но Демосфен повесил у зеркала над головой острый меч, которым мог пораниться во время неправильных жестикуляций. Как поступил сиракузский тиран Дионисий, обозначая опасность при видимом наслаждении и счастье, когда его фаворит Дамокл пожелал стать царём хотя бы на один день. Поначалу Демосфен по-дружески общался с Исократом, известным ритором и публицистом, многому учился от него, пока оба не оказались в различных политических группировках. Он слушал лекции Платона, от Фукидида перенял страстность слога, образцом ораторского искусства считал речи Перикла, на которого хотел походить во всём. Но пределом ораторского совершенства для Демосфена был адвокат Каллистрат, судебные речи которого услаждали слух афинян. Поначалу выступления Демосфена в судах не приносили ему ничего, помимо огорчений. Судьи невнимательно выслушивали его доводы, в зале слышались неодобрительные возгласы зрителей, какие обычно во множестве стекались на заседания. В один из таких неудачных дней Демосфен бросился прочь из зала и в унынии поспешил в Пирейскую гавань, чтобы отвлечься, глядя на корабли. Здесь встретил Эвнома, странствующего старца из Фрии. Старец заметил его подавленное состояние, первый заговорил, затем терпеливо выслушал и сказал: - Я заметил в тебе черты Перикла. Ты станешь, как он, если не бросишь своё предприятие. Эта встреча принесла успокоение юноше, в сердце поселилась надежда. Но вскоре случился очередной провал. Он встретил известного в Афинах актера Сатира, стал жаловаться на себя за то, что потратил много усилий, работая над собой, - а толку нет! И на афинян был в обиде. Актер со вниманием выслушал Демосфена и неожиданно попросил прочитать стихи. На память пришли строки из Софокла. Прочитал. Сатир повторил за ним те же стихи, но сделал это выразительно, с живостью в телодвижении и взгляде, со страстью, изначально заложенной поэтом. Демосфен понял, чего ему недоставало в выступлениях – артистичности! 41 После этой встречи молодой оратор взял несколько уроков у актёра, приложил усердие в работе над собой. Перед выступлением он бодрствовал всю ночь, обдумывая свою речь и заучивая наизусть, что собирался сказать. Поэтому оратор Пифей, противник Демосфена, смеялся над ним, говоря, что «его искусство отдает чадом светильника». Но настойчивость и старательность не прошли даром – афиняне, наконец, признали мастерство Демосфена. Получив известность, выигрывая процесс за процессом, он постепенно входил во вкус. Его обличительные речи стали теперь едкими и желчными, за что, по сообщению историка Плутарха, современники прозвали Демосфена Аргом («Змей»). Афиняне, избалованные живописными театральными представлениями, всегда с удовольствием посещали судебные процессы. Но они теперь ходили «на Демосфена», чтобы насладиться его живыми образными речами, возбуждающими эллинский свободолюбивый дух. Демосфен помнил, что встреченный им не так давно старец Эвном прочил ему будущее Перикла. Но куда велеречивому Периклу со своим «однообразием в положении тела»! У Демосфена в ход шли гримасы на лице, он все время двигался перед судьями, убедительно размахивал в такт словам руками, словно рубил или гладил – и все движения соответствовали его мыслям и внутреннему состоянию. У него проявились не только изящный слог, но и чёткий аттический выговор, полнота силы голоса и его диапазоны, благозвучие и ритм. Благодаря настойчивости в достижении цели и силе морального духа Демосфену удалось исполнить многое. Ему оказались близки и понятны помыслы простонародья, демоса, поэтому на судебных процессах он защищал его интересы. А когда стал выступать в Народном собрании, понял, что ему по силам политическая карьера. Он так высказывался: «Человеку, занимающемуся политической деятельностью, следует относиться ко всем согражданам так, как дети относятся к родителям – молиться, чтобы они были как можно снисходительнее, и благожелательно сносить их такими, какие они есть». Клиентами Демосфена были богатые и бедные, дети, оставшиеся без отцов, и члены враждующих между собой семей, и грузчики в Пирее, и продажные женщины, и ремесленники. Он свободно общался с разными представителями афинского общества. Стал узнаваем, и успехи кружили ему голову. Есть высказывание античного автора, что он преисполнялся надменности и чувства превосходства при встрече на улице с простыми людьми, когда видел, как они перешептываются при виде его. «Тогда что он должен испытывать при рукоплесканиях в народных собраниях?» - вопрошали недруги. *** 42 Но после того, как в Македонии пришёл к власти царь Филипп II, обративший помыслы к зонам влияния Афин на север Греции, главным в жизни Демосфена стала политическая деятельность. Афинское общество разделилось на две враждующие части - недруги Македонии и сторонники Филиппа, сумевшего за золото купить голоса некоторых афинских ораторов и политиков. Демосфен примкнул к антимакедонской группировке, оставаясь до конца своей жизни верен своим убеждениям. Царю Филиппу приходилось опасаться красноречия оратора, «владевшего острым языком как опасным оружием», ибо «он говорил не красивые слова, зачастую не заслуживающие доверия, а простые и не всегда изящные, но верные слова». Влияние Демосфена на реакцию афинян по поводу действий царя Филиппа II становилось заметным. Демосфен был первый, кто предупредил сограждан «об опасности с Севера», что Филипп - талантливый полководец и коварный политик, дипломат, не останавливающийся ни перед чем. Призывал не верить его заверениям в дружбе или хорошем отношении к грекам, не поддаваться на провокации, подкуп, интриги. Но всё равно Демосфен раздражал многих, так как побуждал афинян добровольно экономить на расходах, не роскошествовать в быту, не устраивать грандиозных разорительных для казны городских празднеств по любому поводу. Он призывал отказаться от своих долей в распределении государственных доходов с серебряных рудников в Лаврионе, а средства направить на укрепление армии и строительство боевых кораблей. Но он был прав, когда говорил о грозящей с Севера опасности, призывая Афины помогать греческим городам в их борьбе с Македонией, чтобы Филипп не пришёл сам в Афины. В этот период знаменательны его речи, направленные против Филиппа - «Филиппики» и «Олинфики». Наконец, когда враждебные действия Филиппа в отношении Афин обрели реальность, гражданам стало ясно, что их прозорливый и честный Демосфен был прав. Но время упущено: Филипп потеснил Афины во Фракии, заняв её колонии и союзные города, унизил Фокиду и Фивы, после чего греки были вынуждены дать ему права одного из членов Дельфийской Священной Амфиктионии* (*Амфиктиония – религиозно-политический союз греческих городов-полисов. Амфиктиония создавалась для защиты святилища, совместного отправления культов и для того, чтобы во взаимных отношениях членов союза соблюдались законы международного права). Но и в этой сложной ситуации Демосфен предлагал временно пойти на некоторые уступки Македонии, «пока Афины войдут в силу» («Речь о мире»). Для реализации плана в составе посольства Демосфен отправился в Македонию, где был заключён мирный договор («Филократов мир», по имени руководителя посольства). Филипп усмотрел в Демосфене сильного личного врага и как политическую опасность для Македонии, так как он своими возмутительными речами восстановил против Филиппа почти всю Грецию. Получалось, один оратор, сделавшись для греков символом личного благородства и патриотизма, делал больше, чем иной полководец с 43 обученной армией! Царь понимал, что если он одолеет Демосфена, то нетрудно справится и с Афинами. В ход пошло золото на подкуп части афинян, кто тяготел к Македонии и кто своими нападками на Демосфена расчищал Филиппу путь к власти над Грецией. Сражение при Херонее (338 г. до н.э.), когда объединенное войско греческих городов потерпело сокрушительное поражение от македонян, положило конец свободе и независимости Греции. Филипп торжествовал, но, понимая общекультурное значение Афин для остальной Греции, не осмелился его захватить. Пошёл на мирное соглашение, что дало повод афинянам перевести дух и подумать о своём будущем. По этой причине у сторонников Демосфена родилась идея увенчать голову почётным золотым венком. Неожиданная смерть Филиппа от рук телохранителя возродила в сердцах афинян и остальной Греции надежду на свободу. Но македонский престол занял сын Филиппа, девятнадцатилетний Александр, у которого не было намерений отказываться от планов отца. Он пожелал продолжить македонскую экспансию в Греции, затем пойти дальше – на Персию и на Восток. Демосфен на свою беду не заметил большой опасности со стороны амбициозного «волчонка», как он назвал Александра. Когда понял, что ошибся, направил против молодого царя всю силу ораторского искусства и авторитет, убеждая греческие города не отдавать гегемонию Александру. Он призывал всех греков к единству и сопротивлению македонянам: «Тому, кто хочет правильно вести войну, необходимо не следовать за событиями, а надо самому предупреждать их». Юный Александр не дал опомниться противникам и быстро подавил волнение на всей территории Греции. Его стремительные боевые переходы и сокрушительные победы показали Греции, что «у волчонка прорезались зубки». Когда же Александр разрушил восставший город Фивы до основания и стал угрожать Афинам, он потребовал выдачи десятерых вождей антимакедонской партии; первым назвал Демосфена. Афиняне были поставлены перед выбором – свобода за счёт смерти нескольких сограждан. Демосфен сказал тогда: - Не делайте этого! Каждый видел, как купцы носят на блюде горсть пшеницы и по этому малому образцу продают весь товар, точно так же и вы – выдавая нас, незаметно выдаете головою себя самих. Позже, «уступая воле афинского народа», царь Александр отказался от своей затеи, не стал настаивать на репрессиях. *** Не зря древние говорили: «Чем ярче факел пылает, тем быстрее выгорает». Демосфен долго держался на вершине всеобщего внимания, поэтому у него сложились 44 непростые отношения с частью афинян, готовых услужить победоносному царю Александру. К тому же не любили Демосфена ещё за то, что он постоянно ругал афинян за испорченность нравов, надоедал нудными назиданиями, угрожал карами богов, направляя их действия к честному труду, а не к безделью. Он постоянно призывал «к побуждению совести и к великодушным подвигам, к возврату памяти о славе предков, к торжеству чести, добродетели и самопожертвованию». Враги впутали Демосфена в судебный процесс, из которого он уже не смог выпутаться, не уплатив огромного штрафа. Таких денег у него не оказалось, он бежал из Афин на остров Эгину, затем в Трезену. После смерти Александра Македонского Демосфен вернулся в Афины, позабыв обиды на сограждан. Они вспомнили его былые заслуги, вернули своё уважение к нему. Однако в 322 году македонский полководец Антипатр, бывший сподвижник Александра, оказался у стен Афин, и Демосфен опять спасался бегством, на этот раз на остров Калаврию (совр. Порос в Сароническом заливе). Говорили, что, покидая родной город, Демосфен простер руки к Акрополю и прокричал: «О, великая Афина Градоохранительница! Зачем ты благосклонна к трем самым злобным тварям – сове, змее и афинскому народу?»* (*Сова и змея – священные животные Афины, статуя которой высилась на Акрополе.) Сразу после его исчезновения из Афин оратор Демад, злейший враг Демосфена, обратился к народу Афин с призывом вынести ему и его сторонникам смертные приговоры. Возражений не поступило. На Калаврию послали палачей, исполнителей приговора. Не желая отдаться живым, Демосфен укрылся в храме Посейдона, где принял яд. И года не прошло, как афиняне поняли, что совершили глупость, как это они делали довольно часто. Заглаживая вину, Демосфену поставили вблизи храма, где он скрывался перед смертью; на цоколе сделали надпись: «Если бы мощь, Демосфен, ты имел такую, как разум, Власть бы в Элладе не смог взять македонский Арей»* (Арей, Арес – греч. бог жестокой войны) НЕЛЬЗЯ ЖИТЬ В СТРАХЕ Отец Диона Сиракузского (IV в. до н.э.), Гиппарин, был одним из уважаемых людей в Сиракузах, в трудное время граждане назначали его полководцем с неограниченными полномочиями. Тогда же он сблизился с Дионисием, ставшим вследствие ловких политических манипуляций тираном. После смерти первой жены Дионисий надумал жениться вновь, но «взял двух жен сразу – локрийку по имени Дорида и Аристомаху, дочь Гиппарина; свадьбы справил в один день, и никто не знал, с 45 которой из двух женщин он сочетался раньше, а в дальнейшем оказывал обоим равное внимание, так что и та и другая постоянно обедали вместе с супругом, ночами же делили с ним ложе по очереди». Поначалу Дионисий приблизил сына Гиппарина, своего тестя, как родственника, обнаружив силу ума и открытость, относился к нему благосклонно, давал ответственные поручения, с которыми Дион справлялся и поэтому «кроме всех прочих милостей приказал казначею выдавать любые суммы, какие он попросит». Платон, оценивая деятельность Диона на государственном поприще, сказал потом, что «мудростью и справедливостью должны соединяться сила и удача – лишь тогда деятельность на государственном поприще обретает и красоту, и величие». Дион узнал о Платоне, когда был совсем молод. Выросший при дворе тирана Сиракуз в обстановке всеобщей приниженности и страха, среди людей, чванившихся богатством и убеждённостью, что счастье заключается в удовольствиях и стяжательстве, молодой человек с жадностью впитывал его учение о нравственном совершенстве. Едва познав вкус философии, Дион с юношеской простотой решил, что Платон сможет оказать такое же воздействие и на Дионисия. Он уговорил тирана пригласить известного философа в Сиракузы, послушать его речи и получить советы о лучшем государственном устройстве и управлении. