ГОУ ВПО «Алтайский государственный университет»

ГОУ ВПО «Алтайский государственный университет»
Управление Алтайского края по образованию и делам молодежи
Международная академия наук педагогического образования
научный журнал «Филология и человек»
80-летию со дня рождения
Василия Макаровича Шукшина
УНИВЕРСИТЕТСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ – ОБРАЗОВАНИЮ:
РЕГУЛЯТИВНАЯ ПРИРОДА КОММУНИКАЦИИ
Материалы Второй международной научно-практической конференции
«Коммуникативистика в современном мире: регулятивная природа
коммуникации»
Барнаул, 14-18 апреля 2009 г.
Часть 1,2
Издательство Алтайского университета
Барнаул 2009
Редакционная коллегия:
С.В. Доронина, И.Ю. Качесова,
В.Д.Мансурова, А.В. Морозов, Л.А. Музюкина,
Н.В. Панченко, Ю.В. Трубникова, Н.Ю. Чернышева, Т.В. Чернышова
(отв. редактор), А.А. Чувакин, С.Г. Щеглов
Университетская филология – образованию: регулятивная
природа коммуникации: Материалы Второй международной научнопрактической конференции «Коммуникативистика в современном мире:
регулятивная природа коммуникации» (Барнаул, 14-18 апреля 2009 г.) / Под
ред. Т.В. Чернышовой. Часть 1. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2009. с.
Представлены статьи по проблемам изучения регулятивной природы
коммуникации. В центре сборника – осмысление и разработка основных
подходов, связанных с филологически исследованием направляющей
природы коммуникации, ее отдельных видов (политической, правовой,
массовой,
деловой,
художественной,
межкультурной
и
др.),
коммуникативные принципы и подходы в сфере высшего и среднего
образования, обмен опытом преподавания коммуникативных и иных
дисциплин.
СОДЕРЖАНИЕ
Рекомендации
Второй
международной
научно-практической
конференции «Коммуникативистика в современном мире: регулятивная
природа коммуникации» (Барнаул, Алтайский государственный
университет, 14-18 апреля 2009 г.) .......................................................................
Раздел 1. ТЕКСТ В КОММУНИКАЦИИ ...........................................................
Аксенова Г.А. Репрезентация события в художественных текстах разной
жанровой принадлежности.......................................................................................
Бакулин М.А. Прецедентность как средство репрезентации гендерных
стереотипов в современном «женском» детективном романе .............................
Бобкова Д.Н. Текст как отражение языковой личности (на примере
репрезентации компонентов религиозного сознания в тексте) ............................
Бобровская Г.В. Семантика и прагматика риторических вопросов в текстах
массовой коммуникации...........................................................................................
Василенко Т.Н. Эстетико-смысловые преобразования в гнезде родственных
текстов ........................................................................................................................
Вдовиченко Л.В. Идиологема «порядок/беспорядок» в российской
политической коммуникации ...................................................................................
Волкова Н.А. О референтивной модальности текста как важнейшем аспекте
художественной коммуникации ..............................................................................
Кара-Мурза Е.С. Коммуникативные парадигмы как показатели речевых
преступлений и как обучающие единицы лингвоконфликтологии:
ДИРЕКТИВЫ.............................................................................................................
Качесова И.Ю. К вопросу о формировании когнитивной структуры
аргументативного дискурса .....................................................................................
Клинк Е.И. Композиция текста имиджевой статьи как жанрообразующий
признак .......................................................................................................................
Колесов И.Ю. О роли когнитивных моделей в восприятии пространства в
коммуникативной организации высказывания и текста .......................................
Кремнева А.В. Прецедентная плоскость как свойство современного
медиатекста ................................................................................................................
Куликова Н.А. Одорический код в речи персонажей рассказов А.П. Чехова ..
Левенко А.О. Текст в эвокационном круге: эвокационное моделирование ......
Марьина О.В. Вставные конструкции как проявление авторской позиции в
художественном тексте (на материале русских прозаических текстов,
созданных в 1980-2000 гг.) .......................................................................................
Марьина О.В., Ерушова А.С. Образ автора в русском постмодернистском
тексте ..........................................................................................................................
Месеняшина Л.А. Прагматические характеристики жанра диссертации .........
Можаева Т.Г. Авторская точка зрения в художественном тексте в рамках
теории синтеза искусств ...........................................................................................
Немчинова Н.В. Речевой жанр «поздравление» в деловой коммуникации ......
Панченко Н.В. Текстовая изотопия как фактор управления художественным
дискурсом ...................................................................................................................
Печетова Н.Ю. Функционирование газетного заголовка в массовой
коммуникации............................................................................................................
Плахин В.Т. «Симпатия к дьяволу» (преодоление аксиологического
конфликта как фактор текстопорождения в советской литературе) ...................
Тагильцева Ж.А. Монтажная целостность как основа композиции
рекламного текста .....................................................................................................
Цветкова Н.В. Иконическая диаграмма как один из способов воздействия на
потребителя в текстах рекламных объявлений (к вопросу о типологии) ...........
Черемисина С.Б. Коммуникативная природа учебно-научного текста .............
Чернышева Н.Ю. Вербальные и невербальные средства коммуникации в
музыкально-поэтическом тексте .............................................................................
Чернышова Т.В., Голощапова Е.В. Речевой жанр «оскорбление»:
основания построения типологической модели (по материалам судебных
постановлений) ..........................................................................................................
Шадрина И.Н.
Фоносемантическая
организация
текста
как
структурообразующий компонент художественной коммуникации...................
Шевченко М.А. Концепт «терроризм» в текстах американских и русских
электронных СМИ .....................................................................................................
Чувакин А.А. Коммуникация как объект исследования современной
филологии ..................................................................................................................
Раздел 2. КОММУНИКАЦИЯ И ЛИЧНОСТЬ .................................................
Артемова И.Ю. К вопросу о развитии жанра блога в современном
политическом дискурсе ............................................................................................
Бахтина М.Б. Жаргонная лексика в текстах молодежных печатных СМИ.......
Беликова Е.В. Имидж Алтайского края в региональных печатных СМИ:
особенности речевого воздействия .........................................................................
Бережная Т.С.
Экспериментальное
исследование
восприятия
изобразительно-вербальных рекламных текстов ...................................................
Бутакова Л.О. Поликодовая организация рекламного дискурса торговой
марки в аспекте функционирования коммуникативных регулятивов в жизни
социума и индивида ..................................................................................................
Ваджибов М.Д. Об инвективной лексике в русской речи дагестанской
студенческой молодежи............................................................................................
Гавенко А.С. Аксиологическая модель художественного концепта и ее роль
в процессе художественной коммуникации (на материале произведений
русской реалистической прозы 50-70-х гг. ХХ века) ............................................
Григорьева Т.М. Бранное слово в языке и речи ..................................................
Гусар Е.Г. Коммуникативная категория автора как способ выражения
коммуникативной оценки .........................................................................................
Деминова М.А. Эффективная коммуникация в публицистике ...........................
Дягилева Н.С., Журавлева Л.А. Сущность социокультурной идентичности
молодежи в среде Интернет-коммуникации ..........................................................
Каблуков Е.В. Специфика деятельности основных коммуникантов
парламентского дискурса .........................................................................................
Кадыркова Ю.В. Репрезентация интонационных особенностей эмотивных
побудительных высказываний в письменном тексте ............................................
Карпушева А.В. Роль гендерного фактора в выборе стратегий и тактик
самопрезентаций в вебдискурсе ..............................................................................
Карымсакова Р.Д. Социальная оценочность в судебной лингвистической
экспертизе ..................................................................................................................
Кирилин К.А. Правозащитная функция в коммуникативном взаимодействии
СМИ и аудитории ......................................................................................................
Коноваленко И.В. Междисциплинарный характер исследований языковой
личности в современном информационном обществе ..........................................
Кощей Л.А. Общественное сознание в системах коммуникации: об одном из
источников кризиса коммуникации ........................................................................
Крапивенский А.С. Субъектно-объектные отношения в среде политической
рекламной коммуникации ........................................................................................
Малыгина Э.В., Подсадний Ю.В., Чувакин А.А. Кризис в речевой
коммуникации: некоторые размышления и наблюдения .....................................
Мансурова В.Д. Коммуникативная реальность: фрагментация и сборка
смысла.........................................................................................................................
Малышева Е.Г. Коммуникативные типы спортивных телекомментаторов .....
Мушич-Громыко А.В. Язык как социальная знаковая реальность ...................
Никитина Л.Б. Национальный колорит оценки интеллекта человека в
русской речевой практике ........................................................................................
Ним Е.Г. Онтологический статус медиареальности .............................................
Орлова Е.В.
Теоретические
предпосылки
осмысления
категории
коммуникации............................................................................................................
Осокина С.А. Языковая составляющая риторической компетенции .................
Пивоварчик Т.А. Личные местоимения как маркеры персонализации ............
Погодаева Е.А. Когнитивный стиль современного делового человека:
лингвокультурологический аспект ..........................................................................
Поддубная Н.Н. Юмор как особый вид комического и его
функционирование в коротком рассказе ................................................................
Прокудина И.С. К вопросу о лингвокогнитивных стилях репродуцирования
(на материале студенческих рефератов) .................................................................
Ромашова И.П. Специфика и принципы деловой коммуникации .....................
Сим О.А. Эвокационное моделирование рекламного дискурса..........................
Сологуб О.П. Официально-деловая коммуникация: сущность, структура,
принципы внутренней организации ........................................................................
Татаринцева Е.Н. Ортологическая языковая личность и уровни ее описания
Фотиева И.В. Самоопределение коммуникативистики .......................................
Хлыбова С.В. Диалог врача и больного: этический аспект ................................
Чарыкова О.Н., Разуваева Л.В. Прагматика сравнений в художественном
дискурсе......................................................................................................................
Шастина Т.П. Адресант и адресат в поэтическом сборнике ..............................
Шейкман М.М. Реализация регулятивной функции коммуникации в жанре
«кремлевского репортажа».......................................................................................
Шкуропацкая М.Г. Выражение благодарности в научном дискурсе ...............
Шмаков А.А. Ты- и Вы-формы обращения в современной печатной рекламе.
Щербицкая С.В. Методика исследования лингвокультурных концептов (на
примере концепта «жизнь») .....................................................................................
Раздел
3.
ИНОЯЗЫЧНЫЙ
ДИСКУРС
И
ПРОБЛЕМЫ
МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ.......................................................
Баканова Ю.В. Использование портфолио достижений в процессе
подготовки будущих переводчиков к осуществлению межкультурной
коммуникации............................................................................................................
Винантова И.В. Прагмалингвистические особенности косвенных речевых
актов со значением приглашения, выраженных в форме вопроса (на
материале английского языка) .................................................................................
Демидова Е.В. Внутренний мир художественного произведения: проблема
варьирования при переводе ......................................................................................
Карпухина В.Н. Коммуникативные компетенции в сфере межкультурной
коммуникации: возможности использования прецедентных текстов .................
Ковальчук Л.П. Лингвокультурные особенности концепта «женщина» в
русских пословицах ..................................................................................................
Козлова Л.А. Национально-культурная и индивидуально-личностная
специфика непрямой коммуникации ......................................................................
Кулагина С.Г.,
Викторова С.А.
Лингвокультурные
скандинавские
заимствования в современном английском языке (эпоха викингов) ...................
Максимов В.Д. Звуковой универсум и фононимы ...............................................
Москова З.А. Система специальных упражнений как оптимизация процесса
обучения аудированию (на примере немецкого языка) ........................................
Рыжкова Т.С.
Функционирование
метафорических
композит
в
публицистическом дискурсе (на материале немецкого журнала «Focus»).........
Сладкевич Е.А. Коммуникативные формы и методы кросскультурного
общения ......................................................................................................................
Слепцова Е.В. Межкультурная коммуникативная компетенция как критерий
формирования и развития билингвальной личности ............................................
Хаметова М.Ф. Языковая картина мира в аспекте межкультурной
коммуникации (на примере функционирования концепта «дружба» в
английском и немецком языках)..............................................................................
Раздел
4.
КОММУНИКАТИВНЫЕ
ТЕХНОЛОГИИ
В
ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ .......................................................
Ашихмина Т.А. Коммуникативные тактики студентов в учебной ситуации ...
Бабошкина Л.В. Слово в педагогике .....................................................................
Баранова М.С. Средства повышения мотивации на уроках русского языка ....
Богданова Т.Н. Использование элементов лингвокультурологии на уроках
русского языка ...........................................................................................................
Горбачева Н.В. Роль коммуникативного аспекта в преподавании математики
в классах коррекционно-развивающего обучения .................................................
Довбня С.А. Инновационные технологии в образовании ....................................
Жмак С.В. Возможности самостоятельной работы для формирования
познавательной и коммуникативной активности учащихся ................................
Журавлева С.П. Целенаправленное развитие интеллектуальных умений в
процессе познавательного поиска ...........................................................................
Заречнева Е.Н. Концептуальное исследование учителя как субъекта
коммуникативной деятельности ..............................................................................
Захарова Т.В. Причины нарушения коммуникативных норм в
педагогическом взаимодействии .............................................................................
Захарова Т.Г. Использование проектной методики для формирования
проектной компетенции............................................................................................
Кажигалиева Л.А. Коммуникативные игры как средство развития
риторической компетенции будущих педагогов-филологов................................
Кайгародова И.А., Куликова Н.А. Художественный текст как средство
развития коммуникативных навыков учащихся средних классов .......................
Киркинская Т.И. Языковой опыт ученика как составляющая
коммуникативной компетенции (на материале тренировочных ученических
тестов) .........................................................................................................................
Косянова О.М. Значение коммуникативной подготовки студентов-юристов в
вузе ..............................................................................................................................
Крымская М.В. Реализация принципа ситуативности на уроках английского
языка в средней школе ..............................................................................................
Лугина Р.А., Черданцева Т.А. Языковая компетентнойсть школьников (из
опыта работы творческой группы учителей гуманитарного цикла)....................
Минаков А.Г., Глухова Т.А. Мы создаем свой учебник ....................................
Мусаева В.И., Кощина Т.В. Урок-диалог в 11 классе по рассказу В.М.
Шукшина «Бессовестные» .......................................................................................
Никонова Т.Н., Толстых Л.И. О курсах повышения квалификации
«Культура речи. Деловое общение» для специалистов нефилологического
профиля ......................................................................................................................
Новиченко С.А., Марьина О.В. Понимание признаков текста в рамках его
комплексного анализа ...............................................................................................
Овсянникова Н.П. Урок литературы – урок творчества.....................................
Приходько А.А. Медиаобразование на уроках истории и обществознания .....
Проскурина О.С. Роль самостоятельной работы школьников над
литературным
произведением
в
формировании
коммуникативной
компетенции...............................................................................................................
Сафронова С.Н. Принципы и условия успешной организации
разновозрастного сотрудничества в школе ............................................................
Устенко О.А. Словесно-художественное творчество учащихся как один из
коммуникативных методов обучения иностранному языку.................................
Фролова С.Л. Формирование речевой культуры студентов как
содержательного аспекта речевого идеала .............................................................
Чеверда И.В. Проектная деятельность учащихся на уроках химии ...................
Чепкасова О.А. Сетевое взаимодействие педагогов как одна из форм
повышения квалификации........................................................................................
Чернова Л.Н. Проблемы изучения поэтики художественного произведения и
пути их решения на уроках литературы в школе...................................................
Шарапова О.И. Организационно-управленческая педагогическая технология
«газета в образовании» как способ формирования новой образовательной
системы.......................................................................................................................
Шестакова Т.Д. Коммуникативная активность учащихся как одно из
основных дидактических условий формирования языковых компетенций на
уроках английского языка ........................................................................................
РЕКОМЕНДАЦИИ
ВТОРОЙ МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКОЙ
КОНФЕРЕНЦИИ
«Коммуникативистика в современном мире: регулятивная природа
коммуникации» (Барнаул, Алтайский государственный университет, 1418 апреля 2009 г.)
Международная
научно-практическая
конференция
«Коммуникативистика в современном мире: регулятивная природа
коммуникации» состоялась в Алтайском государственном университете 1418 апреля 2009 года. Ее организаторами выступили Алтайский
государственный университет (лаборатории коммуникативистики и
риторики; юрислингвистики и развития речи; кафедры теории
коммуникации, риторики и русского языка филологического факультета и
теории и практики журналистики факультета журналистики), Управление
Алтайского края по образованию и делам молодежи, Международная
академия наук педагогического образования при участии научного журнала
«Филология и человек». Конференция проходила в рамках научного проекта
«Университетская филология – образованию».
Конференция посвящена 80-летию со дня рождения В.М.Шукшина.
В конференции (в очной и заочной формах) приняли участие более 150
человек, в том числе: более 120 ученых-филологов, специалистов-практиков,
докторантов, аспирантов и студентов, представлявших высшие учебные
заведения, научно-исследовательские организации, органы государственной
власти, СМИ, коммерческие структуры России (г.г. Барнаул, Москва,
Белгород, Бийск, Волгоград, Воронеж, Горно-Алтайск, Екатеринбург,
Кемерово, Крсноярск, Курск, Новосибирск, Омск, Санкт-Петербург, Сургут,
Челябинск, Якутск и др.), Республики Беларусь и Республики Казахстан, и
около 30 преподавателей и учителей учреждений среднего и среднего
специального образования.
В ходе конференции прошли два пленарных и пять секционных
заседаний, на которых заслушано и обсуждено около 70 докладов и
сообщений; работали три круглых стола: «Кризис коммуникации в
современной
России:
истоки
–
состояние
–
перспективы»,
«Юрислингвистика: итоги и перспективы развития», «Газета в
образовательной деятельности», в которых участвовало около 60 человек.
Конференция решала задачи, связанные с дальнейшим осмыслением
проблем коммуникативно-речевой практики в межличностной, публичной,
образовательной и других сферах; разработкой мер по предупреждению
кризиса и конфликта в речевой коммуникации; внедрением в практику
методов и приемов лингвистического анализа в рамках лингвистической
экспертизы спорных текстов, попавших в сферу судебного разбирательства;
совершенствованием обучения в средней и высшей школе. В центре
внимания участников конференции находилась триада человек – текст –
коммуникация, лингвистические проблемы отдельных видов коммуникации
(политической,
правовой,
массовой,
деловой,
художественной,
межкультурной и др.), коммуникативные принципы и подходы в сфере
высшего и среднего образования, обмен опытом преподавания
коммуникативных и иных дисциплин.
Представленные на конференции материалы явились развитием
проблематики,
намеченной
международной
научно-практической
конференцией «Коммуникативистика в современном мире: человек в мире
коммуникаций»
(2005),
проведенной
Алтайским
государственным
университетом (АлтГУ) и Управлением Алтайского края по образованию и
делам молодежи совместно с Международной академией наук
педагогического образования.
Участники конференции с удовлетворением отмечают, что в АлтГУ
сложился ведущий научно-педагогический коллектив в области
филологических
наук,
разрабатывающий
тему
«Филологическое
исследование коммуникации». На филологическом факультете АлтГУ
успешно функционируют лаборатории коммуникативистики и риторики;
юрислингвистики и развития речи, факультетом журналистики совместно с
Издательским Домом «Алтапресс» реализуется инновационная программа
«Газета в образовании». Все это способствует разработке филологической
проблематики теории коммуникации, развитию коммуникационных
технологий в образовательной деятельности.
Участники конференции выражают обеспокоенность состоянием
гуманитарной подготовки в вузах России, фактическим снижением доли
коммуникативных технологий в образовательной деятельности в высшей
школе, выражают обеспокоенность снижением уровня и качества
гуманитарной, в частности филологической, подготовки в учреждениях
среднего и среднего специального образования. Уменьшение объема
учебных дисциплин по русскому языку и литературе в средней школе,
внедрение тестовых методик контроля знаний фактически подрывает основы
формирования национального самосознания и культуры. Зафиксированная
ситуация тормозит развитие человека как субъекта коммуникации, не
способствует укреплению социальных отношений и связей в стране,
противоречит тенденциям развития образования в мире.
Конференция обращается к Федеральному агентству по образованию с
предложением
разработать
специальную
программу
развития
коммуникативной культуры обучаемых и обучающих (учащихся, студентов;
учителей, преподавателей) в качестве важнейшей составляющей
инновационных проектов модернизации страны. В разработке данной
программы могут участвовать специалисты в области коммуникативистики и
речевой коммуникации, выступившие с докладами и сообщениями на
настоящей конференции. Учитывая научный потенциал АлтГУ, значимость
результатов в области филологического исследования коммуникации,
полученных в АлтГУ, на его базе может быть организовано повышение
квалификации преподавателей вузов и учителей средних школ по
предлагаемому направлению «Коммуникативная культура».
Конференция поддерживает решение Совета по филологии УМО по
классическому университетскому образованию при Минобрнауки России о
расширении в госстандартах третьего поколения перечня объектов
профессиональной деятельности выпускника по направлению «Филология»
за счет различных типов текстов – письменных, устных и виртуальных
(включая гипертексты и текстовые элементы мультимедийных объектов);
устной и письменной коммуникации.
Конференция обращается в Совет по филологии УМО по
классическому университетскому образованию при Минобрнауки России с
предложениями ввести в перечень магистерских программ по направлению
«Филология» программу «Теория и практика речевой коммуникации»,
расширить общефилологическую и коммуникационную подготовку
бакалавров филологии.
Высоко оценивая значимость специализации «Филологическое
обеспечение современной коммуникации» для подготовки филологов,
востребованных на рынке труда, конференция рекомендует филологическим
факультетам высших учебных заведений шире внедрять названную
специализацию в практику образовательной деятельности.
Издать материалы конференции. Просить Управление Алтайского края
по образованию и делам молодежи и Алтайский государственный
университет принять на себя обязанности по изданию сборника.
Информационные материалы о проведенной конференции направить в
ведущие научные журналы.
Провести Третью международную научно-практическую конференцию
«Коммуникативистика в современном мире» в апреле 2011 г. Вынести на ее
обсуждение проблемы оптимизации речевой коммуникации как стратегии
предупреждения кризисного развития социума. Одно из пленарных
заседаний конференции посвятить вопросу «Коммуникативистика и
филологическое образование».
Конференция выражает благодарность ее организаторам за проделанную
работу.
Заместители Председателя Оргкомитета
Т.В. Чернышова, д.ф.н., проф.
А.А. Чувакин, д.ф.н., проф.
РАЗДЕЛ 1. ТЕКСТ В КОММУНИКАЦИИ
Аксёнова Г.А. (Барнаул)
Aksyonova G.A. (Barnaul)
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ СОБЫТИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ
ТЕКСТАХ РАЗНОЙ ЖАНРОВОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ
REPRESENTATION OF EVENT IN THE TEXTS OF DIFFERENT
GENRES
Ключевые слова: жанр, рассказ, У.С. Моэм
Keywords: genre, story, W.S.Maugham
В статье сопоставляются репрезентации сходных событий в составе
романа и рассказа. Анализ показывает, что при неодинаковой подаче одного
события оно воспринимается как совершенно иная сущность.
The article juxtaposes representations of similar events in the novel and
short story. The analysis shows that different attitude to the same event makes us
interpret it as other essence.
У.С. Моэм известен как признанный мастер прозы ХХ в., оставивший
след как в новеллистике, так и в романистике. Писателя волнуют контрасты,
которые он обнаруживает в людях, в их характерах и действиях он пытается
разгадать
тайну
человеческой
природы.
Возможно
ли
при
единонаправленности творчества писателя (его стремление понять человека
как такового), с одной стороны, и разнообразии сюжетных линий в его
произведениях, с другой стороны, говорить о перекличке событий?
Детальное рассмотрение текстовой ситуации позволяет провести
интересное сопоставление одного события в романе Theatre («Театр», гл.13)
и в рассказе Тhe Luncheon («Завтрак»). Обобщенно это событие можно
обозначить как «Встреча в ресторане».
В плане жанровой принадлежности сам автор предлагает
альтернативную отнесенность: в переводном «Предисловии» к сборнику, в
который входит исследуемое произведение малой формы, его творения
обозначены то как рассказ, то как новелла [Моэм 2000, с.236]. Определение
жанра как новеллы включает сборник в обширную литературную традицию
(ср. новеллы Возрождения или Г. де Мопассан). Однако, рассматриваемый
текст не отвечает критериям, «предписанным» для классической новеллы.
Во-первых, определение же его как рассказа открывает более широкие
перспективы для сопоставления, так как рассказ предполагает «расширение
описательного, психологического, субъективно-оценочных элементов, иначе
говоря, развитие лирического начала» [КЛЭ 1971, с.191], что в итоге создает
бо′льшую свободу повествования. Этим качеством отличается и роман –
жанр (даже «метажанр»), стоящий особняком в силу своей многогранности.
Во-вторых, их объединяет лирическое, личностное начало. Роман
воспринимается как «эпос о частной жизни», «отрывающий в ней общий,
субстанциональный смысл, тотальное отношение человека и мира» [КЛЭ
1971, т.6, ст.350]. Поскольку категория жанра отнюдь не застывшая форма,
она позволяет содержанию в определенной степени варьироваться.
Поэлементное сопоставление на уровне компонентов события
позволяет выйти на смысловое наполнение повествования. Исследователи к
числу обязательных компонентов события относят наличие участников
(деятелей), пространственную и временную отнесенность. Факультативным
являются иные обстоятельственные характеристики [Сахарова 2006, с.284].
Основные действующие лица в обоих случаях – молодой человек и
женщина сорока лет. Один из них – творческая личность, второй персонаж –
поклонник. Для романного отрывка это известная актриса и поклонник, для
рассказа – писатель в начале его славы и читательница.
Пространство ограничивается помещением ресторана, правда, разной
географической локализации (Париж и Лондон), но это не столь важно, ибо
У.С. Моэм в состоянии нарисовать типичный человеческий портрет в самых
необычайных ситуациях (экзотический фон, наблюдаемый во многих
рассказах, даже лучше оттеняет его персонажей).
События по своей природе суть временные сущности, но данное
событие точно не определено (указано только время суток в
гастрономическом выражении обед-ужин). В рассказе двоякая отнесенность
времени: время вступления и последней фразы (это как бы рамка рассказа) и
время самого действия двадцатилетней давности. Если в рассказе за
давностью лет сила впечатления от события могла сгладиться, то в романе
все происходит без подобных скачков, одновременно с повествованием (хотя
и в прошедшем времени), что подчеркивает остроту события.
Обе событийные ситуации объединяет мотив обманутого ожидания.
Только в рассказе это проявляется сразу и в плане «качества» гостьи («she
was not so young as I expected»), и в плане стоимости ланча. В романном
повествовании это разочарование отложено, отсрочено на некоторое время.
Рассматриваемый отрывок – ещё только ступень, ведущая к большей
«околдованности» героини молодым человеком.
Наблюдается ситуация «отзеркаливания» фактов: переворачивание их
и окрашивание в противоположный цвет. Юноше в рассказе читатель
склонен сочувствовать, молодой человек в романе становится не очень
приятным типом. Безымянная гостья молодого писателя вызывает
негодование, а героине романа Джулии Ламберт хочется симпатизировать
(соответственно созданы и характеры: одна фигура – карикатурно,
схематично, другая – объемно). Да и движение сюжета различно: от любви
до презрения и наоборот, от сдержанной снисходительности к любви. Так, из
одних и тех же элементов создается совершенно иной рисунок.
Мелькают ключевые для рассказа слова-сигналы: tiny apartment, watch,
revenge. В «Театре» тоже немало внимания уделено «квартирному вопросу».
Ситуацию с закладом часов, которая не реализовалась в рассказе, писатель
обыграл в романе. Revenge состоится в обоих случаях. В рассказе этому
посвящено немного (фраза, идущая рефреном, «I never eat more than one
thing» сталкивается с развитием события и финальной конструкцией «But I
have had my revenge at last. Today she weighs twenty-one stone»); сам
рассказчик к «отмщению» непричастен. В романе эта ситуация появляется
без предупреждения и при активном участии героини. То, что в более раннем
рассказе представлено как комическая ситуация, в рамках романа предстает
уже в драматическом свете.
Наблюдение за персонажами во время ужина уводит в когнитивную
сферу читателя. Гости воспринимаются как своеобразные гурманы с
разнонаправленными пристрастиями. Если женщину средних лет, тянущуюся
к деликатесам, можно простить за эту «шалость», то молодой человек,
смакующий «сливки общества», угощающийся аристократическими
деликатесами, также смешон, но уже до нелепости из-за своего раболепия.
Окружение участников события играет разную роль. В романном
действии в первую очередь это блюда, которыми лакомится добравшийся до
желаемого Томас Феннел. Он греется в лучах славы своей спутницы. В «The
Luncheon» мелькают официанты, они воспринимаются как постоянная угроза
спокойствию и карману рассказчика, наводя на мысль об искусителях.
Остального мира как будто не существует. Остаются за кадром подготовка к
встрече (а роман не желает этого исключать).
Повествование в романе сосредоточено на судьбе отдельной личности,
на процессе становления и развития её характера и самосознания. Рассказ
вполне бы мог стать частью такого повествования, вероятнее всего, при этом
сократившись в объеме: пришлось бы отсечь выразительные, но
становящиеся утомительными детали. В конце жизни У.С. Моэм
теоретически признает рассказ более совершенным жанром, чем роман.
«Даже если роман обладает наивысшими качествами, – писал он в статье
«Искусство слова», – в самой форме романа, как изъян в драгоценном камне,
таится червоточина, из-за которой достичь в нем совершенства невозможно.
Вот почему безупречных романов не существует … Роман – повествование
какой угодно длины. Чтобы придать ему правдоподобие, автор вынужден
пересказать ряд фактов, которые относятся к делу, но сами по себе
неинтересны. Такие куски принято называть мостиками. Большинство
писателей с горя ступают на них и шагают по ним более или менее ловко, но
слишком вероятно, что, занимаясь этим, писатель становится скучен» [Моэм
1989, с.36-37].
У.С. Моэм, опираясь на выработанные им принципы, создает разные
варианты одного события. Романный эпизод более насыщен чувствами; это в
первую очередь личная встреча. Рассказ воспроизводит фактическую колею:
последовательность действий и отзыв рассказчика на них, четкая цепочка по
типу стимул-реакция. Романный отрывок, несмотря на возможности,
присущие жанру, скорее дискретен. Автор словно включает софиты в
нужный момент, чтобы выборочно осветить интересующие его факты. Итак,
опираясь на знаки авторской модальности, можем сказать, что жанровые
особенности позволяют из одинакового исходного набора компонентов
сконструировать текстовые события, которые по своей репрезентации и
читательскому восприятию расходятся.
Литература
Моэм У.С. Полное собрание рассказов в пяти томах. М, 1999 – 2001. Т.3.
Краткая литературная энциклопедия: в 6 т. М., 1971. Т.6.
Сахарова Т.А. Формы репрезентации концептосферы «изменение состояния»
// Проблемы межкультурной коммуникации в теории языка и
лингводидактике: материалы II Международной научно-практической
конференции (5-6 октября 2006 г.). В 2 ч. Барнаул, 2006. Ч. 1. С. 282-284.
Моэм У.С. Искусство слова: о себе и о других. Литературные очерки и
портреты. М., 1989.
Maugham W.S. Stories. M., 2005.
Maugham W.S.Theatre . M., 1979.
Бакулин М.А. (Углич)
Bakulin M.A. (Uglich)
ПРЕЦЕДЕНТНОСТЬ КАК СРЕДСТВО РЕПРЕЗЕНТАЦИИ
ГЕНДЕРНЫХ СТЕРЕОТИПОВ В СОВРЕМЕННОМ «ЖЕНСКОМ»
ДЕТЕКТИВНОМ РОМАНЕ
PRESENTATION OF GENDER STEREOTYPE IN MODERN “FEMAIL”
DETECTIVE NOVELS
Ключевые слова: гендер, стереотип, прецедентность, детектив.
Keywords: gender, stereotype, precedent, novel
Т. Устинова и Д. Донцова, создавая в своих детективах образ
независимой женщины, обращаются к гендерным стереотипам. Эти
стереотипы обыгрываются авторами путем использования прецедентных
текстов.
T. Ustinova and D. Dontsova creating in their novels the image of an
independent woman apply to gender stereotypes. These stereotypes are effectively
created by the usage of the precedented texts.
Одним из новых направлений современных гуманитарных
исследований являются гендерные исследования. Гендерные исследования –
это междисциплинарная исследовательская практика, реализующая
эвристические возможности гендерного подхода для анализа социальных
трансформаций и систем доминирования. Актуальность гендерных
исследований в нашей стране обусловливается возникновением проблем
половой идентификации и соответствующих социальных ролей в условиях
постиндустриального
общества,
строительства
демократического
государства, главной ценностью которого является социальное равенство, в
том числе и равенство по признаку пола [Шабурова 1998, с.16].
Гендер как социальный пол выступает регулятором социальных
отношений. Представления о мужественности и женственности в социальной
практике закрепляются в языке в виде стереотипов. «Гендерные стереотипы
представляют собой культурно и социально обусловленные мнения о
качествах, атрибутах и нормах поведения представителей обоих полов и их
отражение в языке. Гендерная стереотипизация фиксируется в языке, тесно
связана с выражением оценки и влияет на формирование ожиданий от
представителей того или другого пола определенного типа поведения»
[Кирилина 2002]. Исследования, посвященные анализу языковых средств
выражения гендерных стереотипов в текстах, весьма немногочисленны. Это
обусловлено тем, что стереотип, являясь неким суждением, приписывающим
определенному классу лиц некоторые свойства или, наоборот,
отказывающим им в этих свойствах, представляет собой сложную
ментальную единицу, в которой сосуществуют социальные, культурные,
языковые компоненты смысла. Стереотип находит свое выражение не только
в устойчивых сочетаниях и метафорах, но и в других единицах языка.
Поэтому в данной ситуации нам видится необходимым исследовать способы
языковой репрезентации гендерных стереотипов на материале современных
детективных романов.
Детективные романы – это явление массовой литературы, которая,
являясь лишь «игровой репрезентацией содержательного многообразия
материала (человеческих проблем, конфликтов, напряжений), а не
технической выразительностью, новационным своеобразием используемых
приемов», создает впечатление «неуникальности, неоригинальности замысла
и исполнения <…> простоты содержания и примитивности поэтической
техники» [Гудков 1996, с.94]. Поэтому стереотипность – то, что обеспечивает
клишированность средств выражения [Гвишиани 1986, с.47] – характеризует
детективный роман на всех уровнях: жанровом, сюжетном, композиционном,
языковом и проч. Наши наблюдения показали, что в современном
детективном романе широко представлены и гендерные стереотипы.
Яркими представителями современного дамского детективного
романа являются Т. Устинова, А. Маринина, Д. Донцова, Т. Полякова, П.
Дашкова. Критик Н.Смирнова выделяет следующие черты женского
детектива: «Женский детектив, как он сложился в массовой культуре, имеет
свойство «обытовлять» страшное, приблизив на такое расстояние, когда оно
теряет свой кошмарный вид. Героини, расследующие преступления, либо
занимаются этим профессионально, что вносит оттенок рабочей рутины,
либо, угодив в «жертвы», меняют ее на роль «палача», преследователя. У
последнего типа героинь наблюдается полная атрофия страха, потому что
«нечего терять», и лихорадочная активность, которая в итоге оказывается
верной стратегией. Они, как правило, не могут выстроить логическую
версию, но зато оказываются в нужное время в нужном месте. Еще их
посещают внезапные озарения. В перерывах между решительными
действиями героини в неослабевающем темпе меняют наряды, пьют кофе,
принимают ванны, флиртуют и ищут словоохотливых старушек на лавочках.
Помимо этого, в паузах между активными действиями вводится
всевозможная информация. Она может быть устрашающего, щекочущего
нервы характера: это принято в данном жанре» [Смирнова 2007].
Т. Устинова и Д. Донцова представляют разные варианты «женского
детектива». Устинова создает детективы, в которых наряду с криминальной
важна любовная история; Донцова является автором «иронического
детектива», в котором ведущим является иронический пафос. Устинова и
Донцова предлагают детективы, в которых главный герой и адресат –
женщина, их тексты выступают как антиподы «мужскому детективу» с
главным героем и адресатом – мужчиной. Поэтому гендерные стереотипы,
выступающие как одно из средств создания художественного мира в
«женском детективе», активно используются Устиновой и Донцовой.
Гендерные стереотипы обнаруживают себя и в способах создания
образа героя, и в обосновании мотивов поведения героя, и в построении
сюжета, и на уровне содержательно-концептуальной информации. На
языковом уровне одним из активно используемых Устиновой и Донцовой
средств репрезентации гендерных стереотипов является прецедентность, то
есть включение в текст прецедентных текстов. Прецедентный текст – это
«некий текст, существующий как таковой в литературной и / или иной
действительности и включенный как хранящийся в памяти говорящего или
пишущего в производимый им текст» [Лисоченко 2007, с.23-24]. При
широком понимании состава прецедентных текстов к ним относят такие
тексты, которые апеллируют к различным общим знаниям пишущего и
читающего: языковым, социальным, литературным, знаниям культурных
реалий, знаниям языкового узуса. В детективах Устиновой и Донцовой
частотной является апелляция к общим литературным знаниям и знаниям
культурных реалий, которые выступают как средство и выражения
гендерных стереотипов, и оценки их автором.
Наибольший интерес представляют приемы обращения авторов
детективов к общим литературным знаниям. Литературные знания в
когнитивном фоне текстов детективов Устиновой и Донцовой представляют
собой:
- знание имен писателей и поэтов и созданных ими произведений: И.
Бродский, Т. Драйзер, О. де Бальзак, И.А. Крылов, Н. Лесков и др.;
- знание названий литературных произведений: «Американская
трагедия», «Двенадцать стульев», «Леди Макбет Мценского уезда»,
«Унесенные ветром» и др.;
- знание имен литературных персонажей: Растиньяк, Стрекоза и
Муравей, Тристан и Изольда, Эллочка Щукина, Скарлетт, Буратино, Отелло
и др.
- знание литературных ситуаций: - Без проблем, - усмехнулся
Бурмистров, - только, когда будете звонить, разговаривайте осторожней, у
Гришки жена необычайно ревнива. Отелло рядом с Маргаритой ребенок.
(Донцова Д. Рыбка по имени Зайка); - Значит, Соня вовсе не Соня, а Изольда.
Только Тристан малость подкачал, - сказал он шутливо, и Света уставилась
на него с изумлением, - что вы так смотрите? (Устинова Т. Хроника
гнусных времен); И пусть это тридцать раз похоже на соревнование
Эллочки Щукиной с дочерью Вандербильда, что теперь делать! (Устинова
Т. Дом-фантом в приданое);
- дословное знание текста (литературной строки), в том числе ставшей
крылатым выражением: Я выбросила окурок на улицу, вновь влезла под
одеяло, прижала к себе Хучика и попыталась заснуть. «Завтра, - говорила
Скарлетт, главная героиня моей любимой книги «Унесенные ветром», завтра подумаю об этом, завтра» (Донцова Д. Бенефис мартовской кошки);
Продавщица живо поменяла стойки. На мой взгляд, никакой разницы между
увезенными и вновь появившимися шубами не было. - Норка! Шиншилла!
Белый барс! – закатил глаза Руфус [продавец]. Я прикусил губу: и еще
мексиканский тушкан. Надеюсь, Нина слышала о таком звере? В конце
концов, она могла же видеть фильм «Двенадцать стульев» (Донцова Д.
Муму с аквалангом).
Обращение к этим знаниям выражает следующие гендерные
стереотипы:
1. Представление о женщине, стремящейся быть модной и
оригинальной во что бы то ни стало. В последнем примере обращение к
тексту романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» во внутренней речи
героя-рассказчика, выступающего у Донцовой, как правило, как alter ego
автора, выражает ироничное отношение к ситуации выбора женщиной
модной шубы. Включение в один ряд с названиями настоящих животных
гипотетического заморского «мексиканского тушкана» является источником
комического.
2. Представление о женской глупости, неспособности к культурному
образованию. Следующий пример представляет фрагмент несобственнопрямой речи героя-рассказчика, который является обеспеченным и
образованным мужчиной: Однажды он провел выходные с девицей, которая
искренне считала, что Иосиф Бродский – это древнееврейский философ.
Между прочим, девица обучалась в престижнейшей юридической академии и
слыла там за начитанную. Хорошо хоть, она не считала, что он
американский модельер. Повезло Бродскому (Устинова Т. Хроника гнусных
времен). Выбор имени этого поэта не случаен, так как его знание – признак
общей образованности. Использование единиц «девица», «слыть за
начитанную», сопоставление «поэт» - «древнееврейский философ» и
«модельер» выражают
ироничное отношение
героя-мужчины к
определенному типу молодых девушек, обучающихся в «престижных»
учебных заведениях, но не блещущих особым умом.
3. Представление о существовании особого типа женщин,
стремящихся найти обеспеченного спутника. Например, Донцова обыгрывает
сюжет басни И.А. Крылова «Стрекоза и муравей»: Николетта была и
остается светской дамой, способной лишь прыгать по вечеринкам. Иногда
мне кажется, что баснописец Крылов, создавая культовую басню про
стрекозу и муравья, фатально ошибся. На самом деле финал был другим.
Ветреная прелестница вышла замуж за трудолюбивого зануду и капитально
испортила тому жизнь, заставив слишком правильного мурашку оплачивать
свои новые платья и драгоценности (Донцова Д. Рыбка по имени Зайка).
Сближение образа героини и стрекозы осуществляется путем использования
лексемы «прыгать», которая возникает как намек на литературную строку
«попрыгунья Стрекоза». Ироничное отношение героя-рассказчика к такому
типу женщин и к мужчинам, попадающим под их влияние, выражается с
помощью лексем «культовая (басня)», «фатально ошибся», «ветреная
прелестница», «трудолюбивый зануда», «правильный мурашка».
4. Представление о существовании типа мужчин-карьеристов,
стремящихся выгодно жениться любыми средствами, например, Да на эту
тему было создано много книг, в частности, замечательный роман Теодора
Драйзера «Американская трагедия». Там описана похожая ситуация.
Парень имел отношения с простой девушкой, обещал жениться, а потом
закрутил роман с богачкой. Первая любовница могла помешать счастливому
браку с денежным мешком, и пришлось юноше убить глупышку (Донцова Д.
Рыбка по имени Зайка). В этом примере автор не только обозначает
типичность описываемой жизненной ситуации, но и насмехается над всеми
людьми, которые каждый раз оказываются в таком положении. Это
достигается за счет использования разговорных лексем «богачка»,
«глупышка», «закрутить роман» и синекдохи «счастливый брак с денежным
мешком».
5. Представление о необычайной силе женской любви, например,
Некоторые женщины совершенно не способны правильно оценить своего
партнера. О таких российских бабах хорошо написал великий Лесков.
Прочитайте его книгу «Леди Макбет Мценского уезда», великое
произведение о том, какой не должна быть любовь и что приносит
женщине патологическое обожание двуного существа, по недоразумению
именующегося мужчиной (Донцова Д. Рыбка по имени Зайка).
Стереотипность подчеркивается путем использования местоимений
«некоторые женщины», «о таких российских бабах». Национальнокультурное своеобразие выражено в лексемах «российские бабы». Автор
сочувствует таким женщинам, используя перифраз «двуногое существо» для
названия мужчины.
6. Представление о дамской литературе, бездарной и не имеющей
никакого отношения к жизни. В следующем примере используется
воспроизведение героем гипотетической чужой речи – типичного сюжета
дамского детектива: Детективы ты читаешь, - перебила Олимпиада
насмешливо, - маразм! Она была вся несчастная, и дедушку у нее
прикончили, зато герой был добрый, честный, милый банкир, да? А дедушка
оказался миллионером, и его миллионы перешли к ней, а банкир потом на ней
женился! Это ты читаешь, да? Это, дорогая моя, не чтение, а разложение
ума, вот что!.. (Устинова Т. Дом-фантом в приданое). В речи Олимпиады,
молодой, активной и образованной москвички, такие детективы
охарактеризованы с помощью лексем «маразм», противопоставления
«чтение» - «разложение умов». При этом Олимпиада рекомендует Люсинде,
молодой необразованной девушке, приехавшей в Москву из Ростова, читать
книгу Михаила Морокина: «…Наугад открыла книгу и попала на то, как
делают аборт, и как красными руками и холодными железками
выковыривают из теплого нутра человеческое существо, и что оно при
этом чувствует. «Матушки родные», - только и подумала Люсинда
Окорокова, у которой по спине пошел озноб и стало как-то тошно в
животе». Имя Морокин выступает как оценочная аллюзия на имя писателя
Владимира Сорокина. Оценочность возникает в результате актуализации
внутренней формы: Морокин – тот, который «морочит». С одной стороны,
Устинова иронизирует над сюжетами собственных детективов, а с другой,
наоборот, показывает отсутствие жизнеутверждающего пафоса в «мужской»
элитарной литературе, которая к тому же претендует на достоверное
повествование о том, что мужчина физически пережить не может.
Таким образом, в детективах Устиновой и Донцовой прецедентные
тексты, относящиеся к общим литературным знаниям пишущего и
читающего, вербализуют гендерные стереотипы. Языковая игра, которая
возникает в результате включения прецедентных текстов в несобственнопрямую речь, во внутреннюю и внешнюю речь героев, выступает как
средство выражения отношения автора к устойчивым представлениям о
мужественности и женственности.
Литература
Гвишиани Н.Б. Язык научного общения (Вопросы методологии). М.,
1986. Цит. по: Москвин В.П. Выразительные средства современной русской
речи: Тропы и фигуры. Общая и частная классификации. Терминологический
словарь. Изд. 2-е. М., 2006. С. 310.
Гудков, Л.Д. Массовая литература как проблема. Для кого? // Новое
литературное обозрение. 1996. № 22. С. 78-100.
Кирилина А.В. Гендерные стереотипы в языке [Электронный ресурс] //
Словарь гендерных терминов . Режим доступа: http://www.owl.ru/index.htm.
Лисоченко О.В. Риторика для журналистов: прецедентность в языке и в
речи: учебное пособие для студентов вузов. Ростов-на-Дону, 2007.
Смирнова Н. Женский детектив [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://www.guelman.ru/slava/kursb2/7.htm.
Шабурова О.В. Гендер // Современный философский словарь. Лондон,
1998. С.180-183.
Бобкова Д.Г. (Барнаул)
Bobkova D.G. (Barnaul)
ТЕКСТ КАК ОТРАЖЕНИЕ ОСОБЕННОСТЕЙ ЯЗЫКОВОЙ
ЛИЧНОСТИ ЕГО СОЗДАТЕЛЯ (НА ПРИМЕРЕ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ
КОМПОНЕНТОВ РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ В ТЕКСТЕ)
TEXT AS REFLECTION OF THE CREATOR’S SPEAKING
PERSONALITY PECULIARITIES (ON MATERIALS OF
REPRESENTATION OF RELIGIOUS CONSCIOUSNESS COMPONENTS
IN TEXT)
Ключевые слова: текст, языковая личность, концепт, религиозная
картина мира
Keywords: text, speaking personality, concept, religious worldview
Особенности концептуальной системы языковой личности находят
свое отражение в тексте. Доминируя в единой концептуальной картине мира
верующего человека, компоненты религиозной картины мира прирастают
личностными смыслами, побуждающими к репрезентации данных концептов
на уровне выбора тематики текста, выбора языковых средств и так далее.
The peculiarities of the speaking personality’s conceptual system are
revealed in the text. Occupying a dominating position in the general worldview of
a believer, the components of the religious worldview acquire personalized
meaning and impel the author to the representation of these concepts at the levels
of the topics choice, language means choice, etc.
В современной лингвистике автор текста прежде всего рассматривается
как языковая личность. Анализ существующих дефиниций позволяет
представить обобщенное содержание данного понятия. Языковая личность
является уникальным проявлением человека говорящего, воспринимающего
и концептуализирующего окружающий мир и социум, которому он
принадлежит. Она обладает определенной концептуальной картиной мира
имеющей свои особенности, обусловленные индивидуальным опытом
осмысления мира, и владеет языком как средством выражения фрагментов
данной картины мира. Кроме того, языковая личность неизменно испытывает
потребность в передаче индивидуального познавательного опыта другим
членам социума.
Личность традиционно проявляет себя в деятельности. Деятельность
языковой личности связана с речевой деятельностью, продуктом которой
является текст. Причем, в данном случае чрезвычайно важно рассматривать
текст не с формальной точки зрения, а видеть в нем опредмеченное в телах
знаков языка содержание мышления [Пищальникова 1999, с.5]. Другими
словами, важно видеть в тексте источник, позволяющий судить о состоянии
менталитета как лингвокультурной общности, так и конкретного индивида, а
также о моделях вербального и невербального поведения, в рамках которых
реализуется этот менталитет [Сорокин 1998, с.16]. Такая позиция позволяет
говорить о возможности восстановления по тексту фрагментов содержания
мышления его продуцента, то есть говорить о тексте как об отражении
языковой личности.
Каким образом, содержание мышления, или концептуальная картина
мира языковой личности, отражается в тексте? Здесь целесообразным
видится рассмотрение механизма порождения текста. Текст «покоится на
ситуации», он ею провоцируется и ее отражает, но происходит это не
непосредственно, а через восприятие ситуации автором текста и через ее
отражение в сознании автора. Иными словами, ситуация вызывает
определенную реакцию, создает мотив и интенцию для порождения текста.
Воплощением интенции считается концепт, лежащий в основе любого
текста: вызывая текст к жизни, концепт служит отправным моментом его
порождения. При порождении языковой личностью текста отправной точкой
является концепт, который предопределяет смысловое строение текста, а
через него – логическое строение. Кроме того, концепт, отражая интенции
автора и являясь опосредованным отражением мотива порождения текста,
задает коммуникативную целенаправленность последнего, то есть
определяет характер воздействия на адресата [Красных 1998, с.55].
Современное понимание концепта в рамках когнитивного подхода, в
свою очередь, хорошо согласуется с точкой зрения А.Н. Леонтьева (1977).
Исследователь выделяет такие два компонента значения, как
психологическое значение и личностный смысл, где психологическое
значение – это то, что открывается в предмете или явлении объективно,
отражает действительность независимо от индивидуального, личностного
отношения к ней человека, а личностный смысл – это личное отношение
субъекта к миру, фиксирующееся в субъективных значениях. Важно, что
именно выявление личностного смысла, являющегося существенным
моментом познания, позволяющего глубже проникнуть в суть
действительности, увидеть субъективно важные связи явлений и предметов,
порождает в языковой личности необходимость, потребность выражения и
передачи его другим носителям языка. Другими словами, текст есть как
отражение объективной действительности, так и выражение личного
отношения автора к ней, то есть является отражением языковой личности, ее
картины мира.
При исследовании проблемы отражения картины мира в человеческом
языке, в созданных человеком текстах обычно исходят из триады:
окружающая действительность (реальный мир), отражение этой
действительности в сознании человека (концептуальная / культурная картина
мира) и выражение результатов этого отражения в языке (языковая картина
мира). Концептуальная картина мира – это целостное представление о мире и
месте человека в нем, лежащее в основе индивидуального и общественного
сознания [Маслова, электронный ресурс]. Концептуальные картины мира у
разных людей, например, у представителей разных эпох, разных социальных,
возрастных групп, разных областей научного знания, могут быть
различными. Люди, говорящие на разных языках, могут иметь при
определенных условиях близкие концептуальные картины мира, а люди,
говорящие на одном языке – разные. Таким образом, концептуальная картина
мира, в которой взаимодействует общечеловеческое, национальное и
индивидуально-личностное, существует лишь в индивидуальном сознании
конкретного человека, является его своеобразным личным достоянием. Из
этого следует, что концептуальная картина мира не есть простой набор
“фотографий” предметов, процессов, свойств. Напротив, она включает в себя
не только отраженные объекты, но и позицию отражающего субъекта, его
отношение к этим объектам, причем, позиция субъекта является такой же
реальностью, как и сами объекты. Другими словами, мы можем говорить об
индивидуальной концептуальной картине мира, или об индивидуальной
когнитивной системе, являющейся моделью стереотипизации индивидом
накопленного опыта.
Часто концептуальную картину мира индивида разбивают на
составляющие ее компоненты, такие как научная, бытовая, религиозная
картина мира, которые могут быть в разной степени сформированы в
зависимости от различных факторов. Религиозная картина мира – это
совокупность наиболее общих религиозных представлений о мире, его
происхождении, строении и будущем, важный элемент религиозного
мировоззрения [Мир словарей, электронный ресурс]. Религиозная картина
мира содержит представление о сверхъестественном, веру в реальность
сверхъестественного. Вера в сверхъестественное означает, что наряду с
обычным, естественным миром, с которым человек сталкивается в своей
повседневной практике и к познанию которого приложимы законы
логического мышления, признается и иной мир, коренным образом
отличающийся от первого, повинующийся совсем другим началам, чем
закономерности, характерные для реального мира. Другими словами, мир
разделяется на естественный и сверхъестественный, причем последний
занимает господствующее положение относительно первого. Важно
отметить, что в основе религиозной картины мира лежит принятие на веру
тех или иных суждений, принадлежащих какому-либо авторитету (часто
религиозному тексту).
Религиозная картина мира, в той мере, в какой она оказывается
сформированной у отдельного индивида, в значительной степени формирует
мировоззрение и взгляды обладателя данной картины. Причина этого кроется
в том, что религиозная картина мира по своей структуре, в сущности,
повторяет единую концептуальную картину мира (как представляется
религиозному сознанию, естественный и сверхъестественный миры взаимно
переплетаются и пронизывают друг друга), однако не дублирует ее,
расставляя определенные акценты в восприятии и трактовке явлений
действительности. В связи с этим, религиозный фактор оказывается
чрезвычайно важным в изучении как развития и становления культуры и
языка народа, так и поведения конкретного человека в социуме, познания им
мира, осознания своего места в нем.
Компонентами картины мира являются концепты, соответственно,
компонентами религиозной картины мира становятся религиозные концепты,
то есть концепты, отражающие особенности религиозного восприятия
индивидом окружающего мира. Среди них можно назвать такие концепты,
как «Бог», «грех», «вера», «спасение», «любовь» и так далее. Одним из
центральных концептов в структуре христианской религиозной картины
мира любого верующего человека является концепт «искупление вины»,
рассмотренный во многих основополагающих религиозных текстах, таких
как Библия, Катехизис католической церкви и так далее. Подобные тексты
предлагают основы понимания данного концепта церковью, что делает
данную трактовку ведущей, предлагаемой людям в качестве определенной
основы понимания указанного концепта верующими. Так, Библия говорит о
том, что все люди – соучастники первородного греха, то есть человек
изначально виновен по своей природе. Апостол Павел в «Послании к
Римлянам» пишет: «…непослушанием одного человека сделались многие
грешными». Однако там же сказано: «…как преступлением одного всем
человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к
жизни». Другими словами, согласно Библии, искупление вины произошло
единожды, через смерть Иисуса Христа на кресте. Но Бог не пожелал спасти
людей без их участия. Именно поэтому искупление вины невозможно без
признания вины. Итак, признавший свою вину прощен, однако церковь не
отрицает необходимости возмещения вины. Другими словами, на человеке,
преступившем какой-либо Божественный закон и получившем прощение по
милосердию Бога, все же лежит ответственность за исправление содеянного,
насколько это возможно в конкретной ситуации [Катехизис католической
церкви 1996, 566].
Таким образом, каждый верующий человек, сознание которого
формируется в контексте религиозного учения, имеет определенный набор
концептов, характерных для его религии. Однако наполнение этих
концептов, в силу глубины веры и понимания сакральных истин, будет
существенно различаться. Так, истинно верующий человек несомненно будет
размышлять о Боге, божественных законах жизни.
Здесь, в качестве примера, целесообразным видится обращение к
творчеству английского писателя Грэма Грина. В 1926 г. он принял
католичество, что оказало огромное влияние на формирование его
мировоззрения и отношение к окружающему миру. Грина называли
«любителем этических головоломок с непременной религиозной
составляющей», а сам он говорил о себе не иначе, как о «католическом
писателе». Очевидно, что обращение к вере явилось толчком к активному
формированию религиозной картины мира, элементы которой нашли свое
отражение в его произведениях, поскольку стали личностными смыслами,
компонентами концептов, побуждающими языковую личность к передаче
собственного опыта другим индивидам. В первую очередь, религиозное
мировоззрение автора нашло свое отражение в выборе тематики романов,
создании образов героев, развитии сюжетной линии, формировании набора и
содержания концептов произведений. Так, во многих произведениях Грина
героями оказываются священнослужители либо люди, каким-то образом
связанные с деятельностью церкви. Если же говорить о сюжетах, то линия
духовных размышлений, осознания некоторых духовных принципов, законов
и норм, также имеет место во всех его произведениях. Кроме того, в его
романах представлены и все основные христианские религиозные концепты,
в том числе концепт «искупление вины». Грэм Грин, будучи глубоко
верующим и понимающим незыблемость библейской доктрины
однократного искупления, все же пытается понять и природу, слабости
обычного человека. Так, например, в романе Ценой потери (Burnt Out Case)
он обращается к проблеме поверхностного отношения к вере и последствий
того, что человек не видит своей ответственности за все совершаемые
поступки. Главный герой романа, известный и уважаемый архитектор,
бывший всю свою жизнь номинальным католиком, в конце жизни приходит к
тому, что не может избавиться от чувства вины за бесцельно прожитую,
посвященную лишь себе одному жизнь. Пытаясь сбежать от всего мира и
самого себя, он отправляется в один из африканских лепрозориев, где
постепенно приходит к осознанию подлинного смысла жизни: «быть нужным
кому-то». Итак, рассказывая о пути героя, Грин стремится ответить на
вопрос, как возможно применить в жизнь доктрину церкви, как человек,
фактически верящий лишь в свои силы, может принять сверхъестественное
прощение вины и осознать то, как возможно ее возместить.
Таким образом, для каждого индивида как языковой личности
характерна уникальная концептуальная картина мира. При этом наличие в
концептах, составляющих картину мира, личностных смыслов непременно
побуждает индивида поделиться данными смыслами с окружающими, то есть
побуждает его к речевой деятельности, посредством которой и
осуществляется передача указанных смыслов другим членам языкового
сообщества. Продуктом же речевой деятельности становится текст, в
котором и отражаются особенности концептуальной картины мира языковой
личности.
Литература
Катехизис католической церкви. М., 1996.
Красных В.В. От концепта к тексту и обратно. // Вестник Московского
университета. Серия 9, Филология. 1998. №1. С. 53-70.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977.
Маслова В.А. Универсальное и национальное в языковой картине мира
[Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.neofilologia.apsl.edu.
Мир словарей: Коллекция словарей и энциклопедий [Электронный ресурс].
Режим доступа: http://mirslovarei.com.
Пищальникова В.А. Психопоэтика: Монография. Барнаул, 1999.
Сорокин Ю.А. Введение в этнопсихолингвистику: Учебное пособие. Ульяновск,
1998.
Бобровская Г.В. (Волгоград)
Bobrovskaya G.V. (Volgograd)
СЕМАНТИКА И ПРАГМАТИКА РИТОРИЧЕСКИХ ВОПРОСОВ
В ТЕКСТАХ МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ
SEMANTICS AND PRAGMATICS OF RHETORICAL QUESTIONS
IN MASS-MEDIA TEXTS
Ключевые слова: риторический вопрос, аргументация, тексты
массовой коммуникации
Keywords: rhetorical question, argumentation, texts of mass communication
Рассматриваются особенности cемантики риторических вопросов,
разграничиваются фигуры речи и нериторические вопросы. Определяется
роль риторических вопросов в выражении имплицитных смыслов,
уточняются прагматические функции в текстах массовой коммуникации.
The paper considers the features of semantics of rhetorical questions, the figure
of speech is differentiated from other question units. In particular it deals with
specific ways of the implicit meaning and pragmatic functions in texts of mass
communication.
Как одно из наиболее сильных средств аргументации к пафосу в
риторике
выделяются
фигуры
повышенной
эмоциональности,
прагматическое использование которых предполагает выражение эмоций,
оценок, придание эмоциональной окрашенности приводимым аргументам.
Тексты массовой коммуникации, ориентированные на оказание
информирующего воздействия, отмечены использованием различных
элокутивных средств – эмоциональных фигур, среди которых особого
рассмотрения заслуживает риторический вопрос. Очевидная прагматическая
востребованность данной фигуры в текстах массовой коммуникации
(проявляющаяся, в частности, в функционировании риторических вопросов в
качестве продуктивного средства элокутивной организации газетных
материалов) предопределена спецификой семантического содержания
риторического вопроса.
Рассмотрение внутренней структуры такого явления, как риторический
вопрос, сопряжено с проблемами отграничения «риторического вопрошения»
(М.В. Ломоносов) от смежных явлений (Бучацкая 1965; Горелов 1966;
Бердник 1974; Баранов, Кобозева 1983; Калинина 1986; Черкасова 2006 и
др.). Принятый в данном исследовании функционально-семантический
подход к определению сущности риторического вопроса заключается в том,
что под риторическим вопросом понимается «стилистическая фигура,
представляющая собой вопросительное по форме предложение, имеющее
значение эмоционально усиленного утверждения или отрицания; это
положительное или отрицательное суждение, облеченное в форму
вопросительного предложения» [Культура 2003, с.592]. Развивая данную
мысль, следует отметить, что риторический вопрос используется не только и
не столько как средство выражения различных оттенков аффектированной
речи, сколько как средство, совмещающее логико-интеллектуальную и
эмотивную функции. Риторический вопрос, передавая определенную
информацию, выражая некое суждение, позволяет эксплицировать эмотивнооценочные смыслы, подкрепить констатацию факта эмоциональным
отношением к нему.
Поскольку грамматическая форма в риторическом вопросе используется
в не свойственной ей грамматическом значении, представляется возможным
отнесение риторического вопроса к грамматическим тропам [Хазагеров,
Ширина 1999, с.145-146]. Главным семантическим признаком риторического
вопроса является «отсутствие запроса информации» [Черкасова 2006, с.549],
что позволяет дифференцировать риторические и нериторические вопросы.
На основании изложенного не может быть отнесен к риторическим, к
примеру, следующий вопрос, выражающий вопросительную модальность:
Экономическое и культурное пространство современного мира постепенно
становится единым целым. А языки, на которых говорят участники деловых
переговоров или культурных акций, остаются разными. Как же добиться
того, чтобы люди правильно понимали друг друга?.. (ЛГ 2008 № 46, с.3). В
таких случаях предложение имеет собственно вопросительное значение, а не
значение сообщения, свойственное вопросам риторическим.
Не относятся к риторическим и вопросительные предложения, имеющие
значение побуждения (отметим, что в комбинации с обращениями
предложения данного типа используются в мотивационной функции):
Коммунисты! Патриоты! Депутаты-оппозиционеры, все эти годы безбедно
протиравшие штаны в Думе! Вы-то где? Почему ничего не слышно о вашей
поддержке этого благого дела? Почему сидите, как в рот воды набравши?
(Завтра 2008 № 37, с.5) – являясь приемом прямого, открытого речевого
воздействия, подобные вопросы служат в текстах массовой коммуникации
выражению социальной оценочности, что нередко используется в изданиях
оппозиционной направленности.
Вовлечение риторического вопроса в целую серию вопросов и ответов
образует особую фигуру – гипофору (вопрос-раздумье, вопросно-ответный
ход), который квалифицируется как фигура разъяснения. Вопросно-ответный
ход как прием пояснения мыслей находит самое широкое употребление в
различных жанрах аналитической публицистики (как монологических, так и
диалогических), направленных на выражение мнений о фактах и ситуациях.
В таких случаях вопросно-ответный ход помогает передать логику
осмысления фактов общественной жизни; ср. в интервью: Может быть, эти
страдания даются нашему народу, дабы он не забывался и понял свои
ошибки?.. Испытания посылаются свыше, и Бог смотрит, как люди их
выдерживают (АиФ 2008 № 47, с.3); в аналитической статье: Так кто же и
кому может предъявить скорбные претензии по поводу этой трагедии?
Одни народы другим? Или одни правительства ныне независимых
государств другим? Это общая трагедия всех народов, некогда живших в
одном государстве. На мой взгляд, это трагедия, уж коль она имела в нашей
общей истории место, скорее должна служить основанием для сближения
нынешних потомков на базе общей скорби, в память о наших матерях,
отцах и дедах, переживших (и не переживших) то далекое время (Изв. 2008
№ 221, с.6). Особую, персуазивную, значимость приобретает вопросноответный ход в гибридных жанрах текстов массовой коммуникации, а
именно в рекламных жанрах: У вас большая и дружная семья? Проведите
очередные выходные вместе со своими близкими! С безопасным,
комфортабельным и просторным Volkswagen Caddy Holiday это совсем не
сложно (АиФ 2008 № 47, с.48).
Что касается прагматического использования собственно риторических
вопросов, то, применительно к упомянутой рекламной разновидности
массово-коммуникативных текстов, данные средства (как и вопросноответный ход) ориентированы на формулирование рекламного предложения.
Использование риторических вопросов в этом отношении является одним из
способов оказания скрытого воздействия, что позволяет, классифицируя
приемы введения в заблуждение по различным основаниям, в том числе по
использованию в рекламном тексте различных лингвистических
конструкций, выделить риторический вопрос в качестве одного из таких
приемов [Воробьева, Кружкова, Дягилева 2007, с.8-39]. Ср.: Как часто мы
задумываемся об окружающей нас среде? Что мы пьем? Чем дышим?
Насколько это вредно для нас? <…> Витаминно-минеральные комплексы
серии «Megamax» – это препараты XXI века, направленные на решение
проблем здоровья современного человека, с учетом ухудшающейся
экологической обстановки и влияния на организм негативных факторов
интенсивного ритма жизни в мегаполисах и небольших городах (МК 2006 №
16, с.7) – пропозициональное значение вопросительного предложения Как
часто мы задумываемся об окружающей нас среде? сводится к
утверждению, что адресат (потребитель) совсем не задумывается о своем
здоровье, что позволяет представить рекламируемый препарат как
оптимальное (даже безальтернативное) средство решения означенной
проблемы.
С позиций прагматических установок текстов массовой коммуникации
особую значимость приобретает такой важный компонент семантической
структуры вопроса, как эпистемическая модальность, представляющая собой
оценку сообщаемого с точки зрения соответствия действительности.
Убежденность в достоверности чего-либо является важнейшим фактором
формирования коммуникативного смысла высказывания. Эпистемическая
модальность («знать», «полагать», «считать»), имплицитно выраженная в
риторических
вопросах,
обеспечивает
семантические
механизмы
транспонирования когнитивно-идеологических элементов в структуру
массово-коммуникативных текстов: «Как известно, вопросительное
предложение с точки зрения когнитивного восприятия обладает большей
коммуникативной
ценностью,
нежели
повествовательное
или
восклицательное. <…> Безличная форма, характерная для риторических
вопросов, не имеет прямого обращения и потому воспринимается как
«информация к размышлению». Усеченная форма, характерная для данного
вида вопросов, снижает логическое восприятие информации и обостряет
интуитивное» [Филимонов 2007, с.209]. В общем виде коммуникативная
задача, решаемая с помощью использования риторических вопросов, может
быть сформулирована следующим образом: «Автор обращается к аудитории
не затем, чтобы получить информацию, а затем, чтобы передать
коллективному адресату определенную систему идей» [Басовская 2004, с.57].
Касательно
частных
прагматических
функций,
свойственных
риторическим вопросам в исследуемой дискурсивной сфере, следует
согласиться с выводом о том, что «не так часто функция непосредственного
выражения эмоции и/или оценки присуща риторическому вопросу в
публицистике (художественной и, тем более, газетной) <…> Чаще в
публицистике, особенно газетной, риторический вопрос используется для
эмоционального оформления аргумента, вывода, иногда даже тезиса»
[Культура 2003, с.593-594]. Как показывает анализ 440 газетных
микроконтекстов, содержащих риторические вопросы, преимущественной
сферой использования данной фигуры речи являются аналитические жанры
газетной публицистики (310 микроконтекстов). Отмеченная А.П.
Сковородниковым «аргументированная» функция, характерная для
риторических вопросов в газетной публицистике, представляет собой
синкретичное совмещение полемической и субъективно-модальной функций.
Выражая эмоциональное отношение к предмету публицистической речи,
риторический вопрос служит аргументативно-риторическим целям.
Ср. эмоциональное оформление тезиса: Какая польза нации от этой
карикатурной «культуры», которая довольно агрессивно насаждалась
годами? (Аргументы недели 2008 № 37, с.13) – автор, выдвигая положение о
насаждаемой западной псевдокультуре, испытывает негативные эмоции по
поводу данного явления.
В другом газетном микроконтексте риторические вопросы служат
эмоциональному оформлению аргументов, позволяя выразить целую палитру
эмотивно-оценочных смыслов (упрек, порицание, негодование): И
большинство граждан, сравнивая образ героя-капиталиста со своим
житьем-бытьем, задается вопросом: справедливо ли тратить деньги на
яхты, виллы и кутежи, устанавливая миллионные долларовые оклады и
бонусы вместо того, чтобы развивать доставшееся тебе в эпоху
приватизации народное производство? Не есть ли это экономический
абсурд на грани преступления? (ЛГ 2008 № 46, с.2).
Риторический вопрос, используемый совместно с фигурой вставки
(парантезы), используется в уточняющей функции: Будь моя воля, которой у
меня нет и не будет, я бы сейчас не то что восстановил школьные часы
(отданные литературе, которые урезаются в целях, видите ли,
прагматических, но кто определит границу между прагматикой ради
прагматики и цинизмом ради цинизма?), – я бы отдал – да поистине лучшего
времени – половину учебных часов словесности (НГ 2008 № 18, с.20).
Обобщающая функция характерна для риторических вопросов,
помещенных в абсолютный конец газетного текста. В подобных случаях
фигура речи позволяет не только сформулировать вывод, но и выразить
прогностический смысл: Будущее может быть счастливым не потому, что
оно станет сытым, а потому, что будет без страха. Поймем ли мы это?
(АиФ 2008 № 13, с.5); Любая война – проигранная или победоносная – таит
в себе опасность для демократии. Сумеем ли мы умно распорядиться
победой? (АиФ 2008 № 34, с.8). Исходя из специфики фактического
материала, можно утверждать, что подобный прием является наиболее
типичным видом использования риторического вопроса в газетной
аналитической публицистике (270 микроконтекстов). Подводя логический
итог рассуждению, риторические вопросы способствуют генерированию
амбивалентных
коммуникативных
смыслов
(напоминания
и
предостережения-прогноза): Иноземные захватчики принесли с собой из
Западной Европы сифилис, католичество и азартные игры, вследствие чего
некогда великий народ был обречен на вырождение и вымирание. Смогут ли
россияне извлечь урок из трагической истории братского ацтекского
народа? (НГ 2008 № 10, с.13).
Диалогический характер общения с читательской аудиторией,
характерный для современных российских текстов массовой коммуникации,
проявляется, помимо диалогизации авторской монологической речи, также в
осуществлении обратной связи с помощью публикации читательских писем.
В этом отношении риторические вопросы являются одним из приемов
аналитического отображения действительности, представленной сквозь
призму восприятия адресата: Осенью российские власти запретили ценам
расти. В некоторых местах были установлены предельные цены на
говядину, рыбу, сливочное и подсолнечное масло, сахар, хлеб. Но разве можно
сдержать рост цен чисто административными мерами? (АиФ 2008 № 1-2,
с.14). Убежденность в недостаточности данных мер («невозможно сдержать
рост цен чисто административными мерами») поддержана и в самом
заголовке к комментарию – Цены, стоять смирно! (там же), где
риторическое обращение эксплицирует отрицательный смысл суждения,
выраженного в форме вопроса.
Очевидно, что «в риторическом вопросе разнородность эмоционального
настроя
проявляется
во
внешне
выраженной
недостаточной
информированности, неуверенности, контрастирующей с ясно осознаваемой
внутренней убежденностью» [Хазагеров, Ширина 1999, с.146]. Ср.
использование в аналитической газетной публицистике вопросительной
формы для выражения отрицания: Иран не имеет сегодня технологий
создания ядерного оружия. К тому же как вообще возможно подвезти его к
побережью США и при этом не быть замеченным спутниками? (Изв. 2008
№ 221, с.5); для выражения утверждения: На мой взгляд, главная трудность,
связанная с Имхонетом, заключается в том, что он предполагает довольно
высокий порог вхождения – надо долго и тщательно выстраивать
собственный профиль, ведь априори программа про вас ничего не знает, а
чем больше вы ей о себе сообщите, тем точнее будет прогноз. Просто
зайти на imhonet.ru и посмотреть обезличенный рейтинг бессмысленно,
сервисом надо специально заниматься. Но если вы хотите действительно
ориентироваться в информационном цунами, ничего другого не остается,
правда? (НГ 2008 № 43, с.5).
Нагнетание риторических вопросов, а также их использование совместно
с другими фигуральными средствами, позволяет автору как можно более
точно выразить свое отношение к предмету публицистической речи, как
можно более полно обозначить систему своих ценностно-смысловых
координат: Но почему из современной российской аналитики – из
коллективного самосознания страны – исчезли вопросы, которые когда-то
считались главными? То есть вопросы нравственные? Имеет ли право
наводить порядок в чужой стране власть, которая регулярно нарушает
права граждан? Имеет ли право обвинять в разрушении памятников
Осетии власть, ежедневно уничтожающая сотни памятников у себя дома?
Может ли «творить мир» власть, изовравшаяся и коррумпированная – в
последней, азиатской степени; попирающая свободу своих граждан при
каждом удобном случае; задавившая свободу слова, прессы? Имеет ли право
власть, устроившая народу Беслан и «Норд-Ост» – и не ответившая за это,
– судить власть, устроившую Цхинвали? (НГ 2008 № 61, с.19).
Гиперболизированное
представление
социальной
действительности,
прослеживающееся в приведенном газетном микроконтексте, усиленно
анафорическим повтором риторических вопросов, имплицитно содержащих
отрицательный смысл.
Таким образом, семантические свойства риторических повторов
детерминируют не только текстообразующие и жанрообразующие свойства
данной фигуры речи, но и обусловливают их использование в текстах
различной идейно-тематической направленности. В данном аспекте особой
прагматической востребованностью риторические вопросы пользуются в
газетной публицистике оппозиционной, полемической направленности.
Сокращения:
АиФ – «Аргументы и факты»
Изв. – «Известия»
ЛГ – «Литературная газета»
МК – «Московский комсомолец»
НГ – «Новая газета»
Литература
Баранов А.Н. Семантика общих вопросов в русском языке: Категория
установки. Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1983. Т. 42. № 3. С. 263-274.
Басовская Е.Н. Риторические вопросы в современной публицистике // Русская
речь. 2004. № 1. С. 53-61.
Бердник Л.Ф. Вопрос как отрицание. Русская речь. 1974. № 1. С. 52-54.
Бучацкая Л.Н. Риторические вопросы и их стилистическое использование в
стиле художественной речи и публицистическом стиле: автореф. дис. … канд.
филол. наук. М., 1965.
Воробьева И.В. Ложь в современной рекламе: психолого-правовой анализ //
Журналистика и медиаобразование-2007: сб. науч. тр. II-й Междунар. науч.практ. конф.: в 2 т. Белгород, 2007. Т. II. С. 37-41.
Горелов В.И. О природе риторического вопроса. Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз.
1966. Т. 25. С. 347-349.
Калинина А.А. Риторический вопрос среди различных типов предложений //
Русский язык в школе. 1986. № 4. С. 97-102.
Культура русской речи: энциклопедический словарь-справочник. М., 2003.
Филимонов А.Е. К вопросу о логосе политической рекламы: анализ
особенностей
побудительных,
вопросительных
и
восклицательных
предложений в текстах англоязычной политической рекламы // Вестн. Моск. унта. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2007. № 4. С. 204-210.
Хазагеров Т.Г. Общая риторика: Курс лекций: Словарь риторических приемов.
Ростов-на-Дону, 1999.
Черкасова
Е.В. Содержательность и
коммуникативное назначение
риторического вопроса как одного из видов неинформативных высказываний //
Языкознание и литературоведение в синхронии и диахронии: межвуз. сб. науч.
ст. Тамбов, 2006. Вып. I. С. 547-550.
Василенко Т.Н. (Барнаул)
Vasilenko T.N. (Barnaul)
ЭСТЕТИКО-СМЫСЛОВЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ В ГНЕЗДЕ
РОДСТВЕННЫХ ТЕКСТОВ
AESTHETIC AND SENSE TRANSFORMATIONS IN THE NEST OF
KINDRED TEXTS
Ключевые слова: трансформации, деривационные преобразования,
смысловые преобразования.
Key
words:
transformations,
derivative
transformations,
sense
transformation.
Формально-семантические преобразования обусловливают эстетикосмысловые трансформации в текстах переводов. Деривационная методика
позволяет выявить и описать преобразование эстетико-смысловой структуры
родственных текстов.
Semantic and formal transformations provoke aesthetic and sense
transformations in the texts of translations. Derivation method can reveal and
describe the transformation of aesthetic and sense structure of kindred texts.
Мы предполагаем, что формально-семантические преобразования
(деривационного и иного характера) обусловливают эстетико-смысловые
приращения или опущения во вторичных текстах.
Перевод как результат творческого процесса неизбежно получает
смысловые приращения или опущения в сравнении с текстом оригинала. Во
многом они обусловлены преобразованиями, вызванными различиями в
языках и культурах исходного и производного текстов. Перевод не может
находиться в тождественных отношениях с подлинником и степень
сближения между ними зависит от многих факторов: от мастерства
переводчика, от особенностей сопоставления языков и культур, эпохи
создания оригинала и перевода, способа перевода, характера переводимых
текстов и т.п. [Виноградов 2004]. Однако трансформации в текстах переводов
могут быть обусловлены и интенцией переводчика. При этом они могут
осуществляться как с целью наиболее адекватно (с точки зрения
переводчика) передать текст оригинала, т.е. сохранить смысл подлинника,
так и с целью преобразовать исходный текст, привнеся в него определенные
смысловые и формальные приращения, т.е. изменить смысл первичного
текста. В исследуемых нами текстовых совокупностях представлены как
традиционные переводы, передающие смысл исходного текста без
существенных изменений, так и переводы, являющиеся текстами,
созданными по мотивам оригинального, что предполагает существенные
смысловые преобразования вторичного текста в сравнении с первичным,
представляющими собой трансформации как первого, так и второго типа.
Нами были проанализированы следующие тексты: Gui de Maupassant «Le
port», Gui de Maupassant «Sur l’eau», Bernardin de Saint-Pierre «Le café de
Surat», Л. Толстой «Франсуаза», Л. Толстой «Суратская кофейня», Л.
Толстой «Дорого стоит». Согласно результатам нашего исследования,
наиболее существенные смысловые преобразования, которые, как правило,
являются следствием деривационных преобразований, выявлены в блоках
«текст оригинала – текст по мотивам».
С позиции влияния на формирование общего художественного смысла
вторичного текста преобразования, выявленные в переводах Л. Толстого,
могут быть подразделены на две группы: 1) существенно меняющие смысл и
2) не влияющие на целостный смысл фрагмента или текста. При этом
отметим следующую закономерность: наиболее значительные изменения
смысловой и эстетической нагрузки текстового фрагмента или текста в целом
являются следствием деривационных преобразований пропозициональной
структуры. В качестве примера могут быть названы случаи абсолютного
свертывания и развертывания в финальном отрезке в переводах Л. Толстого
«Франсуаза» и «Дорого стоит», которые значительно трансформируют финал
текста в целом. В конце каждого из переводов-интерпретаций Л. Толстой
вводит некую сентенцию, представляющую собой основную мысль
произведения: Прочь! разве не видишь, она сестра тебе! Все они комунибудь да сестры. Вот и эта, сестра Франсуаза (Л. Толстой. “Франсуаза”)
или вывод, логическое, с точки зрения автора, завершение: Выехал, поселился
поблизости, купил землицы, развел огород, садик и живет припеваючи.
Ездит в сроки получать пенсион. Получит, зайдет в игорный, поставит
франка два-три, иногда выиграет, иногда проиграет и едет к себе домой.
Живет смирно, хорошо. Хорошо, что грех случился с ним не там, где не
жалеют расходов ни на то, чтобы отрубить голову человеку, ни на вечные
тюрьмы (Л. Толстой. “Дорого стоит”).
Поскольку автором трех текстов по мотивам является один писатель – Л.
Толстой, проведенное исследование позволяет выявить некоторые
особенности идиостиля переводчика-писателя. Потребность Л. Толстого в
выражении собственных этических и нравственно-философских идей,
зачастую не совпадающих с позицией авторов переводимых им
произведений, обусловливает преобразования текстов на уровне его
смысловой и эстетической составляющих, что, в свою очередь, выражается в
различного рода трансформациях их формально-семантической структуры.
В текстах переводов, выполненных Л. Толстым, выявлены следующие
характерные особенности:
1. Существенные преобразования отдельных ситуационно-языковых
единств и целых текстовых фрагментов (как правило, в конце текста).
Например, в переводе Л. Толстого финальный фрагмент оригинального
текста свернут и добавлен другой, существенно меняющий финал рассказа.
Многие исследователи художественного наследия Мопассана [Данилин 1981;
Жолковский, Ямпольский 1994; Benhamou 1997 и др.] отмечают, что для его
творчества характерно отсутствие морализаторства. Л. Толстой подходил ко
многим проблемам современности с нравоцентрической позиции, в том
числе, и к проблеме искусства в целом и литературы в частности.
Отмеченные в двух переводах Л.Толстого «Франсуаза» и «Дорого стоит»
значительные преобразования финальной части текстов, выражающиеся в
частичном свертывании на уровне пропозиции и ее отдельных компонентов
нескольких ситуационно-языковых единств и абсолютном развертывании
обусловлены желанием автора поставить некую морализаторскую точку;
2. Замена или появление заглавия: Le port → Франсуаза, - → Дорого
стоит, представляющее собой результат деривационного процесса на уровне
смысла текста в целом, вероятно, также обусловлены желанием Л. Толстого
задать некую основную мысль, мораль рассказа. В то же время, данные
заглавия имеют в значительной мере нейтральный характер, что, вероятно,
было обусловлено необходимостью текстов пройти цензурный барьер.
Первоначально Л. Толстой планировал озаглавить перевод рассказа
Мопассана «Le port» «Сестры» или «Сестра», выразив этим основную мысль
своего произведения, что все проститутки - чьи-нибудь сестры. Н.С. Лесков в
письме Л. Толстому предлагает название «Франсуаза» как «самое удобное,
простое,
краткое,
скромное
и
“приличное”»
[Лесков
www.levtolstoy.org.ru/lib/sa/author/177], и хотя сам Л. Толстой не остановился
на каком-либо определенном названии, оно закрепилось за данным
рассказом. Фрагмент путевого очерка «Sur l’eau» в тексте Мопассана не
имеет никакого подзаголовка. Л. Толстой, превращая его в самостоятельное
произведение, дает рассказу название «Дорого стоит», обозначая тем самым
его суть: цена отдельной человеческой жизни в масштабах государства. Есть
данные о том, что и рассказ Л. Толстого «Суратская кофейня» был
опубликован в 1908 г. под заглавием «Бог один у всех» [Полосина 2002].
Отметим, что в упомянутых произведениях Л. Толстого имеет место одна и
та же схема: основная мысль предпосылается в заголовке и окончательно
фиксируется в финальной части произведения;
3. Замена фактуальной информации:
а) замена имен собственных и нарицательных:
J’ai voyagé dans la Mer
Rouge …
Bernardin de Saint-Pierre.
Le café de Surat
Я путешествовал по
Красному морю …
Бернарден де Сен-Пьер.
Суратская
кофейня
(перевод мой. – Т.В.)
Я много плавал и по
Черному морю …
Л. Толстой. Суратская
кофейня
б) замена конкретной цифры или даты на другую:
… rentra au port de …вернулся в порт 8 … и только 8 мая
Marseille le 8 août 1886 … августа 1886 года …
1886 года пристал к
Марселю …
Gui de Maupassant. Sur Ги де Мопассан. На воде Л. Толстой. Дорого
l’eau
(перевод мой. – Т.В.)
стоит
4. Употребление просторечной лексики и оборотов: денежки огребает;
всё честь по чести; у королька этого; дешевле, а всё дорого (Л. Толстой.
“Дорого стоит”);
5. Лексические и синтаксические повторы, употребляемые в народных
сказаниях: … и садится оно далеко, далеко на западе, за островами Англии
(Л. Толстой. “Суратская кофейня”).
6. Опущение естественнонаучных подробностей или их замена:
Tous les temples du monde Все храмы мира сделаны Все
человеческие
ne sont faits qu’à l’imitation лишь по подобию храма храмы сделаны по
de celui de la nature.
природы.
образцу этого храма
– мира божия
Bernardin de Saint-Pierre. Бернарден де Сен-Пьер. Л. Толстой. Суратская
Le café de Surat
Суратская
кофейня кофейня
(перевод мой. – Т.В.)
Проведенное исследование показало, что все наиболее значимые для
целостного восприятия и истолкования текста эстетико-смысловые
преобразования имеют место в переводах-интерпретациях Л. Толстого,
причем самые существенные локализуются в конце текста.
Деривационные преобразования формально-семантической структуры с
наибольшим деривационным значением (абсолютное свертывание и
развертывание) в большинстве случаев ведут к значимым эстетико-
смысловым преобразованиям в переводных текстах, прежде всего, в
переводах-интерпретациях. Исследование текстовой совокупности в
деривационном аспекте позволяет выявить и описать при помощи
лингвистической терминологии динамику преобразования эстетикосмысловой структуры родственных текстов, являющуюся важным
компонентом анализа и интерпретации художественного текста.
Литература
Виноградов В.С. Перевод. Общие лексические вопросы. М., 2004.
Данилин Ю.И. Мопассан-романист. Предисловие к романам «Жизнь» и «Милый
друг» Ги де Мопассана // Мопассан Ги де. Жизнь. Милый друг. М., 1981
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
http:
//
ocr.crossw.ru/htm/mopassan/mopassan-pred-1s_1.htm.
Жолковский А.К. Бабель/Babel. М., 1994.
Лесков Н. С. Николай Семенович Лесков, Лев Николаевич Толстой: Переписка
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
http:
//
www.levtolstoy.org.ru/lib/sa/author/177.
Полосина А.Н. Восприятие Л.Н. Толстым творчества Бернардена де Сен-Пьера
// Толстой и о Толстом. материалы и исследования. выпуск 2-й. М., 2002. С. 153165.
Benhamou Noëlle. Filles, prostituées et courtisanes dans l'œuvre de Guy de
Maupassant. Représentation de l'amour vénal. Villeneuve d'Ascq, 1997.
Вдовиченко Л.В. (Сургут)
Vdovichenko L.V. (Surgut)
ИДЕОЛОГЕМА «ПОРЯДОК/БЕСПОРЯДОК» В РОССИЙСКОЙ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ КОММУНИКАЦИИ
THE IDEOLOGEME «ORDER/DISORDER» IN RUSSIAN POLITICAL
COMMUNICATION
Ключевые слова: идеология, значение, предписание, манипуляция,
порядок, беспорядок.
Keywords: ideology, meaning, instruction, manipulation, order, disorder.
В современной политической лингвистике под идеологемой понимают
языковую единицу (дефиниция Н.А.Купиной), семантика которой покрывает
идеологический денотат или наслаивается на семантику, покрывающую
денотат неидеологический. Особый интерес представляют идеологемы –
семантические оппозиции, в частности порядок/ беспорядок.
In modern political linguistics an ideologeme is a language item semantics
of which covers ideological meaning or is accumulated on semantics covering
unideological meaning (the definition of N.A.Kupina). Ideologemes – semantic
oppositions, to be more exact, order/disorder, can be of special interest for
researchers.
Политическая коммуникация оказывает несомненное влияние на
политические решения, на политические предпочтения, которые
формируются в обществе, и наоборот, политические решения влияют на
сферу политической коммуникации. Одним из важнейших аспектов
политической коммуникации является речевое воздействие. В широком
смысле речевое воздействие – воздействие на индивидуальное или
коллективное сознание и поведение, осуществляемое речевыми средствами.
Каждый человек имеет определённую модель мира, особенности устройства
которой могут быть использованы при речевом воздействии. При построении
таких моделей значительную роль играет идеология.
Многие
исследователи
занимаются
изучением
механизма
взаимодействия идеологии и языка. В 1928г. была опубликована монография
А.М.Селищева «Язык революционной эпохи», где был сделан первый опыт
обобщения изменений в русском языке в период постреволюционных
событий 1917г. В 1949г. вышла в свет книга Виктора Клемперера «LTI.Язык
Третьего рейха», в которой учёный исследует язык власти Третьего рейха.
Анализу тоталитарного языка советского периода посвящена работа
Н.А.Купиной «Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции», 1995г.
Гасан Гусейнов в своей работе «Советские идеологемы в русском дискурсе
1990х», опубликованной в 2003г., воссоздаёт идеологический срез картины
мира, или когнитивной карты переходной эпохи России на материалах языка
средств массовой коммуникации 1990-х годов [Гусейнов 2003, с.7]. Проведя
исследование словарного состава языка революционной эпохи, А.М.
Селищев указывает как на изменения в самом словарном составе, так и на
изменения в семантической структуре слова. «Новые явления, возникшие в
революционную эпоху, вызывали и новые термины. Для этой цели были
образованы новые слова или прежние слова стали употребляться с новым
значением» [Селищев 1928, с.17]. В.Клемперер приходит к выводу, что
семантика отдельного слова, отдельного выражения варьируется в
зависимости от контекста, в котором они встречаются [Клемперер 1998,
с.70]. В своём исследовании тоталитарного языка советского периода на
основе «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д.Н.Ушакова
Н.А. Купина определяет идеологему как вербально закреплённое
идеологическое предписание. «В наиболее общем виде идеологему можно
определить как мировоззренческую установку (предписание), облечённую в
языковую форму. Ложные суждения, лежащие в основе ряда идеологем,
служат базой для развития мифов и внедрения их в общественное сознание»
[Купина 1995, с. 43]. Исследователь также отмечает, что «идеологическая
экспансия захватывает все ступени семантической структуры слова,
проникает в коннотативную часть семантики, диктует прямолинейную
аксиологическую поляризацию» [Купина 1995, с. 14].
Очень плодотворным представляется утверждение Н.А. Купиной, что
идеологемами становятся не только слова с семантикой, передающей
концепты-идеи, но и единицы из сферы конкретной бытовой лексики,
которые получают идеологические наращения: Азбука. Основные начала
какой-либо науки или системы знаний. Азбука коммунизма. Данной точки
зрения придерживаются многие исследователи. Занимаясь исследованием
идеологемы «кулак» в советской пропаганде, М.С. Корнев делает вывод, что
до начала XX века данный термин не именовался идеологемой, будучи
термином негативно-оценочным. «Идеологемой он становится под
воздействием большевистской идеологии» [Корнев 2006, с.16]. Таким
образом, «при изучении идеологем следует учитывать политический
контекст, вызвавший их к жизни. Следует учитывать также, что идеологемы,
тиражируемые средствами масс-медиа, всегда возникали и возникают в связи
с необходимостью манипуляции общественным мнением» [Корнев 2006,
с.19].
С когнитивной точки зрения, идеологема представляет собой
категорию, формирующую концептуальные схемы и категории,
обусловливающие процесс восприятия и трактовки получаемой информации
о том или ином социальном явлении или объекте. Эти схемы и категории
репрезентируются и активируются словом или составным наименованием,
смысловое содержание которого и эмоциональная окраска могут
неодинаково восприниматься представителями различных социальных групп,
поскольку идеологемы передают специфический взгляд на соответствующую
реалию или социальный объект. Следовательно, идеологемы – слова,
описывающие реальные события и включающие в себя оценку
происходящего, негативную либо позитивную. Р.М.Фрумкина указывает, что
«идеологемы можно сформировать на основе любой доктрины, если она
внедряется как догмат, то есть вне всякого выбора и сомнений. Неважно, на
чём конкретно остановиться – можно с равным «успехом» выбрать томизм,
неокантианство или «философию жизни» [Фрумкина 1990, с.177-178].
Г.Ч.Гусейнов понимает под идеологемой «знак или устойчивую
совокупность знаков, отсылающих участников коммуникации к сфере
должного правильного мышления и безупречного поведения и
предостерегающих их от недозволенного» [Гусейнов 2003, с.13]. Данным
исследователем идеологема рассматривается в равной степени и как
«минимальный отрезок письменного текста или потока речи, предмет или
символ, который воспринимается автором, слушателем, читателем как
отсылка прямая или косвенная к метаязыку, или к воображаемому своду
мировоззренческих норм и фундаментальных идейных установок, которыми
должно руководствоваться общество» [Гусейнов 2003, с.27]. В широком
смысле слова, с точки зрения Г.Ч. Гусейнова, к идеологемам следует
причислить и несловесные формы представления идеологии, к которым
относятся традиционные символы (серп и молот, щит и меч),
изобразительные и архитектурно-скульптурные комплексы (мавзолеи,
памятники, плакаты, портреты, географические карты, карикатуры), а также
символы музыкальные (гимны, позывные).
Особый интерес в исследовании политической коммуникации
представляют семантические оппозиции, которые, по мнению Н.А.Купиной,
являются ярким средством выражения идеологического примитивизма. Так,
например,
«частные
варианты
оппозиции
революционный
–
контрреволюционный развиваются на базе новейших антиномий: красный –
белый, вражеский, враждебный; левый – правый; советский –
антисоветский, буржуазный, западный, английский, американский;
коммунистический – антикоммунистический». [Купина 1995, с.10].
В данной статье рассматривается семантическая оппозиция порядок –
беспорядок. «В любом обществе большое значение придаётся оппозиции
«порядок – беспорядок». Противопоставление этих двух миров носит
характер борьбы добра и зла. Начиная с самых древних времён зло
неизменно
отождествляется
с
беспорядком,
с
разнообразными
иррациональными силами, с нарушением покоя и гармонии, в которых
должен пребывать человек, природа и общество вообще. В соответствии с
этим порядок, означающий меру, норму, структуру, иерархию,
рассматривался как атрибут и цель божественного, беспорядок же – как
принадлежность сатанинских сил, стремящихся ввергнуть существующее в
хаос, в пустоту, в Ничто» (http://exlibris.ng.ru/И.Аксёнов/Монетка упала
третьей стороной). Многие известные российские политические деятели
применяют данную оппозицию в своих высказываниях, оказывая
несомненное влияние на формирование общественного мнения и
общественного сознания. Следует отметить, что смысловое содержание
данной семантической оппозиции понимается сторонниками различных
политических взглядов совершенно по-разному. Печатные и электронные
СМИ изобилуют примерами: «Национал-социалисты намереваются
строить «русский порядок без Православия, Самодержавия и Народности».
Господам национал-социалистам, если они искренне считают себя русскими
патриотами, пора бы уже понять, что настоящий русский порядок не
мыслим без Русской Православной Церкви, а также без уважительного
отношения к прежним и ныне существующим атрибутам российской
державности». (http://www.rusk.ru/). «Организация Русский Порядок –
неполитическое, негосударственное самоуправляемое объединение русских
людей, созданное ими в качестве средства самоорганизации Русского народа
и решения задач по установлению Русского порядка на Русской Земле. Для
достижения уставных целей Организация решает следующие задачи:
- продвижение в обществе созидательных идеалов и ценностей
единства, служения и порядка;
борьба
с
проявлениями
беспорядка
и
источниками
хаоса».(http://poriadok.org/]. «Единороссы говорят, что Бог с ней, с
коррупцией, лишь бы порядок навести, но я считаю, что никакого порядка,
притом что беспорядок наводят коррупционеры, никогда не будет. А будет
ещё больше беспорядка» (http://spravedlivo.ru/). Не вызывает сомнения тот
факт, что семантическая оппозиция порядок/ беспорядок и с точки зрения
национал-социалистов, и по мнению организации «Русский Порядок», и по
словам Виктора Похмелкина в его споре с единороссами обладает ярко
выраженным
идеологическим
компонентом,
представляет
собой
выразительный инструмент речевого воздействия в политической
коммуникации современной России.
Результаты мониторинга современных СМИ позволяют сделать вывод,
что как представители той или иной партии, так и отдельные политики
зачастую достаточно избирательно используют только один элемент
семантической оппозиции порядок/беспорядок. Например, представители
партии социальной справедливости считают идеологему «порядок» одним из
своих лозунгов («Порядок – Справедливость – Стабильность!») и
объясняют свой выбор следующим образом: «Порядок – это сложившаяся
при В.Путине система управления государством, которую некоторые
политики называют «суверенной демократией». Наш народ горой стоит за
порядок. Лучше всего термин «порядок» характеризует знаменитая фраза
Столыпина, сказанная им о революционерах: «Им нужны великие
потрясения, а нам нужна великая Россия!» Нашему народу и нашей партии
нужен
такой
ПОРЯДОК»
(Лозунги
партии
социальной
справедливости/Российская газета, 20.11.2007). Депутат Государственной
Думы Валерий Зубов: «Нынешнее послание Президента радикально
отличается от посланий предыдущих лет. Если доминирующими терминами
прошлых посланий были «стабильность», «порядок», «консолидация», то в
этом послании чаще всего встречались такие слова, как «свобода»,
«демократия» и «конституция» (http://newslab.ru/news/268359). «И, наконец,
ещё одно: без подавления коррупции любое усиление «вертикали власти» и
расширение полномочий государства повлекут лишь ещё большее
казнокрадство, произвол, беспорядок и бессилие в решении реальных проблем
общества» (Г.Арбатов, Человек Системы, 2002).
Необходимо подчеркнуть, что идеологема порядок/беспорядок широко
используется в политической коммуникации не только для характеристики
внутренней политики, но также и ситуации в мире в целом. «К началу XXI
века в сознании политиков, учёных, военачальников сложилось устойчивое
представление о том, что человечество пришло к Новому мировому порядку,
фундаментом которого является военное превосходство Соединённых
Штатов и их пренебрежение к действующей с XVII столетия
Вестфальской системе государственных суверенитетов. По словам
президента США Джорджа Буша-младшего, благодаря американскому
лидерству в деле противодействия терроризму и тирании мир стал более
безопасным, чем в XX веке. Но многие учёные из разных стран,
принадлежащие к различным школам и придерживающиеся разных
убеждений, оценивают достигнутые результаты иначе. Например,
американский футуролог Брюс Стерлинг метко окрестил ситуацию Новым
мировым беспорядком. В целом Новый мировой беспорядок не имеет идейной
базы, то есть системы чётко сформулированных взглядов и моральных
норм» (В.Овчинский/Россия в глобальной политике, №2, 2006). Ещё один
характерный пример: «Далее Президент проводит мысль о необходимости
восстановления мирового порядка путём создания новой биполярности
(многополярный мир есть хаос, биполярный мир есть порядок, есть
надёжная
основа
развития
и
процветания
человечества)»
(http://www.srv1.nasledie.ru/).
Таким
образом,
можно
сделать
вывод,
что
идеологема
порядок/беспорядок широко используется в политической коммуникации
современной России как в субсфере внутренней, так и в субсфере внешней
политики. Что касается политики внутренней, для многих политических
партий и политических лидеров порядок в стране это прежде всего
государственная власть и сила, созидательные идеалы и единство нации, для
некоторых – русская православная церковь и другие атрибуты российской
державности. Беспорядок – неэффективное управление, бессилие
государства, хаос в экономике. Мировой порядок позиционируется как
многополярный порядок, как взаимодействие различных государств.
Мировой беспорядок – как отсутствие такого взаимодействия.
Литература
Гусейнов Г.Ч. Советские идеологемы в русском дискурсе 1990х. М., 2003.
Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха. М., 1998.
Корнев М.С. Идеологема «кулак» в советской пропаганде. Дис. …
канд.фил.наук. М., РГБ,2006.
Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург
– Пермь, 1995.
Селищев А.М. Язык революционной эпохи. М., 1928.
Фрумкина Р.М. Идеи и идеологемы в лингвистике//Язык и структура знания:
М., 1990.
Волкова Н.А. (Горно-Алтайск)
Volkova N.A. (Gorno-Altaysk)
О РЕФЕРЕНТИВНОЙ МОДАЛЬНОСТИ ТЕКСТА
КАК ВАЖНЕЙШЕМ АСПЕКТЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КОММУНИКАЦИИ
REFERENTIVE MODALITY OF THE TEXT
AS IMPORTANT ASPECT
OF LITERARY COMMUNICATION RESEARCH
Ключевые слова: текст, модальность, референция, точка зрения.
Keywords: text, modality, referention, point of view.
Статья включается в парадигму функциональных исследований
художественной коммуникации. На примере текста В.М. Шукшина
референтивная модальность представлена как категория, исследование
которой позволяет идентифицировать мену точек зрения в повествовании.
The article is a part of series functional researchs by literary communication.
In the text by V.M. Shukshin referentive modality is represented as a category,
which helps to identificate various points of view in narration.
В современной филологической науке текст, в том числе и
художественный, осмысливается как динамическая коммуникативная
единица высшего уровня [см., напр.: Валгина 2003, Михайлов 2006; Чувакин
2003 и др.]. Представление о коммуникативности текста как его главнейшем
признаке
актуализирует
аспект
функционального
осмысления
художественного текста. Сущность функционального подхода к тексту
заключается в рассмотрении его как срединного звена, как «канала связи»
[Михайлов 2006, с.38] в рамках структуры речекоммуникативного акта:
Говорящий (Автор) – Текст – Слушающий (Читатель).
В связи с этим в исследованиях текстов в последние годы отмечается
возросший интерес к категории модальности, являющейся универсальной
антропоцентрической категорией высказывания и текста и служащей
выражению отношения говорящего (автора) к содержанию сообщения [см.,
напр.: Барышева 2006, Левина 2001, Офицерова 2005 и др.].
Понятие референтивной модальности текста было введено в
текстолингвистику А.Г. Барановым [Баранов 1993]. Референцией в
лингвистике называется «соотнесение и соотнесённость языковых
выражений с внеязыковыми объектами и ситуациями» [Падучева 1996,
с.244]. Референция имеет отношение к лингвистике нарратива прежде всего
потому, что действие соотнесения осуществляется говорящим, а «тождество
обозначаемых объектов (кореферентность) составляет одно из главных
условий связности текста» [Падучева 1996, с.245]. Способ называния объекта
(предмета, лица, момента времени, места и др.) отражает, как правило, точку
зрения (далее: ТЗ) определённого субъекта сознания. Специфика
референции в художественном тексте заключается в возможной
«подвижности» субъекта референции. Так, ещё В.В. Виноградов, анализируя
стиль «Пиковой дамы», отмечал, что «время в пушкинском повествовании
является не только непрерывной формой авторского созерцания, но и
прерывистой формой осознания последовательности событий со стороны
разных персонажей» (курсив мой – Н.В.) [Виноградов 1980, с.213].
Проблема референции в естественном языке многогранна и
многоуровнева, но при исследовании её в тексте необходимо исходить из
различения двух видов референции – языковой (виртуальной) и
контекстуальной (актуальной). Референция текста не может быть определена
вне рамок текстовой деятельности. Имеется в виду, что референция задаётся
иллокутивными интенциями автора. По выражению А.Г. Баранова,
референтивная модальность – это «способ «зацепить» текст за мир» [Баранов
1993, с.131], в тексте она реализуется через гиперполе индексации,
включающее в себя эгоцентрические элементы поля персональности и поля
пространственно-временных координат. В семиотической концепции языка
отражение его субъективности сформулировано в виде семиотической рамки
«Я – здесь – сейчас». Эта рамка служит точкой отсчёта индексальных полей
текста и ориентирована на автора текста, подчёркивает его центральную роль
в текстовой деятельности. По сравнению с разговорным текстом, к которому
также относится признак антропоцентричности, художественный текст
отличается преднамеренностью пространственно-временного решения: оно
не диктуется реальной ситуацией, а является одной из составляющих
авторского замысла.
При таком анализе текстовой модальности, который учитывает разные
аспекты отношения к изображаемому в системе «автор – повествователь –
персонаж – читатель», понятие ТЗ становится определяющим в
художественном повествовании, так как от выбора угла зрения зависит
референциальный статус текста, обусловленный коммуникативным
намерением автора. В этом отношении проза В.М. Шукшина представляет
богатый материал, исследователи не раз отмечали такие особенности
повествовательной структуры его рассказов, как полифоничность
(многоголосие) и композиционная игра точками зрения [см., напр.: Козлова,
Жилина, и др.]. Эти особенности отмечаются не только в повествовании «от
третьего лица», но и в повествовании, организованном образом
персонифицированного рассказчика, когда субъектами референции
становятся разные его пространственно-темпоральные и психологические
инстанции. Обратимся к примеру.
В рассказе В.М. Шукшина «Первое знакомство с городом» обозначена
ретроспективная позиция персонифицированного рассказчика Ивана Попова,
вспоминающего события детства. Однако в отдельных фрагментах
повествования взрослый рассказчик «сходит со сцены», распорядителем всех
эгоцентрических элементов, отражающих референциальный статус целой
фразы или комплекса фраз, становится мальчик-персонаж, непосредственная
ТЗ которого организует отдельный тип повествования. Примечателен в этом
отношении следующий фрагмент:
«Эх, папка, папка! А вдруг да у него не так всё хорошо пойдёт в
городе? Ведь едем-то мы – попробовать. Ещё неизвестно, где он там
работу найдёт, какую работу? У него ни грамоты большой, ни
специальности. И вот надо же – попёрся в город и ещё с собой трёх человек
потащил. А сам ничего не знает, как там будет. Съездил только,
договорился с квартирой, и всё. И мама тоже…Куда согласилась?(…)».
Принадлежность этого отрезка к детской ТЗ эксплицитно не
обозначена (если не учитывать его графического выделения в отдельный
абзац), т.е. в повествовании нет указания на детское сознание. Однако
данный отрезок повествования представляет собой рассуждение мальчикаперсонажа, поскольку все эгоцентрические элементы отражают его речевой
режим.
Во-первых,
субъективная
модальность,
заключающаяся
в
восклицательном и вопросительных предложениях, в употреблении
междометия и разного рода частиц, а также в специальной экспрессивной
конструкции (И вот надо же…), непосредственно передаёт переживания
героя, его тревогу по поводу переезда в город. Модальные иллокутивные
показатели – восклицание и вопрос – являются «первичными эгоцентриками»
[Падучева 1996, с.409], т.е. могут соотноситься только с определённым актом
речи.
Во-вторых, точкой отсчёта для временного дейксиса в приведённом
примере является настоящий момент персонажа, относительно которого
контекстуализируется будущее время (не так всё хорошо пойдёт в городе,
где он там работу найдёт, как там будет), а также прошедшее время
(съездил только, договорился с квартирой, куда согласилась). Формы
настоящего времени глаголов фиксируют момент совершения действия
(едем-то мы – попробовать, сам ничего не знает). Настоящее время в
анализируемом отрезке обрекает субъект речи на ограниченное поле зрения.
Это настоящее речевое (дейктическое) время мальчика-персонажа, в его
речевом режиме устраняется дистанция между действием и рассказом о нём.
В-третьих, подчиняющий предикат ментального состояния субъекта
сознания свидетельствует о том, что переживания ограничены детской ТЗ:
«Ещё неизвестно, где он там работу найдёт, какую работу?».
В-четвёртых, в анализируемом отрезке в «плане фразеологии»
[Успенский 2000, с.36] координатами детской ТЗ служат некоторые
лексические средства воспроизведения ситуации: «папка», «…попёрся в
город и ещё с собой трёх человек потащил», а также синтаксический строй
речи, содержащий в себе сигналы разговорности, а именно, прерывистые и
ситуативно неполные предложения: «Съездил только, договорился с
квартирой, и всё. И мама тоже… Куда согласилась?». В лексических
средствах «попёрся», «потащил» «план фразеологии» совмещается с
ситуативной оценкой.
Итак, интерпретация эгоцентрических элементов как показателей
референтивной соотнесённости с ситуацией речи позволяет утверждать, что в
вышеприведённом отрезке повествования представлена непосредственно
детская ТЗ на ситуацию: мальчик здесь является субъектом сознания,
субъектом дейксиса и субъектом оценки в момент непосредственного
протекания действия. Отсутствие формальных указаний на его восприятие
компенсируется семантическими, интонационными и стилистическими
средствами воспроизведения. В повествовательных отрезках подобного рода
происходит полное несовпадение производителя и субъекта речи: формально
производителем речи является взрослый рассказчик, но семантически
субъектом речи выступает мальчик-персонаж. В данном случае можно
говорить об имплицитной подмене одного коммуниканта (отправителя речи)
другим, что возможно вследствие опосредованности художественной
коммуникации. Подобный приём обусловлен коммуникативным намерением
автора, поскольку с помощью мены ТЗ вносится особая экспрессивность,
исходящая непосредственно от мальчика, участника совершаемых событий.
Прошлое не столько вспоминается, сколько переживается заново, лежит в
плоскости тех оценок, которые были свойственны рассказчику в момент
совершения событий, и в этой плоскости прошлое преподносится читателю.
Проанализированный фрагмент текста подтверждает тезис о том, что
коммуникация «представляет собой не абстрактную схему передачи – приёма
сообщения, а непрерывный процесс» [Кашкин 2007, с.8], для которого
характерны континуальность и контекстуальность.
Таким
образом,
изучение
референтивной
модальности
художественного текста в представленном аспекте включается в парадигму
исследований коммуникативного процесса на основе интеракционального
(деятельностного) подхода, при этом текст понимается не как «застывшее»
образование, а как «текст в действии».
Литература
Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов-на
Дону, 1993.
Барышева Т.Г. Поэтика художественной модальности ранней новеллистики
Артура Шницлера: Автореф. дисс. … канд. филол. наук. М., 2006.
Валгина Н.С. Теория текста: Учебное пособие. М., 2003.
Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М., 1980.
Жилина Н.П. Новеллистика В. Шукшина в литературном процессе 60 – 70-х
годов XX века: Учебное пособие. Калининград, 2000.
Кашкин В.Б. Основы теории коммуникации. М., 2007.
Кукуева Г.В. Речевая партия повествователя как элемент диалога «автор –
читатель» в собственно рассказах В.М. Шукшина: Автореферат дис. … канд.
филол. наук. Барнаул, 2001.
Левина С.Д. Модально-референциальные аспекты модернистского текста: (на
материале произведений М.А. Булгакова и В.В. Набокова): Автореф. дисс. …
канд. филол. наук. Санкт-Петербург, 2001.
Михайлов Н.Н. Теория художественного текста: Учебное пособие для студентов
филологич. факультетов выс. уч. заведений. М., 2006.
Офицерова Е.А. Выражение модальных значений возможности и
необходимости в русской детской речи: Автореф. дисс. … канд. филол. наук.
Санкт-Петербург, 2005.
Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в
русском языке; Семантика нарратива). М., 1996.
Успенский Б.А. Поэтика композиции. Санкт-Петербург, 2000.
Чувакин А.А. Текст как объект и предмет лингвистики // Основы теории текста:
Учебное пособие. Барнаул, 2003. С. 7 – 37.
Кара-Мурза Е.С. (Москва)
Kara-Murza E.S. (Moscow)
КОММУНИКАТИВНЫЕ ПАРАДИГМЫ КАК ПОКАЗАТЕЛИ
РЕЧЕВЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ И КАК ОБУЧАЮЩИЕ ЕДИНИЦЫ
ЛИНГВОКОНФЛИКТОЛОГИИ: ДИРЕКТИВЫ
COMMUNICATIVE TYPES OF UTTERANCES DIRECTIVES AND
EVALUATIVES IN SPEECH CRIMES ANALYSING AND TEACHING
Ключевые слова: речевые преступления, лингвоконфликтология,
коммуникативные типы высказываний: директивы, оценки.
Keywords: speech crimes, linguoconflictology, communicative types of
utterances: directives, evaluatives.
По утверждению автора, возможен анализ речевых преступлений и обучение
лингвокриминалистов на основе коммуникативных типов высказываний:
директив и оценок.
The author suggested, it’s possible to analyse speech crimes and to teach
linguocriminalists with such a resource as communicative types of utterances:
directives and evaluatives.
Методическая задача предъявления юрислингвистических знаний
будущим экспертам-лингвистам является одной из основных в том варианте
лингво-конфликтологии, который преподается четверокурсникам в
Институте
судебных
экспертиз
МГЮА
[Галяшина
2007].
Лингвоконфликтология – новое и ключевое направление в нашей
проблемной области – области сопряжения языка и права [Голев 2006]. А в
ИСЭ это пропедевтический курс, своеобразный «переходник» между
собственно юридическими дисциплинами экспертной специализации и
собственно
филологическим,
общеобразовательным
блоком:
они
«сочленяются» через лингвоконфликтологию, а она, в свою очередь, выводит
в следующих семестрах на основы производства ЛЭ как на сугубую
дисциплину специализации (ее в ИСЭ ведет проф. Е.И. Галяшина).
В той же функционально-грамматической логике, примененной к
задачам лингвоэкспертного образования, что и ФС поле ОЦЕНКИ, можно, на
мой взгляд, раскрывать перед студентами содержание ПРИЗЫВА – главного
лингвоправового признака такого грозного речевого преступления, как
словесный экстремизм. Их объединяет градуируемость иллокутивной
семантики, регулярно воплощаемая в определенных лексико-грамматических
формах: «Рассмотрение основных директивных РА и вызывающих их и
отражаемых в них речевых интенций показывает, что такие РА отличаются
разной степенью интенсивности, силы. Так, приказ и мольба сильнее
просьбы (…), хотя и они способны интенсифицироваться (…). Общие
различия сводятся и к степени скрытости и открытости обнаружения
коммуникативного намерения (интенции) говорящего: просьба, как правило,
не скрывается, а принуждение, подстрекательство говорящий стремится
завуалировать» [Формановская 2007, с.321]. Подобно тому, как отчетливо
шкалируется оценочная семантика (инвективная и просто пейоративная – в
речевых конфликтах, и наоборот, позитивная, когда бывают гиперболичными бытовой комплимент и рекламная похвала), - подобно этому
побудительная, директивная семантика различается по интенсивности, а
следовательно, по силе воздействия на потенциальную аудиторию: «Призыв
– это наиболее радикальная и открытая форма словесного воздействия на
поведение человека» [Осадчий 2007, c.57].
Для лингвоэкспертной практики это важно, как мне кажется, потому,
что шкалированность семантического признака в конфликтогенном тексте,
выявленная в лингвистической экспертизе, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО влияет
на правовую интерпретацию инкримируемых контекстов как виновных
(речевых деликтов) или как невиновных. Я подчеркиваю гипотетичность
этого тезиса - в том числе и потому, что далеко не каждое правонарушение, а
тем более преступление заслуживает смягчающих обстоятельств. И в первую
очередь это касается этноэстремизма. Но если применительно к оскорблению
снисхождение оказывать стоит – хотя бы потому, что самим юристам
уголовное наказание за словесный выпад в межперсональных отношениях
давно уже представляется несоразмерным и в конце июня 2009 г. депутат
Б.Резник уже внёс в Госдуму законопроект о декриминализации клеветы и
оскорбления, - то и относительно словесного экстремизма как общественно
опасного преступления существует много привходящих обстоятельств. Они
заставляют лингвистов-экспертов быть осторожными со своими когнитивнокоммуникативными интерпретациями, чтобы не «подставить» людей под
карающую длань суда, зависимого от власти или бизнеса, – не то что
оппозиционеров или независимых журналистов, а просто социально
активных граждан, противостоящих «бюрократическому идиотизму».
Полевое описание побудительных конструкций (реплик диалога или
компонентов письменного текста) уже многосторонне подготовлено - как со
стороны ТФГ и ТРА, так и со стороны теории ЛЭ. Подробный анализ
семантики и прагматики русского императива дан в [Храковский, Володин
1986]. В ТФГ в рамках суперкатегории МОДАЛЬНОСТЬ описаны поля
ПОВЕЛИТЕЛЬНОСТЬ (с опорой на морфологическую категорию
наклонения, в частности на повелительное=императив [Храковский 1990,
c.185-237] и ее речеактные проявления (Бирюлин 1990:238-243) и
ОПТАТИВНОСТЬ (с опорой на сослагательное наклонение=оптатив [Корди
1990а, c.170-184]. В то же время уже давно в русских грамматиках отмечено,
что императив регулярно транспонируется, выражая значения других
наклонений (желание, уступку), тогда как средства побуждения черпаются из
индикатива и оптатива: «Косвенный речевой акт в поле побудительности
имеет место как в том случае, когда в значении побуждения используется
вопросительное или повествовательное предложение, так и при
использовании побудительного предложения силлокутивной силой вопроса
или сообщения» [Булыгина, Шмелев 1997, c.283]. А высказывания с
модальными глаголами столь часто употребляются (как универсалия - во
многих языках) во вторичной побудительной функции, что «уже входят в
инвентарь языковых средств выражения побуждения» [Корди 1990б, c.180].
Уже в традиционной грамматике при функциональной классификации
предложений по их целеустановке побудительное предложение входило в
базовую триаду «сообщение – вопрос - побуждение». В рамках ТРА Остин
назвал их по функции (иллокутивной силе) ЭКЗЕРСИТИВАМИ
(высказываниями, которые принуждают, приказывают) [Остин 1986:], а
нынешнее общеизвестное название ДИРЕКТИВ предложено в [Серль 1986].
Разновидности этого класса РА выявлялись в соотнесении со статусноролевыми отношениями коммуникантов, с распределением бенефактивности
и другими параметрами. В дихотомической классификации В.В. Богданова
противопоставление побуждающих и непобуждающих РА относится к
принципиальным и осуществляется на втором этапе членения (на первом
противопоставлены институциональные РА, фактически декларативы,
неинституциональным – всем остальным) [Богданов 1990, c.52].
ПОБУЖДАЮЩИЕ РА делятся на адресантно-инициирующие (комиссивы) и
адресатно-инициирующие (директивы с дальнейшей конкретизацией [там же,
с.54]. Классификация директивов, предложенная в [Формановская 2007,
c.306-333] по В.В.Богданову, представляет для ЛЭ особый интерес, так как
она построена по принципу поля, давно используемому исследовательницей
– первоначально применительно к ФСК вежливости и одноименному ФСП,
которые
она
описала
в
свои
пионерских
в
отечественной
коммуникативистике работах по ЕРЭ. В своем обобщающем труде «Речевое
общение: коммуникация и прагматика» для подобных совокупностей она
предложила термин коммуникативно-семантическая группа – КСГ и описала
здесь КСГ «ПРОСЬБА». Среди инъюнктивов она перечисляет приказ,
команду, требование, распоряжение, предписание и проч. [там же, с.322] – но
ПРИЗЫВА как конкретного РА среди них нет. Его утверждение в этом
статусе произошло в работе А.Н.Баранова. А юридизация этого обозначения,
судя по всему, произошла в силу отечественной партийно-журналистской
традиции, согласно которой призывами называли разного рода
духоподъемные высказывания широко понимаемого побудительного
значения (соответственно, очень разнообразные грамматически), которые
печатались особым квазитекстовым блоком по советским праздникам на
первой полосе официальных изданий – «Правды», «Известий». Фактически
это слово стало родовым обозначением для побуждений в политической
сфере, как об этом справедиво написал проф. Баранов, что, конечно,
затрудняло работу судей и даже экс пертов. Но на сегодня мы получили
подробную лингвоэкспертную разработку этой проблемы (см. ниже). Свою
же задачу я вижу, повторю, в том, чтобы привлечь внимание к ПРИЗЫВУ
как к конфликтогену в лингвометодических целях.
В Федеральном законе «О внесении изменений в Федеральный закон
«О противодействии экстремизму»» от 27.07.06 экстремистской
деятельностью считается, помимо разных деятельностных проявлений,
«создание
и
(или)
распространение
материалов
(произведений,
предназначенных для публичного использования и содержащих хотя бы один
из признаков, предусмотренных законом для экстремистских деяний, а также
публичные призывы к перечисленным видам деятельности, а также
публичные призывы и выступления, побуждающие к осуществлению
указанной деятельности, обосновывающие либо оправдывающие совершение
данных деяний». В рамках антиэкстремистского законодательства «оратор
может быть привлечен к уголовной ответственности за такие вербальные
действия, как: обнародование взглядов и высказывание мнений,
формулирование в своей речи призывов, а также пропаганду идей,
квалифицируемых как экстремистские. Кроме того, экстремистской
деятельностью считаются определенные виды клеветы и угрозы в адрес
представителя государственной власти» [Осадчий 2007, c.55]. Большой
объем и неопределенность признаков данного уголовного преступления, а
также высокая политизированность судебных решений потребовали – во
избежание манипуляций – надежных, достоверных текстовых показателей, а
следовательно, серьезной юрислингвистической проработки.
Как лингвоправовое понятие, т.е. формулировка, используемая в
законах, ПРИЗЫВ досих пор не дефинирован, не конкретизированы
признаки этого речевого преступления. В то же время лингвосемиотические
критерии, помогающие проводить экспертизу, уже давно наличествуют во
внутренних методических рекомендациях: «Об использовании специальных
познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или
религиозной вражды», подготовленных в Генеральной прокуратуре еще в
1999 г., в методичке МВД «Информация о том, что Федеральным законом «О
противодействии экстремистской деятельности» признается экстремизмом,
экстремистской организацией и экстремистскими материалами», и в
методических
рекомендациях
«Ответственность
за
криминальные
проявления экстремизма», изданных Генпрокуратурой в 2002 г. Но они
нуждались в дальнейшей конкретизации. Шагом вперед явилась изданная
ГЛЭДИС брошюра «Лингвистика VS экстремизм» [Галяшина 2006]. Затем
прицельный анализ призывов появился в монографии «Лингвистическая
экспертиза текста» [Баранов 2007,c. 412-474], в книге «Правовой
самоконтроль оратора» [Осадчий 2007, c.49-92] и в исследовании
«Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза»
[Бринев 2009, c.137-142]. В этих исследованиях ПРИЗЫВ сложным образом
соотносится с крупным типом РА, традиционно называемым ДИРЕКТИВ, но
при этом не ограничивается императивными конструкциями, а охватывает
иные средства побуждения.
Коммуникативное назначение этого РА описывается известной
формулой, которая предложена А.Вежбицкой для семантической
экспликации императивов, - «Я хочу, чтобы ты сделал Р» [Баранов 2007,
c.412]. Отметив разнообразие типов побудительных актов, таких как приказ,
распоряжение, предложение, просьба, запрещение и проч., ученый отметил,
что по следующим параметрам: отношение говорящего к адресату;
отношения между говорящим, адресатом и третьими лицами, отношение как
говорящего, так и адресата к тому, что должно быть сделано, а также особые
условия успешности - призыв имеет свои характерологические особенности
[там же, с.415]. Итоговая дефиниция звучит так: «Призыв – это речевой акт,
обращенный к адресату с целью побудить его выполнить некоторое действие
или совокупность действий, осмысляемых как важная часть общественно
значимой деятельности, способствующей достижению некоторых идеалов,
или побудить адресата учитывать в своем повседневном поведении эти
идеалы, причем говорящий и адресат являются политическими субъектами
или их представителями, а сам речевой акт рассматривается как часть
общественно-политической
коммуникации»
[там
же,
с.420].
Проанализировав случаи автореферентного употребления призывов, автор
предложил внутреннюю классификацию РА, фактически выявив ее полевой
характер (автор говорил о центральной части множества призывов и о его
периферии). В отличие от обычных побуждений, «эталонный» призыв «не
требует немедленного выполнения и, скорее, является рекомендацией к
поведению, основанной на тех или иных морально-этических,
идеологических, ценностных категориях» [там же, с.421]. Инвариант призыва
объемлет его инклюзивный («Превратим Москву в город-сад!») и
эксклюзивный («отложите межпартийные распри!») типы. На основании
пропозитивных показателей и условий успешности проф. Баранов подробно
классифицировал призывы и дал их сводную, очень удобную для ЛЭ
таблицу. Разновидности призывов включают ПРИЗЫВ-ЛОЗУНГ, ПРИЗЫВАПЕЛЛЯЦИЮ, ПРИЗЫВ-ОБРАЩЕНИЕ и ПРИЗЫВ-ВОЗЗВАНИЕ [там же,
с. 422-432]. Автор также алгоритмизировал представление пропозитивной
семантики этого типа РА, характерной для таких направлений экстремизма,
как призывы к насильственным действиям, к действиям, направленным на
возбуждение розни (религиозной, расовой, национальной), на унижение
национального\социального
достоинства.
В
пропозитивной
сфере
специально отмечен контрастивный характер предикации – наличие актантаантагониста, по отношению к которому звучат призывы к изгнанию,
наказанию, убийству [там же, с.455]. Автор проанализировал лексикограмматические характеристики эксплицитных призывов как показатели
иллокутивной силы призыва: 1) эксплицитные перформативные формулы
(«Мы призываем всех москвичей прийти на Пушкинскую площадь…»), 2)
императивы всех трех лиц, 3) побудительные междометия («Долой
Ельцина!»), 4) транспозиция наклонений («Даешь прямой эфир!»), 5)
номинализации и близкие к ним формы («Никакой поддержки Временному
правительству!», «Родина или смерть!»). Эти языковые показатели
маркируют явные призывы. В то же время шкалированность побудительной
силы и эмоциональной насыщенности призывов не рассматривается автором
как их релевантная характеристика. Автор отметил также существование
косвенных (или скрытых) призывов с такими формами выражения, как
модальные предикаты с семантикой долженствования (необходимо, нужно,
требуется, следует) и нек. др. [там же, 2007:439]. Таким образом, проф.
Баранов предложил формализованную процедуру семантического анализа
призывов, которая в дальнейшем должна быть поддержана, по его мнению,
во-первых, созданием тезауруса лексем, типичных для выражения
пропозиционального содержания призывов к экстремистской деятельности, а
во-вторых, изучением косвенных способов выражения призыва и
инвентаризацией продуктивных языковых механизмов, связанных с
непрямой передачей иллокутивной семантики призыва [там же, с.474].
Выводы А.Н. Баранова находят подтверждение в книге М.А.Осадчего:
с лингвистической точки зрения призывом является словесная конструкция,
содержащая глагол в форме повелительного наклонения (иди, бери, не
позволяй…) или эквивалентных этому наклонению форм (типа Поборемся!
Избавим! Дадим отпор! Пошли! Встали!). Все иллокутивные оттенки
опосредованно
влияют
на
квалификацию
побудительного
высказывания/текста как деликта. Обязательным компонентом призыва
является образ адресата речи [Осадчий 2007, c.57]. Автор различает явный
прямой призыв: императив + образ адресата, косвенный: открытое
побуждение без использования форм глагола с повелительным значением, но
с использованием модальных сказуемых: необходимо спасать Россию,
нужно избавляться от иноверцев; и скрытый: это информация,
подстрекающая к каким-либо действиям, направленно формирующая у
адресата желание действовать или чувство необходимости действий; но
императив или изофункциональные формы отсутствуют [там же, с.58-59].
«Существует мнение, – пишет автор, – что скрытый призыв более мягок,
менее радикален, чем явный. Однако это не так: явный призыв является в
некотором смысле «честным» способом воздействия на адресата речи – он
открыт и быстро себя обнаруживает в глазах читателя или слушателя (…). В
случае со скрытым призывом реакция по противодействию запаздывает,
адресат речи не сразу понимает, что цель автора – призвать читателя к
определенным действиям. Читатель увлекается текстом и незаметно для себя
встает на сторону автора» [там же, с.62]. Автор отмечает сложное
соотношение между призывом и подстрекательством к экстремистской
деятельности и возбуждением межнациональной розни и вражды: эти
последние ближе к оценочным и фактологическим или интерпретирующим
высказываниям, являя собой (с точки зрения ТФГ) дальнюю периферию поля
директивности, его пересечение с полем оценки.
Анализ совокупностей средств выражения прямого и косвенного, а
также скрытого призыва (подстрекательства), которые предложили авторыэксперты на материале современного русского политического дискурса,
принципиально близок той функционально-грамматической классификации
средств побуждения, которая была предложена в моей кандидатской
диссертации на материале рубежа Х1Х-ХХ в. – агитационных листовок
социал-демократов – большевиков [Кара-Мурза 1986].
Исконная
сфера
функционирования
побудительных
РА
–
межперсональный диалог. Но они обладают и текстообразующей функцией,
как в устной, так и в письменной речи. Анализ разнообразных конструкций
побудительной семантики в агитационных листовках привел меня к выводу
об их двойном варьировании – парадигматическом и синтагматическом.
Композиционно (синтагматически) они составляли, как правило,
заключительную призывную часть листовочного текста, которая логически
выражала выводы - призыв к политической активности из рассуждения о
тяжелой жизни петербургского пролетариата начала ХХ в., и
демонстрировали между тем большое разнообразие значений, выраженных
вариативными грамматическими средствами. Это синтагматический
параметр варьирования. Регулярность его в свою очередь позволила мне
