Чехов Дама с собачкой - Центр образования №1840

Проблематика рассказа
А.П.Чехова «Дама с собачкой»
(Столкновение подлинного человеческого счастья с суровой
действительностью; море в идейно-образной системе произведения).
В период своей творческой зрелости Антон Павлович Чехов
обращается к проблеме человеческого счастья. Чеховское отношение к этой
проблеме неотделимо от его общих суждений о современной
действительности, его представлении о долге и призвании человека. Он
против того, что принято называть счастьем, потому, что стремление к этому
счастью есть путь к успокоению и довольству, безоговорочному приятию
господствующих нравственных норм. Чехов говорил, что надо стремиться не
к счастью, а к правде и добру. «Счастья нет, - утверждает в рассказе
«Крыжовник» один из героев Иван Иванович, - и не должно его быть, а если
в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье.
А в чем-то более разумном и великом».
Не следует думать, что, отбрасывая мысль о человеческом счастье,
Чехов тем самым выступал за самоограничение человека, подавление
естественных человеческих чувств и стремлений. Напротив, по мнению
Чехова, это господствующее понятие о счастье и благополучии ведет к
крайнему обеднению жизни людей. Утверждение, что счастья нет и не
должно быть, было подсказано Чехову современной социальной
действительностью, которая уготавливала человеку лишь обывательское
счастье бесцветного, мертвенного существования. Вполне понятно, что
настоящая, содержательная человеческая жизнь оказывалась в этих условиях
не в ладу с личным счастьем. Убеждение, что счастья нет, отражало не
чеховский идеал, а жестокую правду жизни. Чехов рисовал трагическое
противоречие между естественным стремлением человека к счастью и
социальной действительностью, и это противоречие оказывалось наиболее
емкой формой выражения той великой трагедии социального бытия, о
которой говорил Чехов в своих произведениях конца 90-х годов. Писатель
умел улавливать эту трагедию всюду, в самых незначительных жизненных
ситуациях, которые именно поэтому теряли свою банальность, наполнялись
глубочайшим смыслом. С особой наглядностью и силой все это проявилось в
рассказе 1899 года «Дама с собачкой».
Главный герой рассказа Дмитрий Дмитрич Гуров рисуется Чеховым
как ординарный, хорошо обеспеченный человек. По образованию он
филолог, собирался когда-то петь в частной опере, но потом, видимо,
«остепенился», пошел служить в банк и теперь имеет в Москве два дома. Его
жизнь была ничем не примечательной жизнью сытого, здорового человека,
не затрудняющего себя философскими размышлениями о смысле
человеческого бытия. В журнальном тексте эта особенность Гурова была
подчеркнута особенно резко. Он характеризовался как человек, который
отлично понимает истинную цену своей жизни, но не имеет склонности к
1
иной, более возвышенной. В Ялте Гурова восхитили прекрасные пейзажи,
яркая, величественная природа. Однако, наслаждаясь всем этим, Гуров
«…сознавал, что эти впечатления ему ни к чему, совсем не нужны, так как
его жизнь не была ни прекрасной, ни величавой, и не было желания, чтобы
она когда-нибудь стала такою». Позже Чехов снял эти строки, и от этого
характер героя получился более цельным. Стало ясно, что это всего лишь
один из многих привилегированных жителей хлебосольной Москвы.
Росла и крепла любовь Гурова к Анне Сергеевне, но он ни с кем не мог
поделиться обуревавшими его чувствами. А однажды, когда все же
попытался это сделать, понял, что сделал это зря, что его никто не поймет, и,
осознав эту жестокую, возмутившую его правду, он увидел, что вынужден
жить двойной жизнью. Тая от окружающих не только свою связь с Анной
Сергеевной, свои свидания с ней, но и нечто более важное – всю свою
истинно человеческую жизнь. Постепенно все так и сложилось: «У него, рассказывает Чехов, - были две жизни: одна явная, которую видели и знали
все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана,
похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая –
протекавшая тайно. И по какому-то странному стечению обстоятельств,
быть может, случайному, все, что было для него важно, интересно,
необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло
зерно его жизни, происходило тайно от других, все же, что было его ложью,
его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как, например,
его служба в банке, споры в клубе, его «низшая раса», хождение с женой на
юбилеи, - все это было явно. И по себе он судил о других. Не верил, тому,
что видел, и всегда предполагал, что у каждого человека под покровом
тайны, как под покровом ночи, происходит его настоящая, самая
интересная жизнь».
