Е.Е. Сапогова

http://esapogova.narod.ru/texts/poet.htm
Развивающийся человек в пространстве культуры, Психология гуманитарного знания.
Тезисы Всероссийской научно-практической конференции 26-27 октября 2004 г. (Тула,
ТулГУ) / Под ред. Е. Е. Сапоговой. -- Тула: ТулГУ, 2004. -- С. 227-233.
Е. Е. Сапогова
(Тульский госуниверситет)
ПОЭТИКА АВТОБИОГРАФИИ:
К АНАЛИЗУ МОТИВОВ СУБЪЕКТИВНЫХ НАРРАТИВОВ
В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ КОНСУЛЬТИРОВАНИИ
В психологии понимание мотива традиционно связано с анализом побуждений к
действию, но это -- не единственное значение термина "мотив", которое может быть в ней
использовано. В последние годы в рамках социокультурных психологических
исследований находит применение и та трактовка мотива, которая сложилась в
культурологии, литературоведении, фольклористике -- как мотива повествовательного,
что, на наш взгляд, открывает новые возможности в трактовке центральных тенденций в
осмыслении субъектом своего жизненного пути. В рамках нарративного подхода,
который проникает в современную практику консультирования, автобиография,
выстроенная субъектом в контексте своего времени, традиций, опыта, культурных
предпочтений и т.п., может рассматриваться как текст, как повествование,
подчиняющееся не только психологическим, но и литературным законам.
Идея о существовании сюжетообразующих семантических единиц, сознательно
или бессознательно положенных в основу рассказа о собственной жизни, кажется
чрезвычайно продуктивной для практики психологического консультирования. В течение
нескольких лет мы имели возможность отслеживать наличие таких мотивов в историях
жизни наших клиентов.
Попытки понимания и толкования любой эпохи, любого артефакта в ней и самой
человеческой жизни как комплексного артефакта привели исследователей к построению
таких насыщенных метафорических категорий как "человек эпохи Возрождения",
"постперестроечный человек", "человек постмодерна" и т.п. Так, к примеру, всеобщими
мифологемами культуры XX в., находящими отражение как в доминирующих
литературных прообразах идентификации, так и в осмыслении отдельным субъектом
своего жизненного пути, можно считать человека-Солдата, человека-Рабочего, человекаТитана и др. (П. Козловски). Это не столько социологические или экономические
категории, сколько экзистенциальные феномены -- как формы отношения к бытию, как
"типы экзистенции". Думается, что Г. Г. Шпет, размышляя в своё время о типах
личности в историко-культурном контексте эпохи, имел в виду что-то подобное.
Например, тип "Рабочий", достаточно характерный для людей старшего
поколения, в своём воплощении требует жертвовать индивидуальностью и чувствами,
принять лишения во имя прогресса и воли к власти, осуществить жёсткое
самоопредмечивание, обесценить труд, продемонстрировать готовность к аскетизму,
жертве всем, чем угодно, готовность к унификации и мобилизации, "сращение" с массой
и т.п. Тип "Рабочий" в индустриальные 30-е годы воспринимался как единственная
репрезентативная фигура, способная господствовать с помощью своего "оружия",
"орудия" и "оснащения" -- техники, но нуждающаяся в том, чтобы власть ему
делегировали, "поручили". Как пишет немецкий поэт и философ Э. Юнгер в книге
"Рабочий", "чем более циничную, спартанскую, прусскую или большевистскую жизнь
будет он вести, тем лучше будет эта жизнь. Заданный масштаб заложен в образе
жизни рабочего. Речь не о том, чтобы этот образ жизни сделать лучше, а в том, чтобы
придать ему наивысший, решающий смысл жизни". Но органическая конструкция
Рабочего с трудом может скрыть собственную пустоту и стремление присвоить
полномочия и власть.
Анализ так осмысляемой категории мотива приводит к некоторым любопытным
наблюдениям психологического характера. Е. М. Мелетинский предложил рассматривать
мотив как инвариантный одноактный микросюжет, основой которого является действие.
