современные стратегии деконструкции социального

Е. В. Орел
Усталость от культуры: современные стратегии деконструкции социального
Наблюдая за развитием теории и практики культуры, можно констатировать
наличие парадоксальной ситуации, когда, с одной стороны, теоретики не могут
договориться, как же собственно соотносятся такие явления как «социальное» и
«культурное», в то время как проводимая государством политика достаточно
последовательно дифференцирует соответствующие сферы; с другой же стороны, именно
реальная культурная и социальная политика демонстрирует свою полную
невосприимчивость к тем формам культуры, которые производятся современной
экономикой, в то время как культурологи и социологи, именно эти формы сделали
главным предметом своих позитивных исследований.
В бурные перестроечные годы, получив свободу в экономической сфере, бывшие
советские граждане, проявляя чудеса изворотливости, бросились во все тяжкие, стремясь
претворить в жизнь известный тезис «Обогащайтесь». Но, как оказалось, экономическая
свобода несла не только освобождение от необходимости работать на советское
государство. Она освобождала и от необходимости читать советские газеты, смотреть
советские фильмы, посещать театры и филармонические концерты — эти центры
«высокой» культуры, формы работы которых, насквозь пропитанные педагогическим
занудством, идеологическими мифами и формами, отлитыми в кабинетах спецслужб,
изрядно всем поднодоели. Рикошетом досталось и самой «высокой культуре», которую
граждане перестроечной России с удивительной легкостью променяли на рестораны и
казино, сериалы и шоу, сауны и массажные салоны, дешевые турецкие курорты и дорогой
Куршавель, пугая иностранцев своим диким нравом и непомерным расточительством.
Когда же «головокружение от успехов» уступило место трезвому прагматизму, все
схватились возрождать русскую культуру. При этом весьма показателен и тот факт, что
радетелями русской культуры, взывающими «возвратиться к истокам», «возродить
православную веру и духовность» и т. п. выступили не столько деятели культуры, сколько
прорвавшиеся во власть представители тех социальных слоев, которых причислить к
носителям этой самой духовности и культуры можно разве что чисто номинально. И лишь
те, кто за эти лихие годы не утратил ни «любви к отеческим гробам», ни уважения к
чужим традициям, ни интереса к истории, ни живейшего чувства современности,
понимали, что свобода и культуру сделала иной.
Сегодня культура — не только то, что представляет нам телевизионный канал
«Культура», и чем заведует соответствующее министерство, но и массовая уличная
культура — сфера действия бизнеса: культура небольших кафе и ресторанчиков, ночных
клубов и казино, торговых центров и городских скверов. Причем, если первая вызывает
интерес у профессионалов и незначительной группы интеллектуалов-любителей, то
вторая широко потребляется всеми социальными слоями современного города.
Плохо это или хорошо? Полагаю, что в большей степени — хорошо. И в этом меня
убедил Ричард Флорида, американский социолог, автор бестселлера «Креативный класс:
люди, которые меняют будущее». Флорида убедительно доказывает, что новые идеи в
сфере бизнеса и инновационных технологий генерируются только на тех территориях, где
культура и досуг представлены современными, динамичными и креативными формами.
«В реальном мире капитализма, — цитирует Р. Флорида экономиста Йозефа
Шумпетера — отличного от той картины, которую рисуют учебники, важна не
конкуренция [цен], которая, конечно, тоже важна, а конкуренция со стороны нового
товара, новой технологии, нового источника снабжения, нового типа организации…».1
Все новое — результат действия креативного капитала, утверждение которого «знаменует
радикальный поворот от конформистского по духу прошлого», к творческой
деятельности, которая «часто носит откровенно подрывной характер, поскольку она
разбивает существующие стереотипы мышления и поведения».2
Р. Флорида замечает, что долгое время признаком культурного города в США был
крупный художественный музей и триумвират учреждений высокого искусства,
объединяющий симфонический оркестр, оперу и балет. Но сегодня все эти формы
культуры переживают трудные времена, а их попытки оживить репертуар часто имеют
лишь временный успех. Здесь сказывается очевидная усталость от обязанности читать,
смотреть и слушать только то, что определяет себя в терминах абсолютного, ценного,
вечного.