вычленить эти конструкции из текстов и объединить – уже на лексикограмматическом основании - в совокупность парадигматического типа, но в
парадигму не языковую, а речевую - коммуникативную. Распределив все
разнообразие найденных в листовках побудительных конструкций в пять
групп – видов высказываний, я предположила, что на основании общей
гиперсемы (обобщенного иллокутивного значения ПОБУЖДЕНИЯ) можно
составить из них совокупность родового уровня – тип высказываний. Он
получил в диссертации двойное название - «Побуждение (Прескрипция)»
[там же, с.14-16]. Как конституирующие факторы типов высказываний как
речевых микросистем (за макросистемы приняты жанры как модели текстов)
были признаны 1) коммуникативная целеустановка (resp – иллокутивная
сила), 2) речемыслительная операция (resp – пропозитивная семантика), 3)
общая функционально-семантическая категория (в данном случае побудительность) и 4) текстообразующая функция.
Семантические оттенки побудительного значения я описывала с
опорой на идеи [Шендельс 1970]: разные ВИДЫ высказываний
складываются благодаря конфигурациям разных сем. А объединение
нескольких видов в ТИП высказываний мотивируется гиперсемой (resp ФС
категорией) побудительности. Лексико-грамматическое их разнообразие
отображается в полевой структуре (ФСП), которая центрирована вокруг
морфологического ядра – категории наклонения, а конкретнее – императива,
тогда как на периферии поля наблюдается грамматическая синонимия
императивных форм и индикативных модализованных высказываний и
транспозиция - при взаимодействии категорий наклонения и времени. Вот
(на примерах из листовок «Союза борьбы» - ПК РСДРП) какие виды
высказываний объединены в описанный тип, и вот каковы их
грамматические характеристики.
1) Смысловой и грамматический центр ФСП – вид «ПОБУЖДЕНИЕ».
Оно характеризуется адресованностью и конкретностью глагольной
семантики. Грамматически оно представлено тремя лицами императива:
«Будем дружно выбирать в Думу социал-демократов!».
2) В околоядерном виде высказываний «ПРИКАЗЕ» акцентируются
семы необходимости и неизбежности, категоричности: «Вперед! Смелей и
дружнее, товарищи!». Активно используются транспонированные средства
– инфинитив, индикатив в прошедшем времени (сравним крылатую команду
генерала Лебедя: «Упал, отжался!»
3) В «ЛОЗУНГЕ», при наличии специальных средств выражения
побудительности (частиц), при яркой биполярной оценочности и
категоричности волеизъявления акциональность, как и адресованность,
«падает»: «Долой милитаризм! Да здравствует всеобщее вооружение
народа!».
На периферии данного ФСП находятся виды «ДОЛЖЕНСТВОВАНИЕ»
и «ПОЖЕЛАНИЕ».
4) У долженствовательных высказываний ослабевает категоричность
призыва
и
«размывается»
презентно-футуральная
перспектива.
Грамматически это индикатив, осложненный деонтической модальностью:
«Теперь мы еще решительнее, чем прежде, должны заявить свои
требования»; «Хозяин обязан по закону одну рабочую книжку выдавать
нам».
5) Пожелания выражаются сослагательным наклонением и
демонстрируют низший уровень интенсивности повеления. В листовках ПК
РСДРП (307 текстов) их было ничтожно мало – единицы: ролевые отношения
агитаторов и читателей и агитационная деятельность не способствовали
такой слабой форме управления активностью аудитории.
Дальняя периферия ФСП побудительности – высказывания в будущем
времени, демонстрирующие взаимодействие иллокутивных функций
СООБЩЕНИЯ-ПРОГНОЗА, настойчивого предсказания - почти побуждения
(см. примеры ниже).
Итак, в моем представлении, единицы коммуникативного уровня
(высказывания) демонстрируют способность объединяться в иерархическипарадигматическую организацию, которую уместно обозначить в рабочем
порядке как коммуникативный тип высказываний – КТВ. КТВ я понимаю как
дискурсивно и жанрово маркированные показатели, пригодные в
лингвистической экспертизе, во-первых, чтобы интерпретировать подлинные
авторские интенции и иллокутивную семантику конфликтогенных
высказываний/ текстов, а также прогнозировать перлокутивный эффект, а вовторых,
чтобы
сделать
их
одной
из
опор
преподавания
лингвоконфликтологии. Для обозначения парадигматических совокупностей
побудительных и оценочных КТВ я предлагаю использовать термины
ДИРЕКТИВЫ и ЭВАЛЮАТИВЫ. Эти речевые парадигмы имеют полевой
характер, идентифицируются и шкалируются по иллокутивной семантике,
основываются на функционально-семантических категориях, которые в
языковом плане организуются вокруг категорий морфологических или
прагматических, а синтагматически реализуются в текстах в составе КРФ
(композиционно-речевых форм), другими словами – ССЦ (сложных
синтаксических целых).
В моей диссертации была сделана попытка приспособить для
обозначения речевой парадигмы высокого уровня (т.е. КЛАССА/ТИПА
высказывания) актуальный в 70-80-е годы термин ФСТР (функционально-
смысловой тип речи). Применяясь для обозначения суперсинтаксических
последовательностей, он, как мне казалось, дублировал одновременно
термины ССЦ, КРФ и «способ изложения», а по своей внутренней форме
гораздо лучше подходил для обозначения парадигматической совокупности
высказываний. Но моя работа была опубликована в виде депонированной
рукописи и не имела резонанса, и попытка переосмыслить термин ФСТР
осталась втуне. Может быть, она удастся сейчас? Ведь сейчас этот емкий и
нужный в преподавании термин практически не у дел: эпоха его активного
использования в текстлингвистических работах явно закончилась.
Но сама идея парадигматического варьирования в аспекте речи, а не
языка остается методически актуальной, какой она была в 60-80-е гг., когда
ее сформулировал проф. Б.Н. Головин [Головин 1969]. В середине 80-х идея
полевого варьирования и объединения высказываний была высказана
Н.И.Формановской
применительно
к
иной
лингвометодической
совокупности – а именно к единицам русского речевого этикета, ЕРЭ. В
интересах преподавания РКИ на основе прагматической (а не
грамматической) категории ВЕЖЛИВОСТИ она сгруппировала типичные
для русского языка фразы, выполняющие фатическую и конативную
функции, под названием коммуникативно-семантические группы (КСГ) и
описала соответствующее ФС поле [Формановская 1986].
Обе эти классификации, будучи ориентированы на разные
лингвометодические задачи, демонстрируют одинаковый, на мой взгляд,
теоретический подход, в котором непротиворечивым образом совмещены
идеи функциональной грамматики и теории речевых актов. Как было
показано выше, с иными прикладными целями (юрислингвистическими), но
на тех же основах и со схожими результатами – созданием полевой
структуры – лингвистами-экспертами (Барановым, Осадчим) описана такая
группа высказываний, как призывы.
Высказывания современных оппозиционных политиков из публикаций
московских газет про межнациональную рознь и про активность
националистических организаций предлагают богатый лингвометодический
материал для изучения будущими лингвистами-экспертами конфликтогенной
области ПРИЗЫВОВ. Воздержусь от правовых гипотез относительно этих
контекстов, поскольку большинство из них не было инкриминировано по
интересующим нас статьям.
ПОБУЖДЕНИЕ И ДОЛЖЕНСТВОВАНИЕ: По сообщению газеты
«Коммерсантъ» («Ъ», 23.06.06), в сквере у московского кинотеатра «Баку»
представители НДПР (Национал-державной партии России) и активисты
ДПНИ (Движения против нелегальной иммиграции) митинговали против
установления
памятника
первому
(постсоветскому)
президенту
Азербайджана Гейдару Алиев: «Митинг открыл Александр Белов.
«Азербайджанцы паразитируют за наш счет, мы их в гости не звали, а
этим памятником они решили застолбить себе место в Москве», - кричал
он, забравшись на постамент для памятника. Оратора поддержали криками:
«Верните Россию русским!» «Сегодня они занимают кинотеатры, а завтра
будут выгонять нас из домов, - продолжил г-н Белов. – Слава России!»
Призыв поддержали и местные жители. «Второе поколение азербайджанцев
уже тут торгует редиской и зеленью, - сообщил мужчина в очках,
представившийся Борисом Смирновым. – Надо с этим кончать!» Покричав
еще с полчаса «Россия для русских!», активисты ДПНИ и НДПР разошлись,
так и не сумев привлечь внимания дежуривших в сквере милиционеров».
ПОЖЕЛАНИЕ: ОПРАВДАЛИ ЗАЩИТНИКА РУССКИХ ШКОЛ В
ЛАТВИИ. По сообщению «Новых известий» (12.10.06), 11.01.06 полиция
безопасности
Латвии
начала
уголовный
процесс
по
факту
антигосударственных комментариев на интернет-портале защитников
русских школ, написанных предположительно бывшим депутатом от
объединения «За права человека в единой Латвии» Александром Гильманом.
«Государство латышей – такое же абсолютное зло, как и государство
нацистов, но, по счастью, намного более слабое и трусливое. То, что наше
поколение допустило такое формирование, является непростительной
ошибкой. Приднестровцы такой ошибки не допустили, и там русским
школам ничего не грозит. Поэтому наша задача достаточно проста.
Тактически – добиваться максимальных уступок, используя слабость и
трусость врага, не забывая, что это враг. Стратегически – передать
взгляды своего поколения следующему. При реальной возможности было бы
лучше всего ликвидировать Латвию», - говорилось в комментарии на
интернет-портале. Повторная лингвистическая экспертиза установила, что
высказывания господина Гильмана «в целом враждебны по отношению к
Латвии и латышскому народу, но не содержат призывов к свержению
государственной власти в стране».
Сравним на отечественном материале: блогер Савва Терентьев осужден
на год условно по ст. 282. Комментируя критическую статью журналиста Б.
Суранова «Киберполицию юзают на выборах», он написал (правописание
подлинника): Ненавижу ментов, сцуконах… не согласен с тезисом «у
милиционеров остался менталитет репрессивной дубинки в руках власть
имущих». Во-первых, у ментов; во-вторых, не остался; он просто-напросто
неискореним. мусор – и в африке мусор. кто идет в менты – быдло, гопота –
самые тупые, необразованные представители жив(отн)ого мира. Было бы
хорошо, если бы в центре каждого города России, на главной площади (в
Сыктывкаре - прямо в центре Стефановской, где елка стоит – чтоб всем
видно было) – стояла печь, как в Освенциме, где церемониально, ежедневно,
лучше дважды в день (в полдень и в полночь) – сжигали бы по неверному
менту, народ чтоб сжигал. Это был бы первый шаг к очищению общества
от ментовско-гопотской грязи». Комментарий Б.Суранова: «Прямо
масленица какая-то».
Резюмирую. В целях анализа конфликтогенных текстов на предмет
выявления лингвистических показателей речевых преступлений, а также в
целях обучения начинающих экспертов алгоритмам ЛЭ, стоит выявить
особые ПОЛЕВЫЕ группировки разноуровневых средств русского языка,
выражающих коммуникативные намерения ОЦЕНКИ и ПРИЗЫВА как
особых ТИПОВ коммуникативных единиц. Один из путей повышения
качества экспертиз и, соответственно, судебных решений мне видится в том,
чтобы описать речевые конфликтогены как полевые системы и
интегрировать новые знания в имеющиеся у будущих экспертов
теоретические представления, с одной стороны, об устройстве
воздействующих ресурсов русского языка, с другой – о построении
увещевающих текстов, в том числе конфликтогенных, а с третьей – о
закономерностях общения, в том числе конфликтного.
В чем я вижу пафос своего выступления? В том, чтобы обратить
внимание коллег на недооцененную, как мне кажется, в вузовском
преподавании родного языка научную парадигму - функциональную
грамматику. Представляется, что можно и нужно интенсифицировать
преподавание за счет изложения материала «от смыслов и функций к
средствам». Ведь грамматика для русской аудитории, что в средней, что в
высшей школе, традиционно излагается «от средств к функциям» – и эта
манера изложения, судя по неблестящим достижениям, не оправдывает себя
в качестве единственно возможной. Через полевой подход на занятиях в ИСЭ
я стараюсь преподать собственно языковой, грамматический аспект
лингвоконфликтологии, дополняя ее лингвокоммуникативный блок,
базирующийся на ТРА, и конфликтологическую составляющую,
соотнесенную с правовыми основами лингвистической экспертизы.
Литература
Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста. М., 2007.
Бирюлин Л.А. Побуждение к действию в актах речи // Теория
функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. Л., 1990. C.
238-243.
Богданов В.В. Теория речевого общения. Л., 1990.
Бринев К.И. Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая
экспертиза. Барнаул, 2009.
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Косвенное выражение побуждения:
общекоммуникативные постулаты или внеязыковые конвенции? // Булыгина
Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской
грамматики). М., 1997. C. 283-292.
Галяшина
Е.И.
Сборник
методических
материалов
по
курсу
«Лингвистическая конфликтология». М., 2007.
Галяшина Е.И.Лингвистика VS экстремизм. М., 2006.
Головин Б.Н. К вопросу о парадигматике и синтагматике на уровнях
морфологии и синтаксиса // Единицы разных уровней грамматического строя
языка и их взаимодействие. М., 1969. C. 73-96.
Кара-Мурза Е.С.Агитационная листовка как публицистический жанр, ее
основные стилевые черты и композиционные характеристики (на материале
листовок петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»
(1895-1897) и Петербургского комитета РСДРП (1902-1907)): fвтореферат
дис…. канд. филол. наук. Москва, 1986.
Корди Е.Е. Вторичные функции высказываний с модальными глаголами //
Типология и грамматика. М., 1990, с. 174-180.
Корди Е.Е.Оптативность // ТФГ. Темпоральность. Модальность. Ленинград,
1990. С. 170-184.
Осадчий М.А.Правовой самоконтроль оратора. М., 2007.
Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Теория
речевых актов. М., 1986. Вып. ХVII. C. 22-129.
Серль Дж. Классификация речевых актов // Новое в зарубежной лингвистике.
Теория речевых актов. М., 1986. Вып. ХVII.
Формановская Н.И. О коммуникативно-семантических группах и
функционально-семантических полях // Русский язык за рубежом. 1986.№ 3.
Формановская Н.И.Речевое общение: коммуникация и прагматика. М., 2007.
Храковский В.С. Повелительность // ТФГ. Темпоральность. Модальность. Л.,
1990. C. 185-237.
Храковский В.С., Володин А.П. Семантика и типология императива. Русский
императив. М., 1986.
Шендельс Е.И. Многозначность и синонимия в грамматике. М., 1970.
Качесова И.Ю. (Барнаул)
Kachesova I.U. (Barnaul)
К ВОПРОСУ О ФОРМИРОВАНИИ КОГНИТИВНОЙ
СТРУКТУРЫ АРГУМЕНТАТИВНОГО ДИСКУРСА
ON THE FORMATION OF ARGUMENTATIVE DISCOURSE
COGNITIVE STRUCTURE
Ключевые слова: аргументация, дискурс, когнитивная структура,
картина мира
Keywords: argumentation, discourse, cognitive structure, world view
Описываются способы формирования когнитивной структуры
аргументативного дискурса, связанные с коррекцией картины мира
оппонента
Ways of the formation of argumentative discourse cognitive structure are
described in the article. They are connected with the correction of opponent world
view.
Исследователи дискурса давно пришли к мнению, что четкого и
однозначного определения термину «дискурс» не существует, при этом
многие отмечают необычайную популярность данного понятия. Дискурс
изучается в аспекте его ситуативных характеристик (как текст, погруженный
в ситуацию); исследуются его содержательные характеристики (дискурс как
некий регистр общения, устный или письменный); рассматривается
структурная организация дискурса; его функционирование в виде
специфичности общения в рамках определенного этноса, культуры, этикета,
речевого поведения и т.д. Так же дискурс описывается как когнитивносемантическое явление. В частности, С.Ю.Тюрина указывает: «Всякое
коммуникативное действие в рамках спонтанного или организованного
дискурса представляет собой реализацию тех или иных коммуникативнокогнитивных
структур»
[Тюрина
http:
//www.vfnglu.wladimir.ru/files/hetmag/v3/ar11.doc.].
Данная статья посвящена описанию способов когнитивного
моделирования в аргументативном дискурсе.
Объединение в одном ряду когнитивных и коммуникативных
характеристик обусловлено наличием в языке особой функции, связанной с
передачей ментального кода. Дискурс, по мнению Ю.С. Степанова, это
«первоначально особое использование языка для выражения особой
ментальности… также особой идеологии; особое использование влечет
активизацию некоторых черт языка и, в конечном счете, особую грамматику
и особые правила лексики… Дискурс создает особый «ментальный мир».
Дискурс – это "язык в языке", но представленный в виде особой социальной
данности. Дискурс реально существует не в виде своей "грамматики" и
своего "лексикона", как язык просто. Дискурс существует прежде всего и
главным образом в текстах, но таких, за которыми встает особая грамматика,
особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая
семантика, – в конечном счете – особый мир. В мире всякого дискурса
действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинности,
свой этикет. Это – "возможный (альтернативный) мир" в полном смысле
этого логико-философского термина. Каждый дискурс – это один из
"возможных миров". Само явление дискypca, его возможность, и есть
доказательство тезиса "Язык – дом духа" и, в известной мере, тезиса "Язык –
дом бытия" [Степанов, 1995, с.39]. По мысли Ю.С.Степанова, дискурс
прежде всего связан с идеей существования особой ментальноидеологической структуры, ситуативно детерминированной и социально
заказанной.
Аргументативный дискурс, на наш взгляд, как никакой другой тип
дискурса, способен формировать данную ментально-идеологическую
формацию. А.Г. Гурочкина указывает на основную цель аргументации:
«основной целью аргументативного дискурса является не только обмен
информацией, но, главным образом, обоснование или опровержение
некоторого положения (тезиса) для восприятия и принятия его
индивидуальным
или
коллективным
реципиентом»
[Гурочкина
http://filologija.vukhf.lt/7-12/8%20gurochkina%20new.doc.].
Это
следует,
прежде всего, из особенности аргументации транслировать фрагмент
картины мира от аргументатора к оппоненту. В принципе, сама сущность
аргументативного процесса кроется в этой идеи аргументативной
трансляции: «Мотивирующая сила некоторых конструкций заключается в
желании людей иметь свой «голос», собственную интерпретацию событий и
заявлять о своих правах. «Я» артикулируется в дискурсе так, чтобы
максимизировать основания, которые имеет человек для того, чтобы быть
услышанным… Субъект, конструируя в дискурсе один тип «Я»,
одновременно конструирует определенный тип подчинения» [Поттер,
Уезерел http:// psylib.org.ua/books/_pottu01.htm].
В ходе аргументации дискурс выстраивается аргументатором в виде
когнитивной модели, корректирующей картину мира оппонента. В процессе
порождения аргументативного дискурса информация проходит несколько
этапов трансформации. Первый этап характеризуется формированием
аргументативного намерения, появление которого связано с выдвижением в
семантической структуре дискурса модальностей «я хочу, мне необходимо, я
должен говорить то-то». На втором этапе аргументативное намерение
корректируется: в картину мира оппонента вводятся компоненты, влияющие
на результат его деятельности. В результате, на третьем этапе
трансформаций формируется модальность «я должен, я уверен».
Аргументативное намерение преобразуется в аргументативную уверенность
[Качесова, 2008, с.70].
Коррекция может происходить через добавление в картину мира
оппонента новых субъектных черт, способностей и атрибутов (тип
коррекции, связанной с усилением уже существующих компонентов
дискурса без изменения структуры картины мира оппонента). Такой тип
коррекции, например, связан с предложением оппоненту некоторой роли,
которая определяется как набор нетипичных для него деятельностей, качеств
и стилей поведения. Данную роль оппонент ассоциирует, прежде всего с
новой социальной позицией. В риторике такой тип коррекции связан с идеей
риторической маски, которая предлагается оппоненту в качестве компонента
убеждения.
Еще один тип коррекции картины мира оппонента связан с введением
в его картину мира новых фрагментов, ранее отсутствующих (тип коррекции,
связанный с изменением структуры картины мира оппонента). Например,
аргументация, в ходе которой человеку предлагается принять его
способность контролировать обстоятельства, человек преподносится как
агент позитивных перемен, даже как создатель новых социальных форм. В
этом смысле, в картину мира оппонента встраивается совершенно новый
компонент, ранее отсутствующий в ее структуре, – позитивный результат
деятельности.
Рассмотрим на примере анализа фрагмента книги Р.Киплинга
«Маугли», каким образом происходит формирование когнитивной модели,
корректирующей картину мира оппонента. Данный фрагмент описывает
ситуацию, в которой волки собрались на Скале Советов решать судьбу
человеческого детеныша.
Глухой рев донесся из-за скалы – голос Шер-Хана.
- Детеныш мой! Отдайте его мне! Зачем Свободному народу
человеческий детеныш?
Но Акела даже ухом не повел. Он сказал только:
- Смотрите, о волки! Зачем Свободному народу слушать Чужих?
Смотрите хорошенько!
Волки глухо зарычали хором, и один из молодых четырехлеток в
ответ Акеле повторил вопрос Шер-Хана:
- Зачем Свободному народу человеческий детеныш?
А закон джунглей говорит, что если поднимается спор о том,
можно ли принять детеныша в Стаю, в его пользу должны высказаться по
крайней мере два волка из Стаи, но не отец и не мать.
- Кто за этого детеныша? – спросил Акела. – Кто из Свободного
народа хочет говорить?
Ответа не было, и Мать волчица приготовилась к бою, который, как
она знала, будет для нее последним, если дело дойдет до драки.
Тут поднялся на задние лапы и заворчал единственный зверь другой
породы, которого допускают на Совет Стаи, - Балу, ленивый бурый
медведь, который обучает волчат Закону джунглей, старик Балу, который
может бродить, где ему вздумается, потому что ест одни только орехи,
мед и коренья.
- Человеческий детеныш? Ну что же, - сказал он, я за детеныша. Он
никому не принесет вреда. Я не мастер говорить, но говорю правду. Пусть
бегает со стаей. Давайте примем детеныша вместе с другими. Я сам буду
его учить.
Нам нужен еще кто-нибудь, - сказал Акела. Балу сказал свое слово, а
ведь он учитель наших волчат. Кто еще будет говорить, кроме Балу?
Черная тень легла посреди круга. Это была Багира, черная пантера,
черная вся сплошь, как чернила, но с отметинками, которые, как у всех
пантер, видны на свету, точно легкий узор на муаре. Все в джунглях знали
Багиру, и никто не захотел бы становится ей поперек дороги, ибо она была
хитра, как Табаки, отважна, как дикий буйвол, и бесстрашна, как раненый
слон. И голос у нее был сладок, как дикий мед, капающий с дерева, а шкура
мягче пуха.
- О Акела, и ты, Свободный Народ, - промурлыкала она, - в вашем
собрании у меня нет никаких прав, но закон джунглей говорит, что если
начинается спор из-за нового детеныша, жизнь этого детеныша можно
выкупить. И в законе не говориться, кому можно, а кому нельзя платить
этот выкуп. Правда ли это?
- Так! Так! – закричали молодые волки, которые всегда были голодны.
- Слушайте Багиру! За детеныша можно взять выкуп. Таков закон.
-Я знаю, что не имею права говорить здесь, и прошу у вас позволения.
- Так говори же! – закричало двадцать голосов разом.
- Стыдно убивать безволосого детеныша. Кроме того, он станет
отличной забавой для вас, когда подрастет. Балу замолвил за него слово. Я к
слову Балу прибавляю жирного буйвола, только что убитого буйвола, всего в
полумиле отсюда, если вы примете детеныша в Стаю, как полагается по
закону. Разве это трудно?
Тут поднялся шум, и десятки голосов закричали разом:
-Что за беда? Он умрет во время зимних дождей. Его сожжет
солнце. Что нам может сделать голый лягушонок? Пусть бегает со Стаей.
А где буйвол, Багира? Давайте примем детеныша.
В структуре аргументативного дискурса, отраженного в данном
фрагменте текста, представлены три действующих субъекта аргументации:
Шер-Хан, Багира, Балу. Шер-Хан является оппонентом аргументативных
стратегий Балу и Багиры. Позиция Акелы – это позиция третейского судьи,
члены Свободной стати (в данном отрывке молодые волки) являются
аудиторией, на которую направлен аргументативный процесс. В данном
аргументативном дискурсе прослеживаются две линии аргументации: первая
заявлена позицией Шер-Хана («Детеныш мой! Отдайте его мне!»), вторая –
позицией Багиры и Балу («Давайте примем детеныша вместе с другими»,
«Стыдно убивать безволосого детеныша»), но активным началом,
формирующим дискурс, является именно аргументативная стратегия Багиры
и Балу. Реплика Шер-Хана («Зачем Свободному народу человеческий
детеныш?») является попыткой начать формирование собственного
дискурса, но данную попытку пресекает фраза «третейского судьи» Акелы
(Но Акела даже ухом не повел. Он сказал только: « Смотрите, о волки!
Зачем Свободному народу слушать Чужих? Смотрите хорошенько!»).
Киплинг акцентирует внимание читателя на том, что аргументативный
дискурс формируется и развивается на основе одной стратегии, связанной с
выдвижением позиции Балу и Багиры. Кроме того, Шер-Хан как субъект
аргументации даже выведен за пределы поля аргументации (Глухой рев
донесся из-за скалы – голос Шер-Хана). Именно поэтому в текст вводится
авторская ремарка «Но Акела даже ухом не повел». Акела – вожак статьи,
волк, пользующийся авторитетом. Его функция в данной ситуации – быть
судьей. А судья в традиционном дискурсе суда должен выслушивать все
мнения. Акела сознательно нарушает законы построения дискурса суда, тем
самым в качестве базы формирования дискурса избирается лишь одна из
позиций.
Багира и Балу защищают Маугли и решают оставить его в стае. Их
аргументативная стратегия преследует единую цель. Члены Свободной стаи
пассивны, они открыто не высказываются против того, чтобы Маугли
остался (Волки глухо зарычали хором, и один из молодых четырехлеток в
ответ Акеле повторил вопрос Шер-Хана: «Зачем Свободному народу
человеческий детеныш?»). Аргументы, которые приводят Балу и Багира,
связаны с коррекцией картины мира членов Свободной стаи. Киплинг
описывает Свободную стаю так: «молодые волки, которые всегда были
голодны». Потребность в еде является доминантным компонентом в
структуре их картины мира. Вторым компонентом выступает осознание
собственной социальной роли. Акела – вожак, он возглавляет их мир, они все
являются членами одного сообщества. Багира выстраивает свою
аргументацию на последовательном обыгрывании базовых компонентов
картины мира членов Свободной стаи. В начале она акцентирует внимание
собравшихся на том, что не принадлежит их сообществу, она – пришлая.
Киплинг вводит данный компонент «инакости», описывая Багиру («Черная
тень легла посреди круга. Это была Багира, черная пантера, черная вся
сплошь, как чернила, но с отметинками, которые, как у всех пантер, видны
на свету, точно легкий узор на муаре. Все в джунглях знали Багиру, и никто
не захотел бы становится ей поперек дороги, ибо она была хитра, как
Табаки, отважна, как дикий буйвол, и бесстрашна, как раненый слон. И
голос у нее был сладок, как дикий мед, капающий с дерева, а шкура мягче
пуха»). Данную идею транслирует и сама Багира («О Акела, и ты, Свободный
Народ,– промурлыкала она, – в вашем собрании у меня нет никаких прав»).
Но вместе с этим сразу же акцентируется доминантный компонент,
связанный с потребностью молодых волков в еде. Его выдвижение
осуществляется через ввод семантики выкупа («закон джунглей говорит,
что если начинается спор из-за нового детеныша, жизнь этого детеныша
можно выкупить»). Объединение двух базовых компонентов происходит в
реплике Багиры («И в законе не говориться, кому можно, а кому нельзя
платить этот выкуп. Правда ли это?»). Итак, уже в первой фразе,
обращенной к собранию, Багира выделила и усилила компоненты, базовые
для картины мира аудитории. Следующие реплики поддерживают
достигнутое усиление («Слушайте Багиру! За детеныша можно взять
выкуп. Таков закон». «Я знаю, что не имею права говорить здесь, и прошу у
вас позволения»). Затем происходит изменение структуры картины мира
аудитории. Это осуществляется за счет введения новых компонентов
семантики, связанных с идеей вины и пользы («Стыдно убивать безволосого
детеныша. Кроме того, он станет отличной забавой для вас, когда
подрастет»). Последняя реплика Багиры закрепляет изменение картины
мира за счет, во-первых, присоединения собственной стратегии к стратегии
Балу («Я к слову Балу прибавляю»), во-вторых, еще большего усиления
компонента, связанного с семантикой пищи («прибавляю жирного буйвола,
только что убитого буйвола, всего в полумиле отсюда»), в-третьих,
появления нового компонента, связанного с семантикой законности, что
подкрепляет семантику осознания своей социальной роли («если вы примете
детеныша в Стаю, как полагается по закону. Разве это трудно?). Итак,
аргументативная стратегия Багиры изменяет структуру картины мира
аудитории (Свободной стаи), вводя в нее новые компоненты семантики.
Аргументативная стратегия Балу связана с усилением уже
существующих компонентов картины мира аудитории. Балу не чужак, он
признан своим («Тут поднялся на задние лапы и заворчал единственный
зверь другой породы, которого допускают на Совет Стаи»). Балу обучает
волчат законам джунглей, его признают своим везде («старик Балу, который
может бродить, где ему вздумается, потому что ест одни только орехи,
мед и коренья»). Балу – наставник, учитель, и эта функция поднимает его
социальный статус почти на один уровень со статусом вожака Акелы. В
реплике Балу выражается идея усиления семантического компонента
социальной общности (Человеческий детеныш? Ну что же, - сказал он, я за
детеныша», «Пусть бегает со стаей. Давайте примем детеныша вместе с
другими»), что подчеркивается семантикой принадлежности к власти («Я сам
буду его учить»).
Обе стратегии прослеживают идею трансформиции аргументативного
намерения в аргументативную уверенность. Данная трансформация
выражается через переход от вопросной конструкции («Человеческий
детеныш? Ну что же», - реплика Балу; « Правда ли это?» - реплика Багиры)
к утвердительному констатирующему высказыванию («Слушайте Багиру! За
детеныша можно взять выкуп. Таков закон», - реплика Багиры; «Давайте
примем детеныша вместе с другими», - реплика Балу). Такого рода
трансформация имеет прямую корреляцию со способом коррекции картины
мира аудитории. Аргументативное намерение на семантическом уровне
находит свое отражение в способах манипулирования компонентами
картины мира аудитории, аргументативная уверенность формируется в
результате коррекции картины мира.
Итак, как видно из приведенного анализа, аргументативные стратегии
формируют когнитивную модель, что корректирует картину мира аудитории
и является базой формирования аргументативного дискурса.
Литература
Гурочкина А.Г. Аргументативный дискурс парламентских дебатов
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
http://filologija.vukhf.lt/712/8%20gurochkina%20new.doc
Качесова И.Ю. Текстовые реализации характеристик поля аргументации //
Филология и человек, 2008, № 2.
Поттер Дж., Уезерел М. Дискурс и субъект [Электронный ресурс]. Режим
доступа: http:// psylib.org.ua/books/_pottu01.htm
Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности
//Язык и наука конца ХХ века. М., 1995.
Тюрина Ю.С. Дискурс как объект лингвистического исследования
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
http:
//www.vfnglu.wladimir.ru/files/hetmag/v3/ar11.doc/
Клинк Е.И. (Барнаул)
Klink E.I. (Barnaul)
КОМПОЗИЦИЯ ТЕКСТА ИМИДЖЕВОЙ СТАТЬИ КАК
ЖАНРООБРАЗУЮЩИЙ ПРИЗНАК
COMPOSITION OF IMAGE ARTICLE AS A GENRE-FORMING
ATTRIBUTE
Ключевые слова: композиция, статья, жанр, воздействие, уровень
Keywords: composition, article, genre, influence. Level
Дается описание двухуровневой структуры текста имиджевой статьи как
жанра. Рассматриваются компоненты каждого уровня, анализируется их
связь через аспект взаимодействия
There is a description of two-level structure of image article as a genre.
Components of each level and analysis of connection between levels through the
aspect of influence are considered.
Имиджевая статья в исследовании А.Д. Кривоносова определяется как
«жанр PR-текста, представляющий актуальную социально значимую
проблему, где факты, сама проблема, лежащие в основе материала о
базисном субъекте PR, а также точка зрения на данную проблему
способствуют формированию или приращению паблицитного капитала
данного субъекта PR» [Кривоносов 2002, с.254]. Имиджевая статья, и это
вполне очевидно из ее названия, должна служить созданию или
поддержанию положительного имиджа организации, продукта или лица.
Обозначая ракурс нашего исследования, скажем, что все PR-тексты
манипулятивны (т.е. обладают воздействующим потенциалом), поэтому их
следует рассматривать прежде всего в аспекте воздействия на аудиторию. До
сих пор четкого определения воздействия не существует. Это связано с тем,
что данная категория имеет междисциплинарный характер – исследуется
психологией, социологией, лингвистикой, теорией коммуникации и другими
науками. Различные подходы объединяет общая мысль: воздействие –
осознанный и целенаправленный процесс.
Такой аспект рассмотрения позволяет говорить о соотношении данной
работы с телеологическим направлением исследования текста, которое
рассматривает композиционную организацию текста с точки зрения
реализации цели. Н.В. Панченко в своей статье об этом пишет: «На
телеологическую зависимость построения речи указывают все риторики, от
античных до современных (Аристотель, Платон, М.М. Сперанский, И.С.
Рижский, Н.В. Кошанский, М.В. Ломоносов, К.П. Зеленецкий, С.Ф. Иванова
и др.) <…> Риторика рассматривает телеологическую организацию
материала как столь же значимую, что и референциальную, т.е. организацию
предмета в речи» [Панченко 2006, с. 13,15]. Другими словами, расположение
материала в тексте соответствует интенции говорящего. Об этом же говорит
и Е.В. Антюфеева: «Композиционные принципы построения каждого текста
обусловлены
закономерностями
отражаемой
действительности,
мировоззрением автора, а также конкретным намерением, побудившим
автора к созданию данного текста» [Антюфеева 2002, с.80].
Перейдем к вопросу композиционного устройства имиджевых статей.
Структура последних, как правило, содержит шесть компонентов:
1. Заголовок.
2. Вводный абзац (присутствует не всегда), который представляет тезис.
3. Основной текст.
4. Адресная часть (контактная информация.
5. Элементы фирменного стиля (логотип, слоган и т.д.) – иногда
включается в адресную часть.
6. Иллюстрации (фото- и другие изображения).
Вышеперечисленные компоненты представляют собой логикокомпозиционный уровень структуры имиджевой статьи, т.е. уровень,
представляющий как логику изложения материала, так и традиционные
элементы композиции текста.
С другой стороны, в текстах прослеживается наличие композиционных
компонентов иного уровня. К ним относятся композиционные приемы –
структурно-содержательные включения, использующиеся на конкретных
отрезках текста. Назовем этот уровень убеждающим.
Основой классификации композиционных приемов, разработанной нами в
рамках данной работы, являются исследования в области стилистики и
литературоведения.
В качестве иллюстрации убеждающего уровня охарактеризуем два вида
композиционных приемов из этой классификации:
1. Прием контраста.
2. Прием компенсации.
Прием контраста направлен на крытое сравнение с конкурентами и
попытку «отстроится» от них: фрагмент из статьи Как оживляют пиво в
Барнауле» («Телепарк», №10, 2008): «Согласитесь, куда приятней в кругу
друзей неспешно потягивать свежий пенный напиток, чем тратить вечер
на концентрат, который томился в душном фургоне по дороге из другого
региона» - четкое противопоставление продукции Баранульского
пивоваренного завода и неместных производителей.
Прием компенсации, или прием перекрывания минусов: текст
выстраивается таким образом, что за контраргументом сразу же следует
положительный аргумент, иногда контраргумент ставится в позицию между
двумя положительными посылками. В статье «Брюкке» расширяет
горизонты» («Свободный курс», №13, 2008) замечание о высокой цене этих
колбасных изделий попадает в своеобразное кольцо: «Колбаса и здоровье…
Теперь о цене… И еще раз о здоровье». Такой прием позволяет усилить
акцент на достоинствах товара либо услуги и «заретушировать», сделать
менее заметными недостатки.
Таким образом, очевидно, что структура текста имиджевой статьи
представлена двумя уровнями – логическим и убеждающим. Эти
структурные уровни объединены общей целью, которой служит имиджевая
статья – воздействие на аудиторию, результатом которого является
формирование и поддержание положительного имиджа базисного субъекта
PR.
Двухуровневую структуру имиджевой статьи можно определить в виде
схемы:
Аргументация как
комбинаторика
аргументов
Логическая
структура
текста
Убеждающая
структура
текста
Композиция как
комбинаторика
аргументов
Мы считаем, что такая особенность композиционного построения
имиджевых статей является неотъемлемой чертой текстов этого жанра –
жанрообразующим признаком.
Существует несколько точек зрения по поводу того, какие
жанрообразующие признаки являются важными для современной теории
журналистики. Так, А.А. Тертычный в качестве основных называет
следующие жанрообразующме факторы: целевая установка (функция)
отображения, предмет отображения и метод отображения. Л.Е. Кройчик
считает, что «…публицистический текст непременно включает в себя три
важнейших компонента: а) сообщение о новости или возникшей проблеме; б)
фрагментарное или обстоятельное осмысление ситуации; в) приемы
эмоционального воздествия на аудиторию (на логико-понятийном или
понятийно-образном кровгне)» [Кройчик 2000]. А.Д. Кривоносов среди
жанрообразующих факторов PR-текста называет следующие: предмет
отображения, целеустановка текста, метод отображения, функции и
стилистико-языковой фактор. Все исследователи, как мы видим, указывают
прежде всего на предмет отображения и целеустановку текста.
Следует отметить, что в монографии А.Д. Кривоносова композиционные
особенности PR-текста как жанрообразующий признак рассматриваются
именно в контексте стилистико-языкового фактора. Мы же считаем, что
композиция как часть воздействующего потенциала, имеет связь с
целеустановкой,(интенцией), о которой говорилось выше.
Тезисно обобщим все вышесказанное: структура текста имиджевой
статьи неоднородна и включает в себя как минимум два уровня. Первый
уровень – логико-композиционный – представлен композиционными
блоками текста и демонстрирует логику подачи материала. Второй уровень –
убеждающий – представлен композиционными приемамиЮ встроенными в
структуру композиуионных частей. Таким образом, реализация конкретной
композиционной модели осуществляется на этих двух уровнях и
представляет
собой
совокупность
композиционных
частей
и
композиционных приемов. В то же время аргументация, как процесс
убеждения, не просто опирается на логику, но и использует различные
композиционные приемы расположения аргументов. Такая внутренняя
структура характеризует имиджевые статьи как жанр. Связь двух уровней
внутренней структуры осуществляется через цель, которой служит PR-текст.
А поскольку любой PR-текст по своей внутренней природе манипулятивен,
то главной его целью является воздействие на аудиторию для достижения
конкретного результата.
Литература
Антюфеева Е.В. Синтаксическая композиция как средство репрезентации образа
автора в рассказе И.А. Бунина «Последнее свидание // Человек-КоммуникацияТекст. Барнаул, 2002. Вып. . С. 80-86.
Кривоносов А.Д. PR-текст в системе публичных коммуникаций. Спб, 2002.
Кройчик Л.Е. Система журналистских жанров [Электронный ресурс]. Режим
доступа: http://evartist.narod.ru/text5/64.htm
Панченко Н.В. Телеологическое направление изучения композиции текста //
Человек-Коммуникация-Текст. Барнаул, 2006. Вып. 6. С.13-29
Тертычный А.А. Жанры периодической печати. М., 2000.
Колесов И.Ю. (Россия, Барнаул)
Kolesov I.Yu. (Russia, Barnaul)
О РОЛИ КОГНИТИВНЫХ МОДЕЛЕЙ ВОСПРИЯТИЯ
ПРОСТРАНСТВА
В КОММУНИКАТИВНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ВЫСКАЗЫВАНИЯ И
ТЕКСТА
ON THE ROLE OF PERCEPTUAL COGNITIVE MODELS IN THE
COMMUNICATIVE ASPECT OF SENTENCES AND TEXTS
Ключевые слова: когнитивная модель, высказывание, текст,
концептуальная метафора
Keywords: cognitive model, sentence, text, metaphoric conceptual model
В статье рассматриваются некоторые когнитивные модели,
актуализирующиеся в коммуникативных характеристиках высказывания и
текста, основанием которых является перцептивный опыт людей. Среди них
такие когнитивные модели, как фон-фигура, наблюдатель-наблюдаемое, а
также некоторые модели концептуальных метафор, например: ПОЛЕ
ЗРЕНИЯ – КОНТЕЙНЕР, ГЛАЗА – ВМЕСТИЛИЩА ЭМОЦИЙ И и т.д.
The paper focuses on some cognitive models underlying the structure of
sentences and texts, which represent perceptual experience. The models include
some basic cognitive representations such as FIGURE-GROUND, SEERPERSEIVED OBJECT, ETC. AS WELL AS SOME METAPHORIC
CONCEPTUAL MODELS: VISUAL FIELDS ARE CONTAINERS; EYES ARE
CONTAINERS FOR THE EMOTIONS, etc.
Когнитивными моделями восприятия считаются такие ментальные
структуры, организующие знание и его актуализацию в языковых формах,
которые коренятся в перцептивном опыте познания окружающего человека
мира и могут быть обнаружены в когнитивном анализе языка. Одной из
центральных моделей является противопоставление фигуры определенному
фону (ФИГУРА-ФОН), которая вместе с моделью НАБЛЮДАТЕЛЬ–НАБЛЮДАЕМОЕ
имплицирует перцепцию в связи с указанием на наличие наблюдателя, так или
иначе включаемого в информационную модель текста. Модель КОНТЕЙНЕР,
ориентационные модели ВЕРХ-НИЗ, ВПЕРЕДИ-ПОЗАДИ в более широком смысле
являются основанными на т.н. телесном опыте – опыте ориентирования тела
человека в пространстве. Иллюстрацией использования говорящими своего
перцептивного опыта в языке выступает использование таких метафорических
когнитивных моделей, связанных с восприятием, как ПОЛЕ ЗРЕНИЯ – КОНТЕЙНЕР
(VISUAL FIELDS ARE CONTAINERS): The ship is coming into view; Ем все, что только
попадется мне на глаза; ГЛАЗА – ВМЕСТИЛИЩА ЭМОЦИЙ (THE EYES ARE CONTAINERS
FOR THE EMOTIONS): His eyes were filled with anger; Лицо у него сияло, в глазах
светилось счастье (А. Чехов), ВОСПРИЯТИЕ ЗРЕНИЕМ – ЭТО ПРИКОСНОВЕНИЕ /
ГЛАЗА – КОНЕЧНОСТИ (SEEING IS TOUCHING / EYES ARE LIMBS): I can’t take my eyes off
her; Не поворачивая головы, он осторожно трогал глазами лица прохожих; Он
опять стал с усмешкой нажимать на Саньку глазами (Б. Житков); He wants
everything within reach of his eyes; Всюду, сколько хватал зоркий глаз, колыхалась,
волнуясь, зыбкая, желтая, еще неспелая рожь, – необозримое море русских,
склоненных долу хлебов (Б. Савинков).
Когнитивные модели, в основании которых положено восприятие либо
пространственная ориентация субъекта речи, могут рассматриваться как
основанные на опыте восприятия пространства. В языке данные модели
обнаруживаются в разных, но значимых участках его организации, например,
в актуальном членении предложения тема составляет фон для
высказываемого по её поводу, т.е. ремы. В многообразных единицах
дейксиса актуализируются пространственные границы, проведенные
говорящим в его актуальном хронотопе, и ориентиры места, занимаемого
самим говорящим. В реальном топохроносе границ никем не проведено, и
даже само пространство не воспринимается. Воспринимается сознанием
заполненный
континуум
пространства-времени
и
отражается,
актуализируется в языке как фрагмент наблюдаемого или мыслимого, – а
значит, моделируемого, пространства, которое «осваивает» для себя
говорящий (наблюдатель). Соответственно, в языковом воплощении могут
быть представлены разные версии концептуализации одного и того же
фрагмента топохроноса, сложившиеся у различных коммуникантов, а в
анализе языкового материале могут быть выявлены различные способы
моделирования хронотопа как когнитивного образа топохроноса в
речемыслительной деятельности.
О том, что именно в когнитивном анализе языка могут быть выявлены
особенности раскроя образа мира в сознании носителей, говорит А.Е.
Кибрик: «Аспекты языковой структуры и в первую очередь лексическая
семантика не существуют (а значит, и не могут быть описаны) автономно:
они фундаментальным образом зависят от механизмов реальной языковой
деятельности и от когнитивных структур, которыми пользуется человек»
[Кибрик 1996, с.232]. Изучение языковых проекций когнитивных моделей
имеет
междисциплинарный
характер:
когнитивная
лингвистика
интегрируется с когнитивной психологией. На проблему коммуникации и
понимания ориентируется когнитивная лингвистика, на познавательные
процессы – когнитивная психология и оба направления пересекаются на
проблеме операций со знаками, поскольку вне знаковых систем невозможны
ни коммуникация, ни познание [Фрумкина 1999].
Известно, что коммуникативный контекст и дискурс строятся на
взаимодействии коммуникантов, их сознаний, концептуализаций, которые
активируются в процессе дискурсивной деятельности. Дискурс является
также и семиотическим процессом, в ходе которого состояния сознаний
коммуникантов означиваются и выражаются с помощью естественного
языка, который и является представителем и заместителем сложнейших
структур знания, опыта, осмысления и оценки мира [Кубрякова 2000].
Коммуникация осуществляется не за счет того, что говорящий и слушающий
используют в своей речемыслительной деятельности блоки одинакового
содержания. М.В. Никитин отмечает, что понимание состоит в сложном
диалектическом процессе непрерывного поиска общего в различном:
«Значения, как и понятия, в той мере сходны и различны, в какой постоянна
и вариативна сущность вещей, сходен и различен опыт людей, сравнимы и
отличны качественные показатели их психики, близки и разнятся их
установки и намерения в речи и т. д. Взаимопонимание в речи возникает не
потому, что люди заранее обеспечены каким-то общим обменным
минимумом, одинаковым исходным капиталом значений, а потому, что
всегда могут, опираясь на единство мира и собственной природы, отыскать
достаточно общего в переменных значениях, даже если это общее также
изменяется от случая к случаю» [Никитин 1988, с.38]. Таким общим
ментальным компонентом, обеспечивающим понимание, является общность
когнитивных моделей, которые используются при построении выражений
языка. Язык, по Е.С. Кубряковой, есть когнитивный процесс или когнитивная
деятельность [Кубрякова 1998, с.47]. Наша задача – рассмотреть некоторые
из таких моделей, которые основаны на опыте чувственного познания.
Различный смысловой «раскрой» события, представленный в
высказываниях об одной и той же ситуации, свидетельствует об
интерпретативном характере процесса восприятия: сообщить о событии
невозможно, не выбрав или не предположив какой-либо точки зрения –
«наблюдательного пункта» для его восприятия. Таким пунктом наблюдения
и выступает субъект восприятия (наблюдатель-экспериенцер), задающий
сетку координат – личное пространство наблюдателя. Актуализация
субъектности в языке определяется как указание или экспликация
присутствия в системе, структуре и функционировании языка говорящего
лица, носителя языка как субъекта речи, восприятия, познания, мышления,
сознания, поведения, деятельности и культуры [Рябцева 2005, с.10].
Языковые
возможности
обозначить
самоориентацию
говорящего
проявляются в том, что говорящий включает либо не включает себя в
контекст обозначаемой ситуации, вербально проводит границы своего
личного пространства, что находит отражение в эгоцентрической по своей
когнитивной природе языковой категории дейксиса, в смысловой основе
аспектуальной семантики глагольных форм, включающих «срединный
наблюдаемый период» (например, формы русского НСВ и английского
прогрессива), в репродуктивном регистре текста, в ремовыделительных
типах синтаксических конструкций, а также в понятии личного пространства
говорящего, актуализируемого разнородными средствами, включая
названные выше. В данных языковых явлениях интерпретация смыслового
содержания осуществляется в соответствии с когнитивными моделями,
имплицирующими перцепцию в связи с указанием на наличие наблюдателя,
включаемого в смысловую основу языковых значений. На смысловую основу
накладывается интерпретационной компонент содержания языковых выражений,
состоящий в способе представления смысловой основы в значениях,
выражаемых средствами данного высказывания [Бондарко 2002].
Коммуникативная организация предложения (текста) связана со
смысловым развертыванием сообщения, направление которого отображает
коммуникативный модус говорящего лица, а именно те параметры, которые
предоставлены языком для актуализации смысловых намерений говорящего
лица в данной актуальной ситуации коммуникации, и которые использованы
им для создания вербального сообщения. Позиция говорящего определяет
различия коммуникативных типов текста, речи, типов предложений,
функциональные характеристики языковых средств разных уровней
[Золотова и др. 2004]. Основой коммуникативности как признака
предложения является его тема-рематическая структура, поскольку
динамическое соотношение темы и ремы создает пропозицию как
семантическую структуру предложения. Пропозиция как семантическая
единица соответствующая своим содержанием сообщению, не может не быть
предикативной, то есть всегда содержит соотношение «предикативный
признак – носитель предикативного признака», виды которого понимаются
как типовые значения предложений (например, действие субъекта,
состояние субъекта, свойство предмета, количество предметов, отнесение
к классу предметов и др.). В рематической позиции – коммуникативно более
релевантной, чем тематическая, – всегда находится предикативный признак,
ради выражения которого и строится сообщение в том виде, который придает
ему пропозиция как языковая (семантическая) форма смыслового
содержания: Все читали Шукшина – Рассказы Шукшина задавали в
прошлый раз; Ночь наступила неожиданно – Неожиданно раздались
голоса в прихожей. Противопоставленность темы и ремы представляет
собой след когнитивной операции выделения фигуры (нового),
контрастирующей с фоном (известным), который и выступает точкой отсчета
в построении высказывания.
Одним из видов концептуализации неперцептивных сущностей при
помощи когнитивной модели перцепции является фиктивное движение
(fictive motion) – обозначение элементов воспринимаемой стативной
пространственной (пейзажной) сцены глаголами движения и перемещения в
пространстве (например, Дорожка убегает в поле; The road runs along the
coast). Анализ предложений, обозначающих фиктивное движение, является
примером когнитивного аспекта изучения языкового отображения
восприятия, а также актуализации пространства наблюдателя как частного
проявления категории субъектности [Langacker 1991; 2002; Talmy 1996;
Talmy 2000]. В предложениях фиктивного движения идея перемещения
выражена тем, что в ментальном пространстве наблюдателя-говорящего
имеется
некоторая
схематизация
пространства,
заполненного
воспринимаемыми предметами, и эта схематизация допускает ментальное
сканирование данного пространства. В результате осуществляется
мысленное перемещение (при помощи внутреннего зрения) в отображенном
пространстве – хронотопе, и путь движения, либо его ориентиры и т.п.
переносятся на реальный топохронос. Представляется, что изучение
концептуализации таких параметров, как Путь, Преграда, Основа, Ориентир
движения (Talmy 2000), будет способствовать не только познанию
когнитивных механизмов речевого мышления, но и языковые особенности
высказываний о фиктивном движении. Приведем примеры таких
предложений:
а) The road jets from one vista point to another – The road crawls from one
vista point to another (актуализация Пути: прямой vs. извилистый).
б) The road goes through the crowded city (наличие специфической
Преграды, или Среды, составленной серией препятствий и т.п.) – The road
goes through the desert (отсутствует Преграда).
в) The scenery rushed past us as we drove along (актуализация Ориентира
движения – в данном случае «передвижного» наблюдательного пункта,
перенесенного с движущегося наблюдателя на воспринимаемую сцену).
Коммуникативная значимость предложений данного типа заключается в
отстраненности говорящего субъекта – в первую очередь, его сознания – от
изображаемых сцен. Репродуктивный регистр текста ориентирован на
изображение происходящих в поле зрения событий, например:
Последние лучи заката / Лежат на поле сжатой ржи. / Дремотой
розовой объята / Трава некошеной межи. / Ни ветерка, ни крика птицы, /
Над рощей – красный диск луны, / И замирает песня жницы / Среди вечерней
тишины (А. Блок).
Предложения с фиктивным движением строятся в параметрах
репродуктивного регистра текста, однако, в отличие от сообщения о
раскрывающихся взору событиях, в сообщениях, выражающих фиктивное
движение, актуализируется дефокусирование: если в репродуктивном
регистре имплицируется наблюдатель посредством того, что содержание его
поля зрения представлено как бы в фокусе, то при номинации фиктивного
движения поле зрения находится в движении, и фокус восприятия
отсутствует. В коммуникативном плане такие предложения представляют
собой примеры образных синтаксических построений, в которых статическая
сцена представлена динамически за счет актуализации «внутренней»
динамики сознания наблюдателя, который перенес динамизм на знаковое
отображение воспринимаемого сюжета.
Характерная роль наблюдателя как автора репродуктивного
(изобразительного) коммуникативного типа текста детально исследована в
анализе коммуникативной функции текстовых регистров [Золотова и др.
2004]. Так, выделен перцептивный план текста, создаваемый темпоральной
осью перцептивности (T3), которая выражает «позицию говорящего,
реальную или мысленную, во времени и в пространстве по отношению к
событиям текста: следуя вдоль событийной линии, говорящий воспроизводит
“видимое” и “слышимое”; перемещаясь влево или вправо, говорящий может
инвертировать порядок изложения; поднимаясь над происходящим,
говорящий с более высокой точки обзора описывает место действия,
фоновые сопутствующие признаки, либо суммирует повторяющиеся
события, накапливающиеся состояния, либо оставляет прочерк в
незначительных для сюжета отрезках событийного времени, либо сообщает
не о событиях, а о мыслях, вызванных ими, разного уровнях абстракции.
Роль говорящего можно сравнить с ролью кинооператора, стремящегося
запечатлеть изображаемое с разных точек зрения, а вместе с тем с ролью
режиссера, отбирающего и монтирующего кадры» [Золотова и др. 2004, с.23].
Коммуникативная функция презентации воспринимаемого положения дел в
текстах данного регистра поддерживается в числе прочих средств
глагольными предикатами двух типов. Предикаты первого типа содержат
перцептивный компонент в своем толковании – ‘виднеться’, ’быть/стать
заметным, видным, доступным взору’, ‘обнаружиться’, например: Вдалеке
виднеется лес; Мельтешат в глазах бесконечные цифры; Перед глазами
открылись горы; Сквозь верхушки деревьев просвечивает небо; Вдали
рисовались очертания гор; Под ногами рыжеет прошлогодняя хвоя; Дорожка
теряется во ржи; Вдруг холм, безоблачной луною / В тумане бледно озарясь, /
Яснеет (А.С. Пушкин).
Важным в употреблении подобных глаголов является рематизация
объекта-экспериентива при инверсии подлежащего и сказуемого, что задаёт
форму линеаризации главных членов предложения в высказыванияхпрезентациях: Как из серого тумана проступают цветной сюжет и
цветные персонажи (А.И. Солженицын).
Имплицируют наблюдателя «за кадром» немногочисленные русские
префиксальные глаголы движения с приставкой вы-, активно используемые для
презентации воспринимаемых динамических денотативных ситуаций (вылететь,
выскочить, выпрыгнуть и т.п.). Их когнитивная модель включает репрезентацию
движения и одновременного появления объекта восприятия в поле зрения
наблюдателя-говорящего: Из-за угла вынырнула машина; Из-под пня выползла
змея; Из кустов выпрыгнул (выскочил) заяц.
Второй тип составляют предикаты, не имеющие в толкованиях элементов
перцептивного содержания, но получающие перцептивную лексикализацию в
контексте, например:
Старый город сохранил прежний шарм. Прекрасные дворцы эпохи
неоклассицизма с типичными колоннадами и фронтонами соседствуют со
скромными деревянными домами с белыми окошками и разноцветными
наличниками (М. Дрюон); Перед полуразрушенным собором сиротливо
возвышался монумент (С. Друзенко); A much narrower track went to the left, on flat
ground (M. Crichton). He was swallowed by the crowd (RHWUD).
Функция высказываний с предикатами указанных типов состоит в
коммуникативном плане в осмыслении семантического контекста как
имплицирующего восприятие некоторого «положения дел» наблюдателем, от
лица которого строится высказывание. Лексически «неперцептивные» контексты
способствуют презентации воспринимаемых сцен как результате их восприятия
экспериенцером – не деятельным, не активным наблюдателем «со стороны».
Данную коммуникативную функцию выполняет также текстовая, литературная
перцептивность – вербализация зрительной перцепции персонажа, которая
передает описание доступных для наблюдения ситуаций с точки зрения
«всеведущего автора» [Бондарко 2003; 2004; Караулов 2003, c.108-109].
Подобные элементы не включаются в актуальный смысл (семантический центр)
высказывания: они относятся к фону, специально не подчеркиваются, не
актуализируются. Действительно, признак перцептивности в них выражен слабо,
поэтому дискурс подобного типа называют «условно интериоризованной речью
героя», вербализующей зрительные образы персонажа. Помимо точки зрения
автора и точек зрения действующих лиц, в повествовании возникает и точка
зрения наблюдателя, «перехватчика», который «знает то, о чем не знают»
персонажи, и объясняет все это и автору, и читателю, внося определенный вклад
в создание полифоничности текста [Караулов 2003]. Повествовательная,
литературная перцептивность в общем поле языковой интерпретации
исследуемого концепта относится к импликации, являясь результатом
инференции на основе смысла пропозиции.
Таким образом, проявление некоторых закономерных коммуникативно
ориентированных свойств текста и высказывания состоят в использовании
когнитивных моделей, коренящихся в перцептивном опыте, при
развертывании некоторых форматов текста и предложений-высказываний.
Литература
Langacker R.W. Foundations of Cognitive Grammar. In 2 vls. Vol.2: Descriptive
application. Stanford, 1991.
Langaсker R.W. Dynamicity, fictivity, and scanning: The imaginative basis of
logic and linguistic meaning // Korean Linguistics Today and Tomorrow:
Proceedings of the 2002 Intern. Conf. on Korean Linguistics. Seoul, 2002.
Talmy L. The windowing of attention in language // Shibatani M., Tompson S.A.
Grammatical constructions. Their form and meaning. Oxford, 1996.
Talmy L. Toward a Cognitive Semantics. Vls.1-2. Cambridge, 2000.
Бондарко А.В. К вопросу о перцептивности // Сокровенные смыслы: Слово.
Текст. Культура. М., 2004.
Бондарко А.В. Теория значения в системе функциональной грамматики. М.,
2002.
Бондарко А.В. Функциональная грамматика: проблемы системности //
Русский язык в научном освещении. 2003. № 1(5).
Золотова Г.А. Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная
грамматика русского языка. М., 2004.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 2003.
Кибрик А.Е. О «невыполненных обещаниях» лингвистики 50–60-х годов //
Московский лингвистический альманах. М., 1996. Вып.1.
Кубрякова Е.С. Когнитивные аспекты в исследовании семантики слова //
Семантика языковых единиц. Доклады VІ Междунар. конф. М., 1998. Т.
І.
Кубрякова Е.С. О формировании значения в актах семиозиса // Когнитивные аспекты языковой категоризации. Рязань, 2000.
Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М., 1988.
Рябцева Н.К. Язык и естественный интеллект. М., 2005.
Фрумкина Р.М. Самосознание лингвистики – вчера и завтра // Известия
РАН. Сер. лит. и яз. 1999. № 4. Т.58.
Кремнева А.В. (Барнаул)
Kremneva A.V. (Barnaul)
ПРЕЦЕДЕНТНАЯ ПЛОТНОСТЬ КАК ОДНА ИЗ ОСОБЕННОСТЕЙ
СОВРЕМЕННОГО МЕДИАТЕКСТА
PRECEDENT DENSITY AS A CHARACTERISTIC FEATURE OF
CONTEMPORARY MEDIATEXT
Ключевые слова: прецедентная плотность, прецедентность,
интертекстуальность, медиатекст.
Keywords: precedent density, precedence, intertextuality, mediatext.
В статье рассматриваются общие вопросы теории интертекстуальности,
проводится разграничение между интертекстуальностью как средством
кодирования смысла путем отсылки к другому тексту и прецедентностью как
феноменом сознания. Описана специфика интертекстуальности в сфере
медиатекстов, состоящая в сочетании словесного и визуального рядов, а
также в том, что в качестве прецедентности может выступать не только
текст, но и ситуация действительности.
The article addresses to the issues of the intertextuality and points out the
difference between intertextuality as a means of expressing meaning by the
reference to another text and precedence as a phenomenon of consciousness. The
author points out such specific features of intertextuality in mass media texts as the
synthesis of the verbal and visual representation as well as the use of not only texts
but real facts as the sources of precedence.
В своей статье о современной культуре В. Вс. Иванов отмечает, что,
согласно классификации, предложенной известным французским этнологом
К. Леви-Строссом, современные культуры представляют собой т.н. «горячие
культуры»: они помнят все уже созданные тексты (текст, вслед за Ю.М.
Лотманом трактуется в широком понимании этого термина как любые
совокупности знаков: книги, музыкальные, живописные, графические работы
и т.п.) и стремятся к тому, чтобы создать текст, непохожий на уже
существующие. Предшествующие, т.н. «холодные» культуры, охватывающие
период прошедших тысячелетий, стремились в основном к точному
воспроизведению уже существующих текстов (на разных этапах это были,
как правило, священные тексты: гимны богам, нравственные и правовые
формулы и т.д.). «Холодным» культурам память была необходима для того,
чтобы сохранять запас священных текстов в неизменном виде, «горячим»,
напротив, для того, чтобы, опираясь на предшествующие тексты, все же
избежать повторения сделанного ранее [Иванов 1989, с.5].
С учетом сказанного следует признать, что появление теории
интертекстуальности (подчеркнем, теории, а не самого явления),
относящееся к середине прошлого века, и ее бурное развитие в последующие
десятилетия представляется своевременным и необходимым, поскольку эта
теория в известной мере была призвана отразить особенности этого нового
типа культур, т. н. «горячих» культур. У истоков этой теории стоит М.М.
Бахтин с его концепцией диалогизма, идеи которого были подхвачены и
получили дальнейшее развитие в трудах Ю. Кристевой, Р. Барта, Ж. Дерриды
и др. Будучи сложным и многоаспектным явлением, феномен
интертекстуальности изучается сегодня очень широко представителями
различных
гуманитарных
наук:
культурологами,
философами,
литературоведами, искусствоведами и лингвистами различных школ
(герменевтики, теории текста, психолингвистики и когнитивной
лингвистики). Сегодня существует множество различных определений
интертекстуальности, которые охватывают все разновидности межтекстовых
отношений. Суммируя различные подходы к пониманию сущности
интертекстуальности и ее диапазона, можно говорить о двух концепциях: т.н.
«широкой», или радикальной, и более узкой. В соответствии с этим,
интертекстуальность трактуется как универсальное свойство любого текста,
т. е. текста вообще, и, таким образом, как явление безграничного и
бесконечного текста (радикальное воплощение этот подход нашел в идее
«смерти автора», высказанной Р. Бартом). В узком смысле
интертекстуальность понимается как особый способ кодирования смысла
путем отсылки к другому тексту, включение в свой текст фрагментов
предшествующих текстов (Р. Лахманн, И.В. Арнольд и др.). Мы понимаем
интертекстуальность в этом более узком смысле данного термина.
В работах о межтекстовом взаимодействии наряду с термином
«предтекст» используется термин «прецедентный текст», а также
«прецедентное имя» и «прецедентное высказывание» [Красных 1998; с.5253].
Понятие прецедентности тесно переплетается с понятием
интертекстаульности, а различие состоит в аспекте исследования:
интертекстуальность трактуется как свойство или категория текста, а
прецедентность связана в первую очередь с феноменом сознания, памяти,
способами хранения информации в когнитивной базе писателя/ читателя и ее
роли в кодировании и интерпретации смысла. Разграничение между данными
понятиями следует проводить по их локализации: интертекстуальность
принадлежит тексту, обнаруживает себя в тексте как особый способ
кодирования смысла посредством «чужого слова», а прецедентность
локализуется в тезаурусе человека, т. е. в сознании, и на этой основе может
быть
определена
как
тезаурусные
формы
существования
интертекстуальности [Аникина 2004, с.13]. Таким образом, будучи
взаимосвязанными и взаимообусловленными, данные термины отражают
разные аспекты рассмотрения проблемы межтекстовых отношений.
Проблема интертекстуальности, первоначально возникшая на основе
исследования литературного творчества и художественных текстов, долгое
время изучалась преимущественно на материале художественной прозы и
поэзии, и именно в этой области накоплен значительный теоретический
материал [см. например: Кузьмина 1999, Фатеева 2000, Денисова 2003 и др.].
Между тем, изучение феномена прецедентности на материале других форм
коммуникации позволило, как справедливо отмечает В.Е. Чернявская,
существенно углубить наши знания о специфике данного явления в текстах
разной функционально-стилистической и типологической принадлежности
[Чернявская 2000, с.3].
Особую значимость имеет, на наш взгляд, изучение феномена
прецедентности на материале медиатекстов, что обусловлено несколькими
факторами.
Во-первых, это та роль, которую сегодня выполняют массмедийные
средства в формировании сознания и, соответственно, регуляции нашего
поведения в обществе. Сегодня масс-медиа не столько отражает реальность,
сколько реальность, человеческое поведение и стиль коммуникации нередко
копируют образцы, навязываемые массмедийными средствами. Как
подчеркивает И.В. Рогозина, масс-медиа сегодня является основной средой в
которой осуществляется большинство значимых для общества и индивида
видов коммуникации [Рогозина 2005, с.3].
Во-вторых, тем фактом, что массмедийные средства обладают
наибольшей прецедентной плотностью и позволяют выявить самые
разнообразные источники прецедентных текстов. Характеризуя языковой
вкус эпохи за последние два десятилетия, Н.Д. Бурвикова и В.Г. Костомаров
говорят о том, что он испытал на себе влияние либерализма, демократизации,
карнавализации, что нашло свое отражение в изменении привычных границ
между книжностью и разговорностью, и это особенно заметно в языке СМИ
[Бурвикова, Костомаров 2008, с.3]. Он изобилует различными видами
прецедентных текстов: пословицами, афоризмами, строками из песен и
фильмов, цитатами из речей известных людей, т. е. наблюдается своего рода
интертекстуальный бум, результатом которого является высокий уровень
прецедентной плотности массмедийных текстов.
Третьи фактором является поликодовость масс-медийных текстов,
сочетание в них словесных и визуальных кодов, что во многом определяет
специфику способов хранения прецедентных текстов.
В последнее время появилось значительное число исследований, в
которых рассматривается специфика интертекстуальности в массмедийных
средствах (см., например: [Аникина 2004, Ворожцова 2007, Спиридовский
2006, Intertextuality and the media, 2000]), однако многие вопросы специфики
интертекстуальных связей в медиатексте еще ждут своего рассмотрения.
Остановимся на некоторых из них.
Как мы уже отмечали, современные медиатексты отличаются
чрезвычайно высоким уровнем прецедентной плотности. И если раньше
«чужое слово» использовалось лишь для своеобразного эстетического
украшения текста, или своеобразного культурного кода, по которому
распознается «свой» – «чужой»; [Брагина 2005, с.104], то сегодня оно
является одним из основных способов кодирования смысла.
Поскольку наибольшую смысловую нагрузку, как правило, несет
заголовок, представляя смысл в компрессированном виде, а потому выступая
в качестве так называемой «сильной позиции» в тексте, наибольшая степень
прецедентной плотности наблюдается прежде всего в заголовках, например:
«Призрак прессы», «Ужель та самая Анастасия», «Князя Мышкина не
встретишь», «Дым Отечества», «Мы наш, мы новый мир построим»
(Литературная газета №41, 13-19 окт. 2004), «Олигархи в тумане»
(Аргументы и факты, №7, 2006). В качестве других сильных позиций,
характеризующихся высокой прецедентной плотностью, выступают эпиграф,
начало и конец текста. Возможно также использование прецедентной фразы
в качестве начальной на протяжении всего текста. Основными источниками
прецедентных текстов являются литература, политика (высказывания
политических лидеров), кино и телевидение, паремиологический фонд языка.
Как показывает сопоставительный анализ, основной сферой-источником
прецедентных текстов в российской прессе являются литературные
источники, что служит еще одним подтверждением высокой степени
литературоцентричности российской нации. Например: «Единственная
категория людей, которой по моим наблюдениям, прощается обладание
сколь угодно огромными деньгами и нахальное, показное хвастовство
купленными на эти деньги вещами, - это популярные певцы. То есть
стрекозе можно, а с муравья мы спросим по всей строгости» (Т. Толстая
«Кошелек интимнее обнаженного тела» Аргументы и факты №5, 2002). При
этом обращает на себя внимание и тот факт, что в качестве прецедентных
текстов часто используются произведения не только российских, но и
зарубежных авторов. Например: «Бжезинский пафосно рассуждает об
универсальных культурных ценностях, связанных с США; выходит, все
универсальные ценности универсальны, но некоторые универсальнее других,
те, что связаны с Америкой, привет Оруэллу» (А. Фурсов. Выбор без
выбора. Литературная газета № 48 (5999), 1-7 декабря, 2004).
Таким образом, прецедентные тексты могут становиться достоянием не
одной, а нескольких взаимодействующих культур. К числу таких текстов
относятся произведения В. Шекспира, Ф. Достоевского, Дж. Оруэлла, тексты
которых широко используются в качестве прецедентных.
Характерной особенностью интертекстуальности массмедийных
текстов является то, что в качестве сферы-источника прецедентности
выступают не только и не столько литературные и иные тексты, сколько
события реальной жизни, которые в силу их значимости становятся
прецедентными ситуациями. В таких случаях упоминание события, или
отдельного фрагмента, т. е. слова, именующего это событие или его
фрагмент, становится знаком события. И даже если это слово встречается в
ином, предшествующем данному событию тексте, оно воскрешает в памяти
то событие, именем которого оно стало, т. е. воспринимается как
прецедентное. Так произошло со словосочетание ground zero. Трагические
события 11 сентября 2001 года, многократное повторение этой фразы в
сочетании с визуальным рядом (разрушенными зданиями башен-близнецов),
не могло не оставить прочного следа в памяти не только американцев, но и
людей всего мира. Таким образом, ground zero стало знаком события, а
потому встреча с ним в любом другом тексте, даже написанным ранее,
неизбежно вызывает ассоциацию с событиями 11 сентября, т. е. и само
событие, и его имя стали прецедентными.
Таким образом, встреча со словом, которое стало знаком события,
запускает процесс экфории (термин Н.А. Рубакина), оживления
накопленного опыта по одной детали.
Мы уже упомянули визуальный ряд, который сочетается со словесным
в масс-медийном дискурсе, и в этом заключается еще одна особенность
реализации интертекстуальности в массмедийных текстах. Сочетание
вербального и визуального кодов повышает эффект воздействия на
реципиента, такие образы остаются в памяти и часто становятся источником
прецедентности. Приведем пример из событий августа 2008 года в Южной
Осетии. Видеоизображение президента Грузии, в смятении жующего свой
собственный галстук, стало своеобразным знаком события, важной деталью
имиджа президента. Этот видеоряд сразу же стал знаком прецедентной
ситуации и был многократно тиражирован на страницах изданий в таких
фразах, как «дожевал свой галстук», «пожиратель галстуков» и в анекдотах
типа «Вам галстук завернуть или здесь будете его кушать?»
Мы затронули лишь небольшую часть вопросов, связанных со
спецификой феномена прецедентности в медиатекстах для того, чтобы
показать актуальность данной проблемы и необходимость ее дальнейшего
изучения.
Литература
Аникина
Э.М.
Лингвокультурная
специфика
реализации
интертекстуальности в дискурсе СМИ (на материале англо-американской
прессы). Автореф. дис. … канд. филол. наук. Уфа, 2004.
Брагина Н.Г. Социокультурные конструкты в языке. М., 2005.
Бурвикова Н.Д., Костомаров В.Г. Логоэпистемическая составляющая
современного языкового вкуса// Филологические науки. 2008. №3. С. 3 – 11.
Ворожцова О.А. Лингвистическое исследование прецедентных феноменов в
дискурсе российских и американских президентских выборов 2004 г.:
автореф. дисс. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2007.
Денисова Г.В. В мире интертекста: язык, память, перевод. М., 2003.
Иванов В.Вс. В поисках утраченного// Наше наследие. 1989 №1. С. 3 –7.
Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность. М., 1998.
Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического
языка. Екатеринбург – Омск, 1999.
Рогозина И.В. Медиа-картина мира: когнитивно-семиотический аспект:
автореф. дисс. … д-ра филол. наук. Барнаул, 2003.
Спиридовский О.В. Интертекстуальность президентского дискурса в США,
Германии и Австрии// Политическая лингвистика. Екатеринбург, 2006. Вып.
20. С. 161 – 169.
Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире
текстов. М., 2000.
Чернявская В.Е. Интертекстуальность как текстообразующая категория в
научной коммуникации (на материале немецкого языка). Автореф. дисс. …
докт. филол. наук. Спб, 2000.
Intertextuality and the media. From genre to everyday life. Manchester and New
York, 2000.
Куликова Н.А. (Горно-Алтайск)
Kulikova N.A. (Gorno-Altaysk)
ОДОРИЧЕСКИЙ КОД В РЕЧИ ПЕРСОНАЖЕЙ
РАССКАЗОВ А.П. ЧЕХОВА
ODOR CODE IN SPEECH OF CHARACTERS IN STORIES BY A.P.
CHEKHOV
Ключевые слова: код, знак, одорант (запах), интерпретация, персонаж
Keywords: code, mark, odorant (smell), interpretation, character
Предпринята попытка обосновать положение о том, что в речи
персонажей рассказов А.П. Чехова учитывается свойство запаха передавать
информацию. Описания запахов – одно из средств характеристики
эмоционального состояния и социального статуса персонажей.
On examples of stories by A.P. Chekhov in the article importance of odorant
marks for communication process is considered. Attempt to prove the position
about volume is undertaken, and also verbalization of smell.
При передаче информации в обычной ситуации основная нагрузка
ложится на два канала восприятия: слух и зрение. Именно эти способы
восприятия получили большее развитие в коммуникативной системе
человека. Это не означает, что остальные органы чувств исключены из
процесса передачи информации. В современной лингвистике обращается
внимание на процесс вербализации в художественном тексте невербального
поведения коммуникантов: оптической, акустической, тактильной и
одорической систем коммуникативного поведения человека.
Одорический (от слова «одорант» – запах) код – обозначение запаха
для репрезентации и передачи информации. Одорический код в
художественном тексте – это еще не вполне освоенное языковое явление. С
одной стороны, не вызывает сомнений участие запаха в коммуникативном
процессе, где он может быть рассмотрен в синтаксическом, семантическом и
прагматическом аспектах. С другой стороны, средством передачи
одорического кода в художественном тексте остается вербальный язык,
который выполняет свои репрезентативные функции. Поэтому понятие
«одорический код в речи персонажей» означает лингвистическое выражение
запаха, имеющее место в речевой коммуникации персонажей
художественного текста.
Процесс восприятия индивидуален, при этом передача информации с
использованием конструкций восприятия должна быть соотнесена с
процессом восприятия адресата информации. Код репрезентирует
определенную идею или выражает другое, более ценное содержание. Автор
высказывания «должен иметь в виду некую модель возможного читателя,
который, как предполагается, сможет интерпретировать воспринимаемые
выражения точно в таком же духе, в каком писатель их создавал» [Эко 2005,
с.17].
В художественном тексте Чехова «представления о запахах выполняют
многообразные функции. Они формируют жизненное пространство,
становятся частью портрета героя или описания его состояния, используются
для создания стилистического контраста, влияют на эмоциональный строй
всего рассказа, характеризуют время жизни, дают социальную оценку»
[Григорьева 2000, с.182]. В рассказах А.П. Чехова обнаружено около 400
описаний различных запахов, разнообразных по своему происхождению,
эмоциональной окраске, степени интенсивности. Наиболее часто
встречающиеся описания запаха: природные, гастрономические, запахи
табака и алкоголя, парфюмерии. При этом запахи являются важными
факторами в процессе коммуникации. Можно выделить следующие
особенности восприятия запахов персонажами:
- способность персонажей различать запахи;
- адаптация к запаху – привыкание к определенным запахам;
- нечувствительность к запахам, которая может затруднять общение;
- память о запахе – запахи могут вызывать определенные
воспоминания;
- превышение нормы при использовании какого-либо запаха.
Приведем примеры некоторых рассказов, где в качестве
коммуникантов рассматриваются два персонажа, один из которых
отправитель (говорящий), а другой – получатель (слушающий):
Под конец, когда вы думаете, что вам можно уже завалиться и
отдохнуть, ваша супруга вдруг начинает обнюхивать вас, делает
испуганные глаза и вскрикивает.
- Послушайте, - говорит она, - вы меня не обманете! Куда вы
заезжали кроме визитов?
- Ни… никуда…
- Лжете, лжете! Когда вы уезжали, от вас пахло виолет-де-пармом,
теперь же от вас разит опопанаксом! Несчастный, я все понимаю!
Извольте мне говорить! Встаньте! Не смейте спать, когда с вами говорят!
Кто она? У кого вы были? [Чехов 1997, т.6, с.11].
Жена способна различать запахи, поэтому замечает, что от мужа после
новогодних визитов исходит запах, отличающийся от того, который был до
визитов. Запах используется супругой в качестве доказательства,
подтверждающего догадки о неверности мужа. При этом сам персонаж, кому
адресовано обвинение, не видит разницы между запахами названных духов и
приводит данный диалог в качестве примера изощренной пытки (рассказ
называется «Новогодняя пытка»).
Рассмотрим еще один пример:
Маша вернулась из города на другой день к вечеру. Она была
недовольна чем-то, но скрывала это и только сказала, зачем это вставлены
все зимние рамы – этак и задохнуться можно. Я выставил две рамы. Нам
есть не хотелось, но мы сели и поужинали.
- Поди, вымой руки, - сказала жена. – От тебя пахнет замазкой
[Чехов 1997, т.9, с.261].
В какой-то момент в рассказе констатируется, что жене не понравился
запах замазки, исходящий от мужа. До этого, в момент развития отношений
молодых людей, было отмечено, как девушка из обеспеченной семьи
получала удовольствие от запаха краски и скипидара, исходящего от
молодого человека. Теперь ее раздражает и занятие мужа, и его запах, и его
присутствие. У мужчины прошел процесс адаптации к запахам краски,
скипидара, замазки, сопровождающих его работу, запахи воспринимаются
как нейтральные. Его жена не привыкла к этим запахам – из разряда
приятных запахи перешли в разряд неприятных. Это один из знаков, по
которым и молодой муж, и читатель понимают, что взаимоотношениям
молодых людей вскоре суждено закончиться.
В следующем примере запах учительской сравнивается с запахом
полицейской будки:
– Не понимаю, - говорил он (Коваленко) нам, пожимая плечами, - не
понимаю, как вы перевариваете этого фискала, эту мерзкую рожу. Эх,
господа, как вы можете тут жить! Атмосфера у вас удушливая, поганая.
Разве вы педагоги, учителя? Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управа
благочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке. Нет, братцы,
поживу с вами еще немного и уеду к себе на хутор, и буду там раков ловить
и хохлят учить. [Чехов 1997, т.10, с.49].
У всех учителей, кроме Коваленко, в данном случае, проявляется
нечувствительность к запахам, что может означать привычку к
существующему положению вещей всех членов учительской среды. Помимо
основного выражения запаха «кислятиной воняет, как в полицейской будке»
косвенным выражением запаха служит компонент «атмосфера у вас
удушливая, поганая». В рассказе это метафора, которую нельзя прочитывать
буквально. При этом одорический компонент высказывания персонажа
является знаком несоответствия помещения и людей своему назначению.
В «Рассказе неизвестного человека» одорический компонент с запахом
кухни и судомойки:
- Я не мог хотеть этого, - продолжал Орлов таким тоном, как будто
его вынуждали оправдываться. – Я не тургеневский герой, и если мне когданибудь понадобится освобождать Болгарию, то я не понуждаюсь в дамском
обществе. (…) Она хочет, чтобы у меня в квартире пахло кухней и
судомойками; ей нужно с шумом перебираться на новую квартиру,
разъезжать на своих лошадях, ей нужно считать мое белье и заботиться о
моем здоровье; ей нужно каждую минуту вмешиваться в мою личную жизнь
и следить за каждым моим шагом, и в то же время искренно уверять, что
мои привычки и свобода останутся при мне [Чехов 1997, т.8, с.158].
Очевидно, что запах кухни и судомойки не может быть прямым
желанием женщины. Запах выступает в роли знака, указывающего на
несовместимость желаний женщины и мужчины: она заботится о домашнем
уюте, на первое место выходят бытовые хлопоты, а он ценит, прежде всего,
свою свободу.
По запаху персонажи даже в темноте могут догадаться, где они
находятся. Запах аптеки используется в качестве неопровержимого
доказательства присутствия самой аптеки:
Они лениво, нога за ногу, плетутся вдоль забора и громко
разговаривают о чем-то. Поравнявшись с аптекой, обе фигуры начинают
идти еще тише и глядят на окна.
- Аптекой пахнет… - говорит тонкий. – Аптека и есть! Ах, помню…
На прошлой неделе я здесь был, касторку покупал. Тут еще аптекарь с
кислым лицом и с ослиной челюстью. [Чехов 1997, т.5, с.193].
В этом случае информация воспринимается и декодируется вполне
однозначно. В приведенном ниже примере персонаж восхищается запахом,
однако одного запаха недостаточно для получения полной информации,
хозяину требуется визуальный ряд:
Ахинеев восторгается запахами, идущими из кухни. Хозяин доволен.
– Покажи-ка мне, матушка, осетра! – сказал Ахинеев, потирая руки и
облизываясь. – Запах-то какой, миазма какая! Так бы и съел всю кухню! Нукася, покажи осетра! [Чехов 1997, т.2, с.276].
На каком-то этапе культура дисквалифицировала обоняние, как
ненадежный сенсорный канал. В результате культурного семиозиса зрение и
слух, в отличие от обоняния, оказались многократно воспроизведены на
уровне знаков. Не случайно в языке встречаются знаки именно этих двух
видов: визуальные (дорожные знаки, знаки отличий, мимика) и акустические
(гудки, сирены, звонки). Долгое время в художественных текстах не
встречалось описание запаха. Исследователи запахов утверждают, что
обонятельные реакции имеют большую эмоциональную насыщенность и
оценочность [Захарьин 1999, с.54]. Таким образом, описание запаха подходит
для контекста конфликтных ситуаций как индикатор сбоя коммуникации, в
которой участвуют люди разных возрастов, полов и культур. В качестве
примера приведем рассказ, в котором запах находится в ряду других
аргументов, обозначающих крайнюю степень негодования:
«Каролина замахала руками и забегала по комнате, как бы боясь,
чтобы ее насильно не раздели.
– Я мою его кисти, палитры и тряпки, я пачкаю свои платья о его
картины, я хожу на уроки, чтобы прокормить его, я шью для него костюмы,
я выношу запах конопляного масла, стою по целым дням на натуре, все
делаю, но… голой? голой? – не могу!!! [Чехов 1997, т.1, с.57].
Как видно из приведенного примера, визуальные образы делятся на
приемлемые (мыть кисти, пачкать платья, ходить на уроки, шить костюмы,
стоять на натуре) и неприемлемые (стоять на натуре в обнаженном виде).
Одорический образ относится к категории приемлемых: жена может
преодолеть неприятный запах, поскольку зрительный образ для нее важнее
обонятельного.
В рассказах А.П. Чехова учитывается свойство запаха передавать
информацию. Описания запахов формируют пространство текста,
характеризуют состояние персонажей, дают им социальную характеристику.
В заключение следует отметить, что еще не завершен систематический
анализ литературы, рассматривающей реализацию одорического кода в
художественном тексте. Однако совершенно очевидно, что эта проблема
исследована еще недостаточно хорошо и число посвященных ей публикаций
непрерывно растет.
Литература
Григорьева О.Н. Мир запахов в языке Чехова // Функциональные и
семантические характеристики текста, высказывания, слова. Вопросы русского
языкознания. М., 2000. Выпуск VIII. С.182-194.
Захарьин Д. Ольфакторная коммуникация в контексте русской истории //
Культурные практики в идеологической перспективе. Россия, XVIII – начало
XX века. М., 1999, с. 54-70.
Чехов А.П. Собрание сочинений в 18 томах. М.: Наука, 1976.
Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. Спб, 2005.
Левенко А.О. (Барнаул)
Levenko A.O. (Barnaul)
ТЕКСТ В ЭВОКАЦИОННОМ КРУГЕ: ЭВОКАЦИОННОЕ
МОДЕЛИРОВАНИЕ
TEXT IN EVOCATION SPHERE: EVOCATION MODELLING
Ключевые слова: текст, эвокационный круг, эвокационная
деятельность, эвокационный объект, эвокационный продукт
Keywords: text, evocation sphere, evocation activity, evocation object,
evocation output.
В современных филологических исследованиях актуальным остается
поиск способа, при помощи которого более полно могут быть описаны
отношения между текстами. Для изучения функционирования текстов в
текстовой совокупности автором разрабатывается модель эвокационного
круга.
It’s acute in contemporary philological issues to search for a way to describe
the text relations. The author of the article works out the evocation sphere pattern
to study the texts functioning in the text clusters.
В филологических исследованиях значительное место отводится
исследованию текста в различных его аспектах. При этом существующие в
современной лингвистической теории подходы к систематизации текстов не
решают в полной мере задач изучения текстов как динамических
образований, так как в большинстве случаев они рассматривают текст как
продукт, конечный результат той или иной деятельности или процесса.
Поэтому актуальным остается поиск способа, при помощи которого более
полно могут быть описаны отношения между текстами в рамках текстовой
совокупности [Василенко 2008].
Проведенное на материале первичного художественного текста и
вторичных текстов различного типа (киносценарного, кинотекста и текстов
кинорецензий) исследование позволило разработать модель эвокационного
круга [Новые возможности…, с.94] с целью практического ее применения
при исследовании таких сложно организованных семиотических объектов
как текстовые совокупности, а также при решении задач, связанных с
проблемами функционирования текста и процессами текстообразования.
При построении модели эвокационного круга текстов мы выделили
следующие его базовые признаки:
1) Наличие элементов.
Элементами круга являются знаковые субстанции (тексты),
составляющие некоторую совокупность на основе эвокационных
межтекстовых отношений.
2) Уровневая структура.
Тексты, составляющие эвокационный круг, находятся в постоянном
процессе взаимодействия, отсылают прямо или косвенно один к другому и к
исходному тексту. Художественный текст располагается в центре круга и по
отношению к другим текстам выступает в качестве основного эвокационного
объекта. Другие же тексты выступают уже как неравные ему и друг другу
разноуровневые элементы: основной продукт эвокации – кинотекст, и
частичные продукты эвокации – киносценарный текст и тексты
кинорецензий. При рассмотрении эвокационного круга как уровневой
структуры возможно сопряжение с некоторыми положениями из теории
поля.
При подходе к полю как межуровневому явлению, разноструктурные
единицы поля рассматриваются как сгруппированные вокруг инвариантного
содержания; представляющие собой функциональную систему разнородных
средств репрезентации смысла, объединённых интегративным смысловым
признаком [Босова 1998 и др.]
Вслед за Л.А. Голяковой, отметим, что художественный текст имеет
«характер инварианта» [Голякова 2002, с.47], поэтому правомерно структуру
эвокационного круга по аналогии с полевой структурой представить как
уровневую. В центре находится художественный текст, обладающий
инвариантным содержанием, остальные тексты группируются вокруг него в
разной степени удаленности, в зависимости от того, на каком этапе
эвокационной деятельности они образованы. Все тексты сообщаются на
основе наличия общих элементов содержания – «базы текста» (Т.А. ван
Дейк), но при этом потенциально обладают способностью актуализировать
разные смыслы.
3) Нелинейный характер эвокационной деятельности в круге.
Особенностью эвокационной деятельности [Чувакин 2000] в пределах
эвокационного круга является нелинейный характер этой деятельности –
циркулярный. Циркулировать значит ‘совершать круговорот’ [Ожегов 2003,
с. 856], то есть осуществлять движение по кругу. Сообщающиеся в пределах
эвокационного круга тексты посредством эвокационных сигналов отсылают
друг к другу.
В качестве эвокационных сигналов мы рассматриваем элементы
эксплицитной структуры текста, то есть знаковые (кодовые) единицы или их
совокупности, конструирующие объект эвокации в продукте.
У знака имеется три стороны: означающая – сигнал, означаемая –
значение, актуализируемая – смысл. При этом сигнал – это отношение знака
к определенному языку (не обязательно к вербальному(словесному)) и
апелляция к сознанию рецепиента. Значение предполагает референтность
знака (отнесенность к некоторой действительности, не обязательно
реальной). Смысл – отношение знака к понимающему сознанию, способному
декодировать не только отдельные знаки, но и целые знаковые совокупности,
что связано с концептуальностью смысла, а именно с альтернативностью и
неотождествимостью иным возможным в данном контексте смыслам.
Эвокационные сигналы могут актуализировать связь текста сразу с
несколькими текстами, существующими в пределах эвокационного круга, и
обязательно с художественным текстом, располагающимся в его центре.
Художественный текст как инвариант наделяется потенцией служить
отправной точкой для объяснения специфики всех текстов, группирующихся
вокруг него в пределах эвокационного круга, поскольку смыслы,
возникающие во вторичных текстах становятся особенно ярко выраженными
при соотношении с авторской идеей, авторским замыслом, что обусловлено
принципом цельности круга, предполагающим внутреннее единство, где
всякий текст мотивируется другими текстами.
Модель эвокационного круга представлена на Рис. 1.
Т4
Т1
Т2
Т1 – художественный текст
Т2 – киносценарный текст
Т3 – кинотекст
Т4,Т5 – текст кинорецензии
Т3
- уровень круга
Т5
- сообщение
текстов друг с другом
- текст
Рис. 1.
Эвокационный круг как способ систематизации текстов, между
которыми устанавливаются эвокационные отношения, позволяет на основе
сопоставления данных текстов выявить этапные переходы между уровнями
данного круга и взаимодействие разнородных знаковых субстанций (текстов)
как элементов круга.
Разработка и опыт применения эвокационного круга знаменует собой новый
этап в развитии лингвоэвокационных исследований и создает дальнейшую
перспективу для изучения межтекстовых отношений.
Литература
Босова Л.М. Соотношение семантических и смысловых полей
качественных прилагательных : автореф. дис. ….докт. филол. наук.
Барнаул, 1998.
Василенко Т.Н. Гнездовой принцип систематизации текстов (на материале
оригинального художественного текста и его переводов): автореф. дис.
…канд. филол. наук. Барнаул, 2008.
Голякова Л.А. Текст. Контекст. Подтекст. Пермь, 2002.
Новые возможности лингвоэвокационных исследований / Т.Н. Василенко,
Ю.В. Ожмегова, Е.А. Савочкина [и др.] // Сибирский филологический
журнал. 2007. №3. C. 83-95.
Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка. М., 2003.
Чувакин А.А. Эвокация в сфере художественно-речевой коммуникации
как деятельность (Возвращаясь к старой проблеме) // Методология
современной лингвистики: проблемы, поиски, перспективы. Барнаул,
2000. С.145 – 151.
Марьина О.В. (Барнаул)
Maryina O.V. (Barnaul)
ВСТАВНЫЕ КОНСТРУКЦИИ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ (ПОКАЗАТЕЛЬ)
АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ
(НА МАТЕРИАЛЕ РУССКИХ ПРОЗАИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ,
СОЗДАННЫХ В 1980-Е – 2000-Е ГГ.)
INSERTED CONSTRUCTIONS AS A MARK OF AUTHOR’S POSITION
IN FICTION
(ON MATERIAL OF PROSAIC TEXTS CREATED
IN 1980-2000-S)
Ключевые слова: вставные конструкции, повествователь, рассказчик.
Key words: inserted constructions, narrator, 1-st person narrator
В работе рассматриваются вставные конструкции в современных русских
прозаических текстах, встречающиеся в речи повествователя / рассказчика,
обращается внимание на функции данных конструкций в тексте, выявляется
их специфика в зависимости от времени создания художественного текста.
The work deals with inserted constructions found in the speech of narrator / 1-
st person narrator in modern russian prosaic texts. The author pays special
attention to the function of these constructions in the text and reveals their
peculiarity depending on the time when the text appeared.
Существуют различные подходы к изучению вводных и вставных
конструкций. Данные синтаксические единицы могут рассматриваться как
фигуры расчленения (Г.Н. Акимова, В.П. Малащенко, Е.А. Покровская, О.О.
Скоробогатова, О.М. Юрченко и др.). В современной лингвистике имеются
исследования, посвященные изучению модальной роли вводных и вставных
конструкций (С.И. Бурлак, В.В. Виноградов, П.А. Лекант, Г.Я. Солганик,
В.И. Фурашов, М.М. Чернышова, Н.Ю. Шведова и др.). Ряд наблюдений
посвящен описанию функций вставных конструкций в предложениях и
тексте (Г.Н. Акимова, Н.С. Валгина, В.Т. Гневко, В.А. Шаймиев и др.).
В работах исследователей (В.П. Вомперский, С.Г. Ильенко, Н.А.
Николина, В.В. Одинцов и др.) не раз отмечалось многообразие форм
выражения образа автора в литературном произведении. Одним из
своеобразных средств выражения в тексте авторского «я» являются вставные
конструкции.
В литературе 1980-х годов, как и в литературе любого другого
временного промежутка, сообщать о событиях, фактах, «выстраивать»
сюжетную линию может повествователь, повествователь / рассказчик,
рассказчик / рассказчики. Этот момент является определяющим при
исследовании вставных конструкций в художественных текстах данного
периода. Если повествование ведется от лица рассказчика, то вставные
конструкции, как правило, содержат дополнительную информацию к
основному предложению, позволяющую понять действия, поступки, мысли
героев, их состояние: 1. И на кафедре, здороваясь и усаживаясь в кресло (до
звонка осталось полторы минуты!), говорю, как главный груз свалив с плеч:
– Ну и жара сегодня! (Г. Бакланов «Меньший среди братьев»). 2. Как всегда
– и до лекций, и между лекциями – развлекает всех профессор Радецкий,
старый холостяк (Г. Бакланов «Меньший среди братьев»). 3. Северный
город, куда меня распределили – мне выпал город, что уж тут поделаешь, я
вела себя честно, – был не так уж мал, за двести тысяч жителей, и
учителей литературы там хватало (А. Лиханов «Благие намерения»). 4. В
те дни мне снились простенькие и примитивные сны. Наш старинный, с
лепниной на потолках дом, моя теплая комната с книжными полками,
нарядной китайской вазой, полной цветов, мягким светом настольной
лампы с зеленым абажуром и – о господи! – туалет, облицованный голубым
кафелем с виньетками (А. Лиханов «Благие намерения»). В двух первых
примерах вставные конструкции содержат добавочную информацию к
имеющейся в основном предложении, не являющуюся при этом ключевой,
поворотной в системе событий, составляющих текст. Последующие
фрагменты включают вставные конструкции, значимые в сюжетном плане. В
нашем случае – объясняющие, почему рассказчица оказалась в другом городе
(пример №3) («прошла» честное распределение), какие эмоции она
испытывает, соотнося то место, где находится в данный момент времени, и
вспоминая родительский дом (пример №4). Наполнение и эмоциональная
окраска вставных единиц может быть также различной: это и
повествовательные (примеры №2, 3) и восклицательные предложения
(примеры №1, 4), предложения простые (примеры №1, 4) и сложные (пример
№ 3). Вставная конструкция может быть соотнесена с обобщающим
компонентом и однородными членами (пример №2), единственным,
указывающим на вставку, а не на обобщение с уточнением, является
графическое, пунктуационное оформление имеющегося в предложении
элемента.
Если повествование ведется от третьего лица, то вставные конструкции
могут являться показателями несобственно-прямой речи: Иногда – и это
было почти счастье – на оконном стекле появлялись струйки, словно слезы,
и он тут же шел спать, зная, что теперь, даже без седуксена, сон придет
(О. Михайлов «Час разлуки»).
Литература 1990-х отличается тем, что повествование часто ведется от
лица рассказчика / рассказчиков, при этом меняется смысловая нагрузка
вставных компонентов. В рассказе Т. Толстой «Вариации на тему
автопортрета» вставные конструкции и дополняют информацию основного
предложения (пример №1), и являются показателями несобственно-прямой
речи (пример №2), и участвуют в организации диалогического единства
(пример №3): 1. Я полагаю, что ни в литературной, ни в политической
полемике (в отличие от научной) истину не выявишь (да и есть ли она?),
зато такая полемика дает чудесную возможность послушать голоса птиц и
решить, какая из них тебе по душе. 2. Истина – если она существует –
говорит через художественное, и притом каждому – свое. 3. Так какая мне
разница, разделяю ли я взгляд Аллы Латыниной на те или иные книги,
согласна ли с ее оценками или нет, какая мне разница, симпатично ли ей то,
что я сама пишу (я не спрашивала)? Благодаря вставным конструкциям
рассказчица может конкретизировать имеющуюся в основном предложении
информацию и попутно высказать относительно ее свое мнение: А он нам
много раз подряд (я лично читала в печати три раза, на трех языках, значит, повторяет…) расскажет трогательную историю про своего
сынулю (Т. Толстая «Bonyor, mouyik! Pochiol von!»). Так, например, в
рассказе Т. Толстой «Золотая середина» вставная конструкция передает
точку зрения повествователя / рассказчика, противоположную той, которая
содержится в основном предложении: Пошла к психологу. (У нас бы она
пошла к подруге, и подруга ей, наверное, сказала бы: а на что ты, милая моя,
с такой фигурой рассчитываешь? Кончай пьянство, садись на диету, не
шатайся по злачным местам: мужья там не водятся…).
Вставные конструкции могут указывать на другого адресанта речи: 1.
Началась серия «опознаний», то пугавших, то возмущавших Неизвестную
(«Да какая же это Татьяна!» – «Но я никогда не говорила, что я Татьяна!»)
(Т. Толстая «Анастасия, или жизнь после смерти»). 2. Люди ставили
жестокие эксперименты: посреди разговора вдруг нарочно матерились в ее
присутствии, вгоняя ее в краску и заставляя обратиться в испуганное
бегство («Ага! Знает!») (Т. Толстая «Анастасия, или жизнь после смерти»).
В первом случае вставная конструкция заключает в себе диалогическое
единство, во втором – эмоциональную оценку (прямая речь тех, кто хотел
вывести «великую Княгиню» на чистую воду).
Вставные конструкции могут включаться в усложненные сложные
предложения. Так реализуется информативная двуплановость повествования:
И вот наконец в полутьме твоей комнаты он сидит за столом вместе с
другими людьми, а ты сидишь далеко от него, где-то на отшибе, не
думающая о себе буквально ничего, ни крошечки – эта твоя самая
прекрасная особенность, – ты сидишь, как всегда, в полном спокойствии
(Л. Петрушевская «Бал последнего человека»).
Не менее разнообразны вставные конструкции, имеющиеся в
художественных текстах, созданных на рубеже ХХ – ХХI вв. Наблюдается
сосуществование
вставных
и
вводных
компонентов
в
одном
повествовательном фрагменте: Что еще можно сказать о месте заточения
(а судя по лязгу двери, пленницу явно куда-то заточили)? Пожалуй, оно
располагалось не на суше, а на некоем судне, и вода плескалась не просто
так – она билась о борта или, может, о причал (Б. Акунин «Пелагия и
Черный Монах»). Интересующие нас элементы появляются в речи
повествователя, они структурно разнообразны: это и предложения, и
отдельные слова, передающие уверенность и сомнения рассказывающего о
произошедшем событии. В том же самом тексте встречаются вставные
конструкции, осложненные водными словами, сочетаниями или
предложениями: Когда наверху (то есть, надо думать, на палубе) раздались
шаги, Лисицина не испугалась, а обрадовалась.
Вставная конструкция может передавать мысли героя: Золотая
эмблема (правда, сначала Гош еще не знал, что это эмблема, – думал, брелок
или булавочная заколка с монограммой владельца) могла принадлежать
убийце (Б. Акунин «Левиафан»).
В литературе данного периода вставная конструкция, являющаяся
показателем несобственно-прямой речи, может наблюдаться не только в речи
повествователя, но и в речи рассказчика: Архитекторша с упреком
наблюдала, как я читала в постели (потеря зрения) и среди ночи пила
крепкий чай с вареньем (кариес и перевозбуждение) (Наталия Толстая «Моя
милиция»).
Подводя итог сказанному, отметим, что если повествование в
художественных текстах 1980-х гг. ведется от лица рассказчика, то вставные
конструкции содержат дополнительную информацию к основному
предложению, позволяющую понять действия, поступки, мысли, состояния
героев; если же повествуется от 3-го лица, то вставные конструкции
являются показателями несобственно-прямой речи. Вставные конструкции,
имеющиеся в литературе 1990-х гг., являются показателями несобственнопрямой речи, передают точку зрения повествователя / рассказчика,
противоположную той, которая содержится в основном предложении,
указывают на другого адресанта речи и т.д. В литературе рубежа ХХ – ХХI
вв. вставная конструкция также является показателем несобственно-прямой
речи, наблюдается сосуществование вставных и вводных компонентов в
одном повествовательном фрагменте.
Марьина О.В., Ерушова А.С. (Барнаул)
Maryina O.V., Erushova A.S. (Barnaul)
ОБРАЗ АВТОРА В РУССКОМ ПОСТМОДЕРНИСТСКОМ ТЕКСТЕ
AUTHOR IMAGE IN RUSSIAN POSTMODERN TEXTS
Ключевые слова: образ автора, повествователь, рассказчик,
межтекстовые включения.
Key words: image of the author, narrator, 1 person narrator, intertextual
inclusions
Несмотря на утверждения исследователей о расфокусировке
«авторского сознания» (А. Генис) или о том, что автор «давно низведен с
пьедестала» (К. Степанян), в работе отмечается, что центральным образом в
русском постмодернистском тексте остается образ автора.
Despite the firm opinion of most investigators about disfocusing of “author’s
consciousness” (A. Genis) or about the fact that the author “has been overthrown
from the pedestal” (K. Stepanyan) the work mentions that image of the author
remains central image in the Russian literature of postmodernism.
Рассматривая формирование и развитие художественных образов,
В.В. Виноградов исследовал и описал стилистико-смысловые связи внутри
текста и на их фоне определил центральный образ произведения – образ
автора. Он одним из первых отметил, что в истории литературы данный
образ имеет разное содержание, разные лики, разные формы своего
воплощения. Изучение образа автора ведется по нескольким направлениям:
составляющие образа автора (В.В. Виноградов), биографический автор –
первичный автор – вторичный автор (М.М. Бахтин), реализация образа
автора в художественном тексте (А.Н. Васильева, В.В. Виноградов,
Н.А. Кожевникова, В.В. Одинцов), образ автора и речевая структура текста
(В.В. Одинцов, Г.Г. Хисамова), взаимодействие образа автора, рассказчика,
повествователя (А.И. Горшков, Б.О. Корман, Т.Ф. Приходько, А. Федорцова),
образ автора и образ ритора (А.П. Романенко) и т.д.
Современные исследователи, например, В.А. Лукин, А.А. Чувакин,
считают «неизбежным» и «объективным» присутствие образа автора в
каждом художественном тексте [Лукин 2005, с. 267; Чувакин 2003, с. 92].
Однако категория образа автора, разработанная на материале русской
классической литературы и, следовательно, несущая на себе ее печать, не
адекватна изменившемуся объекту описания – современной русской
художественной литературе.
В постмодернистском тексте современными исследователями
(А. Генис, Вяч. Курицын, М. Липовецкий) выделяется новый, принципиально
отличный от традиционного, образ автора. Отличие заключается отчасти в
том, что постмодернизм создаёт новые способы экспликации «авторского я»
в художественном тексте. Современными способами выражения образа
автора выступают помимо традиционных (семантический, синтаксический и
др.), относительно новые, например, интертекстуальный, с помощью
которого образ автора проявляется на межтекстовом уровне.
Составляющими образа автора в современном постмодернистском
тексте являются автор-собиратель, автор-интерпретатор и авторповествователь / рассказчик. Такое деление объясняется, в частности,
открытостью
постмодернистского
текста,
задающей
множество
интерпретаций при помощи разного рода отсылок – включений – к текстам
других авторов. «Центр тяжести текста» всё чаще находится за пределами
текста. «Производятся» образ автора, отношения автора и публики, автора и
художественного пространства, публики и другой публики, а не собственно
«вещь» [Курицын 2001].
В задачи автора-собирателя входит выборка первичных текстов для
отображения их в тексте собственном – вторичном; использование языкового
материала как из авторской индивидуально-речевой системы, так и из иных
источников (из произведений других авторов) формирует межтекстовый
пласт, основу художественного текста. Содержание первичных текстов
истолковывается автором-интерпретатором и проявляется в собственно
авторском тексте посредством автора-повествователя / рассказчика.
Автор-собиратель определяет круг включений, используемых в
собственном тексте. Так, например, в прозе Татьяны Толстой цитаты взяты
из литературных произведений, созданных в XIX–XX веках. Особый тип
межтекстовой связанности (центонный) представляет собой рассказ
«Сюжет», в котором буквально каждое слово является цитатой из того или
иного произведения: «Бессмысленный и беспощадный мужичок,
наклонившись, что-то делает с железом, и свеча, при которой Пушкин,
трепеща и проклиная, с отвращением читает полную обмана жизнь свою,
колеблется на ветру. Собаки рвут младенца, и мальчики кровавые в глазах.
Расстрелять, – тихо и убеждённо говорит он, – ибо я перестал слышать
музыку, румынский оркестр и песни Грузии печальной, и мне на плечи
кидается анчар, но не волк я по крови своей: и в горло я успел воткнуть и
там два раза повернуть». В приведённом примере наблюдается слияние в
одной синтаксической единице – предложении – цитат из нескольких разных
литературных и народных источников, которые, трансформируясь,
видоизменяясь, включаются в контекст и воспринимаются вне отрыва от
него, обостряют «диалогичность текста», повышают «момент игры», служат
«порождению подтекста» [Земская 1996]. О. Славникова в романе «2017»
использует включения из произведений П. Бажова, восходящие к уральским
«тайным сказам» и сочетающие реально-бытовой и фантастические
элементы. По цитатам собирается образ главной героини романа «Татьяны»,
соотносимой с образом Хозяйки медной горы Бажова: «Что же касается
Татьяны, то камни словно примагничивались к ней и смотрелись уместно,
теплея и тяжелея на ее холодноватой коже» или «На Татьяне, будто на
рептилии, совершенно не было застежек, одежда гуляла на ней, точно
скользкая шкурка», «Татьяна явно не скрывала украшений и носила их
постоянно, являясь на свидание разубранная, будто Хозяйка Горы».
Посредством автора-интерпретатора трансформируется классический
сюжет в рассказе Л. Улицкой «Пиковая дама». Так же, как и в классическом
произведении, создаётся образ старой женщины, которая давит, подчиняет
себе домашних (и не только домашних): «Отчего ей была дана власть над
отцом, младшими сёстрами, мужчинами и женщинами и даже теми
неопределёнными существами, находящимися в узком и мучительном зазоре
между полами?». Так же, как у А. Пушкина, героиня стара, немощна («на
кухню, поскрипывая колёсиками своей ходильной машины, с прямой, как
линейка, спиной, явилась Мур»), она «Нежить», она почти бестелесна
(«Чёрное кимоно висело пустыми складками, как будто никакого тела под
ним не было. Только желтоватые костяные кисти в неснимающихся
перстнях да длинная шея с маленькой головкой торчали, как у марионетки»),
но она понимает своё превосходство над окружающими и пользуется этим.
Преобразование цитатных включений происходит непосредственно в
речи повествователя / рассказчика: «...декадентская Афродита с тяжелым
узлом темно-золотых волос, шурша шелками и дыша французскими духами и
модными норвежскими туманами...», «...и кавалер барышню хочет украсть,
и вода бьет фонтаном на все стороны моря, и мир вращается, крутится,
вертится, хочет упасть, и стоит на трех китах, и срывается с них в
головокружительные бездны времени» (Т. Толстая «Йорик»). Использование
цитат, аллюзий, реминисценций в речи повествователя / рассказчика
позволяет выразить определённые коннотативные смыслы, эмоциональные
или оценочные оттенки высказывания, выявить отношение повествующего к
ситуации, событиям, излагаемым в тексте.
Таким образом, существенную роль в реализации образа автора в
русском постмодернистском тексте играют именно межтекстовые связи,
точнее, взаимодействие так называемых «первичных (в качестве цитат) и
вторичных (тех, в которых цитаты появляются) текстов» [Марьина 2008,
с. 154].
Литература
Земская Е.А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества //
Вопросы языкознания. 1996. №3. С.23-32.
Курицын В. Русский литературный постмодернизм М., 2001.
Лукин В.А. Художественный текст: Основы лингвистической теории.
Аналитический минимум. М., 2005.
Марьина О.В. Интеграционные процессы в синтаксисе русской
художественной прозы 1980-ых – 2000-ых гг. : монография. Барнаул, 2008.
Чувакин А.А. Категория образа автора как инструмент интеграции
художественного текста // Проблемы интеграционной лингвистики: автор –
текст – адресат: сб. науч. тр. Новосибирск, 2001. С. 92-95.
Месеняшина Л.А. (Челябинск)
Mesenyashina L.A. (Chelyabinsk)
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЖАНРА ДИССЕРТАЦИИ
DISSERTATION: PRAGMACY CHARACTERS OF GENRE
Ключевые слова: жанр, речевое взаимодействие, языковое
воплощение, целеустановка, адресат, хронотоп.
Keywords: genre, speech interaction, language realization, intention,
addressee, chronotop.
Рассматриваются языковые ограничения на формы выражения
обязательных композиционных единиц письменных речевых жанров
научного стиля, объединенных типом речевого взаимодействия «защита
диссертации».
The speech interaction “supporting of a thesis” and written scienyific genres,
which include this kind of speech interactions are analised. Language limitations
for form realization of obligatory composition elements of these genres is a subject
of special attention.
Рекомендации прикладного характера относительно правил построения
текстов диссертации и автореферата в настоящее время чрезвычайно
востребованы, в качестве примеров можно назвать [Андреев 2003, Волков
2002, Грекова 2003, Жиленкова 2001, Москвичев 2001, Райсберг 2003].
Особое внимание в таких работах уделяется композиционным нормам этих
жанров, поскольку эти нормы регламентированы ВАК. Большое внимание
уделяется также вопросу о том, каким образом эта регламентация отражается
на нормах языкового воплощения диссертации и автореферата [Ведякова
2006, Костомаров 2001].
Вместе с тем до сих пор не предпринималось попыток подойти к анализу
этих речевых жанров (РЖ), реализуя «методологический порядок изучения
языка»: «1)Формы и типы речевого взаимодействия в связи с конкретными
условиями его; 2)формы отдельных высказываний, отдельных речевых
выступлений в тесной связи со взаимодействием, элементами которого они
являются, т.е. определяемые речевым взаимодействием жанры речевых
выступлений в жизни и в идеологическом творчестве; 3)исходя отсюда,
пересмотр форм языка в их обычной лингвистической трактовке»
[Волошинов 1993, с.105]. Т.В. Шмелева включает в структуру модели РЖ
семь параметров: коммуникативная цель, дифференцирующая четыре типа
РЖ, образы автора и адресата, факторы прошлого и будущего, параметр
диктумного содержания и параметр языкового воплощения [Шмелева 2007].
Настоящая работа представляет собой попытку проанализировать
границы нормы языкового воплощения таких РЖ научного стиля, как
диссертация, автореферат ее и отзыв на автореферат, как письменных
жанров, функционирующих в рамках такого типа речевого взаимодействия
(РВ), как «Защита диссертации». Особенно интересным может оказаться
сопоставление языкового воплощения этих РЖ при частичном совпадении
диктума этих речевых произведений, что является одним из условий данного
типа РВ. Жанр диссертации занимает в этом типе РВ (и в научном стиле в
целом) особое место. Диссертация - один из сложнейших вторичных РЖ1.
Сложность его обусловлена в первую очередь сложностью целеустановки: с
одной стороны, как любое речевое произведение научного стиля,
диссертация принадлежит к типу информационных РЖ (в терминологии Т.В.
Шмелевой), с другой, как «аттестационная», квалификационная работа
[Москвичев 2001], она принадлежит к типу оценочных РЖ. Совмещение этих
двух задач высказывания является отличительным признаком особого, не
выделявшегося Д.Н. Шмелевым [Шмелев 1989] типа речи – речи учебной
[Литовский, Месеняшина, Панова 2000], возможно, представляющей собой
один из подтипов научного стиля.
Усложнение по параметру целеустановки приводит к осложнению и по
параметру «образ адресата». В жанре диссертации образ адресата является
многоуровневым, иерархически упорядоченным. Образ адресата первого
уровня предполагает возможность личного речевого контакта с автором.
Именно к адресату первого уровня обращена оценочная целеустановка
диссертации. Информационная целеустановка диссертации обращена к
адресату второго уровня2 (об отражении этого типа адресата научного текста
[см., например, Варгина 1999,Михайлюк 1999, Славгородская 1981]).
В этом смысле интересно сопоставление нормы языкового воплощения
жанра диссертации с нормой языкового воплощения жанра автореферата
диссертации. Почти полное совпадение диктальной составляющей этих
жанров позволяет сосредоточиться на несовпадениях модусов этих жанров.
Следующие ниже примеры (взятые из черновых вариантов диссертаций,
выполнявшихся в вузах уральского региона) показательны именно потому,
что сам факт их ненормативности в диссертациях позволяет выявить
оппозиции между разными жанрами в рамках не просто одного стиля, но и
одного типа РВ:
…N-ая глава диссертации писалась с учетом работ… (1);
…в качестве теоретической (методологической) базы использованы
работы…(2);
Для достижения заявленной цели исследования диссертантка
поставила перед собой следующие задачи… (3);
О критериях противопоставления первичных и вторичных РЖ см.: [Бахтин1986].
Разумеется, «двухъярусность» образа адресата приводит и к ряду других последствий в жанровых
особенностях диссертации, однако их анализ находится за пределами задач настоящей работы, где
рассматриваются такие варианты языкового воплощения жанра диссертации, которые выводят
диссертационные тексты за пределы жанровой нормы.
1
2
…даны оригинальные определения…(4).
При сравнении примеров (1) и (2) обнаруживается, что пример (2)
является немаркированными и допустим в любом жанре научного стиля, в
том числе и в диссертации, а пример (1) вполне уместен в автореферате, но в
диссертации нежелателен. Дело в том, что пример (1) предполагает, кроме
основной, информационной, добавочную авторскую целеустановку,
направленную на рефлексию не только над содержанием, но и над формой
речевого произведения. В принципе, это не противоречит жанровой норме
диссертации, однако «удваивает» образ автора, «добавочный» автор берет на
себя «добавочную» функцию оценки формы диссертации, что осложняет и
без того сложный жанр. В целеустановки же автореферата функция оценки
формы диссертации автором входит в качестве обязательной,
жанрообразующей.
Пример (3) нормативен для автореферата и ненормативен для
диссертации (ср. противоположное мнение [Волков 2002]). Причина, на наш
взгляд, в следующем. Диссертация, как уже было сказано, - жанр внутренне
противоречивый по отношению к авторской интенции (целеустановке):
задача автора - проинформировать адресатов (обоих уровней) о результатах
проделанного исследования и своей интерпретации этих результатов и, в то
же время, предоставить возможность адресатам первого уровня этого
речевого произведения дать оценку не только работе, но и некоторым
сторонам личности автора (квалификация, научная добросовестность,
моральный уровень и т.д.). Первая из задач требует, как говорилось выше,
максимального устранения эгоцентрической составляющей речи вообще –
что в принципе противоречит общим свойствам языковой системы [Золотова,
Онипенко, Сидорова 2004, Падучева 1996] - и первого лица единственного
числа в первую очередь – как грамматической формы этого эгоцентризма.
Вторая же задача, предполагая оценивание автора адресатами первого уровня
в режиме непосредственного взаимодействия, не допускает обозначения
автора третьим лицом, поскольку третье лицо по определению находится вне
непосредственного диалогического взаимодействия. А это разрушает сам тип
РВ «Защита диссертации» как ритуала личного испытания автора.
Модусные различия между жанрами диссертации и автореферата лежат
прежде всего в разности соотношения между информационной и оценочной
целеустановками: в автореферате информационная целеустановка в
значительной мере преобладает над оценочной уже хотя бы потому, что
часть функций, связанных с оценкой диссертации, автор обязан принять на
себя. Во-вторых, существенно разнится и такой параметр, как «образ
адресата»: хотя автореферат и приравнивается к рукописи, но выходит
тиражом в 100 экземпляров, и это означает, что автореферат как жанр
рассчитан на неограниченное число адресатов, наконец, для жанра
автореферата признак возможности/невозможности непосредственного
речевого контакта автора с адресатом нерелевантен, что приводит к
опрощению образа адресата.
Наконец, пример (4) нормативен только для оценочных жанров:
рецензии, экспертного заключения, отзыва и т.п. и ненормативен для жанров
автореферата и, тем более, диссертации. В автореферате авторская
целеустановка направлена на рациональную, но ни в коем случае не на
эмоциональную оценку собственной работы. Автор же отзыва, напротив,
значительно более свободен в оценке чужой работы, жанр отзыва более или
менее жестко регламентирован в диктальном отношении и значительно
менее – в модусном.
Модусные характеристики диссертации, однако, не исчерпываются
перечисленными параметрами. Важной жанровой характеристикой является
хронотоп диссертации, точнее хронотоп композиционных единиц
диссертации. Так, для «Положений, выносимых на защиту», чрезвычайно
важной
композиционной
составляющей
Введения,
ненормативны
формулировки в прошедшем времени совершенного вида (N сложилось…. N
прошло…), поскольку то, что уже произошло, в доказательствах не
нуждается. Доказывать можно только то, существование чего возможно, но
неизвестно, действительно ли. А это требует использования либо настоящего
постоянного, либо будущего времени, либо ирреальной модальности: ирония
может быть выделена…; …пространство включает в себя…;…будет
эффективным при условии….
Таким образом, мы видим, что отклонения от жанровых норм могут
происходить по любому из параметров жанровой модели, причем любое
отклонение так или иначе найдет свое отражение в параметре языкового
воплощения РЖ. Перспективы изучения жанровых норм связаны с
изучением возможностей варьирования по каждому из параметров
конкретных моделей РЖ в пределах конкретных типов РВ. А для этого
необходимо решить вопрос о принципах типологизации речевого
взаимодействия.
Литература
Андреев Г.И. В помощь написанию диссертаций и авторефератов: основы
научной работы и оформление результатов научной деятельности: учебное
пособие. М., 2003.
Бахтин М.М. Проблема речевых жанров //Эстетика словесного творчества.
М., 1986.
Варгина Е.И. Убеждение адресата в достоверности сообщения в научном
тексте // Диалектика текста: в 2 т. Спб, 1999. Т.1. С.60-95.
Ведякова Н.А. Стереотипность и творчество в научном тексте (на материале
авторефератов кандидатских диссертаций по языкознанию и педагогике):
автореф. дисс….канд. филол. наук. - Челябинск, 2006.
Волков Ю.Г. Диссертация: Подготовка, защита, оформление: практ. пособие.
М., 2002.
Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. М.,1993.
Грекова О.К. Обсуждаем, пишем диссертацию и автореферат: учеб. Пособие.
М., 2003.
Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная
грамматика русского языка. М., 2004.
Костомаров В.Г. О языке диссертации // Alma Mater. Вестн. высшей школы.
2001. № 6. С. 32–33.
Литовский В.Ф., Месеняшина Л.А., Панова Р.С. Проблемы формирования
письменной речи. Челябинск, 2000.
Методические рекомендации соискателям и аспирантам по подготовке и защите
докторской и кандидатской диссертаций. Челябинск, 2001.
Михайлюк Т.М. Тактические и стратегические проявления специфики
адресованности научного текста // Стереотипность и творчество в тексте :
межвуз. сб. науч. тр. Пермь, 1999. С. 180–194.
Москвичев Л.Н. Диссертация как научная квалификационная работа // Социс:
Социологические исследования. 2001. № 3. С. 110–116.
Падучева Е.В. Семантические исследования. М.,1996.
Райсберг Б.А. Диссертация и ученая степень: пособие для соискателей. М.,
2003.
Славгородская Л.В. О функции адресата в научной прозе //
Лингвостилистические особенности научного текста: сб. ст. М., 1981. С.93103.
Шмелев Д.Н. Функционально-стилистическая дифференциация языковых
средств // Грамматические исследования. Функционально-стилистический
аспект. М., 1989. С.3-32.
Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Антология речевых жанров. М.,
2007. С.81-89.
Можаева Т.Г. (Барнаул)
Mozhaeva T.G. (Barnaul)
АВТОРСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ В
РАМКАХ ТЕОРИИ СИНТЕЗА ИСКУССТВ
THE AUTHOR’S PERSPECTIVE IN FICTION TEXT IN THE CONTEXT
OF THEORY OF ART SYNTHESIS
Ключевые слова: синтез искусств, кинематографический эффект, точка
зрения, перцептуальный характер повествования, читательское восприятие.
Keywords: art synthesis, cinematographic effect, viewpoint, perceptional
character of narration, reader’s perception.
В работе рассматриваются особенности точки зрения автора
художественного текста в контексте взаимодействия киноискусства и
литературы. В результате в тексте проявляются некоторые особенности
авторской точки зрения в кинопроизведении: высокая степень
субъективности и самоустранение автора.
The work considers some characteristics of author’s viewpoint in fiction text
in the context of cooperation between cinema and literature. As a result, the text
demonstrates some features of author's viewpoint of a film: high degree of
subjectivity and self-withdrawal of the author.
В настоящее время значительно усиливается влияние кино, самого
массового искусства, на литературу. Синтез этих видов искусств обусловлен
общими тенденциями современного культурного развития: вытеснением
логико-словесного образа аудиовизуальным и так называемым «клиповым»
сознанием, воспринимающим действительность посредством разорванных
аудиовизуальных образов. Необходимость художественного синтеза
обусловлена способностью различных видов искусства отображать
определенные явления действительности и использовать для этого
характерный набор выразительных средств. Сегодня выразительные средства
киноискусства, его изобразительный код в наибольшей степени
соответствуют особенностям современного массового сознания. В результате
влияния киноискусства на литературу в тексте актуализируются свойства,
характерные для кино: высокая степень приближенности к реальности,
аудиовизуальный характер образности, монтажность, динамичность точки
зрения, фрагментарный и прерывистый характер организации времени и
пространства, иллюзия сиюминутности.
В работе рассматриваются особенности авторской точки зрения в
современном художественном тексте в контексте взаимодействия
современной литературы и киноискусства. Данный подход может быть
применим к анализу особенностей точки зрения текстов различных жанров.
Под точкой зрения в художественном тексте в широком смысле
понимается степень объективности / субъективности повествования, то есть
то, в какой мере повествование является объективным описанием событий и
явлений, и в какой – субъективным представлением мыслей и восприятий
персонажей [Mushin 1998, с.34].
В киноискусстве выделяют следующие основные характеристики точки
зрения: создание эффекта читательского присутствия, высокую степень
динамичности, включенность читателя в кинематографическое пространство
и время, отсутствие авторских мотивировок сюжета (А. Базен, Л.В.
Вайсфельд, С.С. Гинзбург, З. Кракауэр, В.Б. Шкловский, С.М. Эйзенштейн).
Данные особенности со всей полнотой присутствуют в так называемой
«кинематографической прозе». Как одна из доминант идиостилевого
развития современной прозы, кинематографичность позволяет автору
максимально приблизить описываемые события к глазам читателя и
руководить его восприятием.
Поскольку точка зрения относится к одному из основных свойств
сознания, особенности языковой реализации точки зрения в тексте могут
являться действенным средством сближения сознаний рассказчика и
читателя. Согласно теории У. Чейфа, художественный текст может
отображать два типа сознания повествователя: непосредственное (отражение
событий, происходящих здесь и сейчас) и отстраненное (воспоминания,
воображаемые события) [там же, с.206 – 211]. Л.О. Чернейко выделяет
экстравертный (обращенный к внешнему миру) и интровертный модус
сознания (обращенный к внутреннему миру и обнаруживающим себя в
размышлениях, оценках, рассуждениях). [Чернейко 2002, с.450 – 451].
Наличие в художественном тексте признаков, сигнализирующих о
присутствии первого типа сознания (непосредственное, репрезентируемое,
экстравертированное),
обеспечивает
возможность
концентрации
читательского сознания на тех явлениях, событиях внешнего мира и
действиях, которые представлены в тексте через призму восприятия
персонажа. Рассмотрим языковую реализацию признаков непосредственного
сознания на материале англоязычной прозы.
1. Преобладание перцептуального характера повествования, а не
ментального(воспоминаниями, мыслями, воображаемыми событиями).
2. Пространственно-временные показатели, ориентированные на момент
«здесь и сейчас»
Эти свойства проявляется в специфике организации художественного
пространства и времени на сенсорной основе.
При создании пространства кинематографического текста автор
руководствуется так называемой секторной перспективой [Папина 2002,
с.234]. Изображается лишь та часть пространства, в которой находится
рассказчик и которая открывается его взору. Автор уделяет большое
внимание структурированию поля зрения рассказчика и обозначению его
границ. Поскольку роли рассказчика и главных персонажей совпадают, для
читателя может быть видимым только то, что открывается взору героя:
(1) The night was so dark I couldn’t see Doctor Magiot’s face, only the tips of
his fingers laid out on the arms of the chair… [Greene 2004, с.262].
(2) … he himself so small that you could not see his face but only the top of
his cap and his narrow back and if the car went especially fast it was probably the
King [Hemingway 2004, C.8].
Итак, мы можем сделать вывод о значительном сближении
перцептуального времени и пространства рассказчика и читателя в
кинематографическом художественном тексте.
3. Детализация повествования, т.е. концентрация на отдельных частных
элементах художественной действительности. Одним из свойств сознания, по
У. Чейфу, является его способность концентрироваться на небольшом
сегменте окружающей действительности в единицу времени. Такая
ограниченная фокусировка сознания позволяет человеку максимально
продуктивно и упорядоченно взаимодействовать с окружающим миром.
Упоминание мельчайших, тривиальных деталей в тексте создает иллюзию
непосредственного восприятия и взаимодействия репрезентируемого
сознания с детально описываемой окружающей действительностью [Chafe
1994, с.229]. Так, детали обстановки в произведениях Э. Хемингуэя
выписаны с фотографической точностью:
(3) I suggested ... a bottle of that silver-paper-necked, yellow-and-blacklabelled German beer with the horseman in armour on it [Hemingway 2005,
с.216].
Детализация кинематографической прозы способствует проявлению таких
свойств, как документальная точность и наглядность, тем самым создавая
эффект присутствия рассказчика на месте описываемых событий.
4. Непрерывный характер повествования. Согласно У. Чейфу, под
непрерывностью повествования понимается отсутствие авторских
мотивировок сюжета, в результате чего у читателя возникает впечатление
спонтанности и непрерывности повествования [Chafe 1994, с.228]. Эта
особенность проявляется в первую очередь в начальной части повествования,
где читатель внезапно помещается в центр происходящих событий. В
качестве примера приведем первые строки произведений Г. Грина
«Стамбульский поезд» и «Десятый человек»:
(4) The purser took the last landing card in his hand and watched the
passengers cross the grey wet quay, over a wilderness of rails and points, round
the corners of abandoned trucks [Greene 2004, с.5].
(5) Most of them told the time very roughly by their meals, which were
unpunctual and irregular: they amused themselves with the most childish games
all through the day… [Greene 1985, с.33].
5. Отсутствие языковой фиксации адресата. Рассказчики, совпадающие
с главными героями произведений, делятся своими знаниями с самими
собой, а не с предполагаемым читателем. Эта особенность отражает
основные характеристики авторской точки зрения в кинематографической
прозе, которые сводятся к объективированности содержания произведений.
Под объективированностью понимается самоустранение автора из
повествования [Гришунин 1998, с.169 – 170], [Chafe 1994, с.228 – 251].
Особенности точки зрения в кинематографической прозе в сочетании с
сенсорным характером повествования дают читателю возможность не просто
быть сторонним наблюдателем происходящих событий, а воспринимать и
чувствовать вместе с персонажем.
Вышесказанное позволяет сделать вывод о значимости анализа точки
зрения как степени субъективности / объективности кинематографического
повествования. Совмещая в себе две основные характеристики точки зрения
– ярко выраженный сенсорный характер и самоустранение автора –
кинематографическое повествование характеризуется естественностью и
спонтанностью излагаемых событий, а также документальной точностью и
достоверностью, тем самым сближаясь с кинопроизведением. Реализация
этих особенностей приводит к максимальному сближению перцептуального
пространства и времени повествователя и читателя.
Литература
Гришунин А.Л. Исследовательские аспекты текстологии. М., 1998.
Папина А.Ф. Текст: его единицы и глобальные категории. М., 2002.
Чернейко Л.О. Смысловая структура художественного текста и принципы ее
моделирования // Коммуникативно-смысловые параметры грамматики и текста.
М., 2002. С.449-460.
Chafe W. Discourse, Consciousness and Time. University of Chicago Press, 1994.
Greene G. Stamboul Train. М., 2004.
Greene G. The Comedians. М., 2004. – 336с.
Greene G. The Tenth Man. – Penguin Books Ltd., 1985.
Hemingway E. Green Hills of Africa // The Old Man and the Sea. Green Hills of
Africa. Cпб., 2005.
Hemingway E. A Farewell to Arms. Cпб., 2004.
Mushin I. Viewpoint Shifts in Narrative // Discourse and Cognition. Bridging the
Gap. Standford, California, 1998. P.323-326.
Немчинова Н.В. (Лесосибирск)
Nemchinova N.V. (Lesosibirsk)
РЕЧЕВОЙ ЖАНР «ПОЗДРАВЛЕНИЕ» В ДЕЛОВОЙ
КОММУНИКАЦИИ
SPEECH GENRE “GREETINGS” IN BUSINESS COMMUNICATION
Ключевые слова: речевой жанр, поздравление, деловое общение,
деловая коммуникация.
Keywords: speech genre, greetings, business intercourse, business
communication.
Статья посвящена описанию корпоративной поздравительной открытки
как одной из составляющих процесса деловой коммуникации. Текст таких
открыток отличается от обычных, бытовых поздравлений.
This article is devoted to greetings as “business-to-business” part of culture
and as a part of business communication. The content of such kind of cards differs
from ordinary ones.
Теория и практика речевого общения испытывает необходимость в
информации как о становлении разных речевых жанров (далее РЖ) в истории
отечественной культуры, так и об особенностях их функционирования в
настоящее время. Жанры соответствуют типичным ситуациям речевого
общения, типичным темам, т.е. представляют собой отражение в речи
многократно встречающихся в жизни определённых видов социального
взаимодействия людей, что находит подтверждение в определении речевого
жанра К.Ф. Седовым. Он полагает, что «речевой жанр – вербальное
оформление типичной ситуации социального взаимодействия людей» [Седов
1998, с.11].
РЖ классифицируют как стандартные и свободные, творческие жанры
устного речевого общения. По мнению М.М. Бахтина, «поздравление»
относится к стандартным РЖ [Бахтин 1986, с.291]. По содержанию РЖ
«поздравление» многопланов, неэлементарен. Он может быть и оценочным,
и этикетным, основанным не только на рациональном, но и на
эмоциональном компонентах. Также одним из параметров данного РЖ
можно считать выражение психологического состояния, т.е. выражение
искренности/неискренности Адресанта.
Сам процесс поздравления, с использованием подготовленного текста,
предполагает сложную систему взаимоотношений между адресантом и
адресатом. Адресант – создатель монологического текста поздравления,
отражающий в нем определенные личностные и общественные ценности. В
этом случае адресатом будет тот, кто из множества предложенных текстов с
учетом собственных требований выберет конкретный текст. Но при этом он
сам выступает адресантом, так как текст предназначен для другого лица –
адресата, интересы которого в первую очередь и должны быть соблюдены
при выборе текста поздравления.
Открытки – это важный элемент культуры поздравления, укрепляющий
межличностные отношения, оригинальный рекламоноситель, отличающийся
высокой эффективностью, и, наконец, важная часть фирменного стиля и
корпоративной культуры компании. Тема корпоративных поздравлений
достаточно актуальна в современной бизнес-культуре. В любом случае
традиции поздравлений характеризуют сложившийся имидж организации, а
также являются частью её корпоративной культуры.
Деловое общение как составляющая часть корпоративной культуры –
это особый вид общения, который реализуется в совместной
профессионально-предметной деятельности людей и содержание которого
определяется социально значимым предметом общения, взаимным
психологическим влиянием субъектов общения и формально-ролевым
принципом их взаимодействия. Общение будет считаться деловым в том
случае, если хотя бы для одного из субъектов общения оно будет связано с
реализацией его профессиональной деятельности [Титова 2006, с.61].
Особенность делового общения состоит в том, что оно возникает на
основе определенного вида деятельности, связанного с производством
какого-либо продукта или делового эффекта. При этом стороны делового
общения выступают в официальных статусах, которые определяют
необходимые нормы и стандарты (в том числе и этические) поведения
людей. Как и всякий вид общения, деловое общение имеет исторический
характер, оно проявляется на разных уровнях социальной системы и в
различных формах. Отличительной чертой является то, что оно не имеет
самодовлеющего значения, не является самоцелью, а служит средством для
достижения каких-либо других целей. Г.В. Бороздина определяет деловое
общение как «манипулятивное», то есть такое, при котором «к партнёру
относятся как к средству достижения внешних для него целей» [Бороздина
2000, с.48].
Коммуникация – это процесс кругового взаимодействия, который
включает в себя отправителя информации, получателя её и само сообщение.
В процессе коммуникации между людьми как отправитель, так и получатель
может быть представлен одним человеком или группой людей. Сообщение
передаёт смысл не только самим своим содержанием, но и с помощью того
средства или символа, который использовался для его передачи. Помимо
того, что отправитель информации целенаправленно посылает некое
сообщение (как на вербальном, так и на невербальном уровне),
дополнительная информация поступает через неосознанное (ненамеренное и
неумышленное) поведение отправителя. Таким образом, коммуникация на
любом уровне представляет многоплановый комплекс [там же, с.174].
Поздравление в деловой коммуникации представляет собой
многомерный социально-психологический феномен, который включает в
себя механизмы познания и понимания субъектов общения.
Основная часть поздравительной открытки включает в себя собственно
поздравление, наименования события. Это своего рода реакция на
произошедшее в реальной жизни. Наиболее употребляемая формула
поздравления образована от глагола поздравлять. Само поздравление
настолько очевидно, что очень часто глагол поздравлять опускается и
формулой поздравления становится существительное в творительном
падеже: С праздником!; С Новым годом!; С днём рождения! В лингвистике
такие предложения называются эллиптическими. Эллиптическими являются
«самостоятельно употребляемые предложения особого типа, спецификой
структуры которых является отсутствие глагольного сказуемого, причем
сказуемого, не упомянутого в контексте» [Валгина 2006, с.378]. Такая
конструкция тяготеет к разговорности, поэтому в корпоративных
поздравительных открытках не употребляется, поздравления строятся по
формуле: Поздравляю вас с… + сущ. в тв. п.
Для разработки основной части поздравления обычно используются
два варианта – повествование о жизни и деятельности поздравляемого,
предполагающее перечисление только значимых для него событий и
