Мэрилин Монро и Джон Кеннеди: покер в постели
advertisement
Мэрилин Монро и Джон Кеннеди: покер в постели Нам всегда приятно, когда нашу страсть к чему-либо разделяет еще кто-то. Ведь главное – чтобы было, с кем поделиться успехами и на кого равняться. А если этот кто-то еще и знаменит, то нас прямо-таки распирает гордость: наше хобби получает сто очков. Самая знаменитая блондинка ХХ века Мэрилин Монро обожала играть в покер. И от этого, на мой взгляд, сладостная нега должна разливаться по телу каждого игрока. Особенно мужского пола. Ну кто, скажите мне, был бы против сыграть с одной из самых (а может быть и с самой) желанных женщин всех времен и народов? С кем она играла? Да со своими же любовниками, прямо в постели, в перерывах между занятиями любовью, одетая только «в две капли Chanel №5». Понятное дело, ее поклонники из кожи вон лезли, чтобы освоить азы покера и как можно дольше оставаться с Мэрилин. Ведь в покер она могла играть бесконечно. Остальное ей надоедало. Впрочем, особого профессионализма не требовалось. Проигрывать Монро не любила. Случись такое, она обижалась, ничего уже больше от мужчины не хотела, и приходилось договариваться. Выгоднее было играть плохо. Или делать вид, что играешь плохо, и сознательно проигрывать. Что ж, возможно, эта женщина стоила того, чтобы поступиться своим мужским самолюбием. Проигрыш сулил мужчине награду. Мэрилин была в хорошем настроении и позволяла все. Правда, наградой могла быть и просто возможность смотреть на нее. Эта женщина обладала каким-то совершенно особенным магнетизмом. Далеко не все считали ее красивой. Да что там, красота здесь вообще ни при чем. В актрисе всех привлекала какаято удивительная, неземная сексуальность. А между тем, она была самой что ни на есть земной женщиной, может быть даже более земной, чем мы с вами, причем весьма бесстыжей, отлично сознавала свою власть над мужчинами и буквально упивалась ею. Ей нравилось раздеваться – не только перед любовниками, но и перед объективами фотокамер. «Кожа цвета шампанского, цвета алебастра… абсолютно восхитительная. Хотелось погрузить в нее пальцы, как в только что взбитые белки. Мэрилин играла с прозрачным розовым шарфом, и я поймал ее на том, что она любуется собой, чувствует свое собственное цветение, свою сладость, - вспоминал фотограф Берн Стерн, которому довелось сделать фотосессию обнаженной Монро. – Энергетика созерцания прекрасна сама по себе. Когда ты страстно желаешь женщину, и она находится рядом с тобой, самое замечательное в том, чтобы не прикасаться к ней, а просто позволять свету ласкать ее тело…» Что ж, ради такого можно и проиграть. Был, правда, один человек, который не стремился поддаваться. Более того, он всегда хладнокровно выигрывал у Мэрилин, не только беря на душу тяжелейший грех – обидеть такую женщину, но ничуть не чувствуя себя после этого виноватым. Этим человеком был самый известный ее любовник, сенатор, а потом и президент США Джон Фицжеральд Кеннеди. Он был отличным игроком, никогда не терял хладнокровия, совершенно не обращал внимания на обиженно выпяченную губку и всегда выигрывал. Правда, он предпочитал партнеров посерьезнее, чем сумасбродная блондинка. Но иногда все-таки играл и с ней, не роняя при этом своего мужского достоинства. Возможно, именно этим он, сам того не желая, предрешил ее судьбу. Ведь к тем, у кого она выигрывала, Мэрилин быстро теряла интерес. А к Кеннеди – никогда. Как раз наоборот, она настолько в него влюбилась, что вскоре задумала стать его женой и даже решилась на шантаж, что совсем не было на руку Джону, тогда уже президенту. Кто знает, может быть именно по его указу ее убили – когда ситуация зашла уже слишком далеко и стала угрожать репутации первого лица государства. Ведь Мэрилин, со своей взбалмошностью, своими капризами и привычкой легко добиваться всего, чего хотелось, благодаря своему телу, абсолютно не осознавала, во что ввязалась. Невдомек ей было, что политика – игра куда более серьезная, чем покер. Ставки здесь несравнимо выше. Ради выигрыша мужчины готовы убивать и умирать. Впрочем, сам Кеннеди тоже ведь поплатился за свои идеалы: он был убит в Далласе всего через год после смерти Монро.
