Сельское хозяйство Ставрополья 1941-1942 гг.
advertisement
Сельское хозяйство Ставрополья 41-42 гг.. 22 июня 1941 начался самый тяжелый и опасный период советской истории. В первые месяцы войны на территории края началось формирование воинских частей. Только в первые месяцы войны в армию ушло более «14 тысяч коммунистов и 20 тысяч комсомольцев»(1). Следует иметь в виду, что из края ушла наиболее работоспособная часть населения, в том числе высококвалифицированные кадры. При этом была мобилизована лучшая техника: автомобили, тракторы. В первые десять дней войны «было мобилизовано 4200 автомобилей, 600 тракторов»(2). Причем они были наиболее новые и исправные, казалось, при таком огромном оттоке из народного хозяйства кадров и техники ставропольцам не справиться с начинающейся уборкой, однако этого не случилось. На смену ушедшим на фронт пришли десятки тысяч женщин, стариков и подростков, которые сели на тракторы и комбайны. С первых дней войны, исходя из того, что от ставропольцев нужны более увеличенные поставки продуктов животноводства, колхозы и совхозы наращивали поставки мяса, молока, яиц. Так, колхозы Карачаевской и Черкесской АО уже к концу июля 1941 г. выполнили годовой план мясопоставок и многие хозяйства стали сдавать в счет 1942 года. Колхозы Буденовского района в сентябре выполнили годовой план по сдаче молока. В ноябре 1941 года в крае был выполнен годовой план по поставкам животноводческой продукции. Перестройка всей жизни на военный лад для тружеников сельского хозяйства края означала: в трудных условиях войны трудиться высокопроизводительно и качественно, и не только не снижать, а повышать темпы работы и досрочно справиться с поставками сельскохозяйственных продуктов. Уборка 1941 г. складывалась сложно. Не хватало рабочих рук, кадров. Положение в значительной мере спасало то, что в «МТС пришло около 10 тыс. женщин, девушек-трактористок, которые в предвоенные годы, поддержав призыв известной в стране трактористки Паши Ангелиной «Девушки, на трактор!», пошли на курсы механизаторов, где изучили трактор и комбайн»(3). В работе стерлась грань между днем и ночью, люди падали от усталости, но сознание того, что на фронте не только еще тяжелее, но и опаснее, откуда приходили все более тревожные вести, поднимало людей на работу не только за себя, но и за тех, кто был призван в действующую армию, поэтому выполнение полутора, двух и более норм стало обычным явлением. В уборку было включено все: комбайны, простейшие уборочные машины, ручные косы и даже серпы. Так, «бригада Ивана Голощапова из села Первомайского Дмитриевского района в первый день уборки скосила простейшими машинами столько ячменя, сколько в обычное время это было бы сделано за 5-6 дней. В Егорлыкском районе более 300 человек косили хлеб вручную, значительно перекрывая норму. В колхозе «Красная Звезда» 23 человека за три дня скосили вручную пшеницу с площади 70 гектаров, причем каждый из колхозников вдвое перевыполнил дневные нормы. В колхозе «Заветы Ленина» Воронцово-Александровского района Александр и Любовь Насоновы скашивали ежедневно сцепом комбайнов по 48-52 гектара. Александра Горюнова из села Орловка Буденовского района, проводив на фронт мужа, стала за штурвал его комбайна и скашивала ежедневно более 20 гектаров, значительно перекрывая норму. Ефросинья Ващенко из Дивенской МТС скосила более 600 гектаров и намолотила одиннадцать тысяч центнеров зерна»(4). Именно на плечи стариков, женщин, детей легла тяжесть перестройки народного хозяйства края на военный лад. Им было невероятно трудно. В справке от 1 августа 1941 г. сектора информации крайкома ВКП(б) о работе колхозов и совхозов в условиях Отечественной войны констатируются факты повышения производительности труда в колхозах края: «в Ново-Александровском районе звено Новиковой А.В. дает две нормы выработки на прополке клещевины и вязке снопов, ее 75 летний отец на поделке колес выполняет норму на 250%; в колхозе «Северо-Кубанский» старик Корвяков, которому 76 лет по собственному желанию начал ремонтировать кадушки и выполняет норму на 150%; а моторист Тимченко заявил: В ответ на вылазку варваров-германского фашизма я буду работать днем и ночью. Он 6 дней работал без подсменки»(5). Поголовный выход на работу в колхозах отмечали руководители Петровского, Шпаковского и многих других районов. Колхозы Изобильненского района в 1940 году при высокой степени механизации провели уборку колосовых в «41 рабочий день, а в 1941 году – всего за 17 рабочих дней»(6). Преодолевая трудности, умело сочетая работу сложных и простейших машин с ручным трудом, колхозы успешно завершили уборку хлебов, обеспечив темпы уборки не ниже предыдущего 1940 года – на 1 августа 1941 г. было убрано «95,2% против 86,8% на 1 августа 1940 г., причем скошено на 100000 га больше, чем в 1940 г. На 5 сентября было сдано ? зерна, подлежащего сдаче по обязательным поставкам»(7). Серьезную помощь в уборке урожая оказывали школьники, учащиеся техникумов, студенты вузов. «210 учеников Солдато-Александровской средней школы заработали 2205 трудодней»(8), а многие учителя проработали в колхозе по месяцу и все время перевыполняли нормы выработки. Небывалый трудовой энтузиазм, ответственность, организованность, явились залогом успешной работы тружеников сельского хозяйства, и край успешно справился с первой военной уборкой. Так, труженики Изобильненского района завершили уборку «за 17 рабочих дней, тогда как в 1940 году им на это потребовалось 40 дней. В Ворошиловском районе уборка была завершена вдвое быстрее, чем в 1940 году. В целом уборка зерновых в крае была завершена к 1 августа, при этом с каждого гектара было собрано по 13,5 центнера, что на центнер больше, чем в предвоенном 1940 году»(9). Почти сразу же колхозы и совхозы края выполнили план сдачи хлеба государству. Страна получила более «65 миллионов пудов зерна»(10). Досрочно были выполнены задания по госпоставкам государству мяса, молока и шерсти. В ходе осеннего сева крайкома партии одобрило опыт колхозниц Петровского района «по использованию коров и телок в качестве тягловой силы»(11), больше пахать было не на чем. В течение первой военной зимы МТС края организовали работу трактористов и комбайнеров из числа колхозниц и школьников старших классов. Однако даже ценой высочайшего напряжения всех сил крестьянам не удалось воспрепятствовать сокращению объемов производства. В колхозном растениеводстве наблюдались негативные тенденции. В начальный период войны коллективные хозяйства Ставрополья, выполняя распоряжения руководства страны, сумели увеличить посевные площади по сравнению с довоенным уровнем. В частности «сельхозартели Ставропольского края осенью 1941 г. выполнили не только основной (1140 тыс. га), но и дополнительный (170 тыс. га) планы сева озимых культур. В итоге в 1941 г. площади озимых превосходили уровень 1940 г. на 17,2%. В 1942 г. яровых культур было посеяно на 15,8% больше, чем в 1940 г. Однако эти успехи были достигнуты благодаря концентрации усилий на одном направлении, в ущерб остальным. Дополнительный план сева озимых в 1941 г. колхозы только на 32,7% выполнили путем распашки новых земель и на 67,3% - за счет сокращения паров, а также площадей, ранее отводившихся под яровые зерновые и кормовые культуры»(12). В условиях дефицита сил и средств сельхозартели, реализуя новые задания по озимым, сумели осуществить план подъема зяби лишь «на 7%»(13). Подобные проблемы, как и достижения, были характерны в данное время и для коллективных хозяйств Дона и Кубани. Следует также отметить, что уже в начальный период войны в ряде колхозов появились, постепенно увеличиваясь, площади заброшенных земель. В первые годы войны колхозы и совхозы испытывали неимоверные трудности с рабочей силой и материальным обеспечением. Напряженное положение на фронте вынуждало брать из сельского хозяйства все новые и новые людские и материальные ресурсы для армии. На фронт ушли многие трактористы, комбайнеры, агрономы, бригадиры, помимо этого проводилась мобилизация для военной промышленности и на транспорт. Уже в начале 1942 года доля женщин в тракторных бригадах и звеньях некоторых районов составляла 60%. В добавок ко всему объявили мобилизацию сельского населения в трудовую армию, которая в короткие сроки должна была построить железную дорогу Кизляр-Астрахань. На эту стройку отправились из края «3,5 тысячи человек и 1800 подвод»(14), когда определилась угроза прорыва на Северный Кавказ, население края начало активно возводить оборонительные сооружения. Враг неумолимо рвался к хлебу Ставрополья и Кубани, Грозненской и Бакинской нефти. Гитлеровское командование планировало после захвата Кавказа направить свой удар на Британскую Индию. В октябре 1941 года немецко-фашистские войска подошли к Ростову, создалась угроза вторжения врага на Северный Кавказ. В этих условиях Государственный комитет обороны принимает решение о создании оборонительного рубежа в Краснодарском, Ставропольском краях, автономных республиках. 