три - Астрономическая Башня

НАЗВАНИЕ: Очищение (Purificaiton)
АВТОРЫ: Alchemia Dent & Bugland
ПЕРЕВОДЧИК: lost girl
БЕТЫ: Marta
+ Jenny - главы 1-13, 15,17-18,20-22,24,26
+ Ольга - главы 1-5, 10, 12-26
+ Эонен - глава 6
+ Рыжая-Бестыжая - глава 7-16, 18-19,21-26
+ strega verde - глава 31.
ОРИГИНАЛ: [url=http://intertexius.com/pure.htm]тут[/url]
РАЗРЕШЕНИЕ НА ПЕРЕВОД: получено.
ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ/ПЕЙРИНГ: ГП/СС, ЛМ/ЛВ, РЛ/СБ; гет ЛВ/НП, РУ/ГГ, Дин/Чо
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: Изнасилование, садизм, групповое насилие, мастурбация, Noncon, мазохизм
РЕЙТИНГ: NC-17
Книга Заклинаний (объяснения используемых авторами заклинаний) [url=http://intertexius.com/spells.htm]тут[/url]
Глава 1: Тамошняя... ПОВ Снейпа
"Разумеется, в одиночестве".
Все настолько пропитано затхлым запахом, что я его уже не замечаю. Вокруг слились
воедино чернота гари и чернота крови. Я слежу за вороньем, которое все кружит,
кружит, и жду, что оно вот-вот начнет слетаться сюда в доказательство моей смерти.
Внезапно надо мной нависает чей-то темный силуэт, заслоняя бледный солнечный свет.
Как ни странно, на нем алая с золотом гриффиндорская квиддичная форма. А в руках
метла. Лучи света путаются в непослушных прядях.
– Тебе нравится летать? – спрашивает он.
– У меня нет метлы, – едва слышно отвечает мой голос.
– Тогда возьми мою, – и он протягивает руку, чтобы помочь мне подняться. В его
голосе улыбка. Моя рука непроизвольно поднимается, чтобы до него дотронуться. Моя
рука – лишь силуэт, черная тень, вытянутые пальцы выделяются на фоне ярко-синего
неба, но я не могу до него дотянуться. Все-таки было нелепо рассчитывать на то, что у
меня получится.
– Я не могу летать, – в порыве благородного негодования восклицаю я. – Я мертв.
– Мертв? – удивляется он. И внезапно падает на колени. Он рядом со мной на поле боя,
пачкает свою безупречную форму, которая так подходит герою. Его лицо скрыто
тенью, прямо передо мной его розовые губы, я чувствую солоноватый запах
мальчишеского пота, и внезапно смерть так близко, что перестает быть метафорой или
статистикой. Ее зловоние накрывает, словно истлевшая ткань. Тела его наставников и
одноклассников, заснувших вечным сном, изуродованных, захваченных врасплох,
окружают нас, слившись в единое целое, имя которому – Кровавая бойня; я же –
неотъемлемая ее часть. Ему тут не место, но оттолкнуть его я не в силах.
Его ладонь касается моей щеки, и прикосновение обжигает, словно вода
обмороженную кожу.
– Нет, ты жив, – возражает он. И я вижу его улыбку. – Ты теплый.
– Ну, значит, я умираю.
Второй рукой он поворачивает мое лицо к себе. Я вижу свое ненавистное отражение в
линзах его очков и отшатываюсь, падая на кровавую землю, как расплавленный воск с
горящей свечи. Вдруг на фоне этого кошмара я вижу его открытые глаза – он
склоняется ко мне для поцелуя.
И целует меня.
И шепчет, опаляя горячим дыханием мои губы:
– Теперь еще теплее.
Меня охватывает паника. Я не вижу неба, совсем не вижу воронья – что если они на
него нападут? Обхватив Гарри руками, я валю его на бок, и внезапно обнаруживается,
что вокруг много места, под нами - зеленая трава, и я вижу синее небо и одинокую
птицу, летящую на юг.
Его рука скользит к моему паху. На губах играет лукавая улыбка.
– Ах, значит, ты девственник, – дразнит он. – Так я и знал. Что ж, мы сейчас это
исправим. - Он тянется к пуговицам, крючкам и завязкам – все мои барьеры от
внешнего мира для него ничто; и вот я уже нагой, мое бледное тело подставлено
солнцу. Он тоже обнажен. Он – само совершенство. Его метла брошена рядом с нами
на траве; я смотрю на нее и вспоминаю, как он летал, но он уже нежно раздвигает мне
бедра и затем... о, Мерлин... я чувствую, как его пальцы касаются тех мест, которых я
поклялся, не увидит больше никто: от члена до ануса и обратно. Неожиданно я
ощущаю его пальцы внутри себя; в голове – огненные вспышки, глаза застилает
малиново-красной пеленой, и мне совсем не больно. А я думал, что будет больно.
– Я никому не позволю тебя обидеть, – обещает он, целуя сначала мой правый сосок,
затем - левый, и спускается ниже. Он вытащил пальцы – и их траекторию повторяет его
язык. Я подаюсь бедрами вперед и тут же сгораю от стыда; а он даже не улыбается; он
вылизывает меня, словно ему это действительно может нравиться, внезапно меня
накрывает его тень, что-то толкается там, где он только что лизал, что-то твердое,
горячее, влажное... я чувствую, как сдаюсь, выгибаясь ему навстречу, впуская его.
Все происходящее со мной совсем не такое, каким должно быть. Боль и стыд ушли.
Осталось лишь его прекрасное лицо… о, Мерлин! что это, там, в конце толчка? Я бы
попросил объяснить, но он занят; до меня доносится его неровное дыхание, я впиваюсь
пальцами в его шевелюру, мои глаза, застланные красной пеленой, закрыты и в голову
мне приходит…
«Ничего общего с Беллатрикс».
Я открываю глаза. Надо мной серое небо; его темные волосы не отражают свет. Я
вспоминаю, как она вначале воспользовалась палочкой, затем бутылкой, а потом для
нас больше не было «там», потому что это происходило везде – в моей постели в
Хогвартсе, в подвале у Люциуса, в хлеву на острове Мэн. Все вокруг черное и серое,
даже в моей голове; затем он снова двигается и... о, боже, в конце толчка он целует мне
грудь, и я обнимаю его за плечи, желая удержать тут, потому что в других местах...
... есть другие люди.
Не дожидаясь моей просьбы, он обхватывает мой член. Я снова подаюсь вперед, и у нас
обоих вырывается хриплый вздох. Мы двигаемся в каком-то ритме; его влажная ладонь
скользит, влажный палец кружит – это он пытается разделить со мной свои ощущения,
и я провожу ногтями по его спине, потому что это совсем не так, как с Люциусом,
который коснулся меня лишь раз и затем уничтожил все следы. Поддерживая ритм,
держа открытыми глаза, я царапаю его, делясь собственными ранами, отдавая то
немногое, что у меня есть, потому что места, которых коснулись его губы, уже
зарубцевались и умерли, и там, и там, и там...
***
Я просыпаюсь в темноте один, моя рука - на члене.
Нелепо зажигаются свечи – можно подумать, мне хочется видеть. Я убираю руку изпод одеяла и растираю пальцы, почти ожидая увидеть кровь – иногда со мной такое
случается, от избытка энтузиазма. Но теперь я ощущаю лишь тупую, ноющую боль, с
которой нужно что-то сделать. Никогда в жизни я еще не испытывал такого стыда и
бессилия.
Это все из-за Поттера. Будь он проклят. Ну почему он не позволит мне просто умереть?
В компании Приапа я иду в ванную и становлюсь под холодный душ. Боль нарастает. Я
размышляю: не разломать ли его надвое? Ведь существуют заклинания… мысль еще не
оформилась, а я уже держу в руке палочку.
– Exsanguepsoleos!
***
Я прихожу в себя лежа на полу, в темной ванной – разумеется, в одиночестве.
Exsanguepsoleos. Exsanguepsoleos Infandum. Твою мать.
Существуют и другие заклинания. Другие проклятия, после которых я остался бы на
ногах. Если бы сейчас меня видел Поттер...
Очередная волна головокружения заставляет меня еще какое-то время лежать на спине,
сожалея о том, что я раздет. На полу холодно.
Глава
"А хочешь увидеть еще больше?.."
2:
Пошатываясь
Склонившись, он шепчет мне прямо в ухо:
– У тебя идеальная кожа.
Я льну к нему, касаясь губами его шеи.
– А хочешь увидеть еще больше, – спрашиваю я, – моей кожи?
Вместо ответа он лижет мне шею, губы, лицо. Мерлин, мне не терпится ощутить,
каково это – когда он, словно кот, вылизывает меня повсюду. Смочив пальцы слюной, я
провожу ими от шеи к ключице и поспешно начинаю расстегиваться: это его руки, его
запятнанные зельями пальцы пачкают мою белую рубашку, оставляя около пуговиц
разноцветные следы – словно узор на крыльях тех самых бабочек, что трепещут у меня
в животе.
Я с силой провожу ладонями по бокам, сжимаю их и представляю на себе его
дыхание... губы... руки... ладони, то, как вылизываю его; не в силах больше
сдерживаться я вжимаясь в воображаемого Северуса, лаская свой член до тех пор, пока,
прикусив губу, не кончаю, забрызгав спермой ладонь, запястье, живот…
Вот он обнимает меня, темные пряди его волос задевают мое лицо, когда он вытирает
меня руками.
Устало взмахнув палочкой и прошептав очищающее заклинание, я натягиваю одеяло до
подбородка и немедленно засыпаю.
***
Я провожу пальцами сквозь его шевелюру, пока он вылизывает внутреннюю сторону
моего бедра. Пальцы ног подгибаются, зарываясь в ворсистый ковер. Душа его уже
моя. А скоро моим станет и его тело.
«Довольно», – шиплю я, дернув его за воротник. Он тут же обхватывает мой член
губами. Едва я коснулся пальцами его затылка, а он уже у моих ног. Член вздрагивает,
исчезая у него во рту. О, да, вот таким он прекрасен! Просто прекрасен. Я провожу
пальцами по его макушке, зарываясь в его волосы: они такие светлые, восхитительношелковистые. Губами он ловит мою ладонь и втягивает в рот пальцы. Глубже… еще
глубже. Долгие, неторопливые движения. И снова. Член уже ноет от напряжения.
Востребовать его. Пометить… Сжав его голову, я толкаюсь глубже, требуя большего.
Он должен знать, что он принадлежит только мне… Мне.
– Ты – мой! – восклицаю я, задыхаясь и вцепившись в простыни, размазывая по животу
теплую сперму.
***
Болезненно, в такт колотящемуся сердцу, пульсирует шрам. Кто-то закашливается,
шумно задвигая ящик. Полог вокруг моей постели чуть колышется, когда мимо
проносится чья-то тень. Какой-то миг мне мерещится, что это мистер Малфой, и к
горлу подкатывает тошнота. Но тут же понимаю – это лишь Шеймус, который кому-то
шепчет: «Да что же там происходит?» – и оба выходят из спальни, тихо притворив за
собой дверь.
В комнате тихо. Должно быть, все давно завтракают.
Я выбираюсь из кровати и, пошатываясь, плетусь в душ – все еще испытывая слабость
от недавней головной боли. Я стою под струей воды, но у меня подкашиваются ноги.
Горячей, мокрой рукой я опираюсь о прохладную кафельную стену и пытаюсь прийти в
себя. Больно скручивает живот. Жжёт в горле. Мерзкая кисловатая жидкость разъедает
язык, ноздри, выплёскивается изо рта на пол, грязно-желтоватым водоворотом исчезая
в канализационном отверстии.
Мне нужен Северус. Нужны его зелья и его поддержка. Если бы сейчас меня не
тошнило, я бы, наверное, расхохотался. Целых пятнадцать лет я заботился о себе сам…
а теперь, нет, вы только на меня поглядите! Плохой сон, немного рвоты, и вот я уже
тоскую об Упивающемся Смертью зельеваре; мечтаю, чтобы он ухмыльнулся мне в
лицо и всунул в руку стакан. Подставив под струю ковшик ладоней, я жадно глотаю
холодную воду. Прополоскав рот, сплёвываю, чищу зубы, чтобы избавиться от
мерзкого привкуса. Интересно, как бы отнеслась ко всему этому Гермиона? У меня
снова кружится голова. Сегодня определённо придётся забыть о завтраке. А заодно и об
истории магии...
Глава 3: Разговор «об этом»
" Уже можно смеяться?"
На трансфигурации я ловлю на себе любопытные взгляды Шеймуса и Дина – их явно
занимает мой утренний сон. А вот Гермиона и Рон обеспокоены. После урока я едва
успеваю подняться, как они подхватывают меня под руки и буквально волокут назад в
спальню.
– А как же… обед… – протестую я. У меня урчит в желудке.
– Спокойно. Под кроватью Рона припрятан пакет с едой.
– И сливочное пиво, – добавляет он. – Тебе понравится.
Черт. Этого мне только не хватало. Я устал. Ну почему так трудно оставить меня в
покое!
– Я не хочу обсуждать это…
– Тогда мы просто выпьем пива, а говорит пусть Гермиона. Ну, как обычно.
Та бросает на него укоризненный взгляд, в ответ на который он бормочет, что Снейп
меня проклял, чтобы я оказывал им сопротивление.
В спальне Гермиона закрывает дверь с помощью защитного заклинания. Затем
проверяет под каждой из кроватей, за каждым пологом, убеждаясь, что в комнате мы
одни. Между тем, Рон извлекает из-под кровати пакет из «Трех Метел» с
бутербродами, упаковкой чипсов и три заиндевевшие от охлаждающих чар бутылки
сливочного пива. Плюхнувшись на его постель, я хватаю и разворачиваю бутерброд.
Вскоре к нам присоединяется Гермиона, присаживаясь рядом с Роном.
– Задерни шторы, – командует она, открывая рюкзак и извлекая оттуда книгу, которая
выглядит так, будто ее отпечатали только вчера. – Профессор Снейп сказал, что никто
не должен ее у нас увидеть, – она окружает кровать антиподслушивающими чарами, я
задергиваю шторы, и в комнате темнеет. Рон произносит «Lumos» и втыкает палочку
между двумя подушками.
Это очень толстый том, с большим черным кругом на темно-синей обложке. В кругу то
и дело появляются и исчезают сумрачные картинки. Я не присматриваюсь, но, кажется,
они не очень приятного свойства. Нахмурившись, Гермиона листает страницы, а мы с
Роном меняем ветчину из моего бутерброда на сыр из его. К счастью, эта книга не
говорящая.
– Значит, Sceleratius вы уже прошли, верно? – уточняет она.
– Ага, – я откусываю от бутерброда.
Рон протягивает Гермионе бутылку. Та не обращает на него внимания, поэтому он
пихает ее бутылкой в бок. Не отрывая взгляда от книги, она хватает бутылку и
бесцеремонно указывает ей в меня.
– А дальше?
– Ага, – бормочу я с набитым ртом. Мне не хочется обсуждать это, но должен же я им
рассказать, хотя мне не хочется, но ведь они же - мои друзья, однако…
–Ты что-то сказал? – рассеянно переспрашивает она, листая книгу, в то время как Рон
не сводит с меня подозрительного взгляда.
– Э-э. Ну да, Sceleratius мы прошли.
Гермиона поднимает голову.
– А теперь вы работаете над?..
– Спасибо за заботу, но я действительно не хочу говорить об этом!
Рон открывает свое пиво и одним махом выдувает треть бутылки.
Гермиона вздыхает.
– Гарри, – поднимая книгу, говорит она. – Ты понимаешь, для чего профессор Снейп
дал мне эту книгу? – Она стучит пальцем по заголовку, гласящему «Темный круг:
Попытка анализа раптумеанских заклятий - взгляд со стороны», Кристина Атторлот. С
обратной стороны мне равнодушно улыбается автор – надменная блондинка в яркоголубой, усеянной блестками мантии.
– Чтобы ты от него, наконец, отвязалась? – пытаюсь пошутить я.
– Нет! – она роняет книгу на колени. – Чтобы мы могли поддержать тебя!
Рон делает еще один глоток пива и сидит, лениво перекатывая его во рту – вероятно, он
никак не сообразит, почему слова «Снейп» и «поддержка» оказались в одном
предложении.
– Мне это не нужно, – я снова откусываю от бутерброда.
– Нужно! – настаивает она. Рон закатывает глаза и беззвучно, одними губами,
повторяет ее слова. – Как мы можем тебя поддержать, если ты с нами не
разговариваешь? – она неодобрительно косится на Рона, застает его на месте
преступления и хмурится. – Во всяком случае, со мной ты мог бы поговорить …
– Это же обычные уроки. Где я много читаю. Это скучно.
– Никто не учится защите по книжкам, – заявляет она.
– Ну, читаю и наблюдаю за тем, как он проклинает крысу, – я небрежно делаю глоток
из бутылки. – Это скучно.
Гермиона смотрит на меня и моргает.
– Крысу? Никогда не слышала о тренировке на животных… – какой-то миг она
оцепенело смотрит на меня широко распахнутыми глазами, затем быстро-быстро
находит в книге предметный указатель и лихорадочно водит по нему пальцем.
– Чипсы? – протягивает мне пакет Рон.
– Спасибо, – я набираю пригоршню и забрасываю их в рот, с тревогой ожидая, что
сейчас выдаст Гермиона.
Наконец, она что-то находит в указателе, дважды проверяет номер страницы и густо
краснеет.
– Значит, сейчас вы работаете над Ласивиусом?
Лишившись дара речи, я медленно жую чипсы.
Рон откладывает пакет.
– Это что, такое сексуальное проклятие? Ты работаешь над сексуальными проклятиями
со Снейпом?
Я продолжаю жевать как можно медленней.
– С крысой? Как она… как ты… – Гермиона прикрывает рукой рот и снова смотрит в
книгу.
– Не волнуйся, – успокаивает ее Рон. – Он же сказал, что только наблюдает; а с крысой,
наверное, совокупляется Снейп.
Я бросаю в него остатком бутерброда. Глубоко оскорбленный, Рон смотрит на
разбросанные перед ним ломтики хлеба и сыра.
– Рон! – в волнении выкрикивает Гермиона. – Гарри! Ведите себя… прилично!
– «Прилично»? – Рон указывает на меня. – Сексуальные проклятия!
Я делаю глоток пива, запивая застрявшие в горле непрожеванные чипсы.
– Что ж, благодарю за поддержку, – говорю я и отодвигаю полог, намереваясь уйти.
Гермиона хватает меня за руку.
– Нет! Останься!
Рон смотрит на меня широко открытыми глазами.
– Не можешь же ты на самом деле…
– Рон, заткнись! – шипит она.
Я снова опускаю полог и сажусь, мрачно рассматривая разбросанную на кровати еду.
– Значит, это действительно Ласивиус? – тихо спрашивает Гермиона.
– Я не хочу говорить об этом, – вздохнув, я подбираю сыр и хлеб, чтобы составить
подобие бутерброда. Они молча за мной наблюдают. Бутерброд готов, но я лишь
смотрю на него – аппетита у меня уже нет.
Наконец, Рон произносит:
– Чтоб мне провалиться.
Я откладываю бутерброд и принимаюсь подбирать с кровати крошки и остатки чипсов.
– Ну, – выдавливает Рон, – если тебе когда-либо захочется поговорить, мы… я…
выслушаю.
– Спасибо, – буркаю я, все еще подбирая крошки.
А он смущенно продолжает:
– Он не… ну… он же не… ну…
Гермиона предупреждающее на него смотрит.
– Я лишь хотел спросить, нормально ли он себя ведет или придирается, как обычно. Ну,
Снейп, – оправдывается Рон.
– Разумеется, придирается, – улыбаясь, отвечаю я.
– Да, одно дело – зелья. Ну кого они волнуют? Но такое… – Рон с отвращением
морщится.
– Но как это может получиться? – вслух удивляется Гермиона. – То есть, ну, с крысой.
Обычно используют животных больших размеров… собак, овец или… э-э… козлов… –
на ее лице буквально написано «черт, зачем я начала эту фразу?»
– Серьезно? – спрашиваю я. Почему Снейп не упомянул об этом? Не зря, значит, я все
время недоумевал, отчего у нас ничего не выходит. – Дай сюда, – я выхватываю у нее
книгу. С фотографии на меня раздраженно смотрит какой-то маг, стоящий рядом с
овцой, а под снимком несколько параграфов повествуют о магических способах
зоофилии. Онемев, я захлопываю книгу и возвращаю ее Гермионе.
– Дай посмотреть, – просит Рон.
Гермиона решительно кладет ладонь на обложку.
– Нет. Ты же все расскажешь братьям.
– Мы работаем над защитой, – наконец, выдавливаю я, – а не… э-э... нам не нужен
козел или… – И тут мне приходит в голову мысль: а прикоснулся бы ко мне Северус,
будь я животным? Я закрываю лицо ладонями, чувствуя, что краснею.
– О, – произносит Гермиона. Вскоре она открывает книгу и снова начинает ее листать.
Громко похрустев чипсами, Рон заявляет:
– Значит, он накладывает проклятие на крысу, а крыса бежит к тебе…
– Нет! Она… она в клетке!
– Ладно, значит, пытается до тебя добраться…
– Да нет же!
Гермиона вздыхает.
– Крыса попытается добраться до Снейпа, Рон. И вообще, ты уверен, что у вас
получится?
Я даже не успеваю открыть рот, а Рон уже катается от смеха, спрятавшись за
Гермионой и зарывшись лицом в подушку. Все, с меня хватит, не буду с ними
разговаривать. Если ему так смешно, то не желаю даже представлять его реакцию,
когда он узнает о моих чувствах к Северусу или о том, что я его поцеловал, или… обо
всем остальном. Я снова отдергиваю полог, чтобы уйти.
– Гарри, нет! Просто игнорируй его! – умоляет Гермиона, силой вынуждая меня сесть.
– Я же сказал, что не хочу это обсуждать!
За Гермионой я слышу приглушенный подушкой веселый голос Рона.
– Вот именно, делай вид, что его здесь нет!
– Но тебе это необходимо! – Гермиона тревожно смотрит мне прямо в глаза. Даже в ее
голосе сквозит беспокойство. – Ты так странно себя ведешь в последнее время, стал
таким рассеянным, сдержанным и ни с кем не разговариваешь – и флоббер-червю
понятно, что с тобой что-то происходит! Мы же только хотим помочь!
– Это не проклятия,– пытаюсь успокоить ее я.
– А что тогда? – еще более обеспокоенно восклицает она.
Я опускаю голову и, уставившись на ткань полога, которую все еще сжимаю в кулаке,
прикусываю губу. Я бы все им рассказал, но не хочется слышать их смех…
– Если я буду вести себя как придурок, дайте мне по голове, – глухо заявляет Рон в
подушку.
К облегчению подруги, я отпускаю полог и снова сажусь. Я смотрю на еду, на полог, на
колени Гермионы, на эту книгу, на стертые подметки ботинок Рона. Ну и как я должен
им это объяснить? «Вы же помните, что я был котом Снейпа? Так вот, мне очень
нравилось, как он меня гладил…» Вздох. «И я понял, что Снейп не так уж и ужасен».
Нет. «Меня похитили пришельцы, перекодировали мой мозг, и теперь я безумно
влюблен в Северуса». Кстати, эта версия звучит наиболее правдоподобно.
– Э-э… – выдавливаю я под пристальными взглядами друзей. – Ремус и Сириус – пара,
– выдавливаю я.
– Да что ты говоришь, – ничуть не удивленный Рон лениво почесывает живот.
– Ах, как романтично, – чересчур мечтательно вздыхает Гермиона.
– Ага. Э-э-э. Поэтому он и здесь, – нервно добавляю я. – Ремус. Я ему написал. Потому
что я... Ну…
Рон подозрительно на меня смотрит.
– Только не говори, что ты беременный.
– Что? – восклицаю я. – Парни не могут быть беременными!
Рон фыркает.
– Ну-ну, если не расскажешь нам, что происходит – так и будешь пребывать в
счастливом заблуждении.
Я оборачиваюсь к Гермионе, ожидая объяснений, но она лишь смотрит на меня с
нетерпением и беспокойством; Рон уставился в потолок и барабанит пальцами по
подушке за ее спиной.
– Ну. Я его поцеловал, – буркаю я.
– Профессора Люпина? – хмурится девушка.
– Да-а, это плохой тон, – добавляет Рон, – ведь он же с Сириусом.
– Да не его, – я закрываю лицо ладонями.
– Снейпа? – взвизгивает Гермиона.
Я киваю, а Рон от отвращения даже начинает заикаться.
– Но… но… почему?
– Потому что мне так захотелось.
– А что он? – жадно спрашивает он. Эта новость явно обладает для него некой
нездоровой притягательностью
– Что, тебе нужен подробный отчет?
– Э… – нахмурившись, Рон отводит взгляд. – Нет, я… нет, лучше не надо.
– Гарри, это же… когда это случилось? – спрашивает Гермиона.
– Уже пару… – я снова прикусываю губу и роняю руки на колени. – Вы же понимаете,
что это тайна. Если кто-то узнает, у нас будут проблемы.
– Ага! – внезапно оживляется Рон. – Азкабан! Ты можешь послать его в Азкабан!
– Я не хочу посылать его в Азкабан! – ору я.
– О, я понял, – говорит он. – Он применил к тебе какую-нибудь из своих раптумеанских
штучек.
– Нет... ничего он не применял! – в ужасе настаиваю я, начиная паниковать. Твою мать!
Как назло, из головы вылетели все приличные заклятия забвения! – Черт. О, черт! Я
знал, что вы не поймете!
Я морщусь, когда Гермиона пытается накрыть мое колено ладонью.
– Гарри, мы просто… просто удивлены.
– Ладно, проехали, – я откидываю ее ладонь. – Забудьте, что я вообще что-то говорил!
Это была шутка.
– Ты зажимаешься со Снейпом, а нам должно быть смешно?
– Рон, заткнись, – предупреждает Гермиона.
Нахмурившись, Рон начинает:
– Это самое… – но Гермиона перебивает Рона, предлагая ему пойти прогуляться. –
Никуда я не пойду! – заявляет он.
– Тогда сиди тихо, – угрожающе говорит она; затем снова поворачивается ко мне и
осторожно спрашивает: – Гарри. Это что-то… что тебя… устраивает?
– Э… он мне… нравится… если ты это имеешь в виду.
Рон притворяется, что его вот-вот стошнит. Гермиона толкает его в плечо.
– Уйди, Рон! Ты только все портишь!
Он спрыгивает с кровати, резко отдергивает полог и смотрит на нас с перекошенным от
отвращения лицом:
– А ты, значит, не портишь? Думаешь, что «помощь» – это сидеть тут и выслушивать
этот… – он машет в мою сторону. – Иногда правда бывает мучительной, Гарри. Дай
мне знать, когда будешь готов ее выслушать, – и с этими словами он вылетает из
комнаты, громко хлопнув дверью.
– Я приношу извинения за Рона, – чуть слышно произносит Гермиона, задергивая
полог. Я киваю и смотрю на разбросанную еду, пустую бутылку из-под сливочного
пива, и еще одну – почти пустую, которая перевернулась и оставила липкое пятно на
красном покрывале. – Я даже не подозревала, что ты гей, – говорит она.
– О, наверное… это так, – интересно, Рон обиделся из-за этого или, все-таки, из-за
Северуса?
– А он?
– Кажется, тоже.
Гермиона недоверчиво на меня смотрит. Затем наклоняется и четко, словно я глухой,
произносит:
– Гарри. Он учитель, он тебя целует, он на 20 лет тебя старше… Это не просто
увлечение. Об этом обязательно нужно рассказать Дамблдору. И как можно скорее.
– А он уже в курсе.
– Что?
– И Ремус, конечно, тоже… а теперь, вот, ты и Рон. И это все, – объясняю я, и с каждым
словом глаза Гермионы расширяются.
– Профессор Люпин знает? Профессор Дамблдор в курсе? Они знают, что Снейп
поцеловал тебя? И закрывают на это глаза?
– Ну... не совсем, – отвечаю я и пытаюсь объяснить, как лизание перешло в поцелуи,
как отреагировал Северус, и все, что Ремус рассказал о законе и об анимагических узах.
Тут Гермиона прерывает: она же давно предупреждала, что мне не нужно было
становиться котом Снейпа. Тогда я рассказываю об идее Ремуса перенаправить узы к
дружбе.
Она мотает головой.
– «Перенаправить»? После поцелуя уже ничего не «перенаправишь»! Вы уже не
сможете стать «просто друзьями»… Да вы никогда ими и не были… – она складывает
руки на груди и сердито добавляет: – Кто-то вообще подумал об ответственности?
– Что?
– Ну, для начала, каждый взрослый, так или иначе вовлеченный в эту катастрофу,
должен носить ошейник с табличкой «Я ИДИОТ!» – жестом она показывает, как это
должно выглядеть, и затем откидывается назад с такой силой, что спинка кровати
громко ударяется о стену.
– О, да, такое начинание точно не пройдет незамеченным!
– Может, это именно то, чего они заслуживают!
– Я не хочу, чтобы у него были проблемы! – я ударяю кулаком подвернувшуюся под
руку подушку. – Поверь, ему уже и так плохо.
Гермиона с усилием понижает голос.
– Гарри, ты что, не замечаешь тенденции? Он вынуждает тебя увлечься собой, жалеть
себя, продолжает поддерживать твой интерес…
– Все совсем не так! – восклицаю я. Черт, ну зачем я ей рассказал? Зачем я рассказал
Рону? Они мои друзья, я думал, что они поймут, поддержат меня, даже если остальные
сочтут меня психом.
Гермиона пытается похлопать меня по руке, но замирает на полпути и опускает руку на
свое колено. Она смотрит на меня и хмурится, словно решая трудную задачу.
– Я просто не представляю профессора Снейпа состоящим в каких-то отношениях с
кем-то, а уж тем более – с тобой.
Я слабо смеюсь. Если бы меня это не касалось напрямую, я бы, пожалуй, тоже не смог
представить ничего подобного.
– Он сказал, что мы попробуем. Вчера вечером мы играли в шахматы.
Гермиона внимательно на меня смотрит.
– Я просто не могу себе этого представить.
– Да, это было неловко, – смущенно улыбаясь, говорю я и закрываю лицо ладонями,
сдвинув очки на лоб. – Ох, Мерлин, я не знаю, как смогу все это выдержать! Он
постоянно прятался в кладовке, а я – в ванной. Это было ужасно. Фигуры все время
флиртовали друг с другом! Он мне снится. Я о нем фантазирую. Не могу о нем не
думать. Я не знаю, что делать!
Тишина. Гермиона то ли в шоке, то ли ей просто смешно – я боюсь отвести от лица
руки и проверить. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем ее рука легко
касается моего плеча.
– Я всегда с тобой, Гарри.
Я медленно поднимаю голову – ее лицо непроницаемо.
– Уже можно смеяться? – спрашивает она.
Я снова прячусь за ладонями. Она права. Нас ждут веселые пять лет. Не знаю, как мы
их переживем. Не думаю, что я выдержу. Но я хочу выдержать. Я обязан.
– Да, наверное, – я смеюсь в ладони, потому что смех все-таки предпочтительней крика
или, хуже того – слез.
Глава 4: Ужин
«Я бы воскликнул «какой сюрприз!», но…»
На маггловедении и гербологии меня занимает мысль: действительно ли я гей, да и
вообще, какая разница, если я счастлив с Северусом? Интересно, сколько времени
понадобится Рите Скитер, чтобы об этом пронюхать? Мгновенно представляю, как
Северус зачитывает в классе статью:
«Тайная Страсть Гарри Поттера… Ай-яй-яй, Поттер. И что же тебя гнетет?
…Лишенный любви с трагического дня гибели своих родителей, пятнадцатилетний
Гарри Поттер оказался геем. Его близкий друг в Хогвартсе, Рональд Уизли…»
Я скашиваю глаза на Рона, но тот упрямо меня игнорирует, сосредоточенно ухаживая
за своим львиным зевом. Мой – уже накормлен, вычищен и полит. Я ставлю цветок на
стол, где он сможет подремать на солнышке, украдкой отрываю веточку кошачьей
мяты и выхожу из теплицы, понимая, что появление в прессе подобной статьи – дело
времени. Ведь это же всем сразу бросается в глаза, правда? Даже Рон, и тот догадался о
Сириусе и Ремусе. Я прихожу на ужин и с деланным равнодушием оглядываюсь по
сторонам, гадая, все ли уже подозревают, но лица кажутся мне такими же, как обычно.
Рон прибывает в Большой зал с опозданием и, не глядя на меня, принимается
уписывать за обе щеки еду. После ужина его вообще нигде не видно. Я даже не знаю,
во сколько он лег спать, если вообще ложился. Посреди ночи приятель неожиданно
будит меня, тряхнув за плечо, вытаскивает из постели и набрасывает на нас обоих
мантию-невидимку. Рон шепчет мне на ухо: «Нам нужно поговорить!» и тащит в
какой-то богом забытый коридор. Я морально готов выслушать заявление о том, что я
ему противен и что между нами все кончено. Либо это, либо объявит, что он – тоже гей
и смертельно ревнует к Северусу, потому что он, Рон, первым положил на меня глаз
еще на втором курсе.
Мы останавливаемся в темной нише и смотрим друг на друга в свете его палочки. Он
то и дело заговаривает и умолкает. Я подбадриваю приятеля:
– Так что ты хотел мне сказать? – но и это не помогает. Рон просто на меня смотрит.
Черт, может, он набирается смелости, чтобы меня поцеловать? Или заехать в челюсть.
Или что-то в этом роде. Я отступаю к стене.
– Мой брат Чарли – гей! – выпаливает он.
– О.
А после этого слова льются из него рекой: Рон беспокоится за меня, потому что это
Снейп, а «…ты же еще помнишь, каким он бывает, верно?», и «будь это кто-то другой,
все было бы нормально, но он не собирается критиковать то, что происходит вне
класса, однако оставляет за собой право ненавидеть Снейпа в классе. Ладно?» Ладно.
И мы по-прежнему друзья.
***
Кажется, что субботний день длится целую вечность. Я прилагаю массу усилий, чтобы
сосредоточиться, занимаясь с Роном и Гермионой, но постоянно посматриваю на часы.
Вначале каждые полчаса. Потом, когда наступает время обеда, каждые четверть часа.
Затем я вообще не могу ни на чем сконцентрироваться больше, чем на пару минут.
Разумеется, они пытаются выяснить, что же меня беспокоит. Жестом я предлагаю им
придвинуться ближе, чтобы расслышать шепот. И объясняю, что Ремус предложил
устроить чаепитие, однако Северус этой идеи не одобрил и вместо этого пригласил нас
на ужин, куда я сейчас и направляюсь, и неважно, что это очередная попытка «стать
просто друзьями», ведь она позволяет снова увидеть Северуса на этой неделе! Рон
сдерживает смех лишь потому, что Гермиона больно пихает его под столом.
Я спешу в комнату Ремуса, который встречает меня в дверях: у него в беспорядке
волосы и не завязан галстук.
– Ты рано, – вовсе не удивившись, замечает он и исчезает в спальне, предложив
подождать его в кабинете.
На потертом кожаном диване валяется огромная подушка, а с подлокотника свисает
мятое лоскутное одеяло. На краю стола навалена кипа разного чтива: пара номеров
«Метаморфорного вестника Мерионета», журнал национального Общества
трансфигурации, «Гигантский сборник кроссвордов» и «Ежедневный пророк». На
первой странице «Пророка» кричащий заголовок: «Дочь Мортлейков добавлена к
списку пропавших без вести». И чуть ниже – четыре снимка пропавших детей, все –
юные ведьмочки. Одна, темноволосая, лет восьми, оседлав игрушечную метлу, кружит
по саду. Другая – того же возраста, в красной мантии с рюшками; она складывает руки
на груди и обиженно дуется в камеру. И еще одна, лет десяти, в шляпе с огромными
полями, с матерью и братом пытается разместиться на гигантской тыкве.
Последней девочке лет шесть. Она – где-то на улице, вся в белом в обнимку с букетом
полевых цветов. Рука какого-то взрослого подталкивает ее вперед и указывает на
камеру. Девочка в ужасе смотрит прямо на меня. Несколько секунд я изучаю снимок,
тщетно пытаясь вспомнить, где я мог ее видеть. Оторвав взгляд от фото, пробегаю
глазами статью.
Всего лишь за неделю, прошедшую со дня исчезновения Лилит Деверилл, еще три
семьи лишились дочерей… Филберт Деверилл, менеджер "Дружной лужи", говорит,
что потерял всякую надежду на возвращение племянницы… Между тем, министерство
удвоило число авроров, расследующих исчезновения… Несмотря на отсутствие
официального заявления, существует подозрение о серийном… Никто не получал
требований о выкупе… Каждый, имеющий какую-либо информацию, должен
сообщить…
Я перехожу к странице двенадцать, где история продолжается, и натыкаюсь на статью:
«Опасные привычки Мальчика-Который-Выжил обостряются». Но не успеваю я
взглянуть на статью, как появляется Ремус и выхватывает у меня газету.
– Превращайся и пойдем, – сложив газету и швырнув ее на стол, говорит он.
– Но я же читал…
– Ты же не хочешь заставлять Северуса ждать, верно?
– Э-э, нет. Конечно, нет, – и я превращаюсь в кота.
Ремус помогает мне выбраться из одежды, уменьшает и прячет ее в карман. Вместе мы
направляемся в подземелья, где большинство слизеринцев обходит нас стороной.
Некоторые тычут в Ремуса пальцем или даже говорят вслух всякие гадости. Один
особенно массивный, троллеподобный слизеринец со значком старосты загораживает
нам путь.
– Люпин, – говорит он.
Ремус жизнерадостно его приветствует.
– Маркус Флинт! Я бы воскликнул «какой сюрприз!», но… – он качает головой.
Флинт густо краснеет.
– У тебя есть пропуск?
– Скорее приглашение, от главы вашего факультета, – холодно отвечает Люпин. Когда
же Флинт протягивает руку, Ремус уточняет: – Его устное приглашение.
Мяукая, я трусь о ногу Ремуса, давая понять, что он – со мной, а я, разумеется, кот
Северуса. На Флинта это не производит ни малейшего впечатления. Окинув меня
сердитым взглядом, он поигрывает палочкой.
– Боюсь, устного приглашения недостаточно. Видите ли, проблема безопасности –
очень актуальна здесь, в… - Флинт вздрагивает, когда за его спиной возникает Снейп,
окидывая угрюмым взглядом открывшуюся перед ним картину. – А, профессор. Я как
раз…
- Мистер Люпин приглашен в Хогвартс лично господином директором, мистер Флинт.
Возможно, вы заметили его за учительским столом в Большом зале? – Северус
надменно выгибает бровь. Кажется, он не питает слишком теплых чувств к Флинту.
Которого наверняка назначил старостой исключительно в педагогических целях –
чтобы побудить его двигаться по жизни вперед – ха, как будто это возможно, ведь его
на второй год оставили!
Флинт задумчиво рассматривает Ремуса. Чуть погодя открывает рот и медленно
произносит:
– Ну, это вовсе не значит, что ему позволено быть здесь, в подземельях.
– Ему позволено быть там, где господин директор разрешает ему… бродить, – мельком
покосившись на Ремуса, отвечает Северус.
Флинт сердито указывает на меня:
– А как насчет…
– Иди и готовься к ТРИТОНам, – потеряв терпение, рявкает Северус.
Троллеподобный слизеринец обиженно уходит, а Ремус тихо замечает:
– Очаровательный парнишка.
Северус испепеляет взглядом Ремуса и проходит мимо него, едва не споткнувшись об
меня. Я отпрыгиваю в сторону и мяукаю.
– Так вот ты где, - бормочет он, заметив меня. И мне приходится приложить максимум
усилий, чтобы не потереться об его ногу.
Мы идем за ним следом, пока не достигаем его комнат; он открывает дверь и
пропускает нас внутрь. В кабинете необычный порядок. Книги аккуратно расставлены
на полках. Каменный пол начищен и кажется серого оттенка – светлее, чем был, а еще
мне кажется, что в кабинете немного светлее, чем раньше, хотя, возможно, дело в том,
что сейчас тут горит больше свечей. Рабочего стола больше нет, диван и стулья
сдвинуты к стене, а в центре расположился стол вишневого дерева с тремя такими же
стульями. Я приближаюсь и осторожно принюхиваюсь к резной ножке стола. От нее
пахнет чем-то затхлым, словно стол хранился в кладовке пару столетий.
– Зачем, Северус, - восклицает Ремус. – Тебе не нужно было беспоко…
– Inexpugnabilis! – выкрикивает Северус и резко поворачивается к двери. Яркий белосиний свет очерчивает дверной косяк и распространяется на стены, пол и потолок,
словно световой поток, со звуком вроде «швам!». Мы едва успеваем обернуться, а он
уже исчезает за нашими спинами. Моя наэлектризованная шерсть стоит дыбом. Черт,
какое мощное защитное заклинание!
– А это зачем? – все еще не сводя ошеломленного взгляда со стены, интересуется
Ремус. – Чтобы никто нас не услышал, когда мы будем звать на помощь?
Северус прячет палочку в складках мантии и резко вытягивает руку; Ремус на нее
смотрит.
– Твой плащ, - торопит его Северус.
– Ах, да.
Ремус снимает и отдает потрепанный плащ. С многострадальным вздохом Северус
несет плащ к вешалке. Тем временем, Ремус вытаскивает из кармана мою одежду и
взмахом палочки восстанавливает ее размер. Со стуком падают на пол ботинки, за
ними – трусы и один носок. Мои трусы – у Северуса на полу. К счастью, под шерстью
не заметно, как я краснею. И как теперь прикажете тащить все это в ванную?
– Я тогда… э-э… - Ремус указывает на кладовку. – Ванная там? – Северус, который все
еще тщательно развешивает плащ, молча указывает правильное направление. Ремус
подбирает одежду и хлопает себя по бедру. – Пойдем, Гарри.
Я опережаю его и веду к ванной. Он бросает мою одежду на стул и, приоткрыв рот,
рассматривает огромную трещину в стене, а потом переводит взгляд на покореженный
потолок.
– Что тут произошло?
– Не твоего ума дело, Люпин! – кричит из соседней комнаты Снейп.
Ремус смотрит на меня, качает головой и выходит из ванной, тихо прикрыв за собой
дверь.
Я немедленно превращаюсь и быстро натягиваю на себя одежду. Это всего лишь
обычная школьная форма. Я надеваю ее почти ежедневно вот уже целых пять лет. И
для этого мне вовсе не нужно смотреться в зеркало, но внезапно, мне очень хочется это
сделать. Что если я криво застегнул рубашку? Опускаю взгляд и пробегаю пальцами по
всем пуговицам, включая те, что на манжетах и ширинке. Проверяю даже, совершенно
ли одинаково зашнурованы ботинки.
Черт, а вдруг я переборщил? В отчаянии развязываю галстук, сдираю его с шеи и
расстегиваю воротник. Однако такой вид не подходит к манжетам, верно? Я
расстегиваю и их тоже и закатываю рукава. Вот так. Слегка небрежно. Спокойно.
Дружелюбно. Я репетирую улыбку перед трещиной в стене. Черт, как жаль, что тут нет
зеркала!
Нет. Это нелепо. Северус никогда не одевается небрежно. Даже не будь Ремуса, я не
могу представить себе Северуса с закатанными рукавами. Если я выйду в таком виде,
то буду принят за растрепу! Поспешно раскатываю рукава, застегиваю манжеты и
воротник. Вытаскиваю галстук из раковины, куда он упал, и, торопясь, завязываю его,
пальцы не слушаются и, черт, сколько времени я уже тут нахожусь! Они еще решат,
что я тут дрочу. Жаль, что мне не пришло в голову подрочить до того, как я пошел к
Ремусу.
Твою мать.
Я расстегиваю ширинку…
Когда, наконец, я появляюсь из ванной (застегнутый на все пуговицы и в галстуке), то
вижу, как Северус, сложив руки на груди, сверху вниз смотрит на Ремуса, который,
заметив меня, умолкает посреди предложения. Северус оборачивается и бросает на
меня оценивающий взгляд.
– А, вот и ты, – в унисон произносят они.
Я сконфуженно топчусь на месте.
Ремус делает шаг вперед. Северус опережает его, по дороге случайно заехав локтем в
грудь. Внезапно кухня начинает казаться очень тесной. Я отступаю, но натыкаюсь на
стойку. Северус замирает с поднятой рукой. И смотрит на меня. Где-то позади него
Ремус смущенно переминается с ноги на ногу.
– С тобой все в порядке? – неуверенно спрашивает Северус.
– Да! – и я озираюсь, лихорадочно размышляя, что бы такого добавить. – Э. Красивый
стол!
Северус ошарашенно оглядывается на стол.
– Ах, да, - и снова оборачивается к Ремусу, словно в ожидании инструкций; Ремус
отвечает ему беспомощным взглядом.
– Давайте… присядем? – осторожно предлагает Северус.
– Да! Давайте! – поддерживает Ремус.
Мы все согласно киваем и продолжаем стоять на месте. Не двигаясь. Словно
приклеенные к полу.
Немного погодя Ремус делает шаг ко мне.
– Гарри, ты не…
Северус тут же становится между нами.
Теперь на кухне стало еще теснее! Шаг в сторону - и он прижмется ко мне, прижмет
меня к стойке и…
Черт, ну почему здесь сейчас Ремус!
Снейп дотрагивается до моей руки – сквозь ткань рубашки его прикосновение кажется
невесомым и мягким, как перышко. У меня перехватывает дыхание. Колотится сердце.
Вздрогнув, он убирает руку. Затем переводит взгляд с меня на Ремуса, сглатывает,
опускает голову и делает гигантский шаг в сторону, едва не переступив при этом порог
спальни. Я слежу за его взглядом, который упирается в скучный каменный пол, и
тщетно пытаюсь вспомнить, как нормализовать дыхание.
Северус откашливается.
– Там… Напитки в… – склонившись, он копается в шкафу, прячась за его дверцей.
Ремус похлопывает меня по плечу и указывает на стол.
– Ну, Гарри, предпочитаешь сидеть лицом к двери или к камину?..
– О… – выдавливаю я, следуя за ним к столу. – Я… мне все равно.
– Что ж, тогда, если ты не против… – он устраивается на стуле лицом к двери.
Я занимаю место напротив, преимущество которого в том, что мне видна часть кухни.
Входит Северус, ставит около стола ведерко со льдом (в котором две бутылки
сливочного пива и две бутылки вина) и снова исчезает в кухне, где продолжает
беспорядочно хлопать дверцами шкафчиков.
Ремус мне улыбается. Я улыбаюсь в ответ. Все это ужасно неловко. Я опускаю взгляд
на стол, рассматривая простую бордовую скатерть, с пятнами воска, которые оставляют
парящие в воздухе свечи. Блюда странного цвета, то ли белого, то ли серебристого, с
узором из серебряных листьев по краям. Столовые приборы – кажется, из серебра;
стаканы стеклянные (ну, или хрустальные, я в этом плохо разбираюсь), замысловато
ограненные. Интересно, они что, достались ему по наследству или же просто
трансфигурированы? Салфетки тоже бордовые – одного цвета со скатертью. Не знаю,
почему, но из-за того, что они – льняные, я неожиданно смущаюсь еще сильнее.
Подняв голову, я вижу, что Северус наблюдает за нами из кухни. Наши взгляды
встречаются, и я улыбаюсь, но он никак на это не реагирует. Чуть погодя он снова
прячется в глубине кухни, опять открывает и закрывает шкафы - вероятно, в поисках
смелости для того, чтобы выйти и присоединиться к нам.
Я осторожно вытаскиваю из-под столового прибора салфетку и вздрагиваю, когда
вилка звякает о нож. Наверняка они оба услышали, и наверняка это было что-то ужасно
неприличное, нарушение правила столового этикета, о существовании которого я и
понятия не имел, и теперь их этим смертельно оскорбил, и меня отошлют прочь,
оставив без ужина, и Северус никогда больше не заговорит со мной, даже в классе, и…
и… кажется, я немного преувеличиваю.
Ремус рассматривает зубья вилки. Развернув салфетку, я кладу ее на колени.
Северус приближается к столу, левитируя перед собой три накрытых крышками
тарелки. Я снова ему улыбаюсь, и он смотрит мне прямо в глаза. Я приободряюсь. На
стол перед каждым из нас опускается по тарелке, а он садится справа от меня. Ремусу
подано филе. Мне тоже филе (непрожаренное, с кровью – он запомнил!) а перед
Северусом – неизвестное мне экзотическое блюдо, что-то губчатое, с запахом карри.
– Что это, Северус? – вежливо интересуется Ремус.
– Маггловское блюдо, – буркает тот. – Тебе это будет неинтересно.
Ремус озадаченно рассматривает блюдо.
– Наоборот… мне необычайно интересно.
Разглядывая в ответ содержимое тарелки Ремуса, Снейп язвительно отвечает:
– С какой стати? В нем нет кровеносных сосудов.
Они молча рассматривают тарелки друг друга до тех пор, пока Ремус не отворачивается
первым и начинает нарезать свое филе. Северус смотрит в собственную тарелку, явно
пытаясь спрятать лицо за завесой волос. И ловит мой любопытный взгляд.
– Это микропротеин. Такой грибок, – тихо объясняет он.
– О. Можно попробовать?
Он мельком смотрит на меня сквозь завесу волос и, чуть погодя, подвигает ко мне свою
тарелку.
– Разумеется.
Я перекладываю ломтик рядом к своему филе, Северус наливает мне пива и ставит
полупустую бутылку рядом с моим стаканом.
– Спасибо, – благодарю я.
– Пожалуйста, – он поворачивается к Ремусу. – Пиво или вино, Люпин?
– Пиво, пожалуйста.
Северус достает вторую бутылку сливочного пива и ставит ее перед Ремусом, который,
приподняв брови, наблюдает за ним. Тяжело вздохнув, Северус наливает пиво ему в
стакан и ставит бутылку на место с такой силой, что я удивлен, что она не разбивается.
Ремус же молча принимается за еду.
Северус придвигает свою тарелку обратно. И, кажется, искоса наблюдает за мной. Я
опускаю глаза. Микро-что-то-там с карри стекается к моему филе. Я тычу в губчатую
субстанцию вилкой и одним броском стремительно забрасываю в рот – чтобы не
передумать. И жую. Во рту оно распадается на множество рыхлых частиц – они острые
и… странные на вкус. Но не такие уж плохие. Северус все еще наблюдает за мной
краем глаза. Наверно, ему интересно, что я думаю об этой еде. Улыбнувшись уголком
губ, я еле заметно киваю, и он делает большой глоток вина.
– Итак, Северус, – произносит Ремус. – Когда ты успел стать приверженцем э…
необычной маггловской пищи?
– Я не приверженец маггловской пищи, Люпин, – относительно вежливо отвечает
Северус.
– Ну как же! – Ремус указывает на губчатое карри.
– В последнее время не испытываю плотоядных наклонностей.
Они вот-вот ввяжутся в драку, или же Северус встанет и уйдет, или вышвырнет нас,
или случится что-нибудь похуже. Я сконфуженно оглядываю стол, приборы, бокалы,
бутылки, пятна свечного парафина…
– Тогда почему, скажем, не феттучини? – спрашивает Ремус, и тут я замечаю, что его
салфетка все еще на столе. И Северуса тоже. Теперь я ощущаю себя неловко с этим
куском ткани на коленях. Может, положить ее обратно на стол, или же это лишь
привлечет внимание к моей оплошности?
Северус закатывает глаза к потолку, и не спеша прожевывает, прежде чем ответить.
– Это блюдо возбудило мое любопытство.
– Неужели? И как же?
Северус тяжело опускает локоть на стол. Приборы звенят. Он поворачивается к Ремусу.
– Сомневаюсь, что это тебя заинтересует; процесс приготовления предусматривает
химическое изменение материи… едва ли это входит в твою компетенцию. А в чем
дело?
– Кажется, я не так выразился, – вежливо поправляет себя Ремус.
– Ну, так просвети нас, - откинувшись на спинку стула, произносит Северус.
– Я хотел спросить, каким образом ты на него наткнулся?
Северус протыкает вилкой грибок.
– Не твое соб… – и умолкает, взглянув на меня, - твое дело, Люпин.
Я медленно поглощаю горошек и картофель, смущенно водя вилкой по тарелке. Я
чувствую на себе их взгляды. Ненавижу, когда меня разглядывают. И что такого
интересного в том, как я ем? Я что, допустил оплошность? К счастью, вскоре они снова
принимаются за еду.
– М-м… Северус, это изумительно, - прожевав кусочек филе с картофелем, искренне
заявляет Ремус. – Должен сказать, что ты превзошел самого себя.
– Откуда тебе известно, превзошел я себя или нет? – обращается Северус к своей
тарелке.
С фальшивой жизнерадостностью, Ремус спрашивает:
- А как твое блюдо, Гарри?
– Отлично, – бормочу я.
Мы снова впадаем в неловкое молчание, в полной тишине жуя и глядя в тарелки. Время
от времени Ремус пытается завести разговор, задав какой-нибудь неуклюжий вопрос,
на который мы так же неуклюже отвечаем.
– Ну так, Северус, как уроки?
Жуя, он сердито поднимает голову. Проглатывает.
– Просто неописуемо.
Я жую филе.
– Ха, – замечает Ремус. – Все так запущено?
Еще какое-то время мы едим молча, пока Ремус не оборачивается ко мне.
– Гарри. Как там квиддич?
Северус уже фыркает.
– Уже месяц как мы выбыли из соревнований, – мрачно сообщаю я стакану с пивом.
– О, – сочувствует Ремус.
Наконец, Ремус прекращает задавать вопросы, и мы молча доедаем. Все действительно
очень вкусно, и я то и дело бросаю взгляд на Северуса, любуясь тем, как он держит
вилку и бокал. Мерлин, как мне не хватает его пальцев. На моей коже, шее, спине. В
моих волосах. И его рук. И губ. Я наблюдаю, за тем, как ест Ремус, пытаясь не
затеряться в фантазиях о Северусе. Всего лишь пять лет, напоминаю я себе. Всего лишь
треть моей жизни. Столько, сколько я посещаю Хогвартс. Это же целая вечность. Но
когда мне исполнится двадцать, это будет лишь четверть моей жизни, а когда мне
исполнится пятьдесят – то всего лишь одна десятая. А для кого-то вроде Дамблдора
пять лет – это… ну… вообще ерунда. Это вполне посильный для ожидания период,
который лишь кажется долгим.
Мой взгляд беспомощно возвращается к Северусу. Когда мне будет двадцать один, я
вылижу его с головы до пят, начиная с пальцев.
***
Мне не спится. Я уже побывал в душе, трижды кончил (один раз в душе, дважды в
постели), и на душе по-прежнему неспокойно. Устало, но неспокойно. Фантазии давно
сменились тревогой: я думаю обо всем том, что мог бы сказать во время ужина, чтобы
разрядить атмосферу. Интересно, что делал Северус после того, как мы ушли, неловко
обменявшись фальшиво-дружелюбными, потными рукопожатиями на прощание?
В отчаянии я рывком отодвигаю полог, выскальзываю с кровати к моему сундуку и
выуживаю оттуда Карту мародеров. При свете палочки я нахожу точку, подписанную
«Северус Снейп», двигающуюся туда-сюда в его личной лаборатории. Наверно, мне не
стоит… но что страшного может со мной произойти? Набросив мантию-невидимку, я
направляюсь в подземелья.
Глава 5: Кровавая POV Снейпа
"Наивный".
Стук в дверь – это не стук Дамблдора. О существовании этого места неизвестно больше
никому…
Кроме Поттера.
Это не может быть он. Ведь ему знакомы правила.
Стук повторяется – неуверенное, неритмичное вторжение в безупречную тишину моего
убежища. Рука соскользывает, отслаивая длинный завиток от кошачьего уса. Я взираю
на него с отвращением.
С каких пор Поттера волнуют правила?
Какого черта я его впускаю?
Я открываю дверь – коридор безлюден. Из-под невидимой мантии доносится дыхание и
где-то на уровне груди - шепот: «Это я». Отодвинувшись, я его впускаю. Даже
совершенно бесшумного, его выдал бы жар тела.
– Сними эту нелепую тряпку.
Он подчиняется, и вот передо мной – чеширская улыбка и волосы, растрепанные
сильнее обычного. Я сдерживаюсь, чтобы не пригладить ему шевелюру.
– Считаешь себя умнее всех?
– Нет… – радостная улыбка сменяется на беспокойную, пока он, неуверенно
оглядываясь, комкает мантию. – Я просто зашел в гости.
Внезапно мне становится не по себе, и я возвращаюсь к скамейке.
– Предполагается, что мы встречаемся в присутствии свидетеля, Поттер, – он следует за
мной, задевая скелет дириколя, который язвительно дребезжит. – Поосторожней… Потвоему, он сойдет за дуэнью, Поттер?
– Э... нет. А в чем проблема? Когда мы играли в шахматы, за нами никто не наблюдал.
– Это был официально санкционированный урок, – беспомощно, словно зачарованный,
я вслушиваюсь в собственную интонацию, вызванную его запахом... или чем-то
гораздо более значимым, задуматься над которым сейчас просто не хватает сил. Я
опускаю взгляд на металлический поднос, на котором испорченный ус и щепоть
порошка, но легче от этого не становится. Где-то там, на периферии зрения, он словно
застыл на месте. О, да, драгоценный Гарри Поттер – и ничего, кроме ткани
гриффиндорско-красной пижамы, между ним и моими руками.
– Я просто хотел еще раз... ну, чтобы ты знал, как приятно прошел сегодняшний вечер
– еда, стол, и эти, как их... напитки...
– Это называется «ужин», Поттер.
– Ну да. Точно, – я бросаю взгляд на его лицо; он смотрит в пол. – Мне жаль, что все
вышло настолько неловко.
«О, да. Как мы в тихом отчаянии кружили друг возле друга, не глядя, не прикасаясь, а
свидетелем всего этого был один из Мародеров, собственной персоной.
Он отступает на шаг.
– Мне... уйти?
Да.
Нет.
Никогда.
Навсегда.
Не спрашивай, просто иди сюда...
Мучительно медленно он разворачивает мантию, бормоча под нос: «Извини, что
побеспокоил». Чуть ли не физическая боль вспыхивает между лопаток; я едва
сдерживаюсь, чтобы не схватить его за шкирку и потребовать объяснить, что он со
мной сделал? Встрепанная голова и узкие плечи исчезают в неожиданно сгустившемся
воздухе, когда я с опозданием нахожу идиотский предлог.
– Сядь, ты меня отвлекаешь.
Он сдирает мантию, комкает ее в кулак и садится почти напротив меня. Чтобы
оправдать его присутствие, я вызываю поднос с крапивой.
– Нарезай вот это. На широкие, ровные полосы.
– Перчатки? – с готовностью Малфоя в его последние подхалимские дни, интересуется
он. Я отправляю ему пару, которая со шлепком опускается рядом с крапивой. Он
натягивает их и принимается за работу, чаще поглядывая на меня, чем на поднос. Я
чувствую себя до нелепости смущенным. В порядке ли мои волосы? (Как будто они
вообще когда-нибудь бывают в порядке... Возможно, не стоило сегодня мыть голову.)
Он пытается завести разговор и, запинаясь, интересуется:
– Тебе понравилось... играть со мной... в шахматы?
– Да, особенно те редкие моменты, когда мы действительно в них играли.
Он краснеет. Краснеет из-за меня. Румянец нежного оттенка – оттенка его губ –
стремительно распространяется на щеки, лоб, уши… Я закрываю рот, отказываясь
смотреть, как он едва не заикается:
– И мне тоже.
Неловкая тишина, в течение которой я размышляю о различных способах заставить его
изменить цвет, машинально продолжая стучать ножом.
– Извини за те глупые вопросы... ну, помнишь… что, если бы ты был водяным и тому
подобное, – он улыбается в крапиву, румянец уже исчезает где-то за воротом его
футболки. – Я неясно выражался. Потому что... нервничал. – Не осмеливаясь
задуматься о собственном состоянии... или же о том, как далеко проник этот румянец, я
издаю какой-то звук, подтверждающий мое интеллектуальное присутствие. – Я пытался
спросить... хотел узнать, действительно ли ты хочешь, чтобы мы были просто
друзьями, потому что если это не так, то я думал, что, возможно, мы сможем
притворяться и...
Твою мать.
– Притворяться? – язвительные интонации возникают сами собой, в то время как я
продолжаю нести чушь. – Почему тебе пришло в голову, что я могу «притворяться»
чьим-либо другом?
– Ну, ты же шпион.
– Что не имеет ничего общего с дружескими отношениями!
– Да, но тебе приходится притворяться... – румянец исчезает, а вместе с ним и надежда
в его голосе. Неужели он полагает, что я разыгрываю свою роль, что я сделал карьеру в
кругах Темного Лорда лишь с помощью актерского мастерства, защищаясь всего лишь
притворным сердитым видом?
– Я никогда не притворяюсь, Поттер. Я – Упивающийся Смертью. Я уже двадцать лет
как Упивающийся Смертью. Дамблдор в курсе, коллеги – тоже; большинство студентов
давно об этом догадались. Когда ты впервые меня увидел, не был ли ты убежден в том,
что я – темный маг, способный на самые гнусные преступления?
– Ну, да...
– Я ужасный актер, Поттер, – случайный каламбур переходит в молчание, которое
становится тяжелее с каждой минутой. Голубоватая дымка разочарования затуманивает
его зеленые глаза.
– Значит, ты в самом деле хочешь быть мне просто другом, – шепчет он.
– То, чего я хочу, никого не волнует, – сухо отзываюсь я, выбирая другой ус. То, чего я
хочу, черт подери. Скорее уж, то, что мне необходимо.
– Конечно, волнует, – вздыхает он и, совершенно не краснея, делает экстраординарное
заявление: – Я не хочу быть «просто друзьями», а если ты тоже этого не хочешь,
тогда... Вот я подумал, что если ты согласен, то мы подождем. Ведь ждать - не
противозаконно, верно? Чтобы не быть «просто друзьями», но и ничего такого не
делать. Пока. Ведь так?
Ничего такого не делать.
Ох, чего бы мы только ни делали.
Я склоняюсь над подносом продолжая отскабливание – одному Мерлину известно, с
каким выражением лица. Подождать меня? Он намеревается меня подождать? Это
дитя, Гарри Поттер – баловень магического мира, желает меня подождать? Если мы оба
выживем, выйдем через пять лет из тоннеля, то он во всеуслышание заявит о своем
желании безо всяких вопросов отдаться Северусу Снейпу, которому уже за сорок,
побитому жизнью, некрасивому в мыслях и поступках?
– Извини, – говорит он. – Я просто подумал... – и возвращается к своей крапиве; в
мучительной тишине наши лезвия нарезают тонкие полоски. Мои мысли рассыпаются
в погоне за стальным клинком логики. Ему никогда не стать моим. Он просто не может
стать моим.
– В таком случае, они соединят тебя с кем-то другим, – раздается мой голос.
– Что?
Я поднимаю голову. Сквозь возникшую по моей вине дымку разочарования сияют его
такие зеленые глаза.
– Если ничего не выйдет, – повторяю я. – Если нам не удастся. Они соединят тебя с
кем-то другим... с кем-нибудь более подходящим.
Он хмурит идеальные брови.
– Они не посмеют! Это же несправедливо!
«Несправедливо»... жалоба вечного ребенка. Как часто я слышал ее в классе,
приглушенную царапаньем перьев или же криками на квиддичной площадке, звучащую
пронзительно и отчаянно в темноте, когда я один. Я привычно прибегаю к сарказму.
– В самом деле? И что же ты предпримешь, чтобы этому помешать?
– Я расскажу Дамблдору! Он не позволит!
Я смеюсь над ним.
– Наивный. Именно директор это и сделает, – меня поражает его ужас, хотя еще
недавно и я безоговорочно доверял Дамблдору. – Для твоего же блага, – насмешливо
добиваю я, наслаждаясь обоюдной горечью. – В конце концов, не могут же тебе
позволить... отвлекаться.
– Моего блага!? Да они ничего не понимают! Я не позволю! – кажется, он меня
умоляет, вцепившись пальцами в перчатках в разделочную доску. – И ты сам этого не
допустишь, правда?
Его благо... да что он понимает. Я устало смотрю ему в глаза и вздрагиваю – его взгляд
чист, как слеза.
– А ты понимаешь, в чем твое благо?
– Да, – уверенно отвечает он.
– В том, чтобы потратить пять лет на зельевара?
– Да, – немедленно и без колебаний отвечает он, прежде чем я успеваю закрыть рот. И
затем: – Нет, но... э... – и уныло усмехнувшись: – Лучший из всех возможных
вариантов.
В пятнадцать лет – возможно. В пятнадцать, с будущим, нашпигованным призраками в
капюшонах, – почему бы не выбрать из них наименее враждебный? Возможно, впервые
в жизни меня посчитали наилучшим вариантом. Но через шесть лет, если он выживет, и
другие фантомы исчезнут... Мне приходит в голову исключительно мучительная
мысль, что он сдержит обещание лишь из одного благородства.
Я скорее умру, чем увижу в его глазах жалость.
Глядя на него сейчас, могу ли я быть уверенным, что ее там нет?
Я резко протягиваю руку к подносу с крапивой. Все еще с той печальной улыбкой на
губах он тянется ко мне.
– Крапива, Поттер, – потрясенно говорю я.
– О, – он опять краснеет с головы до пят, отступает (его пальцы касаются моих) и
подталкивает ко мне поднос. Каждый лист разрезан на идеальные четвертинки.
Полагая, что уже не рискую, если взгляну на него, я вижу язык, облизывающий губы в
ожидании моего... приговора. Я добавляю в котел крапиву, затем полчашки обычного
хрена, а он все не сводит с меня глаз... Это задание для первокурсника, Поттер, засунь
язык в рот!
– Я думал, что ты будешь доволен, – лукаво говорит он, – что я все тщательно
продумал, не впадая в ребячливость или импульсивность.
Я не отвечаю. Мне нечего ответить. Я едва способен дышать. Поттер играет с ножом,
подбрасывая и втыкая в деревянную поверхность, вращая его в руке.
– Прекрати сейчас же, – хрипло приказываю я. – Ты испортишь лезвие. –
Нахмурившись, он роняет нож. Еще миг и он начнет дуться, и тогда, кажется, у меня
остановится сердце.
– После сегодняшнего вечера даже тебе должно быть очевидно, – слышу свой голос я, –
что я не умею играть в «друзей».
– Ты про ужин? Мне тоже было неловко.
Какое там «неловко». Его неловкость могла бы превзойти мою, только если бы его
вырвало моим карри в стакан со сливочным пивом Люпина. С облегчением ощутив
приближение хорошей ссоры - даже в комнате стало как будто жарче, - я добавляю в
котел вытяжку дурмана и заявляю:
– В таком случае, меня изумляет твой оптимизм.
– А меня изумляет твой пессимизм, – обрывает меня он.
– Я – реалист, – самодовольно заявляю я, наверное, раз в сотый, с тех пор как я
услышал это слово в шесть лет.
– ХА!
Я вздергиваю подбородок, и мы сердито смотрим друг на друга. В его взгляде – вызов,
однако он прикусил влажно-красную нижнюю губу, его верхняя губа – тонкая складка
на фоне шелковистой, гладкой кожи. Я смотрю на него. Головокружение обволакивает
меня, танцуя вокруг, словно облако мошкары. Мы не сводим друг с друга глаз.
– Если бы я им не был, – медленно начинаю я, – то едва ли прожил бы так долго.
Продемонстрируй немного уважения к моим летам, мальчишка.
Он опускает голову, хмурится - у меня перед глазами остается зыбкое изображение его
лба - и бормочет:
– Полагаю, ты согласен с Дамблдором насчет того, чтобы соединить меня с кем-нибудь
другим.
Сейчас я готов согласиться с чем угодно. Кровь громко стучит в висках. Проклятое
проклятие, прокляните меня за его применение. Пламя свечи высвечивает его гладкую
щеку, и мошкара – пятнышки тьмы и света – застилает глаза, распыляя его фигуру до
пуантилистского привидения.
– Тебе не нужно ничего полагать, Поттер, – мой голос шелестит, словно сквозняк,
доносящийся из лона колодца. – Ты в этом не силен.
Он поднимает голову. Лицо его чуть светлеет, и он открывает рот, словно собираясь
что-то спросить, но я опережаю его.
– Подойди сюда, Поттер.
Я не замечаю, как он движется. Я вообще ничего не вижу; мир – грязно-белая равнина.
Ожидая, чтобы мошкара рассеялась, и надеясь, что это произойдет как можно быстрее,
пока он ничего не заметил, я слышу, как он встает, пересекает комнату и
останавливается в полуметре от меня. Его силуэт дрожит, словно травинки на ветру.
Нащупав сосуд с кошачьими усами, я на ощупь извлекаю один из них и кладу на
поднос, прижав большим пальцем фолликул. Он медленно вырисовывается. Проклятие
отпускает меня.
И я удивленно понимаю, что уже в течение какого-то времени продолжаю говорить.
– …И измельчи кутикулу в порошок. – Я провожу ножом вдоль кошачьего уса, и от
него во все стороны разлетается белая пыль. – Переворачивай его с каждым движением
ножа. Нужно слегка поскоблить, а не резать. – Так и не осмелившись взглянуть на
Гарри, я кладу нож на поднос и протягиваю ему. Он возвращается на место. – Сними
перчатки, – напоминаю я, – и постарайся не порезаться. У ножа крайне острое лезвие.
Мысль о его крови не вызывает головокружения, что меня чрезвычайно радует.
Не следует наблюдать за ним. Еще чуть-чуть – и проклятие вернется. Я словно пытаюсь
спасти свою жизнь, спасая достоинство, можно подумать, что, сохранив достоинство, я
каким-то образом оставлю его в моей жизни; и все же, я продолжаю за ним наблюдать:
тень от темной пряди падает на лоб; подбородок (это подбородок Лили!) – с годами он
превратится в волевой – острый и сильный; очки соскальзывают на нос – я готов отдать
все на свете, чтобы протянуть руку и поправить их… Прекратив работать, я складываю
руки на коленях и наблюдаю за ним, похотливо, безжалостно, в то время как он
старательно старается выполнить задание, которое я не поручил бы и способному
шестикурснику. Во время первой попытки он аккуратно разрезает ус напополам и
смотрит на него в оцепенении, словно над душой у него стоит мое учительское
привидение. Потом он поднимается, и я тут же посылаю к нему сосуд с кошачьими
усами. Он выбирает замену и снова садится. Очередная попытка так же бесплодна; нож
даже не касается уса, а со свистом проходит мимо цели. Он снова прикусывает губу…
Я резко отворачиваюсь, уставившись на облупленный карниз.
– Найди золотую середину, Поттер, – тихо советую я.
Он все же умудряется порезаться.
И вот на моих руках снова Кровь Драгоценного Гарри Поттера. Очередное
напоминание, очередной секрет, выплескивающийся из его вен. Я приближаюсь к нему,
но он даже не вздрагивает.
– Дай свою руку, – раздается мой голос; кажется, я спятил. Он протягивает кулак,
складки которого очерчены красным. В моем голосе слышится нетерпение: –
Переверни и раскрой ладонь.
Он переворачивает и раскрывает кулак. Утрамбовывая мысли (о том, какова его кровь
на вкус), я слегка придерживаю его ладонь – прикасаясь к ней не больше, чем
необходимо, кончиками пальцев к его костяшкам – и дотрагиваюсь палочкой до
кровоточащей ранки. Вытянувшаяся капля дрожит, падает, присоединяясь к остальным
– карминным на поцарапанном стальном подносе.
– Inhibecruore.
Мы стараемся не смотреть друг на друга.
Кровотечение прекращается. Он вытирает ладонь о пижамные штаны; темные разводы
плохо впитываются в хлопок. Мы смотрим на нетронутый ус, лежащий в лужице крови.
Клянусь, клянусь, что осязаю его кровь – даже когда она не пролита – в воздухе, его
поте, его дыхании – этакая эссенция мальчика, неизбежно неприкасаемого. Я снова
слышу, как колотится сердце, отчаянно и неровно; очертания размываются,
колеблются, затмевая свет. Толком не разобравшись, что делаю, я призываю поднос и
обмениваюсь им с Гарри. На моем - небольшая россыпь порошка и два уса, один из
которых нетронут. Он их уныло разглядывает. Я понимаю это только лишь по наклону
его головы, потому что я снова полуслеп под действием проклятия, которое наложил на
себя сам.
– Возьми этот нож, Поттер, – я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не наклониться и не
прошептать это ему на ухо.
Он безропотно повинуется. Я стою позади, прислонившись к спинке стула,
придавливаю его слабо прижимающую кошачий ус к разделочной доске ладонь к
ладони – большой палец на большой, указательный на указательный, удерживая ус,
удерживая его. У него горячая кожа. Сосредоточившись на темноте его волос и
красноте футболки, я накрываю вторую, держащую рукоятку ножа руку. Какие
удивительно длинные пальцы. Которые замерли под моими. И если он невыносимо
горячий, то я – невыносимо холодный.
Контролируя нож, контролируя его, я соскабливаю ус по всей длине; его рука сгибается
под моей, приспосабливаясь к хватке; кажется, она становится еще горячее.
– Теперь ты понял, какой должен быть нажим?
– Да, – еле слышно произносит он.
Я неохотно убираю руки.
– Попробуй сам, – он пробует. Я наблюдаю в течение нескольких секунд, убеждаясь,
что мне не мерещится: он снова разрезал ус напополам, на сей раз – в длину. – Хм.
Прогресс, – насмешливо комментирует мой голос. Я снова накрываю его руку и
повторяю упражнение, но почему-то на сей раз с закрытыми глазами.
Он пытается и снова тщетно. Я издаю какой-то звук – вероятно, признавая поражение.
Потому что еще один такой раунд – и я в нокауте. Он ерзает на стуле, поворачивая
голову, чтобы мне улыбнуться. Это не мираж, я вижу эту белую улыбку – губы, зубы,
язык.
– Ну, я же не нарочно.
– Благодарю за поданную идею, – едва слышно отзываюсь я.
Улыбка тает. Его лицо становится расплывчатым овалом, затем отворачивается с
тусклым отблеском стекла.
– Извини, – мямлит он, наклоняясь вперед, мне же приходится уцепиться за спинку его
стула, чтобы сохранить равновесие. – Может, мне еще как-нибудь помочь?
Кое-как умудряюсь снабдить его брюховерткой и пасленовыми ягодами, наказав
тщательно измельчить их и добавить в котел. Потом я как-то добираюсь до своего угла
скамейки, сажусь и в поисках хоть какого-нибудь решения на ощупь шарю по истертой
пятнадцатью годами работы деревянной поверхности. Наткнувшись на рукоятку ножа,
я провожу по лезвию пальцем… надавливая сильнее… приходя в себя от этой
незначительной боли.
– А что мы готовим? – его голос рассекает залив между нами.
– Neem Bark Unguent.
– Ого, – восхищенно удивляется он.
– Средство от лишая, – я надавливаю еще сильнее. – Никогда не доверяй красивым
словам, Поттер.
Воцаряется молчание. Комната вновь обретает цвет и очертания. Я различаю его
темноволосую голову, склоненную над работой, в линзах его очков отражается
золотистый свет. Моя лаборатория плотно окружает меня. Пятнадцать лет усердного
труда и уединения разом теряют смысл… но ведь вначале, когда я принес его сюда, я
наивно верил в то, что принес кота. А теперь я сижу с ножом в руке, наблюдая за тем,
как его красота погружает это место в хаос, глядя в красную глянцевую лужицу моей
собственной крови на поверхности старого рабочего стола.
– Добавь их в котел, Поттер.
Он резко встает, уже не улыбаясь (какого дьявола вообще он улыбался?).
– Значит, я просто… ну, бросаю их туда?
– В соответствии с обычной процедурой, да. Некоторые предпочитают помешивать…
Мешалка сбоку.
Он добросовестно повинуется; добавив смесь в котел, по-ученически помешивает в
соответствии с диаграммой номер восемь, то и дело бросая на меня взгляды –
удостовериться, что я за ним наблюдаю. Склонив голову, я смотрю, как течет моя кровь
– мне ненавистен пафос таких вот моментов.
– Сколько мне еще помешивать?
– Сколько тебе угодно, – украдкой, под столом, я снова применяю Inhibecruore.
Обескровленный порез глумливо уставился прямо на меня, продолговатый и беззубый.
Я встаю и добавляю в котел приготовленный собственноручно порошок кошачьего уса.
На поверхность поднимается густая пепельно-серая пена. Пораненной рукой я тянусь
уменьшить огонь и, чувствуя, как воздух около горелки проникает внутрь мелкими,
злобными язычками жара, улыбаюсь. – Теперь нужно оставить его вариться на
медленном огне в течение 45 минут. – Очередное задание вычеркнуто из списка
Помфри; на очереди тройная партия утреннего противозачаточного, по той простой
причине, что все факультеты, кроме моего, кишат шлюхами. – Ты вернешься в
Гриффиндорскую башню?
– Если ты меня заставишь.
Я обмениваюсь ухмылкой с дириколем и поворачиваюсь, чтобы сунуть Поттеру банку
с хлопковым маслом.
– Поставь это вон туда, – он относит сосуд на скамейку и пригибается, чтобы избежать
столкновения с посланным мной на ближайшую стойку котлом – по-прежнему
дымящимся на своей горелке.
– Чем еще я могу помочь?
(Нагнись и…)
Я хватаюсь за первый подвернувшийся под руку сосуд, который оказывается
наполненным сушеным брызгуном.
– Начинай готовить отвар, – наверное, чересчур поспешно говорю я. К его чести, он
самостоятельно находит нужное оборудование и молча приступает к приготовлению
отвара, тем самым давая мне время прийти в себя. Нет. Впереди у меня конец учебного
года, экзамены – СОВы и ТРИТОНы. Я не паду ниц перед драгоценным, идеальным
сыном Джеймса Поттера.
– Итак, – стоя спиной ко мне, лукаво произносит он. – Ну так как… – Раз я помогаю
тебе сегодня, ты согласишься завтра мне помочь с домашним заданием?
Поспешно вызывая со стойки сосуды и заменяя их другими, я задумываюсь – не
влепить ли одним из них ему в затылок?
– Ты и так мне должен, Поттер.
– За что это?
Я приближаюсь к столу, поднимаю банку с кошачьими усами и трясу ею у Гарри перед
носом – и, ах, как приятно наблюдать за скольжением каждого уса.
– Знаешь ли ты, что это такое?
– Усы.
– Принадлежащие какому животному?
– Э... коту? – он улыбается, ожидая моего одобрения. Я не улыбнусь в ответ. Я не
собираюсь делать одолжения… если хочу, чтобы моя честь не пострадала до утра.
– Какая удачная догадка.
– Между прочим, я об этом читал. Ну, провел исследование… Бальзам «Мяу»:
лекарство от лишая. Имел же я право узнать, на что пойдут мои усы.
Земля прекратила вращение: Поттер прочел что-то не относящееся к квиддичу.
– Что ж, – рявкаю в ответ я, – твои драгоценные усы превратили мою последнюю
партию бальзама в крайне ядовитый суп.
Он замирает. Неотрывно глядит на меня. Прикусывает губу… я вздергиваю подбородок
и смотрю поверх его головы на круглое оконце у потолка. Струящаяся по нему вода –
грязно-серая, словно поверхность покрытой отложениями скалы.
Он потрясенно произносит:
– О. Ну, что ж. Так тебе и надо за то, что ты украл мои усы.
– Ты заслужил это – нечего было меня кусать, – заявляю я равнодушной воде. Сегодня,
вспоминая тот укус, я не способен испытывать ни капли злости.
– Ты сам виноват – нечего было меня пинать.
– А какого черта ты гнался за моей мантией?
– А какого черта ты так сексапильно одеваешься?
Я невольно разглядываю себя. И это называется сексапильно? Поспешно отвернувшись
к полкам, снова начинаю перекладывать предметы, опершись одной рукой, словно на
точку опоры, на череп дириколя. Где-то тут были бледные поганки… (Сексапильно?)
– Э… Извини, пожалуйста, – мямлит мне в спину Поттер.
Кажется, прямо на моих глазах полки затягивает паутина.
– Достань из-под стола большой золотой котел. Наполни его на треть хлопковым
маслом и доведи до кипения.
Доносящиеся позади звуки свидетельствуют, что мое задание выполнено. Он едва
слышно спрашивает:
– Мне не следует такое говорить?
– Зависит от выбранного тобой подхода, – рявкаю я, протянувшись сквозь паутину за
сосудом и убедившись, что тот действительно существует.
– Я тебе сказал. А ты мне нет.
– А я просто пытаюсь избежать инфаркта! – мой голос жесток и жестко честен; на глаза
сами по себе наворачиваются слезы. Ненавижу казаться уязвимым – и делать вид, что
вся ответственность лежит на его плечах. За спиной наступает тишина. Убедившись,
что бледные поганки в безопасности, я оборачиваюсь и вижу, что он сидит за столом,
опустив голову на руки. К несчастью, вся моя жестокость улетучивается; хотя сейчас
она пришлась бы кстати. – Ну и что ты делаешь?
– Жалею себя, – мямлит он в ладони.
– Почему? Да потому что оба предложенных тобой варианта меня не устраивают из-за
того, что я понятия не имею, как это делается.
– Потому что это несправедливо, и мне ТОЖЕ непонятно, как черт подери, я должен
это делать?
– В таком случае, согласие достигнуто!
Он поднимает голову и щурится на меня подозрительно розовато-опухшими веками.
– Останься я котом, все было бы проще, но если я пробуду им долго… Ремус, вероятно,
пронюхает, верно?
Я занимаю свое место за столом и начинаю по очередности очищать грибы, снимая с
каждого нежную кожицу-вальву. Подперев голову рукой, за мной наблюдает Поттер.
Мое лицо бесстрастно.
– Возможно, имеет смысл проверить это экспериментальным путем.
– Ты хочешь, чтобы я был твоим котом? – пораженно, с необъяснимой радостью,
восклицает он. – Здесь? Прямо сейчас?
– Нет. Я не хочу, чтобы кому-то стало известно, что ты был тут так поздно.
– О. Ладно, тогда завтра… – соглашается он и мечтательно умолкает, погружаясь в
кошачьи мысли. Я молча киваю под пристальным взглядом его неожиданно
потемневших глаз. – Это же не противозаконно, верно? Если я просто свернусь рядом с
тобой в кошачьем обличии? – И я это прекрасно помню – маленькое, теплое тельце,
хрупкое, но сильное, свернувшееся рядом со мной, и таинство мурлыканья, ласкающее
мои пальцы наравне с шелковистой шерстью.
– О подобных запретах мне ничего не известно.
– А как насчет… что, если я сделаю то же самое, но оставаясь человеком? Я же видел,
как это делают другие студенты… ну, знаешь, повторяя пройденный материал… ну,
ничего особенного – просто читать, сидя рядом друг с другом на диване, иногда
соприкасаясь руками… разве... разве такое противозаконно?
Я опускаю взгляд на поганки, белые, как слепота и совершенно голые. Облизав губы, я
вижу, что все грибы уже ободраны.
– Это сочтут за симптом того, что… альтернатива не сработала, – выбрав очередной
гриб, я тщетно пытаюсь заставить свой голос звучать небрежно: – Ты и не заметишь,
как за тебя передумают, Поттер.
– Откуда они узнают?.. – хмурится он. – О. Ты сам им все расскажешь. – Его
разочарование так велико; он снова опускает голову на стол и отворачивается от меня.
Долгое время мне нечего сказать. Почему это преступление – лишать его желаемого, в
интересах закона и за счет остатков моей порядочности? Почему мне самому это
кажется преступлением?
– Я такой, каков я есть, Поттер, – наконец говорю я, хотя какой именно – мне и самому
неизвестно. – Я не смогу притворяться, чтобы облегчить ситуацию. – Подняв голову,
он смотрит на меня, пытаясь спрятать за рукавом зевок. – Ты устал. Возвращайся к
себе.
– Но мне еще не хочется, – обиженно возражает он.
– Мы не можем всегда потакать своим желаниям.
– Ну да, наверно, существует какой-нибудь дурацкий закон, по которому Гарри
Поттер… – зевок, – обязан находиться в постели до одиннадцати часов. – Я снимаю
очередную вальву, добавляю ее к редкой, обмякшей кучке. Он смотрит на меня своими
зелеными глазищами. И ошарашивает, заявляя: – Мама Рона меня обнимала. Это было
незаконно?
Я устало качаю головой, сдерживая глупый импульс облизать пальцы.
– Ну, так что, – настаивает он. – Мы сможем?
Я медленно очищаю еще одну поганку и добавляю ее к остальным. Потом стою и
гляжу на него, находящегося от меня в двух шагах, наряженного в эту несуразную
красную пижаму. Он кажется таким хрупким, таким беспомощным… Однако, когда
наши руки соприкасаются, видно, что его кожа здорового розоватого оттенка, тогда как
моя – словно пергамент. Он поспешно обхватывает сухую ладонь обеими руками и тут
же отпускает, тем самым нарушая мое равновесие, как будто угол наклона пола
внезапно изменился.
– Если ты намереваешься это сделать, Поттер, – не совсем уверенно начинаю я, – тогда
сделай правильно. – Интересно, с каких это пор меня признали экспертом?.. Он
приближается, я притягиваю его к себе и укачиваю, словно успокаивая, и снова
удивляюсь – где я мог этому научиться? Передо мной возникает и тут же исчезает лицо
девушки. Словно усталый ребенок, он опускает голову мне на грудь, а я зарываюсь
лицом в его волосы. У них чистый запах; они чисты. Он чист. И осознание этого
повергает меня в отчаяние.
Наконец я отстраняюсь, вытянув руки на случай, если он будет падать вперед.
– Ступай в постель, – говорю ему я.
Он улыбается и разворачивает мантию.
– Это было приятно, спасибо.
– Ступай в постель, – и после того, как за ним уже закрылась дверь: – Доброй ночи.
***
Кровь на подносе высохла, пока мы разговаривали. Пинцетом я извлекаю присохший к
багровому пятну кошачий ус и подношу его к свету. Ус прозрачно-белый, а его кровь –
красно-коричневая. Небольшими ножницами я отрезаю незапятнанную часть и
запечатываю остаток в синюю пробирку. Вернувшись, я добавлю его к остальным
пузырькам и конвертам, другим – собранным, но до сих пор не использованным
образцам.
Я не надеюсь найти применение для крови Гарри Поттера. Достаточно того, что она у
меня есть.
Глава 6: Грязные руки
"Да ты - само совершенство".
– …не действует в соответствии с инструкциями, – замолчав, Снейп наблюдает за
скребущим затылок Хвостом и ухмыляется. – Если не в состоянии держать себя в
руках, то никакое зелье тебе уже не поможет.
– Да. Разумеется, – Хвост тянется через стол и выхватывает у Снейпа большую бутыль,
а я размышляю, не угостить ли его Круциатусом за то, что он заставил нас ждать.
Впрочем, нет - отвлечь его от чесотки было бы слишком гуманно. Вот он - едва
сдерживается, чтобы незаметно для окружающих не потереться о стену задницей.
Прикажу-ка я Снейпу добавить свойства, вызывающие чесотку, в зелье для пыток.
Будет и эффективно, и забавно.
Люциус – рядом со мной, без маски, в расстегнутом плаще; заметно отличаясь от
остальных, он манит меня одним своим видом. Вот он вновь привлекает внимание
собрания, поинтересовавшись у Нотта о его последней миссии. Щерясь под маской,
Нотт подтверждает, что захватил жену Мокриджа, и сам тот приползет с минуты на
минуту.
Полностью их игнорируя, я внимательно рассматриваю двенадцать пузырьков,
принесенных Снейпом. Наклоняю один из них, наблюдая за стекающей по прозрачной
стенке густой, словно кровь, и такой же темной жидкостью. И улыбаюсь, предвкушая,
как стану ее использовать.
А Люциус, сложив на груди руки, продолжает опрос. Смит убит, Эджкомб
«согласился» на сотрудничество, а Грегорович задержан и его допрашивают. Затем,
излучая самоуверенность, он приступает к раздаче заданий.
– Ты ни о ком не забыл? – улыбаясь Беллатрикс, интересуюсь я.
В ответ та улыбается, поднося к губам кубок с вином. По костлявому запястью
скользят браслеты, слегка приминая кружевные манжеты цвета слоновой кости. Позади
ухмыляется Рабастан, а ее муж рассматривает собственные пальцы. Из
присутствующих масок и плащей нет лишь на Лестранжах, и это безмерно раздражает
Люциуса.
– Как продвигается проект? – быстро спрашивает он.
Белла отставляет кубок и, облизнув губы, сообщает, что ее особый проект превосходит
все ожидания. О чем мне, разумеется, уже сообщили, однако это такие сладостные
слова, особенно в ее устах.
Люциус встает. Он явно обеспокоен отсутствием персонального поручения, а еще
тревожится, не оскорбил ли нас, не выразив интереса о проекте, подробности которого
нам уже известны. Он напряжен и тщится успокоиться, рассматривая хранящиеся на
полках подвала бутылки вина, мысленно перечисляя урожаи. В его сознании сквозь
зеленое бутылочное стекло все еще тлеет искаженная улыбка Беллы.
– Если в ближайшее время Грегорович не сломается, подвергнешь пыткам его жену, –
обращаюсь я к Люциусу, желая приободрить его. Мои слова несколько поднимают ему
дух.
Я позволяю ему продолжать распределять задания. Когда с этим покончено, наступает
время наказать Долохова за провал миссии по добыче информации от Смита, который
умер под пытками, так ничего и не сообщив. Я лениво произношу:
- Crucio.
Все с вежливым интересом наблюдают за тем, как он, извиваясь от боли, в судорогах
корчится на полу.
Зудящая боль. Спазмы мышц. Скрученные простыни вокруг ног. Влажная от пота
постель.
Мои крики недостаточно громки, чтобы всех разбудить. Впрочем, все и так спят с
берушами. Я прижимаю ладонь к шраму. Ну как такое невероятно нудное собрание
может причинять настолько сильную боль?
Интересно, что за зелья приготовил Снейп? Внезапно меня осеняет: там был Северус, а
я, проснувшись, уже не узнаю, кого пытали после Долохова. А вдруг Северус ранен?
Он может вообще не вернуться.
К счастью, боль переходит в притупленное нытье. Быстро раздевшись, я
перекидываюсь в кота. Выпрыгнув из кровати, приземляюсь - удар от столкновения с
полом отдается во всем теле, мгновенно усилив головную боль. Я плетусь в
подземелья, жалея, что не могу превратиться в кого-нибудь, у кого никогда не болит
голова (наверно, это должен быть кто-то безголовый – увы, не слишком-то практичный
выход из положения).
Я скребусь в его дверь, но мне не отвечают. Черт, он не вернулся. Пускаться ли на
поиски? Кажется, они у Малфоев, но я не уверен. Даже если они там, я не знаю, как
туда добраться. Царапая дверь, я размышляю, не обратиться ли к Дамблдору… но
вдруг он воспримет мою заботу о Северусе как повод соединить меня с кем-то другим?
Нет уж, лучше подожду его здесь. Но если через несколько часов он не вернется… Я
становлюсь божьей коровкой, проползаю под дверь и превращаюсь в человека. В
комнате все еще горят свечи.
– Здрасьте? – на всякий случай произношу я.
Нет ответа. Невероятно, какой тут холод, даже летом. Я на цыпочках бегу в ванную,
норовя как можно меньше ступать на ледяные плиты. Быстро одевшись, я возвращаюсь
в кабинет, ожидая, что он явится с минуты на минуту, но в комнате царит тишина, если
не считать моего дыхания и сердцебиения. Даже металлическое создание на каминной
полке, кажется, спит.
Я сижу на диване и жду. И жду. И жду. Прошли часы или только минуты? Я смотрю на
дверь, представляя, как он входит. Надеюсь, желаю, хочу, чтобы он был здесь, и открыл
ее, и вошел… «О, Гарри…»… Никто не знает, что я тут, пожалуйста, скажи, что
можешь приготовить такое зелье, чтобы у Ремуса началась аллергия и он утратил
обоняние, и тогда мы бы смогли целоваться и прикасаться друг к другу… «О,
Северус…» Я представляю, как он толкает меня на диван, целует меня. Сунув пальцы в
рот и смочив их слюной, вожу ими по шее, представляя, что это его язык, облизываю
вторую руку и беру в нее член, представляя, что это его рот ласкает меня, и его светлые
волосы касаются моих бедер.
Я вздрагиваю.
Металлический скелет шевелится во сне. Книги на полках принадлежат Северусу. Этот
красный бархатный диван подо мной - тоже. Этот стол. Эти шахматы. Поверхность
стола завалена студенческими домашними заданиями. Северусу. Все принадлежит
брюнету Северусу. С его прямыми, сальными, темными волосами.
Северусу, который до сих пор не вернулся.
Поднявшись, я начинаю расхаживать по комнате, и, чтобы успокоиться, рассматриваю
его вещи. Стул Северуса. Флаконы Северуса. Пол Северуса. Чайник Северуса. Стены
Северуса.
А его все нет. Сколько прошло времени? Будь он проклят за то, что в его комнатах нет
часов. Будь прокляты эти комнаты за то, что в них нет окон и находятся они под
озером.
Я сажусь за его стол и среди испещренной кроваво-красными чернилами писанины
учеников нахожу чистые листки пергамента. Не думай об этом – не думай о крови или
смерти – просто не думай. Стол Северуса. Весы Северуса. Перо Северуса. Темнозеленое перо Северуса, длинное и узкое, с небольшой завитушкой на конце.
Я протягиваю руку, но перо отскакивает и дрожит. Снова торопливо пытаюсь его
схватить, однако оно ловко ныряет под стол и, опускаясь на пол, парит, стремясь
попасть в поток сквозняка, чтобы как можно дольше удержаться в воздухе. Наконец в
моей ладони бьется пойманный беглец. Я глажу его шелковистую поверхность, и
постепенно перо успокаивается.
Методично отвинтив крышечки со всех чернильниц, я обнаруживаю красные, зеленые,
черные и даже блестящие серебристые чернила. И неуклюже рисую маленьких
человечков на метлах в погоне за снитчем. Потом наобум вычерчиваю какие-то
геометрические фигуры: пересекающиеся окружности, прямую линию, затем еще
одну... и тут я понимаю, что изображаю дупло, в котором прячется мышь. Я рисую
черно-белого кота с изумрудными глазами и влажным красным языком. Затем еще
одного – с иссиня-черными глазами. Коты трутся носами. Потом я добавляю змей,
рисовать которых до смешного просто. Одну с красными полосками, другую – с
зелеными; они извиваются рядом друг с другом.
Дерзая нарисовать что-то более сложное, я намереваюсь изобразить гиппогрифов. У
одного -огромные серебристые крылья, а у другого – какие-то жалкие черные
культяпки в перьях.
– Ты умеешь летать? – аккуратным почерком обращается один гиппогриф к другому.
Черный быстро, чтобы не передумать, царапает выпущенным когтем:
– Предпочитаю разрывать на части.
За спиной раздается скрип дерева по камню, на меня падает чья-то тень, и перо,
разбрызгивая по столу чернила, скачет у меня в руке, словно ребенок, которого
застукали у запрещенной банки с вареньем.
– Expelliarmus! – восклицает он, и перо влетает в его руку, а я кричу:
– Ты вернулся!
Он пристально на меня смотрит, мягкие пряди волос спадают ему на лицо.
Напряженно-озадаченно он вертит в руке перо.
– Превращайся, – рявкает он.
Миг – и я кот, сидящий на стуле и утопающий в одежде.
– Живо выбирайся из этих тряпок и слезай со стула. Сию минуту.
Я выбираюсь из одежды, но, видимо, недостаточно быстро.
– Я же сказал: сию минуту! – кричит он. Такое впечатление, что он вот-вот сорвется.
Продолжая воевать с одеждой, я соскальзываю и шлепаюсь со стула на пол. Болит
бедро, но одежда уже отброшена в сторону. Ступив навстречу Северусу, я замираю,
потому что его палочка направлена мне прямо в лоб.
– Весьма разумно, – одобряет он. – Petrificus Totalus! Pateo!
И вот я обездвижен и валяюсь на полу с вскинутой головой и задранной лапой; голое
тело застыло в полукошачьем, получеловеческом состоянии. А побледневший Северус
скептически меня рассматривает.
– Еще секунду – и я сниму заклятие, – тихо произносит он. – Ты не двинешься с места.
И превратишься в... жабу, – ухмыляется он.
Заклятие снято, и я обращаюсь в неподвижную жабу, моргая, созерцающую тусклый и
плоский окружающий мир. Мне некомфортно и сухо. Его дыхание – как порыв ветра;
голос – такой громкий рев, что не различить слов. Внезапно все вокруг темнеет, и меня
накрывает что-то мягкое и тяжелое. Затем доносится раскат грома, который постепенно
удаляется прочь. Ветер стихает. И я понимаю, что остался один.
Снова превратившись в человека, я стягиваю с головы мантию и прижимаю ее к
коленям. И осторожно гляжу на стол. Северуса нет, но я слышу звук текущей по трубам
воды, а значит, он в ванной. Я натягиваю одежду и нахожу на стуле очки.
– У ТЕБЯ ПРИСТОЙНЫЙ ВИД? – кричит он из соседней комнаты. Затем, чуть более
приглушенно: – О, Мерлин, это невыносимо...
– Да? – неуверенно отвечаю я, слыша быстро приближающиеся шаги, грохот
захлопнувшейся двери и едва слышный звук, словно кого-то тошнит.
Я сажусь на диван и жду. Вскоре раздается скрип отворяющейся двери и снова течет
вода. Наконец на пороге кабинета возникает смертельно бледный Северус, который
начинает расстегивать застежки черного плаща.
– Что ты тут делаешь? – устало интересуется он.
– Я волновался.
Прищурившись, он смотрит на меня и затем указывает на свой лоб.
– Это из-за?..
Я киваю.
– Хм, – он расстегивает последнюю застежку, и плащ падает на пол, лужей оседая у его
ног. Какой-то миг он его разглядывает, затем отступает и равнодушно отсылает к
камину, где плащ ожидает Incendius. Вспыхивают язычки пламени, наполняя комнату
запахом горелой одежды.
– Значит, каждый раз... – он касается внутренней стороны левого запястья и вновь
поворачивается ко мне, – ...ты чувствуешь?.. – он снова указывает на запястье.
Я вновь киваю.
– Хм. Маленькая портативная... пожарная сигнализация Альбуса. Ему повезло, –
хмыкает он и тихо, почти доверительно сообщает: – Пожарная сигнализация – это
такой маггловский прибор.
– Я знаком с маггловскими приборами.
– Хм.
Северус уставился куда-то за моей спиной – кажется, в стену. Я смущенно тру ладони о
колени, гадая, что он сейчас скажет. Кажется, он не ранен. Можно ли поинтересоваться
его самочувствием? Узнать, не нужно ли ему что-нибудь? Или это будет невежливо? А
может, все обратить в шутку или предложить отвлечься партией в шахматы?
– А на сей раз ты ему доложил? – внезапно спрашивает он.
– Ему… Аль… Дамблдору? Нет. Нет, я сразу пришел сюда. А ты?
У Северуса занимает секунду, чтобы сосредоточить на мне внимание, он медленно и с
серьезным видом подносит палец к губам:
– Шшш…
– Э… а что-то не так?
– Все так. Просто… ни ты, ни я ему не доложили, – едва слышный шепот. – А значит,
Дамблдор выпал из узкого круга посвященных, – он отворачивается к каминной полке,
вероятно, рассматривая все еще тихо дремлющий металлический скелет. – Во всяком
случае, до тех пор, пока не объявится один из его «других источников». Сколько их у
него, как по-твоему, Гарри? Один? Дюжина? Полсотни?
– Не знаю.
– Возможно, среди них сам Темный Лорд. Возможно, они с ним в сговоре, – он
улыбается одними уголками губ, все еще держа руки в карманах и не сводя взгляда с
металлической штуковины на камине. Та чуть шевелится, по-видимому, разминая ноги.
Наверно, во сне. Интересно, что обычно снится металлическим скелетам, которые
живут под стеклянными колпаками?
– Э… с тобой все в порядке? – спрашиваю я.
– Я очень устал, – он медленно поворачивается ко мне. – А как ты?
– Лучше. Мне остаться?
Пару секунд спустя он качает головой: нет.
– Оставайся. Но… – поморщившись, он трет висок ладонью. – Яйца Мерлина, я должен
связаться с Альбусом, – и направляется к камину.
– Тогда я приготовлю чай? – предлагаю я в надежде на то, что меня оставят, и только
потом понимая, что сейчас позовут Дамблдора, которому вряд ли покажется идеей века
мое присутствие тут посреди ночи.
– Пожалуй, – отзывается он, бросая порошок в огонь, чтобы позвать директора.
Я быстро скрываюсь в кухне, пока в камине не возникла голова Дамблдора.
– Северус, – мягко произносит Дамблдор. – Какие новости?
Стараясь не шуметь, я открываю шкафчик и рассматриваю череду неподписанных
склянок с различными сортами чая. Я узнаю ромашку и очень осторожно отставляю
этот сосуд, пытаясь не издать ни звука.
– К четвергу мне приказано приготовить еще 250 доз зелья взросления, – докладывает
Северус в соседней комнате.
Сняв крышку чайника, я подставляю его под воду - неуклюже, но вполне эффективно:
отворачиваю кран, выпуская небольшую струйку, и та бесшумно стекает по стенке
чайника, собираясь на дне. Ну вот, по крайней мере, где-то пригодился прошлый опыт,
когда Дурсли отсылали меня спать голодным, и приходилось посреди ночи украдкой
добывать пищу.
– …были замучены до смерти. Жена Мокриджа взята в заложники с целью шантажа. Ее
сторожит Нотт. Эджкомб, видимо, «согласился на сотрудничество», а Грегоровича до
сих пор пытают. Какую информацию из него пытаются добыть, мне неизвестно.
Долохов на данный момент в немилости, а… – горько добавляет он, – прогресс Драко
Малфоя у Лестранжей «превосходит ожидания»…
– Хм, – раздается голос Дамблдора, в то время как я осторожно ставлю чайник на
стойку. – Объяснил ли он, для чего ему понадобилось зелье?
– Мне доверяют не больше, чем любому другому приспешнику Малфоя, – кисло
отвечает он. – Какие будут указания, господин директор? Мне приготовить зелье и
продолжать действовать в обычном порядке, или же взбунтоваться и послужить
примером для остальных?
– Я предпочел бы, чтобы ты продолжал, как обычно, Северус, – с легким упреком
отзывается Дамблдор.
В соседней комнате воцаряется тишина. Как жаль, что не получится подсмотреть, что
там происходит. Вместо этого я гляжу на чайник и внезапно понимаю – тут же нет
плиты! А без палочки я не смогу вскипятить воду.
– Тебе что-нибудь нужно?
– Полноценный ночной сон, – рявкает Северус.
– Если бы это было в моей власти…
Северус прерывает его.
– Несомненно. Спокойной ночи, господин директор.
Слышится шипение гаснущего пламени. Теперь я могу заглянуть в комнату. Северус
стоит в центре, приложив ладонь ко лбу, а другой держится за спинку стула. Он
поднимает голову.
– Что смотришь?
– Я не мог сделать чай. У меня нет палочки, – объясняю я и даю ему пару секунд на то,
чтобы придумать какое-нибудь оскорбление. – Как ты успеешь приготовить к четвергу
столько зелья?
– Двадцать пять порций на котел, десять котлов, три котла за две ночи и четыре за
третью, – без всякого энтузиазма отмахивается он.
Я прислоняюсь к стойке, мысленно восхищаясь его математическими способностями.
– Зачем ему это нужно? – спрашиваю я. – Это же не темное зелье.
– Не знаю, Поттер. Я не вхожу в круг посвященных; я просто повинуюсь приказам.
Он снимает камзол, проходит мимо меня на кухню и смотрит на наполненный чайник.
– А ты не можешь его просто купить вместо того, чтобы готовить самому?
– Мое гораздо качественней.
Я смущенно переминаюсь с ноги на ногу, рассматривая его безвольно повисшие руки.
И не знаю, что еще сказать или сделать.
– Я передумал – не хочу чая, – уныло заявляет он.
– Э… ты хочешь что-нибудь другое?
Он склоняет голову и рассматривает меня. И бледнеет до тех пор, пока его лицо не
приобретает смертельно-желтоватый оттенок. Моргнув, Северус поднимает брови,
словно отчаянно борется со сном.
– Наверное, я пойду спать, – бормочет он.
Мне удается сдержаться и не выпалить первое, что приходит в голову («Могу я
остаться с тобой?» с быстрым обещанием: «Я буду котом»).
– О. Ну, ладно, – пытаясь скрыть разочарование, говорю я. – Тогда я пошел.
Кажется, он с этим согласен, но не произносит ни слова, и его бледные губы едва
шевелятся.
Пошатываясь, он добирается до спальни и захлопывает за собой дверь.
– Значит, до завтра, – говорю ему вслед я.
Мгновение я стою, не желая уходить и не зная, что делать с моей одеждой. Вместо того
чтобы его беспокоить, решаю раздеться в кладовке и оставить одежду там же, на столе.
Он - ну, или домовик - потом положит ее на место.
Став божьей коровкой и проскользнув под дверь, я выбираюсь из его комнат и уже в
коридоре принимаю облик кота. Я крадусь вдоль стен, инстинктивно стараясь
держаться в тени, хотя в это время ночи тут безлюдно.
Меня беспокоит Северус. Кажется, он не очень хорошо себя чувствует. Между
преподаванием, нашими частными занятиями, приготовлением зелий для Помфри и
Волдеморта у бедняги совсем нет времени отдохнуть. Может, я смогу помочь ему
сварить это зелье… но не уверен, хочу ли: да, оно не темное, но все равно
предназначено для Волдеморта.
Погруженный в размышления, я пропускаю ступеньку-ловушку. Пытаюсь
высвободиться, но в результате соскальзываю, падая вниз, и кубарем скатываюсь на
нижнюю лестничную площадку. Голова, хвост, бум, бум, бум, я скачу по ступенькам и
ударяюсь головой о каменную стену.
Как больно. Очень больно. Голову словно раскололи надвое. Я мяукаю, шрам пылает
от боли.
Опустив голову, замечаю, как высоко забрался, и меня тошнит, потому что, лежа на
полу, я кажусь таким беззащитным. Перекатившись в сторону, делаю шаг вверх на двух
лапах, хотя и чувствую, что у меня их четыре.
Я становлюсь человеком – головокружение ослабевает - и заползаю в темную нишу под
лестницей. Мне жарко, я обливаюсь потом, но в то же время чувствую озноб. Мне так
холодно и одновременно так жарко… Плохо это или хорошо, что я не одет? Нет,
наверное, все-таки плохо: если кто-нибудь наткнется на меня в таком виде…
Передо мной открывается дверь.
Девочка моего возраста свернулась калачиком на полу в углу комнаты. Она прикрыта
белой вышитой простыней.
– Хорошая девочка, – говорю я, замечая возле нее пустой кубок; тонкая пленка густого,
темного зелья все еще остается на внутренних стенках.
Она в ужасе смотрит на меня, пока я раздеваюсь, швыряя в кресло одежду. Ее лицо красное и со следами слез.
– Поднимайся.
Дрожа, она встает, плотно укутавшись в простыню. Я делаю шаг вперед и, дернув за
ткань, швыряю ее на пол. Нервно взглянув вниз, она пытается прикрыться ладонями,
явно удивленная видом своих округлых грудей. Отбросив ее руки, я щипаю одну грудь
за сосок. Она кричит и отбивается, пытаясь вырваться. Я толкаю ее на кровать, грубо
развожу брыкающиеся ноги, засовываю язык ей в рот и пью ее восхитительные вопли.
Она тщетно пытается меня ударить.
– Моя, – я кусаю ее шею, и она кричит, сопротивляясь еще яростней.
– Да ты – само совершенство, – с улыбкой я стискиваю ее запястья, наваливаюсь всем
телом.
Крики переходят во всхлипы и сдавленные зовы: «Мама, мама, мама». Я с силой вхожу
в нее. Пока я толкаюсь, чувствуя восхитительное давление вокруг члена, всхлипы снова
становятся криками. Вход. Чудесные вопли из ее прекрасного, раззявленного рта.
Выход. Мокрые от слез губы. Ее влагалище увлажняется вокруг меня, поэтому я снова
толкаюсь, и еще раз – быстрее. Ее ноги все еще безнадежно пытаются пинаться, но тело
уже сдалось, пульсируя вокруг моего члена. Она плачет. Стонет. Ее бедра подаются
мне навстречу.
Вот то, что меня спасет.
Я снова толкаюсь в нее, и снова… и еще…кончая… кончая в это прекрасное,
дрожащее, стонущее…
…Моя!
…идеальный дар.
Рухнув прямо на беззащитное тело, я секунду перевожу дыхание. Она неподвижно
лежит подо мной. Я встаю, и она суетливо пятится назад, как краб. Заметив
окровавленную простыню, она снова начинает кричать.
– Снаффи! – гаркаю я, призывая одежду и быстро приводя себя в порядок. Возникает
домовик, и я указываю на все еще хнычущую девочку, которая ощупывает
кровоточащую промежность. – Позаботься об этом, – приказываю я.
Домовик приближается к ней, произнося что-то приторно утешающее. Я выхожу,
заперев за собой дверь.
Шрам жжет. Я наклоняюсь, и меня выворачивает наизнанку, желудок сводит
ужасающими спазмами, в горле першит. Кажется, этому не будет конца. Лужица густой
жидкости растекается по полу, к предплечью, к кисти. Чья-то прохладная ладонь
отводит волосы с моего лба, и я жалобно всхлипываю.
– Гарри Поттер должен пойти в больничное крыло, – голос Добби.
– Нет. Нет, – выдавливаю я. – Башня. Постель.
Тяжело вздохнув, он стискивает мои грязные ладони. Лестница растворяется в воздухе,
и мой желудок сжимается, пытаясь избавиться от того, чего в нем нет. Прохладное
прикосновение к лицу. Меня накрывает что-то теплое. Что-то прижимается к губам.
Влага. Глотаю. И вслед за этим – пустота.
Глава 7: Чаепитие с осложнениями
«С ним никогда ничего не происходит случайно. НИКОГДА!»
Тук. Тук.
Тук. Тук. Тук.
Скрип двери.
Шаги.
Стук по рейке кровати.
Кто-то раздвигает полог, и меня ослепляют снопы солнечного света. Я ворчу, пытаясь
спрятать лицо в подушку.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает знакомый голос.
– Грррр. Спать, – я накрываюсь с головой одеялом.
Голос не умолкает. Задает вопросы. А я просто хочу спать. Мне ужасно плохо. Почему
он не заткнется?
Я зеваю.
– Который час?
– Без четверти одиннадцать.
Я резко принимаю сидячее положение – сегодня понедельник. У меня занятия.
– Черт! – я опоздаю на… на… черт, понедельник! Зелья. Мне нужно… нет, мне уже
никуда не нужно. Урок окончен. – Твою мать! – Я откидываюсь на подушку и созерцаю
озабоченного Ремуса.
– Все, твои кошмары закончились, Гарри. Может, зайдешь к мадам Помфри?
Сколько можно меня посылать к Помфри? Неужели сложно оставить человека в покое!
Я отрицательно мотаю головой.
– Что случилось ночью?
– Ничего! – и снова трясу головой, вновь чувствуя наступающую головную боль. –
Просто кошмары. Я плохо спал.
Он сочувственно кивает.
– Хочешь, обсудим?
Обсудим мой кошмар? Обсудим... обсудим... что именно? Волдеморт. Я был
Волдемортом. И там была эта девочка. Белое кружево. Нет. Голая. Ей было пятнадцать
лет... нет, пять. Нет, пятнадцать. И я...
Неужели секс – это вот так? Только без пинков?
Нет, мне это не снилось. Этого не происходило.
– Гарри?
Я мотаю головой – нет.
– Что ж, – вздыхает он. – Разбудить тебя к обеду?
– Ладно.
– Хорошо. Я поговорю с Северусом, – он направляется к выходу, по дороге кивая
выходящему Дину, и закрывает за собой дверь.
Я остаюсь в постели, но мне не спится. Даже не могу закрыть глаза. Потому что всякий
раз передо мной встает эта девчонка. Чтобы отвлечься, пытаюсь заниматься, но не в
силах сосредоточиться. Рон и Гермиона приходят раньше Ремуса, и мы вместе идем
обедать.
– Добби так волновался утром. Даже украл для тебя успокоительное из больничного
крыла, – упрекает Гермиона. – И я беспокоилась. И Рон...
Судя по Рону, который опережает нас, чтобы открыть дверь, этого вовсе не скажешь.
– Я слышала, его наконец-то сплавили в святого Мунго, – войдя в Большой зал, мы
слышим, как Панси Паркинсон обращается к группе хихикающих слизеринцев. Подняв
голову, она выглядит искренне разочарованной при виде нас. – Черт!
За обедом, под сердитым взглядом Северуса, я чувствую себя еще более виноватым за
пропущенный урок и за вожделение, которое он во мне вызывает. Послеобеденные
занятия мне помогают несколько отвлечься до начала вечернего урока с Северусом. Он
открывает дверь, и я бросаюсь прямиком к его ноге, снедаемый неодолимым желанием
об нее потереться, желая, чтобы он взял меня на руки и погладил. Он глядит на меня,
нервно подбирая мантию. Тщательно обнюхав его ботинок, я съедаю пушинку с пола,
делая вид, что намеревался сделать именно это. И спешу в ванную переодеваться.
Вернувшись, я нахожу пустой кабинет. Северус – уже в кладовке. Ссутулившись, он
сидит на стуле и устало созерцает Мариголд в клетке.
– Двенадцать баллов с Гриффиндора, – вяло объявляет он.
– За что?
– Десять – за пропущенный утром урок, а еще два – за забытую палочку, Поттер. Да в
чем, в конце концов, твоя проблема?
«Моя проблема»... Черт, снятые баллы тут же вылетают из головы. Как вообще можно
думать о каких-то там баллах и, тем более, объяснить, что меня беспокоит? «Извините,
профессор, но я всю ночь был Волдемортом и насиловал девочку»? Тогда меня точно
запрут в Святого Мунго... или в Азкабан.
– Не знаю. Я не подумал.
– Пора бы уже начать, - мрачно бросает он.
Я хмуро киваю и сажусь на свое место. Северус по-прежнему не сводит взгляда с
Мариголд, которая жалко забилась в угол клетки. Он приосанивается и распрямляет
скрещенные ноги.
– Ты думал о ней? – спрашивает он.
О ней? У меня колотится сердце. Откуда он?.. Ах, да. Крыса.
– Немного.
– «Немного»? Что, вообще никаких мыслей? – устало ехидничает он. – Ни малейших
угрызений совести?
– Нет.
Вздохнув, он направляет на Мариголд палочку.
– Не забывай сосредоточиться на защите... Lascivio.
У нее разъезжаются ноги, крохотные коготки тщетно скользят по гладкому полу
клетки. Внезапно она делает рывок вперед... прыгает и замирает с задранным хвостом,
откинутой головой и бешено дергающимися ушами. Мы молча сидим и наблюдаем,
пока она прыгает, скользит и бросается на прутья клетки, лихорадочно пытаясь
дотянуться до бледного Северуса, бесстрастно созерцающего ее.
Мариголд прыгает и замирает. Прыгает и замирает. Ее живот прижат к полу, задние
лапы – на цыпочках, чтобы повыше вздернуть зад. Уши трясутся, и она снова прыгает и
замирает, прыгает и замирает. Прыгает и...
– Ты собираешься снимать проклятие? – уставившись в пол, спрашиваю я.
– Ради Мерлина... – бормочет он и движением палочки снимает проклятие. Мариголд
бросается к Северусу и, оскалившись, протискивает сквозь прутья нос.
– Хоть что-нибудь? – спрашивает он. Я качаю головой, а он заявляет: – Перемена
планов, Поттер... Я говорил с Хагридом. Эта крыса теперь твоя. Люпин доставит ее к
тебе в спальню. Теперь – она твое домашнее животное. Ты в ответе за ее гигиену,
питание, сон, купание... – он подносит дрожащую руку к побледневшему лицу. – Не
купайся с ней вместе, – мямлит он. – Это негигиенично.
– Так мы больше не будем ее проклинать? – с надеждой спрашиваю я.
Он окидывает крысу затравленным взглядом.
– Вряд ли.
Я облегченно вздыхаю.
– Мы приступим к изучению Vereor... после пятнадцатиминутного перерыва. Ступай,
что-нибудь выпей. Кажется, на кухне еще осталось сливочное пиво.
– О, спасибо, – удивленно восклицаю я. Он же просто разворачивается вместе со
стулом к столу и опускает голову на сложенные руки. Мариголд опять забилась в угол,
распластавшись у самой дальней от его головы стенки.
На кухне я нахожу шкафчик в котором «осталось» столько пива, что им можно напоить
гриффиндорскую команду по квиддичу. Я расплываюсь в улыбке. Схватив и откупорив
бутылку, я замираю на пороге кладовки, где потягиваю пиво и наблюдаю за
отдыхающим Северусом. Он неподвижен, не считая легкого движения плеч при
дыхании. Внезапно мне неодолимо хочется подкрасться и вылить ему на голову пиво.
Когда он удивленно подпрыгнет, я прижму его к стенке и быстро вылижу с головы до
пят, пока он не успел рассердиться.
Минута-другая, и он поднимает голову.
– Что?
– Ничего, – улыбаясь, отворачиваюсь я.
Он снова опускает голову на стол. Я потягиваю пиво, представляя, как он будет
совершенно мокрым, как я буду вылизывать его досуха, как сладкий вкус напитка
смешается с солоноватым потом, и как он попытается меня оттолкнуть, а вместо этого
будет стонать и притягивать ближе… ближе…
Нет, это невыносимо. Если он не проснется и не отвлечет меня этим ужасным
проклятием, то я его поцелую. Но мне нельзя этого делать. Не буду этого делать.
– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.
Он громко вздыхает в ладони.
– …сто устал, Поттер. Пытаюсь вздремнуть.
– А. Ну, извини, – шепчу я и тихо выхожу из кладовки, пока не совершил какую-нибудь
глупость.
Через кухню я прохожу в спальню. Вот его постель. Я небрежно кладу на нее ладонь
(он тут спит… касается кожей этих простыней) и наклоняюсь, вжимаясь лицом в
подушку, на которой до сих пор сохранилась вмятина от его головы. Я мог бы
подрочить на подушку – ее поверхность немного сальная, с легким запахом его пота.
Но проснись он до того, как я кончу… я быстро выпрямляюсь и бегу в ванну, где
запираюсь, поставив бутылку на край раковины.
И вот мантия вздернута, штаны опущены. Я крепко сжимаю член, по головке скользит
вязкая капля. Интересно, как выглядит член Северуса?
Я дрочу, представляя его: его рука вместо моей, его мантия касается моих плеч, щекоча
ноги. Его губы прижаты к моему затылку. «Северус, Северус», – шепчу я… Имя
покалывает язык и губы, словно какое-то мощное заклятие. Представляю, что он
входит сюда и видит, как я дрочу в кулак с его именем на губах.
«Глупый мальчишка», – прошипит он, обхватив сзади, кусая за шею, его рука быстро
движется, поглаживая и выкручивая, быстрее и крепче, и, о, Мерлин, он будет прав.
Проснись он и войди сюда – у нас обоих будет столько проблем...
Я увеличиваю темп. Быстрее. Ну, уже почти. Быстрее. Быстрее. У меня сжимаются
яйца. Вверх, вниз, сильнее… и я кончаю, закусив губу, боясь вскрикнуть.
Выровняв дыхание и поправив одежду, я включаю воду и смываю сперму. С бутылкой
пива в руке я возвращаюсь в кабинет. Уф, Северус еще спит. Но только я опускаюсь на
диван, как клетка с Мариголд выплывает из кладовки и приземляется рядом со мной.
– Убери это, – доносится из соседней комнаты.
Я отношу клетку с несчастной крысой в спальню. Там я открываю шкаф и за грудами
одежды нахожу большую клетку. Мариголд безвольным комком лежит у меня на
ладони, пока я осторожно перекладываю ее.
Я касаюсь его одежды, проводя пальцами по пустым рукавам. Почему-то
разглядывание его гардероба кажется слишком интимным занятием – и даже немного
возбуждает. Я запускаю руку в карман мантии и нащупываю два стеклянных пузырька.
Тогда я быстро проверяю содержимое остальных карманов. Добыча невелика: пара
монет, пустые пузырьки, кусок веревки. Не знаю, чего именно я ожидал, но почему-то
разочарован. Оставив все на своих местах, я закрываю дверцы и возвращаюсь в
кладовку, пока он ничего не заподозрил.
Северус уже на ногах и пытается измерить шагами кладовку, но тут очень тесно, и,
пройдя чуть-чуть, он вынужден поворачивать назад. Уловив краев глаза движение, он
замирает и резко поворачивается ко мне лицом, эффектно взмахнув при этом мантией.
– В чем суть проклятия Vereor, Поттер?
– Ну... что-то там насчет уважения.
– Это проклятие уважения… Поттер, – вкрадчиво поправляет он.
– Э… ладно.
Пару секунд он не сводит с меня глаз. Я неловко ерзаю, осознав, что мои трусы
остались валяться на полу в ванной. Не успеваю попросить разрешения выйти, как он
заговаривает снова.
– Vereor, как и Lascivius, принадлежит к группе проклятий, подразумевающих
первичную эмоциональную связь. Некоторым счастливчикам, нашедшим успешную
стратегию защиты от одного проклятия, удается спроецировать ее на другие из той же
группы.
Изогнув бровь, он смотрит на меня, и я киваю, не зная, что должен ответить.
Кажется, он почти улыбается, но нет, это никакая не улыбка, а животный, плотоядный
оскал, обнажающий верхний ряд зубов.
– Vereor, – произносит он, направив на меня палочку.
Меня тянет к Нему, а остальной мир словно покрывается туманом. Он же… Его мне
отлично видно. Великий, прекрасный и ужасный… – о нет, Его не описать словами. Он
умопомрачительный. Самый могущественный маг в мире, могущественней самого
Мерлина, Его магия… я ощущаю, как она исходит от Него волнами. Мне здесь вообще
не место. Я не заслуживаю существовать. Срочно нужно бежать, скрыться, но, ох…
Как Он прекрасен, а я самый счастливый человек на земле, просто потому, что мне
позволено глядеть на Него.
С минуты на минуту Он раздавит меня как презренную букашку.
Я не могу дышать. У меня колотится сердце. Я сейчас умру и не смогу пошевелиться.
Каждая секунда Его присутствия – драгоценный дар, от которого я не в силах
отказаться. Каким-то образом мне удаётся вобрать воздух, чтобы продержаться
оставшееся время. С минуты на минуту я погибну, потому что недостоин смотреть на
Него… и как я на Него смотрю! Его бездонно-черные глаза. Блеск шелковистых волос.
Идеальная линия тонкогубого рта. Восхитительные ладони и пальцы (они перебирали
мне шерсть) сложены на груди.
Я цепляюсь за стул, как за якорь. Кажется, я представил Его пальцы на своей шерсти.
Но это невозможно. И все же, я помню это совершенно отчётливо. Я был котом. Я был
Его котом. Невероятно. Нелепо. Я схожу с ума – воспоминание не уходит. Я помню эти
пальцы, перебирающие мою шерсть… гладящие голову, волосы. Даже, когда я был
человеком. Как? Как Он выносил прикосновения ко мне?
Он смотрит на меня с любопытством. В Его голове тут же возникает тысяча способов,
как меня уничтожить. Но Он просто смотрит. Я в ужасе. И не знаю, что делать. Если бы
можно было к Нему прикоснуться… но нет! Я не смею о таком просить. Не имею права
умолять Его до меня дотронуться; даже кончик Его пальца повергнет меня в трепет,
будет сводить с ума до тех пор, пока я совершенно не обнаглею и не потребую поцелуя.
О, Северус, я мечтаю поцеловать Твои губы. Его язык проникает в мой рот, тень
воспоминания, которое не может быть настоящим, несмотря на… нет, это невозможно.
Зачем Ему целовать меня? Но Он целовал. Мне даже казалось, что Он любил меня. А
это уже полный абсурд.
И все же…
– Тыменялюбишь? – выпаливаю я и замираю в ужасе от собственной дерзости.
Все. Сейчас Он меня точно прикончит.
Его зрачки расширяются. Внезапно он опирается рукой на спинку стула. Я закрываю
глаза, понимая, какая участь меня ожидает…
– Аbriprecis.
В смятении я распахиваю глаза, не уверенный, удивляться ли тому, что еще жив. Затем
вспоминаю свой вопрос и краснею, закрыв лицо ладонями. Из всех идиотских
вопросов...
– Ты не должен был суметь это сказать, Поттер, – уныло комментирует Северус.
– Извини! – я всхлипываю в ладони.
– Как, по-твоему, тебе удалось… это?
– Не знаю, – объясняю я. – Мне было страшно и…. ну, захотелось по… захотелось… –
нервно сглатываю я. Нет, я не могу признаться, что хотел поцелуя. Нам нельзя… мы не
можем. Я не должен его соблазнять. Лихорадочно пытаюсь думать о чем-нибудь
другом, о чем-нибудь допустимом. – Мне захотелось, чтобы ты меня обнял!
Я чуть развожу пальцы и вижу, как Северус приоткрыл от удивления рот.
– «Обнял»?
– Ну, мне было страшно.
– Тебе хотелось обняться, находясь под влиянием Vereor?
Я киваю, а он все не сводит с меня изумленного взгляда. Наконец, моргнув,
отворачивается к стене. Он все еще в шоке.
– У тебя был момент просветления? – спрашивает он.
Я опускаю руки и пытаюсь вспомнить, но в голове все смешалось.
– Кажется, да. Это был как со Sceleratius, но наоборот, – сбившись, я хмурюсь, но он
задумчиво кивает, словно я все прекрасно объяснил.
– И затем ты спросил меня… – он поворачивается ко мне лицом, хмурясь, ища
пояснения непонятному моменту. – Тебе захотелось обняться?
Я киваю, улыбаясь одними уголками губ.
– Захотелось… обняться с человеком, который только что послал в тебя Vereor?
Поттер, ты что, забыл, что боялся меня? – он подчеркивает мысль, с силой тыкая двумя
пальцами в свою грудь. Раздается глухой звук. Наверно, это больно.
– Нет, но… э…. ты же меня обнимал раньше, и я был сбит с толку, ну и… спросил…
Северус выпрямляется и направляет на меня палочку.
– Vereor.
Внезапно меня притягивает к Нему. Все вокруг словно в тумане. Я отступаю и
смущенно смотрю на него.
– Итак? – он поднимает брови.
– Что?
Северус смотрит на меня в совершенном недоумении. Резко поднявшись, он делает шаг
вперед и сердито нависает надо мной.
– Что скажешь, Поттер, если я сниму восемьдесят семь баллов с Гриффиндора из-за
того, что ты не стрижешь на ногах ногти?
Я тщетно пытаюсь не улыбаться. И снова краснею.
– Э… а чем мы таким занимались, что ты мог заметить ногти на моих ногах?
Секунду он в оцепенении на меня смотрит, затем всплескивает руками.
– Ты сломал Vereor.
– О. Это же хорошо, да?
Северус оседает на стул и взмахивает палочкой.
– Abiprecis.
Секунду он сердито на меня смотрит, затем закрывает глаза и, вздохнув, проводит
пальцами по волосам.
– Да, это хорошо. Это чудесно. Это совершенно гениально, не считая того, что я
понятия не имею, как тебе это удалось!
– Я… э… я тоже.
– Ну, разумеется, – щерится он. – Ты вообще когда-нибудь понимаешь, как что-то
делаешь?
– Конечно, понимаю!
– Например?
Я хмурюсь и опускаю голову, пытаясь вспомнить что-нибудь… да все, что угодно… но
я даже не знаю, как меняю форму. Я просто ее меняю, и все.
– Проклятые гриффиндорцы, – рычит он. Со стуком он ставит локоть на стол и
опускает голову на кулак. – Тридцать баллов Гриффиндору от имени Святого Гарри
Поттера.
– Спасибо, – ошеломленно произношу я.
– Присуждение баллов этому факультету сдирает эмаль с моих зубов… – подавленно
говорит он. – Придумай другую поощрительную систему.
Я тут же представляю, как он прижимает меня к стене и осыпает поцелуями. Или, о,
Мерлин, ласками. Я пытаюсь стереть с лица улыбку, но это невозможно! Вместо этого
я прикрываю рот ладонью и стараюсь выровнять дыхание. Северус, кажется, обо всем
догадался, потому что открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов из него
вылетает лишь приглушенный звук.
– В разумных пределах! – выдыхает он и стрелой вылетает из комнаты.
Я слышу, как он громыхает в кухне – со стуком открывая и закрывая дверцы шкафов,
звеня бутылками и кухонной утварью. Сделав пару глубоких вздохов, я прихожу в
себя, но не знаю, ждать ли тут или пойти к нему.
– Чаю, Поттер? – раздается крик из соседней комнаты.
– О! Э… да, с удовольствием! – восклицаю я и иду в кухню.
На стойке разложены разнообразные ингредиенты, флаконы, мешочки, терка для
корицы, стеклянные банки и разные коренья. Такое впечатление, словно он готовит не
чай, а зелье – но в центре всего этого возвышается черный чайник, в котором закипает
вода. Я подхожу к стойке, опираюсь на нее сложенными руками и наблюдаю за его
действиями. Глубоко вдыхаю. Кажется, лаванда. Он резко поднимает голову.
– Что?
– Вкусно пахнет.
– Хм.
Он отворачивается и снова принимается за работу, извлекая зерна из кардамона и
измельчая их в ступке. Я замечаю линии на его руках, когда движутся сухожилия,
контролируя пальцы. Замечаю переплетение голубоватых вен под бледной кожей. Я
мог бы начать облизывать его с тыльной стороны руки и следовать по венам, до самого
предплечья…
– Что тебя так увлекло, Поттер?
– Просто смотрю, – отвечаю я. – Я тебе мешаю?
Он бросает на меня проницательный взгляд, затем стучит пальцем по банке с
четырехлистным клевером. – Ты способен, не повредив, ощипать листья со стебля?
– Да.
– Тогда приступай.
Открыв банку, я осторожно отщипываю листья, пока он занимается кардамоном.
Закончив, он плюхает его в инфузорий и начинает перебирать стебли мелких сухих
фиалок. И тоже добавляет в инфузорий. Дойдя до измельчения свежего майорана, он
успокаивается и даже начинает что-то довольно мурлыкать себе под нос. Я улыбаюсь и
продолжаю работать с листьями клевера. В инфузорий идет майоран, затем жасмин. Он
протягивает руку за листьями клевера. Осторожно собрав их, я перекладываю листья
ему в ладонь. Наши ладони соприкасаются, оставляя во мне теплое, трепещущее
чувство. Листья смяты и помещены к другим компонентам. Затем он измельчает
корень, еще какие-то листья, добавляет пару капель розовой воды и вот, наконец, в
чайник налит кипяток. К чайнику на поднос ставятся тарелка с печеньем, две зеленые
чашки, черная сахарница и крошечный, покрытый капельками влаги, молочник. Все
еще мурлыча, он поднимает поднос и направляется в кабинет.
Но замечает мой взгляд и прекращает мурлыкать.
– Что?
– Ничего. Просто смотрю на тебя.
Он раздосадованно проносится мимо, ставит поднос на стол и опускается на диван. Я
нервно переминаюсь с ноги на ногу, не зная, где присесть. На диван – слишком
самонадеянно, он обязательно смутится, а на стул – наоборот. Может, сесть на пол – и
пусть издевается?
Тем временем он разливает чай и расставляет чашки на столике перед диваном.
Принимая это за приглашение, я присаживаюсь рядом с ним – но не слишком близко.
Он вынимает фильтр, перекладывает его на блюдце и нарочито медленно передает мне
одну из чашек.
– Молоко, Поттер?
Я принюхиваюсь к болотно-серой жидкости, пар затуманивает стекла очков. Теперь,
настоявшись, чай пахнет мокрым скошенным газоном.
– Добавь молоко, Поттер, – многозначительно советует он, подталкивая ко мне
молочник.
От нескольких капель молока жидкость в чашке обретает голубоватый оттенок. Он
предлагает сахар, я соглашаюсь, и стоящий передо мной молочник тотчас сменяет
сахарница. Добавив пару кусков, отставляю ее. Северус не сводит с меня пристального
взгляда, ожидая реакции на чай. Подув на поверхность, я делаю осторожный глоток и
едва не обжигаюсь. У напитка яркий цветочный привкус, c проступающей из-за
добавленного сахара горчинкой.
– Итак, – по-светски комментирует он, – мы все-таки устроили чаепитие.
Почему-то я нервно хихикаю. Чаепитие. У меня с Северусом. А Ремус в пролете.
– Печенье, Поттер?
Схватив печенье, я кусаю его, обсыпавшись крошками.
Северус делает очередной глоток.
– Теперь тебе понятно, почему я так нечасто это делаю?
– Нет, – с набитым печеньем ртом мямлю я.
– Вы только посмотрите на него! – он взмахивает свободной рукой. – Ты же оцепенел
от страха! Это из-за черного чайника?
Я оглядываюсь на совершенно безобидного вида чайник и доедаю печенье. Теперь
Северус еще решит, что мне у него не нравится, а все из-за моего идиотского вопроса.
Я-то думал, он скажет, что ненавидит чаепития. В отчаянии я пытаюсь сменить тему и
спасти положение. «Я не оцепенел, просто пытаюсь не думать о поцелуях», или же:
«Твой чайник тут ни при чем. Просто я забыл на полу твоей ванной трусы...» или вот,
еще круче: «Это я оцепенел? Да ты посмотри на себя!».
– Отличный чайник. Э... я так и знал, что он у тебя будет черным.
Северус делает большой глоток и рассматривает стоящий перед ним стеллаж с
книгами.
– Гм. Это из-за того, что я сижу... – черт, как я жалок! – Хочешь, я пересяду?
Северус цапает печенье и откусывает половину, все еще глядя на стеллаж. Тщательно
прожевав, он сглатывает и пьет чай. Рассматриваю собственную чашку, не понимая,
почему он не приготовил простой черный чай. Может, он плохо себя чувствовал... у
него болела голова или что-то в этом роде – и добавил туда какое-нибудь лекарство. Я
делаю быстрый глоток – не желая признаваться, что чай мне не нравится, тем самым
нанеся еще большую обиду. Он опустошает чашку, тянется за печеньем, но тут же
передумывает и отдергивает руку. Я гляжу в свою все еще наполовину полную чашку,
будто вовсе и не наблюдал за ним.
– Еще печенье, Поттер.
Ну, по крайней мере, он не говорит мне пересесть!
Схватив печенье, я грызу его, он же следит за мной острым, внимательным взглядом.
– Спасибо... за чай. И печенье.
С усилием он расслабляется, откинувшись на спинку дивана.
– Пожалуйста, – наконец говорит он в чашку. – За чай и печенье.
И пьет чай.
Я жую печенье.
Металлический скелет на каминной полке поворачивает голову туда-сюда, не упуская
ни одного нашего движения.
– Итак. Как ты переживаешь отсутствие квиддича?
– Ну.... я... переживаю?
Он понимающе кивает.
– А твои отвратительные друзья... как у них дела?
– Нормально, – отвечаю я, размышляя, не поинтересоваться ли, «как там его вонючие
зелья», но решаю этого не делать.
Северус начинает покачивать правой ногой.
– Поддерживание светской беседы явно не является одним из моих достоинств. А ты
ничего не добавишь? – оглядывается на меня он.
Если бы не наше ужасное положение – эти никому не нужные показные дружеские
отношения в течение целых пяти лет – все было бы гораздо проще! Неловкое молчание
легко можно было бы разорвать поцелуем... э... не надо! Ты не имеешь права про это
думать. Думай о Филче в розовых трусиках...
– Ужин был хорош, – заверяю я свою чашку. Кажется, краем глаза я замечаю его
усмешку. – И спасибо за проявление вежливости. Я же понимаю, как ты не выносишь
Ремуса.
– Я проявил вежливость?
– Относительную.
– Что ж. Если вспомнить нашу последнюю встречу, когда оборотня по моей вине
выгнали из Хогвартса... – мельком взглянув на меня, он язвительно добавляет: –
Однако в расчет нужно принимать все, не так ли?
– Ага...
Секунду он с явным смущением смотрит в чашку и бормочет:
– Пожалуйста.
И делает еще глоток.
Я дожевываю очередное печенье.
– Относительно чего? – искоса смотрит на меня он.
– Ну, ты сам знаешь... – пытаюсь проявить такт я. – Ты бываешь очень... э... несносным.
– «Несносным»?
– Саркастичным.
Северус что-то бормочет в чашку.
– Ну, оскорбительным, – добавляю я, не понимая, почему никак не заткнусь. – В
общем, сам понимаешь.
Северус кивает.
– О, да, я понимаю, – бормочет он.
– И я оценил твою попытку вести себя с Ремусом... э... вежливо... во время ужина.
Северус мрачно делает еще один глоток.
– Каким же ты меня считаешь неотразимым.
– Ты был добр со мной.
Он изгибает бровь.
– Да неужели?
– Конечно. Много раз, – уверяю его я, и мое настроение улучшается. Разве можно чтото испортить, перечисляя хорошее? Говоря комплименты? – Я заметил, когда был
котом, – ты хорошо обращался со мной-котом, и еще, после...
Северус презрительно фыркает в чашку, и молочные брызги оседают у него на щеке.
– Черт, – вытирает их он.
– Э. И вот этот чай... – я указываю на чайник, и тут он явно смущается. Ну почему это
так сложно? – И потом, ужин... – снова пытаюсь я.
Он прерывает меня.
– Это идея Люпина.
– Сливочное пиво.
– Пришлось просить у Люпина.
– Но попросил же!
Северус пожимает плечами.
– Вот видишь? Это было проявлением чуткости, – улыбаюсь я.
– Итак, – задумчиво произносит он. – Выходит, по-твоему, я – попеременно то чуткий
человек, то садистский ублюдок?
– И еще ты не смеялся над моей позорной игрой в шахматы, – добавляю я.
Он смотрит на меня как на ненормального.
– Сколько раз ты видел меня смеющимся, Поттер?
– Ну, ты меня даже не оскорблял!
– А зачем, – улыбается он, – когда я мог тебя победить?
Мысленно все еще пытаясь представить смеющегося Северуса, я вспоминаю, что
слышал его смех, и начинаю смеяться сам. Прикрыв рот ладонью, я стараюсь
объяснить:
– Ты… ты смеялся надо мной!
– Когда? – оскорбленно спрашивает он.
– Когда я споткнулся о блюдце с водой и перевернул вешалку вверх тормашками!
Северус вцепился в чашку с блюдцем и смотрит так, словно я только что обвинил его
перед всей школой в распевании йодля в душе.
– Ты был котом! Я не знал! Это… это не считается!
– Да, но я-то знал, что это был ты. А потом ты меня вытирал. Это было приятно.
Секунду он молча на меня смотрит и затем ворчливо огрызается:
– Да-да, превосходно.
Со стуком отставив почти пустую чашку, он поднимает чайник и наклоняет его тудасюда, определяя, сколько в нем осталось чая. Потом переводит взгляд на мою – все еще
наполовину полную. Поставив чайник на колено, он насмешливо обращается ко мне.
– Ты не допил чай, Поттер. В чем дело? Тебе не нравится?
– Ой! – я делаю глоток за глотком, допивая как можно скорее, стараясь не обращать
внимания на вкус.
– Хороший мальчик, – шелково произносит он, когда я протягиваю чашку за добавкой.
– Извини. Увлекся разговором.
С ухмылкой он доливает чай.
– Чаепитие устраивают для того, чтобы пить чай. Остальное – несущественно, отсюда и
термин – «легкая светская беседа», – он опускает чайник на поднос. – Не представляю,
кому это нужно…
– Ну, беседа не обязательно должна быть легкой, – возражаю я, добавляя в горький чай
пару кусков сахара.
– «Тяжелая светская беседа»? – удивляется он, и я улыбаюсь – кажется, он пошутил!
Северус со мной шутит. У меня теплеет в груди.
– Мы вообще не обязаны ни о чем беседовать.
Северус наливает себе остатки чая – всего лишь треть чашки – и добавляет молоко.
Некоторое время мы молча сидим и пьем этот мерзкий чай. Внезапно мне безудержно
хочется свернуться на диване по-кошачьи, опустить голову ему на колени, и чтобы он
перебирал мои волосы. Подавив желание, я поворачиваюсь к нему лицом. Он на меня
смотрит. Мы смотрим друг на друга. Сейчас я мог бы наклониться и поцеловать его. Я
нахожу силы подавить и это желание.
– Быть котом – иногда такое расстройство, – жалуюсь я.
Северус вздрагивает, опуская чашку. Наверно, уже успел привыкнуть к тишине. Затем
сглатывает и, словно затронутая мной тема – мина, которую необходимо обезвредить,
осторожно произносит:
– Неужели?
– Не могу ни говорить, ни писать, – неуклюже объясняю я.
– Хм… Тебе хотелось что-то записать?
– Да нет. Просто в таком обличии трудно общаться.
– Ах, вот как… Тебе хотелось что-то сообщить? – нерешительно уточняет Северус. Он
что, боится, я сейчас громко запою, начну декламировать стихи или совершу еще
какую-то глупость?
– Ну… иногда. Да нет, ничего особенного, – заверяю его я, и он явно расслабляется.
Северус сосредоточенно разглядывает осадок на дне чашки.
– Мне жаль, что ты чувствовал себя так скованно, – явно раздраженный собственным
косноязычием, он быстро проглатывает остатки чая, морщится и возвращает чашку на
поднос.
– Да нет, все было не так уж плохо. Зато я больше… за всем наблюдал, – продолжаю я,
и внезапно он напрягается. Черт, наверно, он решил, что я подсматривал, как он
одевается. Я краснею. Черт, почему я тогда не удосужился быть повнимательнее,
вместо того чтобы смущаться и отворачиваться!
– Извини! – шепчу я.
Попытавшись изобразить улыбку, он отворачивается.
– Вот видишь, и мне это плохо удается. По-моему, лучше помолчать.
Он чуть качает головой.
– У тебя нет проблем в общении с ровесниками.
Я тяжело вздыхаю.
– Я лишь имел в виду, что, будучи котом, замечаю то, на что не обращаю внимания в
человеческом обличье. Всякие мелочи... мне нравится наблюдать, как ты работаешь в
лаборатории.
– В лаборатории?
– Я никогда не обращал внимание на... раньше и не подозревал, насколько важна в
зельях точность, – краснея, я сдерживаюсь и не рассказываю ему о фантазиях,
связанных с его руками. – Мне интересно следить за тем, как ты готовишь зелья.
Он бросает на меня недоверчивый взгляд.
– Глупо, да?
– Точность? – наконец, произносит он. – Ты это заметил?
Я киваю. Уши горят так, словно меня застукали подсматривающим за тем, как он
мастурбирует в душе.
Он делает жест в моем направлении.
– Тебе? Тебе нравится наблюдать за тем, как я, – и указывает на себя, – готовлю зелья?
Улыбаясь, я киваю, изо всех сил желая избавиться от проклятого румянца. Тут Северус
внезапно бледнеет, его губы расплываются в подобии глупой улыбки, и я больше не
чувствую себя нелепо.
– Что ж... это... вполне... – он прикрывает рот ладонью, будто почесывая нос, а когда
опускает ее, то улыбки почти нет. Но лицо все еще сохраняет сконфуженное
выражение. – Приятно, когда тебе отдают должное, – признается он. – Да и твоя
техника определенно улучшилась.
Я еще больше заливаюсь краской. Снейп фыркает.
– Дело не в проснувшемся вдруг таланте. Просто я стал больше заниматься.
Теперь его лицо просто пылает. Взяв пустую чашку, он спохватывается и сердито в нее
смотрит. Затем поворачивается и обжигает меня яростным взглядом:
– А уж как занимался я, Поттер.
Тут почему-то мне становится смешно.
Вот мы сидим вдвоем. Рассматриваем друг друга. Беседуем. Почти без оскорблений.
Находясь рядом, всего в нескольких дюймах друг от друга. Если чуть наклониться
вперед, мои губы коснутся его. Один простой поцелуй. И Ремус никогда ничего не
узнает, верно?
И в этот самый момент – словно сам по себе – шумно оживает камин.
Мы оба вздрагиваем.
– Яйца Мерлина! – восклицает Северус.
Я прикрываю лицо и задеваю чашку, которая падает на пол и заливает все вокруг
молочного цвета чаем. Чай на полу. Чай капает со столика. Чайное пятно на бархатном
сидении дивана. На подоле мантии Северуса. У меня на колене.
– Боже мой, – добродушно сочувствует из камина голова Дамблдора.
Снейп цедит сквозь зубы:
– Если я не зажег в камине огонь, Альбус...
– То это означает, что тебя лучше не беспокоить? – изогнув бровь, любопытствует
Дамблдор.
– Нет! Это означает, что меня нет!
– Ну, разумеется, я предполагал, что ты... – Дамблдор прокашливается, – ведешь урок.
Секунду, которая длится целую вечность, все молчат. Меня осеняет ужасное
подозрение: Дамблдор каким-то образом умудрился проникнуть в мои мысли...
– У нас перерыв, – бесстрастно поясняет Северус.
Пока я пытаюсь прикрыть мантией пятно на колене, Дамблдор вытягивает шею и
жизнерадостно восклицает:
– Здравствуй, Гарри!
– Здрасьте, – едва слышно отзываюсь я.
Дамблдоровская голова поворачивается и замечает чайный поднос.
– Ах, чаепитие! Северус, тебе же известна моя слабость к чаепитиям, – с упреком
говорит он.
– Это просто травяная настойка.
– Неужели? – поражается Дамблдор. – А что за травы?
– Майоран, клевер-четырехлистник...
Дамблдор принюхивается.
– Аромат розового эфира.
Северус закатывает глаза.
– И лаванда? – продолжает директор.
– И так далее, – решительно закрывает тему Северус.
– Время от времени я не против травяной настойки. Не забудь записать для меня
рецепт.
– Разумеется, – мягко соглашается Северус.
– Итак, Гарри, – переносит на меня внимание Дамблдор. – Как успехи в защите?
Не успеваю я открыть рот, чтобы сказать: «Кажется, нормально», как Северус
провозглашает:
– Только что он сломал Vereor.
– Ах, какой молодец! – хвалит меня директор и тут же поворачивается к Северусу. – А
Lascivius?
– Метод оказался бесполезным, о чем я и доложил бы вам сегодня вечером сам.
– И все же, учитывая их принадлежность к одной группе...
– Это несущественно! – резко обрывает его Северус.– Мы не сможем его проверить в
действии! – Дамблдор изгибает бровь, из-за чего Северус просто свирепеет и указывает
на меня: – Ты предлагаешь наложить на мальчишку Lascivius?
– Может быть, Nitor? – спокойно меняет тему директор.
– Тебе прекрасно известно, что я не могу применять Nitor!
– Что ж, мы найдем способ. Как обычно, – примирительно произносит Дамблдор. –
Пока же, почему бы вам не начать изучение переменных уз?
Чашка в руках Северуса звякает о блюдце.
– Братских? – осторожно, словно ожидая возражения, уточняет Северус.
– Взаимных.
Пальцы Северуса медленно сжимаются в кулаки.
Дамблдор печален, но непоколебим.
– Amicus Fides, Северус.
На лице Северуса вспыхивает смесь ярости, ужаса и еще чего-то непонятного. Кажется,
он вот-вот выхватит из камина голову и пнет ее ногой – или расплачется и выбежит из
комнаты.
Глубоко вздохнув, Северус отвечает:
– Я бы предпочел Compatior.
Дамблдор осторожно подбирает слова:
– Есть ли у нас стопроцентная уверенность, что Гарри сможет овладеть защитой в
совершенстве?
