К проблеме разграничения &quot

И. И. Саморуков
К проблеме разграничения “массовой” и “высокой” литературы.
Знаки канона в российской массовой литературе
Статья посвящена проблеме разграничения “массовой” и “высокой” литературы. Автор
выделяет общий принцип традиционного разграничения литературы на два типа,
заложенного еще Шиллером, и прослеживает, как это разграничение артикулируется в
разные эпохи. В статье анализируются отношение и взаимодействие литературы,
которую принято называть “массовой”, с высоким литературным каноном. Автор
рассматривает, как и зачем авторы современных массовых романов работают со
знаками канона русской классической литературы.
При изучении массовой литературы проблемы начинаются уже во время анализа самого термина
“массовая литература”. Что именно считать “массовым”, а что “немассовым” в современную эпоху,
которую иногда называют эпохой массового общества, ведь в современном обществе массовым становится
все: культура, производство, зрелища? Что мешает, например, определить всю “ современную литературу”
как “массовую”?
Определение “массовая” сосуществует с многочисленными синонимами, причем появление новой
дефиниции не отменяет уже закрепившихся в той или иной литературоведческой или культурологической
традиции наименований: “тривиальная”, “популярная”, “формульная”, “бульварная”, – а только усугубляет
терминологическую путаницу. В любом случае для исследования необходимо выбрать рабочий термин
или постоянно пояснять, что конкретно мы имеем в виду, когда говорим “массовая литература”. На мой
взгляд, “массовая литература” – самый емкий термин из всех перечисленных. При любой его трактовке
всегда сохраняется коннотация, указывающая, что массовая литература – это всегда литература не первого
порядка. Массовая литература – явление, как минимум, вторичное по отношению к другой, “высокой”,
“серьезной”, “элитарной” литературе. Даже если мы в духе американской или английской
гуманитаристики придерживаемся демократического принципа равенства всех культурных продуктов, то и
в этом случае понять, что такое массовая литература, мы можем только на фоне литературы “первого
порядка”, что бы ни считалось ею в данном контексте.
Исследование массовой литературы обычно начинается с изложения причин, по которым этот тип
словесности тоже может быть объектом научного анализа. Иногда такая практика оборачивается
апологией массовой литературы (это встречается преимущественно в литературной критике). На
доказательство необходимости изучения “массовой литературы” часто тратится больше сил, чем на само
исследование.
Почти всегда описание “массовой литературы” начинается с выявления ее отношений с литературой
“первого порядка”. Ю.М.Лотман в одной из первых после работ формалистов фундаментальных статей на
тему массовой литературы заявляет: “Понятие массовой литературы подразумевает в качестве
обязательной антитезы некоторую вершинную культуру <...> Понятие “массовой литературы” – понятие
социологическое. Оно касается не столько структуры того или иного текста, сколько его социального
функционирования в общей системе текстов, составляющих данную культуру” [Лотман Ю.М. Массовая
литература как историко-культурная проблема. // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т.3. Таллинн,
1993, с. 382]. Социологический подход к определению “массовой литературы” после этой статьи в русском
литературоведении стал крайне распространен. Суть этого подхода заключается в том, что массовую
литературу рассматривают не как самостоятельное явление, а как системный коррелят “высокой”
литературы. Анализ произведений массовой литературы в этом случае представляет собой не выявление ее
субстанциальных качеств, а попытку поиска границы между “массовой” литературой и “высокой”.
