Шеуджен Э.А., Шхачемуков Р.М. О периодизации

Шеуджен Э.А., Шхачемуков Р.М.
О ПЕРИОДИЗАЦИИ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА В АДЫГЕЕ *
Создание научной периодизации процесса развития исторического
знания представляется непростой задачей, требующей теоретикометодологического осмысления явлений различного уровня и значимости, учитывая, что в объем широко применяемых в историографии понятий, таких как «развитие», «движение», «процесс» входят различные
по интенсивности и глубине изменения, связанные с получением, фиксацией, передачей и использованием опыта изучения истории.
Исходя из обозначенной постановки проблемы, важно понять,
какие показатели наиболее адекватно фиксируют процесс становления и
развития исторического знания в конкретных административных образованиях (республика, край, область), не имеющих развитой традиции
историописаний. Нередко ответ на этот вопрос сводится к количественным характеристикам: число историков, публикаций, специальных периодических изданий, защищенных диссертаций. При этом не учитывается, что это только видимая часть айсберга: гораздо важнее определить
качественные «подвижки» в развитии исторического знания.
Возникает масса непростых вопросов, главный из которых – какие
изменения в структуре историографии являются определяющими?
В результате выявляется достаточно широкий круг составляющих. Развитие историографии – это появление новых исторических концепций,
исследовательских школ и направлений; – это новая проблематика и типология исторических сочинений; это – «прибавление» в корпусе исторических источников; это – новые исследовательские приемы, методы и
методики аналитической работы.
Однако этим не исчерпываются сферы влияния. Энергетика импульсов проявляется и в такой «материальной» области историографии,
как система подготовки кадров, наличие научных центров и школ специальных периодических изданий, архивов и библиотек. Но и это далеко не
полный перечень, его можно дополнить другими не менее важными
составляющими. По-видимому, при выделении периодов этого многослойного процесса речь может и должна идти о целостном исследоваСтатья выполнена в рамках исследовательского проекта № 6.768.11 по заданию Министерства образования и науки Российской Федерации (2012 г.).
*
46
нии механизма движения исторического знания, системном подходе к
анализу как можно большего числа составляющих.
При всей общности основной линии заметно отличаются процессы
развития исторического знания в границах национальных историографий: они имеют не только разную интенсивность, выраженную диахронию, но и различную историографическую практику. Именно этими
обстоятельствами, в определяющей степени, обусловлено обращение к
периодизации историографического процесса в Адыгее как одной из
моделей сжатого во времени становления и развития исторического
знания, перехода от устной к письменной традиции, от истории народа
(адыги) к истории народов, населяющих многонациональное образование (область, республика).
При этом важно отметить, что магистральная линия поэтапных
изменений: зарождение, оформление в самостоятельное научное
направление заметно осложняется за счет «разрывов», прерываний линии развития, «уходов в тень», утраты и восстановления исследовательских традиций, кризисных явлений.
Первостепенную значимость приобретает определение начала зарождения «исторического интереса». В этом плане принципиально важна постановка вопроса о месте устной традиции в процессе развития исторического знания. Казалось бы, исходя из существующего определения предмета историографии, устная традиция уже по определению не
может учитываться при создании периодизации истории развития исторического знания. Однако нельзя не отметить, что при отсутствии письменности, например у адыгов, «эпическая модель истории» стала важнейшим способом хранения информации, источником коллективных
исторических представлений. Еще в середине XIX в. член Кавказского
отдела Русского географического общества Л.Я. Люлье, занимавшийся
собиранием этнографических сведений о адыгах (черкесах), отмечал,
что «в исследованиях подобного рода народные предания служат большим пособием», именно благодаря им память о предках не остается «в
забвении»1.
Более того, и в самом адыгском обществе все более осознавалось
значение устных свидетельств исторического прошлого. «Нартов эпос,
сказки, песни-плачи, песни героические, поговорки, пословицы и т.п.
произведения, полные неподражаемой поэтической красоты, проливающие большой свет на историю черкесов, все эти произведения, –
с болью писал С. Сиюхов, – будут потеряны, если в ближайший срок не
47
будут приняты самые серьезные меры к собиранию и записи всего того,
что можно еще собрать и записать»2.