Б. Н. Путилов, выделяя мотивы-ситуации, мотивы-речи, мотивы-действия, мотивысодержания и мотивы-характеристики эпического произведения, вывел феномен мотива за
границы фабулы и сюжета повествования и придал ему смысловое измерение. Сходные
тенденции обнаруживаются и в современных интертекстуальных исследованиях.
Г. А. Левинтон говорит о сюжетообразующем потенциале мотива: описываемый
сюжет существует одновременно на двух уровнях -- как некая семантическая единица,
некий смысл, инвариант (как мотив) и как реализация этого варианта, "изложение" смысла
на определённом языке (собственно как сюжет). Опираясь на эту идею, можно сказать,
что сюжет есть событийное развёртывание инвариантного мотива. А. Л. Бем считал, что
мотив потенциально содержит в себе многообразные возможности развития и
развёртывания, нарастания и осложнения побочными мотивами. С. Ю. Неклюдов
рассматривает мотивы как своеобразные статические элементы повествования, взятые вне
конкретных фабул. Называя их мотивами-образами или квази-мотивами, он считает их
своеобразными "семантическими сгущениями", лежащими в основе сюжетопостроения.
Н. А. Криничная, вслед за В. Я. Проппом, говорит о формально-логической разложимости
мотива на элементы, каждый из которых в отдельности может варьировать.
Таким образом, мотив выступает как тема, фиксирующая смысловое движение
сюжета в повествовании (В. Б. Шкловский). Именно он может быть интерпретирован в
консультировании как центральная идея жизнеописания или повествования об отдельном
значимом для субъекта жизненном эпизоде. Принципиально, можно предположить
реализацию всей жизнью конкретного субъекта нескольких мотивов (страдания,
странствия и т.д.). В этой связи небезынтересно вспомнить толкование Б. М. Гаспаровым
мотивики романа М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита": отмечая его лейтмотивное
построение, он говорит о таком принципе, при котором некоторый мотив, раз возникнув,
повторяется затем множество раз в разных вариантах, в новых очертаниях, в
многообразных сочетаниях с другими мотивами; при этом в роли мотива может выступать
любой феномен, любое смысловое "пятно" -- событие, черта характера, элемент
ландшафта, любой предмет, произнесённое слово, цвет, звук и т.д. Главное, что делает всё
это мотивом, -- его бесконечная репродукция в тексте. В отличие от традиционного
сюжетного повествования, где имеют место дискретные элементы типа персонажей или
событий, здесь нет заранее заданного "алфавита", он строится непосредственно в
развёртывании структуры и через структуру.
Иными словами, мотивы репрезентируют смыслы и связывают тексты в единое
смысловое пространство. Текст есть некая смысловая "сетка связей" и одновременно
"сетка мотивов" (Б. М. Гаспаров). В случае консультативной практики важное значение
приобретает помещение этих сеток в широкие жизненные контексты субъекта. Вне
контекстов мотивы утрачивают свою функцию сюжетообразования (Ю. В. Шатин, Т. ван
Дейк). Автобиографический нарратив находится в двойном контексте -- это природный,
внетекстовый мир и собственно диегесис, искусственно построенное пространство жизни,
возникающее в повествовании, которые единомоментно соединяются в дискурсивном
(смысло-речевом) контексте беседы консультанта и клиента. В результате этого
семантически мотив превращается в символически предельно сжатый комплекс мотивов;
как семантическая единица он гносеологичен, как онтологический феномен он
континуален (В. И. Тюпа). Мотив автобиографии есть явление расщепления на
составляющие некоторого центрального, значимого для субъекта семантического поля.
В контексте сказанного в анализе автобиографического повествования могут быть
выделены следующие смысловые пункты (И. В. Силантьев).
Мотив и повествование. Повествовательным началом проникнуты практически
все дискурсы культуры и общества, поэтому любой конкретный нарратив облекается в
соответствующую повествовательную (фабульную и сюжетную) форму. Повествование
есть изложение некоторых событий, в котором фиксированы существенные с точки
зрения субъекта моменты, поэтому мотивы всегда репрезентированы излагаемыми
событиями.
