Воронеж, дом девять

Анастасия Малейко
ВОРОНЕЖ, ДОМ ДЕВЯТЬ
Пьеса в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
СОНЯ, молодая женщина 35 лет
КУКА, подруга Сони, 35 лет
СЕВА
ЧЕЛОВЕК, 40 лет
ТЕТЯ НАТАША
ИРА, внучка тети Наташи
Сцена первая
СОНЯ, в шелковом платье и шлепанцах, заходит в подъезд провинциального
двухэтажного дома. Дом желтый, с облупленными стенами. Вокруг дома – большие
деревья, мальвы. На стенах в подъезде — надписи, больше — имена. Мужских имен
больше, чем женских. Соня поднимается на второй этаж, открывает обитую
деревянными рейками дверь и оказывается в квартире. Комната уютная, с множеством
подушек на диване, с креслом-качалкой, скатертью на круглом столе, с этажерками. На
проигрывателе пластинка, звучит американская музыка тридцатых годов. На полу
солнечные блики. Соня подходит к проигрывателю, снимает иглу, аккуратно кладет
пластинку в картонный конверт.
СОНЯ. (Смотрит в зеркало. Собирает волосы в пучок, улыбается). Ты знаешь, что я
сегодня вспомнила? Неа, ты не знаешь. Ты даже не представляешь. Я вспомнила зеленое
кресло. Ну, то, зеленое кресло, что стояло у нас на веранде. Оно сразу было там, и я в него
села, помнишь?.. Забыл, конечно. Ты никогда не помнил такие вещи.
Подходит к зеркалу вплотную, трогает лицо руками, затем отходит к проигрывателю и
начинает перебирать пластинки.
А еще… (тихо смеется) я помню Тихорецкую. Тебя со мной не было. Я ехала в поезде –
не помню, куда, помню, что без тебя. Жара, пыль, воды нет, туалеты закрыты. И вот станция Тихорецкая. Все повыскакивали на перрон, песню, видно, вспомнили. Мужики
матерятся, кругом пирожки, вишня. Весело. И вдруг что-то произошло. Все как-то
притихло, замерло. И все как один в одну сторону смотрят. Ну и я смотрю туда же. А там
– инвалидная коляска катится. Именно, что катится, будто сама по себе. Солдат в ней
сидит безногий и колеса крутит. У него верх защитного цвета был. Может, и не солдат, не
знаю. Подъезжает ближе – смотрю, парень мокрый весь, вспотел, а руки жилистые такие,
сильные. Хорошие руки. Это всегда так – если чего-то нет, то другое всегда хорошее.
Тетка рядом сидела с семечками, так она этому солдатику кричит – Ленька, она в вагоне!
И тут же девчонка спрыгивает с поезда нашего. Смуглая. И бретельки тонкие у сарафана.
Лет пятнадцать, не больше. Увидела коляску – и побежала. Он – за ней. А все уже в поезде
стоят, кричат ему, свистят…
Дверь распахивается, заходит КУКА. На ней джинсовый комбинезон, кеды. Сама сонная,
двигается заторможено.
Ты опоздала. Он уже ушел.
КУКА. (Садится на стул у зеркала). Кто ушел?
СОНЯ. Ангел. Он всегда уходит, когда здесь еще кто-то.
Подходит к Куке, встает сзади, упирается руками в спинку стула.
Сегодня я рассказывала ему про Саратов.
Вытаскивает из кармана расческу, начинает расчесывать Кукины волосы.
Сейчас мы тебя расчешем, и Кукушечка будет у нас красивая, да? Вот так. Сиди прямо.
Волосы у нас шелковые, мягкие, как у малышей. А глазки серенькие, как у старой
гусыни.
Говорит медленно, наклоняясь к самому уху Куки.
Тронь глазки старой гусыни – а они не глазки, а бисер. Мелкий. Круглый. Колючий.
Бисер.
КУКА. (Резко вскакивает, хватает стул и бросает его в Соню. Та успевает отскочить).
Совсем взбесилась? Крыша поехала? Сбрендила?! Чего несешь? Какая гусыня? Какой
бисер?! Зачем ты меня сюда притащила?
СОНЯ. (Спокойно и терпеливо, как с ребенком). Ты сама пришла. Дверь открыла и вошла.
Ты лучше посмотри, как здесь хорошо. В прошлый раз было хуже. И холодно. Я потом
неделю лежала с ангиной.
Идет к проигрывателю.
И этот официант… (смеется). Все забывал про нас. Час ждали кофе, а вина так и не
принес. У него еще что-то было с лицом. Будто кто-то умер.
КУКА. (Поднимает стул, ставит на прежнее место). Никто у него не умер. Это синдром
белой рубашки.
СОНЯ. Что? Какой синдром?
КУКА. Белой рубашки. Белый верх, черный низ. Как на похоронах. (Садится на стул,
оглядывается вокруг).
СОНЯ. На похоронах в черном, балда. Чего поставить? Здесь куча всякой музыки.
КУКА. Ты вытащила меня прямо с рынка. Не успела расставить товар, как эта хрень
скрутила. И ведь первый раз за два месяца встала в нормальном месте, в хорошем ряду,
Пашка постарался. Сонька, ты слышишь? Из-за тебя я потеряла и товар, и деньги!
СОНЯ. (Ставит пластинку, звучит инструментальная музыка 70-х). Ничего ты не
потеряла, Кукуня. (Кружится под музыку). Пашка твой долго расстраиваться не будет,
найдет кого-нибудь попроще. Без рисованных райских птиц. И денег тебе не надо, Ку.
(Приближается, танцуя, к Куке, держит руки за спиной). Ты же всегда жила без денег, а?
Это ты без мужика не могла, а без денег могла полгода. Без единой копеечки.
КУКА. Что тебе надо?
СОНЯ. Ой, а что мне надо… Сейчас я тебе покажу, что мне надо. Сейчас я покажу тебе
правую руку - ап! В ней ничего нет! Кукуня, у меня есть еще левая рука… И эта левая
рука тебя съест!
В левой руке у Сони расческа. Она бросается на Куку, обе визжат, валятся со стула на
пол, идет возня, в результате Соня подминает Куку под себя и садится сверху.
