Переселение Черноморского казачьего войска на Кубань

Переселение Черноморского казачьего войска на
Кубань
Б. Е. ФРОЛОВ
Переселение Черноморского казачьего войска на Кубань
Печатается по решению Ученого Совета Краснодарского государственного историко-археологического
музея-заповедника (КГИАМЗ).
Представляемая работа посвящена малоизученной странице истории освоения Кубани – переселению
черноморского казачества на Северо-Западный Кавказ.
Адресуется историкам, преподавателям истории и кубановедения, всем любителям родного края.
Введение
Известный кубанский историк Ф. А. Щербина считал переселение черноморских казаков из-за Буга на
Кубань самым массовым переселением в истории России [1]. Позволим себе не согласиться со столь
категоричным суждением маститого историка. Достаточно хотя бы вспомнить переселение более 30 тысяч
греков (1778 – 1779 г.) из Крымского ханства в Новороссию [2]. Вместе с тем, нельзя не признать
масштабность и, самое главное, значимость для страны перевода черноморского казачества на новые земли.
Само решение о переселении целого казачьего войска на южные рубежи России являлось, несомненно,
стратегическим, оно кардинально повлияло на военно-политическую обстановку на северо-западном
Кавказе. Мало того, по нашему мнению, это событие в определенном смысле носило геополитический
характер, ибо определило дальнейший ход отечественной и региональной истории.
Вполне естественно, что тема переселения присутствует во всех работах, посвященных истории Кубани.
Однако, сведения о переселении во всех, практически без исключения, исторических трудах носят
справочный характер и подаются в форме кратких, отрывистых и, порой, несвязных сообщений. Подобная
лаконичность, а в подавляющем большинстве случаев и компилятивность изложения, избавляют нас от
необходимости историографического обзора. Даже в грандиозном труде Ф. А. Щербины собственно
переселению черноморцев отведено всего несколько страниц. К тому же автор, очевидно, в спешке,
«выдернул» целый ряд документов из исторического контекста и в итоге создал иллюзорную картину
переселения, полную фактографических и хронологических ошибок.
Особняком в этом плане стоит работа П. П. Короленко «Предки кубанских казаков на Днестре» [3]. Тема
переселения в этом произведении разработана достаточно обстоятельно, хронологически последовательно и
изобилует интересными подробностями. Важно отметить следующее: версии переселения, созданные Ф. А.
Щербиной и П. П. Короленко, различаются между собой, как в мелких деталях, так и в значимых моментах
настолько существенно, что порой они, становятся диаметрально противоположными. Эти противоречия и
вынудили автора обратиться к первоисточникам (оговоримся сразу: во всех спорных случаях прав, по
нашему мнению, оказался П. П. Короленко). Итогом их изучения и стала данная работа.
Кратко напомним основные исторические события в плане интересующего нас вопроса. 4 июня 1775 г.
русские войска окружили и на следующий день ликвидировали Запорожскую Сечь [4]. Значительное число
запорожских казаков бежало в турецкие владения, часть осталась в пределах России. Прошло 12 лет. В 1787
г. императрица Екатерина II предприняла свое знаменитое путешествие по южной России. По свидетельству
первых историков Черномории Я. Г. Кухаренко и А. М. Туренко, в Кременчуге князь Г. А. Потемкин
представил ей ряд бывших запорожских старшин, которые и поднесли государыне прошение о
восстановлении войска Запорожского [5].
Конечно, не могло быть и речи о воссоздании Запорожской Сечи, речь шла о формировании войска из
бывших запорожцев, но по образцу войска Донского. Момент для подачи прошения был вполне
благоприятный, так как чаяния казачьей старшины совпадали с планами русского правительства.
Надвигалась очередная война с Турцией, и власти изыскивали различные меры по усилению военного
потенциала страны. Одной из таких мер явилось создание нескольких казачьих войск. Впрочем, существует
точка зрения английского историка Изабель де Мадариага, изложенная в монографии «Россия в эпоху
Екатерины Великой» (М., 2002. Сс. 635 – 636). По ее мнению, Г. А. Потемкин, скупая украинские и
польские земли, и создавая новые казачьи формирования, преследовал свои личные, далеко идущие
амбициозные политические цели.
20 августа 1787 г. (день фактического начала войны) князь Г.А. Потемкин отдал следующее распоряжение:
«Чтоб иметь в наместничестве Екатеринославском военные команды волонтеров, препоручил я секундмайорам Сидору Белому и Антону Головатому собрать охотников (добровольцев), и конных и пеших, для
лодок, из поселившихся в сем наместничестве служивших в бывшей Сечи Запорожской казаков…» [6]. До
этого назначения С. Белый являлся предводителем Херсонского дворянства, а А. Головатый служил
капитан-исправником (капитаном земской полиции) в Новомосковске.
Первые результаты сбора «охотников» из бывших запорожцев оказались явно неутешительными, и уже 12
октября Г. А. Потемкин разрешил набирать «охотников из свободных людей» [7]. Вскоре началось
зачисление в казаки и государственных крестьян. К концу 1787 г. удалось набрать 600 человек. Руководство
волонтерной командой с первых дней было поручено С. И. Белому. В документах осени 1787 г. встречается
еще несколько названий этого небольшого воинского контингента: «когорта конных и пеших волонтеров»,
«вольная запорожская команда» и др. Сам Г. А. Потемкин уже с октября 1787 г. стал употреблять
выражение «войско верных казаков». Придание волонтерным командам статуса «войска» (что пока еще
слишком претенциозно при столь небольшой численности людей) породило и другие наименования: «Кош
верного войска Запорожского», «казаки верного Запорожского коша», «верное Запорожское войско».
Однако вскоре все они вытесняются формулой князя Г. А. Потемкина, который в январе 1788 г. назначил
подполковника С. И. Белого «Войсковым Атаманом верных казаков» [8]. Казаки находились в
непосредственном подчинении Главного Дежурства 3-й, а затем 2-й дивизии Екатеринославской армии.
В ноябре 1788 г. в документах князя Г. А. Потемкина появляется выражение «черноморские казаки». В
декабре 1788 г. речь идет уже и о «Черноморском казачьем войске». В одном из документов встречается и
полное наименование: «Ея Императорского Величества войско верных Черноморских казаков».
Черноморское войско приняло участие в основных операциях русско-турецкой войны 1787 - 1791 гг. и к
моменту ее окончания имело в своем составе около 12 тысяч человек. Однако следует учитывать, что
списочный состав никогда не соответствовал наличному, а если исключить «престарелых, неспособных и
малолетних» казаков, то количество реальных бойцов составит приблизительно половину от внесенных в
куренные списки.
В 1791 г. умер могущественный покровитель черноморских казаков князь Г. А. Потемкин. С его смертью
черноморцы оказались в тяжелом положении: территория между Бугом и Днестром, выделенная им князем в
1790 г. для поселения войска, так и не была юридически закреплена за казаками. Черноморцы остро
чувствовали все невзгоды своего положения и шаткость прав на забужские земли. Недаром в одной из
казачьих песен звучали такие слова:
«Устань батьку, устань Грыцьку, велыкий гетмане,
Милостивый добродию, вельможный наш пане,
Промов за нас слово;
Проси у царици – все буде готово.
Но «Грицько» не встал, и казакам самим пришлось бороться за свои права. С ноября 1791 г. войсковое
руководство начинает активно ходатайствовать о выделении новых земель для поселения. 30 ноября
кошевой атаман З. А. Чепега в письме к «правителю дел» покойного князя генерал-майору Попову писал:
«… докладываю, что войску Черноморскому в рассуждение многолюдства между рек Буга и Днестра на
земле поместиться не можно. А как на Кинбурнской стороне земли с присовокуплением Еникольского
округа с Таманом Императрицею и покойным светлейшим князем ассигнованы, да и все тамо князь рыбные
ловли сему войску подарил …, вашего превосходительства покорнейше прошу, сжальтесь над
лишившимися отца сиротами, будьте Вы им отец и исходатайствуйте у императрицы для них полезное» [9].
В обоснование своей просьбы казаки ссылались на последовавшее еще 14 января 1788 г. разрешение
Екатерины II об отводе им для поселения земель в Керченском куте или на Тамани [10]. Однако, решение
этого вопроса императрица оставила на усмотрение Г. А. Потемкина, а тот (учитывая, вероятно, что шла
война) отложил дело в «долгий ящик». И вот теперь казаки просили выделить уже «ассигнованные» им
земли.
И снова желания казаков и правительства совпали, поскольку последнее уже начинало практическую
реализацию своего плана военно-казачьей колонизации кубанских земель. В начале февраля 1792 г. в
Черноморском войске получили приказ о направлении депутатов для получения царской Грамоты на
«новопожалованные земли». Хочу подчеркнуть эту мысль особо, так как в литературе, в первую очередь в
околонаучной, упорно муссируется мнение о том, что казаки самостоятельно решили выбрать депутатов и
послать их в Петербург «выбивать» землю и Грамоту на нее. При этом игнорируются опубликованные на
этот счет документы, да и мнение ряда дореволюционных кубанских историков.
Известный исследователь истории черноморского казачества П. П. Короленко высказался по этому поводу
вполне определенно: «Не успели еще черноморцы обжиться на отведенной гетманом земле (т.е. на
территории, отведенной казакам Г. А. Потемкиным между Бугом и Днестром), как получили повеление
готовиться к новому переселению на высочайше пожалованную войску землю на Тамани». А вот что пишет
Е. Д. Фелицын: «… обещание Екатерины Великой дать черноморцам земли на Тамани, сделанные еще в
1788 г. при возникновении войска, было в силе… и в самом деле, вскоре после смерти Потемкина
черноморцам было предъявлено требование переселиться на Кубань». Вместе с тем нельзя и недооценивать
результаты работы казачьей делегации в столице России.
Дипломатическая миссия А.А. Головатого
После получения приказа о направлении депутатов в столицу события развивались следующим образом. 21
февраля 1792 г. атаман З. А. Чепега обратился к генерал-аншефу М. В. Коховскому с просьбой о дозволении
отправить делегацию в Петербург. Ордером от 22 февраля Коховский сообщил: «Сего войска войскового
судью армии полковника и кавалера Головатого со шестью старшинами позволяю я отправить депутатами к
высочайшему Ея Императорского Величества двору…» [1]. Стоит подчеркнуть, что З. А. Чепега во всех
документах этого периода употребляет фразу: «Я по повелению Главной команды отправляю в СанктПетербург войскового судью Головатого».