снабжённое положительными оценочными суждениями и доказательное
рассуждение о положительных качествах, делах и поступках поздравляемого
с непременным подтверждением оценочных суждений фактами и примерами
из жизни поздравляемого [Анисимова, Гимпельсон 2002, с.285].
Текст поздравления является отражением мира пишущего, что
реализуется при помощи языковых средств. Авторами используются чаще
всего эмоивные средства как воздействующие на адресата. Использующиеся
автором средства языка реализуются на разных уровнях: лексическом,
морфологическом, синтаксическом, что создает особую стилистическую
структуру поздравительного текста. С филологической точки зрения
поздравление представляет собой особую сферу практической деятельности,
продуктом которой являются словесные произведения – тексты
поздравлений. Эти тексты в своей совокупности характеризуются: «1)
определёнными признаками содержания и внешнего оформления,
позволяющими отличить их от других текстов; 2) определёнными
функциональными признаками; 3) определённым местом, которое они
занимают в общей совокупности текстов, созданных и создаваемых на
некотором языке» [Речевое воздействие… 1990, с.96].
Стилистическая структура текста – определённым образом
организованная совокупность стилистически окрашенных и стилистически
нейтральных единиц. Она представляет собой замкнутое целое, элементы
которого образуют систему отношений, в значительной степени
обусловливающую стилистический эффект использования языковых единиц
[Riffaterre 1973; Гиро 1980].
С точки зрения оценочной окраски все слова языка можно разделить на
актуально и потенциально оценочные. Категорию оценки применительно к
лексике текста поздравления можно определить как часть лексического
значения, способную выражать оценку обозначаемого словом предмета или
понятия. Сущность оценочности в слове заключается в выражении
отношения говорящего к тому, о чём сообщается в речи. Именно в
выражении отношения говорящего/пишущего к предмету высказывания, а
опосредованно – и к языковым знакам, обозначающим этот предмет,
выявляется социально-прагматическая роль оценочности. Любая оценка –
отношение субъекта к тому, что оценивается. Формирование такого
отношения имеет социальную основу. Употребление слов не может не
испытывать на себе влияния социальных групп, классов, вкладывающих
различные оценки, различное содержание нередко в одни и те же слова [Язык
и стиль… 1980, с.8].
Таким образом, поздравление в деловой коммуникации имеет свои
отличительные особенности, выявляющиеся как в организации, так и в
восприятии текста.
Литература
Анисимова Т.В., Гимпельсон Е.Г. Современная деловая риторика. М.,
Воронеж, 2002.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества (2-е изд.). М, 1986.
Бороздина Г.В. Психология делового общения. М., 2000.
Валгина Н.С., и др. Современный русский язык. М., 2006.
Гиро П. Основные проблемы и направления в современной стилистике //
Новое в зарубежной лингвистике. М., 1980. Вып. 9; Лингвостилистика.
Иванов В.В. Новый год и Рождество в открытках. Спб, 2000.
Седов К.Ф. Анатомия жанров бытового общения // Вопросы стилистики.
Саратов, 1998. Вып. 27.
Титова Л.Г. Деловое общение: Учеб. пособие для студентов вузов,
обучающихся по специальностям экономики и управления. М., 2006.
Язык и стиль средств массовой информации и пропаганды. М., 1980.
Riffaterre M. Structurale Stilistik. Műnchen, 1973.
Панченко Н.В. (Барнаул)
Panchenko N.V. (Barnaul)
ТЕКСТОВАЯ ИЗОТОПИЯ КАК ФАКТОР УПРАВЛЕНИЯ
ХУДОЖЕСТВЕННЫМ ДИСКУРСОМ
TEXT ISOTOPIA AS A FACTOR OF FICTION DISCOURSE
MANAGEMENT
Ключевые слова: изотопия, дискурс, управление, художественный текст
Keywords: isotopia, discourse, management, fiction
Целостность текста создается через организацию изотопий в пределах
композиционного построения текста. Изотопия представляет собой отношения
семантического тождества между элементами текста по какому-либо
признаку, приводящие к возникновению композиционных эквивалентностей.
Text integrity is being made through isotope organization within compositional
text beeilding. Isotopia is the relations of semantic identity between text elements on
the basis of some quality. It leads to compositional equivalency.
Одной из основных характеристик современного художественного текста
является его принципиальная несводимость к одному смыслу, воплощенному
в одной и только одной структуре. В силу смысловой множественности и
неопределенности, казалось бы, художественный дискурс утрачивает свою
способность управлять художественной коммуникацией, и эта функция
целиком передается адресату, от интерпретационных возможностей и
способностей которого зависит рассмотрение текста как целостного объекта.
«В аспекте феномена управления, акт речевой коммуникации (в том числе
и художественный дискурс – Н.П.) представляет собой самоуправляемую
систему, так как, поддерживая свою качественную определенность, эта
система осуществляет целенаправленное (программное) функционирование и
самодвижение» [Сидоров 2008, с.107]. Регулирование процесса дискурсивного
развертывания текста производится за счет предъявления адресату особых
текстовых знаков и знаковых последовательностей (актуализаторов
композиционного построения), способных к выполнению функции
актуализации и обладающих особым свойством: «По сути дела, речевой знак
есть графический или акустический объект, воплощающий некоторое
содержание, обладающее ценностью для речевой коммуникации как
самоорганизующейся системы» [Сидоров 2008, с.109]. Это свойство может
быть определено как свойство формировать изотопию дискурса. При этом
принципиальным является положение о формировании равновероятных и
равнозначных изотопий, а не об одной основной изотопии: «… обладать более
чем одним смыслом означает иметь более чем одну изотопию, а точнее: более
чем одну родовую изотопию. <…> В общем никакой родовой изотопии нельзя
a priori приписывать исключительную роль относительно других» [Растье
2001, с.187].
Выбор между категориями целостности текста и изотопии текста
обусловлен невозможностью осуществить глобальное семантическое единство
текста, в противовес этому вполне реально обнаружить указанное
семантическое единство в каждой отдельной дискурсивной актуализации
текста [Панченко 2009].
Управление
текстовой
деятельностью
говорящего / слушающего
осуществляется посредством рассредоточения по тексту актуализаторов
композиционного построения, содержащих изотопоконструирующие семы, не
просто повторяющиеся на всем пространстве текста, но и способные
осуществить трансформацию других элементов текста в направлении
изотопного признака.
Выбор того или иного изотопного признака как основного в каждом
конкретном акте коммуникации определяется, во-первых, выделенностью
и / или настойчивой повторяемостью определенной семантики в тексте; вовторых, необычностью окружения; в-третьих, положением в сильных
позициях текста. Равновероятность выбора изотопного признака в качестве
основного обусловлена не только семантической активностью этого признака,
но и позицией, занимаемой актуализатором композиционного построения, и
повторяемостью самого актуализатора в тексте. Управление художественным
дискурсом осуществляет изотопный признак, выстраивая композиционный
вариант как семантически однородную конструкцию.
Продемонстрируем указанные положения на материале рассказа
Т. Толстой «Белые стены».
Полиизотопия данного текста реализуется благодаря наличию в нем
нескольких равнозначных изотопных признаков, выбор которых
равновероятен: ‘история’, ‘следы’, ‘очищение’, ‘жизнь сначала’, ‘как у всех’.
При этом изотопии ‘история’ и ‘жизнь сначала’ актуализированы уже вначале
текста и имеют проспективный вектор развертывания, трансформируя все
последующие элементы текста в соответствующем направлении. Признак ‘как
у всех’ актуализируется в конце текста и ретроспективно организует
предшествующие текстовые элементы. Трансформация же текста в
направлении
изотопных
признаков
‘следы’
‘очищение’
носит
разнонаправленный характер, так как данные признаки актуализированы в
середине текста и семантически уподобляют не только последующие и
предшествующие текстовые элементы.
Дата (и ее повторяемость) актуализирует исторический контекст уже в
первом предложении текста («Аптекарь Янсон в 1948 году построил дачу»),
тем самым задавая изотопию с предикативным признаком ‘история’. Данный
признак сопровождается актантами: 1) конкретность, 2) прецедентность
(именная, артефактная, ситуативная), 3) историческая и / или прогностическая
функция.
Данная изотопия задана в начале текста, но при этом носит оппозитивный
характер, так как актант ‘историческая и / или прогностическая функция’
реализуется в тексте в двух направлениях. С одной стороны, даты задают
движение от прошлого (1948) к настоящему (1997) и будущему – евроремонт,
чистые, белые стены, как принято сейчас («И в городе, у себя дома каждый
сделает то же самое. Белое – это просто и благородно. Ничего лишнего.
Белые стены. Белые обои. А лучше – просто малярная кисть или валик,
водоэмульсионная краска или штукатурка, – шарах – и чисто. Все так
делают. – И я так сделаю. – И я»). С другой стороны, срывание обоев и
старых газет со стен, копание в сундуках образует иное направление –
собственно исследовательское в области истории – история осмысляется из
сегодняшнего дня, постепенно двигаясь в обратном направлении к исходной
точке начала истории: «Под валенками лежали, аккуратно убранные в
стопочку, темные платья на мелкую, как птичка, женщину: под платьями –
уже распадающиеся на кварки серо-желтые кружева <…> на дно сундука,
туда, где лежала растертая и просыпанная временем, пыль неопознаваемого,
неизвестно чьего, какого-то чего-то»; «Под белыми в зеленую шашечку
оказались белые в синюю рябу, под рябой – серовато-весенние с плакучими
березовыми сережками, под ними лиловые с выпуклыми белыми розами, под
лиловыми – коричнево красные, густо записанные кленовыми листьями, под
кленами открылись газеты – освобождены Орел и Белгород, праздничный
салют; под салютом – “народ требует казни кровавых зиновьевскобухаринских собак”; под собаками – траурная очередь к Ильичу. Из-под
Ильича пристально и тревожно, будто и не мазали их крахмальным
клестером, глянули на нас бравые господа офицеры, перепоясанные, густо
усатые, групповой снимок в Галиции. И уже напоследок, из-под этой
братской могилы, из-под могил, могил, могил и могил, на самом дне – крем
“Усатин” (а как же!) и: “Все высшее общество Америки употребляет
только чай Kokio букет ландыша. Склады чаев Дублина. Москва Петровка,
51”, и : “Отчего я так красива и молода? – Ионачивара Масакадо, выдается
и высылается бесплатно”, и: “Покупая гильзы, не говорите: “Дайте мне
коробку хороших гильз”, а скажите: ДАЙТЕ ГИЛЬЗЫ КАТЫКА, лишь тогда
вы можете быть уверены, что получили гильзы, которые не рвутся, не
мнутся, тонки и гигиеничны. ДА, ГИЛЬЗЫ ТОЛЬКО КАТЫКА”».
Признак ‘история’ создает собственную изотопию, актуализацией которой
являются эксплицитные текстовые элементы: даты, прецедентные имена
(«хрущевского пошива», «чингисханова орда», «за год до смерти Сталина» и
др.); и семы имплицитно, присутствующие в тексте в обозначении артефактов
(платьев, вещей, старых газет). Поиск прошлого не привел ни к чему. Но
желание поменять стены позволило пройти через все слои истории,
произошло возвращение к начальному, первобытному состоянию, к тому,
когда еще ничего не было, прошлое же изгнано, содрано, счищено: «Мы
сорвали всю бумагу, всю подчистую, мы прошли наждачной шкуркой по
босым, оголившимся доскам; азарт очищения охватил все четыре поколения,
мы терли и терли»; «Мы выскребли все…»; «Мы протерли доски добела, до
проступившего рисунка годовых колец на скобленом дереве». В
прогностическом отношении уничтожение прошлого не позволило создать
желанное новое будущее: «Эффект, конечно, вышел совсем не дворцовый и,
честно говоря, совсем не европейский, – ну, промахнулись, с кем не бывает
<…> получился сарай в цветочках».
Сходным образом реализуется в тексте изотопия ‘жизнь сначала’, которая
задана уже в названии рассказа («Белые стены» – ср.: «жизнь с чистого листа»,
«переписать набело» и др.). Основной предикативный признак осложнен
атрибутивным (белое, новое) и акциональным актантом (чтобы начать новую
жизнь необходимо совершить некоторые действия: подготовить (очистить от
прежнего, сорвать старое) и покрасить (заклеить обоями или закатать
валиком)).
Изотопии ‘следы’ («пройдет, оставит следы») и ‘очищение’ («азарт
очищения охватил все четыре поколения»; «аэрозоли для стирания памяти,
кислоты
для
выведения
прошлого»;
«Мы
выскребли
все…»),
трансформирующие все элементы текста как проспективном, так и в
ретроспективном направлении, носят оппозитивный характер. Желание
устранить следы прошлого оборачивается поиском следов Янсона; стремление
очистить, отскрести добела превратило дом в «приют убого, слепорожденного
чухонца» и не принесло желаемой чистоты, а лишь сделало мир вокруг
«отбеленным, отстиранным, продезинфицированным».
Изотопия ‘как у всех’ актуализируется в конце рассказа («Все сейчас так
делают. – И я так сделаю. – И я. / И я тоже»); трансформация начала текста
в этом направлении семантически уравнивает в отношении данного признака
индивидуальность дома Янсона, помещая и жизнь и дом последнего в
контекст общей истории.
Все приведенные изотопии равнозначны по отношению к образованию
смысла данного текста и не могут быть рассмотрены как иерархически
организованные.
Отношения
между
ними
носят
характер
пересечения / непересечения, но не подчинения. Каждая из них управляет
дискурсивной актуализацией текста в пределах одного заданного
композиционного варианта, а не способствует созданию глобального
смыслового единства текста.
Литература
Панченко Н.В. Целостность текста: текстовая реальность или утопия? //
Филология и человек. 2009. № 3.
Растье Ф. Интерпретирующая семантика. Нижний Новгород, 2001.
Сидоров Е.В. Онтология дискурса. М., 2008.
Печетова Н.Ю. (Якутск)
Pechetova N. Y. (Yakutsk)
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ГАЗЕТНОГО ЗАГОЛОВКА
В МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ
FUNCTIONING OF NEWSPAPER HEADING IN MASS
COMMUNICATION
Ключевые слова: газетный заголовок, речевое воздействие,
манипуляция, языковые средства.
Keywords: newspaper heading, speech influence, manipulation, language
means
Рассматриваются воздействующие возможности такого выразительного
средства, как заголовок. Называя тот или иной текст и выделяя его из всего
газетного материала, заголовок служит активным средством привлечения
внимания читателя, а также является достаточно сильным средством
воздействия.
Influencing possibilities of such expressive means, as heading are considered.
Naming this or that text and allocating it from all newspaper material, the heading
serves as active means of attraction of attention of the reader, and also is strong
enough lever.
Язык современной публицистики и, в целом, язык СМИ в настоящее
время находится под пристальным вниманием языковедов. Роль СМИ,
публицистики в нашей жизни трудно переоценить. Никакое другое
литературное образование, никакие другие роды и виды словесности не
оказывают на общество и его институты столь сильное и всеохватывающее
влияние, как СМИ и их важнейшая составляющая - публицистика.
Язык СМИ – это язык власти и язык оппозиции, язык науки,
дипломатии, искусства. Все эти темы и сюжеты составляют содержание
СМИ. Рассчитанные на широкую аудиторию, они отражают интересы и
языковые вкусы самых разнообразных социальных групп и нередко
стремятся говорить на языке этих групп.
Сами жанры публицистики в последнее время значительно изменились.
Исследователями отмечается усиление информативного начала, резкая
активизация личностной тенденции, утверждение диалогичности как
фундаментального качества газетной речи. Большое распространение
получают жанры, в основе которых лежит диалог: беседа, экспрессинтервью, экспресс-опросы, эксклюзивные интервью. Активизация
личностной тенденции отразилась в распространении таких жанров, как эссе,
комментарий, прогноз, исповедь. Усиление информационной функции в
газете
способствовало
распространению
жанров
журналистского
расследования, версии, связанных со специфических получением
информации.
Все это позволяет журналисту шире использовать выразительные
средства, к числу которых, безусловно, относится и заголовок.
Заголовок – важная составляющая любого текста, особенно актуален он
в публицистике, поскольку, называя тот или иной текст и выделяя его из
всего газетного материала, служит активным средством привлечения
внимания читателя, своеобразной рекламой, способствующей реализации в
широких масштабах публикуемой информации, а также достаточно сильным
средством воздействия.
Ученые, занимающиеся проблемами речевого воздействия (И.А.
Стернин, А.Н.Леонтьев, Л.Выготский, В.В. Красных, Е.Ф. Тарасов, К.Ф.
Седов), установили, что речевое воздействие есть преднамеренная
перестройка смысловой (в психологическом значении этого слова) сферы
личности.
Ориентируясь на мнение Е.Ф. Тарасова [Тарасов 1990, с.6], речевое
воздействие мы будем понимать в узком смысле – как речевое воздействие в
системе средств массовой информации. Общение в СМИ носит социальноориентированный характер, который предполагает изменение в социальнопсихологической или социальной структуре общества через воздействие на
психику членов данной группы или общества в целом (в отличие от
предметно-ориентированного общения, которое протекает в процессе
совместной деятельности, и личностно-ориентированного, т.е. общения
непосредственно между коммуникантами). При этом текст социальноориентированного общения решает три основные психологические задачи.
Это, во-первых, привлечение внимания к тексту, во-вторых, оптимизация его
восприятия, в-третьих, принятие его содержания реципиентом [Красных
2001, с.258].
Таким образом, функция воздействия, важнейшая для газетнопублицистического стиля, обусловливает острую потребность публицистики
в оценочных средствах выражения, которые заимствуются из литературного
языка. Прежде всего, публицистика использует для выражения оценки уже
существующий, готовый материал: фразеологизмы, библеизмы, советизмы,
лозунги старой и новой риторики: И вот к нам на рождество прилетел сам
Владимир Путин; Парламент работает на износ; Мосты сожжены и
команда – только вперёд и ни шагу назад.
Однако публицистика не только использует готовый материал. Под
влиянием
воздействующей
функции
публицистика
преобразует,
трансформирует слова и выражения из разных сфер языка, придавая им
оценочное значение: кто нас обидит, тот трех дней не проживет, это
отдельная песня, Решительнее [надо было] вводить либерализацию, а не
отрезать кошке хвост по частям.
Помимо средств литературного языка, в газетных текстах встречаются
и нелитературные лексические элементы – просторечная лексика,
жаргонизмы, арготизмы, профессионализмы. Проникновение в газетные
материалы таких слов и выражений стало заметным явлением в
публицистике последних десятилетий. Это связано прежде всего с
указанными
выше
изменением
жанровой
парадигмы
газетнопублицистического стиля, усилением авторского начала. Стремясь
максимально полно донести до читателей свою точку зрения, настоять на
ней, а порой и навязать её, журналисты используют всевозможные средства,
несущие оценку и воздействующие на получателя информации.
Печатные СМИ регионального уровня дают обширный материал для
анализа воздействующих возможностей заголовка. Так, например, в
республиканских газетах встречаем такие заголовки: «ЯГУ – это вам не
Оксфорд», «ЯГУ: куда уходят деньги?», «ЯГУ: по принципу неравенства»,
«И «преподы» сыты, и студенты с пятёрками». Использование в заголовках
трансформированных и переосмысленных фразеологизмов придаёт им
негативную окраску.
Проведённый лингвистический эксперимент с целью выявления
отношения читателей к содержанию текста с данными заголовками дал
следующие результаты. Из 28 опрошенных большинство (19) считают, что
материал с такими заглавиями несёт отрицательную информацию, 9 человек
выразили такое мнение: «мне это безразлично». Таким образом, опрос
показал, что тексты, имеющие такие заголовки, получат отрицательную
реакцию реципиентов, причём стоит отметить, что с самих текстов
опрошенные не читали, а давали реакцию только на заголовки.
Газетные статьи на другую тематику также привлекают внимание
читателей своими заголовками: «Денег в Якутии куры не клюют, потому и
живём плохо», «Штыров на тропе войны», «Депутат, он и в тюрьме
депутат». «Штыров «наехал» на Кудрина». Для того чтобы усилить влияние
на сознание читателей, журналисты включают в заголовки нелитературные
элементы, в частности, разговорные фразеологический оборот «денег куры
не клюют», жаргонизмы «преподы», «наехал». Не менее сильным
воздействующим
фактором
обладают
и
подзаголовки,
также
трансформированные из узнаваемых строк: «Больше студентов – туже
казна», «Фабрика по выпуску безработных», «Студенты – двоечники,
преподы – нищие», «Спасение – во внебюджетных доходах».
Таким
образом,
современные
СМИ
широко
используют
воздействующие возможности такой коммуникативной единицы газетного
текста, как заголовок.
Литература
Красных В.В. Основы психолингвистики и теории коммуникации: Курс
лекций. М., 2001.
Тарасов Е.Ф. Речевое воздействие: Методология и теория // Оптимизация
речевого воздействия. М., 1990
Плахин В.Т. (Барнаул)
Plakhin V.T. (Barnaul)
«СИМПАТИЯ К ДЬЯВОЛУ» (ПРЕОДОЛЕНИЕ
АКСИОЛОГИЧЕСКОГО КОНФЛИКТА КАК ФАКТОР
ТЕКСТОПОРОЖДЕНИЯ В СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ)
“SYMPATHY FOR THE DEVIL” (HOW SOME TEXTS OF SOVIET
LITERATURE WERE BORN)
Ключевые
компромисс.
слова:
гностический,
зло,
величие,
ничтожество,
Keywords: gnostic, evil, majesty, paltry creature, compromise.
В советской литературной традиции как фактор порождения сильных
текстов действовал «гностический» оценочный парадокс: позитив считался
не только атрибутом крупного феномена, но и производной от размаха его
негативной представленности.
This article attempts to show that some strong texts of Soviet literature
were not inspired by the attraction of the evil as such but were generated with the
help of its satanic majesty.
У советских литературных «сил быстрого реагирования» имелся
неисчерпаемый источник инспирации – тектонический масштаб
переживаемого социального сдвига. «Наш век, – подчеркивал в речи на
первом Всесоюзном съезде советских писателей Л.М. Леонов, – это утро
новой эры. Но эта наша песенная пора, юность мира, когда народы только
начинают вступать в великое социалистическое русло, не повторится больше
никогда» [Первый Всесоюзный… 1990, с.151]. «Надо дерзать в поисках и в
осуществлении больших тем, выражающих огромный размах, большие
страсти и необычайную борьбу нашего класса», – развивал данную мысль
А.И. Безыменский [Первый Всесоюзный… 1990, с.553]. В связи с этим
проблема онтологических факторов, инспирирующих творческий порыв,
мыслилась принципиально решенной. «Если ты поэт, – провозглашал Н.Н.
Асеев, – если ты участник своей эпохи, то в этом волнении, которое
сотрясает весь огромный океан страны, ты обязан принять участие, не
отсиживаясь под перевернутой лодкой своего вдохновения» [Первый
Всесоюзный… 1990, с.569]. Конгруэнтность социального вызова и
творческого ответа предполагала, в свою очередь, идейную открытость
художника эпохе, позволяющую «лирическим легким» вместить «свежий
воздух революции» [Первый Всесоюзный… 1990, с.513]. «Кажется мне, –
поучал А.А. Сурков, – что огромный талант Б.Л. Пастернака развернется
только на огромном, богатом и ярком материале нашей революции, ставшем
для поэта органически своим материалом. Это будет тогда, когда Б.Л.
Пастернак, до сего времени заманивавший вселенную на очень узкую
площадку своей лирической комнаты, сделает обратное движение и, богатый
творческим опытом, выйдет в этот просторный мир» [Первый Всесоюзный…
1990, с.513].
Вовлечение «большой жизни» во внутреннее пространство
«писательской лаборатории» стало в советский период предметом не только
деонтически нагруженных съездовских деклараций, но и глубоких
исповедальных рефлексий мемуарного толка. На склоне лет Е.И. Габрилович
(сценарист фильмов «Коммунист», «Начало», «В огне брода нет» и других
кинолент, многие из которых и сейчас смотрятся на одном дыхании) пишет
книгу воспоминаний «Четыре четверти», в которой показан путь примирения
автора с «великим, грозным и страшным временем» [Габрилович 1975, с.99].
Сын (и внук) еврейского аптекаря, едва не расстрелянный за чисто
теоретический интерес к анархизму («Нашкодите, а поймают – враз
теоретики!»), он причислял себя к клану «средних интеллигентов», которые
«вошли в революцию со всей своей мнительностью, со склонностью к гневу
и покаянию, к решимости, но и к страху» [Габрилович 1975, с.54,63].
Первоначально писавший свои рассказы так, чтобы быть наиболее
непонятным не только читателю, но и товарищам по перу, и почитавший
революцию «всего лишь равным звеном в ряду новейших форм живописи,
пророчеств антропософов» и «фантастики петербургских ночей», Е.И.
Габрилович волею судеб оказался в текучке и горячке репортерской работы
[Габрилович 1975, с.63-64]. Свидетель милицейских облав, коллективизации,
первых пятилеток, он «видел Россию не с парадных дверей» [Габрилович
1975, с.99,137]. «Я видел героев, – вспоминает Е.И. Габрилович, – но куда
чаще встречал людей как людей, все то обиходное, ходовое, неловкое,
неказистое, что было повсюду. <…> Я писал очерки, где говорил о будущем,
но <…> не мог заставить себя поверить, что из всей этой неустроенности,
беспорядка, сумбура, неразберихи, несуразицы, грубости в слове, чувствах и
нравах может произойти то, о чем я писал» [Габрилович 1975, с.98,99]. В
этой связи Е.И. Габрилович сталкивается с проблемой обретения себя как
писателя – проблемой собственного пути к созданию сильного (субъективноискреннего и одновременно созвучного эпохе) текста. Свой метод он находит
в «положительном всеединстве» малого и большого («Простое становилось
масштабным» [Габрилович 1975, с.300]), низкого и высокого, пугающего и
достойного восхищения. По мнению Е.И. Габриловича, «чтобы узнать
настоящую биографию а в т о р а , следует знать не столько <…>
масштабы лет, когда он трудился и жил, сколько <…> щепотки, крупинки и
капли, то есть именно то, что он заметил в масштабах…» [Габрилович
1975, с.90]. «Я постиг вдруг мир революции, его вещность, мякоть и
плоть…Я понял, что в революции поразителен не румянец… Я увидел, что не
надо скрывать никогда ни драных сапог, ни скверной одежды, ни страшных
невзгод и несчастий…<…> И то, что это было именно так, не на гладкой
дороге, а в ухабах, колдобинах, тряске, не в согласности и созвучии, а в
шуме, крике, попреках, сумятице, – именно этому надо было удивляться, и
всегда говорить об этом, и думать, и прославлять» [Габрилович 1975,
с.83,99]. Компромисс с «веком-волкодавом» завершается закономерной
инверсией нравственной максимы Ф.М. Достоевского: «…Русский писатель
<…> сказал, что отказывается от высшей гармонии, ибо не стоит она
слезинки хотя бы одного повергнутого ребенка. И потому свой билет на
вход почтительно возвращает обратно. <…> Я знал и слезы, и кровь, и
ужас. Но билета не возвращу. Слишком дорого обошлась его стоимость»
[Габрилович 1975, с.100]. Таким образом, величие жертвы становится
источником и движущей силой художественной хронодицеи. В очередной
раз в советской литературе именно «хождение по мукам» признается
исторической «дорогой, ведущей к храму». Вспомним, что А.Н. Толстой
предпослал второй книге своей знаменитой трилогии слова: «В трех водах
топлено, в трех кровях купано, в трех щелоках варено. Чище мы чистого»
[Толстой 1972, с.289].
На первый взгляд, значимость большого оказывается «по ту сторону
добра и зла». Вектор эмоциональных и оценочных установок не мешает
автору отдавать крупной теме «должное», прочно удерживая ее в поле
амбивалентных экзегез, притяжений и отталкиваний. И.В. Сталин, задолго до
М. Фуко [Фуко 1997, с.21-22] понимавший принципиальную семантическую
несводимость текста к лежащему в его основе замыслу, так отзывался о пьесе
«белогвардейца» М.А. Булгакова «Дни Турбиных»: «Не забудьте, что
основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть
впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как
Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, <…> –
значит, большевики непобедимы…». «Дни Турбиных» есть демонстрация
всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере «не
повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?» [Соколов 1998,
с.446].
Примечательно, что и М.А. Булгаков, по мнению Б.В. Соколова,
воспринимал И.В. Сталина (в отличие от слабого Н.И. Бухарина) «как
серьезного и убежденного противника», «достойного уважения, хотя и
олицетворяющего зло» [Соколов 2006, с.75].
В итоге в контексте советской литературной мысли формируется
«гностический» оценочный парадокс: позитив в том или ином смысле
является не только атрибутом крупного феномена, но и производной от
размаха его негативной представленности. То явно, то латентно звучит тема
аттракции к той «силе, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»
[Булгаков 1989, с.5]. «… я не только признаю революцию, – писал по поводу
«Восемнадцатого года» А.Н. Толстой, – с одним таковым признанием нельзя
было бы и писать роман, – я люблю ее мрачное величие, ее всемирный
размах» [Алпатов 1972, с.606]. Дезавуировать это аксиологическое
господство и насилие возможно, лишь покусившись на статус большого
именно как большого. Не случайно, В.П. Аксенов, стремясь радикально
осуществить антисталинский (и антисталинистский) проект, от лица своего
литературного alter ego Андрея Лучникова пишет статью «Ничтожество»,
посвященную столетию со дня рождения «вождя нардов» [Аксенов 1992,
с.217-223]. Словно в пику известной формуле «культ был, но и личность
была» автор романа «Остров Крым» конструирует образ антигероя из массы
«гаденьких» мелочей. «В ссылке над ним смеялись: Коба опять не снял
носки; Коба спит в носках; товарищи, у Кобы ноги пахнут, как сыр «бри».
<…> …рябой маленький Иосиф <…> терялся в догадках, что делать: снять
носки, постирать – значит признать поражение, не снимать носки, вонять
– значит превращаться все более в козла отпущения. Решил не снимать и
вонял с мрачностью и упорством ничтожества» [Аксенов 1992, с. 217-223].
Однако даже столь эксплицитно поставленная задача низведения
кремлевского «Воланда» до масштабов «мелкого беса» в известном смысле
терпит неудачу. В.П. Аксенову (Лучникову) так и не удается наделить
предмет своего презрения статусом ординарности. Поставив целью
«показать, что этот коммунист был не выдающимся, а самым обычным
представителем биопсихологического» революционного «сдвига» [Аксенов
1992, с.218], автор романной передовицы не может освободиться из плена
уже знакомой нам парадигмы «превосходных степеней». «Маленький» Коба
предстает как «самый ничтожный и самый бездарный» из всех тех, кто
олицетворял «Великую Русскую Революцию» как «могучее победоносное
движение бездарностей и ничтожеств» [Аксенов 1992, с.217-218]. Сходную
мысль выскажет позже режиссер А. Сокуров: «Не массы шли за Гитлером и
Лениным – а наоборот. Сначала идет преступление народа, а потом
появляется небольшой, дурно пахнущий субъект, который этих ослепленных
людей куда-то увлекает» [Егерева 2006, с.182].
Замечательный оксюморон «исключительная посредственность»,
вышедший из-под аксеновского пера как приговор И.В. Сталину, – верное
свидетельство того, что объект неудавшейся литотизации является
крупнейшим логостимулом эпохи. Вопреки известному выражению, те, кому
по долгу писательской службы надлежит искать источник вдохновения, из
всех возможных зол традиционно выбирают большее.
Литература
Аксенов В.П. Остров Крым. Симферополь, 1992.
Алпатов А. Примечания // Толстой А.Н. Собр. соч. в 8 т. Т. 5. М., 1972.
Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. Барнаул, 1989.
Габрилович Е.И. Четыре четверти. М., 1975.
Егерева Е. Правила жизни Александра Сокурова // Esquire, 2006, декабрь, № 17.
Первый Всесоюзный съезд советских писателей. 1934: Стенографический отчет.
М., 1990.
Соколов Б.В. «Тайны Мастера и Маргариты». Расшифрованный Булгаков. М.,
2006.
Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. М., 1998.
Толстой А.Н. Хождение по мукам // Толстой А.Н. Собр. соч. в 8 т. Т. 5. М., 1972.
Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб, 1997.
Тагильцева Ж.Ю. (Барнаул)
Tagiltseva Zh.Y. (Barnaul)
«МОНТАЖНАЯ ЦЕЛОСТНОСТЬ КАК ОСНОВА КОМПОЗИЦИИ
РЕКЛАМНОГО ТЕКСТА»
(НА МАТЕРИАЛЕ ВИДЕОРЕКЛАМНОГО ТЕКСТА)
ASSEMBLY INTEGRITY AS FOUNDATION OF ADVERTISING TEXT
(ON THE MATERIAL OF VIDEOADVERTISING TEXT)
Ключевые слова: композиция рекламного текста, монтажная ситуация,
монтажный принцип композиционной организации, типы монтажной
целостности
Keywords: composition of the advertising text, the assembly situation, the
assembly principle of compositional organization, types of the assembly integrit.y
В основе композиции видеорекламного текста лежит монтажный
принцип. Монтажная ситуация – целостность ,образованная монтажным
принципом. Монтажная ситуация может быть охарактеризовано по составу
,по временной и пространственной принадлежности. Наблюдается
двойственность природы взаимодействия монтажных ситуаций: линейное
расположение и иерархическое расположение.
There is an assembly principle at the heart of the videoadvertising text. The
assembly situation is the integrity formed by the assembly principle. The assembly
situation may be characterized according to the composition, temporal and spatial
attributes. One can watch the duality of nature interaction of assembly situations:
linear and hierarchic arrangement.
На протяжении последних лет рекламный текст представляет объект
разноаспектного исследования. Особо значимыми являются функциональный
и прагматический аспекты (Р.И.Мокшанцев, Р.Акша, В.Е.Демидов и др.).
Композиция рекламного текста является не менее актуальным
предметом для лингвистических исследований. Каждая из таких работ
отличается специфичностью, представляет индивидуальную точку зрения на
данную проблему.
Так, Н.Н.Кохтев, Е.В.Ромат придерживаются традиционной точки
зрения на композицию рекламного текста. Структура рекламного текста
рассматривается ими как состоящая из: слогана (девиза, краткого лозунга,
афоризма), зачина, информационного блока (содержания), заключения, в
состав которого иногда входит дополнительная информация об объекте
рекламы (контактный телефон, адрес).
А.В.Ульяновский в композиции рекламного текста выделяет три
структурных составляющих: текст (звуковой и кодовый), денотативную
составляющую (буквенное изображение), коннотативную составляющую
(подразумеваемые и выделяемые потребителем смыслы).
Объектом нашего исследования выступает видеорекламный текст. В
процессе композиционного анализа текстов наблюдается действие
монтажного
принципа.
При
этом
структурными
единицами,
составляющими видеорекламный текст, являются монтажные ситуации.
Под «монтажной ситуацией» нами понимается часть видеорекламного
текста, в которой сохраняются единства пространства и времени,
определенный круг участников (субъект действия, либо их множество,
либо отсутствие субъектов), рекламируемый объект и определенная
точка съемки. Монтажные ситуации, соединяясь посредством монтажного
принципа, образуют целостность. В зависимости от информации, которую
несет та или иная ситуация и от природы взаимодействия данных единиц, мы
приводим типологию монтажной целостности.
Наблюдается двойственность природы взаимодействия монтажных
ситуаций.
Во-первых, данные единицы могут располагаться в линейной
последовательности. Такие ситуации равноправны по отношению друг к
другу. В связи с этим выделяются следующие типы целостности.
1. «Ассоциативный» тип монтажа, образующийся приемом
ассоциативно-образного монтажа, является наиболее распространенным при
организации композиционной целостности в рекламном тексте.
«Ассоциативный» монтаж предполагает косвенную, опосредованную связь
между явлениями, объектами рядом стоящих монтажных ситуаций. В
таком случае, связь между монтажными ситуациями носит условный,
умозрительный характер. Так, в рекламе DVD – караоке, зритель
понимает, что мужчина, стоящий перед вертолетом (содержание
заключительной монтажной ситуации), - это тот же, который включал
телевизор при помощи пульта в первой монтажной ситуации.
2. «Кинесический» тип монтажа представляет собой организацию
изобразительного материала в остром, захватывающем темпоритме.
Номинация для данного типа сформулирована в связи с выделением раздела
невербальной семиотики под названием «кинесика». Предметом
исследования данной области выступают «жесты и жестовые движения,
жестовые процессы и жестовые системы» [Крейдлин 2004, с.5].
Данный тип целостности поддерживается приемом «темпоритма».
Чаще всего такого рода монтаж осуществляется под музыку. При помощи
такого типа монтажа в рекламе телевизоров Rolsen создается образ бегущей
с большой скоростью девушки.
3. Прием соединения монтажных ситуаций-антонимов образует
«контрастный» тип целостности. Фактически это столкновение монтажных
ситуаций - антонимов, то есть единиц одной тематической
направленности, но противоположных по содержанию. Например, в
рекламе домашнего кинотеатра Vitek в первой монтажной ситуации
спокойная атмосфера. В следующей же за ней монтажной ситуации
молодого человека и девушку охватывает чувство испуга, мужчина
поднимает руки, а зритель не может понять, в чем дело.
4. Почти во всех рекламных текстах находит применение
«аускультационный» тип монтажа. По Г.Крейдлину, «аускультация- наука о
слуховом восприятии звуков и аудиальном поведении людей в процессе
коммуникации»[там же, С.6]. Данный тип поддерживается приемом
«звукового» монтажа. Изображение на экране всегда сопровождается
звуком, соответствующим тематике изображаемого. Отсутствие же звука
при изображении создает эффект ожидания. Например, в рекламе
телевизоров Rolscn при изображении бегущей девушки используется
настораживающая, загадочная, несущая символику таинственности мелодия.
В ситуации, когда впервые появляется рекламируемый объект, звуковое
сопровождение, наоборот, придает значимость такому событию в
повседневной жизни современного телезрителя.
5.«Окулексический»
тип
монтажа
образуется
приемом
«светоцветового окружения». Окулесика - семиотическая область,
изучающая «язык глаз» и визуальное поведение людей во время общения.
Обычно цветовая гамма двух рядом стоящих ситуаций примерно
одинаковая. Однако рядом стоящие структурные единицы могут
контрастировать при использовании данного типа. Например, в рекламе
Note Book экран компьютера окрашен в ярко-красный цвет, хотя в
предыдущей монтажной ситуаций преобладали темные тона. Это делается
для того, чтобы выделить объект рекламы, сосредоточить внимание
телезрителя на его сильных сторонах в конкурентной среде.
Во-вторых, монтажные ситуации могут вступать в неравноправные
отношения, при которых одна монтажная ситуация зависима от другой.
Здесь нами выделяются следующие типы целостности.
1. «Детерминантный» тип целостности образуется приемом
описательного монтажа. Этот тип основан на том, что две рядом стоящие
монтажные ситуации связаны причинно-следственными отношениями. В
связи с данным типом целостности следует обратить внимание на выделение
Г.Крейдлином в качестве одного из элементов невербальной семиотики «хронемики». Хронемика им понимается (Г.Крейдлином представлено
традиционное понимание) как наука о времени коммуникации, о его
структурных составляющих[там же, с.7] . Отсюда, данный тип мы именуем
как «хронемический».
Мы предполагаем, что данный тип целостности может иметь
проспективный либо ретроспективный характер связи. В случае
проспективной связи определенная монтажная ситуация является следствием
предыдущей. Если же речь идет о ретроспективной связи, то данная
монтажная ситуация раскрывает причину того, что происходит в
предыдущей монтажной ситуации. Так, например, в рекламе домашнего
кинотеатра Vitek молодой человек поднимает руки, так как в предыдущей
монтажной ситуаций с экрана телевизора прозвучала фраза «Руки вверх!»
(проспективная связь).
2.
Прием
монтажа
«по
крупности
объекта»
образует
«проксематический» тип целостности. Проксемика, по Г.Крейдлину, - это
наука о «пространстве коммуникации, его структуре и функциях»[там же,
с.9.].
Чтобы подчеркнуть какую-то деталь, предмет, используется
изображение крупным планом. Например, в рекламе домашнего
кинотеатра Vitek в последней монтажной ситуаций все составляющие
этого кинотеатра показаны крупным планом.
3. Следующий тип монтажа - это «параллельный» тип. Данный тип
целостности образуется приемом «текст в тексте». При параллельном типе
монтажа на экран вводятся две сцены, события которых относятся к одному
временному отрезку, но к разным пространственно-временным сферам. В
видеорекламе это часто достигается изображением экрана на экране. Так,
в рекламе DVD-караоке на экране нашего телевизора появляется
изображение другого телевизора, и в последнем - изображение вертолета и
стоящего перед ним человека.
Отдельно следует сказать и о существовании смешанного типа
монтажной целостности, который включает в себя два и более типов. Так,
реклама телевизоров Vestel представлена двумя монтажными ситуациями,
соединенными посредством «смешанного» типа монтажа, состав которого
образуется «ассоциативным», «проксематическим» и «параллельным»
типами.
Представленная типология – не просто результат компонентного
исследования рекламного текста, это целостное описание его
композиционной организации. Анализу подвергаются не только
структурные единицы (монтажные ситуации), но и исследуется природа их
взаимодействия. Базой для дальнейшего исследования в данном
направлении может стать манипулятивное воздействие каждого типа
целостности. В связи с этим актуальным оказывается решение вопроса об
эффективности композиционного выстраивания рекламного текста.
Литература
Акша Р. Создание эффективной рекламы. М., 2003.
Демидов В.Е. Сущность рекламы и психология ее восприятия. М.,1994.
Кохтев Н.Н. Нужна ли рекламе композиция? // Кохтев Н.Н. Реклама:
искусство слова. Рекомендации для составителей рекламных текстов. М.,1997.
Крейдлин Г. Невербальная семиотика. М., 2004. С.5-13.
Мокшанцев Р.H. Психология рекламы.. М, 2000.
Ромат Е.В. Реклама. Спб, 2002.
Ульяновский А.В. Мифодизайн: коммерческие и социальные мифы.
СПб и др.1997.
Трубникова Ю.В.
Trubnikova Yu.V.
ВТОРИЧНЫЙ ТЕКСТ И ПРОБЛЕМА ПОНИМАНИЯ
НАУЧНОГО ТЕКСТА
SECOND TEXT AND THE PROBLEM OF UNDERSTANDING OF
THE SCIENTIFIC TEXT
Ключевые слова: текст, вторичный текст, лексико-деривационная
структура, понимание.
Key words: text, second text, derivational structure, understanding.
Статья посвящена анализу научных текстов, их заголовков и
аннотаций. В статье обосновывается мысль, что показателем понимания
текста является совпадение его деривационной структуры и структуры
вторичного текста.
The subject of the article is the analysis of scientific texts with their titles and
abstracts. Our material proves the idea that we can speak about understanding of
the text if its derivational structure coincides with derivational structure of second
text.
Главной составляющей грамотности человека является умение понимать
текст. Ведь понять – значит выразить словом, и наоборот. Еще В. Гумбольдт,
рассуждая о понимании, писал, что «оно может осуществляться не иначе как
посредством духовной деятельности, и в соответствии с этим речь и
понимание есть различные действия одной и той же языковой силы. Процесс
речи нельзя сравнить с простой передачей материала. Слушающий так же,
как и говорящий, должен воссоздать его посредством своей внутренней
силы, и все, что он воспринимает, сводится лишь к стимулу, вызывающему
тождественные явления. Поэтому для человека естественным является тотчас
же воспроизвести понятое им в речи» [Гумбольдт 2001, c.77–78]. Тем не
менее, учителя и преподаватели вузов приходят в последнее время к
неутешительному выводу, что эта способность снизилась до критической
точки. Более того, даже в научной среде мы можем обнаружить факты
непонимания не только чужого, но и своего собственного текста, что
выявляется, в частности, при его аннотировании и при выборе заголовка.
Таким образом, в качестве показателя степени понимания и осознания текста
могут рассматриваться вторичные тексты (реферат, заголовок, пересказ,
изложение и т.п.), возникающие как результат воспроизведения и
интерпретации исходного при сохранении его основного смысла (лексикодеривационной структуры как его показателя) и особо позиции автора.
Главным при рассмотрении текста как вторичного и включения его в
систему текстовых форм является для нас совпадение его деривационной
структуры и структуры исходного текста. В качестве основного компонента
деривационной структуры текста может рассматриваться лексикодеривационный ряд, под которым мы понимаем в разной степени
актуализированный в контексте ряд лексических единиц, имеющих в системе
языка или приобретающих в конкретных текстовых условиях формальносемантические связи и находящихся друг с другом в отношениях
детерминации. Лексико-деривационный ряд представляет собой такой
текстовый комплекс, в котором каждая последующая единица, будучи
детерминирована предыдущей, содержит в себе элемент формального или
семантического развития. Вертикальные (сквозные) и горизонтальные
(актуализированные в микроконтексте) ряды, взаимодействуя в тексте, и
образуют его лексико-деривационную структуру, которая определяет
систему смыслов и является основанием дальнейшего его воспроизводства в
форме вторичного текста. Детерминанты этих рядов являются ключевыми
словами. Деривационная структура аннотации и заголовка, в силу объема
текста, реализуется как набор ключевых слов, который должен совпадать с
набором детерминантов в исходном тексте, однако встречаются и случаи
расхождения.
Для вторичных текстов характерна множественность и принципиальная
бесконечность возможных трансформаций, поскольку текст, свернутый при
восприятии, при понимании и воспроизведении может быть развернут
читателями (слушателями) в разные текстовые формы. Все это и
обусловливает, делает неизбежными расхождения первичного и вторичного
текстов, а также различия нескольких вторичных текстов между собой.
Между исходным и вторичным текстами возникает всякий раз то или иное
семантическое расстояние, т.е. степень их формальной и смысловой
близости, определяющее качественные изменения значения исходной
(мотивирующей) в значении вторичной (мотивированной) единицы.
Семантическое расстояние зависит от объективных внутренних особенностей
текста, обусловливающих характер связи его первичной и вторичной форм –
прежде всего от характеристик исходного текста и соотношения структур
исходной и производной единиц. Однако кроме внутренних особенностей
развертывания текста семантическое расстояние зависит в большей степени
от воспринимающего субъекта, определяется как раз степенью понимания и
осознания воспринимающим ситуации «реальной действительности»,
положенной в основу текста. Поэтому именно семантическое расстояние и
является, на наш взгляд, показателем адекватности понимания текста.
В качестве примера несимметричности структур исходного и вторичных
текстов может быть рассмотрена статья «Об использовании метафор в
политической коммуникации»3, ее заголовок и аннотация. Ключевые слова
статьи политический, миф, метафора формируют вертикальные ЛДР текста
(политическая коммуникация – политический дискурс – политика –
политические деятели – политическая ситуация; мифологизация сознания –
мифы – миф – мифологические структуры – мифологическое мышление –
мифология; метафора – метафоры). В первичном тексте между этими
рядами устанавливаются логические связи и семантико-синтаксические
отношения: отношения включения между рядами с детерминатами
политический и миф («Утверждение о мифологизации сознания в ходе
политической коммуникации представляется весьма обоснованным…»; «В
политической коммуникации миф трактуется как…»; «…мифологические
структуры представляют интерес для политических деятелей…» и т.д.),
отношения включения между рядами с детерминатами политический и
метафора («…яркая метафора, используемая политическим деятелем,
способна отвлечь внимание аудитории…», «метафора еще долгое время
останется неотъемлемой чертой языка политики» и др.), отношения
обусловленности между рядами с детерминатами миф и метафора
(«Зачастую для формулировки и закрепления мифов в обществе
политические деятели прибегают к помощи метафор»). Заметим, что
К сожалению, здесь у нас нет возможности привести сам текст анализируемой статьи. Его можно найти в
сборнике: Университетская филология – образованию: человек в мире коммуникаций: Материалы
Международной научно-практической конференции «Коммуникативистика в современном мире: человек в
мире коммуникаций» (Барнаул, 12–16 апреля 2005 г.) / под ред. А.А. Чувакина. – Барнаул, Изд-во Алт. унта, 2005. – С. 56.
3
последний тип отношения в тексте выражен слабо, почти неощутимо, он
лишь обозначается в приведенном нами в качестве примера первом
предложении третьего абзаца, далее не разворачиваясь и ничем не
поддерживаясь. Это создает ощущение нецелостности текста и, естественно,
сказывается в процессе его деривационного функционирования.
В заголовке статьи используются только два ключевых слова из
названных, сохраняются отношения включения между ними. То же можно
сказать и об аннотации («Статья посвящена проблеме использования
метафор в политической коммуникации. Цель статьи – оценить
способность метафоры упрощать и объяснять явления политической
жизни»).
В аннотации4 (Статья посвящена проблеме использования метафор в
политической коммуникации. Цель статьи – оценить способность
метафоры упрощать и объяснять явления политической жизни)
усиливаются отношения включения между центральными понятиями и
задаются отношения обусловленности. Комплекс понятий ключевого слова
миф во вторичных текстах отсутствует. Деривационные структуры исходной
и вторичной единиц совпадают лишь частично, семантическое расстояние,
таким образом, превышает допустимое. Заголовок и аннотация, несомненно,
являются формами одного текста, однако в парадигму исходного текста
входить не могут. Причины этого мы склонны видеть как в неумелом
построении вторичного текста, так и в отсутствии целостности текста
исходного, о котором мы говорили выше.
Еще большее семантическое расстояние можно обнаружить между
заголовком и аннотацией как вторичными текстами и статьей «Гендерная
личность в социокультурном пространстве старого и нового мира (на
примере образа Елены Гончаровой в пьесе Ю. Олеши “Список
благодеяний”)»5. Заголовок статьи мы привели, аннотация же выглядит так:
В статье на материале пьесы Ю. Олеши «Список благодеяний»
рассматривается гендерная личность в социокультурном пространстве
нового послереволюционного и старого мира, первый из которых
представлен активным архетипом, а второй – пассивным.
Ключевые слова статьи Елена Гончарова, архетип, мужской, женский,
библейский, мир формируют вертикальные ЛДР (Елена Гончарова – Леля –
Гончарова; архетип – архетипический; мужской – мужских – мужчины;
женский – женщины – Жена) и семантические ряды текста (библейский – Ева
– Демон – змей-искуситель – запретный плод (яблоко) – рай – ад; старый
мир – дореволюционная культура – Европа; новый мир – Советский Союз). В
первичном тексте между этими рядами устанавливаются логические связи и
семантико-синтаксические отношения: отношения включения между рядами
Анализируемых аннотаций не стоит искать в упомянутом нами сборнике. Аннотация на русском языке
требовалась при подаче материалов конференции, но, к сожалению, не вошла в структуру публикации.
5
Университетская филология – образованию: человек в мире коммуникаций: Материалы Международной
научно-практической конференции «Коммуникативистика в современном мире: человек в мире
коммуникаций» (Барнаул, 12–16 апреля 2005 г.) / под ред. А.А. Чувакина. – Барнаул, Изд-во Алт. ун-та,
2005. – С. 115.
4
с детерминатами Елена Гончарова и женский (архетип пассивной женщины
в образе Елены Гончаровой) и библейский, причем включение в последнем
случае создается за счет установления отношений тождества с компонентом
Ева (соблазняет… Еву – Гончарову; схема искушения змием Елены
Гончаровой). Между рядами с детерминатами Елена Гончарова и мужской в
начале текста тоже задаются отношения включения (Елена Гончарова играет
мужской персонаж; в ней воплощается и активный архетип с наличием
мужских черт), но затем эти ряды резко противопоставляются (Олеша
жестоко судит главную героиню, тем самым присоединяясь к миру ее
преследователей, к миру жестоких мужчин…). Последний приведенный
пример иллюстрирует также и реализуемые в конце текста отношения
тождества между семантическими рядами с детерминантом мир, хотя в
начале текста между ними задаются отношения противопоставления (старый
мир, Европа, ад – новый мир, Советский Союз, рай). В заголовке статьи из
ключевых слов текста используются только старый и новый мир, в
аннотации, кроме того, присутствует компонент архетип (В статье на
материале пьесы Ю. Олеши «Список благодеяний» рассматривается
гендерная
личность
в
социокультурном
пространстве
нового
послереволюционного и старого мира, первый из которых представлен
активным архетипом, а второй – пассивным).
И в заголовке, и в аннотации задаются отношения противопоставления
между компонентами старый и новый мир, а возникающие в исходном
тексте отношения тождества между ними не фиксируются. Понятие
гендерная личность (при всей его расплывчатости и нелогичности) можно
было бы соотнести с детерминантами мужской и женский, если бы не четко
заданное в исходном тексте противопоставление между ними. Понятия
социокультурное пространство в исходном тексте просто нет. Заголовок и
аннотация, как и в предыдущем примере, являются формами одного текста,
но никак не текста названной статьи. Однако причиной этого, на наш взгляд,
является в данном случае неумелое построение вторичных текстов.
Итак, в целом в выявленных случаях несовпадения структур
первичного и вторичного текстов приходится констатировать, во-первых,
неумелое построение прежде всего исходного текста, отсутствие у него
смысловой цельности. Вторая возможность – недостатки построения
вторичного текста, не отражающего в полной мере содержания исходного. В
этом случае могут нарушаться заданные исходным текстом семантикосинтаксические отношения между компонентами деривационной структуры,
но семантическое расстояние между первичной и вторичной единицами,
увеличиваясь, все же остается в пределах нормы. Самым серьезным случаем
нарушения связи между исходным и вторичным текстом является
деформация самой лексико-деривационной структуры, несовпадение ее
основных компонентов и структурных компонентов аннотации и заголовка,
которые в этом случае уже не могут рассматриваться как вторичные по
отношению к исходному. Подобные заголовок и аннотация являют
непонимание исходного текста, и недостаточную языковую компетенцию
автора.
Литература
Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков и его влиянии на
духовное развитие человечества // Гумбольдт В. фон Избранные труды по
языкознанию: Пер. с нем. М., 2001. С. 37–298.
Цветкова Н.В. (Барнаул)
Tsvetkova N.V. (Barnaul)
ИКОНИЧЕСКАЯ ДИАГРАММА КАК ОДИН ИЗ СПОСОБОВ
ВОЗДЕЙСТВИЯ НА ПОТРЕБИТЕЛЯ В РЕКЛАМНОМ ДИСКУРСЕ
ICONIC DIAGRAMS AS ONE OF THE MEANS OF REALIZING
THE FUNCTION OF PERSUASION IN ADVERTISING DISCOURSE
Ключевые слова: рекламный дискурс, иконические
иконические диаграммы
Keywords: Advertising discourse, iconic signs, iconic diagrams
знаки,
The given article is devoted to the problem of advertising discourse and to
the means of realizing the function of persuasion in advertising discourse. Iconic
diagrams are viewed as one of the means of realizing this function. Besides, the
author gives a typology of iconic diagrams.
Данная статья посвящена проблеме рекламного дискурса и средствам
реализации воздействующей функции рекламного дискурса. Иконические
диаграммы рассматриваются как одно из средств реализации данной
функции. Кроме того, в данной статье представлена одна из возможных
классификаций иконических диаграмм.
В настоящее время большое внимание современных лингвистов уделяется
понятию иконичности или иконизма как одного из свойств языкового знака,
проявляющееся в наличии между его двумя сторонами, означающим и
означаемым, некоторого материального (изобразительного, звукового и т.п.)
или структурного подобия [www.krugosvet.ru]. Однако вопрос сферы
применения иконических знаков и их выразительного потенциала остается
малоизученным. Этой проблеме и посвящена данная статья. Объектом
исследования в данной статье является рекламный текст как область
реализации иконичности. Предметом исследования выступает иконичность в
текстах рекламных объявлений.
Прежде чем приступить к рассмотрению иконичности в текстах
рекламных объявлений, необходимо подробнее остановиться на понятии
рекламного дискурса и его особенностях.
Рекламный дискурс является видом институционального дискурса.
Институциональный дискурс представляет собой общение в заданных рамках
статусно-ролевых отношений. Институциональный дискурс организуется в
рамках того или иного института. Реклама относится к общественноинституциональному виду общения, характеризуемого социальными
правилами и ритуализованными рамками функционирования. Рекламный
дискурс является средством социального регулирования и оказывает
воздействие на различные социальные группы, предлагая тот образ мыслей и
тот стиль жизни, которые ценятся в настоящее время и являются отражением
развития культуры. На первый план в рекламе современного
индустриального общества выходит ценность потребления, однако, реклама
не просто предлагает определенные товары или услуги, но и, помещая их в
некоторый социальный контекст, переводит их в сферу ценностных
ориентаций, формируя соответствующий стиль жизни [Орлова, 1994, с.52].
Рекламный дискурс представляет особую сложность для изучения, так
как он представляет собой сложное объединение различных элементов. Так,
рекламное объявление может содержать, например, элементы шутки, песни и
мультфильма.
Рекламный дискурс имеет целый ряд характерных особенностей.
Перечислим некоторые из них:
1) рекламный дискурс существует преимущественно в рамках
других видов дискурса ( газетного, теле-, радиодискурса);
2) рекламный дискурс сочетает в себе особенности персонального и
институционального видов дискурса;
3) рекламные объявления зачастую противоречивы и неоднозначны;
4) рекламные объявления часто основаны на принципе синергии, т.е.
сочетают в себе изображение, музыку, речь (телевизионная реклама);
5) в рекламном дискурсе на первый план, как правило, выдвигаются
коннотационное, метафорические виды значения;
6) в рекламном дискурсе часто используются различные
стилистические приемы, такие как гипербола, аллюзия, метафора, метонимия
и др.;
7) рекламные объявления не просто представляют рекламируемый
продукт, а “продают” стиль жизни;
8) рекламный дискурс является формой массовой коммуникации.
Рекламное объявление может содержать одну или комбинацию
нескольких перечисленных характеристик.
Вышеперечисленные особенности рекламы как одного из видов
дискурса во многом определяют и языковые особенности рекламных текстов,
например, такие, как использование упрощенного синтаксиса, различных
экспрессивных средств, окказиональных языковых единиц и др. Также
весьма эффективной оказывается реализация принципа иконичности в
текстах рекламных объявлений, т.к. иконичность как свойство языкового
знака способствует наиболее точной передаче действительности
(естественно, с той позиции, с которой воспринимает ее рекламодатель), что
позволяет создать у адресата необходимые для реализации цели ассоциации с
рекламируемым продуктом.
В семиотике иконичность определяется как свойство знака,
проявляющееся в наличии между его двумя сторонами, означающим и
означаемым, некоторого материального (изобразительного, звукового и т.п.)
или структурного подобия. Термин иконичность был впервые введен в
работах Ч. Пирса. Другими элементами его классификации языковых знаков
являются символы, которые не предполагают наличия какой-либо связи
между означающим и означаемым и индексы (их означаемое строится на
принципе ассоциации по смежности с означающим). Примером
иконического знака может быть изображение, картинка животного,
создающаяся по образцу самого животного и являющаяся знаком животного.
Пример индексного знака – дым, являющийся знаком огня, а
символическими знаками являются, например, цвета светофора, в которых
связь между цветом (красный, желтый, зеленый) и его значением
определяется соглашением.
Явление иконичности было изначально выявлено и разрабатывалось на
примерах фотографий, изображений и т.д., т.е. вне языка как системы знаков,
за исключением рассмотрения так называемых ономатопоэтических слов,
например, “meow” или “cuckoo” как случаев проявления иконичности в
языке. В дальнейшем это понятие стало широко использоваться в
лингвистике, и иконичность сейчас рассматривается на различных языковых
уровнях. Современные исследования по языковой иконичности проводятся в
основном в русле изучения универсально-грамматических свойств языка.
Так, эксперименты показали большую эффективность иконического
кодирования по сравнению с неиконическим как при порождении, так и при
восприятии речи. Иконическое кодирование является также наиболее
экономичным: по мнению Р. Якобсона, лаконичность высказывания Юлия
Цезаря Veni, vidi, vici “Пришел, увидел, победил” достигается именно за счет
иконического кодирования, не требующего использования дополнительного
языкового материала для обеспечения правильной расшифровки сообщения,
каким является, например, временной союз когда [Якобсон 1970, с.102].
Пирс подразделял иконические знаки на:
– образы (или изображения; в данном случае означающее представляет
«простые качества» означаемого): фотографии, скульптура, живопись.
– диаграммы, схемы, чертежи и другие виды «нефигуративных»
изображений, которые он называл «логическими иконическими знаками» .
Этому виду иконических знаков не обязательно иметь чувственное сходство
с объектом, достаточно аналогии между отношениями частей в самом
объекте и в его знаке (этой группой иконических знаков активно пользуется
математика). Пирс определяет диаграмму как «репрезентамент, являющийся
по преимуществу иконическим знаком отношения, стать каковым ему
способствует условность» [Пирс 2000, с.203]. Пирс считает, что диаграммы это «истинно иконические знаки, естественно аналогичные обозначаемому
предмету» [Пирс 2000, с.203].
– метафоры ─ те знаки, «которые представляют репрезентативный
характер репрезентамента, представляя параллелизм в чем-то другом» [Пирс
2000, с.202]. Здесь кодификация производится по принципу параллелизма
между знаком и объектом, этот подкласс активно задействован в театральной
практике и литературе.
Целью данной работы является рассмотрение иконических диаграмм
как одного из механизмов воздействия на потребителя в рекламном дискурсе,
их типологий и особенностей. В качестве предмета данного исследования
была выбрана именно иконическая диаграмма, т.к. она является одним из
наименее изученных элементов классификации Ч. Пирса и обладает большим
воздействующим и выразительным потенциалом, который достаточно часто
актуализируется в рекламном дискурсе.
Развивая идеи Ч. Пирса, О.Фишер в работе “ Iconicity: literary works”
определяет иконические диаграммы как организацию знаков, ни один из
которых не имеет непосредственного сходства с референтом, но отношения
между которыми отражают отношения, существующие между их
референтами. [www.home.medewerker.uva.nl/o.c.m.fischer]. В этой же работе
она приводит следующую классификацию иконических диаграмм:
 Диаграммы, реализующиеся на уровне звуков, которые, как правило,
представлены ритмом и размером, а также ассонансом и аллитерацией
 Диаграммы, реализующиеся на визуальном уровне. Использование
иконических диаграмм на данном уровне заключается в варьировании длины
строки или предложения, чтобы показать длительность или монотонность
действия, а также количественные или качественные характеристики
рекламируемого продукта.
 Диаграммы, реализующиеся на морфологическом уровне.
Иконичность
на
морфологическом
уровне
является
достаточно
распространенной и имеет много разновидностей, например, редупликация,
сращение двух морфем, парономазия.
 Диаграммы, реализующиеся на синтаксическом уровне. На уровне
синтаксиса диаграммы реализуются в различных видах повтора (анафора,
эпифора), употреблении/неупотреблении союзов, различных видов
параллелизма и эллипсиса
Мы предлагаем несколько иную классификацию иконических
диаграмм, взяв за основу не уровень их реализации, а передаваемый ими
признак или характеристику рекламируемого продукта. Данная
классификация позволит рассмотреть иконические диаграммы с точки зрения
их семантики и эффективности в создании образа рекламируемого продукта.
Так, в результате анализа диаграмм были выделены следующие
возможные типы:
1.
Квантитативные диаграммы, т.е. диаграммы, передающие
количественные характеристики референта или референтов, а также
количественные отношения, существующие между ними.
Рассмотрим несколько примеров этого типа диаграмм
Как правило, диаграммы этого типа основаны на использовании
редупликации.
 "Coke...after Coke...after Coke." Coca-Cola (Кола, …еще Кола,… еще
Кола) При помощи редупликации в данном примере создатели рекламного
объявления хотели показать большое количество выпитого напитка, тем
самым были имплицитно выражены вкусовые качества напитка(напиток
такой вкусный, что невозможно остановится).
 Men’s wide shoe EEE-EEEEEEEE , SIZES 5-13 . В этом примере
большой размер обуви иконически передается повторением буквы Е.
 Hand-me-down-down-down (Downy). В английском языке глагол to
hand down обозначает “передавать из поколение в поколение” или
“передавать в ч-л пользование”. Повторение послелога down в рекламе
стирального порошка акцентирует внимание на том факте, что при
использовании данного стирального порошка вещи будут служить намного
дольше, т.е. на его качестве.
 "It keeps going, and going, and going...."ENERGIZER BATTERIES
Повторение союза and и герундия going в данном объявлении подчеркивает
продолжительность действия. Этому также способствует использование
глагола keep, который имеет значение продолжительности действия, и
многоточия в конце предложения.
2.
Квалификативные диаграммы, т.е. диаграммы, передающие
качественные характеристики референта или референтов.
Рассмотрим некоторые примеры квалификативных диаграмм в
рекламном дискурсе.
 Kraft Macaroni & Cheese “It's the cheesiest”. В данном примере
качество рекламируемого продукта передается при помощи использования
превосходной степени относительного прилагательного cheesy – сырный. Как
известно, относительные прилагательные, как правило, не имеют степеней
сравнения. Нарушение нормы и использование превосходной степени
сравнения данного прилагательного помогает передать превосходное
качество рекламируемого продукта.
 One very very very lonely calorie Pepsi Max . (Одна очень, очень,
очень одинокая калория) В данном объявлении повторение наречия very
помогает подчеркнуть тот факт, что в данном сорте Pepsi содержится лишь
одна калория, т.е. продукт является действительно низкокалорийным.
 They're tasty, tasty, very very tasty Kellogg's Bran Flakes. (Они
вкусные, вкусные, очень, очень вкусные). Вкусовые качества
рекламируемого продукта подчеркиваются не только при помощи
повторения наречия very, но и при помощи многократного повторения
прилагательного tasty.
 Carbmazing 5 grams. (Dreamfields Pasta.) Слово Carbmazing, также
являющееся примером квалификативный иконической диаграммы,
образовано путем сращения основ слов “carbohydrate” и “amazing”. Данное
слово приобретает значение « удивительно низкокалорийный» и помогает
выразить одновременное наличие этих двух признаков у рекламируемого
продукта.
 Twoallbeefpattiesspecialsaucelettucecheesepicklesonionsonasesameseed
bun ~ Big Mac sandwich. В данном примере размер сэндвича и количество его
ингредиентов
иконически
выражаются
длиной
составногоприлагательногоTwoallbeefpattiesspecialsaucelettucecheesepickleson
ionsonasesameseedbun
3.
Реляционные диаграммы, или диаграммы, передающие
отношения, существующие между референтами.
Примерами реляционных диаграмм могут послужить следующие
рекламные объявления:
 Eye it - try it - buy it! Chevrolet Cars.
В данном объявлении иконически передается последовательность
действий, совершаемых при покупке машины (увидел − попробовал −
купил). Иконическое кодирование в данном объявлении не требует
использования дополнительного языкового материала для обеспечения
правильной расшифровки сообщения, каким мог бы служить, например, союз
когда. Описывая данное рекламное объявление необходимо также отметить,
что оно является аллюзией к вышеупомянутой фразе Юлия Цезаря Veni, vidi,
vici, что позволяет имплицитно выразить быстроту и простоту совершения
действий.
Следующие рекламные объявления основаны на этом же принципе
кодирования информации.
 Invent> Innovate> Infuse OnDemand Inc (изобретай > рационализируй
> вдохновляй )
 Ask. Listen. Solve. Commerce Bank
Подводя итоги, отметим, что использование иконических диаграмм не
только является эффективным средством привлечения внимания потребителя
к рекламируемому продукту, но и заставляет его определенным образом
взглянуть на продукт, сужая спектр ассоциаций. Как уже говорилось,
иконические знаки основаны на сходстве между референтом и самим знаком,
т.е. они в той или иной степени отражают действительность, что в свою
очередь, помогает представить информацию, представленную в рекламном
объявлении как правдоподобную, а верояно, и единственно правдивую. Это
дает создателям рекламных объявлений возможность манипулировать
сознанием потребителя, навязывая ему свою точку зрения на рекламируемый
продукт и вызываемые им ассоциации, а, следовательно, побудить
потребителя к покупке продукта.
Литература
Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием / Интернет-ресурс: www.karamurza.ru
Пирогова Ю.К. Стратегии коммуникативного воздействия и их отражение в
рекламном тексте // Текст. Интертекст. Культура. М., 2001. С.543-552
Пирс Ч.С. Избранные философские произведения.─ М.: Логос, 2000.─ 448 с.
по вопросам информационной теории и практики", № 16. М., 1970 − с.102117
Якобсон Р. О. В поисках сущности языка /Сборник переводов. М., 1980.
Nänny
M.
and
Fischer
O.
‘Iconicity:
Literary
texts’
http://home.medewerker.uva.nl/o.c.m.fischer
www.krugosvet.ru
Черемисина С.Б. (Барнаул)
Cheremisina S.B. (Barnaul)
КОММУНИКАТИВНАЯ ПРИРОДА УЧЕБНО-НАУЧНОГО
ТЕКСТА
COMMUNICATIVE NATURE OF THE SCIENTIFICEDUCATIONAL TEXT
Ключевые слова: учебно-научный текст, когниция, научная картина
мира, успешная коммуникация, языковое сознание.
Keywords: scientific-educational text, cognition, scientific world picture,
successful communication, language consciousness.
В рамках когнитивной парадигмы рассматривается учебно-научный
текст как гетерогенная познавательная структура. Особое внимание
уделяется реципиенту данного текста, акцентируется его роль как активного
участника процесса познания, на основе чего делается вывод о
коммуникативной природе данного средства познания.
Scientific-educational text is considered as a heterogeneous cognitive
structure. It is viewed as communicative means of cognition. Special attention is
paid to the addressee of the text who is viewed as a co-worker of the process.
В последние годы многие исследователи уделяют все большее внимание
изучению различных аспектов поликодового текста. Многочисленное
количество работ в различных областях знания посвящено исследованию
сущности, основных свойств, а также генезиса структуры поликодового
текста (Сорокин, Мохамед, Рогозина, Сонин, Андронкина, Кольцов, и др.)
Тем не менее, несмотря на возрастающий интерес исследователей к
различного рода поликодовым текстам, не все виды такового остаются
всецело охваченными. Исследование поликодовых текстов с точки зрения
составляющих их гетерогенных когнитивных структур на материале учебнонаучных текстов практически не предпринималось. Однако, учебно-научный
текст представляет собой особый вид поликодового текста, который можно
считать одним из основных средств формирования научной картины мира.
В современной терминологии учебно-научный текст определяют как
особую полисемиотическую полифункциональную систему, негомогенные
части которой участвуют в передаче общего смысла [Рогозина 2008]. Если
рассматривать мышление как познание необычайно сложной реальности
[Рубинштейн 1998, Леонтьев 1975], то учебно-научный текст представляет
собой уникальное средство развития когнитивной системы учащихсяреципиентов. Это особая смысловая система, позволяющая научно
категоризировать явления реальности, хранить и передавать полученную
информацию, то есть концептуализировать сознание индивида. Кроме того, в
связи с тем, что фрагмент реальности представлен в учебно-научном тексте
как многомерное целое, во множестве связей и отношений, речь идет о
развитии системного мышления учащихся, которое играет важную роль в
научном познании [Степин 2003], так как являет собой «искусство
абстрагироваться от частностей (…), выявляя глубинные (…) связи и
закономерности» [О’Коннор 2006, с.24]. Продолжая эту мысль, важно
отметить, что не только научное познание развивает системное мышление,
но и развитие системного мышления индивида неизменно ведет к
расширению его научной картины мира, а следовательно и к ее целостности.
Таким образом, можно резюмировать, что учебно-научный текст
представляет собой отличный от других вид поликодового текста и поэтому
заслуживает особого внимания.
Согласно Т.В. Чернышовой, текст в рамках антропоцентрического
описания возможно рассматривать через призму когнитивно-речевого
взаимодействия, что, по определению автора, позволяет видеть его как
единицу коммуникации, а продуцента и реципиента данного текста −
субъектами коммуникации [Чернышова 2008а, с.110-111]. Это дает
основания для утверждения о том, что учебно-научный текст представляет
собой единицу научной коммуникации, при этом как реципиент, так и
продуцент учебно-научного текста рассматриваются как индивидуумы,
активно взаимодействующие друг с другом.
Идею о том, что поликодовый текст представляет собой модель
реальности, отраженную когнитивной системой продуцента данного текста
можно встретить в работах многих исследователей (Павиленис, Демьянков
1994, Баранов, Добровольский, Кубрякова, Борисова, Рогозина, и др.) П.Н.
Джонсон-Лэард писал, что наше знание о мире зависит от нашей
способности конструировать его модели [Johnson-Laird 1983]. Это полностью
совпадает со взглядами исследователей природы человеческого мышления
[Рубинштейн 1998; Леонтьев 1975] и говорит о том, что учебно-научный
текст представляет собой ментальные репрезентации знаний воспринятых
продуцентом, а репрезентированная в учебно-научном тексте модель
реальности предстает как познанная научно. При этом, по словам В. Кинча и
Т.А. ван Дейка, «слушатель активно интерпретирует действия говорящего»
[Кинч, ван Дейк 1988, с.161]. Сказанное позволяет предположить, что не
только продуцент учебно-научного текста активно воспринимает
информацию, выбирает способ репрезентации знаний, но и реципиент
данного текста ведет активную работу по расшифровке и интериоризации
гетерогенных когнитивных структур, представленных в учебно-научном
тексте, тем самым, обнаруживая свой статус деятельного соучастника
процесса научной коммуникации. Данное утверждение свидетельствует о
выраженной коммуникативной природе учебно-научного текста.
Для нашего исследования особенно важна мысль Т.В. Чернышовой о
том, что, рассматривая текст через призму когнитивно-речевого
взаимодействия, решающим становится «фактор адресата» [Чернышова
2008б, с.224]. Отталкиваясь от этого положения, автор особо подчеркивает,
что удовлетворение продуцентом информационных, познавательных,
эстетических и прочих потребностей реципиента ведет к успешной
коммуникации [Чернышова 2008б]. Опираясь на идеи В.И. Карасика и У.Л.
Чейфа, отметим, что желание продуцента учебно-научного текста быть
эффективным и приспособиться к ситуации, иными словами его
коммуникативная потребность [Карасик 2004], побуждает его оценивать
интеллектуальные возможности реципиента и конструировать учебнонаучный текст в соответствии с уровнем развития мышления реципиента
[Чейф 1983, с.36-39]. Таким образом, речь идет о когнитивной
траспарентности, которая обеспечивает «коммуникативную ясность», при
которой интенции продуцента учебно-научного текста и интерпретации
реципиента совпадают [Карасик 2004, с.248]. В этом смысле можно говорить
о наличии предпосылок успешной интериоризации реципиентом учебнонаучного текста когнитивных структур, в нем представленных.
Логичным следствием рассматриваемого подхода является понимание
учебно-научного текста как фрагмента научной модели мира,
репрезентируемого вербальными и авербальными компонентами, степень
сложности которых обусловлена системой когнитивно-тезаурусных и
коммуникативно-прагматических показателей, как продуцента, так и
реципиента данного текста. Воспользовавшись терминами Р.И. Павилениса,
можно сказать, что для успешной интерпретации текста концептуальные
системы продуцента и реципиента должны соотноситься [Павиленис 1986,
с.388]. То есть продуцент учебно-научного текста выбирает способ
репрезентации когнитивных структур не только в соответствии со своим
«социокультурным опытом» [Демьянков 1994, с.25], но и согласно
когнитивному уровню развития реципиента. Это подводит нас к важному
выводу о том, что залогом успешной научной коммуникации в рамках
учебного процесса является соответствие когнитивных познавательных
структур учебно-научного текста уровню сформированности когниций
реципиента.
Иными словами, структура учебно-научного текста детерминирована
не только областью науки, в нем представленной, но и возрастом реципиента
данного текста. А это в свою очередь подтверждает мысль о том, что учебнонаучный текст реализует особый вид коммуникации (так называемую
обучающую коммуникацию в рамках учебно-коммуникативного процесса),
основой которой и является. Существует мнение, что в большинстве случаев
коммуникативный акт представляет собой обмен информацией [Карасик
2004]. В отличие от других видов коммуникации, обучающая коммуникация
имеет свою специфику: она обеспечивает интериоризацию когнитивных
структур, представленных в учебно-научном тексте, которые соответствуют
уровню когнитивного развития реципиента. Особый вид коммуникации
требует создания и особого типа поликодового текста, предназначенного
для особого типа реципиента, подлежащего обучению.
Литература
Дейк Т.А. ван, Кинч В. Стратегии понимания связного текста // Новое в
зарубежной лингвистике: Когнитивные аспекты языка. Вып. XXIII. М., 1988.
Демьянков
В.З.
Когнитивная
лингвистика
как
разновидность
интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. 1994, № 4.
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М., 2004.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.
О’Коннор Дж. Искусство системного мышления: Необходимые знания о
системах и творческом подходе к решению проблем. М., 2006.
Павиленис Р.И. Понимание речи и философия языка // Новое в зарубежной
лингвистике. М., 1986. Вып. XVII.
Рогозина И.В. Сферокогниотип как фактор когнитивного развития //
Современное общество как результат экономических, политических и
социально-культурных изменений: Сборник докладов Международной научнопрактической конференции (25-30 сентября 2008г.). Барнаул, 2008.
Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. Спб, 1998.
Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2003.
Чейф У.Л. Память и вербализация прошлого опыта // Новое в зарубежной
лингвистике: Прикладная лингвистика. М., 1983. Вып.XII.
Чернышова
Т.В.
Современная
газетная
коммуникация:
принципы
миромоделирования // Языковая картина мира: лингвистический и
культурологический аспекты: Материалы IV Международной научнопрактической конференции (16-17 октября 2008 г.). Бийск, 2008а.
Чернышова Т.В. Языковая личность адресата в сфере массовой коммуникации //
Современное общество как результат экономических, политических и
социально-культурных изменений: Сборник докладов Международной научнопрактической конференции (25-30 сентября 2008г.) Барнаул, 2008б.
Johnson-Laird P.N. Mental models (towards a cognitive science of language,
inference, and consciousness), Cambridge University Press, 1983.
Чернышева Н.Ю. (Барнаул)
Chernysheva N.Y. (Barnaul)
ВЕРБАЛЬНЫЕ И НЕВЕРБАЛЬНЫЕ СРЕДСТВА КОММУНИКАЦИИ
В МУЗЫКАЛЬНО-ПОЭТИЧЕСКОМ ТЕСТЕ
VERBAL AND NONVERBAL MEANS OF LANGUAGE IN MUSICALPOETIC TEXT
Ключевые слова: поэтический и музыкальные дискурсы, повторы как
вербальные и невербальные средства коммуникации.
Keywords: poetic and musical discourses, repetitions as verbal and nonverbal
means of the communication.
Представляется гипотеза и описание эксперимента, подтверждающего
наличие вербальных и невербальных средств коммуникации в музыкальнопоэтическом тексте.
It is represented the hypothesis and the description of the experiment
confirming presence of verbal and nonverbal means of the communication in the
musical-poetic text.
Одним из интересных вопросов коммуникативной природы
художественного текста, который соединяет в единое целое различные типы
дискурсов, в частности, поэтический и музыкальный, является соотношение
вербальных и невербальных средств представления смысла художественного
произведения. Это определяется предположением о наличии сходных
смыслообразующих констант как составляющих структурно-содержательных
компонентов музыкально-поэтического текста. Одной из таких констант
являются повторы, которые функционируют и на вербальном, и на
музыкальном уровнях.
Типы вербальных (лексических) повторов в художественном тексте
очень разнообразны и часто описываются исследователями как компоненты
эмоционально окрашенной лексики. Примечательна в этом смысле работа
Бабенко Л.Г. «Лексические средства обозначения эмоций в русском языке», в
которой автор рассматривает повторы как проявления «эмотивной лексики»
[Бабенко 1989, с.97]. Однако, на наш взгляд, эстетическая эмоция чаще
представлена неэмоциональной лексикой, репрезентирующей связи
смыслов, которые содержат общий эмоциональный компонент. Более того,
коммуникативная природа эстетической эмоции может быть представлена,
как утверждает В.А Пищальникова, единицами всех поэтических уровней
художественного текста, причем их взаимообусловленность воспринимается
достаточно отчетливо [Пищальникова 1999, с.85]. Поэтому бόльшую
важность для выявления коммуникативной особенности восприятия
содержания представляют те повторы, которые не имеют статуса
стилистического приёма, а направляют (в силу своей регулятивной
природы) воспринимающего в необходимое эмоциональное и, одновременно,
интеллектуальное русло, причем читатель или слушатель в начале
восприятия художественного произведения, как правило, это не осознаёт.
Такие повторы, на наш взгляд, актуализируют коммуникативную
направленность текста, а также сосредоточивают внимание читателя на
форме, объективируя отношения между единицами художественного
произведения, которые представляют авторский смысл, указывая на него.
Для выявления роли вербальных и невербальных повторов в
музыкально-поэтическом тексте было проведено экспериментальное
исследование, материалом которого послужило стихотворение Н.
Заболоцкого «В этой роще березовой», положенное на музыку К. Молчанова.
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей,Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жилье,
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро мое.
Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?
Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.
За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет.
И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка, Встанет утро победы торжественной
На века.
Испытуемым предложили прочитать фрагмент текста, из которого
намеренно исключили повторы. Необходимо было описать эмоции, которые
вызывает данный текст. Затем те же респонденты читали оригинальный
авторский текст и так же, как и на предыдущем этапе, описывали своё
эмоциональное состояние после прочтения.
В результате обнаружилось, что существуют расхождения при
определении основного эмоционального содержания исследуемых текстов. В
частности, в экспериментальном фрагменте текста «Над березовой рощей
моей встанет солнце» в качестве основных были названы эмоции:
«спокойная радость», «умиротворение», «надежда» и т.п.
В авторском тексте были зафиксированы эмоции, связанные с
«осознанием человеческого достоинства», «патриотизма», «уверенности в
победе» и другие подобные названным.
Конечно, логико-семантические связи между повторами в данном
случае сложны и могут быть установлены только в результате
семантического анализа, но они воспринимаются испытуемыми уже в силу
наличия общего эмоционального содержания.
Не менее интересным оказалось и экспериментальное изучение
музыкального текста, написанного К. Молчановым на стихи Н. Заболоцкого.
Методика проведения этого эксперимента была аналогичной,
поскольку и поэтический, и музыкальный текст определяется
исследователями
[Пищальникова,
Чернышева
2002,
с.4-5]
как
коммуникативно направленное художественное произведение, обладающее
эстетической ценностью, выявляемой в процессе восприятия.
Испытуемым также предложили прослушать текст, из которого были
исключены повторы, а затем – текст авторский, оригинальный. Эмоции,
зафиксированные после прослушивания экспериментального текста,
отличались от эмоций, которые возникли после прослушивания авторского
текста.
Ответы первого этапа это: «…основная эмоция – недосказанность»,
«умиротворение», «незавершенность», «неоформленная печаль» и подобное.
Ответы второго этапа: «…торжественность, уверенность, осознание победы».
Обращает на себя внимание идентичность эмоций, связанных с
восприятием вербального и музыкального текстов. Это делает возможным
существование гипотезы о наличии интегративной роли повторов в
музыкально-поэтическом целом. При этом функция и вербальных, и
невербальных повторов в художественном произведении заключается не в
конкретизации с их помощью эмоций, а в акцентировании той или иной
эмоции, которая, в свою очередь, осуществляет коммуникативную
направленность поэтического и музыкального дискурсов. Такое
акцентирование
способно
сосредоточить
внимание
на
эмоции
художественного произведения, поскольку она выполняет регулятивную
функцию в процессе коммуникации.
Литература
Бабенко Л.Г. Лексические средства обозначения эмоций в русском языке.
Свердловск, 1989.
Методология современной психолингвистики. М.; Барнаул, 2003.
Пищальникова В.А. Психопоэтика. Барнаул, 1999.
Пищальникова В.А. Проблема смысла. Барнаул, 1992.
Чернышева Н.Ю. Ритм художественного текста как смыслообразующий фактор
его понимания. Барнаул, 2002.
Чернышова Т.В., Голощапова Е.В. (Барнаул)
Chernyshova T.V., Goloschapova E.V. (Barnaul)
РЕЧЕВОЙ ЖАНР «ОСКОРБЛЕНИЕ»:
ОСНОВАНИЯ ПОСТРОЕНИЯ ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ
(ПО МАТЕРИАЛАМ СУДЕБНЫХ ПОСТАНОВЛЕНИЙ)
THE SPEECH GENRE "INSULT":
BASIS OF THE BUILDING TIPOLOGICAL MODELS
(ON MATERIAL OF THE JUDICIAL RESOLUTIONS)
Ключевые слова: инвективная функция языка, речевой конфликт,
речевой жанр, ситуация речевого конфликта, типологические характеристики
речевого жанра «оскорбление».
Keywords: invective function of the language, speech conflict, speech genre,
situation of the speech conflict, the typology of the feature of the speech genre
"insult".
В статье представлены типологические основания модели конфликтного
развития речевой коммуникации, выделены типологические характеристики
конфликтных речевых ситуаций, способствующих развертыванию речевого
жанра «оскорбление».
Typologycal basis of conflict development to speech communication models in
article are presented. Typologycal features of conflict speech situation, promoting
the deployment of speech genre "insult" are considered.
События российской жизни последних десятилетий определяют
изменения в общественном сознании, стимулируют обновление
концептуального мира носителей языка, способствуют изменению
представлений о месте и роли его оценочных компонентов. В практике
употребления языка это приводит к увеличение доли конфликтного
межличностного и публичного общения, способствующего актуализации
инвективной функции языка как одной из его естественных функций,
неразрывно связанных с общей экспрессивной функцией языка,
обусловленной творческим использованием слова. Инвективность
конфликтного текста и – шире – конфликтного дискурса – особая сфера
юридической
лингвистики,
привлекающая
пристальное
внимание
исследователей. По мнению Н.Д. Голева, «текстовое (и тем более речеситуативное) разворачивание инвективного фрейма – задача более сложная,
так как здесь сопрягается множество факторов, некоторые из которых
относятся к имплицитным сферам речи» [Голев 1999, с. 49].
Объектом изучения в данном исследовании является инвективная
функция языка, порождающая речевые конфликты, предметом – речевой
жанр оскорбления (далее – РЖ) как одна из разновидностей конфликтных
речевых жанров. Цель исследования – выделение типологических
характеристик
конфликтных
речевых
ситуаций,
способствующих
развертыванию РЖ «оскорбление».
Каждый РЖ воплощает речевое событие, описанное на основании
определенной речевой ситуации, включающей участников общения, характер
отношений между ними и обстоятельства, при которых происходит общение.
«Речевое событие трактуется как сумма речевой (в основе своей –
денотативной) ситуации и ее вербального воплощения» [Курьянович 2005, с.
107]. РЖ «оскорбление» относится к инвективным речевым жанрам,
поскольку, по характеристике Б.Я. Шарифуллина, они представляют форму
вербализации разной степени языковой агрессии [Шарифуллин 2004, с. 124125], приводящей к дисгармонии речевой коммуникации и развитию
речевого конфликта. В лингвоправовой практике оскорбление также
рассматривается как «сознательное нарушение конвенциональных правил»,
поскольку в соответствии с коммуникативным кодексом личности она
обязана «соблюдать коммуникативные обязанности: выполнять обещания, не
лгать, выбирать сопоставимые с социальными нормами способы общения, т.
е. уважать коммуникативные права остальных участников коммуникации»
[Кусов 2004]. При этом, как отмечает автор, «при оскорблении
коммуникативное давление на личность происходит через воздействие на ее
ценностную сферу, составной частью которой является социальный статус
индивида» [там же].
Материал исследования – более 20-ти источников, представляющих
собой тексты постановлений судебных органов Алтайского края о
назначении лингвистической экспертизы инвективных высказываний
конфликтующих сторон, ставших объектом судебного разбирательства в
2005-2007гг. Каждое из изученных постановлений содержит типовое
описание возникшего конфликта, которое обобщенно можно представить
следующим образом: «В ходе предварительного расследования установлено,
что такого-то числа, месяца и года гр. N, находясь в помещении (в суде,
дома, на рынке и т.п.), произнес(ла) в адрес гр. P следующие
высказывания…, которые квалифицируются гр. P как оскорбляющие его
честь, достоинство или умаляющие его деловую репутацию».
В процессе анализа коммуникативных ситуаций были выявлены
основные типологические компоненты, регулярно повторяющиеся и потому
наиболее характерные для актуализации РЖ «оскорбление». Для выявления
этих элементов была использована модель речевой коммуникации Р.О.
Якобсона [Якобсон 1975], в соответствии с которой при анализе изучаемой
конфликтной ситуации были использованы следующие основания модели
изучаемого РЖ:
1) участники конфликтной ситуации: «инвектор» (обидчик, оскорбитель)
и «инвектум» (обиженный, оскорбленный)6 с учетом следующих
характеристик:
а) количество и соотношение участников конфликта (лицо / группа лиц);
б) социальный статус конфликтеров (пол, возраст, должность/ранг,
профессия);
2) форма передачи сообщения (письменная / устная);
3) характеристика конфликтной ситуации (контекст), включающая
причину возникновения речевого конфликта, фоновую информацию,
предмет и причину разногласий;
4) характер конфликтного взаимодействия (контакт), обусловленный
особенностями коммуникативного развертывания конфликта, отношениями
между конфликтующими сторонами и т.п.;
5) языковой код, способствующий развертыванию конфликтной
ситуации в речевой конфликт (наличие инвективной лексики, нарушение
этикетных норм и т.п.).
Под нарушение этикетных норм в частности подразумевается нарушение
необходимого регистра общения «ты» – «вы» форм, обращений по имени или
иной номинации, а также способа общения, принятого в конкретной среде
[Формановская 2004, с. 28]. Квалификация лексики и фразеологии,
использованной участниками конфликтных речевых ситуаций, по шкале
инвективности осуществлялась с учетом данных современных словарей
русского языка и русского экспрессивного просторечия7, а также
классификации инвективной лексики литературного происхождения,
представленной в книге «Понятия чести, достоинства и деловой репутации в
текстах права и СМИ: Спорные тексты СМИ и проблемы их анализа и
оценки юристами и лингвистами» (М., 2004).
Приведем несколько примеров, иллюстрирующих изложенные выше
положения.
Ситуация 1. Краткое описание по материалам постановления судьи:
«16 ноября 2005 года около 11.00 часов гр. Б., находясь в зале заседаний
К-го районного суда, расположенного по адресу ***, в ходе судебного
заседания по уголовному делу, в присутствии участников судебного
разбирательства, на вопрос государственного обвинителя по поводу
6
О типологии антропотекстов и языковых личностей подробнее см.: [Голев 2003, с. 58-62].
Словарь русского языка в 4-х тт. / Под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1981-1986; Ожегов С.И., Шведова Н.Ю.
Словарь русского языка. М., 1986; Современный толковый словарь русского языка. СПб., 2001; Химик В.В.
Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи. СПб., 2004 и др.
7
показаний потерпевшего Р. Сказала: «он врет», также оскорбила
участника – потерпевшего Р. выражением «Сволочь ты, такие не должны
работать в милиции!».
Анализ коммуникативного речевого акта позволяет выделить следующие
типологические компоненты:
1) участники конфликтной ситуации: «инвектор» (ответчик), «инвектум»
(потерпевший), а также свидетели публичного речевого конфликта с учетом
следующих характеристик:
а) количество и соотношение участников конфликта (лицо / лицо/ группа
лиц, являющихся свидетелями конфликта в ходе судебного заседания);
б) социальный статус конфликтеров (в постановлении судьи
актуализирован только один аспект – профессиональная деятельность
потерпевшего Р., который является милиционером; прочие не
актуализированы, но могут быть восстановлены по материалам дела);
2) форма передачи сообщения (устная);
3) характеристика конфликтной ситуации (контекст): публичное
общение (судебное заседание), исключающее употребление инвективной
лексики, высказываний в адрес участников оценочных суждений;
4) характер конфликтного взаимодействия (контакт), обусловлен
несогласием ответчика Б. с содержанием информации, переданной истцом –
потерпевшим Р.; недолжное исполнение Р., по мнению Б., своих
профессиональных обязанностей, приведшее к эмоциональной ответной
реакции со стороны Б., нашедшей отражение в суждениях «он врет» и «такие
не должны работать в милиции!»;
5) языковой код, способствующий развертыванию конфликтной
ситуации в речевой конфликт: наличие оценочного суждения
констатирующей семантики: «он врет» и «такие не должны работать в
милиции!», а также использование инвективной лексемы «сволочь» (грубой
бранной
разговорно-просторечной), имеющей
адресный
характер,
актуализированный местоимением «ты» («сволочь ты»), негативно
оценивающей личностные качества Р. как «негодяя, мерзавца, подлого
человека» [Химик 2004, с. 552].
Ситуация 2. Краткое описание по материалам постановления судьи:
«01.12.2006г. около 14 часов в актовом зале заседания администрации
Т-го района, расположенного в с. Т. , во время проведения ежемесячного
совещания глава района П. публично оскорбил главу Т-го сельсовета Н.,
выразившись в его адрес грубой нецензурной бранью: «Зачем ходишь сюда,
пошел вон, пошел отсюда на х. (слово не было договорено полностью),
«Пошел вон отсюда. Козел. Я сказал, пошел вон отсюда, козел».
В ходе анализа коммуникативного речевого акта выделены следующие
типологические компоненты РЖ «оскорбление»:
1) участники конфликтной ситуации: «инвектор», «инвектум», свидетели
публичного речевого конфликта (около 60-ти человек) с учетом следующих
характеристик:
а) количество и соотношение участников конфликта (лицо / лицо/ группа
лиц, являющихся свидетелями конфликта);
б) социальный статус конфликтеров: для данной конфликтной ситуации
актуален такой параметр, как должность/ранг конфликтующих сторон,
поскольку оба они являются работниками одной властной сферы и
руководителями, однако один из них – инвектор – занимает главный пост в
районе (глава района), а инвектум (глава одного из сельсоветов этого же
района) находится у него в подчинении;
2) форма передачи сообщения (устная);
3) характеристика конфликтной ситуации (контекст): публичное
общение (актовый зал заседания администрации, в котором проводилось
ежемесячное совещание глав района), исключающее употребление
инвективной лексики, высказываний в адрес участников оценочных
суждений;
4) характер конфликтного взаимодействия (контакт), обусловлен
особенностями
психологического
состояния
инвектора,
наличием
неоднократных конфликтных ситуаций между П. и Н. в прошлом, активным
речевым поведением П. в ходе заседания, выразившемся в обращении с
вопросами к П. в ходе его выступления; все эти характеристики можно
рассматривать как прогноз неблагоприятного развития анализируемой
конфликтной ситуации, приведшей к использованию П. инвективных
высказываний в адрес Н.;
5) языковой код, способствующий развертыванию конфликтной
ситуации в речевой конфликт: использование П. конструкций императивной
модальности в совокупности с обсценной (непристойной) лексикой, а также
зооморфной метафоры, актуализированной в грубой бранной разговорнопросторечной лексеме «козел».
Словосочетание пошел на х. относится к инвективной фразеологии
(инвективa от латинского слова invectivus – «бранный, ругательный»),
которая в целом в современной лингвистике рассматривается а) как бранная
лексика и фразеология, употребление которой в общении нарушает нормы
общественной морали и б) как лексика и фразеология оскорбительная,
провоцирующая развертывание речевого конфликта. Анализируемый оборот
относится к обсценизмам (от латинского obscenus – «отвратительный,
непристойный») – наиболее грубым вульгарным выражениям инвективной
лексики. Как правило, к непристойной лексике относятся грубейшие
вульгарные выражения, связанные прежде всего с сексуальными понятиями –
грубыми названиями гениталий, полового акта, половых отклонений и т.п.
[Жельвис 2000, с. 277]. То, что выражение было произнесено не до конца, не
снимает его непристойности.
Оборот «Пошел вон отсюда» представляет собой эмоциональноэкспрессивную форму выражения со значением «выйди отсюда, покинь
помещение». По характеру употребления оборот Пошел вон отсюда!
является разговорным, обычно он употребляется по отношению к тому, кто
надоел, от кого хотят избавиться. В анализируемом контексте он передает
крайнюю степень раздражения говорящего по отношению к Н.,
свидетельствующую о наличии неоднократных конфликтных ситуаций
между участниками ссоры.
Лексема козел, употребленная в высказывании Пошел вон отсюда.
Козел. Я сказал пошел вон отсюда, козел содержит негативную оценку
адресата речи и грубую экспрессию неодобрения, презрения, пренебрежения.
В анализируемом контексте лексема козел употреблена в переносном
значении и также передает степень крайнего раздражения и неприятия
говорящим личности Н. Обороты, содержащие лексему козел, в современном
русском языке ассоциируются с образом грубого, прожорливого, грязного,
нечистоплотного животного, ср.: козел отпущения: «О человеке, на которого
постоянно сваливают чужую вину, ответственность за чужой проступок»;
драть козла – «просторечное. Петь плохо, неприятным голосом»; пустить
козла в огород – «дать кому-л. доступ туда, где он может быть особенно
вреден»; как от козла молока – «о человеке бесполезном в каком-нибудь
отношении» [Ожегов 1986, с. 242].
В целом, языковой код, используемый П. в данной речевой ситуации, –
а именно в ситуации официально-делового общения, воспринимается
инвектумом и свидетелями конфликта (что подтверждается протоколами
свидетельских показаний) как недопустимый по отношению к описываемой
речевой ситуации и способствующий возникновению и поддержанию
первоначально межличностного речевого конфликта, (предположительно,
реализованного в РЖ «ссора»).
Итак, в результате исследования к наиболее типичным проявлениям
речевого жанра «оскорбление» как «вербально-знакового оформления
типических ситуаций социального взаимодействия людей» [Седов 2007, с. 8]
следует отнести публичность развертывания конфликтной речевой
коммуникации (19 случаев из 20-ти), обусловленную:
1) вынесением обсуждаемых проблем за «границы» конфликтующих
сторон с привлечением третьих лиц – как частных, так и юридических (УВД,
органы городской и краевой администрации, представители различных
партий и т.п.);
2) освещением конфликтной ситуации в СМИ и публичных
выступлениях (на совещаниях, собраниях трудового коллектива и т.п.);
3) спонтанным эпизодическим обсуждением в межличностном общении
(слухи, сплетни). Другим не менее важным фактором является
психологическое состояние конфликтующих сторон, наличие явного или
скрытого конфликта между ними, обостряющегося при стечении
неблагоприятных обстоятельств, Наконец, провокационным сигналом в
развертывании РЖ «оскорбление» часто выступает негативная оценочная
лексика (фразеология) и сознательное или неосознанное нарушение
инвектором правил и норм речевого поведения, принятых в той или иной
сфере социального взаимодействия.
Литература
Голев Н.Д. Тексты рассказов В.М. Шукшина как воплощение энергии
конфликта: опыт типологии антропотекстов и языковых личностей //
Сибирский филологический журнал. № 3-4. 2003.
Голев Н.Д. Юридический аспект языка в лингвистическом освещении //
Юрислингвистика-1: проблемы и перспективы. Барнаул, 1999.
Жельвис В.И. Слово и дело: юридический аспект сквернословия //
Юрислингвистика-2Русский язык в его естественном и юридическом бытии.
Барнаул, 2000.
Курьянович А.В. Инвективные речевые жанры в пространстве современной
межличностной коммуникации // Вестник ТГПУ. 2005. Вып. 3 (47). Серия
«Гуманитарные науки. Филология».
Кусов Г.В. Оскорбление как иллокутивный лингвокультурный концепт:
автореф. дис… канд. филол. наук. Волгоград, 2004.
Седов К.Ф. Человек в жанровом пространстве коммуникации // Антология
речевых жанров: монография. М., 2007.
Третьякова В.С. Речевые конфликты и гармонизация речевого общения:
автореф. дисс….докт. филол. н. Екатеринбург, 2006.
Формановская Н.И. Речевой этикет // Лингвистический энциклопедический
словарь / Под ред. Ярцевой В.Н. М., 1990. С. 413-414.
Химик В.В. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи. СПб,
2004.
Шарифуллин Б.Я. Языковая агрессия и языковое насилие в свете
юрислингвистики: проблема инвективы // Юрислингвистика-5: Юридические
аспекты языка и лингвистические аспекты права. Барнаул, 2004.
Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.,
1975. C. 193 – 230.
Шадрина И.Н. (Барнаул)
Shadrina I.N. (Barnaul)
ФОНОСЕМАНТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ТЕКСТА КАК
СТРУКТУРООБРАЗУЮЩИЙ КОМПОНЕНТ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
КОММУНИКАЦИИ
TEXT PHONOSEMANTICS AS STRUCTURAL COMPONENT OF
ARTISTIC COMMUNICATION
Ключевые слова: фоносемантическая структура, организация текста,
интегративная система, лингвосинергетика
Keywords: phonosemantic structure, text organization, integrative system,
linguosinergie
Фоносемантика текста представляет собой вещество, способна
воздействовать на процессы восприятия. Любое изменение интерпретации
текста структурно задано.
Text phonosemantics is the substance that influences the process of
perception. Every change in the text is structurally set.
Многочисленные попытки обнаружения "смысловой единицы" текста
показали, что вычленение в тексте смыслосодержащих компонентов любого
качества и количества (как языковых единиц, так и смысловых блоков)
оставляет вопрос о принципах возникновения текста как смыслового целого
открытым.
Динамика
межкультурного
общения,
развитие
международных
контактов, взаимоотношения и интеграция культур обусловили необходимость
развития науки на новом этапе. В настоящее время особый интерес
для ученых представляют исследования звучащей речи как одной из форм
существования языка, репрезентирующей физические свойства составляющих
его элементов. В связи с активизацией исследований суггестивных свойств
речи, привлекающих фонику как один из способов воздействия и коррекции
эмоционального состояния личности, и развитием межкультурных контактов
все более очевидной становится необходимость создания концепции,
выявляющей роль и место фоносемантической структуры именно в
художественной коммуникации. При этом наиболее оправданным
представляется подход к тексту с позиций лингвосинергетики, в рамках
которой текст определяется как открытая, неравновесная, нелинейная
система, способная обмениваться с окружающей средой энергией,
веществом, информацией. Фоническая сторона текста являет собой
субстанцию, способную воздействовать на процессы восприятия.
Фоносемантика как раздел психолингвистики, несмотря на достаточно
продолжительное время исследования ряда проблемных вопросов, пока не
разработала общей теории и не разрешила ряд принципиальных проблем. Во
многом это объясняется недостатком специальных методик исследования,
неразработанностью психологических и психофизиологических проблем.
Однако нужно иметь в виду и то, что совокупность свойств, вычленяемых в
объекте в процессе его научного изучения, во многом обусловливается
соотношением онтологии и принципов исследования. Представляется, что
многие до сих пор нерешенные проблемы фоносемантики могут быть
объяснены, если рассматривать речевую деятельность как синергетическую
систему: что лежит в основе связи звука и смысла – психофизиологические
механизмы восприятия, нейропсихологические особенности мозговой
деятельности человека, либо нечто другое, что как раз и составляет сущность
«фоносемантического феномена».
Процесс самоорганизации начинается с момента восприятия текста, в
ходе восприятия можно вычленить сопряжение грамматических,
фоносемантических и смысловых структур текста, что приводит
воспринимающего к формированию некоего инварианта восприятия на базе
пропорций золотого сечения и общих принципов преобразования
акустических сигналов в нервной системе. Реципиент воспринимает текст
как «квант средовой информации» [Пищальникова 1999, с.62]. До момента
восприятия текста реципиентом он (текст) пребывает в состоянии
неустойчивого равновесия, которое определяется отношением симметричных
и асимметричных компонентов текста. Условием «квантового скачка»
является для него изменение среды обитания -«переход» в концептуальную
систему реципиента. Причем последующая самоорганизация осуществляется
уже в концептуальной системе реципиента, порождающего в процессе
понимания исходного текста вторичный (как исходного). Изменение текстом
среды обитания влечет за собой изменение будущей формальной структуры в
процессе самоорганизации.
Рассмотрение фоносемантической организации текста с позиций
лингвосинергетики позволяет нам уточнить некоторые положения
фоносемантики. Прежде всего необходимо отметить, что фонический
уровень текста может рассматриваться как элемент, структурно заданный и
обусловленный особенностями функционирования текста как «открытой
нелинейной диссипативной системы». Иначе говоря, как фоническая
структура текста.
Любое изменение в тексте структурно задано, обусловлено, будь то
появление нового оттенка смысла или эмоции, или увеличение частотности
звукобукв в определенном отрезке текста. Структура текста и есть сама
форма его существования, заданная определенной формальной моделью.
Кроме того, все элементы внутри структуры взаимозависимы и
взаимообусловлены. Так, изменение смыслового содержания влечет за собой
изменение звучания текста. Как отмечает Г.Г. Москальчук, «структура текста
отражает статистически вероятное состояние системы. Максимальная
предсказуемость структуры текста наблюдается в состоянии равновесия, к
которому текст стремится в процессе своей эволюции, протекающей от
абсолютного начала до абсолютного конца. Протекание эволюции структуры
вариативно и необратимо». И далее, «слабо контролируемые человеком
изменения структуры спонтанно возникают в процессе спонтанной
упорядоченности дискретных единиц, из которых состоит целое»
[Москальчук 1998, с.61-72].
Текст, находясь в состоянии неустойчивого равновесия, т.е. способный
обмениваться с окружающей средой веществом, информацией и энергией,
уже представляет собой самоорганизующуюся систему, ведущая роль в
которой все-таки принадлежит субъекту. Тогда оказывается, что текст и
среда его обитания представляют собой некоторое структурное начало,
только без материальной оболочки. Изменение среды обитания текста, т.е.
его «переход» в концептуальную систему реципиента влечет за собой
возникновение определенного смыслового содержания, а также проявление
энергетических
характеристик
звучания
и
определенного
фоносемантического
содержания.
Присвоение
этого
содержания
концептуальной системой реципиента осуществляется в процессах
восприятия и понимания. Если при этом учесть, что в момент восприятия
звуковой структуры текста одновременно происходит и его понимание, то
можно предположить, что мы имеем дело в данном случае с сопряжением,
соединением этих двух процессов. И связующим звеном, т. е. «формой
синхронизации» при этом выступает именно звук как «энергетический квант
средовой информации». Тем самым хаос на микроуровне может приводить к
упорядоченности на макроуровне.
С позиций лингвосинергетики нас интересует возможность
противопоставления фонемы и звукобуквы на том основании, что фонема
является единицей структурной организации текста и выразителем
симметричных тенденций, которые, как известно [Штайн 1986, с.29],
«пронизывают все уровни организации текста – от звукового и ритмикометрического до синтаксического». В то время как звукобуква – это элемент
самоорганизации речевого произведения, создающий его асимметрию.
Сосуществование симметричных и асимметричных компонентов в тексте,
т.е. фонемы, выполняющей смыслоразличительную функцию, и звукобуквы,
выполняющей смыслоформирующую функцию, создают его основное
структурное единство. «Симметрия – это предсказуемость и динамическая
стабильность участка текста» [Москальчук 1998, с.152], заданная
дифференциальными признаками фонем, являющихся выразителями
структурного инварианта целого. «Инвариант в тексте – это некая
заданность, ... точка отсчета в структурном и смысловом отношениях,
которая может варьироваться, сохраняя тем не менее постоянство в
структуре и значениях» [Штайн 1986, с.36].Асимметрия, в свою очередь,
нарушая некоторую неупорядоченность системы, обеспечивает относительно
стабильный режим функционирования текста, возможность его дальнейшей
эволюции, и определяется фоносемантическим содержанием как отдельных
звукобукв, так и текста в целом. Таким образом, мы имеем дело с
взаимодействием в тексте различного рода системных и асистемных
факторов: процессов структурной организации и самоорганизации,
создающих единство фонемных и звукобуквенных представлений,
симметричных
и
асимметричных
тенденций,
объединяющих
смыслоразличительные функции фонем и смыслоформирующие функции
звукобукв. Именно совмещение, соединение противоположных явлений
обеспечивает понимание текста и функционирование его как открытой
неравновесной динамической интегративной системы.
Литература
Москальчук Г.Г. Структурная организация и самоорганизация текста.
Барнаул, 1998.
Пищальникова В.А. Психопоэтика. Барнаул, 1999.
Штайн К.Э. Язык. Поэзия. Гармония. М., 1986.
Шевченко М.А. (Лесосибирск)
Shevchenko M.A. (Lesosibirsk)
КОНЦЕПТ «ТЕРРОРИЗМ» В ТЕКСТАХ АМЕРИКАНСКИХ И
РОССИЙСКИХ ЭЛЕКТРОННЫХ СМИ
CONCEPT “TERRORISM”IN AMERICAN AND RUSSIAN MASS
MEDIA TEXTS
Ключевые слова: концепт, терроризм.
Keywords: concept, terrorism.
Статья посвящена сопоставительному описанию содержательных
компонентов концепта «терроризм» в текстах американских и российских
электронных СМИ (на примере «Washington profile» и «Комментатор»).
This article is devoted to contrastive description of content components of
the concept “terrorism” in American and Russian Mass Media texts (Washington
Profile and Kommentator).
В последние годы в отечественном сопоставительном языкознании
возрос интнрнс к проблеме вербализации того концепта в различных языках.
Концепт – это «оперативная содержательная единица памяти, ментального
лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей
картины мира, отраженной в человеческой психике» [Краткий словарь
когнитивных терминов 1996, c.90].
Концепт «терроризм» – это совокупность знаний и представлений
человека о соответствующем явлении реального мира. В словаре русского
языка начала XXI века под ред. Г.Н. Скляревской (2008) лексема
«терроризм» определяется как «политика устранения и ликвидации
политических противников с помощью террора, тактика их осуществления»
[Толковый словарь русского языка начала XXI века 2008, c.982]. Можно
априори предположить, что нигде политически маркированный концепт не
вербализуется так ярко, как в текстах СМИ. По смысловому богатству и
выразительности, по оказываемому на читателя воздействию язык СМИ
нередко не уступает стилю художественной литературы. В то же время,
исследований языковых единиц, используемых в текстах СМИ и
вербализующих тот или иной концепт, в современной лингвистике
проводилось немного. Концепты общественно-политических явлений и
вербализующие их единицы какого-либо языка вообще редко становятся
предметом лингвистических исследований (Сосковец, Глинчевский, Попов),
что обусловливает актуальность данного исследования.
На материале текстов американских и российских электронных СМИ
обратимся к контекстуальным характеристикам слов, обозначающим
концепт, вербализованный словом «терроризм». На данном этапе
исследования в качестве источников были взяты 30 американских и 30
российских текстов из электронных ресурсов, отражающих содержание
исследуемого концепта. Ключевые лексемы, которые так или иначе
относятся к концепту, вербализованному словом «терроризм», были
выделены нами в исследуемых текстах и объединены в семантические
группы. Внутри групп мы выделили ядерные и периферийные
содержательные компоненты исследуемого концепта. К ядерным относятся
те, количественный показатель которых занимает ведущее место среди
остальных, представленных в семантическом поле. Сопоставив тексты
американских и российских электронных СМИ, можно указать на сходства и
различия в репрезентации изучаемого концепта.
В первой семантической группе
«Лица, вовлеченные в
террористическую деятельность», общими ядерными характеристиками
являются: террорист (terrorist) – «участник или сторонник террористических
актов» [Русский толковый словарь 1997, с.832] , хотя в ТАЭС данная
характеристика конкретизируется как «современные массовые террористы
(modern mass terrorists)». Определение в словаре Л.П. Крысина характеризует
террористов как «бандитов, добивающихся своих целей путем захвата
заложников и угроз применения к ним насилия вплоть до их физического
уничтожения» [Толковый словарь иноязычных слов 2005, с.772]. В ТРЭС
террористы подразделяются на мусульманских по национальной
принадлежности и исламских по религиозным взглядам; В ТРЭС встречается
указание на конкретного человека – Шамиля Басаева (Shamil Basaev), что
имеет отражение в словаре С.А. Кузнецова, где террорист определяется как
«сторонник и участник актов индивидуального террора» [Большой толковый
словарь русского языка 2000, с.1320]. Периферийная характеристика в ТАЭС
«самоубийца (self-murderer)», является ядерной в ТРЭС и представлена
лексемой «шахид-смертник». Периферийные характеристики в ТАЭС и
ТРЭС большей частью отличаются: в ТАЭС в данной семантической группе
выделяется смысл «политические фигуры (political figures)» или «участники
борьбы против политических и классовых противников», зафиксированный в
словаре Л.Г. Бабенко [Большой толковый словарь русских существительных
2005, с.752], и конкретное указание на национальную принадлежность –
чеченец (Chechen), которая, кроме того, является ядерной в ТРЭС), что не
имеет своего отражения в словарных дефинициях; в ТРЭС на периферии
исследуемый
концепт
вербализуется
образно:
опасная
фигура,
потенциальный злоумышленник, черный список и т.д.
В семантической группе «Меры, предпринимаемые организациями,
осуществляющими борьбу с терроризмом», в ТАЭС делается акцент на
терроризме как средстве достижения политических целей (the way to attain
political goals), что в социологическом словаре трактуется как
«использование насилия группой, действующей либо от имени, либо вопреки
установленной политической власти» [Большой толковый социологический
словарь 2001, с.341], которые достигаются с помощью телевизионной
пропаганды терроризма (TV advocacy of terrorism), использования
терроризма как «средства манипуляции сознанием (the means of psychic
manipulation)» (ядерные характеристики), и уменьшением политических
свобод (minimization of political freedoms) для создания более «послушных
(obedient)», «законобоязненных (law fearing)» граждан, которые не будут
совершать террористические акты (периферийная характеристика), что, в
свою очередь, не имеет отражения в словарных дефинициях. В ТРЭС
указываются конкретные меры борьбы с терроризмом: заключение в тюрьму,
пожизненное лишение свободы, арест (ядерные характеристики), судебное
решение, допрос (периферийные характеристики), то есть те действия,
которые направлены на работу с уже выявленными террористами и являются
мерами, указанными в 205 статье УК РФ.
В семантической группе «Деятельность террористов» часть ядерных
характеристик в ТАЭС и ТРЭС совпадает: преступления (crimes), нападения
(attacks), террористический акт (act of terrorism). Указание на эти признаки
мы можем найти в геополитическом словаре как «совершение действий,
создающих опасность гибели людей» [Геополитика 2002, c.563]. Ядерная
характеристика в ТРЭС – взрывы (explosion) - является периферийной в
ТАЭС. К периферийным характеристикам как в ТАЭС, так и в ТРЭС
относятся убийства (assassinations, murders) и запугивание (intimidation).
Кроме того, политически маркированная лексема «заговоры (conspiracies)»,
находящаяся на периферии в ТАЭС, в ТРЭС имеет следующие эквиваленты:
изменение государству, покушение на убийство политических деятелей,
политические преступления, что нашло отражение в словаре Г.Н.
Скляревской: «политика устранения и ликвидации политических
противников» [Толковый словарь русского языка начала XXI века 2008,
с.982].
В семантической группе «Объекты нападения террористов» ядерные
характеристики в ТАЭС и ТРЭС большей частью совпадают, но
вербализуются по-разному: народные массы (folk masses), невинные люди
(innocent people) в ТАЭС, мирные граждане в ТРЭС. В словаре Г.Н.
Скляревской это определяется как «подавление широких народных масс
насильственным путем» [Толковый словарь русского языка начала XXI века
2008, с.982].
В семантической группе «Эмоции, вызываемые деятельностью
террористов», ядерные и периферийные характеристики в ТАЭС и ТРЭС
полностью совпадают и представлены следующими лексемами: страх (fear),
ужас (terror), неуверенность (lack of self-confidence), агрессия (aggression),
опасность (danger), неприязнь (enmity). В словарных дефинициях получают
отражение характеристики «опасность» и «страх», которые являются частью
определения терроризма в геополитическом словаре «…опасность гибели
людей, устрашение населения…» [там же].
Следующие семантические группы выделены только основе материала
текстов американских и российских электронных СМИ и не отражаются в
словарных дефинициях лексемы «терроризм».
В семантической группе «Другие лица, организации, заинтересованные
проблемами терроризма», в ядерной части как в ТАЭС, так и в ТРЭС
находится характеристика «СМИ (Mass Media)», а в ТРЭС она сужается до
«американские СМИ» и добавляется характеристика «журналист». На
периферии в ТРЭС фигурируют – «психиатр, медики».
В семантической группе «Причины террористической деятельности» в
ТРЭС выделяются следующие словосочетания, репрезентирующие данную
группу: страсть к славе, деньгам, психические заболевания, желание
получить «путевку в рай» / преодолеть комплекс неполноценности, идеал
самопожертвования. В ТАЭС ядерные характеристики: отсутствие свободы
(lack of freedom) и желание ее получить (desire to get the freedom), агрессия со
стороны США (USA aggression), национальная нетерпимость (national
intolerance), периферийные: религиозная нетерпимость (religious intolerance).
Семантические группы «Нравственно-этические понятия терроризма»
(мораль (morality), аморальность (immorality), грех (sin) – ядерные
характеристики, религиозно-нравственные нормы (religious and moral
standards), гуманность (humanity), порок (vice) – периферийные
характеристики), «Терроризм как политический инструмент» (создание
политических мифов о терроризме (making of political myths about terrorism),
честная тирания (fair tyranny), средство укрепления политической власти (the
means of strengthening of political power)– ядерные характеристики, методы
принуждения
–
периферийные
характеристики)
и
«Результаты
террористической деятельности» (насильственна смерть – violent death)
выделены только на основе материала ТАЭС.
Семантические
группы
«Организации,
вовлеченные
в
террористическую деятельность» (Аль-Каида – ядерная характеристика, АХасаб, Аль-Джазира – периферийные характеристики), «Цели террористов»
(получить свободу, свергнуть правительство – ядерные характеристики,
установить исламское государство, самовыразиться – периферийные
характеристики), «Страны, вовлеченные в контр- /террористическую
деятельность» (США, Россия, Чечня – ядерные характеристики, Северная
Осетия – периферийная) выделены только на основе материала ТРЭС.
Следовательно, в текстах американских электронных СМИ акцент
больше делается на терроризме как средстве достижения политических
целей: укрепления политической власти, «честной тирании» посредством
терроризма, как «средстве политического манипулирования сознанием» с
помощью СМИ, а конкретно: телевизионного пропагандирования, создания
политических «мифов» о терроризме. В текстах русских электронных СМИ,
в свою очередь, больше внимания уделяется категориальному аппарату
явления терроризма: целям террористов, странам / организациям-участникам.
Таким образом, концепт, вербализованный словом «терроризм»,
включает в себя следующие содержательные компоненты: система
террористических актов и действий, включая взрывы, поджоги, нападения,
угрозы, покушения на убийство, убийства, захват, запугивание / создание
атмосферы страха, паники, причинение имущественного ущерба, физическое
насилие / подавление в политических и иных целях, в том числе для оказания
воздействия на принятие решений органами власти; лица и организации,
осуществляющие террористические акты / ведущие борьбу с ними /
освещающие результаты в СМИ; причины совершения террористических
актов; цели террористов; объекты нападения; страны, вовлеченные в контр-/
террористическую борьбу; эмоции, вызываемые террористической
деятельностью; нравственно-этические понятия терроризма; терроризм как
инструмент достижения политических целей.
Список принятых сокращений:
ТАЭС – тексты американских электронных СМИ (на примере
«Washington profile»)
ТРЭС – тексты российских электронных СМИ (на примере
«Комментатор»)
Литература
Большой толковый словарь русских существительных: идеографическое
описание. Синонимы. Антонимы. М., 2005.
Большой толковый словарь русского языка. Спб, 2000.
Большой толковый социологический словарь (Collins)..М., 2001. Том 2.
Геополитика. М., 2002.
Интернет-ресурс: http:// Washington Profile. Ru
Интернет-ресурс: http:// www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=700470.
Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.
Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. М., 2005.
Лопатин В.В., Лопатина Л.Е. Русский толковый словарь. М., 1997.
Толковый словарь русского языка начала XXI века. Актуальная лексика. М.,
2008.
Чувакин А.А. (Барнаул)
Chuvakin A.A. (Barnaul)
КОММУНИКАЦИЯ КАК ОБЪЕКТ ИССЛЕДОВАНИЯ
СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОЛОГИИ
COMMUNICATION AS A SUBJECT OF MODERN PHILOLOGY
Ключевые слова: филологическая теория коммуникации
Keywords: philological theory of communication
Рассматриваются эмпирические и теоретические предпосылки
построения филологической теории коммуникации.
The paper considers empirical and theoretical aspects of philological Theory
of communication.
На современном этапе развития общества, который представляет собой
информационное или коммуникативное общество, коммуникация формирует
свою собственную науку: теорию коммуникации, или коммуникологию
(коммуникатологию), оставаясь предметом интереса практически всех
гуманитарных наук. В стороне от этих процессов остается, пожалуй,
филология как целое, в то время как в проблемном поле многих научных
дисциплин, изучающих коммуникацию, едва ли не ведущее место занимают
категории современной филологии (устная / письменная коммуникация,
монолог / диалог, словесная / несловесная коммуникация, жанры и др.).
Филологическую науку опережает практика высшего филологического
образования. Так, проекты Федеральных государственных образовательных
стандартов подготовки бакалавра и магистра по направлению «Филология»
ввели в число объектов профессиональной деятельности выпускника, наряду
с традиционными языком и художественной литературой, еще два: (а)
различные типы текстов – письменных, устных и виртуальных (включая
гипертексты и текстовые элементы мультимедийных объектов); (б) устная и
письменная коммуникация [Федеральный государственный образовательный
стандарт… 2008].
Представляется, что и в теоретической филологии на современном
этапе ее развития сложилась ситуация, когда филология как совокупность
наук и дисциплин не может обойтись без коммуникации как объекта
изучения [Чувакин 1999, с.3-10]; [Чувакин 2005, с.9-10]. В данной статье
предпринимается попытка, по условиям места, кратко сформулировать
важнейшие основания филологической теории коммуникации.
Прежде всего сошлюсь на авторитет двух крупнейших филологов ХХ
века: М.М.Бахтина и Р.Барта, суждения которых относительно
коммуникации служат важнейшей составляющей контекста постановки и
решения нашей задачи.
М.М.Бахтин – это философско-филологическое видение мира, это
принцип диалогизма. Что касается Р.Барта, то рассматривая в середине 1960х гг. процесс «воссоединения» языка и литературы в западной культуре,
ученый выдвигает следующие позиции: «сама литература теперь является
наукой уже не о «человеческом сердце», а о человеческой речи»; она,
«пройдя многовековой путь через красоты изящной словесности, может
наконец задаться главными проблемами языка, без которого ее бы вообще не
было»; лингвистика же стала изучать «эффекты, связанные с сообщением, а
не с его референтом» [Барт 2003, с.473].
В новейшее время коммуникация становится сферой общих интересов
лингвистики и литературоведения. Недаром в наших науках углубляется
«общий» категориальный аппарат: в одинаковой степени лингвистике и
литературоведению принадлежат высказывание, жанр, текст, смысл,
понимание, интерпретация, воздействие, дискурс и др. Ряд этот далеко не
завершен.
Обращусь к коммуникативно-речевой практике. Она содержат такие
факты, которые не могут быть полноценно осмыслены в русле только
лингвистических или только литературоведческих идей.
Один из таких фактов – это кризис речевой коммуникации, который,
при всем различии оценок, есть кризис человека. Интересные материалы по
этому поводу содержатся в сочинениях В.М.Шукшина. Широко известен
один из вопросов, поставленный писателем: «что с нами происходит?». Но
писатель поставил еще один вопрос, скорее вопрос-ответ: «почему люди
такие злые?». Складывается корреляция: с людьми происходит вот что – они
стали такими злыми. Проблема кризиса речевой коммуникации силами
только лингвистки или только литературоведения решена быть не может.
Лингвистика способна дать ответ на вопрос о проявлениях кризиса в языке
(речи);
литературоведение,
профессиональные
интересы
которого
сосредоточены на проблеме ценности, позволяет приблизиться к пониманию
причин кризиса и его проявлениям, но только на своем «участке» речевой
коммуникации. Так могут быть установлены эмпирические предпосылки
филологической теории коммуникации.
Сказанным обозначается следующая позиция по обсуждаемому
вопросу: филология нуждается в филологической теории коммуникации и
готова к ее построению.
Что может быть избрано в качестве исходной позиции? Если данная
проблема глобальная, то для ее решения следует обратиться к объектам
современной филологии, каковыми являются homo loquens, естественный
язык, текст [Чувакин 2005а, с.299-304]; [Кощей, Чувакин 2006, с.8-20].
HOMO LOQUENS (HL). Главный вопрос – о статусе говорящего и
слушающего: оба они или только один из них признаются субъектом?
Традиционно субъектом считается только говорящий; а слушающий –
объектом. Другая позиция: каждый из них квалифицируется как субъект.
Вопрос о статусе – это фундаментальная проблема для филологической
теории коммуникации. В первом случае принимается деятельностная модель
человека как такового (в том числе и HL) с категорией цели как
единственной
детерминантой
осуществления
им
самого
себя.
Соответственно критерием речевой коммуникации является эффективность,
и это означает, что достижение говорящим цели осуществляется за счет
коммуникативного
(социально-коммуникативного)
пространства
слушающего, за счет его интересов. Господствующий принцип речевой
коммуникации: монологизм.
Другая версия HL базируется на ценностной или, по крайней мере,
ценностно-целевой, модели человека (в том числе и HL). Эта модель
предполагает, по крайней мере, более сложную детерминанту: с участием
ценностного
компонента.
Фундаментальным
критерием
речевой
коммуникации признается оптимальность – достижение говорящим
результата с максимально благоприятными следствиями для слушающего, с
учетом интересов друг друга, т.е. за счет собственного коммуникативного
(социально-коммуникативного)
пространства.
Достижение
цели
осуществляется как взаимодействие равноправных партнеров, как
стремление к согласию или, по крайней мере, к переговорности.
Господствующий принцип речевой коммуникации: диалогизм.
ЕСТЕСТВЕННЫЙ ЯЗЫК (ЕЯ). Главный вопрос – что есть язык как
объект филологии.
Сущность языка как объекта филологии, в отличие от сущности языка
как объекта лингвистики, выводится из его отношения к HL и тексту. Если
HL есть человек, посредством языка производящий / потребляющий текст,
текст является продуктом / объектом этой деятельности, то язык как объект
филологии представляет собой когнитивный по своей природе инструмент,
обеспечивающий коммуникативную деятельность человека посредством
текста. В этом кроется инструментальная сущность языка как объекта
филологии (более подробно см.: [Чувакин 2007, с.64-72]).
Учение о ЕЯ как объекте современной филологии выдвигает для
филологической теории коммуникации два основополагающих следствия: (а)
признание активности ЕЯ. Ср. тезис Н.Хомского о том, что «язык решающим
образом участвует в мысли, действии и социальных отношениях» [Хомский
1995, с.132]; (б) осознание ведущей роли ЕЯ в его отношениях с другими
знаковыми системами – в процессах т.н. смешанной коммуникации.
ТЕКСТ. Текст в качестве объекта филологии в филологической теории
коммуникации предстает как сообщение.
Почему сообщение? Дело в том, что именно в сообщении
взаимодействуют говорящий и слушающий в их рече-коммуникативных
деятельностях: здесь репрезентированы их коммуникативные программы;
сообщение представляет собой текст в коммуникативном пространстве, текст
в его «жизни». Так в сообщении «сходятся» человек, естественный язык,
текст, фокусируется познавательная, интерактивная и ценностноориентированная стороны коммуникации.
Подведем некоторые итоги.
Интерес филологических наук к коммуникации, выдвижение ее в число
объектов исследования филологии как целого определяет интегративные
процессы в филологии. Единство филологии создает коммуникативно
ориентированный «пояс» научных дисциплин: семиотики, герменевтики,
теории текста, риторики, теории человека говорящего и др.
Меняется облик и самой коммуникации. Для филологии коммуникация
уже не передача информации от субъекта к объекту, а, по крайней мере,
взаимодействие субъектов, направленное на достижение согласия или на
поиск путей достижения согласия.
Литература
Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры. М., 2003.
Кощей Л.А., Чувакин А.А. Homo Loquens как исходная реальность и объект
филологии: к постановке проблемы // Филология и человек. 2006. № 1.
Федеральный государственный образовательный стандарт высшего
профессионального образования по направлению подготовки ФИЛОЛОГИЯ.
Квалификация (степень) бакалавр: проект. Квалификация (степень) магистр:
проект [Электронный ресурс] / М., 2008. – Режим доступа:
http://www.philol.msu.ru/~umo/
Хомский Н. Язык и проблемы знания // Вестник Моск. ун-та, Сер. 9:
Филология. № 4. 1995
Чувакин А.А. Филология и коммуникативистика: вступительное слово
председателя Программного комитета конференции // Университетская
филология – образованию: человек в мире коммуникаций. Барнаул, 2005.
Чувакин А.А. Заметки об объекте современной филологии // Человек –
коммуникация – текст. Барнаул, 1999. Вып.3.
Чувакин А.А. Коммуникативно-речевая ситуация в современной России и
некоторые тенденции развития филологии // Стереотипность и творчество в
тексте. Пермь, 2005а. Вып. 9.
Чувакин А.А. Язык как объект современной филологии // Вестник
Бурятского государственного университета. Филология. Улан-Удэ, 2007.
Вып. 7.
РАЗДЕЛ 2. КОММУНИКАЦИЯ И ЛИЧНОСТЬ
Артемова И.Ю. (Барнаул)
Artyomova I.U. (Barnaul)
К ВОПРОСУ О РАЗВИТИИ ЖАНРА БЛОГА В СОВРЕМЕННОМ
ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
ON DEVELOPMENT OF BLOG GENRE IN MODERN POLITICAL
DISCOURSE
Ключевые слова: политический дискурс, СМИ, жанр, блог.
Keywords: political discourse, mass media, genre, blog.
Рассматривается специфика институциональности политического
дискурса,
такие
его
характеристики
как
опосредованность
и
дистанцированность. Также подвергается анализу жанр блога, его цели в
политическом дискурсе, содержание и перспективы развития.
This article deals with the special character of political discourse as
compared to other institutional discourses. It considers such characteristics of this
type of discourse as indirectness and distance orientation. It also analyses the genre
of blog, its aims in political discourse, its contents and development prospects.
Политический дискурс является одной из важных составляющих
современной коммуникации: сейчас невозможно представить нашу жизнь без
предвыборных кампаний, обращений политика к электорату, дебатов,
телемостов и других коммуникативных событий в политической сфере. С
развитием СМИ (в особенности Интернет-СМИ) появляются новые способы
и формы общения с политическими деятелями и, соответственно, новые
жанры этого вида дискурса. Целью данной статьи является исследование
жанра «блог», набирающего сегодня популярность как в зарубежном, так и
российском политическом дискурсе, а также тех тенденций развития
политической коммуникации, в свете которых стало возможным появление
такого жанра. Анализ жанрового разнообразия политического дискурса
актуален для нашей работы в области метафоризации политической лексики,
т.к. он позволяет выстроить методику отбора материалов исследования.
Дискурс в современной лингвистике является одним из наиболее
сложных понятий, не имеющим четкой и общепринятой дефиниции.
Определение данного понятия во многом зависит от научной парадигмы, в
рамках которой оно рассматривается. Мы вслед за Т.А. Ван Дейком и
М.Стаббсом принимаем за дискурс актуализированный в речи текст в
совокупности со всеми экстралингвистическими (прагматическими,
социокультурными, психологическими и др.) факторами. Как отмечает
Е.И.Шейгал «язык как абстрактная знаковая система реально существует в
виде дискурса, вернее дискурсов. Общение всегда протекает в определенной
сфере
человеческой
деятельности,
в
определенном
социальном
пространстве» [Шейгал, 2004, с.15], поэтому ученые сосредотачивают свое
внимание не на изучении дискурса вообще, а на исследовании конкретных
типов дискурса, которые выделяются в зависимости от области
коммуникации (педагогический, политический, медицинский, деловой и
т.д.). Такой тип дискурса, выделяемый на основе социолингвистических
признаков и предполагающий общение в заданных рамках статусно-ролевых
отношений для достижения определенной цели, носит название
институционального.
Основными
параметрами
институционального
дискурса считаются: набор типичных для данной сферы ситуаций общения
(речевых событий), представление о типичных моделях речевого поведения
при исполнении тех или иных социальных ролей, определенная
(ограниченная) тематика общения, специфический набор интенций и
вытекающих из них речевых стратегий, наличие определенной системы
профессионально-ориентированных знаков.
Политический дискурс без сомнения является институциональным,
однако его институциональность специфична. Эта специфика выражается как
лингвистическими, так и эктралингвистическими путями. Хотелось бы
подчеркнуть, что мы рассматриваем политический дискурс в узком смысле,
не включая личностно-ориентированное общение (разговоры о политике с
друзьями, в семье, на форумах), т.е. общение на близкой дистанции в
атмосфере доверительности, где политический дискурс пересекается с
бытовым.
Вслед
за
Е.И
Шейгал
мы
выделяем
следующие
системообразующие признаки политического дискурса:

