Биологическая концепция языка

ББК 81.2
Томсен Вильгельм
ОТ РЕДАКТОРА
История языковедения до конца XIX века. Краткий обзор основных моментов:
Учебное пособие. Пер. с нем. / Обработка и послесл. Р. И. Шор. Изд. 2 е, стереотипное. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 160 с.
ISBN 5-354-00618-Х
Томсен (1842-1927) — известный датский лингвист, из
крупнейших представителей сравнительно-исторического языкознания XIX
века, автор знаменитой дешифровки орхонских письмен (1893) и венгерской
«рунической» надписи из Константинополя (1913); исследователь
тюркских и финно-угорских языков.
В настоящей книге автор дает обзор главных моментов истории языковедения, делая это в самых общих чертах, посредством обрисовки главных фаз,
которые прошло общее языковедение в ходе времени — от первых робких
начинаний до достаточно развитой науки XIX столетия. К основному тексту
приложен написанный редактором русского перевода краткий очерк истории
лингвистических учений в новое время (XV-XIX вв.).
Книга рекомендуется лингвистам всех специальностей, является прекрасным пособием по курсу «История языковедения».
редактор Н. С. Чемоданов
Издательство Эдиториал УРСС». П7312, г. Москва, пр-т
60-летия Оггября, 9. Д №05175 от 25.06.2001 г. Подписано к
печати 03.12.2003 г. Формат 60x90/16. Тираж 500 экз. Печ. л. 10.
Зак. № 2-1203/403.
Отпечатано в типографии ООО «РОХОС». 117312, г. Москва, пр-т 60летия Октября, 9.
ISBN 5-354-00618-Х
УРСС
НАУЧНОЙ И УЧЕБНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
E-mail: URSS@URSS.ru Каталог
изданий в Internet http://URSS.ru
Тел./факс: 7 (095) 135-42-16
Тел./факс: 7 (095) 135-42-46
Предлагаемый читателю русский перевод «Истории языковедения
до конца XIX века" знаменитого датского лингвиста Вильг е л ь м а
Томсена (1842 — 1927) представляет собой переработку его
университетской лекции, первоначально составлявшей часть читавшегося им
в Копенгагене курса „Введения в языковедение" 1. Один из наиболее
блестящих представителей сравнительно-исторического языкознания конца
XIX в., доказавший рядом замечательных открытий 2 практическое значение
тех методов описания и классификации языковых фактов, которые получили
свое окончательное оформление на младограмматическом этапе развития
компаративизма, В. Томсен последовательно проводит соответствующую
точку зрения и в изложении истории языкознания. Резко разделяя последнее
на донаучное и научное, автор „Истории языковедения" склонен свести
весь прогресс в развитии этой к одному — к усовершенствованию техники
я; неудивительно поэтому, что именно вопросы последнего
Датское издание вышло в 1902 г.; оно было выпушено в качестве
пригласительного письма Копенгагенского университета на юбилейное
торжественное заседание. Этой целью работы Томсена легко объясняется
несколько преувеличенное значение, которое автор приписывает скандинавской лингвистике в общем ходе развития науки о языке; в действи тельности лишь часть из упоминаемых им имен, в первую очередь, разумеется, Р. Раск и К. Вернер, а из новейших — С. Бугге, О. Есперсен и сам
В. Томсен — имели значение, выходящее далеко за пределы их родины.
Вместе с тем Томсен совершенно игнорирует в своем обзоре труды
русских языковедов, упоминая лишь мимоходом «Сравнительные словари»
XVllI в. и большой «Санскритский словарь» русской Академии наук.
Считая с полным основанием, что труды многих русских ученых вошли
в мировой фонд науки о языке, мы дополнили русское издание «Истории
языковедения» соответствующими указаниями, которые заключены в
квадратные скобки.
2
Главные заслуги В. Томсена — в области изучения языков тюркских
(знаменитая дешифровка орхонских письмен в 1893 г.) и финно -угорских
(два основополагающих исследования о заимствованных словах в финском
языке из германских языков (1869) — и из языков балтийских (1890);
бровка венгерской “рунической” надписи из Константинополя в 1913 г.).
5
1
порядка занимают основное место в его изложении, тогда как история
кардинальных проблем теории яаыкознания — проблем происхождения
языка, связи языка и мышления, специфики языка и многих других —
или совсем не привлекает внимания автора или упоминается
мимоходом, иногда иронически; не удивительно и то, что автор,
справедливо отметив значительное усовершенствование методики
лингвистического описания на последнем этапе развития сравнительноисторического языкознания, совершенно не замечает того философского
оскудения, которое так характерно для этого же этапа его развития.
Считая необходимым дать читателю некоторые сведения и но истории
развития общей теории и методологии языкознания, а не только по
истории лингвистической методики, как (во всяком случае в
применении к новому времени) это сделано у В. Томсена, редактор
русского перевода взял на себя смелость приложить к нему краткий
очерк истории лингвистических учений в новое время (XV—XIX вв.), а
также ознакомить читателя в конце этого очерка в самых общих чертах с
той переоценкой, которой подверглась в новейшее время система
лингвистических воззрений младограмматиков.
Редактор русского перевода 1 надеется, что сделанная им работа
окажется не бесполезной для более широкого ознакомления с историей
науки о языке советского студенчества, для которого и
предназначается прежде всего эта книга.
Русский перевод сделан с немецкого перевода книги Томсена, изданного в
1927 г.; исходя из учебных целей предлагаемого издания —в нескольких местах мы
слегка сократили текст, в других — дополнили его русскими параллелями и
таблицами для большей наглядности изложения. Библиографические указания
автора тоже дополнены соответствующей литературой на русском языке.
1
6
В. ТОМСЕН
ИСТОРИЯ ЯЗЫКОВЕДЕНИЯ ДО КОНЦА XIX ВЕКА
Введение.
Среди всех явлений
человеческой
жизни
язык должен быть
отмечен, пожалуй,
как такое явление, которое во все времена
считалось самым удивительным.
Язык не только наиболее непосредственно выделяет человека как
мыслящее разумное существо среди всех остальных существ, но
одновременно язык в его бесконечно меняющемся разнообразии является
наиболее осязательным выражением всего того, что соединяет в нации
или разделяет во времени и пространстве роды и племена.
Едва ли существует предмет, который больше привлекал бы
исследователей, чем язык как в целом, так и в деталях, и лишь в
немногих областях человеческое исследование может, обращаясь вспять,
проследить столь долгое развитие.
Я хочу попытаться дать в предлагаемой работе краткий обзор главных
моментов истории этого исследования от первых робких начинаний до
высокоразвитой науки последнего столетия; но прежде всего я должен
подчеркнуть, что здесь это придется сделать лишь в самых общих чертах,
посредством обрисовки главных фаз, которые прошло общее языковедение
в ходе времени, а также воззрений и личностей, которые наложили свой
отпечаток на них.
Зачат ки л ингвист ического ана лиза . М ифы о языке.
Уже рано нахо дим мы пер вые, со хранив шиеся до настоящего
времени, свидетельства о том, что тайна языка занимала мысли людей,
которые пытались найти ответ на вопрос, как возник язык и многообразие
языков, или как получили предметы имена, при помощи которых они
называются на различных языках.
Противоречивые попытки подобных объяснений находим мы, например,
в древнееврейских мифах, впоследствии объединенных
7
в библии. В первой главе "ветхого завета" мы читаем (книга Бытия 1, 5,
8, 10): „И назвал бог свет днем (jōm), а тьм у— ночью (láji1), и назвал
бог твердь (свод) небом (šamájim) и назвал бог сушу землей (éreş), а
собрание вод морем" (jammīm).
Совершенно другое представление лежит в основе книги Бытия 2, 19—20,
где говорится: “господь бог образовал из земли всех животных полевых, и
всех птиц небесных и привел их к челове ку, чтобы видеть, как он назовет
их, и чтобы, как наречет че ловек всякую душу живую, так и было имя
ей".
Противоречие, которое здесь замечается между главой 1-й (написанной
элогистом) 1, где бог сам дает великим природным явлениям их (еврейские)
имена, и главой 2-й (написанной ягвистом)1, где Адам, человек, называет живые
существа, противоречие, которое легко проследить и в мифах других
первобытных народов, отражает в действительности два в корне различных
понимания 2, к которым мы найдем параллель в споре греческих, а потом
вновь через два тысячелетия в споре новейших философов по этим вопросам.
С тем же стремлением объяснить языковые проблемы встречаемся мы в
довольно многочисленных примерах этимологического объяснения какогонибудь имени, как (книга Бытия, 2—23): Iššah — женщина от iš — мужчина
или (3,20): Havvāh — Ева как „мать всего живого", haj и т. д., или в наивном
рассказе, основанном на смешении различных мифов, о вавилонской башне
(глава 11), объясняющем, как возникло многообразие языков вместо одного,
на котором первоначально говорили „по всей земле" 3 .
Нетрудно было бы привести еще из других мифологий и литератур
соответствующие свидетельства той притягательной силы, которую всегда имели
такие проблемы для человеческого ума; но отсюда до языкознания еще
огромный шаг, и если мы задержались на наивных представлениях, которые
мы находим в библейских мифах, то произошло это не только потому, что
мы имеем здесь один из древнейших памятников подобных исканий
человеческого ума, но также и потому, что мы много позже вернемся к
совершенно тем же представлениям, которые в более позднее вр емя
должны были приобрести роковое влияние на развитие языкознания.
[Филологическая критика различает в составе
книги бытия, как к
других частей библии главы, в которых божество изображается в виде
многих богов (элогим), и главы, в которых божество изображается в виде
одного бога
(ягве);
собиратель первых условно называется элогистом,
собиратель вторых—ягвистом].
2
Ср. Es.
Tegner, Språkets makt öfver tanken,
Stockholm
1880,
стр. 11 и далее.
3 [Многочисленные аналогичные мифы народов первобытной культуры приведены в
известной работе F r a z e r. The folk-lore in the old testament, рус. пер. Фрезер, Фольклор в
ветхом завете, 1931].
1
8
Но
как ни
велик отсюда шаг до языкознания — этот шаг был
сделан еще во времена древности в двух странах независимо друг
от друга и среди довольно различных отношений и форм, а имен
но, с одной стороны, у индийцев, с другой стороны, у греков.
Наука о языке в древней Индии.
Языкознание индийце, в возникло первоначально из изучения Древних
священных гимнов — Вед, особенно Ригведы. В какое время возникли эти
гимны, — это, как и все, что касается хронологии до Ашёки 1 (около 250 г. до
н. э.), не совсем точно известно; но самые древние их части могут быть едва
ли отнесены к более раннему времени, чем к 1500 г. до н. э. С течением
времени не могла не увеличиться разница между разговорным языком и
этим старым языком поэзии, так что многие места в древних гимнах стали
постепенно непонятны.
С другой стороны, очень важно было, чтобы священные песни были
переданы с чрезвычайной точностью, и не только в отношении самого
текста, но и самых мелких деталей в произношении и в передаче каждого
стиха и каждого слога в стихе; ибо как раз от этого зависело их культовое
значение и действие, которое они должны были оказывать на богов. На эту
передачу было потрачено невероятно много труда, тем более, что вся передача
была исключительно или почти исключительно устной, результатом чего,
очевидно, была замечательная верность и точность передачи 2.
Из этого стремления к правильной передаче и толкованию древних
песнопений возникло чрезвычайно своеобразное языкознание индейцев. Однако,
начав развиваться, оно не ограничилось только языком Вед, но охватило
также и еще более обстоятельно весь строй санскрита, который должен быть
понят как общий разговорный (bhāşa) и письменный язык 3.
Когда начались у индийцев грамматические исследования и наблюдения, об
этом мы ничего не знаем; однако первые их следы мы находим очень давно.
Грамматика Панини
Высшей точки
своего развития эта наука достигает при Панини
(Pānini), на грамматическое произведение которого мы взираем и поныне с
величайшим удивлением.
1
[Ко времени царя Ашёки — знаменитого покровителя буддизма — относятся
первые памятники индийской письменности].
2
Ср. N. L. Westergaard, От de ældste Tidsrum i den indiske
Historie med Hensyn til Literaturen, 1860, стр. 44 и след.; S. S ø г е n s e n, Ora
Sanskrits Stilling i den aim. Sprogudvikling i Indien (K. D. Vidensk. Selsk.
Skrifter 6 R., hist, og filos. Afd. 111,3) 18947 § 1—10.
3
Cp. Westergaard, цитированное сочинение, стр. 63 и след.; Th. В е n f
e у, Geschichte der Sprachwissenschaft und oriental. Philologie in Deutschland,"München
1869, стр. 35 и след.; S ø r e n s e n , цитированное сочинение, § 11 и след.
9
О времени его жизни мнения расходятся, но все факты говорят за то,
что он жил в Ш а. или во второй половине IV в. до н. э.
Индийская литература дала, впрочем, массу других грамматических и
лексических работ, которые частью древнее, частью моложе работы Панини,
и которые отчасти принадлежат к другим школам, но перечисление их
было бы здесь излишним. Высота, которую достигло языкознание у
индусов, совершенно исключительна, и до этой высоты наука о языке в
Европе не могла подняться вплоть до XIX в., да и то научившись
многому у индийцев.
Гр ам м а т и ка и н д и й це в, в то м в и де к ак о на д а н а у Па н и н и и как
и следовало ожидать, судя по ее происхождению, придер живается чистого
эмпиризма; она анализирует и описывает языковые формы, но не
примешивает рассуждений о возникновении языка и слов или об общих
языковых принципах, как это отчасти было у греков. Правда, подобные
рассуждения встречаются также у индийцев, но у них они выделяются
из грамматики как таковой, хотя и с некоторым различием в разных
школах, и предоставляются в общем и целом только философам.
В основе грамматики индийцев лежит тонкая анатомическая трактовка
всего строя язка, чему благоприятствовали сравнительно ясные формы
санскритского языка. Каждое слово делится на все его составные части:
флективное окончание, основу с ее различными словопроизводными
добавлениями и корень.
К корням {санскритское dhātu — основа) в основном с вербальным
значением сводятся по возможности все слова, и уже до Панини
имелись обстоятельные списки корней, засвидетельствованных в самом
языке или конструируемых условно 1 .
Если даже индусы во многих случаях слишком далеко заходили при
образовании таких корней, и если даже форма, в которой они дают
корни, не всегда может быть одобрена, мы должны все же удивляться
остроумию и последовательности, с которой они подошли к работе; и
нужно сказать, что новейшее языкознание собственно только лишь после
того, как оно ознакомилось с трудами индийцев, научилось оперировать
этими абстрактными понятиями, корнями и основами; как раз это придало
новейшему языкознанию такой отличный от более ранней грамматики
облик, — правда,
Ср. West e r g a a r d , Radices linguae sanscritae, Bonn 1841. В санскритских словарях
и грамматиках глаголы приводятся не в одной из форм спряжения (как, например,
латинское amo, fero), а в форме корня, установленной индийскими грамматиками, например, vid
— знать, tud — толкать, bhŗ (или в новейшее время обыкновенно bhar) — нести, рас —
варить и т. п. Существительные и прилагательные приводятся также в форме основы, а
не в именительном падеже, как это обычно в других языках, и в этой же форме
приводятся обыкновенно индийские имена: Pānini, Kāдidāsa, именительный же падеж
оканчивается на -s (-h).
1
10
на некоторое время языковеды даже позабыли, что это только лишь
абстракции, а не действительные факты.
Этот анализ является, однако, только основой изложения. Само же
изложение ведется противоположным путем: оно строго синтетично. Основу
для него образует изложение звуков в их взаимоотноше ниях в языке. Здесь
мы встречаем точные определения физиологического образования отдельных
звуков, которые свидетельствуют о своеобразной способности к наблюдению
и ставят эту сторону индийского языкознания значительно выше всего
того, что мы имеем у греков и римлян, подводя нас ближе к
достижениям нового времени 1.
Затем подробно описываются переходы звуков и отношение между
различными родственными звуками. Так, заслуживает внимания
определение тех отношений санскритского вокализма, кото рые можно
сравнить с тем, что мы находим в греческом λείπω, , λέλοιπα, λοιπός .
и которые вообще так характерны для индоевропейских языков [ср. в русском
везти, возить, важивать]; однако, на эти отношения греческие грамматики
никогда не обращали внимания; так, например, от корня vid образуют vidyā
— знание, vidma — мы знаем, vēda — я знаю, vēda-s— священное знание,
vaidya-s —уче-ный (по отношению к предположенной основной гласной i в
этом примере ē определяется как guna (собственно качество, признак), ai
как vŗddhl (собственно — прирост) 2 .
Что касается собственно строя языка, всей его морфологической
стороны, то изложение основано на ясном и исчерпывающем знании всех
различных категорий.
При четком подразделении так называемых первичных окончаний, при
помощи которых образуются основы слов от корней (сравни, например,
греч. (φύ-σι-ς, — природа) и вторичных окончаний, при помощи которых
затем снова образуются новые слова (сравни греч. (φυ-σι-κό-ς —
природный), даются подробные правила для словообразования и т. п.
Изложение классификации звуков у индийцев см. у E r n s t Вгücke,
Grundzüge der Physiologie and Systematik der Sprachlaute 3 , Wien, 1876,
стр. 100, но "изложение это не исчерпывающее и едва ли полное.
2
[Санскритское чередование гласных /, ē, ai соответствует греческому
чередованию ι, ει, οι по следующим основаниям: 1) трем греческим гласным ε,
о, α в санскрите соответствует один гласный я, следовательно, разным греческим
дифтонгам (с е и о в слоговой части) в санскрите должен соответствовать один
дифтонг (с а в слоговой части); 2) в греческом в положении перед согласным
дифтонги ец oi имеют всегда краткую слоговую гласную, в санскрите же дифтонг с
краткой слоговой гласной стянулся в долгий гласный ē, а дифтонг с долгой
слоговой частью сохранился как дифтонг. Таким образом, санскритское
чередование гласных I-ē-āi может быть сопоставлено с греческим ι-ει, οι].
11
1
Образование различных склонений и спряжений описывается с
точностью мельчайших подробностей, например, образование падежей
(падежи обозначаются как первый, второй и т. д. по единственно
правильной последовательности: 1) именительный, 2) винительный, 3)
орудийный, 4) дательный, 5) отложительный, 6) родительный, 7)
местный), образование многочисленных глагольных форм и т. д.
Все это сообщается так подробно и полно, ч то едва ли найдется чтолибо подобное в изложении грамматики какого -либо другого языка. Так,
например, даются точные определения, когда может быть употреблен тот
или иной способ образования и одновременно даются точные правила для
всех различных видов изменения звуков, которые могут появиться в каждом
отдельном случае, для всех случаев ударений и т. д.
Для рада синтаксических явлений, как, например, употребление падежа,
времени или наклонения, также даются правила; однако синтаксис в целом
является все же самым слабым местом, древне-индийской грамматики.
Особенно непривычен для нас весь способ изложения, который в
корне различен с тем, к которому мы привыкли в наших грам матиках.
Хотя и господствует определенный порядок, но нет разграничения
различных отделов грамматики: учения о зву ке, учени я о фо р м ах с
его по др азделениям и и т. д.; нельзя найти ни одного образца
склонения или спряжения, ни одной парадигмы.
Знам енитое пр о изведение Панини состо ит из ряда (о ко ло 4 тыс.)
крайне сжатых правил, которые сами по себе, без комментариев,
непонятны, и, очевидно, рассчитаны на то, чтобы быть переданными
устным путем и быть удержанными легко в памяти. Это достигается
благодаря далеко заходящему и крайне остроумному употреблению
различных сокращений и мнемотехнических слов и букв.
Было подсчитано, что произведение Панини без сопровождающих
комментариев, отпечатанное довольно крупным шрифтом, едва ли
заполнило бы обыкновенные 150 страниц, а будучи переписанным
латинскими буквами — 75—100 страниц, и все же оно является самой
полной грамматикой, которая существует для какого-либо языка, будь он
мертвым или живым языком.
Наука о языке в древней Греции
Другими путями и другим
образом развилась национальная
грамматика у народа, который был главным носителем цивилизации в
Европе в древности — у греков. От них она была перенесена к
римлянам,
грамматикой
которых
жило
в
значительной степени
языкознание всего позднейшего времени, вплоть до XIX в.
12
Спор о „правильности имен»
У греков первый толчок к анализу языка
дали философы своими
исследованиями отношений между мыслью и словом, между вещами и их
(греческими) именами 1.
В качестве лозунгов школ и спорящих направлений они пользуются
терминами, с одной стороны φύσει— по природе, с другой — νόμ ,
συνθήκ , также θει — по закону, по установлению, по обычаю, позже
θέσει— по положению.
Значение этих слов, кажется, в различные времена и в различ ных школах
немного менялось, но в целом можно, пожалуй, так определить этот спор: то,
что философы так усердно, но в боль шей части так односторонне
исследовали, в основном было вопросом, обозначают ли слова вещи
соответственно природе последних (φύσει) правильно ( —
верно, правильно), по истинному познанию их сущности, или делают они
это только по обычаю, произвольно, следовательно, не ορθως, неправильно.
Споры по этому вопросу продолжались столетиями, и могут быть
прослежены даже до нашего времени. Однако эти термины теперь имеют
несколько другое значение, чем то, которое прида вали им греческие
философы 2. Хотя дискуссия эта и не привела непосредственно к какому-либо
результату, но косвенно имела большое значение для развития языкознания.
Гераклит и Демокрит
Этот вопрос занимал, как сообщается, уже Ге р а к л и т а и
Демокрита, из которых первый выступил за φύσει, второй за νόμ ; чеголибо более подробного или достоверного мы об этом не знаем.
Софисты
Этот
вопрос обсуждался,
повидимому, также со фистам и
(Пр о тагор ) и о чевидн о был в и х время общедискуссионной темой3.
Первым произведением, в котором
мы
встречаемся
с
детальным
рассмотрением этих проблем,
1 Ср. L. Lerch, Die Sprachphilosophle der Alten, I—III, Bonn 1838— 1841;
H. S t e i n t h al, Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Roemern,
Berlin 1863, стр. 39 и след., изд. 2-е, 1890—1891, стр. 41 и след. (в дальнейшем
страницы указываются по первому изданию); Benfey, цитированное сочинение,
стр. 100 и след.; Th. Goraperz, Griechische Denker, Leipzig 1896, стр. 317 и след.;
Fred. M u l l e r , De veterum imprimis Romanorum studiis etymologicis I, Traiecti ad
Rhenum, 1910; [Античные теории языка и стиля, под общей редакцией О. М. Ф рейДенберг, М.-Л. 1936|.
2 Ср., например, W. Whitney, Φύσει or θέσει— Natural or Conventional, в
"Transactions of the American Philological Association" 1879; W. Wundt,
Voelkerpsychologie I, 2, (1900), стр. 585 и след.
3 Сp., например, К с е н о ф о н т а , Mem. III, 14, 2: ....так как имеется учение
относительно имен, зависит ли каждое от такого же дела".
13
является замечательный диалог П л а т о н а
„Кратил", в котором речь
идет исключительно об этих вопросах 1 .
Платон и его диалог «Кратил»
Кроме Сократа в этом диалоге выступают два собеседника — Гермоген
и Кратил. Последний защи-щает воззрение,
согласно которому каждое
отдельное название как на греческом языке, так и на варварских языках
содержит и должно содержать согласованную с самим предметом
„правильность" по природе; он не хочет признать за имя или слово то,
что сговорились признавать лишь некоторые люди2. Гермоген, наоборот,
полагает, что не существует никакой другой „правильности" в названии 8 (в
имени или любом слове?) кроме обычая, и просит Сократа высказаться
по этому вoпросу.
Сократ соглашается и исследует вопрос на свой обычный лад, показывая,
что никто не может менять произвольно слова и пытаться назвать лошадь
«человеком", и наоборот. Подобно тому как орудие должно
соответствовать своему назначению, так слова должны соответствовать
вещам, которые они называют; они, следовательно, имеют с самого начала
определенную верность; создавать новые слова может не всякий, а
только тот, кто это умеет и знает природу вещей.
Гермоген не дает, однако, себя убедить, он хочет, чтобы Сократ
действительно доказал ему, что он понимает под "природ-ной
правильностью названия" (391 А), и Сократ пытается пока зать это на
ряде примеров.
1 Ср. Веnfеу, Ueber die Aufgabe des Platonischen Dialogs Kratylos в
„Abhandlungen der K. Gesellschaft der Wissenschaft. zu Goettingen*, XlI, 1866. Е г о
же, Geschichte der Sprachwissenschaft, стр. 112 и след.; S t e l n t h a l , цит. соч.,
стр. 76 и след., G. G r о t e, Plato and the other Companions of Socrates, New. ed.
London 1888, III, стр. 285 и след., особенно стр. 299 и след.; W. L u t o s l a w s k i ,
The origin and growth of Plato's Logic, London 1897, стр. 220 и след.
[На русский язык диалог „Кратил" переведен К а р п о в ы м — „Платон,
Творения, т. V"; отрывки приведены и в указанной выше книге "Ан-тичные теории
языка и стиля"].
2 « . . . Кратил говорит, что у всего существующего есть правильное имя,
врожденное от природы, и что не то есть имя, чем некоторые люди, условившись так
называть, называют, произнося при этом частицу своей речи, но некое имя
врождено и эллинам и варварам, одно и то же у всех», 383 А.
3 „ . . . н е могу поверить, что правильность имени состоит в чем-либо ином, чем
в договоре и соглашении. Ведь мне кажется, какое имя кто чему установит,
таково и будет правильное имя; и если он потом пере менит на другое, а тем
прежним звать больше не будет, то более позднее будет ничуть не менее
правильным, чем первое, подобно тому, как мы меняем имена рабов: ведь
никакое имя никому не врождено от природы, но принадлежит на основании
закона и обычая тем, которые этот обычай установили и так называют" 384 D.
14
Были ли эти примеры со стороны Платона — Сократа даны серьезно или
в шутку, мнения на этот счет разделяются. Получается скорее
впечатление, что имелось лишь намерение пародировать, позабавиться над
тем, что, очевидно, часто приводилось в спорах по по во д у э т и х
пр о б лем ; но в пр и н ц и п е это е дв а л и л учш е ил и хуже то го, что мы
нахо дим у Плато на; во всяко м случае и в позднейшей грамматической
литературе мы находим опять не только тот же метод, но также и ряд
Платоновских объяснений слов 1 , и Платон рассматривался в древности
как основатель этимологии.
Несколько примеров могут быть вполне достаточными для о свещения
этого способа.
Указав на то, что греки первоначально считали богами только солнце,
луну, землю, звезды и небо и видели это все движущимся (θέοντα), Сократ
предполагает, что так были названы "боги" (θεοί)  ταύτησ
 φύσεως  – от этой природы движения. „Герои"
(ρωες) могли получить это имя или потому, что они являются плодом
любви (ρως) между богом и смертной женщиной или смертным
мужчиной и богиней, или также потому, что они были мудрые и хорошие
ораторы
(ήτορες)
и
умели
задавать
вопросы
(

)— ведь спрашивать есть говорить).
Имя "Посейдон" могло пониматься тем, кто так впервые наз вал
бога, как ποσίδεσμος— имеющий цепи на ногах— „ибо при-рода моря
мешала ему при ходьбе" или с первоначальным ll вместо s — как
πολλδώς — многое ведающий или, может быть, как  σείων —
(землю) потрясающий, с добавлением p
и
d .
Подобным образом просматривается масса других слов и имен, „природная
правильность" которых объясняется такого же рода ассоциациями идей,
хотя при этом могут случайно встретиться также довольно интересные
замечания.
В сло ва х, ко то р ые не м о г ут бы ть т а ки м о б р азо м св яз а ны с
другими словами языка, но которые Сократ несколько раз употреблял
раньше, чтобы объяснить посредством их производные и составные слова, в
таких
„первичных
именах"
(τ)
применяется, следовательно, другой прием.
Сократ отводит как простые отговорки ссылки на богов как создателей
„первичных имен"; вместо этого он высказывает предположение, хотя сам
находит такие объяснения „дерзкими и смешными", что отдельные
буквы подражают известному ка честву или выражают определенное
свойство, благодаря чему
1 Ср, R. R еit z e n s t e i n,
Geschichte der griechlschen Etymologica,
Leipzig 1897, стр. 173 и след., 179, 184, примеч. 2 и др.
15
осуществляется согласование между именем и предметом 1; так ,
(426 D)
должно быть выражением движения, (ибо язык особенно движется при
произношении r), например в — течь, — течение,
 — дрожь,  — неровный,  — бить,
 — ломать; , l является выражением мягкого и гладкого,
например, в  — гладкий,  — скользить,
 — жирный и т. д. Здесь мы, следовательно, встречаем в
первый раз символику звуков, ономатопоэтический принцип, который
играл большую роль в этимологических объяснениях в последующие
столетия и даже вплоть до нашего времени, который в действительности
построен на чисто произвольных абстракциях фактов определен ного
данного языка и от которого нельзя в достаточной степени предостеречь2.
После того как Сократ, к радости Кратила, признал, как будто, его
в основном правым и все больше принуждал Гермогена сдаться, в
последней части диалога он обращается к Кратилу и просит его все же
несколько глубже рассмотреть вопрос. Он подчеркивает, что несомненно
некоторые слова хороши, а другие уже менее хороши; что то, что он
высказал в предшествующей беседе о первичных именах и значениях букв,
все же не всегда подходит (например  — твердый с 1,
несмотря на ранее указанное значение этого звука); что «природную
правильность" слов вообще нельзя найти в действительно существующем
языке, и что она вообще не существует. Те, кто создали слова, не могли ни
в какой мере иметь правильное представление о природе вещей, что было бы
предпосылкой для их правильного наименования. Таким образом, никто
не в состоянии выйти за пределы „обычая" ( — обычай, понятие
которое Кратил признает и которое по Сократу совпадает с
— договор); надо это понимать только так, что слушающий
по привычке и обычаю воспринимает слово именно в том смысле, в
котором его подразумевает говорящий 3 . Так в результате ни одна, ни
другая из односторонних точек зрения не оказывается правой; „природно
правильный" язык существует только в мире идей.
Аристотель и его грамматическое учение
Следующий
великий
философ
А р и с т о т е л ь также занимался
философией языка. Его заслуга
в том, что он несколько продвинул
познание категорий речи, но в основном лишь в той мере, в которой
они
1
„Повидимому, имя есть подражание голосу того, чему имя подражает, и тот
именует, кто подражает голосом тому, чему он подражает" (423 В),
2
Ср., например, J. N. М а d v i g, Første Stykke af en Afhandi. om Sprøgets Væsen,
Udvikling og Liv, 1842, стр. 11 и след. = Kleine philoiogische Schriften, стр. 63 и след.
3
„Или ты что-нибудь другое называешь обычаем, или то, что я, когда произношу
одно, подразумеваю другое, ты же понимаешь, что я подразумеваю это другое"
434 Е.
16
имеют отношение к логике. Он ни в коем случае не грамматик. Впрочем, не
всегда так легко разобрать, что он имел ввиду, ибо существуют сомнения в
подлинности дошедших под его именем рукописей. В спорном вопросе
(пo природе) или нет, он, повидимому, стоит на той точке зрения,
что слова имеют значение — по обычаю.
Мы находим у него начало разделения слов на три класса, или, собственно
говоря, члена предложения:
(nomen, имя), 
(verbum, — глагол, собственно го-воря высказывание1, затем как логическая
категория предикат, нако-нец глагол) и  (или
?) conjunctio, союз, связка, т. е. все мелкие частички, не
только союзы, но и местоимения, артикль 2. К этому присоединяется понятие
— падеж (casus); так называется сперва каждая отличная от
основной формы (именительного падежа ила настоящего времени глагола)
форма склонения и спряжения или словообразования, например
— он шагал, и  — шагай, 
— человек и  люди, — справедливое и
 — справедливо — все это разные  (падежи); в то
же время — справедливо,  — достойно
похвалы,  —мужественно — те же самые "падения",
падежи, образованные 
—по тому же самому падежу (падению).
Дальше мы находим у Аристотеля деление на три рода:
 — имена мужские,  —
женские и  — лежащие посредине между ними (позднее
 , neutrum — ни тот, ни другой — средний род); в
качестве примеров он приводит слова  — Кориск,
 — Каллиопа, — дерево. Впрочем, уже Протагор,
по свидетельству самого Аристотеля 3 , установил эти различия, обозначив
слова среднего рода как — „орудия", „предметы" (обозначение,
которое критикует Аристотель, так как есть предметы, принадлежащие к
двум другим родам, как, например,  - мешок,  —
ложе") и пытался определить род по значению слов. Аристотель, продолжая
это, пытался установить некоторые примитивные правила рода по окончанию
именительного падежа4.
1
Так Платон ("Кратил' 399 В), говоря о разнице в произношении между
 (друг Зевса) и именем собственным (Дифил) замечает: "чтобы вместо в ы с к а з ы в а н и я у нас стало имя.”
2
Ср. К в и н т и л и а н , 1,4, 18 о числе частей речи: „Ведь древние, среди
которых были также Аристотель и Теодект, учили, что есть только глаголы,
имена и союзы (связки); но, конечно, они считали, что сила речи в глаголах,
материя в именах (потому что одно— что мы говорим, Другое— о чем говорим),
в связках же соединение глаголов и имен, Я знаю, что многие называли
третью часть речи «союзами», но это, кажется, более точный перевод
".
S o p h i s t , el. 14; ср. R. C h r i s t e n s e n , Sophisterne Kopenhagen
l897, стp. 94 и след.; Gompertz Th., Griechische Denker I,стр. 354 и след.
4
Ср. S t e i n t h a l , цитированное сочинение, стр. 263.
Ср. S t e i n t h a l , цитированное сочинение, стр. 247 и след.
Д и о г е н Л а э р т и й, X, 75 и след.; ср. Лукреций, О природе вещей, V, ст. 1027 и
след.: „по побуждению природы язык стал различные звуки произносить, при нужде выражая
названье предметов».
1
3
2
17
Занимался Аристотель и звуками речи (к чему я вернусь позднее), но
повидимому не ввел здесь существенно новой точки зрения 1 .
Спор о "правильности"
имен "в позднейшей философии.
Эпикурейцы.
Различные философские школы,
возникающие у греков, продолжали
заниматься уже поставленными языковедческо-философскими вопросами.
Эпикурейцы стали, повидимому, на ту точку зрения , что
язык, как
таковой, существует „по
природе", , и что
искони
присущий, а отчасти обусловленный средой, характер разных народов
накладывает на разные языки свой отпечаток; что потом представления и
обозначения получали все более четкое оформление у разных народов в
силу необходимости и потребности, равно как и по обычаю2. Таким образом,
здесь налицо не безынтересная попытка объединить оба изложенных спорных
положения на базе своеобразного основного принципа этой школы. Но в
деталях эти воззрения, повидимому, не были разработаны.
Стоики.
Гораздо более важное значение для
развития познания языка, хотя
тоже в
основном
только в его отношении к логике, имели стоики, а
именно, X р и с и п п, и их влияние наложило свой, не всегда
благоприятный, отпечаток на языковедение более позднего и даже новейшего
времени. В разрешении основной проблемы они решительно выступают за
 — по природе, хотя другим менее ясным и менее
реалистическим путем, чем Эпикур. Они под этим понимают, что язык
возник „по природе" в душе людей, что слово передает предмет в соотве тс т ви и с его пр ир о до й, ч то о но та к им же о бр азо м со з дае т у
слушающего соответствующее его природе впечатление.
Скептики
В этом отношении скептики находятся в острейшем противоречии со
стоиками тем, что они решительно выступают за — по положению
(слово, которое, повидимому, впервые ими употреблено, но позднее
становится общим обозначением для противоположности к  — по
природе; латинское positione, также positu — по положению), т. е. они
утверждают, что слова получили свое значение по произвольному случайному
„установлению" и указывают на то, что иначе все народы должны были бы
понимать друг друга.
Учение стоиков об этимоне
Стоики, таким образом, придерживаются того мнения, что слова содержат
совпадающую с их природой „истину", что они изначально истинны —
. Здесь определеннее, чем раньше, поставлена философии языка
новая задача: найти „истинность”, 
18
в отдельных словах, задача, разрешением которой занимается так называемая
этимология,  — наука об истинном значении слова 1
Следствием этого явилось то, что стоики с большим усердием занимались
этимологическим исследованием, но самым произвольным образом, по тем же
принципам, которые мы встречаем в платоновском „Кратиле". При этом мы
никоим образом не должны думать об этимологии в понимании
современного нам языкознания. Исследование истории слов, как его
понимает новейшее языковедение, не было целью древних филосо фов, да
для него и не было никаких средств; не было того критерия, которым
теперь мы располагаем в сравнении различных языков и в закономерности
звуковых изменений; не было представления об аналитическом методе,
которым уже тогда мастерски владели индийцы. Следует помнить, что
стоики совсем не пытались заниматься историей языка, а лишь
пытались найти моменты, за которые можно было бы ухватиться,
ассоциации, которые соответствовали бы тем представлениям, которые они
заранее вкладывали в слова, и тем доказывали бы их „истинность”. Мы в
дальнейшем к этому вернемся и увидим примеры, подтверждающие это.
Разработка грамматики у стоиков.
Кроме того, стоики имеют ту заслугу, что они продвинули познание
грамматических категорий, и мы обязаны в первую очередь стоикам
значительной частью грамматических наименований, которые мы так
хорошо знаем, в их латинской [или славянской] переводной с греческого
форме и которые мы употребляем изо дня в день. Так, название
{падеж)ограничивается и начинает обозначать лишь то, что
по-латыни называется casus, и каж-дый падеж получает наименование.
Именительный падеж называется ) =
casus rectus, прямой, естественный падеж — тот, в котором мы называем
слово.
Три
остальных,
которые
вместе
получают
название
== casus obllqui, косвенные падежи (т.е. "отклоняющиеся" от
прямого) обозначаются следующими менее
удачными словами:
=genetivus,— родительный падеж (от — род, т.
е. собственно форма, которая обозначает род, сорт; латинский перевод не
вполне соответствует греческому: он указывает на то, что греческое
название воспринималось как относящееся только к происхождению),
=
dativus,
—
дательный
падеж,
падеж
давания,
 = accusativus — винительный падеж, последний погречески образован от —подвергающийся действию,
влиянию и, следовательно, — падеж, обозначающий
то, что подверглось действию. Латинская передача его
Ср. Steinthal, цитированное сочинение, стр. 323 и след. О возможности большей
древности слова  и о применении его уже ионийскими
философами —см. G. Сurtius, Grundzüge der griechischen Etymologie, стр. 5; но
окончательно закрепляют его стоики.
1
19
как винительного (обвиненный — accusativus) очень неудачна и принадлежит
к периоду, когда уже больше не чувствовалось первоначальное значение
греческого
названия;
оно
казалось
производным
от
глагола
 — я обвиняю. К этому еще присоединяется пятая
форма — =vocativus (звательный), которая занимает
особое положение и на которое смотрели не совсем так, как на равный
остальным падеж 1 .
Стоики также правильно определили и назвали различные глагольные
формы подобно тому, как они продвинули — скорее философскими, чем
грамматическими рассуждениями — различение частей речи, установив
такие понятия, как  —articulus, член (объединяющий артикль и
местоимение),

или
—appellatio (Квинтилиан 1, 4, 19,21),
или nomen appellativuim—имя нарицательное в противоположность
 = nomen proprium — имя собственное
(последний перевод основан на несколько ином понимании этого слова,
чем у древних: подлинное имя, имя в подлинном смысле этого слова) и
т. д.
Таким образом, мы видим, что у греков рассмотрение языка полностью
зависит от философии, особенно от логики. Действительно,
эмпирическое изучение языка, самостоятельная наука о языке, еще
не
пробудилась
к
подлинной
жизни.
Грамматика
 — это пока лишь то, что
заключено
в
самом
слове
—
учение
о
буквах,
, грамота, т. е. собственно знание чтения и
письма, в лучшем случае одновременно с этим (как у Аристотеля)
некоторое элементарное познание характера звуков языка.
Расцвет филологии в эллинистическую эпоху.
Подлинное изучение языка появляется в п ериод литературного упадка с
111 в. до н. э. и имеет,
как и у индийцев, своей исходной точкой
занятие более древней литературой,
которая сохранилась в почти
исчезнувших и непосредственно не понятых языковых формах. В этой
работе я не предполагаю останавливаться на деталях всего этого
движения, родина которого была, главным образом, за пределами
самой Греции, а именно, в Александрии и отчасти в Пергаме, и
которая своим предметом имела старую литературу, рассматриваемую с
разных сторон как со стороны языка, так и со стороны реалий и экзегезы и
критики текста. Эти исследования были обобщены под названием
“грамматика",
соответствующим
употреблению
слова
 — наука, литература (собственно буквы) для
обозначений письменных произведений, литературы — латинское litterae.
Только в значительно более поздние времена, по мере того как языковая
сторона все более выступает
1
Сообщается, впрочем, что Хрисипп написал работу "О пяти падежах», -
20
как самая существенная, слово „грамматика" так сузилось в своем значении,
что стало обозначать, главным образом, изучение языка, а затем
изображение строя целого языка, то, что в древности называлось
, ars (grammatica) — искусство
(грамматическое).
К сожалению, мы сравнительно мало знаем о работах более древних
грамматиков; большая часть из того, что мы о них знаем, дошла до нас из
вторых и третьих рук, в отрывках и выдержках более позднего времени.
Но все же мы видим, что восприятие и описательное изображение
грамматических явлений мало-помалу достигают значительного развития;
вместе с тем мы видим, что первоначально во всем, что касается общих
воззрений на язык, грамматики следовали философам, а именно, стоикам.
Но постепенно грамматика смогла освободиться от философии и стать
самостоятельной наукой.
Спор об аналогии и аномалии
На место прежней бо рьбы под лозунгом „по пр иро де" или „по
о бычаю" выступают но вые малии. " спорные вопросы под лозунгом
„аномалии" и „аналогии". Начало этого спора восходит к филосо фам, а
именно, к стоикам, которые подчеркнули «аномалию", недостаток
единообразия, нередко наблюдающийся между словом и мыслью 1 . Такую
аномалию видели, например, в том, что слово  —
ворон — всегда мужского рода, т. е. мужской род применяется и для
„вОрона" и для „ворОны"; а слово  — черепаха —
всегда женского рода, т. е. женский род применяется для обозначения
как мужской, так и женской особи черепахи; это соображение переносилось на
формы склонения, где не понимали, например, почему — Лисий
— давало в родительном падеже , а  (Биант) —
 (ведь всегда исходили из именительного падежа как из
основной формы, ничего не зная о звуковых соответствиях, согласно
которым эта форма при разных основах случайно могла иметь одинаковый
вид); почему
--стрелок — именительный падеж, а
— сосны — родительный и т. д.
Александрийская школа грамматики
От философов вопрос перешел к подлинным грамматикам, которые его
подхватили и рассматривали с большим рвением; но в противовес учению об
„аномалии" с другой стороны было выдвинуто учение об „аналогии"
(„единообразии") в качестве господствующего принципа в языке2. Именно так
и было в александрийской школе грамматиков.
Главным
представителем
этого направления был
Ср. S t e l n t h a l , цитированное сочинение, стр. 347 и след. По преда
нию, Хрисипп написал сочинение «Об аномалии" — „Пер! avwjioAiui;'; см.
об этом у В а р р о н а , De lingua latina, IX, 1.
2 Ср. S t e i n t h a l , цитированное сочинение, стр. 435 и след.
1
21
Аристарх (около 200 —150) 1, знаменитейший из александрийских грамматиков. На
противоположной точке зрения стоял в качестве важнейшего представителя аномалистов
его современник, пергамский грамматик Кратес из Маллоса 2. О споре между этими
двумя направлениями, который касался не только языка, но еще больше критики текста,
особенно Гомера, наши познания весьма ограничены; мы их можем почерпнуть
исключительно из того, что находим случайно сохранившимся в позднейших цитатах
или изложениях, особенно у латинских писателей, и из них, в первую очередь,
у Варрона3.
Для нас одностороннее утверждение каждой из этих точек зрения может только
служить доказательством крайне недостаточного изучения языка. Но чтобы понять
этот спор и иметь возможность судить о нем, мы должны перенестись в то время с
его условиями; мы должны совершенно отвлечься от развитой грамматической
системы, которую мы теперь имеем, и живо представить себе то единствен ное, что
тогда имелось — хаотическую массу слов и форм литературного и разговорного
языков с их разными диалектами 4. Учесть все эти детали и найти порядок и принцип
во всем этом хаосе, где аномалии должны были, по крайней мере, так же бросаться в
глаза, как и аналогии, было работой, которая могла подавить острейшего мыслителя
и привести его к тому, чтобы односторонне сделать упор на ту или иную точку
зрения. Конечно, спор закончился постепенным сглаживанием обеих крайностей и
признанием того, что решающим критерием является "обычное употребление" —
—consuetudo (привычка); но его значение главным
образом
заключалось в том, что он заставил разные направления везде искать аргументов
для подкрепления своих взглядов и таким образом всесторонне осветить языковые
явления; плодом этого и явилась систематическая грамматика с ее правилами и
исключениями, с ее аналогиями и аномалиями5. Древнейшей работой такого
рода мы обязаны ученику Аристарха — Дионисию Ф р а к и й с к о м у (около 100 г
до н. э.) 6. Своей высшей точки достигает греческая грамматика у Апол-л о н и я
Дискола (II в. н. э.) 7 и его сына Геродиана и в таком
Ср. S t e i n t h a l , цитированное сочинение, стр. 448 и след.
Ср. о Кратесе —С. F. We g e n e г, De aula Attalica, Hauniae 1836, стр. 110 и
след.; S t e i n t h a i , стр. 485 и след.
3 Ср. также Г е л л и й, II, 25.
4 [Как известно, традиция требовала применения различных греческих диалектов в
различных лирических жанрах и в различных частях трагедии ].
5 Ср. Steinthal, цитированное сочинение, стр. 514 и след., 700 и след.
6 Dionysii Thracis, Ars grammatica, ed. G.Uhlig, Lipsi 1884.
7 Ср. Е. Е g g e r, Apollonius Dyscole, essai sur l'histoire des theories grammaticales dans
1'antiquité, Paris 1854. Новое издание Apollonii Dyscoli quae supersunt сделано R.
S c h n e i d e r и G. Uhlig, I — 111, Lips. 1878— 1910, [ср. еще А. Доб наш, Синтаксис
Аполлония Дискола, Киев 1882].
l
2
22
3 Ср.
же виде, как мы находим здесь эту систему, мы унаследовали ее вплоть до наших
дней через латинских грамматиков.
Система александрийской грамматики
Подробнее
всего
рассматривается
морфология
-с
ее
восемью
установленными
со
времени
Аристарха
частями речи:
1) , nomen — имя (ср. выше),
2) , verbum — глагол; 3) , particlplum —
причастие (т. е. причастное особенностям и существительного и глагола); 4)
, articulum — артикль, 5) , pronomen —
местоимение; 6) , praepositio — предлог; 7) ,
adver-bium — наречие; 8) , conjuncto — союз. (У римлян из этих частей
речи выпадает артикль, но в качестве последней части они прибавляют interjectlo —
междометие).
Слабее фонетика или наука о „буквах" — , elementa —
основные начала, как называются буквы; их называют так, учиты-вая главным
образом их звуковое значение, при помощи которого они образуют, как
составные части, слоги и слова 1 . Хотя греки и римляне и сделали некоторые
наблюдения над физиологическим образованием различных звуков, но в общем у
них были гораздо менее ясные представления об этом, чем у индийцев 2 . Они
разделяют звуки-буквы только по их относительной полноте тона и функции в слоге
на: 1) , vocales —гласные, „собственно звуки", т. е. буквы,
которые можно отдельно произнести, которые сами по себе имеют слышимый
тон и на 2) , consonantes (реже consonae)— согласные, „созвуки",
которые могут быть произнесены только с гласными; эти опять могут быть либо: a)
, semi-vocales — полугласные, т. е. звуки, имеющие некоторый сам
по себе слышный тон ( и сложные
) либо Ь) , mutae — немые; совсем бгззвучные с
известными подразделениями на , leves, tenues—голые, легкие, тонкие,
, mediae — средние, , asperae, asplratae — шершавые,
придыхательные 8.