Мотив и событие. Центральной характеристикой мотива является действие,
совершаемое героем или вызванное другими силами. В семиотическом плане это такое
действие, которое приводит к событийному переходу героя "через границу
семантического поля" (Ю. М. Лотман). Событие, в отличие от мотива, всегда единично,
конкретно, уникально (ср.: мотив убийства в русской литературе и событие убийства
старухи-процентщицы в "Преступлении и наказании" Ф. М. Достоевского или мотив
блудного сына и стать блудным в результате совершения определённых действий -- ухода
из родительского дома, странствований, покаянного возвращения и т.д.). В этом качестве
мотив всегда привносит в повествование новую информацию, необходимую для движения
автобиографического сюжета (В. И. Тюпа).
Мотив и герой. Вопрос о различении персонажей и героя в литературном
повествовании Ю. М. Лотман решал следующим образом: персонаж выступает как
участник действий в фабуле, герой -- как участник событий в сюжете, обнаруживающий
семантическую причастность к центральному мотиву. В консультативной практике, на
наш взгляд, ситуация ещё более определённая: герой автобиографии -- сам клиент в
комплексе своих жизненных контекстов; другие персонажи лишь "поддерживают"
реализацию основного мотива героя-клиента.
Мотив и хронотоп. М. М. Бахтин говорил о хронотопичности (сюжетогенном
смыкании времени и пространства в литературном произведении) как собственной
характеристике основного мотива, поскольку сама его структура предполагает
семантическое наполнение признаками пространства и времени (например, в мотиве
встречи).
Мотив и тема. Этот пункт анализа связан к выделением ключевого слова,
характеризующего мотив (мотив пути, измены, встречи, уединения, чуда, чистоты и т.д.).
В нарратологическом анализе, как отмечает И. В. Силантьев, принято различать
предикативные (сязанные с действием -- мотив убийства, мотив измены и т.д.) и
непредикативные обозначения мотива. В последнем случае к называнию мотива, на наш
взгляд, могут быть привлечены идеи архетипической психологии К. Г. Юнга, и тогда
можно говорить о темах трикстера, страдания, мудрости, волшебства, терпения, борьбы,
предательства, победы, спасения и т.д. Во всех случаях тема является остановленным
смыслом повествования в каждом его фабульно оформленном моменте, всяким
промежуточным смысловым итогом развития нарратива.
Мотив и переживание. События, характеризующие мотив, -- это не просто
внешние объективные происшествия или действия субъекта, это и внутренние
переживания. Именно их содержание в форме мыслей и чувств, как правило, адресовано
консультанту. Характеризуя их, можно отметить, что эти переживания есть качественные
фиксации состояния изменения самого субъекта, несущие для него экзистенциальный
смысл. Именно это делает мотив повторяемым, фиксируемым в автобиографическом
нарративе. Сквозь призму индивидуального переживания мы можем говорить о мотивах
одиночества/взаимности, верности/предательства, потери/обретения, свободы и воли,
странничества, изгнанничества, нужности/отвергнутости, мщения и т.д.
Мотив и лейтмотив. Повторяющийся, постоянно воспроизводящийся в новых
связях и контекстах мотив автобиографического повествования можно называть
лейтмотивом. Он представляет собой типичный паттерн поведения и эмоционального
реагирования и позволяет анализировать не только жизненный путь, но и личностные
характеристики субъекта.
Семантика мотива. Любой мотив имеет ряд вероятностных выражений,
конкретных воплощений в автобиографическом повествовании, актуализирующихся
"здесь-и-сейчас". На одной и той же речевой единице (одиночество, встреча, страдание и
т.д.) вероятностно актуализируются разные семантические содержания ("одиночество
вдвоём"; никем не понятый, покинутый, изгнанный, эскапировавший, затерявшийся в
толпе, осиротевший; движущийся отдельно от других и т.д.). Семантическим инвариантом
мотива (ядром), вслед за В. Я. Проппом, считается его функция, предполагающая спектр
фабульных вариантов (варианты или "оболочки" мотива). Некоторые содержания для
конкретного субъекта прочнее удерживаются в орбите его семантики; они ближе к
функциональному смысловому ядру, сжимаются до индивидуально принятого символа и,
следовательно, имеют больший объяснительный потенциал в понимании особенностей
данного человека.