Однако, несмотря на значимость устной традиции, она является
лишь преддверием письменной фиксации исторического знания. Именно
в этой плоскости возникает ряд вопросов: на каком языке должны быть
написаны исторические сочинения, закладывающие основу этнической
истории, чтобы стать «началом» и можно ли связывать становление
историописания с авторами «из вне»?
В существующей литературе, как правило, начало историографического процесса соотносится с письменной историей. Исходя из данного подхода, зарождение исторического знания у бесписьменных народов связывается с сознанием письменности или появлением первых
работ на любом языке. При таком подходе хронологические границы
историописаний о народах Северного Кавказа сдвигаются в глубину веков, к античной и средневековой истории, включая сочинения европейских, арабских, турецких, персидских, русских авторов3.
В современной историографии сложившаяся реальность фактически не учитывается: начало процесса становления исторического знания
связывается с развитием российского кавказоведения. Важным шагом на
пути закрепления данного подхода стали работы М.Е. Колесниковой,
предложившей на основе изучения обширного корпуса известных и
впервые представленных в двухтомном библиографическом указателе
работ4 периодизацию северокавказской историографии5, главным методологическим и организующим началом которой является развитие российского кавказоведения.
С учетом предложенных подходов и корректирующих моментов
(исключения периода устной традиции и интереса к истории народа «из
вне») в процессе развития исторического знания в Адыгее можно выделить качественно различные периоды, в основе которых лежат характерные, типологические особенности, отражающие зарождение и развитие новых явлений, кардинально изменявших историографическую ситуацию, обеспечивших переход к качественно новому состоянию. При
этом возникает необходимость придать процессу развития исторического знания большую «историографичность», избегая жестких хронологических каркасов.
К первому периоду – может быть отнесен продолжительный
период (вторая половина XVIII в. – первые два десятилетия XX в.)6,
характеризуемый зарождением «исторического интереса», накоплением
48
различного вида свидетельств о событиях отдаленного и не столь отдаленного прошлого. Конечно, когда мы говорим о зарождении исторического знания в Адыгее, в этом есть определенная условность: речь идет
лишь о фиксации отдельных исторических сведений об адыгах (черкесах). В границах периодов, учитывая внутреннюю динамику развития
исторического знания, целесообразно выделить особые этапы, как фиксированные стадии на пути движения, с учетом своеобразия развития
проявлявшегося в динамике и прерывности исторического процесса.
Первый этап – вторая половина XVIII - 60-е гг. XIX в. Именно в
это время началось систематическое изучение народов Северного Кавказа. Благодаря деятельности научных экспедиций и трудам Г.-Ю.
Клапрота, П.-С. Палласа, И.-А. Гюльденштедта, Ф.-Д. Монпере, С.М.
Броневского стала зарождаться «русская историография» Черкесии.
Именно в это время появилось одно из первых описаний адыгских земель7.
Известно, что усиление интереса к историческому прошлому связано, как правило, с переломными событиями: именно таким для народов Северного Кавказа становится Кавказская война, разрушившая привычный традиционный мир горцев. Известно, что этнические и конфессиональные конфликты, войны и революции, переходные эпохи и тому
подобные состояния общества, характеризуемые как «эпохи катастроф»,
влекут за собой не только изменения направленности и ритмов общественной жизни, но и обостряют потребность в осмыслении прошлого
опыта.
С первых лет война на Кавказе воспринималась как особое явление, не вписывавшееся в привычные представления. России пришлось
столкнуться на Северном Кавказе с неизвестным миром, с народами,
имеющими другие традиции и обычаи. По мере развития событий,
наряду с острейшими военно-политическими проблемами, актуальными
становились знания о народах региона.
Важно отметить, что именно на этом этапе к изучению истории
адыгов обращаются Шора Ногмов и Хан-Гирей пишущие историю
«своего» народа8. Более того, осознается значимость подобных историописаний. «История народов есть предмет важный, – писал ХанГирей, – его изучать не только любопытно, но даже необходимо, чтобы
иметь о них удовлетворительное понятие»9.
