Мне хотелось бы начать со слов, услышанных от одной из
advertisement
Беременность как переопределение женских социальных практик в контексте идеологии контроля Виноградова Елена Самарский государственный университет Беременность – это не болезнь, а естественное состояние советской женщины. как стратегии власти и тактики Социальные практики сопротивления. Мне бы хотелось начать со слов, услышанных от одной из молодых женщин, моих информанток, с которыми удалось побеседовать о радостях и перипетиях беременности; провожая меня после нашей беседы она сказала в ответ на мои благодарственные слова: «Это Вам спасибо!». Я остановилась и спросила: «А мне-то за что?», и услышала ответ: «Столько всего вспомнилось!». Так начинается история, посвященная беременности и всему, что с ней связано, которую, следуя за Роем Портером [Портер, 1985, С. 178], мне бы хотелось рассказать «снизу». Для достижения этой цели был проведен анализ свободных интервью, где информантами выступали женщины, имеющие опыт беременности после 2000 года и ряда нарративных интервью с женщинами старше 60 лет, рассказавших о своем так называемом «женском опыте» в советский период. Но предварительно необходимо обратиться к понятию социальных практик в социальных науках. Подходы к определению социальных практик на сегодняшний день весьма многообразны, а попытки их определить более сжато – дискуссионны, как никогда прежде [Волков, Хархордин, 2008]. Прежде всего, определение социальных практик было предпринято сторонниками прагматического поворота в социальных науках. Эволюция понимания шла по направлению от определения социальных практик как повторяющихся взаимодействий, свойственных большинству и потому объективирующихся в поведении людей, к пониманию социальных практик не как пассивного способа действия или следования правилу, а как активных творческих действий акторов в концепции М.де Серто в качестве критической реакции на работы М. Фуко [Волков, Хархордин, 2008, С.194 ] . Практики по М. де Серто, понимаемые как способы действия, делятся на стратегии и тактики. Стратегии присущи сильными властным институтам, а тактики используются акторами в повседневной жизни и служат для оказания сопротивления, отличного от бунта, но вполне способного изменить характер взаимодействия и свести на «нет» все усилия по установлению контроля за частной жизнью людей. Иными словами, обычные люди в своей привычной жизни креативно мыслят и действуют, оказывая сопротивление сформированным практикам в виде стратегий, внедряемых властными институтами. Особенно заметным это становится в системе отношений «врач-пациент», где одной из таких тактик выступает самостоятельный поиск врача, квалификация которого считается соответствующей. 1 «…(была) договоренность отдельно с врачом, я наблюдалась в обычной консультации и раз в месяц приносила ей результаты, заключения этой государственной консультации, она еще корректировала – вот это попей, а это лучше не пей и в итоге я пошла к ней рожать» (Информант 3, женщина 33 года) Все сказанное по поводу социальных практик лишь подтверждает, что субъекты в своей частной жизни руководствуются не только правилами, но и активно их нарушают, а также то, что картина происходящего становится более ясной, если социолог обращает внимание на то, что люди говорят о способах действия в тех или иных ситуациях и как они трактуют свои действия, какое значение им приписывают. В этой связи хотелось бы отметить работы исследователей, воплощающих феминистскую методологию исследования, как исследования партисипативного (участвующего) и в ряде случаев – активистского. Нередко в подобных работах не только исследователь принимает участие в анализе полученных в ходе эмпирического исследования материалов, но и сами информанты [Morell, 1993, Parry,2006]. Если рассматривать социальные практики женщин, ожидающих появления ребенка, то представляется интересным тот факт, что все действия, которые осуществляются женщинами, происходят в контексте или (если использовать более современную трактовку) на фоне некоторых социальных и политических условий. Совокупность этих условий определяется идеологией, преобладающей в обществе в данный исторический промежуток времени. Беременность как инклюзивная характеристика женской идентичности: дискуссия на тему репродуктивности. Если говорить о идеологии материнства, которая является господствующей в традиционном обществе, то ее неотъемлемым атрибутом становится производство и воспроизводство дискурса гигиены, репродуктивности и государственной заботы о материнстве [Градскова, 2007, С2.]