Довольно подробно древние рассматривали просодии (), различные
ударения, и, одновременно, количества слогов; следует отметить деление слогов на
долгие, отчасти , natura — no
Ср. уже у Платона „Кратил", 393D: „Ты знаешь, что мы говорим имена
букв, а не самые буквы алфавита, кроме четырех: . [Эти
четыре
буквы
тогда
еще
называли
только
]; а все прочие гласные и согласные мы,
как ты знаешь, когда говорим о них, окружаем другими буквами, делая таким
образом имена'. Так и у многих других позднее. О дальнейшем развитии
значения слова  и ему соответствующего латинского elementum
из первоначального значения (отдельные члены в ряду,  )—
”буква”, мн. ч. „алфавит" —см. у Н. D i e l s , Elementum, eine Vorarbeit zum
griechischen und lateinischen Thesaurus, Leipzig 1899.
2 Ср. Вrueсke, Grundzüge der Physiologie and Systematic der Sprach-laute 2
1876, стр. 117 и след.
1
уже у Платона, ”Кратил”, 424 С, .Филеб", 18 В, С, "Теэтет", 203
В.
23
природе, отчасти вэзее, positlone — no положению; здесь мы опять находим
противопоставление, с которым мы то и дело сталкивались вначале: но только
biasi — собственно „традиционный",—здесь воспринимается как
„на
основании положения" 1.
Известное внимание уделяли древние и синтаксису;. Аполлоний Дискол дал
особое и подробное его изложение.
Наука о языке в древнем Риме
От
греков
занятия
грамматикой
переходят
к
рим лянам.
Вероятно
уже
ранее
они
(как,
напр.,
Энний)
получали известные элементарные сведения от греков в Южной Италии; но
более близкое знакомство с греческой грамматической наукой стало им
доступным лишь благодаря тому обстоятельству, что ранее упомянутый
грамматик Кратес из Маллоса в 167 г. до н. э. был послан в Рим царем
Атталом и оказался вынужденным пробыть там долгое время. Он выступал в
Риме с литературно-грамматическими чтениями (разумеется на греческом
языке), которые вызвали интерес у образованных римлян 2. Что касается
грамматической стороны, то римляне непосредственно были введены в
разыгравшуюся борьбу по вопросу об аномалии и аналогии; и в скором
времени римляне стали к своему языку применять все те основные
положения, которые они взяли у греков.
Об интересе, который представляли эти занятия даже для самых великих
людей, свидетельствует хотя бы то, что Цезарь, по преданию, во время
своих походов в Галлию написал труд по грамматике под названием „Об
аналогии", который, к сожалению, не дошел до нас. Заглавие могло бы
указать на то, что он сам был сторонником аналогии. Ему приписывают
честь введения названия одного из падежей — „отложительного" падежа
(ablativus), который в греческом ведь ничему не соответствует.
Мы не будем долго останавливаться на собственно грамматиках, которых
мы знаем только по именам или по выдержкам (например у Геллия) и
среди которых Элий Стило несомненно занимал первое место; но
особенно следует указать на его ученика, соврем е н н и к а Ц е з а р я , М а р к а
Т е р е н ц и я В а р р о н а ( 1 1 6 — 2 7 д о н. э.), самого образованного
римлянина своего врем гни. Среди других сочинений он написал несколько
работ по грамматике, из которых дошла до нас лишь незначительная часть (5-я
— 10-я книги со многими пропусками его сочинения „De lingua latina" — „О
латинском языке", первоначально было 25 книг).
Но как ни ничтожна дошедшая до нас часть сочинения Варрона, она,
несмотря на все свои слабые стороны, все же дает нам представление о его
работах и заставляет нас глубоко сожалеть о тех частях, которые для нас
потеряны.
» Ср. Madvig, Kortfattet graesk Metrik, 1867, стр. 16, прим. 1. а Светоний,
De gramrnaticis 2.
24
Варрон — главный источник всех наших сведений о том, как в
древности толковали понятия аномалии и аналогии:, сам же он пытался
примирить эти крайности, исследуя все то, что в отноше нии форм склонения
и спряжения, а также и словообразования говорит за или против того и
другого взгляда 1 .
Так как он берет свои примеры всегда из латинского языка, то он для
нас во многих отношениях является ценным источником для понимания
истории латинского языка. В отношении этимологического метода, если можно
употребить это слово, он целиком примыкает к традиции, идущей от стоиков —
ср. ниже примеры, — хотя в других вопросах придерживается часто совершенно
противоположной точки зрения.
В дальнейшем римляне продолжали заниматься изучением грамматики, языка и
древнейшей литературы, но здесь мы этого более подробно касаться не будем.
Донат. Присциан.
Чем больше устная речь отходила от традиционного письменного
языка, который сохранялся в первоначальном виде, тем более необходимыми
становились учебники и другие
вспомогательные пособия для точного
усвоения и ясного понимания последнего; и поэтому мы рас полагаем рядом
работ, составленных в позднейшие эпохи — глоссариями, грамматиками
(„artes"), как, например, грамматикой Доната (около 350 г.) и много других,
среди которых особенно выделяется работа П р и с ц и а н а (около 500 г.) 2 .
Значение античной филологии
Мы остановились несколько дольше на развитии языкознания у греков
и римлян из-за того большого значения, которое оно имело для всего
позднейшего времени.
Вообще надо указать, что грамматическая система Европы, вплоть до
XIX в., основывалась на лингвистическом учении греков, в его измененном на
римской почве виде; одним из доказательств этого является грамматическая
терминология, которая большей частью осталась такой же, как во времена
древности; и даже термины, возникшие в более поздние эпохи, как, например,
датские, немецкие [и русские] являются главным образом только более или менее
удачной передачей старого названия и основываются лишь в редких случаях на
более новом и лучшем понимании языковой категории 3 .
Ср. S t e i n t h a l , цитированное сочинение, стр. 493 и след.; A. W i 1-manns, De M.
Terentii Varronis libris grammaticis, 1864; V. Henry, De senjionls humani origlne et
natura M. Terentius Varro quid senserit, Insu-lis (Lille), 1883; G. Goetz, Zur
Würdigung der grammatischen Arbeiten Varros (Abh. d. k. sachs. Ges. d. Wiss., phil.hist. Kl., XXVII № 3, 1909); -Fred. Miiller, цитированное сочинение, стр. 115—
250.
2 Ср. Grammatici Latini ex recensione Keili i , I—VII, 1855—1880. 3 Для датского
языка — ср. Н. G. W i w e 1, Synspunkter for dansk sproglaere, Kjøbenhavn 1901,
25
1
[В частности русская грамматическая терминология в основном установлена
Ломоносовым („Российская грамматика", 1755—1757), хотя некоторые из
предложенных им терминов были в дальнейшем развитии русской
грамматики заменены другими; так, например, еще в XVIII в. термин
„речь" заменяется ныне употребительным термином „предложение",
применяемое Ломоносовым обозначение „части слова" — выражением
„части речи". Эта терминология в свою очередь была частью
унаследована Ломоносовым от славянских грамматик XVI—XVII вв.—
„Адельфотис" 1591 г., грамматики Лаврентия Зизания 1596 г. и Мелетия
Смотрицкого 1619 г. Здесь она
была
частью
переведена
непосредственно с греческого 1 , частью усвоена из южно-славянских
переработок греческих источников, много раз переписывавшихся и
перерабатывавшихся в XIV — XVII вв. и на русской почве 2 . Некоторое
влияние на оформление русской грамматической терминологии могла
оказать и латинская традиция. Ср. ниже, стр. 37—38].
Слабые стороны античной филологии
Слабыми моментами учения о языке греков и римлян являются: с
одной стороны,
зависимость от философов, довольно долгое время
дававшая спекулятивному направлению перевес над эмпирическим, в то
время как именно последнее должно было бы являться основой для
познания общих принципов строения языка; с другой стороны, то
обстоятельство, что интересы того времени ограничивались только одним
языком или двумя — греческим и латинским. Последнее относится и к
индийцам, но в классических языках подобное ограничение оказалось
особенно вредным, так как языки эти уже сами по себе обладают менее
ясным строением, чем санскрит. Многие явления могли, следовательно,
ускользнуть от внимания исследователя или могли быть неверно поняты:
особенно страдало от такого ограничения кругозора историческое познание
языкового развития.
Отсутствие исторического подхода к языку
Мы, конечно, имеем многочисленные
записи слов и форм из
древнейших литературных памятников которые отличны от более позднего
словоупотребления; но понимание исторического развития, например в
отношении
звуков, в той мере, в какой этим вообще занимаются,
чрезвычайно слабо. Целью исследования преимущественно являлось
разъяснение
позабытого
значения
соответствующего
слова
или
подчеркивание различий с языкои современности.
1
[Ср. Б у л и ч, Очерк истории языкознания в России, СПБ 1904; Ягич И.,
История славянской филологии, СПБ 1910.
3
Ср. Ягич, И. В. Рассуждения южно-славянской и русской старины о
церковно-славянском языке (Исследования по русскому языку, 1885 — 1895)1.
26
Этимология у древних и ее ошибки
Этимология слов является той стороной языкознания древности, которая,
казалось, скорее всего могла бы связаться историей языка; но в том виде,
как ею занимались в древности, хотя и очень усердно, она ничего, или почти
ничего, не имеет общего с историей языка. Как только античная этимология
выходит за пределы того, что непосредственно очевидно, метод ее
оказывается таким же, как он засвидетельствован у Платона и у стоиков, и
совершенно отличен от точного метода индийцев 1.
Античная этимология ищет в слове известное, заранее созданное
представление о предмете, который оно обозначает, прибегая к
произвольным ассоциациям и к столь же произвольному применению чисто
логических фигур, как равенства, аналогии, противоречия и т. п.
О закономерном соотношении между различными звуками или о чемлибо подобном античные мыслители не имеют ни малейшего представления;
наоборот, в отношении звуковых переходов они позволяют себе массу
вольностей 2, и даже в рассмотрении исторически связанных между собой слов
мы можем найти примеры исключительной неясности.
Так, например, Варрон говорил, что „целитель 4, „исцелитель” [врач] так
назван по искусству „исцеления", а не по действию „исцелять", что
является последним корнем в этом предмете 3 . Это значит совершенно
искажать подлинные соотношения; кроме того, мы имеем здесь пример
другой неясности, которую древние так и не смогли преодолеть, а именно,
остается неясным — образуется ли одно слово от другого или одна вещь
называется по другой.
Само собой разумеется, что встречаются и удачные и правиль ные
объяснения, но в действительности это только исключения. Здесь будут
приведены примеры, главным образом из латыни, нескольких наиболее ярких
заблуждений.
Ср. Reitzenstein, Geschichte der griechischen Etymologika, стр. 179 и
след.;Е. Wolff J i n , Die Etymologien der lateinischen Gramraa-tiker, в "Archiv fuer
lat. Lexikographie und Grammatik', VIII, стр. 421 и «лед., 563 и след.
5
См. Квинтилиан, 1, 6, 32: „Также эти мелкие вопросы, утомляющие тех,
кто с особым усердием занимается этим предметом, приводя многими и
разнообразными путями к истинному значению слегка отклонившиеся слова или
удлиняя, или сокращая, или добавляя, или отбрасывая, или изменяя буквы и слоги.
Откуда, благодаря неправильному направлению ума, они скатываются до
позорнейшего смехотворства".
3
«Для мастеров (artifex) важнейшая причина — их мастерство (ars); jo бишь,
от мастерства целения (ab arte medicina) называется целитель (medicus), от
мастерства сапожного (sutrina) — сапожник (sutor), не от Деления или шитья
обуви (поп a medendo et auendo), каковые всегда cуть последние корни этих
дел", V, 92.
27
1
Принцип, который всегда играл большую роль, особенно при истолковании
„первичных слов", объяснить которые этимология не могла (  ,
initia, radices „начала, корни", но „корни"—здесь нечто совсем другое, чем
корни у индийских грамматиков) — это ономатопейя, символика звуков, или
звукоподражание (), когда заставляют слово подражать своей
звуковой формой предмету, который оно выражает. Сюда относится и то,
чему мы находили примеры еще в „Кратиле" Платона, когда отдельной
букве-звуку придают особое произвольное значение, которое, конечно,
абстрагировано из отдельных слов своего языка.
Примеры такого понимания мы находим повсюду. Так, по указанию
Геллия (X, 4) грамматик Нигидий Фигул (I в. до н. э.), наряду с другими
доказательствами того, что слова связаны со значениями ,
указывал на то, что при произношении vos (вы) губы выдвигаются
вперед, и выдох производят в сторону того, с кем говорят, в то время
как при nos (мы) губы не выдвигаются и выдох удерживается внутри; то
же самое явление якобы наблюдается и при tu, tibi (ты, тебе) в
противоположность ego, mini (я, мне) 1.
Более поздний писатель — А в г у с т и н 2 (ум. в 430 г. н. э.) — делает в
своей небольшой работе „Principle dialecticae" („Начала диалектики")
несколько интересных замечаний об этимологии и ее методах, к
которым он сам относится с некоторыми сомнениями3. Между прочим, по
его мнению, никто не будет противоречить тому, что в слогах, содержащих
букву v, есть отзвук чего-то густого и сильного (crassum et quasi validum
sonum edere), как: venter (брюхо), vafer (хитроумный), velum (парус), vinum
(вино), vomis (борозда), vulnus (рана) и т. п., особенно vis (сила).
1
Что бы он сказал о шведском vi (мы) и ni (вы)? Ср. также .Послание"
Гольберга (280), посвященное этому вопросу: „Подобные аргументы очень
изящны и могли бы иметь некоторое значение, если бы в доказательство их
можно было привести несколько сот слов той же природы. Но поелику это не
может быть исполнено, замечание это остается смехотворным". И он вполне
разумно заключает словами: .Дабы с некоторым правом судить об этом, следовало
бы приводить примеры из многих языков, более того, следовало бы приводить
доказательства из самого древнего языка или языка, на котором говорил
Адам,' изобретатель языка, и о котором мы ничего не знаем достоверного".
г
“Sancti Augustini opera", Antwerpiae 1700, I, стр. 615.
3 .О происхождении слова спрашивают, когда спрашивают, откуда так
говорится: дело, по моему суждению, весьма любопытное, но не всегда нужное.
Как бы ни было полезно объяснить происхождение слова, бесплодным было бы
приниматься за то, что, начав, пришлось бы бесконечно продолжать. Кто же
может отыскать, откуда было сказано так все, что когда-либо было сказано?
И отсюда присовокупляется, что как снов толкование, так и происхождение
слов каждый вещает по своему домыслу...".
28
К этому примыкают, например, vincula — оковы (ибо они насильственны
— qula vlolenta sunt), vlmen — прут ивы (ибо им связывают— quo vincitur)
и многие другие слова, среди них и via — путь или потому, что его
попирают силой (vi) ног, или потому, что он извивается, как виноградная
лоза (vitis) или как ивовый прут (vimen), и т. д,
(Что касается via, то у Варрона (V, 35) несомненно дано правильное
объяснение: „дороги (via) названы так потому, что по ним возили
(vehebant)"; современные языковеды возводят via к тому же корню, что и
veho (из vehia или vegla(?); ср. др.-исландск. vegr).
Символические этимологии
Своеобразное применение того же принципа, соответствия
звучания и значения находим мы 1 , когда грамматик Трифон (во времена
Августа) объясняет слово ) вор,
обманщик из —тайно отнять, полагая, что оно стоит
вместо ; ибо, говорит он, если слово выражает
недостаток в чем-либо или похищение (вор), то со стороны формы это
могло быть выражено отсутствием одной буквы или даже слога (). То же
якобы наблюдается, например, в слове -  — полукруг,
которое, по мнению Трифона, заменило  и в котором
отброшен слог -- как выражение того, что у всего целого, у всего круга
чего-то нехватает. (В действительности -, лат. -sēmi,—является первоначальной формой, а прилагательное — половинчатый является
производной от него основой).
Мы находим примеры и обратного толкования 2 . В Etymolo-gicum
Magnum сказано, что греческий имперфект отличается от настоящего
времени удлиняющим его наращением (аугментом), так как именно
последний и выражает более долгий промежуток времени, чем настоящее
время; а по какому-то довольно позднему грамматическому сочинению так
называемого Апулея Меньшего слово saeculum — век (хотя оно, по
мнению составителя, происходит или от sequor—следую—или от—senex—
старец и поэтому, собственно, должно было бы иметь ĕ) должно все же
писаться через ае, „ибо оно обозначает нечто весьма протяженное" (quia rem
produc-tissimam deslgnabat) 3.
Это объяснение можно, соответственно изменив, сопоставить с тем,
что Сенека („Quaest. natur". H, 56, 2) говорит о слове fulgere —
сверкать молнией, указывая, что древние говорили
Ср. S t e i n a t h a l , цитированное сочинение, стр. 342.
Т ам же.
3
Слово saeculum, первоначальное значение которого век, вероятно,
образовано от того же корня, что и sero {*si-s-o) — сею, satum — посев.
sēmen — семя. В написании этого слова действительно чередуются ае
и e, но написание с ае преобладает на протяжении всей древности.
1
2
 29
fulgĕre с кратким гласным в предпоследнем слоге (в инфинитиве); он объясняет это
тем, что „хотели выразить этим внезапность появления света из туч ” (ad
significandam hanc e nubibus subitae lucis eruptionem).
Составные этимологии
Вследствие полного отсутствия этимологиче ского метода и исключительной
неясности общих основ словопроизводства и исторического соотношения между
связанными друг с другом словами весьма часто встречается объяснение слова
как составленного из двух или больше слов 1 .
Так, например, Варрон (V, 101) объясняет, ссылаясь на грамматика Элия
Стило, volpes (vulpes) — лисица как quod volat pedibus — та, что летает
ногами (volipes, Квинтилиан, 1, 6, 33), или {V, 129) ornatus—украшенный, как
ab ore natus — от лица рожденный, ибо говоря, что нечто украшает женщину,
обычно имеют в виду ее лицо. Так, у более поздних грамматиков мы находим
такие объяснения, как monumentum—памятник, quod moneat mentem—
увещевающий память.
Подобные примеры встречаются очень Часто в течение всей древности,
начиная от Платона.
Этимологии “от противоположного”
Самой неудачной из этимологических фигур является все-таки объяснение
’—от
противоположного,
которое
по-латыни
называется contradlctlo, или progressio in contrarium. Сюда относятся такие известные
этимологические карикатуры 2, как lucus — роща 3 , quod minime luceat (ибо там
меньше всего света); ludus (в значении школа; первоначально игра,
упражнения) — ибо дальше всего от увеселения ( LUSU ); bellum—война — ибо
дело
1
Ср. W o e l f f l i n , цитированное сочинение, стр. 423, 436 и след.
2
Три первых примера — уже у Квинтилиана, 1, 6, 34
(lucus), quia
umbra opacus parum iuceat—роща (lucus), ибо, тенью затемненная,мало светит
(luceat); ср. Харисий — у Кеil, Gramm. lat. 1, стр. 276; Донат — у него же, IV, стр.
402. Августин, цитированное сочинение и др.; ср. также S t e i n t h a l , цитированное
сочинение, стр. 343 и след.; W oelf f I i n, цитированное сочинение, стр. 434 и след.
3
Lucus,
древне-латинское loucos — роща, вероятно, первоначально
означало прогалину, место с низкой и редкой порослью; ср. санскритское loka-s —
свободное пространство, мир; литовское laukas — простор (в противоположность дому),
поле; древне-верхне-немецкое Iôh (древнескандинавское 1ó в названиях мест) — заросль,
роща.
4
Bellum — война, древнелатннское duellum (форма, вновь образованная в позднейшее
время) от числительного duo —два; bellus — прекрасный — производное от bonus, bene —
хороший, хорошо. Правда, и в этом слове Ь восходит к более древнему du
(ср.
древнелатинское duenos, duonos), но основа слова совершенно другая.
5
Варрон, V, 86, правильно сопоставляет
foedus — союз с fides —
верность (fido, древнелатинское feido -доверяю; здесь то же чередование
гласных, как в греческом 
30
это отнюдь не прекрасное (quod res bella поп sit) 4 ; foedus — союз —
ибо дело это не постыдное (quod res foeda поп sit) 6 ; Рагсае (богини
судьбы — Парки)—ибо никого не щадят (quia nlhll parcunt, Донат); caelum
— небо —oт caelatum (искусственно высеченный, украшенный) или же —
по противоположности от cela-tutn (скрытый), ибо оно открыто
(Варрон, V, 18 по Элию Стило).
Графическая символика в этимологии
Так, например, Варрон выводит vallum (укрепление) из того, что никто
не может перешагнуть, (varlcare) через него, но он добавляет и другое
возможное объяснение, а именно, то, что отдель ные колья частокола
сверху расщеплены таким образом, что образуют букву V („quod singula
ibш extrema bacilla furcillata habent figuram litterae V"). Здесь мы имеем
родственный ономатопейе принцип, но с той р азницей, что здесь
исходят даже не из звуков, а из формы латинской заглавной буквы.
По тому же принципу объясняет упомянутый выше Апулей слово hostis
— враг (впрочем, первоначально оно даже не означало “враг”, а „гость”,
„чужой" [ср. русское «гость»]; он говорит, что буква Н является
„подобием двуглавого меча между двумя враждующими сторонами". Здесь
мы
постепенно
дошли
до
наибольших
нелепостей 6.
Дальше
останавливаться на этих фантазиях — значило бы просто терять время.
Приведенных примеров более, чем достаточно, чтобы показать ту
пропасть,
которая
отделяет
современное
нам
языкознание
от
этимологических построений древности.
Отсутствие сравнения с другими языками
Если
бы
древние
имели
хоть
какие -нибудь
свздения
о
других
языках,
то
не
влачи
бы
в
такие
кр айно сти.
Но
даже
в
лучшем
случае
о ни
срав нивали только греческий и латынь и то только, исходя из фактов
латинского языка, а не наоборот. Нельзя было, разумеется, не заметить
того большого сходства, которое в общем существует между этими
двумя языками. Но в таком случае принимали латинский язык за
испорченную разновидность греческого, в частности эолийского
диалекта (так, например, говорит Варрон во многих места х), и это
связывалось с известными легендами о переселении троянцев в Лациум
после троянской войны.
В виде исключения, для объяснения того или другого слова или имени
обращались к другому языку, например, для греческого
Еще в XIX в. один венгерский философ-языковед пытался всерьез Доказать
исконность венгерского языка ссылками на сходство в нем написаний и
обозначаемых предметов; так, слово ollo — ножницы, будучи написано, дает
рисунок ножниц—ollo, a kút—колодезь—рисует человека (К), с помощью
колодезного журавля (Т) достающего воду из
6
31
к фригийскому 1, для латинского к другим старым диалектам или языкам
Италии, как сабинскому (чаще у Варрона), осскому2, или этрусскому 3 ,
поскольку вообще знали что-либо об этих языках; а в „Кратиле" мы
находим, например, такие замечания, что варвары древнее греков и что
последние вне всякого сомнения заимствовали много слов из языка
варваров (403 Е, 425 Е) 4 . Но все это настолько единичные случаи, что не
имели никакого значения для действительно исторического познания языка. За
своими границами культурные народы древности видели только „варваров", и
им, по всему их мировоззрению, не могло притти в голову уде лить какое бы
то ни было внимание языкам этих варваров, не говоря уже о научном их
исследовании.
Отсутствие сведений о других языках у писателей
древности
Мы не только должны признать, что ознаком- ление с другими
языками, кроме
своего
родного языка, и учет их имели бы большое
значение для грамматического
исследования
древности, но мы должны
сказать, что наука еще и по другой причине принуждена сожалеть об этой
односторонности древних. Мы охотно простили бы древним бесплодную трату
времени на этимологические спекуляции и тому подобные ненужные работы, если
после них осталось бы и несколько порядочных и достоверных сообщений,
например о языке скифов, или о фригийском, фракийском, или гетском — для
изучения которого у Овидия было столько времени и возможностей, — об
этрусском, который, по крайней мере, во время республики, в Рима еще
повсюду можно было слышать, о галльском и иберском, лигурском или о
любом из многочисленных родственных или неродственных языков, с которыми
тогда сталкивались.
Какое значение это бы имело для всей истории человечества! Теперь эти
языки давно умолкли, и большинство из них унесло разрешение загадок,
связанных с ними, навсегда с собой в могилу. То, что иногда встречается в
виде разрозненных слов или других намеков на эти языки у греков и
римлян, в новое время было старательно собрано; но все, что можно извлечь
из этого материала, чрезвычайно ничтожно.
1
Ср. К р а т и л, 410 А: „Смотри, как бы это имя  — огонь — не
оказалось варварским. Его нелегко связать с греческим языком, и, кроме
того, известно, что и фригийцы называют огонь таким же образом, лишь
с маленьким отклонением; так же как и слова вода (), собаки ()
и мн. др.".
2
Например, В а р р о н, VII, 28 — cascus — обветшалый, 29 casnar;
Фест, стр. 206, изд. Müll.— petoritum — повозка на четырех колесах —
осское petora — четыре.
3
Например, В а р р о н, V, 55; Фест, стр. 88, изд. Müll. — falae —
осадные башни — от falando, что у этруссков означает небо.
4
Об оценке Платоном чужих народов — ср. L u t o s l a w s k i , Origin and Growth
of Plato's Logic, стр. 231 и след.
32
Только те языки, которые оставили после себя письменные памятники,
хотя и очень скудные по сравнению с культурными народами востока, как,
например, осский, умбрский, этрусский, ликийский, фригийский и
несколько других, языкознание нового времени может попытаться
постепенно разъяснить; но оно всегда должно иметь в виду, что эти
сведения будут все очень разбро-сачными и неточными, вследствие
недостаточности тех средств, которые находятся в распоряжении науки.
Начало расширения лингвистического кругозора.
Переводы культовых книг на "варварские" языки.
Расширению
применения
письменности
к
языкам древности
значительно способствовало христианство.
Оно вело
пропаганду
среди
разных
народов, а это могло осуществляться лишь на собственных языках этих народов. Вследствие этого эти языки начинают
использоваться в письменности, а именно, для переводов и
толкования библии или частей из нее. Уже с III по V в. получают
письменное закрепление языки: коптский (самая
поздняя ступень
египетского), готский, армянский, позднее (VII — IX вв.) кельтские
(ирландский), древнеанглийский, древне-верхненемецкий, славянский и
другие языки, из которых некоторые постепенно стали носителями новых
великих литератур. Таким образом, сохранились сведения об этих языках
или языковых ступенях, а интерес к народным языкам, возбужденный
христианством, тем самым в значительной мере послужил науке
позднейшего времени.
Но на языкознание того времени это вначале не оказало никакого
влияния. За все средневековье латынь была единственным изучаемым
языком; даже греческий язык был забыт во всей Западной Европе. Да и в
отношении латинского языка изучение не только не пошло дальше
позднелатинской грамматики, но продукция эпохи ограничивается — с
некоторой разницей между более ранним и более поздним временем, начиная с
XII в., когда схоластика накладывает свой отпечаток также и на грамматику —
компиляциями и выдержками из более старых грамматик, а именно, из
Доната (имя которого стало почти нарицательным) и Присциана 1 . Те
немногие труды по грамматике, которые сохранились от последней
половины средневековья на народных языках, частью имеют целью лишь
обеспечить усвоение латинского языка, частью несомненно идут на по мочах у латинского языка и у латинских грамма тиков. В качестве
1
С Thurot, Notices et extraits de divers manuscrits latins pour servlr à
l'histoire des doctrines grammaticales du Moyen-Age (Notices et extraits des
manuscrits de la Bibllothèque imperiale, t. XX11, 2); J. .1. Ba e b l e r , Beiträge zu
einer Geschichte der lat. Grammatik im Mittelalter, Halle 1885; J. L i l j e l b l a d ,
Bidrag till kannedomen ora den medeltida grammatikundervisningen... в „Eranos",
acta philologica suecana IV, 1900—1902.
33
некоторых особо выдающихся среди них следует отметить мелкие исландские
статьи по грамматике (от XII—XIV вв.), приложенные к „Эдде" Снорри и
содержащие как раз в высшей степени интересные наблюдения по
фонетике 1; можно назвать также две провансальские грамматики XIII в.2 и
одну кимрскую (валлийскую) грамматику того же времени. Вопрос о том,
как в средние века грамматика процветала у арабов в различных школах —
частично под влиянием Аристотеля, — настолько удален от линии нашего
рассмотрения, что мы здесь не можем им заняться 3.
Эпоха Возрождения. Расцвет классической филологии.
После Возрождения, которым знаменуется пе- реход от средневековья к
новому времени, в цент- ре изучения остается латинский язык, к которому,
однако, теперь присоединяется также и греческий. Издание и объяснение
литературных произведений древности дало на долгое время достаточно
работы ученым; то, что было сделано такими учеными, как Юлий
Цезарь Скали-г е р ( 1 4 8 4 — 1 5 5 8 ) , Р о б е р т С т е ф а н у с ( Э т ь е н 1 5 0 3 —
1 5 5 9 ) , его сын Г е н р и х Стефанус (1528—1598) и другие в области
грамматики и лексикографии, или очень явно носит следы схоластической
философии, или предназначено в основном служить пособием для изучения
классических языков: в собственном языкознании классическая филология
непосредственно не создает ничего нового и важного по своему значению,
а в XVII—XVIII вв. дело доходит прямо-таки до регресса.
Лингвистические высказывания обычно выдающихся в этой области
голландских филологов того времени стоят совершенно на той же
ступени, как и наихудшие высказывания древности, и имели своим
следствием лишь то, что мало-помалу этимология окончательно
заслужила дурную славу4.
Разработка восточной филологии
Но тот факт, что с Возрождением действитель но пробуждается новая
жизнь в науках, проявляется все же вскоре в других областях языко знания более широким и свободным воззрением на предмет, которое
теперь становится возможным. Наряду с классическими языками уже рано
и с большим увлечением ведутся
1
Islands grammatiske litteratur i middelalderen, Kjøbenhaven 1884-1886.
'« F. G u e s s a r d, Grammaires provencales de Hugues Faldit et de Raymond
Vidal2, Par. 1858.
з cp. E. Renan, Histoire générae des langues semitiques 4 , 1863, стр. 375 и
след.; Fr. В u h 1, Sproglige og historiske Bidrag til den arabiske Grammatik, 1878,
Введение; R. В e s t h о r n, Aristoteles og de arabiske grammatikere (в „Festskrift til
V. Thomsen, 1894); [Гиргас, Очерк грамматической системы арабов, СПБ 1873;
Кры мс к и й А., История арабов и их литературы, М. 1914 — для справок].
4
Ср. Введение к С u г t i u s G., Grundzüge der griechischen Etymologie.
34
занятия восточными, т. е. главным образом семитическими языками (еврейским,
арабским, сирийским и др.), взаимоотношения которых были быстро
постигнуты 1 . В то же время начали постепенно привлекать к изучению
многие другие и в первую очередь живые языки. Следует отметить, что у
гениального и удивительно мног о с т о р о н н е г о ф и л о л о г а И о с и ф а Ю с т у с а
С к а л и г е р а (1540—1609), сына Ю. Ц. Скалигера, мы даже находим
пер вую попытку группировки всех европейских языков — попытку, которая
при всей своей краткости обладает поразительной ясностью и полнотой 2 . Он
возводит европейские языки к одиннадцати основным языкам — matrices —
со многими диалектами или рго-paglnes; среди matrices имеются четыре
больших, которые он обозначает согласно существующим в них названиям
бога, и семь малых 3.
1
Th. Nöldeke, Die semitischen Sprachen 2, Leipz. 1893
[русский пер.
.Семитские языки и народы" Т. Н е л ь д е к е в обработке А. Крымского, М. 1912].
2
„Diatriba de Europaeorum linguis" (написана в 1599 г.) напечат. В J. J.
S c a l i g e r i , Opuscula varia antehac non edita, Par. 1610, стр. 119 и след.
3
Так, например, он говорит: "Единство языка проявляется в тожде
стве слов; известные же изменения тех же слов и определяют ту или
другую его отрасль. Так, языки
итальянский, испанский и французский
назовем латинскими по причине единства латинского слова, хотя и разно
образно измененного в этих трех языках: ср., например, у латинян gener
(зять), у итальянцев же genero, у испанцев yerno, у французов gendre.
Итак, языки зти — латинские, если обратиться к их происхождению, не
считаясь с этими различиями, единство же рода этих трех языков сим
доказуется. Так, мы можем присвоить
языку-матери слово, общее
всем
его отраслям или диалектам, откуда
и
можем получить наименование
языка-матери. Четыре таких слова: Deus, , Godt, Богъ — пусть будут
приметами четырех больших языков-матерей латинского, греческого, тев
тонского, славянского".
О языках-Godt он говорит далее: .Отраслями языка-матери Godt являются три
главных наречия: тевтонское, саксонское и датское. В свою очередь тевтонское
делится на два наречия верхненемецкое, каковое есть язык-Wasser,:
нижненемецкое, или язык-Water: остальные два наречия и сам язык-мать — суть
языки-Water. В датском наречии различаются три наречия, а именно: язык
пограничных датчан, именуемый датским; язык южных датчан, называемый поэтому
шведским (очевидно он производит Suedan от слова Süd — юг)', затем язык северных
датчан, именуемый норвежским; от последнего наречия ответвилось наречие
исландское, которое также понимается норвежцами, как голландский язык немцами или
итальянский французами».
Семь малых языков-матерей — это албанский (эпиротский), татарский, венгерский,
финский с лопарским, ирландский, кимрский (бриттский) с бретонским, баскский.
Объявляя эти 11 языков-матерей, "не связанными между собой никакими узами
родств", Скалигер заходит, конечно, слишком далеко.
35
Эмпирические грамматики новых европейских языков
Следует отметить и зачатки нового более эмпирического метода
языковедения, которые мы
находим у Петра Р а м у с а (Пьер де ла
Раме, род. 1515 г., убит в Варфоломеевскую ночь в 1572 г.),
более известного как философ 1 . Борьбу, которую он вел в философии
против логики Аристотеля и схоластики, он перенес также на свой подход к
грамматике; и, например, французская грамматика, которую он издал под
лаконическим заглавием „Gramèrе" в 1562 г., а затем переиздал в 1572 г.
в очень увеличен ном объеме, содержит наряду с отдетьными особенностями
и од-ностсронностями также и различные тонкие наблюдения, особенно в
области фонетики и морфологии. Среди филологов его школы здесь
следует в особенности упомянуть датчанина Я к о в а Мадс е н а Ааруса
(Jacobus Matthiae, род. в 1538 г., с 1574 г. про фессор Копенгагенского
университета, умер в 1586 г.) 2, которого Сивере 3 вполне справедливо назвал
„первым фонетистом нового времени”. Это название оправдывается 4 его
маленькой своеобразной работой „De literls libri duo" — „О буквах две
книги", появившейся в Базеле в 1586 г. как раз в год его смерти; своеоб разие этой работы заключается, с одной стороны, в систематичес ких
определениях звуков речи и способа их образования, с другой стороны—в
пояснениях касательно датской диалектологии, так как многочисленные
датские примеры, которые там приводятся и очевидно отражают собственное
произношение автора, несомненно подлинно ютландские (например, ah — я,
smej—кузнец, svort — черный, løv — жить).
[В следующем столетни детальные и четкие фонетические описания мы
находим, например, в построенной чисто эмпирически „Грамматике языка
английского" оксфордского профессора геометрии Уоллиса (Wailis) 1653 г. 5
и в первом трактате по сурдопедагогике Аммана „Surdus loquens"—
„Говорящий глухой, или
1
Ср. Н. Н o f f ding, Den nуеrе Filosofis Histoire, 1894, стр. 168 и след.
2
Ср. Н. F. Rordam, Kjøbenhavns Universitets Historie fra 1537 til 1621,
II, 1869—1872, стр. 215 и след., 297-301, 608 и след.; Bricka, Biografisk Lexikon 1,
стр. 24 и след.
з
Grundzüge der Phonetik", 1893, стр. 149, 387.
4
О его труде — см. Т е с h m e r, Internationale Zeitschrift für allgem.
Sprachwissenschaft, V, стр. 84 и след,, где перепечатана важнейшая часть этой
работы; О. J e s p e r s e n , Fonetik, 1897—1899, стр. 17 и след., где упоминается и о
более ранних работах по фонетике (1569) англичанина Джона Гарт (Hart).
5
Полное название этой книги — „ J о h а n n i s W a 11 i s, S. Т. D., Geometriae
professoris in celeberrima Academia Oxoniensis atque Regalis societatis Londoni
sodalis Grammatica Linguae Anglicanae, cui praefigitur De loquela sive sonorum
formatione tractatus grammatico-physicus..
36
метод, коим глухорожденный может научиться говорить" Амстер -дам, 1692 г.]
Здесь не было бы уместным подробно останавливаться на всем том, что в
XVI—XVIII вв. было написано об отдельных языках как европейских, так и
неевропейских 1 .
Наука о языке в России XVII-XVIIIвв. Разработка грамматики церковнославянского языка.
[Остановимся лишь вкратце на грамматической и лексикографической
работе по русскому языку 3 . TO обстоятельство, что письменным языком в
Московской Руси официально иочичался язык церковно-славянcкий,
способствовало тому, что вплоть до XVIII в.—до грамматики Ломоносова —
грамматической обработке подвергался только славянский язык. При этом
московские книжники сперна пользовались южно-славянскими компиляциями
поздневизантийских грамматиков; таковы, например, дошедшее во многих списках
XV—XVII вв. рассуждение „О восьми частях слова", иногда приписывавшаяся
Иоанну экзарху болгарскому X в., менее распространенные „Сло-веса вкратцЪ
избранна" из сочинений сербского ученого Константина Грамматика, жившего
в XIV в,
С XVI в. засвидетельствована на Руси и самостоятельная разработка
грамматических вопросов, опирающаяся на византийскую и южно-славянскую
традицию и продолжающая ее. Первые образцы филологической критики в
применении к славянским текстам дают статьи злополучного М а к с и м а
Грека, (ок. 1480—1556) византийского ученого, переселившегося в Москву и
принимавшего участие в исправлении церковных книг (1515). Грамматические положения, высказываемые в статьях Максима Грека, носят скорее
служебный характер, обосновывая правильность предлагаемого перевода. Но
все же эти статьи пользовались большой популярностью и перепечатывались еще
в XVII в. в приложении к позднейшим грамматическим трактатам. Кроме
того, сборники XVI— XVII вв. содержат много анонимных статей по вопросам
грамматики, орфографии, просодии, в основном опирающихся на греческие
источники, но иногда обнаруживающих и самостоятельность (например в
попытках описания и классификации славянских языков).
Появляются и
переделки латинских источников, возникшие
1
Для датского языка во второй половине XVII в. создаются сыгравшие важную
и положительную роль грамматики Э р и к а Понтопп и д а н а , П.Сюва и Генр.
Тернера, а в середине XVIII в. непревзойденные и поныне работы Гейсгорда.
[2 См. Булич, Очерк истории языкознания в России, 1904; Ягич, История
славянской филологии, 1910; Ягич, Рассуждения южно-славянской и русской
старины о церковно-славянском языке; Н. К. Грунcкий, Очерки по истории
разработки синтаксиса славянских языков, 1911 и след.]
37
на русской почвее: такова, например, переделка латинской грамматики
Доната, в которой латинские парадигмы заменены русскими (XVI в.).
Вместе с тем в XVI—XVII вв. московские книжники особенно много
пользуются преимущественно грамматическими трудами украинских и
белорусских ученых того времени. Из последних особого внимания
заслуживают уже упоминавшиеся выше- „, Грамматика
доброглаголиваго Еллинословенскаго языка, совершеннаго искусства осми
частей слова по наказанiю многоименитому Россiйскому ролу во Лвовъ въ
друкарни братской, року 1591", составленная „спудейми* (студентами)
Львовской школы и излагающая в рамках одной грамматики факты греческого и
славянского языков; „Грамматика Словенска съвершенаго искуства осьми
частей слова и иныхъ нуждныхъ, ново съставлена L. Z. ( Л а в р е н т и е м
Зизания)1596", систематическое изложение славянской грамматики, на
котором уже сказалось влияние западноевропейских грамматических учений;
и
в
особенности „Грамматики
славенския правилное синтагма",
составленная „потщанiемъ многогръшнаго мниха" М е л е т и я С м о т р и ц к о г о
(1577—1633), легшая в основу ряда позднейших грамматик. Из них особенно
интересно московское переиздание 1648 г., включившее в парадигмы
склонений и в систему / акцентуацию собственно русский материал (на пример „снох-ie" вместо „сносie", „отц-ie" вместо „отци”, „прочтете"
вместе ,прочтieте"). Еще больше русского материала введено в московской
переделке 1721 г. Федора Поликарпова и новгородской—Федора
Максимова, 1723 г.
38
Своеобразные языковые отношения в Московской Руси отмечены и первым
западноевропейским ученым, составившим грамматику русского языка —
англичанином Г. У. Лудольфом (1696) 1 ; последний отмечает, что „русские
только говорят по-русски, пишут же по-славянски".
Начало разработки грамматики русского языка. Ломоносов.
Только
с
началом
развития
русского
литератур ного
языка
в
XVIII
в.
начинается
разработка
собственно
русской
грамматики.
„Российская
грамматика"
Ломоносова
(1711—1765)
построена
уже на "славянороссийском", а на собственно русском материале, хотя в
трактовке некоторых вопросов она слишком следует западным образцам (это
сказалось главным образом на учении о глаголе, для которого Ломоносов
сконструировал сложную систему десяти времен, не выделив категорию
глагольного вида, указания на которую есть уже у М. Смотриц -кого); в целом,
однако, Ломоносов исследует язык строго эмпирически, противопоставляя
априорным схемам указания „общего всех учителя, повсядневного
употребления". Шесть „наставлений" его грамматики охватывают вопросы
фонетики и орфографии (2-е наставление), словообразование и словоизменение
существительных, прилагательных и числительных (3-е наставление), типы
глагольных спряжений (4-е наставление), характеристику остальных частей
речи (5-е наставление) и краткий очерк синтаксиса (6-е наставление).
Предпосланное этим разделам 1-е наставление излагает общие воззрения автора
на грамматику. Грамматика Ломоносова (1755) легла в основу всех
грамматических рзбот по русскому языку второй половины XVIII в.
Тредиаковский.
Из других
лингвистических
работ этого времени особого внимания
заслуживает диалог В. К. Тред и а к о в с к о г о (1703—1769), „Разговор между
чужестранным человеком и российским об орфографии старинной и новой” (1748),
в котором Тредиаковский выдвигает смелое требование фонетического
правописания („по звонам"), предлагая устранить лишние буквы из русской
азбуки — э,  ,  , одно из двух з и одно из двух и.
Лексикография в древней Руси.
Подобно грамматической работе и лексикографическая работа в древней
Руси велась на материалах церковно-славянского и отчасти греческого языка,
причем русские книжники широко пользовались аналогичными работами
украинских и белорусских лекси1
Ее полное название — H e n r i c i W i l h e l m i L u d o l f i , Grammatica Russica
quae cotitinet non tamen praecipua fundamenta Russicae linguae verum etiam
manuductionem quandam ad grammaticam Slavonicam, Oxoniae, 1696. Переиздана
с обстоятельным комментарием Б. А. Лариным. Рус ская грамматика
Лудольфа, Л. 1937.
39
кографов. Древнейшей формой словаря являются глоссарии — азбуковники
или „алфавиты иностранных речей", объяснявшие непонятные слова церковнославянских книг, а иногда и иностранные слова; один из древнейших
глоссариев этого типа приложен к „Новгородской кормчей" 1282 г.,
подобные же ботее обстоятельные словари составлялись з Новгороде и Москве
в. XV—XVI вв 1. В к. XVI—XVII вв. появляются первые печатные словари, как
„Лексисъ сирieчь реченiя, въ кратъцie събраны и изсловенскаго языка на
просты Русскiй дiялектъ истолкованы" (1596) уже упоминавшегося Лав-р е н т и я
З и з а н и я , и замечательный „Лзксиконъ славгноросскiй" украинца П а м в ы
Б е р ы н д ы (1627), уже ясно различающий письменный славянский и
разговорный украинский языки; оба эти словаря легли в основу позднейших
„словеноросских" словарей XVII в. В пгтровскую эпоху, в связи с массовым
проникновением иностранных слов в русский язык, возникает потребность в
изча-нии словарей иностранных слов; рукопись одного из этих словарей
сохранилась с собственноручными пометками Петра I 2.
Словарная работа в XVIII в.
Но собственно лексикографическая работа по рус- скому языку
начинается с учреждением Российской Академии (1783), через одиннадцать лет
после своего основания выпустившей полностью „Словарь Академии
Российской" (1789 — 1794). Этот словарь, охватывавший 43 257 слов
славянских и русских, построеч по тем же принципам, что и нормативные
словари Французской и Итальянской Академий, но более широко
привлекает слова областных наречий и техническую терминологию; в
составлении этого словаря наряду с учеными деятельное участие принимали
крупнейшие писатели того времени— Державин, Фонвизин, Богданович,
Княжнин.]
1
Причины, вызвавшие появление подобных глоссариев, очень вразумительно
изложены в одном из московских азбукстников: ... .проходя святыя писания ветх, и
нов. завieта обрътохъ въ нихъ многи рieчи иностранными глаголанiи положены и того
ради намъ славян мъ неудобь разум-Ь-Ваемы, ины же отъ ничъ и конечна н.шъ не
вieд мы ихъ же доевши преводницы ли неудоволишася на русск!й преложити и языкъ
или и могуще, оставиша ихъ в нЬких мъстехъ тако быти, понеже ова суть отъ нихъ Сирс
а, ова же Еврейска, ина же Римока и ина же Египетска и иныхъ мн гихъ языкъ".
Автор иллюстрирует наглядными примерами те затруднения, которые испытывали
малограмотные писцы .священных книг': „...во свя-тыхъ книгахъ словенскаго языка
многи рзчи неудобь разумieваемы об.;-Бта-ются, якоже се есть в канонЬ покрову пр.
богородицы: свieтящеся, владычице, омофоръ твой п а ч е е л е к т р а , а невieдущiи
силы слова рieчь ту пишутъ сице: п а ч е а л е к гора, и не хотятъ разумieти, яко ино
есть илектръ, и ино алекторъ:алекгоръ бо ecтb пЬзтелъ (на поле приписка: к у р ъ) И кая
суть похвала богородицъ, еже прилагати и уподоблять свътлость омофора ея ко
блистант пътуха".
3
А. Смирнов, Западное влияние на русский язык в Петровскую
эпоху, 1910.
40
Этимологические исследования в западноевропейской науке XVIIXVIII вв.
Следует еще отметить, что в Европе XVIII в.
исторический подход к
ряду языков начинает вы- ходить на более широкие пути, во всяком случае в
отношении этимологии, хотя он в методическом
отношении продвигается
неуверенно, как бы ощупью. Так, в области романских языков можно
XV1H вв. упомянуть Meнажа, „Этимологический словарь французского
языка"—G. Menages, „Dictionnaire etymolog que de la langue
francaise" (Париж 1650 — вновь издан в 1G94 и 1750) и „Истоки итальянского
языка* — „Orlgini della lingua itallana (Париж 1669, вновь изданы в Генце, в
1685 г.), атакжеФеррари, „Истоки итальянского языка" — Ferrari „Orpines
linguae italics (Падуя 1676),— труды, которые имели значение вплоть до
настоящего времени; датее, в области скандинавских языков скромная, но
свидетельствующая о большой учености и большом интересе, маленькая
работа Педера Сюв (Peder Syw) „Новые со бражения о кимр ском языке" —
„Nogle Betenkninger om det Grnbriske Sprog", 1663, причем слово „кимрский"
употребляется частью в значении скандинавского, частью в более широком
смысле готско-германских языков; или в XVIII в. „Glossarium Sulo-Gothicum"
(1769) вида-ющегося шведского языковеда Ире (J. Jhre), попытка создания
большого шведского этимологического словаря.
Этимологическое исследования русских ученых XVIII в.