Разделению литературы на два, противоположных по своим установкам, полюса способствует сама
позиция литературоведа. Если рассматривать исторический процесс кристаллизации этой области знания и
ее оформления в научном дискурсе, то разграничение этих двух типов литературы будет исходной точкой
становления субъекта литературоведческого анализа. Разделение литературы на два типа имплицитно
заложено уже в самой позиции литературоведа. Можно, конечно, говорить о самоценности науки, но мы
ясно и раздельно представляем себе, что задачей литературоведения является не только “объективный”
анализ текстов, но и расстановка приоритетов, выделение иерархически организованных зон в общем
потоке художественных текстов, которое легитимируется теоретическим дискурсом и представляющей
литературоведа институцией или традицией. В нашу задачу не входит подробное описание процесса
становления литературоведческого знания. Мы контурно рассмотрим, как артикулировалось в разные
эпохи и в разных традициях разделение литературы на “высокую” и “массовую”. Понятие “высокого” и
“массового” мы используем здесь как условные вневременные понятия, методологически удобней было бы
обозначить это исходное разделение как литература 1 и литература 2. К литературе 1 относились бы так
называемые “шедевры” мировой литературы, произведения, вошедшие в литературный канон,
произведения инновационные – одним словом, тексты, которые безоговорочно признаются культурными
институциями высокой литературой. К литературе 2 относятся практически все прочие литературные
произведения – лубочные романы, беллетристика, “наивная” литература, формульные повествования,
большинство детективов и т.д. – т.е. тексты, “полноценность” которых ставится теми же институциями
под сомнение.
Сама идея разграничения двух типов литературы предшествует в системе литературно-критического
описания конкретному концептуальному наполнению этой дихотомии. Одно из первых таких
разграничений мы находим еще у Шиллера в его статье “О наивной и сентиментальной поэзии”: “поэзия
может быть бесконечностью по своей форме, изображая предмет во всех его границах, индивидуализируя
его; она может быть бесконечностью по материалу, освобождая предмет от всех границ, идеализируя его, –
другими словами, она может быть бесконечностью либо как абсолютное изображение, либо как
изображение абсолюта. Первым путем идет наивный, вторым – сентиментальный поэт. Первому
достаточно быть верным природе, которая всегда и везде ограничена, то есть бесконечна по форме, – и он
не отклоняется тогда от своего содержания. Второму же природа с ее постоянной ограниченностью
препятствует, ибо он должен вложить в предмет абсолютное содержание” [Шиллер Ф. О наивной и
сентиментальной поэзии. // Шиллер Ф. Собр. соч. в 7 т. Т. 6. М., 1957, с. 442-443]. Оппозицию Шиллера
наивное/сентиментальное ни в коем случае нельзя рассматривать как изоморфную оппозиции
высокое/массовое. В эпоху Шиллера массовая литература фактически не подвергалась рефлексии со
стороны критиков. Сходство здесь только в том, что и там, и там есть дихотомия, граница и выстраивание
синхронической модели относительно отношения того или иного типа литературы к материалу, в данном
случае, к “природе”. От концепции Шиллера в дальнейшем останется только само различение, разделение
всего потока литературных произведений на две части. Рассмотрим, как артикулировалось это
разграничение в последующие эпохи. Необходимо учитывать, что предложенные здесь разделения до сих
пор используются в критике и литературоведении.
Высокая / низовая словесность. Эта дихотомия уместна при рассмотрении литературы до XIX века.
Литература в это время еще только начинает складываться как социальный институт, поэтому словесность,
один из родов искусства, представляется более адекватным наименованием. Эта оппозиция в какой-то
степени отражает сословную иерархию. Высокая словесность обслуживает аристократические круги.
Низовая (иногда ее называют демократической) – среднее или низшее городское сословие. Современной
литературной ситуации это разделение терминологически не соответствует, поскольку нет уже сословного
общества.
Элитарная / массовая литература. В этом разделении эксплицитно выражена идеологическая оценка.
Разделение элиты и массы – один из главных модернистских концептов (Х.Ортега-и-Гассет, Э.Каннети,
К.Ливис ). Теории, где массовая культура рассматривается как негативное явление, как стихийная
разрушительная сила, которой еще можно противостоять, были актуальны в основном для первой
половины ХХ века. Если наименование второго члена оппозиции (“массовая”) с современной точки зрения
не несет оценочных коннотаций, поскольку слово “массовая” указывает на тип производства культурных
продуктов, то наименование первого (“элитарная”) эти коннотации сохраняет.