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» показывает эту встречу и развитие последующих событий, отразившихся на судьбах её участников. Вначале беседа повелась о нравственных качествах вообще и о мужестве, главным образом, и Дионисий вдруг услышал, что «беднее всех мужеством тираны». Затем разговор зашёл о справедливости, когда Платон высказал мысль, что «лишь жизнь справедливых людей счастлива, тогда как несправедливые несчастны». Следом прозвучали другие нелицеприятные высказывания в отношении тирании. Получалось, что Платон упорно метил в сиракузского тирана! Дионисий сохранял спокойствие, как мог, но разгневался, увидев, как присутствовавшие зачаровано слушали афинского гостя, с готовностью поддакивали ему. - Скажи, философ, - не выдержал он, - чего ты ищешь в Сицилии, так далеко от Афин? - Я ищу совершенного человека, – отвечал Платон. - Но клянусь богами, ты его еще не нашел, это совершенно ясно, – язвительно возразил Дионисий, после чего грубо прервал беседу и вышел, не прощаясь с гостем. Стало очевидным, что Платону грозит опасность. Дион договорился с владельцем корабля, направлявшимся в Грецию, спартанцем Поллидом, взять пассажира. Сопроводил до гавани и вернулся во дворец, убедившись в безопасности философа. Но по молодости он не учёл, что коварство тирана не имеет пределов. Дионисий тайно послал гонца к Поллиду, поручив убить Платона во время плавания или же, по крайней 46 мере, продать его в рабство. Дал деньги. Поллиду передали слова Дионисия: «Философ не понесет от этого никакого ущерба – человек справедливый, он останется, попрежнему счастлив, даже превратившись в раба»! Спартанец с готовностью согласился – так легко заработать большие деньги, и ещё по той причине, что Спарта всегда враждовала с Афинами. Тем более в это время жители острова Эгина воевали с Афинами и приняли постановление продавать в рабство любого из афинян, который будет захвачен на их земле. Корабль изменил маршрут и пристал к берегу Эгины, где имелся огромный невольничий рынок. Счастливый случай не дал философу закончить жизнь рабом – его узнал торговец, бывавший в Афинах; он выкупил Платона и отправил домой. Зная о сочувствии Диона к Платону, Дионисий не перестал уважать Диона, поручал ему важные задания, которые тот исполнял с прежней ответственностью. По свидетельству очевидцев, отношения тирана с родственником были настолько доверительные, что Дион осмеливался возражать ему и даже позволял себе вольности, недопустимые для других советников. Однажды Дионисий плохо высказался о Гелоне, тиране соседнего города Гелы, и все присутствующие, чтобы угодить ему, наперебой поддакивали и хихикали. Дион, зная о помощи Гелона Дионисию, когда тот чуть не лишился доверия сиракузян, воскликнул: - Дионисий! А ведь властью своей ты обязан Гелону – только ради него тебе сиракузяне и поверили! Зато ради тебя уже никому доверия не будет! *** Дионисий, захвативший единоличную власть в двадцатипятилетнем возрасте, удерживал её тридцать восемь лет. Сиракузяне, как и окружение тирана, уже давно тяготилось его правлением, поэтому неудивительно предположение историка Тимея, что однажды «он попросил снотворного, а врач дал ему такого зелья, которое лишило его чувств и сразу вслед за сном привело смерть». Хотя у тирана были сыновья от трёх жён, в том числе и от Аристомахи, родной сестры Диона, он назначил преемником Дионисия Младшего, от первой жены. Но с ним Дион сразу установил дружеские отношения. На правах ближайшего советника молодого тирана он «говорил о неотложных делах дальновидно и смело, когда другие подло и трусливо давали лишь такие советы, какие должны были прийтись по вкусу юному государю». Назревала война с Карфагеном, претендовавшим на южную часть Сицилии. Пока другие советовали Дионисию II укреплять Сиракузы и ожидать врага за крепкими стенами, Дион вызвался немедленно отбыть с посольством в Африку, в Карфаген, дабы не допустить войну в самом начале конфликта. Обещал Дионису заключить мир на выгодных условиях для Сиракуз. А если Дионисий захочет воевать с Карфагеном, говорил Дион, он готов построить и содержать на собственный счет пятьдесят боевых 47 кораблей, триер. Средствами на это Дион обладал. Он, прежде всего, думал о Сиракузах и безопасности сограждан. И хотя Дион справился с посольством, как обещал, его мужественные помыслы, увы, вызвали недоверие молодого тирана, подогреваемое придворным окружением. Обеспокоенные возможным возвышением Диона в случае успеха его предприятия, противная сторона свиты принялась поливать его грязью. Молодому тирану внушали, что Дион хитрит, добивается ликвидации тиранической власти ради того, чтобы передать престол своим племянникам, детям сестры Аристомахи. Безвольный тиран, следуя советам льстецов, всё реже обращался за советами к Диону и сам вскоре отдалился от государственных дел, ударился во всевозможные удовольствия. Распущенность юноши вскоре зашла так далеко, что «однажды он пьянствовал девяносто дней подряд, и во все эти дни двор был заперт и неприступен ни для серьезных людей, ни для разумных речей – там царили хмель, смех, песни, пляски и мерзкое шутовство». Увещевания Диона, сторонившегося пиршественных развлечений и развратных забав, не приносили плоды. Полагая, что причиною являлось невежество Дионисия Младшего, он вспомнил о Платоне, знакомство с которым помогло бы вернуть молодого тирана к занятиям, достойным правителей. Дион настоял на приглашении знаменитого философа в Сиракузы, чтобы «отдать тирана в его руки, образовать характер в согласии с учением о нравственном совершенстве,… чтобы дать правителю разумные, справедливые и благожелательные отеческие указания». Платон должен был помочь Дионисию управлять не страхом и насилием, а любовью, доброжелательством и преданностью, внушенными нравственным совершенством и справедливостью, потому что «эти цепи, хоть они и мягче тех, тугих и постылых, охраняют власть крепче, надежнее». Платон, которому передали приглашение тирана, с горечью вспоминал свой первый визит на Сицилию, когда чуть было не погиб по воле Дионисия Старшего. Но ему «становилось до крайности совестно при мысли, что его сочтут мастером лишь гладко говорить, но к любому делу совершенно безучастным». Он принял приглашение в надежде, что, «освободив от недуга одного, он исцелит всю тяжко больную Сицилию, ибо этот один – как бы голова целого острова». Платон отважился приехать в Сицилию во второй раз, и был встречен с небывалым почетом и дружелюбием. На пристани его ожидала пышно украшенная царская колесница, а во дворце тиран принёс жертву богам «в ознаменование великой удачи, выпавшей на долю его государства». С первых же дней пребывания Платона в качестве гостя Дионисия прекратились пиршества, в убранстве двора проявилась скромность, и тиран вёл себя необычно мягко и доброжелательно. Это внушало Диону и 48 гражданам Сиракуз надежду на перемены к лучшему. И окружение Дионисия поменялось, в нём преобладали люди науки, искусства и наставники. Противников Диона сильно огорчало усиление его влияния на тирана. Они понимали, что время и привычка общения Дионисия с Платоном сделают власть философии превыше тиранической власти. А с этим они теряли контроль во власти над Сиракузами. Они перешли к решительным действиям. На Диона градом посыпались доносы, будто он рассчитывает с помощью Платона отнять у тирании неограниченную власть, сделав Дионисия бессильным правителем, зависимым от воли простого народа. Хуже того, он замышляет низвергнуть Дионисия с престола, и тогда власть достанется Диону с племянниками! Дионисий не выдержал столь бурного давления недоброжелателей Диона, поверил и обвинил его в преступном сговоре с карфагенянами. Но убить не решился, а распорядился немедленно выслать из Сиракуз и Сицилии. Дион появился в Афинах, где, дождавшись Платона, посещал его Академию, посещал другие города, участвуя в торжественных празднествах и собраниях, знакомясь с лучшими и наиболее искушенными в государственных делах людьми. По свидетельству современников, «он блистал скромностью, воздержностью, мужеством и прекрасными познаниями в науках и философии. Везде поэтому он приобретал благосклонность и вызывал восхищение греков, и многие города оказывали ему почести и выносили особые постановления, прославляя его достоинства». В отсутствие Диона на родине Дионисий, понимая, что дальнейшее пребывание в качестве изгнанника способствует распространению дурной молвы о тираническом правлении, снова пригласил Платона в Сицилию. В этот его приезд Дионисий почтил Платона неслыханным доверием, каким не пользовался больше никто: философ входил к нему, не подвергаясь обыску. Дионисий неоднократно делал своему гостю богатые денежные подарки, но Платон не принимал ничего. Платон с самого начала разгадал, чего хочет Дионисий, но зная его вероломство и лицемерие, терпел, не выдавая себя, ни словом, ни взглядом. Но когда Дионисий пустил с торгов имущество Диона, а вырученные деньги оставил себе, Платон высказал своё неудовольствие, после чего тиран распорядился выселить философа из дворца. Ему определили скромное жильё среди наемников, которые его ненавидели и хотели убить за то, что он убеждал Дионисия отказаться от тиранической власти и распустить телохранителей. Об угрозе, которая нависла над Платоном, узнал философ Архит, наставник юного Дионисия. Он немедленно снарядил из Афин корабль за Платоном, предупредив тирана об ответственности перед человечеством в случае «нечаянной смерти» знаменитого философа. Дионисий заколебался, не зная, как поступить. Пытаясь скрыть свою вражду к Платону, тиран пригласил его на пир, где осыпал его всевозможными знаками внимания и спросил, внимательно заглядывая в глаза: 49 - Что же, Платон, ты, верно, много всяких ужасов нарасскажешь о нас своим друзьям-философам? - Помилуй, навряд ли, Академия способна ощутить такую нужду в темах для разговора, чтобы кто-нибудь стал вспоминать о тебе, – возразил Платон, улыбнувшись. Вот как, судя по сообщениям, писателей, выпроводил Платона Дионисий. Тем временем Дион узнал, что Дионисий не только распорядился его имуществом и деньгами. Он был в ярость и негодование, когда узнал, что тиран отдал его жену Арету, вопреки ее воле, одному из своих друзей, Тимократу. Теперь все помыслы Диона были устремлены к ниспровержению Дионисия. Он подключал к своим планам Платона, но тот сослался на узы гостеприимства, связывавшие его с Дионисием, и, кроме того, был уже слишком стар. Дион стал спешно набирать в свой отряд наёмников, призвал своих друзей и сограждан, в разное время высланных из Сиракуз. Набралась тысяча воинов, с ними прибыл на Сицилию, где его с нетерпением ожидали сиракузяне, недовольные правлением Дионисия. Весь город уже готов был подняться и лишь из страха и неуверенности в успехе хранил спокойствие. Ситуация для Диона с его отрядом сложилась удачная, так как Дионисий отсутствовал в городе, отплыл к Италии с многочисленным флотом. Он узнал о случившемся слишком поздно. По мере продвижения к Сиракузам отряд Диона прирастал гражданами из деревень, восставших против тирана, его численность достигла пяти тысяч. Беззащитный город встретил Диона открытыми воротами, самые уважаемые граждане вышли в белых одеждах навстречу, а простой люд тем временем расправлялся с друзьями тирана и его осведомителями. Все радовались свободе, вернувшейся к ним после сорока восьми лет тирании и деспотизма. Дион вступил в город под торжествующие звуки трубы, горожане бросали под ноги цветы. Глашатаи объявили, что Дион явился низложить тиранию, а Сиракузам вернуть свободу и демократию. Дион произнес речь, в которой горячо убеждал народ не расставаться с обретенною вновь свободой. На шестой день у Сиракуз появился Дионисий с войском. Первым делом он предложил Диону пойти с ним на переговоры. Но Дион предложил, чтобы он теперь обращался ко всем гражданам, потому что «они теперь свободны и решают свою судьбу сами». Ещё передал тирану, чтобы тот вначале отрёкся от власти, а потом с ним проедут переговоры. Тогда Дионисий решился на приступ города. Ранним утром, когда стража ещё спала, его воины напали; разгорелась схватка, в которой Дион личным примером принял участие. Его ранило копьём в руку, а панцирь был поврежден копьями, едва 50 выдерживал удары дротиков и мечей. В конце концов, нападение было отбито, и сиракузяне с благодарностью вручили Диону золотой венок. Через несколько дней гонцы Дионисия доставили Диону письма от его собственной жены и детей, находившихся в руках тирана. Они просили «не уничтожать тиранию, но сделаться тираном самому, не дарить свободы людям, которые питают к нему давнюю злобу и ненависть, но подчинить их своей власти и тем вызволить из беды друзей и родичей». Дион зачитал письма перед гражданами, намеренно ознакомив их с содержанием, и всё равно по городу распространились слухи, будто он намеревается помириться с Дионисием. У сиракузян появились сомнения в его честности, что привело к назначению некоего Гераклида, недруга Диона, полководцем. Несправедливость сограждан сильно огорчила Диона, и он с самими близкими друзьями оставил Сиракузы, укрывшись в соседней области Леонтины. Тем временем Дионисий вновь осадил Сиракузы, имел успех в сражениях, а новый полководец Гераклид не смог даже собрать и правильно выстроить своих воинов для отражения врагов. Нужда одолела стыд: раздались голоса, что надо вернуть Диона и его отряд наёмников, ибо только они были способны удержать город. К Диону в Леонтин послали гонцов, а когда он узнал причину их появления здесь, призвал своих наёмников и леонтинцев на собрание, чтобы сказать следующее: «Друзья мои! Я собрал вас сюда держать совет о ваших делах. О себе же в час, когда гибнут Сиракузы, мне думать не пристало: я должен их спасти, а в случае неудачи уйду, чтобы найти могилу в пламени и развалинах своего родного города. Если вы согласитесь еще и на сей раз помочь нам, самым безрассудным и несчастным из смертных, и это будет делом ваших рук, вы поднимете Сиракузы из праха! Ну, а если вы не простите сиракузянам прошлого и оставите без внимания их мольбу, пусть за всю вашу храбрость, за всю вашу былую преданность достойно воздадут вам боги. Не забывайте же Диона, который не покинул вас, когда вы стали жертвою несправедливости, а потом – сограждан, когда они попали в беду» Он ещё не закончил свою речь, как наёмники уже требовали, чтобы он скорее вёл их на Сиракузы. Когда, отряд Диона появился у города и пошёл навстречу противнику, сиракузяне громкими голосами выказывали радость. Диона называли спасителем и богом, его наёмников – братьями и согражданами. В результате нескольких сражений, принесших успех наёмникам Диона, Дионисий, отчаявшись в успехе, заключил с ним перемирие и сдал ему крепость со всем оружием и прочим снаряжением. Сам забрал мать и сестёр и на пяти груженных триерах отплыл прочь. 51 Велика была радость горожан, которые, начав борьбу с самыми ничтожными средствами, низвергли тиранию, самую могущественную из всех, когда-либо существовавших! Дион, благополучно завершив военные действия, остался в должности полководца с неограниченными правами. Но жил просто и воздержно, довольствуясь тем, что имел, «обнаруживал скромность в одежде, столе и прислуге, вызывая всеобщее изумление». Он не укрывался телохранителями от людей, был доступен для общения и говорил: «Лучше умереть, чем жить в постоянном страхе не только перед врагами, но и перед друзьями». Но друзья, пользуясь его полным доверием, стали плести заговор, чтобы поменять власть в Сиракузах. Заговор подогревался недовольством народа, из-за того, что Дион запретил разрушить гробницу Дионисия Старшего и выбросить вон останки тирана и ещё, наконец, за то, что призвал советников из враждебного для них Коринфа. Дион действительно пригласил оттуда мудрых советников, надеясь, что с ними легче введёт новое государственное устройство, которое задумывал установить, как мечтал Платон – «ограничив полную демократию, ибо это не правление, а крикливое торжище всех видов правления». Иначе, предполагалось правление, как в Спарте - смешение демократического управления, народа, с царскою властью. *** Заговорщики окружили дом, где находился Дион, проникли внутрь и зарезали его кинжалом, словно жертву у алтаря. Узнав о смерти Диона, Платон посвятил ему эпиграмму: «…О мой Дион, а тебе, воспевавшему славные битвы, Боги сулили благих осуществленье надежд; Ты же лежишь под землей, родимым городом чтимый, О, в моё сердце любовь властно вселивший, Дион!» (перевод О. Румера) ТЕРПИ, КАК ПОДОБАЕТ МУЖУ Мудрецы называли Еврипида (484-406 гг. до н. э.) философом, поэты – трагиком, но ближе были те, кто считал его «великим философом в поэзии»! Себя же он называл «опечаленным эллином, одержимым несбыточной мечтой дожить до той поры, когда греки прекратят жестокие братоубийственные войны и устремятся к обретению обыкновенного земного счастья, чтобы жить в согласии с Природой и богами»... 