– Большинство Посвященных сумели, – настаивает Северус.
– Многие, а не большинство. А еще меньше сломали Vereor за… – он вопросительно
переводит взгляд с Северуса на меня.
– Две… – отзываюсь я, и Северус неохотно подтверждает:
– Две попытки.
– Великий Мерлин! Должно быть, это новый рекорд, – ахает Дамблдор, и Северус
стискивает зубы. – Не следует исходить из предпосылки, что Гарри – обычный
Посвященный в защиту.
Наступает неловкая тишина. Интересно, что это за Amicus Fides, и чем он ужасней
других проклятий? У меня чешется язык задать вопрос, но я не в состоянии ни открыть
рот, ни даже сглотнуть. Краем глаза замечаю движение ноги Северуса – она едва
заметно сгибается в колене. Внезапно мне представляется ужасная картина: он падает
на колени и ползет, моля… но вот я моргаю, и он все еще стоит с таким видом, будто у
него на глазах наступает конец света.
– Я не хочу, Альбус, – умоляет он.
– Я понимаю, – мягко говорит Дамблдор, – Однако же, последствия, реши кто-либо из
приспешников Волдеморта… к примеру, Беллатрикс Лестранж…
– Знаю, – прерывает Северус. Помолчав, добавляет: – Я сделаю все так, как вы…
желаете, господин директор.
Он резко отворачивается от камина, поднимает поднос и скрывается в кухне. Дамблдор
вздыхает, сейчас он кажется гораздо старше и печальней, чем обычно.
– А как ты все это переносишь? – интересуется он.
– Что именно? – настороженно спрашиваю я, догадываясь, что речь идет об узах и
Северусе.
– Работу по защите. Ведь это тяжелая нагрузка, совсем не по твоему возрасту.
– Ах, это. Ну да… трудно, – мнусь я, желая, чтобы он, наконец, ушел. Он не должен
быть тут. Не должен видеть нас вместе. Даже если мы не делаем ничего особенного. Я
просто хочу, чтобы он оставил нас в покое.
– Правильный учитель для правильного предмета, хм?
Какого дьявола Северус унес на кухню поднос? Сейчас бы что-нибудь разбить! Или
заорать на Дамблдора: «Почему ты не предупредил, что собираешься соединить меня с
кем-то другим? Как ты смеешь даже думать об этом! Это моя жизнь! Наши жизни.
ОСТАВЬ НАС В ПОКОЕ!»
Дамблдор вздыхает.
– Попытайся хорошо выспаться, Гарри. Завтра будет новый день.
Я хватаю подол своей мантии и сжимаю в кулаке ткань.
– ХОРОШЕГО ДНЯ, СЕВЕРУС! – во весь голос кричит он и с хлопком исчезает. В
кухне что-то падает и разбивается.
Потом оттуда долгое время доносится стук открываемых и закрываемых дверец –
слишком долгое, учитывая, что ему всего-то нужно было поставить на место чайник,
пару чашек и блюдца! Положив ладони на диван, я натыкаюсь правой на мокрое,
липкое пятно – мой пролитый чай. Я вздыхаю. Взмах-другой – и вот диван, пол, стол и
моя мантия совершенно сухие. Поднявшись, я рассматриваю ладонь – ведь у меня даже
не было палочки. Я перевожу взгляд на диван – пятна больше нет. Даже прилипшей к
бархату кошачьей шерсти больше нет.
Северус входит в кабинет.
– Ну, что еще? – раздраженно спрашивает он. – Что он тебе тут наплел?
– Ничего… он ушел, – поворачиваюсь к нему я.
Он переводит взгляд на диван, туда, куда только что смотрел я.
– Что, тебе уже не нравится бархат?
– Мне нравится бархат!
– Тогда в чем дело, Поттер? – обижается он и снова исчезает в кухне.
Я следую за ним, предусмотрительно соблюдая дистанцию: да, было бы здорово, реши
он сейчас прижать меня к стенке, однако у меня нет ни сил, ни желания выносить
последствия.
– Ну? – сердито спрашивает он тарелку с печеньем. Сотворив сохраняющие чары, он
отправляет ее в буфет и со стуком захлопывает дверцы. Затем, повернувшись,
испепеляет меня взглядом.
– Что тебя так расстроило?
Секунду Северус бесстрастно на меня смотрит. Может, лучше отойти подальше? И тут
он резко указывает на камин.
– С какой стати он, по-твоему, сюда заглянул? А? Думаешь, это совпадение?
– Э-э… скорее всего, нет.
Его взгляд снова застывает на мне, и вдруг он дважды хлопает в ладоши в пародии на
аплодисменты.
– Очень хорошо. Очень проницательно! Наконец-то ты начинаешь постигать, как
работает этот… мозг этого Волшебника с Карточки из-под Шоколадной Лягушки. С
ним никогда ничего не происходит случайно. НИКОГДА!
Внезапно прямо за моей спиной оказывается стена, и я прижимаю потные ладони к
прохладному камню. Он покачивается на носках, словно вот-вот бросится на меня.
Сглотнув, быстро бросаю взгляд на дверь, потом на него. Мерлин, как же я его хочу!
Но из-за меня у него могут возникнуть крупные неприятности. Нет, пока не поздно,
лучше убраться из кухни – от греха подальше! Но ноги не слушаются, да и член встает
при одной лишь мысли... одной возможности...
– Ведь он же намекал на то, что я тебя совращаю! – возмущается Северус.
Улыбнувшись, я отворачиваюсь. – Ах, значит, ты с ним согласен!
Я мотаю головой. Да и что тут сказать: «Ну, соврати меня, пожалуйста»? Закрываю
глаза, не уверенный, что сейчас подходящий момент молить высшие силы:
«Пожалуйста, пусть он меня поцелует и нас за это не накажут!» или отвлекаться от
запретных мыслей, представляя Филча в розовых трусиках.
– У тебя на лице все написано, ПОТТЕР!
Я открываю глаза, но он уже скрывается в спальне. Секунду спустя раздается стук
захлопнувшейся двери в ванну. Выровняв дыхание, я отклеиваюсь от стены и иду за
ним. За дверью тишина. Я тихо стучу. Ничего.
Не успеваю я постучать снова, как дверь распахивается. Смертельно-бледный Снейп
стоит, прислонившись к стене. В руках у него палочка, на которой болтаются мои
трусы. И повисают между нами наподобие знамени. Я сконфуженно сдергиваю их с
палочки.
– Не соизволишь ли объясниться? – шепчет он.
Я трясу головой – «нет», пытаясь скатать трусы в комок и спрятать в кулак. Северус все
еще не отводит от меня взгляда; кажется, ему плохо. Кажется, ему совсем плохо – даже
губы посерели. Он закатывает глаза и захлопывает перед моим носом дверь.
А что делать теперь? Возможно ли, что он хочет, чтобы я проявил настойчивость? Или
ушел? Или подождал его тут? Я сжимаю комок ткани, не зная, куда его деть. Положить
на место трусы невозможно – коробка осталась в ванной. Тогда я запихиваю их в
карман, но из-за этого мантия уродливо топорщится. Может, их все-таки надеть? Из
ванной доносится звук шагов, и мысль о том, как, открыв дверь, он застанет меня
поспешно натягивающим трусы, вовсе не воодушевляет. В конце концов, решаю
держать их в кулаке за спиной, и, надеясь на лучшее, снова стучу в дверь. Раздается
тихое:
– Что, Поттер?
– По-моему, ты не сделал ничего такого... плохого, – неуверенно говорю я.
Кажется, я слышу смешок.
– Ха-ха. Нет, это было бы невероятно, не так ли?
Не знаю, на что он намекает, и вообще – пусть, наконец, откроет эту гребаную дверь!
– Э... с тобой все в порядке?
Нет ответа. Ни слова. Ни смешка. Ни шагов, ни хлопанья дверец. Может, ворваться
силой – ведь тут явно что-то не так, хотя я и не знаю, что именно. В конце концов,
дверь медленно открывается. Снейп ссутулился на табурете у ванны, опершись
локтями о колени. Одной рукой он поддерживает голову, а вторая – с зажатой в ладони
палочкой – поникла между ног. Он поднимает голову и быстро отводит взгляд.
– Ты не можешь мне доверять.
– Почему?
– Совратить тебя – проще простого, – тихо заводится он. – Я мог бы подсыпать чтонибудь в твой чай. Я приготовил чай, а ты даже не поинтересовался, из чего.
– Я сам помогал его готовить.
– Без малейшего понятия о действии половины ингредиентов.
– Ты тоже его пил.
Он отводит от лица подрагивающую ладонь и, кажется, с усилием загибает палец.
– У меня выработалась сопротивляемость к действию многих ядов, – и загибает другой
палец. – Некоторые токсичные субстанции – тот же абсент – опасны лишь в сочетании
с сахаром, ты же всегда добавляешь его в чай. – Еще один палец. – Никогда не слышал
об убийстве-самоубийстве? – Наступает очередь большого пальца. – Я мог вообще не
пытаться тебя убить.
Он опускает ладонь и с трудом шепчет:
– А может, риск выпить его вместе с тобой этого стоил.
Я смотрю в пол, сжимая за спиной трусы, гадая, что именно «стоило» такого риска. Чай
не мог быть отравленным. Ни один из виденных мной компонентов не выглядел
подозрительным. Кажется.
– Ну, и стоил ли он того?
Северус втягивает воздух.
– Вкус был лучше, чем я ожидал, – извещает он пол. Еще несколько вдохов, и своим
учительским голосом он заявляет: – А с добавлением дамианы и корицы или имбиря,
он стал бы... мог бы стать... – он умолкает. Глубокий вздох, и едва слышное: –
...довольно сильнодействующим любовным зельем.
Я изумленно гляжу на него. Любовное зелье! Он что, не знает, что я уже в него
влюблен? Я расплываюсь в улыбке.
– О, Мерлин, – он закрывает лицо ладонями.
– Оно было бы излишним! – выпаливаю я.
– О, Мерлин...
– Хочешь, я скажу... скажу тебе это? То есть, я даже не подозревал... ну, то есть... что
тебе захочется это услышать, – кое-как договариваю я, не уверенный, связно ли вышло,
потому что он не отвечает. Тогда я быстро добавляю: – Ятебялюблю.
Снейп отводит руки от лица. Все, я произнес это. Вслух. Ему. «Я тебя люблю». И
сейчас чувствую себя глупым, но удовлетворенным. И не могу сдержать улыбки. Мне
хочется повторять это снова и снова, но я могу подождать. Поэтому я лишь молча
улыбаюсь, пока он таращится на меня, открыв рот.
– В другой раз просто спроси, – советую я.
Северус кивает, лишь на миг закрыв глаза. Вижу, как перекатывается его кадык, когда
он сглатывает. Он продолжает сидеть и молчать. Я странно разочарован – он не сказал
«я тоже тебя люблю», хотя, в общем-то, я на это и не надеялся. Что же касается чая –
это же доказательство, верно? Ему было страшно спросить, вот он и хотел проверить
зельем.
– У тебя... болит голова?
– Да. Голова. У меня болит голова.
– Может, тебе стоит что-нибудь принять? – я оглядываюсь на пугающее число шкафов
и полок, до отказу загроможденных неподписанными флаконами и пузырьками.
– Шкаф под раковиной. Белый флакон, красная пробка, – и морщится, попытавшись
улыбнуться. – Не будешь ли так любезен?..
– Конечно, – я иду за флаконом, предусмотрительно переместив руку со скомканными
трусами впереди себя.
Без труда разыскав зелье, я протягиваю его Северусу, который делает глоток прямо из
горлышка. Через пару секунд ему уже лучше, и он открывает глаза. Затем завинчивает
крышку флакона и прячет его к себе в карман. Осторожно оглядевшись, поднимается.
– Не стоит принимать за комплимент мою попытку тебя одурманить, Поттер.
– А я и не принял.
Он тычет в меня пальцем.
– Тогда прекрати улыбаться, – приказывает он.
Внезапно раздается стук в дверь. Я подпрыгиваю, выронив трусы.
– Превращайся, Поттер, – командует Северус и выходит из комнаты.
Поспешно раздевшись, запихиваю одежду вместе с трусами в коробку-невидимку под
раковиной. Стук повторяется. Я спохватываюсь: черт, забыл запереть дверь. Ладно,
пускай, все равно никто не увидит. И став котом, мчусь в кабинет, к выходу. Но резко
торможу в центре комнаты. Северус уже впускает какого-то студента.
Я задираю голову. Прямо на меня, гадко ухмыляясь, глядит Драко Малфой.
– Привет, кот.
Глава
8:
Подозрение
Малфоя
"Кот, оказывается, у тебя объявился поклонник. На него произвели впечатление
твои ляжки".
Я нервно дергаю хвостом, пока Северус запирает за Малфоем дверь.
– Драко. Чем могу служить?
– Угостите чаем? – интересуется Малфой, проходя в кабинет.
Выпустив когти, я бью лапой по его ноге, но в ответ получаю лишь презрительный
взгляд. Малфой задерживается у дивана, но не садится, а стоит, перекатываясь с пятки
на носок, – руки в карманах, непринужденные взгляды по сторонам. Северус быстро
проходит в кухню. Я следую по пятам, не желая оставаться наедине с Малфоем – вдруг
тот снова меня проклянет?
– Сомневаюсь, что тебе вздумалось выпить чаю, – наполняя котелок из-под крана,
заявляет Северус.
Малфой улыбается.
– И поговорить.
Я не отхожу от Северуса, пытаясь не слишком мешать, пока он передвигается по кухне,
занимаясь приготовлением чая. Малфой возникает на пороге, его палочка нацелена
прямо на меня (а заодно и на ноги Северуса), и выкрикивает восстанавливающее
заклинание. Ослепительная вспышка света. Я, шипя, подпрыгиваю, шерсть встает
дыбом.
Северус, и глазом не моргнув, переводит взгляд с меня на Малфоя.
– Думаешь, мне это не приходило в голову?
– Обычная предосторожность, – разочарованно протягивает Малфой.
– Ради меня? – Северус наливает кипяток в чайник. – Как... трогательно.
Он бесшумно ставит чайник на поднос, достает из буфета чашки, тарелку с печеньем и
оборачивается. Малфой явно нервничает. Северус наклоном головы указывает на
кабинет.
– Что ж, прошу!
Малфой спешит к дивану. Северус следует за ним, я – за Северусом, стараясь не
путаться под ногами. Разлив чай, он протягивает чашку Малфою, а сам устраивается в
кресле напротив, крепко держа свою. Минуту они молча изучают друг друга, будто ни
один из них не рискует сделать глоток первым.
Я снова трусь о ноги Северуса. Мой. Северус – мой. Я вспрыгиваю ему на колени.
Малфой мельком смотрит на меня, затем на Северуса и отворачивается с
демонстративным выражением вежливого отвращения на породистом лице. Потом
машинально подносит чашку ко рту, делает глоток, морщится и снова переводит взгляд
на профессора. Я трусь о грудь Северуса, задрав голову и глядя тому в лицо. С улыбкой
он отпивает чай, неловко держа надо мной чашку.
Тишина. Оба пьют чай.
– Лучше обычного, – проявляет инициативу Малфой.
– Неужели?
Малфой кивает и откусывает от печенья.
– Хм. Должно быть, забыл вымыть чайник.
Моя попытка рассмеяться оборачивается чиханием. Едва не подавившись, Малфой
промывает горло чаем, не сводя с меня глаз. Северус отставляет чашку с блюдцем на
подлокотник. Его ладонь опускается на мою спину и поглаживает затылок, даря
восхитительнейшие ощущения. Урча, я выгибаюсь под его рукой.
– Итак. Как поживает матушка? – интересуется Северус.
– Очень хорошо, благодарю.
– А... батюшка?
– О, отлично, – ухмыляется Малфой.
Теперь ладонь Северуса поглаживает мне шею, почесывает за ушами. Ну почему он не
делает это чаще? Я в раю! И зажав передними лапами его бедро, принимаюсь медленно
об него тереться. Краем глаза я отмечаю, с каким омерзением рассматривает нас
Малфой.
– А ты сам?
У Малфоя такой вид, словно Северус проявил ужасную бестактность.
– К примеру, наверстал ли ты пропущенное по учебе? – уточняет Северус.
Кивком Малфой указывает на рабочий стол.
– По-моему, результаты последней контрольной по зельям говорят сами за себя.
– У меня не было времени на проверку. Тебя это тревожит?
Малфой розовеет от возмущения.
– Вообще-то, я хотел бы обсудить вашего кота.
Я напрягаюсь и даже перестаю водить лапами по бедру Северуса.
– Моего... кота, – презрительно повторяет Северус.
– Именно, – заново обретает самоуверенность Малфой. И извлекает из кармана какието пергаментные свитки. – Друзья поделились со мной вот этим...
Северус выхватывает у блондина свитки, разворачивает и, окинув один из них
равнодушным взглядом, невнятно бурчит: «О, ради... опять этот хлам», – но, кажется,
его слова пролетают мимо ушей Малфоя.
– М-да. Что ж. Твои «друзья», вкупе со всяким сбродом из Гриффиндора и
Хаффлпаффа, пришли к мудрому заключению, что у меня есть кот, – он швыряет
свитки Малфою, который аккуратно их складывает.
– Ну, не... не совсем. Они считают, что у вас два кота – Мрачный Приз и Мрачный Приз
Второй.
Они оба синхронно поворачиваются и глядят прямо на меня. Я трусь о руку Северуса,
отчаянно надеясь, что выгляжу обычным котом. Он снова начинает почесывать мне
голову.
– Так что случилось с Призом Первым? – с деланым любопытством интересуется
Малфой.
– Пропал.
– Хм. Как жаль.
– О, да.
Малфой перебирает свитки, выбирая из них два: Приз Первый, изображающий
плюшевого мишку Северуса, и незнакомый, довольно мастерски сделанный рисунок.
– А вот это что-то новенькое, – шелковым голосом объявляет Северус, выхватывая из
малфоевских рук пергамент.
И надменно разглядывает карикатуру. Приподняв голову, я пытаюсь разглядеть
картинку: Приз Второй, увеличенный до человеческих размеров, лениво раскинулся в
кожаном кресле у пылающего камина, в ногах у него медвежья шкура. На нем
экстравагантные драгоценности, в лапе – стакан с мартини. Кот презрительно созерцает
своего... э... партнера, который, разумеется, никто иной, как Северус, романтично
изображенный пиратом в белоснежной рубашке и камзоле. Воображение художника
застигло зельевара в момент, когда он, театрально приподнявшись из такого же кресла,
отшвыривает легко узнаваемый стакан для абсента и восклицает (мелким шрифтом в
конце страницы): «Я тебе не игрушка!».
– Забини... – шепчет Северус.
Малфой наклоняется вперед:
– Даете возможность коту рассмотреть получше?
С как можно более беззаботным видом я тут же принимаюсь вылизывать лапу,
притворяясь, что мне нет дела ни до рисунка, ни до их разговора.
Малфой протягивает руку, словно намереваясь забрать пергамент.
– Обратите внимание на... э... отметины: одна – белая – на лбу и вторая – у основания
лапы.
– Да-да, отличное исполнение, – Северус складывает свиток и прячет его в карман.
– Но, сэр, – восклицает Малфой. – Это моя единственная копия.
– В таком случае, советую приобрести еще одну, пока их все не разобрали.
Не сводя с него сердитого взгляда, Северус пьет чай. Малфой раздраженно
откидывается на спинку дивана.
– Они совсем не изменились, – твердо заявляет он.
Облизав лапу, я принимаюсь деловито скрести ухо. Заметив на себе взгляд Малфоя, я
враждебно отвечаю ему тем же. Но Северус уже поглаживает мне спину – долгими,
твердыми, успокаивающими движениями. Я снова растягиваюсь у него на коленях,
подтянув под себя хвост.
– Они?
– Его отметины, – как ни в чем ни бывало уточняет Малфой, игнорируя испепеляющий
взгляд Северуса. – И глаза, уши, нос... даже длина шерсти на... ляжках! Это одно и то
же животное, профессор! Я знаю этого кота – и он меня тоже знает! – блондин
указывает на меня рукой. – То есть – это же очевидно!
– Очевидно, – сухо повторяет Северус. Пальцем он приподнимает мне голову, чтобы
рассмотреть получше.
– Кот, оказывается, у тебя объявился поклонник. На него произвели впечатление твои
ляжки.
Приподнявшись, я лижу его в подбородок. На миг Северус закрывает глаза, и я вновь
укладываюсь на облюбованное место.
– Полагаю, ты что-то хочешь этим доказать?
– Вы заверили отца, что его убили!
– Нет.
– Нет?
– Ничего подобного я не утверждал.
– Неправда! – настаивает Малфой. – Он сказал: доказательство уничтожено! Мой отец
не лжет.
– Как бы то ни было, – Северус наклоняется вперед, по пути сильно прижимая меня к
ногам, и отчетливо произносит: – Я не говорил ему ничего подобного. Твой отец
вполне способен делать поспешные выводы самостоятельно.
– Тогда почему вы не внесли ясность? – негодует Малфой.
– А с какой стати?
Малфой, как рыба, разевает рот, словно желая спросить «Что» или «Почему», но у него
не вылетает ни слова.
– Очевидно, тебе не приходило в голову, что мои интересы, возможно, не
ограничиваются вашим семейством. Пожелай я убить кота, – холодно отчеканивает он,
вытянув ладонь, словно взвешивая что-то, – какое... кому-либо до этого дело? – он
вопросительно разводит руками и, чуть погодя, осторожно опускает их мне на спину.
– Но вы же замаскировали его, сменили окраску.
– Что хочу – то и делаю, – тихо повторяет Северус. – У тебя ко мне есть что-нибудь
еще?
Малфой вжимается в диван, вцепившись в подлокотник рукой с побелевшими
костяшками пальцев.
– Моя семья не приемлет лжи, – едва слышно сообщает он.
– Ах, вот как, – Северус еще некоторое время продолжает меня гладить, а потом
сгоняет с колен.
Я неохотно спрыгиваю на пол. Северус встает, забирает у Малфоя почти пустую чашку
и ставит ее на поднос.
– Ты уверен, что зашел только за этим? – он бесстрастно поднимает поднос.
Запрыгнув на кресло Северуса, я возвращаю Малфою его прищуренный взгляд.
– Да, уверен.
Северус исчезает в кухне, где шумно убирает посуду. Малфой поднимается и прячет
оставшуюся карикатуру в карман. Злобно взглянув на меня напоследок, он
направляется к двери. Но не успевает сделать и двух шагов, как из кухни раздается:
– Постой.
Северус возникает в кабинете с полуулыбкой на губах, словно радушный хозяин при
виде долгожданного гостя. Однако его взгляд серьезен. Скрестив на груди руки, он
стоит в метре от Малфоя, меряя его взглядом.
– Пять баллов со Слизерина за разглядывание карикатур, – заявляет пораженному
Малфою Северус, – еще пять – за их распространение, и десять – за то, что вынудил
меня на них смотреть.
Малфой краснеет, как рак, от гнева и смущения. И идет к двери.
– А также... – продолжает Северус, и Малфой замирает, – еще десять – за недавнее...
ухудшение... твоего поведения.
Малфой сжимает кулаки.
– И, наконец... двадцать баллов со Слизерина за невообразимую глупость – вроде
несанкционированного применения палочки в моих комнатах, – Северус наклоняет
голову и мило улыбается. – Сделай одолжение, не забудь проинформировать о
произошедшем своего отца - хотя бы частично.
– Не беспокойтесь, – рычит Малфой, – не забуду.
– Таким образом, мы достигаем круглых пятидесяти баллов, – скучно констатирует
Северус. – Поздравляю. Ты опозорил факультет.
Секунду Малфой и Северус не сводят друг с друга глаз, затем зельевар указывает
палочкой на дверь, и та медленно открывается. Малфой идет к выходу, останавливается
на полпути и ядовито интересуется:
– Хорошо ли вы себя чувствуете, профессор? У вас... бледный вид.
– А ты весь горишь, – хладнокровно парирует Северус.
Малфой бросается вон, едва не прищемив мантию захлопывающейся дверью.
– Мяу? – обеспокоенно спрашиваю я.
Сотворенное Северусом Obfirmus Impenetrabilis выходит непривычно беззвучным. Он
медленно опускается в кресло. Я спрыгиваю, уступая место, и снова вскарабкиваюсь
ему на колени. Он устало опускает голову и ладонь мне на макушку.
– Спасибо, – тихо произносит он, – но сейчас мне бы хотелось побыть одному, Потт...
э... кот.
Я неохотно слезаю с его колен и заползаю под кресло, прильнув к его ноге. Чуть погодя
он поднимается, высвобождает ногу и подхватывает меня, как куль с картошкой.
Направляет палочку на камин: «Incendio». И подносит меня к вспыхнувшему пламени.
Пока он достает дымолетный порошок, я отчаянно вырываюсь, не желая быть
отосланным назад.
Внезапно нас втягивают зеленые языки пламени, мимо проносятся камины. Я
вцепляюсь в его талию, и мои когти терзают его мантию, пока нас водоворотом несет
сквозь дымолетную сеть. Я уже и забыл, насколько дезориентирует путешествие через
камин, но меня крепко держат, и от этого немного легче.
Наконец, он выбирается из камина. Я нервно поглядываю на пол, надеясь, что меня не
стошнит на богатый восточный ковер.
– АЛЬБУС! – вопит Северус.
Секунда, и раздается голос Дамблдора.
– Северус, Приз… какая приятная неожиданность… – директор выходит из кабинета в
гостиную.
Северус протягивает меня ему.
– Помоги Мрачному Призраку Смерти вернуться в гриффиндорскую башню. В
настоящий момент я атакован Малфоем...
Я дрыгаю ногами – мне не нравится висеть в воздухе.
– Старшим? – Дамблдор забирает меня и держит в гораздо более удобном положении,
поддерживая задние лапы рукой, а передние – положив себе плечо.
– Младшим, – поправляет Северус на пути к камину. Я жалобно мяукаю, не желая
оставаться тут без него с Дамблдором. – Все, я не желаю это обсуждать.
Северус берет порошок и швыряет его в камин.
– Комнаты Северуса Снейпа, – он ступает в огонь и исчезает.
Я грустно кладу голову на плечо Дамблдору. Он поглаживает меня по спине. Я
ощетиниваюсь – это совсем не так, как меня гладит Северус. К тому же, мне вовсе не
нужно притворное сочувствие того, кто тайком замышляет соединить меня с кем-то
другим! Он наклоняется, и я спрыгиваю на пол.
– Отсюда ты доберешься сам?
Вместо ответа я бегу к выходу, скользя по мраморному полу. Вздохнув, он
поднимается по ступенькам и останавливается у рабочего стола. Дверь открывается, и я
выбегаю.
До башни я пробираюсь без происшествий, хоть и выжидаю минут пятнадцать под
кроватью, пока Дин и Шеймус не выходят из спальни, и только тогда превращаюсь. В
гостиной я встречаюсь с одноклассниками, мы идем на ужин, и я даже немного
занимаюсь вечером.
Но ночью цунами из вытесняемых днем мыслей накрывает меня с головой. Ее лицо. Ее
рот. Ее вопли. Ее пинающиеся ноги. Странная, склизкая мокрота, обволакивающая мой
член. Я просыпаюсь, прижимая ладонь к шраму – но боли нет. Это просто сон.
То есть, в той мере, в какой я вообще способен видеть нормальные сны.
Следующий день проходит, как во сне, я смутно сознаю, что за уроки пропускаю.
Всякий раз, когда я закрываю глаза, мне снится эта девчонка. И я просыпаюсь с жутким
осадком воспоминания, вызывающего тошноту. И у меня стоит. Какого дьявола у меня
встает от [i]такого[/i]?
Приняв холодный душ, представляя Филча в розовых трусиках, я сдаюсь и иду в
больничное крыло. Там немноголюдно. Две девчонки – одна лежит со сломанной
ногой, тело другой покрыто чешуей – и хаффлпаффец, свалившийся от нервного
истощения. Он лежит на кровати, бессмысленно уставившись в потолок. Сама Помфри
колдует над выросшим до гигантских размеров пальцем ноги смущенного
первокурсника из Равенкло. При виде меня она поднимает голову и спрашивает, срочно
ли мне нужна помощь. Услышав отрицательный ответ, она приказывает сесть и
подождать, а сама возвращается к равенкловцу и его пальцу-великану. Девчонки
хихикают, прикрыв рты ладонями.
Кажется, проходит вечность, пока размер пальца не восстановлен, и Помфри подходит
ко мне.
– Ну, что тебя беспокоит, Поттер?
– Я бы хотел немного «Сна без сновидений», пожалуйста.
Нахмурившись, она интересуется:
– Зачем тебе?
– Ну... мне снятся кошмары?..
Она раздраженно закатывает глаза.
– Это очевидно. Как часто?
– Каждую ночь.
– Что тебе снится?
– Кошмары, – повторяю я, мысленно умоляя: «Пожалуйста, не спрашивай
подробностей, пожалуйста, не спрашивай подробностей...»
Скрестив на груди руки, Помфри оглядывает меня сверху вниз из-под покосившегося
чепца.
– Кошмары. Я не могу позволить тратить зелье только потому, что тебя не устраивают
твои сны. Впрочем, расскажи-ка поподробней...
У меня нервно дергается нога. Я пытаюсь ее остановить, но тогда за дело принимается
другая.
– Это просто кошмары.
– Беспокоишься о предстоящих экзаменах?
– Нет.
– Тебя достают одноклассники?
– Нет.
Она подозрительно прищуривается.
– Боишься учителя?
– Нет! – восклицаю я. – Они о... о...
Она нетерпеливо на меня смотрит.
Наконец я чуть слышно выдавливаю: «Сексе».
Спрятав улыбку, она слишком громко заявляет:
– Но, Поттер, это же вполне естественно!
Девчонки и даже вылечивший палец мальчишка не спускают с нас глаз. Мое лицо
пылает, а Помфри продолжает:
– Я не могу тратить ценный «Сон без сновидений» на эротические сны, Поттер.
Я киваю, не решаясь взглянуть на нее, сознавая, что сейчас красный, как рак. Кто-то
хихикает.
– Возможно, тебе стоит обратиться к главе факультета, – предлагает она.
Кое-как, так и не оторвав взгляда от пола, мне удается подняться.
– Это пройдет, – успокаивает она, похлопывая меня по плечу.
Изо всех ног я мчусь к двери. Когда она закрывается за моей спиной, из-за двери
раздается взрыв смеха.
Я неохотно плетусь на послеобеденные занятия, но там засыпаю. К счастью, мне
ничего не снится, или я просто не помню снов. К ужину, кажется, уже вся школа в
курсе о моем посещении больничного крыла. Перед дверьми в Большой зал меня
поджидают Малфой в сопровождении не только Крэбба с Гойлом, но и Забини с
Паркинсон. Рон с Гермионой тревожно переглядываются.
– Может, подождем, пока они войдут? – шепчет Гермиона.
Я мотаю головой и твердым шагом иду вперед. Меня им не запугать.
– ...снятся эротические кошмары, – прыскает Панси Паркинсон.
Увидев меня, Малфой мерзко ухмыляется.
– Так кто же герой твоих снов, Поттер?
– Не твое собачье дело, – вмешивается Рон.
– Может, Макгонагалл, – острит Гойл.
Панси в отвращении высовывает язык.
– Фу-у-у! Или Филч!
– Бе-е! – блеют остальные. А Малфой нарочито медленно произносит:
– Наверно, это профессор Снейп. Поэтому ты и пропустил его урок, эй, Поттер?
Боишься наяву узреть мужчину своей мечты...
– Гарри! – восклицает Гермиона.
Я даже не успеваю сообразить, что делаю, а Рон с Гермионой уже перехватывают мои
руки – одна из которых замахнулась и находится в дюйме от малфоевской рожи, с
этими злобными серыми глазами и тошнотворно блондинистыми волосами. Ненавижу
его волосы!
– НЕТ! ПУСТИТЕ МЕНЯ! ПУСТИТЕ МЕНЯ К НЕМУ! – надрываюсь я. – Ненавижу
его! И отца его тоже ненавижу! – чьи-то руки оттягивают меня назад. – ПУСТИТЕ
МЕНЯ!
– Нет, ты точно свихнулся, Поттер, – выплевывает Малфой и, повернувшись, входит в
Большой зал.
Остальные тянутся за ним, с омерзением оглядываясь на меня.
– Может, это кальмар, – я слышу за закрывающейся дверью Забини.
– ЭТО НИКАКОЙ НЕ КАЛЬМАР! – ору я в закрытую дверь.
- Гарри, хватит. Успокойся, – я слышу Рона и Гермиону, но как бы издалека. Словно
под водой. Глубоко под водой. Все еще держа меня за руки, они отводят меня назад в
гостиную и просят Добби принести нам ужин.
– Вы не думаете, что Малфой... что-то подозревает, а? – чуть успокоившись,
спрашиваю я.
Рон мотает головой.
– Простое совпадение.
Возникает Добби и расставляет перед нами тарелки с едой, спрашивает десять раз, не
нужно ли мне что-нибудь еще, пока я, окончательно выведенный из себя, не кричу:
– Убирайся!
– Это было не очень красиво, – комментирует Рон, забрасывая в рот картофелину.
– Но это же не он, правда? – неуверенно спрашивает Гермиона. – Во сне, это же не
професс...
Я обрываю ее.
– Нет, не он.
– Хочешь по...
– Нет, – рявкаю я. – Не хочу об этом говорить.
Мы доедаем в тишине.
Глава 9: Проклятие
«Это было приятно».
Рон, Гермиона и я молча заканчиваем ужин в гостиной. Аппетита нет, и я вяло вожу
вилкой по тарелке. Внезапно на лестнице раздается грохот, и я отправляюсь на
разведку.
Ремус левитирует перед собой громоздкую клетку с Мариголд, в которой ударяются о
металлические прутья подвесные игрушки и шумно перекатываются разные
валяющиеся на дне предметы. Сверху на клетке опасно балансирует коробка, в которой
громыхает всякая всячина.
– Гарри! – удивленно восклицает Ремус. – Ты до сих пор здесь? Поторопись, иначе
опоздаешь на урок.
– У меня нет уроков по вторникам, – сообщаю я, ловко уклоняясь с дороги парящей в
воздухе клетки.
– Есть. Взамен потраченного на воскресный ужин, – мягко уточняет он.
Не помню такого уговора, но все равно киваю и, спохватившись, поспешно прекращаю
улыбаться при мысли о дополнительном времени, которое я проведу с Северусом.
Пусть даже это урок. Я тщательно скрываю радость, не желая привлекать внимание к
своим чувствам к Северусу.
Рон изумленно пялится на громадную клетку.
– А это еще что такое?
– Крыса, – объясняю я. – В клетке.
– А ты уверен, что она - настоящая? – подозрительно осведомляется Рон.
Гермиона встает и внимательно рассматривает Мариголд.
– Какая хорошенькая, – заявляет она и снова садится к столу, продолжая есть и
заниматься одновременно.
– Ну, рад, что тебе лучше, – обращается ко мне Ремус. – Скажи, ты уже решил, где
будешь ее держать, или мне пока ее тут оставить?
– Э... наверно, можно поставить клетку рядом с моей кроватью, – неуверенно
предлагаю я, скептически разглядывая многоэтажное сооружение, сомневаясь, хватит
ли в спальне места.
Ремус чуть раздраженно интересуется:
– Не откроешь ли дверь?
Я спешу к входу в спальню, но даже не успеваю коснуться дверной ручки – Гермиона
уже открывает ее взмахом палочки. Мы с Ремусом пытаемся втиснуть клетку между
кроватью и шкафом, но она слишком широка. А в шкаф она не влезет, потому что тот
набит книгами, одеждой и квиддичными принадлежностями. Я собираюсь сдвинуть
кровать, но Ремус, ворча себе под нос и критикуя Северуса за то, что тот не
воспользовался для доставки крысы услугами домовых эльфов, уменьшает клетку, и та
без труда становится на выделенное ей место. Внутри шкафа я поспешно отодвигаю к
стенке квиддичную форму, освобождая пространство для коробки с крысиными
вещами, и притворяюсь, что ничего не слышал, потому что не уверен, что имею право
защищать Северуса или извиняться от его имени.
Ремус напоминает об уроке. Вокруг – никого, кроме нас двоих, и я превращаюсь в кота,
с помощью Ремуса выпутываюсь из одежды и спешу в подземелья, лавируя между ног
возвращающихся с ужина студентов.
Северус уныло приветствует меня. Сегодня в нем не чувствуется обычного апломба. Я
позволяю себе немного потереться об его ногу, но он не выказывает ни удовольствия,
ни раздражения. Превратившись в ванной, я присоединяюсь к нему в кладовке.
– Нет, – быстро останавливает меня он, прежде чем я успеваю занять свое обычное
место, и кивком указывает на собственное кресло. – Сядь.
Я повинуюсь и ожидаю, пока он на меня насмотрится. Он скрестил руки в
излюбленном вампирском стиле, но сегодня на нем нет мантии. Я бросаю безотчетный
взгляд на его ладони, но их прикрывают рукава, а палочка зажата в изгибе локтя.
– Вчера ты слышал нашу с профессором Дамблдором дискуссию касательно...Amicus
Fides. Что ты об этом думаешь?
– Вообще-то, я ничего об этом не знаю.
Кивнув, он глубоко вздыхает.
– Amicus Fides – еще одно связывающее заклинание. Оно изменчиво по природе, что
означает возможность связать им жертву с агрессором, – объясняет он, указывая
палочкой на меня, а затем на себя, – или же жертву с кем-то третьим.
Он бросает на меня взгляд, словно проверяя, слежу ли я за мыслью. Это настолько на
него не похоже, что мне становится неловко. Я киваю.
– Также, в отличие от уже знакомых тебе Vereor или Lascivius, эффект его обоюден, то
есть его испытывают на себе обе стороны. Его очень трудно сотворить и еще труднее
от него защититься, – он бросает на меня кислый взгляд. – Но это норма. Впрочем, то,
что для других – железное правило, на тебя может и не распространяться.
Я улыбаюсь – от похвалы и смущения. Северус отворачивается и пару секунд
рассматривает каменную стену. Затем переводит взгляд на меня и внезапно с какой-то
необъяснимой яростью обещает:
– Никогда, ни при каких обстоятельствах, я не применю к тебе Amicus Fides вне этих
комнат.
– Ладно, – соглашаюсь я. К чему это он? Все равно ведь вне этих комнат никаких
заклинаний он ко мне не применяет.
– Я буду докладывать о каждом случае его применения господину директору, –
продолжает он. – По возможности, я постараюсь объяснять тебе цель и содержание
каждого защитного упражнения до его начала...
– А как оно работает?
Северус закрывает глаза, словно собираясь с мыслями. Затем странно чужим голосом
объясняет:
– При непосредственном применении оно привязывает сознание атакующего к
сознанию жертвы, создавая фактически нерушимую эмоциональную и определенную
телепатическую связь. Воля атакующего будет превалировать, – он глубоко вздыхает. –
Оно создает единство цели и иллюзию равенства.
– О.
Он начинает было говорить, но передумывает и опускает руки.
– Подними голову, Поттер. Мне нужно видеть твои глаза.
Приподняв голову, я смотрю на него, не зная, чего ожидать. А еще я сконфужен – с ним
что-то не так, но никак не пойму, что именно.
– Сейчас я произнесу заклятие, – предупреждает он, чуть опуская палочку и глядя мне
прямо в глаза. – Потом я его обязательно сниму, Поттер.
– Знаю.
Он снова поднимает палочку и на секунду прикрывает веки. А когда открывает, то
делает выпад палочкой, словно толкая в меня что-то. Со стороны это похоже на
фехтовальный прием.
– Amico Fides!
У меня слегка кружится голова, и вокруг темнеет. Внезапно меня окружает холодная
сырость, а ноги при ходьбе задевает тяжелая ткань. Влажная песчаная почва
поскрипывает под ногами.
Рядом раздаются чьи-то шаги. Кто-то дышит. Я улавливаю чье-то сердцебиение; оно
странно усиленно и слышно так же отчетливо, как и моё собственное. Наши шаги,
дыхание, сердцебиение уютно сочетаются друг с другом.
Открыв глаза, я замечаю красную вспышку, окруженную бледными движущимися
полосками. Не успеваю я разобраться в чем дело, как все мои пять чувств
притупляются, все вокруг поглощает чернота, словно с неба спустилась гигантская
ладонь и накрыла меня. Постепенно я снова начинаю различать звук собственного
дыхания.
Я по-прежнему не понимаю, где нахожусь, но чувствую себя в безопасности. Я уверен,
что мне ничего не угрожает, потому что со мной рядом Северус. Я чувствую
успокоительный запах бесчисленных ингредиентов для зелий, впитавшихся в его
мантию в едва различимой смеси. Что-то пряное и кислое, дым и травы. В воздухе
витает запах сырости, землистый запах подземелий с легким намеком на лакрицу и
соленым привкусом его слез. Его сердце бьется в неожиданно успокаивающем ритме,
чуть медленнее моего.
Я ощущаю дрожь его беспокойства и нежелания, но это не повод для тревог. Он
отталкивает их. Я чувствую вспышку его возбуждения и радости при виде меня.
Раньше, должно быть, он был очень одинок – но не теперь – так же как и я. Мы хотим,
нам нужно, и у нас есть.
Северус наблюдает за мной с совершенно бесстрастным выражением лица, но он такой
всегда, иначе это был бы не он. Как я люблю его глаза. Бездонные колодцы,
бесконечные туннели, и лишь я способен рассмотреть, куда они ведут, потому что он
тут, внутри меня, и об этом больше никому не известно.
Я радостно улыбаюсь.
– Привет.
Что-то мелькает в его глазах. Он поднимает палочку:
– Abiprecis.
Как холодно.
Я оглядываюсь вокруг, чувствуя лишь пустоту и безнадежность. Слишком далеко, в
противоположном конце комнаты стоит Северус. У него бледный, лихорадочный вид.
Он облизывает губы и прикусывает нижнюю.
– Это был Amicus Fides.
– Ничего страшного, – отзываюсь я, больше всего на свете желая, чтобы он повторил
заклятие и никогда не отменял.
Северус опять прикусывает губу, глядя на меня с тревогой.
– Ты так считаешь?
– Это было приятно.
– Это проклятие контролирует сознание, Поттер. Я контролировал твой разум.
– Ну да...
– Когда, используя комфортное чувство гармонии, тебя сбивают с пути, вынуждают
предать все и всех – родных и близких, а также лишают, – его голос становится
хриплым, – лишают чувства собственного достоинства... или даже жизни... – тут
Северус встает, глаза полузакрыты, подбородок чуть подрагивает. Он что, кусает язык?
И теребит палочку. – Возможно, тогда ты почувствуешь себя иначе.
– О, – я все понимаю. Проклятием могут воспользоваться в своих неблаговидных целях
нехорошие люди... – Но когда его применил ты, было приятно.
Какой-то миг Северус глядит на меня так, словно я ударил его под дых. Но тут же
пытается слабо улыбнуться.
– Я темный маг, Поттер, и раптумеанские проклятия никогда не бывают приятными.
Я устало киваю, не зная, что делать.
– Момент прояснения?
Я мотаю головой.
– Возможно, еще слишком рано, – вздыхает он. – Я снова наложу проклятие, чтобы
взять под контроль твою волю, тогда ты поймешь, что это такое. Мы выполним какоенибудь действие в полный унисон, не произнося ни слова и даже не глядя друг на
друга.
Я смотрю на него, готовый быть проклятым, чтобы искать этот самый момент
просветления, а главное - предвкушающий шанс сблизиться с ним еще раз. И Ремус
никогда ничего не пронюхает - ведь все это лишь в нашем сознании. Мерлин! Как
только Северус об этом не подумал? Мы могли бы присутствовать во взаимных
фантазиях, даже не прикасаясь друг к другу. И это бы не считалось! Да нам бы сошло с
рук...
- Amico Fides!
Снова кружится голова. Мелькает что-то красное. Вокруг темнеет.
Постепенно все становится белым. Пол словно покрыт снегом. Ужасно холодно.
Вдалеке стоит Северус, облаченный во все белое. Я пытаюсь приблизиться, но снег
слишком глубок, и с каждым шагом Северус кажется все дальше и дальше! Я замираю
и смотрю на него – печально и потерянно. У меня замерзли ноги, а ступням так мокро и
холодно, что, кажется, их жжет от боли.
Чьи-то руки укутывают меня в черную мантию, мне уже теплее и не так одиноко. Он
прижимает меня к себе. Я ощущаю его спиной. Его сердцебиение тревожно
убыстряется, тогда как окружающий нас застывший пейзаж расплывается и постепенно
исчезает, а сквозь краткие вспышки света обрывочно просматриваются подсвечники,
ножки кресла и стены кладовки. Нет. Нет. Я слышу, как он шепчет мне на ухо. Нет.
Нет. Я вижу, как шевелятся передо мной губы одетого в белое Северуса. Что – нет?
С меня словно сдирают кожу, когда он настойчиво отстраняется, все еще обнимая меня.
Один за другим оставляя призрачные следы, за которыми тянется алый шлейф. Алый. В
яркой вспышке. Давящее чувство вины и скорби подобно беззвучному воплю…
Смятение и соблазн, а потом – пустота.
И больше ничего, кроме ощущения, что он обнимает меня сзади, окутанный тьмой и
небытием. Его голос – даже нет, его мысли – отдаются едва различимым шелестом.
…ради мальчишки
…защита…
…ответственность…
…неужели это будет так плохо…
…да…
Нет, нет, не плохо! Он целует мне шею, вылизывая, покусывая… до тех пор, пока я не
начинаю видеть звезды, не слышу «Аbiprecis», меня не накрывает оцепенение и
головокружение. Передо мной снова кладовка, и я снова один.
Северус опирается на спинку кресла, чуть ли не свешивается на нее, лица не видно за
черной завесой волос. Черт, почему мы не за столом, тогда бы эта выпуклость в брюках
была бы не так заметна.
– Это вышло… не очень… удачно, – с дрожью в голосе замечает он и очень медленно
переводит взгляд на меня. Он смертельно бледен, со лба стекают струйки пота. К лицу
прилипли пряди волос.
– Приношу извинения за попытку повлиять на твое восприятие, Поттер. Мне казалось,
так будет проще.
– Э… ладно, – выдавливаю я, хотя происходящее понятно мне все меньше и меньше. –
А что там был за снег?
Он моргает.
– Снег? Я… я не… возможно, просто метафора, – он вытирает лоб и недоуменно
рассматривает дрожащую, влажную от пота ладонь. – И мне не удалось тебя сначала
предупредить…
Он медленно выпрямляется, все еще придерживаясь рукой за спинку кресла.
– Тридцатиминутный перерыв, Поттер.
Полчаса? Вот так сюрприз.
– Можно еще одно сливочное пиво? – с надеждой спрашиваю я.
– Можно даже несколько, – разрешает он, – только не мочись на ковер.
– Спасибо, – смущенно улыбаюсь я.
Достав из холодильника бутылку, я сажусь на диван. Пару секунд спустя из кладовки
выходит Северус. Он медленно подходит к вешалке и надевает мантию.
– Никому не открывать, Поттер, – приказывает он.
– Знаю.
Он что – оставит меня одного? На полчаса? Куда он собрался?
Достав палочку, он поворачивает ее рукояткой ко мне. Я сконфуженно гляжу на нее.
– Свою палочку я оставляю тебе в интересах безопасности. Далее. Первая линия
защиты – на маловероятный случай вторжения - нырнуть под диван и превратиться.
Вторая линия: обездвижить противника.
Интересно, кто может попытаться сюда вломиться – Малфой, что ли?
– Если я буду котом, то не смогу воспользоваться палочкой.
– В случае цейтнота не превращайся, а сразу оглуши их, – нетерпеливо перебивает он. –
Сначала обездвижить, а потом уже задавать вопросы. Мне плевать, Поттер. По мне, так
пусть тела скапливаются штабелями. Когда вернусь – сотру им память. Есть шанс, что
они сами лишатся чувств при виде совершенно голого Гарри Поттера с моей
палочкой… в руке…
Я пытаюсь сдержать смех, но мой рот сам по себе расплывается в идиотской улыбке.
Когда я забираю из его рук палочку, он на миг закрывает глаза, краснеет и выходит,
заперев за собой дверь.
Вот так я остаюсь один в комнатах Северуса, с бутылкой сливочного пива в одной руке
и его палочкой – в другой. Его палочка сделана из какого-то светлого дерева оттенка
слоновой кости, наверное, из остролиста, как и моя собственная. Я рассекаю ею воздух.
Потом держу неподвижно, зажимая указательным и большим пальцами, затем
подбрасываю, словно жезл. Странно, она легче моей. Интересно, что там внутри? Не
может быть, чтобы перо феникса, таких совпадений просто не бывает! Может, жила
сердца дракона? Уж не волос вейлы, это точно. Или же… я хихикаю… волос
единорога.
Так как же мне провести полчаса? Просто так сидеть не хочется. Я отставляю бутылку
и подхожу к его рабочему столу, размышляя – не порисовать ли, но не нахожу чистого
пергамента. Открыв первый ящик, я вижу лишь запасное перо, воск для печати и саму
печать, а еще небольшую серебристо-металлическую змейку. Едва я ее касаюсь, змейка
оживает и ускользает в глубину ящика. Боковые ящики полны чернильных пузырьков и
пустых флаконов… а, вот, наконец-то! Ящик, до краев наполненный пергаментом и
конвертами. Но теперь, когда я все нашел, рисовать уже не хочется. Лучше посмотрю
на его остальные вещи. Может, я наткнусь на дневник, где он пишет, как меня хочет.
Нижний ящик содержит пару тяжелых томов с замками, а под ними – папка с
газетными вырезками. Достав одну из книг, я пытаюсь применить известные мне
отпирающие заклинания, ни одно из которых не срабатывает. Тогда я сдаюсь и
возвращаю ее на место.
Я рассматриваю стеллажи. Все покрыто пылью, вряд ли тут обнаружится дневник – ну,
во всяком случае, не тот, в котором недавно что-то записывали. Все книги очень
толстые, и только некоторые – на английском. Черт, сколько же языков он знает?
Металлический скелет на каминной полке со щелчком склоняет голову набок,
наблюдая за мной. Интересно, чей это скелет? Я приближаюсь. Он царапает ступней по
стеклу. Кажется, стеклянный купол вполне надежен. Я поворачиваю его туда-сюда в
поисках таблички, но ничего не нахожу. Тогда, осторожно взяв колпак, я поворачиваю
его вверх дном. На дне приклеена бумажная этикетка:
«Это дежурная тема. – Альбус. 1982 г.»
Хм. Все ясно. Подарить такой бесполезный подвижный предмет интерьера могло
прийти в голову только Дамблдору. Вернув скелет на место, я продолжаю бесцельно
бродить по кабинету. Заметив на стене сейф-картину, я приближаюсь и называю
пароль: «Сонная болезнь», но ничего не происходит. Очевидно, он сменил пароль.
Ну, где еще посмотреть? Должно же быть тут что-нибудь интересное. Я открываю и
закрываю кухонные шкафчики, заглядывая в них, но там нет ничего необычного:
стаканы, чай, чашки, тарелки, чайник, какие-то бутылки. Достигнув последнего
шкафчика, я оказываюсь на пороге спальни.
Сколько уже прошло времени? Кажется, не очень много. Я оглядываюсь по сторонам.
Все тихо. Захожу в спальню и улыбаюсь, глядя на кровать. Мне хочется раскинуться на
ней и мурлыкать, а так как его все равно нет, то… то… почему бы и нет?
Разбежавшись, я шумно падаю на слегка подпрыгивающий матрас. Его палочка
выпадает из руки и откатывается в сторону. Растянувшись на спине, раскинув ноги,
подложив руки под голову… м-м-м… я извиваюсь и ерзаю, сбивая вокруг себя
покрывало, трусь лицом о его подушку. Втягиваю его запах: зелья и травы,
отталкивающий и чудесный, уютный и возбуждающий одновременно.
Мур. Я бы замурлыкал, но не умею в этой форме. Мур. Мур.
– Мур, – произношу я вслух. Его тут нет, он не услышит. Меня никто не услышит. Я
облизываю губы. Я могу говорить и делать все, что вздумается. Целых полчаса я могу
предаваться своим фантазиям. – Здравствуйте, муррр-фессор, – хохочу я, потому что
это так глупо, и я в жизни не скажу ему такое в лицо!
Я сажусь, сдёргивая трусы, представляя, что это делает он, а потом накрывает меня
своим телом, толкая назад на кровать…
Глава 10: Поблекшая POV Снейпа
"Мы обсудим это позже".
Полчаса хождения по коридорам не помогают. Возможно, оттого, что впервые за много
лет со мной нет палочки. Но лучше так, чем оставить Поттера без защиты. Обрывки
мыслей сверкают во тьме, словно осколки цветного стекла. А я даже не помню, когда
его разбил. Теперь мне не остановиться. Не замедлить движения, чтобы подобрать их.
Меня могут увидеть, да и в любом случае – ответ очевиден. Это из-за проклятья. Да-да,
именно из-за проклятья, вкус и запах пота/сахара/спермы, та искра переливчатого
золота, которую он то и дело преследует в заоблачных высях, эта его нечеловеческая
привычка тянуться всеми пальцами рук и ног... Я следую за матовым отблеском света
от линз его очков, вновь ощущая себя потерянным и истощённым, едва удерживая на
лице маску.
Не могу об этом думать. Нужно возвращаться, он ждет. Молча, доверчиво... а ведь мы
еще даже не начинали.
Мимо проносится пара слизеринцев-первогодков, громко смеющихся, со съехавшими
на бок галстуками. Один из них – Шеймалан – наш единственный свидетель. Я
останавливаю их, снимаю пять баллов за неподобающее слизеринцам поведение. Что,
если их заметят – бегущих, хохочущих, ведущих себя как дети? Еще, упаси Мерлин,
решат, что я окончательно потерял хватку.
Стены – часть подводного участка замка, камни стонут от потуг обеспечить нашу
безопасность. Каждый поворот возвращает меня к себе, до тех пор пока я не
оказываюсь перед собственной дверью. Дверь из тёмного дерева, тёплого на ощупь,
распахивается под моими пальцами. Кабинет пуст и тих. Ни малейших признаков
пребывания Поттера, не считая забытой на журнальном столике бутылки сливочного
пива, в которой осталось не меньше трети. Кота, в которого он превращается, тоже не
видно.
Дверь в спальню открыта нараспашку.
Оттуда доносятся звуки...
Сожалея об отсутствии палочки, я осторожно заглядываю внутрь.
Поттер в моей кровати.
Потянувшись к дверной ручке, я каким-то образом промахиваюсь. Ладони беспомощно
скользят по стене, цепляясь за камни, ища поддержки, потому что внезапно внимание
фокусируется на единственном кадре, одном нечётком изображении.
Голова откинута на подушку, по которой разметались влажные от пота волосы. Глаза
закрыты, очки съехали на нос, лицо покраснело от напряжения. Алый рот приоткрыт, и
я замечаю язык, когда он что-то шепчет. По его губам я читаю свое имя, он мотает
головой, пальцы свободной руки сжимают и стискивают шею там, где я его (пометил)
укусил, воссоздавая укус, в то время как вторая рука ласкает блестящий от слюны, пота
и смегмы член. Ласкает исступлённо, каждое движение заканчивается поворотом,
который имитируют бедра.
По краям, словно изморозь, возникает белизна и… нет, это мое, ни за что это не
пропущу! Кромка косяка вгрызается в запястье, в то время как видение Гарри,
восхитительно толкающегося бёдрами в руку с моим именем на устах, издевательски
лишается цвета, лишается меня самого. Он выгибается и вскрикивает. И извергается в
руку (представляя, что она моя?), и вдруг, на пике оргазма, замирает в момент, когда я
окончательно лишаюсь зрения.
Я ничего не лишился. Осторожно повернувшись, я нащупываю кухонный стол и
медленно отступаю, вернув ему уединение. Шаг. Два. Мы обсудим это позже.
Откуда-то раздаётся: «О, черт!».
Последнее, что я слышу, – звук падения на пол собственного тела.
Глава 11: Проблема Северуса
"ГАРРИ ПОТТЕР В ПОРЫВАХ СТРАСТИ! НЕТ УЖ, БЛАГОДАРЮ ПОКОРНО!"
– О, черт! – восклицаю я и сажусь, поспешно прикрываясь мантией.
Мелькает черный подол – это он спасается бегством - и раздается глухой удар. Сквозь
дверной проем виднеется нога Северуса и кусочек его мантии.
– П-профессор?
Тишина. Он что... упал в обморок?
Я отшвыриваю повисшие на лодыжках трусы и хватаю его палочку... Черт, какая
липкая... А, ну да. Я вытираю палочку и свою ладонь о покрывало. Ну вот, теперь
останутся пятна, и чем я только думаю!
– Северус? – снова окликаю я, торопясь к месту падения.
Осторожно отвожу волосы со смертельно-бледного лица. Ну вот, даже губы у него
посинели, но он хотя бы дышит. Что произошло? Неужели вид моего члена лишил его
сознания? (Возможно ли это?) Может, его прокляли в коридоре? Или он
поскользнулся, ударился головой и отключился? Какой он бледный! Обычно все
приходят в себя пару секунд спустя… или нет?
Отступив, я нацеливаюсь в него палочкой. "Ennervate!" Никакой реакции. В голове
шипит голос Гермионы: «Это же тебе не Stupefy, идиот!».
Не опуская палочки, я приказываю:
– Гарри Поттер велит тебе очнуться! – Ноль внимания. – Просыпайся! – ору я, тыча в
него палочкой. – Ну, пожалуйста!
В отчаянии отшвырнув палочку, я перекатываю его на спину и принимаюсь
расстегивать воротник. Пять пуговиц спустя я спохватываюсь: если он очнется и
застанет меня за этим занятием, то произойдет нечто гораздо ужасней. И я застегиваю
все обратно. Но ведь это элементарный прием первой помощи. Или нет? Я оставляю
расстегнутыми три верхние пуговицы. Дыхание у него затруднено, а губы стали какогото красновато-коричневого цвета.
– Ну, очнись же, Северус, – я снова и снова несильно бью его по лицу, а затем даю
настоящую пощечину. – ОЧНИСЬ!
Веки вздрагивают и приоткрываются. Он ловит воздух у своего лица дрожащей рукой в
тщетной попытке поймать мою ладонь. Затем делает слабый жест - видимо, призывая
палочку. Разумеется, безуспешно.
Я отступаю и нащупываю его палочку. Пальцы касаются ее, она откатывается на
несколько дюймов по каменному полу, застряв в расщелине между двух камней.
Схватив палочку, я склоняюсь над ним. У меня бешено колотится сердце. Не знаю, что
он со мной сделает... Выгонит навеки? Проклянет? Доложит Ремусу и Дамблдору? Это
я во всем виноват.
Осторожно вкладываю палочку ему в руку. Ледяные пальцы касаются моих и
обхватывают деревянную рукоятку. С трудом сосредоточившись, он направляет
палочку на меня. Ну, более-менее. Я замираю, прижавшись к стенке.
– Abiprecis, – бормочет он.
Ничего.
Он хмурится.
– Abiprecis.
– По-моему, оно не работает.
Он опускает палочку и оглядывается. Цвет его лица уже лучше, но он по-прежнему
ужасно бледен.
– Почему я на полу?
– Не знаю, – отвечаю я, надеясь, что падение повлекло за собой легкую амнезию, и он
забудет, что я дрочил на его постели.
Он перекатывается на бок и пытается подняться, опершись на руки.
– Помочь? – протягиваю руку я.
Северус продолжает бороться, словно я ничего не сказал. Умудрившись присесть, он
поддерживает себя правым локтем. Дальнейшего прогресса явно не предвидится.
Секунда, и он протягивает ко мне левую руку, я помогаю ему устроится поудобней,
опершись спиной на кухонные шкафчики. Убедившись, что на пол он уже не свалится,
я отхожу и тоже сажусь. Он созерцает подол моей мантии, подтягивает к себе колени и
опускает на них голову.
– Чем я могу помочь?
– Ванная, – его и без того слабый голос заглушает ткань мантии. – Раковина... Нижняя
полка... Флакон, красная крышка.
– Я мигом, – обещаю я и несусь в ванную.
Зелье от головной боли? Ни фига себе, головная боль! Может, он солгал, от чего оно?
Может, ему просто неловко признаться в том, что у него болит? Вернувшись, я застаю
его в прежней позе, но, услышав шаги, он протягивает руку. Я свинчиваю крышку,
вкладываю пузырек ему в ладонь и не спешу убирать руку, пока не убеждаюсь, что
Снейп надежно держит флакон. Он делает глоток, чуть подумав, отпивает еще и
возвращает бутылку. Я завинчиваю крышку и отставляю зелье.
Он пристально на меня смотрит. Его лицо уже более-менее нормального цвета, и я
облегченно вздыхаю.
– Я заставил бы тебя объясниться, если бы не подозревал, что твои объяснения меня
прикончат, – проводя по лицу ладонью, вздыхает он. – Поттер… О чем ты думал,
Поттер? – кажется, он почти усмехается, опустив голову на руки. – Я не просил тебя
чувствовать себя как дома.
Уф! Похоже, зелье подействовало. Он сердито на меня смотрит, и я пристыженно
разглядываю пол. Похоже, он все отлично помнит.
– С тобой все в порядке?
– Больше никогда, никогда, никогда такого не делай, – выдыхает он. И, чуть помедлив,
уточняет: – Здесь.
– Прости.
Его взгляд по-прежнему расфокусирован, но в голосе уже слышатся профессорские
нотки.
– Это переходит все границы, Поттер! Так не принято, в конце концов! Где это видано,
чтобы гость, самовольно развалившись на чужой мебели, мастурбировал в ожидании
хозяина… дома… – к концу фразы голос утрачивает негодование, сбившись на шепот.
Снейп снова бледнеет. Взгляд потухает, и он откидывается назад, опираясь на шкаф. –
Ну, разве что, у Люциуса…
– Позвать мадам Помфри?
– Нет! – запрещает он. – Справлюсь с ситуацией сам… ее спровоцировал… сам ее и
исправлю… – Он закрывает глаза. – Идиот. Нужно было применить Emasculus.
– НЕТ! – в ужасе восклицаю я. Черт подери, сейчас меня проклянут в воспитательных
целях…
Он приоткрывает правый глаз и смотрит на меня, как на психа.
– Я говорил о себе…
Твою мать, он снова собирается наказать себя.
– Нет. Пожалуйста, не надо!
– Это просто сглаз, невежда! – рявкает он. – Сглаз импотенции. Он был бы гораздо
лучше, чем этот… – опустив лоб на сжатые кулаки, он шумно втягивает воздух и
шепчет: – Я только что произнес «импотенция» перед драгоценным Гарри Поттером.
– Э.. это?
– Решение нашей проблемы, Поттер. Чертовски глупая затея, – бормочет он.
– Что ты натворил?
– Применил заклинание… Проклятие… Разумеется.
– Обморочное?
Северус пытается изобразить ледяное презрение, но вместо этого кажется, что он
оправдывается.
– Я, знаешь ли, не рассчитывал воочию столкнуться с гениталиями Мальчика-КоторыйДрочил!
Я вспыхиваю. Он снова бледнеет и, отчаявшись изобразить презрение, опускает голову.
– Посреди ночи, – мямлит он. – Я почти уснул.
– Ты можешь его отменить?
Он стонет:
– Нет.
– Оно… навсегда?!
– Нет, просто… нужно… – он переходит на шепот, – прожить двадцать четыре часа
без… – он умолкает.
– Что нужно? – я подталкиваю его продолжить мысль.
Он медленно поднимает голову и снова испепеляет меня взглядом.
– Не думать о сексе.
Блин. Теперь ясно, почему в последнее время он ужасно выглядит! Особенно, когда мы
работаем с Lascivius. Или вчера, когда наткнулся на мои трусы в ванной… Или после
того, как я ляпну какую-нибудь глупость. Слава Мерлину, он не треснулся головой о
край стола или не потерял сознание на лестнице. Перед глазами возникает жуткая
картина: он засекает парочку студентов, которые зажимаются после комендантского
часа на Астрономической башне, и выпадает из окна.
– Полагаю, теперь ты вник в суть проблемы, не так ли? Не думать, не фантазировать, не
подставляться, когда мне его навязывают, – он снова смертельно бледен, но упрямо
продолжает, – в течение двадцати четырех часов, Поттер, да-да, это проклятие!
Который сейчас час – одиннадцать? Еще целую ночь и целый день эти «узы» будут
стоять у меня над душой, более того, извиваться под веками, вроде беспутно
танцующей феи драже!
Я отступаю к стене, он все больше бледнеет, но продолжает кричать, словно крик
спасает его от обморока.
– ГАРРИ ПОТТЕР В ПОРЫВЕ СТРАСТИ! НЕТ УЖ, БЛАГОДАРЮ ПОКОРНО!
– Что я должен сказать? «Мне очень жаль?» «На здоровье?» Как насчет «ЧЕМ ТЫ,
ЧЕРТ ПОДЕРИ, ДУМАЛ?»
– НИЧЕМ!
Пару секунд мы молча смотрим друг на друга. Кажется, надвигается головная боль.
– Ладно, – я сдерживаюсь изо всех сил. – Теперь, когда мы достигли согласия по этому
вопросу…
– Да как ты смеешь, лицемерная дря… Сперва почувствуй на собственной шкуре,
каково это - очнуться от эротического сна Упивающегося, вот тогда мы оценим степень
твоего здравомыслия!
– Ой… – я мнусь, вспыхнув от его признания: оказывается, он видит меня во сне.
Впрочем, та часть, которая про Упивающегося, меня слегка тревожит. И уже
сомневаюсь, хочу ли узнать подробности. Вероятно, там что-нибудь о том, как
Волдеморт, на глазах у других УПСов, вручает ему меня в подарок. Или еще хуже.
– Как ты собираешься его отменять?
– Я занятой человек, Поттер. Самое раннее в субботу приму «Сон без сновидений».
Вероятно, нам придется отменить урок, – сообщает он таким тоном, будто так мне и
надо. – А до тех пор держи свои порывы при себе!
Он хватается за стол и неловко приподнимается. Я подскакиваю, готовый подхватить
его при падении.
– Уйди, – говорит он, цепляясь правой рукой за косяк. – Этот вечер оказался
достаточно унизительным для нас обоих.
– Нет! Погоди! – восклицаю я, вспомнив, в каком состоянии оставил его постель.
Он раздраженно оборачивается.
– Ну, что еще?
– Э… дай твою палочку!
В его взгляде недоумение.
– Зачем?
– Видишь ли, я… ну, понимаешь… э…
Снейп медленно переводит взгляд на кровать и закрывает глаза.
– Ох, – выдыхает он и протягивает палочку, едва сжимая ее в руке. Но я не успеваю –
палочка со стуком падает на пол. Он бормочет извинение и сползает по косяку на
колени.
– Как оно называется? – я поднимаю палочку. – Почему ты теряешь сознание?
– Sangueps'los, – шепчет он. – Кровь… приливает… кровяное давление. Кровь.
– Не двигайся, – беспокойно приказываю я. – Даже не пытайся.
Подскочив к кровати, я удаляю обнаруженные на ней пятна с помощью Scourgify.
Скомкав забытые трусы, прячу их в карман мантии. Да, с моей стороны было
идиотизмом мастурбировать в его постели (а с его – проклинать себя таким дурацким
образом!). И так все ужасно запутано… а тут появляется кот-Поттер, и жизнь Северуса
усложняется в сто раз. Хочется что-то для него сделать, но что? Ведь все попытки
завершаются катастрофой.
Я тщательно разглаживаю складки на покрывале. И тут меня осеняет. Я знаю, что
сделать – пусть это что-то несущественное, но он заметит. К тому же – такое не
испортить даже мне... Я откидываю покрывало и взбиваю подушку. С помощью
палочки отпираю дверцу буфета, вызываю стакан и наполняю водой из-под крана.
Ставлю его на прикроватную тумбочку и иду проведать Северуса, который, кажется,
уже спит, привалившись к дверному косяку.
– Подъем? – осторожно трясу его за плечо я.
– М-м?
– Подъем. Не можешь же ты спать на кухонном полу.
– Не в первый раз.
Хм. Я и не сомневался. Он медленно открывает глаза, замечает меня и протягивает
руку за палочкой. Я возвращаю палочку, и он прячет ее в складках мантии.
– М-м. Спасибо, – бросив взгляд на кровать, мямлит он, затем тут же закрывает глаза и
опускает голову.
– Помочь подняться?
– Не надо, – сонно отвечает он.
Вздохнув, я встаю, беру флакон с красной крышкой и трясу перед его носом. Он ничего
не видит, но, наверно, слышит плеск зелья.
– Я оставляю флакон – зелье – на тумбочке, если вдруг тебе понадобится.
– М-м…хм.
Вернувшись из спальни, я нахожу Северуса на том же месте.
– Северус? Профессор? Подъем!
– Домашнее задание, Поттер, – сонно бормочет он. – Возьмешь у мисс Грейнджер
«Темный Круг». Страница девятьсот девяносто девять…сот сорок три
шестьсот…двадцать четыре…ста… ста. В четверг обсудим Amicus Fides.
– Да. Понятно, – прерываю я, ухватив его за плечо и потянув на себя. – А теперь,
подъем.
Северус протягивает мне руку и, наконец, позволяет себе принять помощь. Ему
непросто сохранять равновесие – он едва не обрушивается на меня. Открыв глаза, он
оценивает расстояние до кровати и сжимает мое плечо. Прикосновение вызывает
трепет возбуждения – совершенно неуместный в данной ситуации.
– Подставишь плечо? – шепчет он.
Я осторожно подвожу его к кровати. Путь туда занимает целую вечность, и это
невыносимо – ведь я так долго к нему не прикасался, со дня того злосчастного
«поцелуя» на кухне. Твою мать. Не думай о члене. Представляй Филча…
Наконец, мы достигаем кровати, он забирается на нее, между делом избавляясь от
мантии. Та одним краем спадает на пол, а другим – остается на кровати, прижатая его
коленом. Он закрывает глаза и перекатывается на бок, после чего, подтянув левую ногу
к груди, принимается возиться с пуговицами на брючине. М-да. Учитывая количество
пуговиц, плюс те, что на ботинках, мы проведем тут целый год.
Я отвожу его руку и расстегиваю сам.
– М-м. Спасибо, – бормочет он.
Когда я покончил с первым ботинком, он уже тихо похрапывает. Забавно – носки у
него оказываются черными с зелеными когтистыми ящерицами на подошвах. Подошва
светится, а когда я снимаю ботинок, быстро чернеет. Второй носок ведет себя точно так
же. Я прижимаю к его ступне ладонь и тут же отдергиваю ее. Подошва носка
вспыхивает зеленым и моментально чернеет. Я довольно улыбаюсь. Не представляю,
чтобы он сам купил такие носки, – должно быть, это очередной подарок Дамблдора, и в
таком случае, Северус может даже не подозревать про волшебные подошвы!
Укрыв его одеялом, я легко провожу пальцами по волосам, изо всех сил сдерживаясь,
чтобы не поцеловать. Затем иду в ванную, превращаюсь и покидаю комнаты Северуса в
виде кота.
Глава 12: День из жизни Лорда Волдеморта
«Ой. Ну, я… Я бы не хотел, чтобы меня ненавидели».
Мне не спится, я тревожусь о Северусе и его проклятии. С одной стороны, мне
хотелось бы остаться и за ним присматривать, но от моего присутствия ему может стать
еще хуже. Вдруг он снова себя проклянет? Или у Ремуса возникнут подозрения, если от
меня будет слишком сильно пахнуть Северусом? Решено, навещу его утром. А пока же,
чтобы отвлечься, буду представлять его сны (ну, то есть то, что снилось бы ему, не
будь он проклят).
Одеты мы или раздеты? Прижимает ли он меня к стене? Может, мы оба в кладовке, он
делает шаг вперед, наклоняется, дышит мне прямо в лицо…
– Ты преодолел Amicus Fides.
– О, – широко улыбаюсь я. – Это же хорошо?
Вздохнув, Северус пропускает сквозь пальцы мою шевелюру.
– Хорошо, – он прижимается губами к уголку моего рта. – Превосходно, – и целует
меня в губы, чуть касаясь языком. – Просто прекрасно, – и раздвигает мои губы
языком, проникая в рот. Быстро, уверенно, глубоко...
Или нет, не так. Мы на поляне. Я прибыл ему на помощь, но оказался в ловушке, мы
захвачены Упивающимися. И сидим, прижавшись друг к другу в углу холодной темной
камеры, в ожидании казни на рассвете. Мы ласкаем друг друга повсюду – внизу спины,
бока, плечи, шею. Затем руки сменяют губы, зубы и языки, мы тремся друг о друга.
– Это уже неважно, – выдыхает он, скользя рукой под мою мантию и уверенно сжимая
мой член. Я толкаюсь в его кулак.
В такт с участившимся пульсом у меня начинает болезненно ныть шрам. Я
перекатываюсь вместе с Северусом, стягиваю с него одежду, тяну за волосы,
вылизываю пот с шеи. Кусаю и толкаюсь: быстрее, сильнее. Он такой узкий. Такой
прекрасный. Такой… «Мой!»
– Ваш, мой Лорд… Ох…
Такой прекрасный и весь мой. Мой. Мой. И… Вздрагиваю, прижавшись к нему…
Прекрасный.
Я падаю рядом с ним, бормоча очищающее заклинание. Устроившись подле него, я
наблюдаю, как светлые волосы колышутся от дыхания – и это единственное движение.
Он лежит неподвижно, руки на белом покрывале. Я тянусь к его шее, приподнимаю
завесу волос и просовываю под ошейник палец. Я знаю, чего он хочет, но он остается
неподвижным.
– Девчонка Деверилл разродилась близнецами.
– Поздравляю, мой Лорд.
Я накручиваю ошейник на палец, затягивая его. Он пытается сглотнуть. И едва не
поднимает голову, чтобы взглянуть на меня сквозь завесу волос, но вовремя
спохватывается.
Снова ослабив ошейник, я отпускаю его.
– Ну что ж, развлеки меня.
Опустившись на колени, он сжимает свой член. Тот уже стоит, готовый кончить, но
рука Люциуса неспешно движется вверх-вниз, вверх-вниз, медленно, ах, как медленно.
Рот полуоткрыт, дыхание размеренно.
Со стоном он подается бедрами вперед, его член ноет от напряжения. В серых глазах
мелькает паника – страх – возможно ли, что он зашел слишком далеко. Он
сдерживается, успокаивается и, наконец, расслабляется – немедленный оргазм ему
больше не грозит, и он продолжает шоу.
Бледная рука ритмично ласкает покрасневший член. Он сжимает мошонку, его дыхание
убыстряется. Вопросительно взглянув на меня, он не осмеливается спросить вслух. Я
слышу, как мысленно он отчаянно взывает: «Пожалуйста, умоляю, мой Лорд, умоляю!»
- хотя стыдится этого и пытается скрыть свои мысли, сфокусировавшись на оборке
наволочки, считая каждое движение своей руки… восемнадцать, девятнадцать,
двадцать, двадцать один…
Я улыбаюсь. Достаточно.
– Можешь кончить.
Задыхаясь, он отпускает мошонку. Его мышцы напряжены. Зубы стиснуты. Рука
движется все быстрее. Под нами скрипит матрас. Застонав и подавшись вперед, он
кончает в кулак. Он пытается продолжать, лихорадочно двигая рукой, черт… черт…
черт… черт… о, черт… И он снова кончает, трепеща, откинув голову, светлые волосы
падают на лицо…
Он спохватывается, едва не свалившись с кровати. Беспорядочные влажные пряди
прилипли ко лбу. Он подносит пальцы ко рту и тщательно вылизывает сперму, с
каждого дюйма кожи каждого пальца. О, как он прекрасен, когда, чуть покачиваясь,
вычищает себя языком.
– Приведи в порядок постель, – приказываю я и выхожу выпить стакан молока.
По пути я миную его жену, как щитом, заслонившуюся книгой.
– Доброй ночи, мой Лорд, – она прячет лицо в тени, скрывая румянец. Как будто я не
знаю, что она подслушивала из соседней гостиной.
Кивнув, я прохожу в свои комнаты, а Нарцисса юркает в свою спальню.
Люциус с ангельским видом лежит на своей половине кровати, благодарный за то, что
сегодня ему позволили кончить. С моей стороны приглашающе откинуто одеяло. Я
устраиваюсь поудобней и притягиваю его поближе. Мой.
***
Я просыпаюсь с остатками головной боли, у меня сосет под ложечкой. Еще не поздно.
За пологом слышатся голоса соседей по комнате, видно, как движутся их тени. Я
перекатываюсь на бок – пижамные штаны липкие. К счастью, под подушкой спрятана
палочка. Взмах, прошептанное заклинание – и никакого дискомфорта.
По крайней мере, физического.
Мгновение в памяти мелькают какие-то движения, эмоции, но вскоре они исчезают.
Как же я его ненавижу! Его светлые волосы. Серые глаза. Член, руки и язык, который
вылизывает, скользя между пальцами и… о, черт, как я ненавижу все это! Какого
дьявола ему нужно было вылизывать руки?
Наконец-то все уходят завтракать. Рон заявляет, что подождет меня. Черт бы его
побрал. Почему так трудно оставить меня в покое!
– Эта крыса – просто прелесть, Гарри, – сообщает он, когда мы остаемся одни. –
Знаешь, просто полная противоположность Скабберсу!
Я отдергиваю полог, щурясь от солнечного света. Рон выпустил Мариголд из клетки.
Та игриво трусит вокруг кровати, преследуемая Свином, который стремится то ли
прокатиться у нее на спине… то ли унести ее в когтях – тогда он точно спятил.
– В отличие от «Скабберса», она, между прочим, настоящая крыса.
– Э… ну да. Пожалуй, это неплохо.
Мариголд продолжает пытаться застать Свина врасплох и вцепиться ему в хвост. Свин,
щебеча, кружит вокруг нее. Крыса подпрыгивает, и они едва не сталкиваются в
воздухе. Рон протягивает руку и ловит Свина, остановив его беспорядочное
скольжение по складке полога.
– Давай, Гарри. Мы опоздаем на завтрак.
Я мотаю головой.
– Встретимся на чарах, – я задергиваю полог и перекатываюсь на другой бок, натягивая
одеяло по самые уши. – Можешь захватить мне что-нибудь… например, тост с
беконом.
Приятель морщится от отвращения.
– Я не собираюсь носить в кармане бекон.
– Положи его между двух ломтиков тоста и заверни в салфетку.
Меня ослепляет солнечный свет, когда он отдергивает полог.
– Что происходит?
– Ничего.
Он понижает голос до подозрительного шепота.
– Вчера вечером у тебя был урок со Снейпом, так?
– Ну.
– Я не видел, когда ты вернулся, – шепчет он. В ответ я шепчу что-то
нечленораздельное. – Так во сколько ты вернулся?
– Не знаю, – мямлю я в подушку. – Не обратил внимания.
– И что же тебя так отвлекло?
– Дай поспать!
– Что он сделал?
Я вздыхаю.
– Ничего. Слушай, оставь меня в…
– Ага! Не сразу ответил! Почему?! – орет Рон, сдергивая с меня одеяло. – Давай,
колись, что у тебя под одеялом?
– Рон! – я хватаю одеяло и тяну его на себя.
– Вставай!
– Уйди!
– Никуда я не уйду! Я твой друг. Мне плевать, что с тобой сделал этот ублюдок, я все
еще твой друг, и я никуда не пойду!
– Отвали! – кричу я, все еще сражаясь за одеяло.
Внезапно он отпускает его, и я падаю назад, чуть не слетая с кровати.
– Ладно! Я иду за Гермионой. Она все из тебя вытянет.
– Твою мать, не надо! – восклицаю я ему вслед, когда он выходит из комнаты.
Оставшись один, я взвешиваю свои альтернативы. Можно спрятаться, стараясь не
попадаться им на глаза до начала занятий, или снова пропустить уроки. Можно одеться
и пойти завтракать, притворившись, что все нормально. Можно подождать Гермиону и
рассказать ей… я выпрямляюсь и задергиваю полог. Свин преследует Мариголд,
вышагивая по кровати Рона, ненадолго вспархивая, когда атакует. Надо же! Никогда не
видел его таким сосредоточенным.
– Гарри? – приоткрыв дверь, неуверенно зовет Гермиона. – С тобой все в порядке?
Я оборачиваюсь. Нет, не все! Эти дурацкие сны, и Северус, и… и… мне нельзя ни о
чем рассказывать.
Она присаживается на краешек кровати.
– Что-нибудь случилось?
Вместо ответа у меня вырывается приглушенный писк.
Она приподнимает брови.
– Ясно. Что-то случилось. Что-то постыдное?
– Ха! – краснею я.
– Ты боялся встретиться за завтраком с профессором Снейпом?
– Ага! – соглашаюсь я, вспомнив вчерашний инцидент. Внезапно мне видится ужасная
картина: мы завтракаем в Большом зале, он бросает на меня взгляд и тут же падает
лицом в тарелку с омлетом.
– Из-за «чего-то постыдного»?
– Да!
– Хм. Похоже, тебе действительно стыдно.
– Да! – я закрываю лицо ладонями. – Еще хуже, чем когда я помочился на пол. – Мое
лицо пылает еще сильнее.
– Э… Ну, тогда ты был котом?
– Конечно, котом!
– А… в этот раз ты тоже им был?
– Нет! – со стоном отвечаю я.
Это ужасно. Я лихорадочно ищу другую тему для разговора, но перед глазами лишь его
смертельно-бледное лицо, а в ушах – звук падающего на каменный пол тела.
– Но это как-то связано с твоей кошачьей сущностью?
Связано? Даже не знаю. Не знаю, что ответить.
– Тебе не хочется…
– Я дрочил! – выпалив это, я поднимаю голову и замечаю, как она смотрит на меня,
открыв рот. – В его постели.
Какое-то время Гермиона пристально на меня смотрит, не произнося ни слова, затем ее
брови ползут вверх.
– …Почему?
– П… потому! – запинаюсь я. – …Мне захотелось!
Она складывает на груди руки, опираясь на спинку кровати.
– И он тебя там застал?
– Он… потерял сознание.
Гермиона умолкает, не задав очередного вопроса, моргает и мотает головой.
– Ах, так. Вот уж не ожидала, – затем скептически осведомляется: – Простой вид
твоих… органов… вызвал обморок у бывшего Упивающегося?
Я киваю и отворачиваюсь – это действительно звучит нелепо. Мариголд свернулась на
подушке Рона. Свин все еще щебечет и кружит над ней, требуя внимания.
– Э… он себя проклял, – объясняю им я. Мариголд, глядя на совенка, демонстративно
зевает.
– Вместо того чтобы проклясть тебя…
– Да нет же! То есть, он наложил на себя проклятие. Оно вызывает обморок… Что-то
связанное с нарушением кровяного давления при мыслях о… ну, ты понимаешь.
Гермиона поднимает одну бровь.
– О! Как учтиво с его стороны! – ехидно заявляет она.
Я киваю, пытаясь не думать о том, чем бы обернулся вчерашний вечер, не прокляни
себя Северус.
– Слушай, может, ты мне поможешь кое-что разузнать? Я даже спросил, как оно
называется. Кажется… Sanguepslos?
– Sanguepslos? – возмущенно переспрашивает она. – В латыни нет даже такого слова!
– Он едва был в сознании!
– А после того как ты отскреб его от пола, – язвительно интересуется она, – надеюсь,
ты позвал мадам Помфри?
– Нет! Я принес ему зелье и уложил в постель.
– Гарри!
– Он не хотел видеть Помфри!
Она прикусывает губу и тут же прикрывает рот ладонью, но я успеваю заметить. Потом
краснеет и пытается сдержать смех.
– Это не смешно, – обижаюсь я.
– Прости, – выдавливает она. Затем убирает ладонь, уголки ее рта чуть подрагивают. –
Гарри... если ты не пошел завтракать, откуда ты знаешь, что Снейп был в Большом
зале?
– Я не знаю!
Внезапно мне делается страшно. Я честно собирался с утра его проведать, но проспал.
Я вскакиваю с кровати и направляюсь к шкафу. Мне нужно проследить… я обязан…
Черт! Как я могу о нем заботиться, если сам являюсь сутью его проблемы?
– Я не могу, – уныло бормочу я, убирая руку с дверцы шкафа. – Если он меня увидит,
то снова может потерять сознание.
– Ну, не преувеличивай. Он был вполне способен вести занятия.
– Да, но до того, как застал меня в своей постели.
Гермиона морщится. Я разваливаюсь на кровати и наблюдаю за тем, как Свин хватает
Мариголд за хвост и пытается взлететь. Гермиона смущенно осведомляется:
– Разумно ли предположить, что вид тебя-кота, его не… не потревожит?
– Потревожит?.. – обернувшись, я вижу, как она густо краснеет, и уверяю ее, что (к
моему глубочайшему сожалению) Северуса никогда не возбуждал мой кошачий облик.
Облегченно вздохнув, Гермиона предлагает пойти завтракать в обличии кота и не
беспокоиться о том, как мое присутствие повлияет на состояние здоровья Снейпа. Если
он там, то я смогу по-быстрому съесть бекон или копченой рыбки, вернуться в башню,
снова превратиться и опоздать на чары всего на пару минут. А если его нет… то я
смогу пропустить чары и навестить его в подземельях. Черт, Гермиона, пожалуй,
тревожится не меньше меня, если предлагает пропустить урок!
Я снимаю пижамную рубашку. У нее широко распахиваются глаза, и она
отворачивается, наблюдая за невероятным: Свин позволяет Мариголд причесать себя.
– Ой! Как… мило!
– Ага. Приторно до тошноты. Слушай, будь другом, верни ее в клетку, а?
Гермиона с удовольствием выполняет просьбу, пока я снимаю и засовываю под
подушку пижамные штаны, а затем превращаюсь в кота. Она оборачивается лишь
тогда, когда слышит мяукание. На выходе она посылает Свина в совятню, и тот со
свистом вылетает из окна, напоминая снитч.
За завтраком Северуса нет, и от беспокойства мне кусок в горло не лезет. Я поспешно
выбегаю из Большого зала и мчусь в подземелья. Его личная лаборатория заперта. В
комнатах его тоже нет. Занятия уже начались, когда я добираюсь до двери в его класс.
Она закрыта, но оттуда доносятся голоса. Никогда еще я не испытывал такого
облегчения, слушая, как он кого-то распекает. На чары я все равно уже опоздал,
поэтому я поудобней устраиваюсь у двери и прислушиваюсь к его раздраженному
голосу. И только когда он дает студентам указание разлить зелье по контрольным
пробиркам, до меня доходит, что урок вот-вот закончится.
Спеша назад в башню, я превращаюсь в человека, хватаю Мариголд из клетки и как раз
успеваю к началу трансфигурации. Я сажусь рядом с Роном, который обращает на меня
ноль внимания. Мариголд явно рада его видеть. Она прыгает ему на руки и начинает
играть с его ногтем.
Оторвав клочок пергамента, я пишу: «Он застал меня, когда я дрочил».
Когда Макгонагалл отворачивается, я толкаю Рона и сую ему обрывок. Игнорируя, он
отворачивается к окну. Я раздраженно сую клочок ему под руку.
Почти полчаса спустя, когда он думает, что я не вижу, Рон бросает взгляд на записку.
Лицо у него принимает забавное выражение: то ли ему хочется расхохотаться, то ли
отрыгнуть слизня. Макгонагалл бросает на него подозрительный взгляды, так что ответ
от него я получаю лишь через четверть часа: «Офигеть!»
Нахмурившись, я притворяюсь, что погружен в чтение и написание конспекта. Десять
минут спустя я слышу, как царапает его перо, которое пытается схватить за кончик
Мариголд, решив, что с ней играют. Он отталкивает крысу, та замирает и трясет
головой, словно обидевшись. Заглянув ему через плечо, я читаю: «Сколько баллов? Что
он сделал?»
Он подсовывает мне пергамент, на котором я отвечаю: «Он потерял сознание».
Рон ошарашенно на меня смотрит.
«Он себя проклял», – дописываю я.
Рон задумчиво вертит перо и тоже пишет: «У него окончательно поехала крыша». Я
согласно киваю. Он стучит пером о пергамент, и наша переписка исчезает. Мариголд
подбегает и снова пытается играть с его пером. Он отталкивает ее. Мариголд прыгает
по столу, приземлившись на руке Гермионы, и у той во все стороны разбрызгиваются
по пергаменту чернила. Гермиона наклоняется вперед, испепеляя меня взглядом.
– Извини, – беззвучно говорю я и тянусь в сторону Рона за Мариголд. Едва я ее
касаюсь, как крыса замирает, запрыгивает на учебник Рона и откидывает голову. Я в
ужасе отталкиваю стул, глядя, как она трясет головой и шевелит ушами.
– Черт, – начинаю было я и тут же закрываю ладонью рот.
Я смутно понимаю, что Макгонагалл снимает баллы, но все мое внимание
сосредоточено на несчастной крысе, которая прыгает и замирает на нашей парте. Я
отклоняюсь на стуле как можно дальше, вспоминая, что мне вдалбливал Северус на
наших занятиях: «Никогда не прикасайся к ней, когда она находится под Lascivius...
Иначе она станет бояться тебя так же, как боится меня!»
Пока я нахожусь вдали от стола и не касаюсь ее, то все будет в порядке. Тут Мариголд
прыгает на Рона. Он удивленно вздрагивает и отшвыривает ее в сторону. Она прыгает и
замирает. Прыгает и…
Позади нас кто-то хихикает.
Макгонагалл снова снимает баллы и приказывает мне призвать Мариголд к порядку. Я
предлагаю отнести ее в больничное крыло, к Хагриду или вернуть в спальню – ясно же,
что она больна.
– Это обычная физиологическая функция, Поттер. Не городи чушь, а принимайся за
работу, – приказывает Макгонагалл. Мариголд скользит по поверхности стола и
вспрыгивает на учебник Гермионы, прыгает и замирает. Гермиона раздраженно
применяет к ней заклятье, привязывающее к поверхности – теперь крыса не спрыгнет с
книги – и сует учебник мне. Мариголд все еще прыгает на книге.
Что по-прежнему меня отвлекает (и беспокоит).
Не знаю, должно ли мне быть стыдно, но я обездвиживаю Мариголд. В течение
оставшегося времени на уроке больше не происходит ничего примечательного. После
урока Рон, Гермиона и я идем обедать. Я несу книгу с Мариголд на вытянутых руках,
стараясь ее не касаться.
– С Мариголд что-то случилось! – сообщаю я.
– Ага, ее слишком избаловали, – вмешивается Рон.
– Это связано с твоими занятиями? – прерывает Гермиона.
– Наверно, – соглашаюсь я. Мы входим в Большой зал и едва не натыкаемся на
хаффлпаффцев, столпившихся у края их факультетского стола, – они с глупым видом
пялятся на чью-то вертящуюся в воздухе палочку. Спохватившись, что я до сих пор в
человеческом обличье, я бросаю взгляд на учительский стол и облегченно замечаю, что
Северуса там нет. Вероятно, пока не спадет проклятие, он будет меня избегать.
Мы рассаживаемся, и тут кто-то из хаффлпаффцев зовет: «Ханна!». А другой голос
восклицает: «Fateamor». Ханна вскакивает с места и с визгом: «Я тебя люблю!»
набрасывается с объятиями на Терри Бута, покрывая его лицо поцелуями. Вокруг
раздаются улюлюканье и аплодисменты, в то время как Бут с отвращением пытается
высвободиться. На него неодобрительно шикают и освистывают.
На столах возникают блюда с едой. У меня начинается головная боль, мне необходимо
что-нибудь съесть, но совершенно нет аппетита. Может, Мариголд голодная. Я снимаю
с нее обездвиживающее заклятие и кладу на книгу ломтик сыра. Мариголд заползает в
угол книги и рассматривает сыр, ее уши стоят торчком и вздрагивают от криков в зале.
– Ой, какие мы хорошенькие! – восклицает Лаванда, потянувшись почесать Мариголд
спинку.
– Нет! – кричу я, но уже поздно. Мариголд уже вцепилась в книгу, откидывает голову и
шевелит ушами.
– Глянь, Дин, – смеется Шеймус. – У крысы эпиле… черт, уже прошло.
– А Скабберс никогда такого не делал, – подозрительно замечает Рон.
Кто-то из хаффлпаффцев снова восклицает: «Fateamor». На сей раз жертва – Лора
Мэдли. Девчонка встает, красная как рак, и заливается слезами перед Маркусом
Флинтом. Я отвлекаюсь и не замечаю, как к Мариголд тянется еще чья-то рука. Крыса
скользит по переплету, вцепляется в уголки, поднимает в воздух зад, прижав к плечам
шевелящиеся уши.
– О, круто! – радуется Дин, перекрикивая ржание хаффлпаффцев, и снова тянется
погладить крысу.
Я отметаю его ладонь, а Мариголд продолжает прыгать и замирать.
– Хватит!
Гермиона притягивает меня к себе и шепчет:
– Кто ее проклял?
Я мотаю головой.
– Может, это у нее рецидив?
С ликующей усмешкой Дин продолжает гладить Мариголд, пока она прыгает и
замирает.
– Довольно! – ору я, схватив книгу с крысой, и передвигаю ее к Гермионе.
Рядом с ней Джинни, которая протягивает крысе кусочек цыпленка, но бедняжка в
ужасе отшатывается от ее ладони. Гермиона оглядывается посмотреть, привлекаем ли
мы до сих пор внимание. Но теперь, когда Мариголд прекратила непристойно метаться,
другие потеряли интерес, вернувшись к еде и разговорам.
За столом Хаффлпаффа студенты по-прежнему развлекаются, проклиная друг друга. То
и дело оттуда доносятся взрывы смеха, гиканье и свист, особенно когда Захария Смит
выпаливает: «Алисия Спиннет… нет, Чо Чанг, нет, Алисия, нет… Чо… нет… о, черт,
хочу их обеих!». Я замечаю взгляд Алисии, направленный в сторону хаффлпаффцев.
Ей явно не смешно. Гермиона закатывает глаза и качает головой.
– Некоторые проклятья вызывают рецидив, – шепчет Гермиона. – Но про это я не
знаю… а проверить сейчас не могу.
– Если она под действием проклятия, то мне нельзя ее трогать!
Отвлекшись от потрошения бутерброда, Рон проявляет неожиданный интерес:
– А что? Она взорвется?
– Нет, возненавидит меня.
Во взгляде приятеля мелькает разочарование, но он тут же оживляется.
– Я могу ее у тебя забрать. Кажется, она подружилась со Свином.
– Ты снимешь с нее проклятие?
Пожав плечами, Рон перекладывает на мою тарелку свой ломтик сыра.
– Почему бы и нет, я… Погоди. Ты собираешься отнести ее к нему?
– А если ты до нее дотронешься, то она возненавидит и тебя тоже, – добавляет
Гермиона.
– Ой. Ну, я… – Рон прокашивается. – Я бы не хотел, чтобы меня ненавидели.
– Разумеется, Рон, – соглашается Гермиона и сама предлагает отнести Мариголд,
добавляя, что ей в любом случае нужно с ним поговорить. Она отменяет
ограничивающие чары. Мариголд бросается на свободу, но тут же оказывается
привязанной к пустому кубку, вокруг которого начинает бегать кругами. Гермиона
вынимает из рюкзака книги и произносит незнакомое мне заклинание, поясняя: «Так
она не сможет его прогрызть». Затем устилает дно салфетками, берет со стола яблоко,
отрезает от него пару ломтиков, которые кладет в рюкзак, добавив печенье и ломтик
сыра. Затем отменяет ограничивающие чары, левитирует Мариголд в рюкзак и, явно
довольная собой, закрывает его.
Внезапно Джинни выпрямляется и целует Невилла наполовину в губы, наполовину в
щеку.
– Я люблю тебя, Нев… – восклицает она и закрывает рот ладонью. Вздрогнувший
Невилл оглядывается по сторонам, переводит взгляд на пол, на потолок – но только не
на Джинни, которая тоже избегает на него смотреть. В конец концов, с пылающими
лицами они оба пристально смотрят на Тревора.
Рон гневно оборачивается к хаффлпаффцам и сердито выхватывает палочку:
– Fateamor!
Элоиза Миджен закрывает лицо руками, из которых выпадает палочка.
– Мадам Розмерта, – под всеобщее улюлюканье и взрывы смеха, всхлипывает она
– Все, я пошел, – объявляю я, не спуская глаз с хаффлпаффского стола.
Этого мне еще не хватало – быть проклятым эдакой дрянью. Если их так насмешило то,
что Элоиза Миджен неравнодушна к мадам Розмерте!.. Гермиона согласно кивает.
Я хватаю яблоко и выбегаю из зала, надеясь отдохнуть в относительно спокойной
башне. Бросив рюкзак на пол, я плюхаюсь на кровать и тут же осознаю, насколько
голоден. Ни обеда, ни завтрака… Ужинал ли я вчера? Не помню. Ну, не возвращаться
же теперь в столовую, да и красться в кухню у меня нет никакого желания. Мне вообще
не хочется шевелиться.
Яблоко в руке словно свинцовый шар. Проще всего перекатиться на бок и поднести его
ко рту. Я кусаю. М-м-м. Хрустящее и сладкое. Вкусное. Я закрываю глаза, наслаждаясь
каждым кусочком, ощущением фруктовой мякоти на зубах и деснах, таким сухим и
ватным. Сладкий сок стекает на язык, затем в горло, такой прохладный и освежающий.
Я медленно жую, смакуя каждую вспышку вкуса, до тех пор, пока от яблока не
остается один огрызок. Все, выброшу, когда встану.
Передо мной возникает блюдо с запеканкой и кресс-салатом. Которое похоже на одну
из шляпок Нарциссы. Я втыкаю вилку в запеканку, разбивая ее на части, исследуя
содержимое – брокколи и морковь. Люциус с женой сидят неподвижно, уставившись на
канделябр, делая вид, что не следят за каждым моим жестом.
Я подношу вилку с ломтиком запеканки ко рту. Суховата, с приятным ореховым
привкусом. Я медленно жую, наслаждаясь их тревогой. Когда, наконец, я проглатываю
второй ломтик, их плечи облегченно расслабляются. Они осторожно берутся за вилки и
принимаются за еду.
– Как поживает ваш сын? – обращаюсь я к Нарциссе.
Не сводя скромного взгляда с тарелки, она рапортует о полученной сове от того
единственного, в создании которого она когда-либо принимала участие.
– Кот – не анимаг, – добавляет Люциус.
– Ну, разумеется, не анимаг, – я пробую салат. – Твой сын теряет время.
– Он сосредотачивает внимание на изучении проклятий, – пытается впечатлить меня
Люциус. Меня это не впечатляет.
– Играет ли он до сих пор в квиддич?
Он осторожно кивает.
– Его факультет претендует на Кубок.
Я доволен, но продолжаю есть, не произнося ни слова, пусть гадают, одобряю я или
нет. Трапеза оканчивается в полной тишине. Посуда убрана, и на столе возникает
восхитительный на вид пирог, за которым следует крыса.
– Гарри, ты меня слышишь? – раздраженно восклицает Гермиона.
Я прижимаю ладонь к шраму, что-то влажное стекает по щеке и затекает в ухо, издавая
хлюпающие звуки. Крошечный язычок вылизывает ушную раковину, заставляя
окончательно проснуться.
Я открываю глаза. Гермиона смотрит сверху вниз, руки сложены на груди. Я убираю
Мариголд с плеча и осматриваю. Вроде бы, все в порядке. Опустив ее на кровать, я
наблюдаю, как она принимается возиться с яблочным огрызком.
– Профессор Снейп объяснил, что она не под действием проклятия, просто у нее течка,
– рассказывает Гермиона. – Где-то каждые четыре дня. Так что не беспокойся, все
нормально.
– Ну, это утешает, – буркаю я, глядя, как крыса доедает огрызок. – Который час?
– Время ужина, ты снова проспал все уроки.
Ужин. Ужин – это здорово – я умираю от голода. Я осведомляюсь, гуляет ли до сих пор
по школе проклятие, и Гермиона закатывает глаза. Наверно, это было «да». Теперь им
«болеют» гриффиндорцы с равенкловцами. Слизеринцы, однако, не настолько друг
другу доверяют. Все ясно, на ужине мне делать нечего. Я не могу так рисковать.
– Ну не можешь же ты все время прятаться, – тихо произносит Гермиона.
– Знаю, – я тру шрам. – Принесешь мне что-нибудь, а?
Она без энтузиазма улыбается, в ее взгляде – беспокойство.
– Ладно. Я скоро.
Она выходит, я натягиваю одеяло до подбородка, закрываю глаза и прислушиваюсь к
жующим звукам, исходящим от Мариголд.
Глава 13: Завтрак (POV Снейпа)
"Где
он?"
Большой зал кишит черными мантиями. Болтовня студентов сливается в одну звуковую
волну, и та разбивается об учительский стол с его дисциплинированной почтитишиной: главы факультетов наблюдают за своими подопечными, остальные,
игнорируя наше молчание, искусно поддерживают беседу. К счастью, от меня никто не
ожидает участия в диалоге – сомневаюсь, что сегодня я способен связать два слова.
Поттера нет за столом.
Его одноклассники завтракают, уткнувшись в учебники. Уизли, уставившись перед
собой, машинально заталкивает в рот еду, жадно внимая каждому слову Грейнджер.
Гриффиндорцы серьезны и прилежны. Для него даже не оставлено места.
Неужели я единственный, кому не все равно?
Где он?
Флитвик призывает блюдо жареных помидоров с грибами. Оно проносится мимо меня,
задевая костяшки пальцев. Я сердито оглядываюсь, и он принимается объяснять, что
трижды ко мне обращался, но я уже отворачиваюсь. Возможно, Поттер заболел? Тогда
почему, черт побери, Помфри спокойно завтракает, вместо того, чтобы присматривать
за ним в больничном крыле? Или ему слишком плохо, чтобы туда добраться? Неужели
так называемые «друзья» бросили его на произвол судьбы, приняв болезнь за
очередной каприз? А я даже не вправе навестить его в башне.
Минерва подталкивает меня локтем.
– Северус, – тихо шепчет она, – ешь.
Я - не ребенок, которому следует напоминать о еде. Я разрезаю гриб, и он напоминает
подгнившую плоть.
Возможно, с ним все в порядке - ему просто не хочется видеть одноклассников. Или,
пожалуй, после вчерашнего конфуза он не хочет встречаться со мной. Нет, не могу, не
стану об этом думать... И я сосредотачиваюсь на ощущении его руки, обхватившей
меня за талию… на его голосе – как нежно он произносит слова, значение которых мне
не уловить.
Произошедшее должно было быть необычайно унизительным. Впрочем, в тот момент
было не до унижения. Я проснулся изнуренным, словно не спал вовсе, с явственным
ощущением, что что-то не так.
И заметил на тумбочке стакан воды, оставленный заботливой сиделкой.
Возможно, его страшит мой гнев.
Возможно, он сам на меня сердит.
Возможно, он опасается, что я все неверно понял – воспринял его действия в качестве
приглашения перейти к более личным отношениям.
(Но разве он не пообещал меня ждать? Разве не шептал мое имя, полузакрыв от
желания веки?)
Тепло вилки в холодных пальцах. Я делаю глоток воды – у нее привкус меди, мой язык
разъеден проклятыми укрепляющими зельями... интересно, хватит ли у меня энергии на
сегодняшний урок? Это было бы так просто, если бы Поттер не пришел... Но он мне
нужен. Мне необходимо знать, где он находится... чем занимается... какие допускает
ошибки, чтобы я их исправил одним взмахом палочки, обретая взамен отсроченную
привилегию разорвать его на части. Мне необходимо знать, что ему ничто не угрожает.
Что в моих силах гарантировать ему безопасность.
Со мной заговаривает Люпин. В конце концов, я поворачиваюсь и, практически
столкнувшись с ним нос к носу, взираю в эти честные глаза, чувствую дыхание
оборотня, разящее кровяной колбасой. Следует отодвинуться, но я едва слышно
осведомляюсь:
– Где он?
– Возможно, еще в постели, – шепчет в ответ Люпин. – Кажется, Гарри плохо спал.
Похоже, и это моя вина. Оборотень продолжает болтать, осведомляясь, не желаю ли я,
чтобы он проведал Поттера. Вспышка ревности – обжигающая, мгновенно
обращающая спрессованный уголь в пламя, – я отворачиваюсь, уставившись на месиво
в тарелке, перевожу взгляд на гриффиндорский стол, на этих детишек, кому не
требуется официальное разрешение или хитрые уловки, чтобы заговорить с Поттером.
Уловки, которыми при необходимости обязательно воспользуюсь и я. Но только
сделаю это по-своему.
Глава 14: Fateamor
"Слушай, у тебя прямо талант выбирать, правда?"
Ночью я не смыкаю глаз, неустанно твердя себе: «Мне не приснится, что я Волдеморт».
Мне не приснится, что я Волдеморт.
Мне не приснится, что я Волдеморт.
Скрывая страх за натянутой улыбкой, приближается Фадж.
– Лю-Люциус, – протягивая руку, запинается он. – К-как поживаешь?
Забрав палочку у закончившего проверку охранника, я направляюсь к тучному
министру и жму его руку. Потная ладонь дрожит. Мимо нас то и дело пробегают
сонные служащие – начинается рабочий день.
– Превосходно, господин министр. Но, как вам известно, у меня мало времени.
– Разумеется, разумеется, – бормочет это ничтожество.
Минуя позолоченные турникеты, мы входим в лифт. Фадж нажимает на кнопку
девятого этажа, какое-то время лифт дребезжит и подрагивает, и вот, наконец,
равнодушный женский голос объявляет: «Отдел Тайн». Решетка отъезжает, я
стремительно выхожу и направляюсь вглубь коридора. Коротышка
чуть ли не бежит, чтобы не отстать, его мысли – какофония из тревог и сомнений: «Что,
если пронюхает Дамблдор? Стоит ли того риск? Сдержит ли Он слово? Найдет ли Он
то, что ищет, или окажется разочарованным и накажет меня?»
Я вхожу первым, мы оказываемся в просторном круглом черном зале, по периметру
которого через равные промежутки расположены черные двери.
Минуем хранилище хроноворотов, их беспорядочное тиканье раздражает меньше, чем
его мысли. Фадж подскакивает к какой-то двери и приглашающе распахивает ее. В этой
комнате полки от пола до потолка. Каждая из них уставлена мерцающими сферами.
– Где оно? – нетерпеливо осведомляюсь я, извлекая из складок мантии флакон и делая
глоток напоминающего по вкусу гнилую капусту зелья. Проклятое оборотное. Почему
все полезные зелья так отвратительны?
– Девяносто семь, ряд девяносто семь, – бормочет Фадж, проворно пробираясь между
рядами.
Спрятав флакон в карман, я следую за ним вглубь крыла. Внезапно он замирает и
проводит пальцем по полке, шевеля губами, читая этикетки.
– Вот. Вот оно, – наконец произносит он, указывая на желтую табличку под одной из
сияющих сфер. Сделав шаг назад, он вытирает потный лоб и снимает свой жуткий
зеленый котелок.
Смахнув с желтой таблички пыль, я различаю выведенные витиеватым почерком слова:
С.П.Т для А.П.В.Б.Д.
Темный Лорд
и (?) Гарри Поттер
С улыбкой я смыкаю пальцы на теплом, мерцающем шаре. Беру с полки, протираю
пыль и вглядываюсь в его глубины. На поверхность всплывают тени Дамблдора и
какой-то ведьмы, и вскоре я различаю слова:
Близится тот, кто сумеет победить Темного Лорда… он будет рождён на исходе
седьмого месяца у тех, кто уже трижды бросал ему вызов… Темный Лорд отметит
его как равного себе… но ему дарована сила, о которой неведомо Темному Лорду…
один из них умрёт от руки другого, выжить в схватке суждено лишь одному… тот,
кто сумеет победить Темного Лорда, родится на исходе седьмого месяца…
Тени снова исчезают в глубине сферы. Я поднимаю голову – Фадж на своих маленьких
ножках нервно перекатывается с носков на пятки, теребя в руках котелок
– Исключительно полезная информация, Корнелиус, – одобряю я, возвращая шар на
место. – Тебя ожидает награда.
Заметно успокоившись, он перестает теребить шляпу.
– Но вначале, мы обсудим дементоров, – улыбаясь, объявляю я.
Он напрягается и снова начинает вертеть в руках гребаный котелок.
– Пошли, – и, не дожидаясь ответа, я направляюсь вдоль по крылу назад к лифту.
– Д-да, мой Л… Люциус Да. Р-разумеется, – блеет, догоняя меня, министр.
– Ну же, – зовет совсем другой голос, и я поворачиваюсь к свету.
Меня трясут за плечо.
– Давай! Просыпайся!
Я прячусь под одеялом с головой. Но свет проникает свет даже сквозь закрытые веки, и
головная боль усиливается.
– …чу с-спать, – бормочу я.
– Нет, не хочешь! – срывает с меня одеяло Рон.
Позади него Гермиона шарит в моем гардеробе. Я трусь головой о подушку, желая,
чтобы боль в шраме прекратилась. О Мерлин! Шрам и этот сон. Нужно время
подумать. Нужно поделиться с друзьями. Мне нужен Северус и... черт подери, он все
еще под действием проклятия.
– Не могу! – резко вставая, восклицаю я. – Это проклятие. Ему станет плохо.
– Уверена, что профессор Снейп принял меры предосторожности, – безапелляционно
заявляет Гермиона, бросая в меня чистой сменой одежды. – Он сам задержал нас после
завтрака и проинформировал, что если ты не явишься на урок, то оценки не получим
мы все.
– Шары! – восклицаю я. – Мне снились шары!
Гермиона краснеет и протягивает мне галстук. Ну почему я так косноязычен!
– У тебя еще пять минут, – объявляет Рон, и Гермиона выходит, чтобы подождать нас в
гостиной. – Шевелись.
Ворча, я иду в туалет. Времени на душ уже нет. Плеснув в лицо холодной водой и побыстрому вымыв подмышки, я пытаюсь успокоиться и выровнять дыхание.
Наверно, Гермиона права – ему безопасно меня видеть, если не всплывает тема секса. В
конце урока я «случайно» разолью зелье (чем не повод задержаться?), и мы все
обсудим. Потом я введу в курс дела Рона с Гермионой. Мы снова пообедаем в спальне.
И я уже буду способен к связной речи. Все будет хорошо. Мне просто нужно прийти в
себя. И убить Волдеморта. Или умереть самому. Или убить его и умереть самому.
Короче, я – труп.
Я возвращаюсь к кровати и переодеваюсь в школьную форму. Рон сидит на краю
койки, не сводя взгляда с циферблата часов.
– Две минуты, – извещает он.
Я натягиваю брюки.
– Я не могу быстрее!
– Слушай, у тебя прямо талант выбирать, правда? – обращается к циферблату приятель,
игнорируя мой раздраженный взгляд. – Трахаешься с учителем, а воспользоваться
ситуацией кишка тонка!
– Мы этого не делаем, – рычу я, застегивая рубашку.
– Даже знать не хочу, что вы там делаете.
– А я бы тебе все равно и не сказал.
– Одна минута.
Торопливо – и несколько наперекосяк – я повязываю галстук, набрасываю мантию,
вытаскиваю из-под кровати учебники и мчусь в гостиную. За мной по пятам несутся
Рон с Гермионой. Она сует мне в руку тост с беконом, и мы спешим в подземелье. Я
кое-как запихиваю в себя еду до того, как мы оказываемся перед дверью в класс.
На доске записаны инструкции приготовления зелья под загадочным названием «Зелье
каталитической харизмы». Ингредиенты и оборудование уже на партах: два прибора
для вытяжки и один для выварки. Необычайно мрачный Северус стоит за столом,
наблюдая за нашим появлением. Только мы занимаем свои места, как звенит звонок и
захлопывается дверь.
Северус щерится сначала на нас, затем на всех остальных, и внезапно замечает
сидящего в одиночестве Невилла.
– Лонгботтом! – рявкает он, и Невилл подпрыгивает на месте. – Ты прочел
инструкции?
– Да, сэр, – нервно рапортует тот.
– Похоже, сегодня ты непривычно уверен в себе, Лонгботтом. Даже для компетентного
ученика сложно одновременно управиться с двумя экстрактами, отваром и котлом.
– Сэр, я… я и не претендую, просто Шеймуса сегодня нет.
– Так пересядь за другую парту, – вздыхает тот, словно объясняя очевидное.
Взгляд Северуса останавливается на Лаванде с Парвати – обе сидят, скрестив пальцы.
Лаванда бормочет: «Только не с нами, только не с нами». А я ловлю на себе
задумчивый взгляд сидящего через несколько парт от них Малфоя. Неужели я выгляжу
настолько потрясенным после этого сна, что вызываю подозрение даже у него?
Спохватившись, я прекращаю жевать губу. Твою мать.
– Мисс Патил, мисс Браун, – сверкая глазами, объявляет Северус. – Сегодня у вас будет
шанс воспользоваться... богатым опытом мистера Лонгботтома.
Парвати отчаянно возражает:
– Но, профессор, мы...
Северус жестом приказывает ей потесниться, и она угрюмо придвигается к Лаванде.
Затем он начинает объяснять, что сегодня мы готовим не просто каталитическое зелье,
а зелье каталитической харизмы. Другими словами, его приготовление требует хоть
какое-то наличие харизмы у нас самих – если, конечно, мы хотим добиться приличного
результата. После чего ухмыляется Невиллу, который уныло волочит стул с
наваленными на нем учебниками к столу Парвати и Лаванде
Все принимаются за работу. Гермиона зажигает под котлом огонь. Рон прищуривается,
пытаясь прочитать инструкции с доски.
– Сладкий кленовый экстракт, – и, отвинтив колпачок, – Это же кленовый сироп!
– Это сладкий кленовый экстракт, Рон, – Гермиона закатывает глаза и протягивает руку
за флаконом.
Рон проводит пальцем по горлышку, пробует на вкус и причмокивает.
– Кленовый сир...
– ПЯТНАДЦАТЬ баллов с Гриффиндора! – с противоположного конца класса кричит
Северус. Рон подпрыгивает на месте, расплескав жидкость на ладони, все вокруг
поворачиваются на него посмотреть.
– За поедание ингредиентов?
– Сладкий кленовый сок это и есть кленовый сироп! – шипит Гермиона, выхватывая у
него бутылку и выливая ее содержимое в котел. Затем сует Рону какую-то травку. – Ты
пока разберись с бергамотом. Ты, Гарри, займись слюдой. А я начну работать с
отваром.
Рон поднимает липкие ладони, вертя перед носом девушки пальцами, и уже было
открывает рот, чтобы пожаловаться. Она небрежно касается пальцев Рона палочкой:
"Scourgify".
Мне вручают слюду, поручив разделить на тонкие пласты. Но с каждой попыткой пласт
трескается, магия вытекает, и приходится начинать заново. Нож скользит снова и
снова, и вот на столе появляется капля крови – красная, словно его глаза. Лезвие ножа
сверкает при свете свечей, вспышкой освещая воспоминание. Кладбище… ОДИН ИЗ
НИХ УМРЕТ ОТ РУКИ ДРУГОГО. Тогда ему было так просто меня убить. Если бы не
наши палочки...
Закончив, Рон возвращает бергамот Гермионе и тут же хватает корень вьюнка.
Подбрасывает его в воздух, ловит и швыряет в меня. Я инстинктивно подставляю руки.
– Еще пять баллов с Гриффиндора, Уизли. Это не детский сад, – поясняет Снейп,
вышагивая между столами.
Ну почему эта сволочь Волдеморт не прикончил меня на четвертом курсе? А ведь мог
бы. Причем легко.
Черт, мало у меня знаний, очень мало. Я усердно продолжаю измываться над слюдой.
Гермиона вручает что-то Рону для измельчения пестиком.
– Спасибо за поддержку, – фыркает Рон, растирая нечто вроде пемзы.
– А что я мог сделать?
– Признался бы, что бросил ты. Небось, тебе он отработки не назначит, – яростно
молотя пестиком, бурчит он. – Хотя, с другой стороны, – добавляет свистящим
шепотом Рон, – может, и назначил бы. Лишь бы найти повод для...
Испепеляя приятеля взглядом, я вонзаю в слюду нож и ухитряюсь порезать еще один
палец. Ему повезло, что Северус ничего не слышал. И мне повезло. Нет, мне не
повезло, я помечен смертью.
Гермиона что-то произносит одними губами. Малфой снова на меня уставился. Не хочу
тут оставаться. Может, потерять сознание и позволить отнести себя в больничное
крыло? Но тогда, чтобы поговорить с Роном и Гермионой, придется ждать до обеда, а с
Северусом – вообще до вечера. А так долго мне не вытерпеть.
– Гарри... – начинает Гермиона.
– Что?! – я ударяю кулаком по парте.
Гермиона смотрит на меня с какой-то застывшей тревожной улыбкой, а потом сует мне
другую ступку – в ней толстые, мясистые листья.
– Не выжмешь ли ты из них сок?
– Я еще не закончил со слюдой!
– С ней я разберусь сама, Гарри, – спокойно заявляет она, протягивая руку к моему
ножу. – Разве ты не хочешь что-нибудь раздавить?
Нет, я предпочитаю разрывать на части. Подвинув нож и слюду к Гермионе, я беру
листья, начинаю давить, и тут перед глазами возникает нелепая картина с
гиппогриффами, нарисованная в ожидании Северуса.
«Умеешь ли ты летать?»
«Предпочитаю разрывать на части».
Гермиона забирает слюду, проводит лезвием по краю и – щелк, у нее в руках красивый,
чистый, прозрачный пласт. Выпендрежница! Она откладывает пласт. Я разминаю
листья пестиком. Щелк. Хлюп. Хлюп. Растираю, сминаю, растираю.
– Знакомы ли тебе правила дуэли, Гарри?
(Предпочитаю разрывать на части.)
– Поклонись смерти, Гарри.
(Предпочитаю разрывать на части.)
– Пок...
Предпочитаю разрывать на части! Резать! Рвать! Рубить!
Представляю себя гиппогриффом, рвущим его на части, рвущим на части их обоих.
Волдеморта. Люциуса. Мои когти в крови. Быть может, Дар мне достался именно для
этого. Чтобы убивать. Без палочки. Быть убийцей. Как и они. Я стану таким же, как и
они. Я не хочу...
– Гарри? – с опаской зовет Гермиона. – Кажется, листья уже готовы.
– А, ну да, – откликаюсь я, счищая с пестика прилипшие кусочки листьев вайды,
выжимая скользкий сок. И направляюсь к мусорному ведру с останками листьев.
Вернувшись, я вижу, как Гермиона тянет руку.
– Профессор?
– Что? – раздраженно бросает он, приближаясь к нам.
– Нам нужна еще слюда, сэр.
Северус изучает лежащую передо мной груду слюдяных обломков.
– Насколько могу судить, у вас ее предостаточно.
– Это обломки, сэр, – объясняет Гермиона, а я откидываюсь на спинку стула.
– М-да. – Он обходит парту и ворошит пальцем кучку слюдяных осколков. – Чья это
работа?
Рон испепеляет меня взглядом.
– Моя, сэр, – мямлю я.
– Как глупо с вашей стороны, мисс Грейнджер – доверить мистеру Поттеру задание,
требующее ловкости рук. – Отвернувшись, он лениво указывает в сторону кладовки –
позволение взять еще. И уже из противоположного конца класса: – Уизли, а ну-ка,
наведите порядок.
– Ловкость рук? – шепчет Рон, когда Гермиона скрывается в кладовке. – Должно быть,
ты здорово разочаровал беднягу.
– Рон, – угрожающе начинаю я, пока он сметает несчастную слюду на поднос и
исчезает в направлении мусорки.
Гермиона возвращается с новой порцией слюды и, взглянув на меня, хмурится.
– Ну, что теперь?
– Все.
Она открывает было рот, но сдерживается и лишь печально смотрит на меня.
Вернувшийся Рон сердито косится на Северуса, бормоча:
– Вот бы запустить в него Lascivius-ом.
Я рычу:
– У тебя совсем крыша поехала?..
– Раз в жизни посмотреть, как он корчится…
Я вспоминаю Северуса на земле, извивающегося, корчащегося, ползущего... под
действием Cruciatus-а припадающего губами к подолу Волдеморта. С ненавистью
взглянув на Рона, я хватаю его за грудки, ору прямо в лицо…
– Да ты не понимаешь что это за проклятие, – шепчет Гермиона.
– Я понимаю больше, чем ты думаешь, – огрызается Рон.
– Тогда ты больной! – я слышу свой крик, словно со стороны. – Да-да, больной на
голову!
Я смутно осознаю воцарившееся в классе молчание, и то, что на меня направлены
десятки пар глаз, и что Рон теряет баллы. В попытке успокоиться я опускаю голову на
сложенные на столе руки. Вскоре все опять приступают к работе – слышно, как давят и
трут ингредиенты, как в котлах кипят зелья. Как Северус обходит класс, ехидно
комментируя результаты усилий каждого из студентов. Слышу скрип стула Рона – он
откидывается назад, шуршит одеждой, и вдруг:
– Fateamor!
Тишина.
– Ох, Рон, – едва слышно выдыхает Гермиона. Но это вовсе не признание в любви,
вызываемое заклятием.
Внезапно к горлу подступает тошнота, я поднимаю голову – Северус (слава Мерлину,
на ногах!), сердито глядит на Рона. Испуганная Гермиона тоже на него смотрит. А
объятый ужасом Рон пялится на Снейпа, словно кролик на удава.
– Expelliarmus!
Внезапно что-то вылетает из-под стола, Рон вскрикивает. Его палочка – у Северуса в
левой руке. Рон подносит к лицу вынутую из-под парты ладонь – поперек нее
отпечаталась красная линия, словно след кнута. Он смотрит на ладонь широко
открытыми глазами, затем поднимает голову и переводит взгляд на Северуса. Тот
стремительно приближается к нам, не опуская палочки, кончик которой нацелен Рону
между глаз.
– Встать!
Рон медленно поднимается. Он очень бледен и медленно переводит взгляд с палочки на
лицо Северуса…
– Видеть не могу ваши тупые лица, слышать вашу идиотскую фамилию… и меня
тошнит от вашего так называемого чувства юмора.
Повисает пауза, прерываемая чьим-то кашлем. Все словно оцепенели, наблюдая за
Роном и Северусом. Мне бы расслабиться – все-таки Северус еще на ногах – но я лишь
крепче сжимаю край стола, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не засветить Рону в ухо.
Где были его мозги? Сработай заклятие, и Северусу пришлось бы признаваться в своих
чувствах ко мне. И не просто произнести при всех мое имя… возможно, ему бы
пришлось меня поцеловать. И тогда нам конец! Его вышвырнули бы из Хогвартса.
Бросили бы в Азкабан. А в сочетании с тем дурацким, примененным к самому себе
проклятием… он потерял бы сознание. Ему стало бы гораздо хуже, чем накануне.
Северус медленно опускает палочку. Рон немного расслабляется, и приступ кашля в
другом конце комнаты внезапно прекращается.
– Полагаю, у вас избыток свободного времени, если вы тратите его на такое… мерзкое
заклятие, – склонив голову, глумится Северус. – Что ж, это поправимо. Отработка,
Уизли. По вечерам. Каждый день, включая выходные. До конца семестра.
Рон зло выпаливает:
– Вы не имеете…
– Не имею? – угрожающее переспрашивает Северус.
Рон предпринимает неуверенную попытку мятежа.
– Я… я обращусь к профессору Дамблдору.
Губы Северуса растягиваются в едва заметной, но очень неприятной улыбочке.
– Мисс Грейнджер, будьте любезны проинформировать вашего приятеля о том, какое
наказание полагается в Хогвартсе за нападение на профессора.
– Тебе действительно стоит почитать правила, Рон… – тихо начинает Гермиона, бросив
взгляд на Рона, который старается сохранять бесстрастное выражение лица. – Тебя
могут исключить…. Или отстранить от занятий до конца семестра.
Северус улыбается Рону.
– Сделайте одолжение, Уизли, бегите, жалуйтесь вашему милосердному директору.
Рон сглатывает. Если Снейп сам посылает его к Дамблдору, и Гермиона не советует
туда идти… черт, ему каюк. Северус больше не улыбается. Он очень близко склоняется
к Рону, тот с трудом сдерживается, чтобы не отшатнуться.
– Или же мы повторим попытку. Мне доставит огромное удовольствие в ответ вас
освежевать, а после подвесить ваше дергающееся и истекающее кровью тело вот под
той аркой, – он указывает на дверь в свой кабинет, – за пяточные сухожилия. Я даже
оставлю вам палочку. Отрицать наличие провокации с вашей стороны не сможет никто.
Кажется, Рона вот-вот вырвет. Он открывает рот, но не может произнести ни слова.
Спохватившись, я прекращаю улыбаться, надеясь, что никто не заметил. Северус
кладет палочку Рона перед ним на стол, меряет его долгим взглядом, и, наконец,
отходит. Рон так и остается стоять, словно пригвожденный к месту молчаливым
вниманием всего класса.
Гермиона тянет его за рукав, шепча:
– Рон, сядь.
Тот не реагирует. Она тянет сильнее.
– Ну же!
Рон резко садится. И протягивает руку за палочкой, но его опережает Гермиона.
Он сердито шепчет:
– Какого черта ты…
Северус достигает центра комнаты, разворачивается на каблуках, сердито обводит
взглядом класс с таким видом, будто уверен, что мы все к нему подкрадываемся с
дурными намерениями, и он ненавидит нас больше жизни.
– За работу!
Все лихорадочно принимаются за дело, перешептываясь о происшедшем, то и дело
поглядывая на нас. Гермиона прячет палочку Рона в карман, яростным шепотом
провозгласив, что ему нельзя доверять.
– «Доверять»! – шипит Рон. – Что, уже присоединилась к толпе его поклонников?
Шепот Гермионы едва слышен, но ее гнев очевиден.
– Ты хоть соображаешь, что мог натворить?
Северус стремительно продвигается по классу, проверяя, как продвигается процесс
приготовления зелья. За нашим столом этот процесс давно стоит на месте – Рон
увлеченно ссорится с Гермионой. Я же понятия не имею, что делать дальше. Да если
бы и имел, вряд ли бы мне сейчас удалось сосредоточиться. Сзади за нами попрежнему наблюдает Малфой. Встретившись со мной взглядом, он гадко улыбается. Я
отказываюсь отвести взгляд первым. В его глазах нехороший блеск. Не сводя с меня
взгляда, он прикрывает рот ладонью и шепчет Гойлу: «Обрати внимание на выражение
лица Поттера. Сегодня он точно какой-то пришибленный». Гойл тычет локтем Крэбба
и сообщает что-то ему на ухо.
Малфой продолжает пялиться на меня холодными серыми глазами. Ненавижу эти глаза
– такие же, как у его отца. Представляю, как я-гиппогрифф выцарапываю их когтями,
как стекает по его лицу кровь… Теперь не такой уж и красавчик, а, Малфой?
«Думаешь, у тебя есть секреты, Поттер?» – поблескивают малфоевские глаза. Ну,
просто копия отца. Гойл снова что-то шепчет, толкая Малфоя в бок.
– Нет, оставь это мне, – приказывает Малфой. – Сейчас мы все выясним.
На периферии зрения мелькает черное – Северус подходит к Малфою и на какое-то
время отвлекает мое внимание от этого типа. Когда я снова смотрю на Малфоя, тот
разговаривает с Гойлом.
– За нами наблюдали, – шепчет Гермиона.
– Знаю.
Рон гасит огонь под имбирным экстрактом и начинает его фильтрацию.
– Конечно, наблюдали. После такого-то цирка…
Гермиона его совершенно игнорирует.
– Гарри? Мне померещилось, или он улыбнулся, глядя на тебя?
Я беспокойно киваю. Рон выливает экстракт в котел – тот радостно пузыриться. Взмах
мантии – мимо нас снова проходит Северус. Он продолжает свой обход, с кислым
видом взирая на содержимое студенческих котлов. Похоже, он даже разговаривает сам
с собой, едва шевеля губами. Наверно, контр-заклинание – на случай повторной
попытки Рона.
Рыжий ухмыляется.
– Ха. Да он только болтать горазд! А на самом деле дрожит от страха.
– Заткнись, Рон, – Гермиона продолжает отделять слюдяные пласты. – Ты
действительно дурак.
Я лишь сердито смотрю на друга, сжимая под столом кулаки, пытаясь дожить до конца
урока и не задушить его.
Щелк. Это лезвие ножа Гермионы касается слюды. Щелк. Это – лезвие ножа Невилла
позади нас.
– ПРОФЕССОР СНЕЙП! – испуганно пищит Пэнси Паркинсон со слизеринской
стороны класса.
Содержимое ее котла зрелищно выкипает. Ком за комом липкой, пахнущей кленом
белой пены выплескиваются наружу - ей на колени, на колени Дэвида, на пол. Сам
котел словно выплясывает чечетку над горелкой, сопровождая танец бурными
звуковыми эффектами, будто там, внизу прячется один из близнецов: Фуп! Фуп!
Вуууум!
Только что завершивший обход класса Северус замирает и снова поворачивает назад.
– Добавили чернильный орешек, не так ли, мисс Паркинсон? – устало осведомляется
он.
– Чернильный орешек! Чернильный орешек! – лихорадочно махая ладонью над
поверхностью котла, восклицает она.
Северус приближается к ее парте.
– …а убедились ли вы, что…
И запинается. Звон бьющегося стекла. Пэнси театрально кричит. Все вскакивают с
мест, разговаривают, шумят, загораживают мне обзор.
– Посторонись! – раздается пронзительный вопль. Мой. – С ДОРОГИ! – я
проталкиваюсь вперед, спотыкаясь о стулья, снедаемый тревогой и страхом. И ощущаю
запах горелых волос.
Глава 15: Обещание
"Как я узнаю?"
– Mobilisupellex! – восклицает Забини. Столы и стулья оживают и, сгибая ножки,
строевым шагом маршируют к центрy комнаты. Я проталкиваюсь сквозь толпу
студентов, окруживших Северуса, который приземлился на Миллисент Булстроуд.
Машинально прижимая его к груди, слизеринка испепеляет меня взглядом.
- А ну, быстро опусти его!
Я пытаюсь вырвать его из рук слизеринки, но у той крепкая хватка. Глаза Северуса
закрыты, но он на ощупь пытается найти точку опоры. Дрожащие пальцы вцепляются в
мою мантию, и Гермиона помогает уложить его на пол. Не видно никаких жженых
волос. Быть может, запах мне только почудился? Я расстегиваю один воротник, потом
второй. Рука, сжимавшая мою мантию, опускается на пол.
Необходимо найти то зелье, которое помогло ему в прошлый раз. Надеясь, что сейчас
оно при нем, я начинаю прощупывать его одежду, проверяя каждый карман. И нахожу
пустой пузырек. И еще один. И еще один – с молью. Проклятые пузырьки! Я
отшвыриваю их в сторону.
– Надо же, – ухмыляется Малфой, которого отлично слышно, несмотря на гул толпы. –
За кого ты себя принимаешь, Поттер?
Флакон с каким-то порошком. Флакон с полосатым, лилово-желтым пауком. Еще один
пустой. И вот, наконец, долгожданный – с красной крышкой. Наклонив Снейпу голову,
я вливаю зелье ему в рот.
– Что это такое? Чем это ты его поишь? – возмущается Булстроуд.
– Зелье, – рявкаю я. – Лекарство.
– Откуда ты знаешь? – возражает она. – Ты же только что вытащил флакон из его
кармана!
И тут Северус открывает глаза и озадаченно выдыхает:
– Г-Гарри Поттер.
– Что? – машинально отзываюсь я.
Бледные губы приоткрываются. Слабым жестом он хватает меня за воротник и тянет
вниз.
– Гарри, – повторяет он, глядя мне в глаза с какой-то решительной
сосредоточенностью, невзирая на головокружение. Он никогда не называет меня
«Гарри» в классе... Черт, кто-то, подражая Рону, послал в него Fateamor; проклятие
вынуждает его поцеловать меня – на виду у всех!
– Э... вы хотите сесть? – я пытаюсь придумать невинное объяснение его вцепившимся в
мой воротник пальцам.
Я помогаю ему приподняться, но тут деловито вмешивается Панси.
– Не трогай его, Поттер. Дафна побежала за мадам Помфри.
Северус роняет голову на мое плечо. Он все еще держится за мой воротник, тяжело
дыша у моей шеи. Забини хватает меня за плечо:
– Убери свои грязные лапы от главы моего факультета!
Северус давит на меня своим весом, поэтому от толчка Забини я опрокидываюсь на
спину и оказываюсь в очень неудобной позе, с поджатыми ногами. Северус попрежнему на мне, его голова покоится у меня на груди. Я пытаюсь из-под него
выбраться.
– О, отличная работа, Забини, – сухо комментирует Малфой. Вокруг раздаются смешки
и хихиканье.
– В моем классе должен быть порядок, – едва слышно командует Северус, помогая себе
обеими руками, снова пытаясь принять сидячее положение.
Одна из его ладоней приземляется на мое бедро, и он тут же снова теряет сознание.
Гермиона подхватывает Северуса и укладывает его на пол, пока Рон помогает мне
подняться.
– Где флакон? – требую я.
Гермиона сует его мне в руку. Я опускаюсь рядом с Северусом на колени, не обращая
внимания на шум, вызванный появлением Помфри.
– Погоди. Погоди минуту. Это еще что такое? – она опускается рядом со мной,
вырывая флакон из моих рук. Янтарная жидкость выплескивается на пол.
– Его зелье, – объясняю я. – Оно приведет его в сознание.
Не открывая глаз, Северус бормочет что-то нечленораздельное.
– Ясно, – произносит она и немедленно сосредотачивает внимание на Снейпе, – и что
же ты сделал?
– Ничво. Отвали, – невнятно буркает он, пытаясь приподняться. Помфри легко
укладывает его назад. Затем сотворяет несколько заклинаний. Одно из них позволяет
всем нам услышать, как колотится его сердце. Ту-тук. Ту-тук. Ту-тук. Слишком быстро.
– Это что еще такое!? – рявкает на окружившую его толпу студентов Северус. – А ну,
назад к своим зельям!
Толпа неохотно начинает расходиться, и возле Северуса остается лишь Гермиона,
которая что-то шепчет Помфри. Неприятный скрежет стульев о каменные плиты
заглушает голос, но раздраженное выражение лица Помфри сменяется на
обеспокоенное. Сделав знак, что поняла Гермиону, она немедленно посылает стрелупослание.
Северус чуть поворачивает голову и глядит на меня пытливо и в то же время как-то
обиженно.
– Тебя что-нибудь беспокоит? – спрашивает Помфри.
– Кроме тебя? – ворчит Северус.
Она вызывает носилки, и у Северуса широко распахиваются глаза.
– Нет!
– Я обязана провести всестороннее…
– Я прекрасно способен передвигаться самостоятельно! Вот, смотри!
– Тебе нужен постельный режим.
Северус краснеет и тут же бледнеет, силясь подняться.
– Я не позволю себя левитировать по хогвартским коридорам вот на этой штуке!
– Вы упадете с лестницы! – выпаливаю я.
– Не упаду! – в его голосе прорезаются высокие ноты; на нас снова обращают
внимание.
Наклонившись, я шепчу ему на ухо:
– Я пойду с тобой.
– На носилки, если хочешь, можешь перелечь самостоятельно, – словно идя на
большую уступку, соглашается Помфри. Мы вместе помогаем ему лечь на носилки.
Ему гораздо хуже, чем он предполагал. Ведьма накрывает его одеялом. За ее спиной
видно, как входит Дамблдор.
– Погасить горелки! Урок закончен! – хрипло кричит Северус, прерывая все разговоры.
– За собой можете не убирать – просто выметайтесь.
– Господин директор желает что-то сказать, – указывает Помфри.
Дамблдор прокашливается.
– Всего один момент, Северус.
Зельевар отворачивается, уставившись в пустой угол, и я украдкой просовываю ладонь
под одеяло. Ее сжимают холодные пальцы. Помфри левитирует носилки по
направлению к выходу. Я иду следом, делая вид, что направляю их. Кто-то хихикает,
но я притворяюсь, что ничего не слышу.
– В чем дело, Поттер? – обращается ко мне колдомедик.
– Мне тоже нужно в госпиталь. Я... упал и ударился головой.
Снова хихиканье, а потом – мертвая тишина.
– Ясно, – скептически замечает она, и все же принимает мою помощь в
маневрировании носилок с Северусом к выходу и дальше, в больничное крыло.
Он упрямо не открывает глаза, когда она время от времени тычет в него палочкой,
задавая глупые вопросы, вроде “Какое сегодня число?” и “Кто директор школы?” или
“Когда у тебя день рождения?”. Я запоминаю, что он ответил «На Хэллоуин». Она
вздыхает, снова творит какие-то целебные заклинания и просит его назвать имя.
– Северус Сидней Сзилард Илия Персий Антайн Джордж Иун...
– Довольно, – она с досадой закатывает глаза.
При приближении носилок двери больничного крыла распахиваются сами собой.
Помфри направляет их мимо Шейлы Фосетт, на груди которой прицеплен жетон
помощника, и сообщает каким-то студентам, что им придется подождать. Те, открыв
рты, провожают взглядом плывущие мимо них в воздухе носилки с Северусом.
Переложив зельевара на кровать, ведьма идет проведать других больных. Я
присаживаюсь на край его постели. Стоит ей повернуться спиной, Северус тут же
пытается сесть. И немедленно ложится. У него несчастный вид и ужасный цвет лица.
Один из студентов покрыт сыпью в результате неправильного обращения с каким-то
растением на гербологии и прибыл сюда в сопровождении товарища. Помфри
отчитывает Фосетт за то, что девушка не позаботилась о нем самостоятельно. Она
вручает студенту зелье и отправляет на урок, а затем посылает Фосетт заняться моим
“сотрясением мозга”.
Фосетт деловито приближается и начинает допрос: как повредил голову? где у меня
болит? Она произносит какое-то заклинание, и на миг у меня зеленеет перед глазами
– С тобой все в порядке, можешь идти, – отпускает меня она и скрывается в кабинете.
Я укладываюсь на кровать. Помфри все еще пытается удержать Северуса на месте,
смущая его вопросами о проклятии Exsanguepsoleos. Он хочет знать, кто ей о нем
рассказал.
– Это не я, – вмешиваюсь я, но на меня не обращают внимания. Мой возглас
совершенно игнорируют.
Помфри не признается о том, кто ее информировал, однако сообщает, что задержит
Северуса на пару дней, чтобы снять проклятие.
– Пару дней? – возмущается он. – У меня есть “Сон без сновидений”, отпусти меня!
– С каких это пор я могу доверять тебе в том, что касается выполнения медицинских
предписаний? – Взмах ее палочки – постель расстилается и его накрывает одеяло.
– Я прекрасно могу сам о себе позаботиться!
Не внимая протестам, она призывает из шкафа белую больничную пижаму, на фоне
которой его лицо кажется белее мела.
– Да ты что! Даже не смей это делать при...
– Devestio Северус, – Помфри неумолима. Его одежда вылетает из-под одеяла и
аккуратно складывается у подножья кровати. Затем произносит:
– Vestio Северус, – и пижама протискивается под одеяло. Северус лежит неподвижно,
как бревно.
Помфри тычет в него палочкой.
– Не будь таким неженкой.
Ноль реакции. Она отбрасывает одеяло – он без сознания.
– Это так ты можешь о себе позаботиться? – она проверяет его пульс, а затем
отправляется к себе в кабинет – видимо, за лекарством.
Между тем Фосетт выходит из кабинета поглазеть на Северуса. И вот мы глазеем друг
на друга.
– Я же сказала тебе возвращаться в класс.
Заметив, что Северус без сознания, она кивает в его сторону.
– А с ним что случилось?
– Отвали.
Она бочком подходит к кровати и начинает приподнимать с него одеяло. Я
приподнимаюсь и отталкиваю ее. Она начинает было возмущаться, но тут возвращается
Помфри с кубком в руках, отчитывает Фосетт, отправляет ее на занятия, а меня – назад
в постель.
Дверь открывается, впуская Дамблдора вместе с взволнованной Гермионой.
– А где Рон? – обращаюсь к ним я.
– Предпочел подождать в моем кабинете, – объясняет директор.
Несмотря на то, что я зол на Рона из-за Северуса, я не хочу, чтобы приятеля
исключили.
– У него будут неприятности?
– Будем исходить из предположения о его невиновности, пока не доказано обратное,
Гарри, – улыбается Дамблдор.
– Как насчет того, чтобы спросить у меня? – бормочет Северус. На него тут же
набрасывается Помфри со своим кубком. – Меня никто никогда не спрашивает.
– Секундочку, – обращается к нам с Гермионой Дамблдор, приближаясь к кровати
Северуса.
Помфри недовольна: ее пациенту нужен покой. Директор обещает быть осторожным.
Гермиона подсаживается ко мне, и мы смущенно дожидаемся, пока те двое придут к
согласию. В конце концов, Северус начинает орать на них обоих, возмущаясь, что те
обсуждают его в его же присутствии. Помфри, фыркнув, отступает.
– Ну-с, Северус, я тебя спрашиваю, – обращается к нему Дамблдор. – Рональд Уизли –
виновен или нет?
Снейп изображает свой самый унылый взгляд.
– Он пытался меня проклясть. В классе. На виду у всех.
– По словам мисс Грейнджер, ты блокировал проклятие.
– Ну, разумеется, я защитился, – рявкает он.
– А что случилось потом? – осведомляется Дамблдор.
– Потом я его обезоружил. Назначил отработку. Угрожал освежевать. Вернул палочку.
Дамблдор улыбается и кивает, словно слушая пересказ старой семейной истории.
– Откуда пришло второе проклятие? Тебе известно?
Долгая, неловкая пауза. Наконец, Гермиона, кашлянув, подает голос.
– По-моему...
Не глядя на нее, Дамблдор поднимает руку, приказывая ей замолчать. Нахмурившись,
та умолкает.
Северус тихо произносит:
– Малфой.
Я вспоминаю, как Малфой наблюдал за мной в классе, серые глаза – точь-в-точь, как у
отца. Он решил, что у меня есть тайны... он сказал: “Это сделаю я. Мы все выясним”.
Он осмелился поднять руку на моего человека? Так он крупно пожалеет об этом, я
заставлю его умолять, на коленях, ползком... Я сделаю это!
– Малфой, – задумчиво повторяет Дамблдор.
– Как удобно, не так ли, – ухмыляется Северус. – Что это он, а не один из твоих
золотых гриффиндорцев? Вряд ли я обвинил бы его, не будь у меня стопроцентной
уверенности.
– “Удобно” – не то слово, которое применил бы я, – укоряет Дамблдор.
С угрюмым видом Северус снова опускает голову на подушку.
– У проклятия был его почерк.
– Согласно предложению мисс Грейнджер и мистера Уизли, – как ни в чем не бывало
продолжает Дамблдор, – а также самого мистера Малфоя, между прочим, – мы
проверили палочку Драко. Все чисто.
– Значит, он использовал чужую, – без намека на удивление отвечает Северус. –
Крэбба. Гойла. Проверьте их.
Брови Дамблдора ползут вверх.
– В таком случае, виновными будут признаны они, – констатирует он.
– Это Малфой! – рычит Снейп. Дамблдор интересуется, помнит ли Северус что-нибудь
еще. Тот устало качает головой.
– Что ж. Разумеется, без конкретного доказательства вряд ли мы сможем что-то
предпринять, – сообщает Дамблдор.
– Он никогда не оставляет следов, – едва слышно произносит Северус.
Какое-то время все молчат. Снейп смотрит на стену, Дамблдор рассеянно глядит на
Снейпа. Я не верю своим глазам. Неужели он действительно не собирается ничего
предпринимать?
– Это нечестно! – восклицаю я. – Это был Малфой! Все видели! – Дамблдор переводит
на меня чуть удивленный взгляд. Ну, как он может тут спокойно стоять? – Вам что, все
равно? Он же мог погибнуть! – я обращаюсь к Помфри, взглядом моля о поддержке.
– Ведь правда, мог? – но она смотрит не на меня, а на Дамблдора, очевидно ожидая, что
директор пожурит меня. Гермиона смотрит в пол, словно я всех тут смущаю. Даже
Северус предпочитает рассматривать стену, а не меня.
– Нужно смириться с фактами, Гарри, – спокойно произносит Дамблдор, но в его
голосе – сталь.
– Так дайте Малфою веритасерум!
Дамблдор слегка качает головой, и я ошарашенно замираю с открытым ртом: из-за
Малфоя глава его факультета попадает в больничное крыло – и всем плевать?
Прокашлявшись, Помфри информирует Северуса, что на завтра ему понадобится
замена. Директор вопросительно на нее смотрит, и та расстраивается окончательно.
– Я должна подержать его тут хотя бы пару дней. Мистер Поттер был прав – не
примени он вовремя укрепляющее зелье, последствия были бы гораздо серьезней, –
голос Помфри какой-то пронзительный и чуть подрагивает. Она что – злится? – Что ты
собираешься предпринять?
Уф, наконец-то! Спасибо!
– Думаю, в моих силах организовать замену, – соглашается Дамблдор.
– Ты не слышал ни слова из того, что тут говорили? Это дело рук студента, так
называемого “ребенка” с факультета Северуса! – и смотрит на директора, нервно
постукивая ногой в ожидании ответа.
Дамблдор грустно качает головой.
– А что именно ты предлагаешь?
– Не вздумай выдавать это за случайность! Его явно прокляли... видимо, та самая
личность, что хотела сегодня довести дело до конца. На этом факультете постоянно
плетут интриги, Альбус. О чем тебе прекрасно известно. Эти... – она умолкает, словно
впервые заметив нас с Гермионой, берет Дамблдора за рукав и отводит подальше от
койки Северуса. Зельевар проводив их взглядом, снова уставился в пустоту.
Гермиона передислоцируется к спинке кровати – заняв стратегическую позицию
поближе к собеседникам. Обычно я тоже пытаюсь подслушать, теперь же просто рад,
что нашелся кто-то другой, готовый спорить с Дамблдором, пусть даже основываясь на
ложной предпосылке об инициаторе злосчастного Exsanguepsoleos.
Помфри срывается на крик.
– ...нападает изнутри... – она вскидывает руки. – Я не могу быть сразу в нескольких
местах.
– Мы могли бы поставить на стражу домовых эльфов... – жизнерадостно предлагает
Гермиона.
Я соскальзываю с койки и пересаживаюсь на стул поближе к Северусу. Тот попрежнему изучает стену. Я касаюсь его плеча, он неохотно переводит взгляд на меня.
– Что? – устало спрашивает он.
– Э... ничего, – я убираю руку: черт, неужели он сердится на меня за то, как я
разговаривал с Дамблдором? Или, что последовал за ним в больничное крыло? Или, что
пытался позаботиться о нем в классе? Или просто за сам факт моего существования,
который вынудил его применить проклятие, чтобы избежать мыслей обо мне.
За моей спиной Дамблдор поет дифирамбы Гермионе за блестящую идею, затем уводит
ее и Помфри в кабинет...
– Я позову Добби и мы обсудим подробности. А пока что следует запереть двери... а
Поттер присмотрит за Северусом...
– Домовые эльфы? – недоверчиво переспрашивает Помфри. – Вообще-то, я
подразумевала серьезную охрану...
Щелчок закрывшейся двери в кабинет. Я один на один с Северусом и сижу, опершись
локтями в колени, не зная – то ли извиниться, то ли уйти, то ли накричать на него, а
потом найти веритасерум и напоить им Малфоя. Хочется что-то предпринять, но я
просто сижу.
– Наслаждаешься представлением? – осведомляется Северус.
– Я в нем участвовал, – огрызаюсь я. – Мне не нужно внимание, – он начинает
поворачивать голову. – И не отворачивайся.
Он склоняет голову на бок, рассматривая меня усталыми темными глазами.