[В
этом же плане
ведутся этимологические изыскания
русскими учеными XVIII в. 1. Так, Ломо носов предполагал писать „о сродных
языках российскому и о нынешних диалектах, о преимуществах
российского языка, о его красоте, чистоте, о словенском церковном языке, о
чтении книг старинных и о речениях Нестеровских новгородских и протчих,
лексиконам незнакомых, о простонародных словах, о новых российских
речениях, о синонимах, о лексиконе, о переводах" 2 , Некоторые из этих
работ были написаны, как, например, письмо „о сходстве и переменах языков",
позднее утерянное, другие остались в черновых набросках. Сохранившиеся
материалы свидетельствуют о тонком лингвистическом чутье Ломоносова,
несмотря на все несовершенство метода лексических сопоставлений,
применявшегося учеными XVII в. Так, он предвосхитил выводы позднейших
историков, установив группу языков славянских, наметив деление их на
североСледует отметить, что очевидная близость между собою славянских языков
возбуждала интерес к сравнительному их изучению уже у передовых умов XVII
в. В этом отношении особенно интересны опыты злополучного Ю. Крижанича, как
написанное в тобольской ссылке „Граматично исказанjе об руском jезику", 1666 г.
(изд. Бодянским в чтениях О-ва ист. и др. Росс. 1848—1859), пытающееся создать
"общерусский" язык для всех славян.
2 С. К. Б у л и ч, Очерк истории языкознания в России, СПБ 1904
41
1
западную и юго-восточную и отличая славянский язык от
древнерусского. В своих сопоставлениях русского и древнегреческого
словарей он устанавливает ряд правильных соответствий, например,
; — журавль,  — девгрь,  — дар и
т.п.] В столь ограниченных областях этимологические достижения были
до известной степени возможными, вопреки несовершенству тогдашнего
метода.
[Но метод лексических сопоставлений не давал четкой, руководящей
нити, и у Ломоносова мы встречаем ряд сопоставлений по внешнему
созвучию, например  — лысый,  —грязь. У других
ученых того же времени встречаются еще более рискованные этимологии;
так, Тредиаковский в своем трактате „Три рассуждения о трех главнейших
древностях российских: I о первенстве словенского языка пред
тевтоническим; II о первоначалии Россов; III о варягах-руссах
славенского звания, рода и языка" (1773) производит „скифы" („скиты")
от русского слова „скитаться", “э тр уски" от р усского слова
„хитр ушки", „ибо сии люди в науках по тогдашнему упражнялись".
Следует
отметить,
что
Тредиаковский
следовал
здесь
методу
западноевропейских этимологов XVI—XVIIIBB. при их попытках дальнейшего
углубления в прошлое.]
Основные заблуждения этимологов XVII-XVIIIвв.
Уже было отмечено выше, каким образом фи лологи — исследователи
классических языков —
дискредитировали занятия этимологией
вследствие СВоего совершенно произвольного взгляда на предмет в области
греческого и латинского языков, причем латин ский, как и в древности,
рассматривался ими как некий вид испорченного греческого. Но
произвол в области этимологии достигает апогея своего тогда, когда
после эпохи реформ ации сюда же одновременно были примешаны
религиозные соображения и предрассудки на базе ограниченной
нетерпимости того времени. Согласно авторитету библии исходили из
того, что не только все языки произошли от одного, но что этот
изначальный язык был еврейским.
Теория происхождения всех языков из древнееврейского
Сама эта мысль зародилась много раньше и может быть найдена уже у
старых отцов церкви, но в ту пору еще в совершенно наивной форме,
тем более, что большинство из них едва ли знали что-либо об еврейском
языке.
Теперь дело обстоит совершенно иначе, так как все более
значительные филологи XVI и XVII вв. являлись в то же время хорошими
ориенталистами и теологами. Теория происхождения всех языков из
еврейского языка была приведена прямо-таки в систему и, как выразился
однажды Раск обо всем этом движении 1 ,
1
42
"Om det gamle Nord", Sprogs Oprindelse, стр. 73,
„не приходится удивляться тому, что это так хорошо удавалось, так как уже с
самого начала в этом были так уверены".
Имеется масса трудо в, главным образом XVII в., а частью еще и XVIII
в., которые или основываются на этом убеждении, или непосредственно стремятся
к тому, чтобы доказать его правильность. Конечно все это основывается лишь
на крайне произвольных сопоставлениях слов, в которые, путем всякого рода
сомнительных приемов, пытаются ввести какой-то метод.
Одной из наиболее подробных и в то же время самых харак терных работ
этого направления является работа Этьена Гишара (Е. Gulchard) —
„L'harmonie étymologique des langues" („Этимологическая гармония языков",
напечатана в Париже в 1606 г.) 1 .
В предисловии говорится: „Что же касается производства слов путем
прибавления, отнятия, перестановки и перемещения букв, то бесспорно, что
к этому необходимо прибегать, если хотят найти этимологию. Всему этому
нетрудно поверить, ежели мы примем во внимание, что евреи писали справа
налево, а греки и прочие — слева направо".
Этот принцип очень близок к тому принципу, который был рассмотрен нами
выше, и подобно ему основывается на таком отсутств ии какого бы то ни было
понимания истории и развития языка, что нам трудно даже представить
себе это возможным; и все же автор применяет свой принцип с величайшим
произволом так, как это ему удобно в данный момент.
Несколько наудачу взятых примеров покажут нам, как применяется этот
метод. О слове ‫( ףכא‬еврейское крыло) сказано следующее: „Итак из сего слова
āgāp путем обратного чтения — faga и facken было образовано в немецком
языче слово с тем же значением крыло', что англичане исказили в своем
произношении этого перевернутого слова faga в wing—wiecke у фламандцев.
Немецкое же Fluegel получается благодаря вставке I”. Или вот что говорится о
слове ‫רכר‬, dābar — говорить: „отбрасывая первый согласный корня d, или же
путем перестановки varad было образовано worde по1
Первоначальное полное заглавие книги, повидимому, было „Этимологическая
гармония языков еврейского, халдейского, сирийского, греческого, латинского,
французского, итальянского, испанского, немецкого, фламандского, английского и др ".
(L'harmonie etymologique des langues Hebraique, Chaldaique, Syriaque, Grecque, Latine,
Françoise, Itaiienne, Espa-gnole, Allemande, Flamende, Angloise etc.) Ho книги
несколько раз снабжалась новым заглавным листом (и пречисловием). Экземпляр, которым владею я сам, носит заглавие: „Этимологическая гармония языков, в коей
многими древностями и эгимологиями всякого рода наглядно доказывается
происхождение всех языков из еврейского языка"
Экземпляр королевской библиотеки в Копенгагене, где заглавие опять немного
изменено, обозначен как второе издание 1619 г., но это лишь новый заглавный лист.
43
английски, Wort по немецки, может быть также латинское fari и
verbum.
‫ רכר‬означает также губить; из перестановки barad
происходят
латинское perdo и греческое ; из другой перестановки darab —
немецкое derben в сложном слове verderben, а также из " ‫רכר‬, deber
(смерть), с приставлением s, немецкое sterben (умирать)". Ясно, что
таким способом можно доказать все, что угодно. Если встать на ту точку
зрения,
что
отдельный известный язык принимается за. всеобщий
праязык, то нас уже не может удивить то, что тот или другой ученый,
следуя за своей фантазией, обращается ко всевозможным языкам, чтобы
среди них отыскать тот, на котором якобы говорили в раю,
от
китайского до баскского
или
голландского (Горопиус Беканус во
второй половине XVI в.) или шведского языка—все в принципе так же
бессмысленно, как и гипотеза о происхождении всех языков из
еврейского.
Критика "еврейской гипотезы". Лейбниц.
Среди тех, кому принадлежит та заслуга, что они открыли другим
глаза на невероятность „еврейской гипотезы", нужно в первую очередь
назвать великого универсального гения Лейбн и ц а (1646—1716).
К наукам, которые были объектом его всестороннего интереса и
неутомимой деятельности, относилось также языкознание; и если его
собственные достижения в этой области сравнительно невелики, то он все
же имеет немало различного рода заслуг по развитию этой науки. Свой
интерес он обратил, с одной стороны, к этимологическим исследованиям1, с
другой стороны — к исследованиям родства и классификации языков 2. Как, на
наш взгляд, ни далеки от совершенства эти работы, все же неоспоримо, что
они, при существовавших в то время условиях, означали значительный шаг
вперед; благодаря тому, что его ясный и проницательный взгляд
многое увидел и предугадал, Лейбниц стоял впереди своего времени. Но в то
время, как этот род исследований другими непосредственно не
продолжался, Лейбниц косвенным путем достиг еще большего значения тем,
что он с помощью своих многочисленных, разбросанных повсюду связей,
от Петра I до миссионеров, возбуждал
1
Leibnitii,
Collectanea etymologica illustrationi linguarum veteris
Celticae, Germanicae, Oallicae, aliarumque
inservientia cum praefatione
J. G. Eccardi, Hannover 1717.
2
Ср., например, Brevis designatio meditationum de originibus gentium
ductis potissimum ex
indicio linguarum,
Miscellanea Berolinensia, 1, 1710,
издававшееся основанным, главным образом по инициативе Лейбница, На
учным обществом (позднее Академией) в Берлине;
ср. также его Nouveaux essais sur l'enteniement humain", кн. III, гл.
II [русск. пер.
«Новые опыты о человеческом разуме», М. 1936].
44
интерес к изучению языков и, в частности, к продолжению сбора нового
материала 1.
Расширение лингвистического кругозора
В
этом,
пожалуй,
и
заключается
то,
что
придало XVII и в особенности XVIII вв. величайшее значение в истории
нашей науки, а именно—все большее и большее
расширение
лингвистического кругозора. Для множества языков других частей света,
например для языков Азии и Америки, печатаются грамматики, конечно,
все еще по схеме латинской грамматики, или, в крайнем случае, списки
слов, к которым часто прилагались ббльшие или меньшие отрывки из
библии.
[В этой собирательской работе со времен Петра I и, особенно с
основания Академии наук (1725), важную роль играет русская наука.
Так, уже в конце XVII — начале XVIII в. приглашаются ученые для
поездок с исследовательской целью в Сибирь и на Кавказ, ведутся
записи во время походов и путешествий (за писи Витзена и в
особенности Страленберга, пытавшегося со ставить классификацию
языков северо-восточной Европы и Азии2). Собирательская работа ведется
и на протяжении всего XVIII в., причем в ней все больше принимают
участие и русские ученые. Для второй половины XVIII в. особенно
интересна деятельность Г. Л. X. Бакмейстера (ум. в 1806 г.),
организовавшего в широких масштабах собирание лингвистических
материалов („Idea et desideria de colligendis linguarum speciminibus",
СПБ 1773); в последнем приняли деятельное участие академики русской
Академии наук — Гмелин (языки Сибири), Лепехин (коми), Гюльденштедт
(горские языки Кавказа, иранские языки) и многие другие] 3 .
Многоязычные словари XVIII и XIX вв.
Весь этот новый материал
пытаются тгперь привлечь для общего
языкознания; и поворотный пункт всего более раннего периода в
истории нашей науки характеризуется возникновением больших
многоязычных словарей, которые печатались в конце XVIII и в начале
XIX в. и целью которых было дать сжатую всеохватывающую обработку и
пополнение всего уже известного материала.
1
[Письма Лейбница к Петру I об исследовании
языков
народов
России напечатаны в работе Герье В., Отношения Лейбница к Россия
и Петру Великому, СПБ 1871.]
2
[В 1730 г. С т р а л е н б е р г издал в составе своего сочинения
о России „Tabula polyglotta", в которой он делит сравниваемые языки
на 6 классов: 1) языки финно-угорские; 2) языки северных тюркских
на
родов; 3) языки самоедские; 4) монгольские, маньчжурские, тибетский;
5) тунгусские и палеоазиатские; 6) горские языки Кавказа |.
3 [Ср. A d е 1 u n g, Catharinen der Grossen Verdienste um die verglei-chende
Sprachenkunde, СПБ 1815].
45
„ Сра внит ел ь ные словари всех языков и наречий"
Пер вый из э ти х сло вар ей о бязан сво им изда нием русской
императрице Екатерине II, которая, будучи еще великой княжной,
интересовалась составлением универсального глоссария. Она сама
составляла списки слов, которые должны были переводиться на
всевозможные языки и рассылала эти списки не только по России, но
посылала их также и в другие страны русским посланникам и ученым
других стран, чтобы перевести их на возможно большее количество языков.
Окончательное опубликование поступившего таким путем материала, а
также материала, наличествовавшего уже до этого, поручено было известному путешественнику и естествоиспытателю П.С. Па л л ас у
( 1 74 1 — 1 8 1 1) ,
ко т о р ы й д о л же н б ы л сд е лать это чрезвычайно спешно, так что не
смог использовать даже весь собранный материал. Таким
образом,
в1786-1787 гг. появилась первая часть
большого труда под названием „Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницей всевысочайшей особы". Она заключала в себе списки
слов по 200 языкам и диалектам Азии (149) и Европы (51).
Однако слишком поспешное выполнение сделало желательной новую
обработку, и уже в 1791 г. она появила сь в четырех томах,
охватывающих 272 языка, среди них несколько языков Африки и
Ам ер ик и. Несм о тр я н а все недо стат ки, ко то р ые бр о саются в
глаза,—прежде всего то, что в „Сравнительных словарях" были только
списки слов, в которых, кроме того, некоторые слова были очень
неудачно выбраны, затем недостаточность критики, большое количество
ошибок и неточностей в обозначении звуков— это все же для своего
времени достойный внимания труд, который теперь, конечно, совершенно
устарел, но при своем появлении
46
возбудил значительное внимание и очень способствовал пробуж дению еще
большего интереса к лингвистическим занятиям. Л. Эр ва с и е го В то р о й
бо ль шо й тр уд та ко го р о да с в яза н с именем испанского иезуита
Л о р е н ц о Эрвас-и П а н д у р о (Lorenzo Hervis у Panduro, род. в
1 7 3 5 г., ум . в 1 8 0 9 г. в И т ал и и, г де о н ж и л с 1767 г.). Им
опубликован в итальянском городе Cesena, где он прожил ряд лет,
большой труд в двадцати одном томе на италь янском языке — “Идея
вселенной" (Idea dell' Universo).
Семнадцатый том содержит «Каталог
известных языков и замечания о их сродстве и различиях" (1784). Позднее
он издал расширенную переработку этого труда на испанском языке:
„Catalogo de las lenguasde las naclones conocldas у numeraclon, division, у
clases de estas segun la diversl-dad. de sus idiomas у dialectos" — „Каталог
языков известных народов, их исчисление, разделение и классификация
по различиям их наречий и диалектов» (6 т., Мадрид 1800—1804). Он
рассматривает в этой работе массу языков Америки, Азии и Европы,
приблизительно
300. Новое
сообщает он главным образом об
американских языках, о которых он при обрел исчерпывающие сведения
во время своего пребывания в Америке в качестве миссионера; по
указаниям его современников, он написал грамматики для 40, если не
больше, американских языков. Целью большого труда Эрваса было,
однако, не столько описание отдельных языков, сколько доказательство
родства или различия народов при помощи языков; и если в этом
отношении он
47
только в отдельных пунктах идет дальше, чем это удавалось до тех пор, то все же
следует отметить, что он один из первых обратил внимание на значение
грамматического строя при сравнении языков, тогда как до него
обращали внимание только на словарный запас.
"Митридат" Аделунга.
Последним и наиболее известным из этих сборников, где,
кроме
всего другого, могли быть использованы также и оба предыдущих, было
издание И. X. А д е л у н г а „Mithridates oder allgemeine Sprachen-kunde mlt
dem „Vater Unser" als Sprachprobe in beynahe funfhundert Sprachen und
Mundarten" — „Митридат или всеобщее языкознание, имеющее в качестве
языкового примера „Отче наш" на почти 500 языках и диалектах"
(Берлин 1806—1817, в 4 томах, и з к о т о р ы х т р е т и й р а з б и т н а т р и
ч а с т и ) . Л и ш ь п е р в ы й то м и часть второго тома были обработаны лично
Аделунгом, который умер в 1806 г. (род. в 1732 г.), остальное же было
обработано И. С. Фатером (1771—1826). Это в сущности широко
задуманное, смелое предприятие является вдвойне смелым, если учесть,
во-первых, в каком преклонном возрасте был Аделунг, когда он его начал
претворять в жизнь, и, во-вторых, богатство собранного здесь материала.
Но обработка его, не говоря о том, что она не очень удачно придумана,
имеет еще массу других недочетов. Всюду весьма заметно, что авторы —
кабинетные ученые и сами не имеют обширных и глубоких языковых
знаний.
Сообщения о каждом языке ограничиваются, за немногими
исключениями (таким исключением является подробная статья о „Баскском
языке" Вильгельма фон Гумбольдта в „До бавлениях" к пятому тому),
замечаниями общего характера. Только в отдельных случаях узнаешь нечто
более точное о строе языка или получаешь более или мгнее длинный список
слов, обыкновенно же получаешь лишь библиографический перечень
грамматических и лексических пособий; все STO , однако, зачастую пестрит
ошибками. Так „Пел Сив" (вместо Педер Сюв) „Соображения о
кимрском языке" (стр. 41) приводится среди кимрских грамматиков.
Сюда же присоединяются, в качестве языкового примера, один или
несколько переводов „отче наш", для отдаленных языков частично
снабженные подстрочным переводом, а иногда и небольшими
грамматическими комментариями. Уже выбор этого текста сам по себе
крайне неудачен, особенно если нужно дать картину действительно живого
языка; вдобавок ко всему издатели без всякой критики попросту
перепечатывали все, что им попадало под руку; лишь в редких случаях
язык перевода более или менее празилен, зачастую же он искажен до
крайности. Часто отдельные слова текста неверно отделены друг от
друга или же при дословном переводе перепутаны.
48
Что касается сравнений различных языков, то они незначительны и
поверхностны и сводятся, в основном, к сопоставлению отдель -ных слов.
Да к этому еще классификация языков происходит, главным образом,
по географическому принципу, по различным частям света (I —Азия, II
— Европа, III — Африка, III, 2 — Южная Америка, III, 3 — Средняя и
Северная Америка, IV — дополнениям исправления). В пределах каждого
тома все же наблюдается стремление, по крайней мере, в частях,
обработанных Фатером, к известному порядку по принципу
генеалогического родства; но эго не всегда удавалось даже по
возможностям того времени.
Так, например, во втором томе румынский язык далеко отде -ляется от
других романских языков и рассматривается как римско-славянский или
валахский, что, однако, исправляется в четвертом томе. Точно так же
отделяется венгерский от остальных финно-угорских языков („чудская
языковая семья"), несмотря на то, что их родство уже в то время было
доказано и вместе с албанским (индоевропейским языком) относится к
„некоторым смешанным языкам на юго-востоке Европы" 1.
Этим большим трудом заканчивается более старое языкознание; вернее, он
уже почти устарел к тому моменту, когда был закон чен; новая эра в
истории нашей науки началась уже раньше. Проблема про- Существует еще
один вид языковых исследо-исхождения ваний, которого здесь следует
коснуться лишь языка в науке мимоходом, но который в XVIII в.
играл значи-XVIII века. тельную роль у английских, французских и
немецких философов. Это как бы возобновленные в новой форме исследования, которыми занимались еще греческие философы: вопрос об
отношении языка к представлениям и вопрос о происхождении языка.
Является ли язык божественным или человеческим изобретением? Как
вообще можно представить себе возникновение первого языкового
материала?
Эти исследования, несомненно, имеют свое значение в истории
человеческого мышления; но я осмелюсь сказать, что они мало чем
связаны с языкознанием и ни на йоту, ни прямо ни косвенно, не
продвинули его вперед. Это субъективные спекуляции, обреченные на
неудачу уже потому, что исследователи не имели по1
О разработке скандинавских языков ср. R a s k, Samlede Afhandlinger, III
стр. 445 и след. Различие между научными требованиями и методами XVIII и
XIX вв. резко бросаето в глаза при сопоставлении “Mithridates" со следующим
по времени большим трудом в том же направлении—с „Grundriss der
Spracnwissenscрaft (I — IV, W.en 1878— 1888) Фрид. Мюллера. Впрочем,
разработка различных вопросов в этом труде не одинаковой ценности; слабее
всего, пожалуй, разработаны индоевропейские языки.
49
нятия о языковедческом эмпиризме, об истории языка и о жизни языка вообще 1 .
ства и для прослеживания их исторического развития может слу жить не
сходство отдельных слов (которого до тех пор исключи тельно придерживались,
Построение универсальной г ра м м ат и к и.
но которое может подчиняться разным случайностям), но прежде всего одна
Впрочем, все это относится в равной мере к большей части изданного до последнего
только исчерпывающая разработка всего языкового строя, всей грамматической
времени п о э т о м у в о п р о с у, и т о ч н о т а к ж е к т о м у, ч т о в конце XVIII в. и в первой
структуры.
половине XIX в. называлось «всеобщей грамматикой" 2 .
Предшест венники сравнит ельно -исторического метода.
Такого рода исследования были постепенно до такой степени опорочены, что,
О с о з н а н и е э т о г о п р и н ц и п а в к о н ц е X V I I I и к началу XIX в.
например, французское Societé de linguistique de Paris — „Парижское
витало, так сказать, в воздухе, и признание его исходило с разных
лингвистическое общество" в своем уставе (от 1865 г.) решительно исключает
сторон, независимо друг от друга. Осознание этого прин ципа, как
проблему происхождения языка из числа предметов, которые могут быть в нем
уже упоминалось, заметно у Эрваса, и на нем полностью основана,
предметом обсуждения. В наши дни это, пожалуй, з.чачит зайти слишком далеко.
как об этом свидетельствует само заглавие, одна значительная работа
Но обратимся опять к языкознанию как таковому, которое мы оставили в той
венгерского языковеда Сам. Дьярмати „Affinitas linguae hungaricae cum
форме, в которой оно выступало как сравнительное языкознание в „Митридате"
linguis fennicae originis grammatice demonstrata"—„Сродство языка
Аделунга — Фатера.
венгерского с языками финского происхождения, грамматически
Можно указать вкратце, в чем заключается разница между старым и новым
доказанное", Геттинген 1799 1.
языкознанием; это осознание того, что надежным путеводителем через многообразие
Основоположники сравнительно-исторического метода. Расмус Раск
языков для нахождения их род1Из
Датчанин Расм ус Кр ис т и а н Раск (1787 — 1832) был тем, кто,
наиболее
значительных
работ
по
этому
вопросу
следует
упомя
нуть:
работу
Руссо
(«Discours
sur
l'inégalité",
1754
и
посмертный
правческого метода, да, не первый, но с вели-Расмус Pack. чайшей
”Essai
stir
l'origine
des
langues");
трактат
де-Бросса,
переведенный
гениальностью и исключительной широтой, с полным пониманием
еще в 1821 г. на русский язык — «Трактат о
механическом
образовании
содержащегося в нем нового, защищал этот метод наблюдения. Если даже
языков
и
о
физических
началах
этимологии»
(1765);
премированную
Раск и обнаруживает известную связь с такого рода языковыми
Берлинской Академией наук работу Г е р
дера — „Ueber
den
Ursprung
исследованиями, образец которых представлен в „Митри-дате"
der Sprache" („О происхождении языка", 1772) и
Г о р н - Т у к а (Ноrne Тооkе) — “
Аделунга, то, с другой стороны, он выступает все же благодаря
 or the Diversions of Purley" (“Крылатые слова, или Развлечения Парли", I—
своему методу и своим глубоким и твердым познаниям прямо как борец
1796, II—1805, новые издания 1829 и позднее);ср. об этой литературе М. Мюллер, Лекции о
против него. Поэтому он является одним из зачинателей перехода к
науке о языке (русск.перевод с английского 1865 г.), и В е n f е у,
Geschichte der
новой эпохе во всем языкознании и имеет полное право быть
Sprachwissenschaft. На датском языке в XVIII в. вопрос о происхождении языка затрагивался,
например, Erlschow в пятом письме его „Philosophiske Breve", 1748. [Точно также и на русском
причисленным к ее основоположникам.
1
языке уже в XVIII в. выходит ряд переводных, компилятивных и оригинальных работ по
В е n f e у, Geschichte der Sprachwissenschaft, стр. 268, прим., цитирует еще
вопросу о происхождении языка —как „О начале и постепенном приращении языка и
высказывание Chr. I. Kraus в рецензии на "Сравнительные словари" в Allgemeine
изображении письма", перевод английской работы Блера, сделанный воспитанниками Московского
Literaturzeitung, 1787: ”Исходя из индивидуального сходства, например,
университетского пансиона в 1799 г., „Опыт о языке вообще и о Российской языке", напечатанный в
грамматических образований, постановки и связи словарного материала двух
“Собрании Новостей", статья “О языке", опубликованная в «Опыте трудов Вольного Российского
языков — имеются все основания делать заключения о дальнейшем их согласии;
Собрания при Московском университете" в 1783 г. Запоздалым отголоском этих исканий являются и
ибо человек придерживается грамматического метода своего родного языка еще
статьи на общелиигвистические темы известного в истории русского литературного языка
в большей степени, чем его словарного материала... Посему краткое сравнение
«ревнителя старины и чистоты его" — адм. Шишкова. Ср. его „Собрание сочинений и переводов",
характерных черт строения языков может прекрасно послужить тому, чтобы
издававшееся Российской Академией с 1805 г.].
2 На
датском
языке
„Almindeling
Grammatik"
выпустил Lange
наметить ясные пути для столь же трудного и пространного, сколь и
в 1840 г. Ср. Madvig, Første Stykke af en Afhandling om Sprogets Vaeacn, Udvikling og Liv,
сомнительного и соблазнительного дела сравнения слов".
1842. [В русской лингвистике
аналогичные опыты (в частности уже упомянутого
адмирала
51
Шишкова) падают на начало XIX в., что связано с общим усилением интереса к философским
системам Западной Европы. Подробно см. Б у л и ч, цитированное сочинение.стр. 524-618].
50
Та из его работ, которую он сам рассматривал как важнейший свой
груд, в котором новое направление выступает особенно четко 1, было
оригинальное сочинение, премированное на конкурсе „Научного Общества"
(Vldenskabernes Selskab), — „Undersørgelse om det gamle Nordiske eller
Islandske
Sprogs
Oprlndelse"
(„Исследование
происхождения
древнесеверного или исландского языка"). Оно было закончено в 1814 г.,
позднее больше не перерабатывалось, но появилось лишь в 1818г. через два
года после начала большого путешествия автора, причем печатание взяли на
себя Р. Нюеруп и Финн Магнусен. В 1822 г. появился немецкий перевод И.С.
Фатера второй половины этого труда (159—300 стр.), т. е. раздела
„Thrakisk" (см. ниже) поз заглавием Ueber die thrakische Sprachclasse (,0
фракийском языковом классе") вместе со сравнительными таблицами
европейских основных языков, составленными Фатером. К сожалению, перевод плох и небрежен и, кроме того, сокращен; об этом и о том
обстоятельстве, что первая половина не была переведена вообще, приходится
пожалеть, тем более, что за границей почти все сведения об этой работе
Раска черпаются из перевода Фатера.
В первом отделе исследования Раска „Об этимологии вообще",— ясно
продуманном и прекрасно написанном, в котором большая часть рассуждения
не утратила своей ценности и поныне, — Раск защищает важность и
ценность этимологии от той плохой репутации, которую она мало-помалу
приобрела; с большой ясностью он определяет ее сущность, ее задачи и
метод, — последний не только как объяснение с л о в а, но по его
формулировке,—как действительное о б ъ я с н е н и е языка, задача
которого объяснить не только отдельные слова, но и их склонение,
спряжение и все строение языка (такого рода исследование языка, на
которое, говорит он на стр. 17, „насколько мне известно, до сих пор не
обращалось никакого внимания").
Что касается сравнения языков, то он подчеркивает положение: опыт
показывает, что лексическое соответствие является крайне ненадежным (стр.
34), в то время как грамматическое соответствие является значительно более
надежным признаком родства или первоначального единства языков; ибо
при смешении одного языка с другим наблюдается лишь крайне редко,
даже никогда не бывает, чтобы один язык принял бы формы
словоизменения и флексии другого, скорее наоборот — он теряет свои
собственные (стр. 35). Раек обращает внимание на то, как слова могут менять
свое значение, затем на отличительные признаки исконных и
заимствованных
1 Впрочем, осознание грамматического строя языка как „основного его
устройства", как самого существенного, чувствуется уже в первой более
значительной работе Раска, „Vejledning til det Islanske eller gamle nordiske
Sprog"—-Руководство по исландскому или древне-северному языку, 1811 г.
52
слов, на необходимость при неизбежном выделении корня слова от других его
частей при сравнении слов все же „не разлагать самый корень и не затрагивать
его" и, наконец, на необходимость установить правила для „буквенных
переходов"1' между родственными языками.
На основании этого Раек во «втором отделе» определяет снача ла
отношение исландского к остальным языкам „готского языкового класса" и
затем уже переходит в большом „третьем отделе” к исследованию источника
„готских языков", особенно исландского.
Чтобы найти этот источник, он последовательно сравнивает исландский с
целым рядом разных языков, а именно, с: 1)гренландским, 2) кельтским, 3)
баскским, 4) „финским" (финским и лапландским), но показывает, что у
исландского нет родства ни с одним из этих языков 2 , за исключением разве
только нескольких сходных слов; во всяком случае ни один из них не мог быть
искомым источником „готских языков". Подробнее останавливается Раск на
5) славянском и 6) латышском (т. е. в особенности, на литовском), причем он
впервые правильно определяет его положение в пределах индоевропейской группы
языков как самостоятельной ветви 3 и указывает на весьма важные
соответствия между этими языками и яготскими", которые могут быть объяснены
лишь тем, что эти языки происходят от общего корня.
Наконец, вся вторая часть книги содержит обстоятельное сравнение
исландского и готского с „фракийским" 4 или „фракийскими
1
В грамматической науке этого времени и вообще до середины XIX в.
(например у Боппа и Гримма) не различают “буквы” и “звука”. Это употребление слова
„буква",
соответствующее
как
,
так
и

греков
(ср.
выше), частью является
пережитком
латинской
грамматики,
частью
связано также с тем, что преобладающая
масса исследований
обращена
на языки письменные и лишь очень
незначительная — на
живые
языки.
Впрочем, Раск, даже говоря о «буквах», имел более ясные представления
о звуках и их отношении к буквам, чем, например, знаменитые немецкие
языковеды Бопп и Гримм (ср. J e s p e r s e n , Fonetik, стр. 27).
2
В отношении кельтского не совсем ясно сказано, пректавляет ли Раcк себэ все же
исконное родство кельтских с готскими языками или нет, но повидимому он скорее отрицает
такое родство. Позднее он добился большей ясности (ср. Saralede Afhandliager, I, стр. 517 и
след.), называя в одном письме от января
1819 г. (цитирэванпое сочинение, II,
стр.268) кельтский языковый класс сочленом „сарматской" (яфетической=индоевропейской)
семьи.
3 Ср. P o t t , De Lithuano-Borussicae In slavicis letticisque linguis principatu, 1837,
стр. 6.
4
Название „фракийский" (ср. Saml. Afh. I, стр. 157, II, стр. 268) страдает
тем же недостатком, как и другие предложенные Раском названия языковых
групп, а именно тем, что оно представляет произвольное применение опре
деленного
названия в расширенном смысле и, очевидно, выззано влиянием
названия
„фракийско-пелазгийско-гргческая
и
латинская
семья
языков
и
на
родов" в „Митридате" II, стр. 339 и там же помещенных высказываний о фра
кийцах,
которые
первоначально
якобы
населяли
всю
юго-восточную
Евро
пу, и о всеобъемлющем значении
этого названия в древности, «особенно
до того, как греки от них обособились".
53
языками", как Раск весьма неудачно называет языки греческий и ла тинский.
Он здесь обстоятельно исследует весь грамматический строй и ряд
образцов словаря, чтобы доказать соответствие между названными языками,
и сообщает при этом впервые, наряду со многими неверными и подчас
крайне странными замечаниями, множество верных и метких наблюдений.
В результате он приходит к заключению, что „скандинавский” и
„германский" языки являются близко стоящими боковыми ветвями и что оба
они, наряду со „славянским" и „латышским", имеют свой источник в
„древнефракийском", под которым он подразумевает не собственно язык
Фракии, а неизвестный, вымерший праязык или язык доисторических
времен юго-восточной Европы; поскольку, по его мнению (стр. 302),
„греческий и латинский являются самыми древними и единственными его
пережитками, постольку они должны рассматриваться как источники
этого (исландского) языка".
Что касается азиатских языков, то Раск не отрицает родства с ними, но
не видит возможности в тот момент заняться ими; если даже они
родственны исландскому, то это лишь дальнее родство через
„фракийские" языки 1 .
Безусловно приходится сожалеть, что Раску пришлось остано виться
перед азиатскими языками, что он, в особенности, не смог
использовать санскрита в своих исследованиях; ибо несомненно, что ему
многое бы представилось в ином свете, если бы он уже тогда имел более
точные сведения об этом языке.
Но с другой стороны, надо решительно признать, что в отно шении
метода сравнения языков Раск находится на вполне пра вильном пути, в
особенности, поскольку целью сравнения является доказательство
соотношения между различными языками, их родства и степени родства;
таким образом, ясно, что этот метод мог быть освоен также без знания
санскрита. И разве исследования нового времени не доказали, что
греческий в отношении истории языка занимает исключительно
выдающееся положение внутри нашей языковой группы и в некоторых
существенных пунктах стоит даже на более первобытной ступени, чем
санскрит.
Приходится сожалеть лишь о том, что Раск слишком решительно
отождествляет греческий в той форме, в какой мы его знаем, с
„древнефракийским" и в таком виде рассматривает его как центр всей
системы. К этому присоединяется соответствующая односторонность другого
порядка, которая, как мы это увидим позднее, стала
1 Набросок другого конца его конкурсной работы, который, судя по рукописи, был
написан в 1818 или в 1819 г. в Санкт-Петербурге и где он главным образом занят
различными неродственными языками, напечатан в Saml. Afhandlinger, I, стр. 153 и
следующие.
54
роковой для правильного истолкования многих явлений в „готских языках";
это то слишком большое значение, которое Раск придает собственно
исландскому языку; последний — он на протяжении всего своего
доказательства с полной решимостью ставит в центре своей подсистемы не
только для скандинавских, но и вообще для германских языков.
В этом заключено нечто, напоминающее мне всегда судьбу Тихо
Браге, на которого Раск походил и невиданной до тех пор широтой и
точностью наблюдений, но также и тем, что с его именем не связана
большая часть достигнутых им результатов.
Все же порязительно то, что даже после большого путешествия по
Востоку (1816—1823) и после того, как Раск побывал в Ин дии, он не
придает большего значения санскриту, и его рассуж дения по поводу
указанных выше пунктов по существу остаются теми же.
Впрочем, его работы в области общего языкознания за последние годы
его жизни ничем не выдаются; он занят другими вопро« сами, отчасти
даже такими, для которых он и его старания были слишком хороши, как,
например, его борьба за датские грамматические наименования. В самом
деле, вернувшись после своего большого путешествия, он почти больше
ничего не создает такого, для чего он не мог бы обойтись и без этого
путешествия; но следует отметить ббльшую зрелость и твердость, которые
у него выработались.
Как исключение следует выделить из позднейших работ Раска ценное
сочинение „От Zendsprogets og Zendavestas Ælde og Ægthed". — „О
зендском языке и возрасте и подлинности Зенда-весты", которое
первоначально было написано в Индии на английском языке в 1821 г. 1 .
Для ученого мира было большим разочарованием, что первое, что
Раек издал по возвращении на родину, была испанская грамма-тика; за ней
в последующие годы появились грамматики ряда дру1
Напечатано в Skand. Lit. Selsk. Skrifter, XXI, 1826, перепечатано в Saml.
Afhandlinger, II, стр. 360 и след. Переведено на немецкий язык F. H. von der
Hagen „Ueber das Alter und die Echtheit der Zend-Sprache", 1825 и издано на
английском „Remarks on the Zend Language and the Zendavesta" {на заглавном
листе автор назван Эмануилом Раск!) в Transactions of the R. Asiatic Society, III,
1834 г. [Значение этого труда Раска в той, что он подкрепил рядом бесспорных
доказательств несправедливо взятый под сомнение перевод Авесты, сделанный
французским ученым XVIII в. Анкетилем дю Перроном, и, обосновав большую
древность авестийского (эендского) языка, ввел этот ценный материал в общий фонд
лингвистических исследований]. В число работ Раска по иранским языкам включают
и его правильную расшифровку нескольких знаков персидской клинописи, сильно
способствовавшую окончательной расшифровке этого письма.
55
гих языков, построенные по системе, которую Раск сам придумал и
которую он всюду пытался провести; по многим другим языкам он
оставил более или менее выполненные наброски в рукописях.
Обычно он систематизирует разные классы склонений по двум главным
видам, по одному, „более простому" („открытому"), где характеризующая основу
„буква" является гласной, и по более „искусственному" („закрытому"), где эта
„буква"—согласная. Из трех родов он ставит всегда на первое место
средний род, который в именительном падеже (часто) имеет более
первоначальную форму (т. е. основу, как ,
помещая его перед мужским родом (), с
которым средний род в противоположность женскому близок по
скчонению.
Уже начиная со своего конкурсного труда, Раск систематизирует
отдельные падежи таким образом, как он их находит позднее к своей
великой радости у индийских грамматиков (см. стр. 12): именительный,
винительный и т. д.
Значение Раска
Несмотря на то, что Раск придавал огромное ' значение „объяснению
языка", главная заслуга его заключается не в его отношении к
историческому исследованию языка; эта сторона науки была для него в
целом скорее средством, чем целью. Однако нужно признать, что он
имеет большие заслуги и в этом направлении. Но самой большой его
заслугой, несомненно, является созданная им скандинавская филология,
явившаяся результатом его работы над историей исландского языка,
который едва ли кто -нибудь знал так основательно, как он, и других
его исследований по истории скандинавских языков. Большие заслуги он
имеет и в деле изучения англо-саксонского языка, вследствие чего он играет
большую роль в основании германской филологии в целом.
В остальном Раск преимущественно систематик — „язык есть предмет
природы, — говорит он (Собрание сочинений, II, стр. 502), — и знание
его подобно знанию естественной истории, которое предлагает философскому
рассмотрению два предмета: 1) отношения между отдельными
предметами природы, т. е. систему; 2) п о с т р о е н и е этих членов и
того, что к ним относится, т. е. филологию".
Стремление Раска находить всегда ясную и простую систему отразилось,
с одной стороны, на его классификации языков, вследствие его
своеобразной способности выбирать лишь нужные признаки; так, например,
взяв первоначально за исходную точку скандинавские языки, он установил
для нашей большой языковой семьи настолько хороший порядок в
разделении на „Классы" и дальнейшие подразделения, как никто до него
(он называет ее в течение короткого времени „европейской", обычно же
„сарматской", приблизительно с 1821 г. „яфетической" — название, про56
исходящее вероятно от Лейбница); его работы в этом направлении
охватывают почти весь круг языков; особенные заслуги он имеет в
области изучения финских языков. С другой стороны, его своеобразная
систематика выступает в его опытах описания строя отдельных языкоз и
в том, как он пользуется при этом сравнительным (намечающим
параллели, но отнюдь не историческим) методом в своей трактовке
языков, причем эти работы отличаются очень большой критической
точностою в описании всех деталей.
Раск и Гримм.
К сожалению, Раск вне Дании почти неизвестен и не оценен по
заслугам; причина этого заклю чается не;омненно в том, что почти
все свои работы он писал на датском языке; те его работы, которые
обычно известны и по которым о нем состазляют какое-то мнение — это в
высшей степени немногочисленные произвгдения, случайно переведенные на
другие языки; а так как часть его основных достижений попала в общеевропейскую наук у черэз посредство вторых лиц, в частности при
посредстве Я. Гримма, то иностранныа ученые, особенно Германии и, в
гораздо меньшзй степени, Англии, слишком часто забывают его имя1.
Начало изучения санскрита, У. Джонс.
Для дальнейшего развития языкознания решаюшее значение имело
ознакомление с санскритским
языком, вследствие древности этого
языка, богатства
его форм
и
своеобразной ясности всего строя.
Английским ученый принадлежит та заслуга, что в конце XVIII в.,
после того как англичане приобрели господство над Индией, они
принесли знание этого языка в Европу. Среди этих ученых особенно
следует подчеркнуть значение Уильяма Джонса (1746 —1794) как первого, кто основательно изучил санскрит в Индии; другая его заслуга в том,
что он основал „Азиатское Общество" в Калькутте. Уже в 1786 г. он
говорит в первом томе
„Asiatic
Researches" — „Ази-атских
исследований", стр. 442 2, издававшихся этим Обществом: „Санскритский
язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной
структурой, более совершенной, чем греческий яэык, более богатой, чем
латинский, и более изысканной, чем каж1 Следует
упомянуть книгу Р. фон Рфумера (R. v. Raumer) как работу, в которой,
в виде исключения, можно найти теплое и в общем совершенно правильно
составленное описание жизни Раска, его деятельности и места, занимаемого им в
истории науки, и особенно об его отношениях к Я.Гримму. Эта книга –
“Geschichte der germanischen Philologie vorzugsweise in Deutschland” («История
германской филологии преимущественно в Германии»), 1870, стр. 470, 507 и след.;
сравни также W. S с he re r, Jacoj Grimm. Я дал краткое изложение моего мнения о
Раске в 1887 г. в Nord. tidskr. (перзиечатано в V. Tomsens Samlede AfhaTllinger, I, 1919),
переведенное на немецкий язык С. А п п е л ем в Bezzenbergers Beitrage, XIV, стр.
317.
2Ср. В е n f e у, Gescbichte der Sprachwissenschaft, стр, 348.
57
дый из них, но носящей в себе настолько близкое родство с этими двумя языками
как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что оно не могло быть
порождено случайностью; родство настолько сильное, что ни один филолог, который
занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что они
все произошли из одного общего источника, который, быть может, уже более не
существует, имеется аналогичное основание, хоть и не столь убедительное,
предполагать, что и готский и кельтский языки, хотя и смешанные с совершенно
различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит; к э той же
семье языков можно было бы отнести и древнеперсидский, если бы здесь было
место для обсуждения вопросов о древностях персидских".
Следует также отметить, что У. Джонс перевел „Сакунталу" Калидасы, драму,
которая тотчас же возбудила огромное внимание. Кроме него, следует упомянуть Г.
Т. Кольбрука (Colebrooke), который начал издавать первую грамматику
санскрита, и Ч. У ильки н с а (Wllkins).
Но скоро изучение санскрита началось и во Франции, а затем и в Германии,
и оказало здесь необычайное влияние на развитие языкознания, за которое
вообще приходится быть в высшей степени благодарным Германии, — несмотря на
то, что там иногда проявляется тенденция рассматривать языкознание как нечто безраздельно ей принадлежащее 1.
В Германии первым произведением, направившим внимание на санскрит, была
работа Ф р. Шлегеля (1772 —1829) — „Ueber die Sprache und Weishelt der
Indier" — „О языке и мудрости индийцев" (Гейдельберг, 1808). Она выдает, правда,
весьма недостаточные знания языков и содержит в своем первом отделе „О языке",
наряду с очень тонкими замечаниями (между прочим и о значении грамматической
структуры для (енеалогии языков), довольно туманные размышления языковедческофилософского характера и рассуждения о различных типах языков; но как целое она
сильно способствовала — своими блестящими описаниями различных сторон
древнеиндийской культуры и приложенными к ней поэтическими переводами —
пробуждению интереса к изучению языков и в далеко й Индии. Стар ший бр ат
Ф р идр иха Авг. В илы, фо н Шле 1
Французский филолог В. А н р и (Henry) выразил однажды ту же мысль в одной
рецензии в виде жалобы на нежелание немецких языка-ведов признавать или замечать то,
что не имеет на себе штампа .сделано в Германии'. Можно привести также примеры,
указывающие на попытки наложить этот штамп, не имея на это никакого права. Так, что
касается меня, то я должен решительно отвергнуть высказывания, помещенные в „Zeitschrift
für romanische Philologie», III, стр. 489, и в другом плане о том же — в „Grundriss der
romanischen Philologie” Гребера, I, стр. 116; то, о чем там идет речь, происходило совсем
иначе, и гипотезы, там приводимые, на мой взгляд совершенно несостоятельны.
58
гель (1767—1845) был первым немецким ученым, который во время
своего пребывания в Париже около 1814—1815 гг. глубже ушел в
работу над санскритом, тем предметом, профессором которого он стал
в Бонне с 1818 г. до своей смерти.
Ф. Бопп
В Париже находился в то время молодой соотечественник А. В. фон Шлегеля, который помогал ему в этих работах и
который вскоре должен был указать новые пути языкознанию. Это
был Франц Бопп (1791—5867, профессор в Берлине). Темой его
первого
произведения было:
„О системе спряжения
санскритского
языка в
сравнении с тазовым греческого, латинского, персидского и
германских языков", (Франкфурт
на
Майне
1816) — „Ueber
das
Conjugationssystem der Sanskrшtsprache In Verglelchung mit jenem der
griechischen, lateinlschen, persischen und germanischen Sprache". Вторая
часть этой книги (стр. 159—312) содержит переводы с санскрита. Этот
труд, следователь-но, двумя годами моложе конкурсной работы Раска,
но он появился двумя годами раньше ее, поэтому эти две ра боты не
зависят одна от другой В 1819 г. появилось дополненное анг лийское
издание. Это, правда, еще работа начинающего, но уже по ней можно
дога деться, чего следует ожидать от ее автора. Так же как и
Раск,
Бопп берет за основу, при сравнении языков, грамматический строй, и
в Германии его считают первым, понявшим необходимость подобного
пути исследования; однако, как ясно из сказанного
выше,
это
неверная
точка
зрения:
неоспоримо только то, что произведения
Боппа были теми работами, которые наиболее способствовали
установлению этого
принципа. В названной выше работе он
рассматривает лишь одну сторону языка — глагольную флексию; путем
сравнения
форм
различных,
названных в заглавии языков, он
показывает, что эти формы в основном общие, а следовательно
указывают на общее
происхождение. Он стремится найти этот их
первоначальный источник прежде всего путем смелых предположений
о ,слипании" (агглютинации) различных корней; так, например, корень
as — бить он находит не только в сигматическом аористе, который
встречается в санскрите так же, как и в греческом языке, и приметой
которого является — s, но он находит его и в примете пассива латинского
языка — г, путем очень насильственных изменений даже в формах
пассива исланд59
ского языка на st, как, например, elskast! Если сравнить эту юношескую
работу Боппа и конкурсную работу Раска, можно сейчас же заметить,
что цели этих двух работ различны и что и та и другая имеют свои
слабые стороны. Преимуществом Боппа было то, что он смог
использовать санскрит с его ясными и богатыми формами. Ту область, в
которой он работает и за пределы кото рой он не выходит, он стремится
разработать как можно глубже, но почти везде попадает на довольно
шаткую почву. Раск использует в своей работе, построенной по хорошо
обдуманному и ясному методу, значительно большее количество явлений и
значительно большее количество языков и достигает очень значительных
результатов, хотя и не имеет возможности остановиться на санскрите.
В общем — если не придерживаться неполного и плохого перевода Фатера—
мне кажется, что Раск не только может вполне выдержать сравнение с Боппом, но что беспристрастный судья даст его работе гораздо лучшую оценку,
чем работе Боппа.
Упомянутая работа Боппа была лишь первой юношеской попыткой; то,
что он доказывал в ней на ограниченном материале, он выполнил позднее в
грандиозном масштабе для всего языкового строя индоевропейских языков в
своем новом труде. Полное заглавие этого произведения следующее:
Vergleichende Grammatlk des Sanskrit, Zend, Armenischen, Griechischen,
Lateinischen, Litauischen, Altslavшschen, Gothischen und Deutschen —
“Сравнительная грамматика санскрита, зендского, армянского, греческого,
латинского, литовского, старославянского, готского и немецкого языков"; при
этом следует отметить, что старославянский язык был добавлен лишь во
втором томе первого издания, а армянский — только во втором издании.