Задача, с которой столкнулся Гуров, была действительно трудной.
Сознавали они это с Анной Сергеевной до конца или нет, когда искали
какой-то выход, но им нужна была уже не только совместная жизнь, но
жизнь новая, непохожая на ту, что окружала их всюду – в равной степени в
Москве и в городе С. Вот почему так мучительны были думы Гурова.
«- Как? Как? – спрашивал он, хватая себя за голову. - Как?
И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда
начнется новая, прекрасная жизнь; и им обоим было ясно, что до конца еще
далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».
Что же произошло, в конечном счете, с Гуровым? Как видим, из
счастливого, довольного, беззаботного москвича, умевшего пользоваться
радостями жизни, он превратился в глубоко неудовлетворенного человека,
столкнувшегося с трагически неразрешимыми для него вопросами. С точки
зрения обывательской, житейской, все это должно было быть признано
бедствием, божьим наказанием. Но не так смотрит на судьбу своих героев
Чехов. С его точки зрения, утратив свою безмятежность, Дмитрий
Дмитриевич стал не беднее, а богаче. Настоящая, большая любовь
2
очеловечила его, пробудила в нем, наконец-то, духовное богатство, которое
подчас чувствовали в нем женщины, но не могли вызвать к жизни.
В «Даме с собачкой» есть такая зарисовка вечера на молу: «Они гуляли
и говорили о том, как странно освещено море; вода была сиреневого цвета,
такого мягкого и теплого, что по ней от луны шла золотая полоса».
Казалось бы, это лишь фон, на котором воссоздается психологическое
состояние героев, однако, описание моря постоянно присутствует во второй
главе рассказа, и это не декоративный атрибут Ялты. Там, на молу, под шум
моря возникает нить невидимой, но сильной связи между героями.
После первой близости в номере Анна Сергеевна и Дмитрий Дмитрич
вновь оказываются на пустынной набережной, где же нет отдыхающей
публики; движется, живет только море: «Он смотрел ей в неподвижные,
испуганные глаза, целовал ее, говорил тихо и ласково, и она понемногу
успокоилась, и веселость вернулась к ней; стали оба смеяться. Потом, когда
они вышли, на набережной не было ни души, город со своими кипарисами
имел совсем мертвый вид, но море еще шумело и билось о берег; один баркас
качался на волнах, и на нем сонно мерцал фонарик».
В дальнейшем это смысловое значение образа моря усиливается,
возникает ряд ассоциативных сплетений, и не случайно ранним утром в
Ореанде Гуров и Анна Сергеевна слышат шум моря, который обретает
значение символа вечной жизни, ее движения и обновления. «В Ореанде
сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали.
Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно
стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и
однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о
вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было
ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и
глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к
жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего
вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного
совершенства». В «Даме с собачкой» утверждается незыблемость реального
мира. В вечности, красоте и величии природы и ее части – морской стихии,
чеховский герой ощущает «…залог нашего вечного спасения…»
Владимир Владимирович Набоков в «Лекциях по русской литературе»
отмечал, что рассказ «Дама с собачкой» основан на системе волн, на
оттенках того или иного настроения: «Если мир Горького состоит из
молекул, то здесь, у Чехова, пред нами мир волн, а не частиц материи, что,
кстати, гораздо ближе к современному научному представлению о строении
вселенной». На упоминаемого в «Лекциях» у Набокова Алексея Максимовича
Горького рассказ также произвел неизгладимое впечатление: «Читал «Даму»
Вашу. Огромное Вы делаете дело Вашими маленькими рассказами,
возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни, черт бы
ее подрал! На меня эта Ваша «Дама» подействовала так, что мне сейчас
же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе».
3
Рассказ «Дама с собачкой» с точки зрения философии природы у
Чехова представляет значительный интерес. Свою «космическую» идею
автор выразил средствами крымского пейзажа – абсолютная визуальная
гармония и сомасштабность главных природных величин южного берега
Крыма: гор, моря, неба в череде бесконечно меняющихся панорамных видов,
всегда действовали на человека магически, настраивая его на философские
размышления о дарованных свыше законах красоты.
«Вчера вечером, - писал из Ялты 27 марта 1886 года И.И.Левитан
Чехову, - я взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что,
- я заплакал и заплакал навзрыд; вот где вечная красота и вот где человек
чувствует свое полнейшее ничтожество! Да что значат слова, - это надо
самому видеть, чтобы понять!..» Похожее потрясение испытывали почти
все прибывавшие в Крым на рубеже веков поэты и художники. С завидной
последовательностью в творчестве многих стал утверждаться таврический
образ как некий символ «потерянного рая».