52 По поводу социального происхождения поэта в разных источниках встречаются противоположные мнения. Комедиограф Аристофан, возможно, злонамеренно, сообщает, что родители Еврипида держали мелкооптовую торговлю на афинском рынке. Поэтому неудивительно, что однажды «отец поэта сидел на городской площади, накрытый позорной ивовой корзиной» - так наказывали злостных неплательщиков долгов. Но судя по хорошему воспитанию и философскому образованию Еврипида, отец занимал в городе видное положение, а мать происходила из знатной семьи. В подростковом возрасте Еврипид увлекался живописью и гимнастикой, с усердием готовясь к триумфальным победам на поприще художника или атлета. Стихами увлёкся на острове Саламин, уединенная природа которого располагала к отвлечённому времяпрепровождению. Во время захвата персами Афин на Саламине вместе с другими афинянами скрывалась семья Мнесарха; сюда он любил приезжать, будучи уже взрослым. Забравшись на холм повыше, откуда раскрывалось во всей красе безбрежная синь моря, он укладывал свои мятущиеся мысли в изящные поэтические образы. В возрасте эфеба, восемнадцати лет, произошла знаменательная встреча Еврипида с Анаксагором, материалистическая философия которого полностью захватило его воображение, а когда познакомился с Сократом, уже не расставался с ним до конца его жизни. В его афинском доме вольнодумец Протагор из Абдеры, находившийся под влиянием атомистики и Гераклита, читал свой трактат, где утверждал, что «человек – мера всех вещей: существующих – что они существуют, несуществующих – что они не существуют». Молодой Еврипид с таким же воодушевлением слушал впоследствии знаменитого ритора Продика* (*Продик из Кеоса – софист и языковед, был знаменит историко-религ. тезисом: «все, что полезно людям, причисляется к божествам - Солнце, горы, реки, деревья»), у которого появились сомнения в существовании богов: «Я не знаю, существуют ли боги, потому что слишком многое препятствует такому знанию! А если они существуют, то каковы они?». Многие философы задавали подобные вопросы – себе и обществу, и в разное время общество реагировало по-разному. Уроки добродетельной мудрости для поэта не прошли зря: первую дань философскому увлечению Еврипид отдал драме «Меланиппа-философ», где изложил собственное восприятие мира богов и людей. С той поры все трагедии Еврипида отличались от произведений других поэтов глубоким философским смыслом. Причём в атмосфере всеобщей религиозности, веры во всесильных богов, ему приходилось быть предельно осторожным, изобретательным для выражения собственных «неформальных» убеждений. Он осуждает войну и бичует предсказателей и гадания, в которых «немного правды и в избытке лжи». В свои пьесы с божественным содержанием – иначе не могло быть - он хитроумно вплетает скептические намёки и даже ереси: «между строк, заметая следы с помощью благочестивых речей и патриотических од». Он излагает священный миф столь 53 буквально, что зрителям вдруг становится очевидной его нелепость. Зрители смеются, сначала над героями пьесы, потом задумываются – а зачем нужны боги, если во взаимоотношениях с человеком от них насилие, бесчестность, безнравственность, прелюбодеяние? А войны, жестокость, рабство – кому они нужны, если не богам? Но ретивые цензоры не могут упрекнуть автора в неверии, так как он всегда завершает действие появлением вездесущего бога, ставящего последнюю точку в изображаемой на сцене истории. Еврипид едва ли не единственный среди эллинских поэтов, кто осмеливается отрицать необходимость существования рабства, когда рабами становятся эллины, не по варварской природе, а по несчастливому стечению обстоятельств – гражданские войны, долги и прочие жизненные невзгоды. Знакомство с Продиком для Еврипида обернулось слухами о его безбожии. А поскольку на страже канонической религии стояло достаточно много граждан, поэт обзавёлся врагами. Если попытаться составить портрет Еврипида по отзывам современников, перед нами предстанет нелюдимый человек мрачной наружности. Таковым он казался посторонним, кто не знал его близко, хотя на самом деле восприятие его в подобном виде объяснялось просто: поэт всегда был занят очень важным делом сочинением трагедий, а трагедии, известно, к веселости и общительности не располагают. Еврипид писал трагедии, поскольку сам был трагичен, трагичным было его время и восприятие окружающего мира. Так поэт передавал свою боль за жизнь людей и собственное одиночество, показывал свою беззащитность перед произволом сильных мира сего и гордую дерзость человека, бросающего вызов Злу с надеждой на победу Добра. Он первый из греков завел домашнюю библиотеку с приличным содержанием книг и рукописей авторов прошедшего и своего времени; с него брали пример другие уважаемые граждане. До этого существовали царские или государственные библиотеки, состоящие из свитков, разложенных по отделениям сундуков. Еврипид, как примерный афинянин, завёл семью, жена родила ему трех сыновей, которых любил. Но жена ему изменила – то ли по причине его собственного «несносно мрачного» характера или постоянной занятости сочинительством, или по другой причине, - и он развелся. После этого женился на другой женщине, но и она, недовольная вниманием мужа, рассталась с ним, на этот раз сама дала повод для развода. Наверно, по этим обстоятельствам Еврипида часто считают «женоненавистником»! Во всяком случае, поэт познал женский характер, позволивший ему проявить эти свои знания в трагедиях. Античные летописцы приписывают Еврипиду от семидесяти до девяноста трагедий, из которых сохранилось восемнадцать; наиболее известные «Медея», «Ипполит», «Гекуба», «Андромаха», «Троянки», «Елена», «Ион», «Просительницы», «Гераклиды», «Финикиянки», «Алкестиада», «Электра», «Орест». В них Еврипид 54 поэтическим языком пересказывает историю ранней Греции, украшая её мифологическими образами, сказаниями и легендами – Троя, плавание аргонавтов, колонизация черноморского побережья. *** Увлечение материалистической философией для Еврипида обернулось судебным фарсом. В 410 году афинянин Гигиаойнон подал на него донос с обвинениями в «нечестии». В качестве вины приводились слова героев его трагедий. Затем был ещё донос от других граждан. И хотя обвинения показались многим афинянам абсурдными, Еврипид не стал испытывать судьбу и ждать смертного приговора – меньшего наказания за подобное «преступление» не предполагалось. После сокрушительного провала «Троянки» в состязании с Ксеноклом, посредственным поэтом, Еврипид, несмотря на преклонный возраст, отбыл в Македонию, где его давно ждал в гости царь Архелай. Поэт сильно переживал расставание с Афинами. Он говорил друзьям: «Существует ли более сильное и более мучительное страдание, чем бегство из родной страны?» В Македонии у поэта появились новые благодарные слушатели, желавшие приобщаться к эллинской культуре. У него здесь неплохо обустроился быт, имелась возможность заниматься творчеством. Еврипид в компании с афинскими друзьями – трагиком Агафоном, музыкантом Тимофеем и живописцем Зевксисом, прожил в Македонии последние в своей жизни восемнадцать счастливых месяцев, успев написать несколько трагедий, среди которых наиболее известные – «Архелай», «Вакханки», «Ифигения в Авлиде»; поэму «Хрисипп» он посвятил «милому другу Агафону». В своих произведениях поэт говорит о назначении человека на земле, объясняет причину рождения всего живого, объясняет необходимость смертного часа для каждого: «Когда смерть приходит в конце жизни. Прожитой сполна, она естественна и не оскорбляет наших чувств… мы не должны оплакивать свою участь, если, подобно урожаям, которые следуют друг за другом в беге лет, одно поколение за другим цветёт, увядает и отходит. Таков ход природы; и не нам страшиться неизбежности, диктуемой её законами» Какой же вывод сделал для себя Еврипид, великий поэт и философ? – «Терпи, как подобает мужу, и не трепещи» *** Согласно преданию, Еврипид умер, будучи смертельно ранен охотничьими собаками. Через год после смерти поэта его драмы в постановке сына в Афинах получили первый приз. С тех пор из года в год на афинской сцене ставились только пьесы 55 Еврипида, словно произведений других авторов не существовало! С тех пор не было в Греции популярнее поэта, чем гонимый афинскими гражданами Еврипид. О популярности произведений Еврипида можно судить по такому факту. Во время войны на Сицилии в плен попали афинские граждане. «Своим спасением и пропитанием они обязаны были знанию трагедий Еврипида, которые пленные декламировали жителям острова, приводя их в восхищение». По словам Гёте, «после Еврипида не родилось еще ни одного драматурга, достойного подавать ему туфлю»… Наверно, так и есть, потому что трагика такого масштаба как Еврипид Греция не имела, ни до него, ни после. НЕ СЛУЖИТЕ РАБСКИ ТИРАНУ Зенон (ок.490-430 до н.э.) из Элеи взорвал философский мир, когда в попытке показать, что «идеи множественности и движения являются столь же невозможными, как и неподвижное Единое из учения Парменида». Он опубликовал книгу апорий (парадоксов), девять из которых дошли до нашего времени, где философ отрицал познаваемость чувственного бытия, множественность вещей и их движения, доказывая немыслимость чувственного бытия вообще: «Если существует единое, то оно не может быть множественным». Дальнейшие события привели к кризису древнегреческой математики, преодоление которого стало возможным, когда Демокрит развил атомистическую теорию. Наиболее известные парадоксы Зенона, вызвавшие споры и опровержения у многих философов, начиная с Аристотеля: 1. «Преследуя Черепаху, быстроногий Ахиллес не может её догнать». Этот аргумент основан на делении до бесконечности, его можно изложить так: «Если есть движение, самый быстрый бегун никогда не догонит самого медленного. Но это невозможно - следовательно, движения нет». Ахиллес сначала достигнет черты, с которой стартовала убегающая от него Черепаха. За это время она продвинется на какое-то расстояние, хоть и меньшее, чем пройденное за то же время Ахиллесом. И опять за то время, пока Ахиллес будет проходить расстояние, на которое продвинулась Черепаха, за это время она опять пройдет какое-то расстояние — настолько меньшее пройденное ею в прошлый раз, насколько она двигается медленнее Ахилла. И так в каждый отрезок времени! И хотя с каждым разом это расстояние оказывается всё меньше и меньше, в любом случае будет продвигаться на какое-то расстояние и Черепаха. И так как в силу бесконечной делимости величин можно брать всё меньшее и меньшее расстояние до бесконечности, то Ахиллес никогда не догонит Черепаху! 56 2. «Летящая стрела стоит на месте». Летящая стрела на самом деле покоится, так как в любое мгновение полёта она занимает всего одно место в пространстве; значит, летящая стрела неподвижна. Но это ложь: так как стрела летит во времени, а время не состоит из неделимых точек, значит, время подвижно, а с ним – летящая стрела. 3.«Равные тела движутся по стадию (стадий – мера длины, 198.26 м) в противоположных направлениях мимо или параллельно равных им тел; одни движутся от конца стадия другие — от середины с равной скоростью, откуда следует, что половина времени равна двойному или целому». 4.«Любая сколь угодно малая часть просяного зерна шумит при падении, ибо ничто не препятствует тому, что она ни за какое сколь угодно большое время не приведет в движение то количество воздуха, какое приводит в движение при своем падении целый медимн (медимн – мера сыпучих тел, 52.5 ) проса. Мало того, она не приводит в движение даже столь малую частицу всего количества воздуха, какую она привела бы в движение, если бы существовала сама по себе. Ведь она вовсе не существует, разве лишь потенциально в целом зерне». Зенон появился в Афинах (450 г. до н.э.), возбудив к себе необыкновенный интерес. Философ-скептик Тимон Флиунтский (II в. до н.э.) позже напишет о «змеином двужалом языке могучего Зенона, доказывавшего ложность всего, что ему ни скажи». Только это заявление философа, что «Космос один и пустоты нет», переполошил интеллектуальное общество. Молодой Сократ, услышав о нём, «навсегда заразился его безумно смелой Зеноновой диалектикой». Но, видимо, между ними имелись разногласия, ибо Платон в сочинении «Парменид» сообщает слова Зенона, адресованные Сократу: «От тебя ускользнуло, что моё сочинение вовсе не так заносчиво: оно отнюдь не написано с той целью, какую ты ему приписываешь, и вовсе не скрывает её от людей в сознании собственной важности. Ты указал на что-то случайное, на самом же деле это сочинение — своего рода защити тезиса Парменида о «все есть одно» против тех, кто пытается его высмеивать… Это сочинение как раз и возражает тем, кто полагает многое, но отплачивает им тем же, да еще с лихвой, ставя своей целью показать, что их собственный постулат «все есть многое», если разобраться в нем досконально, приводит к еще более смешным следствиям, нежели постулат «все есть одно»… Ты потому проглядел цель моего сочинения, Сократ, что думал, будто оно написано не под влияние юношеской любви к спорам, а под влиянием честолюбия, свойственного 57 более зрелом возрасту. В целом же, как я сказал, ты передал его содержание неплохо». Диалектика, усвоенная у Зенона Платоном, верным учеником Сократа, была им передана Аристотелю, который обратил её в столь совершенную логическую систему, что она оставалась неизменной на протяжении девятнадцати столетий. Евклид из Мегар, слушавший Сократа, преобразовал диалектику Зенона и Сократа в эристику (искусство спора), которое ставило под вопрос любые выводы и привело в следующем веке к скептицизму Пиррона и Карнеада. После смерти Евклида его ученик Стильпон, ставшим яростным киником, сказал слова, по духу близкие Зенону: «так как любая философия может быть опровергнута, мудрость состоит не в спекулятивной метафизике, но в такой простой жизни, благодаря которой индивидуум не будет более зависеть от внешних обстоятельств для своего благополучия». Зенону приходилось защищать свои необычные для восприятия постулаты, в обстановке всеобщей приверженности к учению Парменида о Едином. Но философ из Элей отличался презрением к сильным мира сего, и поэтому часто отказывался от приглашений посещать диспуты. «Притворяясь, что не слышу хулы, я не замечу и похвалы» - говорил он. *** Зенон был человеком исключительных достоинств не только в философии. В родном городе Элей он участвовал в заговоре против тирана Неарха, был арестован. Его жестоко пытали, добиваясь сведений о сообщниках, а он сказал в лицо Неарху: - Будь у меня сообщники, ты бы уже не был тираном. Зенон под пытками стонал от боли и говорил палачам: - О, если бы я владел своим телом так же, как я владею языком! Затем нашел в себе силы и «пошутил», указывая на приближённых тирана и его телохранителей: - Вот мои сообщники! Неарха приказал всех убить, потом спросил Зенона, есть ли еще кто-нибудь, кого следует убить. Философ, превозмогая дикие страдания, боль, ответил: - Конечно, есть – это ты, проклятье города! Его снова стали пытать, а он кричал горожанам, кто присутствовал при пытках: - Я удивляюсь вашей трусости: вы рабски служите тирану ради того, чтобы вас постигла та же участь, что и меня! Зенона снова подвергли ужасным пыткам; он притворился, что дух его поддался мукам и закричал: - Пустите! Скажу всю правду, но только на ухо Неарху! 58 Когда тиран, приблизился, укусил его за ухо и не отпускал до тех пор, пока не был заколот. Зенон доказал своим поступком то, что когда-то говорил, что «философия дарует человеку презрение к смерти». УПРАЖНЯЙ СЕБЯ ДОБРОВОЛЬНЫМИ ТРУДАМИ «Упражняй себя добровольными трудами, чтобы при случае быть в состоянии переносить и вынужденные» - говорил Исократ(ок.436-338 до н.