Информативность (примат эмоционального над рациональным);

Смысловая неопределенность (политику необходима возможность
угодной ему трактовки общепринятых понятий);

Фантомность (использование лексических знаков, в значении
которых отсутствует денотативный компонент);

Фидеистичность (иррациональность, опора на подсознание);

Эзотеричность (тайноречие политики состоит не в терминологии,
а в способах и характере общения);

Роль
фактора
масс-медия
(особенность
современного
политического дискурса составляет его опосредованность СМИ);

Дистанцированность и авторитарность (политический деятель
всегда находится на определенной дистанции от народа);

Театральность (массы в основном выступают в роли наблюдателя
за политическими действиями);

Динамичность
(изменчивость
актуальной,
наиболее
употребительной лексики политического словаря).
Говоря о современном политическом дискурсе, необходимо
остановиться подробнее на таких актуальных сегодня его характеристиках,
как опосредованность и дистанцированность.
Особенность современной политической жизни заключается в том, что
политики все реже общаются с населением напрямую (выступления в залах,
на площадях), и все чаще производят коммуникацию опосредованно, через
СМИ (печатные СМИ, радио, телевидение, интернет). В прагматической
структуре политической коммуникации представители СМИ выполняют роль
медиатора – посредника между политиком-профессионалом и массовой
аудиторией непрофессионалов. Степень участия журналиста в данной
коммуникации определяется его функциональной ролью (ретранслятор,
интервьюер, комментатор и т.д.) и жанром политического дискурса
(публичная речь, политический документ, интервью, репортаж, проблемная
аналитическая статья и т.д.). Очевидно, что трансляция инаугурационной
речи по телевидению несет в себе практически нулевую роль журналиста как
участника дискурса, в то время как комментарий этой же инаугурационной
речи представляет его полноправным членом данного типа коммуникации. В
этой связи нельзя не упомянуть о полевой структуре жанров политического
дискурса и о его пересечении с жанрами дискурса масс-медиа на периферии
(комментарий инаугурационной речи в газете – это жанр политического
дискурса или дискурса масс-медиа?). Данное соотношение можно выразить
следующим образом: «чем менее опосредованно выражен в том или ином
жанре голос политического института или политика как представителя
института и как личности, тем центральнее положение данного жанра в поле
политического дискурса» [Шейгал 2004, с.26].
Данная опосредованность политического дискурса через СМИ
отражает еще одну немаловажную его характеристик – дистанцированность.
Властный статус политика требует и всегда требовал определенной
дистанции в общении. Такая дистанция может быть пространственной,
коммуникативной, символической (обладание политиком определенных
символов власти), психологической, информационной. В современном
политическом дискурсе прослеживается несколько тенденций развития
дистанцированности: с одной стороны, физическая дистанция между
политиками и массами увеличивается (большое количество охраны,
отделенность барьером во избежание несчастных случаев), с другой стороны,
коммуникативная дистанция разрушается благодаря вмешательству СМИ –
мы узнаем, что нравится лидеру, где он проводит отпуск и т.д. Таким
образом, политик становится «одним из нас», образ политика
очеловечивается, и вместе с этим уменьшается его символическая и
психологическая дистанции.
В свете уменьшения дистанцированности между политиками и
массами, а также развития и увеличения влияния различных видов СМИ
появляются новые жанры политического дискурса. Одним из таких жанров
является блог. Блог (англ. blog, от web log) – особый жанр организации вебсайта, в содержимое которого входят регулярно обновляемые записи в форме
дневника, а также мультимедийные файлы. Для блогов характерны
небольшие записи временной значимости, отсортированные в обратном
хронологическом порядке. Блоги появились в середине 1990-х гг. и быстро
обрели популярность у пользователей Интернета. В основном они
использовались для обмена личной информацией в целях самоопределения,
общественного утверждения, развития отношений, социального контроля.
Массовое использование блогов в политической сфере началось во время
предвыборной кампании 2004 года на пост президента США.
В 2003 году кандидат в президенты США Говард Дин создал блог,
посвященный ходу предвыборной компании – Dean Call To Action.
Эксперимент был почти удачным: кандидат от демократов вошел в историю
как человек, собравший в ходе предвыборной кампании через
интернет 5 миллионов долларов. Сами выборы он, впрочем, проиграл.
Другой, более эффективный пример, показала канцлер Германии Ангела
Меркель, открывшая во время предвыборной кампании видеоблог.
Эффективность этого приёма также вызвала сомнения у экспертов,
отмечавших некоторую официозность видео-сообщений. С другой стороны,
пример г-жи Меркель оказался заразителен, и популярность видеообращений
среди немецких политиков значительно возросла. Общаются с избирателями
через интернет и другие политики высшего уровня. Это и француженка
Сеголен Руаяль, и венгерский премьер Ференц Дюрчань, и президент Ирана
Махмуд Ахмадинежад. Еженедельные видеообращения делает также новый
президент США Барак Обама. Исключением не стала и Россия: в октябре
2008 года президент Д. Медведев открыл свой видеоблог, где он обращается
к гражданам с призывом решения некоторых насущных социальных
проблем. Текстовые блоги в России ведут такие политики как Сергей
Миронов, Андрей Богданов, Александр Лебедев, Никита Белых и др.
С увеличением пользователей Интернета возрастает популярность
блога и, соответственно, его значимость в формировании общественного
мнения и политической повестки дня. Он всерьез рассматривается
политтехнологами в качестве мощного PR инструмента как в период
предвыборных кампаний, так и после избрания политика. Хотя уже на
сегодняшний день очевидно, что ведение блога не способно дать прямого
электорального результата.
В использовании блога в политическом дискурсе можно выделить
следующие тенденции: 1) использование блогов для консолидации
сторонников и координации их действий; 2) пропаганда и «обкатка» своих
идей; 3) контрпропаганда, борьба против политических оппонентов
[Чернышов, 2007].
Анализируя содержание блогов, можно заметить, что политики
доминирующей партии склоняются к описанию личной и общественной
жизни, политики оппозиционного сектора, наоборот, популяризируют и
продвигают свою политическую позицию, ссылаясь на невозможность
данного действия в рамках традиционных СМИ.
Среди недостатков блогов как способа политической коммуникации
можно назвать, во-первых, достаточно малочисленную на сегодняшний день
аудиторию (хотя число пользователей Интернета постоянно увеличивается),
во-вторых, актуальным является вопрос цензуры. С одной стороны, Интернет
мыслится многими как территория свободы, где возможно анонимно
высказать свою точку зрения различными лексическими средствами, что
сложно сделать в реальном мире. С другой стороны, оскорбление и клевета
являются правовыми нарушениями, поэтому комментарии в блогах
известных политиков подвергаются тщательной цензуре. Например, в блоге
Д. Медведева публикуется чуть больше одной трети оставленных
комментариев.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что коммуникация в
политическом дискурсе на сегодняшний день является практически
полностью опосредованной различными видами СМИ, что в свою очередь
ведет к уменьшению коммуникативной дистанции между политическим
деятелем и электоратом. Как отражение данной тенденции появляются новые
жанры политического дискурса. Одним из таких жанров является блог,
имеющий сегодня большую популярность в Интернет-сообществе. Несмотря
на некоторые существующие проблемы, за блогом может быть большое
будущее не столько с электоральной точки зрения, сколько с позиций
формирования и контролирования политического диалога в обществе. В
дальнейшем жанр политического блога, как нам представляется, может быть
исследован как один из жанров дискурса, в котором возникают условия
метафоризации общественно-политической лексики.
Литература
Ван Дейк Т.А. К определению дискурса [Электронный ресурс]. Режим
доступа: www. psyberlink.flogiston.ru
Исследовательский холдинг Ромир // Блог — новый жанр или
разновидность СМИ [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.
romir.ru.
К. Миллер, Д. Шеферд. Ведение онлайн-дневника как социальное
действие: жанровый анализ блогов [Электронный ресурс]. Режим
доступа: http//sociologist.nm.ru.
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М., 2004.
Никитина К.В. Политический дискурс СМИ и его особенности,
создающие предпосылки для манипуляции общественным сознанием //
Управление общественными и экономическими системами. Орел, 2006.
№2
Новая политика. Сетевые властители дум [Электронный ресурс].
Режим доступа: http//novopol.ru.
Чернышов Ю.Г. Использование интернет-блогов в политической
борьбе [Электронный ресурс]. Режим доступа: http//ashpi.asu.ru.
Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М., 2004.
Stubbs M. Discourse analysis. Oxford, 1983.
VOA News. Дмитрий Медведев общается с народом [Электронный
ресурс]. Режим доступа: http// voanews.com/Russian.
www.wikipedia.org.
Беликова Е.В. (Барнаул)
Belikova E.V. (Barnaul)
ИМИДЖ АЛТАЙСКОГО КРАЯ В РЕГИОНАЛЬНЫХ СМИ:
ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ
IMAGE OF ALTAI REGION IN THE REGIONAL PRINTED
MEANS OF MASS MEDIA: PECULARITIES OF SPEECH IMPACT
Ключевые слова: имидж, речевое воздействие.
Key words: image, speech impact.
В рамках исследований, касающихся имиджа Алтайского края, в данной
статье анализируются материалы региональных печатных СМИ, с целью
выявить базовые характеристики имиджа Алтайского края.
In this article there is an analysis of the stuff of the regional printed means of
Mass Media in order to find basic characteristics of the image of Altai region.
Одно из новых направлений современной имиджелогии —
исследования регионального имиджа. Имидж региона, как и имидж
государства, свидетельствует о его экономической силе, мощи, богатстве и
уровне развития культуры. Кроме того, имидж региона непосредственно
определяется отношением к нему не только жителей других краев и областей, но
и его собственных граждан. Необходимость формирования собственного
имиджа каждого региона и привлечение к нему внимания дает возможность
субъекту РФ более эффективно продвигать свои интересы, привлекать
инвестиции, получать дополнительные ресурсы для развития региональной
экономики.
В нашем исследовании мы рассматриваем имидж как «целенаправленно
сформированный образ (какого-либо лица, явления, предмета), выделяющий
определенные ценностные характеристики, призванный оказать эмоциональнопсихологическое воздействие на кого-либо в целях популяризации, рекламы и
т.п.» [Современный словарь иностранных слов 1999, с. 229].
В формировании регионального имиджа СМИ играют далеко не
последнюю роль. «Единственный инструмент имиджирования, которым мы
сегодня более или менее пользуемся и которому охотно вверяем свою
судьбу, - это, безусловно, СМИ» [Галумов 2005, с.18]. «Имидж региона
создаётся в значительной мере усилиями СМИ: правительственными,
оппозиционными, независимыми, местными, федеральными, зарубежными.
Главная роль в этом процессе принадлежит региональной прессе» [Золина 2007,
с.16]. «Воздействие средств массовой информации по своему эффекту сродни
внушающему воздействию [Панасюк 2007, с.114].
Главным каналом воздействия СМИ является язык, следовательно, мы говорим о
речевом воздействии СМИ. «Речевое воздействие — это воздействие на человека при
помощи речи с целью убедить его, сознательно принять на точку зрения, сознательно
принять решение о каком-либо действии, передачи информации и т.д.» [Стернин 2008,
с.12]. Различают два способа речевого воздействия: вербальный и невербальный. «Для
вербального речевого воздействия существенны как выбор языковых средств для
выражении мысли, так и естественно, само содержание речи — ее смысл, приводимая
аргументация, расположение элементов текста относительно друг друга, использование
приемов речевого воздействия» [Стернин 2008, с.7].
Чтобы выявить особенности речевого воздействия СМИ при
формировании имиджа Алтайского края, мы проанализировали по 50 текстов
краевой массовой газеты «Алтайская правда» (далее – АП) и краевой
независимой газеты «Свободный курс» (далее – СК) за 2003-2008 гг.
Проведенный анализ показал, что имидж Алтайского края формируется
по нескольким направлениям:
 Алтайский край – дом
В толковом словаре С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой встречается 5
определений слова дом, одно из них — «место, где живут люди,
объединенные общими интересами, условиями существования» [Ожегов
1995, с.169]. «Алтай - наш дом», «Здесь моя Родина, Алтай - моя Родина»
(АП).
- Алтайский край – окраина
Толковый словарь С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой дает три определения
слова окраина, в третьем значении «отдаленная от центральных областей
пограничная часть государства» [Ожегов 1995, с.442]. «Наш край когда-то
был окраиной Российской империи... Хотелось бы, чтобы мы перестали
ощущать себя пограничными и окраинными» (АП).
 Алтайский край – житница России/ аграрный регион
Житница – 1. Амбар, помещение для хлеба, зерна (устар.) 2.перен. О
хлебородной, богатой урожаями области, снабжающей другие местности
(высок.) [Ожегов 1995, с.190]. «43 ведущих сельхозпредприятия края громко
и уверенно заявили о себе, об Алтае, который был и остается житницей
Сибири и всей страны» (АП), «Мы входим в десятку крупнейших
сельхозрегионов России» (СК).
 Алтайский край – депрессивный регион/ аграрный регион
Депрессия – 1. Фаза хозяйственного цикла, следующая за кризисом
перепроизводства и характеризующаяся застоем экономики, слабым спросом
на тоавры, значительной недогрузкой предприятий, массовой безработицей.
2. Угнетенное, подавленное психическое состояние (спец.) [Ожегов 1995,
с.190].
«Каждую весну в аграрном крае одна проблема – где найти деньги на
посевную, каждую осень вопрос в другом - как вернуть государственные
кредиты. Замкнутый круг алтайской экономики? Бермудский треугольник
сельских проблем? Может ли сегодня эффективный собственник навести
порядок на селе?», «Но поддержка слабых хозяйств за счет средств
краевого бюджета сродни сизифову труду» (АП), «Край числится в числе
отстающих регионов по социальным и экономическим показателям» (СК).
 Алтайский край — больной регион
Больной – Пораженный какой-нибудь болезнью [Ожегов 1995, с.52]. «В
Алтайском крае чего-то сверхъестественного нет, но есть хороший,
добротный средний уровень развития промышленности", - сказал Фрадков
журналистам... это замечание прозвучало как необходимое утешение из уст
доброго врача, который, к сожалению, ничем не может помочь пациенту»
(СК).
 Алтайский край — развивающийся регион с большим запасом
ресурсов
Потенциал – 1. Физическая величина, характеризующая силовое поле в
данной точке (спец.) 2. перен. Степень мощности в каком-нибудь отношении,
совокупность средств, возможностей, необходимых для чего-нибудь (книжн.)
Экономический потенциал страны [Ожегов 1995, с.561]. «Алтай... был и
остается регионом нереализованных возможностей», «У края - большой, но
пока толком не используемый потенциал» (СК).
 Алтайский край – самобытные люди
Самобытный
–
своеобразный,
идущий
своими
путями,
самостоятельный в своем развитии [Ожегов 1995, с.683]. «История Алтая это история живущих здесь людей, которые прославили его своим трудом»,
«Щедрая алтайская земля подарила миру самобытных, талантливых людей.
Имена многих из них знают далеко за пределами нашего региона», «К 70летию края... сыроделы замахнулись не только на рекорд России, но и мира»
(АП).
 Алтайский край - единственный/уникальный/особенный
Уникальный – Единственный в своем роде, неповторимый [Ожегов
1995, с.823].
Единственный – 1. только один. 3. исключетельный, выдающийся
[Ожегов 1995, с.182].
Особенный – не такой, как все, необыкновенный [Ожегов 1995, с.454].
 «Наши Белорецкое и Инское месторождения железной руды
уникальны по своим запасам» (СК), «В качестве визитной карточки я бы
назвал особые природные ресурсы именно предгорий Алтая. Это уникальные
чистейшие водоемы - реки, озера, уникальный ландшафт предгорий, особый
микроклимат» (АП).
Таким образом, из приведенного выше анализа текстов газет следует,
что Алтайский край – единственный в своем роде хлебородный регион,
богатый урожаями и снабжающий зерном другие субъекты РФ,
располагающийся на окраине страны и находящийся в посткризисном
состоянии, но с большим запасом ресурсов. Регион, в котором живут
самобытные, талантливые и трудолюбивые люди. Так же в текстах
используются метафоры болезнь, цветок, дом. В обеих газетах Алтайский
край представлен, преимущественно, как аграрный регион.
Литература
Галумов Э.А. Имидж против имиджа. М., 2005.
Золина Г.Д. Формирование положительного образа Краснодарского
края в средствах массовой информации: автореф. дисс…. канд. филол.
наук. Краснодар, 2007.
Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80000
слов и фразеологических выражений. М., 1995.
Панасюк А.Ю. Формирование имиджа: стратегия, психотехнологии,
психотехники. М., 2007.
Современный словарь иностранных слов: Ок. 20000 слов. М., 2000.
Стернин
И.А.
Практическая
риторика:
учеб.пособие
для
студ.высш.учеб.заведений. М., 2008.
Бережная Т.С. (Павлодар)
Berezhnaya T.S. (Pavlodar)
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ВОСПРИТИЯ
ИЗОБРАЗИТЕЛЬНО-ВЕРБАЛЬНЫХ РЕКЛАМНЫХ ТЕКСТОВ:
СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ
AN EXPERIMENTAL RESEARCH OF PERCEPTION OF THE
GRAPHIC-VERBAL ADVERTISEMENT TEXTS^ COMPARATIVE
ASPECT
Ключевые слова: когнитивный механизм, поликодовый текст,
семантический дифференциал, невербальное средство коммуникации,
полисемиотичный текст, гетерогенные составляющие поликодового текста.
Keywords: cognitive mechanism, polycode text, semantic differential,
nonverbal means of communication, polysemiotic text, heterogeneous components
of polycode text.
Проведение психолингвистического эксперимента с использованием
методики семантического дифференциала на материале рекламных плакатов,
образцов печатной рекламы начала ХХ веков и газетной, журнальной
рекламы современности. Последующее моделирование полученных в ходе
эксперимента реакций позволяет определить специфику механизмов
восприятия полиуодового текста и его гетерогенных (визуальной и
кербальной) составляющих современным носителем русского языка.
The realization of psycholinguistic experiment with use of technique of
semantic differential is used on a material of advertising boards and samples of
printed advertisimint of the end 19-the beginning 20 centuries, as well as
newspaper, journal advertising of present. The authors model results of in
experiment carried out in groups of respondents. The experiment allows to define
specificity of perception mechanisms of polycode text and its heterogeneous
(visual and verbal) components of polycode text.
За последние годы в рамках современной лингвистики интерес к
невербальным средствам коммуникации, так называемой «визуальной
информации», значительно возрос, что отмечается в большинстве
исследований, посвященных лингвистике семиотически осложненного,
поликодового текста.
Ярким примером поликодового текста служит рекламный текст (РТ),
который является полисемиотичным по своей природе: представляет собой
сложную структуру, многообразно соотносящихся и различающихся по
своим качествам элементов (словесных, графических, звуковых или
символических).
Можно предположить, что когнитивные механизмы, используемые
человеком при чтении текста на материальном носителе, отличаются от
механизмов, задействованных в мозгу человека при чтении поликодового
вербально-изобразательного текста. Воспритие поликодового текста
специфично, так как предполагает интеграцию вербальной и
изобразительной информации.
Мы разделяем точку зрения А.Г. Сонина, который писал о том, что
чем четче выражена степень смысловой близости между гетерогенными
составляющими поликодового текста, тем легче воспринимается текст
[Сонин 2005, с.12-26]. Современная реклама как коммуникация,
использующая средства массовой информации с целью склонить (к чему-то
или повлиять (как-то) на потенциального потребителя, в полной мере
отвечает этому требованию (изображения и слова выражают одну и ту же
идею).
Однако мы предполагаем, что при восприятии современным
носителем языка поликодового рекламного текста, принадлежащего к
относительно отдаленному отрезку времени, возможно, у реципиента
возникнут трудности его понимания, проблемы при интегрировании
гетерогенных состаляющих в единое целое.
Нами было проведено пилотажное исследование в форме
анкетирования современных носителей руссакого языка с целью выявления
отношения к рекламе прошлых лет. Материалом исследования послужили
рекламные объявления журналов «Нева» 1908 г., «Родина» 1902 г., «Новый
журналъ для всехъ» 1913 года и плакатные объявления, бытовавшие в конце
XIX – начале XX веков. Мы получили реакции участников и выявили
основные «слабые», по мнению респондентов, места рекламы прошлого. Это
большой объем текста, использование мелкого шрифта с множеством
непонятных сокращений, слова с затемненным лексическим значением,
употребление табуированной лексики.
Далее мы провели эксперимент с целью исследовать механизмы
восприятия визуальной и вербальной составляющих РТ на материале
рекламных плакатов, печатной рекламы конца XIX – начала XX веков и
газетной, журнальной рекламы современности. Хдесь мы использовали
методику определения специфики воздействия РТ на носителей языка,
предложенную А. Г. Сониным [Сонин, Махнин 2004, с.77-91].
Нами выжвигались следующие гипотезы:
1) Поликодовый РТ, использующий синергию информационно-
эмоционального
воздействия
гетерогенных
составляющих,
имеет
преимущество передж монокодовым РТ, позволяя реципиенту лучше и
сменьшими когнитивными затратами усвоить его основное содержание;
2) Составляющие РТ семиотически неоднородны и по-разному
воздействуют на реципиента. Их прагматическая ценность функциональна и
находится в зависмости от характера коммникативных задач, решаемых
создателем. Изобразительная составляющая в силу своей специфики
обладает большим потенциалом для привлечения непроизвольного внимания
реципиента, представления внешних характеристик рекламируемых товаров
и услуг, а вербальный текст лучше подходит для описания функциональных
характеристик изображаемых объектов;
3) Современная печатная реклама содержит в своем составе
крупное изображение и часто небольшой по объему текст, нередко
ограничивающийся только рекламным слоганом. Такой вид текста
способствует органичному слиянию и взаимодействию в пределах единого
целого вербальной составляющей текста и изобразительной. Реклама
прошлого во многом сильно отличается от современной. Печатная реклама
начала XX века имела свои специфические особенности. Поэтому она
должная восприниматься иначе, чем современный РТ. Плакатная реклама
прошлого отражала реалии, дух современной ей жизни, которые могут быть
непонятными современному носителю языка. Следовательно, при
восприятии РТ прошлого могут происходить коммуникативные сбои, такой
РТ не вызовет у реципиента ни положительных эмоций, ни адекватного
понимания.
Из двух традиционных для российской психолингвистики
экспериментальных методик – свободного ассоциативного эксперимента и
методики семантического дифференциала (СД) – выбор был сделан в пользу
последнего. СД – метод количественного и качественного индексирования
значения знаков [Гуц, Паутова и др., с.136-145]. Этот метод нашел широкое
применение при исследовании массовых коммуникаций, измерениях
эмоционального отношения личности к объектам, социальных установок и
ценностных
ориентаций
личности.
Процедура
семантического
дифференциала обладает высокими показателями надежности и валидности
(обоснованности) [Шарков, Родионов 2001, с.142-145]. Семантический
дифференциал основывается на психологическом явлении синестезии –
возникновении одних чувственных образов (восприятии) под воздействием
других и подтверждает неслучайность возникновения чувственных образов
под воздействием синестезии.
Описание исследуемого объекта методом СД заключается в том, что
оцениваемый стимул (в качестве которого может выступать слово, понятие,
символ – любой вербальный или невербальный знак) помещается в одну из
фиксированных точек шкалы, заданной полярными по значению
прилагательными.
Поэтому на подготовительном этапе мы отобрали категории, по
которым могли оцениваться используемые в эксперименте тексты. Для этого
было проведено интервьюирование испытуемых, не принимавших участие в
основном эксперименте. Интервьюирование проводилось на основе 21 РТ,
взятых из общественно-литературных иллюстрированных журналов «Нива»
1908 года, «Новый журнал для всехъ» 1913 года, «Родина» 1902 года
издания, а также 15 образцов плакатной рекламы начала XX века. Причем РТ
испытуемым предлагались как в полном виде, так и в виде отдельных его
составляющих (вербальный текст и изображение). На этом этапе в
эксперименте приняли участие 26 информантов: 21 мужчина и 5 женщин в
возрасте от 16 до 23 лет (средний возраст – 19 лет и 4 месяца).
В итоге отобранные шкалы представили самые разные сферы
субъективной оценки РТ, позволяя охарактеризовать его одновременно с
нескольких сторон:
- с точки зрения производимого на реципиента эмоционального
воздействия («привлекательный», «приятный», «вредный», «завлекающий»);
- в связи с установлением его логико-рациональной организации
(«понятный», «бессмысленный», «убедительный»);
- на основе выявление его эстетической ценности («оригинальный»,
«вызывающий литературные и фольклорные ассоциации»);
- в связи с формальными особенностями его восприятия
(«качественный»).
Такое категориальное разнообразие используемых шкал было
призвано обеспечить всесторонний анализ экспериментального материала.
В общей сложности в двух экспериментах приняли участие 97
информантов. Все участники студенты и аспиранты вузов г. Омска в возрасте
от 17 до 33 лет.
Для проведения основного эксперимента было использовано 63
текста: 21 печатной рекламы, 10 – плакатной (исторический материал), 21 –
газетной рекламы и 11- журнальной (современный материал). Рекламный
материал включал вербальную составляющую и изображение: черно-белое в
печатном историческом РТ и основной части современной газетной рекламы,
цветное – в плакатном, журнальном РТ и в части современной газетной
рекламы. В дальнейшем отобранные тексты подверглись компьютерной
обработке в программа Adobe Photoshop и Paint с целью создания
недостающего экспериментального материала – отдельных текстов,
содержащих либо только вербальную, либо только изобразительную
составляющие РТ.
Эксперимент проводился в 4 этапа: на первом этапе респонденты
работали с материалом печатной рекламы прошлого, на втором – с плакатной
рекламой прошлого, на третьем – с современной газетной рекламой, на
четвертом – с современной плакатной рекламой. Участники эксперимента
были также включены в одну из трех групп в соответствии с тремя
экспериментальными условиями: «вербальная составляющая рекламы»,
«изобразительная составляющая рекламы», «рекламный текст».
Испытуемым было предложено задание, сформулированное
следующим образом: «Оцените выраженность нижеперечисленных
категорий в предложенных текстах по шкале». Время для ознакомления с
экспериментальным материалом не ограничивалось. Длительность
эксперимента не превышала 30 минут. Перед началом предъявления
экспериментального материала в каждой группе проводился тренинг,
позволяющий испытуемым уяснить суть предлагаемого им задания.
Анализ данных (576 ответов, полученных в ходе опроса 72
информантов) проводился на основе сравнения средних показателей между:
- разными видами текстов (полный РТ, вербальная составляющая,
изобразительная составляющая),
- разными шкалами,
- разными видами экспериментального материла – плакатного РТ и
печатного РТ современного и прошлого.
Результаты экспериментов частично подтверждают одну из
основополагающих гипотез российской психолингвистики, согласно которой
всякое восприятие имеет значение, а субъект осмысливает даже
«объективно» бессмысленное. Категория «понятный» не выражена только в
изобразительной составляющей плакатной рекламы прошлого, так как на
наш взгляд, реалиями начала прошлого века, не отражают современность, и
поэтому человеку нашего времени трудно четко определить смысловое
содержание плакатных изображений без слов, что подтверждает гипотезу 3.
В других экспериментах эта категория представлена относительно
хорошо. На материале современных РТ респонденты отметили это качество
сильно выраженным в рисуночной составляющей РТ и слабо выраженным в
вербальной составляющей. То есть из изображения современных РТ
реципиенты выносят более полную информацию по сравнению с вербальным
текстом.
На материале РТ прошлого категория «понятны» лучше всего
представлена в вербальной части РТ. Можно сделать вывод о том, что слова
из рекламы прошлого реципиенты легче осмысливают, чем изображение без
слов, даже если этот текст отражает особенности письма прошлого века, что
отчасти подтверждает гипотезу 2.
В печатной рекламе рубежа XIX – XX веков текст слабо понятен при
предъявлении отдельных составляющих. При восприятии полного текста
категория «понятны» выражена предельно сильно. Очевидно: для того чтобы
понять однозначно, какой смысл заложен в тексте печатной рекламы
прошлого, нашему современнику необходимо воспринимать текст в целом, а
не по частям, это подтверждает гипотезу 1.
Интересно, что в плакатной рекламе прошлого вербальный текст
оценен респондентами как значительно более понятный, чем полный РТ. Это
подтверждает, на наш взгляд, гипотезу 2.
В целом в ходе экспериментов мы не получили однозначного
подтверждения гипотез 1, 2. Однако была подтверждена гипотеза 3. Первая
из них касалась свойств поликодового РТ, соединяющегося в едином
графическом пространстве гетерогенные составляющие и имеющего в связи
с
этим
преимущество
перед
монокодовыми
произведениями.
Предполагалось, что в проводисых экспериментах оценки по шкалам,
связанным с положительной эмоциональной оценкой текста, при
демонстрации полного РТ будут выше, чем при демонстрации отдельных
составляющих. Сравнение проводилось по шести соответствующим шкалам
(см. эстетические, эмоциональные категории) в восьми видах экспериментов
(с плакатным и печатным материалом РТ рубежа XIX – XX вв. и
аналогичным материалом современности), всего 42 сравнения, так как
отдельно сравнивался полный РТ и его вербальная составляющая, полный РТ
и его изобразительная составляющая. И эксперимент показал, что гипотеза 1
частично подствердилась только на материале РТ прошлого, так как из 24
сравнений по шкалам, связанным с положительной эмоциональной оценкой,
в 13 случаях качества проявляются сильнее в полном РТ, чем в одной из ее
составляющих, в 8 случаях – слабее и в 3 случаях – одинаково. На материале
современного РТ был получен почти противоположный результат. В 3
случаях качества проявляются сильнее в полном РТ, чем в одной из ее
составляющих, в 11 случаях – слабее и в 13 случаях – одинаково.
Есть заметные отличия в оценках полного рекламного текста и его
вербальных составляющих в рекламе прошлого (оценки по РТ выше в 7
сравгнениях из 12, ниже в 3, одинаковы в 2), а сравнения оценок РТ с
изобразительной (в 6 из 12 выше оценки полного РТ, в 6 из 12 оценки РТ
ниже). Следовательно, полный РТ прошлого лучше воздействует на
реципиента, чем его вербальная составляющая в отдельности. Что касается
изображения, то оно воспринимается как обладающее такой же силой, что и
у полного РТ.
На материале современных РТ таких различий выявлено не было.
Оценки полного РТ выше в 1 сравнении с вербальной составляющей из 12,
ниже в 5, одинаковы в 6. В 2 из 12 сравнений РТ с изобразительной
составляющей выше оценки полного РТ, в 4 из 12 – слабее, в 6 из 12 –
одинаковы. Таким образом, эксперимент в основном опровергает первую
гипотезу. Ведь преимущество воздействия полного РТ на эмоции реципиента
проявилось только в эксперименте на материале РТ прошлого и лишь по
отношению к вербальному тексту.
В создании положительной мотивации к рекламируемому продукту в
рекламе прошлого и настоящего участвуют примерно в равной степени и
рисуночная и словесная составляющие. По шкалам «ориганальный»,
«привлекательный», «качественный», «убедительный», «вызывающий
литературные и фольклорные ассоциации», «приятный», оценки РТ в двух
видах экспериментов близки к оценкам его изобразительной и вербальной
составляющей.
Расширение числа сопоставляемых шкал до 10 и проведение
оставшихся сравнений междуРТ и вербальной составляющей проявляется в
незначительной степени. Здесь мы не находим подтверждение гипотезы 2.
Наиболее существенные различия обнаружены на материале РТ
прошлого по шкалам: «понятный» (как мы уже рассмотрели выше),
«убедительный» (в изобразительной составляющей эта категория не
выражена, в вербальной – слабо, вполном РТ – средне), «вредный»
(категория выражена только в полном РТ), «вызывающий литературные и
фольклорные ассоциации» (выражена в изобразительной части РТ и полном
плакатном РТ).
На материале современного РТ «оригинальный», «понятный»,
«приятный», «качественный» зачастую сильнее проявляются в отдельных
составляющих РТ, чем в полном РТ. Возможно, при рассмотрении отдельных
составляющих РТ внимание респондентов сосредотачивается на необычного
вида тексте и они замечают те особенности, которые при рассмотрении
привычного для него РТ не обнаруживаются им в силу избитости рекламы, ее
неспособности вызвать острый интрес респондентов. Категории «вредный»,
«бессмысленный», «вызывающий литературные и фольклорные ассоциации»
слабо выражены на материале современной рекламы.
В рекламе же возрастом сто лет на наших современников действует
убеждающее в первую очередь ее вербальная составляющая, а
художественные ассоциативные ряды вызывает изобразительная часть.
Категории «вредный» и «бессмысленный» почти не присущи этой рекламе.
Это в некоторой степени подтверждает гипотезу 2.
Интересно, что результаты экспериментов по историческому
материалу и современному очень разнятся, также мы получили разнородные
результаты в сравнении печатной и плакатной/журнальной рекламы. Это
позволяет сделать выводы, что не только историческая реклама
воспринимается совершенно по-другому в отличие от современной, но и
восприятие печатной рекламы, отличающейся большим объемом текста,
отличается от восприятия рекламы плакатной/журнальной, содержащей
крупное изображение и очень небольшой по объему текст.
В целом представленный эксперимент позволил наметить некоторые
особенности восприятия гетерогенных составляющих поликодовых текстов
современной рекламы и рекламы прошлого. Это позволяет заложить основу
для моделирования механизмов их понимания. Исследование также дало
возможность наметить основные направления дальнейшего изучения
поликодовых текстов. Для нас это поиск оптимальной модели для
исследования различий поликодовых текстов рекламы прошлого и
настоящего времени.
Литература
Гуц А.К., Паутова Л.А., Фролова Ю.В. Семантический
дифференциал // Методы обработки данных // Математическая
социология. Омск, 2003. С.136-145.
Сонин А.Г. , Махнин П.Н. Экспериментальное исследование
восприятия изобразительно-вербальных рекламных текстов //
Вопросы психолингвистики. М., 2004. №2. С.77-91.
Сонин А.Г. Теоретические основы моделирования процессов
понимания поликодового текста // Анализ структуры поликодового
текста// Понимание поликодовых текстов: когнитивный аспект. М.,
2005. C.12-26.
Шарков Ф.И., Родионов А.А. Тест семантического дифференциала //
Технические возможности психодиагностических процедур //
Социология массовой коммуникации. М., 2001. С.142-145.
Ваджибов М.Д. (Махачкала)
Vadzhibov M.D. (Makhachkala)
ОБ ИНВЕКТИВНОЙ ЛЕКСИКЕ В РУССКОЙ РЕЧИ
ДАГЕСТАНСКОЙ СТУДЕНЧЕСКОЙ МОЛОДЕЖИ
ON INVECTIVE VOCABULARY IN RUSSIAN SPEECH OF
DAGHESTAN STUDENTS
Ключевые слова: инвектива, дагестанская студенческая молодежь,
русская речь.
Keywords: invective, Daghestan students, Russian speech.
В статье отражено использование дагестанской студенческой
молодежью инвективной лексики при общении на русском языке. Описаны
некоторые причины проявления словесной агрессии и возможные способы ее
устранения из речи.
In the article the author considers the use of invective vocabulary by
Daghestan students when communicating in Russian. Some reasons of realization
of vocabulary aggression and possible ways of avoiding them in their speech are
also described.
Констатируем,
что
инвективная
лексика
представителями
дагестанского общества воспринимается по-разному, хотя общеизвестно, что
словесная агрессия в нашей речи в первую очередь выполняет
интолерантную функцию. Естественно, отношение к самому понятию
должно быть негативным. Все зависит от того, кто произносит грубую речь и
кто ее слушает. При этом отметим, что любые обидные слова дагестанцы
воспринимают очень болезненно и моментально реагируют на них адекватно.
Поэтому не случайно появилась настоящая статья, в которой описывается
проблема использования инвективной лексики в русской речи дагестанской
студенческой молодежи.
Подчеркнем, что для функционирования русского языка в Республике
Дагестан созданы все необходимые условия. Это дает возможность для
положительной тенденции развития государственного языка в таком
поликультурном пространстве, как Дагестан. Многие взрослые дагестанцы
хорошо знают русский язык и обращают внимание на изучение его
подрастающим поколением. Однако если делать акцент на развитии русского
литературного языка, то, к сожалению, картина выглядит далеко не
идеальной, т.к. русская речь дагестанцев засорена нелитературной лексикой,
которая в основном реализуется в речи для передачи агрессии. Образцовой,
нормированной речью пользуются лишь немногие, среди которых особо
следует выделить кодификаторов (филологов, журналистов, редакторов,
корректоров и пр.).
Двигателем распространения и обогащения русского нелитературного
языка в Дагестане, естественно, является студенческая молодежь, речь
которой изобилует грубыми, нецензурными словами и выражениями,
посредством которых осуществляется агрессивное речевое поведение. В
специальной литературе читаем, что «…особенно активно инвективный
стиль речевого взаимодействия продуцируется в речи подростков и молодых
людей, как знакомых и даже находящихся в приятельских отношениях, так и
не знакомых между собой» [Гамалей 2006, с.22]. С данной точкой зрения
нельзя не согласиться. На наш взгляд, умение использовать пейоративные
выражения способствует тому, что в молодежном коллективе среди
сверстников выделяются лидеры. При этом инвектива применяется для того,
чтобы показать себя в общественных местах в более выгодном положении,
создавая вокруг себя ауру личностной исключительности. В группе такие
студенты не могут обойтись без грубых и нецензурных слов, обязательно
излагают свои взгляды на повышенных тонах, намекая на угрозу. Это,
очевидно, веление времени и, вероятно, особенность речевой субкультуры в
полиэтническом коллективе.
По нашим наблюдениям, в последние несколько лет стала модной
реализация мыслей молодых дагестанцев русской жаргонной инвективой
независимо от того, на каком языке юноши произносят слова. Русская
вербальная агрессия наполняет ту пустоту мгновенного выражения идей в
дагестанских языках, которая появилась в результате длительного процесса
использования многоязычия. Поэтому ярче всего в речи проявляется
словесная атака, в которой наличествует языковая смесь. Это, естественно, не
украшает речь говорящего, хотя психологически, возможно, такое
употребление оправдано тем, что нередко бранное слово помогает человеку
прежде всего выйти из стрессовой ситуации: он не зря негодует, выплескивая
отрицательные эмоции, - на это имеются веские основания,
аргументированная мотивация. Кстати, часто можно обнаружить и такое:
молодой человек в кругу друзей, приятелей, ровесников выражается
вульгарно, резко, нецензурно «от нечего делать», «ради прикола», «для
хохмы».
В грубой русской речи дагестанской молодежи наличествует
достаточно много сленговых выражений, аббревиатур, значение которых
порою бывает не всем понятно или известно. Такая эзоповская речь и
употребление ярких, неординарных неологизмов-варваризмов при общении
со сверстниками якобы «полезны» для молодого человека, где
«утилитарный» подход (или «практицизм») является важнейшим критерием
в речевом поведении. Произносимыми словами достигается определенная
цель: юноша выглядит убедительнее и авторитетнее, его речь заслуживает
внимания собеседника или собеседников и стремящихся к «идеалу»
ровесников и даже подростков и детей, которым импонирует меткость
выражения и которые стараются подражать ловкости, артистичности,
дерзости, безнравственности грубияна. Стереотипное мышление последних
лет, согласно которому нечто завуалированное «чем вульгарнее, тем
интереснее», также становится модным. Лживый образ кумира и его резкая,
непонятная, засоренная нелитературная речь, как ни странно, может быть,
устраивают многих дагестанских студентов. Такое запутанное дискурсивное
речевое поведение проявляется не случайно и также вполне оправдано, и
поэтому молодой человек порою стремится упрощать, укорачивать слова и
использовать табу и арго, понятные только минимальному количеству
участников общения, что не присуще образцовой речи культурного человека
– прежде всего филолога, кодификатора языка.
Наверное, трудно найти дагестанского студента, который бы не
оказался в экстремальной ситуации, когда в результате провокаций сам
становился агрессивным или испытывал агрессию со стороны другого
студента или группы студентов, становясь при этом жертвой. А словесная
атака, способствуя созданию защитной оболочки, помогает молодому
человеку сохранить свое лицо при молодежных спорах («непонятках») обычно в такой обстановке прав бывает тот, кто приведет больше доводов в
свою пользу, используя инвективу. При этом иногда существенным является
и физическое превосходство, которое может быть одной из форм протеста,
способом нейтрализации противника, проявлением нетерпимости к
инакомыслию, манере общения, форме одежды и пр. Этому также есть
объяснение: «спортсмен в Дагестане имеет вес», т.к. «сила есть – ума не
надо». Такое речевое поведение в настоящее время превалирует в
молодежной среде, ибо мнение ровесников для молодого человека важнее
общественного мнения, несмотря на то, что в Дагестане популярен культ
уважительного отношения к личности. Это прежде всего почитание старших
и детей, которое нарушается именно молодежью, показывая образец, каким
не должен быть дагестанец согласно моральному кодексу – обычаям горцев.
Одним из недостатков современного речевого общения является его
агрессивность [Черняк и др. 2005, с.468]. Это качество свойственно и русской
речи дагестанской студенческой молодежи. При этом подчеркнем, что
употребление специфической инвективы дагестанскими студентами дает
основание полагать, что в Дагестане наличествует своеобразный
молодежный русский язык, который мы условно называем «дагестанский
инвективный студенческий жаргон». Как ни парадоксально, общаясь даже на
родном языке, студенты в основном ругаются на русском языке. А при
проявлении словесной агрессии на русском языке нередко прибегают к
бранным словам из родных языков, ср.: «хайван» (животное), «намуссуз»
«бессовестный», «абдал» «дурак», «ле» «обращение к мужчине», «шайтан»
«черт» и др. Эти слова, которые по происхождению в основном являются
заимствованиями из восточных языков, используются большинством
дагестанцев наряду с русскими обсценизмами и носят в дагестанских языках
интернациональный характер. Часто такую инвективную речь сопровождают
слова-паразиты: даже, ну, вот, например, значит, это, понимаете и др. Как
видим, функцию интолерантности студенческая молодежь реализует не
только через использование пейоративов и через повышение тона при
употреблении стилистически нейтральной лексики, но и другими средствами.
Особо хочется подчеркнуть, что вербально агрессия осуществляется и с
помощью сленговых и нецензурных слов и выражений, и регионализмов и
экзотизмов. В процентном соотношении нецензурная лексика, по всей
вероятности, преобладает над остальными нелитературными пластами в
русской речи дагестанского студента.
В дискурсивном и интуитивном отношениях проявление вербальной
инвективы дагестанской студенческой молодежью связано с влиянием на ее
речевое поведение тех процессов, которые имеют место в современном
обществе. Это в первую очередь либерализация и вульгаризация, придающие
молодежной речи особый шарм, который взрослые обычно не принимают. А
отсутствие
официальной
цензуры
способствовало
быстрому
распространению инвективной лексики, которая выражает неуважительное и
оскорбительное отношение к тому или иному субъекту или объекту,
понятию, явлению, событию и т.д.
Использование инвективы молодым поколением, на наш взгляд,
объясняется и сложной социально-экономической и общественнополитической обстановкой, динамичной нестабильностью перестроечного и
постперестроечного времен, пропагандой словесной и других форм агрессии
посредством СМИ. При этом не исключено, что вербальная война в кругах
дагестанских студентов развивается из-за менталитета, этнической
особенности темперамента дагестанцев. Распространению инвективы среди
дагестанской студенческой молодежи способствуют и окружающая среда
(неблагополучная семья, двор, школа, вуз…), Интернет, мобильная связь,
современная художественная литература, насыщенная грубой лексикой, и пр.
Проявление инвективы характерно не для всей дагестанской
русскоговорящей молодежи. Бранной речи не использует тот молодой
человек, который получил качественное религиозное образование. При этом
ровесники порою на воспитанного на религии сверстника смотрят как на
чужака. Такому юноше очень трудно адаптироваться к новой обстановке, в
которой оказался не случайно: ведь по писаным и неписаным законам
человек вынужден переходить из одной социальной группы в другую. В
новом окружении субъект должен вести себя по-другому, т.к. «со своим
уставом в чужой монастырь не ходят». В принципе к этому дагестанский
студент в основном бывает уже подготовлен, т.к. друзья, приятели, соседистуденты старших курсов знакомят подростков заранее с тем, каков портрет
современного студента, как следует себя вести в новой психологической
обстановке, в котором налицо не диалог, а «полилог» культур, в которой
часто могут верховодить «волчьи» законы.
С гендерной точки зрения, использование словесной агрессии в любой
форме в основном прослеживается в речах юношей, девушки-студентки
обычно выражают свои отрицательные эмоции лексикой, в которой
наличествует минимум нецензурных и грубых слов. Заметим, что только
изредка прекрасная половина молодых дагестанцев может позволить себе
использование инвективы - проклятий и ругани. А это связано с воспитанием
– девушка не вправе употреблять словесную инвективу. Скандальная,
склочная, языкастая невеста никому не нужна!
Дагестанским обществом осуждается использование студентами
инвективных речевых штампов, которые реализуются только в определенных
условиях. О постоянном и повсеместном употреблении словесной агрессии
не следует говорить и на основании того, что речевое поведение молодого
человека в зависимости от окружающей среды проявляется по-разному. То
грубое, некрасивое, что говорит дагестанский юноша в кругу друзей,
ровесников, он никогда словесно не выразит в присутствии старших,
родственников, женщин, незнакомых людей. Он может ругаться по причине
того, что его спровоцировали или же он нашел поддержку среди товарищей,
которые чаще всего бывают единомышленниками в силу сложившихся
обстоятельств.
Многолетние наблюдения за речевым поведением студентовдагестанцев привели нас к выводу о том, что в Дагестане функционирует
психология «речи молодежной толпы». Это грубое речевое юношеское
поведение, которое осуществляется только при наличии определенных
условий: ровесников, так называемых друзей, жертвы, над которой следует
подшучивать независимо от причин и повода проявления инвективы.
Инициатива вербальной агрессии ради азарта, развлечений, к сожалению,
также имеет место. Склонность к словесной атаке в какой-то степени
объясняется тем, что студент как бы не несет никакой ответственности:
жизненно важные проблемы молодого словесного агрессора его пока (или
вообще) не интересуют. Констатируем, что за все материальное
благополучие и моральные поступки студентов в течение учебы в вузе
ответственность несут родители. Этим, не думая о последствиях,
злоупотребляют взрослые «дети», поддаваясь иногда на провокации,
обращая внимание на случайно пророненное публичное слово, которое чаще
и вызывает проявление вербальной агрессии.
Каким же образом устранить инвективу из речи молодого поколения?
Очевидно, вопрос носит риторический характер. При этом не исключаем, что
с возрастом использование словесной агрессии пойдет на убыль. Данное
положение можно доказать многочисленными историями остепенившихся
мужчин. Новые условия работы, когда выпускник вуза должен сам себя
обеспечивать, или семейное положение, когда молодой человек обязан
прокормить близких родственников, способствуют искоренению из речи
всего негативного, в том числе и агрессивного словесного поведения.
В действительности речевое поведение юношей обычно изменяется
через несколько лет по окончании вуза, особенно после создания семьи,
которая оказывает плодотворное влияние на бывшего студента: в новой
психологической обстановке вчерашний студент должен вести себя согласно
новым правилам. Правда, то отрицательное, что словесно проявлялось в
студенческие годы, оставляя в сознании глубокий след, может повлиять на
судьбу человека и окружающих.
Лингвистические дисциплины призваны способствовать устранению из
студенческой речи словесной агрессии. К сожалению, справляться с этим не
всегда представляется возможным, т.к., во-первых, на преподавание
языковедческих предметов выделяют минимальное количество часов. Здесь
уместно вспомнить о том, что в начале статьи мы говорили о благоприятных
условиях функционирования русского языка в Дагестане. Использование же
русского языка в образовании оставляет желать лучшего. Во-вторых,
вчерашний школьник из монокультурной ученической среды попадает в
поликультурную студенческую. Оказавшись в новой социальной среде, в
городе, юноши, родившиеся и учившиеся до вуза в основном в сельской
местности, фактически становятся носителями маргинальной культуры.
Меняется психология поведения молодого человека, меняются даже форма и
содержание инвективы. Иногда юноша рискует остаться одиноким, не
понятым окружением, если он в силу определенных причин не может
принять новые условия речевого поведения. Любое словесное давление со
стороны сверстников или старшекурсников может превратить юношу в
изгоя, что даст ему возможность искать пути выхода из создавшегося
положения. Всякий речевой поступок моментально может превратиться в
речевой проступок. Это также своеобразная форма протеста. И это,
действительно, чревато последствиями, т.к. создавшийся социальнопсихологический климат не всегда может устраивать одну из сторон.
Вооружить знаниями о риторической культуре такой коллектив очень
трудно, т.к, по словам Ю.В. Щербининой, «Возникая на разных уровнях
речевого взаимодействия, словесная агрессия представляет реальную угрозу
осуществлению полноценных коммуникативных контактов, нарушает
гармонию общения, препятствует эффективному учебно-воспитательному
процессу» [Щербинина 2006, с.341].
Возможно, трудно отучить молодых людей от использования в русской
речи грубых, бестактных, оскорбительных, часто табуированных слов и
выражений. Непосредственные прямые призывы, предложения, советы не
употреблять бранных слов не способствуют очищению речи от негативного.
Запретом также ничего невозможно изменить. Ограждение речевого
поведения юноши от влияния на него агрессивности речей ровесников также
не является «реальным», как любят выражаться молодые.
Вопрос об устранении инвективы из русской речи дагестанской
студенческой молодежи останется не решенным до тех пор, пока не будут
приняты на федеральном уровне жесткие меры в качестве наказания за
использование негативной, хулительной лексики в общественных местах. То,
что дано в законе, не реализуется. Очевидно, следует проводить образцовопоказательные мероприятия, которые, как бы высокопарно эти слова ни
звучали, может быть, уместны в новых условиях. Мы, конечно, понимаем,
что силой невозможно достичь определенной цели, т.к. карательные приемы
могут обернуться бумерангом. Необходимы новые продуктивные методы.
Среди общеизвестных способов прежде всего следует выделить личный
пример, воспитательную работу, использование образцовых текстов,
религиозное образование, пропаганду морально-этических правил и пр.
Литература
Гамалей Т.В. Речевая агрессия в Дагестане // Повышение культуры
русской речи в поликультурной среде. Материалы межвузовской
научно-практической конференции. Махачкала, 2006.
Русский язык и культура речи: Учебник для вузов. М., Спб, 2005.
Щербинина Ю.В. Вербальная агрессия. М., 2006.
Гавенко А.С. (Барнаул)
Gavenko A.S. (Barnaul)
АКСИОЛОГИЧЕСКАЯ МОДАЛЬНОСТЬ ХУДОЖЕСТВЕННОГО
КОНЦЕПТА И ЕЕ РОЛЬ В ПРОЦЕССЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
КОММУНИКАЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ РУССКОЙ
РЕАЛИСТИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ 50-70-Х ГГ. ХХ В.)
AXIOLOGICAL MODALITY OF ARTISTIC CONCEPT AND ITS
ROLE IN THE PROCESS OF ARTISTIC COMMUNICATION
(ON THE MATERIAL OF THE WORKS OF RUSSIAN REALISTIC
PROSE 50-70 YEARS OF 20 CENTURIES)
Ключевые слова: концепт, художественная коммуникация, русская
реалистическая проза, модальность.
Keywords: concept, artistic communication, Russian realistic prose,
modality.
Аксиологическая модальность концепта является именно той текстовой
категорией,
которая
позволяет
выражать
сущностные
смыслы
художественного произведения, выявлять подтекст, осознавать основные
категории культуры, приобщаться к ней, выявлять авторскую позицию по
отношению к персонажам, описываемым ситуациям и др.
The axiological modality of concept is precisely that text category, which
makes it possible to express the essential senses of artistic work, to reveal
undercurrent, to realize the basic categories of culture, to be introduced to it, to
reveal author's position to the characters, described situations and others.
В современной лингвистике четко обозначились несколько подходов к
пониманию концепта. В нашем случае представляется актуальным
понимание концепта как культурно отмеченного вербализованного смысла,
представленного рядом языковых реализаций, как единицы коллективного
знания, имеющей языковое выражение и отмеченной этнокультурной
спецификой (С.Г. Воркачев), так как именно лингвокультурологическая
составляющая является той основой, которая и объединяет различные
варианты понимания термина «концепт» и позволяет им быть
взаимодополняемыми.
Концепт как лингвокультурологическая категория должен являться
одним из центральных понятий в области изучения языка художественной
литературы, поэтики художественного текста, проблем художественной
коммуникации. Изучение концепта и его реализации в художественном
тексте той или иной эпохи, в контексте художественного произведения
конкретного литературного направления позволяет выявить важнейшие
культурные смыслы, бытующие (бытовавшие) в том или ином обществе на
определенном этапе его исторического развития, а соответственно, выявить
ценностные основания, составляющие базис культуры данного конкретного
общества. Объясняется это тем, что, согласно концепции Н.Д. Арутюновой и
В.Н. Телия, концепт аксиологичен по своей природе, обладает
определенными коннотациями и, в первую очередь, эмотивностью.
Аксиологичность концептов, видимо, и позволяет говорить об их роли в
формировании и определении культурных смыслов в контексте того или
иного художественного произведения, тем более что широко распространено
понимание культуры как совокупности ценностей, созданных человеком.
Ценность является ядром концепта. Это представляется значимым, так как
концепт важен в исследовании культуры (в основе культуры лежит
ценностный принцип).
Литература как один из видов искусства, получающий реализацию
(материальное воплощение) посредством языка, и выполняет основную
культурную функцию, а точнее функцию инкультурации, то есть связанную с
усвоением индивидом определенной системы культурных ценностей и норм,
бытующих в обществе, благодаря в первую очередь реализации концептов,
обладающих именно аксиологической природой. Изучение аксиологической
природы концептов на материале художественных текстов той или иной
эпохи, несомненно, актуально именно в отношении отечественной
литературы, так как русская культура, известная своей духовностью,
нравственностью, во многом дидактичностью, глубоко литературоцентрична.
Особенно важным это представляется в плане изучения художественных
текстов советской эпохи, так как с точки зрения процессов инкультурации
известна
психоаналитическая
концепция,
которая
акцентирует
противостояние внешних социальных требований и внутренних побуждений
личности. В советскую эпоху, как известно, деятели культуры в условиях
господства идеологических запретов и устоев искали иные, косвенные
способы выражения своих мыслей, идей, особенно если они противоречили
господствующей идеологии. Именно изучение аксиологической модальности
концептов позволяет выявить эти культурно значимые мысли и идеи, а также
способы их выражения.
Концепт не только собственно аксиологичен, но и окружен
эмоциональным, экспрессивным, оценочным ореолом (Д.С. Лихачев). Таким
образом, концептуальная структура текста характеризуется и модальностью.
Причем объективная модальность также передает концептуально значимую
информацию зачастую общечеловеческого характера, к примеру, концепт
времени (при этом не исключается культурная специфика), а субъективная
модальность передает более явно выраженные в языковом плане культурно
значимые смыслы, которые характерны для конкретного культурного
сообщества, в контексте которого и создается художественное произведение.
Субъективная модальность традиционно определяется как отношение
говорящего (в данном случае – автора) к сообщаемому, а, как было указано
выше, всякая общезначимая ценность становится значимой только в
индивидуальном контексте. «Смысловую основу субъективной модальности
образует понятие оценки (выделено мною. – А.Г.) в широком смысле слова,
включая не только логическую (интеллектуальную, рациональную)
квалификацию сообщаемого, но и разные виды эмоциональной
(иррациональной) реакции» [ЛЭС 1990, с.303]. Таким образом,
аксиологичность концепта существует в контексте субъективной
модальности говорящего, что и акцентирует ценностные основания того или
иного концепта. Как отмечает В.И. Карасик, «вероятно, для получения более
адекватной картины представления ценностей в языке (и, соответственно, в
структуре языка и коммуникативной личности) целесообразно учитывать и
собственно аксиологическую природу проблемы» [Карасик 2002, с.169].
Целесообразно изучение аксиологической модальности концепта не
только на основе лексики и фразеологии языка, но и на основе конкретных
художественных текстов, которые представляют собой кладезь культурно
значимых для конкретного сообщества смыслов. Так, В.И. Карасик
предлагает рассматривать семантическую плотность той или иной
тематической группы слов, детализацию наименования, выделение
смысловых оттенков как сигналы, свидетельствующие о лингвистической
ценности внеязыкового объекта (предмета, процесса или понятия). Мы
считаем, что такая методика выявления ценностных оснований концепта
применима и к художественным текстам. Считается, что показателем
наличия ценностного отношения является применимость оценочных
предикатов. Однако учет аксиологической модальности (объективной и
субъективной) предполагает более широкий спектр выражения (помимо
указанных выше средств, это и специальные лексико-грамматические классы
слов, а также функционально близкие к ним словосочетания и предложения –
вводные конструкции, модальные частицы, интонационные средства,
порядок слов, специальные синтаксические конструкции и др.).
Таким образом, языковая картина мира, представленная концептами,
находится в тесном взаимодействии с ценностной картиной мира,
представленной концептами, получающими реализацию внутри некой рамки
– аксиологической модальности.
Рассмотрим проявление аксиологической модальности концептов на
примере рассказа Ю. Казакова «На полустанке».
В большинстве рассказов Ю. Казакова посредством представленности
значимых для русской культуры концептов реализуются некие комплексные
концептуальные единицы, реализующие идею единства человека, природы,
мира и т.д. Так, например, зачин рассказа «На полустанке» включает в себя
такие категории, как пасмурная холодная осень, здание (окно), путь (дорога),
резкий северный ветер, колокол, береза, лошадь, парень, девушка (именно в
данной последовательности). Это целый сгусток концептов, которые
сплетаются в некое единство, реализующее культурозначимые для русского
человека смыслы. Текстовой фрагмент, представляющий собой зачин
рассказа, характеризуется повышенной семантической плотностью, которая и
маркирует его как значимый и ценностный не только в контексте данного
произведения, но и в контексте культуры вообще.
В анализируемом фрагменте в первую очередь заявлен концепт
«осень»: Была пасмурная холодная осень. Ю.С. Степанов рассматривает
осенние сумерки как один из важнейших концептов, причем сам концепт
«осень» («осенние сумерки») тесно связан с концептами «утро» (туманное,
седое, осеннее), а также зачастую и с концептом «тоска». Соответственно,
первая фраза, вводящая в текст рассказа, создает особую модальность
повествования, а следовательно, «работает» на перспективу, так как уже
позволяет читателю осуществить модальное развертывание текста. Читатель,
выстроив логический ряд: пасмурная холодная осень – туманное, седое,
осеннее утро – осенние сумерки – тоска, – предугадывает общую
модальность всего рассказа, а возможно, и другие характеристики
художественного текста (особенности сюжета, поэтики и т.д.).
Отметим, что в рассматриваемом фрагменте представлены также
атрибуты концепта «осень» – дождь, ветер: Низкое бревенчатое здание
небольшой станции почернело от дождей. Второй день дул резкий северный
ветер, свистел в чердачном окне, гудел в станционном колоколе, сильно
раскачивал голые сучья берез. Для традиционной русской прозы характерно
обозначение звуковых характеристик атрибутов концептов, обозначающих
явления природы (ср.: снег скрипит, дождь стучит, метель воет и т.д.; у Ю.
Казакова ветер свистел и гудел). Подчеркнутое внимание к звуку, как и к его
отсутствию, семантически значимо: представлено воспроизведение звучания
в данном случае «пасмурной холодной осени», это воспринимается
читателем как страшная, жуткая картина, что является следующей фазой
модального развертывания текста, предугадывания читателем модальной
перспективы произведения.
Помимо этого в приведенном высказывании представлены и такие
концепты, как дерево, колокол, дом, путь. Концепт «дерево» реализован
посредством лексемы береза. Береза – символ русской культуры, священное
дерево славян; символ берегинь и русалок, покровительница девушек, во
время празднования Семика девушки обязательно надевали березовые венки.
Данный концепт предполагает не только модальное развертывание текста
читателем, но и семантическое: лексема береза является маркером того, что в
художественном повествовании должен появиться женский персонаж –
девушка, причем в некой экстремальной, трагической жизненной ситуации,
так как ветер сильно раскачивал голые сучья берез.
Концепт «колокол» реализован посредством единицы станционный
колокол, которая вводит и категорию пути (станция, вокзал, дорога и т.д.).
Эти концепты также представляют собой следующую фазу как модального,
так и семантического развертывания текста. Колокол, вернее, колокольный
звон – то, что всегда сопровождало значимые события в жизни человека,
поэтому обращение к этому артефакту сигнализирует о возможности какихто важных событий в жизни персонажей, упоминания о которых (событиях и
персонажах) еще не имело места быть в тексте зачина.
Концепт пути, дороги представляет собой универсалию мировой
культуры. В славянской и русской концептуальной и вербальной картинах
мира «путь», «дорога» занимает важное место. «С дорогой связаны скитания,
поиски судьбы, счастья, дорога – это фантом, держащий нас в плену часто
бессмысленного движения, не дающий перейти к разумной стабильности
жизни» [Черепанова 1999, с. 30]. Введение в текст рассказа лексем,
реализующих концепт пути, дороги, является следующей фазой,
сигнализирующей о семантическом развертывании текста произведения
читателем, а также о модальной перспективе, так как рассматриваемый
концепт предполагает наличие таких атрибутов, как «прощание»,
«расставание», «переживания близких» и т.д.
Дом также ключевой символ культуры и важнейший концепт,
характеризующий миросозерцание народа. Дом – разновидность
пространства, связующее звено в общей картине мира, с одной стороны, дом
принадлежит человеку, с другой – связывает человека с внешним миром.
Данный концепт реализован посредством единицы низкое бревенчатое
здание и чердачное окно. Использование лексемы здание значимо, так как
является показателем «казенности» дома, его «чуждости», что наряду с
концептом «путь» вводит мотив прощания, расставания, а также
предполагает в перспективе развертывание текста до модальности
«отчужденности»,
«тоски»,
«грусти»
персонажей.
Модальность
«отчужденности» и трагизма усиливается упоминанием атрибута концепта
«дом» - чердачное окно. Окно в русской культуре – это единственная связь
мира человека с внешним миром, а также окно – то, что может из внешнего
мира впустить в мир человека «нечистую силу», «негатив», отрицательные
эмоции. Ветер, свист ветра, окно на глубинном уровне (с точки зрения
внутренней формы и концептуального значения) связаны с нечистой силой,
чувством страха, тоски (множество подтверждений тому можно найти в
русском фольклоре, литературе, поэзии).
Лексема «лошадь» косвенно связана также с концептом пути: У
сломанной коновязи, низко свесив голову, расставив оплывшие ноги, стояла
лошадь. Ветер откидывал ее хвост на сторону, шевелил гривой, сеном на
телеге, дергал за поводья. Но лошадь не поднимала головы и не открывала
глаз: должно быть, думала о чем-то тяжелом и дремала. Однако у лошади
оплывшие ноги, она думала о тяжелом, дремала, а это позволяет говорить о
развертывании модальной перспективы: данный путь – ложный, он не
принесет удачи, счастья и т.п. Хотя ветер (как воплощение нечистой силы,
тоски) толкает на этот путь: дергает за поводья, шевелит гривой и т.д.
И в последнюю очередь в зачине вводятся персонажи – парень и
девушка: Возле телеги на чемодане сидел вихрастый рябой парень в
кожаном пальто, с грубым, тяжелым и плоским лицом. Он частыми
затяжками курил дешевую папиросу, сплевывал, поглаживал подбородок
красной короткопалой рукой, угрюмо смотрел в землю.
Рядом с ним стояла девушка с припухшими глазами и выбившейся изпод платка прядью волос. В лице ее, бледном и усталом, не было уже ни
надежды, ни желания; оно казалось холодным, равнодушным. И только в
тоскующих темных глазах ее притаилось что-то болезненно-невысказанное
<…>
Реализация описанной выше комплексной концептуальной единицы,
представляющей собой некий «сгусток», «пучок» культурозначимых
концептов, уже позволяет читателю на этапе восприятия зачина рассказа
определить тип отношений между персонажами, некоторые сюжетные
особенности произведения и т.д., поэтому, вводя в текст рассказа
персонажей, автор в первую очередь акцентирует внимание на некоторых
оценочных, модальных характеристиках героев: грубое, тяжелое лицо
парня, угрюмо смотрел и тоскующие глаза девушки, в которых притаилось
что-то болезненно-невысказанное, причем автор явно сочувствует именно
героине, так как посредством глагола с модальным значением казалось
передает отношение к лицу героини, которое только кажется холодным и
равнодушным.
Сложность
и
неопределенность
происходящего
подчеркивается неопределенным местоимением что-то.
Последняя часть зачина: Со слабым шорохом катились по перрону
листья, собирались в кучи, шептались тоскливо о чем-то своем, потом,
разгоняемые ветром, снова крутились по сырой земле, попадали в лужи и,
прижавшись к воде, затихали. Кругом было сыро и зябко… В данном
фрагменте представлены концепты дерева (листья), пути (перрон), но важно,
что впервые вводятся концепты первостихий – концепты земли (сырая земля)
и воды (падали в лужи, прижавшись к воде). Реализация данных концептов
не только дает возможность читателю перейти к очередной фазе модального
и семантического развертывания, но и выйти за пределы собственно текста, а
именно: увидеть подтекст. Логическая связь вводимых компонентов
комплексной концептуальной единицы лежит на поверхности: береза –
дерево – листья=героиня (девушка), именно слабый шорох листьев, которые
существуют теперь вне своей основы (дерева), их тоскливый шепот передают
настроение героини и отношение к ней автора. Однако приобщение их к
первостихиям – воде и земле (лужа, вода, сырая земля) – свидетельствует о
возможности возрождения героини после случившейся трагедии, так как
земля и вода – те стихии, которые ассоциируются именно с жизненным
началом, возрождением к жизни. Страшное событие в жизни героини
(отъезд, предательство любимого человека) оборачивается ее возрождением.
Таким образом, рассмотренная комплексная концептуальная единица
обладает огромной потенцией, так как уже в миниатюре, в зародышевом
состоянии содержит весь семантический план рассказа, ценностные
культурные основания, типичные в данном случае для русского человека и
реализованные посредством концепта, а также отношение автора к
описанным в произведении событиям и персонажам.
Все сказанное позволяет сделать вывод: аксиологическая модальность
концепта является именно той текстовой категорией, которая позволяет
выражать сущностные смыслы художественного произведения, выявлять
подтекст, осознавать основные категории той или иной культуры,
приобщаться к ней, выявлять авторскую позицию по отношению к
персонажам, описываемым ситуациям и др. В центре аксиологической
модальности обычно находится значимый для говорящего фрагмент
действительности.
Не менее важную роль аксиологическая модальность играет в
произведениях других авторов русской реалистической прозы 50-70-х г. ХХ
в.: С. Залыгина, Ю. Трифонова, В. Астафьева и др., анализ которых остался
за пределами данной статьи.
Представляется, что аксиологическая модальность концепта – значимая
категория художественного текста, которая реализуется на основе
взаимодействия четырех важнейших факторов коммуникации: говорящий
(автор), слушающий (читатель), высказывание и действительность.
Литература
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград,
2002.
Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Черепанова О.А. Путь и дорога в русской ментальности и древних текстах
// Материалы XXVIII межвузовской научно-методической конференции.
Спб, 1999. Вып. 7. С. 29–34.
Григорьева Т.М. (Красноярск)
Grigorieva T.M. (Krasnoyarsk)
БРАННОЕ СЛОВО В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ
SWEAR-WORD IN LANGIAGE AND SPEECH
Ключевые слова: бранное слово, язык, речь, сфера общения
Keywords: swear-word, language, speech, sphere of communication
В статье приводятся некоторые точки зрения относительно употребления
матерной лексики.
Some points of view about swear-words usage are considered in the article.
Вынесенное в заглавие ключевое словосочетание этимологически
восходит к слову брань, которое имеет 2 значения: 1) война, битва, бой
(употребляется как поэтическое и высокое) и 2) оскорбительное, ругательное,
относящееся к разряду непристойных, скверных слов (отсюда –
сквернословие), не приличествующих в благопристойном обществе. Его
синонимом во 2-м значении является слово мат, которое в Словаре русского
языка АН СССР толкуется как неприличная, матерная брань.
Сквернословие осуждалось со времен античности. Еще Аристотель
писал: «Законодатель должен удалять из государства сквернословие, потому
что из привычки сквернословить развивается и склонность к совершению
дурных поступков» [Аристотель 1983, с.626).
По поводу матерной (бранной, непристойной, обсценной,
ненормативной, инвективной, «чёрной и грязной», нецензурной, непечатной
и т. д.) лексики существует много высказываний и суждений, среди которых
прежде всего можно выделить следующие точки зрения:
1) религиозная, в соответствии с которой матерное слово – это
антислово, проявление бесовского начала. Оно обращает человека к его
гениталиям и низводит на уровень животного; оно «индуцирует проявление
зла вокруг себя, привлекает бесовские силы»; это «симптом эволюционной
недоразвитости», «духовно-эстетическое занижение, путь к вульгарному
материализму и его эстетическому следствию – цинизму» – так пишет
кандидат богословия из Санкт-Петербурга а статье «Антислово» (Лит. газ.
14.06.99).
2) научная, в соответствии с которой матерная лексика, вопреки
мнению о том, что она есть ненужное наследие эпохи татаро-монгольского
ига, в своих истоках является домоногольской и восходит к общеславянскому
периоду. Причем изначально она не оценивалась как нечто непристойное.
Например, слово, называющее женщину распутного поведения, изначально
связано с вполне приличным словом блуд (блуждать, заблудиться,
приблудный). Оно имело соответствующее значение: заблуждение,
неправедность. Но непристойный облик обозначаемой этим словом
женщины сыграл свою роль, и оно попало в разряд непристойных, бранных
[Журавлев 1994].
Как считает Б.А. Успенский, «обсценная лексика парадоксальным
образом смыкается с лексикой сакральной», потому что «матерщина имела
отчетливо выраженную культовую функцию в славянском язычестве», а
«отношение к фразеологии такого рода сохраняется в языке и при утрате
самой функции» [Успенский 1994, с.57].
О.Н. Трубачев в статье, посвященной работе над переводом словаря
Фасмера в его молодые годы, пишет о тех противоречиях, которые возникали
между ним и редактором этого словаря проф. Б.А. Лариным. О.Н. отстаивал
сохранение непристойной лексики, в то время как Б.А. был ее решительным
противником. Причем спустя двадцать лет О.Н. признает правоту своего
оппонента и видит в его позиции проявление некой целомудренности народа:
«возможно, мы, русские, лучше чувствуем чрезвычайную "выразительность"
таких слов, которые знаменуют, так сказать, анти-культуру и особенно
строго изгоняются из литературного языка и культурной жизни в эпоху
массовой книжной продукции» [Трубачев 1978, с.21].
3) Сквернословие имеет и юридическую точку зрения, где на первое
место выходит защита адресата от непристойных выражений, оскорбляющих
его слух и представление о чести и достоинстве.
Особенного внимания заслуживает матерное слово в оценке
художников слова, классиков русской литературы. Например, А. Пушкин в
письме к П. Вяземскому от 2 января 1831 г. выражал сожаление о
необходимости соблюдать требования цензуры и о тех купюрах, которые
возникли по воле цензуры в тексте трагедии «Борис Годунов»: «Все это
прекрасно; одного жаль – в «Борисе» моем выпущены народные сцены, да
матерщина французская и отечественная...».
В воспоминаниях о А. Куприне И.А. Бунин выразил свое отношение к
мату: «Ругался он виртуозно. Как-то пришел он ко мне. Ну, конечно,
закусили, выпили. Вы же знаете, какая Вера Николаевна гостеприимная. Он
за третьей рюмкой спрашивает: «Дамы-то у тебя приучены?» К ругательству,
подразумевается. Отвечаю: «Приучены. Валяй!» Ну и пошел и пошел он
валять. Соловьем заливается. Гениально ругался. Бесподобно. Талант и тут
проявлялся. Самородок. Я ему даже позавидовал» (Одоевцева 1989, с. 289).
Некоторые свидетельства об умении И. Бунина рассказывать
скабрезные истории, о его свободе в выборе выражений можно найти в
воспоминаниях Н. Берберовой: «Однажды Г.В. Иванов и я, будучи в гостях у
Бунина, вынули с полки томик стихов о Прекрасной Даме; он был весь
испещрен нецензурными ругательствами, такими словами, которые когда-то
назывались «заборными». Это был комментарий Бунина к первому тому
Блока» [Берберова 1999, с. 296].
Бранное слово – это достояние не только русского языка, но считается,
что именно русский мат имеет широкое распространение в мире. Польская
писательница Е. Липняцкая высказалась так: «В Польше есть специалисты,
способные крыть матом, не повторяясь, в течение получаса, но эта
способность связана скорее с профессией, нежели с национальностью, и тут
лидируют военные, водопроводчики и врачи. Правда, если поляк хочет
выругаться по-настоящему, он использует русский мат» [Липняцкая 2001, с.
68].
В то время как в западно-европейской культуре нет табу на бранную
лексику, в русской культуре XVIII – ХХ веков матерную речь сделали
запретной и непечатной. Бранные слова и тема бранных слов были
табуированы, то есть все матерные слова практически были запрещены: не
публиковались исследовательские материалы, нецензурная лексика не
включалась в словари. В двух послереволюционных переизданиях Словаря
В.И. Даля вся «нецензурщина» была исключена. И только в 3-е издание,
редактором которого был И.А. Бодуэн де Куртенэ, непристойные слова были
возвращены, что послужило препятствием к его переизданию*. Нецензурные
выражения были изъяты и в русском издании словаря Фасмера; большие
сложности возникли при издании пословиц Даля, сборника сказок
Афанасьева, произведений Кирши Данилова и др. Оберегая своего читателя,
издатели кодировали матерные слова соответствующим количеству букв
точками.
В постсоветский период матерное слово «вышло из берегов»: оно
красуется на газетной полосе и звучит в эфире. Не чуждаются его
президенты, члены Государственной думы, мэры городов и главы
администраций, банкиры. Матерное слово становится достоянием
художественной литературы и поэзии. Большими мастерами употребления
обсценной лексики в современной поэзии считают Т. Кибирова, Д, Пригова;
в прозе – В. Сорокина, Вен. Ерофеева и Викт. Ерофеева, В. Аксенова.
Заслуживает несомненного внимания точка зрения писателя-эмигранта
Б. Хазанова, которая высказана в статье «Экология мата» (Лит. газета.
02.02.94). Он считает, что русский язык на глазах одного поколения прошел
«отрицательную эволюцию». Матерную брань он рассматривает как
«эффективное выразительное средство, унаследованное от предков», как
«редкостную, по-своему чарующую заповедную область речи», которую
нужно беречь и не злоупотреблять, потому что бриллиантов не должно быть
много.
Участники войны также определяют свое отношение в матерному
слову. В военных мемуарах Ю.М. Лотман расценивает матерное слово как
нужный момент фронтовой жизни: Замысловатый, отборный мат – одно из
важнейших средств, помогающих адаптироваться в сверхсложных
условиях. Он имеет бесспорные признаки художественного творчества и
вносит в быт игровой элемент, который психологически чрезвычайно
облегчает переживание сверхтяжелых обстоятельств» [Лотман 2003, с.
16]; «общее настроение все эти годы, как я говорил, было бодрым. Бывала
усталость, проклятья, иногда энергию и силу приходилось поддерживать
длинной и изощренной матерщиной (очень помогает)» [Лотман 2003, с. 31].
П.А. Николаев в интервью «Литературной газете» (2004, №37, с. 11)
свидетельствует: «Вот утверждают, дескать, на войне ребята бросались в
атаку, выкрикивали: «За Родину! За Сталина!». Но во время бега невозможно
произнести этой фразы – дыхания не хватит. Бежит мальчик
семнадцатилетний и знает, что погибнет. После каждой такой атаки во взводе
погибала половина. И они выкрикивали мат. Они спасались этим, чтобы не
сойти с ума. Есть мат, который священен. Когда идут но улице молодые
разгильдяи с бутылками пива и девчонки рядом ругаются, у меня это
вызывает рвотные чувства, потому что я воспринимаю как оскорбление по
отношению к мату, с которым погибали дети России...».
*
В предисловии к 3-ему изданию словаря И.А. Бодуэн де Куртенэ выразил мысль о том, что, если
слово (в том числе и матерное) есть в языке, оно должно быть и в словаре, а его использование зависит от
культуры человека.
К новым явлениям в сфере матерной лексики постсоветского периода
относится издание множества словарей и справочников.
Но что бы ни говорили по поводу бранного (матерного, скверного,
непристойного, непечатного) слова, оно имеет право на существование. Оно
живет и, вероятно, будет жить, пока жив русский язык и его носители. Оно
может звучать цинично, омерзительно, грязно, а может – остро, талантливо и
смешно, демонстрируя фантастическое богатство русского языка.
И в заключение хочется отметить два ключевых момента этой темы,
которые прозвучали как итог в телепрограмме «Культурная революция» на
канале НТВ в феврале 2002 г. «Без мата нет русского языка»:
1) «Дело не в том, знаем мы эти слова или не знаем, а в том, какова
жизнь, которая заставляет нас вспоминать их так часто»;
2) Без мата русского языка, конечно, не существует, как тело человека
не существует без его отдельных частей, но совсем не обязательно
показывать их публично».
Литература
Аристотель. Политика // Соч.: В 4-х т. М., 1983, Т. 4.
Берберова Н. Курсив мой. М., 1999.
Журавлев А . Мат как зеркало нашей жизни // АиФ. 1994. № 4.
Липняцкая Е. Эти странные поляки. М., 2001.
Лотман Ю.М. Воспитание души. СПб, 2003. М., 1995.
Одоевцева И.В. На берегах Сены. СПб, 1989.
Трубачев О.Н. Из работы над русским Фасмером // Вопросы языкознания.
1978.
Успенский Б.А.
Мифологический аспект русской экспрессивной
фразеологии (1983 – 1987 гг.) // Успенский Б.А. Избр. труды. М., 1994. Т. 2.
Гусар Е.Г. (Барнаул)
Gusar E.G. (Barnaul)
КОММУНИКАТИВНАЯ КАТЕГОРИЯ АВТОРА КАК СПОСОБ
ВЫРАЖЕНИЯ КОММУНИКАТИВНОЙ КАТЕГОРИИ ОЦЕНКИ В
СОВРЕМЕННОМ МЕДИАДИСКУРСЕ
COMUNICATIVE CATEGORY OF THE AUTHOR AS THE WAY OF
EXPRESSING COMUNICATIVE CATEGORY OF THE ESTIMATION IN
MODERN MEDIADISCOURS
Ключевые слова: категория автора, категория оценки, медиадискурс,
публицистический текст, ретросценарий, языковая личность.
Keywords: the author’s category, category of estimation, mediadiscours,
newspaper’s texts, retroscenario, linguistic personality.
Данная статья посвящена проблеме объёма и содержания понятия
«категория автора». На примере газетного текста автором рассматривается
структура категории, назначение и языковые способы её выражения. На
основе анализа совокупности газетных текстов издания «Коммерсант»
делается вывод о том, что в современном медиадискурсе «категория автора»
является способом выражения социальной оценки.
The article is devoted to the problem of extend and content of the notion «The
author’s category». Using the newspaper’s texts the author examines the structure
of the category, the purpose and linguistic methods of its expression. The result of
the analysis of the sum total of newspaper’s texts in «Kommersant» edition is the
deduction that in modern mediadiscours «The author’s category» is the way of
social estimation expressing.
Категория автора традиционно рассматривается в коммуникативистике
как одна из обязательных (так как всегда существует объект
текстопорождения) коммуникативных категорий (наряду с персуазивностью,
оценкой и проч.), обусловленных персоной «говорящего». Проблематика
природы и структуры этой категории применительно к художественной речи
разрабатывалась В.В. Виноградовым, который ввёл в широкий научный
обиход и первое имя этой категории «образ автора». Г.Я. Солганик полагает,
что для художественной формы речи-мысли с характерными для неё
мимесисом и подражательностью, несовпадением производителя и субъекта
речи данное имя вполне уместно. Однако М.М. Бахтин видит в этом имени (и
с ним трудно не согласиться) внутреннее противоречие: поскольку образ —
это нечто созданное, а не создающее, а понимаем под «образом автора» мы
как раз автора-творца. Налицо противоречие между определением и
определяемым понятием - contradictio in adjecto.
Встречающееся в научной литературе отождествление терминов
«категория автора» и «языковая личность» также вряд ли можно признать
справедливым. Во-первых, в силу разности научных парадигм («категория
автора» –коммуникативно-семантический синтаксис, «языковая личность» –
психолингвистика). Во-вторых, в силу неодинакового объема понятий.
Категория «автора» отвечает на вопрос «кому принадлежит высказывание?».
«Языковая личность» – прежде всего конкретный человек, многогранно
проявляющий себя в языке.
Г.Я. Солганик склонен соотносить данные категории как родовое (автор)
и видовое (языковая личность) понятия, что, на наш взгляд, также
сомнительно, так как при определении родо-видовых отношений формальная
логика оперирует объёмами понятий, а не их содержанием. И в этом случае
«автор» будет равно «языковая личность». Устанавливать же родо-видовые
отношения по принципу «А. Герцен, А. Аграновский, А. Стреляный –
языковые личности, объединённые общим понятием «автор-публицист»»
[Солганик, с.75] значит нарушать закон тождества, игнорируя тот факт, что
понятие «языковая личность» не есть единичное понятие.
Вообще говоря, инструментарий линейной логики мало приемлем в
случае исследования содержательной стороны таких сложных языковых
категорий, как «автор» и «языковая личность». По сути лингвистические
категории «автор» и «языковая личность» представляют собой разные
научные объекты, предполагающие несовпадающие цели и аспекты
исследования. Кроме того, в ряде научных парадигм понятие «автор»
обладает нетождественным содержанием.
В рамках доктрины синтаксиса высказывания семантика категории
«автора» указывает на характер речи — своя / чужая. В случае «своей речи»
категория обладает семантикой «Я», в противоположном — семантикой «НЕ
Я» (тогда следует указание, а кто именно). Структура категории «автора» в
тексте (в нашем случае речь идёт о публицистическом тексте) всегда
обусловлена авторскам замыслом: она является одним из многочисленных
средств его выражения.
В качестве примера рассмотрим газетный текст с заголовочным
комплексом «Владимир Путин вытягивает олимпийские резервы // у
частного бизнеса» (газета «Коммерсант» № 33 (4088) от 25.02.2009).
Лид: Вчера председатель правительства России Владимир Путин провёл
совещание о проблемах подготовки к Олимпиаде-2014 в Сочи. На совещании
премьер в ультимативной форме предложил частному бизнесу начать
финансирование олимпийских объектов или отказываться от них в пользу
государства. А также, как выяснил специальный корреспондент «Ъ»
АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ, безуспешно пытался узнать, где будут жить
выселенные с насиженных мест сочинцы (полную версию статьи см. на сайте
газеты «Коммерсант»).
Структура категории «автора» в рассматриваемом тексте имеет сложную
организацию: высказывания принадлежат 12-ти авторам. Автор 1 (А1) —
автор статьи, журналист Андрей Колесников. Автор 2 (А2) — председатель
правительства России Владимир Путин. Автор 3 (А3) - вице-премьер
Александр Жуков. Автор 4 (А4) - президент Паралимпийского
комитета
России Владимир Лукин. Автор 5 (А5) — глава комитета по подготовке к
Олимпиаде Дмитрий Чернышенко. Автор 6 (А6) — глава «Интерроса»
Владимир Потанин. Автор 7 (А7) — сотрудник одной из сочинских
газет.
Автор 8 (А8) — министр регионального развития России Владимир
Басаргин. Автор 9 (А9) — вице-премьер, отвечающий за подготовку к
Олимпиаде, Дмитрий Козак. Автор 10 (А10) — участник совещания Х.
Автор 11 (А11) - участник
совещания Y. Автор 12 (А12) — мэр Сочи и
губернатор Краснодарского края. Автор 13 (А13) — все участники
совещания.
Автор 14 (14) — президент Олимпийского комитета Леонид
Тягачёв. Следует выделить ещё одного автора (А0) — редакцию газеты
«Коммерсант»: этому автору принадлежит лид текста. Хотя в данном случае
использован приём авторской кулисы: за А0 скрывается А1, создатель всего
текста (А1 = А0).
В линейной последовательности структуру автора можно представить
следующим образом: А1 (заголовочный комплекс) — А0 (лид) — А1 — А3
— А1 — А3 — А1 — А4 — А1 — А4 — А1 — А5 — А1 — А6 — А1 — А7
— А1 — А2 — А1 — А2 — А1 — А8 — А1 — А6 — А1 — А7 — А1 — А2
— А1 — А2 — А1 — А8 — А1 — А9 — А1 — А10 — А1 — А6 — А1 —
А11 — А2 — А1 — А12 — А1 — А13 — А2 — А1 — А6 — А1 — А14 — А1
— А14 — А1 (текст).
Данный газетный текст, как и все публицистические тексты, преследует
две цели: передать информацию и сформировать социальную оценку
события. Если первая цель является базисной, то вторая — доминантной.
Текст создается автором не столько ради того, чтобы рассказать, что
произошло, сколько ради того, чтобы научить аудиторию, как к этому
относиться, то есть сформировать определённую «сетку ценностей». Как
показывает линейная схема, структура категории «автора» данного текста
подчинена главной задаче: передать авторскую оценку. И в данном случае (в
случае публицистического текста) категория «автора» выступает одним из
текстовых способов формирования коммуникативной категории «оценки».
Журналист (А1) чередует собственную речь с чужой. Данная закономерность
отражает принцип структурирования текста: информация (чужая речь) —
авторский комментарий (речь журналиста). Даже случаи А1 — А11 — А2 —
А1 и А1 — А13 — А2 — А1, когда слова автора располагаются сначала до
чужой речи, а затем после, не являются исключениями. А1: Как я понял, не
только психологическая. [Один из участников совещания добавил А11], (что
критическим совещание стало в тот момент А11, когда премьер спросил),
(где будут построены новые многоквартирные дома для тех, у кого их
сносят. «По 4 тысячи человек надо отселять — куда вы их денете?» А2) [спрашивал господин Путин] у мера города и губернатора Краснодарского
края. А1: [указание на автора А11] - (чужая речь — речь А11, - переданная в
форме косвенной речи) - (чужая речь — речь А2, - переданная сначала в
форме косвенной, а затем в форме прямой речи) — [указание на автора речи
А2] — А1. Нарушение текстовой последовательности «чужая речь — своя
речь» не отменяет структурообразующего принципа текста «информация —
комментарий».
Если рассматривать категорию «автора» с содержательной стороны, то
следует поделить всех авторов на две группы: 1) А0, А1, А6, А10 и 2) А2 А14. Первая группа представлена журналистом Андрееем Колесниковым,
редакцией газеты «Коммерсант», Владимиром Потаниным (частный бизнес)
и участником совещания Х. Вторая — разного рода председателями,
министрами, чиновниками и провинциальными журналистами. Авторы
противопоставлены в рамках оценочной дихотомии «правда-ложь»,
«хорошо-плохо». Категория оценки в тексте выражается целым комплексом
средств, объединённых градационным тропом «юмор-ирония-сарказм». Все
авторы второй группы рассматриваются сквозь призму иронии (осмеяния
отрицательного). Так, А2, именующийся не иначе как господин Путин,
произносит магические в его исполнении слова, постоянно переключаясь с
книжно-письменного стиля на просторечие: «Че-то я об этом ничё не
слышал!». И речевой портрет местечкового хулигана, и авторский
ироничный комментарий раскрывают идею государственного шельмования.
Используемый эмотивный тип оценки позволяет журналисту не просто
передать отрицательный знак оценки (ложь, плохо, зло), но и значительно
повысить её градус. А4, президент Паралимпийского комитета, – дипломат
со знаком минус: все его недюжинные способности направлены на
отвоевание кресла (рассказал, что имеет полное моральное право стать им
– президентом). А7, сочинские журналисты, отчаянно болеющие за
Олимпиаду и против тех, кто пытается усомниться, что подготовка к ней
не в разгаре, – публика ангажированная.
Благодаря организации категории «автора» в тексте намечены две линии
конфликта: 1) чиновники-бюрократы, не выполняющие своих функций и
скрывающие правду, и московские журналисты, данную правду
обнажающие,
и
2)
сочинские
журналисты,
необъективные и
заинтересованные зрители, и журналисты московские, профессионалы,
свободные от местечковых интересов, в любой ситуации передающие
объективную информацию. Постоянный конфликт интересов, как
государственных, так и профессиональных, представлен в свете
убийственной иронии, доходящей до сарказма (сочинский журналист,
который как унтер-офицерская вдова сам себя выпорол).
Автором постоянно используется приём ретросценариев. Например,
исторический сценарий раскулачивания крестьян (даже жители
Имеретинской долины смирились с изъятием их земель в пользу мирового
спортивного движения). Ретросценарий, так же как и организация категории
«автора», является способом передачи оценочного значения в тексте. Еще
один сценарий запускается эпитетом убаюкивающий (надо полагать,
бдительность) телемост. Германия, Маобит, журналист Юлиус Фучек:
«Люди, будьте бдительны!». Ретросценарий «Прозаседавшиеся» (В.
Маяковский) возникает при характеристике министра развития (А6: Какаято
советская
чиновничья
бюрократия...
Сидят,
заседают,
отчитываются...а чего именно, не поймёшь...что среди трёх введённых —
мои объекты ... ещё и не завершённые вообще-то). Передают авторскую
оценку и глаголы речи: нейтральное сообщал и экспрессивное с увлечением
рассказывал о том, как будут использоваться после Олимпиады объекты,
чьё проектирование еще даже не началось. Ретросценарий маниловщины
(Н.В. Гоголь «Мертвые души»).
В ходе развёртывания текста появляется и третья линия конфликта:
рассийские граждане (прежде всего сочинцы, чьи дома новая ж/д ветка
сметет с лица земли, и собственники земли, по территории которых
пройдет испепеляющая все живое олимпийская трасса) и государство,
которое готовит своему народу великий спортивный праздник. Конфликт
интересов выражен сакраментальным вопросом: на что расходуются
бюджетные деньги? Ретросценарий «Ревизора», где оным предстает
инспекция МОК.
В
качестве
заключения:
Категория
«автора»
является
основополагающим принципом организации и интерпретации текста.
«Автор» структурен: единство «формальных сочленений» обусловлено
коммуникативным замыслом текста. Как показал анализ публикаций издания
«Коммерсант», категория «автора» в современном медиадискурсе всегда
имеет сложную организацию (от 6 до 23 авторов в исследуемых случаях) и
неизменно является одним из способов выражения категории «оценки».
Обусловлено это, вероятно, требованием скрытой оценочности,
свойственного современным медиатекстам.
Литература
Солганик Г.Я. Автор как стилеобразующая категория публицистического
текста // Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика. №3.
Деминова М.А. (Барнаул)
Deminova M.A. (Barnaul)
ЭФФЕКТИВНАЯ КОММУНИКАЦИЯ В ПУБЛИЦИСТИКЕ
EFFECTIVE COMMUNICATION IN JOURNALISM
Ключевые слова: публицистический текст, дискурс, эффективная
коммуникация, адресат, приём выдвижения.
Keywords: publicistic text, discourse, effective communication, addressee,
the method of advancement.
Для осмысления процессов происходящих внутри публицистического
дискурса необходима оценка текстов с позиции теории коммуникации. При
таком подходе текст понимается как речевое произведение адресанта,
направленное адресату и является составной частью публицистического
дискурса, понимаемого как воздействующий тип дискурса.
For the comprehension of the processes of proceeding inside publicistic
discourse it is necessary to estimate texts from the position of the theory of
communication. With this approach the text is understood as the vocal work of
sender, directed to addressee and is the component part of publicistic discourse,
understood as the influencing type of discourse.
При рассмотрении публицистических текстов как совокупности
языковых форм сложной коммуникации, возникает необходимость
представить их как определенный дискурс, характеризующийся единством
коммуникативной ситуации (эффективная коммуникация, учитывающая
коммуникативное
поведение
говорящего
и
слушающего)
и
множественностью входящих в него текстов.
Публицистический текст создается с самого начала как осмысление
автором некоторой идеи, но может воплотиться в конечном итоге, в ответной
реакции реципиента. Проблема понимания мыслится, как «семантический
анализ, который начинается сразу после восприятия первых слов текста»
[Каменская 1990, с.136] и происходит как преодоление непонятности текста,
через восполнение содержательных лакун. В трактовке М.М. Бахтина, всякое
«конкретное понимание активно: оно приобщает понимаемое к своему
предметно-экспрессивному кругозору и неразрывно связано с ответом… В
известном смысле примат принадлежит именно ответу, как началу
активному: он создает почву для понимания, активную и заинтересованную
изготовку для него. Понимание созревает лишь в ответе. Понимание и ответ
диалектически слиты и взаимообусловливают друг друга, одно без другого
невозможно» [Бахтин 1975, с.95]. Ответы на вопросы М.М. Бахтин назвал
смыслами: «то, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла»
[Бахтин 1979, с.350]. Итак, реципиент (читатель) ищет ответ на вопрос. Но в
тексте может быть много информации, не являющейся прямым ответом на
вопрос читателя. В первую очередь он ищет подтверждение своему
предположению, то есть ищет такой ответ, который бы его устроил.
Понимание текста осуществляется через рефлексию читателя задающего себе
вопросы: какого ответа я жду? что я хотел бы здесь увидеть? Таким образом
происходит присвоение чужого текста читателем, а это значит, что текст уже
определенным образом переконструирован. «Текст всегда есть нечто
большее, чем линейная последовательность фраз, он представляет собой
структурированную целостность, которая всегда может быть образована
несколькими различными способами» [Рикер 1995, с.9].
Коммуникативный подход обусловливает рассмотрение любого текста
с позиций познающего субъекта, воспринимающего субъекта, познаваемого
объекта и языкового знака, способствующего процессу познания.
Автор – Текст – Адресат, бесспорно, являются ключевыми звеньями в
структуре модели коммуникативного акта. Текст всегда находится в
диалектическом единстве с двумя явлениями, связанными с его созданием и
бытием, замыслом и интерпретацией, порождением и восприятием.
Классическая линейная модель коммуникативного акта исходит из
идентичности когнитивных механизмов адресанта и адресата, при этом
отправитель всегда играет главную роль в коммуникации, он влияет на
получение информации [Якобсон 1990]. Структурализм признает за текстом
относительную независимость от говорящего субъекта и переносит акцент на
законы функционирования и построения текста, независящие от воли
субъекта [Барт 1994].
Функция автора в публицистике связана с целенаправленным
порождением речи и заключается в разработке особой коммуникативной
стратегии текста. Под коммуникативной стратегией или коммуникативным
планом текста часто понимается концепция реализации коммуникативной
(целевой) установки, которая обусловливает содержательную и формальную
структуру текста, а также детерминирует употребление языковых средств и
приемов. Приглашая слушателя в собеседники, автору необходимо
предоставить возможность адресату действительно участвовать в
«конструировании» содержания сообщения, а не создавать иллюзии
сотрудничества, при которой одна из сторон фактически лишена каких бы то
ни было прав. Притягательность благоприятного сообщения определяется, в
частности, уровнем доверия, оказываемого говорящим слушающему.
Коммуникативная деятельность читателя направлена на творческое
восприятие информации, и постижение замысла автора. Это значит, что
образ читателя присутствует в сознании автора на всех этапах порождения
текста, определяя коммуникативную стратегию текста и проецируя
коммуникативный эффект.
При таком подходе особенности текста определяются через
коммуникативный блок адресант / адресат, и схему дискурсивного анализа
можно представить в виде цепочки: адресант → коммуникативное намерение
→ текст + коммуникативная ситуация → адресат → декодирование →
воздействие (перлокутивный эффект).
Коммуникативное намерение автора-публициста – убедить читателя не
просто в правомерности, но именно в правильности авторского видения,
авторской трактовки действительности. И весь публицистический текст
организуется под контролем этой глобальной авторской интенции. Поэтому в
любом публицистическом тексте можно обнаружить целую парадигму
интенциональных текстообразующих категорий, позволяющей автору
решить свою стратегическую задачу – убеждение адресата.
Современный научный анализ текста как целого характеризуется
поиском доминанты и доминантных речевых средств, позволяющих
выделить нечто главное, организующее целостное единство текста в его
восприятии. Понятие доминанты широко использовали и теоретически
обосновали представители русского формализма (В.Б. Шкловский, Р.
Якобсон, Я. Мукаржовский), которые связывали понятие доминанты с
формой, приемом. «Доминанту можно определить как фокусирующий
компонент художественного произведения, она управляет, определяет и
трансформирует отдельные компоненты. Доминанта обеспечивает
интегрированность структуры. Доминанта специфицирует художественное
произведение» [Якобсон 1976, с.59]. «Текстовая доминанта обусловлена в
первую очередь выдвижением (актуализацией) на первый план формальных
средств. Вследствие этого данное понятие является эффективным
инструментом анализа прежде всего формальных средств содержания»
[Бабенко 2000, с.280].
«Текст – это механизм, который управляет процессом понимания»
[Брудный 1998, с.145]. В формуле «автор – текст – читатель» постоянной
величиной является только текст как завершенная целостность. Когнитивная
система читателя меняется со временем, поэтому возможен такой момент,
когда между кодом автора и кодом читателя не останется ничего общего. В
связи с этим необходимо учитывать прагматические условия восприятия
текста или, иначе, речевую ситуацию [Дейк ван 1989, с.19], в которую
включено высказывание и которая направляет его интерпретацию в
необходимом для говорящего направлении. В качестве прагматических
условий определяем текстовые и субъективно-личностные.
К текстовым относятся языковые средства и приемы, которые, по Т.А.
ван Дейку, выполняют функцию «индикаторов иллокутивного акта», то есть,
с помощью которых автор обеспечивает себе контроль над пониманием.
Однако
языковые
механизмы
текста,
обеспечивая
направление
смыслообразования, не могут определить конечный результат. Итак,
текстовые прагматические условия создают возможность смыслового
развития, задают направление, но степень глубины смысла определяется
субъективно-личностными предпосылками.
Субъективно-личностные условия. Идеальная схема вербальной
коммуникации предполагает, что информация заложенная автором, и та, что
воспринята читателем, адекватны. Тогда, «идеальный читатель» – сам автор
после того, как он поставил последнюю точку. Ю.М. Лотман отмечает, что
художественный текст балансирует между обращенностью к самому себе (Я
– Я) и к другому (Я – ОН). В первом случае (Я – Я) сообщение преобразуется
в код: слово становится знаком, ослабляются семантические связи между
элементами. Во втором случае (Я – ОН) в текст включаются избыточные в
информативном плане единицы, усиливаются семантические связи между
элементами, что превращает код в сообщение. Любой текст может соединять
в себе черты того и другого, и читатель в соответствии с когнитивными
условиями восприятия каждый раз решает, что перед ним – сообщение или
код [Лотман 1996, с.23].
В таком случае, координатой пересечения авторской стратегии и
читательского восприятия, а также прагматическим текстовым условием
существования диалога автор – читатель может выступать приём
выдвижения [Арнольд 1974; Арутюнова 1992].
Понятие приёма выдвижения базируется на его функциональной
нагрузке в целом тексте. Функционирование приёмов выдвижения
происходит в следующем направлении: во-первых, они устанавливают
иерархию значений и элементов внутри текста; во-вторых, обеспечивают
единство структуры текста и его системность, устанавливая связи между
целым и его частями и взаимодействие между частями внутри целого.
Семантика приема заключается в задержке внимания читателя на
определенных участках текста, чем помогает оценить их относительную
значимость и таким образом передает отношение говорящего к предмету
речи и создает экспрессивность элементов [Арнольд 1999, с.205].
Приём выдвижения обнаруживает в своем составе иерархию значений:
эксплицировано выражающие отношения субъекта и адресата речи и
имплицировано выражающие это отношение. Эксплицитные значения
создают
ядерные
прагматические
условия
восприятия
текста.
Имплицитные значения образуют контекстуальные прагматические условия
восприятия текста.
В создании ядерных условий восприятия текста участвуют текстовые
сегменты, которые независимо от контекста (в любом высказывании)
эксплицируют направленность слова говорящего. В публицистическом
тексте выделяются, прежде всего, конструкции с императивом, конструкции
с риторическим вопросом и восклицанием. Семантика приёма предполагает
прямую адресацию к читателю.
Как известно, редукция преобразования производится всегда на уровне
высшей единицы (текст), в которую интегрируется приём. Поэтому языковые
средства, получают функциональную нагрузку в составе приема, вводящего
их в текст. Такие средства скрыто регулируют диалог автора и читателя.
Это, во-первых, конструкции с сегментацией. Процесс сегментации
заключается в членении текста на отдельные сегменты. В сегментированной
конструкции обязательны две части: первая подготавливает слушателя к
сообщению («тема»), вторая («повод») сообщает нечто о теме. Порядок
следования, как правило, меняется. Наиболее яркой сегментированной
конструкцией является парцелляция. Парцеллированные конструкции,
«понижают впечатление связности содержания путем раздробленности
фактов, объективно обладающих целостностью и тесной внутренней
спаянностью» [Кожевникова 1976, с.311], поэтому выступают сигналом
скрытой диалогичности текста и направленности на контакт с читателем.
Во-вторых, это синтаксические конструкции с повтором лексемы.
Оформление части, содержащей повтор, как самостоятельного предложения
обеспечивает синтаксической конструкции статус синтаксического приема,
стилистически, риторически значимого построения. Повторяемая лексема
становится смысловым и синтаксическим центром высказывания как
коммуникативной единицы.
В-третьих, это вставные высказывания. Вставные высказывания в
публицистическом тексте выполняют функцию налаживания контакта автора
с читателем, текста с читателем (интерпретация текста всегда является
диалогом с ним). Исследователи отмечают свойство вставки – делать текст
объемным и многомерным [Акимова 1990]. Вставные высказывания
интимизируют отношения между автором и читателем.
Итак, рассмотренные текстовые прагматические условия восприятия
публицистического текста задают направление развертывания сообщения,
тем самым обеспечивают диалог автора и читателя, то есть гарантируют
эффективность коммуникации. Прием выдвижения становится средством
реализации авторской речевой стратегии и текстовым прагматическим
условием её восприятия читателем.
Литература
Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. М.,
1990.
Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. Спб, 1999.
Арнольд И.В. Стилистика декодирования. Л., 1974.
Арутюнова Н.Д. Диалогическая модальность и явление цитации //
Человеческий фактор в языке: Коммуникация. Модальность. Дейксис.
М., 1992. С. 52 – 79.
Бабенко Л.Г., Васильев И.Е., Казарин Ю.В. Лингвистический анализ
художественного текста. Екатеринбург, 2000.
Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994.
Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
Брудный А.А. Психологическая герменевтика. М., 1998.
Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
Каменская О.А. Текст и коммуникация. М., 1990.
Кожевникова
К.
Формирование
содержания
и
синтаксис
художественного текста // Синтаксис и стилистика. М., 1976. С. 301 –
315.
Лотман Ю.М. Три функции текста // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих
миров. Человек – текст – семиосфера – история. М., 1996. С. 11 – 23.
Оптимизация речевого воздействия. М., 1990.
Рикер П. Герменевтика, этика, политика. М., 1995.
Якобсон Р. Доминанта // Хрестоматия по теоретическому
литературоведению. Тарту, 1976. Т.1.
Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм «за» и «против».
М., 1975;
Дягилева Н.С., Журавлева Л.А. (Екатеринбург)
Dyagileva N.S., Zhuravleva L.A. (Ekaterinburg)
СУЩНОСТЬ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
МОЛОДЕЖИ
В СРЕДЕ ИНТЕРНЕТ-КОММУНИКАЦИИ
THE POINT OF SOCIALCULTURAL IDENTITY OF YOUNG
PEOPLE
IN INTERNET COMMUNICATION ENVIRONMENT
Ключевые
слова:
идентичность,
Интернет-коммуникация,
виртуальная личность.
Keywords: identity, internet-communication, virtual person.
Статья посвящена анализу особенностей Интернет-коммуникации с
позиции социокультурной идентичности молодежи. Статья содержит
характеристики виртуальной личности и причины ее возникновения.
The article is devoted to analysis of the peculiarities of Internetcommunications from the position of socialcultural identity of young people. The
article contains descriptions of virtual person and reasons of it.
Возможности Интернета, такие как оперативность, быстрота и
доступность связи между пользователями на дальних и близких расстояниях,
позволяют использовать Интернет не только как инструмент для познания,
но и как инструмент для общения. В настоящей статье Интернет предстает
как особая сфера коммуникации и делается попытка проанализировать
общение по электронной сети с позиции социокультурной идентичности.
Социокультурная идентичность трактуется как совокупность
представлений человека о себе и своем положении в обществе, а также
связанных с этими представлениями чувств, оценок и намерений, которые
формируются на основании отожествления себя с определенными
культурными моделями и ролевыми функциями, с социальными институтами
и отношениями. Понятие социокультурной идентичности синтезирует
культурные модели и их проекцию в социальные отношения [Семененко
2003, с.9].
Идентичность выступает определенным регулятором деятельности
человека, системообразующим элементом. В зависимости от того, какая у
человека идентичность, можно с той или иной степенью достоверности
прогнозировать его поведение, принимаемые и отвергаемые ценности и
нормы, интересы и принципы, стереотипы и установки.
Особенность молодости заключается в стремлении девушек и юношей
обрести свое независимое пространство, отвоевать места для проявления
собственной, не навязанной идентичности. Когда ни дружеские компании, ни
тем более социальные институты не позволяют в полной мере обрести
собственную идентичность, то принципиально важным для современного
молодого человека становится наличие защищенного личного пространства.
Сегодня молодежь «покидает улицу», формируя совершенно новый тип
молодежной «комнатной культуры» [Омельченко 2006].
Современные стили жизни молодежи формируются из разных
источников, в зависимости от их доступности. Современная молодежь не
ограничена в ресурсах, с помощью которых она может создавать свою
неповторимую версию жизненного стиля. Порождается новый тип
социальной дифференциации, разрыва между теми, кто хорошо знаком с
технологическими новшествами, и теми, кто не имеет к ним полного доступа.
Однако даже они до какой-то степени оказываются вовлеченными в это
новое пространство.
Особая роль принадлежит Интернет-среде и Интернету как средству
коммуникации.
Можно выделить следующие особенности общения через Интернет,
имеющие значение при формировании социокультурной идентичности:
1. Возможность компенсировать и нейтрализовать в ходе
опосредствованного Интернетом общения те препятствия, которые нередко
делают болезненными непосредственные контакты: действительные либо
мнимые недостатки собственной внешности, дефекты речи (например,
заикание), некоторые свойства характера (застенчивость и др.) или
психические заболевания (например, аутизм). То есть, в Интернете в
результате физической непредставленности партнеров по коммуникации
друг другу теряет свое значение целый ряд барьеров общения,
обусловленных такими характеристиками партнеров по коммуникации,
которые выражены в их внешнем облике: их полом, возрастом, социальным
статусом, внешней привлекательностью или непривлекательностью.
2. Анонимность. Несмотря на то, что иногда возможно получить
некоторые сведения анкетного характера и даже фотографию собеседника,
они недостаточны для реального и адекватного восприятия личности. Кроме
того, наблюдается укрывание или презентация ложных сведений. Вследствие
подобной анонимности и безнаказанности в сети проявляется и другая
особенность, связанная со снижением психологического и социального риска
в процессе общения - аффективная раскрепощенность, ненормативность и
некоторая безответственность участников общения. Человек в сети может
проявлять и проявляет большую свободу высказываний и поступков (вплоть
до оскорблений, нецензурных выражений, сексуальных домогательств), так
как риск разоблачения и личной отрицательной оценки окружающими
минимален.
3. Своеобразие протекания процессов межличностного восприятия в
условиях отсутствия невербальной информации. Как правило, сильное
влияние на представление о собеседнике оказывают механизмы
стереотипизации и идентификации, а также установка на ожидание
желаемых качеств в партнере.
4. Затрудненность эмоционального компонента общения, в то же время
стойкое стремление к эмоциональному наполнению текста, которое
выражается в создании специальных значков для обозначения эмоций или в
описании
эмоций
словами.
Физическое
отсутствие
участников
коммуникации в акте коммуникации приводит к тому, что чувства можно не
только выражать, но и скрывать, равно как и можно выражать чувства,
которые человек в данный момент не испытывает.
5. Стремление к нетипичному, ненормативному поведению. Зачастую
пользователи презентируют себя с иной стороны, чем в условиях реальной
социальной нормы, проигрывают не реализуемые в деятельности вне сети
роли, сценарии ненормативного поведения.
Анонимность общения в Интернете обогащает возможности
самопрезентации человека, предоставляя ему возможность не просто
создавать о себе впечатление по своему выбору, но и быть тем, кем он
захочет. То есть, особенности коммуникации в Интернете позволяют
человеку конструировать свою идентичность по своему выбору.
Действительно, в текстовой коммуникации в Интернете люди часто
создают себе так называемые «виртуальные личности», описывая себя
определенным образом. Виртуальная личность наделяется именем, часто
псевдонимом, называется «nick» (от «nickname» - псевдоним).
На основе анализа литературы можно выделить две группы причин
создания виртуальных личностей: мотивационные (удовлетворение уже
имеющихся желаний) и «поисковые» (желание испытать новый опыт как
некоторая самостоятельная ценность) причины. В первом случае создание
виртуальной личности выступает как компенсация недостатков реальной
социализации. Такая виртуальная личность может существовать как «для
себя», осуществляя идеал «Я» или, наоборот, реализуя деструктивные
тенденции пользователя, так и «для других» - с целью произвести
определенное впечатление на окружающих. Во втором случае виртуальная
личность создается для расширения уже имеющихся возможностей реальной
социализации, получения нового опыта.
Виртуальная личность более раскованна, является более эпатирующей
и менее социально желательной по сравнению с реальным, и тем более, по
сравнению с идеальным «Я».
Очевидно, что для того, что бы конструировать виртуальные личности,
нужно не только быть в принципе способным видеть себя как
потенциального исполнителя различных ролей, но и хотеть исполнять эти
роли. Желание конструировать виртуальные личности может быть связано с
тем, что реальность не предоставляет возможностей для реализации
различных аспектов «Я», или же, что действительность может быть слишком
«ролевой», слишком нормативной. Это порождает у человека желание
преодолеть нормативность, что ведет к конструированию ненормативных
виртуальных личностей. В частности, это может проявляться в
конструировании виртуальных личностей другого пола, нежели их
обладатель, или вообще бесполых. В реальном обществе существуют
определенные нормы, которые предписывают человеку определенного пола
соответствующее этому полу поведение. В виртуальном обществе человек
может быть избавлен от того, чтобы демонстрировать социально
желательное для своего пола поведение, презентируя в сети как лицо
противоположного пола. То есть, если реальное общество ограничивает
возможности самореализации человека, у него появляется мотивация выхода
в сеть и конструирования виртуальных личностей. Если же человек
полностью реализует все аспекты своего «Я» в реальном общении,
мотивация конструирования виртуальных личностей у него, скорее всего,
отсутствует.
Литература
Омельченко Е. Смерть молодежной культуры и рождение стиля «молодежный»
[Электронный ресурс] // Отечественные записки. 2006. № 3. Режим доступа:
http://www.strana-oz.ru/?numid=30&article=1270.
Семененко И.С. Глобализация и социокультурная динамика: личность,
общество, культура // Полис. 2003. № 1.
Каблуков Е.В. (Екатеринбург)
Kablukov E.V. (Ekaterinburg)
СПЕЦИФИКА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ОСНОВНЫХ
КОММУНИКАНТОВ ПАРЛАМЕНТСКОГО ДИСКУРСА
SPECIFICITY OF ACTIVITY OF THE BASIC COMMUNICANTS
OF PARLIAMENTARY DISCOURSE
Ключевые слова: парламентский дискурс, коммуникант, депутат,
институциональный голос, перформатив.
Keywords: parliamentary discourse, communicant, deputy, institutional
voice, performative.
Показано, что депутаты как основные коммуниканты парламентского
дискурса обладают специфическим институциональным голосом, а для
принятия парламентских решений используют невербальные знаки,
аналогичные перформативным высказываниям.
It is shown, that deputies as the basic communicants of parliamentary
discourse have specific institutional voice, and for acceptance of parliamentary
decisions use the nonverbal signs similar to performative statements.
Парламентский дискурс представляет собой часть политической
коммуникации и отражает ее основные характеристики, а именно властную
интенцию, агональность и институциональность. Специфической интенцией
парламентского дискурса является осуществление законодательной
деятельности. Основную роль в этом процессе играют депутаты, которые, в
отличие от других коммуникантов, не только участвуют в обсуждении
законопроектов, но и принимают законодательные акты. Мы рассмотрим
специфику деятельности депутатов на материале пленарных заседаний
Государственной думы (ГД), которые представляют собой основную форму
реализации парламентского дискурса. Пленарные заседания являются
выражением властных полномочий ГД: парламентские решения
принимаются исключительно на пленарных заседаниях, поэтому вся прочая
деятельность палаты носит вспомогательный характер. Пленарное заседание
как публичная часть парламентского дискурса «является тем кодом, в
соответствии с которым власть себя предъявляет и в соответствии с которым,
по ее же собственному предписанию, ее и нужно мыслить» [Фуко 1996,
с.187-188].
Итак, основными коммуникантами парламентского дискурса являются
депутаты. Они обладают правом участвовать в голосовании, посредством
которого осуществляется принятие парламентских решений. Голосование
может осуществляться по-разному: с помощью электронной системы учета
депутатов, бюллетеней для голосования и т.д. Принимая участие в этой
процедуре, депутат с помощью специфических невербальных знаков
(например, нажатия кнопки или отметки в бюллетене) голосует, то есть
выражает свою позицию по поводу предложения, поставленного на
голосование («за» или «против»), либо воздерживается от выражения своей
позиции («воздержался»). Использование этих знаков – назовем их
невербальными
знаками
голосования
–
в
соответствующих
институциональных условиях является непосредственным осуществлением
самого голосования как парламентского действия. Следовательно,
невербальные знаки голосования по своей природе идентичны речевым
феноменам, известным как перформативы. Ср.: 1) Я голосую «за» или Я
поддерживаю предложение; 2) Я голосую «против» или Я не поддерживаю
(отвергаю) предложение; 3) Я воздерживаюсь от выражения своей позиции
по данному предложению.
Эти высказывания можно назвать вербальными знаками голосования.
Они могут использоваться точно так же, как соответствующие невербальные
знаки. По классификации Дж.Р.Серля, перечисленные речевые акты
относятся к декларациям – перформативам, устанавливающим «соответствие
между пропозициональным содержанием и реальностью <…> Декларации
вносят изменения в статус или условия указываемых объектов уже в силу
самого того факта, что декларирование было осуществлено успешно» [Серль
1986, с.185]. Так, голосование каждого депутата меняет условия
существования рассматриваемого предложения: приближает его к принятию
или к отклонению. А в результате коллективных действий депутатов данное
предложение меняет свой статус: переходит в разряд принятых или
отклоненных. Например, перформативы поддержки [см.: Шейгал 2002],
высказанные большинством депутатов, участвующих в пленарном заседании,
обеспечивают принятие предложения, поставленного на голосование.
Характеризуя процедуру голосования на пленарном заседании ГД,
следует подчеркнуть два важных момента. Во-первых, голосование должно
происходить в определенных институциональных условиях: его объявляет и
организует председательствующий в строгом соответствии с регламентом
ГД. В противном случае результаты голосования являются нелегитимными.
Другими словами, знаки голосования напрямую отражаются на объекте
(рассматриваемом
предложении)
лишь
в
соответствующих
институциональных условиях, которые и делают эти знаки знаками
голосования [см.: Бенвенист 1974, с.308]. Приведем гипотетическую
ситуацию. Если бы использовались вербальные знаки голосования и
большинство депутатов в своих выступлениях заявили о поддержке того или
иного предложения, то их действия не привели бы к принятию
соответствующего решения ГД, несмотря на то что перформативы
поддержки были высказаны. Эти перформативы стали бы знаками
голосования лишь в том случае, если бы процедура голосования была
объявлена, как того требуют парламентские «правила игры».
Второй момент: участвовать в голосовании могут исключительно
депутаты ГД. Как отмечает Дж.Р.Серль, для осуществления акта
декларирования «должно существовать внеязыковое установление, в котором
говорящий и слушающий должны занимать соответствующие социальные
положения» [Серль 1986, с.186]. Для того чтобы участвовать в голосовании
на пленарном заседании ГД, необходимо обладать соответствующим
статусом – быть депутатом ГД. Только носитель этого статуса вправе
осуществлять акт декларирования, который является знаком голосования.
Это связано с тем, что депутат является носителем власти, делегированной
ему избирателями, и может реализовывать эту власть посредством участия в
принятии парламентских решений. Таким образом, использование знака
голосования, вербального или невербального, – это акт власти,
осуществляемый тем, кому принадлежит соответствующее право [ср.:
Бенвенист 1974, с.307].
На пленарных заседаниях происходит не только голосование, но и
обсуждение вопросов повестки дня, в том числе законопроектов. Выступая
на пленарных заседаниях, депутаты выражают позицию представляемого
ими органа ГД (комитета, комиссии, фракции), что ведет к появлению
институционального голоса – специфического типа говорения (речи),
связанного с исполнением институциональной роли и отстраненного от
личных характеристик говорящего [ср: Карасик 1992, с.128-129; Chilton 1988,
с.37-38]. Институциональный голос специфическим образом сказывается на
характеристике модусной категории авторизации, которая «предполагает
квалификацию источника излагаемой информации» [Шмелева 1988, с.35].
Для этого адресант использует специальные сигналы – авторизационные
ключи. При этом, «если в начале текста задан источник информации, то этот
сигнал распространяется на все высказывания данного текста до знака
переключения» [Шмелева 1988, с.36]. Депутаты используют подчеркнутые
нами авторизационные ключи, позволяющие квалифицировать излагаемую
информацию как институциональную и указать на тот институт, позиция
которого выражается: Поэтому от имени фракции я требую отставки
губернатора Ямало-Ненецкого округа Неёлова! (В.В.Жириновский.
30.03.2005). Комитет по бюджету и налогам рекомендует принять данный
законопроект в третьем чтении (И.Н.Руденский. 12.05.2005).
Личность говорящего не оказывает существенного влияния на
содержание этих выступлений: оно оказывается заданным извне. В
результате происходит трансформация позиции адресанта, ведущая к
исключению личности из речи. Особенно ярко отстранение внутритекстового
субъекта речи от личности говорящего проявляется в выступлениях от
третьего лица (второй фрагмент). С содержательной точки зрения,
выступление от третьего лица дает возможность добиться двух
противоположных эффектов. С одной стороны, такая форма высказывания
позволяет продемонстрировать единство личной и институциональной
позиций. С другой стороны – отделить личность говорящего от института:
таким способом депутат может выразить позицию, с которой лично не
согласен, продемонстрировать это несогласие. Однако здесь существуют
некоторые ограничения. Депутат может возражать против позиции комитета,
в состав которого он входит, но выражение мнения, отличного от позиции
фракции, оказывается недопустимым, так как фракции объединяют
депутатов по идеологическому принципу и разногласия ведут к нарушению
интегрирующих связей. В связи с этим фракции ограничивают свободу слова
своих представителей, а «инакомыслящих» исключают из своего состава.
Следует также отметить, что между фракциями, представляющими интересы
различных социальных групп, существуют отношения агональности, что и
обусловливает высокую концентрацию агрессии в парламентском дискурсе:
выступления от фракций, как правило, более агрессивны, чем речи
представителей комитетов и комиссий.
Наш материал показывает, что депутаты выражают не только мнение
позицию структур, в которые они входят, но и личное мнение. Другими
словами, кроме институционального, в их выступлениях звучит и личный
голос: Фракция «Родина» целиком и полностью поддерживает проект
закона о создании нашей авиационной базы на территории Киргизии по ее
просьбе. В то же время я лично по многим позициям разделяю ту
обеспокоенность, которую сейчас высказал коллега-депутат Митрофанов
(В.И.Варенников. 8.07.2005).
В.И.Варенников сначала озвучивает институциональную позицию
фракции «Родина», а затем с помощью подчеркнутого нами знака
переключения переходит к формулированию личной позиции. Не вступая в
противоречия с позицией фракции в целом, говорящий частично соглашается
с мнением политического оппонента. Возможно, вся фракция «Родина»
согласится со словами депутата Митрофанова, но В.И.Варенников не
наделен полномочиями выражать мнение фракции по данному вопросу.
Потому он разграничивает институциональное и личное мнение: фракция
поддерживает законопроект, депутат Варенников поддерживает и
законопроект, и мнение А.В.Митрофанова.
На институциональный голос депутата также оказывает влияние та
локальная роль, которую он исполняет на данном пленарном заседании.
Выделяются локальные роли председательствующего, докладчика,
содокладчика и др. Наиболее интересной представляется роль
председательствующего, которую обычно исполняет спикер палаты.
Институциональный голос председательствующего модифицируется: он
формируется под влиянием локальной роли, которая накладывает
ограничения
на
выражение
идеологической
позиции
депутата,
исполняющего эту роль. В связи с этим председательствующий, как правило,
не говорит от имени своей фракции. В то же время он продолжает
действовать как руководитель ГД:
Н.М.Безбородов. Есть предложение, очень убедительная просьба:
включить (законопроект) в повестку пленарного заседания на 18 марта
текущего года.
Председательствующий Б.В.Грызлов. Спасибо, Николай Максимович.
Завтра на Совете мы этот вопрос включим в повестку дня на 18-е
(16.03.2005).
Здесь Б.В.Грызлов выступает не только как председательствующий на
данном пленарном заседании, но и как Председатель нижней палаты,
который, среди прочего, руководит Советом ГД.
Таким образом, участвуя в пленарных заседаниях, депутаты выражают
не столько личное, сколько институциональное мнение, что ведет к
появлению институционального голоса, и с помощью специфических знаков
голосования (вербальных или невербальных) осуществляют принятие
парламентских решений.
Литература
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.
Карасик В.И. Язык социального статуса. М., 1992.
Серль Дж.Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной
лингвистике. Теория речевых актов. М., 1986. Вып. 17: С. 170–194.
Фуко М. Воля к знанию: История сексуальности // Фуко М. Воля к истине: по ту
сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М.: Касталь, 1996.
С. 97–268.
Шейгал Е.И. Перформативные речевые действия в структуре политического
дискурса // Чествуя филолога: к 75-летию Ф.А. Литвина. Орел, 2002. С. 97–104.
Шмелева Т.В. Семантический синтаксис. Красноярск, 1988.
Chilton P. Orwellian Language and the Media. London, 1988.
Кадыркова Ю. В. (Саранск)
Kadyrkova Yu. V. (Saransk)
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ИНТОНАЦИОННЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ
ЭМОТИВНЫХ ПОБУДИТЕЛЬНЫХ ВЫСКАЗЫВАНИЙ
В ПИСЬМЕННОМ ТЕКСТЕ
REPRESENTATION OF THE INTONATIONAL FEATURES
IN EMOTIVE IMPERATIVE UTTERANCES IN WRITTEN SPEECH
Ключевые слова: эмотивные побудительные высказывания,
интонация, коммуникация, прагматика, интенция, перлокутивный эффект.
Keywords: emotive imperative utterances, intonation, communication,
pragmatics, intention, perlocutionary effect.
В статье рассматриваются прагматический потенциал компонентов
интонации при выражении эмотивных побудительных высказываний и
способы их представления в интерпретирующем контексте художественного
произведения.
The article describes the pragmatic potential of the intonational components
expressed by emotive imperative utterances as well as means of their
representation in an author’s context in a work of fiction.
Антропоцентризм является одним из основных принципов
современной лингвистики. Интерес к изучению человеческого фактора в
языке открыл перспективы исследования эмотивного компонента
высказывания как отражения «эмоциональных состояний» (внутренних
переживаний) и «эмоциональных реакций» (способов их выражения)
говорящего субъекта (терминологию см.: [Мягкова 1991, с.206]).
Так как степень эмоциональной насыщенности фразы зависит от
контекста, в который она помещена, то есть в целом от речевой ситуации
общения, то интересным представляется изучение комбинированных
речевых актов, например выражения эмотивности в контексте директивов,
поскольку побуждение, имеющее целью, главным образом, регулировать
поведение, обнаруживает тесную связь с эмоциональностью.
Эмотивными считаются речевые акты, соответствующие следующим
параметрам: передают информацию об эмоциях, а не о фактах;
характеризуются эмоциональными коммуникативными целями; содержат
эмотивные знаки, кодирующие эмоции [Ионова 1998]. Такие конструкции
предполагают анализ содержания и выражения. Основу плана содержания
эмотивных побудительных высказываний составляет субъективная
оценочность, являющаяся источником появления эмоциональности
(субъективное отношение говорящего к слушающему и внушение ему
определенного эмоционального состояния с целью реализации заявленной
интенции побуждения). План выражения представлен языковыми
средствами, главная функция которых состоит в способности повышать
воздействующую, прагматическую силу побуждения, обеспечивая ее
эмоциогенность. Каждый языковой уровень располагает соответствующим
маркером эмоций. Так, уже на фонологическом уровне представлен набор
индикаторов эмоциональной информации, способствующих адекватной
передаче соответствующего эмоционального состояния. Н. С. Трубецкой в
фонетической системе языка выделял экспрессивный и апеллятивный планы,
которые могут характеризовать говорящего, а также способствовать
«возбуждению чувств» у слушающего [Трубецкой 1960].
Наибольшее проявление эмотивность получает в интонационном строе
языка – системе фонетических средств, реализующихся в речи на уровне
речевых сегментов. «Эмоции в речи обязательно сопровождаются падением
или подъемом интонации, замедлением темпа, снижением или повышением
громкости, а также появлением пауз перед использованием эмотивного
компонента» [Шаховский 1998, с.132]. Интонация обозначает сложное
явление, представляющее совокупность мелодики речи (т. е. повышение или
понижение основного тона в пределах высказывания), интенсивности, темпа
речи и пауз. В качестве дополнительных составляющих выступают тембр
речи и ритм. Таким образом, интонема представлена совокупностью
признаков, позволяющих дифференцировать значения высказывания и его
частей,
передавать
коммуникативный
смысл.
Проанализируем
прагматический потенциал компонентов интонации при эксплицитном и
имплицитном выражении эмотивных побудительных высказываний
посредством их фактического воплощения в интерпретирующем контексте
художественного произведения.
Мелодика речи служит не только для организации фразы, но и для
различения интенции в фазе иллокуции. Высказывания, состоящие из
одинакового набора слов, могут иметь разное смысловое содержание в
зависимости от их мелодической составляющей, т. е. с помощью повышения
и понижения основного тона голоса адресант (говорящий) выражает
коммуникативное намерение. В письменном тексте указание на
эмоциональный характер произнесения и адекватная интерпретация
интенции, как правило, осуществляется при помощи соответствующих
характеризующих слов и выражений: говорить на повышенных тонах,
перехватило горло, невнятно лепетать и др. Например:
– Молчите! – резко произнес Аркадий. – Хватит бездельничать! Все за
работу! (Устинова). Энергичное, краткое произнесение (о чем
свидетельствует авторский комментарий резко) позволяет интерпретировать
интенцию требования.
– Не надо затевать ссору. Лучше молчите, – снисходительно
проговорила Татьяна Анатольевна, – это в ваших же интересах. (Устинова).
Спокойное произнесение с понижением голоса (авторское снисходительно)
указывает на интенцию совета.
– Как я вас всех ненавижу… Молчи-и-те! А не то за себя не отвечаю!
– не отдавая себе отчета, кричал Сергей. – (Устинова). Продление ударного
гласного в сочетании с восхождением голосового тона (на что указывает
интерпретирующий контекст кричал, не отдавая себе отчета) выражает
интенцию угрозы.
По интонационным признакам выделяются восклицательные
высказывания,
графически
оформляемые
соответствующими
пунктуационными знаками. Ярким примером эмотивных знаков препинания
является использование их в непунктуационной функции, как иероглифов, в
которых закодировано эмоциональное состояние:
– Деньги были перечислены еще в мае (!!!), почему до сих пор не готов
проект?! (Устинова).
– Митя, прошу (!!!), я же прошу- у-у. (Устинова).
Интенсивность (сила голоса) служит для выражения эмоционального
состояния говорящего: испуг, радость, горе и т. д. Интенсивность передается
посредством фразового ударения (выделенность слов в потоке речи), которое
в письменном тексте представлено графическими выделениями, как правило,
связанными с введением иных шрифтовых техник, подчеркиваний:
– Я очень прошу тебя, Лавровский! Больше НИКОГДА НЕ
РАЗГОВАРИВАЙ СО МНОЙ! Ты понял? НИКОГДА!!! (Устинова).
– Вика, – застонал детектив, – я же ПРОСИЛ НЕ САДИТЬСЯ В
МАШИНУ НЕЗНАКОМОГО ЧЕЛОВЕКА!!! (Устинова).
Одним из главных средств передачи степени интенсивности
эмоционального состояния говорящего в высказывании становится
удлинение звуков. Оно используется с целью изображения различных
воздействующих эмоций при выражении побуждения. Например,
растягивание ударных гласных:
– Да только вот что, начальник, ка-а-а-тись подобру-поздорову, а не
то…(Устинова).
– Если ты меня хоть чу-уточку любишь, оста-а-а-нься…(Устинова).
Удлиняться могут и согласные звуки:
– И что это такое, Павел Петрович? Где проект?! Н-ну! Я Ваш
начальник! Я Вас уволю к чертовой матери! (Устинова).
Темп речи (скорость речи) говорящего имеет существенное значение
для правильного прочтения его интенции. На фоне быстрого произношения
замедление темпа используется как сильное воздействующее средство. Л. В.
Щерба предлагал различать разговорный и полный стили произношения
[Щерба 1957]. Полный стиль представляет отчетливое, тщательное,
возможно, нарочито тщательное, произношение. Для него характерна
установка на стопроцентное восприятие и понимание интенции. Говорение
полным стилем оказывает соответствующее эмоциональное воздействие на
слушающего. На письме это передается при помощи деления слова на слоги.
– Ти-ха! – гаркнул Хохлов во все горло. – Ти-ха! Пре-кра-тить!!!
(Устинова).
Суть скандирования – особенно отчетливое произношение слов для
выражения их значимости и привлечения внимания слушающего.
– Димочка, ты мне на-до-ел! – заявила Ира. – Пре-кра-ти ис-те-ри-ку!
(Устинова).
– Па-ап, э-то те-тя О-ля! – по слогам выговорил Женя. – Е-е на-до
впу-стить. (Устинова).
Явление, противоположное скандированию, – деформация и
выпадение одного или нескольких звуков – может также являться
фонетической особенностью эмотивных побудительных высказываний.
– Девушка, вы чё?! Не надо в обморок! (Устинова).
– Эй! Иди сюда! – (В ответ молчание) – Слышь, кому говорю… иди
сюда….(Устинова).
Таким образом, темп речи – это важный механизм выражения
интенции в передаче логической и эмоционально-модальной информации.
Высотно-качественной
характеристикой
голоса,
дополняющей
мелодический компонент, являет тембр. Он определяется изменениями в
высоте и качестве звуков, образуя широкий спектр тембральных оттенков.
Адресант для эмоционального воздействия на адресата при передаче
определенной интенции почти всегда прибегает к изменению тембра голоса.
Например:
– Солнышко, – сладким голосом пропела Танюша, – давай поедем
завтра на дачу. (Устинова). Интерпретирующий контекст сладким голосом
пропела указывает на интенцию просьбы: результат побуждения зависит от
слушающего и направлен в пользу говорящего, поэтому в фазе иллокуции
выбор тембральной окраски сладким голосом пропела направлен на
реализацию коммуникативной цели.
– Я тебя убью, – прохрипел Егор. – Ты понял?! Убью!!! (Устинова).
Авторское указание прохрипел соответствует речевой ситуации угрозы.
В этом случае тембральная окраска выполняет роль устрашающего фактора:
предупреждение о желание говорящего осуществить нежелательное действие
для слушающего.
– Быстро домой!!! Прямо сейчас!!! – протрубила Инна. (Устинова).
В данном высказывании выражается приказ, который звучит очень
категорично, так как ролевой статус говорящего позволяет ему
прямолинейно эксплицировать интенцию. В фазе иллокуции тембральная
окраска, интерпретируемая как протрубила, соответствует прагматическим
координатам общения и также выполняет эмоционально-воздействующую
функцию.
Таким образом, тембральная окраска, акцентирующая внимание на
прагматической
базе,
способствует
правильному
истолкованию
побудительной интенции.
Паузы – перерывы в речи разной длительности – несут определенную
коммуникативную нагрузку, в том числе выступают индикаторами
эмоциональной информации. В письменном тексте они, как правило,
представлены знаком многоточие. Например:
– Не собирается она… Ишь… Поглядите на нее! Да я… я сейчас
участкового вызову! … Да таких как ты к позорному столбу ставить надо!
А еще интиллигентку корчит! … Да я…я… – уже беззвучно продолжала
визжать соседка. (Устинова).
Таким образом, интонация – это нормативная единица коммуникации,
являющаяся важным прагматическим механизмом эффективности речевого
общения. Пунктуационные знаки становятся в письменном тексте маркерами
области «сверхфонемных информаторов» [Реформатский 1963]: пауз,
темповых, ритмических, тембровых изменений, градации интенсивности и
мелодики интонем речи. В интерпретирующем контексте художественного
произведения компоненты интонации выступают маркерами эмоциональных
состояний адресанта и его эмоционально-воздействующего отношения к
адресату с целью реализации коммуникативного намерения.
Литература
Ионова С. В. Эмотивность текста как лингвистическая проблема :
автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 1998.
Мягкова Е. Ю. Когнитивная теория эмоций и исследование
эмоциональной лексики. М.,1991.
Реформатский А. А. Из истории отечественной фонологии. М., 1970.
Трубецкой Н. С. Основы фонологии. М., 1960.
Шаховский В. И. Текст и его когнитивно-эмотивные метаморфозы.
Волгоград, 1998.
Щерба Л. В. О разных стилях произношения и об идеальном
фонетическом составе слов // Избранные труды по русскому языку.М.,
1957.
Карпушева А.В. (Барнаул)
Karpusheva A.V. (Barnaul)
РОЛЬ ГЕНДЕРНОГО ФАКТОРА В ВЫБОРЕ СТРАТЕГИЙ И
ТАКТИК САМОПРЕЗЕНТАЦИИ В ВЕБДИСКУРСЕ
THE ROLE OF GENDER IN CHOOSING SELF-PRESENTATION
STRATEGIES AND TACTICS IN WEB DISCOURSE
Ключевые
слова:
пол,
гендер,
имидж,
самопрезентация,
фемининность, маскулинность.
Keywords: gender, sex, image, self-presentation, femininity, masculinity.
Рассматривается роль гендерного фактора в организации речевого акта
самопрезентации в вебдискурсе, определяются способы моделирования
фемининных и маскулинных черт самопрезентации, посредством выделения
наиболее популярных мужских и женских коммуникативных ролей, а также
посредством выявления речевых тактик, значимых с точки зрения гендерной
манифестации.
The role of the gender factor is analyzed in the structure of self-presentation
speech act in the web-discourse, the ways of modeling feminine and masculine
traits are defined by means of distinguishing the most popular male and female
communicative roles and by means of revealing speech tactics, important from the
point of view of gender manifestation.
В данной статье мы рассмотрим роль гендерного фактора в
организации речевого акта самопрезентации, определим способы
моделирования фемининных и маскулинных черт самопрезентации,
посредством выделения наиболее популярных мужских и женских
коммуникативных ролей, а также посредством выявления речевых тактик,
значимых с точки зрения гендерной манифестации. Объектом исследования
является речевой акт самопрезентации, предметом – особенности его
организации с точки зрения гендерных различий коммуникантов.
Источником материала исследования выступает виртуальная коммуникация,
в данном случае, – популярная американская социальная Интернет-сеть
“Myspace”. Подобные виртуальные сообщества являются прототипом
реального межличностного общения, пожалуй, с той лишь разницей, что
степень осознанности и продуманности адресатом своей речи намного выше
из-за отсутствия визуального контакта с адресантом и необходимости в
мгновенной коммуникативной реакции, в связи с этим имиджеобразующий
потенциал виртуальной речи, несомненно, возрастает. Материалом
исследования послужили около 250 личных страниц пользователей
социальной сети.
Все вебстраницы социальной сети “Myspase” имеют общую
организацию и представляют собой набор определенных разделов, которые
предлагаются владельцу вебстраницы для заполнения. Все эти разделы
позволяют пользователю сети упорядочить процесс подачи личной
информации для создания индивидуального имиджа. Итак, структура
вебстраницы обычно выглядит следующим образом:
 имя и фотография владельца вебстраницы, а так же его пол, возраст,
место проживания (город, штат или страна);