21 октября 1941 года бюро крайкома ВКП(б) и крайисполкома, выполняя указание Государственного комитета обороны о создании оборонительного рубежа на Северном Кавказе, приняли постановление о «проведении оборонительных работ в крае на 8, 9, 10 полевых строительствах. Для этого в крае мобилизовалось 115 тыс. человек с инструментом, сроком на 40 дней из числа колхозников, студентов вузов, учащихся 9-10 классов, техникумов, служащих, домохозяек, эвакуированных. В целом же в строительстве оборонительных сооружений участвовало почти вдвое больше»(15). Люди работали не считаясь, со временем и не покладая рук, трудиться приходилось в невероятно трудных условиях. Проследим организацию работы на одном из его участков – в Суворовском районе края. На заседании Суворовского РК от 3 ноября 1941 г. было решено «председателям исполкомов совместно с милицией не допускать прогулов рабочих, а колхозам построить землянки для своих работников, обеспечить их питанием, чтобы не допускать текучки людей на объекте. Окончить строительство планировалось к 20 января 1942 года, с этой целью крайисполком провел мобилизацию колхозников, рабочих, служащих в количестве 2000 человек и 160 подвод дополнительно»(16). К примеру, в свете этого решения, Гражданский сельский совет «поставил 850 человек 25 подвод»(17). Ров возводился в степи глубиной в 3 м, а шириной в 6 м, техники, облегчающей работу, практически не было. На всем участке работал один экскаватор, который быстро вышел из строя, поэтому все тяжелые земляные работы выполнялись вручную силами женского населения близлежащих сел. «Порядок на спецстройке был военный, - вспоминает Халеева М.П., - строем ходили на работу и с работы. Подъем в четыре часа утра, работали до глубокой темноты, жили на квартирах у жителей хутора Верхнебалковский. Однажды мы с подругой сбежали домой, с тем, чтобы сходить в баню. Преодолев 12-ти километровый путь, мы еще не успели поговорить с родственниками, как уже приехал бригадир и заставил нас вернуться назад. За этот проступок мы были посажены под арест в холодную баню на несколько дней. Рабочих с соседних колхозов сел Бургустан и Бекешевка кормили хорошо, часто привозили им мясо, жили они в теплых землянках, а мы питались плохо, одной баландой, нас подкармливали родственники»(18). «Работы не остановились даже в непогоду, - вспоминает Клепалко Т.М., отработавшая на спецстройке 90 дней, - трудились и в метель и в мороз, на пределе человеческих возможностей, падали от усталости после очередной смены»(19). Такой же представлялась картина трудовых работ на всей территории, где возводился оборонительный рубеж. По воспоминаниям Шкабариной А.Д. из х. «Свободный труд» Минераловодского района: «На трассе отмораживали пальцы рук и ног, уши и щеки, но никто не жаловался и не говорил, что трудно. Тогда об этом не думали, а все жили одной мыслью, чтобы немец не прошел и наступила победа»(20). Всего с ноября 1942 г. по 29 января 1943 г. на строительство оборонительных сооружений было «выполнено 8 млн. 767 тысяч километров земельных работ. Строители вырыли 533,4 км противотанковых рвов, эскарпов и других преград. Было построено 24437 пулемета и пушечных огневых точек (доты, дзоты, огневые площадки). В более напряженный период в ноябре 1941 г. работало 127582 человека»(21). Но несмотря на все тяготы военного времени, перенапряжение тружеников тыла при возведении оборонительного сооружения, он не выполнил своего предназначения, так как к моменту боевых действий оказался незавершенным. В начале 1942 года в хозяйствах Советского района развернулось патриотическое движение по созданию фронтовых звеньев. Чтобы получить это звание, требовалось на протяжении двух месяцев выполнять задание не менее чем на 150% при отличном качестве работы и высокой трудовой дисциплине. Включившись в работу по вызову зерна, они работали так дружно и самоотверженно, что темпы вывоза по хозяйству возросли почти вдвое. Следуя их примеру «члены звена Нины Кобзаревой из колхоза «Кавказ», работая на подготовке к севу, выпллняли по четыре нормы. В короткое время в районе возникло 20 фронтовых звеньев, которые в несколько раз перекрывали норму. В них работало 130 колхозников и колхозниц»(22). Придавая большое значение этому движению, крайисполком и бюро крайкома партии поддержали его и предложили повсеместно «всемерно поддерживать патриотическое движение передовиков по организации фронтовых звеньев и фронтовых тракторных бригад»(23). В мае в крае были созданы сотни фронтовых звеньев в колхозах МТС и совхозах. В Новоселецком районе было создано «33 фронтовых звена»(24). В Ставропольском зерносовхозе была создана фронтовая бригада шоферов. На Ессентукском местремкомбинате создали «три фронтовых бригады в составе 60 работниц, которые выехали в подшефный колхоз «им. 17 партсъезда» для оказания помощи в весеннее-полевых работах. В колхозе «им. Гофицкого» Туркменского района было создано фронтовое полеводческое звено из 14 летних девушек-туркменок во главе с Перикеевой, которое обязалось в 1942 году получить по 150 пудов зерна с га»(25). На всю страну прозвучало опубликованное 8 марта 1942 года в «Правде» обращение трактористок Ставрополья о развертывании Всесоюзного социалистического соревнования трактористок и женских тракторных бригад. Трактористки обязались «выработать на 15-сильный трактор не меньше 700 гектаров условной пахоты, провести все работы качественно и в срок, сэкономить 10% средств, отпускаемых на ремонт, и 5% топлива. В соревнование включались 7900 трактористок и 157 женских тракторных бригад края»(26). С первых дней весенней страды на полях развернулось боевое соревнование за выполнение стоящих задач. Женская тракторная бригада Хорольцевой из Дивенской МТС в первые десять дней выработала «по 101 гектару условной пахоты на 15-сильный трактор. Владимир Борхов из Чернолесской МТС на гусеничном тракторе втрое перекрыл норму, вспахав 33 гектара. Соревнующийся с ним Иван Носачев, работая без смены двое с половиной суток, вспахал 667 гектаров и сэкономил 183 кг горючего»(27). В результате самоотверженного труда ставропольцев весной 1942 года было засеяно «на 250 тыс. гектаров зерновых и технических культур больше, чем весной 1941 года»(28). Бюро крайкома ВКП(б) и крайисполкома, рассматривая итоги работы на весеннем севе, наградили почетными грамотами наиболее отличившихся «564 трактористок и 607 трактористов, которые выполнили задание не менее чем на 110% и сэкономили не менее 3% топлива, а также тех, кто, расходовав горючее по норме, выполнил задание более чем на 130%. В их числе Миланья Хоролецева, Клавдия Хлистунова из Дивенской МТС, Шахид Ахба, Хами Вагова Больше – Зеленчукской МТС, Черкесской АО, Дарья Гончарова, Мария Ковтун Мало-Ягурской МТС, Ефросинья Кравченко, Раиса Яковлева Горьковского зерносовхоза и другие»(29). По итогам социалистического соревнования женских тракторных бригад переходящее Красное Знамя Крайкома ВЛКСМ было вручено комсомольской «фроновой тракторной бригаде № 22 Медвеженской МТС Павла Федорова. Бригада сезонную норму выполнила на 224%, сэкономила 2678 кг топлива, или 16,2%. Была отмечена хорошая работа тракторных бригад № 20 Дивенской МТС Павла Хлистунова, № 8 Казминкой МТС Ивана Зайцева, Псыжской МТС Федора Воротынцева, № 2 МТС им. Кирова Кировского района Семена Кузько, № 8 Виноделенского мясосовхоза Семена Петренко. Они были зачислены