СОНЯ. Мне приснилось сегодня зеленое кресло. Помнишь его?
КУКА. Ну.
СОНЯ. На веранде крыша протекала. А Сева принес тогда целое ведро персиков. А они
такие сочные, их кусаешь, а сок по рукам течет. И дождь как раз. Я сижу в зеленом кресле,
сверху дождь капает, и персики по локтям текут.
КУКА. Сейчас ясно. Ты меня сорвала с места, чтобы поговорить про зеленое кресло.
СОНЯ. (Встает, идет к шкафу). Неужели ты никогда не вспоминаешь Севу?
КУКА. Вспоминаю. Когда ты вытаскиваешь меня в какое-нибудь славное местечко и
спрашиваешь.
СОНЯ. Врешь. Не верю. Думаешь, спряталась в своей каморке с кисточками и все забыла?
Не получится, Ку. Тебе тоже снится зеленое кресло. И веранда. И круглый стол. И соседка
с клубникой. Ведь снится? (Открывает шкаф, что-то ищет).
КУКА. Так. Давай быстро обсудим все, что ты хотела, и я сматываюсь. У меня времени
нет сейчас на все твои сеансы. Что ты хотела спросить?
СОНЯ. Что тебе снится?
КУКА. Коровы.
СОНЯ (Поворачивается). Какие?
КУКА. Обычные коровы. Две-три, не больше.
СОНЯ. И что? Они что-то делают?
КУКА. Нет, доктор, они ничего не делают, просто стоят. Так и запишите. Нормальные
спокойные коровы.
Молчание. Соня отходит от шкафа, оставляя его открытым.
СОНЯ. Ты знаешь, я нашла Севин дневник. Случайно. И захватила его с собой сюда.
КУКА. Сонь.
СОНЯ. М?
КУКА. Хватит.
СОНЯ. Что такое?
КУКА. Двенадцать лет прошло.
СОНЯ. Тринадцать.
КУКА (Поднимается, садится на полу, обхватывая колени руками). Давай закончим это.
Молчание.
Я говорю – хватит, Соня! (Поднимается с пола). Открой мне дверь, я сваливаю.
СОНЯ. Иди.
КУКА. Дверь открой.
СОНЯ. Она открыта, иди.
КУКА. Мне не выйти без тебя.
СОНЯ. Иди-иди, там все открыто.
Кука медленно, неуверенно двигается к двери, толкает ручку. Дверь не поддается.
Толкает сильнее, начинает пинать. Подходит к Соне, дает ей пощечину.
СОНЯ. Я нашла его дневник, Ку.
Молчание.
Дневник, слышишь?..
КУКА. Что это за комната? Где мы?
СОНЯ. В Воронеже. В доме номер 9. Улицу не знаю.
КУКА. В Воронеже? Ты поближе не могла устроить очную ставку? Поудобнее, а? Здесь
туалет вообще есть? В том кафе в этой… в Риге - там был.
СОНЯ. Ты не хочешь в туалет, Ку. Ты хочешь свалить отсюда.
КУКА. Да, доктор! Я хочу отсюда свалить, и как можно скорее! Потому что твоя кислая
рожа у меня в печенках!
СОНЯ. (Садится на стул). Я ездила в Саратов. В сентябре. Там разобрали старый сарай.
Тот, что с колодками. Когда разбирали, нашли под печкой тетрадку. Севкину тетрадку.
Хорошо, что отдали тете Наташе. А я - как чувствовала, втемяшилось мне – надо в
Саратов, надо в Саратов, надо в Саратов! Приезжаю – сарая нет. А тетрадка есть. Я ее
сюда захватила. Положила вон в тот шкаф. Вот придет, думаю, Ку, вместе прочитаем.
КУКА. Ну и где она?
СОНЯ. (Оживленно, бросается к шкафу). А черт ее знает, подевалась куда-то! Иди сюда,
поможешь мне. Я ее вот на эту полку положила, на среднюю, рядом с линейками. Слушай,
а зачем здесь столько линеек? Чума-а-а. Гляди, здесь всякие – железные, деревянные…
КУКА. (Подходит к шкафу, заглядывает). Оловянные и стеклянные… Где она лежала?
СОНЯ. Да я же говорю – здесь!
КУКА. А куда тогда делась? Может, переложила? Или ты мне голову морочишь?
СОНЯ. Да ну, правда, Кунька!
КУКА. А ты выходила отсюда куда-нибудь?
СОНЯ. Конечно, выходила! Как бы тогда я узнала, что это Воронеж? Вышла – город как
город. Магазины, киоски, клумбы, мусорки. До угла дошла, а там – табличка. Же Рэ У
номер такой-то. Гэ Воронеж.
КУКА. Ты больная. Сама больная и меня за собой тащишь. Ты хоть понимаешь, что это
опасно? Что ты просто можешь не проснуться?! Остаться здесь, в своих химерах,
навсегда!
СОНЯ. (Улыбается). Да ну…
КУКА. Болтик в системке собьется, резьбу сорвет – и ку-ку! Останешься в Воронеже!
Заживо! И я вместе с тобой!
СОНЯ. Ты что, боишься? Дурочка… Ничего не сорвет.
КУКА. Да откуда тебе знать?!
СОНЯ. Никогда не срывало…
КУКА. А когда-нибудь сорвет! Как ты не понимаешь, Сонь, это же тонкие вещи, опасные!
Вон у меня сосед, скульптор. Прежде чем лепить, уматывал хрен знает куда, энергией
питался. Не мог без этого, хоть тресни.
СОНЯ. Куда уматывал?
КУКА. Да в никуда! Как ты – спал себе дома, впадал в кому дня на три, а потом - хлоп! и какую-нибудь русалку отгрохает. С мечтательным выражением лица. Скульпторовалкашей позовет. Вот они сидят, хвост ей гипсовый гладят. Полируют.
СОНЯ. Так что ж здесь плохого? Какая разница, куда он впадает? Главное – русалок
лепит.
КУКА. А разница, Сонька, в том, что после пяти русалок скульптор не вернулся.
СОНЯ. Запил, что ли?