заголовок страницы, куда обычно помещается жизненное кредо
владельца, чаще всего представленное каким-либо афоризмом, мудрым
изречением или цитатой;

About me – раздел, который содержит краткий рассказ владельца
страницы о своей личности. Содержание этого рассказа ничем не
лимитировано и полностью отдано на откуп участнику социальной
сети.

Whom I’d like to meet, в этом разделе очерчивается круг
потенциального общения пользователя, то есть ему предлагается
описать категории людей, с которыми он хотел бы наладить
виртуальные отношения посредством сети;

Personal details – мини-анкета, содержащая объективную
информацию о владельце страницы, т.е. отражающая определенное
положение вещей в его жизни на данный момент, например, его
семейное положение (Status), цели пребывания в сети (Here
for),его
предпочтения в сексуальных отношениях (Orientation), город
проживания (Hometown), конституция тела (Body type), этническое
происхождение
(Ethnicity),
знак
зодиака
(Zodiac
Sign),
наличие/отсутствие
вредных
привычек
(Smoke/Drink),
наличие/отсутствие детей (Children), образование (Education), место
работы (Occupation), годовой денежный доход (Income);

Раздел, посвященный предпочтениям пользователя в музыке
(Music), спорте (Sports), в фильмах (Movies) и т.д.. Все эти подразделы
могут быть оформлены вербально, т.е. автор может письменно
изложить информацию о себе, либо визуально посредством
размещения видеофайлов, либо аудиально посредством прикрепления
аудиофайлов.

Тест – опросник (TELL ME ABOUT YOURSELF - The Survey),
состоящий из 70 вопросов, охватывающих довольно большой спектр
информации, начиная с даты рождения и вкусовых пристрастий,
заканчивая числом татуировок на теле и количеством поступков, о
которых владелец вебстраницы сожалеет.
Все перечисленные выше разделы являются оптативными для
заполнения и служат одной цели: обеспечение наиболее полной и правдивой
презентации пользователя в сети, однако лишь последний волен решать,
насколько полной и правдивой будет эта презентация. В качестве источника
речевого конструирования гендера в социальной сети нас интересует в
основном раздел “About me” по нескольким причинам. Во-первых, этот
раздел представляет собой прямой акт самопрезентации, так как изначальная
коммуникативная цель адресанта - сформировать у адресата определенное
мнение или представление о себе. А во-вторых, именно здесь имеет место
самоидентификация личности с определенными социальными и
коммуникативными ролями, которые расцениваются как значимые для
формирования речевого имиджа. Однако описывать каждую конкретную
самопрезентацию, каждый конкретный имидж лишено смысла, поскольку все
сведется к банальной расшифровке коммуникативных намерений индивида и
перечислению бессчетного множества особенностей их речевых реализаций,
что не позволит выявить определенных закономерностей в организации
самопрезентации представителей противоположных полов. Целесообразной
представляется попытка моделирования собирательного и наиболее
обобщенного речевого имиджа мужчины и имиджа женщины в вебдискурсе,
которым в большей или меньшей степени соответствовал бы продукт каждой
конкретной самопрезентации в социальной сети “Myspace”.
Итак, на основе анализа 130 личных вебстраниц пользователей
женского пола и 130 личных вебстраниц пользователей мужского пола
опишем типичные речевые имиджи мужчины и женщины сети. Поскольку
имидж в общем смысле – это многоуровневая система, отражающая весь
спектр человеческого взаимодействия, то имидж женщины и мужчины
отражает их взаимоотношения с окружающим миром и включает те
социальные роли, которые свойственны им в реальности (Мать, Отец, Жена,
Муж и т.д.), и те коммуникативные роли, которые они используют в данной
коммуникативной ситуации «для достижения той или иной практической
цели» (Весельчак, Простак, Миз Загадка, Миз Разнообразиеи т.д.) [Картелева
2008, с.86]. Все представленные ниже «маски», составляющие мужской и
женский имиджи, могут быть как доминирующими, так и факультативными
[Иссерс 1999, с.201] в зависимости от каждой конкретной самопрезентации,
хотя в большинстве случаев доминирующей является одна из первых трех
ролей, приведенных ниже.
Делец
Активист
Мужской имидж
/ - i cook i clean and
Подруга
im a workaholic i
Жена
never leave a job half
way finished.
- I like creating art in
drawing, Sculpture,
photography, on the
computer or anything
that catches the eye
and say hey I haven't
tryed that yet....
Реалист /
Мистер
Адекватность,
Правдивость
- In many ways I am
an asshole, and
proud of it.
- I will never have
enough motivation to
change this info or
even LogIn, so don't
Мать
Женский имидж
/ - I got engaged to my
wonderful Fiancee.
- I am married to the most
wonderful man in the
world. He loves me for
who i am but most of all
he loves my daughter.
- i am going to be a
mommy and i love the
baby with all my heart and
i will always be there
when the baby needs me
- I'm a mommy of a
beautiful baby girl. Kasey.
Парень/Муж
expect me to write
back very often.
- i love my WIFE and Миз
music. my WIFE a
Общительност
little more though.
ь / Поддержка
- My girlfriend and I
have been together
for going on three
years, the first three
years of the rest of
our lives together, but
no rush on weddings,
we're still in school.
Отец
-Got a baby on the
way
Простой
парень /
Весельчак
- i am a fun little
chap at the tender
age of 22
The only love of my life.
- i love all my friends and
family and thank god for
giving them to me each
and every day...my b.f.f's
are Kristina, Jessica,
Chrissy, Emily without
these girls i dont know
where id be today or
tommoro for that matter ...
- I am a great person who
will listen to you and will
not put you down. So
anytime you need a friend
I will be there for you.
Миз Контраст wonderwoman.fireflies.lea
/ Разнообразие ther.soundsystems.orchids
.snowboards.beastieboys.
marcjacobs.electronics.kit
tens.betseyjohnson.kr3w.p
eachcobbler.frenchpop.pr
ocrastinating.fastcars.kors
.awards.
- I'm a dreamer, I'm a
hand holder, I'm a
listener, I'm a hard
worker, I'm a forgiver, I'm
hated, I'm loved, I'm
tormented by guilt, I'm
sassy, sarcastic, at times
neurotic.
Миз Загадка
- It's hard to say. I'm
complex in every way.
Итак, мы видим, что для вступления в вебкоммуникацию мужчины и
женщины придерживаются совершенно определенных специфических
составных образов, в которых акценты расставлены по-разному. Социальные
роли женщин, кстати, чаще всего выступающие как доминирующие,
иллюстрируют значимый для них статус жены, матери, верной подруги, т.е.
те функции, которые были заложены в них природой и издревле
выполнялись ими в обществе, а подчеркнутая значимость этих ролей в
структуре речевого имиджа передает восторг по поводу реализации этих
функций. Характер этих «масок» подтверждает мнение Деборы Таннен о
склонности женщин к ориентации на внешнюю среду, к установлению
близости с партнером по общению, которая возможна за счет посвящения его
в подробности личного характера, к которым, как правило, относятся семья,
отношения со второй половиной и т.д. [Tannen 2007, с.26]. Две другие роли,
являющиеся коммуникативными, демонстрируют стремление женщин к
установлению контакта, к интриге, привлекающей внимание и создающей
повод для общения.
Стоит отметить, что мужчинам характерен выбор коммуникативных
ролей в качестве доминирующих в структуре речевого имиджа (Делец /
Активист, Реалист / Мистер Адекватность, Правдивость). Это связано с их
желанием заострить внимание адресата на качествах, присущих им как
представителям сильного пола. Социальные роли мужчин показывают их
ориентированность на свой внешний социальный статус, помогают
подчеркнуть их активное положение в обществе. Роли «Парень \ Муж»,
«Отец» в сочетании с остальными ролями говорят о степени зрелости
мужчины, а также об их способности и готовности принимать на себя
ответственность, то есть, «примеряя» все эти «маски», они демонстрируют
скорее независимость и целостность своей личности в обществе, чем восторг
по поводу реализации изначальных целей своего бытия.
Характер выбранных мужчинами и женщинами социальных и
коммуникативных ролей в качестве имиджеобразующих, показывает
мотивацию, цели, а также демонстрирует разницу в их подходе к
коммуникации в принципе. Женщины склонны рисовать свой образ во
взаимодействии с окружающим миром, мужчины же конструируют свой
имидж обособленно от остального мира, сопоставляя, сравнивая себя с
окружающими или даже противопоставляя себя им.
Осуществляя самопрезентацию в вебдискурсе, женщины чаще всего
пытаются создать своего рода сказку или несколько приукрашенный образ
успешной
целостной
личности,
привлекательной
для
общения.
Формирование такого имиджа зачастую осуществляется за счет
использования особой речевой тактики, которую мы назовем «речевой
тактикой гиперболизации». Эта речевая тактика характеризуется
применением ряда языковых приемов:

Использование нейтральной лексики с положительной, позитивной
коннотации. Сюда относятся 1) прилагательные сильной эмоциональной
окраски: wonderful, beautiful, great, например, “My wonderful boyfriend and I
have been together for over four years and are planning many more years
together”; 2) усилительные частицы “very”, “much”, “very much”, “so”, “all”,
например: “i am going to be a mommy and i love the baby with all my heart and i
will always be there when the baby needs me”; 3) описательные прилагательные
в превосходной степени “the most wonderful”, “the best”, “the nicest”,
например: “I am a proud mother to a 6 year old boy and I have a baby girl on the
way. I guess u can say I got the best of both worlds..” Обычно женщины
используют перечисленные выше языковые приемы для описания своего
ближайшего окружения (мужа, детей, подруг), в связи с этим можно
отметить склонность женщин к идеализации окружающего их мира, показу
самых радужных сторон их жизни.

Употребление уменьшительно-ласкательных форм: “I'm a mommy of
a beautiful baby girl. Kasey. The only love of my life.”, что позволяет усилить
эмоциональную окраску слова.

Употребление
сложных
существительных
“wonderwoman,”
“fireflies”, “hand holder”. Посредством использования сложного
существительного происходит усиление атрибутируемой ему функции и,
например, “wonderwoman,” – это не «чудесная женщина», а скорее женщина,
способная творить чудеса, женщина со сверх-способностями.

