Саамская субстратная топонимия на территории Русского Севера А. К. Матвеев (Екатеринбург, Россия)

А. К. Матвеев (Екатеринбург, Россия)
Саамская субстратная топонимия на территории
Русского Севера
Отдельные саамские названия в субстратной топонимии Русского Севера (СТРС) в свое время были выявлены еще А. И. ШЁГРЕНом
(SJÖGREN 1861) и М. А. КАСТРЕНом (CASTRÉN 1862). В дальнейшем
разработку этой темы продолжили М. ФАСМЕР (VASMER 1936; 1941) и
А. И. ПОПОВ (1947; 1948). Ряд работ, в той или иной мере связанных с
проблемой саамской субстратной топонимии (ССТ) Русского Севера
(РС), был опубликован и автором статьи (МАТВЕЕВ 1969; 1973; 1976;
1979; 1995; 2001 и др.). Сейчас известно уже много фактов, относящихся к территории РС, которые интерпретируются как саамские.
Предприняты и первые попытки анализа саамских (собственно древнесаамских) топонимов, которые позволяют в определенной степени
уточнить наши представления о древней истории саамов и их языка,
поскольку ССТ является единственным более или менее системным
памятником его истории. Тем не менее традиционные лаппонистика и
в целом финно-угроведение пока в сущности не обращались к новым
материалам. Для этого, видимо, имелись как объективные, так и субъективные причины. Наиболее важная из них — трудности отделения
саамских топонимов от широко распространенных на РС родственных
им прибалтийско-финских названий.
В статье обсуждаются некоторые результаты исследования ССТ, а
также намечаются пути выявления саамского компонента в субстратной топонимии Русского Севера и отделения его от прибалтийскофинских названий.
Субстратные саамские названия РС, казалось бы, можно сравнивать с
топонимическими саамизмами Карелии, но эта аналогия неточна. В топонимии РС четко выделяются верхний русский и более глубокие прибалтийско-финский (в основном — карельский) и саамский пласты, которые соответственно могут рассматриваться как субстрат и
субсубстрат по отношению к русскому, тогда как в Карелии саамская
топонимия является субстратной по отношению к карельскому пласту,
а верхний пласт представляет собой карельско-русский адстрат.
На субсубстратный характер основной массы саамских названий РС
указывает прежде всего незначительное количество этнотопонимов,
образованных от внешнего этнонима саамов лопь (лопарь), в то время
1
как топонимические производные от этнонима карел на РС встречаются часто. Тем не менее зафиксировано несколько надежных этнотопонимов от лопь (лопарь), указывающих на контакты русских с саамами:
названия озер Лопское в Плесецком и Холмогорском районах Архангельской области, урочища Лопари — в Вожегодском и Сокольском
районах Вологодской области, ойконимы Лопариха — в Котласском
районе Архангельской и Усть-Кубинском районе Вологодской, лес Лопяки — в Вельском районе Архангельской. Все же наименований такого рода слишком мало для сколько-нибудь обоснованных выводов о
местах былого расселения саамов на территории РС.
Другое обстоятельство, указывающее на то, что ССТ в основном является субсубстратной — небольшое количество саамских заимствований в лексике говоров РС (чёлма ‘пролив’, ‘горло в рыболовной ловушке’ ~ саам. čoalbmi ‘пролив’, мярда ‘рыболовная ловушка’ ~ саам.
meardi ‘то же’ и т.п.). Это особенно заметно на фоне множества прибалтийско-финских заимствований в русских диалектах (подробнее см.
(МАТВЕЕВ 1995).
Вывод о преимущественно субсубстратном характере древних саамских наречий РС позволяет установить основные трудности выделения
ССТ. Во-первых, это близость прибалтийско-финских языков и саамских наречий, в прошлом еще большая, чем в настоящее время. Она
находит, в частности, свое выражение в значительной общности географической терминологии, а следовательно, и топонимических детерминантов, ср. фин. joki — прасаам. *jokI ‘река’, фин. vaara — прасаам.
