Пить можно каждому, но только

“London Info” N 14 (170) 16 апреля 2004 г
ПРО НАШИХ И НЕ НАШИХ
Позвольте заявить вам, господа, мою авторскую позицию.
Первое. Я не считаю многобрачие смертным грехом для женщины. Это не
распространяется на нимфоманок и охотниц за золотым тельцом.
Второе. Мне гадко видеть, как забрасываются камнями те, кто «предал
Родину» и «променял березку за окном» на кусок хлеба с маслом, завернутый в
диплом Кембриджийского университета, для своих детей. Гадко, и все. А кто не
согласен, тот может перейти на другую сторону улицы.
Итак,
История вторая.
Носки на полтона темнее, чем брюки.
Сцена первая. Дело происходит в одной из бывших республик Советского
Союза, не самой передовой, но уже знакомой с тампаксами и электричеством.
Лизавета (жгучая брюнетка с осиной талией и карими в лучиках глазами) стоит на
вокзале родного города с дипломом факультета журналистики западного
университета, не самого западного, но уже трудно досягаемого для челноков, в
одной руке и малюткой-дочерью в другом. Студенческий скоропостижный брак
буквально на днях угас, как глаз Терминатора, под прессом двух темпераментов,
дипломной горячки и невозможности для сватьев всласть переругаться на общем
языке.
Этот первый, пробный удар Судьбы проходит как-то рикошетом. Так,
царапина, больно, но немножко. Молодость и необозримое поле деятельности
компенсируют его с большим запасом.
Поезд, высадив Лизавету, дает прощальный гудок, и родной город
гостеприимно обволакивает ее выхлопными газами.
Занавес.
Сцена вторая. Лизавета, с заметно округлившимся животом, ловко
орудует малярной кистью, балансируя на стремянке под потолком. Второй муж
(еще более жгучий брюнет) бегает где-то , как обычно, «по бизнесу». Лизавете
очень хочется есть, а также сбросить кисть на голову сидящей у стола золовки и
поскорее засесть за горящую синим пламенем статью. Но золовка (жгучая
брюнетка) – это персона нон грата, что-то вроде недружественного посла от
огромного (Лизавета так и не успела запомнить всех в лицо) семейного клана.
Золовка приходит каждый день проследить, чтобы Лизаветин муж был накормлен
«как у нас положено», и чтобы сама Лизавета «себе много воли не давала».
Звонит редактор. Горячо нашептывая в трубку клятвы и оправдания,
Лизавета чувствует золовкино дыхание на уровне ключиц. В глазах почему-то
темнеет.
Занавес.
Сцена третья. Горячая точка, эпицентр взрыва, огневой рубеж – рабочее
утро в кулуарах республиканского телевидения. Как и положено в горячей точке,
валит густой дым (сигаретный), и шибко стреляют (опять же сигареты). Размышляя
на ходу, сейчас ли позвонить квартирной хозяйке, что платить пока нечем, или
рано еще, пусть выспится перед истерикой, Лизавета проскакивает дверной проем
и тут же (как при обратной съемке) возвращается вперед спиной.
В приемной, свернув ноги калачиком, сидит роскошный тип. Улыбка и
носки на полтона темнее, чем брюки выдают в нем иностранца. Лизавета, как
большинство умных женщин, умеет делать «Хоп!», и в приемную входит не
пожеванное существо с «подплывшей» после недавних вторых родов фигурой и
волосами, уставшими изображать прическу, а нечто невыносимо прекрасное.
Кстати блеснувший солнечный луч озаряет нимбом роскошную гриву. Иностранец
зажмуривается. Ему явственно слышится, как в приемной запели ангелы.
Занавес.
Вынужденный антракт. Елизавета несется по улицам города, судорожно
дыша и стараясь не плакать, чтобы не потерять фокус и не упасть. Только что она
лично, хорошо поставленным голосом, прочитала сводку горячих новостей.
Националисты заложили очередную бомбу в здание школы. Лизавету и
телезрителей шокировать этим было затруднительно – Республика уже давно жила
на военном положении – но школа была та самая, где училась старшая Лизаветина
дочка.