Использование параллельных конструкций способствует усилению
эмоционального тона самопрезентации: “I'm a dreamer, I'm a hand holder, I'm
a listener, I'm a hard worker, I'm a forgiver, I'm hated, I'm loved, I'm tormented by
guilt, I'm sassy, sarcastic, at times neurotic.”
Что касается мужчин, то самопрезентация «сильного пола» отличается
резкостью, небрежностью, прозрачностью, отсутствием намеков и загадок.
Мужчина в вебкоммуникации склонен демонстрировать вызывающую
вседозволенность, он подчас не обращает внимания на приличия,
противопоставляя себя социуму в целом. Речевая тактика симплификации
является характерной для мужской самопрезентации в вебдискурсе. Эта
речевая тактика отличается рядом языковых особенностей:
 Использование разговорной лексики: “RAP FOR THE NIGGAS , THE
LADIES, THE THUGS, THE BACK PACKERS, PEOPLE THAT LOVE TO FLOSS
THE SOUTH, THE MID WEST, EAST AND WEST COAST.” “Im the type of
person who just likes to relax, have fun and enjoy the cool things in life.” “Hey
watzup my name is Richard or as some people call my richy rich.”, что придает
речевому акту самопрезентации оттенок небрежности, повседневности,
реалистичности.
 Большая частотность употребления фразовых глаголов: “I head out
to movies”, “I find that it helps the day go by, cheers me up when I am down”, что
также является характерной чертой разговорной речи.
 Имитация живой речи за счет фонетической орфографии, небрежной
грамматики, и заполнителей пауз: “sorta like a jazz/classical singer..but i'm
down for whatever most of the time.” “I'm sorta something of a tennis player.” “ I
mean who wants to live life sad BOORRING!!!. I luv just acting like a dork and
enjoying myself ya know making the best of life.”
 Употребление ненормативной лексики: “ But i'm not afraid to speak the
truth so if ya smell like ass, feet and balls im gonna tell ya. ” “I hate health nuts
and catholic guilt...hypocrites and cowardly self righteous pius assholes who want
nothing more than to feel that their actions and behavior will somehow score them
a ticket to heaven after years of shitting all over people...got news for you, you
should be living the example that you are trying to pass off as a genuine effort to
be a better person by actually being genuine.” “i'm married and my wifey simone
is a badass.” Подобный прием подчеркивает резкость, агрессивность и даже
иногда беспардонность мужской самопрезентации.
 Использование усилений негативной коннотации: “ damn”, особенно
при описании своих чувств по отношению к противоположному полу.
Например: “Sarah. she's damn CRAZY!” Подобный прием выдает страстность
мужчин, их неспособность сопротивляться женским чарам и даже их
собственное удивление по поводу своей беспомощности в этом отношении.
Речевые тактики самопрезентации женщин и мужчин значительно
отличаются друг от друга, женщины склонны, констатируя, идеализировать,
восхвалять, они «рисуют» свой необыкновенный мир и с восторгом и
гордостью указывают на свое значимое место в нем. Мужчины склонны,
анализируя, преуменьшать, приземлять окружающую их действительность,
они скорее противопоставляют себя внешнему миру, подчеркивают свою
индивидуальность, неповторимость, независимость и силу.
Гендерные особенности женской самопрезентации в вебдискурсе
сводятся к проявлению таких фемининных характеристик, как идеализация,
доверительность, «мягкость», ориентация на партнера по общению.
Логическое выстраивание речевого акта самопрезентации осуществляется от
внешнего положения вещей к внутреннему, что можно описать следующим
образом: сначала происходит фиксация определенного объективного
состояния индивида, затем анализ этого состояния с точки зрения его
значимости, и затем выражение определенных, как правило, позитивных
эмоций по этому поводу. Гендерные особенности мужской самопрезентации
заключаются в наличии в ней таких характерных маскулинных черт, как
трезвый, в большинстве случаев даже скептический анализ окружающей
действительности, отсутствие авторитетов во внешнем мире и признание
этого авторитета за собой. Логика построения речевого акта самопрезентации
идет от внутреннего состояния к внешнему. В качестве «мерила» всех
положений и процессов реальности выбрано собственное «Я», поэтому
сначала индивид осознает и фиксирует особенности своей личности, а затем
сквозь призму этих особенностей воспринимает и описывает внешнюю
окружающую среду.
На наш взгляд, перечисленные выше фемининные и маскулинные
черты, проявляющиеся в процессе имиджеобразования, показывают
значимость влияния социума на восприятие индивидом себя как
представителя определенного пола. Принятое в обществе отождествление
мужчин и женщин с выполнением определенных социальных функций
накладывает отпечаток на их отношение к себе и окружающему миру и
является
основой
выявленных
закономерностей
организации
самопрезентации в вебдискурсе. На материале речевого акта
самопрезентации видны различия в подходе мужчин и женщин не только к
конструированию собственного речевого имиджа, но и к коммуникации в
целом. Склонность мужчин к противопоставлению себя окружающей
действительности выражается в их независимости, недоверии, скептицизме
при общении. Стремление женщин к установлению контакта,
взаимодействию, напротив, находит свое отражение в проявлении
сочувствия, доверчивости и терпимости в процессе коммуникации. Пожалуй,
именно за счет этих коммуникативных различий, обусловленных
гендерными особенностями мужчин и женщин, осуществляется некий баланс
в процессе коммуникации в целом, который и обеспечивает
жизнеспособность всего человеческого общества.
Литература
Картелева Л.И. Вербализация концепта Self как спосба самопрезентации
языковой личности в дискурсе // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и
межкультурная коммуникация, 2008. №2.
Tannen Deborah. You Just don’t Understand! Women and Men in Conversation.
Harper, 2007.
Карымсакова Р.Д. (Алматы)
Karymsakova R. D. ( Almaty)
СОЦИАЛЬНАЯ ОЦЕНОЧНОСТЬ КАК КАТЕГОРИЯ
ЖУРНАЛИСТИКИ И ЮРИСЛИНГВИСТИКИ
Ключевые слова: СМИ, воздействие, оценка, закономерность
Keywords: Mass Media Resources, impact, evaluation,regularity
Эмоциональная функция, функция воздействия, аксиологическая
функция языка соотносятся с концепциями и функциями СМИ и делается
попытка
обосновать
социальную
оценочность
как
категорию
юрислингвистики.
Emotional function, function of impact, axiological function of language are
correlate with conception and functions of Mass Media Resources and attempt to
substantiate social evaluation as law linguistics category is made.
В современный период развития казахстанского общества успешное
решение политических, экономических и социальных задач все больше
зависит от действия такого субъективного фактора, как социальная
активность личности, важную роль в формировании которой играют средства
массовой информации. О роли СМИ в общественной жизни страны сказано и
написано много, полно и убедительно. Основа научного понимания места
средств массовой информации в современном обществе изложена в работе
«Четыре теории прессы» трех известных американских специалистов –
Альберта Фреда С., Шрима Уилбурга и Петерсона Теодора, опубликованной
в 1956 г. и переведенной на русский язык в 1998 г. [Комаровский 2003, с.2930]. Как отмечает В.С. Комаровский, согласно авторам названной
публикации в мире насчитывается четыре теории прессы: авторитарная,
либералистская, теория социальной ответственности и советская,
коммунистическая. Каждая из этих теорий и соответствующих им моделей
дает свое понимание свободы слова, свою трактовку принципам
соотношения СМИ со структурами власти и гражданами (аудиторией), свое
толкование социальной ответственности СМИ и т. д. Поскольку Казахстан,
как и Россия, в основном уже расстался со своим коммунистическим
прошлым и постепенно расстается с авторитарными методами управления
общественными делами, авторитарная и советская модели прессы
представляют в основном исторический интерес. Ввиду своей актуальности
главное внимание может быть сосредоточено на либералистской теории
прессы и теории социальной ответственности.
Согласно либералистской модели СМИ являются одним из важнейших
средств контроля за деятельностью правительства, других институтов власти,
служит обществу и удовлетворяет нужды граждан быть информированными
относительно состояния общественных дел, их потребностей в отдыхе и
развлечении, общественной коммуникации.
Теория социальной ответственности и соответствующая модель прессы
исходит из того, что свобода прессы должна сочетаться с ее
ответственностью перед обществом, задачами выражения общих интересов,
интеграции общества, цивилизованного разрешения возникающих
конфликтов, разъяснения гражданам общих целей и способствования
формированию общих ценностей, представлению различных точек зрения,
отражения мнений и позиций различных общественных групп. Важным
положением этой теории является тезис о разделении комментария,
публикации (от имени автора, редакции) и факта, новости как таковой. За
этим положением стоит понимание роли прессы не только и не столько как
фактора, формирующего позицию граждан по жизненно важным
общественным
проблемам,
сколько
фактора,
способствующего
самостоятельному формированию этой позиции путем предоставления
аудитории полной и достоверной информации по соответствующей
проблеме. Дополнением к названным теориям (моделям прессы) выступают
активно разрабатываемые в США с начала 80-х гг. прошлого столетия такие
методы журналистики, как расследовательская журналистика и
прециздиозная журналистика. Первая концентрирует внимание на проблемах
контроля за деятельностью властных структур и, прежде всего, тех
злоупотреблений властью, которые допускают в своей деятельности
чиновники и политики. Вторая особое внимание обращает на проблему
достоверности и глубины освещения происходящих в обществе процессов и
событий, стремясь опереться в своей деятельности на данные и выводы
социальных наук (социологии, политологии и др.), мнения экспертов. Это
направление журналистики исходит из того, что лишь немногие факты
говорят сами за себя (достаточно их сделать достоянием аудитории и смысл
их станет понятным для нас). Большинство же происходящих в обществе
событий, явлений требует для своего осмысления дополнительной
информации: представления исторического контекста, взаимосвязи события
(явления) в политической сфере с экономической ситуацией в стране и т. д.
Альтернативой требованиям точности, объективности, обоснованности
прецидиозной журналистики выступает концепция нового журнализма,
кредо которого субъективизм, включение в содержание публикаций
авторского мнения, отражение его личного отношения к проблеме, его
настроений и даже элементов художественного вымысла, что роднит
журналистику с художественной литературой. По меткому высказыванию
одного из патриархов отечественной журналистики репортер сообщает о
произошедшем событии, журналист – что думают люди об этом событии,
писатель – что думает он о событии.
Роль, отводимая СМИ (в том числе и журналистике как виду
деятельности СМИ) прочно связана с ее функциями, которые по-разному
рассматриваются в отечественной литературе. Так, в учебном пособии для
факультетов журналистики «Средства массовой информации России» под
редакцией проф. Я. Н. Засурского называются следующие функции СМИ:
информационная (доведение до сведения аудитории информации о фактах и
событиях, имеющих место в жизни общества); аналитическая (осмысление,
комментирование фактов, событий, тенденций развития тех или иных
общественных
процессов,
организация
общественного
диалога);
развлекательная (способствующая отдыху, снятию напряжения, получению
удовлетворения.
Другой, существенно отличающийся перечень функций журналистики
предполагает Е. П. Прохоров, выделяя: 1) коммуникативную — функцию
общения, налаживания контакта; 2) непосредственно-организаторскую –
выдвижение суждений и оценок деятельности социальных институтов
(властных в том числе) и должностных лиц на предмет выполнения ими
своих обязанностей перед обществом (СМИ как «четвертая власть»); 3)
идеологическую (социально-ориентирующую), связанную с формированием
массового сознания, включающую в себя широкий диапазон воздействия –
начиная с сообщений о фактах, событиях, воздействия на общественное
мнение до воздействия на ценности, идеалы, мировоззрение аудитории; 4)
культурно-образовательную, связанную с формированием политической,
экономической культуры, этическим и эстетическим воспитанием, а также
пропагандой знаний из области медицины, физической культуры, культуры
досуга и т. д.; 5) рекламно-справочную – удовлетворение утилитарных
запросов аудитории; 6) рекреативную – функцию развлечения, снятия
напряжения, получения удовольствия [Прохоров 1998].
Перечень и содержание функций в трактовке этих и других авторов
частично совпадает, частично различается. В некоторой степени эти различия
определяются степенью развернутости характеристик функций СМИ, в
некоторой – разным пониманием актуальности тех или иных общественных
задач, решаемых в настоящее время с помощью СМИ. Анализ этих функций
позволяет прийти к выводу, что представление о функциях СМИ меняется,
потому что меняется сам предмет; как явствует из четырех теорий прессы,
функции СМИ по-разному реализуются в различных общественнополитических системах.
При сопоставлении функций СМИ с общеязыковыми функциями с
учетом ситуации, условий, целей и задач коммуникации наблюдается их
соотнесенность. Так, информационная функция СМИ, предполагая
сообщение о произошедших событиях, соотносится с информативной
функцией языка как частного проявления его базовой когнитивной функции.
В первую очередь нас интересует соотнесенность эмоциональной
(экспрессивной) функции, функции воздействия, функции аксиологической
(оценки) с соответствующими функциями СМИ. Все три названные функции
языка находят выход преимущественно во всех основных функциях СМИ как
функциях стилевых. Так, воздействующая функция языка (и соответственно
публицистики) предполагает интерпретацию и определенную оценку
произошедших событий и соотносится практически со всеми функциями
СМИ. При этом исследователи языка говорят о том, что функция воздействия
и убеждения в журналистике (публицистике) первична, поскольку общая
социальная роль публицистики – служить формированию общественного
мнения по поводу реальных событий, состояний и лиц, заслуживающих
внимания общества, выражению социально значимых идей, активной
гражданской позиции. Именно данной ролью обусловлена сквозная
социальная оценочность преобладающей части журналистских материалов.
Наше изложение подходов к роли и функций СМИ обусловлено стремлением
подчеркнуть проявление в их содержании социальной оценочности, которая
является и важнейшим принципом языка публицистики, и ее неотъемлемым
качеством. В разные периоды развития общества она по-разному проявляется
в языке, что обусловлено экстралингвистическими факторами: изменения в
социально-политической и экономической жизни общества отражаются в
языке. Как отмечает Р.Л.Дускаева, «принцип социальной оценочности
вытекает из особенностей публицистического подхода к миру. Журналист
осуществляет свою профессиональную деятельность как представитель,
выразитель, защитник интересов и ценностей тех или иных социальных
групп.
Следовательно,
аксиологическая
деятельность
журналиста
укладывается в оценки той или иной социальной группы. Несмотря на то, что
порою он глубоко вникает в суть фактов, явлений, умело подбирает
аргументы для обоснования своей позиции, журналист, даже провозгласив
примат общечеловеческих ценностей, в конечном итоге воспроизводит
оценки какой-то социальной группы. Такая особенность оценочной
деятельности отражается в характере оценочности журналистских текстов»
(Дускаева 2003, с. 396-397). Как и оценочность в целом, социальная
оценочность реализуется в языке при помощи разноуровневых языковых
единиц, выражающих позитивное или негативное отношение автора к
содержанию речи. Часто негативные смыслы, выражаемые этими единицами,
могут быть восприняты как унижающие честь и достоинство личности и
могут стать причиной требования их судебной защиты. Истцы при этом
часто усматривают в этих смыслах субъективизм, выражение лишь сугубо
авторского мнения. Социальная оценочность в этих случаях, будучи
стилевой
доминантой
публицистики,
закономерностью
ее
функционирования, к сожалению, не учитывается как таковая в юридической
(судебной) практике.
Характеризуя фундаментальные аспекты юрислингвистики, проф. Н.Д.
Голев пишет: «Одна из ключевых проблем лингвистики, которая
естественным образом становится фундаментальной для юрислингвистики, проблема самой природы языка его слов (имен), которая формулируется в
древнем философском споре о том, как возникают имена: по природе или по
установлению. Совершенно очевидно…, что юристы склонны видеть в языке
только сторону “по установлению” и именно на ней основывать свою
законотворческую и правоприменительную деятельность в связи с языком и
речью. Все, что касается природно-стихийной стороны, не замечается ими,
значимость этой стороны недооценивается…» [Голев 1999, с. 15-16].
Социальную оценочность мы понимаем как реализацию особенностей
прежде всего естественного языка, обслуживающего потребности обыденной
коммуникации. Если «воля законодателя, объективируемая в тексте закона,
должна быть приспособлена к закономерностям и нормам естественного
языка (и наоборот)» [Голев 1999, с.22], то социальная оценочность как
закономерность функционирования публицистики (журналистики), как
принцип создания в ней текста должна учитываться при правовой оценке
спорного текста
В нашей лингвоэкспертной практике имеются спорные тексты СМИ с
ярко выраженной социальной оценочностью, которая не была замечена
судом. Назовем три из них: 1) статья журналиста К.Тогусбаева «Мафиозный
режим покрывает убийц Алтынбека Сарсенбаева», размещенный в апреле
2006 г. на интернет-портале www.kub.kz. Информационный повод: 13
февраля 2006 г. оппозиционный политик Алтынбек Сарсенбаев, его водитель
и охранник были обнаружены убитыми в нескольких километрах от АлмаАты. В ходе следствия была установлена причастность к этому делу
сотрудников спецподразделения КНБ, организатором и исполнителем
признан бывший сотрудник спецслужб, заказчиком – руководитель аппарата
сената. КНБ РК в июне в отношении журналиста возбудил уголовное дело по
ст. 318 часть 2 Уголовного Кодекса Республики Казахстан («Посягательство
на честь и достоинство Президента Республики Казахстан и
воспрепятствование его деятельности») (спорный фрагмент текста –
предложение «В определенном смысле слова убийцей является он сам»;
лингвистическое исследование текста размещено на сайте ГЛЭДИС); 2)
статья А. Кушербаева «Бедный латифундист», опубликованная в газете
«Тасжарган» 24 апреля 2008 года. Информационный повод: запрос депутата
Мажилиса Р. Мадинова по поводу постановления правительства о запрете
экспорта зерна из Казахстана в другие страны с целью урегулирования цен на
зерно; 3) статьи Гульжанат Шонабай «Бір қазақты екі ұйғыр неге өлтірді?»
(«Почему два уйгура убили одного казаха?»), «Малыбайдағы маңқа қазақ
бейшаралығына күйінеді» («Несчастный казах из Малыбая страдает из-за
своей беспомощности»), опубликованные в газете «Тасжарган» 9 и 16 июля
2008 г. Журналист обвиняется в разжигании межнациональной розни и
оскорблении чести и достоинства казахского народа. В ходе
лингвистического исследования было установлено, что автор публикации
событие в с. Малыбай рассматривает как национально мотивированное
столкновение, т.е. как социальный конфликт. По освещению конфликтов
существуют профессионально-этические стандарты журналистики, которые
были нарушены при написании первой публикации.
Литература
Комаровский В.С. Государственная служба и СМИ. - Воронеж, 2003.
Прохоров Е. П. Введение в теорию журналистики. Изд. 2. М., 1998.
Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред.
М.Н. Кожиной. – М, 2003.
Юрислингвистика-1. Проблемы и перспективы. – Барнаул, 1999.
Кирилин К.А. (Барнаул)
Kirilin K.A. (Barnaul)
ПРАВОЗАЩИТНАЯ ФУНКЦИЯ В КОММУНИКАТИВНОМ
ВЗАИМОДЕЙСТВИИ СМИ И АУДИТОРИИ
THE FUNCTION OF HUMAN RIGHTS PROTECTION IN
COMMUNICATIVE INERACTION OF MASS MEDIA AND THE
AUDIENCE
Ключевые слова: Правозащитный, функция, поддержка, акция,
журналист, СМИ.
Keywords: Human rights protection, function, support, action, journalist,
mass media.
Анализируется реализация правозащитной функции СМИ в
историческом разрезе и на современном этапе, рассматриваются
классические и современные примеры правозащитной деятельности СМИ.
Осуществляется
попытка
обоснования
необходимости
выделения
правозащитной функции в качестве отдельной самостоятельной функции
российской журналистики.
The realization of human rights protection function is being analyzed in
historical and contemporary contexts, classical and current patterns of human
rights protection activity are being considered. The attempt to explain the necessity
to emphasize right protection function of Russian journalism is being made.
Долгое время
пределах проблем,
журналистами прав
противоречие между
интерес исследователей журналистики находился в
связанных с нарушениями СМИ и отдельными
личности. Лейтмотивом данных изысканий было
необходимостью СМИ как социального института не
только соблюдать права и законные интересы личности, но и принимать
самое активное участие в их реализации, защите и формировании высокого
уровня правовой культуры отдельного человека и общества в целом и
реальным
положением
дел
–
многочисленными
нарушениями
информационных прав личности (умаление чести, достоинства и деловой
репутации, нарушение права на неприкосновенность частной жизни, личную
и семейную тайны). В 90-е годы проявились объективные причины роста
количества конфликтов, в которых СМИ и отдельные журналисты выступали
в роли обвиняемых или ответчиков. Первая причина – это увеличение
общего объема производства массовой информации. Это произошло в
результате внедрения высочайших технологий и практически совершенных
технических средств сбора, производства и распространения информации, ну
и, конечно же, в результате провозглашения свободы массовой информации,
СМИ, политического и идеологического плюрализма и отмены цензуры.
Неконтролируемый поток массовой информации создавал идеальные
условия для различных правонарушений со стороны СМИ. Вторая причина –
правовая неграмотность как журналистов – работников СМИ, так и
остальных российских граждан. Третья причина заключалась в том, что
многие СМИ и журналисты оставляли (к сожалению, часто до сих пор
оставляют) за собой право распоряжаться личностными правами человека и
гражданина так, как им заблагорассудится. Они не всегда соблюдали права
личности, причем делали это не из-за правовой неграмотности, а
сознательно, совершая противоправные действия. Несовершенство
российской законодательной системы порождало и стимулировало подобный
правовой нигилизм работников средств массовой информации. Кроме этого,
погоня за сенсацией, «жареными фактами», светскими сплетнями «желтых»,
«бульварных» периодических изданий, по мнению работников подобных
СМИ, оправдывает любые средства, в том числе и нарушения прав и свобод
личности. Так, по данным мониторинга Фонда защиты гласности, в 1996 году
нарушений СМИ ИПЛ было зарегистрировано 183, а в 1999 году – уже 840. В
2000-м году эта цифра несколько снизилась – до 671 [Гласность – 2000 2001,
с.11]. Тенденция к снижению подобных нарушений ярко прослеживается и в
первое десятилетие 21 века. Безусловно, это связано с тем, что общий
уровень правовой грамотности журналистов заметно вырос по сравнению с
уровнем 90-х годов ХХ века. Они стали лучше разбираться во многих
правовых и этических вопросах, возникающих в ходе профессиональной
деятельности. Несмотря на это, журналистские материалы до сих пор
изобилуют нарушениями правовых и нравственных норм и принципов.
Однако неподдельный интерес вызывает и другая сторона: это участие
СМИ и журналистов в процессе становления и развития высокого уровня
правовой культуры личности и общества. Прежде всего это касается
функций, выполняемых СМИ. Среди них основное, базовое значение имеют
функции правовой коммуникации и правового информирования, функции
правового воздействия и взаимодействия. Одной из ведущих функций
журналистики и СМИ выступает популяризация – в данном случае важное
значение приобретает правовая популяризация, т.е. превращение
информации правового, юридического характера в общедоступный и
понятный массовой аудитории материал. В контексте деятельности СМИ с
популяризацией тесно связаны функции правового обучения, просвещения
(передача, распространение внутри массовой аудитории правовых знаний,
правовой культуры), правового воспитания (привитие массовой аудитории
навыков, принципов и норм правового поведения) и ценностно-правового
ориентирования (формирование и развитие у массовой аудитории правовых
ценностей). Именно от эффективной реализации таких функций зависит
успешное становление и развитие правовой культуры личности и общества.
В каких же формах сегодня существует «правовая коммуникация»? В
процессе и под воздействием правовой коммуникации, которая выделяется в
качестве особого вида массовой коммуникации, складывается социальноправовая позиция журналистов и СМИ [Березин 2001, с.22]. Существует
глубокая и органичная связь права как сферы общественной деятельности и
формы социального сознания с коммуникацией, опосредующей и
детерминирующей данную деятельность, воплощающей знание в сознание и
наоборот – «превращающей» осознанность в новые знания, поступки,
действия. Другими словами, право, правовая сфера не существуют вне
личностной и общественной деятельности, различных способов
взаимодействия ее субъектов, вне массово-коммуникационных процессов,
связывающих, направляющих и развивающих социально-правовую среду.
Правовая коммуникация выступает в качестве своеобразного социальноинформационного поля права, правоотношений, правовой деятельности и
представляет собой процессы передачи, обмена, правовой информацией,
которая конституирует и структурирует правовую деятельность и
социальные отношения в сфере права [Березин 2001, с.23].
Выделяются три основные формы правовой коммуникации:
— коммуникативное воздействие и взаимодействие общества – его
членов через различные неформальные контакты (межличностная
неформальная правовая коммуникация);
— через общественно-правовые организации и институты;
— через печатные и электронные СМИ и СМК [Березин 2001, с.24].
Сегодня на передний план выходит еще одна функция СМИ –
правозащитная! В рамках гуманитарной парадигмы российская пресса
традиционно выступала как защитница прав народов, защитница прав
«униженных и оскорбленных». Ярким примером может служить
сатирическая
журналистика
И.А.
Крылова
1780-1790-х
годов,
публицистическая деятельность Н.М. Карамзина. Ярко прослеживается эта
тенденция и в российских журналах 19 века «Русское слово» и «Русская
мысль». Новую форму она принимает в советском судебном очерке 70-80-х
годов 20 века, защищающем неправомерно осужденных людей. Можно
привести множество примеров судебных очерков, ставших классикой
журналистики.
К таким, безусловно, относятся расследования русского публициста,
писателя и общественного деятеля Владимира Галактионовича Короленко.
Наиболее ярким примером является его расследование так называемого
«мултанского дела» [Короленко 1988, с.253]. Его суть заключалась в
«сфабрикованном» обвинении мултанских крестьян в приношении
языческим богам человеческой жертвы. Семерым из них был вынесен
обвинительный приговор, отмененный впоследствии сенатом по жалобе
защиты. Официальным мотивом кассации послужили существенные
нарушения судопроизводства и признанная неравноправность сторон,
допущенная судом. Однако же именно Короленко, проведя собственное
тщательное расследование, вскрыл все нарушения, несоответствия и
«нестыковки» в данном деле. Вот как сам Короленко описывает свою работу:
«После суда я посетил Мултан, был на мрачной тропе, где нашли
обезглавленный труп Матюнина, сделал снимки тех мест, где совершилась
таинственная и мрачная драма, входил в шалаш умершего Моисея
Дмитриева, где будто бы Матюнин висел на перекладине и где из него
источали кровь…» [Короленко 1988, с.255]. «… Мы (с Барановым и
Суходоевым) решили записывать втроем все, что происходит на суде, по
возможности не пропуская ни одной фразы» [Короленко 1988, с.257]. «… В
течение трех дней после суда мы сверяли фразу за фразой все судебное
следствие – и теперь ручаемся за полную точность отчета…» [Короленко
1988, с.258]. Это дело рассматривалось Короленко не как дело о
«лжеобвинениии» 11 мултанских вотяков, а как дело, создающее прецедент
обвинения целой группы населения, целой народности в отдельных ее
классах.
Ярким примером является и творчество современника Короленко –
Власа Михайловича Дорошевича. В газете «Россия» печатались судебные
очерки Дорошевича, самым известным из которых, пожалуй, является «Дело
Скитских». Процесс по делу братьев Скитских имел огромный резонанс, едва
ли не больший, чем «мултанское жертвоприношение». Братья Скитские
обвинялись в убийстве секретаря Полтавской консистории Комарова
[Журналистское расследование 2001, с.76]. Прямых доказательств их вины у
следствия не было: имелись показания двух свидетелей, а также
вещественные доказательства – пустая бутылка и старый картуз,
обнаруженные на месте убийства. Сначала братья были оправданы, но после
того, как нашлись дополнительные свидетели, дело было возбуждено снова и
над братьями нависли 20 лет каторжных работ. Дорошевич провел
собственное журналистское расследование: он опросил всех свидетелей, не
оставил без пристального внимания ни одну деталь – переспрашивал,
проверял, сопоставлял. Он нашел свидетелей, от которых отмахнулось
следствие. Они подтвердили показания братьев Скитских об их
местонахождении в день убийства. По словам журналиста и писателя
Александра Валентиновича Амфитеатрова, Дорошевич «лично допросил чуть
ли не сотню свидетелей и причастных лиц … что называется на животе,
выползал места действия полтавской драмы»
[Журналистское
расследование 2001, с.77]. Братья были не совсем положительными людьми.
Старший – типичный чиновник, которому дела не было до других. А
младший, вообще, был алкоголиком. Но речь шла о судьбе этих людей, пусть
даже не симпатичных и самому Дорошевичу. Главная задача – получить
ответ виновны они или нет – говорил он [Журналистское расследование
2001, с.78].
В последние десятилетия судебный очерк представлен блестящими
расследованиями таких публицистов как А.И. Ваксберг, О.Г. Чайковская,
Ю.П. Щекочихин. Судебные очерки Аркадия Ваксберга публиковались в
«Литературной газете». В частности, его похожие публикации «Завтрак на
траве» [Ваксберг 1987, с.150] и «Обед на песке» [Ваксберг 1987, с.167]
посвящены проблеме превышения допустимых пределов самообороны. И в
первом и во втором случае мужчины – главы семейств, защищая своих
близких от озверелых пьяных подростков, совершили неумышленные
убийства. Ситуации, к сожалению, типичные и до боли знакомые и в наше
время. Аркадий Ваксберг выступил в защиту этих людей и внес весомый
вклад в вынесение оправдательного приговора.
В настоящее время одним из ярчайших примеров правозащитной
деятельности СМИ стало так называемое «Дело Щербинского». Дело того
самого водителя, с чьей машиной столкнулся автомобиль губернатора
Алтайского края М.С. Евдокимова. «Дело Щербинского» отодвинуло на
второй план «Дело Евдокимова», в котором без ответов до сих пор остается
очень много вопросов [Чернышов 2006]. Обвинительный приговор Олегу
Щербинскому, вынесенный Зональным районным судом Алтайского края,
породил мощнейшую протестную волну и волну поддержки в его адрес со
стороны общественных правозащитных организаций, простых водителейавтомобилистов и, конечно же, СМИ, вклад которых в итоговое торжество
справедливости трудно переоценить. По поводу гибели Евдокимова в СМИ
высказывались различные версии, но в одном журналисты были солидарны:
Щербинский не виновен! Так, журналист деловой ежедневной газеты «Время
новостей» в публикации, посвященной митингам в поддержку Щербинского,
категорично определил статус обвиняемого: «В ходе расследования
обстоятельств этой аварии водитель «Тойоты», в которой в момент
столкновения находились еще две женщины и двое детей, довольно быстро
из категории свидетелей попал в категорию обвиняемых. А потом и
«стрелочников» [Время новостей, 13.02.2006]. А газета «Коммерсант»
приводит слова сторонников Щербинского, после оглашения обвинительного
приговора в зале суда: «Когда на осужденного надели наручники и повели в
конвойное помещение, сочувствующие, уверенные, что он не виновен в
аварии, выкрикнули: «Позор суду! Олег, держись, не все на свете мерзавцы!»
Успокоить их удалось только судебным приставам» [Коммерсант,
04.02.2006]. Большое количество мнений и суждений относительно
невиновности Щербинского было приведено в публикациях газеты
«Известия». Это мнение жены погибшего губернатора – Галины
Евдокимовой: «...Многие пытаются сейчас выставить крайним человека,
который оказался участником произошедшего по роковой случайности.
Наверное, подобное настойчивое указание на «виновника ДТП» – это лишь
повод скрыть истинные причины трагедии... Для меня ясно одно: Михаилу
Сергеевичу была положена машина сопровождения. Ее не было. Поэтому
справедливее судить чиновников, решение которых косвенно или явно стало
причиной случившегося...» [Известия, 28.11.2005]. В другом номере газеты
известный телеведущий Владимир Соловьев заявил, что необходимо не
только вернуть свободу Олегу Щербинскому, но и сказать «нет»
проблесковым маячкам на автомобилях чиновников: «Это не только
поддержка Олега, это «нет» «мигалкам»! Олег страдает из-за «мигалок»
[Известия, 17.03.2006]. Приводятся мнения стражей порядка: «милиционер
кивнул на фото Олега Щербинского и сказал: – Жалко мужика, попал под
раздачу» [Известия, 23.03.2006].
Некоторые газеты (в частности, редставители «желтой прессы»)
публиковали различные сенсационные заявления и версии случившегося.
Одни писали, что Галина Евдокимова (жена М.С. Евдокимова) заявила, что
знает, кто убил ее мужа. Другие опубликовали скандальное письмо Г.
Евдокимовой, от авторства которого она вскоре официально отказалась.
Однако большинство СМИ взяли курс на защиту Щербинского:
анализировали ситуацию, делали выводы, находили противоречия,
«нестыковки» в его обвинении, привлекали экспертов, специалистов,
поддерживали, организовывали и проводили акции в его защиту и
поддержку. Так, журналисты «Коммерсанта» и «Независимой газеты»
обратили внимание аудитории на игнорирование судом целого ряда
ходатайств защиты Щербинского: «суд отклонил ходатайства защиты об
исключении, как недопустимых, целого ряда доказательств. К ним
защитники Олега Щербинского отнесли … два протокола проверки
показаний обвиняемого на месте происшествия … протокол осмотра
Mercedes в гараже краевой администрации» [Коммерсант, 24.01.2006].
«Вчерашнее заседание началось с рассмотрения ходатайств адвокатов
обвиняемого, которые настаивали на проведении дополнительных экспертиз
– транспортно-трассологической и судебно-медицинской. Кроме того,
защита обвиняемого посчитала необходимым вызвать в суд в качестве
свидетеля замгенпрокурора по Сибирскому федеральному округу Валентина
Симученкова, ранее заявлявшего о вине обоих водителей. Все ходатайства
защиты обвиняемого были отклонены» [Независимая газета, 31.01.2006].
Журналисты газеты «Известия» обратили внимание на разночтения в
материалах уголовного дела и в свидетельских показаниях: «в материалах
уголовного дела говорится, что «Мерседес» Евдокимова ехал со скоростью
не менее 149 км/ч, однако допрошенные в суде свидетели показали, что
машина двигалась со скоростью около 200 км/ч» [Известия, 03.02.2006]. По
мнению обозревателя «Известий» Михаила Рыбьянова «В «деле Олега
Щербинского» все было ясно сразу. Не Щербинский мчался на скорости
свыше 150 км/ч прямо по сплошной разделительной полосе. Не Щербинский
совершал обгон на нерегулируемом перекрестке (что прямо запрещено
правилами)» [Известия, 24.03.2006].
Во многом благодаря этим и другим подобным публикациям СМИ –
23 марта 2006 года Алтайский краевой суд вынес оправдательное решение по
«делу Щербинского»: «Сенсационное и долгожданное решение вынес в
четверг Алтайский краевой суд. Местный водитель Олег Щербинский,
который был осужден на четыре года колонии-поселения по обвинению в
гибели алтайского губернатора Михаила Евдокимова, был полностью
оправдан, уголовное дело в отношении него закрыто «за отсутствием
состава преступления». Зал встретил решение аплодисментами, родные
Щербинского обнимались и плакали. … Такой исход стал возможен лишь
после многотысячных акций протеста, прокатившихся по всей стране, а
также реакции со стороны политических партий и Общественной палаты
страны» [Известия, 24.03.2006].
Конечно, неправильно полагать, что «Победа Щербинского» целиком и
полностью «на совести» СМИ. Здесь сыграли роль и другие факторы: так
называемый «административный ресурс» (к движению в защиту
Щербинского подключилась «Единая Россия»), активность правозащитных
организаций, автомобилистов и железнодорожников. Сам «Олег
Щербинский высказал свое мнение насчет поддержки, которая была ему
оказана во время судебного процесса. По его словам, не будь такого
общественного резонанса, а также, если бы его не защищали московские
адвокаты, он наверняка находился бы сейчас в колонии … Безусловно, то,
что люди вышли на улицы, говорит о том, что в России есть гражданское
общество» [Независимая газета, 28.03.2006]. Официально выразил
благодарность журналистам, которые освещали процесс Виктор Клепиков –
доверенное лицо Щербинского. По его словам, только благодаря поддержке
журналистов сторонники Олега Щербинского смогли придать его делу
широкий общественный резонанс [Клепиков].
Многие исследователи разрабатывают проблему вхождения человека в
информационное общество, его адаптацию. Сегодня как никогда актуальна
проблема отчужденности человека в информационном обществе. Очень
часто человек остается один на один с самим собой, ему никто не помогает.
«Правозащищенность» должна рассматриваться, прежде всего, как
гуманитарное понятие. К сожалению, очень много остается противоречий
между законом и моралью, человечностью, судом и правосудием. Российская
журналистика и пытается (должна пытаться) актуализировать и помогать
преодолевать эти противоречия и разногласия.
В стандартный набор функций журналистики не входит правозащитная
функция. Правозащитная деятельность СМИ и журналистов всегда
«вписывалась» в организаторскую. В настоящее же время, на наш взгляд,
назрела необходимость рассмотреть вопрос ее выделения в качестве
отдельной самостоятельной функции журналистики.
Литература
Березин В.М. Политическая коммуникация как прикладная модель
массовой коммуникации//Акценты. 2001. Вып. 3-4. С. 22-27.
Ваксберг А.И. Белые пятна: Очерки. М., 1987.
Гласность – 2000: Доклад, комментарии, очерки ФЗГ. М., 2001.
Журналистское расследование: История метода и современная
практика. СПб; М., 2001.
Клепиков В. Обращение активистов акции поддержки Олега
Щербинского
[Электроннвй
ресурс].
Режим
доступа:
http://audiotheater.indeep.ru/txt/pr/belolent.htm.
Короленко В.Г. Война пером. М., 1988.
Чернышов Ю. «Дело Щербинского» странным образом заслонило
собой «дело Евдокимова» // За науку. 2006. №15.
Коноваленко И.В. (Омск)
Konovalenko I.V. (Omsk)
МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЙ ХАРАКТЕР ИССЛЕДОВАНИЙ
ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ ИНФОРМАЦИОННОМ
ОБЩЕСТВЕ
INTERDISCIPLINARY CHARACTER OF LINGUISTIC
PERSONALITY RESEARCHES IN MODERN INFORMATION SOCIETY.
Ключевые слова: информационное общество, кибернетика,
психофизиология, социальная психолингвистика, языковая личность
Keywords: information society, cybernetics, psychophysiology, social
psycholinguistics, linguistic personality.
В статье дана характеристика современного информационного
общества и представлен обзор исследований языковой личности в аспекте
новых научных направлений информационного общества: кибернетический
подход,
психофизиологический,
психолингвистический
(социальная
психолингвистика).
The article gives the characteristic of modern information society and
presents the review of linguistic personality researches in the aspect of new
scientific trends of information society: cybernetic approach, psycho physiological,
psycholinguistic (social psycholinguistics).
В рамках данной статьи попытаемся ответить на вопросы: что же собой
представляет современное информационное общество и как отражена в
данном сообществе языковая личность («человек воспринимающий,
понимающий, интерпретирующий и говорящий» - именно такое определение
мы даем языковой личности).
Социологи, политологи отмечают, что индустриальное общество на
рубеже веков уступило место информационному, отличительными чертами
которого являются свобода доступа человека к информации, свобода ее
распространения, рост информационной культуры, изменение в сфере
образования. Конец двадцатого века - это господство системы информации,
где широко развиваются математика, информатика, кибернетика, меняется
отношение к знанию, познанию, на первый план междисциплинарных
исследований выходит когнитивистика.
Рассмотрим несколько направлений, на наш взгляд, быстро
развивающихся
междисциплинарных
исследований,
связанных
с
информационным типом современного общества, и попытаемся расставить
акценты в изучении языковой личности.
Языковая личность широко начинает исследоваться с восьмидесятых
годов. Можно утверждать, что толчком к развитию данного направления
послужили известные работы Ю.Н.Караулова [Караулов 1987; 1989]. Сегодня
языковая личность изучается в рамках различных лингвистических
направлений. Но, насколько можно судить, обзорных исследований языковой
личности и ее связи с информационным типом современного общества нет.
Между тем такую связь следует учитывать, поскольку рассмотренные в
данной статье направления - это не просто междисциплинарные
исследования, а достаточно новые подходы, которые в будущем, на наш
взгляд, будут играть основополагающую роль при описании человека.
Первое направление, которое, несомненно, бурно развивается в
современном информационном обществе, - системно–кибернетический
подход (он знаменует собой стык когнитивной психологии и информатики).
Его цель - разработка технических когнитивных систем, которые должны
достигнуть уровня интеллектуальности технических систем, близких к
человеческим. Результаты исследований когнитивных функций и процессов
в рамках данного подхода оказываются полезными для разработки систем
управления, обеспечивающих работу роботов (от простых роботов манипуляторов до современных антропоморфных роботов гуманоидного
класса) [Станкевич 2008]. Для управления первыми использовались методы,
основанные на символьных знаниях, для вторых - методы, основанные на
нейронных сетях. Это уже кибернетика второго порядка, где ученые
выделяют следующие направления: биологическая (стремится понять
природу наблюдателя через изучение мозга человека), социальная
(объяснить, как люди изменяют социальные системы с помощью идей и
естественного языка), техническая кибернетика (стремится создать теории,
раскрывающие природу наблюдаемых явлений) [Амплби 1991]. Данную
классификацию уточняют отечественные учение и выделяют, кроме
биологической и социальной кибернетики, кибернетическую семиотику,
концепцию рефлексивного управления [Андреев Узилевский 2007, с.9].
Рассмотрим, как же в рамках данной парадигмы представлен человек,
языковая личность. В современной кибернетике третьего и четвертого
поколения начинает исследоваться присущая человеку склонность к
общению, диалогу, то есть идет смещение акцента на языковую природу
«родового» человека. Главное - разработать не просто робота, ходящего на
двух ногах, который умеет зрительно воспринимать информацию
(распознает лица, артикуляцию губ, примитивные движения, следит за
объектами), имеет систему многоканального слуха (распознает предложения,
производит их синтаксический и семантический анализ, узнает голоса,
ориентируется на источник знакомой речи), тактильного и силового
очувствления (определяет форму объекта, место и величину силового
воздействия), а робота для речевого общения с людьми. Для этого
совершенствуется система генерации речевых сообщений. Он должен
выбирать из памяти сообщения в ответ на команды (то есть выступать как
ответчик), проговаривать текстовую информацию (диктор) и - высшая точка синтезировать сообщения в режиме диалога (собеседник) [Станкевич 2007,
с.290]. Применение такого человекоподобного существа – работа с людьми:
уход за больными, обслуживание в общественных местах, подвижные игры.
Все это становится возможным при создании цифровой нервной системы,
подобной нервной системе человека, при учете когнитивных функций и
процессов, происходящих в мозге человека.
Итак, на наш взгляд, следует отметить при обзоре исследований
языковой личности в современном информационном обществе тезис,
который выдвигают ученые при изучении природы человека: для разработки
новых направлений важны исследования мозга и нервной системы человека.
Отсюда второй важный подход в изучении языковой личности –
психофизиологический, в терминологии работ сотрудников Института мозга
человека РАН [Бехтерева, Старченко, Ключарев, Воробьев, Пахомов,
Медведев 2000], или, в терминологии других авторов, нейрокогнитивный,
нейробиологический [Солсо 2006]. Н.П.Бехтерева отмечает, что в двадцатом
веке произошли два методологических прорыва в изучении мозга человека. В
результате первого «исследователь обрел полноту возможных знаний о
точках мозга - инвазивные исследования», в результате второго,
обусловленного технологическим прогрессом, - «возможность получения
монометодических знаний о всем мозге» [Бехтерева 2008, с.22]. На первых
порах при изучении мозга человека важной задачей оказывалось
картирование мозга при реализации различных мозговых функций, на
современном этапе ставится задача изучения механизмов управления
мозговой функциональной организацией высших функций. Отмечая
многоплановость, поливалентность мозговых механизмов, говоря об
открытии детектора ошибок, автор исследует психологический аспект
творчества, создающий модельную ситуацию вербального творчества. Для
решения задачи моделирования вербального творчества испытуемым давали
творческие задания разной степени сложности и нетворческие задания.
Трудное творческое задание представляло собой составление связного
рассказа из слов разных семантических полей, легкое творческое задание составление рассказа из слов одного семантического поля, нетворческое восстановление связного текста с изменением словоформ. Получены
результаты о «главных» зонах мозга, обеспечивающих вербальный
творческий процесс в зависимости от стратегии решения задач и от фактора
их сложности. Дальнейшее развитие данного подхода, на взгляд ученых, - это
построение содержательных карт нейродинамических событий в мозге.
Таким образом, психофизиология также ставит своей целью рассмотрение не
только биологической природы человека, но и вербальной природы языковой
личности.
В последние годы наряду с психофизиологией широко развивается и
психолингвистика. В рамках данной статьи нас будет интересовать
социальная психолингвистика, которая напрямую связана с типом
современного общества - информационным. Это третий подход, который, на
наш взгляд, необходимо проиллюстрировать. Как отмечает К.Ф.Седов,
«языковая личность рассматривается здесь в рамках интерактивной модели,
которая позволяет в речевом поведении, речемыслительных проявлениях
языкового сознания видеть отражение социально значимого взаимодействия
членов социума» [Седов 2002]. Центральной областью наблюдений
социальной
психолингвистики
является
сфера
межличностной
коммуникации. Если мы посмотрим на речевое поведение человека, на его
взаимодействие с другими членами социума, то, несомненно, вспомним
следующие теории двадцатого века: теорию обмена Д.Хоуманса (сущность
теории - поведение человека в настоящий момент определяется тем, как
«вознаграждались» его поступки ранее); символический интеракционизм
Д.Г.Мида, Г.Блумера (взаимодействие между людьми - непрерывный диалог,
в процессе которого они раскрывают намерения друг друга и
соответствующим образом реагируют), управление впечатлениями
Э.Гоффмана (люди сами создают ситуации, чтобы выразить символические
значения, с помощью которых они производят хорошие впечатления на
других), психоаналитическую теорию З.Фрейда (в процессе взаимодействия
людей воспроизводится их детский опыт). Современная социальная
психолингвистика изучает влияние социального контекста на языковое
поведение человека. Здесь следует отметить тезис И.Н.Горелова, К.Ф.Седова
о своеобразии коммуникативных проявлений личности, которое
определяется действием сознания личности, а сознание, в свою очередь, есть
частный случай социального опыта [Горелов, Седов 1997, с.110]. Говоря о
социальной психолингвистике, нельзя не упомянуть работу Т.Слама-Казаку
[Slama-Cazacu 1997], в которой автор показывает, как человек с помощью
языка может варьировать действительность, маскировать неприятные
социальные факты. Сравнивая современное общество с «галактикой
коммуникации», Т.Слама-Казаку говорит о «лингвистической косметике»,
«лингвистической маске», помогающих раскрывать социальные контакты и
иллюстрировать их проявление в языке, в поведении языковой личности.
Данные метафоры стали очень популярны в современной лингвистике. Не
будем касаться приемов манипуляции, уловок, или так называемой
«лингвистической косметики», отметим лишь, что данный лингвистический
механизм пропаганды чрезвычайно востребован именно в эпоху
информационного общества.
Еще раз подчеркнем, что в рамках обзора нами выделены те
междисциплинарные подходы к изучению языковой личности, сущность
которых напрямую связана с типом современного общества, с его
информационной составляющей.
Литература
Амплби А. Кибернетика второго порядка: на пути к признанию
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
www.gwu.edu/~umpleby/recent_papers/1994_cybernetics_of_conceptual_sy
stems_rus.htm.
Андреев В.О., Узилевский Г.Я. Метакибернетика как результат
эволюции представлений о человеке, природе, социальных системах и
космосе // Среднерусский вестник общественных наук. 2007. № 2. С.715.
Бехтерева Н.П. Магия творчества и психофизиология: факты,
соображения, гипотезы // Когнитивные исследования. 2008. Вып. 2.
С.9-31.
Бехтерева Н.П., Старченко М.Г., Ключарев В.А., Воробьев В.А.,
Пахомов С.В., Медведев С.В. Исследование мозговой организации
творчества. Сообщение 1. Разработка психологического теста //
Физиология человека. 2000. Т.26. № 2. С.5-9.
Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики: учебное пособие.
М.,1997.
Караулов Ю.Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык
и личность. М., 1989. С.3-8.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987
Седов К.Ф. Языковая личность в аспекте психолингвистической
конфликтологии // Труды Международного семинара Диалог - 2002 по
компьютерной лингвистике и ее приложениям [Электронный ресурс].
Режим
доступа:
http://www.dialog21.ru/materials/archive.asp?id=7379&y=2002&vol=6077
Солсо Р. Когнитивная психология. Спб, 2006.
Станкевич Л.А.Когнитивный подход к созданию систем управления
гуманоидными роботами // Когнитивные исследования. 2008. Вып. 2.С.
276-292.
Станкевич Л.А.Когнитивный подход к созданию систем управления
гуманоидными роботами // Когнитивные исследования. 2008. Вып. 2.
С. 276-292.
Slama-Cazacu, T. Manipulating of words. International Journal of
Psycholinguistics. 1997. № 13. P. 285-296.
Кощей Л.А. (Барнаул)
Koshchey L.A. (Barnaul)
ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ В СИСТЕМАХ
КОММУНИКАЦИИ: ОБ ОДНОМ ИЗ ИСТОЧНИКОВ КРИЗИСА
КОММУНИКАЦИИ
SOCIAL CONSCIENCE IN COMMUNICATION SYSTEMS: ONE
SOURCE OF COMMUNICATION CRISIS
Ключевые слова: общественное сознание, кризис, коммуникация,
трансформация значений
Keywords: social conscience, crisis, communication, transformation of
meaning
Выдвигается новый подход к исследованию онтологии общественного
сознания, которое рассматривается как новая реальность, порождающая
кризисы в коммуникативных процессах.
A new approach to studying the ontology of social conscience which is
considered as a new reality creating a crisis in communication processes is
introduced.
Современная научная деятельность протекает не только в рамках той
или научной дисциплины, но и в пограничных системах взаимодействия
знаний, в рамках различных проблемных ситуаций. Проблемные ситуации в
современном гуманитарном знании требуют говорить о ядре любой
проблемы, то есть знании о незнании. Представляется, такой проблемной
ситуацией являются дискуссии о статусе коммуникации и о месте
общественного сознания в коммуникативной деятельности.
Отправной точкой для наших размышлений служит современная
социокультурная ситуация в России и трудности понимания человека
человеком, человека и власти, трудности достижения консенсуса в
профессиональной среде: мы говорим на одном языке, но не понимаем друг
друга.
Везде «массивами носятся тени слов, заполняя несчетные страницы и
экраны, перекрестно отсылая к тому настоящему, что их отбросило», – пишет
В.В.Бибихин [Бибихин 2001,c.276]. Каково же то «настоящее», что
определяет суть дела, - каждый знает по-своему.
Проблемное поле современной философии радикально меняется:
появляются не только новые темы, новые методологии, новые конструкты,
но и само философствование приобретает новые смыслы. Философия в ХХ в.
не завершает все человеческое знание, как это считалось ранее, а исследует
возможности человеческого сознания и понимания, которые не были
обнаружены за тысячелетия ее развития, которые еще не воплотились в
конструктах человеческой деятельности. Так, в ХХ в. были исследованы
позиции бессознательного в жизни сознания, роль знаков и символов в
человеческом поведении, сознание было отделено от других форм
психической деятельности (мышления, памяти, познания, понимания и др.).
Крупнейшим открытием философии ХХ в. стало обнаружение
общественного сознания как реальности и регулятива в жизни социума. В
этой ситуации особое значение приобретает анализ места общественного
сознания в коммуникативно-информационом обществе и выявление
разломов в смысловом каркасе современного сознания, особенностей
существования общественного сознания в коммуникативном пространстве,
форм трансформации и деградации систем значения, которые составляют
содержание общественного сознания. Теории общественного сознания в
России ХХ в. породили представления о монолитности, суммативности,
абсолютности сознания советского человека. Общественное сознание
рассматривалось только как факт (продукт, результат), между тем сознание
не только факт, но и акт (процессы, события, действия, потоки).
Последние десятилетия Россия находится в иной социальной,
культурной, человеческой и коммуникативной ситуации, которая требует
осмысления, казалось бы, уже решенных вопросов.
Начиная с 1920-х гг. в России регулярно рассматривались проблемы и
задачи общественного сознания, но отражательная парадигма исследования
его и идеологические задачи, которые ставились перед исследователями
идеологическими и государственными органами, скорее искажали понимание
статуса и роли общественного сознания в жизни общества. В настоящее
время отражательная парадигма уходит в историю.
Философия и психология ХХ в. оставили ХХ1 веку большое наследие,
связанное с осмыслением явлений общественного сознания и особенностей
его развития; многие исследователи утверждают, что именно ХХ в. открыл
общественное сознание как реальность особого рода. «Узурпация» этой
проблемы марксизмом-ленинизмом в СССР не сняла необходимости
исследования вопросов общественного сознания в жизни европейской и
североамериканской философии: познание общественного сознания в этих
философиях осуществлялось по нескольким направлениям: исследовались
структуры сознания – как индивидуального, так и коллективного, изучались
проблемы национального сознания, рассматривались вопросы кризиса
политического и правового сознания в связи с проблемами межкультурной
коммуникации, устанавливались новые связи общественного сознания и
бессознательного, общественного сознания и знаковых систем на базе
рождения семиотики и коммуникативистики.
Вследствие
оживления
старых
и
порождения
новых
междисциплинарных связей стали отчетливо просматриваться пограничные
проблемы, в которых общественное сознание оказывалось точкой
пересечения гуманитарных и социальных исследований, при этом старые
парадигмы исследования сознания заводили чаще всего в тупики
систематизации,
структурирования,
анализа-синтеза;
старые
концептуализации останавливали исследовательский процесс сознания, и оно
загонялось в старые рамки сверхдетерминации общественного сознания, в
силу чего оказывалось «мертвым» продуктом, «следом», но не более, как
писал об этом М.Мамардашвили.
Наибольшие трансформации в современной философской литературе
претерпевает общественное сознание как объект исследования:
представления о спонтанности, естественности сознания, его индивидности,
локализации в сфере психики перестали быть адекватными; идея
«прозрачности» сознания для исследователей и для самого человека
сменилась констатацией сознания как новой тайны, как задачи, которая стоит
перед человеком (П.Рикер); ориентация на работу сознания в сфере
социальной жизни сменяется ориентацией на объективации, существующие в
знаках, кодах, действиях, предметных мирах, дискурсах; наконец понимание
общественного сознания как некоей готовой суммы значений,
транспортируемой от одного поколения к другому, уступает место
пониманию как открытой реальности, как продукта особого резонанса сил.
Вопрос, чем является коммуникация в мире (как бы узко или широко ее
ни понимали), располагается между двумя позициями (оптимистической и
пессимистической): коммуникация в результате ее изучения предстает как
относительно самостоятельное явление передачи знаний, правил, норм,
кодов, предписаний в эффективном режиме, процессом формирования
социальных общностей, противоположным атомизации (разделению и
изоляции людей). Но в любом случае коммуникация рассматривается как
новая онтология общества и общественного сознания. (Раньше сознание
«висело» в воздухе – как надстройка).
В пессимистическом варианте в коммуникациях происходит
фрагментация человека: «становится все больше информации – все меньше
смысла», – пишет И.Мальковская [Мальковская 2004, c.36]. И поэтому
коммуникация, по мысли Ж.Бодрийяра, есть лишь «принудительный
сценарий, непрерывная фикция, избавляющая нас от пустоты» [Бодрийяр
2000, c.22].
Формирование социальности нового типа, обнаружение новых
онтологий (вместо онтологии И.Ньютона – онтология Л.С.Выготского;
вместо онтологии материи – онтология сознания и языка, онтология знаковосимволических систем и языка) инициирует отказ от субстанционализма и
механического детерминизма как определяющих принципов социальнофилософской теории; общественное сознание оказывается полем игры
смыслов и значений в сфере человеческой деятельности и коммуникаций,
приобретает новый статус, который не сводится к пониманию его как фона,
условия, обстоятельства человеческой деятельности.
В настоящее время именно коммуникации, а не только действия,
события, люди, связи, отношения являются неизбежно социальной сферой и
одновременно принудительно запускаются всегда, когда складываются
человеческие действия. Коммуникация – одна из основ человеческой
деятельности. Однако осознание этого факта произошло только в середине
ХХ в. в связи с рождением информационного общества. Общество, с этих
позиций, существует и развивается только тогда, когда сообщения
(значения), циркулирующие в нем, насыщаются информацией, исправляются
контекстом, опираются на человеческий опыт и легко трансформируются.
Все это требует нового понимания самого общественного сознания и
его роли в коммуникационных процессах. Моя позиция в этом вопросе
такова: общественное сознание как значения, запрашиваемые обществом
(группами, стратами, профессиями, индивидами и т.д.), входит в жизнь
коммуникации как необходимая составляющая любого ее процесса и акта.
Если взять модель коммуникации в ее простейшем варианте (источник –
канал – сообщение – получатель), то в любом элементе структуры модели
наличествуют значения в системах знаков, языков, кодов. Общественное
сознание, задавая смысловой каркас деятельности, создает трамплины для
коммуникации, становится резервуаром значений, необходимых для
понимания событий. Индивидуальное сознание, выбирая версию поведения
человека, трансформирует общезначимые системы значений на базе опыта
конкретного человека, создает основы для столкновения его точки зрения с
точками зрения других, порождает конструктивный или деструктивный
способ коммуникации.
Социально-философские
основы
изучения
коммуникации,
опирающиеся
на
обусловленность
развития
общества
новой
коммуникационной реальностью, на фундирование коммуникации как новой
онтологии сознания, позволяют ставить вопрос о месте общественного
сознания в коммуникационных пространствах. По нашему мнению, к числу
существенных недостатков исследования общественного сознания можно
отнести такие, как признание вторичной природы общественного сознания
(зависимость от общественного бытия), его несамодостаточность, отсутствие
онтологической основы его бытия. Представляется, что то пространство, где
общественное сознание реально существует, – это и есть объективные связи
коммуникации, в которых оно занимает интерсубъективную позицию.
Высказанная идея базируется на исследованиях Г.П.Щедровицкого.
Человек и общество в таком случае существует в коммуникационных
потоках и процессах и все чаще проявляются под знаком коммуникации.
Поэтому парадигма философии сознания, по мнению многих исследователей,
в настоящее время замещается коммуникативной парадигмой [Мальковская
2004, c.19]. На первый план выступают не абстрактные структуры, уровни,
формы, типы общественного сознания, а превращения обобщенных
мыслительных форм значения, унаследованных нами от прошлого. В
философии ставится задача понять, как и почему законы, идеи, взгляды,
обычаи, нормы получают принципиально иное содержание; тем более что
традиция исследования общественного сознания позволила накопить
огромный исторический материал, характеризующий рождение и
функционирование многих идей (правда, идеологическая обработка этих
данных умертвляла реальные смыслы истории возникновения идей).
Коммуникативный подход к исследованию совокупностей идей, теорий,
учений поможет понять феномены общественного сознания в их бытийной
реализации: оказывается, чтобы стать фактом общественного сознания, идея,
значение, норма и т.д. должны пройти через фильтры структур опыта,
коммуникаций, реальной деятельности.
Бедный коммуникационный потенциал общества задает «бедного»,
«частичного» человека, что проявляется в его возможностях
трансформироваться в новых социальных и исторических условиях. Об этом
свидетельствует история человека в России ХХ в.: многие люди говорят об
«обделенности» советского человека источниками информации, лишенности
доступа к новым системам значения, замкнутости узкими рамками одной
идеологии. Очевидно, что люди осуществляют деятельность исходя из
значений и смыслов, которые циркулируют в коммуникационных потоках
(интерсубъективный характер общественного сознания). Но значения и
смыслы
меняются
в
процессе
интерпретации.
Появляется
экзистенциональная коммуникация, и тогда появляется потребность в новых
значениях, а они либо создаются на базе культуры, либо на основе
трансформаций старых. Таким образом, содержание сознания постоянно
проблематизируется, усиливается либо его консервативность, либо
динамичность, открытость и возможность переинтерпретации значений, либо
опора на мертвые конструкты («спящее» сознание).
Идея изменчивости сознания известна давно: от Гамлета («пала связь
времен») до Ницще («сознание сжимается, как шагреневая кожа»), но в
отечественных исследованиях все же преобладает идея объективности,
истинности, абсолютности общественного сознания, господства его над
индивидуальным.
Эвристический смысл новых подходов к исследованию общественного
сознания состоит в том, что общественное сознание не раз навсегда данная
система значений, не априорная величина, оно конституируется в процессе
общения и деятельности на базе коммуникации, что общественное сознание
свое наиболее полное воплощение получает в дискурсах, что дискурс в этом
смысле есть «фиксация значений, которые находятся в изменчивых
отношениях» [Филлипс 2004, c.219], что наконец может быть определена
сфера социума, где сознание «есть» (существует как непрерывный и
остановленный поток), и тогда его можно исследовать, а не программировать
идеологемы.
Рассмотренные трансформации понимания общественного сознания
привели к иному, рефлективному исследованию сознания как
интегративного способа бытия человека, проявляющегося в способности
осознавать условия и формы своей жизнедеятельности, относиться к ним,
делать их предметом преобразования, привели к отделению сознания от
познания и мышления, к выделению сознания из психики; стереотипное
восприятие общественного сознания в массовом сознании конца ХХ в.
предполагало скорее негативную оценку этого явления, чем позитивную. В
настоящее время ситуация меняется.
Потенциал общественных идей, норм, значений, императивов,
входящий в коммуникационные потоки, предназначен для организации
жизненных миров отдельных людей, на базе чего возникает сопротивление,
протест, выражающийся в различных формах (конфликт, отталкивание,
разрушение, игнорирование, отказ и др.). Иначе говоря, в коммуникативных
практиках разного типа, а не столько в обучении, воспитании, развитии
складывается и развивается сознание каждого человека. В научной
литературе пока нет целостного исследования этих противоречивых явлений
общественного сознания, но очевидно, что систематическое нарушение
человеческих коммуникаций обусловлено не только объективными
обстоятельствами жизни людей, но и борьбой («войной») смыслов внутри
мотивационной деятельности человека.
Общество, в котором существуют социальные и культурные
механизмы производства противостоящих друг другу значений одного и того
же объекта, различных вариантов упорядочивания ценностей, символов и
смыслов, а социальные и гражданские институты, ответственные за
сохранение целостности общества, разрушены, находится в состоянии
острого кризиса.
Пример: споры националистов и национал-фашистов, демократов
разных качеств, либералов и демократов, коммунистов и демократов
свидетельствуют о столкновении смыслов общеупотребительных значений.
Слово «кризис» в нашей стране, в массовом сознании, воспринимается
как обозначение чего-то опасного, лишнего, ненормального. Нами кризис
понимается как естественный и необходимый атрибут соцокультурного
развития [Кощей 1998, с.83-90]. По мысли Сартра, «человека следовало бы
определить не через историчность – поскольку есть общества без истории, а
через постоянную возможность переживать кризисы, которые время от
времени потрясают общества» [Сартр 1994, c.205].
Кризис содержит в себе не только процессы разрушения, деструкции,
но и зерна рождения нового. Так, не было бы кризиса марксистско-ленинской
идеологии, не появились бы новые для современного человека идеи. В
отечественной литературе, посвященной кризисным явлениям в
общественном сознании, введено много понятий, связанных с кризисными
явлениями. Это: больное сознание, одичавшее сознание, частичное сознание,
оборонное сознание, деструктивное сознание и др.; все это попытки
обозначения проблем внутри сознания, опирающиеся на представление
жесткой («здоровой») структуры сознания. Но сейчас общественное сознание
рассматривается чаще всего «как эффект, появляющийся благодаря
сопряжению интенсивных силовых разверток, локализованных в различных
измерениях» [Исаков, c.154].
Кризисные явления в сфере коммуникации и общественного сознания,
по нашему мнению, являются общеобязательной формой жизни
коммуникации. Время, когда кризисы нужно было любой ценой
«уничтожать», проходит; оно было связано с господством монологической
формы общественного сознания, с жестким диктатом одной идеологии по
отношению к культуре, с господством общества над индивидом, учителя над
учеником, старшего над младшим, власти над любой, даже законопослушной
индивидуальностью, с линейным пониманием коммуникации как процесса
передачи готовых форм от прошлого к настоящему, от субъекта к субъекту.
Современность
диктует
профессиональному
сообществу,
занимающемуся наукой и образованием, воспитанием и обучением,
трансляцией систем значений в средствах массовых коммуникаций, новые
правила «игры». Полагаю, что всему этому нам еще предстоит учиться.
Литература
Бибихин В.В. Слово и событие. М., 2001.
Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000.
Исаков А.И., Сухачев В.Ф. Этос сознания. Спб, 1999.
Кощей Л.А. Кризисное сознание: попытка определения // Аналитика
сознания. Барнаул, 1998.
Мальковская И.А. Знак коммуникации. Дискурсивные матрицы. М.,
2004.
Сартр Ж.П. Проблема метода. М., 1994.
Филлипс Л.Дж., Йоргенсен М.В. Дискурс-анализ. Теория и метод.
Харьков, 2004.
Крапивенский А.С. (Волгоград)
Krapivensky A.S. (Volgograd)
СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В СРЕДЕ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕКЛАМНОЙ КОММУНИКАЦИИ
SUBJECT-OBJECT RELATIONS IN THE ENVIRONMENT OF
POLITICAL ADVERTISING COMMUNICATION
Ключевые слова: политический, реклама, коммуникация, социальный.
Keywords: politic, advertising, communication, social.
Операционализирется
понятие
«политическая
рекламная
коммуникация». Определяются основные социальные акторы этого процесса.
Выявляется совокупность субъектно-объектных отношений, характерных для
указанного вида социальной коммуникации.
The concept “political advertising communication” is operationalized in the
article. The maim social actors of this process are defined. The author reveal
complex of subject-object relations inherent to the given type of social
communication.
Для решения поставленной задачи (определения субъектно-объектных
отношений в обозначенной сфере деятельности) необходимо, во-первых,
опреационализировать процесс политической рекламной коммуникации, а
во-вторых, установить социальных акторов данного процесса.
Согласно
определению
Р.-Ж.
Шварценберга,
политическая
коммуникация представляет собой «процесс передачи политической
информации, благодаря которому она циркулирует от одной части
политической системы к другой и между политической системой и
социальной системой. Идет непрерывный процесс обмена информацией
между индивидами и группами на всех уровнях» [Шварценберг 1992, с.174].
В российской научной литературе наиболее широкое определение данного
явления дает М.Н. Грачев, по мнению которого, “объем понятия
«политическая коммуникация» ... должен включать в себя всю совокупность
феноменов информационного воздействия и взаимодействия в сфере
политики, связанных с конкретно-исторической деятельностью политических
акторов по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе”
[Грачев 2004, с.75].
Очевидно, что понятие “политическая рекламная коммуникация”
значительно ýже понятия “политическая коммуникация", так как охватывает
лишь ту часть циркулирующего информационного потока, который идет от
рекламодателя к реципиенту.
В самом общем виде политическая рекламная коммуникация
представляет собой процесс “распространения информации с целью
обретения властных полномочий каким-либо политическим актором”
[Шарков 2004, с.28]. Причем данный процесс одностороннего
информационного воздействия носит опосредованный характер, не в
последнюю очередь зависящий от выбранных рекламодателем даты
контакта, канала массовой социальной коммуникации, целевой аудитории и
т.д. Совокупность указанных факторов позволяет говорить о
коммуникативном акте политической рекламы как о ситуации “с
отодвинутым фактором адресата” [Темиргазина 2002, с.81], при котором
рекламодатель и реципиент находятся в разных временных и
пространственных измерениях.
Система социальных акторов процесса политической рекламной
коммуникации включает три звена. Это, во-первых, собственно
рекламодатель (актор, заказывающий политическую рекламу), во-вторых –
рекламопроизводитель (актор, владеющий каналом массовой рекламной
коммуникации и оказывающий весь спектр услуг по производству рекламной
продукции по донесению рекламной информации до аудитории), и, в-третьих
– реципиент/аудитория (пассивный актор, на которого направлено
политическое рекламное воздействие).
Под субъектно-объектными отношениями в настоящей работе
понимается совокупность отношений, состоящих из “предметнопрактической деятельности ... <субъекта> (индивида или социальной
группы), источника активности, направленной на объект” [Ильичев 1983,
с.661], производимой с помощью управления, то есть “воздействия, которое
приводит к изменениям в структуре, состоянии и деятельности объекта...”
[Прохоров 1988, с.23].
Исходя из вышеназванных определений, совокупность субъектнообъектных отношений в политической рекламной коммуникации
определяется воздействием:
а) субъекта-1 (политического рекламодателя) на объект-1 (начальную
политическую рекламную информацию), объект-2 (производителя
политической рекламы – владельца канала массовой коммуникации,
копирайтера, дизайнера и т.д.), объект-3 (законченную политическую
рекламную информацию – рекламное сообщение), и, наконец, объект-4
(сферы психики реципиента – его сознание, бессознательное и
предсознательное);
б) субъекта-2 (производителя политической рекламы – владельца
канала массовой коммуникации, копирайтера, дизайнера и т.д.) на объект-3
(законченную политическую рекламную информацию – рекламное
сообщение), и объект-4 (сферы психики реципиента – его сознание,
бессознательное и предсознательное) посредством объекта-5 (канал массовой
коммуникации);
в) субъекта-3 (реципиента), ответная реакция которого, в свою очередь,
влияет на последующую последовательную активность объекта-6
(политического рекламодателя), объекта-2 (производителя политической
рекламы – владельца канала массовой коммуникации, копирайтера и т.д.),
объекта-3 (законченную политическую рекламную информацию – рекламное
сообщение), объекта-5 (активность канала массовой коммуникации).
При этом воздействие, оказываемое на реципиента в ходе
политической рекламной коммуникации, находится в сфере политической
психологии, включающей в себя комплекс “компонентов политической
жизни общества, которые формируются и проявляются в политическом
сознании ... социальных групп и индивидов и реализуются в конкретных
действиях ... участников политических процессов” [Уледов 1988, с.169].
Для полноты картины субъектно-объектных отношений в сфере
политической рекламной коммуникации следует отметить их относительную
условность: Допустим, субъект-1 (рекламодатель) сам может быть объектом
политического рекламного воздействия другой политической рекламы (не
конкурирующей с ним в определенной выборной номинации), субъект-2
(производитель политической рекламы) сам невольно подвергается ее
психологическому воздействию вместе с целевой электоральной аудиторией
и т.д.
Следует отметить, что безусловная креативность процесса создания и
распространения политической рекламной продукции никоим образом не
отменяет строго научного, типологизированного подхода к его изучению. В
связи с этим по-настоящему эффективное проведение политических
рекламных кампаний и управление поведением политического реципиента
становится невозможным без определения субъектно-объектных отношений
в среде политической рекламной коммуникации.
Литература
Грачев М.Н. Политическая коммуникация: теоретические концепции,
модели, векторы развития. М., 2004.
Ильичев Л.Ф., Федосеев П.Н., Ковалев С.М., Панов В.Г. Философский
энциклопедический словарь. М., 1983.
Прохоров М. Введение в журналистику: Учеб. М., 1988.
Темиргазина З.К. Современные теории в отечественной и зарубежной
лингвистике. Павлодар, 2002.
Уледов А.К., Журавлев В.В., Котельников Г.А. и др. Теоретическая и
прикладная социальная психология. М., 1988.
Шарков Ф.И. Интегрированные рекламные коммуникации. М., 2004.
Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология: В 3 ч. М., 1992. Ч.1.
Малыгина Э.В., Подсадний Ю.В., Чувакин А.А. (Барнаул)
Malygina E.V., Podsadny Y.V., Chuvakin A.A. (Barnaul)
КРИЗИС РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ: НЕКОТОРЫЕ
РАЗМЫШЛЕНИЯ И НАБЛЮДЕНИЯ
CRISIS OF SPEECH COMMUNICATION: THOUGHTS AND
OBSERVATIONS
Ключевые слова: homo loquens, «расчеловечивание» речекоммуникативных отношений, утрата речью власти, межперсонажная
коммуникация, телевизионная коммуникация.
Keywords: homo loquens, “dehumanization” of speech-communicative
relationships, loss of speech power, interpersonal communication, TV
communications.
В статье рассматривается сущность кризиса речевой коммуникации.
Анализ проводится на материале рассказа В.М.Шукшина «Суд» и
телепередачи «Дом-2».
The paper considers the essence of speech communication crisis. The
analysis is performed based on V.M. Shukshin short novel "Court of law" and TV
program "Дом-2".
К проблеме кризиса речевой коммуникации мы обращаемся вне связи с
мировым кризисом, разразившимся в 2008 году. Наш интерес к названной
проблеме стимулировал прежде всего опыт изучения одним из соавторов
темы толерантности по материалам прозы В.М.Шукшина [Кощей, Чувакин
2001, с.75-77]; свою роль сыграло также прямое указание кинокритика
И.Манцова на существование в России начала 2000-х гг. системного кризиса
коммуникации. Приведем суждение упомянутого автора: «…У нас плохо с
диалогами. В стране с хорошей литературной традицией не умеют писать
диалоги. Кроме прочего, это говорит о системном кризисе коммуникации. В
современной России не уважают Другого и как следствие не желают с ним
разговаривать» [Кинообозрение … 2002, с.203-204].
Мысль И.Манцова вполне органично легла на осмысление процессов
рече-коммуникативного развития российского общества середины 1980—
2000-х гг. Показалось, что наметившаяся во второй половине 1980-ых – 1990ые гг. смена господства монологической парадигмы речевой коммуникации
парадигмой диалогической означала разрешение рече-коммуникативного
кризиса периода 1970-ых – нач. 1980-ых гг.: уже в середине 1990-ых гг.
отмечены явные признаки перелома рече-коммуникативной ситуации в
нашей стране [Русский язык … 1996; Культурно-речевая ситуация … 2002],
что и позволило зафиксировать в [Чувакин 2002, с.142-149] приведенный
здесь вывод о тенденции к смене парадигм.
Однако фактический материал речевой коммуникации первой
половины – средины 2000-х гг. позволил усмотреть появление некоторых
опасностей в процессах рече-коммуникативного развития современной
России. Речь идет, например, о возрастающих возможностях возврата к
господству монологизма, но уже в новых его проявлениях: диалогизм
превращается в квази-диалогизм: речевая коммуникация остается
диалогической по форме, но жестко монологической по сути; растет речевая
и, шире, коммуникативная, агрессия, что сопрягается с развитием
демагогической
составляющей;
распространяются
и
становятся
изощренными способы конструирования коммуникативной правды как
бессознательного и-или сознательного искривления или, более того, подмены
истины – на основе «лжи», «полуправды», принципов «видимости»,
«избирательности», целесообразности «психотерапевтического» воздействия
на граждан России и под. Стремление направить рече-коммуникативное
развитие «вспять», к сожалению, проявляется и в суждениях отдельных
специалистов-гуманитариев.
Ср.
показательное
название
статьи
барнаульского философа С.М. Журавлевой «Демократия и риторика – две
стороны одной беды человечества», опубликованной в материалах научной
конференции, посвященной изучению человека [Журавлева 2008, с.192].
Впрочем, заметим, что в ряде выступлений на ХП международной научной
конференции по риторике (Москва, 29-31 января 2008 г.) на некоторые из
проявлений отмеченной здесь опасности уже было обращено внимание [Роль
риторики … 2008]. Все это означает, по крайней мере, признание большей
сложности рассматриваемых процессов, чем виделось на первом этапе
существования новой России; по существу же, оказывается, что налицо
признаки или проявления кризиса речевой коммуникации.
В приведенном суждении И.Манцова, по сути дела, вскрывается исток
кризиса: неуважение к Другому. Если вспомнить значимость Другого в
философско-филологической концепции М.М.Бахтина, то оценка И.Манцова
не покажется плодом досужего вымысла критика или преувеличением
отмеченного им фактора. С учетом сказанного в приведенном суждении
И.Манцова прочитываются две важные мысли: кризис речевой
коммуникации – это кризис человека; «диагноз», лежащий по видимости в
плоскости нелингвистической, по сути дела входит в фундаментальные
составляющие теории речевой коммуникации, о чем свидетельствует и
существенность для теории речевой коммуникации принципа Вежливости, и
выдвижение этического компонента культуры речи, и наконец
фундаментальная значимость категории этоса в риторике [Культура русской
речи … 1996; Клюев 1998; Основы общей риторики 2000].
В данной статье мы обращаемся к сущностной стороне проблемы
кризиса речевой коммуникации (сосредоточивая внимание на кризисе в его
негативном смысле), а также приводим наблюдения над проявлениями
кризиса в межличностной коммуникации по материалам художественной и
телевизионной речи (как продукта лингвистической эвокации).
В последние годы о кризисе вообще и кризисе в гумантарных сферах в
частности стали писать нередко: речь идет о кризисе образования, искусства
и культуры, науки, общественного сознания и др. При этом традиционно
отмечаются универсальные и специфические черты кризиса в каждой из
сфер. Но, как отметил чл.-корр. РАН А.Н.Сахаров в одном из телевизионных
интервью на канале «Культура», любой кризис есть кризис человека. Если
это так, то можно полагать, что и кризис речевой коммуникации есть кризис
человека, но только не человека как целого, а все-таки как человека,
рассматриваемого в одном из аспектов – действования посредством языка
(человека коммуницирующего), или homo loquens. (Впрочем, подобная
аспектизация весьма и весьма условна, тем более в контексте
рассматриваемой проблемы.) Обращение к фигуре homo loquens не случайно.
Дело и в том, что именно homo loquens в современной филологии
квалифицирован как исходная реальность и объект филологии, и как базовая
категория
антропоцентрической
лингвистики,
и
фокус
речекоммуникативного исследования человека и социума [Кощей, Чувакин 2006,
с.8-20]. Более того, обращение к homo loquens позволяет спроецировать на
нашу область важнейшие представления о кризисе сознания [Кощей 1998,
с.83-90], в частности признать кризис речевой коммуникации как способа
общения социума, и как способа общения индивидов (и на разных ее
уровнях: межличностном, групповом, массовом, межкультурном; и речевой
коммуникации как таковой), увидеть кризис речевой коммуникации не
только в плане ее формы, но и в плане содержательности (значения, смыслы,
функции).
Соответственно сущность кризиса речевой коммуникации видится в
следующем.
1) Homo loquens лишается сугубо человеческого: способности к
мышлению-речи. См.: «…Язык является подлинным свойством человека как
вида, присущим в своих основных чертах только человеческим существам…
Язык решающим образом участвует в мысли, действии и социальных
отношениях» [Хомский 1995, с.132]. Приведенное суждение Н.Хомского
достаточно гибко для решения нашей задачи: оно позволяет признать, что
слабо развития способность человека к мыслеречевой деятельности или,
говоря современным языком, слабо развития мыслеречевая компетенция
говорящего и слушающего, влечет кризис речевой коммуникации, ибо
создает условия для порождения текста (сообщения), непригодного для
понимания, или неадекватного вторичного текста (сообщения). Ср.
выражения, прозвучавшие в разных телеинтервью: «N.N. по-прежнему любит
женщин / в хорошем смысле этого слова»; «Мы с M.M. националисты / в
хорошем смысле слова» и свидетельствующие скорее всего о слабо развитой
языко-речевой и коммуникативной компетенции говорящих. Слушающие
ориентируются на возможность любви в хорошем и плохом смысле (в
первом случае), на признание национализма явлением, в принципе
допустимым и даже положительным в цивилизованном обществе (второй
пример). Ни то, ни другое не только не соответствует данным толковых
словарей современного русского языка. Но и противоречит социальной и
речекоммуникативной практике. Другое следствие из суждения Н.Хомского
связано с уже отмеченной практикой бессознательного и-или сознательного
искривления, извращения истины, подменой ее «коммуникативной правдой».
2) Система рече-коммуникативных отношений в обществе
расчеловечивается: участники рече-коммуникативного акта становятся
неравноправными в рече-коммуниктаивном отношении, что не соответствует
принципам устройства информационного (тем более коммуникационного)
общества; один из участников наделяется правами субъекта речекоммункиативной деятельности, другой – объекта (по аналогии с
отношениями между человеком и компьютером на начальной стадии
развития компьютерных технологий). Отмеченные процессы наиболее ярко
проявляются, например, в процессах речевой (точнее рече-коммуникативной)
агрессии и стимулируют стремление определенной части общества
противостоять этим процесса расчеловечивания. Ср. выступления лиц,
пользующихся (пользовавшихся) у носителей языка авторитетом
(Д.С.Лихачев, Ю.М.Лотман, В.С.Непомнящий, М.Е.Швыдкой и др.),
принадлежащих к элитарному типу речевой культуры.
3) Речь вновь лишается власти. См. суждение Ц.Тодорова: в свободном
демократическом государстве «речь обладает властью» [Тодоров 1999, c.57];
в недемократическом же – «власть принадлежит институтам» [там же, с.60], а
значит, ее (власть) обретают сила, обман, манипуляция и под. Значит, один
из смыслов, не обязательно адекватный тенденциям прогрессивного развития
общества, но освященный авторитетом власти (в широком смысле этого
слова) a priori признается как доминирующей, более того, общеобязательный
для всех членов общества (группы и под.). Тем самым исчезает конкуренция
в сфере смыслов, «закрывается» проблема интерпретации смысла и под.
Легко предположить, что кризис речевой коммуникации по своей сути
существует в определенных проявлениях: непонимании, конфликте,
коммуникативных барьерах и др. Их перечень нуждается в дополнении,
осмыслении и исследовании. Тем более что каждое из них, взятое само по
себе, еще не есть проявление или сигнал кризиса Непонимание, речекоммуникативные конфликты и под. были всегда, даже в самые «спокойные»
периоды развития речевой коммуникации (впрочем, были ли таковые?) и в
самых продуктивных (эффективных) рече-коммуникативных актах.
Специфика фактов такого рода как проявлений кризиса видится в их глубине,
всеохватности, влиятельности, системной и фундаментальной значимости, в
возможности коренных переломов в рече-коммуникативном развитии
социума / одной рече-коммуникативной ситуации.
Далее приведем иллюстративный материал, который может
продемонстрировать репрезентированные в двух видах текстов –
художественном и телевизионном – проявления кризиса речевой
коммуникации. (Разумеется, мы отдаем себе отчет в том, что приводимый
материал существует как продукт лингвистической эвокации [Василенко,
Ожмегова, Савочкина, Сим, Чувакин 2007, с.83-95].
Обратимся к творчеству В.М.Шукшина. В 1970-е гг. Шукшин был
одним из немногих, кому, по оценке исследователей [Красичкова 1999, с.6971], удалось уловить процессы, происходящие не в политике разных
государств, а в способе существования людей. Недаром сам писатель
отмечал, что его интересуют ситуации «сшибки» характеров. Бесконечность,
глубина «сшибок», имеющих место в художественном пространстве,
например, практически всех рассказов писателя, позволяет предположить,
что им была выявлена и художественно исследована кризисная природа
взаимоотношений коммуникантов, во многом обусловленная социальным
миропорядком
как
явлением,
разрушающим
межличностное
взаимоотношение. Так, в действиях, поступках, общении персонажей
рассказа «Суд» автором представлены в сгущенном виде социальнопсихологические проявления кризиса межличностной коммуникации.
Хронотоп «суд» характерен для многих рассказов Шукшина. В статье
Т.А Калашниковой суд выявлен в системе оппозиции двух миров. «Чужой»
мир оказывается закрыт для ценностей «своего» мира (для мирного договора,
для платы за добро добром). Более того, законный суд не дает желаемого
справедливого решения (логика закона не связана с житейской мудростью
[Калашникова 2007, с.276-277]. Художественная ткань рассказа «Суд»
насыщена приемами, представляющими проявления кризиса уже в другом
аспекте: человек – человек, человек – общество, где социальный дисбаланс
проявляется в качестве следствия психологического кризиса персонажа,
стремящегося к самоутверждению и социализации во что бы то ни стало.
Назовем важнейшее из таковых.
Прежде всего это приемы с внутренней либо несобственно-прямой
речью для репрезентации душевных процессов персонажа, переживаемых им
в определенных ситуациях. Прием с внутренней речью изображает
«состояние размышления персонажа» [Василевская 1992, с.131-140]. В
рассказе «Суд» посредством данного приема осуществляется выход на сферу
мотивации поступка персонажа. «Ну да, а я сейчас, выходит, иду человека
топить, - думал Ефим. – На кой бы она мне черт сдалась, если так-то, подоброму-то». И вспомнил, как гладкая Алла Кузьминична, когда толковала
про самовозгорание, то на Ефима даже не глядела, а глядела на страхового
агента…». Внутренняя речь позволяет усмотреть состояние героя в ситуации
безразличного и неуважительного отношения к человеку. Поэтому желание
осуществления судебного разбирательства вскрывает проблему, имеющую
психологическое обоснование: суд – способ реабилитации персонажем
своего положения в социуме.
Ш. Балли обосновал двойственный характер речи в процессе
межличностного
контакта,
что
определяет
тактики
поведения
коммуникантов: «В первом случае – напор, порыв, нападение; во втором,сдержанность и осторожное отступление» [Балли 2003,с. 34-36]. Персонажи
рассказа действуют за счет первой тактики поведения, ее представление
автором позволяет увидеть как господствующее в пространстве их
взаимоотношений чувство личной неприязни. Выход на субъективнооценочный уровень, избегание прямой номинации формируется посредством
употребления языковых форм, маркирующих пренебрежение к собеседнику,
стремление дистанцироваться от него (вот эта вот гражданка, мамзель,
ученая голова, сам с ней разговаривай, она же слова никому не дает
сказать). Тактика напора и наступления, по сути дела, выступает приемом
трансформации их диалога в квази-диалог. Ср. значимое концептуальное
противопоставление и несовместимость понятий «гражданка и товарищ»
как общепринятых нормативных обращений, установленных советской
системой, с одной стороны, и «соседи», – с другой.
Отметим систему оппозиций и на стилистическом уровне. Особенно
ярко звучит следующее противопоставление: самовозгорание (в речи Аллы
Кузьминичны) и самозагорание (в речи Валикова). Наименование
вынесенного в иск судебного разбирательства факта (самовозгорание)
приобретает в речевой партии Валикова ненормативную форму
самозагорание. Искажение нормы выступает в качестве выражения
сознательного намерения Валикова подчеркнуть недоброжелательное
отношение к героине, попытку представить ее деловую грамотность в
пародийном аспекте. Таким образом, конфликт по поводу поджога
переносится на уровень репрезентации личностных характеристик. Причем
оправдание героиней своего поступка в восприятии Валикова выглядит
способом «дурачить людей». Неспособность персонажей понять друг друга в
рассказе обнаруживает психологическую природу коммуникативного
кризиса.
В рассказе суд выступает в качестве антропоморфной метафоры (суд
выехал из района). Судебная система – основной регулятор процессов
стабилизации межперсонажного взаимодействия. Однако поставленную
задачу: формирование взаимопонимания и достижение консенсуса – этот
институт не выполняет. В рассказе представлена негативная оценочная
характеристика органа судебной власти, указана его никем не одобряемая
роль (кляузное дело, никем в деревне не одобряется). Обращение к суду, тем
не менее, подчеркивает отсутствие налаженной системы социального и
межличностного взаимодействия, атрофированность установки на
непосредственное взаимопонимание и уважение друг к другу. Суд дан не
только в функции посредника, но и участника коммуникативной
деятельности. В системе взаимодействия Человек – Орган власти происходит
подмена субект-субъектных отношений субъект-объектными. Диалогичность
взаимоотношений нарушена, а значит, человек становится объектом
манипуляции лиц, концентрирующих сеть властных полномочий.
Итак, «сшибка» характеров как предмет художественного интереса
В.М.Шукшина изображена в рассказе как бесконечный процесс, как
неразрешимая ситуация (см. финал рассказа); приемы ее представления
покоятся на оппозиции и даны в тексте сгущено, плотно. Социальнопсихологический и идеологический тупик, разрыв социальных связей,
маркированный тупиком рече-коммуникативным, – вот главные признаки
кризиса
речевой
коммуникации,
художественно
исследованной
В.М.Шукшиным в рассказе «Суд».
Приведем еще один пример. Это фрагмент записи телепередачи «Дом2». В сцене участвуют Анастасия Дашко (А.) и Сэм Селезнев (С.), которые
уже больше года являются парой и живут в отдельном домике
(предоставляется участникам проекта, объявившим себя влюбленной парой).
Ситуация. Анастасия собирается уезжать по делам.
А.: Все/ я поехала/ давай//
С. лежит на кровати и не реагирует на реплику А.
А. (повышает голос): Давай/ поцелуй/ и пойду!
С.: А что/ поцелуй и пойду/ я тебя может провожать хотел идти
(встает с кровати)
А. (грубо): Ну иди!
С.: Иду/ а ты че орешь-то на меня/а!
А. (кричит): Ничего! Не хочешь/ не иди/ тебя никто не заставляет!
С.: Бычара!
А.: Сам бычара!
С.: Сама бычара! Орет тут еще/ голос надрывает!
А. (с угрозой): Ты еще забыл/ как я ору!
Данный диалог, построенный по законам эвокации межличностной
коммуникации, фактически воспроизводит рече-коммуникативный конфликт
(См.: [Муравьева 2002]). В самом деле, его сигналами выступают, например,
следующие явления:
- игнорирование С. высказывания А.: Все/ я поехала/ давай//;
- использование тактики «наезда»: А. Иду/ а ты че орешь-то на
меня/а!//;
- использование тактики угрозы: А. (с угрозой): Ты еще забыл/ как я
ору!
- резкость мелодики высказываний (обоими участниками диалога);
- использование просторечно-бранной лексики (орешь, бычара и др.) и
др.
Более того, каждая из диалогических пар приведенного диалога
строится как конфликт. См. хотя бы последнюю:
С.: Бычара!
А.: Сам бычара!
С.: Сама бычара! Орет тут еще/ голос надрывает!
А. (с угрозой): Ты еще забыл/ как я ору!
Охотно допускаем, что такого рода построение диалога в ТВ-передаче
соответствует представлениям об этических нормах речевого общения у
определенной части современного российского общества – у той части,
которая, по оценке О.Б.Сиротининой, принадлежит к фамильярноразговорному или просторечному типу речевой культуры [Хорошая речь
2001, c.21-24], где стандартны диалоги «в режиме наезда, в режиме
распальцовки» (И. Манцов), где доминирует неуважение к собеседнику
(проявляется в неумении ценить человека, демонстрировать признание его
достоинства, значимости, согласие с его самооценкой, быть с ним на равных,
идти на уступки и др.). Но дело даже не в этом. Приведенный материал попал
в сферу нашего внимания в силу того, что данная ТВ-программа (в том числе
в
рассмотренном
фрагменте)
фактически
позиционируется
как
соответствующая русской речевой и, шире, национальной культуре
(возможно, и национальному риторическому идеалу!). А это уже есть не что
иное, как проявление кризиса речевой коммуникации. См.: «Наше время –
время новой социологической и нормативной этики и эстетики. Нам
необходимо поэтому представлять учение о культуре речи как орудии
социальной солидарности и симпатии (выделено нами. – Э.М., Ю.П., А.Ч.).
В этом ключе особое значение получают задачи эстетического и этического
воспитания языковой личности» [Культура русской речи … 1996, c.171-172].
Итак, наши рассуждения и анализ фрагментов материала позволяют
отметить в качестве оснований кризиса речевой коммуникации тотальную
несостыкованность систем значений, функционирующих в речевой
коммуникации социума, невладение принципом уместности как
фундаментальным принципом речевой коммуникации. Естественно, что в
разных рече-коммуникатвиных сферах названные основания проявляются
по-своему.
Если обратиться к вопросу о преодолении кризиса речевой
коммуникации, то позволим себе высказать предположение, что оно может
быть осуществлено только всем сообществом говорящих. Ведущая роль в
этом процессе принадлежит той составляющей сообщества, входящие в
которую принадлежат к элитарному слою речевой культуры: они и
влиятельны, и в большей мере ответственны за рече-коммуникативное
развитие общества. Судя по данным исследователей, в этот круг входят и
лица, стоящие у власти, у руководства политическими партиями,
работающие в СМИ, осуществляющие рече-коммуникативную деятельность
публично.
И еще одно замечание – относительно методов исследования
проблемы: ведущая роль в их совокупности принадлежит дискурсивному
анализу.
Литература
Балли Ш. Язык и жизнь. М., 2003.
Василевская Л.И. О внутренней речи в рассказах В.М. Шукшина //
В.М. Шукшин – философ, историк, художник. Барнаул, 1992.
Василенко Т.Н., Ожмегова Ю.В., Савочкина Е.А., Сим О.А., Чувакин
А.А. Новые возможности лингвоэвокациониых исследований //
Сибирский филологический журнал. 2007. № 4.
Журавлева С.М. Демократия и риторика – две стороны одной беды
человечества // Человек: философская рефлексия. Границы
философских дискурсов. Барнаул, 2008.
Калашникова
Т.А.
Суд
//
Творчество
В.М.
Шукшина.
Энциклопедический словарь-справочник. Барнаул, 2007. Т.3.
Кинообозрение Игоря Манцова // Новый мир. 2002. № 6.
Клюев Е.В. Речевая коммуникация. М., 1998.
Кощей Л.А. Кризисное сознание (попытка определения) // Аналитика
сознания. Барнаул, 1998.
Кощей Л.А., Чувакин А.А. Homo Loquens как исходная реальность и
объект филологии: к постановке проблемы // Филология и человек.
2006. № 1.
Кощей Л.А., Чувакин А.А. Тоска по толерантности (Василий Шукшин
и его герои) // Лингвокультурологические проблемы толератности.
Екатеринбург, 2001.
Красичкова Н.С. О мировоззрении писателя // Провинциальная
экзистенция. Барнаул, 1999.
Культура русской речи и эффективность общения. М., 1996.
Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург,
2000.
Муравьева Н.В. Язык конфликта. М., 2002.
Основы общей риторики. Барнаул, 2000.
Роль риторики и культуры речи в реализации приоритетных
национальных проектов. М., 2008.
Русский язык конца ХХ столетия. М., 1996.
Тодоров Ц. Теории символа. М., 1999.
Хомский Н. язык и проблемы знания // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9.
Филология. 1995. № 4.
Хорошая речь. Саратов, 2001.
Чувакин А.А. Концептуальные основы риторического образования на
филологическим факультете университета // Языковое бытие человек и
этноса: психолингвистический и когнитивный аспекты. М., 2002. Вып.
5.
Мансурова В.Д. (Барнаул)
Mansurova V.D. (Barnaul)
КОММУНИКАТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ:
ФРАГМЕНТАЦИЯ И «СБОРКА» СМЫСЛА
COMMUNICATIVE REALITY: FRAGMENTATION AND
ASSEMBLY OF ESSENSE
Ключевые слова: коммуникация, хаос, энтропия, гиперсигнификация,
«точка сборки», «катастрофа сборки», журналистская информация,
журналистский текст.
Keywords: communication, chaos, entropy, hypersignification, “assembly
point”, “catastrophe of assembly”, journalistic information, journalistic text
В статье анализируется один из парадоксов массовой коммуникации:
«катастрофа» утраты смысла при явном избытке информации. Автор
выдвигает свою гипотезу «протокола смысла» (М. Кастельс) – логически
структурированный, символически насыщенный журналистский текст. В
качестве метода исследования предлагается «теория катастроф» Р. Тома.
The article analyses one of the paradoxes of mass communication – disaster
(“catastrophe”) of loss of an essence while the excess of information is obvious.
Author introduces her own hypothesis of “protocol of meaning” (M. Castells) as a
logically structured and symbolically filled journalistic text. R. Thom Catastrophe
theory is offered as research method.
Развитие информационных и сетевых технологий в ХХ столетии
коренным образом преобразило систему массовых коммуникаций и способов
накопления, передачи знаний о мире. На смену печатному тексту –
основному в прежние века способу фиксации представлений о мире –
пришли формы аудиовизуальной и гипертекстовой, компьютерной системы
коммуникации. Человечество вступило в эпоху господства коммуникативных
средств, вводящих его в органичный для восприятия реальности баланс
чувств и эмоций.
По мере развития информационных технологий происходит всё более
ощутимая диверсификация форм отражения реальности, усложняется
характер коррелирования содержательных и формальных структур
воспроизводимых образов и схем. Вступление развитых стран мира в эпоху
глобальной информационной революции, становление индустрии массмедиа, основанной на применении новых информационных технологий в
массовой коммуникации, приводит к накоплению специфического продукта
их внедрения – глобальной картины мира, свободно конвертируемой
потребителями массовой информации.
Массовая коммуникация, являющаяся плацдармом для «встречи»
самых различных познавательных парадигм и установок, культур и
моральных ценностей, порождает особый социокультурный феномен –
виртуальную реальность, более значимую и доступную для коммуникантов,
нежели окружающая действительность. Именно в ней реальностью
становятся знаки и информация, текст и гипертекст, «симулякры» культуры,
которые опосредуют социальные процессы в обществе. Реальность как
таковая с живыми людьми и ситуациями перестала быть единственным
исходным объектом и предметом отражения системой средств массовой
коммуникации. Накопленные человеческим опытом образы, символы и знаки
оказались самодостаточными для воспроизводства и организации в качестве
мнимой, или виртуальной реальности. Суть онтологического парадокса
состоит в том, что именно эта мнимая, ненастоящая реальность стала и
орудием, и средством изменений реальной жизни общества и каждого его
представителя в отдельности.
Перевод информационных потоков на язык новых технологий,
интенсификация информационных процессов привели к разрушению
динамических соотношений и взаимосвязей «микрокоммуникационных
миров», информационной картины мира конкретного субъекта и общества в
целом. На смену логической иерархии знаний пришла «нелинейная»,
дискретная, основанная на интуитивно-ассоциативной связи понятий и
образов, но не всегда конгениальная тезаурусу воспринимающего субъекта
картина мира. Из процесса коммуникации всё чаще и чаще «выпадает»
привычно сканируемый глазом текст. Представленность человеческого
бытия в других знаковых и символьных системах требует мобилизации не
только гносеологических и рациональных способов постижения
действительности. Определяющим условием «перевода» информации из
одной знаковой модели в другую становится психологический механизм
ассоциативной
связи,
обеспечивающий
совпадение
смысловых,
социокультурных полей коммуникантов.
Ибо как свидетельствует современная наука, «… коммуникативная
реальность – это прежде всего реальность интерсубъективных
коммуникаций» [Аршинов, Лайтман, Свирский 2007, с.111].
В качестве базовой модели коммуникационного процесса в
большинстве концептуальных подходов к изучению медиа-эффектов, как
правило, рассматривается классическая структура коммуникативного
процесса, предложенная еще Г. Лассуэлом: 1. Кто сообщает? 2. Что
сообщает? 3. По какому каналу? 4. Кому? 5. С каким успехом? На ее основе,
с учетом содержательных и идеологических составляющих, варьируется
практически одна и та же модель, включающая контекст сообщения, код,
систему обратной связи адресата и адресанта.
Модели были стройными, идеально вписывались в концепции
коммуникационного процесса. Но у каждого последующего создателя
возникали все новые и новые претензии к их линейности, не охватывающей
всего разнообразия информационных взаимодействий. И в зарубежной, и в
отечественной коммуникативистике моделирование стало выливаться в
самостоятельную область изысканий. К примеру, отечественные
исследователи массовой коммуникации В.Ю. Борев и А.В. Коваленко,
изучившие опыт зарубежных предшественников, предложили модель,
имеющую «двусторонний, кольцевой, замкнутый характер», вбирающей
множество необходимых структурных элементов коммуникации».
За рубежом первая нелинейная модель коммуникации была
предложена Т. Неткомбом в 1953 г. Она имеет вид равностороннего
треугольника, в котором к двум углам – коммуникатор и коммуникант –
добавляется третья вершина треугольника, характеризующая социальную
ситуацию, в которой происходит акт коммуникации. Но и она не
удовлетворила исследователей. За «треугольником» Т. Неткомба, отмечает
И.В. Крылов, появляется модель Весли-Маклина, которая содержит уже 5
элементов структуры – добавляется редакторская функция и функция
обратной связи. При всей достоверности модели специалисты, тем не менее,
отмечают и ее недостатки: она не охватывает весь спектр социальных связей.
Дальнейшим развитием «геометрии» коммуникаций, отмечает И.В.
Крылов, стали циркулярные (Г. Малецке, Э. Андерс, Л. Стаатс и Р. Бостром),
мозаичные (куб, состоящий из множества маленьких кубиков (С. Бейкер),
спиральные (Ф. Дэнс). Являясь «объемными», они более адекватно передают
трансакциональную природу процесса массовой коммуникации.
Стремление теоретиков вырваться из линейных представлений и
выстроить трехмерные пространственные модели коммуникативного
процесса отвечало объективному процессу шквального развития и
усложнения информационно-системных связей.
Еще в середине ХХ века Маршалл Маклюэн, увидевший грядущий мир
в прообразе «глобальной деревни», отметил новый феномен цивилизации –
«шарообразность» картины мира, недифференцированную соединенность в
ней человека и общества.
Необходимость понимания внутренней структуры, взаимосвязи и
взаимообусловленности информационного взаимодействия, характера
саморазвития и самодвижения массово-коммуникационных процессов
поставила перед исследователями задачу совершенствования «оптических
средств изучения», обладающих новыми разрешающими способностями
анализа и синтеза.
«Геометрия» современного коммуникационного пространства, где «все
времена и пространства сразу», где не зафиксированы позиции субъекта и
объекта взаимодействия и где событие, медиа-событие, дано не в
завершенном виде, а в противоречивом процессе становления и развития,
уже
не
вписывается
в
одномерные
плоскости
бытования.
В качестве аллегорической модели такого коммуникационного процесса
можно представить своебразную конструкцию из гигантской Ленты
Мёбиуса. Эта модель позволяет представить то, как относительны в этом
мире «начало « и «конец», «черное» и «белое», «прошлое» и настоящее», как
случайны, но все же закономерны необходимость и возможность.
Массовая коммуникация спровоцировала появление информационного
продукта, конвертируемого в любой экономической и социальной системе,
способного моментально сблизить миллионы людей, обогатить новым
знанием и возможностью для самопрезентации в пространстве инфокосмоса.
Став информационным, общество возвело миллионы людей в статус
коммуникантов, якобы, «владеющих миром», – транспарентным,
коммуницируемым, самоуправляемым. Ведь промысел всевышнего в том и
состоит, что человек, вооруженный знанием о себе и мире, свободен в своих
делах и чаяниях.
Но парадокс общества информационного избытка как раз и состоит в
том, что, теоретически обладая доступом к несметным гигабайтам
информации, на практике коммуниканты предпочитают обходиться самым
малым: от «бегущей строки» в супермаркете до гламурного журнала в офисе.
Эту ситуацию специалисты уже поспешили назвать своеобразным
«возвратом к Средневековью», когда свои утилитарные потребности в
социальной информации человек находил в ближнем окружении или же в
апелляции к неземным силам.
«Коммуникационная сторона выходит на первый план с точки зрения
скорости сообщения, возможности более полной медиалингвистической
реализации в коммуникации, многократного присутствия в ней. Вопрос о
том, КТО коммуницирует, КТО становится носителем сообщения, звучит
достаточно проблематично. Человек утрачивает способность к разгадыванию
предназначенных для него смыслов. – констатирует И.А. Мальковская, автор
исследования «Многоликий Янус открытого общества» [Мальковская 2005,
с.118]. Оказавшись в мире глобальной коммуникации, где все
информационные посылы унифицированы и потому обезличены, человек
утрачивает способность не только фиксировать источник информации, но и
осмысленно потреблять предназначенный для него информационный
«миксинг».
«Поскольку
потребляемое,
благодаря
универсальности
носителей
информации, может постоянно воспроизводиться, тиражироваться,
обновляться и т.д., возникает ситуация «смысловой пустоты» при
одновременном количественном заполнении сознания огромным объемом
информации. Ситуация «потери смысла» такова, что реакция на информацию
все больше заменяет действие вследствие информации. Постоянное
стимулирование реакций, не связанных с действиями, опустошает человека,
стимулируя лишь бесконечный «шопинг» и искусственное «взбадривание»
[Мальковская 2005, с.118-119].
«Это происходит потому, – утверждает Ж. Бодрийар, – что
информация вместо того, чтобы побуждать к коммуникации, занимается её
разыгрыванием. То же и в отношении смысла: информация не производит
смысл, а разыгрывает его» [Бодрийар 1996, с.32-47]. Цифровые технологии
производства, передачи и визуально-образной интерпретации информации
стали самоцелью для современных «властителей дум». Без «игрового
начала», или инфотеймента, не выйдут ни сюжет в эфире, ни сообщение в
газете. Но технологи массового информирования не останавливаются на
достигнутом: изобретаются новые мобильные интерфейсы, позволяющие
адаптировать информационные потоки под требования конкретных
потребителей. Печатные версии газет и журналов сопровождаются
онлайновыми, которые, в свою очередь, демонстрируют чудеса третьего
измерения реальности – в хитросплетении множества взаимосвязанных
структур, разветвляющихся ссылок и мультимедийных свойств. «Во все
тяжкие» пускаются даже самые респектабельные издания и медиахолдинги,
казалось бы, не нуждающиеся в искусственном нагнетании интереса
публики. Вот конкретные примеры:
Джим
Брэди
(Jim
Brady),
исполнительный
редактор
Washingtonpost.com:
– «Наше издание можно читать в любом месте, у нас множество
новостных статей, фотогалерей, мы создали свои видеоролики, блоги и т.д.
Например, у нас есть услуга city-guide – карта города, по которой читатель
может «ходить» в онлайн-режиме и находить нужные ему объекты и
информацию о них. У нас есть сервис sit-down – в определенное время
собираются люди и общаются в онлайне. Используем мы и аудиотехнологии.
Например, во время обсуждения вопроса о новом гимне в штате Вирджиния
наши корреспонденты попросили политиков напеть понравившуюся
мелодию – аудиофайлы были сразу же выложены на наш сайт».
Кристи Фрилэнд (Christia Freeland), редактор американского издания
Financial Times:
– «Что же нового сделало наше известное своей консервативностью
издание? 1.Создало новую издательскую систему, которая позволяет
печатать сразу в онлайн-режиме. Журналист может печатать текст за
несколько тысяч километров от родной страны, и его творение будет
автоматически появляться на сайте газеты…4. Открыло обычному
читателю доступ к созданию новостей. Таким образом каждый смог
почувствовать себя ньюсмейкером. …6. Применило практику использования
разных языков на сайте. Так, у нас есть проект FT Chinese – публикация всех
материалов на китайском языке и прямая связь с китайскими регионами».
Эстен О. Сежер (Esten O.Saether), редактор по новым медиа газеты
Dagbladet, Норвегия:
– «Норвежская газета Dagdladet предлагает онлайновую версию в
формате Play Station (PSP), которая является одним из наиболее
интересных способов привлечения молодых читателей, когда новости
смешиваются с развлечением…. С помощью PSP- версии можно выбирать:
читать
новости
или
играть
в
видеоигры»
[http://www.gipp.ru/print.php?id=16380].
Как видно, нет предела совершенству форм и способов «упаковки»
информационных посланий. Формируемые в процессе коммуникации
семиотические системы то усложняются, а то минимизируются до
простейших слоганов, сопровождаются кодами, адекватными то «идолам»
рода, а то – пещеры… «Базы данных» коммуникаторов не успевают за
апгрейдом, навязываемым технологиями…. «Петрушкам» за ноутбуками и
глянцевыми журналами остается торопливое участие в процессе сложения
букв и слогов.
Исследователи, а затем и сами создатели информационного изобилия
всерьез заговорили о «смысловой» катастрофе в каналах массовой
коммуникации. Совмещение планов и временных реалий, домыслы как
художественная интерпретация, приводят к такому явлению, как
гиперсигнификация. Знак, когнитивный смысл, закрепленный за ним,
благодаря технологическим и «художественным» находкам авторов начинает
обретать дополнительные смыслы. Способ конструирования дополнительной
знаковой системы «похищает» смысл первичных знаков и предъявляет его в
новом виде.
Перенасыщенность когнитивной сферы, как ни странно, ведёт к
появлению «пробелов» в знании об окружающем мире. Ибо, ведя поиски
информации в изменчивой среде, сознание часто не успевает соотнести
полученные когниции (установки, мнения, стереотипы) с уже имеющимися.
Рациональная структура самоосознающего и самотождественного субъекта
оказывается
неспособной
молниеносно
или
достаточно
быстро
переключиться, настроиться на поток разноплановой, противоречивой, порой
взаимоисключающей смыслы, сопоставляемой информации. Происходит, так
называемое, смещение «точки сборки» смысла.
Кроме художественно-образной трактовки у понятия «точка сборки»
есть и устоявшиеся, закрепленные когнитивной практикой, определения
пространственной фиксации воспринимаемой реальности.
Согласно одному из них, «Понятие «точка сборки» происходит из
мистической литературы и означает, по сути, фиксацию на том или ином
способе восприятия реальности. При смещении точки сборки, согласно
учению американских шаманов, происходит радикальная перестройка в том,
как видится, воспринимается и функционирует окружающий мир»
[Засурский 2006, с.142].
В мире «большой науки», оперирующей законами глобального
характера, понятие «сборки» экстраполируется на явления, результирующие
«смещения» динамической стройности и упорядоченности систем.
Появились первые попытки использования математических методов в
изучении структурных «сдвигов» в социальных системах, приводящих к
катастрофическим явлениям. В частности, ученые А.К. Гуц и Ю.В. Фролова
[Гуц, Фролова 2007] попытались применить теорию катастроф Рене Тома для
моделирования процессов резкого нарушения динамического равновесия в
социальных системах, приводящих к криминальной катастрофе, тюремному
бунту, краху биржи.
Используя идеи теории динамических систем и теории катастроф,
приемы, отнесенные Р. Томом к «мягкому моделированию», ученые нашли
способы формализации характеристик элементов неравновесных систем,
приводящих систему к бифуркационному скачку. Используя математический
аппарат теории катастроф, они получили примеры типичной «катастрофы
сборки», демонстрирующей резкое нарушение параметров порядка в
системе, названной ими «социальным полем» [Гуц, Фролова 2007, с.56-64].
При этом за основу определения берется понятие «поля», данное
Эйнштейном: «Совокупность сосуществующих фактов, которые понимаются
как взаимозависимые» [Левин 2000]. Таким образом, характеристика
социального поля дается как совокупность взаимодействия всех фактов,
имеющихся в данной системе и оказывающих воздействие на ее состояние.
Социальное поле, в данном случае – поле смысла, создаваемого в
системе массовой коммуникации взаимодействием сосуществующих в
информационных потоках фактов, не может не представлять собой
неравновесную динамическую систему, функционирующую по законам
энтропии. «Катастрофа сборки» смысла как раз и происходит при резком
нарушении параметров порядка в социальном поле поступившей к
коммуниканту информации: при диссонансе – несовпадении культурных
кодов и значений, при явном алогизме выстраиваемых медиасобытий.
Коммуникация оказывается дисфункциональной, ибо не приводит к
появлению «смысла… как результата символического взаимодействия
сознаний» [Аршинов, Лайтман, Свирский 2007, с.48].
Хотя
для
самоорганизующейся
системы
информационного
взаимодействия так же, как и для других подобных систем, существенными
признаками являются: постоянное становление хотя бы микроскопической
упорядоченности (из хаоса информации должен возникать хоть какой-нибудь
смысл, иначе: зачем читать, смотреть и слушать?!); когерентность в
появлении и исчезновении медиасобытий (отсюда – всеми каналами СМИ
воспроизводимые сенсации и комментарии, завладевающие умами
миллионов); частота бифуркационных кризисов системы, когда требуются
все новые и новые аттракторы, выводящие её из информационного хаоса.
Поиск их затруднен и подчас лимитирован дефицитом времени. «Катастрофа
сборки» имеет для смысла разрушительные последствия. Как заметил ещё Ж.
Бодрийар, «…потребность в смысле, желание реальности, однажды исчезнув,
восстановлению уже не поддаются. Для системы это катастрофа» [Бодрийар
2000, с. 34].
Энтропийный анализ самоорганизации систем, имеющих, по
определению современных философов, «информационную причинность»,
показывает, что зависимость между случайностью и возможностью
приобретает в них геометрическую прогрессию. Требуется все больше и
больше «случайностей», чтобы из хаоса становился, возникал определенный
порядок. Наблюдается обратно пропорциональная зависимость между
увеличением информации и возрастанием/убыванием смысла. Чем больше
информации, тем труднее в этом хаосе найти долю смысла, соотносимого
хотя бы с обыденными представлениями о реальности. Чего стоит только
возглас Ж. Бодрийара – одного из критиков постмодернистского «карнавала»
публичных текстов массмедиа: «Мы прошли всеми путями производства и
скрытого сверхпроизводства предметов, символов, посланий, идеологий,
наслаждений. Сегодня игра окончена – всё освобождено. И все мы задаем
себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?» [Бодрийар 2000, с.7].
Идеолог и теоретик информационного общества М. Кастельс, также
озабоченный «катастрофами информационного взаимодействия сознаний»,
предлагает искать своеобразные «протоколы
смысла»,
которые
«…представляют
собой
коммуникационные
мостики
между
персонифицированными гипертекстами, не зависящие от общей практики»
[Кастельс 2007, с.238-239]. И в качестве такого универсального
коммуникационного «протокола смысла» он называет искусство.
Действительно, поликодовость языка искусства может быть ареной
общественного договора. Она является механизмом, структурирующим
коммуникацию, способным выводить систему значений из хаоса и создавать
параметры порядка в системе информационного обмена. То есть,
производить «сборку смысла». Но как в таком случае объяснить
коммуникационный коллапс мирового масштаба, спровоцированный
скромным датским художником, языком искусства призвавшим пророка
Мохаммеда вразумить воинственных исламистов? А ведь каррикатуры,
опубликованные в газете провинциального датского городка, отвечают всем
канонам высокого искусства… Так ли универсален «коммуникационный
мостик» искусства?
По заключению М.В. Сапронова, сделанному им в статье
«Синергетические подходы в исторических исследованиях…», «Структурная
информация является жёстким ядром культуры данного социального
организма и связывает воедино его разнообразные элементы. Историческая
этнология и социология используют для характеристики ядра понятие
«центральная зона культуры» [Сапронов 2002, с.162]. Определяя культуру
как «…способы приспособления к окружающей среде», ученый обозначает
структурную информацию через понятие «традиция» [Сапронов 2002, с.162].
Именно наличие в структуре информациогенеза системы «жёсткого
ядра культуры», традиционной для социума, обеспечивает ей наиболее
оптимальное соотношение детерминации и свободы. При этом исследователь
ссылается на открытый российским ученым Е.А. Седовым «закон
иерархических компенсаций», согласно которому уровень структурной
информации не может опускаться ниже 80%, иначе система начинает терять
свои адаптивные свойства и быстро впадает в хаос.
То есть, искусство может быть «протоколом смысла» лишь в
коммуникационном взаимодействии субъектов одной традиционной
культуры! А мы хоть и живем в системе открытого информационного
взаимодействия, но в разных культурных традициях. Следовательно,
целесообразно обратиться к другому механизму структурирования
смысловых значений социальной информации, объективно созданному самой
системой. Им может быть аналитически структурированный медиатекст.
Текст, в котором сосредоточены эвристические возможности не только
выражения и передачи смысла, но и возможности совместного открытия
смысла коммуникантами в процессе диалога сознаний. Как утверждал ее
М.М. Бахтин, понимание смысла «…должно находиться на выходе из текста,
на границе текстов, в авантюре диалога с внетекстовым автором текста, с
бесконечным контекстом культуры» [Бахтин 1972, с.300].
Катастрофа утраты смысла во многом спровоцирована тотальной
потерей, вымыванием аналитически структурированных, диалоговых тестов
из коммуникационного пространства. Коммуникативную реальность
формируют в основном тексты информационного характера, мало связанные
друг с другом, не содержащие той самой «авантюры диалога», о которой
говорил Бахтин да и все российские мыслители. Сдаёт свои позиции и
журналистская информация. По заявлениям аналитиков, в общем объеме
текстов,
функционирующих
в
коммуникационном
пространстве,
журналистских, то есть структурированных и аналитически насыщенных
медиатекстов, и остается менее 8 процентов.
А между тем, журналистика, созданная человечеством для массового
информационного взаимодействия и общественного диалога, является
частью семиосферы. Пространства, которые генерируются в знаковых
формах этого взаимодействия, с момента своего возникновения в ещё
допечатных формах стали играть существенную роль в процессах
коммуникационного взаимодействия
Журналистская информация является тем уникальным культурносемиотическим конструктом, позволяющим осуществить многовариантный
процесс производства и передачи социально значимых смыслов. Субъекты
этого производства – авторы сообщений онтологизируют фрагменты
реальности, интерпретируя образы-факты, образы-события, образы-модели с
точки зрения их социальной значимости. В то же время социальный контекст
в процессе опредмечивания реальности, как правило, обусловлен энергией
личностного видения и субъективного выражения смысла. В этой дихотомии
«социального-индивидуального»
заложен
эвристический
потенциал
производства и воспроизводства социальных смыслов в сфере
специализированной, социально значимой, журналистской деятельности.
Именно эта двойственность делает её творчеством, в высшей степени
востребованным обществом. Процесс становления медиасобытий, в который
он включается, является особо привлекательным для автора и оказывается в
высшей степени нужным публике, ожидающей не просто фактов, а
представленности их в определённой системе взглядов и оценок.
В факте, интерпретируемом журналистом, содержится не только образ
объективно существующей реальности. Перцептивная переработка
информации – упорядочение, категоризация, осмысление – с точки зрения
психологов, представляет собой своеобразную переплавку познавательных
процессов, обусловленных субъективными особенностями памяти,
интеллекта и психофизиологических качеств личности.
Создавая социокультурную реальность в форме картины мира
современного человека, журналистика как никакой другой институт
общества способствует рациональному функционированию «жёсткого ядра
культуры» цивилизации и обеспечивает наличие специфической
антропотехники в социальной системе.
Публичный текст всегда наделялся эвристическими, то есть,
побуждающими к соразмышлению функциями. Текст, творимый
журналистом для аудитории, предельно насыщен документальными и
художественными образами, основывается на синтезе знаковых форм и
выразительных средств. Для него характерны символическая насыщенность,
сложное переплетение знаковых моделей (в аудиотексте – любая вербальная
информация, на телевидении – совокупность всех знаковых разновидностей;
газетный текст, благодаря современным технологиям, приобретает новые
пространственные и временные формы).
Тип мышления, свойственный такому виду творчества, помимо общих
гносеологических качеств, обладает аксиологическими характеристиками.
Основанное на диалоге культур, такое мышление дискурсивно. Философами
и культурологами такой тип мышления не случайно назван гуманитарным,
наиболее востребованным в эпохи кризисов и социальных потрясений. Оно
позволяет создавать произведения, в которых сюжетно-композиционные
средства направлены на создание, углубление психологических предпосылок
для равноправного взаимодействия в процессе творчества. В этом случае, по
определению публицистов, «героиней повествования остается мысль,
укрупненная волшебной линзой художественного образа». Отсюда и вывод::
«Постараемся же хорошо мыслить – вот основа нравственности». Текст,
созданный по канонам гуманитарного мышления, остается сегодня одним из
реально возможных «протоколов смысла», обеспечивающих глобальный
диалог в пространстве массовой коммуникации.
Следовательно, прямое приобщение коммуникантов к процессу
создания медиатекста, к возможности самому прикоснуться к тем
предположениям, сомнениям, догадкам, через которые проходит мысль
автора, и становится одной из важнейших предпосылок публичных «уроков»
сборки смысла, «складки» общественного сознания, свободного от
разрушительных катастроф.
Литература
Аршинов В.И., М.Лайтман, Я.И. Свирский. Сфирот познания. М., 2007.
Бахтин М.М. Проблемы поэтики Ф.М. Достоевского. М., 1972.
Богат Е. Хорошо роет старый крот // Журналист. 1967. № 3.
Бодрийар Ж. В тени молчаливого большинства. Екатеринбург, 2000.
Бодрийар Ж. Симулякры и симуляции // Философия эпохи
постмодерна: сборник переводов и рефератов. Минск, 1996.
Гуц А.К., Фролова Ю.В. Математические методы в социологии. М.,
2007.
Засурский И. Герой нашего времени: мультимедийный журналист //
Журналистика на перепутье. Опыт России и США. М., 2006.
и обществе. Екатеринбург, 2004.
Кастельс М. Галактика Интернет: Размышления об Интернете, бизнесе
Мальковская И.А. Многоликий Янус открытого общества: опыт
критического осмысления ликов общества в эпоху глобализации. М.,
2005.
Сапронов
М.В.
Синергетический
подход
в
исторических
исследованиях: новые возможности и трудности применения //
Общественные науки и современность. 2002. № 4.
Малышева Е.Г. (Омск)
Malysheva E.G. (Omsk)
КОММУНИКАТИВНЫЕ ТИПЫ СПОРТИВНЫХ
КОММЕНТАТОРОВ
COMMUNICATIVE TYPES OF SPORT COMMENTATORS
Ключевые слова: дискурс, спортивный дискурс, языковая личность,
дискурсивная языковая личность, типы спортивных комментаторов.
Keywords: discourse, sport discourse, the lingual personality, discursive
lingual personality, the types of sport commentators.
В статье рассматриваются различные подходы к понятиям "языковая
личность" и "дискурсивная языковая личность", определяются критерии
выделения
коммуникативных
типов
спортивных
комментаторов,
анализируется один из типов языковых личностей спортивных
комментаторов – комментатор-«знаток».
In the article are examined different approaches to the concepts “lingual
personality” and “discursive lingual personality”, the criteria of the isolation of the
communicative types of the sport commentators are determined, is analyzed one of
the types of the lingual personalities of sport commentators - commentator
“expert”.
В лингвистической антропологии, жанрологии уже предпринят целый
ряд достаточно успешных попыток создать модели описания языковой
личности и разработать классификации типов языковой личности на основе
различных критериев (см., например, работы Ю.Н.Караулова, К.Ф.Седова,
Н.И.Горелова, Т.Г.Винокур, О.Б.Сиротининой, О.А.Казаковой, Н.В.Орловой
и мн.др.).
Несомненно, что существующие классификации могут быть
плодотворно использованы при описании языковой личности журналиста,
даже если за основу берется только корпус его публицистических печатных и
интернет-текстов и/или устная публичная речь.
Впрочем, существенным, если не определяющим обстоятельством
создания типологии языковых личностей спортивных комментаторов
является то, что спортивный комментатор прежде всего является субъектом
одного из институциональных дискурсов – спортивного, специфике
которого, в силу разного рода факторов, уделяется все больше внимания в
современной дискурсологии и медиалингвистике.
В связи с вышесказанным необходимо отметить, что возможны разные
подходы к определению самого феномена языковая личность.
Первый О.Г. Ревзина назвала «системно-ориентированным», и состоит
он в определении языковой личности как «совокупности способностей и
характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им
речевых произведений» [Караулов 1987, с.27]. Именно Ю.Н. Караулову
принадлежит постулат о том, что «за каждым текстом стоит языковая
личность, владеющая системой языка» [там же].
Второй подход к определению языковой личности может быть
охарактеризован как дискурсивно-ориентированный. Основа этого подхода
заложена в работах М. Фуко, П. Серио и Э. Бенвениста.
Составляющий дискурс ряд знаков – это, с точки зрения М. Фуко,
«набор позиций, возможных для субъекта; …открытая для повторения
материальность» [Фуко 2004, с.212]. Тогда «заполняющий эти позиции
субъект и является языковой личностью» [Кац 2009, с.12].
Таким образом, при описании дискурсивной языковой личности речь
должна идти «не о том реальном человеке и той личности, которая
принадлежит внеязыковому миру и выражает себя в языке, а о том человеке
и той языковой личности, которая принадлежит дискурсу и реализует себя
как создатель текстов и сообщений в различных разновидностях дискурса»
[Ревзина 2005. Цит. по: Кац 2009, с.12].
Прежде всего такой подход к языковой личности характерен для
субъекта художественного дискурса, который в классических трудах по
лингвопоэтике был назван «лирическим героем» (термин Ю.Н. Тынянова) и
«образом автора» (термин В. В. Виноградова).
Тем не менее, на наш взгляд, правомерно говорить о существовании
дискурсивной языковой личности вообще, независимо от разновидности
дискурса, поскольку в любом случае ее специфика обусловлена прежде всего
особенностями дискурса, которые отражены в нашем определении этого
феномена: дискурс – это совокупность тематически и функционально
обусловленных текстов, в том числе текстов креализованных, которая
характеризуется
когнитивной,
коммуникативной,
речежанровой
и
прагмалингвистической спецификой.
Впрочем, нельзя не заметить, что само понятие дискурсивной языковой
личности, по-видимому, нуждается в конкретизации, которая - как это ни
парадоксально –обусловлена именно типом дискурса.
Так, существуют такие разновидности дискурса (дипломатический,
военный, деловой, религиозный и под.), где специфика языковой личности
практически полностью определяется коммуникативными, речежанровыми и
прагмастилистическими особенностями дискурса.
Напротив, в других разновидностях дискурсов (и институциональных,
и неинституциональных) дискурсивная языковая личность - конечно в
рамках дискурса – может отражать «совокупность способностей и
характеристик» реального человека.
Речь идет прежде всего о современных разновидностях медиадискурса
(в том числе спортивного), одной из сущностных характеристик которых
является вполне оформившаяся в закономерность тенденция к меньшей
стандартизированности «по форме и содержанию», персонификации, т.е.
приобретению «личностных черт у различных авторов, причем
индивидуальность стиля журналиста в настоящее время культивируется, а не
подавляется органами массовой информации» [Стернин 2004, с.12].
Итак, на наш взгляд, специфика дискурсивной языковой личности
спортивного комментатора – субъекта телевизионного спортивного дискурса
– определяется следующими факторами преимущественно дискурсивного
порядка: 1) особенностями дискурсообразующего жанра – спортивного
репортажа – и его «индивидуально-авторской» модификацией; 2)
спецификой базового для дискурса коммуникативного замысла и
особенностями его реализации в речи спортивного комментатора; 3)
принадлежностью спортивного комментатора к тому или иному типу по
коммуникативной стратегии речевого поведения [см. об этом: Дементьев,
Седов 1998, с.186-188]; 4) доминированием в языковой личности
спортивного комментатора фатической или информативной составляющих
речевой
коммуникации
[см.
об
этом:
Орлова
1999];
5)
прагмастилистическими особенностями речи субъекта дискурса.
Возможен и иной подход к описанию языковой личности спортивного
комментатора, когда ее специфика определяется функциями, которые
«призван исполнять спортивный комментатор в момент ведения
телевизионного эфира» [Панкратова 2005, с.19].
Впрочем, по нашему мнению, выделенные исследователем параметры
характеристики языковой личности спортивного комментатора (среди
которых названы, например, модальная модеративность (сдержанность и
непредвзятость оценок); когнитивная и аксиологическая компетентность;
психологическая и лингвистическая толерантность и др.) выполняют задачу
описания конститутивных признаков субъекта спортивного репортажа
вообще, являются попыткой создания «идеального» образа спортивного
комментатора, обязанного «исполнять» названные функции, которые в
реальной дискурсивной практике в лучшем случае модифицируются, если не
реализуются «с точностью до наоборот».
Подчеркнем, что в рамках одной статьи системное описание типов
языковых личностей спортивных комментаторов с учетом всех
вышеназванных факторов вряд ли возможно. Так, например, отдельного
рассмотрения требует вопрос о модификации жанра спортивного репортажа
в связи с особенностями языковой личности спортивного комментатора или –
напротив – исследование реализации специфики языковой личности
журналиста в рамках названного жанра.
Мы же сосредоточимся на исследовании типов языковых личностей
спортивных комментаторов прежде всего с точки зрения их
коммуникативной и прагмастилистической специфики.
Так, тип языковой личности спортивного комментатора определяется
нами с учетом прежде всего коммуникативной и личностной доминанты
спортивного комментатора, которая находит отражение в дискурсивной
деятельности журналиста, в языковой (прежде всего прагмастилистической)
специфике продуцируемых ими спонтанных текстов (см. подробнее о статусе
речи спортивных комментаторов [Снятков 2008: с.17-18]).
Подчеркнем, что предлагаемая типология нуждается в дальнейшем
уточнении и корректировке и имеет весьма предварительный характер хотя
бы потому, что нами рассматривались тексты спортивных репортажей,
связанных преимущественно с командными игровыми видами спорта –
хоккеем и футболом, хотя, как кажется, выделенные нами типы могут быть –
пусть с поправками – экстраполированы на тех спортивных комментаторов,
что специализируются на репортажах, связанных с неигровыми и
индивидуальными видами спорта.
Еще одно существенное замечание общего порядка связано с тем
обстоятельством, что, как это часто бывает, «в чистом виде» тот или иной
коммуникативный тип спортивного комментатора почти не встречается, хотя
доминирование тех или иных признаков выделяется в дискурсивной
деятельности практически каждого субъекта телевизионного спортивного
дискурса.
Итак, нами выделены пять основных коммуникативных типа языковых
личностей
спортивных
комментаторов:
комментатор–«знаток»,
комментатор–«ироник»,
комментатор-«балагур»,
комментатор–
«репортер» и комментатор– «аналитик». Очевидно, что в номинации того
или иного типа языковой личности спортивного комментатора нами учтена
прежде всего базовая коммуникативная установка, которая реализуется
субъектом телевизионного спортивного дискурса в жанре репортажа и
которая находится в прямой зависимости от индивидуальных особенностей и
характеристик языковой личности журналиста.
Приблизительную модель описания коммуникативного типа языковой
личности спортивного комментатора можно представить, проанализировав
специфические черты одного из ярких представителей первого
коммуникативного типа – комментатора-«знатока» - Владимира Маслаченко,
одного из основателей школы «авторского комментария», аналогов которой в
других странах практически нет.
Комментаторы данного типа тяготеют к нарративной стратегии
речевого поведения. Вместе с тем Владимир Маслаченко – «образец»
субъектно-аналитической
стратегии
речевого
поведения,
репрезентированной прежде всего в субъективности и повышенной
оценочности его речи. Другие спортивные комментаторы, отнесенные нами к
этому типу, такие как Геннадий Орлов или Александр Елагин, могут быть
охарактеризованы как языковые личности с доминирующей объектноаналитической стратегией.
По классификации Н.А. Орловой названный тип спортивных
репортеров может быть назван эстетический типом языковой личности
вследствие явного преобладания в их речи фатических речевых жанров.
В. Маслаченко – бывший футболист, человек опытный и знающий, и
отчасти поэтому интонация комментария, которую он избирает, носит
«отечески тренерский» характер.
В речи этого комментатора частотны такие речевые жанры, как
«совет», «критическое замечание», «подсказка», «указание», «похвала»,
«порицание». Журналист в ходе репортажа дает советы игрокам, заочно
оспаривает их действия, объясняет свою позицию зрителям, используя при
этом грамматические «маркеры» диалогичности, характерные для
разговорного дискурса, - обращения (к игрокам и судьям, а также к
адресатам) и глаголы в форме повелительного наклонения:
(Монотонно,
с
раздражением):
Откровенный
пас
чужому…Безадресная передача… (раздражаясь еще сильнее) Отдай мяч
ближнему!.. Да не надо давать мяч направо!
Выйди, Кpаль, из воpот! Молодец - слушает подсказки.
По отношению к адресату В.Маслаченко избирает позицию «свой». Его
голос отнюдь не классического «дикторского» тембра естественным образом
«вплетается» в «семейную кухонную футбольную» дискуссию, в чем явно
обнаруживается активное стремление журналиста к преодолению
опосредованности общения со зрителем:
Сейчас на поле в составе Бразилии выйдет Эдмундо. Ну, кого он
заменит? Я думаю – Бебето. Хотите пари? (Заменяют Бебето) Ха-ха. Я
выиграл.
Речь В.Маслаченко богата яркими и порой парадоксальными
сравнениями и определениями, что, несомненно, характеризует его как
личность креативную, творческую:
Филимонов стоит в воротах, как циркуль.
В авоське «Реала» побывал только один мяч.
Для создания впечатления «своего парня» и в то же время для
поддержания «отеческого» стиля комментария В.Маслаченко часто
использует стилистически и коннотативно маркированные суффиксы при
создании окказиональных слов, описывающих футболистов и отражающих
отношение к ним комментатора:
Пальюка играет в майчонке с коротким рукавом.
Наш замечательный бразильский парень утеплил свои ушонки.
Робсон избавился от своей полукопченки.
Вообще использование маркированной лексики в метафорическом
значении, особенно глагольной, – одна из отличительных черт языка
В.Маслаченко:
Погладил мозжечок итальянскому футболисту.
А теперь можно побудоражить там, впереди!
Достается Робсону от этого Уэста: тот массирует его всю игру.
Робсон ногой боднул мяч.
Классическое «наполнение» спортивного репортажа [см. об основных
чертах спортивного репортажа: Панкратова 2005, Снятков 2008] В.
Маслаченко постоянно «дополняет» жанрами, которые характеризуют его
как личность, тяготеющую к фатическим формам общения. Все его
«лирические отступления», не связанные с игрой, его пространные
рассуждения о современной действительности или вратарских школах – это,
с одной стороны, отступление от функций спортивного комментатора, таких
как «контроль объема передаваемой информации» или «контроль смысловой
избыточности» [Панкратова 2005, с.19], а с другой стороны, реализация
важнейшей коммуникативной тактики спортивного репортажа «привлечение телезрителя к соразмышлению и активизация его внимания»
[Снятков 2008, с.20].
Журналист, демонстрируя знание всех тонкостей комментируемой
игры, предпочитает говорить о ключевых эпизодах матча с позиций бывшего
вратаря сборной. После гола в ворота «Спартака» В. Маслаченко
резюмирует: «Рано еще этому парню брать такие мячи».
Заметим, что в таких случаях позиция журналиста-адресанта по
отношению к адресату-зрителю несколько меняется: комментатор выступает
в роли пусть «своего», но более осведомленного и опытного человека,
имеющего право на выводы, с которыми его опосредованные собеседники
обязаны соглашаться.
Владимир
Маслаченко,
пришедший
в
журналистику
из
профессионального спорта, эксплицирует во время репортажа свое право
объяснять зрителю тонкости игры, поскольку часто «отождествляет» себя с
тренером команды: «Мы тут с Магатом потелепатились и решили
выпустить Салихамиджича». Или: «Надо было отдать налево: там был
партнер – свой и открыт»!
Именно спортивный комментатор данного типа способен передать
атмосферу, царящую на футбольном поле и на всём стадионе, то есть он
характеризуется высокой степенью «когнитивной и аксиологической
компетентности» и «ориентацией в речевом и ситуативном континууме»
[Панкратова 2005, с.19]. Он чувствует малейшие колебания настроений
команд и делится своими ощущениями с аудиторией: «Сачкует, я вам
скажу, глубокоуважаемый мною Ван Нистелрой! Увы, увы! O, tempora, o,
mores!»
Абсолютная компетентность спортивного комментатора отражается и в
свободном владении спортивным подъязыком, в том числе спортивным
жаргоном, сленгом и узкоспециальной лексикой футболистов. Кстати говоря,
демонстративно употребляя некоторые термины, например «задняя нога», не
совсем понятные неподготовленному адресату, комментатор демонстрирует
свою ориентацию на аудиторию с соответствующей пресуппозицией. В этом
случае коммуникативную стратегию этого типа спортивных комментаторов
нельзя признать успешной, поскольку «учет пресуппозиционного фонда
реципиентов оказывается важным аспектом поведения субъекта спортивного
дискурса: разная степень осведомленности телезрителей о том или ином виде
спорта (зритель-знаток, «случайный» зритель, зритель, обладающий средним
уровнем знаний) усложняет конструирование речевых стратегий» [Снятков
2008, с.15].
Тем не менее журналисты-бывшие спортсмены, комментаторы«знатоки», настаивают на том, что отличительной чертой спортивного
репортажа должно быть наличие узкоспециальной лексики: «Мне надо было
вырабатывать приемлемую журналистскую речь, но от футбольной лексики я
не отказывался. Она должна быть! К примеру, все наши прокуроры говорят
«возбУждено», хотя литературная норма «возбужденО». У меня была жаркая
полемика с руководителем кафедры русского языка Ташкентского
университета, и мы, как ни странно, пришли к консенсусу: надо уважать язык
любой профессии. Правда, сейчас я понимаю, что излишне увлекался
футбольным профессиональным языком. Но по ходу дела замечу:
футболисты не говорят «попасть в рамку», «поставить мяч на точку» – это
«подделка», более позднее изобретение людей, косяком идущих в
футбольную журналистику» [Маслаченко 2004; www.livesport.ru].
Таким образом, следует констатировать следующее.
Во-первых, понятие дискурсивной языковой личности не может
рассматриваться вне связи с индивидуальными чертами и особенностями
«человека говорящего», поскольку они, по нашему мнению, отражаются в
дискурсивной деятельности субъекта в большей или меньшей степени.
Во-вторых, необходимое на первом этапе изучения выделение
«идеальных» признаков того или иного феномена, в нашем случае
«параметров» языковой личности спортивного комментатора, несомненно,
должно быть дополнено исследованием своеобразия реализации названных
параметров в дискурсивном пространстве.
Литература
Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории
речевых жанров, Саратов, 1998.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
Кац Е.А. Языковая личность в поэтическом идиолекте Георгия
Иванова: дисс. …канд. филол. наук. М., 2009.
Орлова Н.В. Коммуникативная ситуация – речевой жанр – языковая
личность // Жанры речи - 2. Саратов, 1999.
Панкратова О.А. Лингвосемиотические характеристики спортивного
дискурса: автореф. … дисс. канд. филол. наук. Волгоград, 2005.
Ревзина О.Г. Языковая личность в дискурсе. Спецкурс для студентов
филологического факультета МГУ. М., 2005.
Снятков К.В. Коммуникативно-прагматические характеристики
телевизионного спортивного дискурса: автореф. …дисс. канд. филол. наук.
Вологда, 2008.
Стернин И.А. Общественные процессы и развитие современного
русского языка. Очерк изменений в русском языке конца ХХ – начала XXI
века. Воронеж, 2004.
Фуко М. Археология знания. СПб, 2004.
Мушич-Громыко А.В. (Новосибирск)
Moushich-Gromyko A.V. (Novosibirsk)
ЯЗЫК КАК СОЦИАЛЬНАЯ ЗНАКОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
LANGUAGE AS SOCIAL SYMBOL REALITY
Ключевые слова: знаковая реальность, коммуникация, трансляция,
философия языка.
Keywords: Symbol Reality, Communication, Transmission, Language
Philosophy.
Важнейшей общественной функцией языка является коммуникативная,
которая задает знаковую реальность, определяемую как социальная. В этом
ключе знак рассматривается как историко-генетическая сущность
внебиологического социального кодирования.
The most important social function of language is a communicative one that
determines a symbol reality which is defined as social. In this context the author
examines a symbol as a historical genetic essence of extra biological social
encoding.
«Что такое язык? Говорит ли все то, что безмолвствует в мире,
в наших жестах, во всей загадочной символике нашего поведения,
в наших снах и наших болезнях, говорит ли все это и на каком языке,
сообразно какой грамматике? Все ли способно к ограничению…
Каково отношение между языком и бытием…»
М. Фуко
Согласно фундаментальным классическим представлениям, – языку
отводится исключительно важная роль в жизни человека и общества. Язык в
собственном смысле является исключительным достоянием человека ,
поэтому о языке животных или птиц мы говорим лишь метафорически.
Давно уяснено, что язык тесно связан с мышлением человека, со
способностью рефлексивного абстрагирования, т.е. мысленного вычленения
отдельных качеств и рассмотрения последних в их известной зависимости от
предмета и от остальных его свойств. Совершенно очевидно, что только с
помощью языка человек в состоянии формулировать абстрактные понятия, а
именно они являются важнейшим инструментом познания и мышления.
Язык – это знаковая реальность и именно об этой системе знаков мы и
будем вести речь в нашей статье. Будучи системным средством
человеческого общения, язык выступает специфическим средством хранения,
передачи информации, а также средством управления человеческим
поведением.
Язык – необходимое условие и средство социализации индивида, без
которой, без, в целом, освоения достижений, созданных трудом многих
поколений, человек не мыслился как человек. И, наконец, язык выполняет
целый ряд общественных функций, где одной из важнейших выступает
коммуникативная функция общения.
Вышесказанное можно сформулировать в терминах коммуникации и
трансляции. В каждый момент своего существования общество нуждается в
синхронном общении, средстве согласования деятельности индивидов, и в
общении диахронном, средстве передачи информации от поколения к
поколению. Именно за первым типом общения закрепилось название
«коммуникация», за вторым, – «трансляция». Различие между ними весьма
существенно. Основной режим коммуникации – обратная связь, коррекция
программ, известных двум сторонам общения (поэтому обратная связь –
отрицательная). Основной режим трансляции – передача программ,
известных одной стороне общения и неизвестных другой. При этом важно
отметить, что, к примеру, знание в традиционном смысле связано с
трансляцией, а не с коммуникацией. Центральным принципом обоснования
этих двух типов общения выступает знак, когда в указанных типах
используется язык как основная, всегда сопутствующая социальности
знаковая реальность.
Биологической предпосылкой человеческого языка явились сложные
двигательные и звуковые формы сигнализации высших животных и, прежде
всего, антропоидных обезьян. От элементарных и примитивных
нечленораздельных звуковых комплексов первобытные люди переходили к
все более совершенным и сложноустроенным звуковым образованиям.
Физиологической базой языка стала вторая сигнальная система, присущая
только человеку.
Понять звуковую природу языка можно лишь из недостаточности
биологического кодирования для воспроизведения социальностью. В этом
смысле
знак
и
есть
своеобразная
наследственная
сущность
внебиологического социального кодирования, обеспечивающая трансляцию
всего того, что необходимо обществу, но не может быть передано
биологически. Мы имеем при этом в виду следующее: благодаря
употреблению знаков, мир внешних предметов словно бы перемещается в
другое измерение. Начиная со стоицизма, как отмечает французский
философ М. Фуко, система знаков была троичной, в ней различалось
означающее, означаемое и «случай». Начиная с периода Нового времени и
далее, знаковая диспозиция становится бинарной, поскольку она
определяется связью означающего и означаемого. Именно в этот период
ставится вопрос о связи знака с тем, что он означает. Классицизм отвечает на
этот вопрос путем анализа представлений, а современность указывает на
необходимость анализа смысла и значения.
Поскольку язык − явление общественное, то в нем задаются и
отражаются требования коллективности. Совершенно очевидно, что язык,
произвольно сконструированный одним человеком, имеет минимальное
значение. В силу того, что такой «язык» не имеет всеобщности и часто
воспринимается как тарабарщина, будучи продуктом творчества единичного
человека, − такой язык – бессмыслица. Можно сказать и так, что язык никем
не придумывается и не изобретается, а стихийно возникает вместе с
появлением человеческого коллектива.
Не подлежит опровержению и тот факт, что различия в условиях
человеческой жизнедеятельности неизбежно находят отражение в языке. В
связи с особыми практическими потребностями и различными природными и
социально-экономическими условиями язык как социальная знаковая
система приобретает такую характеристику, как избирательность. У народов
Крайнего Севера, например, существует спецификация для названий снега и
отсутствует таковая для названий цветковых растений, не имеющих в их
жизни важного значения. Язык выступает в качестве необходимого
связующего звена между практикой и сознанием.
Вероятно, излишне говорить о том, что в XX веке произошли
серьезнейшие изменения в трактовке языка, – как следует из современной
парадигмы, (для предельно краткого резюмирования этих произошедших
изменений), следует обратиться к триаде, с помощью которой именно в
философской трактовке принято рассматривать язык: сознание – язык –
общество.
Именно такая постановка и выступает современной нам глобальной
социальной знаковой системой. Отметим, что среднее звено этой схемы
приобрело в философии последнего столетия неизмеримо больший вес и
значение, чем оно имело ранее. Что же философски существенного в этом?
Именно то, что язык стал рассматриваться в качестве важнейшей части
бытия, раскрывающей присущие ему тайны.
Соответственно этому, философия XX века, так или иначе, стремится
вобрать в себя сложность современного бытия, при этом, не беря себе за
правило задачу найти простые решения сложных вопросов. Касается это и
языка. В ряду серьезных философских произведений, посвященных
проблемам языка (Б.Рассел, А. Витгенштейн, Шлик, Р. Карнап, А.Дж. Айер,
Д. Мур и др.) едва ли встретятся такие, авторы которых претендуют на
открытие рецептов ускоренного решения острейших проблем современного
мира и человека.
Разумеется, общий поворот в философии языка к человеку привел к
философскому же пониманию того, что истоки глубинных проблем во
многом коренятся в самом человеке, его внутреннем мире. Человек мучается
не от того, что не может справиться с внешними проблемами
коммуникативности, а оттого, что не может справиться с самим собой, со
своими мыслями, со своим сознанием, наконец. Поэтому и решение внешних
проблем дается ему с таким трудом. Именно это в главном определяет мысль
Л. Витгенштейна: «…Если бы на все возможные вопросы были найдены
ответы, то проблем нашей жизни они даже не коснулись бы ».
Иначе говоря, сложилась ситуация, в которой язык становится
предметом пристального внимания философов, поскольку современная
философия во многих случаях связывает само существование философских
проблем с фактом их укорененности в языке, а их решения – с их
переформулировкой при использовании более точного языка.
Поэтому язык как сакральная знаковая система становится объектом
анализа скрытых от поверхностного взгляда глубин духовного мира, когда
выясняется, что посредством языка и сознания проясняется мир и
обнаруживается со всей ясностью то, что кроется в глубинах неосознанного.
Получается, что в целом ряде случаев философия словно бы переводит на
другой язык проблемы, скрытые в общеупотребительном, обыденном языке,
с тем, чтобы сделать эти проблемы более ясными.
Литература
Лешкевич Т.Г. Философия. Водный курс. М, 1998.
Поупкин Р., Стролл А., Философия Вводный курс. М, 1998.
Шаповалов В.Ф. Основы философии. От классики к современности. М.,
1998.
Никитина Л.Б. (Омск)
Nikitina L.B. (Omsk)
НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОЛОРИТ ОЦЕНКИ ИНТЕЛЛЕКТА
ЧЕЛОВЕКА В РУССКОЙ РЕЧЕВОЙ ПРАКТИКЕ
NATIONAL PECULIARITIES OF APPRECIATION HUMAN MIND
IN RUSSIAN SPEECH PRACTICE
Ключевые слова: человек, оценка, ум, дурак, русский.
Keywords: man, appreciation, mind, fool, Russian.
В статье описываются национально-культурные особенности оценки
интеллекта человека в русской речевой практике. Выявляются стереотипы
сознания и речевого поведения носителей русского языка в ситуациях оценки
интеллектуальных проявлений человека.
The article describes national and cultural peculiarities of appreciation
human mind in Russian speech practice. The author reveals stereotypes of the
Russian native speakers’ consciousness and speech behaviour in situations of
appreciation human intellectual features.
Общепризнанно, что человек оценивает в первую очередь те предметы
и явления окружающего мира, которые представляют определенную
ценность. Поскольку человек как объект познания воплощает в себе
наивысшую ценностную предметность, его оценка субъектом познания
осуществляется
постоянно,
а
семантическая
категория
оценки,
пронизывающая все уровни языка, характеризуется антропоцентричностью
как в связи со всеобщей аксиологической активностью человека говорящего,
так и в связи с непосредственной или опосредованной направленностью
оценки на человека. Иными словами, что бы ни оценивал человек: себя, себе
подобных, другие объекты окружающего мира – он всегда пропускает
оценку через «сито» значимости для самого себя, своей жизнедеятельности.
Аксиологическая активность представителей русской культуры
выражается в том, что «в общении русские постоянно «раздают оценки» ситуациям, событиям, третьим лицам и даже своим непосредственным
собеседникам» [Прохоров, Стернин 2007, с.216]. О свойственной русским
оценочности общения свидетельствует частотность как позитивных, так и
негативных оценок. В то же время исследователи отмечают, что
преимущественное право на выход в речь имеет отрицательная оценка:
плохое, негативное воспринимается острее, с большим вниманием и
порождает
желание
декларировать
неприятие
неправильного,
отклоняющегося от нормы или идеала положения дел. Преобладание
отрицательной
оценки
в
речи
русскоговорящих
неоднократно
подчеркивалось лингвистами, исследующими репрезентации различных
ипостасей человека в русском языке. Осуществленное нами многоплановое
описание образа-концепта «homo sapiens» в русской языковой картине мира,
одним из направлений которого явился прагмастилистический анализ
речевого материала, содержащего оценку человека в его интеллектуальной
ипостаси, позволяет говорить о том, что оценка является необходимым и
обязательным компонентом функционального содержания всех речевых
произведений,
в
которых
есть
тема
интеллекта.
При
этом
проанализированный речевой материал отражает отмеченную тенденцию
превалирования отрицательно-оценочных высказываний в речи носителей
русского языка: отрицательная оценка интеллектуальных проявлений
человека имеет не только количественное превосходство над положительной
оценкой, но и характеризуется шкалированностью, градуированностью,
широким спектром оснований, разнообразием прямых и непрямых форм
выражения, определяемых ситуациями общения [Никитина 2007].
Цель данной статьи – выявить и описать национально-культурные
особенности оценки интеллекта человека в русской речевой практике.
Начнем с констатации национальной самокритичности русских людей.
«Для русского сознания привычно в других народах видеть достоинства,
оценивать чужое как интересное, хорошее, качественное, а о себе – говорить
плохо, пренебрежительно, с осуждением» [Прохоров, Стернин 2007, с.118119]. С этим замечанием нельзя не согласиться. Русский человек легко
обнажает собственные недостатки и с известным наслаждением критикует
себя, нередко возводя свои промахи в ранг национальных особенностей.
Одной из часто обсуждаемых национальных особенностей является русский
ум, противоречивый, загадочный, трудно поддающийся пониманию.
Справедливости ради надо сказать, что за словосочетанием русский ум в
сознании русского человека стоит широкое понятийное содержание: русский
ум – это глупость и прозорливость, пассивная созерцательность и активная
доброта,
воплотившиеся
в
образе
Ивана-дурака;
умственная
нерасторопность, смекалка, простодушие, непредсказуемость, милосердие,
бесшабашность, талантливость русского человека; необычность, яркая
самобытность мышления, замечательные, выдающиеся способности лучших
представителей России; недотепистость, проявляющаяся в конкретных
действиях и поступках русских людей, которая достойна самой активной
критики. Заметим также, что русский человек всегда признавал и признает
противоречивость, свойственную русскому национальному характеру. В
самохарактеристиках русских заметна объективность и неоднозначность
самооценки,
отсутствие
самовосхваления
на
фоне
констатации
патриотичности. Для иллюстрации предлагаем выборку ответов участников
проведенного нами психолингвистического ассоциативного анкетирования:
русский человек – душа, ленивый, трудолюбивый, пьяница, выносливый, Ивандурак, умный, глупый, оптимист, «Как бы выжить?», надежный,
безответственный; Россия – великая, бедная, патриотизм, коррупция,
проблемы, дороги и дураки, «Умом Россию не понять», богатая страна с
нищим народом.
Русский ум, получая в сознании говорящих широкое толкование (это
разнообразные положительные и отрицательные характеристики русского
человека, его действия, поступки, состояния непосредственно или
опосредованно связанные с интеллектуальной способностью), становится в
русской речи преимущественно объектом критики, негативной оценки,
которая выражается довольно жестко, безапелляционно. Отрицательная
оценка интеллектуальных проявлений отдельного человека или группы
людей легко перетекает в оценку национального сообщества: отдельные
проявления предстают следствием общего положения дел, согласно
которому русский человек действует в соответствии с традиционно
присущими ему качествами. Например, в оценочных высказываниях о
человеке часто эксплицируются смыслы «сделать что-то не подумав,
понадеявшись
на
авось»,
«пассивно
созерцать,
не
прилагая
интеллектуальных усилий для разрешения какой-либо проблемы»,
«позволять себя дурить и самому прикидываться дураком». Характеристика
подобных проявлений человека сопровождается определениями их
национальных истоков, замечаниями обобщающего характера типа это так
по-русски, наш человек, только у нас. Тем самым подчеркивается
исключительность русского менталитета, уникальность русского ума,
отражающаяся в конкретных действиях, поступках, состояниях. Например:
Со стороны ДК довольно широкий тротуар, по которому почти никто не
ходит. Похоже, только в нашей стране так глупо деньги закапывают (из
газет); Глава Комитета по безопасности Госдумы России заявил: «Есть
большая опасность, что борьбу с коррупцией возглавят коррупционеры,
особенно на региональном уровне». Ну правильно! Это же так по-русски –
испокон веку мы привыкли головную боль с похмелья, вызванную излишками
алкоголя, лечить стопкой водки (из газет); А наш народ позволяет себя
дурить. Я просто не знаю, какой мазью мазать головы, чтобы они стали
умнее (А. Кашпировский).
Отрицательная самооценка интеллектуальных проявлений русских
часто интенсифицируется через сравнение с положительной оценкой чужих
интеллектуальных проявлений. Такая окрашенная в национальные цвета
самокритика особенно ярко проявляется в публицистических текстах: У нас в
России и зрячие-то так рулить политикой и экономикой не умеют, как
этот слепой румын – машиной; Но согласитесь: наш зритель все же
отличается от западного. Зачастую он ждет, что ему скажут: «Вот этот
человек хороший, а этот плохой. Вот это правильно, а это нет». Разжу;
Башковитый народ японцы, любую хреновину норовят утилитарно
приспособить. Не то что мы… (из газет).
За национальным феноменом русский ум закрепляются в речи
определения со значением «непонятный»: загадочный, неразгаданный,
таинственный, труднообъяснимый, странный. Актуализация семы
«непонятный» восходит к тютчевскому «Умом Россию не понять»: Нет, не
измерить русскую душу общим аршином. Еще сложнее понять ее умом. Дай
бог памяти, но уже целых 18 лет все кому не лень говорят о реформе нашей
армии. За время этих разговоров родился и вырос целый призыв. И ушел
служить в ту же самую неприкосновенную армию, недостатки которой
нам всем хорошо известны (из газет); Загадочная страна Россия! Не только
иностранцам ее умом не понять, но и нам самим подчас аршином общим не
измерить всю глубину собственной дурости (из газет); Смотря на этого
«мессию», / Я только выдохну устало: / Да, не понять умом Россию, / Что за
него голосовала (из газет). Давая отрицательную оценку собственным
интеллектуальным проявлениям, русские часто подчеркивают свою
запоздалую догадливость, неспособность предусмотреть, просчитать заранее
результаты своих действий, так называемое позднее зажигание,
выражающееся в том, что человек спохватывается и начинает понимать
неправильность своих действий тогда, когда поправить положение уже
трудно или вообще невозможно. Подобные ситуации аккумулирует
словосочетание задний ум. Образ заднего ума возникает исключительно при
описании русского человека и русского ума. Ср. прецедентные
высказывания: Русский человек задним умом крепок; Жить задним умом
(пословицы); Русский ум – задний ум (Н.В. Гоголь). Стереотип «задний ум»
регулярно воспроизводится в речевом жанре «порицание», особенно в
косвенных отрицательно-оценочных высказываниях директивной формы.
Например: Думай сначала, а потом делай (из разгоаора); Не надо было
затевать эту монетизацию. Или уж взвесить все заранее. Теперь вот сами
на знают, как выкрутиться (из газет); Подводит нас позднее зажигание, а
задним умом, как известно, дела не исправишь (из газет).
В порыве самокритики русские могут возводить глупость в ранг
типичной черты русского национального характера, подчеркивая ее
неизменность. Ср. русские пословицы, отражающие признание русскими
людьми того, что глупых (дураков) среди них очень много, а сама глупость
практически неискоренима, неподвластна какому-либо положительному
влиянию: На Руси дураков, слава богу, лет на сто припасено; Наших дураков
отсель до Москвы не перевешаешь; Дурака учить – решетом воду носить;
Ума нет – на базаре не купишь. Сентенция неизвестного автора: В России
две беды – дороги и дураки, - ставшая универсальным средством выражения
самооценки русских, не только регулярно воспроизводится в современной
русской речи, но и становится источником креативного осмысления причин и
следствий различных обусловленных интеллектом проявлений русского
человека. Высокая степень известности данного хрестоматийного текста и
его смысловая насыщенность позволяет говорящим органично вживлять
стереотип в новый контекст, находя тем самым новые подтверждения его
состоятельности. Русские дураки и дороги являются объектом неустанно
сочиняемых русскими людьми анекдотов о самих себе: Если взять да и
переселить всех русских в Европу, то первым делом они перекопают все
дороги, чтобы снова жить в привычных условиях двух главных бед; В России
две беды, и одна из них ремонтирует другую; Когда-нибудь Россия победит
все свои беды! И тогда в ней не останется ни дураков, ни дорог.
Итак, русские не просто не отказываются от критики своих
интеллектуальных проявлений, но делают это весьма охотно, без боязни
придать отрицательной самооценке национальную окраску и предстать в
невыгодном свете. Что касается похвалы, то к ней у русскоговорящих
отношение осторожное: реакции на «умные» человеческие проявления
выражаются сдержанно, положительная оценка интеллекта чаще носит
запрограммированный
характер
(например,
оценка
результатов
интеллектуальной деятельности человека в энциклопедических статьях;
одобрение публицистом разумных политических действий, значимых в
общественном плане; оценка учителем интеллектуальных достижений
ученика и т.д.).
Национальная самокритичность русских и характерная для русской
речи частотность высказываний-порицаний с оценкой ума сочетается с
любовью русских людей к морализаторству на тему интеллекта. О том, что
русские любят поучать, свидетельствует активное использование ими
хрестоматийных текстов-сентенций в подходящих ситуациях общения и
стремление создавать по традиционным мотивам собственные сентенции.
Морализаторство является одним из способов выражения оценки
интеллектуальных проявлений человека, которая, хотя и имплицируется, но
легко выводится адресатом в силу общепризнанности положения,
декларируемого говорящим. Например, универсальным способом выражения
оценки интеллектуальных проявлений человека являются русские
пословицы, отражающие стереотипные представления об уме и глупости:
Глупый осудит, а умный рассудит; Умный молчит, когда дурак ворчит;
Дуракам закон не писан. Оценка, содержащаяся в высказываниях-сентенциях,
воспроизводящих стереотипные представления об умном и глупом человеке,
авторитетна, ее трудно оспорить. Особенно важна такая относительная
«неуязвимость» для отрицательной оценки человека, которая в наибольшей
степени провоцирует отторжение со стороны адресата (объекта оценки).
Например, в следующих высказываниях косвенная отрицательная оценка
интеллекта, выраженная с использованием общеизвестной истины
поучающего характера, в силу своей внешней «безадресности» менее резка,
чем прямая типа Они глупые или Ты поступил глупо, и воспринимается как
традиционный для русского человека взгляд на определенные проявления
человека: И не жить нам без идеологического промывания мозгов. Или грудь
в нательных крестах, или голова в мыслях о реорганизации Рабкрина.
Заставь дурака богу молиться, он себе и лоб разобьет. Потому и молиться
не тянет. Или умный стал, или лоб жалко. А политикам в храм – прямая
дорога (из газ.); Работники полосатого жезла перекрыли дорогу, чтоб
тормознуть нарушителя. Согнали в кучу первые встречные легковушки,
даже не предупредив водителей, что их ждет. В них-то и врезался лихач…
Понятно: дуракам закон не писан. Грустно, что именно они подчас призваны
защищать этот закон на дорогах (из газет).
Частотность
отрицательной
оценки
русскими
собственных
интеллектуальных проявлений не означает абсолютного признания ими
своей умственной отсталости и неспособности осмыслить ту или иную
ситуацию и принять правильную, «умную», линию поведения. В речи
русскоговорящих мотив принижения собственных интеллектуальных
способностей устойчиво сочетается с мотивом «Не держите меня за дурака; я
умнее, чем вы думаете». Так, говорящий может констатировать
неоправданное отрицательно-оценочное отношение к собственному
интеллекту со стороны других, подчеркивая тем самым необъективность
чужой оценки, неспособность субъекта оценки понять и по достоинству
оценить его умственный потенциал. В этом случае можно говорить о
сочетании отрицательной оценки говорящим чужих интеллектуальных
проявлений и положительной оценке им своих интеллектуальных данных.
Например: Пятнадцать лет мне исполнилось, к сожалению, давно. Еще
Брежнев был жив. Тогда я впервые поняла, что власть, мимо которой я
спокойно жила и дальше, считает меня за идиотку… Впоследствии меня
считали олигофреном в легкой степени дебильности, но это гораздо лучше
идиотии. Я даже стала надеяться, что скоро меня выпишут из «дурки» с
обязательством принимать успокоительные таблетки. Не тут-то было…
А я уже дама бальзаковского возраста, и здоровья, чтобы азартно
удивляться власти по новой, совершенно не хватает… Меня изумляют
массово, как дохлая рыба, всплывшие уверения и заверения, что народ наш,
богоносец, к демократии не готов. Выходит, нам можно доверить
воспитывать детей (или терять их в терактах), но нельзя давать
возможность выбрать себе руководящее лицо (да хоть бы и морду)? Но
даже самые глупые почему-то сильно переживают, когда наконец
понимают, что их держат за идиотов (из газет). Заметим, что призыв не
считать его за идиота русский человек адресует в первую очередь власти,
отношения с которой у русских во все времена складывались непросто. В.В.
Колесов по этому поводу пишет: «Чтобы выжить, русскому интеллигенту
всегда приходилось делать вид, что он глупей своей власти» [Колесов 2004,
с.157]. Тема интеллектуального потенциала русского человека на фоне
кажущейся умственной простоватости и нерасторопности присутствует и в
сравнительных характеристиках русских и иностранцев. Примеры тому –
многочисленные пользующиеся популярностью монологи сатирика М.
Задорнова, содержащие прямые насмешки над тупостью американцев и
косвенные положительные оценки русских, часто прикидывающихся
дураками, но в то же время не в пример иностранцам прозорливых и
смекалистых. В русских «многоступенчатых» анекдотах о представителях
разных национальностей (например, немце, французе, американце, русском)
русский человек «побеждает» всех оригинальностью своего мышления, не
оставляя сомнения в своем интеллектуальном потенциале. Иными словами,
самокритика русских не приобретает форму самоуничижения, а скорее
характеризуется стремлением обнажить глубины загадочной русской души и
подчеркнуть уникальность русского ума. В связи с этим уместно вспомнить о
феномене русского дурака, совмещающего в себе интеллектуальную
смекалку и простоватость, здравый смысл и отсутствие логики, способность
прикидываться глупым и совершать умные поступки: «Дурак –
специфически русский тип, может быть, потому, что только русский
способен подсмеиваться над собственными недостатками, не видя в том
никакого ущемления личному достоинству» [Колесов 2004, с. 157].
Таким образом, оценка интеллекта человека в русской речевой
практике характеризуется национальной окрашенностью, проявляющейся в
самокритичности русских, их стремлении подчеркнуть самобытность
русского ума, которая определяет подвергающиеся критике действия и
поступки. Отрицательная оценка интеллектуальных проявлений приобретает
в русской речи морализаторский характер и может в определенных
ситуациях общения становиться средством достижения различных целей
говорящего, вплоть до выражения им положительной самооценки.
Литература
Колесов В.В. Язык и ментальность. Спб, 2004.
Никитина Л.Б. Антропоцентристская семантика: образ homo sapiens по
данным русского языка. Омск, 2007.
Прохоров Ю.Е., Стернин И.А. Русские: коммуникативное поведение.
М., 2007.
Ним Е.Г. (Барнаул)
Nim E.G. (Barnaul)
РИТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ КОНСТРУИРОВАНИЯ
СОЦИАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ НА ТЕЛЕВИДЕНИИ
RHETORICAL ANALYSIS OF SOCIAL PROBLEMS
CONSTRUCTING ON TELEVISION
Ключевые слова: риторический анализ, конструирование социальных
проблем, телевидение, гламур.
Keywords: rhetorical analysis, social problems constructing, television,
glamour.
Описывается методология риторической деконструкции социальных
проблем, разработанная в социологии. Показаны возможности ее применения
к анализу телевизионных передач на примере выпуска ток-шоу «ГордонКихот», посвященному феномену гламура.
The article describes the methodology of rhetorical deconstruction of social
problems which was worked out in sociology. The potentialities of its use in the
analysis of television programs are shown by the example of one issue of talk show
«Gordon Kihot» dedicated to the phenomenon of glamour.
В социологии есть подход, согласно которому реальность является не
объективно существующей, а социально сконструированной. Реальность
«как таковая» недоступна познающему субъекту; он всегда имеет дело с
какой-либо ее лингвистической версией. Соответственно и социальные
проблемы, изучаемые социологами – это не объективно «вредные» условия, а
то, что люди считают социальными проблемами, это результат
коллективного определения. В данном различии выражается противостояние
объективизма и конструкционизма как социологических парадигм.
Поскольку вопрос об онтологическом статусе социальной реальности
(включая социальные проблемы) выносится за скобки, исследователи
фокусируются на изучении дискурсивных практик конструирования
социальных проблем – в том числе и в средствах массовой информации.
Социологи-конструкционисты Джон Китсьюз и Питер Ибарра
наметили методологию риторической деконструкции социальных проблем,
предполагающую выявление и анализ риторических идиом, лейтмотивов,
контрриторических стратегий и стилей выдвижения утвержденийтребований участниками этого процесса [Китсьюз, Ибарра 2007].
Риторические идиомы – это дефинициональные комплексы,
посредством которых происходит проблематизация какого-либо социального
условия (например, выделяется риторика бедствия, риторика опасности,
риторика неразумности и др.). Они являются своего рода моральными
словарями, обеспечивающими «разработчиков» социальных проблем
ценностно-нагруженными темами и нарративными формулами. Каждая
риторическая идиома задействует свою группу понятий и образов.
Лейтмотивы – это ключевые слова и распространенные фразы,
выражающие в краткой форме описание динамики социальной проблемы
(условия-категории) или реакции на нее. В рамках одной риторической
идиомы может сформироваться довольно устойчивый словарь, позволяющий
идентифицировать ее специфику. Например, риторика опасности оперирует
терминами «эпидемия», «риск», «угроза», «профилактика» и т.п.
Контрриторика включает дискурсивные стратегии противодействия
описаниям социальной проблемы в том виде, как они представлены ее
«разработчиками». Иначе говоря, это способы депроблематизации условия,
которое определяется в качестве социальной проблемы.
Стили выдвижения утверждений-требований характеризуют манеру и
тональность, в которых они выдвигаются участниками коммуникативного
процесса (например, можно выделить научный, гражданский, религиозный,
субкультурный, театральный стили).
Попытаемся теперь применить данную методологию к анализу
телепрограммы «Первого канала» «Гордон-Кихот».
Прежде всего, несколько слов о концепции этой программы.
Симптоматично само название передачи «Гордон Кихот», отсылающее,
во-первых, к литературному персонажу Сервантеса Дон Кихоту, имени
нарицательному, а во-вторых, к персоне ведущего данного ток-шоу
Александру Гордону. Рыцарь-романтик Дон Кихот, в нашей терминологии,
конструирует образы несправедливости и зла, виртуальных «чудовищ», с
которыми он мужественно и бескорыстно, но тщетно сражается. Аналогично,
как заявлено на сайте Первого канала, «Александр Гордон начинает борьбу с
«ветряными мельницами» – раздражающими миражами и образами в СМИ,
книгах и в окружающей действительности»8. Фамилия Гордон в названии
программы означает не только популярный в журналистике «бренд», но и
стратегию персонализации, субъективизации, сознательной пристрастности
автора в обсуждении различных тем.
По замыслу создателей ток-шоу, Гордон в этой программе разрушает
представление о том, каким должен быть телеведущий. Он выступает как
провокатор и «интеллектуальный мизантроп». Концепция ток-шоу «Гордон
Кихот» также предусматривает, что «это такой своего рода «кулачный»,
хотя и словесный бой, в ходе которого исследуются явления нашей
действительности: литературы, культуры, общественной жизни». В эту
риторическую, языковую игру участники программы вовлечены во всей их
телесности и, как мы увидим позже, даже могут использовать свой внешний
имидж, свое тело как визуальный эстетический аргумент, доказывая свое
превосходство и правоту.
Герои программы, известные личности, персонализируют собой для
Гордона какую-либо социальную или культурную проблему; являясь
источником определенных, как он считает, «заблуждений» и «общественных
наваждений». В студии у них есть защитники и оппоненты.
После краткой формулировки телеведущим своих претензий,
аудитории предлагается просмотреть два видеосюжета, репрезентирующих
полярные оценки деятельности героя и связанную с ней проблему.
Примечательно, что видеоряд, в обеих версиях один и тот же, варьирует
лишь вербальное сообщение. Это интересный визуальный эксперимент,
демонстрирующий произвольность связи означающего и означаемого,
абсолютную даже не амби-, а поливалентность видеоряда, готового принять
любые значения под давлением словесной интерпретации.
Одним из героев выпуска программы стал Николай Усков, главный
редактор мужского глянцевого журнала «GQ», тема этого ток-шоу – «Гламур
и Антигламур» (выпуск от 20 февраля 2009 года)9. Отметим, что явление
Сайт
Первого
канала,
http://www.1tv.ru/list/pt=25&pa=%80.
Дальнейшие
цитаты,
характеризующие концепцию программу – из этого же источника.
9
На сайте программы «Гордон-Кихот» http://www.1tv.ru/gordonkihot/pr=10025&pi=12365 дана
полная расшифровка аудиоряда данного выпуска, здесь же можно просмотреть сам выпуск on-line.
8
гламура напрямую связано с визуальной самопрезентацией своего
социального статуса, демонстративным потреблением как типом
коммуникации.
Попытаемся вначале выявить те риторические идиомы и лейтмотивы,
посредством которых гламур конструируется как социальная и культурная
проблема.
Николай Усков был обвинен в том, что он, «апологет гламурной
России, страстный идеолог потребления, гуру поколения развлекающихся
менеджеров, продавцов пустоты и знатоков всевозможных западных
брендов» и мировоззрение таких, как он, и привели планету к финансовому
кризису. То есть идеология гламура и растущего потребления,
культивируемая «глянцем», представлена как катастрофичная по своим
социально-экономическим последствиям – Гордон использует здесь
риторику бедствия. Этот же тип риторики, кстати, сам Гордон обнаруживает
в разоблачаемой им идеологии потребления, согласно которой «кнутом в
этой цивилизации является…насаждение панического ужаса перед
завтрашним днем. Завтрашний день кошмарен, чудовищен, если не – и
дальше идут наборы: страховка, кредит, ипотека».
Лейтмотивом у Гордона в диагнозе сложившейся ситуации проходит
термин «кризис» и в этом же как бы синонимичном ряду – нелитературное
«ж…па». Дальнейшим развитием лейтмотива «ж…пы» явился образ сортира,
ставший буквально ключевым в этой полемике. Состояние отхожих мест в
России послужило индикатором состояния общества – причем как
материального, так и духовного. В частности, Николай Усков апеллировал к
«деревянным сортирам» как символу материальной нищеты русского народа;
Максим Шевченко (известный тележурналист, противник гламура) увидел в
них отражение монашеского идеала; а Гордон-Кихот, изобличая уродливый,
показной и пошлый характер русского гламура, также уподобил его
деревянному российскому сортиру, «только с побрякушками и стразами» и
расписанными золотой краской стенами.
Проблематизируя
феномен
глянца
и
проповедуемой
им
потребительской идеологии, Гордон и его соратники задействуют также
риторику неразумности. Этот тип дискурсивной практики подразумевает
описание ситуации в терминах, выражающих обеспокоенность по поводу
эксплуатации кого-либо, манипулирования, одурачивания, «промывания
мозгов. При этом «жертвы» социальной проблемы обычно показываются как
неспособные к распознанию подобных манипуляций. О них требуется
проявить заботу: «Мы выживем, мы люди состоятельные, с руками, с
головами… А что вы предложите этому офисному планктону, который за
вами пошел, читая эти замечательные тексты?». Неологизм «офисный
планктон», ассоциирующий мелких служащих с морскими колониями
простейших примитивных организмов, ярко акцентирует «неразумность»
Данный ресурс – источник цитирования всех реплик героев передачи, выделенных в тексте
курсивом.
потребителей глянца, которых легко можно дурачить, обещая «сладкую
жизнь».
Как заметит потом в своей публикации Е.Сальникова (противник
гламура в этой передаче), «все посылы Александра Гордона сводились к
мольбам не нервировать бедный российский народ образами богатства и
крутизны – ведь народу ко всему этому никогда не прорваться»10. Правда,
сама Е.Сальникова также высказывалась в этом ключе: «И люди становятся
рабами этих цен, этих брендов, рабами вот этих фирм».
Аргументируя порочность глянцевой идеологии потребления, Гордон
применяет и риторику наделения правом. Эта риторическая идиома
подчеркивает недопустимость социальной дискриминации и ограничения
свободы самовыражения. Гордон при этом выступает не против самого
классового неравенства, а против права гламурной элиты навязывать свою
философию всему обществу в качестве основной системы ценностей, против
подстегивания демонстративного потребления, создающего искусственные
знаки статусных различий: «Главная обманка и заблуждение в чем? В том,
что вы создали некий орден, который отличен тайными знаками…
«Шанель», «Версаче»… если ты заработаешь на «Версаче», ты в клуб
попадешь». Он также пытается оспорить право оппонентов именовать себя
элитой: «вы чего-то вдруг когда-то придумали себе, что вы аристократия.
Не имея к этому, ну ровно никаких оснований… Все ваши аргументы, они бы
хорошо звучали… в устах аристократов умирающей царской России, да?
Вот мол, мы изысканные, …тонкие, вот мы право имеем, потому что это
право наследственное. А вы похожи на девушку, которая, делая
благотворительность, вперлась в норковом манто в детский дом и раздает
игрушки за десять копеек». В ответ Ускову, что они лучше, чем
аристократия, поскольку «сделали себя сами», Гордон усомнился: «Ребят, да
чего вы сделали»?
Пожалуй, главным «виновником торжества» стал другой противник
гламура, петербургский философ и писатель Александр Секацкий. Его
попытка определить этот феномен, казалось бы, потерпела неудачу: он был
буквально «затараторен» Тиной Канделаки. Но то, что он успел озвучить,
породило широкую дискуссию за пределами программы – в печатных СМИ и
пространстве Интернета, состоялся даже митинг протеста против «гламурной
фашистки» Тины Кандилаки и гламура как культурного явления. Защитники
Ускова тоже не остались в стороне.
Секацкий использует риторику утраты: гламур это «фальшь», утрата
подлинного смысла существования. Он определил гламур как «чучело
красоты», противопоставляя его подлинному искусству. Цитируем: «Гламур
защищает общество от радикальных жестов. Это именно некое царство
вторичности, серости. Это принципиальный смыслозаменитель…Вместо
того чтобы жизнью жить, …пускаться в какие-то авантюры – на смену
этому приходят…оргазмы шопинга…Шопинг, который замещает собой
10
Сальникова Е. А Гордон все-таки не Кихот. http://www.chaskor.ru/p.php?id=3833 26.02.2009.
множество настоящих подлинных вещей, подлинных событий. То есть, в
каком-то смысле глубины человеческого духа засыпаны щебенкой гламура».
Помещая гламур в исторический контекст, Секацкий характеризует его как
идеологию «среднеагрессивной буржуазности», как «китч, перешедший в
наступление».
Рассмотрим теперь контрриторические стратегии защитников гламура
и порождаемых им культурных и социально-экономических последствий.
1) Контрриторика натурализации подразумевает, что формулируемая
кем-либо проблема является следствием естественного или неизбежного
состояния мира. Николай Усков так характеризует кризис, который отчасти
(он это признает) был вызван перегревом экономических потребностей:
«Кризис, в принципе, случается с экономикой, это не первый кризис – мы это
очень хорошо знаем. Это эпоха, когда устанавливается новый баланс между
потребностями и возможностями, да? Мы должны подождать какое-то
время, когда этот баланс восстановится… Но вся... человеческая история –
это постоянный рост потребностей... Потребности всегда были
двигателем мирового прогресса».
2) Контрриторика перспективизации – здесь подчеркивается, что
объяснение, предлагаемое людьми, выдвигающими утверждения-требования
– это всего лишь их «взгляд» на положение дел, отличающийся от самого
положения дел, не более чем «мнение». В жесткой форме эта стратегия
применялась в отношении высказываний Е.Сальниковой. Журналист и
культуролог Е.Сальникова: «А дело в том, что гламурные ценности не
единственные. И то, что модно, не всегда ведет общество вперед».
Телеведущая Т.Канделаки: «Это Ваши домыслы». В другом диалоге,
Е.Сальникова: «В этом же журнале присутствует, что хорошая куртка –
это куртка, на которой определенный лейбл». О.Слуцкер, президент
Федерации фитнеса и аэробики России: «Это Вы так прочитали».
Ксения
Собчак
придерживалась
более
мягкой
стратегии
переопределения гламура: «Вы в этом гламуре…видите только одну его
сторону, какие-то бесконечные бриллианты... Но, … что, безусловно,
является сутью гламура – это стремление к красивой жизни, стремление
быть здоровым,…физически подтянутым, иметь хорошую кожу лица, быть
хорошо одетым». В целом, сторонники гламура предпочитают трактовать
его как изысканный вкус.
3) Контрриторика антитипизации подразумевает, что утверждениетребование на самом деле вообще не является описанием полномасштабной
социальной проблемы, а касается того, что можно назвать «отдельными
инцидентами».
Например, указывается, что идеология гламура распространяется и
действует лишь в небольшом сегменте высокостатусных потребителей
глянцевых журналов: «двести тысяч человек, которые прочитали журнал
Ускова, который выходит этим тиражом – такая маленькая часть
населения» (О.Слуцкер).
Также минимизируется роль создателей и продавцов глянца в процессе
«перегрева» материальных потребностей: «Мне очень импонирует роль
мирового зла, но, к сожалению, это не так» (Н.Усков). Или: «Кто такой
Усков? Вы зачем его сейчас масштабируете в этом смысле?» (Т.Канделаки).
Да и сами последствия экономического кризиса, по мнению журналистки
В.Чернышевой, коснулись только тех, кто плохо работает: «От кризиса в
первую очередь пострадали те, кто последние два года сидел в
«Одноклассниках» и пил кофе. Все, кто работал, продолжают работать».
4) Контрриторика неискренности была успешно использована
Ксенией Собчак: «Александр, это лицемерие. Вы стоите – апофеоз гламура,
прекрасное пальто Ямамоты, очень красивый модный коричневый цвет в
этом сезоне. Вы посмотрите на Александра Гарриевича! А Максим
Шевченко? Чуть-чуть расстегнутая правильно рубашка, очень хорошо
скроенный костюм. Это разве не гламур?». В результате Гордон вынужден
был занять оборонительную позицию и оправдываться, что он питается в
недорогом ресторане, что его костюмы в гардеробной – лишь сценическая
униформа, что у него нет своего жилья и т.д.