э.), один из ярчайших представителей древнегреческих риторов (учитель красноречия). Его часто называют оратором, хотя это не соответствует действительности: Исократ, обладая робким характером и слабым, оттого невыразительным голосом, сам никогда публично не выступал. «Нет у меня ни достаточно сильного голоса, ни смелости, - говорил он, чтобы обращаться к толпе, подвергаться оскорблениям и браниться с торчащими на трибуне». Отец Исократа, занимаясь производством флейт, сколотил небольшое состояние, но разорился во время Пелопоннесской войны; правда, успел дать сыну приличное образование. Юноша уехал в Фессалию, где учился ораторскому мастерству у знаменитого Горгия, главного представителя греческой софистики. Оставшись без материальной поддержки, Исократ вернулся в Афины, где в тридцатилетнем возрасте освоил профессию логографа, составителя речей для участников судебных тяжб. В финансовом смысле, это было весьма выгодное, занятие, в результате чего Исократ нажил приличный капитал и обрел известность в политических кругах Афин. Хотя собственные судебные речи он не считал заслуживающими внимания, поэтому позже даже отказывался от авторства на некоторые из них. Друзей у Исократа было немного, но истинную мужскую дружбу он ценил, имея все основания: «Без дружбы никакое общение между людьми не имеет ценности». Странно, но Исократ совсем не мог произносить здравицы в застольях, даже на дружеских пирушках. Когда ему надоедали с просьбами сказать что-либо, отвечал с улыбкой: «В чем я силен, это сейчас не ко времени, а что сейчас ко времени, в том я не силен». По прошествии времени логография, как вид трудовой деятельности, которой он занимался десять лет, перестала устраивать Исократа, о котором позже скажет Сократ, что в нём была «природой заложена какая-то любовь к мудрости». Зато составление судебных речей позволило ему развить у себя литературный вкус, сформировавшийся ещё в школе Горгия, познать внутренний мир афинского общества, его пороки и 59 социальные болезни. К тому же под сильным влиянием Сократа у Исократа сложились собственные нравственные убеждения, пробудившие честолюбие и влечение в высокую сферу политических интересов и государственной деятельности — к публичному, политическому красноречию. В его багаже появились политические речи, способствовавшие укреплению влияния Афин среди греческих городов-полисов. От школы Сократа он взял стремление внести в риторику этический момент, сделать из нее орудие политического и нравственного воспитания. Славу и немалое богатство Исократу доставили преподавательская деятельность и составление заказных сочинений наставительно-политического характера. В 391 году до н.э. он открыл в Афинах собственную школу, самую удачливую в истории риторских школ Греции. Этому предшествовало сочинение острого памфлета «Против софистов», в котором Исократ, новое афинское светило, осудил всех, кто до него занимался преподаванием красноречия. Затронув даже преподавателей Академии Платона! В центре своей учебной программы он поставил искусство речи как главное средство успеха на общественном поприще. Он предлагал слушателям теперь общественнополитические «речи», правила декламации, обращения к царям и правителям с наставлениями и похвалой, софистские упражнения. Из почти тридцати известных «речей» Исократа сохранились двадцать одна и девять писем (к македонскому царю Филиппу, сиракузскому тирану Дионисию и другим правителям). Самой замечательной из его ранних речей считается «Панегирик» и наиболее поздняя - «Панафинейская» речь, которую писал в девяностолетнем возрасте. Исократ высоко ценил Афины, называя город «средоточием образованности», подчеркивая не только его могущество, но и культурную значимость среди прочих городов Греции: «В уме и красноречии Афины своих соперников опередили настолько, что стали подлинной школой всего человечества, и благодаря именно нашему городу, слово «эллин» теперь означает не столько место рождения, сколько образ мысли и указывает скорее на воспитание и образованность, чем на общее с нами происхождение». В противовес любви к Афинам Исократ противопоставлял Спарту: «Многим благодеяниям нам обязаны спартанцы, но уже за одно это они перед нами в неоплатном долгу, ибо только афинская помощь дала возможность Гераклидам, предкам правящих ныне в Спарте царей, вернуться с победой в Пелопоннес, захватить Аргос, Лакедемон и Мессену, основать Спарту и заложить основы её нынешнего могущества». Его речи охотно читали в домах афинян и в кружке друзей, но общество, к удивлению Исократа, не пользовалось его уроками в политике, и ни одно из них не 60 сыграло решающую роль ни в суде, ни в Народном собрании. Зато в именитых учениках из разных мест европейской и азиатской частей Эллады у Исократа не было недостатка! Из его школы вышли такие личности, как полководец и государственный деятель Тимофей, ораторы Исей, Леодамант, Ликург и Гиперид, будущий тиран Гераклеи Понтийской Клеарх, историки Андротион, Эфор, Феопомп. Благодаря общегреческой славе своей школы Исократ назначал очень высокую плату – более тысячи драхм* – 4.36 гр. серебром) (драхма за цикл занятий! Но иногда он делал отступления, достойные мудрости. Когда к нему пришел молодой оратор Демосфен и попросил учить его только «на две пятых науки», поскольку не имел достаточной суммы за весь курс обучения, Исократ сказал ему: - Хорошая наука, как хорошая рыба, не разрезается на куски: бери всю! - и учил Демосфена, как и других малоимущих афинян, практически бесплатно. В программной речи «Против софистов» Исократ обосновал свои взгляды на обучение риторике, которая должна была стать средством нравственного и политического воспитания афинян. Он говорил, что «для становления оратора необходимы всего три составляющие: природное дарование, правильное обучение и постоянная практика». Из курса обучения собственной риторской школы, в отличие от традиционных философских школ, Исократ исключил натурфилософские традиции исследования природы, космоса, материи, зато ввел историю, право, литературу и, конечно, «философию речи», как её называл он сам. Исократ признавал необходимость изучения музыки, геометрии и астрономии, но лишь как подготовительной ступени образования: «Хорошо воспитанный человек не тот, кто выделяется в каком-либо искусстве или в какой-нибудь отдельной науке, а тот, кто обладает правильным суждением, стойкой душой, полной самообладания». В афинской школе Исократа учили правилам построения речи, начиная с подбора отдельных слов и образования длинных периодов, с собственными комментариями, самого Учителя. Периодическая речь, гармоническая, тщательно отделанная в своих составных частях, была впервые создана Исократом, помимо многих вещей, которых познавали его ученики: «Об одном и том же предмете говорить на разные лады, подновлять старое, новому придавать печать старины, великое уничтожать, ничтожное превозносить — таково назначение речи». Исократ желал учить слушателей не только красноречию, но и добродетели, то есть морали и политике. Он надеялся, что «народы или цари только дожидались благонамеренных указаний ритора и готовы согласовывать с ними свои поступки», а 61 государственные деятели будут прислушиваться к образованным советникам, выходцами из подобных риторских школ, потому что «никто из граждан не живет легко и радостно»: «Советниками в государственных делах сделаем таких людей, каких мы хотели бы иметь советниками в наших частных делах». В «Панегирике» Исократ советует эллинам прекратить раздирающие их распри и войны и соединённые силы Эллады направить на общего врага, царя персов, с предоставлением морской гегемонии афинянам, а сухопутной — спартанцам: «Предки наши постоянно воевали с варварами за эллинов, а мы сняли с места людей, добывающих себе средства к жизни в Азии, и повели их против эллинов. Наши предки, освобождая эллинские города и оказывая им помощь, удостоились гегемонии; мы же, порабощая эллинов и делая обратное тому, что делали наши предки, возмущаемся, если нас не удостаивают таких же почестей, какие имели те». Но своими призывами Исократ лишь раздражал Спарту, желавшую свою собственную гегемонию, без соучастия Афин. Когда Исократ понял, что единения среди греческих городов не добиться, он возложил свои надежды на появление национального вождя Эллады, которого видел то в спартанском царе Архидаме, то в сиракузском тиране Дионисии Старшем, то в царе македонян Филиппе: «Я утверждаю, что ты должен быть благодетелем эллинов, царем македонян, повелителем возможно большего числа варваров. Если ты будешь это делать, все будут тебе благодарны: эллины — за услуги, македоняне — если ты будешь править ими как царь, а не как тиран, другие народы — если избавятся благодаря тебе от варварской деспотии и окажутся под покровительством Эллады». Когда же военные успехи Филиппа проявились настолько, он стал угрожать Афинам и её союзникам, Исократ не побоялся приветствовать его как лидера эллинов, призывая покорить Восток для их переселения на новые земли. Этой его наивной верой в Филиппа пронизана вся «Панафинейская речь»: «Что может быть больше такого счастья, — восклицает Исократ, обращаясь к Филиппу, — когда к тебе придут послами от великих государств лица, пользующиеся наибольшим почетом, и ты будешь совещаться с ними об общем спасении, о котором, как станет ясным, никто другой не проявил такой заботы». Помимо Исократ распространял публицистические сочинения, восхвалявшие аристократическое устройство «доперикловых» Афин и строгие порядки при законодателе Солоне, как «добрые старые порядки». Но его позиция по отношению к обществу резко поменялось после несправедливо вынесенного Сократу смертного 62 приговора. Он не боялся бросить вызов афинскому «официальному» обществу, призывая покаяться. Исократ, пожалуй, был единственным, кто осмеливался носить траур по Сократу. С его стороны это был подвиг, поскольку сограждане готовили и против него доносы! По этой ли причине, или по другой, но Исократ умертвил себя сразу после разгрома объединенных сил афинян и союзных греческих городов македонянами царя Филиппа II при Херонее в 388 г. до н.э. *** Исократ и его школа оказали сильнейшее влияние на развитие античного ораторского искусства, в Греции и Риме, отразившись на цицероновской ораторской прозе, которую дала жизнь ораторскому искусству новых европейских народов. ОТ ОГОРЧЕНЬЯ ТОЖЕ УМИРАЮТ В военной истории Греции сын кожевника Ификрат (413—353 до н. э.) признан одним из лучших полководцев Античности. В его биографии есть эпизод, когда он, будучи раненый, схватил вражеского воина в тяжёлых доспехах и так, на руках, унёс на борт своей триеры. Бесстрашие в битвах и умение увлекать сограждан речами в Народном собрании вывело Ификрата в высшее военное руководство Афин. По словам римского историка Корнелия Непота (I в. до н.э.), Ификрат часто стоял во главе войска и был настолько изобретателен, что ввёл в военное дело много улучшений и новшеств. Ввёл в войско новое боевое подразделение пельтастов легковооруженных пехотинцев, имевших небольшие щиты и облегчённые верёвочные доспехи, зато копья и мечи у них были длинными. Пельтасты досаждали тяжеловооруженным воинам противника, легко обходили их с флангов и, как правило, вносили переломный успех в свою пользу во время сражений. Это помогло решать задачи, как в ближнем бою, так и рассредоточенным строем. Военные реформирования Ификрата позволили придать афинскому войску маневренность в бою - как он говорил, «руки войска — пельтасты, туловище — латники-гипасписты, ноги — конница, а голова — полководец». Располагаясь лагерем на отдых на мирной территории или готовясь к сражению с врагом на его земле, он заботливо распоряжался окружать защитными рвом и бревенчатым тыном. Строясь против войска варваров, он говорил: «Я опасаюсь одного - вдруг им незнакомо имя Ификрата, которого так боятся все остальные враги». Он командовал войском с великой строгостью, и никогда еще в Греции не было более умелой и более послушной приказам вождя армии; Что было совсем необычно, молодой военачальник ввёл в распорядок наёмного войска обязательные тренировки в 63 военном мастерстве воинов. Он учил солдат выполнять приказы командиров, ввел строгую дисциплину, не забывая заботиться о нуждах своих воинов, делил с ними все трудности. Приучил воинов к тому, что после сигнала полководца «к бою», они, независимо от командира, строились в таком порядке, будто каждого ставил на место опытнейший военачальник. В результате полководец Ификрат никогда не допускал ошибки, ведущей к поражению, замыслы его всегда увенчивались победой. Его любимым выражением было: «Нет хуже, чем когда полководец говорит: «Этого я не ожидал!» Реорганизационные усилия Ификрата были вознаграждены победами над спартанцами и их союзниками под Коринфом на Пелопоннесе и при Флиунте в Аркадии. Особенно сокрушительное поражение от афинского войска под командованием Ификрата Спарта потерпела в битве при Лехее в 392 году до н.э. Как сообщает историк Феопомп, Ификрат «был велик и духом и телом, обладал внешностью полководца, с первого взгляда возбуждая у всех восхищение, в трудах, однако, был несобран и нетерпелив, но при этом - гражданин, добрый и весьма честный. Порядочность свою он проявил во многих случаях». Доверие сограждан к Ификрату, как к удачливому военачальнику, росло. Ему поручали и самые рискованные военные экспедиции. В 390 году Ификрата отправили на Геллеспонт (побережье пролива Дарданеллы), защищать афинские интересы в этом сложном территориальном регионе. В сражении близ Абидоса наёмный отряд под его руководством разбил спартанцев Анаксибия, следом совершал поход во Фракию, где вернул царский трон Севту II, принявшему покровительство Афин. Во Фракии он задержался на пять лет, успел жениться на дочери царя Котиса, преемника Севта. В день свадьбы Ификрат получил от тестя в подарок бочку лука, как «верное средство для мужской потенции». Ничего удивительного в этом не было, ибо греки называли это растение «королем овощей», лук и куриные яйца издавна пользовались заслуженной славой, и входили в состав любовных зелий, афродизиаков. Есть упоминание о луке у Гомера в «Одиссее» и в «Илиаде», где златокудрая богиня Геката, приготовляя угощение для гостей, ставила на стол корзину, наполненную зеленым луком. В 378 году Ификрат по приглашению персидского сатрапа Фарнабаза стал военачальником двенадцатитысячного войска наёмников, с которыми содействовал персидскому вторжению персов в Египет. Высадившись в дельте Нила, Ификрат повёл наступление на Мемфис, но, не дождавшись прибытия основных сил Фарнабаза, неся от этого потери, отошёл. Опасаясь гнева Фарнабаза, Ификрат тайно вернулся в Афины, где восторженные земляки встретили его, как героя, избрали стратегом, главнокомандующим армией. 64 В 372 году Ификрат во главе флота из семидесяти кораблей отправился на о. Керкиру, осажденный сиракузской эскадрой; разбил сиракузян и отправился к Кефаллению, в Ионическом море. Он заставил жителей острова принять покровительство Афин и присоединиться ко Второму Афинскому военному союзу. В 369 году Ификрат выступил против Фив, вторгся в Аркадию. Затем отправился с эскадрой к Халкидике с целью подчинить Амфиполь Афинам. Однако его действия оказались неудачными, Амфиполь не сдался, после чего командование войском было у него было отобрано и передано другому военачальнику, Тимофею. Ификрат обиделся на афинян, остался во Фракии. Домой Ификрат вернулся в начале Союзнической войны (357-355 до н.э.), когда Афины уже потеряли прежние колонии вместе с бывшими союзниками – Хиос, Родос, Византий и Кос. Ификрат вместе с Тимофеем участвовал в снятии осады Самоса, но у Хиоса афинский флот попал в бурю и не смог выполнить боевую задачу, что оказалось равносильно поражению. По прибытию домой, оба военачальника были отстранёны от командования и привлечены к суду. Когда Ификрат на суде выслушал обвинителя Хареса, уличающего его в государственной измене и подкупе, он спросил его: - А ты бы мог предать? - Нет, никогда! – отвечал Харес. - Так почему же ты думаешь, что я бы мог? – возмутился Ификрат. Обвинитель был знатный потомок тираноубийцы Гармодия, а Ификрат — сын кожевника, отчего Харес на суде попрекал его безродностью. Ификрат спокойно ответил: - Мой род мною начинается, твой — тобой кончается. - Чем ты хвалишься? Кто ты? Конник, латник, лучник или пельтаст? - Отнюдь! Но я умею ими всеми распоряжаться, - отвечал Ификрат. Обвинитель настаивал на своём, а Ификрат сказал ему: - Что ты делаешь, несчастный? Враг подступает к городу, а ты учишь граждан держать совет не со мною, а против меня? В результате мучительных для честных граждан судебных заседаний бывшего полководца Тимофея приговорили к уплате немыслимо огромного штрафа в сто талантов* (талант =26.2 кг. сер) – для покрытия государственных расходов по результатам военной экспедиции. Ификрата оправдали, но после суда он утратил почёт и уважение сограждан и вскоре умер, как говорили, «от огорчения». 