– Хочешь, попозже тебя навестит твой кот? – осторожно интересуюсь я.
Уголок его рта дергается, пытаясь спрятать улыбку.
– Вероятно, я буду спать.
Я пожимаю плечами. Из-под одеяла появляется его ладонь. Я беру ее в свою. Наши
пальцы переплетаются, сжимают друг друга. Он так и не согрелся.
– Я тебя люблю, – произносит он.
Я расплываюсь в улыбке. Это знакомое, щекотное ощущение трепета в груди.
Странное, но такое прекрасное чувство. Мне нравятся его свисающие прядями сальные
волосы, которые внушают омерзение моим друзьям. Нравится его неуклюжий нос,
худое лицо и морщинки в уголках глаз.
Вряд ли мои друзья способны это оценить... он не молод, не красив и не привлекателен,
а большую часть времени даже неприятен. Но вот он я, восхищаюсь каждой чертой его
утомленного лица, сидя с ним рядом в больничном крыле, куда он попал из-за
совершенной мной глупости. Ему бы меня отругать, но почему-то он воздерживается. Я
помог ему в классе, я держал его руку в своей – и плевать на мнение окружающих.
Пусть издеваются, мне все равно.
– Осторожней, иначе снова потеряешь сознание, – игриво предупреждаю я.
Он закрывает глаза.
– Жаль, что я не умер.
Бабочки, трепетавшие в груди, вдруг наливаются свинцом и тяжелым грузом
опускаются на сердце.
– Не смей, – говорю я. – Не надо.
Он молчит. Мы сидим в тишине, держась за руки, до тех пор, пока его дыхание не
выравнивается и пальцы не расслабляются. Он заснул, но выражение его лица вовсе не
спокойно. Какой кошмар. Ну, кто его тянул за язык? Я даже не знаю, что подумать –
просто сижу и смотрю на него – мне плохо и я сконфужен.
Наконец, возвращаются Дамблдор, Помфри и Гермиона. Вместе с Ремусом. Я отпускаю
ладонь Северуса и поднимаюсь, надеясь, что Ремус ничего не заметил. Помфри
отгоняет меня от кровати и сотворяет над Снейпом какие-то целебные заклинания. Он
просыпается, сжимает простыню, когда одно из них – Suspirefflus – берет контроль над
его дыханием. Возможно, это ощущение его пугает. Или ему просто неловко, и он
сопротивляется, пытаясь дышать самостоятельно.
Я оглядываюсь. Все отводят взгляды от Северуса. Гермиона рассматривает полку с
книгами, Дамблдор наблюдает за Ремусом, который глядит в окно. Я вижу испуганные
глаза Северуса, замечаю, как под одеялом дергаются его ступни. Помфри помогает ему
сесть, чтобы выпить зелье, но он уклоняется, упрямо, по детски сжимая губы.
– Гарри? – отвернувшись от кубка, зовет он. – Гарри?
– Что? – я обхожу кровать и становлюсь с противоположной от Помфри стороны.
– Ты обещал... остаться.
– Я вернусь.
– Как я... об этом узнаю? – в его голосе паника. – Как я узнаю?
– Я обещаю.
Он недоверчиво глядит на меня широко распахнутыми глазами.
– Северус. Повернись ко мне лицом, – Помфри подталкивает его голову и кое-как
умудряется влить в рот зелье.
– Гарри? – снова слабо зовет он, но тут его веки опускаются и он погружается в сон без
сновидений.
Глава 16: "Энциклопедия отчаяния"
"Это не то, что я подумала, верно?"
Над Хогсмидом хмурое серое небо и моросит дождь. Ремус и Гермиона
предусмотрительно защитились водонепроницаемыми чарами. Она собирается
применить их и ко мне, но я отталкиваю ее руку. Мне нравится идти под дождем.
Нравится, как он капает на линзы очков, застилая все перед глазами.
Мы шагаем по вымощенной булыжником улице, направляясь к «У Силлабиллы» – по
совету Дамблдора Ремус пригласил нас на обед. Мои спутники ступают осторожно,
выбирая дорогу, я же шлепаю по лужам, давно промочив носки и отвороты брюк.
Улицы почти безлюдны, редкие прохожие косятся на меня.
Ремус замечает, что слышал, как я «взял бразды правления в классе». Даже если бы мне
и хотелось, я не мог бы вставить ни слова, потому что Гермиона все никак не заткнется,
расписывая целебные чары, примененные Помфри, и маггловский курс первой помощи,
который она проходила летом. Игнорируя их обоих, я наслаждаюсь тихим шумом
дождя, плеском воды под ногами и воспоминанием о его голосе: «Я тебя люблю».
Он сказал: "Я тебя люблю, жаль, что я не умер," – словно для него это какое-то
проклятие.
Не знаю, радоваться от такого признания или плакать. У меня возникает нехорошее
предчувствие, сжимая и скручивая все внутри.
– Теперь вы свяжете меня с кем-то другим? – требую ответа я.
Ремус неловко оборачивается и наступает в лужу.
– Что?
– Свяжете с другим, – повторяю я. – Дамблдор же сказал, что, если это не подействует,
меня свяжут с кем-то еще.
Ремус хмурится.
– А ты уже считаешь, что это не действует?
– Я этого не говорил, – выпаливаю я. Да и зачем говорить - это же очевидно. Северус
назвал мое имя, когда в него запустили Fateamor-ом. При Ремусе, Дамблдоре и Помфри
умолял остаться с ним в больничном крыле.
Проведя нас к незанятому столику в «У Силлабиллы», Ремус улыбается.
– Ну, я же не сказал, что метод не действует, и Дамблдор, кстати, тоже ничего
подобного не говорил. Успокойся. Тебя не накажут за помощь другу.
Мы сидим за круглым столом. Здесь, в помещении сухо. Я поднимаю голову. Капли
дождя стучат по крыше и скатываются в невидимый водосток, из которого каскад воды
выплескивается в близлежащий водоем. Не успеваю я открыть рта, как Гермиона
сотворяет высушивающее заклинание. Стекла очков немедленно проясняются.
Перед нами возникает пухлая официантка. На ее переднике несколько значков с
изображениями внуков и один с надписью: «Лучшая бабушка на свете». Поставив
перед нами три стакана воды, она принимает заказ. Я выбираю горячий ореховый
шоколад и бутерброд с сыром – единственные узнаваемые в меню строчки. Ремус и
Гермиона решают рискнуть и заказывают нечто совершенно непроизносимое.
– Все видели и слышали, – бормочу я, складывая и разворачивая салфетку. – К ужину
подробности будут известны всему замку.
– Какие подробности? – уточняет Ремус, потягивая воду.
Сосредоточившись на салфетке, я боюсь поднять взгляд и посмотреть Ремусу в лицо. Я
упоминаю примененное Малфоем проклятие, но Ремус молчит. Я хочу знать, что он
думает, но не могу себя заставить на него взглянуть. Гермиона дублирует мои слова на случай, если Люпин их плохо расслышал.
– Ох, – вздыхает он. Похоже, на него снизошло понимание. – Боже мой.
И тут приходит официантка с заказом. У Ремуса острое овощное рагу с хлебом.
Гермионе достается какая-то лепешка со странной зернистой начинкой, ломтики огурца
и комковатый белый соус. Мой заказ очень простой и нестрашный: хлеб, сыр и гарнир
из жареной картошки.
– Значит, теперь вы нас соедините с кем-то другим?
Он хмурится на стакан с водой.
– С какой стати? Fateamor просто напросто вынуждает э… жертву объявить вслух о
существующей привязанности.
– О, – я рад, что он не слышал признания Северуса в больничном крыле. – А что тогда
заставит вас соединить нас с кем-то еще?
Я поднимаю голову – Ремус смущенно рассматривает пустые столики.
– Ты уверен, что хочешь обсуждать это здесь?
– А что, неужели это так отвратительно? – я перевожу взгляд на Гермиону,
обмакивающую лепешку в странный соус.
Ремус издает сконфуженный смешок.
– Нет. – Он помешивает рагу и, наконец, продолжает: – Если не останется никаких
сомнений, что узы не переориентировались, что они продолжают… э… развиваться в
неуместном направлении…
– Хм… – хмыкаю я в тарелку с картошкой. Означает ли это, что они ничего не сделают
до тех пор, пока мы не начнем заниматься сексом?..
– Мне лично непонятно вот что, – вмешивается Гермиона. – Почему вы считаете, что
«переориентация» сработает, если этот процесс не имеет никакого отношения к магии?
Я озадачено смотрю на подругу… как это, никакого отношения к магии?
– Вот именно! Ты совершенно права! – похоже, Ремус рад новому, более безопасному
направлению разговора. – Анимагические узы сильны уже сами по себе, а твоя магия
еще больше укрепила незамедлительно возникшую эмоциональную связь. Поэтому ее
было бы очень трудно ее… перенаправить с помощью магии. И конечно, мы не
решились бы на такое предприятие, не обдумав все как следует.
Гермиона явно озадачена.
– Тогда как же вы собираетесь...
– Как Дамблдор мог такое сказать? – выпаливаю я, перекрикивая ее.
Ремус качает головой.
– Я не могу отвечать за Дамблдора.
– Как вы собираетесь разорвать узы? – настаивает Гермиона. – Чары памяти?
– Возможно... – обращается к своему рагу Ремус. – Я не вполне уверен.
Гермиона немедленно начинает сомневаться в этичности подобног метода, Ремус
вздыхает:
– Возможно, Дамблдор сам займется этим вопросом.
Поев, Гермиона предлагает заглянуть в «Книжную Хижину». Когда мы подходим к
магазину, я обнаруживаю, что это и есть самая настоящая хижина, с потрескавшимися
и облупившимися стенами, хлопающими ставнями на окнах и покосившейся древней
табличкой – кажется, она вот-вот слетит. Из стоящего у двери пыльного горшка торчат
облезлые цветы – жалкая попытка украсить это помещение.
Мы заходим внутрь, под ногами скрипят доски. Полки прикреплены кое-как, а книги
навалены одна на другую.
Гермиона точно знает, что ей нужно – она уверенно сворачивает в проход между
стеллажами и исчезает из виду. Ремус терпеливо ждет у входа, с притворным
интересом разглядывая выставленное напоказ последнее «без купюр» издание Ольсена
«Энциклопедия британских птиц». Откуда-то из-за стеллажей появляется прыщавый
продавец и, не спуская с нас подозрительного взгляда, усаживается за прилавком. Мне
вовсе не хочется, чтобы за мной наблюдали, и я пробираюсь вглубь магазина, к
стеллажам посвященным различным изданиям и переводам одной единственной книги:
«101 способ начать потасовку». Я пробираюсь между полок, где обнаруживаю узкую
дверцу, ведущую в небольшую комнатку. Прямо за ней оказывается стеллаж, где я
нахожу книжку под названием «Юному магу: путеводитель в мир секса».
Оглянувшись и удостоверившись, что не видит Ремус, я тянусь за книжкой. Внезапная
вспышка магии отбрасывает меня в стеллаж. Несколько книг падают прямо мне на
голову. Отшвырнув книги, я встаю, потирая ушибленный лоб, и только тогда замечаю
выцветшую табличку: «Возрастная линия: 18». Я раздраженно пробираюсь к входной
двери, надеясь, что Гермиона уже все купила. На полпути меня останавливает жуткий
стон, и, естественно, я отправляюсь на разведку в соседний ряд стеллажей. Оказавшись
в тупике, я натыкаюсь на стол с выставленными на нем тяжелыми томами в черных
твердых переплетах. Стонут крошечные фигурки, которые с удрученным видом бродят
по черным обложкам. Полистав страницы с унылыми цитатами и краткими
биографиями, я немедленно вспоминаю Северуса.
За моей спиной возникает Ремус.
– «Энциклопедия отчаяния». Мд-а. Ценная вещь. То, что нужно каждому подростку.
Я смущенно захлопываю книгу.
- Ты что-нибудь ищешь?
Он прячет руки в карманы.
– Нет, спасибо. Чтива у меня сейчас больше, чем достаточно.
– Ладно, – сунув книгу под мышку, я следую за ним к выходу. Нас нагоняет Гермиона
со стопкой книжек в руках. Услышав жалостливые стоны, она наклоняется, чтобы
получше рассмотреть мою книгу.
– Ох, Гарри, – хмурится она. – Умоляю, скажи, что это не для тебя.
– Это для него, – краснею я. – Я подумал, что она... ну, поднимет ему настроение.
Глядя на траурный том, Гермиона приподнимает бровь.
Ремус кивает.
– Я так и понял.
Подходит моя очередь в кассу, и стон книги превращается в настоящий вопль, когда
продавец дважды проводит по ней палочкой: сначала - чтобы ее утихомирить, а затем чтобы завернуть в подходящую мрачно-серую оберточную бумагу. Я плачу за покупку
двенадцать галлеонов и шесть кнатов и ощущаю в груди теплое щекотание порхающих
бабочек – предвкушение того, как я вручу ему выбранный подарок.
Гермиона расплачивается за свои книги, а мы с Ремусом ждем снаружи. По-прежнему
моросит, но уже начало проясняться, и первые солнечные лучи украшают небо
радугой. Дождевые капли падают за шиворот, на голову, попадают в глаза и рот. Мне
прохладно и свежо, и неожиданно день больше не кажется таким ужасным, как
несколько часов тому назад.
Вернувшись в Хогвартс, мы нигде не можем найти Рона. Его нет на уроках, в спальне,
на ужине. Пусть я на него и обижен, но мне тревожно. Надеюсь, что его все-таки не
исключили.
За ужином все на меня пялятся. Половина Слизерина ест, повернувшись спиной к
столу, чтобы как следует меня разглядеть. Малфой улыбается мне. Все внутри
сжимается – как он собирается использовать против меня то, что узнал?
Фред интересуется, не видел ли я Рона, и приходится признаться, что в последний раз я
видел его на зельеварении.
– Его вызывал Дамблдор, – встревает Гермиона.
– Что, на целый день? – беспокойно уточняет Джордж.
– И Малфоя тоже, – подключается к беседе сидящий через несколько мест от нас Дин. –
Но Малфой вернулся, а Рон нет. Интересно, почему?
– Понятия не имею, – буркаю я.
- Ну, я просто подумал, что у тебя может быть... внутренняя информация, - почему-то
враждебно произносит Дин.
- У тебя какие-то проблемы, Томас? - несколько неуверенно приходит мне на помощь
Невилл.
Дин смотрит на него, как на сумасшедшего, а потом смеется и покровительственным
тоном поправляет:
- Для тебя “Дин”, Невилл. Мы же тут все гриффиндорцы, верно?.. - и смотрит на меня.
- Верно... - отвечаю я. Гермиона кладет на стол вилку и сердито глядит на него.
- Да неужели? - переспрашивает Томас. - Кажется, ты не очень уверен.
- Скажи-ка, Дин, - рявкает Гермиона поверх голов Фреда и Джорджа. - Как бы
поступил настоящий гриффиндорец? Значит, профессор Снейп не человек, раз мы его
ненавидим! Давайте все дружно станем вокруг, посмеемся и позволим ему умереть!
Пусть Годдрик Гриффиндор нами гордится!
К концу своей импровизированной речи она срывается на крик. Все перестают жевать и
глазеют на нее с полуоткрытыми ртами. Игнорируя всеобщее внимание, Гермиона
яростно кромсает на мелкие кусочки свиную котлету.
- Спасибо, - шепчу я, гоняя горох по тарелке.
Фред и Джордж переглядываются и дружно переводят взгляд на слизеринский стол.
- Надеюсь, они не восприняли это за слова напутствия, - острит Джордж.
Дин протягивает руку и хватает булочку из находящегося передо мной блюда.
- Надо же, а мы всегда думали, что Снейп будет бежать от твоего прикосновения, как
от огня, а Поттер?
- Заткнись! - восклицает Джинни и шепчет на ухо Гермионе: - А где Рон? Ходят разные
слухи... что Снейп проклял Гарри, а Рон встал на его защиту. Что Рон проклял Снейпа и
чуть его не убил. Что Гарри делал Снейпу искусственное дыхание... Что значит “
искусственное дыхание ”? Это же не то, что я подумала, верно? - она замечает мой
взгляд и издает писк: - Ведь это неправда, да?
- Конечно неправда!
Фред наклоняется ко мне:
- Так Рон проклял Снейпа?
Гермиона качает головой, и Джинни, Фред и Джордж с облегчением вздыхают.
- Это Рон пытался достать его с Fateamor, - добавляет она.
Фред и Джордж недоверчиво переглядываются.
- Fateamor? - переспрашивает Джордж. - Ну и что? У Снейпа же нет сердца.
Фред качает головой.
- Заклинание не сработало бы.
- Так вот почему он произнес твое имя, - понимающе ухмыляется Дин. - Так вот почему
тебя никогда нет в спальне! Небось, проводишь все ночи в подземельях, а?
В мою защиту Шеймус сильно толкает его в бок, но меня уже все достало. Я собираю
свои вещи и заявляю, что иду заниматься в библиотеку. Но вместо этого поднимаюсь в
спальню, достаю мантию-невидимку, купленную днем книгу и направляюсь в
больничное крыло.
Северус все еще под действием «Сна без сновидений». Его кровать передвинута в
центр комнаты, подальше от дверей, и окружена мерцающим щитом Муриса. Рядом с
кроватью тумбочка, где я могу оставить подарок. Как бы мне хотелось видеть
выражение его лица, когда он ее заметит! Я направляюсь к нему, но не успеваю сделать
и шага, как что-то вцепляется мне в ноги и я плашмя падаю на пол.
- МАДАМ ПОМФРИ! МАДАМ ПОМФРИ! – голосит домовик. – СКИВВИ СПОЙМАЛ
ДЛЯ ВАС УБИЙЦУ!
- Я никакой не убийца!
Из кабинета появляется Помфри и осторожно приближается к нам с палочкой наготове.
- ТОГДА ПОЧЕМУ ОН НЕВИДИМКА? – продолжает голосить Скивви. – НЕ ВЕРЬТЕ
ЕМУ, МАДАМ ПОППИ ПОМФРИ!
Помфри наклоняется, нащупывает мои бедра, которые как раз на уровне головы
Скивви, похлопывает меня вверх по спине до самой головы. Затем берется за мантию и
начинает снимать ее.
- Ну-с, здравствуй, Поттер, - приветствует меня она.
Я приподнимаюсь на локте, вытаскиваю из-под себя книгу и показываю ей:
- Я просто хотел принести подарок.
- ТОГДА ПОЧЕМУ ОНИ – НЕВИДИМКА? НЕ ВЕРЬТЕ...
- Прекрати галдеж, Скивви, - приказывает колдомедик. – Отпусти его.
Домовик отступает – оскорбленный взгляд, скрещенные на груди руки.
- Могу я получить назад мою мантию?
- Нет, - резко отвечает она, встряхивая прозрачную ткань. – Ты что, не мог войти в
комнату как нормальный человек?
- Ну да, из меня и так сделали всеобщее посмешище, не хватало еще дать им лишний
повод.
Раздраженное выражение лица Помфри становится сочувственным. Она переводит
взгляд на подарок в моих руках. Скивви тоже подозрительно его рассматривает, тыча
длинным пальцем в подарочный бант.
- Не волнуйся, Поттер, скоро все все забудут, - она возвращает мне мантию. – Дело в
том, что далеко не все придерживаются широких взглядов.
Поблагодарив, я делаю движение по направлению к Северусу.
- Когда он проснется?
- Завтра к ужину.
- Могу я тогда зайти?
Она кивает, но услышав, что я буду котом, снова раздражается.
- Вот еще, Поттер. Ты не первый и не последний...
- По-моему, профессору Снейпу тоже не понравится слыть посмешищем.
- Верно, - она хмурится. – Скивви, пожалуйста, скажи Добби, Химмелу и Трейси, что
мистер Поттер вернется сюда котом.
- Котом? – подозрительно переспрашивает домовик и требует словесный портрет.
- Э... коричневый в полоску, с белыми пятнышками на ногах и белым пятном на лбу,
пушистый.
- Какого цвета глаза?
- Зеленого?..
Он расспрашивает о форме пятна, и я провожу по своему лицу пальцем, имитируя
шрам.
- Какова степень пушистости?
- Довольно, Скивви, - с досадой прерывает домовика Помфри. – Если сюда ворвется
целое стадо котов, я уж как-нибудь с ними разберусь сама.
- Да, Мадам Поппи Помфри! – обиженно пищит Скивви и исчезает.
Помфри говорит, что я могу оставить подарок на тумбочке и немного посидеть со
Снейпом. Поблагодарив ее, я набрасываю мантию-невидимку, а она возвращается к
себе в кабинет.
Я беру его ладонь в свою. Она гораздо теплее, чем раньше. Цвет лица тоже улучшился.
Его грудь едва заметно вздымается – не считая этого, он абсолютно неподвижен и
выглядит совершенно расслабленным. Кажется, никогда еще я не видел его таким
спокойным. Возможно, сейчас мне и сошло бы это с рук, однако я не испытываю
желания его поцеловать. Но если бы кровать была достаточно широкой, я просто
прилег бы с ним рядом, прислушиваясь к его дыханию.
Некоторое время спустя в палату с встревоженным выражением лица входит Малфой.
У него в руках небольшой, завернутый в зеленую ткань пакет. Тут же из кабинета
появляется Помфри. Кажется, Малфоя не удивляют строгие меры безопасности –
палочку он отдает с отсутствующим видом, словно прислуге.
Помфри заявляет, что на сегодня часы посещения закончились. Когда Малфой
подозрительно осведомляется – для кого поставлен стул, я напрягаюсь, готовый
вскочить и бежать, но она удерживает его, объясняя, что стул – для нее. Он хочет знать,
кто принес подарок. Помфри отвечает, что это его не касается, и забирает у него пакет.
Почти отчаянно он спрашивает, может ли он остаться на минуту наедине с
профессором, но она возвращает ему палочку и указывает на дверь. Хмуро приняв
палочку, он вылетает из госпиталя. Я расслабляюсь, только услышав, как хлопает
дверь.
Глава 17: Нет слов
“Часто видишь не то, что есть на самом деле”.
Мирно просидев с Северусом около часа, я возвращаюсь в башню, пожелав ему и
Помфри спокойной ночи. Еще нет девяти, в гостиной полно народу. Гермиона отрывает
взгляд от книги и, улыбаясь, подзывает меня в свой уголок.
Минуя Колина Криви, я слышу щелчок затвора фотоаппарата.
– Для частной коллекции, Колин? – громко возникает Дин.
Колин краснеет как рак:
– Гарри сегодня спас человеку жизнь – если ты не в курсе. Я и подумал – прессе
понадобится его снимок.
– О да, всенепременно понадобится – но по другой причине.
Вслед за Дином начинают ухмыляться и другие.
– Не переживай, Гарри. Твои настоящие друзья не верят ни одному его слову.
– Э... спасибо, Колин, – смущенно улыбаясь, благодарю я.
И усаживаюсь рядом с Гермионой. Вскоре все возвращаются к своим делам и
перестают обращать на нас внимание.
Гермиона наклоняется ко мне, указывая пером в направлении спален для мальчиков.
– Рон там. Поговоришь с ним?
Я рад, что его не выгнали, и все же качаю головой.
– Еще не выдержу и прокляну его.
Она наклоняется ближе и шепчет:
– Подумай, как все выглядит со стороны. – Я озадаченно гляжу на подругу, и она
объясняет: – Что ж, давай посмотрим: Рон – твой друг. Снейп – твой враг. Рон чуть
было не навредил Снейпу; ты объявляешь ему бойкот... Что, по-твоему, все подумают?
"Борьба за выживание", – мысленно отвечаю я. Все либо слышали, как Снейп, после
того, как в него послали Fateamor, назвал мое имя и видели, как я держал его за руку,
либо до них уже дошли слухи. Если сделать вид, что мне противно, и поддержать Рона,
возможно, удастся приуменьшить значение происшедшего. Вздохнув, я направляюсь в
спальню, ощущая спиной устремившиеся ко мне взгляды.
Фред и Джордж - на кровати рядом с Роном. Они развлекаются со Свином и Мариголд
– или, точнее, наблюдают за тем, как те играют друг с другом. При виде меня близнецы
встают и выходят с совершенно бесстрастными выражениями лиц.
– Привет, Гарри, – бросает Джордж, хлопая меня по плечу.
– Э… привет.
– Пока, Гарри, – закрывает за ними дверь Фред.
Пару секунд я просто стою, ожидая реакции Рона. Тот не сводит взгляда с совы и
крысы, наблюдая за их суетой у кровати. И даже не соизволит взглянуть в мою
сторону. Сложив руки на груди, я прокашливаюсь.
– Я им ничего не сказал, – бормочет он. – О тебе. О том, почему.
– Хорошо.
– Думал, что я донесу?
Свин порывается схватить Мариголд за хвост, и я его отгоняю. Рон все-таки
удосуживается на меня взглянуть: у него заплаканные глаза и лицо пошло пятнами.
– Ах, вот оно что… – он роется в нагрудном кармане, извлекая оттуда черную
карамельку. – Свин, сюда. У меня лакрица.
Свин, подлетая к Рону, приземляется на колено приятелю, схватив лакрицу, отлетает на
другой конец кровати, и пытается разлепить клюв.
– Если бы я им рассказал, они бы поняли. А так они думают, что у меня поехала крыша.
– Даже не сомневайся, что поехала! – огрызаюсь я. – Чего ты вообще добивался: чтобы
он поцеловал меня при всех в классе, и тогда бы все всё «поняли», да? В этом и есть
суть дружбы, правда? Посылать в Азкабан тех, кто дорог твоим друзьям! Твоя так
называемая крыса хорошо тебя научила!
– Я и не ожидал от тебя понимания, учитывая, что он тебя проклял.
– Никто меня не проклинал! Это он был проклят! Он! – ору я. – Ты мог его убить!
– Читал я эту вашу книженцию про Темный Круг, – тихо произносит Рон. – Он
применял на тебе Lascivius.
На секунду я лишаюсь дара речи, пораженный тем, что подобное вообще могло прийти
Рону в голову! Если он действительно прочел книгу, то должен понимать, что будь я
действительно проклят, то набрасывался бы на Северуса в классе, срывая с себя
одежду, или попытался бы убить его мучительной смертью – как пыталась бедняжка
Мариголд во время наших занятий.
– Я, конечно, не Гермиона, – продолжает Рон, – но и не полный идиот.
– Вот именно, что полный! Ты безмозглый...
– Заткнись! – Рон бьет кулаком по матрасу. – У крысы была течка, ты сказал, что вы
практиковали на ней раптумеанские заклятия. И только одно из них подходит по
описанию. И вдруг, ни с того ни с сего, ты смотришь на него влюбленными глазами.
– Я ТВОЙ ДРУГ, ТЫ ОБЯЗАН МНЕ ВЕРИТЬ!
Вскочив, Рон кричит в ответ:
– Я ОБЯЗАН ТЕБЯ ЗАЩИШАТЬ, КОГДА ЗЕЛЬЕВАР, КОТОРОГО ТЫ НЕНАВИДЕЛ
ГОДАМИ, ШВЫРЯЕТСЯ ПРОКЛЯТИЯМИ И ТЕБЯ ТРАХАЕТ, А ТЫ
УТВЕРЖДАЕШЬ, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ! ТЫ ВООБЩЕ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ДРУГ...
– ЗАТКНИСЬ! – визжу я, целясь в него палочкой.
Внезапно у него исчезает рот. Но он все равно пытается кричать, сердито
жестикулируя:
– MMM MMMM MM MMMM MM MMMMM!
Прикрыв рот ладонью, я стараюсь сдержать смех. Рон закатывает глаза и снова садится
– молча.
Я делаю глубокий вдох.
– Мы же договорились! Будь ты моим другом, то сдержал бы слово! Ты вообще
соображаешь... тебе, вообще, есть дело до того, что для нас означало применение этого
заклинания у всех на виду?
Сложив на груди руки, Рон не сводит с меня хмурого взгляда.
Я направляю на него палочку:
– Cessacantio.
Рта как не было, так и нет.
Я делаю вторую попытку, решив, что ошибся – ничего не происходит. Тогда я – без
особого успеха – пробую Finite Incantatum. Рон иронично поднимает брови. Я начинаю
беспокоиться.
– Abiprecis, – снова пытаюсь я. Ничего.
– Э... подожди тут, – прошу я, тупо улыбаясь. – Я позову Гермиону.
Открыв дверь, я высовываю голову наружу. Несколько человек оборачиваются, пока я
зову Гермиону. (и смотрят, как я жестом подзываю Гермиону) Она откладывает книгу и
подходит ко мне.
– В чем...
Я втягиваю ее в спальню и закрываю дверь.
Полуоткрыв рот, она смотрит на Рона.
– Что ты наделал?
– Приказал ему заткнуться. И я уже пробовал Finite Incatatum, Cessacantio и Abiprecis –
не помогает.
– Тогда придется идти в больничное крыло, – вздыхает она и берет Рона за руку,
помогая подняться. – Ну же, Гарри. Ты объяснишь, что произошло.
Рон прикрывает ладонью место, где раньше был рот – чтобы другие, в гостиной, ничего
не поняли. Мы поспешно проходим через гостиную, игнорируя любопытные взгляды, и
идем прямо в госпиталь, где улыбка Помфри сменяется раздражением, когда она
узнает, что я сделал с Роном. К счастью, ей нетрудно все исправить, и едва у Рона снова
появляется рот, он заявляет, что не желает иметь ничего общего ни со мной, ни со
Снейпом (даже если сейчас тот находится в 24-часовом волшебном сне), и пулей
вылетает из комнаты, следом за ним – Гермиона.
Помфри не позволяет мне остаться, и я плетусь в комнаты Ремуса. Кажется, он рад
моему приходу и очищает рабочий стол, чтобы я смог заниматься. Он даже готовит
чай, подливает мне чашку за чашкой и ставит рядом тарелку с печеньем. Мне не
улыбается возвращаться в башню, где придется иметь дело с Роном или Дином,
поэтому я заставляю себя продолжать чтение. Хотя не уверен, что именно читаю. Я
заставлю себя не закрывать глаза, несмотря на то, что едва способен сосредоточиться
на тексте.
– Вообще-то, это успокоительная смесь, – объясняет с порога спальни Ремус.
– Видимо, на всех действует по-разному.
– Как многое в жизни.
Мысленно сосчитав до десяти, я переворачиваю страницу, притворяясь, что полностью
поглощен текстом.
Вскоре Ремус зевает:
– Я, конечно, ни на что не намекаю, но рано или поздно мне хотелось бы лечь спать.
Мне сообщить директору, что ты здесь, чтобы он не волновался?
– Спасибо, – я не могу сдержать зевок.
Грустно улыбнувшись, он направляется к камину и зовет Дамблдора, который тут же
отвечает (он вообще когда-нибудь спит?). Они быстро обо всем договариваются. Затем
Дамблдор благодарит Ремуса, желает ему спокойной ночи и заканчивает разговор.
Ремус исчезает в спальне, и я остаюсь один. Хмурясь в книгу, я размышляю, остался бы
Дамблдор таким же жизнерадостным, если бы не Ремус, а Северус сообщил ему, что я
провожу ночь в его комнатах. Через четверть часа с подушкой, пледом и простынями
возвращается облаченный в потрепанную бежевую пижаму Ремус.
– Спи в кровати, – предлагает он, застилая простынями диван. – Можешь принять
ванну. Но осторожно с краном – вода слишком горячая.
– Мне не нужна кровать.
Загадочно улыбаясь, он ложится на диван.
– Я действительно предпочитаю диван.
Я слишком устал для споров, поэтому, потушив свечи, направляюсь в соседнюю
комнату, где, не раздеваясь, падаю на постель и тут же засыпаю.
Когда я открываю глаза, Люциус читает письмо. На лице – плохо скрываемое
возбуждение. На подоконнике ухает коричневая сова, разглядывая грибной омлет с
сыром. Сделав глоток чая, я отворачиваюсь к окну: с восходом солнца цвет неба
меняется с бархатно-лавандового на розовый.
– Мой Лорд, – улыбаясь, восклицает он, уставившись в пергамент. – Сын сообщает, что
послал Fateamor в Снейпа, который не только назвал имя Гарри Поттера, но они
прилипли друг к другу, словно пара влюбленных магглов.
– Придержи мальчишку, – приказываю я, разрезая омлет. – Пусть пока ничего не
предпринимает, мы займемся этим сами.
– Могу я узнать…
– Нет. И побеседуй с Фаджем, в прессу не должно просочиться ни слова.
Я жую омлет и прикусываю язык, откидывая голову от боли. Ремус тут же оказывается
рядом со стаканом воды. Боль в языке проходит, но зудение в шраме остается.
Он хочет позвать Помфри, но я отказываюсь, убеждая его, что у меня обычная головная
боль… Со мной такое случается… ничего серьезного. Я даже улыбаюсь и благодарю за
зелье, притворяясь, что оно помогло, но Ремус все равно меня не отпускает. Он готовит
чай, а затем, чуть погодя, когда мне становится лучше, заставляет съесть тост, запивая
соком. Он разрешает мне есть в спальне. Когда у него больше не остается причин меня
задерживать, он отпускает меня на утренние занятия, взяв обещание попозже пойти к
Помфри и рассказать ей о головной боли.
На истории Рон не просто меня игнорирует, но даже меняется местами с Невиллом,
чтобы сидеть от меня подальше. Гермиона сует мне вырезку из утреннего «Пророка».
– Тебе повезло, – шепчет она по дороге на трансфигурацию, где Рон снова садится
далеко от меня. Перед началом урока я разворачиваю вырезку. Это небольшая заметка
с одной из последних страниц.
«Вчера утром во время урока профессор Северус Снейп, преподающий зелья в
Хогвартской школе волшебства и магии, потерял сознание от истощения. В настоящий
момент его заменяет директор школы, Альбус Дамблдор».
Я озадаченно встречаюсь взглядом с Гермионой.
– Какого такого истощения?
– Это означает, что он не ест.
Позади нас Дин начинает ржать, словно услышал что-то невероятно смешное.
Входит Макгонагалл и призывает всех к порядку. Дину не удается заткнуться сразу, он
зарабатывает отработку. Дальше, к моему облегчению, урок проходит относительно
спокойно. Правда, Макгонагалл смотрит на меня так, будто хочет задержать, но
почему-то только хмурится и так ничего и не говорит.
На пути в Большой зал меня останавливает и отводит к себе в кабинет Дамблдор.
Жизнерадостно улыбаясь всю дорогу, он несет чушь о сластях, кеглях с боулингом и
прочей чепухе.
В кабинете он зовет Добби и спрашивает, что я хочу на обед. Пожав плечами, я
выбираю холодные креветки, и только тогда понимаю, как же мне хочется снова быть
котом Северуса. Дамблдор заказывает для нас обоих бутерброды с джемом и
арахисовым маслом, шоколадный пудинг и тыквенный сок – только подумать! – с
миниатюрными бумажными зонтиками!
Мне хочется завопить: «Слепец, разве ты не видишь, что происходит!?». Но, конечно,
он все прекрасно видит. Он видит все, что творится в этой школе. И поэтому я злюсь
еще сильнее. Ему что, на все наплевать?
Дамблдор проводит меня вглубь кабинета, где занимает кожаное кресло, а я сажусь на
диван, окруженный набивными подушками. Появляется Добби с нашим обедом. Я
вытаскиваю из стакана с соком дурацкий зонтик, желая отшвырнуть его подальше, но
вместо этого с демонстративным отвращением бросаю в свою тарелку.
– Ты только что из больничного крыла? – осведомляется он, откусывая от своего
трехэтажного бутерброда.
– Нет. Я был на уроке.
– Не волнуйся. Уверен, что сейчас ему все равно. – Он вытирает джем с усов. – А как
прошел урок?
– Не считая перешептывания и хихиканья – отлично, – рапортую я, проглатывая
креветку.
Он серьезно качает головой, жует бутерброд и запивает соком.
– Пойми их тоже, Гарри… – улыбается он. – Нет, конечно, ты не обязан их понимать,
но это тебе поможет. Ты ведь посещал маггловскую школу, верно?
Он даже не ожидает моего ответа, продолжая:
– Помнишь, давным-давно, представители разных полов… ну, или просто те, к кому
мы боялись испытать влечение… считалось, что они кишат крошечными паразитами?
Не помню, как именно они назывались… нет, не заурядными паразитами, вроде тли…
ну где же моя голова? Может, вшами? – Какое-то время он смотрит в окно. – Разве
профессор Спраут на прошлой неделе против них не опыляла?
– Не знаю, сэр, – мямлю я.
– Хм. Нет, это не магические паразиты… – отвернувшись, он морщит брови. – Я…
кажется, подразумевал американцев, да?
Пожав плечами, я отправляю в рот очередную креветку. Нет, это невероятно: Северус в
больничном крыле, Малфою сходит с рук нападение на преподавателя, меня
преследуют ужасные сны о том, что я – Волдеморт, а Дамблдор рассуждает о
паразитах?
– …Суть же всей этой болтовни в том, что твои одноклассники до сих пор обладают
детсадовской ментальностью: склонны издеваться над другими из-за страха
собственного влечения. – И затем бормочет себе под нос: – Вышло гораздо поэтичнее,
чем хотелось бы… да не беда…
– Значит, вы не собираетесь соединять меня с кем-то другим? – Причем это уже
утверждение, а не вопрос.
– Конечно, нет! – удивленно восклицает он: мол, как я мог такое подумать! И заводит
песню о том, что это не магическая, а эмоциональная связь, и что Ремус должен был
объяснить мне все это.
Я слышу его будто издалека, будто из-под воды. Бессмысленные слова омывают меня,
как морская волна. Я уже это слышал. И даже все понимал еще до всех этих
осложнений. Поддавшись бесконтрольной вспышке гнева, я обвинил его перед
Ремусом и Северусом, а потом чувствовал себя полным идиотом. Но я был прав. Он
понимал, что в конце концов мы останемся вместе. Всегда понимал и никогда не
собирался вмешиваться.
Но тогда зачем он солгал Северусу?
Он сказал Северусу, что меня свяжут с кем-то другим. Интересно, что он сказал
Ремусу? А мне? Перед глазами встает картина: Дамблдор с какой-то женщиной…
Кажется, с Трелони… и министр Фадж, перекатывающийся с носков на пятки и
теребящий свой котелок, у него за спиной – бесконечные полки мерцающих сфер.
Пораженный, я во все глаза смотрю на Дамблдора, который, оказывается, как-то
умудрился снова вернуться к теме паразитов!
Я перебиваю:
– А пророчество?
– Ты о чем? – Он абсолютно спокоен.
– Пророчество! Обо мне и Волдеморте. О чем оно?
Дамблдор откладывает недоеденный бутерброд и внимательно на меня смотрит.
– Откуда тебе известно о пророчестве?
– Неважно.
– Собственно говоря, это очень важно, – тихо произносит он. – Тебе снова что-то
снилось, Гарри?
Я непоколебим.
– Сначала ваша очередь
Вздохнув, Дамблдор на миг закрывает глаза, и начинает:
– Шестнадцать лет тому назад мне довелось проводить собеседование с кандидатом на
пост преподавателя по прорицаниям. Эта женщина не производила впечатления
компетентного специалиста, и я уже был готов завершить встречу, но тут она…
заговорила.
Он поднимает палец.
– Один момент. – Он выходит из кабинета, и возвращается с думосбросом. Я отодвигаю
тарелку с недоеденным обедом, освобождая место на столе. На мерцающей
поверхности можно разглядеть каменный мешок, в углу которого полулежат,
прислонившись друг к другу, Рон и Гермиона. Директор касается палочкой
поверхности и возвращает воспоминание на место.
– Что это было?
– Что именно?
– Они выглядели как Рон с Гермионой.
– Неужели? Что ж, часто видишь не то, что есть на самом деле, – заявляет он,
прикасаясь кончиком палочки к виску. Вытянув серебристую нить воспоминания, он
опускает ее в чашу. Затем откидывается на спинку кресла, наблюдая за тем, как оно
кружится в водовороте. И, наконец, вздохнув, касается палочкой серебристой
субстанции.
На поверхность чаши всплывает профессор Трелони и хрипло повторяет пророчество,
которое я уже слышал во сне…
Близится тот, кто сумеет победить Темного Лорда… он будет рождён на исходе
седьмого месяца у тех, кто уже трижды бросал ему вызов… Темный Лорд отметит
его как равного себе… но ему дарована сила, о которой неведомо Темному Лорду…
один из них умрёт от руки другого, выжить в схватке суждено лишь одному… тот,
кто сумеет победить Темного Лорда, родится на исходе седьмого месяца…
Мы некоторое время сидим молча. Мерцающий свет думосброса освещает лицо
Дамблдора, и внезапно я поражаюсь: какой же он старик.
– Почему вы мне не рассказали? – выдавливаю я.
– Не был уверен в том, что ты готов это услышать.
– А когда я буду готов? – интересуюсь я. – После того, как он меня прикончит?
– Он не убьет тебя, Гарри.
– Вы же точно не знаете! – я вскакиваю с места. – В вашем пророчестве ничего об этом
не говорится!
– Волдеморт знаком с пророчеством…точнее, с первыми двумя строчками. Если бы его
не проинформировали, он никогда бы не напал на твоих родных, никогда бы не
пометил тебя этим шрамом. Есть еще один мальчик, родившийся в конце июля, Гарри,
и его родители противостояли Волдеморту. Ничто не высечено на камне.
– Зато теперь знает, – сердито отрезаю я.
– Каким же образом?
– Я видел. Он был в той комнате… – я снова сажусь. Я охвачен яростью, но в то же
время мне страшно: я ощущаю себя совершенно потерянным – С этими сферами. Они –
как миниатюрные думосбросы.
Он осведомляется, тогда ли я услышал пророчество, и я киваю.
– Странно, что нам об этом неизвестно… Министерские комнаты хорошо охраняются,
– объясняет он. – Когда тебе это приснилось?
– Позавчера. На нем была личина.
– Чья же?
– Мистера Малфоя.
– Ах, вот оно что… – он смотрит в окно. – Он забрал сферу с собой?
– Нет, оставил на месте.
Дамблдор надолго погружается в раздумья. Не знаю, остаться мне или уйти. Больше
всего мне сейчас хочется вернуться к Северусу и быть его котом, вместо того чтобы
быть самим собой и решать все эти проблемы. Сколько у меня еще есть времени до тех
пор, пока Волдеморт меня не прикончит? Или пока кто-то не воспользуется
вчерашними событиями, чтобы упечь Северуса в Азкабан? Я смотрю на недоеденный
обед, и к горлу подступает тошнота.
– Пудинг? – внезапно жизнерадостно предлагает Дамблдор.
– Нет, – с отвращением отказываюсь я. Мне тоскливо.
Кивнув, он оборачивается к думосбросу и бросает в него еще несколько серебристых
нитей. И жестом отпускает меня. Я уже на пороге, когда он просит передать привет
профессору Снейпу.
– Ладно, – буркаю я, но он не слышит. Потому что глядит в глубины думосброса,
погруженный в свои мысли.
Глава
«Мы в аду».
18:
Больничное
крыло
Вернуться на занятия мне даже не приходит в голову. Маггловедение – потеря времени:
я рос среди магглов. На гербологии все будут перешептываться, хихикать, дразниться и
издеваться. Вместо этого я возвращаюсь в спальню, откладываю в сторону учебники и
притворяюсь спящим, пока гостиная не пустеет и не начинаются уроки.
Став котом, я направляюсь в больничное крыло. На сей раз меня не останавливают
домовики. Однако Помфри и Макгонагалл, беседующие у двери, умолкают и
поворачиваются ко мне. Макгонагалл смотрит удивленно, Помфри – насмешливо.
Я крадусь вдоль стены, под кроватями, и, наконец, добираюсь до постели Северуса и
запрыгиваю на стоящий рядом стул. У Северуса улучшился цвет лица. А волосы
выглядят даже пушистее обычного. И благоухают цветами... Неужели Помфри вымыла
ему голову? На тумбочке и рядом с ней навалена целая гора подарков. Почти все
красиво упакованы в подарочную бумагу, кроме статуи крылатого волка и громадной
корзины с фруктами.
Со скрещенными на груди руками приближается Макгонагалл.
– Надо же. Какой... преданный кот.
– Мяу!
Кивком головы она указывает на подарки.
– Кажется, ты вдохновил весь Хогвартс, Поттер. Профессор Снейп будет озадачен.
– Мурр!
– Однако, за прогулянный урок, – продолжает она, – я снимаю с Гриффиндора десять
баллов.
Я фыркаю и демонстративно устраиваюсь на стуле поудобней. Никуда я не уйду, даже
не надейся. Подумаешь, какие-то там баллы!
– Что ж, Мрачный Приз, продолжай в том же духе, – она быстро проводит рукой по
моей голове и покидает больничное крыло.
Как только за ней закрывается дверь, я запрыгиваю на кровать и вытягиваюсь рядом с
Северусом, положив голову ему на грудь. Его сердце бьется ровно, дыхание
равномерное. Как же мне этого не хватало... вот так лежать с ним, касаться его, быть
рядом. Я опускаю ему на грудь лапу и закрываю глаза – меня наполняет
восхитительное урчание от головы до хвоста.
Когда я снова открываю глаза, то нахожусь в своем человеческом обличии, на мне –
школьная форма. Я с Северусом в глубине какого-то викторианского сада. Он
хватается за край рабочего стола, бормоча под нос: «Ничего не выйдет».
Я наклоняюсь, чтобы взглянуть в лежащую на столе открытую книгу, но она на
незнакомом языке. Рядом с ней миска с ложкой, и несколько мисочек поменьше, с
аккуратно отмеренными ингредиентами: мука, масло, сахар, небольшие пузырьки со
специями, нашинкованные орехи и ягоды. В центре стола, на большом, сверкающем
подносе, покоится одинокое, крохотное сине-зеленое яйцо. Северус хмуро
рассматривает его.
- В чем дело? – спрашиваю я, с подозрением поглядывая на Филча, который в
отдалении поливает клумбы.
– Директор сказал, что у тебя есть только одно яйцо.
– Ну и что?
Северус с омерзением поднимает голову, всем своим видом выражая сомнение: усвоил
ли я хоть что-то из его занятий? Приближается Филч, по пути не забывая поливать
клумбы. Кажется, что когда он проходит мимо, цветы в ожидании струи воды
приподнимаются на цыпочки.
– А нам нужно три.
- У меня есть еще два, – я уверенно запускаю руку в карман мантии, но когда вынимаю
ее, то выясняется, что одно из них треснуло и белок стекает по пальцам. Тягучая,
прозрачная белесая жидкость капает на ботинки. Северус вздыхает: слишком поздно, у
нас теперь ничего не выйдет.
Я вижу стоптанные туфли проходящего мимо Филча, потрепанные обшлаги его брюк.
Подняв голову, я замечаю, что на самом деле в клумбах полно пенисов – длинных,
коротких, тонких, толстых...
Оглянувшись, я проверяю – обратил ли внимание Северус, но он опустил голову на
сложенные на столе руки. Он сдался. Я гляжу на смятое яйцо в своих ладонях и
чувствую себя ужасно. Из него вытекло совсем немного. Сложив ладони ковшиком, я
осторожно опускаю яйцо в миску и соскребаю оставшееся с кожи.
– Что ты делаешь? – спрашивает Северус, наблюдая, как я тщательно выуживаю из
миски осколки скорлупы.
– Что могу.
Он молча тянется за другим яйцом и разбивает его над миской. За его спиной
солнечный свет отражается в каплях, выступивших на сотне головок пенисов.
– Эй, Фред!
Я моргаю, сознавая, что это был сон. Сюрреалистичная картина на пленере внезапно
сменяется видом больничного крыла.
– Тут этот кот! – шепчет Джордж Фреду, держащему большой плоский пакет странной
формы. – Думаешь, не стоит?
Я перевожу взгляд с одного близнеца на другого и мотаю хвостом.
– Фред и Джордж Уизли! – восклицает Помфри, бесшумно вышедшая из кабинета.
Фред роняет пакет. Тот падает на пол со звуком, который могло бы издать, например,
сидение от унитаза в картонной обертке. Я сердито смотрю на них. И на сей раз не могу
оценить их чувство юмора, потому что знаю - его не оценит Северус. Фред быстро
поднимает пакет и невинно улыбается Помфри.
– Здравствуйте, мадам Помфри! – вразнобой бодро приветствуют ведьму близнецы.
Приблизившись, Помфри скептически разглядывает пакет.
– Вы, двое, неужели вы посмеете подарить своему профессору сиденье от унитаза!
– Нет, мэм! – заверяет Фред.
– Тогда, что это такое?
– Настенные часы, – выпаливает Фред, в то время как Джордж восклицает:
– Барометр!
– Комбинированные, – уточняет Фред.
Я не свожу с них глаз. Помфри не сводит с них глаз.
– Незаменимая вещь в подземельях, – продолжает Джордж. – Понимаете, там очень
высокая влажность.
– Возможно, мне стоит открыть пакет самой? – протягивает руку Помфри.
– Да пожалуйста, – соглашается Фред, словно размышляя, и тут же добавляет: – Но!
Мадам Помфри, если там действительно было бы сидение от унитаза, разве мы бы
подписали открытку?
– Да-да, поглядите сами, – указывает Джордж на прикрепленную к пакету открытку.
Помфри не сразу отводит от них взгляд и читает открытку. Затем с подозрением
созерцает близнецов, взвешивая пакет в руках. Стучит по нему костяшками пальцев.
Фред и Джордж синхронно пожимают плечами.
– Отличная, солидная украинская работа, эти комбинированные настенные часыбарометры, – улыбается Фред, и Джордж как-то странно на него смотрит.
– Профессор не оценит вашего чувства юмора, – предупреждает Помфри.
Фред кивает:
– Конечно, мэм.
Еще секунду Помфри сомневается, но потом все же освобождает место для пакета.
Фред наклоняется, рассматривая спящего Северуса, очарованный либо его сном, либо
вымытыми волосами. Когда он склоняется ближе, я с угрожающим шипением
поднимаю голову. Фред отшатывается и выпрямляется.
– Не искушайте судьбу, – советует Помфри, одной рукой упираясь в бок, другой
указывая на дверь. – Вы, оба – выметайтесь.
Близнецы не заставляют себя упрашивать. Я снова опускаю голову Северусу на грудь и
закрываю глаза.
Час спустя я чувствую, как рядом со мной вздрагивает рука. Да, точно... он пошевелил
пальцем. Я потягиваюсь и начинаю лизать его подбородок. Мой. Мой Человек. Мой
далекий-от-совершенства-но-совершенно-мой человек. Я лижу его в щеку.
Он неуклюже меня ласкает. Я – сплошное урчание, от головы до хвоста. Я счастлив.
Он вскидывает голову и, опираясь о матрас локтями, принимая на подобие сидячего
положения. Затем пытается прокашляться, но ему не удается из-за заклинания,
выравнивающего дыхание. Я кладу ему на подбородок вытянутую лапу и легонько
толкаю. Он ворчит и поворачивает голову.
– Помфри!
Та немедленно вылетает из кабинета, радуясь, что он проснулся.
– Ну, наконец-то!
На выдохе он произносит:
– Именно... – пока Помфри проводит палочкой разнообразные диагностические
процедуры – ...то, что я подумал.
Помфри легонько меня шлепает.
– Ты, а ну брысь!
Я шиплю.
– Кот остается. По крайней мере... хоть кому-то не все равно...
- Сядь, - не давая времени подчинится добровольно, она вынуждает его сесть и
подкладывает ему под спину подушку. Я прикрываю его своим телом.
– Сними с меня это дурацкое заклинание, – он успевает выговорить это до того, как
оказывается вынужден вдохнуть.
– Что, чувствуешь себя простуженным? – Взмах палочкой у его груди: –
Insonopulmones.
Внезапно звук его дыхания усиливается, наполняя всю комнату. И звучит как-то
странно... хрустко.
– Мне нужно прокашляться и... – тихо, в промежутках между вынужденными вздохами,
произносит он, – в туалет.
Откинутое Северусом одеяло накрывает меня с головой, но я сбрасываю его. Помфри
толкает Северуса назад в постель.
– Сними это... – требует он, – ...заклинание и дай мне подняться.
– Не дергайся, мне нужно прослушать твои легкие.
Северус испепеляет ее взглядом. Он краснеет, но покорно откидывается на подушку,
одной рукой притянув меня к себе. Урча, я вылизываю его ладонь.
Помфри снова и снова произносит заклинание, и хрустящий звук его дыхания на
несколько секунд заполняет всю комнату.
– Довольна? – ворчит он.
– Не очень. В левом легком начинается пневмония.
– Отлично. А теперь дай мне...
Не успев договорить, он снова вдыхает. Помфри делает странные жесты палочкой –
словно нанизывая ею что-то на крючок. Внезапно он делает глубокий вдох и, сперва с
удивленным, а затем сердитым видом, заходится в кашле. Потом снова сбрасывает
одеяло и перекидывает ноги через бортик кровати. Одна из них застревает, он
морщится и хватается за спинку кровати, но Помфри вовремя удерживает его от
падения.
– Сомневаюсь в твоей готовности к самостоятельным передвижениям, – замечает она.
На лице Северуса неприятное выражение – боль, смущение, досада.
– Не будь идиоткой! Я всего лишь спал!
Помфри качает головой и берет его под руку, помогая дойти до туалета. У двери они
останавливаются для недолгого спора, в котором он явно побеждает, потому что внутрь
заходит один. Ведьма ждет у двери, нетерпеливо постукивая ногой. Она бросает на
меня взгляд и улыбается, словно посмеиваясь про себя.
Пару минут спустя появляется Северус – он в ярости. Держась рукой за дверной косяк
он смотрит на нее, сверкая глазами – и, кажется, необходимость цепляться за дверь
никакая не необходимость, а продуманный элемент драматического эффекта.
– Ты вымыла мне голову?
Помфри закатывает глаза и вновь берет его под руку. Он вырывает руку и кое-как
добирается до кровати сам, а колдоведьма следует по пятам. Северус ложится, и она
тут же принимается творить целебные заклинания. Одно из них усиливает звук
сердцебиения. От других над ним появляются разноцветные завихрения. Помфри
внимательно их рассматривает. Снейп обнимает меня одной рукой, опустив ладонь на
мою спину и легко поглаживая шерсть большим пальцем. И смотрит в сторону – устало
и нетерпеливо.
– Как ты себя чувствуешь? – бросив косой взгляд на меня, спрашивает она.
– Замерзшим, больным, – мельком взглянув на ведьму, буркает он, – лишенным всякого
уважения и... что это за свалка возле моей кровати?
– Прекрати, Северус. Это подарки с пожеланиями скорого выздоровления.
– Подарки? – он подозрительно косится на груду свертков в ярких упаковках.
– Именно.
Недолгая дуэль взглядов. Внезапно я сознаю, что больше не урчу. Когда я остановился?
– Я повторяю вопрос... – Северус явно на грани.
– Подарки, Северус, от твоих друзей, – она предупреждающе кивает в мою сторону.
Тот смотрит на меня с каким-то ужасом. Я тычусь мордой ему в подмышку. Он пахнет
мылом, немного подгоревшим луком, злостью и страхом.
– У тебя достаточно друзей, Северус. Среди преподавателей и студентов.
Северус лежит молча, не шевелясь. Помфри заявляет, что предупредит Дамблдора о
том, что он проснулся. Я прислушиваюсь к затихающему звуку ее шагов.
Он наклоняется ко мне.
– Если выяснится, «кот», что среди этих подарков от тебя больше чем один, то я пущу
твою мохнатую шкуру на половик.
Я же упорно проталкивюсь вперед, надеясь полностью скрыться под его мышкой.
Другой рукой он больно сжимает меня за шкирку, перекладывая себе на грудь. Я
стыдливо отворачиваюсь, толкаясь задними лапами, желая спрятаться.
– Как насчет, – хрипло предлагает он, – того, чтобы пустить бесполезные шкуры
дарителей на декорации моей ванной, хм?
Больше не вырываясь, я поднимаю голову и смотрю на Северуса. У него совершенно
серьезный вид. Надеюсь, что он не возненавидит мой подарок, по крайней мере,
кажется, ко мне самому ненависти он не испытывает. Он больше не держит меня за
шкирку, хотя его ладонь по-прежнему покоится на моей спине. Другая – у него на
груди. Я наклоняюсь и осторожно вылизываю ее. У него дергаются пальцы, но он не
жалуется. Просто смотрит на меня с каким-то зачарованным выражением.
Прижимая меня к себе, он поворачивается. Мы плотно закутаны в одеяло. Он
прижимается к моей голове лицом. Я ощущаю тепло его дыхания, которое щекочет
шерсть в моих ушах. И трусь об него головой, вытягиваю лапы, поудобней устраиваясь
у него на груди.
Слышатся шаги и голос Помфри:
– Ну же, Северус, по-твоему, это действительно прилично?
Он молчит и лишь крепче прижимает меня к себе. Шаги ведьмы становятся отчетливей,
она приближается к кровати. Внезапно с нас слетает одеяло. Я осторожно приоткрываю
один глаз: с дымящимся кубком в руке над нами нависает колдоведьма.
– Твоя чрезмерная любовь к жизнеобеспечивающим заклинаниям довела меня до
пневмонии, которую ты теперь надеешься вылечить с помощью «Перцового зелья»? –
презрительно фыркает Северус. – Кому только сегодня не выдают дипломы
колдомедиков!
Помфри окидывает его ледяным взглядом и делает попытку сбросить меня с кровати.
– Брысь с кровати, Поттер.
Но Северус вовремя хватает ее за кисть.
– Это Мрачный Призрак Смерти, – яростным шепотом информирует ее он. – Приз или
просто «кот». Это никакой не «Поттер», ты, самодовольная, слабоумная сиделка.
– Пусть с вами разбирается директор, – возмущается она. Потом ставит кубок на
тумбочку и тоном человека, терпение которого лопнуло, заявляет: – Прими зелье, если
не хочешь провести тут всю неделю, – после чего скрывается в своем кабинете.
Северус отпускает меня, неловко устраиваясь в сидячем положении. Берет кубок и
держит перед собой, задумчиво глядя внутрь. Подозрительно принюхиваясь, он макает
туда палец, затем трет указательным о большой и только потом делает маленький
глоток, в течение нескольких секунд перекатывая жидкость во рту, перед тем, как ее
проглотить.
– Вытяжка персикового дерева и шафран? – сердито кричит он. – Тебя поздравить с
окончанием курса «Быстромагии»?!
– Просто выпей его! – орет из кабинета Помфри.
Еще секунду похмурившись на кубок, он одним глотком выпивает зелье. Нет, у него не
идет из ушей пар, но он заходится в кашле, сильный приступ которого длится целую
вечность. Вскоре появляется Помфри и подает ему один носовой платок, потом второй.
Наконец, кашель утихает.
Тяжело дыша, он сердито смотрит на нее покрасневшими глазами:
– Садистская корова.
Та чопорно забирает пустой кубок и оба платка.
Северус ложится на бок, притягивает меня к себе и укрывает нас обоих. Под одеялом я
лижу его в подбородок.
– Мы в аду, – шепчет он, но я лишь урчу, потому что мы вместе.
Помфри вздыхает. Я слышу, как удаляются ее шаги и захлопывается дверь кабинета.
Глава
19:
"Одной Моргане известно, где сейчас Поттер".
Мрачный
Приз
- Тьфу, пошел вон! – Нарцисса брезгливо сгоняет книгой коричневую крысу,
устроившуюся на кресле в гостиной. – Брысь, брысь!
Крыса зевает и потягивается, задевая изгрызанный ломоть хлеба. И, обернувшись
Хвостом, выхватывает у ведьмы книгу. Секунду он и Нарцисса, не скрывая
отвращения, смотрят друг на друга.
- Что-то не так? – входя в гостиную, интересуюсь я.
- Нет! Нет, мой Лорд, все в порядке, - быстро отвечает она.
Нарцисса вежливо просит вернуть книгу, и Хвост протягивает ее женщине. Та
поспешно хватает многострадальный томик и исчезает, как только я киваю ей на дверь,
которую тут же за ней закрываю.
- Как продвигается проект?
- Превосходно, Мой Лорд, - заверяет Хвост, почесывая затылок.
Из складок мантии он извлекает пергаментный свиток и разворачивает его на столе.
Пергамент покрывает череда миниатюрных окружностей и квадратов. Пересекающиеся
линии соединяют и разъединяют фигуры. Внутри каждой из них – цепочка из цифр и
букв.
- Вот эти, - он касается палочкой схемы – и несколько фигур начинают переливаться
всеми цветами радуги, – самые перспективные, мы будем продолжать с ними работать.
Тогда как остальные... – взмах палочки над пергаментом – и оставшиеся фигуры
окрашиваются в серый цвет, - ...можно считать производственным браком. Должен ли я
прекратить поить их "Зельем взросления", Мой Лорд?
- Узнай, не пригодятся ли они Лестранжам, - инструктирую его я, - и следуй их
указаниям касательно зелья.
- Слушаю и повинуюсь, Мой Лорд.
Я вожу пальцем от сияющих окружностей к серым. О да, все прекрасно. Идеально.
Палец достигает одной из серых окружностей на самом верху. В ней аккуратным
подчерком вписано "Деверилл", а чуть ниже - несколько цифр.
- Кроме вот этой, - улыбаясь, я касаюсь окружности. – К этой я успел привязаться.
***
- ...привязан к нему, но это же неприлично.
Мое ухо дергается, реагируя на шепот. Шерстинки в нем касаются одеяла и
выпрямляются, щекоча чувствительную кожу. Что хотя бы немного отвлекает от
невыносимой боли в шраме. У меня на боку рука Северуса. Она напряжена, словно
предупреждает: "Не шевелись".
- Ш-ш! – шипит Помфри. – Он ничего не знает!
- Он знает, что это Поттер! Какого дьявола он позволяет...
- О нет, Минерва. Одной Моргане известно, где сейчас Поттер. В кровати с Северусом Мрачный Призрак Смерти. Нет, серьезно – не мне осуждать чьи-то школьные
увлечения...
- Неважно, насколько они подружились, Пот... э... Призу, - поправляется Макгонагалл, не место в кровати профессора!
Большой палец гладит мне грудь. Под пальцем колотится мое сердце, и я слышу его, не
попадающий в такт с моим дыханием, стук. На какой-то миг мне приходит в голову,
что Помфри не отменила заклинание, контролирующее сердцебиение, и теперь все
больничное крыло слышит, как бьются наши сердца. Однако, они продолжают беседу,
как ни в чем не бывало.
-... я проинформировала директора, но он считает, что пока они находятся в
больничном крыле, им это пойдет на пользу, и уверяет, что как только Северус
поправится, все встанет на свои места.
- Пф, - неодобрительно фыркает Макгонагалл. И, помолчав, добавляет: - Что ж,
учитывая его реакцию после того, как его лизнули...
Помфри пытается заглушить смех.
- Лизнули? Этой истории я еще не слышала...
- Черт, - шепчет Северус, его дыхание колышит шерстинки на моей шее – щекотно и
очень приятно.
- Я расскажу тебе позже, - отзывается Макгонагалл. Они с Помфри приближаются к
кровати.
Помфри нас будит - Северусу пора принимать зелье от пневмонии. Последний глоток и он снова заходится в кашле. Между тем Макгонагалл выбирает из горы подарков
прямоугольную коробочку в позолоченной обертке и сует ему в руки. Он пытается
испепелить ее взглядом и, в перерывах между приступами кашля, умудряется
проворчать, что она никогда раньше не удосуживалась дарить подарков с пожеланиями
«скорейшего выздоровления».
- Наверно, я просто не осмеливалась, - рявкает она в ответ. – Что и не удивительно,
учитывая твою теперешнюю реакцию, правда?
Я просовываю голову ему под руку, чтобы посмотреть, как он разворачивает подарок.
Золотистая бумага отброшена в сторону, и в руках у него остается небольшая,
витиевато украшенная шкатулка из красного дерева. Он отпирает замок, и перед нами шахматная доска и набор соответствующих фигур, которые издают негромкий, но
очень воодушевленный вопль, занимая свои места.
- У меня уже есть шахматы, - хмурится он.
Терпеливо и сдержанно Макгонагалл объясняет, что эти шахматы – особенные, фигуры
могут запомнить больше одного расклада и даже - кто играл белыми, а кто - черными.
Я принюхиваюсь к одному из слонов, который хихикает и гладит мой нос.
- А ну, прекрати, - она сгоняет меня с кровати. – Твои друзья о тебе беспокоятся, и
через полчаса начинается завтрак. Иди.
Под одеялом Северус подталкивает меня одним пальцем, продолжая разыгрывать
интерес к подарку. Поняв намек, я выбегаю из больничного крыла.
Добравшись до Гриффиндорской башни, я обнаруживаю, что Рона нигде не видно, а
Гермиона нервно расхаживает по гостиной. При виде меня, она делает жест:
«поторопись!» Дин и Шеймус слишком увлечены рисованием и вообще не обращают
на меня внимания. Я превращаюсь (все еще неуклюже, но моя техника постепенно
улучшается) и снова появляюсь в гостиной.
Мы с Гермионой отправляемся на завтрак. По дороге некоторые идущие навстречу
студенты бросаются грубыми шутками. Это, в основном, гриффиндорцы. Такое
впечатление, что слизеринцы переняли фирменный взгляд Севреуса: «Как ты меня
достал!».
Гермиона предлагает позавтракать на берегу озера. Она уже набрала еды и упаковала ее
в свой рюкзак. В «Пророк», может, ничего и не просочилось, но случившееся на уроке
зельеварения еще свежо у всех в памяти, не говоря уже том, что король желтой прессы
– «Придира», с удовольствием печатает все, что отвергается другими газетами.
Гермиона лишь качает головой: и как кто-то верит тому, что читает в этом желтом
листке.
- Но это же правда, - замечаю я, когда мы выходим из замка.
- Ага. Возможно, единственная правдивая история, которую им когда-либо довелось
опубликовать, - ворчит она.
Мы устраиваемся на берегу озера. Сняв мантию, я расстилаю ее на влажной от
прошедшего дождя траве. Гермиона распаковывает завтрак: тосты, бекон, яблоки,
бананы и яйца, сваренные вкрутую.
- Ты провел с ним всю ночь? – Она несколько раз бьет яйцо о близлежащий камень,
пока оно не покрывается паутиной трещинок.
Я кладу ломтик бекон между двух тостов, наблюдая, как Гермиона чистит яйцо.
- Да.
- И как он?
- Лучше.
- А ты?
Я пожимаю плечами и откусываю от своего бутерброда с беконом. Гермиона больше не
забрасывает меня вопросами, и мы спокойно завтракаем, глядя на озеро. Доев яйцо,
Гермиона принимается за яблоко и признается, что провела ночь с Роном. Даже не
знаю, что ей сказать, поэтому просто киваю и принимаюсь чистить банан.
Она вздыхает.
- Он тоже ото всех прячется. Наверно, сидит сейчас в библиотеке.
Я смотрю на озеро и ем банан. Что она хочет от меня услышать? Так ему и надо! Сам
виноват! Если бы решал я, он бы лежал сейчас обездвиженный где-нибудь взаперти,
чтобы не лез больше воплощать свои «дурацкие-но-благие-намерения», в результате
которых Северуса могли бы бросить в тюрьму или того хуже! Тут я вспоминаю, где я
уже видел эту сцену – в думосбросе Дабмблдора.
- Вас с Роном никогда не обездвиживали в подземельях?
Она смотрит на меня так, словно у меня из головы выросла репа.
- Что?
- Э... ничего. – Я отбрасываю банановую кожуру. – Просто мне снился странный сон.
- Один из тех снов? – она показывает на свой лоб.
- Да нет, обычный сон, - отмахиваюсь я.
- Может, тебе кому-нибудь рассказать, - беспокоится подруга.
- Дамблдор в курсе.
- А, ну тогда ладно, - облегченно вздыхает она.
Мы собираем вещи, и она спрашивает, приду ли я на сегодняшний матч. Равенкло
встречается в финале со Слизерином.
- Ну конечно! – восклицаю я. – Ни за что не пропущу.
- Тогда увидимся там? – с надеждой спрашивает она по дороге в замок. – А потом мы
все собираемся в Хогсмид, отмечать.
- Посмотрим, - я замечаю, как она хмурится из-за неуверенности моего ответа. До ее
вопроса я даже не думал идти с кем-то кроме них. Но... если Северусу было бы лучше,
пошел бы он со мной? Разумеется, мне пришлось бы стать котом, но это ерунда. Я мог
бы сидеть у него на коленях и смотреть матч, он мог бы меня гладить и прижимать к
себе в напряженных моментах игры. Я расплываюсь в улыбке, у меня теплеет в груди, а
в желудке трепещут бабочки.
После завтрака я снова становлюсь котом и пробираюсь в больничное крыло. Сидя в
постели, Северус ссорится с Помфри из-за недоеденного завтрака. Я же крадусь вдоль
стены, пробираюсь под его кровать и запрыгиваю на стоящий рядом стул. Помфри
угрожает заставить его есть, действуя "всеми возможными способами", очевидно,
включающие непростительное заклинание Imperius.
– Последнего смельчака, опробовавшего на мне это заклинание, задушила собственная
глотка, – он отодвигает поднос от себя к ней. Какое-то время они друг на друга
смотрят, затем Помфри забирает поднос и возмущенно удаляется в свой кабинет.
Как только за ней захлопывается дверь, я запрыгиваю на постель и трусь головой о его
плечо. Ощущаю на голове его ладонь, осторожно поглаживающую меня между ушей. Я
снова ложусь и вытягиваюсь с ним рядом. Ладонь гладит меня от головы до плеч, от
головы до плеч – я расслабляюсь, и меня наполняет урчание.
Наверно, я задремал – словно издалека до меня доносятся обрывки разговора.
– ...не работает.
– ...Ты же понятия не имеешь, что делает пневмония с магглами, верно?
– ... уже унизила меня всеми известными тебе способами...
-...Беспокоюсь из-за того, что у осталось от твоих почек...
Мне так уютно, что совсем неохота шевелиться. Голоса превращаются в дымку
воспоминаний, и я снова погружаюсь в сон, в поросшее бурьяном поле. Я бегу сквозь
него, вокруг высокие лезвия травы. С трудом пробираюсь между травяными стеблями,
увенчаными пушистыми шапками, которые смыкаются над моей головой. И перследую
снитч, мелькающий в тесном переплетении бурьяна.
Рядом бежит кто-то еще, еще один, совершенно черный кот. Бурьян переходит в клевер
и полевые цветы, мы – почти на опушке леса, теперь нас окружают высокие, зеленые
стебли с небольшими созвездиями бледных цветов. У них сильный, мятный,
мускусный, о Мерлин, такой восхитительный запах.
Снитч пропал из виду, но мне плевать.
Я падаю на землю и катаюсь по ней, мне легко и свободно, я ощущаю каждую
шерстинку. Вокруг – темно-зеленая мята. Наверху – темнота. Вначале я решаю – это
безлунное небо. Но тут замечаю блеск зрачков, которые настолько расширились, что
почти закрывают золото его глаз. Затем розовый язык лижет мне щеку. И нос, и губы.
А потом наши языки встречаются. Он слегка прикусывает мой язык, затем шею.
Острые зубы. Сильный укус.
Я вижу звезды.
Внезапно я ощущаю, какая холодная и твердая подо мной земля. И открываю глаза. Я
на полу в больничном крыле. Наверно, свалился с его постели. Ухмыляясь, Северус
глядит на меня, затем поднимается с кровати. На другой стороне – рядом с горой
подарков, стоит Помфри, нетерпеливо постукивая ногой.
– Когда тебе их могут доставить домовики?
– У них ничего не выйдет, – рявкает он. – Мои комнаты под защитой Prohibiocus-а.
– Это подарки, а не розыгрыши. Даже близнецы Уизли что-то тебе принесли и
подписали открытку, – она поднимает пакет, раскрывает глянцевую картонку и
собирается сунуть ее Снейпу под нос, но хмурится и передумывает. Я так и знал – они
воспользовались исчезающими чернилами! – Хм. Что ж, тогда я просто от этого
избавлюсь. – Быстро повернувшись, она уносит пакет в свой кабинет.
Презрительно взглянув на оставшиеся дары, Северус направляется к двери, и не
подумав забрать их с собой. Я гляжу на свои лапы, у меня мерзко на душе. Неужели
ему даже неинтересно, что ему подарил я? Помфри выходит из кабинета и окликает
его. У нее в руках - пакет целебных зелий, свиток с указаниями и упрек за то, что он
расстроил этого «милого котенка».
Нахмурившись, он бросает на меня взгляд.
– Ладно, пусть домовики все доставят, – и жестом приглашает меня следовать за собой.
Я бросаюсь к нему.
– Эй, а ты куда! – восклицает Помфри, но я не обращаю на нее внимания.
Помфри призывает меня, и к горлу подступает тошнота, когда меня подбрасывает в
воздух и несет назад, прямо к ней в руки, которые даже не способны подхватить меня, а
лишь прерывают полет, и я со стуком падаю на пол. Я приземляюсь на все четыре
лапы, но всем телом ощущаю последствия падения.
– Что ты себе позволяешь? – злится Северус.
– По-моему, это едва ли приличное поведение для...
– Для чего именно? И почему меня не может сопровождать мой кот? Ты что,
опасаешься за его целомудрие?! – он подхватывает меня с пола и посылает ее выяснять
подробности у директора, потому что, мол, это была его идея.
Резко повернувшись, он вихрем покидает комнату и направляется в подземелья. Там он
ставит меня на пол, и я следую за ним по пятам. Мы минуем каких-то слизеринцев. Те
приветствуют его, говорят, что рады его выздоравлению. Затем, как ни странно,
приветствуют и меня! Кроме Флинта, который пытается пнуть меня ногой...
– Найди равных по умственным способностям и цепляйся к ним, – огрызается Северус.
Мы продолжаем путь, а озадаченный Флинт так и стоит посреди коридора с разинув
рот. Я то и дело поглядываю на Северуса, напоминая себе – все это происходит на
самом деле. Он же сердито смотрит на каждого, кто попадается нам навстречу до самой
двери в свои комнаты, но меня не покидает радостное, счастливое чувство. "Я – кот. Я
твой кот!" Мы идем по коридорам как раньше! Может, если повезет, он закажет у
домовиков для нас еду и покормит меня курятиной, а я вылижу его пальцы.
В комнатах стоит все тот же запах – затхлый и спертый, чай и корица, и еще этот
острый, такой, свойственный только ему аромат. Гора подарков с пожеланиями
скорейшего выздоровления уже ожидает на столе перед диваном. Он бросает на нее
взгляд и поникает.
– Черт, – бормочет он и понуро бредет в спальню.
Я вприпрыжку следую за ним. Он роется в шкафу. Я проникаю в ванну, превращаюсь и
закрываю дверь. Тут меня осеняет – я в комнатах Северуса. И у нас нет урока. Я быстро
открываю коробку-невидимку со школьной формой. И отодвигаю в сторону мантию,
ботинки, носки, трусы. Все равно скоро придется превращаться обратно – к тому же,
после того, как мы спали в одной кровати в больничном крыле, не думаю, что он
ожидает от меня особых формальностей для недолгого разговора.
Я распахиваю дверь: на Северусе унылая серебристая мантия, и он вынимает из шкафа
ярко-зеленый плащ. Услышав меня, он едва не подпрыгивает на месте.
– Поттер!
Я улыбаюсь, внезапно потеряв дар речи.
– Разве ты не болеешь за Равенкло?
Пожав плечами, я продолжаю глупо улыбаться. «Пригласи его, ну пригласи его», –
твержу я себе, но тут же цепенею: а вдруг он скажет «нет»? Потому что он обязательно
скажет «нет», упрямая сволочь.
Тогда придется его переупрямить.
– Я... э... думал, мы хорошо проведем время, – выпаливаю я.
Он глядит на меня, явно не зная, что сказать или что делать с находящимся в руках
плащом. Сделав глубокий вдох, я сознаю, что смогу продолжать говорить, только если
буду смотреть в пол, а не на него. И, Мерлин, мое лицо пылает, наверно, я красный как
рак. И почему воздух вдруг такой тяжелый и мне так трудно дышать?
– Я бы хотел... то есть, я думал, мы можем... ну, пойти вместе. Котом. Я буду котом.
Вдох. Выдох. "Подожди его реакции... "
– Котом? – такое впечатление, что он никогда не слышал ничего более
возмутительного. – На квиддичный матч?
Я киваю, чувствуя, что краснею еще сильнее.
– Поттер! Нет! – рявкает он, и, спохватившись, что у него в руках плащ, начинает
надевать его. – Это не принято!
Я резко отшатываюсь к стене. Из легких вырывается едва слышный вздох, и это даже
приятно. Я смотрю, как его подол слегка задевает каменные плиты пола: туда сюда,
туда сюда - это он застегивает зеленый плащ.
– Прекрати так смотреть, – приказывает он. – Мы увидимся после матча.
– Ладно, – я отлипаю от стены и скрываюсь в ванной, закрывая за собой дверь. А как
же упрямая целеустремленность и гриффиндорское мужество? Вместо этого я
смущенно краснею и страдаю из-за того, что меня жестоко отвергли. «Это же просто
матч, – убеждаю себя я. – Это совсем неважно. И потом, он же обещал, что мы
увидимся после (у меня даже нет урока). Может, это он так пригласил меня на
свидание? Или в гости? Может, мы сыграем в шахматы».
Чуть приободрившись, я раздеваюсь, складываю одежду в коробку и превращаюсь в
кота. Мяучу и царапаю дверь. Он открывает ее, и я усаживаюсь на потрепанный
прикроватный коврик, наблюдая, как он застегивает ботинки. Правый уже наполовину
застегнут, он встает и передвигается на другой конец кровати, ко мне спиной, и только
потом продолжает застегивать.
– Мяу!
– Брысь, – взмах палочки по направлению к входной двери, та открывается. Я
выскальзываю наружу. Дверь захлопывается за моей спиной. Толпа слизеринцев
затягивает и несет меня по направлению к стадиону. Я не борюсь с течением - а плыву
вместе с ним по коридорам, уворачиваясь от ног, и вот я – на улице, где студенты
разбредаются в разные стороны.
Я немного отстаю, пробираясь по чуть мокрой от дождя траве, травинки щекочут
подушечки лап. С каждым шагом я пытаюсь от них избавиться, развлекая тем самым
какую-то первогодку-слизеринку, которая хихикает и наклоняется, чтобы меня
схватить. Я мчусь вперед, и плевать на мокрые лапы. Девчонка пытается было меня
догнать, но вскоре возвращается к своим друзьям.
Я бегу до самого стадиона, до тех пор, пока надо мной не возникают трибуны. Мои
кошачьи уши оглушают громкие шаги над головой, если бы я не знал, то решил бы, что
трибуны вот-вот рухнут. Я пробираюсь вдоль стены, пока не нахожу ступеньки,
ведущие на слизеринскую половину. Я взбираюсь вверх, уворачиваясь от бегущих
студенческих ног, которые все норовят на меня наступить или о меня споткнуться.
На самом верху я замечаю что-то серебристо-зеленое и сально-черное. Пробираясь
сквозь лес ног сидящих фанатов, я нахожу знакомые черные ботинки на пуговицах и
трусь о них головой.
– Мурр.
Нога вздрагивает, но и только.
Я снова трусь о ботинок, о его лодыжку. Он убирает ногу в сторону. Мммм... Запах
квиддича... еда, пот, свежий воздух... и его – его запах! Все, чего мне не хватает для
полного счастья – пучок кошачей мяты, и я поверю, что умер и в раю! Я снова трусь о
него, обнимая лапами ботинок. Он снова дергается.
– Прекрати это, Северус!
Этот голос. Малфой. Мистер Малфой. Люциус Малфой. Я замираю в панике,
напоминая себе, что он не знает, что это я, не знает, не знает... о, Мерлин, а вдруг
знает?
– Что именно?
– Тебя слишком рано выпустили, – растягивает слова Малфой.
Зрители хлопают. Я слышу, как Джордан объявляет игроков, но Sonorous оглушительно
отзывается в ушах, оставляя ужасное громкое эхо. Я прижимаюсь к ноге. Он снова
дергается, и женщина – с другой от него стороны – делает ему какое-то замечание. Он
наклоняется и больно хватает меня за шкирку, поднимая к себе на колени.
– МЯУ! – визжу я.
Он шепчет мне прямо в ухо:
– Успокойся, ты, адское животное.
Рядом с ним Люциус, не сводя взгляда с летящего над стадионом Драко, замечает:
– Теперь ты с ним уже разговариваешь?
Освободившись из его хватки, я поудобней устраиваюсь у него на коленях. Лицом к
Люциусу – за этим нужен глаз да глаз. Малфой поворачивается к Северусу и смотрит,
словно не веря собственным глазам, как тот мученически переносит мои ерзанья на
своих коленях. Северус кладет мне на спину ладонь, будто приказывая не шевелиться.
Я стараюсь, но эта задача мне не по силам. Снитч проносится мимо, сверкая на солнце.
Я пытаюсь пришлепнуть его лапой. И еще раз. В результате сваливаюсь с колен и
забираюсь на них снова, на сей раз лицом к стадиону, чтобы ничего не пропустить из
игры. Я приподнимаюсь для лучшего обзора. Ненавижу все эти головы, заслоняющие
вид.
И снова снитч! Блеск позолоты. Я взволнованно фыркаю и шлепаю по воздуху лапой,
но хитрый шарик снова скрылся из виду. Как же мне хочется быть там, в воздухе! Или
чтобы Северус и я могли бы сюда вернуться ночью и погоняться за снитчем, только мы
вдвоем.
Кажется, Люциус больше интересуется мной, чем собственным сыном. Я уже пошипел
на него, но в ответ он лишь приподнял бровь. Его вид внушает мне отвращение, я
отворачиваюсь - а передо мной пухлая женщина в великанской лиловой шляпе,
украшенной огромнейшим, пушистейшим оранжевым пером. Я приподнимаюсь,
опираясь лапами на плечо Северуса, чтобы принюхаться и лизнуть перо.
Он хватает меня за шкирку и возвращает на колени. Издав жалкое «мяу», я
закашливаюсь. И тут он встает. Все встают. А я растягиваюсь у его ботинок. Вокруг
раздаются крики и оглушительное топанье. Внезапно его ботинки исчезают, и мимо
проносятся чужие туфли и ботинки.
– ПОБЕДА! ПОБЕДА! – орет толпа.
Я перекатываюсь под сидение, мои лапы клейкие и мокрые от разлитого сливочного
пива. Мне противно, тошно, грустно и страшно.
– Эй! Это же кот Снейпа!
– Кот Снейпа смотрел матч!
– Этот кот приносит удачу!
Меня подхватывают чьи-то руки и вытаскивают из-под сиденья. Это студент,
невысокий, худенький, чернокожий со слизеринским галстуком, который кажется
слишком большим для его фигурки. Кто-то напяливает на меня зеленую бумажную
шляпу. Другие руки поднимают меня. Большие руки. И размахивают мной высоко в
воздухе. Кажется, что стадион внизу беспорядочно мотается туда-сюда, к горлу
подступает тошнота.
– МРАЧНЫЙ ПРИЗ! МРАЧНЫЙ ПРИЗ! – орут они, передавая меня в воздухе по
рукам, вниз по лестнице. Они машут флажками, бросаются надо мной серпантином,
опутывая мне шею и хвост, словно гирлянды. – МРАЧНЫЙ ПРИЗ! МРАЧНЫЙ ПРИЗ!
– Я пытаюсь высвободиться, но рук так много, и меня все передают и передают,
блокируя все мои движения. Несколькими рядами ниже я замечаю светлые волосы
Малфоя, а рядом с ним – Северуса. Наши глаза встречаются, в его взгляде мелькает
ярость, и он убыстряет шаг.
Аплодисменты, крики, махание флажками и передача меня в воздухе по руками никак
не закончатся. Всю дорогу к замку, по коридорам и вниз, в подземелья, они орут:
«ПОБЕДА! ПОБЕДА!» и «ДА ЗДРАВСТВУЕТ СПЕК!» до тех пор пока я не
выдерживаю и меня тошнит в чью-то руку, после чего я мгновенно оказываюсь под
дверью Северуса. Кто-то услужливо стучит в дверь, и все убегают.
В коридоре воцаряется тишина, дверь приоткрывается. Я покрыт конфетти и
серпантином, от меня несет сливочным пивом. Я жалко поднимаю голову. Он – в
привычной черной мантии, на губах – ухмылка.
– Ну что, явился - не запылился? – фыркает он.
Глава 20: Это
"В чем дело?"
Впустив меня, Северус тут же запирает дверь. Я трушу прямиком в ванную,
превращаюсь в человека, смываю с рук и ног липкое сливочное пиво. Северус так и не
заменил зеркало, вот что мне нужно было купить ему в подарок! Я смачиваю волосы,
пытаясь их пригладить.
Открывав дверь, я вижу Северуса, который сидит на краю кровати, уставившись на
сложенные ладони. Он даже не поднимает головы.
– Это было ужасно, – я вытираю руки о мантию.
– Не притворяйся, что с тобой плохо обращались, Поттер, – обращается он к ладоням. –
Если бы могли, они бы сделали из тебя талисман.
– Я всего лишь хотел посмотреть матч вместе.
– Невозможно всегда получать то, что хочешь.
– Ах, да, я забыл! Я же всегда получаю что пожелаю! Вот это! – восклицаю я, хлопнув
себя по шраму. – И Дерсли... и... и... этот дурацкий закон, который ты тупо хочешь
соблюдать!
– Я не это имел в виду, – прерывает он и, вздохнув, наконец поднимает голову. – Ты не
заметил, что я сидел рядом с Люциусом Малфоем? Его сын уже что-то подозревает... и
Люциус не сводил с тебя глаз в течение всего матча.
Я отвожу взгляд и рассматриваю его ноги в черных носках.
– Ну, если бы мне сказали, что он там будет...
– Я этого не знал.
– Ну, так и нечего обвинять кого-то другого! – сердито смотрю на него я.
– Я не обвиняю, – он закатывает глаза и снова начинает рассматривать ладони. –
Демонстрация привязанности на публике просто не принята. Такова жизнь.
Я упираюсь ладонями в стену и прислоняюсь к ней. Даже если Дамблдору наплевать, и
министр по приказу Волдеморта делает вид, что ничего не видит (но почему?), это не
значит, что другие не могут осложнить нам жизнь. Вся школа, все эти Упивающиеся,
Сириус... О, Мерлин, если узнает Сириус!
– Извини. Я не подумал.
– Ну, разумеется. Ты же подросток. Ты – Поттер. Ты – гриффиндорец, – на его губах
играет неприятная улыбка. – Тебя с триумфом пронесли по школе в честь победы
Слизерина.
Я улыбаюсь, одновременно смущенно и довольно.
– Ну, Шляпа же хотела отправить меня в Слизерин.
Внезапно его лицо оживает.
– Ах вот оно что.
– Она сказала, что в Слизерине я добьюсь успеха, – пожимаю плечами я, – но мне туда
не хотелось, и она послала меня в Гриффиндор.
– Ты не просился в Гриффиндор?
Я качаю головой, и его лицо освещается довольной улыбкой.
– Интересно, как часто это происходит, – размышляет он. Затем, скрестив пальцы и
зажмурившись, имитируя нервного первогодку, мямлит: – Только не Слизерин, только
не Слизерин, – и внезапно безвольно опускает руки. Глядя в потолок с усталотревожным выражением лица, он пародирует Шляпу: – Что ж, очередной
гриффиндорец.
– Вот-вот, – смеюсь я, – именно так все и было!
Прикрыв ладонью рот, он закрывает глаза. У него чуть дрожат плечи, выдавая смех.
Мой человек смеется! Мне нужно видеть его лицо, улыбку, рот, касаться его губ,
языка...
Сам я уже не улыбаюсь. Лишь пара шагов – и я смог бы до него дотронуться. Мне
хочется поцеловать его и получить поцелуй в ответ, хочется, чтобы он укусил меня,
чтобы он прикасался ко мне, и чтобы все было хорошо.
Все было бы ужасно.
Северус быстро отворачивается, его ладонь больше не прячет улыбку. Я
рассматриваю старую, потертую ковровую дорожку. Ну почему он молчит? Самому
мне в голову не приходит ничего умного, и, ради Мерлина, мы же наедине в его
спальне!
– В чем дело?
– А? – я быстро поднимаю голову, ловлю его взгляд и тут же перевожу свой на
тумбочку. – Ни в чем.
– Не ври.
Я ощущаю тяжесть его взгляда, словно он буравит отверстие в моей голове и вот-вот
сам найдет ответ. Глубокий вдох. И я выпаливаю первое, что приходит в голову:
– Дамблдор, – и тут же прикусываю губу. Развивать тему? Еще решит, что я им
манипулирую. Он все еще на меня смотрит, ожидая объяснения.
– Он говорил со мной. О... ну, об узах с кем-то другим, – я мельком смотрю на него и
замечаю настороженное выражение. – Он солгал. Это невозможно.
– Что?
– Так не делается.
– Конечно, возможно! – сердито восклицает он. – Он сам мне говорил об этом!
Сказал, что это «План Б», что они соединят тебя с кем-то более подходящим... – он
сконфуженно и как-то потерянно умолкает.
– Он и мне солгал, – мямлю я.
Попытка горького смешка.
– Как? Это невозможно, и в то же время возможно?
Он поднимается, бредет на кухню, и я слышу, как хлопают дверцы шкафа.
Оттолкнувшись от стены, я следую за ним. Он наполняет из-под крана чайник и
ставит его на стол, расплескивая воду. Ткнув в него палочкой, он бормочет
заклинание для кипячения.
– Существует пророчество обо мне и Волдеморте, которое Дамблдор скрывал от
меня.
Он хватает чашку с чаем.
– «Близится тот, кто сумеет победить Темного Лорда… он будет рождён на исходе
седьмого месяца у тех, кто уже трижды бросал ему вызов, он будет рождён на исходе
седьмого месяца» – это, что ли?
Спохватившись, я закрываю рот. И тут же открываю его:
– Он тебе рассказал?
– Мне никто ничего не рассказывает, Поттер, – он опускает чай в инфузорий и
заливает кипятком. – Это я рассказал о нем Темному Лорду. Я подслушивал у
замочной скважины во время представления Сибиллы.
– Так ты... знал? Знал все это время и ничего мне не сказал?
– Я полагал, ты знаешь, когда родился.
– Я НЕ ЗНАЛ О ПРОРОЧЕСТВЕ! ЧТО НАМ ПРИДЕТСЯ УБИВАТЬ ДРУГ ДРУГА!
ПРЕКРАТИ ПЫТАТЬСЯ ЗАЩИТИТЬ МЕНЯ ОТ ПРАВДЫ!
Он удивленно поднимает голову. Да что они все, ожидают, что, поймав их на лжи, я
буду мило улыбаться? Ну же, Гарри, скушай конфетку, и мы вместе посмеемся за
чаем!
– Что вам придется друг друга убить? – переспрашивает он.
– Ну, одному из нас убить другого!
– Процитируй мне пророчество, Поттер, – тихо приказывает он, – от начала и до
конца.
– Ты его уже слышал!
– «Близится тот, кто сумеет победить Темного Лорда и так далее... будет рождён на
исходе седьмого месяца», – он протягивает руки. Так бы их и укусил.
– И он пометит меня, и у меня будут неведомые ему силы, и одному из нас суждено
убить другого. Ты же все знаешь! И ничего мне не сказал!
– Значит, там было что-то еще, – он скалится на кухонную стойку. – Поттер! –
рявкает он. – Меня засекли и вышвырнули из гребаного кабака. Ни один
Упивающийся с остатками инстинкта самосохранения никогда не признался бы, что
выполнил работу только наполовину, а потому я отдал ему то, что у меня было. Не
говори мне, что, по-твоему, мне известно. Я пытался спасти собственную шкуру.
– Откуда мне знать, что ты не врешь?
Он сердито на меня смотрит.
– Откуда мне знать, что не лжешь ты?
Я не лгу, не лгу. А от Дамблдора все равно никогда не добиться правды. Он весь –
сладости, чай, милые истории и бред – надо же! – о паразитах. Но он проговорился,
что Волдеморту были известны только первые две строчки пророчества... и это
сходится с версией Северуса. Я на миг закрываю глаза и глубоко вдыхаю.
– Извини, – мягко прошу я, оставляя недосказанным: пожалуйста, не лги мне
больше.
Сложив руки на груди, он прислоняется к стойке.
– С какой стати Дамблдору тебе все это говорить?
– Он и не говорил. Я уже все знал. Мне просто нужно было проверить.
Снейп явно озадачен.
– Ты сам знал о пророчестве? Каким образом?
Я снова разглядываю собственные ботинки. На них так много застежек. Они настолько
в стиле Северуса. Обычно я такие не ношу, но эти мне нравятся. Они словно обнимают
ноги. Улыбнувшись нелепой мысли, я поднимаю голову и вижу его все еще
сконфуженный взгляд. Ну да.... он хочет знать, как я все узнаю.... хочет знать,
насколько я одинок.
Можно что-то придумать. Я могу знать об этом, потому что... подслушал... подглядел....
Гермиона вычитала в книжке... я... был... где-нибудь. Черт. Он все еще на меня смотрит.
Не хочу ничего объяснять. Не хочу быть психом. Не хочу даже думать об этом. Не хочу
вспоминать.
Он все еще на меня смотрит в нетерпеливом ожидании...
– Э... Я покажусь.... ну... психом. Но мне снятся сны. О нем. О том, что он делает.
Северус вбирает в легкие воздух.
– О Темном Лорде?
– Да.
Внезапно Северус поворачивается к стойке лицом. Я делаю вдох, опасаясь, что он
скажет что-то ужасное, выгонит меня, отправит к Дамблдору. Он хватает чайник,
наливает в синюю чашку слишком темный чай, сует ее мне в руки. Я облегченно
вздыхаю.
– Теперь он знает пророчество до конца, – поясняю я, наблюдая, как от чая
поднимаются кольца пара. – В министерстве есть такая комната, где хранятся
пророчества. Так я и узнал. Он пошел туда.
– И ему помогал Фадж?
Я киваю.
– Он находился в образе мистера Малфоя, но Фадж знал, кто это такой.
– Что ж, – помолчав, произносит он. – Темный Лорд будет мной недоволен.
– Мне очень жаль.
Он пригвождает меня к месту неприятным взглядом.
– Разве я в чем-то тебя обвиняю, Поттер?
– Я не извинялся.
Он молчит, но во взгляде больше нет злости. Мы просто стоим, пряча друг от друга
глаза, баюкая в ладонях остывающий чай.
– А узы с кем-то другим? – наконец прерывает молчание он. – Кто тебе об этом сказал?
– Ремус.
Северус хмурится на чай.
– С каких это пор он знает больше Дамблдора?
– Он просто сказал, что простого способа не существует. И предполагает, что
Дамблдору придется прибегнуть к каким-то сложным, изменяющим память чарам. А
когда Дамблдор стал распространяться о необходимости простить одноклассников за
их неприятие всего этого... – я делаю жест, связывающий нас обоих. – Этого. Тогда я
спросил его, и он подтвердил слова Ремуса.
– Значит, все-таки возможно? Просто нелегко. Или незаконно, – чуть ли не умоляя,
возражает он. – Впрочем, не удивлюсь, если он пойдет на это.
– Он обещал этого не делать. Так кому же солгал Дамблдор – тебе или мне?
– Не знаю, для чего ему лгать мне, – бормочет он.
Северус обижен, и я уже сожалею, что завел этот разговор. Он потерянно глядит в чай.
И снова наступает тишина.
– Северус?
Он закрывает глаза.
– Да?
– Волдеморт в курсе, – едва слышно шепчу я. – О нас с тобой.
Он переминается у стойки.
– Неужели.
– После случившегося на уроке Малфой рассказал отцу, который донес Волдеморту,
который приказал министру держать все в секрете.
Северус кивает. Затем открывает глаза, смотрит в налитую до краев чашку чая,
разворачивается и разбивает ее о край раковины. Я вздрагиваю. У него в руке – ручка
от чашки, он швыряет ее в раковину.
– Вкусный чай, Поттер? – спрашивает он, обращаясь к раковине.
– Я... наверно, мне не хочется чаю.
Он протягивает руку к моей чашке. Я ступаю вперед и осторожно опускаю ее в
раковину сам. Северус переводит взгляд на мою чашку. Затем берет чайник и швыряет
его в раковину, разбивая чашку. Чайник тоже раскалывается пополам, из него вытекает
чай.
Он берет молочник и сахарницу. Я напрягаюсь, готовясь услышать звон битого стекла,
но он просто убирает их в шкаф. Тогда я подхожу к раковине и молча начинаю
доставать оттуда фарфоровые осколки, выливая оставшийся в них чай. Затем
раскладываю на столе по кучкам: синие – от его чашки, зеленые – от моей, черные – от
чайника и осколки от блюдца.
Он наблюдает за мной. Зачем? Я ощущаю спиной его взгляд. Синий осколок. Зеленый
осколок. Синий. Черный носик от чайника. «Так потом будет проще их
реставрировать», – объясню я, если он спросит, чем я занимаюсь.
Ой, кажется, он пошевелился. Краем глаза я замечаю, как он скрывается в спальне.
Синий. Черный. Зеленый. Зеленый. Они разбиты не сильно – только на несколько
крупных частей. Я медленно продолжаю работу. Черный. Синий. Зеленая ручка. И все.
Все рассортировано. Но у меня нет с собой палочки, чтобы их починить. Я жду у
раковины. Он не выходит.
– Северус? – я поворачиваюсь к двери в спальню. Он сидит на краю кровати,
расстегивая на жилете последнюю пуговицу. Затем снимает его и бросает на стул.
– Ой... мне уйти? – пока я еще способен держать себя в руках и не сделаю какой-нибудь
глупости, из-за которой ты меня вышвырнешь...
– Нет, – он расстегивает белую рубашку.
– Х-хочешь, сыграем в шахматы? Я могу расставить фигуры.
– Нет.
– Э... Ладно, – я стою, оцепенев, наблюдая, как быстро двигаются его пальцы,
расстегивая рубашку, затем манжеты. «Филч, думай о Филче», – напоминаю себе я. Не
думай о члене.... Не...
Черт.
Пока я не сделал ничего такого, о чем потом пожалею, я поворачиваюсь и иду в
кабинет.
– Подойди сюда.
Я хватаюсь за стойку.
– Что?
– Подойди. Сюда.
– Э... – я поворачиваюсь к нему. Никогда не знал, что мое сердце может биться так
быстро. Белая рубашка свисает со спинки стула. Он стоит в одной майке, расстегивая
брюки.
Член.
ЧленЧленЧленЧлен. У него есть член, и я увижу его член, и он увидит мой член и...
– Раздевайся, Поттер, – он отбрасывает в сторону брюки. Ноги Северуса. Его
белокожие, покрытые темными волосками ноги. И черные боксеры. И белая майка. И
руки...
– Одежда, Поттер. Сними ее.
Как ни странно, какая-то часть моего сознания все еще способна к разумному
мышлению:
– Ремус узнает...
– Дамблдор знает, и ему плевать, а тебя волнует мнение оборотня? Это фарс, Поттер! Я
могу злоупотреблять тобой, как мне угодно! Могу затрахать тебя до потери пульса вот
тут, на полу! В третий и последний раз – раздевайся.
Я стаскиваю верхнюю мантию, кое-как стягиваю вторую через голову и бросаю на пол.
Боксеры и... ну да, ботинки с носками. Я сижу на холодном каменном полу, расстегивая
ботинки. Чем быстрее я стараюсь расстегивать, тем больше копаюсь. Черт, столько
застежек... ненавижу эти ботинки!
И вот я сбрасываю обувь, стаскиваю носки и боксеры. Я – нагишом. В спальне
Северуса. На полу. Мой член радостно дергается, словно приветствуя его. Но на нем
все еще трусы и майка.
– Предпочитаешь заняться этим на полу? – тихо интересуется он.
Я смущенно улыбаюсь и качаю головой. Поднимаюсь на ноги. Он делает
приглашающий жест к кровати. Я неловко подхожу, ощущая тяжесть его взгляда,
следящего за каждым моим шагом, за моим членом.
– Ты не разделся, – я присаживаюсь на край кровати.
Его взгляд все еще приклеен ко мне, когда он садится рядом. Прямо возле меня. Его
бедро касается моего. Я чуть шевелю ногой, ощущая носками его пятку.
– Больше я раздеваться не собираюсь, – он снимает с моего носа очки и откладывает
их... куда-то в сторону.
– Ох, – вот все, что мне приходит в голову. Он все еще пристально на меня смотрит. Я
отвожу глаза, заметив, как вздымается ткань его боксеров, и протягиваю к ним руку.
– Поттер? – задыхается он.
Я отдергиваю ладонь.
– Что? – издаю писк я, боясь, что он передумал и выгонит меня и...
Он толкает меня назад. Рука поддерживает мне шею. Рука на боку, гладящая вверхвниз. Пальцы на моем соске. Его язык, мои губы. ТвоюМатьМерлин... Гаа... Он
прижимается ко мне. Моя левая нога поднята вверх, ступня едва достает до кровати.
Толкаюсь. Трусь. Об него. Не хватает воздуха. Я вцепляюсь в его майку. Толкаюсь.
Притягиваю его к себе, с трудом дышу. Ощущаю на себе его вес, его движения, трение
ткани и его ладоней – его ладоней – его ладоней, о, Мерлин, и его язык. Всхлипываю
ему в рот. Меня бьет дрожь. О, Мерлин, прямо в него – о, Мерлин!
Все, нет языка, он чуть отодвигается, на его губах играет самодовольная улыбка, его
член – тверже камня – упирается мне в бедро. Он не кончил. Нетерпеливый, глупый
мальчишка. Он этого не говорит, но, наверно, думает. Я прижимаюсь лицом к его плечу
и глажу его спину, ощущая ладонями причудливые узоры шрамов.
И толкаюсь в него. Словно нехотя, он перекатывается набок, давая мне место. Я целую
его, раздвигаю его губы языком. Он закрывает глаза и медленно проводит рукой от
моего плеча к талии.
Опустив руку, я нащупываю его боксеры.
– Снимешь их?
Щекой я ощущаю его улыбку.
– Нет.
Упрямая сволочь. Я расстегиваю пуговицу (слава Мерлину, она там только одна) и
просовываю внутрь руку, едва касаясь его. Он вздрагивает и заставляет себя не
шевелиться. Он выглядит... озадаченным... непривычное для него выражение.
Я приподнимаюсь, чтобы получше рассмотреть его член – длинный, твердый и ровно
пульсирующий в моей ладони. Жаль, что тут так темно и я без очков! Я сползаю чуть
ниже и наклоняюсь так, что чувствую запах пота, вижу вены и кривой полумесяц
шрама. Его член длиннее и гораздо толще моего.
Я облизываю губы и пытаюсь захватить его член в рот целиком.
– Гарри, не надо...
...и, подавившись, я отодвигаюсь.
– Не все на это способны.
Я решительно повторяю попытку. Снова давлюсь и отодвигаюсь. Он нежно тянет меня
за волосы.
– Кажется, я же сказал тебе прекратить.
– Я смогу. Я хочу.
– Ты не знаешь, как это делается.
Я беспокойно поднимаю голову, но он вовсе не сердится. Отпустив мои волосы, он
кладет ладонь мне на плечо, а другой притягивает к себе.
– Иди сюда. Иди ко мне.
Я устраиваюсь с ним рядом, прижимаясь лицом к его груди. Желая спрятаться, я
сползаю вниз, к его подмышке. Жесткие и влажные волосы прямо у моего носа, пахнут
соленым потом. Его запачканная моей спермой рука находит мою, зажатую между
нами, и ведет ее вниз.
Горячее дыхание у моей шеи.
– Ласкай меня.
Я обхватываю пальцами его член и медленно двигаю их вверх... вниз... ощущая
бархатистую шелковистость кожи и скрытую под ней твердость. Он задыхается, когда я
задеваю пальцами головку. Которая оказывается гораздо шероховатее моей.
Я убираю ладонь, и он открывает глаза. Проблеск страха немедленно переходит в
хищный – ОМерлинКакЯТебяХочу – взгляд, когда он видит, что я облизываю пальцы.
Я снова обхватываю пальцами его член, целую в губы, просовывая между ними язык.
Провожу им по его зубам, шершавому нёбу, встречая по пути его собственный...
Он покусывает и вылизывает мой язык, рот, целуя в губы, мимо губ, смачивая слюной
мой нос, щеки, подбородок. Я издаю стон – это невероятно. Это сон. Мне что-то
подлили в тыквенный сок. Я умер и попал в рай. Это – полет, я вижу это в его глазах –
так же отчетливо, как воспоминание – высоко в небе, мокрые тучи хлещут по лицу,
срывая одежду, вокруг него все сливается... быстрее... его руки и ноги мертвой хваткой
вцепились в метлу, из полуоткрытых губ срывается вскрик экстаза.
Его бедра вжимаются в матрас, он выгибается в мою руку. Я ласкаю его... сильнее...
быстрее... еще. Его руки крепко прижимают меня. Ногти впиваются в спину. Жаркий,
открытый рот безмолвно кричит в мои волосы. Его сперма выплескивается на мои
живот и грудь.
Он расслабляется, но не отпускает меня. Все еще тяжело дыша в мои волосы. Я
вытираю руку о его майку. У меня снова стоит. Я трусь о него всем телом.
Он отодвигается, заправляясь в боксеры, затем перекатывается, подминая меня под
себя, и покусывает мне мочку уха. Я задыхаюсь. Большим и указательным пальцами он
растирает мой сосок и лижет – о, Мерлин! – он лижет и кусает меня. Я вскрикиваю, у
меня плывет перед глазами. Толкаюсь в него. Клацанье зубов. Я – осязание...
обоняние... брожение под кожей. И всхлипываю от боли, когда пальцы обхватывают
мой ноющий член.
Он тут же меня отпускает. Его зубы... Его ладонь... я пытаюсь следовать за ними, но
они уже у моего бедра, удерживают меня на месте. Он лижет, сосет и целует мне шею.
Это слишком. ОГребаныйМерлинСеверус... ПожалуйстаПожалуйстаОСеверус...
всхлипы... стоны... лепет... покусывание....
Я резко сажусь, кажется, мои волосы стоят дыбом, словно сквозь меня пропустили
заряд электричества, а Северус возится у своего гардероба.
– Не надо!
– Что – не надо?
– Это! Не кусайся! Это грубо!
– Но ты же кусаешься!
Он переводит дыхание. И чуть погодя:
– Это совсем другое.
Я хмуро опускаю голову на туманное очертание собственных ног – жаль, что без очков
не разглядеть выражения его лица. А может, и не жаль. Не хочу, чтобы в памяти
отпечатался взгляд, полный ненависти, отвращения или страха, когда он выгонит меня
из-за моей очередной оплошности.
Он неторопливо возвращается к кровати. Этот настороженный, неуверенный взгляд. Он
осторожно гладит мое плечо. Вот. Я закрываю глаза, и он толкает меня вниз. И снова
его губы – на моих, на моей шее, соске, животе. Он опускается на постель, целуя мое
тело. Я задыхаюсь, пытаясь не хихикать, когда он целует чувствительные места.
Скатывается с кровати. На пол. Преклоняется у моих ног. Целует внутреннюю сторону
моего бедра. Мои пальцы погружаются в его волосы. Он целует мне яйца. Головку
члена. Лижет. Заглатывает меня целиком. Горячо и влажно и... Мой. Ты мой. Мои
пальцы крепче вцепляются в светлые волосы и тянут...
Я толкаюсь и пинаюсь.
– Что? – спрашивает Северус. – В чем дело?
– Ни в чем! – пищу я.
– Тогда ложись и получай удовольствие, – толкает меня в грудь он.
Я ложусь, вцепившись пальцами в простыню. Его язык снова вылизывает мой член.
Проблеск блондинистых волос...
– Я же первый хотел это сделать! Дай мне!
– Наблюдай и запоминай, а потом попробуешь сам.
Всхлипнув, я закрываю глаза. Он смыкает губы вокруг моего члена, заглатывая его все
глубже, помогая себе пальцами. И вот опять. Ритмичные, неторопливые движения.
Опять. Член ноет от нетерпения. Возьми его. Пометь его...
Я открываю глаза. Пытаюсь сесть. Пряди сальных, черных волос щекочут мне бедра.
Черные волосы. Черные. Черные волосы Северуса. Не блондинистые. Не Малфоя.
– Северус, – шепчу я, сосредотачиваясь на черных волосах. –
СеверусСеверусСеверусСеверус...
Он продолжает двигаться, лизать, сосать. Мне же хочется пинаться, кричать,
проснуться. Я крепче вцепляюсь в простыню, притягивая ее к бедрам. Мне отсасывает
Северус Снейп. Северус с черными волосами. СеверусСеверусСеверус...
Звуки его лизания, заглатывания доносятся как бы издалека. И все как в тумане. Или
под водой. Расслабься же, кончи... это же должно быть приятно... –
СеверусСеверусСеверус... – Кончить. Как можно быстрее.
СеверусСеверусСеверус...
СеверусСеверус...
Северус...
Сев...
Вздох.
– Ты явно не в восторге, – доносится его голос. Словно издалека. Его голос доносится
будто издалека. Он вытирает губы своими длинными пальцами.
Я шевелю губами. Слышу собственный голос.
– Я больше люблю твои руки.
– Что ж. Теперь я буду знать, чего не делать.
Он встает, его смазанный силуэт исчезает в ванной.
Я сворачиваюсь в калачик, пряча лицо в скомканных простынях. Прислушиваюсь к
доносящемуся из ванной шуму воды. Как же я ненавижу себя. Ненавижу Волдеморта!
Ну почему у меня не может быть ничего нормального? Северус же не поймет. Станет
сожалеть о своем порыве и обязательно меня вышвырнет, а все из-за этого гада
Волдеморта!
Что ж, по крайней мере, мне не грозит смерть девственником. Я давлюсь смехом,
заглушаемым простынями. Давай, можешь теперь меня убивать, Волдеморт!
Раздаются приближающиеся шаги Северуса
– Ты похож на одного из “мальчиков” Розье.
– Теперь ты меня выгонишь? – я выглядываю из-под простыней – он стоит передо мной
одетый в халат.
– С какой стати? – удивляется он.
– Ну, как в прошлый раз.
Он продолжает молча на меня смотреть. Что-то сжимается у меня в груди, а желудок
словно налился свинцом. Он приближается и сотворяет надо мной очищающие чары.
Затем снимает халат – на нем чистые майка и боксеры. И накидывает его на меня. Он
теплый и мягкий, пахнет оливковым мылом, а мне хочется плакать. Но я не могу. И
вместо этого закутываюсь в халат.
Северус выходит и тут же возвращается с большой квадратной коробкой в яркой
обертке с сверкающими лиловыми звездами. Присев со мной рядом, он угрюмо
разворачивает подарок.
– Так я и знал, – бормочет он, заглядывая внутрь. – Самонадеянный старый пердун. –
Извлекает оттуда и кладет передо мной зеленую шелковую пижаму. – Переоденься.
Я тянусь и сперва касаюсь материи кончиками пальцев. Прохладная на ощупь – она
такая настоящая. Настоящая шелковая зеленая пижама. Он хочет, чтобы я ее надел. Он
хочет, чтобы я остался. Даже после этого... ужаса... он меня хочет.
Взяв пижаму, я сажусь и надеваю ее. Северус касается коробки палочкой, но та не
исчезает, как должна бы. Он отворачивает папиросную бумагу и пораженно достает
вторую пижаму, точно такую же. И недоверчиво рассматривает находку.
– Это... этот... да как он смеет! – запинается от возмущения он.
Я с улыбкой встаю и натягиваю пижамные штаны. Северус отбрасывает свою пижаму в
сторону, и коробка тут же исчезает. Снейп вихрем подлетает к гардеробу, откуда
выуживает потрепанную серую ночную рубашку.
– По-моему, тебе бы подошел зеленый шелк, – тихо замечаю я.
– Ну, конечно, совсем ничего подозрительного!
– Как будто, то, что я тут нахожусь – это уже не подозрительно?
Он сверлит взглядом зеленую пижаму, призывает ее и выходит в ванну. Я жду оченьочень долго. Наконец он выходит – раздраженный, но в обновке.
– Ты не обязан ее надевать, если она тебе не по душе.
– Я чувствую себя странно.
– А она и есть странная. Гладкая, почти скользкая, – объясняю я, проводя ладонью по
бедру. – Приятная на ощупь.
Фыркнув, он хватает с кровати халат и направляется в кабинет.
– Что ты хочешь на ужин?..
– Э... не знаю, – откликаюсь я, пытаясь нащупать очки среди разбросанной на полу
одежды. – Мясо с чем-нибудь еще.
Вот наконец я их нахожу и, нацепив на нос, следую за ним в кабинет. Он роется в
бумагах на столе и просит позвать домовика. Я зову Добби, который удивляется,
увидев меня, и приходит в ужас от присутствия Северуса. Что не мешает ему принять
заказ, и вскоре прибывает ужин. Карри для него, непрожаренная говядина, пюре и
зеленый горошек для меня.
Мы ужинаем молча, сидя на диване. Я умираю от голода и буквально заглатываю еду.
Вкусная пища, Северус, шелковая пижама, меня не выгоняют – можно сказать, вечер
удался. Отличный вечер. Я доедаю все подчистую, сознаю, что улыбаюсь, и
поворачиваюсь к Северусу, который все еще возится со своим карри.
– Доволен?
– Ага.
– Это хорошо, – одобряет он. – Хорошо.
Но сам хмурится. Из-за чего моей улыбки как не бывало.
– А ты – нет.
– Я не знаю, что я.
– Это из-за того, что мы... – жестом я указываю в направлении спальни.
Он лишь пожимает плечами.
– Если ты не хочешь, чтобы... мы можем больше этого не делать.
– Знаю, – рявкает он, – спасибо за информацию.
Я потерянно вожу вилкой по пустой тарелке.
– Может, я счастлив, – размышляет он.
– По тебе не скажешь, – скептически замечаю я. Он поворачивается на меня взглянуть,
его лицо совершенно бесстрастно. Моя рука с вилкой замирает. – Это из-за того, что
мне не понравилось, да?
– Нет.
Меня бьет нервная дрожь и вилка продолжает тихо постукивать о тарелку. Я отпускаю
ее, отодвигаю тарелку и рассматриваю стеллажи с книгами.
– Они тебя обидят, – выпаливает он, – когда ты отсюда выйдешь.
Я оглядываюсь на него. Он почти не притронулся к карри. Лишь продолжает возить
вилкой по тарелке.
– Кто, одноклассники? Они ничего об этом не знают. А если и узнают, то все выльется
в карикатуры и розыгрыши. Как-нибудь переживу.
– Ты же не знаешь, что сможешь пережить, а что – нет, – негромко возражает он.
– Это – переживу.
Бросив на меня печальный взгляд, он качает головой. Затем берет мою ладонь в свою и
тянет к себе. Осторожно целует ее и продолжает держать у губ, не желая отпускать, но
я отнимаю руку и отодвигаю в сторону тарелку с карри. Затем наклоняюсь и целую его
в губы. Я переживу.
Глава 21: Молчаливая POV Снейпа
"Пора бы уже признать это"
Он просыпается посреди ночи, заходясь в крике и тут же убеждая, что с ним не
происходит «ничего особенного». Повернуться и обнять его кажется самым
естественным движением. Маленькое, худощавое тело безупречно вписывается в мое.
– Я сделал тебе больно? – откуда я это взял? С чего мне причинять ему боль? Его
трясет, он мотает головой и вскрикивает снова. Наверно, в какой-то миг я открыл глаза.
Темные, торчащие во все стороны пряди волос, отливающие серебром под льющимся
из ванной светом, делают его похожим на ежа. Какой-то короткий миг до полного
просветления сознания я едва не делюсь с ним этой мыслью, но тут полностью
просыпаюсь, и меня до костей пробирает озноб: Гарри Поттер в моей постели.
– Твой шрам? – глупо спрашиваю я.
– Со мной все в порядке! – откликается чуть слышным, напряженным шепотом он.
– Обезболивающее зелье помогает?
– Нет.
Я массирую ему затылок – вряд ли он это замечает: его мышцы словно заледенели,
кажется, что под пальцами хрустят льдинки. Пару минут мы молчим, а затем он
извиняется.
– Десять баллов с Гриффиндора, – рявкаю я, разминая упрямый узел мышц костяшками
пальцев.
Он стремительно оборачивается. Я невольно вглядываюсь в его лицо – такая взрослая
линия скул и совершенно детские губы. Затем, всхлипнув от боли, он опускает голову:
– Пошел к черту.
– Я подумаю, – соглашаюсь я, продолжая массаж.
И вот он снова засыпает. Медленно и осторожно я отстраняюсь.
Мое тело – задрапированное в шелк тело незнакомца, в моих комнатах толпятся
призраки прошедшего вечера. Огненно-красные в моем воображении, они элегантно
вальсируют из спальни в кухню и обратно. Почему-то на полу не остается ни царапин,
ни сажи. Он проснулся, корчась от боли, возможно, обожженный изнутри.
По крайней мере, я смогу приготовить ему чай, когда он проснется.
И тут мне приходит в голову, что я даже не знаю его предпочтений. И разбил чайник. Я
возвращаюсь в спальню за палочкой, и вот он – лежит, потерянный для мира, в постели
самого ненавидимого профессора Хогвартса. Я знаю, что он любит кусаться, что его
лобковые волосы еще по-детски мягкие, что взрослым он будет на удивление неплохо
оснащен (для Поттера). Но совершенно не имею понятия, какой он предпочитает чай.
Отказавшись от своего намерения, я присаживаюсь с ним рядом, пропускаю сквозь
пальцы его волосы.
Он не шевелится.
Зеленый шелк под цвет его глаз... Он сказал, что Дамблдор знает.
Тогда какой смысл этому сопротивляться?
Темный Лорд знает.
Какой смысл сопротивляться вообще?
Тусклый серебристый свет омывает его силуэт. И окружает нас – гладкий, как вода...
или еще один слой шелка... В его отблеске даже мои руки достигают причудливого
совершенства. Его волосы не просто черны; каждая прядь отливает красным, как
сияние сердцевины граната. Странно. Никогда не замечал этого раньше, и почему-то
сейчас сие обстоятельство не беспокоит мою совесть.
На его шее выступили капельки пота. Он беспокойно ерзает под моими ладонями,
невольно обнажая на горле пунктир засосов. Отчетливо помню вкус его кожи, ее
плотность под моими зубами – как каждая мышца, включая голосовые связки,
отдавалась мне, как его пальцы рвали отделяющую нас друг от друга тонкую ткань, как
раздвигали мои ноги. Он был в таком отчаянии. Кажется, даже в большем, чем я сам, –
но с какой стати? Неужели кто-то может не захотеть его?
Хочу его. Хочу его опять, сию минуту. Он спит, отдыхая от боли, я же воспользуюсь
собственной ладонью... дыханием... телом... до тех пор, пока каждое из этих слов не
утратит свое значение...
Я ложусь с ним рядом, осторожно провожу ладонью от узкого, точеного предплечья до
кисти, спрятанной под подушку. Кожа его ладоней утратила мягкую упругость –
спасибо этой сучке, сестренке Лили. Я помню, как эта загрубевшая ладонь искусно
обхватила мой член, ее неторопливые движения с поворотом, которые должны были бы
причинять боль... доводя почти до грани... распаляя желание, гонясь за болью, пытаясь
вскарабкаться на нее, как на дерево. Я забыл, как он юн. Я все забыл.
Его дыхание выровнялось, он почти улыбается во сне. Одной рукой я беру его
безвольную, с длинными пальцами ладонь, а другой мастурбирую, представляя, что это
он прикасается ко мне. Ладонь, творящая магию, ладонь ловца, любовника, от узкой
кисти до искусанных ногтей, я запоминаю каждый ее дюйм, вспоминаю то, что он
проделывал, представляю, что сделал бы, не спи он сейчас...
(пора бы уже признать это)
…потому что он меня любит... и снова пыл, и снова цвет. Хватает одной лишь мысли о
нем, и у меня болезненно ноет член, глубокий шрам вопит при малейшем
прикосновении, требует ласки. Его голос, шепчущий мое имя. Его широко
распахнутые, ослепшие от страсти глаза, потемневшие зрачки, как губка, впитывающие
все мои страхи. И оно все нарастает, нарастает, нарастает, фантазия – гладкая, как
шелк, и хрупкая, как хрусталь... и все это молча... отчаянно молча... держа в темноте его
безвольную ладонь. Представляю, что этому он от меня научился, ощущаю свои
пальцы, погруженные в его волосы, и жар его рта, безжалостно вбирающий в себя все,
что у меня есть...
И мир становится разноцветным, как когда-то было только во сне.
Наконец, закусив губу, чтобы не закричать... не дышать… и я ничего не вижу, но мне
не страшно. Я замираю, не выпуская его руки, и жду, пока цвет наполняет весь мир.
Затем ужасная боль обращается наслаждением, и «меня» больше не существует.
Он лежит, уставившись в потолок, осторожно глотая воздух, ждет, пока у меня
прояснится зрение. Это происходит постепенно: тьма и свет возвращаются – в виде
концентрических окружностей. Возвращаются и другие ощущения; кожа покрывается
мурашками, словно напоминая – я жив. Нужно сотворить очищающие чары, но моя
палочка на тумбочке. Чтобы ее достать, нужно отпустить его ладонь.
Он спит.
Глава 22: Цепочка неловких встреч
"Вообще-то, я тут... э... совсем без одежды".
Я вхожу в Большой зал с улыбкой до ушей. Места многих слизеринцев, да и некоторых
студентов других факультетов, пустуют. Видимо, празднование победы Слизерина, а
также вечеринка для поднятия духа Равенкло прошлой ночью порядком затянулись.
Подходя к столу, я слышу обрывок фразы Алисии о том, как "...ужасно выглядит Чо".
Дин тянется через весь стол за блюдом с беконом:
– Да ничего с ней не случилось, мы с Захарией ее развеселили.
Шеймус что-то сердито бормочет в свою тарелку. Я сажусь между ним и Гермионой,
напротив Рона, который, заметив меня, немедленно хватает лежащий перед Гермионой
«Ежедневный пророк» и открывает его наобум. Ну, раз он собирается дуться...
Я поворачиваюсь к Гермионе, Фреду и Джорджу:
– С добрым утром!
Все вразнобой приветствуют меня в ответ; молчат только Рон, Гермиона, Фред и
Джордж.
– Все, с меня хватит, – заявляет Джордж.
– Чего именно? – уточняю я, придвигая к себе блюдо с яичницей.
Фред сильно наклоняется – меня заслоняет от него Гермиона, сердито намазывающая
маслом тост.
– Уизли никогда не покидают друзей в беде... но мы отказываемся тебя прикрывать,
если ты намереваешься и дальше пропадать без единого слова. Откуда нам знать,
может, тебя похитила банда слизеринцев и бросила в озеро?
– Ох… я не подумал…
Рон отшвыривает в сторону «Пророк», хватает яблоко и, даже не взглянув на меня,
выбегает из зала. Я поднимаюсь, чтобы его остановить, но Гермиона берет меня за
руку. Оказывается, мы сейчас пойдем в библиотеку, пока Рон встречается с
Дамблдором и Северусом для назначения отработок, которые продлятся до конца года.
Мы быстро доедаем, а потом находим пустынный закуток в библиотеке. В выходные,
которые разрешено проводить в Хогсмиде, это несложно, а сегодня, к тому же, еще и
утро после квиддичного финала. Она вытаскивает из рюкзака какие-то книги,
раскладывает их на столе и, словно между прочим, интересуется, как я провел
прошлую ночь.
– Мы провели ночь вместе, – я снова блаженно улыбаюсь.
– Вы и раньше проводили ночи вместе.
– Да нет же, мы... ну, спали вместе, – интересно, может, расстегнуть воротник и
продемонстрировать ей засос?
Гермиона вздыхает:
– Замечательно.
– Да! Так оно и было! – радостно восклицаю я. (Ну, в основном.)
– Позволь мне догадаться, – хмурится подруга. – Мне даже не стоит беспокоиться и
выходить из себя – ведь это происходит с полнейшего одобрения Дамблдора, так?
Он знает. Кажется. Наверное. Гермиона недоверчиво на меня смотрит, пока я
выбиваюсь из сил, пытаясь объяснить речь директора о паразитах и влечении, а потом
рассказывая об одинаковых пижамах. Когда я прошу пока держать все в тайне от
Ремуса, не говоря уже обо всех остальных, мы ссоримся из-за того, что я, якобы, делаю
из друзей соучастников во лжи.
– Могла бы сделать вид, что за меня рада, – горячусь я. – Если бы речь шла о нас с
тобой, всем вообще было бы наплевать.
– И тому имеется веская причина!
– Ерунда!
– Вовсе не ерунда, Гарри! Тогда все было бы законно! Никто бы не подвергался
опасности. Я не рисковала бы своей свободой и карьерой из-за какого-то перепихона на
переменке! Рискуешь не ты один!
Какого-то перепихона? Да за кого вообще она меня принимает? Если бы все, что мне
было нужно, – это перепихон, я легко смог бы поиметь полшколы! Кто бы отказал
Мальчику-Который-Выжил? Знаменитости. Психопату. Придурку.
Их нет рядом, когда меня преследуют сны Волдеморта. Они не массируют мой
затылок, не будят осторожными прикосновениями, не зовут шепотом по имени, не
успокаивают быстрыми поцелуями в макушку. Они не станут играть со мной в
шахматы или пить чай, присматривать за мной и защищать так, как это делает Северус.
Он понимает и принимает меня таким, какой я есть, а еще он меня любит, и это
взаимно. И нам положено ждать, пока мне исполнится 21 год, чтобы заниматься тем,
чем уже давно занимаются мои приятели? Да я к тому времени уже сдохну! Эти
отношения – самое лучшее из того, что произошло в моей жизни, лучше поступления в
Хогвартс или избавления от Дурслей, а Гермиона полагает, что все это ради какого-то
дешевого перепихона на переменке?
– Это значит для меня гораздо больше, ты просто не понимаешь. И вообще, я очень
осторожен. А уж он и подавно... как-никак, он шпион, и нарушать законы – его стихия.
Какое-то время Гермиона смотрит на меня. Затем молча открывает книгу и
погружается в чтение.
Чуть погодя, я бормочу:
– Ну, и мы это... счастливы.
– Он – счастлив? – недоверчиво переспрашивает подруга.
– По его словам – да.
Она лишь качает головой и возвращается к чтению. Вскоре появляется мрачный Рон.
Гермиона интересуется, как все прошло, но тот плюхается с книгой в руках на
свободный стул и наотрез отказывается обсуждать эту тему. Ага, так я и поверил. Он
просто не хочет обсуждать ее при мне. Чувствуя себя лишним и совершенно
непонятым, я покидаю библиотеку и иду гулять.
Иду, не думая, куда глаза глядят, и за первым же поворотом натыкаюсь на Ремуса.
– С добрым утром.
– С добрым!
Он глядит на меня, склонив голову набок, и молчит. Внезапно мне становится ужасно
неловко. Смущенно улыбаясь, я делаю шаг в сторону, чтобы пройти мимо, но он
преграждает мне дорогу.
– Не возражаешь, если мы поговорим?
О, черт, он догадался о прошлой ночи.
– Э... вообще-то, у меня нет времени, у меня это... важная встреча, – мямлю я, указывая
куда-то в сторону. Затем обхожу его и быстро иду вперед.
– Я провожу, – не отстает он.
Черт. Черт. Черт.
– Хорошо провел вчера время?
Что сказать? Я лихорадочно ищу правильный ответ.
«Да» – это честно, но если он что-то подозревает, то еще вообразит себе больше, чем
нужно. «В Хогсмиде было здорово», – это ложь, если он ее засечет – пиши пропало.
Может, открыть ему правду? Мол, Северус и я занимались сексом и собираемся
заниматься им в будущем! Но тогда он побежит к директору, узнает, что его
обманывали, обидится (или того хуже – выяснится, что Дамблдор вовсе не собирался
допускать, чтобы между нами все зашло так далеко, и у нас возникнут проблемы).
Ремус обратится к Сириусу, а тому я вообще не смогу ничего втолковать! Крестный
примчится в школу и оторвет Северусу голову...
– Я не ходил вчера в Хогсмид, – выпаливаю я и немедленно сожалею о сказанном –
теперь он захочет знать, куда же я ходил.
– Неужели? И я туда не ходил. Решил провести спокойный вечер.
– Ага, я тоже.
– А Северус, как у него дела? Что-то я не заметил его за завтраком.
– Н-нормально. – Черт, он точно в курсе нашей с Северусом встречи, нужно сделать
вид, что там не произошло ничего такого. – Мы играли в шахматы. Допоздна. Вот
почему он проспал завтрак.
Ремус явно озадачен.
– Но в этом нет ничего плохого, правда? – добавляю я. – Просто играли. Мы любим
шахматы.
Ремус хмурится.
– Какая, должно быть, напряженная вышла партия, если вывела его из строя на целое
утро.
– Ну, я же сказал, мы играли допоздна.
Мы идем по коридору. Я ускоряю шаг. Он не отстает, но и ничего не произносит. Все
это ужасно неловко, и почему-то в этом коридоре нам навстречу не попадается ни
единого студента, и у меня нет предлога уйти от разговора.
Мы доходим до лестницы, и он преграждает дорогу, вытянув передо мной руку.
– Гарри, погоди.
Я гляжу на его руку. Хочется сбежать, но тогда я выдам себя. Он становится ко мне
лицом. Я делаю шаг назад, дальше отступать некуда, позади – стена.
– Гарри, ты же помнишь... я говорил тебе, что всегда знаю... В самый первый раз, когда
мы обсуждали эту тему...
– Я дрочил! – выпаливаю я.
Одна из его бровей ползет вверх, он явно пытается сохранить остатки терпения.
– Э... Что ж. Вполне естественное занятие для мальчика твоего возраста. Но ваши
запахи перемешаны, Гарри, и... Ведь мы же договорились...
Твою мать. Перемешанные запахи. Их-то как прикажете объяснить?.. Думай. Мерлин,
помоги мне что-нибудь придумать! Я прячу лицо в ладони, пытаясь разыграть
смущение. Его запах... Моя мастурбация... И тут, слава Мерлину, меня осеняет.
– Я это... подрочил в его полотенце. Он только что принял ванну, у полотенца
сохранился его запах... ну я туда и подрочил, а... потом еще и помочился. Кажется, это
связано с кошачьими рефлексами. Потом позвал Добби и попросил все убрать.
Чуть раздвинув пальцы, я гляжу на него. Ремус даже порозовел от сочувствия. (Ура!)
– Пожалуйста, ничего ему не рассказывай! – пищу я.
– Конечно, я не собираюсь рассказывать ему про... полотенце, – обещает Ремус и тут же
отворачивается, внезапно заинтересовавшись резным узором на перилах.
Надо ловить момент.
– Мне надо идти. Я опаздываю.
Не успевает он среагировать – я уже мчусь вниз по лестнице, оставляя Ремуса позади.
Некоторое время спустя я замедляю шаг и бреду по коридорам, сам не знаю куда.
Больше всего мне хочется вернуться в подземелья, но я не буду навязываться, иначе
Северус снова меня вышвырнет. Эх, поделиться бы с друзьями, чтобы они за меня
порадовались, но увы – это невозможно.
Ноги приносят меня назад в спальню. Неплохо было бы принять ванну – расслабиться,
и потом, если мы с Северусом снова займемся сексом, мне лучше помыться. Я
открываю дверь в гриффиндорскую ванную и вижу Дина и Шеймуса, по шеи
погруженных в пену.
– Если ты не заткнешься о размере члена Захарии, я заткну тебя сам – своим
собственным! – горячится Шеймус, яростно намыливая голову. Дин берет мочалку и
тоже тянется за мылом.
– Не будь занудой.
– Сам ты за... О, привет, Гарри! – замечает меня Шеймус.
– Привет. Э... не видели Рона? – поспешно выпаливаю я.
– Библиотека, – протягивает Дин, я поспешно благодарю их и тут же удаляюсь, пока
они не успели сказать что-то еще.
Можно принять душ, но он не расслабляет так, как ванна. Жаль, что сейчас не
раздобыть пароль в ванную старост. Погодите-ка... зачем мне пароль? Если под дверью
есть щель, в чем я почти уверен, то я смогу пробраться туда, став насекомым. Я сажусь
на кровать, задвигаю полог и прячу под подушку палочку. Превратившись в кота, я
выбегаю из спальни и несусь по коридорам в ванную для старост.
Как и ожидалось, под дверью ванной зияет значительных размеров зазор. Я ложусь
набок и заглядываю внутрь. В поле зрения – лишь часть пола, но не видно ничьих ног,
не слышно плеска воды. Коридор тоже безлюден, я превращаюсь в мышь,
протискиваюсь под дверь и снова оглядываюсь по сторонам. Ни звука, ни движения –
даже спящая русалка в золоченой раме на стене совершенно неподвижна.
У бортика бассейна я снова принимаю человеческое обличье, откручиваю краны на всю
катушку и облегченно опускаюсь в теплую воду. Пена такая густая, что, могла бы
удержать меня на поверхности. А что, отличная мысль. И вот я ерзаю и выгибаюсь,
пытаясь согнать под себя как можно больше пены. Наконец, после долгого плескания и
ерзанья, как следует забрызгав пеной глаза, я распластался на огромном облаке вкусно
пахнущей пены. Ноги, руки, задница – едва касаются водной поверхности сквозь белый
толстый пласт.
Я доплываю до центра бассейна, рассматривая расплывчатый круглый силуэт люстры.
Прищурившись, я пытаюсь сфокусироваться, но тщетно. Жаль, что, когда меняю
форму, я не могу брать с собой очки. И все же, сейчас я так чудесно расслабляюсь.
Словно парю на облаке. Интересно, есть ли существа, которые умеют летать на
облаках? А еще мне хотелось бы знать, пользовался ли этой ванной Северус. Может, он
сейчас тоже принимает ванну и дрочит, вспоминая прошлую ночь. Представляю на
себе его руки, его рот на моем... О, черт, его рот. Внезапно к горлу подступает тошнота:
меня передергивает, когда я вспоминаю рот Люциуса... мистера Малфоя. Твою мать,
почему хоть в чем-то я не могу быть как все? Я даже не могу насладиться минетом без
того, чтобы и тут не мешалась эта сволочь Волдеморт.
Черт, не могу же я отказываться от всего, кроме рук Северуса... тогда он точно решит,
что я совсем еще ребенок, и передумает. Я даже не могу его трахнуть – тогда я точно
почувствую себя Волдемортом. (Да и позволит ли Северус вообще себя трахать? Я не
могу себе такого представить, но, с другой стороны, совсем недавно я вообще не мог
представить, что Снейп может иметь что-то общее с сексом.) Объяснить ему тоже
невозможно – да и как это сделать? Слушай, Северус, мне тут снятся сны, в которых я –
Волдеморт и трахаю Люциуса. Ага, того самого типа, которого ты в моем возрасте
однажды пытался изнасиловать, применив Lascivious. Когда ты делаешь мне минет, то
мне кажется, что ты – это он. Мерлин, даже если он мне поверит, то, вероятнее всего,
прервет наши отношения из одного лишь омерзения. Впрочем, скорее всего, он решит,
что я издеваюсь, и проклянет так, что я забуду собственное имя.
А что будет сегодня, когда я вернусь? Он снова захочет мне отсосать? Попросит его
трахнуть? Что, если я опять забудусь? И назову его «Люциус»? Когда это мое сердце
заколотилось так быстро? Ненавижу Ремуса за то, что всегда лезет не в свое дело!
Ненавижу Северуса за его гипертрофированное чувство вины, за то, что заставил меня
признаться Ремусу! Ненавижу министерство за дурацкие законы! Если бы мы начали
заниматься сексом сразу, как только почувствовали взаимное влечение, то впервые я
испытал бы все с ним, а не во сне, будучи Волдемортом.
Я слышу щелчок дверного замка и с громким всплеском быстро скатываюсь с пены под
воду. На поверхности клочья пены плавают над головой, словно разорванные облака,
заслоняя яркий свет люстры. Серо-синий потолок выглядывает из-за них будто
предгрозовое небо. Раздаются чьи-то шаги.
Может, превратиться в рыбу или в угря и переждать под водой? Я могу дышать под
водой, но вдруг меня обнаружат и попытаются поймать? Что если войдет кто-то еще...
и еще... и у меня так и не появится шанса выбраться отсюда незамеченным?
На воду падает тень. Я отодвигаюсь, пытаясь остаться невидимым под облаком пены.
Вспышка света – и пена растворяется в мыльную пленку, переливающуюся всеми
цветами радуги. Сквозь нее я различаю расплывчатый силуэт Чо Чанг в махровом
голубом халате, в ее руке – направленная на меня палочка.
Задыхаясь, я выныриваю на поверхность.
– Как ты сюда попал? – она прячет палочку в карман.
– Дверь была открыта, – я жадно глотаю воздух.
– Ну да, конечно, – хмурится она. – Знаешь, я же могу снять баллы за нарушение
правил.
Я киваю, отводя с лица мокрые пряди волос. Неловкое молчание. Черт, надеюсь, она не
станет сейчас вспоминать Седрика.
– Так ты уходишь или нет? – осведомляется она наконец.
– Да! Я как раз уже собирался, – я подплываю к бортику и опираюсь на него руками.
Она не спускает с меня глаз. Краснея, я смотрю ей в лицо, не зная, как поступить. У
меня с собой нет никакой одежды. Даже если я быстро пробегу мимо нее, то не смогу
превратиться у нее на глазах. А это значит, что я должен буду открыть дверь, а в
коридоре может кто-то быть. Не сказал бы, что меня так сильно смущает нагота – я уже
привык к ней, будучи котом, – но поползут слухи, которые потом просочатся в прессу.
– Ну, чего ты ждешь?
– Вообще-то, я тут... э... совсем без одежды, – мямлю я.
– Ты проник сюда нагишом? – недоверчиво изумляется Чо.
Я киваю. Она вздыхает. И... снимает халат. Я быстро отворачиваюсь. За моей спиной
раздается всплеск – и вот она уже в воде.
– А вдруг кто-нибудь войдет? – интересуюсь я у одного из кранов.
– Скажу, что сама тебя впустила. С тебя не снимут баллы, – успокаивает она меня, и, не
дожидаясь ответа, продолжает: – Меня сюда приводил Седрик.
– Ах вот оно что! – восклицаю я, желая очутиться где угодно, но подальше отсюда. Ее
рука тянется мимо меня за губкой, затем слышится плеск воды – она моется. Будет
только справедливо позволить ей выговориться и тем самым попытаться искупить
вину. Кажется сто лет прошло с тех пор, как мы ходили на свидание и я все испортил, а
потом Гермиона пыталась объяснить про девочек. Парней понять гораздо легче. Кроме
Северуса. Он тоже непонятный, но только по-своему. Откуда-то из глубины сознания
до меня доносится голос Рона: «Да где ты их таких всегда выкапываешь?»
– Хочешь... э... можем поговорить о Сед... о нем? – запинаюсь я.
– Нет. Уже не хочу.
– Ах так, – потерянно отзываюсь я. Девчонок не понять. Позади плещется вода, она
моется, а передо мной неразрешимая дилемма – продолжать ли мне рассматривать
краны, потому что она голая, или же повернуться к ней лицом, потому что мы
беседуем.
Теперь ей приспичило узнать, почему я тут. К счастью, на это просто ответить: я хотел
принять ванну в одиночестве. Она передает мне мыло и губку, которые я с
благодарностью принимаю: хоть какое-то занятие, а то сколько можно по-идиотски
пялиться на краны. Я поворачиваюсь и начинаю намыливаться. Она смотрит на мою
шею. Черт. Надеюсь, у Чо хватит такта не интересоваться, откуда взялись засосы. Я
заканчиваю мыть руки и приступаю к шее с плечами, намеренно оставляя хлопья пены,
чтобы скрыть метки.
Чо наливает в ладонь немного мыла и намыливает голову. Белые хлопья липнут к ее
волосам, плечам и рукам, плавают вокруг нее в воде, словно островки белого кружева.
Ее маленькие груди шлепают по воде. Она слишком близко ко мне. Мне видна каждая
слезинка, падающая с ее ресниц. Ее руки невольно прикрывают грудь, когда она
смотрит вниз, удивленная ее округлостью и лиловатыми растяжками. Отбросив ее
руки, я обхватываю ладонями ее груди. Мои.
Отпрянув, я больно ударяюсь плечом о кран. И в ужасе смотрю на Чо, но она лишь
улыбается в ответ. Мне плохо.
Я мотаю головой: «Я Гарри Джеймс Поттер, – напоминаю себе я. – Я в Хогвартсе, в
ванной для старост, с Чо Чанг. Я Гарри Джеймс Поттер. Я в Хогвартсе...»
– А ты здорово вчера летала, – обращаюсь я к бортику ванны, меняя тему на более
безопасную. – Я за тебя болел.
– А... спасибо, – несколько разочарованно отвечает она и ныряет, чтобы смыть с головы
пену.
– Ты... тебе уже лучше? – спрашиваю я, но она лишь пожимает плечами. – Дин сказал,
нужно было тебя развеселить, вот я и подумал...
– Он тебе так сказал? – резко прерывает меня она. – Так вот почему ты здесь?
– Что?
– Решил, что можешь... что тебе удастся... – она запинается, из ее глаз ручьем льются
слезы.
– Извини! – не понимая, что ляпнул на сей раз, восклицаю я.
– Убирайся, – задыхается она. – Убирайся! Убирайся!
Я вылезаю из ванны, расплескивая повсюду воду. Скользя по мокрому полу, я
достигаю двери, не заботясь оказаться замеченным. Потому что меня достали Чо и
воспоминания Волдеморта. Я толкаю дверь и выбегаю в пустой коридор. Сухой и
прохладный воздух холодит кожу. Один коридор, другой... два хаффлпаффца
удивленно поворачивают головы... я же бегу дальше до тех пор, пока не нахожу пустой
класс и не захлопываю за собой дверь. Затем сползаю на деревянный пол, мое дыхание
быстрое и прерывистое. Я даже не уверен в причине своей паники. Я Гарри Джеймс
Поттер. Я в Хогвартсе. Я Гарри Джеймс Поттер. Я в Хогвартсе...
Я даже не помню, прикоснулся к ней или нет. И это все, о чем я могу сейчас думать. Ее
груди и загорелые соски. Не помню – дотронулся ли я до нее или представил себе это.
И тут я вспоминаю сосок Северуса, и мне становится очень грустно: ведь он у него
только один. Как ему, должно быть, одиноко... вот кому требуется дополнительная
любовь и внимание... а вместо этого я тратил время, трогая сосок Чо... А вдруг сосок
Северуса узнает, и это разобьет ему сердце? Черт. Я пускаю сопли из-за соска!
Нормальные люди не пускают сопли из-за сосков. Нормальных людей не беспокоит –
одинок сосок или нет.
Я опускаю голову на колени. Ну почему я не помню, прикасался ли я к ней? Нельзя же
подойти к ней за обедом и просто спросить. Если же я до нее дотрагивался, расскажет
ли она кому-либо? Будут ли у меня неприятности? Что, если она кому-то проговорится,
и слухи дойдут до учительской? Северус узнает, будет ревновать и злиться и больше не
захочет иметь со мной ничего общего. Я очень, очень, очень надеюсь, что к ней не
прикасался. Очень, очень...
В конце концов, сердцебиение выравнивается, у меня начинает урчать в желудке, я
зову Добби, который приносит мне одежду, и я плетусь в Большой зал обедать.
Глава 23: Развертывание
«В подобных делах у меня мало опыта...»
Пообедав (и предупредив друзей, что вечером меня не будет), я возвращаюсь к
Северусу котом. У нас запланирован урок, но даже не представляю, как мне удастся
сосредоточиться! Мне хочется снова заняться сексом и забыть обо всем этом ужасе.
Как только он открывает дверь, я пулей влетаю внутрь и прилипаю к его ноге, урча и
ласкаясь.
– Да-да, привет, – бурчит он, стряхивая меня с ноги.
Метнувшись в ванную, я быстро превращаюсь и возвращаюсь в кабинет, где Северус
пристально разглядывает сваленные в кучу подарки. Глубоко, под бесчисленными
слоями черной одежды спрятано его тело. Я видел его без этих слоев. Он
подозрительно рассматривает подарки, опуская уголки целованного мною рта.
– Хм... полагаю, ты даже не подумал прочесть главу о… – произносит он, обращаясь к
подаркам – об Amicus Fides.
– Э-э... нет.
Он поднимает подарок ласкавшими меня руками.
– Полагаю, ты даже не помнишь, что я задал тебе во вторник.
Вторник… вторник… А что у нас было во вторник? Ах да, он засек меня
мастурбирующим и потерял сознание. Кажется, это было сто лет тому назад. Он что,
тогда задал домашнее задание?! Не может быть, он же почти все время был в обмороке.
Он вздыхает.
– Попросить об одолжении мисс Грейнджер и прочесть главу об Amicus Fides из ее
книги «Темный Круг»...
– У меня не было времени и вообще, я....
– ...к прошлому четвергу.
– Забыл, – мямлю я, сознавая, каким безответственным предстаю перед ним. Нужно
будет обязательно наверстать. Я не забуду прочесть эту главу и даже начну читать
вперед. Внезапно позади раздается едва слышный стон. Я заглядываю на кухню, но не
замечаю ничего особенного.
Северус вздыхает и с громким стуком опускает подарок поверх кучи остальных.
– Я пока что все еще твой учитель, Поттер.
Стон становится громче и переходит в плач.
– Извини, я обязательно...
– А потому считаю недопустимым с твоей стороны... – он повышает голос –
плакальщик-невидимка всхлипывает еще громче, – постоянно игнорировать мои
указания!
– Я не игнорирую!
Всхлипы переходят в знакомое рыдание. Теперь я почти уверен – это книга, купленная
мной в подарок с пожеланиями скорейшего выздоровления. Очевидно, с нее сняты
чары молчания, а значит, он уже открывал ее! Северус сердито на меня смотрит, явно
пытаясь не обращать внимания на злосчастные звуки. Не похоже, что он доволен.
– Тогда-выполняй-свое-домашнее-задание-двадцать-баллов-с-Гриффиндора-жди-меняв-кладовке-Поттер! – скороговоркой выпаливает, резко указывая в сторону кладовки.
Я неуверенно интересуюсь:
– Он тебе не понравился?
Он опускает руку и долго сверлит меня взглядом.
– Кто не понравился?
– Мой подарок.
– Ты подарил мне стонущий подарок?
Я беспокойно киваю.
– Поттер... я же решил, что он проклят! Ты мог бы, по крайней мере... – Он
отворачивается, и, явно пытаясь скрыть легкий румянец, почесывает пальцем бровь. –
Тебе что, трудно было подписать открытку?..
– А я думал, ты его развернул. На нем были чары молчания.
– Никогда не прикасайся к подаркам, предварительно не сотворив на них Finite
Incantatem, Поттер! И никогда не разворачивай стонущие подношения анонимных
доброжелателей! – объясняет он, и я чувствую себя полным идиотом.
Тем временем Северус подходит к сейфу-картине и бросает:
– Turnera, – в то время как рыдание все усиливается. Он возвращается в кабинет, держа
в вытянутых руках все еще завернутую в подарочную бумагу книгу. – Как только ты
закончишь баюкать свое раненое эго, – ухмыляется, – не соизволишь ли подтвердить,
что этот подарок действительно от тебя?
Я мельком бросаю взгляд на рыдающий подарок, обернутый в черную бумагу и
перевязанный серебристой ленточкой, и тут же опускаю голову. Ну почему бы ей уже
не заткнуться! Никогда в жизни мне не приходилось слушать такого воодушевленного
завывания. С чего я взял, что это будет хорошим подарком? Теперь мне хочется
разорвать энциклопедию на мелкие клочки. Жаль, что я вообще ее увидел (или
услышал).
– Да. Это от меня, – мямлю я.
– Ты же едва на него взглянул!