. Советский период полностью находился во власти идеологии материнства (для примера достаточно вспомнить хотя бы образ «родиныматери»), которая странным образом сочеталась с идеологией контроля, распространившейся на все сферы человеческой жизни. Для семей и женщин советского времени вопрос рожать или не рожать ребенка не был помещен в область проблематизируемого. Семья априори подразумевала беременность женщины и наличие детей, сами женщины характеризовали эту ситуацию как «нормальную»: «Встречались 4 месяца и…замуж вышла. Вот. После свадьбы прям сразу забеременела. Беременность хорошо, нормально у меня протекала, в женскую консультацию пошла, наблюдалась, совершенно нормально…»(Информант 5, женщина 62 года). «Ненормальной» скорее считалась ситуация, когда в молодой семье не было детей по тем или иным причинам. Советская повседневность предполагала 2 рутинизацию большинства аспектов частной жизни, в том числе и сам факт беременности воспринимался как ничем особым не примечательный элемент повседневной жизни советской женщины. «Я была беременная, ходила с огромным животом таким и меня директор заставлял делать доклады перед десятиклассниками…А мама, ничего… ну, беременная и беременная, ну может она что-то и думала внутренне, но ничего не говорила»(Информант 6, женщина 75 лет) Однако в этой ситуации тотального побуждения к материнству существовало «темное пятно»: в 20-е годы XX женщина объявлялась способной к материнству, но не к воспитанию, поддержанию такой установки способствовало разлучение матерей с детьми и передача детей на уход и воспитание «квалифицированному персоналу» в роддомах, яслях и детских садах [Градскова, 2007,С.8]. Однако в западной литературе уже наблюдается сомнение в естественном предназначении женщины к деторождению. Так, в работе Августа Бебеля, изданной в 1879, а переведенной на русский язык в 1959 году, дается следующий прогноз: «В вопросе о населении в будущем обществе решающее значение приобретет более высокое, более свободное положение, которое тогда займут все наши женщины без исключения. У интеллигентных и энергичных женщин - об исключениях не говорим нет склонности давать жизнь большому числу детей по «божьей воле» и проводить лучшие годы жизни в состоянии беременности или с ребенком на груди. Это нежелание иметь много детей, которое уже и в настоящее время заметно у большинства женщин, должно в будущем, несмотря на все заботы, которые проявит социалистическое общество по отношению к беременным и матерям, скорее усилится, чем ослабнет, и, по нашему мнению, очень вероятно, что в социалистическом обществе размножение населения будет совершаться медленнее, чем в буржуазном» [Бебель, 1959]. В современном российском обществе, в отличие от советского периода, проблема снижения рождаемости и отказа женщин, способных иметь детей, от деторождения в силу тех или иных причин, приобретает характер социальной проблемы [Ловцова, Ярская-Смирнова, 2005, С. 83]. Причем, если проблема снижения рождаемости обсуждается широко и без ограничений, то феномен отказа от деторождения практически не представлен в масштабах отечественного публичного дискурса. Современная женщина становится объектом постоянного давления, ее жизнь рассматривается в контексте реализации репродуктивных способностей. Репродуктивность женщины используется как способ ее дискриминации в патриархальном обществе, становится поводом для стигматизации женщины, в том числе посредством создания фетоцентрического контекста [Parry, 2006, P.460]. Сами женщины во многом согласны, что беременность и деторождение как-то изменяет их жизнь, но при этом она не становится сводимой только к ребенку и всему, что с ним связано: 3 «Я бы не сказала, что до беременности было плохо, тогда была другая жизнь, сейчас – другая жизнь. А беременность как бы та же самая жизнь, просто немного ограничений создала каких-то, но приятных ограничений, вот сейчас тоже все…но тоже хорошо все…Некоторые: «Ой, как мы жили без ребенка, ой! Как мы вообще жили?». Нормально жили все, только немножко другая жизнь была, другие какие-то приоритеты – ходили, работали. Сейчас- другая жизнь» (Информант1, женщина 35 лет) Неотъемлемой составляющей российского