65 КЛЕАРХ (ок. 450-401 гг. до н.э.) спартанский полководец «Солдат должен бояться своего начальника больше, чем врагов». Клеарх происходил из знатной семьи, его отец Рамфий был видным политиком, игравшим заметную роль в жизни Спарты. Клеарх пошел по его стопам, принимал участие в Пелопоннесской войне, а в 412 году до н.э. ему доверили командование экспедиционным отрядом в Геллеспонте, выступившим против афинян. Ему удалось сломить их сопротивление в Византии, превратив город в военную базу, потом совместно с сатрапом персидского царя Фарнабаза он повел военные действия при Кизике. Здесь спартанцам противостояли известные афинские стратеги Фрасибул и Ферамен. Затем он возвратился в Спарту, но в 409 году царь Агис отправил Клеарха с небольшой эскадрой в Византий, чтобы помешать снабжению Афин причерноморским хлебом. В Византии Клеарх поставил гарнизон из спартанских воинов, стал фактическим правителем города. Он расправился с местной властью, казнил тридцать самых богатых византийских граждан, а на деньги, вырученные от распродажи их имущества, увеличил число своих наемников. Вскоре его отряд стал нападать на соседние с Византием греческие города. После окончания Пелопоннесской войны Клеарх, в должности гармоста, начальника гарнизона, надолго остался в Византии. Именно в этот момент у него созрела мысль по созданию независимого греческого государства в районе проливов, соединяющих Черное и Средиземное моря. В Спарте об этом узнали и, усмотрев заговор, приказали ему вернуться домой. Когда Клеарх не подчинился, за его головой послали карательный отряд. Пришлось Клеарху удариться в бега. Он перебрался в соседнюю Селимбрию, а оттуда бежал к персидскому царевичу Киру Младшему, поскольку на родине его уже приговорили к смертной казни. Кир, задумав свергнуть с престола своего брата-царя Артаксеркса, с радостью принял Клеарха. Он поручил собрать для него отряд греческих наемников, с которыми потом выступил против брата. Клеарх командовал тринадцатитысячным войском греческих наемников. В битве при Кунаксе (3 сентября 401 г. до н.э.) царевич Кир погиб, а Клеарх с другими греческими военачальниками, вступив в переговоры с персами, был схвачен и казнен. Ксенофонт, один из греческих командиров, кто подчинялся Клеарху в этом походе и выжил, дойдя до Греции, позднее оставил свои впечатления в сочинении под названием «Анабасис». Писатель уделил внимание и Клеарху: 66 «Он как никто умел позаботиться, чтобы у его войска было продовольствие, умел добывать его, умел и внушить всем вокруг, что Клеарха надобно слушаться. Этого добивался он суровостью; он и на вид был угрюм, и голос у него был резкий, и наказывал он всегда тяжело, иногда гневался так, что потом сам раскаивался. Он наказывал по убежденью, считая, что войско, не знающее наказаний, ни на что не годно; передавали, будто он даже говорил, что воин должен бояться начальника пуще врага, нужно ли, чтобы он стоял в карауле, или не трогал союзников, или беспрекословно шел на противника. Так что в трудные часы воины по доброй воле полностью ему подчинялись и никого другого не искали: они говорили, что сама его мрачность кажется им среди других лиц веселою, а суровость представлялась уже не суровостью, а твердостью перед врагами и залогом спасенья. Но когда трудный час миновал и можно было перейти под начало к другому, многие его покидали: приветливости в нем не было, но всегда была одинаковая суровость, так что воины относились к нему, как дети к учителю. Из любви и преданности за ним не шли никогда, но все, кого посылал к нему какой-нибудь город, кто нуждался в нем или находился при нем по другой необходимости, оставались в строгом повиновении. А когда с ним во главе начинали побеждать врага, то шедшие за ним приносили всех больше пользы, и недаром: перед лицом врага они были мужественны, а из страха перед его наказаниями лучше повиновались в строю. Таков он был полководец; а иметь над собою других полководцев он, как говорят, не очень-то любил ПОБЕЖДЁННЫЕ ТЕРЯЮТ ВСЁ В середине V века до н.э. Греция с гордостью произносила имя афинского военачальника Ксенофонта (ок.430-353 гг. до н.э.), возглавившего героический отход греческих наёмников из Персии в Грецию. Ситуация заставила их отказаться от дальнейшей службы персидскому царю, они заявили о желании вернуться домой, после чего были вынуждены защищать свои жизни. Несмотря на малочисленность, греки наглядно доказали превосходство в военном искусстве, силу эллинского духа. Они доблестно сражались, сокрушали врага на его территории и почти без потерь вернулись домой. Их подвиг вызвал широкий отклик по всей Греции, пробудил инстинктивные устремления эллинов на Восток. Спустя семьдесят лет юный македонский царь Александр с сорокатысячным отрядом нанёс смертельный удар персидской державе, положив начало новому времени в истории Древнего мира – эллинизму. Вы спрашиваете, как афиняне, земляки Ксенофонта, чествовали своего героя? Об этом стоит рассказать подробнее… *** 67 Ксенофонт родился в семье афинского аристократа. Получил отличное домашнее образование, а во время участия в городских ополчениях – и блестящие навыки ведения войны. Как отмечал историк Диоген Лаэртский (III в. н.э.), юный Ксенофонт был скромным и застенчивым, заочно восторгался Сократом; когда однажды встретился с ним, стал его учеником и последователем. И быть бы Ксенофонту по жизни философом (занятие по тем временам модное), но когда ему исполнилось тридцать лет, тяга к неизведанным просторам оказалась сильнее философских диспутов. Он завербовался наёмником, оставил Афины и в поисках приключений подался в Персию. В то время между Персией и независимыми греческими городами не велись явные враждебные действия. Персидских царей Греция интересовала как источник деловой древесины, корабельного леса, горных руд, ценного мрамора и ещё изделий искусных ремесленников. Греки-рабы не привлекали персов из-за строптивости и свободолюбивого эллинского духа. Политические вопросы дальновидные цари Персии решали проверенным способом – интригами и подкупом влиятельных лиц греческих городов, возбуждая Спарту или Фивы против Афин, или македонян против всей Греции. Зато при царских дворах помимо зодчих и врачей, греков, обязательно содержалась элитная гвардия, набранная из знатных греческих семей. Непоседливые от природы эллины всегда были готовы служить и умирать за чужие идеалы и прихоти, лишь бы за это хорошо платили. Кто оставался жив, по возвращении мог хвастаться богатой добычей рабами и кучей дариков* (дарик – золотая монета с изображением царя Дария I; 8,4 гр. ). Помимо желания посмотреть на мир и разбогатеть на войне, у Ксенофонта имелись веские причины оставить родной город. Партия аристократов на очередных выборах потерпела поражение, была отстранена от власти, что означало одно проигравшие лишались не только высоких государственных должностей, но часто ещё имущества и жизней! Поэтому проще было исчезнуть из отечества, переждать лихую пору гражданских разборок. Так что, служба в Персии в сложившейся ситуации Ксенофонту казалась уместной. По рекомендации приятеля, военачальника Проксена из Беотии, Ксенофонт оказался в Сардах, в бывшей столице недавно покорённого Лидийского царства. Здесь разместилась ставка царевича Кира, младшего брата персидского царя Артаксеркса, поражавшая неприхотливых к быту греков неуёмной восточной роскошью. Ксенофонт отметил изумительные по красоте парадисы (сады), где произрастали всевозможные яркие цветы и диковинные деревья: «все одинакового роста, посажены прямыми рядами, под прямым углом, так что во время прогулки сопровождал приятный запах»; в ближних лесах устроены заповедные места для царской охоты. Киру исполнилось тридцать лет, как и Ксенофонту, когда они встретились. Царевич увлекался скаковыми лошадьми и охотой, не страшился выйти один-на-один с диким зверем, ибо в царском окружении охота использовалась ради упражнения в воинской 68 доблести и подготовки к подвигам в сражениях с врагами. В юности он охотился в горах, где на него однажды набросилась огромная медведица, пестовавшая медвежонка; Кир не испугался, когда разъяренный зверь сшиб его с коня, зацепив острыми когтями ногу. Юноша хладнокровно вонзил длинный кинжал в горло медведицы. Раненая нога долго заживала, тело украсили глубокие рубцы, как память о схватке, а Кира теперь персы славили как бесстрашного воина. Медвежонка, оставшегося без матери, вырастили в вольере и выпустили в заповедный лес, для царской забавы. В Сардах Ксенофонт окунулся в обстановку придворной суеты, интриг и праздности. Благодаря врождённым манерам, отменному здоровью и увлеченности хотой и лошадьми ему оказалось не сложным справиться с подобными «трудностями». А когда на охоте он спас Кира от разъярённого вепря, царевич и вовсе приблизил его; позволял находиться рядом, откровенничал с ним, насколько допускало царское достоинство. Именно тогда Ксенофонт узнал многие подробности из личной жизни Кира, позволившие их отразить в книге «Киропедия» («Воспитание Кира»), которой позже зачитывался Александр Македонский. Царевич Кир был сатрапом – правителем сатрапии - военно-административного округа в Персидском царстве. Сатрапии представляли собой отдельные исторические области с коренным населением, покоренным персами в определенные исторические времена. Кир пользовался абсолютной полнотой административной и судебной власти: взимал налоги в пользу брата, царя, вершил гражданский суд, набирал войско в царскую армию, следил за спокойствием и порядком на вверенной территории. Кир заметно тяготел к эллинской культуре, поэтому даже супругу заимел гречанку - Мильто из Фокиды. При этом он дал ей новое имя - Аспасия, в честь возлюбленной наложницы и супруги знаменитого афинского правителя Перикла. Но необременительная для Ксенофонта служба в Сардах внезапно закончилась. *** Царевич пригласил во дворец своих военачальников, среди которых находился предводитель греческих наёмников Клеарх, чтобы сообщить о начале боевых действий на юге сатрапии против мятежных племён горцев. Последовал приказ готовиться к походу. Но Кир не раскрывал истинных планов: он осмелился свергнуть с престола царя Артаксеркса, своего родного брата! Кира давно унижало положение сатрапа, но главной несправедливостью Кир считал обстоятельство, что их отец Дарий назначил Артаксеркса своим наследником, как старшего сына, тогда, когда ещё не был царём. А Кир появился на свет, когда Дарий вступил на персидский престол, что понималось как преимущество младшего брата перед старшим. Выходит, законным наследником царского престола должен быть он – Кир! Во время церемонии восшествия Артаксеркса на царствование Кир собирался совершить покушение, и оно бы состоялось, если бы не выдал воспитатель царевича. 69 Кира ожидала мучительная смерть, но Парисатида, мать братьев, уговорила Артаксеркса простить его, неразумного. На этот раз Кир готовил не придворный заговор, а вооружённый мятеж против действующего на законных основаниях царя. Он рассчитывал на внезапность, так как Артаксеркс постоянно отвлекался на волнения в подвластном Египте, что позволило Киру неплохо подготовиться. Воспользовавшись правом сатрапа содержать собственное войско, он разослал по греческим городам вербовщиков для набора наёмников, в числе которых оказался и Ксенофонт, назначенный лохагом, начальник лоха - сотни воинов. Трудный переход растянулся на пять месяцев. Прошли Фригию, Киликию, Сирию стремительные горные реки, высокие перевалы и безжизненные каменные долины; наконец, открылась земля вавилонская. Греки двигались отдельной колонной от основных сил Кира, и всё это время они шли, куда вёл их стратег Клеарх. А Клеарх не задавал лишних вопросов царевичу, хотя командиры уже стали сомневаться, зачем и куда идут. Наконец, настал день, когда царевич призвал военачальников, чтобы сказать правду; Ксенофонт тоже был в его походном шатре, запомнил каждое слово: - Артаксеркс незаконно забрал у меня престол, и по этой причине я буду сражаться с ним, чтобы победить. Я присоединил вас, эллинов, к своему войску не из-за недостатка в верных мне воинах, а потому, что считаю эллинов доблестнее и сильнее всех воинов Артаксеркса. Вы сильны и мужественны в сражениях своей свободой, которой добились у себя на родине и которая составляет теперь ваше счастье. Если вы победите моего врага, будете ещё свободнее и счастливее. Если вы победите, и дела мои сложатся благоприятно, я каждому, кто пожелает вернуться домой, устрою возвращение на зависть вашим землякам. Но я надеюсь убедить многих из вас отдать предпочтение дальнейшей службе у меня, а не возвращению на родину. Послышались встревоженные голоса: - Ты, Кир, обещаешь многое, не потому ли, что находишься в трудных обстоятельствах? А не получится ли, что ты забудешь о своих обещаниях, как только станешь царём? Кир успокоил их: - Воины эллинские, я боюсь не того, что забуду своих обещаний, и не того, что в случае успеха у меня не хватит даров для всех моих друзей, но того, что у меня не окажется достаточного количества друзей, которых я мог бы одарить. Ко всем обещанным благам, я, эллины, каждому дам ещё по золотому венку* (у греков венок считался символом награды, почета и совершенства. Венок из золотых «веток» являлся атрибутом царской власти и военного триумфа). В ответ одобрительные выкрики. Но не все командиры до конца поняли, что произошло и что предстоит исполнить каждому. Отягощенные предчувствиями, разошлись по своим отрядам, чтобы объясниться с солдатами. Когда Клеарх сообщил своим товарищам, что услышал от Кира, выявились недовольные; они громко возмущались обманом царевича, отказываясь дальше служить. Их не осуждали и не уговаривали остаться, понимая, что войско не ослабнет без них, а, 70 наоборот, укрепится единой верой в победу царевича Кира. Остальным воинам стало легче хотя бы оттого, что враг, наконец, определился, и теперь можно действовать – храбро сражаться, побеждать врага, завладеть желанной военной добычей – ценным оружием, золотом и рабами. Крики одобрения стали громче, когда греки услышали от Клеарха, что тем, кто решил остаться с Киром, он обещал выдать жалование за три месяца вперед. Основное войско Кира, из персов, насчитывало двадцать тысяч пехотинцев и шестьсот всадников из знатных персидских семей. Как главная наступательная сила, при войске имелись двадцать «серпоносные» колесницы - страшное орудие убийства: с каждой стороны колесных осей прикреплялись железные «серпы» длиной более метра – одна пара острием кверху, другая – острием книзу. Возницы, разогнав колесницы, обычно соскакивали ещё до столкновения с противником, и тогда эти смертоносные сооружения с обезумевшими конями, буквально, крошили всё живое на пути. А когда в колесницах сидели возницы, давшие обет смерти, урон наносился огромный! Но Кир более всего рассчитывал на греческих наёмников, умевших грамотно и храбро воевать и никогда не отступать. Таковых у царевича в наёмном отряде находилось пятнадцать тысяч. Из них одиннадцать - гоплиты (тяжеловооружённые пехотинцы), две с половиной тысячи легковооружённых пельтастов и пятьсот гимнетов, метателей дротиков, да ещё пращники и лучники, без которых не начиналось ни одно сражение. *** Царь Артаксеркс поздно узнал, что задумал младший брат, хотя успел оттянуть из Египта нужные силы, чтобы привести их к Вавилону: две с половиной тысячи всадников и тридцать тысяч пехотинцев; «серпоносных» колесниц у царя было в десять раз больше, чем у Кира! В 401 году до н.