27 февраля все частные командиры (командиры 1, 2, 3, 4 частей войска) получили приказ прибыть 29 числа
в штаб-квартиру на совещание. Приказ начинался так: «По Всевысочайшему Ея Императорского Величества
соизволению к отправлению в Санкт-Петербург для получения на Тамань и с ея окружностями на землю
войску Черноморскому увечно спокойное и потомственное владение всевысочайшей грамоты …» [2].
Отметим три важных момента. Во-первых, очередной раз подчеркивается, что казаки отправляются за
грамотой по высочайшему соизволению; во-вторых, они уже знают, что им собираются пожаловать Тамань;
в-третьих, появилась интересная формулировка – «Тамань с ея окружностями».
Удивительно, но это совещание командиров Ф. А. Щербина упорно именует общевойсковой Радой, хотя сам
же признает, что никаких «исторических материалов» о ней не осталось [3]. П. П. Короленко пишет о
созыве в Кош на Раду полковников и старшин [4]. Нам не встретилось ни одного приказа атамана З. А.
Чепеги о явке в штаб-квартиру этих лиц, но, если П. П. Короленко располагал соответствующими
документами, то речь может идти о хорошо известной еще со времен Запорожской Сечи «старшинской», но
никак не об общевойсковой Раде.
На совещании 29 февраля было принято прошение войска на высочайшее имя и инструкция главе делегации
А. А. Головатому [5]. Оба документа подробно проанализированы П. П. Короленко и Ф. А. Щербиной, что
избавляет нас от подобной работы (текст документов приводится в приложении).
2 марта 1792 г. делегация черноморских казаков, возглавляемая судьей А. А. Головатым, отправилась в
Петербург. 30 марта казаки достигли столицы. Войсковой судья А. А. Головатый остановился на квартире у
своего старого знакомого Василия Степановича Попова, бывшего правителя канцелярии князя Потемкина. В
этот же день Попов представил Головатого Платону Александровичу Зубову и Николаю Ивановичу
Салтыкову. 1 апреля 1792 г. А. А. Головатый «был доставлен» В. С. Поповым «к руке Ея Величества».
Следует заметить, что в отдельных исторических работах и, особенно в популярных изданиях
пропагандируется мифологическая версия дипломатической деятельности А. А. Головатого в Петербурге,
заимствованная из художественной литературы. Что же нам известно о первой аудиенции войскового судьи
у императрицы? В письмах А. А. Головатого встречаются такие описания: «Ее Величество говорила, что
уже земля для поселения нам назначена, а в каком месте еще неизвестно»; «… ласково говорила, что уже
для поселения нас землю назначила, а где именно знать не можно». Самым информативным является
письмо к атаману З. А. Чепеге: «… доставлен … в чистый четверток к руке Ее Величества, прозьбы еще не
подавал, а осталась с повеления Василия Степановича до четвертого дня праздника; ея Величество … с виду
примечать была нашим приездом довольна и ничего более не сказала, кроме, когда уже все перешли [к]
другим, подошедши ко мне, сказала: я вам землю назначила, и вы на оной можете жить спокойно, где же
именно не объявила…» [6].
Судя по письму, эта аудиенция не устраивалась специально для казаков, и их депутация была на приеме не
единственной («все перешли к другим»). Никаких прошений войсковой судья императрице не передавал. Из
письма Головатого 17 апреля к войсковому писарю Котляревскому известно, что прошение он отдал В. С.
Попову, а тот обещал «доставить» его Екатерине II [7]. По сведениям П. П. Короленко, после аудиенции
Головатому было объявлено, чтобы записку о нуждах войска Черноморского он представил П. А. Зубову и
председателю Военной коллегии Н. И. Салтыкову [8]. Вероятно, указанные лица эти сведения получили, но
в письмах последующих дней А. А. Головатый подчеркивает, что просьба «поручена к подаче Василию
Степановичу». Наконец, 29 апреля он извещает З. А. Чепегу: «… сим извещаю вас милостивый государь,
что Василий Степанович господин генерал Попов Ея Величеству означенную прозьбу и инструкцию уже
докладывал, но еще оной никакого успеха нет» [9].
Итак, мы можем смело утверждать, что войсковой судья А. А. Головатый никаких переговоров с
Екатериной II о нуждах и прошениях войска Черноморского не вел (да, возможно, по «протоколу» и не мог
вести), все делалось через опытного и искушенного царедворца В. С. Попова (прошение черноморцев он
сумел передать императрице 17 апреля). Что касается сетований Головатого об отсутствии «успеха», то это
скорее чисто эмоциональная оценка событий.
Такое грандиозное событие, как наделение новыми землями целого казачьего войска, требовало
всесторонней и тщательной проработки. Такая работа, безусловно, уже велась и до приезда делегации
Черноморского войска. К тому же прошения казаков, судя по всему, не соответствовали первоначальному
замыслу правительства. К сожалению, мы не располагаем документами, позволяющими судить об этом
замысле. П. П. Короленко утверждает, что после подачи прошения на высочайшее имя переселение казаков
было задержано «до получения справок о положении Кубанского края» [10]. Земель Таманского острова
оказалось явно недостаточно для поселения войска, и правительство решило выделить еще и земли
правобережной Кубани.
30 июня 1792 г. последовал именной указ Сенату «О пожаловании Черноморскому войску острова
Фанагории с землями, между Кубанью и Азовским морем лежащими». В нем, в частности, говорилось:
«…Всемилостивейше пожаловали мы оному в вечное владение состоящий в области Таврической остров
Фанагорию с землею, между реки Кубани и Азовского моря, лежащею и простирающуюся от Фанагории по
морю до Ейского городка, по реке же приближающейся к Устью Лабы… Войско Черноморское,
помещенное, таким образом на землях области Таврической, имеет относиться к тамошнему губернатору, и
чрез него получать исходящие от Военного нашего Начальства повеления» [11].
В этот же день, то есть 30 июня 1792 г., императрица подписала и особую грамоту для войска
Черноморского, где в отношении жалуемых земель написано было следующее: «Мы, по тому желая воздать
заслугам войска Черноморского, утверждением всегдашнего его благосостояния и доставлением способов к
благополучному пребыванию Всемилостивейше пожаловали оному в вечное владение состоящий в области
Таврической остров Фанагорию с всею землею, лежащею на правой стороне реки Кубани от устья ея к УстьЛабинскому Редуту – так чтобы с одной стороны река Кубань, с другой же, Азовское море до Ейского
городка служили границею войсковой земли…» [12].
1 июля Екатерина II пожаловала Черноморскому войску еще одну Грамоту, которой разрешались различные
организационные вопросы.
В Указе и Грамоте весьма неопределенно говорилось о восточной границе войска, уточнить ее
предполагалось с помощью губернаторов смежных губерний. Это решение породило двухлетний
ожесточенный спор, пока П. А. Зубов 21 января 1794 г. не приказал установить границу войску в 16 верстах
от Усть-Лабинской крепости, а от «устья р. Лабы в 18 верстах» [13]. В начале марта 1794 г. состоялось
заседание Черноморского войскового правительства, на котором атаман З. А. Чепега доложил об этом
приказе [14].
Но вернемся в столицу.
13 июля состоялась прощальная аудиенция, а 14 произошла «разделка дарованных Ее Величеством
депутатам денег». Головатый получил 800 рублей, премьер-майор Высочин – 340, премьер-майоры Юзбаши,
Бурнос и Трощин по 250, два капитана по 215, три подпоручика по 175 и три казака по 50 рублей [15].
Таким образом, общее количество приехавших в Петербург казаков составляло 13 человек.
16 июля А. А. Головатый в письме кошевому атаману сообщил: «Слава всевышнему Богу мы от Ея
Величества в просьбах во всех войсковых получили все желаемое с хорошим концом». Через два дня
войсковой судья собирался отправиться в обратный путь и просил расставить по тракту от Ольвиополя до
Слободзеи станции и конвой. По дороге А. А. Головатый составил церемониал встречи своей делегации и
послал его атаману вперед с одним из старшин, а также известную песню «Ой годi жъ нам журытыся, пора
перестаты», в которой поэтически пересказал высочайшую грамоту.
15 августа войсковая депутация с Головатым во главе прибыла в Слободзею. Состоялась пышная
торжественная церемония с передачей всех царских подарков.
Уже современники вполне понимали ведущую роль А. А. Головатого в успехах войсковой дипломатии. В
глазах потомков он стал фактически единственным творцом этих успехов.
Дипломат наш и поэт –
Знаменитый Головатый,
Испросил нам край богатый,
Где промчалось много лет;
Давших славу нам военну,
Милость царску незабвенну,
Мирных лет драгой покой,
Век счастливый, золотой!
«Командирация» на Кубань М. С. Гулика
На совещании в Коше 29 февраля 1792 г., одновременно с выработкой прошения и инструкции, было
решено командировать для осмотра просимых земель войскового полковника Мокия Семеновича Гулика.
Собственно говоря, приказ «для обозрения» земель последовал от генерал-аншефа М. В. Коховского еще 3
января. 10 января Кош приказал полковнику Давиду Белому: «Во исполнение генерал-аншефа М. В.
Коховского предписания для обозрения назначенных покойным светлейшим князем и великим гетманом
Григорием Александровичем Потемкиным-Таврическим сему войску земель на Кинбурнской стороне, в
Керченском Куту и на Тамане потребна во сту человек команда…» [1]. Кош предлагал вызвать «охотников»
(добровольцев), которые могли «исправить себе лошадьми и воинским убором, быть для того во всей
готовности … следующего марта к 15 числу». Как мы видим, первоначально речь шла обо всех землях,
упомянутых в указе Екатерины II от 14 января 1788 г. [2].
Подобные ордера Кош разослал и другим полковникам войска. В некоторых из них встречается фраза о
людях «знающих те места». Желающих отправиться за тридевять земель в полках не оказалось. Приведем
характерный рапорт полкового есаула Чистофата от 21 января 1792 г.: «… вызывая охотников с лошадьми и
воинской збруей (оружием) для обозрения назначенных сему войску земель, в полку сем таковых охотников
не явилось» [3].
Тогда Кош принимает более жесткие меры и приказывает выбрать от полка к 15 апреля по 10 человек. В
документах, кроме «желающих охотно исправить себя», появляются «наряженные по предписанию Коша»;
встречаются и такие приказы: «Вы … назначены на Тамань для осмотра земель назначенных войску
Черноморскому при полковнике армии премьер-майоре Гулике». В источниках марта 1792 г. речь идет уже
об осмотре только таманских земель.