политического дискурса являются убеждения о необходимости иметь двух и более детей, оформленные в виде призывов к женщинам, однако совсем не наблюдается призывов к мужчинам – поддерживать женщин в этом стремлении. Отсутствует также дискурсивно оформленное представление о радостях материнства и отцовства. В центре современного публичного дискурса находится женщина-мать, при этом другие аспекты женской идентичности и особенности социальной роли современной женщины не учитываются. Целесообразнее рассматривать желание быть матерью не как инклюзивную характеристику женской идентичности, а как социокультурный конструкт [Morell, 1993,P. 301]. Это подтверждается и тем, что женщины, активно стремящиеся иметь ребенка и позитивно воспринимающие как свою беременность, так и все перемены с ней связанные, отмечали большое количество женщин с детьми в своем ближайшем окружении: «Вот у меня сестра была беременна. А потом еще и одноклассница, которая нас познакомила – у нее тоже был маленький ребенок, опять же у мужа сестры и у И… (подруга) был ребенок. Вся компания, в которой мы общались, опять таки, у всех были практически дети». (Информант 4, женщина 27 лет) Стремление создать свой очаг и иметь детей усиливается, если женщина принимает участие в воспитании детей и жизни семьи. «Если в восемнадцать - двадцать выходили замуж, то сразу рожали детей, поэтому мы поженились и родили детей только через пять, почти шесть лет совместной жизни, у нас уже все друзья с детьми были, но самое ближайшее – это, конечно, у брата. Шесть лет я почти с ними нянчилась». (Информант 3 женщина, 33 года) Либо участие в ситуации, когда кто-то из ближайшего окружения ожидал появления ребенка: «Сестра у меня в достаточно взрослом возрасте родила, в 30 лет, вот, поэтому мы как-то все очень ждали ее первого, да, ребенка… Мы знали, какая у нее неделя, мы знали, что там, значит, растет, слышит, видит. Поэтому я интересовалась. Потом мы вместе имя придумывали… Меня как-то все интересовало и поэтому я уже тогда о беременности знала все на примере сестры». (Информант 4, женщина 27 лет) На уровне современной социальной политики российского государства создается негативный образ женщины-матери. Женщина становится «объектом» социальной политики не может восприниматься как 4 субъект представителями служб, призванных реализовать эту политику. Использование таких устойчивых выражений, составляющий корпус дискурса социальной политики в отношении женщин, как: «социальная защита и социальная поддержка женщин», «охрана материнства и детства», «повышение рождаемости», «меры по улучшению демографической ситуации», определяет женщину как объект вмешательств, а не субъекта деятельности. Напротив, в советский период именно женщина становилась активным деятельным субъектом, участвовала в политической и культурной жизни. Большевистский строй имел ряд неоспоримых преимуществ, способствовавших превращению женщины из кухарки и домохозяйки в активного деятеля пролетариата. Женщины были настолько задействованы в производстве, что государство, настроенное на его поддержку, принимало беспрецедентные шаги в отношении реализации репродуктивности женщин и осуществления ими материнских функций «без отрыва от производства». Это не было репродуктивным давлением, поскольку акцент делался как раз на обратном – на включении женщины в коллектив, но при этом субъективация женщины давала ей право принимать решение относительно возможности деторождения. Однако как только у женщины отбирали право самой принимать решение, например, путем запрещения абортов – резко возрастало число подпольных операций подобного толка, как ответных очагов сопротивления женщин, реализующих право не-материнства [Градскова, 2007,С. 244]. Из чего можно заключить, что осознанное решение женщины оставаться бездетной – социальная практика того же порядка, что и принимаемое решение выносить и родить ребенка, то есть один из вариантов репродуктивных практик. Добровольный отказ от реализации практик вынашивания и рождения ребенка можно рассматривать также как форму сопротивления женщин в отношении навязываемой им идеологии материнства. Опасные женщины или женщины в опасности Рассматривая состояние беременности как связанное с отклонением от нормального, опасностью и патологией, женщины в Германии XIX - начала XX века косвенно создавали условия для расширения полномочий медицинской власти-знания [Шлюмбом, 2008, С. 84]. Нередко опасность беременности была преувеличена, либо инспирирована самими медиками. Прибегая к дифференциации уровней риска, связанного с беременностью и родами, медики при содействии чиновников получали право выстраивать иерархию специалистов, наделенных властными полномочиями по отношению к женщине, выраженными в закреплении за ними медицинских практик, которые оформлялись в законодательном порядке и подвергались лицензированию. Таким образом, в западноевропейском обществе возникает иерархическая модель реализации медицинской власти знания [Stokes, 2000, P.360]. 