КУКА. Не проснулся. Остался с русалками. Как ты – с химерами останешься когданибудь, вот увидишь.
СОНЯ. Это не химеры. Мне Гоша сказал, это коридоры памяти.
КУКА. Ты все еще туда ходишь?
СОНЯ. Нет, бросила. Курить бросила и к психам ходить бросила.
КУКА. Ну и дура.
СОНЯ. Ага…
Молчание.
КУКА. Чего там, в дневнике-то, было?..
СОНЯ. Что было тогда с нами, в Саратове, то и было. Я там чуть-чуть совсем успела
прочитать. Что крыша протекает. Что звезды яркие. Про кузнечиков там что-то…
КУКА. Кузнечиков?..
СОНЯ. А еще… Будто от меня плесенью пахнет. Какой-то особенной плесенью. Что так
пахнет только море утром и я… Там про тебя тоже было.
КУКА. С чего это вдруг про меня?
СОНЯ. Про тебя, про тебя. Вроде как портреты Кукуня рисует хорошо, а вот пейзажи
хреново.
КУКА. Какие пейзажи?! Он с дуба рухнул? Я сроду пейзажей не писала, что я, камнем в
висок стукнутая, пейзажи писать?!
СОНЯ. Не знаю. Как написано, так и говорю.
КУКА. Идиот. Романтик хренов. Пейзажи. Я про его стишки всегда помалкивала,
расстроить боялась. Берегла нервишки его. А ведь тоже могла бы пройтись по его
сиреневой зыби!
СОНЯ. (Беззвучно смеется). Зя-а-би!
КУКА. Какой еще зяби? Нет такого слова. Зыби.
СОНЯ. Сама ты зыби! Зя-би! И холодно, и мчится сиреневая зябь, И все, что не случится,
уносит ветром рябь… Помнишь?..
КУКА. Нет. Не помню.
СОНЯ. Ты что, обиделась? Балда! Да я пошутила, не было там никаких пейзажей. Там
только про то, как тебя мучает икота после кваса.
Пауза.
КУКА. (Гоняется за Соней, та со смехом убегает). Сейчас я тебе покажу зыби! И зяби
тоже покажу! Психопатка! Истеричка! Лунатичка полоумная!
Внезапно включается музыка - гораздо громче, чем до этого на проигрывателе. Звучит
энергичный рок-н-ролл. Девушки останавливаются. Несколько секунд смотрят на
застывшую пластинку, затем по сторонам и в потолок. Соня начинает танцевать. Кука
некоторое время наблюдает за размашистыми движениями и прыжками Сони и тоже
начинает прыгать. Они танцуют яростно, словно от этого танца зависит чья-то
судьба.
Сцена вторая
Саратов. Летний домик, двор. Дверь на веранду распахнута, видно Куку, сидящую в
зеленом кресле в больших наушниках и с магнитофоном на коленях. Во дворе - большие
красивые деревья, колодец, веревочные качели. В глубине двора – сарай, от него вдоль
длинной веранды тянется «зеленый коридор» из зарослей дикого винограда. Сева идет из
сарая по зеленому коридору, несет в руках что-то, похожее на детский башмак. Садится
на ступеньку дома, закуривает.
СЕВА. (В сторону веранды, не оборачиваясь). Нашел самую маленькую колодку. Года на
четыре, наверное. И что характерно, в самом углу стояла, отдельно от остальных.
Пауза.
Эй! Есть кто дома?
Оборачивается, видит Куку, которая сидит с закрытыми глазами и качает головой в
такт неслышной музыке. Сева смотрит на нее, улыбается, затем тихо поднимается по
ступеням, крадется, кладет башмак ей на колени и нажимает на «стоп».
КУКА. Кто раздобыл такую прелесть?
СЕВА. А угадай с трех раз. Детская колодка, самая маленькая.
КУКА. Хорошая вещь. (Берет в руки, рассматривает).
СЕВА. Да какая там вещь, Кукуня! Это ж музейный трофей! Глянь, там снизу цифры.
КУКА. Да, цифры. Двенадцать, пять и семьдесят четыре. Похоже на чей-то день
рождения.
СЕВА. Именно! Я нашел не вещь, я нашел человека! И пусть кто-нибудь скажет, что я
попусту трачу время в сарае.
На веранде появляется Соня, в руках у нее – большая тарелка с абрикосами.
КУКА. Севка нашел в сарае детскую деревянную колодку. С цифрами.
СОНЯ. (Ставит тарелку на стол, берет колодку). Двенадцать, пять, семьдесят четыре.
Чем-то черным выдавлено. Слушайте, это кто-то семьдесят четвертого года рождения!
СЕВА. (Берет с тарелки абрикос, откусывает, подходит к Соне и целует ее в лоб).
Умница-дочка.
СОНЯ. Двенадцатого мая семьдесят четвертого года. Тоже майский, как я! Старше меня
на два года. Где же ты, человечек, сейчас ходишь? Вот бы встретиться с тобой, а?..
Валенки поди уже не носишь, в сапоги влез…
КУКА. Почему влез? Может, это девочка.
СОНЯ. Не-ет, это мальчик. Посмотри на след – мальчишеский, я сразу вижу.
СЕВА. (Жонглирует абрикосами). Предлагаю открыть заседание и высказать возможные
версии появления этой записи. С вашего позволения, коллеги, начну я. Итак, семьдесят
четвертый год. Хозяину дома тогда было уже глубоко за пятьдесят, и сын у него в этот год
вряд ли родился. Зато приблизительно в это время он перестает валять валенки. То есть
закрывает избушку на клюшку. Вижу удивление на ваших горячо любимых лицах,
коллеги, вопрошающее, алчущее узнать источник моей осведомленности. Объясняю.
Когда мы снимали дом, дочь нашего кустарщика сказала, что отец не валяет уже лет
двадцать пять. Путем нехитрых вычислений попадаем примерно в семьдесят четвертый.
Может быть, он свалял последние валенки четырехлетнему пацану. И на колодке выдавил
дату последней работы.
Ловит абрикосы, раскланивается. Соня и Кука аплодируют.
СОНЯ. Я ставлю на день рождения.