Всего три тома. Первое издание появилось в Берлине в 1833—1852 гг.,
второе, совершенно переработанное, в 1857 — 1861 гг. (с указателем
Арендта 1863 г.) и третье, почти неиз мененное издание, в 1868—1870 гг.,
следовательно, после смерти автора. Это произведение было переведено
также на французский язык М. Бреалем (1832 —1916) под заглавием
„Grammaire comparée des langues Indoeuropéennes"— „Сравнительная
грамматика индо-европейсьих языков" (1866—1874), в четырех томах. Этот
перевод особенно ценен вследствие того превосходного введения, которым
его снабдил Бреаль,
60
Метод исследования у Боппа
Б о п п д а е т в з т о м п р о и з в е д е н и и в л е г к о й и свободной форме, с
частыми отклонениями то в одну, то в др угую сторону, сравнение
строя всех упомянутых в заглавии языков; обычно, беря за исходную
точку санскрит, он разбирает подробно различные явления; с большой от
етливостью и способностью комбинировать, он расчленяет языковые
формы, показывает то развитие, которое они проделали, и пытается везде,
где это возможно, найти их первоисточник.
Вообще целью исследований Боппа является генетическая сторона
языкового развития. Заметно примыкая к индийским грамматикам, он при
этом исходит из того предположения, что слова в нашей языковой
семье производились первоначально от односложных корней. Имеется
два класса таких корней: глагольные корни, такие как as — быть, tan —
растягивать, из которых образуются глаголы и имена существительные и
местоименные корни, такие как ta, ma, которые лежат в основе
местоимений и отчасти в основе различных частиц.
Окончания словоизменения как в падежных флексиях, так и в личньх
флексиях глагола, первоначально были, вероятно, также личными
корнями, во всяком случае, бóльшая часть из них, например
окончание 1-го лица — mi из mа (меня) 1 , окончание 3-го лица ti из ta
(греч. то — это). Этот установленный уже в „Системе спряжения" (и
поддержанный В. фон Гумбольтом) принцип применяется аналогичным
образом и для объяснения других форм, которые, по мнению Боппа,
возникли
путем
прибавления
(агглютинации)
первоначально
самостоятельных корней к основному корню: например, аорист с приметой
s он выводит из корня as — быть, а также и будущее время; в у (й)
последнего, выступающем в санскрите (в примете будущего — sya—)
после s, он видит ту же примету, которая встречается в оптативе
(желательном наклон нии), и происхождение которой он относит к корню
ī — желать; v латинского перфекта (прошедшего совершенного)—amavi (я
любил) он объясняет, как возникшее из корня bhu, лат. fu -i и т. д.
Позднее мы увидим, как против этого способа исследования раз дались
очень веские голоса и как в новое время его значительно изменили.
Что касается соотношений звуко в, то хо тя Бопп и говорит о
характерных для различных языков звуковых переходах как о
„физических" законах, но сам все же не признает их таковыми, так как
позволяет себе постоянно устанавливать всевозможные
1
Ср. конкурсную работу Раска (стр. 179 и 258), где также высказывается
предположение, что личные окончания представляют собой видоизменение
соответствующих местоимений.
61
исключения из них; в общем он рассматривает эту сторону предмета, подобно
Раску, с большой для себя свободой, и она играет у него довольно
подчиненную роль. Так, например, он хочет установить, что в греческих
аористах (таких, как  )  в виде исключения равняется первоначальному , и чтобы поддержать это, он
ссылается на то, что славянское х соответствует первоначальному s.
Характерно, что фонетика у него не дана как самостоя тельный отдел и что
он дает лишь один общий отдел „Системы письмен и звуков", который не
составляет и половины первого тома.
Другие работы Боппа.
Наряду с э тим бо льшим тр удом Бопп напи сал целый ряд более мелких
работ, являющихся отчасти подготовительными работами по отношению
к его главному труду. Далее, можно отметить различные труды, которые он
издал как пособия для изучения санскрита; так, например, несколько раз
издавалось его изложение санскритской грамматики и „Glossarium Sanscritum"
(„Санскритский глоссарий", 1830, изд. 3-е, 1866—1867). В них Бопп
постоянно проводит сравнения с родственными языками, количество которых
постепенно возрастает с каждым последующим изданием, но которые
содержат чрезвычайно много поверхностного и неверного, так как он здесь
слишком часто нарушает те законы, которые он сам уста новил. Еще хуже
обстоит дело, когда Бопп пытается выйти за пределы нашей языковой
семьи; так, например,его работы „Ueber die Verwandtschaft der malaylschpolynesischen Sprachen mit den indisch-europaischen" — ,0 родстве малайскополинезийских языков с индоевропейскими" (1840) и „Die kaukaslschen Glieder
des Indo-europaischen Sprachstammes" — „Кавказские члены индоевропейской
семьи языков" (1842, 1845) должны быть отмечены как совершенно
неудавшиеся 1.
Я. Гримм.
Нар яду с Р аско м и Бо ппом следует вспом нить
еще об одном
л и н г в и с т е , к о т о р ы й о д н о в р е м е н н о с ними в сильной степени
способствовал перестройке языкознания по новым принципам. Это — Яков
Г р и м м (1785 — 1863); произведение, которое среди его многочисленных
гениальных работ, обративших науку, дает нам особое основание
упомянуть его здесь, это „Deutsche Grammatik"— „Немецкая грамматика".
Первый то м ее по яв илс я в 1 8 1 9 г. Уже в 1 8 22 г., следо вательно за 11
лет до „Сравнительной грамматики" Боппа, был опублико ван ее первый том
во втором совершенно переработанном издании; между прочим больше
половины этого тома занято подробной
1
Ср. о Боппе — В е n f е у, Geschichte der Sprachwissenschaf t, стр. 370 и след.;
Delbrueck, Einleitung in das Sprachstudium [русский перевод приложен к книге
Б у л и ч а „Очерк истории языкознания в России"]; Lefma n n, Fr. Bopp, sein Leben u. seine Wissenschaft, 3. Bd., 1891—1897.
62
фонетикой, или правильнее, „учением о буквах" (о значении тер мина
«буква», ср. стр. 53), которая совершенно отсутствовала в первом
издании. Эта переработка вызвана, без сомнения, как это, между прочим,
доказал и Раумер 1 , в первую очередь влиянием Раска, в частности его
конкурсной работой, влияние которой, как кажется, простерлось вплоть
до внешней формы — применения латинских букв и орфографии; совсем
не маловероятно и то, что сама идея этого произведения возникла у
Гримма с самого начала под влиянием первой работы Раска, „Руководства
по исландскому языку", 1811 2.
Произведение Гримма составляет в такой форме четыре тома, из которых
последний был опубликован в 1837 г. Новый выпуск этого издания вышел в
1869—1898 гг. В 1840 г. началось с первого тома третье, совершенно переработанное издание, но вышла лишь первая часть первого тома, в которой рассматриваются лишь гласные и которая не содержит в себе никаких
исправлений.
Эта „Немецкая грамматика" не является, как это можно было бы предположить, судя по заглавию, грамматикой немецкого языка; это скорее построенное на исторической основе, изложенное в виде сравнений, описание
строя всех как более древних, так и более новых, готско-германских языков;
при этом Гримм неверно и неудачно употребляет слово „немецкий" как
общее обозначение для всех этих языков, чему, к сожалению, очень часто и
позднее подражали в Германии. В этой области языкознания работа Грим ма, без сомнения, составила эпоху и еще до сих пор является главным
произведением, независимо от того, сколько бы деталей ни нуждалось в
исправлении и как бы много доктринерского ни встречалось в воззрениях
Гримма; но и за пределами затронутой здесь области, непосредственно или
через посредство других трудов, она оказала очень сильное влияние на
развитие сравнительно-исторического языкознания.
Гримм и Раcк.
Заслуга Гримма
заключается
главным
образом в том, что он дал
толчок к созданию и с т о р и ч е с к о й грамматики, которая прослеживает
и освещает историческое
R a u m e r , Geschichte der germanischen Philologie, стр. 507 и след.
Ср . L.W immer, R. Kr. Rask, 1 8 8 7 , стр. 13 и след.; S c h e r e r ,
J. Grimm 2 , стр. 156.
63
1
2
соотношение между формами родственных языков в различные времена и
в различных диалектах. Однако, как бы много Гримм ни создал
гениального и оригинального в этой области, все же не следует
забывать того что он во многом непосредственно основывался на Раске или
продолжал развивать те мысли, которые встречаются у Раска. К этому
относится, например, более точная формулировка 1 того, что Гримм называет
„передвижение согласных" (некоторые даже называют этот закон „законом
Гримма") — один из наиболее важных моментов второго издания его
грамматики. Известное явление „передвижения согласных" заключается
в том, что готско-германские языки, в частности в слоге, стоящем в
начате слова, имеют f, þ, h, в соответствии с р, t и k других языков, ср.
лат. pater, tu, cornu — древ. исл. faðir, þú, horn [с теми же значениями
отец, ты рог), что таким же образом d u g
пер ешли в t и к, ср . лат.
d uo , genu—др ев. ис л. tveir , kné [ с теми же значениями два, колено], а
первоначальные аспираты bh, dh, gh, греческие

перешли в b, d, g, ср.  - древ.
исл. berа, dyrr, gall [с теми же значениями несу, дверь, желчь]. Эти переходы
полностью описаны у Раска уже в его конкурсной работе (стр. 169): „Из
немых букв в начале слова особенно часто превращаются р в f" и т. д.,
причем весь ряд переходов снабжен примерами; далее Раек добавляет „Но
часто они изменяются и другим образом, например в се редине слова или
после гласного звука k превращается в g“ и т. д. Эти положения развиваются
дальше Гриммом, подкрепляются множеством примеров и затем
связываются с дальнейшим изменением некоторых из этих ззуков, которые
произошли в верхненемецком, например zwei, Tür („второе передвижение
согласных"). Это последнее явление, о котором немецкие ученые не
находили упоминаний у Раска, в действительности обсуждается в
его книге на стр. 68 2 , т. е. в той части, которая не была переведена на
немецкий язык. Итак, следует признать, что Раск полностью осознал эту
связь, но лишь как „часто" происходящий переход, а не как звуковой
закон — понятие, чуждое Раску и его современникам. Зато нужно согла ситься с тем, что более точная формулировка явления „передви жения
согласных" (хотя и со значительными неправильностями, как, например, в
понимании этого явления как законченного кругооборота 3 , „ибо дух языка
завершил свой кругооборот") принад1 Deutsche Grammatik", I, стр. 584 и след.; ср. Н. Pedersen. Et blik pa
sprogvidenskabens historie, 1916, стр 52-5S.
3
Так, Бопп в .Сравнительной грамматике", т. I (изд. 2, 3-е), стр 119 В очень
любезных выражениях извиняется в том, что он упустил то обстоятельство, что
впервые передвижение звуков было еще до Гримма ясно и четко доказано
Раском.
з Ср. Е. Jessеn, Оm J Grimms lydfremskvdningslsære в Tidskr. for Phil, og
Pædag. II, 1861, стр. 165 и дальше. Такое же понимание этого
64
лежит Гримму и что во всяком случае он первый признал большое историческое
значение и важность передвижения звуков.
Если между Гриммом и Раском, которые вначале, несмотря на постоянно
возникавшие противоречия, все же состояли в сравнительно дружеской
переписке, в более поздние годы их жизни началась острая полемика 1 , то
причиной этому послужило отчасти то, что Раск не мог встать на
историческую точку зрения там, где это могло привести, например, к
нарушению систематического порядка различных флексий,
или в других
аналогичных случаях.
В этом отношении позднейшее развитие языкознания подтв р -дило правоту
Гримма в противоположность Раску. Так, например, э аск сначала разбирает
всегда „более простой" или „открытий" основной вид глаголов, таких, как
elske-de (любил), toenk-te (ду-мал), а затем более „искусственный" или
„закрытый", как binde, bandt, bundet, нем. binden, band, gebunden (связывать,
связал, связанный) и т. п. Гримм поступает как раз наоборот — начинает
второй группы, „сильных глаголов", а первую группу — „слабые
глаголы"—рассматривает позднее (даже это подразделение на две группы он
несомненно заимствовал у Раска, изменив лишь зззание); в частности, Гримм
правильно говорит о том, что сильные глаголы с их „чередованием гласного
основы", аблаутом (явление, большое значение которого признал он первым,
хотя метафизически-символическое объяснение, которое он ему дает, совершенно
не верно) представляют собой „самую внутреннюю структуру" языка и
являются древнейшей частью глаголов, в то время как слабые глаголы почти
все производные и их флексия представляет собой более поздние формы.
Будет ли правильнее или практичнее в грамматике каждого отдельного языка
ставить сначала ту или другую из этих групп — это особый вопрос, и в
этом, конечно, можно отдать справедливость Раску. Но рассматривая вопрос
с чисто исторической точки зрения, приходится
явления как круговорота, но без мистической окраски, характерной для Гримма,
находим мы, за год до опубликования работы Гримма у датчанина Бредсдорфа,
который в своем сочинении "Om Aarsagerne til Sprogenes Forandringer"— „О
причинах развития языков", 1821, стр 21 и след., переиздание 1886 г., стр. 29,—
говорит коротко и ясно об этих переходах, указывая на то, что „германская семья
языков имеет преимущественно аспираты там, где греческий язык имеет глухие,
глухие, где греческий язык имеет звонкие, и звонкие, где греческий язык имеет
аспираты”; исходя из примера Horn греч.  он добавляет: “h было здесь
первоначально без сомнения = ц, т. е. греческое "—наблюдение, которое,
повидимому, без знакомства с работой Бредсдорфа было сделано гораздо позже
Ессеном, но получило общее признание лишь после того, как то же самое было
высказано Шерером в 1868 г.
Ср. “Briefwechsel der Gebrüder Grimm mit nordischen Gelehrten, hsg. v. E.
S c h m i d t , B. 1885, стр. 84 и след.; R a s k , Saml. Afhandlinger, III, стр. 193 и в др. местах.
1
65
признать правым Гримма, а не Раcка. Гримм стремился как раз сделать упор
на значении исторической точки зрения, в то время как Раcк не
понимал этого значения.
Это выступает еще более ясно в исследовании имен существительных и
прилагательных, соотношение которых в родственных языках Раcк
совершенно не мог правильно осознать, отчасти в результате того, что он
слишком односторонне придерживался исландского языка. Так, например,
он сопоставляет древнеисландск. nafn, род. пад. nafas непосредственно с лат.
nomen, nominls (имя, имени) и вообще бJльшую часть слов, которые
оканчиваются в древнеисландском на согласную, он сравнивает с латинским
третьим (и четзертым) склонением и, наоборот, он проводит непосредствен ную параллель, например, между древнеисландск. afi, род. пад. afa и
лат. avus, avi. Если бы Раcк придавал больше значения другим
германским языкам и историческому развитию, то следовало бы ожидать,
что он сам понял бы неправильность своего способа сравнения; уже готская
форма namo, род. пад. namins, склонение которой соответствует
древнеисландскому классу afi, показывает, что здесь имеется сходство с
лат. nomen, nominis и что древне-исландский язык осуществил
своеобразное изменение этого слова и некоторых других слов и перевел их
в тот класс, который в действительности сходен со вторым и первым
склонением латинского языка на -us, -um, и -а, — тот класс, слова которого в
древнеисландском языке оканчиваются на согласный, в то время как
первоначально существовавший гласный, стоявший в кон ечном слоге,
насколько нам теперь известно, отпал, ср. úlfr (из более древнего wulfaz)=гpeч. , лат. lupus 1 .
То же самое можно сказать и об его понимании некоторых звуков, в
частности гласных. Здесь Раск впадает в заблуждение, считая
новоисландское произношение тождественным древнеисландскому; для
него, например, древнеисландское а есть а, которое перед сочетанием
согласных кратко, а вообще долго, напротив á —аи, i — звук, подобный
е, который также может быть как долгим, так и кратким, i= чистое i и т. д.;
по Гримму же наоборот — обычное a, i и т. д. в более древних языках —
всегда краткие з в ук и , в то вр ем я к ак л ишь з в у к и, о бо з н ача ем ые им
ка к â , î и т. д.—соответствующие первоначально долгие звуки. И в этом
позднейшее языкознание подтвердило точку зрения Гримма,
1
[Сравнительно-историческое исследование установило для всех индоевропейских языков наличие нескольких типов именных основ, а именно: основ с
исходом на гласный звук и оcнjв с исходом на согласный. Латинские 1-е и 2-е
склонения (на а и на us, um) охватывают основы на гласные (на a и на e|o). в 3м же склонении совпали основы на согласные и основы на гласный i].
66
Но имеются некоторые другие пункты, по которым несомненно
правильнее высказывания Раска, а не Гримма. Последний поступал часто
очень по-доктринерски, примешивая к рассмотренным им языковым
явлениям неясные философские рассуждения и позволяя себе нередко
конструировать формы, которые в действительности не встречаются;
поэтому он допускал подчас грубые неточности в разработке фактов
отдельных языков, с которыми, конечно, не мог мириться Раск, так как
он ставил очень строгие требования в отношении точности при
обращении с фактическим материалом. Однако, несмотря на недостатки и
слабые стороны огромной работы Гримма, она получила необыкновенно
большое значение для всего исторического изучения языков.
Значение Раска, Боппа и Гримма.
Таким образом, Раск, Бопп и Гримм содей ствовали, каждый по-своему,
началу нового направления языкознания, являясь основоположниками
сравнительного языкознания: Раск — главным об-исследованиями
скандинавских языков, особенно исландского, и систематическим
доказательством места этих языков и взаимоотношений их с другими
родственными им европейскими языками как в целом, так и в частностях,
кроме того, своей работой над выявлением различных родственных
отношений и точек соприкосновений в этих и многих других языках; Бопп —
тем способом, посредством которого он вовлекает санскрит в
сравнение с языками, относящимися к нашей семье языков, и своими
глубокими, хотя теперь в большинстве случаев и устаревшими, анатомическо-генетическими исследованиями всего строя этих языков; наконец,
Гримм — своим исследованием готско-германских языков и тем методом
исторического анализа, который лег в основу дальнейших исследований.
Бредсдорф.
Я бы хотел, наряду с этими тремя исследователями, назвать одного
датчанина как одного из тех, кто подготовлял новый этап в развитии
языкознания — именно Я. Н. Бредсдорфа (1790 —1841),
исключительно одаренного и очень знающего исследователя.
Из его различных языковедческих работ, не говоря о некото рых из
них, относящихся к фонетике 1 здесь следует особенно отметить его
работу „От Aarsagerne til Sprogenes Forandringer"— "O причинах
языковых изменений” (изданную в 1821 г., переизданную мною в 1886 г.).
Работа эта при всей своей скромности представляет собой своего рода
маленький шедевр наблюдательности и проницательности и, несмотря
на многие слабые стороны в отношении языкового материала,
по
способу рассмотрения опе1
Ср. Jespersen, „Fonetik", стр. 31 и след.
67
режает свое время на полстолетия. Но она осталась, к сожале нию,
совсем незамеченной, отчасти как раз вследствие только что
приведенной причины, а отчасти вследствие того способа, каким она
была опубликована, и не смогла оказать ни малей шего влияния на
развитие языкознания, о чем остается только пожалеть.
А.Х.Востоков
[В истории русского языковедения многие по ложения сравнительноисторического метода гениально предвосхитил А. X. Востоков (1781 —
1864) в своем „Рассуждении о славянском языке" (1820), разрешивший ряд
основных вопросов славянской филологии, — установив деление на периоды в истории славянского и русского языков, выяснив от ношение
языка древнерусского к церковнославянскому, а также польскому и
сербскому (в частности путем выяснения различных в них
судеб
древних сочетаний tj, dj, kt перед е, i), гениально определив звуковое
значение юсов путем сопоставления форм из Остроми-рова Евангелия с
формами польского языка и мн. др. „Рассуждение", т аким образом, в
значительной мере базируется на наблюдениях по исторической фонетике,
тогда как в «Немецкой грамматике" Гримма историко-фонетические
наблюдения появляются лишь со второго издания (1822). Однако по тем
же причинам, что и труды датских ученых, „Рассуждение" Востокова не
сыграло той роли в развитии лингвистической методологии, которую было
суждено сыграть более поздней ра боте Гримма; из современников его
оценили только слависты, — так, отец славянской филологии И.
Добровский (1753—1829) едва не прекратил печагания своих
„Institutiones linguae slavicae' — „Основы славянского языка" (1822), —
ознакомившись с "Рассуждением" Востокова, и внес в них ряд исправлений
под влиянием последнего.
Из позднейших работ Востокова особое значение имеет е ю "Русская
грамматика Александра Востокова по начертанию его же сокращенной
грамматики полнее изложенная" (1831), образующая новый этап в
разработке русской грамматики после Ломоносова; в частности, ученье
Востокова о законах русского ударения не утратило своего значения и
до настоящего времени. Но и эта работа не имела за пределами
славяно-русской филологии широкого отзвука в современной ей
лингвистике.]
68
В. фон Гумбольдт.
Совсем другое положение занимает исследователь, имя которого в
этой связи нельзя не упомянуть. Это один из величайших людей
Германии— Вильгельм фон Г у м больдт (1767—1835) 1 . Обладая
чрезвычайно обширными познаниями языков, познаниями, охватывающими
языки от баскского (ср. стр. 48) до северо-американских языков в одном
полушарии и до малайско-полинезийских языков в другом, этот тонкий
мыслитель рассматривает в ряде своих работ— из них наиболее
обширной является „Ueber die Kawisprache auf der Insel Java" — „О языке
Кави на острове Ява" (в трех томах, 1836—1840, третье издание в 1883 г.) с
пользующимся
широкой
известностью
вступлением
„Ueber
die
Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die
geistige Entiwickelung des Menschengeschlechts" — „О различии строя
человеческих языков и о его влиянии на умственное развитие человеческого
рода" 2 — с философской (кантианской) точки зрения различные стороны
языка, языковые группы и языковые индивидуальности в их отношении к
человеческому духу и человеческому мышлению и культуре, Без сомнения,
все это означает очень большой шаг вперед по сравнению с поверхностной
языковой философией и "всеобщей грамматикой" предыдущих веков; и не без
основания Гумбольдт рассматривается в Германии как основоположник
„всеобщего языкознания" нового времени, даже если не учитывать того, что
и в отношении самого языкового материала он очень многим
способствовал расширению взгляда на вещи. И все же, несмотря на всю
признательность за это, несмотря на все восхищение этой гениальной
умственной работой, нельзя отделаться, говоря с чисто языковедческой
точки зрения — после того, как с трудом пытаешься пробраться сквозь
дебри его языковой философии, — от впечатления чего то такого, что
очень далеко лежит от нас, от более эмпирического понимания языка
нашего времени; абстрактное и нереальное, подчас даже мистическое, в
лингвистических трудах
1
Ср. Haym, W. v. Humboldt, 1856 [русск. перевод — Гайм, В. ф,
Гумбольдт, М. 1889].
2
[Русск. перевод Билярского, О различии организмов челозече-ского
языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода,
СПБ 1859.]
69
Гумбольдта не позволяют нам полностью оценить значение его работ или даже
понять то влияние, которое они якобы оказали на развитие языкознания 1.
Мадвиг
В противоположность этому здесь следует упомянуть, что датский
ученый
И. Н. Мадвиг (1804—1886), чья филологическая, в собственном смысле этого
слова, деятельность лежит вне области, затрагиваемой этой ма ленькой работой, в
своих различных, написанных на датском языке работах 2 (часть их по времени
написания уже выходит за пределы того периода, который мы здесь
рассматриваем), изложил с большой ясностью и твердостью взгляды о
сущности, развитии и жизни языка, подвергнув резкой критике все понятия о
языке, как о чем-то темном и мистическим, — взгляды, в значительной степени
совпадающие с тем, что было гораздо позже высказано другими исследователями 3.
Также по вопросу о происхождении языка (ср. выше стр. 49 —50) Мадвиг
высказывается с большой трезвостью и осторожностью, утверждая, прежде всего,
то положение, которое является лозунгом нового времени, а именно, что „акт
создания языка был не чем иным, как тем же актом, посредством которого
создался настоящий, поныне существующий язык, как понятное и свободное средство
общения 4 ". Но здесь получилось именно то, что мы уже, к сожалению, видели во
многих других случаях; Мадвиг писал, как он об этом сам в одном месте
говорит, .на малораспространенном языке, к тому же в мало привлекательной
форме програм1
Ср. его оценку у Мадвига, ,Første Stykke af en Afh. om Sprogets Vaesen, Udvikling
og Liv" — «Первый очерк из исследования о сущности, развитии и жизни языка», 1842; в
других местах Мадвиг резко полемизирует с выступающей у Гумбольдта склонностью к
символике
звуков; ср. такжеДельбрюк, Введение в изучение языка(М.:УРСС,2003).
Как более новую работу, родственную по своему направлению Гум-больдтовской и в то же время
от нее отступающую, можно упомянуть работу Штейнталя, Charakteristik der hauptsachlichsten
Туреп des Sprachbaues—.Характеристика важнейших типов языкового строя', 1860 (полностью
переработана в 1893 г. Ф. Мистели).
2
Om Kjønnet i Sprogene, isaer i Sanskrit, Latin og Graesk — «О роде в языках, особенно
в санскрите, латинском и греческом", 1835, в ,Vidensk. Selsk. Skr.\ 4 R. hist-fil. Afd. V, стр.
101 и след.; Første Stykke af en Af handling om Sprogets Vaesen, Udvikling og Liv, 1842; Om
de grammatikalske.Betegnelsers Tilblivelse og Vaesen — «O возникновении и сущности
грамматических значений", 1856—18571 Sprogvidenskabelige Strabemaerkninger—“Лингвистические
заметки”, 1871, перев. на немец, язык —в “Kleine philologische Scnriften”. 1875. Ср. также его
„Livser-indringer” („Воспоминания"), 1887.
3 Так он сам отметил замечательные, иногда почти дословные совпадения между его высказываниями
и тем, что было высказано, частично спустя много лет, совершенно независиио от него американцем У
и т н и (Withney).
4 «Первый очерк», стр. 7.
70
мных работ и, наконец, в возможно более строгой форме хода
доказательств без всякого стремления к популярной легкости" 1 . Поэтому
эти работы остались незамеченными и сделались более известными лишь
после того, как их перевели, в конце его жизни, на немецкий язык к тому
времени, когда многоэ из того нового, {что в них было заложено,
перестало уже быть новым.
А. Потт
Но возвратимся к сравнительно-историческому языкознанию, каким оно было в начале второй трети XIX в. Из тех германских
лингвистов, которые, тесно примыкая к Боппу и к введенному им методу
исследования, дополняют стороны, играющие у Боппа подчиненную роль,
особенно следует отметить А в г. Ф р. Пот та (1802 — 1887). Его главным
произведением является „Etymo-logische Forschungen auf dem Gebiete der
Indo-Germanischen Sprachen, mit besonderem Bezugauf die Lautumwandlung
im Sanskrit, Griechischen, Lateinischen, Littauischen und Gothischen"—
«Этимологические исследования в области индо-германских языков, с
особым упором на переход звуков в санскрите, греческом языке, латинском,
литовском и готском» (2 тома, 1833—1836; второе издание шесть томов,
1859—1876). Значение этой работы, довольно тяжеловесной по своей
форме,
заключается
частично
в
собранных
этимологических
сопоставлениях, частично именно в том, что на основе этих сопоставлений в ней дано подробное изложение переходов звуков в различных
языках 2 .
А. Кун
Я упомяну в этой связи также Адальберта Ку н а (1812—1881),
который известен, во-первых, как зачинатель двух ответвлений
сравнительного языкознания — лингвистической палеонтологии и
сравнительной мифологии, — из которых, главным образом, последняя по
методу и основным установкам постепенно совершенно отступила от формы,
приданной ей Куном, и, во-вторых, как основатель важного, еще поныне
существующего „Zeitschrift fuer vergleichende Sprachforschung"— “Журнал
сравнительного языкознания" (с 1852 г., первоначально Кун руководил
Hvad er Sprogvidenskab? — "Что такое языкознание?', напечатано в
“Nordisk tidskrift" за I881 г.
2
Подробное описание научной деятельности Потта дано Р. Н о rn в
"Bezzenbergers Beitrage", ХIII,стр.317 и след.; ср. также Ноlg. Pedersen, цитированное сочинение, стр. 58—61.
71
1
журналом вместе с А. Ауфрехтом). Кроме того, в 1856 — 1876 гг. (до 1868
г. совместно с А. Шлейхером) он издавал другой журнал: „Beitraege zur
vergieichenden Sprachforschung auf dem Gebiete der arischen, celtischen und
slawischen Sprachen" — „Материалы по сравнительному языкознанию в
области индоевропейских, кельтских и славянских языков" (восемь томов).
Помимо этого, последующие годы, вплоть до середины столетия и
немного позднее, проходят, главным образом, под знаком деятель-ного
изучения отдельных языков, — прежде всего, древних языков, или древних
форм языков, существующих в современности,—и стремления применять к
ним исторически-сравнительный метод. Иногда это принимает несколько
неудачные формы, так что изображение, обычно а тех случаях, когда имеются
лишь скудные остатки какого-нибудь древнего языка, до такой степени
перегружается
сравнительным
материалом,
что
действительно
существующие явления в нем почти совсем тонут. Но в целом новый метод
оказывает исключительно плодотворное влияние на изучение отдельных
языков и приводит к полнейшему перевороту в толковании их.
Применение сравнительного метода к изучению санскрита.
В первую очередь — это изучение с а н с к р и т а : к нему обращаются с
живейшим интересом не только вследствие того значения, которое он имеет
для срав- нения с родственными языками, но и ради самого предмета, что
приводит к развитию новой большой
филологии—индийской. Конечно, начали с изучения менее отдаленной от нас
эпической и классической части необыкновенно богатой литературы
санскрита; лишь немного позже, приблизительно к началу сороковых годов,
отваживаются заняться наиболее древними памятниками, древними гимнами
Вед, которые представляют гораздо больше трудностей, но как в языковом, так
и в культурно-историческом отношениях имеют исключительное значение как
наиболее древние (хотя бы в части своей) литературные памятники нашей
семьи языков. Эти исследования, по мере того как они продвигаются все
более и более вперед, сыграли решающее значение для развития языко знания. Изучение древнеиндийских грамматиков (ср. стр. 9—12} принесло
богатые плоды не только в изучении самого санскрита, но оно оказало
влияние далеко за его пределами. Здесь не место останавливаться дольше на
индийской и позднее примыкающей к. ней иранской филологии (источником
последней для иранских древностей являются отчасти Авеста, раньше
менее
правильно
называемая
„Зендавеста",
священные
книги
зороастрийской религии, отчасти древне-персидские клинописные надписи)
1
. Мы, однако, долОб их расшифровке, в которой приняли участие также и датские ученые
(между другими и Раск, см. выше стр. 55, примечание), см., напрн-ыер, Fr.
S p i e g e l , Die altpersischen Keilinschriften 1862:, изд. 2-е, 1881, О том, как это
послужило ключом к толкованию огромного количества
1
72
жны упомянуть среди более старых ученых, чье значение простирается за
пределы этой области и существенны и для общего языкознания, кроме уже
названных исследователей, такие имена, как Б е н ф е й ( 1 8 0 9 — 1 8 8 1 ) 1 и
Вестергорд (1815—1878)2.
Последний приобрел особое значение — помимо своего участия в
расшифровке клинописных памятников и своего издания „Зенда-весты" —
благодаря своему главному произведению «Radices linguae Sanscritae"—„Корни
санскритского языка”(1840—1841). Это словарь всех глагольных корней
языка, основанный на перечне глагольных корней, составленном индийскими
грамматиками, но с критическим обзором и с богатым собранием примеров
для всех в литературе действительно встречающихся корней. Этот сборник
потерял ценность, как словарь корней, лишь после окончания большого,
изданного русской Академией наук „Санскритского словаря" Бётлингка и Рота
(семь томов, 1855—1875).
То, что ученые подчас слишком далеко заходили в своем вос хищении всем
тем новым, что при этом открывалось, то, что зна чение санскрита
переоценивали и формы этого языка считали непременно древнее и
значительнее форм всех других языков, то, что некоторые доходили даже до
того, что начинали видеть в санскрите праязык всех других родственных
языков,— все это мы теперь прекрасно можем понять, тем более, что мы
должны признать, что тогда было много обстоятельств, делавших подобное
преувеличение извинительным.
Применение сравнительно-исторического метода в классической
филологии.
Все это отчасти послужило причиной тому, что сравнительное языкознание с
его сильным упором на санскрит в течение долгого времени не встре чало
признания со стороны к л а с с и ч е с к о й филологии. С ранних пор она имела
собственную систему, свой языковый метод, и нельзя было требовать, чтобы она
сразу от этого отказалась, тем более, что своим особым путем эта наука достигла
уже пышного расцвета. При этих обстоятельствах понятно раздражение
филологов-классиков, когда они видели,
что
все
должно
быть
„санскритизировано", когда они слышали все возникавшие слишком смелые
гипотезы о словах и формах классических языков, когда они замечали
поверхностность и массу погрешностей против самих языков, которые часто
выступали
ассиро-вавилонских и других видов клинописей, я не могу здесь распространяться, как
не могу также здесь касаться и другого отпрыска XIX в. — египтологии.
1
См. подробный некролог А. Бецценбергера, ближе всего стоящего
к нему ученика, в „Bezzenberger's Beitraege", VIII, стр. 234 и след.
2
Я дал описание его жизни и деятельности в “Videns. Selsk. Oversigt”,
1878, стр. 78 и послед, (перепечатано в V. Thomsens, Saml. Afhandlinger, 1, стр. 145 и дап.); переведено на немецкий язык Бецценбергером в Bezz.
Beiträge V, стр. 248 и след.
73
у исследователей, занимавшихся греческим и латинским языками лишь с целью
сравнения. Как человека, которому без сомнения принадлежит величайшая заслуга
в том, что он способствовал сглаживанию этой пропасти, следует назвать
Георга Курциуса (G. Curtius, 1820—1885).
Сам филолог-классик, он имеет огромные заслуги в деле сравнительноисторического языкознания благодаря своим работам по греческому языку. Его
главным произведением является — "Grundzuege der griechischen Etymologie" —
.Основные черты греческой этимологии" (1858—1862, пятое издание в 1879 г.).
После подробного и интересного введения, посвященного истории греческого
языкознания нового времени и излагающего общие положения
языкового
с р а в н е н и я , К у р ц и у с п р и в о дит в большом изобилии этимологиче ские
сопоставления, а в последней части своей работы он описывает целый ряд спорадически выступающих явлений. Это произведение до сих пор не потеряло своего значения, хотя надо сказать,
что в последней его части многое теперь уже устарело. Далее, следует назвать
его книгу “Die Bildung der Tempora und Modi im Griechischen und Lateinischen" —
"Образование времен и наклонений в греческом и латинском языках" (1846),
полностью переработанную под заглавием .Das Verbum der griechischen Sprache"
— .Глагол греческого языка" (1873— 1876, второе издание 1877—1880).
Также большое значение имела его .Grlechische Grammatik" — "Греческая грамматика" (изд. 1852 г. и многие ее позднейшие
издания), предназначенная для школьного употребления и примыкающие к ней
“Erläuterungen zu meiner griechlschen Grammatik"— "Пояснения к моей греческой
грамматике" (1863 г., издана несколько раз позднее); значение это
заключалось в том, что они включали в себя достижения новейшего языкознания
и подробно ознакомили с ним филологов-классикоч. К некоторым его другим
работам мы вернемся позднее 1 . Многие важные работы его учеников были
опубликованы в издававшихся им „Studien zur griechischen
und lateinischen Grammatik" — "Этюды по греческой и латинской грамматике"
(десять томов, 1868—1878 гг.).
Подробнее о Курциусе см. статью Angermann в "Bezzenber-gers Beitrage", X
74
1
В области латинского языка работал в это время В. Корссен (Corssen, 1820—
1875), главное произведение которого носит название „Ueber Aussprache,
Vocalismus und Betonung der lateinischen Sprache" — ,0 произношении, вокализме
и ударении в латинском языке* (1858 г., второе издание 1868 —1870 гг.). Но он в
сильной степени уступает Курциусу. Правда, он собрал большое количество
материала, но ему недостает как твердых знаний, так к метода, что он в свою
очередь слишком часто пытался возместить рискованными гипотезами. Как это его
произведение, так и другие в большей части своей теперь устарели и могут
быть использованы с большой критической осторожностью.
То, что пропасть между классической филологией и сравнительным
языкознанием, если можно так выразиться, постепенно совсем сгладилась, так что обе
наукк при более молодых поколениях сталк работать рука об руку, произошло в
связи с тем, что обе они изменились и оказывали поддержку друг другу в своей
позднейшем развитик.
Сильная „санскритизация", которая вначале так отпугивала филологовклассиков, постепенно отступает на задний план по мере того, как становится все
более ясным, что санскрит ни в коей мере не представляет собой всегда лишь
самые древние формы, но что другие языки, в частности греческий, в некоторых
случаях совершенно равны с ним, а в некоторых отношениях даже превосходят
санскрит архаичностью своего строя. Если сравнительное языкознание при этом
многому научилось от новой филологической критики, то, со своей стороны,
оно открыло филологии новые большие области благодаря, например,
исследованию греческих диалектов и толкованию греческих надписей, привлечению
древне-италийских языков, которые стоят рядом с латынью1, и вообще благодаря
всему тому свету, который, в подлинном смысле этого слова, был пролит на
историю древних классических языков; и всех этих результатов можно было
добиться лишь путем языкового сравнения. Доказательством полного примирения
служит, например, то обстоятельство, что в большом коллективном .Руководстве
классической филологии" Ивана Мюллера (Iwan Mueller „Hand-buch der
klassischen Philologle") грамматика греческого языка излагается виднейшим
представителем сравнительного языковедения — К . Б р у г м а н о м .
Научное толкование умбрийских надписей было начато Ауфрех-том и
Кирхгофом, „Die umbrischen Sprachdenkmaler" — „Умбрийские языковые
памятники" {1849—1851), осских надписей — Момсеном, “Die unteritalischen
Dialekte"— „Нижнеиталийские диалекты", 1850. Но позднее они разрабатывались дальше
многими другими исследователями; в отношении скандинавов следует особенно
отметить Софуса Бугге; ср. R.v P l a n t a, "Grammatlk der oskisch-umbrischen Dialekte",
2 Bde, 1892—1897.
75
1
Но не только изучение санскрита и классических языков имело значение
для сравнительно-исторического языкознания и получило со своей
стороны от него новые плодотворные импульсы, Было обращено внимание
и на другие языковые группы, и обстоятельное изучение последних
вызвало, в свою очередь, создание ряда новых, полных жизненных сил
"филологии", которые быстро достигли значительного развития и дали очень
важные результаты, отча-сти именно благодаря тому, что эти „филологии"
вышли непосредственно из нового языковедения и применяли его метод.
Сравнительно-исторический метод а области романских языков
Так, сначала следует упомянуть все языки, возникшие из латыни —
романские
языки.
И в более ранние времена существовали
исследования, посвященные этим языкам; некоторые из этих исследований упоминались выше, а в начале XIX в. своими работами о
провансальском
языке и провансальской литературе француз Р е н у а р
(Raynouard), имевший, правда, недостаточно ясные представления о взаимо-отношениях романских языков. Но
все эти исследования были затемнены рабо-тами Фр. Д и ца (Fr. Dietz,
1794—1876). Мы в праве считать его основоположником
романской
филологии. Главными его произведениями являются: „Gram-matik der
romanischen Sprachen" — „Грам-матика романских языков"
(три
тома,
1836, 1838, 1844, и пять позднейших изданий, также и на французском
языке)
и „Etymologisches Wörterbuch der romanischen Sprachen" —
„Этимологический словарь романских языков" (два тома, 1853, четыре
издания). Вскоре у него
появилось
много последователей отчасти в
Германии, а преимущественно,
конечно, в самих романских странах; таковы вэ Франции, кроме Е.
Литтре (Е. Littre, 1801—1881), который занимает несколько особое,
своеобразное положение (как лексикограф по преимуществу), два
романиста, каждый в своей области чрезвычайно выдающийся: Г а с т о н
П а р и с (G. P a r i s , 1839—1903) и Поль М е й э р (P. Meyer, 1840 —
1917), а в Италии разносторонний языковед Асколи (Ascoli, 1829—1907); к
ним примкнула большая школа более молодых романистов, которая
распространена по всему свету, не исключая и северных стран.
Романская лингвистика, вследствие большого всеобщего инте -реса,
вызванною ее предметом, постепенно достигла совершенно
76
исключительного расцвета и, несмотря на ее еще сравни тельно недолгое
существование, достигла уже такого развития и объема, что в этом
отношении она уступает разве лишь классической фи-лологии 1.
Романская филология оказала значительное влияние и на общее
языкознание, для которого она представляет исключительный интерес.
Только в этих языках мы имеем языковое развитие, кото рое можно
проследить за две тысячи лет с небольшими перерыв ми, развитие,
протекающее в формах, которые все в свое время имели мировое значение и
которые может сравнительно легко освоить в тот, кто обладает только
общелингвистическим образованием. Только здесь мы видим в таком
большом количестве и раз нообразии все те силы, которые содействуют
развитию и измене-к и ю я з ы к о в , и п о э то м у з н а н и е и с т о р и и
р о м а н с к и х я з ы к о в очень важно для каждого языковеда и особенно
содействует устранению всяких предвзятых мнений и априорных
заключений о языковом развитии вообще.
Сравнительно-исторический метод в области германских языков
То, что г е р м а н с к и е , а особенно скандинавские, языки со времени Раска
и Гримма были предметом тщательных и широко охватывающих исследований многих языковедов как в Германии, так и на севере, само собой
разумеется; но мы бы слишком отклонились, останавлизаясь на деталях
богатого развития германской, а особенно скандинавской, филологии 2 .
Сравнительно-исторический метод в области балтийских языков
Славянские языки и литовский, занимающий самостоятельное место, хотя и
обнаруживающий более тесные связи со славянскими языками, образуют
другую языковую группу, которая представляет исключительный интерес
среди индоевропейских языков по богатству форм входящих в нее языков и
по свойственной им ясности и исконности строя.
[Помимо этого своего значения для общего языковедения сравнительноисторическое изучение языков с л а в я н с к и х открывало пути к изучению
национального прошлого; неудивительно по этом у, что развитие
славянской фило логии 3 было тесно свя зано с идеями национального
возрождения славянских народов Западной Европы, а отчасти и с идеями
славянофильства. Начало исследования славянских языков и древностей
связано с деятельностью уже упоминавшегося чешского ученого И.
Добровского (1753—1829), замечательного своими трудами в области
чешского языка
и литературы
(как,
например,
„Ausfuehrliches
Lehrgebaeude
Ср. Groeber, Grundriss der romanischen Philologie, 1888 и далее.
Ср. R. v. Ra timer, Geschichte der germanischen Philologie, 1871;
H. Paul, Grundriss der germanischen Philologie, 1891 и далее.
3
Ср. И. Ягич, История славянской филологии, СПБ 1910.
1
2
77
der boehmischen Sprache", 1809) и положившего основы славянской
филологии своими „Institutiones linguae slavicae veteris dialecti"—
“Основы древнего наречия славянского языка" (1822). Далее следует
упомянуть его современника,
полемизировавшего с ним по ряду
вопросов, словинца К о п и-тара (Kopitar, 1780—1844) и словака П.
И. Шафарика (Safarik, 1795—1861), опровергшего
предположение о
происхождении всех славянских языков из старославянского, давшего
многочисленные исследования славянских языков и древностей „Geschichte
der
slavischen
Spiache und Literatur in allen Dialekten" —«История
славянского
языка
и литературы
на всех I наречиях»
(1826),
„Starozytnosti sloven-ski"— «Славянские древности" (1837) и мн. др.
Особенное значение для развития славянской филологии имели труды
русского ученого А. X. Востокова (1781 — 1864),— не только уже
охарактеризованное выше "Рассуждение" (1820), но и позднейшие его
описания рукописей—"Описание рус-ских и славянских
рукописей
Румянцевского музея" (1842),
где уже четко различаются болгарские,
серб-ские, русские („северно-русские") и украинские („южно-русские")
изводы, и его известное издание „Остромирова евангелия" (1843)].
В середине столетия энциклопедическое направление в славянской филологии
уступает
место
сравнительно-историческому
направлению.
Значительную роль в этом сыграл Авг. Шлей хер, посвятивший ряд работ
как славянским, так и балтийским языкам.
Но наибольшие заслуги в сравнительном рассмотрении славянских языков имеет словинец Франц Микло -шич (Mikloslch, 1813—1891).
Главный его труд „Verglelchende Grammatlk der slavischen Sprachen" —
"Сравнительная грамматика славянских языков" (четыре тома,
1852—
1874);
I--Фонетика и III — Морфология (учение о словообразовании)
вышли во втором издании в 1876 г.; далее, „Etymologisches Wörterbuch
der slavischen Sprachen" — „Этимологический словарь славянских
78
языков" (1886) и много других работ.
[Метод сравнительно-исто-рического исследования начи-нает применяться и к
изучению русского языка. Влияние трудов Я. Гримма и В. фон Гумбольдта
бесспорно сказалось на замечательной „Исторической грамматике русского
языка" Ф. И. Б у с-л а е в а (1818—1897), вышедшей в 1858 г.; однако, во
многом русский ученый занимает совершенно самостоятельную позицию; так,
в отличие от Гримма, Буслаев уделяет значительно больше внимания
смысловой стороне грамматических явлений. Интерес к истории языка и, в
частности, к исторической фонетике отражен в ряде трудов русских
языковедов середины X I X в . ; т а к о в ы " М ы с л и о б и с т о р и и р у с с к о г о
я з ы к а " ( 1 8 4 9 ) И. И. Срезневского (1812 —1880), палеографа и
автора известного трехтомного словаря („Материалы для словаря
древнерусского языка", начал издаваться после смерти автора в 189 3
г.)].
Сравнительно-исторический метод в области кельтских языков
Лишь на основании исторической лингвистики исследователи начали
проникать глубже и в кельт-с к и е языки. Главным произведением по
этому вопросу мы обязаны заслуженному и в других областях1
И . К . Ц е й с с у (Zeuss, 1806 —1856)—это его „Grammatlca celtica" —
„Кельтская грамматика" (1853, второе издание Н. Ebel, 1876).
За этим произведением последовали работы английских, французских и
немецких, а позднее и датских языковедов, но число кельтологов все же
невелико; виноваты в этом, вероятно, главным образом те своеобразные
трудности, которые имеются в этих языках.
Сравнит ельно - исторический метод в области языков неиндоевропейских.
Здесь можно лишь упомянуть о том, что, по мимо всего этого
постепенно
была проведена также большая работа по
применению метода, выработанного на индоевропейских языках, к
другим языковым семьям, например к семит Особенно известен он благодаря своей важной работе “Die Dent-schen und die
Nachbarstamme" — «Германцы и соседние племена», 1837; ср. о нем и о
кельтской филологии Е. К u h n, Jon. Kaspar Zeuss, 1906.
1
79
ской 1 , давно изученная область которой была расширена в ре зультате
новых завоеваний науки, как, например, дешифровка ассирийской
клинописи, к языкам финно -угорским 2 , тюрк-с к и м 3 и другим языкам.
Много было сделано и для того, чтобы пролить свет или на неизвестные
до сих пор, или мало изученные языки; большие успехи были достигнуты в
этом направлении большей частью не немецкими филологами.
А.Шлейхер.
С др уго й сто р о н ы, я до л ж е н б уд у н ес к о ль ко
дольше
задержаться на языковеде, деятельность которого в течение некоторого
времени означает высшую точку и
в то же время завершение
первого периода истории нового
1 | В сущности, применение сравнительного метода к семитским языкам
значительно опережает применение его к индоевропейским; к сравнитель ному их
рассмотрению прибегают уже ученые XVII—XVIII вв. (Б у к-с т о р ф ы ,
Л уд о л ь ф , Г и ш а р ) , н о м е т о д ы и х и с с л е д о в а н и я с т р а д а ю т еще столь
характерными для той эпохи недостатками. Новые методы исследования
применяет к этим языкам впервые известный французский ученый Э. Р е н а н
(Renan, 1823—1892).!