5 Чтобы сохранять и поддерживать контроль в отношении женщин современные врачи используют различные механизмы. Так в государственных лечебных учреждениях практика «запугивания» пациенток по-прежнему актуальна. «Доктор говорит: «Какой кошмар! Вам срочно надо ложиться в больницу, колоть антибиотики там, все, все, все…!». Я говорю, но я ж по идее себя хорошо чувствую, а должна быть температура или еще че-то заболит…А она кричала, кричала и говорит: «да вы такая спокойная, как вы можете так спокойно реагировать…она говорит: «У вас родятся мертворожденные дети» (Информантка) Вовлечение женщин в непонятные для них механизмы взаимодействия между врачами создают почву для недоверия и непонимания самого процесса наблюдения у некоторых специалистов. «Потом они очень много нагоняют лишнего, они интерпретируют по своему эти анализы и как-то даже немного запугивают. Там надо еще и обязательно к терапевту местному прийти, к которому тоже постоянно очередь и непонятно вообще, зачем к нему идти в общем тоже непонятно. Ну у них как бы есть определенные процедуры, которые вот надо проходить обязательно, то есть неважно, нужно мне это или нет, надо вот, то есть вот положено» (Информант) В послевоенный период советские женщины, оказавшиеся на фабриках и заводах, не могли не сознавать всей сложности своего положения, поэтому с точки зрения власти необходимо было создать инфраструктуру, которая гарантировала бы женщинам безопасность – именно такой структурой стал Наркомздрав. Создание должности «заместителя наркома по вопросам охраны здоровья детей и женщин», на которую назначалась женщина, показывает, насколько важным для власти того времени было решение «женского вопроса». В этот период женское здоровье попадает под неусыпный государственный контроль [Бартон, 2007, С.541]. Медицинские практики оказываются на службе у государственных интересов. В современных условиях социальная мобильность женщин, которая резко возросла в постсоветский период, повлияла на репродуктивный выбор большинства активных женщин. Резюмируя западный опыт, феминистские исследователи рассматривают материнство как социальный институт. Они делают акцент на том, что среди сознательно бездетных женщин значительное количество выходцев из семей рабочего класса, поднявшихся по ступеням социальной иерархии. Для таких женщин материнство просто не включено в сферу их персональных приоритетов [Morell, 1993,P.309]. В современном обществе, где наиболее ценной «валютой» становится личное время, которое можно направить на развитие собственного потенциала, материнство оказывается более тягостным, чем когда бы то ни было. 6 «Карьера, работа – это все фигня…Хотя вот у нее четверо детей (рассказ знакомой накануне – прим. В.Е.), а она и карьеру сделала и детей нарожала, ну значит у нее правильная поддержка» (Информант, женщина 31 год) Исторические условия, которые определяют критерии рационального выбора женщины относительно деторождения, становятся основанием для дальнейшего анализа и прогнозирования тенденций трансформации женских репродуктивных практик. Отношение к женщине только как к биологическому телу, основной способностью которого является возможность выносить и родить ребенка, пагубно для современной социальной политики в целом и здравоохранения в частности. Женщина в современном мире инкорпорирует множество социальных практик, позволяющих сохранить здоровье, обеспечить себе продолжительный активный период, в том числе и в репродуктивной сфере, отложить деторождение, контролировать собственную сексуальную жизнь и т.