По свидетельству П. П. Короленко, М. Гулик отправился в путь 13 марта с командой в 50 человек [4].
Очевидно, по плану атамана Чепеги недостающее число казаков должно было присоединиться к нему уже в
дороге. Но вот какая безрадостная картина вырисовывается из рапорта М. Гулика к З. Чепеге от 5 апреля:
«… Кинбурнская паланка хотя и приказала живущим в селении Олешки и в околичности оного казакам
быть к походу в готовности, но не радела, хотя и собрано до приезда моего 12 человек, но по осмотру
оказались вовсе неспособны и ненадежны … и ныне команда несобранна…» [5].
М. Гулик пишет о грубости и беззакониях старшин, «чрез что многие казаки выписались из числа
черноморцев и приписались в поселяне … ежели и так далее будет, то малая часть останется здесь казаков, а
прочие – все выписавшиеся» [6]. Каким образом М. Гулик преодолел все эти трудности, осталось для нас не
вполне ясным. Вероятно, он принимал жесткие волевые решения. В тех же Олешках он простоял 9 дней,
самолично собирая казаков и старшин к себе в команду. По некоторым данным, ему удалось набрать 114
человек. Таврический губернатор Жегулин прикомандировал к Гулику землемера поручика Письменного.
Переправившись из Керчи через пролив на Тамань, полковник Гулик начал осмотр кубанских земель. На
Тамани казаки встретили такие топкие болота и камыши, что с трудом добрались до Темрюка. «Доброго
степу мало», - писал Гулик в своем донесении. Из Темрюка отряд двинулся на Копыл, куда прибыл 30
апреля. Затем казаки шли по правой стороне р. Протоки, далее вверх по Кубани, откуда повернули на
Ставрополь. Здесь М. С. Гулик встретился с генерал-майором С. А. Булгаковым, собиравшимся строить
Усть-Лабинскую крепость.
В Георгиевске М. Гулик явился к генерал-аншефу И. В. Гудовичу, который затребовал от него инструкцию
по осмотру земель, данную атаманом Чепегой, снял с нее копию, а потом заявил: «… для вашего войска
всей здешней земли много, а только определяется от Тамана до реки Лабы».
Все эти встречи М. Гулик описал в письме к войсковому судье А. Головатому от 16 мая 1792 г. [8]. В нем же
он дал краткую характеристику осмотренных земель: «Я полагаю примерно от Таману до речки Черного
Протока 13, а от Протока до р. Лабы 205 верст. До Протока земли доброй мало, а все болота и камыши… От
Протоки же до речки Лабы степь добрый и леса по над Кубанью есть».
Из Георгиевска Гулик направился к Ейскому лиману, а затем по берегу Азовского моря к Тамани, куда и
прибыл 11 июня. 13 июня полковник Гулик направил из Тамани рапорт в Кош: «По данном мне инструкции
всю землю и речки, прописанные в оной я объехал и прибыл обратно для переправы чрез гирло к Таману. О
содержании земли по возврату моем в Кош подам опись…» [9]. Тем не менее, Гулик не удержался и здесь
же дал самую лестную характеристику осмотренных земель – «для поселения, хлебопашества, скотоводства,
сенокосов, рыбных ловель и протчему лучшего быть не может».
Интересно отметить, что, находясь в Тамани, М. Гулик активно записывал в казаки всех желающих. В
июльском списке «вновь приписавшимся на Кубанской стороне в войско Черноморское казакам» показано
114 человек [10]. Всего же на «определенной войску земле» М. Гулик насчитал 2013 бурлаков (это не считая
донских казаков и прочих «разных людей»).
Возвратившись в Слободзею, М. С. Гулик 8 июля представил атаману подробный отчет с весьма
колоритным названием: «Ведомость, какового положения Таманская и Кубанская земли, с показанием какие,
где города, крепости и другие места, также рек и соленых озер» [11]. Проиллюстрируем стиль и содержание
этого документа несколькими цитатами [12]. «Переправа с Керчи чрез гирло на Южную Косу. От Южной
косы вправо над Черным морем и Кубанским лиманом (где гирло с Кубанского лимана в Черное море
впало) Соляное озеро, до коего от южной косы 16 верст; близ онаго на горе, во многих местах, идет деготь;
тут город Фанагория и корабельная пристань. От пристани за 13 верст гора, называемая Кизилтаз, над
Кубанским лиманом; от сей горы за одну версту гирло, идущее с Кубанского лимана и впадающее в
Сукуровой лиман. От гирла и Сукурова лимана за версту над кубанским лиманом ханская крепость… От
крепости и Сукурова лимана понад Кубанским лиманом же, за 20 верст, Некрасовское пустое селение…».
«Понад Атышским и Ахтиниским лиманами, за 25 верст, пещаной ерок, идущий с Ахтиниского лимана и
впадающий в Азовское море. Наперед сего ерока город пустой, называемый Старый Темрюк, где земляная
крепость. Близ сей крепости, верст за 5 над Ахтиниским лиманом и Азовским морем, на косе, каменная
крепость, называемая Новый Темрюк…». «От устья Кубани, за 30 верст, редут, называемый Куркай, где с
Кубани и речка Куркай идет. От Курков, за 40 верст, над Кубанью, между Черным Протоком и Казачьим
ерком, земляная большая крепость, называемая Копыл…».
«От устья Кубани до самого радути Куркай и по берегу Кубани много родячих разных дерев, также и верб, а
садов нет. От Курков понад Кубанью до селения Копили большие вербы и прочие деревья; недоезжая до
Копили, версты за 2, сад; в оном яблоки, вишни, виноград и прочие…».
«От Найденой косы, за тридцать верст, земляная крепость, называемая Ейское укрепление; от сего, за 4
версты, речка Ея, течение имеющая в море… От Еи, за четыре версты, гирло называемое Пашковка; оное
идет с Еи и впадает в Ейский лиман, чрез который есть мост, где и карантин. От Пашковки, за тридцать три
версты, Ейская коса, которая в море зашла, за семь верст, где гавань; близ сей гавани большая земляная
крепость, называемая Ханская, в коей ханский дом».
В заключение отметим, что первые результаты своего обследования М. Гулик в июне (предположительно,
13 числа) отослал в Петербург А. Головатому. Дошли ли они до адресата, неизвестно. В любом случае,
оказать какое-либо влияние на содержание жалованных грамот эти сведения уже не могли. Информация,
добытая М. Гуликом, имела первостепенное значение для готовящегося к переселению Черноморского
казачьего войска.
«Вояж к Таману» Саввы Белого
Следует отметить, что правительство планировало начать переселение черноморских казаков на Тамань
задолго до вручения Головатому высочайшей грамоты от 30 июня 1792 г. Первое повеление о передвижении
казачьей флотилии к Тамани последовало еще ранней весной 1792 г., но было приостановлено до получения
надлежащих сведений о кубанской земле [1]. Исследование Тамани, проведенное под
руководством генерал-аншефа Коховского, показало, что земель острова явно недостаточно для поселения
Черноморского войска. Очевидно, вскоре после этого последовало решение о выделении казакам просимых
земель и где-то в начале мая бригадир русского флота П. В. Пустошкин получил приказ «препроводить»
казачью флотилию до Тамани. 13 мая он сообщил об этом в войско и затребовал данные о состоянии
флотилии [2].
Сделать это было затруднительно, так как флотилия, разбросанная по «дунайским гирлам», еще только
собиралась к местечку Слободзея на Днестре. 26 февраля все двигающиеся к Днестру лодки были переданы
под командование войскового полковника армии премьер-майора Саввы Белого (сам он об этом узнал 10
апреля). 19 мая 1792 года С. Белый рапортовал атаману З. Чепеге, что прибыл к Слободзее на 46 военных
лодках и баркасах [3]. По ведомости гребной флотилии, представленной С. Белым 21 мая, из 54 лодок 10
оказались совсем «неспособные к подчинке», а остальные требовали серьезного ремонта: «Состояние
плохое и трудно дойти до Тамана» [4]. Из рапортов командиров частей флотилии видно, что кроме починки
корпусов и разного рода мелкого ремонта требовались и новые мачты, реи, паруса.
2 июня 1792 г. вице-адмирал Мордвинов получает очередное повеление от императрицы Екатерины II, где, в
частности, говорится: «В донесениях вы не упоминаете о флотилии казачьей Черноморской, которая по
нашему предписанию должна была следовать к Очакову под начальством бригадира Пустошкина и с ним же
воспринять плавание к Таману» [5]. 5 июля о «подтвержденном повелении» следовать к Тамани сообщается
атаману черноморских казаков З. А. Чепеге с требованием «отрядить» казачью флотилию в путь через два
дня. Однако исполнить этот приказ не удалось, ибо поизносившаяся за годы войны казачья голытьба была
распущена на заработки и «за малолюдством сия флотилия к повеленному походу» выступить не смогла. 6
июля П. В. Пустошкин получил приказ отправиться на Днестровский лиман и, оставив на месте «ветхие
безнадежные лодки», двинуться с оставшимися к Николаеву. Туда же на подводах стали спешно отправлять
тех казаков флотилии, которых удалось разыскать.
Здесь самое время сказать несколько слов о Павле Васильевиче Пустошкине, которому Ф.А. Щербина
придал статус «сопровождающего» казачью флотилию, а А. Г. Бурмагин и вовсе «назначил» помощником С.
Белого [6]. Будущий адмирал русского флота П. В. Пустошкин родился в бедной дворянской семье в 1749 г.
Воспитывался в Морском кадетском корпусе, в 1766 г. мичманам поступил на Балтийский флот. В 1769 г.
переведен в Таганрог и весь период русско-турецкой войны (1768 - 1774 гг.) находился в крейсерстве на
Черном море, причем в 1774 г. командовал отдельной флотилией в Еникале. В войне 1787 - 1791 гг. он
крейсировал с эскадрой у крымских берегов, командовал арьергардной эскадрой, а затем был назначен
командиром Черноморского гребного флота и флотилии черноморских казаков [7]. Естественно, что
непосредственный начальник казачьей флотилии и был назначен командиром похода.
… 11 июля капитан бригадирского ранга П. В. Пустошкин прибыл в Слободзею. 20 июля в урочище
Аджибей он вместе с командиром казачьей флотилии С. Белым осмотрел все суда и из 54 лодок выбрал
только 26 «способных дойти до Тамани». 28 лодок остались при местном адмиралтействе [8]. К этим 26
«способным» лодкам старой постройки были добавлены 24 лодки и 1 яхта новой постройки. История
появления последних такова.