э. в местечке Кунакс сошлись два войска. Царь расположил своих воинов в форме уплотнённого большого каре. Впереди на большом расстоянии друг от друга выстроились серпоносные колесницы. Артаксеркс прекрасно понимал, что главная опасность для него таится в отряде греческих наемников Кира – у него таковых не было, отсюда его план – сходу вклиниться в ряды греков, стоявших по центру, расколоть их и уничтожить по частям. Обычно персы наступали с громкими криками, изгоняя страх из своих сердец. Сейчас воины царя выступали «в полном, насколько это было возможно, безмолвии, спокойно и медленно двигаясь вперед, но сохраняя ровную линию», что заставило греков насторожиться. Зная о численном превосходстве войска Артаксеркса, они сформировали тесно сомкнутую линию из гоплитов – свою знаменитую греческую фалангу. Зазвучала боевая песнь, пеан, и греки размеренным шагом пошли на сближение с персами. Ксенофонт находился среди всадников, ожидавших команды Клеарха. Он видел, как 71 вперед побежали гоплиты, при этом не нарушая предварительного построения. Слышался боевой клич «А-ля-ля!», с которым греки призывали в помощь яростного бога войны Энниалия. На бегу дружно ударяли копьями по медным щитам, пугая неприятельских лошадей в колесницах, которые понеслись на них. Казалось, неминуемая смерть стремительно сближается с гоплитами. В последний миг, когда вражеские колесницы, казалось бы, вот-вот врежутся в первую фалангу, и начнётся человеческая рубка, гоплиты вдруг расступились пропустили свою смерть. А там уже в глубине построения другие воины убивали коней и возниц. Кони, впряженные в колесницы следующей наступательной волны, испугавшись громкого гула и крови сечи, сами по себе повернули назад и, врезавшись в ряды персидских воинов, сломали их строй и стали сеять гибель и ужасную панику. Персидская пехота имела на вооружении легкие, обтянутые кожей щиты - плохая защита в ближнем бою с гоплитами! Поэтому, когда греки столкнулись с персами, последние не выдержали стремительного натиска: вначале остановились, потом попятились и вдруг повернулись спинами, спасаясь стремительным бегством. Кир, обнаружив благоприятную картину сражения, решил, что ему пора прославиться личным участием. Приближенные уже кланялась ему до земли, словно новому царю. Крикнул оруженосцу, подать меч. Военачальники удерживали царевича, не пуская в опасное предприятие, а он, растолкав телохранителей, на боевом коне поскакал к ставке брата. Взгляд царевича, обезумевшего от предчувствия скорой победы, устремился на Артаксеркса, который уже видел для себя опасность, засуетился и готовился к бегству. Телохранители и несколько друзей Кира еле поспевали за ним, а он, яростно размахивая большим кривым мечом, с усилием, но с азартом уже прорубался через ближние ряды охранников Артаксеркса. Свита, вместо того, чтобы защищать царя, растерялась и сама бросилась спасаться. Подобравшись совсем близко до брата, Кир успел заметить ужас в его глазах, ударил царя мечом в грудь. Но прочный металлический панцирь спас Артаксеркса от смертельного удара. Он пошатнулся в седле, но усидел. Кир издал торжествующий вопль и был готов всадить меч между глаз врага, как вдруг… Один из царских телохранителей, не оставивший повелителя в опасности, издали бросил в Кира копье, поразившее лицо... Кир опрокинулся в седле назад, упал на землю и сразу умер. К нему тут же бросились его приближённые, пытались его прикрыть, думая, что он только ранен. Они тоже полегли, сражённые копьями и мечами воинов Артаксеркса. Ксенофонт напишет позже в своих воспоминаниях: «Так умер Кир, по мнению всех близко его знавших, самый способный и самый достойный занять царский престол из числа персов, живших после Кира Старшего». *** 72 Узнав, что Кир погиб, его персидские военачальники прекратили успешное наступление на войско Артаксеркса. Какой смысл? Одни командиры бежали прочь со своими отрядами, другие приготовились каяться перед царём. Прошло совсем немного времени, как войско Кира рассеялось, оставив одних греческих воинов напротив всей персидской армии. Артаксеркса лечил личный врач, грек Никий, здесь же на поле боя. Царь, на удивление, быстро оправился – от шока и небольшой раны. Появление в ослепительных от золота доспехах и шлеме на белом коне развеяли слухи о его гибели. Крики радости прокатились по рядам персов. Первым делом царь велел отрубить мёртвому Киру голову и правую руку, и также расправился с военачальниками царевича, кто попал в плен. Затем стал думать, как ему поступить с остальными соратниками Кира, знатными пленниками, понимая, что в таком щекотливом деле спешить не следует. Греческие командиры, как только узнали о смерти Кира, отдали приказ прекратить преследование бегущих персов. Раздались звуки боевых труб, сиринг, призывающих греков выстраиваться в боевые порядки для защиты. Но Артаксеркс, счастливый нежданным завершением, неуверенный в итогах, засомневался, стоит ли атаковать греков сейчас же. Поэтому окружил греческий отряд тройным кольцом на безопасном расстоянии. К тому же персы обнаружили укрытый греческий обоз, до четырехсот повозок с продовольствием и воинским скарбом, и с удовольствием его разграбили. Так, что потом греки не обнаружили в нём, ни пшеничной муки, ни вина, ни другой какой пищи. Но это было лишь начало подстерегающих их трудностей и несчастий. *** Поутру царь персов прислал в расположение отряда Клеарха малоазийского грека Фалина, своего советника. «Мой повелитель, царь персов Артаксеркс, - сказал Фалин, спрашивает вас, греки, почему вы сражались против законного царя Персии?» Ответить доверили Клеарху, старейшему стратегу: - Пусть никто не заподозрит нас, греков, в коварстве и злом умысле. Нас нанимал Кир, его родной брат и сатрап царя Артаксеркса, - значит, верный его подданный. Наш долг был – служить ему, царю и Персии. А в поход мы пошли не против царя, а потому что Кир нашёл предлог привести нас сюда. И только здесь, когда мы увидели своего нанимателя в опасности, постыдились перед лицом богов и людей предать человека, которого мы уважали в прежнее время и давшего нам много благодеяний. Теперь, поскольку Кир погиб, у нас нет причин идти против царя и убивать его воинов. Пусть твой царь не держит на нас зла, и мы уйдем домой. При добром отношении царя мы постараемся не остаться в долгу, в дальнейшем сослужить и ему службу. Фалин внимательно выслушал Клеарха и ушёл, докладывать царю. Двадцать томительных дней греки ожидали ответа. Понимали, что Артаксеркс копит силы, чтобы расправиться с ними. Пятнадцатитысячный отряд наёмников - болезненная заноза для персидского царя! 73 Клеарх собрал командиров, предлагая им решить, что делать дальше. Но никто не мог предложить ничего путного. Стараясь перекричать, долго спорили – одни предлагали рассредоточиться небольшими группами или даже по одному, и так скрыться, уйти от погони в сторону Греции; другие настаивали на возвращение в Сарды отрядом, тем же путём, что шли сюда. Рассудительный Клеарх призывал к спокойствию, предлагал подождать, что скажет царь. Так и порешили - ждать. Когда неопределенность, казалось, достигла предела, явился царский глашатай с приказом: «Царь персидский победил изменника Кира. Его наёмники-греки должны сдать оружие царю, так как это оружие покупал для них Кир. Греки должны явиться к дверям царя и там – если они сумеют этого достигнуть – снискать себе милость – служить царю»... Греческие командиры собрались у Клеарха. Мнения высказывались разные: - Если царь считает себя победителем, почему он не отнимет оружие силой? - Ха-ха, может, он хочет получить его в качестве дружественного дара? - Пусть только попробует отобрать у нас оружие! - Милости царской просить не будем! Если мы нужны ему, как воины, пусть он нас попросит! - Неужели царь полагает, что если мы оказались в его владениях, то находимся в его власти? – Царь может нас всех раздавить, как бы мы храбро не сражались, направив армию! - Нас просто забросают стрелами! Надо договариваться с царем о службе! - Если он уговорит нас, чтобы мы отдали ему наше оружие, как мы убедим своих солдат сделать то же самое? Кто уверен, что они поступят так, как мы им прикажем? Ксенофонт был моложе остальных командиров, поэтому не вмешивался в споры, ожидая, когда выскажутся все. Как только страсти поутихли, прозвучал его уверенный голос: - Эллины! Своё оружие мы не должны выпускать из из сердец своих. От прежней жизни у нас ничего которое дальше поможет проявить нашу доблесть. самой жизни. Оружие - единственное оставшееся отказывается от своего блага? рук, как и воинскую доблесть не осталось, кроме оружия, Но сдав его, мы лишимся и у нас благо, а какой эллин Пожилой стратег в ответ грустно усмехнулся: - Юноша, ты едва ли не философ, и слова твои не лишены приятности; но знай, ты безумен, если считаешь, что твоя доблесть сильнее могущества персидского царя! 74 Его поддержали сразу несколько военачальников, закричали, перебивая друг друга: - Мы оставались верными Киру, пока он был жив. Сейчас нам предлагают стать воинами царя. Если царь пожелает отнестись к нам дружелюбно, если захочет использовать нас, например, для похода на Египет, то лучше всем нам подчинимся его воле. Лучше нам всем сдать оружие царю и ожидать его милости к нам. Клеарх не перебивал никого из крикунов. Затем, привлекая внимание к себе, резко поднял вверх правую руку, сжатую в кулак. В установившейся тишине произнес: - Никто из вас не станет возражать, если я передам царю такой ваш ответ: «Если эллинским воинам предстоит стать друзьями царя, то друзья вооруженные ценнее друзей безоружных; если же нам суждено воевать друг против друга, то нам успешнее будет сражаться с оружием в руках, чем без него». Последовало долгое молчание, которое Клеарх посчитал общим согласием. Он вышел, чтобы сообщить глашатаю о таком решении. Посланец царя, выслушав Клеарха, недоуменно спросил: - Но царь велел ещё передать, что если вы останетесь на месте, он заключит с вами союз, а если вы пойдете вперед или назад, то начнется война. Теперь, Клеарх, я жду ответ: останетесь ли вы здесь, в каком случае будет заключен союз, или мне надлежит сообщить от вашего имени о начале военных действий? - Передай, что мы одного мнения с царем. - Это как понять? - Если мы останемся, то будет союз, если же мы пойдем вперед или назад – война. - Так что я должен возвестить царю - союз или войну? - Если останемся на месте – союз, если пойдем вперед или назад – войну. Убедившись, что царский глашатай, наконец, его понял, Клеарх вернулся в шатер, продолжить совет командиров. После наступления некоторого спокойствия, какое бывает, когда важное решение уже принято, и остается только ждать очередного шага противника, командиры сошлись на том, что им следует срочно уходить из-под Кунакса. Этой же ночью эллины составили обоз, устроенный из брошенных повсюду повозок, наскоро уложили оружие и всякое походное имущество, наспех обнаруженные припасы, и ещё до рассвета, скрытно, ушли прочь. Никто им не препятствовал – или таков был приказ царя, или персы проспали, - но отряд успешно продвигался на север эту ночь и целый день до вечера. Только к вечеру, обнаружив впереди заслон из персидской конницы, греки остановились. Тем более что пора было передохнуть. Воины сильно устали после длительного и спешного марша. Повозки составили вместе, словно ограду, выставили чуткую стражу и только тогда приступили к приготовлению скудного ужина. Еды и питья хватило не всем. 75 Наутро лагерь опять посетили царские визитеры. На этот раз советник Тиссаферн передал намерение царя заключить такой договор - Артаксеркс позволяет всем уйти домой, для чего командирам предложено назавтра собраться в указанном месте для обсуждения удобного маршрута. Командиры будут обязаны дать царю клятву, что не будут нападать на персов, и тогда царь даст продовольствие, на первое время, и достаточно денег, чтобы греки по пути могли купить всё необходимое у местного населения, не ограбив их. Царь обещает также дать проводников, знающих короткие и удобные для прохождения дороги. Тиссаферн говорил мягким доверительным голосом, будто не царь, а он сам всё это предлагал. Его речи большинству командиров показались правдивыми, и они согласились обсудить детали договорного соглашения с царем. К обозначенному Тиссаферном месту отправились пять высших греческих стратегов, искусных в воинском деле. Во главе - Клеарх, и от гоплитов - двадцать командиров-лохагов. Их сопровождали двести самых отважных пехотинцев - на всякий непредвиденный случай. Их ожидали. Стратегам велели зайти в шатер, лохагов задержали снаружи. Как только стратеги оказались внутри, вооруженные персы вдруг схватили их, скрутили руки и ноги веревками, а тех, кто был снаружи и пытался помочь своим, перебили мечами. Из засады неожиданно появились всадники, они напали на тех двести пехотинцев, убили всех. Внезапность нападения и коварство персов победили доверие и порядочность греческих командиров. Такова оказалась цена царского слова! Когда в лагере узнали о случившемся, в сердцах наёмников поселилось глубокое уныние. Сердца охватил страх, неведомый в честном бою - они остались без отцовкомандиров, знавших толк в стратегии боя, умевших предугадать вражеский ход в боевой ситуации! А тут – так себя подвести! Без командиров выйти из Персии теперь показалось невозможным! На лагерь опустилась чёрная-чёрная ночь, без единого светлого пятнышка на небе, словно душа подлых персов. Тревога нарастала. Ксенофонту наравне с товарищами, осиротевшими без командиров, тоже было не по себе… Не спалось. К утру, он, наверно, задремал, потому что увидел явление: небо озарилось молнией, ослепительная небесная стрела ударила… в его родной дом, он узнал его, видел, как дом охватился яркими отсветами... Ксенофонт проснулся, в тревоге соображая, что означает его сон? Свет может исходить только от Зевса! Не знак ли ему, Ксенофонту, чтобы он принял на себя решение? В большом волнении Ксенофонт стал будить товарищей, кто спал рядом. Рассказал, что увидел: - Эллины, Зевс дал мне знак, что с наступлением утра здесь появятся персы, и тогда ничто не удержит их от предания нас позорной смерти. Надо готовиться к обороне или иным действиям, способным удержать персов от жестокой расправы! 