Я поднимаю голову, заставляя себя еще раз посмотреть на свою ужасную ошибку:
– А у тебя есть другие стонущие подарки, завернутые в черное и перевязанные
серебристой ленточкой?
– Подойди и взгляни на него, – цедит он сквозь зубы. – Пакеты могли подменить!
Я приближаюсь и протягиваю руку.
Северус чуть ли не отпрыгивает.
– Не прикасайся! Он может быть настроен на тебя!
– Он похож на мой подарок, – вздыхаю я, плюхаясь на диван. Я всего лишь хотел
оказать внимание, а теперь это такая пытка. Ну как можно быть таким параноиком и
тем не менее каждое утро решаться вылезти из-под одеяла?
Северус с опаской вертит пакет в руках.
– Ты оборачивал его сам?
– Я наблюдал, как это делали в магазине.
– Хм. – Он, прищурившись, изучает бантик, затем указывает на кладовку. – Туда.
Я плетусь в соседнюю комнату. Как только я вхожу, он направляет палочку на порог и
угрюмо сотворяет Murus Obstius. Меня обволакивает тонкая серебряная паутинка. С
несчастным видом я смотрю сквозь нее, как он опутывает нитями себя и
постанывающую на полу книгу.
Потом он поворачивается к свертку и, нацелив на него палочку, встает в позицию,
словно книга - достойный соперник-дуэлянт. Следует череда заклятий. Одно из них
заставляет книгу умолкнуть. Другое разворачивает ее и неспешно расправляется с
упаковочной бумагой, заставив ее некоторое время корчиться в судорогах,
порождаемых невидимыми языками пламени.
Северус хмуро смотрит на подарок, сотворяет еще одно заклинание и, осторожно
наклонившись, кончиком палочки приподнимает обложку. Затем ею же переворачивает
несколько страниц. Ничего не происходит. Он выпрямляется и подозрительно
разглядывает книгу. Затем левитирует, заставив сделать сальто-мортале в воздухе, и
встряхивает. Несчастный томик стонет так, словно ему плохо, но из него так ничего и
не выпадает. Северус призывает книгу, а когда та со шлепком падает ему в руки,
вздрагивает, словно ожидал, как минимум, взрыва. Некоторое время он молча смотрит
на нее, затем рассеянным взмахом палочки удаляет щиты Murus. Серебряная паутинка
растворяется в воздухе.
– Решил поднять мне настроение? – с едва заметной улыбкой (она же мне не
привиделась, правда?) интересуется он.
Я не могу двигаться. Я даже не могу стоять, но будет глупо улечься на полу кладовки.
И я просто прислоняюсь к стенке.
– Ага, только неудачно...
Он приподнимает бровь.
– Осторожность никогда не помешает, Поттер. Ты удивишься, узнав, что способен
сотворить с подарочной бумагой и лентой обладающий богатой фантазией
Упивающийся.
Будь я посмелее, рассмеялся бы, представляя бесчисленные варианты. Однако смех,
кажется, окажется сейчас большой ошибкой.
Покосившись на меня, он быстро переводит взгляд на книгу.
– Отчего такой угрюмый вид? – тихо осведомляется он. – Вообще-то, она мне
понравилась.
– В мои намерения не входило поощрять твою паранойю...
Он переворачивает страницу, словно меня не слышит. Или же просто игнорирует мои
слова. А я не знаю, что еще сказать. Скорей бы он уже приступил к уроку и забыл о
дурацком подарке.
– Даже у параноиков бывают настоящие враги, – читает Северус вслух. – Делмор
Шварц? Хм. Какой наблюдательный маггл.
Я вымученно улыбаюсь.
– Может, нам придумать секретный способ завязывания бантиков на ленточках?
Ухмыляясь, он поднимает голову.
– Как насчет прямого способа? – предлагает он, захлопывая книгу. – Позволь
продемонстрировать.
Подойдя к рабочему столу, он кладет на него книгу и хватает чернильницу. Затем
подходит ко мне, берет мою ладонь и раскрывает ее. А я смотрю на его запятнанные
зельями пальцы и коротко постриженными ногтями. Они доводили меня до оргазма.
Внезапно я сожалею, что не испытываю сейчас возбуждения.
– Поттер, вот это подарок для тебя, – он вкладывает чернильницу мне в ладонь. –
Найди же ей достойное применение...
– Ну да. Я понял, – буркаю я. Ты считаешь меня за инфантильным идиотом. – Мне
начинать чтение или ты будешь меня проклинать?
У Северуса какой-то странный взгляд, словно он только что получил удар поддых. Он
переводит его на чернильницу. Затем перемещает пальцы и гладит мою ладонь сбоку,
вызывая у меня дрожь возбуждения.
– В подобных делах у меня мало опыта, – мягко говорит он. – Заметно?
– Сейчас – да.
Он вертит чернильницу в руках, наблюдая, как чернила плещутся внутри.
– И я даже не могу подарить тебе ничего ценного.
Он возвращает чернильницу на место. На какой-то миг он проводит пальцами по
обложке книги, затем берет ее под мышку. Призвав учебник по раптумеанской защите,
он протягивает его мне.
– Amicus Fides, Поттер, – командует он.
Я заставляю себя отклеиться от стенки, взять учебник и снова сесть на диван. Северус
открывает «Энциклопедию отчаяния» и исчезает с ней в кухне. Оттуда выплывает
заиндевевшая бутылка сливочного пива и приземляется на столик рядом со мной.
– Ой. Спасибо, – восклицаю я, несколько воспрянув духом от проявленного им
внимания.
Он не отвечает. Я слышу, как он заходит в ванную и тихо запирает за собой дверь.
Затем до меня доносится еще один негромкий щелчок закрывающейся двери или
шкафа.
Я открываю учебник, и тот немедленно приветствует меня подозрительно льстивым
голосом:
– М-м-м. Давно уже нас не трогали.
Я вскрываю бутылку с пивом, угрожая полить им страницы учебника, если тот не
заткнется. Угроза вроде бы срабатывает, и я принимаюсь за чтение, потягивая
освежающий напиток. К счастью, это короткая глава - наверно потому, что первая
фраза же фраза заявляет, что метод сфокусированной защиты бесполезен против
Amicus Fides. Попыткие его применить завершаются смертельной ревностью по
отношению к посылающему заклинание магу. В основном, в этой главе – практический
анализ чудовищных предприятий, осуществленных спаренными магами. Вот снимок
двадцатых годов. На нем большой усатый маг и самоуверенно улыбающаяся
миниатюрная ведьмочка. Они чуть ли не сплетены друг с другом, и у него очень
покровительственный по отношению к ней вид. Он был любимым младшим сыном из
уважаемой магической семьи до тех пор, пока она не прокляла его. Затем следует
длинный перечень того, что они натворили, многочисленные клички, под которыми
были известны.
Я дочитываю главу до конца и спохватываюсь – Северус так и не вернулся. Я прочел
двенадцать страниц. В туалете так долго не сидят! И не мастурбируют. Или чем он там
еще занимается?
Я закрываю учебник и замираю, пытаясь уловить малейшие звуки. Но ничего не
слышу. В голову приходит жуткая мысль: он снова себя проклял и сейчас лежит в
обмороке. С другой стороны, если все в порядке, а я пойду его искать, он решит, что я
просто сачкую. Но тогда я хотя бы перестану беспокоиться.
Я прокрадываюсь на кухню и заглядываю в спальню. Его нигде не видно и не слышно.
На цыпочках подхожу к двери в ванную. Тишина. Словно его вообще нет. Не мог же он
в самом деле исчезнуть... или мог? Мое сердце колотится быстро-быстро от
ужасающих мыслей... Он потерял сознание... умер от инфаркта... сюда каким-то
образом проникли Упивающиеся и похитили его... в школе объявился еще один
василиск, по трубам забрался в ванную и съел его...
Я прижимаюсь ухом к двери в ванную. Кровь шумит в ушах как бушующий океан.
Больше ничего. Осторожно приоткрыв дверь, я заглядываю внутрь. Ванна пустая и
сухая. На стуле аккуратной стопкой сложены полотенца. Ровной чередой стоят
флаконы с зельями. Северуса нет. Но дверь в туалет закрыта.
Я подкрадываюсь к туалету. Собираюсь постучать, но в последний момент замираю.
Что, если я поставлю его в неловкое положение? Затаив дыхание, я приникаю ухом к
двери и прислушиваюсь...
Шуршание ткани.
Хлюпанье носом.
Черт. Он там. И плачет. Что делать? Можно постучать и что-то сказать. Но что? Я даже
не знаю, почему он плачет. Спрятавшись от меня. Мне лучше уйти. «Пожалуйста, не
открывай дверь», – молю я, отступая медленно, стараясь ничего не задеть и не
опрокинуть, как можно беззвучнее ступать по каменному полу. Ну, пожалуйста, не
распахивай дверь... только не сейчас.
Я дохожу до спальни и очень медленно закрываю дверь, стараясь, чтобы щелчок вышел
как можно тише. Он ничего не услышал, правда? Я замираю на секунду... никаких
подозрительных звуков. Осталось быстро вернуться на диван.
Торопливо открыв учебник, я принимаюсь за чтение – если войдет, то пусть видит, как
усердно я занимаюсь. И потом, лучше читать, чем ломать голову над тем, отчего плачет
Северус. Вторая часть главы, посвященной Amicus Fides, повествует о том, что это
заклинание трудно сотворить, но еще труднее от него защититься: отчасти потому, что
атакующий маг, как правило, чрезвычайно могуществен, а отчасти из-за того, что
ощущение отсутствия всякой ответственности вызывает зависимость, сходную с
наркотической. Это-то понятно: когда мы пробовали его в прошлый раз, мне
понравилось быть проклятым. Но даже представить страшно, что будет, если меня
проклянет им кто-то, кроме Северуса.
Он входит в комнату с книгой в руке. Его лицо покраснело, а волосы влажные. Я
улыбаюсь ему в надежде, что он не заметил, как я за ним шпионил, и откладываю в
сторону учебник.
– Дочитал?
– Ага.
Он смотрит на книгу, которую держит руках.
– В ней упоминается Локхарт... счастливейший человек на свете, он забыл собственное
имя. - Он поднимает голову. Я встречаюсь с ним взглядом, смущенно улыбаясь.
Почему он плакал? Из-за подарка? Из-за того, что мы занимались сексом? Из-за того,
что я что-то не то сказал?.. – Есть идеи?
– А я не удивлен, что его там упоминают...
– Я про проклятие, – усмехается он.
– А, ну да... – я сконфуженно отворачиваюсь. – В общем, я понимаю, почему оно такое
опасное... но в книге ничего нет про способы защиты...
– И?..
– Э... А тебе известны какие-нибудь способы?
– Именно поэтому мы и здесь... – вздыхая, он трет лоб.
Вернувшись к рабочему столу, Северус кладет на него «Энциклопедию», и, порывшись
в ящиках, извлекает пергамент, две чернильницы и два пера. Он хмуро рассматривает
выложенные предметы, затем прислоняется к столу, скрестив на груди руки, и опускает
взгляд.
– Инициированный невольно наслаждается отсутствием всякой ответственности, и изза этого сопротивляется «приобретению иммунитета» от Amicus Fides, – монотонно
объясняет он. – А потому инициированный должен прежде всего научится ценить
собственную волю, с помощью серии наглядных примеров, демонстрирующих
эффекты проклятия. Обычно начинают с относительно безобидных команд, потом они
становятся все менее и менее приятными.
Я киваю в сторону выложенных на столе канцелярских принадлежностей, решив, что
сейчас должен буду что-то нарисовать или записать.
– Так значит этим мы сейчас и будем заниматься?
Он отвечает не сразу.
– Да, Поттер, я буду принуждать тебя что-то сделать.
Я немедленно представляю, как Северус принуждает меня отсосать ему, и изо всех сил
пытаюсь скрыть идиотскую улыбку. К счастью, он все еще смотрит в пол. Затем
интересуется, есть ли у меня другие вопросы (представляю, что было бы, спроси он
такое в классе!)
– Нет, – с чрезмерным энтузиазмом восклицаю я, потому что эта неприличная улыбка
не просто не желает исчезать, но теперь сопровождается румянцем.
Он сердито поднимает голову.
– Выкинь эту мысль из головы! Это тебе не игра, Поттер.
Теперь в пол смотрю я.
– Я знаю.
– Ты в этом уверен?
– Да.
Он негромко барабанит пальцами по поверхности стола. Я прислушиваюсь к
собственному дыханию, сосредотачиваясь на нем, пытаясь отвлечь внимание от
подергивающихся уголков губ. Вдох. Выдох.
– Так или иначе, – тихо говорит он, – вскоре ты в этом убедишься.
Он собирает со стола выложенные предметы, поворачивается, резко взмахнув мантией,
и исчезает в кладовке. Пара секунд – и я следую за ним, уже снова контролируя себя.
Чернила, перья и пергамент разложены на столе. Северус – в своем кресле, с палочкой
в руке, на лицо спадают пряди волос. Я усаживаюсь напротив.
– Готов?
– Да.
– В маловероятном случае возникновения у тебя момента просветления, не упусти его,
– инструктирует он, поднимая палочку, но тут же снова опускает ее. – Ты готов?
– Да.
Глубоко вздохнув, он вновь наставляет на меня палочку. Я не свожу с нее глаз – кончик
слегка подрагивает. Северус произносит заклинание, не поднимая головы. Легкое
головокружение — и темнота.
Меня окружает промозглая сырость, движениям мешает тяжелая ткань. Под ногами –
мокрый песок. Открыв глаза, я замечаю проблеск чего-то красного. Оно мелькает гдето впереди, на грани видимости. Я до сих пор не уверен, где нахожусь, однако ощущаю
себя в полнейшей безопасности. Северус тут, со мной. Я слышу, как бьется его сердце,
чуть медленнее моего, не совпадая с ним, в успокаивающем ритме.
Я улыбаюсь ему. Оглянувшись, он что-то говорит. Слова невнятны и сливаются со
стуком наших сердец. Неважно, что я их не понимаю, его голос сам по себе оказывает
восхитительно успокаивающее действие.
– Я слышу, как бьется твое сердце, – улыбаюсь я.
Он отступает, натыкаясь на стол, слышится звон посуды. Обретя равновесие, он
хватается за край стола.
– Э... разве ты не должен... – я пытаюсь спрятать улыбку, но ничего не выходит, –
заставить меня что-то делать?
Он поднимает палочку и что-то произносит: громко, нечетко. Мы все еще в кладовке,
но теперь кажется, что одновременно и где-то еще: здесь кухонная стойка, его кровать,
диван, рабочий стол, клетка с Мариголд, школьные столы и стулья, лабораторное
оборудование. Но пространство не выглядит запруженным, и меня это совсем не
удивляет. Тут есть все, нам не нужно никуда уходить. Мы можем тут остаться, в
кровати, навсегда.
Я ощущаю под собой кресло... вцепляюсь в подлокотники, но при этом вижу нас обоих
со стороны: его – в белом, со мной в кровати, и возбужденно наблюдаю за тем, как мы
перекатываемся, кусаясь и целуясь. Тогда я оборачиваюсь и вижу его с другой стороны
стола. Тут он в черном, с поднятой палочкой, и пристально глядит на меня. Черт,
сейчас он решит, что я - безответственный подросток, которого волнует один лишь
секс. Я хочу оторвать взгляд от кровати, но краем зрения замечаю – мы все еще там. Он
что-то произносит.
– Я тебя не слышу.
Он беспомощно смотрит на меня через стол, с кровати доносится его голос:
– Уходи отсюда. Немедленно.
– Куда?
– Куда угодно.
Я оглядываюсь, но вокруг сплошные серые каменные стены. Без дверей. Повсюду. Его
руки начинают ласкать мое тело вверх-вниз... соски... бедра... ягодицы... Я ощущаю
горечь на его языке, когда он вылизывает мне ушную раковину и что-то шепчет. Мы
перекатываемся, его тело накрывает мое.
– Прекрати это.
Я целую его в шею.
– Что?
Сидя в кресле, он наклоняется и опускает палочку. Мы снова в кладовке.
– Это было... интересно, – говорю я, оглядывая пустую комнату.
– Мы не можем... не будем продолжать сегодня. Ты прочтешь главу об Amicus Fides.
– Я уже прочитал.
– Значит, перечитаешь! – рявкает он и выходит из комнаты.
Отличный способ провести вечер – перечитывая бесполезную главу. Я заставляю себя
встать: ничего страшного, глава короткая, и если перечитаю ее с усердным видом,
спокойно и без жалоб, то сглажу впечатление от моей недавней глупости. Я выхожу в
кабинет и едва не сталкиваюсь с Северусом. Тот хмуро вручает мне учебник, и я
усаживаюсь на диван.
– Чай?
– Да, спасибо, – отвечаю я, открывая учебник, который урчит от удовольствия.
– Черный, зеленый или травяной?
Я выбираю черный, и он оттарабанивает список сортов чая, большая половина которых
мне совершенно незнакома. Почему предложение выпить чай должно обернуться таким
конфузом? Надеюсь, это не какая-то хитрая проверка. Наверно, наиболее безопасный
выход – ответить, что я буду пить то же самое, что и он. Северус что-то бормочет себе
под нос, потом из кухни доносится звон посуды, слышно, как наполняется водой
чайник.
Пару минут спустя Северус вносит поднос с чаем и протягивает мне чашку. У чая
немного шоколадный аромат. Я принимаю чашку и благодарю его. Он собирается сесть
рядом со мной, в моей груди что-то сжимается... но в последний момент он
передумывает и опускается в кресло у стола. Я добавляю сахар, молоко, и делаю глоток
– м-м, вкусно. Я благодарю его еще раз. В ответ он издает какой-то невнятный звук и
пьет свой чай. Какое-то время мы сидим, молча потягивая чай. Моя чашка пустеет
слишком быстро.
– Ты не станешь открывать остальные подарки?
Он с опаской бросает взгляд на сваленные в кучу дары. Интересно, может, он их просто
сожжет?
– Полагаю, у меня нет выбора. – Отставив чашку на поднос, он берет один из подарков
– небольшой плоский пакет в зеленой обертке, перевязанный белой, пушистой
ленточкой. – Смотри и учись, Поттер. «Подарок». Выглядит совершенно безобидно, не
так ли?
Он сверлит взглядом сначала пакет, затем меня, и, держа его в вытянутой руке
подальше от нас обоих, палочкой тянет за бант. Ленточка и бумага раскрываются. Под
оберткой книга. Я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть обложку. Она лиловая на
ней маленький ослик и заголовок: «Тоскливые ослиные инструкции Иа».
Северус листает страницы кончиком палочки. Ничего не происходит. Это просто книга.
Он явно раздражен.
– Хм. Ну да. Некоторые из них безопасны.
Я интересуюсь, от кого книга. Северус подбирает и сует мне в руки смятую
оберточную бумагу. Я разглаживаю ее в поисках имени, а он тем временем ворошит
палочкой остальные подарки. Наконец, я обнаруживаю на бумаге каракули профессора
по маггловедению. Северус выуживает маленький белый пакет, сдирает ленточку –
взрывается навозная бомба. Он немедленно сотворяет очищающее воздух заклинание.
– Что? – рявкает он. – По-прежнему принимаешь меня за параноика?
Лично я не считаю навозные бомбы достойными такой паранойи, но решаю
промолчать. И сердито гляжу на книжку Иа. Я первым придумал подарить Северусу
тоскливую книжку! Теперь я выгляжу неоригинальным подростком.
Северус хмуро разглядывает причудливой формы предмет, обернутый серебристой
тканью и украшенный большим зеленым бантом. Перепробовав на нем череду
заклинаний, он осторожно вскрывает упаковку. Это абстрактная статуэтка дракона из
нефрита – необычайно уродливая безделушка.
– Это что?
– Извинение Драко, – бормочет он.
– Ах, да. За это теперь ему все простится. – Я хватаю, открывая наобум, дурацкую
книженцию Иа. – «И на дне речном не уставай вопрошать: «Что это было – дружеский
розыгрыш или несчастный случай?» Всплыв же на поверхность, философски отметь:
«Было мокро».
Северус глядит на меня, не зная, как среагировать на цитату. Я пожимаю плечами:
– Это глупо. – Затем рассеянно листаю страницы, пока не натыкаюсь на фразочку, от
которой надрываюсь от смеха. Прикрыв рот ладонью, я тщетно пытаюсь совладать с
собой.
– Что с тобой?
Я мотаю головой. Не успеваю я и пальцем шевельнуть, как он призывает книгу, все еще
открытую на неудачной странице, и декламирует вслух:
– «Я не утверждаю, что мой уголок – это что-то особенное. Впрочем, те, кто
предпочитает промозглое, сырое и уродливое оценят его по-достоинству». – Он
захлопывает книгу и со стуком опускает ее на стол. – Тебе нечем больше заняться?
Читай учебник!
– Прости, – задыхаюсь я, все еще прикрывая покрасневшее лицо ладонью. – Прости, но
это же... смешно.
Он буравит меня взглядом до тех пор, пока я не открываю учебник и не принимаюсь за
чтение. А сам идет разбираться с остальными подарками, сортируя их на две кучи:
большая часть отправляется в ту, что у камина и содержит «проклятые подарки» или
«розыгрыши». Дойдя до горшка с бормотухой обормотчатой – подарком профессора
Спраут - он долго перекладывает его из одной кучи в другую и, наконец, оставляет
посередине.
– Я не считаю тебя уродливым, – тихо говорю я.
– Лучше заткнись, а? Иди ужинать.
Я захлопываю учебник. («О да!» – стонет тот).
– НЕТ! Я же извинился.
– Ужин – не наказание.
– Тогда мы можем поужинать тут!
– Я не голоден, – обиженно отзывается он.
– Я что-нибудь приготовлю! – выпаливаю я. – Все, что ты захочешь! – Кажется, какаято некомпетентная часть моего сознания желает впечатлить его моим кулинарным
талантом, но в результате я предстаю каким-то доведенным до отчаяния нытиком.
Он закатывает глаза и разрешает вызвать домовика. Я зову Добби, который приходит в
восторг при виде меня и в ужас от присутствия Северуса. Я заказываю ужин, и Добби
мчится выполнять заказ. Тем временем Северус тычет палочкой в мохнатый красный
пакетик. От того отскакивают лиловые электрические искры. Он тут же удаляет пакет в
«проклятую» кучу, где тот продолжает искриться, вынуждая другие подарки
раздраженно отскакивать.
Наконец, остается только один большой подарок. Северус тычет в него палочкой,
бормочет заклинания, но ничего не происходит. Он неуверенно дергает ленточку и
разворачивает бумагу, под которой обнаруживается огромная деревянная коробка. Ее
дно посыпано песком. Если бы не большая каменная глыба посредине, я принял бы ее
за какой-нибудь супер-модный кошачий горшок. Он озадачено разглядывает подарок –
очевидно, понимая не больше моего.
– Э... может, это предмет искусства? – предполагаю я.
Фыркнув, он выуживает из оберточной бумаги открытку и, открыв ее, читает. Там явно
целая новелла, потому что читает он долго. Между тем, глыба в коробке начинает
двигаться. Я осторожно толкаю ее, получая в ответ такой же легкий толчок. Странно. Я
приподнимаю и переворачиваю камень, в поисках колесиков. Их нет. Это настоящая
каменная глыба... только она движется.
– Ее зовут Вероника, – роняя открытку на пол, уныло объясняет Северус.
– Ясно. – Я возвращаю камень в коробку и сажусь на диван.
Прибывает Добби с ужином. Северус свой игнорирует. У меня тоже нет аппетита, к
тому же у еды горький привкус. Внезапно Северус встает и выходит из кабинета, по
пути приказывая выпустить булыжник. Тот вырисовывает на песке геометрические
фигуры. Интересно, что он имел в виду: выпустить его на пол или в коридор?
Из ванной доносится шум воды. Входит Северус в брюках и майке, с белой рубашкой в
руках.
– Хочешь принять ванну?
В голову тут же приходит утренняя встреча с Чо.
– Нет, я уже купался сегодня, – быстро отвечаю я, – спасибо.
– ...Ах вот как, – хмурится он, сминая рубашку. Затем разворачивается и выходит.
Громко хлопает дверь. Больше не слышно шума воды. Слишком поздно до меня
доходит – он приглашал принять ванну вместе.
Я размышляю, не присоединиться ли к нему сейчас, но он же обижен и вышвырнет
меня вон. Я наблюдаю за булыжником, двигающимся зигзагами в коробке... как же мне
одиноко... И вообще, я – идиот.
«Никогда не вскрывай стонущий, анонимный подарок».
«...промозглые, сырые...»
«Хочешь принять ванну?»
«Нет, я уже купался сегодня»
«Я больше люблю твои руки».
«Что ж. Теперь я буду знать, чего не делать».
Я глупое, ничтожное существо... Пойти к нему сейчас? Нет, я опять все испорчу – если
не своим появлением в ванной, так очередной глупостью... «я уже купался» – да я
только начал мыть плечи, когда... тьфу! Я вспоминаю покрытую хлопьями пены Чо,
она плачет и кричит на меня.
«Он тебе так сказал? Так вот почему ты здесь? Решил, что можешь... что тебе
удастся...»
Я бы так и не понял, что плохого в попытке кого-то развеселить, если бы не слова
Шеймуса Дину: «Если ты не заткнешься о размере члена Захарии...»
– Черт, – вырывается у меня. Наконец, в моей голове все кусочки головоломки встают
на место: они злоупотребили ситуацией и трахнули ее. Мне хочется тут же найти Чоа и
объяснить, что все было не так, как она подумала, что я бы никогда такого не сделал.
Но сейчас слишком поздно – давно наступил комендантский час, и потом, я даже не
уверен, могу ли я открыть ей, что я – гей. Что я – с профессором Снейпом. Как бы я ни
пытался оправдаться, будет только хуже. («Слушай, насчет вчерашнего... я не пытался
к тебе приставать, потому что ты меня совсем не привлекаешь».) Не удивлюсь, если
после такого Чо и вовсе перестанет со мной разговаривать. Северус же... ума не
приложу, почему он до сих пор не вышвырнул меня вон.
Не рискуя помешать ему во время купания, я решаю заняться единственным, что
помогает расслабиться: сажусь за стол, достаю пергамент и начинаю рисовать.
Кажется, перо меня еще помнит – сначала оно вздрагивает в моих руках, но вскоре
успокаивается. Сперва я рисую пару переплетенных змеек с какими-то драконьими
мордочками, поэтому решаю превратить их тела в длинные шеи. Добавляю еще
несколько шей, и у меня выходят две трехгловые, сплетенные в узел гидры.
Почти закончив скетч, я добавляю еще пару деталей – из пасти одной из гидр торчит
чья-то нога, из других – чья-то рука, ступня, ладонь, обглоданный торс. Это Волдеморт
– наконец-то мертвый. Я пронзаю пергамент пером, окропляя его красными чернилами.
В кабинете появляется раздраженный Северус в банном халате. Я прячу
незавершенный рисунок в стопку сочинений.
– Чем ты занимаешься?
– Ничем.
Вздохнув, он начинает убирать оставшиеся подарки. И неуверенно замирает перед
бормотухой.
– Мне уйти?
– А ты хочешь остаться?
– Да.
Он хватает горшок с кактусом и рассматривает стеллажи в поисках места, куда бы его
пристроить.
– Так оставайся.
Я нервно тереблю пальцами перо.
– Э... чем бы ты хотел заняться? – В ответ он лишь пожимает плечами. Мне хочется
выпалить: «Ты не против секса?», но я сдерживаюсь, чтобы не показаться жалким,
переполненным гормонами подростком. Пытаясь казаться взрослым, я предлагаю «э-э...
сыграть в шахматы, побеседовать или заняться сексом...».
Он нервно возится с кактусом, и, разумеется, дотрагивается до него не там, где надо.
Растение взрывается едко пахнущей жидкостью. Я с отвращением разглядываю свои
руки и ноги.
– Или принять еще одну ванну, – улыбнувшись уголками губ, добавляю я.
– Scourgify! – яростно восклицает он, избавляясь от жидкости, хватает поднос и вихрем
удаляется с ним на кухню.
Я выуживаю рисунок из стопки сочинений и комкаю его.
– Я же извинился за смех, – вставая, ору я. – Что мне еще сделать? Пасть ниц и молить
о прощении?!
Сердито обернувшись, Северус приподнимает бровь:
– Зависит от того, что ты хочешь.
– Я хочу, чтобы ты на меня не сердился!
– Я не сержусь!
– Еще как сердишься! Только посмотри как ты себя ведешь!
Он делает глубокий вдох, выражение его лица смягчается.
– Я на тебя не сержусь, – на удивление спокойно повторяет он.
Я киваю. В конце концов, может, он и правда не сердится, а мне так хочется мира. Я
распрямляю смятый комок и кладу на стол. Подарить ему? Но глядя на рисунок, я
замечаю многочисленные недостатки и недоработки. Я ощущаю легкое прикосновение
– он стоит позади меня, разглядывая скетч из-за моего плеча.
– Ты так и не сказал, чем хочешь заняться, – напоминаю я. (Пожалуйста, скажи
«сексом». Мне действительно хочется секса.)
– Я никогда не умел развлекать как следует, – признается он гидрам.
– Меня не нужно развлекать. Я имел в виду что-то, чем мы могли бы заняться вместе.
Одним пальцем он поворачивает рисунок к себе.
– Например, поговорить?
– Да.
– Мы уже разговариваем.
– Э... ну да... – бормочу я, массируя затылок. Почему это так трудно? Мы же спали
вместе! Разве секс не должен улучшать отношения?
– Еще чаю? – с явным сарказмом осведомляется он.
Уставившись в пол, я качаю головой.
– Значит, все-таки придется тебя развлекать! – раздраженно замечает он.
– Не придется! Я же сказал, не придется! – ору я. Он лишь ухмыляется в ответ. Нужен
ли я ему тут вообще? Понимает ли он, что еще немного - и я сбегу? Я откидываюсь на
спинку стула и начинаю расстегивать ботинки.
– Ну, извини за то, что испортил твой дурацкий... – я отбрасываю ботинок, который
попадает в ножку стола. – ...скучный вечер.
– Мои глубочайшие извинения за то, что обманул твои ожидания, – грубит он в ответ.
– Извини за то, что я есть! – надрываюсь я, отшвыривая второй ботинок. – Что я такой
дурак! За попытку сделать подарок!
– Прошу простить за то, что вел себя как шпион, не взирая на то, что являюсь им с
незапамятных времен!
Я вскакиваю, чтобы сорвать мантию и швырнуть ее на пол между нами.
– Выпусти своего кота погулять. Там снаружи даже мотыльки развлекают лучше тебя!
И цепенею – прямо мне в лицо нацелена его палочка, он меня обездвижил.
Он в ярости. Наверно, не хочет, чтобы я уходил. Затем он поворачивается и выходит из
комнаты, оставив меня смотреть на каменную стену. Я слышу, как он наводит порядок
на кухне, затем пускает воду в ванной и, наконец, возвращается в кабинет, где,
совершенно меня игнорируя, раскладывает по местам пергаментные свитки. У меня
занемели ноги и ноет шея. Настроение в сто раз хуже, чем было раньше. Тоже мне –
взрослое поведение! Нужно было просто с самого начала предложить секс.
Спустя – как мне показалось - целую вечность, он подбирает мою мантию и
набрасывает мне на плечи.
– Если бы ты не был зациклен на шахматах и разговорах, – он сердито сверлит меня
взглядом, – мы бы вместе приняли ванну еще полчаса тому назад, со всеми
вытекающими оттуда последствиями. Поговорить я могу с Дамблдором. Играть в
шахматы с Макгонагалл. Оба меня уже достали. Я никогда не утверждал, что ты
испортил мой дурацкий скучный вечер, но раз ты находишь меня настолько нудным,
никто не мешает тебе вернуться в твою башню, чтобы обсудить с Уизли квиддич... или
мотыльков.
Он снимает проклятие, и я едва не падаю носом вниз из-за затекших ног.
– Я не зациклен на шахматах или разговорах! – кричу я ему вслед.
– Ах, да. Секс. Дежурный вариант, – устало говорит он, закрывая за собой дверь
спальни.
Я снова сажусь за стол, не сводя взгляда с закрытой двери. Мантия сбивается в комок
на коленях. Внезапно я представляю, как перерезаю себе горло. Нет... сначала нужно
найти Волдеморта, перерезать горло ему, а потом себе, и не потому что он – зло,
которое нужно остановить. Мне плевать – магический мир вообще пусть катится в
тартарары после моей смерти. Я только хочу отомстить ему за то, что испортил мне
жизнь, убил родителей, испоганил сны...
– Прости меня! – восклицаю я. Уже не знаю, за что именно извиняюсь, мне просто
хочется, чтобы он открыл дверь и позволил спать рядом с собой («а утром все будет
хорошо»).
– Хорошо! – кричит он в ответ.
Я подкрадываюсь к закрытой двери и чуть-чуть толкаю ее, чтобы заглянуть внутрь. Вот
он, на кровати, смотрит в потолок. На нем пижама и халат. Я тихо стучу.
– Я тебя вижу, Поттер, – заявляет он в потолок.
Я открываю дверь и захожу внутрь, сбрасывая мантию на пол. Если и это не
сработает... Я делаю глубокий вдох, сбрасывая на пол и халат. Затем – боксеры и очки.
Я сажусь, чтобы стянуть обувь и вспоминаю, что уже босой. Жду секунду, но так и не
слышу ехидного комментария о моем интеллекте.
Я провожу ладонью по холодному каменному полу. Тут так спокойно. Тут я чувствую
себя таким уверенным в себе. Чувствую, что мне не хватает хвоста, но это хорошо –
сейчас он мне ни к чему. Все, что мне нужно – в постели на другом конце комнаты.
Я ползу к нему. Под коленями твердый пол. Мягкий, но потертый ковер. Снова
каменные плиты. И вот я уже у края кровати, мое лицо лишь в нескольких дюймах от
его собственного. Хочу лизнуть его в нос. Хочу, чтобы он меня укусил. Хочу об него
тереться. И чтобы он меня трахнул. Теперь, пока я еще жив, пока Волдеморт не
испортил это у меня во сне, сейчас, с ним, чтобы я больше этого не боялся... и
помириться... и чтобы все было хорошо.
Глава 24: POV Снейпа с проблеском чего-то красного
«Это... это было бы преступлением».
Вот он приближается на четвереньках и с опущенной головой – а-ля кающийся
грешник – ударяясь коленями о каменный пол. Его опережает изломанная
подрагивающая тень. Сюда, где я часто мучаюсь бессонницей, где однажды поимел
его, проникает так мало света.
Ковер заглушает шарканье, сопровождающее движения по каменному полу, и вот он
поднимает на меня взгляд.
И просит прощения.
Искренние извинения для меня редкость, и я теряюсь, не зная, как лучше ответить. «Ты
прощен»?
– Естественно, – мой голос настолько сух, что морщусь даже я сам. Он же не сводит с
меня глаз, его зрачки расширены, он громко сопит. Будь я мудрее – я бы легко
расшифровал выражение его лица. Будь я мудрее – мы вообще никогда не оказались бы
в подобном положении.
– Встань.
В багровом свете его тело – монография теней, палитра утонченных оттенков. Не хочу,
чтобы он маячил у меня на виду. Хочу его рядом с собой. Желание нарастает, вновь
обволакивая своей... непритязательностью... Пусть все будет хорошо.
– Не соизволишь ли прилечь? – произносит неприятный, высокомерный голос, и
желтоватая рука указывает на другую половину кровати. Это... мой?.. Пожалуйста,
только не обижайся. Только не уходи.
Ему так легко уйти, проскользнув в щель под дверью... Я даже не успею произнести
«Inexpugnabilis». Он может уйти и не вернуться завтра... или вернуться обычным
студентом, не только не нуждающимся во мне, в моем прикосновении, в моем
прощении, а даже наоборот...
Вздохнув, он обходит постель и укладывается рядом. Его член покоится на мягком,
темном островке волос, и не припомню, чтобы я, даже будучи младше него, выглядел
так же невинно, так прекрасно. Смотрю на него с выражением смущенного отвращения
к самому себе и мысленно морщусь от своих слов:
– И чем же Его Гриффиндорскому Высочеству угодно заняться сейчас?
Его рот искривляется в гримасе.
– Найти хроноворот, вернуться назад и предупредить себя, что сегодня утром лучше не
вылезать из постели.
– Парадокс.
– Ну да...
Его глаза – темные впадины. Подавшись вперед, я касаюсь его щеки. Закрыв глаза, он
жадно приникает к моей ладони и спрашивает: чего хочу я.
– Тот час сотри с лица это выражение. – Он хмурится, затем кривовато, натянуто
улыбается. – Малолетний идиот, – сжав его голову обеими руками, я выцеловываю эту
улыбку – глаза бы мои ее не видели.
Он не пытается сбежать, как бы мне этого ни хотелось. Только чуть вздрагивает и
ввязывается в совершенно неуместную борьбу – за возможность проникнуть под мой
халат. Порхающий, легкий язык касается моих губ. Невесомая ласка. На его лице
играют тени, порождая целую литанию выражений, но он не вскрикнет.
Наклонившись, я впиваюсь в засос, оставшийся на его коже после нашего последнего
времяпрепровождения, он, застонав, откидывает голову и ослабляет хватку – от боли...
я полагаю. Его тело толкается в мое, и я продолжаю наступление, целуя, вылизывая и
покусывая засос. Что с ним не так? Ведь это больно. Почему он все еще тут? Его
ладонь ласкает меня сквозь тонкий шелк... там, где я хочу его ладонь... нельзя его
хотеть.
Я не ведаю, что творю.
И снова сильно кусаю в шею, сжав его член.
– Пожалуйста, – задыхается он. Я оттягиваю крайнюю плоть, ощущая ее уязвимость,
когда она увлажняется под моими пальцами, а он выдыхает:
Мерлин, о, Мерлин, пожалуйста, хватит.
Я замираю, с опаской ожидая справедливого наказания.
Его дыхание выравнивается. Совращенная невинность, он раскинулся на кровати.
– Э... хочешь... Хочешь меня трахнуть?
У меня нет слов.
Перед глазами Люциус: неуклюже, с расстегнутой ширинкой он отчаянно
мастурбирует в коридоре. Какого дьявола мне ответить? Я вижу Люциуса.
– Мне очень-очень бы этого хотелось, так что, если ты не против, мы могли бы
попробовать...
Наконец, из моего рта выползают слова:
– Люпин. Оборотень и так уже подозревает... – Мерлин, что за чушь.
– Ну и?..
– Я не... – Что со мной? Передо мной, в моей постели обнаженный юноша. Люциус.
Люциус – вот что со мной. Люциус в коридоре, не сводящий с меня затуманившегося
взгляда. («Я так тебя ждал».) Люциус в моей постели, на четвереньках, побелевшими
пальцами сжимающий спутанные простыни. Пылающее лицо Люциуса, его влажные
ладони, волосы, сквозь которые так не терпится провести пальцы... Спокойное лицо
Гарри, загорелые руки и темные, темные волосы. Он не понимает, о чем просит.
– Нет.
На его лице читается недоверие, немедленно переходящее в смущение. Предложить
подобное и получить отказ... Как мне знакомо это ощущение. Я отворачиваюсь и
замираю, уставившись в калейдоскоп теней. А он еще извиняется, дементор бы его
побрал.
– Нет, – говорю я. Как ни странно, на сей раз своим голосом, и от подобного его
применения у меня свербит горло.
– Я... мне очень жаль.
– Так это из-за Ремуса? – спрашивает он. – Или ты на самом деле не хочешь? – Я
закрываю глаза. – Потому что, если только из-за Ремуса, то мы могли бы
замаскироваться под Amicus Fides, и тогда он ничего не унюхает, верно?
Кажется, даже когда станет светло, эти тени останутся тут навеки, скрывая свой
источник и самих себя. У меня пересохло во рту, вместо дыхания – хрип. Сколько же
прошло времени?
– Что, не получится? – неуверенно спрашивает он. Проблеск красного... сверкает и
усиливается. Я отказываюсь его замечать. Я отвергаю это.
– Иди спать, Поттер, – мямлю я, в горле проворачивается клинок, а в легкие стекает
струйка чего-то напоминающего кровь. Я едва способен на вдох и выдох, не говоря уже
о сложном действии, вроде кашля. Тени – пылинки, дождем спадающие на меня из
мертвого пространства. Я хочу от него отвернуться, но проблеск красного все еще тут,
и какие-то ужасные силы удерживают меня на месте. Как я могу от этого отказаться,
если меня словно парализовало?
– Это было бы прекрасно, – настаивает он. Его ладони поворачивают мою голову, я
вижу его перед собой, со стоящим членом (невероятно, неужели и я когда-то был таким
юным?), с головой, опущенной на согнутую руку. Я ощущаю на себе его взгляд. Юные,
все мы были такие юные.
Я сажусь и хочу слезть с кровати.
– Это было бы не прекрасно. Это... это было бы преступлением.
Где моя одежда? До гардероба, кажется, идти целую милю. Распахнув дверцы, я
нахожу и, стянув пижамные штаны, начинаю надевать чистые брюки. Гарри возражает.
У него срывается голос.
– Неправда! Я же прошу сам, и я... я тебе доверяю.
О, Мерлин... Мои пальцы глупо теребят пуговицы. Мне нужно опустить голову, чтобы
не ошибиться.
– Помолчи, – шепчу я, не ожидая, что он послушается, и сбрасываю шелковую
пижамную куртку. Неважно, что сейчас он меня видит. Он уже так много видел.
За спиной раздается отчаянный голос:
– Прости меня. Только не уходи, ну пожалуйста.
Столько пуговиц. Раньше я одевался за тридцать секунд. Он не спускает с меня глаз... Я
не могу поднять голову.
– Я не могу, – повышаю голос я. – Я не сделаю того, о чем ты просишь. – Я даже не
знаю, о чем теперь идет речь: о содомии или о проклятьях. И существует ли разница,
если это делаю я?
Гнетущая тишина и:
– Я больше не попрошу.
У него такой несчастный голос, и это тоже моя вина.
Мы вместе в этой темной комнатушке: мужчина и мальчик, учитель и студент,
любовники. Эта несправедливость продолжается. Я снимаю рубашку, бросаю ее на пол.
Затем брюки. Нагишом я забираюсь в кровать и натягиваю до подбородка одеяло. Он
снова ложится и рассматривает потолок, где танцуют тени, которые теперь наполняют
его глаза. Возможно, однажды он чему-то научится от них и сам, не дожидаясь моей
подсказки.
Глава
«Сто
25:
баллов
Сглаз
Гриффиндору!»
Я вскакиваю, зажимая ладонями шрам. Огненно-белая боль кромсает поле зрения на
ослепительно-яркое и темнее ночи.
Меня касаются длиннопалые руки. Кто это? Волдеморт? Хвост? Я вздрагиваю, ожидая
удара кинжала. Доносится шелест то ли шепота, то ли ветра. Нужно попытаться
сбежать, отыскать палочку! Бешено колотится сердце. Мои руки хватаются за какую-то
ткань. Плащ Упивающегося? Я брыкаюсь и кричу, отчаянно желая высвободиться.
Спина упирается во что-то твердое.
Руки снова тут, но теперь прикосновения почти невесомы, словно их что-то спугнуло.
«Прости, прости», – шепчет голос. Щеку и шею щекочет теплое дыхание. «Прости...»
Яркий свет обретает форму прямоугольника, вокруг собираются неподвижные,
неумолимые тени. Все, кроме одной, которая совсем рядом и все еще шепчет. Рука
массирует мне плечо. Пряди волос задевают лицо. Какие знакомые ощущения... Эти
сальные, тусклые волосы. Этот мягкий, глубокий голос. Этот травяной, резкий,
отдающий зельями запах. Вцепившись в покрывало, я натягиваю его выше,
накрывшись чуть ли не с головой. Я в кровати. В кровати Северуса.
Мне снился сон. В памяти всплывают размытые образы: Хвост, какие-то голые
девчонки, закутанные в белые простыни, мальчишки... да, мальчишки там тоже были.
Хвост объяснял что-то, ссылаясь на свой свиток, соединяя многочисленные
серебристые линии в одну, очень яркую. Я был доволен, потому что к тому времени у
нас будет мальчик... я притянул ее ближе и лизал ее... Волдеморт лизал ее шею и
смеялся.
– Извини...
– За что?
– Что тебя разбудил.
– Прекрати, – он проводит пятерней по моим волосам. Я опускаю голову ему на плечо,
ощущая, как оно вздымается подо мной от дыхания. Хочу, чтобы он никогда не
прекращал меня ласкать. Хочу снова стать котом, которого гладят, и не волноваться ни
о чем на свете.
– Который час?
– Полпервого ночи.
– Ох, – обняв его одной рукой, я лежу неподвижно, совершенно обессиленный. Он
больше ничего не говорит, только гладит меня по голове, словно я – кот, большой
тощий кот. Я прислушиваюсь к его дыханию, стараясь выбросить из головы мысли о
Волдеморте.
Просыпаюсь я один. В прямоугольнике света движется силуэт. Слышен звон посуды –
очевидно готовится еда. На миг воцаряется тишина и раздается голос Северуса.
– Ты проснулся. Как голова?
– Нормально, – я улыбаюсь и облегченно откидываюсь на подушку. «Я – в комнатах
Северуса, в постели Северуса, – напоминаю себе я. – Северус спрашивает, как я себя
чувствую. Я не в каком-то страшном месте. Я в безопасности, и даже после того
кошмара, каким была прошлая ночь, он терпит мое присутствие, а значит ему не все
равно».
– Это... хорошо. Будешь чай? – Когда я соглашаюсь, удивляясь неожиданно хорошему
началу утра, он уточняет предпочитаю ли я черный, зеленый, белый или улунг...
– Черный, – мгновенно реагирую я, и он тут же оттарабанивает длинный список. –
Кхем... обычный английский?
– Э... такого у меня нет.
– Такой есть у всех.
– Но не у меня.
– Ладно... а ты какой будешь пить?
– Ti Kuan Yin, – называет чай он. Наверно, я взглянул на него как-то странно, и он
словно оправдывается: – Это означает «Железная Богиня Милосердия».
– Хм... ну, и я его попробую.
– Как благородно с твоей стороны, – огрызается он.
Я сажусь в постели, взбиваю подушки и раскладываю их у изголовья. Тут так
спокойно, не то что в нашей спальне, где все болтают и смеются по утрам. Мне
нравится тишина, она не так напрягает. Я пытаюсь представить подростка-Северуса,
обитающего в факультетской спальне. Как же ему, бедному, должно было быть тяжело!
Интересно, нравится ему мое общество по утрам, или же он сожалеет о нарушенном
уединении? Он приближается с чашкой в руках.
– Спасибо, – я принимаю чай.
– Пожалуйста, – буркает он.
Кажется, он чем-то расстроен. Жаль, что я без очков – мне не разглядеть выражение его
лица. Боюсь, это из-за моего ночного кошмара. Или потому что вчера я попросил меня
трахнуть. Как вообще меня угораздило попросить о таком?! И как он мог отказаться?
Неужели я ему нравлюсь меньше, чем он - мне? Или какой-то мой поступок вызвал у
него отвращение? Я слишком на него надавил? Может он боится чего-то такого, о чем я
не имею ни малейшего представления?
– Извини за прошлый вечер, – я дую на чай.
Он стоит, не произнося ни слова. Нет, ну почему я сейчас без очков!
– Ты тут ни причем.
– Я повел себя как последний эгоист.
– Нет, как обычный подросток.
– ...и идиот.
– Заткнись, – рявкает он. – Забудь об этом.
Я хмурюсь в чай. Он где-то там, рядом – размытый и непроницаемый. Я потягиваю чай,
не забывая улыбаться и выглядеть довольным, несмотря на то, что, на мой вкус, он
слабо заварен. К тому же мне не предложили молоко или сахар, но просьбу могут
счесть за оскорбление. Короче, мы пьем чай. Он стоит, на нем домашний халат. Я сижу,
на мне - ничего, кроме простыни.
Я допиваю, он забирает чашку.
– Четверть восьмого. Тебе лучше одеться.
– Я не хочу завтракать.
– Тебе нужно питаться, – он возвращается в кухню и начинает наводить там порядок.
– Я не голоден.
– Ты дуешься.
– Ну, и?..
Он выступает из кухни в кабинет. Зевая, я притягиваю к себе его подушку и снова
укладываюсь поудобней, натягивая одеяло до подбородка. Жаль, выходные позади, и
мне нельзя остаться тут до обеда. Ну, может, я все-таки останусь – но со мной не будет
Северуса, а без него не так интересно.
Мы могли бы не вылезать из постели все утро, лениво ласкаясь и целуясь.
А потом мы могли бы принять ванну. Ванна – это хорошо. Мы приняли бы ванну – как
должны были сделать вчера вечером.
Может, у него даже есть пена...
...огромные хлопья пены будут пузыриться и опадать на пол.
Внезапно одеяло с меня сдергивают. Спине становится холодно.
– О прогулах не может быть и речи.
Зарывшись лицом в подушки, я хнычу, что он хуже Рона! Но он рывком поднимает
меня за плечи.
– О да, гораздо хуже, – шипит он мне на ухо. – Брысь из кровати.
Ворча, я заставляю себя сесть, но, очевидно, недостаточно быстро.
– А ну, вылезай! – орет он, срывая и бросая на пол одеяло.
Показав язык, я скатываюсь с постели, превращаюсь в кота и выскальзываю из его
комнат. Без особых приключений добравшись до спальни, я быстро превращаюсь – все
равно все на завтраке. Не заходя в Большой зал, я прямиком направляюсь на первый
урок: зелья, и первое занятие у Северуса с того самого четверга, когда он потерял
сознание в классе.
Но дверь в класс оказывается заперта (готов поспорить, Северус снова вернулся в
постель). Студенты, громко переговариваясь, ожидают в коридоре, но стоит появиться
мне, воцаряется тишина. Я смотрю на них, они – на меня, только один Малфой
ухмыляется.
– Вот ты где, Поттер! – выступает вперед Дин. – Я провел выходные с Чо. А с кем
провел их ты?
Хихиканье.
– Не твое дело, – огрызаюсь я, проходя мимо.
– Жополиз! – восклицает кто-то, и меня сражает проклятие ватных ног. Я падаю,
выронив палочку и рассыпав учебники из сумки. Перед глазами мелькают подолы
мантий, когда разошедшиеся одноклассники пинают в разные стороны содержимое
моей сумки. Коридор сотрясается от смеха, когда я пытаюсь подняться, а ватные ноги
тут же подкашиваются, и я плашмя падаю вниз.
Кто-то хватает меня за предплечье – долю секунды мне кажется, что это Северус –
помогая подняться. Но я ошибся. Это Невилл, который нервно шепчет, что не знает
контр-заклятия.
– Я знаю, но мне нужна палочка, – отвечаю я, шаря взглядом по коридору, где
разбросаны мои тетради, учебники и конспекты.
– Гарри? –ко мне спешат Гермиона с Роном. Распахивается дверь в класс, и студенты
шумно заполняют аудиторию, даже не удостоив меня взглядом. Стоящий в дверях
Северус сердито на нас смотрит.
– Хватит барахтаться, Поттер.
– Он проклят, сэр! – робко вступается за меня Невилл. Мне хочется рассмеяться,
объяснить ему, что все в порядке, что ему не нужно защищать меня перед Северусом.
Рука Северуса сгибается, словно он хочет достать палочку – но он этого не делает.
Взглянув на разбросанные по коридору книги, он приказывает мне «от него
избавиться» – и скрывается за дверью класса.
– Ах, какие мы заботливые! – восклицает Рон, помогая мне подняться на ноги.
Гермиона бьет его по плечу и шепчет контр-заклятье. Я сверлю взглядом Рона,
благодарю Невилла с Гермионой и подбираю с пола вещи. Даже с помощью друзей,
наведение порядка затягивается, в результате мы вваливаемся в класс уже после звонка
и теряем по два балла каждый.
Сам урок не столь уж ужасен. Северус задает мне пару вопросов, ответы на которые я
никак не могу знать, бросает в меня парой оскорблений, а потом просто игнорирует
нашу компанию до конца занятий. Я понимаю, что он играет на публику, и
притворяюсь раздраженным.
Куда хуже зелий оказываются чары и уход за магическими существами. Там больше
хихиканья, грязных шуточек, а еще по рядам ходит пергамент с карикатурой, которую
мне не показывают. К обеду выясняется, что карикатура растиражирована. Ее видели
даже Гермиона с Невиллом, но они лишь отмахиваются и советуют не обращать
внимания!
Наконец, я нахожу Фреда с Джорждем, угрожающе нависших над каким-то несчастным
третьекурсником перед входом в Большой зал. Я быстро призываю пергамент из рук
Фреда.
Это необычайно искусное изображение: я и Северус в классе, он - в расстегнутой
мантии, стоит, прислонившись к стене, я - на коленях, делающий ему минет. От его рта
тянется диалоговое облако: «Ох! Сто баллов Гриффиндору!»
Фред выхватывает карикатуру у меня из рук, обзывает ее мерзостью и испепеляет на
месте, в то время как Джордж уверяет, что никто в своем уме не воспримет этот скетч
всерьез. Я пожимаю плечами. Где вы видели нормальных людей?
После ужина я вспоминаю, что нужно позаимствовать у Гермионы ее «Темный круг» и
прочесть главу об Amicus Fides. Перечитываю главу дважды, удостоверившись, что
ничего не упустил. Мне не хочется казаться глупее, чем я есть на самом деле.
Я уже собираюсь превратиться и бежать в подземелья, как появляется Ремус и уводит
меня к себе. Временно занимаемые им комнаты для гостей все больше приобретают
облик хозяина. На диване - стопки книг, на столе - пустая чашка. Столешница рабочего
стола скрыта под грудами свитков и стопками книг. На ней едва нашлось место для
фотографии в рамке с изображением молодых Ремуса и Сириуса, позирующих у
мотоцикла. Сириус одной рукой обнимает друга, прижимая его к себе.
При виде меня Сириус расплывается в улыбке и воодушевленно машет рукой.
Интересно, Ремус тут надолго обосновался? Если да, то будет ли он снова преподавать?
Но вскоре мой энтузиазм утихает – ведь тогда встречаться с Северусом станет гораздо
сложнее.
Ремус принимает мой плащ и интересуется, как поживает Северус.
– Ему лучше?
– С ним все в порядке, – отзываюсь я, подходя к столу, чтобы поближе рассмотреть
снимок. Улыбающийся Сириус засовывает язык Ремусу в ухо, тот строит гримасу и
смущенно поеживается в дружеских объятьях, пытаясь высвободиться.
Настоящий Ремус нервно теребит палочку.
– Послушай, Гарри... По-моему, тебе трудно приспособиться к более платоническим
аспектам уз...
Он так нервничает, что его неловкость переходит ко мне. С пылающим лицом я
перебиваю его:
– Я провожу много времени в его ванной.
Он чешет висок и отводит взгляд.
– Да. Кхем... я подумал, что тебе пригодится трюк, которому научил меня когда-то твой
отец... – Лицо Ремуса розовеет. – Ну, вроде розыгрыша... но его можно применять и к
себе, особенно подросткам.
– Э... что за трюк?
– Сейчас продемонстрирую, – он смущенно наставляет палочку себе в пах. – Никогда
не видел направленный на себя взмах?
– Нет, – едва сдерживая смех, отвечаю я.
Он показывает движение, которое не столь неприлично, как я ожидал. Затем пробую я,
и сразу же задеваю лицо. Он предлагает повторить попытку, но с меньшим
энтузиазмом, и у меня получается.
– Отлично, – хвалит он. – Теперь заклинание. Emasculo Temporaneus.
– А что оно сделает? – с опаской интересуюсь я.
– Оно не такое страшное, как кажется. Твой отец применял его к Сириусу перед
выходными в Хогсмиде... Это обычный сглаз импотенции, усмиряющий первое... э...
возбуждение и длящийся около четырех часов. Совершенно безвредный, но свидание
испортит.
– Ох, – выдыхаю я, размышляя. Четыре часа не отвлекаться во время занятий. Если
применить его пораньше вечером, то заниматься будет гораздо легче, а к тому времени,
как мы пойдем в постель, заклинание развеется. Или того лучше... если Ремус так
хорошо умеет распознавать смешанные запахи, может мы с Северусом будем
применять его по очереди! Один вечер я применю его к себе, и смогу безопасно ему
отсосать, в другой раз проклянет себя он, и сделает что-нибудь для меня... Я улыбаюсь,
решив, что это очень полезный сглаз, но совсем не в том смысле, который придает ему
Ремус. Глубоко вдохнув, я пробую его на себе. Ничего не происходит.
– Прекрасно! – поздравляет меня он. – Превосходная первая попытка.
– Неужели? Я не почувствовал ничего особенного.
– А чего ты ожидал, стоя рядом со мной? – явно пряча улыбку, спрашивает он. – Иди в
гости к Северусу. Думаю, на этот раз ты сможешь расслабиться.
Поблагодарив, я ухожу, едва не пообещав рассказать о результатах, но вовремя
спохватываюсь. Я вовсе не собираюсь делиться с ним тем, что происходит между мной
и Северусом!
Из-за того, что я задержался с Ремусом, а потом еще возвращался в спальню, чтобы
превратиться, мне приходится мчаться бегом. В мои намерения не входит раздражать
Северуса банальным опозданием. Проскользнув в его комнаты, как только открывается
дверь, замерев на миг, я выравниваю дыхание и трусь об его ногу.
– Прекрати! – рявкает он. – Иди превращайся.
Я спешу в ванную и вижу в гостиной не кого иного, как читающего Рона. То есть,
конечно, притворяющегося, что читает – на самом деле он не сводит с меня глаз. Я
сердито гляжу на него в ответ до тех пор, пока не проскальзываю в распахнувшуюся
для меня дверь. В ванной я быстро переодеваюсь, надеясь, что он не станет издеваться
над моей формой – немного устаревшей и по-пуритански строгой, ну и... эти мои
ботинки с миллионом застежек а-ля Снейп.
Одевшись, я нахожу Северуса на кухне, где тот стоит, прислонившись к стойке, явно
чувствуя себя не в своей тарелке. Он полностью одет, на нем даже плащ, который он
обычно никогда не одевает у себя.
– А он что тут делает? – шепчу я.
Северус отвечает нормальным голосом:
– Мистер Уизли проводит свою сегодняшнюю отработку здесь – в виду того, что никто
иной не заинтересован в его услугах.
Нахмурившись, я заглядываю в комнату. Cделав вид, что погружен в чтение, Рон то и
дело искоса поглядывает на меня. Я же разрываюсь от противоположных желаний:
спрятаться в ванной или схватить и поцеловать Северуса взасос на глазах у Рона. А, ну
да... еще похвастаться запасами сливочного пива, сделанными Северусом только для
меня.
– Все прочел? – прерывает мои размышления Северус.
Самодовольно улыбаясь, я оборачиваюсь:
– Все.
– Ну, и?..
– Этим проклятием можно злоупотреблять, верно? – мне кажется, это лучше передает
смысл проклятия, чем предложенное автором, обозвавшей его «изнасилованием
сознания» и «предательством отношений», потому, что проклинать им гораздо легче,
если нападающий хорошо знаком с жертвой. Разумеется, автор утверждает, что уже
одно знакомство с этим проклятием делает волшебника насильником сознания, что
лично мне кажется преувеличением.
Северус приподнимает бровь:
– Темным проклятием можно злоупотреблять?
– Ну, то есть... э... обычно злоупотребляют.
– То есть ты полагаешь, что для него возможно альтернативное применение –
исключительно в благотворительных целях?
– А разве нет? – жалко отзываюсь я.
Он щерится.
– Мне нужны два добровольца в помощь сквибам: ты и ты.
– Да нет же. Я имел в виду для чего-то очень важного. Например, для спасения жизни.
Воцаряется неловкая тишина. Северус не сводит с меня недоверчивого взгляда, и у
меня возникает ощущение, что каким-то образом я умудрился неверно ответить на все
вопросы, несмотря на то, что прочел главу дважды!
– Если бы мне взбрело в голову... спасать твою жизнь, прибегнув к Amicus Fides,
Поттер... – наконец, тихо произносит Северус, – я и не подумал бы освобождать тебя по
окончании кризиса. Это то, что отличает проклятие от чар или обычного заклинания,
которыми можно причинить как вред, так и пользу. Оно слишком притягательно.
– Но ты же меня отпускаешь во время занятий.
Вздох.
– Существует веская причина, по которой я ограничил занятия четкими временными
рамками.
Я пытаюсь придумать, что сказать, но голова совершенно пуста. Рон в кабинете
переворачивает страницу книги.
Северус проводит пальцами по краю стойки и обращается к раковине:
– Поттер, а каково твое мнение по поводу психологического портрета, данного
Атторлот магам «специализирующимся» на Amicus Fides,– ты согласен с ее точкой
зрения?
Черт, я-то надеялся, что он не упомянет об этом, но разве он упустит такую
возможность! С его-то ненавистью к себе и паранойей! Да он наверняка уверен, что
авторша писала главу именно о нем. Она называет магов-раптумеанцев, использующих
Amicus Fides, «жалкими ничтожествами», неспособными строить отношения иного
рода. Они «неуверенны в себе», им трудно найти подход к людям, но с другой стороны,
это – их тайное страстное желание. Пусть Северус и считает себя «темным» и,
возможно, даже «жалким» (не имею ни малейшего понятия, с чего он это взял), но емуто точно не нужно дурацкое проклятие, чтобы построить с кем-то отношения. Ведь я
сам тому наглядный пример, верно?
– Ну, наверно, это логично, – мямлю я.
Чуть улыбаясь, он хитро на меня смотрит:
– О да, лучше и не скажешь, верно?
Приглушенное шарканье – это дурацкий валун выходит из спальни, медленно
продвигаясь в центр кухни. Мы провожаем его взглядом, когда он проходит между
нами, следуя в кабинет.
Северус прокашливается.
– Что ж, продолжим урок.
Снейп ведет меня в кладовку, приказав Рону взять учебники и следовать за нами – он
не доверяет ему настолько, чтобы оставить в своем кабинете без присмотра. Тот
вваливается внутрь и кажется таким же удивленным, как и я, обнаружив вместо
кладовки маленькую лабораторию. На столе - какие-то миниатюрные пробирки с таким
же крошечными черпаками, котел, доска для резки и нож, мисочки, всякие
инструменты, пестик и ступка, еще стеклянные предметы неизвестного мне
предназначения. Я вижу странной формы металлические пиалы с ручками, под
которыми в горелках пылает огонь. Ну, и разумеется, полный комплект ингредиентов:
разнообразные, но неопознанных мной коренья, банка кошачьих усов, бутыль
малиновой жидкости (надеюсь, не крови), кусок дерева с растущими на нем
маленькими грибами, контейнеры с какими-то порошками...
Рон занимает свободный стул в углу, все еще не сводя ошеломленного взгляда с
лаборатории. Северус жестом указывает мне на стул перед рабочим столом.
- Сегодня ты будешь готовить зелье ночного видения Эльфийского короля, –
самодовольно объявляет он, усаживаясь в кресло. – Ты обратил внимание на кошачьи
усы, а потому мне не нужно объяснять насколько тонкая это работа... вопросы есть?
– Нет, – я сажусь и хмуро смотрю на кошачьи усы. Подозреваю, в его планы входит
сделать так, чтобы я инстинктивно знал, как готовить это зелье. Интересно, будет ли
это касаться и этапа подготовки ингредиентов, или же мне придется кромсать пальцы
на лоскутки, в попытках правильно нарезать усы.
Взмах его палочки, головокружение и темнота...
Вокруг – холодная сырость, ноги задевает тяжелая ткань. Под ботинками мокрый
песок. Я открываю глаза – мгновенный проблеск чего-то красного, который сразу же
исчезает. Северус тут, со мной. Я слышу биение его сердца, которое бьется медленнее
моего, время от времени совпадая с ним в успокаивающем ритме.
По-моему, он спокойнее, чем в прошлый раз... может, потому, что наблюдает за
котлом. Улыбнувшись ему, я принимаюсь за работу, сперва обрывая, затем нарезая
побеги с корней вахты. Обожаю его глаза, такие темные и таинственные, но я вижу за
ними его душу, так же как и он видит мою – и это приятно. Я продолжаю работать, не
сводя взгляда с его лица. Мои движения совершенно инстинктивны – мне даже не
нужно смотреть, что именно я делаю. Руки действуют словно по собственной воле.
«Прокаливание», – с легким удивлением думаю я. Никогда раньше не слышал этого
слова, и вот он я – сжигаю корень на красивом регулируемом огне, уверенный в своих
действиях, прекрасно сознающий необходимость регулярного помешивания. Я
добавляю в котел кровь эльфийского короля, затем принимаюсь непринужденно
измельчать кошачьи усы в порошок. Я удивлен и даже горд результатами своей работы.
Надеюсь, Северус тоже меня оценит - ведь это необычайно сложное зелье, а я до сих
пор делаю все безупречно. Я добавляю в котел усы, секунда – и над рыжеватым зельем
поднимается молочно-белое облако: именно так, как нужно. Восхитительное ощущение
спокойствия и удовлетворения омывает меня, пока я наблюдаю за изменениями красок.
Прокаливание завершено, я снимаю реторту с огня, соскребаю ее содержимое в ступку
и измельчаю до тонкой пыли. В самой сердцевине корешки все еще пылают, но
красивое огненное сияние исчезает, по мере того как я орудую пестиком. То, что
получилось, я пересыпаю в другую, меньшую по размерам реторту.
Взяв стеклянные щипцы, я восхищаюсь тем, насколько они утонченнее обычных,
металлических. Но, может, это потому, что я обращаюсь с ними очень осторожно. Один
за другим я отрываю крошечные грибы от деревянной основы, на которой они растут.
К некоторым прилипли грязь и кусочки коры, но стоит лишь подуть на них - они
отлетают. Раздражающее занятие, если бы не его утонченность и сложность. К тому же,
мы с Северусом работаем вместе, а что может доставить большее удовольствие?
Наконец, у меня набирается достаточно грибов – причем испорчено всего несколько
штук. Я добавляю грибы в котел, зелье яростно закипает, меняя цвет на нежнолавандовый. От поднимающегося пара явственно тянет плесенью. Я проверяю огонь в
горелке – постоянный ли – и мне не нужны ни термометр, ни волшебная палочка.
Каким-то образом я просто знаю ответ и горжусь этим. Я снова проверяю коренья,
которые начинают белеть. Отмерив порошок корицы, я высыпаю в котел и его. Теперь
остается лишь ожидать, пока корни вахты дойдут до нужной кондиции. Откинувшись
на спинку стула, я расслабляюсь, наблюдая за тем, как Северус следит за мной. И знаю:
когда закончу готовить зелье, он будет мною более чем впечатлен.
Вскоре вахта становится совершенно белой. Я добавляю ее в котел, пока не остыла.
Все, зелье готово. Да, определенно, лаванда... прелестный цвет. Я гашу огонь.
Внезапно меня охватывает холод.
Я оглядываюсь вокруг. Передо мной остывающий котел с зельем, которое я приготовил
сам, хотя и понятия не имею – каким образом. В другом конце комнаты – Северус.
– Есть идеи?
– Э... странно, – выдавливаю я, неспособный придумать ничего другого.
Северус кивает.
– А если точнее?
Я сверлю его взглядом, желая ответить и не выглядеть при этом полным идиотом, но не
хватает слов. Я даже не могу описать собственные чувства – если вообще что-то сейчас
чувствую! Северус отворачивается, вздыхает и медленно поднимается, словно
состарившись лет на сто.
Он не повторяет вопроса, а лишь указывает на котел.
– Нужно разлить по флаконам, пока теплое.
Он приближается к бесконечным рядам пузырьков, по пути гася горящее под ретортой
пламя, берет один из них и ковшик, а затем подталкивает ко мне несколько других,
взглядом приказывая помогать. Я беру пузырек с ковшиком и медленно, устало
принимаюсь за дело. Приходится держать склянку над котлом – зелье то и дело стекает
по краям. Северус действует быстро, не проливая ни капли. А я не способен даже
самостоятельно разлить зелье по флаконам!
Рон в своем углу сидит с открытым ртом, словно хочет задать вопрос. Я перевожу
взгляд с него на Северуса, смущенно гадая, сколько мой приятель еще тут пробудет, и
должен ли я что-то сказать ему. Или Северусу.
Мне по-прежнему не удается справиться с зельем, не проливая. Я сумел сварить его
только потому, что Северус каким-то образом действовал через меня, так что это не
моя заслуга. И чем тогда тут гордиться? Да ничем! Вся ладонь и пузырьки, которые я
использую, липкие, а кожа рук еще к тому же немного ошпарена зельем.
Северус, заметив мою неуклюжесть, призывает полотенце. Взяв со стола пробку, он
закупоривает пузырек в моей руке, вытирает его, потом - собственные ладони и бросает
полотенце мне. Причем делает все это, как будто так и надо, почти не раздражаясь.
Возможно, мне следует испытывать облегчение по этому поводу, однако вместо того,
чтобы обрадоваться, я чувствую себя еще хуже: очевидно, он смирился с мыслью, что я
некомпетентный идиот. Паче того, он продолжает разливать зелье ловко и эффективно,
а я стою без дела, ощущая беспомощность – его уже нет в моей голове, и он больше не
дает указаний.
Северус выхватывает у меня полотенце и бросает его на спинку стула.
– Иди сюда, я покажу тебе как пользоваться ковшиком, – отрывисто говорит он.
Рон ошеломленно поднимает голову: надо же, Северус добровольно предлагает кого-то
чему-то научить!
Я обхожу стол с другой стороны, и Северус демонстрирует процедуру достаточно
медленно, чтобы даже я понял. Я держал и пузырек, и ковш на весу, так, что они не
соприкасались, и пытался попасть струйкой в горлышко. Это может пройти с более
объемными флаконами, которые мы используем в классе, но не с крошечными
пузырьками. Северус показывает, как правильно совместить горлышко с носиком
ковшика, затем – как наклонить их одновременно.
Он снова пододвигает ко мне пустые пузырьки, и я опять принимаюсь за работу.
Сейчас у меня выходит гораздо быстрее, и почти ничего не проливается. Так мы и
стоим, в тишине разливая зелье. Рону не терпится задать какой-то вопрос; с поднятой в
воздухе рукой он напоминает Гермиону.
– Ты свободен, Уизли, – не отрываясь от работы, бросает Северус.
Рон опускает руку.
– Как свободен? Но я же еще... э...
Северус пригвождает его взглядом, Рон хмуро собирает свои учебники.
– Пока, Гарри.
– Пока, – буркаю я.
Северус выходит из кладовки, чтобы выпустить Рона. Я пользуюсь моментом и сажусь
отдохнуть. Передо мной – бесчисленные ряды пузырьков и почти полный котел.
Уверен, что у него еще где-то припрятаны батареи пузырьков – так можно проработать
всю ночь! А у меня уже онемели руки.
На пороге Северус.
– О чем задумался?
Я хочу пожаловаться на самочувствие, но не делаю этого. На что тут жаловаться? Да, я
устал, проклятое зелье у меня в печенках. Но Северус так работает постоянно и никогда
не сдается на полпути. Кажется, он даже получает удовольствие от этой рутинной
работы. Примени он ко мне снова Amicus Fides... мне было бы так легко закончить
задание, и так... приятно. Нет, наверно не стоит открывать, насколько мне нравится
находиться под действием этого проклятия.
Северус снова разливает зелье, наблюдая за мной. Он больше не обращается ко мне за
помощью, а я колеблюсь – предложить ее или нет. И даже не уверен, стоит ли вообще
об этом беспокоиться. И потом, я так устал, что мне вообще не хочется ни о чем
думать. А хочется добраться до кровати и уснуть. Желательно до кровати Северуса.
Вместе с Северусом.
– Можно снова остаться на ночь?
Он наполняет еще два пузырька и только потом отвечает:
– Твое решение, не так ли?
– И твое тоже, – зеваю я.
Он продолжает разливать. Я – смотреть. Кажется, я прикрываю глаза лишь на секунду,
но когда открываю их, вижу, что он уже все закончил, и горелка под котлом потушена.
Он прикасается к моему плечу.
– А? Ой! – Я выпрямляюсь на стуле.
– Шахматы?
– Я думал, они тебя достали.
– Меня достала Макгонагалл.
– Тогда почему ты не захотел поиграть со мной вчера?
Он складывает руки.
– Не было настроения.
– А...
Затем с преувеличенной вежливостью добавляет:
– Разумеется, если у тебя нет желания...
– Ну да, всегда можно заняться сексом, – выпаливаю я в шутку.
– Учту на будущее. – Он резко поворачивается и идет на кухню готовить чай.
Я бреду в кабинет, нахожу шахматную доску и расставляю фигуры. Вскоре появляется
Северус и протягивает мне чашку. На сей раз он не забыл добавить молоко и сахар.
Я делаю первый ход, посылая пешку вперед на две клетки. Северус отвечает тем же, я
хожу другой пешкой. Его слон швыряет ее через всю доску. Потом мы оба посылаем в
бой коней и несколько ходов перемещаем их туда-сюда по доске. Чай помогает
проснуться, но я никак не сосредоточусь на партии. Я устал. У меня болят руки. Я
сгибаю и разгибаю пальцы, ожидая ход Северуса. Он бьет ладьей одну из моих пешек.
Я снимаю его коня, в ответ он через всю доску посылает королеву, и та в свою очередь
уничтожает моего коня.
– Чем ты там занимаешься, Поттер?
– Что? – с глупым видом я поднимаю голову, соображая, о чем он. И слежу за его
взглядом, ведущим к моим ладоням, которые я все это время рассеянно потирал. – А,
это. Ничего, они просто болят.
– А я-то полагал, что ловцы привычны к обращению с мелкими предметами.
– Я гоняюсь за снитчем, а не верчу его.
Ухмыльнувшись, он сдвигает на несколько клеток слона. Я изучаю доску, задумавшись
над очередным ходом – сегодня у меня начисто отключилось стратегическое
мышление. Сделав ход пешкой, я прячу ладони под стол, чтобы не отвлекать Северуса,
который надолго впадает в задумчивость. Затем внезапно встает и пересаживается ко
мне поближе.
– Дай ее сюда, Поттер.
Я протягиваю ему руку. Он хватает ее и с неожиданным воодушевлением начинает
массировать основание большого пальца. У него сильные и в то же время нежные руки.
Он знает, где и как нажать и с каким усилием, и, наверное, какая-то часть моего
сбитого с толку сознания хочет урчать из-за наполняющего меня теплого, звенящего
чувства. Только я почувствовал, что его действия начинают меня возбуждать, как
ощутил мимолетно-странное, будто щекочущее прикосновение, и возбуждение
исчезает.
Ощущения по-прежнему невероятны, но нет никакого физического возбуждения.
Только теперь я понимаю, что имел в виду Ремус, упоминая об испорченном свидании.
Если бы я не знал, что проклят, то свихнулся бы от паники. Северус продвигается вверх
по кисти, массируя и нажимая, сжимая мою ладонь своими. Он покраснел и не
поднимает глаз.
– Ты легко мог бы сделать это сам, – работая над одним из моих пальцев, замечает он.
– Мог бы. Просто... м-м-м... у меня никогда не вышло бы так же хорошо, как у тебя.
– Ты крутил пальцами, как годовалый младенец.
– Неправда, – отрицаю я, крутя пальцами.
Северус зажимает их между ладоней.
– Не дергайся.
Я опускаю голову ему на плечо, наблюдая, как умелые пальцы массируют мою ладонь,
еще медленнее, чем раньше. Не будь я сейчас под действием сглаза, давно бы уже
толкался ему в бедро. Интересно, он что – специально? Может, рассказать ему о
проклятии?
Нет, скажу после, а пока расслаблюсь и буду получать удовольствие.
Северус опускает одну ладонь и принимается за вторую, снова начиная с большого
пальца. Я прижимаюсь к нему, осторожно трусь головой о его плечо. Это почти как
быть котом, только гораздо лучше.
– М-м... Мур-р... – произношу я вслух, и тут же, покраснев от собственной глупости,
прячу лицо в складки его мантии. Северус молча продолжает массировать мою ладонь,
осторожно растирая суставы, расслабляя сведенные мышцы, прикасаясь своей кожей к
моей. Я всегда считал свои руки грубоватыми, но чем дольше продолжается массаж,
тем шелковистей становится кожа. Странное, теплое, восхитительное, непередаваемое
словами ощущение, которое я бы вряд ли заметил, если бы меня отвлекало желание
толкаться членом в его бедро.
А вот дыхание и пульс Северуса явно участились. Я поднимаю голову и сдергиваю с
него мантию. Он смущен, его лицо пылает от возбуждения, запах которого витает в
воздухе. Его лоб блестит от пота. Невыносимо видеть Северуса таким... я наклоняюсь и
лижу его в губы. Он резко отстраняется, чуть ли не ударившись головой о стену.
Он переводит взгляд на мою ладонь, которую все еще держит в своей, и, делая вид, что
ничего не произошло, продолжает гладить ее медленными, уверенными движениями.
Он даже прикусил губу, изо всех сил стараясь сосредоточиться на своих действиях. На
сей раз я наклоняюсь медленно, чтобы не спугнуть. Он откидывает голову до тех пор,
пока не касается затылком стены. Я лижу его рот, проталкивая язык сквозь сомкнутые
губы.
Он отворачивается.
– Это слишком... это... За нами наблюдают.
– Кто, Ремус? – лизнув его в уголок губ, спрашиваю я. – Так он ничего не узнает. Я же
под сглазом.
Он смотрит на меня во все глаза.
– Под чем?
– Ну, я просто под заклятием, – смущенно повторяю я, не зная, как поступить, если ему
окажется противен мой не реагирующий ни на что член. – Э... Ремус научил меня
сглазу... Emasculus Temporaneus называется, может слышал?
– Ах это, – явно облегченно вздыхает он, и я тут же чувствую себя лучше.
– Ну, так если ты хочешь, – продолжаю я, слегка нервничая, – то все будет выглядеть
совершенно невинно, ну, будто ты был один. Понимаешь?
Он не сводит с меня завороженного взгляда.
– Понимаю...
Да! Мне таки удастся ему отсосать. Довести его до оргазма. Мой человек будет
стонать, лепетать и кричать! Я отвожу в стороны полы его мантии и начинаю
расстегивать брюки. Краем глаза я замечаю камин, и перед глазами возникает
холодящая душу картина: в пламени появляется голова Дамблдора и портит нам все
удовольствие...
– Пошли в постель, – я решительно встаю на ноги.
Мы быстро перебираемся в спальню. По пути он скидывает мантию. Северус
присаживается на край кровати с несколько взбудораженным видом. Я опускаюсь
перед ним на колени, принимаясь за застежки на ботинках. Он расстегивает сюртук,
глядя на меня так, словно до сих пор никак не поверит, что я тут.
Стянув первый ботинок, я отбрасываю его в сторону. Та же участь постигает носок. И
вот, наконец, в моих ладонях его ступня. Он пытается отнять ее, но я не отпускаю. Чего
он стыдится? Ступня как ступня. Его ступня. Сверху кожа мягкая и шелковистая.
Пальцы с длинными неровно остриженными ногтями, на которых кое-где зацепились
пушистые шерстинки от носков, жмутся друг к другу. Я сметаю шерстинки, и
чувствительная ступня вздрагивает от щекотки. Отпустив ее, я принимаюсь за второй
ботинок. Северус медленно, словно во сне, снимает сюртук. Я знаю, чего хочу. Знаю,
чего хочет он. И, клянусь Мерлином, мы это получим, и я не собираюсь все портить,
совершив очередную глупость.
Снимается ботинок, затем носок, и вот я, стоя на коленях перед кроватью, помогаю ему
снять жилет. Который тут же летит в сторону. Одной рукой я снова толкаю его на
кровать и целую, сплетая наши языки. Моему почти что щекотно – почти, но не совсем
– почему я никогда раньше не замечал этого ощущения? От радости мне хочется
рассмеяться Северусу в рот и целовать его всю ночь... ну, или пока не сведет челюсть.
Его дыхание прерывают едва слышные всхлипы. Я отстраняюсь. Затуманенным,
расфокусированным взглядом он глядит в потолок, его блестящие губы полуоткрыты, к
лицу прилипли влажные пряди. Он прикусывает губу, заставляя себя молчать, не
просить, не умолять, не стонать. Я не могу сдержать улыбки. Мой человек.
– Мой, – шепчу я, целуя его в лоб.
Я расстегиваю его рубашку. Столько пуговиц. И таких маленьких. Его руки
присоединяются к моим, помогая выполнить задачу. Как только он выносит все эти
пуговицы? Я оставляю его расстегивать рубашку, а сам сбрасываю собственные
мантию и ботинки, но боксеры оставляю, потому что вялый член – это все-таки
неприятное зрелище, пусть даже он такой из-за сглаза.
Пока он заканчивает расстегивать рубашку, я помогаю ему избавиться от брюк. А
заодно и от боксеров – не слыша от него ни слова протеста. Я притягиваю его к себе и
целую, пока он стаскивает рубашку и бросает ее на пол. Я тяну за майку, но тут он
останавливает меня:
– Нет.
– Ну пожалуйста?
– Тебе это не нужно.
– Нужно! Я не боюсь шрамов, – выпаливаю я, и тут же сожалею о сказанном, когда он
краснеет. Черт, теперь я точно все испортил. – Прости... просто... я хочу тебе что-то
показать, а она мешает.
Секунду он не шевелится. Мне хочется ущипнуть себя за упоминание о ненавистных
ему шрамах. Но тут он поднимает руки и стягивает майку сам. Ура, наконец-то мой
человек голый!
Сгорбившись и обхватив себя руками, он смущенно застыл на краю постели – лицо
скрыто завесой сальных прядей, а член указывает прямо на меня. Мерлин, такое
впечатление, что он вскочит и убежит, соверши я хоть малейшую оплошность.
Пожалуйста, ну пожалуйста, не дай мне ничего испортить!
Я касаюсь опущенного подбородка, чуть подталкивая его вверх. Северус поднимает
голову, глядя на меня сквозь завесу волос. Отвожу пряди и нежно целую его в губы,
проталкивая язык внутрь, сглатывая удивленный выдох и, опустив руку на плечо,
укладываю его на кровать. Его губы гладкие и мягкие, а тело просто жаждет ласки. Я
медленно провожу рукой по боку, ощущая ребро за ребром, и он выгибается в попытке
вжаться в мою ладонь.
Прервав поцелуй, начинаю целовать подбородок. Ощутив дыхание у шеи, он
напрягается. Непрерывным движением я провожу языком от ключицы до челюсти, и у
него запрокидывается голова.
– Нравится? – вылизывая ему ухо, спрашиваю я.
Он выдыхает:
– А ты как думаешь?
Я лижу его шею, доходя до плеча, на сей раз языком кота. Он вздрагивает и замирает.
– Что-то не так? – нервно спрашиваю я.
– Э... нет...
Промямлив извинение, я возвращаю человеческий язык. Короткими движениями лижу
шею и плечо, очерчивая каждую линию, пробуя на вкус каждую впадину и бугорок. А
меня еще ожидает другая сторона!
Его пальцы снова перебирают, теребят и тянут мои волосы, и я чувствую, как он подо
мной напрягается. «ГарриГарри». Нет! Не позволю себя оттолкнуть. У меня
вырывается стон, и он толкается в мою ладонь, в мой рот, пытаясь заглушить вскрик.
Его сперма обжигает мне горло, я отстраняюсь, задыхаясь и кашляя, пока он
выплескивается мне в лицо. И умудряюсь снова взять член в рот, вылизывая,
высасывая все до последней капли, пока он не обмякает в моей руке.
Я вытираю лицо тыльной стороной ладони, а ее – о простыни. На языке горчит от его
спермы, тонкая пленка на небе вызывает почти щекотку. Я пытаюсь потереть небо
языком, но от этого щекотка только усиливается. На вкус сперма более горькая, чем
моя, но в общем, не так уж и плоха. Я подползаю к нему и замираю: он снова обиженно
уставился в потолок. Меня охватывает паника – опять я сделал что-то не так.
Не успеваю я извиниться, как он произносит: «Прости» в потолок.
– За что?
– Из-за меня тебя чуть не стошнило.
Я полулежу, опершись на локти, и гляжу на него, утратив дар речи. Секунду спустя я
делаю первое, что приходит на ум: лижу его щеку. Он озадаченно моргает. Я лижу его
губы, затем подношу ко рту ладонь.
Он заворожено наблюдает за тем, как я вылизываю его пальцы.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Лучше не бывает, – обсасываю палец я. – А ты?
Он медленно кивает, наблюдая за тем, как я обсасываю уже два пальца одновременно.
И неуверенно уточняет:
– Тебе... действительно это нравится?
– О да, – улыбаясь, я отпускаю его ладонь. – А теперь перевернись на живот.
Пару секунд он подозрительно на меня смотрит, затем устраивается на животе, опустив
голову на сложенные перед собой руки, таким образом, чтобы ему было видно, что
происходит позади. Я отвожу его волосы и лижу соленый, потный затылок и шею.
Там еще больше шрамов, но мне все нипочем – я вылизываю и выцеловываю каждый
дюйм кожи. И, конечно, рассматриваю их – как же иначе? Шрамы сплетаются в
причудливые узоры, следы от отчаявшихся ногтей. Малфоевских. Их вид тревожит и
нервирует меня. Я спускаюсь вниз по позвоночнику, целуя каждый позвонок,
вылизывая и целуя, вылизывая и целуя, запрещая себе думать о Малфое, вылизывая
оставленные им шрамы... интересно, позволит ли он мне взглянуть на Темную Метку?
И от этой мысли становится еще хуже, чем от мыслей о Малфое. Я лижу и целую и
думаю только о лизании и поцелуях... лизании и поцелуях... лизании и поцелуях...
прямо над отпечатком ладони чуть не доходя до ягодиц.
Он ерзает и извивается, пока я дегустирую каждый дюйм его тела. Я пропускаю
ягодицы, и принимаюсь за ногу, вылизывая бедро, обратную сторону колена. Он
вцепился в подушку, заглушая стоны. Я целую пальцы его ног, изгиб ступни. Он с
трудом сдерживается, чтобы не пнуть меня в лицо. Но я твердо придерживаю другую
ступню обеими руками, пока вылизываю пятку, обсасываю каждый палец, которые
никак не решат: то ли им вытягиваться, то ли сгибаться. Он трется о подушку головой.
Ступня дрожит, когда я медленно провожу языком по подъему, целую лодыжку, икру,
колено, бедро, мошонку и вот я снова у ягодиц.
Он совершенно неподвижен и почти не дышит, когда я целую одну ягодицу, затем
другую. Я делаю это снова и снова, приближаясь к центру, пока мои поцелуи не
приходятся на расщелину между ними. Я развожу их ладонями и принимаюсь лизать
прямо между ними, уверенно продвигаясь к отверстию.
Он вздрагивает всем телом. И глядит на меня глазами-блюдцами через плечо.
– Поттер? – выдыхает он.
– Да? – нервно отзываюсь я.
– Зачем тебе это нужно?
– Ну, я думал, тебе может понравиться...
– Тебе действительно хочется это делать?
– Мне... Ну, мне нравится... я.... ну, не знаю, может это совсем не для людей, – мямлю я,
чувствуя, как пылаю.
– Но тебе хочется.
– Да, если только... если тебе нравится...
Он подпирает подбородок подушкой. Его волосы спадают на бок, приоткрыв
покрасневшую шею. Он даже произносит с едва заметной учительской интонацией:
– Продолжай.
Облегченно вздохнув, я опускаю язык прямо в щель, дохожу до мошонки и
возвращаюсь к отверстию, кружа языком вокруг мягкой, съежившейся плоти. Северус
стонет в подушку. Я целую вокруг отверстия, потом вылизываю сначала большими,
затем маленькими кругами.
Он извивается подо мной, толкаясь в смятые простыни. Я просовываю руку вниз и
обхватываю напрягшийся член, продолжая лизать. Он всхлипывает и бормочет мое
имя, лихорадочно толкаясь в мой кулак. Я осторожно вылизываю анус внутри и
снаружи, кончиком языка, затем его основанием, пока он трахает мою ладонь, вбивая
ее в матрас. Я крепко сжимаю его член, ощущая как тот вибрирует в моей руке, как
выплескивается на постель сперма, слышу вскрики Северуса приглушенные подушкой.
Он обрушивается на матрас с глубоким вздохом, и замирает, выравнивая дыхание.
Я подползаю к нему и опускаю голову ему на плечо.
– Какого дьявола это было? – выдыхает он.
В ответ я лишь пожимаю плечами.
– И я не хочу знать, где ты этому научился.
Мой рот расползается в улыбке. Уверен, он все равно догадается – ну, сколько времени
я был его котом?
– Ладно, – соглашаюсь я.
Глава
«Ты
26:
портишь
Звездная
профессорскую
ночь
репутацию».
На языке мерзкое ощущение кошачьей шерсти. Резко садясь, я отплевываюсь в кулак.
– Мой Лорд? – сонно бормочет Люциус. – Все в порядке?
Я бросаю: «Спи дальше», и он послушно закрывает глаза.
Поднимаюсь, набрасываю халат и выхожу в гостиную. На пустом месте тут же
возникает услужливый домовик. Глотнув из потребованного стакана молока, я тут же
сожалею о заказе. Молочный цвет, текстура, вкус... все напоминает о мерзких
пристрастиях мальчишки, его животных вкусах: склизкое сырое куриное мясо, вонючая
мята, вылизывание собственной задницы, вылизывание отвратительной задницы этого
подлого труса... И эти сны, где все повторяется заново, да еще под дурацкими звездами
– ни много, ни мало! Не удивлюсь, если вскоре в них появятся парящие ангелочки,
рассыпающие в воздухе лепестки роз. А в итоге бедного Люциуса будет ожидать
неприятный сюрприз, когда он проснется забрызганным моей рвотой.
Я отсылаю молоко на кухню и вызываю Хвоста. Тот возникает три минуты спустя,
запыхавшись, в халате наизнанку.
– Мой Лорд, – писклявым голосом приветствует он, опускаясь на колени.
– Твой проект затянулся...
Ничтожество осыпает меня извинениями и жалкими оправданиями: качественная
селекция требует времени. Я напоминаю, что в нашем распоряжении имеется
неограниченное количество зелья взросления. Он возражает: нужно время для
испытаний их наследственных магических способностей, для научных исследований...
– Когда все будет готово для мальчишки?
– Не раньше Хэллоуина, – нервно рапортует Хвост.
– Неприемлимо.
– Мой Лорд, умоляю, поймите, если вы желаете получить необходимый результат...
– Ты добьешься необходимого результата в кратчайшие сроки, – извлекая палочку,
инструктирую я: небольшой Cruciatus – превосходное средство, оно воодушевит его и
поможет расслабиться мне.
– ПОДЪЕМ, ПОДЪЕМ, ПОДЪЕМ, – трезвонит будильник.
– Заткнись, – издаю слабый стон я.
Движение рядом, знакомый голос, и будильник умолкает. Я льну к Северусу,
прижимаясь лбом к теплому плечу. Шея ноет от долгого лежания скрючившись, но,
слава Мерлину, боли в шраме больше нет. Кошмары становятся все страшнее, но то,
что он сейчас тут и обнимает меня, несколько приглушает боязнь пробуждения.
Голову как магнитом притягивает к подушке. Я вижу, как он исчезает за дверью
ванной. Я же не в силах пошевелиться и хочу только спать. Накрывшись с головой,
прислушиваюсь к доносящимся из ванной звукам утренних процедур: умывание,
чистка зубов, приглушенное журчание мочеиспускания.
Чуть погодя - шум приближающихся шагов.
– Если все-таки надумаешь встать, Поттер, то сейчас время завтрака.
Перекатившись на спину и высвободив при этом лицо, я вижу звезды – мерцающие
совсем как настоящие на чистом ночном небосклоне. Небо выглядит совершенно как в
жизни, только, в отличие от того, что красуется на потолке Большого зала, не отражает
время суток. Если уже в самом деле завтрак, значит, на улице должно быть светло…
Поворачиваюсь и смотрю в окошко на дальней стене. В полумраке спальни стекло
сияет льющимся сквозь него солнечным светом и глубокой, сверкающей под этим
сиянием зеленоватой синевой озера. До сих пор с трудом верю в то, что комнаты
профессора действительно находятся под водой. У окна Северус выбирает в гардеробе
одежду. И уходит переодеваться в ванную.
Я снова гляжу в потолок на небо, и меня переполняет благоговение. Чем дольше
смотрю, тем вижу больше звезд, начиная замечать те, которые расположены подальше
и поэтому кажутся маленькими и не такими яркими. Невзирая на очередной кошмар о
Волдеморте, я отчетливо помню снившийся до этого сон: в нем я был котом, и Северус
– тоже котом, полностью черным, гладкошерстным, гибким. Мы играли в траве,
кусаясь и вылизывая друг друга. Я перекатился на спину и увидел звезды, а потом
оказалось, что он, как и я, уже больше не кот. И внезапно меня осенило: все
происходящее имеет под собой основание, а потому все будет хорошо. И неважно,
предназначено мне жить или умереть, потому что я уже ощутил нечто чудесное и
неописуемое внутри себя, внутри Северуса и вокруг нас обоих.
Северус возвращается, отыскивает ботинки под кроватью и садится на стул, чтобы
обуться. Видн у него мрачный. Черт, неужели уже сожалеет о прошлой ночи?
– Иди ко мне, – тихо зову, как только зашнуровываны его ботинки.
С опаской приблизившись, он теребит запонку на манжете. Я отодвигаюсь и
приглашающе хлопаю по свободному месту рядом со мной. Но он не ложится, а только
присаживается – к тому же, ко мне спиной. Нет, ну почему с ним всегда должно быть
так трудно! Хотя в этом есть свое очарование. Призвав жилет, он начинает надевать
его.
– Северус, – я зову, садясь за его спиной.
– Хм? – наклонив голову, он сосредоточенно застегивает жилет.
– Разве ты… э… не заметил?.. – я беру его за подбородок и осторожно приподнимаю
голову.
Приоткрыв рот, он смотрит на потолок, моргает и еще несколько долгих секунд не
может оторвать взгляда.
– Что ты натворил, Поттер?
– Не знаю.
Он продолжает ошеломленно глядеть вверх.
– Иногда мне снится, что мы занимаемся этим ночью, на улице, – объясняю я,
пропуская эпизод, где мы с ним коты, хотя не уверен, сойдет ли это за настоящее
объяснение.
– И прошлой ночью? Тебе снилось именно это? – интересуется он у звезд.
– Ага.
– Это навсегда?
– Не знаю. Даже не знаю, как мне это удалось. А тебе что… не нравится?
Спохватившись, Северус закрывает рот, опускает голову и продолжает застегивать
жилет.
– Их трудно назвать непривлекательными.
– Ну, спасибо.
Ухмыльнувшись, он искоса на меня смотрит. Ухмылка гаснет, он извиняется.
– Ничего страшного, – улыбаясь уголками губ, успокаиваю его я. – Я вовсе не ожидал,
что ты станешь осыпать меня комплиментами.
– Нет, дело не в этом. А в… – и качает головой. Встает, идет за мантией, застегивает ее,
стоя ко мне спиной и опустив голову.
– В чем? – страшась его ответа, спрашиваю я.
Едва слышный шепот:
– Во вчерашней ночи.
Я ложусь на спину и снова рассматриваю звезды.
– Я думал, тебе понравилось.
Северус издает звук, который может сойти за смешок.
– Естественно, понравилось.
– Тогда я не понимаю, – мямлю я.
– Я не должен был… – едва слышно произносит он. – Я не должен был принуждать
тебя ко всему этому.
– Ты ни к чему меня не принуждал.
Покачав головой, он выходит из комнаты, оставляя меня в одиночестве – созерцать
звезды. Я слышу шум в кабинете, его шаги, отодвигающийся по каменному полу стул,
шорох пергамента.. По крайней мере, в этот раз он не настаивает, чтобы я доложил о
случившемся Дамблдору или Люпину. Полагаю, это можно считать прогрессом. Жаль
только, что продвигаемся мы как черепахи! И плохо, что у меня сейчас урок –
следующий шаг придется отложить до вечера. Я лениво потягиваюсь и превращаюсь в
кота.
Когда я прихожу на завтрак, за гриффиндорским столом внезапно воцаряется тишина.
– Привет, – бросаю я, занимая место рядом с Гермионой, которая, смущенно улыбаясь,
быстро складывает «Пророк» и прячет газету в сумку.
Отовсюду раздаются невнятные приветствия, затем все сосредоточенно принимаются
за завтрак, будто это самое интересное занятие на свете. Может, они научились
предсказывать будущее по яичнице? Да нет, скорее всего, обо мне появилась очередная
карикатура или сплетня. Но сколько бы я ни пытался разузнать, в чем дело, все молчат,
как партизаны на допросе. Тогда я сдаюсь и накладываю в тарелку яичницу с беконом.
– Слушай, – наклонившись ко мне, шепчет Рон. – А я думал, что ты учил то, другое.
– Что?
– Я думал, что вы работаете над тем, другим. Ну, ты понял. С… – резким движением
головы он указывает на учительский стол, где Северус с отвращением смотрит в
овсянку Ремуса.
– Ах, ты об этом. – До меня доходит: он думал, мы с Северусом все еще работаем с
проклятием Lascivius. – Нет, с тем у нас ничего не вышло.
– Ну, а это что? Что он с тобой делал?
– Тут не самое лучшее место для обсуждения.
– Кто приготовил то зелье? – яростным шепотом требует ответа он. – Ты или он?
– Э… я… или... Может, мы его вместе?
Глаза Рона ползут на лоб.
– Так это контроль сознания?
– Они все такие. Ты же сказал, что прочел книгу, – я делаю глоток тыквенного сока. И
тут же выплевываю: он до отвращения горький. – Что с соком?
– Я читал о том, другом! – восклицает Рон, игнорируя мои отчаянные попытки
избавиться от мерзкого привкуса во рту с помощью воды.
Ко мне наклоняется Гермиона, потянувшись за стоящей между нами солонкой:
– Вы вообще в курсе, что я вас прекрасно слышу?
М-да, сок явно прокис – после него у меня вообще пропал аппетит. Вытащив учебник, я
начинаю читать, готовясь к первому уроку. На переменках Рон продолжает донимать
вопросами: что делает это проклятие? Как оно работает? Какие ощущения вызывает?
А на истории магии украдкой сует записку: «Как ты можешь считать это
«отношениями», когда он контролирует твое сознание???»
Как могу, пытаюсь объяснить, что действия проклятий ограничены кладовкой, где я
учусь их отражать. Но тот не отстает: «Откуда ты знаешь, что они ограничены? Как
можешь быть уверен, что прямо сейчас не находишься под действием одного из них?»
«А ты откуда знаешь, что Гермиона сейчас не контролирует твое сознание?», –
ожесточенно царапаю в ответ я.
Приятель долго изучает записку, наконец калякает что-то на обороте, раздраженно
стирает написанное, пишет что-то другое и, наконец, швыряет пергамент мне. Читаю:
«Ну, допустим, она его контролирует. Попытался бы ты меня предупредить?»
– Если бы она это делала – да! Но это же чушь собачья! – шиплю в ответ я.
– Ой... и хмуришься ты сейчас совсем как он, – с опаской шепчет Рон.
– И что с того! – рявкаю я.
В нашу сторону уже поворачивают головы. Рон переводит сердитый взгляд на Бинса,
который по-прежнему нудно читает лекцию.
Рон больше не пристает с вопросами. Даже за ужином. Сок все еще подозрительно
пахнет, а теперь горький привкус появился еще и у гороха. Никто ничего не замечает,
поэтому я решаю, что слегка простудился. И ем только хлеб с маслом. Если
проголодаюсь, Северус разрешит вызвать Добби.
После ужина я делаю домашнее задание. Полдесятого. Все, хватит! Пора отправляться
в подземелья! Но чтобы выбраться из спальни незамеченным, приходится дождаться,
пока Шеймус с Дином закончат обсуждать какие-то там карикатуры. Только тогда мне
удается незаметно перекатиться под кровать и стать котом.
Я скребусь к Северусу в дверь, но мне не открывают. Я бы стал насекомым и прополз
под ней, но рядом – группка слизеринок, они болтают и хихикают. А заметив меня,
начинают сюсюкать о том, какой у Северуса «милый котик». Ну и пусть… Вот сейчас
Северус выйдет и оторвет им всем головы.
Раздавшиеся за спиной шаги не принадлежат Северусу. Это Флинт, и кроме
слизеринской гостиной, у меня нет пути к отступлению. Отослав девчонок в их
спальню, он поворачивается ко мне с неприятной улыбочкой.
– Иди сюда, кис-кис-кис…
Моя шерсть становится дыбом, я шиплю.
– Ну не будь таким букой, – он наклоняется и касается значка старосты. – Смотри, я –
староста.
Некоторое время мы не сводим друг с друга угрожающих взглядов, а потом Флинт тихо
произносит:
– Знаешь, киска… ты портишь профессорскую репутацию. – Он направляет на меня
палочку, поднимая ею мой подбородок. Сейчас он меня проклянет, а я не смогу
защититься! Я же без палочки!
– Еще решат, будто мы, слизеринцы… ГАААА! – внезапно орет он и падает на
задницу, шарахнувшись от внезапно выстрелившего из моего рта длиннющего
лягушачьего языка, который обвивает и вырывает у него из рук палочку. Я сверлю его
взглядом, сжимая зубами палочку и сердито нахлестывая бока хвостом. Не спуская с
меня глаз, Флинт пятится до тех пор, пока не натыкается на стену, и в полнейшем
оцепенении сползает по ней на пол.
Пару минут спустя из-за угла появляется Северус.
– Что на этот раз, Флинт?
– Ваш кот! – выдыхает верзила. – Отобрал мою палочку!
Я смотрю на Северуса, сожалея, что коты не улыбаются. Мельком взглянув в мою
сторону, тот хмурится, снова смотрит на Флинта и поворачивается к двери.
– Подъем, Флинт. К пятнице с тебя свиток о низзлах, – заявляет он, отпирая дверь и
жестом приглашая меня внутрь.
Дверь захлопывается за нами сама. Северус хмуро призывает палочку Флинта.
Выскочив изо рта, та летит ему прямо в руку, оставляя позади, словно завитки ленты,
кольца моего лягушачьего языка, который тут же с хлопком возвращается ко мне в рот.
Повозившись, я превращаю его в обычный, кошачий.
Северус с отвращением глядит на липкую, покрытую слюной палочку и открывает
дверь.
– Флинт! – зовет он, швыряя палочку в коридор. И с шумом захлопывает дверь.
Сложив на груди руки, Северус окидывает меня неодобрительным взглядом.
– Так что же все-таки произошло?
– Мур-р, – трусь об его ногу я.
Он слегка подталкивает меня, затем отступает.
– Превращайся и объяснись.
Я превращаюсь в ванной и надеваю все, кроме ботинок и боксеров – на всякий случай.
Выйдя, я разочарованно замечаю, что звездный потолок снова превратился в простой,
каменный. В кабинете Северус сортирует стопку сочинений.
– Привет!
– Итак? – угрюмо отзывается он.
– Флинт хотел оторвать мне голову.
– И откуда же у тебя такая уверенность?
– Он нацелил палочку прямо мне в лоб.
Северус молниеносно оборачивается, кончик его палочки едва не касается моего носа.
Вздрогнув, я смотрю на нее, скосив взгляд и пытаясь сдержать ухмылку. Я-то знаю, что
мне он ничего не сделает. По крайней мере, не сейчас.
– А еще он слизеринец. Естественно, – ухмыляется он, опуская палочку и снова
поворачиваясь к свиткам сочинений. – Остается лишь гадать, как же ты, бедный
ребенок, выдерживаешь целый день.
– Чья бы корова мычала, мистер Паранойя! – огрызаюсь я.
– Прояви немного уважения. – Усевшись за стол, он разворачивает первый пергамент,
бегло просматривает, хватает перо и рисует сверху гигантский ноль.
– Я проявляю.
Он даже не поднимает головы:
– Да неужели. И каким же образом?
– Чт… я проявляю и все!
Он закатывает глаза и рисует ноль на втором сочинении.
– Если хочешь чаю, то чайник уже закипел.
– Э... спасибо. – Я отправляюсь на кухню. – Ты будешь?
– Буду.
С опаской изучаю бесконечные ряды чая на полках. Большая часть этикеток надписана
на иностранных языках, я даже не уверен, на каких именно.
– А какой ты будешь?
– Черный. – Чуть погодя, очевидно, осознав бесполезность ответа, из кабинета
раздается: – Тот, что в банке с треснутой крышкой.
К счастью, трещина на крышке очень заметная, да и банка стоит в первом ряду. Я
завариваю чай и остаюсь на кухне — подождать, пока он настоится. Меня беспокоит
одна мысль: неужели, по мнению Северуса, я его совсем не уважаю? Тогда почему он
вообще соглашается со мной возиться? Странно, но чем больше я считаю его другом
и… ну, кто он мне еще – любовник? партнер?.. Глупые слова. Но чем больше мы
сближаемся, чем реже я думаю о нем, как о профессоре, тем сильнее мое к нему
уважение.
Пока жду, вдруг отмечаю особенность нынешнего соприкосновения ткани с кожей.
Занятно надевать одежду на голое тело. Поелозив, я ощущаю трение ткани о голую
задницу. И о член. Членчленчлен. Высунув голову в кабинет и мельком взглянув на
Северуса, я представляю его в одних трусах, но тут же, не сдержав улыбки, прячусь в
кухне.
Чай готов, я разливаю его по чашкам и несу в кабинет. Поставив перед ним поднос, я
смущенно стою, гадая: оставить ли эту тему или сказать что-нибудь ободряющее. Я
дую на горячий чай. Северус перечеркивает какую-то тираду, отталкивает свиток и, не
глядя на меня, приступает к следующему.
Собрав остатки самообладания, я выдавливаю, запинаясь:
– Из всех преподавателей тебя я уважаю больше всех.
Он поднимает голову, секунду недоверчиво глядит на меня и возобновляет проверку.
Ну все, приехали! Какое-то время я стою, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем
набираюсь смелости спросить, много ли у него работы. В ответ он лишь пожимает
плечами. Я приглядываюсь к сваленным на столе сочинениям. Кажется, первый или
второй курс. Я предлагаю помощь, надеясь, что тем самым проявляю уважение,
зрелость и эту… как ее… поддержку. Уже не говоря о том, что чем раньше он покончит
с работой, тем скорее мы сможем заняться сексом.
Северус подталкивает ко мне груду свитков и линейку.
– Отсортируй те, что короче двенадцати дюймов.
Улыбаясь, я отношу линейку и свою почти полную чашку на журнальный столик у
дивана, затем возвращаюсь за свитками. И принимаюсь за дело, сознавая, что счастлив:
он доверил мне часть своей работы! Мы молча трудимся, изредка прерываясь на глоток
чая – у него шоколадный привкус, и мне это нравится.
Закончив сортировать, я отношу к нему на стол свитки, разделенные теперь на две
кучи. Северус кладет ладонь на одну из них и просит пояснений.
– Эти короткие, – объясняю я. – А те – двенадцать и длиннее.
Северус придвигает к себе первую кипу и начинает рисовать нули.
– А то, что ты держишь в руке?
– Тут – восемнадцать, но очень крупный почерк.
Выхватив пергамент, он рисует на нем гигантский ноль. Затем отшвыривает в сторону,
и свиток падает на пол. Я подбираю его и кладу вместе с другими.
– Могу я еще что-нибудь сделать?
– Нет.
Я смотрю в его почти пустую чашку.
– Хочешь еще чаю?
Он кивает, и я возвращаю чашки на кухню, где наливаю свежий чай и возвращаюсь с
подносом обратно. Потом усаживаюсь на диване, пью чай и жду. Жду, пока он
закончит украшать сочинения студентов красными чернилами. Жду, пока он допьет
чай. Жду, пока что-то произойдет, пока для меня найдется занятие.
Тишина прерывается одной Вероникой – живым булыжником, которая, царапая
каменный пол, бесцельно передвигается по кабинету. Она долго бродит по комнате,
сосредоточенно обходя мебель, и, наконец, устраивается у моих ног. Я поднимаю их на
столик, и Вероника, словно в недоумении (э... а способны ли камни недоумевать?)
движется туда-сюда возле места, где они только что находились.
Быстрый взгляд в сторону Северуса: тот все еще поглощен работой и обращает на меня
ноль внимания. Скучно. Я стягиваю носки и снимаю мантию. Северус бросает на меня
обеспокоенный взгляд, но как только я принимаюсь расстегивать рубашку, тут же
опускает голову.
Превратившись в кота, я набрасываюсь на булыжник. Бью лапами и царапаю когтями,
но те лишь скребут по гладкой каменной поверхности, издавая вызывающую дрожь
звуки. Между тем глыба, целая и невредимая, медленно бредет к стеллажам с книгами.
Прижимаясь животом к полу, я крадусь следом, выжидая благоприятного для атаки
момента. Не знаю, подозревает ли что-то Вероника или же вообще ничего – потому что
неподвижно сидит на месте. Я подхожу ближе и утыкаюсь в нее носом. Она словно
окаменела. У нее чуть металлический запах. Это не запах страха или бесстрашия,
болезни или территориальности – просто запах. Она даже не пахнет чем-то живым.
Внезапно глыба пятится, а я отскакиваю, выгибаясь и шипя. Та притормаживает,
неторопливо отступая. Секунду спустя я снова подкрадываюсь к Веронике. Когда я
прижимаюсь к ней носом, та чуть поворачивается.
Нет, все-таки любопытство точно когда-нибудь меня погубит... я превращаюсь в
булыжник.
Вокруг серость и широкая темная полоса. Темнота приобретает гладкую структуру, а
серость кажется шероховатой. Полоса состоит из темной древесины, восстающей из
плоскости такого же цвета, заставленной предметами. Постепенно окружающий мир
приобретает краски и очертания – оказывается, я смотрел на стол. Стол Северуса. Но
Северуса за ним больше нет.
Кажется, минули столетия. Может, стол больше не принадлежит Северусу? Может,
прошли годы, он переехал или умер, а теперь комнаты принадлежат другому
профессору? Который вернется и обнаружит, что когда-то украшающий его кабинет
булыжник превратился в голого подростка. А вот интересно, я служил журнальным
столиком или просто «дежурной темой»?
Потягиваюсь – ужасно затекли конечности. И гляжу на ладонь на каменном полу. Ну
да, рука и раньше была у меня именно такой. Означает ли это, что прошло совсем мало
времени, и я ничуть не постарел? Или просто вернулся в форму, в которой обитал до
превращения, невзирая на десятки прожитых каменной глыбой лет?
Я медленно повожу головой: диванная ножка, красные бархатные диванные подушки.
Знакомая мебель. Может, Северус еще тут? Постаревший, седой. Означает ли, что
возрастной барьер между нами возрос? Или все-таки уменьшился?
Мой взгляд проходит по ряду подушек и натыкается на складки черной ткани. Я
поднимаю голову и вижу – слава Мерлину! – Северуса таким, каким его помню.
– Никогда больше этого не делай! – выдыхает он.
Я шевелю губами, языком. Какие они странные.
– Почему? Что случилось?
– «Что случилось?» Ты словно окаменел! Я едва не позвал МакГонагалл.
– Э… сколько времени? – нервно интересуюсь я.
– Больше часа.
– Черт, – чертыхаюсь я и тянусь к дивану за одеждой. – Так значит… э… ты уже
закончил свои… э… дела?
– Нет, я ничего не закончил, Поттер, – раздраженно бросает он. – Меня отвлекли.
Почему бы для разнообразия тебе не заняться делом вместо того, чтобы влипать в
неприятности?
Я натягиваю мантию, хмуро наблюдая, как он возвращается к рабочему столу. Кажется,
теперь он просматривает сочинения гораздо быстрее, вероятно, ставя нули наобум. Вот
он выводит красным какое-то явно уничижительное замечание на одном из
пергаментов и тут же отшвыривает его в сторону.
– Что, так и собираешься оставаться без штанов? Выжидаешь подходящего случая?
Улыбаясь, я застегиваю мантию.
– А если и так, что с того?
– А то, что я должен работать, вот что.
– Ну, тогда поторопись.
Северус сверлит меня взглядом, затем опускает голову и нарочито медленно
продолжает проверку. М-да… временами, когда он вот так вот демонстрирует свой
нелегкий характер, в нем почти невозможно найти ничего привлекательного. Усевшись
на пол, я развлекаюсь с Вероникой. Северус намеренно отказывается на нас смотреть…
ну и пусть! На самом деле я с ней вовсе не играю, а только притворяюсь, для того
чтобы медленно и незаметно подобраться к его столу. И вот я уже сижу,
прислонившись к столу спиной. Забираюсь под стол. Нелегко вместиться под него в
своей человеческой форме, но мне это удается. Его ступни на подставке для ног. Я
медленно наклоняюсь и трусь головой о его лодыжку. Вздрогнув, он прячет ноги под
стул.
– Тебе что, нечем заняться?
– Есть чем, – прыскаю я.
– Тогда прекрати заниматься этим под моим столом!
Пару секунд я не шевелюсь, и он расслабляется, возвращая ступни на прежнее место,
на подставку. До меня доносится царапанье пера по пергаменту, судя по звуку – новые
нули. Очень осторожно я протягиваю руку и крепко обхватываю его ступню – ему не
вырваться. Затем утыкаюсь носом под брючину. Быстро двигая головой, я
приподнимаю ткань и начинаю лизать ногу в том месте, где кончается ботинок (к
сожалению, в рот вместо его кожи попадает носок). Его лодыжка гневно трепещет в
моей ладони.
– ПОТТЕР!
Забыв о хитрости и коварстве, я, свободной рукой хватаю лодыжку, задирая брючину
до самого колена, и лижу полоску кожи между носком и коленной чашечкой.
Сукин сын пинает меня в плечо. Я падаю, ударяясь затылком о ножку стола.
– Ой!
– Прекрати! – почему-то нервно орет Северус. – Прекрати сейчас же!
Я пячусь, выбираясь из-под стола, затем встаю, массируя затылок. Северус сверлит
меня взглядом, сжимая угол стола. Одна из чернильниц перевернута – по сочинениям
растекается лужица зеленых чернил.
Улыбаясь, я шутливо говорю:
– Мне нравится, когда меня кусают, а не пинают.
Он открывает было рот, и, покраснев, тут же его закрывает. Меняя тему и надеясь, что
он расслабится, предлагаю заварить еще чаю и замечаю, что его чашка до сих пор не
тронута. Вздохнув, я опускаю голову, сожалея, что не умею читать его мысли, чтобы
знать – где именно я свалял дурака, и как мне исправить положение.
– Почему бы тебе не пойти принять ванну?
Я воодушевленно соглашаюсь. Это меня отвлечет, и потом, сегодня я ее еще не
принимал. Может, когда Северус успокоится, он ко мне присоединится?
Час спустя мне становится ясно – присоединяться никто не собирается. И еще, что кожа
на ступнях и ладонях стала мягкой и морщинится. Выбравшись из ванны, я
закутываюсь в махровый халат. Он слишком длинный и путается под ногами. Чтобы не
споткнуться, приходится придерживать его полы.
Северус читает в кабинете. На нем нет ни мантии, ни камзола, и, кажется, книга ему
наскучила. Захлопнув ее, он бросает на меня взгляд и язвит:
– Вижу, ты неплохо провел время.
Затем идет в спальню, расстегивая по пути жилет. Достает из-под подушки пижаму,
направляется в ванную и закрывает за собой дверь. Я сбрасываю халат на спинку
кровати с его стороны и переодеваюсь в пижаму. Потом забираюсь в постель, ожидая,
пока он закончит с вечерними процедурами.
Звезды вернулись.
Выходя из ванной, Северус не гасит свет и не прикрывает до конца дверь. Там, в углу,
из-за освещенной двери в ванную на ночном небе просвечивает каменный потолок. Как
странно. Наверно, звезды появляются лишь в совершенной темноте. Они внушают мне
какую-то непонятную уверенность, несмотря на то, что я не имею ни малейшего
понятия – откуда или почему они тут.
Северус устраивается на кровати рядом и смотрит на звезды.
– Покойной ночи.
– Э… спокойной ночи.
– Прости за происшедшее там… под столом.
– М-да.
– Я просто подумал, что тебе захочется повторить. Ну… вчерашнее.
– Посреди проверки сочинений?
Я пожимаю плечами.
Чуть погодя он добавляет:
– Если… захочу… будь уверен, что ты об этом узнаешь.
– Я не проклят, – заверяю я звезды.
– Нет? – несколько озадаченно переспрашивает он.
– Я подумал, может, ты захочешь делать это по очереди?
– Хорошая мысль, – отзывается он. И трудно понять – с сарказмом или без.
– А ты когда-нибудь… э… – что-то сжимается в груди, – захочешь вылизать меня? –
Пусть ему и понравилось, как я его лизал вчера, но сам процесс… может вызывать у
него отвращение – он же никогда не был котом. Может, людям вообще чуждо подобное
поведение?
– Я никогда не додумался бы до подобного.
– Это да или нет?
– Посмотрим…
У меня вырывается вздох облегчения. Даже если он и не захочет, что с того? По
крайней мере, его не рассердил мой вопрос.
Мы лежим, разглядывая звездный потолок. Это, конечно, очень романтично… но он
молчит и ничего не предпринимает. Я разочарован – значит, у него нет желания. Как
обычно поступают в подобных случаях? Пойти, что ли, подрочить в ванную или
сделать это прямо в кровати?
– Что ж. Спокойн… АЙЙЙ! – ору я, потому что он, внезапно набросившись на меня,
кусает в шею.
– Заткнись, – уткнувшись в меня, рычит он.
– В че…
Зажав мне ладонью рот, он прижимает коленом мою мошонку. Я мычу, пытаясь
протестовать, но он лишь сверлит меня взглядом. Бешено колотится сердце и не
хватает воздуха. Его колено вжимается сильнее, и я всхлипываю в его ладонь.
– Ты будешь вести себя прилично?
Не раздумывая, я киваю.
Жаркое дыхание у моей шеи.
– Никаких выходок. Или этих твоих идей.
Я не знаю, что и думать. Мне плевать. Я сделаю все, что он захочет… только бы он ко
мне прикасался, лизал и кусал, доводя до оргазма.
Убрав ладонь от моего лица, он начинает расстегивать на мне пижаму. А я – на нем.
Всего четыре пуговицы – четыре лишних! Мы сдергиваем каждый свои штаны, и он
толкает меня на подушки.
Меня больше не касаются его руки. Он что-то ищет в прикроватной тумбочке.
Я приподнимаюсь, опершись на локти.
– Что ты?..
– Тихо! – рявкает он, снова толкая меня вниз, его лицо так близко… я щекой чувствую,
как шевелятся его губы. – Слушай, так хочешь ты этого или нет?
– Хочу…
Скрежет отвинчивающейся крышки. Он изменяет положение, поднимая мне ногу. Чтото прохладно-влажное тычется в анальное отверстие – и это явно не язык.
Я пинаюсь, отстраняясь – внутри обдает холодом.
– Прекрати. – Он удерживает мою ногу.
Я расслабляюсь. Это просто его палец, и мне ничуть не больно. Медленно он начинает
им двигать. Какие странно-гладкие ощущения... Интересно, похожи ли они на те, что я
испытаю, когда он, наконец, меня трахнет? Все это довольно мило, однако впечатляет
гораздо менее, чем можно было бы подумать, судя по звукам, которые издавал Люциус.
Возможно, тот просто притворялся. Будто со стороны слышу свой тихий стон.
Северус обхватывает мой член. Гладкая, влажная ладонь движется быстро, ах, как
быстро. Мои пальцы крепко вцепились в простыни. Поцелуи на моем колене. Другой
палец. Я насаживаюсь на его руку. Он толкает, толкает пальцы, растягивая меня.
Пальцы натыкаются на мошонку. ОМерлинОМерлин, как все…
Неподвижно.
– Нет! – всхлипываю я.
Тихие, гладкие шлепки. Холодная, мокрая ладонь хватает меня за вторую голень,
неуклюже приподнимая над его плечом. И тогда я снова ощущаю его там – он
толкается, ища вход. Встречный толчок и вскрик – его член у меня внутри.
Он шипит. Замирает. Смотрит на меня широко открытыми глазами. И вот медленномедленно начинает двигаться назад. И вперед. Его член так щедро смазан и при всем
желании не может двигаться не спеша. Северус. Он входит и выходит, толкаясь снова и
снова, его тело прижато к моей мошонке, почти, но не совсем касаясь пениса. Я хочу до
него дотянуться, но не тут-то было – потому что просто не могу пошевелиться! Мое
тело прижато к его, свободны лишь руки – но ими мне не дотянуться туда, куда нужно
– между нами. Сжимая его руки, покачиваясь, с каждым толчком приближаясь к спинке
кровати, которая ритмично постукивает о стенку… на лицо падает капля его пота…
еще один вскрик… о-Мерлин-Северус! Что это… что оМерлин-еще-да-именно-там!
Знакомо-трепещущее напряжение, вспышка тепла, и сперма выплескивается мне на
грудь… на лицо… на его ладонь, которая сжимает мое плечо, удерживая меня, пока он,
прикусив губу, со всхлипом кончает.
Высвободившись из меня со смешным «чмок», он убирает с пути мою ногу и без сил
падает на матрас рядом со мной. Затаив дыхание, я лежу, глядя на звезды. Так же, как и
он.
– Мне понравилось. – Даже мне кажется, что я – круглый дурак.
– Ладно.
Я не спускаю глаз со звезд, просто наслаждаясь ощущением полнейшего
удовлетворения. Северус перекатывается и сотворяет для нас обоих Abluocorpus –
очищающее. Такое впечатление, что тебя заглатывает, а потом выплевывает уже
высушенным нечто невидимое. Он перекатывается на спину и смотрит на звезды. И с
деланным равнодушием интересуется, не сделал ли мне больно.
– Нет.
– Ладно.
– А я думал, мы будем чередоваться…
– Ах, да.
– А что мы скажем Ремусу?
Долгое время он молчит, и я уже решаю, что он уснул, когда рядом слышится
бормотание:
– Спроси меня об этом завтра.
Глава 27 Страх темноты
«А знаете, что говорят о волшебниках магглы?..»
Я просыпаюсь, задыхаясь от собственного крика и прижимая руки к груди. По лбу
стекает холодный пот. Это был не волдемортовский сон, а настоящий кошмар. Давно у
меня таких не было, и раньше я от них ни разу не возбуждался.. Рядом со мной
ворочается Северус.
– Что? В чем дело?
– Ни в чем, – выдыхаю я.
– Ясно. – Он исчезает в кухне и, вернувшись, сует мне стакан воды. – Пей.
– Спасибо, – принимая стакан дрожащими руками, я проливаю воду.
Северус ложится подле меня с несколько раздраженным видом. Интересно, когда он
перестанет терпеть мои выходки и вышвырнет из своей постели? Я ставлю стакан на
тумбочку и ложусь на бок, к нему лицом. Его суровые черты кажутся еще более
изломанными – тени и различимые в слабом, льющемся из ванной свете резкие тонкие
линии. Помню на себе его руки, коротко остриженные ногти... зубы – заостренные там,
где должны быть затупленными. Помню хруст, с которым они разрывали кожу, как
колотилось сердце, а в голове билась мысль: «Сейчас я умру».
Жаль, у меня плохое зрение, потому что понимаю – сейчас он на меня смотрит... Я же
могу разглядеть лишь темные провалы вместо глаз и крючковатый силуэт носа. Рта не
видно. А что, если он его прячет нарочно, будоража, завлекая куда-то глубоко-глубоко,
где потом смог бы... смог бы...
Я быстро, пока окончательно не растерял присутствия духа, наклоняюсь и целую,
вталкивая язык ему в рот. Он издает стон удивления в мой рот. Осторожно, очень
осторожно я провожу языком по ряду его зубов. Они все кривые, сточенные и, слава
Мерлину, гладкие.
Я откидываюсь на подушки.
– Так что это было?
– Ничего. Дурной сон.
– В котором фигурировали мои зубы? – недоверчиво уточняет он.
Я натягиваю одеяло до самого носа.
– Мне снилось, что ты – вампир.
Повисает неловкая, действующая на нервы тишина. А вдруг сон был вещим, и он
действительно скрывает истинную сущность под изощренной маскировкой? А теперь
вот размышляет, продолжать маскироваться или взять и сожрать меня прямо сейчас.
Наконец, он произносит с деланным спокойствием:
– Откуда у тебя такая мысль?
– Не знаю. Это же кошмар.
– Ты лжешь.
– Нет.
– Зачем ты проверял мои зубы?
– Напомнить, чем сон отличается от яви? – каким-то высоким, нервным голосом
предлагаю я вариант ответа.
– Ах, отлично сказано, Поттер. Теперь я вздохну с облегчением, – рявкает он,
поворачиваясь ко мне спиной.
– Каким облегчением? Кошмар был у меня! – Если он на самом деле не вампир, то
почему не успокаивает меня сейчас? Ну, как тогда, когда я просыпаюсь от снов о
Волдеморте?
– Да-да, кошмар обо мне, я понял.
– Ты все время как-то странно себя со мной ведешь! – восклицаю я. – По-моему, у меня
есть право расстроиться из-за кошмара!
– Пфф! Они тебе снятся каждую ночь, мог бы уже и привыкнуть.
– У тебя что, окончательно поехала крыша? – сердито толкаю его, не находя других
слов, но и не желая, чтобы меня игнорировали.
Он переворачивается, сверлит меня взглядом и толкает в ответ.
– На кухне есть чеснок – если тебе так страшно.
Ущипнув его за бок, я огрызаюсь:
– Мне не страшно!
– Ага, по тебе видно!
– Не видно!
И прижимает меня своим телом. От его давящего на грудь веса становится трудно
дышать. И его зубы... О, черт! Я ору, пинаюсь и толкаюсь, запутавшись под одеялом,
под его телом, его зубами... наверно идет кровь – так больно.
Прекрати, прекрати, пожалуйста. Я всхлипываю, кричу, умоляю, а его язык вылизывает
меня... пожалуйста... пожалуйста-О-Мерлин-пожалуйста... мой вставший член
толкается в его бедро...
– Ах, как ты настойчив, – ухмыляется он, отстраняясь. – Прямо идеальная жертва.
Я приподнимаюсь, массируя затылок. Кажется, будут синяки.
– На себя посмотри, мистер Ой-Не-Кусайте-Меня! Мистер Боюсь-Банального-Засоса...
ЭЙ!
Он сильно, со стуком, отшвыривает меня на спинку кровати. Затем, схватив халат,
вылетает из спальни, с грохотом захлопнув за собой дверь.
И я один, в темноте, рассматриваю звезды, гадая – что же сделал не так. Я устал, мне
снился кошмар, а он... он... даже не знаю, что именно он сделал, но в этом не было
ничего хорошего. Ну, не считая того момента, когда все начало принимать приятный
оборот, а он остановился – вот это было нехорошо.
Лучше ему поскорее вернуться.
Меня окружают причудливые тени, а звезды без Северуса вовсе не успокаивают. Такая
огромная комната... в ней может скрываться все, что угодно, выжидая... Я накрываюсь
с головой, но и это не помогает. Оказывается, я совсем не люблю спать в одиночестве,
в темноте, в таком просторном помещении.
Ну почему он не возвращается?
Вернись, пожалуйста, вернись быстрее! Я слишком взрослый, чтобы бояться темноты.
Его нет.
Замотавшись в простыню, я пытаюсь бежать, но спотыкаюсь и падаю. На кухне темно,
лишь из кабинета льется тусклый свет, кладовка – ну да, это в кладовке горит свеча. Я
пытаюсь выровнять дыхание: вдох... выдох... Очень тихое дыхание, не слышное
монстрам. И медленное – чтобы не выглядеть напуганным перед Северусом – который,
кстати, тоже может принадлежать к их числу. Но с ним, по крайней мере, я знаком и
могу его видеть. Стиснув в кулаке складки ткани, быстрым шагом направляюсь к
источнику света.
В кладовке - прислонившийся к стене Северус, его лицо скрывают тени.
– Уходи.
– Нет.
– Я приказываю тебе уйти.
– Никуда я не пойду.
– Вот, молодежь пошла... Никакого уважения к старшим, – как-то безжизненно
комментирует он.
Открываю рот для ответа, но не в силах вымолвить ни слова. Он же сам должен все
понимать. И потом, мне все еще страшно.
– Э... Ты же это не всерьез, верно? Ну, вампир с... неправильно-обычными зубами?
Северус понуро опускает голову и произносит в пол:
– Нет... Я даже не дампир.
Я киваю, по-прежнему испытывая неловкость. Но почему? Он же заверил меня, что не
вампир!
– Ну... даже будь ты им, я бы находил тебя привлекательным.
– Угу, только боялся бы до смерти.
– Может только чуть-чуть – в самом начале, но я бы быстро привык.
– Никогда их не встречал, верно?
– Нет, но... Ремуса я же не боюсь, – пытаюсь заверить его и себя.
Он с придыханием смеется.
– Какой же ты дурак.
– А ты придурок. Возвращайся в постель.
Северус поднимает голову. Его глаз не видно, но уверен – он смотрит на меня в упор.
Оттолкнувшись от стены, он приближается, и мы идем в спальню вместе. Он снова
лежит, повернувшись ко мне спиной. Ну и пусть, если ему так нравится. Во всяком
случае, я в кровати не один.
Но мне не спится. Не дают покоя мысли о вампирах, а когда кто-то из нас шевелится и
одеяло касается шеи, я вздрагиваю, ожидая укуса.
– Может, существует нейтрализующее вампиров зелье? – выпаливаю я.
– Нет, – устало отвечает он. – А если бы и существовало, вряд ли те согласились его
принимать добровольно. В нашем обществе вампиризм, как правило, считается личным
выбором.
– С какой стати кто-то захочет стать вампиром?
Он неловко ерзает рядом.
– Не знаю. Я больше не желаю обсуждать эту тему, Поттер.
– А ты бы захотел?
– Нет!
– Прости, я просто подумал... ну, тебе же нравится кусаться...
Северус перекатывается ко мне спиной и плотнее укутывается в одеяло, оголяя мне
ноги. Я сажусь и дергаю край одеяла обратно, подтыкая его под себя. Северус бурчит в
подушку.
– Что?
Тишина.
– Северус? Ты что-то сказал?
– Им была моя мать, – шепчет он.
– Вампиром?
Кивок в подушку.
– Выходит, ты все-таки дампир?
– Нет! – орет он. – Я же уже сказал. Ее инициировали, когда мне было семь.
– А-а.
Прерывисто и быстро он поясняет:
– Мой дед запретил обращать детей. Но ей так нравилось со мной играть. Чуть-чуть. Я
же не отличаюсь храбростью.
Откидываюсь на подушки, соображая, что лучше сказать... меня снова обуревает страх:
промолчи я – он рассердится, а ляпни что-то не то – будет в ярости.
– Ну... э... тебе же было всего семь, – наконец очень осторожно и неторопливо замечаю
я. – По-моему, ты – чрезвычайно храбрый. И совершаешь смелые поступки.
– Тебя там не было. Ты не видел.
– Нет, но... я все равно считаю, что теперь ты очень храбрый.
– Угу... «Мистер Боюсь-Банального-Засоса», – издевается он.
– Шпион за Упивающимися, – возражаю я.
– До тех пор, пока меня не укусят.
Я молчу. В комнате очень тихо. Гораздо тише, чем в нашей гриффиндорской спальне,
даже когда все уже спят. И мне это вовсе не нравится.
– Почему ты любишь меня кусать? – громко спрашиваю я.
Он тяжко вздыхает.
– Не знаю. Со мной явно что-то не так... я перестану.
– Нет! Не переставай! – оборачиваюсь к нему я. – Почему? То есть, конечно, если ты не
хочешь, если это тебя пугает, то тогда не надо...
– Меня это не пугает, – настаивает он, и едва слышно добавляет: – Я не хочу делать
тебе больно.
– Мне не больно, – заверяю его я, а про себя добавляю: "Ну, может быть, иногда, но..."
– Мне нравится.
– Тебе нравится боль?
– Ну и что с того?
– М-да, действительно... ну и что с того...
Утро, и в комнате светло. Как только удается погрузиться в сон – трезвонит проклятый
будильник, и Северус орет, чтобы я вставал.
– Я не собираюсь завтракать! – возражаю я, когда он срывает с меня одеяло.
– Еще как собираешься!
– Ты спятил? Ремус же обо всем догадается. От меня же несет тобой!
– Как обычно.
– К тому же я не выспался.
– А ты думаешь, что я высыпаюсь? – Он пинает кровать, и в мой нос утыкается что-то
холодное. – Подъем!
Открываю глаза: тонкая металлическая спица. Неужели для вязания? Северус дергает
меня за лодыжки, передвигая на край кровати, потом хватается за спицу.
– Это еще что за фигня?
– Инструмент для пыток, если не соизволишь встать.
– А ты будешь завтракать? – зеваю я.
– Еще чего, – ухмыляется он. – От меня же несет тобой.
– Ну да, а что я скажу Ремусу, когда тот прижмет меня к стенке?
Зашвырнув металлическую штуковину в тумбочку, Северус роется в гардеробе в
поисках одежды.
– Скажи, что я не стираю полотенца. А ты не моешься. Да, кстати, а ну-ка пошел в
ванную! – указывает на дверь он.
– Ну, тогда он точно меня раскусит. От меня будет пахнуть мылом!
Северус раздраженно сотворяет надо мной какие-то заклинания и напоминает
почистить зубы и «съесть что-то полезное – для разнообразия».
Я сердито парирую:
– Угу, если меня сегодня не прищучит Ремус, то – до вечера.
В гриффиндорской башне, когда я туда возвращаюсь, шумно и людно. Выждав под
диваном в гостиной, пока все не уйдут на завтрак, бегу в спальню, ныряю под кровать,
превращаюсь и тоже спешу в Большой зал, потому что на самом деле мне хочется есть
и не хочется потерять сознание от голода на уроке. Если быстро поесть и прихватить
что-нибудь с собой, то вполне реально избежать за завтраком и обедом Ремуса, а
ужинать мне все равно сегодня у Северуса.
Чуть приоткрыв дверь, заглядываю в Большой зал: Ремус за учительским столом,
завтракает, переговариваясь о чем-то с Макгонагалл. Мне нужно хотя бы пару минут,
чтобы перехватить еду. С деланным равнодушием я вхожу в зал, пытаясь не привлекать
внимания. Проходя мимо столов, я слышу смешки – вероятно, вышла очередная
карикатура. Дину явно нечем заняться в свободное от уроков время?
Я сажусь рядом с друзьями. Гермиона заинтересованно переворачивает лист
«Пророка». Потянувшись за тостом, я заглядываю ей через плечо и интересуюсь
новостями.
- Очевидно, ты присоединился к американскому экстремистскому движению магглов и
субсидируешь предстоящий политический переворот, рекламируя свое сходство – тут я
цитирую – с «минетчиками».
- С кем-с кем?
К нам наклоняется Невилл:
- А кто такие «минетчики»?
- А что, звучит весьма неприлично, - одобряет Джордж.
Нахмурившись, я намазываю маслом тост, время от времени посматривая на Ремуса.
Черт, он смотрит прямо на меня. Пожалуйста, не приближайся. Внезапно поле зрения
перекрыто: мимо проходят Панси Паркинсон и Дафна Гринграсс. Паркинсон громко
произносит:
– Можно подумать, что я всю жизнь мечтала узнать об интимной жизни Поттера.
- Но неудивительно, что из-за этого газеты раскупают как пирожки, - встревает Дафна.
Все покатываются со смеху – только Рон, Невилл, Гермиона, близнецы и Джинни
кажутся парализованными от омерзения. Или просто сдерживаются из вежливости?
Ремуса больше нет за столом! О нет, нет – он идет прямо к нам. Схватив рюкзак и
поспешно запихнув в него недоеденный тост и яблоко, я бормочу, что забыл в башне
учебники, и спешу на выход. За дверью я бегу из коридора в коридор, выбирая долгую
дорогу на чары. К счастью, он меня не преследует.
Чары и трансфигурация проходят лучше, чем могли бы. Да, меня дразнят на
переменках, но в течение уроков Флитвик и Макгонагалл поддерживают дисциплину.
После трансфигурации Гермиона объявляет: мы трое обедаем у озера. Чтобы
поговорить по душам. Конечно, это не предел моих мечтаний, но все же лучше, чем
быть пойманным Ремусом. Не знаю, сколько должно пройти времени после секса,
чтобы запах выветрился, но будет лучше избегать Ремуса целый день. Да, и не забыть
вечером сотворить то заклинание – во избежание дальнейших неприятностей. Стоп – с
какой стати мне проклинать себя – сегодня его очередь!
Гермиона и Рон предлагают мне отправиться прямо к озеру во избежание привлечения
лишнего внимания в Большом зале. Они же позаботятся о еде и присоединятся ко мне
там. Во время обеда у озера всегда мало народу, но почему-то именно сегодня очень
людно. Я прохожу мимо с опущенной головой, игнорируя смешки и хихиканье. Почти
у самой воды – небольшое дерево, я бросаю у подножья рюкзак, расчищаю место и
сажусь лицом к озеру, спиной – к другим студентам.
Тут тихо. Да, я все еще слышу галдеж где-то позади, но достаточно далеко, чтобы
расслышать слова. Волны негромко бьются о берег, над головой шелестит листва, и у
меня урчит в желудке. Я оборачиваюсь в поисках друзей – увы, их не видно. Тогда я
достаю из рюкзака пергамент и перо и начинаю рисовать, чтобы отвлечься.
Я начинаю с пары ползущих рядом змеек – их до смешного легко рисовать. Затем двух
котов – я люблю котов. Но, кажется, лапы чуть коротковаты, да с и головами что-то не
то. Тогда я пытаюсь изобразить птиц – просто силуэты на фоне солнца. И на сей раз
остаюсь доволен результатом.
– Привет.
Передо мной пара ног. Интересно, давно они здесь стоят? Подняв голову, я даже не
успеваю осознать, что это Блейз Забини, как тот применяет ко мне обездвиживающее
заклинание.
– Ну-ка, ну-ка, что это у нас тут такое? – Панси Паркинсон присаживается рядом со
мной. Перекинув на грудь волосы, она тянется за моим пергаментом. – И что это мы
нарисовали?
Такое впечатление, что она пытается жеманничать, но куда ей – с ее внешностью
мопса... В то время как она, охая и ахая, бросает взгляды на пергамент, подтягиваются
и другие любопытные, пока вокруг нас не образуется толпа. Я могу двигать только
глазами, мне даже не повернуть головы. Я замечаю Крэбба и Гойла – куда же без них?
Но Малфоя не видно. Где Малфой? Готов поспорить, это его рук дело. Несколько
младших слизеринцев – второй, третий курс... Лиза Турпин – стоп, она же из Равенкло.
Захария... он тоже тут. И Марисса Бержер, и... о, Мерлин, Чо. Я так и не объяснился с
ней по поводу случившегося в ванной для старост... и, черт подери, неужели это Дин?
И Лаванда Браун?
– Полосатый кот – черный кот. Белая птичка – черная птичка. Светлая змейка – темная
змейка. Ага, Гарри... это у тебя такие фантазии, да? – журит Панси.
Толпа гогочет, но умолкает, когда Забини приказывает ей заткнуться.
– У нас пока еще свобода слова, Блейз! – огрызается Паркинсон.
Забини опускается передо мной на корточки.
– За кого ты себя принимаешь, Поттер – позволяя себе такие мысли о нашем декане?
По толпе проносится шум возмущения. Видимо, они все в курсе. И, вероятно,
спланировали все заранее: позаботились об отсутствии моих немногочисленных
друзей... и, кстати, куда запропастились Рон с Гермионой? А где Северус? Ремус?
Внезапно меня осеняет жуткая мысль: Рон и Гермиона должны были принести еду... а
что если и они принимают участие в заговоре? Нет, это невозможно... пусть Рон и
ненавидит Северуса, и в последнее время ведет себя как последний болван, но он же
гриффиндорец... Хотя, с другой стороны, в толпе есть и гриффиндорцы. О, черт. О,
черт. О, черт...
– Так я и знал – никакой он не девственник, – встревает кто-то, но его тут же
перебивают: мол, неважно, что меня целовали и даже ставили засосы, я – все еще
девственник. Панси, слава Мерлину, отстраняется, чтобы послушать спор, выдувая
пузыри из жвачки.
– Значит, чтобы потерять девственность, он должен был подставить задницу?
– Я этого не утверждал! Он мог бы быть и сверху!
– Гарри Поттер сверху Снейпа? – презрительно фыркает Нотт. – Не болтай ерунды!
Слизеринцы ухмыляются.
– Да Снейп сжует кожу бумсланга за возможность побывать под Гарри Поттером! –
высокомерно заявляет Марисса Бержер. Что вызывает новый взрыв хохота.
– Нет, Снейп выпьет пинту бумсланговской крови за привилегию сломать целку Гарри!
– Да Снейпу нужно его выпить, просто чтобы у него встал! – злорадно кричит Дин.
– А НУ ЗАТКНИТЕСЬ! – истерично визжит Забини.
Воцаряется тишина. Я слышу шелест листвы над головой. Забини встает к ним лицом,
заявляя, что знает, как нужно разрешить спор.
– А знаете, что говорят о волшебниках магглы?.. Бросьте его в воду. Если он утонет –
значит, девственник! – Забини повышает голос: – А если нет, то нет!
Толпа взрывается смехом и криками:
– Бросить его в озеро!
Они начинают скандировать это снова и снова. Но не бросят же меня туда на самом
деле, верно? Или прежде хотя бы снимут заклятие, ведь так? Бешено колотится сердце,
убыстряется дыхание, я пытаюсь закричать: пожалуйста... пожалуйста, но не могу
издать ни звука.
Кто-то вопит:
– Гигантский кальмар требует принести в жертву девственника!
Толпа гогочет еще громче.
Забини оборачивается ко мне с неприятной улыбочкой:
– Ну станем ли мы утруждать божество раздеванием жертвы?
Забини направляет на меня палочку, и произносит: «Devestius». Внезапно я – совсем
голый, моя одежда валяется на траве, член же невольно радуется вниманию. Панси
визжит, спеша смешаться с толпой. Все хихикают, смеются, а Дин восклицает:
– Твою мать, он будет голым!
Меня поднимают над толпой. Все подпрыгивают, пытаясь дотянуться до меня
палочками. Удары сыпятся по спине, плечам, ягодицам, бедрам. Надо мной – синее
небо, облака, ярко светит солнце. Я по-прежнему пытаюсь закричать. Пытаюсь
вообразить ощущение воздуха, выходящего из легких в горло, активирующего мышцы
для воспроизведения звука, воспроизведения хотя бы чего-нибудь!
– О, БОЖЕСТВО! – кривляется Забини. – МЫ МОЛИМСЯ ТЕБЕ, ПРИМИ НАШЕ
ПОДНОШЕНИЕ – И СВЕРШИ НАД НИМ СУД!
Меня продувает холодным, влажным, жалящим ветром. Он отдается в ушах — этот
свист, перекрывающий крики толпы. Все теряет резкость. Желудок противно
сжимается от падения вниз. Спина больно ударяется о холодную воду, когда я, разбив
поверхность, погружаюсь всё глубже. Ледяная вода жжет ноздри и легкие, надо мной
темнеет небо – я тону.
Но и сквозь толщу воды я все еще смутно различаю стоящее в зените солнце. Легким
больно. Даже не представлял, что им может быть настолько больно. В голову лезет
цитата из идиотской книги, подарка Северусу: «И на дне речном не уставай вопрошать:
"Что это было – дружеский розыгрыш или несчастный случай?" Всплыв же на
поверхность, философски отметь: "Было мокро"».
Всплыть... почему я не всплываю? Потому что вдыхаю воду и ничего не могу поделать
– все это дурацкое обездвиживающее заклинание! О чем они себе думали? Да ни о чем!
Никто из них ни о чем не думал! Я умру из-за гребаного розыгрыша, злой шутки!
Хочется заплакать. Но я не могу. Мне, по меньшей мере, должно быть позволено
плакать! Я хочу видеть друзей – если они у меня еще есть. Хочу видеть Ремуса и
Сириуса. И Северуса. Я хочу видеть Северуса.
Небо становится темнее, вода – холоднее, а дрожащая сфера солнца – почему-то все
ярче.
Мое тело опускается на дно озера, в окружающем меня облаке возникает прорезь.
Осеняет жуткая мысль: вдруг я умру прямо под одним из находящихся в подземелье
окошек – может, даже под тем, что в комнате Северуса? Он сможет наблюдать
постепенное разложение моего трупа...
О, Мерлин, бедный Северус!
Он не должен этого увидеть! Мне нужно отсюда выбраться, нужно, нужно, нужно –
подумать! Думай, черт бы тебя побрал!
Я превращаюсь в рыбу.
И все равно не могу дышать – мой рот и жабры обездвижены! На кой дьявол мне
сдался этот «Дар», если я даже не могу воспользоваться им для спасения собственной
жизни?!
Я снова становлюсь человеком. Так, по крайней мере, обнаружат мой труп... если,
конечно, вообще станут его искать.
Как темно.
Но все еще виден расплывчатый диск солнца.
Я умираю.
И увижу родителей.
Кажется, я двигаюсь...
...вверх... ближе к свету...
Такому яркому... такому красивому, искрящемуся и слепящему, но глазам почему-то
совсем не больно...
И я увижу родителей...
Шрам взрывается болью, и я слышу знакомое шипение:
– Поклонись смерти, Гарри. Я сказал, поклонись... Ах, да, ты не можешь, ведь ты
обездвижен, – злорадно ухмыляется он.
«Пошел к дьяволу», - думаю я.
И продолжаю всплывать. Я смогу добраться до света... еще немного и...
– Что, по-твоему, должно с тобой сейчас случиться, Гарри? Все еще думаешь, что
умираешь?
Мы оба парим в воздухе: ярко светит солнце, блестит-переливается поверхность озера.
Под нами – быстро разбегающаяся во все стороны толпа студентов, а дальше – замок.
Из него выскакивают Макгонагалл, Ремус, Помфри и Северус. "Вы опоздали..."
– Неужели ты действительно готов умереть, Гарри? Остаться на дне озера холодным
трупом из-за какого-то розыгрыша? Что бы сказали твои родители? – шипит позади
меня Волдеморт. – И потом, разве ты не хочешь провести еще немного времени со
своим профессором?
– Отвали, – ору я. Но я лишен голоса. Сопротивляюсь, но ведь не он меня удерживает,
и так больно... но я не знаю, где именно, потому что совершенно не чувствую своего
тела!
– А твои друзья, – продолжает издеваться он. – Куда они пропали?
И, повинуясь инстинкту, догадываюсь вдруг, где их искать: Рон и Гермиона заперты в
крошечной каморке без окон, на четвертом этаже замка. Что произошло? Кто это
сделал?
– Что если их не обнаружат до тех пор, пока они не погибнут от жажды? –
осведомляется он. Меня тошнит.
Под нами больше нет толпы. Бледный и напряженный Северус вглядывается в озеро.
Макгонагалл настаивает, что кальмар вынесет меня на поверхность – это его прямая
обязанность. Ремус из последних сил пытается сохранить спокойствие, повторяя: "Нет,
нет, его пока не выбросило на поверхность, нет..."
– А знаешь, почему он тебя до сих пор не вытащил?
– Потому что я мертв.
– Нет! Потому что ты неподвижен и скрыт в расщелине, – спокойно объясняет тот. –
Если бы ты пошевелился, он бы давно вынес тебя на поверхность.
– Я НЕ МОГУ, Я ОБЕЗДВИЖЕН!
– Можешь, Гарри.
– ДА НЕ МОГУ Я! ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! – ко мне вернулся дар речи... или это я
так громко думаю... Что бы то ни было, не может быть, чтобы мы разговаривали –
тогда бы нас услышали те, на берегу озера. Заметили бы нас...
"СЕВЕРУС! Я ТУТ! СЕВЕРУС!"