Еще в начале 1791 г. по повелению князя Г. А. Потемкина при урочище Фальче на реке Прут казаки начали
строительство 50 мореходных лодок для войска [9]. Постройкой лодок руководил полковой старшина
Данильченко. Долгое время дело почти не двигалось, а только шла оживленная переписка о людях,
инструментах, подводах, лесе и т.п. Строительство лодок взял под свой контроль генерал-майор де-Рибас,
который даже объявил выговор войсковому судье А. А. Головатому. Только 31 мая удалось заложить
первые 10 лодок. К 8 июля число их достигло 25. 16 марта 1792 г. войсковой полковник Кордовский
рапортовал А. А. Головатому: «До сего 14 марта на воду спущено 24 лодки, только одна яхта остается, но и
оная готова к спуску» [10].
9 апреля 24 лодки и яхта под командой полкового старшины Высочина отправились в Галац, затем с
большим трудом достигли Старой Килии. Здесь их по повелению М.В. Коховского принял капитан-
лейтенант Патиниоти, дабы «оснасткою вооружить». Оставшись «неспособно оснащенными», они
дооснащались в Слободзее, а затем поступили под команду С. Белого.
28 июля эта объединенная флотилия прибыла в Очаковский лиман к Станиславу для окончательной починки
и оснастки [11]. Все работы предполагалось завершить ко 2 августа. Личный состав флотилии насчитывал
101 старшину и 2712 казаков; вооружение лодок – 32 орудия.
6 августа 1792 г. П. В. Пустошкин «определил» в части Черноморской казачьей гребной флотилии в помощь
казачьим полковникам офицеров Черноморского гребного флота. Починку и оснастку судов удалось
завершить к 8 августа и все они были спущены на воду. 8 августа 1792 г. бригадир П. В. Пустошкин с борта
флагманского судна бригантины «Благовещение» (в ряде источников судно именуется «яхтой») издал
приказ командирам частей казачьей флотилии [12]. В нем он сообщал, что при первом благополучном ветре
флотилия отправится в Еникольский пролив к острову Таману. От командиров требовалось точно соблюдать
сигналы, «особливо в ночное и туманное время». Лодкам назначалось следовать близ берегов Крыма,
держась, по возможности, вместе. Судам, получившим повреждения и неспособным следовать вместе с
флотилией, надлежало следовать в порты Балаклава, Ялта, Судак, Керчь. Для рандеву назначался и сам
Еникольский пролив, «если ветер в Тамань будет противный».
10 августа командир казачьей флотилии С. Белый доложил А.А. Головатому, что флотилия в составе 51
судна находится при Станиславской косе в полной готовности. «Войско со всем экипажем помещено на
лодки и 11 транспортных гребного флота судов. Пустошкин ожидает попутного ветра и как он появится, тот
час с помощию божьей приймут путь как флотилия, так и сопровождающий ее гребной флот» [13].
16 августа П. В. Пустошкин приказывает всем командирам: «К походу быть в готовности непременно сего
числа» [14]. Вероятно, этот день и следует принять за день отплытия казаков к Тамани.
Осторожно двигаясь вдоль берегов Крыма (что происходило в пути, неизвестно, так как даже в журнале
исходящих бумаг С. Белого нет записей за эти дни) казачья флотилия 25 августа благополучно достигла
берегов Тамани. 26 августа командир флотилии рапортовал войсковому судье: «Предпринятый по
Высочайшему повелению… вояж кончили сего августа в 25 день…, прибыли до Тамани о 51 судах
благополучно» [15].
Итак, флотилия стоит у Тамани, а мы попытаемся уточнить три вопроса: сколько же судов прибыло к
берегам Тамани, их состав и численность первого казачьего десанта. Если обобщить имеющиеся в
историографии точки зрения, то по первому вопросу имеется три варианта ответа: 51 лодка и яхта, 50 лодок
и яхта и просто 51 судно.
На вопрос о количественном и качественном составе казачьей флотилии мы уже фактически ответили: 26
старых лодок, 24 новых и яхта. В ряде работ утверждается, что П. В. Пустошкин плыл на яхте
«Благовещение». Может возникнуть вопрос: не на яхте ли черноморских казаков держал свой вымпел
командир похода. Нет, и вот почему. Имя «Благовещение» носила яхта командующего Черноморским
гребным флотом (есть приказы де-Рибаса, изданные с этого судна) и яхта казачья не могла получить имя
действующего судна. Кроме того, казачья яхта в документах всегда безымянна. И до переселения, и на
Кубани – она просто «яхта». Таким образом, капитан П. В. Пустошкин плыл на своем флагманском судне,
которое он в своих приказах называет бригантиной. Итак, у нас уже получается 50 лодок, яхта (вместе –
казачья флотилия) и бригантина.
В целом ряде документов неоднократно упоминаются некие транспортные суда, которые должны были
«провожать» флотилию до Тамани. На них погрузили тяжелые орудия и часть людей. В одном из рапортов
С. Белого указано уже точно: «… войско со всем экипажем помещено на лодки и 11 транспортных гребного
флота судов» [16]. Но и это еще не все. В одном из документов сообщается, что казачьи лодки перешли в
Тамань «под сбереженьем крейсерских судов» [17]. Задача крейсеров, очевидно, заключалась в охране
канонерских лодок и оказании помощи на случай возможного кораблекрушения.
Не будем вспоминать о «партикулярных судах» – байдаках, дубах, лунтрах, шайках – находившихся всегда
при флотилии. Прямых документальных свидетельств об их участии в этом походе нет. Да и без них видно,
что к берегам Тамани отправилась очень внушительная эскадра. Когда С. Белый в своем рапорте А. А.
Головатому сообщает о благополучном прибытии 51 судна, то он, естественно, докладывает о
судах, находившихся в его подчинении, то есть о казачьей флотилии.
Точную численность первого десанта установить, по-видимому, не удастся. 4 августа 1792 г. С. Белый
рапортовал, что при флотилии «имеет ныне следовать старшин и казаков две тысячи восемьсот тринадцать
человек» [18]. Некоторые исследователи полагают, что именно столько казаков и прибыло в Тамань. Однако
из текста документа не вполне ясно, учитываются ли здесь казаки, помещенные на транспортные суда. И
самое главное – за две недели, прошедшие до отплытия, это число могло измениться не раз.
В любом случае, гораздо предпочтительнее рапорт С. Белого от 10 сентября 1792 г. «о казаках находящихся
на гребной флотилии при Тамани» [19]: «Полковников 4, старшин 4, ассаулов – 4, хорунжих – 4,
квартирмейстеров – 4, сотников – 51, атаман и пушкарь 21, канонир – 124, казаков – 3031. А всего 3247 ч.».
Эту цифру следует принять за ориентир, но абсолютизировать нельзя и ее.
Дело в том, что на Кубани еще до переселения туда черноморцев находилось значительное количество
«разного рода бурлак», которые бродяжничали и занимались промыслами. М. Гулик во время своего
знаменитого осмотра «кубанской старины» насчитал их более двух тысяч, их них 114 человек записались
сразу же в казаки [20]. У нас нет полной уверенности в том, что подобную процедуру не проделал С. Белый
и не показал вновь поступивших в казаки в общем списке.
Стоит подчеркнуть, что прием в казаки осуществлялся даже во время самого плавания. 30 августа Савва
Белый приказал полковникам «учинить ведомость, сколько с начала вояжа сего войска от Слободзеи до
острова Тамана вновь поступило на службу казаков» [21].
Ф. А. Щербина (а вслед за ним и многие другие авторы) пишет о 3847 казаках, высадившихся на Тамани.
Это явная и грубая ошибка. Из документов выхвачена цифра гораздо более позднего времени. 3247 человек
фигурируют в рапортах более месяца, последний из них датирован 2 октября. И только в рапорте С. Белого
от 1 ноября появляются 3847 человек. Увеличение численности произошло за счет шестисотенной команды
полковника Кордовского, прибывшей на Тамань сухопутным путем через Крым. 10 ноября датирована и
первая заявка на провиант для «состоящих во флотилии 3247 казаков и на прибывших с полковником
Кордовским 600 человек» [22].
Между 25 января и 20 февраля 1793 г. на Тамань прибыло еще 100 человек вместе с казначеем гребной
флотилии. Общая численность казаков на Тамани достигла 3947 [23].
Подведем итоги. Высочайшее повеление о переходе на Тамань застало казачью флотилию явно
неподготовленной. Большая часть казаков флотилии, как не имеющих «самонужнейшей одежды и обува»,
была распущена командирами на заработки. Собрать их вновь на суда оказалось делом сложным и долгим.
Часть лодок просто не могла передвигаться вследствие малочисленности экипажей. Войсковое руководство
вынуждено было командировать на лодки людей из других частей войска. Неудовлетворительным оказалось
состояние лодок и их оснащение. Решались эти проблемы мучительно тяжело. Дело доходило до того, что
распределением нескольких топоров, пил и т.п. приходилось заниматься высшим должностным лицам
войска и даже командиру гребной Черноморской флотилии.
Тем не менее, большую часть этих, казалось бы, бесконечных проблем удалось разрешить. Лодки на берегу
были заново проконопачены и осмолены, снабжены галерными парусами, брезентовыми тентами, якорями,
блоками, веслами, канатами и т.п. Готовясь к походу, флотилия приобрела оборудование: 4 больших
зрительных трубы, 25 мореходных компасов, 51 жестяной фонарь, 51 «кожаную юхту» на помпы [24].
Переход к Тамани явился серьезным испытанием и для судов, и для их экипажей. Ведь канонерские лодки
по своей конструкции не предназначались для плавания в открытом море (по выражению одного из моряков
«в море с верностью не могут стоять»). Благополучное десятидневное плавание подтвердило и качество
подготовки судов к «вояжу» и профессиональные навыки частных и лодочных командиров флотилии.
Сухопутные партии переселенцев
(Чепега, Кордовский, Головатый, Юзбаши, Тиховский, Шульга, Сутыка)
После отплытия к Тамани гребной флотилии войсковое руководство начало активную работу по подготовке
к переселению оставшейся части войска. Первоначальный план предусматривал совместный поход конных
и пеших полков во главе с атаманом и войсковым правительством через Крым и прибытие их в Тамань к 1
октября 1792 г. [1]. Об этом Савва Белый известил 24 сентября «состоящего в крепости Атаманской
[Таманской – Б.Ф.] Христофора Карловича Розинберха» (Х. К. Розенберга) и просил его выделить для
атамана Чепеги, судьи Головатого и полковников хотя бы 15 порядочных квартир, а также и дом для
войскового правительства.
