proderzhalis_vyzhili_smoglix

Продержались, выжили, смогли!
Детям, пережившим ту войну,
Поклониться нужно до земли!
В поле, в оккупации, в плену,
Продержались, выжили, смогли!
(Валентин Салий)
Дети войны…. Дети, пережившие страшные времена той войны,
прошедшие оккупацию, голод, разлуку с близкими…Дети войны – это самая
незащищенная часть человечества, побывавшая в экстремальных ситуациях.
А что мы о них знаем? Не знаю почему, но размышляя об этом я вспомнил
свою Гульфизе битай. Я знаю, что
поколения.
моя бабушка представитель этого
До этой минуты мне казалось, что о своей любимой бабушке я
знаю, если даже не все, но очень многое.
Бабушка Гульфизе, а если точнее Гульфизе битай, это мама моей мамы.
Я, как и все нормальные дети, помню ее примерно с трех лет. Я не помню
случая, когда бы она повысила на меня голос, отсчитала бы меня за какойлибо проступок, и даже мимикой лицо показала бы мне свое недовольство.
Всегда улыбчивая, своим мягким, ласкающим слух голосом, она знакомила
меня с крымскотатарскими народными песнями, детскими играми, которыми
ее поколение забавлялось в детстве. Я очень люблю бывать у нее дома. В
комнатах очень много интересных вещей: старые книги, статуэтки, картины.
В раннем детстве мне казалось, что я нахожусь в каком-то сказочном мире.
Мне все разрешалось трогать руками. Всякий раз бабушка обязательно
угощала меня чем-то вкусненьким. Она великолепная хозяйка, ее фирменным
блюдом в семье считаются слоеные пирожки (янтыхи).
Как же, оказывается, я люблю свою бабушку. И мне вновь в эту
секунду захотелось оказаться у нее в гостях, услышать до боли родной,
ласковый голос, поцеловать ей руки, поделиться новостями. Она отличная
рассказчица, но еще больше замечательный слушатель. Она искренне
радуется моим успехам и наравне со мной переживает мои неудачи.
Через некоторое время мне вновь посчастливилось оказаться в гостях у
бабушки.
Она живет в одном поселке с нами, на улице Кренкеля, что
расположена за железнодорожным вокзалом. В этот раз я шел к ней с кучей
вопросов, которые не давали мне покоя эти несколько дней. Мне хотелось
узнать: как выживала она и ее сверстники во время оккупации, как они ждали
освобождения Крыма от немецких захватчиков, работали ли школы во время
войны, как происходила депортация, как пережили первые годы высылки? О
чем мечтали, думали? Ведь во время депортации биташке было всего лишь 7
лет.
Когда я рассказал ей о своих намерениях - узнать о ней больше, она
вдруг стала серьезной, улыбка сошла с ее лица, а затем битай сказала:
- Сынок, я тогда была совсем маленькой, и мало что успела запомнить,
но
кое-что
у
меня
в
памяти
сохранилось.
- Битай, расскажи. Для меня это очень важно, - попросил я.
Бабушка глубоко задумалась, некоторое время она смотрела куда-то далеко
вдаль, что-то сосредоточенно вспоминала, а затем из её уст полился
грустный рассказ.
- Я помню, как через нашу деревню проходили последние колоны
отступающих наших красноармейцев, - начала битайка свой рассказ, - как в
деревню вошли немецкие части, это были грязные немецкие танки и
грузовики (на дворе стояла глубокая осень). Фашисты не гнушались ничем,
врывались в любой дом, могли взять любую вещь из предмета обихода или
продукты. Вот тут мы впервые осознали всю тягость оккупации. Мы были
никем и звали нас никак. Человеческая жизнь не стоила и ломанного гроша.
Однажды на наше подворье, - продолжает Гульфизе битай, - вошли
румынские солдаты и офицер. На них, разрывая цепь, отчаянно залаяла наша
собака Кокман. Тогда один из румынских солдат схватился за винтовку,
намериваясь застрелить ни в чем неповинное животное. На защиту верного
друга стал мой брат Бахтияр, который
начал прикрывать собаку своим
телом. В это время мама бросилась спасать Бахтияра, едва она его оттащила
от животного, раздался выстрел, и собака замолкла навечно.