Он меня не слышит. И не видит.
– Преодолей его, – приказывает Волдеморт. – Это не такое уж сильное заклинание.
Издалека я наблюдаю за Северусом. Такой бледный, такой напряженный, и за всем
этим такой... испуганный. Мне страшно приблизиться, чтобы разглядеть дрожь его рук,
одинокую слезу в уголке глаза...
– Преодолей его, Гарри, у нас мало времени.
Не могу – не могу – не могу – да не могу я!
– Преодолей его!
Я не умею! Я же сказал, что не могу, и вообще, какое тебе до меня дело, ты же первый
желаешь моей смерти!
– Тогда позволь мне, – мягко шипит он. – Позволь оказать тебе услугу.
Ветер развевает мантию Северуса, пока тот вглядывается в озеро...
Северус.
"О, Мерлин".
– Позволь тебе помочь, Гарри.
"Как я?.."
– Просто попроси, – говорит он. – Моли о спасении.
"Северус".
Северус в отчаянии всматривается в озеро.
В слишком безжизненную водную гладь.
Рон и Гермиона в той каморке...
Помфри и Макгонагалл.
Ремус.
И Северус.
Северус.
Мой человек.
Северус.
Я закрыл бы глаза, чтобы его не видеть, но у меня нет глаз.
Спаси меня Мерлин.
– С-спаси меня.
Шрам взрывается болью. Я понимаю, что Волдеморт внутри меня, я захлебываюсь в
воде, я сопротивляюсь и извиваюсь, пытаясь преодолеть оцепенение.
Он все-таки заманил меня в ловушку!
Больно, как везде больно. Во мне кричит каждая клетка, ощущая, как он вторгается в
мое тело, заставляя двигаться... Эта агония невыносима... пожалуйста, не надо!
Я передумал! Лучше смерть!
Внезапная вспышка света - и меня мягко опускает на землю лицом вниз. На мне чья-то
ладонь... Северус! Ладонь Северуса. Северус-Северус-Мерлин-Северус.
Я чувствую, как вырывается наружу Волдеморт, унося с собой нестерпимую агонию.
Остается лишь жжение в груди и боль в мышцах. Меня бьет дрожь, земля будто
ледяная, как и одеяло, которым меня укрыли. Закашлявшись, я выплевываю воду.
Каждый кашель – острый, мучительный спазм. Вокруг все что-то говорят, но я их не
понимаю – нет сил сосредоточиться.
Все, что мне нужно сейчас, – ощущать тепло рук Северуса.
Глава 28: Трудности
«Сожалеешь, что, сидя в первом ряду, пропустил самое интересное, Люпин?»
Шрам болит, грудь болит, мышцы болят. Я очнулся от очередного кошмара, а
вдобавок, кажется, я простыл. Откуда-то доносятся шепчущие голоса – как же хочется,
чтобы они оставили меня в покое, позволили выспаться. Солнечный свет проникает
сквозь сжатые веки, и глаза болезненно жжет ярко-красным цветом. Я протягиваю
руки, чтобы затянуть полог, но они хватают воздух.
– Ну, наконец-то проснулся! – знакомый женский голос. – Превосходно.
Шепот стихает. Чуть приоткрыв глаза, я щурюсь от слепящего света. Из центра этого
сияния ко мне приближается тень. Помфри. Она помогает мне сесть, придерживая за
плечо. Я медленно поворачиваю голову, пытаясь не обращать внимания на болезненно
ноющие мышцы шеи и плеч. Болят грудь и легкие. Почему у меня все болит от
кошмара... Если, конечно, это был не сон. Нет-нет, разумеется, это был сон, только
очень напоминающий реальность.
На стуле у кровати сидит улыбающийся Ремус. За ним стоят Макгонагалл и не
сводящий с меня пристального взгляда Северус. Макгонагалл здоровается, затем, после
неловкой паузы, осведомляется о моем самочувствии.
– Все нормально, – закашливаюсь я.
Нет, я вовсе не чувствую себя нормально, просто не знаю, что еще сказать. Со мной
что-то не так. Если я в больничном крыле, то явно что-то произошло. Все, что я помню
– это тот сон, который больше не кажется настоящим. Я парил над озером... и еще там
был Волдеморт... но ведь я же был в школе, где искал Рона с Гермионой...
– Рон и... – начинаю было я, но снова захожусь в кашле. Они все понимают. Ремус
заверяет, что Хагрид ищет их прямо сейчас. Очевидно, у одного из студентов«заговорщиков» случился приступ угрызений совести.
Помфри сует мне в руки кубок и приказывает выпить. Я повинуюсь и тут же
выкашливаю все назад, вымочив полученный вместо кубка носовой платок. Кашель –
словно удар кинжала в грудь, чем дальше, тем больнее... у меня слезятся глаза. Зачем
они окружили меня и смотрят?
Наконец приступ кашля проходит, Помфри забирает мокрый платок и убегает в свой
кабинет, оставляя меня в компании с Северусом, Ремусом и Макгонагалл. Я вытираю
лицо одеялом, сбивая очки. И продолжаю прятать лицо. Застрявшее в складках
дыхание греет лицо.
Макгонагалл прокашливается:
– Готов ли ты обсудить случившееся?
– Нет, – буркаю в складки ткани я.
– По крайней мере, назови факультет, к которому принадлежат нарушители, – просит
она.
«Нарушители»? Это же был Волдеморт... а столпившиеся на берегу студенты смеялись
и... О, Мерлин, значит, это не было сном? Я медленно отнимаю одеяло от лица и
откидываюсь на подушку, уставившись в арочный потолок.
– Ко всем сразу.
Ремус вздыхает. Макгонагалл уточняет:
– Тогда только лидеры?
Я отворачиваюсь, глядя на пустую соседнюю койку. Ну почему меня не оставят в покое
– то есть, все, кроме Северуса. Макгонагалл и Ремус и... черт подери! Ремус сидит
прямо рядом со мной, а ведь я должен его избегать! От меня несет Северусом! Теперь
он знает, что Северус и я занимались сексом. Черт... черт... черт...
Макгонагалл все еще говорит:
– ...И свидетельства очевидцев по этому поводу совершенно запутаны. Если же и ты не
сумеешь просветить нас, Поттер...
– Не прошло и пяти минут, как он очнулся! – рявкает Северус.
Как хорошо слышать его голос – я уже думал, что больше никогда его не услышу. Мне
нужно повернуть голову, посмотреть на него. Скрестив на груди руки, он сверлит
взглядом Ремуса и Макгонагалл.
Не обращая на него ни малейшего внимания, Макгонагалл наклоняется, пытаясь
встретиться со мной взглядом:
– Я знаю одно: будь я на твоем месте, то пошла бы на все, чтобы восторжествовала
справедливость.
Северус делает шаг вперед.
– Даже если так называемые «лидеры» окажутся членами твоего факультета? – сердито
осведомляется он.
Она оборачивается:
– Никто не делал подобных заявлений.
– Шаймалан намекал...
– Ну, разумеется, он же слизеринец!
Перед глазами встают лица, знакомые лица, одноклассники, которые должны были
защищать меня, а не атаковать. И я лишь подтверждаю: да, гриффиндорцы там были.
Северус ликующе глядит на Макгонагалл. Та в ярости. Она делает глубокий вдох и
обращается ко мне, пытаясь придать лицу бесстрастное выражение.
– Кто, Поттер? – настаивает она. – Кто там был?
– Все. Там были все, – мямлю я. – Да и это уже неважно, ясно?
– Там не могли быть все, – возражает она. – Большинство студентов обедали...
Северус почему-то смеется.
Макгонагалл оборачивается:
– Держи себя в руках!
Ремус переводит взгляды то на одну, то на другого. И смущенно ерзает, будто желая
вскочить, чтобы то ли вмешаться, то ли принять участие в споре, но пока сдерживается.
– Держите себя в руках, профессор, – рычит Северус. – В данном случае речь идет не о
чести факультета.
Макгонагалл огрызается:
– Иди, сделай что-нибудь полезное! Собери своих слизеринцев...
– Профессор Макгонагалл, – выпаливает Ремус, – можно вас на минуту?
– Не сейчас, Люпин, – отрезает она.
– Но это чрезвычайно важно, – настаивает тот.
Секунду взгляд Макгонагалл метает молнии, затем она резко кивает. Они оба проходят
в дальний угол больничного крыла. Северус сверлит их взглядом до тех пор, пока они
находятся в зоне слышимости, потом приближается к моей кровати.
Мерлин, как хорошо, что он тут. Интересно, чем я рискую, если коснусь его руки? У
него такой печальный вид.
Я натянуто улыбаюсь:
– Я еще жив.
– Я рад, что ты еще жив.
Где-то далеко за его спиной Ремус разговаривает с Макгонагалл. Интересно, что такого
срочного ему нужно было ей сообщить? Надеюсь, не о том, что Северус занимался со
мной сексом. Может, это объясняет печальный вид Северуса – он знает, что Ремус
знает, и мы больше не сможем встречаться. Сириус примчится и оторвет Северусу
голову, а Дамблдор найдет для моих частных уроков кого-то другого. Или все-таки
Дамблдор на нашей стороне, и прикажет Ремусу не вмешиваться, но тогда Сириус
может вынудить Ремуса пойти в министерство...
Я беспокойно гляжу на Северуса, желая знать: что же происходит. Он ничего не
объясняет, ничего не говорит, просто смотрит на меня, а я – на него. Может, все будет
не так ужасно? Я мог бы обернуться драконом и унести его в другую страну, и мы
будем жить, скрываясь от закона.
Он громко вздыхает и портит момент вопросом:
– Кто это сделал, Поттер?
– Это неважно.
– Важно!
– Нет! Я же сказал, что нет!
Ну зачем им так хочется знать? Мне же будет хуже, если решат, что я стукач. Он, что,
забыл, что значит быть студентом?
Даже если мое признание и привело бы к чему-то хорошему – хуже всего был
Волдеморт. И я понимаю – он там быть не мог. Кто-нибудь его бы заметил. И меня
тоже. Никто ничего не заметил, потому что на самом деле ничего этого не произошло.
Это была паника, кошмар, галлюцинация, а если я расскажу об этом, все решат, что у
меня поехала крыша. И одним прекрасным утром я проснусь в Святого Мунго.
– Не скажу, – сжав зубы, цежу я.
За ним вдали маячат Ремус и Макгонагалл. Северус оборачивается посмотреть – на что
отвлеклось мое внимание. Макгонагалл восклицает «О!» и тут же прижимает ко рту
ладонь. Северус резко отворачивается, еще плотнее прижимает руки к груди и снова
смотрит на меня.
– Гриффиндор? Они были из Гриффиндора? – не отстает он.
Я мотаю головой – нет, и больничное крыло плывет перед глазами. Я помню, как не
мог пошевелиться, окруженный смеющейся, глумящейся толпой. Чо Чанг... Захария
Смит и...
– «Нет»? Но ты же сказал... – начинает было Северус, но умолкает, глядя мне прямо в
глаза. – Хаффлпафф? Равенкло?
– Я ничего тебе не скажу!
...И раздевающий меня Забини... И Дин, кричащий, что я буду голым...
– Слизерин, – не отводя взгляда, тихо завершает Северус.
...И срывающая с меня галстук Панси, она наклоняется ко мне, чтобы спросить,
девственник ли я... и у меня встает... о, Мерлин, прямо тут, на глазах у всех. Я
натягиваю одеяло до подбородка и сворачиваюсь калачиком, повернувшись лицом к
стене. Ремус точно что-то почует. И решит, что ко мне прикасался Северус!
– Хватит! Оставь меня в покое!
Секунду спустя его рука медленно и осторожно отводит прядь волос с моего лица. Я
успокаиваюсь. Я выгибаюсь под его ладонью, прижимаясь к ней щекой. Раздаются
шаги, и его рука замирает. Я отбрасываю одеяло – к нам быстро приближаются Ремус с
Макгонагалл. Пальцы Северуса касаются моей шеи и плеч – он отнимает руку и делает
шаг назад.
Северус меряет взглядом неодобрительно смотрящую на него Макгонагалл.
– Я побеседую со своим факультетом. Тебе же советую озаботиться тем, что твой
собственный кишит вуайеристами. – Он резко поворачивает голову в мою сторону. –
По крайней мере, присмотри за ним.
Он проходит мимо нее, задержавшись только, чтобы проворчать Люпину:
– Сожалеешь, что, сидя в первом ряду, пропустил самое интересное, Люпин?
Румянец уродливо-розового оттенка заливает лицо Ремуса, однако он не произносит ни
слова, пока мы наблюдаем за тем, как Северус вылетает из больничного крыла. Как
только за ним захлопывается дверь, Макгонагалл спрашивает, не желаю ли я сообщить
им что-либо еще теперь, когда его нет. Она хмурится, получив отрицательный ответ, и
уже у двери напоминает: если я передумаю, то знаю, где ее найти.
И вот я наедине с Ремусом. Вздохнув, он присаживается на стул у кровати, опершись о
колени локтями. Он смотрит в пол, его рот прижат к сложенным рукам. Я ожидаю
тирады насчет того, как «от меня несет Северусом». С нарастающим с каждой секундой
молчания беспокойством. Наконец, не в силах больше терпеть, я выпаливаю:
– Ты на меня сердишься?
– На тебя? Нет, – озадаченно вскидывает голову он. – С какой стати, по-твоему, я
должен на тебя сердиться?
Не успеваю я ответить, как в больничное крыло врываются Рон и Гермиона.
– О, Гарри! – отчаянно всплескивает руками Гермиона. – Мы так о тебе волновались,
Хагрид нам все рассказал!
Рон мешкает позади, спрятав руки в карманы, то и дело бросая смущенные взгляды с
меня на пол и обратно. Я бормочу приветствие. Он улыбается и приближается на пару
шагов.
– Нам так жаль, Гарри, – восклицает Гермиона с блестящими от слез глазами. – Нас
подслушали, когда мы обсуждали наш план пообедать у озера и... мне так жаль. Мы
должны были проявить большую осторожность!
Я смущенно киваю. Ремус вставляет свои пять сиклей: мол, в Хогвартсе настали
печальные времена, если студенты не могут свободно обсуждать в собственной
гостиной планы пообедать.
– И правда, – мямлит Рон.
– Так... э... что именно с вами произошло? – спрашиваю я.
– Блетчли и Флинт! Они подкрались сзади, – рычит Рон и продолжает описывать, как
им было ужасно быть обездвиженными в этой каморке без окон. Гермиона наступает
ему на ногу.
– Э... но даже и в половину не так ужасно, как быть обездвиженным под водой, –
мямлит в пол тот.
– Так мы увидим тебя за ужином? – быстро меняет тему Гермиона.
Я качаю головой, но она настаивает, заявляя, что иначе это будет выглядеть как
«поражение». Рон согласно кивает, с увлечением разглядывая пустую кройку напротив.
Даже Ремус ее поддерживает: мол, он не желает меня принуждать, однако не верит в
серьезные нарушения с Дамблдором и остальными учителями поблизости. Я неохотно
обещаю подумать.
Когда друзья уходят на урок, Помфри приносит очередную дозу того жуткого зелья.
Мне все еще больно, но кашель уже сухой, и она разрешает мне тоже вернуться к
занятиям.
Ремус провожает меня в гриффиндорскую башню за учебниками – наверняка, чтобы
удостовериться, что я не превращусь в кота и не сбегу в комнаты Северуса. У входа в
свои комнаты он останавливается и спрашивает, не хочу ли я уединиться до ужина:
например, принять ванну, а после позаниматься в тишине и покое. Это предложение
мне нравится гораздо больше посещения уроков, и потом, может, он объяснит, что
собирается предпринять насчет меня и Северуса. В его комнатах он угощает меня
шоколадом и оставляет принимать ванну.
Я не сознавал, каким ощущал себя грязным до тех пор, пока не забрался в ванну. Ко
мне лишь применили очищающее заклинание – ведь настоящей грязи на мне не было...
но внутри все равно словно остался какой-то склизкий осадок. Я тру себя до красноты,
особенно шею и грудь – дважды, стирая физическую память от прикосновений Панси.
Я спускаю воду, споласкиваю и снова наполняю ванну, и затем просто сижу в ней,
разглядывая трещины в потолке. Выходить отсюда страшно. Там, в комнате, меня ждет
беседа с Ремусом о том, что мы делали с Северусом. Я ем шоколад, добавляю горячей
воды в ванну и считаю каменные плиты на полу (восемьдесят две). Кожа морщинится и
начинает чесаться, я встаю, вытираюсь, одеваюсь и делаю несколько глубоких вдохов
перед тем, как выйти наружу.
Ремус – в кресле у камина, читает книгу в потертом переплете, на котором с трудом
различается название – «Об узах и союзах». Стол накрыт для чая на двоих, полдивана
занимают сваленные в беспорядке книги.
Он поднимает голову, как только я вхожу.
– Э... Гарри, могу я задать тебе вопрос?
– Да? – Одно слово, но и оно не скрывает дрожи в моем голосе. Он улыбается спокойно
и дружески. Наверно, он слышит, как колотится мое сердце. Я улыбаюсь в ответ, хоть и
испытываю головокружение от паники.
– Почему ты спросил меня, будут ли у тебя неприятности?
Пожав плечами, я смущенно перевожу взгляд на треснутый чайник. Не кричи на него,
это не поможет. Не убегай – это будет равноценно признанию вины. Твою мать, я даже
понятия не имею, что именно он знает. Способен ли догадаться, что именно мы делали,
или же просто, что мы вообще делали хоть что-то?
– Ну... э... а ты как думаешь?
Он хмурится.
– Если честно – то понятия не имею.
– Ты лжешь! – восклицаю я, глядя ему прямо в глаза. – Все ты знаешь!
Ремус закрывает книгу, используя вместо закладки палец, и приглашающе указывает на
диван. Я сажусь, ожидая самого худшего.
– Я знаю, что... сделали с тобой одноклассники, Гарри. Но в этом нет твоей вины.
Не уверен, кто из нас выглядит более озадаченным – он или я.
– Разве... нет?..
– Конечно, нет, – спокойно подтверждает он.
– Даже если они издевались насчет меня и... Северуса?
– О боже. Так в этом все дело?
– Ага, – выдыхаю я. Ремус недовольно вздыхает. Черт, почему он больше ничего не
говорит? – В этом, и... ну... в том, девственник я или нет, – добавляю я в надежде
спровоцировать его реакцию.
Ремус качает головой и, кажется, целую вечность смотрит в незажженный камин.
– Нет. То, что они сделали, никоим образом не отражается на тебе. Никоим образом,
Гарри, – медленно продолжает он. – Что бы ни произошло в будущем, запомни это.
Я киваю, продолжая чувствовать себя сбитым с толку. Он что, вообще не осязает на
мне никакого запаха? Или просто сдался и дает свое молчаливое одобрение? Или же
притворялся все это время, что обладает такой способностью?
– Чаю?
– Э... да, спасибо.
Он наливает чай, добавляет молоко и сахар и ставит чашку передо мной. От чашки
поднимается пар. Нет, я совершенно запутался. Пока чай остывает, я перебираю
сваленные на диване книги. Мне нужно отвлечься, чтобы случайно не выпалить: «Тебе
наплевать, что у нас был СЕКС?!» Большая часть книг – по исследованиям в
трансфигурации – написанные скучным, сухим языком.
– Вот, возьми, – протягивает мне Ремус свою книгу. – Там есть глава, описывающая
узы анимагов.
– Ой, спасибо.
Я беру книгу с надеждой больше узнать об узах, но меня ждет разочарование – глава
лишь излагает уже известную мне скудную информацию: выдержки из дневника сэра
Освальда, одомашненного песца и, по совместительству, статского советника
Елизаветы Первой. Открываю содержание – в надежде обнаружить что-нибудь
интересное. Меня ошеломляет длинный список различных видов уз: сексуальные,
духовные, кровные, узы вейлы, темные, рабские... Список продолжается и на
следующей странице!
В конце страницы к горлу подкатывает комок – «Долги жизни и смерти». Словно наяву
в ушах звучит голос Волдеморта, советующий молить о спасении моей жизни. Меня
тошнит.
Открываю и читаю главу. Может, такие долги оставляют особую метку, и я смогу
проверить, есть ли она у меня. Увы, там лишь говорится о смутных ощущениях: от
горячей преданности – если речь идет о ком-то близком, до беспокойства – если узы
долга связывают с врагом. Когда же возникает возможность спасти этому человеку
жизнь, то не поддаться импульсу почти невозможно.
Ну вот, приехали. Теперь мне придется провести остаток моей короткой жизни, гадая –
в долгу я или нет. А если в долгу, то что будет, случись поединок с Волдемортом? Я не
смогу убить его, потому что мне будет хотеться спасти ему жизнь. Следовательно, он
убьет меня. Вот Хвост должен мне... означает ли это, что он будет вынужден спасти
мне жизнь? Одного раза будет достаточно, все равно Волдеморта мне не убить... он же
может попытаться снова! ТВОЮ МАТЬ. Нет, ну ТВОЮ МАТЬ.
Листаю книгу, отчаянно надеясь найти информацию о том, как отменить узы долга.
Должен ведь быть какой-то выход, ведь так? Вот глава по истории уз, научное
исследование, легальные вопросы... потом идут главы о разных видах уз. Но ни слова,
ни намека о том, как их отменить!
Только я хочу с отвращением отбросить книгу, как внимание привлекает снимок
старых ведьмы и волшебника – они дружелюбно улыбаются и приветливо машут.
Внизу надпись: «Уортон и Десепия Экльберт, 1911 год». Старик прикладывает руку к
полям шляпы, а ведьма жизнерадостно указывает на находящийся над ними текст. Это
одна из глав об узах. Я перелистываю страницы к ее началу: «Глава 12: Духовные узы».
Оказывается, изначально духовные узы относились к эмоциональной группе, так же
как и узы анимагов. Затем исследование уз у Экльбертов убедило министерство в
обратном. Подавляющее большинство замечает лишь возрастающую интенсивность
взаимных чувств, так же как усиление уже существующих уз. Однако по-настоящему
сильным магам, вроде Экльбертов, узы предоставляют возможность чего-то вроде
«духовного общения»: общие сны, совершенствование отдельных видов магии,
например, сотворение раптумеанских заклятий и легилименции.
Я быстро поднимаю голову в поисках Ремуса. Кружится голова. Пару секунд – и зрение
снова фокусируется: Ремус что-то пишет за рабочим столом.
– Что такое легилименция?
Вздрогнув, Ремус поднимает голову.
– Это... чтение мыслей. А в чем дело? Что ты читаешь?
Я указываю на предложенную им книгу:
– Между нами установились духовные узы?
– Между тобой и Северусом? – сдерживая улыбку, будто услышал что-то смешное,
спрашивает он. – Очень надеюсь, что нет.
– Мной и Волдемортом.
Он недоверчиво делает большие глаза:
– Мерлин, конечно же, нет. Откуда такие мысли?
– Там упоминаются общие сны...
– Гарри, многие виды уз имеют подобные свойства. Поверь, с ним духовными узами ты
не связан. – Видимо, особо убежденным я не выгляжу, потому что, вздохнув, он
добавляет: – Для успешного создания уз в них должны быть заинтересованы обе
стороны. Читай дальше, поймешь.
– А-а.
Я продолжаю чтение и – ну конечно – на следующей странице идет объяснение
заклинания «Copular Animae»: пусть для сотворения заклятия достаточно одного
человека, искренне желать его создания необходимо обоим. Словно душа изначально
обладает способностью принимать лишь благотворные для себя связи.
И все же контрзаклятие было изобретено, хоть им пользуются довольно редко. Глава
завершается холодящим кровь рассказом о том, как после смерти Уортона Десепия
сошла с ума и провела последние годы жизни в Святого Мунго, записывая свои жуткие
мемуары мылом на зеркалах.
Я заканчиваю читать главу, и Ремус осведомляется, будут ли у меня другие вопросы и
улучшилось ли мое самочувствие. Затем предлагает проводить на ужин. В коридорах я
ощущаю на себе взгляды. Вход в Большой зал сопровождается гиканьем и
улюлюканьем. Несколько третьекурсников бросают: "Стукач!", когда мы проходим
мимо. Потом Дамблдор театрально прокашливается и воцаряется тишина.
Я занимаю свое обычное место. Друзья придвигаются ближе, словно ограждая.
Кажется, всем пора бы уже прекратить на меня пялиться, но никто и не думает
отводить глаз. Шеймус какое-то время сверлит меня взглядом, затем ожесточенно
набрасывается на свою свиную котлету, с преувеличенной силой орудуя ножом и
вилкой.
Большая часть тех, кто был у озера, сейчас в Большом зале отсутствует: Дин, Панси
Паркинсон, Захария Смит... Да и рядом с Малфоем подозрительно много пустующих
мест. Не могли же учителя так быстро их вычислить, я никого не назвал, так кто это
сделал?
Я бормочу сидящим рядом Джорджу и Гермионе: вероятно, меня не будет и сегодня
вечером, так что беспокоиться не следует. Шеймус со стуком ставит кубок, проливая на
стол сок.
– Как? Почему? – восклицает Гермиона.
– А сама как думаешь? – Я накладываю в тарелку горох и беру печеную картофелину.
Ко мне наклоняется Рон:
– Что? Что снова не так?
Гермиона что-то ожесточенно шепчет ему на ухо, и тот хмурится. Шеймус, явно
притворяясь, что не подслушивает, придвигает миску с горохом, щедро отваливает
горох в тарелку и со стуком бросает ложку назад в миску – горошины разлетаются во
все стороны.
– Эй! Ты, Финниган! – возмущается Рон.– Хватит расшвыриваться едой, а то возьму и
засуну эту ложку тебе в глаз!
После вспышки Рона ненадолго воцаряется тишина. Шеймус смотрит на приятеля,
приоткрыв рот. Тот же сердито разглядывает лежащую в его тарелке картофелину и
начинает яростно разминать ее вилкой. Я пробую свою, запиваю соком. Тьфу, снова
прокисший. Заедаю оставшийся горький привкус горохом.
– Гарри! – не отстает Гермиона. – Почему?
– Может, я не хочу спать в одной спальне с теми, кто меня ненавидит. Такое тебе в
голову не приходило?
– Ох...
– Да никто тебя не ненавидит, Гарри, – добавляет Невилл.– Дин просто испытывает
некоторые... трудности.
Медленно, спокойно я поднимаю взгляд на Невилла, отложив вилку.
– О, я дико извиняюсь. Как я посмел забыть о трудностях бедного Дина? Нет, правда!
Никто же, кроме него, трудностей не испытывает. С какой же стати мне сердиться на
его милую, невинную навязчивую идею рисовать на меня карикатуры?
– Я вовсе не об этом... – начинает было оправдываться Невилл, но я прерываю его
призывом пергамента с одной из карикатур из рук какого-то второкурсника. И кулаком
припечатываю его к столу. Вокруг все затихают, читая заголовок: «Почему Гарри
Поттер любит квиддич?» Сама карикатура – в типичном стиле Дина: я летаю с
торчащей из задницы метлой.
– Но ведь... – ужаснувшись, запинается Джордж, – со «Всполохом»?
Я сердито оглядываюсь вокруг.
– Дина больше интересуют гнусные намеки, чем оказание помощи! А я еще должен...
– На что это ты намекаешь? – кричит Шеймус.
– Да ни на что! Дин уже показал, на что способен! Он не просто предатель... Он
больной, извращенец, греб...
Шеймус бросает ложку на пол.
– Его тут нет, он не может себя защитить!
– А Я МОГ?!
Рон набрасывается на Шеймуса, сшибая того на пол.
К ним тут же подскакивает Фред:
– Рон, лучше не...
Я встаю. Остальные тоже на ногах, наблюдая, как катаются по полу Рон и Шеймус.
Гермиона кричит Рону прекратить потасовку. Как я зол. Как смеет он вступаться за
Дина! Я вытаскиваю палочку. Отодвинув посуду, я вскакиваю на стол, чтобы добраться
до него.
– Гарри! Не надо! – хватает меня за кисть Гермиона.
Шеймус запускает в меня сглазом немоты, но тот пролетает мимо, поразив одну из
каменных горгулий на стене, превращая свечи в ее железном шандале в розовые цветы.
Я огладываюсь: Рон и Шеймус замерли на полу. К ним приближаются взбешенные
Макгонагалл и Флитвик.
– Всем вернуться на свои места! – оглушительно командует Макгонагалл.
Все немедленно рассаживаются по местам, включая преподавателей за учительским
столом. Северус выглядит так, словно готов кого-то убить. Я неловко ерзаю на месте –
мои брюки пропитаны пролитым соком.
– Пятьдесят баллов с Гриффиндора за безобразное поведение, Финниган. Уизли –
отработка, – продолжает профессор, переводя взгляд с Рона на меня.
– Но у меня уже есть... – открывает рот приятель, но тут же благоразумно его
закрывает.
– Если в течение следующего часа я услышу от одного из вас хотя бы слово, –
Макгонагалл резко умолкает и просто глядит на нас с белым от ярости лицом. Затем,
более сдержанно: – Думаю, этот факультет уже достаточно обесчестил себя за один
день, вам не кажется?
Мы молча киваем. Она и Флитвик возвращаются за учительский стол, где Северус
хмурится, к Дамблдору, который спокойно пьет из кубка. Рядом Гермиона тычет
вилкой в тарелку, но не ест. У меня тоже пропал аппетит, и эти брюки влажные и до
зуда липкие.
Я наклоняюсь прошептать ей на ухо:
– До завтра.
Она безмолвно кивает, а я встаю, ощущая на себе взгляды. Большой зал утих, я слышу
собственные шаги, когда иду на выход. Путь между столами кажется длиннее
обычного. Как только за мной захлопываются тяжелые дубовые двери, я перехожу на
бег, спеша в гриффиндорскую башню. Превращаться.
Глава 29: Быть
«Это
вопрос
риторический».
Туда-сюда. Хвост трется о бархат, мотаясь туда-сюда. Туда-сюда, туда-сюда. Утыкаюсь
мордой в подлокотник. Мой. Мой бархатный диван.
Вот дверь. Туда-сюда. Сверлю ее взглядом. Туда-сюда. Сверлю ее взглядом. Мой
человек – куда ты запропастился? Металлическая штуковина на каминной полке
щелкает хвостом: туда-сюда. Щелк. Щелк. Туда-сюда. Щелк. Щелк. Туда-сюда.
Сердито таращусь на дверь. Ни слуху, ни духу. Сколько прошло времени? Гребаный
булыжник обошел комнату уже раза три. Туда-сюда. Туда-сюда. Гневный взгляд на
дверь. Жаль, что невозможно впиться в нее зубами. Щелк. Щелк. Туда-сюда. Щелк.
Со скрипом дверь отворяется, и я стрелой мчусь через комнату, чтобы прильнуть к его
ноге. Громко захлопнув дверь, он смотрит вниз, на меня, с совершенно нетипичной,
захватывающей дух робостью. Интересно, сколько еще у него в запасе таких,
незнакомых мне выражений лица? О которых я бы никогда не узнал, если бы умер. Но
теперь, раз я живой, увижу? Всяким: озадаченным, ошарашенным, умирающим от
желания, изумленным, удовлетворенным, безмятежным, любознательным, радостным,
легкомысленным... Хочу. Прямо сейчас.
Я отстраняюсь. Застежки его ботинок холодят мою голую кожу.
– Давай потрахаемся.
Пораженным. Он выглядит пораженным!
– Прямо сейчас?
Я отпускаю его ногу и усаживаюсь на пол. Каменные плиты такие холодные, твердые
— настоящие (наверно?).
– Ага! Или для начала можно заняться чем-то другим, – поспешно добавляю я. –
Например, можно взять мою мантию-невидимку и разыграть... кучу народа! Можно
наесться мороженного! Кататься голыми по траве, полетать, напиться! Что ты
выберешь?
– Принять ванну.
Я едва не выпаливаю, что уже принял одну, но вовремя сдерживаюсь. В конце концов,
от ванны до секса рукой подать.
– Ладно.
Я поднимаюсь и покорно иду вслед за ним.
Северус открывает краны, и я переступаю бортик, хотя вода непривычно горячая.
Он же изучает на полках пузырьки с флаконами. Затем приближается с миниатюрной
бутылочкой, вынимает пробку и вытряхивает несколько капель ее содержимого в воду.
Внезапно водная поверхность покрывается густой пеной, источающей сильный
лавандовый аромат.
– У тебя есть пена! – с улыбкой до ушей восклицаю я.
– Ну и?.. – хмурится он, раздеваясь так быстро, как только позволяют его застежки.
– Я просто удивлен. Вот и все. – Я подбрасываю в воздух белый ком, и тот медленно
парит вниз, опускаясь на пол, где взрывается миллионом крошечных пузырьков.
Северус складывает одежду на стул и ступает в ванну.
– Повернись.
Я неловко разворачиваюсь, ударившись коленом о кран и расплескав на пол воду.
Наверно, он хочет вымыть мне спину и голову. Но вместо этого он обнимает меня
одной рукой и притягивает к себе. Я улыбаюсь, ощущая затылком его подбородок,
чувствуя, как он утыкается в мои волосы. Твой. Твой человек-кот-и-иногда-другиесоздания.
Закрываю глаза, наслаждаясь ощущением от прикосновений его рук. Его палец нежно
выводит круги на моей коже. Спиной чувствую, как поднимается и опускается его
грудь, волосами – его дыхание. Хочу, чтобы это никогда не кончалось. Нет, не ванна,
конечно: хочу остаться вот так, прижатым к Северусу, и тогда мне ничего не угрожает.
Он все еще молча прижимает меня к себе – крепко, но не слишком сильно. Готов
поспорить, что ему очень хотелось сделать это в больничном крыле, или как только
меня вытащили из озера. На меня снова обрушиваются воспоминания об озерном дне:
боль, страх, как отчаянно взывал к Северусу, а отвечал только Волдеморт. Если бы
Северус мог меня слышать, мог читать мои мысли (или как оно там называется...
легилименция?..), то обязательно нашел бы меня первым.
Снова трепещет в груди. Как давно я не испытывал такое... Я взволнован и напряжен,
взбудоражен и напуган. Мне нужны узы. Узы с ним, чтобы никогда не оказаться
одному. Нужно лишь попросить его: «А давай соединимся узами?» Нет, это слишком
нагло. Он будет шокирован и сразу же откажет. Обзовет жалким, самовлюбленным
эгоистом.
Тут нужен интеллектуальный подход. «Северус, я тут читал книгу, которую мне
одолжил Ремус и... и мне это нужно. О Мерлин, да мне это просто необходимо». Твою
мать, ну почему это так сложно? Он же признался, что любит меня, сказал именно эти
слова. Северус никогда бы не произнес нечто подобное из пустого легкомыслия, просто
так, ничего такого не имея в виду.
Открыв глаза, я вбираю в легкие воздух. Я сделаю это – всего каких-то три слова.
Открываю рот, мой взгляд натыкается на полустертую темную метку на его руке.
Стискиваю зубы и сверлю ее взглядом – все равно он же сзади и ничего не заметит.
Ведь метка – те же узы, к тому же темные... вроде моего шрама, а тот подразумевает
связь, ведь так? Черт, ну почему я не прочел ту главу в книге Ремуса? Кружится голова.
А вдруг Северус скажет «нет» просто из нежелания соединяться с кем-то, опутанным
темной связью? Вдруг он до сих пор ненавидит мой шрам и весь этот бред насчет
«Мальчика-Который-Выжил» достаточно сильно, чтобы отказаться? Что, если ему
просто страшно... что, если там, в озере, в меня действительно проник Волдеморт? Что,
если он будет делать это снова и снова, а я слишком слаб, чтобы сопротивляться, и
Волдеморт овладеет моим телом?
– Тыбыменяубил? – выпаливаю я, и меня оглушает самая долгая тишина, которую мне
когда-либо доводилось выносить. – То есть, в принципе, если, к примеру, обнаружишь,
что это единственный способ избавиться от Волдеморта, т-ты на это пойдешь?
Из крана с громким «шлеп» падает капля. Я различаю едва слышное потрескивание
крошечных пузырьков пены, тихое шуршание бродящей по спальне Вероники –
булыжника. Дыхание Северуса напоминает: нужно выдохнуть.
– Что это за вопрос? – наконец произносит он.
– Очень серьезный, – дрожа, отзываюсь я. – Ответь мне.
Еще одна капля срывается с крана. Ответь, черт бы тебя побрал, ответь мне. Скажи, что
бы ты сделал. Скажи, нужно ли мне унижаться, умоляя об узах.
– И не подумаю. Как я могу на такое ответить?
Я бью ладонями о края ванны.
– Потому что я прошу тебя!
– Ты хочешь сказать, – подозрительно начинает он, – что открыл способ убить Темного
Лорда?
– Нет, не хочу! Ничего я такого не говорил! Я просто спрашиваю! Это чисто
риторический вопрос!
– Это идиотский вопрос.
– Вовсе нет!
– Вовсе да! – издеваясь, отвечает он. – Если бы убив меня, ты спас магический мир,
сделал бы ты это?
Я прикусываю губу, и сильнее сжимаю бортики ванны. Мне всего лишь нужен ответ. И
я вовсе не собираюсь развернуться и заехать ему кулаком в лицо. А хотелось бы!
Глубокий вдох, и я медленно, пытаясь обрести самообладание, объясняю:
– Ты же должен знать ответ на этот вопрос. Просто отказываешься говорить!
Он ухмыляется в мои волосы.
– И это я слышу от Мальчика-Который-Никогда-Никого-Не-Убивал.
– А это тут вообще ни при чем!
– Увы, вынужден не согласиться.
– Ладно, будь по-твоему! – восклицаю я, наклоняясь, чтобы повернуться и увидеть его
лицо. Вода выплескивается из ванны, заливая пол. – А знаешь, что думаю я? Да тебе
просто страшно, что твой ответ меня напугает, вот почему ты отказываешься говорить.
Пару секунд мы испепеляем друг друга взглядами. Раздраженный взмах руки – на пол
выливается дополнительная порция воды.
– Неверно, Поттер! Как обычно! Да я просто не уверен в ответе – такое тебе в голову не
приходило?
– Как ты можешь быть неуверен в чем-то подобном?! Все знают ответы на такие
вопросы!
– Ты бы убил меня?
– Не буду тебе отвечать.
– Потому что не уверен.
– Потому что ты мне не ответил первым!
– Ты только что получил ответ.
– Ничего я не получал!
– Еще как получил!
Желание просто врезать ему в глаз – пройденный этап. Теперь мне отчаянно хочется
бить его головой о каменную стену, кусая его до крови, до криков, до мольбы о пощаде.
Резко поднявшись, я выбираюсь из ванны и вытираюсь, схватив полотенце.
В мой затылок ударяется мокрая мочалка Северуса.
– Неблагодарный мальчишка!
– Бестолковый, эгоистичный, вздорный урод! – огрызаюсь в ответ я. – Это тебя нужно
было бросить в озеро!
Внезапно перехватывает дух – меня отбрасывает в спальню, где я приземляюсь на
голую задницу. Дверь в ванную захлопывается перед моим носом.
– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! – я вскакиваю и пытаюсь открыть дверь, но та заперта. – Я
ВЫЖИЛ ТОЛЬКО РАДИ ТЕБЯ! УЖ ЛУЧШЕ БЫ Я УТОНУЛ!
– Придурок гребаный, – бормочу я, доставая пижаму из-под подушки, а потом
переодеваюсь и направляюсь в кабинет с душераздирающими воплями: «ЖАЛЬ, ЧТО Я
НЕ УТОНУЛ! УЖ ЛУЧШЕ МНЕ БЫЛО СДОХНУТЬ!»
Он остается в ванной и не отвечает. У меня болит горло и я не знаю, что еще сделать.
Достаю с каминной полки банку с дымолетным порошком и долго гляжу в
потрескивающее пламя. Затем отвинчиваю крышку и начинаю медленно просеивать
порошок сквозь пальцы.
Отправиться в гости? Но к кому? Если к Ремусу или Сириусу, то как буду объяснять,
почему в такой поздний час сижу у Северуса в зеленой шелковой пижаме? Дамблдор
заулыбается, станет кивать и болтать чепуху, поблескивая глазами. Уизли... даже не
представляю, как они отреагируют, но в любом случае, миссис Уизли обязательно
попытается меня обнять.
Можно податься на Косую аллею или в Хогсмид, побродить посреди ночи в
одиночестве – в пижаме и без палочки. Мне даже не нужен порошок. Я могу стать
котом и бродить по коридорам замка, но почему-то подобная перспектива больше не
привлекает. Можно сбежать и никогда не возвращаться в Хогвартс или к Дерслям.
Замаскироваться под взрослого мага или даже ведьму... но я понятия не имею о
взрослой жизни. Как находят жилье? Работу? Внезапно меня пугает сама идея –
предпринять нечто подобное в одиночку.
Северус вышел из ванной и уже на кухне, шумно переставляет предметы и заваривает
чай. Я же продолжаю водить по порошку пальцем, загипнотизированный тем, как он
блестит, переливаясь в свете каминного пламени.
Может, просто пожить магглом? Но я все равно не знаю, как быть с жильем и работой.
Даже водить машину я не умею, и потом, нужно будет обменять деньги, а я никогда не
был в маггловском банке. Мысль о маггловском образе жизни пугает еще сильнее.
Наконец, Северус заходит в кабинет. Я вывожу круги на поверхности порошка и не
свожу взгляда с огня. Северус подходит к столу и ставит чашку. Вторая приземляется
рядом со мной. Он даже добавил в нее молоко и сахар, сентиментальная сволочь.
– Порошок – не игрушка, – строго говорит он.
Не обращая внимания, я копаю в порошке ямку. Может, мне просто остаться котом... и
жить на какой-нибудь аллее. Тогда мне уже никогда не нужно будет выбирать, быть ли
магглом или магом. Через какое-то время я вообще про все это забуду. Смогу питаться
объедками из помоек, ловить мышей и пауков. О да, это я умею.
– Я сказал... – он призывает банку, и та, вырываясь из рук, больно задевает костяшки
пальцев. – Это не игрушка.
– Почему ты меня не вышвырнешь? – кричу в ответ я.
– Почему тебе этого так хочется?
– Я вообще не понимаю, почему ты меня терпишь!
– Потому что знаю, какой у тебя был день.
Я делаю глоток чая.
– Ага, так значит – из жалости.
– А вчера – тоже было из жалости? А позавчера? – рявкает он.
Я смотрю в молочно-белый чай, И не знаю, что думать. Не понимаю, зачем мы снова
ссоримся, почему он выгнал меня из ванны или даже почему ему нравлюсь – и буду ли
нравиться после того, как он поймет, как углубилась моя связь с Волдемортом. Во мне
все так запуталось и смешалось... и хочется заорать... и чтобы он меня от всего этого
избавил... и я не знаю, что делать... и...
– Я думал о тебе, – нервно говорю я чаю. – И поэтому не утонул.
– Я не вполне уверен, что тебя намеревались утопить. По словам Забини, они надеялись
на кальмара.
Я оборачиваюсь и присаживаюсь на подлокотник кресла.
– Откуда ты узнал, что он замешан?
– Паркинсон сломалась, – как бы между прочим бросает он и, обмакнув перо в чернила,
что-то царапает на развернутом перед ним пергаменте.
– А про нее ты как узнал?
Нахмурившись, он поднимает голову.
– Почему это тебя так интересует?
– Да потому что все решат, что доносчик – я!
Пару секунд Северус просто глядит на меня, затем возвращается к своему письму.
– Сколько тебе рассказали? – требую ответа я.
– Достаточно для исключения.
– О, Мерлин, – я роняю голову на руку. Теперь на уроках лучше не показываться. Я мог
бы стать бродячим котом...
Отбросив перо, он раздраженно вздыхает.
– Что еще я мог сделать, Поттер? Ты ожидал, что я оставлю все без последствий?
– Да!
– Почему?
– Почему? – я недоверчиво поднимаю взгляд. – Да потому, что это был просто
розыгрыш! Идиотский, да, но...
Поджав губы так, что те побелели, он секунду буравит меня взглядом:
– М-да. А ты настоящий Поттер.
– Оставь моего отца в покое!
Он качает головой и поднимает перо. И пишет с таким нажимом, что я слышу, как
рвется пергамент. Затем отшвыривает свиток и начинает новый.
– Северус?
– Хм.
– Э... Насчет уз анимага... – Я выпаливаю эти слова, пока меня не парализовало ужасом,
но не могу издать ни звука. Северус созерцает меня, приподняв бровь в ожидании
продолжения. Спросить его... вот все, что нужно сделать. Ведь тема уже открыта, а это
было самым трудным. Северус чуть наклоняет голову, задумчиво меня разглядывая.
- Что, если бы они не возникли сами собой... – мямлю я, – а для их создания
потребовалось бы вмешательство... ну, зелья... ты бы все равно этого хотел?
– То, чего «хочу» я, никогда не имело значения.
– Ну, если бы имело.
Он неторопливо поглаживает перо, не поднимая взгляда.
– Что тебе известно об узах, Поттер?
Он догадался, о чем я хочу спросить? Уже принял решение? Придется ли доказывать
ему серьезность своих намерений? И почему я не могу вспомнить ни слова из той
книги?
– Ну... есть много разновидностей уз, – нервно начинаю я, – и они могут принести
пользу или вред...
– Другими словами, почти ничего. С ними не шутят, Поттер. – Помолчав, спрашивает:
– И вообще, с какой стати они тебя так интересуют?
Пожав плечами, я гляжу в пол.
– Ну, я подумал, может нам стоит создать еще одни. Ведь в сочетании друг с другом
узы укрепляются... от них может быть польза...
– Какая польза? – прерывает он.
– Ну... вот сегодня у озера, я мог бы тебя позвать, пока все не зашло слишком далеко.
Или если бы ты оказался в опасности...
Он закрывает открывшийся от удивления (как мне кажется) рот и смотрит на стол.
– Тебе не нужно знать, когда мне угрожает опасность.
– Нужно! Все равно я узнаю! – восклицаю я. – Ты что, забыл про мои сны? Просто
потом будет проще тебя найти.
– Я не позволю подростку играть в моего спасителя, – презрительно бросает он.
– Ладно! Тогда я продолжу защищать себя сам.
Напряженная пауза.
– И о каких же узах ты подумал, Поттер? – мягко интересуется он. – О кровных? О
духовных? Физических, сексуальных, брачных, темных...
– Не темных!
– Ну и ну! Какой же ты умница, что отбросил этот вариант.
– Послушай, я читал о них и понимаю, чего хочу. И не надо обращаться со мной, как с
дурачком.
– И чего же, скажи на милость, ты хочешь?
– Духовные узы.
– Духовные узы, – с едва скрытым отвращением повторяет он.
– Вот именно.
– Хочешь связать душу с моей.
– Да.
– Ты спятил?
Да. Нет. Возможно. Вероятно.
– Нет.
– Происшествие на озере явно повредило твой рассудок.
Провожу пальцем по бархату подушки, скатывая в шарик кошачью шерсть и пушинки.
Он уже все решил. Может, просто попросить Дамблдора с Волдемортом выдать ему
разрешение? Я бы рассмеялся, если бы эта мысль не вызывала тошноту.
– Ну, приведи хотя бы один довод, почему нет.
– Потому что никому неизвестно, что бывает после смерти.
Странно. А я думал, он заведет волынку о Дамблдоре, Волдеморте, министерских
законах или вообще отрежет: «так не положено», а он, оказывается, беспокоится о
загробной жизни. Наверно, боится умереть и оказаться в положении Десепии в Святого
Мунго. Но, по меньшей мере, я бы знал, что он там, а это не хуже чем то, что я
испытываю с Волдемортом.
– По-моему, это неважно.
– Я не согласен.
Встаю и отношу почти полную чашку на кухню, чтобы вылить ее в раковину и вымыть.
Несколько успокоившись, я поворачиваюсь к наблюдающему за мной со
страдальческим выражением Северусу.
– Еще много работы? – Стараюсь не казаться обиженным, разочарованным,
нервничающим, или каким-то еще.
– Нет, – отвечает он и принимается писать.
– Еще чаю?
– Нет, – и, подумав, добавляет: – Спасибо.
Растягиваюсь на диване и наблюдаю, как прихорашивается металлическая скелетина с
каминной полки. Какая у нее, к дьяволу, внешность, чтобы за ней ухаживать?
Представляю, как, резко обернувшись, произношу: «Copular Animae». Если он
действительно этого хочет, то заклинание сработает, и в конце концов он примирится с
теми чувствами, что заставляли его отказываться. И вообще, с появлением между нами
уз, это уже будет неважно. Мы будем вместе, даже когда физически будем порознь.
Между нами наступит идеальное взаимопонимание и мы никогда не поссоримся и
будем счастливы. Все будет хорошо.
Но это не сработает – уверен, он знает контр-заклинание. Да и палочки у меня с собой
сейчас нет.
Северус дописывает что-то с размашистым росчерком пера, скатывает пергамент,
бросает в ящик и с шумом задвигает его. Затем нависает надо мной с совершенно
каменным выражением лица.
– Все?
Он бесстрастно кивает и исчезает в спальне. Я следую за ним и забираюсь в кровать.
Наблюдаю, как он снимает халат и бросает его на пол. Свет погашен везде, кроме
ванной. На потолке появляется звездное небо. Северус укладывается в постель,
повернувшись ко мне спиной. Между нами лишь несколько дюймов, но как же мне
одиноко. Если он понимает, какой у меня был день, почему так себя ведет? Почему
именно я всегда должен проявлять инициативу?
Надеясь успокоиться и уснуть, я смотрю на звезды. Но усталости как ни бывало, и
успокоиться не удается – в голову лезет воспоминание о разговоре с Волдемортом в
озере. Мерлин, он кажется мне ближе, чем даже Северус!
Прижимаю ладонь к спине Северуса. Он не отстраняется, тогда я осторожно глажу его
через тонкий шелк пижамы. Он напряжен, но не очень. Скольжу ладонью по плечу,
предплечью, дохожу до кисти и поднимаюсь обратно. Придвигаюсь к нему поближе и
замираю, уткнувшись лицом в его волосы, щекоча носом его затылок. От него все еще
пахнет лавандой.
Он перекатывается на спину, грустно улыбается и невесомым движением пальцев
касается моего лица. Проводит от скулы до уха, отводит прядь волос... заставляя
трепетать.
– Все в порядке? – спрашивает он.
– Ага.
Быстрый и мягкий, почти невесомый поцелуй. Я отвечаю, уверенно вжимаясь,
облизывая губы, проталкивая между ними язык до тех пор, пока он неохотно не
приоткрывает их. Язык ощущает его собственный, его зубы, небо. Мои руки ласкают
покрытые шелком плечи, живот, полутвердый член. Его руки с моей спины
перемещаются в мои волосы. Мои – массируют сквозь шелк его мошонку. Я
расстегиваю его пижамные штаны, обхватываю и сжимаю член. Целую, лижу, сосу,
заставляя вздрагивать, увеличиваться, становиться горячим и твердым... хотеть...
Ласкаю, всасываю, позволяю тянуть меня за волосы, подаваться вперед так резко, что
мне не хватает воздуха, но великий Мерлин... как это прекрасно... я бы проглотил его
целиком: тело и душу... И его тихие всхлипы и оМерлинМерлинМерлин трение об его
ногу, мягкий, гладкий шелк... все быстрее... все ближе... Вцепившись мне в волосы и
удерживая меня на месте, он толкается, вскрикивает, стонет... и кончает, наполняя мой
рот... стоны... неровное дыхание... освобождение...
Он лежит неподвижно, глядя в потолок. Обессиленный. Прекрасный. Вытираю рукавом
рот, подтягиваюсь повыше и целую полуоткрытый рот, расстегивая свои штаны.
Его взгляд сосредотачивается на мне. Меня обнимают его руки, мой член упирается
ему в живот.
– Что ты хочешь?
– Э...
Он обхватывает. Тянет.
– А-а...
Толкаюсь в него... я уже так близко. Он целует мне шею... горячее дыхание, влажный
язык... Кусай меня... О Мерлин... кусай-кусай-кусай пожалуйста... но чувствую лишь
щекочущие движения языка и губ. Умоляю. Сильнее.
Толчки ему в кулак, прикосновение его пальца. Сжатие – но не сильное, быстрые
поглаживания... Мне мало... я сейчас умру и воскресну... быстрее, сильнее, сделай мне
больно оМерлинМерлинМерлинСеверус, меня трясет рядом с ним, напряжение
накатывается от мошонки до головки члена, кончаю прямо на него, между нами. Его
рука все еще ласкает, потягивает, держит меня до тех пор, пока ничего не остается и
мое тело бессильно обмякает в его объятьях.
Он устраивает меня поудобней, накрывая одеялом нас обоих. Я гляжу на звезды. Я
липкий, но мне плевать. Ему, кажется, тоже. Его дыхание выравнивается у моей шеи –
он погружается в сон. Я же сознаю, что ничуть не устал, что сна у меня – ни в одном
глазу, и что мне страшно оставаться в одиночестве. Он нужен мне, он должен быть
рядом, если вернется Волдеморт. Я не справлюсь с этим в одиночку...
Я притягиваю его к себе одной рукой и целую в губы:
– Ты засыпаешь.
Он открывает глаза, сосредотачивая на мне взгляд.
Легко коснувшись моей руки, локтя, плеча, шеи, он притягивает меня в ответный
поцелуй. Круговыми движениями пальца он массирует мой сосок. Его нога прижимает
мои, раздвигая их, а рука проникает ниже, к животу. Другой рукой он что-то ищет на
тумбочке, выдвинув ящик. Надеюсь, что Волдеморт спит, и ему снятся кошмары о
сальных черных волосах, о том, как его трахают и любят, о звездах и о... Мерлин, я
вижу звезды... его язык прокладывает тропку к моему члену, щекоча то самое место... о
Мерлин... да, именно там! А его влажные, скользкие пальцы уже проникают внутрь. Я
хватаю и отвожу, приподнимая ноги... освобождая ему место... толкаюсь... черт... туда –
выдох – и он застывает там, внутри, глядя на меня широко открытыми глазами, потом
медленно-медленно начинает двигаться, с каждым разом проникая все глубже...
глубже... Хочу податься вперед, быстрее, все сразу, сильнее... но почти не могу
пошевелиться. Мне нужны его зубы, я жажду синяков, хочу быть помеченным, хочу...
– Copular Animae!
Мир куда-то летит, а мы остаемся, притянутые друг к другу, вместе с нами – море
решимости, депрессии, вины... еще вины... отчаяния... и желание сжимать его, и чтобы
меня сжимали... И слова... и значения... кристаллизирующиеся, ужасающие,
вызывающие ярость.
Я не могу отвести от него взгляда.
Он, кажется, от меня тоже.
– Что, – выдыхает он, – ты натворил?
Глава 30 Связанная POV Снейпа
«Оттраханным!
Выебанным!
Или
как
ты
там
это
называешь!»
– Copular Animae!
Еще миг мы остаемся врозь. Я ощущаю это так же явственно, как его едва различимый
пульс у моего члена... и гадаю: почему продолжаю цепляться за разъединение, даже
когда его больше нет или когда с головой погружаюсь в его глаза. Мы оба смотрим на
звездное небо, иную Метку, выведенную не зеленым, а белым.
Затем он моргает... или это я... и пленка действительности отматывается назад. Я
слышу его затрудненное дыхание. «Что ты натворил?»
Его страсть извивается между нами, тогда как моя остается глубоко внутри.
Мне больше его не бросить. Не по-настоящему.
– Copular Animae, – твердит он. Зеленый взгляд мечется от одного моего глаза к
другому, ищет что-то, а когда находит, то повергает найденным в ужас нас обоих. Я
бессилен его оставить, не помню, как бросал его, слепо глазеющего на звезды, пока до
нас обоих полностью доходит значение совершенной им оплошности. Не в силах от
него скрыться, я прячусь от него в кабинете, укутавшись в одеяло. Затерянный в
зачарованной необъятности неба, он отступает: маг, сотворивший без палочки
проклятие страсти. Вместе мы превращаемся в ничто. Вместе… ну, разумеется.
Что произошло?
– Ты открыл рот, Поттер, – хочется закричать мне.
Скрипят пружины матраса. Его шаги бесшумны, но я чувствую его, с его запоздавшей
осторожностью, и даже с биением его сердца. Он-то думает, что я его ненавижу.
Предчувствует мою ненависть, как домовик, съеживающийся еще до нанесения
заслуженного удара. Если бы только мне хотелось его ударить... ах, какой соблазн...
– Э... э... оно сработало?
Воцаряется оглушительная тишина.
Он стоит в моем халате, подол сбился словно женская юбка. Пол холодный. Ему
следует вернуться в постель... А я присоединюсь к нему. Почему бы и нет? Ведь теперь
я поселился у него внутри. Кто лучше поймет глубину его отчаяния (зачем он вообще
когда-то ко мне пришел), его неуверенность и страх – нет... ужас во взгляде, когда он
смотрит на меня, забившись в угол дивана?
Ведь это ужас, не так ли? Отражения кружатся, ослепляя, сея сомнения.
– Сработало ли оно? – В моем голосе прорезаются высокие ноты. – А тебе неясно?
Он запинается.
– Н-ну, вообще-то да... Я не думал, что получится.
Лжец. Сотворенная без палочки магия срабатывает на уровне инстинктов. Сотворенная
без палочки магия никогда не подводит. Всматриваюсь в него, обнажая до дыма и
зеркал, обнажая его суть. Он съеживается. Возможно, после того, как увидел себя в
моих глазах. Как я вижу себя – в его.
Вижу, как со злорадной ухмылкой прижимаю его к стене: «Ты этого добивался,
Поттер? Близости?» Как трахаю, кусаю, сдираю с него кожу, пока мы не оказываемся
настолько близко... и он исчезает.
Нет-нет, это был не я. Нет, я бы никогда такого не сделал...
Порыв принадлежит ему, стремление такой глубины и силы, что превосходит желание,
заключенное в фантазии – в том первом разе, когда я дал ему кончить. Он снова что-то
говорит... мямлит...
– Нет, честно... Я думал, что ничем не рискую, ведь в книге написано: ничего не
выйдет, если другому на самом деле этого не нужно.
– Мне этого не нужно.
– Но ведь получилось, – беспомощно повторяет он, пряча руки в карманы халата.
– Ты обманул меня. Проклял, когда мы занимались любовью. – Воспоминание о
нежном тепле, ощущение его боли от моих слов... зачем я их сказал? – Ты не дал мне
возможности защищаться. – В печальном отчаянии он опускает, но тут же сердито
вскидывает голову. По крайней мере, тут мы равны.
– Это не проклятие, и потом... я же тебя спросил! А ты отделался глупой отговоркой...
– Я привел тебе аргумент. Полагал тебя способным к логическому мышлению.
Его голос резко повышается:
– А я полагал, что тебе не наплевать!
И тут стучат в дверь.
Поттер вызывающе на меня смотрит. Я бросаю взгляд на песочные часы: четверть
двенадцатого. Мои слизеринцы могут обратиться ко мне в случае крайней
необходимости. Я встаю, собирая остатки своего достоинства вместе с одеялом, и беру
Поттера за кисть железной хваткой.
– Под кровать.
Снова его обида – вспышка боли взрывается в моей голове. Я не вправе позволить себе
уделить ему внимание. Он превращается, сердито подергивающийся хвост
растворяется в сумерках. Отбросив одеяло, я быстро сотворяю Vestius... и
обнаруживаю, что теперь на мне пижама, халат и застегнутые ботинки. Стук
повторяется, пока я с трудом разуваюсь (черт подери, надеюсь ситуация действительно
крайняя) и мчусь к двери, плотнее запахивая халат.
Это не студент. А женщина средних лет, в дорожной мантии, искренне удивленная, что
застала меня в пижаме посреди гребаной ночи. Поттер представляет, как кусает ее, и я
оскаливаюсь. Она выглядит еще более испуганной.
Мисс Забини, как оказалось, заглянула почитать мне нотации по поводу отстранения
племянника. Как раз то, чего мне сейчас не хватает. То, на чем невозможно
сосредоточиться, пока Поттер исследует пол под моей кроватью, натыкаясь на хлопья
пуха, на нечто забавно пахнущее и давно высушенное, на хрустящего, сочного паука.
Видимо, женщина принимает мою тошноту за покорность, потому что пускается в
пространные рассуждения об интеллекте Блеза до тех пор, пока я умудряюсь вставить
сокращенную версию речи для моих слизеринцев: мальчишка рисковал своим
будущим, рассчитывая, что от Азкабана его спасет тупой моллюск, и сейчас для него
самое время лечиться от идиотизма, иначе он окажется совершенно бесполезным
членом общества. После этих слов между нами воцаряется особое молчание, затем она
кивает и полуулыбка исчезает с ее лица. Я никогда не был знаком с этой ведьмой,
однако явственно ощущаю величину ее амбиций.
Я захлопываю за ней дверь, от души надеясь, что гулкое эхо хлопка будет преследовать
ее по пути на станцию до посадки на Хогвартский экспресс, и снова сажусь на диван,
опустив голову на руки.
Коту хочется рыдать до тех пор, пока его человек снова его не полюбит. «Полюбит
его», Мерлин... будто я могу просто взять и перестать! Неужели он не понимает? Все
спуталось в собственнической одержимости и какой-то плотской ярости: животная
иррациональность. Готов поклясться, что даже повернувшись спиной вижу горящие в
темноте зеленые глаза. Он может превратиться в любой момент. А все, что остается для
защиты мне – ярость от совершенного им поступка, да и та, кажется, начинает
утрачивать смысл в зеленом отблеске его взгляда.
Убирайся.
Попытка нагнетания должного гнева – тщетна. Хочу бежать к нему, умолять
прекратить все это, понимая: это не в его силах... теперь уже не в его...
Убирайся... оставь меня в покое.
Я пытаюсь сглотнуть, но в горле сухо.
Убирайся вместе со своими чувствами.
Я иду туда, где все еще затаился под кроватью кот с обернутым вокруг хвостом. При
виде меня он рычит, его глаза сияют, словно миниатюрные луны.
– А ну марш оттуда.
Он даже не шевелится.
– Я сказал, выходи. – Кот, с опущенными ушами, крадется вдоль стены. Мы ворчим
друг на друга. – Превращайся. Меня достали твои кошачьи мысли.
И вот передо мной снова Поттер – голый и на четвереньках.
– Так не читай их! – бросает он и взбирается на кровать. В его мыслях нет особых
перемен... моя лодыжка все еще кажется ему очень вкусной.
– Я не могу!
– Врешь. Я не могу читать твои. – Глядя исподлобья, он укрывается поудобней, и
между нами проносится нечто вроде слов: «Ты... да-да, ТЫ! Выметайся из моей
головы!»
– Ты не можешь? – Удивление вынуждает меня задать этот вопрос, и теперь я презираю
себя за слабость.
– Нет, не могу! – орет он. Мы сверлим друг друга взглядами до тех пор, пока его злость
не сменяется нерешительностью. – Э... ну, кроме некоторых эмоций... совсем немного.
Воцаряется тяжелая тишина. Интересно, как ощущает это он... различает ли говорящие
в моей голове голоса? Чувствует ли то, что чувствую я, мгновенно возникшую и тут же
разорванную (при его-то признании: он не способен читать мои мысли) нить надежды?
Понимает ли, что я не могу ему доверять и никогда уже не смогу, хотя узы и
подтверждают правдивость его слов? Чуть погодя я осторожно забираюсь в постель
рядом с ним и накрываюсь с головой, прячась от него, от этого молчания, от
ощущаемого каждой клеточкой тела дыхания воздуха теперь, когда все болит. Мы не
касаемся друг друга, мы молчим. Мой мозг предпринимает попытку очищения, но его
мысли роятся в темноте как мухи, кормясь и размножаясь до тех пор, пока больше не
остается места ни для чего иного.
– Не спится, – жалуется он.
– Почему? – с сарказмом интересуюсь я. Он сердито глядит мне в затылок (и на сей раз
я это чувствую) и отбрасывает на меня свое одеяло. Босые ступни прошлепали в
кабинет, голый, он садится на диван (бархат щекочет задницу), и ерзает, пытаясь
сообразить: что же делать с жужжащими в голове мухами?
Я плотнее обнимаю подушку. Пальцы натыкаются на холодный металл, который я
поначалу воспринимаю за очередное воплощение Поттера, но когда извлекаю этот
предмет, узнаю в тусклом свете вязальный крючок, одному Мерлину известно, зачем
оставленный там. Мухи жужжат, выписывая круги: «не хочет меня... нужно уйти... не
могу уйти... не хочет меня». Провожу петлей-наконечником по большому пальцу, по
указательному, по среднему, словно запоминая на ощупь. Представляю, как прижимаю
его к губам Поттера, заставляя умолкнуть этот поток почти-слов, успокаивая его.
Представляю, как проникаю крючком под мое веко, все глубже и глубже, до слезной
железы и тяну... осторожно... пока что-то не поддается... И нет больше слез. Одной
слабостью меньше...
Поттер вызывает Добби. Эльф аппарирует и снова исчезает, а потом доставляет что-то
из еды. Мне не разобрать, что именно – недовольные мухи жужжат вокруг,
сомневающиеся и недовольные. Не доев, он выдергивает с моей полки книгу, пытается
читать, но в итоге думает об озере, о слабо проникающем сквозь двадцатифутовую
толщу воды свете солнца... и я вижу, вижу солнце, подобное божественному...
дамблдоровскому... нет, оку Темного Лорда. Ощущаю его страх, холодный как вода,
преломляющая танцующие осколки света.
Прекрати это.
Почему ты меня не спас?
Прекрати же.
Ты не хочешь меня по-настоящему...
ПРЕКРАТИ, ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ!
Он уходит в себя, от меня подальше. Ненавидит меня... не хочет меня... жалеет, что я не
утонул...
Я снова накрываюсь с головой, прячась в темноте со своей спицей.
***
Я просыпаюсь, свернувшись в клубок под тремя слоями одеял. Он просыпается на
полу, голым, его подушка с одеялом, выданные мной, брошены на диване.
Надеюсь, ему ничего не снилось. Мне невыносимо думать, что он видел тот же сон.
Снова вверх ногами.
И так мы прислушиваемся друг к другу. Перед глазами меняется свет – он садится,
снова ложится... ничего не понимаю. Золотистые отблески – наверно, от свеч... Сняв с
головы одеяло, я сажусь и пытаюсь заглянуть в кухню. Где-то там Поттер, поцелуй его
дементор. У меня сводит в желудке.
Шарканье и... его чуть подрагивающий голос:
– Проснулся?
Да, проснулся! И никогда больше не засну!
Наконец, я встаю (какой теперь смысл оставаться в постели?) и, проводя ладонью по
поверхности кухонной стойки, иду к источнику слабого света. Кажется, с моим
приближением свет не становится ярче или безопасней. Он – с другой стороны этой
стены, само воплощение испуга.
– В чем дело? – не подумав, спрашиваю я.
– Э... ни в чем, – и кажется, что он со мной рядом. – Просто... просто дурной сон.
Я сильно вжимаю ладонь в ребро стойки, пока не немеют пальцы.
– Ясно.
Он молчит.
В конце концов, я снова двигаюсь, словно по чужой воле, достаю из шкафа и наполняю
водой стакан. Для него. И глупо смотрю, как струится по пальцам вода. Сон... просто
сон.
Но чей именно?
Приношу ему стакан. Его такие теплые пальцы касаются моих. Он меня благодарит. Он
прекрасен, его тело – произведение искусства, глаза – малахит. Так прекрасен в таком
уродливом месте. Почему его разум не видится мне таким же прекрасным?
Почувствую ли я это, прикоснувшись к нему?
– Это произошло на самом деле?
– Что именно? – бросаю я. Свободной рукой притянув одеяло, он нервно разглаживает
его, укрывая ноги.
– Я видел во сне родителей.
Я смотрю на него, погруженного во тьму, погруженного в прошлое, и время каменеет
словно лед... пока он снова не проявляет признаки жизни. Между его пальцев плавают
радужные дуги. До боли в легких затаив дыхание, я ненавижу его – но лишь на
мгновенье. Ненависть – такая чистая эмоция... темнеет, когда он отстраняется от меня,
скрываясь в тени пресыщенного страдания.
– Это был просто сон, Поттер.
А что мне сейчас остается? Спросить, получил ли он удовольствие?
Сейчас я не испытываю ни любви, ни ненависти – только слишком знакомый, а потому
уютный, гнев. Руки чешутся разбить что-нибудь, душа – проклясть. Он все ниже
опускает голову. Я поворачиваюсь, чтобы уйти в спальню.
Мимо прошаркивает Вероника, и он запускает в нее наполовину наполненный стакан.
Стекло и вода брызжут в стороны, закрашивая каменные плиты блестящей чернотой.
Вероника замирает. Я замираю.
– Что ты, по-твоему, делаешь?
Не отвечая, он угрюмо смотрит перед собой. Ссутулившись, сидит на диване, его мозг
– скрученная проволока, твердящая: «В ловушке, я в ловушке, мы в ловушке», Значит,
он тоже это чувствует. Меня охватывает истощение, на миг мне хочется прилечь на
пол, посреди разбитого стекла. Интересно, что подумает Вероника?.. Я бреду к дивану
и протягиваю ему руку. Почему-то этот жест стоит мне величайших усилий.
– Вставай. – Никакой реакции. Я беру его за руку – она вялая и горячая, почти как в
лихорадке – и тяну на себя. Он медленно поднимается и стоит, выжидая. Подобрав
подушку с одеялом, я веду его назад в свою постель. В каждой клетке его тела гудит
паника. Вот-вот он обернется ко мне, раздирая и царапая, проклиная мою плоть. А что,
это могло бы меня развлечь.
Я укладываю его на кровать, головой на подушку, накрываю одеялом и ложусь рядом.
Физически мы вместе. Проходит время, оставляя отметины в виде болезненных
вздохов, и вот наконец его сознание соединяется с моим. Полагаю, это лучшее, на что
можно рассчитывать.
– Неудивительно, что ты так меня ненавидел.
– Я никогда не ненавидел тебя. Я ненавидел... присматривать за тобой.
Он давится смешком.
– Не вижу разницы.
Но разница есть. После того, как они стали встречаться, после того, как его отец втянул
ее во все это, смотреть на нее было невыносимо... но это не значит, что я ее ненавидел.
О нет, я не хочу думать о Лили.
– С каких это пор ты специалист по ненависти? – В ответ он лишь пожимает плечами.
Его рука касается моей, и я покрываюсь гусиной кожей. Словно отпечатки пальцев.
Прикасаясь, он оставляет свою печаль. – Спроси меня лет через двадцать, – бормочу я.
Через двадцать лет я буду мертв. Или в Азкабане. Или сойду с ума.
Узы горячей волной окатывает чувство вины.
– Извини, – едва слышно шепчет он.
Поворачиваюсь. Его взгляд расфокусирован и, без очков, очень детский. Зелень
кажется чисто косметической... И все же, он видит мои сны.
Или я – его.
Теперь они слились воедино.
Какой смысл в защите, если ему не нужны проклятия? Какой смысл в окклюменции,
если он проникает сквозь возведенные мной стены? Бесконечность всего этого
разворачивается передо мной: никаких секретов, никакой безопасности, ничего святого,
кроме одного: мы должны оставаться вместе, видя то, что не хочет видеть никто иной.
У души не бывает мозолей. Ужас осознания всегда остается совершенно новым.
Как только он выносит мой вид?
Его близорукий взгляд что-то ищет в моем лице. Такой нежный. Во всяком случае,
гораздо нежнее, чем мысли.
– Мне не уснуть, – мямлит он.
У меня комок в горле. Я пытаюсь сглотнуть, но тщетно. Может, это болезнь?
– Неудивительно, после всего того, что они с тобой сделали.
– Да нет, это было не так уж страшно. Ну, если не считать той части, где я утону???.
И палочки Забини, и рук Паркинсон, и издевок одноклассников, и агонии разоблачения.
– Мне известно, что они сделали, – отрезаю я.
Он отстраняется. Сверху на нас смотрят звезды.
– Они увидели вот это, – наконец, произносит он. И указывает на горло.
Нахмурившись, я вглядываюсь в кожу. – Засос.
– И что же по этому поводу сказал Забини?
Короткая пауза, пока он натягивает на себя одеяло – словно пытаясь спрятаться – и он
пожимает плечами. – Они там все говорили одновременно.
Мне нечего сказать в утешение ни одного из нас. Звезды смотрят вниз...
– Кхем... – прокашливается он и поспешно произносит: – Аядевственник?
Внезапно свет звезд фокусируется на мне. Что за детский вопрос.
– Нет.
– С каких пор?
– По меньшей мере со вчерашнего дня, – оскорбленно бросаю я. – Ну, спасибо!
Он вопросительно хмурит брови, не понимая, что со мной происходит. Я тоже не
понимаю. С моего последнего раза прошло как минимум лет пять, вполне возможно,
что я уже все забыл. И что это были за крики? О чем он себе думал? О квиддиче?
Он перекатывается, укладываясь ко мне лицом.
– За что?.. Да нет, я заметил. Я просто думал, что ощущения будут... другими, –
неловко добавляет он.
– Какими – другими? – холодно осведомляюсь я. Отличными от тех, что испытывал,
когда тебя трахал голубой средних лет с ловкостью перевозбужденной летучей мыши?
– Э... не такими, как когда ты девственник.
О Мерлин, он меня жалеет. Будь у меня силы, я бы сделался невидимкой. Зачем я
вообще к нему прикоснулся? Мне больше нельзя никогда ни к кому прикасаться.
Нужно было держаться Люциуса. Сложно ошибаться, когда ты совершенно
обездвижен.
Будь у меня силы, я бы взорвал свою голову на мелкие кусочки. Его тошнит от моих
мыслей.
Лежа на боку с натянутым до подбородка одеялом, он морщится в омерзении. И
выглядит так, будто вот-вот в меня плюнет, но вместо этого произносит:
– Ладно, проехали. Да и неважно это. Я даже не задумывался об этом до тех пор, пока
они не начали делать ставки.
– Мне важно, – бормочу я.
– Это случилось вчера.
Отворачиваюсь – во мне поднимается усталое раздражение.
– Неужели? Откуда ты знаешь?
– Ты сам мне об этом сообщил, – огрызается он.
– Возможно, что и нет, учитывая, что ты ничего не заметил.
С глухим стуком он бьет кулаком по матрасу:
– Да, вчера! Если, конечно, существует другой способ ее потерять, кроме как
быть оттраханным в задницу!
– Какие красноречивые выражения! – кисло комментирую я. В отчаянии он сдирает
одеяло, едва не придушив меня. Не то чтобы я очень возражал.
– Оттраханным! Выебанным! Или как ты там это называешь!
Придерживая одеяло подмышкой, я гляжу на пустую стену в трех футах от меня, гадая,
как бы все произошло, будь мы уже соединенными узами, когда он вылизывал меня.
Ощущал бы я равнодушие или отвращение? Зачем он это сделал? Я никогда не просил
его об этом. Кажется, мой желудок медленно распадается, словно драгоценный камень
под действием Conterus. Рот наполняет кислый привкус и я еще плотнее прижимаю
одеяло. Никаких выведенных огненными буквами ответов, узы не гарантируют
уверенности. Есть лишь доверие, и мне отлично известна его цена.
– Ну? – настаивает он. – Существует другой способ?
Еще немного и я почувствую ладонь на моей спине – и прозвучит просьба
продемонстрировать альтернативный способ.
– Быть сверху. Брать его в рот и наоборот. Секс с женщиной и другими
разновидностями.
– М-да. Все это звучит ужасно аппетитно. Он резко садится, отбрасывая одеяло... и он
уже на мне, прижимает к матрасу. Я удивленно смотрю на него. Его лицо меняется на
Беллатрикс, и снова становится его собственным.
– Отлично! Все, что я еще не делал, мы сделаем! – Его руки возятся с моими
пуговицами. Его колено вжимается мне в пах. – Потом я стану девчонкой, и мы начнем
все сначала, тогда у тебя не останется никаких сомнений, что я не девственник.
– Уймись, Поттер.
– Нет-нет, это явно имеет для тебя большое значение, так что давай покончим с
недосказанностью. – Он снова садится и тянет за мои пижамные штаны. Я вижу его,
его всего, от белых зубов до содранных коленок. Он такой же вялый, как и я сам.
Я отталкиваю его.
– Отвали!
Он визжит, прижавшись к спинке кровати:
– НЕ УКАЗЫВАЙ МНЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ!
– У меня и в мыслях не было, – холодно парирую я. – Какой смысл?
Он снова ударяет по матрасу... какой же он еще ребенок.
– Мерлин, как же я тебя ненавижу!
Я отворачиваюсь и вижу тысячи своих отражений, отворачивающихся снова и снова.
Мне хочется уйти в себя, оставив позади осколки, вроде сожженной плоти, прилипшей
к его иллюзии о любви, понимании, близости. Отражения вращаются на месте, словно в
капкане. Он замечает меня. Он никогда не перестает меня замечать, и его лицо
морщится от звука-запаха-вкуса. Я снова ложусь, накрываясь одеялом. Оставленный
сидеть в одиночестве, он восклицает:
– Ладно, будь по-твоему!
А как мне еще быть?
Я нащупываю под подушкой спицу. Он смирно сидит у спинки кровати.
– Извини, – наконец шепчет он.
Я тщетно скребу по пологу пальцами.
– Ладно, – отвечаю в подушку я. Разумеется, он все равно меня слышит.
Наши сердца выбиваются из ритма. Наша остывшая ярость переходит в отчаяние.
Чуть погодя он уходит из моей постели. В кабинете снова зажигается свет. Я
отворачиваюсь.
Глава 31: Медленное разрушение
"Ты безнадежен".
Его присутствие начинает ощущаться еще до того, как он произносит мое имя. Но я
притворяюсь, что не слышу. Сгинь. Уйди. Оставь меня в покое. Он зовет меня снова. В
его голосе злость. Я чувствую ее у него внутри. И натягиваю на голову одеяло, которое
не защищает ни от этого нетерпеливого голоса, ни от воспоминания о совершенной
вчера глупости.
– ПОТТЕР! – орет он прямо надо мной. От вопля звенит в ухе, и я прикрываю его
ладонью. – Все, подъем. Опоздаешь на завтрак.
– Я и не собираюсь завтракать.
– А вот я собираюсь. И не намерен оставлять тебя тут одного.
Медленно сажусь. Я так устал, что даже с открытыми глазами я ни на чем не могу
сосредоточиться. Узы... я навсегда связан со стоящим рядом человеком. Приступ
паники... слова заклятия... ощущение укрепившихся, накрепко связавших наши души
уз. С бесстрастным видом он стоит передо мной, решительно настроенный
игнорировать собственные эмоции, а в душе – безнадежность и злость человека,
которого к чему-то принудили. Для ссоры просто не хватает сил. Ощущая на себе его
раздраженный взгляд, я зеваю, превращаюсь в кота и устало трушу за дверь.
В Большой зал я прибываю уже после Северуса. Который ожесточенно нарезает еду на
тарелке, игнорируя склонившегося к нему и что-то объясняющего Ремуса. Мне не
слышно, о чем говорит Ремус, но знаю – это связанно с моим запахом на Северусе. На
миг зельевар поднимает голову, встречается со мной взглядом и шепчет Ремусу:
– Ты хоть понимаешь, о каких извращениях говоришь?
Отвернувшись, я делаю глоток апельсинового сока, но его вкус оказывается еще хуже
вчерашнего, тыквенного. У яичницы тоже мерзкий привкус. Все вокруг с аппетитом
уминают завтрак. Может, я болен или это все мое воображение? Интересно, теряют ли
аппетит, когда сходят с ума?
Гермиона передает мне тарелку тостов и подозрительно замечает, что я выгляжу так,
будто вообще не спал. Я бы нашелся с ответом, если бы не усталость. К тому же,
отвлекают волны обиды, отчаяния и тревоги, перекатывающиеся между мной и
Северусом. Черт, а ведь первый урок сегодня – зелья. Настроение ухудшается раз в сто.
Урок едва начался, а я уже сожалею, что не вернулся в спальню и не лег спать –
плевать на потерю гриффиндорских баллов. Мне не сосредоточиться. Северус
объясняет рецепт приготовления зелья, а я даже не способен повторить сказанное им
пять секунд назад. Мы должны дать продегустировать готовое зелье одному из
одноклассников, на выбор. Он бросает на меня злорадный взгляд, и перед глазами
возникает мерзопакостная картина: я впадаю в экстаз при виде Малфоя.
Краткое молчание – Северус не отводит от меня взгляда, да и внимание всего класса
приковано ко мне. Слизеринцы хихикают. Неужели теперь все, с подачи Северуса,
захотят протестировать свои зелья на мне? Я упрямо гляжу на полку с ингредиентами,
притворяясь, что мне все равно, но Северус-то должен понимать! Несколько неловких
секунд, и он самодовольно объявляет: «Приступайте!».
– Что-то тут не так, – хмурится Гермиона. – Я принесу ваши... Рон, сиди. – Она встает и
вместе с остальными направляется к полкам с компонентами.
Я лихорадочно ищу в учебнике рецепт зелья, а Рон пытается пересказать вкратце то,
что я умудрился прослушать. Мы варим средство защиты от любовных зелий. А в
конце урока должны «угостить» друг друга «зельем влечения», которое, по сути, то же,
что и любовное, пусть и не запрещено уставом школы. Северус наверняка раскопал
этот рецепт специально, в наказание мне! Это нечестно! Откуда мне знать, какой
эффект окажут на нас узы? И вообще, заклинание не должно было сработать без
палочки. Узы – уже сами по себе суровое наказание!
Северус подходит к нашей парте и ухмыляется Рону:
– Итак. Вы решили варить зелье посредством телекинеза.
Рон отвечает сердитым взглядом.
– Гермиона сейчас все принесет.
– Надо же. Настоящий рыцарь, – язвит Северус, и я совершенно не чувствую
исходящего от него беспокойства. Меня он вообще игнорирует, притворяясь, что
такого ученика нет, несмотря на то, что зелье для сегодняшнего урока выбрано с
исключительной целью – унизить Гарри Поттера. Звон бьющегося стекла. За спиной
Северуса смущенная Миллисента, с опустевшими руками, глядит в пол, на стеклянные
осколки. Северус даже не оглядывается, а лишь поднимает голос: – Пять баллов с
Гриффиндора, мисс Грейнджер. В другой раз не будьте такой неуклюжей.
– Это не она! – в унисон восклицаем мы с Роном.
Северус поднимает бровь, разглядывая Рона:
– А вам-то откуда знать? Ведь вы не спускали глаз с мистера Малфоя.
Рон краснеет как рак, пока Северус снимает дополнительные баллы за нашу дерзость.
– А вы тоже ничего не видели! – ору я. – А снимаете баллы, потому что они мои друзья
и гриффиндорцы и...
Повернувшись, Северус окидывает меня ледяным взглядом. Мы смотрим друг на друга.
Его напряженность переходит в ярость. Резко повернувшись, он отступает в
противоположный конец класса.
Возвращается Гермиона, с трудом удерживающая в руках ингредиенты. Мы их
разбираем и устанавливаем котлы. Инструкции – на доске, но прочитанное мгновенно
вылетает из головы. Плохое настроение Северуса подавляет. Нет, ну какого черта он
решил наказать меня уроком! И потом, я так устал, что глаза закрываются сами собой.
Гермиона протягивает ступку с какими-то орешками, приказывая измельчить. Ну, на
это я еще способен. И представляю вместо орехов лицо Северуса. Бац. Так его. И еще
раз. Ну, или Волдеморта. Бац. Так его. И еще раз. Бац. Тем временем она начинает
готовить настой коры: сначала себе, потом мне.
– Займитесь собственным зельем, Грейнджер! – рявкает с другого конца класса
Северус. – Еще десять баллов с Гриффиндора.
Теперь Гермиона ограничивается тем, что незаметно подталкивает ко мне ингредиенты,
скороговоркой шепча инструкции. Вот я вливаю в котел смесь голубиной крови и
уксуснокислой меди, морщась от неприятного запаха. Затем какой-то измельченный
заранее корень и, напоследок, отвар белой чемерицы – мне остается лишь довести зелье
до кипения, а потом варить на слабом огне.
Из котла Крэбба извергается отвратительно черный дым.
– Это так надо? – спрашивает он.
– Нет, – Северус рычит и приказывает ликвидировать все это безобразие и привести в
порядок рабочее место.
Вина. Раздражение. Паника. Изнеможение. Я уже не понимаю, какие из эмоций
принадлежат мне, а какие – Северусу. Он хочет избавиться от меня, не может, но все
равно пытается, мне обидно, и я не хочу быть здесь. Зачем я вообще пришел на этот
урок?
Гермиона незаметно пододвигает ко мне пузырек и что-то шепчет. Гляжу на пузырек,
она снова шепчет, но я так и не понимаю, что должен сделать. Мне хочется кричать.
К нашей парте подлетает Северус.
– Вы что, уже не в состоянии следовать инструкциям? Это не групповое задание! Еще
пять баллов с каждого!
Он выхватывает ингредиенты из рук Рона и Гермионы, пузырек – из моих, и сваливает
перед нами в одну кучу. От удара во флаконе появляется трещина. У меня колотится
сердце. Я пытаюсь глубоко вдохнуть, однако густой дым и испарения зелья вызывают
тошноту и удушье. Северус окидывает каждого из нас злобным взглядом. Мне хочется
толкнуть его на пол и выбежать из класса, но он отступает.
Гермиона умудряется подсказать очередной этап приготовления зелья. Нужны ступка,
вытяжка омелы и мозг колибри. Я орудую пестиком, и ингредиенты издают
отвратительно хлюпающий звук. Съешь я хоть что-нибудь за завтраком – сейчас бы
меня точно стошнило. Наконец смесь готова, и я выскребываю ее в котел. Зелье шипит
и становится ярко-малиновым. Бросаю взгляд на котел Гермионы, содержимое
которого переливается розовым. У Рона – желто-оранжевое. М-да. Наверно, это я
ошибся. Ну, а как иначе? Я же сплю на ходу, к тому же растерян и болен, а Северус...
нет, Снейп... вполне мог воспользоваться моментом, когда я отвернулся, и подсыпать в
котел какую-нибудь гадость.
Северус снова пересекает комнату и ставит на каждую парту по какой-то склянке. И
между делом заглядывает в котлы студентов. При виде моего он мрачно улыбается.
Гребаный сукин сын.
Затем возвращается к учительскому столу. Крэббу разрешено не тестировать свое зелье
– оно ядовитое. Невиллу предлагается продегустировать свое – если тот в
мазохистском настроении. Из глубины класса раздается хихиканье. Но большинство из
нас набирают полшприца защитного средства, добавляют волосок в «зелье влечения»,
выжидают тридцать секунд и затем обмениваются друг с другом.
С омерзением вливаю струйку защитного средства так глубоко, как только возможно.
Во рту еще долго остается горький металлический привкус. Сводит желудок. Теперь я
уже жалею, что не поел: зелье на пустой желудок – прямой билет в больничное крыло.
Рон подсовывает пузырек Гермионе.
Та сердито на него смотрит.
– И не подумаю!
– Еще как подумаешь. Куда ты денешься?
Звук отодвигающихся, скребущих каменный пол стульев. Даже не нужно видеть, чтобы
понять: ко мне тянется череда слизеринцев. Меня тошнит, а тут еще Северус изо всех
сил пытается скрыть нервное напряжение. Подняв голову, я едва успеваю поймать его
взглядом – стоящего на заднем плане, со сложенными на груди руками, у стола позади
сгрудившихся вокруг меня студентов.
Я хочу бежать. Но мне не пошевелиться. Они улыбаются. Им, должно быть, весело. Что
они задумали? Колотится сердце, учащается дыхание, мне надо закричать...
пожалуйста, пусть я закричу, пожалуйста... пожалуйста... но мне не издать ни звука...
Северус прорывается сквозь толпу.
– Нет. Нет. Вас слишком много. Поттер не будет знать, на кого накинуться, –
шелковым голосом сообщает он, оглядываясь вокруг. – Гойл. Буллстроуд. Малфой. И...
ты, Томас. Уверен, вы уже придумали, что именно сделаете с Поттером.
Сдержанные смешки, пока Северус сообщает, что остальным придется ограничиться
«запасным вариантом».
Мне плохо. Покачиваясь, я встаю. Под нос мне суют флакон. Я сосредотачиваюсь на
лице его владельца и вижу ухмыляющегося Малфоя.
– Давай, пей... недоразвитый.
– Да я лучше поцелую кальмара, – выдавливаю я.
– Что, опять? – удивляется он, работая на ржущую публику.
– Вот мой «запасной вариант»! – обрывает Малфоя Гермиона, суя свой пузырек ему
под нос. – Давай, пей, хорек!
Выхватив зелье у Малфоя, я бросаю вызов ему, Северусу и всем этим больным
придуркам.
– После тебя, Малфой.
– Не дождешься, – говорит он, с отвращением уставившись на зелье Гермионы.
– Вы оба, пейте, – командует Северус, умудряясь сохранить скучающий тон. Но я вижу,
что он не сводит с меня напряженного взгляда. Ему страшно, ему хочется вырвать у
меня склянку и швырнуть об пол. Вот и отлично.
Улыбнувшись, я снова окидываю взглядом Малфоя. Ощущение такое, словно я с
закрытыми глазами несусь впереди всех на метле, и мне ни капли не страшно. Я мог бы
рассмеяться, но не стоит. Пока еще не стоит. Я подношу флакон к губам и держу его
так, дразня Мафлоя.
Северус раздраженно восклицает:
– Да пейте же!
Малфой выпивает. Я проливаю свое на мантию.
Малфоя краснеет от гнева, а Северус выплевывает:
– Двадцать баллов с Гриффиндора.
Он подзывает Гойла, но тот уже отдал зелье Миллисенте Буллстроуд, которая теперь
пожирает его восхищенным взглядом. Вздохнув, Северус оглядывается и подзывает
Лаванду Браун.
– Из вас выйдет прелестная пара, – щерится он.
Девушка с улыбкой протягивает мне флакон:
– О нет, он мне совсем не подходит.
Я роняю флакон на каменный пол. Во все стороны брызжет стекло.
– Весьма глупо, – рявкает Северус на гриффиндорку, переводит гневный взгляд на
меня, и я ощущаю исходящую от него волну облегчения, хотя он тут же осведомляется
злым голосом, не намереваюсь ли я окончить занятие с нулевым результатом.
– А разве у меня есть выбор?
– О да, выбор у вас есть, Поттер. Вы просто не желаете его сделать. Отличный образец
гриффиндорской смелости...
Слизеринцы хихикают.
– А подите вы все к дементоровой бабушке, – огрызаюсь я.
Северус недоверчиво смотрит на меня. Воцаряется мертвая тишина. Словно
зачарованный Гермионой, Драко спохватывается и переводит взгляд с Северуса на
меня, пытаясь сообразить, что он упустил. У Рона довольный вид. У Дина тоже –
несмотря на все старания это скрыть.
– Отработка, – рявкает Северус. – Подробности – у Филча. Я не желаю засорять свой
класс больше, чем необходимо... И очередные двадцать баллов с вашего знаменитого
факультета. – Резко развернувшись на битом стекле, он выплескивает ярость на
остальных: – А вы что стоите? У нас нет целого дня!
Все поспешно обмениваются зельем. Еще трое теряют баллы своих факультетов,
последний – за то, что слишком громко вздохнул. В подавленном расположении духа
Снейп отпускает нас до звонка.
Как только мы оказываемся за дверью класса, Гермиона хочет знать, что происходит.
Притворяюсь, что сам ничего не понимаю, и не успевают они с Роном затеять со мной
ссору, как мы видим приближающегося Ремуса, который дружески машет рукой.
– Гарри! Найдется у тебя пару минут?
– Э... – беспомощно бросаю взгляд на Рона.
– Гарри обещал помочь с домашней работой, – выпаливает тот.
Ремус кладет руку мне на плечо и подталкивает к ближайшему пустому классу.
– Тогда подожди его в гриффиндорской гостиной. Пошли, Гарри...
Неохотно вхожу в класс, чувствуя беспокойство, головокружение, сонливость и
облегчение. Хоть убейте, не могу объяснить свои ощущения... ну, кроме сонливости,
естественно. Может, я сбит с толку, потому что сонный... или это чувства Северуса?
Хорошо бы выспаться... и поесть... и еще быть оставленным в покое.
Щелчок закрывающейся за нами двери.
– Послушай, – тихо начинает Ремус, – я знаю, что происходит между тобой и
профессором Снейпом.
Бежать. Нужно бежать. Нет, лучше лгать. Но как? У меня все вылетело из головы. Нет,
лучше сбежать. Я поворачиваюсь к двери, и луч солнца из окна больно режет глаза.
Выворачивает живот. Тошнота! Может, меня стошнит.
– Гарри, – Ремус касается моего плеча, и я вздрагиваю.
– Что? – выпаливаю я. – Не понимаю, о чем ты.
– Все ты прекрасно понимаешь.
– Н-неправда!
– Сегодня утром, – вздыхает он. – Я почувствовал на нем твой запах.
– Но мы ничего такого не делали!
– Запах лжи также нетрудно заметить.
– Это правда, честное слово! Мы ничего такого не делали! Я вообще спал на диване!
– Тебе вообще там нечего делать.
– Но... мы же ничего не делали!
– Пожалуйста, не забывай, что я просто хочу помочь.
– Ничего себе, помощь! – кричу я. – Ты же делаешь все в сто раз хуже!
Он хмурится.
– И каким же образом?
– Тем, что вмешиваешься! И лезешь куда не просят!
– Мы же договорились – я помогаю вам обоим уравновесить ваши отнош...
– ДОГОВОРИЛИСЬ?! У МЕНЯ ЧТО, БЫЛ ВЫБОР?!
– Ш-ш... – успокоительный жест в попытке меня утихомирить. – А будь у тебя выбор,
что бы ты предпочел?
– Чтобы меня оставили в покое! – Косясь на дверь, я делаю шаг назад, гадая, удастся ли
сбежать.
И снова перевожу взгляд на Ремуса. Тот печально улыбается и думает что-то о
Дамблдоре. Дышать. Мне нужно дышать. И подумать. Что именно ему известно? Зачем
ему понадобился Дамблдор? И откуда я вообще знаю, о чем он думает? Жутко
раскалывается голова, ужасно хочется прилечь... Ремус прощается, открывает дверь и
уходит. Спать... как же хочется спать. Но мне нельзя. Нужно... нужно разузнать, что же
известно Ремусу.
Несколько осторожных шагов к выходу, и я прислоняюсь плечом к косяку, выглядывая
в коридор. Ссутулившись и опустив голову, Ремус удаляется вглубь коридора. В
кабинет Дамблдора – я в этом уверен. Нужно за ним проследить.
Обернувшись черно-белой крысой, я выбираюсь из груды одежды и изо всех лап несусь
по его следу, по возможности пытаясь держаться в тени. Чтобы нагнать его, я мчусь
вперед, абсолютно забыв об усталости.
Он застает директора у входа в учительскую. Они заходят внутрь и закрывают дверь
прежде, чем я успеваю проскользнуть следом. Приходится оборачиваться жуком,
ползти через щель под дверью и прятаться в трещине шкафа. За пыльными
керамическими кувшинами я снова превращаюсь в крысу и ползком пробираюсь к чуть
приоткрытой дверце шкафа.
Ремус, потерянно уставившись в пол, докладывает Дамблдору, как именно, по его
мнению, мы с Северусом проводим время. Дамблдор достает с полки жестянку с
печеньем и предлагает его Ремусу.
– Э... благодарю, – озадаченно реагирует Ремус.
Дамблдор ставит жестянку на стол и выбирает сразу несколько штук. Затем
осведомляется об имеющихся у Ремуса доказательствах.
– У меня интуиция.
– А с ними ты уже побеседовал?
Ремус кивает.
– Они все отрицают.
– Хм-м, – Дамблдор жует очередное печенье, задумчиво глядя в окно. А чуть погодя
философски замечает, что когда ему было столько же лет, сколько мне, половина его
друзей уже переженились. Открыв рот, Ремус застывает с нетронутым печеньем в руке.
Затем засовывает руки вместе с печеньем в карманы.
– Я бы хотел забрать Гарри из школы, – внезапно объявляет он.
НЕТ! Шерсть на моей шее и спине встает дыбом.
Дамблдор кивает. Ремус говорит, что поскольку я не сдаю СОВы вместе с
остальными, мне будет лучше провести это время с ним и Сириусом. Похоже, для
директора предложение Ремуса – не неожиданность.
– Хогвартс – по-прежнему наиболее безопасное место для Гарри, – спокойно отвечает
он Ремусу.
– Сириуса же до сих пор не нашли, – возражает тот. – Номер 12 невозможно
обнаружить, каким образом они найдут Гарри?
Дамблдор предлагает спросить мое мнение. Ремус со вздохом соглашается. Они уходят,
я на всякий случай пережидаю в шкафу еще несколько минут и покидаю учительскую.
Коридор пуст. Нырнув под лестницу и превратившись в кота, я спешу в
гриффиндорскую башню. Следующая пара уже давно началась. Это ЗОТС, но я не
собираюсь заявляться на урок с опозданием. Забравшись в постель и превратившись в
человека, я наконец засыпаю.
И просыпаюсь несколько часов спустя, смущенный и униженный – у меня стоит. В
голове мелькают смутные воспоминания: Флитвик демонстрирует рисунки,
изображающие Гарри, делающего минет мне... нет, Север... короче, показывающего
очередные гнусные шедевры изобразительного искусства кисти Дина. Я резко сажусь,
сбитый с толку и с ноющим от голода желудком. Болит шрам... и я вспоминаю
ползущего ко мне, совершенно голого, за исключением собачьего ошейника, Малфоястаршего. Я применил к нему Fellatius и заставил умолять до тех пор, пока у него в
легких не закончился воздух и он мог только скрести пальцами по горлу, стараясь
повиноваться приказу, пока тело корчилось в панике от удушья. Я толкнул его на пол и
оттрахал обмякшее тело.
Меня тошнит, я голоден и нервничаю. Только что закончился обед, а до ужина далеко,
да и вообще, идти мне никуда не хочется. Некоторое время я продолжаю сидеть в
кровати, пытаясь успокоиться. Наконец, кое-как одевшись – пока я спал, одежда (и
палочка) каким-то чудом материализовалась аккуратно сложенной стопкой на кровати
(да здравствуют домовые эльфы!) – я роюсь в сундуке в поисках запасов шоколадных
лягушек. Съев одну и положив другую в карман, я направляюсь в библиотеку в
надежде застать там Рона с Гермионой.
И нахожу их в дальнем тихом закутке в компании не кого-нибудь, а Малфоя! Который,
не сводя восхищенного взгляда с Гермионы, что-то оживленно рассказывает. Неловко
улыбаясь, Гермиона кивает, в то время как Рон сердито пялится на них. Игнорируя
слизеринца, я сажусь рядом с Роном, хватаю его учебник по ЗОТС и открываю на
сегодняшней главе.
– Что я пропустил?
– Ничего, – отзывается Рон. – Было повторение.
Малфой бросает на меня рассеянный взгляд и снова сосредотачивается на Гермионе.
– ...и отец говорит, что на девяносто девять процентов это – ложь и сказки. И потом
Поттер начинает лизать задницу Снейпу – будто ему не терпится урвать последний
кусок слизеринского пирога – кусок, который ему никогда не был нужен. – И у этого
хорька еще хватает наглости выглядеть расстроенным.
– Отвали, Малфой, – холодно советую я. – Это не твое дело.
– Дело Слизерина – мое дело.
Я вынимаю палочку.
– Предупреждаю в последний раз, Малфой. Заткнись и не суйся не в свое дело.
– Вот именно, – неуклюже вторит Рон.
Малфой оборачивается к Гермионе с умоляющим выражением лица.
– Вот видишь? Типичный Гриффиндор. А Дамблдор все твердит...
– Ну, так как, Драко, – нервно меняет тему Гермиона. – Ты сдал арифмантику?
– Арифмантику? Но Поттер...
– Demolingua, – бросаю я, нацелив палочку на Малфоя.
Тот прижимает ладонь ко рту, уставившись на меня широко открытыми глазами.
Гермиона ахает, а у Рона совершенно ошарашенный вид.
В сжатом под столом кулаке я держу нечто влажное и пористое. Подняв ладонь, я вижу
перед собой безвольный, красный комок плоти. Рон гогочет, наблюдая за попыткой
Малфоя отобрать его у меня. Я отступаю, отведя руку за спину. Как там говорят?
«Язык кот откусил»? И я присоединяюсь к Рону – ведь это смешно, и смешнее всего то,
что до Малфоя шутка не доходит. Он же не знает, что я кот Северуса!
Смеясь, я машу поднятым в воздухе языком:
– Твой язык у меня!
– Аааааа! – стонет Малфой, обращаясь к Гермионе, дико жестикулируя в мою сторону.
Я буквально задыхаюсь, сгибаясь от смеха. Даже болят легкие. У меня малфоевский
язык! У меня малфоевский язык!
Но вот Рон прекращает смеяться и, как и Гермиона, смотрит на меня с беспокойством.
К нам приближается взбешенная и размахивающая палочкой мадам Пинс.
Повернувшись, я гляжу в ее покрасневшее морщинистое лицо, не совсем понимая
причину ее гнева.
В моей руке безжизненно висит язык. При виде его к горлу подкатывает тошнота. Что я
наделал? Я перевожу взгляд на Малфоя, который выглядит так, будто вот-вот
разревется.
И бросаю язык в него.
Тот со шлепком падает на стол.
Я пускаюсь наутек.
И бегу до самой спальни, где прячусь под одеялом. Вскоре появляется Макгонагалл и
приказывает встать. Чтобы не упасть, я держусь за спинку кровати. Меня бьет озноб,
ноги подкашиваются от слабости и страха... я не знаю, что сказать или сделать, пока
она отчитывает меня за инцидент с Малфоем. Наконец она обеспокоенно умолкает, и
спрашивает, не позвать ли мадам Помфри и обедал ли я.
Со мной все в порядке, в порядке, в порядке. Оставьте меня в покое.
Она снимает баллы за происшествие в библиотеке и велит мне отдохнуть. А перед
уходом добавляет: будет лучше, если я появлюсь за ужином, иначе она
собственноручно доставит меня в больничное крыло. Полчаса спустя за мной являются
Рон и Гермиона, и мы вместе идем в Большой зал.
У всего, что я кладу в тарелку или наливаю в кубок, мерзкий привкус. Только ржаные
булочки по-прежнему вкусные, и я съедаю несколько штук с маслом. Мне немного
лучше. Я ухожу из Большого зала раньше всех, наша спальня безлюдна, я спокойно
превращаюсь в кота и выхожу в коридор. У нас с Северусом урок, но у меня еще есть
время. Я решаю поохотиться на пауков и мышей, которые сейчас кажутся более
аппетитными, нежели то, чем нас кормят в Большом зале.
К сожалению, Ремус перехватывает меня в коридоре и несет прямиком в комнаты
Северуса. Громко стучит в дверь, и та резко распахивается, обнаруживая сердитого
Северуса.
– Вот, нашел твоего кота, – объясняет Ремус.
Ворчливо отступив, Северус позволяет тому войти. Меня сбрасывают на пол, я
пружинисто приземляюсь и мчусь превращаться в ванную. Когда я возвращаюсь, Ремус
все еще тут. И Северус смотрит на него с таким отвращением, как будто тот –
проросшая на полу плесень.
Ремус приветствует меня улыбкой.
– Мы с Дамблдором подумали: может быть, тебе лучше пожить на Гриммолд Плейс до
конца года.
– Ты это серьезно? – я пытаюсь разыграть удивление.
Воцаряется неловкая тишина. Все еще изнуренный и злой Северус кисло смотрит на
Ремуса.
– Мы хотели бы знать твое мнение, – зондирует почву Ремус.
– Ну да… наверно… – отзываюсь я. – Можно мне подумать?
– Ну разумеется. Зайди ко мне после урока, – на выходе предлагает Ремус.
Северус захлопывает за оборотнем дверь и раздраженно оборачивается ко мне, будто
теперь это я – плесень. Затем усаживается за рабочий стол, раскладывает на нем какието свитки, продолжая меня игнорировать. Он злится на меня. Да как он смеет на меня
злиться после своего поведения сегодня утром!
– Ну? – рявкаю я. – Чтение или заклятия?
– Ни то, ни другое.
– Шахматы? – сердито спрашиваю я.
С ухмылкой он поднимает голову.
– Ты безнадежен.
– Как насчет секса!?
Ухмылка испаряется с его лица. Он открывает было рот, но так ничего не произносит, а
снова опускает голову, разглядывая свитки. Перо подрагивает в его пальцах.
– Ремус все знает, – информирую его я. – Он проводил со мной беседу – пытался
выудить признание.
Северус не сводит взгляда с пергамента, ощущение безнадежности поглощает его.
– Он говорил со мной за завтраком, – тихо информирует он пергаментные свитки.
– Это ты виноват. Я же предлагал чередоваться.
– Да, это я виноват, – бормочет он.
Затем, что-то записав, откладывает свиток и принимается за следующий. Да что с ним
такое? Он же злился раньше. Целый день злился. А теперь он даже не соизволит со
мной поспорить!
Я ударяю кулаком по столу:
– Ты, верно, думаешь, что заслужил срок в Азкабане, да? Только этого на мою голову и
не хватало!
Он сощуривается:
– И кто именно свалил это «на твою голову», Поттер?
– Не на голове мне тоже этого не нужно!
Северус снова опускает взгляд и начинает лениво водить по пергаменту пером, хмурясь
на абстрактную кляксу.
– Очень мало кому нужно то, что я могу дать.
А с этим как я должен спорить? Мне хочется от души поорать, а он весь поникший и
ведет себя странно. Вот взял и придушил бы, честное слово!
– Так что мы сегодня делаем?
Он вздыхает.
– Не знаю, Поттер. Почему ты всегда предполагаешь, что я все должен знать?
– Потому что мы у тебя! Потому что это урок, и ты – учитель, и взрослый!
Я слышу, как он скрипит зубами.
– Это не урок. Уроков не будет до тех пор, пока я не найду способ справиться с узами.
Примени я сейчас к тебе Amicus Fides, мы никогда не сможем его отменить.
– Так что мне делать? Уйти?
Сделав усталый жест, он опускает руку на стол. Подавленность. Стыд. Вина. Злость.
Отчаяние. Депрессия. Целый вихрь ощущений – и уже непонятно, где его, а где мои.
– Ответь мне! Я не умею читать твои мысли!
– Какая разница, чего хочу я?
Сжав кулаки, я напряженно присаживаюсь на край дивана, сердито вперившись в
стоящий передо мной стол. Мы сидим. Он – с прижатыми к глазам ладонями. Я – со
скрещенными на груди руками. Металлический скелет на полке тоже сидит, тихо
постукивая по стеклянному куполу хвостом.
Наконец, Северус произносит:
– Позови эльфа и закажи что-нибудь.
– Я не голоден.
– Ты голоден.
Я бросаю на него злобный взгляд: ну откуда он все знает? Мои чувства принадлежат
мне. Я сам решаю, когда голоден, а когда – нет. И это не его дело. Он повторяет приказ.
Несмотря на желание ссориться, он прав, мне хочется есть. Дементор его побери за то,
что он всегда прав. И меня тоже – за создание этих проклятых уз.
Я вызываю Добби и заказываю тосты. Возмущенный Северус приказывает принести
для меня «нормальную еду».
– И тосты не забудь, – добавляю я.
– Что, пытаешься умереть от голода? – сухо осведомляется Северус, как только Добби
исчезает.
– Я же сказал, что не хочу есть. Тосты – это единственная пища, не вызывающая у меня
отвращения.
Он снова принимается за свою писанину, словно ему наплевать, но я-то чувствую, что
это не так.
– И почему же?
– Невкусно.
– Ну, разумеется, невкусно, – отзывается он, обмакнув в чернильницу перо. – Но это не
причина голодать.
Материализовавшийся из воздуха Добби накрывает передо мной стол. На
позолоченном блюде – пирог со стейком и почками, который подавали за ужином в
Большом зале, в кубке – тыквенный сок. И, слава Мерлину, он не забыл тосты с
маслом.
Проверив, на всякий случай, не улучшился ли у еды вкус, я обмакиваю палец в сок и
подношу к языку. Отвратительно горький. М-да, проверять пирог явно не стоит.
Намазывая тост маслом, я ощущаю на себе внимательный взгляд Северуса.
– Ешь пирог, – недовольно приказывает он.
– Он испеченный, – жалуюсь я.
– Тогда – овощи.
– Они невкусные.
– Выпей сок.
Я мотаю головой – мысль об этом невыносима. Северус отшвыривает перо и исчезает в
ванне, где роется в шкафчиках, собирая флаконы. Затем в течение нескольких минут
смешивает и приносит зелье в зеленой с белым чашке. Я кошусь на варево с опаской –
что это еще за гадость? Явно не зелье от тошноты, которое он давал раньше. От чего
тогда? Вдруг это яд? Или любовное зелье? Но мне плевать.
Взяв чашку, я выпиваю содержимое залпом. У него острый вкус – вроде шафрана.
Накатывает тошнота и... ужасный голод. Я перевожу взгляд на тарелку с едой и от
мысли о ней... о прожаренном мясе... о жуткой горечи сока... мне по-прежнему
становится плохо.
Северус приказывает есть и возвращается к столу.
Он дал зелье не просто так, верно? Может, от него все становится безвкусным? С
опаской я подношу ко рту немного овощей и жую. О Мерлин, это же еще хуже. Я
выплевываю в тарелку и тру салфеткой язык, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса.
Северус отбрасывает перо.
– Поттер!
– Я не могу это есть.
– Эй, домовой эльф! – зовет он и через пару секунд снова: – Эльф! – После того как он
повторяет зов четыре раза, перед нами возникает маленькое существо, нервно
сжимающее свое полотенце. – Где тебя носят дементоры! – рычит Северус.
– Н-нигде, сэр. Уипи была...
Жестом Северус указывает на поднос:
– Убери это. Принеси... филе или что-то в этом роде.
– Только сырое! – добавляю я, надеясь, что оно будет съедобным.
Северус бросает на меня полный омерзения взгляд.
– Ну, и какой-нибудь овощ. Картофель. Десерт?
– Э... может, мороженое? – осторожно предлагаю я.
– А для профессора Снейпа? – шепчет эльф.
– Не теряй времени!
Домовой эльф исчезает, а взбешенный Северус возвращается к проверке, вымещая
ярость на чьем-то домашнем задании.
Опустив руки на колени, я ожидаю появления еды. Уверен, и на сей раз она окажется
несъедобной. А жаль. Я голоден, и уже давно не ел сырого мяса. Но есть его тут, у
Северуса... в голове возникают мои кошачьи фантазии о том, как он кормит меня с рук,
а я облизываю ему пальцы. Облизнувшись, бросаю взгляд на Северуса, который
яростно выводит краткую тираду на чьей-то домашней работе. Интересно, прочел ли он
эту мою мысль? Если и так, то по нему не скажешь (разве что он нарочно меня
игнорирует).
С хлопком материализуется ужин. Сырые кусочки говяжьего филе, зеленые бобы,
печеная картошка, кубок с соком. Не осмелившись прикоснуться к соку, я цепляю на
вилку кусочек мяса и касаюсь его языком.
Солоноватое.
Металлическое.
Чуть сладковатое.
Я откусываю и жую... рот наполняет вкуснейший аромат. Оно съедобно! Невероятно!
– Я могу это есть!
Еще один ломтик мяса. Я так голоден, а это так вкусно. Я не ел такого... целую
вечность. Слизав с пальцев кровь, я смотрю на Северуса, который сосредоточенно чтото строчит, совершенно меня игнорируя.
– Это действительно вкусно. Почему-то в Большом зале нам никогда не подают сырое
мясо.
– И слава Мерлину, – бурчит он.
– Спасибо.
– Пожалуйста, – едва слышно отзывается он в пергамент.
– А можно я теперь все время буду ужинать здесь?
Он поднимает голову, готовый отказать, но передумывает и говорит:
– Посмотрим.
Я отодвигаю мясо и пробую бобы, которые тоже на удивление оказываются
съедобными. Даже картошка вкусная. И я сметаю с тарелки все, до последней крошки.
Я уже наелся, но мороженое выглядит необыкновенно соблазнительным. Придвинув
блюдце, я набираю полную ложку сливочного ванильного мороженого, покрытого
шоколадом. Мммм. Сладкое, тягучее, шоколадное и вкусное. Я съедаю еще целую
ложку, наслаждаясь медленно тающей на языке прохладой.
– И с чего бы ты сейчас такой добрый?
– Я – не добрый.
– Ну, тогда не полная сволочь.
– Десять баллов с Гриффиндора.
Я показываю ему язык, а он снимает еще пять баллов. Мое настроение улучшается.
Кажется, и у Северуса тоже – он более спокоен, хотя все еще усталый и раздраженный.
Я отодвигаю почти полную порцию мороженого. Больше мне не съесть.
– Хочешь? – предлагаю я Северусу.
– Нет.
Вытянувшись на диване, я наблюдаю за мелькающим пламенем свечи. Интересно,
улучшатся ли ощущения от уз, если Северус позволит остаться ночевать и захочет
заняться со мной сексом? И что мы скажем Ремусу? И что будет, когда узнает Сириус?
Стук в дверь. Я вскакиваю с колотящимся сердцем – на миг объятый ужасом, что за
дверью – Сириус, что Ремус обо всем ему рассказал, и что теперь крестный явился
убить Северуса и забрать меня.
Превратившись в кота, я выбираюсь из одежды, которую Северус тут же отсылает,
вместе с посудой, в угол комнаты и прячет все это под Imperceptus.
– Да? – он с опаской приоткрывает дверь.
За дверью Малфой.
– Можно войти?
Черт! Сейчас он расскажет Северусу о случившемся в библиотеке. Только этого мне
сейчас не хватало: а вечер только-только стал налаживаться! Северус отступает,
приглашая слизеринца внутрь.
Малфой проходит в кабинет и ухмыляется мне, я сердито гляжу на него в ответ.
Северус закрывает дверь и снова усаживается за стол. Малфой прячет руки в карманах,
разглядывая стеллажи с книгами и безделушками.
– Что произошло?
– А разве Макгонагалл вам ничего не рассказала? – блондин поворачивается к
подозрительно сощурившемуся Северусу.
Я сползаю с дивана и забираюсь под него.
– Профессор Макгонагалл ни о чем мне не говорила.
Малфой скрещивает на груди руки.
– Подумать только.
Северус внимательно на него смотрит, выжидая, затем вздыхает:
– Почему бы тебе просто не рассказать, в чем дело, Драко?
Малфой преувеличенно отчетливо произносит слова, двигая заново приросшим
языком:
– Поттер применил ко мне Demolingua.
Воцаряется мертвая тишина. Северус в шоке и ужасе, но отлично скрывает свои
эмоции, с преувеличенным интересом разглядывая осторожно сложенные на столе
руки.
– Когда это произошло?
– В библиотеке, перед ужином.
– Полагаю, мадам Помфри информировала профессора Макгонагалл? – Малфой кивает.
– До ужина? – Малфой снова кивает. – Что ж. Это любопытно... – Северус
откидывается на спинку кресла и меряет Малфоя взглядом. – Ты в порядке?
С едва заметной ухмылкой Малфой пожимает плечами:
– Ну... Болит немного.
Снова повисает неловкое молчание. Чувствую, внутри Северус закипает. В темноте,
под диваном, я пячусь поближе к стенке.
Малфой с притворным равнодушием роняет, что написал отцу.
– Но пока не получил ответа.
На губах у Северуса играет неприятная улыбка.
– Уверен, он учинит большой скандал.
Лицо Малфоя светлеет, и он хихикает, словно услышал забавную интимную шутку.
Северус благодарит его за информацию и обещает изучить обстоятельства. Все еще
улыбающийся Малфой направляется к двери.
– Спокойной ночи, профессор.
– Спокойной ночи, Драко.
Малфой закрывает за собой дверь.
Некоторое время Северус бесстрастно созерцает место, которое только что занимал
блондин. Он сидит неподвижно, нагнетая волну ярости до тех пор, пока та почти
полностью не скрывает болезненное беспокойство. Я прячусь под диваном, не желая,
чтобы он меня чувствовал, желая провалится сквозь землю...
Северус поднимается, произносит «Finite Incantatem» и обновляет охранные чары.
Затем направляет палочку в угол с моей одеждой, и та снова становится видимой. И
возвращается к проверке домашних заданий.
– Одевайся.
Выскользнув из-под дивана, я превращаюсь прямо тут, в кабинете. И одеваюсь так
быстро, как только могу, с трудом застегивая пуговицы дрожащими пальцами. За все
это время Северус даже не соизволит на меня взглянуть. Невнимание задевает, хотя
мне надо бы сейчас волноваться о более серьезных вещах. Я одеваюсь, сидя на диване,
каждую секунду ожидая чтения морали, снятия факультетских баллов и даже
назначения отработки. После продолжительного неловкого молчания он откладывает
свиток с домашним заданием и поднимает голову.
– Где ты научился творить Demolingua? – с обманчивой невозмутимостью интересуется
он.
– Не знаю.
– Не знаешь.
– Нет.
– Это темное заклинание, Поттер.
Черт.
Он опускает взгляд на пергамент, обмакивая перо в чернильницу и выводя что-то на
очередной работе.
– Что, по-твоему, скажет Люциус Малфой о том, что ты применил темное заклятие к
его сыну, Поттер?
К горлу подступает тошнота, или это к его горлу... или тошнит нас обоих. Но тут же
ощущаю силу закипающего гнева, но сила все равно недостаточна для того, чтобы
скрыть тревогу. Его беспокойство, мой страх.
– Не знаю, сэр.
– Ты не подумал, верно?
Я мотаю головой.
– Ты редко думаешь, не так ли?
Но это же неправда! Он специально меня провоцирует...
– Нет!
– А ты, похоже, готов... пожертвовать многим ради того, чтобы увидеть Драко Малфоя
без языка, – язвит он.
– Да я сам испугался, все было так неожиданно! – возмущаюсь я. – И потом... С
Малфоем же все в порядке, Макгонагалл уже сняла баллы, и мне было плохо весь день,
так что...
– Она сняла баллы? – прерывает он, вне себя от такого жалкого наказания.
– Оставь меня в покое!
Отложив перо, Северус сверлит меня взглядом.
– Ты извинишься перед Драко.
– И не подумаю!
– Ты сделаешь это.
– Ты никогда меня не заставишь!
– О, я тебя заставлю.
Что он собирается сделать? Позовет Малфоя, чтобы я извинился?
Представляю его слизеринскую рожу при виде меня в комнатах Северуса, в моей
униформе а-ля Снейп и ботинках на застежках. Сощурившись, Северус сверлит меня
взглядом, а я с трудом удерживаюсь от смеха при мысли об утратившем дар речи и с
отвалившейся челюстью Малфое. Да блондинистый придурок просто свихнется от
зависти.
– Отлично, иди, зови его, – я складываю на груди руки.
– Не мели чушь. Ты извинишься перед ним в понедельник, в классе, при свидетелях.
Ага, сейчас. Я пошлю Малфоя подальше, вот что я сделаю. Северус не может
принудить меня извиниться. Я способен противостоять Imperius.
По-прежнему вне себя от гнева и беспокойства, Северус снова берет перо. Я обиженно
вытягиваюсь на диване. Ну вот, приехали. Злость и тревога... злость и чувство вины...
злость и усталость.... М-да, о сексе сегодня явно можно забыть.
Северус отбрасывает перо.
– Убирайся с моего дивана.
Я встаю, сердито смотрю на него. Он отвечает тем же, словно я нарочно игнорирую его
инструкции.
– И что?..
– Иди в ванну, – командует он, – и сиди тихо.
Я повинуюсь. Но едва переступаю порог спальни, как за мной захлопывается дверь.
Повернувшись, я хватаюсь за ручку – заперто!
– Какого ч...
Я прижимаюсь к двери ухом, но ничего не слышу. Содрав одежду, я превращаюсь в
кота и снова прислушиваюсь. Сейчас мой слух гораздо острее. Я различаю рев пламени
в камине и приглушенный голос. Шмыгнув в ванну, я прижимаюсь ухом к стене. Она
прямо за камином, и теперь голос Северуса очень отчетлив.
– ... тебя интересовала только версия Поттера? – орет он. – Драко лишился языка!
Макгонагалл терпеливо объясняет: неизвестно, чем Драко заслужил подобное
наказание.
– О, Мерлин, ты никогда не изменишься, верно?
– Я уже побеседовала с директором...
– Что ж, гриффиндорцы решили все уладить полюбовно, – сердито комментирует
Северус. – В таком случае, мнение Люциуса Малфоя я придержу при себе.
Пламя мгновенно гаснет, не дав Макгонагалл возможности ответить. Мое ухо на
всякий случай еще прижато к стене – вдруг Северусу вздумается еще с кем-то
поговорить? Но слышу лишь его шаги, пока он – злой, обиженный, раздраженный,
напуганный, подавленный – меряет шагами кабинет... И я тоже чувствую себя
подавленным. Снова став человеком, я забираюсь в постель и прячусь под одеялом...
Наконец, дверь открывается. Секунду он смотрит на меня и скрывается за дверью в
ванную, откуда доносится звук наполняющейся ванны. Я вылезаю из-под одеяла. Дверь
чуть приоткрыта, и мне видны ступни на бортике ванны. Его гнев переходит в грусть и
печаль. Как мне надоели эти ссоры-которые-почти-не-ссоры. И я скучаю по его рукам.
С опаской я приближаюсь к приоткрытой двери и толкаю ее, чтобы мы могли друг
друга видеть. Он сидит, полностью погруженный в воду – на поверхности лишь голова
и ступни. Он поднимает голову и смотрит на меня с тоской.
– Можно к тебе?
Отодвинувшись, он освобождает для меня место. Я усаживаюсь к нему спиной. Он
кладет руку мне на грудь, прижимая к себе. Потянувшись, я касаюсь его руки. Его рука.
Обожаю ее. И его дыхание в мои волосы. И биение его сердца.
– Ты не знаешь, откуда ему научился.
– Э... нет, – подтверждаю я. Наверно, я кажусь ему полным придурком, если не знаю,
откуда научился таким проклятиям. Нет, точно кажусь.
– Может, я разговариваю во сне? – на полном серьезе спрашивает он.
– А я во сне учусь? Тогда я должен быть отличником по истории магии.
Он устало смеется. Я расслабляюсь (надо же, а я и не понимал, как был напряжен),
радуясь, что он не обиделся на мой шутливый ответ. Облегчение перерастает в
неопределенное удовольствие. Смех – это хорошо. Смеяться вместе – это хорошо.
Такая, кажется, мелочь, а приносит счастье. Внезапно мне становится грустно из-за
того, что я зациклился на малости, вроде смеха. Все было так ужасно, и становится еще
хуже – и смех по ерундовому поводу обретает огромное значение.
Северус говорит мне повернуться. Затем берет мочалку и мыло и начинает меня мыть.
Его чувство вины куда-то улетучивается, моя грусть – тоже... и я наслаждаюсь его
вниманием, его прикосновениями. Я трогаю его в ответ: мои руки на его ногах, груди,
как будто для равновесия, пока он меня моет. Но мне лишь нужно его трогать... и
чтобы он прикасался ко мне... хотел меня. Заставив меня встать, он моет мне мошонку,
пенис, ягодицы и промежность между ними, мне щекотно и я смеюсь, и мне хорошо.
Все хорошо. Зачем ходить на уроки? Можно уехать отсюда, снять квартиру, целыми
днями оставаться в постели, заниматься сексом, принимать ванны, лакомиться
мороженым и просто быть счастливыми. Я хочу, чтобы он был счастлив. И я вместе с
ним. Но у нас так мало времени.
Он смывает с меня пену и заворачивает меня в полотенце. С меня стекает вода, и на
полу остаются влажные следы, пока он одевает меня в пижаму. Он не уверен и смущен.
Или он заглянул в мои мысли, наблюдая за их медленным распадом?
Он вызывает две зубные щетки и протягивает тюбик пасты. Мы вместе чистим зубы,
глядя в расщелину в стене, там, где раньше висело зеркало. У пасты вкус мирты. Ну
почему у него нет мятной зубной пасты, как у нормальных людей?
Мы идем в спальню. Я оставляю полотенце на полу, рядом с кроватью, и голым
забираюсь под одеяло. Он все еще расстроен. Ему что-то от меня нужно, но он не
скажет, что именно. Все так неловко. Не находись мы под влиянием уз, я бы уснул,
ничего не подозревая, или потребовал секса. Теперь же я отчетливо чувствую его
раздражение, причины которому не понимаю. Я могу его игнорировать или прямо
поинтересоваться причиной – ни то, ни другое меня особо не соблазняет. Чем сильнее
его тревога, тем больше я нервничаю. Ну, нет, так мне никогда не заснуть!
Внезапно он накрывает меня своим телом и целует. Я ахаю. Его язык раскрывает мои
губы, ладонь крепко сжимает запястье. Он толкается в меня. Я чувствую, он что-то
ищет, и я выгибаюсь, вжимаясь в его тело, отвечая на толчки его языка своим. Все так
гладко и грубо, ново и знакомо, и... о, Мерлин... Так прекрасно. Выровняв дыхание, он
снова целует меня. Я пытаюсь ощутить его, ощущая себя... ощущая его...
Неуверенность. Раздражительность. Отчаяние.
Отстранившись, он глядит мне в лицо. И я вижу его: связанного, голого, беззащитного,
на коленях. Не хочу это видеть, не хочу, чтобы все было как с Малфоем. Волдеморт.
Тяжесть его взгляда на мне... на нем... Мои губы покрыты слюной.
И единственное, что приходит в голову – лизнуть его в нос.
С сердитым взглядом он вытирает нос и отталкивает меня. Злой и горящий желанием.
Он целует меня, покусывая губу. И шею...
– ЭЙ!
...кусает подбородок, ухо, и я ахаю, постанываю и выгибаюсь, пытаясь сильнее к нему
прижаться. Он сжимает, удерживая на месте мои ноги. Кусает плечи. Он в ярости, мне
страшно, но я хочу... мне нужно... Кусай... кусай же меня.
Он снова кусает шею. Кусает сильно и проводит языком по укусу. Затем по своей
ладони. Сдирает одеяло и обхватывает мой член, быстро и сильно лаская его, больнее
кусая шею... лижет... кусает... Еще-О-Да-Мерлин-Еще!
Он кусает меня зло, в панике заставляя меня вскрикнуть... его зубы впиваются в
покрасневшую кожу. Я кричу. Всхлипываю. Пытаюсь сдержать слезы. Движения его
руки набирают бешеную скорость... Мне больно... мне больно... больно повсюду.
Ощущаю толкающийся в меня член. У него острые зубы. Мне страшно. Мне больно.
Хочу укусить его. Но нельзя. Я поворачиваю голову и сильно кусаю собственное
запястье, сильнее... сильнее... сильнее, чем он.
И тут все прекращается.
Он придерживает мою руку, отстраняя от моей головы.
– Прекрати! – орет он. – Прекрати сейчас же! Ты что, спятил?
Я расслабляюсь. И чувствую, как ноет запястье в месте укуса. Зажмуриваюсь. Не могу
взглянуть ему в глаза. Не могу ответить. Потому что не знаю.
Он садится, отодвигаясь до противоположного конца кровати, и смотрит на меня.
Спятил. Он решил, что я спятил. Ненавижу эти узы, ненавижу себя, за то, что создал
их! Понимает ли он теперь... что у меня не все в порядке с головой? Что я вижу
Малфоя, этих девчонок... других безымянных людей... вижу их всех в голове? Видит ли
все то, что я делал? Ну, конечно же, все он понимает и не желает иметь со мной ничего
общего!
У меня до сих пор стоит. Повернувшись на бок, я натягиваю одеяло, чтобы скрыть это.
Северус исчезает в ванной, прикрывая за собой дверь. Звук текущей воды. Мое тело
покрыто следами укусов. Я дрочу под одеялом, ненавидя себя за получаемое
наслаждение, за то, что щекочет и жжет... Взгляд падает на песочные часы... Нет... не
думать... не думать... ведь я вовсе не...
Сдираю липкую простыню. А чтобы Северус ничего не заметил, комкаю ее и прячу под
кровать. Смятение. Печаль. Безнадежность. Я лежу на кровати. Он стоит в ванной. У
обоих – ужасное настроение.
Но вот он возвращается и смотрит на меня. А я притворяюсь, что не замечаю взгляда.
Сложив руки на груди, он поворачивается ко мне спиной и подавленно зовет домового
эльфа. Три раза. Безрезультатно.
Я краснею, как рак, когда он, сдавшись, кричит в пустое пространство:
– Чистую простыню, будьте так любезны!
Простыня материализуется в воздухе и парит к кровати будто парашют, накрывая меня
с головы до ног. Северус забирается в постель рядом со мной и накрывает нас обоих
одеялом. Затем обнимает меня одной рукой, и я чувствую тепло его тела, его дыхание в
моих волосах. Мы прислушиваемся к дыханию друг друга, гадая: стоит ли
проговаривать вслух приходящие в голову мысли. Это ужасно. Нет, это настоящий
кошмар.
– Они выглядели такими счастливыми.
– Кто именно? – он задает вопрос в мои волосы.
– Экльберты. В книге об узах.
– А ты хотел стать как Экльберты?
Да? Нет? Наверно? Не знаю?
– А что в этом плохого?
– Начнем с того, что Деспия сошла с ума, – громко заявляет он. Безумие.
Помешательство. Невменяемость. Ну, вот и все, карты выложены на стол.
– Только после его смерти, – нервно добавляю я. – И потом, по-моему, я уже и так
наполовину спятил.
– Если ты что-то забыл, то я напомню.
– Что? – испуганно выпаливаю я.
Его пальцы тянут мой подбородок вверх:
– Посмотри на меня.
Перекатившись на спину, я гляжу ему в лицо. Спальня расплывается и исчезает, и вот я
– на уроке, где поддельный Хмури нацеливает Cruciatus на гигантского паука. Вспышка
– и картина сменяется на снова извивающегося под тем же заклятием на земле
Северуса. Я хочу зажмурить глаза и никогда этого не видеть, но Волдеморт – тут как
тут, приказывая мне «поклониться смерти».
– НЕТ! – Я высвобождаю руки, вцепляясь в его мантию. Шелк. Передо мной огромная
зеленая пижамная пуговица.
Северус притягивает меня в объятье.
– Зачем ты это сделал?
– Ни за чем.
– Неправда! Ты сделал это не просто так, я знаю! Зачем?
– Пытался освежить тебе память. К чему столько вопросов?
Хорошо знакомое ощущение плывущей и исчезающей из виду комнаты, и
воспоминания приобретают четкость реально происходящих событий.
– Ты сделал это в больничном крыле, верно?
– Да, – с виноватой рассеянностью соглашается он. – Это легилименция, Поттер. Она
тебе не повредит.
– Я же не хотел обсуждать эту тему!
– Ясно, – чуть отстраняясь, бросает он. – Значит, я не вправе изредка и для твоей же
пользы применять к тебе легилименцию, тогда как ты вправе привязать меня к себе на
всю жизнь?
Отталкивая его, я резко сажусь.
– Откуда я знал, что все так получится?!
– А я предупреждал, что с узами не шутят!
– И это дает тебе право влезать мне в голову? Я же не лезу в твою!
– Ты вторгаешься в мое сознание уже потому, что просто бодрствуешь.
– Отлично! Читай мои мысли. Мне плевать! – истерично смеюсь я. – У меня нет права
возражения! – Я бью кулаком подушку и снова ложусь. И смотрю ему прямо в глаза,
провоцируя на повторное шоу. Мне не страшно, но я вне себя от гнева. Да-да, просто
гнева, напоминаю себе я.
Вздох.
– Выучил необычные заклятия в последнее время?
– Кроме Copular Animae? Нет.
Ухмылка.
– Что ж, благодарю за сотрудничество.
Он перекатывается и тянется за лежащей на тумбочке палочкой, чтобы призвать из
ванной какой-то предмет. Большой флакон перелетает комнату и со шлепком падает
ему в ладонь.
– Откинь одеяло, – приказывает он.
Я стягиваю одеяло и поджимаю ноги, надеясь, что он меня трахнет. Он откупоривает
флакон и начинает натирать маслом мое лицо! Острый, знакомый экзотический запах –
вроде того масла, которым он натирал меня, когда я был котом. Мне тепло и приятно. Я
расслабляюсь и опускаю ноги.
– Что это?
– Ты знаешь, что. Закрой глаза.
– Я понял, – послушно закрываю глаза. Он осторожно втирает мне в веки масло. – Это
то, что ты применил ко мне, когда я был котом. Какого дьявола оно нужно?
– Определить, что за заклятия к тебе применялись в последнее время.
– Пф... мог бы просто спросить.
– Но ты явно ничего не помнишь, – раздраженно отвечает он, втирая масло мне в грудь.
Я сердито разглядываю дурацкие звезды на потолке. Он как-то слишком долго втирает
зелье в мой член и мошонку, что совершенно нечестно с его стороны! Наконец, смазав
мне ноги, он переворачивает меня на живот, и принимается за спину.
И вот я покрыт маслом с ног до головы, и он произносит: «Historia Cantatius». Краем
зрения я замечаю калейдоскоп меняющихся цветов. На этот раз Северус не перечисляет
вслух названия заклинаний, а скрестив на груди руки, наблюдает в ледяном молчании.
Наверно, в какой-то момент я начинаю дремать, потому что едва не подпрыгиваю,
когда он, сотворив Cessacantius, посылает меня принимать ванну – на сей раз в полном
одиночестве. Я устало поднимаюсь и бреду в ванную. Северус остается в спальне,
снова вызывая домового эльфа сменить простыни. Он зол и раздражен – наверно, не
обнаружил ничего интересного.
Я соскребаю с себя масло, вымываю его из волос и бровей. Голову приходится вымыть
дважды – волосы очень жирные... Этого мне еще не хватало – сальные волосы а-ля
Снейп, и чтобы завтра меня задразнили. Покончив с купанием, я возвращаюсь в
постель. Северус отрывается от книги и перекладывает стопку книг с моей половины
кровати на пол. Переступив через нее, я забираюсь в постель.
– Где-то же ты научился этому проклятию.
– Если бы я знал, то уже давно сказал бы.
– Министерство спустит с тебя шкуру.
– Министерство? За Demolingua? Ерунда!
– Это темное заклятие, Поттер! Реши Малфой подать жалобу...
– Да не может же все быть так ужасно! Помфри его сразу вылечила.
Северус захлопывает книгу.
– По-твоему, почему язык оказался у тебя, Поттер?
– Потому что проклятие сотворил я?
– Чтобы ты мог им пользоваться, – внимательно смотрит на меня он. – Это проклятие
может быть очень полезным... при определенных обстоятельствах.
– Ну, я же им не воспользовался. Я сразу же его вернул. Должны же мне это зачесть.
– Тебе вообще не было положено о нем знать, – вздыхает Северус и откладывает книгу
на тумбочку. – Смотри мне в глаза, Поттер.
Я нервно смотрю на него, опасаясь, как бы он снова не применил ко мне свою
легилименцию.
– В прошлом году... когда тебя... схватили, – осторожно подбирает слова он, – Хвост
взял у тебя что-то?
– Да, – смущенно подтверждаю я, надеясь, что он не заставит меня заново переживать
произошедшее.
– Кроме крови?
– Нет, это все.
– Волосы, например?
Я мотаю головой.
– По-моему, нет.
– Аппетит пропал давно?
– Пару дней уже.
– У тебя ничего не болит?
– Ну, как обычно... шрам, когда снятся кошмары.
– Снилось ли тебе, что у тебя что-то отнимают?
– Нет.
Стук в дверь. Мы дружно вздрагиваем. Я превращаюсь в кота.
– Нет! – шипит он. – Это Люпин!
Я бегу в спальню, превращаюсь в мышь и заползаю под шкаф. Что-то пряча, Северус
сотворяет Imperceptus, мчится к двери и открывает ее.
– Что тебе нужно? – грубо рявкает он.
– Гарри не видел? – Да, это точно Люпин.
– Входи, ты... – Звук захлопывающейся двери и шаги. – ...Идиот! Ты соображаешь, что
делаешь – спрашиваешь, не видел ли я его, у входа в слизеринскую гостиную?
– Тут никого нет.
– Я не видел его с тех пор, как он отсюда ушел... полтора часа тому назад.
– Полтора? – подозрительно повторяет Ремус. – Должен сказать, что на тебе до сих пор
его запах.
– Начинается.
– Не возражаешь, если я пройдусь по комнатам? – спрашивает он. Не успевает Северус
открыть для возражения рта, как в кабинете уже раздаются шаги. Мое сердце бьется так
громко, что заглушает слова. Мои уши напрягаются – чтобы получше расслышать. Звук
передвигающихся предметов. На полках перемещаются книги... звенят, ударяясь друг о
друга склянки... хлопает крышка шкатулки...
– Ах да... язык Малфоя... Между прочим, я намеревался спросить об этом у тебя.
– Я учу его, как обороняться.
– Значит, он услышал его от другого студента.
– Он отрицает.
Царапающий звук и голос Ремуса: "Pateo!" Я отпрыгиваю, врезаюсь крестцом в стену,
наступаю себе на хвост, но остаюсь мышью. И все еще в безопасности и не
обнаруженным. Пока что.
– Ну да, это просто булыжник, – рычит Северус. – Выметайся.
Снова шаги, но не в направлении входной двери... Ой, они приближаются.
Шарахнувшись назад, я прижимаюсь к стене. Мое сердечко колотится в панике.
«Только не входи, только не входи...»
– Когда, говоришь, он отсюда ушел?
– Пол-одиннадцатого.
– Поздний урок.
– Отвратительно поздний, – соглашается Северус. Дверь спальни со скрипом
открывается, Северус раздраженно рявкает: – Не считай меня идиотом!
– И тут тоже его запах.
– В следующий раз я предупрежу его, чтобы не распространял тут свои ароматы. Все,
уходи.
На миг воцаряется зловещее молчание. Ремус должен ощущать мое присутствие. И вотвот меня обнаружит...
– Ну что ж... Передай, что я его искал.
– Пошел вон, Люпин.
Он отступает – на этот раз, слава Мерлину, по направлению к выходу. Я облегченно
вздыхаю. Северус захлопывает дверь и носится по комнатам, то и дело восклицая:
«Finite Incantatem». Обновив охранные чары, он добавляет несколько дополнительных
– на всякий случай.
Я выползаю из-под шкафа и обретаю человеческую форму. Осторожно выглядываю за
дверь, наблюдая, как Северус творит заклинания. Наконец он возвращается в спальню,
мельком взглянув на меня. Вид у него весьма недовольный.
– Он понял, что ты тут, Поттер.
– Естественно, – мямлю я, забираясь под одеяло.
Свернувшись калачиком, я наблюдаю за тем, как Северус выхватывает из лежащей на
полу стопки книгу и взбирается на кровать, усаживаясь рядом со мной. Наклонившись,
отводит с моего лба волосы и нежно целует в лоб. И я едва не всхлипываю.
– Спокойной ночи.
Я плотнее укутываюсь в одеяло, желая спрятаться. С опаской прислушиваюсь, ожидая
нового стука в дверь, но слышу только, как бьется мое сердце и дышит Северус. Меня
тянет в его тепло, и я придвигаюсь ближе.
– Спокойной ночи, Северус.
Глава 32: Отбракованный материал
«Будешь?»
Хвост при виде меня дергается и выпускает член. Два тела на постели вздрагивают,
когда на секунду он теряет над ними контроль, но вскоре возобновляют совокупление.
– Мой Лорд, – выдыхает он, прикрываясь мантией и падая на колени. – Проект
продвигается... все идет хорошо...
– Встать, – бросаю я. – Где отбракованный материал?
– Да-да, – поднимается он с пола. – Всенепременно. Здесь... все здесь.
Он открывает двери кладовой. Внутри – сваленные друг на друга тела, бессловесные и
неподвижные, связанные магическими путами. Хвост достает с полки журнал,
открывает его на заложенной лентой странице и бегло просматривает столбцы шифр.
– Этот, этот и вот эта, – указывает он на пару молодых самцов и самку.
– Самки вполне достаточно.
Снимаю чары, она тут же начинает биться в судорогах и горланить. Сотворив Imperius,
я принуждаю ее заткнуться и выползти из кладовки. "Evelodentes". Ее зубы со стуком
выпадают на мраморный пол – это уже второй комплект за последние несколько дней.
Удар по лицу выбивает оставшиеся.
Заставляю ее ползти до самой спальни, где нас ожидает Люциус: голый и
коленопреклоненный. Он замечает наше появление. Я закрываю дверь. В его глазах
явное удивление, однако он отлично выдрессирован и не задает вопросов.
– Отсоси ему, – пинком я толкаю ее в бедро, и, запнувшись, она ползет к нему.
Когда она приближается, он хватает ее за голову направляя ее открытый рот к своему
члену. Ее язык и губы сосут и лижут, быстро возбуждая его. Он заталкивает член
глубже. Она задыхается, беспомощно дергаясь в его руках, однако его руки впились ей
в волосы, а ее движения ограничены Imperius.
Люциус oхает и стонет, его дыхание убыстряется. Он резко дергает ее за волосы, пока
его член почти не выскальзывает у нее изо рта. И изо всех сил вталкивает его обратно.
Она всхлипывает, задыхаясь. Висящие груди трясутся, пока он трахает ее рот.
Я сижу на краю кровати. Их представление возбуждает. Оно возбуждает Поттера. Я
чувствую предательскую реакцию его сонного тела. Люциус хватает ее за голову,
удерживая неподвижно, пока кончает: откинувшись назад с влажными от пота,
прилипшими к лицу светлыми волосами. Ее пальцы скребут пол, изо рта течет струйка
спермы.
Он отталкивает ее. Она валится на бок, выплевывая сперму на пол. Я приказываю
Люциусу ждать на кровати, и заставляю ее начисто вылизать мраморные плиты. Затем
подползти ко мне.
– Встать.
Вцепившись в мои ноги, она встает на колени и поднимает голову. Ее лицо покраснело,
волосы спутались, глаза глупые, как у ребенка. Я касаюсь горячей, все еще влажной от
слез щеки. Провожу пальцем по шее, плечу, предплечью.
– Какая красивая кожа, – улыбаюсь я. – Гладкая, безупречная, восхитительная.
Ее пустой взгляд смотрит куда-то вдаль. Я провожу по ее шее, плечу, предплечью
палочкой. "Subseco". Люциус откидывается на изголовье кровати, когда она с криком
падает на спину. У нее не хватает ума схватиться за предплечье, откуда выпадает
вырванная кость, со стуком падая на пол. Ручьем льется кровь.
Склонившись, я поднимаю ее за волосы. Лижу и покусываю ей шею. Ее крики
переходят в изумительный визг боли и страха. Вспоминаю Поттера и всю ту дрянь, что
он брал в рот, вынуждая меня делать то же. Лижу ее бледные губы и прижимаюсь
щекой к прохладному лицу, шепча на ухо:
– Я знаю кое-кого, кто сейчас вот так взял бы тебя и съел.
Опустившись к ее руке, я вылизываю солоноватую, теплую кровь. Провожу языком по
мягкой, гладкой плоти, и она воет и бьется в моих объятьях. Вкус и текстура ужасны,
но то, как она реагирует, того стоит. Я лижу кость с оставшимися ошметками ткани. Ее
крики слабеют и затихают. Потеряв сознание, она падает на пол.
Я перевожу взгляд на Люциуса. С бесстрастным видом тот сидит, прислонившись к
изголовью. Лишь необычная бледность выдает некоторое смятение.
Взмахом палочки я отворяю дверь и зову Нагини.
***
Вскрикиваю, ощутив прикосновение сзади. Кто-то обнимает меня. Северус.
– Ш-ш-ш... – Он гладит меня по спине. Его касания трудно назвать нежными, у него
трясутся руки, но он снова шепчет: – Ш-ш-ш…
– Что он делает?
Не в силах ответить, я мотаю головой. И вжимаюсь лицом в подушку, проклиная боль в
шраме.
– Что он делает? – повторяет он.
– Не знаю! Они кого-то убили.
– Кого? – В его голосе нетерпение. Наверно, боится, что это кто-то из знакомых.
– Не знаю!
Осторожно отстранившись, он садится.
– Я вызываю Дамблдора.
– НЕТ!
– А. Ну да. Черт.
Он снова ложится и кладет руку мне на спину. Я вздрагиваю и затихаю, он снова
поглаживает меня по спине. Я прислушиваюсь к его дыханию и стараюсь не обращать
внимания на ноющий шрам, на жуткие картины, которые мне пытается подсунуть
услужливая память, и на скачущие тревожные мысли Северуса.
Стук в дверь. Неужели уже так поздно?
– Черт. – Северус трясет меня за плечо. – Опять Люпин.
– Черт, – повторяю я, скатываясь на пол. И, превратившись в мышь, шмыгаю под
кровать. Шаги Северуса, скрип открывающейся двери.
– Ты что, еще не проснулся? – Это Макгонагалл.
– Нет, встал. И ты, между прочим, стоишь между мной и моим завтраком. – В его
голосе нескрываемое раздражение.
Шаги, хлопок входной двери.
– Ты видел Поттера?
– Почему все меня об этом спрашивают? – рявкает он, надежно скрывая страх
разоблачения за волной гнева.
– Потому что ты – последний, кого еще не спросили.
Он хмыкает.
– Я не видел его с тех пор, как он ушел отсюда вчера вечером.
– В котором часу?
– Приблизительно пол-одиннадцатого.
– Возможно, тебе стоило проводить его в Гриффиндорскую башню.
– Проводить своего кота? Ты соображаешь, как это выглядело бы со стороны?
– Так или иначе, вчера он так и не вернулся ночевать.
На секунду воцаряется напряженное молчание... злость... страх...
– И что ты хочешь этим сказать?
– Что у нас есть причины для беспокойства.
– Поищите в пустых классах. Или на дне озера.
– Это уже не смешно.
– А я не шутил.
Снова тишина, потом Макгонагалл вздыхает.
– Возможно, мы неверно оценили положение. Поттер не ночевал в башне уже неделю.
– Неделю? – с фальшивым удивлением переспрашивает Северус. – Надо же. А ты,
оказывается, пренебрегаешь своими обязанностями, Минерва.
- У Поттера вредная привычка: блуждать по замку, когда ему вздумается, – сухо
отзывается она.
– Так избавь его от нее.
Окончательно утратив боевой дух, та отвечает:
– Благодарю. Мои обязанности мне известны.
Дверь снова отворяется, и я слышу ее удаляющиеся шаги. Хлопок двери. Я снова
превращаюсь в человека и выползаю из-под кровати, в то время как Северус несколько
раз бросает: «Finite Incantatem» и обновляет охранные чары. Тревога. Страх. М-да.
Отлично начинается день.
– Ну, что уставился? – рявкает он с порога спальни.
Опустив голову, я рассматриваю лежащие поверх одеяла руки.
– Меня должны были прикрыть.
– Что, должно быть, нелегко, когда спальню обыскивает глава факультета.
– Раньше она никогда этого не делала.
– Люпин.
Я киваю. Наверняка Ремус вчера ей наябедничал. Надеюсь, у него хотя бы хватило
совести избежать намеков на то, какие именно у нас с Северусом отношения. Не хочу,
чтобы у Северуса были неприятности. Я мог бы перестать приходить сюда, но не хочу.
Ну да, пусть я эгоист. Хотя, с другой стороны, он же меня не выгоняет.
Ненавижу Ремуса за то, что он побежал к Макгонагалл. Ненавижу себя за то, что
признался Ремусу. Черт, а если бы я признался не ему, а Сириусу, то и представить
страшно, что бы тот натворил. Наверняка, что-то ужасное, например, наложил на
Северуса какое-нибудь страшное заклятие. Мне вообще не надо было никому ничего
говорить.