5) Контрриторика опровергающих историй была использована в ответ
на претензию О.Погодиной, писательницы-драматурга, что гламурная элита
тратит большие деньги только на удовлетворение своих материальных
потребностей, а не, например, благотворительность. Известный художник
Павел Каплевич, сторонник гламура, тут же привел конкретные примеры
благотворительной деятельности Ксении Собчак, Тины Канделаки, Ольги
Слуцкер.
Но самый «убийственный» контраргумент был высказан Ксенией
Собчак. Пожалуй, это практика телесной маргинализации, основанная на
остенсивном определении: «Я скажу…чуть-чуть обидную вещь для той
половины зала, но, как говорят в футболе…внимание на табло… Лучше
всего о том явлении, о котором мы говорим, говорят сидящие здесь люди.
Вот, посмотрите на Тину Канделаки, свою скромную персону не буду
озвучивать… какие все красивые, замечательные люди… Вот если убрать
оттуда (жест в сторону противников гламура) Максима и Александра
Скляра, то, собственно… Внимание на табло!». Конечно, слова «там
остается только грязный плебс» не прозвучали, но эту фигуру умолчания
восполнил красноречивый жест и мимика Ксении Собчак. Зато уже
совершенно в явном виде этот аргумент был использован в статье
П.Твердова в приложении «Независимой газеты» «НГ-Антракт» под
характерным заголовком «Немытые головы против гламура»11.
Образ «немытой головы» для автора публикации стал главным
лейтмотивом и доказательством социальной и личностной несостоятельности
противников идеологии потребления. В частности, он пишет, что воевать с
гламуром вызвались «неизвестная литературовед с немытой головой и
философ… с прической деревенского чучела». Далее снова: «Как это часто
11
Твердов П. Немытые головы против гламура. http://antrakt.ng.ru/people/2009-02-27/9_gordon.html
бывает, борцы за нравственность всегда оказываются плохо
образованными, серыми неудачниками. Кто знает этого философакантианца, эту критикессу с немытой головой»? (Для справки: «Философкантианец» – доцент философского факультета СПбГУ, известный
общественный деятель и писатель А.Секацкий. «Критикесса» – известный
театральный и телекритик Е.Сальникова, выпускница ГИТИСа, автор
нескольких книг). Завершает П.Твердов свою публикацию опять словами:
«Но волосы перед эфиром на Первом все-таки мыть надо».
Созданный отталкивающий визуальный образ бедности-неряшливости
показывает, кем считает гламурная элита тех, кто к ней не относится –
грязью в буквальном смысле слова. Эта «грязь» априори необразованна,
безвестна и неуспешна, реальный социальный статус личности во внимание
не принимается. Скромно одетые люди с обычными прическами не могут
претендовать на истину.
Та же риторика превосходства, включающая банальные оскорбления,
прослеживается в блоггерском посте редактора «GQ» Николая Ускова в
«Живом журнале»12, уже спустя месяц после выхода передачи:
«Секацкий – обычный интеллектуальный паразит, существующий
благодаря феномену, который он изучает. Именно поэтому Секацкому
нужна трибуна, нужна Тина, нужен я. …Секацкий – дурак. Тощий,
несчастный, безвкусный, изможденный мастурбацией субъект, который не
любит жизнь, потому что не живет. Его слова мертвы, как мертва его
жизнь – череда дней, запиваемых кефиром. «Гламур – чучело красоты», –
говорит Секацкий. Секацкий – чучело ума, – говорит Усков».
В целом, по отзывам многих телезрителей на Интернет-форумах, в
этом риторическом бою, и именно на уровне риторики, выиграли сторонники
гламура. Так считают даже те, кто говорит об этом с сожалением.
«Гламурные» были очень активны, напористы и, будучи представителями
шоу-бизнеса, чувствовали себя на ТВ как дома. Телеведущие Канделаки и
Собчак использовали провокативные техники интервьюирования, постоянно
«переходя на личности» и демонстрируя себя как главный эстетический
аргумент в этом споре. То есть, если говорить о стилях выдвижения
утверждений-требований, то их самопрезентация была своеобразным
перформансом, а выступление своих оппонентов они превратили в фарс.
Противники гламура, за исключением Гордона и Шевченко, люди
непубличные оставались в рамках философского или гражданского стиля, не
прибегая к персонализации и специфическим шоу-медийным приемам
коммуникации. Гордон и Шевченко в качестве противников гламура
выглядели неубедительно. Как написал один из блоггеров, настоящим Дон
Кихотом в этой битве был Александр Секацкий. Его определение гламура
как «чучела красоты» грозит стать афоризмом. Однако его
постмодернистский дискурс, действительно, доступен лишь узкому кругу
интеллектуалов, причем следящих за философской модой.
12
http://uskov.livejournal.com/68158.html
Виктор Пелевин устами своих литературных персонажей так
высказался по этой теме: «Гламур – это дискурс тела», а «дискурс – это
гламур духа». Возразить по существу – нечего.
Литература
Ибарра П., Китсьюз Дж. Дискурс выдвижения утверждений-требований и
просторечные ресурсы // Социальные проблемы: конструкционистское
прочтение. Хрестоматия. Казань, 2007. С. 55–114.
Орлова Е.В. (Северодвинск)
Orlova E.V. (Severodvinsk)
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ОСМЫСЛЕНИЯ
КАТЕГОРИИ «КОММУНИКАЦИЯ»
THEORY OF COMMUNICATION CATEGORY
Ключевые
слова:
информация,
коммуникация,
знание,
междисциплинарная парадигма исследования
Keywords: information, communication, knowledge, paradigm of
interdisciplinary research
В данной статье выдвигаются аргументы, которые говорят о
необходимости изучения такой категории как информация. Утверждается,
что глубокое и междисциплинарное изучение феномена информации даст
возможность осознать и феномен коммуникации.
This article is devoted to reserch into the phenomena of communication and
information from the point of view of the inderdisciplinary approach. In the
article the peculiarities of interdisciplinary information research helps study
communication phenomenon.
Современное общество немыслимо без всевозможных коммуникаций.
Причем именно в стадию информационного общества эти коммуникации
приобретают новые характеристики, очертания и аспекты, что требует новых
методов их теоретического осмысления. Несмотря на видимую актуальность
изучения механизмов коммуникации до сих пор ключевым аспектом анализа
является наличие методологически грамотной и логически обоснованной
парадигмы анализа этого феномена. Базовой категорией этой
методологической структуры была и остается категория « информация».
Ни для кого не секрет, что настоящее время большинство аналитиков
определяют как стадию вступления всего мирового сообщества в новый тип
социальности - постиндустриальное, информационное общество. В частности
М.Ю. Казаринов отмечает: «Современный исторический период социального
развития практически единодушно оценивается исследователями как
глобальная революция, как переход к новому качественному состоянию
общества. Такое принципиальное единство оценок в концепциях самых
различных философских направлений, использующих различные, зачастую
противоположные, критерии общественного прогресса и, соответственно,
периодизации истории весьма показательно» [Казаринов 2004, с.217].
Информационное общество – это социологическая и футурологическая
концепция, полагающая главным фактором общественного развития
производство и использование научно - технической и другой информации.
Концепция информационного общества является разновидностью теории
постиндустриального общества, она нашла весьма детальное рассмотрение в
работах таких ученых как Д. Белл, П. Друкер, Г. Кан, М. Кастельс, Х. М.
Маклюэн, Й. Масуда, Э. Тоффлер, Х. Шрадер. В отечественной науке
подобной проблематикой занимались Р.Н. Абрамов, В.П. Бабинцев, Л.А.
Василенко, В.Л. Иноземцев, Г.А. Котельников, И.С. Мелюхин и другие.
Рассматривая общественное развитие как «смену стадий», сторонники
теории информационного общества связывают его становление с
доминированием «четвертого», информационного сектора экономики,
следующего за сельским хозяйством, промышленностью и экономикой услуг.
При этом утверждается, что капитал и труд, как основа индустриального
общества, уступают место информации и знанию в информационном
обществе. Революционизирующее действие информационной технологии
приводит к тому, что в информационном обществе классы заменяются
социально недифференцированными «информационными сообществами» (Й.
Масуда). Информация, а тем более знание, являются самым выгодным
капиталовложением, которое не только способствует продвижению по
социальной лестнице, но и может в определенных условиях выступить в
качестве механизма социального лифта. Несмотря на множественность
парадигмальных подходов к пониманию концепта информационного
общества, все они не только сходятся в факте признания его реальности, но и
в обозначении его базовых признаков. В частности, можно обозначить
следующие сущностные характеристики информационного общества:
Во-первых, определяющим фактором общественной жизни в целом
является теоретическое знание; экономические и социальные функции
капитала переходят к информации.
Во-вторых, уровень знаний, а не собственность, становится
определяющим фактором социальной дифференциации и социальной
мобильности. Профессиональная структура оказывается более существенной
для
социальной
стратификации,
чем
классовая
структура;
привилегированный слой образуют наиболее информированные члены
общества.
В-третьих, инфраструктурой информационного общества является
новая «интеллектуальная», а не «механическая» техника. Социальная
организация и информационные технологии образуют симбиоз; социальные
процессы становятся вполне прогнозируемыми и программируемыми.
В четвертых, значительная часть общества занята в сфере
производства, анализа и распространения информации; повсеместное
использование Интернета приводит к тому, что подавляющая часть
населения включена в виртуальное общение.
В-пятых, наиболее значимым и надежным видом собственности
является интеллектуальная собственность, а одной из глобальных проблем
человечества является проблема улучшения качества интегрального
интеллекта.
Как справедливо замечает профессор А.Д. Еляков « В современном
обществе более 80% затрат во времени и стоимостном отношении падает на
работу с информацией» [Еляков 2008, с.144]. Этот же автор неоднократно
обращает наше внимание, что современное общество подвержено
жесточайшему информационному буму, чаще мы страдаем от
информационной перегрузки, чем попадаем в ситуацию информационного
вакуума. Позволим продолжить эту мысль и акцентировать внимание на том,
что культура работы с информацией в нашем обществе еще находится в
стадии формирования. Подавляющая часть активных потребителей
разнопорядковой информации находятся в парадоксальной ситуации: чем
больше мы информационных потоков улавливает индивид, чем глубже он
погружен в море информационного перенасыщения, тем острее он ощущает
нехватку знания. В свое время, коснувшись подобной проблематики, Никлас
Луман отмечал, что особенную ценность приобретает только уникальная
информация: «В сомнительных случаях мы скорее предположим, что та или
иная распространяемая информация уже известна и поэтому не будем ее
коммуницировать. Ныне возникает нужда в постоянно новой информации,
которую и удовлетворяет система масс-медиа, своим собственным
аутопойезисом обязанная этой самопорожденной утрате информации»
[Казаринов 1997, с.23] Проанализировав основные особенности
информационного общества, Луман неоднократно возвращается к мысли о
том, что информация в современном обществе –это механизм власти, вернее
сама информация становиться властью, а потеря информационного контроля
может стать началом потери власти любого уровня. Мы, с одной стороны,
готовы согласиться с выводом профессора Б.В. Ахлибининского: «Проблеме
информации посвящена обширная литература, и поэтому, на первый взгляд,
кажется, что добавить что-либо принципиально новое в этой области
достаточно сложно» [Казаринов 2004, с.3]. Но с другой стороны, вдумываясь
в смысл выдвинутой им идеи, мы понимаем, что речь идет именно о беглом,
первом взгляде, который фиксирует не количество решенных
методологических задач, а количество написанных на эту тему работ и
публикаций. Соглашается с поставленной проблемой и академик
Б.Я.Советов, по его мнению, несмотря на то, что «текущий век войдет в
историю человечества как век перехода в информационное общество, до
настоящего времени общепринятых категориальных понятий и критериев
оценки информационного общества еще не создано» [там же, с.4]. Подобную
же постановку проблемы мы встречаем в многочисленных трудах
упомянутых уже нами А.Д. Елякова и М. Ю. Казаринова. Первый из
обозначенных авторов, ссылаясь на своего известного американского коллегу
П.Друкера, отмечает, что проблема, которая существует имеет не только
первоочередной, но и системный характер, а именно: нет обстоятельного
анализа и определенности в понимании базового понятия подобного
проблемного поля-категории «информация».
Продолжая логику этого автора, мы согласны, что без обозначения
онтологической сущности этой категории ее вторичные производные такие
как «информационная среда», «информационное поле», «информационная
система», а также еще более сложные конструкции, такие как
информационно-коммуникативная среда или пространство и многие другие,
которые являются лишь началом усугубления нерешенной проблемы. По
большому счету, смысл, вкладываемый в эти понятия, в основном
определяется языковой интуицией, контекстом словоупотребления и
ракурсом изучаемой проблематики. В современном научном дискурсе мы
сталкиваемся с повсеместным и достаточно вольным использованием этих
категорий, которые уже успели стать частью активного научного словаря, а
их осмысление еще не пришло. В частности, избегая голословности,
профессор А.Д. Еляков ссылается на статью своего коллеги Е.П. Тавокина
«Информация как научная категория», где методом прямого цитирования
объясняет, что содержательная сторона данной работы и ее названия имеют
между собой существенные, мы бы сказали, принципиальные разногласия.
По мнению, А.Д. Елякова, его коллега совершает типичную ошибку, которая
известна со времен Конфуция - «подмена понятия», когда такие категории
как «информация» и «социальная информация» просто отождествляются.
Цитируя уже упомянутого нами восточного философа, «белая лошадь и
просто лошадь это разные понятия», они могут совпадать, но только в одном
конкретном случае и принцип кругов Эйлера подтверждает правоту А.Д.
Елякова: «Еще раз подчеркну, понятийная четкость здесь является особенно
важной в интересах формирования системы понятий разной степени
общности, следуя которой ученые могли бы понимать друг друга... Такой
подход необходим, дабы избежать элементарных заблуждений и путаницы в
области сочетания и применения комплекса информационных понятий»
[Еляков 2008, с.146].
Обращаясь еще раз к заявленной проблеме, обозначим, что этот аспект
анализа важен и потому, что со времен Лумана существует следующий тезис:
характер и суть многих коммуникаций, определяет информация, заложенная
в них. Справедливости ради, следует отметить, что согласны утверждением,
высказанным доктором социологических наук Е.П. Тавокиным, что «По мере
роста значимости информации в жизнедеятельности общества возникла и
продолжает оставаться актуальной потребность в уточнении ее смысла»
[Тавокbн 2006, с.3]. Кроме того автор отмечает, что «косвенным признанием
значимости категории «информация» является тенденция расширительного
подхода к ее пониманию и толкованию» [там же, с.3]. Е.П. Тавокин
небезосновательно критикует представителей атрибутивного подхода за ряд
методологических
ошибок
подобного
расширенного
толкования
обозначенной категории. Он, в принципе справедливо, отмечает, что « что
попытки определить смысл некого феномена через указание на его связь с
чем-либо ничего не проясняют. Упоминание «определенного» аспекта без
его содержательного раскрытия также ничего не дает для понимания его
смысла» [там же, с.5].
Таким образом, все упомянутые нами авторы с разных позиций,
используя различную парадигму научного анализа, по сути, ставят
одинаковые методологические проблемы. Отвергая атрибутивный подход к
пониманию сущности информации, Е.П. Тавокин предлагает вернуться на
первоначальный этап анализа сущности информации, к этимологической
структуре этой категории и в дальнейшем научном анализе избегать
безосновательной, механической ссылки на авторитеты. Придерживаясь
подобной идеологии исследования, он приходит к безапелляционному
выводу «в неживой природе никакой информации нет и быть не может по
определению» [там же, с.8]. С этим утверждением не согласны ни А.Д.
Еляков, ни М.Ю. Казаринов, оба они, ссылаясь на данные многочисленных
исследований в области и математических, и технических, и медикобиологических наук, видят в этом тезисе и подходе некое неоправданное
сужение категориального осмысления феномена информации. Правда,
виртуальная дискуссия, возникшая между этими авторами, находит в своих
идеях и точку обоюдного согласия: понятие «информация» многозначно.
Кроме того, здесь мы опять сталкиваемся с проблемой близкой всем
упомянутым исследователям (болезненно значима она и для нашего научного
поиска) – категория «информации» «стала знаковым символом современной
эпохи» [там же, с.3], стремительно вошла в научный обиход, стала
концептуальной составляющей других научных категорий до того, как
преодолела стадию собственного научного самоопределения. Эта же идея
является своеобразной точкой отсчета для рассуждений М.Ю. Казаринова:
«… в понятии «информация», как в никаком другом, проявляются
существенные расхождения его многообразных смыслов, в том числе
обыденно-практического, научно-технического и философского» [Казаринов
2004, с.81]. Далее автор отмечает, что основной проблемой
методологического осмысления информационной реальности является
именно «отсутствие в настоящее время достаточно четкого обоснованного и
общепринятого хотя бы в основных принципах концептуального понимания
того, что такое информация и каково место этого феномена в общей картине
мира» [Казаринов 2004, с.81]. Попытку онтологического осмысления
феномена информации М.Ю. Казаринов видит в использовании
совокупности атрибутивного и синергетического подходов, адекватным и
своевременным он считает и привлечение математической концепции
информации. Несколько шире на заявленную методологию исследования
смотрят Б.Я. Советов и И.П. Яковлев, а именно, они отмечают, что особую
ценность приобретают совместные исследования ученых различных
направлений, в частности, представителей философии и технических наук.
Позволим посмотреть на обозначенную проблему еще шире и
утверждать, что категория информации может быть рассмотрена в качестве
некой универсалии, а значит, имеет все основания рассчитывать на
междисциплинарную парадигму научного исследования. На данном этапе
научного поиска мы видим несколько иной виток исследования подобной
проблематики. Во-первых, идут усиленные поиски оценок разнообразных
характеристик информации: ее объема, ценности, значимости, актуальности
и т.д. Во-вторых, несколько модернизируется и детализируется парадигма
научного анализа существующих объектов социальной реальности. Сейчас
мода на использование таких категорий, как «информационное общество»,
«информационный обмен», «информационный капитал» и ряда других
уходит в прошлое, а на смену ей приходит активизация другой не менее
интересной категории – знание. Входит оно в новый этап активного
использования именно через призму сравнительных стратегий с категориями
«информация» и «знание». Опасно, что начинают появляться статьи, где
происходит виртуозное, местами грациозное и магически притягательное
соотнесение этих категорий, которое не имеет под собой соответствующей
терминологической и методологической основ. Эта ошибочная стратегия в
конечном итоге может принести не только путаницу в теорию научного
исследования, но, что намного страшнее, в практику социального
использования.
Попробуем подтвердить свою точку зрения, используя весьма
конкретный пример – политическое знание. Данный предмет исследования
мы считаем эвристически потенциальным, а практическая значимость его
адекватного использования в общественной жизни заставляет нас признать
актуальность его всестороннего изучения. Взятый в качестве конкретного
примера, этот предмет исследования ярко демонстрирует, что познание его
сущности требует не только четкой методологической базы, но и
осмысленного использования междисциплинарной парадигмы научного
анализа. Очевидно, что без данных таких дисциплин как лингвистика,
психология, культурология и социология адекватное изучение данной
категории практически невозможно. Причем практика применения элементов
политического знания (и конечно, информации), например, в предвыборной
борьбе, активно использует данные других наук, а вот теория изучения
подобных феноменов в ракурсе междисциплинарной стратегии изучения
пока не столь обширна. Очевидно и то, что практика принятия политических
решений более глобального уровня не может быть основана на плоскостном,
одномерном аспекте оценки ситуации социальных явлений. Политическое
управление должно быть основано не на хаотическом анализе
многочисленных информационных потоков, а на четком осознании
существующей ситуации. Иначе риторическим, а, следовательно,
безответным будет оставаться и классический вопрос властных отношений:
Власть и общество находятся в постоянной коммуникации или первые
забрасывают вторых ненужной им информацией?
Литература
Еляков А.Д. К понятию «информация».// Социологические
исследования. 2008. №4. С.144-146.
Казаринов
М.Ю.
Информация:
контуры
философскометодологического исследовательского проекта. Спб,2004.
Казаринов М.Ю. Информационное общество как внутренняя системная
цель развития человечества на стадии цивилизации // Философия и
цивилизация. Матер.Всерос.конф. СПб, 1997. С.217-220.
Луман Н. Власть. М. 2001.
Тавокин Е.П. Информация как научная категория // Социологические
исследования. 2006. № 11. С.3-9.
Осокина С.А. (Барнаул)
Osokina S.A. (Barnaul)
ЯЗЫКОВАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ РИТОРИЧЕСКОЙ
КОМПЕТЕНЦИИ
В ПОЛИТИЧЕСКОЙ СФЕРЕ
THE LINGUISTIC COMPONENT OF RHETORICAL
COMPETENCE
IN POLITICAL SPHERE
Ключевые слова: риторическая компетенция, стереотипные сочетания
слов.
Keywords: rhetorical competence, stereotype collocations.
Противопоставляются
собственно
языковая
и
невербальная
составляющие риторической компетенции. Основу языковой составляющей
формируют устойчивые стереотипные сочетания слов, характерные для
данной коммуникативной среды. Исследуются сочетания слов, используемые
в политической сфере.
Rhetorical competence consists of verbal (linguistic) and nonverbal
components. The linguistic component is formed by stereotype collocations, used
in a specific sphere of communication. The article studies political collocations.
Одним из выдающихся достижений лингвистики ХХ века является
разработка понятия «языковая компетенция». Выделяется, как минимум, два
направления изучения сущности данного рода компетенции: 1) так
называемое «биологическое», или «естественное», направление, сторонники
которого признают наличие у человека врожденной языковой способности,
предполагающей некоторую исходную осведомленность о том, как
пользоваться языком в процессе коммуникации (данную концепцию,
берущую начало в трудах Н. Хомского, разрабатывает американская
лингвистическая школа); 2) социальное направление, доказывающее, что
основным условием формирования языковой компетенции является общение
в среде членов языкового коллектива (данная концепция разрабатывается
представителями отечественного языкознания – А.А. Леонтьевым,
А.М. Шахноровичем и др.).
Исследование языковой компетенции привело к разветвлению данного
понятия и возникновению представлений о различных типах компетенций,
связанных с умением правильно пользоваться языком. Целью настоящей
работы является рассмотрение лингвистической составляющей риторической
компетенции на материале текстов публичных политических выступлений.
Риторическую компетенцию следует рассматривать как разновидность
коммуникативной компетенции, представляющей собой способность
правильного использования языка в различных ситуациях общения и исходя
из задач данных ситуаций. Ситуацией общения, в которой проявляется
риторическая компетенция, является заранее спланированное публичное
выступление. Многочисленные примеры таких ситуаций можно найти в
политической сфере.
При изучении риторической компетенции на первый план выдвигается
личность оратора. Природный талант красноречия обязательно должен быть
развит посредством специальных тренировочных упражнений, основная цель
которых – отработать необходимые приемы воздействия на аудиторию.
Итак, суть риторической компетенции – воздействие на аудиторию при
помощи определенных вербальных и невербальных средств. Иначе говоря,
риторическая компетенция имеет собственно языковую и не связанную с
языком составляющие.
Несомненно, роль языкового субстрата в построении текстов,
удовлетворяющих критериям риторичности, нельзя переоценить. На наш
взгляд, безусловное влияние системы и законов определенного языка на
организацию текстов, а также влияние отдельных языковых элементов
проистекает из онтологического статуса самих речевых сообщений, которые
исследуются в риторическом ключе. Однако анализ множества источников
специальной литературы показывает, что ученые уделяют собственно
языковым средствам воздействия гораздо меньше внимания по сравнению с
внешними по отношению к языку источниками воздействия.
В частности, рассматривая риторический аспект общения, Е.А. Юнина
пишет: «Что касается средств, то ведущую роль в общении, с нашей точки
зрения, должны играть невербальные средства, которые, по мнению А. Пиза,
«занимают» от 60 до 80% пространства общения… Здесь речь идет о таких
средствах, как визуальные (глаза), оптико-кинетические (мимика, жесты,
походка, поза, внешний вид), экстралингвистические (голос, интонация),
проксематические (дистанция в общении, личное место в пространстве)..,
если говорить о вербальных средствах, то они, на наш взгляд, призваны
усиливать, конкретизировать, углублять невербальные» [Юнина 2004, с.7].
Изучение собственно языковой стороны общения до сих пор остается в
пределах того понимания, которое предложил Аристотель – по – прежнему
исследованию подвергаются тропы и фигуры речи. Впрочем, необходимо
отметить, что само понятие тропа и смысловое содержание термина «фигуры
речи» претерпели изменения. В рамках когнитивной парадигмы тропы стали
рассматриваться не столько как средства украшения речи, сколько как
средства познания мира, основным из которых признается метафора.
Аналогично
фигуры,
или
синтаксические
средства
придания
экспрессивности речи, стали больше описываться как особые синтаксические
конструкции, используемые для усиления воздействия на адресата.
Если проанализировать предлагаемый в разных работах спектр средств
языка, при помощи которых описываются способы речевого воздействия, то
их можно свести к следующим: 1) эмоционально-экспрессивная лексика (как
отдельные лексемы, так и устойчивые обороты речи), 2) особые
синтаксические конструкции, в частности, побудительные предложения
разных семантических видов (в форме приказа, просьбы и т.д.) и 3) повторы.
Как видно, набор средств, с одной стороны, кажется чрезвычайно
ограниченным, с другой – напротив, за перечисленными схемами встает
такое языковое многообразие, что трудно выделить четкую схему реализации
этих средств с целью оказания воздействия.
По сути, за данным небольшим набором средств встает весь язык. Так
эмоциональной экспрессивностью может в определенном контексте обладать
практически любое слово. Если оратор говорит: «Это абсолютно новое
решение…», – то эмоциональным средством выражения здесь можно
признать словосочетание абсолютно новое, однако ни слово абсолютно, ни
слово новое не маркируются в словаре как экспрессивно окрашенные.
Экспрессивность возникает из контекста. Добавив к этому значение
интонации и других суперсегментных единиц, играющих роль при
произнесении высказывания, мы рискуем обратить наши взоры в
бесконечность, где теряется какая-либо четкость в выделении собственно
языковых средств воздействия.
Необходимо искать новые методы лингвистического изучения средств
языкового воздействия на аудиторию.
Ритор, фактически, использует те же механизмы речевого воздействия,
что и рядовые носители языка в повседневной речи, но делает это осознанно,
усиливая нужные моменты. Основным рычагом языкового воздействия в
целом является воспроизведение одних и тех же фраз, которые в ходе
регулярного употребления становятся устойчивыми сочетаниями слов, а
затем начинают восприниматься как стереотипы.
Стереотип – одно из ключевых понятий психологии. Стереотипы
формируют гештальты и модели человеческого поведения. Находясь под
властью стереотипов, люди выполняют заведомо предопределенные
действия, их реакция прогнозируема, и ее можно контролировать.
Мы полагаем, что основную работу по воздействию ритора на
аудиторию осуществляют не неожиданные метафоры и красноречивые
жесты, а не привлекающие внимания в силу своей обыденности
стереотипные сочетания. Риторические фигуры речи тем более заметны, чем
более посредственен языковой фон, на котором они выступают, но они –
лишь изящные стрелки часов, а не сам часовой механизм.
Основу механизма языкового воздействия в политической сфере
составляет вполне ограниченный спектр стереотипных сочетаний слов. К
ним относятся сочетания со словами задача (актуальная задача,
поставленная задача, ставить задачу, решить задачу, справиться с задачей
и др.), проблема (острая проблема, вставшая проблема, ключевая проблема,
нерешенная проблема, решать проблему, драматизировать проблему, нет
проблем, решение проблем, груз проблем и др.), развитие (экономическое
развитие, развитие мировой экономики, помощь в развитии, путь развития,
направление развития, развитие государственной системы, внутреннее
развитие), вопрос (провокационный вопрос, острый вопрос, те или иные
вопросы, задавать вопрос, задаваться вопросом, по этому вопросу, частный
вопрос, ключевой вопрос, принципиальный вопрос и др.), позиция
(согласовывать
позиции,
объяснить
позицию,
понять
позицию,
сформулировать позицию, наша позиция, позиция России, позитивная
позиция, улучшить позицию и др.), шаги (сделать серьезные шаги,
осуществление конкретных шагов), а также слова ситуация, сфера,
отношения в сочетании с именами прилагательными экономический,
политический, демографический, международный и др.
Мы проанализировали тексты публичных выступлений таких
политических лидеров России, как Д. Медведев, В. Путин, Г. Зюганов и
В. Жириновский (тексты брались на официальных сайтах www.kremlin.ru,
www.kprf.ru, www.ldpr.ru). Выявлено, что одни и те же серии устойчивых
сочетаний слов используются и руководителями страны, и лидерами
оппозиции. Отличия могут состоять только в количественном преобладании
определенных
сочетаний
над
другими.
Так,
наиболее
часто
воспроизводимыми сочетаниями в текстах В. Путина и Д. Медведева
являются сочетания со словом приоритет (основные приоритеты, выбрать
приоритеты, абсолютные приоритеты). В выступлениях лидера компартии
– сочетания со словом цена (рост цен, снижение цен, стабилизация цен), а в
выступлениях В. Жириновского наиболее часто употребляется сочетание
иметь право.
Естественно, употребление перечисленных сочетаний слов в
политических текстах – специфика данного дискурса, ведь политика – сфера
проблем и задач. Следовательно, компетенция ритора в политической сфере,
в первую очередь, связана с умелым использованием данных сочетаний – их
надо использовать так, чтобы тексты не казались однообразными,
тавтологичными.
Например, семантическая близость слов проблема, задача и вопрос
позволяет использовать их в качестве взаимозаменяемых синонимов, что, в
свою очередь, является эффективным манипулятивным приемом, так как
обеспечивает переключение внимания слушателя с рассмотрения проблем на
постановку задач. В частности, обнаружено, что данные слова
употребляются в соответствии с композиционными особенностями текстов
посланий и обращений президента страны. Обороты со словом задача
употребляются преимущественно в самом начале и конце, где речь не идет
пока о конкретных государственных программах, проектах, их реализации и
прочее, а декларируются лишь общие фразы. Сочетания со словом проблема
употребляются чаще в тех местах, где речь заходит о конкретных трудностях
государства. Более частое употребление сочетаний со словом задача в
абсолютном начале и конце текста заставляет реципиента переключиться с
рефлексии по поводу проблем на выработку стратегий решения задач.
Конечно, немаловажную роль в процессе воздействия на реципиента
играет использование имиджевых фраз политических лидеров, которые
являются их визитной карточкой и нередко создаются для них
специалистами спич-райтерами. Однако суть языковой компетенции ритора в
политической сфере сводится к умению говорить языком политики, то есть к
умению правильно использовать ключевые для данной сферы стереотипные
сочетания слов. Они формируют базу языковой составляющей риторической
компетенции в политике.
Литература
Юнина Е.А. Эффективное общение в аспекте риторической культуры:
концепция и технологии // Человек – Коммуникация – Текст: сб. ст.
Барнаул, 2004. Вып. 6. C. 6-16.
Пивоварчик Т.А. (Гродно)
Pivovarchik T. A/(Grodno)
ЛИЧНЫЕ МЕСТОИМЕНИЯ КАК МАРКЕРЫ
ПЕРСОНАЛИЗАЦИИ
PERSONAL PRONOUNS AS THE MARKERS OF THE PERSONALIZATION
Ключевые слова: персонализация, личное местоимение, адресант,
адресат, прагматическая функция.
Keywords: personalization, personal pronoun, addresser, addressee,
pragmatic function.
Анализируются личные местоимения в их вторичных, прагматических,
функциях как средство актуализации коммуникативной (межличностной,
статусно- и ситуационно-ролевой) соотнесенности участников речевой
ситуации.
Personal pronouns are analyzed in their second, pragmatic, functions as the
means of the updating of the communicative (interpersonal, status and situationrole) correlation of participants in speech situation.
Категория лица местоимений отражает коммуникативный тип
семантики персональных отношений – ‘лицо с точки зрения его роли в
речевом акте’, что обусловливает ее субъективность: «нет абсолютного лица
речи, потому что одно и то же фактическое лицо может быть и 1-м лицом
речи, и 2-м, и 3-м по отношению к говорящему. Каждый из нас может быть и
я, и ты, и он. Другими словами, тут опять-таки дело сводится к моменту
р е ч е в о г о сознания…» [Пешковский 1956, с.91]. В силу указанной
субъективности, привязки к конкретной речевой ситуации описать
достаточно точно категорию лица у местоимений с точки зрения только
когнитивного подхода оказывается невозможным: в ней первично
коммуникативное значение, как более важное, чем когнитивное, поскольку
формулировка значений большей части местоимений будет неполной вне
фиксации отношения между говорящим и конкретным высказыванием,
включающим эту языковую единицу.
Личные местоимения по отношению к личным формам глагола
занимают менее важную позицию в выражении персональных значений, так
как «в сочетании личных местоимений с соответствующими формами
глагола … мы фактически имеем дело с глагольной категорией лица, которая
избыточно манифестируется формами личных окончаний и личных
местоимений» [Мартынов 1982, с.115]. Именно эта избыточность нередко
становится причиной специализации местоимений на выражении не
первичных, а вторичных коммуникативных функций: в значениях личных
местоимений (прежде всего я и ты) коммуникативная семантика –
информация о их соотнесенности с говорящим или слушающим –
оттесняется на задний план, а центральное место занимает специфичная
денотативная отнесенность местоимений, различающихся уровнем
характеризации актанта ситуации: они «сами не раскрывают заданной
характеристики, а только отсылают к тому элементу ситуации или контекста,
через который можно получить недостающие сведения, либо указывают на
отсутствие необходимых сведений у говорящего или на то, что по той или
иной причине они не будут сообщены слушателю» [Елисеева, Селиверстова
1987, c.80]. С такой точки зрения в местоимениях я и ты представлен
высший уровень характеризации – информация об индивидуализированном
представлении актанта ситуации: актант как индивидуальность, личность (в
ее единичности), хотя при этом и не раскрываются какие бы то ни было
свойства личности. По А.А.Леонтьеву, в личных местоимениях изначально
заложена и социальная информация.
Таким образом, прагматические значения местоимений находятся на
границе языкового и внеязыкового содержания, и поэтому их надо
рассматривать как «встроенные в контекст интерперсональных норм и
конвенций» [Богданов 1990, с.10]. Личные местоимения являются одним из
основных средств в репертуаре лингвопрагматической категории
персонализации, которая понимается нами как актуализация говорящим
коммуникативной (межличностной, статусно- и ситуационно-ролевой)
соотнесенности участников речевой ситуации, выражаемая разноуровневыми
экспликаторами персональности в рамках существующих для данной
лингвокультуры норм и конвенций. При этом актуализация определяется как
выделение тех содержательных элементов высказывания, которые, по
мнению говорящего, представляют собой особую коммуникативную
значимость. Важную роль в актуализации выполняют сильные позиции
линейно-акцентного членения высказывания, переносные, нестандартные
употребления, избыточное выражение персональных значений и т.д., что
обнаруживает дополнительные смыслы, не заложенные в языковой системе и
возникающие в зависимости от интенции говорящего и в связи с его
отношением к остальным участникам коммуникативного процесса.
Персонализация подразумевает интерпретацию языковых единиц с
персональными значениями через включение их в структуру речевой
деятельности (мотивация, целеполагание, выбор стратегии и тактики,
воздействие на собеседника и т.д.) и в структуру взаимодействия говорящих
(выражение позиций и мнений, ситуационная оценка и самооценка,
статусное и ролевое соотношение, дистанция общения и т.п.). При этом
обнаруживаются «устойчивые корреляции между структурой языковых
образований и структурой коммуникативно-деятельностного контекста,
иначе говоря, зависимость выбора тех или иных языковых единиц и
образований от того, кто говорит, кому говорит, чье соучастие (или
соприсутствие) он при этом учитывает, какие отношения связывают
говорящего с участниками (или соучастниками) коммуникативного процесса,
на какие убеждения, интересы, ожидания слушателя он ориентируется» и т.д.
[Языковое общение 1987, с.3].
Так, семантическое значение 1-го лица как ‘отнесенности участника
сообщаемого факта к говорящему’ в конкретных высказываниях может
приобретать прагматические коннотации категоричности/ некатегоричности,
разной степени вежливости, статусной соотнесенности собеседников и т.д.:
рус. Я не советую тебе туда ехать  Не стоит тебе туда ехать; Я думаю,
вы не правы  Вы не правы; Я приказываю вам отойти  Отойдите. За
каждым из персональных значений закреплен свой круг прагматических
ожиданий: «с семой «автор речи» (первое лицо) потенциально связана и в
определенных
условиях
реализуется
коннотация
«эгоцентризм,
субъективизм», с семой «адресат речи» (второе лицо) связана коннотация
«контактность, сближенность», а с семой «неучастник речи» (третье лицо) –
коннотация «дистанцированность»» [Рымарь 1979, с.60].
Стандартные (прямые) значения местоимений можно рассматривать
как когнитивные предпосылки для их прагматической интерпретации. Напр.:
(с упреком) Кто-то трудится, старается, из последних сил выбивается, а
кто-то только и успевает деньги получать. Для обозначения участников
речевой ситуации в данном высказывании используется входящее в
функционально-семантическое подполе неопределенной персональности
местоимение кто-то, имеющее два языковых значения: 1) ‘неизвестно какой
человек; некто’; 2) ‘какой-нибудь человек, безразлично кто; кто-нибудь’. В
приведенном же примере местоимение реализует разную референтную
отнесенность: первое кто-то представляет собою указание на адресанта
(вместо я), а второе – указание на адресата (вместо ты). Этим
использованием говорящий решает ряд коммуникативных задач: 1)
соблюдает нормы речевого поведения, т.к. такая транспозиция связана с
запретом на прямую самопохвалу и на прямой упрек (неопределенность
снимает открытую конфликтность); 2) укрепляет свое положение как
субъекта мнения: благодаря значению неопределенности данная ситуация
показывается в ряду идентичных типовых ситуаций (неопределенность
становится
контекстуальной
обобщенностью),
предполагающих
стереотипную общественную оценку (‘не только для данной ситуации, а
вообще всегда негативно положение, когда один (любой, всякий, каждый)
работает, а другой получает деньги).
Благодаря подвижности ролевых приоритетов в прагматике речевого
общения грамматическая оппозиция категории лица становится мобильной и
может выстраиваться по-разному. Как известно, внутренняя структура
грамматической категории лица представляет собой трехчленную оппозицию
3:(1:2), немаркированным членом которой выступает форма третьего лица в
связи с отсутствием в ее семантике информации относительно участия в акте
речи, а маркированными – формы первого и второго лица, причем, второе
лицо определяется как ‘участник ситуации кроме говорящего’. Местоимению
3-го лица нередко вообще отказывают в значении ‘лицо’. В то же время
этические и этикетные нормы социума обычно требуют минимального
«выпячивания» говорящим своего «я», приуменьшения зоны своего влияния
в речевом пространстве в пользу адресата, а в ряде случаев и в пользу
третьих лиц. Например, носителю русского языка обозначение «собственной
персоны говорящего в высказывании представляется … делом, требующим
особой дипломатичности, и язык разработал способы дипломатического
представления субъекта» [Шмелева 1988, с.193]. Общим свойством
английского языка является «ориентация всего рассказываемого, всей
описываемой ситуации на центральный субъект – на «Я» говорящего»
(отсюда типичное английское подлежащее – местоимение 1-го лица ед. ч.), в
то время как в соответствии с правилами поведения в обществе англичане
предпочитают не подчеркивать свое «я» [Степанов 1995, с.18-19].
Хотя в языке местоимение я не имеет субъективно-модального
значения, в речи оно становится центром субъективности: я в формуле
актуализирует индивидуально-личностные свойства адресанта (указывает на
человека не в общем, а в частном значении), подчеркивает субъективность
высказываемого мнения и во многих контекстах оказывается каузально
связанным с высокой степенью личной ответственности адресанта за его
речевые поступки. Значение местоимения я – первообраз таких понятий, как
«яйность» и «самость» [Пешковский 1956, с.156]: в восприятии носителей
языка употребление я в речи связано c идеей самотождественности,
самоутверждения (кто я) и самоопределения (какой я), с идеей уникальности
и «отличности» от других. Нарочитое «якание» свидетельствует о намерении
говорящего определенным образом выделить, подчеркнуть свою персону.
Семантическая специфика местоимения я заключается и в том, что,
представляя актанта ситуации как личность, индивидуальность, оно в то же
время не ограничивается каким-либо одним параметром и «может обозначать
индивида при выполнении им самых разных ролей в ситуации» [Елисеева,
Селиверстова 1987, с.80]. Избыточная манифестация значения 1-го лица
личными окончаниями и личными местоимениями приводит к
перераспределению функциональной нагрузки «тождественных» форм:
глагольная форма сохраняет «прагматический нейтралитет» и продолжает
выполнять
свою
основную
семантико-синтаксическую
функцию,
местоимение я оказывается более чувствительным к речевой ситуации и
становится активным в своих вторичных функциях: «подчеркивание
личности говорящего», «нескромное самовосхваление», «акцентирование
внимания на информации о говорящем», «противопоставление действиям
других лиц» и т.п. Противоположное явление – отсутствие личного
местоимения – делает речевое действие как бы «обезличенным», в меньшей
степени соотносимым с личностью адресанта, позволяет говорящему
избежать нескромности, в ситуации неравенства ролей собеседников –
нивелировать различия, если они не в пользу адресата.
Возможность представления в содержании 1-го лица мн. ч. разных
типов коллективов обусловливает наличие двух значений мы – инклюзива
('мы с тобой') и эксклюзива ('мы без тебя') с их дальнейшей внутренней
категоризацией. Независимо от референтной отнесенности форм 1-го лица
мн. ч., на первый план в них всегда выходит модус говорящего, связанный с
желанием идентифицировать себя с некоторым лицом или группой лиц, с
самооценкой в пределах некоторого коллектива, с желанием формой мы
побудить адресата к определенным действиям. Представленная в
местоимении мы референция к тому или иному коллективу может и должна
рассматриваться в аспекте ее релевантности для интерпретации текущих
взаимоотношений собеседников (подробнее в [Пивоварчик 2002]).
Прагматически значимым является и избыточное обозначение адресата
местоимением ты в дополнение к повелительной форме глагола. На
прагматическую интерпретацию высказывания влияет и расположение ты по
отношению к глаголу в императиве, что связано с типом речевого акта и с его
жанровыми разновидностями. Так, в речевых формулах просьбы
постпозиция местоимения (Отпусти ты меня!) создает просьбу-убеждение,
уговор, наиболее вероятное продолжение которой – аргументы типа ‘ведь
для тебя это не составит труда, ведь ты можешь это сделать’ (т.е. акцент на
действие и его модальные характеристики). Препозиция местоимения (Ты
отпусти меня!) вносит оттенок экспрессивной мольбы (значимы и регулярно
сопутствующие местоимению частицы); такая формула предупреждается
подробными объяснениями, описанием ситуации, а ее наиболее вероятное
распространение – обещание благодарности (акцент на позитивную оценку
личности адресата: ‘я уверен в тебе, поэтому ожидаю от тебя…’). В речевых
формулах извинения благодаря препозиции ты происходит актуализация в
высказывании сферы переживаний адресата (‘вы для меня значимы, я не
хотел бы сделать вам неприятное’), имплицируется или эксплицируется
осознание адресантом большой степени вины, его негативная самооценка: Ты
прости, ежели я вчера лишнее что-нибудь сказал (М.Горький). В речевых
формулах совета, осуществляемого в пользу адресата, добавление в формулу
местоимения 2-го лица подчеркивает искренность намерения говорящего
оказать помощь адресату, его сильную заинтересованность в таком развитии
ситуации. Местоимение находится в постпозиции к императиву, если совет
относится к чувствам адресата, которыми он не может совладать (‘есть более
простое решение, не следует усложнять’), речь тогда идет о мягком
корректировании поведения адресата. Формулы с препозитивным к
императиву местоимением часто начинаются с союза а, используются в
ситуации спора с адресатом, имеют оттенок покровительства,
наставительности: Ты подумай, подумай сперва, не торопись отвечать
(В.Шукшин). В речевых формулах требования, приказа, запрета местоимение
после императива смягчает приказ, перед императивом – делает его более
категоричным. При препозиции местоимения к императиву акцент делается
на личность адресата, что подчеркивается наличием в формулах обращений и
эксплицированной оппозиции ты:я; отчетливо выраженной негативной
оценкой адресата, в том числе и в лексическом составе высказывания: Ты,
нехристь, шапку-то сними (А.Чапыгин); Да вы не сбивайте меня, а то мне
скучно станет (И.А.Бунин).
Третье лицо в прагматической парадигме имеет иной статус, нежели в
парадигме грамматической: «только с позиций прагматики можно говорить о
том, что «он» и «она» перерастают из статуса третьего грамматического лица
в статус лица как личности и как «я». Это полноправие третьего лица в
дискурсе о личностях подтверждается той ролью, которая почти всегда
отводится в эпической литературе фигуре протагониста» [Рикер 1989, с.4243]. Транспонированное употребление местоимений (3-е лицо в значении 2го) почти всегда связано с негативной, иронической оценкой адресата: (тесть
зятю) Приехал к нему (‘к тебе’) , как к доброму (В.Шукшин). В таких
формулах происходит девальвация статуса адресата: он как бы низводится до
позиции слушателя, наблюдателя. Местоимение третьего лица при указании
на адресата понижает ранг последнего, лишает его «активности»: он в
отличие от ты «объектен и экземплярен», а «к объекту не может быть
диалогического отношения» [Бахтин 1979, с.290]. Транспозиция «мн.ч.
местоименных форм в значении ед. ч.» подчеркивает, что оценка адресату
дается как представителю класса лиц, и этот класс лиц может быть назван в
приложении: Ты только не реви. Моду взяли: чуть чего, так и реветь сразу
(В.Шукшин); Ах! И до чего же вы обидчивые, эти интеллигенты!
(М.Булгаков).
Цель интимизации отношений адресата и третьего лица, достижения
перлокутивного эффекта сочувствия третьему лицу преследуют
описательные номинации третьего лица он у меня, он у нас, где форма
родительного падежа местоимений я, мы развивает вторичное значение
взаимности (у меня = мой, у нас = наш), сопричастности, участливости: рус.
Она у нас, можно сказать, с малолетства была хворенькая (А.П.Чехов).
Такие конструкции используются при указании на лицо с некоторым
изъяном, недостатком, при этом недостаток воспринимается и
интерпретируется для адресата как неизбежное, неисправимое, даже как
должное. Если в высказывании содержится нелестная характеристика
третьего лица, то благодаря форме у меня она приобретает оттенок
снисходительности, возможная негативная оценка смягчается, появляется
перлокутивная функция призыва адресата к терпимости и пониманию, то
есть адресант одновременно выступает в защиту третьего лица: Они у нас
критики с Петькой (В.Шукшин); Она у меня скряга..., но дорого с тебя не
возьмет (А.П.Чехов). Сравните разную жесткость оценки в следующих двух
высказываниях: Да он у нас без царя в голове! и Да он без царя в голове!
Таким образом, личные местоимения в разных речевых ситуациях
прирастают прагматическими значениями, окружающими понятийное
содержание лица в речи и таким образом преобразующими содержание в
коммуникативное сообщение. Значения эти субъективны (даже при том, что
говорящий пользуется типовыми моделями), эгоцентричны и социальны; без
контекста они не прочитываются или количество интерпретаций одной и той
же используемой единицы может быть очень большое. Субъективность
означает, что именно данный говорящий в данный момент речи задает такой
смысл – так соотносит языковую единицу и ее денотат. Прагматические
(персонализационные) значения ни в коем случае не «отменяют» значений
персональности, а надстраиваются над ними и только благодаря
ситуационной интерпретации этих значений выполняют свои прагматические
функции. Кроме того, все персонализационные значения имеют отношение к
ценностям и потому рассчитаны на ответное понимание и оценку.
Литература
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
Богданов В.В. Речевое общение: прагматические и семантические
аспекты. Уч. пос. Л., 1990.
Елисеева А.Г., Селиверстова О.Н. Семантическая структура
местоименного значения // Вопросы языкознания. 1987. № 1. С. 79-92.
Мартынов В.В. Категории языка. М., 1982.
Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956.
Пивоварчик Т.А. Инклюзивная и эксклюзивная персонализация //
Русский язык: система и функционирование: Материалы Междунар.
науч. конфер., 17-18 апреля 2002 г., Минск: В 2 ч. Минск, 2002. Ч.1 С.
241-245.
Рикёр П. Человек как предмет философии // Вопросы философии. 1989.
№ 2. С. 41-50.
Рымарь Н.Б. Коннотативная нагруженность транспозиций внутри
отряда немецких личных местоимений // Семантика на разных
языковых уровнях: Межвуз. сб. науч. тр. Рига, 1979. С.60-85.
Степанов Ю.С. Изменчивый «образ языка» в науке ХХ века // Язык и
наука конца ХХ века. Рос. АН, Инст. Языкозн. РАН. Сб. статей. М.,
1995. С. 7-34.
Шмелева Т.В. Модус и средства его выражения в высказывании //
Идеографические аспекты русской грамматики. М., 1988. С.168-202.
Языковое общение: Единицы и регулятивы: Межвуз. сб. науч. тр.
Калинин:, 1987.
Погодаева Е.А. (Барнаул)
Pogodaeva E.A. (Barnaul)
КОГНИТИВНЫЙ СТИЛЬ СОВРЕМЕННОГО ДЕЛОВОГО
ЧЕЛОВЕКА: ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЙ АСПЕКТ
COGNITIVE STYLE OF MODERN BUSSINESSMAN:
LINGVOCULTURAL ASPECT
Ключевые слова: когнитивный стиль, деловой человек, деловая
пресса
Keywords: cognitive style, businessman, business press
In the article are considered frames of cognitive style of the modern
businessman, allocated at lingvocognitive analysis of the business press. The
image of the businessman is considered on the basis of statements of businessmen
in business mass-media.
В статье рассматриваются основные компоненты (фреймы)
когнитивного стиля современного делового человека, выявленные при
лингвокогнитивном анализе текстов деловой прессы. Образ делового
человека рассмотрен на основе высказываний предпринимателей в деловых
СМИ.
Антропоцентрический подход, активно развиваемый в современном
языкознании, позволяет изучать личность не только в ее языковом
проявлении, как говорящей единицы, но и социальном, в частности, в
профессиональном аспекте. В целом «парадигмы современного языкознания
сосредоточены на поиске того, как человек использует язык в качестве
орудия общения и как в языковых единицах отразился сам человек во всем
многообразии своих проявлений» [Маслова 2007, с.8].
Проблема изучения российского делового сословия уже не раз
поднималась в исследованиях отечественных лингвистов (А.Н. Баранов, В.П.
Белянин, Е.И. Голованова, В.И. Карасик, Т.А. Милехина). Тому есть свои
основания: стиль поведения современных российских бизнесменов, в том
числе языкового, претерпел основательные изменения за последние 15 лет. В
стране появился новый класс бизнесменов, менеджеров, инвесторов – людей,
активно работающих в секторе экономики. Параллельно развивающийся
рынок средств массовой информации отражает все тенденции и изменения в
сфере деловых отношений, формируя соответствующую профессиональную
коммуникацию и культуру. Изменения в поведенческом аспекте личности
неразрывно связаны с его когнитивной сферой (трансформация менталитета,
мировоззрения, стиля мышления).
Проблема когнитивного стиля впервые начала обсуждаться в рамках
психологических наук – А. Адлер, Г. Уиткин. Весомый вклад в развитие
когнитивных стилей внесли и отечественные исследователи-психологи: Е.А.
Климов, Т.В. Корнилова, Г.В. Парамей, М.А. Холодная и другие. Российский
лингвист В.З. Демьянков определяет когнитивный стиль в широком смысле
как предпочитаемый подход к решению проблем, характеризующий
поведение индивида относительно целого ряда ситуаций и содержательных
областей, но вне зависимости от интеллектуального уровня индивида, его
«компетенции» [Демьянков 1994, с.27]. В узком смысле, когнитивный стиль
– это: 1) «стиль репрезентирования, связываемый с типами личности»; 2)
«стиль подачи и представления информации, особенностей ее расположения
и структурации в тексте / дискурсе, связанный со специфическим отбором
когнитивных операций или их предпочтительным использованием в
процессах построения и интерпретации текстов разных типов» [Кубрякова
1996, с.27]. Близкой к когнитивному стилю проблематикой занимаются
психолингвисты Тверского государственного университета, изучая природу
и сущность обыденного знания человека в когнитивном аспекте: проблему
влияния предшествующего опыта и знания человека на характер и результат
познавательного процесса (А.А. Залевская, Н.О. Золотова, Н.И. Курганова и
др.). Лингвокогнитивный анализ текстов деловой прессы позволяет выявить
основные ментальные репрезентации, интенции, ценности, интересы
современных деловых людей, их коммуникативное поведение в
определенных ситуациях.
Современные печатные издания деловой направленности формируют
сегодня когнитивный стиль делового человека, под которым мы предлагаем
понимать индивидуально-личностные способы переработки информации о
своем окружении, репрезентирующие ментальные структуры человека,
проявляющиеся на языковом уровне в виде оценки, категоризации, анализе
происходящего. Влияние деловой прессы на формирование мировоззрения,
образ жизни, стиль бизнесменов проявляется, прежде всего, в их поведении и
тех способах самопрезентации в деловых изданиях, которым они следуют. В
деловой прессе существует определенный стиль официального поведения
делового человека, придерживаться которого предпочитают современные
российские бизнесмены. Проявление такого поведения мы можем
диагностировать как визуально (внешний вид, аксессуары, одежда
интервьюируемого), так и на лингвокультурном уровне (основные темы
разговоры, отношение к бизнесу, обществу, культурной и личной жизни и
т.д.).
Мы проанализировали тексты деловой прессы методом фреймового
анализа.
Экспериментальным
материалом
послужили
интервью
представителей делового сословия, заимствованные из 15 ведущих деловых
изданий России и Сибири в период с 2006 по 2008 годы: газеты «Ведомости»,
«Коммерсантъ», «Континент Сибирь», «Ваше дело»; журналы «Эксперт»,
«Деньги»,
«Компания»,
«Бизнес
журнал»,
«Стратегии
успеха»;
«SmartMoney», «Forbes», «Власть», «Секрет фирмы», «Профиль», сайт
«www. rbcdaily.ru» (электронная версия газеты). Группу исследуемых
деловых людей составили: бизнесмены-собственники и менеджеры высшего
звена – топ-менеджеры, управленцы, работающие в России.
Исследование показало, что в современной деловой прессе понятие
«деловой человек» является синонимичным предпринимателю, бизнесмену,
руководителю, топ-менеджеру, олигарху и другим, так как перечисленные
обозначения представителей профессионального делового сообщества не
разграничиваются по смыслу в печатных изданиях. Само понятие деловой
человек в печатных бизнес-изданиях многогранно: в большей степени – это
владелец (собственник) того или иного бизнеса (61%), а также наемный топменеджер, управленец (32%), которому может принадлежать определенная
часть бизнеса, но, основная его функция управление доверенным объектом.
Для выявления составляющих когнитивного стиля современного
делового человека тексты деловой прессы жанра «интервью» были
проанализированы методом контент-анализа. Выявленные концептуальные
переменные (основные понятия) были затем структурированы во фреймы.
Фрейм «Бизнес». Для делового человека бизнес – это, прежде всего,
дело, позволяющее реализовать свои планы, амбиции, интеллектуальные и
управленческие способности для достижения высоких результатов.
Фрейм «Деньги» выражен глаголами экономического тезауруса:
«платить», «купить», «продать», «зарабатывать», «приобрести»,
«инвестировать», «вкладывать», «сливать», «поглощать», «выходить на
рынок», «захватывать рынок», «кредитовать», «получать прибыль»,
«обходится в…», «совершать сделку» и другими. Деньги являются
доминантой не только в экономической деятельности делового человека, но
и в его аксиологической структуре.
Фрейм «Достижение успеха». В анализируемых текстах деловых СМИ
языковыми коррелятами в мотиве достижение выступили понятия
движение, рост, динамика, результат, эффективный, прибыльный,
успешный, продвижение, гордость, масштабность, глобальность, мегапроект, высочайший уровень профессионализма.
Фрейм «Профессионал». Профессиональный подход к работе –
важнейшее требование бизнесменов при характеристике успешного делового
человека. Профессионал – это носитель корпоративной культуры,
профессиональных знаний, навыков и опыта в своей области, принимающий
ответственные решения и несущий ответственность за их результат.
Фрейм «Команда». Для делового человека команда – это
единомышленники, люди, обладающие сходным менталитетом, уровнем
коммуникативных способностей, образования, мышления.
Фрейм «Время». Дефицит времени – непременная составляющая
современного делового человека. Отметим, что российские деловые люди
ориентируются в основном в настоящем времени, идентификация которого
1)
2)
3)
4)
5)
выражена темпоральными показателями: «на данный момент», «сегодня», «в
настоящее время», «сейчас», «теперь»; спряжением глаголов в настоящем
времени – «я являюсь» и др.:
Фрейм «Игра». Бизнес для российских деловых людей – это игра, в
которой профессиональные игроки (сами бизнесмены) добиваются целей,
соблюдая или пренебрегая установленными правилами.
Фрейм «Образование». Деловой человек рассматривает обучение как
инвестиции в свое профессиональное будущее, а значит, карьерный рост.
Мотивацией в получении дополнительного образования служат недостаток
знаний, желание разбираться в проблеме более детально, престижность,
воспитание в семье.
Фрейм «Семья» у делового человека выражен следующими слотами:
счастье, гордость, победа (достижение), тыл (крепость). Семья для
делового человека выполняет сразу несколько функций: представительскую
– наличие супруга, а также получающих престижное образование детей;
психологическую – место, где можно отдохнуть, получить поддержку
близких людей; инвестиционную – дети и супруг являются партнерами и
продолжателями бизнеса.
Фрейм «Хобби». Современный деловой человек интересуется миром
искусства, спорта, моды. Увлекается экстремальными видами спорта, охотой,
туризмом, коллекционирует дорогие предметы роскоши – картины,
автомобили, вина; интересуется современной литературой.
Фрейм «Отношения с государством». В текстах интервью деловых
людей практически отсутствует политическая тематика. Как правило, она
подменяется другим направлением – «социально-ориентированным
бизнесом», в котором затрагиваются спонсорские мероприятия.
Отметим шаблонность в построении интервью делового человека, при
том, что текст может быть не рекламного характера. Современная деловая
пресса является способом самопрезентации деловых людей. По сути,
интервью делового человека в бизнес прессе – это его личное резюме,
состоящее из следующих компонентов:
рефлексия к прошлому (создание бизнеса «с нуля», приход в бизнес);
презентация планов (повествование об успехах в работе);
наличие команды (окружения, с которым делается бизнес);
констатация семейного положения, наличия престижного образования и
хобби;
минимум рассуждений о политике (или только констатация партийной
принадлежности).
На формирование когнитивного стиля современного российского делового
сообщества влияет множество факторов: экономические, политические,
исторические и т.д., но именно язык деловых СМИ, имеющий свои
характерные особенности, оказывает существенное влияние на процесс
формирования профессионального сознания бизнесменов, а также их стиль.
Литература
Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность
интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. М., 1994а. № 4.
С.17– 33.
когнитивных терминов. М., 1996.
Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Лузина Л.Г. Краткий словарь
Маслова А.Ю. Введение в прагмалингвистику: учеб. пособи. М., 2007.
Поддубная Н.Н. (Барнаул)
Poddubnaya N.N. (Barnaul)
ЮМОР КАК ФОРМА КОМИЧЕСКОГО И ЕГО
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ В КОРОТКОМ РАССКАЗЕ
HUMOUR AS THE FORM OF COMIC AND ITS FUNCTIONING IN
SHORT STORY
Ключевые слова: комическое, юмор, сатира, ирония, шванк.
Keywords: comic, humour, satire, irony, shwank.
Статья рассматривает юмор как одну из форм комического наряду с
сатирой и иронией. В качестве основных функций юмора в коротком
комическом рассказе рассматриваются развлекательная, терапевтическая,
воспитательная функции.
The article presents humour as one of the comic forms alongside with satire
and irony. As basic functions of humour in the short comic story entertaining,
therapeutic, educational functions are considered.
Юмор – сложное и многогранное явление культуры, различные
аспекты
которого
изучаются
лингвистикой,
литературоведением,
психологией, эстетикой. Сложность данного феномена обусловлена не
только многообразием проявлений юмора в различных сферах, но также
неоднозначностью термина. В широком значении слово «юмор»
употребляется в качестве синонима слова «комическое», обозначая все
формы комического творчества, в более узком смысле, под юмором
понимается лишь одна из форм комического. Во избежание недоразумений
Б. Дземидок предлагает отказаться от употребления слова «юмор» в широком
значении, аргументируя это тем, что более совершенными синонимами
«комического» могут служить такие выражения, как «чувство комического»,
«комическое творчество» [Дземидок 1974, с.99]. Исходя из этого, в данной
статье термин «юмор» будет употребляться в узком значении как форма
комического наряду с сатирой, сарказмом и иронией.
Выявление особенностей феномена юмора невозможно без выяснения
положения юмора в более общей категории комического. Критерием
классификации комического на виды является отношение говорящего к
объекту смеха. В качестве основных форм комического большинство
исследователей рассматривают только юмор и сатиру. Так, польский эстетик
Б. Дземидок противопоставляет юмор и сатиру как формы комического, одна
из которых рассматривает несовершенство жизни и человеческие слабости
как нечто такое, с чем приходится мириться, а вторая означает
бескомпромиссную борьбу со злом [Дземидок 1974, с.99]. Существенным
отличием между юмором и сатирой, по мнению Л.И. Тимофеева, является
способность юмора сохранять в большинстве случаев реальные очертания
изображаемых явлений, показывая как отрицательные лишь частные
недостатки. Сатира, в противоположность юмору, отрицает явление в
основных его особенностях и подчеркивает их неполноценность при помощи
резкого преувеличения [Тимофеев 1976, с.388]. Однако, следует отметить,
что разнообразная природа комического не ограничивается лишь такими
оттенками как юмор и сатира. В некоторых классификациях видов
комического в качестве самостоятельной формы рассматривается ирония.
Так, Л.И. Тимофеев толкует иронию как промежуточную форму между
юмором и сатирой [Тимофеев 1976, с.388]. Ю. Борев рассматривает иронию
как «один из оттенков комедийного смеха, одну из форм особой
эмоциональной критики, при которой за положительной оценкой скрыта
острая насмешка. Ирония притворно хвалит те свойства, которые по
существу отрицает, поэтому она имеет двойной смысл: прямой, буквальный,
и скрытный, обратный» [Борев 1970, с.106]. Сопоставляя юмор, сатиру и
иронию как отдельные формы комического, Ю. Борев отмечает, что юмор
призывает не к уничтожению явления, а к его совершенствованию, к
устранению недостатков, имеющихся в нем. Объект юмора, хотя и
заслуживает критики, все же сохраняет свою привлекательность [Борев 1957,
с.124-125]. Юмор предполагает, что за смешным, за вызывающими смех
недостатками чувствуется симпатия юмориста к объекту осмеяния. Задача же
сатиры состоит в том, чтобы вызвать у читателя решительное неприятие и
осуждение осмеиваемых явлений. Ирония, в свою очередь, приписывает
явлению то, чего ему недостает, как бы поднимает его, но лишь для того,
чтобы резче подчеркнуть отсутствие приписанных явлению свойств. Исходя
из этого, Л.И. Тимофеев определяет юмор как шутку, а иронию как
насмешку, основанную на чувстве превосходства говорящего над тем, к кому
он обращается, в ней в известной мере скрыт обидный оттенок [Тимофеев
1976, с.387].
Являясь «дружеской», «беззубой» критикой недостатков, юмор может
быть частью самых разнообразных типов текстов. Среди жанров
комического выделяют шутку, анекдот, шутливый афоризм, диалогическую
миниатюру, пародию и другие. При этом жанр бытовой шутки
рассматривается как первичный комический жанр [Проскурина 2004, с.93].
Своеобразным юмористическим жанром в немецкой литературе является
шванк, который отличается от шутки повествовательностью, более
развернутым содержанием. Сюжет шванка основывается на представлении
несправедливости, социального конфликта или противоречия, отмечаемого в
общественной жизни, для выражения которых используются различные
формы и средства комического. Одной из таких форм является юмор. Юмор
в шванке выполняет несколько функций. Известно, что юмор это – одно из
эффективных средств, которое дает возможность легче переносить
ежедневные переживания, рассеивает дурное настроение. В этом
заключается развлекательная функция юмора, для реализации которой в
шванке используются такие приемы создания комического, как каламбур,
игра слов. Учитывая тот факт, что юмор является средством, способным
разрядить недовольство, служить утешением в личных неудачах и
разочарованиях, а также быть своего рода компенсацией за унижение, страх
и поражение общественной группы и нации в целом, следует отметить
терапевтическую функцию юмора [Дземидок 1974, с.162]. Данная функция
реализуется в шванке на основе раскрытия таких тем, как взаимоотношения
мужчин и женщин, жизнь российских немцев в колхозе, противопоставление
сельских жителей горожанам. В рамках этих тем представлены
юмористические ситуации из жизни обычных людей, в которых читатель
может узнать себя, посмотреть на свои проблемы со стороны, посмеяться над
собой.
Кроме того, функционирование юмора в шванке не ограничивается
лишь развлечением слушателей и читателей. Юмор, представляя
несовершенство жизни и человеческие слабости посредством осуждения, не
лишенного симпатии и мягкости, может оказывать определенное воздействие
на читателя, выполняя при этом воспитательную функцию.
Таким образом, юмор как одна из форм комического отличается от
других форм – иронии и сатиры тем, что за критикой недостатков предмета
или явления скрывается симпатия автора, юмориста. В связи с этой
особенностью в коротком комическом рассказе юмор выполняет
развлекательную, терапевтическую и воспитательную функции.
Литература
Борев Ю.Б. Комическое или о том, как смех казнит несовершенство мира,
очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия. М., 1970.
Борев Ю.Б. О комическом. М., 1957.
Дземидок Б. О комическом. М., 1974.
Проскурина А.А. Прецедентные тексты в англоязычном юмористическом
дискурсе : дис. … канд. фил. наук [Электронный ресурс]. Режим доступа :
http://www.rsl.ru
Тимофеев Л.И. Основы теории литературы: учеб. пособие для студентов пед.
инст-ов. М., 1976.
Прокудина И.С. (Новосибирск)
Prokudina I.S. (Novosibirsk)
К ВОПРОСУ О ЛИНГВОКОГНИТИВНЫХ СТИЛЯХ
РЕПРОДУЦИРОВАНИЯ
(НА МАТЕРИАЛЕ СТУДЕНЧЕСКИХ РЕФЕРАТОВ)
ON THE PROBLEM
OF LINGUISTIC COGNITIVE STYLES OF REPRODUCING
(ON THE MATERIAL OF STUDENTS’ ABSTRACTS)
Ключевые
слова:
Репродуцированный
текст,
вариативность
репродуцированных текстов, лингвокогнитивный стиль репродуцирования.
Keywords: Reproduced text, variety of reproduced texts, linguistic cognitive
style of reproducing.
Статья
посвящена
описанию
лингвокогнитивных
стилей
репродуцирования, выделенных при анализе студенческих рефератов.
The article focuses on different types of linguistic cognitive styles of
reproducing which were found through the analysis of students’ abstracts.
Одним из наиболее распространенных видов деятельности в нашей
речевой практике является создание репродуцированных (вторичных,
производных) текстов. Репродуцированный текст – это текст, созданный на
базе другого, первичного, текста со сменой авторства и сменой интенции.
Под сменой авторства при этом имеется в виду не замена одной личности
другой личностью, а замещение одной интенции другой, пусть даже
личность остается прежней [Майданова 1994]. К таким текстам относятся
изложения, рефераты, рецензии, конспекты, сценарии, цитации, пародии,
сжатые тексты, заголовки, редакции текста, комментарии, аннотации,
обзоры, адаптированные тексты и т.п. Репродуцирование текста включает в
себя восприятие исходного текста через его индивидуальное прочтение, его
понимание и воспроизводство текста по памяти, по внутреннему образу или с
опорой на исходный текст [Мусхешвили 1997].
В результате репродуцирования одного и того же текста разными
авторами мы сталкиваемся с качественно отличающимися вариантами
вторичных текстов, т.о. мы имеем дело с их вариативностью. Под
вариативностью
репродуцированных
текстов
подразумевается
их
качественное разнообразие, являющееся результатом деривационных
преобразований исходного текста при его репродуцировании разными
авторами. Вариативность производных текстов обусловлена как
внутренними структурно-семантическими особенностями исходного текста,
так и личностной спецификой автора, воспринимающего и воспроизводящего
текст [Мурзин 1991]. Т.о., изучение вариативности вторичных текстов может
иметь как текстоцентрическую, так и антропоцентрическую направленность.
В основе производства вторичных текстов лежат процедуры
свертывания и развертывания текста, которые соотносятся с двумя
речемыслительными процессами, имеющими субъективный характер, –
восприятием и воспроизводством речевого сообщения [Мурзин 1991].
Ведущую роль при порождении вторичных текстов играет человеческий
фактор, языковая личность автора репродуцированного текста, которая на
первом этапе, этапе восприятия текста, является реципиентом исходного
текста, а на втором этапе, этапе воспроизведения, является продуцентом
вторичного текста. Индивидуальное начало проявляется и в рецептивных, и в
продуцирующих видах деятельности, чему посвящено множество
психологических, психолингвистических исследований [см., например,
Бахтин 1979; Леонтьев 1999; Губарева 1996; Белянин 2004 и т.д.]
Итак, в настоящее время наиболее актуальным является изучение
репродуцированных текстов в лингвоперсонологическом аспекте, т.е. в
рамках науки о языке, в центре внимания которой находится языковая
личность [Нерознак 1996]. При таком подходе репродуцированный текст
выступает как «персонотекст», т.е. в качестве языкового явления,
выражающего особенности языковой личности своего автора [Голев 2004].
Именно в рамках лингвоперсонологического подхода к изучению природы
вариативности репродуцированных текстов выполнено и данное
исследование.
Понятие лингвокогнитивного стиля репродуцирования
Наблюдение над варьированием репродуцированных текстов, созданных
разными авторами на базе одного и того же исходного текста, и дальнейшее
его изучение позволило сделать выводы о стилевой природе
репродуцирования. Идея о существовании устойчивых различий в способах
осуществления этого вида деятельности, имеющих ментальные основания,
может быть сформулирована в термине "лингвокогнитивный стиль
репродуцирования", под которым понимается гипотетический конструкт,
отражающий
различные
стратегии,
способы
репродуцирования.
Возникновению понятия «лингвокогнитивный стиль репродуцирования»,
отражающего индивидуальные способы репродуцирования, способствовала
высказанная выше гипотеза о лингвоперсонологическом варьировании языка.
Одним из существенных факторов, способствующих исследованию
лингвокогнитивных стилей репродуцирования, является интерес к
человеческой индивидуальности и убежденность в существовании
индивидуально-своеобразных форм текстовосприятия и текстопорождения.
Итак, лингвокогнитивный стиль репродуцирования (далее стиль
репродуцирования) – это индивидуально-своеобразные особенности
деривационных преобразований при репродуцировании исходного текста,
обусловленные спецификой его восприятия, понимания, воспроизведения, а
также аналитико-синтетической обработки / переработки, интерпретации,
структурировании и оценивании, реализованные в репродуцированном
тексте. Именно стили репродуцирования определяют специфику и
качественное разнообразие репродуцированных текстов.
В процессе репродуцирования вообще и при реферировании в частности
происходит переход от одного смыслового задания к другому [Храковский
1973]. Различные операции, обеспечивающие данный переход, находят свое
отражение в деривационных преобразованиях исходного текста при его
репродуцировании и выражены во вторичном тексте в различных
формальных, смысловых и функциональных аспектах [Голев, Сайкова 2001].
Лингвокогнитивный стиль репродуцирования – это именно то, КАК
выражены те или иные трансформации исходного текста при
репродуцировании в языковой форме. Т.о., внешние признаки
предполагаемого репродуцированного текста (форма существования,
жанровые требования, стилистические характеристики и т.п.) предполагают
стандартизованность процесса репродуцирования, а лингвистическое,
текстовое наполнение имеет творческую природу. Одни и те же
преобразования предполагают их вариативное исполнение, которое
обусловлено субъективным фактором. Следовательно, трансформации
исходного текста, необходимые для получения репродуцированного текста,
являются основаниями для выделения стилей репродуцирования, а
специфика их текстового воплощения называется лингвокогнитивным
стилем репродуцирования. Т.о., стиль репродуцирования – это
индивидуально-своеобразные способы получения того или иного
репродуцированного текста.
Параметры для выделения лингвокогнитивных стилей
репродуцирования в студенческих рефератах
Рассмотрим,
по
каким
основаниям
возможно
выделение
лингвокогнитивных стилей репродуцирования в студенческих рефератах.
Реферирование – это не только воспроизведение исходного текста, но и
его аналитико-синтетическая смысловая переработка. Реферат – это
семантически адекватное, ограниченное малым объемом и вместе с тем
возможно полное изложение основного содержания первичного содержания
документа, отличающееся постоянством структуры и предназначенное для
выполнения разнообразных информационных функций при использовании
его читателями разных категорий [Соловьев 1975].
Реферирование предполагает значительные трансформации исходного
текста с точки зрения формы, содержания и функции. Эти изменения
являются также и параметрами для выделения стилей репродуцирования.
Итак, трансформации исходного текста, необходимые для создания
реферата, а значит и параметры для выделения стилей репродуцирования
таковы: (1) Формальный аспект: сокращение графического объема текста и
иные преобразования. (2) Содержательный аспект: - способы свертывания
содержания; - принцип отбора информации; - стратегии повышения
информативности реферата; - полнота передачи содержания исходного
текста; - адекватность содержания реферата содержанию первоисточника. (3)
Авторский вариант модальности в обращении с исходным текстом:
- отношение референта к исходному тексту;
- отношение автора реферата к собственному высказыванию;
- отношение автора реферата к потенциальному читателю;
- характер и способы оценки.
Каждое из выделенных выше типовых преобразований исходного текста
для получения реферата является основанием для выделения различных
стилей реферирования, а их конкретное текстовое решение является
собственно стилем репродуцирования, имеющим свои особенности на
различных уровнях языка.
Итак, в результате анализа были определены и описаны следующие
стили репродуцирования:
1. Копирующий / контаминирующий / генерирующий стили
репродуцирования
По такому параметру, как способы свертывания и воспроизведения
информации, возможно выделение следующих стилей репродуцирования:
копирующий / контаминирующий / генерирующий стили репродуцирования.
Копирующий стиль – это простое копирование и воспроизведение
фрагментов исходного текста и включение их в ткань реферата с помощью
жанрообразующих средств. При этом сокращение исходного текста
происходит механически, в нем достаточно трудно уловить единое
содержание. Текст теряет связность и цельность.
При контаминирующем стиле автор - репродуциент сворачивает
имеющиеся смысловые части исходного текста до темы и перечисляет их,
соединяя в ряд однородных членов. Подобный способ воспроизведения часто
не отображает имеющихся логических связей между смысловыми
составляющими исходного текста, возможны различные логические ошибки.
Основная характеристика этого стиля – передача свернутой информации
с отражением имеющихся логических связей между смысловыми блоками. В
одно предложение стягиваются целые абзацы. Это генерирующий стиль
репродуцирования. Для такого типа характерно преимущественное
использование подчинительной связи. В языковом плане для генерирующего
стиля репродуцирования характерны следующие способы свертывания
информации. К лексическим средствам относятся замена видового понятия
родовым, повторная номинация: наименование класса объектов
обобщающим для них словом (доказательства, аргументы, примеры, данные
и т.п.) и т.п. К синтаксическим средствам относятся замена сложных
конструкций простыми. К текстовым - пропуск логических звеньев без
потери общих логических связей, опущение примеров, системы
доказательств и т.п.
2. Дифференцирующий / интегрирующий стили репродуцирования
По тому, какую информацию автор реферата считает нужным
воспроизвести в реферате, можно выделить дифференцирующий /
интегрирующий стили репродуцирования. В основе данного разделения
лежит стремление автора передать как можно большей детальной
информации или передать содержащуюся в исходном тексте информацию
обобщенно
Для первого стиля характерно насыщение реферата детальной
информацией, сохранение дат, различных данных, выраженных числами,
примеров и т.п. Этот стиль предполагает подробную передачу детальной
информации. На текстовом уровне это выражается следующими способами:
воспроизведение и добавление различной детальной информации
(воспроизведение дат, воспроизведение примеров, воспроизведение
названий, воспроизведение имен и т.п.). На уровне синтаксиса: сохранение
или авторское добавление уточняющих конструкций, поясняющих
конструкций; бессоюзных сложных предложений со значением пояснения,
уточнения; различные вставок, рядов однородных членов, описывающих
различные аспекты одного и того же понятия. На уровне лексики: сохранение
из исходного текста лексических рядов с конкретизацией того или иного
понятия, преимущественное употребление слов с конкретным значением;
дополнение, конкретизация какой-либо информации исходного текста.
Для интегрирующего стиля характерно стремление автора передать
содержащуюся в исходном тексте информацию обобщенно. В текстах это
выражено следующим образом: пропуск различной детальной информации
из исходного текста: пропуск дат; примеров, названий, имен и т.п., вторичная
номинация. На уровне синтаксиса: усечение различных поясняющих,
уточняющих конструкций, замена нескольких фрагментов одним
обобщающим предложением. На уровне лексики: замена ряда конкретной
лексики словом с обобщающим значением и т.п.
3. Сканирующий / фрагментирующий стили репродуцирования
По такому параметру, как полнота семантического покрытия исходного
текста можно выделить сканирующий / фрагментирующий стили
репродуцирования.
Сканирующий стиль предполагает охват всех фрагментов. Такой стиль
направлен на максимально полное покрытие исходного текста. Для
фрагментирующего стиля репродуцирования характерно воспроизведение
фрагмента или нескольких фрагментов исходного текста. Этот стиль
предполагает фокусировку на нескольких фрагментах при игнорировании
значительной части содержательного поля. Фрагментирующий стиль также
может принимать различные формы по принадлежности к ядру или
периферии семантического поля исходного текста (ядерный или
периферийный фрагментарный стиль репродуцирования).
4. Воспроизводящий / интерпретирующий стиль репродуцирования
По такому параметру, как стремление автора воссоздать исходный текст
или создать на его основе новый, можно выделить воспроизводящий и
интерпретирующие стили репродуцирования.
В одной группе рефератов репродуциент воспроизводит исходный текст.
Его изложение следует за исходным текстом. В реферате воспроизводится
исходный текст с сохранением его смысловой структуры. Такой стиль
репродуцирования можно назвать воспроизводящим.
В других рефератах наблюдается изменение смысловой структуры
исходного текста с сохранением тематического тождества. Такой стиль
можно назвать модифицирующим.
В рефератах третьего типа исходный текст практически не
воспроизводится. Репродуциент ссылается на него, но содержание не
воспроизводится. Автор реферата строит новый текст, в котором излагает
информацию, отсутствующую в исходном тексте. Т.о., рефераты, которые в
большей степени представляют собой новый, авторский текст, созданный на
базе исходного, являются реализацией интерпретирующего стиля
репродуцирования.
5. Сглаживающий / заостряющий стили репродуцирования
В одной группе рефератов передача всей информации идет в одной
плоскости значимости, ценности. Т.е., то, что оценено как «неважно»,
остается за пределами реферата и не репродуцируется, а та информация,
которая оценивается как «важная», воспроизводится. При этом все
фрагменты содержания равноправны по ценности, значимости относительно
друг друга. Передача содержания исходного текста сопровождается
нейтральными, т.е. не имеющими значений оценочности, эмоциональности,
модальности, жанрообразующими средствами. Этот стиль репродуцирования
назовем «сглаживающий».
В рефератах другой группы информация, оцененная как неважная, не
воспроизводится,
а
фрагменты
содержания,
отраженные
в
репродуцированном тексте, по-разному маркируются в аксиологическом
аспекте. Передача важной, значимой, наиболее ценной информации (с точки
зрения репродуциента) сопровождается использованием различных средств
языка, придающих субъективно-модальное значение фрагменту текста,
значение которых – выделить что-либо, акцентировать внимание читателя на
определенном информационном фрагменте. Это «заостряющий» стиль
репродуцирования.
6. Контактный / отстраненный стиль репродуцирования
По фактору обращенности к читателю можно выделить контактный /
отстраненный стиль репродуцирования. Контактный стиль предполагает
диалогизацию с потенциальным читателем в репродуцированном тексте. В
языковом плане это реализуется в виде вопросно-ответных комплексах,
различных обращениях к читателю, соединении своей позиции и позиции
потенциального читателя, приобщении его к совместному размышлению,
действию, различных формах выражения побуждения, способах выражения
предписания, рекомендации, прямо направленных на читателя и др. [Валгина
2003]. Отстраненный стиль этого не предполагает, репродуциент в большей
степени концентрируется на репродуцировании исходного текста и своих
мыслей относительно его содержания.
7. Персональный / имперсональный стили репродуцирования
Для персонального стиля репродуцирования характерно присутствие
субъекта речи (как правило, автора исходного текста), что выражено с
помощью активных конструкций автор рассматривает, автор проводит
анализ, автор использует и др.
При имперсональном стиле репродуцирования субъект речи исчезает.
На первое место ставится содержание, выводы, проблема, доказательства,
характеристика и т.п. Это выражено с помощью пассивных конструкций и
различных устойчивых сочетаний (речь идет и т.п). Т.о., автор реферата
полностью сосредоточен на исходном тексте, его содержании и своих
мыслях.
Особенно
ярко
особенности
имперсонального
стиля
репродуцирования от исходного текста проявляются при передаче чужой
речи, содержащейся в исходном тексте. Даже в этом случае теряется
указание на источник информации, остается только содержание.
8. Нейтральный /эмоциональный стили репродуцирования
В первой группе рефератов присутствует эмотивность, отражение
эмоционального состояния репродуциента или описание эмоционального
состояния автора исходного текста. Это эмоциональный стиль
репродуцирования. Для этого стиля характерны следующие средства: целенаправленный отбор информации, необходимой для создания и
поддержания определенного настроения, эмотивной тональности; использование в качестве жанрообразующих языковых средств, отражающих
эмоциональное состояние автора исходного текста (восхищаться); разворачивающие и заместительные преобразования, включающие
лексические средства с соответствующей семантикой (плачевный, чудеса,
удивительное, чудо, переживания), цель которых – передать эмоциональное
состояние репродуциента; - восклицательные предложения.
В рефератах второй группы отсутствует категория эмотивности,
отражение эмоционального состояния репродуциента. Это нейтральный
стиль репродуцирования. Для него характерно отсутствие в реферате
средств,
присущих
эмоциональному
стилю
репродуцирования,
использование нейтральных средств.
Итак, на материале студенческих рефератов возможно выделение ряда
лингвокогнитивных стилей репродуцирования по различным параметрам,
связанных с преобразованиями исходного текста, имеющих ментальные
основания и нашедшие свое своеобразное языковое воплощение в
репродуцированных текстах. В конечном итоге комплекс лингвокогнитивных
стилей репродуцирования формирует его текстовый облик, определяет его
своеобразие. Лингвокогнитивный стиль репродуцирования можно считать
постоянной характеристикой языковой личности, составляющей ее
идиостиля, которая может реализовываться в подобных видах текстовой
деятельности, а именно при различных видах репродуцирования.
Изучение лингвокогнитивных стилей в лингвоперсонологическом
аспекте предполагает возможность портретирования языковой личности.
Дальнейшее изучение лингвокогнитивных стилей репродуцирования может
находиться на стыке различных наук о человеке, прежде всего, с психологией
и когнитологией. Также можно говорить о перспективности исследований с
точки зрения предпочтения определенного лингвокогнитивного стиля тем
или иным типом языковой личности, выделенным по разным основаниям гендерным, профессиональным, возрастным и т.п., что может быть
использовано при диагностике авторства текста.
Выделенные лингвостилевые особенности могут служить для
диагностики способности языковой личности, что может быть учтено в
методиках, направленных на реализацию субъективного подхода в обучении,
что также составляет перспективу данного исследования.
Литература
Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика
словесного творчества. М., 1979. С. 237 – 281.
Белянин В.П. Психолингвистика. М., 2004.
Валгина Н.С. Теория текста. М., 2003.
Голев Н.Д. Изложение, пародия, перевод… К основаниям деривационной
интерпретации вторичных текстов // Языковое бытие человека и этноса:
психолингвистический и когнитивный аспекты: Сб. ст. Барнаул, 2001.
С.20-27.
Голев Н.Д. Языковая личность, антропотекст и лингвоперсонологическая
гипотеза языка // Филология: XXI век (теория и методика преподавания):
Материалы Всероссийской конференции. Барнаул, 2004. С.4-9.
Губарева Т.Ю. Фактор адресата письменного текста. М., 1996.
Леонтьев А.А. Психология обучения чтению // Начальная школа: плюс–
минус. 1999. № 10. С. 9–13;
Майданова Л.М. Речевая интенция и типология вторичных текстов //
Человек – текст – культура. Екатеринбург, 1994. С. 81-104.
Мурзин Л.Н. Текст и его восприятие. Свердловск, 1991.
Мусхелишвили Н.Л. Значение текста как внутренний образ // Вопросы
психологии. 1997. № 3. С 79-91.
Нерознак В.П. Лингвистическая персонология: к определению статуса
дисциплины // Язык. Поэтика. Перевод: Сборник научных трудов. М.,
1996. С. 112-116;
Соловьев В.И.Составление и редактирование рефератов: Вопросы теории
и практики. М., 1975.
Храковский В.С. Трансформация и деривация // Проблемы структурной
лингвистики. М., 1973. С. 489 – 507.
Ромашова И.П.(Омск)
Romashova I.P. (Omsk)
СПЕЦИФИКА И ПРИНЦИПЫ ДЕЛОВОЙ КОММУНИКАЦИИ
THE SPECIFICATION AND STANDARDS OF BUSINESS
COMMUNICATION
Ключевые слова: деловая коммуникация, специфика, принципы,
стратегия, нормы.
Keywords: business communication, specification, principles, strategy,
standards
В статье анализируются существующие подходы к описанию
принципов деловой коммуникации и предлагаются иные на основе
материалов семинаров и тренингов по деловому общению
This article analyses the existing approaches to describing the principles of
business communication and offers some other different methods based on the
business communication seminars and trainings stuff.
О специфике деловой коммуникации написано немало учебных
пособий [Кузин 1996; Смелкова 1997; Панфилова 2004; Введенская, Павлова
2002; Самохвалова 2007; Володина, Карпухина 2002 и др.], научных работ.
Имеются докторские диссертации Т.А Ширяевой [Ширяева 2008],
Б.Э.Азнаурьян [Азнаурьян 2005], З.И. Гурьевой [Гурьева 2003], О.А. Усковой
[Ускова 2008]. Эта тема освещается в публикациях Т.Б.Назаровой,
И.А.Преснухиной,
И.Н.Пучковой,
И.В.Герасименко,
С.В.Шиловой,
И.С.Макаровой, И.М.Подгайской, Т.В.Толстовой и др. Однако анализ
научной литературы по данной теме убеждает, что в определении специфики
делового общения имеется еще много неизученного.
Историю исследования природы и сущности деловых коммуникаций в
отечественной лингвистике можно условно разделить на 3 этапа.
Первоначально (в 1970-е г.г. - начало 1990-х) под заголовком «Специфика…»
или «Особенности делового общения» рассматривались стилистические
особенности официально-деловых документов, то есть преимущественно
письменные жанры.
Позже (с середины 1990-х г.г.) в рассмотрение стали включаться жанры
устной деловой коммуникации, причем постепенно. Так, например, в
справочнике «Культура письменной и устной (подчеркнуто нами – И.Р.)
речи делового человека» [Культура речи…1997] рассматриваются
лингвистические характеристики только деловых документов. А устная речь,
хотя она и заявлена в заголовке, анализируется исключительно в
ортологическом аспекте (с точки зрения орфоэпии). В учебнике «Культура
русской речи» под редакцией Л.К. Граудиной, Е.Н.Ширяева, где другие
стили анализируются уже с позиций современного дискурсивного и
коммуникативно-прагматического подходов, раздел «Устная деловая речь»
ограничивается жанром телефонного разговора и включает только
специальный бланк, где записывается содержание телефонного звонка, то
есть опять же в центре внимания находится письменный текст [Культура
речи…1998, с.232-233].
С конца 1990-хг.г. по настоящее время в научной литературе, учебных
пособиях авторы стали последовательно дифференцировать темы
«Официально-деловой стиль», где изучаются жанры деловой переписки, и
«Особенности деловой коммуникации» - там речь идет о формах устного
профессионального общения (анализируются деловая беседа, разговор по
телефону, совещания, переговоры; презентации, тренинги и др.).
В
настоящее
время
внимание
языковедов
фиксируется
преимущественно на осмыслении общих закономерностей коммуникации в
деловой сфере. Так, в последние годы в рамках исследования
институционального дискурса стало формироваться новое направление по
созданию системной когнитивно-прагматической теории дискурса делового.
В этом ключе выполнены докторские диссертации Б.Э.Азнаурьян, Т.А.
Ширяевой, З.И. Гурьевой, О.А. Усковой и др. ученых. Однако попытки
системного анализа этой сферы, как правило, представляет собой либо
изложение психологических закономерностей общения [Самохвалова 2007,
Панфилова 2004], либо сюда включается теория менеджмента, или – если
речь идет о собственно лингвистических работах - излагаются
общериторические
[Введенская,
Павлова
2002],
коммуникативнопрагматические [Володина, Карпухина 2005] требования к речи, причем
практически без их соотнесения с особенностями деловой сферы.
Основная причина подобного положения дел заключается в том, что
деловое общение в России представляет собой молодой, формирующийся
тип институционального дискурса. Пока еще не накоплена база
эмпирических исследований по отдельным жанрам отечественного делового
общения в. При этом в лингвистических работах, претендующих на
системный охват явления, в качестве материала исследований берутся в
основном тексты на иностранных языках из практики зарубежных деловых
коммуникаций и/или используются вторичные тексты (из учебников по
деловому общению, из словарей деловой лексики, рассматриваются
публикации из профессиональных СМИ, отражающих рефлексию
специалистов по поводу особенностей официально-деловых коммуникаций).
Таким образом, имеются попытки монографического исследование всей
жанровой палитры отечественного делового общения, построения его
«целостной когнитивной модели» [Ширяева 2008], но пока о результатах в
силу перечисленных причин говорить рано.
Между тем преподавание дисциплин коммуникативного цикла
профессионалам-практикам, для которых деловое общение – это
повседневная реальность, показывает, что пожанровый анализ данной сферы
невозможен без предварительного изложения информации о специфике
делового общения.
Выводы, представленные в данной статье, были сделаны на основе
аудиозаписей семинаров и тренингов по деловому общению, проходивших в
1994-2009г.г.
на
базе
Центра
делового
образования
Омского
государственного университета им. Ф.М.Достоевского, на семинарах
государственных и коммерческих предприятий г. Омска. Ряд общепринятых
положений о специфике делового общения был проверен путем включения в
тесты и коммуникативные задачи с развернутым вариантом ответа. Данные,
полученные при решении профессионалами-практиками коммуникативных
задач и тестов, были подвергнуты дополнительному исследованию с
помощью психолингвистической методики неоконченных предложений и с
помощью интервью. Кейсы, рассмотренные в статье, предлагались для
обсуждения самими участниками семинаров и тренингов или
анализировались во время частных консультаций.
Любой коммуникативно-прагматический анализ начинается с
выявления целей и задач общения, поэтому сначала определимся с этим
параметром деловых коммуникаций. В научной литературе общепринятым
является положение о том, что деловое общение носит, по преимуществу,
информативный характер [Культура русской речи 1998, с.217; Володина,
Карпухина 2002, с.14; Самохвалова 2007, с.7 и др.], то есть каждый акт
коммуникации представляет собой обмен информацией:
- Где у нас приказ 28-12?
– Он на второй полке в зеленой папке.
То есть идеальное деловое общение представляет собой сообщение
информации или ее запрос и ответ на него. Информационное общение
предполагает
использование
высказываний
неэкспрессивного
вопросительного, констатирующего или директивного характера и по
возможности эмоционально нейтральной лексики. Однако в отличие,
например, от научной речи, также имеющей информативный характер, в
деловой сфере информирование подчинено другой, более важной цели,
имеющей прагматическую направленность – урегулировать работу
коллектива и организации. Данная прагматическая функция составляет
основное содержание профессиональной коммуникации.
Тезис об информативном характере деловой речи следует уточнить.
Данное общение, как и всякое другое, в силу человеческого фактора, часто
включает обмен не только информацией, но и эмоциями:
- Куда, в конце концов, делся приказ?
– Разуй глаза, вот он под твоими бумагами!;
или: - А вам что, особое приглашение нужно на совещание?
- /иронично/ Спасибо за вежливое приглашение!
Конечно, подобное общение нарушает принцип информативности, - его
нельзя назвать строго деловым. Поэтому на тренингах коммуникативных
умений такие примеры рассматриваются как нарушение принципов деловых
взаимоотношений: участникам рекомендуется приближать деловое общение
к идеальному, информативному, избегать эмоционально-оценочной,
особенно нелитературной лексики и экспрессивных высказываний. В этом
смысле с постулатом об информативном характере деловой речи нужно
согласиться, но только частично.
Фрагменты успешного общения, когда говорящему удается очень
быстро и эффективно разрешить деловую проблему, заставляют нас еще
немного скорректировать представление о характере информативности
делового дискурса. В качестве примера обратимся к записи деловой беседы
по телефону:
- (звонок топ-менеджеоа в Министерство экономики) Здравствуйте!
Ну что, муж с рыбалки приехал? Да вы что-о! Стерлядку привез?
Замечательно! Вы, наверное, уху сварили? Нет? Ну что ж, пирог тоже
вкусно! Чего звоню? Можно к вам во второй половине дня подъехать,
документы подписать? Можно? Ну, спасибо! Приходите к нам в гости –
жена будет очень рада. (смеется) Можно без пирога…
В этом и в др. подобных случаях участники разговора обмениваются не
только официальной, но и личной информацией, а также эмоциями, что не
снижает эффективности коммуникации, но, напротив, способствует ее
достижению.
Проанализированный материал позволяют утверждать, что успешность
делового общения зависит от умения собеседников одновременно держать в
поле зрения две стратегические цели: прагматическую, направленную на
решение делового вопроса, и коммуникативную, ориентированную на
поддержание нормальных личных и рабочих отношений. Таким образом, в
деловом дискурсе можно выделить три базовые цели: доминирующей
является прагматическая функция, связанная с урегулированием
производственных вопросов; ей подчинена функция информативная,
поскольку именно обмен информацией способствует наилучшему
достижению прагматической цели; но обеспечивает реализацию базовой
цели
коммуникативная
функция,
направленная
на
коррекцию
интерперсонального взаимодействия.
Названные 3 цели во многом определяют тематику деловых
коммуникаций. В основном здесь обсуждаются производственные вопросы.
Кроме того, деловое общение - в силу его прагматической направленности ограничивает набор поднимаемых тем. Так, анкетирование с использованием
методики «неоконченных предложений», когда респондентам предлагалось
завершить фразу: «На службе нежелательно говорить о …» /исследование
1994-2009 г.г./, показало, что среди тем, которые не обсуждаются в
коллективе, респонденты называют: 1) личную (интимную) жизнь; 2)
здоровье; 3) обсуждение за глаза руководителя, особенно в негативном
ключе; 4) обсуждение уровня заработной платы (своей и чужой); 5)
демонстрация работником своих профессиональных успехов и достижений
(что нарушает максиму скромности по Дж. Личу); 6) слишком частое
упоминание сотрудником о своих промахах в работе
Углубленное исследование каждой из названных тем выявило, что
запрет на эти темы относителен. Они являются излюбленными на службе (в
ситуации
полуофициального
общения).
Методика
моделирования
коммуникативных ситуаций и решение коммуникативных задач позволили
нам установить набор тактик, с помощью которых участники делового
общения преодолевают тематические запреты. Так, например, в ситуации
полуофициального служебного общения (кофе-пауза, обед на работе,
разговор в курительной комнате и пр.), когда происходит активный обмен
информацией в основном личного плана, сотрудники предпочитают
создавать публичную версию своей частной жизни. В анкетах на
неоконченное предложение: «Когда меня расспрашивают о личной жизни, я
…» - участники семинаров, респонденты на форуме в Интернете пишут, что
«говорят то, что от них хотят услышать», «не говорят все», «говорят то
же, что и другие…» и т.п. Публичная версия должна удовлетворять двум
требованиям: 1) она не может сильно отличаться от реальной жизненной
ситуации (по отзыву одного из участников семинара: «а то забудешь, где
что врал…»); 2) версия должна быть похожа на версии частной жизни др.
сотрудников (на это указывают комментарии: «говорю то, о чем говорят
другие», «что говорят все – о том и я» и пр.). Такие же тактики обхода
запретов выявлены нами для каждой из шести тем.
Теперь от тематики перейдем к нормам деловых коммуникаций. В
целом в лингвистических работах как базовая характеристика делового
общения отмечается его регламентированность, то есть подчиненность
целому ряду норм [Кузин 1996, с.9; Введенская, Павлова 2002, с.41-42 и др.].
Отметим, что перечни норм деловой речи в учебных пособиях, в
диссертационных исследованиях существенно варьируются и чаще всего
представляют собой изложение общих принципов коммуникации без
выявления специфики их реализации в деловой сфере. Особенно это касается
принципов Г.П. Грайса [Грайс 1985]. Еще Е.А.Земская в кн. «Разновидности
городской устной речи» критически оценивала тезис об универсальном
характере этих постулатов, отмечая, что они постоянно нарушаются в
неофициальной речи [Разновидности городской устной речи 1988, с.33-38].
Наш материал показывает, что названные постулаты в большей
степени отвечают особенностям официально-деловой коммуникации. Так,
например, первый постулат (Количества) гласит: «Твое высказывание
должно содержать не меньше и не больше информации, чем требуется по
ситуации» [Грайс 1985, с.226]. То есть количество сообщаемой информации
необходимо соизмерять с многочисленными параметрами коммуникативной
ситуации. Однако простое провозглашение данного постулата ничего не дает
практикам: они требуют дать им тот «безмен», те весы, которые позволяют
определить, говоришь ты больше или меньше, чем от тебя ожидают
собеседники. Поэтому возникает необходимость изучить ожидания деловых
партнеров относительно того, кто обычно говорит больше или меньше, чем
нужно. Для выяснения этого вопроса также была применена методика
неоконченных предложений. 89% опрошенных высказывание «В деловых
ситуациях больше, чем требуется, говорят…» завершили словом
«женщины». По работам о гендерных различиях речевого поведения
известно, что это только стереотип, но тем не менее, в данном случае он
подтверждается [Таннен 2005, с.238].
В ситуации, когда требовалось написать, кто говорит меньше, чем
ожидается по ситуации, ответы были не столь однозначны: 67% женщин
ответили, что речь идет о мужчинах (мужчины же назвали сильный пол в
этой позиции только в 28% случаев). Остальные респонденты утверждают,
что меньше, чем следует, говорят руководители, потому что они
пренебрегают таким обязательным при делегировании полномочий жанром,
как инструктаж.
Именно с официально-деловым стилем связывают лингвисты постулат
Грайса о релевантности («Не отклоняйся от заданной темы») [Кузин 1996,
с.15; Введенская, Павлова 2002, с.18]. Хотя и в деловой речи он, в общем-то,
нарушается, когда коммуникатор направляет свои усилия не только на
разрешение рабочей ситуации, но и на поддержание коммуникативного
равновесия:
/из телефонного разговора/ А-а! Здравствуйте-здравствуйте! Сколько
лет, сколько зим! Давненько мы вас не слышали. Заработались совсем!
Наверное, скоро уже диссертацию защитите? Да-да! (смеется) Да,
конференция у нас будет. Нет, еще не поздно. Время еще есть. Да. До
понедельника тезисы еще можно сдать. Ну, ждем вас на конференции! И в
гости.. Приходите к нам на кафедру. Мы всегда вам рады!
В этом и др. примерах фраз фатического характера в 2-3 раза больше,
чем тех, которые посвящены собственно деловой проблематике. Конечно, это
при условии, что собеседники лично знакомы и их общение носит
доброжелательный, а не конфликтный характер.
Наконец, категория Способа, по Г.П. Грайсу, требует однозначности
выражения мысли: «говори ясно», «говори коротко», «избегай
двусмысленности». Названный постулат реализуется в ряде частных норм.
Так, в пособиях по стилистике отмечается, что однозначность выражения во
многом обеспечивается за счет употребления терминов, формулируются
риторические и коммуникативно-прагматические правила использования
профессионалами данной группы лексики. В связи с этим хотелось бы
обратить внимание еще на один аспект делового общения. Сбои в
коммуникации нередко возникают, если специалист пытается разговаривать
с клиентом или др. непрофессионалом на терминологическом языке. Тренинг
с сотрудниками сети магазинов компьютерной техники был связан как раз с
тем, что продавцы не могли объяснить преимущества своего
высокотехнологичного товара на языке покупателя. В салоне можно было
наблюдать такие ситуации взаимодействия:
- (покупательница, протягивая листок бумаги, на котором что-то
написано) Мне это!
- (продавец) Вам EX 5220-1A1G 16 YI или EX 5620-Z4A2G 12 HI ?
- (покупательница (испуганно)): Ой, я лучше попозже зайду. С сыном.
А то я ничего в этом не понимаю.
На семинаре сотрудники фирмы учились переводить сложную
компьютерную терминологию на «язык клиента».
Таким образом, для ситуации делового взаимодействия являются
значимыми следующие параметры: 1) наличие трех базовых целей
коммуникации; 2) специфика и ограничения тематики общения; 3) особые
стратегии и тактики реализации базовых целей и преодоления тематических
ограничений; 4) специфичное воплощение общих принципов коммуникации,
обусловленное особенностями деловой сферы.
В том, что данные особенности деловой коммуникации релевантны для
говорящих, мы смогли убедиться, включая их в тесты, в коммуникативные
задачи, получая обратную связь на семинарах и тренингах. В результате мы
пришли к такому пониманию специфики делового общения, заключенному в
его определении: деловое общение – это обмен информацией (в том числе
личного плана) для урегулирования работы коллектива и организации и
поддержания необходимого уровня личных и рабочих отношений.
Литература
Азнаурьян Б.Э. Когнитивно-прагматические особенности делового
дискурса: дисс. … канд. филол. наук. М., 2005.
Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Деловая риторика: Учебное пособие для
вузов. Ростов-на-Дону, 2002.
Володина Л.В., Карпухина О.К. Деловое общение и основы теории
коммуникации: Учебное пособие. СПб, 2002.
Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной
лингвистикеМ., 1985. Вып. 16.
Гурьева З.И. Речевая коммуникация в сфере бизнеса: к созданию
интегративной теории (на материале текстов на русском и английском
языках): дисс. …д-ра филол. наук. Краснодар, 2003.
Кузин Ф.А. Культура делового общения: Практическое пособие. М.,
1996.
Культура русской речи. Учебник для вузов. М.,1998.
Культура устнй и письменной речи делового человека: Справочник. М.,
1997.
Панфилова А.П. Деловая коммуникация в профессиональной
деятельности: Учебное пособие. СПб, 2004.
Разновидности городской устной речи. М., 1988.
Самохвалова А.Г. Деловое общение: путь к успеху: Учебное пособие.
Кострома, 2007.
Смелкова З.С. Деловой человек: культура делового общения. М., 1997.
Таннен Д. Ты просто меня не понимаешь: Женщины и мужчины в
диалоге. Гендер и язык. М., 2005. С. 235 - 511.
Ускова О.А. Становление метаязыка бизнеса в русском языковом
пространстве: автореф. дисс…д-ра филол. наук. М., 2008.
Ширяева Т.А. Когнитивное моделирование институционального
делового дискурса: автореф…дисс…д-ра филол. наук. Краснодар, 2008.
Рыжкова Т.С. (Барнаул)
Ryzhkova T.S. (Barnaul)
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ МЕТАФОРИЧЕСКИХ КОМПОЗИТ В
ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
(НА МАТЕРИАЛЕ НЕМЕЦКОГО ЖУРНАЛА FOCUS)
THE FUNCTIONING OF METAPHORICAL COMPOSITES IN GERMAN
PUBLICISTIC DISCOURSE (ON MATERIAL OF GERMAN MAGAZINE
FOCUS)
Ключевые слова: метафора, композит, публицистический дискурс,
коммуникативный подход.
Keywords: metaphor, composite, publicistic discourse, communicative
approach.
В статье рассматривается коммуникативно-прагматический потенциал
метафорических композит, словообразовательных конструкций типичных
для немецкого языка, и реализация этого потенциала в современном
публицистическом дискурсе.
The article discusses the communicative-pragmatic potential of metaphorical
compounds, the typical constructions of the German language, and its realization
in the modern publicistic discourse.
В данной статье метафора рассматривается в рамках процесса
словосложения, которое во всех его видах весьма продуктивно в немецком
языке. Метафорические композиты представляют собой сложные слова,
подвергшиеся частичному или полному переосмыслению по сравнению со
значением их компонентов в самостоятельном употреблении. Наличие
возникающей у слушателя напряженности, противоречия между буквальным
значением каждого компонента сложного слова и тем общим значением,
которое вытекает из контекста, и является сигнализатором метафорического
композита. Отсюда возникает проблема адекватного восприятия и понимания
метафорических композит в коммуникативном процессе. Для толкования
метафорического композита важным становится выявление авторских
интенций и практической деятельности, лежащей в основе высказывания.
Другими словами, исследуется, в первую очередь то, при каких
обстоятельствах, в каких коммуникативных ситуациях, с какими
предпосылками и с какими намерениями произносится высказывание. Такой
подход к анализу метафоры является коммуникативно-прагматическим, он
основывается на лингвокультурном опыте определенного социума.
При выборе метафоры участник коммуникативного процесса
определяет, какую функцию метафора способна будет осуществить в
определенной коммуникативной ситуации: номинативную, образную,
экспрессивно-оценочную или концептуальную. Прежде всего, применение
метафорических композит тесно связано с образованием понятий и
концептов, поскольку именно они помогают представить неизвестное или
скрытое, трудное для понимания содержание в образной компактной и
доступной форме. Выполняя одну из основных своих функций – функцию
вторичной номинации, метафора служит источником новых лексикосемантических вариантов слова. А в тех случаях, когда для обозначаемого
понятия еще нет буквального значения, она становится средством первичной
номинации. Обратимся к примерам, найденным на страницах немецкого
журнала Focus:
В
качестве
метафоризированного
термина
выступает
словообразовательная
конструкция
Bundestopf
,
обозначающая
государственную казну. В данном случае был переосмыслен второй
компонент на основе функционального подобия (казна, как и горшок,
выступает средством хранения).
Der Bundesanwaltschaft behauptete, er habe vom Bundestopf 1,5 Millionen
Mark kassiert [Focus 39/2003, S.34].
Для обозначения лиц, пользующихся мобильными телефонами в
общественных местах, транспорте и в других запретных зонах было введено
новое, образно окрашенное понятие с переосмысленным компонентом Sünder
(в буквальном значении «грешник»).
Jetzt aber müssen Händy-Sünder eine hohe Strafe bezahlen [Focus 39/2003,
S.78].
C появлением новой формы сделок купли-продажи на дому у
покупателя возник термин, представляющий собой метафорический
композит по структуре и по содержанию.
Bei Haustürgeschäften hat der Käufer mehr Rechte.
Bei Verträgen, die in einer Haustürsituation abgeschlossen werden, gewährt
die neue Rechtsprechung des Bundesgerichtshofs Anlegern deutlich mehr Rechte
auf Schadenersatz bei Falschberatung. [Focus 46/2004, S.246].
Анализ номинативных метафорических композит показывает, что при
формировании нового значения у слова актуализируются ассоциативные
признаки, которые или являются компонентами переосмысленного значения,
или соотносятся со знанием носителя о мире. В результате частых
употреблений метафорические переносы становятся фактами языка, чему во
многом способствует их присутствие в дискурсе прессы.
Характерной чертой метафорических композит, появляющихся в
публикациях журнала Focus является их образность, экспрессивность.
Признаками образности являются картинность, красочность, конкретность.
Стилистический эффект слова, употребляющегося в переносном значении,
проявляется в том, что оно непосредственно вызывает в сознании читателя
одновременно два образа посредством перенесения свойств одного объекта
на другой, поэтому в использовании метафор в публицистике всегда
присутствует элемент неожиданности, так называемого «метафорического»
сюрприза.
В заголовке статьи о слиянии музыкальных концернов используется
метафорическая конструкция, которая в некоторой степени гиперболизирует
событие, заставляет читателей сконцентрировать внимание на нем.
Elefantenhochzeit BMG und Sonny: Jawort aus Brüssel erwartet [Focus
17/2006, S.168].
А в статье, посвященной вопросу новейших источников энергии,
встречаем образную окказиональную метафору Wohlstandssaft:
Die Uhr läuft für den Wohlstandssaft ab und plötzlich entdeckt man eine alte
Versuchung wieder: die Kernenergie [Focus 35/2003, S. 99].
Обращаясь к анализу отдельных видов метафорических композит и
учитывая их функциональную направленность, необходимо выделить
экспрессивно-оценочные метафоры как один из самых распространенных
способов выражения оценки личностей и событий. Информация, которую
собирают и обрабатывают отдельные люди не может быть абсолютно
объективной. Читатель всегда получает интерпретацию информации, как бы
не подчеркивался её объективный характер. Оценочность – основной
стилеобразующий фактор публицистических материалов – начинает играть
свою роль уже на начальной стадии создания текста. Имплицитные оценки в
публицистике – это, прежде всего, оценочные метафоры, которые призваны
организовать общественное мнение, создать у адресата нужный адресанту
яркий, зримый образ. Проиллюстрируем данное утверждение на следующих
примерах:
В статье, обсуждающей предстоящие президентские выборы, автор
через
использование
метафорического
композита
указывает
на
бессмысленность споров об организации проведения выборов и о
нововведениях в уже проверенной временем системе голосования.
Die aktuellen Debatte über Direktwahl des Bundespräsidenten ist nur ein
Alibi-Theater [Focus 39/2003, S.3].
Ср.: Das Jobspektakel „Big Boss“ sei Pappnasen-TV, höhnte das Blatt
[Focus 35/2003, S.16].
Исконное значение первого компонента – «изготовленный из картона
нос; забавная маска, которую надевают на костюмированное представление».
Через метафору передано мнение по поводу несерьезности и неправдивости
реалити-шоу.
Приведенные примеры являются свидетельством того, что
излюбленный с древнейших времен публицистический прием ничуть не
устарел, прежним остался и тот метафорический фонд, из которого
современные немецкие журналисты черпают средства для создания
новейших образов.
Выводы:
1.
Метафорические композиты, представляющие собой сложные
слова, подвергшиеся частичному или полному переосмыслению по
сравнению со значением компонентов в самостоятельном употреблении,
можно рассматривать как 1) стилистическое средство; 2) как средство
номинации; 3) как способ создания языковой картины мира.
2.
Метафорические композиты в публицистическом дискурсе имеют
различный возраст, различное распространение, поскольку одни из них
общеупотребительны и входят в основной словарный фонд, а другие не
встречаются вне того или иного текста.
3.
Использование метафорических композит а публицистических
текстах повышает экспрессивность, способствует реализации авторского
замысла.
Литература
Авеличева А.К. Метафора и контекст // Вестник МГУ. Сер. 9 Филология.
1974. С. 30-40.
Александрова Т.А. Когнитивная метафора и ее роль в создании
политического значения // Эколингвистика: теория, проблемы, методы.
Саратов, 2003. С. 225-226.
Аракелян И.Н. Субстантивные композиты метафорического характера в
современном немецком языке: Автореферат диссертации.. М., 1977.
Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Арутюнова Н.Д. Язык и мир
человека. М., 1999. C. 370-385.
Воронова,Н.С.Политическая метафора в немецком и русском языках:
Автореферат диссертации. М., 2003.
Косых Г.Д. Коммуникативная модель метафорического высказывания в
современном немецком языке: Автореферат диссертации. Барнаул, 2000.
Debatin, Barthard. Die Rationalität der Metapher: Eine sprachphilosophische und
kommunikationtheoretische Untersuchung. Berlin, New Zork, 1995.
Сим О.А. (Барнаул)
Sim O.A. (Barnaul)
ПАРАМЕТРЫ ЭВОКАЦИОННОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ
РЕКЛАМНОЙ И НАРРАТИВНОЙ КОМПОНЕНТ ЖУРНАЛЬНОГО
ДИСКУРСА
THE PARAMETERS OF EVOCATIVE MODELLING FOR
ADVERTISING AND NARRATIVE COMPONENTS OF MAGAZINE
DISCOURSE.
Ключевые слова: эвокационное моделирование, параметры
моделирования, журнальный дискурс
Key words: evocative modelling, modelling parameters, magazine
discourse
Статья
посвящена
выделению
параметров
эвокационного
моделирования журнального дискурса
The article defines the parameters for evocative modelling of magazine
discourse
Данная статья посвящена выделению параметров эвокационного
моделирования составляющих журнального дискурса в любой сфере
бытования. В отношении рекламной компоненты представляется возможным
заявить о наличии следующих параметров процесса воспроизведения: а)
текст\рисунок; б) фон\цвет; в) размещение элементов, план и ракурс. Что
касается нарративной компоненты (НК), в рамках журнального дискурса,
существует такие ее параметры как рубрикация и содержание рубрики.
Под
параметром
текст\рисунок
понимается
соотношение
иконического элемента и текстового наполнения рекламной компоненты
(далее РК). Иконический элемент может быть выражен рисунком,
графическим изображением (логотип, фирменный или торговый знак),
фотографией или изображением любого рода.
Текстовое наполнение воплощается в таких конструктах как заголовок,
основной текст, прескриптор (приложение, инструкция по применению,
образец бланка, правила, условия, купон и другие, связанные с
рекламируемым объектом пояснения) и вспомогательные семантические
блоки. Последние сообщают дополнительную информацию практического
характера: адрес фирмы/торгового представительства, факс, стоимость
товара или услуги и т.д.
Обычно заголовок читается первым и располагается так, чтобы
привлекать наибольшее внимание, часто представлен фразой из 1-5 слов, в
большинстве рекламных компонент выделен более крупным шрифтом.
У.Аренс [Аренс 1995] отмечает 6 функций заголовка: 1) привлечение
внимания; 2) содержание интересующей клиента информации; 3) отражение
основной коммерческой идеи, создание настроения и образа, предложение
совершить покупку, название марки товара; 4) введение потребителя в
основной текст; 5) обещание, что предмет рекламы принесет пользу
потребителю; 6) отражение интересующей читателя новизны, отличающей
рекламируемый объект от аналогов. Экспрессивность в графике достигается,
в отличие от лингвистических приемов, обширностью, приемом
раскрывающегося пространства и контрастностью изображения. Графика
подготавливает, раскрывает восприятие читателя к событию - вербальному
сообщению, которое должно быть кратким, конкретно обоснованным и
ясным. В целом, основная система значений в рекламном пространстве
задается текстом и изображением, которые удобно рассматривать как два
различных типа знаков: «визуальный» и «языковой» [Почепцов 2001, с.305].
В визуальном знаке вслед за Р. Бартом будем выделять два уровня
сообщения:
денотативный
(уровень
фактического
сообщения,
воспринимаемого органами чувств) и коннотативный (латеральные смыслы,
возникающие в конкретном идеологическом, культурном, эмоциональноценностном контексте). Визуальный знак, как утверждает У. Эко [Эко 1998,
с.37], воспроизводит не сам объект, а некоторые условия его восприятия,
которые затем транскрибируются в иконический знак. РК определяется как
поликодовый текст в широком смысле слова, содержащего в себе элементы
вербальной и невербальной кодовых систем [Анисимова 2003; Лазарева
2000; Минаева 2002; Попова 2002; Степанов 1999; Сорокин, Тарасов 1990]. В
структуре РК имеется два кода – языковой и неязыковой (визуальный). В
рекламе изображение выступает как знак и несет дополнительную,
приписанную рекламистом информацию. Одна из функций РК и состоит в
«создании структур значений» [Почепцов 2001, с.303]: товар означает не
только себя, но и престиж, принадлежность к определенной социальной
группе и т.п.
Под параметром «фон\цвет» подразумевается визуальное оформление РК,
несущее в себе некоторое содержание, дополняющее невербальный код и код
образности в целом. Современный человек, привыкший к постоянной опоре
на визуальное, по словам А.Г. Сонина, нередко страдает словесной слепотой.
При этом рекламный текст часто превращается в рисунок, а рисунок
выступает в роли текста. Поэтому мы считаем, что цветовой компонент
играет далеко не последнюю роль в восприятии РК. По мнению А.Г. Сонина,
в исследования прочно вошли такие понятия, как «теплые (стимулирующие)»
и «холодные (тормозящие)» цвета [Сонин 2005, с.14]. Признается тесная
связь между цветом и эмоциональной сферой индивида. Цвет – один из
самых значимых элементов печатной рекламы, способный повлиять на
решение о покупке не меньше, чем слоган. Это своеобразное связующее
звено в рекламном сообщении, которое вносит коррективы в восприятие
информации. Изменение данного параметра в процессе воспроизведения
ведет к изменению кода образности РК и, следовательно, модифицирует
рекламную составляющую дискурса в целом. Под фоном мы подразумеваем
цветовой или бесцветный фрагмент РК, на котором расположены
языковые\неязыковые элементы РК. Таким образом, выделение такого
параметра эвокационного моделирования рекламного дискурса, как
«фон\цвет» основано на том, что его изменение способствует изменению
кода образности РК. Данный параметр реализуется как а) изменение только
фона (появление\исчезновение\смена оттенка\смена цвета), б) изменение
только цвета элементов РК (появление\ исчезновение\ смена оттенка\ смена
цвета), в) изменение цвета и фона в рамках одной РК.
Под параметром «размещение элементов, план и ракурс» мы понимаем
расположение языковых\неязыковых элементов РК и модификации их
расположения при воспроизведении в иноязычную сферу бытования.
«Когда мы имеем дело с изобразительными (пространственными)
искусствами, то это делается особенно очевидно: правила отображения
многомерного и безграничного пространства действительности в
двухмерном и ограниченном пространстве картины становятся ее
специфическим языком. Например, законы перспективы как средства
отображения трехмерного объекта в двухмерном его образе в живописи
становятся одним из основных показателей этой моделирующей системы»
[Лотман 1998, с.197]. Следуя логике данного утверждения, отметим, что
одним из основных параметров эвокационного моделирования РК является
модификация стандартов расположения языковых\неязыковых элементов
внутри РК. Традиционно, создатели рекламы придерживаются нескольких
принципов размещения указанных элементов: наличие доминирующего
элемента, который одновременно является центральной точкой макета;
контраст; баланс (формальный, то есть симметричный слева направо и
неформальный, ассиметричный, но создающий более динамичный макет);
пропорция и простота (У. Аренс, Б.Кортлэнд; У. Уэллс, Д. Бернет, С.
Мориарти; В. Музыкант и др.) Доминирующий элемент обычно расположен
на переднем плане. Вслед за Ю.М. Лотманом, который рассматривал план
фильма и художественного произведения, мы понимаем план как «не просто
величину изображения, а отношение его к рамке (величина плана на
маленьком кадре пленки и на большом экране одинакова) [Лотман 1998,
с.249]. Визуальная организация РК следует определенному образцу:
большинство читателей просматривают рекламу сверху вниз и слева направо.
Этот процесс назван специалистом по графике Эдмундом Арнольдом
диагональю Гуттенберга – это «траектория взгляда, проходящая из левого
верхнего угла в правый нижний угол» [У. Уэллс и др. 1999, с.265]. Хорошо
структурированная РК придерживается указанных стандартов, хотя в
процессе воспроизведения происходит перестановка элементов РК, что
влечет за собой изменение доминирующего элемента, контраста, баланса,
плана и ракурса. Контраст позволяет важным элементам выделиться, так как
люди отмечают противоположное, неожиданное.
Следует отметить, что параметр «размещение элементов, план и
ракурс» неразрывно связан с изменениями всех трех видов кода в РК:
языковым\неязыковым и кодом образности. По словам Ю.М. Лотмана «Уже
на уровне сверхтекстового, чисто идеологического моделирования язык
пространственных отношений оказывается одним из основных средств
осмысления действительности. Понятия «высокий – низкий», «правый –
левый», «близкий – далекий», «открытый – закрытый», «отграниченный –
неотграниченный», «дискретный – непрерывный» оказываются материалом
для построения культурных моделей с совсем не пространственным
содержанием и получают значение: «ценный – неценный», «хороший –
плохой», «свой – чужой», «доступный – недоступный», «смертный –
бессмертный» и т. п.» [Лотман 1998, с.212]. В рамках нашего исследования
пространственные отношения имеют огромное значение как внутри РК, так и
в плане ее взаимодействия с НК. Также вследствие изменения данного
параметра в процессе воспроизведения, изменения переживают и параметр
«текст\рисунок», и «фон\цвет». Таким образом, выделение указанных
параметров необходимо для построения эвокационной модели РК как одной
из составляющих журнального дискурса.
В нашей работе мы вводим два параметра моделирования НК:
рубрикация и содержание рубрик. В определении понятий «рубрика» и
«рубрикация» мы следуем традиционному подходу к ним: «Рубриками
называют заголовки частей издания, а также сами выделенные заголовками
части. Рубрикация — это система заголовков издания, показывающая
логическую связь и соподчиненность частей текста» [Мильчин 1999, с.9].
Логичное и четкое оформление системы заголовков помогает понять
структуру литературного произведения и облегчает чтение книги или иного
издания. «Рубрикация — это система заголовков, в которой заголовки
разной значимости занимают разные ступени (от высшей через
промежуточные к низшей), а заголовки одной значимости стоят на одной
ступени» [Мильчин 1999, с.10]. В нашем исследовании предстоит
проанализировать рубрикацию англоязычных журналов и русскоязычного
аналога. Наша задача – выяснить, какую НК воспроизводит русскоязычная
компонента и изменяются ли рубрики в процессе воспроизведения из одной
сферы бытования в другую.
Рубрикация журнала находится в разделе «Содержание» («Contents»),
чаще всего именно такой заголовок означает появление рубрикации, но
рубрикацию может задавать и название месяца (согласно выпуску журнала) и
ее расположенность в начале журнального дискурса. Рубрики представлены
как традиционным способом (языковое выражение и номер соответствующей
страницы), так и креативно: с помощью неязыковых средств (изображения,
выделения цветом, графических средств). Использование неязыковых
средств вкупе с языковыми для анонса рубрик присваивает рубрикации
функцию рекламной компоненты, так как благодаря им некоторые рубрики
располагаются не в порядке нумерации (например анонс стр.100 находится в
начале страницы), а таким образом, чтобы вызвать интерес у читателя, в то
время как основная ее функция нумеративная: расположить информацию о
рубриках постранично, рассказать предварительно о содержании нарратива.
Этот факт доказывает, что рубрикация является промежуточным звеном
между рекламной и нарративной компонентами.
Что касается содержания рубрик, то в процессе воспроизведения их в
русскоязычный дискурс информация, составляющая основу англоязычного
дискурса, часто заменяется абсолютно новой, хотя и соответствующей теме
рубрики. Это обусловлено, по нашему мнению, двумя факторами –
объективным и субъективным. Первый состоит в том, что русскоязычный
журнальный дискурс обслуживают русскоязычные журналисты, чьи статьи
выходят в журнале, и этот фактор обеспечивает увеличение размера рубрик в
русскоязычном дискурсе. Второй фактор подразумевает, что НК, созданная в
англоязычной среде, не совсем отвечает запросам русскоязычного читателя,
так как ориентирована на определенную страну. К примеру, в рубрике
«Special Report» (воспроизведенная в рубрику «История из жизни»)
рассказывается реальная история девушки, преодолевшей определенные
трудности в жизни. Каждый раз это разные истории и разные героини, но в
англоязычном дискурсе это девушки из англоязычной страны, с английскими
именами, что вполне естественно. Поэтому воспроизведение НК
подразумевает замену истории англоязычной на иную по содержанию, но
подходящую под тему рубрики. Итак, мы доказали, что параметры
«рубрикация» и «содержание рубрики» существенно влияют на восприятие
журнального дискурса и структурируют его. Также представляется
возможным определить рубрику единицей журнального дискурса, которая
подвергается или не подвергается воспроизведению.
Результатом данной статьи можно считать следующие утверждения:
1) выделены следующие параметры эвокационного моделирования
составляющих журнального дискурса в любой сфере бытования. Для
рекламной компоненты журнального дискурса такими параметрами являются
а) текст\рисунок; б) фон\цвет; в) размещение элементов, план и ракурс. Для
нарративной компоненты журнального дискурса определены следующие
параметры: рубрикация и содержание рубрики.
2) доказано, что русскоязычный журнальный дискурс воспроизводится
из англоязычного журнального дискурса (США), с существенными
изменениями параметра «содержание рубрик», но практически идентичным
воспроизведением
по
параметру
«рубрикация».
Что
касается
воспроизведения рекламной компоненты, то ее преобразование
характеризуется модификациями кода образности, а значит, вместе с
изменениями нарративной компоненты, ведет к смене восприятия
журнального дискурса в целом.
Литература
Аренс У., Кортлэнд Б. Современная реклама М., 1995.
Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве.
Спб, 1998. С. 14 – 285.
Мильчин А.Э. Чельцова Л.К. Справочник издателя и автора: Редакционно-изд
оформление издания. М., 1999.
Почепцов Г.Г. Коммуникативные технологии двадцатого века. М., 1999.
Cонин A.Г. Понимание поликодовых текстов: когнитивный аспект
[Электронный
ресурс].
M.,
2005.
Режим
доступа:
http://psycholing.narod.ru/monograf/sonin-mono-2005.htm.
Уэллс У., Бернет Дж., Мориарти С. Реклама: принципы и практика. СПб, 1999.
Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. М., 1998.
Сологуб О.П. (Новосибирск)
Sologub O.P. (Novosibirsk)
ОФИЦИАЛЬНО-ДЕЛОВАЯ КОММУНИКАЦИЯ: СУЩНОСТЬ,
ВНУТРЕННЕЕ УСТРОЙСТВО, ПРИНЦИПЫ
ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ OFFICIAL-BUSINESS COMMUNICATION:
ESSENCE, INNER STRUCTURE, PRINCIPLES OF OPERATION
Ключевые слова: деловой, официальный, официальность, официальноделовой язык, официально-деловая коммуникация
Keywords: business, official, official nature, official-business language,
official-business communication
Работа посвящена выявлению сущностных свойств официально-деловой
коммуникации, осуществляемому путем ее сопоставления со смежными
коммуникативными сферами, а также путем описания основного средства ее
реализации – официально-делового языка.
The work is devoted to identification of essential characteristics of officialbusiness communication realized by its comparison with adjacent communicative
spheres as well as by description of the main tool of its realization, i.e. officialbusiness style.
Феномен официально-деловой коммуникации в силу ее возрастающей
социальной значимости стал привлекать широкое внимание лингвистов, и на
этом фоне начинают высказываться идеи о необходимости теоретического
осмысления данной коммуникативной сферы, ее системного представления,
выявления сущностных свойств, принципов внутреннего устройства и
функционирования. Решение поставленных задач предполагает выявление
конститутивных признаков официально-деловой коммуникации как путем ее
рассмотрения в более широком контексте, в соотношении с другими сферами
коммуникации, так и путем выявление ее внутренней структуры.
Наиболее широкой коммуникативной сферой, в структуру которой
включена официально-деловая коммуникация, является сфера социальной
коммуникации, представляющей собой систему коммуникативной
деятельности как коллективов (общественных организаций, неформальных
объединений, профессиональных коллективов, политических партий и т. д.),
так и отдельных индивидов, в рамках которой «коммуниканты реализуют
себя только в ограниченном наборе ролевых характеристик, выступая в
качестве представителей определенных групп людей (начальник и
подчиненный, клиент, пассажир, прихожанин, ученик и т. д.)» [Карасик 2004:
с.243]. Социальная коммуникация есть институциональная коммуникация,
она
характеризуется
высокой
степенью
конвенциональности,
клишированности
и
статусной
обусловленности,
определенной
нормированностью.
Организующим началом социальной коммуникации является понятие
социальной нормы как способа регулирования отношений между людьми и
их объединениями в процессе материального производства, в политической
или социально-культурной сфере деятельности людей и их объединений
[Сырых 2005, с.94]. Нормативное регулирование общественных отношений
осуществляется с помощью многообразной совокупности социальных норм,
это: 1) мораль, 2) обычаи, традиции, обыкновения, 3) корпоративные нормы,
или нормы общественных объединений, 4) религиозные нормы, 5) правовые
нормы [Там же, с.96]. Специфика официально-деловой письменной
коммуникации
как
составной
части
социальной
коммуникации
детерминирована действием двух типов социальных (корпоративных) норм:
1) традициями, сложившимися в ходе реализации процессов официальноделовой коммуникации (в литературе они определяются как этико-речевые
нормы);
2)
специальными
нормами,
являющимися
результатом
целенаправленной деятельности субъектов коммуникации, каковым
являются профессионально подготовленные лица: юристы, документоведы,
специалисты сферы управления и т. п.
В результате установления нормативного характера осуществления
коммуникативной деятельности складывается устойчивая форма ее
реализации – социальный институт, определяемый как «система
социальных норм, признаваемых и разделяемых субъектами деятельности,
направленная на регулирование деятельности и отношений людей»
[Кузнецова 2004, с.10]. Принципы организации и функционирования
официально-деловой письменной коммуникации определяет институт
документирования, включающий в себя внутренние и внешние институты.
Первые выступают в виде требований к форме документа и регулируются
специальными (формальными, техническими) нормами, закрепленными в
нормативно-методических документах (ГОСТах, инструкциях, методических
рекомендациях и т.п.), регламентирующих вид, форму, структуру документа,
т. е. все его формальные признаки. Вторые представляют собой совокупность
этико-речевых предписаний, оказывающих регулирующее воздействие на
поведение людей, они связаны с социальной (содержательной)
нормативностью и отражены в пособиях, справочниках по деловому
общению, деловому этикету и т. п. [Там же, с.12–13].
Формой проявления социального института являются социальные
роли, устойчивое следование которым порождает стабильность
определенных видов деятельности. Социальная роль есть модель
социального поведения, включающая в себя набор норм и ожиданий,
соотносящихся с человеком, обладающим определенным социальным
статусом, профессиональной принадлежностью и пр. [Longe 1985, с.310]. В
рамках официально-делового общения социальные роли являются в
существенно
конвенционализированными,
ибо
речевое
поведение
достаточно жестко регулируется посредством различных типов норм (это
свойство более ослаблено в условиях деловой коммуникации, где общение
приобретает более свободный, естественный характер). На основе понятия
социальной роли формируется понятие социального статуса, обобщающее
множество социальных ролей, в которых отражены социально
обусловленные отношения между коммуникантами. Таким образом,
официально-деловая
коммуникация,
включенная
в
социальную
коммуникацию, приобретает основополагающее свойство последней – ее
институциональное
содержание,
что
обусловливает
конвенционализированный характер ролевого общения, его подверженность
действию социальных норм.
На следующей ступени выделяется коммуникативная сфера, более
узкая по сфере своего действия, – политическая коммуникация,
выступающая как необходимый компонент «взаимодействия субъектов
политики <…> между собой и окружающей социальной средой,
направленного на завоевание, удержание и использование власти,
сохранение, укрепление или изменение существующих властноуправленческих отношений в обществе» [Грачев 2005, с.12]. Будучи
включенной в систему социальной коммуникации, она, соответственно,
обладает теми же характеристиками, но, кроме того, ей присущи и
специфические качества, определяемые ее целью, – осуществление
целенаправленной деятельности по завоеванию политического руководства
обществом, изменению его состояния в соответствии с избранной линией
общественного развития. Социальные процессы в рамках политической
коммуникации приобретают в связи с этим более целенаправленный,
программный характер, поэтому данная сфера характеризуется большей
степенью последовательности в организации процессов коммуникации.
В силу того, что ведущей политической силой в обществе является
государство, то центральное положение в системе политической
коммуникации занимает государственная коммуникация. Государственная
коммуникация, являясь основным «регулирующим и координирующим
механизмом во взаимоотношениях государства и общества, обеспечивая
стабильность и эффективность функционирования общественного организма
в целом» [Громова 2002, с.46], организует коммуникативное взаимодействие
власти и общества, направленное на формирование конструктивного диалога
с целью обеспечения легитимности существующего порядка и придания
стабильности. Государство, занимающее доминирующую позицию в
обществе, устанавливает принципы коммуникативной деятельности,
способствующие сохранению власти и эффективной реализации
управленческих функций, в том числе и в производственной, деловой сфере.
На этом основании полагаем, что принципы государственной коммуникации
во многом определяют внутреннюю сущность официально-деловой
коммуникации и именно в детерминированности официально-деловой
коммуникации общими установками государственной коммуникации, ее
местом в структуре государственной коммуникации следует искать многие
истоки сущностной специфики официально-деловой речи. Данное
обстоятельство обусловило необходимость более детального рассмотрения
феномена государственной коммуникации (такой анализ содержится в
работах [Голев, Сологуб 2007; 2008]) и прежде всего ее основополагающего
структурного компонента – языка.
Язык в сфере государственной коммуникации выступает в разных
статусах и прежде всего – в статусе государственного языка,
выполняющего различные социальные функции, например, функции
обеспечения деятельности госучреждений, осуществления межнациональных
и международного отношений, правовой деятельности, образования и др.
Государственный язык выступает не только средством государственной
коммуникации – он является и ее объектом: государство объявляет его
официальный статус, регулирует его применение в социальной жизни, в том
числе его отношения с другими национальными языками и
функциональными разновидностями языка.
Ядерной частью государственного языка, несомненно, является
юридический язык как код правовой коммуникации, наиболее масштабно
реализующий в пределах государства регулятивную функцию13. Такое его
положение обусловлено тем, что юридический язык задает образцы
нормативности, требования которой отличаются особой жесткостью и
обязательностью. Одно из главных свойств юридического языка – высокая
степень легитимности, что проявляется в утверждении его статуса
государственным органом, а также в придании легитимности его частным
компонентам: структуре, терминологии, ее семантике (разработка текстов
закона, соответствующих требованиям юридического языка, вменяется такой
специальности,
как
юридическая
техника,
разрабатывающей,
регламентирующей способы воплощения волеизъявления законодателя на
языке, признаваемом государственным).
Другим важным компонентом государственного языка является
деловой язык, посредством которого оформляются отношения
служебного, рабочего характера, складывающиеся при решении
производственных,
административно-управленческих,
коммерческих
13
Юридический язык в максимальной степени обладает признаком официальности и в
минимальной степени – признаком «деловой» (либо последний признак вовсе отсутствует в юридическом
языке), по этой причине зона пересечения официально-делового и юридического языков невелика (см. рис.).
проблем, проблем бизнеса и т. д. Деловой язык лишь частично пересекается с
государственным языком, в отличие от языка юридического, полностью
поглощаемого последним; другая его часть распространяется на
негосударственные
сферы
деятельности
(коммерческую,
бизнескоммуникацию и др.). Авторами деловых речевых произведений выступают,
как правило, отдельные лица, вступающие в партнерские отношения, при
этом для них не является необходимым позиционирование своего
официального статуса. Решение деловых проблем предполагает
осуществление четких, слаженных, оперативных действий, и это
обусловливает тот факт, что речевые произведения должны восприниматься,
усваиваться так же четко и оперативно. Данное обстоятельство является
основанием для формирования таких сущностных свойств делового языка,
как 1) отвлечение от моментов субъективно-личностного характера (хотя при
этом и не возбраняется выражение отношения к тем или иным
производственным вопросам), 2) лаконизм, 3) ясность, 4) точность,
конкретность. Кроме того, деловые отношения предполагают выполнение
определенных исполнительских действий, что является основанием для
формирования такого качества деловых текстов, как 5) предписующедолженствующий характер.
В рассматриваемую парадигму вписывается также понятие
официального языка, употребляемое в нескольких значениях14. Во-первых,
официальный язык означает средство общения, используемое в
институциональной коммуникации, в частности, в правовой, официальноделовой, при этом используется целая система вербальных и паравербальных
средств выражения официального характера текста15. Во-вторых,
официальный язык используется при установлении частных межличностных
контактов (ср. выражение говорить официальным тоном); речевое
поведение коммуникантов в данном случае характеризуется как
подчеркнуто-вежливое, сдержанное, нейтральное. Наиболее часто термин
«официальный язык» используется в значении, включающем все формы
деловой коммуникации, и в этом смысле в качестве его синонима выступает
термин «официально-деловой язык». В более специальном значении
рассматриваемый
термин
используется
как
синоним
термина
«государственный язык». Официальный язык, входящий в структуру
государственного языка, не покрывает, однако, его полностью, между ними
устанавливаются отношения пересечения: как государственный язык может
быть неофициальным (например, при осуществлении государством
образовательной функции), так и официальный язык может быть
негосударственным (например, при установлении официальных отношений в
сфере бизнеса, при выражении межличностных отношений).
14
Ср. толкование слова официальный в Словаре русского языка (СРЯ): 1. Установленный
правительством, администрацией, должностным лицом и т. п. или исходящий от них. 2. С соблюдением всех
правил, формальностей. ║Холодно-вежливый, сдержанный [СРЯ. Т. 2, 1983, с. 726].
15
Система средств выражения официальности текста представлена в работе [Сологуб 2009].
Деловой язык, служащий средством общения в административноуправленческой, производственной сферах коммуникации, включается в
структуру государственного языка; деловой текст при этом приобретает
качество официального документа. Формирование качества официальности
деловых текстов вызвано стремлением коммуникантов повысить статус
речевого произведения, а это в свою очередь связано со стремлением более
эффективной реализации регулятивной функции, с повышением
ответственности за управленческие и исполнительские действия. Авторами
официально-деловых документов выступают не просто лица, вступающие в
деловые отношения, а представители официальных инстанций либо сами эти
инстанции. В данном случае, как правило, устанавливаются вертикальные
отношения субординации, подчинения.
Категория официальности является базовой категорией, которая играет
основополагающую роль в формировании сущностной специфики
официально-деловой речи16. Такая ее роль объясняется особенностями
реализации регулятивной функции в обществе, государстве, в том числе и в
сфере деловых отношений. Чтобы эта функция реализовывалась эффективно,
необходимо придать социальную значимость коммуникативным процессам
преимущественно статусного характера, – это, на наш взгляд, и составляет
основное содержание категории официальности. Таким образом,
официальность есть одно из организующих начал текста, призванное
придать ему значимость как инструменту регулирования общественных,
государственных, производственных проблем на уровне различного ранга
инстанций и должностных лиц, наделенных особыми полномочиями, и
направленное тем самым на выражение статусных отношений, получающих
вербальное и паравербальное оформление в рамках установленных
институтом документирования правил.
В итоге соотношение между рассмотренными функциональными
разновидностями языка мы можем представить следующим образом (см.
рис.)17.
ГЯ
ДЯ
ОДЯ
ЮЯ
ОЯ
В лингвистической литературе пока отсутствуют работы, в которых раскрывалась бы суть данной
категории, пути ее формирования (исключение составляют статьи Е.П. Захаровой о коммуникативных
категориях [1998, 2001 и др.], среди которых автор выделяет коммуникативную категорию официальности,
сопутствующую обязательным категориям: локальности, темпоральности, персональности, тональности и
др. – и выполняющую регулирующую функцию).
17
Использованные сокращения означают: ГЯ – государственный язык, ДЯ – деловой язык, ОДЯ –
официально-деловой язык, ОЯ – официальный язык, ЮЯ – юридический язык.
16
Рис.1. Официально-деловой язык в отношении к смежным функциональным
разновидностям языка
Объединяющим началом для рассматриваемых разновидностей языка
является понятие «литературный язык» (лишь ограниченная часть делового
языка может выходить за его пределы), характеризующееся тесно
связанными
признаками
«высокая
степень
нормативности»,
«общепринятость» и «образцовость» («предписательный модус»), которые в
их единстве во многих случаях достигают уровня «общеобязательность».
Нормативность, общепринятость – важные условия государственной,
юридической и официально-деловой разновидностей языка, поскольку они
обращены к рядовым носителям языка; по этой причине тексты документов
должны быть всем доступны и понятны. Однако, будучи официальным, они
не могут быть нелитературными, поскольку предполагают использование
«узаконенных» языковых средств. Кроме того, указанные разновидности
языка являются следствием профессиональной деятельности, в том числе
научной (в правовой сфере), и потому также не могут быть
нелитературными.
Итак, официально-деловая коммуникация определяется как
коммуникативное
пространство,
которое
соотносится
с
такими
коммуникативными сферами, как официальная, деловая, государственная,
правовая, политическая, социальная сферы коммуникации, и в котором
доминируют коммуникативные процессы, связанные с реализацией
регулятивной
функции
посредством
официально-делового
языка.
Официально-деловой язык в свою очередь определяется как
функциональная разновидность языка, главной функцией которой является
регулирование
производственных,
административно-управленческих,
служебных отношений, производимое на уровне официальных (прежде всего
государственных) инстанций и должностных лиц, что обусловливает
стремление придать тексту особую значимость за счет использования
специализированных вербальных и паравербальных средств. Сущность
официально-делового языка определяют два конститутивных признака:
«деловой» и «официальный»18. Признак «деловой» отражает особый подход
человека к той или иной проблеме, связанный с организацией ряда действий
в целях ее разрешения. Признак «официальный» предполагает выражение
особого статуса речевого произведения в целях эффективного осуществления
регулирующей функции на институциональном уровне.
Литература
В исследованиях официально-деловой речи указанные качества описываются, как правило,
недифференцированно, что, на наш взгляд, несколько снижает степень глубины и точности анализа.
18
Голев Н.Д., Сологуб О. П. Официальное функционирование языка в сфере
государственной коммуникации // Юрислингвистика-9: Истина в языке и праве.
Кемерово; Барнаул, 2008. С. 70–88.
Голев Н.Д., Сологуб О.П. Государственная коммуникация (параметры
официализации текста) // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 2007.
Вып. 11. С. 47–57.
Грачев М.Н. Политическая коммуникация: теоретико-методологический анализ:
автореф. дис. … д-ра полит. наук. М., 2005.
Громова Т.Н. Государственная коммуникация: теоретическая модель и
региональная практика // Теория коммуникации & прикладная коммуникация.
Ростов н/Д., 2002. Вып. 1. С.43–52.
Захарова Е.П. Коммуникативные категории и возможность их классификации //
Единицы языка и их функционирование. Саратов, 1998. Вып.4. С. 9–17.
Захарова Е.П. Коммуникативные категории и нормы // Хорошая речь. Саратов,
2001. С. 163–179.
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М., 2004.
Кузнецова Е.В. Институциональная природа управленческого документа:
автореф. дис. … канд. социол. наук. Екатеринбург, 2004.
Сологуб О.П. Официально-деловой текст в системно-структурном аспекте //
Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 2009.
СРЯ – Словарь русского языка: В 4-х т. М., 1981–1984.
Сырых В. М. Теория государства и права. М., 2005.
Longe V.U. Aspects of the textual features of officialese: The register of public
administration // IRAL. Heidelberg, 1985. Vol. 23, № 4. P. 301–314.
Татаринцева Е.Н. (Барнаул)
Tatarintseva E.N. (Barnaul)
ОБ АКТУАЛЬНОСТИ ИЗУЧЕНИЯ ЯЗЫКОВЫХ НОРМ В АСПЕКТЕ
ЛИНГВОПЕРСОНОЛОГИИ
ON ACTUALITY OF RUSSIAN LANGUAGE NORMS RESEARCH IN
THE ASPECT OF LINGUISTIC PERSONALITY
Ключевые слова: нормы языка, ортология, лингвоперсонология.
Keywords: linguistic norms, theory of linguistic norms, linguistic
personality.
The article deals with actuality of Russian language norms research in the
aspect of linguistic personality; the article contains the main problems of the
reseach on theoretical and applied levels.
Статья посвящена изучению норм русского языка в аспекте
лингвоперсонологии (теории языковой личности) – самостоятельного
направления современного языкознания.
Лингвоперсонологическое описание языка, являясь реализацией
антропоцентристского подхода к его изучению, в качестве основной
операциональной единицы предполагает языковую личность – носителя
языковой способности и субъекта письменно-речевой деятельности.
Формирование
лингвистической
персонологии
предвосхитили
антропоцентристские лингвистические исследования, а именно работы Ю.Н.
Караулова, Г.И. Богина, Н.Д. Голева и других авторов, посвященные
теоретическому и методологическому обоснованию изучения языковой
личности.
Сам
термин
«лингвистическая
персонология»
(или
лингвоперсонология) был введен в научный обиход В.П. Нерознаком для
обозначения теории языковой личности, рассматриваемой как частное
выражение (на уровне языка) философского учения, называемого
персонализмом, основателями которого являются французские философы Ш.
Ренувье и Э. Мунье [Нерознак 1996].
В
настоящее
время
осуществляется
активная
разработка
лингвоперсонологического направления в лингвистике: определяется статус
лингвоперсонологии как самостоятельного направления лингвистики,
категориальный и терминологический аппарат лингвоперсонологии;
вводятся новые объекты лингвоперсонологического описания. Основными
категориями и понятиями описания языка в аспекте лингвоперсонологии
являются
следующие:
лингвоперсонологическое
функционирование
(варьирование) языка, антропотекст, языковая личность, языковая (и
метаязыковая) способность и варианты ее реализации, тип языковой
личности, портрет языковой личности, личностно-ориентированное обучение
русскому (и иностранному) языку и др.
Лингвоперсонология рассматривается нами прежде всего как
инструмент, методология описательного изучения нормативных образований
русского языка (русской ортологии). Актуальность такого исследования
определяется прежде всего следующим: 1) антропоцентричностью
современных лингвистических исследований в целом; 2) тем, что в
настоящее время идет усиление общетеоретической значимости ортологии,
рассматриваемой как самостоятельный раздел лингвистики, посвященный
нормам языка. В частности, теоретический характер и потенциал ортологии
рассматривается и обосновывается в работах А.Г. Жуковой и Е.М.
Хакимовой. Теоретические основы ортологии, разработанные в рамках
лингвоперсонологического описания нормативных явлений русского языка,
способствуют уходу от видения ортологии исключительно как дисциплины
прикладного характера.
Один из основных вопросов, который возникает при такой постановке
исследовательской задачи, можно сформулировать следующим образом: в
чем заключается научная значимость лингвоперсонологического описания
языковых норм русского языка? Ответ на этот вопрос находится при
обращении, с одной стороны, к традиции изучения языковых норм, с другой
– к тому новому, что привносит исследование языковых норм в
лингвоперсонологическом аспекте. Нормы русского языка в лингвистической
литературе последних двух десятилетий являются основным объектом
изучения ортологии, относимой к нормативной части культуры речи и
являющейся по своей сути преимущественно прикладной сферой [Жукова
2008; Хакимова 2003]. Традиционно нормы языка рассматриваются
исследователями в следующих аспектах: (1) системном (нормы представлены
на каждом уровне системы языка: фонетическом, акцентологическом,
словообразовательном, грамматическом, лексическом, синтаксическом,
орфографическом и пунктуационном); (2) узуальном (речь идет о
нормативности общения в разных ситуациях – коммуникативных нормах);
(3) кодификаторском (определение нормативности языкового варианта по
ряду параметров и закрепление его в словаре в качестве «образца» –
нормативного инварианта).
Лингвоперсонология, рассматриваемая нами прежде всего как
методология
лингвистического
исследования,
имеет
высокий
объяснительный потенциал для изучения многих языковых явлений, в том
числе и нормативных: «язык устроен так, а не иначе еще и потому, что он
обслуживает разные типы языковой личности (носителей разных вариантов
языковой способности) и по этой причине имеет на своих полюсах разные
качества и свойства» [Голев 2006, с.22]. Применительно к нормативной
сфере русского языка лингвоперсонология позволяет по-новому
интерпретировать многие предметы изучения ортологии, например, борьбу
вариантов в языке – как детерминированную не только закономерностями
системы, но и особенностями реализации языковых, а точнее
ортологических, личностей носителей языка. При этом в качестве основной
детерминанты
изменения
языковых
норм
рассматривается
лингвоперсонологическая – индивидуально-типологическое разнообразие
языковых (ортологических) личностей носителей русского языка. Так,
например, индивидуально-типологическое разнообразие языковых личностей
на примере их орфографической деятельности было выявлено и описано
нами в ходе проведения серии направленных экспериментов. В результате
экспериментов было установлено, что ориентация носителей русского языка
на основной принцип русской орфографии (морфемный) по-разному
проявляется в их орфографической деятельности, в частности были
вывялены такие варианты: следование морфемному принципу в соответствии
с нормой / вопреки норме; устойчивое следование морфемному принципу /
неустойчивое и другие (подробнее [Татаринцева 2007]).
Изучение языковых норм в лингвоперсонологическом аспекте
направлено на решение важной научной задачи – описание реальной
письменно-речевой практики носителей языка, другими словами,
естественного его функционирования – и включается в ряд работ,
реализующих
на
современном
этапе
развития
языкознания
«объективистский» подход к описанию языковых явлений [Голев 2001,
Киселева 2002, Тискова 2002]. Указанный подход восходит к идеям И.А.
Бодуэна де Куртенэ о необходимости рассматривать предмет исследования
таким, «каков он есть», и позднее получает развитие в работах, в частности,
А.М. Пешковского – об «объективной» и «нормативной» точках зрения на
язык, С.И. Виноградова, выделяющего «мелиоративную» и «объективную»
лингвистику (описательную, дескриптивную).
На
прикладном
уровне
изучение
естественного
(лингвоперсонологического) функционирования нормативных языковых
образований позволяет решить многие задачи: 1) в лингводидактике –
разработка методик, во-первых, диагностирования типа языковой
(ортологической) личности носителя языка и, во-вторых, стратегий и тактик
обучения грамотности на основе качества исходной языковой способности
ученика; 2) в сфере нормирования языка и языкового планирования –
описание естественного функционирования языковых норм и использование
этих данных при разработке и проведении реформ языка с целью усиления
их адекватности практике употребления языка; 3) в теории авторства текста –
описание типов ортологических языковых личностей и выявление специфики
их текстового проявления.
Литература
Голев Н.Д. Лингвоперсонология: типы языковых личностей и личностноориентированное обучение: монография. Барнаул; Кемерово, 2006.
Голев Н.Д. Основной принцип русской орфографии в объективистском
освещении: постановка проблем и гипотез // Фонетика и письмо в диахронии :
межвузовский сборник научных трудов. Омск, 2001. C.14–21.
Жукова А.Г. Ортология в аспекте междисциплинарных связей [Электронный
ресурс]. 2008. Режим доступа : http://gf.nsu.ru.
Киселева О.А. Русская орфография в коммуникативном аспекте
(экспериментальное исследование) : дисс. … канд. филол. наук. Барнаул, 2002.
Нерознак В.П. Лингвистическая персонология: к определению статуса
дисциплины // Язык. Поэтика. Перевод. М., 1996. С. 112–116.
Татаринцева Е.Н. Теоретические основы и моделирование экспериментального
исследования лингвоперсонологического функционирования принципов
русской орфографии // Известия Российского государственного педагогического
университета имени А.И. Герцена. Аспирантские тетради. 2007. №15. С. 202–
205.
Тискова О.В. Русская пунктуация как коммуникативный феномен (к постановке
проблемы) // Естественная письменная речь: исследовательский и
образовательный аспекты : материалы конференции : в 3 ч. Барнаул, 2002. Ч.1 С.
288–294.
Хакимова Е.М. Статический и динамический аспекты языковой нормы: анализ,
систематизация, обоснование : дис. … канд. филол. наук. Челябинск, 2003.
Фотиева И.В. (Барнаул)
Fotieva I.V. (Barnaul)
САМООПРЕДЕЛЕНИЕ КОММУНИКАТИВИСТИКИ
SELF-DETERMINATION OF COMMUNICOLOGY
Ключевые слова: фундаментальность, категории, редукция,
междисциплинарность.
Keywords: fundamental solidity, categories, reductionism, inter-disciplinary
status.
В статье рассматривается современное состояние коммуникативистики
(коммуникологии) в связи с ее междисциплинарным статусом.
Подчеркивается необходимость строгого определения ее категориального
аппарата и области исследований.
The article is devoted to the inter-disciplinary status of communicology. The
necessity of working out its basic categories, sphere of learning is pointed out.
Как
отмечает
большинство
авторов,
коммуникативистика
(коммуникология), являясь сравнительно новой дисциплиной, находится в
процессе формирования, и этот процесс далек от завершения. Идут
непрерывные дискуссии о ее научном статусе. Так, А. Белоусов
подчеркивает: «Чем теория коммуникации отличается от смежных
дисци
ее внутренней регламентации, а вместе с тем и мера притязаний на
изложение достоверных научных фактов, и, наконец, насколько
перечень вопросов, отвечать на которые теоретики коммуникации не
торопятся» [Белоусов http://www.dzyalosh.ru/comm-stati.shtm]. На наш взгляд,
можно выделить несколько основных проблем, связанных с развитием этой
дисциплины.
В качестве первой из них следует отметить отсутствие единых
базовых категорий и понятий коммуникативистики. Здесь хочется прежде
всего сослаться на статью Ю. Михальчик, в которой проведен достаточно
детальный анализ этой проблемы. Автор рассматривает проблему
соотношения понятий «коммуникация» и «общение» и выделяет несколько
основных подходов к ее решению.
В первом подходе эти понятия, по существу, отождествляются (Л.С.
Выготский, В.Н. Курбатов, А.А. Леонтьев, Т. Парсонс и К. Черри и др.)
Представители второго подхода, связанного с разделением данных понятий,
в свою очередь, решают проблему их соотношения по-разному. М.С.Каган
считает, что, во-первых, общение является многосторонним процессом, а
коммуникация – только информационным; во-вторых, коммуникация есть
субъект-объектная связь, где субъект передает некую информацию, а объект
выступает в качестве ее пассивного получателя (приемника), таким образом,
не имеет значения, кто является приемником (им может быть и техническое
устройство). Общение, напротив, представляет собой субъект-субъектную
связь, при которой нет ни отправителя, ни получателя сообщений, а есть
собеседники. Г.М. Андреева выделяет в структуре общения три стороны:
коммуникативную (обмен информацией); интерактивную (взаимодействие
между индивидами), перцептивную (установление взаимопонимания).
Третий подход основан на представлении о том, что информационные
процессы могут облекаться в любые формы. «При этом «общение»
обозначает только те процессы обмена информацией, которые представляют
собой специфически человеческую деятельность, направленную на
установление и поддержание взаимосвязи и взаимодействия между людьми и
осуществляются, прежде всего, вербально» [Михальчик 2008].
Очевидно, что отсутствие единого категориального аппарата связано со
второй
проблемой
–
неопределенностью
предметного
поля
коммуникативистики. Фактически сейчас она представляет собой
конгломерат практических дисциплин, а ее теоретической основой служит
довольно эклектичный набор понятий, подходов и методов из
фундаментальных наук – социологии, психологии, культурологии, этики и
др. В.В. Василькова, пытаясь выявить тенденции к их междисциплинарному
синтезу в рамках коммуникативистики, говорит о том, что «сформировались
обширные сферы практической деятельности, находящие свое когнитивное и
методологическое обоснование в теории коммуникации — бизнескоммуникация (ПР, реклама, маркетинг), организационная коммуникация
(управление и коммуникативный менеджмент), общественно-политическая
коммуникация (политический ПР, публичная коммуникация), коммуникация
в семье, страноведение и регионоведение, социальная педагогика, социальная
работа и др. Широкий спектр социальных практик <…> обусловил поиск
единого термина, обозначившего общее предметное поле. Таким термином
стала «коммуникация» [Василькова 2004, c.71]. Нетрудно увидеть здесь
замкнутый круг: функцию синтеза автор возлагает на базовую категорию,
которая сама, будучи полисемантичной и имеющей различные толкования в
рамках коммуникативистики, отражает синкретичность, а не синтетичность
предметного поля. Здесь невольно возникает желание отослать автора к
обозначенным ею же самой принципам междисциплинарности: «выработка
единых <…> исходных представлений об объекте изучения; построение
единого сложноорганизованного предмета исследования; выделение той
дисциплины, которая отражает высшие уровни развития объекта и
структурирование интегрального знания на основе концептуального аппарата
этой дисциплины; субординация и координация методов исследования,
выяснение места и значения каждого из них во взаимосвязанном решении
познавательных задач; принцип генеральной цели междисциплинарного
исследования <…>; создание единой теоретической концепции объекта» [там
же, с.70]. Ни один из данных принципов пока что не реализован в
коммуникативистике в полной мере.
Кроме этого, следует отметить негативные тенденции, связанные с
упрощением, редукцией в коммуникативистике многих понятий, подходов,
выработанных в тех науках, на которые она опирается. Ярким примером
является разработка этических проблем в рамках коммуникативной теории.
Не углубляясь в эту тему, отметим лишь, что более чем двухтысячелетняя
разработка моральных вопросов в философской этике имеет своим итогом
тончайший методологический инструментарий, громадный спектр
исследуемых проблем, в том числе, ключевых, затрагивающих практически
все стороны и глубинные слои человеческого взаимодействия, и, наконец,
разработанные практические кодексы. В коммуникативистике же все это
нередко редуцируется до неких усредненных и упрощенных «правил
коммуникации», которые не слишком варьируются, идет ли речь о
коммуникации деловой, политической или межличностной; соответственно,
и личность, со всем ее своеобразием, многоплановостью мотивов,
ценностных выборов и пр. неизбежно редуцируется до унифицированного
«субъекта коммуникации». Кроме этого, коммуникативистика оказалась
неразрывно спаянной с практиками, «целью которых является установление
«договоренности», консенсуса, общеприемлемого диалога» [Василькова
2004, с.72], и, соответственно, с установками на толерантность,
политкорректность и т.д. Но, как уже показано многими авторами, данные
установки не только не отражают некие новые этические принципы, но,
напротив, по сути противоречат морали как таковой. Так, согласно П.
Николсону, толерантное отношение характеризуется следующими
свойствами: 1) отклонение, или различие (в нормах и идеалах); 2) моральная
значимость этого отклонения; 3) наличие у субъекта толерантности силы для
оказания воздействия на это отклонение; 4) отказ субъекта толерантности от
употребления такой силы [Хомяков, 2002, с.87]. При этом третье требование
(где под силой понимается и сила убеждения) влечет за собой главный
конфликт с этикой. Мораль по самой своей сути предполагает утверждение
добра и противостояние злу, и как таковая она общезначима, «…в противном
случае моральное убеждение превращается в субъективное мнение,
индифферентное ко всем остальным мнениям, равно субъективным» [там же,
с.88], субъект же толерантности отказывается от утверждения моральной
позиции (которую он сам же считает позитивной и способствующей благу
общества). Это явное противоречие давно отметили критики толерантности,
как и то, что при последовательном плюрализме ценностей отсутствуют
единые критерии морального выбора, а, значит, и искомая (в
коммуникативном дискурсе) договоренность субъектов коммуникации
становится не закономерностью, а случайностью. Не случайно Ю. Хабермас
вынужден постулировать наличие у субъектов коммуникативного дискурса
некоей «изначальной моральности», или «установки на консенсус»; причем,
это именно постулирование, не обоснованное теоретически и не
подкрепленное эмпирическими данными, в чем Хабермаса справедливо
упрекал, например, Р. Рокмор. Поэтому не случайно «…место толерантности,
по Грею, в современном мире заступает modus vivendi — утверждение
необходимости отказаться от поисков единого морального идеала и
довольствоваться <…> некоторым равновесием интересов. С этой точки
зрения оказывается, что конфликты в условиях плюрализма ценностей
непреодолимы и перманентны» [Хомяков, 2002, с.91]. В то же время,
повторим, это мнимое противоречие между терпимостью, с одной стороны, и
универсальностью моральных требований, с другой, – находит глубокое
разрешение во многих системах философской этики.
Из указанных тупиков и противоречий есть, на наш взгляд, два выхода.
Первый – сужение сферы коммуникативистики, акцентирование на решении
принципиально новых вопросов, например, связанных с растущим
техническим
опосредованием
коммуникации.
Второй
выход
–
фундаментализация дисциплины, разработка категориально-понятийного
аппарата, вычленение собственного проблемного поля и т.д. И, главное, –
серьезное освоение и учет наследия классических наук, так или иначе
связанных с коммуникативистикой, недопущение поверхностности,
дилетантизма, «изобретения велосипедов». Только на этом пути, на наш
взгляд, возможно дальнейшее теоретическое развитие коммуникативистики и
ее практическая приложимость.
Литература
Белоусов А. Управление коммуникацией. Критические замечания к
теории
коммуникации
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
http://www.dzyalosh.ru/comm-stati.shtml.
Василькова В.В. Междисциплинарность как когнитивная практика (на
примере становления коммуникативной теории) // Коммуникация и
образование. СПб, 2004. С.69-88
Михальчик Ю. Дискуссия о научных направлениях теории
коммуникации: коммуникология и коммуникативистика [Электронный
ресурс]. Режим доступа: http://media2050.ru/2008/04/25/diskussiya-o-nauchnyxnapravleniyax-teorii-kommunikaciikommunikologiya-i-kommunikativistika
Хомяков М.Б. Уральский МИОН: концептуальные основания проекта //
Роль СМИ в достижении социальной толерантности и общественного
согласия // Мат. Межд. конф. Екатеринбург, 21-22.12 2001. Екатеринбург,
2002. С. 86-95.
Хлыбова С.В. (Барнаул)
Hlybova S.V. (Barnaul)
ДИАЛОГ ВРАЧА И БОЛЬНОГО: ЭТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
DIALOGUE OF THE DOCTOR AND THE PATIENT:
ETHIC ASPECT.
Ключевые слова: врач, больной, тип взаимоотношений, общение
Keywords: the doctor, the patient, the type of relations, personal contact
Статья посвящена некоторым проблемам взаимоотношений врача и
пациента, возникающим в ходе профессионального общения. Автор
рассматривает коммуникативные особенности этих отношений и этические
проблемы диалога врача и больного.
The article is devoted to some problems of relations of the doctor and the
patient arising in professional contact. The author describes the communicative
features of such relations and ethic problems of the dialogue between the doctor
and the patient.
Социальные изменения, затронувшие все сферы жизни, не обошли
медицину.
Техническое
переоснащение
лечебно-диагностических
учреждений привело, с одной стороны, к расширению курабельности и
улучшению результатов диагностирования и лечения, с другой стороны, - к
явному сокращению или полной утрате психологического контакта врача и
больного. К концу XX века окончательно завершился переход от
антропоцентрической медицины (лечение человека) к нозоцентрической
(лечение болезни). Известно, что профессия врача относится к
социономическим профессиям, в которых главный контакт – это контакт
человека с человеком, и поэтому установление взаимоотношений между
участниками общения является необходимым условием выполнения
основных профессиональных задач врача. Модель взаимоотношений врачбольной строится на основе установления непосредственного контакта между
участниками общения, каждый из которых решает свою индивидуальную
коммуникативную задачу: врач на основе опроса устанавливает этиологию
заболевания; больной, отвечая на вопросы, дает возможность максимально
точно диагностировать заболевание и его патогенетические механизмы.
Однако цели диалога вряд ли будут достигнуты в случае отсутствия
психологического контакта с больным, потому что сбор анамнеза болезни
может превратиться из стандартизированного, алгоритмически выверенного
и профессионально заданного в бездушно-клишированный. По мнению И. В.
Силуяновой, «без нравственного рассуждения врачебное дело становится не
под силу человеку. Нравственное знание подкрепляет, дает терпение и
защищает врача». [Силуянова 2007, с.114]. Но характер современного
медицинского образования таков, что в него не в полной мере включается
освоение этического пространства будущей специальности. Памятуя о том,
что болезнь есть не что иное, как нарушение целостности функционирования
всего организма, «сбой» в работе многих систем, нужно понимать, что
лечение – это восстановление не только телесного «порядка», но и
обязательно психо-эмоционального, душевного «порядка». Одним из самых
действенных средств в этом случае является слово врача, сказанное
больному.
Основой общения врача и пациента был и остается профессиональный
диалог, деонтологические особенности которого очевидны. Врач должен
расспросить больного так, чтобы тот захотел рассказать о своих проблемах.
Разговор между ними всегда происходит в ответно-вопросной форме,
заданной одним из участников межличностного вербального взаимодействия
– врачом. Специфичность данного вида профессионального общения не
отрицает важнейшего условия любой успешной коммуникации –
настроенности на мир собеседника (больного). Совершенно очевидно, что
тема разговора (сбор анамнеза, установление этиологии и патогенеза)
диктует определенные способы ее репрезентации. Так, например, врач
должен несколько (не менее трех) раз повторить вопрос, интерпретируя его в
различных формулировках: «Что вас беспокоит?», «На что жалуетесь?» и т.
д. Каждая из предъявленных больным жалоб должна быть детализирована
врачом. (Мы оставляем за рамками статьи основные структурные части
профессионального диалога, связанные с диагностикой заболевания).
В обычной разговорной речи диалог создают не только собственно
высказывания и реплики, но паузы, жесты, мимика, взгляд, то же происходит
и с профессиональным диалогом. Помимо этого, атмосфера любого диалога
создается как собственно лингвистическими, так и экстралингвистическими
факторами. Влияние экстралингвистических факторов на успешность
диалога между врачом и пациентом тоже очевидно. Звонки, заглядывание в
дверь, отвлечение от разговора, отсутствие прямого контакта глаз (врач
должен в это время заполнять историю болезни) «сковывают» больного и,
несмотря на контактную и непосредственную форму общения, больной
теряется, забывая подчас самые главные жалобы и оставаясь в итоге
неудовлетворенным не только приемом, но и данными в ходе него
рекомендациями.
Любому врачу важно не только совершенствовать свои
профессиональные знания и способности, но и формировать навыки
сознательного служения болящему через признание необходимости
подчинения себя интересам пациента. Врач должен быть знаком с
особенностями взаимоотношений, которые условно схематизируются в
определенную классификацию с различными формами отношений врача и
пациента:
активной-пассивной,
информативной,
интерпретивной,
договорной, совещательной, технической, патерналистской (сакральной),
коллегиальной, контрактной (О. М. Лесняк, Р. Вич, У. Мей). По мнению
доктора медицинских наук, профессора А. П. Зильбера, сегодня в медицине
представлена четырехвидовая модель взаимоотношений: патерналистская,
либерационная, технологическая и интерпретационная. В основе названия
каждой из моделей лежит принцип отношений между врачом и пациентом
[Зильбер 2008]. В соответствии с патерналистской моделью (лат. paternus –
отцовский) врач авторитарно дает рекомендации о том, как поступать в
определенных ситуациях, связанных с лечением. Врач-патерналист обычно
категоричен в высказываниях, его речь чаще всего отрывиста, суждения
аргументированны, но нередко безапелляционны. Сторонник либерационной
модели (лат. liberalis – свободный) оставляет выбор форм и способов лечения
за самим больным. Представители такого подхода, на наш взгляд, вряд ли
заинтересованы в успешном результате своей деятельности. Они чаще всего
несколько рассеянны, их диалог с больным либо «аморфен», либо вариативен
в истолковании рекомендаций. Их коммуникативные намерения
неопределенны, что может привести к полному или частичному
непониманию партнером по коммуникации (в нашем случае больным).
Деформация межличностного общения может привести к искажению самих
основ врачевания.
Еще менее приемлема в качестве основной технологическая модель,
при которой контакт врача с больным сводится практически к нулю.
Представителей этой модели взаимоотношений можно найти среди врачей
таких специальностей, как эндоскописты и врачи, занимающиеся
ультразвуковой диагностикой. Их реплики и приказы при разговоре с
пациентом («повернитесь направо», «ниже», «глотайте», «дышите») обычно
односложны, эмоционально не окрашены, при этом в силу темпоральной
ограниченности подобного общения, а иногда и отсутствия элементарных
этикетных форм лексический диапазон врача сводится к минимуму –
использованию наречных и глагольных форм. Результатом завершения
подобного коммуникативного акта является выдача письменного
заключения. Особенность представителей данной модели взаимоотношений
заключается в том, что они порою бывают абсолютно индифферентны и
безучастны к состоянию больного. Объяснение этому простое: врач,
достигший вершин профессионального мастерства и ориентированный на
технические достижения современной медицины сводит общение с
пациентом к диагностике заболевания и выбору рекомендаций. Пациент в
этом случае воспринимается как объект приложения полученных врачом
профессиональных знаний. Академик И. А. Кассирский называл врачей,
подменяющих клиническое мышление лабораторно-инструментальными
исследованиями, «воинствующими инструменталистами» и предостерегал от
возможного перерождения врача-клинициста, наблюдателя, во врачаинструменталиста, диспетчера. Еще более актуально звучат сегодня слова
выдающегося хирурга В. Ф. Войно-Ясенецкого о том, что для врача «не
должно быть «случая», а только живой страдающий человек».
По мнению А. П. Зильбера, самой распространенной моделью
прошлого и самой желаемой, по нашему мнению, моделью настоящего во
взаимоотношениях врача и больного является, интерпретационная модель
(лат. interpetatio – разъяснение, толкование), при которой врач беседует,
соблюдая правило древних о сущности болезни и методах ее лечения:
Medice, cura aegrōtum, sed non morbum – врач, лечи больного, а не болезнь.
Именно такой тип врача представляли лучшие врачи прошлого, например, В.
Ф. Войно-Ясенецкий, Ф. П. Гааз и многие другие. Они прекрасно знали, что
«Medicus nihil aliud est, quam anĭmi consolatio» – «врач – не что другое, как
утешение для души».
Анамнез болезни, собираемый такими врачами в ходе общения с
больным, всегда «одушевлялся» теплотой отношения, участливостью и
искренним состраданием к нему. Как тут ни вспомнить слова о том, что
«если после разговора с врачом тебе не стало легче – значит это не врач».
Поэтому, может быть, предвидя в будущем приоритет технологической
модели над всеми остальными, Антуан де Сент-Экзюпери написал: «Я верю,
что настанет день, когда больной неизвестно чем человек отдастся в руки
физиков. Не спрашивая его ни о чем, эти физики возьмут у него кровь,
выведут какие-то постоянные и перемножат их одна на другую. Затем,
сверившись с таблицей, они вылечат его одной-единственной пилюлей. И все
же, если я заболею, то обращусь к какому-нибудь старому земскому врачу.
Он взглянет на меня уголком глаза, пощупает мне живот, приложит к
лопаткам носовой платок и выслушает меня. Он кашлянёт, раскурит свою
трубку, потрёт подбородок и улыбнётся мне, чтобы лучше утолить мою боль.
Разумеется, я восхищаюсь Наукой. Но я восхищаюсь и мудростью…
Единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого общения»
[Сент-Экзюпери 1970, с.352].
Литература
Зильбер А.П. Этюды медицинского права и этики. М., 2008.
Сент-Экзюпери А. Планета людей. М., 1970.
Силуянова И.В. Антропология болезни. М., 2007
Чарыкова О.Н., Разуваева Л.В. (Воронеж)
Charykova O.N., Razuvayeva L.V. (Voronezh)
ПРАГМАТИКА СРАВНЕНИЙ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ
ДИСКУРСЕ
PRAGMATICS OF COMPARISON IN FICTION DISCOURSE
Ключевые слова: прагматика, признак сравнения, эксплицитный,
имплицитный, художественный, дискурс.
Keywords: pragmatics, comparison indication, explicit, implicit, fiction,
discourse.
В
статье
рассматриваются
компаративные
конструкции
с
эксплицитным и имплицитным признаком сравнения и выявляется их роль в
воздействии на читателя.
The paper studies comparative constructions with explicit and implicit
comparison indication and reveals their role in impact upon the reader.
Общеизвестно, что в художественном дискурсе средством
эстетического воздействия на реципиента является каждый элемент. Однако
наиболее высоким прагматическим потенциалом обладают образные
средства, наиболее релевантным из которых является сравнение, поскольку
именно сравнение лежит в основе всех тропов.
Рассмотрим функции сравнении в художественном дискурсе на
материале современной прозы. Как известно, сравнение - это феномен
человеческого сознания, проявляющийся в том, что одно явление или
понятие проясняется путём сопоставления его с другим явлением или
понятием. Языковая конструкция, фиксирующая сравнение, состоит, как
правило, из двух членов, связанных между собой компаративными
отношениями, которые обычно выражаются союзами ”как”, “как будто”,
“словно”, “точно” и т.д.
В структуре сравнения выделяют три составных компонента, которые у
разных исследователей получили разные названия. Б.В.Томашевский даёт им
следующую трактовку: 1) то, что сравнивается, или «предмет» сравнения; 2)
то, с чем сравнивается, или «образ» и 3) то, на основании чего происходит
сравнение, - «признак» [Томашевский 1983, с.204]. Иначе говоря,
компаративное значение предмета и объекта сравнения оформляется при
помощи показателя сравнения. Особый интерес представляет исследование
признака (то есть показателя, основания) сравнения в художественном
дискурсе, поскольку именно сравнения позволяют выявить природу явления,
дают возможность подчеркнуть характеристику (или действие) предмета,
являющуюся, с точки зрения автора, наиболее важной.
Как показывает анализ практического материала, общий для
сравниваемых феноменов признак, который является основой сопоставления
членов компаративной конструкции, может быть как словесно обозначен в
соответствующем высказывании, так и не иметь формального выражения. На
этом основании все конструкции с компаративным значением, выявленные
путем сплошной выборки из текстов современной прозы, распределяются на
две группы:
1.
Сравнения с актуализированным признаком (эксплицитно
выраженным основанием сравнения).
2.
Сравнения с неактуализированным признаком (имплицитно
выраженным основанием сравнения).
Сопоставляя какие-либо предметы или явления, писатель, как правило,
подбирает такой признак сравнения, который в наибольшей степени
проявляется в образе сравнения. Сравниваемый предмет автор сопоставляет с
хорошо известным ему явлением, в котором данный признак, постоянный
или временный, реальный или только возможный, лежит в основе сравнения.
Другими словами, признак сравнения служит средством выражения образной
информации – сведений о личности субъекта, автора или персонажа.
В качестве примера употребления компаративных конструкций с
эксплицитно выраженным основанием сравнения можно привести
следующие контексты:
Луна за окном исчезла, но зато в стекле обозначились Танька и летчик,
друг против друга, красивые, как в индийском кино [Щербакова 2002, с. 26];
Он ее обнял. Она вздрагивала под его руками, как будто ее прошили
очередью из автомата [Щербакова 2002, с. 99].
В подобных случаях специфика авторского представления о предмете
номинации обнаруживается в особенностях употреблении словесных единиц,
выступающих в качестве признака (основания сравнения): красивые,
вздрагивала.
Ко второму типу сравнений следует отнести такие конструкции, в
которых обозначены лишь предмет и объект сравнения, но не указано, по
какому признаку они сопоставляются. Например:
Мой муж… Вернулся с фронта! Живой! Я его целую, я его трогаю.
Глажу. Обнимаю. А он … Он как картонный [Щербакова 2002, с. 288];
С Ольгой он будто съездил в Болгарию, на Золотые пески [Щербакова
2002, с. 97];
Уж ручки-то как былиночки [Щербакова 2002, с. 410].
Особенность восприятия таких конструкций заключается в том, что
неназванный признак, передающий основание сравнения, читатель
восстанавливает сам: в соответствии с принятыми в данном языковом
коллективе эталонами, по окружающему контексту, в результате
собственных ассоциаций. Подобный подход позволяет выявить следующие
типы сравнений с неактуализированным признаком.
1. Конструкции, в которых используются традиционные устойчивые
сравнения. Например:
Воскресать (возрождаться) как птица Феникс:
Расставшись с любовью, Софья Потоцкая возродилась, как птица
Феникс, и проявила настоящий организаторский талант [Слипенчук 2000,
с.6].
Свалиться как снег на голову (= неожиданно):
Свекровь явилась как снег на голову и вместо того, чтобы сидеть
тихо, как мышь - командует, устанавливает свои порядки на чужой
территории [Улицкая 2001, с. 340].
В данных устойчивых сравнениях не названный автором
художественного текста признак сопоставления объектов восстанавливается
читателем в соответствии с эталонами окружающего мира, принятыми в
языковом коллективе. Подобные устойчивые выражения не несут в себе
особой новизны для реципиента и служат прежде всего средством создания
экспрессии. Творческая индивидуальность автора при использовании
узуальных языковых сравнений проявляется главным образом в
особенностях их отбора из ряда языковых средств, выражающих данное
значение, в предпочтении того или иного из них другим. Но данное
предпочтение (как и всё в языке художественного текста) не случайно.
Выбор определённого сравнения из ряда конструкций, выражающих
необходимое значение, обусловливается не только художественными
задачами, но и спецификой авторского мировосприятия.
2. Конструкции, в которых признак сравнения выявляется на основе
пресуппозиции (общих для автора и читателя знаний). В подобных случаях
указание признака сравнения является избыточным, основание сравнения
очевидно благодаря образу, заложенному в объекте сравнения.
Например:
 Забеременела и девять месяцев ходила с пузом как с орденом
[Устинова 2002, с. 18].
Пресуппозиция: орден дают за особые военные или трудовые подвиги,
орденом гордятся, иногда орден надевают, чтобы похвастаться. Скрытый
(восстанавливаемый) признак сравнения = «гордо, с желанием, чтобы ей
завидовали».