д. Она является активным субъектом действия, направленного на собственное развитие, так называемое «женское развитие» (women’s development) в феминистской традиции. Таким образом, невозможно побудить женщину к деторождению, призывая ее выполнять свою биологическую функцию и долг перед государством. Такую политику можно с уверенностью назвать репродуктивным шовинизмом, для которого существует только женщина, способная иметь детей, но не женщина, обладающая сексуальностью, смысложизненными ориентирами, собственными представлениями о материнстве (концепт «автономная женщина») [Темкина, 2009,С.38]. Современная женщина заявляет о своем праве выбора, становиться ей матерью или нет. Она пытается выйти из порочного круга медицинского дискурса, связывающего опасность и беременность, а следовательно – уйти из-под медицинского контроля. При этом сложившиеся за многие десятилетия практики обращения к врачу по-прежнему делают этот контроль необходимым для самосознания безопасности, уверенности: «Ну, первая она была настолько осознанная, настолько готовились. Пока закончили учиться, пока нашли достаточно серьезную работу, поменяли жилплощадь, ко всему этому подходили так серьезно. Врача для родов нашли, по-моему, в первый месяц беременности, чтобы точно знать, что где и как». Праздник не каждый день: практики заботы о себе и ухаживающее поведение во время беременности Особого внимания заслуживает отношение к беременности как к празднику. В условиях современных возможностей женского контроля за собственной сексуальной жизнью и способностью управлять своим социальным временем беременность приобретает характер «разрыва 7 повседневности», спланированного события, которого ожидают и которое становится элементом семейного ритуала, в результате чего сакральный смысл происшедшего делается доступным сначала самой женщине, затем партнеру, ближайшему окружению. «первый, конечно, муж, потом мама, а потом уже были ближайшие родственники, свекровь, кого это касалось. Остальным всем близким и знакомым сказали, когда у меня уже было почти полгода, то есть четыре с лишним месяца, то есть почему-то очень были…как сказать…боялись сглазить чтоли, никому не говорили.» (Информант) Сами женщины иногда не могут рационально объяснить, почему так происходит, поэтому помещают беременность в область табуируемого для обсуждения. Как любое табу оно несет в себе и страх быть «наказанным» и радость от «подарка». «Когда беременность, там срабатывает какой-то инстинкт самосохранения – никому не говорить, а вдруг сглазят, а вдруг что-то не получится, вот как-то вот так. Оберегать начинаешь свою тайну и себя, пока вот, даже до трех месяцев стараешься никому не говорить, не знаю почему. Но вот так вот. Но кроме родителей, естественно, кроме самых близких людей» (Информант) Неотъемлемой частью праздника становятся особые потребности участников ритуала – необходимость, стимулирующая бизнес предлагать все новые и новые атрибуты: начиная от тестов разной степени точности, которыми пользуются сами женщины, до самых эксклюзивных медицинских услуг. Женщина автономная, ориентированная на удовлетворение собственных потребностей, отвергает фетоцентризм как реализуемую медиками дискурсивную практику. Возникает рынок сферы услуг для беременных, так или иначе поддерживающих позитивные смыслы беременности и сосредоточивших внимание на индивидуальных потребностях самих женщин. Особенно ярко прорисовывается аспект, связанный с переживанием советской эпохи, представляющий собой очередь и другие атрибуты зависимости. Информанты часто противопоставляли наличие очередей в государственных лечебных учреждениях и их отсутствие в коммерческих клиниках. «Сидишь на мягких диванах, играет прекрасная музыка, тут у тебя всякие журналы, ты пока там сидишь – обчитаешься и даже уходить неохота, пока там чего-то не дочитаешь, к врачу…Ну, все там как во французских клиниках, как я поняла. Переняли опыт вот как. Отношение – самое главное к тебе. Все, все, все там фиксируется, все там спрашивают, говорят. Естественно, все за деньги. Но меня вот что привлекало, что я вот поеду анализы сдавать, например, я не буду в очередях сидеть»(Информант женщина, 35 лет) 8 Среди них - частные клиники, предоставляющие самые разнообразные услуги, включая йогу и фитнесс для беременных, магазины специализированной одежды для беременных, здоровое питание для беременных. Эти процессы представляют собой позитивный контекст медикализации. Женщине предлагают правильно питаться, правильно одеваться, правильно заниматься физической нагрузкой и т.