*vārē ‘гора’ и т.п. (прасаамские формы приводятся по [LEHTIRANTA
1989]). Естественно, что в таких случаях, когда учитывается только детерминант (-Vга ‘река’, -вара ‘гора’ и т.п.), невозможно определить,
прибалтийско-финским или саамским является субстратный топоним.
Во-вторых, в процессе усвоения ССТ прибалтийскими финнами могло
происходить калькирование детерминантов, т.е. замена саамского географического термина прибалтийско-финским. Так, наименование
урочища Шублохта в бассейне Мезени содержит основу шуб- ~ прасаам. *supē ‘осина’ и детерминант -лохта, близкий к прасаам. *lōktI ‘залив’, тогда как приведенное в документе 1627 г. название Шублахта,
относящееся к Пинежскому волоку (СГКЭ I, № 533), интерпретируется
при сопоставлении с прасаам. *supē и фин. lahti ‘залив’.
Эти обстоятельства объясняют, почему в СТРС дифференцирующие
саамские детерминанты, подобные -ринда в Шандоринда «на Мошозере» (Плат. кн. Карг.: 288), ср. фин. ranta, саам. норв. rid'do, Кильдин
rindt(A) ‘берег’, встречаются редко и за некоторыми исключениями не
играют значительной роли в процедуре отделения саамского топони2
мического материала от прибалтийско-финского. Ср., однако, названия
Канзобала, Рындобала, Чучебала и т.п., в которых формант -бала может быть сопоставлен с прасаам. *pšlē, саам. норв. bealli ‘половина’,
‘сторона’ при фин. puoli ‘то же’, а основы соответственно с прасаам.
*kāncē ‘общество’, Кильдин kā<Å, саам. норв. riddu ‘берег’, Кильдин
rindt(A), прасаам. *ćšсē ‘дядя’, саам. норв. čeachi причем этимология топонима Чучебала подтверждается метонимической калькой, которая
приведена в переписной книге 1678 г.: «д. Чючюбала, д. Сеталская пуста» (~ фин. setä ‘дядя’ + локативный суффикс -lä). О возможности
толкования некоторых названий этого типа, в частности Чучебала, и на
севернофинской почве см. (МАТВЕЕВ 1995: 38; 1996: 20–21; 2001: 206–
210).
Все сказанное серьезно затрудняет изучение ССТ, однако вместе с тем
существуют и факты, облегчающие выявление саамских элементов
СТРС.
1. Если лингвоэтническая принадлежность субстратных топонимов с
каким-либо детерминантом спорна, необходимо сравнить зону его распространения с другими ареальными явлениями. Так, субстратные топонимы с детерминантом -курья ‘речной залив’, ‘небольшая речка’, который сопоставляется с прасаам. *kurI и фин. kuru ‘длинная узкая
впадина’, ‘расщелина’, могут толковаться как из прибалтийскофинских (Тойнокурья ~ фин. toinen ‘второй’, ‘другой’), так и саамских
данных (Нюхкурья < *Нюхчкурья ~ прасаам. *ńukcI ‘лебедь’). Специфичен, однако, ареал этих топонимов, характерный прежде всего для
восточной части региона, где прибалтийско-финские названия встречаются реже. Особенно многочисленны топонимы с детерминантом курья в бассейнах Кулоя и Мезени, где до сих пор не засвидетельствованы дифференцирующие прибалтийско-финские по происхождению
основы ихал- ‘прекрасный’, муст- ‘черный’, ранд- ‘берег’, хаб- ‘осина’
и др. Отсюда следует, что в Мезенско-Кулойском субрегионе названия
с детерминантом -курья скорее являются саамскими, чем прибалтийско-финскими. Такие надежно дифференцирующие наименования, как,
например, Толбаскурки < *Толбаскурья ~ прасаам. *tōlpI, саам. норв.
duolbas ‘ровный’, ‘плоский’, хорошо подтверждают это предположение. Обычны здесь и топонимы с типовыми саамскими основами чач(прасаам. *ćāćē) ‘вода’, чухч- (прасаам. *ćukčē) ‘глухарь’, шид- (прасаам. *sijtI) ‘селение’ и др.