Для характеристики сложившейся историографической ситуации,
серьезное значение приобретает вопрос об исторических источниках. К
49
ним Ш. Ногмов относил: изустные предания, известные в народе под
названием «сказания старцев»; песни, сочиненные на важные происшествия и подтверждающие сказания старцев; пословицы и народные поговорки по поводу разных исторических событий; древние наименования урочищ; памятники зодчества и ваяния, сохранившиеся в целостности от прежних времен; любопытная рукописная книга уорка Измаила
Шогенова, написанная на греческом языке; сохранившиеся в Кабарде
родословные списки фамилий нынешних князей на турецком языке; собрание так называемых статейных или посольских дел и жалованных
грамот10.
Работы Ш. Ногмова и Хан-Гирея были не только адекватны
начальному этапу становления исторической науки, но, как это ни удивительно, по уровню постановки проблем «вписываются» в дискуссионные вопросы современного кавказоведения. Их труды стали интересными попытками дать целостное представление об адыгах: их «вписанность» в конкретные географические и временные рамки, особенности
процесса этногенеза, система жизнедеятельности, культурноисторические связи с окружающими народами.
Второй этап – (60-е гг. XIX в. - первые два десятилетия XX в.)
становится принципиально значимым временем интенсификации историографического процесса. Для адыгов, как и других народов Северного
Кавказа, в нем как бы совместились две «разорванные» войной эпохи –
«до и после», сменившие друг друга в преемственности и противоборстве. И хотя на официальном уровне утверждалась мысль, что с шестидесятых годов XIX столетия «совершилось окончательное внешнее покорение Кавказа, а с ним наступили и внешняя тишина, и внешнее спокойствие и внешний мир»11, в реальности противоречия продолжали сохранять остроту.
Однако, несмотря на трудности перехода в новую систему отношений, в среде адыгов явственно проявлялось такое явление, как «культурные ожидания» (просветительство, краеведческое движение, стремление населения к получению образования). Образованная часть адыгского общества всеми доступными средствами способствовала развитию интереса к истории и культуре своего народа, четко осознавая, что
традиционное адыгское общество, став частью российского государственного организма, переживало масштабную, сложную, далеко не
однозначную по последствиям трансформацию. «Колесо истории повернулось, – подчеркивал С. Сиюхов, – и черкесы очутились в других
50
социально-политических условиях, приспособиться к которым им,
конечно, нелегко»12.
Этот этап был переломным в становлении российского кавказоведения. Реакцией на своеобразие «горского мира» стало стремление русских ученых осмыслить историю народов региона. Особую роль в переходе народов северокавказского региона от устной к письменной традиции сыграла деятельность Кавказской археографической комиссии, собравшей и опубликовавшей многотомное собрание ценнейших материалов по истории народов Кавказа13. Кроме того, во второй половине
XIX в. были изданы многотомные документальные собрания: «Сборник
сведений о кавказских горцах»14, «Сборник статистических сведений о
Кавказе», «Сборник сведений о местностях и племенах Кавказа»
закрепившие в письменной форме значительные пласты устных свидетельств.
Такие известные ученые как Н.Ф. Дубровин, П.И. Ковалевский,
Ф.И. Леонтович, Л.Г. Лопатинский, Л.Я. Люлье, В.Ф. Миллер, П.К. Услар,
Ф.И. Шегрен не только часто посещали этот регион, но и многие годы
жили среди горцев, исследуя их историю и культуру. Благодаря их усилиям закладывались основы российского кавказоведения, исторический
опыт и судьба северокавказских народов открывались русскому сознанию,
становились достоянием исторической науки. По оценке академика
Н.Ф. Дубровина, «ни один уголок нашего отечества не имеет столь обширной литературы по всем отраслям знаний, какую имеет Кавказ...»16.
В исследовательский процесс все более вовлекались историки Кубани и местная интеллигенция, «любители древностей». В «Известиях
Общества любителей изучения Кубанской области», «Кубанских областных ведомостях» и других краевых изданиях систематически публиковались статьи по истории и этнографии адыгов.