Явно утопичный план реализовать не удалось по многим причинам. Укажем две самые очевидные из них.
Во-первых, невозможно за столь короткое время организовать переселение такого огромного количества
людей, причем часть которых живет оседло, ведет хозяйство, имеет семьи, а другая часть – разбрелась на
заработки по южным губерниям страны. Во-вторых, в правительстве, вероятно, поняли, какие невероятные
трудности ожидают переселенцев при переправе через Еникольский пролив тяжелых обозов, домашнего
скота и лошадей (а дальше тысячи скученных в одном месте людей столкнулись бы с проблемами жилья,
нехваткой хорошей воды, отсутствием фуража и водопоев для лошадей и т.д., и т.п.; да и сама колонизация
кубанских земель с «Таманского кута» выглядит далеко не оптимальным решением).
В кубанской историографии прочно утвердилась точка зрения, согласно которой вторую партию
переселенцев составил отряд под командованием Кордовского. У истоков этой традиции стояли первые
историки Черноморского войска Я. Г. Кухаренко и А. М. Туренко [2]. Эти сведения использовал в своих
статьях и автор настоящей работы. Однако простое сопоставление дат выступления в поход и дат прибытия
на Кубань позволяет назвать второй партией переселенцев отряд кошевого атамана З. А. Чепеги (хотя
разница по времени – один-два дня - в сущности, не столь принципиальна).
Как же развивались события в Слободзее после того как отшумели торжества по случаю вручения царских
даров? Еще 15 июля «правителю Екатеринославского наместничества» генерал-майору В. В. Коховскому
был послан высочайший указ «способствовать и споспешествовать» скорейшему переселению
черноморских казаков. 19 августа войсковое правительство направило ему копии императорских грамот и
попросило содействия в деле сбора и отправки казаков на Кубань. Не сомневаясь в помощи Коховского,
войсковое правительство 24 августа приказывает премьер-майору Высочину, секунд-майорам Кордовскому
и Тиховскому, капитанам Белому и Письменному готовить полки к походу [3]. Подобный приказ отдается
также старшинам и казакам Кинбурнской полковой паланки, с тем, чтобы «при следовании на Тамань
кошевого атамана будущего сентября первых чисел могли и они присоединиться» [4]. Как мы видим, еще в
конце августа речь идет по-прежнему о движении З. Чепеги на Тамань.
25 августа В. В. Коховский предписывает земскому исправнику Херсонского уезда принимать следуемые
«на остров Фанагорийский» казачьи команды на границе уезда в селении Соколах и провожать их к
Бериславу, до границ Таврической области. Смотрителям провиантских магазинов в Соколах и Бериславе
приказано довольствовать продовольствием проходящих казаков. От войска Коховский требует следующие
данные: сколько селений состоит под управлением войскового правительства, сколько в них душ и «какой
они нации»; какое количество из них уйдет в поход, сколько захотят остаться и пожелают причислиться к
екатеринославским казакам. Требует он и сведения о тех, кто захочет перечислиться в «земское ведомство»
(т.е. вообще выписаться из казаков).
28 августа Кош посылает В. В. Коховскому подтверждение об отправке в поход кошевого атамана с
конницей в первых числах сентября. 31 августа Сокольская таможенная застава получает приказ пропускать
казаков без малейшей задержки, сопровождать их до Берислава назначается земский исправник секундмайор Колошин [5].
К этому времени планы войскового правительства уже изменились. 27 августа оно публикует указ, в
котором до сведения казаков доводится, что в первых числах сентября атаман Чепега с конницей выступает
в поход и будет следовать «чрез Берислав на Черкаск» [6], по пути он и заберет с собой всех готовых к
походу.
2 сентября 1792 г. З.А. Чепега доложил В. В. Коховскому: «…я в поход с конною командою 2063 человек
старшинами и казаками и войсковым правительством на всемилостивейше пожалованную войску
Черноморскому землю сего числа выступил» [7]. Интересно отметить, что в донесениях Екатерине II и В. С.
Попову атаман пишет о походе «с конными и сухопутными полками» [8]. Для нас эти фразеологические
нюансы не имели бы значения, если бы не одно обстоятельство. Когда войсковой судья А. А. Головатый
доложил В. В. Коховскому о выступлении Чепеги в путь «с тремя конными и двумя пехотными
пятисотенными полками», то вызвал явное раздражение атамана, напомнившего судье об их уговоре
докладывать губернатору о походе только конной команды» [9]. З. Чепега прямо предупредил А. Головатого,
что и дальше будет придерживаться своего первого рапорта. Об истинных причинах этого обмана
непосредственного начальника судить трудно.
10 сентября отряд Чепеги переправился через Буг в Соколах и предположительно 22 числа достиг Берислава.
Далее атаман двинулся обходным северным путем на Черкаск. 12 октября он уведомил атамана войска
Донского генерал-поручика А. И. Иловайского: «Во исполнение Высочайше воли на пожалованную в
Фанагорийском уезде землю для защищения границы я того войска с конною командою чрез пределы
войска Донского следуя… прошу ради безопасной чрез реку Дон на городе Черкаске переправы кому
следует повелеть исправить мосты…» [10]. На «Задонской стороне» для отряда черноморцев Иловайский
выделил место для лагеря. По мнению Н. В. Бельцева, находился он где-то в районе современного Батайска
[11].
Немного отдохнув, отряд З. А. Чепеги отправился Копыльским шляхом далее на юг к северной границе
войсковой земли, которой и достиг 23 октября 1792 г. В рапорте Таврическому губернатору С. С. Жегулину,
датированном 24 октября, атаман доложил: «… я с конною верного войска Черноморского командою сего
течения 23 числа прибыл на всемилостивейше пожалованную оному землю благополучно и по неимению в
дальнейших местах к продовольствию казаков провиантом провиантских магазейнов, а лошадям
заготовленного сена и по устали у многих казаков лошадей, - в близости имеющегося такового магазейна в
Ейском городку, намерен на зимовлю расположиться по левую сторону реки Ей…» [12]. В копии этого
рапорта, хранящейся в архивном деле, указана другая дата отправления – 27 октября. Однако в ответе
Жегулина, последовавшем из Симферополя 15 ноября, приводится иная (на наш взгляд, правильная)
датировка этого документа: «Рапорт ваш с нарочным капитаном Сако от 24 октября о благополучном
прибытии с конной командой на всемилостивейше пожалованную землю, о намерении расположиться по
леву сторону р. Еи, я сего 11 ноября с совершенным удовольствием получил» [13].
В рапорте генерал-аншефу И. В. Гудовичу от 27 октября Чепега написал уже совершенно определенно: «…
расположился на зимовлю ... по левую сторону реки Еи…» [14].
Скорее всего, казачий лагерь находился где-то поблизости от Карантинного редута, возведенного рядом с
деревянным мостом через р. Ею [15]. Вначале З. Чепега добивался передачи в его ведение этого редута, в
«казенных домах» которого он и собирался квартировать. Но комендант Ейского укрепления секунд-майор
А. Н. Война предложил принять «в ведомство Черноморского войска состоящие на Чебакле казенные дома»
(урочище Чебаклея находилось западнее редута в 30 верстах; сейчас здесь располагается город Ейск). 6
ноября Чепега приказывает бунчуковому товарищу армии капитану Ф. Бурсаку следовать на «Чебаклейскую
косу» и принять находящиеся там строения. 13 ноября Бурсак представляет рапорт о «состоящих на Чебакле
ханских хоромах и Ейской косе доме и соленых амбарах с домами» [16]. После этого атаман поднимает свой
отряд и уходит зимовать на Ейскую косу. Первый известный нам ордер, подписанный Чепегой на Ейской
косе, датирован 16 ноября 1792 г. [17].
9 декабря Чепега доложил Жегулину: «… войска верных Черноморских конная команда в двух тысячах
семидесяти пяти человеках состоит благополучно, по дозволению вашего превосходительства на зимовлю
расположилась при Ейской косе в Донском городку. Землянки построили в обветшалых праваленных
бывших в Ейской косе двух ханских солянех амбаров, церковь походную разбили в бывшем ханском доме»
[18]. «Донской» или Ханский городок был построен в 1779 г. Вот что сообщает о нем В. А. Соловьев:
«Ханский городок был заложен в конце 1777 года, когда в Крыму начались волнения против Шагин-Гирея.
Опасаясь, что ему не удастся удержаться в Бахчисарае, хан обратился за помощью к русским. Румянцев
приказал Бринку (командир Кубанского корпуса – Б.Ф.) построить на Кубани городок-крепость, который
мог бы стать столицей автономного ханства во главе с Шагин-Гиреем.
Бринк, хорошо зная местность, заложил городок в урочище Чебаклее, где под руководством военного
инженера ногайцы оседлого поколения Едичкульской орды начали земляные работы, которые были
закончены только спустя два года» [19]. В переписке 1792-начала 1793 гг. встречаются и другие названия
этого места.
В середине февраля 1793 г. З. А. Чепега побывал в Симферополе у Таврического губернатора генералмайора С. С. Жегулина, с которым обсуждал вопросы устройства пограничных кордонов и расселения
казаков. Губернатор приказал оставаться на Ейской косе до его возвращения из Петербурга. Очевидно, из
столицы он привез какие-то инструкции, которыми в дальнейшем и руководствовался З.А. Чепега.
10 мая 1793 г. отряд Чепеги выступил в поход к южной границе войсковой земли – реке Кубани. В рапорте к
С. С. Жегулину он указал и цель: «… ради учреждения по Кубани границы от Усть-Лабинского редута вниз
по реке Кубани кордонов». 19 мая Чепега рапортовал генерал-аншефу И. В. Гудовичу о своем прибытии к
редуту с командой в 1011 человек [20]. 23 мая атаман поручил полковнику Кузьме Белому двинуться вниз
по Кубани и расставить, начиная от Воронежского редута, пограничные казачьи кордоны. К 6 июня
устройство первой части пограничной линии – до Казачьего ерика – было завершено [21]. Где-то 9 или 10
июня в урочище Карасунский Кут, что находилось рядом с Главноореховатым кордоном, прибыл Чепега. В
этом месте и решено было основать войсковой город, о чем мы узнаем из письма атамана к А. Головатому
от 12 июня 1793 г. [22].