Подобным же образом приходится решать вопрос о лингвоэтнической
принадлежности многочисленных гидронимов с детерминантом -бой в
Белозерском крае. Этот детерминант аналогичен саам. Нотозеро vŭ/Çje,
Кильдин vuəÇje, Йоканьга vÏəÇj˜ ‘ручей’. Географически и семантиче3
ски менее убедительно сравнение с лив. vojà ‘низина, заполненная водой’. Но прежде всего на саамское происхождение белозерских названий на -бой указывает распространение в этом субрегионе топонимов
других типов с саамскими детерминантами и основами, ср. Куколохта
(~ прасаам. *kukkē ‘длинный’, *lōkte ‘залив’), Чёлмосора (~ прасаам.
*ć„lmē ‘пролив’, *sōrē ‘ветвь’, ‘разветвление’) и т.п.
2. Важны для выявления субстратных саамизмов фонетические признаки. Так, топонимы Чёлмосора и Шублохта опознаются как саамские при сравнении прасаам. *ć„lmē ‘пролив’ и *sōrē ‘ветвь’ с соответствующими финскими словами salmi и haara ~ saara, а прасаам. *supē
‘осина’ и *lōkte ‘залив’ с финскими haapa и lahti. Встречаются, однако,
спорные случаи. В частности, приб.-фин. ă первоначально могло передаваться русск. о (MIKKOLA 1938: 20–21; KALIMA 1919: 46–47). Поэтому топонимы с детерминантами -лахта, -лохта, -матка, -мотка (ср.
фин. matka ‘путь’, ‘волок’ и прасаам. *mōtkē ‘то же’), -сара, -сора и соответствующими основами лахт-, лохт-, матк-, мотк-, сар-, сор- могут рассматриваться и как прибалтийско-финские, заимствованные в
разное время.
3. В спорных случаях решающее значение имеет учет топонимического
окружения, т.е. микрорегиональный подход, реализуемый при этимологической реконструкции смежных названий: топонимы Габлахта и
Куйкалахта в акватории Кенозера должны интерпретироваться как
прибалтийско-финские (ср. фин. haapa ‘осина’, kuikka ‘гагара’), напротив, Пышелохта и Чухлохта (< *Чухчлохта) в районе Мошинского
озера как саамские (ср. прасаам. *pIsē ‘святой’, *ćukcē ‘глухарь’).
Иногда микрорегиональный подход позволяет находить решение очень
сложных вопросов. Так, в бассейне небольшой речки Лая, впадающей в
Белое море западнее устья Северной Двины, засвидетельствовано семь
названий лугов с детерминантом -мотка ‘путь’, ‘волок’ (Кородмотка,
Литмотка, Полмотка и др.). Детерминант -мотка, как уже было сказано, может рассматриваться как прибалтийско-финский по происхождению (~ matka) и саамский (~ *mōtkē), но поскольку зафиксирована
целая серия микротопонимов, которые обычно сохраняются на территориях относительно поздно освоенных русскими, а переход приб.фин. ă > русск. о, напротив, характерен для начального этапа прибалтийско-финско-русских контактов, больше оснований считать эти
названия саамскими. К сожалению, они не содержат дифференцирующих саамских основ, что могло бы подтвердить высказанное предположение, но засвидетельствованы другие факты, говорящие в его пользу: в бассейне Лаи есть озеро и река Чёлма (прасаам. * ć„lmē ‘пролив’),
а также ряд названий лугов с детерминантами -нема и -мина (< -нема),
4
которые интерпретируются на прибалтийско-финской почве (фин.
niemi ‘мыс’), но сочетаются с саамскими основами, ср. Небрисмина и
прасаам. *nšvrē ‘плохой’ (менее вероятна связь с фин. nauris, саам.