2 Исследователями, как, например, финнами М. А. Кастрен(М. А. Са s t r e n , 1813—1852), Авг. А л ь к в и с т , Отто Доннер, А. Г е н е т ц
и позднее И. В и х м а н, Г. П а а с о н е н, Э. Н. С е т е л э и мн. др.,
венграми, как Буденц, С. Шимоньи, И. С и н н и е й и мн. др. точнотак же,
как и многими скандинавскими [и русскими] учеными. Важное средство,
восполняющее отсутствие древних языковых памятников и проливающее при
этом новый свет и на другие языки, мы имеем в большом количестве
заимствованных слов, которые в очень древние времена были заимствованы из
различных древних известных индоевропейских языков и сохранились вплоть до
сегодняшнего дня, в частности, в Финляндии, в удивительно сохранившейся
форме; ср. В. Т о м се н, »Den gotiske sprogklasses indflydelse pa den finske”—
„Влияние готского языкового класса на финский", Кор. 1869, вновь обработано в
Saml. Afh, стр. 49 — 238, на немецкий язык переведено Е. Сиверсом в 1870 г.;
его же „Berdringermellem de finske og de baltiske (litauisk-lettiske) sprog' —
“Финские и балтийские (литовско-латышские) языковые связи", Кор. 1890.
3 Для научного исследования этих языков были положены новые
основы, с одной стороны, тем, что были извлечены и истолкованы древне тюркские надписи из Монголии и Южной Сибири, относящиеся, глав рым образом, к восьмому столетию и написанные письменами, которые
до тех пор не были известны (ср. В. Т о м с е н, „Dechiffrement des inscripstous de l'Orkhon et de l'Jenissei" — „Дешифровка надписей на Орхоне
и Енисее", 1893, и .Inscriptions de l'Orkhon dechiffrees" — .Расшифрован
ные Орхонские надписи", 1896; В. Рад лов, „Die alttiirkischen lnschriftea
def Mongolei' — "Древнетюркские надписи Монголии", СПБ 1895—1899), с
другой стороны — новьми огромными находками в Восточном Туркестане; последние обнаружили с массой древнетюркских (уйгурских) тек
стов, самые древние из которых относятся, пожалуй, к тому же времени,
что и только что упомянутые надписи, неожиданное богатство рукопи
сей, которые написаны на различных, в высшей степени замечательных и до
сих пор совершенно неизвестных индоевропейских языках (согдийский,
сакский, тохарский).
80
сравнительного языкознания — на А в г у с т е Ш л е й х е р е (A.
Schlelcher, 1821—1868) 1 . Первая работа, которой он обра тил на себя
внимание, носила название „Sprachvergleichende Untersuchungen" —
„Исследование языков с точки зрения сравнительного языкознания*
(1848). Она состоит из двух исследо ваний: 1) „О зетацизме", т. е. о
явлении, при котором определенные согласные изменяются под
влиянием j (i) ср. швея. k6tt, gtva, итал. glorno, франц. jour и т. п.; это
явление прослеживается здесь на большом количестве различных языков; 2)
«Языки Европы» — обозрение всех новых и древних языков Европы с их
ответвлениями в других частях земного шара, рассмотренных, з
особенности, с точки зрения общих принципов их строя.
В последующие годы Шлейхер обратился к специальному изучению в
области славянских и литовского языков, применяя к ним свой
своеобразный историко-лингвистический метод. В 1852 г. была
опубликована его „For-menlehre der klrchenslawischen Sprache" —
„Морфология церковно - славянского языка", з в 1856—1857 гг. его очень
важное „Handbuch der litaulschen Sprache"—„Руководство по изучению литовского языка", содержащее: 1) грамматику, 2) хрестоматню,народные песни, народные сказки и тому подоб ное с глоссарием. Здесь впервые
дано подробное изображение этого в историческом отношении столь
интересного языка, над усвоением которого Шлейхер старательно работал
в течение своего полугодового пребывания в Литве; правда, в этой работе
встречаются и неточности, как, например, вопросы более тонких
соотношений ударений, которые он неправильно понял.
Наконец, в 1861—1862 гг. появилось его главное, вызвавшее целый
переворот в языкознании, произведение, в котором он из -лагает всю свою
систему индоевропейских языков — „Compendium der verglelchenden
Grammatlk der Indogarmanischen Sprachen" — „Компендий сравнительной
грамматики индоевропейских языков", (четвертое издание в 1876 г.). К
этому примыкает „Indogermanische Chrestomatle" — „Хрестоматия
индоевропейских языков", обработанная им самим и некоторыми из его
учеников (1868), которая содержит образцы исследуемых в компендии
языков; образцы эти,
1
Ср. S. Lefmann, A. Schleicher, 1870.
81
однако, в большинстве случаев слишком коротки, чтобы по ним можно
было бы научиться чему-нибудь более положительному. Далее следует
упомянуть его книгу „Die deutsche Sprache" — „Немецкий язык" (1860,
третье издание 1874), в которой он стремится быть более популярным и
где он сначала в подробном введении развивает свои общие принципы
и затем уже применяет их к не мецкому языку (кстати, он употребляет
слово „немецкий" так же неудачно и произвольно, как и Гримм, как общее
обозначение для всех готско-германских языков).
Лингвистическая система Шлейхера
Разберем теперь несколько подробнее систему
Шлейхера так, как
она выступает в его „Компендии". В введении он дает сначала краткое
изложение своих общих установок и
утверждает, что языкознание
находится в теснейшей связи с естествознанием —воззрение, которое
также различным образом оказало влияние на его понимание многих
частностей; он подчеркивает, что не для всех языков можно предположить
один общий праязык, но что вероятно существовало много таких
праязыков; и он устанавливает при помощи определений, которые покоятся на слишком доктринерском схематизме, три известных типа
языков: 1) „изолирующие языки” (например китайский), которые состоят из
неизменяющихся корней, 2) “склеивающие языки" (как, например,
финские, татарские и др.), в которых к неизменяющимся корням
прибавляются другие корни, выражающие функции, 3) „флектирующие
языки" (только индоевропейские и семитские), в которых соединенные
таким образом основы подвергаются особым изменениям. Эти три типа
языков означают, согласно его утверждениям, три ступени развития,
которые полностью совершили лишь две языковые семьи,
названные
последними.
Далее, он делит «жизнь языка" совершенно произвольным с на шей точки
зрения образом на два этапа: 1) „развитие языка" — доисторический
период, 2) „разложение языка"—исторический период, причем все
изменения без разбора он рассматривает как "разложение" 1. Наконец, он
дает обзор "индоевропейских" языков
Это деление, между прочим, не Шлейхера, но встречается в несколько
измененной форме у старой школы в Германии и поводимому ведет свое
МОРФОЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ЯЗЫКОВ.
Система Шлейхера 1859 г. (упрощена).
Строй
языка
Формула строения слова и
выражения его отношений в
предложении
1. Изолирующий
А — чистый корень
A + A1—корневое слово + служебное слово
2. Агглю- Аа — корень + суффикс
тинирующий
A
а a—
корень + инфикс
Примеры
Место в
общей
развитии
языка
Китайский - Архаические
(древний по- виды
этический),
намаква,
бирманский
тюрко-татарские,
монгольский, венгерск. и др.
тушскнй
Переходные виды
а A — корень + префикс
Аa (aА) + А1—аналитический
строй
3. Флектив- Аa --чистая внутренняя
ный
флексия
тибетский
семитские,
индоевропейские
(древние)
Наиболее
развитые
виды
индоевропейские
(новые)
Выветриван« и стиран е форм в
период
упадка
1
aАa (Aaa) — внутренняя и
внешняя флексия
82
AАA + А1—аналитический строй
83
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКОВ В
ЛИНГВИСТИКЕ XIX ВЕКА.
и их взаимосвязей, которые он изображает графически в виде
родословного дерева. Главное при этом то, что он представляет себе
общий ствол, который расщепляется сначала на две главные ветви. Одна из
них делится опять-таки на две: индо-иранскую (индийскую и иранскую) и
южноевропейскую (греческую, и затем италийскую и кельтскую).
Вторая главная ветвь делится также на две ветви, из которых одну
составляют славянские языки и литовский, а другую—германские языки. К
некоторым отдельным вопросам, которые связаны с подобным
построением, я вернусь несколько позже.
В самой работе Шлейхер описывает в ряде параллельных грамматик, в
своеобразной краткой и сжатой форме, все более древ ние языки нашей
языковой семьи, но таким обргзом, что глаз ным всегда является
доказательство того, как в каждом языке различные формы развились из
реконструируемых им общих пра-форм.
Как уже из этого видно, Шлейхер примыкает в общих своих
установках, касающихся происхождения форм нашей языковой семьи в
целом, хотя и не во всех деталях, к Боппу. Как и по следний, Шлейхер
исходит кз того, что корни, лежащие в основе Есех слов языка, состоят из
одного слога; так же как и Бопп, он различает два класса корней —
глагольные и местоименные корни — и как Бопп, он рассматривает
словопроизводные окончания и окончания склонении и спряжений как
первоначально самостоятельные корни или слова, присоединившиеся к
основе или к корню; этот способ образования продолжается, по его
мнению, и в области отдельных языков; таким образом, например, формы
перфекта в латинском языке amavl — я любил — основа ama -j- форма
перфекта от глагола „быть" fui, scripsi я писал = scrib -|- esi,
гипотетическая древняя форма перфекта от корня as = быть.
Шлейхер и Бопп
Существенная разница между Шлейхером и Боп-пом состоит, однако, в
том, каким образом они излагают свои системы. Во-первых, что касает,я
внешней формы работ, то произведение Боппа написано в форме обширного
рассуждения, работа же Шлейхера, напротив, написана в виде коротких
систематических правил и параграфов: Дельбрюк 1 удачно сравнивает работу
Боппа с изображением интересного про цесса, произведение Шлейхера — с
собранием параграфов какого либо устава. Большая разница заключается
и в соотношениях различных частей грамматики — у Шлейхера фонетика
занимает почти половину всей его работы, у Боппа же она играет
подчиначало от В. фон Гумбольдта [и Фр. Шлегеля]. Ср. Е. We ch s 1 er, Giebt es
Lautgesetze? 1900.
1
"Введение в изучение языка", стр. 43 и ел. (рус. пер.), где он дает
прекрасную характеристику Шлейхера.
84
Система Шлейхера 1863 г.
Ветви:
a. Ааиатско-южно-еврол.
b. Северно-европейская
c. Азиатская (Индо-иранская)
d. Южно-европейская
e. Славо-леттская
f. Итало-кеяыскаа
Система Ф. Мюллера 18-73 г.
Система Фика
1871 г.
Ветви;
в. Азиатская (Индоиранекм)
b. Обще-европейская
c. Южно-европейская
d. Северно-европебска!
Теория волн. И. Шмидта
1872 г.
Примечание. Три первых схемы исходят из теории миграций
последовательного расселения индоевропейцев, четвертая приводит отрицанию
этой теории.
85
ненную роль, По отношению к каждому языку Шлейхер устанавли вает ряд
законов для совершившихся в нем изменений в восстановленных
первоначальных звуках. Но эти законы, как их формулирует Шлейхер, не
являются настоящими законами; из них всегда имеются исключения,
которых он не может, да и не пытается объяснить; в большинстве
случаев мы узнаем лишь различные переходы для каждого звука, но условия,
при которых наступает тот или другой результат, излагаются главным
образом при помощи примеров, а не обосновываются точнее. К тому же
следует добавить, что Шлей хер приписывает этим звуковым законам и
обоснованным на них изменениям звуков слишком большое поле
деятельности. Почти все изменения, которые вообще происходят и в
звуковой системе я в системе форм, он пытается, поскольку это
возможно, подвести под эти законы, и если он даже допускает иногда
новообразова-«ия, или то, что он называет «ошибочной аналогией", то
все же он вообще слишком недооценивает значение психического момента
в развитии каждого языка, что находится в связи с его общей концепцией
языкознания.
Наиболее яркое отличие обоих ученых, — то, что является наиболее
характерным для всего метода Шлейхера, — заключается все же в другом.
А именно, он не удовлетворяется доказательством соответствий между
словами и формами различных родственных языков и указанием на их
возможное общее происхождение. Он идет дальше.
Если подобное полное соответствие, согласно звуковым зако нам,
налицо, то это, по мнению Шлейхера, говор ит о том, что указанные
слова или формы первоначально должны были иметь общую или
тождественную исходную точку, а различие между ними есть лишь
результат различных звукоизменений, происшедших в различных языках.
Следовательно, нужно предположить, что было время, когда различные
связанные друг с другом языки нашей языковой семьи еще не
существовали, но существовал один язык, из которого они постепенно
развились.
Своеобразным в методе Шлейхера и является то, что он по стоянно
возвращается
к
это й
предпо лагаемо й
о бщей
ступени,
к
.индоевропейскому праязыку" (это, следовательно, нечто совершенно иное,
чем произвольные мечты прежних времен об общем еди но м пр аязыке), и
главная цель для Ш лей хер а заключает ся именно в том, чтобы путем
сравнения различных отдельных я з ы к о в , о т в л е к а я с ь о т в с е г о т о го ,
ч т о п р и с ущ е о с о б о м у развитию каждого из этих языков,
восстановить этот неизвестный праязык.
Например, санскритское ajra-s = греч. ; = лат. ager = готск.
akrs (пашня); так как готское k = первоначальному g, а перед
показателем именительного падежа — s выпало а, то следует пред86
положить, что готская форма восходит к первоначальному *agra-s1;
латинская форма образовалась путем стирания из формы *agra-s, которая
совпадает с греческой; в последней о, по мнению Шлейхера,
образовалось из первоначального а, следовательно также agras, а
санскр итское j (про износимое пр имерно так же, как j в английском
языке т. е. как дж) стоит вместо более древнего g\ таким образом, * agras,
по мнению Шлейхера, и есть первоначальная общая форма праязыка. Он
несет — будет по-санскритски bharati, греч. , лат. fert, готск.
baíriþ и т. д.; за общую праформу Шлейхер пр инимает ту, ко торая есть
и в санскр ите, т. е. * b hara -ti и т. д.
Следовательно, в своем изложении системы он всегда исходит из
предполагаемых праформ и пытается показать, как из них образовались
формы отдельных древних языков. Шлейхер сам зашел настолько
далеко, что даже составил на этом гипотетическом языке целый
связный текст — маленькую басню.
Основные недостатки лингвистической системы Шлейхера.
Эта мысль сама по себе гениальна и оказалась очень плодотворной
для дальнейшего развития языкознания. Но если мы спросим, удалось
ли
при его реконструкции этого праязыка Шлейхера. добиться
убедительности и прочного результата, то ответом будет
определенное „нет". Что представляет собой этот праязык? Для
Шлейхера он служит, естественно, лишь ступенью, которая образует
границу между двумя, им же установленными, большими периодами в
жизни языка — между развитием, и упадком. Но, как таковой, он верно
не мог быть застывшим единством, он должен был употребляться в
течение периода, возможно равного тысячелетиям и, конечно, за это
время подвергаться значительным изменениям, если даже не учитывать,
того, что он должен был нести в себе с очень далеких времен зародыши различных диалектов. Если даже понять все дело так просто и
схематично, как это изображено у Шлейхера, то нужно сказать, что
языковая форма, до которой, пожалуй, можно добраться путем
сравнения различных отдельных языков, может быть только той, о которой
можно предположить, что ее употребляли в разговорной речи
непосредственно перед тем, как различные отдель ные языки начали
выделяться из общей ступени. Но Шлейхер не всегда этого твердо
придерживался; он часто идет дальше и даже за пределы того, что
можно в действительности заключить из сравнения. Слово отец,
например, в имен. пад. един, числа по-санскритски будет pitā, греч.
, лат. pater, готск. fadar, древ1
Шлейхер сделал нововведение, которое с тех пор везде употребляют—
форма, в действительности не встречающаяся, а только предполагаемая,
отмечается ставящимся перед ней знаком *.
87
неисландск. faðir и дает соответствующие формы а других язы ках, везде
без s, которое мы обычно встречаем как показатель именительного падежа.
Следовательно, все формы указывают на общую праформу *patār, или
возможно даже patā, если предположить, что Шлейхер прав,
реконструируя во втором слоге гласн у ю а . Н о Ш л е й х е р и д е т д а л ь ш е
э т о г о и у т в е р ж д а е т , ч т о к основе *patar был непременно приставлен
показатель именительного падежа s и что, следовательно, праформа была
*patars; все дальнейшие изменения он объясняет самостоятельным развитием
отдельных языков, например, греч.  вместо *
отбрасыванием s и «заместительным удлинением» е, возникшего из а. Но
в действительности здесь никогда не могло существовать s; для
восточных индоевропейских языков праформа должна была бы
оканчиваться на -tē, для остальных на -tēr.
К этому прибавляются еще и другие соображения, касающиеся ряда
частностей, но я выскажусь здесь относительно лишь одного обстоятельства,
имеющего решающее значение. Шлейхер исходит из того, что
предполагаемый праязык имел относительно мало звуков, например из
простых гласных только a, i, и. Причиной этого предположения было,
с одной стороны, то, что санскрит не имеет никаких других кратких
гласных, кроме этих трех основных (в нем нет кратких е, о), с другой
стороны, то, что Гримм (несправедливо, как мы увидим) утверждал, что
германские языки не обладали другими гласными, кроме этих трех. Исходя
из этого, Шлейхер составляет два ряда гласных ā (а+ a), ai, аи и ā(ā+а),
āi, āи, которые он называет 1-м и 2-м подъемом основных гласных
соответственно учению о guna и vŗddhi (см. стр. 11) индийцев; по мысли
Шлейхера эти ряды про изошли оттого, что было предпослано а или а+
а основной гласной, но как это произо шло — неизвестно. Подобным же
образом Шлейхер допускает лишь ограниченное число согласных. Все
дальнейшие изменения он переносит на отдельные языки, причем,
например, изначальное а должно было расчленяться на а, е, i, о или и,
хотя для этого я не видно особого основания. Мы скоро увидим, что
против всего этого можно выдвинуть веские возражения, и поэтому та
фирма, в которой Шлейхер хотел восстановить „индоевропейский праязык",
не может дать действительной картины предполагаемого общего языка. Но
надо все же признать, что путь, на который здесь указывает Шлейхер,
тот гениальный метод, который он здесь ввел, приобрел величайшее
значение и, принятый в должных пределах, не может быть исключен из
нашей науки как удобное, хотя всегда несколько субъективное,
меняющееся в зависимости от различных взглядов, выражение того, как
надо себе представлять развитие в незасвидетельствованных периодах
истории языка. Бесспорно, что именно Шлейхер, возможно вместе с
Курциусом,
88
определил пути развития индоевропейского языкознания в эпоху,
непосредственно следовавшую за серединой столетия, разумеется не без
сопротивления с разных сторон, особенно со стороны стар ших
лингвистов— Потта и Бенфея. Но одновременно с этим новое
языкознание могло гордиться постоянно растущим числом последователей; эти
последователи все более углубляли исследование языковых явлений, и каждый
из них по-своему способствовал тому значительному перевороту, который
может быть датирован приблизительно серединой 70-х годов XIX в.
Смена натурализма психологизмом.
[Следует отметить, что переворот этот связан и с отходом
языковедения от натуралистической концепции языка, столь характерной для
Шлейхера,
к концгпции субъективно-психологической, выдвинутой
Штейнталем.
Г. Штзйнталь.
Основоположник психологического направления в языковедении Г е й-м а н
Штейнталь (Н. Steinthal, 1823 —1899) заменяет биологическую концзпцию
языка,
характеризующую
лингвистическую
систему
Шлейхера,
психологической концепцией, в основном построенной на ассоциативной
психологии Гербарта. На базе той же психологической системы Штейнталь
пытается разрешить и проблемы
„коллективной
психологии"
(Volkerpsychologle).
Особое значение для развития лингвистики имела критика
Штейнталем логической грамматики и утверждение психологии как
основополагающей для лингвистики дисциплины; отбрасывая учение о
биологически обусловленном разложении языкового организма, выдвинутое
Шлейхером, лингвисты 70-х годов стремятся установить психические
основы языковых изменений.
В русской лингвистике психологическое воззре ние на язык
популяризирует, особенно в своей работе „Мысль и язык" (1862), А.
А. Потебня (1835 —1891), автор замечательного исследования по
синтаксису русского и других восточно-славянских языков („Из записок
по русской грамматике", I, 1874 г. и далее) и более раннего историкофонетического исследования „О звуковых особенностях русских наречий"
(1865). Впрочем, несмотря на то, что в своих философских воззрениях
89
на язык Потебня примыкает к психологическому направлению в
языковедении, методы его лингвистического исследования, проникнутые
живым интересом к семантике грамматических категорий и к
художественной образности языка, далеки от преимущественно сравнительнофонетических методов, которые укрепились в лингвистике в конце 70-х
годов XIX в.]
Сравнительно-историческое язьшоведение во второй по ловине XIX и в
начале XX в.
Из ученых, способствовавших укреплению этих методов, я назову такие
имена, как И о г а н н Шмидт (Johann Schmidt, 1843—1901); А. Лескин
(Lesklen, 1840—1916), специализировавшийся в области языков
славянских и литовского; Б . Д ельбр юк ( Delb rueck , 1 8 42 —1 9 22 ),
засл угой которого особенно является работа в области синтаксиса;
талантливый германист В. Ш е р е р (Scherer, 1841 — 1886), который много
дал в области общей лингвистики своей работой „Zur Geschichte der deutschen
Sprache" — „К истории немецкого языка" (1868, изд. 2-е, 1878), содержащей
много оригинальных и новых, но часто та кже и нео бо сно ванны х
взглядо в; А в г. Фик (Fick, 1833—1916), главной областью которого
являлась этим о л о г и я 1 ; А д а л ь б Б е ц ц е н б е р г е р (Bezzenberger, 1851—
1922), специалист особенно по литовскому и латышскому языкам, издатель
журнала „Beitraege zur Kunde der indogenr.anlschen Sprachen" („Материалы по
изучению индоевропейских языков"; обычно цитируется, как „Bezzenbergers
Beitrage", начат в 1877 г.);
Герман
Остгоф
(Osthoff,
1847—1909) и, нако нец, Карл Бр угманн (Brugmann, 1849— 1 9 1 9 ) ,
п о с л е д н и й в э т о м п е р е ч н е , н о н е п о с л е д н и й и з них, которому
мы обязаны, кроме других работ 2, главным
1 Его “Wörterbuch der indogermanischen Ursprache” ("Словарь индоевропейского праязыка", 1868), переизданный под заглавием “Vergleichendes
Woerterbuch der indogermanischen Sprachen” («Сравнительный словарь индоевропейских языков", 3-е издание, 4 тома, 1874—1878), уже устарел. Из 4-го
издания вышел II том, обработанный Бецценбергером, Фиком и английским
кельтологом Уитли Стоке (Whitley Stokes), 1891-1894, и в 1909 г. — III том.
Wortschatz der gerraanischen Spracheinheit" ("Словар-ный запас германского
языкового единства"),обработанный выдающимся норвежским лингвистом А.
Т о р п о м (Тоrр, 1853—1916).
2
С 1892 г. он издавал вместе с Штрейтбергом важнейший журнал
„Indogermanische Forschungen”.
90
трудом
—
строго
научной
кодификацией
результатов
исследования
индоевропейских языков в свете воззрений, установившихся на рубеже двух
столетий — „Основы сравнительной грамматики индоевропейских языков" —
„Grundriss der vergleichenden Grammatik der Indogermanischen Sprachen" (I—II, 1—
2 с томом указ. 1886—1898, I — введение и фонетика появились в новой
переработке в двух частях в 1897 г., II — переработанный в трех частях в
1906;. 1911 и 1916 гг.) и к этом у III — V — синтаксис Дельбрюка (1893—
1900). Из скандинавских исследователей назову гениаль ного и универсального
Софуса Бугге (Sophus Bugge, 1833— 1907), талантливого Эс. Тегнер (род. в
1843 г.) и датчанина Карла Вернера (1846—1896), к которому мы скоро
вернемся; далее француза Мишель Бреаля (М. Breal, 1832—1916),
заслужен ного итальянского филолога Г. И. А с ко л и (ср. стр. 76), амери канца
У. Д. У и т н и (Whitney, 1827—1894), известного особенно-как санскритолог и
своими ценными работами по общему языковедению1.
[Из русских лингвистов в этой связи следует особенно упо -мянугь Ф. Ф.
Фортунатова 2 (1848—1914), главу так называ емой .московской школы"
сравнительно-исторического языкознания; в то время как фортунатовская школа,
к которой примыкают востоковеды В. Ф. Миллер (1848—1913) и Ф. В. Корш
(1843— 1915), стоит на позициях охарактеризованного здесь так называемого
младограмматического направления, другая крупная школа русского языковедения
XIX в.—„казанская", представленная трудам» И. А. Бодуэна -де-Куртенэ 8
(1845—1929) и рано умершего Крушевского (1851 — 1887) относится к
младограмматизму критически, выдвигая совершенно своеобразную систему
пскхологи1 Из последних заслуживают особого внимания: “Language and the
study of language”(“ Язык и языковедение”, 1867 и ряд позднейших
изданий; переведено на немецкий я ык J. J o l l y под заглавием “Die
Spraclrwissenschaft); “Oriental and Linguistic studies" (“Востоковедные
и лингвистические этюды", 2 т., 1873-1874); “The Life and Growth of
Language" (.Жизнь и рост языка", 1875; переведено на немецкий язык
А. Лескиным в 1876 г., на итальянский — Д'Овидо в 1876 г.; [русский
перевод под названием .Жизнь и рост языка" начат печатанием в жур
нале .Филологические записки" 1885 г., вып. IV, но не закончен]; швед
ский перевод Stjernstrom вышел в 1880 г.).
Напротив, известные «Лекции о науке о языке» переселившегося в Англию
немца М а к с а Мюллера (1823—1900) являются довольно остроумной болтовней,
которая в большой степени помогла пробудить и распространить интерес к
языковедению, но лишена самостоятельной ценности. Его заслуги находятся в другой
области (индийская филоло-гия и история религии).
2
Перечень его трудов см. в написанном о нем А. А. Шахматов ы м некрологе в .Известиях Академии наук" за 1914 г.
3
Перечень его трудов см. в написанном о нем Л. В. Щ е р б -ой некрологе в
"Известиях Академии наук".
91
ческой лингвистики]. Много еще других имен можно было бы назвать, не
говоря уже о большом количестве таких языковедов, которые закладывали
кирпичи нового здания в более ограниченных областях, и о многих более
молодых, которые продолжали работу над этим до новейшего времени.
Критика системы Шлейхера.
Если нужно вкратце указать несколько основных моментов, которые
характеризуют противоречия между старым и новым направлениями
«(последнее некоторое время называлось младограмматическим),
в том виде, в каком последнее развилось в четвертой четверти
прошлого века 1, то мне бы хотелось прежде всего подчеркнуть
растущее недоверие к гипотезам о происхождении грамматических форм, еще
занимавшим столь видное место у Боппа и Шлейхера. Это недоверие направилось, с одной стороны, против возможности — во всяком случае в том
объеме, как это пытались названные исследователи, — найти этот источник,
с другой стороны, против принятого ими всеобщего принципа
агглютинации. Правда, среди попыток совершенно отойти от этого
принципа и поставить на его место другой, которые были за последнее
время сделаны 2 , ни одна не была настолько убедительной, чтобы
получить всеобщее признание.
Нельзя сомневаться в том, что целый ряд грамматических форм или производных
слов сначала возник путем агглютинации; но также
несомненно и то, что существует гораздо большее количество явлений, для
которых такое происхождение настолько же недоказуемо, как и
неправдоподобно, и что вопрос значительно сложнее, чем были склонны
предполагать некоторое время.
Чем
больше
углублялось
исследование
языка,
тем яснее
становилось то, что впрочем уже давно подчеркивалось другими,
Сильно разъясняют эти противоречия некоторые полемические ра боты 1885 г., с одной стороны работа К у р ц и у с а “Zur Kritik der neuesten
Sprachforschung" ( " K критике новейшего языкознании"), с другой —
Бругманна “Zum heutigen Stand der Sprachwissenschaft" — ( " K современному состоянию языкознания*} и Дельбрюка „Dieneueste Spracixforschung' ("Новейшее языкознание); ср., далее, работу этого последнего
“Введение в изучение языка" (М: УРСС, 2003).
2 Я довольствуюсь тем, что отсылаю здесь к работе Дельбрюка
«Введение в изучение языка».
92
1
особенно Мадвигом в Да«ии, но только позднее было признано
господствовавшей в Германии школой, а именно, то, что язык не есть
самостоятельный организм, который растет, гибнет и умирает, но что он
живет только в самих людях и вместе с людьми, которые на нем
говорят, и что факторы, которые обусловливают его жизнь вообще, его
образование, традицию и изменения, были одинако выми во все времена.
Нужно было прежде всего эмпирическим путем вникнуть в понимание
этих общих соотношений, а затем при совместной работе эмпирического
языковедения и психологии попытаться объяснить не только то, что
происходит в языке, но и то, почему это происходит. Раньше интерес
концентрировался
главным
образом
на
древнейших
засвидетельствованных ступенях языка, именно потому, что они
древнейшие; теперь, поставив себе такую цель, дошли до того, что
также обратили внимание и на новейшие языки и диалекты, на
которых гораздо лучше можно проследить весь ход развития языка.
Важнейшие
теоретические работы.
В качестве работы, которая дает хорошее представление о новых
взглядах как с эмпирической, так и с психологической стороны, я
упоминаю работу Г. Пауля (Paul, 1846—1921) „Prinzipien der
Sprachgeschichte" — «Принципы истории языка» (Галле 1880, новые
издания 1886, 1898 и 1909) 1 . В той же связи надо упомянуть и большую
работу о языке с философской точки зрения Бунд та (W. Wundt, 1832—
1920) „Vö1kerpsychologie, eine Untersuchung der Entwicklungsgesetze in
Sprache, Mythus und Sitte I. Die Sprache" „Психология народов,
исследование законов развития языка, м ифо в и обычаев, I Язык"
(1 900, и два позднейших издания) и вызванная ею работа Дельбрюка
„Grundfragen der Sprachforschung" — „Основные вопросы исследования
языка, изложенные в связи с психологией языка" (1901).
Пересмотр понятия „корень".
В
противоположность
далеко
идущему
оперированию такими
понятиями, как „корень" и „основа" у старших исследователей, надо
подчеркнуть одно существенное обстоятельство, которое должно казать ся простым и очевидным, но выяснить которое потребовало много времени.
Это то обстоятельство, что передача языка из рода в род с древних времен
и до сегодняшнего дня происходит только через настоящие законченные
слова, или, строго говоря, через целые фразы, состоящие либо из одного,
либо из нескольких слов. Я упомянул раньше, что Шлейхер видел,
например, в латинской форме перфекта scrips! соединение корня или
основы настоящего времени scrib с гипотетической древней формой
перфекта * ēsi от корня as, est
1
Изд. 5-е-1920.
93
s — быть. Bonn и Шлейхер также объясняют такие латинские
формы будущего времени, как amabo, monebо и имперфекта, как
amabam, monebam тем, что к основе настоящего времени ата, топе-,
прибавляется *fuo или *fuam, древняя форма настоящего или
прошедшего времени корня fu-, лежащего в основе fui (сан-скритск.
bhū-, слав. бы-).
Мы сейчас вернемся к этим объяснениям; но в приложении к
данной форме мы уже не можем более признать их правильность.
Можно согласиться с той возможностью, или вероятностью, что слова
в языке, во всяком случае до известной степени, на примитивной
ступени развития были «корнями», т. е. соединениями
звуков относительно простого строения, без подразделения во
внешней форме по классам слов или по грамматическим функ-циям;
но такой ступени развития для индоевропейской семьи языков
никогда неьльзя будет восстановить, так как абстра-гированные из
слов одно- или двусложные корни не могут быть не чем иным, как
учными построениями; мы можем согла-ться с возможностью и
даже необхо-тимостью признания того, что в нашей ыковой семье
.основы" (как agro-—ос-нова, например, греч. , лат.
ager) некогда были в большей мере настоящими словами, чем на
исторических ступенях
развития, когда корни за некоторыми
исключениями (как греч., лат. pater, императив age и др.)
становятся словами лишь после прибавления к ним известных
флексий. Наука не может обойтись без понятия “корня" и "основа".
Но можно утверждать, что даже на древнейших ступенях, о кото рых
можно заключить из сравнения сохранившихся языков, флек сия
была вполне развита, и что тогда давно уже была пройдена та
ступень, на которой язык мог бы удовлетвориться только корнями и
основами. Римлянином звуковой комплекс scrib-, само собой
разумеется, воспринимался как носитель значения "писать", но
комплекс этот уже не имел для него такой самостоятельности, чтобы
послужить основой для образования такого рода, как предположил
Шлейхер в приведенном выше примере.
Агглютинация целых слов.
Когда мы на ступенях, на которых мы можем исторически проследить
развитие языков, находим новообразования во флексии и в производных
словах, которые возникли показанным в приведенных примерах образом, то все-таки выходит, что мы имеем перед собой не слияние
94
корней или основ, а слияние целых слов. Так, например, в определенной
форме существительных в скандинавских языках manden, huset мы имеем не
присоединенную к основе существительного местоименную основу, а
склоняемое местоимение, которое под влиянием особых условий слилось с
целым флектирующим существительным, приобретя с ним одно общее
ударение (древнеисл. ma9r-1пп, род. manns-ins и т. д.) [Аналогичное
явление мы наблю-даем в русских .полных* (точнее, членных) формах
прилагательного: добрый, доброго из п добръ+его", „добра+его" и т.
д; здесь процесс агглютинации, как и в древнеисландском языке, соединяет
два самостоятельных слова.]
Так же обстоит дело со скандинавской пассивно-возвратной формой
на з — kaldes, kaldtes, древнеисландск. kalla-sk, kallaði-s-k, слияние
местоимения sik со спрягаемой глагольной формой. [Ср. аналогичные
образования русского глагола на сь < ся; в древнейших памятниках
восточнославянских языков это ел может еще стоять отдельно от глагола:
.донелieже sen миръ съcтоить" (Мстисл. грам, 1130)]. Так же обстоит дело с
формами будущего во всех западных романских языках, как французское
chanterai {спою), сослаг. наклонение chanterais {спел бы) из латинского cantare
habeo, habebam {петь имею, имел), где, следовательно, спрягаемый
воспомогательный глагол слился с полной готовой формой инфинитива 1; так
же обстоит дело с адвербиальным окончанием французского ment,
итальянского, испанского mente, как vlvement (живо), vivamente
первоначально два слова viva mente {живым духом). Но стяжения
подобного рода не ограничиваются новыми языками; и если в древних
языках встречаются примеры подобного стяжения (подобный способ
объяснения, впрочем, теперь применяют значительно осторожнее, чем в
прежние времена), то они обязательно должны быть рассмотрены таким же
образом, даже если не всегда можно привести точное доказательство их
возникновения. Таким образом, все еще можно считать верным
приведенное выше объяснение латинских форм на -bo,-bam, данное еще
Боппом и Шлейхером, что лат. bo в будущем времени и bam в имперфекте
действительно произошли из fuo, fuam; но мы не можем больше
отстаивать положение, что эти формы прибавились именно к основе
настоящего времени; несомненно это была определенная форма
глагольного спряжения, возможно старое инфинитивное образование
(на ē ср. scribebam с до лгим ē)2 .
1
О развитии этой описательной формы, которая исходит от cantan-dum mihi
est, откуда получилась cantandum habeo (habeo—mihi est) и, наконец, cantare
habeo и которая встречается в значении я должен…. уже в I в. н. э., см. у
Тильмана в "Archiv für lat. Lexikographie", II, стр. 64 и след., 157 и след.
2
Ср. Brugmann, Grundriss, II, § 899, изд. 2-е, II, 3, § 421.
95
Новообразования по аналогии
Решающим фактором во всех новообразованиях во всей жизни языка
является то, что называют а и а- логией, бессознательное связывание одних
слов с другими готовыми словами или формами, которые уж наличествуют в
сознании говорящего. Какую необыкновенно большую роль играет и играл
этот фактор во все времена в разных формах, уяснили себе только в
новейшее время 1 . Напротив, у старых языковедов, как Бопп и Шлейхер,
если мы и находим изредка тот же принцип („ложная аналогия"), то лишь
в качестве исключения и главным образом, в отношении более поздних
ступеней развития языка. Усиленное привлечение принципа аналогии —
одно из обстоятельств, особенно характерных для направления
"младограмматиков" 2. Принцип этот постепенно всеми был признан,
независимо от сомнений и различий во мнениях, которые всегда могут
возникнуть в частных случаях, где именно следует искать исходную точку
для того или иного образования по аналогии; в последнем отношении гипотезы разрастались чрезвычайно обильно. Из бесчисленного количества примеров того, что понимается под аналогией, я приведу лишь несколько 3 .
Латинское amare стало в старо-французском ашег, причем не ударенное
а остается без изменения (орав, ami <amicum 4 , amour < amorem, amant<
amantem) и, наоборот, латинское аmо
Первый, кто с большой ясностью и проницательностью обратил внимание
на значение аналогии для изменений языка, был Бредсдорф в своей
упомянутой выше работе, которой, однако, не придано было особого значения, а
затем то же самое было подчеркнуто Мадвигом. В ио-вейшее время со стороны
немпев это впервые было ясно высказано Ш е-р е р о м в его книге „Zur
Geschichie der deutschen Sprache” — „К историк немецкого языка".
2
Ср. Cur t i u s, Zur Kritik der neuesten Sprachforschung, стр.33 и
след.; Brugmann, Zura heutigen Stande der Sprachwissenschaft, стр. 75 и
след.
3
Ряд примеров новообразований по аналогии — см. у V. S åbу, Eksempler på unorganiske lydformer i Dansk, 1881 (Blandinger udg. of Univers,jubiisets danske Samfund I, 1881 и у Кг. Nyrop, Adjektivernes könsböjingen i de romanske sprog, 1886. Специально проблеме аналогии
в индоевропейских языках посвящено исследование французского лин
гвиста А н р и (V. Henry.) — Essai sur l'anaiogie, 1883.
4
Знак < обычно употребляется в значении «возникло из», а знак > в
значении «изменилось в»; знаки эти в этом смысле были впервые употреблены К.
Вернером.
96
1
стало aim (с регулярным отпадением о после ударного слога), amas, amat
дало almes, aime, причем ударяемое а перед т и п дает ai; аналогия
(„требование системы") с этого момента постепенно вызывает
выравнивание форм, так что теперь проводится по всему спр яжени ю
глаго ла то лько ai: ai m er , aimo n s и т. д.; по з днее 1 - е л и ц о a i m
б ы л о в ы т е с н е н о н о в о й ф о р м о й a i m e п о а н а ло гии со 2 -м и 3 -м
лицам и, а также во всех др угих глаго лах того же спряжения.
Имперфект этого глаго ла в старофран цузском был ameie, amoie (теперь
aimais); однако это не может соответствовать лат. amabam, которое
должно было перейти в ameve или amoue (amove) — формы, отдельные
примеры которых действительно встречаются в старых памятниках некоторых
диалектов; окончание же -eie, -oie (-ais) может соответствовать только
латин.- ē (b)а(т), и эта форма, следовательно, во французском языке путем
аналогии была перенесена из латинского второго и третьего спряжения в
первое и вытеснила там нормальные продолжения латинского -ābam.
Французская форма инфинитива être (раньше estre) исходит из некоей
формы essere (представлена в итальянском), которая образована из esse
путем прибавления по аналогии обычной приметы инфинитива -re. Но
так как этот знак в своей более старой форме -se (которое после гласной
превратилось в -re) уже имеется в esse, то мы два раза имеем одну и
ту же примету инфинитива. [Ср. двойную примету
инфинитива
подобного же происхождения в русском просторечии: идтить
вместо идти.]
Подобно этому мы имеем в одной датской форме: deres — их двойную
примету род. падежа, а именно, к более старой форме dere,
стародатское theræ , староисландское þeira, где — rа есть примета падежа
(ср. лат. -rит), было добавлено еще -s, которое первоначально принадлежало
лишь род. падежу единств, числа громадного большинства существительных
мужского и среднего рода, но по аналогии было перенесено и на
множественное число как общая примета этого падежа.
[В русском языке 1 старое е в слоге под ударением перед твердым
согласным (кроме ц) перешло в о с предшествующей мягкостью
1
[Ряд примеров подобных новообразований—см. Б у л а х о в с к и й Л.,
Исторический комментарий к русскому литературному языку, X.
1936.]
97
согласного (ё). В результате должно было бы получиться расхождение
между 2-м и 3-м лицами единств, числа, 1 -м лицом мн. числа, с одной
стороны, (несёшь, несёт, несём), и 2-м лицом мн. числа (несёте), с
другой; но в результате выравнивания по анало гии в спряжении наст,
времени этих глаголов всюду возобладало ё — несёте, как несёт,
несём.
Множество случаев выравнивания по аналогии дает и история русского
склонения. Ср., например, проникновение того же ё в окончание
творительного падежа единств, числа основ ж. р, на я— землёю, свечою
(вместо землею, свечею) по аналогии с рукою, рекою. Или не менег
характерное выравнивание по аналогии падежных
форм существительных типа волк, гдэ устранено вызванное законами палатализации древнее чередование согласных (древне- восточно-славянское вълкъ —
вълцчь — вълче — современное русское волк — о волке).]
В греческом, например, мы суть будет обычно  — форма,
о которой сказали бы раньше, что она образована просто путем прибавления
личного окончания - к корню или основе . Но эта форма не
соответствует звуковым законам, так как первоначальное сочетание sm
обычно теряло в греческом слове s при наличии различных дальнейших
изменений (ср.
, эолийское
 я есмь, из
первоначального * esmi, * ehmi, санскритское ásmi). Названная форма также
мало согласуется с той, которую мы находим, с выпадением а, e коренного
слога в других древних языках, как санскритское smas, латинское sumus. Это
выпадение, которое остается необъяснимым, если относить его за счет
развития отдельных языков, основывается, как оказалось, на определенном
старом звуковом законе, о котором мы вскоре услышим несколько больше,
и связано с ударением; следовательно, выпадение это осуществилось уже в
эпоху общего существования этих языков, когда эта форма звучала при мерно как * smés. Греческое  является, следовательно, новообразованием по аналогии с 3-м лицом  (первоначальное
*esti) и точно так же ионийская форма  по аналогии с
первым лицом  и то же самое относится к различным другим
формам той же основы. Соответствующим образом можно в
старофранцузском, рядом с somes (мы есмы), современное sommes из
латинского sumus встретить изредка esmes, образованное по аналогии с
формами,
98
начинающимися на es-, в особенности со 2-м лицом множественного числа
estes; наоборот, испанский язык во 2-м лице множественного числа, вместо
обычного развития латинского estis, принял форму sois, которая образована по
аналогии с 1-м лицом, somos, с 3-м лицом son.
Я уже многократно упоминал объяснение Шлейхера латинских образований
перфекта, как scripsi, и называл его неприемлемым. Не может быть сомнений
в том, что эти формы, как уже выска зался Бопп, являются первоначальными
формами аориста на -s, соответствующими таким греческим формам, как
 (вопрос о связи между этой приметой s и корнем-es— быть
лежит за пределами нашего знания и не имеет значения для понимания
исторического-развития и значения форм). Но своеобразие состоит в том, что это
образование в латинском языке не только смешалось в значении с
первоначальным перфектом, как он представлен в dedi, lēgi, но по
аналогии приняло совершенно ту же флексию, как и он.
Углубление фонетических исследований.
Ни в одну часть строения языка исследование так не углубилось, как в
фонетику. Поскольку зву- ки, издаваемые человеческими органами речи, являются тем посредником, благодаря которому язык получает свое выражение,
постольку также и ключ к историче скому пониманию языкового развития в
очень значительной, даже наиболее значительной своей части, лежит как раз в
его звуковой стороне. В этом отношении выяснилось чрезвычайно много нового.
Более внимательное изучение живых языков показало, как велика богатство
звуков в языках и как велика точность в их различии. За этим последовало,
главным образом с середины последнего столетия, а точнее с семидесятых
годов, обстоятельное изучение природы и способов образования звуков, всей
физиологии речи или общей фонетики, которая постепенно стала
самостоятельной отраслью науки1. Таким образом, совершенно по-новому удалось
проникнуть в понимание природы звуковых переходов и увидеть, что
собственно с ними происходит и происходило, тогда как рань ше держались
только за мертвые буквы.
Все это теперь в весьма различных формах наложило свой отпечаток на
новейшее историческое языкознание. Я затрону лишь несколько примеров тех
явлений, понимание которых значительно
1
По истории новой фонетики и фонетической литературы я могу
удовольствоваться указанием на О. J E s p e r s e n, Fonetik, en systema-tisk
fremstilling of. laeren om sproglyd, 1897—1899 гг., и Joh. Storm, Englische
Philologle, 1892 г. В отношении фонетической литературы ср. также О.
J e s p e r s e n , Lehrbuch der Phonetik и Phonetische Grundfragen 1904, [На
русском я шке см. работы по фонетике Б о г о р о д и ц к о г о В . А., Фонетика
русского языка в свете экспериментальных данных, 1930; Томс о н а А.И.,
Общее языковедение, 1910; Щерба Л. В., Русские гласные, 1912; и мн. др.]
99
5
изменилось и которые показывают, какое постоянство и какая закономерность господствуют в звуковом развитии, начиная с доисторических
времен и до новейших языковых ступеней.
Звуковой состав индоевропейских языков
Мы видели раньше, что Шлейхер и его современники предполагали
крайнюю бедность индоевропейского
праязыка в отношении звуков.
При том богатстве звуков, которое мы обычно находим в языках, можно
было усомниться в этом; и вскоре оказалось, что невозможно было
оставаться на старой точке зрения; отказом же от нее был достигнут
прекрасный порядок в ряде вопросов, где раньше видели лишь случай и
произвол.
Индоевропейские заднеязычные согласные.
Например, в отношении согласных Шлейхер предполагал, что сначала в
нашей семье языков имелся лишь один ряд задненёбных (заднеязычных)
звуков— k (kh), g, gh. В таких случаях, как: греческое ,
латинское centum (с=к), немецкое hundert || , санскритское
çatám,
литовское szìmtas, старославянское съто (в новых славянских языках
сто) и греческое  — который из двух,  —
кто, латинское q uo-d, q ui-s, древнеисландское hva-t || санскритское
ka-s — кто; ka-ta-ras — который из двух, литовское ka-s — кто, старославянское къто — кто и т. д., — он должен был предпо ложить,
что
различное
развитие
основывается
лишь
на
случайной
диференциации одного и того же звука к (*kanta-m, * ka-). Факт
наличия здесь очень древнего и характерного различия стал очевиден лишь
мало-помалу благодаря ряду исследований, предпринятых вначале
Асколи 1 , затем Фиком 2 , а за ним и други ми 3 . В первом из
приведенных выше слов мы имеем пример на звук, который можно
обозначить с4 (с соответствующим придыхательным ch, а также
соответствующими не придыхательными и придыхательными g),
первоначальное звуковое значение которого не может быть здесь
разобрано (k i , g i и т. д.), который, однако, выступает в греческом,
латинском и кельтском как k (g и т. д.), в германском на основании
передвижения согласных как h (k и т. д.), во всех же других
более
восточных 5 языках, наоборот, в форме
1
„Corsi di giottologia" — „Лекции по языковедению', I, 1, 1870 (в нем.
переводе „Vorlesungen fiber die vergleichende Lautlehre, 1872).
2
„Die ehemalige Spracheinheit der Indogermanen Europas"—„Перво
начальное языковое единство индоевропейцев в Европе", 1873.
3
Ср. B e c h t e l , „Die Hauptprobleme der indogermanischen Lautlehre seit
Schleicher", 1892 стр. 329 и след. [На русском языке — В. Порже-з и и с к и й,
Из истории сравнительной фонетики, в его „Очерке сравнительной фонетики
древнеиндийского, греческого', латинского и старославянского языков', М. 1912.]