События на Северном Кавказе возбудили «в высшей степени общественное внимание»17. В 1898 г. вышел в свет обобщающий труд
«Кавказ» в серии «Живописная Россия», немало страниц которого посвящены адыгам. Подводя итоги описанию народов Кавказа, авторы
приходят к весьма важному заключению: «он стоит каким-то грозным
стражем на рубеже двух миров, двух историй, двух разных человечеств,
древнего – Азиатского и нового – Европейского»18.
В начале XX в. ситуация стала заметно меняться: складывается немногочисленная, но общественно активная группа образованных адыгов:
Б. Шарданов, Э. Кудашев, П. Тамбиев, С. Сиюхов, И. Цей19. Благодаря
51
их деятельности были записаны народные песни, сказания, предания,
начато создание так называемой «тацитовой истории», основанной на
устных свидетельствах20.
В автобиографическом очерке, написанном в 1916 г., С. Сиюхов
называет проблемы, заслуживающие особого исследовательского внимания: «адыга хабза», авторитетное право старейшин, адыгское гостеприимство, горский метод ведения партизанской войны, народное лечение – костоправство, культура коневодства и кавалерийское дело, культ
матери и материнского молока, горская взаимопомощь и взаимная поддержка, кровная месть и ее законы, народные игры и зрелища21.
По мере развития историографии эти темы в той или иной степени
стали предметом изучения. Но, как правило, они исследовались в рамках адыгской истории, в то время как С. Сиюхов видел более широкую
исследовательскую перспективу, считая, что они могут «представлять
интерес для науки, для вскрытия некоторых еще неясных вопросов истории и юриспруденции»22. Подобная точка зрения приобретает особую
актуальность в наше время в связи с развитием историкосравнительного метода и усилением процессов глобализации исторического знания.
Обобщенное представление об уровне изучения народов Северного
Кавказа дают статьи знаменитой энциклопедии Ф.А. Брокгауза и
И.А. Ефрона, издававшейся в России в конце XIX – начале XX вв. В энциклопедии отмечалось, что изучение Кавказа началось «сравнительно
поздно»: первые исследования появились лишь в 50-е годы. 23. Несмотря
на несомненный авторитет этого справочного издания, с подобным заключением трудно согласиться: изучение Кавказа, как уже отмечалось,
началось гораздо раньше24. Усилиями многих исследователей были заложены основы научного познания Северного Кавказа, создавалась
обобщенная картина новой истории Черкесии.
Конечно, для адыгов интерес к «научной» истории не мог стать и
не стал массовым явлением. Обращение к историческим проблемам
стало скорее знаком «избранности», оставаясь в большей степени элементом культуры, чем науки. Тем не менее, на новый уровень вышло
осознание значимости исторического опыта, понимание трагизма его
деформации. В целом складывается достаточно полное представление о
состоянии исторического знания, объеме накопленной исторической
информации.
52
Второй период развития историографии достаточно органично
вписывается в хронологию советской истории, с учетом некоторых
подвижек, обусловленных особенностями общественного и историографического процесса. Для «молодой» северокавказской историографии моментом «истины» стали революционные события 1917 г. Наряду со значительными изменениями в политической и социальноэкономической сферах происходили глубинные процессы в духовной
жизни и историческом сознании народов страны, благодаря которым
народы, этнические сообщества стали осознавать смысл и значимость
исторического опыта.
Советская историография, несмотря на резко негативное отношение к ней значительной части современных историков, представляла
весьма важный период развития историографии XX в., отражая принадлежность этого направления исторического знания к конкретному общественному строю («советское общество») и определенной идеологии
— марксизму, точнее, марксизму-ленинизму.
Хронологически советская историография Северного Кавказа
охватывает период с 1920 – до конца 80-х гг. Именно в эти годы история
адыгов (Адыгеи) приобрела черты научного направления исторического
знания, на смену отдельным энтузиастам пришли профессиональные
историки, сложилась исследовательская проблематика, в научный оборот был введен значительный корпус архивных документов, опубликованы обобщающие работы по истории народов Северного Кавказа и
Адыгеи. В то же время, развитие исторической науки осложнялось партийно-идеологическим «руководством» научными исследованиями,
стремлением вписать их в прокрустово ложе формационной концепции,
сознательным разрывом с предшествующей исследовательской традицией.