норв. navrraš, Кильдин nauras ‘репа’ (SSA 2: 210), Силосмина (и здесь
же Силозеро) и прасаам. *silē ‘усталый’, ‘изнуренный’, Кильдин sÏ´ll
‘малорыбный’ (KKS: 498), Шубнема и прасаам. *supē ‘осина’ и т.п.
Можно, разумеется, предположить, что этот ряд названий представляет
собой саамско-прибалтийско-финские полукальки, т.е. мы имеем дело
с саамской топонимией, освоенной прибалтийскими финнами, однако
намного вероятнее, что в языке местных саамов бытовал для обозначения реалий ‘мыс’, ‘луг на мысу’ термин, родственный фин. niemi (подробнее см. ниже).
4. Наиболее надежно на саамскую топонимию указывают дифференцирующие саамские лексемы, которые во многих случаях высокочастотны и позволяют с достаточной уверенностью установить территорию
распространения древних саамских диалектов. К числу таких характерных лексем относятся, например, нюхч- (Нюхча, Нюхчозеро), в Белозерском крае нюкш- (Нюкша, Нюкшозеро) ~ прасаам. *ńukcI ‘лебедь’,
чач- (Чача, Чачема) ~ прасаам. *ćāćē ‘вода’, чёлм- (Чёлмозеро, Чёлмус)
~ прасаам. *ć„lmē ‘пролив’, чухч- (Чухча, Чухчерьма), в Белозерском
крае чукш- (Чукша, Чукшобой) ~ прасаам. *ćukcē ‘глухарь’, шид(Шидбой, Шидкурья) ~ прасаам. *sijtē ‘поселение’. Картографирование
топонимов с этими лексемами позволяет выделить две зоны распространения саамских диалектов на РС: северную, более обширную, от
Белого моря примерно до линии Кенозеро — низовья Ваги — верхнее
течение Пинеги и относительно изолированную от неё юго-западную
— Белозерский край. Северная зона охватывает, таким образом, нижнее течение Онеги, нижнее течение Северной Двины, бассейн Пинеги
(кроме верховьев), низовья Ваги, а также бассейны Кулоя и Мезени.
Поэтому саамскими в пределах этой зоны могут считаться, если нет
каких-либо контраргументов, также топонимы с основами кук- (Кукобой, Куколохта) ~ прасаам. *kukkē ‘длинный’, куч- (Кучева, Кучепалда)
~ прасаам. *kōccIk, Кильдин kūd¯s ‘гнилой’, ‘кислый’, лохт- (Лохтозеро, Лохтура) ~ прасаам. *lōktI ‘залив’, мотк- (Моткас, Моткозеро) ~
прасаам. *mōtkē ‘путь’, ‘волок’, нёрм- (Нёрмуга, Нёрмус) ~ саам. Кильдин ń$šm(A) ‘луг; трава, покрытая водой’, печ- (Печгора, Печкурья) ~
прасаам. *pšcē ‘сосна’, пыш- (Пышега, Пышелохта) ~ прасаам. *pIsē
‘святой’, руш- (Рушева, Рушемин) ~ саам. норв. ruošša, Кильдин rūšš(A)
‘русский’, шуб- (Шубач, Шубоя) ~ прасаам. *supē ‘осина’, шунд- (Шундова, Шундозеро) ~ прасаам. *suntē ‘талый’, явр- (Яврогора, Явроя) ~
прасаам. *jāvrē ‘озеро’ и др. Во многих случаях основы являются не-
5
дифференцирующими, ср. ак- (Акозеро, Акокурья) ~ прасаам. *ākkē
‘старая женщина’ ~ фин. akka ‘то же’, Вар- (Варнаволок, Варова) ~
прасаам. *vāre ‘гора’ ~ фин. vaara ‘то же’. Тем не менее принадлежность большинства обсуждаемых названий к древнесаамским наречиям
и зону их распространения можно считать достаточно точно установленными, а отсюда следует, что в пределах этой зоны названия, которые в равной мере могут считаться прибалтийско-финскими и саамскими, предпочтительнее рассматривать как возможные саамизмы. Во
всяком случае их связь с прибалтийско-финскими источниками должна
быть соответствующим образом аргументирована.