Миметическая / формульная литература. Это разделение предложено американским
литературоведением во второй половине ХХ века, оно в большей степени отвечает реалиям американской
литературы. Термины “миметический” и “формульный” акцентируют внимание на поэтике, а не
иерархических отношениях двух типов литератур. Исследователь массовой литературы Дж.Кавелти
обосновывает отказ от оценочных наименований следующим образом. “Чтобы покончить с такими
имплицитно оценочными альтернативами, как низкая и высокая или популярная и серьезная литература, я
бы предложил обратиться к категориям миметической и формульной литературы, а для их разграничения
использовать подход Уоршоу <...> Миметический элемент в литературе представляет нам мир в
привычном для нас виде, а формульный элемент создает идеальный мир, в котором отсутствует
беспорядок, двусмысленность, неопределенность и ограниченность реального мира. Конечно,
миметическое и формульное – это два полюса, и большая часть литературных произведений находится
между ними. Лишь немногие романы, отражающие реальную действительность, начисто лишены
идеального компонента <...> Возможно, на предыдущих этапах развития господствующие литературные
формы содержали в себе миметический и формульный компоненты в такой пропорции, что в специальной
эскапистской попросту не было нужды. Но формульные конструкции последнего столетия несут в себе
широко распространенные конвенциональные структуры, что отличает их от современных миметических
произведений” [Кавелти Дж.Г. Изучение литературных формул. // НЛО, 1996, № 22, с. 42]. Оппозиция
миметическое/формульное во многом близка разделению Шиллера наивное/сентиментальное, но она тоже
не может полностью нас устраивать при анализе современной российского литературного процесса,
поскольку в русской литературоведческой традиции понятие мимезиса и миметического является
недостаточно определенным.
Инновационная / конвенциональная литература. Это разделение, на наш взгляд, является самым
адекватным для описания актуального литературного процесса в России. Оно также было предложено
американским литературоведением: “Американский исследователь Р.Браун предлагает вообще
размежевать “настоящую” и массовую литературу по принципу “изобретательности” (invention) и
“предсказуемости” (convention): в настоящей литературе преобладает изобретение, т.е. свободное
художественное мышление, создающее в каждом случае резко своеобразный образ мира, в массовой –
доминирует штамп, иными словами, ее поэтика предсказуема, ибо не является способом независимого
эстетического познания, будучи строго ограниченной рамками представлений аудитории. Чем более
последовательно выражен в произведении дух изобретательства, тем больше оснований отнести его к
высокой культуре; далее – в убывающей прогрессии – Р.Браун выделяет культуру фольклорную,
популярную и массовую” [Зверев А. Что такое “массовая литература”? // Лики массовой литературы США.
М., 1991, с. 26]. М.Бондаренко, учитывая это разделение, предлагает схему, структурирующую различные
области современной русской литературы. В этой схеме непротиворечиво объединяются социологический
и спецификаторский (обращающий внимание на поэтику произведения) подходы. Схема Бондаренко
представляет текущий литературный процесс следующим образом. Выделяются два главных субполя: 1)
профессиональная словесность (художественная литература); 2) непрофессиональная (дилетантская)
словесность.
1) Здесь отмечаются три основных субполя “второго порядка”: “профессиональная “массовая”
литература”, “актуальная (ориентированная на инновацию)” литература во всем многообразии
конкурирующих стратегий, “неактуальная”, “ориентирующаяся на отработанные каноны архива”
литература.
2) Здесь выделяются: “наив” ( = “примитив”), “детское творчество” и литература “секундарная
(медиальная)”, т.е. “неумелая, клишированная, ориентированная на воспроизведение профанированных
канонов” [Бондаренко М. Текущий литературный процесс как объект литературоведения (Статья первая).
// НЛО, 2003, № 62, с. 57-75].