СЕВА. Кто бы сомневался, майская вы наша…
СОНЯ. И не обязательно сына. Может быть, это его день рождения! Или день свадьбы
сына! Да мало ли, просто захотелось человеку увековечить обычный майский день, вот он
и написал!
СЕВА. Вижу, как сейчас. Садится седой мастер на ступеньки своего дома и выжигает. И
внуки кругом. И погода ясная. И небо синее-синее, и облака…
Соня хохочет, зажимает Севе рот ладонью, садится к нему на колени.
Ку, твоя очередь. Мы высказались.
КУКА. Эти цифры выдавил Севка сегодня утром, пока мы дрыхли.
Пауза.
СЕВА. Какая краткость, коллега! Дайте же пожать вашу руку! Нет, ну вы только
посмотрите, какие дедуктивные способности, какой острый глаз, а нюх! Дайте же вас
поднять на недосягаемую высоту!!
Сева и Соня берутся с двух сторон за кресло и поднимают его. Кука отбивается,
визжит. Кресло вместе с Кукой выносят во двор. Возня, смех. Слышно, как по улице мимо
ворот идут и матерятся мужики. Лает соседская собака. Солнце еще высоко.
Сцена третья
Воронеж, квартира в доме номер девять. Тишина. Соня и Кука лежат валетом среди
подушек на узком диване.
СОНЯ. Ку.
Молчание.
Ты спишь?
КУКА. Уснешь здесь с тобой.
СОНЯ. Я все думаю, куда тетрадка-то делась.
КУКА. Да не было никакой тетрадки. Тебе приснилось. Сейчас проснешься, и я вместе с
тобой. (Зевает). Делом займусь. Пашка говорит, птицы плохо идут, надо переходить на
геометрию.
СОНЯ. Это как?
КУКА. Ну, квадратики там разные, кружочки. Модно сейчас такое. Под райскую птицу
интерьер надо, а квадратики куда угодно повесишь. Хоть в ванную, хоть в гостиную с
камином. У Катьки геометрия хорошо пошла. Видела ее вчера, толкалась возле серебра.
Веселая такая, загорелая. Помнишь Катьку?
Внезапно открывается дверь, заходит Человек. Обычный сорокалетний мужчина. На нем
джинсы, темный свитер с горлом, на плече висит фотоаппарат. Соня и Кука
поднимают головы, садятся, сонно наблюдают за вошедшим.
ЧЕЛОВЕК. Оба на! Чего улеглись? Подъем! Встаем, встаем, чего уставились?
КУКА. Ты кто?
ЧЕЛОВЕК. Так это я вас спрашиваю – вы кто?
КУКА. Ты как сюда попал?
ЧЕЛОВЕК. (Смеется, садится на стул перед девушками). Вот это да! Вот это котлета с
огурцом! Она еще спрашивает! Да я здесь живу! И бабка моя здесь жила! А вы здесь
откуда? По объявлению? Так померла Катерина Афанасьевна, уже полгода как.
Молчание.
Кто ключ дал? Соседка? Я же замок поменял… (Подходит к двери, поворачивает ключ в
замке). Чего-то не пойму я. Вы откуда взялись?
Молчание.
Ну! И чего мне с вами делать? Милицию вызывать?
СОНЯ. Мы скоро уйдем.
ЧЕЛОВЕК. Так это ясно, что уйдете, в чужой квартире не заселитесь! Откуда ключ взяли,
спрашиваю?
СОНЯ. Мы так, без ключа. Мы здесь случайно. Из другого города.
ЧЕЛОВЕК. Из другого города? Это че, кино? «С Легким паром», что ли? Шкаф зачем
открыли? Чего искали? Здесь денег нет, и золота нет. Кожаная куртка только. (Идет в
коридор).
СОНЯ. Мы ничего не взяли, можете проверить. Только музыку слушали.
ЧЕЛОВЕК. (Из коридора). Милиция все проверит! А! Здесь куртка, не успели! (Весело).
Не успели, а? Хорошо я вас здесь накрыл? Захожу, понимаешь, к себе домой – а вот тебе и
котлета с огурцом! Две девицы под окном!
КУКА. (Соне). Это что за фокусы? Откуда он взялся?
СОНЯ. Он же сказал – живет здесь.
КУКА. Ты мне голову щебенкой-то не забивай! Это же твоя химера, выщелкни его
отсюда.
СОНЯ. Не могу. Он сам пришел.
КУКА. Что значит сам?
СОНЯ. По своей воле значит. Тот официант в Риге, с лицом, тоже сам по себе был.
ЧЕЛОВЕК. Я чего-то не пойму, дЕвицы! Э-ээ-ээ! (Машет рукой). Я здесь! Я еще никуда
не ушел! И не уйду, пока вас в милицию не увезут. До выяснения.
КУКА. Вышвырни его отсюда, он меня раздражает.
ЧЕЛОВЕК. Ты меня тоже раздражаешь! Слышишь, ты! Глиста в комбинезоне!
КУКА. Заткни свою варежку, фотолюбитель! Тебя здесь быть не должно! Через минуту
ты отсюда соскочишь!
СОНЯ. Ку, не надо.
КУКА. Давай, вышвыривай его. Как ты это делаешь? Или вышвыривай, или просыпайся,
хватит, натанцевались.
ЧЕЛОВЕК. (Идет к двери). Так, я - звонить в милицию. А там уж пусть разбираются, из
какого вы города. Может, вы психи. Я слышал, такое бывает. Сбегут из психушки, целой
палатой, и давай куролесить, клоунаду устраивать.
Открывает дверь.
Через окно лезть не советую, этаж высокий. Немцы строили. Наших все четыре будет.
Выходит. Слышно, как закрывает дверь на ключ. Отходит на несколько шагов, затем,
бесшумно ступая, возвращается. Прислоняется ухом к замочной скважине.
КУКА. Ну?
СОНЯ. Ну.
КУКА. Хватит спать, говорю, просыпайся!
СОНЯ. Не могу пока.
КУКА. Тебе настроиться надо? Мне отойти?