Покончив с чарами, Северус возвращается в спальню и копается в гардеробе. Ну
почему его все ненавидят? Помню, как отец с Сириусом потешались, издеваясь над ним
у всех на виду, а Ремус
сидел в сторонке, сложив руки. Будь я с ними на одном курсе, они ненавидели бы и
меня. А почему бы и нет? Ведь я не такой, как все. Я ненормальный. Мне нравится
Северус. Они вместе с Забини и Дином бросили бы меня в озеро.
– Чем именно ты их так раздражал?
Руки Северуса замирают на брючных пуговицах.
– Самим фактом моего существования. Почему тебя это интересует?
Пожимаю плечами и жду продолжения, а он молча стягивает пижамную рубашку.
– Учись я с ними в школе, они бы и ко мне цеплялись.
В оцепенении он рассматривает собственные ладони.
– Они бы тебя обожали. Они все тебя обожали, – тихо отзывается он.
Он ощущает вину и грусть, но ему не в чем себя винить. Если кому и есть в чем
каяться, так это Сириусу с Ремусом, и всем тем, кто тогда был у озера. Северус
застегивает последнюю пуговицу на рубашке и снова идет к гардеробу. Оттуда он
извлекает жилет и надевает его, повернувшись ко мне спиной.
– А твои родители живы? – спрашиваю я и тут же сожалею: между нами возникает
колючее, холодное чувство.
– Отец жив.
– Он бы меня не одобрил?
– Его бы от тебя затошнило. – Кажется, Северус смягчает факты. – Ты – МальчикКоторый-Выжил, ты неподходящего пола и одеваешься, как нищий.
– По крайней мере, его не смутил бы мой возраст!
Он испепеляет меня взглядом, но намек на веселье ко мне все равно просачивается.
– Значит, тебе не нравится, как я одеваюсь?
Он садится на стул, чтобы обуться.
– Я сказал: отцу бы не понравилось... но, в общем-то, мне тоже.
С удивлением замечаю, что разочарован его ответом. Почему он не сказал ничего
раньше? Да и вообще, какое это имеет значение?
– Ага, а ты вообще одеваешься, как гувернантка.
– Ничего подобного.
– И у тебя слишком много пуговиц.
– Что же ты предлагаешь в качестве альтернативы?
– Я не утверждал, что пуговицы не нужны, просто говорю, что у тебя с ними перебор.
Он раздраженно поднимается.
– Отлично, обещаю завтра не застегивать ширинку. Поглядим, как тебе это понравится!
– И выходит из комнаты.
Плотно сжимаю губы, сдерживая смех. Перед глазами – картина маслом: Северус
шагает по коридору, отчитывает студентов, ведет уроки с вывалившимся из брюк
членом. Слава Мерлину, сегодня нет зелий, иначе я бы там просто не высидел!
Северус возвращается и окидывает меня презрительным взглядом.
– Смени прическу.
– Тебе и моя прическа не нравится?
Он складывает руки на груди.
– Я предлагаю тебе ее изменить – вместе с головой и всем остальным – чтобы тебя не
узнали, когда мы с тобой пойдем по магазинам.
– С тобой?.. – я теряю дар речи. Нет, наверно, мне просто послышалось. – Ты берешь
меня с собой по магазинам?
– При условии, если ты изменишь голову, внешность, и не будешь болтать об этом
направо и налево.
Северус Снейп идет за покупками? И покупает что-то еще, кроме ингредиентов для
зелий? Представляю, чего наслушаюсь от Уизли, когда они увидят количество пуговиц
на моей новой одежде! Рот сам по себе расплывается в улыбке… Он хочет быть со
мной! Хочет провести время вместе!
– Что смешного? – подозрительно спрашивает он.
– А я думал, ты умеешь читать мои мысли.
– Я пытаюсь этого не делать, Поттер.
На миг мне становится обидно: он избегает моих мыслей, но я тут же успокаиваюсь.
Собственно говоря, мне ведь никогда и не хотелось, чтобы он их читал.
– Представляю, что скажет Рон, когда увидит меня одетым так, как ты, – объясняю я.
– И сделай что-нибудь с этими вихрами, – высокомерно отвечает он.
И ухмыляется, наблюдая за моими тщетными попытками быстро пригладить волосы
ладонью. Тут до меня доходит: я же могу легко сменить прическу вместе с волосами, и
я смущенно улыбаюсь из-за собственной глупости. Представляю, что у меня гладкие
волосы – но не просто прямые, а длиннее, чем они на самом деле, и каштановые, а не
черные. Северус хмыкает – решаю, что одобрительно, – и приказывает сменить цвет
глаз. Я делаю их карими – под цвет волос.
– А как насчет…?.. – он указывает на лоб.
Я качаю головой. Ненавижу этот шрам. Ненавижу, что все ходят вокруг да около, когда
о нем заходит речь, и указывают на него, а не называют вещи своими именами.
– Так спрячь его, – бросает он, и выходит в кабинет.
Ну, и как прикажете его спрятать в человеческом облике? Другое дело, когда я
превращаюсь в животное – тогда проще простого скрыть его под белым пятнышком.
Но у людей пятен не бывает. И что мне сделать? Вырастить на нем гигантскую
бородавку? Или просто увеличить его, так, чтобы он был не похож на шрам от
заклятия? А если кто-нибудь спросит, скажу, что упал с мотоцикла. Представляю себе
длиннющий шрам, набрасываю халат Северуса и направляюсь в кабинет. Он
запихивает проверенные студенческие работы в кожаный портфель.
– Так сойдет?
Он поднимает голову и морщится.
– Передвинь повыше. Тебе не нужно лишнее внимание. – И с опаской наблюдает за
моими попытками переместить шрам. – Потренируешься еще сегодня вечером. А
теперь – выметайся.
Я улыбаюсь, радостно предвкушая выходные. Мы проведем время вместе. Занимаясь
чем-то приятным. Одежда сама по себе меня не интересует: главное – что мы хоть
куда-то выберемся. Эта неделя обернулась кошмаром для нас обоих. Нам просто
необходимо отвлечься. Превращаюсь в кота, и Северус отворяет дверь. Я буквально
скачу вприпрыжку до самой башни.
В спальне пусто. Все завтракают. Я одеваюсь и понимаю: на завтрак в Большой зал мне
не успеть. Схватив из сундука шоколадную лягушку, я иду прямиком на первый урок –
трансфигурацию. Урок скучный – повторение пройденного перед СОВами.
Притворяюсь, что слушаю, но не могу сосредоточиться ни на чем, кроме мысли о
походе в Хогсмид с Северусом. Какую он выберет для меня одежду? Захочет ли пойти
еще куда-нибудь? Обедал ли он когда-либо в том ресторане, куда водил нас Ремус?
Уверен, что тамошняя еда ему понравится. Макгонагалл бросает на меня
подозрительные взгляды – наверняка гадая, где я шатался прошлой ночью. Она говорит
мне задержаться после звонка, закрывает дверь и объявляет, что мне позволено пожить
у Сириуса во время СОВ.
– Ой... э... спасибо.
– Должна признаться, что лично я буду спать спокойней, зная, где ты находишься.
Ага, я так и знал, что она не оставит это в покое. Подчеркнув, что ожидает увидеть
меня вечером в спальне, Макгонагалл отпускает меня восвояси.
За обедом я осторожно подношу вилку ко рту, пробуя еду, но у нее по-прежнему
мерзкий привкус, и, вздохнув, возвращаюсь к привычному хлебу с маслом. Закажу себе
что-нибудь из еды вечером у Северуса. И не забуду оставить место для мороженого!
После обеда я останавливаю в коридоре Ремуса. Северус замечает нас, выходя из
Большого зала, щерится на Ремуса и проходит мимо. Он знает: я пойду провожать
Ремуса, а по дороге буду объяснять, что во время экзаменов лучшим для меня будет
остаться в Хогвартсе.
– Ты так полагаешь? – вежливо удивляется Ремус. – Почему?
– Мне нужно заниматься. А на Гриммолд плейс Сириус будет меня отвлекать, ты же
знаешь.
Ремус приподнимает брови, глядя на меня так, словно никогда не видел.
– Сириус будет очень разочарован.
– Я навещу его летом.
– Да, конечно. – Со вздохом он прячет руки в карманы. – Что ж... тебе решать…
Расстроенный, он отпускает меня.
Занятия после обеда – редкая тоска. Сплошные повторения к СОВам. Нам возвращают
проверенные работы. Я дремлю на уроке. После ужина (снова ржаной хлеб) хочу
бежать прямиком в подземелья, но вынужден вернуться в Гриффиндорскую башню с
остальными. Близнецы раздают желающим образцы улучшенного зелья Лепетания,
проглотив которое, все лепечут, несут околесицу и хихикают. Когда, в полодиннадцатого, с инспекцией заявляется Макгонагалл, я уже в постели. И остаюсь там
до начала двенадцатого, и только потом пробираюсь в подземелья, став котом. Я
скребусь в дверь, и та немедленно открывается. Меня впускает удивленный Северус.
– Не думал, что ты придешь.
Я воодушевленно трусь о его ногу.
– Я варю зелье, – добавляет он. – Это надолго.
Я трусь о другую ногу, громко мурлыча.
– Так ты идешь или нет? – нетерпеливо спрашивает он.
Я мяучу, встав ему на брючину передними лапами.
– Нет, нам срочно нужно выработать какой-то способ общения... – бормочет он,
открывая дверь.
Мы идем по коридорам, проходим мимо его лаборатории, и оказываемся перед дверью
в темной нише. Как только он отворяет ее, в нос ударяет запах зверинца. Полки и
рабочие столы уставлены стеклянными аквариумами с мелкими и крупными рыбами, и
какими-то громадными тварями, которые, должно быть, тоже рыбы. Замечаю
террариум с жабами и тритонами, мышами и сверчками и самыми большими и
мерзкими тараканами, которых я когда-либо видел. С потолка свисают клетки со
снегирями, грачами, докси... Взбираюсь на стол, дохожу до края и прыгаю на крышу
террариума. Мыши испуганно прячутся в керамический кувшин. Перед носом – клетка
с докси, которые тотчас на меня скалятся. Я шиплю, шерсть дыбом.
– Не приставай к ним, – предупреждает Северус, выбирая что-то в аквариуме и со
шлепком отправляя в небольшое ведерко.
Отогнав меня от террариума, он исчезает в своей лаборатории, где начинает готовить
оборудование. Ведерко остается на рабочем столе. Я запрыгиваю туда, заглядываю
внутрь – и вижу жалкого вида жабу. Изредка жаба делает попытки выпрыгнуть из
ведерка, но каждый раз падает обратно и лежит пластом на поверхности воды,
оттопырив тощие задние конечности. Бью лапой по ведру: всплеск воды – и тварь
делает жалкое усилие выкарабкаться. Бью снова: та дергается и снова замирает в воде.
Еще несколько ударов – и она вообще перестает реагировать.
Голодный и усталый, я сворачиваюсь клубком, накрываюсь хвостом и одним
приоткрытым глазом поглядываю на Северуса. Он возится с пучками волос и перьев –
наверно, фестрала, потому что от них несет лошадьми и кровью. Я перекатываюсь на
спину и прикрываю морду лапами, чтобы не чувствовать запаха. Кружится голова – от
голода и тошноты. Запах постепенно усиливается, и, наконец, становится настолько
сильным, что, кажется, я чувствую его на вкус. Я извиваюсь, меня тошнит, но от запаха
никуда не скрыться. Я подношу лапы к носу. Открываю глаза и встречаю чей-то
налитый кровью взгляд.
В ужасе я отступаю, выставив перед собой ладони в жалкой попытке защититься.
Волдеморт делает шаг назад, вытянув руки. Позади него – сваленные в кучу
окровавленные тела детей и младенцев. Мертвы все, кроме какой-то девочки. Ей,
должно быть, лет пять... она в белом кружевном платье, с увядшим цветком в волосах.
Девочка отползает, пытаясь спрятаться между телами.
Перевожу взгляд на Волдеморта. Он смотрит мне прямо в лицо. Молниеносно
выхватываю палочку, однако его реакция безупречна: он легко повторяет мое
движение. Мы дружно переводим взгляд на руки: вместо палочек в них по куску мыла.
Мы поднимаем руки, соединяя куски, и неразборчиво выводим скачущими буквами:
Я это сделал.
Я падаю на каменный пол. Поднимаю голову и вспоминаю: я в лаборатории Северуса.
Сажусь, ощущая свою беспомощность. Хвост нервно дергается.
Запрыгиваю на рабочий стол. Северус скрупулезными движениями выбирает сияющие
белые кристаллики из чего-то, похожего на кусок серо-зеленого войлока. Когда он
заканчивает, его руки покрыты чем-то липким и неприятно светящимся. Он дует на
пальцы, сияние тускнеет и гаснет. Подняв голову, он замечает, что я проснулся, и
швыряет мне пригоршню кристаллов. Они рассыпаются на поверхности стойки и снова
сияют. Подпрыгнув, я шиплю, шерсть дыбом. Кристаллы не достигают меня, их
зловещий отблеск тускнеет и угасает.
Северус достает разделочную доску. И начинает шинковать нечто с запахом меди, а на
вид напоминающее бычье сердце. Снова кружится голова.
Он пододвигает ко мне ломтик:
– Хочешь?
Приблизившись, я принюхиваюсь. Ужасно хочется есть, но воспоминание о скользкой,
окровавленной плоти, об обнаженных костях, о криках и воплях вынуждает отступить.
Боюсь, мой желудок вывернет наизнанку. Отступив на другой край стола, я
сворачиваюсь калачиком и лежу на столе, не сводя взгляда с Северуса. Мне страшно
закрыть глаза, потому что боюсь того, что может привидеться.
Он наполняет приготовленный небольшой котел какой-то жидкостью и крошит в нее
очищенный от кристалликов «зелено-серый войлок», и добавляет нашинкованную
мертвечину. Зелье шипит и пенится, а Северус помешивает его в каком-то оцепенении.
Приторно-сладкий пар клубами поднимается над котлом.
Одним махом он сдвигает в сторону все, что загромождает стол, вызывает ведерко и
достает из него полуживую жабу. Раскрыв твари рот, вливает в него несколько капель
зелья из пипетки. Жаба жалко дрыгает лапами, и ее бесцеремонно бросают назад в
ведро. Северус опирается о стол и с напряженным выражением заглядывает внутрь. Я
подкрадываюсь ближе, чтобы посмотреть, что там такое.
Вначале жаба просто заторможенно сидит в ведре. Зелье начинает действовать
внезапно: жаба судорожно заглатывает воздух, и раздувается, как воздушный шар.
Северус выдыхает. Осторожно нацелившись на жабу палочкой, он произносит
заклинание, которое делает прозрачными ее кожу и мышцы. Теперь земноводное
напоминает полиэтиленовый мешок с пульсирующими внутренностями, свисающими с
хрупкого скелета. Нечто бледное в центре скрючивается и темнеет. И с глухим хлопком
становится непроницаемым, темно-розового цвета.
Обойдя край стола, Северус склоняется ниже, чтобы получше ее разглядеть, и тем
самым загораживает мне обзор. Его глаза сияют, он доволен... нет... возбужден. Что бы
это ни было, у него получилось.
Снова хлопок.
Сощурившись, Северус глядит на жабу, потом разочарованно бросает: «Cessacantius».
Он отступает, не сводя хмурого взгляда с ведра и держа палочку как разделочный нож.
Разочарование перерастает в злость – на себя, на жабу, все происходящее. Я
наклоняюсь, чтобы посмотреть: жаба уже не прозрачная, но все еще ужасно бледная. И
выпучилась на меня тремя глазами. Тремя? У нее жалко отвисли бока. Я вижу, как у
нее под кожей что-то ходит волнами и слышу приглушенные хлопки. Странная
выпуклость возникает на левой ляжке. Отросток дрожит, удлиняясь. Вдруг, после пяти
тихих «хлоп», на конце ее образовываются пять крошечных выпуклостей. Подрагивая,
словно пальцы на ноге, они удлиняются, срастаясь между собой перепонкой.
Я шиплю на существо. Северус сверлит меня взглядом.
Хлоп!
Новый глаз возникает у нее на макушке.
Хлоп!
Похоже, у нее вырос хвост.
Несчастная тварь извивается, распухает, выращивает глаза и выпуклости. Затем
выпуклости превращаются в ноги и хвосты. Ее живот содрогается – в нем
образовывается все больше новых внутренностей. Внезапно она высоко подпрыгивает,
едва не выскочив из ведра. Северус прихлопывает ее рукой, преграждая выход. Меня
передергивает, я оступаюсь и сваливаюсь со стола.
На полу я превращаюсь в человека и приподнимаюсь, вцепившись в край стола.
Северус все еще закрывает ведро ладонями, жаба судорожно плещется внутри.
– Накинь на себя что-нибудь, – буркает он, кажется, донельзя раздраженный моим
присутствием.
– У меня с собой ничего нет.
Он оглядывает лабораторию, ища, чем бы меня прикрыть, и наконец вызывает
пыльный черный рабочий халат с полки. Тот приземляется мне на голову.
– Спасибо, – мямлю я и встаю, чтобы надеть до нелепости длинный халат.
Обойдя стол, я пытаюсь заглянуть в ведро. Сквозь преграду растопыренных тонких
пальцев Северуса вижу, что тварь едва умещается в ведре. Она закрыла глаза, с ее тела
под причудливыми углами свисают многочисленные конечности: то ли ноги, то ли
хвосты.
– Что это было?
Впервые с тех пор, как я превратился в человека, Северус удостаивает меня взглядом.
– А так непонятно? Издевательство над невинной тварью.
Он опускает взгляд к ведру, медленно убирая руки. Существо в ведре вибрирует,
выпуклости под кожей жутко дергаются. Он тычет в бывшую жабу палочкой, бросая:
«Delabor». Тварь с хлопком обращается в прах, влажные ошметки и крошево из
хрящей.
– Зачем? – спрашиваю я, гадая: не по заказу ли Волдеморта.
– Я так развлекаюсь! – злобно бросает он. И, глубоко вздохнув, добавляет: – Результат
должен был быть иным.
– Ага. И каким же?
Северус выдвигает стул из-за стола и садится.
– У нее должна была регенерировать почка.
– А разве зелье для этого уже не придумано?
Он испепеляет меня взглядом.
– Ты не слышал ни слова из того, что я сказал? За пять лет, что я читал лекции и вел
практические занятия... орал до хрипоты, ты хоть раз в жизни удосужился усвоить чтонибудь новое? Скажи мне, Поттер, ты вообще способен усваивать полезную
информацию или твоя память реагирует исключительно на жизненно важные факты
вроде квиддичных результатов и размера бюстгальтера Чо Чанг?
– Нет! – возмущенно протестую я насчет того, что он сказал про Чо... то есть про
размер ее... ну, этот размер... короче, насчет этого.
– Очевидно, нет! – рявкает Северус. – Мы усовершенствовали мази для кожи, Поттер!
Зелье для сращивания костей! Регенерация простых тканей – пожалуйста! Сложные
органы – НЕТ!
Я что-то мямлю своим босым ногам.
– «Т» по практическим зельям. Тебе явно требуется повторение пройденного.
Киваю, ощущая себя безнадежным идиотом, когда речь заходит о его любимом
предмете. Северус отворачивается и созерцает плавающие в ведре тошнотворные
останки жабы. Его разочарование возрастает, думаю, из-за меня. Но тут он снова
начинает говорить, не отрывая взгляда от ведра.
– Это заказ Помфри. И что я ей теперь скажу? «Увы, регенератор органов не удался, но
зато я усовершенствовал Mille Oculi. И если повезет, Темный Лорд пожалует мне
комплект серебряных почек».
Только тут до меня доходит – он готовит регенерирующее зелье для себя, и мне уже не
до собственного идиотизма.
– Что с твоими почками?
Он тыкает палочкой в ведро, бормоча «Evanescо». Затем встает, отряхивается и
начинает приводить в порядок стол.
– Длительное воздействие токсических веществ, – наконец объясняет он. – Издержки
профессии.
Мне нужно знать больше. Знать, как далеко все зашло. Но спросить страшно. Еще
ляпну какую-нибудь глупость, и он будет злиться. К тому же я – голодный и усталый, и
все время зеваю.
– Ты устал, – сообщает он, будто бы я сам не знаю. Я пожимаю плечами. – На эликсир
Воли уйдет еще час.
– А. Может, я могу помочь? – Не хочу, чтобы меня посылали в постель.
Он движется медленно, изможденный и подавленный. Собрав неиспользованные
компоненты со стола и переложив их в деревянные ящики, он расставляет их по
полкам.
– Тебе тут делать нечего. Нужно лишь ждать, помешивать и снова ждать.
– Ясно.
– Ты можешь уйти в любой момент, – добавляет он, бросая в стоящий на столе котел
очищающим заклинанием.
– Разве ты не рад, что я здесь?
– И каким образом моя радость ограничивает свободу твоих передвижений?
– А мне все равно больше нечего делать, – отзываюсь я, наблюдая, как он собирает с
полок ингредиенты.
Не поворачивая головы, он с горечью произносит:
– Ах, раз так...
– Может, в следующий раз нам принести шахматы?
Ему все еще обидно, и он чувствует себя неудачником. Моя жалкая попытка загладить
неловкость отвергнута.
– Может, – буркает он.
Вздохнув, я опускаю голову на сложенные на столе руки. Он соединяет и
перемешивает ингредиенты. От работы ему становится немного легче. Я погружаюсь в
грезы о том, как я и он стали котами и несемся по полю под сияющими с неба звездами.
Кажется, прошло совсем мало времени, когда я, очнувшись, чувствую на плече его
руку.
Я устало выпрямляюсь. Стол чист, на краю стоит ящик со склянками зелий. Северус
раскрывает мой халат, ткань щекочет руки, ноги, спину. Его руки по-прежнему
касаются моей кожи. Он хочет.
Я хочу. И сбрасываю халат. И улыбаюсь мысли сделать это тут, прямо на рабочем
столе.
Он печально на меня смотрит. Пусть все будет хорошо. Или даже просто нормально.
Хочу трахаться и получать удовольствие. Хочу его. Хочу.
Он целует меня в губы.
Мой язык у него во рту. Трепет в груди... чудесное, глупое ощущение. Его одежда
касается моей кожи. Я обхватываю его запястья, притягивая ближе. Поцелуи. Лижу его
губы. Он слегка отворачивается и покусывает мочку моего уха. Ему грустно. Лижу его
в подбородок, в шею. Мне страшно. Кажется, я почувствовал вкус крови, но я лижу
снова – это просто его кожа.
Не думай. Не думай. Ощущай. Получай удовольствие. Я смотрю на стеллажи за его
спиной, на ингредиенты, склянки, оборудование.
Стоп – Северус больше меня не целует.
Я целую его в шею.
Он отталкивает меня.
– Прекрати.
Стыд.
Смущение.
Отторжение.
– Н-нет! – восклицаю я.
Он выдирает халат у меня из рук и зашвыривает его на полку.
– Что – «нет», Поттер?
– Я сказал – нет. Я не хотел останавливаться.
– Но остановился же.
– Неправда! Ты остановился первым!
Он закатывает глаза к потолку и сообщает, что уходит. Я превращаюсь в кота и мрачно
трушу следом. В его комнатах я тут же забираюсь на кровать и становлюсь человеком.
Он задерживается на кухне, открывает сейф-картину и роется в нем, упрямо, но
безрезультатно, пытаясь не поддаваться вине или меланхолии.
– Накройся одеялом, – рявкает он, встретившись со мной взглядом.
Я повинуюсь, не уверенный, мои ли это ощущения вины и грусти, или это отражения
его эмоций.
Жду, наблюдая за его копанием в сейфе. Наверно, уже прошло несколько минут.
Интересно, чем он там занимается? Сейф, вроде бы, и не такой большой. Как он
умудрился что-то в нем потерять?
– Ты идешь в постель?
Он торопливо возвращает картину на стену, но промахивается, и та едва не падает с
гвоздя. Он вешает ее снова и, в конечном счете, оставляет висеть перекошенной.
Сойдет и так.
Он пересекает спальню, расстегивает мантию, жилет... бросает их на пол. На меня он не
смотрит вовсе, а проходит в ванную, где чистит зубы. В спальню он возвращается
одетый лишь в боксеры, которые тут же снимает. Из недр гардероба он вынимает
пижаму, выставляя напоказ все, что можно... наказывая меня из-за того, что он такой
суперчувствительный придурок и отказывается заняться со мной сексом из-за одной
моей дурацкой мысли! Тут он снова выходит – на этот раз в туалет, где мочится при
открытой двери. Затем возвращается, гасит свет и идет к кровати.
И только теперь удостаивает меня взгляда:
– Что уставился?
Я перекатываюсь на другую сторону, уставившись на подушки. Он отбрасывает одеяло
и ложится рядом. И смотрит на звезды. Притворяюсь, что не замечаю его сальных
волос, его уха и шеи, его профиля... Я выжидаю. Сделать вторую попытку заняться
сексом? Пожелать спокойной ночи? Продолжать его игнорировать? Уйти?
Осторожно я кладу ему на грудь ладонь, и он тут же выпаливает:
– Темный Лорд зовет меня своим аптекарем.
– А.
Жду продолжения, но он молчит. Может, нужно что-то сказать или спросить?
Подвигать рукой? Потыкать пальцем?
– На прошлой неделе моя Combustura начисто уничтожила французское министерство.
Бесследно... От них ничего не осталось. – Обернувшись, он мерит меня истерзанным
взглядом: – Ты гордишься мной, Поттер?
– Э... я... из-за этого конкретного случая?
– Да.
– Но ведь... ты же... у тебя нет выбора, да? Дамблдор говорит... То есть, как с
МэриСюзанПарслоу ... – Он отворачивается и смотрит куда-то мимо меня. – Ты
обязан... то есть... ну, не знаю.
Тишина. Неловкая, полная страха, отчаяния, ужаса, вины... и я думаю, А НЕ ЗАОРАТЬ
ЛИ, потому что ненавижу мерцание этих дурацких звезд. Кажется, проходит целая
вечность, он вздыхает:
– Я придумал заклинание Combustura в пятнадцать лет. И преподнес Темному Лорду
в... дар… когда вошел в его ряды. Это было до Дамблдора.
– Ну, тогда не считается. Ты изменился.
– Изменился? И каким же образом?
– Теперь ты за нас.
Он смеется. Почти как помешанный. Интересно, он действительно свихнулся или мне
так кажется, из-за собственного безумия? Кажется, я слышу смех Волдеморта тоже.
– О да, ведь это весьма существенно, – отвечает он. – Когда придет время ответить за
все, надо будет непременно упомянуть это обстоятельство.
– А по-моему, это меняет дело.
Не отрывая взгляда от этих дурацких звезд, он едва заметно качает головой.
– Но почему нет? – настаиваю я, не сознавая, что несу, но не в силах выносить
тягостное молчание.
– Там... оно это не... это... – шепчет он. Какая-то бессмыслица. Поговори со мной.
Скажи хоть что-нибудь. Что-нибудь осмысленное! – Твоя мама меня бы не одобрила.
– Э... Я думаю, сейчас это уже не важно.
– А должно быть! – бросает он. И все смотрит на эти звезды, сосредоточившись на них,
пытаясь не думать, не ощущать.
Я не понимаю, что не так. Наверно, отчасти, это моя вина. Я устал, голоден, ужасно
себя чувствую и не знаю, что делать. Хочу, чтобы мне стало лучше. Чтобы стало лучше
Северусу. Я наклоняюсь, целую его в губы и снова ложусь. Северус не шевелится. А
все смотрит на эти звезды, чувствуя себя хуже и хуже. И я тоже. Мы самые несчастные
люди в мире и сдерживаемся изо всех сил, чтобы не зарыдать.
Северус отбрасывает одеяло и встает.
– Ты куда? – требовательно спрашиваю я, опасаясь, как бы он не совершил какуюнибудь глупость, вроде прыжка с Астрономической башни. Вместо этого он идет в
ванную и возвращается с каким-то пузырьком. Затем исчезает на кухне и приносит
чашку.
– Будешь?
– Что это?
– Сон без сновидений. Тебе нужно... Наверно, тебе стоит его принять... чтобы ты смог
поспать.
– А. Ну да, я с удовольствием, спасибо, – отзываюсь я. Наверное, я бы сказал то же
самое, предложи он мне выпить яд. Северус кивает, вызывает вторую чашку и отмеряет
две порции. У него донельзя подавленный вид, когда он возвращается в постель и
протягивает мне чашку. Взяв ее, я выпиваю зелье.
– Прости, – говорит он, и у меня закрываются глаза.
Глава 33: Завтрашняя POV Снейпа
«Я тебя люблю».
Забираю пустую чашку у него из рук... его глаза закрываются, расслабленные мышцы
покидает усталость, небытие сна смывает с лица отчаянное желание любить… быть
любимым… не чувствовать боли… Звезды сияют, но он их больше не видит. Не
замечает, как я сажусь и разглаживаю одеяло, ощущая себя здесь чужим. Мне чуждо
его спокойствие. Я не заслуживаю сна без сновидений.
Отставляю свою чашку и рассматриваю его: лицо, отражающее мерцание звезд,
закрытые глаза, полуоткрытый рот, полусжатые по-детски кулаки...
Эти руки держали Философский камень. Ловили снитч. Работали на этих ужасных
магглов, держали его палочку, касались меня. Теперь я не осмеливаюсь к ним
прикоснуться. Мне слишком хорошо известно, что именно я с ним сделал. Это какое-то
кощунство, что он вообще не брезгует до меня дотрагиваться.
Эти руки помогут ему выжить.
Великий Мерлин, умоляю, позволь ему выжить.
Не выдержав, иду на компромисс и касаюсь его волос. Пропускаю пальцы сквозь
спускающуюся на лоб челку. Он не шевелится, но я все равно чувствую себя
преступником. Вымытые начисто вечером, волосы мягко разлетаются под моими
пальцами. Я вижу шрам. Мне хочется залечить его, однако я ничего не могу с ним
поделать, я не способен залечить даже свои собственные... да и кто такой Люциус
Малфой по сравнению с Темным Лордом? Будь это в моей власти, я перевел бы его на
себя. Провожу пальцами по изогнутому рельефу. Для него это – ерунда, малозаметная,
теплая выемка на коже. Как такой пустяк способен приносить столько боли?
Естественно, я бессилен что-либо изменить.
Звезды излучают дурацкий свет. Почему-то перехватывает дыхание. Кажется,
ощущение собственной беспомощности перед лицом зла никогда еще не было таким
окончательным, как в эти последние дни. Мой выбор сделан, и он помечен шрамом.
Будь я способен говорить, я бы сказал, что мне жаль.
Кажется, он улыбается... улыбкой мертвеца. Наклоняюсь, поднимаю руку, ладонь
дрожит, когда ее тень падает на его, он же ни о чем не подозревает. Ничего не
чувствует. Ничего не понимает. Внезапно меня охватывает безумный порыв во всем
признаться... сию минуту... его спящему телу... прошипеть на ухо самые страшные
тайны – как будто это что-то изменит... как будто призрак его матери не проклянет
меня за лицемерие. Вместо этого я ложусь рядом с ним. Просовываю под него руку и
осторожно притягиваю к себе, опасаясь, что, несмотря на зелье, он проснется. У меня
колотится сердце. Снова кажусь себе вором и насильником – но отпустить его у меня
не хватает духу – несмотря на все то, что я с ним сделал и еще сделаю, несмотря на то,
что это из-за меня разрушена его жизнь, из-за меня его разум и душа навсегда связаны
– связаны со мной. Мерлин, какова ирония!
Его теплое тело в моих объятьях. Его дыхание легким ветерком касается моего горла –
легко, как перышком или заклятием. Прости меня... прости... Внезапно осознаю, что
ритмично покачиваюсь, укачивая его. Свечи на кухне и в кабинете гаснут, решив, что я
уснул. Его глазницы заполняет зловещая темень. Живое тепло его тела, возможно,
просто морок… плод моего воображения.
Шепчу в его волосы:
– Прости меня... – понимая, что он не услышит.
Он ничего бы не понял и стал бы любить меня еще сильнее. Я же привязал бы его к
себе еще крепче, и все равно потерял бы. Мысль об утрате невыносима. Я уже теряю
его. Кажется, я уже вне этих комнат, вне этого мира и наблюдаю со стороны. Он –
воплощение света, самозабвенно чистый, даже в тисках тьмы. Он остается
совершенством, оставленные мной метки проявляются на нем лишь в гневе или во сне.
Будет лишь справедливо, если я потеряю его после всего, что натворил.
Завтра, когда я вновь обрету равновесие, стану сильнее и заново отстрою свои стены, я
сделаю так, чтобы он заметил множество мелких предательств, одно за другим. Его
любовь постепенно износится от постоянного разочарования. Все будет просто. Я
знаю, как сделать так, чтобы меня ненавидели. Я знаю, что я должен сделать.
В последнее время я делаю только то, что должен. Я не могу отступиться.
– Прости. Я тебя люблю.
Пытаюсь почувствовать его в своих объятьях. Считаю его вдохи-выдохи. Я буду беречь
его. Последнее, чего бы мне хотелось – это причинить ему боль.
Когда он уйдет, у меня останутся звезды. Они не заполнят пустоты.
Глава 34: Счастливый
«Да что с тобой такое?»
Металл кубка холодит руку, лбом ощущаю тепло прижатой щеки. Его ладонь покоится
поперек моей груди. Наверно, он до сих пор под действием «Сна без сновидений»,
потому что я совсем его не чувствую – несмотря на узы.
Открываю глаза и вижу ясное, звездное небо. Невероятно красивое, словно во сне, но
вместо прохладной травы под нами потертые простыни. Вспоминаю, что был его
котом. Что сходил с ума от радости, когда он покупал для меня кошачьи игрушки и
называл «другом». Что мечтал вылизать ему пальцы, когда он меня кормил... мечтал
лежать с ним под звездным небом – вот, вроде такого, как это. Именно так я
представлял себе полное счастье.
Я чуть-чуть отодвигаюсь – так, что его голова перекатывается на подушку, и я могу его
рассмотреть. Звезды высвечивают резкие черты лица. Провожу рукой по одеялу,
задевая его пальцы.
Его сальные волосы разметались по подушке. Рот полуоткрыт. Кажется, во сне он
слегка улыбается – или это игра теней. Сейчас на его лице написано спокойствие, он
выглядит странно привлекательно, оставаясь по-прежнему некрасивым.
Пропускаю сквозь пальцы пряди его волос, которые легко распутываются. Прижимаю
ладонь к его лицу. Его дыхание равномерно и спокойно. Эх, как бы мне хотелось,
чтобы он был таким же довольным, когда не спит. Интересно, был ли он таким раньше?
Неужели я приношу ему одни неприятности?
Склонившись, лижу его в губы. Совсем недавно я бы не осмелился на нечто подобное.
Теперь же для меня существует только желание. Хочу этого. Хочу получать
удовольствие. Хочу, чтобы он был счастлив. Хочу, чтобы у нас все получилось. Хочу.
Лижу его снова. Открываю ему рот в медленном поцелуе. Ощущаю рельеф его неба,
кривые зубы, шершавую мягкость языка. Он не целует в ответ. На миг я чувствую себя
отвергнутым. Но тут же вспоминаю, что он под действием «Сна без сновидений», и
целую снова.
На сей раз он слегка вздрагивает. И непонимающе моргает.
– Который час?
– Не знаю, – и наклоняюсь, целуя его еще раз.
Он отталкивает меня, перекатывается на край постели, хватает с тумбочки песочные
часы.
– Черт подери, – восклицает он, садясь. – Подъем, Поттер.
– Почему? Сегодня суббота.
– Тебе положено быть в Гриффиндорской башне... мы опоздаем на завтрак. Оба. Как,
по-твоему, это будет выглядеть со стороны?
– А давай лучше выспимся и позавтракаем в Хогсмиде, – предлагаю я.
– Я не собираюсь вызывать подозрения Макгонагалл, мне хватает Люпина. – Он трясет
меня за плечо. – Ты идешь завтракать.
– Ладно, – вздыхаю я. – Я скоро вернусь.
Превращаюсь в кота, трушу в башню, превращаюсь обратно и застаю друзей в
Большом зале за остатками завтрака. Сок и еда по-прежнему отвратительны. Может, я
найду что-нибудь съедобное в Хогсмиде?
Гермиона расстраивается, когда я встаю, чтобы уйти. Рон, похоже, слегка злится. Ну
почему, почему они не хотят понять!
В коридоре меня останавливает Макгонагалл: она хочет знать, где я провел ночь.
Объясняю, что просто был котом, носился по коридорам и ловил мышей. Та
подозрительно изучает меня поверх очков, затем сообщает, что пока что в мои
обязанности входит проводить ночи в спальне, с остальными студентами. Она снимает
двадцать баллов с Гриффиндора за нарушение режима и отпускает с предупреждением:
если инцидент повторится, она снимет пятьдесят и назначит отработку.
Делаю вид, что иду в библиотеку, сворачиваю влево и прячусь в пустом классе.
Вызываю Добби и прошу его доставить мои вещи в спальню, после превращаюсь в кота
и несусь в подземелья. Я царапаюсь в дверь, но Северус не открывает. Тогда я бегу в
его лабораторию, но и там его нет. Куда же он подевался? Мы же договорились!
Я проверяю его кабинет. Дверь приоткрыта, я толкаю ее головой и вхожу. Он сидит за
столом, просматривая какие-то свитки, рядом дистиллируется какая-то жидкость,
пенятся несколько отваров. Ингредиенты издают на удивление приятный запах.
– Муррр!?
Он поднимает голову и тут же возобновляет чтение.
– Кошачья шерсть. Прелестно, – бормочет он. – Что тебе нужно?
Я начинаю тереться о его ноги. Один из отваров начинает причмокивать. Он
отталкивает меня, обходит стол и начинает фильтровать декокт. Отвар издает чудесно
мятный, мускусный запах, напоминающий кошачью мяту из теплицы, только раз в сто
сильнее. Я запрыгиваю на стол - присмотреться.
– Слезай! – Он перемещает меня на стул в другом конце комнаты.
Я сердито мяучу и снова забираюсь на стол.
Он сметает меня со стола.
– Я сказал, убирайся!
Как жаль, что он не кот, иначе бы я так бы его сейчас и оседлал. Представляю себякота, трахающего Северуса-лилипута. Или нет, Северуса обычного размера, а себя –
котом-гигантом.
Я подкрадываюсь к нему сзади и превращаюсь в человека. Северус резко
оборачивается и смотрит на меня во все глаза.
– Совсем спятил... решил заняться этим здесь? Тебе ли не знать, насколько тут
небезопасно!
Поднимаюсь на ноги и обнимаю его:
– Ну так запри дверь.
Он сопротивляется, пока я расстегиваю его мантию. И яростным шепотом бросает
«Inexpugnabilis». Сверкающая сине-белая вспышка проносится по комнате, словно
шаровая молния: вжик! Классное заклинание, нужно запомнить.
– Прекрати сейчас же!
– Слишком много пуговиц... – ворчу я, продолжая расстегивать мантию, и
одновременно трусь об него голым телом, о чудесно-мягкую ткань его одежды.
– Я сказал, прекратить. Я занят.
Он отталкивает меня, но я, крепко вцепившись в его одежду, тяну его за собой.
Споткнувшись, он толкает меня на стеллажи. Пузырьки и флаконы издают
музыкальный звон.
– Тебе нужно делать больше перерывов.
– Но не посреди приготовления зелья! – протестует он, и вскрикивает, когда моя рука
проникает в его брюки.
Меня снова относит в другой конец комнаты.
– Ой! – Я массирую спину там, где приложился о край стола, разочарованно наблюдая,
как он застегивается, приводит в порядок одежду, время от времени исподтишка
поглядывая на меня.
– Я же сказал, что занят. – Кажется, он злится. Но это лишь защитная реакция,
скрывающая неловкость и раздражение.
Он призывает с полки банку со здоровенными крылатыми муравьями и яростно
принимается обрывать им крылья. Каким-то образом его процесс издевательства над
насекомыми выглядит необыкновенно сексуально. Прислонившись к стойке, хватаю
свой член и скольжу рукой вверх-вниз. Я спрашиваю его, сколько еще времени он
будет занят.
– До вечера.
– Что? – выдыхаю я, убыстряя темп. Но этого мало. Хочу его. Хочу его прямо сейчас.
Оттолкнувшись от стойки, я делаю шаг к нему. – У нас же были планы. Хогсмид...
– Не в субб... – Почувствовав, как я прижимаюсь к нему, он роняет муравья с одним
крылом. – Поттер!
Трусь лицом о его руку, мастурбируя все быстрее и быстрее. Я урчу, и звук напоминает
стон. Северус отступает. Я – за ним. И меня снова отбрасывает к стенке.
– Что с тобой такое? – в ужасе восклицает он.
Я решительно приближаюсь снова.
– Это с тобой что такое!
Он осторожно пятится за стол, направив на меня палочку. Он смущен и зол.
– Не приближайся ко мне. Ты ведешь себя как... как... – Так и не сумев подобрать
нужного выражения, он переводит взгляд на заставленный эликсирами стол.
Я приближаюсь и хватаю его за руку.
– Как кто?
Второй рукой он воздвигает подобие щита вокруг зелий и проветривает комнату.
Возбуждающего запаха как не бывало!
– Никто, – вырывает руку он.
Я возбужден и смущен одновременно, а он просто-напросто меня игнорирует:
вызывает другую банку с чем-то похожим на огромные грибы. На грибах растут глаза.
Я снова приближаюсь, едва касаясь его голым телом. Он поворачивается ко мне спиной
и вываливает грибы на поднос, где они превращаются в студенистую лужу, в которой
плавают вразнобой моргающие глазные яблоки. И я никак не разберусь, что именно он
чувствует, потому что он нарочно скрывает от меня свои эмоции.
Я отступаю до самой стены. Все его внимание сосредоточено на подносе с тягучей
лужей – он выбирает из чмокающего студня глазные яблоки и бросает их в миску с
водой. Чмок. Еще один глаз. Чмок. И еще. Мое сознание достигает смутное чувство
вины, но он все отлично прячет, пытаясь не обращать на меня внимания. Я
соскальзываю по стене на пол. По-прежнему возбужденный, по-прежнему сбитый с
толку.
Лизнув ладонь, я снова принимаюсь дрочить, быстро двигая кулаком. Скорей бы все
кончилось. Мне его не видно из-за стоящего стола. И все неловко. Гляжу на его ноги:
брюки слегка длинноваты и гармошкой морщатся на ботинках. Пуговицы на ботинках,
пуговицы на брючинах, как много дурацких пуговиц! Он продолжает работать, мне его
плохо видно, только слышно хлюпанье и шлепанье: хлюп, шлеп, хлюп, шлеп... и голое
тело о тело, сначала мошонка... хлоп, хлоп, хлоп. Быстрее, дрочи быстрее... Откинув
голову к стене, я кончаю: на руки, на пол...
И снова слышу хлюп и шлеп – это Северус продолжает работать. Я больше не
возбужден. Мне неловко и ужасно стыдно: встать и взглянуть на него. Пару секунд
спустя на меня опускается мантия. Сняв ее с головы, я укутываюсь в нее, как в одеяло.
– Развлекаешься?
– Э... я... это...
Северус перегибается через стол и смотрит на меня в упор. Я поплотнее укутываюсь в
мантию, уставившись на лужицу спермы на полу. Северус отворачивается. Глубоко
вздохнув, я собираюсь с духом и спрашиваю:
– Так мы идем в Хогсмид?
– Я же сказал: не сегодня, – подчеркнуто терпеливо отвечает он. – У меня собрание
пятого и седьмого курса.
– А завтра?
– Вполне возможно.
– Ну… я… я тогда пошел, да? – Он кивает, словно ему все равно. Не понимаю, о чем он
думает. Ко мне проникают лишь отголоски его эмоций, природа которых мне не ясна.
– Мне-приходить-сегодня-вечером?
С нарочитой небрежностью он пожимает плечами. Кажется, я уловил промелькнувшую
неохотную надежду и принимаю ее за согласие. Вжик-вжик – он сотворяет на мне
очищающее заклинание и снимает с помещения защитные чары. Я превращаюсь в кота
и со всех лап бросаюсь за дверь.
Я возвращаюсь в башню. Почти все гриффиндорцы ушли в Хогсмид, и, никем не
замеченный, я превращаюсь в человека. Мне скучно. Друзей нет, идти их искать в
Хогсмид уже поздно, а Северус занят. Может, позаниматься для разнообразия? Достаю
учебник зелий и растягиваюсь на диване в гостиной. Чтение продвигается медленно –
ужасно нудная глава об использовании минеральных взвесей в качестве защиты от
зелий, влияющих на настроение. Опускаю голову на открытую книгу и закрываю глаза.
– Пфф! Как неблагоразумно, Гарри, – трясет меня за плечо Джордж.
– А? – я поднимаю голову и поправляю очки.
Фред в ужасе поворачивается к брату.
– «Неблагоразумно»? Да ты звучишь как Перси!
– Учебник зелий! Какой ужас! Что о тебе подумают люди?! По крайней мере, имей
совесть его замаскировать! – Джордж выхватывает книгу, приставляет к ней палочку,
превращает учебник в какой-то журнал и возвращает мне. На обложке – ведьма с
обнаженной грудью, неприлично покачивая бедрами, помешивает в котле кипящее
зелье.
– Э... спасибо, – бормочу я, открывая журнал на главе о минеральных взвесях. То есть,
пытаюсь открыть. – Эй, тут все станицы срослись вместе!
Фред выхватывает журнал и роняет его на пол.
– По субботам не пашут. Иди поешь сладкого, может, придешь в себя.
– Но я отстаю, мне нужно наверстывать.
– Я сказал, сладкое... – угрожающе повторяет Джордж, наставляя на меня указательный
палец.
И они тащат меня в Большой зал на обед. Народу немного, потому что многие сейчас в
Хогсмиде. Близнецы начинают наполнять мою тарелку сладостями.
– А вы? – спрашиваю я, с отвращением рассматривая еду.
Фред хватает яблоко и сообщает, что они уже пообедали. Затем обводит взглядом зал и
толкает локтем Джорджа, указывая на равенкловский стол, где какая-то темноволосая
девочка с непомерно большим носом уткнулась в учебник.
– Эй, поглядите – Снейпетта. Спорим, от мозговых стимуляторов она не откажется!
Джордж кивает, предупреждает, чтобы я оставался на месте, и они оба направляются к
столу Равенкло, совершать сделку. Воспользовавшись моментом, я сбегаю, по дороге
сунув в карман ржаную булочку. Фред восклицает: «Эй!», но они слишком заняты,
чтобы пуститься вдогонку.
Похоже, где-то оставили открытыми окна или двери – по коридору гуляет приятный
ветерок. Пахнет весной и травой. Я выхожу наружу, несколько студентов устроили на
траве ланч, другие болтают или просто дремлют на солнышке. Стоит чудесная погода.
Если бы вокруг никого не было, то скинул бы одежду и превратился в птицу...
Внезапно у озера я замечаю Рона с Гермионой и направляюсь к ним.
По пути мне попадается Дин, он сидит под деревом и что-то рисует в альбоме.
Приближаюсь и вижу, что это очередная карикатура. Текста под ней еще нет, но на
рисунке явно изображен я – голый, с кретинским выражением на лице. Кальмар
удерживает меня в воздухе одним щупальцем и трахает другим. Мой неестественно
увеличенный член прорисован с чрезвычайной тщательностью. Все же остальное во
мне напоминает сатира – только без рогов и копыт. Очки и шрам на месте, грудь
выпячена, как у ростральной фигуры на носу корабля. Я бы назвал это произведением
искусства, будь рисунок менее оскорбительным.
То ли Дин действительно меня не замечает, то ли намеренно игнорирует. Нет, наверно,
все-таки игнорирует – уж больно вид у него упрямый. Да и карикатурный кальмар тоже
выглядит упрямым. От карикатуры в целом веет упрямством. Мне плевать, что у Дина,
как выразился Невилл, «есть проблемы». Если он будет продолжать выставлять меня на
посмешище – я сам его туда выставлю, черт побери!
– Ты - гребаный извращенец, – громко сообщаю я. На нас начинают обращать
внимание.
– Отъебись, – кратко, но слегка дрожащим голосом отвечает он, старательно продолжая
дорисовывать лобковые волосы.
– Я так не выгляжу!
Дин не сводит взгляда с пергамента и дорисовывает колечки волос.
– Еще как выглядишь. Я сам видел, ты что, успел забыть?
– Ничего ты не видел. Может, тебе натурщик нужен? – зло кричу я и кидаю в себя
Devestius.
Дин цепенеет. Его перо замирает, и на рисунок капают чернила. Окружающий нас
гомон голосов, который я едва замечал раньше, сменяется напряженной тишиной.
Раздаются несколько приглушенных свистков. Кто-то гогочет, но тут же умолкает.
– Ну, что уставился? Давай, рисуй! – ору я. – Ты же этого хотел?
К нам быстрым шагом приближается Парвати, потупив взгляд, она снимает мантию.
– Гарри, прости, что мы вели себя, как придурки. Ты лучше оденься, ладно? – Она
пытается накинуть на меня мантию, но я отталкиваю ее. Все пялятся на нас.
– Чего уставились? – зло кричу я. – Чего вы еще не видели!
Пальцы сжимают палочку, в голове проносятся мысли: что я могу сделать с Дином, как
его проучить. Шелест заклинаний, их вкус на языке... словно из памяти... Evelodentes.
Fellatio. Crucio.
Какой-то второкурсник начинает ржать, но быстро прикрывает ладонью рот. Я
оглядываюсь на Дина, который поспешно прячет пергамент и перья в сумку.
– Эй, ты куда собрался?
Он встает, перекидывает лямку через плечо.
– Да ты просто псих.
– Я – псих!? Это ты тот больной придурок, который постоянно рисует меня голым!
Дин не удостаивает меня ни словом, ни взглядом. И быстрым шагом направляется к
замку.
– Ты куда? – следуя за ним по пятам, ору я. – А НУ ВЕРНИСЬ И РИСУЙ МЕНЯ!
Кто-то в толпе предлагает позвать профессора Макгонагалл.
– МНЕ НЕ НУЖНА МАКГОНАГАЛЛ!
– Гребаное успокоительное, вот что тебе нужно, – бросает кто-то другой.
Не обращая на них внимания, я иду за Дином и хватаю лямку его сумки. Тот пытается
вырваться, но я держу крепко.
– Отвали! – в панике восклицает он, стараясь высвободиться. – Ты ненормальный.
– ТЫ САМ НЕНОРМАЛЬНЫЙ – РИСУЕШЬ МЕНЯ С КАЛЬМАРОМ!
– ЛАДНО! ИЗВИНИ! ИЗВИНИ, ЧТО РИСОВАЛ ТЕБЯ! – Он выхватывает из сумки
альбом и отбрасывает его на траву. Затем указывает на него палочкой с криком:
"Incendio!". Альбом воспламеняется.
– Все, его больше нет, – он сильно дергает сумку, вырывая ее у меня из рук. – А теперь
оставь меня в покое, педик!
Вокруг нас снова толпа. Почувствовав на плече чью-то руку, я резко оборачиваюсь,
едва не сбив с ног Парвати, которая снова пытается прикрыть меня мантией. За ней
виднеется Рон, а чуть дальше – Гермиона, которая собирает с травы мою одежду.
– Поттер! – восклицает Макгонагалл. Поворачиваюсь и вижу, как она стремительно
приближается ко мне, минуя Дина, который со всех ног несется к воротам школы.
Оглядываюсь. Вид у всех смущенный – все избегают моего взгляда. Парвати кое-как
удается накрыть меня мантией и даже застегнуть на ней застежку, чтобы та не спадала.
Я осторожно отстраняю девушку. Не хочу надевать ее мантию, и вообще, я сам могу
застегнуться, если надо.
– Какой же ты все-таки придурок! – бросает она, вытирая глаза. Оказывается, она
плачет. Я не знаю, что сказать. Она поворачивается и присоединяется к глазеющей на
меня толпе. Они что, читают мои мысли? Я что-то произнес вслух? Или послал в Дина
Crucio? Нет, этого не может быть – я же видел, как он только что бежал к замку.
Макгонагалл плотнее укутывает меня в мантию.
– Где твоя одежда, Поттер?
Я мотаю головой. Протискиваясь сквозь толпу, Гермиона протягивает мне вещи. Рон
все еще где-то позади толпы. Наверно, ему за меня стыдно. Макгонагалл сотворяет
Vestius, и я снова одет, и на мне по-прежнему накинутая мантия Парвати.
– Так что произошло, Поттер? – она говорит нарочито размеренно и спокойно. Так
говорят со сбежавшими из лечебницы умалишенными.
– Ничего! – Я поворачиваюсь и иду к замку.
Она решительно опускает руку мне на плечо.
– Ко мне в кабинет, Поттер.
Какие-то студенты нерешительно следуют за нами, но вскоре отстают. Я неохотно иду
с ней в ее кабинет, все еще кутаясь в мантию Парвати. Закрыв за мной дверь, она с
мрачным видом садится за стол.
Макгонагалл снимает двадцать баллов за мое «представление», присуждает пятнадцать
Парвати за чувство взаимопомощи и говорит мне снять мантию, чтобы она могла
вернуть ее владелице. Я медленно расстегиваю застежки, у меня дрожат пальцы.
Скинув мантию, я неаккуратной кипой кладу ее на стол. Макгонагалл спрашивает, не
хочу ли я объясниться. Я гляжу в пол, не зная, что сказать. Не могу же я настучать на
Дина, а иначе она ничего не поймет. Мне страшно, тревожно и сумбурно... и Северус в
моей голове или неподалеку, или где-то... что еще больше сбивает с толку.
– Если тебя спровоцировали, то лучше рассказать об этом сейчас.
Я качаю головой.
Макгонагалл вздыхает:
– Я понимаю, что последние несколько месяцев были для тебя трудными, Поттер, но,
прошу... если тебе нужна помощь, обратись к преподавателю. Помогать студентам и
поддерживать дисциплину – работа преподавателей.
– «Помогать»? – выпаливаю я. – Вы же ничего не сделали. Сев... Снейп, тот по крайней
мере отстранил своих студентов.
Макгонагалл явно удивлена, но сохраняет невозмутимый вид.
– Он отстранил тех, кто был в ответе за нападение. К счастью, гриффиндорцы не были
напрямую вовлечены...
– Ну да, а Дин не умеет рисовать, – огрызаюсь я.
– Возможно, из-за постоянного неучастия в общественной жизни факультета ты не в
курсе... но все гриффиндорцы, которые присутствовали при... инциденте... заработали
отработку до конца семестра.
Фыркаю и воздерживаюсь от комментариев на тему, как здорово это сработало.
– Почему бы нам не попытаться решить эту проблему вместе?
Уставившись в пол, бормочу, что мне ничего не приходит в голову.
Не скрывая раздражения, Макгонагалл продолжает.
– Я не закончила. Мистеру Томасу уже запрещено рисовать карикатуры...
– Запрещено? – восклицаю я. – Да он рисовал ее только что!
– К сожалению, я положилась на его честное слово. Правильно примененное
заклинание закрепит эффект. То же касается остальных... пожелай ты снова стать
полноправным членом гриффиндорского факультета, уверена, все легко забудут
недавние... происшествия.
Я хмуро гляжу в пол.
– Коллективная память коротка, Поттер.
– Ну да.
Воцаряется неловкое молчание, я ощущаю на себе ее поощряющий взгляд: она словно
ожидает, что я воспользуюсь предоставленной мне возможностью настучать. Или
выражу хоть какую-то эмоцию. Или в чем-то признаюсь.
– Что ж, – наконец вздыхает она. – Я позабочусь о мистере Томасе. И в следующий раз,
Поттер... постарайся не совершать необдуманных поступков.
Я киваю, и она отпускает меня.
За дверью ее кабинета меня поджидает Рон.
– Что?
Приятель засовывает руки в карманы в тщетной попытке принять легкомысленный вид.
– Помнишь, ты просил нас не говорить?..
– Ну?.. – с опаской перебиваю я.
– Гермиона вбила себе в голову все рассказать Макгонагалл.
– Черт. Где она сейчас?
– Если ты что-то с ней сделаешь, я тебе голову оторву. Она просто хочет поступить
правильно.
– Ага. Так где она? – повторяю я в панике, думая о Северусе... о себе...
– Поклянись, что ты не тронешь ее память?
– Да! Клянусь!
– Своим «Всполохом»?
– Да!
– В гостиной, и я иду с тобой.
Я бегу впереди Рона, влетая в гостиную. Немногие находящиеся там студенты
поворачиваются и глядят на меня во все глаза.
– Ради Мерлина, уж одетым-то вы меня все видели!
Джинни прыскает, ее смех напоминает икоту, и Гермиона хлопает ее по спине. Все
возвращаются к своим прежним занятиям (наверняка сплетничали обо мне). Я иду
прямиком к Гермионе. Рон спешит за мной по пятам.
Гермиона переводит взгляд с меня на Рона. И вся как-то поникает.
– Ох, Рон... – Она вручает Джинни учебник арифмантики, та берет книгу, смущенно
притворяясь, что не прислушивается к нашему разговору.
– Ты должна вначале хотя бы обсудить это с ним, – оправдывается Рон.
– Ты ведь дала слово, – с упреком напоминаю я ей.
Вздохнув, она поднимается на ноги.
– Что ж, мы не станем обсуждать это тут.
Гермиона уводит нас из башни на верхний этаж. На полпути Рон цепенеет – он явно
узнал этот коридор.
– О нет. Туда мы не пойдем.
– Куда – туда? – спрашиваю я.
– Есть тут одно подходящее местечко, – объясняет Гермиона.
– Ага, подходящее, чтобы связать кого-нибудь и держать так часами! – добавляет Рон,
зарабатывая сердитый взгляд подруги. – Так часами же!
– Неважно... Сейчас все будет иначе, – сообщает она и показывает вдоль коридора.
– Поворачиваем вон туда... а теперь прямо...
– Разве это было не здесь? – спрашивает Рон.
Гермиона не замедляет шага.
– Нет. Не болтай, ты меня отвлекаешь.
Почему-то мне начинает казаться, что мы здесь бывали. После третьего круга я в этом
уже убежден... хотя вот этой двери здесь раньше не было.
– А-га! – Гермиона открывает дверь и заходит внутрь.
Я следую за ней. Небольшое уютное помещение, напоминает закуток в доме Уизли.
– А как тебе это удалось? – спрашивает Рон, оглядываясь по сторонам и врезаясь мне в
спину.
– Обыкновенная наблюдательность, – отмахивается Гермиона. Двери за нами плотно
закрываются, намертво запечатывая комнату. Щелкают сразу несколько замков и
засовы задвигаются по всему периметру двери. – Одного бы вполне хватило, –
бормочет Гермиона, – но, в общем, я не против.
И вот, наконец, они оба смотрят на меня. Рон плюхается на диван, Гермиона остается
стоять, и на лице у нее написано материнское беспокойство. А я зол. Напуган. Сбит с
толку. Изможден. Измотан.
– Что с тобой происходит, Гарри?
– Ничего!
Она скрещивает на груди руки.
– Ах, так вот зачем ты сегодня устроил стриптиз во дворе.
– Я хотел унизить Дина, – начинаю я и натыкаюсь на ее недоверчивый взгляд. – Он
рисовал очередную карикатуру!
– Вопрос, – встревает с дивана Рон. – А снова бегать голым у всех на виду тебе
унизительно не было?
– Нет?..
– Э... почему?
– А что тут унизитель... – я умолкаю, вспомнив, что это действительно унизительно, и
я, точно как говорит Северус, как всегда, не подумал! – Ну, я… эээ… наверное, уже
привык.
Рон смотрит на меня округлившимися от изумления глазами.
– Пока был котом! – поспешно поясняю я.
Он откидывает голову на спинку дивана.
– Яйца Мерлина...
– Гарри, ты же понимаешь, почему мы переживаем? – спрашивает Гермиона.
– Нет!
– Тебя теперь нигде не видно.
– Потому что, когда меня видно, мне приходится иметь дело со всем... – я делаю
неясный жест в сторону двери, – этим...
Рон ударяет кулаком по ладони.
– Я все улажу. Въеду Дину в рожу так, что ему мало не покажется.
Теперь Гермиона с тревогой смотрит на Рона. Я вздыхаю и падаю в мягкое синее
кресло.
– Из-за меня можешь с Дином не драться.
– Нет, не могу, – отзывается он. – Ты сам, похоже, слишком занят, показывая ему
стриптиз.
Гермиона прислоняется к спинке потертого красного кресла и хмуро созерцает
истрепанный ковер, как будто обдумывая следующий вопрос. Затем поднимает голову
и спрашивает, глядя мне прямо в глаза:
– Так как у вас дела со Снейпом?
– Э... нормально, – мямлю я, захваченный врасплох.
– Ах да, теперь ясно, почему во время вчерашнего урока он пытался случить тебя с
половиной слизеринцев.
Я съеживаюсь при упоминании о вчерашнем инциденте.
– Не только меня. Он не ко мне одному придирался. Вот за тобой, к примеру, целый
день бегал Малфой...
– Сомневаюсь, что это входило в планы Снейпа.
Рон с подозрением глядит на девушку.
– Ты же обычно защищаешь Снейпа!
– Я не собираюсь оправдывать хогвартского профессора, соблазнившего студента...
– Да не соблазнял он меня!
Она меняет формулировку.
– ...который сначала вступает в противозаконную связь со студентом, а после мелочно
мстит ему в классе!
– Это была не месть! – огрызаюсь я.
– Ну, и что же тогда это было?
– Ничего! Это просто Северус вел себя как... Снейп! А что прикажете ему делать?
Сдувать с меня пылинки?
– Он не имеет права рисковать твоей безопасностью! – орет она. – Представляешь, что
было бы, если бы ты достался Малфою?
– Ничего бы у него не вышло. И вообще, я же не дурак.
– А вот Снейп, кажется, дурак, – обращается Рон к потолку.
– Вы ведь поссорились, да? – напрямик спрашивает Гермиона.
– Что? Нет! – сердито восклицаю я. Они оба на меня смотрят. Но мы же правда не
ссорились, ведь так? Мы спорим, что вполне естественно. Мы не ссоримся. Хотя, если
они так волнуются, то это может послужить неплохой отговоркой. – Э... ну, может
быть. Вроде того. Да. Но теперь... все хорошо. То есть, у нас с ним все хорошо.
– Хорошо со Снейпом? – глядит на меня во все глаза Рон. – Это как?
Я пожимаю плечами.
– Приятно.
Похоже, мне не верят. Лихорадочно копаюсь в памяти, ища для них убедительный
пример.
– Он держит для меня сливочное пиво, а вчера вечером заказал мороженое.
Недоверие в их взглядах становится все более явственным. Гермиона упрекает меня в
том, что я все время провожу в его комнатах. Я говорю ей, что она все время проводит
с Роном.
– А раньше проводила его с вами обоими.
Я хмуро рассматриваю потрепанный ковер.
– В этих ваших отношениях есть хоть что-нибудь, помимо секса? – продолжает допрос
подруга. Рон издает странный придушенный звук и краснеет как рак. Гермиона
хмурится: – А что? Они ведь занимаются сексом! И посмотри, к чему это его привело!
Вид Рона лишь усиливает мою неловкость, а Гермиона все продолжает свои
рассуждения о сексе! О том, как я занимаюсь сексом!
– Это вовсе не... – и я умолкаю при звуке собственного смущенного, нервного голоса.
Сглотнув, я делаю глубокий вздох и начинаю снова: – Дело не в этом. А во всем
остальном. В других студентах. В том, что случилось… у озера… В моих кошмарах.
Дело не в нем… – не в этом.
Рон бросает на меня заинтересованный взгляд, испытывая явное облегчение от того,
что разговор повернул в более привычное и относительно безопасное русло.
– Кошмары? Ты имеешь в виду... – Он касается лба.
– Вот именно.
– Какие кошмары? – требует подробностей Гермиона.
– Не хочу о них говорить. И вообще... я уже беседовал с Дамблдором.
– Что ж, хоть какой-то прогресс, – несколько удивленно замечает она. – Ну, раз ты
говорил с Дамблдором, значит, не будешь против, если с ним поговорю и я.
– Нет, – смущенно вздыхаю я. Но если ей так не терпится с кем-то поговорить, то пусть
лучше это будет Дамблдор. – Но больше ни с кем.
Кажется, Гермиону это устраивает. Наша дружба все еще под угрозой, но, по крайней
мере, я уверен, что Гермиона не настучит Макгонагалл про нас с Северусом. Мы
возвращаемся в гостиную и находим тихий уголок для занятий. Какой-то
третьекурсник листает неприличный журнал – мой бывший учебник зелий. Мне
стыдно, и я не могу заставить себя попросить вернуть его.
Где-то час спустя входит Ремус со стопкой книг в руках. Я пытаюсь исчезнуть из виду,
но он меня уже заметил. И говорит, что ему нужно срочно со мной поговорить. Все
нервы сжимаются в комок – это по поводу сегодняшнего скандала. Рон и Гермиона
взглядом желают мне ни пуха, ни пера.
Следую за Ремусом в его комнаты, где он кладет книги на стол и, как бы между
прочим, интересуется, как прошли мои выходные. Я пожимаю плечами, а он
дипломатично замечает, что хотя стояла отличная погода для полетов, он был
вынужден целый день провести в библиотеке. Может быть, он еще не слышал, что
было между мной и Дином?
Ремус становится на колени перед камином, бросает в огонь пригоршню порошка и
внезапно вызывает Сириуса! Оцепенев, я стою рядом с ним. Черт, он же не собирается
рассказать Сириусу обо мне и Северусе, верно?
В камине возникает трущий спросонья глаза и зевающий Сириус. И спрашивает, что
происходит.
– Гарри сейчас сообщит тебе что-то важное, – заявляет Ремус и, схватив меня за
запястье, тянет ближе к камину. У меня тут же пересыхает во рту. Колотится сердце. Я
бы сбежал, но понимаю, что тогда все будет гораздо хуже. Сириус выжидающе на меня
смотрит. Нужно что-то сказать. О, Мерлин!
– Привет, Сириус! Я... я летом буду сдавать СОВы, – глупо мямлю я.
Сириус зевает.
– Ага, я слышал. И научу тебя кое-чему... да, Ремус? – обещает он, подмигивая Ремусу,
который сжимает мое запястье.
– О да, мы отлично развлечемся, – улыбаюсь я.
– Ты же понимаешь, что сообщить ты хотел о другом, Гарри.
Тут Сириус навостряет уши и смотрит на меня в ожидании новостей.
Я сверлю Ремуса взглядом.
– Ты спятил? Ты же знаешь, как он отреагирует.
– Отреагирую на что? – заинтригованно спрашивает Сириус.
– Зачем тебе это нужно? – ору я на Ремуса, вырывая руку.
– Ну-ну, Гарри, – улыбается Сириус.– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все
что угодно.
Ага, сейчас! «Рассказать ему все что угодно». Все, кроме того, что я сплю с Северусом.
Я испепеляю Ремуса взглядом, но тот даже не отводит глаз. Сириус все еще улыбается.
Будь эта улыбка чуть пошире... Будь мы на улице... Я гляжу на Сириуса, и мне
становится плохо.
– Э... Компания студентов раздела меня, обездвижила и бросила в озеро.
К его чести, Сириус выглядит шокированным.
– Что?
Мельком гляжу на Ремуса – у того едва ли довольный вид.
– Я же сказал: раздели меня. Потом обездвижили. А после бросили в озеро.
– Гарри! Это же ужасно! Кто это был?
Я пожимаю плечами.
– Почти все. Со всех факультетов.
– Что? Не может... этого не может... – Он поворачивается к Ремусу, требуя
подтверждения. – Что там у вас происходит? – похоже, вопрос застает Ремуса
врасплох. Сириус снова поворачивается ко мне. – Полагаю, ты им всем показал, где
раки зимуют?
– Меня обездвижили!
– А ты? – спрашивает Ремуса Сириус. – Или Дамблдор?
Ремус вздыхает.
– Главные нарушители были наказаны...
– Какое, к дьяволу, наказание! – в ярости восклицает Сириус. – Хочешь, я приду и
займусь этим сам?
– Не мели ерунды! Ты в бегах.
Игнорируя Ремуса, Сириус спрашивает, хочу ли я, чтобы он явился в Хогвартс.
– Нет, – отвечаю я. – Но может, ты объяснишь, почему они это сделали?
Ремус вмешивается, говоря, что Сириус знает не больше моего. Пусть мы и не
произносим слова вслух, но они в воздухе: потому что я с Северусом. Потому что я гей.
Потому что я – не такой как все, я – Мальчик-Который-Выжил, и я схожу с ума. Но
почему они так поступили с Северусом?
– Нет, знает. Ты и мой отец, вы ведь делали то же самое!
Сириус выглядит оскорбленным.
– Мы никогда никого не обездвиживали и не бросали в озеро, черт подери!
– Вы его раздели догола, на виду у всей школы!
Сбитый с толку и злой Сириус обращается к Ремусу:
– С кем он разговаривал?
Ремус вздыхает:
– Это правда, Сириус.
– Ну... мы же не делали это постоянно! – оправдывается Сириус. – Это было только
один раз, Гарри, и мы знаем, что гордиться тут нечем.
– Зачем вы это сделали? – настаиваю я, надеясь, что у них была хоть какая-то веская
причина.
Сириус открывает было рот, но так ничего и не произносит. Ему на помощь приходит
Ремус:
– Потому что...
– Потому что мне было скучно, – наконец признается Сириус. – А Снейп оказался под
рукой, ну, ты же все понимаешь, Гарри. Он же так действует на нервы. И он обозвал
«грязнокровкой» твою маму, а она расстроилась... Все произошло само собой.
Я сверлю взглядом Сириуса, своего крестного, лучшего друга моего отца. Мне
известно, что они устраивали розыгрыши и издевались над Северусом. Но то, как он
оказался голым там, у озера, перед всей школой... и то, как я тонул... то, как я едва не
погиб... и Волдеморт... и... Закрываю глаза, стараясь разобраться в воспоминаниях.
Пытаюсь понять, как они могут сидеть передо мной, даже сейчас отмахиваясь от этого
случая, словно он яйца выеденного не стоит, лишь с намеком на смущение на лицах.
Снова открываю глаза и зло гляжу на Сириуса.
– Тебе было скучно? Ты издевался над кем-то, потому что тебе было скучно?
Они в один голос оправдываются: это не было издевательством.
– Ну, разумеется, не было. – Я поднимаюсь на ноги. – Ведь издевались не над тобой!
– Но я же сожалею. Уже много лет, – поспешно произносит Сириус, а Ремус добавляет:
– Гарри, мы оба в ужасе от того, что с тобой произошло.
– Мы совершили глупость, понимаешь? – искренне продолжает Сириус.
Мне хочется ему верить. Жаль, что их чувства недоступны мне так же, как эмоции
Северуса. Интересно, испытывал бы сожаление мой отец?
– А зачем это было нужно отцу? – я пытаюсь не повышать голос. – Ему тоже было
скучно?
– Ему было пятнадцать, – возражает Сириус, словно это оправдание.
– Мне тоже пятнадцать!
– Пойми, между ними просто были такие отношения, Гарри. Вроде как у тебя с Драко
Малфоем, – объясняет Сириус. – Снейп увлекался темной магией, а Джеймс ее
ненавидел... они терпеть не могли друг друга. Поверь мне, это чувство было взаимным.
– Сириус переводит взгляд на Ремуса, который разглядывает потолок, и продолжает
оправдываться: – Снейп насылал на него проклятия при каждом удобном случае.
– Я бы никогда не поступил так с Малфоем! – Я разглядываю каменный пол...
Интересно, задумывался ли я обо всем этом до того, как меня бросили в озеро?
Кажется, я никогда еще не совершал подобной подлости. Может, он до сих пор
страдает от кошмаров о том, как его бросают в грязь. Или как его преследует моя
голова. Или как я вырвал ему язык... К горлу подступает тошнота.
Рядом Ремус тихо замечает:
– Я рад это слышать.
– Мда, – говорит Сириус, которому явно не терпится вернуться к обсуждению
инцидента у озера. – По-моему, Малфой поступал с тобой гораздо хуже!
– Неправда! Его там даже не было!
– Меня там тоже не было.
– Ты был с ними! Ты помогал отцу, – я поворачиваюсь к Ремусу. – А ты просто сидел,
сложа руки!
Кажется, Ремуса расстраивают мои обвинения.
– Твой отец и... мы никогда бы не поступили так, как твои одноклассники.
– Вы бы меня раздели! Вы бы меня прилюдно унизили...
– Ни за что! – восклицает Сириус. – Ты же сын Джеймса.
– Вы бы это сделали! Ты это сделал! Ты рассказал ему о Визжащей Хижине, он мог
погибнуть!
Сириус смотрит на меня, открыв рот. Ничего не понимая, он поворачивается к Ремусу:
– А при чем здесь вообще Снейп?
Ремус глядит на меня, подняв брови, ожидая, что я воспользуюсь случаем и отвечу: «А
мы трахаемся». Вместо этого я просто сверлю его взглядом:
– Ни при чем. Какая разница, с кем вы это сделали? Вы вели себя, как придурки.
Такое впечатление, что Сириус раздраженно вскидывает руки.
– Ясно. Так вот зачем вы меня вытащили из постели!
– Можно и так сказать, – вздыхает Ремус. – Гарри, тебе больше нечего рассказать
Сириусу?
Все, я больше не могу. Ну да, наверное, они за меня беспокоятся, в конце концов, они
мне как семья, но один их вид напоминает о том, что случилось с Северусом... о том,
что произошло со мной. Я скрещиваю на груди руки и говорю, что мне нужно
заниматься.
– Ну, спасибо тебе, Ремус, – рявкает Сириус.
– Ничего страшного, ты хоть с кровати встал, – парирует Ремус.
– Ты когда вернешься? – раздраженно спрашивает его Сириус. – Ты же обещал помочь
с чердаком...
– Я занят в Хогвартсе!
– Ты сто лет назад обещал убрать чердак – еще до всякого письма от Дамблдора!
Я делаю шаг назад, затем еще один, украдкой продвигаясь к выходу, пока они ссорятся.
– Это очень важно, Сириус!
– А то, что мне обещаешь ты, не важно? С тобой вечно одно и то же, Ремус!
– Одно и то же? А ты сам когда убирал хоть что-нибудь в последний раз? Как-никак,
твое родовое гнездо!
Я открываю дверь и выскальзываю наружу, слыша слова Сириуса:
– Да уж, повезло мне! Глаза бы мои его не видели! Неужели так трудно помочь...
Я тихо закрываю за собой дверь и бегу, опасаясь преследования, но мне некуда идти.
Чувствуется, как в Северусе нарастает злость и беспомощность, отзываясь в моем
колотящемся сердце... как Волдеморт тщетно пытается вздремнуть, ему не удается, и
он начинает раздражаться. Нужно бежать. Нужно что-то сделать, что-то разбить, орать,
кусать и рвать на части... а вокруг пустота. Я стою в безлюдном коридоре, окруженный
камнем, известью и узкими окошками.
Останавливаюсь, чтобы перевести дух. Я тут один, совсем один. Вокруг никого.
За окнами все еще различим гомон студентов, солнце все еще в зените. По-прежнему
стоит день, и до ужина еще далеко. Нащупав в кармане ржаную булочку, я съедаю ее в
три укуса. Eсть все еще хочется, но чувствую я себя немного лучше.
Я не знаю, что теперь делать. Хочется снова пойти к Северусу, но что, если Ремус
будет меня искать и заявится к нему? И судя по тому, что произошло сегодня в
кабинете Северуса, я, наверно, поставлю нас обоих в неловкое положение и буду лишь
путаться у него под ногами. В тот раз похоже было, что он вообще не хотел меня
видеть. А вдруг я ему уже надоел?
Может, остаться прямо тут и отдохнуть, но и этого я сделать не могу. Стоит мне
расслабиться, я тут же слышу смех Волдеморта, шаги Северуса, биение собственного
сердца. Я оглядываюсь – вокруг никого, в коридоре я один.
– Здесь никого нет. Только я, – шепчу я самому себе.
Наверное, мне нужно побыть с людьми. Это отвлечет, и сознание перестанет играть со
мной шутки. Я тащусь назад в гостиную, нахожу Рона с Гермионой и пытаюсь
отвлечься, готовя вместе с ними домашнее задание. Ничего не выходит. Я ожидаю, что
вот-вот заявится Ремус. Стоит мне представить еще один разговор с ним и Сириусом, и
на меня накатывают страх и злость. Люди в гостиной продолжают на меня поглядывать
и шептаться. Когда гостиная начинает наполняться студентами, вернувшимися из
Хогсмида, или где они там были, то переглядывания и шептание усиливаются во сто
крат – друзья вводят их в курс дела.
Хочется уйти. Спрятаться. Отыскать Северуса. Крепко обнявшись, лежать с ним в
постели, но сейчас ему не хочется меня видеть. Если мне не быть с ним, то и котом я
быть не желаю. И тут я вспоминаю, как раньше, еще до того как умел менять форму, я
мог оставаться незамеченным: мантия-невидимка!
Иду в спальню, вытаскиваю мантию из сундука и покидаю башню.
Ноги сами ведут меня в коридор, где находится кабинет Северуса. Дверь в кабинет
открыта настежь. То и дело туда заходит какой-нибудь слизеринец, и дверь
закрывается. Я забиваюсь в нишу и сижу, уставившись на закрытую дверь, как будто
собираюсь проглядеть в ней дыру. Считаю минуты, отсчитывая их на пальцах, ожидая,
когда дверь распахнется снова. Ревную Северуса к каждому студенту за каждую
проведённую с ним минуту.
В перерывах между визитами дверь остается открытой, и мне его видно. Он
устанавливает оборудование, читает свитки и крошит ингредиенты. Я слишком далеко,
чтобы разглядеть детали, но мне легко представить себе его руки, его длинные пальцы,
их отточенные движения. Легко представить его руки на себе: вот он отводит мне
волосы, ласкает меня, обнимает, и я в безопасности в его объятиях.
И все-таки, почему они так с ним обошлись? Я думал, что Сириус ко мне хорошо
относится. Конечно, хорошо, он сам сказал: меня бы они никогда не тронули, потому
что я – сын Джеймса. Будь я кем-то другим, не будь я сыном Джеймса, тогда им было
бы наплевать.
Вспоминаю, как держал в ладони язык Малфоя... Может быть, правы все, кто говорит,
что я – вылитый отец. Северус ненавидел меня, потому что я напоминал ему Джеймса.
А теперь перестал, потому что... я был его котом и мы связаны анимагическими узами,
а еще я связал наши души. Вероятно, я ему теперь невыносим из-за того, что по моей
вине он вынужден мне симпатизировать. На душе становится тяжело. Ему-то какая от
этого всего радость? Ему приходится нарушать закон и терзаться тревогой, что ктонибудь узнает... и ради чего? Секс не так уж хорош – я постоянно паникую или делаю
что-нибудь не так. В собеседники я ему не гожусь, он считает меня идиотом. В
шахматы играть не умею. А кроме этого мы вместе ничего не делаем. Неудивительно,
что ему хочется хотя бы день от меня отдохнуть.
В конце коридора раздаются чьи-то шаги. Но вместо очередного студента появляется
Ремус. Я замираю и задерживаю дыхание. К счастью, он не замечает меня под мантиейневидимкой.
Зайдя в кабинет Северуса, он осведомляется:
– Где он?
– Надо же, а ты учишься, – отрываясь от свитка, замечает Северус. – Понятия не имею,
где он. – И продолжает чтение, игнорируя Ремуса.
– Нам нужно поговорить.
– Мне нечего тебе сказать.
Ремус поворачивается, но лишь для того, чтобы закрыть дверь. Я должен знать, что они
обо мне скажут. Не размышляя ни секунды, я превращаюсь в мышь, выпутываюсь из
одежды и бегу по каменному полу к двери. Щель под ней достаточно широка, и я легко
проникаю внутрь, крадусь, прижимаясь к стене, и прячусь за коробками с минералами,
костями и другими ингредиентами.
– ...когда мы были в школе?
– Разумеется, нет, – рявкает Северус. Он испытывает злость и смущение, даже просто
обсуждая эту тему.
– Что ж, кто-то посвятил его во все подробности.
– Я ничего ему не говорил, – нажимая на каждое слово, отвечает Северус. И сверлит
Ремуса взглядом, скрывая за злостью смущение. Пару секунд спустя он снова опускает
взгляд к пергаменту. – Он узнал случайно... во время урока.
– Ах вот как, – Ремус явно не ожидал такого ответа.
– И что, он изменил о тебе свое мнение? Только подумайте, – враждебно замечает
Северус.
– Он плохо это воспринял. Ему и без этого приходится нелегко.
– Как трогательно, – бросает Северус, взмахом палочки распахивая дверь.
Ремус поднимает руку и захлопывает ее.
– Мне очень жаль.
– Тебе – что?
– Мне очень жаль, – смущенно повторяет оборотень, пряча руки в карманы. – То, что
мы сделали, было ужасно, и то, как это отразилось на тебе... я хотел извиниться.
Северус суживает глаза. Еще один взмах палочкой, и дверь распахивается так сильно,
что бьет Ремуса по плечу, и тот спотыкается, отступая. Чуть погодя Ремус вздыхает и
уходит, а дверь остается открытой. Северус с силой захлопывает ее и вихрем носится
по кабинету: раскладывает и вынимает какие-то предметы, просматривает свитки.
Кажется, он не способен ни на чем сосредоточиться больше нескольких минут.
На меня накатывает желание тут же превратиться в человека и поднять ему настроение.
Но что я могу? Ведь он в ярости из-за чего-то, что я не должен был увидеть, и о чем
мне, наверное, не следовало упоминать. И вообще, моя компания ему сейчас не нужна.
Я его только смущаю и вывожу из себя. Крадусь к двери, протискиваюсь под щель и
бегу назад в нишу. Мои вещи и палочка спрятаны под мантией-невидимкой. Я
набрасываю на себя мантию, обретаю человеческую форму и одеваюсь. Наверное, уже
время ужина, и я проголодался. Ржаной хлеб мне уже осточертел, но все же это лучше,
чем ничего.
После ужина я лежу в постели, слушая Гермиону с Роном. Они вдвоем сидят у него на
кровати, по которой носятся Мариголд и Свин, и зубрят историю. Они задают друг
другу вопросы вслух, так что если кто-нибудь поинтересуется, можно будет сказать,
что я впитываю исходящие от них знания. На самом деле я раздумываю над тем,
обижается ли на меня Хедвиг за то, что я уделяю ей так мало внимания. Интересно, как
Рон с Гермионой меня до сих пор выносят? Наверное, я самый паршивый друг на свете.
Может, это они из жалости? Не могу же я просто взять и спросить.
Наконец, возвращается Невилл, Гермиона уходит, возвращаются Дин с Шеймусом –
время отбоя. Дин бросает в мою сторону злобный взгляд – словно оскорблен моим
присутствием при их отходе ко сну. Является с проверкой Макгонагалл. Жду еще
немного. Невилл начинает храпеть.
Что ж, я уже достаточно выждал. Отбросив одеяло, я превращаюсь в кота.
Надеюсь, Северусу все-таки хочется меня видеть, ну, хотя бы недолго. Крадусь в
подземелья и неуверенно скребусь в его дверь. Она отворяется посредством магии, а
потому ногу, о которую можно потереться, я нахожу не сразу. Я вхожу, и дверь
закрывается. Он на кухне, готовит чай. Я подхожу и осторожно прижимаюсь головой к
его ноге. Он напряжен. Я мяучу и, обнимая одной лапой его ногу, трусь головой о
штанину. Коснувшись палочкой котла, он наполняет заварочный чайник кипятком и
только затем пригвождает меня взглядом.
– Да что с тобой такое? – Он высвобождает ногу и проносится в ванную.
Забившись в угол между шкафами и стеной, я сворачиваюсь в маленький клубок. Из
соседней комнаты мне слышно, как он роется на полках. Пару минут спустя Северус
возвращается и грохает на стол какую-то банку. Затем достает нож и принимается
яростно что-то рубить.
Я прокрадываюсь в ванную. Интересно, он тоже представляет кого-то на месте
изничтожаемых ингредиентов? Я всегда так делаю, когда злюсь. Кого он видит? Меня?
Моего отца? Ремуса? Сириуса? Я не уверен, стоит ли мне превращаться. Кажется, он не
в восторге от моего появления, но, с другой стороны, меня же не выгнали. Может, все
равно уйти? Или остаться котом? В конце концов, я решаю стать человеком и одеться,
потому что мне хочется есть, а если мне повезет и он успокоится, то он опять закажет
мне ужин.
Полностью одетый, я неуверенно останавливаюсь на пороге кухни. А вдруг он меня
выгонит, скажет, что больше меня видеть не желает? Ожидаю, что он заговорит, однако
он полностью меня игнорирует, добавляя нарезанный компонент в небольшую ступку.
– Привет.
– Ты уже поздоровался, Поттер, – ледяным тоном произносит он.
Как же я это ненавижу. Ему обязательно злиться не переставая? Нам обязательно все
время быть несчастными? Почему все должно быть так ужасно? Он наливает зелье в
чашку, затем добавляет в нее чай, а потом враждебно спрашивает, не хочу ли я тоже.
– Спасибо, с удовольствием, – мямлю я.
Он достает еще одну чашку, наливает чай и пододвигает ко мне. Я делаю шаг вперед и
беру ее.
– Корицу? – буркает он, протягивая ручную мельницу.
– Нет. Спасибо.
Он вынимает сахарницу с молочником и тоже пододвигает их ко мне, затем садится и
мелет корицу в свой чай. Я добавляю молоко и сахар, искоса наблюдая за его
движениями. Он мрачно смотрит в кружку.
Решив рискнуть, я кладу ему на спину ладонь и тянусь, чтобы поцеловать. Не попав в
щеку, я утыкаюсь ему куда-то под подбородок. Как ни странно, это его вовсе не
раздражает. Скорее, озадачивает.
– Что это было? – осведомляется он у чая.
Пожав плечами, я целую его снова. Затем отступаю и гляжу в стену. Не хочу давить на
него и опять ставить в неловкое положение – как сегодня утром у него в кабинете.
Смотрю на тарелки, но мысль о еде вызывает тошноту. Звон чашки о блюдце – Северус
допивает чай. Он встает и идет в ванную, оттуда в кухню, где смешивает какое-то
зелье. Вернувшись, протягивает стакан: пей. Но, несмотря на строгость во взгляде, мне
ясно – он беспокоится. Взяв стакан, я делаю глоток. Это зелье от тошноты, у него
имбирный привкус. Сомневаюсь, что зелье поможет, но мне становится стыдно от
заботы Северуса. Ведь ничего этого я не заслуживаю. Хочется нагрубить, разозлить
его, спровоцировать на какую-нибудь жестокость, но я сдерживаюсь – это было бы
просто глупо. Он снова за столом, делает вид, что работает, что не замечает меня.
Старается скрыть частые озабоченные взгляды в мою сторону.
Допив зелье, я по-прежнему с отвращением созерцаю еду. Если бы удалось забыть о
курятине, о том, как Волдеморт расправился с девочкой... тогда я смогу хоть что-то
проглотить. Накрыв мясо салфеткой, я тыкаю вилкой в остальное. Мне удается
прожевать немного картошки. Горох тоже вроде съедобный. Но перед глазами – эта
салфетка и то, что она прикрывает. Аппетита как ни бывало. Заставляю себе проглотить
еще немного овощей и даже откусываю кусочек от малинового пирожного – чтобы не
беспокоить Северуса.
– Все, наелся, – заявляю я, отодвигая поднос.
Северус мельком смотрит на тарелки и, проходя мимо, удаляет их с помощью
«Еvanescо». Потом относит на кухню свою чашку. Кажется, почти вся его злость
улетучилась. Теперь он тревожен, задумчив и немного печален. Даже не знаю,
предпочтительней ли такое настроение его обыкновенной злости. Почему у меня не
выходит сделать его счастливым?
Он что-то двигает, наверное, свою картину-сейф. Чуть погодя, с книжицей в руках,
подходит к дивану. Из книги он извлекает какой-то маленький квадратик и молча
протягивает его мне.
Беру его с любопытством. Это старая маггловская фотография. Выцветшая и
потрепанная по краям, но в центре явственно просматривается рыжеволосая,
зеленоглазая девочка в хогвартской форме. Она стоит рядом с кем-то, кого я вначале
принимаю за девочку, на платформе станции Кингс Кросс. Присмотревшись, я узнаю
нос, и до меня доходит – это Северус.
– Я подумал, возможно, тебе будет интересно, – неуверенно говорит он.
Открыв рот, я не в состоянии вымолвить ни звука, и должен изо всех сил сдерживаться,
чтобы не разреветься, как девчонка.
– Она попросила твою тетку сделать снимок, а после сделала две копии и отдала мне
одну на следующий год. Никогда не разбирался в маггловской фотографии, – тихо
продолжает он. – На каникулах она пыталась мне писать. Но это плохо кончилось.
– А что... А-а... Значит, вот когда вы перестали дружить?
– Мы перестали дружить, когда я стал преступником и убийцей, – сообщает он,
захлопывая книгу.
– Значит, ты знал мою тетю?
– Ребенком, – небрежно отвечает он.
– А она всегда была такой стервой?
Он качает головой, рассматривая обложку книги. Затем поворачивается к дивану
спиной и возвращается в кухню, оставляя меня сидеть со снимком на диване. Это что,
подарок? Осторожно провожу пальцем по застывшим фигуркам, сожалея, что они
неподвижны. Они такие юные, наверняка первый или второй курс. Она счастливо
улыбается. У него смущенный вид, он словно не понимает, с какой стати она хочет
быть с ним на фотографии.
Я встаю и направляюсь на поиски Северуса. Он в спальне. Раздевается.
– Это мне? – неуверенно спрашиваю я.
Он лишь кивает, глядя на тумбочку, где лежит книга.
– Спасибо.
Кладу снимок на кровать и тоже раздеваюсь, переодеваясь в пижаму, то и дело бросая
взгляды на маму, которая меня любила, и на Северуса, который меня любит. Все-таки
странно видеть их вместе и такими юными. Мне одновременно хорошо и грустно, а
еще я ужасно запутался. Мне хочется спрятать снимок в сундук и никому его не
показывать, но с другой стороны, все время тянет на него смотреть.
– Куда его положить?
Он протягивает ладонь, я вкладываю в нее снимок, и он кладет его на лежащую на
тумбочке книгу. Я залезаю в постель и наблюдаю за тем, как он раздевается. И
раздевается. И раздевается. Наконец он тоже переодевается в пижаму, устанавливает
песочные часы и ложится рядом со мной. Свет гаснет, на потолке появляются звезды.
Он хмуро на них смотрит. Он огорчен, но я не понимаю, почему. Кажется, он уже
научился скрывать от меня свои чувства. Жаль, что я так не умею. И еще жаль, что у
него такое плохое настроение. Я пододвигаюсь, прижимаясь к нему всем телом.
– Что я с тобой сделал?
– Что?
– Я... то есть... – он поворачивается ко мне и спрашивает: – Это из-за меня?
Я рычу в подушку. Наверняка до него дошли слухи о моих сегодняшних
приключениях.
– Не из-за тебя. Я просто хотел выставить Дина на посмешище.
Северус мгновенно начинает выглядеть еще более обеспокоенным. Наверно, он имел в
виду совсем не то, а я взял и напомнил ему. Он снова начинает говорить, теперь виня
себя еще и в этом.
– Ты не представляешь... Я не... Вероятно, ты не понимаешь, в какой мере я влияю на
тебя.
Чудесно. Он снова себя винит. Внезапно во мне закипает злость.
– Ты решил, что я спятил, а виноват в этом ты, ведь так?
Он открывает было рот, однако я не позволяю ему вставить ни слова.
– Может, ты забыл, что за мной охотится Волдеморт? И что у меня вот тут? – ору я,
хлопая себя по шраму. – И про все эти кошмары? Меня не понимают друзья, за каждым
моим шагом следит Ремус, я понятия не имею, как вести себя с Сириусом, полшколы
бросило меня в озеро, и вообще, я давно должен был быть трупом, а последняя
карикатура Дина изображает кальмара, трахающего меня щупальцем!
– Но... тебя бы никуда не бросили, если бы не я.
– Не из-за тебя, так бросили бы из-за чего-нибудь другого!
– Люпин бы тебя не преследовал, если бы не я. И с Блэком у тебя бы не было
трудностей. Томас никогда бы не зациклился на тебе, если бы не я, – настаивает он.
– Ну ты-то не виноват, что они такие придурки.
– Возможно, Томас был зачинщиком того, что случилось у озера, – гнет свою линию
Северус, с каждой минутой ощущая себя все более виноватым.
– Может, это я виноват в том, что не умею хранить тайны! – кричу я. – И в том, что
послушался тебя, признавшись Ремусу, что был твоим котом!
Поорав, я чувствую себя немного лучше. А вот ему становится намного хуже. И, чуть
погодя, я тоже впадаю в депрессию. Мы мрачно лежим бок о бок, уставившись на
идиотские мерцающие звезды. Как мне все это надоело. Почему нам никак не удается
приятно провести хоть один вечер? Может, снова его поцеловать – ведь там, на кухне,
прием сработал? Но, повернувшись к нему лицом, я вспоминаю, как я поцеловал его
вчера в постели, а ему после было настолько мерзко, что он вынужден был принять
«Сон без сновидений». Заметив на себе мой взгляд, он приподнимает бровь: мол, чего
тебе?
– Можно тебя поцеловать?
Он открывает рот, но не в состоянии вымолвить ни звука. Сглотнув, он тихо
произносит:
– Да.
И тут же об этом сожалеет, потому что знает, что нельзя, а соглашается. И всегда будет
соглашаться. Я наклоняюсь и нежно прижимаюсь своими губами к его, ощущая
безнадежность, вину и намек на иронию. Медленно, будто смакуя, он отвечает на
поцелуй.
– Мне нельзя тебя целовать, – у самых моих губ шепчет он.
– Потому что не хочешь? – спрашиваю я, страшась услышать «да», что он уже
сожалеет и сейчас положит всему конец.
Схватив за плечо, он притягивает меня ближе.
– Хочу. В этом-то и проблема.
– Тогда не останавливайся, – выдыхаю я, подставляя шею для поцелуев. – И прекрати
винить себя, потому что этим ты сводишь меня с ума...
Кажется, мои слова его развеселили.
– В таком случае, я больше не буду.
Он уверенно придерживает меня одной рукой, снова целуя в губы, открывая языком
мой рот, вынуждая меня замолчать. Его зубы стукаются о мои, когда он проникает мне
все глубже в рот, щекоча небо, скользя своим языком по моему. Мерлин, как же я это
обожаю... его язык... руки. Его сальные пряди волос в моих пальцах, его сосок под
шелковой тканью пижамы, наши соприкасающиеся вставшие члены.
Я расстегиваю пуговицы пижамы, то и дело умудряясь лизать ему шею, грудь, сосок.
Трусь о него. Его руки у меня на боках стаскивают с меня пижамную куртку. Он целует
мои волосы. Как чудесно. Еще. Умоляю. Черт. Сейчас.
Он хватает меня за предплечье, удерживая мою руку на уровне своей талии, не
позволяя ей проникнуть ниже.
– Не хочу, чтобы Люпин завтра целый день ходил за мной по пятам.
– А я применю к себе заклятье, – поспешно заявляю я.
Внезапно он обижен.
– Это я наложу на себя заклятье.
Хватаю с тумбочки его палочку. Он откидывается на подушки, остро ощущая свою
неполноценность. Он понятия не имеет, что мне снится в кошмарах, не подозревает о
том, как я боюсь в самый неподходящий момент о них вспомнить, испугаться и все
испортить. Наверно, он решил, что мне просто не нравится, что он делает... что это его
вина... что он недостаточно хорош.
Я опускаю руку, сжимающую его палочку. Он хочет, чтобы мне было хорошо, а я даю
ему понять, что он на это не способен. Идиот, какой же я идиот!
– Я просто хочу, чтобы мы снова делали это по очереди, – хмуро объясняю я палочке,
пытаясь исправить ситуацию.
– Что-то не припомню, чтобы мы делали это по очереди, – заявляет он звездам.
С опаской гляжу на палочку. Я намеревался применить к себе заклятие, чтобы он мог
получить удовольствие, он же хотел прямо противоположного. Это доставит ему
удовольствие. А я хочу, чтобы ему было хорошо. Я протягиваю палочку ему. Он
упрямо сложил руки на груди и отказывается ее взять.
– Передумал?
– Не собираюсь принуждать тебя к тому, что тебе не по вкусу, Поттер.
Повернувшись на спину, я гляжу на дурацкие звезды и роняю палочку на кровать
между нами.
– Ах, да ради... – бормочет Северус, поднимая палочку. Он перекатывается поближе,
притягивая меня к себе. Его дыхание щекочет мне шею, руки круговыми движениями
массируют спину. Как он может обнимать меня вот так? Я уверенно глажу его по
спине, притягивая еще ближе.
– Не думай обо мне, – тихо говорит он и произносит слова заклятия. Значит, он все еще
хочет секса? На душе так паршиво, что я не уверен, хочу ли его я сам. А вдруг в голову
снова полезут мысли о Люциусе?
Он целует меня, легкие поцелуи на переносице, бровях, щеках. Чувствую, как его
пальцы нежно перебирают мои волосы. Как его раздирают на части противоречия,
точит смущение – целый клубок чувств, которых мне не разобрать. Закрываю глаза, он
целует мои веки. Его руки спускаются ниже, лаская мои предплечья, плечи, спину. Он
невесомо целует меня в шею. Открываю глаза и смотрю на звезды, в то время как он
осыпает меня ласками и поцелуями такими нежными, что они словно шепот на моей
коже.
Начинаю расслабляться, а он – лизать и покусывать от шеи и ниже. Издаю стон, когда
он достигает сосков, у которых задерживается, вынуждая меня безудержно стонать и
задыхаться. Каждый звук укрепляет его решимость... чувство вины... желание...
Его язык. Его губы. Его зубы. Его пальцы. Даже не знаю, что мне нравится больше. Он
ласкает мне бока, ноги, даже ступни. Не выдержав, я смеюсь. Щекотно. Схватив ногу у
колена, я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не дернуться и не попасть ему ногой в лицо.
Он целует мою мошонку и лижет щель члена. Во мне словно вспыхивает искра,
пугающая и приятная одновременно. Вцепившись в простыню, я весь напрягаюсь. Я
изо всех сил стараюсь не думать ни о чем плохом, подавить дурацкие реакции, не
ранить его чувств. Он целует мое бедро и лижет бок. Обхватив одной рукой мой член,
он вылизывает мне внутреннюю сторону локтя, и я вскрикиваю. Его ласки нежные,
медленные, почти что щекотные, но не совсем. Он целует мои шею, подбородок, губы.
Позволяет перебирать свои волосы, накручивая на пальцы пряди, растирая пальцами...
такие сальные, тяжелые, пахнущие зельями, его. Ни у кого нет таких волос. Его волос.
Прекрасных. Чудесных. Ему это странно, и он позволяет мне смеяться в перерывах
между стонами и вздохами, потому что я счастлив. Толкаюсь в него, в его кулак...
желание возрастает, мне трудно дышать. Как восхитительно. Он сжимает, ласкает,
быстрее, сильнее. Вцепившись ему в плечи и громко постанывая, я кончаю. О-чертздорово!
Бессильно откидываюсь на подушку. Во мне все так чудесно звенит. Он лежит рядом,
задумчиво созерцая свою ладонь, покрытую моей спермой. И вытирает ее о простыню.
– Разве ты не чувствуешь, что изменился? – с напускной небрежностью спрашивает он.
– В этот момент все меняется. Для меня тогда изменилось все. Я стал другим.
Озадаченно гляжу на него. О чем это он? Полусерьезным тоном спрашиваю:
– Мне что, нужно было во что-то превратиться?
Кажется, он шокирован.
– Великий Мерлин, нет...
– Тогда ты о чем?
– О сексе, Поттер. – Перекатившись на спину, он глядит на звезды.
– А... – Мне стыдно, что я не сразу догадался, о чем он. И стыдно, что не могу ответить.
Когда я потерял девственность? Считаются ли сны? Случилось ли это в первый раз,
когда он позволил мне остаться – после финального квиддичного матча? Или когда мы
впервые трахались? Неужели с каждым разом я менялся? И как мне об этом узнать? А
вдруг я вовсе не изменился?
– А сны считаются? – нервно спрашиваю я.
– Нет... – искоса глядит на меня он.
Я облегченно вздыхаю.
– Там, у озера... Ну, кто-то сказал, что для этого нужно... ну, это... трахаться. Вполне
возможно, что это случилось тогда.
– Ах так, – мрачно отзывается он.
Нахмурившись, я поплотнее кутаюсь в одеяло. Как ему ответить, чтобы не обидеть,
если я не знаю ответа?
– А как это было у тебя? – осведомляюсь я, надеясь, что его ответ наведет меня на
нужную мысль.
Он тяжело вздыхает и неохотно признается:
– Lascivius. Я изнасиловал Люциуса Малфоя.
– Э... – У меня сводит желудок. Ну кто тянул меня за язык?
– Мне показалось, что я стою на краю ужасающей бездны.
Ужасающими безднами меня не удивишь, но ни одна из них не имеет отношения к
сексу с Северусом.
– Это обязательно должно быть ужасающим?
– Говорят, что нет.
Смотрю на него. Кажется, ему грустно. Отворачиваюсь. Мне хочется, чтобы ему было
хорошо. Я сжимаю смятую простыню. Над головой мерцают звезды. Внезапно все
проясняется. Это произошло не в ту первую ночь, что мы провели вместе. И не в
первый раз, когда он меня трахнул.
- Возможно, то, что я сейчас скажу, прозвучит глупо, - обращаюсь я к звездам. Я
чувствую, как Северус пожимает плечами в ответ. - Но я понял, что дело не только в
том, чтобы мне было хорошо. Мне нужно, чтобы хорошо было и тебе тоже. И... я знаю,
все непросто, но я правда ужасно этого хочу.
К концу речи у меня горит лицо. Северус молча лежит, со скептическим выражением
на лице обдумывая мои слова.
– И это озарение снизошло на тебя во время секса?
– Э... оно снизошло, когда создал вот это, – с возрастающим смущением указываю я на
звезды. Мерлин, если он рассмеется, если он мне не поверит...
– Вот как...
Пытаюсь понять его чувства, но тщетно. Они словно спрятаны от меня.
– Это считается?
Он сощуривается на звезды.
– Возможно.
– Возможно? – восклицаю я. – Я кончил, усыпав твой потолок звездами, а ты говоришь
«возможно»?
Перекатившись на бок, он похлопывает меня по плечу.
– Может быть...
– Что ж, тогда я могу повторить – для гарантии!
Он молчит. Просто смотрит на меня с непонятными, скрытыми от меня чувствами.
Наверно, считает меня слабаком. И я все еще покрыт спермой.
Я поднимаюсь, чтобы пойти помыться, но он толкает меня на постель и снова
принимается целовать, переносицу... брови... щеки...
Глава 35: Заурядное чаепитие
"Obliviate!"
Просыпаюсь, всхлипывая. С ноющим шрамом и липкой спермой на животе. Одной
рукой меня обнимает Северус. Надеюсь, он не видел моего сна... как мне отсасывал
Люциус. Нежно укачивая, он крепко прижимает меня к себе. Пропускает мои волосы
сквозь пальцы. Да не мог он этого видеть, просто не мог.
Боль утихает. Я постепенно обмякаю в его объятьях, укутанный в одеяло... мне тепло и
спокойно, и сверху светят звезды. Хочу оставаться вот так все утро, но он говорит:
нужно вернуться в башню, ведь Макгонагалл обязательно устроит проверку до
завтрака. Прижимаюсь к нему, не хочу отпускать и предлагаю позавтракать вдвоем в
Хогсмиде. Он отвечает, что у него назначены встречи на всё утро. Я спрашиваю, как
насчет обеда там же, и он обещает, что постарается освободиться к этому времени.
Он чем-то расстроен, но скрывает это от меня, и мне становится грустно. Я же хочу,
чтобы ему было хорошо. Касаюсь его рук, груди. Лижу его в губы. Целую. Смотрю на
него: мой человек, мой Северус, люблю его.
– Ну, до скорого, – снова целую его и неохотно превращаюсь в кота.
В башне все еще спят. Пробравшись в кровать, я снова превращаюсь в человека и
выжидаю. Тупая ноющая боль в шраме и возбуждение по поводу предстоящего похода
в Хогсмид не дают мне уснуть. Мы с Северусом можем пойти в тот ресторанчик, куда
меня и Гермиону водил Ремус. Мне кажется, тамошняя еда придется ему по вкусу. Мы
прогуляемся на свежем воздухе! Совсем не то, что сидеть в душной комнате в
подземельях... Может, потом я даже уломаю его и он разрешит мне стать гиппогрифом
и покатать его? Нет... это чересчур, отложу до следующих выходных.
Наконец, в дверь заглядывает Макгонагалл. Закрываю глаза, поворачиваюсь на бок,
притворяясь, что сплю, и лежу неподвижно. Она уходит, а я вздыхаю от облегчения,
убедив ее, что провел ночь тут. Остальные, проснувшись, удивляются моему
присутствию – особенно Дин, но он ничего мне не говорит.
За завтраком я снова съедаю только тост. По рукам ходит очередная карикатура – ее
рисовал явно не Дин, потому что при виде пергамента Шеймус приходит в ужас. И так
пристально смотрит на Дина, который как раз потянулся за рисунком, что упускает мое
движения, и я выхватываю пергамент у него из рук.
Разворачиваю свиток: карикатура изображает чаепитие. Персонажи обозначены
подписями со стрелками, поскольку автор явно не Рембрандт. На ней я сам, голый, с
огромной шляпой на голове – «Безумный Поттер». Рядом некто, похожий на
страдающего анорексией вампира с заячьими ушами, а под ним надпись: «Снейп в роли
Мартовского Зайца». Еще там Мрачный Приз в роли Сони и, наконец, тщательно
вырисованный Дин, в наряде Алисы из Страны Чудес.
Комкаю пергамент и, к ужасу Шеймуса, швыряю им в Дина. Пусть Дин побывает в
моей шкуре! Я вылетаю из Большого зала, Рон и Гермиона следуют за мной по пятам.
Они не комментируют ни саму карикатуру, ни то, что я только что запустил ею в Дина.
Мы направляемся в библиотеку. Мне и в самом деле нужно позаниматься, но я никак
не могу сосредоточиться. Скорей бы время обеда! Гермиона вытаскивает из сумки
какую-то книгу, ожесточенно ее перелистывает и принимается яростно строчить
конспект.
– В чем дело? – осведомляюсь я.
– Я поговорила с Дамблдором.
Она явно не намерена вдаваться в детали. Рон, глядя на нее, с трудом сдерживает смех.
Спрашиваю, что ей ответил директор. Гермиона бросает на меня короткий взгляд и
снова утыкается в книгу.
– А он ей посоветовал не обращать внимания на сплетни! – не выдерживает Рон и
улыбается до ушей.
Гермиона захлопывает книгу, вытаскивает другую и снова принимается за конспект.
Она пишет с таким нажимом, что перо скрипит и на пергамент отлетают мелкие капли
чернил. Я тоже достаю учебник, открываю недавно пройденную главу и пытаюсь
читать. Но я слишком возбужден, чтобы сосредоточиться. Кажется, минует целая
вечность, а я застрял на первом абзаце и не помню ничего из прочитанного. Вытягиваю
шею и проверяю время по настенным часам: десять с минутами. Пока я превращусь и
вернусь в подземелья, будет почти одиннадцать.
Я отодвигаю стул.
– Ну, до завтра.
– Что, уже? – удивляется Рон.
– У нас планы.
Кажется, Гермиона в ярости.
– Неужели? В его апартаментах или на сей раз в его кабинете?
Наклоняюсь к ним ближе и шепчу:
– Хогсмид.
Рон прикрывает рот ладонью, чтобы не рассмеяться в голос.
Гермиона понижает голос:
– Не слишком ли рискованно?
– Ты что, забыла, что у меня маскировка?
– Ах да, а он будет прогуливаться с неизвестным мальчишкой, – гневно шепчет она. –
Совершенно неподозрительно. Возможно, он это делает еженедельно.
– Это была его мысль, – вставляю я и вижу шок на лице Рона. – Уверен, что он все
хорошо продумал.
– Что ж. Ну, идите, развлекайтесь, – ледяным тоном говорит подруга, опуская взгляд в
книгу. – Может, в следующие выходные мы сходим вместе. Ах нет, что же это я! –
притворно спохватывается она, – ничего не выйдет, это противозаконно.
– О да, мисс Совершенство, – злобно шепчу я. – Мисс-Выбраться-Тайком-На-ПоискиФилософского-Камня, Мисс-Стащить-Ингредиенты-И-Сварить-В-Женском-ТуалетеЗелье. Кстати, напомни, сколько законов ты нарушила с тем хроноворотом, а?
– Это были не законы! И я не подвергала себя риску... – она умолкает, услышав
покашливание Рона, который рисует пальцем в воздухе кошачьи усы. – Это была
ошибка! И вообще, на чьей ты стороне?
– А что, мы теперь на разных сторонах? – озадачивается Рон.
– Настоящий друг не стал бы смотреть, сложа руки, как Гарри портит себе жизнь! –
срывается на него Гермиона.
– А Волдеморт ее уже испортил! – я резко поднимаюсь и вихрем вылетаю из
библиотеки, оставляя друзей обмениваться беспомощными взглядами.
Дин и Шеймус над чем-то сосредоточенно трудятся за столом в гостиной. Они то и
дело возвращаются в спальню за рисовальными принадлежностями, книгами и
забытыми сластями. К счастью, они полностью сосредоточены друг на друге, не
замечая происходящего вокруг, и я незаметно проскальзываю в спальню, задергиваю
полог кровати и превращаюсь в кота.
Тут в комнату снова вваливается Дин. Молча наблюдаю за ним сквозь узкий просвет в
пологе. Порывшись в сундуке, он извлекает другой альбом, бросает его на кровать,
задерживается, разглядывая себя в зеркале, и, наконец, выходит.
Оставшись один, я осторожно выбираюсь из гостиной – прижимаясь к стенам и прячась
за мебелью, и только уже в коридоре мчусь изо всех лап в подземелья. Скребусь в
дверь Северуса – нет ответа. Убедившись, что вокруг ни души, превращаюсь в божью
коровку, проползаю под дверь и, снова став котом, семеню в ванную, где,
превратившись в человека, переодеваюсь в форму. И жду Северуса.
М-да, вот я снова один в его комнатах. Упав на не застеленную кровать, зарываюсь
лицом в подушку. Его запах. Перекатываюсь, укутываясь в его одеяло, размышляя, чем
заняться – потушить свет, чтобы на потолке появились звезды, и помастурбировать или
посмотреть, что у него в гардеробе.
Который теперь час? Когда он вернется? Мельком взглянув на тумбочку, я сожалею,
что не разбираюсь в песочных часах. Рядом с часами – альбом и подаренная им
фотография, на которой он и моя мама. Сбросив одеяло, я беру альбом и открываю его
на первой странице. На ней одна фотография... Похоже, Северусу на ней года два, на
нем кружевная мантия, в которой он похож на девочку. Он пытается отодвинуться
подальше от домовика в ужасном парике. Домовик не шевелится, только изредка
моргает, а вот крошечный Северус отходит все дальше и дальше к краю фотографии.
Наверно, он еще слишком маленький и не знает, как уйти из нее насовсем.
Переворачиваю страницу: на снимке темноволосые, сурового вида ведьма и
волшебник. Женщине явно скучно, она держит на руках запеленутого младенца и
поминутно поправляет сверток. Наверно, это тоже Северус. Волшебник скрещивает
руки на груди и сердито на меня смотрит.
Я перелистываю альбом. Вот какой-то старик, раскуривающий трубку. Вот
шахматисты – то ли это маггловский снимок, то ли шахматные фигуры застыли в
ожидании очередного хода замерших в раздумьях игроков. Еще один снимок той же
ведьмы, вероятно, матери Северуса, с ней рядом маленькая рыжеволосая девочка, лет
четырех. Фотография поблекла от времени и покорежилась, похоже, что кто-то пролил
на нее воду, у нее оторван уголок. При виде меня женщина хватает девочку и тащит за
собой за рамку, оставляя на снимке опустевшую скамью под деревьями.
На следующей странице – Снейп в школьной форме. Выглядит он лет на одиннадцать,
и позирует перед сундуком. Он неловко переминается с ноги на ногу, оглядывается
назад и только потом смотрит на меня и что-то говорит. «Чего тебе?» – читаю я по
губам. Я улыбаюсь и приветливо машу рукой. К сожалению, это только смущает его
еще больше. Пряча от меня взгляд, он оглядывается по сторонам и отступает, прячась
за рамку, оставляя меня глазеть на сундук. Больше в альбоме фотографий нет, только
пустые страницы.
Отложив альбом на тумбочку, я кладу снимок с Северусом и мамой на самый верх.
Жаль, что фотография не магическая. Интересно, в этом возрасте мама узнала бы во
мне сына? Может быть, она взяла бы засмущавшегося Снейпа за руку и не дала бы ему
уйти из фотографии?
Я иду в кабинет. Понятия не имею, который сейчас час или сколько времени прошло с
моего прихода. Скорей бы вернулся Северус! Высоко на стене, над стеллажами с
книгами – окно. Я осторожно, взбираюсь по полкам наверх, пытаясь дотянуться до
створок ставней. Солнечный свет тускло просачивается сквозь мутную воду. Солнца не
видно, и не понять, сколько прошло времени.
Я закрываю ставни и спрыгиваю вниз, едва не споткнувшись о прижавшуюся к стенке
Веронику. Поддеваю ее ногой, но та не движется с места. Может, она умерла? Как
узнать, жив ли камень?
Побаливает голова, но не от шрама, а скорее от голода. На кухне я обнаруживаю
предназначенное мне сливочное пиво. Какое вкусное! Забираю его с собой к столу,
вынимаю пергамент и перо. Попивая пиво, я рисую спящего с умиротворенным
выражением на лице Северуса. Мне нравится, как получились волосы, и рука, лежащая
поверх одеяла, но само одеяло похоже на смятую газету, а черты его лица вышли
какими-то нелепо карикатурными.
Отшвырнув пергамент, который приземляется на пол, я принимаюсь за новый
набросок, выбрав другой ракрус. Результат по-прежнему ужасен. Нет, я просто не умею
рисовать людей. Смахнув скомканный пергамент на пол, я иду на кухню за очередной
бутылкой пива.
Вернувшись, я рисую в углу нового листа свернувшегося клубком кота. Под ним
добавляю тень, и только тут соображаю – для тени нужна стена, и поэтому начинаю
рисовать доски, но у меня получается нечто, похожее на отделочные панели в чулане
под лестницей в доме у Дурслей. Скомкав рисунок, я толкаю его от себя по столу.
Я голоден, а пиво вовсе не утоляет голод. Мне нужна еда. Почему Северуса еще нет?
Может, заказать перекусить, пока он не вернулся? Я вызываю Добби, который тут же
возникает на пустом месте с таким энтузиазмом, словно ожидает поручения особой
важности.
– Который час?
– У профессора Дамблдора есть хронометр, – воодушевленно отзывается домовик. –
Добби попросит профессора Дамблдора принести его сюда?
– Э... нет, – несколько сбитый с толку отвечаю я.
Добби поникает и отвечает, что уже почти полвторого. Я вздыхаю. Северус и его
обещания вернуться до обеда!
– Знаешь, я проголодался. Ты не мог бы принести мне филе?
Добби тут же воспрянул духом.
– О да, многие люди любят филе. Не желает ли Гарри Поттер, чтобы Добби... – тут
домовик снова поникает, – ...привел к нему многих людей?
– Нет, только филе. Сырое.
Кивнув, Добби исчезает из виду. Я достаю новый пергамент. Но не знаю, что
нарисовать, и в результате бесцельно мараю бумагу. Возвращается Добби с огромным
филе на серебряном блюде. Эльф выглядит так, будто у него разрывается сердце.
Накрыв для меня стол, он спрашивает:
– Будь Гарри Поттер в беде, он бы доверился Добби? Или он совсем не доверяет Добби
из-за того бладжера?
– Нет, Добби. Я тебе доверяю. – Я пытаюсь извлечь из-под подноса пергамент со
своими каракулями, пока на нем окончательно не размазались чернила.
– Добби ужасно сожалеет по поводу бладжера. Добби уже упоминал об этом?
– Да, ты упоминал об этом несколько раз, – отвечаю я, беря вилку и нож. Филе
покоится в лужице крови и через него проходит большая вена. От одного вида у меня
кружится голова.
Некоторое время Добби просто на меня смотрит, склонив голову набок:
– Гарри Поттер беременный?
– Что? – я удивленно поднимаю голову. – Нет.
– А профессор Снейп?
– Нет!
– Гарри Поттер в этом уверен? У домовиков есть свои способы проверить.
– Да! Я абсолютно уверен.
Неуместное беспокойство Добби меня забавляет. Может, у домовиков все устроено
иначе, и поэтому он сбит с толку. Нарезаю филе ломтиками, пытаясь не думать о том,
что это такое. Мышца. Вена. Кровь. Вопли.
Кладу в рот ломтик мяса. Мой язык цепенеет. Поперхнувшись, я выплевываю мясо.
– Гарри Поттер, сэр!
Глотнув побольше сливочного пива, я пытаюсь избавиться от мерзкого вкуса и
ощущения мертвечины во рту. Поверх бутылки вижу, как Добби, схватив со стола
учебник, бьет им себя по голове.
– О, черт, да! – орет книга с очередным ударом. – Сильнее!
– Прекрати! Добби! Прекрати сейчас же!
Эльф застывает с гримасой на лице и с поднятым над головой учебником. Тот жалуется
на то, что в этом месте «никаких развлечений не дождешься» и что у учебников есть
свои «потребности». Отобрав у Добби книгу, я кидаю ее в ящик стола и со стуком
задвигаю его.
– Что-то не так с филе? – У Добби жалко повисают уши.
– Нет, Добби. Просто я... Кажется, меня тошнит. Ты не виноват. Мне нужно было
ограничиться сливочным пивом.
– Сэр должен питаться! Позавтракал ли Гарри Поттер?
– А, ну да, я съел тост.
– Тост?! – От беспокойства глаза домовика округляются еще больше обычного. – Если
так будет продолжаться, Гарри Поттер просто исчезнет с лица земли! Добби принесет
другую еду.
Не успеваю я открыть рта, как Добби щелкает пальцами и исчезает, а вместе с ним –
поднос и тарелка с филе.
Я возвращаюсь было к рисованию, но энтузиазма как не бывало, и рука просто водит
туда-сюда пером по пергаменту, покрывая его чернильными кляксами. Пару минут
спустя в комнате с хлопками начинают появляются разнообразные блюда. Хлоп! На
столе ветчина. Хлоп! Тарелка с печеньем. Хлоп! Кувшин молока. Кувшин с
апельсиновым соком. С тыквенным соком. Ячменные лепешки. Бараньи ребрышки.
Миска супа. Горох. Морковь. Еще одно филе. Шоколадный торт. Лосось. Куриные
ножки. Жареная картошка. Картошка вареная. Свиные отбивные. Сосиски. Пирожки.
Йоркширский пудинг. Мороженое.
Еда появляется до тех пор, пока блюда не покрывают все имеющееся в кабинете
пространство, а несколько тарелок даже возникают на полу. Тут достаточно, чтобы
накормить человек пятьдесят! Я гляжу на все это и к горлу подступает тошнота. Добби
с выжидающим видом стоит у стола.
– Я не... мне ничего не хочется.
Добби пододвигает ко мне тарелку с жареными овощами.
– Но Гарри Поттеру нужно питаться!
– Я же сказал, я не хочу есть!
Домовик дергает себя за уши и осведомляется, не желаю ли я, чтобы Добби провел со
мной беседу. Он что, совсем спятил, или это я брежу?
– Никто не подумал провести беседу с Гарри Поттером? – в ужасе ахает Добби. –
Добби не хочет, чтобы Гарри Поттер стал родителем в таком юном возрасте.
Неужели он все еще об этом? Я усталый и голодный, меня тошнит и бесит отсутствие
Северуса, и Добби действует мне на нервы.
– Мы мужчины. Мы не можем забеременеть.
– Гарри Поттер и профессор Снейп – волшебники, а это немного осложняет положение.
Не желает ли Гарри Поттер, чтобы Добби, – домовик притворно покашливает, –
выяснил, способен ли один из них выносить детеныша?
Я гляжу на него во все глаза, не уверенный, смешно мне или страшно.
– Нет, – наконец выдавливаю я.
– Ну что ж, – неодобрительно вздыхает Добби. Затем выпрямляется и с
воодушевлением осведомляется: – Не желает ли Гарри Поттер десерт?
– Нет.
– Ребрышки?
– Пошел вон!
Добби поникает и тут же с хлопком исчезает, но вся еда остается на месте. Рядом со
мной – блюдо с лепешками. Голод преодолевает тошноту. Я отламываю кусочек и жую.
Горько. Выплевываю, запиваю сливочным пивом и тычу вилкой в куриное крылышко.
Ведь совсем недавно вкус мяса был приемлемым, разве что напоминал, что сделал с
той девочкой Волдеморт. Может, крылышко окажется съедобным, ведь его трудно
принять за человеческий орган.
С опаской я беру прохладное, скользкое крылышко и откусываю совсем чуть-чуть –
только кожу и жир. Меня едва не выворачивает наизнанку. «Крылышко», – напоминаю
себе я. Глядя прямо на кусочек мяса, я быстро, пока не утратил самообладания,
отрываю его от кости. И проглатываю. Вот так. Это не самое ужасное из того, что мне
довелось пережить.
Мне удается проглотить еще несколько кусочков курятины. Все, пока хватит. Скоро
вернется Северус, и я перехвачу что-нибудь в Хогсмиде. Не обнаружив мусорного
ведра, я кладу обглоданное крылышко назад на блюдо, которое переставляю на пол, и
снова принимаюсь за рисование.
На пергамент, там, где он соприкасался с блюдом под филе, натекла лужица крови.
Пытаюсь ее вытереть, но лишь размазываю, смешивая с чернилами. Теперь и мои
ладони в крови. Вытираю пальцы о пергамент, оставляя разводы отвратительного
бурого цвета – то тонкие, то толстые. Я растираю их по краям, растушевывая,
изображая нечто, напоминающее лицо. В ужасе от того, что рисую кровью, снова и
снова комкаю пергамент, не желая его видеть, и бросаю на пол.
Я сижу, опустив голову на сложенные руки. Валяющийся на полу во много раз
сложенный пергамент слегка разворачивается. Чернильное пятно и кровавые разводы
напоминают Волдеморта в круглых очках. Закрываю глаза, желая отвлечься мыслями о
том, как мы с Северусом проведем время в Хогсмиде. Из-за чего настроение только
ухудшается. Уже поздно, а Северус еще даже не вернулся. Какого черта он вообще
предложил пойти в Хогсмид, если собирался прятаться от меня все выходные?
Вздрагиваю от звука открывающейся двери. Северус входит в кабинет и оглядывается
по сторонам:
– Что это такое?
– Еда.
– Немедленно все убери!
– У тебя есть своя палочка! – огрызаюсь я.
– Вызови домовика, – приказывает он, обходя тарелку с копченым лососем по пути к
вешалке.
Вздохнув, я неохотно зову Добби, тот появляется и с надеждой спрашивает:
– Желает ли Гарри Поттер, чтобы Добби провел с ним беседу сейчас? – Однако
внезапно бледнеет от страха при виде пристраивающего на вешалку мантию Северуса.
– Нет. Просто убери все это.
Упав духом, Добби щелкает пальцами, и все блюда с едой тут же исчезают. Я пытаюсь
ощутить настроение Северуса... зол ли он, или ему стыдно за опоздание... но ощущаю
пустоту. Ну не может же он вообще ничего не чувствовать. Неужели он научился
полностью прятать от меня эмоции?
– И чем же ты занимался? – спрашивает он, призывая с пола сложенный пергамент.
Разворачивает и переворачивает его, внимательно рассматривая.
– Рисованием.
– Это не рисунок, – с омерзением произносит он.
– Это бумагомарание. Так, ерунда. Я и так собирался их выбросить.
Какое-то время он глядит на меня, затем складывает пергамент и опускает в карман.
– Тогда возьми и выброси.
Я подбираю с пола разбросанные рисунки, комкаю их и отношу в туалет, в мусорное
ведро в форме дракона. Вернувшись в кабинет, вижу, как Северус с отвращением на
лице запечатывает страницы учебника.
– Так мы пойдем в Хогсмид?
– Теперь у нас нет времени, – Северус бросает книгу на стол. – Amicus Fides. Читай.
Обнимаю его и привстаю на цыпочки, чтобы поцеловать. Но он отстраняется, едва мне
удается прикоснуться губами к его подбородку. Я повторяю попытку.
– Ты на уроке, мальчишка, – с неприятной улыбочкой сообщает он, отталкивая меня.
– Да я читал эту главу уже сто раз! – в сердцах восклицаю я. Ну, в самом деле, что с
ним такое происходит? Дает обещания и не выполняет их, наказывает меня чтением
учебника, нахально скрывает от меня все свои чувства, да еще и отказывается сделать
паузу, чтобы заняться со мной сексом?!
– Ты прочел ее дважды... – возражает было он, но я уже не слушаю. А набрасываюсь на
него снова, прижимая к кухонной стойке. Пытаюсь опять поцеловать... мне просто
необходимо к нему прикоснуться... кожа, язык, губы... Всего лишь почувствовать его,
проникнуть в него... и все будет в порядке. Мы боремся на кухне. Моя хватка на его
рукаве ослабевает. Я впиваюсь в его руку ногтями. Нет, этого мало. И я цепляюсь
когтями, разрывая ткань, пока не достигаю кожи.
– Это будет вычтено из твоего наследства, – рычит он.
– Ну и пусть! – Прижимаю его ближе и откусываю пуговицы камзола. Он сильно
отталкивает меня к стене и пинает! Сукин сын пинает меня в голень, выхватывает
палочку и отступает к кухонной стойке.
Раз он не хочет по-честному... так и я не буду. Не успевает он ничего сотворить, как я,
превратившись в муху, кружу по комнате. Оказавшись позади него, возвращаюсь в
человеческую форму и голым усаживаюсь на стойку. Я запечатываю ладонью его рот, а
локтем зажимаю ему шею. Его чувства прорываются обрывками шока и злости. Он
пытается высвободиться, но я обхватываю его ногами. Мы врезаемся в стену.
Я кусаю его в шею, захватывая полный рот волос. Он вскрикивает, ослепленный
вспышкой ужаса. Шок пронзает его как электричество. Меня отбрасывает назад к
стене. Его палочка катится по полу. Кажется, мои волосы встают дыбом.
– Я же просил этого не делать...
Опустившись на колени, он держится за шею, лихорадочно ища палочку. Заметив ее у
моей ноги, он делает бросок, но я отшвыриваю ее и набрасываюсь на него снова, толкая
лицом на пол. Он тянется, молотя рукой, пытаясь схватить меня за шею, за плечо.
Дотянувшись до предплечья, он впивается ногтями в бицепс. Я держу его, обнимая,
пытаясь удержать, пытаясь успокоить.
– Не шевелись. Я просто хочу... – Лижу его в шею. Сосу мочку уха. – Мне нужно...
Трусь о него. Как хорошо. Когтями я срываю оставшиеся пуговицы. И крепко
прижимаю его к себе, разрывая ткань. Он сопротивляется, ерзает, пытается дотянуться
до палочки. Я кусаю его в шею. Он кричит и брыкается. В нем вспыхивают искры
страха, бешеного отчаяния, желания сбежать... сбежать... Разряд магии – и меня
отбрасывает к кухонной стойке. Одна из ручек сильно впивается в спину. Мне же
больно, черт подери. И будет синяк. Это все Северус, это его вина, ненавижу его.
Побледнев, он делает движение в направлении спальни. Я перехватываю его, кусая в
плечо, мой рот наполняется шерстью. Он брыкается, сбивая меня в сторону. И тянется
к дверной ручке. Набрасываюсь на него и кусаю в затылок. Еще одна вспышка. Я
сползаю на пол, но не отпускаю его. Северус подо мной цепенеет, его бьет дрожь.
– Не надо, – выдыхает он. – Не надо. – Прижавшись к нему всем телом, я трусь о него.
Нет, этого мало. Протягиваю руку и тяну за пояс его брюк, стягивая их до колен. Он
задыхается, у него не хватает дыхания для крика. Кусаю его за шею, одной рукой попрежнему обвивая его туловище и удерживая на месте. Затем отпускаю шею и
становлюсь позади него. Он резко сопротивляется, сильно пинаясь и толкаясь. Я
выжидаю, укусив его бок, снова набив тканью рот. Он борется в моих когтях, словно
мышь. Острыми кошачьими зубами я снова кусаю его бок. Кусаю сквозь ткань,
сильнее... сильнее... Чувствую, как рвется кожа, и он кричит.
Между нами проносится еще одна вспышка. Меня отбрасывает на несколько футов.
Его бросает вперед, и я слышу, как его голова ударяется о каменную стену.
Набрасываюсь на него снова, крепко прижимая к груди безвольное тело. Опять кусаю
бок, пробуя солоноватый вкус впитавшейся в ткань крови. Его бьет озноб, к нему
медленно возвращается сознание... Мама... больно... прости... прости...
Пытаюсь воткнуть в него член. Нет, не получается. Почему у меня не получается?
Умеют же коты. И другие животные. И мы это уже делали... ах да, он пользовался
какой-то смазкой. Но на поиски нет времени. Проверяю, что у меня исчезли когти, и
сплевываю на уже человеческие ладони. И смазываю член. Облизываю пальцы и ввожу
их в его отверстие. Он всхлипывает. Какой восхитительный звук.
Вытащив пальцы, я приставляю к отверстию член. И толкаюсь в него, налегая всем
весом, пока, наконец, мышцы не поддаются и головка члена не оказывается внутри. О
ЧЕРТ, как узко, шершаво, почти больно, почти жжет. Туда-сюда... о Мерлин... ох...
Издаю стоны, уткнувшись ему в бок. Вывожу член и чувствую, как вместе с ним
выходит его плоть. И снова ввожу его... туда-сюда, о Мерлин, толкаясь, трахая его,
быстрее, сильнее... Хорошо, мне чертовски хорошо. Схватив его за бедра, я толкаюсь
настолько глубоко, насколько можно, и стремительно, одним всплеском кончаю... так
сильно, как не кончал никогда в жизни.
Мой.
Я выхожу из него и отпускаю, перекатываясь на пол. Выравнивая дыхание, я гляжу в
каменный потолок. Рядом со мной калачиком свернулся Северус. Поворачиваюсь к
нему, обнимаю одной рукой и наклоняюсь лизнуть в шею. Он вздрагивает от моего
прикосновения.
– Тебе понравится, – шепчу я ему в шею.
Зарывшись носом ему в шею, я глажу его грудь сквозь прорехи в одежде. Он
шевелится. Я лениво двигаюсь вместе с ним, лижу его подбородок, солоноватовлажную щеку. Сильным ударом в грудь он отталкивает меня. Чувствую под собой чтото твердое – его палочку. Не успеваю среагировать, как она оказывается у него в руке.
Меня выносит в кабинет, где я приземляюсь голой задницей на каменный пол,
проехавшись по которому, врезаюсь в стеллажи, сбивая на пол несколько книг.
Вероника выбирается из-под тяжелого фолианта и семенит под стул – подремать.
Нащупав за спиной книжную полку, я хватаюсь за нее и встаю на ноги.
– Ты что, спятил?
Вместо ответа слышу звук захлопнувшейся двери в спальню. Иду на кухню и пытаюсь
открыть дверь в спальню оттуда. Заперта. Я стучусь. Нет ответа. Черт, ну в чем дело?
Что-то явно не так, но не понимаю, что именно, и от этого становится в сто раз хуже.
Колочу кулаком в дверь.
– Открой!
Пинаю ее ногой, забыв, что босиком, оказываюсь на полу, держа ноющий палец. На
полу кровь. Кровь. Великий Мерлин, кровь, он ранен.
Превратившись в божью коровку, проползаю за дверь и превращаюсь в человека.
Краем зрения замечаю у стула его расплывчатую фигуру, натягивающую брюки. С
бледным от ужаса лицом он отскакивает назад. Я осторожно подступаю ближе. То, что
я раньше принимал за тень, оказывается кровью, размазанной по его лбу, скуле, шее...
Окаменев, чувствую подступающий к горлу приступ тошноты...
– Что произошло? – выдавливаю я, понимая, что это был не просто секс.
– Я же сказал тебе, н-не... Я же сказал этого не делать, – едва слышно выдыхает он.
И глядит на меня. Ему страшно, он растерян и на грани истерики от перенесенного
унижения. Мне хочется все исправить. Хочется, чтобы все было иначе. Закрываю глаза
и чувствую на языке вкус крови. Что я наделал? О чем я думал? Я же причинил ему
боль. Все пропало, мне никогда не искупить свою вину. Да, теперь я точно все
испортил. Ненавижу себя.
– Прости м-меня, – запинаюсь я.
Он бросает в меня связывающим заклинанием. Потеряв равновесие, я падаю на спину.
Он приближается, не спуская с меня палочки. Мне должно быть страшно, но я не
боюсь. Что бы это ни было, я это заслужил.
– Ты... я же сказал тебе не делать этого, – повторяет он.
– Знаю. Прости меня. Я не подумал.
– Я не позволю тебе его сохранить.
– Да, конечно, я понимаю, – соглашаюсь я, не понимая, о чем он. – Я это заслужил.
– Obliviate!
Меня окутывает густой туман. Прошлое отступает, и я вижу перед собой бледное лицо
Северуса: в его глазах бешенство, а в руке – направленная на меня палочка. Помню, что
он только что стер мне память. Смотрю ему в глаза, гадая, что же такого ужасного он
натворил, что не хотел, чтобы я это помнил. Чувствую зубы в моем боку. Моя голова
бьется о камень. Срывается одежда. Член Гарри. Боль. Жжение. Унижение. Я позволил
ему это сделать.
– Пусти! – кричу я, – отпусти меня!
В ужасе и отчаянии, он пытается снова:
– Obliviate!
– ОТПУСТИ МЕНЯ! – сопротивляюсь я связывающим меня путам, не уверенный, что с
кем произошло, но боясь забыть, боясь все потерять. – ОТПУСТИ МЕНЯ, ПРОСТИ,
ОТПУСТИ-МЕНЯ-ОТПУСТИ-МЕНЯ-ОТПУСТИ-МЕНЯ... – кажется, он просит меня
замолчать, прекратить кричать, а я все твержу: – Прости меня, прости меня, отпусти...
Он отступает в угол, за стул, словно защищаясь им, и только потом снимает
обездвиживающие заклинание. Мне страшно пошевелиться. Страшно оттого, что не
знаю, на что я способен. Страшно оттого, что он меня боится. Расскажет ли он комунибудь об этом? Дамблдору? Ремусу? Сириусу или Макгонагалл? Рассказать ли мне им
самому? Чувствую на себе его взгляд из другого конца комнаты и отчетливо понимаю –
нужно уходить. Не знаю, куда идти и что делать, но ясно одно – здесь оставаться
нельзя, иначе все будет еще хуже.
– Я сейчас встану, – предупреждаю его я. Без очков плохо видно, поэтому не уверен,
кивнул он или нет. Его фигура расплывается перед глазами. Ему ужасно стыдно, и этот
стыд заглушает все остальные мысли и чувства. Выждав пару секунд, я медленно
поднимаюсь на ноги.
– Я сейчас уйду... – снова предупреждаю я. И опять выжидаю пару секунд, прежде чем
медленно двинуться к двери. – Прости меня.
Выйдя из спальни, я бегом пересекаю кабинет к другой двери, превращаюсь в кота и
возвращаюсь в башню. Понятия не имею, куда еще пойти, но если вокруг много людей,
да еще и Макгонагалл... ничего страшного не произойдет, надеюсь я.
Превратившись в человека, я лежу в своей постели, едва прикрывшись одеялом.
Хочется спросить совета у Рона с Гермионой, но не уверен, как объяснить им все это.
Вряд ли они мне поверят, а если и поверят, то точно возненавидят.
Они заходят в спальню и бросают учебники Рону на кровать.
– Что-то ты сегодня рано, – замечает приятель при виде меня.
– Ага.
– Что, Хогсмид не оправдал ваших ожиданий? – рявкает Гермиона, аккуратной стопкой
складывая книги у клетки с Мариголд. Затем внимательно на меня смотрит,
выпрямляется и спрашивает, что случилось.
Я его укусил. Ранил его. Все испортил. Ненавидьте меня.
– Ничего, – наконец произношу я. – Поссорились. Не хочу об этом говорить.
Рон и Гермиона обмениваются беспокойными взглядами. Рон спрашивает, пойду ли я
ужинать. Хочу отказаться, но от голода сводит желудок.
– Мне нужно одеться, – бормочу я.
– Я подожду в гостиной, – быстро говорит Гермиона и уходит, закрыв за собой дверь.
Медленно сажусь, тянусь за очками и за сложенной у спинки кровати стопкой одежды,
оставленной домовиками. У меня все болит. Спина словно покрыта синяками. Кажется,
я растянул плечо. Но этого мало. Мне нужно кровоточить. Меня следует избить и
выжечь изнутри и снаружи. Я должен испытывать боль в сто раз сильнее, чем Северус.
– Что с тобой случилось? – спрашивает Рон.
Я начинаю одеваться, из одежды выкатывается моя палочка.
– Я же ясно сказал: не хочу это обсуждать.
– Но твоя спина...
– Я упал.
– Да, конечно.
Цепляю на нос очки и встаю на выход. Рон хватает мою палочку и сует мне. Не хочу ее
брать. Наверно, с ней я способен на еще более ужасные поступки, чем те, что уже
сделал без нее. Рон, однако, выглядит решительно настроенным вызвать меня на
откровенность. А к этому я совсем не готов. Я неохотно беру палочку. Мы просто
пойдем поужинаем. Я буду на глазах у всей школы, под надзором следящих за
дисциплиной учителей. А если сделаю что-то не так, то меня тут же остановят.
Мы направляемся к Большому залу. Рон с Гермиона идут слева и справа от меня,
словно телохранители. Когда мы минуем группки студентов в коридорах, иногда
доносятся хихиканье и оскорбления. Кто-то кричит мне: «Эй, давай стриптиз!» Но, в
основном, все просто останавливаются и молча глазеют.
Но тут кто-то восклицает «Devestius», и моя одежда разлетается по сторонам.
Рон с криком бежит за ней следом. Раздается хохот. Я пытаюсь его игнорировать. Не
собираюсь устраивать сцены. Гермиона набрасывает на меня свою мантию. Я сжимаю
палочку и продолжаю идти, притворяясь, что мне плевать, но тут передо мной
появляется Дин со злобной гримасой на лице. Он преграждает вход в Большой зал,
вокруг нас со всех сторон толпятся студенты.
– С дороги!
– А может, это не я у тебя на пути, – возражает он. – Может, это ты – у меня.
– Гарри, не надо, – предостерегает Гермиона.
Из толпы раздается крик: «Выпей меня, Алиса!» Взрыв хохота и хихиканья, который
быстро утихает под гневным взглядом Дина.
Дин поворачивается ко мне.
– Кажется, тебе ужасно удобно ходить нагишом, Поттер. Это что, реклама? – Я только
сильнее сжимаю палочку, когда он осведомляется: – И какой у тебя тариф, если
проглотить?
– FELLATIO! – кричу я, направив на Дина палочку. Из-за резкого движения мантия
Гермионы спадает плеч. Дин глядит на меня, сбитый с толку. Кажется, ничего не
произошло. Вокруг приглушенные смешки. Кто-то в шоке восклицает: «Черт подери!»
Дин пытается спросить: «Что?», но не может издать ни звука. Он пытается снова. В
панике оглядывается и умудряется издать странный, жутковатый звук на вдохе. Он
делает еще один вдох, но не может выпустить воздух. Дин вдыхает, но не может
выдохнуть, и когда до него это доходит, он лихорадочно хватается за горло и
оглядывается по сторонам, беззвучно произнося какие-то непонятные слова.
Я подхожу ближе.
– Ну что, хорошо?
Позади него видно, как в толпе по рукам ходит моя рубашка с галстуком. Рон уставился
на меня с открытым ртом. Гермиона хватает меня за плечо. Я отталкиваю ее.
– Мне отменить его сейчас... или еще потерпишь? – с улыбкой осведомляюсь я у Дина.
Дин кивает и мотает головой, снова сконфуженно кивает, беззвучно произнося:
«Хватит!»
– ТОГДА НА КОЛЕНИ И УМОЛЯЙ!
Вокруг мне кричат прекратить, отпустить его. Но я не могу, потому что не знаю, как
это сделать, а этого показывать нельзя. Я не имею права на панику. Дин в ужасе. Я
толкаю его вниз за плечи. Пошатнувшись, Дин хватается за грудь, не способный
дышать.
– А НУ УМОЛЯЙ, ТЫ, ГРЕБАНЫЙ...
– Поттер! – кто-то хватает меня за руку, разворачивая. На меня глядит взбешенная
Макгонагалл. – Накинь на себя что-нибудь! Что тут происходит?
Она глядит мимо меня на стоящего на коленях и обхватившего свою грудь Дина. И,
отпустив меня, произносит Finite Incantatem. Ничего не происходит. Тогда она пробует
Cessacantius и Desinicantius, но Дин продолжает задыхаться.
– Поттер... что ты натворил?
– Feh... Fellatius.
Макгонагалл обращается к толпе студентов.
– Кто-нибудь... приведите мадам Помфри. Что же касается тебя...
Я не ожидаю окончания ее фразы. Повернувшись и носом к носу столкнувшись с
Гермионой, я отталкиваю ее и кого-то еще... и еще... всех, кто пытается меня удержать.
Я толкаюсь, пинаюсь, кусаюсь до тех пор, пока не вырываюсь и со всех ног несусь
вдоль по коридору. Не знаю, куда направляюсь, пока ноги сами собой не приводят меня
в подземелья, где я, в кошачьей форме, царапаюсь в дверь Северуса.
Глава 36: Отрицающая POV Снейпа
"Я пытался"
Этого не произошло. Ничего не произошло. Именно поэтому я стою тут с брюками,
полуспущенными до колен...
НЕТ.
В комнате леденящая тишина. Она пульсирует вокруг меня, и я не понимаю, произнес
ли слова вслух. Его нет. Он ушел. Пятясь к двери, не спуская с меня глаз, словно
опасаясь, что наброшусь на него и разорву на клочки, я же едва способен
шевельнуться.
Ничего не произошло. Ничего не произошло. Ничего... ничего... В руке палочка, и я в
полной безопасности. Комнаты опустели, я один и в безопасности. Одежда порвана,
плоть искромсана, на глаза спадает нечто напоминающее пряди волос, но когда
пытаюсь их отвести, пальцы хватают пустоту...
И я в безопасности.
Потому что ничего
ничего
ничего
ничего
не произошло.
В боку болит, словно там шов или кинжальная рана. Снова пытаюсь прикрыться
черным тряпьем, из которого лезут нити, но мой внутренний глаз ослеплен светом;
белым, как молчание, как раскалывание льда, как удар моего черепа о камни, а потом
он
(оказался внутри)
получил то, что хотел.
Мои руки, повозившись, замирают. Впрочем, какая разница, прикрыт я сейчас или нет?
Он получил то, что хотел.
Нужно выбросить это из головы. Я бы выбросил... я бы упал, но тогда снова окажусь на
полу, где все произошло; вместо этого продвигаюсь вперед в ванную, закрываю дверь,
сажусь и не падаю. Но тут же вспоминаю: есть другая комната, укромней, безопаснее.
О да, чем меньше размер, тем безопасней... представляю, как уменьшаюсь, как белый
свет превращается в ничего, так же как ничего не произошло... Во всяком случае,
ничего достойного внимания... и я перемещаюсь в другую, укромную комнату. Сажусь
на опущенную крышку унитаза и гляжу на каменную, усеянную крапинами, словно
красными муравьями, стену. Не чувствую ни рук, ни ног. Онемевшие губы что-то
лепечут. Испытываю смутное любопытство: о чем это они?
Так мы и сидим: мое тело и я, вежливые незнакомцы, до тех пор, пока тишину не
нарушает приглушенное царапанье.
Похоже, за входной дверью. Поднимаюсь, и брюки спадают снова. Кажется, я смеюсь.
Во всяком случае, издаю какой-то звук, пусть и очень тихий, ну и потом, это царапанье.
Не могу же я его там оставить, скребущегося в дверь. Начнутся пересуды, скажут, что
со мной что-то не так. Набрасываю халат, туго завязываю его поверх порванного пояса,
и в таком вот неэлегантном виде иду к двери. Он набрасывается на меня, и вот он –
голый у меня на полу. Страх бурлит вокруг него, словно грязь в прозрачной воде.
«Помоги, помоги мне, мне нужна твоя помощь». Страх лижет мне лодыжки, теплый,
как кровь, знакомый, как ненависть.
Я отступаю.
– Ты же обещал, что поможешь вспомнить, – говорит он. – Или забыть... в общем, одно
из двух... – Гляжу на пол и различаю его пальцы – округлые, мягкие пальцы, с
обкусанными ногтями. Никаких когтей, чтобы вырисовывать экзотические узоры на
моей коже. Никаких когтей, чтобы срезать пуговицы. – Позволь мне остаться тут, –
умоляет он. – Можешь меня обездвижить. Все, что угодно.
Судорожно сжимаю спрятанную в кармане палочку, словно она меня защитит. Ноет
бок.
– Я не могу помочь тебе забыть, – объясняю я теням его пальцев. – Я пытался.
– Я напал на Дина, – бормочет он. – Я не знаю, что делать.
Дин... Томас. Мальчишка-художник. Вижу его распластанную на полу фигуру, красная
кровь размазана, словно краска, на коричневой коже.
– Что ты натворил?
– Fellatius. Он не мог дышать.
– Где ты этому научился?
– Не знаю. – Со всхлипом он накреняется вперед. Отступаю еще на шаг.
– Тебя видели?
Он быстро кивает. Дважды.
– У входа в Большой зал. Макгонагалл помогла ему...
– Тогда тебя будут искать. – И уже вижу Минерву в ее мантии-шотландке, ведомую
Люпином к моим комнатам. Вижу, как уводят Гарри, чувствую, как что-то щекочет
лоб, провожу там рукой. – Возможно, будет лучше, если тебя найдут. Я так и не смог
тебе помочь. – Мои пальцы красного цвета. Его отведут к Дамблдору. Будут
допрашивать. Он расскажет о чаепитии... О том, чем он стал – по моей вине... О том,
что я позволил ему с собой сделать. Мысль на этом останавливается, и я рассматриваю
свои красные пальцы, представляя их сладкими на вкус.
– Прости меня. Прости меня. Прости меня.
– Прекрати, – шепчу я. – Прекрати твердить это.
Он скорчился передо мной – мягкие ладони прижаты к полу – и лежит неподвижно, все
равно что мертвец.
– Меня же исключат! Отошлют назад к Дурслям! Или в Святого Мунго! Или в
Азкабан! – Оставляя кровавые отпечатки пальцев, я вожусь с узлом пояса и, наконец,
развязав, набрасываю на него халат – ну вот, теперь одним голым телом меньше. Зато
мне снова приходится придерживать разорванные брюки. Его взгляд так холоден, что я
вынужден отвернуться.
Напоминаю себе: со мной моя палочка, я в безопасности. Позади меня он делает какоето движение, и я вспоминаю: безопасности больше не существует.
Захлопнув дверь в спальню и не забыв сотворить охранное заклинание, я отступаю в
маленькую комнату... снова охранное. Затем забиваю полотенцами щель под дверью –
на случай, если заклинание подведет. Потом – провал в памяти, гладкий, как пергамент,
на время которого меня покидают даже красные крапинки. Постепенно я снова
чувствую сложенные на коленях руки, холодный фаянс сквозь дыру в брюках, слабый
запах плесени. Люпин, Минерва, Дамблдор скоро придут сюда. Нужно принять
приличный вид.