Автономное/ гетерономное поле литературы. Нельзя не упомянуть концепцию литературного поля
Пьера Бурдье. С его точки зрения, во второй половине девятнадцатого века, когда литературное поле
достигло автономии от религиозной и государственной опеки, сложилось два сектора культурного
производства: субполе массового производства (гетерономное поле) и субполе элитарного производства
(автономное поле). В элитарном секторе работают автономные производители, которые заинтересованы в
символическом капитале. Гетерономные культурные предприятия преследуют краткосрочные
экономические выгоды. Агенты автономного поля ради приобретения так называемого “символического”
капитала выбирают ту или иную авторскую стратегию, чтобы следовать главному принципу: стремлению
отличаться от всего уже существующего в поле [Бурдье П. Поле литературы. // НЛО, 2000, № 45, с. 22-87].
Как мы видим, критерий инноваций в концепцию Бурдье также включен. Между двумя типами литературы
в концепции Бурдье граница более строгая, нежели в других описанных нами разграничениях. Области
высокой (автономная) и массовой (гетерономная) литератур отличаются типом приобретаемого капитала.
В теории поля больше внимания уделяется литературной репутации автора, чем его произведениям.
Иногда этот подход называет антиспецификаторским в силу того, что Бурдье и его последователей мало
интересуют содержание и поэтика произведения.
Итак, заложенное в позиции литературоведа разделение литературы на два типа может в разные эпохи
и в различных традициях обозначаться предложенным образом. Означающие “высокая”, “элитарная”,
“миметическая”, “инновационная”, “автономная” и соответственно “низовая”, “массовая”, “формульная”,
“конвенциональная”, “гетерономная” образуют противоположные по смыслу синонимические ряды.
Помимо идеи разграничения в литературоведении, и в особенности в критике, распространена идея
синтеза двух типов литератур, размывания границы между высоким и низким, элитарным и массовым.
В последнее время актуальна стала проблема взаимодействия двух типов литератур. Например,
известный критик П.Басинский в статье “Моветристика” [Басинский П. Моветристика. // Октябрь, 1998, №
12, с. 185-187] сетует на современное разделение высокой и массовой литературы, сомневается в
“законности” этого разделения и пытается, заручившись авторитетом истории, доказать, что русская
литература едина и что “ее единство и есть ее единственный “патент на благородство”. В доказательство
своего утверждения Басинский перечисляет популярных массовых писателей конца XVIII– начала XIX
веков (Ф.Эмин, М.Комаров, Ф.Булгарин, В.Нарежный), кратко характеризует их творчество и делает
довольно смелый вывод: “Но именно от этих функций (объединяющей и просветительской) и отказались
сегодня обе части современной литературы. Первая (серьезная) замкнулась сама в себе и превратилась в
маленькую катакомбную церковь, которая и не церковь даже – но секта, культовый кружок со своими
раздорами и разборками. Вторая (массовая) подчинена исключительно законам рынка, который в России
пока не рынок, а грабеж среди белого дня. И обе – незаконны <...> Выходит, нужен третий путь? Да не
третий и не пятый, а единственный! Пиши о людях, для людей, по-людски!” [Басинский П. Моветристика.
// Октябрь, 1998, № 12, с. 187]. Басинский, литературная позиция которого принадлежит скорее к субполю
современной неактуальной литературы, прямыми словами отказывает массовой и инновационной
литературе в легитимности. Проект Басинского и близких ему по идеологическим установкам литераторов
заключается в поиске и “захвате” неосвоенных зон в поле литературы.
Распространенная в конце 90-х годов в литературной критике идея объединения читателей различных
социальных групп в каком-то смысле была реализована Б.Акуниным, который создал пограничный между
“высокой” и “массовой” литературой жанр: “Сложная поэтика аллюзий, интертекстуальных связей,
включенность в контекст литературной традиции роднят их с “высокой” литературы; установка на
“стабильность художественного языка, поэтику хорошего конца”, “установка на сообщение, интерес к
вопросу: “Чем кончилось?” – черты “массовой” литературы, доминантные в нарративной поэтике
акунинских текстов” [Ранчин А. Романы Б.Акунина и классическая традиция: повествование в четырех
главах с предуведомлением, лирическим отступлением и эпилогом. // НЛО, 2004, № 67, с. 260]. Но
творчество Б.Акунина не отвечает в полной мере на вопрос: “каким образом взаимодействует высокая и
массовая литература?”, т.к. успех этого автора – результат сознательной интеллектуальной стратегии,
коммерческого проекта, его романы в достаточной мере инновационны, чтобы считаться фактом
актуальной литературы.