кандидатами на получение переходящего Красного Знамени, 98 трактористок края были представлены в центральную комиссию по руководству Всесоюзным соревнованием на получение звания лучшей трактористки Советского Союза»(30). Одновременно труженики сельского хозяйства прилагали огромные усилия по развитию общественного животноводства, наращиванию производства и поставок животноводческой продукции для Красной Армии и страны. Большое значение имел пример колхозников сельхозартели имени Шаумяна Георгиевского района, обратившихся в марте 1942 года к труженикам сельского хозяйства с призывом о досрочной сдаче животноводческой продукции. Хозяйство в 1941 году успешно справилось со всеми планами по животноводческой продукции. Дополнительно в счет государственных закупок было продано «140 ц мяса, 30 тыс. литров молока, 300 кг меда. В 1942 году хозяйство уже к 25 марта выполнило полугодовой план по мясу, четырехмесячный по молоку и в счет второго квартала сдало более 1000 яиц»(31). Колхозники, стремясь помочь фронту, решили к Первому Мая выполнить годовой план сдачи мяса, в счет госзакупок дополнительно продать «5 тыс. литров молока, 12 ц мяса, 4 тыс. яиц. Больших успехов добился свиноводческий совхоз «Терек». В первом квартале 1942 года здесь откормили и сдали в 4 раза больше свиней, чем в первом квартале 1941. Коллектив совхоза решил до конца года произвести свинины на 1200 ц больше плана. Причем, если до войны совхоз сдавал животных весом 80-90 кг, то теперь не менее 100 кг. Свинарки Найкова и Иванова в своей группе из 200 свиней получили суточные привесы по 650 граммов при плане 400 граммов. Первомайский свинсовхоз Минераловодского района пятимесячный план сдачи мяса выполнил на 160%. Молодая работница Клавдия Вовчук добилась в мае среднесуточного привеса от откормочной группы на 200 кг больше плана»(32). Жизнь на Ставрополье вошла в строгий ритм военного времени. Завершив весенне-полевые работы, труженики сельского хозяйства края приняли все меры по подготовке к уборке урожая 1942 года, которая предстояла еще более трудной. Это во многом объяснялось тем, что техника за год значительно износилась, а для ее качественного ремонта не было нужных запасных частей, высококвалифицированных кадров ремонтников. В хозяйствах края за год не поступило ни одного нового трактора или сельскохозяйственной машины. В то же время в ходе очередных призывов из села уходили в действующую армию тысячи механизаторов, дополнительно изымалась техника. Сбор, реставрация запасных частей, изготовление их на предприятиях продолжались в возрастающих масштабах. Это позволило труженикам сельского хозяйства подготовить значительную часть техники к уборке, в которой резко возрастала роль простейших уборочных машин, живого тягла, ручного труда. Уборочные работы разворачивались в крае медленно. В ряде районов комбайны простаивали и основная работа производилась простейшими орудиями на живом тягле. Так, «в Буденовском районе на 5 июля 1942 года было скошено 5114 га, из них комбайнами только 136 га»(33). Медленное развертывание уборочных работ стало предметом рассмотрения на бюро крайкома партии 9 июля 1942 года. К «26 июля в крае было скошено 35,2% хлебов, а комбайнами 21,4%. Наилучших результатов добились труженики Апанасенковского района, где было скошено 70% и 41,3% комбайнами. В колхозе «Красный буденовец» Левокумского района Степан Воробьев и Мария Сорокина на лобогрейках скашивали по 6,3 га в день. В колхозе «Путь Ленина» Туркменского района 6 лобогрейками в день скашивали по 25 и более га. В колхолзе «Красная нива» Архангельского района косари Жигалкин и Васильченко на лобогрейках ежедневно скашивали по 7 га при норме 4,4 га. Комбайновый агрегат из сцепа двух комбайнов Дивенской МТС, возглавляемый С.И. Мыгас, 21 июля убрал 76 га, а 28 июля – 83 га и сэкономил 80 кг горючего. Комбайнер Буденовской МТС П. Бараненко довел выработку на комбайн до 40 га в сутки. Иван Попов из Крымгиреевской МТС – до 31 га и т.д. В колхозах, обслуживаемых Медвеженской МТС, сотни женщин косили ручными косами и выполняли нормы на 150200%. В колхозе «Вторая пятилетка» их было 100, колхозе им. Ворошилова – 90, и т.д. Однако убрать полностью урожай 1942 года не удалось»(34). Серьезной проблемой для Ставрополья стала проблема беженцев из Молдавии, Украины, Белоруссии. Осенью 1941 г. в крае «их насчитывалось 210 тыс. человек, многие из них не имели при себе ни одежды, ни обуви»(35). Ставропольцы помогали эвакуированным как могли, по братски делились скудным продовольствием, снабжали одеждой, предоставляли кров. Нужно принять к сведению, что семья крестьянина на Ставрополье, несмотря на изнурительную работу на полях, жила в условиях крайнего обнищания, ведь оплата труда была крайне низкой. Советское государство не сочло необходимым вносить изменения в свои взаимоотношения с селом в годы войны, как это вынуждены были сделать другие государства. Система колхозов с изъятием у них по низкой цене производственной продукции с помощью разных форм обязательных поставок – это наследство со времен коллективизации осталось неизменным, менять ее не было нужды: во время войны они пригодились не меньше, чем во время индустриализации. Помимо давления на крестьян, государство пыталось стимулировать их трудовую активность путем повышения материальной заинтересованности в результатах производства. Устав сельскохозяйственной артели, принятый в 1935 г., предусматривал (ст. 15), что в случае, если бригада получила урожай ниже среднего колхозного, то количество заработанных ею трудодней «уменьшается на 10%, а если выше среднего, то увеличивается на 10%»(36). В январе 1941 г. специальным постановлением партии и правительства была определена дополнительная оплата труда натурой или деньгами при перевыполнении плана урожайности сельскохозяйственных культур и продуктивности животноводства. Часть прибавочного продукта, получаемого сверх плана, поступала непосредственно в распоряжение колхозников. В годы войны, когда сельскохозяйственная продукция, как уже указывалось, высоко ценилась, возможность заработать значительную часть сверхплановой продукции была важным стимулом выполнения и перевыполнения плана. 9 мая 1942 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) рекомендовали ввести дополнительную оплату для механизаторов машинно-тракторных станций. За перевыполнение планов урожайности работники тракторных бригад могли получить «до 13% собранного сверх плана зерна, 15% семян подсолнечника, 11% картофеля и т.д. комбайнерам полагалась дополнительная выдача зерна за намолот сверх нормы»(37). Дополнительная оплата была введена также для животноводов. В годы войны, помимо дополнительной оплаты, получили распространение и другие формы материального стимулирования труда колхозников. Среди них можно назвать дополнительное начисление трудодней в виде премий. Трактористы МТС, если они во время весеннего сева «за первые 15 дней своей смены (на пахоте, бороновании, культивации и севе) выполняли трактором ХТЗ работу, исчисляемую в 45 га мягкой пахоты, получали премию в размере 35 трудодней; в первые шесть дней работы на вспашке трактористам начислялись трудодни в двойном размере»(38). В совхозах среднегодовая заработная плата инженерно-технических работников колебалась в 19411942 гг. между «7-8 тыс. руб. в год, т.е. примерно 700 руб. в месяц. Месячная заработная плата рабочих ведущих специальностей в среднем составляла: трактористов – 200-270 руб., комбайнеров – 300-350, шоферов – 320-330, рабочих животноводческих профессий – 200 рублей. Приблизительно такими же были ставки в МТС. В соответствии со штатным расписанием, утвержденным Наркомземом СССР в январе 1942 г., директора МТС получали 700-900 руб. в месяц (в зависимости от величины тракторного парка), старшие агрономы, инженеры и старшие механики – 600-800 руб.»(39). Уровень заработной платы был несколько выше, чем до войны, но если бы не нормированное снабжение, такая заработная плата была бы совершенно недостаточна. Рабочие и служащие государственных предприятий в сельском хозяйстве «снабжались некоторыми видами продуктов по твердым ценам и пользовались общественным питанием, продукты для которого отпускались по себестоимости»(40). Оплата труда рядового ставропольского колхозника зависела от сложности выполняемого труда. Анализ расценок показывает, что работа по руководству хозяйством оценивались по максимуму, т.