Насколько можно судить по уже установленным фактам, наиболее
специфичной фонетической чертой ССТ, отличающей ее от современных саамских диалектов, следует считать наличие согласного ш (< *š) в
соответствии с современным саамским s и финским h. Можно привести
такие примеры, как шуб- ‘осина’ ~ фин. haapa, саам. норв. suppe
(прасаам. *supē), шид- ‘поселение’ ~ фин. hiisi, саам. норв. siida (прасаам. *sijtē), пыш- ‘святой’ ~ фин. pyhä, саам. норв. bassi (прасаам. *pIsē).
Фактов пока немного, поэтому возникает вопрос, действительно ли в
ССТ отражено древнее финно-угорское *š (> саам. s) или саам. s в ССТ
«вторично» перешло в š, что, вообще говоря, вызывает определенные
сомнения, хотя и находит подтверждение в таких соответствиях, как
фин. s ~ саам. s ~ прасаам. *s при ш (< *š) в ССТ, ср. шунд- ‘талый’, но
фин. sunta, саам. норв. sud'de, прасаам. *suntē (< приб.-фин.), а также
шог- (в Шоговары) ‘береза’ при саам. норв. soakke, прасаам. *s„kē. Вопрос этот требует дальнейшего изучения.
В то же время целый ряд фонетических черт объединяет ССТ с территориально наиболее близкими кольскими говорами. Это прежде всего
сохранение носовых в консонансах типа носовой + гоморганный — архаическая черта, присущая только прассамскому состоянию и кольским говорам (Кильдин, Йоканьга), ср. основы лонд- (Лонда, Лондушка) ‘птица’, рынд- (Рында, Рындобала) ‘берег’, шунд- (Шундова,
Шундозеро) ‘талый’, янг- (Янгозеро, Янголохта) ‘болото’ и саам.
Кильдин (Йоканьга) lo‹d³˜, rind³(A), su‹3e, jie’áke при саам. норв. loddi,
riddu, jeaggi и прасаам. *lontē, *suntē, *jšŋkē.
Другая фонетическая черта переход *k > х в сочетаниях звука k с зубными cогласными (*kt, *kc, *kč) является общей для ССТ с кильдинским говором, а также с диалектами Колтта и Инари, тогда как в говорах терских саамов прасаамское *k сохраняется, как и во всех других
диалектах саамского языка, ср. основы лохт- (Лохтура) ‘залив’, нюхч(Нюхча) ‘лебедь’, чехч- (Чехча) ‘осень’, ‘осенняя стоянка’, чухч- (Чухча) ‘глухарь’ и соответственно прасаам. *lōktI, *ńukcI, *ćIkćI, *cukcē,
6
Кильдин л•=t(A), ńu=ť£(A), ťš˜è¯š(A), ť£u诚(A), Колтта lu=¯A, ńu=¯šA,
tš˜=¯šA, ť£uèčA, но Йоканьга ńu\¯£A, lÏkt(A), ť£akť£(A) и саам. норв.
luokta, njukča, čakča, čukcá.
Следует также заметить, что в ССТ зафиксированы многочисленные
случаи озвончения в интервокальном положении как одиночных согласных, так и консонантных групп, обычно с сонорным компонентом,
ср. основы пез- ‘гнездо’ ~ прасаам. *pIsē, шид- ‘поселение’ ~ *sijte,
шог- ‘береза’ ~ *s„kē, шуб- ‘осина’ ~ *supē, лонд- ‘птица’ ~ *lōntē,
шунд- ‘талый’ ~ *suntē и т.п. Это явление характерно также для кильдинского и йоканьгского диалектов кольских саамов, например, в сочетаниях с назальными, но в ССТ распространено значительно шире. Пока трудно сказать, восходит ли оно к саамскому состоянию или
возникло на русской почве при восприятии медиализованных звуков в
интервокальной позиции.