Для поиска зон пересечения высокой и массовой литературы необходимо выбрать более безусловный
пример, чем творчество Б.Акунина. Если априори придерживаться допущения, что массовая и высокая
литература имеют некие общие зоны взаимодействия, то правильней было бы искать эти общие точки,
отталкиваясь именно от массовой литературы в наиболее привычном смысле этого слова. Отличная от нее
высокая-инновационная-элитарная литература может намеренно использовать элементы и формы
массовой литературы для усиления художественного эффекта. Поэтому вопрос о проникновении
элементов массовой литературы в литературу высокую – вопрос несколько иного порядка.
Итак, какие элементы “высокой” литературы мы можем обнаружить в произведениях “массовой”
литературы? Под массовой литературой мы имеем в виду, во-первых, литературу, издающуюся большими
тиражами, во-вторых, имеющую четкую жанровую атрибуцию (детектив, боевик, женский роман,
историко-патриотический роман), в американской традиции также принято говорит о формулах массовой
литературы или попросту о формульной литературе [Формула, по Джону Кавелти, напомним, - “средство
обобщения свойств больших групп произведений путем выделения определенных комбинаций
культурного материала и архетипических моделей повествования” (Кавелти Дж.Г. Изучение литературных
формул. // НЛО, 1996, № 22, с. 36)]. Обязательным жанровым маркером служит оформление книги
(обложка, издательство) и прочие элементы паратекста (Женнет). В обыденном языке за этим
литературным явлением закрепилось название “чтиво”, “бульварная литература”, в критике –
“макулатура”, “словопомол”, в литературоведении “паралитература”, “тривиальная литература”,
“популярная литература”. Каких авторов мы имеем в виду? Все тех же известных медиатизированных
фигур: Д.Донцова, А.Маринина, А.Бушков, В.Доценко, М.Серова и пр.
То, что тексты этих авторов относятся к массовой литературе, – очевидный факт. Вряд ли кто будет
утверждать, что творчество Донцовой, Устиновой, Марининой представляет собою великую русскую
литературу или что романы этих авторов относятся к элитарной словесности. Например, Татьяна Устинова
позиционирует себя именно как автор детективных романов, а не как писатель. “Писателями можно
назвать Татьяну Толстую, Людмилу Улицкую, т.е. тех, кто работает с языком” – говорит она в одном из
своих интервью.
Массовая литература, как и инновационная, генетически так или иначе восходит к так называемой
классической литературе, к канону. В каноне закладываются литературные конвенции, влияния которых
избежать в творчестве, тем более в профессиональном, практически невозможно. Ренате фон Хайдебранд и
Симоне Винко определяют понятие канон следующим образом: “Собрание текстов, сохраненных и
переданных в устной (например, мифы) или письменной форме, т.е. корпус произведений и их авторов,
считающихся особо ценными и потому достойными передачи из поколения в поколение, обозначается как
канон. Важнейшими функциями канона являются: узаконение ценностей, создание идентичности и
определения ориентиров для действия” [Хайдебранд Ренате фон, Винко Симоне. Работа с литературным
каноном: Проблема гендерной дифференциации при восприятии (рецепции) и оценке литературного
произведения. // Пол. Гендер. Культура. Немецкие и русские исследования. Вып. 2. М., 2000, с. 44].
Канон – это, с одной стороны, сумма правил, конвенций, с другой – всего лишь набор имен писателей и
названий их произведений. Обнаружение сходных черт поэтики классической и массовой литературы не
входит в нашу задачу, это тема отдельного крупного исследования. Нас в данном случае интересует лишь
сходство на уровне тематики. Здесь мы следуем совету известного социолога литературы Б.Дубина: “Было
бы перспективно увидеть в массовой культуре и в классике разные групповые проекции, соотнесенные
друг с другом развертки одного “современного” представления о человеке и обществе, быте, истории и
мире, наконец – о самой литературе” [Дубин Б. Классическое, элитарное, массовое. // Дубин Б.В.
Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М., 2004,
с. 24]. Эмпирическим материалом этого исследования “представления о литературе” может стать учет
имен писателей, встречающихся в массовых романах. Вопрос выборки не является здесь проблематичным,
достаточно поверхностного анализа, чтобы убедиться в том, что авторы массовой литературы используют
имена преимущественно “классических” авторов.
Приведем несколько примеров:
“- У вас, сударыня, явно предвзятое отношение к развлекательной литературе <...> Уверен, что
мнение такого корифея русской словесности, как Лев Николаевич Толстой, будет для вас авторитетным.
А он говорил в свое время: “Всякая литература имеет право на существование, кроме скучной”. Вы
согласны с данным постулатом великого мастера слова?
- <...> Но эта цитата ни в коей мере не противоречит моему мнению о детективах и тем более не
опровергает его. Книги должны воспитывать людей, делать их чище и нравственней, а не пошло
развлекать” [Монах Е.М. Люди мы резкие: Рассказы. М.,2000, с. 191].
- Прошу тебя, друг Горацио, не говори красиво, – сказал он с тенью улыбки.
- К тому же ты и образован прекрасно, – добавила я, – сейчас, например, классику цитируешь. [Серова
М.С. Псевдоним Бога: Повесть. М., 2003, с. 6]
Впрочем, если о существовании некоего Пушкина Валентина Федоровна знала только из поговорки “А
за квартиру (свет, газ, телефон) Пушкин платить будет?”, то ничего удивительного во всем этом нет
[Серова М.С. Псевдоним Бога: Повесть. М., 2003, с. 30].
В свое время, обнаружив, что студенты, вернее, курсанты Академии МВД, практически ничего не
знают о прозаиках и поэтах, живших в странах Европы, я взяла за правило минут пятнадцать из
каждого занятия отводить на рассказ о том или ином писателе. Причем это были не только великие
французы: Гюго, Бальзак, Буало, Золя, Аполлинер... Мы говорили о Томасе и Генрихе Маннах, о Гейне,
Гете, Шиллере и Карле Ментосе [Донцова Д.А. Хобби гадкого утенка: Роман. М., 2002, с. 291].
Обращение к литературному или культурному канону, к концепту высокой культуры легитимирует и
достраивает “неполноценный” статус массовой литературы. Канон, как уже говорилось, состоит прежде
всего из имен. Речь в данном случае идет не столько о работе с каноном, сколько с его обозначением.
Использование имен культурных деятелей, узнаваемых цитат из школьной программы, афоризмов
удваивает обедненную отсутствием стилистических изысков литературную значимость текстов массовых
авторов. Писатели формульных романов искусственно встраивают при помощи этого незамысловатого
приема свои тексты в мировой культурный контекст. Это механическое использование составляющих
канона типологически близко некоторым стратегиям писателей девятнадцатого века, здесь крайне
репрезентативен пример Вильгельма Гауффа: “Можно показать, что Гауфф с помощью такой стратегии
использования претенциозных эпиграфов пытался хотя бы риторическим способом сгладить зависимость
собственного письма от литературной моды. В противовес пугающей зависимости от времени и текучести
своих (как правило коммерчески успешных) текстов, эпиграфы, взятые из канона “вневременных”
произведений, должны были обеспечить стабильность и устойчивость в потоке времени” [Плумпе Г. Идея
“рамы картины” Георга Зиммеля и системная теория искусства. // Grenze als Sinnbildsmechanismus. Grenzen
und Grenzenerfahrungen in den Kunst. Bd.2. / Граница как механизм смыслопорождения. Граница и опыт
границы в художественном языке. Вып. 2. Самара, 2004, с. 13].