В характерном для этого периода историографическом процессе
можно выделить несколько этапов, связанных со сменой политических
ориентиров, оказавших непосредственное влияние на деятельность историков. В значительной степени переходным этапом становятся 20-е
гг. Именно в это время осознается значение традиции местных историописаний, происходит развитие исторического краеведения. И хотя в существующей периодизации эти годы принято относить к советской истории, характер процессов, происходивших в историческом знание скорее отражал влияние позитивистской, чем марксистской методологии,
53
несмотря на признаки усиливающегося идеологического влияния новой
власти.
Особую роль в развитии исторического знания сыграло краеведение, реально ставшее наиболее значимым научным направлением, объединявшим немногочисленные «научные силы» и инициативные потоки. Краеведческие организации (общества, музеи, институты) стали
наиболее распространенным типом научных учреждений. В силу своей
специфики краеведение являлось именно той сферой, где органично соединялись интересы научного поиска, практического использования полученных результатов и предметной культурно-просветительской деятельности25.
Несмотря на объективные трудности, первое десятилетие «новой
эпохи» стало «золотым веком» для северокавказского краеведения:
складывалась его структура, происходило интенсивное накопление источников, развивалась исследовательская проблематика, широко издавались периодические издания.
Определяющее значение для становления «нового» краеведения
имела существовавшая традиция, а также устойчивый интерес известных ученых России к кавказоведению. Уже в мае-июне 1920 г. на территории только что освобожденной от белогвардейцев и интервентов,
пронизанной разрухой, голодом, эпидемиями возобновили работу экспедиции Академии наук. Ими было продолжено археологическое, этнографическое и лингвистическое изучение Северного Кавказа, давшее,
как отмечалось в отчетах, «чрезвычайно ценный материал»26.
К проблемам адыгской истории обращались различные краеведческие общества, ассоциации, институты: Северо-Кавказский институт
краеведения27, фактически ставший координационным центром, объединившим все «местные научные силы», Северо-Кавказская ассоциация научно-исследовательских институтов, Общество археологии, истории и этнографии (Ростов н/Д), Общество любителей изучения Кубанского края (Краснодар), Литературно-историческое и этнологическое
общество (Краснодар). Так, в Общество изучения Адыгейской (Черкесской) области входили не только известные деятели, представлявшие,
по существу, весь имевшийся интеллектуальный потенциал области –
И. Наврузов, Д. Ашхамаф, К. Мишуриев, Ш. Кубов, Ч. Пшунелов,
А. Чамоков, И. Цей, но и представители широкой общественности: учителя, врачи, работники различных учреждений и организаций28.
54
Итоговым событием этого периода стало издание в 1927 г. в серии
«Республики и области СССР» историко-этнологического и культурноэкономического очерка «Адыгея», ставшего «одним из первых опытов
серьезной работы по обследованию национальных образований» края29.
Несмотря на небольшой формат очерков, авторам удалось выделить
главные проблемы адыгской истории: происхождение народа, социальная (племенная) структура, миграционные процессы, сословное и классовое деление, отношения с Россией, колонизация Черкесии, выселение
адыгов в Турцию, судьба адыгов на родине. Выход в свет этого обобщающего труда можно считать своего рода точкой отсчета, с которой
«ускоряется» процесс развития адыгской историографии.
Фактически в эти годы в общих чертах определилась проблематика, доминировавшая в советской историографии: революционное движение, гражданская война, национально-государственное строительство, хозяйственно-экономическое и культурное развитие Адыгеи30.
Настойчиво ставился вопрос об актуальности, срочности и неотложности исторического и этнографического изучения народов Северного Кавказа. «У огромного числа освободившихся после Октября народов,
писал С. Сиюхов, – помимо отсутствия письменности, литературы, есть
еще и другое несчастье, – это отсутствие писанной истории»31.
Разумеется, говорить о развитии исторического знания, как науки,
на этом этапе преждевременно – речь идет о настойчивых попытках создания первых обобщающих работ по истории Адыгеи.