4
[С—принятый в М Ф А знак для среднеязычного k.]
100
[Кроме тохарского, сохраняющего k, как и западные языки.]
различных шипящих и свистящих. Ему противополагается звук, который
имеется во втором примере и который мы здесь можем обозначить как q1 (ku,
gu и т. д.). Этот звук в первых четырех названных языках выступает как kv
(gv и т. д.), или как возникший из него звук (латинское qu, греческоэ гг,
или в известных случаях т, германское h и т. д.), в других, наоборот, как
чистое k (g и т. д.) с соответствующими побочными формами (так, в
санскрите в известных случаях с (tj) рядом с k, j (dj) наряду с g; h
наряду с gh). Вероятно, кроме этих двух рядов, существовал еще третий
ряд, ряд чистых k, который во всех языках выс тупает как k (g и т. д.).
Все эти наблюдения в различных отношениях получили чрезвы чайно
большое значение; между прочим, они тотчас же показывают
несостоятельность предложенного Шлейхером родословного дерева,
устанавливая более близкую связь между вышеназванными четырьмя
языковыми группами — греческой, итальянской, кельтской и германской —
в отличие от остальных. Теперь принято ради краткости называть первую
из названных групп языков языками-centum, а языки, упомянутые
последними, как язы-ки-satem, пользуясь обозначениями ста в этих языках.
Индоевропейский вокализм.
Прежнее
понимание соотношения гласных в которое особенно ясно
было высказано Шлейхером, я затронул выше; там же было упомянуто, что
санскритскому а в других языках может соответствовать то а, то е (i)
или о (и ), напр имер: санскритское bharāmi я несу, 3-ье лицо ед. числа bharati,
3-ье лицо мн. числа bharantl, греч.
, первоначальное и дорическое
, латинское fer, fert, ferunt, готское baira (ai = краткому е), bairiþ),
bairand, старославянское берж (я беру), бЕреть, бержть; или санскритское ajra-s
пашня, ср. стр. 86—87. После того как было установлено, будто санскрит
является языком самым древним и изначальным в нашей семье языков, никто
не выражал ни малейшего сомнения, что а везде, во всех приведенных мною
случаях, является изначальным. На вопрос о том, почему и при каких
обстоятельствах оно развилось так различно, никто не мог, да и не пы тался ответить.
1
[В МФА q— знак глубокозаднеязычного k.]
101
Первым маленьким шагом вперед в понимании этого явления мы
обязаны Курциусу 1 , который указал, что в отношении е во всех
европейских языках нашей ветви имеется строгое соответствие, в то время
как в отношении других звуков существуют некоторые разногласия. Отсюда
он сделал вывод, что в европейских языках должны были произойти
различного рода расщепления изначально единого звука а. Сначала на
общеевропейской ступени развития языка, т. е. на той ступени, на
которой якобы все европейские языки нашей языковой ветви после их
отделения от азиатских (индоиранских) языков еще составляли одно
целое, а расщепилось
на а и е, затем оставшееся в отдель ных языках а расщепилось в свою
очередь частью на а, частью на о. Этим доказательством общности е для всех
европейских языков был нанесен смертельный удар общепризнанной до тех
пор в Германии установке Гримма, по которой a, i и и суть первоначальные
гласные германских языков. Если, например, до тех пор готское itan (есть,
вкушать) считали более древним, чем скандинавское eta, то теперь стало
совершенно ясным обратное соотношение — обстоятельство, которое раньше
было высказано и признано в Дании впервые Е. Ессеном (Jessen) 2 ; это е
есть то же самое, которое мы имеем в греческо м и латинском edo в
то время, как готское / является особым изменением этого е.
Несколько лет господствовало это воззрение Курциуса на расщепление
а, но полностью удовлетворить оно не могло. Все же оставалось неясным,
почему изначальное а в некоторых случаях перешло в е, в других
случаях в о, или оставалось как а; невозможно было обнаружить
никакого правила или закона. Таким образом, постепенно возник
вопрос — не является ли положение вещей обратным? Расщепилось ли в
европейских языках изначальное а, сохранившееся только в индоиранских языках, или же в этих индо-иранских языках слились
различные перзоиачально отдельные звуки в один звук a?
Удалось доказать, что все так и обстоит в действительности: я
коротко скажу, в чем состоит это доказательство. Мы имеем
“Ueber die Spaltung des a Laules ira Oriech. u. Lateia" — «О расщеплении
звука а в греческом и латинском", Веr. d. sächs. Ges. d. Wiss: phil.-hist. Kl.
l864.
2
“Tidskrift for Philologie og Paedagogik", 1860.
102
1
в санскрите, и частично в иранских языках, как это было указано выше,
наряду со звуками k, kh, g, gh второй ряд звуков, пала т а л ь н ы е с , c h ,
j , j h ; о б а э т и р я д а н а х о д я т с я в т е с н о й с в я з и и часто заменяют
Исключений обычно легко объясняются. Если у нас, например, в 3-м лице
один другой.
Последний из приведенных рядов примерно такой же, как в шведском множественного числа pacanti налицо с, хотя окончание первоначально должно
kär наряду с karl, или cielo наряду с саrо в итальянском, [или волчий рядом было быть onti, то это просто выравнивание форм благодаря аналогии, как,
с волк в русском] и др. В последних языках эти звуки явно более позднего например, во французском aimer, [русском несёте], ср. стр. 96—99.
После того, как удалось доказать изначальное наличие е, отличного от звука а, а
происхождения, заступив перед гласными пер еднего р яда (/, е и др .) или
в дальнейше м др угим путем и наличие о, стало совершенно ясно, что единое а
у место более старых к, g.
Для возникновения этих звуков в санскрите такое объ-яснение на первыйв санскрите чрезвычайно далеко от того, чтобы быть изначальным; очевидно оно
взгляд не подходит. При более близком рассмотрении, однако, видно, что, заобразовалось благодаря позднейшему совпадению в одном звуке трех звуков — е,
исключением некоторых случаев, повидимому, легко объясняемых влияниемкоторое является преобладающим гласным в индоевропейских языках, о, в
аналогии, перед изначальными i всегда стоит палатальное с, j и т. д., абольшинстве случаев чередующегося с е, и отличного от них а.
не k, g и т. д., перед и — наоборот. Следовательно, и здесь, повидимому, есть Все это чрезвычайно пошатнуло теорию о древности санскритско го во кализм а;
выяви ло сь, что гр еческий язык во м но го м , а именно в соотношениях гласных,
какая-то связь между этими согласными и следующими за ними гласными.
Но самая большая трудность заключается в том, что перед а мы стоит на более древней ступени развития, чем санскрит.
Чередование гласных.
наблюдаем то тот, то другой ряд согласных и невозможно
в
самом
Сюда относится еще ряд открытий в звуковой
системе индоевропейских
санскрите найти причину этого явления.
языков
и
отношениях
между
различными
их
звуками,
как, например, разПосредством тщательных исследований всех обстоятельств удалось
1
личные
ряды
чередования
гласных
.
Выяснилось,
что
это
соотношение
гораздо сложнее,
доказать довольно убедительным образом — открытие, сделанное в 1875—
чем
думали,
опираясь
на
схематические
изображения
Шлейхера,
и что оно, по
1876 гг. почти одновременно во многих местах, — что перед а вполне
закономерно появляется с, j и т. д., когда этому а соответствует е в крайней мере отчасти, зависит от ударения, хотя аналогия и другие, еще не
объясненные, процессы играют и здесь большую роль.
европейских языках.
Если, например, мы имеем в санскрите ē mi— я иду (с ē из более старого ai),
Приведу несколько примеров:
Санскритское са — u—латинскому que, греческому ; catvāras — четыре = 1-е л. множественного числа imas, в греческом  то
греческому , готскому fidvōr [слав. — четыре.] В изначально оно, очевидно, звучало примерно*éimi, множественное число *imés.
Если раньше рассматривали i как основной звук, a ei как чрезвычайно
слоге удвоения это наблюдается всегда, например, са kārа — перфект
неясный
„подъем" i, то теперь в ei видят основную
корня kar—делать; сравни греческое , латинское pepuli;
Из
основополагающих
работ по вопросу об этих соотношениях назову B r u g m a n n
ср. еще pacati — он варит, но рāка-s — стряпня — это два слова, которые
так же относятся друг к другу, как, например, греческое  и „Nasalis sonans"—„Слогообразующий носовой" и его же „Zut Geschichte der stammabstufenden
; katara-s — который из двух—греч. , гот. hvaþar, Declinationen" — ,К истории склонения с чередованием основ", обе напечатаны в „Studien zur
griechischen and lateiniscfien Grammatik" —,Этюды по греческой и латинской грамматике', IX,
[русское который] и т. д.
103 1876, которые Курциус Стал издавать вместе с Бругманом; F. de S a u s-sure, „Memoire sur le
systeme primitif des voyelles dans les langues indoeuropeennes" — „О первоначальной системе
гласных в индоевропейских языках", 1879. Относительно дальнейших работ ограничусь
ссылкой на Б е х т е л я, цит. соч. и Б р у г м а н а „Grundriss". [На русском языке — см,
особенно Ф. Фортунатов, Краткий очерк сравнительной фонетики индоевропейских
языков, 1922; В. Богородицкий, Сравнительная грамматика ариоевропейских языков,
Каз. 1914; Поржезинский, цит. соч. Кроме того, на русский язык переведена проф.
К у д р я в с к н м известная работа французского ученого Мейе (MeilJet) „Введение в
сравнительную грамматику индоевропейских языков*, 1911 (М.: УРСС,2002).]
104
форму, не меняющуюся в слоге под ударением, в то время как i считается
редуцированным звуком вследствие отсутствия ударения, формой ei с
отпадением е (Ср. также сказанное на стр. 98 о корне еs).
По пра вка К . Вернера к закону передвижения согласных.
Надо упо м януть еще о дно обсто ятельство , хо рошо показывающее,
насколько упорно различные звуковые явления и оттенки сохраняются на
сменяющихся ступенях развития языка, — обстоятельство, указанное
датчанином Карлом Вернером в одной статье, относящейся к самым
известным статьям в новейшем развитии нашей науки 1 .
Имеется в виду объяснение некоторых особенностей в передвижении
согласных в германских языках. Дело обстояло так, что нормальные
переходы первоначальных р, t, k в f, þ, h наблюдались только в
начале слов, в то время как в сере дине и в конце слов, что было еще
замечено Раском, встречаются то f, þ, h, то b, d, g. Соответственно,
например, с латинским pater, māter, frāter, в готском мы находим fadar,
mōdar, но broþar, в древне-верхненемецком, вследствие 2-го передвижения
согласных, общегерманского d>t, þ > d — Vater, Mutter, но Bruder (в
древнеисландском þ и d совпали в ð: faðir, móðir, bróðir). Все это
считалось до тех пор загадочным; полагали, что здесь отсутствует всякая
закономерность; но Вер-нер дал чрезвычайно интересное объяснение этим
явлениям. Вернер показывает чрезвычайно гениальным и убедительным
образом на большом количестве примеров, что указанное различие в
звуковом развитии основано на первоначальном различии в акцентуации,
совпадающей с тем видом акцентуации, который мы находим в древнейших
индийских литературных памятниках, в Ведах и, с некоторыми изменениями,
в греческом языке, с тем видом акцентуации, который и по другим
причинам должен считаться первоначальным видом акцентуации в
нашей языковой семье.
В санскрите, например, имеем pitár-, mātár-, но bhrátar-, в греческом
 с измененным акцентом в именительном
падеже, з то время как первоначальное место ударения сохранилось,
например, в винительном ), но  в этом-то
различии акцен„Eine Ausnahme der ersten . Lautverschiebung' — „Исключение из первого
передвижения согласных" — написано в июле 1875 г., напечатано в „Kuhn's
Zeitschiift, том 23, 1876 .
105
1
туации и заключается по „закону Вернера" объяснение разной трактовки
первоначального t в германских языках: t сначала, очевидно, везде
перешло в þ, которой сохранилось в середине слова только после
ударного слога, в то время как в других случаях оно стало звонким d
(т. е. ð ).
Точно так же обстоит дело и с звуками, соответствующими звуку t: k>h
или g, p>f или b (g—фрикативное, как в датском bage, русском благо, b —
соответствующий фрикативный звук), точно так же и s>s или z (т, е.
звонкое русское з); последний звук в немец ком и скандинавском
изменился впоследствии в r.
Итак, если мы имеем, например, в глаголах такие формы, как
древнеанглийское sleán (первоначально slahan) бить, прошедшее slóh, 1-е
л. множественного числа slógon, древнеисландское (в этом языке отпало h
в конце слова) slá, sló, slógun, датское slå, slog (со взятым из форм
множественного числа g) или древневерхненем. ziohan, zôh, zugum, теперь
ziehen, zog, zogen — тянуть (с аналогичным выравниванием между
единственным числом и множественным), или древнеисландское kjósa
выбирать, kaus, kurum, то встречающаяся здесь смена согласных базируется
на тех же древних отношениях, которые имеются в формах санскрита как
bódhati (о из первоначального еu) — он просыпается, перфект, bubódha (о из
первоначального ои), множественное число bubudhimá.
Такая система ударения отсутствует в германских языках уже свыше
полутора тысяч лет, и все же до сих пор мы видим ее последствия.
Спор о звуковых законах
Все это, что я мог здесь показать очень крзт - ко на немногочисленных
примерах, как уже было сказано выше, пролило совершенно нозый свет на
звуковую сторону языкового развития и на закономерность, которая
господствует в отдельных случаях, как в пределах действия звуко вых
переходов, так и в причинах, обусловливающих их. Исследователи увидели,
что действительно имеют дело с так называемыми „звуковыми законами" и
что их надо понимать совсем иначе, чем это делали прежде.
Здесь мы стоим перед тем моментом, который некоторое время был
лозунгом направления так называемых „младограмматиков", а именно,
перед положением 1: „звуковые законы действуют без исключений" или, как
его еще формулировали: „тот же звук, в таком же положении, в то же
время и в том же месте всегда даег один и тот же результат".
Исключения, которые в действительности всегда встречаются, основаны
на действии других факторов, особенно аналогии, а также и
на
скрещении различных звуковых законов, влиянии других
Ср. Holg. Pedersen, цитированное сочинение, стр. 69 и
след.
1
106
диалектов или культурного и письменного языка и т. п. Об упо мянутом
положении спорили в течение десятка лет. Формулировка, оспаривалась даже
такими учеными, которые по духу и методу примыкали к новому
направлению 1 .
Но постепенно спор заглох, и в течение нескольких лет здесь все
было спокойно. Много работы и ума, но и много пустых гипо тез
потратили, чтобы доказать наличие звуковых законов в различных языках
и языковых периодах от последних лет до доисторических времен или
чтобы объяснить исключения из этих звуковых законов; практически во
всех моментах исследований придерживались признанных звуков' х законов,
но теоретически обходили всякое формули-рование одного общего
принципа.
Вопрос, однако, опять встает по мере того, как растущий опыт дает
бо л ьше ср ед ств д ля от в ето в н а н и х; и тогда важно будет выяснить,
какие причины лежат в основе отдельного случая звукового движения,
какими путями они распространяются на всех индивидов языкового
коллектива и при каких условиях они выступают не только как „тенденции",
но действительно ст ан у т з в у к о в ы м з ак о н о м , к о т о р ы й с железной
необходимостью действует везде, где звуковые предпосылки одинаковы.
Важный вклад в разрешение этой проблемы сделал Е. Векслер
(Wechssler), написавший работу „Giebt es Lautgesetze?" — "Существуют
ли звуковые законы?", работу, которая, как это можно предположить,
явится предпосылкою к новой постановке этой проблемы 2 .
Заключение
Так же, как тысячелетия назад, мы и сейчас
еще спрашиваем и всегда будем спрашивать, обращаясь к бесконечному
миру звуков: „Почему это так? Каким образом это так получилось?" Нам
кажется, что на много вопросов, заданных еще в древние времена, и на
бесчисленное множество других вопросов, о которых люди тогд а еще и
думать не могли, мы можем дать ответ. Но чем больше расширяется наш
кругозор относительно бесконечного разнообразия языков, чем глубже
мы
1 Так, против него выступают в Данин — Есперсен, в Австрии —
Шухардт и мн. др.
2
[На русском языке обзор и критику вопроса см. А б а е в, О фонетическом
законе, сборн. .Язык и мышление", 1933, т. I].
107
проникаем в их сущность, тем больше возникает вопросов общих и
частных, требующих ответа.
Перед нами здесь много задач и бОльшая часть из них посте пенно
разрешится с большей или меньшей точностью или достоверностью; но, с
другой стороны, было бы чрезвычайно уместно напомнить известным
направлениям, или устремлениям нашего времени, что есть пределы тому, что
можно знать; надо отличать, чтО является чем-то бОльшим, нежели
неосновательная гипотеза, чтб действительно толкает науку вперед, но надо
помнить, что есть моменты, где уместна резиньяция или, как сказал
Квинтилиан: „Среди добродетелей грамматика должна быть добродетель —
не все знать" — „Inter virtutes grammatici habebitur aliqua nescire".
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
КРАТКИЙ ОЧЕРК ИСТОРИИ ЛИНГВИСТИЧЕ СКИХ УЧЕНИЙ С
ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ ДО КОНЦА XIX в.
История науки
о языке.
Обособление языковедения, как
самостоятелной - дисциплины,от
филологии и философии связано с началом XIX в., с расцветом
классической идеалистической философии, с национальными чаяниями
романтизма, с развитием исторического мировозрения. Но уже раньше —
на протяжении более, чем трех веков — подготовляется это выделение
новой
дисциплины, тесно связанное с реальными
потребно стями
нарождающегося нового общественного строя.
Расширение базы лингвистических исследований
Расцвет
культуры
Ренессанса
и гуманистического изучения
древности,
начало
колониальной
экспансии,
географические
открытия
и торговые
путешествия
создают
необходимые
предпосылки для широкого ознакомления европейской научной мысли с
новыми языковыми
формами,
с
языками
иных
типов,
чем
единственный „грамматический язык" (выражение Данте) Средневековья
— латинский; отчасти даже прямые потребности колонизации —изучение местного обычного
права, пропаганда христианства как
орудия идеологического порабощения туземцев — ведут к изучению все
новых языков. На протяжении XV—XVIII вв. идет
эта собир а т е л ь н а я и о п и с а т е л ь н а я р а б о т а по вновь открывающимся
лингвистическому изучению языкам. Так, в XV—XVI вв. выходят
грамматики и словари: языков Центральной и Южной Америки (первые по
времени грамматики мексиканского, и ацтекского языков, составленные
католическими миссионерами в 1555 г.); языков тюркских (с XV в.);
персидского (с XVI в.); армянского (середина XVI в.); японского (конец
XVI в.) и корейского (середина XVI в.). В XVI же веке европейцы
получают первые сведения об особом „священном языке брахманов" —
санскрите (письма из Индии Ф илиппо Сассетти в 80 -х годах XVI в.). В
XVII в. кр уг изве -
10 9
стных европейцам языков еще более расширяется: в него включаются языки
Северной Америки, дравидские языки Индии, ряд языков индонезийских,
языки китайский и маньчжурский; начинают поступать и первые сведения
о языках негрских.
Так создаются необходимые предпосылки для сравнительного метода в
языковедении. Особенное значение для его развития имеют попытки
каталогизации и классификации всех известных языков, начинающиеся с
1538 г. трактатом „О сродстве языков" („De afiinitate linguarum")
французского гуманиста Г в и л е л ь м а П о с т е л л у с а и завершающиеся в
конца XVIII и начале XIX в. монументальными трудами русского ученого
П а л л а с а („Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные
десницей все-высочайшей особы", СПБ 1787), испанца Л о р е н ц о
Э р в а с а („Catalogo de las lenguas de las nadonas conocidas"—
„Каталог языков известных народов", 1800—1804) и немца Аделунга
(„Mithridates" — „Митридат", 1806—1817).
Возрождение классической филологии
С другой стороны, углубленное изучение языков
античного мира,
общечеловеческую культуру кото- рого мыслители Возрождения стремятся
противопоставить церковной и рыцарской культуре феодального
средневековья, огромное значение, приобретаемое текстуальным толкованием
библии в религиозных распрях XVI—XVII вв.создают благоприятную почву
для расцвета филологии, к л а с с и ч е с к о й
и семитской.
Сохраненная и переданная через средние веха традиция латинской
филологии перестраивается на новых основах в трудах Юлия Цезаря
С к а л и г е р а („De causis linguae latinae libri XIII" — „Об основах
языка латинского XIII книг", 1540), Р о б е р а С т е ф а н у с а (Р. Э
т ь е н а) — („Thesaurus linguae latinae"— „Сокровищница языка
латинского", 1531) и позднее в XV—XVII вв. филологов испанских—С а н к ц и у с с его «Минервой" {„Minerva slve de causis linguae latinae"), 1587,
П е р и з о н и у с —и голландских—Г е й н с и у с о в ,
отца и сына,
Ф о с с и у с а с его сохра-низшими свое значение на протяжении почти двух
веков „Аристархом" (Arlstarchus sive de arte grammatica", 1635) и
„Этимологическим словарем" („Etymologicum latinae linguae"). В XVII же
веке пробуждение интереса к средневековой и „кухонной" латыни (ДюКанж, Glossarlum ad scrlptores mediae et infimae latinitatis, 1678) свидетельствует о начинающемся отхода от чисто нормативной концеп ции
классических языков. Параллельно ведется разработка греческой
филологии (первая грамматика К о н с т а н т и н а Л а с к а р и с— Милан,
1476), связанная с именами Рейхлина, Меланхтона, Г е нр и х а
С теф а н уса
(Анри
Этье н а — „T he sa ur u s
li n g uae
graecae",—
„Сокровищница языка греческого", переиздававшаяся еще в XIX в.) и др.
Реформация, наносящая во многих местах разрушительные удары
филологическим занятиям гуманистов, способ
110
Пор-Рояля, „Грамматика универсальная и рациональная" (Grammaire
ствует повышению интереса к начатому еще в начале XVI в. (араб- générale et raisonnée), составленная в аббатстве Пор-Рояль в 1660 г.
cкая грамматика, вышедшая в Испании в 1505 г., еврейская Клодом Лансело и Арно и представляющая собой первый и наиболее
гр ам м а т и ка Р е й х л и на , 1 5 0 6 г.) из уч е н и ю я зы ко в сем и тс к и х ; прославившийся опыт построения логической грамматики. В отличие от
В конце XVI и в XVII в. семитологические труды гебраистов Б у к- прикладных и описательных грамматик гуманизма, грамматика Пор-Рояля
сторфов, арабиста
Эрпениуса
и знаменитого
Иова
Лу- ставит своей задачей установить „естественные основы искусе ва речи",
дольфа и др. кладут основы грамматическому и лексикологиче „принципы, общие всем языкам, и причины основных различий, в них
скому изучению древнееврейского, арамейского, арабского и эфиоп встречающихся"; поэтому ее авторы пытаются уже выйти за пргделы
ского языков; под знаком богословских изысканий идет и изучение французского языка, являющегося основным предметом их рассмотрения, и
языков
армянского
и
коптского.
Ознакомление
с
достижениями привлекают в известных случаях факты латинского, греческого и даже
еврейско-арабской филологии кладет начало первым опытам сравни древнееврейского языков. Общие законы построения рэчи определяются
тельного описания— так называемым „гармониям" — групп языков^ авторами грамматики Пор-Рояля, согласно воззрениям на язык
и вводит в европейскую лингвистику учение о „корнях", отсутство рационалистической философии XVII в., как законы формальной логики;
вавшее в античной традиции. Значительно позднее (конец XVIII в.) _
предложение отождествляется с суждением, слово определяется как знак
и скорее опять-таки под знаком изучения культуры „колониаль ных понятия; соответственно даются в;е грамматические о пределения. Для
народов"— происходит при посредничестве англо-индийских чиновников и авторов грамматики Пор -Рояля в языке все подчинено логике и
исследователей (труды У и л. Джонса, Г, Т. Коль-б р у к а и др.) целесообразности; лишь в некоторых случаях они нехотя признают
ознакомление европейской лингвисгичгской мысли-с третьей из мировых наличие в языке „прихотей неразумного употребления". Общие положения
систем филологии — филологией и н д и й ской, влекущее за собою грамматики Пор-Рояля надолго стали аксиомами в грамматике; впрочем,
существенную перестройку методики лингвистического исследования.
авторы грамматик XVIII в. меньше апеллируют к „разумной ясности" и
Возрождение неофилологии
больше считаются с установлениями „обычая" и „хорошего вкуса".
В подготовке так называемой
„неофилологии" — Ф и л о л о г и и ж и в ы х Впрочем, исходят ли теоретики из стремления „к ясности и
европейских
язы-к о в
— сказывается рост национального правильности суждения", как это делали авторы грамматики П о р - Р о я л я
самосознания европейских народов и борьба за создание национальных и л и х о т я т о н и к а к Г о т ш е д ( „И с к у с с т в о н е м е ц кого языка" —
языков. Уже в межсословной борьбе средневековья народные языки „Deutsche Sprachkunst", 1748) руководствоваться „хорошим вкусом", они
противопоставлялись культовой латыни клириков: с периодом роста "чи.то всегда мыслят язык как внешний механизм, послушный воле ученых,
светской
куртуазной
литературы
совпадает
появление
пер вых полагающих ему законы в своих грамматиках. В области изучения лексики те же
грамматических изысканий в области народных языков (провансальские нормативные установки сказываются в преобладающем типе словаря — словаря
грамматики ХШ в.), Но в основном — это эпохи Воз-ро кдения и Реформации, оценочного, отбирающего слова для литературного языка, пренебрегающего
которые наряду с переоценкой культурной значимости латинского языка „вульгаризмами" „солецизмами" „варваризмами" народных говоров и
полагают основы и для систематического изучения живых языков Европы. профессиональной терминологии; особенно ярко выступает эта установка в
Идею национального языка как достояния всей страны и всего народа (volgare первых словарях — итальянском (1612) и французском (1694), тогда как в
illustre), противостоящего местным наречиям, можно найти уже у Дзнте („De дальнейшем она подвергается критике, подчас резкой (так, например, Лейбниц
volgari eloquio" — „О народном красноречии"). Собственно же грам-матико- требует построения словаря на широкой основе народных говоров, с
лексчческая разработка итальянского языка начинается с середины XV в., привлечзнием даже профессиональной терминологии; народные говоры были
испанского и нидерландского — с конца XV в., французского, английского, использованы и при составлении словаря Академии Российской). Сказанное
польского, чешского, венгерского — с XVI в., немецкого, датского, относится преимущественно к разработке языков государственных, я зыков
русского, украинского, португальского — с XVII в.
больших наций. Рост интереса к живым народным языкам ведет к
Эта разработка новых европейских языков, развертывающаяся в тесной ознакомлению с языками национальных меньшинств и малых национальностей
связи с закреплением и унификацией национальных литературных языков, Западной Европы: баскского —с XVI в., албаносуществляется под знаком нормативного, антиисторического понимания языка.
112
Наиболее характерной для эпохи является знаменитая грамматика
111
ского, литовского, латышского, эстонского, лопарского — с XVII в. Русский
язык вводится в общий круг исследуемых учеными Западной Европы
языков с 1696 г, (Г, У. Лудольф), хотя практи ческое изучение его
засвидетельствовано и раньше (франко-русский разговорник 1596 г.).
Как и изучение „колониальных" языков, построение неофи лологии
осуществляется посредством разделения языков Европы на группы
„родственных" языков („Diatriba de europaeorum lin-guis", —
„Рассуждение о языках европейцев" 1599, Иос. Юст. Скалигера);
последнему особенно способствует вызванное тем же интересом к
национальной
древности
ознакомление
с
древними
варварскими
памятниками, изучение которых в XVII в. особенно процветазт в наиболее
передовых странах севера — Англии и Нидерландах (крупнейшие
деятели — Франциск Юний (1589 — 1677), издавший знаменитый
„Серебряный Кодекс" готской библии („Codex argenteus"), Джордж
Хикс (1642 — 1715), подвергший грамматической и лексикологической
обработке языки готский и англосаксонский, Л а м б е р т - т е н - К а т е
(1674— 1731) — основоположник сравнительного изучения германских
языков.
Философия языка XVII — XVIII вв.
В конце XVII и в XVIII в. наряду с развертыванием собирательной и
описательной работы неисследованных языков (в которой в области языков кавказских, финно-угорских, тюрко-татарских, тунгусо-маньчжурских и
палеоазиатских начинают принимать все более деятельное участие и ученые
России) начинаются теоретические споры, знаменующие новый этап в
развитии общего языкознания и тесно связанные с переоценкой
традиционной, проникнутой пережитками феодальной авторитарности,
идеологии, производимой во всех областях знаний революционной
философской мыслью.
Особенно плодотворным для теоретического языкознания этой эпохи
оказался тот критический пересмотр, которому эмпирическая и
рационалистическая философия нового времени подвергла — в
борьбе со схоластическим методом — вопрос об общих идеях, т. е. в
переводе на язык современного языкознания, вопрос о генезисе и
семантике абстрактных имен существительных; пут м критического
пересмотра этого вопроса философы XVI — XVII вв. (Бэкон, Гоббс,
Локк и др.) стремились разоблачить „мета физический жаргон и лживую
мораль" схоластики. Широко развертывающаяся в XVI — XVIII вв. критика
языка приводит, одной стороны, к проблема у н и в е р с а л ь н о г о
языка, с другой — к проблеме происхождения м н о г о о б р а з и я
исторических данных языков, др угими словами, к проблем е
происхождения я з ы к а и его исторического развития.
113
Глоттогоническая проблема в XVIII веке
Преодоление мифологических представлений биб- лии о генез и с е языка
осуществляется пол - ностью в философских системах эпохи Просвещения. Резко критикуя теорию „божественного откровения", отстаиваемую
реакционными представителями ортодоксальных толков, мыслители XVIII в.
противопоставляют ей два противоречащих друг другу разрешения. Одно
направление ищет объяснения возникновения и развития языка в
„человеческом обществе", в общественной потребности и необходимости
(Руссо, Мопертюи, д е - Б р о с с ) , выводя возникновение языка то из
необходимости общения людей между собой, то из „общественного
договора". Другое направление, сосредоточивая свое вни мание на
взаимосвязанности
языка
и
мышления,
ищет
объясне ния
возникновения и развития языка „во внутренней жизни" человека, в
индивидуальном акте речи и мысли (Монбоддо, Г е р д е р и др.).
Основным недостатком всех теорий XVIII в. является чрезмерное
упрощение глоттогонической проблемы. Выводя происхождение языка из
общественного договора, сторонники социальной теории
языка
совершенно не ставят вопроса о возможност и „договора" до
существования речи. Точно так же при объяснении слова как знака мысли
остается неразъясненным характер самого мышления,— с типичным для
эпохи
Просвещения
рационализмом
исследователи
отождествляют
первобытног мышление с логическим мышлением обладающего уже
развито й речью человека. По существу же, в этих спорах, при всей
недостаточности материалов и методов, формулируется основная проблема
науки о языке, проблема определения ее основного предмета — языка. В
эпоху революционного подъема философской мысли проблема
происхождения языка получает разрешение в социологических и
материалистических теориях (де-Бросс, Руссо и др). Напротив, со
спадом его, на первый план выдвигается в трудах английских
(Монбоддо) и нем е цк и х (Гер д ер ) м ыс л и те л ей о т каз о т со ц иа ль н ы х
тео рий языка как создания коллектива, выдвинутых материали стами
в середине столетия, и утверждается идеалистическое воззрение на язык
как на творческий акт индивида, обусловлен ный в своем зарождении и
развитии зарождением и развитием мышления и осуществляемый вне
зависимости от потребностей общения.
Моменты историзма в философии языка XVII в.
Наряду с разоблачением библейского мифа о
божественном
происхождении языка и переводом глоттогонических построений на почву
реальной, хотя и ендостаточно постигнутой, действительности, величайшей
заслугой философии языка XVII-XVIII вв. являются первые попытки
обоснования понятия историче114
с к о г о р а з в и т и я в применении к языку — понятия, основного при
научной трактовке языка. Правда, часть мыслителей еще склонна
рассматривать многообразие языковых форм в свете идей философской
грамматики, как обусловленное „употреблением" и „душевным
расположением" говорящих „отклонение" языков от единого прототипа.
Такова обычно мысль, лежащая в основе „философских" и
„универсальных" грамматик эпохи, продолжающих в основном традицию
„Универсальной и рациональной грамматики" Пор-Рояля (ср. стр. 112),
из которых наибольшую известность получили: „Гермес или
философское исследование касательно языка и всеобщей
грамматики" — „Hermes or a philosophical inquiry concerning language
and universal grammar" (1751), написанное английским философом
Г а р р и с о м , и „Мир первобытный, анализированный и сравненный
с миром современным, или естественная история языка" — „Le monde
primltif, analysé et comparé avec le monde moderne ou l'hlstoire
naturelle de la parole", 1774, многотомный труд известного
гугенотского общественного деятеля Кур де Жебелена,
послуживший поводом к собиранию уже упоминавшихся выше
„Сравнительных словарей". Но идея развития в применении к языку
все настойчивее выступает в связи с общим ростом исторического
миросозерцания.
Основоположник философии
истории
Джамбаттиста В и ко намечает исторические этапы в развитии языков,
связанные с основными этапами в развитии человеческого общества:
все языки человечества проходят в своем развитии три основные и
общие стадии — „язык богов, язык героев и язык людей" („Новая
наука" — „Scienza nuova", 1725) соответственно тому, как все народы
переживают в своем развитии эти три этапа (пе риод богов, т. е.
родовой строй, период героический, т. е. феодальный строй, и
период человеческий, т. е. раннекапитали-стический строй).
На протяжении XVIII в. многие мыслители и ученые пытаются в
широких обобщающих чертах наметить основные моменты развития
человеческого языка. Во Франции Ж. Ж. Руссо („Рас суждение о
происхождении и основах неравенства между людь ми", — ,Discours sur
l'origine et les fondements de l'inegalite parmi les hommes", 1754)
выдвигает положение о совместном развитии языка и мышления и
намечает в общих чертах движение речи от первобытного „крика природы"
к грамматически расчлененному языку; де -Бросс (в „Трактате о
механическом образовании языков и физических началах этимологии”
— „Traité de la formation méchanique de langues et des principes physiques
de 1'Etymo-logle", 1765) рисует широкими чертами пути развития языков от
первоначальных элементарных криков к лексическому богатству языков
развитых, высококультурных, указывая обусловленность
115
этого развития развитием человечес кого общества и настаивая (вслед за
Локком) на историческом обосновании изменения значений слов от
конкретного и материального к отвлеченному и воображаемому. В Англии
основоположник политической экономии Адам С м и т в Размышлениях
касательно первого образования языков и различий в духе языков
первообразных и сложных" — „Considerations concerning the first foimation
of languages and the different genius of original and compound languages",
1759 — и позднее Г о р н - Т у к в „Крылатых словах или развлечениях
Парли" — „Етгга тгтероёута or the diversions of Purley", 1786—1805.—
намечают пути развития грамматических форм языков от отдельных словпредложений (имени-названия и безличного глагола) к сложности
грамматических категорий и выражений, установленных гр амм атикам и;
философ Пр истли —„Кур с лекций по тео р ии языка и универсальной
грамматике" (1762) — пытается установить в истории языка те же этапы,
что и в истории развития народов (начало, расцвет, падение), тогда как
Монбоддо видит в этой истории неизменное поступательное движение
от грубого животного крика к языку художественно оформленному ( „ О
происхождении и прогрессе языка" — „On the origin and progress of
language", 1773—1792). В Германии Гердер с особой настойчивостью подчеркивает связь возникновения и развития языка с возникновением и
развитием мышления („Рассуждение о происхождении языка", — „
Abhandlung uber den Ursprung der Sprache", 1772), показывая путь
превращения животного крика в осмысленный знак понятия — слово.
Наконец, этнологи обосновывают важность классификации языков (Л о р
е н ц о Э р в а с, ср, стр. 47 —48, 110) как сред ства классификации
народностей в их исторически сложившихся соотношениях.
Однако концепция языка как исторического явления укреп ляется
полностью лишь в трудах основоположников сравнительно-исторического
языкознания; в философии же языка XVII — XVIII вв. ведущей все же остается
антиисторическая м е х а н и с т и ч е с к а я
концепция я з ы к а как
с у м м ы з н а к о в — более или менее совершенных заместителей понятий.
Отсюда и ряд проблем, разрабатываемых многими крупнейшими
мыслителями XVII — XVIII вв. и отброшенных как ненаучные
основоположниками сравнительно-исторического языкознания — проблема
универсального
или
философского
языка,
над
практическим разрешением которой тщетно трудились многие великие
умы эпохи — Декарт, Л е й б н и ц , Д ж . У и л ь к и н с , К о н д о р с э и д р . , и
проблема у н и в е р с а л ь н о й ,
единой для всех языко в
грамматики, в опытах построения которой так ярко выступают
„казуистика и произвольность, порождаемые отсутствием в ней
исторического основания" (Энгельс, „Анти-Дюринг").
116
Философские основы сравнительно-историческогоязыкознания.
Этому-то господствовавшему в языкознании воз- зрению на язык, как на
мертвый механизм, раз- нимаемый на части в грамматике и словаре и подлежащий составлению по установленным учеными „правилам", мыслитель
и языковед, испытавший на себе влияние философии Канта и отчасти
Шеллинга и Фихте, В и л ь г е л ь м фон Г у м б о л ь д т (1767—1835)
противопоставляет свое положение о языке как о непрерывном
т в о р ч е с к о м п р о ц е с с е . „Язык есть деятельность (energeia), а не
оконченное дело (ergon)14,— говорит он в своем знаменитом введении к
„Исследованию языка-кави"г; он настаивает на единстве этой деятельности,
выражающемся в о р г а н и ч е с к о м единстве всех элементов языка:
„Язык представляет бесчисленное множество частностей... Надобно
отыскать общий источник всех частностей, соединить все разрозненные
части в органическое целое" (цит. соч.).
Полемизируя с воззрением на язык, как на совокупность от дельных,
не связанных между собой явлений, Гумбольдт борется вместе с тем со
свойственным еще XVIII в. пониманием языка как кодекса неизменных
правил, как мертвой нормы, закрепленной раз навсегда в письменных
памятниках. „Язык, как масса всего произведенного живою речью, не одно
и то же, что и самая р е ч ь э т а в у с т а х н а р о д а . . . Сформировавшиеся
элементы составляют неко то р ым о бр азо м м ер твую м асс у, но в то же
вр ем я со дер жат в себе живой зародыш нескончаемых формаций" (цит.
соч.). Язык как творчество непрерывно обновляется в устах народа, а не
закреплен раз навсегда в мертвых текстах.
Наконец, Гумбольдт ищет разрешения для п р о т и в о р е ч и я
с о ц и а л ь н о г о и и н д и в и д у а л ь н о г о в языке, — противоречия,
запечатленного в спорах о сущности языка м ыслителей XVIII века.
Это противоречие между языком, как присущей человеческому сознанию и
неразрывно с ним связанной деятельностью, и языком, как независящим от
индивида наследием множества поколений, разрешается положением о
„тождестве ч е л о в е ч е с к о й п р и р о д ы во в с е х людях". „Как
скоро моя деятельность обращена на явление, происходящее от совершенно
одинакового со м но й существа, «то по нят ия субъекта и о бъекта,
зави с и м о с т и и н е з а в и с и м о с т и очевидно должны сливаться
между собой. Язык мне принадлежит потому, что я воспроизвожу его с в о е ю
с о б с т в е н н о й д е я т е л ь н о с т ь ю ; н о т а к к а к я в о с п р о и з вожу его так, а
не и н а ч е потому, ч т о т а к г о в о р я т и г о в о р и л и
все
поколения,
передавшие
е г о друг
„Ueber die Verschledenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren
EinfluB auf die geistige Entwicklung des Menschengesehlechts" (ср. в. стр.
69) образует введение к исследованию “Ueber die Kavi-Sprache auf den Insel
Java".
117
1
д р у г у до настоящего времени, то меня, очевидно, о г р а н и ч и - в а е т
самый язык. Но то, чем он ограничивает меня, давая известное
направление моей деятельности, происходит в нем от о б щеч ело ве чес ко й
пр ир о ды, к о т о р а я п р и н а д л е ж и т м н е н а р а в н е с о в с ем и ,
и п о т о м у ч у ж д о е м н е в я з ы к е к а жется мне таким только в известный
момент моего индивидуального существования, а не по о с н о в н о м у и
и с т и н н о м у существу моей природы" (цит. соч.).
Так в е д и н с т в е ч е л о в е ч е с т в а разрешается противоречие
и н д и в и д у а л ь н о г о и о бщего в языке. «Язык дает живо
чувствовать каждому человеку, что он не более, как частица целого
человечества' (цит. соч.).
Но единый в своей сущности язык дан наблюдению в виде множества
конкретных языков, необычайно многообразных по форме. Чтобы разрешить
п р о б л е м у м н о г о о б р а з и я языковых форм, Гумбольдт считает
необходимым пересмотреть понятие формы в языке. Понятие формы
языка, утверждает Гумбольдт, значительно шире традиционного понятия
„грамматической формы" слова и включает: а) звуковые формы языка
(оформленность звука дана в его членораздельности); б) грамматические
формы языка (охватывающие закономерности „как словосочинения, так и
словопроизводства, разумея под этим последним приложение известных
логических категорий — действия, субстанции, свойства и т. д. к корням и
корнесловам"), в) этимологические формы языка (оформле ние самих
корнесловов). Все эти формы составляют внешнюю форму языка,
определяемую для каждого конкретного языка его внутренней формой,
которая, выступая поср едником между звуком и понятием, образует
принцип развития данного языка. Таким образом,. форма языка
определяется как „постоянное и единообразное в деятельности духа,
претворяющей органический звук в выражение мысли".
„Форме противополагается материальное содержание языка, но чтобы
найти содержание языковой формы, надобно выйти за границы языка".
„Действительное материальное содержание языка — с одной стороны,
звук вообще, — с другой, совокупность чувственных впечатлений и
невольных движений духа, предшествующих образованию его понятий,
которое совершается уже с помощью слова". Таким образом, по
Гумбольдту, „абсолютно в языке не может быть бесформенной
материи; форма же языка есть „синтез в духовном единстве отдельных
языковых элементов, в противоположность к ней рассматриваемых как
материальное содержание" (цит. соч.).
Для того чтобы правильно оценить разрешение проблемы формы и
с о д е р ж а н и я в языке, выдвинутое Гумбольдтом, необходимо
сопоставить его с разрешениями той же проблемы,
118
ему предшествовавшими. В то время как предшественники Гум больдта
рассматривают язык как механическое соединение знаков понятий, а форму
языка как внешнюю определенность этих соединений и их элементов — слов
(откуда общепринятое понимание форм языка как грамматических форм и,
даже более узко, как форм склонения и спряжения), Гумбольдт
противопоставляет этому пониманию учение о диалектическом единстве
формы и содержания в языке, подчеркивая в нем содержательность формы
и оформлен-ность содержания, и определяет, таким образом, ф о р м у
я з ы к а к а к з а к о н е г о р а з в и т и я . Многообразие языковых форм, для
систематического обозрения которых Гумбольдт, следуя А. В. фон Шлегелю,
создает общепринятую с тех пор „морфологическую -классификацию"
языков (деление языков на изолирующие, агглютинирующие, флективные и
полисинтетические),
раскрывается
как
последовательность
с т у п е н е й в разрешении общечеловеческим духом одной и той же задачи
— создания „орудия образования мысли". При этом, намечая общий
прогресс при переходе от одной ступени к другой, Гумбольдт настойчиво
подчеркивает „частные преимущества" и тех ступеней образования языков,
которые он признает первоначальными. Таким образом, типологиче ское
разнообразие языков осмысляется как и с т о р и я развития; я з ы к а.
Наряду с этими ценными и значительными по своему содержа нию
положениями, система лингвистики, построенная Гумбольдтом, содержит
существенные пороки — результат идеалистических основ этой
лингвистической философии. Утверждая самостоятельность сознания как
особого начала, существующего рядом с миром объективной
действительности, следуя Канту в понимании этих соотношений
„объективного мира" и „субъективного сознания", Гумбольдт н е в е р н о
определяет взаимоотношения языка, сознания и бытия. Правильно уловив
сущность языка как „орудия образования мысли", он не видит вместе с тем,
что язык, как и сознание, является лишь отражением объэктивной
действительности. Вместо этого Гумбольдт видит в языке „посредника"
между чувственно воспри-емлемой объективной действительностью и
преобразующим ее в понятие „внутренним самостроительным действием
ума*. Из этой первой ошибки вытекает вторая: законы развития языка, т.
е. многообразие его форм, определяются для Гумбольдта законами
развития духа—едиными для человечества в целом и различествующими
в то же время для каждого народа, мировоззрение которого получает
исчерпывающее выражение в создаваемом им языке; истоки же духовной
и лингвистической деятельности человечества „теряются в недоступных для
исследования
глубинах".
Таким
образом,
основные
проблемы
происхождения
и
развития
языка
остаются
у
Гумбольдта
н е р а з р е ш е н н ы м и до конца.
119
Для развития сравнительно-исторического метода в языковедении
значение Гумбольдта огромно. Его понимание языка, как процесса, как
творческой деятельности, естественно приводит к необходимости
и с т о р и ч е с к о г о подхода к языку. Филологи ческое исследование
отдельных языков в предшествующие эпохи ставило себе задачу как раз
обратную — кодифицировать язык, создать такой свод законов языка,
который раз и навсегда устранил бы возможность изменения, понимаемого,
как ошибки в пользовании языком; теперь раскрывается другая задача
лингвистического исследования, — лингвист не нормирует развитие языка, а
изучает это развитие и исторически осмысливает его: филология
уступа ет м е с т о
лингвистике как
исторической
науке.
Далее, высшее в языке для Гумбольдта — это его живое б ы т и е
его непрерывное воспроизведение. Если вплоть до XVIII в. включительно
над наукой о языке тяготело представление о языках древнеписьменных,
о языках мертвых —- латинском и греческом как о высшем достижения
языкового творчества, то теперь осознается возможность и
необходимость и з у ч е н и я и м е н н о живых языков. Правда, и у
самого Гумбольдта еще во многом проявляется благоговение перед
высоким совершенством языков древности, но все же им уже намечена
необходимость изучать живые языки, изучать их в их непрерывном живом
воспроизведении.
Наконец, плодотворной для развития языковедения должна была бы стать
идея общего п у т и р а з в и т и я для всех языков мира. Именно эта
идея руководила Б о п п о м в его попытке доказать происхождение флексии
из агглютинации — попытке, в основе которой лежит признание единства
пути развития всех языков и которая полемически заострена проти в
концепции Фр. Шлегеля („Ueber die Sprache und Weisheit der Indier" — „О
языке и мудрости индийцев", 1808), утвэрждавшего исконное
непреодолимое различие языков агглютинативных и языков флективных.
Но после Шлейхера, уделившего этой идее достаточно много внимания
в своих построениях (ср. стр. 82—83, 126—128), она отбрасывается в
область недоказуемых гипотез эмпирическим языковедением конца XIX в.
Идеи Гумбольдта встречают широкий отклик среди основоположников
сравнительно-исторического языкознания. „В начале нынешнего столетия, —
пишет Ф. И. Буслаев в предисловии к своему „Опыту исторической
грамматики русского языка" 1858 г. — возникла под именем лингвистики
новая наука о языке. В противоположность филологическому,
лингвистический способ рассматривает язык не только как средство для
знакомства с литературой, но и как самостоятельный предмет изучения.
Лингвист мало следит за ходом и судьбою литературы, и находит своей
любознательности столько же пищи в языке необработанном, даже в
гру120
бом областном наречии, сколько и в художественных произведениях
классической литературы; для него лепет народа самого ди кого есть уже
благородное произведение духовной природы"... (стр. ХШ-—XIV)...
„Эта наука рассматривает слово уже не только как средство для
взаимного сообщения мыслей, но и как живой памятник духовного бытия
народов, и при том памятник древнейший, которого история может быть
постановлена во главе истории умственного развития человечества" (стр.