… Третью партию переселенцев составили казаки под командованием войскового полковника Константина
Кордовского. Приказ о выступлении в поход он получил 4 сентября 1792 г. (т.е. через два дня после ухода
отряда Чепеги) от оставшегося в Слободзее старшим А. А. Головатого; в ордере давалась также инструкция
о порядке движения партии и водворении ее на новых местах [23]. Сколько казаков Кордовского выступило
в поход – сказать трудно. Судя по рапорту Кордовского судье Головатому, на 15 августа в его полку
состояло 226 человек: 6 старшин, 8 канониров и 212 казаков [24]. В полку имелись 2 единорога (тип
артиллерийского орудия), 10 артиллерийских лошадей, 50 волов. В ведении Кордовского находились люди
полковника Д. Белого, Чистофата, Е. Донцова, а также казаки, находившиеся в канцелярии, при войсковом
магазине, пороховом складе, казначействе, при дворе войскового судьи.
Очевидно, люди присоединялись к отряду Кордовского уже в пути, ибо в следующем (известном нам)
рапорте речь идет уже о шестисотенной команде. Отряд Кордовского пошел через Таврическую область и
во второй половине октября приблизился к южному берегу Крыма. 17 октября С. Белый уже начал
хлопотать перед неким капитаном (фамилия неразборчива) о выделении рыболовных дубов «для переправы
Черноморского казачьего пехотного полка» [25]. В этот же день он сообщил Кордовскому, что заказал для
его «шестисотенной команды» провиант в Керчи и Еникале сроком по 1 мая 1793 г. С. Белый уведомил
командира команды о переправе его людей и грузов рыболовными дубами на северо-восточную косу
острова Тамань.
В журнале регистрации исходящих бумаг Саввы Белого между 23 и 25 октября (вторую цифру в дате
прочитать не удалось) имеется копия рапорта, отправленного губернатору С. С. Жегулину: «Полковник от
армии секунд-майор Кордовский, со вверенную ему командою старшин и казаков 600 человек, четырьмя
пушками и протчими тяжелостями, следуя в остров Фанагорию в крепость Еникальскую прибыл, где
вверенными мне черноморской гребной флотилии лодками по удобности имеет переправляться на северовосточную косу» [26]. Таким образом, Кордовский прибыл в Еникале не ранее 23 октября 1792 г., а в этот
же день кошевой атаман З. А. Чепега уже достиг границ войсковой земли.
Казаки Кордовского еще не показаны прибывшими на Тамань в рапорте С. Белого от 26 октября, впервые
они появляются в рапорте к С. С. Жегулину, датированном 1 ноября. В донесении к А. А. Головатому,
написанном в тот же день, С. Белый пишет: «По переправе тяжелостей пехотных полков полковник
Кордовский со вверенными ему полками занял пост свой при старом Темрюке, где уже … курени с
упомянутых деревьев (тысяча штук «дерев», выделенных из казенного запаса казакам губернатором
Жегулиным) выстроены» [27].
В документе от 11 ноября уже более конкретно говорится о «шестисотенной команде двух сухопутных
полков … прибывших с Днестра». Каким образом и почему полк превратился в два полка, не вполне
понятно. В донесениях последующего периода С. Белый, в основном использует выражение «шестисотенная
команда».
С прибытием команды Кордовского численность казаков на Тамани достигла 3847 человек. Вскоре на
Тамань прибыло еще 100 казаков во главе с казначеем флотилии и в рапорте С. Белого появилась цифра
3947 человек. 10 января 1793 г. на Ейскую косу к атаману Чепеге двинулся казначей конной команды
бунчуковый товарищ армии капитан Иван Великий [28]. Численность это партии неизвестна.
Все это время войсковой судья Головатый активно готовил переселение оставшихся за Бугом казаков и
членов их семей. Через нарочных старшин он собирал сведения о тех, «кто согласен переселиться на вновь
пожалованную Черноморскому войску землю и быть казаком и кто желает остаться на месте своего
жительства под губернским управлением» [29]. По собранным сведениям оказалось, что в основном бывшие
запорожцы пожелали остаться казаками. По данным октября 1792 г. на Кубань собиралось переселиться 212
старшин и 1765 казаков, отказалось – 15 старшин и 213 казаков. От первых Головатый настойчиво требовал
заготовки продовольствия, подвод и прочих необходимых для похода вещей.
Войсковой судья заблаговременно оповещал о своих планах и просьбах высшее начальство. 24 декабря 1792
г. он сообщил В. В. Коховскому о намерении отправиться в поход с оставшимися казаками и их семьями «с
открытием весны в апреле месяце» [30]. Он просил приготовить на Буге и Днепре паромы или навести
мосты. 1 января 1793 г. Головатый сообщил полковнику Тиховскому о намерении предпринять поход
«непременно не позже следующего апреля месяца». Эту мысль – отправиться в поход в апреле 1793 г. –
Головатый подчеркивает еще в целом ряде документов. Чуть ниже мы объясним, почему акцентируем на
этом внимание.
В ответ на просьбы А. А. Головатого В. В. Коховский отдал соответствующие приказания и, кроме того,
предписал землемеру поручику Медовникову и корнету Войне явиться к войсковому судье для
сопровождения его партии до Буга, далее казаков должен был опекать Херсонский нижний земский суд. 23
марта Головатый сообщил Коховскому о том, что оставшаяся часть войска намерена следовать в 20
колоннах через Буг на Сокольский перевоз, а через Днепр на Берислав [31]. Начальники колонн: полковник
Белый, бунчуковые товарищи секунд-майор Бурнос и капитан Танский, капитан Лисица; поручики
Мошенский, Дрига, Никопольский, Бруныка, Миргородский, Реуцкий, Иваненко, Визирь, Стешков, Малый;
подпоручики Толмачевский, Семенко; прапорщики Лозовой, Голубицкий, Щербина и полковой хорунжий
Мазуренко. Общее количество людей Головатый указал примерно в 5 000. Интересно, что в черновике эта
цифра зачеркнута и написано: «полное же число людей определить верно невозможно, ибо многие остаются
вновь приобретенной области на жительство».
Когда же Головатый выступил в поход? Ф. А. Щербина полагает, что 15 июля, а прибытие в Тамань
состоялось 15 августа [32]. П. П. Короленко называет датой выступления 26 апреля [33]. Мы
придерживаемся мнения П. П. Короленко. Во-первых, в рапорте к генерал-поручику Толстому от 16 апреля
1793 г. А. Головатый доложил о своем выступлении в поход «непременно» 26 числа. Во-вторых, это же
число Головатый указал в своем рапорте к атаману войска [34].
Отряд войскового судьи прошел по маршруту Чепеги до Берислава, где он его разделил. Три колонны
пехоты и легкий обоз составили отряд полковника Юзбаши, направившийся через Таврическую область на
Керчь и Тамань. Остальные колонны из конных и семейных казаков с тяжелым обозом составили отряд
полковника Тиховского, который и дальше пошел путем Чепеги на Черкаск. Интересно, а где же находился
сам А. А. Головатый? В рапортах своих он сообщал, что пойдет на Тамань и действительно двинулся этим
путем. Но шел он не вместе с колонной Юзбаши, так как очутился на месте гораздо раньше того. Когда же
конкретно – точно установить не удалось. Известно письмо З.А. Чепеги от 12 июня 1793 г., в котором он
поздравляет Головатого с прибытием на Тамань [35]. Таким образом, войсковой судья прибыл на Кубань
или в конце мая, или в самом начале июня – за целый месяц до даты, указанной Ф. А. Щербиной.
В то же время, эти выводы не согласуются с рапортом Головатого Таврическому вице-губернатору Габлицу,
датированном 10 июня, в котором он сообщает, что уже десять дней дожидается у Давыдового брода при
речке Ингульце и, переправясь через Днепр, пойдет с пехотой и легким обозом на Тамань [36]. Мы пока не
готовы объяснить это противоречие. Но в июле Антон Андреевич был на Тамани точно. 18 июля он написал
Чепеге: «… Уведомляю при том, что его сиятельство граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский 16
числа в пятницу был у нас в Тамани, обедал у меня…» [37]. 21 июля Головатый в Тамани составил
ведомость о численном составе вышедшего под его началом войска – всего 7062 человека [38]. В этот же
день Головатого встречали артиллерийским салютом при Кизилташе, где находилась часть казачьей
флотилии.
И. Юзбаша прибыл в Тамань лишь 4 августа [39]. Часть людей из его колонн сразу же была отпущена на
заработки, часть стала селиться в Тамани, по Кубани и Черной Протоке.
В партии, шедшей северным маршрутом, первой, по всей видимости, достигла реки Еи колонна бунчукового
товарища армии секунд-майора Петра Бурноса. Его рапорт датирован 10 августа 1793 г. [40].
По следам Тиховского двинулась затем колонна полковника Алексея Шульги, численностью около 100
человек. Ее сформировали из казаков, не успевших присоединиться в А. Головатому.
В ноябре 1793 г. отправился в путь войсковой есаул Захарий Сутыка, находившийся с 212 казаками при
«войсковых тяжелостях» в Березанском Коше. К 18 декабря он доставил весь груз на обывательских
подводах в Еникале, а оттуда, в январе 1794 г., на войсковых лодках в Тамань.
Кроме крупных организованных партий переселенцев, на Кубань шли казаки-одиночки, небольшие группы,
отдельные семьи. В марте 1793 г. А. Головатый предписал секунд-майору Шульге выдавать желающим
переселиться казакам «выходные паспорта… и препровождать их на Тамань путем…, который за способнее
признан будет» [42].
20 апреля 1793 г. отправилась на Кубань часть казаков, состоявших в ведомстве полкового хорунжего Ерка
Орлова «при Ореховатой, в Великом Лугу, Молошной и Александровской крепости». 6 июня выступила в
поход вторая группа казаков Орлова, возможно, под его командованием. После ухода на Кубань отряда А.А.
Головатого в Бериславе был организован пересыльный пункт под командой полкового старшины армии
капитана Трофима Рохмановского. Он переправлял казаков через Днепр, имеющих скот отправлял на
Черкаск, не имеющих – на Тамань через Перекоп.
И последний аспект переселения.