Второй этап – (30-е - 50-е гг.) время упрочения позиций советской историографии, усиливающегося противоборства марксистского и
не марксистского (буржуазного) направления в историографии; кардинальных преобразований организационных основ исторического знания; подготовки кадров историков-марксистов и их консолидации; перемещения исследовательского интереса в сферу социальноэкономических отношений, классовой борьбы и революционных движений; утверждение «культовых» явлений; политизации и идеологизации исторического знания, репрессий против историков. Эти явления, в
целом характерные для советской историографии, не могли не оказывать влияния на развитие исторической науки в Адыгее.
Наиболее типологичным явлением стала подготовка и публикация
юбилейных изданий32, освещавших достижения Адыгейской автономной области. В них, как правило, проводилось сравнение с дореволюционными показателями с целью продемонстрировать успехи социалисти55
ческого строительства в области. Наиболее убедительными были успехи
культурного строительства. Именно в эту сферу был перемещен исследовательский интерес. Общим местом стало утверждение, что в результате культурной революции, происшедшей в Адыгее за годы Советской
власти, неизмеримо вырос общественно-политический и культурный
уровень широких трудящихся масс области. Трудящиеся Адыгеи освободились от многих феодально-родовых пережитков в быту, вырвались
из-под гнета темноты и невежества, влияние религии решительно подорвано, в основном исчезли дикие суеверия. Исчезла кровная месть, неравенство женщины. В повседневный обиход горца вошли электричество, радиоприемник, книги, газеты, журналы33.
Конечно, это показательное, но не единственное направление развития исторического знания: велась работа по подготовке очерков истории Адыгеи, были опубликованы «политически ориентированные» работы по истории революционного движения, социалистического строительства, Великой отечественной войне. Наряду с ними активизировалась исследовательская деятельность в сфере археологического и этнографического изучения области. В послевоенные годы происходят
принципиально значимые изменения: начинает складываться сообщество профессиональных историков, прошедших специальную подготовку в известных научных центрах страны.
Третий этап – (60-е - 80 -е гг)., утверждение типологических черт
советской историографии; господство единой марксистской методологии; догматизация исторической проблематики; распространение иллюстративно-цитатнического метода; функционирование своеобразной,
идеологически ориентированной системы исторического образования;
самоизоляция от «зарубежной» науки; тотальная борьба с «буржуазными фальсификаторами истории».
Систематически принимаемые партийные решения устанавливали
официальную систему координат, в рамках которой следовало проводить исследования исторического прошлого народов «многонационального» государства. Историкам, связанным с властью социальным положением, образованием, служебной карьерой, ничего другого не оставалось, как поддерживать решения «политического руководства».
Как это ни парадоксально выглядит, в историографии закрепилось
достаточно выраженное разделение на «сферы влияния» – уделом
«национальных» историков стали проблемы в четко очерченных административно-политических границах отдельных республик, областей, в
56
лучшем случае, регионов. При этом далеко не всегда учитывалось значимость «местной» истории, то, что она более «укоренена» в коллективном сознании, наглядно поддерживается воспоминаниями и главное,
способна «мобильно» корректировать сложившиеся представления о
значимости исторического опыта отдельных народов34.
Более того, систематически принимаемые партийные решения
устанавливали официальную систему координат, в рамках которой проводились исследования исторического прошлого народов «многонационального» государства. В результате закрепилась общая схема «национальной истории» народов: «туманное прошлое», желательно не ранее
Киевской Руси; контакты с Россией, по возможности «добровольное
вхождение»; культура и быт на уровне экзотических описаний Геродота; участие в революции; «подъем» экономики и культуры; «выравнивание уровней развития», «расцвет и сближение наций». Как правило,
схема наполнялась различным «национально-ориентированным» содержанием, но от этого не переставала быть схемой, омертвляя, догматизируя живое восприятие истории.
При этом историки, исходя из идеологических требований, стремились «подтянуть» тематику и структуру работ до уровня исследований по истории России, что неизбежно придавало «местной» историографии «подражательный» характер. В равной степени это относилось к
исследованиям по политическим, социально-экономическим и, что особенно алогично, к историко-культурным процессам.