Мотив, сюжет, фабула автобиографического повествования как культурные
универсалии. Особый интерес представляет отнесённость конкретных лейтмотивов
автобиографического нарратива с архетипическими сюжетами и фабулами, поскольку, с
одной стороны, это помогает предсказывать типичную форму поведения субъекта в
пространстве его жизни, а с другой -- создаёт возможность поиска вариантов
терапевтической и коррекционной перестройки закрепившегося через первичную и
вторичную социализацию лейтмотива. В работах Е. М. Мелетинского показано, что
однородные мотивы суммируются, а новые мотивы, попадая в контекст имеющихся,
преобразуются и дополняют их. Таким образом, любой мотив "живёт" в составе некоего
"блока" (Б. Н. Путилов), где одни мотивы "притягивают" другие. Перестройка возможна
за счёт того, что в консультировании притягиваются наименее вероятные, с точки зрения
субъекта, для него мотивы (но вполне вероятные и осуществимые для других людей). В
совместных воображаемых сессиях консультант и клиент придумывают потенциально
возможные и принципиально иные варианты развёртывания жизни клиента, которые
могут в дальнейшем стать основой перестройки линий поведения и самоотношения.
Мотив и жизненные стратегии. В психологическом смысле изначальный мотив,
конечно, находится за повествовательной фабулой, поэтому причину именно такого
построения автобиографического нарратива и стратегий "оцельнения" героя (В. И. Тюпа)
мы можем лишь реконструировать, анализируя автобиографический текст.
Особенности интервью в качественном исследовании
Технология качественных интервью может быть различной по своим
особенностям, в зависимости от целей исследования.
Нарративные интервью (narrative — рассказ, повествование) представляют собой
свободное повествова­ние о жизни рассказчика без всякого вмешательства со стороны
интервьюера, кроме возможных междометий удивления или одобрения, которые
стимулируют и поддерживают нить рассказа. Предполагается, что в ходе такого
свободного изложения в памяти респондента ассоциативно всплывают в первую очередь
те эпизоды и моменты, которые представляют для него наибольшую субъективную
ценность. Это позволяет выявить наиболее важные «смыслообразующие» моменты,
конструирующие его биографию. В ходе интервью человек как бы заново обдумывает
свою жизнь, свое "я", отделяя его от совокупного "мы". Как показала российская практика
интервьюирования, такое самоосмысление и выделение своего "я" наиболее трудно дается
опрашиваемым, особенно людям с невысоким уровнем образования. Русские люди
больше привыкли мыслить себя в понятиях "мы". Ситуация интервью заставляет их
задуматься о себе как отдельном историческом и социальном субъекте.
Характерный пример из уже упоминавшегося исследования об отношении россиян к
Германии. Напомним, что интервью проводились в Москве и Берлине на художественной
выставке «Москва—Берлин». Художественные экспонаты выставки вызывали у
москвичей глобальные социально-исторические ассоциации, связанные с событиями
войны, несходством национальных характеров (мы—они), размышлениями о судьбах
Германии и России. Присутствовавший при обсуждении текстов интервью и
предлагаемых классификаций социолог из Биле-фельдского Университета Томас Флёт
высказал предположение, что те же самые экспонаты на этой выставке в Берлине у
немецких посетителей скорее всего являлись бы стимулом к размышлениям о
собственной жизни.
После нарративного интервью возможно пополнение необходимой информации
путем дополнительных вопросов.
Полуструктурированное интервью предполагает в каждом из тематических
блоков перечень обязательных аспектов, относительно которых должна быть получена
информация. Здесь важно в ходе свободной беседы задавать вопросы, интересующие
интервьюера, но так, чтобы они не нарушали общего хода беседы, а органически
вписывались в рассказ как уточнения. Если сделать это не удается, лучше не прерывать
общий ход разговора, а задать вопросы в конце беседы, вернувшись к данной теме: "Вы
мне рассказывали о Вашей первой работе, как много она Вам дала. А не могли бы Вы
уточнить, в каком это было году, и кто помог Вам устроиться на эту работу?"