Гардероб в спальне, а это совсем не безопасно.
Приоткрыв дверь, с порога призываю одежду, каждую секунду ощущая
(его)
различные ужасы, подкрадывающиеся ко мне... когтистая лапа на плече, между ног.
Дверь снова закрыта и запечатана охранным заклинанием. Только полминуты спустя
вспоминаю, что сначала снимают ботинки, а брюки потом. Сдерживая рыдания, я слепо
раздеваюсь. Он изорвал на мне все, кроме носков. Оставляю лохмотья грудой на полу,
переодеваясь: меняю покрытый кровавыми разводами камзол на чистый, искромсанные
в клочья брюки на целую пару. Неглубокие порезы покрывают живот и бедра,
пересекаясь со следами от пальцев Люциуса. Наверно, я должен быть благодарным за
то, что в порыве возбуждения он не откусил мой член. Колени поцарапаны, но боль
лишь в тех местах, где он меня кусал.
Кажется, это занимает целую вечность.
Ополаскиваю лицо, и вот пора снова выходить наружу, потому что я — взрослый. И у
меня есть обязанности. Я – его игрушка, и обязан быть готовым к эксплуатации.
У входной двери - никого.
Меня медленно поглощает пустота. Я даже не утруждаюсь поднять палочку. Он ведь
просто превратится в химеру и снова повалит меня на пол... Бреду к дивану, чтобы
ждать там, но он уже на нем – свернувшись калачиком, кутающийся в халат, как в
одеяло. Он замечает мои ноги, и у него белеют костяшки пальцев. Он боится самого
себя... будущего... наказания...
Тут я понимаю: он тоже слишком напуган, чтобы пошевелиться, не говоря уже о
превращениях. Я мог бы его убить. Мертвые молчат. Никто никогда ни о чем не
узнает...
Он не шевелится.
Болезненно медленно я распрямляю пальцы, сжимающие палочку. Возвращаюсь на
кухню и долго гляжу на аккуратный ряд черных склянок до тех пор, пока снова не
обретаю ясность мысли. Готовлю ему чай, словно это поможет. Вспоминаю последний
раз, когда я готовил ему чай. И что случилось потом. Снова и снова высвобождаюсь изпод него... чувствую впивающиеся в бок клыки. Когда несу ему чашку, наступаю на
пуговицу и отшвыриваю ее в кабинет. Я еще долго буду натыкаться тут на пуговицы.
Благодарно, но, так и не поднимая головы, он бормочет «спасибо».
«Может, это яд...»
Он делает глоток. Я, в свою очередь, тоже не могу на него смотреть.
– Я должен перед тобой извиниться. За чай.
Еще один глоток.
– Он вкусный, – машинально произносит он. – Спасибо.
Его клыки впиваются мне в бок. Попытка аппарировать забирает последние силы, меня
толкает вперед. Отбрасывает в стену.
– Не за этот чай. За тот, другой. – Сплетаю пальцы, рассматривая многогранность
отбрасываемых свечами теней, пока он допивает.
– Почему?
Действительно, почему? Ведь так логично было предположить, что, не доверяя мне, он
перестанет доверять Amicus Fides, а это какое-никакое, но начало. Тени моих
сплетенных пальцев падают ему на ноги, и я отступаю еще на шаг.
– Amicus Fides, – хрипло произношу я. Першит в горле. Неужели я кричал? – Заклятие
представляется тебе полезным, потому что... ты мне доверяешь. Так как наша работа с
заклятием была отложена, мы потеряли много времени, я выбрал кратчайший путь...
предав это доверие... отсюда и чай. Туда было подмешано... – Кто-то громко стучит в
дверь. Он вздрагивает, разливая чай, превращается в кота и юркает под диван. – Там
тебя найдут, – продолжаю я, подбирая халат. Кот вылезает из-под дивана и бежит в
спальню. Закрываю за ним дверь, пытаясь обрести привычную ясность мысли: как
убедить Минерву, что все в порядке (даже ни на секунду не надеюсь, что мне удастся
обвести вокруг пальца Дамблдора).
За дверью – руки в карманах – стоит Люпин.
– Где он? – вежливо осведомляется он.
– Понятия не имею.
Оттолкнув меня, он входит в комнату.
– Его запах... – Я, как идиот, стою, держа дверь. – А с тобой что произошло?
Качаю головой и встречаюсь взглядом с проходящей мимо слизеринкой. Та ускоряет
шаг.
– Мы не вправе терять ни минуты, Северус, – настаивает Люпин. – Он напал на
студента.
– Напал?
– Проклял. Его срочно желает видеть Дамблдор.
Воздух наполняет паника. Вцепившись в дверной косяк, я отрезаю:
– Так идите и ищите его.
– Северус...
– Да не знаю я, где он!
Люпин опускает мне на плечо ладонь, поверх свежих царапин. Быстро отступаю, он
хмурится и открывает рот, чтобы что-то сказать. И меня осеняет: ему же все расскажет
его обоняние. О том, что тут произошло, что Гарри сделал со мной, как и о том, что
мои силы на пределе и я не могу поднять головы. У него коричневые ботинки с
залатанными шнурками. Гляжу на них из-под полуопущенных век, ожидая допроса, но
он лишь произносит:
– Если он к тебе придет, отведи его к Дамблдору.
Кажется, я киваю. Он советует посетить Помфри и уходит.
Комнаты снова наполняет тишина. Густая, как снег, и ноги передвигаются в ней с
огромным усилием. Нахожу стул, сажусь и рассматриваю руки (совершенно
бесполезные, без когтей для самозащиты). Ловлю себя на мысли, что мне все равно, что
будет дальше. Меня с головой накрывает ледяная тишина. Наверно, я мог бы уснуть
под ее покровом.
Краем зрения замечаю тень Гарри.
– Что значит «было подмешано»?
Накручивая на палец выбившуюся из ткани нить, оцениваю свою вину и гадаю, какую
еще он потребует с меня плату.
– Кошачья мята. Я видел, как ты на нее реагируешь в моем кабинете.
– Почему?
– Я полагал, это подорвет твое доверие. Преподаст тебе урок. Я полагал...
– Ты полагал, что это подорвет мое... Что? Как?
Нить затянута туго. Кончик моего пальца лилового цвета.
– Неудобно, но безобидно. – Я произнес это вслух? Неужели действительно было
время, когда я верил, что могу строить планы? – Безопасность... – Ощущаю на себе его
взгляд, такой недоверчивый... и еще ниже склоняю голову. «Не думай. Не чувствуй.
Заслуживай все, что получаешь».
– Ну и что мне теперь делать? – наконец спрашивает он. – Меня ищут. Что мне делать?
Гляжу на него. Поплавав, его бледное лицо приобретает четкие очертания в золотистых
отблесках свечей. Он спрашивает у меня, что делать, с самого момента моего
разрушения. Смех в зале.
– Можешь остаться тут, – машинально отвечаю я и встаю, словно могу куда-то уйти.
Кухонная стойка все еще покрыта листьями кошачьей мяты, а по полу, покрытому
пятнами моей крови, разбросаны пуговицы. Куда уйти? Эти комнаты принадлежат ему.
Он отступает от меня в сторону кладовки.
– Все равно можешь меня обездвижить, если тебе так будет... спокойней.
В отчаянии гляжу, как он отступает еще на шаг.
– Ты не должен, – пытаюсь сказать я. Ты не должен был быть способен со мной на
такое. Не на такое, не на самое худшее... не со мной. Я – самое худшее. «Царь, царевич,
король, королевич, сапожник, портной, убийца, безумный алхимик, предатель и
насильник...» Делаю еще одну попытку. – Ты не должен был... – Слова никак не
сформируются. Слишком сильно свело горло.
Тот, кем я был раньше, никогда не позволил бы подобного. Тот, кем я был раньше,
никогда бы подобного себе не представил. Разница в тридцать минут, в вечность...
между нами нет ничего общего.
А Гарри по-прежнему изъявляет желание быть обездвиженным.
Возвращаюсь в свое укрытие и, презирая себя за слабость, снова запечатываю дверь
охранным заклинанием. Однако убежище больше не кажется достаточно безопасным...
вероятно, оттого, что теперь я скрываюсь в нем и от самого себя... Лихорадочно ищу
более укромное место и нахожу, забившись между раковиной и унитазом. Никому и в
голову не придет тут меня искать. Запах плесени здесь гораздо сильнее. Ягодицы и
спина мерзнут, холод окружает меня, медленно падая под глазами. Вскоре все
сливается в беспросветную тьму. Меня не видно, не слышно, не заметно. Я вернулся в
исходное состояние, я рад превратиться в ничто.
Если он придет за мной снова, я ничего не почувствую.
Глава 37: Фестралы
"Я по-быстрому"
Свернувшись калачиком на полу, я забиваюсь в угол. Между мной и холодными
каменными плитами лишь тонкая ткань его халата. Кладовка напоминает клетку, но
плечо прижимается к ножке стула, дальше – стол, еще дальше – дверная рама,
пропускающая тусклый свет свечей, и, если бы захотел, я мог бы просто уйти. Но я не
хочу.
Хочу. Хочу найти Северуса и все исправить. Хочу вернуться назад во времени и все
изменить. Хочу услышать, что все происшедшее привиделось в дурном сне.
Что будет утром? Он отведет меня к Ремусу? К Дамблдору? В министерство? Он
просто позволил мне немного передохнуть? Что он собирается делать дальше? Может,
решил скрывать меня здесь, создав щит и превратив кладовку в настоящую клетку?
Или накажет: всласть помучив, отдаст Волдеморту?
Рука подо мной онемела. Меняю положение, перед глазами плавают темные пятна. Я
голоден. Мне должно быть все равно, ведь меня никогда нормально не кормили у
Дерслей. Есть нельзя - я этого не заслуживаю и должен голодать. Да и вообще в
последнее время еда тут невкусная, и придется вызывать Добби, а я не хочу будить
Северуса.
Поплотнее закутываюсь в халат. Его запах... оливковое мыло и напоминающий зелья
чай. Кусаю рукав, чтобы не закричать. Но даже не знаю, что кричать. Я все испортил:
все, что у меня было и могло быть с Северусом. С пожизненным долгом шансов на
победу над Волдемортом у меня нет. Я погибну. Мне уже давно нужно было
погибнуть. Отказаться от «помощи» Волдеморта и утонуть. Тогда не случилось бы, то,
что случилось.
Кажется, я засыпаю в слезах, потому что просыпаюсь с сухими, покрасневшими
глазами, а рукав халата мокрый и холодный. Пробую поднять голову, но перед глазами
чернеет и я ударяюсь лбом о пол. Нужно поесть. Не хочу есть.
– Добби, – шепчу я.
Хлопок, и перед глазами расплывчатая нога домовика.
– С Гарри Поттером все в порядке?
– Я голоден, – слабо бормочу я. – Чего-нибудь сырого. Мясо.
Добби исчезает и тут же возвращается, подталкивая мне блюдо. Его край упирается мне
в нос. Пытаюсь сосредоточиться и тычу в мясо пальцем. Склизкое и тепловатое, и кожа
скользит по бледной плоти, когда я касаюсь ее. Грудка. Куриная. Не плечо или шея или
рука или еще какая-то человеческая часть тела. Добби беспокойно наблюдает, ожидая,
что я начну есть. Я не могу. Это слишком напоминает о том, что я... нет, Волдеморт...
или это все-таки был я... неважно... сделал. Добби уговаривает меня поесть.
– Да-да... но мне нужно... сначала что-то еще. – Ненавижу слова. Больше всего мне
хочется ускользнуть в пустоту, но это вряд ли произойдет. Во всяком случае, не так
быстро. Нужно хотя бы суметь принять смерть стоя, когда Северус передаст меня
Волдеморту... или министерству... или голодному дракону. Я прошу Добби принести
одного из кроликов Хагрида. На секунду домовик беспокойно замирает. Бедняга
наверное думает, что я собираюсь упражняться в проклятиях или что-то в этом роде.
– Хагрид спит. Добби нужно его разбудить?
– Нет, просто принеси кролика.
Добби исчезает и спустя несколько минут возвращается с белым кроликом в руках.
Опускает животное на пол рядом с тарелкой с курятиной и отступает на пару шагов.
– Гарри Поттер не притронулся к еде. Гарри Поттеру нужно есть.
– Я поем, – шепчу я, медленно принимая сидячее положение. Мир вокруг гаснет, но тут
же возвращается, пусть и расплывчато. – Уходи, – слышу свои слова я. Хлопок
аппарации – Добби больше нет, и я снова прислоняюсь головой к каменной стене.
Темнота.
У ноги что-то мягкое. Я глажу это, нащупывая уши, закрытые глаза, маленький
влажный нос. Открываю глаза и как в тумане вижу белого кролика. Он слишком велик,
чтобы напасть на него котом, особенно в моем состоянии. Нужно сделать это в
человеческом обличии. Можно шмякнуть его о стену, как кот мышь, но это займет
целую вечность. Они кровоточат, сопротивляются и пытаются высвободиться, чтобы
сбежать... сбежать... сбежать, в ужасе и панике, снова и снова. Не хочу причинять ему
боли. Я бы рассмеялся, будь у меня силы. Я так боюсь причинить кролику боль, после
того как я... после... меня снова поглощает темнота, затем опять возвращается сознание.
Кролик жмется ко мне. Глупый кролик. Перекладываю его на колени. Он опирается
передними лапами мне на грудь. Я нежно обхватываю его шею обеими руками.
– Я по-быстрому, – обещаю я, сжимая сильнее. Он пытается выскочить. Сжимаю еще. –
Ш-ш, это не больно.
Он визжит. О Мерлин, он визжит как девчонка, как та самая девчонка, это
человеческий визг. Сжимаю изо всех сил, но он не перестает и еще брыкается, царапая
мне ноги. Хватаю его за уши, подношу ближе и кусаю в шею. Мое лицо в крови. Он
визжит и кусает меня за ухо. Острая, ослепляющая боль. Звук рвущейся ткани. И
темнота. Пытаюсь сохранить сознание... сопротивляться. Он захлебывается и
задыхается, пока я рву его на клочки.
– Что ты делаешь?
Поднимаю голову. Все покачнулось. На пороге Северус. Слышу, как с глухим ударом
на пол падает кролик. Теплая, сладкая, солоноватая кровь во рту. На губах, на лице,
которое холодит воздух подземелий. Кролик слабо и тщетно дергается.
– Что ты делаешь?
– Не знаю!
Он зол... болен... болен... зол... еще хуже... Сознание снова ускользает, его чувства
удерживают меня, его голос такой резкий, ужаснувшийся, ужасный.
– Тебе смешно? По-твоему, тебе позволено надо мной издеваться вот таким образом?
Качаю головой, вокруг все накреняется и темнеет. Беру себя в руки, встав на
четвереньки, ладони хлюпают в луже крови.
– Убирайся.
Не знаю, что делать.
– Убирайся сию минуту.
Поднимаюсь, придерживаясь за стул. Кружится голова. Закрываю глаза, подождав пока
пол прекратит крениться, и я уверен, что снова не ударился об него головой. Он снова
кричит на меня. «Вон, вон, вон». Громко колотится сердце. Дыхание тоже очень
громкое. Делаю шаг вперед, и кажется, что я падаю. Еще шаг, чтобы сохранить
равновесие, и еще один. Падаю и ударяюсь плечом о край стойки. «Вон, вон, убирайся
вон».
Продолжаю двигаться и спотыкаюсь о полу халата. Ползу. Приподнимаюсь, держать за
его стол. «Вон... вон... Убирайся вон...» Краем зрения замечаю свечи, все остальное –
темные тени на фоне тьмы. Тянусь к дверной ручке. Дверь открывается сама собой,
ударив по пальцам. Наверно, было бы больно, если бы я сейчас хоть что-то мог
чувствовать.
Спотыкаясь, выхожу в коридор и ковыляю дальше. Нельзя, чтобы меня тут нашли.
Нельзя, чтобы меня нашли. Нельзя...
***
Aрочные своды.
Витражи. Картины, храп. Дверные проемы.
Солнце... крошечный осколок над землей. Красное. Оранжевое. Багряное.
Не к кому бежать, некуда идти, поэтому бегу к солнцу.
Прохладная, влажная трава лижет ноги.
Халат трепещет за спиной словно крылья.
Вдыхаю свежий воздух.
Сбегаю по склону, перепрыгивая через камни.
Лечу, почти что лечу.
Деревья. Ветки. Как пальцы. Руки. Сжимающие солнце.
Как пальцы. Руки. Когти. Щелкающие вокруг меня. Хватающие полы халата.
Вперед, бегу вперед. Ноги шлепают по холодной грязи. Хворост. Склизские листья.
Темнота вокруг.
Впереди - проблеск солнца.
***
Просыпаюсь лежащим лицом в грязи, травинки, ветки, гравий впиваются в кожу и
неожиданное ощущение шершавого языка, лижущего затылок. Поворачиваю голову,
щурясь от солнечного света, надо мной нависает что-то черное. На секунду кажется,
что я – кот, а надо мной – кот-Северус, но тут же падаю духом – этому не бывать
никогда.
Тварь лижет меня снова, я чувствую влажный язык на ноге. Другой на щеке. И еще
один в ухе, и жжение. Она жует, с легкостью вырывая плоть. С криком бью по
рептильной морде. Они же меня сожрут. Пытаюсь подняться, но они лижут, вжимая в
меня свои огромные морды. Кожей чувствую их горячее, прогорклое дыхание.
Брыкаюсь, но нога запутывается в халате. Перекатываюсь на спину и вижу три силуэта,
похожие на лошадиные. Фестралы. Один из них снова наклоняет гигантскую голову,
оттягивая губы. Зубы. Язык. Зубы. Снова бью, но он даже не моргает. Превращаюсь в
гиппогриффа и стрекочу ему в морду, промахиваюсь, брыкаюсь, и снова мимо. Халат
слишком узок и мешает двигаться. Напрягаюсь, чувствуя, как он рвется на плечах, и
мои когти что-то пронзают. Все как в тумане, и единственное желание – вскочить и
бежать.
Копыто бьет меня по плечу, опускаясь, соскальзывает, и при этом режет, как нож. В
лодыжку впиваются зубы. Копыто пришпиливает мое крыло к земле. Впиваюсь в него
зубами, пронзая до кости. Другие копыта. Моя спина, мой хвост. Зубы. Белая, слепящая
боль, когда меня разрывают на части.
Вижу, как рядом образуется лужа крови. Понимаю, что моей. Меня убивают, сжирают.
Нужно бы запаниковать... прийти в ужас. Но я не чувствую ничего подобного.
Если вдруг явится Волдеморт, пошлю его к черту.
Я скоро увижу маму.
Глава 38: Расщепленная POV Снейпа
"Мы знаем, что вы сделали"
Мир красный и черный. Жизнь красная, смерть черная. Чувствую, как чернота
высасывает жизнь и просыпаюсь, задыхаясь, от воспоминания того, как он отнимает
остатки моего достоинства. На каменном полу темнеет кроличья кровь, красная
засыхающая в трещинах, геометрический узор... напоминающий чертежи, карты и
искусство алхимии. В воздухе стоит запах смерти... или жизни... Кажется, сейчас время
завтрака, время снова сидеть с ней рядом, пить апельсиновый сок, поданный с
кровавыми потрохами на белом как снег фаянсе.
Где-то звенит звонок.
Каким-то образом я оказываюсь в Большом зале. Вхожу с опозданием, привлекая к себе
взгляды... наверняка, необычным видом: ободранные ногти и оставленная им вместе с
семенем как сувенир боль во всем теле. Заметно ли это со стороны? Чувствуется ли
запах? Флитвик наклоняется поздороваться, его ноздри раздуваются как у хищника.
Отстраняюсь от него прямо в любопытство Минервы. Ей хочется завести беседу. Ей
хочется знать, почему я ей не отвечаю. Я не могу воспринимать ее речь. Не могу есть.
Тем временем студенты взволнованно перешептываются, зловещий шелест как порыв
ветра после аппарации, увлекающий в погоню за собой мои мысли, сухие и мертвые.
Я его выгнал. Нельзя было этого делать. Это моя вина. Напоил его чаем. Раскрыл
секрет. Позволил ему это сделать. Позволил ему это сделать. Моя вина. Моя вина. Моя
вина.
Минерва толкает меня локтем и советует не дуться. Большой зал пустеет. Студенты
перешептываются в коридорах. В подземельях, у моей двери собралась толпа. Звенит
звонок, а класс до сих пор заперт. Древесина столешницы гладкая и, кажется,
выгибается под моей ладонью. Раны в боку ноют и внезапно я не уверен: достаточно ли
высок воротничок... На мне был такой же, когда он меня кусал... если заметят, то я за
себя не отвечаю...
Не успевают мои мысли потечь в это русло (а я – прийти к неизбежному заключению
об отсутствии выбора), как я распахиваю дверь и носом к носу сталкиваюсь с Уизли.
Воцаряется жесткая тишина. Словно на поле боя на меня уставились множество белых
и несколько темных мертвых лиц. Отступаю, и они проходят мимо меня в класс.
Что же касается его... его место остается пустым.
– Где Поттер? – Мой голос звучит неестественно грубо... совсем непохожий на мой
обычный. Может быть, он лишил меня и голоса.
Уизли и Грейнджер пялятся на меня с непроницаемым выражением лиц. И отвечают
одновременно, но вразнобой:
– Больничное крыло.
– Не знаю.
Снимаю баллы за отсутствие синхронности, стараясь не думать о том, что могло
произойти, где он может быть, что я наделал. Возможно, он мертв. Я убил его своей
любовью/ненавистью/злостью/унынием/вожделением/страхом/отчаянием. И не думаю.
Не стараюсь прислушаться к их перешептыванию, присмотреться к тому, что делаю. Не
гляжу в глаза Драко. Преследуемый самим собой и им: каким-то образом
удерживающим меня на месте своим легким телом, впившимися в меня зубами, шагаю
по проходам между партами, мир вспыхивает и гаснет... нет... Толчок попытки
аппарирования, удар о стену... нет... Передо мной лицо Паркинсон, чувствую ее теплое
дыхание – овсянка и фиалковые пастилки. Она спрашивает, все ли со мной в порядке.
Нет, не все. Будь со мной все в порядке, не заблуждайся я настолько глубоко, я никогда
бы не позволил случиться ничему подобному.
Я расщепился в той комнате, точно как в первый раз, рука и нога оставлены на
истребление моей матери. Я оставил себя с ним, ту часть меня, которая умеет вставать,
смотреть этим детям в глаза... Она осталась позади и он поглотил ее, покрыв своим
телом и заставив исчезнуть.
И я так неловок. Таким неловким я не чувствовал себя уже много лет. Я едва не
перевернул котел Лонгботтому и снял баллы, когда наши глаза встретились, понимая,
что он все заметил.
Потом урок оканчивается, беспорядок убран, они выносятся из моего класса, впуская в
комнату громкий галдеж, когда же я поворачиваюсь к выходу, за мной следуют его
друзья. Он щурит потемневшие от презрения глаза. Она холодно меряет меня взглядом,
словно я – приготовленное для вивисекции насекомое. Неожиданно вспоминается змея,
которую я убил еще ребенком. Она еще не была готова для линьки, я содрал с нее
шкуру и под ней нашел новую чешую – мягкую и влажную.
Не могу пошевелиться и просто жду, понимая наперед, что они скажут, и Уизли
говорит:
– Мы знаем, что вы сделали.
Он им все рассказал.
«Он им все рассказал, он оставил меня в углу и отправился прямиком к ним и рассказал
им что я с ним сделал, и что он сделал со мной как тихо рвалась плоть какие издавала
звуки он им рассказал он им рассказал и я...»
– Профессор, – негромко произносит Грейнджер.
Судорожно поднимаю голову, встречаясь с ней взглядом. Я не дышу. Кажется, я
разучился. Желудок медленно выворачивает наизнанку. Задыши я, и меня вытошнит
прямо здесь, перед ними, последнее унижение – вдобавок ко всем остальным – которое
мне вряд ли пережить.
- Нам необходимо знать, где он, - настаивает она.
Мне нужно дышать, чтобы говорить. У воздуха прокисший вкус, как у кружевного
воротника ночной сорочки моей матушки.
- Понятия не имею.
- Где вы видели его в последний раз? – вставляет один.
- Прошлой ночью? – добавляет другая.
Я не могу в этом признаться. Это секрет, а секреты не для признаний... во всяком
случае, не для моих. Под рукавами мантии сжимаю запонки на манжетах и ожидаю,
когда все это закончиться, когда они уйдут. Оставьте же меня, наконец, в покое. Пусть
меня оставят в покое. Они глядят на меня, словно я инопланетянин, а мне хочется
рыдать – я превратился в ничто под безжалостными взглядами детей.
Дальнейшие события вспоминаются как в тумане. Грейнджер предупреждает, что они
поставят в известность Дамблдора, и истина (ах, эта ужасная истина) захватывает
своими щупальцами все, что я считаю нужным. Вижу сцепленные пальцы Флитвика,
его алчную улыбку и узел закручивается еще сильнее. Не знаю, что сказать. «Да,
конечно» или «Прошу, ради любви к Гарри, не делайте этого»... Уизли бросает на меня
последний взгляд, и они уходят, оставляя меня в потемневшей комнате.
Вспоминаю змею, ее мягкую, влажную чешую, и это оказывается последней каплей.
До кабинета мне не дойти. Раковина в углу слишком далеко. Узел превращается в
скользкий, безжалостно сжимающийся кулак, из которого сочится что-то,
напоминающее кровь и запаха апельсинов. Меня снова скручивает спазм, но выходит
только слюна. Я сплевываю. «Это моя работа», - замечает горгулья. Прижимаюсь к
стене, мне нечего ответить, беспомощно прислушиваюсь к шагам за спиной. Краем
зрения замечаю белую руку, пальцы, постукивающие по голове горгульи. Та
утрачивает свое недовольное выражение, ее рот округляется в «О», выплескивая струю
воды.
- Полагаю, не стоит спрашивать, все ли с вами в порядке, - произносит Драко.
Он запирает дверь, отсекая любопытные взгляды проходящих мимо студентов и
говорит, что мне необходимо показаться Помфри. Мне не нужна Помфри. Мне никого
не нужно. И не нужно, чтобы кто-то видел меня... не сейчас... никогда... и меньше всего
– он. Если он меня увидит, то тут же доложит отцу, а тот, в свою очередь – Темному
Лорду. В любом случае, он донесет даже о том немногом, что видел.
Я распрямляюсь и принимаюсь размышлять о том, как стану от него избавляться.
Глава 39: Побитая POV Люпина
"Я его больше не чувствую"
После ухода за магическими существами я отыскиваю Рона с Гермионой. С
опущенными гловами, словно совершили какой-то грех, подростки повествуют о ссоре,
о которой, рассказал Гарри, и о его синяках на спине и ногах, которые заметил Рон.
– Он был весь в синяках, – уточняет Рон. Это было вчера, еще до того, как он
набросился на Дина. До побега (к Снейпу, я уверен, он сбежал обратно к Снейпу) До
того, как пропал.
Пытаюсь надеяться на лучшее: что никто никому не собирался наносить телесных
повреждений. Молча благодарю их за заботу. За потраченное время. Затем
возвращаюсь к безрезультатному поиску: не давая покоя Филчу, заглядывая в каждый
закуток, ища Приза, убивая оставшееся до ужина время.
Снейп прибывает рано. Окидывает взглядом гриффиндорцев, забыв наполнить тарелку
- это за него, по-матерински цокая языком, делает Макгонагалл. Вижу, как белыми
пустыми глазами он высматривает Гарри. Ни за что не поверю, что он намеренно
позволил случиться тому, что случилось.
Как странно испытывать такую уверенность...
«А как же синяки?» – возражает мой внутренний Сириус.
Снейп отрывает глаза от студенческого стола и теперь рассматривает собственную
тарелку, машинально измельчая в пюре зеленый горох. Потому что чувствует себя
виноватым или просто из-за отсутствия Гарри? Лучше спросить его сейчас, до того, как
на глаза ему попалась дверь, чтобы хлопнул мне ею в лицо.
– Северус. Где он?
Кажется, Снейп вовсе не удивлен вопросом.
– Его нет.
– Нет? Что ты имеешь в виду? – Он не отвечает, а просто медленно, словно в ране,
поворачивает вилку. – Нет в Хогвартсе?
Снейп неспешно откладывает вилку и складывает руки на коленях.
– Сегодня утром, – информирует тарелку он, – я его вышвырнул. Он убежал. Куда –
понятия не имею. Теперь я больше его не чувствую.
Наступает пауза, наполненная смехом Синистры, занимающей стул два места от нас.
Ну и что на это ответить? Я же был там вчера вечером. И мог бы найти Гарри, но
упустил шанс, потому что торопился... потому что Снейп вернулся с одной из тех
встреч и был явно в скверном расположении духа, а у меня не было никакого желания
выслушивать, что с ним произошло. Не хотелось спрашивать, почему он избегает моего
взгляда.
И снова меня лишают роскоши осуждений. Не думая, тупо отвечаю:
– Не понимаю, о чем ты...
– Он связал нас кровными узами. Неделю тому назад, – сообщает он так спокойно,
словно обсуждая погоду.
– Яйца Мерлина... – вылетает у меня: вспоминаю склоненное над книгой взволнованное
лицо Гарри неделю тому назад. – Он создал их сам?
Снейп мельком глядит на меня – впервые с того момента, когда я сел с ним рядом.
– Разумеется. Последнее, что мне нужно, это еще большая близость, – произносит, а не
выплевывает он. Полагаю, это объясняется лишь чрезвычайной серьезностью ситуации.
Флитвик то и дело бросает на нас любопытные взгляды, Снейп чувствует их и снова
опускает голову. Это едва ли подходящее место для подобной беседы.
– Ты ничего не ешь, – замечаю я. Он рассеянно смотрит на забытую вилку. – Зайди ко
мне, поговорим...
И он послушно следует за мной к выходу из зала.
Мы стоим в мерцающем свете фонаря, и он глядит на пол между нами. Едва узнавая
того, с кем говорю, я спрашиваю, почему он выгнал Гарри. Он отвечает:
– Кролик. Он его ел. Даже не убив. Я думал, что мне это снится... – Его глаза бегают
туда-сюда, словно следуя беспорядочным движениям снующего по полу насекомого.
Не может быть, чтобы он сознавал, как у него дрожат руки. – Я приказал ему
убираться, – продолжает он. – И он убежал. Это моя вина.
– Нет... – я умолкаю. Обвинять или оправдывать кого бы то ни было сейчас не имеет
смысла. – Его нужно отыскать. После нашего разговора... он был с тобой, когда я
заходил вчера вечером? – осведомляюсь я, вспомнив вчерашнее собственное
проявление высокой нравственности, рекомендовавшее Снейпу посетить больничное
крыло. Сомневаюсь, что он даже на секунду задумался о том, чтобы туда пойти… Не
то, чтобы я удосужился проверить.
– Сегодня утром. Он ушел сегодня утром, – задумчиво произносит он.
– Если бы только ты удосужился поставить меня об этом в известность, Северус, –
взрываюсь я, сожалея, ох как сожалея, что он мне ничего не сказал. Он закрывает глаза
и судорожно сжимает руки, неуверенно качая головой. Нет, это несправедливо. Нет
ничего справедливого в создавшейся ситуации. – Что ж, – вздыхаю я. – Ты мне
сообщаешь мне об этом сейчас...
Он начинает идти – быстрой, но какой-то бесцельной походкой. Торопливо следую за
ним, чувствуя, что теряю контроль над беседой, что своей растерянностью сбиваю с
толку и себя самого.
– А как же синяки? – И вот, наконец, характерный взгляд, типичный Снейп –
появляется на его лице. Он мельком на меня смотрит, сощурившись, словно я только
что пытался его поиметь.
– Синяки.
– Синяки у Гарри.
– У него синяки, – эхом повторяет Снейп и коротко, презрительно хохочет. Он ускоряет
шаг, и мне приходится трусить следом. Факелы проносятся мимо черно-золотыми
отрезками. Он резко поворачивает вправо на лестницу, направляясь вниз в подземелья,
и до меня доходит: да он просто пытается от меня избавиться. Интересно, в какой
момент он проснулся? Ведь только что он с такой готовностью отвечал на мои вопросы
и даже поведал о кровных узах.
– Ты был у мадам Помфри?
– Мне там нечего делать, – бросает он.
– Тебе необходима ее помощь. Что с тобой произошло? Это имеет отношение к Гарри?
Нагнав его, замечаю, что ближайшая ко мне ладонь Снейпа сжимается в кулак.
– Я рассказал все, что тебе нужно знать, – отвечает он, но почему-то не рассерженно, а
скорее испуганно. – Теперь иди и найди его.
– Да ты мне фактически ничего не сказал! Как насчет вашего вчерашнего сборища? – в
отчаянии выпаливаю я, надеясь вывести его из равновесия. Так или иначе, он замедляет
ход – мы почти у его двери.
– Я... я сказал тебе все, что посчитал нужным, – хмуро отрезает он, держась за медную
ручку. Мимо нас, в своем протоплазменном величии, пролетает Кровавый Барон. Готов
поклясться, в его взгляде читается любопытство.
– Тогда пошли к Дамблдору. Необходимо обсудить дальнейший план действий...
Дверная ручка щелкает. Чувствую, как растворяются его охранные заклинания,
высасывая из воздуха электричество.
– Ты получил информацию, – бесстрастно сообщает он. – Вот ты и говори с
Дамблдором. – Ссутулившись, он с подавленным видом переступает через порог.
– Нам лучше сотрудничать, Северус...
Дверь закрывается перед моим носом.
– Нам уже давно нужно было начать сотрудничать.
***
В подземельях пахнет ханжеством и плесенью. Их обитатели взирают на меня так,
будто я своими расспросами о коте Снейпа грубо вторгаюсь на их территорию. И все
же я не сдаюсь, заканчиваю начатое и лишь после поднимаюсь наверх. На пути к
гаргулье Дамблдора встречаю Рона с Гермионой. Они смотрят на меня,
переглядываются, и снова опускают головы. Пытаюсь решить, какие слова вызовут их
на откровение.
– Я знаю пароль.
Гермиона приветливо улыбается, но ее глаза остаются грустными. Рон рассержен. Он
пахнет так, словно целый день мариновался в своей злости. Его лицо покраснело, и он
упрямо произносит:
– Гарри нет в Хогвартсе.
Моя душа уходит в пятки. «Его нет», – сказал Северус, почему же я в тот же момент не
отправился к Дамблдору? Потому, что мне хотелось сделать что-то, чего Снейп не
смог. Потому что у него был такой печальный вид... Мерлин, я даже не знаю. Я все
испортил с самого начала.
– Откуда тебе об этом известно? – спрашиваю я, уже зная ответ.
– Карта мародеров.
Что ж. Вот и все.
Определенность оседает на нас как пыль, а мы продолжаем стоять – каждый с личным
грузом поражения на душе. Мимо, в благостном неведении, шумно проходит группка
студентов.
– Что ж, пошли наверх? – наконец, предлагаю я. Касаюсь кончика гаргульиного носа: –
Фиалковый пирог. – Кажется, тварь взирает на меня с сочувствием, но камень холоден.
Глава 40: Чувствуй магию
"Погодите!"
Вдыхаю…
Слышу, как стрекочут сверчки.
...и выдыхаю.
Вот уж не ожидал услышать стрекотания сверчков после смерти. С другой стороны, я
даже не уверен, что именно ожидал услышать.
Ноздри щекочет терпкий запах сырой земли и мокрых листьев. Чувствую свет и легкий
ветерок. Ощущаю магию, теплую и сильную, текущую во мне, окутывающую меня.
Неужели это и есть смерть? Что ж, не так она и ужасна, чего только Волдеморт ее
боится?
Открываю глаза: надо мной, на бледно-голубом сияющем фоне светится мерцающий
черно-лиловый узор. Словно зачарованный, я гляжу вверх, где на лиловеющем небе
постепенно вырисовываются звезды. Чернота принимает очертания колышущихся на
ветру и окруженных мерцанием (наверное, от магии) листьев.
Рядом что-то шевелится. Пытаюсь сесть, но совершенно не чувствую тела. Головы я не
чувствую тоже, но кое-как умудряюсь ее повернуть. И замечаю присевшую рядом
маму. Из-за окружающего бледно-голубого света ее глаза кажутся прохладного, темнозеленого оттенка, а волосы – темно-рыжего.
– Мама, – пытаюсь произнести я, но изо рта вылетает лишь слабое карканье.
Она печально улыбается мне, и смотрит на разделяющий нас участок земли. Он
расчищен, не считая пригоршни камушков разных цветов и размеров. Мама
раскладывает их по контуру человеческой фигуры нарисованной ею в грязи.
Отец приседает на корточки у моей головы. И глядит поверх меня, окутанный такой же
голубоватой дымкой. Он улыбается так, будто любит меня, однако мысль об этом
смущает – мне не забыть, как он издевался над Северусом. Снова пытаюсь
приподняться. Но тщетно. Такое ощущение, что от меня осталась одна голова. Может
так оно и есть... ели же меня фестралы, верно? Вот и оставили одну лишь голову.
– Я мертв, – с облегчением объявляю я. Отец качает головой. – Вы – привидения? –
Нет. – Я не понимаю. – Он сочувственно кивает, по-прежнему ничего не объясняя. –
Что происходит?
Молчание. Перевожу взгляд на маму: та все еще перекладывает свои камушки. Но и
она не поднимает головы.
– Объясните, наконец, что все это значит? Почему вы молчите?
Мама поднимает голову и касается пальцем губ: ш-ш-ш...
– Почему? – шепчу я.
Отведя от губ палец, она касается одного из камушков на земле. Тот вспыхивает и
исчезает. Так же внезапно я чувствую руку отца на своем плече. И легкое пожатие.
Я чувствую... чувствую его!
Он кажется таким настоящим... из плоти и крови. Они - не привидения. Но и не живые
люди. Они говорят, что я не умер. Краем взгляда замечаю еще один сияющий камушек,
и другой, и еще один... и чувствую, как рука отца отводит мне со лба пряди волос...
действительно ощущаю ее прикосновение. Чувствую собственное горло, в котором
першит... как оно издает странный звук – нечто среднее между смешком и всхлипом...
чувствую выступающие на глаза слезы. Я не могу их вытереть, но мне плевать. Отец
улыбается так, будто любит меня. Не понимаю, как он может...
– Меня бросили в озеро! – выпаливаю я. – Почему? Зачем они это сделали?
Он качает головой.
– Ты должен знать! Должно же у тебя быть хоть какое-то понятие! Ведь ты проделал то
же самое с Северусом! – ору на него я. – Зачем? Объясни, зачем?
На миг он закрывает глаза. Он не произносит ни слова, но у него виноватый вид.
Бросаю взгляд на маму: та по-прежнему играет с камушками, заставляя их вспыхивать
и исчезать. Ощущения продолжают возвращаться ко мне: я уже чувствую грудь и
живот, а вместе с ними – тревогу и напряжение.
– Я его люблю.
Отец кивает. Мама тоже. И, кажется, на ее губах даже играет полуулыбка.
– Значит, вы на меня не сердитесь?
Оба отрицательно качают головами. Нас связывают анимагические узы. И кровные узы
тоже. Мы занимались сексом. Родители просто кивают, не задавая вопросов, словно им
уже давно все известно.
Отец наблюдает, как мама аккуратно касается камушков, а те со вспышкой исчезают,
каким-то образом постепенно возвращая мне ощущение собственного тела. Делаю
глубокий вдох, чувствуя, как, наполняясь воздухом, раздуваются легкие. Хочется
закрыть глаза, потому что боюсь увидеть их реакцию на то, что сейчас скажу – если
получится. Но ведь они не могут говорить, и мне ничего не остается, как держать глаза
открытыми, наблюдая за выражениями их лиц.
– Я его изнасиловал, – мямлю я.
Отец отворачивается, но его рука снова сжимает мое плечо. Мама опускает голову.
Мне виден лишь ее рот, но я понимаю – она хмурится. На миг она подносит ладонь к
лицу, к глазам, потом кивает.
Начинаю лепетать, пытаясь сдержать слезы, но, когда изо рта начинают сыпаться
слова, перед глазами все расплывается: «Я сделал ему больно. Но не нарочно. Я не
хотел. Не знаю, как так вышло. Кажется, я схожу с ума. Ко мне в голову проникает
Волдеморт. Я чувствую, как он делает всякие мерзости. Не понимаю, что со мной. Я
сделал ему больно. И не знаю, как теперь быть. Что теперь делать».
Ее прохладные ладони гладят мое пылающее лицо. Он вытирает пальцем мои слезы, а
я, зажмурившись, прикусываю губу – мне стыдно, что я плачу, всхлипываю и не могу
остановиться. Щемит в груди и трудно дышать даже через рот. Открываю глаза: они
оба все еще смотрят на меня с самыми печальными улыбками, какие мне доводилось
видеть.
Мама указывает куда-то вдаль. Но там лишь деревья и тьма. Я выдыхаю: «Что?». Она
снова взволнованно указывает в том же направлении. Там, за деревьями снова деревья,
а потом – трава и холмы. А дальше – замок, темный силуэт с ярко освещенными
окнами, окруженный звездным небом. Глубоко в замке – подземелья и комнаты, такие
знакомые, что я мог бы назвать их «домом», где в кресле сидит он.
Чувствую рядом родителей. Как мама творит магию с выложенными на земле
камушками. Чувствую возвращение собственного тела. И одновременно вижу
Северуса, словно нахожусь с ним в одной комнате, оставаясь незаметным под мантией–
невидимкой.
На нем незнакомая мне новая одежда, или, может, он отремонтировал старую. У него
круги под глазами, будто он совсем не спал. Болезненно бледное лицо. Я зову его:
«Северус!», но он не слышит. Хочу прикоснуться к нему... к его сложенным на коленях
рукам... но мое тело здесь, в лесу. Он глядит на постель: скрученные простыни,
полуспавшее на пол одеяло...
«Прости меня, я не знаю, как мне быть».
Понимаю, что ему меня не услышать, но все равно говорю это. Он еле заметно
вздрагивает, но я не свожу с него глаз. Указательным пальцем Северус трет сустав
большого. Его глаза бегают, когда он моргает, словно что-то ищет. Его плечи
облегченно расслабляются.
Вытираю влажные глаза – передо мной снова родители. Похлопывая меня по плечу,
отец встает. Я сажусь, но слишком резко, тело пронизывает боль. На нарисованной на
земле фигурке остался лишь один серый, напоминающий почку, камень. Мама касается
его, но тот не вспыхивает и не исчезает, как остальные. Она поднимает его, вкладывает
мне в руку и снова указывает в сторону Хогвартса, в сторону Северуса.
– Отдать ему это?
Улыбаясь, она кивает, гладит меня по щеке и встает.
– Погодите! – восклицаю я, но они уже машут руками, прощаясь, их силуэты блекнут.
Пытаюсь вскочить, но ноги слишком слабы – ноют мышцы. Мне удается встать на
колени, но родителей уже нет.
Стрекочут сверчки. Над головой светят звезды. Стеной стоят высокие деревья. Однако
окружающая их раньше голубоватая сияющая дымка исчезла. Родителей нет, я один в
Запретном лесу.
Глава 41: Смеющаяся POV Снейпа
"Но вы же понимаете, что теперь трупы?"
Это кресло моего деда. В нем никто не умирал. Его не тронули авроры. После того, как
меня выпустили из Азкабана, я вытащил его из обломков целым и невредимым – не
считая устроивших в сидении нору мышей. После я использовал их в укрепляющем
память зелье (что, впрочем, не внесло существенных изменений в качество препарата).
Я сидел в нем еще ребенком, наблюдая, как он работал. Сидел, ожидая наказания. Как и
сейчас. Я ожидаю, что сюда вот-вот, поблескивая глазами, явится Альбус. Интересно,
сумею ли я оценить по достоинству всю иронию ситуации, когда он станет обвинять
меня в том, что я прогнал Гарри? При беседе, несомненно, пожелает присутствовать
Люпин, и склонен полагать, что Альбус удовлетворит желание оборотня. Ведь тот
постарался на славу. Тогда как я лишь чинил препятствия.
Не знаю, о чем я думал. И думал ли вообще? Зачем занимался с Гарри любовью? Зачем
напоил его этим чаем?
Драко учат его проклинать. Лестранжи способны проклясть его в любой момент. Он
ничуть не продвинулся в работе над прорывом в Amicus Fides. Он мне так доверяет...
Именно поэтому было необходимо предать его доверие. В тот момент этот ход казался
вполне логичным.
Да, казался.
Надо мной издевается дед: «Ты мыслишь, зельевар? Или просто варишь настойки?»
Со временем водянистый круг света у моих ног блекнет. Ладоням щекотно от
поглаживания потертой обивки кресла, а их все нет. И вот за дверью спальни раздается
голос: «Северус?» Альбус. Они никогда не стучат. Они могли бы воспользоваться
камином, но я не слышу шагов. Голос что-то невразумительно бормочет и снова
произносит мое имя.
Я забился в угол спальни: беженец, вор. Украл у них Гарри, и потерял его. Почему за
мной не приходят? Так было бы только справедливо.
Голос умолкает, и вот я снова один.
Не знаю, что делать. Уверен, в покое меня не оставят. Но теперь здесь только я и это
кресло, в котором я сидел испокон веков... эти комнаты, где проводил время Гарри... и
пуговицы по углам. Меня ожидает стопка непроверенных домашних работ, подготовка
контрольной для шестого курса, но я продолжаю сидеть, наблюдая, как ползут и
меняются тени.
Внезапно он снова со мной.
Щекотание в глубине мыслей... слабая ласка. Как будто чьи-то теплые пальцы касаются
моих, хотя моя ладонь остается пустой. Кажется, я открываю глаза, но ведь я их не
закрывал. Только когда начинает кружиться голова, сознаю, что не дышу... когда же
делаю вдох, он все еще со мной. Я его не убил. Возможно ли это?
Быть может, это смерть.. но я чувствую, как к нему возвращается жизнь, и мне не
страшно.
От этого, во всяком случае.
Поднимаюсь с кресла. Прохожу через кухню в кабинет, почти ожидая его там увидеть,
но в комнате холодно и пусто, даже зеленое пламя Альбуса уже погасло. На рабочем
столе беспорядок: открытые чернильницы вперемешку с пустыми бутылками от
сливочного пива. Следовало бы навести порядок. Следовало бы поработать, но вместо
этого я направляюсь в кладовку и едва не спотыкаюсь о кролика.
Моя мать была гораздо аккуратней. Когда она была вынуждена убивать животных, то
никогда не оставляла их на полу, словно пустые пакеты от чипсов.
Поднимаю палочку, чтобы сотворить Delabor. Но цепенею. На меня глядят пустые,
сухие глаза. Повернувшись, я выхожу из кладовки.
Это – дело рук Гарри.
Весь беспорядок в этих комнатах – его рук дело. Моя кровь на полу – его рук дело. Я не
могу откладывать наведение порядка вечно...
Это – дело рук Гарри.
Мне нельзя тут оставаться. Не в одиночестве. Он вернется, и все будет в порядке: он
востребует то, что оставил и заново вернет смысл тому, что для меня лишь беспорядок.
Тогда я снова смогу здесь жить. Иду к вешалке за плащом, но сознаю, что плащ уже на
мне и выхожу из комнат – чувство цели частично возвращает рассудок. В коридорах
еще бродят несколько слизеринцев, я отправляю их в гостиную. Они не понимают, что
в Хогвартсе небезопасно.
Когда нет Гарри. Когда есть Гарри. Не для Гарри... Нет, мне непозволительно об этом
думать.
Земля темна как бархат и такая же теплая. В лачужке Хагрида горит свет. Гарри забегал
туда в гости – по словам Драко. Останавливаюсь как вкопанный посреди лужайки –
вероятно, с исключительно дурацким видом – возможно ли, что он и сейчас там?
Однако в привычку Хагрида не входит вводить в заблуждение Дамблдора... Ловлю себя
на мысли: понятие «неприемлемости» – обосновано ли оно вообще? В голове возникает
картина: двенадцатилетний Гарри давится членом размером с морского угря.
Нелепо. Совершенно нелепо. В таком случае, моим он бы точно не подавился.
Если, разумеется, тогда его не беспокоило что-то иное...
Меня поглощает лес.
Тут тропинки. Но я их игнорирую – ведь им не следовал Гарри. Ветки цепляются за
одежду, и некоторое время спустя я снимаю плащ. Гарри спит. Ему больше от меня не
сбежать. Я могу о него споткнуться, или заметить его силуэт на фоне молочного неба.
Я уверен... в нем, в себе, в нас.
Уверенность длится недолго.
Опускается ночь, темная как изнанка маски. Lumos бесполезен. Не вижу ни гребаной
зги, а осязаю еще меньше – остальные чувства подводят, предательски увлекая в тени и
замкнутые пространства, неоднократно подставляя подножки. Он же маячит где-то
впереди – спящий и равнодушный, пока что-то невидимое цепляется за мою одежду и
волосы. Мне его не найти. Какой толк в узах, если они не способны привести к нему?!
Глупый Снейп, глупый...
Вокруг шевелится лес, я заблудился.
Помню, как пробирался к линии аппарации после возвращения Темного Лорда, пьяный
от страха и иллюзии героизма. Помню, как возвращался с привкусом дерьма во рту,
убежденный, что надо мной смеются звезды. Меня охватывает жуткое чувство
уязвимости, полупрозрачности...
Чтобы избавиться от того привкуса, я принял у Альбуса лимонную дольку. Я бы взял ее
даже сейчас – хотя бы в доказательство собственного существования. Ускоряю шаг, с
палочкой наготове в одной руке, притворяясь, что мой страх – надежда. Другой рукой
тянусь в темноту, пытаясь схватить ее до того, как она схватит меня.
Назад в Хогвартс я возвращаюсь в третьем часу ночи.
***
Он сидит лицом к четырем факультетским столам, не замечая меня. Рядом совершенно голый, не считая ошейника, Люциус играет с бокалом вина.
Кладу ладонь Северусу на плечо. Тот роняет вилку, которая со стуком падает с тарелки
на каменные плиты.
– В чем дело? – со смешком осведомляется Флитвик.
Северус поворачивается ко мне, отталкивая стул и опускаясь на колени. Я приказываю
ему раздеться. У него расширяются глаза.
– Не здесь, Мой Лорд, умоляю. Не здесь.
– Боже, какой кошмар, – фыркает Флитвик в кубок с водой, совершенно не утрачивая
невозмутимости.
Нетерпеливо бросаю: «Devestius». Одежда Северуса разлетается по залу. Заливаясь
смехом, Флитвик откидывается на спинку стула, а Синистра вынимает носок из блюда
с рубцом. Поднимаю Северуса за волосы и толкаю на стол, не заботясь, какую он
подминает под собой еду. Над ним передают блюдо с рубцом широко улыбающемуся
Люциусу.
– Рубец, Северус? – вежливо осведомляется тот, выкладывая щедрую порцию на лицо
зельевара.
Большой зал звенит от смеха. К нам приковано всеобщее внимание (если не считать
сына Люциуса, который прячет за ладонями порозовевшее лицо). Флитвик и Синистра
беспомощно хихикают, наблюдая за тем, как я трахаю Северуса. Не уверен, зачем мне
это нужно. Я даже не испытываю особого желания, но он исторгает поток слез, и я
продолжаю. Дотрахиваю его до крови и просыпаюсь от собственного осипшего крика.
Все притаилось в темноте. Не видно даже стен, а когда я вцепляюсь с простыни, те
ускользают между пальцев как грязь. Пропускаю сквозь нее пальцы и
сосредотачиваюсь на виднеющемся в просвете между густыми ветвями деревьев
краешке луны. Прикусываю губу, чтобы не разреветься, но я совсем один. Это неважно.
Больше ничего не имеет значения. Слезы стекают по щекам. Ненавижу себя.
Отчаянно надеюсь, что Северус не вспомнит этот кошмар.
***
Сверху сияют звезды, безлунный мираж. Откуда я взял, что вижу луну? В одежде
холодно и мокро, я натягиваю одеяло до подбородка и сворачиваюсь калачиком, в ушах
по-прежнему звенит смех.
По-прежнему ощущаю себя распластанным на столе ради их удовольствия.
Это нужно было сделать для Темного Лорда... это был просто сон... просто...
Это был Гарри.
Кусаю руку, чтобы не закричать... несильно... недостаточно сильно. Не будь я таким
трусом, то содрал бы с кости плоть, чтобы заглушить эти звуки, эти мысли, правду этих
снов, но у меня лишь немеют пальцы. У них солоновато-горький вкус – семени и слез.
Сама мысль, что меня может возбудить... нечто подобное... вызывает спазмы желудка...
кажется, сейчас меня стошнит. То, что сейчас я один, не делает ситуацию более
достойной.
Даже накрытый с головой одеялом, с участившимся, стучащим в ушах пульсом и
девятью этажами между нами, я все еще их слышу... его друзей, его настоящих
друзей... в безопасности их красно-золотого рая, теплых расцветок плоти и костра. Есть
сны, есть пророчества, а есть и реальность: он все рассказал, и теперь им все известно.
Известно обо мне. И смешно: ведь это произошло именно со мной...
«В чем дело, Северус?»
Смешно, потому что это правда.
«Рубец, Северус?»
– Нет, – не слишком отчетливо, из-за руки, произношу вслух я...
На мне все еще плащ, ботинки... так почему же я чувствую себя таким обнаженным?
Взяв с собой одеяло, я возвращаюсь в мою маленькую нишу и снова запираю обе двери
охранными заклинаниями. Тут только две свечи, скудные стражи. Не шевелюсь до тех
пор, пока они не догорают.
Теперь я наедине с тьмой, холодом не по сезону, запахом запустения...
И смехом.
Они не могут смеяться. Они спят. Спят все, кроме меня. Но завтра... меня увидят в
Большом зале и будут передавать сплетни с солью. Увидят в классе, и будут смеяться
за моей спиной. Увидят в коридорах и засмеют в открытую.
В гостиных... одному только Мерлину известно, что там происходит.
Закрываю глаза, ожидая, надеясь, умоляя тьму поглотить меня, холод – проникнуть
внутрь и сделать свое дело, как и раньше. Ничего не происходит. Я застрял в
настоящем, взрослый мужчина, нашедший убежище в туалете. Самая большая шутка
Хогвартса.
Теперь уже ничего не изменить. Я никогда не мог ничего изменить.
Я все еще плутаю по лесу в компании приятелей Упивающихся Смертью, лежу
распростертый на учительском столе. Неподвижный на кухонном полу.
***
Уизли не следит за своим котлом.
Ей лучше знать. Они все знают лучше. Все эти часы, дни, недели, месяцы инструктажа
– но разве они обращают внимание? Разве им не все равно? Начинает циркулировать
любопытная сплетня, и все знания вылетают в форточку.
А теперь сплетня ходит между ними, наблюдая как, одно за другим, портятся их зелья.
Слоупер слишком занят заламыванием пальцев, чтобы заметить, как под котлом гаснет
пламя. У Феттвэй зелье кирпично-красное, хотя должно быть черным. Фробишер
кромсает крапиву, вместо того, чтобы нарезать, а рядом с ней Уизли... просто смотрит...
Полагаю, она решила, что ее зелье готово – осталось лишь поддерживать слабый огонь.
Решила, что я позволю ей на себя глазеть нагло склонив голову, словно у меня нет
никакой власти, словно я – не больше, чем один из них...
Девчонка даже не соизволит помешивать зелье. Хотя по инструкции обязана это
делать.
Сажусь за стол и жду, когда от меня на секунду оторвется этот взгляд. Одной рукой
беру перо, другой, под столом – нацеливаюсь на ее котел. Сначала ничего не
происходит, но внезапно зелье бурлит и начинает выплескиваться из котла кипящим
потоком. Ее приятели–студенты привычно вскакивают с пола на стулья. Уизли
бледнеет как снег, а Форбишер начинает причитать о потере крапивы.
Откладываю перо.
– Мисс Уизли. Поддерживаете репутацию вашего семейства?..
Из противоположного конца класса подхалимно ржет четверокурсная версия Малфоя.
Игнорирую ее – слизеринцы тоже наглазелись на меня больше, чем следует. С ними я
побеседую чуть позже.
Охлажденная черная струйка подтекает к моим ногам. Мне ничего не стоит избавиться
от нее словом, которое эти дети выучат лишь в следующем году. Уизли промокла до
нитки. Ничего, переживет.
Как-нибудь.
– Не понимаю, как такое могло произойти, – чопорно оправдывается она, глядя на
останки своего котла. Не уверен, что она сможет себе позволить новый. – Вероятно, это
было...
– Меня мало интересуют оправдания вашей некомпетентности, Уизли, несмотря на то,
что это распространенное явление на вашем факультете. Десять баллов с Гриффиндора
за беспорядок. Который вы сейчас же уберете. – И с удовольствием наблюдаю за тем,
как девчонка обнаруживает уникальную неэффективность Scourgify против отложений
тяжелых металлов. Форбишер пялится на меня так, будто у меня на голове выросла
антенна. – Да? – тихо осведомляюсь у нее я.
– Моя крапива, – жалуется она. – Она вся промокла, когда...
– Ваша крапива вряд ли бы вам пригодилась, в виду того, что это зелье должно было
быть на огне десять минут тому назад.
И моя слизеринская часть класса покатывается от смеха. Яйца Мерлина, это же не
смешно...
Отвернувшись, обнаруживаю, что все до последнего взгляда прикованы ко мне.
Уизли снова пробует свое заклинание. Ярко-розовый румянец заливает ее до самой
шеи.
– Сэр, – говорит она и опускается на колени. И использует элементарное
вентилирующее заклятие, загоняя поблескивающий черный гравий на лист пергамента,
и пол становится таким чистым, каким не был уже годами. Надо же, какая
изобретательность. Нет, все-таки следовало снять с нее больше баллов.
Из класса она бежит прямо к старшим братьям. Вижу, как они склоняют друг к другу
рыжие головы и сожалею, что не назначил ей отработки. Пока они совещаются, толпа
студентов в коридоре становится более многолюдной, часть ее обтекает Уизли и
вливается в мой класс. Скоро прозвенит звонок. Ах, как бы мне хотелось хлопнуть пред
их лицами дверью... но Джордж Уизли, со следующим за ним по пятам близнецом,
забегают в последнюю секунду. Молча они усаживаются позади Уоррингтон и Блечли.
Не будь на сегодня запланирована подготовка к ТРИТОНам, можно было ожидать
очередной серии отравлений.
Призываю кафедру в переднюю часть класса и просматриваю свои конспекты. Calx
acetosell, aerata, citrata, molybdaenata. Известковое молоко, известковая вода. Цеолиты.
Класс внимательно слушает.
Превосходная сосредоточенность.
Мне известна скорость, с которой способны распространятся слухи. Когда святой
папаша Гарри решил перевернуть меня вверх ногами, к концу дня об этом знала вся
школа. А когда я вернулся в подземелья, из моего гардероба исчезли все трусы... а
одноклассники глядели на меня такими большими, невинными глазами – Уизли и их
союзники. Почему против меня всегда должен существовать союз?
Solar phosphorus. Не верю, что их действительно настолько интересует Solar phosphorus.
Теперь им про меня все известно.
Великий Мерлин. Неужели я краснею?
Джонсон поднимает руку.
– Да? – слишком быстро спрашиваю я под пристальными взглядами Уизли.
– Какова вероятность того, что мы будем иметь дело с маггловским фосфором, а если
будем, то чьим источником пользоваться: Кантона или Болдини?
Она произносит это так гладко, словно отрепетировала заранее. У нее темные глаза,
темные волосы. Я знаю ответ. Обязан знать. В конспектах на эту тему – ни слова. Все,
что я вижу – ночную тьму и блеск глаз Эйвери сквозь прорези маски, освещенной
слабым голубоватым светом.
Спохватываюсь, что уставился на Джонсон, которая расплывается в кривой, почти
нежной улыбке. Она напоминает мне Люпина. Кто-то закашливается. Кто-то хихикает.
Смеются, они смеются, они надо мной смеются.
И при звуке их смеха что-то происходит. Что-то важное внутри меня обращается в
прах. Все, на что у меня хватает сил, это перевернуть страницу конспекта со словами:
– Дело, по всей вероятности, вы будете иметь с лунным камнем. Итак, продолжим...
Краем зрения замечаю едва заметный кивок двух рыжих голов.
С этого момента они смеются над каждым моим словом. Сульфатное стекло
невыносимо забавно. Фред в исступлении колотит ладонью по парте. Джордж хихикает
как идиот. Снимаю баллы – никакой реакции. Гриффиндорцев охватывает бурное
веселье, слизеринцы безмолвно наблюдают. Приказываю обоим Уизли выметаться из
класса и кое-как заканчиваю урок. Это все, что я могу сказать в свое оправдание: я всетаки довел до конца урок. Не отрывая взгляда от кафедры и монотонно читая вслух мои
конспекты.
Они бы не смеялись.
Они бы не осмелились.
Если бы им не было известно.
Урок завершается в хаосе всеобщим броском на выход. Я стою у кафедры и слушаю,
как они выходят. Пронзительный голос Джонсон:
– Это было классно! Но вы же понимаете, что теперь трупы?
– Ради Джинни – все, что угодно, – жизнерадостно отвечает один из Уизли.
Я сижу за столом. Уже в течение двадцати минут прислушиваюсь к голосам студентов
в коридоре. По факультетам ходят слухи. Мне известно, что именно они обсуждают. И
очередной урок. Второй курс: Хаффлпафф и Равенкло. Сегодня у них по плану –
приготовление альтернативы Хаскелла. Вместо этого я приказываю им самостоятельно
ознакомиться с главой учебника. Разумеется, никто и не думает повиноваться. Вместо
этого они переговариваются между собой – полушепотом, но переговариваются.
И я знаю, о чем.
Передо мной открыт свиток с реестром: Брэд, Сельма. Бранстоун, Элеонора. Коудуэлл,
Оуэн. Далри, Артур. Сколько из них доживет до зрелого возраста? Сколько узнает, что
мои руки запятнаны кровью их родителей, братьев и сестер? В данный момент это едва
ли имеет значение. По факультетам ходят слухи. Если кому-то пока еще неизвестны
подробности, то этот пробел скоро восполнится.
Свертываю свиток и беру конспект. Принимая деловой вид в надежде уменьшить риск
услышать от них вопросы, начинаю переписывать имена. Сверху пишу собственное:
Снейп, Северус. Снейп, профессор Северус Снейп. Ну что за нелепое имя... Расставить
все точки над 'i'. Не почерк, а процессия пауков.
Тянутся минуты. Моя жизнь состоит из минут. Студенты шепчутся. И я знаю, о чем.
Барий оксид. Solar phosphorus. Маггловский фосфор (Кантона, Болдуина). Перо
замирает. Передо мной снова Джонсон, ее худощавая темная рука/темные глаза/темная
кожа... и медленно возобновляю движение руки над пергаментом, размазывая в
бессвязность влажные чернила. Черт подери, я же был уверен, что знаю ответ. И как
идиот забыл его, и тем самым позволил над собой издеваться. И понимаю – это вполне
заслуженно. В конце концов, я же там был. Все произошло на моих глазах. На моих
глазах он поимел меня... пятый курс, квиддичный ловец, тщедушный, худощавый
пацан поимел меня – слугу Темного Лорда. Я выше его на восемь с четвертью дюймов,
старше на двадцать лет, ради Мерлина, и, несмотря на это, он смог со мной это сделать.
Стоило ему лишь начать кусаться...
Стоило ему лишь начать кусаться...
Гляжу на черную от чернил ладонь. Шепчутся дети.
... кусаться, стоило ему лишь...
Поднимаю перо.
...начать кусаться... стоило ему лишь начать кусаться...
Пристраиваю кончик между двумя костяшками пальцев и надавливаю. Я чувствую
это...
.. кусаться...
...когда жилки от давления расходятся по тыльной стороне ладони, к запястью и выше.
Боль равномерна и невыразительна. Болит именно так, как нужно. Это лишь небольшая
часть моего наказания.
Надавливаю до тех пор, пока не ноет в плече, пока равнина плоти между двумя
костяшками пальцев не становится белой и не трещит ствол пера – ощущение,
доставляющее мне такое удовлетворение, что я даже улыбаюсь, не заботясь о том, что
подумают студенты. Возможно, они смеются, не знаю. Под моей ладонью чернила
стекаются в лужицу. Я сам вытекаю в класс, который пустеет сам собой. И вот я снова
один – в той мере, в какой способен теперь оставаться один.
Интересно, почему я не в состоянии пошевелиться? Почему не хочется двигаться?
Такое впечатление, что я закрылся снаружи внутрь.
Возможно, именно так чувствуют себя умирающие от стыда.
Глава 42: Прорывная POV Люпина
"Сам понимаешь – тебе тут ничего не светит"
Полдня провожу за тем, что пробираюсь сквозь кустарник и карабкаюсь через
поваленные бревна. Через густые кроны деревьев внезапными вспышками, согревая
мое разочарование, пробивается солнечный свет. Гарри я не нахожу. Да я на это и не
рассчитывал.
С завтрака до обеда я бесплодно прочесывал территорию. Снейп не явился ни на тот,
ни на другой. Но я стараюсь о нем не волноваться. В конце концов, не он же пропал без
вести, да и Дамблдор, кажется, за него особо не переживает. Хотя кое-что он все-таки
от меня скрыл. Скрытность я почуял на нем еще вчера... но было там и нечто другое...
менее явное, напоминающее Сириуса (сомневаюсь, чтобы они оба сочли это за
комплимент).
Может, Снейп внесет ясность?
Или мы всю ночь протанцуем вальс?
Как только звучит звонок последнего на сегодня урока, я направляюсь на поиски
Снейпа. И чуть ли не продираюсь сквозь толпы студентов, двигающихся в
противоположном направлении. Его кабинет пуст. Заглядываю в класс зельеварения и
вижу его за учительским столом (его столом, следует это запомнить), задумчиво
глядящего поверх рядов парт. Комната темна, запущенна и полна пыли. Иду прямо к
нему, но он меня не замечает.
Его запачканные чернилами ладони покоятся на пресс-папье
– Северус? – В ответ у него лишь чуть расширяются глаза. – Северус, – громче зову я,
коснувшись его плеча. Перо в его правой руке ломается напополам, и он смотрит на
него так, будто впервые видит. И только теперь из-под запаха чернил я ощущаю слабый
аромат крови. Кровь, кислый пот, рвота – типичные заплесневевшие ароматы
Гриммолд плейс... нет, я совершенно ничего не понимаю. Он же был там много месяцев
тому назад...
– Что ты с собой сделал?
Он не поднимает головы, когда я к нему обращаюсь.
– Ничего, что касается тебя.
И голос как-то невнятен. Очередное напоминание о Гриммолд плейс, и тут же
понимаю, почему. Нет, это напоминает вовсе не о доме Сириуса, а скорее о самом
Сириусе. О том, какой он всегда после моего возвращения – непричесанный, небритый,
пахнущий горькой пылью и еще более горьким отчаянием. Ну вот, между ними
нашлось и еще одно сходство.
Поднимаю со стола левую руку Снейпа. Вместо того чтобы ее отдернуть, он взирает на
меня с вялым любопытством, пока я рассматриваю тыльную сторону его ладони.
– Зачем ты это сделал?
Он качает головой. Его ладонь такая теплая в моей, его лицо пылает (разумеется, по
меркам Снейпа): на каждой скуле – словно следы от пощечин – по красному пятну.
Утешаю себя мыслью, что он болен – какое никакое, но физическое объяснение.
Посылаю его к мадам Помфри. Тут впервые он поднимает голову, его глаза мертвые,
как валяющиеся в грязи жуки.
– Она будет смеяться, – произносит он.
Проходящая мимо парочка студентов заглядывает в открытую дверь. Бросаю им
предостерегающий взгляд, а когда снова смотрю на Снейпа, замечаю, как он съежился
на своем стуле, зажмурив глаза, словно это защитит его от постороннего любопытства.
– Ну же, – ободряю его я. – Пошли к тебе в кабинет. Меньше зрителей.
Он послушно следует за мной. Северус Снейп, враг моих друзей, позволяет мне отвести
себя, словно маленького ребенка, в его же кабинет и усадить за собственный
загроможденный стол. Его глаза закрыты, губы беззвучно шевелятся, словно безмолвно
декламируя, пока я кладу ему на колени его руки и иду к камину позвать на помощь.
Каминная полка уставлена флаконами и пузырьками с чем-то маринованным,
высушенным, законсервированным. Повозившись, нахожу, наконец, дымолетный
порошок в небольшой квадратной с забившейся в углы сажей банке. Застаю Помфри
уже на выходе – она идет ужинать, но обещает заглянуть сюда по пути в Большой зал.
И вот мы оба ждем: он и я. Я не был здесь с тех пор, как он позвал меня выяснять
отношения по поводу карты Мародеров. Если правильно помню, тогда это было
похоже на встречу с одетым в викторианском стиле василиском. А теперь кажется, что
от него прежнего осталось совсем немного: от тела – только немытые волосы и помятая
одежда, от души – лишь запах его ран. Осведомляюсь, поел ли он, и он опускает
голову, словно услышал упрек.
И молчание растягивается между нами до появления Помфри, которая само
воплощение нетерпения, крахмала и черной сумки с зельями.
– Ну, рассказывай, что с тобой произошло? – спрашивает она его, и, даже не ожидая
ответа, опутывает его тело сетью диагноза. Которая вместо того здорового белого
цвета, что я привык видеть на себе, оказывается ядовито-розовой. Он открывает глаза,
глядит сквозь нее, и его зрачки сияют темно-кофейным блеском. Помфри недовольно
взмахивает палочкой, гася свет.
– Что, вернулся с одного из твоих сборищ? – неодобрительно комментирует она, и он
хмурится. – Все ясно. Снимай мантию и рубашку.
Продолжительная пауза. Он смотрит на меня. Почему он так на меня смотрит?
Неужели ожидает, чтобы я его раздел? Но тут каким-то чопорным жестом он медленно
запахивает мантию еще плотнее и отрезает:
– Нет.
– Ладно, – соглашается Помфри и дергает подбородком в мою сторону: – Ты. За дверь.
Кто я такой, чтобы противоречить целителю? Улыбнувшись продолжающему буравить
меня взглядом Снейпу, я выхожу.
В классе еще темнее. Возвращаюсь к столу Снейпа, чтобы получше рассмотреть
впитывающуюся в деревянную поверхность неровную чернильную кляксу. Напоминает
Грима... Что-то в здешнем воздухе вызывает у меня головную боль. Все мои чувства
слишком обострены, кажется, что копчено-желтые стены и потолок вибрируют, как
оттянутая гитарная струна. Сквозь тяжелую дубовую дверь слышится царапанье ножек
стула о каменные плиты. И голос Помфри, очень четкий: «Да ради Мерлина!».
И потом звук бьющегося стекла.
За миг преодолеваю расстояние к двери кабинета и распахиваю ее, в нос бьет тяжелый
запах маринада.
Похоже, Помфри пытается, придавив Снейпа собственным весом к полу, удержать его
на месте и одновременно расстегивать его пуговицы. Торопясь на выручку, я на чем-то
поскальзываюсь. Смотрю вниз на пьяно моргающие на меня дюжины глаз. Но тут
Снейп ударом отшвыривает целительницу в сторону и делает рывок к выходу... Но не
тут-то было: ведьма подсекает его ноги своими и, зацепив их, тянет его к себе. И они
оба со стуком валятся на пол. Светильник раскачивается на своей подставке и
грохается со стола на пол. Снова звук бьющегося стекла, и языки пламени аркой
расцветают над разлившимся зельем. Пока я копаюсь в поисках палочки, Помфри,
пытаясь уберечь от огня, обхватывает сзади Снейпа, ползущего прямо на пламя.
– Exstinguo!
Сквозь ставший морозно-голубым воздух все кажется каким-то ненастоящим: ни
шокированное лицо Помфри, ни слепо пинающийся в тщетных попытках выползти изпод нее Снейп, от которого во все стороны разлетается битое стекло. Один из осколков
кровоточит. Я не уверен, что он сознает это.
Опускаюсь на колени, хватаю его за руки, и он в ужасе пытается карабкаться через
меня.
– Северус! – я ору ему прямо в ухо. – Северус! – Зажатый между нами, он содрогается
и бессильно поникает, тяжело свесив голову мне на плечо. И снова меня атакует запах
зельев и немытых волос. Помфри протягивает руку, чтобы измерить ему пульс, затем
слезает с него и поправляет шляпу.
– С ним все нормально? – спрашиваю я, желая, чтобы она слезла и с меня тоже.
– Потерял сознание, – сухо отвечает она. – Очень для нас удобно. Помоги его раздеть.
– Прошу прощенья?
– А ты что же, предпочитаешь подождать, когда он придет в сознание, и возобновить
попытки?
И я начинаю с манжет. Восемь пуговиц на черном, шесть – на белом. Не помню, был ли
он таким худым, когда мы учились в школе. Однако с полной уверенностью могу
заверить: стольких защитных слоев на нем тогда не было. Впрочем, вряд ли бы они ему
тогда помогли.
Помфри уже расстегивает его рубашку и приказывает снять с него мантию. Даже без
сознания он, должно быть, каким-то образом чувствует, как сейчас ущемляется его
свобода личности: когда я высвобождаю его руку из рукава, мне чудится легкое
пожатие.
Как странно ожидать от него сопротивления в момент его абсолютной слабости. Более
слабым он выглядел лишь тогда, в туннеле.
Выпрямляюсь, сидя на корточках, – Помфри перекатывает Снейпа. Тот лежит мертвым
грузом, однако ведьма сильнее, чем выглядит. Аккуратно переложив его на бок, она
снимает с него жилет, обнажая в холмиках воспаленной плоти следы от укусов.
– Странно, – произносит она, расчесывая пальцами его волосы. У него на шее синяки...
нет, засосы. Его веки вздрагивают, пытаясь открыться. Внезапно мне так стыдно,
словно я был обязан обо всем догадаться.
И вот, пока она что-то несет о зубном аппарате вампиров и разновидностях укусов,
каждый из нас молча и врозь борется с собственным унижением.
Он открывает глаза и глядит на мое колено.
– Не шевелись, это лишь мадам Помфри, – обращаюсь к нему я.
«Сочувствую», – мямлю уже про себя, когда она, щедро полив марлю чем-то лиловым,
прижимает тампон к его боку. Поднимается пар. Ему больно. Он прижимает ладони к
полу.
– Лежи, – предупреждает Помфри. – Я еще не закончила.
И мне почему-то вспоминаются ее глаза, джинсово-голубые с крошечными зрачками,
то, как невозмутимо она залечивала мои раны, будто я недавно не пытался разорвать
себя на мелкие клочки. Всегда буду помнить его потускневший от ужаса, застывший на
мне взгляд. Как ни стараюсь забыть, он все равно стоит у меня перед глазами. Замечаю
след чьей-то пятерни... Великий Мерлин... исчезающий у него в брюках, и он понимает,
что я заметил.
Он никогда не простит меня за это. Ни в жизни.
Оттолкнув целительницу, он резко садится, собирает одежду, потом, вскочив на ноги,
обходит стол и начинает поспешно одеваться, заградившись от нас стулом. Но за
высокой спинкой стула многого не спрячешь.
– Не будь смешным, – нетерпеливо восклицает Помфри. – На раны еще нужно
наложить повязки. Ты же запачкаешь рубашку.
– Убирайтесь, – хрипло говорит он, глядя сквозь нее на что-то гораздо ужаснее.
– Нет уж, пусть она о тебе позаботится. Сам понимаешь – тут тебе ничего не светит, –
урезониваю его я. Проделанная пером дырка на тыльной стороне ладони черной
татуировкой порхает над невозможно мелкими, как жемчужины, пуговками. Он легко
застегивает стоившие мне стольких усилий манжеты, и Помфри раздраженно фыркает.
– Все. Я иду за Дамблдором. – Она вкладывает мне в руку его палочку и удаляется,
оставив позади себя катастрофические последствия своего целительства: битое стекло
и квадраты запятнанной марли разбросаны по полу. М-да, опрятной эту комнату
назвать трудно. Что, впрочем, вполне естественно. Зельеварение – предмет о материи, о
сущности вещей, а то, что я принимаю за беспорядок, вполне может оказаться
отточенной годами рутиной. И хозяин комнаты, похоже, отлично сюда вписывается:
его землистая кожа гармонирует по цвету с мрачностью зелья и блеклым блеском
кости. С каждым одетым слоем он все больше темнеет, все глубже погружается в это
место – нишу за стулом, где доходящие до пояса стопки книг частично заграждают
окошко, выглядывающее в черное ночное озеро.
Заметив, что за ним наблюдают, он, слегка оскалившись, хмурится. Вот так он смотрел
на меня всегда – мы всегда так смотрели друг на друга, ожидая начала веселья...
Впрочем, не берусь утверждать, что мне когда-либо было весело.
Не берусь утверждать...
Как повеселился бы сейчас Сириус... особенно при виде отсутствующего соска. Меня
слегка подташнивает.
Снейп застегивает воротник мантии так высоко, что кажется, он его придушит. И чтото говорит мне...
– ...то позвал бы ее сам. И ты мне тоже не нужен. Убирайся вон.
– И оставить тебя тут одного? – как идиот вопрошаю я.
– Мне уже приходилось бывать здесь одному, – щерится он.
– И все же, я не думаю...
– Я знаю, что ты не думаешь, – он набрасывает плащ, расправляет его на плечах и
протягивает руку за палочкой. – Убирайся...
Он замирает, буравя меня взглядом.
Его палочка прохладна в моих пальцах: одновременно такая чуждая и изящная, словно
обесцвеченная кость магического создания.
– Когда... – начинает было он, и его лицо мрачнеет. Ему становится ясно, когда именно
я подобрал его палочку. Но я ничего не подбирал, мне ее всучила Помфри. Потому что
ему не доверяет. Понятия не имею, что, по ее мнению, он может натворить...
Но, конечно же, я все понимаю.
Дырка в ладони. Запах паленой плоти и антисептических средств... происшествие в
лаборатории, сказал он. Знакомый, чуть хрусткий запах рвущейся кожи.
И так уже много лет. Сколько лет это уже тянется?
Он недоверчиво смотрит, как я прячу его палочку во внутренний карман мантии.
– Мы подождем, – объясняю я. – Почему бы тебе не присесть?
– Верни ее, – цедит сквозь зубы он. Одной рукой опершись на спинку стула, он
непроизвольно толкает его вперед, яростно готовясь к нападению. – Немедленно.
Намеренно отвечаю низким, успокаивающим голосом, вспоминая гриндилоу, которого
использовал для занятий – тот тоже никогда не понимал моей речи.
– Скоро придет Дамблдор...
Снейп отталкивает стул, тот шатается на двух ножках и едва не падает, и вихрем
проносится мимо, мантия вздымается, и внезапно я впервые осознаю продуманную
функциональность стиля его одежды. Ведь его не назовешь крупным мужчиной. И
сомневаюсь, что дойди дело до физического противоборства между нами, то
победителем вышел бы именно он. Однако эта разлетающаяся ткань, эта черно-белая
гамма… Он обретает основание для притворства, тем самым оправдывая собственную
злость, и у меня хватает здравого смысла, чтобы ее опасаться.
Направляю собственную палочку ему в грудь.
Он скалится блестящими от слюны зубами:
– Ну, давай.
– Я тебя оглушу.
– А я сверну тебе шею.
– Хочешь, чтобы Дамблдор увидел тебя в таком состоянии? Оглушенного... снова на
полу? – По его лицу проходит судорога боли. – Сядь.
– Не указывай, что мне делать, – шепчет он.
Меня омывает почти физическое отчаяние. Я отступаю и сажусь у холодного камина, а
он остается у стола – собственная статуя, в ожидании одного моего неверного шага,
когда у меня больше нет места для маневра. Говорю себе: глупо оставаться таким
бессильным против всех этих лет нашей вражды, но есть ли у меня выбор? Попытаться
завести беседу? «Почему ты меня ненавидишь?» Это я уже знаю. «Кто тебя укусил,
Северус?»
Светская болтовня...
Разумеется, те синяки оставил человек. Глубокие следы от укусов не могут
принадлежать вампиру... иначе в диагностической сетке Помфри выступили бы
антикоагулянты. Да и вообще, какой вампир кусает жертву в бок? Гляжу на Северуса и
слышу зловещий шепот в голове. Кто бы смог проникнуть под эти его воротники? Кто
бы осмелился держать его за руку и звать по имени? Мне стыдно оттого, что я
допустил все это. Ведь моей прямой обязанностью было помочь предотвратить
подобные события. А как поступил я? Спокойно сидел, наблюдая, как они пожирали
друг друга взглядом.
Ну, разумеется, Гарри оставил бы засосы. Теперь даже кажется, что следы напоминают
мелкие, прямые зубы его матери. И сама мысль о нем в позиции сверху почему-то
нисколько не удивляет.
Но эта рана у Снейпа в боку...
Палочка в кармане внезапно неестественно тяжелеет, словно тонкий слиток свинца.
Снейп склонил голову на бок, один его глаз отражает золотом пламя свечи. Как бы мне
хотелось сейчас присутствия рядом Дамблдора. Я просто не в состоянии: ни
умственном, ни эмоциональном, стоять на страже подобной... подобной ситуации.
Но Гарри никогда не причинил бы ему боли...
Этого не может быть. С его Даром ему ничего не стоит перегрызть человеческое горло.
Снейп, кажется, тянется ко мне. Его рука – чистое наваждение. Гляжу на нее,
вспоминая его немой ужас в хаосе дыма и битого стекла. Но Гарри никогда не
причинил бы ему боли! У него шевелятся губы, почти беззвучно. Он пытается вызвать
палочку.
Лили иногда умела творить беспалочковую магию. Гарри, вероятно, унаследовал это от
нее... Сириус и я пришли к такому выводу, наблюдая, как он ловит снитч. Если эта
способность и имелась у Снейпа, то сейчас он ее утратил.
Жаль, что я не имею права просто отдать ее ему, хотя бы для того, чтобы он
прекратил…
Сзади открывается дверь.
Слава Мерлину! Я поднимаюсь со стула, и Дамблдор, весь в царственно-пурпурном,
вплывает в комнату. Кажется, даже свечи загораются ярче от одного его вида. Он
хмуро приветствует нас. Снейп отступает вглубь, прячась в тень своего стола.
– Позвольте вас на пару слов, господин директор? – спрашиваю я, ощущая тяжелый вес
палочки в кармане.
– Разумеется. – Он приглашает меня пройти к лабораторному столу, на котором
высятся блестящие ректификационные колонны. Меня смущает скудность моего
доказательства. Да и как мне объяснить все это? По-моему, Гарри мог ранить Снейпа.
По-моему, он ранил его настолько серьезно, потому что больше не в своем уме.
Если когда-то был в нем вообще.
– Это касается Гарри, – начинаю я.
Дамблдор глядит на меня с искрой любопытства. И вот я уже рассказываю ему, что
видел... ну, или думал, что видел. Ясные голубые глаза за очками-полумесяцами,
невозмутимое лицо, и я уже не уверен, что именно должен чувствовать: безнадежность
или облегчение. Легчайшим касанием он похлопывает меня по руке и возвращается к
Снейпу, который уже буквально светится от ярости.
– Как ты себя чувствуешь? – обращается к нему директор четким и громким голосом,
словно к инвалиду.
– Арестантом, – рявкает Снейп. – Сделай милость, отдай приказ своим органам
безопасности вернуть мою палочку.
Дамблдор мне улыбается. Сдерживая порыв зарычать в ответ, я вынимаю палочку из
кармана, и он берет ее, словно это произведение искусства.
– Кажется, я сказал, что она моя, – мрачно бросает Снейп, сохраняя дистанцию.
– Остролист, если не ошибаюсь? – С ним палочка чувствует себя как дома, став
продолжением его длинных в серебряных кольцах пальцев. – Немного разнообразия? –
Снейп поджимает губы и отворачивается. Дамблдор смотрит на меня. – Ремус, тебя не
затруднит нас на пару минут оставить...
– Ах да, – возможно, не слишком вежливо отзываюсь я. – Да, разумеется.
И выхожу на лестницу, прикрыв за собой дверь. В классе снова вспыхивают свечи –
булавочные головки во тьме. Сажусь за одну из парт и притворяюсь, что ничего не
слышу: ни громких вопросов Дамблдора, ни ответов Снейпа, чей голос едва узнаваем...
этакое свистящее дыхание. Что-то его явно расстроило.
Я мог бы приблизиться к двери.
Когда-то, невзирая на мой значок старосты, я считался мародером. А теперь состою в
Ордене. Я совершал худшие поступки, чем простое подслушивание – особенно во имя
всеобщего блага. Но, как обычно, из страха оказаться пойманным или разочаровать я
остаюсь на месте и напрягаю слух на каждом пятом слове о «кошачьей мяте» и
«нападении»... Вероятно, речь идет о дрессировке его кота. Все это кажется вполне
заурядным, если забыть о том, что кот Снейпа – Гарри.
Затем Дамблдор говорит:
– Все мы уклонялись от правды и увиливали от ответственности в надежде, что
положение улучшится – и вот результат. – У директора усталый, почти печальный
голос, и кажется, что он доносится от самого порога двери.
Ему отвечают молчанием. Принимая упрек на свой счет, я рассматриваю собственные
ладони на поцарапанной деревянной поверхности.
Затем, чуть тише, маг добавляет:
– Почему ты не пришел ко мне?
Я так растроган, что даже пересаживаюсь в противоположный конец класса, где запах
волчьего зелья облаком обволакивает студенческие кладовки. Даже оно
предпочтительней того, что сейчас испытывает Снейп. Не то чтобы он этого не
заслужил, уверяю себя я. Не то чтобы ему не положено худшее наказание, чем выговор
от старого директора школы. А Гарри, который где-то там совсем один?..
Меряю шагами дальний конец комнаты. Миную дверь в кабинет и больше ни к чему не
прислушиваюсь до тех пор, пока не слышится щелчок и не появляется Дамблдор. Он
улыбается, глядя в противоположный конец комнаты, где стою я, делая вид, что
рассматриваю подсвечник. Эту улыбку я ощущаю еще до того, как ее вижу:
мужественная, но усталая, сверкающая во всем величии его странных полутораста лет.
– Так все в порядке? – обращаюсь к свече я, играя с пламенем, пытаясь ущипнуть
синий кончик и не обжечься.
– Ну, разумеется, – отвечает он. Снейп закрывает за ними обоими дверь. Мне нужно
быть внимательным. Наблюдаю за ним, словно за происшествием на квиддичной
площадке: Кто-нибудь выжил? Какой счет?
– Северус согласился найти Гарри, – жизнерадостно сообщает Дамблдор. Надо же – не
«поискать», а «найти». Я обжигаю пальцы.
– В самом деле?
– В самом деле.
Снейп бесшумно приближается и сверлит меня взглядом, пока я трясу обожженной
рукой. Он выглядит изнеможенным как смерть и пахнет слезами, и чувствую, что того,
другого запаха... прокисшего, зловещего налета запустения – больше нет. Словно
Дамблдор промыл его в перерыве между чтением морали.
Я мог бы поинтересоваться: какова причина этого новорожденного энтузиазма?
Осведомиться: каким образом он намеревается достичь этого результата? Или просто
спросить: почему?
Но я не настолько глуп, чтобы задавать вслух вопросы, когда на губах у Дамблдора
играет эта улыбка.
– Я очень рад, – просто говорю я.
Глава 43: Мечтающий горностай
"Я здесь"
Просыпаюсь от птичьего щебетания, теплого солнечного света и тихого журчания
воды где-то вдалеке. Все тело ноет. Ногу саднит, бок покалывает и жжет даже в ушах.
Открываю глаза: от слепящего блеска головная боль только обостряется.
Перед глазами плывет, но тут я вспоминаю, что вижу гораздо лучше, когда
превращаюсь в гиппогрифа. Непроизвольно чувствую, как зрение меняется, и вот я
уже могу рассмотреть лист на верхушке высокого дерева. Вероятно, по сравнению с
другими гиппогрифами мое зрение ниже среднего, но будучи человеком, я могу
прекрасно обходиться без очков.
Оглядываюсь на окружающие меня деревья, кустарники, заросли. В нескольких
футах замечаю полянку. Вспоминаю, что видел на ней родителей. И видение казалось
таким явственным... но произошло ли это действительно наяву? Я был мертвым?
Почти мертвым? Но сейчас-то я точно живой... Меня даже подташнивает от голода,
страха и изнеможения.
Держась за ствол дерева, я пытаюсь подняться на ноги. Кружится голова.
Стреляющая боль в лодыжке. Спотыкаюсь, расцарапывая руку о жесткую кору
дерева, и падаю на бок, больно ударяясь бедром о камень. Но не настолько сильно,
чтобы отвлечься от боли в ноге, исходящей от глубоких укусов и багровых пятен на
лодыжке.
Осторожно сползаю с камня, на который так неудачно приземлился. Им оказывается
тот самый сероватый, похожий на почку камушек, что вручила мне мама... ну, или
мне это приснилось. Понятия не имею, что теперь делать. Я голодный, грязный,
раненый, заблудившийся... а в Хогвартс возвращаться нельзя. Я не имею права
вернуться. Потому что рискую утратить самообладание и навредить кому-нибудь
еще. Или мною может овладеть Волдеморт, а тогда даже вообразить страшно, что
тогда произойдет.
Интересно, что бы сказал Северус, узнай он, что я заблудился в Запретном лесу,
хромой, голый и без палочки. Представляю, как он издевается над моей глупостью и
безответственностью, над тем, как легко я вляпываюсь в неприятности, как я все это
заслужил, как должен быть наказан... Вытираю выступившие слезы, в глаза попадает
грязь, и они слезятся еще сильнее.
Я все испортил. И теперь точно погибну. Волдеморт победит, и это все по моей вине.
Я навредил одним и подвел других. Я опасен для окружающих. Опасен для него.
– Я здесь! – слабым, жалким голосом восклицаю я. – Я здесь, Волдеморт! Ну, давай,
убивай меня! Ну же, поторопись, не упускай шанс!
В ответ слышится лишь чириканье птиц.
– ВОЛДЕМОРТ! – пытаюсь закричать я, но мой голос еще очень слаб.
Нет ответа. Наверняка, его оскорбляет мысль о такой легкой победе. Уверен, ему
хочется противостояния, дуэли, короче, как следует поразвлечься.
С усилием встаю на карачки и поднимаю правой рукой камень. Дойди дело до дуэли,
я смогу им в него метнуть. Ползу туда, где журчит вода. Даже на четвереньках трудно
передвигаться от боли и головокружения. Пытаюсь удерживать раненую ногу в
воздухе, но за нее цепляются ветки и репейник, а каждое такое соприкосновение
отзывается вспышкой боли.
Ужасно хочется есть. Должно же тут быть хоть что-то съедобное. Питаются же тут
как-то животные. Может, будь я животным, мне помог бы инстинкт? Превращаюсь в
кота, но тут же падаю, потому что у меня нет колен, чтобы ползти, не тревожа
раненую ногу. Так у меня никакой охоты не выйдет.
Пытаюсь стать воробьем, но мои крылья повреждены – у меня едва выходит ими
махать или прыгать на одной ноге. На глаза попадается извивающийся рядом червяк,
я делаю бросок и падаю на грудь. После нескольких попыток я, наконец, захватываю
его клювом, разминая и проталкивая языком в рот, и снова разминая, до тех пор, пока
он бессильно не повисает в клюве. Проглатываю его целиком, чувствуя легкую
тошноту, и цепенею: меня накрывает чья-то тень. Опасаясь хищников, я превращаюсь
в человека и опускаю голову на руку. Так мне никогда не раздобыть достаточно еды.
Поворачиваю голову – неровная головная боль сменяется головокружением, и я
оглядываюсь по сторонам. Замечаю небольшие заросли орущего белокудренника и
смеюсь над собой: я помню, в каких он используется зельях, но не знаю – съедобен он
или нет. В тени деревьев я различаю вьюнки, какие-то стебли, усыпанные лиловыми
цветами, маргаритки – съедобны ли они? Репейник – его есть будет явно неприятно.
Затем распознаю тонкие, прямые листья с завитыми концами, похожие на
закрученные хвосты. Кажется, эти съедобны. По крайней мере, они напоминают
обычные листья салата. Даже если я ошибаюсь, это неважно. Так или иначе придется
умирать. Кроме того, с моей-то удачей, если они окажутся ядовитыми, то явится
Волдеморт и снова спасет мне жизнь.
Хватаю несколько больших листьев и тяну на себя. Они совершенно безвкусны.
Прожевываю все, что сорвал. Затем срываю еще и жую еще быстрее. Мерлин, как
хорошо, когда что-то есть в желудке, пусть даже простой салат.
Рядом со мной остается лишь один куст, я проглатываю и его. Затем немного
отдыхаю, разглядывая плывущие облака сквозь ветви деревьев. Интересно, когда в
замке заметят, что я пропал? Поправится ли Дин? Расскажет ли Северус кому-нибудь
о том, что я сделал?
Я весь горю. Наверно, от стыда. Или потому что болен. Или потому что обитатели
леса сейчас наблюдают за мной, покатываясь со смеху. Или я просто чувствую то же,
что и Северус... или Волдеморт... или у меня уже по-настоящему полностью поехала
крыша. А может, я просто горностай, которому снится, что он – человек, который
может быть горностаем, которому снится, что... Нет, я слишком много думаю. Будь
рядом Северус, он бы разыграл удивление оттого, что я вообще на это способен, а
потом сообщил бы, как мне это плохо удается.
Снова приподнимаюсь и продолжаю ползти на звук журчащей воды. По пути я то и
дело встречаю заросли «закрученных хвостов» и останавливаюсь перекусить. Такое
впечатление, что я – корова или кролик. Я съедаю даже одинокую фиалку, уверенный
в ее съедобности: тетя Петуния иногда покупала засахаренные на десерт для гостей.
Когда я достигаю реки, то сил совсем не остается. Отхлебнув пару больших глотков, я
осторожно пытаюсь окунуть поврежденную лодыжку в прохладную воду. Течение
причиняет такую боль, словно в ногу бьется косяк кефали.
Я ползу по берегу, пока не натыкаюсь на маленький затон, огороженный камнями и
старым бревном. Течение тут слабое, а на дне собралось много мертвых листьев и
илистой растительности. Я осторожно опускаю в нее ногу и откидываюсь на бревно,
пока прохладная вода успокаивает боль в лодыжке. Та все еще отдается тупой болью,
но чувствую я себя гораздо лучше.
Расслабившись, я наблюдаю за плывущими облаками, пролетающими птицами, и
белкой, время от времени прошмыгивающей по веткам. Изредка от воды доносится
«плип» – наверное, там обитает рыба или другие съедобные для меня существа. Я
только пока не уверен, как их буду ловить – с моими ранами и без волшебной
палочки.
Смотрю за передвигающимся по небу солнцем. Такое впечатление, что за мной
наблюдают. Испытываю унижение и смущение. Кусаю руку, чувствуя, как
натягиваются на кости и суставы жилы, до тех пор, пока зубы не встречаются сквозь
плоть между костяшками пальцев. Но этого мало.
Сползая к воде, я приказываю себе погрузиться на дно и не всплывать. Но тело
сопротивляется и не позволяет этого. Мне не позволяет Волдеморт.
Слежу за мельтешащими вокруг рыбешками сквозь собственное отражение,
пялящееся на меня красными глазами, и в ужасе отстраняюсь, ударившись лодыжкой
о камень. Из глаз летят искры. Придя в себя, я осторожно перевожу взгляд на мое
отражение – мои глаза не красные, а оранжевые, и они точно не светятся. «Это же
глаза гиппогрифа», – вспоминаю я и тут же изменяю их цвет на зеленый. Делаю
глубокий вдох, пытаясь расслабиться, и снова слежу сквозь свое отражение за
мельтешащей рыбешкой.
Голыми руками мне ее не словить, пока я не придумываю себе сетчатую перепонку
между пальцами. Держу мои сетчатые руки ладонями вверх в воде, ожидая, когда они
подплывут ближе, и захлопываю ладони. Мимо. Снова мимо. Одна почти попадается,
но тут же выскальзывает, и я промахиваюсь снова и снова. В конце концов, я ловлю
одну малюсенькую рыбку, проглатываю ее целиком и снова погружаю ладони в воду,
повторяя процедуру.
– Только взгляни на меня. Как я жалок. Убить меня ничего не стоит. Ты же хотел
раньше меня убить. Неужели передумал? – вопрошаю я небо, деревья, лес... не зная, в
какую сторону смотреть и как понять – слышит ли меня Волдеморт или нет. – Что
тебе от меня нужно? Хочешь вытянуть из меня магию? Использовать мои части тела в
зельях? Надеть на меня ошейник и трахнуть? ЧТО ТЕБЕ НУЖНО?
Где-то вдали чирикают птицы.
Отчаянно сжимаю вскинутые к небу кулаки и с размаху бью ими по воде.
– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! Я ЗДЕСЬ! СОВЕРШЕННО БЕСПОМОЩНЫЙ! КАКОГО
ЧЕРТА ТЫ, НАКОНЕЦ, НЕ ЯВИШЬСЯ И НЕ ПРИКОНЧИШЬ МЕНЯ?
Никакой реакции.
Я кричу. Кричу до тех пор, пока не саднит в горле и не звенит в ушах, а на глаза не
выступают слезы. Хочу, чтобы он, наконец, за мной явился, и чтобы все было
кончено. И больше ничего не будет. Ничего этого не будет.
От воды кожа начинает чесаться, поэтому я отползаю на валун и вытягиваюсь, греясь
на солнце, оставив в воде только руку. Пытаюсь расслабиться, но как только убеждаю
себя, что все плохое осталось позади, как издаю очередной всхлип и на меня с новой
силой накатывает ненависть к себе. Когда кричать не остается сил, когда я перестаю
дрожать и вода вокруг меня снова неподвижна, возвращается рыба. И я медленно
вылавливаю ее, одну за другой, до самого захода солнца, когда рыба постепенно
уплывает туда, где спит.
Немного проползаю по берегу вперед. И замечаю пещерку под шишковатыми
корнями дерева, расчищенную от земли водой, когда река была полноводней. В
углублении едва ли достаточно места, чтобы свернуться там калачиком, но для меня
сойдет и так – ведь это какое-никакое, но убежище.
Закрыв глаза, я вижу Северуса. И мне снится, как я зализываю его раны. Как он бьет
меня, трахает, кусает, убивает. Просыпаюсь с рукой на члене, бормоча: «Прости
меня... прости меня... прости...» Кончаю, ненавидя себя. Будь у меня палочка, точно
бы себя проклял. Вместо этого я облизываю пальцы и трахаю себя тремя сразу, так
жестко, как только могу. В итоге запястье болит сильнее, чем задница.
Лежу неподвижно, прислушиваясь к звукам ночного леса: стрекотанию сверчков,
уханью сов, к движениям каких-то тварей, пробирающихся сквозь заросли, хрустя
ветками. Насекомые (наверно пауки), щекоча, ползают по мне. Наконец небо светлеет
– скоро рассвет. Лежу, прислушиваясь к щебету начинающих просыпаться птиц,
гадая, будет ли это утро моим последним. Когда уже почти совсем светло, я выползаю
из моего укрытия и окунаюсь в холодную воду, смывая грязь.
Расположившись на валуне, чтобы обсушиться и погреться на солнце, я
рассматриваю изуродованную лодыжку. Кроме полиловевших, на ней появились и
зеленовато-желтые пятна. Лодыжка, ступня – вся нижняя половина ноги покраснела и
распухла. Понимаю, что это заражение и что необходимо очистить рану. Но нужных
инструментов у меня нет, разве что превратить ногти в когти. Но одно лишь
воспоминание о впивающихся в его плоть когтях выворачивает желудок. И все же,
сделав глубокий вдох, пытаясь ни о чем не думать, я пронзаю кожу.
Когда я открываю глаза, когтей больше нет, и небольшое скопление зеленоватого
гноя выступило над отверстием. Сжимаю края ранки, и он вытекает как комковатая,
вонючая зубная паста. Наконец, из ранки начинает выходить прозрачная жидкость. Я
беру мой камушек и большую ветку, чтобы на нее опираться, и отправляюсь на
разведку.
Целый день я брожу вдоль берега в поисках пропитания. Я спорю с Волдемортом, не
зная, слышит он меня или нет, и пытаюсь не беспокоиться о Северусе, Дине, Ремусе,
Роне, Гермионе или... Северусе.
Я нахожу закрученные хвосты, землянику и сладкий красный клевер. И даже утиное
гнездо с пятью яйцами. Беру только одно и, сделав в нем отверстие, высасываю его
сырым. Чем больше я ищу, тем больше съестного я замечаю. Нужно было сбежать
уже давным-давно, задолго до того, как все оказалось так ужасно... тогда бы я
никогда не напал на Северуса, и сам бы оставался целым и невредимым – что гораздо
удобней для выживания в лесу. Я мог бы охотиться и превращаться в разных
животных, и жил бы себе вполне беззаботно до тех пор, пока за мной не явился бы
Волдеморт и не потребовал бы того, что ему там нужно.
В обед я дремлю на солнышке, а проснувшись возвращаюсь в свое убежище, но
другой дорогой – в поисках новой еды. Один раз я даже превращаюсь в кота,
скрываясь от кентавров, но они лишь останавливаются на водопой, и, не заметив
меня, продолжают свой путь. Вечером лодыжка снова нуждается в чистке, и,
повторив утреннюю процедуру, я иду спать, просыпаюсь от обычных кошмаров,
трахаю себя пальцами, отказываясь прикоснуться к стоящему члену. Пытаюсь
отвлечься, кусая запястье. Вылизываю кровь, представляя, как меня отчитывает
Северус: «Ты, глупый мальчишка! Чем ты думаешь! Отработка! И пятьдесят баллов с
Гриффиндора!» Я засыпаю в слезах, но мне плевать. Все равно меня здесь никто не
увидит.
На следующий день все повторяется заново: утренние процедуры в реке, чистка раны,
новый маршрут по берегу в поисках пропитания, тихий час после обеда, и на
обратном пути в свой новый «дом» я снова рыскаю по окрестностям, добывая еду.
Но в этот раз я слышу голос. Вроде бы чего удивляться – я же сумасшедший, мне
положено слышать голоса. Но это голос не Волдеморта. И не родителей.
Это голос Северуса.
Мерлин, я слышу Северуса.
Спрятавшись за густыми зарослями можжевельника, я едва дышу.
Он делает осторожный шаг, потом замирает, и я слышу трение его ботинок о землю,
когда он поворачивается на месте, оглядываясь вокруг. Он не зовет ни меня, ни
Волдеморта или кого-то еще. А беззвучно сотворяет Pateus. У меня екает сердце. Я до
смерти напуган и не могу выдохнуть. Он понимает, что я где-то рядом, он меня
чувствует.
Pateo.
Что он тут делает? Хочет отомстить? Избить? Вернуть назад? Какая-то часть меня
жаждет выползти к нему из укрытия и безоговорочно принять все его условия.
Pateo.
Но большей частью страх навредить ему и злость оттого, что он никак не оставит
меня в покое.
Pateo.
Я решил уйти сам! Это мой выбор. Мой и больше ничей. Это никакое не пророчество.
Не проклятие. Это я сам!
Pateo.
Я превращаюсь в единственную тварь, которой не мешают раненые ноги или крылья.
Превратившись в змею, я уползаю назад к реке, лавируя в зарослях ползучей лозы,
просвирника, спутанных вьюнков и тысячелистника. Воздух снова вибрирует от его
голоса, а случайно попавшая под заклинание мышь высоко подпрыгивает и поспешно
скрывается из виду. Мне удается доползти до реки, соскользнуть в воду и тихо
уплыть к норе, ставшей моим домом.
Глава 44: Иди сюда
"Уходи"
Северус здесь. Его одиночество гуще тумана, его беспокойство – в неожиданно
треснувшей ветке. Прячусь в свою нору под шишковатыми, переплетающимися
корнями дерева, сначала змеей, потом человеком. Потому что хочу получше его
чувствовать посредством уз и успеть вовремя сбежать, подберись он ко мне слишком
близко. А вовсе не для того, чтобы ощутить его, его душу, его самого... вполне
вероятно, в последний раз.
Я совершенно неподвижен. И чувствую его приближение. Кажется, сердце колотится
тем громче, чем он ко мне ближе. Время превратиться и бежать? Задерживаю дыхание.
Шаги, потрескивание веток, шорох гравия под его ногами. Бежать сейчас? Он так
близок. Пытаюсь не шевелиться, не дышать... бежать? Уже?
Он останавливается почти над самым укрытием. Вижу кончик его палочки, вижу, как
она медленно выписывает арку, рисуя траекторию вдоль речного берега. Лягушка,
насекомое, паук, рыба... палочка находит всех, несмотря на дрожь в его руке.
Заклинание Pateo у него уже на губах.
Я не в силах пошевелится. Тем более бежать. Но сердце колотится как бешенное.
Ненавижу его за то, что он меня ищет. Жажду выкарабкаться отсюда, к нему. Мне
страшно того, на что я способен. «Уходи... уходи... ну уходи же... Оставь меня в
покое!» Его цель все определеннее, все ближе ко мне. О, Мерлин, неужели он меня
видит?.. чувствует?.. понимает, что я тут?.. «Уходи... уходи... ну уходи же...»
Снова вижу кончик его палочки сквозь узкую прореху между корней, направленный
прямо на меня. Я должен бежать, хочу бежать... подальше... к нему... у меня нет сил...
как он смеет... «Уходи... уходи... НУ УХОДИ ЖЕ...»
Он опускает палочку и просто стоит – напряженный, дрожащий... Затаиваю дыхание:
его энергия... его магия. Он резко поворачивается и быстро уходит туда, откуда
пришел. Я выдыхаю.
Он не возвращается. Но и не уходит совсем тоже. Я чувствую его – он обосновался на
расстоянии, где-то там, вдоль берега. Ему страшно уйти, страшно вернуться, страшно
меня найти. А я боюсь пошевелиться, боюсь покинуть эту нору. Пусть он и сознает, что
я здесь прячусь, в этом я убежден, но куда мне деться?
К вечеру я умираю от голода. Однако, на охоту не выйти. Не хочу, чтобы он меня
поймал. Вспоминается гнездо с утиными яйцами, решаю, что сумею к нему пробраться
незамеченным.
Превращаюсь в змею, переползаю канаву, все время осторожно прячась между
растений, и добираюсь до гнезда. Широко открыв рот, я заглатываю два яйца целиком.
И медленно заталкиваю их в горло. Все это время я чувствую присутствие Северуса.
Оно нависает надо мной, словно в любой момент он нагнется и схватит меня. Он где-то
там, на речном берегу. Эти узы совсем меня запутали. Я прячусь в каких-то кустах.
Хочу к нему. Хочу оставаться незамеченным.
Сбитый с толку, я снова превращаюсь в человека. И осторожно выглядываю в просвет
между листьями. Он сидит на бревне у кромки воды, глядя куда-то вдаль. На меня
накатывает тошнота. Не знаю, чья она – его? моя? или наши ощущения дополняют друг
друга? Он понимает, что я тут, но теперь сидит, опустив голову.
Одиночество и растерянность вызывают слезы. Но я не заплачу. Опасаясь, что
человеком совершу какую-нибудь глупость, превращаюсь в змею и возвращаюсь
домой, под дерево, где сворачиваюсь в клубок и засыпаю... и мне снятся сны.
***
…Коленопреклоненный Люциус у меня между ног, отходы на полу, у его ног...
***
...Созерцаю освещенный тусклым светом свечей потолок, пока она целует мне шею,
нежно покусывая клыками. Мне не пошевелиться...
***
...Подо мной содрогается Северус, умоляя прекратить...
***
Просыпаюсь от жжения в шраме и хруста моего запястья в зубах. Пытаюсь
успокоиться, лежа в предрассветных сумерках, сожалея, что меня не обнимает Северус.
Мне хочется держать его в объятьях. Я сожалею, что причинил ему вред, сотворил эти
проклятые узы, был его котом. Сожалею о том, что родился.
Тянусь к раненой лодыжке и протыкаю ее когтем. Следовало бы сделать это при
дневном свете и рядом с водой, чтобы после хорошо промыть рану, но я боюсь быть
замеченным. Осторожно сжимаю кромки раны до тех пор, пока из нее не начинает
вытекать жидкость. Счищаю гной ладонью и пытаюсь вытереть руку о землю, но лишь
пачкаю ее грязью.
Над верхушками деревьев всходит солнце. Чувствую, что Северус где-то рядом, и
надеюсь, что он не видел моих кошмаров, понимая, что надеяться глупо. Хочу
удостовериться, что с ним все в порядке, то есть, постольку поскольку вообще
возможно быть «в порядке» в его положении.
Превратившись в змею, я скольжу к воде, находя путь к кустарнику, туда, где он
провел ночь. Потом снова превращаюсь в человека. Его спину и затылок обдает
ледяной волной страха, когда он чувствует мое приближение, но ни словом, ни жестом
он не выдает эмоций. Он роется в карманах мантии, что-то ища.
Он провел ночь тут. Он пришел сюда, нашел меня, провел ночь. Зачем? Зачем ему это
нужно? Я решил было, что он хочет отомстить, но я не чувствую в нем ничего
подобного, если, конечно, он не овладел узами в совершенстве и ему ничего не стоит
ввести меня в заблуждение. Но в таком случае почему бы ему давно меня не
обездвижить, проклясть, избить или убить? Ему же известно мое убежище. Он мог бы
легко вытащить меня оттуда в любой момент вчера днем или ночью.
Из кармана он извлекает фляжку и пачку печенья. С омерзением откусывает одно и
хмурится. По берегу ковыляет утка, и он швыряет в нее надкусанное печенье. Квакнув,
утка уклоняется, прыгает в воду и уплывает вниз по течению.
– Это же еда, ты, безмозглая птица! – рычит он.
Северус медленно поднимается на ноги, разминает затекшие мышцы и направляется к
берегу за водой. Присев на корточки, он опускает голову, завеса волос скрывает его
лицо. На нас волной накатывает одиночество, я чувствую внутренний трепет: ему меня
не хватает.
Бред какой-то.
Ведь я его кусал. Насиловал. Да как он вообще способен испытывать ко мне что-то,
кроме ненависти? Секс часто оканчивался катастрофой. Я понятия не имел, что делал.
Не мог нормально объяснить, почему расстраивался из-за определенных вещей. В
шахматах я полный ноль. У нас нет интересных тем для беседы. А до того, как все это
началось между нами, он вообще меня не выносил! Чего же именно ему не хватает?
Я медленно встаю, стараясь оставаться незамеченным и в то же время, надеясь на
обратное. Может быть, это и глупо, но я по нему скучаю. Желаю его видеть. Видеть
его, видеть целиком, а не какие-то жалкие фрагменты сквозь листья кустарника, за
которым прячусь.
Я в панике.
Не следует тут оставаться. Иначе я совершу что-то ужасное. Я сбежал, чтобы не
причинить ему вреда, а теперь он так близко, что я мог бы...
Отступаю на шаг, готовясь бежать. Спотыкаюсь, и лодыжка отзывается режущей
вспышкой боли. И не падаю лишь потому, что успеваю схватиться за тонкий ствол
молодого деревца.
Он глядит прямо на меня.
– Вернись в Хогвартс, – неожиданно спокойно произносит он.
– Уходи!
– Ты ранен.
– Это пустяки. Со мной все в порядке. Уходи.
Он говорит, что вылечит меня, и я чувствую себя в тысячу раз хуже. Буркнув «прости»,
я превращаюсь в змею и уползаю так быстро, как только могу.
Остаток дня я прячусь. А он остается на том же месте и ждет меня. Мы то и дело
«прощупываем» друг друга через узы, а если замечены, то притворяемся, что не делаем
ничего подобного. Не понимаю его. И не знаю, что делать. А еще я жутко
проголодался.
Вечером над «моими» корнями раздается хлопок. Вначале я решаю, что это Северус, но
тут же «нащупываю» его, по-прежнему ожидающего у берега. Я осторожно высовываю
голову из норы и вижу знакомую снежно-белую сову, присевшую на корень с
небольшой посылкой.
– Хедвиг!
Сощурив янтарные глаза, та ухает в ответ.
– Да ради... – я жалко переваливаюсь через камни и корни, пытаясь не касаться их
раненой лодыжкой и ступней. Хедвиг сидит на ветке с привязанной к лапке посылкой,
та раскачивается в воздухе туда-сюда, когда птица встречает меня уханьем. Опираясь
на ствол дерева и опасно балансируя на одной ноге, я тянусь за пакетом. Но, вскрикнув,
убираю руку – вредная птица больно кусает меня за палец. Сунув кровоточащий палец
в рот, я обиженно гляжу на сову, которая отвечает таким же взглядом, зло пощелкивая
клювом. – Проклятая птица, – бормочу я, не вынимая пальца изо рта, пока сова
запрыгивает на ветку повыше.
– Ну и пусть. Больно надо, – бросаю я, осторожно сползая по стволу дерева в сидячее
положение.
Она ухает и снова машет посылкой, словно дразня. Я отворачиваюсь к реке, наблюдая
за воронками вокруг подводных камней и веток. Терпения у Хедвиг хватает минут на
пять, и она сдается. Подлетает, роняет посылку, прицельно задевая мое плечо, и
пересаживается на ветку повыше.
– Спасибо, – буркаю я, перекладывая пакет на колени и разворачивая его. Внутри
коробки послание от Рона с Гермионой, в котором они просят меня вернуться, их
письмо пестрит «ну пожалуйста», «в самом деле», «соскучились» от обоих. Ага,
сейчас.
Под пергаментом – еда. Не будь я так голоден, то принял бы это за оскорбление – мол,
что я, не способен выжить на природе? Там несколько булочек, сыр, баночка
разносолов, бананы, печенье, чипсы. Если экономить, добавив к моей речной и лесной
добыче, то может хватить еще надолго. Однако сегодня я решил устроить настоящий
пир: съем целую булочку, немного разносолов, ломтик сыра и немного чипсов. Угощаю
одним и Хедвиг, но та, чуть пощипав, выплевывает и улетает, наверное, на охоту за
чем-то для нее более съедобным.
Задвигаю коробку, письмо, обертку от чипсов в угол моей норы и ложусь спать,
наблюдая за лунными бликами, пляшущими на водной глади. Прислушиваюсь к
стрекоту сверчков, шуму воды, шелесту листьев и возгласам пакета от чипсов, который
то и дело жизнерадостно восклицает: «Пожалуйста, не сорить!»
Пытаюсь игнорировать его визг, но с каждым разом пакет пищит все громче. Тогда я
комкаю его и заталкиваю в коробку.
– Это мусорка.
– Пожалуйста, не мусори! – еще громче настаивает он.
Черт подери. Северус сейчас точно услышит проклятую обертку! Да что там Северус,
ее услышат все обитатели леса! Я зло пинаю коробку.
– НУ ПОЖАЛУЙСТА, ВЫБРОСИ МЕНЯ В МУСОРНОЕ ВЕДРО!
– ЧЕРТ ПОДЕРИ!
Вынимаю скомканный пакет из коробки, выбираюсь из норы и ковыляю к берегу, туда,
где побольше ила. Начинаю копать, а проклятая обертка все никак не заткнется.
Выкапываю в иле глубокую яму, достигнув глиняного слоя, превращаю ногти в когти и
рою еще глубже, потом бросаю обертку туда.
– НЕТ! ПОЛОЖИ МЕНЯ В МУСОРное... – орет она, но ее голос заглушен глиной,
которую я быстро бросаю в яму, хороня дурацкую бумажку.
Когда я мою руки в реке, возвращается Хедвиг. Она роняет рядом со мной мертвую
мышь и начинает разрывать ее на части. Спрашиваю, вкусно ли ей, и она довольно
ухает в ответ. Потом разрешает погладить себя по перьям – кажется, мы помирились.
– Тебе не обязательно оставаться, – обращаюсь к ней я. – Я не собираюсь писать ответ.
Она недовольно ухает, щелкает клювом и возвращается к мышиной тушке. Рад, что
сейчас темно и мне не видно отвратительных подробностей трапезы.
– Ах, тебе здесь нравится? Много вкуснятины вокруг, много места для полетов, с этим
трудно не согласиться. Может, если я поправлюсь до прихода Волдеморта, то мы
полетаем вместе?
Она поворачивает голову и глядит на меня большими круглыми глазами. Отмахиваюсь
– мол, объясню позже, и продолжаю гладить ее по перьям. Доев, сова сбрасывает мою
ладонь, чтобы прихорошиться перед очередным выходом на охоту.
И вот я снова один.
Мне одиноко. Особенно сейчас, когда рядом кто-то, с кем можно поговорить, пусть
даже это просто сова, чьи способности к общению ограничены уханьем и щелканьем
клюва. Я начинаю ползти вдоль берега, но не назад, к норе, куда мне следует, а вперед
– туда, где Северус.
Я нахожу его на том же месте где оставил раньше – свернувшимся калачиком на земле.
Он укутан в одеяло и лежит спиной к поваленному бревну. Наблюдаю за ним,
спрятавшись за кустарником, стараясь не шевелиться. Мне видна лишь его тень в
лунном свете, но этого мало.
Громко колотится сердце, стараюсь не дышать. Хочу увидеть его снова, ближе. Он
спит, чем я рискую? У меня дрожат руки, когда я осторожно встаю на четвереньки и
ползу к нему, стараясь не шуметь.
Как наяву, представляю его, вцепившегося в простыни, вопящего: «Не смей никогда
меня больше целовать!», но я не поворачиваю назад. Только на глаза наворачиваются
слезы. Прикусываю губу и игнорирую их. Не хватало еще разбудить его своими
рыданиями.
Приближаюсь достаточно близко, чтобы рассмотреть его лицо, частично прикрытое
волосами. Резкие, напряженные черты. Слышу его неровное дыхание. Сдерживаюсь из
последних сил, чтобы не отвести с его лица пряди, не опустить на его плечо руку, не
поцеловать...
Мерлин, какой же я дурак.
Он всхлипывает и вздрагивает. Я отступаю, напрягая лодыжку, и судорожно вздыхаю,
едва сдерживая вскрик. Ну конечно, он просто шевелится во сне... наверное, ему снится
кошмар. Очень осторожно я меняю положение, высвобождая раненую лодыжку. И
сижу, пытаясь выровнять дыхание, надеясь, что он меня не видит, когда он внезапно
открывает глаза.
И мы глядим друг на друга.
Какое там «выровнять дыхание»! Если бы не боль в ноге, духу моего бы уже давно тут
не было. Он садится, а я пячусь, пытаясь скрыть, что ранен.
– Иди сюда, – с нарочитым спокойствием зовет он, невзирая на беспокойство и
раздражение, которые транслируют узы.
Мотаю головой и пячусь еще дальше, оцарапав о ветку лодыжку. Клацаю зубами,
сморщившись от боли.
– Почему нет?
– Боюсь тебе навредить.
Он с горечью отвечает:
– Сейчас же ты не накачан наркотиками.
– Но все равно псих.
– Не псих, – возражает он. Если бы мне хватило смелости взглянуть ему в лицо, а не
пялиться в землю, то уверен, что увидел бы на его губах ухмылку. – Будь ты психом,
уж я бы об этом знал.
Расскажи я ему обо всем, то он бы узнал. Если бы я все ему честно рассказал с самого
начала... но он же ни о чем не подозревает... он думает, что это из-за какой-то кошачьей
мяты, подсыпанной мне в чай. Так или иначе, я бы съехал с катушек.
Разве у меня есть выбор, с Темным Лордом в голове?
Сглатываю, в горле сухо.
– Ты не знаешь всего.
– Нет? Только подумайте... – бормочет он, и, вынимая из-под одеяла руки, тянется за
фляжкой. – А ты, полагаю, охотился?
– Да.
А потом мы просто сидим, неловко созерцая друг друга. Несмотря на беспокойство и
раздражение, он излучает какое-то неожиданно теплое чувство, словно рад, что я
рядом. Вначале это кажется необъяснимым, и я думаю, что мне показалось. Он делает
еще один глоток воды, а когда отнимает флягу ото рта, то на его влажных губах играет
лунный свет. Он опускает голову.
– Я... э... Очень сожалею. О... ну, ты понимаешь.
– Мы не будем обсуждать это, – неожиданно ледяным тоном отрезает он.
– Ладно, – я отворачиваюсь.
– Иди сюда, Поттер.
– Нет!
Я не успел даже подумать о том, чтобы отползти или во что-то превратиться, как он
аппарирует рядом со мной, и мой нос практически утыкается ему в ногу. Его запах, его
близость, даже текстура ткани вызывают дрожь во всем теле. Мне плохо... я смущен... а
он зол... нужно уходить, вообще нельзя было сюда приходить, но он же пришел сюда за
мной, и я не знаю, что делать!
– Если ты закончил играть в благородство, я бы хотел взглянуть на эту ногу.
– Мою ногу? С ней все не так уж плохо. Ей уже лучше. Она в порядке.
– Ясно, – говорит он, опускаясь передо мной на колени. Затем вынимает из кармана
носовой платок и небольшой пузырек с мазью. Отставляет его в сторону и
разворачивает большой, вышитый звездами платок. Приказав мне не шевелиться, он
оборачивает ткань вокруг моей лодыжки и бормочет заклинание. Вскрикиваю - ступню
словно пронзили спицей, но резкая боль быстро отступает, а вместе с ней и старая,
ноющая. Зато платок влажный и вонючий. Северус снимает и выкручивает его и снова
прячет в карман. Надеюсь, что платок самоочищающийся!
– Спасибо, – говорю я, наблюдая за тем, как он свинчивает крышку с пузырька. И вот
уже его ледяные пальцы ощупывают мою ногу, заставляя меня всхлипывать и дрожать,
и больше всего на свете мне сейчас хочется лечь ничком, спрятав лицо в руках.
Когда он доходит до раны, я крепко зажмуриваюсь, решительно настроенный не
издавать ни звука. Слышится мокрое чмоканье, наверно, он зачерпнул мазь пальцами;
теперь смазывает мою лодыжку. Жжет. Я непроизвольно дергаюсь, пытаясь
высвободиться. Одной рукой он за плечо удерживает меня на месте. А второй
смазывает лодыжку.
Я почти ожидаю, что он поднимет руку выше, к моей заднице. Он мог бы причинить
мне боль, преподать мне мой собственный урок, наказать. Мог бы нежно показать, что
все еще меня любит. И я не уверен, чего бы мне хотелось больше.
– Кто? – спрашивает он.
Чуть поворачиваю голову, чтобы на него взглянуть, и он замечает мое укушенное ухо.
Смазывает мазью и его тоже. Жжение проходит, оставив ощущение легкого
покалывания и приятного тепла, напряженные мышцы начинают расслабляться.
– Фестралы.
– Необычное для них поведение, – замечает он, смазывая царапины и ушибы,
покрывающие мои руки, плечи, грудь. Смазанные пальцы задевают один из сосков,
вызывая тепло и трепет, заставляя ахнуть.
– Ну, разумеется, – добавляет он. – Будь у тебя хоть частица разума, ты бы немедленно
отправился в больничное крыло.
Открываю рот, чтобы воскликнуть: «Как? Я же был мертвым!», но сознаю, как безумно
это звучит, и вовремя останавливаюсь. И вместо этого огрызаюсь: «Ну да, сейчас!»,
когда он убирает руки и применяет к ним очищающее заклинание.
– А сейчас ты вернешься в Хогвартс, – как бы между прочим сообщает он.
– Я не могу.
Он выпрямляется и смотрит мне прямо в глаза.
– Это почему же?
– Я опасен для окружающих.
– Ты напал на Томаса лишь потому, что находился под действием наркотика!
Я тоже выпрямляюсь и кричу:
– Я напал на тебя!
– Эта тема закрыта для обсуждений!
– И на Малфоя. И на Чо...
– Чо Чанг? – быстро уточняет он. – Что ты с ней сделал?
– Не знаю!
– Как ты можешь не знать? – сердито спрашивает он.
– Не знаю! – повторяю я, потому что это правда. Я ее лапал? Довел до слез? Мне все
это приснилось? – Не знаю, – снова говорю я, но уже тише. Понятия не имею, что
именно наделал, что теперь предпринять, как поступать с Волдемортом... почему
Северус здесь и разговаривает со мной, заботится обо мне... Хочу, чтобы он меня
обнял, тогда как ему положено меня проклинать.
Стараюсь объяснить получше:
– Я не нарочно. Я должен был совладать с собой, я пытался...
Северус бросает на меня скептический взгляд:
– И каким же образом?
– Я пытался... я... думал, что помогут узы, – мямлю я. Ему нечего сказать. Кажется,
минует целая вечность, когда я добавляю: – Извини...
– Считаешь, что, прячась тут и обо всем сожалея, решишь свои проблемы?
– По крайней мере, больше не смогу никому навредить. Ну, или не смог бы, оставь вы
меня все в покое! – Я толкаю его колено. Он не двигается с места.
– Почему ты не обратился к Дамблдору?
– Он бы не... он не...
– Ах да, как же я мог забыть, ведь тебе гораздо приятней разыгрывать святошу, верно?
– Заткнись! Ты ничего не понимаешь! Если бы ты только знал...
– О, вот об этом ты прекрасно позаботился, не так ли? – Он наклоняется, обдавая
теплым дыханием. – Приблизить меня к себе, но ничего не объяснить...
– Заткнись!
– А в действительности понимание тебе вовсе не требуется, не правда ли, потому что
не соответствует образу?..
– ЗАТКНИСЬ! – ору я, набрасываясь на него и сбивая с ног.
Мое горло сжимают пальцы. Я сопротивляюсь. Все плывет перед глазами. И вот я
тяжело дышу, распластанный на спине.
– Ты больше не коснешься меня пальцем! – рычит он, всем весом надавливая на мою
ногу. Слепящая боль, я кричу...
Хлопок аппарации – и его нет.
Свернувшись ничком, притянув к груди раненую ногу, я вижу его в двенадцати футах,
с нацеленной на меня палочкой. Мы сверлим друг друга взглядом, пока на мои глаза не
наворачиваются слезы, и я отворачиваюсь. Не хочу, чтобы он видел. Не хочу видеть
злость и страх на его лице.
Нет, знал же, что этот визит обернется катастрофой. Знал. Хочется все исправить,
сказать, что готов на все... но он же просто заставит меня вернуться в Хогвартс, где я
стану нападать на окружающих, на него... И все будет гораздо хуже. Я не стану ни на
кого нападать. Не причиню ему зла. Я совладаю с собой единственным известным мне
способом.
Дрожа, я перекатываюсь на живот, превращаюсь в змею и уползаю к воде.
Глава 45: О нас
"Эта тема закрыта для обсуждения"
Раздобыв перо и чернила, все утро и большую часть дня, я сочиняю письмо, которое
накарябал на коричневой оберточной бумаге от посылки, принесенной Хедвиг. Вредная
птица не позволила выдернуть ее перо, поэтому пришлось позаимствовать собственное,
превратившись в гиппогриффа. Чернилами служит моя кровь, размазанная по бумаге в
подобие букв. Я бы использовал кровь какого-нибудь животного, но не поднимается
рука убивать... после того кролика, у Северуса.
«Северус,
Вернуться не могу. Ко мне в голову проникает Волдеморт».
Гляжу на пляшущие строчки, желая все перечеркнуть, но не делаю этого. Нельзя. Он
заслуживает честного объяснения. Давно нужно было все ему объяснить.
«Мама передает тебе вот этот камушек».
Подписываюсь только именем. Хочется многое добавить: прости... люблю... скучаю...
Но понимаю, что не имею на это права. Камушек, который хранил в своей норе,
оборачиваю письмом и, пока страх и стыд не вынудили бросить послание в реку, отдаю
его Хедвиг с наказом лететь к нему.
Северус Снейп появляется с хлопком аппарации рядом с деревом, под которым я живу.
– Что значит «Темный Лорд имеет доступ к тебе в голову»?
Я цепенею, боясь ответить, опасаясь, что он меня заметит. Несмотря на то, что
понимаю: ему известно о моем местопребывании.
– Я задал тебе вопрос, Поттер, – громко обращается он к корням над моей головой. –
Зашифрованные записки и обломки графита не принимаются. Что значит «Темный
Лорд проникает к тебе в голову»?
– То, что я сказал! Он проникает ко мне в голову, ну, или я в его... точно не знаю.
Слышу наверху звук шагов по корням и шелест опавшей листвы. На миг в мой темный
дом проникает солнечный луч, но его тут же заслоняет тень. Мне лишь виден один его
глаз, часть скулы и нос, когда он наклоняется на меня посмотреть.
– Это не только сны, – констатирует он, и я киваю. – Объясни.
– Ну... кажется, что я – это он, и делаю все, что делает он.
Мои слова повисают в тишине. Съеживаюсь в этом пространстве, в моем бесполезном
теперь укрытии, пряча лицо между согнутой в локте рукой и грязью. Теперь он не
просто забоится меня еще сильнее, но еще и снова возненавидит.
– Когда это началось?
– В этом году... я пытался... – А что именно я пытался сделать? Не помню. Блокировать
его? Забыть? А когда не удавалось, что тогда? Я был беспомощен, глуп и жалок. – Я
пытался совладать с этим, но делалось только хуже... и... и он был во мне...
– В твоем теле?
– Я чувствовал его. Было больно, – я мямлю в согнутую руку. Он нависает надо мной, и
чувствую, как в нем закипает злость. – Лучше бы я умер. Я должен был умереть.
– Когда? – Я не отвечаю сразу, и он нетерпеливо переспрашивает: – Поттер! Когда?
– В озере! Когда меня швырнули в озеро, – я сердито поднимаю голову. – Почему ты
просто стоял там? Все вы! Вы просто стояли и ничего не делали!
– Тебя спас Темный Лорд?
– Я погибал! Почему ты не пришел на помощь?
– Мы были не в состоянии тебе помочь, – нетвердым голосом отвечает он. – Не могли
тебя отыскать. Периметр озера слишком велик, и заклинание вызова не подействовало
бы...
– Я хотел увидеть родителей, а потом увидел тебя, а потом больше не мог... – Слова
вылетают слишком поспешно, я почти давлюсь ими, опасаясь, что если замолчу, то
расплачусь. – Я кричал, но ты не слышал, а он вынудил меня просить... было больно...
лучше бы я умер, я должен был...
Громко бьется пульс, заглушая плеск реки. Закрываю лицо ладонями, мне стыдно, что
он видит меня таким. Он начинает говорить, голос доносится сверху, до меня едва
доходят его слова, он спрашивает, почему я не рассказал об этом.
– Ты бы стал меня бояться...
– Бояться? – недоверчиво выплевывает он. – Все это время... все эти проклятия...
Demolingua, Fellatius... я полагал, ты набрался их от меня! Верил, что я на тебя так
влияю!
Я сворачиваюсь в еще более плотный клубок.
– Прости... прости меня...
– «Прости» сыт не будешь! Поднимайся, мы уходим.
Прижимаюсь всем телом к стенке норы, словно в попытке срастись с ней. Его гнев
закипает сильнее, с примесью предсказуемых страха и ужаса. Он снова склоняется над
корнями, протягивая мне руку. В попытке меня ухватить ему удается оцарапать мне
бок и плечо.
– Нет! Я никуда не пойду! – кричу я, но все бесполезно. Он вытаскивает палочку и
вызывает меня, я оказываюсь наполовину в воде, наполовину цепляюсь за корни.
– Не нужно быть еще большим идиотом, Поттер! – Он хватает меня за волосы и тянет,
пока полностью не вытаскивает наружу, где я балансирую на одной ноге, опираясь на
корни. Он опускается на колени, а я стою, и теперь мы – лицом к лицу, ну, или были бы
– осмелься я поднять голову и на него взглянуть. Но мне стыдно глядеть даже на его
колени.
– Ты думаешь, что от твоего пребывания тут кому-то легче? Теперь тебе может помочь
один Дамблдор, а он в Хогвартсе.
– Не могу, я не смогу его убить! Я проиграю! Я устал! Мне больно!
– Я тут тебя не оставлю!
Чувствую его злость и страх, но если таковы его эмоции, почему он не повернется и не
уйдет отсюда? Не понимаю, почему он вообще пришел, разве что по приказу
Дамблдора.
– Почему? – тихо интересуюсь я, разглядывая грязные колени его брюк.
– Какой же ты все-таки кретин! Я же тебе уже объяснял! Неужели мне нужно повторять
вечно?
Я весь сжимаюсь. Я хоть когда-то сделал для него что-нибудь правильно? Если начну
извиняться, то это тоже будет ошибкой. Я бы закричал, стал спорить, возражать,
убежал, сдался ему... но это все кажется бесполезным. Он сжимает ладонями мое лицо,
заставляя взглянуть ему в глаза. Жаль, что мои волосы не такие длинные, как его, и не
могут скрыть мои покрасневшие глаза.
Его губы впиваются в мои так сильно, что одна губа прикушена его зубами.
Он вводит мне в рот язык – вкус карри, чая и горечи... желания и любви... не может
быть! В самом деле? О, Мерлин, я вцепился в корни, в землю, пытаясь податься вперед,
ближе... желая... боясь... не заслуживая...
Внезапно мои губы обдает холодным воздухом, и меня отталкивают. Я
поскальзываюсь. Лодыжка подгибается и взрывается болью. Вокруг меня плещется
вода. Илистое речное дно скользит между пальцев, и я с усилием сажусь. Моргаю,
пытаясь избавиться от воды, и вижу, как он в ярости уходит. Сил бежать за ним нет.
***
Северус не возвращается. А я не следую за ним. Вместо этого заползаю в нору и
вспоминаю на себе его руки... губы, как он смотрел на меня и что чувствовал. Пытаюсь
анализировать факт его прихода за мной. Он ведь пришел не только из-за Дамблдора...
если вообще тут замешан Дамблдор. Я ощутил это, я в этом уверен. Несмотря на то, как
я с ним поступил, он все еще меня любит. Но это же бессмыслица. Как он может?
Может, его сбивают с толку узы?
Поздно вечером возвращается Хедвиг. Я думал, она охотилась или играла с другими
совами – ну, или чем там они занимаются в свободное от работы время, – но, как
выяснилось, у нее для меня письмо. Она протягивает мне лапку с привязанным
свитком. У меня сжимается в груди. Может, Северус одумался и прислал длинный,
саркастичный, оскорбляющий ответ с объяснением ошибочности вчерашнего поцелуя.
Беру пергамент и разворачиваю его, обнаруживая каракули Рона, небольшое перо,
чистый лист пергамента и пузырек чернил, который скатывается на землю. Приятель
называет меня придурком и советует вернуться как можно скорее, или, по крайней
мере, написать им ответ. Затем пускается в пространные объяснения о том, как
беспокоится Гермиона, и что все это плохо влияет на подготовку к ТРИТОНам,
спрашивая, есть ли у меня совесть. У меня ее нет.
В конце он замечает, что Северус ведет себя странно, и что они с ним встретились –
кажется, он был расстроен и вел себя так, будто чувствовал себя виноватым... нет, это
невероятно! Какого черта они это сделали! Что они ему наговорили?! Так, значит,
Северус испытывает чувство вины?! Так вот почему он тут, из-за гребаного чувства
вины? Но за что?.. За то, что недостаточно громко кричал?
Комкаю послание и бросаю пергамент в воду. Хедвиг с уханьем подталкивает мне
пузырек чернил.
– Нет.
Она до крови клюет мои пальцы. Я бью ее по голове. Она отшатывается и сердито
стрекочет.
– Прости, – извиняюсь я, надеясь, что ей не очень больно. – Уходи. И не возвращайся.
Я не...
Не успеваю завершить фразу, как она уже летит над лесом. Может, к Северусу, или
назад в Хогвартс, или на охоту. Неважно, главное, она не мешается мне под ногами,
потому что я... что? Опасен? Безумен? Сцепляю пальцы и осознаю, что они дрожат.
Что-то плещется в воде. Стрекочут сверчки. Шелестят листья. Завывает волк.
Наблюдаю за плывущими облаками над почти полной луной и гадаю, нашел бы меня
Ремус быстрее в форме оборотня. Интересно, много тут живет оборотней? После моего
опыта с фестралами не стану утверждать, что быть разорванным на части – приятный
способ умереть.
Наверно, я мог бы просто ночевать, превратившись в каменную глыбу, тогда со мной
точно ничего бы не произошло. Интересно, опознал бы меня в таком случае Ремус?
– Черт! – я резко сажусь, ударившись головой о корни. Северус по-прежнему здесь. Он
знает, что скоро полнолуние... почему он все еще тут? Ему нужно уходить. Понятия не
имею, как далеко мы зашли в лес или сколько времени понадобится, чтобы добраться
до замка.
Выбираюсь из норы, превращаюсь в змею и ползу к нему. Он спит, прислонившись к
бревну, плотно укутанный в одеяло. Превратившись в человека, я опускаюсь перед ним
на колени, прислушиваясь к его дыханию. Разбудить его или лучше просто
посторожить, пока он не проснется сам?
Он распахивает глаза. У меня екает в груди.
– Что, передумал?
– Нет, – нервно отвечаю я, не уверенный, как лучше упомянуть про полнолуние.
– Что тебе нужно?
– Я... э... ты ранен, тебе нельзя тут находиться, тебе следует...
– В последний раз, – обрывает меня он, – эта тема закрыта для обсуждения!
– Ну да. Я... хотел... мне нужно еще мази для моей ноги.
– Покажи ногу, – командует он, отбрасывая одеяло и садясь.
Присев, я протягиваю ногу. Он вынимает платок и мазь из кармана. Как и в прошлый
раз, он сначала очищает рану, затем смазывает мазью. Это больно, но это его
прикосновение, и мне одновременно неловко и стыдно за то, как мне приятно.
Он протягивает руку, чтобы смазать мое ухо.
– У Приза теперь тоже будет откусанное ухо?
– Наверно.
– А я полагал, ты способен регенерировать.
– Нет. Я пытался со шрамом... хотел от него избавиться.
Он глядит на меня с любопытством:
– Шрамы от проклятий – особый случай.
Краснея от неловкости и смущения, пытаюсь представить ухо целым. Он протягивает
руку, проводя пальцами по ушной раковине. Морщусь, ощущая его прикосновение.
Наверно, я все-таки способен к регенерации, но не умею избавляться от инфекции,
поэтому оно ноет от тупой боли. Он убирает руку и просто наблюдает с каким-то
благоговением, отчего мне становится еще более неловко.
– Пожалуйста, вернись в Хогвартс, – прошу я.
– Только с тобой.
– Не могу. Я опасен для окружающих.
– Люди подвергаются опасности ежедневно, Поттер.
– И меня все ненавидят! А ты меня вообще боишься...
– Я тебя не боюсь! – рявкает он, вскакивая на ноги и запахнувшись в одеяло, словно в
мантию.
– Да я чувствую это!
– Ты не имеешь права!
– Оно выходит само собой!
– Ты навязал мне узы! И минимум учтивости с твоей стороны – научиться владеть
собой.
– Знай я, как их отменить, то уже давно бы...
– Но ты не знаешь! – Его смех ужасен. – Попробуй принять на себя ответственность –
для разнообразия! Думаешь, твой побег мне помогает? Думаешь, оттого, что я
чувствую, как тебя разрывают на части, мне делается лучше? Ничего не изменится,
пока ты сам что-то не изменишь, поэтому прекрати ныть, ради Мерлина!
– Я принимаю ответственность! Я тут, в лесу, и больше никому не опасен!
Он презрительно морщится.
– Ты тут, потому что тебе так проще.
– ТЫ МЕНЯ ВЫШВЫРНУЛ ВОН!
Северус не успевает смертельно побледнеть, как я уже сожалею о выкрикнутом.
Поджав под себя ноги и обхватив их руками, я опускаю голову на колени. Ну, конечно,
он меня вышвырнул. У него на это имелось полное право – после того, что я натворил.
– Вернись, – напряженно произносит он.
– Для чего? Я уже все испортил...
– Я пришел за тобой.
Тут мне приходит в голову, что если соглашусь, то смогу доставить его из леса в
безопасный Хогвартс еще до полнолуния. После этого... ну, согласие вернуться и
остаться – вовсе не одно и тоже.
– Что будет, если я вернусь?
– Ты пойдешь в больничное крыло... потом к Дамблдору, – повернувшись ко мне
спиной, отвечает он. – Ты скажешь ему то, что сказал мне.
– А что насчет нас? – страшась ответа, спрашиваю я.
– Что насчет нас? – настороженно переспрашивает он. Я рассматриваю землю под
ногами. Мне тошно и стыдно – да как я мог надеяться на то, что между нами не все
кончено, да еще осмелился спросить об этом вслух? Я пожимаю плечами, и слышу его
раздраженный вздох. – Не знаю, Поттер. Что бы ты пожелал услышать?
Мерлин, ну как я могу ответить на такое? Я хочу получить второй шанс. Хочу
вернуться назад во времени и сделать все по-другому. Хочу, чтобы он простил меня и
поцеловал, и продолжал любить... и чтобы Ремус не лез своим волчьим носом в наши
дела... так же как и все остальные. О черт, в курсе ли Ремус произошедшего? А
Помфри? Должна же была она залечить его раны, верно? И как насчет закона: если я
это с ним проделал, но я младше, то у кого будут проблемы, у меня? У нас обоих? Или
же в любом случае будет виноват он?
– А ты... ну... кому-то уже рассказал? – дрожащим голосом выдавливаю я. – О... о
произошедшем?
Он долго молчит, словно решая, отвечать или нет. Затем плотнее укутывается в одеяло.
В конце концов, после ужасно продолжительного молчания он тихо произносит:
– Дамблдору.
– Ты рассказал об этом ему? Зачем ты ему сказал об этом?
– Потому что это правда. Он спросил меня, что я сделал. Я рассказал ему, что я...
– ЭТО СДЕЛАЛ Я!
– Заткнись, глупый мальчишка! Я не желаю слушать бредни о том, что тебе кажется,
что ты сделал. – Он поворачивается, чтобы уйти. Не хочу, чтобы он уходил, не сейчас,
не сию секунду...
– Не надо...
– А кому рассказал ты сам, Поттер? – Внезапно он снова поворачивается ко мне лицом
и сверлит взглядом. – Уизли. Грейнджер. Они ко мне заходили, сказали, что им все
известно. А после поведали его братьям-сестрам, а заодно и остальным
гриффиндорцам. И теперь вся... теперь об этом известно всей школе. Они...
Не знаю, что они ему там наговорили, но это больно. Чувствую душащие его вину и
тошноту.
– Я им ничего не говорил. Клянусь, это правда.
– Но они знали.
– Знали, что я был твоим котом, что ты мне нравишься, что... Рон и Гермиона знали,
что мы занимались сексом, но это все. И они никому бы об этом не рассказали. И я
никогда не говорил им о... о том, что произошло перед моим уходом.
– Я... – он умолкает и глядит на меня, сбитый с толку. – Они сказали, что знают о том,
что я сделал.
Я качаю головой.
– Может, они блефовали?
Он молча глядит на меня, считая идею немыслимой, затем, переварив ее, приходит в
ярость.
– Я их уничтожу, – шипит он. Создается впечатление, что у него уже есть план.
Ковыряюсь в грязи, выбирая камушки и тростинки. Теперь, когда мы снова друг с
другом разговариваем, что еще я могу сказать, чтобы улучшить его настроение или
узнать поподробней, какие именно чувства он ко мне испытывает? «Можно я буду
спать здесь?» «Хочешь меня проклясть?» «Почему ты чувствуешь себя виноватым?»
«Сообщил ли Люциус Малфой в министерство о том, что я практиковал Demolingua?»
«Что обо мне пишут в «Пророке»?»
Наконец, я останавливаюсь на:
– Как там Дин?
Поглядев на меня некоторое время, Северус изрекает:
– Будем надеяться, что раскаялся и поумнел.
Киваю и продолжаю сидеть, не желая напугать его резкими движениями... Ха, можно
подумать, я знаю, что делать. Он сидит, прислонившись спиной к бревну, в метре от
меня. Все еще закутанный в одеяло. Притворяется, что не замечает меня, но я ощущаю
его внимание. Не придумав ничего умнее, я намеренно медленно растягиваюсь на
земле. Над нами нет звезд и едва виднеется луна – лишь бледный отблеск за облаками.
Бросаю взгляд на него. Его глаза по-прежнему открыты. Ну почему он не уснет! Как же
мне хочется уснуть с ним рядом, под одеялом. Отворачиваюсь, ощущая вину за это
желание.
– Ты не спишь, – замечаю я.
– Ты тоже.
– Если меня связать, это тебе поможет?
– Заткнись, Поттер, – рычит он. – Если ты еще не заметил, мы в лесу, кишащим Мерлин
знает какими тварями.
– Я уже выспался. Могу посторожить.
Он не отвечает. Какое-то время мы просто лежим. Журчание воды, стрекот сверчков и
шелест листьев успокаивают. Ну да, конечно, здесь в лесу много всяких тварей, но я
умею превращаться, а у Северуса при себе палочка. За кого он меня принимает,
рассказывая сказки о том, что боится ночного леса? Почему не может просто
признаться, что боится меня?
Мне лучше уйти. Дать ему немного поспать. А утром найти его снова, ну, или он меня
найдет, и мы вернемся в Хогвартс – чтобы вывести его из леса, в безопасное от
оборотней место. Поворачиваюсь набок, чтобы взглянуть на него в последний раз. Он
никак не реагирует. Кажется, у него выровнялось дыхание. Встаю на колени и
подползаю чуть ближе. Он словно окаменел. Подползаю почти вплотную: его глаза
закрыты, рот слегка приоткрыт. Да он в самом деле уснул!
Ложусь, подложив под голову руку и уткнувшись носом в одеяло. Чувствую запах его
пота и сырой земли. Каким-то чудом во мне зарождается проблеск надежды.
Глава 46: Необходимость
"Мне нравится это делать"
Пропускаю пальцы сквозь волосы Северуса, выбирая из них комья грязи и листья. Но
поцеловать не осмеливаюсь. Наклоняюсь вдохнуть запах его волос, пота, его самого,
земли. Его дыхание согревает мне плечо. На узы снисходит умиротворение:
спокойное, нежное, незаслуженное.
Его ресницы щекочут мне шею. Я отпрыгиваю.
– Добрутро!
Он ошарашено глядит на меня, словно соображая, почему мы здесь, почему ему
больно, а я так смущен тем, что до него дотронулся.
– В понедельник – полнолуние, – внезапно сообщает он, резко садясь. Его волосы
торчат во все стороны. Я грустно улыбаюсь и отворачиваюсь.
– Не уверен, сможем ли мы вернуться вовремя, – замечаю я, наблюдая, как он
складывает одеяло. – Может, пойдешь вперед? Со мной ничего не случится. Если что
- превращусь в булыжник.
– Я же сказал: без тебя не пойду.
Едва заметным движением палочки он уменьшает одеяло, кладет его в карман,
потягивается и начинает спуск к реке. Кажется, его бьет дрожь – то ли от затекших
мышц, то ли от страха. Ополаскивает лицо, приглаживает волосы и набирает во флягу
воду. Мне не видно его рук, но я легко представляю длинные пальцы с
пожелтевшими ногтями, как под кожей двигаются сухожилия, когда он пользуется
ими для умывания, шинковки и нарезки компонентов для зелий, когда хватает меня,
подмяв под себя и...
Не думай об этом.
Жаль, что у меня нет одеяла или какой-то одежды! Отвлекаюсь тем, что
рассматриваю близрастущее дерево с его узловатым, потрескавшимся стволом.
Хедвиг спит, примостившись на нижней ветке. Шелестит листва, по небу торопливо
бегут облака. Думаю об убедительных аргументах за то, чтобы он вернулся без меня,
хочу прокричать их ему. Но он уже обо всем подумал заранее. Нам не нужно
охотиться, потому что у него есть запас еды. Мои раны не замедлят нашего пути,
потому что я могу превратиться во что-нибудь мелкое и сидеть у него в кармане.