Таким образом, изучение консонантизма ССТ показывает, что северное
(двинское) наречие саамов, некогда обитавших на территории РС, по
уже выявленным фонетическим признакам сближается прежде всего с
кильдинским говором. В речи юго-западных (белозерских) саамов была существенная особенность: здесь также произошел переход *kt > xt
(Лохтозеро), но северному хч в русском восприятии соответствовало
кш (Нюкша, Нюкшозеро; Чекша, Чекшозеро; Чукша, Чукшобой).
В области вокализма наиболее интересны соответствия прасаам. *o,
которые имеют противоречивый характер и не вполне ясны. Прежде
всего обращает на себя внимание достаточно регулярная фиксация
русского о в ряде основ и соответствующих формантов там, где восстанавливается прасаам. *o, ср. *lōktI и лохт-, -лохта ‘залив’, *mōtkē и
мотк-, -мотка ‘путь’, ‘волок’, *sōl„j и сол-, -соло, -солово ‘остров’,
*sōrē и сор-, -сора ‘ветвь’, однако в основах встречаются и факты другого роды, ср. *kōlē ‘рыба’, но кул- (Кулой), *ńōnē ‘нос’ (= ‘мыс’), но
нюн- (Нюнега) и т.п. Поскольку почти во всех саамских диалектах *o
регулярно реализуется в виде uo, ua, u, ū, ue, uö, üe и т.п., особый интерес представляет первый ряд соответствий. Можно предположить, что
в детерминантах о является русским рефлексом приб.-фин. ă, который
появился при усвоении ССТ прибалтийскими финнами при калькировании саамских слов финскими lahti, matka, salo и т.п. Однако в таком
случае русские должны были усваивать все подобные названия очень
рано, когда еще действовала субституция приб.-фин. ă > русск. о, что,
вообще говоря, маловероятно. Приходится также допустить, что прасаамскому *o в русских формах соответствуют как о, так и у, что может
быть связано с особенностями местных саамских диалектов или спе-
7
цификой русской фонетической адаптации отдельных слов (например,
комбинаторными изменениями вокализма).
В древней саамской топонимии можно выделить целый ряд дифференцирующих лексем, которые относятся к географической терминологии,
растительному и животному миру, являются топонимически типовыми
и однозначно указывают на наличие саамского компонента в СТРС,
поскольку дифференцируют его от прибалтийско-финского фонетически или лексически, ср. кул- ‘рыба’ – фин. kala, лохт- ‘залив’ – фин.
lahti, мотк- ‘путь’, ‘волок’ – фин. matka, нёрм- ‘луг’ – фин. nurmi,
нюхч- ‘лебедь’ – фин. joutsen, палд- ‘поле’ – фин. pelto, печ- ‘сосна’ –
фин. petäjä, рынд- ‘берег’ – фин. ranta, чёлм- ‘пролив’ – фин. salmi,
чехч- ‘осень’, ‘осенняя стоянка’ – фин. syksy, шид- ‘поселение’ – фин.
hiisi, шуб- ‘осина’ – фин. haapa, явр- ‘озеро’ – фин. järvi; чач- ‘вода’ –
фин. vesi, чухч- ‘глухарь’ – фин. metso и др. В то же время в ССТ фиксируются и нетипичные для саамского языка лексемы, представленные,
однако, в прибалтийско-финских языках. Так, в ССТ не засвидетельствована саамская лексема со значением ‘камень’ (прасаам. *kšδkē,
норв. geađgi, Кильдин kieδgkE, Йоканьга kieδgke). Это позволяет обратить внимание на высокочастотную основу кив-, кев- ‘камень’, сопоставимую с самыми разными финно-угорскими данными, начиная от
прибалтийско-финских (фин. kivi ‘камень’) и кончая мордовскими, марийскими, пермскими и угорскими. С учетом других смежных саамских названий топонимы с основой кив-, кев- также могут рассматриваться как саамские (Кивокурья, Кевбово и т.п.), но это всегда зависит
от окружения, так как подобные наименования могут принадлежать и
прибалтийским финнам.