д. Акцент в таких случаях делается на преобразование повседневных женских практик применительно к состоянию беременности. Создается специфическая индустрия заботы о беременной женщине, что вполне отвечает современным тенденциям и смене идеологии: «Отношение там совершенно другое. Потому что там ты не сидишь в очереди, а даже если и сидишь, то очень приятно (смеется) кофеек там, чаек, поговоришь там...потому что я уже всех как бы знала девочек там. Она сама – гинеколог и у нее помощники: вот всех помощниц я знала как бы и по именам… они всегда подойдут и спросят даже, как себя чувствуешь. То есть все устраивало… я знала, что ничего лишнего там не сделают, что у них все там есть. У них тут же и УЗИ и врач, не надо никуда бежать, не надо никуда идти». (Информант женщина 27 лет) Такое положение дел вовсе не означает, что пациентки современных клиник не щепетильны в выборе профессионала или в соблюдении определенных медицинских требований, которые кажутся им само-собой разумеющимися. Это также означает, что в условиях конкуренции коммерческие лечебные учреждения вынуждены более внимательно относиться к демонстрации собственных возможностей, учитывая множество аспектов: «Немного как-то мне показалось неопрятно чтоли… Потом халаты мы одели грязные. Ну засаленные уже черные грязные халаты для посетителей. Ну можно как-то стирать? Мне вот это не понравилось жутко. Это - первое. А второе я пришла и беседовала там с гинекологом: она сидит – у нее вот такие накладные ногти (показывает). И она говорит: «Я сама роды тоже принимаю»,- и я думаю: если ты роды принимаешь, как ты принимаешь с такими ногтями? И такая самоуверенная прямо, бизнеследи, больше руководитель, чем врач» (Информант женщина 35 лет) Этот сегмент рынка медицинских услуг выстраивается на основе концепции груминга (grooming), в центре которой - соответствие предлагаемых медицинской сферой услуг индивидуальным жизненным планам и собственной стратегии, которую женщины вырабатывают по отношению к своему здоровью [Barillan, 2002, P.250]. Между тем, система государственной медицины, в которой особое внимание уделяется контролю над приватной сферой жизни женщины, остается в стороне от введения инноваций и развития сферы услуг. 9 Сведения об информантах Информант 1: женщина, 35 лет, имеет 1 ребенка, проживает в г.Самаре Информант 2: женщина, 31 год, беременна, имеет 1 ребенка, проживает в г.Самаре Информант 3: женщина, 33 года, имеет 2 детей, проживает в г.Самаре Информант 4: женщина, 27 лет, беременна имеет 1 ребенка, проживает в г.Самаре Информант 5: женщина, 62 лет, имеет 2 детей, проживает в г.Самаре Информант 6: женщина, 75 лет, имеет 1 ребенка, проживает в г.Самаре Литература : 1. Бартон К. Здравоохранение в период позднего сталинизма и дух послевоенного государства благоденствия, 1945-1953 // Журнал исследований социальной политики. Т.5. №4. С.541-565 2. Волков В.В., Хархордин О.В. Теория практик. СПб: Издательство Европейского университета, 2008. 3. Ловцова Н.И., Ярская-Смирнова Е.Р. Демографическая проблема: кто виноват и что делать? // Мир России. 2005. № 4. С.83 4. Темкина А. Новый быт, сексуальная жизнь и гендерная революция. // Новый быт в современной России: гендерные исследования повседневности. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2009. C. 38-65 5. Шлюмбом Ю. "Беременные находятся здесь для нужд учебного заведения". Больница Геттингенского университета в середине XVIII-начале XIX в. // Болезнь и здоровье: новые подходы к истории медицины / Под ред. Ю. Шлюмбома, М. Хагнера, И. Сироткиной. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, Алетейя, 2008. С.73-103 6. Barilan M.Y. Medicine as grooming behavior: potlatch of care and distributive justice.//Health. 2002. Vol.6.P237-260 7. Morell C. Intentionally Childless Women: Another View of Women's Development //Affilia, 1993. P. 8.- P.300-316 8. Parry C.D. Women’s Lived Experiences with Pregnancy and Midwifery in a Medicalized and Fetocentric Context: Six short stories.//Qualitative Inquiry. 2006. Vol.12. P.459-471 9. Stokes P.R. Pathology, Danger, and Power: Women's and Physicians' Views of Pregnancy and Childbirth in Weimar Germany // Social History of Medicine. 2000. Vol.13 (3). P.359-380. 10. Tuchman A.M. The True Assistant to the Obstetrician': State Regulation and the Legal Protection of Midwives in Nineteenth-Century Prussia // Social History of Medicine. 2005. Vol.18 (1). P.176-191 10