Биографическое интервью является разновидностью полуструктурированного, где
тематические блоки соответствуют последовательности основных этапов жизненного
цикла респондента: "Детство", "Юность", "Учеба", "Женитьба", "Дети" и т. д. Интервьюер
только направляет разговор на определенную тему и умело подводит к следующему
блоку, когда, по его мнению, рассказ о данном периоде жизни исчерпан.
Лейтмотивное интервью позволяет проследить динамику одного и того же
аспекта жизнедеятельности индивида на протяжении разных периодов его биографии.
Например, если нас интересуют отношения между супругами на разных стадиях их
совместной жизни, то в процессе беседы, при переходе к каждому следующему периоду
жизненной истории, мы будем иметь в фокусе этот аспект и задавать дополнительные
вопросы, касающиеся изменений в супружеских отношениях.
Фокусированное интервью предполагает иную тактику: необходимо как можно
больше узнать только об одной жизненной ситуации. Исходя из этого, дополнительные
вопросы интервьюера направлены на углубление в определенную тему и предполагают
все большую конкретизацию субъективного представления о предмете исследования.
В целом же выбор стратегии и тактики интервью должен соответствовать целям
исследования. И главное — не следует забывать, что в ходе повествования люди доверяют
интервьюеру свои секреты, рассказывают о наиболее эмоционально-важных, радостных
или тягостных моментах своей жизни. Тяжелые воспоминания могут стать причиной
новой боли. Поведение интервьюера должно быть максимально тактичным: не надо
настаивать на дальнейшем углублении информации, даже если она представляет
несомненный исследовательский интерес. Лучше вернуться к эпизоду позднее, когда
человек уже успокоится, и попробовать еще раз задать вопрос.
Как правило, интервью занимает от 1,5 до 2 часов: позже человек начинает
повторяться. Все уточняющие вопросы, не уложившиеся в одно интервью или
появившиеся в ходе его анализа, лучше задать при повторной встрече или по телефону,
договорившись о возможности такой встречи по завершении беседы.
Парадокс глубинного интервью состоит в том, что самые интересные или самые
важные детали жизни всплывают, когда диктофон уже выключен и разговор, казалось бы,
закончен. Поэтому сразу же после окончания интервью необходимо составить краткий
неформальный комментарий, куда заносятся:
— подробные описания места проведения и обстановки интервью;
— возможно — особенности поведения (манеры, жесты) и внешнего вида
респондента;
— его реакции на интервью (с удовольствием, открыто, враждебно, замкнуто,
пренебрежительно);
— отличительные характеристики речи, а также первичные предположения или
гипотезы, и, наконец;
— обозначение недостающей информации или противоречий в рассказе.
На кассете диктофона помечается дата интервью, затем — имена интервьюера и
интервьюируемого и (или) код индивида (перед началом интервью не забудьте проверить,
работает ли диктофон!).
В ходе встречи собираются также все возможные полевые документы, которые
могут помочь при дальнейшем анализе (фотографии, письма, дневники, выписки из
официальных документов и т. д.). Необходимо заручиться согласием владельца на их
использование для научного отчета или публикации.
Основные правила действий интервьюера:
1. Необходимо отслеживать факты в естественной повседневной деятельности,
необычные события.
2. Непосредственный контакт с людьми предполагает двойственную позицию
участника-наблюдателя, а также установление доверительных отношений с респондентом.
3. Сочувствие и понимание при сохранении дистанции — непременное условие
для сохранения аналитической перспективы.
4. Постоянные детальные письменные заметки, фиксирующие ситуацию, сбор
дополнительных источников информации (фотографий, документов, писем, дневников и
т. д.) являются залогом всестороннего анализа явления.
5. Следует выделять как внешние (сознательные, "проговоренные"), так и скрытые
("непроговоренные", подразумеваемые) элементы обыденной практики.