Однако, вопреки неблагоприятной ситуации, опыт развития исторического знания в северокавказском регионе, и, в частности в Адыгее,
представляет одну из интересных моделей развития историографического процесса в специфических условиях: отсутствие традиции историописания; становление национальной письменности; утверждение
единой марксистской методологии, обусловившей жесткие идеологические «ограничители». Именно в эти годы были заложены основы научной истории адыгов, освоены сотни фондов центральных и местных архивов, выявлен и введен в научный оборот огромный документальный
материал.
Обращаясь к общей характеристике историографического процесса, заметим, что в нем проявляется немало особенностей концептуального плана, обусловивших состояние исторического знания. В течение
десятилетий историческое знание в Адыгее формировалось на нескольких исследовательских уровнях. Во-первых, обобщающие работы, охва57
тывающие северокавказский регион. Во-вторых, исследования, ограниченные рамками политико-административного образования (автономная
область, республика). В-третьих, сочинения по локальным проблемам
(политическим, экономическим, социальным и т.п.).
Третий период (с начала 1990 - до настоящего времени) характеризуется динамичностью развития российской историографии, что оказывает позитивное влияние на состояние исторического знания в северокавказском регионе. Однако, несмотря на то, что в наши дни положение в российской исторической науке принципиально изменилось, попрежнему продолжает закрепляться образ «другой», «национальной», в
известном смысле, «чужой» истории, изучение и сохранение которой
является задачей «национальных» представителей отдельных этнических групп. При этом лишь незначительное число исследований, проводимых в северокавказском регионе, попадает «под контроль», становясь
предметом научного и общественного внимания ученых «центра».
Достаточно явственно проявляется и разобщенность регионального исторического сообщества: крайне редки конференции, исследовательские проекты, конкурсы научных работ. Вполне естественно, что
при таком положении принципиально значимые выводы, как и ошибочные суждения, остаются вне научной критики, что не может не оказывать негативного влияния на историческое знание, «засоряя» его различного рода измышлениями.
Несмотря на объективные и субъективные трудности, в исторической науке Адыгеи сложились исследовательские направления в течение многих лет сохраняющие важное консолидирующее значение: общие проблемы истории адыгов, этнография, археология, социальноэкономическая история, военная история, проблемы национальногосударственного строительства. Конечно, это лишь магистральные линии освоения истории народов Адыгеи: разработка проблем идет более
широким фронтом, но далеко не всегда с трудом намеченные подходы
закрепляются в историографии, находят последователей и оппонентов.
Вне всякого сомнения, важнейшим смыслом современной исторической науки должно стать стремление к обобщению как позитивного,
так и негативного исследовательского опыта. В этом плане, особое значение приобретает обращение к трудному опыту становления и развития «молодой» адыгской историографии. За прошедшее время историческая наука пережила глубокую внутреннюю трансформацию: сменялись поколения историков, видоизменялись предмет и способы истори58
ческого познания, определялось отношение к документальным свидетельствам, утверждалось понимание значимости знания о прошлом.
Примечания
1. Люлье Л.Я. Черкесия. Историко-этнографические статьи. Киев, 1991. С.
19 – 20.
2. Сиюхов
С. Адыгея. Историко-этнологический и культурноэкономический очерк // Избранное. Нальчик, 1997. С. 307– 308.
3. Шеуджен Э.А. Адыги (черкесы) в пространстве исторической памяти.
Москва-Майкоп, 2010. С. 55-90.
4. Историография и источниковедение Северного Кавказа (вторая половина XVIII - первая треть XX в.). Ставрополь, 2009.
5. Колесникова М.Е. Северокавказская историографическая традиция: вторая половина XVIII - начало XX века. Ставрополь, 2011. С. 8 - 13.
6. Однако, существует точка зрения, что кавказоведение как субдисциплина зародилось в XVII в. (Кузнецов В.А. Введение в кавказоведение (историко-этнологические очерки народов Северного Кавказа. Владикавказ,
2004. С. 8). Если вести речь об интересе к истории народов этого региона, то хронологические границы могут быть сдвинуты к русским летописным записям XII века.