СОНЯ. Да не в этом дело. У меня всегда, перед тем, как вернуться, пальцы сводит. Вроде
судороги. Сначала несильно, потом сильнее, а когда уже время – то руки будто кто за
спину заламывает. Кажется, суставы сейчас выскочат. Ну, это само приходит, а сейчас нет
ничего. Рано еще, значит.
КУКА. Так мы с этим очкариком будем куковать, пока тебе пальцы не сведет? Он же нас
точно в ментовку сдаст. Ты там тоже про пальцы расскажешь?
Соня молчит, смотрит перед собой.
Сонь, ты слышишь меня?! Так, все, с меня хватит. Поговорили про зеленое кресло.
Музыку послушали. Я ухожу своим ходом.
Забирается на подоконник, встает в полный рост, возится со шпингалетом. Открывает
окно, выглядывает наружу.
Иди сюда, глотни воздуха! Красотища здесь! Как в лесу! Погоди, идет кто-то. Девушка.
Девушка! Де-вуш-ка!! Вы, вы, в синей майке! Девушка, у меня к вам просьба! Нас здесь
закрыли, а нам домой надо, в Пензу! На вокзал нам надо! Не бойтесь! Ну, куда вы? Я же
вас не съем! Я высоко, а вы вон где.
Пауза.
Глянь, здесь ранетки… Сколько сейчас времени, интересно? Ты без часов?
Соня молчит. В окно упираются ветки с зелеными листьями. Кука срывает ранетки и
жует. В подъезде на полу, прислонившись к двери, сидит Человек с фотоаппаратом. Он
держит в руках раскрытую тетрадь.
Сцена четвертая.
Саратов. Ранняя осень. В доме пахнет яблоками. На стенах с осыпающейся
штукатуркой висят старые черно-белые фотографии в рамках. На одной из них крепкий мужчина лет сорока держит гирю. Он же, только моложе, стоит, в окружении
пожилых мужчин и женщин. Все серьезные, нарядно одетые и аккуратно причесанные.
Висит несколько снимков детей – девочка на стуле, мальчик у елки, подросток с
велосипедом. За круглым столом сидит тетя Наташа. Соня складывает одежду в
ровные стопки.
СОНЯ. Теть Наташ, подайте мне вон ту заколку. Да, голубенькую. Спасибо. Все время
что-нибудь забываем. То расческу, то полотенце.
ТЕТЯ НАТАША. Так хорошо это, Сонечка, значит, вернетесь на будущий год. Оставлять
– это хорошо.
СОНЯ. Вы скажите хозяйке, пусть дом для нас держит.
ТЕТЯ НАТАША. А как же, скажу, никого не возьмет, вас дождется. Я ее знаю, она баба
нежадная, ей лучше своим сдать. Ты бы на речку сбегала, окунулась, вода теплущая,
шелковая… А чего здесь колодка? Из сарая взяли? Так Гриша все и оставил, как есть.
Ничего с собой не увез. А сколько народу здесь толкалось, Сонечка! Он же мастер какой,
так валял, что из соседних деревень сюда ехали, заказывали. А он видит такое дело, давай
цены поднимать, чего ему. Хорошо зарабатывал. И жил хорошо. Все завидовали, а я нет,
чего мне завидовать? Приду к ним за яйцами, он из сарая своего выйдет, с него пот льется,
хоть ведра подставляй. Сейчас так не работают, нет. Сейчас вон только дыни на базаре
продавать умеют.
СОНЯ. Там снизу цифры стоят. День рождения чей-то.
ТЕТЯ НАТАША. (Переворачивает колодку, вытаскивает из передника очки, надевает).
Правда. Цифры. Не знаю, чего он здесь наковырял. А махонькая, глянь, какая. Как
игрушечная. С собой, что ли, увезете?
СОНЯ. Сева хочет. На память.
ТЕТЯ НАТАША. Увозите, хоть у вас сохранится. Сарай она давно снести хочет, баню
строить будет. Она барыня здесь. Чего хочет, то и будет.
СОНЯ. Нам дом нравится. И место. Волга рядом.
ТЕТЯ НАТАША. Это да. А твои где?
СОНЯ. На рынок пошли.
ТЕТЯ НАТАША. А парень-то твой?
СОНЯ. Мой.
ТЕТЯ НАТАША. Хороший парень, вежливый. А подружка твоя дура нечесаная. Ходит
как пьяная и под нос себе бурчит.
СОНЯ. Кука хорошая, вы ее не знаете. Она художница, вот и бурчит.
Стукает дверь. В комнату забегает Ира, девочка лет семи.
ИРА. Бабуля, там деду на ковер стошнило! Он пьяный пришел, а его стошнило!
ТЕТЯ НАТАША. Опять! Сейчас я ему устрою тошниловку. Он у меня блевать до утра
будет. Пойдем, Ирочка, пойдем.
СОНЯ. Может, помощь нужна?
ТЕТЯ НАТАША. Да какая там помощь! Сейчас этот алкаш у меня узнает. Компот
выключили?
ИРА. Выключили. Там сморщилось все.
ТЕТЯ НАТАША. Что сморщилось? Яблоки? Это ничего, они вкусные, сладкие. Сейчас
мы деду накажем, а потом компот будем пить.
Сцена пятая.
За окном темно, в доме номер девять горит свет. Слышно, как в стекла барабанит
дождь. Человек сидит на подоконнике, Соня - на корточках у стены, Кука – в креслекачалке. Кресло старое, скрипучее, как и все в квартире. Дотронешься до вещей – и все
оживает, заполняя комнату шумным шорохом и обиженным скрипом. Скрипят створки
шкафа, форточки, половицы…
ЧЕЛОВЕК. (Листая тетрадку). Шишли-мышли сопли вышли. Это в садике у меня
друган Витек был. Хлипкий, маленький такой. Вот мы считаться начинаем, и всегда его
выталкиваем. Вроде как ему не обидно, все равно же сопля. Он потом врачом, между
прочим, стал. Ухо-горло-носом. Сидит в поликлинике, гаймориты лечит. Я его как
встречу, так сразу ору – шишли-мышли, сопли вышли! (Смеется).
КУКА. У тебя скверное чувство юмора, капитан. Надо подтянуться по этой части.
ЧЕЛОВЕК. С чего это вдруг капитан?