Тем временем представителей креативного класса привлекают не большие
сценические площадки, «культурные кварталы» или музейные комплексы, а аборигенная
«уличная культура» и городские районы без четкого культурного профиля.3 Именно
уличная культура представляет различные досуговые формы и художественные практики,
отличающиеся нестандартностью, неожиданностью — с одной стороны, и своеобразной
«необязательностью» — с другой. Первое поддерживает «креативность» места, привлекая
интересных и необычных людей. Второе, не отвлекая от решения практических задач,
необходимостью «глубоких философских раздумий о судьбах человечества», — позволяет
сочетать новые знакомства и впечатления с расслаблением, что так необходимо при
интенсивном умственном труде.
Чрезвычайно интересны приводимые Р. Флоридой слова одной из респонденток:
«Мы с сестрой и друзьями путешествовали по стране на машине и говорили о том, что
привлекает нас к тому или иному месту. Мы попробовали сделать список [факторов]…
Мы решили, что место должно отличаться открытостью. И разнообразием… Там должно
быть заметно присутствие геев и людей разных рас и национальностей. Там должны быть
люди разных возрастов и много возможностей для молодежи. Там должны быть люди,
которые выглядят оригинально».4 Оставлю данную цитату без комментария, обращу
внимание лишь на то, что Р. Флорида вводит особый гей-индекс, который является,
согласно его мнению, одним из наиболее точных показателей степени «креативности
места».
Отечественные исследования по культурологии в числе главных признаков
современной культуры называют следующие:
— разрушение традиционной эстетической иерархии и возникновение
экстравертивной ориентации новой культуры, т. е. ее обращенности не на себя, а на
культурные ценности других цивилизаций;
— возникновение
новых
отношений
между
художественными
и
нехудожественными пластами культуры;
— массовизация культуры как барьер для развития традиций, культивирующих
личностные пласты творчества;
— затухание традиции печатной культуры (кризис «литературоцентризма») и
эскалация зрелищного пласта культуры;
— интерес к бессознательным пластам истории как реакция на кризис
гуманистических ценностей и рационализма вообще;
— разрушение традиционной эстетической иерархии и возвращение в истории к
исходной ситуации;
— реабилитация некогда отвергнутых слоев в развитии художественного процесса
и идея циклического движения истории (Н. Хренов)5.
К данному перечню добавим указание на принципиальную поли- и даже мультипарадигмальность современной культуры, допускающую совместно бытие нескольких
культурных моделей в качестве самостоятельных, конкурирующих голосов. Укажем так
же и на те характеристики современной культуры, которые вызывают особую
озабоченность у представителей различных «групп сопротивления»:
— растворение автономных институтов, организаций и коммуникационных систем,
в которых люди привычно жили в доиндустриальной и индустриальной экономике;
— всеобщая взаимозависимость и «сетевая гибкость», которая затушевывает
границы членства в локальных сообществах, индивидуализация социальных отношений
производства;
— кризис патриархальной семьи, коренящийся в трансформации механизмов
обеспечения безопасности в семье, системы социализации, сексуальности и,
следовательно, самих устоев построения личности (Castells M. The Power of Identity).
Как видим, и в первом и в последнем случае речь идет о деконструкции институтов
и норм различных уровней социального, осуществляемой современной культурой.
Именно в этой деконструкции и следует искать истоки разного рода неоконсерватизма,
как выражения попытки восстановить контроль, порядок и всеобщую управляемость. В то
время как логика истории и логика экономической перспективы указывает на
необходимость перехода от управляемого общества к обществу креативному и
свободному. Роль культуры в данном процессе является первоочередной.