к. председателю и бухгалтеру в день начислялось «по 3 трудодня, бригадиру первому помощнику председателя причиталось 1,25 труд в день»(41). Что касается оплаты труда сельхозработ, то налицо высокая оценка труда, связанная с работой с тягловыми животными, при «пахоте волами в день колхозник получал 2,5 трудодня, а при посеве – 2 трудодня. Прополка колосовых, часто ручная, оценивали достаточно низко – 0,25 трудодня»(42). Вышеизложенное объясняет ту разницу в оплате, которую имели колхозники по сравнению с колхозницами в военное время. В колхозе «Вперед» Арзгирского района разница составляет «522 трудодней по итогам работы за 1942 г.»(43). Соблюдение принципа материальной заинтересованности в труде требовало ликвидации обезлички в использовании земли, средств производства, скота, улучшения организации и учета труда, с тем чтобы была видна работа каждого. Основной формой организации труда в колхозах и совхозах, как и до войны, оставалась полеводческая бригада с постоянным составом, обрабатывающая одни и те же земельные участки и самостоятельно учитывающая урожай. Размеры полеводческих бригад сохранились почти без изменения, хотя «нагрузка посевных площадей на трудоспособного возросла»(44). Существенные изменения претерпела внутрибригадная организация труда. Появилась тенденция к разукрупнению бригад, выделению внутри них звеньев, за которыми закреплялись определенные земельные участки. Звенья специализировались на производстве тех или иных культур. Развитие звеньевой системы в какой-то мере было связано со снижением уровня механизации, распространением ручного труда»(45). Не случайно звенья создавали в первую очередь там, где требовались большие затраты ручного труда – при возделывании картофеля, проса, овощей и т.д. При преобладании конно-ручной уборки за звеньями закреплялись и зерновые посевы. Звеньевая система облегчала индивидуальный учет затрат труда, давала возможность более гибко применять дополнительную оплату и различные формы премирования. Для того времени эта система была наиболее удобной формой распространения мелкогрупповой сдельщины, поэтому во многих партийных решениях, требовавших повысить материальную заинтересованность колхозников и рабочих совхозов, одновременно указывалось на необходимость широкой организации звеньев внутри бригад. Звеньевая система в годы войны получила высокую оценку. С трибуны партийных пленумов ее характеризовали как основу «поднятия производительности труда колхозников и повышения урожайности сельскохозяйственных культур», как лучшую форму организации труда внутри бригады; указывалось, что звеньевая система дает возможность «ликвидировать обезличку, повысить материальную заинтересованность, облегчить учет количества и качества труда»(46). Несмотря на всю действенность моральных и материальных стимулов, приходилось применять и методы организационно-правового порядка, чтобы как можно полнее мобилизовать трудовые ресурсы страны и улучшить производственную дисциплину. Была введена трудовая повинность всего взрослого населения, за исключением инвалидов, престарелых и женщин, имеющих малолетних детей, или беременных. Как указывалось в постановлении ЦК ВКП(б) о Международном женском дне 8 марта, «ни одной женщины ни в городе, ни в деревне не должно быть вне общественно-полезного труда»(47). Еще 26 июня 1940 г. в связи с ростом военной опасности президиум Верховного Совета СССР принял Указ о переходе на восьмичасовой рабочий день, семидневную рабочую неделю и запрещении самовольного ухода рабочих и служащих из предприятий и учреждений. В первые же дни войны (26 июня 1941 г.) Президиум Верховного Совета СССР издал Указ о режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время, предусматривавший «удлинение рабочего дня, отмену очередных и дополнительных отпусков, замену их денежной компенсацией»(48). Аналогичную роль в колхозах играло введение постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 мая 1939 г. обязательного минимума трудодней, для того чтобы вовлечь в общественное производство все взрослое колхозное население. На Украине и Северном Кавказе, т.е. в основных сельскохозяйственных районах, - «80 трудодней и в хлопковых районах – 100 трудодней. В случае невыполнения обязательного минимума рекомендовалось исключать из артели колхозников, лишать их приусадебного участка»(49). В условиях войны в закон об обязательном минимуме трудодней были внесены существенные изменения. Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР, принятым в феврале 1942 г., обязательный минимум был увеличен почти в полтора раза: в основных сельскохозяйственных районах – до 120, а в остальных – до 100. вместе с тем, чтобы обеспечить более ровное использование рабочей силы, заранее оговаривалось, какая часть минимума должна быть выполнена в период весенних работ, на прополке и уборке. Впервые был установлен обязательный минимум трудодней для подростков – членов семей колхозников в возрасте от 12 до 16 лет (в размере не менее 50 трудодней в год). Подросткам выдавали трудовые книжки и учитывали их заработки. Если трудоспособные колхозники без уважительных причин не вырабатывали обязательного минимума трудодней, их должны были «по приговору народного суда привлекать к исправительно-трудовым работам в колхозе на срок до шести месяцев с удержанием из оплаты трудодней до 25% в пользу колхоза»(50). Сохранялось в силе положение о том, что колхозник, не выработавший обязательного минимума, «выбывал из артели, терял права колхозника и лишался приусадебного участка. Председатели правлений колхозов и бригадиры, которые не предавали суду нарушителей этого закона, сами несли судебную ответственность»(51). В совместном приказе прокурора СССР, союзных наркоматов юстиции и внутренних дел от 26 февраля 1942 г. устанавливался порядок исполнения приговоров к исправительно-трудовым работам в колхозах и МТС. Удержания (в размере 25% заработанного) с колхозников, трактористов и комбайнеров, работавших в МТС, производились от «денежной и натуральной части дохода со всей суммы трудодней, выработанных в колхозе во время отбывания наказания»(52). При этом трудодень в зерновом хозяйстве оценивался «6 руб., в животноводстве – в 7 руб., в специализированных колхозах (хлопководческих, садоводческих) – в 8 руб.»(53). В случае, если правление колхоза или дирекция МТС не имели возможности регулярно использовать осужденных, их надлежало направлять на исправительно-трудовые работы по указанию НКВД, а с наступлением сельскохозяйственного сезона «возвращать по требованию колхозов и МТС на место их прежней работы»(54). Осужденный, продолжая работать в колхозе, не получал полной оплаты, а также лишался на период наказания прав колхозника, в том числе права пользования усадьбой. Однако усадьба закреплялась (в соответствии с уставом) не за отдельным колхозником, а за колхозным двором. Чтобы уберечь ее, достаточно было одному из членов семьи иметь на нее право. Поэтому практически «наказание нередко сводилось к штрафу в размере 25% заработка»(55). Повторные нарушения наказывались строже: трудовые исправительные работы осужденный должен был отбывать вне колхоза. Но, как правило, дело до этого не доходило. Приговор, пусть и не такой уж тяжелый по военному времени, оказывался достаточно серьезным предупреждением, причем не только для осужденных, никому не хотелось повторять печальный опыт и быть привлеченным к судебной ответственности. Вместе с тем в системе оплаты труда на практике обнаруживались существенные недостатки, связанные, в частности, с завышенными плановыми показателями. Они иной раз были так высоки, что рассматривались колхозниками как нереальные, и люди заранее ориентировались на минимальную оплату, таким образом, система поощрения труда ограничивалась. Планирующие органы, нисколько не считаясь с объективными условиями, увеличивали планы, хотя последние из года в год не выполнялись. Обязательства, превосходившие и без того завышенные планы, заранее