Использование цитат, узнаваемых отсылок значимо не только для героев массовых романов, но и для
их читателей. Цитата – та точка, где в буквальном смысле пересекаются реальность читателя и
художественная романная фикция. Вымышленные герои (вымышленность не ставится под сомнение,
несмотря на соответствие персонажей существующем в коллективном представлении идентичностям)
читают или говорят о тех же самых произведениях, что и реальные люди. Здесь вымысел дает сбой. Имена
публичных персон, политиков, бизнесменов, киноактеров современников персонажей в романах, как
правило, изменяются, неважно по каким причинам этическим или юридическим, но имена классических,
т.е. закрепившихся в традиции, писателей, музыкантов, художников прошлого времени остаются
прежними.
Это обращение к канону свойственно, конечно, не только массовой литературе. В массовой литературе
цитаты и имена классиков используются в качестве знаков, их задача отсылать к канону или, если
выразиться иначе, к бытующему в культуре концепту “литература”. Даже в романе Набокова
“Приглашение на казнь”, где действие происходит в фантастическом, антиутопическом мире,
используются имена канонических русских писателей, которые входят в составляющие мифа о
девятнадцатом веке: “Работая в мастерской, он долго бился над затейливыми пустяками, занимался
изготовлением мягких кукол для школьниц, – тут был и маленький волосатый Пушкин в бекеше, и
похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете, и старичок Толстой, толстоносенький, в зипуне, и
множество других, например: застегнутый на все пуговки Добролюбов в очках без стекол. Искусственно
пристрастясь к этому мифическому девятнадцатому веку, Цинциннат уже готов был совсем углубиться в
туманы древности и в них найти подложный приют, но другое отвлекло его внимание” [Набоков В.В.
Приглашение на казнь. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. М., 1990, с. 14].
Оперируя знаками канона, массовая литература апеллирует не к современной инновационной
актуальной литературе (эти области, с точки зрения подхода Бурдье, не конкурируют), а к устоявшейся
традиции, которую образует высокая литература прошлого, ее вхождение в канон доказывает ее
“высокость”. Если обострить институциональный критерий, то можно утверждать, что та или иная
литература носит статус “настоящей”, “серьезной”, “высокой”, если она вошла в канонический корпус
текстов. А в канон или в архив культуры (термин Б.Гройса) входят только те произведения, которые
когда-то выглядели как инновация. “Ценность теории или произведения искусства не зависит ни от их
содержания, ни от их формы. Эта ценность возникает исключительно от операции переоценки ценностей,
которую они совершают и которая встраивает их в культурную традицию, представляющую собой
социально институализированную память о подобных событиях инновации, происшедших в прошлом.
Только потому, что такая интеграция в культурную память произошла, в этих культурных произведениях
находят глубину, тонкость или вечную правду, которые, впрочем, отнюдь не реже можно встретить в
разговорах с людьми, совершенно не имеющими отношения к культуре, чьим мнением, однако, никто не
интересуется, поскольку они не получили – путем следования культурно-экономической логике –
ценности и права эти мнения иметь и высказывать” [Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993, с. 119].
Таким образом, современная массовая литература взаимодействует с классической литературой,
которая когда-то была инновационной, и одним из локусов этого пересечения являются знаки канона.
Актуальная инновационная литература осмысляет свою связь с классической традицией в более сложных
формах.
[2006]
E. Samorukov
TO THE PROBLEM OF DIFFERENTING BETWEEN “MASS” AND “HIGH” LITERATURE.
THE SIGNS OF THE CANON IN THE RUSSIAN “MASS” LITERATURE
The article is devoted to the problem of differentiation between the so-called “mass” and “high” literature. The
author singles out the tradition principle of dividing literature into two types. Thus, he follows the tradition,
established by Shiller. The author also follows the way the division into “mass” and “high” literature was
manifested in different epochs. The article studies the interrelations of “mass” literature with the literature canon.
The author also analizes the ways and reasons the writers of the modern “mass” literature deal with the signs and
frameworks of the Russian literature classics.
“Вестник СамГУ”, 2006, № 1 (41), 101-109
http://vestnik.ssu.samara.ru/gum/2006web1/litr/0701.pdf