Для того чтобы я начал работать, надо подписать бумагу, а вы
эту бумагу не подписываете уже второй год. А я второй год хожу к вам,
как на службу, и улыбаюсь вам, и делаю вид, что ничего не происходит
[Токарева 2004, с. 483].
Пресуппозиция: на службу ходят каждый день. Скрытый
(восстанавливаемый) признак сравнения = «регулярно».
Сравнительные конструкции данного типа очень ярко репрезентируют
творческое авторское начало, поскольку строятся на индивидуальных
ассоциациях. Их восприятие реципиентом требует не только наличия
соответствующей пресуппозиции, но и обусловливает факт сотворчества при
постижении имплицитного признака сравнения в созданной автором
компаративной конструкции окказионального характера.
3. Конструкции, в которых признак сравнения выявляется по
текстологическим показателям: содержанию, идее, внутри сложного
синтаксического целого или другого контекста.
Например:
–
признак сравнения основан на противопоставлении:
Все вы лодыри и разгильдяи. Одна Перепелицина как звезда в тумане
[Токарева 2003, 26];
– Антон! – взвизгнула девушка. – Надень ботинки! Но он шел, как
смертник. Остановить его было невозможно. Только убить [Токарева 2004,
с.19].
–
признак сравнения обозначен как причинно-следственные
отношения:
Они мне как братья. Мы росли вместе [Улицкая 2003, с. 336];
Она стала есть творог, отгребая варенье в сторону, потому что
избегала мучного и сладкого… -- У тебя уже ноги стали как у паука, -заметила мать [Токарева 2004, с. 540];
Переодевшись, как два белых гриба, мы вышли на пляж [Минчин 2002,
с.100].
Такого рода сравнительные конструкции требуют для своей трактовки
ещё более значительных усилий реципиента, чем предыдущая группа,
поскольку для их адекватного понимания необходим учёт контекстных
параметров. Это обусловливает высокую степень креативной деятельности
реципиента, а следовательно (как известно из психологии), и более высокую
степень воздействия текста на читателя.
Таким образом, сравнения с имплицитным основанием достаточно
многообразны и играют важную роль в репрезентации индивидуальноавторской картины мира в художественном тексте и создании его
прагматического потенциала.
Роль устойчивых сравнений состоит в том, что они отражают
национальные особенности мировосприятия. В этом случае авторская
индивидуальность проявляется в выборе определённого языкового сравнения
в соответствии с художественными целями и прагматическими задачами.
Сравнения индивидуального характера наиболее ярко манифестируют
индивидуально-авторскую картину мира, а имплицитность признака
сравнения служит цели каузации у реципиента креативного начала,
поскольку не названный автором художественного текста признак
восстанавливается самим читателем в соответствии с эталонами
окружающего мира, контекстом, ассоциациями и эрудицией. В силу
указанных факторов такие сравнения обладают очень высоким
прагматическим потенциалом.
Литература
Минчин А. Актриса: Роман, рассказы. М., 2002.
Слипенчук В.Т. Зинзивер: Повести, роман. М., 2000.
Токарева В. Летающие качели. Сб. повестей и рассказов. М., 2003.
Токарева В. Между небом и землёй: Повести, рассказы. М., 2004.
Томашевский Б.В. Стилистика. Л., 1983.
Улицкая Л. Казус Кукоцкого: Роман. М., 2001.
Улицкая Л. Сквозная линия. Повесть, рассказы. М., 2003.
Устинова Т.В. Персональный ангел: Роман. – М., 2002.
Щербакова Г. Армия любовников. М., 2002.
Шастина Т.П. (Горно-Алтайск)
Shastina T.P.(Gorno-Altaysk)
АДРЕСАНТ И АДРЕСАТ В СБОРНИКЕ АРЖАНА АДАРОВА
«СЛОВО, СКАЗАННОЕ ЛЮДЯМ»19
THE ADDRESSEE AND THE SENDER IN COLLECTION «WORD
THAT SAID FOR PEOPLE»,
WRITTEN BY V. O. ADAROV
Ключевые слова: коммуникативная стратегия, героическое сказание,
сказитель, творческая эволюция
Keywords: communicative strategy, heroic legend, narrator of folk tales,
creative evolution
В сборнике алтайского писателя В. О. Адарова интерпретируются
компоненты коммуникативной стратегии, восходящей к алтайским
героическим сказаниям, позволяющие определить границу зрелого периода
творчества.
19
Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект 09-04-61404 а/Т.
The components of communicative strategy, which goes back to the Altayan
heroic legends, are interpreting in collection, written by altayan author V.O.
Adarov
Название поэтического сборника одного из первых алтайских
писателей-профессионалов В. О. Адарова (псевдоним Аржан Адаров)
«Слово, сказанное людям» [Адаров 1985] направляет интерпретацию данного
литературного явления по пути «установления отношений между
литературой и социально-культурным контекстом» [Поляков 1978, с.120],
лежащих в основе коммуникативного подхода. Эта книга, на наш взгляд,
демонстрирует процесс обретения его Музой национального лика. Сборник
подводит итог большого периода в жизни поэта и устанавливает
фундаментальные основания дальнейшего творчества. Если в сборнике этого
же года - «Избранное» [Адаров 1985а] – отчетливо проступает маска
интернационалиста-строителя коммунизма, то «Слово, сказанное людям»
базируется на принципиально иной коммуникативной стратегии.
Субъект речи (или, по М. М. Бахтину, речевая «маска») в нем исполнитель алтайских героических сказаний (по-алтайски – кайчи).
Феномен этого фольклорного жанра и его профессиональных исполнителей
истолковывается следующим образом: «Во все времена героический эпос
являлся истинным богатством и высочайшим достижением в духовной
культуре алтайцев, а сами сказители - достоянием нации <...>. Их талант,
репертуар, форма исполнения героических сказаний о богатырях
формировались соответственно в собственно-этнической среде и на её
религиозно-мировоззренческих основах» [Казагачева 2002, с.148].
Опираясь на этно-специфическую трактовку, мы можем утверждать,
что Адаров обращается к типовой коммуникативной стратегии алтайского
героического сказания, к традиционным для последнего концептам героя и
картины мира. Бытийная компетенция сказителя-кайчи сводится к
реализации известного слушателям представления. В ситуации исполнения
сказания кайчи выступает носителем достоверного знания, он - только
исполнитель передаваемого текста, «в котором сосредоточено главное, что
составляет жизнь: человек, его земля, его семья, продолжение рода, его
взаимоотношения с окружающей средой и в целом с внешним миром. Все это
образует систему духовности, разрушение которой есть исчезновение меры
узнавания, в конечном итоге - нарушение духовной целостности» [Казагачева
2002, с.147]. Кайчи Адарова несет в песне историческую память «ста
народов», «ста племен»; чтобы передать её современникам: «Нет, я не
Прометей, / Я – алтайский кайчи./ Мой огонь – это песня, горящая в сердце»
[Адаров 1985а, с.26]. Сближение в пределах одного стихотворения Прометея
и Данко вполне допустимо для креативной компетенции, но затрудняет
реализацию компетенции рецептивной: слушатель алтайского сказания не
готов воспринимать «внесистемное» содержание (заметим, с ситуацией
непонимания биографический автор столкнулся в период обучения в
Литературном институте - см. стихотворение «Как степных коней...»: «Я
такие песни привез из степей! / Только был непонятен их древний язык, /И
смеялся мир над песней моей, /Этот мудрый мир книгочеев и книг» (пер. Е.
Храмова). У раннего кайчи Адарова ещё не достает решимости самому с
перевала спуститься к людям, он готов поделиться своим огнем, если за ним
придут, если он будет востребован. Адресат (слушатель) позиционируется
как «земляк», чему соответствует тип преимущественно замкнутого в
пределах Алтая художественного пространства текста: «наша вселенная наш Оймон» (стихотворения «Оймон», «Родина», «Песни водопадов», пер. Е.
Храмова; «Белым облаком лечу», пер. И. Фонякова).
Алтайские героические сказания - фольклорные произведения
значительного объема (самые короткие – 500-800 строк, самые длинные - 5 8 тыс. строк), они исполняются в течение нескольких дней, традиционно
послушать кай собирается много народа, и сказитель-кайчи держит
слушателей в эмоциональном напряжении, в пределах допустимого варьируя
известные им тексты (т.е. сказание предполагает адресата, наделенного
способностью хранения и передачи этого знания; о чем свидетельствует и тот
факт, что наиболее известные алтайские кайчи: А. Калкин, Т. Чачияков, С.
Савдин выросли в сказительском окружении). Следовательно, маска кайчи
способна реализовывать свой креативный потенциал только в ситуации
живого общения со слушателями.
В сборнике «Слово, сказанное людям» происходят взаимопереходы
двух типов звучащего слова: слово-сказание и слово-песня (заметим, что
написанное в 1959 г. стихотворение «Поэзия», считающееся программным в
творчестве Адарова, в 1985 г. выходит в сборнике «Избранное» под
названием «Моя песня», т.е. общеевропейское «поэзия» заменяется
названием словесно-музыкального произведение для пения. Второй тип
осмыслен в открывающем сборник стихотворении «Я – соловей Алтая».
Принципиальная разница этих стратегий состоит в том, что речевая маска
певца - это выражение эмоции, некоего внутреннего состояния, необходимое
для самого создающего в первую очередь: «Я пою - пусть слышат иль не
слышат,/ Все равно ведь горло песней дыши».
Двухчастная композиция сборника помогает выразить алтайские
представления о месте человека в системе мироздания, о четком делении
земного и небесного начал. Первая часть названа «На берегах Катуни».
Катунь в этом контексте – не просто гидроним, а важнейший маркер «своего
пространства» – Алтая. В стихотворении « Я – соловей Алтая » названы все
составляющие алтайской души поэта: топос «вечный Алтай», вертикаль
мирового древа – кедр, способ существования в этом мире, особенности
национального характера: «Мой народ, доверчивый, сердечный/
Простодушный, ласковый, беспечный/Многих мудрых мудрецов мудрей».
Вторая часть сборника, названная « К девяносто девятому небу», отсылает к
мифологическому алтайскому архетипу строения пространства, связывает
суммарный смысл сборника с системой нравственных ценностей.
Конспективно обозначим это следующим образом: мир человеческой
реальности – самый ограниченный, самый низкий, всего же в мироздании
есть 99 миров, каждый из них имеет своё небо, свою землю и свой ад;
девяносто девятое небо – главное и высшее, стремление к нему и обозначено
в названии второй части.
Способ восприятия эпических сказаний в исполнении кайчи
предполагает не только живое общение слушателя с исполнителем, но и
духовный контакт исполнителя с высшими силами, особое отношение к
слову проговоренному, звучащему. В контексте творчества Адарова сборник
«Слово, сказанное людям» символизирует переход на более высокий уровень
осмысления национального своеобразия собственного творчества. Благодаря
избранной коммуникативной стратегии эта книга обретает статус
художественного явления прежде всего для земляков - знатоков и носителей
национальной традиции. Писатель указывает в сборнике круг своих
предшественников, на которых он сознательно ориентируется: читательземляк признает её художественную ценность книги именно в контексте
национальной культуры.
Сборник свидетельствует, что произведение должно звучать, должно
восприниматься в живом общении, должно вызывать непосредственный
отклик в душе слушателя (не читателя). Для Адарова чрезвычайно важным
оказывается коммуникативный аспект творчества, восходящий к традиции
кайчи. Слово звучащее не только объединяет людей как непосредственных
участников процесса общения: «С тобою вместе быть за все в ответе/И
знать, что людям правду говорю!», но и соединяет две стороны времени. Так
в стихотворении «Песни водопадов», пространство которого локализовано у
подножия Белухи («Тюнгур» по алтайски «бубен») песня вызывает зримые
образы далекого исторического прошлого, и певец то находится на его
границе, то возвращается в реальность и становится слушателем. Древность
исполнительской традиции символизирует в сборнике топшур - алтайский
национальный музыкальный инструмент, а место рождения песни
символизирует дорога.
Метафорами слова в контексте сборника становятся факел, светоч,
костерок. В сознательно выстроенной литературной иерархичности этих
поэтических символов скрыта мысль о том, что поэту важна не державная
высота общепризнанных классиков, а высота родной земли, живой огонь
общения – малый костерок на перевале. Традиционная этика алтайцев
предписывает вести себя на перевале должным образом.
Если рассматривать 1985 год как творческий перевал поэта, то сборник
«Слово, сказанное людям» и будет декларацией нового поэтического кодекса
Аржана Адарова – его должного поведения на перевале лет. Поэт живет, как
поёт, и поёт, как живет; он поёт только на родине; мир, одетый в звуки песни,
которую слушают земляки, становится обжитым и уютным.
Литература
Адаров А. Слово, сказанное людям: Стихи. М., 1985.
Адаров В.О. Избранное: Стихотворения и поэмы. Барнаул, 1985.
Казагачева З. С. Алтайские героические сказания «Очи-Бала», «КанАлтын» (Аспекты текстологии и перевода). Горно-Алтайск, 2002.
Поляков М.Я. Вопросы поэтики и художественной семантики. М.,
1978.
Шейкман М.М. (Омск)
Sheykman M. M. (Omsk)
РЕАЛИЗАЦИЯ РЕГУЛЯТИВНОЙ ФУНКЦИИ
КОММУНИКАЦИИ В ЖАНРЕ «КРЕМЛЕВСКОГО РЕПОРТАЖА»
REALIZATION OF THE COMMUNICATION REGULATIVE
FUNCTION IN “KREMLIN REPORTAGE” GENRE
Ключевые слова: средства массовой информации, «кремлевский
репортаж», речевые стратегии воздействия, семантические инструменты
речевого воздействия.
Keywords: mass media, “Kremlin reportage”, strategies of vocal influence,
semantic tools of vocal influence.
На современном этапе СМИ позволяют не только отслеживать
происходящие события, но и добиваться оптимизации поведения тех или
иных групп в соответствии с целями коммуникатора. Подтверждая данную
гипотезу, на примере жанра «кремлевский репортаж» автор исследует
речевые стратегии и семантические инструменты воздействия на аудиторию.
At current situation mass media makes it possible not only to keep track of
latest developments but also makes it possible to achieve the object of different
group’s behavior optimization in concordance with communicator’s goals. In order
to confirm this hypothesis the author investigates strategies and semantic tools of
vocal influence by example of “Kremlin reportage”.
На протяжении многих десятилетий теория коммуникации
характеризуется устойчивым и бесспорным интересом ученых. Это находит
отражение в изысканиях различных исследовательских школ и направлений.
Изучение теории коммуникации все в большей степени отражает растущую
диверсификацию научных парадигм, в фокусе внимания которых
оказываются
различные
аспекты
коммуникационных
процессов,
протекающих в социуме. Изучение феномена коммуникации вооружает
исследователей более широким и глубоким пониманием целей и функций
процесса общения, в частности, механизмов воздействия на поведение
партнеров по коммуникации. Такого рода воздействие находит выражение не
только в стремлении регулировать поведение собеседников, но и
осуществлять управляемое воздействие последними. При этом в роли
последнего может выступать как отдельный индивид, так и группы,
сообщества, общество в целом.
Сегодня не вызывает сомнения тот факт, что важнейшим ресурсом
управления обществом является политическая и социальная информация,
облеченная в вербальную форму и передаваемая по каналам массовой
коммуникации. Изучение лингвистических инструментов воздействия на
общество при помощи средств массовой информации является целью
настоящей работы. Материалом для исследования послужили «кремлевские
репортажи», опубликованные на полосах изданий «Российская газета»,
«Коммерсант» за период с 22 сентября по 20 октября 2008 г.
До появления средств массовой коммуникации в начале XIX в.
подобного рода управление осуществлялось ограниченным кругом людей,
как правило, без учета мнения подавляющего большинства граждан. С
возникновением печатных СМИ возросла роль общественного мнения,
влияющего на процессы принятия политических решений, одновременно
возникло осознание масштабности, которую приобретают процессы
коммуникации в обществе, и глубины их воздействия на человека. На
современном этапе СМИ, как на Западе, так и в России, позволяют не только
отслеживать происходящие события, но и добиваться оптимизации
поведения тех или иных социальных слоев, групп в соответствии с целями и
задачами коммуникатора. В данной ситуации одним из ключевых
«коммуникаторов», по инициативе которого происходит коммуникация с
обществом посредством СМИ, по-прежнему остается власть в лице первых
лиц государства.
Как правило, с адресатами подобного уровня работают
профессиональные журналисты – так называемый «кремлевский пул». Как
отмечает Е. Рыковцева, эта группа включает в себя специально
аккредитованных журналистов крупных печатных изданий, телеканалов,
радиостанций и информационных агентств [Рыковцева 2002]. Журналисты
пула присутствуют на значимых событиях, проходящих с участием первых
лиц государства, сопровождают президента, премьеров в ходе визитов в
другие страны. Как известно, пул существовал при Б. Н. Ельцине, В. В.
Путине и продолжает свою работу при Д. А. Медведеве.
За годы существования «кремлевского пула» появился новый жанр
журналистики, основу которого составляют материалы о визитах президента,
мероприятиях, проводимых с его участием, - так называемый «кремлевский
репортаж».
Классический репортаж – «публицистический жанр, дающий наглядное
представление о событии через непосредственное восприятие автора очевидца или участника события» [Кройчик 2000, с.156]. По мысли А.А.
Тертычного, задача любого репортажа заключается прежде всего в том,
чтобы дать аудитории возможность увидеть описываемое событие глазами
очевидца - журналиста, то есть создать так называемый эффект присутствия
[Тертычный 2005, с.55]. В наибольшей мере это становится возможным в том
случае, если журналист будет рассказывать о предметных ситуациях или
событиях.
Жанр «кремлевского репортажа» отличает наличие конкретного и
строго определенного предмета и масштаба отображения, а также задачи.
Иначе говоря, функционирование жанра ограничено освещением
деятельности и интересов первых лиц государства. «Кремлевский репортаж»,
как и любой другой вид репортажа, может включать в себя элементы других
информационных жанров, в частности повествование, прямую речь, разного
рода отступления, характеристики персонажей. Здесь же отметим, что
указанный жанр близок к информационному отчету. В последнем в качестве
предмета отображения выступают события, совершающиеся в форме обмена
информацией (конференции, заседания, собрания, встречи и т.д.).
Традиционно «кремлевские репортажи» появляются в таких федеральных
изданиях, как «КоммерсантЪ», «Российская газета», «Ведомости» и т.д.
Как следует из сказанного выше, не требует специального
исследования тот факт, что «кремлевские репортажи» наравне с прочими
материалами, написанными журналистами в других жанрах, направлены на
то, чтобы побудить аудиторию думать и/или действовать в интересах
коммуникатора. Этот подход к анализу текстов СМИ позволяет выявить
специфические техники, нацеленные на подчинение партнера, – речевые
стратегии подчинения. Стратегия с точки зрения когнитивной лингвистики –
это план комплексного речевого воздействия, которое осуществляет
говорящий (журналист) для того, чтобы побудить партнера по коммуникации
(читателя) думать и/или действовать определенным образом. Другими
словами, «это своего рода «насилие» над адресатом, направленное на
изменение его модели мира» [Иссерс 2004, с.102].
В 70-х годах XX века Дж. Марвелл и Д. Шмитт выявили 16 стратегий
подчинения. Среди них позитивная и негативная стимуляции (обещания и
угрозы), позитивная и негативная «экспертиза» (указание на пользу или вред
объекта), выражение симпатии, подкуп, обратная стимуляция (отмена
примененного раннее наказания при условии подчинения требованиям
говорящего), апелляции к чувству долга, нравственности, самооценке,
качествам партнера, альтруистическим чувствам и авторитету (цит. по:
[Иссерс 2004, с.28]).
Примеры реализации указанных стратегий легко обнаружить,
обратившись к «кремлевским репортажам» последних месяцев, когда одним
из наиболее острых вопросов для большинства россиян стал мировой
финансовый кризис и его последствия для отечественной экономики.
В ходе анализа частотности употребления тех или иных стратегий в
указанных материалах был выявлен следующий факт. Доминирующими
являются стратегии позитивной и негативной стимуляции, «экспертизы»,
вербализуемые через конструкции типа «Основное - оперативность. Чтобы
не получилось так, что решения принимаются дольше, чем это
необходимо.<…> нужно действовать как можно быстрее» (угроза:
замедление темпов принятия решений спровоцирует ухудшение ситуации),
«мы должны активно участвовать в разработке новых правил игры в
мировой экономике для получения максимальных выгод для себя и для
продвижения новой идеологии, обеспечивающей демократичность и
устойчивость глобальной финансовой архитектуры» (выгода: участие в
разработке новых правил позволит укрепить позиции России). Очевидно, в
основе выбора представителями власти тех или иных стратегий лежит цель
коммуникации – убедить целевую аудиторию (в данном случае читателей
«Российской газеты») в своевременности, необходимости, достаточности
мер, предпринимаемых первыми лицами государства для недопущения
усугубления ситуации (ср. репортаж о посещении экс-президентом В.В.
Путиным юбилея одного из театров использует стратегию апелляции к
долгу).
Данные стратегии относятся как к будущему, так и настоящему
отрезкам времени и представляют собой тот тип стратегий, основанных на
санкциях, в которых мотивация сообщается в явном виде (мы должны …
чтобы…).
Использование тех или иных стратегий подчинения, имеющих
конечной целью управление восприятием, обусловливает необходимость
выбора как лингвистических, так и семантических инструментов
воздействия. Среди них особого внимания заслуживают регулярные
механизмы, при помощи которых возможна модификация модели мира
адресатов. Типология таких механизмов предложена, в частности, в работе
Ю.И. Левина «О семиотике искажения истины» [Левин 1974]. Это, например,
аннулирующее преобразование: из образа ситуации, имеющейся в сознании
партнера по коммуникации, исключаются некоторые события и/или объекты
(«решения приняты, деньги выделены» - умолчание о сути принятых
решений). Другой тип – фингирующее преобразование – введение в образ
ситуации некоторых не содержащихся там изначально событий и/или
предметов («сейчас для нас важно не только защищаться от проблем, но и
по максимуму использовать возникающие возможности», о которых
первоначально при возникновении кризисной ситуации не шло речи). Ю.И.
Левин называет также инденфинитизирющее преобразование, когда
происходит замена некоторых предметов и событий из образа ситуации
более обобщенными («трудности» - кризис, «обеспечить ликвидность
банковской системы» - воспрепятствовать глубочайшему финансовому
кризису).
Подобные феномены могут быть определены как один из способов
рефреймирования. Речь идет о том, что коммуникатор может осознанно
осуществлять прогнозирование и мониторинг коммуникативного акта, при
необходимости меняя фрейм. Поскольку в рамках журналистского
сообщения адресант имеет цель склонить читателя к принятию описываемой
модели мира, в «кремлевских репортажах» конструируется наиболее
приемлемое для интерпретатора представление о кризисной ситуации и ее
последствиях. Таким образом создается иллюзия, что адресат моделирует
ситуацию, линию поведения самостоятельно.
Думается, подробное исследование особенностей механизмов
искажения истины, реализуемых при помощи тех или иных лингвистических,
семантических инструментов, на разных стадиях кризисной ситуации, а
также сравнительный анализ моделей мира, с одной стороны, создаваемых
при помощи средств массовой информации, а с другой - реально
существующих в сознании читателей, позволит эксплицировать
разнообразные способы влияния «четвертой власти» на массовое сознание.
Литература
Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. М.. 2002.
Кройчик Л.Е. Система журналистских жанров // Основы творческой
деятельности журналиста. Спб, 2000. С. 125-168.
Левин Ю.И. О семиотике искажения истины // Информационные вопросы
семиотики, лингвистики и авторского перевода. М., 1974. Вып.4. С. 108-117.
Рыковцева Е. Кремлевский пул. Жизнь президентского обоза [Электронный
ресурс]. Режим доступа: http:// www.compromat.ru.
Тертычный А.А. Жанры периодической печати. М., 2005.
Шмаков А.А. (Новосибирск)
Shmakov A.A. (Novosibirsk)
ТЫ- И ВЫ-ФОРМЫ ОБРАЩЕНИЯ
В СОВРЕМЕННОЙ ПЕЧАТНОЙ РЕКЛАМЕ
«YOU» AS FORM OF ADDRESS IN MODERN PRINT
ADVERTISING
Ключевые слова: реклама, обращение, категория вежливости.
Keywords: advertising, form of address, category of politeness.
В статье представлены результаты лингвистического исследования,
проведенного в г. Новосибирске на материале современных рекламных
текстов, которые рассматриваются с точки зрения соблюдения норм речевого
этикета. В частности, анализируется характер использования ты и Вы-форм
обращения к потребителю в баннерной и щитовой рекламе.
The article presents the results of linguistic survey carried out in
Novosibirsk, which studies modern advertising texts from the speech etiquette
point of view. Particularly, the specific features of using “ты-” and “Вы” forms of
address to a customer in banner and shield advertising are analyzed.
В настоящее время реклама как объект разноаспектного изучения
пользуется огромной популярностью. Теория коммуникаций, включающая в
себя целый комплекс субдисциплин, рассматривающих наиболее общие
закономерности формирования и функционирования человеческой
коммуникации, занимает важное место среди наук, изучающих рекламу.
Современная интерпретация понятия «реклама» предполагает
совмещение различных подходов. Западные исследователи (П. Смит,
К. Бери, А. Пулдорф) обычно рассматривают рекламу как часть широкого
комплекса каналов и средств продвижения товара от производителя к
потребителю – «комплекса интегрированных маркетинговых коммуникаций»
[Шарков 2007, с.11]. В узком смысле понятие реклама означает особую
форму
коммуникации
между
рекламодателем
и
потребителем,
предполагающую распространение информации о товарах и услугах при
помощи различных средств, включающих как традиционные СМИ, так и
специализированные рекламные каналы [Шарков 2007, с.28].
Рекламная коммуникация, безусловно, определена как один из видов
социальной коммуникации. Если говорить о схеме рекламной коммуникации,
то необходимо отметить, что в общих чертах она повторяет известные
социальные модели коммуникации (работы Г. Лассвела, К. Шеннона,
У. Уиверса, Р. О. Якобсона), в качестве компонентов которых обычно
выделяются: 1) коммуникатор, его статус и структура; 2) содержание
коммуникации (материалы СМИ); 3) средства коммуникации, каналы
распространения информации; 4) адресат (целевая аудитория) и ее основные
характеристики; 5) эффекты коммуникации [Черногрудова 2008, с.23].
В данной статье предметом изучения являются формы реализации в
рекламных текстах принципа Вежливости – одного из факторов достижения
коммуникативного успеха. Материалом для изучения послужили 150 текстов
баннерной и щитовой рекламы, расположенной на улицах г. Новосибирска,
содержащих различные формы обращения к потребителю рекламируемых
товаров или услуг.
Широко известно, что для эффективной рекламной деятельности и
успешного достижения поставленных маркетинговых целей, разработчики
рекламы в процессе создания рекламного продукта решают целый спектр
различных задач, в число которых входят изучение целевой аудитории как
потенциального потребителя того или иного товара или услуги и подготовка
текста рекламы с учетом этих данных. Знание основных особенностей
потенциальных потребителей основывается на изучении их социологических
и психологических характеристик: возраста, пола, состава семьи,
местожительства, сведений об отношении к рекламируемому товару и т. д.
В представлении товара потребителю одно из центральных мест
занимает стиль изложения рекламной информации: официально-деловой,
разговорный, поэтический и др. Основной критерий отбора языковых средств
– их способность направлять желания потребителя в нужное для заказчика
рекламы русло. Копирайтеры используют разнообразные приемы, в основе
которых лежат преимущественно психологические факторы восприятия
информации (примеры приводятся из собранного нами материала): 1) формы
обращения, подчеркивающие целевую аудиторию: Юноши и девушки!
Развлекательный центр «8-групп» приглашает вас на обучение крупье; 2)
нейтральная по стилю, краткая, но исчерпывающая информация,
рассчитанная на деловых людей, ценящих время: Оптом женские сапоги; 3)
подчеркивание выгодных условий: Пересядь на безлимит по разумной цене
25 р./сутки; 4) апелляция к чувству самосохранения: Все хорошо во время!
РБК между вами и риском (реклама страховых услуг); 5) апелляция к
интуиции детей как критерию правильного выбора: Дети выбрали ЭРЛАН!
(тип дивана); 6) использование ностальгических мотивов: Вкус, знакомый с
детства (реклама конфет); 7) ассоциация с престижностью: Так отдыхали
боги!, Это шик!, Элитарная офисная мебель, Продукты для гурманов; 8)
апелляция к низменным качествам человека: Когда соседи начинают
завидовать (рекламируются материалы для строительства и ремонта); 9)
апелляция к чувству юмора потребителя: Белый верх, черный низ ЕСТЬ?
ЕСТЬ! (товары для бизнеса).
Тем не менее, реклама, как и любой другой вид коммуникации, может
потерпеть коммуникативную неудачу, которая чаще всего выражается в
отсутствии роста потребительского спроса на товар. Ее может вызвать
множество различных факторов: от ошибки в определении потребностей
целевой группы до «растворения» рекламного сообщения в окружающем
«коммуникативном шуме», а иногда из-за недостатка вежливости в
рекламном сообщении.
Существуют различные мнения относительно определения принципа
Вежливости, его соотношения с другими принципами, регулирующими
процесс коммуникации, однако считается, что он базируется на максиме
«Уважай собеседника». Фундаментальное исследование принципа
Вежливости было проведено в работе «Вежливость: некоторые универсалии
языкового употребления» П. Браун и С. Левинсона, которая в настоящее
время считается классической социально-психологической концепцией
вежливости. Согласно Браун и Левинсону, следование этому принципу
ограничивает вербальное поведение членов общества. Эти ограничения
заключаются в том, чтобы учитывать интересы партнера по коммуникации,
считаться с его мнением, желаниями, эмоциями и чувствами [Колегаева 2006,
с.43].
На наш взгляд, рассмотрение рекламной коммуникации, с точки зрения
принципа Вежливости, вполне правомерно, поскольку он представляет собой
одну из коммуникативных универсалий, характерных для любых видов
коммуникации. Ответим на вопрос: «Всегда рекламное сообщение является
вежливым по отношению к своему адресату – потребителю?» Ответ: «Скорее
в виде исключения, нежели правила».
При создании рекламного текста его авторы стремятся добиться
максимального психологического воздействия на целевого адресата и,
стремясь быть оригинальными, часто пренебрегают различными нормами
социального поведения, в том числе и нормами речевого этикета, в котором
принцип Вежливости является ведущим.
Русский речевой этикет предполагает две тональности общения – менее
вежливую и более вежливую, основанные на выборе глаголов 2 л. ед. или мн.
числа и ты- или Вы-форм личных и притяжательных местоимений при
обращении к одному человеку. Выбор той или иной формы зависит от
определенных социокультурных условий.
С точки зрения норм русского речевого этикета, обращение к
незнакомому собеседнику на ты, если он не является ребенком, недопустимо
и является проявлением неуважения. Обращаться друг к другу на ты могут
только носители просторечия, как правило, люди со средним образованием,
для носителей литературного языка подобное обращение может вызвать
негативную реакцию собеседника (Что Вы мне «тыкаете»?). Определяя
выбора ты- или Вы-форм обращения, мы придерживаемся концепции
Н. И. Формановской [Формановская 1989, с.39].
Вы
Общение на Вы
свидетельствует о большей
вежливости:
1. К незнакомому,
малознакомому адресату
2. В официальной обстановке
общения
3. При вежливом, сдержанном
отношении к адресату
4. К равному и старшему (по
возрасту, положению) адресату
Ты
Общение на ты
свидетельствует о меньшей
вежливости:
К хорошо знакомому адресату
В неофициальной обстановке
общения
При дружеском,
фамильярном, интимном
отношении к адресату
К равному и младшему (по
возрасту, положению) адресату
Проведенное нами исследование текстов щитовой и баннерной
печатной рекламы, размещенной на улицах г. Новосибирска показало, что по
параметру использования ты- и Вы-форм обращения к адресату реклама
тяготеет к просторечию, нежели к литературному языку. Только 23 %
рекламных текстов содержат вежливую Вы-форму местоимения или форму
2 л. мн. ч. глагола при обращении к «единичному» покупателю. Остальные
рекламные тексты так или иначе используют ты-форму обращения.
В целом, употребление Вы при вежливом или официальном обращении
к одному лицу («форма вежливости») – самое характерное употребление
этого слова в русском языке [Русская грамматика 1980, с.535]. Употребление
Вы вместо ты при обращении к одному лицу само по себе уже представляет
проявление уважительного отношения к этому лицу, однако, как показало
наше исследование, в рекламных текстах встречается довольно редко. В
основном это реклама банков, частных медицинских клиник, а также фирм,
оказывающих услуги и продающих товары высшей ценовой категории («АК
БАРС Банк», «Русьбанк», «Дюна», Apple).
Нами были выделены следующие языковые средства, при помощи
которых ты- и Вы-формы обращения реализуются в рекламных текстах:
1) Употребление личных местоимений ты и вы (Вы): Мягкое уже в
городе! Бар везде, где ты! (реклама пива); Если товара нет в нашем салоне,
мы с удовольствием доставим его Вам домой!
2) Использование формы повелительного наклонения 2-ого лица
глаголов а) в ед. числе: Летняя акция: вкладывай и выигрывай!; Привыкай к
хорошему!; Акция от «Кириешек»: покупай и выигрывай!; б) во мн. числе:
Тариф Red New. Звоните 059074; Грузите GPRS-пакетами от 2,5 р. за Мб.
3) Использование формы 2-го лица настоящего времени
изъявительного наклонения глаголов а) в ед. числе: Ты выбираешь! Reebok;
б) во мн. числе: А вы давно навещали своих родителей? (социальная
реклама).
3) Использование притяжательных местоимений а) твой, твоя, твое:
Услуга «Легкий шаг» в Билайн. При смене сообщит друзьям твой новый
номер; б) ваш, ваша, ваше: Чем обернется ваше открытие? (реклама пива);
в) Ваш, Ваша, Ваше: Греческое угощение для Вашего тела (натуральная
косметика ручной работы).
4) Употребление обращений: Все для тебя, строитель! (баннер с
рекламой магазина стройматериалов, обращение к потенциальному
покупателю на ты); Уважаемые клиенты! ОАО АК БАРС Банк рад
предложить Вам новый выгодный срочный банковский вклад «Юбилейный»
(пример избыточной вежливости, местоимение Вам следует писать со
строчной буквы, поскольку здесь оно выражает мн. число).
5) Одновременное употребление ты- и Вы-форм в одном рекламном
тексте: Подключись по телефону. Интернет у вас дома. Быстро и удобно.
Кроме того, мы выделили ряд языковых средств, в сочетании с
которыми ты-форма обращения придает рекламному сообщению излишнюю
агрессивность: 1) использование жаргонной и сленговой лексики в
рекламном тексте: Купи комп – фотик в подарок (используется лескика
молодежного сленга); Закажи фирму и выиграй ноутбук! (заказать –
‘убить’, жаргонное; реклама агентства по ликвидации предприятий);
2) использование формы 2-го лица императива от глаголов совершенного
вида придает тексту характер приказа: Прочитай журнал, просчитай
ремонт!
В ходе исследования мы выяснили, что одна из компаний,
предоставляющих услуги сотовой связи, дифференцирует употребление тыи Вы-форм обращения в зависимости от возраста целевой аудитории. Так,
при рекламе молодежных тарифов сотовой связи используются такие
рекламные тексты, как Интернет там, где ты есть. Тариф «Онлайнер».
Однако когда целевую аудиторию услуги составляют люди среднего
возраста, в рекламном тексте встречается форма Вы-обращения: Вы всегда
знаете, где Ваш ребенок.
Другая компания, предоставляющая аналогичные услуги, в своих
рекламных текстах постоянно «фамильярничает» со своими потенциальными
клиентами, не дифференцируя использование ты- и Вы-форм при обращении
к потребителям различных возрастных категорий: Жги SMS-ками с любым
тарифом; Ночью звони и отправляй смс внутри сети бесплатно; Ищи
инопланетян для вхождения в контакт.
Обнаруженные нами отступления от традиции, согласно которой
местоимения Вы и Ваш пишутся с прописной буквы при обращении к
одному лицу, а при обращении к нескольким лицам вы и ваш следует писать
со строчной буквы, – тема для отдельного исследования. Отметим только,
что здесь реализуется символический принцип русской орфографии,
благодаря которому читающий различает лексемы вы и Вы. На наш взгляд,
авторам рекламных следует противостоять соблазнительному действию
принципа экономии речевых усилий, стирающему заглавную букву в Вы,
чтобы облегчить потребителю восприятие рекламной информации.
Таким образом, следование принципу Вежливости и дифференциация
форм обращения к целевой аудитории в зависимости от ее возраста, а также
корректное использование лексических и грамматических средств,
представляется нам одним из эффективных способов повышения аттракции
рекламных текстов и улучшения уровня эффективности рекламной
коммуникации в современном информационном обществе.
Литература
Колегаева А.В. Теория коммуникации: прагматический подход.
Кемерово, 2006.
Русская грамматика. М., 1982. Т. 1.
Формановская Н.И. Вы сказали «Здравствуйте!» М., 1989.
Черногрудова Е.П. Основы речевой коммуникации. М., 2008.
Шарков Ф.И. Реклама в коммуникационном процессе. М., 2008.
Щербицкая С.В. (Барнаул)
Sсherbitskaja S.V. (Barnaul)
МЕТОДИКА ИССЛЕДОВАНИЯ ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫХ
КОНЦЕПТОВ (НА ПРИМЕРЕ КОНЦЕПТА «ЖИЗНЬ»)
RESEARCH TECHNIQUE OF LINGVO-CULTURAL CONCEPTS
(WITH THE CONCEPT “LIFE” AS AN EXAMPLE)
Ключевые слова: культура, концепт, метод, функциональный подход,
картина мира.
Keywords: culture, concept, method, functional approach, the World picture.
Эта статья представляет собой краткий обзор методов исследования
культурных концептов в языке. В результате исследования был описан
концепт "жизнь" в его функционировании. Особенностью данного
исследования является то, что оно основано на региональном материале опросах жителей Алтайского края.
This article represents the short review of methods of researching cultural
concepts in Russian language. As a result of this research, the concept "life" has
been described in its functioning. The feature of the represent research is that it is
based on a regional material - interrogations of inhabitants of Altay territory.
Традиционно при изучении лингвокультурного концепта используется
этимологический анализ, данные словарей, а также лингвистический анализ
большого корпуса текстов, относящихся к данному культурному сообществу.
В настоящее время выделяется особый вид концептуального анализа –
лингвокультурологический (С.Г. Воркачев, Л.И. Шелепова, О.А. Ипанова и
др.) Он является разновидностью концептуального анализа, однако имеет ряд
отличий.
Объектом
лингвокультурологического
анализа
является
лингвокультурологический концепт как разновидность концепта вообще.
Цель
лингвокультурологического
анализа
–
описать
структуру
лингвокультурного концепта, его лингвокультурную специфику и сделать
выводы относительно значимости для языковой картины мира конкретной
лингвокультурной общности. Именно в таком разрезе в данной работе
предстаёт концепт «Жизнь».
Большую роль в изучении культуры посредством языка играют
ассоциативные поля того или иного концепта. Для построения
ассоциативного поля концепта «Жизнь» используется метод полевого
моделирования. Для выявления общего и различного в описании
ассоциативного
поля
описываемого
концепта
используется
сопоставительный метод.
Ю. С. Степанов разработал свой тип концептуального анализа, который
можно назвать историко-этимологическим. Он предлагает исследовать
эволюцию содержания концепта, начиная с анализа его «внутренней формы»
и заканчивая анализом современного содержания концепта [Степанов 1997,
с.10-25]. Данный анализ относится, скорее, к области истории и
культурологи, чем к лингвокультурологии.
В настоящее время целью исследования концепта является
преимущественно его описание. Концептуальный анализ «раскладывает по
полочкам» все составляющие концепта, описывает его признаки, исследует
историю возникновения и т.п. В данном же исследовании раскрывается
функциональный подход к изучению концептов.
Функциональный подход ориентирует исследователя на анализ
функционирования предмета исследования, то есть на выяснение механизмов
и способов существования концепта «жизнь» в сознании регионального
носителя языка. Использование этого методологического принципа
предполагает обращение к статическим наблюдениям и сопоставлениям,
получение так называемых динамических рядов, объяснение всех случаев
отклонений от установившейся картины мира. Функционализм позволяет
временно отвлечься от динамики изучаемого процесса и рассмотреть его
функцию на определенном отрезке времени – концепт «жизнь» в сознании
регионального носителя языка конца 20-начала 21 веков.
Безусловно, функциональный подход в науке разрабатывался и ранее.
Он был одним из трёх основных в 20 веке наряду с составно-системным
(исследовался состав языка как часть системы) и структурно-системным
подходом (система рассматривалась во всем разнообразии связей и
отношений ее составляющих элементов). В центре внимания
функциональных исследований того времени было «поведение» системы или
ее динамика с точки зрения происхождения.
Настоящее исследование ставит перед собой цель рассмотреть концепт
именно с точки зрения его функционирования, динамики развития и
репрезентации в разных социальных средах. Это позволяет абстрагироваться
от этимологии, возникновения, истории и словарных дефиниций концепта в
пользу описания его конкретного воплощения, реализации его признаков и
репрезентации его в определенном обществе.
Можно, видимо, перечислить признаки и концептуальные слои,
представить их положение в поле концепта, но не более того, поскольку
концепт все время функционирует, актуализируется в разных своих
составных частях и аспектах, соединяется с другими концептами и
отталкивается от них. В этом и заключается смысл мышления.
Именно в содержании концептов (отражаемых в «зеркале» языка)
фиксируются несходства в культурном опыте тех или иных народов. Значит,
о национальных картинах мира можно говорить только на уровне
содержательной стороны концептосферы языка, а не на уровне ее
формальной (по типам концептов) организации [Маслова 2001, с.48].
Таким образом, исследование концепта «жизнь» на региональном
материале живой речи (письменной и устной) позволило выявить
характерные черты жителей Алтайского края в их отношении к жизни.
Основными тенденциями в функционировании концепта «жизнь» являются:
уменьшение значимости материальной составляющей в виде пищи, одежды и
так далее в пользу материальной составляющей в виде финансов.
Деятельность как труд сменяется движением, наемной работой и карьерой.
Отрицательные воспоминания о жизни пожилых людей (голод, война)
сменяются позитивными предчувствиями молодого поколения (свет, счастье,
любовь).
Проведенный в ходе работы анализ, опирающийся на теорию С.Г.
Воркачева и В.И. Карасика [Воркачев 2002, Карасик 2001], позволил
представить исследуемый концепт не только с описательной точки зрения, но
и как динамичную, развивающуюся, функционирующую мыслительную
структуру, проявленную в языке и через язык.
В результате проведенного анализа концепта «жизнь» в региональной
языковой картине мира, можно сделать вывод, что концепт «жизнь»
представляет собой сложное ментально-лингвальное образование, состоящее
из концептуальных признаков (понятийная составляющая), концептуальных
метафор (образная составляющая), воспринимающимися в единстве,
обладающее ценностными характеристиками и вербализованное посредством
синтагматических
и
парадигматических
связей
(значимостная
составляющая). Ценностная составляющая концепта «жизнь» может быть
представлена в виде следующей схемы:
Таким образом, ценности у пожилых и молодых жителей Алтайского
края в большинстве своем совпадают, однако появляются и новые, а
традиционные приобретают современные признаки. Например, работа тоже
является важной для молодого поколения, но уже в виде карьеры и
заработка, а не труд как таковой.
В сознании жителей Алтайского края концепт жизнь представлен поразному в зависимости от возраста информантов, а это значит, что он
функционирует, изменяется вместе с личностью, вместе с ее социальными и
интеллектуальными характеристиками. Отношение к жизни находится в
прямой зависимости от количества и качества жизненного опыта
информантов. Основные изменения в характеристиках концепта «жизнь» в
региональном языковом сознании (с 1985 года по 2007 год) сводятся к
следующим: 1) стирание границ между понятиями «жизнь» и «наслаждение»,
2) возрастание значимости финансовой составляющей жизни, 3) вытеснение
воспоминаний о войне, трудностях, голоде в сознании современных жителей
Алтайского края. Ценности молодых людей во многом совпадают с
ценностями старшего поколения, что также свидетельствует о сохранности
традиций и преемственности поколений даже на подсознательном уровне,
что не отражено в исследованиях концепта «жизнь» на материале других
регионов, художественной литературы и словарей. А значит, является
специфичным по отношению к Алтайскому краю. Также в результате
анализа намечаются отчетливые различия в восприятии жизни в зависимости
от гендерной характеристики информантов. Представить концепт «Жизнь» в
этом аспекте также позволяет вышеописанная методика: выявление
образной, понятийной и значимостной составляющей в рамках
лингвокультурологического анализа, что и предстоит совершить в
перспективе исследования.
Литература
Воркачев С.Г. Концепт счастья в русском языковом сознании: опыт
лингвокультурологического анализа. Краснодар, 2002.
Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Языковая личность:
культурные концепты. Сб. науч. тр. Волгоград, 1996. С. 3–11.
Маслова В.А. Лингвокультурология. Учеб. пособие. М., 2001.
Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры: опыт исследования.
М., 1997.
Шкуропацкая М.Г. (Бийск)
Shkuropatskaya M.G. (Biysk)
ВЫРАЖЕНИЕ БЛАГОДАРНОСТИ В НАУЧНОМ ТЕКСТЕ
(ЖАНРОВЕДЧЕСКИЙ АСПЕКТ)
EXPRESSION OF GRATITUDE IN SCIENTIFIC TEXT
(GENRE ASPECT)
Ключевые слова: речевой жанр, научный текст, прямое и косвенное
выражение благодарности.
Keywords: speech genre, the scientific text, direct and indirect expression
of gratitude.
В статье описываются семантико-прагматические и когнитивные
характеристики речевого жанра благодарности, в прямой и косвенной форме
реализуемого в текстах научного дискурса.
In the article there are semantic-pragmatical and cognitive characteristics of
a speech genre of gratitude, sold in the direct and indirect form in the texts of a
scientific discourse described.
Термин «благодарность» в лингвистике является многозначным. С
одной стороны, им обозначается этикетная ситуация общения, когда за
указанную услугу выражается признательность; с другой стороны, это сумма
выражений – стереотипов общения, составляющих коммуникативносемантическую группу единиц речевого этикета со значением благодарности,
а также каждое из выражений, с помощью которых осуществляется речевой
акт благодарности [Культура русской речи 2003, с.97-98]. В рамках
антропологического направления, включающего семантико-прагматический и
когнитивный анализ, высказывания с семантикой благодарности
рассматриваются как речевой жанр.
В целом понятие жанра в современной антропологической лингвистике
является одним из наиболее эффективных объясняющих механизмов при
рассмотрении ситуации использования языка, механизмов порождения и
интерпретации речи. Как отмечает В.В. Дементьев, «теория речевых жанров
является одной из немногих действующих на практике моделей
коммуникации, учитывающих такие важнейшие параметры, как ситуация и
сфера общения, стиль, интенциональный фактор, форма речи, в том числе
способы оформления начала и конца речи, передачи инициативы в диалоге, а
также стратегии и тактики ведения коммуникации» [Дементьев 2006, с.234].
Для осмысления жанровой природы коммуникативно-речевых явлений
важным, на наш взгляд, является понимание речевого жанра как явления,
переходного между языком и речью. С одной стороны, «речевые жанры, как
пишет М.М. Бахтин, являются типической формой индивидуальных
высказываний, но не самими высказываниями» [Бахтин 1996, с.192]; с другой
стороны, это форма речевая, а не языковая. «Жанровые формы, в которые мы
отливаем нашу речь, конечно, существенно отличаются от форм языка в
смысле их устойчивости и принудительности (нормативности) для
говорящего. Они в общем гораздо гибче, пластичнее и свободнее форм
языка» [там же, с.181]. Речевой жанр - это единица, составляющая
промежуточное пространство между отчужденной от человека системой
языка и ее речевым использованием, единица такого высокого уровня, когда
стираются границы между языковым и речевым – своего рода
коммуникативный аттрактор (по определению В.В. Дементьева),
представляющий собой определенную стадию общего процесса
формализации коммуникации. Привнося в речь системность, стандарт и
семиотическое начало (по Э. Бенвенисту), речевой жанр в общении людей
друг с другом способствует более эффективному обмену возможно более
точными смыслами.
Развиваясь в общем русле лингвистики конца XX - начала XXI века,
теория речевых жанров проделала путь от лингвистических описаний
структуры жанров (последовательности языковых единиц и композиции
жанров), от лексикологического описания семантики имен речевых жанров в
языке – к изучению жанров как важнейшего фактора диалогической речи.
Современное прагматическое направление в изучении речевых жанров
опирается на диалогическую и общекультурологическую концепцию М.М.
Бахтина. Как известно, главное отличие речевого жанра в бахтинском его
понимании
от
традиционного
понятия
«жанр»
(например,
в
литературоведении) состоит в том, что это не просто тип однородных
произведений литературы, а реплика, целевые высказывание в диалоге.
Речевой жанр рассматривается в аспекте речевого общения как факт
социального взаимодействия людей, как соотношение и взаимодействие
смысловых позиций адресанта и адресата, которые в одинаковой степени
являются важными.
Общие положения о диалогической природе речевого жанра находят
специфическое преломление в рамках описания речевого жанра
благодарности, который рассматривается как жанр реактивного характера,
композиционно представленный репликами-реакциями на инициальные
высказывания в составе диалогического единства, а также действиями
(поступками) адресата, что определяет диалогический характер данного
речевого жанра [http://planetadisser.com/see/dis_2438.html].
Прагматическое жанроведение рассматривает речевой материал в
диалогическом контексте коммуникативной ситуации, а также – более
широко в контексте национально-речевой, социальной и духовной культуры,
что предопределяет возможность рассмотрения благодарности (при описании
данного речевого жанра) в качестве лингвокогнитологического и
лингвокультурологического концепта.
Проблемы прагматики и когнитивистики традиционно относятся к
разным областям лингвистики, однако, как показали работы М. Минского и
Т.А. ван Дейка [Минский 1988; ван Дейк 1989], они соединяются, органично
переплетаются и фокусируются в понятии языковой личности, в структуре
которой
неразрывно
связаны
когнитивный
и
коммуникативнопрагматический уровни. Кроме того, условия успешности, то есть
прагматические факторы, сформулированные в классической теории речевых
актов, имеют, как правило, когнитивную основу. Согласно ван Дейку, речь
идет о некоем терминологическом симбиозе, так называемой «когнитивной
теории прагматики», которая «должна стремится к прояснению характера
связей между различными когнитивными (концептуальными) системами и
условиями успешности речевых актов в конкретных условиях» [ван Дейк
1989, с.12].
В рамках семантико-прагматического исследования речевого жанра
благодарности производится выделение и описание типовых семантических
структур высказывания со значением благодарности и ее семантикопрагматических модификаций, в которой воплощается речевой жанр
благодарности. В ходе когнитивного исследования благодарности
предполагается реконструкция когнитивной модели благодарности –
сценария, на основе которого реализуется конкретный речевой жанр. Мы
исходим из того, что производство и понимание речевого жанра
благодарности возможно в том случае, если в сознании говорящего субъекта
хранится соответствующая ситуативная (или эпизодическая – термин Т.А. ван
Дейка) когнитивная модель, опираясь на которую он реализует речевой жанр.
Отсюда «все наши высказывания обладают определенными и относительно
устойчивыми типическими формами построения целого» [Бахтин 1996,
с.181]. Также посредством этой модели адресат благодарности способен
интерпретировать обращенное к нему высказывание как семантику
благодарности. Эта семантика состоит в том, что в ответ на совершившееся
благоприятное действие (оказание услуг и т.д.), которое предпринял адресат,
адресант выражает чувство признательности, доброжелательности.
Предметом нашего исследования являются некоторые семантикопрагматические
и
когнитивные характеристики речевого
жанра
благодарности, реализуемого в текстах научного дискурса. Цель
исследования состоит в выявлении специфики высказываний со значением
благодарности в рамках комплексного анализа речевых произведений,
которыми послужили контексты, выбранные из научных текстов
монографического характера. Использованные фрагменты содержат средства
выражения речевого жанра благодарности в их перформативном
употреблении (непосредственном вербальном воплощении), а также средства
описания ситуации благодарности – в их дискриптивном употреблении.
Следует отметить, что выражение благодарности в научном тексте
представляет собой вторичный речевой жанр. По определению М.М.
Бахтина, «вторичные речевые жанры <···> возникают в условиях более
сложного и относительного высокоразвитого и организованного культурного
общения (преимущественно письменного): художественного, научного,
общественно-политического и т. п. В процессе своего формирования они
вбирают в себя и перерабатывают различные первичные (простые) жанры,
сложившиеся в условиях непосредственно общения. Эти первичные жанры,
входящие в состав сложных, трансформируются в них и приобретают особый
характер:
утрачивают
непосредственное
отношение
к
реальной
действительности и к реальным чужим высказываниям» [Бахтин 1996, с.161].
При этом первичный и вторичный жанры благодарности имеют одинаковый
ментальный сценарий, включающий в себя фоновые знания о том, что любой
добрый поступок должен быть вознагражден; представления об основных
интенциях субъекта благодарности; осознание того, что потенциальному
субъекту благодарности оказана услуга; представление о коммуникативных
условиях ситуации благодарности (социальные роли коммуникантов, фактор
прошлого; знание всех возможных способов выражения чувства
благодарности (прямых и косвенных). Важнейшими интенциями как в том,
так и в другом типе дискурса являются выражение эмоционального
состояния субъекта благодарности и соблюдение этикетных норм. В научном
тексте при выражении благодарности с ведущими интенциями по-разному
соотносятся и другие интенции, такие как интенция рациональной оценки
ситуации, отчасти – интенция создания своего речевого «имиджа».
Непрямым выражением благодарности в научном тексте является
Посвящение родным и близким, коллегам по работе, учителям, научным
наставникам (Моей самоотверженной доброй сестре – Человеку долга и
чести – Нине Георгиевне Зубковой с восхищением и нежностью (Зубкова Л.Г.
Общая теория языка в развитии); Светлой памяти моего отца, генералмайора СВР КГБ СССР Михаила Ивановича Лопатина (Кобозева И.М.
Лингвистическая семантика); Моим учителям – Олегу Михайловичу Соколову
и Маине Николаевне Янценецкой – посвящается (Лебедева Н.Б.
Полиситуативность глагольной семантики); А.А. Реформатскому – моему
учителю – с любовью (Мельчук И.А. Опыт теории лингвистических моделей
«Смысл-Текст»). К сфере непрямой коммуникации при выражении
благодарности в научном тексте относится также жанр Вводной юбилейной
статьи, который может быть представлен несколькими разновидностями,
условно называемыми нами «Феномен личности ученого», «Памяти
ученого», «Предисловие» или прямое обращение к ученому-юбиляру
(Дорогой Евгений Федорович! (Общение. Языковое сознание. Межкультурная
коммуникация).
Непрямым выражением благодарности в самом научном тексте
является ссылки на ученых, чьи идеи напрямую или косвенным образом
повлияли на формирование и развитие авторских научных идей. Например,
«наши утверждения в основном опираются на лингвистические
доказательства. Многие из них, если не большинство, появились в
результате дискуссий с коллегами, студентами и друзьями» [Лакофф 2004,
с.24]. «Считаю необходимым подчеркнуть, что и сам подход к языку, и к
глаголу в частности, и многие идеи появились под влиянием моих учителей –
Олега Михайловича Соколова и Маины Николаевны Янценецкой» [Лебедева
1999, с.6]. «Во всех разделах20 в цитатах, «в сшибке» научных идей, в
отсылках показана живая сопричастность М.В. Панова миру современной
лингвистики, одним из творцов которой он являлся» [Жизнь языка 2001, с.9].
«Прямая» благодарность в научном тексте обычно размещается в
заключительной части Предисловия или Введения к монографическим
изданиям и выражается преамбулой общего содержания: В заключении
хотелось бы выполнить приятный долг и поблагодарить всех, кто помогал
мне на разных этапах подготовки этой книги (Плунгян В.А. Общая
морфология); В заключение автор хотел бы выразить свою искреннюю
сердечную признательность всем тем, чье дружеское участие и помощь
сделали возможным появление этой книги (Мельчук И.А. Опыт теории
лингвистических моделей «Смысл-Текст»). Затем следует текстовый
фрагмент, в котором автор перечисляет всех, кого он за что-либо благодарит.
У зарубежных авторов «благодарность» часто выделяются в
самостоятельный раздел книги, который называется «Благодарности» (см.,
например, в: Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики (1995);
Когнитивное обучение: современное состояние и перспективы (1997)) или
«Слова благодарности» (Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы
живем (2004)). Идею этого раздела можно проиллюстрировать цитатой из
монографии Дж. Лакоффа и М. Джонсона: «Идеи не возникают из ничего.
Важнейшие положения этой книги представляют собой синтез различных
интеллектуальных традиций и демонстрируют влияние наших учителей,
коллег, студентов и друзей. Кроме того, многие соображения появились как
результат обсуждения буквально с сотнями людей. Мы не можем должным
образом выразить нашу благодарность всем научным школам и ученым,
которым это следовало бы сделать. Все, что мы можем, это перечислить
некоторых из них и надеяться, что остальные поймут, что мы им тоже
благодарны и ценим их. Вот некоторые из тех ученых, кто способствовал
появлению идей этой книги» [Лакофф 2004, с.23]. Форма выражения
благодарности с подробным перечислением идей и их авторов характерна,
прежде всего, для зарубежных авторов, однако она становится все более
популярной и в отечественной научной литературе [Петренко 2005, с. 9;
Плунгян 2003, с.11; Ляшевская 2004, с.12; Мельчук 1999, с.8 и мн. др.]. Такой
способ выражения благодарности является важной частью научного текста,
так как благодаря нему идеи из первоисточников подводятся к целевым
установкам исследования, представленного в данном тексте. В научных
текстах русских авторов идеи и пожелания, перечисленные в тексте
благодарности, чаще всего не конкретизируются. Например, «прежде всего,
очень многим автор обязан А.А. Холодовичу, который вдохновил его на
создание этой книги и в качестве внимательного читателя и строго
20
Речь идет о разделах сборника статей к 80-летию М.В. Панова «Жизнь языка» [9].
критика принимал активное участие в исследованиях на всех его этапах.
Далее необходимо отметить ту особую роль, которую сыграло в процессе
разработки модели «Смысл – Текст» сотрудничество автора с А.К
Жолковским. Многие существенные идеи, лежащие в основе модели, были
выдвинуты и развивались в совместных публикациях А.К. Жолковского и
автора данной книги» [Мельчук 1999, с.8].
Полная
типовая
семантическая
структура
перформативного
высказывания (в бахтинском понимании термина «высказывания» как
речевого жанра) со значением благодарности состоит из компонентов:
субъект + предикат +объект-адресата + каузатор благодарности. Каузатор
благодарности является факультативным, однако этот элемент структуры
выполняет особые функции при мотивации благодарности и является
показателем высокой степени осознанности выражаемого чувства.
В научном тексте благодарность выражается
за дружеское участие и помощь, которая следующим образом может
конкретизироваться: за общение, в процессе которого уточнялись способы
изложения тем данного курса; за советы и замечания, высказанные в
процессе работы над рукописью; за прочтение рукописи или отдельных ее
глав и активное участие в обсуждении; за дружеские указания при
составлении книги; за составление предметных и именных указателей, а
также указателей языков; за внесение исправлений и уточнений в
библиографию; за предоставление базы данных словарей и других баз
данных; за перевод резюме книги на иностранный язык;
за подготовку рукописи к печати, а именно: за редакторские,
корректорские услуги, за участие в компьютерном наборе, за решение
технических проблем, связанных с правкой, сверкой, корректурой рукописи;
за рецензирование;
за выделение средств на подготовку и издание данной работы; за
финансирование издания книги;
за помощь и моральную поддержку при подготовке книги к печати; за
поддержку, участие и терпение.
Всегда словесно выраженными в словах благодарности являются
объекты-адресаты, которые чаще всего носят имена конкретных людей
(научных оппонентов и пропонентов, коллег по работе, родных и близких),
иногда наименования коллективов людей (например, руководители и
сотрудники программ, фондов; коллеги по отделу, студенты и аспиранты).
Усматриваются некоторая корреляция между характеристикой объектаадресата и характером каузации благодарности. Родных и близких благодарят
за поддержку, понимание и терпение; руководителей и сотрудников фондов –
за оказание финансовых услуг, коллег по работе, ученых и научных
сотрудников – за участие в подготовке содержательной стороны рукописи –
идеи и формулировки – и ее рецензирование; технических работников – за
участие в подготовке рукописи к печати.
Языковые средства выражения благодарности в научном тексте
представляют собой поле, в ядре которого находится мета-словарь ( термин
М.Я. Главинской) благодарности, состоящий из слов-маркеров речевого
жанра: благодарность, (особая) благодарность, я благодарен (благодарна),
мы особенно хотели бы поблагодарить; (искренне) благодарю. Периферия
семантического поля благодарности представлена лексемами и устойчивыми
сочетаниями и клеше: мы очень многим обязаны, (я, автор) признателен, я
считаю своим приятным долгом выразить признательность, спасибо. Анализ
научных текстов указывает на тенденцию к унифицированию способов
выражения чувства благодарности, наиболее часто для выражения
благодарности в научном тексте выступает лексема благодарить и ее
деривационные формы
(благодарен,
поблагодарить, благодарный,
благодарность), в отличие от текстов другой стилистической
принадлежности и обыденной речи, в которых в ядре семантического поля
благодарности находится лексема спасибо.
В заключении отметим, что в научном тексте сохраняют свою
актуальность формулы вежливости, что связано не только с необходимостью
соблюдения конвенциональных ритуалов, но и, в большей степени – с
востребованностью вежливого поведения в рамках данного социума. Обладая
определенными стереотипизированными структурными характеристиками,
жанр благодарности в каждом конкретном случае его воплощения в рамках
научного монографического текста обладает своими неповторимыми
особенностями. В этой связи интерес представляет развитие заявленной темы
в прагмастилистическом и лингвоперсонологическом аспектах.
Литература
Бахтин М.М. Проблема речевых жанров. Из архивных записей к работе
«Проблема речевых жанров». Проблема текста // Бахтин М.М. Собр.
Соч.: В 5 т. М., 1996. Т. 5: Работы 1940-х – начала 1960-х годов.
Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
Дементьев В.В. Непрямая коммуникация. М., 2006.
Жизнь языка: Сб. ст. к 80-летию М.В. Панова. М., 2001.
Культура русской речи: Энциклопедический словарь-справочник. М.,
2003.
Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004.
Лебедева Н.Б. Полиситуативность глагольной семантики, Томск, 1999.
Ляшевская О.Н. Семантика русского числа. М., 2004.
Мельчук И.А. Опыт теории лингвистических моделей «Смысл – Текст».
М., 1999.
Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного //
Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. 23.
Интернетресурс:
http://planetadisser.com/see/dis_2438.html
Петренко В.Ф. Основы психосемантики. СПб, 2005.
Плунгян В.А. Общая морфология: Введение в проблематику: Учебное
пособие. М., 2003.
РАЗДЕЛ 3. ИНОЯЗЫЧНЫЙ ДИСКУРС И ПРОБЛЕМЫ
МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Баканова Ю.В. (Челябинск)
Bakanova Y.V. (Chelyabinsk)
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ПОРТФОЛИО ДОСТИЖЕНИЙ В ПРОЦЕССЕ
ПОДГОТОВКИ БУДУЩИХ ПЕРЕВОДЧИКОВ К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ
МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ
THE USE OF THE PORTFOLIO OF PROGRESS IN FUTURE
INTERPRETERS' PREPARATION FOR INTERCULTURAL
COMMUNICATION
Ключевые слова: «Языковое портфолио», оценка, успех, межкультурная
коммуникация.
Keywords: language portfolio, mark, progress, intercultural communication.
В статье идет речь об использовании «языкового портфолио» как
инструмента оценивания уровня подготовки студентов – будущих
переводчиков к осуществлению межкультурной коммуникации. Портфолио
направлено на сотрудничество учителя и учащегося с целью оценки
достижений и прогресса в обучении.
The article is devoted to the use of the «language portfolio» as an
instrument to estimate the future interpreters’ level for carrying out intercultural
communication. The portfolio is aimed at the cooperation of a teacher and a
student to estimate achievements and progress in the course of study.
В последнее время одной из альтернативных форм оценки в зарубежных
странах, отвечающих новым требованиям, является так называемая
технология портфолио. Конечную цель учебного портфолио многие авторы видят
в доказательстве прогресса обучения по его результатам, по приложенным
студентом усилиям, по материализованным продуктам его учебно-познавательной
деятельности.
Основной смысл портфолио - показать все, на что ты способен.
Педагогическая философия портфолио предполагает следующее:
• смещение акцента с того, что студент не знает и не умеет, на то, что он знает и
умеет по данной теме, разделу, предмету;
• интеграцию количественной и качественной оценок;
• перенос педагогического «ударения» с оценки педагога на самооценку
студента.
В условиях стандартизации образования задачей высшей школы является
создание таких условий, которые бы обеспечивали «запуск» механизмов
самообразования, самопознания и самоактуализации личности, а также
способствовали бы формированию мотивации достижения. Одним из таких
средств может стать портфолио. Вместе с тем портфолио является одним из
ориентиров качественного обновления оценки, не претендуя на окончательное
решение этой проблемы.
В педагогической литературе (Л. Марби, Т.Г. Новикова, М.А. Пинская,
А.С. Прутченков, Е.Е. Федотова, Т.В. Черникова, И.Г. Юдина и др.) портфолио
характеризуется как:
- коллекция работ учащегося, всесторонне демонстрирующая не
только его учебные результаты, но и усилия, приложенные к их
достижению, а также очевидный прогресс в знаниях и умениях
учащегося по сравнению с его предыдущими результатами;
- выставка учебных достижений учащегося по данному предмету
(или нескольким предметам) за текущий период обучения (семестр, год);
- форма целенаправленной, систематической и непрерывной оценки
и самооценки учебных результатов учащегося;
- антология работ учащегося, предполагающая его непосредственное
участие в выборе работ, представляемых на оценку, а также их самоанализ
и самооценка [3].
В самом общем виде портфолио - это целенаправленное собрание работ
студента, которые показывают его усилия, развитие и достижения в одной или
нескольких областях. Это собрание должно включать в себя следующее:
участие самих студентов в разработке курса, критерии отбора, критерии
оценки личных результатов и свидетельство (очевидность) самовосприятия.
В отличие от традиционного подхода, который разделяет
преподавание, учение и оценивание, портфолио органически
интегрирует эти три составляющие процесса обучения. Портфолио
позволяет объединить количественную и качественную оценку
способностей учащегося посредством анализа разнообразных продуктов
учебно-познавательной деятельности. Положительно то, что поощряется не
только оценка, но и самооценка и взаимооценка учащихся, а также их
самоанализ и самоконтроль учащегося. Портфолио направлено на
сотрудничество учителя и учащегося с целью оценки достижений,
приложенных усилий и прогресса в обучении. Это своеобразная форма
непрерывной оценки в процессе непрерывного же образования, которая
смещает акценты от жестких факторов традиционной оценки к гибким
условиям оценки альтернативной.
В зависимости от целей создания портфолио выделяются разные их
типы.
Первый тип портфолио – это «папка достижений», направленная на
повышение собственной значимости студента и отражающая его успехи:
похвальные грамоты за учебу, достижения в различных видах учебной
деятельности, благодарственные письма родителям, табели успеваемости,
значки, медали и т.п.
Второй тип — рефлексивное портфолио, раскрывающее динамику
личностного развития студента, помогающее отследить результативность его
деятельности, как в количественном, так и качественном плане. В эту папку
собираются все контрольные и творческие работы студента: эссе, зачетные
работы, видеокассеты, результаты медицинских и психологических
обследований и т. д. — в общем, все, что делалось им в течение определенного
периода времени (например, года обучения).
Третий тип портфолио — проблемно-исследовательский, связанный с
написанием реферата, научной работы, подготовкой к выступлению на
конференции.
Четвертый тип портфолио — тематический, создаваемый в процессе
изучения какой-либо большой темы, раздела или учебного курса.
Приведем модели портфолио, которые могут быть использованы при
организации процесса подготовки студентов к осуществлению межкультурной
коммуникации.
1. Сочетание групповой междисциплинарной проектной работы и
разработки индивидуального портфолио. В этом случае учитывается
следующее: данные и образцы работ студентов; индивидуальные эссе,
включающие самооценку своей деятельности по разработке портфолио;
заключение о достижениях, представляющее собой набор эссе, в которых
студент демонстрирует, какие знания и навыки он получил в процессе
подготовки портфолио; комплексное оценивание: самооценка, оценка
ровесников и преподавателей, выставление отметок.
2. Ведение индивидуальных планов деятельности студентов и
персональных портфолио. Данные документы внедрены в систему
начального профессионального образования Дании, в соответствии с
которыми все учащиеся должны разрабатывать такие планы с помощью
психолога-консультанта. Портфолио документирует последовательность
выполняемых образовательных шагов и результаты обучения и включает в
себя индивидуальный план обучения, положения о профессиональном
обучении, разработанные образовательным учреждением, документы об
экзаменах по профессиональному обучению, а также описание квалификаций
и компетентностей, которыми студент овладел в течение процесса обучения
и практики. Кроме того, портфолио содержит приказы Министерства
образования и типовые инструкции о производственном обучении.
3. Портфолио в форме проекта может использоваться в форме
выпускного проекта-портфолио, выполнение которого предусматривает три
этапа: 1) выполненный исследовательский проект, оформленный письменно,
предполагающий привлечение студентами новых знаний из различных
учебных дисциплин; 2) конкретный продукт деятельности, который
спроектирован и выполнен студентом, связан с профилем обучения и
исследовательским проектом и требует от студентов овладения новыми
умениями и навыками; 3) официальная публичная устная презентация
проекта портфолио.
4. Портфолио как средство роста мобильности молодежи. Важное
значение в рамках интернационализации и интеграции подготовки к
занятости имеет принятие странами-членами ЕС «Европейского
портфолио» в рамках Европейского года языков – 2001. Портфолио как
инструмент мотивации молодых людей к изучению иностранных языков, а
также
введение
языкового
обучения
на
всех этапах профессионального и непрерывного образования, помимо
официальных мер, предпринимаемых правительственными структурами
Европейского Союза, служат важными средствами для развития
мобильности.
5. Портфолио совместной деятельности может использоваться в
ряде учебных заведений, где принята концепция совместной деятельности
студентов и преподавателей, с особым акцентом на поликультурное
образование. Портфолио представляет собой серию организованных особым
образом срезов данных о студенте, отражающих его прогресс и достижения в
середине и в конце цикла обучения демонстрация способностей владельца
портфолио: не заменяя документов, которые студенты получают на
основании экзаменов, портфолио служит в качестве приложения к
последним,
предоставляя
дополнительную
информацию;
2)
педагогическая - помощь студентам в развитии их мыслительных
способностей и самооценки. Последняя функция соответствует задаче Совета
Европы: способствовать развитию автономности обучаемых и изучению
языков на протяжении всей жизни.
Таким образом, портфолио - это набор инструментов для
документирования и оценивания умений студента. Он позволяет владельцу
вести запись изучения им языка как средства межкультурного общения и
самостоятельно оценивать свой уровень с помощью таблиц, графиков, а
также ставить индивидуальные цели.
Успешное межкультурное профессиональное взаимодействие членов
деловых социумов предполагает наряду с достаточно высоким уровнем
владения иностранным языком умение адекватно интерпретировать и
понимать социокультурное многообразие партнеров.
Нами предлагается следующее оформление «портфолио»:
1. «Паспорт» студента, в котором обучающийся фиксирует данные о себе,
фактах и опыте межкультурного общения и самостоятельно дает оценку уровня
владения иностранным языком.
2. Досье» – раздел, в который студент включает практические примеры
своих достижений, наиболее удачные работы, примеры участия в
международных и других проектах, а также результаты тестов, экзаменов,
отметки о прохождении практики, отзывы экспертов (преподавателей,
переводчиков).
Литература
Астафурова Т.Н. Цели и содержание обучения межкультурной деловой
коммуникации в неязыковом вузе // Вестн. ВолГУ. Сер.6. 1998. Вып. 1. С.30-39.
Грушевицкая Т. Г. Основы межкультурной коммуникации. М., 2003.
Новикова Т.Г. Анализ разработки портфолио на основе зарубежного опыта.
Портфолио ученика средней школы. Волгоград, 2007. №2. С. 3-10.
Развитие образовательных систем в контексте модернизации образования. М.,
2003.
Винантова И.В. (Челябинск)
Vinantova I.V. (Chelyabinsk)
ПРАГМА-ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ КОСВЕННЫХ
РЕЧЕВЫХ АКТОВ СО ЗНАЧЕНИЕМ ПРИГЛАШЕНИЯ,
ВЫРАЖЕННЫХ В ФОРМЕ ВОПРОСА (НА МАТЕРИАЛЕ
АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА)
PRAGMATIC AND LINGUISTIC PECULIARITIES OF
INTERROGATIVE INDIRECT SPEECH ACTS WITH THE MEANING OF
INVITATION (ON THE BASIS OF THE ENGLISH LANGUAGE)
Ключевые слова: косвенный речевой акт, приглашение, вопросительное
предложение, прагма-лингвистические особенности.
Key words: indirect speech act, invitation, interrogative sentence, pragmatic
linguistic peculiarities.
Исследуются и анализируются особенности косвенных речевых актов со
значением приглашения. Приглашения рассматриваются с точки зрения
принципа вежливости и с точки зрения структуры.
Indirect speech acts with the meaning of invitation are analyzed. Invitations are
researched on the basis of structure and politeness principle
В современной науке о языке в настоящее время уделяется большое
внимание языковым средствам, служащим для выражения различных
коммуникативных интенций говорящего. Как известно, не существует
однозначного соотношения между формой и содержанием речевого акта, т.е.
одна и та же лингвистическая форма может выражать различные
коммуникативные интенции, и, наоборот, чтобы выразить какую-либо
интенцию, существует огромное количество лингвистических средств. Таким
образом, в языке существует множество конструкций для выражения не
значения, предусмотренного системой языка, а вторичного значения, которое
проявляется в процессе коммуникации. Речевые акты, выраженные с
помощью таких конструкций, называются косвенными речевыми актами.
Так, понятие косвенного речевого акта (далее КРА) основывается на
противопоставлении
первичного
(буквального)
и
вторичного
(коммуникативного)
значения
языковой
формы
[Линдстрём
www.pbunjak.narod.ru].
Рассмотрим модели вопросительных КРА со значением приглашения.
Договоримся, что будем понимать под приглашением просьбу «прибыть,
прийти или просьбу выполнить работу или поручение» [Ожегов 1995, с.579].
Напомним, что просьба – «обращение к кому-либо, призывающее
удовлетворить нужды или желания» [там же, с.612].
Как видно из определения, приглашение в некоторых случаях можно
считать разновидностью просьбы. Проанализировав вопросы со значением
приглашения, попробуем проследить их особенности и характеристики.
Важным является, по нашему мнению, и то, что в разных контекстах
вопросительные предложения могут иметь ряд значений. Еще одним важным
фактором определения косвенного значения вопросительного предложения
является индивидуальное восприятие.
При рассмотрении вопросов со значением приглашения, мы
заметили, что большая часть (85 %) выражена в форме общего вопроса. Такая
высокая частотность является оправданной – приглашая, человек хочет знать,
согласится ли коммуникант на приглашение. С помощью общего вопроса
легче всего получить положительный или отрицательный ответ:
Do you want a lift?
[McNicholl, с.5]
Тебя подвезти?
[Д. МакНиколл, «Сын Гавриил»,здесь и далее перевод наш – И.В.].
Специальный вопрос встречается в 10% случаев, дизъюнктивный – в 5%,
альтернативный вопрос не встретился в нашей картотеке. Что, однако, не
исключает того, что приглашение не может быть поставлено в форме
альтернативного вопроса.
What about lunch today?
[Amis, с.106]
Как насчет ланча сегодня?
[К. Эмис, «Счастливчик Джим»].
Предложения в форме специального вопроса звучат менее персонально.
На такой вопрос, как нам кажется, несколько легче дать уклончивый ответ
или отказаться от предложения.
Рассматривая группу подлежащего, можно отметить, что английские
коммуниканты строят высказывания с ориентацией на слушающего, делая
акцент на его желания и интересы, то есть в высказывании отсутствует
говорящий: Would you like come to my party? (Ты бы хотел прийти ко мне на
день рождения?); Are you interested in coming? (Тебе интересно прийти?).
Приглашение, подобное русскому Я тебя приглашаю – I invite you,
ориентированное на говорящего, в английской коммуникативной культуре
представляется слишком прямым и воспринимается как чрезмерное
воздействие на собеседника. Прямые императивные конструкции типа
Приходи ко мне на день рождения воспринимаются и вовсе как команда
[Ларина 2004, с.290].
Рассматривая группу сказуемого, мы обратили внимание на то, что
приглашения задаются в настоящем времени. Лишь 5% из
проанализированных нами приглашений были заданы в прошедшем времени
– что придало им оттенок намека. Вполне возможно, что реципиент не будет
в состоянии интерпретировать этот намек. Не все анализируемые КРА могут
быть интерпретированы в соответствии с интенциями, например:
Did you have another awful night?
[Amis, с.105]
Что, была еще одна ужасная ночь?
[К. Эмис, «Счастливчик Джим»].
Спрашивая, была ли у Диксона очередная ужасная ночь, один из его
друзей таким образом приглашает Диксона на очередную вечеринку.
Данный пример является очень хорошей иллюстрацией реализации
стратегий поведения Браун и Левинсона. Ими было выделено 4 стратегии
поведения, дополняющие принципы Дж. Лича и П. Грайса: стратегия
открытости (будь прямолинеен), стратегия позитивной вежливости (будь
внимателен и вежлив к собеседнику), стратегия негативной вежливости
(придавай негативным высказываниям вежливую форму), и наконец
стратегия уклончивости (делай высказывания менее ясными) [цит. по
Пугачёва, www. evcppk.ru].
Пример выше является реализацией стратегии уклончивости.
Вопросительные высказывания являются предпочтительными не только при
выражении просьбы, но и в других речевых актах, как, например, в
приглашении, где русские предпочитают императивные конструкции. Ср:
Why don’t you sit down (Почему бы вам не сесть?) – Садитесь, пожалуйста /
Would you like to come to my birthday party? (Ты бы хотел прийти ко мне на
день рождения?) – Приходи ко мне на день рождения / Would you like to come
through? (Хотели бы вы пройти?) (парикмахер – клиенту). – Проходите,
пожалуйста [Ларина 2004, с.290].
Около 15% анализируемых приглашений заключают в своей конструкции
элемент отрицания. Отрицание придает приглашению ненавязчивый
характер, делает приглашение более любезным:
Why not go in Uncle John’s fields?
[D. McNicholl, с.19].
Почему бы нам не пойти на поле дяди Джона?
[Д. МакНиколл, «Сын Гавриил»]
– зовет бабушка Гранда своего внука Харкина. Эта ненавязчивость делает из
приглашения практически предложение.
Рассматривая дополнительные компоненты, можно заметить, что
наибольшей частотностью пользуются обращения. Обращения могут
располагаться как в конце приглашения, так и в его начале:
Won’t you come, Jennie?
[Dreiser, с.234]
Ты не пойдешь, Дженни?
[Т. Драйзер, «Дженни Герхард»]
− Лестер предлагает Дженни пойти с ним в театр.
Eileen, did you enjoy you first dance with me?
[McNicholl, с.194]
Эйлин, тебе понравился наш первый танец?
[Д. МакНиколл, «Сын Гавриил»]
− спрашивая, понравилось ли Эйлин танцевать с мистером О’Кейном,
подразумевается и приглашение на следующий танец.
Использование обращения в приглашениях делает их более
направленными.
Остальные дополнительные компоненты являются окказиональными, и
встречаются независимо от цели приглашения. Правда, в некоторых случаях
они могут вносить значение побуждения к ответу:
Do you want to hear every detail, eh?
[McNicholl, с.179].
Хочешь знать все подробности, а?
[Д. МакНиколл, «Сын Гавриил»]
– спрашивает Коннор Даниэля, приглашая его обсудить все подробности
личной жизни одноклассниц.
Итак, подведем итоги анализа вопросительных КРА со значением
приглашения. Наиболее частотным является приглашение, имеющее форму
общего вопроса, помогающего получить однозначный ответ. К частотным
допольнительным компонентам можно отнести обращение, делающее
приглашение более направленным.
Литература
Ларина Т.В. Проявление особенностей культуры в синтаксической структуре
высказываний // Второй международный симпозиум по языкам Европы,
Северной и Центральной Азии. Синтаксические отношения и структура
аргументов. Материалы междунар. конференции, 11 – 14 мая 2004 г. Казань,
2004. С 289 – 291.
Линдстрем Л. Сопоставление прагматических функций вопросительных
конструкций русского, французского, английского и шведского языков в
процессе обучения русскому языку [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://pbunjak.narod.ru/gosti/L_Lindstrom_Pragma.htm.
Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и
фразеологических выражений. М., 1995.
Пугачёва О.В. Самопохвала как речевой акт и средства его экспликации с точки
зрения коммуникативных максим [Электронный ресурс] // Режим доступа:
www.evcppk.ru/files/pdf/233.pdf
Amis K. Lucky Jim [Text]. Arden, 2002.
Dreiser Th. Jennie Gerhardt. 2004.
McNicholl D. A Son Called Gabriel. 2004.
Демидова Е.В. (Барнаул)
Demidova E.V. (Barnaul)
ВНУТРЕННИЙ МИР ТЕКСТА ХУДОЖЕСТВЕННОГО
ПРОИЗВЕДЕНИЯ: ПРОБЛЕМА ВАРЬИРОВАНИЯ ПРИ ПЕРЕВОДЕ
TEXT'S PRIVATE WORLD OF WORK OF ART: VARIATION
PROBLEM IN TRANSLATING
Ключевые слова: внутренний мир художественного произведения,
варьирование, перевод, Василий Шукшин.
Keywords: private world of a work of art, variation, translation, Vassili
Shukshin.
Изучается понятие внутреннего мира текста художественного
произведения. Варьируемость текстового мира за счет варьирования его
компонента – имени персонажа – показана на материале рассказа В.М.
Шукшина «Чудик» и его переводов на разные варианты английского языка.
The concept of text's private world of a work of art is studied. The text world
variation at the expense of variation of its component – a name of the character – is
shown on the material of Shukshin’s story "Oddball" and its translations into
different variants of English.
При изучении художественного перевода в фокусе внимания
исследователей находятся, как правило, языковые средства или абзацная
структура. Однако феномен художественного текста не исчерпывается
только лингвистическим материалом, поэтому возникает необходимость
обращения к более широкому спектру его компонентов.
В данной статье рассматривается внутренний мир текста
художественного произведения как его атрибут и ставится задача изучения
аспектов варьирования текстового мира при переводе на другой язык.
«Внутренний мир художественного произведения» имеет статус
литературоведческого понятия. В нашей работе при преобразовании его в
понятие филологическое мы отталкиваемся, с одной стороны, от достижений
современного литературоведения, а с другой, – от филологической сущности
языка как составляющей художественного творчества. Под «внутренним
миром произведения» мы понимаем творчески воссозданную предметность
[Лихачев 1968; Введение в литературоведение 2004].
Проблема варьирования внутреннего мира текста рассказа В.М.
Шукшина «Чудик» [Шукшин 1979] в его англоязычных переводах
(американский [Shukshin 1996] и британский [Shukshin 1990] варианты)
решается на уровне персонажа в его имени. Данный компонент текстового
мира значим для Шукшина и важен для художественного перевода.
«Чудик» – это прозвище главного героя рассказа, авторский вариант
лексемы «чудак», которая в БАСе имеет одно значение: «человек со
странностями, чьи поступки вызывают недоумение, удивление» [Большой
академический словарь … 2004]. «Чудик» выполняет функцию сигнального
компонента в мире рассказа. Семантика и экспрессия слова в сфере
словесного искусства, по Б.А. Ларину, преобразуется в особый тип
функционального значения – художественный, для которого характерны
смысловая глубина и функциональная направленность [Язикова 2004].
На английский язык лексема «чудик» переведена следующим образом:
Американский вариант
«Oddball»
Британский вариант
«Quirky»
Значение «странность» является абсолютной характеристикой субъекта,
обозначенного словом «чудик». Этот компонент присутствует в семантике
обоих английских вариантов: сущ. oddball обозначает «человека, который
ведет себя странно и необычно»; прил. quirky – «слегка странный»
[Macmillan English Dictionary 2002].
Однако, степень представленности качества в значениях этих двух
английских лексем различна (ср.: «странный человек» и «слегка странный»),
и в этом проявляется варьирование семантики прозвища на уровне денотата.
По словам Р. Барта, «имя собственное это <…> король означающих: его
социальные и символические коннотации очень богаты» [Барт 1989, с.432]. В
коннотативной базе семантики лексем «чудик», «oddball», «quirky» имеются
существенные различия, что приводит к варьированию мира шукшинского
рассказа. Так, на уровне стилистического компонента наблюдается
варьирование коннотации: лексема «чудик» – индивидуально-авторская,
«oddball» имеет помету «informal» («разговорное»), а «quirky» стилистически
нейтральна [Macmillan English Dictionary 2002].
Что касается оценочного компонента в коннотации прозвища,
странность Чудика негативно оценивают практически все персонажи. Однако
из авторского слова мы узнаем о таких качествах Чудика, как совестливость,
доброта, открытость. В том мире, который описан Шукшиным в рассказе,
Чудик, несмотря на свои странности, – нормальный человек, не утративший
детский, искренний взгляд на мир. Именно такой смысл задает тексту образ
главного героя. Следовательно, можно сделать вывод о положительной
авторской оценке персонажа. Сам Шукшин так говорит про своего героя:
«При буквальном переносе на экран Чудик превратился в чудака уже не с
большой, а с маленькой буквы» [Шукшин 1979, с.306]. Как видим, в
текстовом мире понятие «чудик» имеет два противоположных аспекта
художественного осмысления: 1) осудительные характеристики странного
поведения человека; 2) положительная оценка творческого человека.
Таковы ли значения образа шукшинского Чудика в американском и
британском вариантах внутреннего мира текста рассказа? В оригинале
подчеркивается «круглость» Чудика (лицо, глаза), свидетельствующая в
русской культуре о доброте героя (вспомним Платона Каратаева). Это
качество обыгрывается в американском метафорическом переводе – Oddball
(прил. оdd (необычный) + сущ. ball (мяч)). Семантика британского
эквивалента не содержит такой коннотации.
Нейтрализуется в британском переводе и «детскость» Чудика.
«Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь.
Васятка»:
Американский вариант
«Landed. A sprig of lilac fell on your
breast. Never forget me, Grusha, my
best. Stop. Vassily.»
Британский вариант
«We’ve touched down. A lilac branch
fell on my breast, forget me not,
Grusha, my sweetest. Vasyatka.»
Текстовые значения «чудика» реализуются в оппозициях: он
противопоставлен миру «мертвых» людей, «дураков»: fool – американский
перевод; «silly fool» («глупый дурак») – британский; «психов»: nuts (разг.
«сумасшедшие») – американский; dotty (устар. «слегка ненормальные») –
британский. Сноха-«чудачка» в американском варианте перевода – Crazy
woman (сумасшедшая женщина) [Macmillan English Dictionary 2002], в
британском этот коннотативный аспект нейтрализуется. Варьирование
прозвища как компонента авторского мира в двух вариантах перевода
задается варьированием компонентов его коннотативного значения.
Семантическое варьирование прозвища обусловлено также различием
этнокультурного компонента значений русской и английских лексем.
Прозвище Чудик, по мнению ученых, имеет философские и фольклорные
источники (Иван-дурак) в русской культуре [Вальбрит 2007]. По словам В.М.
Шукшина, «Герой нашего времени – это всегда «дурачок», в котором
наиболее выразительным образом живет его время» [Шукшин 1979, с.77].
Такая значимость образа «чудика» для авторского и в целом русского
сознания позволяет рассматривать его как концепт.
Концепт «странный человек» по-разному воспринимается в Англии,
США и России, поэтому процесс семантизации прозвища в текстах
переводов культурно обусловлен. Например, британское сознание тяготеет к
преуменьшениям, поэтому Чудик «слегка странный», а его сноха «слегка
сумасшедшая». Британцы скорее будут на стороне попутчиков Чудика, так
как не поймут желание выплеснуть все, что у него на душе. «Душа человека
– не нараспашку в Англии» [Гачев 1998, с.173].
Таким образом, в творчестве Шукшина прозвище Чудик проявляет
богатство
эмоционально-оценочных
коннотаций,
реализующих
семантические потенции слова. Как показывает анализ, семантика прозвища
полнее отражена в американском варианте внутреннего мира текста
шукшинского рассказа. Варьирование в целом мира произведения в двух
вариантах переводов обеспечивается за счет семантического варьирования
его компонентов.
Литература
Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.
Большой академический словарь русского языка. М.; СПб, 2004.
Вальбрит Л.К. «Чудик» /Л.К. Вальбрит // Творчество В. М. Шукшина:
Энциклопедический словарь-справочник. Барнаул, 2007. Т. 3. С. 305-309.
Введение в литератураведение: Учеб. пособ. М., 2004.
Гачев Г.Д. Национальные образы мира: Курс лекций. М., 1998
Лихачев Д.С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы
литературы. 1968. №8. С. 74-87.
Шукшин В.М. Нравственность есть Правда. М., 1979.
Шукшин В.М. Точка зрения: Рассказы. Барнаул, 1979.
Язикова Ю.С. Понятие языковой картины мира в работах Б.А. Ларина и егот
школы. Спб, 2004. С. 28-33.
Macmillan English Dictionary. 2002.
Shukshin V. Short stories». М., 1990.
Shukshin V. Stories from a Siberian village. De Kalb, Illinois, 1996.
Карпухина В.Н. (Барнаул)
Karpuhina V.N. (Barnaul)
КОММУНИКАТИВНЫЕ КОМПЕТЕНЦИИ В СФЕРЕ
МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ: ВОЗМОЖНОСТИ
ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ТЕКСТОВ
THE COMMUNICATION COMPETENCE IN THE FIELD OF CROSSCULTURAL COMMUNICATION: THE USAGE OF THE PRECEDENT
TEXTS
Ключевые слова: межкультурная коммуникация, прецедентный текст,
ассоциативный эксперимент, коммуникативная компетенция.
Keywords: cross-cultural communication, precedent text, association
experiment, communication competence.
В статье рассматриваются проблемы, связанные с реализацией
коммуникативных компетенций студентов в учебных ситуациях
межкультурной коммуникации. В качестве материала статьи выступают
результаты ассоциативного эксперимента, проведенного на филологическом
факультете АлтГУ в 2008 г. среди студентов, изучающих английский язык.
The article considers the types of communication competence of students in the
process of studying cross-cultural communication. The work is based on the results
of the association experiment held at the Philological Department of ASU in 2008.
Одним из основных условий осуществления эффективной межъязыковой
и межкультурной коммуникации является сформированное у обучаемого
(учащегося или студента) ощущение, что он может свободно пользоваться
своим языковым или речевым опытом, то есть реализовывать свою
коммуникативную компетенцию. Коммуникативная компетенция – «это
способность человека понимать и порождать иноязычные высказывания в
разнообразных социально детерминированных ситуациях с учетом
лингвистических и социальных правил, которых придерживаются носители
языка (ср. подобную точку зрения на коммуникативную компетенцию в
работе: [Вербицкий 2006]). В обобщенном виде коммуникативную
компетенцию составляют:
1) знания о системе изучаемого языка и сформированные на их основе
навыки
оперирования
языковыми
(лексико-грамматическими
и
фонетическими) средствами общения, – лингвистический компонент
коммуникативной компетенции;
2) знания, умения и навыки, позволяющие понимать и порождать
иноязычные высказывания в соответствии с конкретной ситуацией общения,
речевой задачей и коммуникативным намерением, – прагматический
компонент коммуникативной компетенции;
3) знания, умения и навыки, позволяющие осуществлять речевое и неречевое
общение с носителями изучаемого языка в соответствии с национальнокультурными
особенностями
чужого
лингвосоциума,
–
социолингвистический
компонент
коммуникативной
компетенции»
[Гальскова, Гез 2007, c.19]. В качестве модели способности к речевому
общению на нескольких языках, которая является результатом обучения
предметам языкового цикла дисциплин, выступает во многих работах
отечественных лингводидактов модель языковой личности, предложенная
Ю.Н. Карауловым. Стоит отметить, что в послесловии к своей монографии,
посвященной понятию «языковая личность», исследователь пишет о том, что
вопрос о двуязычной языковой личности в его работе не был затронут
[Караулов 2002, c.259], хотя определенные проблемы, связанные с
воспроизводством чужой речи инофоном и возможностями встраивания
фрагментов системы иностранного языка в языковое сознание индивида, все
же были обозначены. Принятое в работах по лингводидактике обозначение
языковой личности, владеющей более чем одним языком, как вторичной
языковой личности [Халеева 1989, c.54; Гальскова, Гез 2007, c.22]
представляется нам не совсем удачным в терминологическом смысле. Так
же, как текст перевода не является в полном смысле текстом вторичным,
создаваемым без применения эвристического начала сознания переводчика,
языковое сознание, языковая картина мира индивида, владеющего (или
овладевающего) несколькими языками, будет не вторичной. Эти языковые
картины мира не обязательно создаются на базе уже существующих
элементов языковой картины мира, но могут создаваться и развиваться
автономно, параллельно. Более обоснованным представляется термин,
применяемый в данном случае самим Ю.Н. Карауловым (двуязычная
языковая личность), или же его модификация, используемая в работах Б.М.
Гаспарова (многоязычное языковое сознание, многоязычная языковая
личность) [Гаспаров 1996, c.112-113]. Понимая язык не как фабрику,
производящую и выпускающую новые продукты из стандартных
полуфабрикатов, а как среду интеллектуального обитания, Б.М. Гаспаров
определяет возможности коммуникативного развития личности как
перемещение по смысловому ландшафту [там же, с.111]. При этом
обращение к феномену двуязычия, или билингвизма (подробнее о
социолингвистических параметрах билингвизма см.: [Kausler 1974]),
позволяет ввести понятие многоязычного языкового сознания личности.
Само понятие языковой личности, получившей в качестве среды
существования многоязычную среду, более успешно входит в понятийный
аппарат лингводидактики и межкультурной коммуникации. Получает
объяснение идея Ю.Н. Караулова о том, что языковая личность, собственно,
начинается только с реализации первого уровня ее организации – тезауруса, а
не лексикона, единицами репрезентации которого, в отличие от единиц
репрезентации тезауруса, являются лишь слова и устойчивые,
клишированные единицы языка. Если Караулов пишет: «Общение на уровне
«как пройти», «где достали» и «работает ли почта» ...не относится к
компетенции языковой личности» [Караулов 2002, c.36], то, пользуясь
терминологией Гаспарова, мы можем объяснить, почему многоязычная
языковая личность начинается только тогда, когда эта личность применяет
отдельные фрагменты языкового (смыслового) ландшафта в необходимых
для этого условиях, то есть на уровне тезауруса и прагматикона.
Формирование многоязычного языкового сознания осуществляется в
процессе взаимодействия языковой личности студента с текстами на языке
оригинала. Знания об особенностях культуры стран изучаемого языка
должны вводиться на занятиях по практике речи, теории и практике
перевода. При этом они обязательно должны сопровождаться
квалифицированным культурологическим и страноведческим комментарием
(это касается текстов песен, художественных фильмов, а в особенности –
текстов
художественной
литературы).
Именно
данные
тексты,
воспринимаемые и интерпретируемые студентами и преподавателем в
учебной ситуации, дают так называемые «фоновые знания» о культуре стран
изучаемого языка, что впоследствии позволяет (полностью или частично)
формировать сеть ассоциативных отношений между явлениями иной
культуры. Ассоциативные реакции студентов, выявленные нами в процессе
проведения в 2008 г. в АлтГУ психолингвистического эксперимента и
связанные с явлениями культуры англоязычных стран, свидетельствуют об
отсылке (прямой или опосредованной) к так называемым прецедентным
текстам этой культуры (ср.: Education – Pink Floyd, опосредованная отсылка к
строке из известной песни этой группы “We don’t need no education” из их
фильма-концерта “The Wall” ‘Стена’; Image – John Lennon, опосредованная
отсылка к песне “Imagine”, которую студенты переводили на занятиях, и
т.п.).
Ю.Н. Караулов использует понятие прецедентного текста для
обозначения одной из актуализирующихся единиц второго, мотивационного
уровня языковой личности. Он понимает прецедентный текст как
«повторяющийся, стандартный для данной культуры, … существующий в
межпоколенной передаче текст» [Караулов 2002, c.54]. Языковым способом
выражения прецедентного текста может быть цитата, ставшая крылатым
выражением, имя собственное, служащее не только обозначением
художественного образа, но актуализирующая у адресата и все коннотации,
связанные с соответствующим прецедентным текстом [там же, с.54-55]. В
рассматриваемых нами примерах (Education – Pink Floyd; Image – John
Lennon) метонимическая ассоциативная связь слова («свернутые» цитаты) с
автором данной цитаты позволяет говорить об актуализации определенного
участка мотивационной, а не только вербально-семантической сети
многоязычного языкового сознания студентов и интерпретатора их текстов.
Используя терминологию В.Г. Костомарова и Н.Д. Бурвиковой, можно
сказать, что в данном случае прецедентный текст выполняет свою основную,
дейктическую функцию (он опознаваем) [Костомаров, Бурвикова 1996,
c.301].
Интересным представляется случай перераспределения знаков
прецедентных текстов из подсистемы одного языка в подсистему другого в
многоязычном языковом сознании. В качестве знака прецедентного текста
может выступать не только цитата, но и имя персонажа или автора данного
текста, причем, как считает Ю.Н. Караулов, «при восприятии названия
произведения, цитаты из него, имени персонажа или имени автора
актуализируется так или иначе весь прецедентный текст» [Караулов 2002, c.
218]. Однако «в дискурс языковой личности прецедентный текст редко
вводится целиком, а всегда только в свернутом, сжатом виде – пересказом,
фрагментом или же … намеком - семиотически» [там же]. Ситуация перехода
знака русскоязычного прецедентного текста в англоязычную «систему
координат» не всегда может быть отнесена к ситуациям интерференции, но в
случае интерпретации высказываний с подобными знаками носитель
английского языка вряд ли полностью сможет восстановить весь
прецедентный текст. Например, ассоциативная реакция Education –
celebration, помимо звукового подобия лексем, в своей основе имеет отсылку
к известному кинотексту 1970-х годов «Операция «Ы» и другие
приключения Шурика» (education – examination – professor – student –
celebration): «Профессор, экзамен для меня – всегда праздник!» Данный
ассоциативный ряд может быть восстановлен лишь интерпретатором,
принадлежащим к русскоязычной культуре.
Мыслительные операции, осуществляющиеся в подобных ситуациях в
многоязычном языковом сознании студентов, во многом аналогичны
мыслительным операциям автора-постмодерниста, порождающего свой текст
с опорой на бесчисленное количество прецедентных текстов и не думающего
о том, с какими проблемами (порой неразрешимыми) придется столкнуться
переводчику его текста на другой язык. Соответственно, интерпретатору
результатов подобных мыслительных операций студентов приходится
выбирать практически те же стратегии, что и переводчику
постмодернистских авторов.
Таким образом, реализация лингвистического и прагматического
компонентов коммуникативной компетенции студентов в учебных ситуациях
межкультурного общения должны происходить с обязательным учетом
третьего,
социолингвистического,
компонента
коммуникативной
компетенции. Разнообразные случаи «непрозрачных интертекстуальных
отсылок»,
неуместного
использования
лингвокультурологической
информации в ситуациях межкультурной коммуникации могут быть успешно
объяснены с помощью терминологического аппарата лингводидактической
концепции языковой личности.
Литература
Вербицкий А.А. Контекстное обучение в компетентностном подходе // Высшее
образование в России. 2006. №11. С. 39-46.
Гальскова Н.Д., Гез Н.И. Теория обучения иностранным языкам.
Лингводидактика и методика: учеб. пособие. М., 2007.
Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования.
М.,1996.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 2002.
Костомаров В.Г., Бурвикова Н.Д. Прецедентный текст как редуцированный
дискурс // Язык и творчество: сб.ст. М., 1996.С. 297-302.
Халеева И.И. Основы теории обучения пониманию иноязычной речи
(подготовка переводчиков). М., 1989.
Kausler D. H. Psychology of verbal learning and memory. New York and London,
1974. Chapters 1, 7, 8.
Ковальчук Л.П. (Челябинск)
Кovalchuk L.P. (Chelyabinsk)
ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ КОНЦЕПТА «ЖЕНЩИНА»
В РУССКИХ ПОСЛОВИЦАХ
(LINGVOCULTURAL PECULIARITIES OF THE CONCEPT WOMAN IN
RUSSIAN PROVERBS)
Ключевые слова: картина мира, концепт, пословицы, коннотация.
Keywords: picture of the world, concept, proverbs, connotation.
Культурная память народа наиболее ярко выражается в пословицах. В
них же находят своё отражение и концепты. В русском языке особую
значимость представляет концепт «женщина». Все пословицы, содержащие
компонент «женщина», можно разделить на ассоциативные образы.
Cultural experience of people is vividly reflected in proverbs. Concepts are
also an essential part of them. In the Russian language the concept woman carries a
special importance. All proverbs with the component woman can be divided into
associative images.
Картина мира отражает представления человека о мире, которые в
свою очередь складываются из множества факторов. При этом
немаловажную роль для переосмысления этих факторов играет язык. С.Г.
Тер-Минасова определяет язык как «зеркало окружающего мира, которое
отражает действительность и создает свою картину мира, специфичную и
уникальную для каждого языка и, соответственно, народа, этнической
группы, речевого коллектива, пользующегося данным языком как средством
общения» [Тер-Минасова 2000, с.4].
Картина мира получает в каждом национальном языке национальную
форму выражения. Ученые выделяют разные картины мира и предлагают
свои критерии классификации. Однако мы будем придерживаться
классификации, данной С.Г. Тер-Минасовой. Она выделяет три основные
картины мира: реальную (мир, окружающий человека), концептуальную
(образ мира, преломляемый в сознании человека) и языковую (отражение
реальности через культурную картину мира) [Тер-Минасова 2000, с.7].
Концептуальная и языковая картины мира тесно взаимосвязаны,
находятся в состоянии непрерывного взаимодействия и восходят к реальной
картине мира или просто к реальному миру, окружающему человека.
Основной единицей языковой картины мира является значение, а
концептуальной - концепт. Вот мы подошли к основному понятию. Что же
такое концепт?
Ю.С. Степанов определяет концепт следующим образом: «Концепт –
это сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в
ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт – это то,
посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не «творец
культурных ценностей» - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и
влияет на нее» [Степанов 2001, с.43]. Согласно данному определению,
концепт включает в себя понятийную и культурную составляющую. Именно
последняя представляет для нас наибольший интерес.
Культурная память народа наиболее ярко выражается в пословицах.
В.Н. Телия считает, что пословицы играют особую роль в трансляции
культурно-национального самосознания народа и его идентификации как
такового. Это связано с тем, что в образном содержании пословиц воплощено
культурно-национальное мировидение [Телия 1996, с.64].
В
лингвистическом
энциклопедическом
словаре
пословица
определяется как «краткое, устойчивое в речевом обиходе, как правило,
ритмически организованное изречение назидательного характера, в котором
зафиксирован многовековой опыт народа, имеющее форму законченного
предложения, обладающее буквальным и переносным значением, или только
переносным» [Лингвистический энциклопедический словарь 2002, с.389].
В.Н. Телия подчёркивает, что в пословицах закрепляются те образные
выражения, которые ассоциируются с культурно-национальными эталонами,
и которые при употреблении в речи воспроизводят характерный для той или
иной лингвокультурной общности менталитет [Телия 1996, с.233].
Одним из ключевых концептов любой культуры является концепт
«женщина». Он представляет собой проекцию стереотипных представлений
о женщине как носителе социально предписанных качеств и свойств,
сформировавшихся на основе ролей, выполняемых женщиной в обществе.
Особенности социального статуса прекрасного пола, а также мнения,
господствующие о нём в народе, можно проследить в пословицах.
Мы проанализировали 280 русских пословиц с компонентом «женщина» и, в
зависимости от социальных ролей, выполняемых слабым полом, разделили
их на 16 образов: образ дьяволицы, распутной женщины, женщины не-
человека, болтушки, лживой женщины, своенравной женщины,
любительницы денег, глупого создания, кобры, разрушительницы, невесты,
вдовы, жены, свахи, красавицы, матери. Примечательно, что большинство из
них несут в себе отрицательную коннотацию (75%)
Такое положение вещей можно объяснить достаточно длительным
существованием патриархального общества, которое повлияло на
становление религиозных взглядов. Например, образ дьяволицы вышел из
представления о первородном грехе: “Где сатана не сможет, туда бабу
пошлёт”. Образ распутной женщины из церковных учений: “Мужнин грех
за порогом остается, а жена все домой несёт”. А образ женщины не
человека является ярким свидетельством принижения слабого пола
общественным мнением: “Курица не птица, а баба не человек”.
Следует особо разграничить термин «баба», присущий разговорному
стилю, и «женщина», чаще фигурирующий в литературной сфере. Баба –
культурно маркированное слово. Именно оно чаще всего встречается в
пословицах и несёт в себе пренебрежительный или ироничный отзыв о
женщине в целом.
Отрицательные черты женского характера критикуются в образах
болтушки (“Бабу не переговоришь”) и лживой женщины (“Не верь ветру в
поле, а жене в воле”). В образе своенравной женщины отмечаются такие
типично женские качества, как упрямство и своеволие: “Стели бабе вдоль,
она меряет поперёк”.
Деньги всегда были предметом спора во всём мире, вне зависимости от
эпохи, происхождения, этнического или полового признака. В народе,
однако, считалось, что особое отношение к деньгам сложилось у женщин.
Так появился образ любительницы денег: “Не столько муж мешком, сколько
жена горшком (сберегает, приносит, в дом)”.
Не обошли вниманием в пословицах и такой психологический аспект,
как мышление. Обозначение интеллектуальных особенностей женщины
характеризуется ироничным отношением. Женский ум противопоставляется
мужскому как недостаточно развитый: “Бабий ум - бабье коромысло: и
криво, и зарубисто, и на оба конца”.
Женщина представляет собой очень эмоциональное создание, поэтому
особое место в пословицах уделяется женскому нраву, буйному и
неуправляемому: “Баба; что глиняный горшок: вынь из печи, он пуще
шипит”. Тесно связан с этим образом и образ разрушительницы: “Где две
бабы, там суём, а где три, там содом”.
Семья издавна считалась основной ячейкой общества. Это одна из
наиболее интересных тем русских пословиц. Создание семьи является
важным шагом в жизни каждого человека и в большинстве своём
определяется выбором партнёра. Для того чтобы брак сложился удачно, в
народе составили целый свод фольклорных предупреждений и рекомендаций
об избрании второй половинки. Девушка в образе невесты предстаёт как
безропотное создание, не имеющее право голоса: “Умную взять – не даст
слова сказать”; “Худую взять – стыдно в люди показать”; “Хорошую взять
- много будут люди знать”.
С институтом семьи связан и о