были обречены на провал. Точно так же весьма далеки были результаты развития сельского хозяйства от обязательств, а в ряде случаев от плановых заданий и у районов – призеров всесоюзного соревнования. Почти ни один из передовых колхозов страны не превысил обязательств по всем показателям: одни перевыполнили по зерну, но недовыполнили по льну, другие – наоборот. А были и такие, которые не дотянули ни по льну, ни по зерну до взятых обязательств и все же получили грамоты. Такое же положение сложилось в Шкотовском районе Приморского края. Этот район, «получивший первую премию за высокий урожай, не сумел выполнить плановые задания ни по урожайности зерна и картофеля, ни по продуктивности скота»(56). Сельхозартели Ставрополья, ослабленные войной, не могли выполнять доведенных плановых показателей. Полное выполнение их могло привести к разорению хозяйства, голоду среди его членов, однако за невыполнение госпоставок виновные карались. В ноябре 1942 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление о репрессивных мерах по отношению к «саботажникам хлебозаготовок»(57). Против них предписывалось «… применять суровые репрессии: исключать из партии, арестовывать, предавать суду и заключать в концлагеря»(58), поэтому, стремясь сохранить рентабельность хозяйства и избежать наказания, ряд председателей колхозов давали органам власти заниженные сведения об урожайности, численности скота, наличии продуктов. В этом случае они могли надеяться на сравнительно невысокий план поставок. Так, в колхозе им. Ворошилова Курского района Ставропольского края в результате проверки в 1943 г. было установлено, что на ферме хозяйства содержится более «50 голов скота, хотя по документам значилось лишь 31. в колхозе им Калинина Черкесского района края числилось 17 коров, фактически же их было 41»(59). Сложно судить о масштабах укрывательства сельхозартелями своего имущества от властей, но, вероятнее всего, они были значительными. Кроме того, правления сельхозартелей стремились сбыть определенное количество продукции на рынке, порой в ущерб госпоставкам. Мотивом таких действий являлся стремительный рост рыночных цен в период войны. Как отмечает В.Т. Анисков, они выросли в 100-200 и более раз. В то же врем оплата государством госпоставок оставалась на довоенном уровне: «7-8 коп. за 1 кг зерна, 3 коп. за 1 кг картофеля, 41-53 руб. за голову крупного рогатого скота и т.д.»(60). Наркомзагу (Народный комиссариат заготовок) запрещалось собирать сведения о фактическом намолоте зерновых в сельхозартелях и предписывалось «вперед пользоваться в оценке урожая только данными видовой оценки, производимо органами ЦСУ до начала уборки»(61). Любые попытки опротестовать слишком высокие данные видовой урожайности вызывали резко отрицательную реакцию властей. Когда в августе 1941 г. заместитель председателя исполкома Александрийско-Обиленского района Ставропольского края обратился в крайисполком с просьбой снизить завышенные разряды урожайности, ему объявили строгий выговор. Эта мера была еще мягкой, учитывая, что его инициатива «…вызвала целый поток необоснованных заявлений от председателей колхозов района, с требованием снизить разряды урожайности»(62). Для выполнения нереальных планов руководству сельхозартелей было необходимо целеустремленными организационными мерами обеспечить предельное напряжение материальных сил хозяйств. Особенностью военных лет было привлечение на полевые работы коров и нетелей. Конечно, это было ненормальным явлением, оно не могло не отразиться отрицательно на молочном производстве, и только самая острая нужда заставила прибегнуть к такой мере, но истощенный скот часто не выполнял повышенных норм, не справлялся с возросшим объемом работы. Возникла необходимость в качестве тягловой силы использовать также коров, находившихся в личной собственности колхозников. С этой целью в колхозах была развернута большая разъяснительная кампания. В газетах публиковали статьи о подготовке крупного рогатого скота к полевым работам, эти статьи изучались и обсуждались на собраниях колхозников. В приказе Наркомзема СССР «О плане развития сельского хозяйства на 1942 год» были уточнены условия оплаты труда и нормы выработки при работе на коровах. Наркомзем рекомендовал правлениям колхозов установить для колхозников, работавших на коровах, нормы выработки «в размере трети норм, принятых в колхозе для таких же работ на конном тягле. Колхозникам, работавшим на своих коровах, при выполнении норм выработки трудодни начислялись в двойном размере. Коровы, находившиеся в личной собственности, на весь период работы в общественном хозяйстве должны были обеспечиваться колхозными кормами. Запрещалось привлекать к полевым работам племенных коров»(63). В соответствии с указаниями правительства в колхозах развернулась массовая подготовка к использованию коров на сельхозработах. Использование живой тягловой силы вело к уменьшению и без того низкой производительности труда, что стало причиной сокращения объема сельхозпроизводства. Нормированное распределение продуктов было единственным способом в военных условиях обеспечить их целесообразное расходование. Осенью 1941 г. в городах края были введены продовольственные карточки на продукты. Колхозникам хлеб и другие продукты отпускались по талонам и спискам, но и эта форма распределения применялась не везде из-за дефицита продуктов. Крестьянин в годы войны получал от колхозного производства чисто символическую плату, поэтому существенным источником пропитания для колхозников оставался небольшой огород. Размеры ЛПХ были установлены «Примерным уставом сельскохозяйственной артели», принятым 17 февраля 1935 г. Здесь говорилось, что колхозники могли иметь в личном пользовании участок приусадебной земли «площадью от 0,25 до 0,50 га, а в отдельных районах до 1 га»(64), а также определенное количество скота и птицы. в районах СССР, к которым относились и районы Дона, Кубани и Ставрополья, колхозники имели право содержать «одну корову, до двух голов молодняка крупного рогатого скота, одну - две свиноматки с приплодом, до 10 овец и коз, неограниченное количество птицы»(65). Предполагалось, что личные хозяйства станут для колхозников источниками дополнительных доходов, а основные они будут получать от общественного производства. Но при распределении средств члены сельхозартелей получали лишь то, что оставалось после выполнения госзаданий и пополнения внутриколхозных фондов, поэтому на деле положение складывалось с точностью до наоборот. Хорошо понимая важность ЛПХ, крестьяне шли в обход закона и увеличивали их размеры: держали больше голов скота, чем полагалось, расширяли площади приусадебных участков, нередко путем захвата общественных земель. Масштабы таких захватов были значительны. В мае 1939 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) даже пришлось принимать постановление «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания», где устанавливались размеры участков единоличников и предписывалось «изымать колхозные земли, захваченные колхозниками, рабочими, служащими, другими гражданами или организациями»(66). Личные хозяйства ослабляли зависимость крестьян от колхозов. Данное обстоятельство тревожило центральные и местные органы власти, заставляя их недоброжелательно относиться к ЛПХ. В годы войны заинтересованность сельских жителей в собственных хозяйствах усилилась. Крестьяне, ранее е имевшие приусадебной земли, теперь старались ее заполучить, а те, кто в мирное время ничего не сеяли на своих участках, стали использовать их максимально полно. В 1940 г. из общего количества личных хозяйств колхозников Краснодарского и Ставропольского краев посев имели «84,1% хозяйств, а в 1943 г. – уже 92,6%, хотя в целом в этом году численность ЛПХ уступала довоенной»(67). В мирное время государство облагало хозяйства колхозников различными налогами и сборами, так что сельским жителям приходилось платить за каждую голову скота, за каждое дерево в саду. В годы Великой Отечественной войны налоговое бремя стало еще тяжелее, появлялись новые налоги. В частности, в декабре 1941 г. был введен военный налог, значительно выросли ставки прежних денежных платежей. Ставки основного