XVIII.).
Однако благодаря эмпирической установке языкознания XIX в. в
дальнейшем особенную популярность приобретают не столько основные
философские построения Гумбольдта (рано подвергшиеся к тому же
перетолкованию Штейнталем), сколько его отдель ные более узкие и
конкретные утверждения, в особенности — выдвинутые им принципы
сравнительного исследования языков, их генеалогической и морфологической
классификации, гипотеза о двух периодах в развитии языка — творческом, во
время
которого
складываются
формы
языка,
сохраняя
свою
первоначальную прозрачность, и периоде упадка, во время которого они
стираются и теряют свою первоначальную ясность для говорящих.
По мере роста эмпирического компаративизма значение Гум больдта
склонны все более уменьшать; это ясно выразилось в высказываниях
младограмматиков, в частности и в предлагаемой читателю работе
Томсена. Но все же теория языкознания в XIX в. развивается под знаком
идей Гумбольдта. Правда, она усваивает не систему Гумбольдта в целом,
не намеченное им разрешение языковых противоречий, но лишь отдельные
положения, согласующиеся с общими тенденциями ее развития, в
частности, положения о языке как деятельности индивида.
Языковедение XIX в. Его основные черты. Индивидуализм.
Из этих положений, интерпретируемых натуралистическим
позитивизмом середины XIX в. как отнесение языка к
психофизиологическим проявлениям человеческого организма, делается
вывод о необходимости обращения к физиологии и пси хологии как
основополагающим для лингвистики дисциплинам. Понятие „языковой
деятельности" отождествляется с понятием психофизиологических
процессов, осуществляемых в индивидуальном процессе речи.
Психофизиологический акт говорения рассматривается, таким образом, на
протяжении второй половины XIX в. как единственно реальная
данность науки о языке.
Построение психологической лингвистики.
Первые
попытки
построить лингвистическую систему
на
базе
субъективной психологии (ассоциативной психологии Гербарта) даны еще
в середине XIX в. в трудах Г. Штейнталя (1823 — 1899).
Штейнталь выступает с 40-х годов с рядом работ, в которых он, как, ему
казалось, популяризировал лингвистические идеи Гумбольдта.
121
Эти идеи он противопоставляет, с одной стороны, опытам по строения
логической грамматики, еще повторяющимся в первой половине XIX в., с
другой — системе биологического натурализма Шлейхера; особенно много
способствовал Штейнталь своими работами популяризации типологической
классификации языков, выдвинутой Гумбольдтом („Классификация языков
как развитие языковой идеи"— „Die Klassifikation der Sprachen, dargestellt
als die Entwicklung der Sprachidee", B. 1850, „Характеристика важнейших типов языкового строя” — „Charakteristik der hauptsachllchsten Typen
des Sprachbaues", В. 1860).
Но превратив идеи Гумбольдта в знамя борьбы против лингвистического
биологизма, Штейнталь в действительности суще ственно перестраивает
их, заменяя проблему гносеологическую, проблему взаимоотношения языка,
сознания и бытия, поставленную Гумбольдтом, проблемой психологической,
проблемой развития индивидуальной речи и индивидуального мышления,
„...Гумбольдт, — пишет он в предисловии к своей книге „Происхождение языка" („Der Ursprung der Sprache", изд. 1-е, 1851 и ряд
последующих), — хотел лишь обрисовать состояние человеческого
сознания, при котором язык возник и должен был воз-«икнуть, хотел
«открыть путь, на котором человек создал язык и должен был его создать.
Для Гумбольдта речь шла о главе метафизики... Для меня дело шло о
состоянии сознания и об управляющих им законах при образовании речи
как и в ее первичном начале, как у дитяти, так и всегда, в каждый
момент речи. Для меня это был вопрос эмпирической психологии".
Система эмпирической психологии, из которой исходил Штейнталь в
своих построениях, это — ассоциативная психология Гер-барта.
Последний сводит всю деятельность человеческого сознания к
самодвижению представлений, управляемому законами ассимиляции (т. е.
объединения и закрепления тождественных или близких представлений),
апперцепции (т. е. определяемости нового восприятия массою уже
наличествующих в сознании представлений) и ассоциации (т. е.
установления связей различного рода между представлениями). Из этих-то
законов движения представлений Штейнталь и пытается объяснить
образование и развитие языка и мышления у индивида; из этих же
законов он пытается объяснить и происхождение и развитие языка в
человеческом обществе.
„При разрешении этой задачи, — говорит Штейнталь,—я отвлекся от
всей высшей душевной деятельности человека и ограничился анализом
человеческих восприятий... Здесь, с этой низшей психической сферы,
прослеживаю я различие между человеком и животным. Превосходство
человека над животным я вывожу не из структуры его мозга, слишком мало
исследованной, но из его вер122
тикального положения. Отсюда подвижность тела и членов, в особенности
головы и руки с кистью и пальцами, в частности с боль шим пальцем. С
этим связана и утрата волосяного покрова на коже. От нее и от развития
руки зависит тонкость осязательного чувства. К этому присоединяются и
прочие чувства, которые экстенсивно слабее, но интенсивно сильнее, чем у
животного, т. е. действуют на меньшем пространстве, но дают больше
качественно различных впечатлений, различая больше признаков в
вещах и более точно различая одинаковые признаки многих вещей. Отсюда
возникает в человеке ббльшая интеллектуальность, теоретический интерес,
который сперва обслуживает продуктивный труд человека. В свою
очередь продуктивный труд обогащает его познание, и оба эти явления
— труд и познание — ослабляют аффект, жадность и повышают
сознательность. Отсюда возникает способность к эстетическому интересу, к
радости прекрасного и нравственного. Работа должна пробуждать новые
потребности, новые потребности влекут к новой работе, и, таким
образом, работа, повышая свои цели, приводит к объединению людей,
приводит к обществу, которое дает новые зачатки расширения
интеллекта, а именно путем создания языка".
Как ясно из приведенных положений, Штейнталь рассматривает
социальный элемент в происхождении и развитии языка лишь как
сопутствующее важное обстоятельство, но не как основу языковой
деятельности человека; единственным предметом лингвистического
исследования признается, таким образом, индивидуальный акт речевой
деятельности, взятый в отрыве от общественной практики человека.
Не преодолевает этого отрыва и А. А. Потебня, несмотря на
критическое свое отношение к Штейнталю (ср. „Мысль и язык", глава
!Х). И для него „слово есть на столько средство понимать другого, на
сколько оно средство понимать самого себя. Оно по тому служит
посредником между людьми и установляет между ними разумную связь,
что в отдельном лице назначено посредстЕО-вать между новым
восприятием...и находящимся вне сознания прежним запасом мысли" (цит.
соч.). Центр тяжести в разрешении проблемы и у Потебни перенесен на
индивидуальный творческий акт с тем лишь отличием, что акт этот
совершенно уподобляется поэтическому творческому акту. Критика к.
XIX—нач. XX в. не касается основной неясности в построениях
психологистов. Так, в конце столетия против ассоциативной психологии,
на которую опираются и языковеды 70-х годов, выдзигаэтся
волюнтаристическая система психологии Вундта („Die Sprache.
Voe1kerpsycho-logie" В. I — „Язык, Этническая психология", т. I). Но все
время остается в силэ индивидуалистическая концепция языкового явления, и
все попытки утвердить в лингвистике понятие „коллективно-психоло123
гического" (Штейнталь, Лацарус, Вундт) своди тся лишь к известной
перетасовке субъективно-психологических категорий, подменяющих категории
социальные; изучение коллективно-психологического, будучи оторвано от своего
реального общественного базиса, неизбежно сводится к изучению явлений
индивидуальной психики.
Глоттогоническая проблема в XIX в.
Особенно ярко индивидуалистические тенденции
эпохи отразились на
разрешении унаследованной
от XVIII в. глоттогонической проблемы, проб л е м ы происхождения языка.
Лингвистика XIX в,, впервые настойчиво подчеркивающая необхо д и м ос т ь
взаимосвязанного
и вз а и мо оп ре д е л я ю щ е г о
развития
м ы ш л е н и я и р е ч и ( В . Г у м б о л ь д т ) , осознает всю сложность этой
проблемы. Но вместе с тем, благодаря характерному для языкознания XIX в.
индивидуализму, на первый план выступают попытки найти объяснение
происхождения языка в деятельности отдельного говорящего человека. В основном,
лингвистика XIX в. ограничивается пересмотром старых теорий — теории
звукоподражательной,
связывающей происхождение языка с
подражанием шумам природы, и теории интеръек-ционной, выводящей язык из
аффективных криков-междометий.
Так звукопод ражател ьна я теори я смен яется теперь так называемой
ономатопоэтической, или рефлексийной теорией (Штейнталь, Потебня);
последняя пытается объяснить установление связи звука со значением
общностью эмоции, вызываемой представлением и восприятием звука, действием
законов ассоциации и апперцепции, и связывает языковое творчество с образным
мышлением. Вместе с тем, выводя звуки первичной речи из анализа аффективных
криков-рефлексов, ономатопоэтическая теория приближается и к теории
интеръекционной,
В теорию интеръекционную — теорию междометий, или естественных
криков, выводящую звуки первичной речи из непроизвольно издаваемых
человеческих криков, лингвистика XIX в. также вносит ряд существенных поправок.
Таково, прежде всего, признание отсутствия принципиальной разницы между
порождающими звуки жестами органов речи („звуковыми жестами") и другими
мимическими и пантомимическими жестами (Уитни, Вундт). Таковы, далее,
многочисленные попытки найти в жизненных формах первобытного человека
необходимые условия для дальнейшего развития непроизвольных криков. Попытки
эти далеко не равноценны. В некоторых из них почти игнорируется общественный
момент в происхождении языка. Так, Д а р в и н пытается связать испускание криков
человеком с инстинктом сохранения рода, находя ему аналогию в брачном пении
птиц. В других, напротив, общественная основа происхождения языка уже
начинает осознаваться. Так, „трудовая, или рабочая, теория происхождения
языка, представленная
124
работами Нуаре (Noire „Происхождение языка" — „Der Ursprung der Sprache",
1877) пытается вывести язык из непроизвольных криков, „сопутствующих"
трудовым процессам. Наблюдения над „сопутствующими криками" при известных
актах физического труда подкрепляются наблюдениями над обычаями первобытных
народов производить коллективные трудовые процессы под ритмические крики
(К. Бюхер, „Работа и ритм" — „Arbeit und Rhytmus", 1896). В глоттогонических
построениях XIX и начала XX в. приходится отметить существенные достижения
по сравнению с учениями XVIII в. К числу достижений надо отнести: указание на
взаимообусловленность языка и мышления в их развитии, расширение понятия
языка включением в него выразительных движений (не только звуковых) и
попытки „трудовой теории" связать объяснение происхождения языка с изучением
трудового процесса в первобытном обществе.
Разрешение этой проблемы у Энгельса
Именно из анализа отношений труда, общества и языка исходят
основоположники
марксизма в своем объяснении происхождения языка.
„Сначала труд, а затем и рядом с ним членораздельная речь яви лись главными
стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны мог постепенно превратиться в
человеческий мозг, который при всем сходстве в основной структуре, превосходит
первый величиной и совершенством. С развитием же мозга шло параллельно
развитие его ближайших орудий — органов чувств. Как постепенное развитие языка
неизменно сопровождается соответствующим уточнением органа слуха, точно так
же развитие мозга сопровождается усовершенствованием всех чувств вообще...
Обратное влияние развития мозга и подчиненных ему чувств, все более и более
проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умозаключению на
труд и язык давало обоим все новый толчок к дальнейшему раз витию. Этот
процесс развития не приостановился с момента окончательного отделения человека
от обезьяны, но у различных народов и в различные времена, различно по степени и
направлению, местами даже прерываемый попятным движением, в общем и целом
могуче шествовал вперед, сильно подгоняемый с одной стороны, а с дру гой —
толкаемый в более определенном направлении новым элементом, возникшим с
появлением готового человека, —-общество м". Так характеризует процесс
происхождения языка Фр. Э н г е л ь с в своей работе „Роль труда в процессе
очеловечивания обезьяны". Но буржуазные языковеды XIX в. не доходят до
этих выводов, к которым должно было привести последовательное развитие установленных верных положений. В большей части перечисленных трудов и
направлений тот или иной факт индивидуальной психологии отождествляется с
языком — фактом общественной идеологии, и из этого факта индивидуальной
психологии пытаются вывести
125
речевой знак чисто эволюционным путем. Явная несостоятельность этих
построений приводит в конце XfX в. лингвистику к отказу от проблемы
происхождения языка в целом.
Языковедение XIX в. Его основные черты. Натурализм.
Индивидуалистическая концепция языка, утвержденная cравнительным
языковедением после отказа от „метафизических построений" Гумбольдта,
сталкивается, однако, с фактом общности языка у различных членов
одного и того же языкового коллектива, с очевидной в непосредствен ком
наблюдении ролью языка как орудия общения между людьми. Как же
объяснить „закономерность" в языке? Здесь на помощь приходит
естественнонаучная концепция языка
как явления природы, ясно
выступающая уже в трудах другого основоположника сравнительноисторического языкознания — Ф.
Боппа
(1791—1867).
Правда,
термин „организм языка", усвоенный Боппом от Гумбольдта, имеет в трудах
последнего чисто философское и отнюдь не натуралистическое значение.
Но если в ранних работах Боппз термины „организм", „ме ханика",
„физиология" языка следует понимать метафорически, в духе идеалистической
философии, где встречается то же словоупотребление, то в позднейших
своих работах Бопп выступает уже явным поборником лингвистического
натурализма. Он настаивает на необходимости построения такой „высшей
грамматики", которая была бы „историей и естественной историей языка",
которая рисовала бы исторические пути его развития, которая, наконец,
могла бы определить „законы этого развития" по образцу естественных
наук. В „Сравнительной грамматике" уже намечается и понятие законов,
управляющих развитием звуковой стороны языка, — „физических" и
их называет Бопп. В положениях Боппа
м механических" законов, как
даны, таким образом, все необходимые предпосылки для био логического
натурализма, характеризующего
второй этап развития сравнительноисторического языковедения XIX в. и представленного трудами рано
забытого Ра п п а («Физиология языка", — „Physiologie der Sprache", 1840) и
знаменитого А. Шлейхера (1821 — 1868). Уже в первом большом своем
труде „Сравнительно-лингвистические исследования" („Sprachvergleichende
Untersuchungen", т. I, Бонн 1848, т. И, 1850), на котором уже сильно
сказывается влияние диалектики Гегеля, Шлейхер обнаруживает вполне
определенный натуралистический уклон. Принципы
классификации,
применяемые в зоологии и ботанике, являются, по его
мнению,
пригодными и для классификации языков. И там и здесь основанием
деления должны служить известные морфологические признаки. Специальному анализу признаков, которые могут быть
положены
в основу
морфологической классификации языков, Шлейхер
посвящает свое
сочинение „Zur Morphologie der Sprache" 1859. Лингвистика, по мысли
Шлейхера, должна рассматривать язык как создание природы,
126
потому что воля человека бессильна что-либо изменить органическим
образом в языке, как не может ИЗМЙНИТЬ строения человеческого тела.
Завершением биологической теории языка Шлейхера было перенесение в
область лингвистики дарвинизма. Это Шлейхер сделал в написанной
незадолго до смерти брошюре — публичном послании к Э. Геккелю—
„Дарвинизм и наука о языке" („Die Darwinische Theorie und die
Sprachwissenschaft", 1863, русск. пер. 1864).
Эволюционная теория, которую Дарвин применил для объяс нения
происхождения видов животных и растений, приложима в своих главных
чертах и к лингвистике, — такова основная мысль Шлейхера в названной
брошюре. То, что в естествознании именуется родом, — говорит Шлейхер,
— в лингвистике представляют „семейства языков". Видам одного рода
соответствуют языки, входящие в состав одной семьи, подвидам —
диалекты или наречия одного языка, разновидностям и породам —
поднаречия и говоры, наконец, отдельным индивидам — индивидуальные
языки. Происхождение видов путем постепенной дифференциации и
сохранения более развитых организмов в борьбе за существование
имеет место не только в мире животных и растений, но наблюдается и
среди языков. Так, например, существующие индоевропейские языки со всем
богатством их живых и вымерших наречий объясняются как из менения
одного и того же индоевропейского „основного языка", .праязыка"
(Grundsprache), вызванные перенесением этого „основного языка" в новую
среду и протекавшие по определенным законам. „Вымирание" языков
объясняется недостаточной их приспособляемостью, вследствие чего они
вытесняются языками, более стойкими в борьбе за существование.
Следует отметить, что введя в языковедение понятие „пра языка" как
гипотетического родоначальника „семьи родственных языков" (подобно
гипотетическим родоначальникам видов одного рода в ботанике и
зоологии), Шлейхер решительно настаивает на полигенезисе и вместе с тем
на едином пути развития всех языков.
«Все более организованные языки, как, напр., родоначальник
индоевропейской семьи языков, нам совершенно известный, оче видно
показывают своим строением, что они произошли посред ством
постепенного развития из более простых форм. Строение всех языков
указывает на то, что их древнейшая форма в сущности была та же,
которая сохранилась в некоторых языках простейшего строения (напр, в
китайском). Одним словом, то, из чего все языки ведут свое начало, были
осмысленные звуки, простые звуковые обозначения впечатлений,
представлений, понятий, которые могли быть употребляемы различным
образом, т. е. играть роль той или другой грамматической формы без
существования особых звуковых форм, так сказать, органов для этих
различных отправлений. В этом наидревнейшем периоде жизни языка, в
звуковом отношении,
127
нет ни глаголов, ни имен, ни спряжений, ни склонений и т. д..,
...Употребляя форму уподобления, я могу назвать корни просты ми
клеточками языка, у которых для грамматических функций , каково имя,
глагол и т. д., нет еще особых органов и у которых самые эти функции
(грамматические отношения) столь же мало различны, как, напр., у
одноклетчатых организмов или в зародышевом пузырьке высших живых
существ — дыхание и пищеварение. Мы принимаем, таким образом, для
всех языков по форме одинаковое происхождение. Когда человек от звуковой
мимики и звукоподражаний нашел дорогу к звукам, имеющим уже
значение, то эти последние были еще простые звуковые формы, без всякого
грамматического значения. Но по звуковому материалу, из которого они
состояли, и по смыслу, который они выражали, эти простейшие начала
языка были различны у различных людей, что доказывается различием языков,
развившихся из этих начал. Итак, мы предполагаем бесчисленное множество
первобытных языков, но для всех принимаем одну и ту же форму" („Теория
Дарвина в применении к науке о языке", рус. пер., стр. 10 —11).
Таким образом, общественная сущность языка совершенно исчезает из
поля зрения исследователя. Как всякое перенесение дарвинизма в область
общественных наук, лингвистический натурализм Шлейхера является
объективно реакционным учением, хотя сам Шлейхер видел в нем путь к
освобождению лингвистики от идеализма и поповщины и к перестройке
ее на основах материалистического мировоззрения.
Биологическая концепция языка
Метафизический натурализм Шлейхера, слишком
спорный в своих
явно натянутых метафорах,
оказался мало устойчивым. Гораздо
крепче держится в языковедении XIX в. биологическая концепция языка,
отводящая
метафору
„языкового
организма"
или
„языковой
индивидуальности", но сохраняющая определение языка как „органической
деятельности", или „необходимой функции организма". Это направление
широко популяризуется работами М. Мюл л е р а (1823—1900). Как все
биологисты, Макс Мюллер противопоставляет языковедение истории,
допуская, однако, что между „ естественными науками ни одна так
тесно не связана с историей человека, как наука о языке" („Лекции по
науке о языке" — „Lectures on the Science of Language", 1861 и
последующие издания; русск. перевод—„Наука о языке", СПБ 1865).
Обоснованием этого воззрения Макса Мюллера служит утверждение,
что языку свойствен естественный
рост, естественное развитие по
законам, ему присущим и не поддающимся изменению по произволу
человека. Макс Мюллер решительно восстает против взглядов на язык
как на организм, который произрастает до зрелости, произ водит
отпрыски и умирает, но вместе с тем говор ит о „борьбе за
128
существование", которые ведут между собой синонимы, об „есте ственном
отборе" слов. Эта биологическая концепция языка благодаря Максу
Мюллеру особенно укрепляется в популярных работах по языку и
сохраняется частично и в конце XIX — начале XX в., противопоставляясь
иногда, а иногда даже уживаясь с „исторической" концепцией языка у
младограмматиков.
Младограмматики.
Ведущей, однако, становится последняя. Действительно: по мере того как
раскрывается чисто образный характер аналогий Шл ейхера и его
учения о рождающихся, дряхлеющих и умирающих языках -организмах,
лингвистика в лице выступившей в 70-х годах так называемой
„младограмматической школы" (К. Вернер — в Дании, Б р у г м а н ,
Остгоф, Дельбрюк, Лески н, Г. Пауль — в Германии,
Б р е а л ь , А и р и , О в е л а к , д е С о с с ю р — в о Франции и Швейцарии,
У и т н и — в Америке, в Италии — школа А с кол и, в России — школа
Ф. Ф. Фортунатова) противопо ставляет биологической концепции языка
так называемую „историческую" его концепцию.
В основе этой концепции лежит представление о языке как об
изменяющейся психо-физической деятельности индивида. Из этой
деятельности — так гласит манифест младограмматиков, предисловие
Бругмана и Остгофа к „Морфологическим изысканиям* — „Мог-phologische
Untersuchungen", 1877 — путем общих, не допускающих исключения
физиологических и психологических (новообразования по аналогии)
законов, т. е. опять-таки по методам естественных наук, должно быть
объяснено историческое развитие языка; множественность языков, их форм
должна быть сведена к строгому единству путем нескольких формул,
подобных физическим законам. "Звуковые законы действуют совершенно
слепо, со слепой необходимостью природы".
Таким образом, отвергнув „биологическую" концепцию языка как
организма, младограмматики не смогли освободиться от влияния
естествознания; они лишь пытаются соединить естественно научную
концепцию эволюции языка (стр. 127) с психологическим ученизм
Штейнталя (стр. 121—123). Недопускающие исключения звуковые законы
(ausnahmslose Lautgesetze) становятся боевым лозунгом лингвистики 70-х
годов прошлого столетия. Подробное освещение понятия звукового закона
и его развития в XIX в. дано в работе В. Томсена, предлагаемой читателю
в русском переводе.
Истэризм младограмматиков.
Чтобы понять, каким образом „историзм" младограмматиков совмещается с
индивидуалистической концепцией языка, необходимо вскрыть сущность
этого „историзма". На протяжении XIX в. в языкознании наблюдается то
же характерное явление, как почти во всех родственных дисциплинах,
129
а именно — утверждение воззрения на язык как на явление, изменяющееся во
времени. Старые филологические традиции, существовавшие в течение
столетий, приучали человека, занимающегося языком (в то время еще не
„языковеда", а „филолога") смотреть ha язык как на некую систему твердо
установленных норм. Этому воззрению на язык как на систему раз навсегда
данных норм, закрепленных в непревзойденных текстах великих мастеров
древности, было противопоставлено в лингвистическом натурализме XIX в.
типичное эволюционистское воззрение на язык как на постоянно
меняющееся, развивающееся явление (об элементах этого воззрения в
лингвистических построениях XVII—XVIII вв. — см. стр. 114—116). При этом,
однако, развитие языка мыслится исключительно как изменение простого
в сложное, единичного во множественное, словом, мыслится эволюционно,
без скачков, без переходов количества в качество. Отсюда и возникает
возможность построения той системы сравнительно-исторического
языковедения, которая, не выходя за пределы каждой группы
„родственных" языков, прослеживает их эволюцию от реконструированного
общего прототипа („праязыка"). Эта-то точка зрения на язык как на
изменяющееся явление, которая и называлась „историческим воззрением" на
язык, и укрепляется окончательно в младограмматическом языковедении
XIX в.
Сравнительный метод у основоположников сравниттельнс-исторического
языковедения.
В своем развитии сравнительный метод в языко- знании XJX в. обнаруживает,
таким образом, ха рактерное противоречие с лежащими в его основе
предпосылками. Выше уже указывалось, что срав нительный метод начинает
применяться еше в ХVII— XVIII вв. в процессе разрешения двух проблем:
1) проблемы истории и классификации национальных (этнических) культур и
языков как их важнейшего составного показателя и 2) проблемы корней —
другими словами, проблемы точных методов в этимологии. Интерес к первой
проблеме преобладает, вторая остается достоянием узкого круга специалистов.
При этом при тесной еще связи языковедения с филологией (а синтетическая
концепция господствует в филологии XVIII в., ср. столь типичное определение
филологии как ябиографии нации" у знаменитого классика Вольфа) сравнение
языков не мыслится вне широкого культурно-исторического контекста.
Синтетически подходит к проблеме сравнительного метода в языковедении и
Гумбольдт.
Гумбольдт мыслил сравнение как способ выявления индивидуальности каждой
изучаемой языковой системы. „Наречия самых диких народов слишком
благородное произведение природы (ein zu edles Werk der Natur), чтобы его
можно было разбить на куски и изобразить по этим обломкам. Язык — это
организм, и как
130
организм он должен изучаться в своей внутренней связи». Лишь после
исчерпывающего анализа системы каждого языка Гумбольдт предлагал
приступить к сравнению, чтобы отыскать „связующие нити” между системами
отдельных языков. Таким образом, по Гумбольдту, сравнительный метод
должен лишь служить подготовкой и орудием для типологической
классификации языков, мыслимой, в свою очередь, как ряд этапов единого
процесса языкотворчества. и
Историзм в понимании основоположников сравнительноисторического языкознания
Вместе с тем Гумбольдт отмечает и значение изу чения языков, как памятников
истории говорящих на них народов.
«История языка», — утверждает он, —
„является только частью общей истории культуры». „Язык глубоко внедрен в
духовное развитие человечества. Язык сопровождает человечество на каждой
ступени его локальных передвижений, и каждое состояние культуры также и в
языке делается заметным...". Еще более ярко обосновывают необходимость
исторического изучения языка в комплексе всех прочих исторических наук
основоположники сравнительно-исторического метода в грамматиках
отдельных европейских языков. Так, Яков Гримм (1785—1863) прямо ставит
знак тождества между историей языка и историей его носителей. «Наш язык есть
также наша история».
„Язык, — пишет он в предисловии к первому изданию „Немецкой грамматики"
(1819), — имеет... природное свойство — неутомимость; он, по прекрасному
сравнению А. В. фон Шлегеля, подобен железной утвари, которая, если
разобьется, не гибнет, но может быть сызнова выкована из обломков. Ход языка
медлителен, но неудержим, как ход природы. В сущности, он никогда не может
оставаться в покое и еще менее отступать назад". Исчерпывающее знание языка,
познание его в его движении возможно лишь при историческом его изучении.
Но историзм в изучении языка мыслится Гриммом и более широко.
Неоднократно подчеркивает он значение языка как памятника истории народа,
отмечая в нем отражение хозяйственного уклада, права, обычаев, форм
материальной культуры, международных связей.
„...Существует более живое свидетельство о народах, чем кости, оружие и
погребения, — это их язык. Язык — это полное дыхание человеческой души, и
где он звучит или скрыт в памятниках, там исчезают все неясности о
соотношении народа, который на нем говорил, с его соседом. Для древнейшей
истории, там, где иссякают для нас все прочие источники, где сохранившиеся
остатки оставляют нас в неразрешимой неуверенности, ничто не может помочь,
кроме тщательного исследования родства или расхождения нашего яшка и
нашего говора вплоть до его тончайших жил и волокон" („История немецкого
языка").
131
Изучение языка мыслится, таким образом, в широком комплексе исторических
наук.
„... Лингвистическое исследование, которым я занимаюсь и кз которого я
исхожу, никогда не удовлетворяло меня в той мере, чтобы я не чувствовал
желания перейти от слов к предметам. Я хотел не только строить дома, но и
жить в них. Мне представлялось заслуживающим внимания... попытаться
извлечь пользу для истории со стороны исследования языка подобно тому, как
при этимологиях часто бывает полезно знание предметов ..." (цит. соч.).
Знаменитая „История немецкого языка" (Geschichte der deu-tschen Sprache",
1848), конспектированнная в свое время Карлом Марксом, и была задумана
Гриммом как опыт подобного синтеза лингвистических данных.
Те же мысли, как мы видели, высказывает Буслаев, выдвигая необходимость
историзма и в приложении к обучению родному языку (цит. соч., стр. XIX и
др.).
Именно исторический подход к языковым явлениям вызывает у
основоположников марксизма высокую оценку достижений сравнительноисторического языкознания (Маркс и Энгельс, Соч. т. XIV, стр. 326—327). На
необходимости историзма в языковедных изысканиях, в том числе и в
построении грамматики отдельного конкретного языка, Энгельс настаивает в
полемике с Дюрингом („Анти-Дюринг"): „Материя и форма родного языка
только тогда могут быть поняты, когда прослеживают его возникновение и постепенное развитие, а это невозможно, если оставлять без внимания его
собственные омертвевшие формы, во-первых, и, во-вторых, родственные живые
и мертвые языки" (там же, стр. 327).
Проблема "этнической психологии".
Но историческое изучение языка может привести к положительным
результатам лишь при
правильном диалектико-материалистическом
понимании отношений языка, мышления и бытия. При отсутствии же этого
понимания исторический процесс в языке начинает приобретать характер
необъяснимого
самодвижения;
столь
же
необъяснимым
начинает
представляться и многообразие исторически сложившихся языков.
Беспомощность идеалистической философии основоположников сравнительноисторического языкознания в разрешении кардинальных проблем науки о языке
приводит их к оперированию абстракцией „народного духа", к которой они
прибегают для объяснения правильно наблюденных фактов исторического
развития языка. Исторической категории национального характера,
национального уклада придается вневременное, извечное значение, из нее
пытаются вывести все особенности строя и судеб языка. Тот же антиисторический характер сохраняет это понятие и в построениях психоло132
гистов. Так, например, в учении о языковых типах у Штейнталя намечается
возможность установления связи типов языка с типами мышления и „духовной"
культуры. Характерно, что в программной статье „этнопсихологов",
помещенной в первом томе нового «Журнала этнической психологии и
языковедения" — „Zeitschrlft fuer Volker-psychologie und Sprachwissenschaft",
основанного Штейнталем (1869), Лацарус и Штейнталь повторяют определение
филологии как „биографии нации" с ссылками наГумбольдта, Гримма и
филологаБека (Boekh). Но уже укрепляющийся эмпиризм в языкознании
препятствует более углубленному анализу и историческому толкованию этого
понятия.
Правда, Лацарус и Штейнталь признают наличие потребности „исследовать
законы душевной жизни и там, где она проявляется не в отдельных личностях, а
в разного рода коллективах, которые она образует, в нациях, в политических,
социальных и религиозных общинах, следовательно, в самом широком смысле
слова, в истории". Но „так как дух народа живет только в индивидах и не имеет
существования особенного от индивидуального духа, то и в нем естественно
совершаются, как и в последнем, только те же основные процессы, которые
ближе разъясняет индивидуальная психология".
Так в развитии сравнительно-исторического метода отпадает задача
синтетически исследовать историческое движение в языке путем анализа его
структур. И так же замирает идея историзма в его первоначальном понимании.
Правда, в период наибольшего увлечения реконструкциями индоевропейского
„праязыка", делаются попытки восстановить и конкретную историческую среду
существования этого .праязыка", — восстановить путем анализа языковых
данных. Эти попытки получили наименование „науки об индоевропейских
древностях"
(indogermanlsthe
Altertumskunde),
или
„лингвистической
палеонтологии" (paleontologle lingulstlque).
Опыты построения "лингвистической палеонтологи"и и их неудача.
Первый
этап
разработки
„лингвистической палеонтологии", в которой
прини- мают участие преимущественно санскритологи (А. Кун, М. Мюллер,
Пиктэ и др.), знаменуется
убеждением
в
исключительной
ценности
показаний санскрита. В санскрите видели, по остроумному замечанию
П.
Лафарга,
„Сезам,
откройся!"
ко всему необъяснимому („Язык и
революция").
Приписывание „праязыку" всех слов, засвидетельствованных в санскрите (хотя
бы только у лексикографов XVII в.) или возводимых порой к совершенно
фантастическим санскритским этимо-логиям; приписывание ему этих слов с
теми значениями, с которыми они засвидетельствованы в отдельных
индоевропейских языках в позднейшие исторические периоды; умозаключения
ex silentlo, т. е. отрицание знакомства „индоевропейцев" с тем или иным
явлением на основании отсутствия общего для всех индоевропейских
133
языков его обозначения, — таковы методы, которыми опери -рует
„лингвистическая палеонтология" этого периода. Неудиви тельно, что
такими «методами" легко „доказывается" всякое предвзятое положение
исследователя; и крупнейшее произведение этого периода
—
„Происхождение индоевропейцев, или первобытные арья" Пиктэ (Les
origlnes Indoeuropeennes ou les Aryas primltifs, 1859), — рисует
идиллическую картину „золотого века"—не менее фантастическую,
чем
античные мифы.
Резкой и справедливой критике подвергаются эти методы
„лингвистической палеонтологии" по мере того, как усиливается более
осторожное и даже скептическое отношение к реконструк циям
„праязыка" в целом (см. ниже — стр. 136). Переоценка наиболее ярко
выражена в книге Гена (Hehn) «Культурные растения и домашние
животные в их переходе из Азии в Грецию, Италию и остальную часть
Европы, историко-лингвистические очерки" („Culturpflanzen und
Haustiere in ihrem Obeigang von Aslen nach Griechen und Italien sowie in
das ubrlge Europa, hi-storisch-linguistlsche Skizzen", 1870).
Недостаточность
старых
методов
реконструкции
убедительно
вскрывается указанием: во-первых, на возможность распространения
культурных терминов из одного языка в другой, при отсутствии их в
первоначальном словарном запасе этих языков; во-вторых, на многообразные
изменения семантики слов, лишающие всякой научной ценности отнесение
в прошлое значений, засвидетельствованных лишь в позднейшие периоды
существования языков. К этому присоединяются высказанные в позднейшей
полемике наблюдения над самостоятельным образованием сходных слов в
периоды
самостоятельного
развития
отдельных
языков,
над
исчезновением старых слов и заменой их новыми в результате ряда
культурно-исторических причин (например запретов-табу) и над многими
другими,— наблюдения, окончательно утверждающие невозможность чисто
лингвистических реконструкций. Второй этап в развитии „лингвистической
палеонтологии" индоевропейских языков знаменуется поэтому попытками
связать данные языковые с данными материальной культуры и устной
поэзии, фольклора, мифов.
Таким методом построена наиболее известная из работ этого этапа,
книга Шрадера „Сравнительное языковедение и первобытная история”
(„Sprachvergleichung und Urgeschichte", 1883, пер еведена в 1 8 8 6 г. на
р усск ий язы к Н. Г. Чер нышевским ), в своем изображении далеко
отступающая от идиллических картин Пиктэ. Впрочем, сам Чернышевский
отнесся отрицательно к построениям Шрадера (письмо к Пыпиной 1884
г.).
Так и эти опыты реконструкции оказываются мало убедительными
гипотезами; причины этого лежат как в самом материале, так и в
методе исследования,
134
Действительно: в отличие от представлявшейся основоположникам
сравнительно-исторического языкознания (Буслаев, Я. Гримм) тесной увязки
истории конкретного языка с и сторией и реалиями конкретного народа,
„палеонтологи* середины и конца XIX в. опер ир уют фактами языка,
нигде не засвидетельствованного, а лишь реконструированного, и
пытаются связать его с данными материальной культуры, лингвистически
не определенными. Но, при отсутствии языковых свидетельств,
отнесение тех или иных фактов материальной культуры к конкретной
группе языков всегда остается гипотетическим; оно вообще мыслимо в
плане типологических сопоставлений, — но, как мы видели, лингвистика
конца XIX в. почти игнорирует типологическое изучение языков.
С другой стороны — и это особенно важно — типологический анализ
приобретает свою ценность лишь при условии разрушения средостения,
воздвигнутого генеалогической классификацией между отдельными
„семьями" языков, при признании возможности перехода одной „семьи" в
другую.
Но этот путь (на который в настоящее время стало „новое учение о
языке" акад. Н. Я. Марра) требовал решительного разрыва с
господствовавшими в XIX в. воззрениями на язык. И неудача опытов
построения „лингвистической палеонтологии" принятыми методами
заставляет лишь большинство языковедов все более сосредоточивать свое
внимание на сравнительно-историческом изучении
звуковой стороны
языка.
Развитие сравнительно-исторического метода во второй половине
XIXв.
Уже у оперирующих сравнительным методом натуралистов середины XIX
в. в центре сравнительного изучения оказываются з в у к о в ы е формы
языка. Для них представляется возможным путем сопоставления
единичных сходных языковых явлений, путем обычной в естественных
науках индукции „создать анатомию и физиологию языка, учение о его
организме и механизме" (Бопп, Сравнительная грамматика, 1833),
установить господствующие в языке законы развития, „одни и те же
законы, правящие в языке и на берегах Инда и Г анга и на берегах Сены и
По" (Ш л е й х е р, 1860) и далее, — классифицировать языки, проследив
происхождение родственных видов от общего предка. „Исходя из
гипотезы постепенного индивидуализирования всей органической жизни
на земле, геология определяет необходимые периоды ее развития и
самую продолжительность ее; так и грамматика когда она достигнет
окончательных результатов и установит взаимоотношения всех
языковых семей, сможет, вероятно, вычислить время, потребное для
развития всех языков от первоначального единства до настоящего
многообразия" (Pапп, „Сравнительная грамматика как естественная наука" —
„Vergleichende Grammatik als Naturwissenschaft", 1852). Наконец, путем
сопоставления
135
представлялось возможным восстановить древнейшие, уже вымершие
формы языка, подобно тому как палеонтология восста навливает
вымершие формы органической жизни. „С помощью установленных этим
путем законов мы можем с уверенностью восстановить, реконструировать
те формы языка, которые должны были предшествовать известным нам
его формам" (Шлейхер, „Немецкий язык" — Die deutsche Sprache, I860).
Сравнительно-исторический метод в руках натуралистов -языковедов
середины XIX в. усваивает, таким образэм, облик и подобие метода естественных наук.
Для младограмматиков, отказавшихся от представления о языке как об
организме и изменивших
понимание
лингвистического закона,
изменяется и основная цель сравнительного метода.
Восста новление
«индоевропейского" и других .праязыков" (а сравнитель ный "метод,
начиная со второй четверти XIX в., захватывает решительно все области
языкознания, во многих
случаях лишь уточняя здесь гипотезы и
построения XVII и XVIII вв.), отступает на задний план. Более того, в
порыве молодого задора младограмматики зовут лингвистику «прочь из
затуманенного гипотезами душного круга, где куются индо -германские
праформы,
на
свежий
воздух осязаемой действительности и
современности"
(Бругман
и
Ост -г о ф
— предисловие
к
„Морфологическим исследованиям",
1878). Сравнение становится
средством для установления
звуковых соответствий
или
между
различными
„родственными"
языками
или между различными
засвидетельствованными в памятниках эпохами существования одного и
того же языка. „Фонетика становится самоцелью", морфология является
лишь
ее
приложением:
„два момента — закономерные
звуковые
изменения и влияние аналогии объясняют наличные в определенный
период формы языка и только с этими двумя моментами надо считаться*
(Лескнн, Склонение в балтийско-славянских и германских языках" —
Deklination In den baltisch-slawischen und germanischen Sprachen, 1876).
Весь конец XIX в.
захвачен
работой
по
уточнению
методов
установления звукосоответствий и принципов объяснения отклонений;
в этом направлении и работает
большинство младограмматиков,
безразлично являются ли они „компаративистами" или „историками".
Аналитический подход к языку укрепляется в лингвистике к XIX в.
как единственно научный; языковед уподобляется анатому, рассекая целое
языка на мельчайшие части — отвлеченные от смысла звуки и комплексы
звуков — и прослеживая тончайшие нити звуковых соответствий во
времени. Немногочисленные работы в области
семасиологии,
оформляемой как самостоятельный отдел науки о языке в последней
трети XIX в. (в „Essai de semantique" — „Опыте семасиологии" М. Б
pea л я),
не
меняют
основной ведущей линии языковедения этой
эпохи; в основном они лишь
136
регистрируют факты изменения значений слов, прибегая в качестве
объяснения или к биологической концепции „жизни слов" и „борьбы" их
между собой или к наблюдениям над явлениями индивидуального
мышления.
Правда, в стороне от лингвистической науки университетских кафедр, в
наблюдениях по лексике и семасиологии Поля Лафар -га (1842—
1 9 1 1 ) намечаются уже иные, более углубленные пути исследования слов
и их значений. Опираясь на ряд уже установленных этимологии, Лафарг
вскрывает в непонятных на первый взляд изменениях значений слов
отражения изменения общественных форм и общественной идеологии,
классовой борьбы и классовой психологии („Экономический детерминизм К,
Маркса", 1884). В небольшом, но блестящем этюде по истории французского
языка („Язык и революция", 1889) он показывает и социально-исторические
основы
137
изменений лексики литературного языка, как языка нации во всей
сложной борьбе ее антагонистических классов.
Но университетская наука не дерзает вступать на подобный путь
исследования,
ограничиваясь
описательными
работами,
уже
охарактеризованными выше.
При этом семасиологические наблюдения обычно ограничиваются крутом
„родственных языков"; семасиология совпадает, таким образом, с
этимологигй — с работой по сведению группы слов к единому
прототипу согласно установленным звукосоответствиям; фонетика довлеет
тем самым и над исследованием истории значений слов.
Таково в основном содержание, которое продолжают вклады вать в
термин „историческое языкознание" младограмматики: ярый защитник
„истории языка", отрицающий „неисторическое* рассмотрение языка как
ненаучное, как „несовершенно историческое", Г. Пауль в своих
„Принципах истории языка" („Prinzlpien der Sprachgeschlchte, 1880) не
выходит за пределы натуралистического и субъективно-психологического
понимания языка. На отсутствие синтетического подхода к языку у
младограмматиков горько сетуют и представители старшего поколения, не
порвавшие еще с филологическими методами, как, например, Г.
Курциус.
Наука о языке в начале XX в. Основные достижения
Подводя итоги на рубеже двух веков, сразни-тельно-историческое
языковедение
могло с
гордостью указать на ряд достижений,
утверждавших за ним право называться точной наукой.
Работа
с о б и р а т е л ь н о - о п и с а т е л ь н а я значительно продвинулась вперед:
если
„Митридат" Аделунга, подводящий итоги работе XVIII в.,
знает около 500 языков, то вышедший в 1924 г. обзор „Языки
мира" — „Les langues du monde* под редакцией Мейе и Когена
перечисляет их свыше 2000. Наряду с расширением и уточнением
сведений о живых языках лингвистика XIX и XX вв. обогащается
множеством материалов, полученных в результате дешифровки языковых
памятников древности — египетских иероглифов (Шамполион в 1822
г.),
клинописных текстов
языков
древнеперсидского
(Гротефенд,
Лассен, Х и н к с ,
Роулинсон,
Оппер —между
1802—1847
гг.), вавилоно-ассирийского
(Хинкс,
Роулинсон,
О п п е р — между
1849—1859
гг.),
эламского
(Вестергорд,
Н о р-р и с — в 40—50-х годах), коссейского (Делич), шумерского
(вокруг которого в 70-х годах
разгорается
острая полемика,
возглавляемая известным семитологом Г а л е в и), халдского (в 80х годах), хеттского (с 90-х годов), кипрских надписей (Смит, Бёрч и др.
в 70-х годах), древнетюркских письмен,
найденных на Орхоне и
Енисее (Радлов, Т о м с е н в 70-х годах) и многих других. Вместе с
тем блестящие достижения в этой области на 138
глядно показывают значение методов сопоставления, выработанных
лингвистикой XIX в.
Наряду с описательно -собирательной работой классифи кация
лингвистических явлений в области некоторых языковых групп
увенчалась замечательными успехами.
В области индоевропейских языков соотношения между фонетическими
(и отчасти морфологическими) системами отдельных языков и отдельных
стадий развития того же языка установлены были с такой точностью, что
порой оказывалось достаточным ззпомнигь несколько так называемых
„фонетических законов", чтобы свободно переводить звуковую форму слова
одной эпохи языка в другую, одного диалекта в другой. Эта система,
объединяющая фонемы (звуковые типы) и отчасти морфемы всех
индоевропейских языков в легко запоминаемые формулы, и является главным
достижением лингвистической работы за истекшее столетие.
За пределами изучения языков индоевропейских намечались те же
достижения, правда, менее точные, менее достоверные: в об ласти языков
близко сходных — древнеписьменных и бесписьменных— семитских,
тюркских, финно-угорских, дравидских устанавливались аналогические
соотношения между фонетическими и морфологическими системами этих
языков.
Неудивительно, что последняя четверть XIX в. ознаменована появлением
ряда больших коллективных трудов по всем почти перечисленным отраслям
сравнительно-исторического языковедения; в многотомных трудах этих,
осуществляемых сотрудничеством ученых разных стран, обычно
подводятся итоги исследовательской работы XIX в. Таковы — в
индийской филологии руководимый Б ю л е р о м „Grundriss der
indoarischen Philologie und Altertumskunde", в о б л а с т и и р а н с к о й
ф и л о л о г и и р у к о в о д и м ы й Г е й г е р о м и Э. Куном „Grundrlss der
Iranischen Philologie u (с 1895), в. области романской филологии —
„Grundrlss der romanlschen Philologie", издававшийся с 1888 г. Грёбером, в
области германской филологии — организованный Паулем „Grundrlss der
germanischen Phi-lologfe" (с 1889 г.), в области славянской филологии —
„Энциклопедия славянской филологии", руководимая Я г и ч е м (с 1910
г.), в области классической филологии — издававшийся Иваном Мюллером
“Handbuch der klassischen Philologie".
Несравнимо скромнее — подведение итогов в области сравнительноисторического изучения языков не-индоевропейских. Впрочем, и в этой
области появляются некоторые работы, аналогичные названным выше, как,
например,
.Grundriss
der
semitischen
Philologie''
(1908—1913)
Брокел ь м а н а в области сравнительного изучения языков семитских.
Правда, за пределами всяких классификаций и тем самым
исторического изучения, как оно мыслилось лингвистам и XIX в.,
139
оказывалось значительное число малописьменных и бесписьменных языков,
так называемых „языков изолированных". Но интересы лингвистики были
сосредоточены
преимущественно
на
изучении
языков
„средиземноморской культуры", языков, долженствовавших .выявить
великое культурное начало европейских языков" (акад. Марр).
Впрочем, наряду с этими достижениями, уже в конце прошлого века все
отчетливее начинают выступать и слабые стороны сравнительноисторического языковедения XIX в.
Недостаточность положений компаративизма. Понятие формы в
языке.
Сведя науку о языке к «истории языка", а по следнюю к истории
звуков,
подчинив
грамматику и
семасиологию
фонетике,
компаративисты все более отходят от
изучения
высших (конструктивных и смысловых) форм слова. В
своих
интерпретациях
гумбольдтова учения о форме языка лингвистическая теория XIX в. идет
в двух направлениях, в значительной мере обесценивая философский
смысл этого учения. Субъективно-идеалистическая и психологическая
трактовка учения Гумбольдта осуществляется на втором этапе развития
сравнительно-исторического языкознания в трудах
Штейн-таля;
отмеченные Гумбольдтом в форме языка моменты
„расчленения
единства на отдельные целые" и „слияние этого многообразия в
единство* относятся Штейнталем к движению представлений в сознании
говорящего
индивида;
„внутренняя форма" языка становится
„
созданным
душой
говорящего
образом
предмета", субъективной
переработкой субъективного восприятия.
Таким образом, по
утверждению Штейнталя, „внутренняя форма слова или представление
субъективны; понимание объекта, лежащего
в
ней, определяется
чувственностью, фантазией, длительным или мгновенным возбуждением
души" („Die sprachphilosophischen Werke W. v. Hum-boldts", 1848). В
общем внутренняя форма
языка есть„воззрение или апперцепция
каждого возможного содержания, которым обладает дух — средство
представить себе это содержание, закрепить и воспроизвести его и даже
приобрести
новое
содержание
или просто создать
его"
(„Charakteristik
der hauptsaechlichsten Typen des Sprachbaues", I860).