Показательно и отсутствие в ССТ важной типовой саамской основы со
значением ‘мыс’ (прасаам. *ńārkI, норв. njárga, Кильдин ńàrgk(A),
Йоканьга ńārgk(A)). Поскольку сочетание типовых саамских основ с
формантами -нем, -нема (> -мень, -мин, -мина и т. п.), имеющими значение ‘мыс’ и соответствия в прибалтийско-финских языках (фин.
niemi и т.п.), встречаются очень часто (Чухченема, Шиднема, Шубнема,
Явромень и т. п.), есть все основания думать, что в микрорегионах, где
регулярно фиксируются другие саамские названия, топонимы такого
рода представляют собой не саамско-прибалтийско-финские полукальки, а собственно саамские сложения с детерминантом, родственным
фин. niemi, который употреблялся в СТРС вместо *ńārkI. В СТРС отмечены очень плотные сгущения названий такого рода, например, в
бассейне реки Ерга засвидетельствованы многочисленные наименования угодий с формантом -мин(а) и явно саамскими основами (Чухмин
< *Чухчмин, Шубачмина и др.). Открытым пока остается вопрос, были
8
ли сохранившиеся в виде кив-, кев- и нем-, нема- топонимические лексемы общими для прибалтийско-финско-саамского словарного фонда,
а затем утрачены современными саамами или, напротив, заимствованы
саамами у прибалтийских финнов. Последнее, впрочем, маловероятно,
поскольку всё указывает на то, что прибалтийские финны сменили некогда на территории РС древнее саамское население.
Из словообразовательных элементов ССТ достаточно надежно выделяются суффиксы -Vч и -Vc.
Формант -Vч высокочастотен как в бездетерминантных образованиях
(неоднократно — Шубач), так и в топонимах с детерминантами (Шубачмино, Шубачвина < *Шубачмина). Аналогичные суффиксы прилагательных есть и в саамском языке (KORHONEN 1981: 315–329). О семантике суффикса можно судить предположительно: такие названия,
как болото Редкошубачное, Шубачи Первые и Шубачи Вторые, а также высокая частотность наименования Шубач (11 топонимов) в какойто мере указывают на то, что это производное от основы шуб- (прасаам. *supē ‘осина’) было в языке субстрата географическим термином,
возможно, имея значение ‘осинник’, т.е. -Vч (< *-Vč или *-Vč) — отыменный суффикс существительных. Заметим, однако, что отнюдь не
все названия на -Vч в СТРС являются саамскими: среди них есть и
прибалтийско-финские, и собственно русские образования.
Формант -Vc в его различных вариациях (см. выше Небрисмина, Силосмина, Толбаскурки и т.п.) по крайней мере в некоторых случаях может рассматриваться как саамский суффикс качественных прилагательных (см. КЕРТ 1971: 166).
В настоящее время преждевременны сколько-нибудь широкие лингвистические и историко-этнографические обобщения результатов исследования ССТ. Тем не менее можно высказать несколько соображений
самого общего характера, которые представляются в той или иной степени обоснованными, но, естественно, должны рассматриваться только
как попытка интерпретации одного вида источников — субстратной
топонимии.
1. Саамский пласт СТРС предшествует прибалтийско-финскому. Он
связан с северо-западной половиной РС и четко членится на две зоны
— северную (двинскую), в языковом отношении близкую к диалектам
кольских саамов, особенно кильдинскому, но с некоторыми особенностями, которые ещё не в полной мере объяснены, и юго-западную (белозерскую), также имеющую свою специфику.
2. На территории РС в древности происходили интенсивное саамскоприбалтийско-финское лингвоэтническое взаимодействие и ассимиля9
ция саамов прибалтийскими финнами. Поэтому вопрос о различении
саамской и прибалтийско-финской топонимии относится к числу особенно актуальных, тем более, что миграции прибалтийских финнов
могли иметь многократный характер.