налога, которым облагались хозяйства крестьян, - сельхозналога, - увеличились в течении войны примерно в пять раз. В целом по РСФСР в 1942 г. совокупные суммы денежных платежей колхозника государству составляли «9% от его валового денежного дохода, а в 1943 г. – уже 18%»(68). Разумеется, не все крестьянские хозяйства могли вовремя и полностью рассчитаться с государством по этим многочисленным налогам и сборам. Однако в общей своей массе ЛПХ колхозников справлялись с налоговым бременем, и довольно успешно. Говоря о причинах этого, исследователи в первую очередь указывают на военную инфляцию. Действительно, ведь «продажа даже небольшой части картофеля, овощей, молока или мяса на рынке не только покрывала потребности крестьян в денежных расчетах с государством, но и вела к накоплению значительной массы денег в деревне»(69). Если до войны колхознику надо было продать на рынке 100 кг картофеля, чтоб расплатиться по сельхозналогу, то в «военное время для этого вполне хватало и 35 кг»(70). Но дело в том, что крестьяне облагались и натуральными налогами. С личных хозяйств колхозников и хозяйств единоличников взимались зерновые, картофель, подсолнечник, мясо, молоко, яйца и многое другое. Так, в 1941 г. в счет обязательных зернопоставок донские колхозники должны были сдать государству около «1,7 тыс. тонн зерновых, а ставропольские, - около 1,3 тыс. тонн»(71). В условиях войны, когда крестьяне кормились тем, что производили в ЛПХ, поставки натурпродуктов были для них гораздо тяжелее, чем денежные налоги. Спасаясь от голода, в военное время сельские жители уклонялись от выполнения натуральных налогов. Однако «с недоимщиков поставки взыскивались в принудительном порядке»(72), согласно постановлению СНК СССР «Об ответственности за невыполнение обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству колхозными дворами и единоличными хозяйствами», принятому в ноябре 1942 г. В частности, согласно данному постановлению, один из колхозников сельхозартели им. 17 партсъезда (Арзгирский район Ставропольского края) в мае 1943 г. был «оштрафован на 780 руб., а также с него были взысканы недоимки»(73). Конечно, государство не допускало окончательного разорения крестьянских хозяйств, используя систему различных льгот. Но, несмотря на это, для многих колхозников и единоличников совокупное бремя натуральных и денежных налогов было тяжелым, а нередко и неподъемным. Однако необходимо отметить, что, несмотря на все трудности, крестьяне и в тяжелейших условиях войны не отказывались от личных хозяйств. Без преувеличения можно сказать, что в личные хозяйства являлись отнюдь не «подсобными», а, напротив, приносили их владельцам основные доходы. Поэтому многие члены колхозов уклонялись от общественного производства, предпочитая работать в ЛПХ. Не случайно в неурожайном 1943 г. процент колхозников, не выработавших минимума трудодней, был самым высоким за всю войну. Да и «добросовестные» колхозники одинаково активно трудились и в коллективных, и в личных хозяйствах. Стремясь еще более упрочнить свое положение, крестьяне расширяли размеры ЛПХ, невзирая на правительственные запреты. Судя по имеющимся документам, в годы войны позиция власти по отношению к личным крестьянским хозяйствам претерпела изменения, так как было ясно, что без ЛПХ крестьяне выжить не смогут. В октябре 1943 г. Ставропольский крайком ВКП(б) и крайисполком приняли постановление, в котором отмечалась «важность приусадебных участков для жителей села»(74). В связи с этим районному руководству и председателям колхозов предлагалось наделить землей тех колхозников, которые ее не имели, и всячески «содействовать им в максимально полном использовании участков»(75). Даже на захваты общественных земель частными лицами руководящие и карающие органы нередко закрывали глаза. Отчасти такая позиция объяснялась тем, что крестьяне часто присваивали заброшенные, необрабатываемые земли сельхозартелей. Поскольку при отражении агрессии врага Советскому союзу были необходимы огромные средства, деревня оставалась самым важным их поставщиком, выполняя высокие требования государства через перенапряжение сил, отдавая стране последнее. Крестьяне вынуждены были самостоятельно обеспечивать свое существование за счет личных хозяйств, при этом органы власти не препятствовали как прежде, а поощряли их наличие, т.к. в обратном случае страна лишалась бы сельхозпроизводителей. В период весеннее летней кампании 1942 г. Верховный главнокомандующий И.В. Сталин ожидал, что главное наступление вермахта будет на московском направлении, в этом его убедила германская разведка. Войска, которым на юге предстояло наступать в соответствии с его планом, были обескровлены. В мае 1942 г. советские войска, повинуясь директивам Ставки, перешли в наступление под Харьковом и в Крыму, оно закончилось тяжелым поражением. Враг вторгся в пределы Северного Кавказа и одновременно начал штурм Сталинграда с целью перерезать Волгу, стратегическая инициатива вновь пришла к Германии. Части немецкой армии появились на территории края 2 августа в Молотовском районе. Продвижение войск противника почти не встречало сопротивления со стороны частей Красной Армии, в беспорядке отступавших по территории края. Это обстоятельство «дало немцам возможность быстро занимать города и районы края, а отсутствие разведок о продвижении врага делало его появление во многих случаях совершенно неожиданным»(76). 3 августа после ожесточенной бомбардировки немцы заняли г. Ворошиловск , 5 августа захватили Невинномысск и вывели из строя железнодорожные станции г. Минеральные Воды и Георгиевска . 9-10 августа немецкими оккупантами были все города КМВ. Эвакуацию пришлось проводить на территории, оставленной нашей армией, без ее защиты, непосредственно под угрозой быстро продвигающегося противника. Указания правительства об эвакуации народного хозяйства крайком ВКП(б) и исполком крайсовета не получали. Как только определилась угроза оккупации края 28 июля бюро крайкома ВКП(б) приняло решение об эвакуации скота из северо-западных районов. 1 августа крайком принял решение об эвакуации скота и материальных ценностей из районов центральной части края до Прикумья. Поскольку военные действия в конце июля 1942 г. проходили на Нижнем Дону, и откуда открывался прямой и короткий путь в северную часть Ставропольского края, бюро крайкома партии правильно определило первую группу районов, с которых и следовало начинать эвакуацию скота. Это были 10 северных районов Ставрополья: Дмитриевский, Молотовский, Ново-Александровский, Егорлыкский, Апанасенковский, Изобильненский, Ипатовский, Труновский, Шпаковский и Петровский. С их территории поголовье скота колхозов и совхозов необходимо было перегонять в районы Кизлярского округа, т.е. в юго-восточную часть края. Продумана была организационная часть эвакуационного процесса. В частности, секретари райкомов ВКП(б), председатели райсоветов, КрайЗО, директора совхозов должны были «обеспечить перегоняемый скот зерном и фуражем, а также необходимым инвентарем и посудой для кормления поголовья в пути. Сопровождавших общественный скот колхозников и рабочих совхозов следовало, в свою очередь, полностью снабдить запасами продовольствия на все время многодневной эвакуации»(77). Бюро крайкома партии не забыло указать в своем постановлении и на необходимость сопровождения эвакуируемого скота животноводческими бригадами, в состав которых входили чабаны, пастухи и доярки. Все они «вместе с членами своих семей во главе с представителями правлений колхозов, заведующими фермами и ветеринарно-зоотехническим персоналом должны были взять пригнанный к местам нового размещения колхозный и совхозный скот под свой полный контроль и обеспечить его соответствующим уходом»(78). Предусматривалось также выделение в состав бригад, сопровождавших скот, в качестве «полномочных представителей партийных органов коммунистов и комсомольцев для поддержания на высоком уровне морального духа гонщиков скота. Наконец, для охраны перегоняемого скота выделялись на все время пути работники милиции»(79). Об атмосфере, в которой проходил процесс перегона скота по территории Ставрополья летом 1942 г., достаточно убедительно свидетельствует С.