После выступления в поход войскового судьи А. А. Головатого в Слободзее осталась команда неимущих
казаков, вдов и сирот, переданная в ведение полкового есаула Ф.Я. Черненко. Он должен был заботиться о
снабжении этих людей провиантом и способствовать переселению их на Кубань. Но вскоре события вышли
из-под контроля войскового руководства. 7 июля 1794 г. генерал-фельдмаршал П. А. Румянцев приказал
всех черноморских казаков, «бродивших по степям в поисках работы», определить гребцами на флот вицеадмирала И. М. Де-Рибаса [43]. Последний потребовал от Черненко немедленно начать сбор казаков в
Хаджибее (позднее – Одесса) для службы на лодках Гребного флота. Возникла так называемая
черноморская команда казаков, считавшаяся временно прикомандированной к Гребному флоту. Фактически
только часть казаков находилась при лодках, большинство же выполняли строительные работы в гавани.
Общая численность команды на январь 1795 г. составляла 1123 человека (из них на Гребном флоте на 10
казачьих лодках служили лишь 121).
Часть казаков команды умерла от тяжелых работ, часть бежала, некоторые, получив земельные наделы (в
том числе и сам Ф. Я. Черненко), осели на постоянное жительство в одесских предместьях. В 1797 г.
Черноморскую команду официально расформировали. В октябре этого года 247 казаков команды достигли
Кубани [44]. Сколько всего казаков из партии, собранной Черненко, перебралось на Кубань, установить
трудно. В отдельных работах речь идет о тысяче человек, но это представляется крайне сомнительным.
Основание Екатеринодара
В кубанской исторической литературе проблема датировки основания города Екатеринодара существует
уже более сотни лет. Порожденная различиями в толковании сущности событий, способных считаться
точкой отсчета екатеринодарской истории (фактическое появление поселения в 1793 г. или оформление
этого события de jure в 1794 г.) эта проблема, обогатившись корпусом новых источников, выявленных в 6090-х гг. недавно минувшего века, предстает уже в новом качестве. Теперь мало кто сомневается в том, что
город был основан в 1793 году [1], но конкретная дата начала биографии Екатеринодара все еще остается
предметом научного спора [2].
В некоторых учебных пособиях и справочных изданиях по истории Кубани утверждается, что решение об
основании Екатеринодара было принято на собрании войсковой старшины 15 августа 1793 года. Такое
мнение высказал еще в середине XIX в. известный исследователь истории запорожского и черноморского
казачества А. А. Скальковский, а в начале 30-х гг. XX столетия к нему примкнул украинский историк В. В.
Дроздовский. В наше время популяризатором обозначенной точки зрения является историк-краевед В. А.
Соловьев, опирающийся, как и его предшественники, на публикацию в газете «Русский инвалид»
воспоминаний неизвестного автора-«очевидца» основания города, где говорится: «Августа 15 дня собрались
в Войсковое Правительство кошевой Атаман, войсковые старшины, полковники, бунчуковое товарищество,
полковые старшины и атаманы и положили в Карасунском куте против дубравы, называемой Круглик, в
достопамятное воспоминание имени жизнедательницы нашей Великой Государыни Императрицы
Екатерины Алексеевны воздвигнуть главный город Екатеринодар, построить в нем Войсковое
правительство и сорок куреней» [3] . Документ, безусловно, очень интересный, но явно небезупречный,
требующий основательной внешней и внутренней критики. По сути дела, мы не знаем, использовала
редакция протограф или один из изводов текста. Даже при беглом знакомстве с текстом бросается в глаза
обилие (для такого небольшого объема) хронологических и фактографических ошибок, что убеждает нас в
отсутствии у автора многих подлинных документов 90-х гг. XVIII столетия. Очевидно, источник имеет
ретроспективный характер.
Собственно говоря, решение о строительстве войскового города было принято уже давно. Хорошо известен
рапорт Войскового правительства Таврическому губернатору С. С. Жегулину от 9 июня 1793 г.: «Оного
войска старшины и козаки по общему желанию усоветуя на всемилостивейше пожалованной земле…
заводить свои воинские селения по-над рекой Кубаном, начиная от устья ея до Усть-Лабинской линии,
между коими повыше Казачьего Ерика верст за пятьдесят и главный войсковой град…» [4]. 12 июня атаман
З. А. Чепега сообщил войсковому судье А. А. Головатому, что «сыскал» место для города в урочище
Карасунский Кут [5].
Собрание войсковой старшины должно было, очевидно, завершить юридическое оформление процесса
основания и дать ему имя. Сам факт собрания «командного состава» Черноморского войска в середине
августа 1793 г. сомнений у нас не вызывает. Более того, мы можем косвенно подтвердить время сбора –
август 1793 г. – несколькими документами. 17 июля войсковой писарь Тимофей Котляревский отправил
войсковому судье Антону Головатому письмо, где есть слова: «Приезжай до нас давать порядку… Та вже ж
час бы и хаты становыты, та не смеем без тебя ничого робыты» [6]. 24 июля уже сам атаман Чепега
обратился к войсковому судье с «прошением вашего ко мне приезда с поспешения» [7]. Речь в документе,
правда, идет о проблемах разграничения войсковых земель, что вовсе не исключает возможность
одновременного участия А.А. Головатого в сборе казачьей старшины.
Войсковой судья действительно в августе 1793 г. прибыл в Карасунский кут: нам удалось обнаружить
документ, датированный 27 августа, в котором Антон Андреевич сообщил атаману Чепеге: «За отбытием
о[т] вас я, слава Богу, в Тамань доехал благополучно…» [8]. Нам представлялось очень важным доказать
факт присутствия войскового судьи в городе именно в августе месяце потому, что собрание войсковой
старшины по столь важному вопросу, как закладка главного войскового города, вряд ли могло состояться
без участия второго (а фактически, возможно, и первого) лица в войске. В упомянутом выше письме З. А.
Чепеги от 12 июня атаман прямо просит Головатого поспешить с прибытием «для лучшей апробации и
утверждения места под город. Есть свидетельство (правда, не из первоисточника) присутствия Антона
Андреевича при закладке города - в «Кубанских областных ведомостях» приведен отрывок из
несохранившегося письма Головатого Чепеге от 31 декабря 1796 года: «Слова ваши, говоренные при
назначении города Екатеринодара, противу Карасунской гребли, под дубом, стоящим близ вашего двора, о
заведении рыбы и раков я не забув...» [9].
Подведем некоторые итоги. Мы подтвердили факт присутствия войскового судьи А. А. Головатого в августе
1793 г. в Карасунском куте. Факт же его участия в общем собрании старшины остается, тем не менее, попрежнему гипотетическим. Выше мы привели доводы «за», но есть ряд вопросов, на которые нет
убедительного ответа.
Странно, что такое значительное событие, как основание города, осталось незафиксированным в источниках
делопроизводственного характера, относящимся к августу 1793 г. Упоминаний об этом событии нет ни в
переписке первых лиц Черноморского войска, ни в делах Коша и Войскового правительства. Утрата сразу
всех, столь разных по происхождению и местам хранения документов маловероятна, тем более что в те годы
существовала система многократного дублирования текста основного документа. По интересующему нас
вопросу удалось обнаружить лишь один документ от 3 июля 1794 г. (!), где говорится о «чинении города
сим правительством» [10].
Возможно, именно отсутствие архивных свидетельств заставило первых историков Черномории Я. Г.
Кухаренко и А. М. Туренко, детально знавших вышеозначенный документ, опубликованный в «Русском
инвалиде» (и обильно цитировавших выдержки из него в своем труде), отказаться от точного указания даты
собрания, где было принято решение о наименовании города. Довольно уклончиво они отнесли эти события
«спустя несколько времени» после 15 августа [11].
Самым необъяснимым выглядит настоящий «заговор молчания», последовавший после 15 августа.
Складывается впечатление, что имя города больше двух месяцев было неизвестно в Черноморском войске
никому, включая атамана и войскового судью. Во всяком случае, не подлежит сомнению факт, что в
официальной и частной переписке урбаноним «Екатеринодар» в это время не употреблялся. А довод об
«инерции канцелярского уклада» [12] выглядит неубедительным.
Можно привести десятки примеров оперативного реагирования (от нескольких дней до двух недель)
войскового руководства и, соответственно, подчиненных, на появление или изменение имен и статусов
гораздо менее значимых объектов, чем войсковой центр.
В летние и осенние месяцы 1793 г. кошевой атаман 3. А. Чепега вел оживленную переписку как с
вышестоящим начальством, так и с подчиненными. На каждом документе указаны место и дата отправления
и место назначения. Во всех случаях для обозначения местонахождения войсковой резиденции
употребляются только два выражения: «При Кубани» и «Карасунский кут». Приведем ряд примеров. В
донесениях хорунжего Л. Зимы, находившегося в Чебаклее при «войсковых тяжелостях», кошевому атаману
3.А. Чепеге, место назначения обозначалось «в Кубань» - 16 и 30 августа, 13 и 27 сентября [13], в двух
рапортах полковника Малого атаману Чепеге, отправленных из Копыла в октябре 1793 г. войсковая
резиденция обозначена «При Кубани» [14]. Понятно, что название места назначения младшие командиры
списывали с приказов атамана. Сам Чепега (!) в ордере хорунжему Голеновскому от 17 сентября 1793 г.
приказывает доставить порох и свинец в «Карасунский кут» [15]. Далее – уже 6 октября атаман Чепега в
ордере Л. Зиме приказывает: «прибыть ко мне в Карасунский кут» [16]. Есть еще одно свидетельство
позднего (по отношению к августу) появления имени города, приведенное в статье кубанского историка
конца XIX - начала XX вв. П. П. Короленко, но о нем мы скажем ниже.
Как нам представляется, событие, связанное с появлением имени города, произошло во второй половине
октября. Об этом можно судить по нескольким прямым и косвенным свидетельствам. Так, например, 20
октября был назначен городничий – Д. С. Волкорез [17], а 29 октября войсковой судья Головатый
рапортовал о прибытии «в город Екатеринодар» (это первое по времени известное употребление
урбанонима [18]. Для пущей убедительности упомянем хрестоматийно известный ордер атамана Чепеги
городничему Волкорезу, подписанный «Екатеринодар, ноября 19, 1793 года» [19], а также фразу из ответа
Антона Головатого на письмо некоего Ивана Онофриевича из Херсона, датированное 27 ноября: «Письмо
Ваше получил…в нашем войсковом городе Екатеринодаре» [20] и адрес места назначения, обозначенный на
конверте рапорта прапорщика Д. Поночевного атаману Чепеге от 30 ноября: «в Екатеринодар» [21].