Хранение полевой информации
Хранение полевой информации включает выбор формы компьютеризации или
другого способа долговременного ее использования. Здесь разумно придерживаться
следующих правил.
Первое правило: Первичная информация должна предельно адекватно
воспроизводить текст интервью. Поэтому она фиксируется на аудио- (иногда — видео-)
пленку. Стенография не желательна.
Второе правило: Первичная информация содержит краткий комментарий
исследователя, его живые, непосредственные впечатления, вопросы для дальнейшего
уточнения. Их можно записать на ту же пленку после окончания интервью.
Третье правило: Информация должна быть представлена в форме, пригодной для
длительной аналитической работы, а именно — в виде текста транскрипта речевой
информации. На бумаге или лучше всего — в компьютерной записи.
Четвертое правило: Транскрипт сохраняет все дословные высказывания
респондента и характер его речи без какого-либо редактирования.
При печатании транскрипта желательно предусмотреть слева от текста
определенный порядок нумерации строк или абзацев.
Специфика качественной информации состоит в том, что ее источник (респондент)
может принадлежать к совсем иной культуре. Фиксация речевых особенностей может
стать отдельным объектом лингвистически-культурного анализа. Поэтому так важно
дословно фиксировать живую разговорную речь людей.
В транскрипте фиксируются паузы» интонации (смеется, удивлен, возмущен), а
также эмоциональные междометия (хм, э-э-э, ну-у, нет-нет!). Соответствующие
инструкции по кодировке должны быть даны тому, кто делает транскрипт еще до его
написания. Кроме того, полезно предусмотреть и общую систему кодирования текстов по
имени респондента, дате и месту проведения интервью и т. д.
При составлении транскрипта оставляют большие поля для первичных и
последующих комментариев исследователя. Такие заметки обычно называются "мемос"
(памятки). Все заметки, как эмоциональные, так и первые аналитические предположения,
фиксируются на полях.
Пятое правило: Хорошо бы сделать как можно больше копий текстового материала
для последующей "работы ножницами" — соединение частей текста по соответствующим
темам, датам, событиям.
Занесение текстов интервью или наблюдений в компьютер и их одновременное
кодирование по тематическим блокам информации является, наиболее удобным способом
хранения, особенно в случае большого количества источников информации12
Программы NUD-IST, ATLAS и SPSS позволяют проводить перекрестный анализ
текстовых данных по количественным и качественным признакам. Наш опыт занесения
данных о 2 тысячах индивидов позволил структурировать информацию об их жизненном
пути на всем его протяжении. За единицу анализа был принят биографический эпизод
профессионального, семейного, миграционного пути. Подробнее см. [ 224].
При малой численности интервью нет надобности в компьютерной кодировке
жизненных эпизодов. К тому же дробление материала на эпизоды лишает жизненный
документ его уникальности.
Описание данных и проверка надежности
Разнообразие
исходных
данных,
отличающихся
по
видам
текстов,
исследовательским стратегиям и задачам исследования, лишает возможности дать
жесткие рекомендации: каждый выбирает свою стратегию анализа. Однако здесь можно
определить общие ориентиры, направляющие творческий поиск.
Принципы аналитического описания. Осмысление данных — наиболее
кропотливая и интересная часть ра­боты, которая отнимает существенно больше времени
и сил, чем процесс сбора материала.
Оно начинается с аналитического описания текстов. Уже сам процесс первичного
прочтения требует немало времени: внимательное чтение текста, разработка системы
первичного кодирования, авторские комментарии.
При повторном чтении комментарии переосмысливаются, сопоставляются с
контекстом ситуации и научным видением исследователя. В результате многие из них
оказываются лишними и заменяются новыми, текст перечитывается снова, проясняются
новые нюансы. И так несколько раз. Исследователь уточняет свой угол зрения снова и
снова, возвращается к транскрипту, открывает новые смыслы до тех пор, пока
аналитическая концепция и содержание текстового изложения не совпадут достаточно
полно. Процесс "интерактивного" общения с текстом может продолжаться очень долго.