Е. Елизаров, проживавший тогда на территории Левокумского района. По его словам: «В это время в селе было много скота, эвакуированного из различных районов Ставропольского края. Много животных погибло от бескормицы, а главное – от безводья…»(80). Немало проблем пришлось решать краевому руководству и с поголовьем скота, который для последующего перегона в Дагестанскую АССР был первоначально эвакуирован в Кизлярский округ. А его там к началу сентября 1942 г. скопилось немало – 150 тысяч голов. К примеру, в одном из документов крайкома партии с тревогой сообщалось, что скот «…движется недопустимо медленно в значительной части оседает в районе и загоняется в камыши дезорганизаторами и провокаторами»(81). Кизлярскому Окружкому ВКП(б), исполкому Окружного совета депутатов трудящихся, а также партийному и советскому руководству Кизлярского и Шелковского районов в категоричной форме было предложено «в срок до 9 сентября полностью закончить переправу через Терек всего колхозного и совхозного скота, находившегося на подведомственной им территории»(82). Однако, как показали последующие события, такой срок для реализации данного указания оказался нереальным, и эвакуация колхозного и совхозного скота с территории Кизлярского округа затянулась вплоть до конца сентября 1942 г. Для обеспечения бесперебойной работы действовавших через Терек трех переправ крайком партии направил своих уполномоченных. Перед ними ставилась задача максимально ускорить пропуск через переправы поголовья скота. Кроме того, еще одна группа ответственных работников из 12 человек должна обеспечить прогон и сохранность скота по шести маршрутам уже на территории Дагестана. 17 августа 1942 г. бюро крайкома партии на очередном своем заседании вновь вернулась к вопросу об эвакуации скота. В принятом решении отмечалось: «Просить командование армии ускорить строительство понтонных мостов и переправ для перегона и переправы имущества»(83). 12 августа 1942 г. Военный совет Закавказского фронта принял постановление, в котором говорилось о порядке прогона гуртов скота по грунтовым дорогам и горным тропам. В нем содержалась и информация об эвакуации колхозно-совхозного скота из Ставропольского края. Главный маршрут выглядел так: Гудермес – Ботлих (ЧеченоИнгушская АССР) и далее на Шауры – Тылары – Ханзах – Гунин (Грузинская ССР). Скот должны были сопровождать надежные и опытные погонщики, а также проводники, хорошо знакомые с горной местностью. Документом предусматривалось наличие обязательной вооруженной охраны перегоняемого скота. Военному командованию всех степеней предписывалось оказывать полное содействие в деле осуществления эвакуации скота. К сожалению, это крайне важное постановление, четко регламентировавшее весь процесс эвакуации, оказалось запоздавшим. Оно не могло быть реализовано в полной мере все по той же причине – нехватки времени ввиду быстрого наступления немецких войск. Проблема хищений скота во время его эвакуации с территории Ставропольского края была достаточно острой. Ввиду этого, на заседании бюро крайкома ВКП(б) 27 августа 1942 г. было принято жесткое по форме решение: «Отмечая наличие многочисленных фактов разбазаривания и расхищения эвакуированного скота, обязать зам. Начальника КрайНКВД тов. Панкова немедленно организовать охрану скота по трассам прогона, выделив для этой цели необходимое количество работников милиции и НКВД»(84). К сожалении, данное решение было принято в то время когда эвакуация скота уже заканчивалась, и поэтому оно не могло серьезно отразиться на исправлении создавшегося негативного положения в этом вопросе. По словам М.А. Суслова при проведении эвакуации скота в отдельных колхозах края «…дали себя знать антисоветские элементы, срывавшие эвакуацию. Более значительное сопротивление эвакуации скота имело место в колхозах национальных районов, в некоторых из них (Малокарачаевский, Караногайский и другие) оперировали вооруженные банды и группы, которые в ряде случае угоняли скот, убивали и грабили гонщиков»(85). В ходе осуществления эвакуации скота имели место и другие негативные факты. Они стали возможными вследствие непорядочности и нечестности, проявленной рядом должностных лиц. В одном из архивных документов в этой связи, к примеру, говорится следующее: «Председатель колхоза «Красная Звезда», член ВКП(б) вместе с бухгалтером колхоза получили из Госбанка 16 тысяч рублей денег, из которых должны были обеспечить людей, идущих со скотом колхоза…, но они с этой суммой денег сбежали, и не организовали эвакуацию скота. Председатель колхоза «Красный Октябрь» убежал после районного актива и не организовал эвакуацию скота колхоза…»(86). Такое поведение руководителей, конечно, крайне отрицательно сказывалось на моральном состоянии рядовых колхозников, вселяло в них неуверенность и панические настроения. Но, наряду с такими негативными примерами, имели место и прямо противоположные факты. Они свидетельствовали о героизме и ответственности колхозников и работников совхозов, проявленных во время эвакуации порученного им общественного скота. В отчете директора Ставропольского овцеводческого треста Денисова, который он представил в крайком ВКП(б) 10 октября 1942 г., были приведены конкретные примеры самоотверженных поступков работников треста. В данном документе, в частности, отмечается: «…доярка тов. Каханская, имея двоих детей, пригласив дорогой двоих эвакуированных людей, пригнала гурт скота в количестве 101 головы из совхоза Турксад в город Махачкалу. Чабан тов. Асланов один без всякого руководства пригнал отару овец в количестве 938 голов из совхоза Моздок № 8 в село Аксай Дагестанской АССР. Таких примеров можно привести большое количество»(87). Уже после освобождения Северного Кавказа от оккупантов, в условиях начинавшегося возврата колхозного скота обратно на Ставрополье, выяснилось, что «в Дагестане находилось всего 50065 голов. В том числе крупного рогатого скота – 8391, лошадей – 2957, коз и овец – 39077. Не намного больше скота Ставропольского края размещалось в Азербайджанской ССР – 64387 голов, в том числе лошадей – 6264, крупного рогатого скота – 14069 и овец и коз – 44064 голов»(88). Перегон эвакуированного скота Ставропольского края осуществлялся летом и осенью 1942 г. не только в союзные республик Закавказья и в Дагестан. Часть колхозного поголовья скота направлялась также через Астраханский округ и Сталинградскую область в Западный Казахстан. В октябре 1942 г. Ставропольский крайком ВКП(б) создал специальную бригаду из трех человек, которая направлена в Астрахань и далее в Казахстан для подсчета поголовья скота, вышедшего сюда в эвакуацию. Докладная записка, составленная 19 октября 1942 г. членами этой бригады Поспеловым, Каменевым и Полябиным, позволяет достаточно подробно оценить эвакуацию скота. В частности, в августе 1942 г. через Волгу были переправлены 31700 голов скота, а во второй половине сентября – еще 52 тысячи. Всего, таким образом, на западный берег Волги через специальные переправы для скота было эвакуировано 83700 голов. В том числе: «- крупного рогатого скота… - 18440 голов - овец ……………………….. – 60960 голов - лошадей …………………… - 4300 голов»(89). Вес эвакуированный скот принадлежал исключительно колхозам. Это было поголовье Ипатовского, Петровского, Арзгирского, Благодарненского и ряда других районов. Причем, значительная часть скота была выведена из районов, уже занятых немецкими войсками. Этот факт является свидетельством героизма и самоотверженности людей, занимавшихся спасением общественного стада в крайне опасных для их жизни условиях. После переправы через Волгу председатели колхозов и рядовые гонщики скота по распоряжению партийных и советских органов Астраханского округа направили стада дальше на восток к хутору Каракуль Западно-Казахстанской области, который был определен конечным пунктом пребывания скота Ставропольского края. Бригада крайкома обследовала стада, находившиеся в пути, и пришла к выводу, что скот находился в состоянии нижнесредней упитанности. Это не удивительно, если иметь в виду, что расстояние, которое надо было преодолеть стадам, составляло только от Астрахани до хутора Каракуль более 400 километров. «Корма на трассе перегона исключительно плохие, в связи с чем имеет место значительный отход скота», - отмечалось в докладной записке»)90). Члены бригады крайкома партии провели беседы с колхозниками, сопровождавшими скот, и выяснили, что они находятся в тяжелом материальном положении. В частности, у колхозников отсутствовали теплая одежда и обувь. Из имевшихся у бригады денег гонщикам была выделена материальная помощь. Неудачной по своим конечным результатам оказалась эвакуация колхозного скота из Карачаевской и Черкесской автономных областей. М.