Несмотря на гложещее чувство вины, соблазну снова быть с ним рядом мне не
устоять. У него занимает пару минут, чтобы написать короткую записку, и он
подзывает Хедвиг. Та погружена в сон и не реагирует на зов, тогда он посылает в ее
сторону искры из палочки и разбуженная сова с сердитым уханьем едва не срывается
от неожиданности вниз.
Птица остается на дереве: ухая и возмущенно пощелкивая клювом, она хлопает
крыльями и перепрыгивает с ветки на ветку, уклоняясь от продолжающих вылетать из
палочки Северуса искр. Наконец, он сдается и сует записку мне.
– Заставь ее сам!
Услышав просьбу от меня, сова немедленно принимает послание и улетает.
Итак, мы направляемся в Хогвартс: он идет, а я, превратившись в мышь, сижу в его
теплом кармане. Тут его запах: травы, дым и сушеные грибы. Нахожу торчащие нити
и вытаскиваю их, скатываю вместе с найденным пухом в подобие подушки. Не
переставая шагать, он съедает бутерброд и делится со мной крошками. Съев
половину, я прячу остатки под подушку.
После полудня он останавливается попить воды и отдохнуть, сделав привал на траве.
У него усталое, поверхностное дыхание. Я выползаю из кармана и превращаюсь в
человека, прохладная трава холодит мою задницу. Он чуть морщится при моем
превращении, но обращается ко мне так спокойно, словно комментирует ошибки,
совершенные в приготовлении зелья.
– Мы еще не закончили на сегодня, Поттер.
– А можно бутерброд? А то мне достались одни крошки.
– Ты был мышью. Мыши питаются крошками.
– Но я еще и подросток, – тихо возражаю я.
Он глядит на меня так, словно я потребовал себе весь мир, и я ощущаю в нем укол
чего-то мне непонятного. Может, нельзя было использовать слово «подросток», или
же просить добавки. Поджав под себя ноги и обхватив колени руками, я сожалею, что
вообще открыл рот.
Вздохнув, он вытаскивает из другого кармана крошечный предмет. Коснувшись его
палочкой, превращает его в завернутый бутерброд. Он протягивает его мне.
– Спасибо. – Беру его, разворачиваю и приподнимаю верхний ломтик хлеба,
посмотреть, что внутри. Выглядит как кошачья еда вперемешку с брюссельской
капустой.
– Просто бери и ешь! – рявкает он.
Откусываю. Суховато, но с приятным ореховым привкусом. Когда я кусаю снова, и
он расслабляется. Отодвинувшись от меня подальше, он растягивается на траве, не
позаботившись об одеяле. И быстро засыпает, свернувшись на боку, уткнувшись
лицом в землю. Жаль, что я не знаю, сколько мы уже прошли. Хочу разбудить его,
сказать, что у нас нет времени, но продолжаю медленно жевать, давая ему время для
отдыха.
Покончив с бутербродом, я иду к реке напиться, возвращаюсь и сажусь ближе к
Северусу. Отвожу с его лица пряди волос и касаюсь ладонью его щеки. Какой он
горячий! Вздрогнув, он открывает глаза и спросонья глядит на меня.
– Поел?
Когда я киваю, он медленно садится, словно у него затекли все мышцы.
– У тебя температура.
– Со мной все в порядке, – отвечает он, протягивая мне флягу: – Пей.
– Спасибо, – я беру флягу и из вежливости делаю пару глотков. – Ты все еще ранен,
да?
– Это ты ранен, – щерится он, медленно поднимаясь на ноги. – Со мной все в
порядке.
– Упрямый ублюдок.
Отряхнув пыль и траву с одежды, он дежурно бросает:
– Прояви немного уважения.
– Прояви немного рассудка!
– Нам еще предстоит долгий путь. – Он выхватывает у меня из рук флягу и
приказывает превращаться.
Хочу заорать на него: почему он о себе не заботится, остается здесь так близко к
полнолунию и вообще, ведет себя как дурак. Но понимаю – это ничего не изменит.
Споры – лишь потеря времени, они не приблизят нас к Хогвартсу. Нахмурившись, я
превращаюсь в мышь. Его ладони – такие огромные, что застилают мне весь мир –
приподнимают меня и кладут в карман.
Ощущаю ритм его походки, чувствую, как он замедляет шаг. Часто спотыкается.
Останавливается на несколько секунд отдохнуть у дерева. Делает усилие, чтобы
продолжить путь.
Наконец, солнечный свет, проникающий сквозь ткань кармана, угасает. Начинают
просыпаться сверчки, их пение смешивается с шумом воды, сливаясь в какую-то
мелодию.
Высовываю голову наружу и не узнаю окружающий нас лес. Густые облака
застилают звезды и луну, и вокруг кромешная тьма. Ожидаю, что он сделает привал
на ночь, но он пытается продолжить дорогу, освещая путь палочкой. Но света
палочки недостаточно – земля неровная, встречается много камней, упавших
деревьев, скользких участков грязи. Он вынужден значительно замедлить шаг,
осторожно переставляя ноги. С каждой неожиданно треснувшей веткой, уханьем и
другими внезапными звуками его пульс учащается.
Он спотыкается. Я крепко вцепляюсь в ткань кармана. Удержавшись от падения
руками, он встает на ноги и продолжает двигаться вперед. Поскальзывается, падает на
колени. Мне страшно, что в следующий раз меня раздавят. Он медленно встает, но не
на корточки, а садится, опершись спиной о ствол дерева.
Его пальцы обхватывают меня. Большой медленно надавливает на голову и скользит
за ухо. Я оказываюсь на его колене и руки исчезают. Прохладный ночной ветерок
ерошит мне шерсть.
Соскакиваю на землю и превращаюсь в человека, но, очевидно, переоцениваю
расстояние – в результате оказываюсь наполовину на земле, наполовину у него на
коленях. Чувствую, как он напрягается, пытаясь не выказывать страха. Промямлив
«прости», я отползаю назад, обосновавшись на траве, на расстоянии вытянутой руки.
Проходит пара секунд и он заставляет себя двигаться, наклонившись, чтобы воткнуть
палочку в землю, наподобие свечи. Та все еще настроена выполнять Lumos. Жаль, что
она не греет, потому что становится жутко холодно, а у меня нет прав просить
разделить одеяло. Поджимаю ноги, шипя, когда раненая ступня тащится по земле.
– Следовало обработать эту твою ступню получше.
Он обшаривает карманы, медленно роясь в них, словно не помнит, что именно ищет.
Вытягиваю раненую ступню к нему и жду, пытаясь рассмотреть окрестности. Нет,
слишком темно. Даже зрение гиппогриффа не помогает: видны лишь какие-то
очертания вокруг его палочки. До меня по-прежнему доносится журчание реки.
Ложусь набок, вытягиваю руку, медленно прощупывая близлежащий участок, но
ничего не чувствую. Наверно, тут открытая поляна... небезопасно.
– Вот она, – тихо произносит Северус. Слышу, как свинчивается с пузырька крышка.
Тянусь к нему, пальцы задевают его рукав, ища ладони.
– Я могу сам.
– Мне нравится это делать.
Ну почему от этих слов на душе так паршиво? Опускаю руки и позволяю ему
нащупать мою ступню, осторожно провести пальцами по лодыжке. Напоминаю, что
он просто хочет мне помочь, потому что заботиться о моем здоровье, без которого
нам не выбраться вовремя из леса.
Его холодные пальцы, касающиеся моей кожи – простая необходимость. Теплая,
покалывающая мазь – простая необходимость. То, как его пальцы осторожно втирают
ее в кожу и массируют ее – простая необходимость. Это не должно быть так приятно.
Не должно отдаваться в член. Я не должен желать, чтобы он наклонился и поцеловал
меня. Он не должен желать прикасаться ко мне. Ему не должно это нравиться. Он не
должен водить руками по моим ногам... о Мерлин... еще чуть-чуть... по бедрам... по
ребрам... по груди... Он ощупывает мои раны, втирая в них мазь.
Чувствую, как он и хочет, и боится, и понимаю: ничего у нас не выйдет. Но тут страх
вытесняется кратким спокойствием, когда его ладонь касается моей кожи: гладкой,
теплой кожи. Ладонь натыкается на рваную рану от укуса, он тут же отводит руку,
внезапно задохнувшись от ужаса и бессилия, и думает об оборотнях – надо же! –
чтобы успокоиться.
Убираю ногу... черт, как мне сейчас паршиво! Дует холодный ветер, раскачивая
деревья, сотрясая листья и ветви; шелест напоминает потрескивание пламени –
страшного, холодного, невидимого... Дрожа, я гляжу в тьму.
Слышу впереди какой-то звук, сухие листья хрустят под его ногами, треск и
затихающий писк. Всплеск воды в реке. Над нами бьют чьи-то крылья. Позади меня
Северус медленно двигается. Оглядываюсь и вижу в свете палочки его силуэт,
укладывающийся поудобней под одеялом.
– Ты спал в кармане? – спрашивает он.
– Немного, – отвечаю я. – Ложись спать, я постою на страже.
Он что-то невнятно бормочет, так тихо и сонно, что я различаю лишь гудение.
Однако его палочка понимает – это был Nox, и я снова погружен в темноту. Я сижу,
не шевелясь, стараясь не издать ни звука, прислушиваясь, стараясь уловить
подозрительные шорохи.
Быстро поворачиваюсь, когда позади раздается нечто вроде хлопанья крыла.
– Иди сюда, погрейся, – зовет он, и я понимаю: он приподнял одеяло.
Не думая, я пробираюсь к нему – в безопасность и тепло. Жмусь к нему всем телом.
Он укутывает меня в одеяло, обнимает одной рукой, прижимая к себе.
От его одежды, которую он не сменял уже несколько дней, сильно разит.
Прижимаюсь лицом к его груди, глубоко вдыхая. Мне нельзя тут находиться... я хочу
тут быть. Ему положено ненавидеть меня, бояться... ему должно быть противно, а
он... я же чувствую это. Мне нехорошо. Как он может хотеть меня тут... но он хочет,
он рад, что я тут, он вдыхает запах моих волос, чувствует себя в безопасности...
доволен и сбит с толку.
Нужно выползти из-под этого одеяла. Вместо этого обхватываю его одной рукой,
скользя ладонью под жилет и рубашку, чувствуя кожу. Мои пальцы натыкаются на
сырое и влажное... Он шипит от боли.
– Прости меня! – я отдергиваю руку, засовывая ее под себя.
Он стонет, но ничего не говорит.
– Нужно это смазать мазью.
– Холодно.
– Ну так примени согревающие чары.
– Гм. Верно.
В замедленном темпе он достает палочку и чарами согревает одеяло. Под ним тут же
становится ужасно, до неловкости жарко. Он лежит неподвижно. Решив, что он
уснул, я собираюсь потрясти его за плечо, но он резко поднимает руку и, едва не
задев мне челюсть, начинает расстегивать мантию. Медленно, почти неуклюже.
Может, ему помочь? Но тогда точно не удержусь и стану его лизать, заставив
задыхаться, вложу ему в руки свой член и... Приходится перекатиться на спину и
сосредоточиться на черном небе над нами.
Наконец мантия расстегнута. Чувствую его рядом с собой, высвобождающегося из
мантии, отбрасывающего ее в сторону из-под одеяла. Теперь он принимается за
рубашку. При каждом его движении одеяло скользит и ходит рябью, задевая мой
член, сводя с ума. Перекатываюсь на бок, к нему спиной, натянув одеяло рукой. Я
жду. И жду. Он же возится целую вечность. Ужасно хочется подрочить. Я бы отошел
на пару шагов, чтобы не мешать ему. Но он же все равно все поймет. И расстроится.
Нужно взять его палочку и проклясть себя.
Он высвобождается из рубашки, откинув и ее, ерзает еще немного, стягивая майку.
Затем лежит тихо. Жду, когда же он начнет мазаться мазью, но он не шевелится.
Уверен, что на этот раз он точно заснул. Нужно его разбудить. Но сначала подрочить.
И поцеловать его. Черт подери, о чем я думаю? Перекатившись на другой бок,
пытаюсь нащупать палочку, чтобы себя проклясть.
– Да ради Мерлина... – бормочет он, и я цепенею, с моей рукой между нами. Бешено
колотится сердце.
– Ну, скоро ты там? Я уже замерз.
– Э... ты... что?
– ...у тебя под ногой.
– Ой, – издаю писк я, смущенно, но тщетно пытаясь нащупать палочку.
– Ради Мерлина... – снова буркает он, резко садясь. Одеяло спадает, и нас обдает
холодным ночным воздухом.
Слышу, как он вытряхивает одежду. Пару секунд спустя он находит палочку и сует ее
мне в руки. Но это никакая не палочка – это пузырек с мазью. С трепетом в груди
понимаю – он хочет, чтобы я его смазал.
Он снова ложится, неловко ерзает, сотворяет Lumos и передает палочку мне.
Неуклюже, дрожащими руками беру ее у него.
Сажусь, зажав палочку под коленом согнутой ноги. Северус лежит на животе. Его бок
и спину до плеч и самого затылка покрывают уродливые раны. Большинство
потрескалось и покрылось выделяющей влагу коростой. Часть ран разодрана и
блестит. Сглатываю жгущую горло горечь. Моих рук дело. И я найду в себе силы
закончить обрабатывать раны. Обязан найти.
Свинчиваю с пузырька крышку, черпаю пальцами мазь и смазываю как можно
осторожней рану от укуса. И вынужден немного отвернуться, чтобы не
сосредотачиваться на открывшимся передо мной зрелище... чтобы не стошнило.
– Больно? – спрашиваю я, боясь, что мои действия слишком грубы.
Нет ответа. Наклонившись, слышу его выровнявшееся дыхание – он уснул.
Возвращаюсь к своему заданию, которое занимает целую вечность. Всякий раз, когда
решаю, что уже закончил, обнаруживаю очередную необработанную рану. Хочется
плакать. Хочется искусать самого себя.
Уф, наконец-то все его раны обработаны. Напоследок смазываю собственные
лодыжку и ступню, затем раны на груди и руках. Стараясь не издавать ни звука, я
выбираюсь из-под одеяла, прихватив его палочку, и тащусь к реке, вымыть руки.
Для пробы сначала превращаюсь в гиппогрифа, надеясь, что смогу отнести Северуса
в Хогвартс. Но ноге слишком больно, когда на нее ступаешь, а с грузом будет еще
больнее, и я просто не смогу разбежаться, чтобы взлететь. А если бы и смог, то в
моих крыльях слишком мало перьев, и я не сумею как следует ими взмахнуть, не
потревожив едва затянувшиеся раны. Нет, летать пока не выйдет.
Снова став человеком, подбираю с земли вокруг себя ветки и камни и швыряю их в
воду. Хочется закричать, но я сдерживаюсь – нельзя его будить. Хочется искусать
себя, сдирая с костей кожу, но это очень его расстроит. Вместо этого подбираю
камень и бью им изо всех сил по колену.
Из глаз сыплются искры.
Не зная, что еще сделать, я проклинаю себя и ползу (на ноющем колене) назад к
Северусу.
Глава 47: Воспоминание
"Ну вот"
– Черт!
Натягиваю на голову одеяло.
– Песочные часы... – Его теплое тело откатывается от моего, забирая одеяло с собой. –
Черт!
Спину обдает теплым воздухом, кожу царапает грязь. Потягиваюсь и перекатываюсь
на живот.
– Поттер! – Северус тыкает меня в бок. – Поттер, подъем.
Открываю глаза: он совсем близко, в одних брюках и ботинках. Раны – ярко-розовые,
в разводах мази и грязи. К горлу подкатывает тошнота, и я пялюсь в землю, пока он
лихорадочно натягивает на себя одежду. Затем сует мне бутерброд, хватает флягу и
ковыляет к реке. Бутерброд – такой же, как и в прошлый раз – уродливый, но
съедобный.
Жую, наблюдая, как он наполняет флягу и чарами очищает воду. Вернувшись, он
извлекает бутерброд для себя. И глядит на него, не в состоянии есть. Чувствую, как на
него накатывает волна злости и тревоги.
– Мы не успеем.
Я было восклицаю:
– Тебе нужно!.. – Но не уверен, что именно ему нужно, и моя паническая тирада
повисает в воздухе.
– Что мне нужно? Вырастить крылья и улететь? Почему бы тебе не полетать на
сломанных крыльях самому? Или не вызвать метлу «идеально сотворенными» моей
палочкой чарами? – Он машет палочкой перед моим носом. – Ну, давай, не стой
столбом!
Мда, а ведь об этом я и не подумал. Беру палочку и с надеждой восклицаю:
– Accio «Всполох»!
Мы ждем. Во взгляде полуголого, сжимающего бутерброда Северуса, невзирая ни на
что, мелькает надежда. Представляю, как еще секунда, и я увижу парящую над
верхушками деревьев метлу, которая прицельно шлепается мне в руку. Еще чутьчуть. Совсем скоро.
Он роняет бутерброд на валяющуюся на земле оберточную бумагу.
– Я же предупреждал...
Внезапно, едва не оторвав мне руку, мимо проносится маггловский пылесос, и
врезается в растущее позади дерево. Мы дружно оборачиваемся, созерцая смятый в
гармошку электроприбор.
– Полагаю, – произносит Северус, – ты только что нарушил Международный Закон
Сохранения Магической Секретности.
Не отрывая от получившегося месива взгляда, протягиваю палочку ему:
– Твоя очередь.
Выхватив палочку, он призывает мой «Всполох». И мы снова ждем и ждем, но на сей
раз ничего не происходит.
– Где ты держишь метлу? – бросает он.
– У гардероба, в спальне.
– Accio «Всполох»! – пробует снова он.
Долгое время ничего не происходит.
– Черт, – шепчу я, когда становится ясно, что никакой метлы мы не дождемся. – Что
делать? Я-то могу превратиться в булыжник, а вот ты...
Он сверлит меня взглядом:
– Я могу превратиться в фарш.
Опускаю голову на колени, пряча лицо. Ненавижу себя за то, что пришел сюда.
Следовало бы сообразить, что он последует за мной. Я все испортил. Хочу все
исправить, но понятия не имею – каким образом.
Он расчесывают мне пальцами волосы. Всхлипнув, вспоминаю, как он ласкал меня,
когда я был его котом. Коснувшись ладонью моей щеки, он приподнимает мое лицо.
В темных глазах страх и мысль об оборотнях, сжирающих его живьем.
Жмусь к его ладони, упрямо отводя взгляд. Он обхватывает мою голову обеими
руками, прижимается губами к моим, открывая их языком. Задыхаюсь от желания, но
мне нельзя... и ему нельзя... но и он тоже... Это неправильно. Он погибнет... мне
грустно... он толкается... сжимает... хватает меня... он пришел за мной... а я зол...
напуган... возбужден... ничего не соображаю, когда меня ласкают его руки.
«Сделай мне больно... сделай... сделай... Я это заслужил». Его пальцы расчесывают
мне волосы. Он лижет мне губы и встречается со мной взглядом. Злым. Полным
решимости.
Вижу зеленые глаза – это он наклоняется поцеловать меня, закрывая белый круг
солнца, шепча, покрывая поцелуями, обещая вернуть ему жизнь. «О, Гарри, любимый
мой». Вижу, как облизываю губы и толкаю шахматную фигуру на клетку вперед...
краснею, задавая вопросы о дружбе и тритонах и «Тебе нравится летать?» Его ладони
ласкают мне спину, нежно... так нежно. Мягкие поцелуи на лице, шее... легчайшее
порхание языка... лизнуть, едва ощутив вкус.
Он вспоминает вес моей ладони на своей груди. Как обнимал меня. Чистый запах
моих волос. И обнимает меня так, будто любит... О, Мерлин... он любит... все еще
любит меня. И больше не впадает в ярость, вспоминая под собой мое тело, мою
откинутую назад голову, восклицание "Copular Animae!"...
Его ладони спускаются ниже, легко, будто перьями проводя по бокам, бедрам,
голенями. Верчусь, пытаясь поставить на их пути член. Мои пальцы в его волосах.
Тепло Гарри... обхватываю ртом его пенис... член и Люциус на четвереньках,
вцепился в смятые простыни. Извиваюсь с... под... над... Задыхаясь, стараясь
дышать... высвободиться. Воспоминание о клыках оборотня мелькает между нами.
Ш-ш... успокаивает меня он, вызывая воспоминание о том, как я со стоном
выкрикиваю его имя, толкаясь ему в кулак. Он ведет меня на прохладную траву,
шершавую грязь, покрытые росой листья. Тело к телу. Игнорируя страх, он касается...
ласкает... пробует на вкус мягкую, гладкую, солоноватую кожу. Покрывает
поцелуями мою шею.
Вспоминается фантазия о каморке упивающихся в подземелье, о том, как мы
трахались в ожидании нашей воображаемой казни. Смеюсь-рыдаю-давлюсь
тошнотой. Он прижимается губами к моей коже, там, где шея переходит в плечо,
решительно настроенный не поддаваться страху, но оборотни тут, близко, так же как
и воспоминание о черноволосой ведьме… и ему страшно, и мне тоже.
– Северус… – шепчу я.
Он поднимает голову, я смотрю на него. Вспоминаю: он прижимает меня к стене,
спрашивая, чего я хочу. Я лижу ему скулу, да. Он закрывает глаза. Лижу его в губы.
Целую его и провожу пальцами по его затылку, бокам, ранам. Он шипит от боли.
Начинаю извиняться, но он хватает мое запястье, отводит вниз... больно, но мне
плевать, потому что он уже толкается мне в рот языком, расстегивая свои брюки.
Выпрямляется, стягивая их, высвобождая ноги.
Свободной рукой хватаю его член. Он резко втягивает воздух.
– Нет, погоди, – выдыхает он, откатываясь в сторону.
И быстро расстегивает ботинки. Я сажусь, чтобы помочь. Он отбрасывает их, вместе с
брюками и стягивающими его лодыжки трусами. Затем принимается за камзол,
приказывая мне лежать смирно.
Потом наклоняется, раздвигая и приподнимая мне ноги. Между нами – открытый
пузырек с бальзамом. Его пальцы на мне. Надавливают. Влажно. Жарко, я задыхаюсь,
впиваясь пальцами в землю. Жжение переходит в успокоительное тепло. Он
расплывается в улыбке. Довольной. Злорадной. И начинает движения пальцами,
неторопливо распространяя смазку, доводя меня до стонов и ох... ох Мерлин!
Мои ноги закинуты ему на плечи. Лизнув мне колено, он входит в меня одним
толчком. Не в силах держать глаза открытыми, я закрываю их. Он толкается, вжимая
меня в податливую почву, снова... о Мерлин, снова. Сжимаю его руки.
Совершенство... какое совершенство, наши тела синхронно двигаются туда-сюда,
глубже. Туда... сюда... снова и снова. Черт-о-черт-о-Мерлин-черт...
И Северус. Северус, шепчет он, прижимаясь ко мне, дрожа, падая на бок,
высвобождаясь, неловко прижав мне ногу.
Пусто.
Он лежит с закрытыми глазами, прилипшими к лицу от пота прядями волос. Дышит,
полуоткрыв рот. Меняю положение, опустив голову ему на руку. Затем обхватываю
свой все еще стоящий член и...
– Нет. – Он перехватывает мою руку и отводит ее.
Затем садится. Вытирает о траву руку.
– Пожалуйста.
Он тянется куда-то за моей спиной. Откинувшись, улыбается. Ветерок, я дрожу.
– Ну пожалуйста.
И он хватает меня. Теплая, гладкая от смазки ладонь. От основания до головки. И
снова. И другая ладонь. Обе ладони. Одна за другой, одна за другой быстрее... одним
плавным нескончаемым... никогда... о Мерлин... гребаным идеальным движением.
Я вижу звезды, на нас опускается воспоминание о звездах.
– Ну вот, – говорит он, укладываясь на спину.
Рассматриваю свесившиеся над нами красновато-коричневые ветви деревьев, зеленые
листья, кувыркающиеся серебристо-белые облака, а за ними золотистое сияние
солнца. Он кладет мне на грудь ладонь, выписывая пальцем кружок. Поворачиваюсь к
нему, прижимаясь лицом к его груди, волоски щекочут лицо.
От него пахнет так, словно он не мылся лет сто, но мне плевать. От меня, наверное,
тоже. Не хочется шевелиться, несмотря на то, что земля жесткая, а грязь царапает и
прилипает к потной, смазанной бальзамом коже. На меня снизошло такое редкое
спокойствие – понимаю, что долго оно не продлится – и я хочу насладиться им до
последней капли.
Мелькает воспоминание – не мое – о наполненном вороньем небе. «Не позволю
никому причинить тебе боль», – говорю я, наклоняясь, поцеловать меня... его. Больно
сознавать, что я таки ее ему причинил, но это было в первый и в последний раз... и
никому... ничему другому тоже не позволю... никогда... и оборотню тоже. Я
превращусь в кого-нибудь, чтобы его защитить. Я их всех раскидаю. Стану драконом
и подниму его высоко-высоко, так, что его никто не достанет.
Но сначала...
– Нам нужно помыться...
– Помыться? – он открывает глаза и глядит на меня в ужасе. – Вот в этом? Я не сумею
очистить целую реку.
Сталкиваю с себя его ладонь и сажусь.
– Я там мылся. И даже пил из нее...
– У тебя нет мыла.
– Лучше так, чем никак, – пожимаю плечами я, становясь на колени.
Лодыжка по-прежнему очень болит (так же как и ушибленное колено, при каждом
неосторожном движении). Доползя до реки, опускаюсь в прохладную воду.
Погружаюсь с головой, чтобы вымыть волосы. Всплываю, задыхаясь и часто моргая.
Голый Северус сидит на траве, наблюдая за мной. Он – само совершенство, несмотря
на шрамы, раны и грязь. Встав на ноги, он потягивается, напоминая гибкого черного
кота из моих снов. Вспоминаю сны о том, как мы играли, кусали, лизали друг друга в
зеленой траве под сияющими на небе звездами, я показал их ему, создав на потолке, а
он моргал, уставившись на них в благоговении.
Вот он уже в реке, вода доходит ему до плеч. И просто стоит, глядя на меня с
вызовом.
– Холодно, – бурчит он.
Плескаюсь в него водой.
– Иди сюда.
Мы встречаемся в воде, я кладу ему на плечо руку. Вытираю грязь с его кожи,
улыбаясь: он тут, и я его люблю. Он подозрительно глядит на меня и отстраняется.
– Я недостаточно для тебя чистый?
– Мне просто хотелось помочь.
Затем он неуверенно тянется к моему плечу, предплечью осторожно смывая грязь и
засохший бальзам. Снова касаюсь его, вытирая начисто. Осторожно и не спеша мы
моем друг друга. Снующая рыба то и дело целует нам ноги. Щекотно.
Делаю глубокий вдох и ныряю под воду – осторожно вымыть его, не задевая ран и не
причиняя боли. Когда я его мою, он ерзает, пугая рыбу. Выныриваю, и он
погружается под воду, вымыть голову, а когда появляется на поверхности с
прилипшими к лицу прядями, то выглядит так вызывающе, глупо и прекрасно... и я
должен тут же поцеловать его... Целую его, и он удивленно целует меня в ответ, и тут
же поворачивается, направляясь к берегу.
Ковыляю за ним следом и хватаю за плечо. Вздрогнув, он съеживается. Целую его.
Он цепенеет, глядя на меня, страх постепенно исчезает. Ныряю под воду, поцеловать
его ягодицы, колени... потом с всплеском всплываю.
– Ты странный подросток, Поттер.
Расплываюсь в улыбке и позволяю ему добрести почти до берега. Когда мы
достигаем мелководья, мне снова приходится ползти, вода едва достигает его
лодыжки, и я хватаю его за ступню. Потеряв равновесие, он падает, руками и ногами
расплескивая воду и ил. Он скорее боится, чем злится, но я – его, и не причиню ему
боли. Я лижу его ступню и он морщится.
Укладываю его на спину. Приподнявшись на локтях, он глядит широко открытыми
глазами, как я ползаю по нему, вылизывая его ноги, целуя колени. Вижу, как он
воспринимает меня: мальчишка, кот, черный пес, оборотень. Не желая этого видеть,
откидывается на спину, забрызгивая илистой водой нас обоих, и смотрит в небо.
Ил чавкает, когда я вытаскиваю погруженные в него руки, перекладывая их Северусу
на бедра. Тыкаюсь носом в его мошонку... член... черные волоски щекочут лицо.
Лижу и сосу его. Он больше не будет бояться... ему нечего бояться, я никогда не
причиню ему боли. Между моим полем зрения и мыслями проносятся холодные,
серовато-белые, волнистые облака. Носом легонько подталкиваю член Северуса
кверху, поворачивая лицо, чтобы лучше ощутить это – теплый член, зажатый между
моей щекой и его животом. Чувствую его пульс – быстрый и сильный... он больше не
боится... не боится... ему нечего бояться. Он нащупывает мою голову и кладет на
мокрые волосы ладони. Коротко смотрю на него: он глядит в небо, желая
почувствовать...
Обхватываю его член и лижу снизу, к той точке, прикосновения к которой заставляют
его задыхаться. Целую и лижу щель, беру член в рот, солоновато-горькое тепло... его
пульс ровно бьется у моего языка. Он вцепился мне в волосы. Вверх-вниз, мои губы
натыкаются на грязные пальцы. Вверх-вниз: горячая головка – твердое основание...
всасываю... Ладонь на нем... на мне... Всплеск воды, ласкаю... ласкаю его... себя...
Гладкие, склизкие, запачканные, илистые руки.
Он перекатывает бедра вверх, холодная вода плескается нам в бока. Вздох, стон.
Вцепившиеся мне в волосы пальцы надавливают и тянут. Сосу. Сильнее... Пусть он
вздернется. Мне в руки, в рот. Стискиваю его в кулаке. Плещется вода. Сильнее...
быстрее... его руки удерживают меня на месте... и небо... небо... небо... и ничего,
кроме неба...
Он выпускает мои волосы. Слизываю с губ сперму и опускаю голову на влажное
бедро. Я мог бы уснуть вот так, на нем, под небом, в грязной, илистой воде.
– А теперь, – мрачно сообщает Северус, – снова нужно мыться.
***
Снова помывшись, он одевается, не забыв очистить чарами одежду. Но некоторые из
пятен от крови, ила и смазки просто не сходят. Он вытряхивает из карманов
мышиные экскременты, наказывая мне впредь опорожнятся в других местах. Я
смущенно извиняюсь и ковыляю за куст.
Затем мы молча сидим. Он одетый, я голый. Мы быстро съедаем по бутерброду,
тщетно пытаясь не тревожиться.
– По-твоему, мы не успеем.
Он отвечает нарочито спокойно:
– У нас нет шансов. И не было, уже начиная с... – он переводит взгляд на небо, – со
вчерашнего полудня.
– И что мы будем делать?
Он глядит на недоеденный бутерброд, словно тот содержит ответ:
– Продолжать идти, – наконец, произносит он, и откусывает от бутерброда.
– А какой смысл? Ты же сказал, что мы не успеем!
– А ты предлагаешь сидеть и ждать?
– Я предлагаю разработать план!
– Ах да... – ухмыляется он, – булыжник и фарш. Я помню.
– А что если я превращусь в каменную глыбу с тобой внутри? Ну, вроде жеоды? – в
отчаянии предлагаю я.
Сощурившись, он пытается представить себе описанную мной картину. Но чуть
погодя хмурится, и снова усаживается, прислонившись к дереву. – Я не собираюсь
запечатываться внутри жеоды.
Я вздыхаю, и доедаю свой бутерброд. Он же ест медленно, почти лениво, но я-то
чувствую, что внутри он на грани паники. Я продолжаю думать, но в голову ничего
не приходит. Летать я не могу, «Всполох» нам не вызвать, а идея с жеодой не прошла.
И солнце уже начинает заходить. Времени у нас совсем мало.
– Мог бы сам и что-нибудь предложить! – раздраженно восклицаю я.
Он встает, отряхивается от крошек.
– В отличие от некоторых, я не думаю вслух, – замечает он, поднимая флягу.
Подбираю хворостинку и тычу ею в землю. Вырыв ямку, углубляю ее, делаю шире и
начинаю наносить в нее удары. Северус же просто стоит, словно его это все вообще
не касается, глядя куда-то вперед, изредка делая глоток из фляги.
– Можно поискать пещеру, – наконец заявляет он.
– Но волки могут проникнуть в пещеру!
Вздохнув, он объясняет:
– Ты мог бы превратиться в каменную глыбу и закрыть вход.
– А... – протягиваю я, роняя хворостинку. – Так... так может получиться.
Он смотрит на меня, приподняв бровь, словно сомневаясь в собственной идее.
– Ты сможешь превратиться в каменную глыбу?
– Ага. Я же превращался в булыжник еще там, у тебя, помнишь?
– В небольшой булыжник. Размером с подростка.
– Я же не превратился в «небольшого» гиппогрифа!
– Небольших гиппогрифов не существует.
– Ладно, – закатив глаза, отзываюсь я. – Жди тут.
И снова ковыляю к реке. Останавливаюсь у самой кромки и оглядываюсь, оценивая
расстояние, рассчитывая размер и форму каменной глыбы, чтобы, превратившись, не
раздавить Северуса или не подмять под себя деревья. Так, мой центр будет здесь, и
справа я протянусь от реки до вон того бревна, а слева до того дерева с кустами... и до
того другого камня...
Северус наблюдает за мной, руки в боки, и я превращаюсь в глыбу.
***
Как и в последний раз, когда я его видел, Северус сидит на том же бревне. Он зол и
ужасно встревожен, и я боюсь, что это из-за того, что у меня ничего не вышло.
Может, я по ошибке превратился в гальку?
– Получилось? – спрашиваю я, ковыляя к нему. Земля под ногами какая-то мокрая, да
и солнце уже почти зашло.
Северус поднимается на ноги. Почему-то его брюки мокрые до колен. Он сверлит
меня взглядом, словно я только что эффектно испортил зелье.
– Не торопишься, Поттер? – говорит он, когда я, наконец, приближаюсь к нему.
– Я ранен! И не могу передвигаться...
– Ты превратился в глыбу, – зло орет он, – и оставался ею полтора часа! Да ты
запечатаешь меня в эту пещеру навечно!
Встаю, стараясь надавливать весом на здоровую ногу.
– Сейчас же я не пробыл глыбой вечность.
– Так это все? – почти в истерике вопрошает он. – Один час защиты? Ты
превращаешься в глыбу, потом назад в подростка, а потом меня сжирает оборотень.
– Я могу сосчитать до десяти.
– Глыбы умеют считать? – недоверчиво уточняет он.
– Да, – лгу я.
Сверля взглядом, он тычет в меня пальцем.
– Ты лжешь.
– Если у тебя нет идеи получше...
– Становись гребаной мышью и залезай в мой гребаный карман.
– Нет! – кричу я. – Мы не идем назад, мы должны найти пещеру!
Он хватает меня за запястье, утратив равновесие, я прыгаю на одной ноге, надеясь,
что он его не выпустит руку. Чувствую, как трясется его рука.
– Мои глаза отлично работают, Поттер! В отличие от твоей ноги, поэтому мы
продвинемся гораздо дальше, если идти буду я. Так что заткнись и делай, что
говорят!
Испуганно киваю, не зная – верить ему или нет, но в голову ничего другого не
приходит. Превращаюсь в небольшую сову, вроде Свина, чтобы хорошо видеть в
темноте. Поскальзываюсь в грязи и лежу, ожидая, пока он меня подберет. Он хватает
меня, и в ноге взрывается вспышка острой боли. Ерзаю, поклевывая его, сующую
меня в карман, руку.
Он очень быстро шагает вдоль берега. Поднимается ветер. Я то и дело выглядываю из
кармана, и после часа безуспешных поисков, кажется, замечаю вход в пещеру!
Громко ухаю и хлопаю крыльями.
– Что? – не останавливаясь, рявкает он.
Продолжая ухать, я выбираюсь из кармана и шлепаюсь на землю. Приземляюсь на
спину, раскинув крылья и дрыгая в воздухе лапками.
– Ты выглядишь как настоящее недоразумение, – сверлит меня взглядом он.
Возвращаюсь в человеческую форму и указываю назад.
– Я говорил, что заметил вход в какую-то пещеру вон там.
Он оборачивается, но ничего не видит. Затем, со слабой искрой надежды, осторожно
идет назад. Я встаю, прыгая за ним на одной ноге, то и дело хватаясь за стволы
деревьев. Выкрикиваю для него указания: дальше... еще чуть-чуть... слишком
далеко... направо... К тому моменту, когда он обнаруживает скрытый за
разросшимися кустарником и плющом, низкий проем, я уже нахожусь рядом с ним.
Он неохотно нагибается, светит палочкой, вглядываясь во тьму. Затем вползает
внутрь, а я за ним.
Входное отверстие, вначале очень узкое, вскоре расширяется до приличных размеров.
Тут достаточно места, чтобы встать во весь рост, растянуться на земле или даже
походить немного, когда совсем нечего делать. Северус освещает палочкой углы,
проверяя каждый закуток. Кажется, он, скрепя сердце, впечатлен. Какое-то
журчание... нет, это не от реки, снаружи... И действительно, рядом с другим узким
лазом мы обнаруживаем стекающий по стене ручеек. Вода собирается в лужицу,
которая вытекает под другую скалу, вероятно по подземному руслу сливаясь с рекой.
– Классно! – с жизнерадостным облегчением восклицаю я. – У тебя даже будет
свежая вода!
Северус протискивается в другой проход – высокий, но узкий – ему приходится
передвигаться боком.
– Ну, что там? – вопрошаю я в темноту, прихрамывая за ним следом.
Лаз расширяется на повороте, и огонек его палочки исчезает за углом. Иду следом и
вижу его, стоящего в тусклом свете, который тушит нашу искру надежды. Он тычет
палочкой в потолок и быстро отскакивает от гравия и комьев грязи, сыпнувших
сверху, словно град из темной тучи.
– Еще один вход, – откашливается он.
Сползаю по стене вниз.
– Может, мы сможем чем-то забаррикадировать тот, первый?
Он сверлит меня взглядом, готовый в чем-то обвинить, но пару секунд спустя просто
переступает через меня и возвращается в переднюю часть пещеры. Встаю и иду за
ним. Обнаруживаю его снаружи, исследующего камни, которыми можно заложить
вход. Камней вокруг много, но все они какие-то мелкие и оборотню не помеха.
Какое-то время спустя мы обнаруживаем приличных размеров глыбу. На нас
начинают падать дождевые капли, солнце спускается к горизонту, мы находим второй
камень. Северус левитирует их к входу пещеры.
Но этого мало. Солнце уже совсем низко. Дождь усиливается. Я вздрагиваю при
воющем звуке, но это просто ветер. Прислоняюсь к одной из глыб и обнимаю себя,
стараясь не дрожать.
– Может, мне лучше быть не глыбой, – лихорадочно предлагаю я. – Я могу стать чемнибудь другим, охранять тебя... могу стать волком... или... драконом...
– А если тебя укусят? – решительно возражает он.
– Тогда ты удвоишь количество зелья, которое готовишь каждый месяц!
– Нет...
– Я стану тем, чем захочу! – ору я. – И ты меня не остановишь! Я буду...
Он выхватывает палочку и обездвиживает меня. Утратив равновесие, падаю назад, на
стоящую глыбу.
– Что, утратил героический пыл, Поттер? – щерится он, подступая ближе. С его волос
на лицо стекает дождевая вода. Сильный порыв ветра разметывает наши волосы, на
секунду застилая поле зрения.
– Ну что, теперь будешь сотрудничать? – сердито спрашивает он. – Или это мне
сегодня придется защищать тебя от оборотней?
В ответ я лишь гляжу на него, злой и раздраженный тем, что он не принимает моей
помощи.
Издали доносится вой. В панике он резко разворачивается. Грохочет гром, блестит
молния, его силуэт застывает в ее голубоватом отблеске.
– Иди... – произносит он: – зайди внутрь, Поттер.
У меня колотится сердце. Мне не пошевелиться, не произнести ни слова. Северус,
Северус! Он оглядывается через плечо, готовый опять наорать на меня. И видит: я
обездвижен, мне на глаза падает дождь.
Быстро отменив заклятие, он помогает забраться через камни в укрытие. Прижавшись
к нему, я тяну его за собой. Вдалеке снова слышится вой. Северус вваливается следом
за мной. Вскрикиваю – он наступил на мою больную ногу.
Он слезает с меня, и мы жмемся друг к другу – холодные, мокрые и дрожащие от
страха. Он вытягивает все еще зажженную палочку вперед. Снаружи доносится
какое-то движение и...
Что-то стучит в мою голову. Вскрикнув, я бросаюсь вперед.
– Руперт! – восклицает Северус.
Перекатываюсь и у его ног вижу тень гигантской совы. Выхватив у птицы посылку,
Северус лихорадочно рвет упаковку. Вытягиваю шею, чтобы рассмотреть получше. И
при свете палочки различаю небольшой предмет... похожий на мультяшного ежика с
пожеванной мордочкой. Бросив его на пол, Северус начинает расстегивать мантию.
– А что нам с этим делать... бросаться в оборотней? – спрашиваю я, подбирая
пожеванную резиновую игрушку и сжимая ее... та издает жизнерадостный писк:
"Съешь меня!". – С криками: «Чтоб ты подавился!»?
Совершенно меня игнорируя, он ругает пуговицы и манжеты. Снаружи усиливается
дождь, проникая в отверстие пещеры с сильными порывами ветра.
Северус снимает и бросает в меня мантию, задевая лицо.
– Надень, – приказывает он. Как только я просовываю руки в рукава, он помогает мне
застегнуть все пуговицы, держа палочку в зубах.
– Где игрушка? – выплевывает он сквозь палочку.
– Уронил, когда натягивал...
Оттолкнув меня в сторону, он щупает землю вокруг. Разряд грома, молния... и силуэт
игрушки на короткий миг высвечивается на земле. Он бросается к ней, затем одной
рукой притягивает меня к себе, вытягивая палочку в другой.
– Портключ, – объясняет мне в ухо он. – Держись за него.
Опускаю ладонь к его, нащупывая игрушку. Держусь за нее, прижимаюсь к нему и
жду. Потянувшись, быстро целую его в шею. Падает дождь. Гром. Молния.
Завывание... уже где-то близко. Изо всех сил мы держимся друг за друга.
Дрожа, он произносит:
– Быть может, нам следует бросить его в...
Внезапный рывок крючка под пупком, и земля уходит из-под ног...
Глава 48: Добро пожаловать назад
"Не-чу-ставаться"
Портключ доставляет нас на холодный каменный пол больничного крыла, прямо в
центр небольшой толпы: директор, профессор Макгонагалл, Хагрид, мадам Помфри,
Рон с Гермионой...
– Добро пожаловать назад, – улыбается Дабмлдор. Со слезами на глазах аплодирует
Хагрид.
Мы с Северусом все еще жмемся друг к другу. Он обводит всех гневным взглядом,
словно шипя: «Только посмейте где-нибудь ляпнуть, что видели меня на полу в
объятьях с полураздетым Поттером!» Вскочив на ноги, он тянет меня за собой, собачья
игрушка с писком падает на пол.
Теряя равновесие, прислоняюсь к нему, неловко прыгая на одной ноге. Ткань мантии
задирается между нашими телами. Членом чувствую его влажную от дождя одежду,
сознавая, что мантия сейчас едва прикрывает мне пах. Тяну подол вниз и зарываюсь
лицом в его грудь, по-прежнему ощущая ледяной взгляд, которым он окатывает всех
присутствующих.
– Так. Теперь мы позаботимся и об этом, – говорит Помфри, хватая меня за плечо.
Северус поворачивается, тащя меня за собой. Я спотыкаюсь о его ботинок, и он
удерживает меня от падения.
– Если ты не против, я бы хотела его обследовать, – бросает Помфри.
Северус швыряет меня на ближайшую койку, и я ударяюсь больной ногой о полог. Ору:
«Эй, поосторожней!», но он лишь приказывает мне заткнуться и лежать смирно.
Очевидно, что он зол. Все это ужасно сбивает с толку. Жаль, что я не могу прекратить
ощущать его эмоции. Отступив на шаг, он сверлит присутствующих поверх моей
головы взглядом, пока ко мне приближается Помфри. Матрона фыркает и морщит нос.
– Благодарю покорно, Северус, – бросает она и сотворяет Abluocorpus – неприятное
очищающее заклинание, от которого кажется, что сначала тебя поглощает, а потом
выплевывает наружу монстр-невидимка. Затем тычет палочкой мне в лодыжку, и я
корчусь от боли.
Ведьма забинтовывает рану и применяет те же чары, что и Северус в лесу, только у нее
они выходят гораздо мощнее. Чувствую, как под кожей собирается, впитываясь в
повязку, и затем вытекает наружу гной. Мерзкое ощущение, гнусный запах, а когда она
разбинтовывает меня, то от вони и вида всей этой пакости и крови кружится голова, и к
горлу подступает волна тошноты. Рон прикрывает рот ладонью и отворачивается.
Вскоре Помфри удаляет повязку и поливает рану лиловой жидкостью. Вскрикнув,
резко сажусь и хватаюсь за ногу, на которой шипит и дымится зелье.
– Прекрати корчить шута, Поттер, – холодно произносит Северус.
Сжимаю зубы, и Помфри проделывает то же самое с моим ухом. Боль невыносима, а
ощущения еще более отвратительны: я чувствую под кожей движение гноя, слышу его.
Вцепившись в простыни, сосредотачиваюсь на том, чтобы не закричать... у меня на
глазах выступают слезы, а все вокруг пялятся на меня (то есть, если не считать
закрывшего ладонями лицо Рона).
Хагрид пытается отвлечь меня вопросами о животных в лесу, о его проклятых
фестралах – не видел ли я, какая тварь на них напала?
– НЕТ! – ору я, когда Помфри снова обрабатывает мои раны этой лиловой жгущей
мазью.
Пытаюсь схватиться за ухо, но она перехватывает руку. Черт подери, для женщины она
необычайно сильная. Перевязав все мои раны, она поит меня каким-то кислым зельем и
поворачивается к Северусу.
– Сядь и сними рубашку.
Снейп глядит на нее так, словно у ведьмы поехала крыша.
Тут Дамблдор прокашливается и объявляет, что в кабинете Помфри находится некто,
кто будет очень рад нас видеть. Бросаю взгляд на Северуса, который мельком взглянув
в сторону кабинета, быстро направляется в противоположный конец больничного
крыла. Помфри хмурится ему вслед. Черт! Наверно, это Ремус. Надеюсь, что он не
притащил с собой Сириуса. Они ведь не стали бы привлекать его к поискам, верно? Он
захочет знать, почему я сбежал. Почему я... о черт! Рассказал ли ему Ремус про меня и
Северуса? Твою мать. Черт подери...
Гермиона осторожно берет меня за руку, помогая подняться. Я встаю с кровати на
здоровую ногу. Проклятая мантия снова задирается, выставляя меня на всеобщее
обозрение. Покраснев, Гермиона отворачивается, пока я одергиваю подол. Дамблдор
тут же занимает ее место, сопровождая меня до кабинета Помфри. С каждым шагом у
меня все быстрее колотится сердце. Изо всех сил надеюсь, что это не Сириус. Что я ему
скажу? У меня даже не было времени об этом подумать!
У закрытой двери Дамблдор протягивает мне резинового ежика со словами:
– Возможно, это придется ему вернуть.
Кивнув, принимаю у него игрушку. С глубоким вздохом открываю дверь и запрыгиваю
в тускло освещенную комнату. Сириуса нигде не видно. И Ремуса тоже.
– Э... здрасьте? – нервно вопрошаю я, захлопывая дверь и опираясь о стену.
Какое-то движение. Тощий, темный волк выползает из-под стола и стоит там, глядя на
меня большими, томными глазами. Мысленно проклинаю себя – ну как я мог забыть,
что он все еще волк! Ремус склоняет голову набок и скулит.
– Э... привет. Ну. Да... Со мной все в порядке, и мне очень жаль, что…
Ремус трусит ко мне и обнюхивает забинтованную ногу.
– Обо мне позаботилась мадам Помфри, – объясняю я.
Сощурившись, он глядит на меня, затем принюхивается к мантии Северуса.
– Черт, – бормочу я, с опозданием опасаясь, что от меня разит сексом. Влажный нос
тычется мне в руку, и я гляжу вниз и вижу, как он уставился на ежика, которого я
сжимаю в кулаке. Разжав пальцы, протягиваю ему игрушку. Он осторожно берёт её в
зубы.
«Съешь меня!» – радостно пищит игрушка в пасти Ремуса. Издаю нервный смешок. А
Ремус продолжает молча на меня смотреть. Чего он ждет? Смущенно отворачиваюсь,
не уверенный, как себя вести. Интересно, оборотни – они похожи на собак, когда не
нападают на людей?
Принято ли их гладить? Я неловко тянусь и провожу ладонью по его голове, и тут же
убираю руку – вдруг ему не понравилось. Он поднимает голову, стукаясь ею о мою
ладонь. Я чешу его за ухом.
– Ну. Ты это... давай, отдыхай. До завтра, – прощаюсь я, когда он убирает голову.
Мне кажется, что он улыбнулся, и на душе становится легче. Он чихает мне на руку и
устраивается под стулом Помфри с игрушкой в зубах.
Вытерев руку о ткань мантии, я открываю дверь и ковыляю на выход.
Рон и Гермионой ожидают у двери. Они берут меня под руки и ведут к кровати. Я
гляжу в пол. Мне трудно сосредоточиться на том, что они говорят: как сильно они
беспокоились, как рады, что я вернулся... Вот я сижу на постели, и Рон шутливо пихает
меня и называет придурком. «Ага», – отзываюсь я, мельком взглянув на стоящего ко
мне спиной Северуса, который притворяется, что разглядывает содержимое
Помфриного шкафа с зельями. Его белоснежная сорочка покрыта пятнами в
коричневых разводах в тех местах, где я его кусал. Вспоминаю солоноватый вкус его
крови – теплой, влажной, но не склизской. К горлу подкатывает тошнота.
Профессор Макгонагалл подзывает Рона с Гермионой и отсылает их, говоря, что мне
необходим отдых. Не успеваю оглянуться, как Хагрид трясет своей гигантской
ладонью мою собственную с пожеланиями доброй ночи. Хочу было сказать, что я не
устал, что не хочу оставаться один, но Рон и Гермиона уже прощаются тоже. Всем
присутствующим явно неловко, они то и дело бросают взгляды то на меня, то на
Северуса. Наконец, все уходят.
Помфри приказывает Северусу занять соседнюю койку и задергивает шторы. Внезапно
чувствую исходящий от него укол паники, слышу слова Помфри: «Не будь идиотом!».
Жаль, что не видно, что там происходит! Слышу, как она произносит «Abluocorpus», но
к моей кровати приближается, заграждая собой поле зрения, Дамблдлор. Он
осведомляется о моем самочувствии, я мямлю, что со мной все в порядке,
одновременно пытаясь уловить, что же происходит между Северусом и Помфри. Она
отчитывает его: он совсем о себе не заботится. Дамблдор улыбается мне. Как он смеет
мне улыбаться? Он спрашивает, рад ли я, что вернулся?
О Мерлин, как же мне хочется, чтобы меня оставили в покое! Не желаю отвечать на его
вопросы. Я вернулся только для того, чтобы вытащить из леса Северуса. Я рад, что он в
безопасности, но не хочу тут оставаться. Размышляю, не сказать ли ему об этом, но
лишь пожимаю плечами. Дамблдор кивает, словно ему все ясно, и добавляет, что мы
обо всем побеседуем утром.
Внезапно появляется Помфри, оставляя за собой раздвинутые шторы, которые резко
задергивает раздетый до пояса Северус. Она кладет рядом со мной сложенную пижаму
и запахивает мои шторы, предоставляя мне возможность переодеться. Медленно
расстегиваю мантию. Хочется сохранить ее, касаться ее, вспоминать ощущение ткани
между нашими телами. Хочу с ней спать – у нее его запах. Никогда ее не отдам.
Откладываю мантию на секунду – чтобы натянуть пижаму, и тут же складываю ее на
коленях, сожалея, что меня так и не прикончили фестралы.
Слышу глубокий голос Дамблдора и как огрызается Северус: «Значит, ты это
предполагаешь, не так ли?». За шторами мелькает тень Помфри. Проходит время...
минута... пять... десять?.. Теряю счет времени. Голоса смолкают. Нужно выйти туда и
объясниться, но мне не пошевелить и пальцем.
Вздрагиваю, когда Северус отдергивает шторы и осведомляется, не заснул ли я.
Как он может смотреть на меня так пристально, когда мне стыдно поднять на него
взгляд?
Гляжу мимо него на Помфри и Дамблдора, замерших посреди перешептывания.
Интересно, известно или им, что я с ним сделал? Опускаю взгляд. У меня комок в
горле, сглатываю, но он не пропадает.
– Я не знал, что ты ждешь, – нервно отзываюсь я. – Я думал, что остаюсь тут.
Поднимаю голову как раз вовремя, чтобы заметить, как Северус краснеет. Чувствую,
что и у меня начинает пылать лицо. Он что, хотел, чтобы я с ним остался? Но этого не
может быть, пусть и хочется мне больше всего на свете... но мне стыдно даже подумать
об этом.
– Э... так я, правда, здесь не остаюсь?.. – осторожно уточняю я.
– Ты не остаешься с ним, даже не думай! – резко вмешивается Помфри.
Лицо Северуса с порозовевшего делается кирпичного цвета. Он выхватывает у меня из
рук свою мантию и, повернувшись ко мне спиной, начинает застегиваться.
– Не-чу-ставаться! – выпаливаю я.
Северус возится с пуговицами. Помфри и Дамблдор не сводят с меня глаз, ожидая
продолжения. А что я должен сказать? Я не знаю, где хочу быть!
Дамблдор осторожно произносит:
– Я, со своей стороны, буду только рад принять тебя в моих комнатах, Гарри.
Северус цепенеет. Меня тошнит.
Дамблдор будет весь из себя подмигивающим и всепрощающим, предложит лимонную
дольку и расскажет дурацкие сказки о насекомых. Но если я останусь тут, то буду
совсем один, не считая Помфри... а вдруг я выйду из себя и нападу на нее? Дамблдор
самый сильный маг на свете, он сможет за себя постоять... А что если Северус хочет,
чтобы я остался с ним? Я же не напал на него в лесу. Может, Дамблдор просто
помогает нам выбраться из больничного крыла, покрывая нас от подозрений Помфри?
Во мне вспыхивает искра надежды, мои нервы на пределе, а еще меня гложет чувство
вины. Между тем Северус заканчивает застегиваться, берет со стула плащ, попрежнему избегая наших взглядов. Жаль, что нельзя спросить прямо: чего он хочет.
Может, удастся поговорить в коридоре?
Киваю Дамблдору, который протягивает руку, помогая встать с кровати. Помфри
призывает для меня пару костылей с ворчливым наказом оставаться в постели в
ближайшие двенадцать часов. Медленно ковыляю, привыкая к костылям. Через пару
шагов мне становится ясно, как лучше наклоняться вперед. Это довольно прикольно,
хотя все еще ужасно медленно и неловко.
Дамблдор распахивает двойные двери, и мы выходим из больничного крыла,
преследуемые Северусом, который становится все злее и злее. Желая, чтобы Дамблдор
оставил нас в покое, я оборачиваюсь к Северусу. Он тут же отворачивается, словно
увидел что-то интересное в одном из классов. Замедляя шаг, он идет, засунув руки в
карманы. Чувствую, как его гнев переходит в депрессию, и не уверен – моя это вина,
Дамблдора или кого-то другого. Мне хочется что-то сделать, однако директор все
вышагивает вперед, и я вынужден следовать за ним.
Спускаться вниз по лестнице на костылях нелегко. Дамблдор идет рядом с палочкой
наготове – на случай, если я споткнусь. Спуск занимает целую вечность. Ненавижу
находиться под присмотром Дамблдора. Ненавижу взгляд Северуса в мой затылок.
Ненавижу прерываемое нашими медленными шагами молчание. Хочу, чтобы Северус
взял и дал мне хорошего пинка!
И вот, несколько пролетов и запутанных коридоров спустя, мы достигаем каменной
горгульи. Вот и все. Отпустит ли Дамблдор меня с Северусом? Может, нужно
попросить разрешения? Будет ли Северус вынужден сказать «да», если я его попрошу?
Или подождать, пока он заговорит первым?
– Что ж, доброй ночи, Северус, – добродушно произносит Дамблдор. – Заходи, Гарри.
Он гладит горгулью по носу, и та отодвигается в сторону. Мельком гляжу на Северуса.
Мы на секунду встречаемся взглядами, и не успеваю я открыть рот, как он резко
поворачивается и удаляется вдоль по коридору. Не в силах наблюдать за его уходом, я
опускаю голову и гляжу в каменный пол.
Глава 49: Опять двадцать пять
"Это ты к чему?"
Люциус едва не роняет вилку при моем сообщении о том, что Мортлэйкс скрывал
сквибов в своем семействе. В ожидании наказания он дрожащей рукой откладывает
столовый прибор. Делаю глоток апельсинового сока, наблюдаю за его реакцией. На
него снисходит понимание: я откладываю наказание до вечера, чтобы получить
максимум удовольствия.
– Вам понадобится другая?
– Нет. Мы снова используем девчонку Деверилл, – отвечаю я, отрезая ломтик омлета и
отправляя его в рот.
Мне тошно. Наверное, от несвежих яиц. Комната начинает молниеносно сменяться на
другую, без Люциуса, потом снова с ним. Ладони холодит металл, но, опустив голову,
вижу, что вцепился в красное покрывало. Люциус что-то мямлит, но я больше его не
слышу. Не слышу даже себя самого, несмотря на шевелящиеся губы, приказывающие
Малфою этим же утром навестить Мортлэйкс.
– ...провести беседу.
Ко мне обращается не Люциус, а кто-то другой. Комната стабилизируется. Свешиваю с
кровати ноги, и комната всё снова плывёт перед... вспышка боли в шраме и приступ
тошноты.
– Опять двадцать пять, – скептически произносит знакомый женский голос, – мы
обсуждаем возможные проблемы общения.
– Кажется очевидным, что никто ни о чем не подозревал, пока не стало слишком
поздно.
Наконец, узнаю голос: Дамблдор. А женщина, должно быть, Макгонагалл. Уверен, что
Северус с ними, и что он очень взволнован. Но почему тогда меня не разбудили к
началу дискуссии? Поспешно натягиваю халат и оставленные под прикроватным
стулом шлепанцы.
– Ты действительно полагаешь, что кто-либо понимает, что именно с ним происходит?
– Хочешь сказать, что ты сам не понимаешь, Северус? – сурово спрашивает
Макгонагалл.
– Что ты имеешь в виду?
– Если не ошибаюсь, между тобой и мальчиком установилась неслыханная связь...
С помощью костылей добираюсь до двери в кабинет. Магконагалл и Северус замечают
меня за спиной Дамблдора и тотчас умолкают. Даже Фоукс, склонив голову набок,
пристально на меня смотрит. Директор оборачивается и оживленно приветствует меня.
Он уже успел организовать удобное кожаное кресло между Макгонагалл и Северусом.
Пока обхожу рабочий стол, пробираясь к креслу, Дамблдор разливает чай. Макгонагалл
гипнотизирует меня взглядом, будто в попытке прочесть мысли, а Северус нарочито
сосредоточенно рассматривает стеллажи с книгами слева от себя. Прислонив костыли к
столу, усаживаюсь в кресло. Северус отодвигает свое на несколько дюймов в сторону.
Больше всего мне сейчас хочется провалиться сквозь пол, навсегда исчезнув с лица
земли. Делаю глубокий вдох. Не желаю тут находиться, но ради него сделаю это, он
заслужил, по меньшей мере, ответы на свои вопросы.
– Что вы хотите знать?
Дамблдор облокачивается на стол, провозя бородой по блюду с печеньем, протягивает
чашку чая.
– О чем бы ты хотел нам рассказать?
Офигеть. Понятия не имею, с чего начать. Северус, который теперь уже рассматривает
потолок, барабанит пальцами по подлокотнику кресла.
Прокашлявшись, Макгонагалл и подсказывает:
– Быть может, почему ты сбежал?..
– Быть может, о его неслыханной связи с Темным Лордом?.. – вмешивается Северус.
– Он у меня в голове, – выпаливаю я в чай.
Сознавая, что именно ляпнул, и слушая последовавшее за моими словами
оглушительное молчание, вжимаюсь в кресло, борясь с соблазном превратиться в
мышь и сбежать. Не уверен, кому из нас сейчас хуже: Северусу или мне. Директор,
разумеется, ничуть не удивлен и спокойно ожидает продолжения.
Пялюсь в чашку на блюдце, которое сжимаю в руках. Обхватываю тонкий фарфор
ладонью. По поверхности чая расходится рябь от центра до краев. Не думаю, что смогу
это выпить. Но тепло приятно согревает кожу.
– Иногда я чувствую то, что он делает... ну, будто я – это он. – Не знаю, откуда берутся
слова, и не узнаю собственный голос. – Он был у меня в голове тогда, в озере. Потому я
и выжил.
– Он овладел тобой!? – восклицает Макгонагалл.
Киваю и, запинаясь, продолжаю объяснять, как меня сбило с толку то, что произошло с
Дином и Малфоем. Не открываю никаких подробностей о том, что именно видел – или
делал – будучи Волдемортом. Но уверен, что, по крайней мере, Северус о них
догадывается. Так же ни словом не упоминаю о том, что сделал с ним, просто
признаюсь, что больше не хочу ни на кого нападать.
– Итак, ты просто сбежал, – щерится на чайник Северус. – Уполз в ночи, как крыса.
Отменное благородство, Поттер! Типично по-гриффиндорски...
– Сейчас едва ли подходящий момент... – начинает Макгонагалл.
– Оставьте его в покое!
Слишком поздно... прикрываю рот ладонью. Я облился чаем. Приглушенно мямлю
извинение, но Макгонагалл, утратив дар речи, не сводит взгляда с Северуса. Только
когда Дамблдор прокашливается, Северус закрывает рот и отворачивается.
Директор обращается ко мне:
– Итак, ты говоришь...
– Он его спас, – вставляет Северус.
Воцаряется очередное неловкое молчание, впрочем, не думаю, что от Северуса
ожидают извинений.
– Кто кого спас? – наконец уточняет Макгонагалл.
– Темный Лорд спас Поттера. Его жизнь.
Ему тошно от этих слов; мне от них тоже тошно. Но Северус умудряется сердито
взглянуть на Дамблдора, словно бросая директору вызов: посмотрим, как ты теперь
выкрутишься!
– Что... – бормочет Макгонагалл. – Как...
– Почему бы не предоставить Гарри возможность отвечать на вопросы самому? –
предлагает Дамблдор и переводит взгляд на меня. – Итак, Гарри, не считая инцидента в
озере, имелись ли другие случаи, когда Волдеморт контролировал твои действия?
– Э... кажется, нет... – Ставлю полупустую чашку на стол. – Не знаю.
– Возьмем, к примеру, происшествие с мистером Малфоем... – подсказывает он. Но «не
знаю» – это все, что я могу сказать. Я никогда не задумывался и ни разу не вспоминал о
нем, в памяти все расплывается, как в тумане. Все трое уставились на меня, ожидая
ответов, которых у меня нет.
Произошло ли это по моему желанию? Да? Нет?
Не знаю... возможно... не знаю... Северус рассматривает потолок, Дамблдор –
воплощение спокойствия, Макгонагалл пытается подражать Дамблдору. Хочется
схватить что-нибудь и раскрошить в пыль, но мне не удается даже как следует
ухватиться за ручки огромного кожаного кресла, а директор уже пристает с очередным
вопросом. Кажется, до меня уже не доходят его слова... лишь нарочито спокойный тон.
– Я ЖЕ СКАЗАЛ, ЧТО НЕ ЗНАЮ!
Макгонагалл реагирует строго, наверное, снимает баллы. А мне плевать. Сказав ей чтото, Дамблдор продолжает разглагольствовать. Но я не могу сосредоточиться – на его
словах, его лице... все расплывается в большое пятно.
Домовик убирает посуду, а я направляюсь наверх. Хочу спать, приняв «Сон без
сновидений», но этого будет мало. Дамблдор говорит, что так будет лучше, и
напоминает принять другое зелье тоже. Северус шлепается в кресло при упоминании о
слабоумии. Его поглощают чувства безнадежности, неадекватности, вины...
Меня принимают за безумца.
Поднимаюсь по ступенькам, слыша рассуждения Дамблдора: нет, я вовсе не
сумасшедший, однако специально измененное для меня зелье успокоит подсознание,
затруднит возможность проникновения... Все еще виноватый Северус соглашается с
директором. А тот продолжает жизнерадостным, как блестящее на утреннем солнце
оперение Фоукса, голосом. Открываю дверь – слепящий солнечный свет отражается от
белых стен, сияет сквозь белые шторы, прорывается сквозь мой шрам. Срываю с ее
тела белое покрывало. Белые зубы – мои – на ее коже, на коже Северуса... белое...
белое... кроваво-красное... густое, темно-красное... цвет солнечного света,
проникающего сквозь закрытые веки.
Сжимаю зубы. Не хочу тут оставаться, пытаюсь сосредоточиться на директорском
голосе; но он едва слышен, с трудом разбираю смысл сказанного: что-то о молодом
мистере Малфое... его отце... подопечный... обо всем забыть... как нам повезло...
Чувствую запах Северуса. Нет, наверное, крыша у меня, все-таки, поехала, если я
чувствую его запах, когда он так далеко от меня, но не собираюсь размышлять об этом.
Его вымытую оливковым мылом кожу, его зубную пасту – жуткую на вкус, но вкусно
пахнущую миррой, его одежду – пропитанную смесью запахов цветов, специй,
сушеных трав, чего-то мертвого, дыма от зелий, запутавшегося в ткани. Вспоминается,
как он обнимает меня, уверяя, что все будет хорошо... как массирует мне шею.
Звук директорского голоса очень далеко. Он бубнит о моей умирающей от рака тете, и
я поворачиваю голову. Она такая тяжелая. Все равно нужно будет поехать... провести
хотя бы ночь... магия крови... защита... чтобы меня увидели в поезде... и со мной будет
Северус... Наверно, это все сон. Открываю глаза и вижу Северуса: с блюдцем в руке,
рассматривающего стоящую на нем подрагивающую чашку, звон фарфора о фарфор
выдает его беспокойство.
– Гарри? – нарушает молчание Дамблдор.
– Хм?
– Ты согласен?
– Ага.
Макгонагалл, которая уже не выглядит так встревоженно, подает мне костыли, и все
поднимаются на ноги. Хочу подождать Северуса; побыть с ним наедине. Хочу, чтобы
он взглянул на меня, выслушал мои извинения, позволил постоять рядом с собой,
посидеть, обнять, быть обнятым, почувствовать себя в безопасности. Но Макгонагалл
уже ведет меня к двери, а Северус медленно бредет следом. У подножья лестницы
оборачиваюсь, пытаясь передать через узы не только эмоции. Он закрывает глаза,
отказываясь встретиться взглядами.
Макгонагалл беспокойно встает передо мной. Она упоминает Ремуса, и что мой сундук
уже на месте. Я сбит с толку, и она ведет меня вдоль по коридору, все дальше от
Северуса. По дороге она напоминает, что экзамены уже начались, и пока я их не сдам
летом, мне не позволено входить в контакт с одноклассниками. Я буду жить с Ремусом,
и должен как следует заниматься, наверстывая пропущенное за год.
Она стучит в дверь и Люпин мгновенно открывает, после вчерашней ночи у него
истощенный вид, но он явно рад меня видеть. Они о чем-то перешептываются; мне
плевать о чем. Затем Макгонагалл уходит. Ремус закрывает дверь и идет к дивану,
отодвигая лоскутное одеяло, подушку и резинового ежика, освобождая мне место.
Сажусь, прислонив костыли к дивану. Ремус занимает потертое кресло напротив.
– Ну, как ты?
– Нормально.
– Голоден?
– Нет.
– А я – да, – говорит он и зовет домовика по имени Химмель. Тот приносит еще один
стол и по две порции всего из Большого зала. Ремус намазывает тост вареньем и
наливает чай. Он пододвигает мне все остальное: яичницу, апельсиновый сок, сосиски,
бекон... Неохотно кладу в тарелку яичницу и жую тост, ожидая начала лекции о
Северусе, обо мне и сексе.
– Ты вообще рад, что вернулся?
Пожимаю плечами и пробую крошечный ломтик яичницы, которая оказывается
немного вкуснее, чем я помню. То есть, она вообще безвкусна. Для пробы делаю глоток
тыквенного сока – то же самое. Еда кажется вполне съедобной, только у меня пропал
аппетит.
– Ну, я, по крайней мере, очень рад.
Вожу вилкой по тарелке, размышляя, не съесть ли еще ломтик. Ремус помешивает
ложечкой чай. Заставляю себя сжевать еще пол-ломтика яичницы, и он прерывает
неловкое молчание.
– Я тут размышлял... как Северусу удалось это... вернуть тебя. От него самого ничего
не добьешься...
– Он очень скрытен.
– И имеет на это полное право, когда дело касается его лично... но в данном случае,
речь идет о тебе.
– Я тоже скрытен.
– Даже скрытные люди иногда нуждаются в помощи.
Киваю, разглядывая тарелку в разводах яичницы. Мне хочется сменить тему. Мне
никто не помогает, а попытайся кто-либо это сделать, ничего бы у него не вышло.
Ремус жует тост и, отведя взгляд, откидывается на спинку стула. Может, он
разглядывает птиц на дереве, что за окном или просто наблюдает за лениво
проплывающими розоватыми облаками.
– Дело не только в Волдеморте, не так ли? – тихо произносит он.
– Что?
– Дело не только в Волдеморте. Что-то произошло между тобой и Северусом.
Ну почему он ходит вокруг да около! Взял бы и сказал прямо: от вас с Северусом несет
сексом. Киваю, и он, склонив голову, глядит на меня, ожидая объяснений. Сглатываю
слюну – нёбо покрывает склизкий привкус яичницы.
– Я на него напал.
– Это я уже понял, – говорит он в чай. – Почему?
– Я не знаю. Но он ни в чем не виноват.
– Хочешь рассказать о том, что случилось? – спокойно спрашивает он.
Нет! Не хочу говорить об этом. Хочу все забыть! Мотаю головой.
– Ты же уже все знаешь.
Вздохнув, он отставляет чашку.
– Я знаю, что дело не обошлось без кошачьей мяты.
– Я его поранил. – Это все, что я могу сказать. Все, что могу вспомнить и не хочу
вспоминать. Не хочу, чтобы меня допрашивали. Хочу, чтобы меня оставили в покое, но
Ремус спрашивает, поил ли меня Северус зельем, и я повторяю: – Я ранил его.
– Каким образом?
Северус подо мной. Северус кричит. Умоляет. Его кожа, его кровь.
– Ранил, – повторяю я, вспоминая его в лесу, его сочащиеся раны, его настойчивое: «эта
тема закрыта для обсуждения». – Не могу тебе рассказать.
Опустив голову, рассматриваю свою тарелку. Жаль, что я не умею читать мысли и
эмоции Ремуса. Гляжу на его сцепленные пальцы, одна ладонь держит другую, он
меняет их местами снова и снова, не находя удобное положение. Наконец, он опускает
их на колени.
– Почему?
– Потому что тогда ему сделается еще хуже. Гораздо хуже.
Мне страшно взглянуть ему в лицо, страшно увидеть подтверждение: да, это было
ужасно. Минуют секунды. Интересно, в какой именно момент процесс осознания
случившегося переходит у него в процесс размышления над выбором нужных слов?
Быть может, тогда, во время паузы, чтобы сделать глоток чая.
– Он уже довольно... довольно расстроен.
– Он не хочет обсуждать эту тему.
После этих своих слов ожидаю его возражения: мол, мы уже ее обсуждаем, а Северуса
тут нет. Вместо этого, Ремус доедает тост и запивает его чаем. Потом предлагает мне
попробовать сосиски, бекон, чай, фрукты... Откусываю тост и делаю глоток сока.
Я было начинаю надеяться, что неприятная дискуссия закончена, когда он тихо
замечает:
– Отказ обсуждать эту тему не отменит случившегося.
Ну какого дьявола он продолжает разговор! Я закрываю глаза.
– Мне бы очень хотелось тебе помочь.
Ну и что мне на это ответить? Когда я пришел к нему за помощью, он же все испортил!
Поднявшись на ноги, Ремус подходит к окну и перекладывает с подоконника на стол
книги. Потом садится на подоконник и глядит на меня. Я же созерцаю надкушенный
ломтик тоста на тарелке.
– Я знаю, что вы занимались... сексом... перед тем, как ты сбежал, – неохотно говорит
он.
– В этом нет его вины! – качнувшись вперед, повторяю я.
– В чем – «в этом»? – иронично улыбаясь, уточняет он, разыгрывая, в попытке
разговорить меня, полное непонимание.
– В ЭТОМ! У тебя же нюх! Тебе ведь уже обо всем известно! Я кусал его! Насиловал
его!
Его лицо становится мертвенно бледным от шока. Его рот открыт, но он потрясенно
молчит. Значит, Ремусу было известно... но он не знал, что... он не сложил два и два, а я
сейчас ему все выложил прямым текстом. Но он же вынудил меня признаться!
Ненавижу его, себя... и меня тошнит, потому что я только что снова предал Северуса.
Ремус борется со словами:
– Ты... он... что, не мог защититься?
– Он пытался, – говорю я, разглядывая свои ладони. Они кажутся обычными,
человеческими ладонями. – Я превратился.
– Гарри... это... Это все из-за зелья.
– Возможно. Чуть-чуть.
– Нет. Все дело в зелье, – произносит он с такой нарочитой уверенностью, что я
сомневаюсь, верит ли он своим словам. Я качаю головой.
Он встает и смотрит мне прямо в глаза.
– Это так, Гарри. Тебя накачали наркотиками. И под влиянием Волдеморта... Ты ни в
чем не виноват.
Вынуждаю себя кивнуть, потому что не хочу больше обсуждать это. Ремус прячет руки
в карманы и с жалостью на меня смотрит. Интересно, а как он смотрел на Северуса во
время их беседы?
– Послушай. По меньшей мере, мы знаем... Теперь, когда нам известно... мы сможем
тебе помочь.
– Ага.
– Ты едва притронулся к еде.
– Я не голоден.
– Но ведь тебе нужно питаться, – говорит он с той деланной улыбкой, которую так и
хочется сбить ударом. – Съешь еще что-нибудь.
Он снова опускается в кресло и смотрит, как я давлюсь едой. Мне дважды удается,
после долгого жевания, проглотить откушенные кусочки тоста, пока, наконец, он не
выдерживает и не отсылает меня в спальню. Я возражаю, предлагая занять диван. Но он
настаивает, утверждая, что всегда предпочитал диван. Как это ни странно. Спрашиваю
– почему, и он краснеет. Наверно, лучше мне этого не знать.
Иду в спальню. Мой сундук уже на месте, к нему прислонена метла. В углу стоит
клетка с Мариголд. Когда я барабаню по решетке, крыса зевает и тут же снова
проваливается в сон. Прислоняю костыли к стене у кровати и ложусь.
Я не встаю ни к обеду, ни составить компанию Ремусу, ни даже к ужину. Он же,
навещая меня, всякий раз оставляет на тумбочке тарелку с едой: бутерброд и тарелку
супа в обед, спустя пару часов – яблоко. От запаха супа тошнит, а бутерброд
оказывается с отвратительной ветчиной. Дважды откусив от яблока, я отдаю его
Мариголд, и, отыскав в сундуке палочку, удаляю остатки еды.
На ужин он оставляет мне тарелку с курятиной, печеной картофелиной и горошком.
Поев немного картошки, я отдаю остатки Мариголд. Та едва не падает со своего
гамака, когда я отворяю дверцу, набрасывается на картофелину в нелепой попытке
протащить ее через дверцу к гамаку. Ей не очень это удается – картофелина
разваливается на части на полу клетки, и она бросается назад к тарелке, пытаясь
проделать то же самое с куриной ножкой. Ножку вскоре постигает судьба
картофелины, и Мариголд набрасывается на зеленый горошек. Положив две-три
горошины за щеку, она относит их в гамак, и мчится назад, за новым горохом, так часто
повторяя процедуру, что я сбиваюсь со счета.
Гляжу в окно, размышляя обо всех ситуациях, в которых я мог бы поступить иначе.
Если бы я не сбежал... если бы поговорил с Северусом... если бы рассказал ему о том,
что случилось в озере... если бы послушался, когда он просил не целовать его… если
бы не был его котом… если бы не попросил этот дар…
В небе загораются звезды. Ненавижу их. Помню, как целовал Северуса, как чувствовал
себя любимым... но все это теперь кажется просто невозможным. В лесу это произошло
из-за страха: над ним нависала смертельная опасность, и чтобы отвлечься, он решил
заняться сексом, а я воспользовался ситуацией и подыграл ему. Он обязательно
вспомнит... да он уже все помнит, я в этом уверен, и ненавидит меня.
Интересно, продолжаться ли наши частные уроки? Или он их отменит? Но позволит ли
Дамблдор? Пытаюсь представить, что они говорят друг другу, и как себя вести, если
мне придется продолжать занятия один на один, но я даже в собственном воображении
не могу переступить его порога.
Перед тем, как пойти спать, Ремус навещает меня еще раз. На сей раз он приносит «Сон
без сновидений». Разыгрываю равнодушие, но как только за ним затворяется дверь,
хватаю палочку, призываю и выпиваю залпом зелье и проваливаюсь в сон.
Наутро просыпаюсь со стоящим членом. Сонный мозг услужливо рисует Северуса,
пока я дрочу под одеялом. Второй рукой тянусь за оставленной на подоконнике
палочкой.
Проклинаю себя, отбрасываю палочку и сворачиваюсь калачиком, отходя от шока.
Только хочу откинуть одеяло и проверить, на месте ли член с мошонкой, но чувствую
возвращение ощущений. Интересно, употреби я Emasculus Temporaneus несколько
кряду, продлится ли эффект подольше?
Эксперимент, после неоднократных повторений, завершается неприятной немотой в
паху, которую можно игнорировать, если не шевелиться. Также выясняется, что мне
срочно необходимо помочиться. Не успев даже подумать о туалете, я мочусь под себя.
Такое ощущение, что в пенисе марширует армия муравьев. Слава Мерлину за
очищающие и осушающие заклинания!
К счастью, Ремус не ожидает, что я встану. Он приносит мне завтрак в постель, а также
чай и книги, потом предлагает выйти на прогулку или сходить в библиотеку. К обеду
заглядывают Рон с Гермионой, но я притворяюсь спящим.
Когда Люпин приносит обед, то неловко задерживается на пороге. Недоуменно гляжу
на него. Он было жестикулирует, словно пытаясь указать на что-то, но заканчивает
движение чесанием шеи.
– Э... с тобой все в порядке? – наконец спрашивает он тарелку с едой.
– Да.
– Извини, Гарри, – качая головой, продолжает он. – Но выглядишь ты... у тебя ужасный
вид. Не лучше ли посетить больничное крыло?
– Нет!
Его лицо принимает страдальческое выражение.
– Почему ты не сядешь?
– Я спал.
– Гарри...
Я отворачиваюсь. Одеяло съезжает, задевая член, и я изо всех сил стараюсь не
зашипеть от боли.
– Что ты с собой сделал?
– Ничего!
– Это явно не «ничего», – вздыхает он.
Пытаясь скрыть свой поступок, быстро поворачиваюсь набок, от него подальше, и
сжимаю зубы, чтобы не застонать от невыносимых булавочных уколов. Он вздыхает.
– Если тебе не станет лучше, я вызову мадам Помфри, пусть тебя проверит...
– Нет! – восклицаю я досадно высоким голосом.
– Почему ты не хочешь объяснить в чем дело?
– Со мной все нормально! Я просто себя проклял!
Чуть погодя он спрашивает, сколько раз.
– Не знаю. Десять или двенадцать...
– Гарри... – с коротким измученным смешком начинает он. – Ну что ж... тебе будет
плохо еще какое-то время!
– Так мне и надо.
– Не делай больше этого, – наказывает он. – Ты рискуешь навредить нервной системе...
Я молчу, но угроза не кажется мне такой опасной, какой он хотел ее представить. Да,
это неловко, но я уверен, что существует какой-то выход. Зато мне больше не придется
отвлекаться... или почувствовать возбуждение... или, тем более, заниматься се...
– Гарри, – резко повторяет он. – Поверь мне, позже ты об этом очень пожалеешь.
– Сомневаюсь, что доживу до этого "позже".
Воцаряется тишина. Слышу, как он делает шаг к двери и со скрипом открывает ее.
– Не должен был я учить тебя этому заклинанию, – говорит Ремус перед тем, как
затворить за собой дверь.
Глава 50: Крест-накрест
"То я, наверно бы, влюбился"
Я сплю как убитый благодаря «сну без сновидений», однако наутро мой шрам
раскалывается от боли. Все утро я провожу в постели, страдая от вызванной головной
болью тошноты и щекотливой проблемы с пенисом. С другой стороны, нельзя сказать,
что меня сегодня где-то ожидают. Хотя все может быть. Никто так и не удосужился
меня известить, состоится ли урок с Северусом, а спросить самому было неловко.
К вечеру проклятие улетучивается и онемение проходит. Повторно себя проклинаю, но
теперь лишь один раз. Эффект – такой же как тогда, когда Ремус впервые показал мне
его. Наступает и проходит время ужина, но аппетита нет. Нужно бы встать и спросить
Ремуса или Северуса. Вместо этого я лежу, разглядывая потолок.
Наступает и проходит время урока. За мной никто не заходит. Наверное, его таки
отменили. Беспокойство перерастает в депрессию, потом в злость. Снаружи темнеет
небо и зажигаются звезды. Мне ненавистен их вид, и я пинком захлопываю ставни.
Внезапно распахивается дверь. Я натягиваю одеяло до подбородка. В проеме
вырисовывается фигура сверлящего меня взглядом Северуса. Его волосы растрепаны,
дыхание неровное – такое впечатление, что он сюда бежал.
– Вставай, – рычит он.
– Я...
Он шагает к кровати и срывает с меня одеяло.
– Я сказал, вставай!
Я быстро сажусь, уставившись на свою босую ногу – в синяках, но почти вылеченную
лодыжку, выглядывающую из-под задравшейся пижамной штанины. Я не переодевался
уже несколько дней. Интересно, когда он начнет орать на меня из-за этого?
– Одевайся, – приказывает он.
– Я одетый.
Он указывает на ногу.
– Обувайся.
Не поднимая головы, иду к сундуку. Достаю ботинки (и спрятанную на дне невидимую
мятную мышь). Как только я заканчиваю завязывать шнурки, он командует:
– Пошли. – Развернувшись на каблуках и задев мантией мои ноги, он вылетает из
комнаты. Спешу за ним, гадая: он здесь, потому что хочет обсудить наши уроки или изза того, что я не пришел на урок? Или по какой-то другой причине? Моя злость уже
давно прошла, ее опять сменило беспокойство, но я так же ужасно рад его видеть и
поэтому мне стыдно.
У рабочего стола стоит Ремус, неуверенно наблюдая за нами:
– Что ж, желаю удачи.
Северус рявкает:
– Обойдусь без твоих пожеланий, Люпин.
– Что если вас заметят?
Северус как вкопанный останавливается перед входной дверью, и я едва не врезаюсь в
него. Он поворачивается ко мне – злой и смущенный словами Ремуса.
– Возможно, тебе будет лучше превратиться, Гарри, – криво усмехается он.
Я тут же превращаюсь в кота и неуклюже пытаюсь выбраться из пижамы, пока Ремус
не наклоняется и не помогает мне.
– Ты в порядке, Гарри?
Я мяучу на его поношенный ботинок.
Северус открывает дверь:
– Кот!
Пулей вылетаю из комнаты и спускаюсь за ним в подземелья, в его комнаты, где он тут
же идет к своему рабочему столу, совершенно меня игнорируя. Очень хочется
потереться о его ногу, но боюсь, как бы не получить пинка, который отправит меня к
противоположной стене. Крадусь к ванной, где превращаюсь и одеваюсь, а после долго
рассматриваю дверь, набираясь мужества выйти туда, к нему. Ведь именно этого я и
добивался с того самого момента, как снова переступил порог Хогвартса – шанса
поговорить с ним наедине. А теперь, когда он мне представился, я не могу
пошевелиться от ужаса.
Кое-как открываю дверь. И стою, прислушиваясь, пытаясь понять, что делает Северус.
Слышу, как переставляются предметы, но не уверен, какие именно. Делаю глубокий
вдох и ступаю вперед... еще шаг... и еще... пока не дохожу до кухни. Я спешу в кабинет
и цепенею.
Северус спиной ко мне, у стеллажей, сортирует книги. Нужно что-то сказать, но не
знаю – что именно. Выбрав толстый зеленый том, он подходит к дивану и стоит,
нахмурившись.
Чувствую, что он зол. Ну почему он просто не накричит на меня, или не швырнет меня
на пол и не изобьет? Все что угодно, но не молчание.
Подняв голову, он мельком глядит на меня:
– Что ты делаешь?
– Я... не знаю, – запинаюсь я.
– Сядь, Поттер. За стол, Поттер. Открой учебник и читай, Поттер.
Под столом я накручиваю на пальцы ткань мантии. Размышляю, не сбежать ли, не
наорать ли на него, не встать ли на колени, умоляя о прощении. Вместо этого я
медленно и неловко под его полным отвращения взглядом иду к столу.
Сажусь за стол. Он сидит на диване, разглядывая обложку своей книги и совершенно
меня игнорируя. Открываю учебник на первой незапечатанной странице. При моем
прикосновении тот не издает ни звука. Наверное, из-за чар молчания. И я почти
сожалею, что книга молчит. По крайней мере, хоть кто-то говорил бы со мной.
Заданная глава о заклинании Compatior. Оно связывает сознания и имеет разные
применения. Например, используется для пыток. Там много диаграмм и текста, но мне
не удается ни на чем сосредоточиться. Поднимаю голову и встречаюсь взглядом с
Северусом. Мы оба быстро опускаем глаза к книгам. Поглазев, не разбирая слов, на
страницу, я считаю до десяти, снова медленно поднимаю голову и смотрю на обложку
его книги. Он до сих пор ее не открыл!
Ненавижу сидеть вот в таком молчании. Хочу что-нибудь сказать, но в голову лезут
лишь всякие глупости! В самом деле, ну кто я такой, чтобы интересоваться, почему он
не читает или как дела с зельем, которое он собирался для меня изменить, или не
желает ли он выпить чаю?
Северус отбрасывает книгу на диван, встает и начинает мерить шагами кабинет. Моя
голова опущена, как будто я читаю, но я то и дело поглядываю на него. Он берет с
полки какой-то сосуд, поворачивает и ставит на место. Вынимает книгу, глядит на
обложку и ставит на место. Глядит на уродливое резное изображение дракона,
подаренное Малфоем, пододвигает его немного вправо, потом влево, потом возвращает
на старое место. Идет в кухню, берет чайник. Между нами прокатывается рябью
болезненное ощущение. Притворяюсь, что читаю, пока он убирает на место чайник.
Чуть погодя передо мной на стол опускается бутылка сливочного пива.
Мерлин, какая забота. Ну как он может быть таким добрым, я же чувствую, как в нем
кипит злость?
– Спасибо, – мямлю я, уставившись на бутылку.
Поднимаю голову – он стоит на кухне, держа в руках такую же. В его руках она
выглядит как-то чужеродно. Он глядит на нее, словно не уверен, откуда она взялась и
что с ней делать. Хватаю бутылку, стоящую передо мной, и сжимаю горлышко – я
слишком взволнован, чтобы пить, но не хочу его обижать, игнорируя ее. Тянутся
секунды. Никто из нас не шевелится. Его злость немного стихает, однако теперь ему
ужасно неловко. Внезапно он ставит бутылку на стойку и скрывается в спальне.
Пытаюсь прислушиваться к нему, но не понимаю, что – или вообще что-то – он там
делает. Следовало бы туда войти, но не хочу его испугать. Нужно позвать его, но в
голову, кроме извинений, ничего не лезет, а их он слушать не станет. Между нами
всего несколько метров, но с таким же успехом нас могли бы разделять континенты.
Решив, что чтением я его точно не обижу, я снова открываю учебник и гляжу в него, не
понимая ни слова. Сдавшись, начинаю смотреть на мерцающее пламя в камине и
потягивать сливочное пиво. После нескольких глотков организм вспоминает, что
голоден, и требует быстро допить остальное.
Кажется, проходит целая вечность, пока я слышу шарканье его ботинок по каменному
полу. Поднимаю голову, радостный и взволнованный, желая прикоснуться к нему,
обнять его. Но настроение быстро переходит в головокружительный страх: он там, в
кухне, где все это произошло.
Он глядит на меня. Думаю, пытаясь сверлить взглядом, но без особого энтузиазма.
Поплотнее запахнув мантию, он скрещивает на груди руки. По-моему, он хочет звучать
зловеще, но выходит как-то двусмысленно:
– Ты не читаешь.
Я тут же опускаю голову, стыдясь своих мыслей. Пытаюсь придумать какую-нибудь
умную тираду, но все, что я сейчас могу, – это дышать.
– Почему ты не читаешь?
– Я пытаюсь.
– Ты разучился?
– Нет, – мямлю я, не отводя глаз от книги.
– Страница 671, второй абзац. Читай вслух.
Листаю страницы, нахожу главу и абзац, начинаю читать вслух. Понятия не имею, о
чем читаю. Слова вылетают изо рта, но звучат словно иностранные, а я чувствую себя
ужасно глупо, неловко и отчаянно желаю, чтобы между нами что-то произошло.
Северус смущенно проскальзывает к дивану, берет свою книгу и снова садится. Хмуро
глядя на обложку, он слушает, как я с трудом пробиваюсь сквозь текст. И ничего не
говорит, когда я заканчиваю чтение.
– Мне продолжить?
– Зависит, – отвечает он книжной обложке. – Ты хоть что-нибудь понял из
прочитанного?
– Это было... это было про... – Меня охватывает паника, по силе совершенно
несоразмерная с ситуацией, но я чувствую себя так ужасно, и мне не приходит в голову
ничего умнее, как начать перечитывать абзац вслух.
Не давая мне завершить первого предложения, он швыряет свою книгу на стол.
– Ты даже не стараешься!
– Стараюсь!
– Так старайся лучше! – вставая, рычит он.
Потом меряет шагами комнату, поглядывая то на то, то на это, переставляя предметы
на стеллажах, на каминной полке. Время от времени он отбрасывает полы мантии и
хмурится то и дело попадающейся под ноги Веронике. Внезапно он принимается все
снимать с полки, нагромождая у своих ног флаконы, деревянные коробки и книги.
Воздух наполняется пылью и паникой.
Возникает желание кричать, но ведь все то, о чем мне хочется кричать, он не станет
слушать!
Теперь он заново расставляет книги на полке, сортируя их по размеру... нет... по цвету...
нет, опять по размеру. Хватаюсь за край стола. Нужно срочно что-то предпринять, пока
он меня не вышвырнул. Так дальше продолжаться не может.
– У меня осталась отработка! – выпаливаю я.
С фактами не поспорить, я ничего не выдумываю. Я так никогда и не отработал то
назначенное им наказание, когда он обнаружил, что его кот – это я. Оно затерялось в
суматохе, когда Дамблдор придумал эти уроки.
– Хочешь сказать, что мне следует приковать тебя к стене и выпороть?
Я в шоке. Он что – серьезно? Пытаюсь понять его чувства, но создается впечатление,
что он хочет почувствовать мои первым. Делаю глубокий вдох. Что ж, если он не
позволяет извиниться за сделанное, то, может, накажет меня за какое-то давно забытое
или придуманное нарушение.
– Э... А ты хочешь?
Он роняет на пол стопку книг. Поднимается столб пыли, вместе с путаницей чувств –
удивление, стыд за уличение, смущение. О, Мерлин... возбуждение. Мысль о моей
порке его возбуждает!
– Я просто тебе напомнил, – говорю я. Кажется, мой голос выдает беспокойство. Не
хочу выдавать свое волнение!
– Благодарю, – нарочито ехидным тоном парирует он. Чуть погодя он возвращается к
книгам, одну за другой кладя их на полку.
– Так ты хочешь?
Он роняет сосуд. Звон битого стекла. От мерзкого желтого зелья в воздух поднимаются
пары.
– Марш в спальню! – кричит он, выхватывая палочку.
Бросаюсь в другую комнату, а он творит заклинания, одно из которых захлопывает за
мной дверь. Сажусь на пол, спиной к двери, прислушиваюсь. Через несколько минут
кабинет приведен в порядок.
Затем снисходит тишина и огромное мрачное облако депрессии. Следовало бы пойти
туда, но сейчас мне не подобрать нужных слов, а он может снова что-нибудь грохнуть.
Ожидаю его, но он не зовет и за мной не приходит. Проходит пять минут? Десять?
Больше?
Уныло бреду в ванную, снимаю и складываю форму и выхожу в кабинет уже котом.
Северус сидит на стуле у дивана, опустив голову на руку.
– Мяу.
– На полу битое стекло, – устало предупреждает он.
Я сажусь и гляжу на него. Он поднимает голову и смотрит на меня. Ему грустно. Мне
грустно. Что бы я здесь ни делал – все не так. Делаю шаг к двери. Его грусть
усиливается. Не отводя взгляда, делаю шаг к нему. Укладываюсь у его ног и, чуть
погодя, его ступня медленно, осторожно начинает поглаживать мне бок.
Наверное, я заснул, потому что меня будит стук в дверь. Северус, недовольно ворча,
встает и идет открывать. Стекло хрустит у него под ногами.
За дверью Ремус, который осведомляется обо мне. Встаю, потягиваясь. Северус
приказывает мне не двигаться с места и идет за мной сам. Он подносит меня к двери и
ставит на ноги уже в коридоре.
Следую за Ремусом в его комнаты, где он сразу же укладывается спать на диван. Иду в
спальню, превращаюсь в человека и закрываю дверь. Переодевшись в пижаму,
забираюсь под одеяло и выпиваю оставленный для меня «сон без сновидений».
***
Приоткрытое окно впускает режущий глаза солнечный луч. Не желая просыпаться,
перекатываюсь на живот, плотнее укутываясь в одеяло. Но расслабиться не удается.
Прижатый к матрасу член требует внимания. Высвободившись из-под одеяла,
прислушиваюсь к окружающим звукам, надеясь отвлечься. Вот Ремус набирает воду в
ванную (а у меня стоит). Мариголд жует прутья клетки (а у меня стоит).
Да пошли вы все. Отбрасываю одеяло и дрочу. Гляжу на каменную стену, не желая ни о
чем думать, но все равно ощущаю его посредством уз, вижу его в своих
воспоминаниях: в грязи, на траве, в постели, на полу. Нельзя о нем думать, но он
должен знать, что вместо своей я представляю его руку... его губы, прижатые к моим
губам... к моей груди. Лижу пальцы, зная, что не должен... не должен плевать...
увлажнять... представляя его теплый, гладкий рот... желая его видеть, видеть, как он
сосет... Северус-Люциус-Северус сосет, и я не должен... не должен... не должен... О
Мерлин, не должен кончать.
Пытаюсь пошевелиться, но не могу оторвать взгляд от пустой каменной стены. Да что
со мной такое? Меня тошнит. Нужно было прекратить... почему я не прекратил?
Почему не прекратил, когда понял, что нельзя о нем так думать... вынуждать его...
кусать его... Я же понимал, что нельзя. Какая-то часть меня все понимала, даже когда я
делал это, но я продолжал и получал удовольствие – прямо как Волдеморт.
Тянусь за оставленной на тумбочке палочкой, сотворяю очищающее заклинание и
снова проклинаю себя. Сдерживаюсь, чтобы не проклясть себя снова и снова – но тогда
расстроится Ремус. А узнай об этом Северус, то рассердится и он, хотя обладай он хоть
каплей здравого смысла, то был бы только рад моим страданиям. Раньше же он всегда
радовался – до того, как я стал его котом, до того, как я все испортил этими гребаными
узами. Накрываюсь одеялом и желаю, чтобы он снова, как и раньше, стал меня
ненавидеть.
Провожу день в кровати, проклиная себя при первых признаках отхода немоты. Ремус
пробует выманить меня из комнаты, предлагая то партию в шахматы, то сходить в
библиотеку или даже в Хогсмид. Я же прошу оставить меня в покое. Жаль, что не могу
запереть дверь – он легко преодолеет все известные мне чары.
Днем он не приносит поднос с обедом, а зовет есть в кабинет. Говорю, что не голоден, а
если проголодаюсь, то позову Добби. У еды снова горький привкус, и я опять жую
только тост.
На следующий день все повторяется снова. И на следующий тоже – только теперь
Ремус даже не утруждается позвать меня составить ему компанию для прогулки. Во
второй половине дня раздается стук в дверь, и я знаю, что это Северус, еще до того, как
Ремус открывает ему. Понятия не имею, радоваться мне или ужасаться. На сегодня не
запланировано уроков, что ему нужно?
Из кабинета доносятся приглушенные голоса. Затем стук в дверь спальни. Сажусь в
кровати и открываю дверь с помощью Alohomora. На пороге Северус, его руки скрыты
в складках мантии, на лице – отвращение. Зайдя в спальню, он затворяет дверь.
Встречаюсь с ним взглядом и на секунду ощущаю головокружение – словно мир
вертится вокруг меня, а я стою где-то вдалеке и слушаю нравоучения Ремуса: «Он
винит себя, считает себя ответственным...»
Закрываю глаза и опускаю ладони на матрас, надеясь, что не стошнит. Понимаю, что
Люпин не подозревает, до какой степени я ощущаю Северуса. Нет, он просто говорил с
ним, верно? До сего момента я и сам не знал, что смогу воспринимать воспоминания
посредством уз, но уверен, что это было именно воспоминанием. Постепенно мир
замедляет вращение. Открываю глаза: Ремуса больше нет, а Северус глядит на меня,
набираясь смелости заговорить.
– Я пришел извиниться.
– За что?
– Сам знаешь, за что, Поттер. За то... – Он отворачивается. – За то, что случилось.
– Ты не виноват.
Он нехотя поднимает голову и глядит мне в лоб, не в силах встретиться взглядом.
Заставляет себя ухмыльнуться. Больно видеть, что для этого ему нужно приложить
усилие.
– Не притворяйся более глупым, чем тебя сделала природа, Поттер. Я напоил тебя
чаем. Уже забыл, как я над тобой смеялся, когда ты только пришел ко мне? Я
прекрасно понимал, что тебе нужно. – На секунду с него сползает маска, и в глазах
мелькает грусть. Но Северус продолжает, выдавливая слова, пытаясь восстановить
ухмылку, убеждая меня, что считал все это забавным. Я зол на него, на Ремуса, на всех
и на всё. Сжимаю зубы. В ушах колотится пульс. Ну как он не понимает, что во всем
виноват я? С каких пор он слушает Ремуса? Как смеет Ремус игнорировать
действительность в попытке «восстановить» равновесие в соответствии с какими-то
идиотскими правилами, которые тут ни к селу, ни к городу!
– Я переоценил себя, свою силу. Но это не делает виноватым тебя, так что прекрати...
Не в силах больше выносить этого, я ору:
– Будь я глупым, то не стал бы тебя кусать!
Он бледнеет, но продолжает, упрямо притворяясь, что владеет собой, когда мы оба
понимаем, что это не так. Мы оба вне себя.
– И это моя вина. Было большой ошибкой говорить тебе...
Было большой ошибкой доверять мне! Как наяву вижу себя, лепечущего под действием
веритасерума, умоляющего его о доверии.
– Мне никогда не следовало пить твой чай. Значит, это моя вина.
Снейп глядит на меня, внутренне съежившись, как от удара. Затем делает неровный
вдох и продолжает.
– ...Чтобы то ни было, если ты на секунду забудешь о своей гриффиндорской
чувствительности, то сообразишь: раз я напоил тебя чаем – прекрасно понимая, как он
на тебя подействует – то и отвечать за последствия должен я.
– Ладно! Это твоя гребаная вина, и мне положено тебя ненавидеть, но я не могу!
Доволен!?
– Нет! Не доволен. До тех пор, пока ты продолжаешь валяться в постели...
– Заткнись.
Он некоторое время глядит на меня в шоке, затем шепчет:
– Что ты мне сейчас сказал?
– Я велел тебе заткнуться! Всегда ты во всем обвиняешь себя! Может, это потому, что
получаешь от этого удовольствие?
– Прояви немного уважения! – едва не задыхаясь от шока и беспомощности, которые
пытается скрыть, произносит он. Он так бледен, что, кажется, вот-вот лишится
сознания. Я чувствую, будто несусь по крутому склону вниз, навстречу к чему-то
ужасному, и не могу остановиться.
– Ты поэтому и пошел в шпионы, да? Пытать, но при этом испытывать праведное
чувство вины...
– МОЛЧАТЬ!
– А ты заставь меня!
В ужасе он вылетает из комнаты. Несусь за ним следом. Он уже у камина и
лихорадочно ищет дымолетный порошок на захламленной каминной полке.
– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! – ору я Ремусу, который имеет наглость спокойно сидеть за
рабочим столом, с любопытством наблюдая за происходящим. – ТЫ НЕ ДОЛЖЕН
БЫЛ ГОВОРИТЬ ЭТОГО! Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ!
Люпин мельком глядит на Северуса:
– Возможно, нам следует обсудить это позже...
– НЕТ! Ты первый начал! Ты привел его сюда! – кричу я, подступая ближе. – Мне
никогда не следовало тебе ни в чем признаваться! ТЫ ВСЕ ИСПОРТИЛ!
Ремус глядит на Северуса, который раньше мог напугать всякого одним угрожающим
обликом, подобным гигантской летучей мыши, а сейчас переступающего с ноги на ногу
у камина, сжимая в руке нелепую оловянную утку. Он даже не способен взглянуть мне
в глаза! Подхожу к нему и хватаю за руку.
Северус цепенеет и выдыхает:
– Не прикасайся ко мне.
Он дрожит, но я не выпускаю его руки.
– Я никогда не должен был тебя слушать... тебя и твое гребаное ЧУВСТВО ВИНЫ!
ИДИ И ПОГОВОРИ С КЕМ-НИБУДЬ! ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! – я изо всех сил
дергаю его за руку; оловянная утка со стуком падает на пол, расправляет крылья,
рассыпая дымолетный порошок.
– Погляди, что ты натворил... – тихо говорит Северус, словно я ее прикончил.
Я отпускаю его руку, и та безвольно повисает. Я хохочу. Тут либо смех, либо слезы.
Краем уха слышу попытки Ремуса нас успокоить. Я не спокоен, я крайне далек от
спокойствия! Северус отшатывается, когда я поднимаю руку и сметаю хлам с каминной
полки. Меня хватают и заламывают за спину руки. Спотыкаюсь, но умудряюсь
сохранить равновесие. Ремус держит меня за руки. Железной хваткой.
На полу смешались подсвечники, свечи, деревянные шкатулки, карты, кристаллы,
дымолетный порошок, оловянная утка... Семейство фарфоровых львов пытается
выбраться из-под завала и отряхнуть с себя порошок, но на некоторых из животных
образовались трещины, из-за которых они, пытаясь вылизаться, не могут до себя
дотянуться и лижут воздух, издавая едва слышные стоны смятения и боли.
– Тебе повезло, что свечи не были зажжены, – комментирует Ремус.
Появляется домовик и начинает наводить порядок, сметая все в совок, включая
расчлененных львов. Пытаюсь восстановить равновесие и высвободить руку, требуя от
Ремуса отпустить меня. Он не делает этого.
– Северус, с тобой все в порядке? – спрашивает он.
– Домовик, нужно позвать домовика...
– Химмель уже здесь, – отзывается домовик, но Северус смотрит в пол, словно не
слыша. – У господ случилось происшествие? Одежду профессора Снейпа необходимо
вычис...
Снейп бросается к двери, сбивая Химмеля на пол. Ремус выпускает мою руку, но
слишком поздно. Северус успевает сбежать, мы видим, как за ним захлопывается дверь
в коридор.
– Гарри...
– ЗАТКНИСЬ! – Я убегаю в спальню, хлопаю дверью и бессильно падаю на пол,
привалившись к ней спиной.
Ремус не беспокоит меня до ужина, к которому я прожевал целый узор округлых
синяков на обеих руках. Я отвечаю, когда он стучит. Ремус пытается открыть дверь, но
та лишь тихонько толкает меня в спину. Я не двигаюсь с места.
– Нам нужно поговорить.
– Оставь меня в покое.
Люпин толкает дверь.
– Пожалуйста, впусти меня.
– Уйди.
Вздохнув, он решает говорить через дверь.
– Я не просил его перед тобой извиняться, Гарри. Это была его идея.
– Ты сказал ему, что он виноват.
– Нет, я сказал, что ты винишь себя.
– Так я же виноват!
Он винит зелье. Винит Северуса. Я виню себя, но он отказывается принять меня
всерьез. Спор ограничивается «да» и «нет». Наконец, я сдаюсь и замолкаю, позволяя
ему говорить. Вперившись взглядом в пол, я под эти увещевания считаю способы,
какими мог бы на него напасть – по-настоящему ранить, чтобы потом сказать:
«видишь, я сделал это».
Улыбаюсь, глядя в пол, испытывая тошноту от собравшейся жидкости. Кровь
размазана по полу, полотенцам, ее ногам, ее блестящему влагалищу. Она кричит,
пытаясь биться головой о стенку. Хвост твердой хваткой серебряной руки оттаскивает
ее за волосы, удерживает ее. Прижав к ее губам флакон, приказывает выпить, говорит,
что это поможет. «Пей, Лилит, вот хорошая девочка, ты молодец».
Повсюду кровавые узоры ее ручонок. Кровавые разводы на ее животе отмечают ее
тщетные попытки его вытащить. В ее громких и прекрасно высоких криках
одновременно отчаяние и безнадежность. Будь я восприимчив к эмоциям слабых, то я,
наверно бы, влюбился.
Вместо этого я теряю сознание.
Я просыпаюсь посреди ночи. Болит шрам. Вспышка боли, когда я заползаю в постель.
Упав на матрас, сворачиваюсь в клубок и, неспособный уснуть, ожидаю рассвета.
Когда у меня хватает сил сесть, я зову Добби с завтраком. Заказываю лишь тосты, но он
все равно приносит сок и омлет. Отдаю их Мариголд, но та воротит нос и ни к чему не
притрагивается.
Из кабинета доносятся голоса. Сердце трепещет при мысли о Северусе, но,
прислушавшись, узнаю голос Дамблдора. Когда он стучит, я неохотно открываю дверь.
Он стоит на пороге и улыбается. Я сижу в кровати и гляжу на свои ступни.
– Можно?
Пожимаю плечами, понимая, что у меня мало выбора, и мямлю:
– Да.
Войдя, Дамблдор затворяет дверь и без слов сотворяет заглушающее заклинание. Он
пересекает комнату, оглядываясь по сторонам, словно эта заурядная спальня – самое
интересное из мест, которые ему довелось посетить в этом году. Он задерживается
посмотреть на Мариголд и усаживается в кресле рядом с ее клеткой.
Протягивает мне сахарное перо. Я отказываюсь. Он предлагает его Мариголд, которая
жадно затягивает его между прутьев и тащит к гамаку. Черт, ну почему он не скажет то,
зачем пришел: «это не твоя вина, бла-бла-бла...» подмигнет и уйдет восвояси.
– То, что ты сделал с Северусом, было ужасно.
Мой рот уже открыт для возражений, что Северус не виноват, но тут я лишаюсь дара
речи.
Как только я закрываю рот, он продолжает:
– То, что сделал он, тоже было ужасно.
– Он ни в чем не виноват, – машинально выпаливаю я.
– Вы оба не виноваты.
Сжимая край матраса, сверлю его взглядом.
– Безусловно, я не рассчитываю, что ты воспримешь мои слова всерьез. А поверил бы
ты мне, возьми я вину на себя? – с печальной полуулыбкой интересуется Дамблдор. – О
нет, конечно, не всю. Пока я не настолько самодоволен, чтобы самолично требовать
полную ответственность за происшедшее. Подобно тебе… или Северусу.
Вспышка гнева, испытанная при его первых словах, медленно угасает. Мне все это
надоело, а он хотя бы признает в случившемся мою вину, пусть и частично. И пока это
больше, чем сделал кто-то другой. Я откидываюсь на спинку кровати и слушаю его
рассуждения о том, как ему следовало с самого начала объяснить Северусу возможные
последствия анимагических уз, как ему следовало проявлять больший интерес, задавать
больше вопросов и гораздо раньше поставить меня в известность о пророчестве.
Затем добавляет, что Ремус должен был проявить большее понимание моих чувств и
быстрее реагировать на возникшие проблемы. Северусу следовало получше объяснить
мне ситуацию, а не помыкать мной, он также должен был проявить осмотрительность,
а не поить меня мятным чаем.
Наконец, он закругляется: мне следовало с самого начала посвятить хотя бы одного из
них в происходящее между мной и Волдемортом. Что же до моих действий под
влиянием чая, то я хотя бы частично должен был понимать, что делаю. Мята
возбуждает котов, делает их агрессивными, но не отнимает способности к мышлению.
Мне следовало проявить больше выдержки. С другой стороны, стресс от моих
продолжительных взаимодействий с Волдемортом, вероятно, сделал этот поступок
гораздо труднее – еще одно подтверждение тому, что нужно было признаться кому-то с
самого начала.
Закончив все, что хотел сообщить, он оставляет меня в покое: сидеть и молча смотреть
в пол, переваривая сказанное. Несомненно, я все еще зол на Ремуса. Но злиться на
Северуса уже не получается. Я все еще зол на себя, впрочем, уже не так, как раньше.
Однако директор сбивает меня с толку. Понятия не имею, радоваться или
расстраиваться из-за того, что он не пытается убеждать меня не испытывать вину, или
злиться на него за сокрытие важной информации, которую нам следовало знать
изначально.
Проходят минуты, и он осведомляется о моем самочувствии. Качаю головой: я не знаю.
Он говорит, что время лечит, но для меня это лишь пустые слова.
– Северус считает во всем виноватым только себя, – тихо произношу я.
– Северус ничего не считает. Он просто так чувствует, и ему требуется время.
– Так мне что – сидеть сложа руки? – огрызаюсь я, ощущая новый прилив гнева.
– Попробуй с ним поговорить.
– Но он же меня не слушает!
Нахмурившись, Дамблдор поправляет на носу очки.
– Ты в него влюблен?
Удивленно поднимаю голову и смотрю на директора. Чувствую, как учащается
сердцебиение и горит лицо. Понимаю: Дамблдор в курсе происшедшего между
Северусом и мной, но все равно чувствую себя как в западне, испытывая смущение и
панику от вопроса.
– В любви нет ничего незаконного, Гарри.
Неловко киваю.
Теперь наступает его очередь разглядывать пол, только... почему-то он делает это с
закрытыми глазами. Наконец, со вздохом подняв голову, Дамблдор спокойно
продолжает:
– Вы оба не могли предвидеть случившееся. Подозревай хотя бы один из вас, чего
ожидать, вы не совершили бы этот выбор.
Почему сейчас он кажется гораздо более расстроенным, чем во время предыдущей
дискуссии? Не он же совершил за нас этот выбор! Директор продолжает давать
указания: мне следует поразмышлять о том, как я буду справляться с последствиями, и
ни в коем случае мне нельзя позволить поглотить себя чувству вины – такой выбор
никому не нужен.
– Но я не знаю, что еще сделать, – растерянно признаюсь я.
– Есть старая маггловская поговорка, Гарри, возможно, ты с ней знаком. Если ты
любишь что-то, отпусти его. И если оно вернется к тебе – то оно твое навсегда.
– Хм... – озадаченно пялюсь на директора, не уверенный, как понимать его слова. – Я
что, должен стоять, сложа руки, наблюдая, как Северус топится в чувстве вины?
Директор отрицательно качает головой.
– Тогда я не понимаю.
– Ты поймешь, – вздыхает он. – Придет время – и ты все поймешь.
Мы молчим. Теперь я еще больше сбит с толку, а он лишь глядит в окно за моей
спиной с бесстрастным выражением лица. Мои мысли сходят с рельсов нашей
изначальной дискуссии. Я до смерти устал, и желаю лишь одного: пусть мне ктонибудь объяснит, что делать дальше, потому что сам я в полном смятении.
Дамблдор встает и направляется к двери, по пути напоминая о вечернем уроке с
Северусом. Директор выходит, а я снова остаюсь один: валяться в постели, пялиться в
окно, пытаясь разобраться в его словах. Но мысли почему-то зацикливаются не на
поисках виноватых и не на маггловской поговорке. В голове вертится только одна
мысль: а ведь он ни разу меня не поправил, когда вместо «профессор Снейп» я сказал
«Северус». И сам в разговоре однажды назвал его «Северус». Вот об этом я и думаю до
тех пор, пока не наступает время идти на урок.
Глава 51: Ответственность
"Вперед, Поттер. Труба зовет, Поттер."
В ожидании урока с Северусом мне не сидится. В спальне нечего делать, кроме как
мучиться мыслью о предстоящем вечере: что скажу я, что скажет он. Можно было бы
выйти наружу, но за дверью только кабинет и Ремус, который станет допытываться о
разговоре с Дамблдором, а я совершенно не знаю, что ему отвечать.
Зову Добби и прошу принести тост и чай, чтобы расслабиться. Чай отдает горечью.
Съедаю тост, и теперь во рту сухо, как в пустыне. Выходить за водой не хочется – там
Ремус. Размышляю, не отпить ли из бутылки Мариголд. Снимаю ее с крючка,
откупориваю и делаю глоток. Тьфу, какой затхлый привкус! Даже не подозревал, что
вода может быть такой несвежей.
Возвращаю бутылку на место, проклинаю себя и превращаюсь в кота. Ремус улыбается
при виде меня и желает удачи, отворяя мне входную дверь. Мчусь в подземелья, не
желая давать себе времени на раздумья об отступлении. Царапаю его дверь. Нет ответа.
Царапаю снова.
Какое-то время спустя, когда я уже готов завыть, он отворяет дверь. И глядит на меня –
при полном параде, в мантии и плаще – затем отступает на несколько шагов, впуская
меня. Он явно не в том настроении, чтобы позволить мне потереться о его ногу.
Проскальзываю мимо него в ванную, где превращаюсь и наскоро натягиваю форму.
Когда я возвращаюсь в кабинет, Северус сидит в кресле у камина, с опущенной
головой, оцепенело уставившись в открытую книгу. Хорошо бы с ним поговорить, но
чувствую, как неловко и беспокойно для него мое присутствие. Ну как он сможет меня
выслушать, будучи в таком расположении духа? С другой стороны, если сейчас чтонибудь не сказать, то он отправит меня читать учебник, и тогда вообще будет не до
разговоров.
– Хочешь, приготовлю чай? – спрашиваю я, пытаясь проявить дружелюбие,
вернувшись к когда-то заведенному порядку. При моих словах он еще сильнее
вцепляется в книгу. Ну вот, сейчас ему сделалось еще хуже, а я чувствую себя идиотом
за упоминание о чае. Едва сдерживаю слова извинений – они лишь разозлят его еще
сильнее.
– Учебник, – объявляет он, поднимая голову и безуспешно пытаясь просверлить меня
взглядом. – Читать. Или предпочтешь быть проклятым?
Я смущенно хихикаю:
– Наверное, быть проклятым…
Он снова опускает взгляд в книгу.
– Ладно, в понедельник я приглашу одного из твоих одноклассников, и мы поработаем
над Compatior.
– Я не это имел в виду.
Он продолжает глядеть в книгу, не желая уточнять. Издаю было какой-то звук, но из
головы улетучиваются все мысли. Наконец, он указывает на рабочий стол, избегая
моего взгляда:
– Учебник. Читай.
– Я... не могу. Не могу сосредоточиться.
Еще ниже склонившись над книгой, он негромко издает то ли вздох, то ли стон. Прядь
свалявшихся волос выскальзывает из-за уха и повисает у него перед глазами. Тихим
голосом, почти шепотом, он говорит:
– Можешь вернуться к... себе.
– Нет! Не хочу! – восклицаю я. – То есть... если ты хочешь, чтобы я ушел, то я,
конечно, уйду, но вначале позволь мне кое-что сказать.
Северус закрывает глаза.
– Чай – это была твоя вина. За него я принимаю твои извинения, – начинаю я, и
тошнотворное, сосущее под ложечкой ощущение Северуса переходит в смятение.
– Но то, что сделал я... я сделал сам по себе и...
Подозрительно сощурившись, он глядит на меня:
– Ты. Ничего. Не сделал.
– Да, сделал! Я...
– ТЫ НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ! – орет он, отбрасывая книгу. Та ударяется о стену за моей
спиной и раскалывается напополам.
– Я тебя кусал! Поимел тебя на гребаном полу и трахал...
– Я накачал тебя наркотиком! Я это сделал. Это. Сделал. Я.
Не спуская с него взгляда, стараясь не моргнуть, делаю шаг к нему навстречу. – Это
сделал я сам.
– Это сделала кошачья мята, ты – самовлюбленное маленькое дерьмо!
Набрасываюсь на него, хватая за руку. Мы боремся, сбивая стул, и я ненавижу,
ненавижу, ненавижу себя за это, но просто уже не знаю, как иначе заставить его
выслушать меня! Кусаю его руку обычными человеческими зубами, решительно, но не
очень сильно. Меня тут же отбрасывает через всю комнату. Я приземляюсь в кухне, у
двери в кладовку.
Мертвенно бледный Северус подступает ко мне. Его палочка направлена прямо на
меня. Я медленно поднимаюсь на ноги, распластавшись по стене.
– Только попробуй сделать это еще раз, Поттер, только попробуй...
– А может, я не хочу.
– А может, ты понимаешь, что у тебя ничего не выйдет, даже с помощью всех твоих
гриффиндорцев.
– Я больше не хочу причинять тебе боль!
– ТЫ НИКОГДА НЕ ПРИЧИНЯЛ МНЕ БОЛЬ!
– ДА ТЫ НАСТОЯЩИЙ ПСИХ!
Он улыбается. Кривой улыбкой, наполненной кривыми зубами – какими-то кособокими
и неправильными. На абсурдную секунду гадаю – а не отражают ли они его природу?
– Ты выяснил это много лет тому назад, верно? И все же, ты снова тут – моя палочка
нацелена тебе в голову! Что ты предпочтешь, Поттер? Lascivius? Cruciatus? Или
желаешь отведать того, что мы сделали с Лонгботтомами? Быть может, ты это
переживешь!
– Давай, не стесняйся!
Он меряет меня презрительным взглядом.
– Нет. Ты принадлежишь Дамблдору.
Чувствую, как он набирается сил, просто чтобы от меня отвернуться.
– Ничего я ему не принадлежу, – зло бросаю я.
– Ты здесь всего лишь по его желанию.
– Трус.
Он хватает меня за шкирку и толкает, снова прижимая меня к кухонной стене. И
склонившись надо мной, рычит:
– Директорский любимчик!
– Садистский педерф... педерс... – Хочу обозвать его словом, которым он однажды себя
называл, но оно совершенно вылетело из головы. – Черт!
– Теперь ты не более вразумителен, чем был на первом курсе.
– Потому что ты не даешь и слова вставить! Отказываешься меня слушать!
Он склоняется еще ближе. Чувствую его дыхание кожей, его губы у моего лица, прямо
у уха. Его голос такой громкий, что, кажется, сверлит ухо, проникая до самого мозга.
– Ты не можешь сказать ничего, достойного внимания.
– Я хотел извиниться!
Щерясь, он отступает.
– За то, что ты избалованная, хныкающая тряпка, неспособная о себе позаботиться?
– ЗА ТО, ЧТО НАПАЛ НА...
Меня притягивает вперед и резко отбрасывает к стене, о которую я ударяюсь головой.
Пытаюсь оттолкнуть его, сбить с ног, но он сковывает мне ноги с помощью Locomotor
Mortis и отпускает. Ноги меня не держат, и я падаю. Накатывает головокружение –
последствие от удара. Северус сверлит меня взглядом, гневно блестя глазами. Но его
лицо мертвенно бледное.
– Ты жалок, Поттер. Не обладаешь ни каплей настоящей силы, пытаешься отыскать ее
в фантазиях... Я покажу тебе реальный мир, Поттер. Вставай и защищайся.
– Я не могу! – рычу я, размахивая ногами.
– А ты и не пытаешься.
– А ты жульничаешь!
– Я преподаю тебе урок, – спокойно издевается он.
– Это ты жалок! Я уже знал, что...
Он смеется надо мной и взмахивает палочкой, передвигая меня по кухне. Пытаюсь
зацепиться за его ноги, схватить за мантию, но мне не удается подобраться достаточно
близко.
– Вперед, Поттер. Труба зовет, Поттер. Подъем, Поттер.
– Все, ладно! Я понял! – сквозь зубы цежу я, пытаясь не давать воли злости. Он
вопросительно ухмыляется. – Так ты освободишь мне ноги или желаешь
воспользоваться преимуществом, пока я тут, на полу?
– А ты согласен взглянуть в глаза реальности?
– Я ПЫТАЮСЬ!
– Ты, Поттер, пытаешься строить из себя мученика, как прилежный маленький
гриффиндорец. Я не нуждаюсь в твоих извинениях. Я прекрасно осознаю, что сделал, и
принимаю полную ответственность за свой поступок – чего кому-то вроде тебя – с
твоими склонностью к высокопарности и приукрашенной репутацией – не понять
никогда. Я знаю, в чем моя вина. И это моя вина. – К концу своей короткой речи его
трясет с головы до ног.
– Я и не отрицал, что это твоя вина. Просто уточнял, что виноваты мы оба...
Внезапно я оказываюсь в кладовке прижатым к стене, из легких вырывается воздух. Он
надвигается на меня с искаженным лицом. Меня подташнивает. Понятия не имею, как
себя вести в этой ситуации, и у меня болит все тело. Пытаюсь присесть, но, кажется,
падаю. Все плывет перед глазами, вокруг пляшут тени, похожие на людей. Одна из них
склоняется надо мной, и я узнаю Беллатрикс. Она улыбается мне, и содержимое
желудка поднимается к горлу.
– Будь хорошим мальчиком, Северус, – ласково говорит она, – и дай нам небольшое
представление.
Сзади кто-то смеется.
– Что? – выдыхаю я.
– Позволь объяснить подоходчивей, – мурлычет Беллатрикс... только теперь это
Северус, и теней больше нет. Если не шевелиться, то может, смогу сдержать рвоту. –
Ты недостаточно умен. Недостаточно силен. Неспособен. Ты – глупый мальчишка,
Поттер. Этого у тебя не отнимешь.
– Да, я понял, – отвечаю я, ничего не понимая. Меня тошнит, и я валюсь с ног от
усталости, чтобы продолжать этот спор.
– МОЛЧАТЬ! – орет он.
Закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании. Взмах палочки - и меня поднимает за
шкирку и подвешивает к стене. Кажется, будто я стою, но носки не касаются пола. В
грудь тычется его палочка, и я чувствую его неровное дыхание. Открываю глаза и вижу
прямо перед собой его лицо.
– Как же мне объяснить подоходчивей?
– Я... не знаю. Ты прав. Я заткнусь.
– Ты не заткнешься. Ты никогда не затыкаешься. Ты ничего не понимаешь. В
пятнадцать лет никто ничего не понимает.
Я молча сверлю его взглядом, просто чтобы доказать свою правоту.
– Ответственность, Поттер, – это понимание: если ты решил стать Упивающимся, то
любое убийство, любые пытки и насилие, совершенные во имя Темного Лорда, – твоя
вина. Не твоего отца. Не твоего деда. Не Темного Лорда. Твоя. Если ты атаковал
заклинанием секса одного из влиятельнейших знакомых, за что с тебя после содрали
кожу – это твоя вина, и мольбы об обратном не приклеят ее обратно. Если ты обучаешь
вышеупомянутому заклинанию своих так называемых «друзей» и проводишь
последующие пять лет будучи их подопытным кроликом – в этом тоже виноват ты сам,
и ты обязан принять на себя гребаную ответственность. Всем плевать, Поттер. Никто не
станет слушать твои мольбы и уверения о невиновности. Если ты станешь ползать на
коленях, то больше никогда не поднимешься. Предпочитаешь научиться этому сейчас
или на горьком опыте? Если хочешь, могу усложнить задачу.
Гляжу на ближайшую стену, на подрагивающие тени канделябров. Мне несложно
догадаться, что с ним сделали эти «так называемые друзья». Но я не хочу. Я мог бы
повозражать ему, утверждать, что виноваты они, или, по меньшей мере, что это
несправедливо, но он же все равно мне не поверит. Он понимает, что эти заклинания
контролируют сознание, что их жертвы теряют самоконтроль... но он этого не видит,
когда речь заходит о нем самом. Потому что предпочитает верить в свою ошибку в
выборе, чем в его полное отсутствие.
Прижимаю влажные ладони к холодному камню стены. Он поделился с ними
проклятием, а они атаковали им его самого. Он напоил меня чаем, и я на него напал.
Если мне удастся убедить его в моей вине, то это убедит его и в их вине тоже,
перевернув вверх тормашками его мир.
Снова гляжу на него и качаю головой, ощущая возвращение головокружения.
– Мне очень жаль. То есть, не жаль... то есть, ты прав.
Склонив голову, он разглядывает меня, словно оценивая в качестве ингредиента для
зелья.
– Да неужели, Поттер? И почему же?
– Э... Ты прав насчет... насчет того, что случилось.
Он недоверчиво глядит на меня.
– И?..
– И... ну... – Снова отворачиваюсь в сторону. Сглатываю комок в горле. – Я не виноват.
Секунду он презрительно на меня смотрит.
– Если я снова услышу жалкие попытки меня оправдать, Поттер, то искренне
пожалеешь, что не живешь у Дурслей.
– Да, сэр, – шепчу я. Он снимает заклятие, подо мной подгибаются ноги, и я бессильно
валюсь на пол. Чувствую, как медленно угасает его гнев. Его все еще немного трясет и
тошнит, и мне мерзко оттого, что я с ним согласился.
– Мне уйти? – спрашиваю я.
Он глядит на меня с непроницаемым выражением лица, кажется, целую вечность. Я не
повторяю вопроса, но теперь не знаю, что делать, потому что он загораживает дверной
проем и сам еще весь на нервах. Нет, это не от страха, а скорее от шока.
– Как тебе будет угодно, – наконец произносит он и, резко развернувшись, уходит в
кабинет. Чуть погодя я вижу, как он проходит на кухню.
Интересно, это то, что имел в виду Дамблдор, когда говорил, что нужно позволить
Северусу поверить, что он владеет ситуацией? Да нет, не может быть... ведь тогда он
будет продолжать себя винить, а Дамблдор сказал, что имел в виду совсем другое.
Может, он хотел сказать, что нужно дать возможность Северусу разобраться во всем
самому? Но это же ужасно. В один из ближайших дней он все поймет и возненавидит
меня по-настоящему – даже больше, чем сейчас. А может, если я буду послушным и
заслуживающим доверия, и больше не совершу глупостей, то тогда – когда он все
поймет, - сможет меня простить? Может, именно это и подразумевал Дамблдор?
Встаю и иду на кухню, где он наливает в чайник кипяток.
– Спасибо за то, что вчера извинился, – говорю я.
Он ворчит в знак признательности.
– А я могу тебя простить?
– Если это займет у тебя меньше трех слов.
– Ты прощен.
В нем поднимается какое-то хорошее чувство, но он тут же подавляет его с
обращенными к чайнику словами:
– Прощение принято.
А потом медленно-медленно расставляет на подносе чашки с блюдцами.
– Э... как насчет того, что я не рассказал тебе о том, что происходит с Волдемортом...
ну, в моей голове. Это как – моя вина или нет?..
– Это - твоя, – уверенно отвечает он.
– Мне очень жаль.
– Хм. – Он поднимает поднос и несет его в кабинет, потом спрашивает, голоден ли я.
Следую за ним, занимая место на диване, и отвечаю, что не голоден. Он садится в
кресло и разливает нам обоим чай. На вид это просто безобидный, черный чай.
– Закажи что-нибудь.
– Я же сказал, что не голоден.
– Закажи что-нибудь, – повторяет он.
Вздохнув, зову Добби и заказываю тост.
– ...и обед, – добавляет Северус.
Мы сидим в неловком молчании до появления Добби с обедом для нас обоих и блюдом
с тостами. Я кладу два ломтика в свою тарелку.
– Тост – не еда, – с раздражением заявляет Северус.
– А я больше ничего не хочу, – отвечаю я, откусывая хлеб.
Он накладывает зеленый горошек и морковь сначала себе, затем мне.
– Ты запачкал мой тост, – жалуюсь я, с омерзением отодвигая тарелку.
В ответ Северус лишь щерится и подносит вилку ко рту. Потом уже с полным ртом
замирает – на его лице написано отвращение. Кое-как проглотив, он запивает все чаем
и вызывает Добби. Несколько раз. Добби не отвечает.
Он сверлит меня взглядом.
– Вызови его.
Зову Добби, и тот неохотно появляется снова.
– Тебя звал Сев... Профессор Снейп.
– Да неужели? – тянет себя за ухо домовик. – Добби ничего не слышал...
– Ты добавил в овощи мангровый сок, – сердито начинает Северус.
– Да, Добби добавил, – сознается домовик, который тянет себя за уши так сильно, что у
него искажается лицо.
Северус отбрасывает салфетку.
– У Поттера нет в роду эльфов, ты, невежественный идиот!
– Э... – Я совершенно сбит с толку и ничего не понимаю, но Добби, несмотря на
оттянутые уши, продолжает спорить с Северусом! – Как профессор Снейп может быть
уверен, что у Гарри Поттера нет в роду эльфов? Что, профессор Снейп потрудился
проверить?
– Все Поттеры – чистокровки! Эвансы – магглы! У него в роду не может быть эльфов!
– Чистокровные маги бывают с примесью эльфов. Добби работал на чистокровных
магов.
– Добби работал на Мал... фоев, – Северус едва способен закончить фразу. В шоке он
глядит на Добби.
– Э... а что такое мангровый сок? – наконец вставляю я.
– Противозачаточное, – отрезает Северус, не отводя взгляда от Добби. – Я позабочусь
об этом сам. Оставь его еду в покое.
Я гляжу на разложенную на столе еду, а Добби неохотно соглашается. Так значит, он
подмешивал противозачаточное средство в мою еду, и поэтому у нее всегда был такой
мерзкий вкус! Северус приказывает ему унести поднос и убираться. Чуть погодя на
столе кроме нашего чая больше ничего нет, и мы снова одни.
– Так что... так бывает на самом деле? Я думал, это была шутка.
– Да, шутка, – отзывается он. – Но не всегда.
– Ой... – Я знаю, что Добби уже давно обо мне беспокоится, но не хочу даже думать о
подобной возможности. А Северус? После того, что я с ним сделал, может ли он быть?..
Сглотнув, я нервно спрашиваю:
– У тебя же в роду нет эльфов, верно?
– Я что, похож на эльфа? – устало отзывается он.
– Откуда я знаю!
– Нет. Не похож. А ты, с другой стороны, очень даже похож. С таким ртом. И такими
волосами. И такой... кожей...
Внезапно Северус отворачивается – узы окатывает возрастающая волна беспокойства.
Опускаю голову и осознаю, что скручиваю в кулаке ткань мантии, задирая подол и
оголяя ноги.
– Я сварю зелье, – резко вставая, говорит он. – Пошли.
Глава 52: Синий
«У тебя разочарованный вид»
Северус проносится мимо в личную лабораторию, и на секунду мое поле зрения
поглощает черный вихрь его мантии. Откуда-то со стеллажей он вызывает огромный
том, который с глухим стуком падает на рабочий стол, выпуская в воздух облако пыли.
Прячусь под стол в другом конце комнаты и превращаюсь в человека. Северус не
удостаивает меня взглядом – уткнувшись в книгу, сощурившись, он разбирает мелкий
шрифт. На спинке стула висит лабораторный халат, который я тут же набрасываю на
голое тело.
Он захлопывает книгу.
– Будь оно все проклято!
– Что?
– Флитвик. У меня кончилось вино из бузины. Придется одалживать у Флитвика.
– А.
– А, – с издевкой повторяет он. Окинув меня ледяным взглядом, словно ему невыносим
мой вид, он тут же отворачивается, обращаясь к полкам. – Сиди тут. Ничего не трогай.
Не успеваю промямлить: «да, сэр», как он исчезает из виду, предоставляя меня
мучительным размышлениям о том, что я тут делаю. Я подросток. С какой стати я
должен беспокоиться о подобных вещах! И вообще – как оно сможет из меня
выбраться? С ужасом вспоминаю фильм, о котором много лет назад рассказывал
Дадли, где инопланетяне тайком внедрялись в тела людей. Мне тошно. Нет, я
перепутал – это голод. О Мерлин, неужели это один из признаков этой самой... этой...
Это потому что я плохо питался. Вот и все. Я голоден, потому что я ничего не ем.
Потому что Добби сдабривал противозачаточным средством мою еду, которую я не ел,
а значит, я рискую оказаться...
Не в состоянии избавиться от этой мысли, я чувствую себя еще хуже. Голод побеждает,
я зову Добби и прошу принести что-нибудь попроще: томатный суп, бутерброды с
сыром. Заказываю побольше, с мыслью о Северусе, наказывая Добби ничего не
подмешивать в пищу. Он выслушивает (явно в расстроенных чувствах), и, наконец, я
могу медленно насладиться едой.
Возвращается Северус с вином и тут же начинает возиться в шкафах, выставляя на стол
всякую всячину. Установив на горелке котелок, он пролистывает книгу к отмеченной
странице. И только после этого отмечает мое присутствие гневным взглядом.
– Ты ешь в моей лаборатории?
– Я заказал и тебе тоже. Без всякой подмешанной дряни.
– Убирайся с моего стола со своими бутербродами.
Я осторожно переставляю еду на стол у стены, пока он готовит настойки. Откусываю
от бутерброда. Он варит зелье, чтобы узнать... для проверки... о Мерлин... С трудом
проглатываю и откладываю бутерброд в сторону. Северус выглядит сосредоточенным,
но я чувствую, как нездоровый испуг колышется между нами.
– Иди сюда и натри ржавчину. – Северус затравленно глядит на посланные ко мне
ступку и пестик, который приплясывает передо мной в воздухе, пока я не хватаю его и
не принимаюсь за рутинную и скучную работу. Нечто подобное мы делали уже на
первом курсе, но я все равно работаю медленно и сосредоточенно – из-за дрожи в
руках, а не потому, что надо мной нависает Снейп.
Ржавчина добавляется в вино, вместе с измолотой пшеницей. Я с волнением наблюдаю
за процессом, не осмеливаясь произнести ни слова. Северус увеличивает накал,
добавляет настойки и доводит зелье до кипения. Наконец, оно готово. Он выключает
огонь, наливает немного в кубок и ставит его на стол между нами.
– Пей, – с нарочитым спокойствием командует он.
– И что будет?
Он наклоняется еще раз взглянуть на зелье, проверяя, не изменился ли его лиловый
оттенок.
– Если в тебе есть эльфийская кровь, твой язык окрасится в синий цвет.
Стараясь его не разозлить, беру кубок обеими руками и залпом выпиваю содержимое.
Кисло-пряное зелье оставляет на языке гладкую пленку. Северус глядит на меня,
ожидая результата. Глубоко вздохнув, закрываю глаза, чтобы не видеть выражение его
лица, когда высовываю язык.
– Он синий?
– Нет.
Слава Мерлину! Нас обоих омывает волна облегчения.
Возвращаю ему кубок.
– Твоя очередь.
– Во мне нет эльфийской крови, – заверяет он.
– Точно?
Посверлив меня взглядом, он отмеривает новую порцию. И выпивает медленномедленно, словно демонстрируя терпимость к мерзким на вкус зельям. Затем начинает
наводить порядок на столе.
– Тебя бы повеселило меня обрюхатить, верно? – замечает он, с проблеском синего во
рту.
– Нет...
– Ты мог бы развлекать своих друзей, – добавляет он, презрительно морщась на слове
«друзей».
– Неправда, – возражаю я, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие.
Окинув меня недоверчивым взглядом, он очищает заклинанием и отсылает на полку
котел.
– А ч-что тогда было бы? То есть, что было бы, если бы так вышло, а не если бы я
рассказал друзьям?
Он смеется, хотя ему явно не смешно.
– Тогда, разумеется, я использовал бы его в зелье.
Притворно хихикаю, и смех звучит неестественно. Он искоса глядит на меня.
Рассматриваю деревянную поверхность стола, накручивая ткань халата одной рукой, не
осмеливаясь взглянуть ему в глаза.
– В чем дело? – спрашивает он, услышав мое бормотание.
– У тебя синий язык!
– Очень смешно, Поттер, – щерится он.
– Это правда.
Он высовывает язык и скашивает глаза, пытаясь рассмотреть. Затем хватает поднос,
поворачивает тыльной стороной и вглядывается в свое отражение. И смертельно
бледнеет. Закрывает рот, откладывает поднос и опирается на стол.
– Должно быть, я совершил ошибку при варке зелья, – нервно заявляет он. – Зря я
воспользовался твоей помощью.
– Да, наверное... – соглашаюсь я.
– Снова придется идти за вином, – отрезает он и выбегает из комнаты.
И быстро возвращается – запыхавшись, с дополнительными ингредиентами. Я доедаю
суп и бутерброд, наблюдая за его тщательными приготовлениями. Закончив, он
заставляет меня выпить еще одну порцию зелья. Мой язык не меняет цвет.
Затем зелье принимает он. Его язык синеет. Черт. В нем течет эльфийская кровь. Он
может быть беременным. Твою мать. Он стоит, в ужасе уставившись в поднос,
вглядываясь в постепенно тающую синеву языка.
Он глядит на меня, затем на стоящий за моей спиной стол.
– Дело в бутербродах!
Хватаю и протягиваю ему блюдо:
– Попробуй.
Он выхватывает один из них и быстро съедает половину. На его лице написано
отвращение. Нет, ну как он может спокойно пить это мерзкое зелье, но брезговать
обычным бутербродом с сыром? Подогрев суп, он съедает несколько ложек. Затем
снова выпивает зелье.
Синий.
У него трясутся руки. В нем течет эльфийская кровь. Он беременный. Ну и что я могу
сказать?
– Извини?
– Заткнись! – рявкает он.
Я крадусь к стоящему у стены стулу и тихо сажусь, наблюдая, как он лихорадочно
листает книгу. Это ужасно! Мы же не сможем скрыть младенца. Он будет реветь,
вонять, о нем нужно будет заботиться, Снейп должен преподавать, а я – посещать
занятия, и потом – нельзя забывать о Волдеморте. Все будут знать, что младенец от
меня, а значит – что мы занимались сексом, и Северуса отправят в Азкабан, а я погибну
в поединке с Волдемортом, и детеныш останется сиротой – как и я.
Северус бурчит что-то о повторных попытках.
– В книге об этом ничего не говорится. Но должно же быть... Нет, для тебя ничего не
меняется. – Он возвращается к предметному указателю и, что-то ища, проводит
дрожащим пальцем от одного столбца к другому.
Подняв голову, он глядит на меня.
– Я не пойду к Помфри просить о проверке. Я не стану ее об этом просить!
Я в панике. Нужно найти Гермиону – она что-нибудь придумает.
– Не смей, – шепчет он.
– Но она очень умная, а я ничего не знаю о младенцах...
– Только попробуй кому-нибудь проболтаться... Я оторву тебе голову... – Он садится,
сложив на столе руки и опустив на них голову.
Мне очень хочется что-нибудь сделать или сказать. Хочется сесть с ним рядом и
расчесать пальцами его волосы. Если будет девочка, мы назовем ее Лили. Может, я
уговорю его позволить Рону быть крестным, и если я умру, то, по меньшей мере, ее
вырастит хорошая семья. Северус поднимает голову и меряет меня скептическим
взглядом.
Он приказывает мне превращаться и тащит меня, словно мешок картошки, назад к себе.
В комнате он бросает меня на диван и говорит оставаться там. Я огорченно мяукаю.
– Ты не можешь меня сопровождать. Представляешь, как это будет выглядеть – если
мы вместе станем изучать мужскую беременность?
Я сворачиваюсь в клубок на диване, беспокойно подергивая хвостом. Кажется, он
отсутствует в течение нескольких часов. Когда он возвращается, я тут же вскакиваю на
ноги и вопросительно гляжу ему в лицо. Он хмурится, сгребает меня в охапку и
относит назад в лабораторию. Там я превращаюсь в человека и набрасываю халат, пока
он достает из кармана небольшую, лавандового цвета книжку, кладет ее на стол и
восстанавливает до нормальных размеров.
Наблюдаю, как он готовит зелье. Несмотря на легкую дрожь в руках, его движения
точны и аккуратны. Приготовление и варка длятся целую вечность, а отказ от моей
помощи делает их еще дольше. От зелья поднимается прогорклый запах, а от
поверхности – разноцветный с блестками пар. Мне хочется поговорить, но я прекрасно
понимаю, что лучше его не отвлекать, и вообще, что я могу сказать? Что-то вроде:
«Иногда я фантазирую, что мы оба коты» или «Ты кого хочешь – девочку или
мальчика?»
Наконец, зелье готово. Он остужает его перед тем, как налить в кубок и выпить. Затем
проверяет отражение языка в подносе. Желтый. А это что значит? Полу-вампир? Полубеременен? Беременен близнецами?
Раздается стук в дверь. Мы оба вздрагиваем. Северус распахивает дверь, не дожидаясь
моего превращения. На пороге – Ремус в пижаме и поношенном халате.
– Что тебе нужно? – сердито спрашивает Северус.
– Я ищу Гарри, – отвечает Ремус, окидывая меня взглядом.
– Как тебе удалось его найти?
Ремус перекатывается на пятках и улыбается:
– У тебя желтый язык.
– Сам знаю, какой у меня язык! Пошел вон! – Он пытается захлопнуть дверь, но Ремус
поставил на пороге ногу.
– Гарри... уже за полночь, – говорит Ремус, распахивая дверь снова.
– Я не устал! И мы ничего такого не делаем!
– И сколько времени вы еще собираетесь «ничего не делать»? Потому что мне бы
хотелось пойти спать – рано или поздно.
Беспокойно смотрю на Северуса, который глядит на меня с таким же чувством. Мне
нужно знать, что означает желтое. Нужно знать, что теперь будет. И вообще, я просто
хочу быть с Северусом!
Он умудряется состроить сердитый взгляд и поворачивается к Ремусу.
– Я доставлю его, когда все закончу.
Ремус недовольно переводит взгляд с него на меня.
– Ладно, – говорит он, и, слава богу, уходит. Северус закрывает дверь.
– Так что значит желтый цвет?
– Ш-ш-ш! – шикает он, сотворяет сильное заглушающее заклинание, ограждающее не
только дверь, но и комнату.
– Отрицательный.
– Тогда почему мой не стал желтым? – беспокойно интересуюсь я.
– Это же было другое зелье, идиот. Но ты прав. Прими и его тоже, – и он отмеряет мне
порцию.
Я выпиваю залпом. У зелья кисло-сладкий, но какой-то мерзопакостный вкус.
Высовываю язык. Он глядит на него, затем протягивает поднос.
– Что это за цвет?
– Э... белый?
– Точно? Это все относительно, верно?
– Относительно чего? Он белый.
– Что это значит?
– Отсутствие результата.
– То есть, зелье ничего не проявило?
– В тебе нет эльфийской крови. Поэтому нет результата. – Он скептически созерцает
остатки зелья на дне котла.
Итак, во мне нет эльфийской крови и я не могу забеременеть.
– А. Ну, это хорошо, – отзываюсь я. С другой стороны, мне немного грустно: у нас не
будет мальчика или девочки, которых можно было бы назвать в честь моих родителей.
Нет, не то чтобы я хотел забеременеть... но если бы он... нет, бред какой-то. Да нет, все
равно бы из этого не вышло ничего хорошего: у Северуса начались бы проблемы, и
даже если бы он не пустил младенца на зелья и тот не погиб бы от рук Волдеморта, то
вырос бы несчастным сиротой.
– Уверен, что в нем нет зеленого оттенка? – спрашивает он, высовывая язык.
– Нет, он желтый. Просто желтый.
– Возможно, я совершил ошибку при варке.
– Если ты снова собираешься все переделывать, я превращаюсь в кота и иду спать.
Так мы и поступаем – я сплю до рассвета, а потом он относит меня в гриффиндорскую
башню. Ремус все еще не спит и все еще расстроен, но он не произносит ни слова,
когда я проскальзываю в спальню. Там я принимаю «сон без сновидений» и сплю до
самого обеда.
Когда я просыпаюсь, он никак не оставит меня в покое. Каждые двадцать минут
заглядывает в спальню с вопросами: выспался ли я? Завтракал ли? Нормальный ли у
еды вкус? Не нужно ли мне чего? Не холодно ли мне? Не жарко ли? Единственное его
предложение, которым я решаю воспользоваться – это принять ванну. Он не пристает,
когда я там. После обеда я читаю, готовясь к СОВам. Ну, или пытаюсь это делать. С его
постоянным заботливым вмешательством невозможно сосредоточиться.
Потом я спрашиваю разрешения сходить к Северусу.
Ремус не отрывает взгляда от книги, которую читает:
– С какой стати спрашивать меня?
– Ладно... тогда я пошел, – говорю я, исчезая в спальне, где раздеваюсь, готовясь
превращаться.
– Когда ты вернешься? – доносится из кабинета.
– Не знаю. Не жди меня.
Слышу приближающиеся шаги, но он не открывает дверь.
– Извини, я плохо расслышал.
– Я сказал, что не знаю, когда вернусь.
– На твоем месте, я бы не задерживался у Северуса слишком поздно. Ему это может не
понравиться.
– Я не буду.
– Очень любезно с твоей стороны. Передавай ему привет.
– Ладно, – отзываюсь я и превращаюсь в кота.
Когда спускаюсь к Северусу, то застаю его на выходе со стопкой книг в руках. Трусь о
его ногу, и он не отстраняется. Тогда я радостно перекатываюсь на бок и, мурлыча,
трусь головой о его ботинок.
– Коренья для твоего зелья прибыли сегодня утром, – смущенно поясняет он. – Я
покажу, как готовить адамантовую настойку.
– Мур-р-р.
– Ты ел?
– Мур.
– Рыгни один раз, если уже ел.
Замираю на месте, сбитый с толку.
– Ясно. Ты ничего не получишь, – заявляет он, открывая дверь.
Мы идем в его лабораторию. Мой халат по-прежнему висит на стуле. Он достает ничем
не примечательную сероватую травку и начинает готовить настойку, комментируя
действия по ходу дела. Это волшебная трава, которая практически не поддается
обработке, поэтому вокруг нее можно создать щит Муруса и чуть ли не испарить очень
мощным заклинанием. Он объясняет ее признаки и использование в зельеварении,
поясняя ее выбор в качестве замены кошачьей мяты – одного из основных компонентов
зелья Dementia.
Но нить объяснений ускользает из-за его внушительной, но совершенно непонятной
терминологии, которую мы не проходили в классе. Все это кажется очень продвинутым
зельеварением, и я чувствую себя дураком по сравнению с ним. Он не кричит и не
оскорбляет меня, но, кажется, мое невежество немного улучшает его настроение.
Слежу за его руками, как он подготавливает ингредиенты. Мне льстит его желание
порисоваться передо мной.
Мне приятно просто тут быть и наблюдать за его работой. Его движения точны и
изящны, на лицо спадают пряди волос. Чувствую, как тепло любви согревает мне
грудь. У нас все еще может получиться. Да-да, я точно знаю, что у нас все будет
хорошо.
Ни с того, ни с сего он заявляет:
– Ты не обрюхатил меня, Поттер. – Он щерится, произнося слова, словно сама мысль
кажется ему нелепой, но я чувствую, что ее сопровождают заглуш