Требуется многократное и многоаспектное комбинирование и переосмысление огромного
объема словесной информации до тех пор, пока мы не почувствуем, что за кажущимся
хаосом скрывается какой-то смысл: ключевые идеи и темы становятся, наконец,
относительно ясными.
Основные отличия данной техники от традиционной процедуры контент-анализа
состоят в следующем: а) аналитические понятия постоянно переосмысливаются и
изменяются; б) транскрипт как источник информации всегда остается первичным,
базовым элементом по отношению к концепциям; в) элементом информации при анализе
является не только сам текст, но и общий контекст ситуации. Словом, первичный анализ
имеет цикличный характер, в отличии от линейного в контент-анализе.
Любое повествование (нарратив) представляет собой личную форму изложения,
личное свидетельство, переполненное как субъективным, так и социальным содержанием
в их взаимосплетении. Социологическая ценность такого повествования обнаруживает
себя при дистанцировании от текста как попытка совместить данное свидетельство с
концептуальным знанием, т.е. обозначением наблюдаемых социально-культурных форм в
определенных понятиях. В процессе анализа устанавливается перспектива нормативного и
отклоняющегося, обычного и странного, нового и давно известного. Другими словами,
задача интерпретатора состоит в переходе от наивного доверия к взглядам и оценкам
рассказчика к критическому суждению и сравнению с позиции социального знания [55].
Следует внимательно следить за тем, чтобы при первичном кодировании и переходе к
концептуализации не потерять связь с исходным личностным текстом. Мы постоянно
возвращаемся к нему, добавляя к прежнему восприятию новые оттенки и подробности,
возникшие из прочтения текста, анализа других источников, путем сопоставления с более
широким социальным контекстом.
Проблема надежности, данных качественного исследования — наиболее уязвимая
сторона этой методологии. Она является предметом критики со стороны
"количественников", так как достоверных статистик валидности в этом случае быть не
может. Надежность информации обеспечивается следующими действиями исследователя:
1) сопоставление высказываний с реальными фактами, особенно, если речь идет о
событиях, которые можно проверить по официальным документам: даты рождения,
.смерти, развода, исторического события;
2) выявление противоречий в высказываниях респондента или разных индивидов.
Например, уточняющую информацию о событиях семейной истории или узкой общности
всегда можно получить у других членов группы;
3) сопоставление с аналогичными обстоятельствами и событиями в жизни других
людей, т. е. — в рамках близких, аналогичных социальных контекстов; особенно это
значимо при анализе данных кейс-стади;
4) сравнение полученных данных с другими источниками информации и прежде
всего количественными (если они имеются) для определения степени типичности,
репрезентативности данного "случая". Хороший способ повышения надежности данных
— отбор объектов для интервьюирования из выборки уже выполненного массового
обследования.13
Для проверки степени объективности исследователя на этапе интерпретации
данных применяется метод триангуляции — перекрестной интерпретации некоторого
фрагмента, случая тремя исследователями, работающими в команде.14
В любом случае перед началом анализа следует задать себе два вопроса.
Первый — насколько и в чем можно доверять интервьюируемому, что нужно
проверить дополнительно?
И второй вопрос — насколько и в чем можно доверять интервьюеру, как
сложились его отношения с респондентом: не были ли возраст, пол, взгляды интервьюера
поводом для неискренности рассказчика?
Задача исследователя-аналитика состоит не просто в том, чтобы устранить эти
сложности. При дальнейшей интерпретации материала необходимо учитывать их влияние
или хотя бы оговорить возможность их побочного влияния на рассказ.
Вместе с тем необходимо помнить, что проблема правдивости или неправдивости
рассказчика для социолога имеет несколько иной смысл, чем, например, для историка,
которому необходимы свидетельства очевидцев. Социологу важнее разобраться, какие
культурологические особенности стоят за тем или иным "социальным мифом" или
искажением факта. Тут прежде всего надо задаться вопросом: какие поколенческие,
национальные, региональные или другие особенности жизни человека ведут к
искажениям в изложении одного и того же факта. Центральная задача — выявить
скрытый социальный смысл наблюдаемого факта.