А. Суслов, отчитывается перед ЦК ВКП(б), указывал: «Скот Карачая и Черкессии (около 500 тысяч голов) находился на летних горных пастбищах и не мог быть эвакуирован»(91). По отдельным видам общественного скота, оставленного в горах Карачая и Черкессии накануне эвакуации, дают представление более точные цифры, приведенные в таблице №1. Поголовье общественного скота, оставленного в горах Карачаевской и Черкесской автономных областей летом 1942 года Таблица №1 № Области Лошади Овцы и козы Крупный Всего по рогатый скот области 1. Черкесская АО 10536 21831 115567 147934 2. Карачаевская АО 17856 53461 252665 323981 Итого 28391 75292 368232 471915 По мнению историка Петренко Т.А. неудачная эвакуация скота привела к потере половины от всего поголовья скота, имевшегося в колхозах и совхозах до начала биты за Кавказ. Главное богатство, которым на Ставрополье являлось многомиллионное поголовье различных видов скота, полежало эвакуации в первую очередь, даже раньше, чем городское и сельское население. Такой вывод напрашивается после изучения архивных документов. Во всяком случае, первые постановления крайкома ВКП(б) и крайисполкома, которые были приняты в последние дни июля 1942 г., подтверждают такой вывод. Следует отметить, что подготовка к выводу скота колхозов и совхозов Ставропольского края в Дагестан и Закавказье началась раньше, чем планирование всех других мероприятий эвакуационного процесса. Однако планомерно осуществить эвакуацию общественного поголовья скота не удалось вследствие неожиданно и быстро изменившейся ситуации на фронте. Быстрое продвижение немецких войск по северным и северо-западным районам Ставрополья в первые дни августа 1942 г. застало руководство края врасплох. Эвакуация скота проходила, поэтому не по заранее составленному графику и четко расписанным планам, а в зависимости от степени сопротивления частей Красной Армии наступавшему противнику и темпов продвижения фашистских войск. Итак, 22 июня 1941 года начался самый тяжелый и опасный период советской истории края. В первые месяцы войны на его территории началось формирование 343-й и 320-й стрелковых дивизий, 53-й, 56-й, 70-й кавалерийских дивизий. На фронт уходил цвет колхозного крестьянства – мужчины в возрасте от 18 до 40 лет – бригадиры, трактористы, комбайнеры, руководители МТС и колхозов, в селах оставались в основном старики, женщины и дети. Жатва 1941 года была организована по-фронтовому. Изнурительная работа на полях продолжалась круглые сутки. Люди валились от небывалой физической усталости, и все же типичным делом было двойное и тройное перевыполнение рабочих планов, благодаря этому уборку хлебов полностью завершили к 1 августа. С самого начала войны резко ухудшилось материально-техническое обеспечение МТС, колхозов и совхозов, сократились капиталовложения в сельское хозяйство. В то же время деревня должна была увеличивать поставки государству хлеба и других видов продукции для снабжения армии и городского населения. Тяжелое положение на селе еще больше обострилось, когда враг захватил богатейшие сельскохозяйственные районы страны. Трудности были настолько большими, что их преодоление требовало предельного напряжения сил. Крестьянство проявляло беззаветную преданность интересам Отечества, преодолевая трудности, сознательно шло на жертвы и лишения, вносило свой вклад в перевод народного хозяйства на военные рельсы, в создание военной экономики. На территории края в 1941 году началось возведение оборонительного рубежа, где участвовало более двух тысяч человек. На строительстве колхозники проявляли подлинное мужество, не прекращая работу в любую непогоду. В начале 1942 года в хозяйствах края развернулось движение по созданию фронтовых звеньев. Весной на всю страну прозвучал призыв ставропольских трактористов о развертывании Всесоюзного социалистического соревнования женских тракторных бригад. В результате самоотверженного труда ставропольцев весной 1942 года было засеяно на 250 тыс. га больше, чем в предыдущем году. Уборка 1942 года проходила в сложных условиях недостатка сельхозтехники, на живом тягле с применением простейших машин, однако убрать полностью урожай не удалось. Как в первые, так и в последующие годы войны система колхозов, поставляющих продовольствие по низкой цене государству не претерпела изменений, она устраивала руководство страны, но сельхозартелям приходилось через перенапряжение производительных сил отдавать последнее. В социальной структуре села произошли изменения, выразившиеся в снижении численности трудоспособного населения, особенно мужчин. Помимо давления на крестьян, государство пыталось стимулировать их труд путем применения материальных стимулов: вводилась доплата за перевыполнение плановых заданий. Снижение уровня механизации работ привело к развитию звеньевой системы внутри бригады, она облегчала индивидуальный учет затрат труда. Для того, чтобы вовлечь в общественное производство все колхозное население в крае доводился до каждого крестьянина обязательный минимум трудодней, увеличенный в 1942 году в 1,5 раза, впервые он вводился и для подростков. На практике оказывалось, что плановые задания доведенные до сельхозартелей были завышенными, но те руководители, которые пытались доказать этот факт подвергались наказаниям. Крестьяне в период войны обеспечивали самостоятельно свое существование, за счет ведения ЛПХ, органы власти относились к ним более мягко, чем прежде, т.к. понимали, что без них крестьяне не выживут. Предполагавшаяся эвакуация поголовья скота колхозов и совхозов органами власти подготовлена и расписана была на достаточно серьезном уровне, во внимание были приняты все аспекты и возможные трудности предстоящего нелегкого пути к новым местам размещения сотен тысяч голов всех видов скота. В непосредственной связи с быстро меняющейся на фронте ситуацией осуществлялись и меры, предпринятые краевыми властями по погону скота на восток и на юг Кавказа. Однако, не владея достоверной и полной информацией о продвижении врага по территории сельских районов Ставрополья, крайком партии зачастую давал запоздалые указания райкома и райисполкома о начале эвакуационного процесса. Следствием этого стал захват передовыми немецкими моторизованными и танковыми частями сотен тысяч голов скота на путях его следования в тыловые районы страны. Организация эвакуации колхозного и совхозного скота и сам процесс его вывода в безопасные районы оказались не на высоте. Имели место многочисленные случаи дезертирства лиц, которые в качестве погонщиков сопровождали стада и гурты поголовья скота. Не до конца был продуман и вопрос об охране органами внутренних дел края маршрутов прогона скота и непосредственно его сопровождения к местам размещения. Данный просчет привел к потере десятков тысяч голов коров, овец и лошадей вследствие действий различных бандитствующих групп или даже увода скота местным населением на путях его прогона. Потеряв контроль над ходом эвакуации скота в начале этого процесса, краевые власти Ставропольского края так и не сумели затем восстановить его до завершения вывода поголовья в тыловые районы. Эвакуация скота из сельских районов Ставрополья не была доведена до логического конца еще и потому, что командование Закавказского фронта не всегда адекватно реагировало на просьбы руководителей Ставрополья оказать помощь в наведении переправ и определении наиболее безопасных и удобных маршрутов прогона скота. Хотя, следует признать, что у Военного Совета Закавказского фронта были на этот счет свои соображения, которые были продиктованы решением боевых задач и стремлением не пропустить противника за рубеж реки Терек.