3. В ряде микрорегионов РС русские могли контактировать непосредственно с саамским населением.
Литература
КЕРТ, Г. М. (1971) Саамский язык (кильдинский диалект). Ленинград.
МАТВЕЕВ, А. К. (1969) Происхождение основных пластов субстратной топонимии Русского Севера. // Вопросы Языкознания 1969/5:
42–54.
МАТВЕЕВ, А. К. (1973) Топонимические этимологии IV: Коррелятивные
топонимы с интервокальными консонантными группами хч и кш в
субстратной топонимии Русского Севера. // Советское Финноугроведение 1973/1: 25–28.
МАТВЕЕВ, А. К. (1976) Этимологизация субстратных топонимов и
моделирование компонентов топонимических систем. // Вопросы
Языкознания 1976/3: 58–73.
МАТВЕЕВ, А. К. (1979) Древнее саамское население на территории севера Восточно-Европейской равнины. // К истории малых народностей Европейского Севера СССР. Петрозаводск. 5–14.
МАТВЕЕВ, А. К. (1995) Апеллятивные заимствования и стратификация субстратных топонимов. // Вопросы Языкознания 1995/2: 29–
42.
МАТВЕЕВ, А. К. (1996) Субстратная топонимия Русского Севера и мерянская проблема. // Вопросы Языкознания 1996/1: 3–23.
МАТВЕЕВ, А. К. (2001) Субстратная топонимия Русского Севера I.
Екатеринбург.
Плат. кн. Карг. = Платежная книга Каргопольского уезда 1555–1556
гг. // Материалы по истории Европейского Севера СССР. Северный
археографический сборник. Вып. 2. Вологда, 1972. 253–290.
ПОПОВ, А. И. (1947) Из истории финно-угорских народностей. Дисс.
докт. ист. наук. Ленинград.
ПОПОВ, А. И. (1948) Топонимика Белозерского края. // Уч. зап. Ленингр.
гос. ун-та 105. Серия востоковедческих наук, вып. 2. Советское
финно-урговедение. Ленинград. 164–174.
СГКЭ I = Сборник грамот Коллегии Экономич. I. Грамоты Двинского
уезда. Пб., 1922.
10
CASTRÉN, M. A. (1862) Bemerkungen über sawolotscheskaja Tschud. //
Nordische Reisen und Forschungen. V. Kleinere Schriften. VII. SPb. 86–
106.
KALIMA, J. (1919) Die ostseefinnischen Lehnwörter im Russischen. MSFOu.
44. Helsinki.
KKS = Itkonen T.I. Koltan- ja kuolanlapin sanakirja I–II. LSFU 15.
Helsinki, 1958.
KORHONEN, M. (1981) Johdatus lapin kielen historiaan. Suomalaisen
Kirjallisuuden Seuran toimituksia 370. Helsinki.
LEHTIRANTA, J. (1989) Yhteissaamelainen sanasto. MSFOu. 200. Helsinki.
MIKKOLA, J. J. (1938) Die älteren Berührungen zwischen Ostseefinnisch
und Russisch. MSFOu. 75. Helsinki.
SJÖGREN, J. A. (1861) Die Syrjänen, ein historisch-statistisch-philolоgischer Versuch. // Gesammelte Schriften I. Historisch-ethnographische
Abhandlungen über den finnisch-russischen Norden. VII. SPb. 233–459.
SSA = Suomen sanojen alkuperä. Etymologinen sanakirja 1–2. Helsinki,
1992–1995.
VASMER, M. (1936) Beiträge zur historischen Völkerkunde Osteuropas IV.
Die ehemalige Ausbreitung der Lappen und Permien in Nordrussland.
SPAV. Phil.-hist. Klasse, XX. Berlin. 176–270.
VASMER, M. (1941) Die alten Bevölkerungsverhältnisse Russlands im
Lichte der Sprachforschung. Preussische Akademie der Wissenschaften.
Vorträge und Schriften. Heft 5. Berlin.
11