В роли «расшатывателя» устоев культура выступала не единожды в отечественной
и мировой истории. Иногда для этого культуру приходилось импортировать из вне.
иногда новые формы рождались и внутри самой культуры. Но всегда там, где культура
становилась своеобразным локомотивом истории, там она рождалась именно как
социальный проект. Это справедливо и в отношении Строительства Афинского Акрополя,
и в отношении Крещения Руси, и в отношении Европейского и русского Просвещения.
Даже программа всеобуча большевиков и та была направлена на социальные перемены.
Причем, именно те социальные проекты, которые рождались как культурные, давали
реальный, положительный, в том числе и экономический результат, а те, что рождались
как проекты, преследующие единственно лишь экономические и политические цели,
сплошь и рядом оборачивались трагедиями для целых народов.
Специфика отношений культуры и социальности в эпоху постмодерна, связана, по
крайней мере, с двумя факторами: во-первых, культурные проекты рождаются стихийно,
внутри самой культуры, в качестве своеобразных форм самоотрицания. Во-вторых, суть
работы новых форм за границами самой культуры сводятся к деконструкции социальных
структур, не соответствующих динамике и направленности историко-экономического.
Таким образом, культура выступает в роли дестабилизатора-провокатора, не
позволяющего социальным формам окостеневать и превращаться в структуры власти,
лишая общество возможности увеличения своего креативного капитала.
Одной из наиболее показательной дестабилизирующее-провокативной формой
культуры, являются молодежные субкультуры. В рамках данной статьи остановимся
только на ней.
В Миниэнциклопедии «Юношеские субкультуры Урала»6 все субкультуры
объединены в две основные модели, условно названные редактором миниэнциклопедии и
авторов вводной статьи Ю. В. Шинкаренко модель «1905» и модель «2005». Эти модели,
утверждает автор, связывает то, что обе они выражают стремление индивида к автономии,
«отгораживание» от общей культуры. В модели «1905» хорошо видно, от чего «человек
субкультурный» отделяется. Сто лет назад, когда этот тип субкультуры сформировался,
существовал мощный слой базовой культуры, от которой всегда можно было что-то
«отщипнуть» в свою личную копилку. На переломе веков традиционная культура
потеряла свои позиции. Пришло время многократного усложнения социокультурного
пространства, а новые технологии коммуникаций сделали возможным объединение людей
по любым интересам, вне государственных и национально-культурных границ, так что в
модели «2005» человеку субкультурному стало не отчего отщепляться, напротив его
задачей стала необходимость создать хоть какое-то культурное уплотнение в разреженной
атмосфере «разупорядоченности».7
«Сегодняшнему молодому человеку, вступающему во взрослый мир, как никогда
нужна
опора —
нравственная,
мировоззренческая,
когнитивная,
витальная
(обеспечивающая защиту основных жизнеподдерживающих ценностей)», утверждает
Ю. Шинкаренко. Поэтому, можно считать, что сегодня субкультурен весь Nachwuchs
(нем. «подрастающее поколение»), подчеркивает составитель миниэнциклопедии.8
Думается, что данная позиция справедлива лишь отчасти. Сам пафос молодежного
движения говорит о его направленности, по меньшей мере, на проблематизацию
устоявшихся форм как абсолютных. Следует скорее признать что, роль молодежной
субкультуры оказывается двоякой: «с одной стороны, она является своеобразной формой
адаптации к нормам и ценностям, образу жизни общества, а с другой — попыткой
изменения или корректировки старой и создания новой системы ценностей, морали», как
то утверждает исследователь С. Левикова.9
Форма эпатажа, которую избрали субкультуры 1960‑х для выражения своего
несогласия с лицемерием, современного им общества, не желающего признавать за собой
ответственность за постколониальные войны, за распространение в обществе шовинизма
и атмосферы нетерпимости ко всем, кто оказался на его периферии, во многом
способствовали распространению именно негативного к ним отношения, как со стороны
защитников традиционной морали, так и со стороны теоретиков. Но когда базовая
культура превратила формы молодежного протеста в главный инструмент соблазнов
массовой культуры, именно молодежные субкультуры 1980‑х сказали нет алкоголю,
наркотикам и случайному сексу. Пример тому — субкультура «Стрейт-эйдж».