76 Послышались неуверенные голоса: - Что ты велишь нам делать, Ксенофонт? - Мы тебя знаем, Ксенофонт, ты нас не подведешь – говори дело! В эту ночь, возбужденный от молодости лет и обстоятельств, осознавая собственное предназначение, подсказанное Зевсом, Ксенофонт говорил солдатами и командирами: - Эллины! Среди вас есть воины молодые и пожилые, есть ветераны, убеленные сединами и украшенные ранами. Но сколько бы каждому не было сейчас лет, никто не доживет до своего предельного возраста, если мы предадимся врагам на милость. Поэтому мы должны сделать всё возможное, чтобы не попасть к нему в руки. Есть два выхода – один, назавтра биться с врагами насмерть; другой - уйти сегодня, сейчас же, не предоставив ему удовольствия убить нас завтра. - Если мы уйдем отсюда, то куда нам идти? У нас нет проводников в этой варварской стране! - Да, Ксенофонт, скажи, где мы найдем продовольствие на весь путь? А путь наш не близкий, не так ли? И поможет ли нам Зевс в нашем положении? Ксенофонт, удивляясь своей решительности, говорил убедительно: - Вы говорите, где мы возьмем продовольствие? Я отвечаю, там же, где вьючный скот и рабов-носильщиков мы себе добудем, и проводников – у врага! Мы ещё вчера обещали царю персов не разорять его селения и города, чтобы добыть себе пропитание. Но сегодня обнаружилось, что царь стал клятвопреступником, по его приказу убили наших лучших командиров и солдат, кто доверился ему в надежде на союз с ним. Теперь всё в этой стране доступно нам, потому что боги будут на нашей стороне, и мы вступим в состязание с врагом с гораздо большей уверенностью в себе, чем они! - Ксенофонт, но дальний путь домой полон многих трудностей, впереди зима и холод, а это для нас - испытание суровое! - Эллины, Зевс обнадежил нас, вселил в наши сердца уверенность, а уверенность в себе дарует нашим телам способность переносить стужу, зной и тяготы длинных переходов. И дух наш эллинский, слава Зевсу и остальным богам, тверже духа персидского, и если боги даруют нам, как и прежде, победы, то в удел нашим преследователям достанутся раны и смерть. - Скажи, что делать нам, Ксенофонт? - Нам следует избрать из лучших воинов самого достойного, чтобы он стал новым стратегом для всего войска. Он укрепит дисциплину, которая уже разваливается на глазах, и, главное, возглавит наш дальнейший поход. Что касается меня, я охотно последую за ним и буду храбрым воином, одним из вас. После его решительной речи не было ни одного воина, кто бы усомнился в Ксенофонте, как в первом стратеге. Хотя нет, был один лохаг, беотиец Аполлонид, который возражал против его назначения. Но не потому, что не доверял – он сказал, что афинянин, хотя и 77 храбр, но слишком молод – а Ксенофонту, действительно, было немногим больше тридцати лет! Для настоящего стратега возраст не вполне удачный. Но Аполлонида никто уже не слушал, а когда он стал упорствовать в своем мнении, кто-то предложил лишить его должности лохага и перевести в простые солдаты. Так и поступили… С этой ночи афинянин Ксенофонт стал отцом-командиром для всех наёмников, с какого бы города или местности они ни были родом. Первым делом он приказал готовиться к немедленному исходу из лагеря, где поутру их могли ждать только неприятности и смерть. Но куда идти и каким образом избежать сражений с персами, мнения у командиров разделились, ибо никто не знал реальной обстановки внутри чужой страны. Карт не было вообще, как и надежных местных проводников, знающих конечную цель пути. Продовольствия тоже не было, а это означало, что его надо будет добывать с боями у населения, что приведет к враждебному настрою против греков. В одном все оказались едины, что возвращаться прежней дорогой, которой пришли сюда из Сард, не следует, так как там вовсе можно погибнуть от голода - всё было давно съедено и разорено! Воины царя там их уже поджидают! Получалось так, что идти следовало новым путем, пусть более длинным, но где нет недостатка в продовольствии. Поэтому единодушно избрали дорогу на север, где проживали горные племена, в большинстве своём не подвластные персидскому царю, хотя и выплачивающие ему ежегодную дань. Идти далеко, да ещё вглубь неизвестной страны, было страшно, поскольку сказывалась врожденная боязнь эллинов удаляться от узкой полосы побережья, привычной морской стихии. Тем более что поход вглубь азиатского материка через пустынные места, горы и стремительные реки требовал серьезной подготовки: опыта, продовольствия и фуража, вьючного скота. На суше, по представлениям греков, обитали не только непредсказуемые дикие племена, ещё злые духи. Именно по этим уважительным причинам греки избегали больших пеших переходов по неизведанной суше. Ксенофонт предложил солдатскому собранию лишить должности тех командиров, которые допустили снижение дисциплины, и особенно, кто говорил недавно о сдаче оружия царю. Таковых оказалось немного, их сделали носильщиками, «чтобы не срамили Элладу». Взамен и вместо тех, кто погиб на переговорах с персами, избрали новых военачальников, тех, кто личным примером превзошел других солдат в военном искусстве. Ксенофонт говорил, что без командира, строгого к себе и солдатам и ответственного за приказ, не может получиться ничего хорошего и полезного: «известно, что хороший порядок здесь спасителен, а беспорядок уже многих погубил». Он обратил внимание на тот факт, что персы не предпринимали нападения на них, пока у них были замечательные стратеги. Именно поэтому с ними так коварно поступили, убили их. Теперь уже точно, надо ожидать вражеского нападения, ибо персы думают, что без командиров в лагере властвует хаос. И они будут правы, если в отряде не 78 восторжествует строгая дисциплины, без которой все погибнут. «Кто хочет увидеть своих близких, семью и родной очаг, - сказал Ксенофонт, - пусть помнит, что ему надлежит быть ещё храбрым. Кто хочет жить, тот пусть стремится победить, так как победители отнимают жизнь у других, а побежденные сами умирают»... Ксенофонт убеждал командиров, чтобы они «изменили в головах солдат направление их мыслей, чтобы думали не только о том, что им угрожает, но и о том, что надо сделать, чтобы дойти до дому. И тогда они будут чувствовать себя гораздо бодрее». Он сказал товарищам: - Эллины, не многочисленность и не сила дают на войне победу, а уверенность в ней. Враги не выдерживают натиска тех, кто устремляется на них с мужеством в сердце и уповая на помощь богов. Те люди, которые всеми способами стремятся выжить на войне, по большей части кончают свою жизнь плохо и постыдно. А те, кто презирает смерть, полагая её общим и неизбежным уделом человека, эти люди обычно достигают старости и при жизни пребывают в более счастливых обстоятельствах. А сейчас наступило время, когда каждому из нас надо быть доблестным и других призывать к тому же. Ближе к рассвету греки свернули лагерь и в тишине, нарушаемой разве что скрипом колесных пар в обозных повозках да тяжелым дыханием тягловых ослов и быков, исчезли из-под присмотра дремавших в заслонах персов. Они шли утро и целый день, без долгого отдыха в привалах. Персы, удивлённые решительными действиями греков, сильно озлились, начали преследование, и настигнув, осыпали стрелами и дротиками. Временами налетала кавалерия, рубившая тех, кто отстал от основной колонны или заплутал в пути. Но большого сражения не случалось, так как ни одна сторона этого не желала – персы и греки осторожничали и выжидали. В относительном спокойствии эллины прошло несколько дней. Персы не отставали и совершали нападения на группы фуражиров, когда те расходились по местности в поисках продовольствия. После подсчета людских потерь Ксенофонту пришлось отказаться от такого обеспечения, решив, что добывать пропитание они будут только покупкой у местного населения. И ещё, чтобы значительно оторваться от персов, надо было ускорять переходы, но мешал громоздкий обоз из повозок и скота. Ксенофонт собрал военачальников для неожиданного предложения: - Эллины, вы видите, как обоз и всё, что при нём сильно задерживает наше продвижение. По этой причине мы в смертельной опасности, несём потери в людях во время стычек с персами. Я предлагаю оставить наши повозки, которые посчитаем лишними, их надо сжечь, и тогда уже ничто не помешает нам идти вперед и справляться с врагом. А если и этого будет мало, бросим свои кожаные палатки - они тяжелые и громоздкие, нам тоже мешают. Помните, чтобы спасти свои жизни, нам следует отбросить лишнее! Для каждого воина обоз являлся большим подспорьем, можно сказать, вторым домом. С обозом шли его денщик и оруженосец, несколько слуг. Ведь в походе кто-то должен нести оружие и прочие грузы, и всячески прислуживать хозяину! К тому же в 79 повозках командиров и большей части гоплитов содержались не только припасы и вино. Хранились личные вещи, трофейное оружие, военная добыча. При обозе содержались рабы и пленные, до той поры, пока за них не получали выкуп или их не продавали. К этому следует добавить сотни носильщиков всякой громоздкой отрядной клади, технической оснастки, палаток и прочего войскового имущества. Без ремесленников в обозе никак не обойтись, поскольку они обеспечивали поддержание повозок и различной военной техники в надлежащем состоянии, наводили водные переправы, изготавливали и ремонтировали оружие. Любое войско сопровождали лекари, жрецы и торговцы, обеспечивающие ежедневные потребности воинов. Много было женщин, «походных» жён воинов и продажных жриц любви – как без женщин обойтись молодым мужчинам! В обозе находились погонщики скота, возчики и заготовители корма для вьючных животных. А «новоиспечённый стратег» Ксенофонт предлагал сжечь эти все повозки и палатки, заставив воинов нести своё добро на себе! Но он был неумолим в своей правоте: - Нам потребуется отказаться от многого, зато руки освободим для меча! Помните - у побежденных ничего не останется, а победителю достаётся всё. Нам остается только победить, и тогда враги наши будут нашими носильщиками, рабами! Они же будут нас и кормить! Сказав эти слова, Ксенофонт нагрузил на лошадь самые необходимые вещи и поджёг свою повозку. Его примеру последовали другие командиры, запылали ещё повозки. И вскоре по всему полю горели палатки и разный скарб, а воины, весёлые от своей решительности, жгли и уничтожали всё, что могло пригодиться врагу. Потом Ксенофонт распорядился вооружить высвободившуюся обозную прислугу, сделав из них вспомогательный отряд. Часть обозников посадил на лошадей, мулов и ослов, чтобы для врагов они выглядели всадниками на конях. Затем был ночной переход, позволивший оторваться, хотя и ненадолго, от основных сил персов. *** Ксенофонт знал, что отряд лучше всего увести к реке Тигр, перейти водную преграду и таким образом оторваться от преследователей. Он знал, что за Тигром проживают народы, которые не любят царя Персии. Знал также, что греческий отряд они будут воспринимать, как непрошенных гостей или даже врагов. Нужно готовиться к худшему! Им встретился мальчик, пастушок, стерегущий домашних коз. Хотя отряд сильно нуждался в еде, Ксенофонт запретил отбирать животных, чему пастушок был рад. В благодарность, он указал тропу к Тигру, которую знали местные охотники. Подошли к реке, оказавшейся лишь неглубоким притоком. Его преодолели и через несколько часов увидели бурлящий волнами неспокойный Тигр. Долго искали переправу, но не нашли подходящего места, пока не наткнулись на ветхий от времени мост. Перешли удачно, попали на широкую дорогу, ведущую из Вавилона в Сузы, столицу персидских царей. В Сузах им было нечего делать – там персидский царь, армия, смерть. 80 Эллины направились на север, прочь от Вавилона и Суз, вдоль восточного берега Тигра. Им предстояло дойти до Армении, горной страны, недосягаемой из-за высоких заснеженных гряд. Но оттуда, известно, путь домой уже близок! В Армении жили мирные люди, и хотя они тоже платили дань персидским царям, у них можно найти кров и еду. Они помогут грекам! Отряду встречались ещё водные преграды, перейти которые, казалось, не было никакой возможности – с бешеным напором, порогами и провалами. Увидев унылые лица командиров, Ксенофонт говорил: - Перейти можно любую реку, если не идти напролом. А мы в каждом случае будем направляться в сторону истоков, и тогда перейдём, даже не замочим ног выше колен. Бывали моменты, когда эллины не знали, куда идти – впереди крутые горы или пропасти, густой непроходимый лес или река. Ловили окрестных пастухов, каким-то образом объяснялись, требуя показать безопасную дорогу. Не всегда получалось, как хотелось, но отряд в итоге продвигался к цели. Когда вступили на земли диких горных племен, не подвластных ни чьей власти, приходилось быть бдительными, ожидая коварного удара копьем или отравленной стрелы. Ксенофонт приказал не ввязываться в стычки, избегать в любом случае убийств, давая понять местным жителям, что воины здесь случайно, они пришли на время - и уйдут. Как оказалось, персы, наконец, отстали – видимо, по тем же причинам. Но участь эллинов от этого не облегчилась: каждое утро в отряде обнаруживались убитые – постарались местные. Но мстить не приходилось. Выход был один – поскорее уйти из населенных мест, перестать быть угрозой аборигенам. Днём эллинов ожидали ущелья, стесненные высокими скалами. Оттуда скатывались камни, сыпались меткие стрелы и копья. Но иногда удавалось договориться с племенами о проходе мирным путем. В таких случаях закупался скот, зерно для выпечки хлеба, вино, масло. Вина, слава богам, хватало, и это позволяло грекам утолять жажду, поднимать настроение. Но однажды случилось непредвиденное: …Проходя горным селением, эллины уговорили жителей продать немного съестных припасов. Расплачивались, как обычно, золотыми дариками, что обеспечивало доверие. Купили достаточно много вина и мёду, до которого многие воины были большие охотники. Солдаты и некоторые командиры угостились мёдом, и он показался чудесным благом. Хотя вкус его был не совсем обычный – горьковатый и почти без запаха. Вскоре люди, кто его пробовал, начали терять сознание, один за другим. Их рвало, поносило, никто не смог стоять на ногах – валились, словно замертво. Да и те, кто лишь попробовал мёду, были похожи на сильно пьяных людей. Много воинов в тот день полегло на землю, словно 81 после жуткого сражения. Военачальники вместе с Ксенофонтом решили, что их людей отравили, и они уже готовились расправиться с продавцами. Однако на следующий день никто не умер, и вскоре «смертельно заболевшие» пришли в себя. Правда, некоторые оправились только на третий и даже на четвертый день, и все чувствовали себя, как после сильного опьянения. Оказалось, виноват особый мёд, собираемый дикими пчелами с цветов лесного рододендрона и азалии. Он имел особый тёмный цвет, был неестественно жидкий, горьковатый на вкус. Местные жители знали о его дурманящих особенностях и никогда в чистом виде не употребляли. Его использовали с большой осторожностью, в основном, в культовых целях и особенно жрецами при пророчествах. А чтобы мёд употреблять как сладость, его сильно нагревали и смешивали с патокой, после чего он становился безвредным и достаточно сладким. Когда греческие воины требовали продать им такой мёд, им говорили о его особенностях, объясняли, но поскольку покупатели и продавцы говорили на разных языках, так и получилось! После этого случая эллины осторожничали в выборе съестного. Но были дни, когда им вообще ничего не продавали – или жители сами голодали, или не желали иметь дело с эллинами. Тогда отряд продвигался дальше впроголодь! После тяжких дневных переходов, когда времени на приготовление еды не было отпущено, по вечерам ужасно хотелось кушать. Еды всё время не хватало, и тогда воины, встретив очередное селение, где им её не продавали, попросту грабили жителей, нередко отбирая все вчистую. От подобных акций друзей у греков не прибавлялось – дурные вести в горах разносились молниеносно, - и тогда в следующем селении жители встречали их с оружием в руках. Поскольку сражений или хотя бы стычек эллины себе не планировали, приходилось отбиваться и уходить, как говорится, на пустой желудок! Бывали дни, когда дорога превращалась в тропу, а тропа вскоре исчезала вовсе, приведя к крутой скале или пропасти. Оставались звериные тропинки и малопроходимые горные теснины. Часто Ксенофонт не знал, куда вести отряд. Так и случилось в один из таких дней, когда отряд упёрся в, казалось, неприступную гору. За горой жили племена, соседствующие с греческими городами. Путь могли подсказать местные охотники или пастухи, но никто не соглашался им помочь. Делали вид, что не знают дорогу. Ксенофонт распорядился: - Мы всё равно добьёмся, чтобы местные вожди дали нам проводников. Сделаем вид, что мы никуда не торопимся, что нам никуда не надо идти, и мы навсегда поселяемся жить на их земле. Эллины сделали так, как советовал их молодой стратег. Расположились лагерем возле селения, жгли костры, крали скот, гонялись за женщинами, пили вино, отдыхали и веселились. Хватило двух дней, чтобы в племени поняли, насколько серьёзно их собственное положение при буйных соседях. Вождь прислал переговорщика, и когда 82 услышал условия Ксенофонта насчёт проводника, указать дорогу до селения следующего племени, согласился, и даже распорядился дать в дорогу всякого рода припасов – в знак гостеприимства. *** В пути кое-кто из воинов иногда проявлял недовольство командованием Ксенофонта, упрекая в излишней жесткости и даже рукоприкладстве. Но стратег был тверд в рассуждениях: - Поскольку вы избрали меня своим командиром, я буду строг до самого конца, пока закончится наш поход. Когда поднимается буря на море и бушуют волны, никто из гребцов не посмеет гневаться на своего начальника за то, что он строг с ними в это время, требуя исполнения команд. И на кормчего никто не обижается, если он приказывает команде слушаться его. Ведь в такой обстановке малейшая погрешность их действий может погубить корабль и всех, кто есть на нем. Вот и я так действую по отношению к вам! А если я кого ударил, то делал это не ради наказания, а для встряски воинов, у кого упал боевой дух. Я видел, как после моих действий, которые вы называете жестокими, воины обретали доблесть. Но если вы считаете себя правыми, вы держите в руках мечи свои, и всегда можете вступиться за тех, кто страдает зря от меня, если сочтете нужным. Ксенофонт ехал весь путь на коне, как полагается стратегу, успевая бывать впереди колонны или сзади, торопя солдат, подбадривая их командирским словом. Один солдат сказал ему: - Тебе хорошо говорить – ты легок в пути, потому, что на коне, а мне приходится идти пешком, да ещё нести тяжелый щит и копье. Ты бы сам попробовал так идти и еще долго! Ксенофонт выслушал солдата, сошёл с коня, передал ему повод, а сам взял его щит и копье, и пошёл дальше вместе со всеми солдатами в колонне. Воины, что были рядом, возмутились поведением своего товарища, громко ругали его и сказали, что командир должен ехать на коне, следить за всеми, а не ровняться с пешими солдатами. Солдату стало неловко, и он уговорил Ксенофонта отдать ему оружие и щит, сесть обратно на коня и заняться командирским делом. Ксенофонт узнал, что у некоторых солдат на привалах, особенно во время ночного сна, пропадают личные вещи. Он собрал командиров на совет, приказал убивать каждого, кто будет замечен в воровстве у своих товарищей. А когда ему донесли, что один из солдат, угрожая оружием, ограбил семью в дружественном селении, стратег велел наказать виновного плетьми на деревянном кресте, как разбойника, после чего определил провинившегося в носильщики. Воровство и грабежи прекратились. *** Отряд приблизился к крутолобым горам, через которые нужно было перебираться по ненадежным тропам рядом с головокружительными пропастями. Стратег сказал: - Эллины, гораздо легче подниматься в гору, которая покажется неприступной, без боя, чем по равнинным местам, где нас поджидают враги. 