Очень часто в нашей деревне немецкие части сменяли румынские
подразделения. Румынские солдаты, вновь прибывшие в нашу деревню,
устраивали так называемые «обыски», искали партизан, а на самом деле
рыскали по дому в надежде найти что-нибудь съестное. Нужно было что-то
придумать. Одна из моих сестер, - продолжает битай, - предложила такую
идею. При появлении в деревни румынских и немецких солдат мы с ней
быстро бежали домой, ложились в свои постели, высунув слегка оголенные
ноги, и натирали их золой. Ноги принимали синеватый цвет, напоминающий
ноги умирающего человека. Оккупанты, входившие в дом, недоуменно
смотрели на нас, а в это время мать, утирая слезы, тихо шептала немцам:
«crank» (тиф). Это на немцев действовало как команда: спасайся, кто может.
С выкриками «О, майн год!» быстро выбегали со двора, солдаты бросали все
награбленное и убирались восвояси. Вот так они боялись тифа, а нам
приходилось прибегать к этой хитрости. Нужно сказать, они потом долго не
появлялись на нашем подворье.
С каждым днем жить становилось все труднее и труднее: приходилось
экономить на всем. Боялись лишний раз выйти на улицу. Негде было купить
спичек и соли. Выручал приусадебный участок. Все ждали освобождения от
фашистского гнета, почти все мужчины нашего села были на фронтах
Великой Отечественной войны.
И этот день настал. Уже в апреле Крым был почти весь освобожден,
под гитлеровским сапогом оставался Севастополь. В том году мне
исполнилось семь лет, - продолжает свой рассказ Гульфизе битай, - уже в
первых числах апреля мы встречали передовые части Советской армии.
Счастью не было предела, люди плакали, обнимались. Выносили и угощали
советских солдат молоком, яйцами, рыбой, домашним вином. Мы, дети,
громче всех кричали «Ура!». Казалось, что все самое страшное осталось
позади. Все ждали вестей от своих близких, которые находились в рядах
действующей армии. Связь с ними только-только налаживалась: из армии
стали приходить письма от воинов, ушедших в сорок первом на фронт.
Ничто не предвещало беды, но она как черный коршун кружилась в небе
Крыма.
18 мая в четыре часа утра, - продолжала Гульфизе битай, - к нам домой
кто-то громко постучался в двери. Это началась депортация. Офицер,
вошедший в наш дом, грозным строгим голосом зачитал указ о выселении и
дал на сборы пятнадцать минут. Я помню как сейчас, - продолжала битай,
утирая слезы, - мама лихорадочно начала перебирать вещи, металась из угла
в угол, не зная, что взять с собой в дорогу. Мы, ее дети, совсем маленькие,
увидев растерянные глаза матери, поняли, что пришла беда. Бегая вокруг нее
и ухватив за подол ее платья, мы громко плакали, мешая ей сосредоточиться.
Не смотря ни на что, мать успела кое-что собрать в дорогу. Бедная моя
мамочка, - продолжала Гульфизе битай, - сколько же ей пришлось пережить.
Весь удар 18 мая она практически приняла на себя. Когда мы выходили из
дома, на пороге нас встретил наш сосед цыган Сейдамет. У него в руках был
бубен (даре). Его лицо искрилось радостью, которую он не скрывал. Ехидно
улыбаясь, Сейдамет кричал: «А-а-а-а! Есть правда на земле! Нас за людей не
считали, а выселят вас!». И хотя мама его за всю жизнь ни в чем не
оскорбила, она молчала. Ей сейчас было не до него. Бедняга Сейдамет и не
знал, что его и всех его соплеменников выселят из Крыма уже через месяц.
Бабушка, еще долго утирая слезы, рассказывала мне о тяжелейших
первых днях депортации, о сотнях умерших от всяческих заразных болезней,
о горькой чужбине, о непосильной работе на хлопковых плантациях. Когда
ее мать, моя прабабушка, в сорокоградусную жару целый день, с тяжелой
мотыгой отработав на поле, бережно несла домой заработанные пол лепешки
и чашку так называемого супа, в котором редко когда попадались картошина
или репа. Этот «суп» выливала в кастрюлю, добавляла воду, кипятила и,
накрошив туда лепешку, разливала поровну всем в миски. И, конечно же,
меньше всего оставляла себе. Вот так мы выживали.
Бабушка грустным голосом рассказывала мне все это, а по щекам
катились слезы. Как тяжело ей доставались эти воспоминания. Слушая ее
рассказы, на моих глазах появились слезы, вместе со мной плакала и моя
биташка. В эти мгновения ближе ее, роднее ее у меня никого не было.
Смотря на ее уставшее лицо, на ее глаза, я ловил себя на мысли, как же я
люблю свою Гульфизе битай. Я теперь точно знаю, откуда в ней столько
доброты, милосердия, человечности, понимания и толерантности. Спасибо
тебе за то, что ты у меня есть. Я шел домой и думал, что вскоре детям войны
должны поставить памятник на самой большой, красивой площади страны.