Более того, история молодежного движения свидетельствует, что сущность
субкультур заключается не в формах протеста, но в специфике моделируемой здесь
социальности, которую, вслед за В. Тэрнером, можно назвать социальностью коммунитас:
общиной равных, но не безликих, основанную на товариществе10.
Коммунитас, утверждает В. Тэрнер — особое социальное пространство, в котором
одновременно подвергаются отрицанию основы массового индустриального общества, но
в то же время именно в коммунитас возникает новая индивидуализирующая
социальность, основанная на спонтанности, «сиюминутности» как способе жизни. Именно
в таком особом неструктурном пространстве концентрируется креативный капитал и из
вчерашних битников и металлистов, вырастают владельцы крупных корпораций —
производителей новейших компьютерных программ, материалов, технологий.
В исследовательской литературе, как и в реальной общественной практике, всякая
спонтанность и неструктурированность оценивается негативно. Неструктурированность,
рассматривается как характеристика массы, от которой трудно ожидать чего-либо
хорошего. Но еще в работе «Конец Нового света» 1954 года Р. Гвардини положительно
оценил «массу», отметив, что она дает индивиду возможность стать ответственным, если
он сможет решать задачи внутреннего освобождения, перед лицом все разрастающегося
давления безличных политических и экономических сил.
Гвардини говорит о том, что современные цели овладения миром стали столь
сложными, что оказались уже не под силу не только индивиду, но и кооперации людей.
Действия по «овладению миром» предполагают совершенно иной склад личности, а
отношения между людьми должны быть основаны на товариществе: «Товарищество <...>
это величайшее благо массы, благодаря товариществу снова можно будет обрести — в
новых условиях массового общества — человеческие ценности добра, понимания,
справедливости»11. Таким образом, Гвардини постулирует не отказ от индивидуальности,
а новое переживание коллективного опыта, с чем мы собственно и имеем дело в случае
молодежных субкультур.
Как часто сегодня слово «культура» звучит в устах отечественных ретроградов,
стремящихся реанимировать формы, давно утратившие свое значение. Как часто под
культурой понимают лишь мудрое, доброе, вечное — то чего лишена погрязшая в
прагматизме и меркантилизме современность. Как часто видят спасение культуры в
возрождении религиозной духовности. Как часто отказывают светской культуре в праве,
предлагать свои основания нравственности.
А ведь определение культуры с точки зрения должного не есть лучшее из ее
определений. Культура не может быть ни чем иным, как выражением общественных
тенденций, того, чего ждут от нее и что хотят в ней видеть различные индивиды и классы.
Культура общества, которое желает быть свободным, не может быть той же, что и
культура общества тоталитарного; а культура информационного общества не может
строиться на тех же принципах, что и культура общества эпохи просвещения.
Примечания
1 Цит. по: Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. – М.,
2005. – С. 46.
2 Там же. – С. 46.
3 Там же. – С. 209.
4 Там же. – С. 253.
5 Хренов Н. А. Социальная психология искусства: переходная эпоха. – М., 2005. –
С. 51.
6 Юношеские субкультуры Урала. Сост. Ю. В. Шинкаренко. – Екатеринбург: Союз
юнкоров, 2005.
7 Юношеские субкультуры Урала. – Екатеринбург, 2005. – С. 4 – 9.
8 Там же. – С. 9.
9 Левикова С. И. Место техники в системе ценностей молодежной культуры //
Общественные науки и современность. 2001, № 4. – С. 178.
10 См. Тэрнер В. Символ и ритуал. – М., 1983.
11 Гвардини Р. Конец Нового света // Феномен человека. Антология. – М., 1993. –
С. 270 – 271.