КУКА. Так. Сорвалось. Не фотографом же тебя называть.
ЧЕЛОВЕК. А я в детстве мечтал фотографом стать. Никому не говорил, стеснялся.
КУКА. Чего стеснялся?
ЧЕЛОВЕК. Как чего? Ты детство помнишь? Пацан должен стать мужиком. Водилой,
строителем, спортсменом. Врачом на худой конец. Но никак не фотографом.
КУКА. Кем же ты стал? Мужиком?
ЧЕЛОВЕК. А вот поди разберись сейчас, мужиком или нет. Раньше все просто было, а
сейчас запуталось. Инженер я так-то. Работаю в цехе рекламных конструкций. Поняла,
нет? Кому чего надо сконструировать – приходят, просят.
КУКА. А ты конструируешь, значит.
ЧЕЛОВЕК. А чего? Человек приходит, просит сделать коробочку семь на пять. Поставить
хочет ее на крышу дома. Обклеить своей рекламой и поставить. Вот я рассчитываю, как
сделать так, чтобы коробочка там встала и крышу не пробила. Сейчас, правда, все больше
кукол заказывают.
КУКА. Кукол?
ЧЕЛОВЕК. Ну, эти, ростовые, видела? Стоят на улице, зазывают. Все же в поролоне
стоят, потеют. Вот и приходят – придумай такую куклу, чтобы не потеть. Ладно. Идем
дальше. (Открывает тетрадь). А неплохо я тетрадку в подъезде нашел, а? Девятое
августа девяноста восьмого года. Другими чернилами стал писать, видать, стержень
кончился.
КУКА. Читай, капитан, не отвлекайся.
ЧЕЛОВЕК. (Читает выразительно, серьезно). «Соня со мной не разговаривает.
Обиделась. Вчера сказал ей, что она яркий представитель редчайшей женской породы.
Заинтересовалась, какой. Пришлось ответить – породы кулём. Больно укусила за щеку.
Серьезно укусила, как собака. Между тем кулёма – самое прекрасное, что может
случиться с женщиной. Что же прекрасного, спрашивает. А то, что кулема все знает и все
умеет, но счастья ей в жизни не будет. А если будет, то она его скулемает, то есть сомнет
и в речку выбросит. Как бумажку-промокашку».
Переворачивает страницу.
Интересная теория у товарища. Странная, но интересная. А вот дальше, десятое августа.
«Сегодня все не так. День насмарку. Написал «насмарку» и остановился. Слово какое
сочное. Насмарку. Что-то среднее между Бисмарком и насморком. Или вроде как на марку
высморкался». О! Вот он тоже про насморк, слышите, да? «С утра у Сони выпала пломба.
Трагедия. Наорала на К. После обеда К. ушла в парк срисовывать голубей». К. – это кто?
КУКА. Дед Пихто.
ЧЕЛОВЕК. Ты?
КУКА. Ну, я.
ЧЕЛОВЕК. Катя, что ли?
КУКА. Сам ты Катя! Читай и не лезь!
ЧЕЛОВЕК. Буду Катей тебя называть, дура психованная. Так, где я… Вот, ушла в парк
срисовывать голубей. (Откладывает тетрадку). А я вот тоже раньше срисовывал. С
фотографий. Берешь фотографию девять на тринадцать. Десять на пятнадцать тоже
можно. Расчерчиваешь ее на ровные маленькие квадратики. По линейке. И лист также
расчерчиваешь. И все – считай готово! Рисуешь прямо как по маслу, копия!
КУКА. Девушек рисовал?
ЧЕЛОВЕК. Девушек мало. Больше все собак. Кошек тоже можно, но их сложнее. У них
натура подлая, они такие… обтекаемые. Не конкретные, короче. Собаки – те надежней,
четче.
КУКА. Вот и проживешь ты, капитан, всю жизнь с собаками. Баба – она же, как кошка. Не
конкретная, обтекаемая. А ты схватить ее хочешь, по квадратам распилить, в сумку
уложить и в землю на всякий случай закопать.
ЧЕЛОВЕК. Ты в кого разговорчивая такая, Катя? Вот подруга твоя сидит спокойно,
молчит, слушает. А ты учесалась вся, как обезьяна голодная.
КУКА. Подруга работает. Готовится покинуть твой сраный Воронеж. И меня с собой
прихватить, понял? Скоро мы исчезнем, капитан, из твоей квартиры.
ЧЕЛОВЕК. Давай чешись, чешись. Посмотрю, как ты дверь ломать будешь. (Раскрывает
тетрадь). Идем дальше. «К. явно не в себе. Рисунки с голубями-уродами повесила над
кроватью».
КУКА. Дебил.
Человек останавливается, вопросительно смотрит на Куку.
КУКА. Я не тебе, продолжай.
ЧЕЛОВЕК. «Повесила над кроватью. Вообще заметил, что К. любит все слегка с
отклонением от нормы. Соня взялась перечитывать «Анну Каренину», и мы говорили про
Толстого. Так вот К. доказывала нам полчаса, что лучшее место в романе – это когда
беременной Анне снится сон про грязного старикашку. Как она в своей спальне
обнаруживает страшного деда, а тот копается над мешком и скоренько говорит пофранцузски. Соня возмущается. Нельзя из такого романа любить отрывок, да еще такой. А
К. стоит на своем. Самое прекрасное, говорит, и не только в «Анне Карениной», а вообще
у Толстого. Поссорились. Вечером К. нарисовала карандашом этого старикашку с
мешком. Получилось неплохо. Смахивает на дедулю с репкой из советского букваря.
Только дедуля в букваре лучисто улыбался, будто подмигивал, а этот мрачный и
торжественный. Я не выдержал, высказался. Не верю, говорю, что твой старик пофранцузски говорит. Он у тебя крепостной. А в мешке у него – не мертвый младенец
Анны, а ворованная с помещичьего поля картошка. К. молчит. Игнорирует».
СОНЯ. У тебя сохранился рисунок?
КУКА. Вряд ли. Я оттуда ничего не увозила.
СОНЯ. Жалко.
ЧЕЛОВЕК. А вот глядите, здесь тоже нарисовано. Дерево и ручей.