83 Он приказал оставить скот, который берегли для пропитания, вьючных животных и пленных персов, захваченных на пути. Кто протестовал, тому объяснял, что так надо, потому что будет ещё труднее, чем было до этого! Шли по извилистым тропам, цеплялись за острые камни, выбираясь на хребты, откуда открывались изумрудные долины. Но туда надо было ещё дойти! Ослепительная белизна снега, искрящегося в мертвенном сиянии горного солнца, вызывала острые боли в глазах, слепоту глаз. Один «зрячий» воин вёл на поводу двоих-троих «незрячих». Прежняя кожаная обувь, пригодная для тёплого низовья, в горах давно уже расползлась, превратилась в гниль. Пальцы ног отмерзали, становились черными, ходить стало невыносимо больно. Из содранной бычьей шкуры шили наспех новую «обувь» – помогало на первых порах. Но сырая кожа промерзала, как и ветхая ткань хитонов и плащей, и только добавляла мучений. В отряде ещё сохранились лекари, знающие своё дело: они спасали заболевших, поддерживали здоровье воинов настоями, мазями и прочими чудодейственными средствами. Многих воинов вернули в строй. Отряд наёмников с Ксенофонтом прошли горную страну Мидию, родину первых персидских царей, а уже после Мидии попали в Западную Армению. Здесь воины относительно легче переносили переходы, поскольку местные жители не пытались воевать с ними. Но всё равно следили за продвижением чужаков настороженно и, в случае чего, могли за себя постоять. Ксенофонт приказал укреплять дисциплину в отряде и не допускать случаев насилия по отношению к местным. Отряд уже уверенно шёл к морю, ведомый надёжными проводниками, которым хорошо заплатили. Наконец, блеснула синь долгожданного моря. Когда воины его увидели, раздался громкий радостный клич. Кричали все, растирая слезы по грязным лицам. Многие от счастья целовали землю, все радовались, ощущая телом и душой, что скоро завершится их труднейший путь. Жрецы приготовили жертвоприношение, для чего закупили прекрасных здоровых быков для заклания. Часть из них определили Зевсу - за то, что спасал их жизни. Ещё быка – Гераклу, «за счастливое путеводительство отряда по чужой стране». Не были забыты и другие боги, согласно данному в начале пути священному обету. На вершине горы, откуда открылось море, Ксенофонт распорядился устроить гимнастические агоны, состязания атлетов. Воины, раздевшись наголо, умащенные оливковым маслом, состязались в беге, борьбе и в кулачном бою. Были кровь, раны и ссадины, но всё равно, весело - участникам и зрителям. В агонах приняли участие все желающие, у кого ещё сохранились силы для этого, хотя истощение и безумная усталость, сказывались. Самыми увлекательными оказались конные ристания, скачки и бега, когда всадникам приходилось гнать своих коней по крутому склону горы; затем они поворачивали назад, чтобы вернуться к жертвенному алтарю. При спуске многие скатывались вниз, и на подъёме кони из-за большой крутизны с трудом могли идти 84 шагом. При этом было много крику, смеха и поощрительных возгласов. Ристания оказались уместными, поскольку надо было испытать коней, приобретенных у местных жителей для дальнейшего пути. Через десять дней греческие наемники прибыли в Трапезунт, греческий город на юго-востоке Черного моря. За ним находился Синоп, милетская колония, и дальше Византий, откуда морем можно было попасть в любую часть Греции. В Византии Ксенофонт уговорил воинов не расходиться по домам, а подождать, чтобы после отдыха найти нового нанимателя для прохождения дальнейшей военной службы. После подсчёта оказалось, что из четырнадцати тысяч греческих наёмников Кира на родину добрались почти десять тысяч. Остальные погибли в боях с неприятелем, от лютого холода, невероятной усталости, недоедания и смертельных болезней в пути. Протяженность всего похода по Малой Азии, туда и обратно, составила двести пятнадцать пеших переходов, что составило одну тысячу сто пятьдесят персидских парасангов (почти 7000 км)! На проход по «всей Персии» ушло пятнадцать трудных месяцев! Этот поход, названный в Греции «походом десяти тысяч эллинов», ни в коей мере нельзя называть отступлением греков, даже почётным. Афинянин Ксенофонт, ставший волею судеб военачальником отряда, вывел воинов организованно и без больших потерь, что признали даже персы. Узнав о подвиге своих земляков, Афины и Греция назвала своих воинов героями, а их военачальника Ксенофонта достойнейшим полководцем. По крайней мере, так пишет о себе Ксенофонт в своем сочинении «Анабасис», и такие же признания его современников. Но главное, какой вывод сделала Греция из этого необыкновенного по сложности и трудностям героического похода, что могущественная Персия оказалась битая эллинами! *** По афинским законам, гражданин, облечённый народом обязанностями военачальника, стратега, завершив военную экспедицию, обязан был распустить подчинённое войско. Сложить командирские полномочия и отчитаться перед Народным собранием – о результатах, потерях и трофеях. Но Ксенофонту, видимо, полюбилась роль «отца-командира», поэтому он не поспешил в Афины, а продолжил военную компанию. К тому же, он считал, что в его назначении не было заслуги сограждан или высших должностных лиц, архонтов. Это его товарищи, солдаты и младшие командиры отряда наёмников в Персии, доверив ему свои жизни, избрали своим стратегом. Стратег Ксенофонт не расстался ни с должностью, ни с отрядом, так как фракийский князь Севт Младший, союзник Афин, предложил ему и его солдатам выгодный контракт. Севт претендовал на престол Фракии в споре с царём Амадоком I, своим родственником, обещал большое вознаграждение. Посадив Севта на фракийский престол и выполнив перед ним обязательства, Ксенофонт со своими наёмниками 85 поступил в Спарту, чтобы под начальством полководцев Фиброна, Деркилида и царя Агесилая воевать против персидских сатрапов Тиссаферна и Фарнабаза – коварных врагов, подлым образом убивших Клеарха и других греческих командиров на переговорах в Персии. В Афинах долго дожидались Ксенофонта – то ли для формального отчёта, то ли для триумфальных торжеств. Наконец, в обществе стало появляться раздражение, недовольство его самостоятельностью. Терпение у граждан лопнуло: они посчитали последние выходки героического земляка выражением «надменности и высокомерия». Никто не обратил внимания даже тот факт, что участие отряда греческих наемников в войне против Тиссаферна и Фарнабаза являлось, по сути, достойным вкладом Афин в освободительную борьбу ионийских греков с Персией! Не прислушавшись к голосу рассудка, афиняне пошли на крайний шаг - решили судить Ксенофонта без его присутствия, заочно. Афинское законодательство допускало это. Провели судебный процесс «Афины против Ксенофонта», со свидетелями и присяжными заседателями, и признали обвиняемого героя «виновным в несоблюдении законов и измене, поскольку он в последнее время служил Спарте, извечному врагу афинян. Приговорили к изгнанию из отечества с конфискацией имущества и ценностей. *** Ксенофонт, узнав о решении афинян, не успел огорчиться, так как благодарные спартанцы подарили ему поместье в Элиде на Пелопоннесе. В 394 году до н.э. афинский изгнанник прибыл в небольшой городок Скиллунт, неподалёку от Олимпии, откуда у бывшего военачальника началась новая часть жизни. Став неожиданно владельцем большого сельскохозяйственного поместья, он задумал на досуге написать труд, который бы рассказал всей Греции о героическом исходе отряда греков из Персии. И заодно показать афинянам, насколько несправедливо они поступают со знаменитым земляком. Так родилась книга «Анабасис», что означает, с греческого, «восхождение, подъем»: не подъём в гору, а «далекий пути в направлении от берега моря вглубь материка», иначе, «Поход вглубь страны». В ней легко, местами с юмором, Ксенофонт изобразил не только военные баталии, но, как прекрасный историограф, описал нравы и обычаи племён, встреченных греческими воинами на пути. Ксенофонт постарался отметить и собственный полководческий дар. Как истинный эллин, Ксенофонт не смог устоять перед соблазном самовосхваления, преувеличения собственной роли в этом значимом эпизоде истории Греции. Он немного лукавил, поскольку важные решения принимались общим собранием командиров и воинов принадлежала не ему, отряда а наёмников, а поначалу Клеарху, исключительная потом власть в отряде старейшему военачальнику Хейрисофу. Их имена Ксенофонт старался часто не упоминать. 86 После «Анабасиса» в нём проснулся активный писатель. Он вспомнил о собственном долге перед своим учителем Сократом, признаваясь, что «от Сократа научился благоразумию и практическому взгляду на вещи, отчего полностью отодвигал всё личное на задний план». Выступая в защиту философа, Ксенофонт написал «Меморабилии» («Воспоминания о Сократе», 4 книги) и «Апология Сократа», гневаясь в них на афинян, осмелившихся осудить философа на смерть по злонамеренному оговору. Следом был труд «Домострой» («Сочинение о домашнем хозяйстве»), где главным собеседником Ксенофонта тоже является Сократ. Знакомства Ксенофонта с царевичем Киром и спартанским царём Агесилаем, личностями волевыми, сильными, послужило Ксенофонту поводом для утверждения, что один человек с неограниченно властью способен создать равноправные условия взаимоотношений граждан между собой и государством. В «Киропедии» он объясняет, каким образом правитель соответствует своему царственному назначению, и по каким деяниям его будут считать «отцом народов». Ксенофонт попробовал себя и в качестве историка, сочинив «Греческую историю», продолжая тему, поднятую Фукидидом в его «Истории». Он - исследователь и участник событий, не скрывающий личное отношение к истории греческих городов. Удивительно, но для него, афинянина, царь Спарты и полководец Агесилай – лучших из лучших, писатель превозносит его военные заслуги, принижая роль афинских полководцев Алкивиада, Конона, Тимофея, Ификрата, и также фивян - Пелопида и Эпаминонда, фигур особо значимых для Греции. Не сложившиеся отношения с афинским демосом и конституционной демократией укрепили веру Ксенофонта во всесильность монархии, хотя тиранию одобрять он не решился. Об этом его следующий труд «Гиерон» (Гиерон, 540-467 гг. до н.э. тиран Сиракуз, Сицилия), где показывает «страдания и лишения, присущие тиранической власти». Ксенофонт написал три замечательных сочинения, посвященные своим излюбленным темам – «Об охоте», «О верховой езде», трактат «О командовании конницей», где, как философ, тонко воспринимает свои наблюдения за поведением животных, и ещё, как ученый острого ума, делает поразительные выводы. В Афинах и в других городах Греции при жизни Ксенофонта его труды в изгнании не привлекли большого интереса. Но известно, что «Киропедией» зачитывался македонский юноша с именем Александр, сын царя Филиппа II, мечтавший о славе завоевателя мира. Для него Ксенофонт стал великим учителем, о чём он упоминал в разговорах со своим наставником Аристотелем. Поэтому, ознакомившись с трудом Ксенофонта «Анабасис», у читателя не должно вызывать удивление, что Великий поход на Восток Александр начал по пути, пройденному греческими наемниками Ксенофонта. 87 *** В Скиллунте любимыми занятиями Ксенофонта стали земледелие, рыбная ловля, охота и коневодство. На средства участников знаменитого похода из Персии, по их поручению, он выстроил храм Артемиды, охранительницы греческих воинов в походе по Персии. Это в её честь бывший военачальник, теперь писатель и «человек земли», ежегодно устраивал празднества с богатыми жертвоприношениями, приглашая окрестный народ. Почти сорок лет Ксенофонт жил в Скиллунте без особых тревог в благородной творческой праздности. Здесь обзавёлся семьёй, вырастил сыновей, Грилла и Диодора. Грилл совсем юношей ушёл воевать, погиб при Мантинее в сражении с фиванцами. После вторжения фивян в Скиллунт Ксенофонт с сожалением бросает имение на произвол судьбы – оно было действительно разграблено фиванскими воинами, - и спешно перебирается в соседний с Пелопоннесом Коринф. В Коринфе узнает, что в Афинах ему, наконец, разрешили вернуться домой, восстановив в гражданских правах. Но добрые к нему шаги были вызваны не признанием его военных заслуг в знаменитом поход «десяти тысяч греков», как он наделся, а за сочинение «О государственных доходах Афин», где он предложил полезные для экономики действия. Писатель действительно дал много рекомендаций в этом направлении: 1. К примеру, реорганизацию разработки серебряных рудников в Лаврионе произвести не полной раздачей производства в аренду, как это имело место, а усилением роли государства. 2. Если Афины имеют прекрасную гавань Пирей, куда заходят чужеземные корабли с товарами, то почему афинянам не построить собственный торговый флот, как, например, это сделали финикийцы? Отсутствие собственного флота ставит под угрозу продовольственную безопасность Афин! 3. Разве нельзя поручить военным кораблям охрану торговых кораблей от пиратов и тем улучшить торговые отношения Афин с внешним миром, с одной стороны, и повышать боеспособность флота? 4. Почему в Афинах нет государственных гостиниц, хотя имеющиеся частные гостиницы пользуются большим спросом? Вот и доход в казну! 5. Почему государство отдало частным лицам всё производство товаров? Надо всегда помнить о государственных доходах! И чтобы каждый гражданин Афин имел бы свою долю дохода из казны. Ксенофонт предлагал в государственных интересах чаще пользоваться пожертвованиями собственных богачей, и в то же время не отказываться от заёмных 88 средств от других государств и частных лиц «иноземцев». Советовал возвращать заёмные средства не основной суммой, а рентой и процентами. *** Неизвестно, сумел Ксенофонт воспользоваться прощением афинян, возвратился в Афины или не успел? Но закончил он свою жизнь в Коринфе, когда ему было более семидесяти лет. 89