Неоднократно высказанное Чеховым равнодушие ко всем этим
«гурзуфам, массандрам и кедрам» вроде бы ставит его произведения вне
указанного контекста. Однако ялтинские страницы «Дамы с собачкой»
показывают обратное. Собираясь в рассказе оттенить мгновение вдруг
вспыхнувшего у героев чувства, он ввел в действие весь в жемчужнопалевых тонах пейзаж: «Они гуляли и говорили о том, как странно освещено
море: вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от
луны шла золотая полоса…»
До этого момента все развивалось как в обычном курортном романе.
Именно так восприняла рассказ значительная часть русской критики того
времени. Например, В.П.Буренин писал: «Я склонен думать, что это
водевиль, который и ялтинские любовники и г. Чехов ошибочно принимают
за драму».
Накал страстей усиливается тем, что героям все время жарко, душно.
Но если читатель попытается выяснить время сезона, в котором так страдали
от жары, то сделать это не удастся. Еще более необычно очерчено
пространство. Сначала действие не выходит за пределы набережной. Здесь, в
толпе, и только в толпе, знакомятся герои, тут они гуляют, тут, в гостинице,
имеет место тривиальная любовная сцена и Анна Сергеевна ведет себя так,
как и подобает Еве, то есть грешит и тут же кается, «…грех мне гадок, я сама
не знаю, что делаю. Простые люди говорят, нечистый попутал». За
«грехопадением» следует ожидать сцену изгнания «из рая». Вышли из
гостиницы («из толпы») и оказались одни перед сумеречной картиной:
«Когда они вышли, на набережной не было ни души…» Идя по дороге в
Ореанду, герои видят удивительно красивый, украшенный скальными
нагромождениями, рельеф царского имения, особенный и по месту
расположения – церковь Покрова Божьей Матери. Укрепленная на
небольшой площадке высокой скалы, просматриваемая со всех сторон на
значительном расстоянии, она дает великолепный обзор морского побережья,
скрепляя своим присутствием священный союз тверди, моря и неба.
4
«В Ореанде сидели на скамье недалеко от церкви, смотрели вниз на море и
молчали». Само это описание дается по схеме «верх-низ». Там, внизу –
непрерывное движение жизни, «глухой шум моря». Здесь – «…листва не
шевелилась на деревьях…» и все вокруг «…полно равнодушия к жизни и
смерти каждого из нас». Там – «…мы сами мыслим и делаем, когда
забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве», здесь
– « в виду этой сказочной обстановки – моря, гор, облаков, широкого неба» с
нами происходит очищающее душу преображение. Прекрасная, как музыка,
природа Крыма не осталась равнодушной «к жизни каждого из нас».
Итак, в рассказе А.П.Чехова «Дама с собачкой» море изображено не в
предметной тождественности самому себе, а так, как оно воспринимается
автором и героями. Море здесь не показано в развернутых описаниях, это
образ с бесконечной символической связью смыслов. Два из них – свобода и
гармония – проступают наиболее отчетливо.
В чисто количественном отношении «моря» на страницах
произведения не так уж много, но именно у Чехова образ моря обретает
смысловую емкость и глубину, сопоставимые со значением этого явления в
литературе романтизма и многообразием морских аллюзий в поэзии ХХ века.
Семантика слова «море» у Чехова не покрывается понятием «природа»;
скорее, эти образы-символы для него равноправны. В процессе чтения
наблюдаются следующие смысловые гнезда, выявляющие значение «моря» в
рассказе Чехова «Дама с собачкой»:
- Море существует само по себе, автономно, независимо от чего или кого бы
то ни было, имеет свой характер, свое «лицо», оно своенравно и
неподвластно никому: «Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и
однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о
вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было
ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и
глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к
жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего
вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного
совершенства».
- Море – живое (существо?). Море субстанционально (оно есть сама жизнь),
свободно, оно шумит «равнодушно и глухо».
- Море вечное: доминанта в определениях – постоянное, неизменное, ровный
и однообразный шум моря: «шум моря…говорил о покое, о вечном сне, какой
ожидает нас». Поэтому море обладает своим «временем» (вечность),
абсолютно не сопоставимым со временем человека.
- Море выступает в психологической функции: обнаруживает
парадоксальную слитность с образом бесконечного пространства, формирует
отстраненную картину мира.
- Море выступает как сюжетообразующая категория, построенная на
сравнении: море и его отсутствие.
5