СОНЯ. Дай сюда. (Поднимается, берет тетрадку). Да, Севка рисовал. Береза и речка.
«Двадцатое августа. Вчера выяснилось, что за цифры выдавлены на маленькой колодке.
Пока Соня и К. были на Волге, пришла соседка с клубникой. Тетя Наташа, кажется. А я,
говорит, вспомнила про колодку. Это внук Гришин утонул. Дело было в мае, стояла жара,
пацаны побежали купаться. Среди них – внук нашего мастера-валяльщика. Лет десять ему
было. Залез в воду и не вернулся. Хватились на берегу, потеряли, а поздно. И вот
похороны. Народ пришел. А Гриша – это соседка его так называет – сидит во дворе на
крылечке и колодку выдалбливает. Будто ничего не произошло. Все плачут, а он долбит.
Так и не заплакал. И на кладбище не пошел, все выдалбливал да выжигал».
КУКА. А где колодка? Мы увозили ее?
СОНЯ. У меня. Двенадцать. Пять. Семьдесят четыре.
ЧЕЛОВЕК. Ногу, видать, судорогой свело.
КУКА. Что?
ЧЕЛОВЕК. Ну, пацану, говорю, ногу свело. Такое часто бывает. Вода холодная, ноги
сводит – и привет. Готов жмурик.
СОНЯ. «Двадцать шестое августа. Завтра уезжаем в Пензу. Три месяца здесь жили, а
время просвистело, как один день. Видел странный сон. Поляна в лесу, ветки сухие в кучу
сложены. Сонька ходит по этой поляне и говорит: «я здесь, я здесь». А я рядом стою, вижу
ее отчетливо, смеюсь. Ты чего, спрашиваю, я же тебя вижу. А она не слышит меня и
опять, как попугай, грустно так – я здесь, я здесь, я здесь. Бред».
ЧЕЛОВЕК. (Смеется, спрыгивает со стола, начинает ходить по комнате). О снах лучше
вообще не думать. Логики же – никакой! Вот снится мне Светка, одноклассница моя.
Частенько снится. Она в парикмахерской работает. Все прилично, одетая снится, только
накрашенная сильно и перчатки в сеточку по самые локти. Во! (Отчерчивает ребром
ладони на локтях перчатки). То молчит стоит, разглядывает меня. А то болтает смурь
всякую. А здесь недавно приснилось, что фотографироваться она пришла. Ко мне на
работу. У нас совещание как раз, народу полно, а она заходит и садится прямо передо
мной. В перчатках. Ждет, когда освобожусь. Я ей намекаю, Света, занят я, уйди, а она –
подожду, фотография мне нужна. Говорит, а у самой изо рта – бумажная мишура выходит.
Такая, знаете, колечками, на елку раньше клеили. Она давай бумагу эту вытаскивать тянет, а та не кончается. Как в цирке, честное слово. Кашлять стала, задыхается. Помоги,
говорит. Я тоже тянуть стал, вытаскиваю, а там ни конца, ни края. Стою, сам в этой
мишуре по пояс, Светки не видать уже, а девки наши сидят, хихикают. Вот что за сон? Ни
черта же непонятно, белиберда одна!
КУКА. (Лежа на боку с интересом наблюдает за Человеком). Весело с тобой, капитан.
Не соскучишься.
ЧЕЛОВЕК. Тебя же чувство юмора мое не устраивало. Не поймешь тебя, Катя.
КУКА. А я непостоянная. Сначала не устраивало, сейчас понравилось. Что ты, женщин не
знаешь?
ЧЕЛОВЕК. Ох, опасно с тобой связываться, Катюха. Ты как Самойлова.
КУКА. Какая Самойлова? Актриса?
ЧЕЛОВЕК. Да не, ну какая актриса. Хотя может быть. В каком-то смысле. Любка
Самойлова, учительница танцев. На первом этаже живет, в ДК работает. С утра детей
учит, вечером во вторник – взрослых. Меня вот тоже попросила. Поддержать.
КУКА. Поддерживаешь?
ЧЕЛОВЕК. А куда деваться? Мужиков-то не хватает, девкам танцевать не с кем. Вот она
тоже, как ты, непостоянная. Молодец, говорит, хорошо партнершу ведешь, продолжай в
том же духе. А потом – что ты задницу отвесил, как в сортире! Так и говорит, да еще при
всех. Да ну хрен, думаю, с тобой, нужны мне твои танцы, как жмурику тапочки. Так она
во вторник меня у дверей ждет, уж так упрашивает вернуться! И весь вечер в пример
ставит! Ну что за женщина? Не баба, а вот этот телевизор. Хлопнешь – работает,
расслабишься – все, вилы.
СОНЯ. (Подходит к проигрывателю). А вы какие танцы учите? Классические?
ЧЕЛОВЕК. Ну да. Вальсы танцуем, танго.
СОНЯ. (Перебирает пластинки). Смотри-ка, Шопен. Вальс до минор номер семь.
Достает пластинку из конверта, ставит. После шуршания звучит грустная
фортепианная музыка. Человек подходит к Куке и подает ей руку. Сначала они танцуют
вальсовый квадрат, затем сбиваются и переходят просто на медленное топтание на
месте.
ЧЕЛОВЕК. (Держит Куку за талию, смотрит ей в глаза). Мы под такое никогда не
танцевали. Люба все громкое ставит. А это бабкины пластинки. Пионеры к ней все ходили
раньше, подарки приносили всякие. То салфетку вышьют, то еще чего. Пластинки вот…
СОНЯ. (Смотрит на танцующих). Это, между прочим, «Вальс маленькой собачки».
ЧЕЛОВЕК. Да? А вроде серьезная музыка.
СОНЯ. Что ж ты думаешь, раз собака, значит, смешно должно быть? Это же Шопен, он и
про кастрюлю мог серьезно. Тем более это вальс не какой-то там собачки, которая на
улице гавкает, а собачки Жорж Санд.
ЧЕЛОВЕК. Чего-то знакомое.
СОНЯ. Попросила она его, понимаешь, чтобы написал что-нибудь для ее собаки. Не мог
отказать. Любил.