В военное время самое то делать журналисткую карьеру. Лизавета была
талантлива и смела до безрассудства, к тому же ей подозрительно везло. Она
быстро обзавелась всем, что положено: хорошей квартирой, приличной машиной и
завистниками. У нее уже был даже муж-иностранец, причем, не жгучий брюнет, а
настоящий англичанин (тот самый, в носках), что, по мнению завистников, было
уже череcчур.
И вот, сломя голову несясь к дочкиной школе, – от ужаса про машину
даже не вспомнилось – Лизавета вымаливала у Судьбы ее жизнь, обещая взамен
бросить все – все! – даже уехать от всего этого кошмара в Англию, с ее собаками
Баскервилей и туманами.
Слава Богу, с дочкой обошлось.
Конец антракта.
Сцена четвертая. Англия, ...шир. Лизавета сидит, обессиленная, на
ступеньках собственного сельского паба. Этот паб куплен ими с мужем недавно, и
Лизавета еще помнит энтузиазм и радость, отдающие в нос пузырьками, когда они
впервые перешагнули порог этого огромного запущенного здания. Работая, как
термит, с утра до ночи, с малярной кистью (де жа вю?), с тряпкой, за стойкой, в
саду, Лизавета искренне верила, что «кует счастье» и налаживает семейное Дело,
которое можно будет с прощальной улыбкой на устах передать дочкам и умереть
достойно, с любимым в один день.
Но отношения с мужем отчего-то стали разъезжаться, как много раз
стиранная рубашка. Все дольше он засиживается по вечерам с завсегдатаями паба
за пинтой-другой, все меньше доверяет Лизавете финансовую сторону Дела. Даже
ключ от офиса повадился прятать..
Лизавета вздрaгивает от взрыва хохота. Прислушивается. Оказывается,
говорят о ней, об «этой русской», с удовольствием смакуя ее сексуальные
пристрастия, причем муж (роскошный тип, носки на полтона темнее..) не
гнушается физиологическими деталями. В глазах Лизаветы отчего-то темнеет..
Занавес.
Сцена пятая. Прелестный провинциальный английский городок. Все в
пределах пятнадцати минут пешего хода: квартирка, которую Лизавета с дочками
снимает за смешные деньги, Университет, при котором она работает «для души»,
переводя для кого-то речи российских деятелей с депутатского на литературный
русский. И до психбольницы рукой подать, где по ночам, перемыв коридоры и
туалеты, можно пописывать без помех, примостясь на кухне.
Лизавета живет себе потихоньку, залечивая недавнее проникающее
ранение, нанесенное Судьбой. Этот последний развод был не из легких.
Джентльмен в носках на полтона темнее брюк, разогретый пивом и сочуствием
«собратьев по разуму» призывал «эту русскую» к повиновению всеми доступными
ему методами. Обнаружив как-то себя в приюте для «прессуемых жен»,
завернутую в одеяло и со следами мужниных пальцев на шее, Лизавета совершила
обратное «Хоп!». В голове проянилось, глаза высохли, затем в них появилось по
дулу, направленных на противника.
О возвращении в Республику не могло быть и речи. Дети уже вовсю
лопотали по-английски и перемен бы не одобрили. Грамотный адвокат указал, где
свет в конце тоннеля, и денег за это не взял. Такая страна.
Занавес.
Сцена шестая. Военный городок в предместье Лондона. Пальцы
Лизаветы порхают по клавиатуре компьютера. Она спешит закончить статью,
отправить ее по «мылу» редактору и спокойно заняться «чисткой перьев». Вечером
– театр. Муж привык и даже научился бесшумно засыпать по ходу действия,
задумчиво прикрыв глаза ладонью. Он – настоящий (без кавычек) полковник,
молод и хорош собой. Лизавету и девочек обожает, журналисткой деятельностью
жены гордится необычайно. Когда в одном из ведущих российских изданий
появилось лизаветино интервью с голливудской дивой, весь военный городок с
благоговением передавал газетный листок из рук в руки, ни черта, если честно, в
нем не понимая.
Давайте опустим здесь занавес над нашей историей. Те, кто толпится
на другой стороне улицы, уже кричат: «Распущенность!» и бросаются камнями.
Ответим им: «Терпение, господа. Не зарекайтесь. Жизнь, она длинна и полна
импровизаций...»