7. Штелин Я.О. О черкесской и кабардинской земле //Географический месяцеслов за 1771 г. СПб., 1771.
8. Ногмов Ш.Б. История адыхейского народа. Нальчик, 1994; Хан-Гирей.
Черкесские предания. Избранные произведения. Нальчик 1989; Он же.
Записки о Черкесии. Нальчик, 2008 и др.
9. Хан - Гирей. Записки о Черкесии. С. 68.
10. Ногмов Ш.Б. Указ. соч. С. 19.
11. Кавказские епархиальные ведомости. 1874. № 13. С. 428 – 433.
12. Мусульманская газета. 1913. № 22.
13. В 1866 г. вышел в свет первый том документов, собранных Кавказской
Археографической комиссией под руководством А.П.Берже.
14. С 1868 по 1881 г. при Кавказском горском управлении в Тифлисе были
подготовлены 10 томов издания, специально посвященного истории и
этнографии народов Кавказа,— «Сборник сведений о кавказских горцах», под ред. Н.И. Воронова. В сборнике впервые были напечатаны собрания адатов кавказских горцев, сказания о нартах.
15. Дубровин Н.Ф. О народах Центрального и Северо-Западного Кавказа.
Нальчик, 2002. С. 14.
16. Русская старина. 1881. Т. ХХХ. С. 254.
17. Кавказ. Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении. Т. IХ. СПб.;
М., 1898. С. 4.
18. Деятели адыгской культуры дооктябрьского периода. Избранное. Нальчик 1984.
59
19. Центр документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ-
РО). Ф.7. Оп.1. Д.78. Л. 32
20. Сиюхов С. Избранное. Нальчик, 1997. С. 43.
21. Там же.
22. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Россия. Иллюстрированный энциклопедический словарь. М., 2004. С. 112.
23. В энциклопедический словарь Ф. Брокгауза и И. Ефрона, издававшийся
в России с 1889 г., в раздел «Физическая география России», вошло подробное описание Кавказа, Предкавказья, Главного Кавказского хребта и
Закавказья как нового «окраинного» региона России (Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Россия … С. 21-22).
24. Лунин Б.В. Северо-Кавказское краевое общество археологии, истории и
этнографии (1922–1926 гг.): Очерк работы за 4-летний период. Ростов
н/Д., 1926. С. 3 – 6; Гайлис Я.Р. Основные вехи научной работы на Северном Кавказе: Тезисы доклада. Ростов н/Д., 1930. С. 3-4 и др.
25. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). А.Ф. 2307. Оп.
9. Д. 47. Л. 111.
26. Жизнь национальностей. М., 1923. Кн. 5. С. 156.
27. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 78. Л. 32.
28. Вопросы краеведения в А(Ч)АО. Краснодар, 1926. С. 2-3.
29. Мишуриев К. Три года автономии // Советская Адыгея. Краснодар, 1925.
Вып. 1; Барон И. Октябрьская революция и черкесы Адыгеи // Советский
Юг. Ростов н/Д., 1925. 31 июля; Сиюхов С.X. Положение народного образования в Адыгейской области // Известия ОЛИКО. Краснодар, 1925.
Вып. IX; Его же. Народное образование в АЧАО // Советская Адыгея.
Краснодар, 1925. Вып. 1; Чамоков А. Адыгея стала на широкий путь
культурного и хозяйственного строительства // Адыгейская жизнь. Краснодар, 1928. № 85 и др.
30. Сиюх С. Неотложная задача // Революция и горец. 1930. № 3. С. 78.
31. Хакурате Ш-Г.У. Адыгея за 10 лет. Краснодар. 1932; Хакурате Ш-Г.У.
Доклад на VIII областной конференции. 14 января 1934 г. Краснодар.
1934; Адыгейская автономная область. Посвящается 25-летию автономии Советской Адыгеи. 1922-47гг. Майкоп. 1947.
32. Бурнышев А. Культура, рожденная Октябрем. Майкоп. 1958. С. 130.
33. Подробнее см.: Шеуджен Э.А. Проблемы местной истории в новой историографической перспективе // Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 1997. № 4. С. 57 – 60.
60