ЧЕЛОВЕК. Ну, понятно. Раз любил, тогда конечно. У меня знакомый ветеринар есть, так
он ночи не спал, жил на работе, чтобы собаку вылечить. Жена у него собаку очень
любила.
КУКА. (Не отрываясь смотрит в глаза Человеку). Вылечил?
ЧЕЛОВЕК. Не знаю. Наверное. Только жена все равно ушла.
КУКА. Странно.
ЧЕЛОВЕК. Нормально.
КУКА. Вот так и танцуешь по вторникам?
ЧЕЛОВЕК. Так и танцую.
КУКА. Смешной ты.
ЧЕЛОВЕК. Ты тоже смешная. Катя. А где ваш товарищ сейчас? Который дневник писал.
КУКА. А тебе зачем?
ЧЕЛОВЕК. Ну как. Интересно же. Весь вечер читали. У него как с юмором-то?
Нормально?
КУКА. При чем здесь юмор?
ЧЕЛОВЕК. Как причем? Если б мой дневник посторонние читали, я бы вошкаться не стал.
Морду сразу начистил.
КУКА. У тебя же нет дневника.
ЧЕЛОВЕК. А ты откуда знаешь? Может, есть.
КУКА. Знаю. Нет у тебя дневника, и никогда не будет. Ты другой породы. Одни живут с
дневниками, другие без. Ты – без.
СОНЯ. (Встает, подходит к танцующим). Можно я тоже потанцую?
Кука и Человек останавливаются, смотрят на Соню.
Там еще полторы минуты есть. У Собачки Шопена.
ЧЕЛОВЕК. Катя, ты как? Не против?
КУКА. Валяйте.
СОНЯ. (Кладет руки на плечи Человеку, начинают танцевать). Спасибо, Ку. Ты
настоящий друг.
Кука отходит, садится на Сонино место.
КУКА. Да ладно.
СОНЯ. А ты в каком году родился?
ЧЕЛОВЕК. В семьдесят четвертом.
СОНЯ. В мае?
ЧЕЛОВЕК. В октябре. А что?
СОНЯ. Да так. Про мальчишку вспомнила.
ЧЕЛОВЕК. А, про утопленника…
СОНЯ. Плаваешь хорошо?
ЧЕЛОВЕК. Нормально. В бассейн раньше ходил. Потом бросил. Надоело.
СОНЯ. А я плохо плаваю. В детстве не научили. На море приеду, барахтаюсь у берега,
дальше боюсь. Стыдно даже…
КУКА. Слушай, капитан, ты про товарища спрашивал. Про того, чей дневник. Так спроси
у Сони, она тебе ответит.
Музыка заканчивается, Соня и Человек останавливаются.
ЧЕЛОВЕК. Да я как-то… Да фиг с ним, и с товарищем, и с дневником! Почитали и
забыли!
СОНЯ. (Глядя в пол, четко). Севу зарезали тринадцать лет назад.
ЧЕЛОВЕК. (Растерянно улыбаясь). В каком смысле?.. Что значит «зарезали»?..
СОНЯ. В прямом.
ЧЕЛОВЕК. За что?..
СОНЯ. Ни за что. Просто так. Пацаны. В подъезде.
Молчание. Соня решительно идет к двери и дергает ручку. Дверь не поддается.
КУКА. Ну? Где твои случаи из жизни, лейтенант? У тебя же на любую историю есть что
сказать.
ЧЕЛОВЕК. Да иди ты!..
СОНЯ. Кто дверь закрыл? Ты?
ЧЕЛОВЕК. Я.
СОНЯ. Открой, нам надо домой.
ЧЕЛОВЕК. Сейчас?
СОНЯ. Сейчас.
ЧЕЛОВЕК. Так ночь же. Куда вы сейчас? До утра перекантуйтесь, утром на вокзал
пойдем, здесь близко.
СОНЯ. (Подбегает к Человеку, хватает за руку). Миленький мой, хороший мой
человечек! Не могу я до утра, понимаешь? Нам сейчас надо уходить, утром поздно будет!
Открой дверь! Кука! Скажи ему! Надо скорее! Пока руки сводит, надо бежать, а то
опоздаем!
КУКА. Капитан. Открой.
ЧЕЛОВЕК. Я же сказал – утром. Что за истерика?! Развели здесь… психиатрический
спектакль. Утром, как люди, пойдем на вокзал, и укатите в свою Пензу.
Кука начинает шарить по карманам Человека, тот уворачивается, вытаскивает ключ и
выбрасывает в раскрытое окно. Слышно, как ключ падает на асфальт. Соня подбегает к
окну, забирается на подоконник, свешивая ноги на улицу.
ЧЕЛОВЕК. Ээ, ты чего!
С улицы раздается голос. Это веселый мужской голос. «Сонь, я здесь! Давай сюда, я
здесь!»
КУКА. Севка?.. (Недоверчиво подходит к окну).
СОНЯ. (Смеется). Сейчас, погоди! Ты где? А, вижу! (Прыгает. Кука и Человек стоят у
окна, смотрят вниз, слушают голоса). Трава мокрая какая!
ГОЛОС СЕВЫ. Так дождь шел. Я сам замерз, как суслик.
ГОЛОС СОНИ. Как цуцик, балда! Суслики не мерзнут!
ГОЛОС СЕВЫ. А цуцики мерзнут? Давай руку, осторожно, здесь лужа.
ГОЛОС СОНИ. Цуцики? Еще как мерзнут! Щенки же всегда мерзнут. Слушай, именно
сегодня мне приснилось зеленое кресло, помнишь его? На веранде стояло, на него еще
вода всегда капала. Мы его выбросить хотели, а потом передумали… На подлокотнике
имена вырезали ножом… (Смеется). Ужас! Вот ума, да? Взрослые же люди, а как дети!
Слышно, как шаги удаляются, а голоса становятся тише, пока не замолкают совсем.
КУКА. Дождь закончился.
ЧЕЛОВЕК. Дай окно закрою.
КУКА. Не, не надо. Хорошо здесь. Листья, ранетки…
Кука и Человек стоят перед открытым окном.
КОНЕЦ
Май 2011 год