Внешняя же форма языка есть непосредственно доступное наблюдению
выражение внутренней
формы в этимологической и грамматической
структуре каждого языка. Ясно, что психологическая трактовка формы
языка, данная Штейнталем и воспринятая в качестве официальной догмы
младограмматиками, по существу делает понятие внутренней «формы»
излишним для языковедения. Поэтому неудивительно, что при общем
усилении эмпиризма в языковедении в последней четверти XIX в.
понятие „внутренней формы" на практике лингвистической работы
полностью элиминируется, и немногочисленные работы, посвящен140
ные этой теме, принадлежат исключительно психологам и философамидеалистам или предлагающим новые истолкования этого понятия в плане
индивидуальной психологии, или противопоставляющим психологической
интерпретации этого понятия формалистическую его интерпретацию как
структурности, не связанной с содержанием.
Внимание же языковедов сосредоточивается на внешних формах языка;
внешние формы вследствие натуралистической трактовки звуков речи как
явления физико-физиологического, и сведению семантики к этимологии и —
еще более узко — к морфологии словообразования, отождествляются с
грамматическими формами; в последних же — при последовательном
проведении понимания форм как внешней определенности элементов
языка, т. е. слов — выдвигаются формы изменений отдельного слова. Это
понимание формы языка (в плане лингвистических, а не психологических
исследований) дано уже в трудах Штейнталя. „Мы не имеем права
говорить о языковых формах там, где им не соответствует изменение зву ковой формы", — утверждает Штейнталь (Die Mande-Neger-Sprachen"
— „Язык негров Манде" 1868). Практическим выводом из этого
положения является сведение младограмматиками понятия языковой формы
к сумме форм морфологических, понимаемых как членимость
отдельного
слова
на
грамматические
единицы
—
основу,
словообразовательные аффиксы и аффиксы флексий, — и форм
синтаксических,
понимаемых
как
конструкция
морфологически
оформленных слов. Это необычайное обеднение понятия форм языка
(достаточно напомнить о широко применяемых лингвисти кой XIX в.
абсурдных терминах — „бесформенные языки" и „бесформенные слова") и
вызывает неудовлетворенность в языковедении XX в 1 .
Проблема развития языка.
Но и в области изучения звуковой стороны языка и ее
изменений все более вскрывается недостаточность построений
компаративизма.Действительно, сравнительный метод в зыкознании к. XIX
в. исходил из двух основных допущений: из предположения о замкнутом и
изолированном развитии нескольких происшедших из одного общего
праязыка языков и из предположения об единообразных, не
допускающих исключения законах, определяющих это развитие.
Между тем, если даже оставить в стороне основную ошибку компаративизма— допущение, что „развитие" языков, в противоре чие
законам диалектики, может происходить чисто количественно, без
нарушающих прямую линию развития скачков, все же самое понятие этого
„развития" заставило бы предположить взаимодействие
1
Следует отметить, что отдельные гениальные исследователи как, например,
уже упоминавшийся А. А. П о т е б н я, умели преодолеть этот формализм, выдвигая
семантический момент в понимании форм языка.
141
двух сил: во-первых, языковой преемственности, той непрерыв
ности в языковой традиции, на которой и базируется сравнитель
ный метод, и, во-вторых, сил, направивших языковое развитие в ту
или иную сторону, наличие которых сравнительный метод вообще не
учитывает. „Компаративисты настаивают исключительно на исходной
ситуации, которую они предполагают установить частью по пря
мым свидетельствам, частью посредством сравнительного метода:
они игнорируют трансформирующие силы, потому что до сих пор
«м не удалось их точно установить", — признается М е й е в введении
к „Языкам мира" („Les langues du monde" 1924). Но и вотко шении «унаследованных* языком элементов и их взаимоотношения
с исходной ситуацией постепенно вскрывается недостаточность
тех понятий, которыми оперирует здесь компаративизм.
Понятие фонетического закона.
Натуралистическое
языкознание
середины
прошлого века, как мы
видели, считало возможнымустановить общие законы, определяющие
языковое развитие, „одинаковые и на берегах По и Сены и на берегах Инда
и Ганга" (Шлейхер). Младограмматики первоначально пытались сохранить
это понятие „физиологического звукового закона" (Остгоф). Однако очень
скоро это понятие физиологически ненарушимого фонетического закона
уступает место понятию закона „исторического".
„Самый термин «звуковой или фонетический закон," — гласит
окончательная формулировка у младограмматиков этого столь долго
оспаривавшегося положения о закономерности языковых изменений, — не
имеет, понятно, значения закона в том смысле, в ка ком его знает,
например, наука о природе. Звуковой закон не может говорить нам о
том, что должно получиться из того или другого звука всюду, при
всяких условиях, но он констатирует лишь данный факт, именно, что в
известном языке в известную эпоху его существования произошло
последовательное изменение данного звука или звукового комплекса в
определенном направлении, раз были налицо все нужные для того
условия в каждом отдельном случае. . . Звуковые законы—это
эмпирически найденные формулы, охватывающие строго определенное
содержание, констатирующие лишь известного рода явления... Об
абсолютной последовательности их мы можем говорить только по
отношению К определенному индивидууму, да и то только в данный
момент..." Нетрудно убедиться, что эта формулировка включает ряд весь ма спорных и неясных положений. Прежде всего, при замене понятия
„естественно-научного" вневременного и общеязыкового закона понятием
„исторического" закона характеристика ненаруши-мости может быть спасена
только введением указания на пределы,в которых действителен этот закон —
„исторический фонетический закон действует без исключения в
пределах, ограниченных диалектом
142
и эпохой". Но при индивидуалистическом подходе к языку диалект
(поскольку у каждого члена этого единства существуют индиви дуальные
отклонения речи) превращается в сумму индивидуальных диалектов, и таким
образом понятие „исторического фонетического закона" становится
понятием „закона, действующего в данный момент в речи данного
индивида".
В таком случае опять становится неясной возможность общих законов в
языке, ибо самое точное изучение законов, управля ющих языковой
деятельностью индивида и объясняющих происходящие в ней изменения,
оставит необъясненным момент перехода от индивидуального факта к
факту общему, факту языковому. Попытки же так называемой „этнической
теории", или „теории субстрата" — Аско л и (1829—1907), Шухарт (1842
—1927) —вывести общность изменений в языке из общности иноязычной
подосновы по тем или иным причинам усвоившего новый язык
коллектива, опять выдвигает на передний план те „трансформирующие
силы*, которыми, как мы видели, пренебрегает компаративизм.
Поэтому-то в новейшей лингвистике понятие „звукового закона"
постепенно приобретает значение понятия не методологического, а
т о л ь к о методического.
«Фонетические законы — это условные формулы для выражения
существующих соответствий между отдельными языками или отдельными
исторически засвидетельствованными моментами существования одного и
того же языка*.
Так пересматривается основное и важнейшее положение, выдвинутое
младограмматическим течением — положение о ненаруши-мости и
безысключительности фонетических законов.
К решительному пересмотру этого положения приводит и осуществление
лозунга младограмматиков — „изучение живых диалектов". Именно в них, „в
естественных народных говорах", а не в „искусственном письменном
языке" думали они найти подтверждение своему учению об отсутствии
исключений в фонетических изменениях языка. Но разработка
диалектологии в XIX в. приводит к другим результатам.
Основные моменты в развитии диалектологии.
Отдельные наблюдения над диалектальными явле - ниями встречаются
еще в античной стилистике и в филологии (самый термин „диалект*
был соз- дан в применении к племенным наречиям древней Греции), но
особенно рост интереса к диалектам наблюдается в эпоху образования наций
в связи с закреплением литературных языков как языков национальных и
дальнейшей перестройкой их.
Начиная с XVIII в., а кое-где и несколько ранее, в Западной Европе
выходят многочисленные „идиотиконы"—словари местных слов и оборотов
речи, дающие в дальнейшем необходимую сумму фактов для построения
диалектологии как лингвистической дисциплины.
143
Характерным для диалектологии этого времени является нор мативный подход
к диалектальным явлениям, трактующим их лишь как „отклонения" от „принятой"
языковой нормы. Отсюда и пользование в ней терминами традиционной
стилистики: варваризм, вульгаризм, идиотизм, провинциализм, солецизм и т. п.
В плане этой традиции был издан декрет Конвента в эпоху буржуазной французской революции 1789 г., запретивший пользование диалектами как
„пережитками старого режима*.
Оформление диалектологии как языковедческой дисциплины с отказом от
нормативного подхода к изучаемым явлениям осуществляется под влиянием
лингвистических
теорий
основоположников
сравнительно-исторического
языкознания, стремящихся обосновать ценность устных говоров как
„неиспорченного" народного творчества. Поэт ом у раз р аботк а диале кто логии
тесно пер епл етаетс я с разработкой таких дисциплин, как фольклористика и
так называемая „материальная этнография".
В развитии диалектологии как лингвистической дисциплины можно
отметить несколько этапов. В первый из них, охватыва ющий примерно вторую
половину XIX в., диалект мыслится как некоторое единство с точно
фиксируемыми географическими границами, определяемый в своем развитии
общими и одинаковыми для всего диалектального массива законами,
проявляющимися в бесписьменных „народных говорах" в большей чистоте, чем в
„искаженном искусственным фактором письменной традиции литературном языке";
именно с фонетическим схематизмом в диалектографии полемизирует Энгельс в
своем исследованиии о „Франкском диалекте", образующем приложение к его
работе «История древ-них германцев» (Соч., т. XVI, ч. 1).
Полемизируя в этой работе с компаративной диалектологией в лице
Брауне, Энгельс выдвигает вопрос о возможности уста новления племенного
франкского диалекта, характеризуемого (несмотря на исконные диалектальные
различия рипуарских и салических говоров) на всем своем протяжении рядом общих
фонетических, морфологических и лексических черт. В этом исследовании заслуживает особого внимания прежде всего признание исконных го ворных отличий
в пределах одного племенного диалекта, идущее в разрез с
диалектологичгскими построениями компаративизма. Не менее важным
методологически является отказ Энгельса от группировки диалектов по одному
фонетическому признаку — наличию или отсутствию верхненемецкого
передвижения согласных, которое он определяет как явление позднейшее,
создающее новые диалектальные границы поверх старых границ племенных
диалектов и отражающее их взаимодействие.
Начиная с последней четверти XIX в. и особенно на переломе двух
столетий, более детальные наблюдения, наметившиеся уже
144
в конце XIX в, и проводимые французской диалектологической ш к о л о й
Ж и л ь е р о н а и н е м е ц к о й В и н к л е р а и В р е д е , в с к р ы вают недостаточность
компаративного метода в диалектологии; уточнение методов наблюдения
приводит на втором этапе развития
диалектологии
к
отказу от
представления о диалекте как замкнутой, географически точно фиксируемой
языковой еди нице. Точной и определяемой единицей исследования оказывается,
по утверждению названных диалектологов, лишь отдельное (фонетическое,
грамматическое, лексическое) явление, границы распространения которого отнюдь не
обязательно совпадают с границами распространения других явлений.
При
нанесении на карту этих
145
границ (так называемых изоглосс) область языка оказывается пе ресеченной
множеством линий, которые разбегаются в различных направлениях, часто
пересекают друг друга, совпадая лишь в исклю чительных случаях. Однако, не
совпадая точно друг с другом, группы изоглосс обычно пролегают близко
друг к другу, образуя своего рода пучок или пояс, охватывающий известную часть
языковой площади. Это приводит к выделению центральных областей, которые и
называют условно диалектами; наряду с этим возможны резкие отклонения
границ отдельных фонетических и лексических явлений, нарушающие так
называемые фонетические законы и порой далеко заходящие за условную
границу диалекта, образуемую пучком изоглосс. Взаимодействие диалектов
мыслится, таким образом, как взаимное проникновение,
как смешение,
характеризуемое рядом типичных признаков, — фактом сосуществования
старого и нового слова, скрещениями обеих форм, при которых старая
поясняет новую. Противопоставляя этот метод
лингвистической
географии
(„географ ии
слов" или
„неолингвистики") методам
компаративной диалектологии, представители этого направления впервые
четко
выдвигают культурно-исторические причины передвижения слов и
границ дизлектов.
Наряду с работами по лингвистической географии
культурно-исторические
моменты в изучении диалектов начинают более
внимательно учитываться и в рабо тах компаративистов-диалектологов конца
XIX и начала XX в., стремящихся теперь поставить изучение диалектов в
более тесную связь с историей языка. С начала XX в. уточнению
диалектологических методов способствует все более укрепляющееся в лингви стике осознание социальной диференциации языка, факта сосуще ствования в
пределах одной локально-диалектной области ряда социальных диалектов и
их взаимодействия. Постепенно в сферу наблюдения начинают вовлекаться
диалекты города, городское просторечие и городские арго; привлекают
интерес и так называемые „специальные языки". Начинает вскрываться
социальная природа литературного языка (koinē, langue commune).
Недостатк о м этого этапа диал ектол огии являет ся, пре жде всего,
неясность основного понятия .культурно-исторической базы* взаимодействия
диалектоз и их изменений. Последняя определяется то как „потребность
общения" (tnteicourse), то как „единство культуры" (Kultureinheit); при этом
совершенно умалчивается об экономической базе подобных „культурных
взаимодействий". В построениях „лингвистической географии" четко выступает
неучет социально-экономической базы диференциации языка; между тем ясно,
что „локальные изоглоссы* неолингвистов — без детализации указанием на тот
социальный диалект, в котором они засвидетельствованы, — являются абстракцией
не меньшей, чем „локальные диалекты" компаративной диалектологии.
146
Очаг фонетического изменения и зона его распространения.
Но несмотря на ряд спорных и неточных по ложений, наблюдения
„лингвистической географии" вносят существенную поправку в учение о фонетических изменениях, выдвинутое младограмматиками. Фонетические изменения,
которые мыслились младограмматиками как трансформации соответственных звуков,
осуществляемые во всем массиве диалекта одновременно, в действительности могут
распространяться далеко за пределы своего первоначального возникновения, но
распространяться в иной форме, чем это казалось возможным, — распространяться
через отдельные слова и синтаксические целые. Следовательно, в зоне распространения звуковых изменений выступают другие закономерности фонетических
изменений языка—закономерности взаимодействия диалектов; поэтому в ней всегда
возможны отступления от ожидаемого за/кового облика,
„исключения" из
фонетических законов.
Но наблюдения над живыми диалектами применимы и к общему понятию
звуковых изменений
в языке;
очевидно, во многих
слу чаях то, что в
ретроспективном плане представляется как действие „фонетического закона",
может быть лишь результатом позднейшего распространения новых звуковых
отношений в тех именно формах, которые открылись в наблюдениях над живыми
диалектами.
История слововещей
Но
передача
слов
из
диалекта
в
диалект, да
и
вообще
формы
взаимодействия
диалектов
могут
быть осмыслены лишь тогда, когда языковед выйдет за пределы отвлеченного
оперирования звуковыми соответствиями, когда он обратится к значениям
передаваемых слов, когда он включит слово в широкий круг данных истории и
истории материальной культуры.
И д е й с т в и т е л ь н о , у ж е в к о н ц е X I X в . Г . Ш у х а р д т в ы с т у пает с лозунгом
изучения „истории слововещей", противопоставляемо й им абстракт но й „истор ии
звуков" мл адогра м мат из ма . Есл и у младограмматиков вскрытие „этимологии"
слова производилось путем анализа звуковой его формы при помощи „звуковых
законов", то у Шухардта центр тяжести этимологического ис следования
переместился в иную плоскость, семантическую: изучение „Woerter und Sachen"
— „слов и вещей" должно превратиться, по терминологии Шухардта, в
„Sachwortgeschichte" — „историю слововещей".
История слова базируется, следовательно, не на одном лингвистическом анализе,
но вскрывается путем тщательного исследования как языковых фактов, так и тех
данных культуры, которые могут осветить эти языковые факты, порою
представляющие такую загадку, разрешение которой одними средствами
лингвистики становится невозможным. В своем провозглашении примата
семантики над фонетическими изысканиями, в определении „звуковых законов"
147
как „вспомогательных конструкций", в требовании увязки исто рии значений
с историей материальной культуры Шухардт лишь последовательно доводит до
конца те положения, которые диктовались изучением живых диалектов.
Смешение в языках.
Наблюдения
над
живыми
диалектами
имеют
и еще одноважное методологическое значение — они разбивают
представление о замкнутости и изолированном развитии диалекта;
основоположники лингвистической географии выдвигают обратный принцип —
указывают на форму скрещения, форму языкового взаимодействия связанных
общностью культуры этнических и общественных групп как на основную
форму языковой эволюции. „С бесконечным дроблением языка (Sprachspaltung)
идет рука об руку бесконечное языковое смешение (Sprachmischung)",—
писал Шухардт. Даже защитники младограмматической догмы (как А. Мейе)
принуждены признать условность понятия диалекта: „Понятие естественного
диалекта (dialect naturel) лишено той точности, которой обладает понятие
изоглоссы", ибо „линии различных языковых фактов могут пересекаться в
различных направлениях и совпадение их не является обязательным".. С еще
большей остротой то же положение формулировано Шухардтом, который видит
в общении коллективов — носителей языка —“единственно реальную” основу
так называемого „родства языков".
Проблема „средиземноморской культуры”.
Если наблюдения над живыми языками разрушают представление о
замкнутом и изолированном развитии языка, то открытия первой четверти
XX в. и более углубленное исследование языков Передней Азии, Двуречья,
Кавказа и так называемого „доэллинского фонда" классических языков
окончательно разбивают уже пошатнувшееся с первыми достижениями
доистории представление об индоевропейских языках как языках
древнейшей
из
великих
культур Старого Света — культуры
Средиземноморья. А вновь открывшиеся языки древнейших
строителей
среднеземноморской
культуры
заставляют лингвистику от языков
индоевропейских обратиться в сторону иных, частью бесписьменных и
„изолированных" языков. Так намечается мысль, с исчерпывающей ясностью
сформулированная впервые акад. Н. Я. М а р р о м, что углубление в
древнейшую историю путем анализа индоевропейских языков вообще
неосуществимо, ибо сзми языки эти представляют собой лишь позднейшую
трансформацию качественно иного материала.
Заключение
Так в своеобразном
тупике
заканчивается
развитие
сравнительноисторического
языковедения прошлого века. С началом XX в. начинается
все острее ставиться вопрос о „кризисе", переживаемом наукой о языке, о
необходимости пересмотра ее основных положений. Но
рассмотрение
систем
148
лингвистики XX в. выходит за пределы этого краткого очерка. Здесь
мы ограничимся лишь несколькими заключительными словами.
Попытки критического пересмотра младограмматической системы
языкознания в современной западноевропейской науке в основном остаются
на той же зыбкой почве идеалистического миропонимания.
Так, одно из наиболее авторитетных в Западной Европе направлений,
пользующееся широким признанием во Франции, скандинавских странах и
Америке,
—
направление
социологической
лингвистики,
основоположниками которого являются де Сос-сюр (F. de Saussure,
1857—1913 в „Cours de lingulstique genera-ie" — „Курсе общей
лингвистики", вышедшем после смерти автора,. в 1916 г.) и А. Мейе (A.
Meillet, 1866—1936), выступает с требованием пересмотра того понимания
языка, из которого исходили, младограмматики. Отказ от понимания языка как
психо-физиологического процесса индивидуального акта речи; отказ от
понимания
строя
языка
как
непосредственного
отражения
„психическогосклада"; определение языка как системы условных знаков,
передаваемой по традиции в языковом коллективе и определяющей речевую
деятельность индивида; требование изучать социальные основы языковых
категорий — таковы новые положения, выдвигаемые этим направлением в
языкознании. Но утверждая примат общественного-момента в языке над
индивидуальным, „социологическаяшкола" лингвистики дает неверное,
искажающее определение понятия „общественного", отождествляя его с
„коллективно-психологическим"; развитие языка отрывается от развития
сознания и от их подлинной основы — от общественного бытия и
общественной практики человека; генезис языка становится неразрешимой
загадкой; многообразие его-конкретных форм выступает не как ступени
развития содержания, но как причудливая игра случайностей оформления;
движение языка превращается в саморазвитие этой случайно оформившейся
структуры — в балансирование, в движение по кругу. Отсюда — и характерное стремление обосновать научность неисторического описательного
подхода к языку, которое выступает уже в реабилитации „синхронической
лингвистики" у Ф. де Соссюра и получает полное развитие в воскрешении
„логической грамматики", осуществляемом в трудах ряда современных
ученых. Таким образом, правильное признание общественной природы языка
в построениях „социологической школы", при ошибочности основных
исходных понятий, приводит к неверному пониманию отношений языка,
сознания и бытия, не дает разрешения основных проблем науки о языке.
Еще меньше способно дать его другое направление западноевропейской
лингвистики, поддержанное рядом немецких и итальян ских языковедов
(школа Фосслера) и выступающее под лозунгом и д е а л и с т и ч е с к о й
неофилологии.
149
Утверждая единичность высказывания, отрицая возможность существования двух
действительно тождественных слов, .идеалистическая неофилология* выдвигает
принцип несводимой индивидуальности лингвистического факта, подлежащего
эстетическому воззрению. Отсюда — концепция исторического процесса как взаимодействия двух противоборствующих сил: творческой личности, создающей
языковые новшества, и инертной массы, эти ноашества усваивающей и развивающей.
Грамматикализация стилистического новшества, другими словами — превращение в
обезличенное бессмысленное орудие общения первоначально творческого акта, —
такова роль коллектива в истории языка, по учению „идеалистической неофилологии*. Порочность основных положений „идеалистической неофилологии"
заставляет с большой осторожностью относиться к некоторым правильным частным
указаниям, выдвинутым этим направлением. К последним мы можем отнести критику „
историзма" младограмматиков за узко фонетический схематизм; требование
включения изучаемого лингвистического явления в целое языкового строя и в
щирокий культурно-исторический контекст; подчеркивание значения семантики
грамматических форм в изменениях строя языка, в частности в развитии его от
синтетического строя к аналитическому; стремление связать изучение синтаксиса
литературного языка с вопросами литературного стиля.
Оставляя в стороне ряд других менее значительных и менее известных
попыток, следует остановиться еще на одном направлении современной западной
лингвистики, выступающем под лозунгом м а т е р и а л и с т и ч е с к о г о м о н и з м а . Э т о
н а п р а в л е н и е п р е д ставлено ярче всего в трудах известного американского
языковеда Л. Блумфильд а, (Bloomfield, „Introduction to the Study of
language" — „Введение в изучение языка" 1914, „Language" — „Язык", 1933).
Подвергая резкой критике идеалистическую систему психологии, на которой
базировалась в своих определениях языка лингвистика конца XIX в., в том числе
и „социологическая школа" де Соссюра, это направление определяет язык, как
систему диференцированных и координированных сигналов, создавшую
возможность распределения стимулов и реакций внутри группы особей,
объединяемых этой системой сигналов. Но справедливо подчеркивая в своем
определении огромное значение языка как орудия распределения труда, это
направление совершенно обходит другую сторону языка — его сущность как
„действительного практического сознания". Устраняя из своего анализа языка
исследование его связей с мышлением, а тем самым обходя качественные различия
между сигнализацией животных — явлением биологического порядка и человеческой
речью — явлением общественным, Блум-фильд и его единомышленники устраняют
самую сущность языка из своих построений, неизбежно придавая им механистический
характер.
150
Таким образом,в современной западной лингвистике 1 явление кризиса отнюдь
не изжито, поскольку самое разрешение основных проблем языкознания возможно
лишь при условии коренного пересмотра общих философских предпосылок всей
системы соответствующих дисциплин. Этот коренной пересмотр начат был
знаменитым советским ученым, академиком Н. Я. Марром (1864 —1934).
Изумителен и поучителен путь исканий этого гениального ученого. От
изучения древнеписьменных языков Кавказа — армянского
1
Мы, разумеется, не включаем в понятие современной лингвистики тех
безграмотных quasi-научных домыслов, которыми услужливые .языковеды' Третьей
империи стараются обосновать человеконенавистническую политику своих хозяев,
опускаясь до уровня худших построений до-научного периода в развитии нашей науки."
151
и грузинского — к установлению тесной связи этих языков с младописьменными и бесписьменными языками Кавказа и объединению их в
группу языков яфетических; от вскрытия тесной связи яфетических языков
с древними клинописными языками Закавказья и Передней Азии — к
установлению
вклада
яфетического
Кавказа
в
строительство
средиземноморской культуры; от выявления элементов яфетических языков
в германских, кельтских, греческом и латинском и прочих европейских
языках—к установлению единства всего языкотворческого процесса в
целом, к преодолению самого понятия „языковой семьи" как „семьи
рассово особой", к заменеэто-го понятия понятием системы и
установлению стадий в едином процессе развития языка; от
яфетической теории как учения о языках яфетической „семьи" — к
яфетической теории как к „новому учению о языке", как к системе
материалистической лингвистики — таковы некоторые вехи на этом пути.
Материалом исследовательской работы акад. Марра послужили прежде
всего языки Кавказа — армянский, грузинский и тесно соприкасающиеся с
ними мегрельский, лазский, сванский, абхазский, затем горские языки
Дагестана и северо-западного Кавказа; далее •языки семитские и другие
древнейшие языки Средиземноморья и Передней Азии, пользующиеся
клинописью (шумерский, эламский, халдский); затем языки баскский,
кельтские, древнегреческий и латинский, многие из языков восточных и
лишь сравнительно в небольшом размере языки современной Европы. На
этом огромном лингвистическом материале складывается учение о единстве
языкотворческого процесса, составляющее ядро лингвистической теории
акад. Марра.
Учение о единстве языкотворческого процесса, вскрывающее и в так
называемых культурных языках пережитки более древних стадий, их
общность, их единство с языками первобытной культуры, взрывает те
китайские стены, которыми националисты всех окрасок пытаются
отгородить свой „избранный" язык от общности исторического процесса
развития человеческой речи; оно утверждает „как аксиому, что все народы
мира, все языки, в том числе и самые отсталые, казалось, самой
природой созданные как дички, не терпящие культуры, являются
неотъемлемыми частями одного целого — единственного, в процессе
творчества находящегося, общечеловеческого языка". Лишь исходя из
диалектико-материалистического понимания языка, можно понять
движущие силы этого процесса. В трудах акад. Марра исследованы
материальные основы возникновения языка в процессе возникновения
человеческого общества и усложнения человеческого труда, установлен
характер древнейшего языка как языка двигательного (кинетического,
ручного), соответствующего характеру первобытного нерасчлененного
мышления; намечены пути его дальнейшего развития — развития,
неразрывно связанного с разви152
тием мышления, переходы языка и мышления из одной стадии в другую,
обусловленные сменой экономических структур и исторических формаций
общества.
Современные советские языковеды, исходя из основных по ложений
классиков марксизма-ленинизма, понимая силу и значение положительных
традиций, установившихся в науке о языке, и порывая с этими традициями
там, где они начинают тормозить развитие нашей науки, должны развернуть
в настоящее время на углубленном изучгнии бесчисленных конкрэтных
фактов языка новую систему лингвистики.
Осознание специфики языка как „действительного практиче ского
сознания" (Маркс и Энгельс) 1 , с одной стороны, и как „важнейшего
средства человеческого общения" (Ленин) 2 , — с другой; разъяснение
происхождения языка в его единстве с мышлением в процессе усложнения
коллективного человеческого труда в период становления человеческого
общества; установление основных стадий развития языка, обусловленных
развитием мышления и общества; учет специфических особенностей
движения уже сложившихся языков при наличии в нем качественно
новых моментов, вносимых их оформленностью; анализ отношений языка
и основных исторических категорий (народ, нация, класс); обоснование
единства закономерностей развития языков при всем многообразии их
звукового и грамматического строя, а следовательно и обоснование единства
языкотворческого процесса во всем мире, — таковы основные моменты
системы марксистского языкознания, разрабатываемые советскими
лингвистами. Конкретизация этих моментов на огромном материал известных
науке языков, с критическим использованием богатого наследия
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
лингвистических наблюдений и технических приемов исследования,
выработанных языковедением XIX в., в четкой борьбе с антиисторическим
схематизированием — почетная задача науки о языке в той стране, где
впервые в истории человечества осуществился в братстве свободных народов
расцвет национальных культур и национальных языков, национальных по
форме и социалистических по содержанию.
Р. ШОР.
Москва, 1938 г.
«Немецкая идеология» — Соч., т. IV, стр. 18—21.
2 «0 праве наций на самоопределение» — Соч., т. XVII, стр.
1
Августин Аврелий (354—430) ................................ 28
Аделуаг Иоганн Кристоф (Johann Christoph Adelung, 1732—1806)
48—49, ПО
Альквист Август (A. Ahlquist, 1826—1889). . . 80 прим. 2
Анкетиль Дю-Перрон, Авраам Гиацинт (Abr. Нуас.Anquetil du Perron, 1731 —1805)
55 прим.
Анри Виктор (Victor Henry, 1850—1907) . . . 96 прим. 3, 129
Аполлоний Дискол (перв. полов. II в. н. э.) . . 22, 24
Аристарх Самофракийский (ок. 215—143до н.э.) 21
Аристотель (ок. 384 — 322 до н. э.) . . . . . . . 16 и ел.
Асколи Грациадио Исайя (Qraziadio lsaia Ascoli, 1829 — 1907)
76, 91, 100, 129, 143
Ауфрехт Теодор (Theodor Aufrecht, 1822 — 1907). 72, 75 прим.
Бакмейстер Гартвиг Людвиг Христиан (умер в 1806 г.)
Бёк Август (August Bockh, 1785—1867). . . . 133
Беканус Иоганес Горопиус (Ion. Goropius Becanus, 1518 — 1572)
Бенфей Теодор (Theodor Benfey, 1809 — 1881) . 73, 89
Бёрч Самуил (Samuel Birch, 1813—1885) . . . 138
Берында Памва (XVII в.) ........................................ 40
Бётлингк Отто (Otto Boehtlingk, 1815 — 1904) . 73
Бецценбергер Адальберт (Adalbert Bezzenberger, 1851 — 1922)
Блумфильд Леонард (Leonard Bloomfield, 1887) . 150 и cл.
45
44
90
Богданович Ипполит Федорович (1743—1803). . 40
Бодуэн де-Куртенэ Иван Александрович (Jan Baudouin de Courtenay, 1845—1929)
91
Бопп Франц (Franz Bopp, 1791 —1867) ................. 53 прим., 59—62,67, 71,84, 92, 94, 95, 96, 99, 120, 135
Брауне Вильгельм (Wilh. Braune, 1850—1926) . 144
Бреаль Мишель (Michel Breal, 1832 — 1915) . . 60, 91, 136
Бредсдорф Якоб Горнеман (Jakob Hornemann Bredsdorff, 1790—1841)
65 прим., 67, 96 прим.
Брокельман Карл (Carl Brockelmann, 1863) . . . 139
Бросс Шарль де (Charles de Brosses, 1709—1777) 50 прим., 114—115
Бругман Карл (Karl Brugmann, 1849—1919) . . 75, 90 и ел., 129, 136
Бугге Софус (Sophus Bugge, 1833—1907) . . . 75 прим., 91
Буденц Иосиф (Jozsef Budenz, 1836—1892) . . 80 прим. 2
Буксторф Иоганн (Jon. Buxtorf, 1564—1629). . I ll
Буксторф Иоганн младший (Joh. Buxtorf, 1599—1664)
•
Ill
Буслаев Федор Иванович (1818 —1897) . . . . 79, 120—121, 132, 135
154
Бэкон Франсис (Fr. Bacon, 1561 — 1626) . . . . 113
Бюлер Георг (G. Bohler, 1837—1898) .................. 139
Бюхер Карл (Karl Buecher, 1847). . . . . . . . 125
Варрон Марк Теренций (116—27 до н. э.) . . . 22, 24, 27, 29—32
Векслер Эдуард (Ed. Wechsler, 1869) ................... 107
Вернер Карл (Karl Verner, 1846 — 1896) . . . . 91, 96, 105—106
Вестергорд Нильс Лудвиг (N. L. Westergaard, 1815-18 78)
, . . . 73
Вико Джамбаттиста (G. В. Vico, 1668—1744). . 115
Винклер Гуго (Hugo Winckler, 1863—1913) . . 145
Витзен Николай Корнелий (N. С. Witsen, 1641—1717)
45
Вихман Ирьо (Yrjo Wichmann, 1868) .................... 80 прим. 2
Вольф Фридр. Август (F. A. Wolf, 1759—1824) 130
Востоков Александр Христофорович (1781—1864) 68, 78
Вреде Фердинанд (Ferd. Wrede, 1863) ................. 145
Вундт Вильгельм (Wilh. Wundt, 1832 — 1920). . 93, 123
Галеви Иосиф (Joseph Halevy, 1827—1917). . . 138 Гаррис Джемс (James Harris Lord Malmesbury,
1709—1786) ......................................................... 115
Гейгер Вильгельм (Wilh. Geiger, 1856) ................ 139
Гейнсиус Даниил (Daniel Heinsius, 1580— 1665) 110
Гейнсиус Николай (Nic. Heinsius, 1620—1681) . 110
Гейсгорд (Hojsgaard, сер. XVIII в.) ...................... 37 прим. 1
Геккель Эрнст Генрих (Е. Н. Haeckel, 1834—1919) 127
Ген Виктор (Victor Hehn, 1813 — 1890)................ 134
Генец Арвид (A. Genetz) ....................................... 80 прим. 2
Гераклит Эфесский (ок. 540 — 480 до н. э.) . . 13
Гербарт Йог. Фр. (Joh.Fried. Herbert, 1776-1841) 89, 121—122
Гердер Йог. Готфрид (Joh. Gottfried v. Herder, 1744 — 1803)
50 прим., 114, Ив
Гернер Генрик (Н. Gerner, вторая половина XVII в.) 37
Геродиан (втор, полов. II в. н. э.) ........................ 22
Гишар Этьен (Е. Guichard, перв. полов. XVII в.). 43—44
Гмелин Самуил Готлиб (1744—17/4) ...................... 45
Гоббс Томас (Thomas Hobbes, 1588—1679). . . 113
Горн Тук Джон (John Home Tooke, 1736—1812) 50 прим., 116
Готшед Иоганн Кристоф (Joh. Christ. Gottsched, 1700—1766)
112
Грйбер Густав (Gustav Grober, 1844—1911) . . 139
Гримм Яков (Jacob Grimm, 1785 —1863) . . . . 53 прим., 57, 62—67, 77, 131—132
Гротефенд Георг Фридрих (G. F. Grotefend, 1775 - 1853)
138
Гумбольдт Вильгельм ф. (Wilhelm v. Humboldt, 1767 — 1835)
48, 61,68—70, 83 прим.,117—121, 122, 124, 126, 130—131, 135
Гюльденштет Иоганн-Антон (1745—1781) . . . 45
Данте Алигьери (Dante Alighieri, 1265—1321) . 109, 111
Дарвин Чарльз (Ch. Darwin, 1809—1882). . . .
124
Декарт Ренэ (Rene Descartes, R. Cartesius, 1596—1650)
116
155
Делич Фридрих (Friedrich Delitzsch, 1850—1922)
138
Дельбрюк Бертольд (Berthold Delbruck, 1842 —1922)
90, 93, 129
Демокрит (ок. 460 — 371 до н. э.) .................. 13
Державин Гавриил Романович (1743—1816) . . . 40
Джонс Уильям (William Jones, 1746—1794). . .
57, 111
Дионисий Фракийский (ок. 100 до н. э.) . . . .
22
Диц Фридрих (Friedrich Diez, 1794— 1876) . . .
76
Добровский Иосиф (Joseph Dobrovsky, 1753—1829)
68,77—78
Донат Элий (IV в. н. э.') ................................. 25, 33
"Донат" (русский) ............................................. 38
Доннер Отто (О. Donner, 1835 — 1909) ......... 80 прим. 2
Дьярмати Сам. (S. Gyarmathi, 1751 — 1830) . . .
51
Дю-Канж, Шарль дю-Фрэн (Ch. du Fresne sieur du Cange, 1610—1688)
Ессен Э. (Jessen E., 1833—1921) ................... 102
Жильерон Жюль (Jules Gillieron, 1854—1926) .
Зизания Лаврентий (к. XVI —нач. XVII в.) . . .
Ире И. (J. Jhre, 1707—1780)............................ 41
145
26, 38, 40
Кант Иммануил (Em. Kant, 1724—1804) . . . .
117, 119
Кастрен Матвей Алекс. (М. A. Castren, 1813 —1852)
Кате Ламберт тен (Lamb, ten Kate, 1674—1732)
ИЗ
80 прим. 2
110
Княжнин Яков Борисович (1742 —1791) . . . .
40
Кольбрук Генри Томас (Н. Th. Colebrooke, 1765—1837)
58, 111
Кондорсэ Антуан (A. de Condorcet, 1743— 1794)
116
Константин Грамматик (XIV в.) ....................... 37
Копитар Варфоломей (Ерней) (Kopitar, 1780 —1844)
78
Кореей В. (W. Corssen, 1820—1875) ............. 75
Корш Федор Евгеньевич (1843—1915) ......... 91
Кратес Маллосский (II. в. до н. э.) . . . . . .
22, 24
Крижанич Юрий (1617—1674) .......................... 41 прим. 1
Крушевский Ник. Вяч. (1851 —1887) .............. 91
Кун Адальберт (Adalbert Kuhn, 1812 — 1881). .
71—72, 133
Кун Эрнст (Ernst Kuhn, 1846—1920) ............. 139
Кур де Жебелен Антуан (A. Court de Gebelin, 1725 — 1784)
115
Курциус Георг (G. Curtius, 1820 — 1885). . . .
74, 88, 92 пр. 1, 102
Ласкарис Константин (1434—1501) ................ ПО
Лассен Кристиан (Christian Lassen, 1800—1876)
138
Лафарг Поль (P. Lafargue, 1842—1911) . . . .
133, 137—138
Лацарус Мориц (М. Lazarus, 1824—1903) . . .
124, 133
Лейбниц Готфрид Вилы. (G. W. Leibniz, 1646—1716)
44, 116
Ленин Владимир Ильич (1870—1924) ............. 153
Лепехин Иван Иванович (1740—1802).......... 45
Лескин Август (August Leskien, 1840 — 1916). .
90, 129, 136
Литтре Е. (Е. Littre, 1801 — 1881).................. 76
Локк Джон (John Locke, 1632—1704) .......... 113, 116
Ломоносов Михаил Васильевич (1711 —1765). .
26, 39, 41—42
Луаольф Генри Уильям (Н. W. Ludolf, втор пол. XVII в.)
39, 113
Лудольф Иов (Hiob Ludolf, 1624—1704). . . .
111
Мадвиг Иоганн Николай (J. N. Madvig, 1804 —1886)
70, 93, 96 прим. 1
Мадсен Арус Яков (Jac. Madsen Aarhus, Jacobus Matthiae, 1538—1586)
36
Максим Грек (ок. 1480 - 1556) ........................ 37
Максимов Федор (перв. пол. XVI11 в.) ........... 38
Маркс Карл (Karl H. Marx, 1818—1883) . . . .
132, 153
Марр Николай Яковлевич (1864—1934) . . . .
135, 140, 148, 151 153
Мейе Антуан (Antoine Meillet, 1866 — 1936) . .
138, 142, 148, 149
Мейэр Поль (Paul Meyer, 1840 — 1917) ......... 76
Меланхтон ФИЛИПП (Ph. Melanchton, 1497—1560)
ПО
Менаж Ж ИЛЬ (Gilles Menage, 1613—1692) . . .
41
М ИКЛОШИЧ Франциск (F. Mikloskh, 1813—1891)
78
Миллер Всеволод Федорович (1848—1913) . . .
91
Монбоддо Джемс Барнэт, лорд (James Burnett, Lord Monboddo, 1714-1799)
Мопертюи, Пьер Луи Моро де (P. L. Moreau d. Maupertuis 1698 — 1759)
114
Мюллер Иван (I. MuJler, 1830— 1917) ........... 75, 139
Мюллер Макс <М. Mttller, 1823—1900) ........ 91, 128—129, 133
Мюллер Фридрих (Friedrich MUller, 1834 — 1898)
49 прим.
156
114, 115
Норрис Эдвин (Edwin Norris, 1795—1872) • . . 138
Нуаре Лудвиг (L. Noire, 1829—1889)............. 125
Овелак Алекс Абель (A. A. Hovelacque, 1843 —1896)
129
Овидий (Публ. Овидий Назон, 43 до н. э. — 17 н. э.) . . . . •
ОпперЖюль (J. Oppert, 1825—1905) ............. 138
Остгоф Герман (Hermann Osthoff, 1847 — 1909)
30, 129, 136, 142
32
Паасонен(Н. Paasonen, 1865—1919) . . . . . .
80 прим. 2
Паллас Петр Симон (P. S. Pallas, 1741—1811). .
46, ПО
Панини (V—IV вв. до н. э.) .............................. 9—12
Парис Гастон (Gaston Paris, 1839—1903) . . . .
76
Пауль Герман (Hermann Paul, 1846—1921) . . .
93, 129, 138, 139
Перизониус Иаков (Jac. Perizonlus, 1651—1715)
110
Пиктэ Адольф (Adolphe Pictet, 1799—1875) . .
134
Платон (427—347 до н. з.) .............................. 14—16, 17,31 прим. 2, 32
Поликарпов Федор (первая пол. XVIII в.) . . .
38
Понтоппидан Эрик (Er. Pontoppidan, сер. XVII в.)
37 прим. 1
Постеллус Гвилельм (Guilielmus Postellus, 1510—1581)
ПО
Потебня Александр Афанасьевич (1835—1891) .
89—90, 123, 124, 141 пр.
Потт Август (August Pott, 1802—1887). . . . .
71, 89
Пристли Иос. (Jos. Priestley, 1733—1804) . . . .
116
Присциан (ок. 500 н. э.) .................................. 25, 33
Протагор (ок. 480 до 410 до н. э.) ................. 13, 17
............................................................................ 157
Радлов Василий Васильевич (1837—1918). . . .
80 прим. 3
Рамус Петрус (Petrus Raraus, Pierre de la Ra mee, 1515—1572)
36
Рапп Мориц (Мог. Rapp, сер. XIX в.) ........... 126, 135
Раск Расмус Кр. (Rasmus Ch. Rask, 1787—1832) .
42—43,51—57,62—67,77
Раумер Рудольф фон (R. v. Raumer, 1815—1876)
63
Рейхлин Йог. (Ioh. Reuchlin, 1453—1522) . . . .
110
Ренан Эрнест (Е. Renan, 1823—1892) ............ 80 прим. 1
Ренуар Франсуа-Жюст-Мари (F. J. M. Raynouard,1761—1836)
76
Рот Рудольф (Rudolph Roth, 1821—1895). . . .
73
Роулинсон Генри Кресвик (Н. С. Rawlinson, 1810 - 1895)
Руссо Жан Жак (J. J. Rousseau, 1712—1778) . .
50 прим. 1, 114—115
Санкциус (Sanctius, 1554—1628) ...................... 110
Сассетти Филиппо (Phil. Sassetti, сер. XVI в.) .
109
Сетэлэ Эмиль Нестор (Е. N. Setala, 1864) . . .
80 прим. 2
Синниеи Иосиф (Szinnyel J6zsef, 1857) ......... 80 прим. 2
Скалигер Иосиф Юстус (J. J. Scaliger, 1540—1609)
35, 113
Скалигер Юлий Цезарь (Jul. Caesar Scaliger, 1484—1558) . . . . Т
Смит Адам (A. Smith, 1723—1790) .................. 116
138
34, ПО
Смит Джордж (George Smith, 1840—1876) . . .
138
Смотрицкий Мелетин (ок. 1577—1633) ........... 26, 38
Соссюр Фердинанд де (Ferd. de Saussure, 1857—1913)
104 прим., 129, 149
Срезневский Измаил Иванович (1812—1880) . .
79
Стефанус Генрих (Henricus Stephanus, Henri Estienne, 1528—1598)
34, 110
Стефанус Робер (Rob. Stephanus, Rob. Estlenne, 1503—1559)
34, П0
Страленберг Филипп Иоганн (1676—1747) . . .
45
Сюв Педер (Peder Syv, 1631—1702) ............... 41, 48
Тегнер Исайя (Esaias Tegner, 1843—1928) . . .
91
Томсен Вильгельм (Vilheltn Thomsen, 1842— 1927………… 5, 80 прим. 3, 121, 129
Тредиаковский Василий Кириллович (1703—1769)
39, 42
Уилкинс Джон (John Wilkins, 1614—1672) . . .
116
Уилькинс Чарльз (Ch. Wilkins, 1749 или 1750—1836)
Уитни Уильям Дуайт (William Dwight Whitney, 1827—1894)
Фатер Иоганн Северин (Joh. Severin Vater, 1771—1826)
Феррапи Оттавио (Ot. Ferrari, 1607—1680) . . .
41
Фик Август (August Fick, 1833—1916) .......... 81, 100
Фихте Йог. Готлиб (Joh. Gottlieb Fichte, 1762—1814)
Фонвизин Денис Иванович (1745—1792) . . . .
40
58
70 прим. 3, 91, 124, 129
48, 52
117
158
Фортунатов Филипп Федорович (1848—1914) . .
91
Фоссиус Герард Йог. (Gerh. Joh. Vossius, 1577—1649)
Фосслер Карл (К. Vossler, 1872) ...................... 149—150
Хикс Джордж (G. Hickes, 1642—1715) ........... 113
Хинкс Эдуард (Edward Hincks, 1792—1866) . . .
Хрисипп (ок. 281—206 до н. э.) ...................... 18
138
Цезарь Кай Юлий (100 -44 до н. э.Г ............. 24
Цёйс Иоганн Каспар (Joh. Kaspar Zeuss, 1806—1856)
Чернышевский Николай Гаврилович (1828—1889).
110
79
134
Шамполион Франсуа (Franfois ChampoHion, 1790—1832) , . . . - .
138
Шафарик Павел Иосиф (P. J. Safarik, 1795—1861)
78
Шеллинг Фридрих Вилы. Иосиф (Fr. W. los. v.SchelJing, 1775-1854)
• . . . 117
Шерер Вильгельм (Wilh. Scherer, 1841—1886) .
90, 96 прим. 1
Шимоньи Сигмунд (S. Simonyi, 1843—1919) . .
80 прим. 2
Шишков Александр Семенович (1754—1841) . .
50 прим. 2 и 3
Шлегель Август Вильгельм фон (Aug. Wilh. v.Schlege!, 1767—1845)
58—59
Шлегель Фридрих (Friedr. Schlege!, 1772-1829).
58, 120
Шлейхер Август (August Schleicher, 1821—1868).
78, 81—88, 92, 93, 95, 96, 99, 100,
101, 104, 126 — 128, 135—136, 142
Шмидт Иоганн (Johannes Schmidt, 1843—1901) .
Шрадер Отто (Otto Schrader, 1855—1919) . . .
Штейнталь Гейман (Heym. Steinthal, 1823—1899).
Шухарт Гуго (Hugo Schuchardt, 1842—1927). .
85,90
134
89, 121—123, 124, 133, 140—141
143, 147, 148
Элий Л. Стило Преконий (150—70 до н. э.) . .
24, 30, 31
Энгельс Фридрих (Fr. Engels, 1820—1895) . . .
125, 132, 144, 153
Эрвас-и-Пандуро Лоренцо (Lorenzo Hervas у Panduro, 1735—1809) . •
Эрпениус (Erpenius, 1584—1624) ..................... Ill
Юний Франциск (младший) (Francis Junius, 1589—1677)
113
Ягич Игнатий Викентьевич
139
(Vatroslav Jagic, 1838—1923)
ОГЛАВЛЕНИЕ
В. Т о м сен. История языковедения до конца XIХ в ..................
7
Р. Шор. Краткий очерк истории лингвистических у чений с эпохи
Возрождения до конца XIX в .............................................. 109
Указатель имен ...................................................................................... 154
47—48, ПО, 116