Вышеприведенные документы позволяют утверждать, что кошевой атаман, войсковой судья и прочие чины
Черноморского войска употребляли урбаноним «Екатеринодар» в приватной и официальной переписке с
конца октября 1793 года, причем в ноябре он практически вошел в обиход. В декабре 1793 г. имя
«Екатеринодар» использовалось и в сношениях Черноморского войска с вышестоящими инстанциями. На
рапорте Войскового правительства Таврическому вице-губернатору К. И. Габлицу, датированном 22
декабря, проставлено место отправления: «Екатеринодар» [22]. Примечателен тот факт, что Таврический
вице-губернатор Карл Габлиц, направляя 8 декабря 1793 г. Черноморскому войсковому правительству
распоряжение об устройстве почты от Тамани до «Карасунского кута» [23], еще не знал о том, что у города
появилось имя. Это лишний раз доказывает довольно позднее, по отношению к августу месяцу, появление
урбанонима «Екатеринодар».
Теперь, почти утвердившись во мнении о появлении имени города во второй половине октября 1793 г.,
нужно определиться: стоит ли соотносить факт основания города со временем первого упоминания его
имени в источниках? На наш взгляд, такой подход оправдан лишь в случае крайне скудной источниковой
базы (например, это относится к городам, возникшим в эпоху домонгольской Руси). Нет сомнения в том, что
в большинстве случаев имя закрепляется за уже существующим поселением (так, датой основания
Петербурга считают 16 мая 1703 года, когда началось строительство крепости Санкт-Питер-Бурх, позже
названной Петропавловской, а сам строившийся город до начала 1704 г. именовали то Питерполом, то
Петрополисом, то Петрополем [24]. Екатеринодар не был исключением из этого правила – имя появилось
позже самого города.
С какого же времени сами черноморцы считали поселение, основанное ими в урочище Карасунский кут,
городом? Основываясь на документальных свидетельствах, можно утверждать, что с первых же дней его
существования. Во-первых, еще 9 июня 1793 года Черноморское Войсковое Правительство направило
Таврическому губернатору рапорт, в котором просило разрешить «построение» «главного войскового
града» [25] (Карасунский кут [26]). Во-вторых, 12 июня З. А. Чепега писал Головатому, что «…при урочище
Карасунском куте… место сыскал под войсковой град» [27]. В-третьих, К. Габлиц, Таврический вицегубернатор, в своем сообщении Войсковому Правительству от 17 июня употребляет выражение «главный
воинский город» [28]. Наша точка зрения, основанная на вышеприведенных фактах, согласуется с мнением
известного дореволюционного историка Кубани П.П. Короленко, который в статье «Город Екатеринодар»
писал: «Чепега… весной 1793 г. передвинулся на Кубань и стал лагерем в Карасунском куте. Приходившие
вслед за ним переселенцы останавливались на жительство частью в селениях, образовавшихся при
некоторых кордонных постах, а частью селились в «городе», как доносил о том 11 сентября 1793 г.
(подчеркнуто нами – Б.Ф., В.Б.) кошевому секунд-майор Шульга. Значит, расположенный кошевым Чепегой
в Карасунском куте кош или лагерь черноморцы называли город[ом], но только без имени…» [29].
Итак, несмотря на тот факт, что имя свое Екатеринодар получил во второй половине октября 1793 года,
начинать городскую историю следует с июня, когда поселение стало войсковым центром и выполняло чисто
городские функции – административную и коммуникативную – как в масштабах Войска, так и в масштабах
Таврической губернии. С этого же времени в городе наличествовал постоянный контингент населения [30].
К ранней топографии Екатеринодара
Каждое поселение является природно-социальным феноменом, не имеющим абсолютных аналогов.
Разумеется, для получения наилучших научных результатов при историческом исследовании такого объекта
следует применять комплексный подход, изучать поселение на междисциплинарном уровне.
Одной из основных, определяющих характеристик любого поселения, начиная с момента его возникновения,
является ландшафт - естественный (географическая сущность местности - тектоника, рельеф, объекты
гидрологии, почвы, климат, флора и фауна) и антропогенный (возникший в результате деятельности
человека). Характером естественного ландшафта определяется выбор конкретного места при основании
поселения, направление и характер его территориального развития. Также естественный ландшафт,
постепенно подвергаясь воздействию человека, оказывает значительное влияние на формирование
функциональной роли и типологических характеристик поселения. Очевидно, что выяснение
происхождения естественных и рукотворных объектов, а также их расположения на местности является
одним из ключевых звеньев в структурной цепи исследования поселения.
В этом параграфе мы попытаемся разобраться в некоторых вопросах топографии Екатеринодара
применительно к первым годам существования города.
В качестве отправной точки обозначим тот факт, что выбор места для «главного войскового града»
черноморских казаков именно в Карасунском куте был предопределен стратегическими удобствами
урочища. Во-первых, сам кут был образован крутой излучиной Кубани и впадавшим в нее Карасуном и,
таким образом, с трех сторон (с юга и запада - Кубанью, с востока - Карасуном) был закрыт естественной
водной преградой. К тому же он господствовал по высоте над левым кубанским берегом, что обеспечивало
обзор противоположного берега и русла вверх и вниз по течению, и имел в южной и западной оконечности
обрывистые берега и широкую пойму. Во-вторых, рождающийся в Карасунском куте «войсковой град»
находился посередине устраивавшейся Черноморской кордонной линии [1]. В общем русле исследования
ранней топографии Екатеринодара в первую очередь требуют выяснения характер происхождения и
ландшафтная сущность реки, давшей название самому урочищу.
Существующий ныне в виде цепи рукотворных озер, в конце XVIII века Карасун представлял собой
сложную речную систему, находившуюся на первой надпойменной террасе Кубани. Необходимо заметить,
что в современной краеведческой литературе утвердилось представление о происхождении Карасуна как
старицы Кубани [2]. Однако факты свидетельствуют о том, что Карасун был самостоятельной рекой
родникового происхождения. Еще в начале ХХ столетия П.П. Короленко писал, что «Речка Карасун берет
свое начало из родников, выходящих из балки за станицей Пашковской» [3]. К слову сказать, этимология
гидронима «Карасун» имеет двоякое значение: «Кара су» можно перевести с тюркского не только как
«черная вода» (по оттенку воды, происходящему от обилия темного ила и водорослей), но и как «вода из
земли», то есть «родниковая вода» [4]. В делопроизводственных документах Черноморской войсковой
канцелярии от 1801 года упоминается, что «...при первоначальном заселении куренных селений по Кубани и
назначении чрез оные от Екатеринодара к Усть-Лабинской крепости трактовой дороги, Пашковского
селения жителями... из природных Малого Карасуна родников, оное селение обтекающего (то есть
Карасуна), сделана как для перевоза, так и водопоя гать». Далее в документе говорится, что войсковой судья
А. А. Головатый «намеревался... пропускать с того пашковского пруда воду в Большой Карасун,
обтекающий с одной стороны Екатеринодар, и сделать на плотине в Екатеринодаре для войсковой пользы
мельницу» [5]. Помимо прямого указания на родниковое происхождение реки, приведенный документ свидетельствует и о том, что отрезок Карасуна, впадающий в Кубань и образовывавший полуостров
Карасунский кут, назывался Большим Карасуном, а «пашковский» Карасун именовали «Малым», а не
наоборот, как указывается в упоминавшихся выше краеведческих изданиях.
Достаточно основательно исследовал Карасун как элемент естественного ландшафта Карасунского кута С.
Р. Илюхин [6]. Он пришел к выводу, что исток Карасуна, бывшего единственным правым притоком Кубани
в среднем и нижнем течении, находился в 45 километрах восточнее города (севернее нынешней станицы
Старокорсунской); у восточной окраины станицы Пашковской (современные размеры территории) Карасун
раздваивался на два потока, вновь сливавшихся у нынешней Дмитриевской дамбы [7]. Такое суждение
подтверждается отчетливо выраженным характером рельефа местности в юго-восточной части Краснодара и
окрестностях Пашковской станицы и отчасти - планами Екатеринодара 1795-1848 гг. [8].
Версия о происхождении Карасуна как старицы Кубани несостоятельна еще и потому, что в окрестностях
Карасунского кута эти две речные системы располагались на разных террасах, разница между которыми по
высоте составляла 6,5-7 метров, в то время как максимальный подъем воды в Кубани в паводковый период
на этом участке (до сооружения водохранилищ) составлял 6 метров [9].
И все же частично Карасун соединялся с Кубанью еще до впадения в нее. Петля кубанского русла
(современное озеро Старая Кубань), размывая правый берег в северном направлении, периодически
перехватывала южный поток Карасуна, сделав его слабо текущей рекой. После отчленения петли от
основного русла (из-за размыва основания петли) и превращения ее в озеро напор воды в Карасуне сильно
уменьшился [10]. Очевидно, именно петля кубанского русла, ставшая со временем подковообразным озером
Старая Кубань, разделяла Малый и Большой Карасуны. Воды Малого изливались в озеро, и Большой
Карасун, отрезанный таким образом от истока, постепенно заболачивался. Упоминавшийся выше северный
поток Карасуна был, по-видимому, очень слабый и не заполнял в достаточной мере Большой Карасун,
который был к тому же перегорожен дамбой - либо в 1778 году при строительстве Архангельского
фельдшанца, либо в 1793 году в первые месяцы существования Екатеринодара [11].
До заболачивания часть потока Большого Карасуна, огибая кут с юга и юго-запада уже вдоль бровки
надпойменной террасы, впадала в существовавшее в северо-западной оконечности Карасунского кута
пойменное озеро Ореховое (Ореховатое), представлявшее собой одну из многочисленных малых стариц
Кубани. Возможно, на дне озера били ключи или же оно имело подземный водообмен с Кубанью - только
так можно объяснить его живучесть (судя по планам города. Ореховое озеро просуществовало до 1820 1830 гг.) после заболачивания Карасуна [12]. Существует мнение, что гидронимом «Ореховатое озеро»,
произошедшим от обилия водяного ореха (чилима, или стрелолиста) солдаты гарнизона Архангельского
фельдшанца обозначали часть Карасуна, образующую кут (вместо ногайского гидронима «Карасун») [13].
Однако на всех известных нам планах города конца XVIII - первой половины XIX вв. указывается только
«река Карасу(н)», а в документах войсковой канцелярии гидронимы «Ореховатое» и «Ореховое»
употребляются как синонимы и применительно к пойменному озеру в северо-западной оконечности
Карасунского кута [14]. Чилим растет в водоемах со стоячей водой повсеместно (кстати, перед переселением на Кубань черноморские казаки собирались близ находящейся в Таврической губернии
Ореховатой Балки [15], и, конечно же, он рос в Карасуне (в Карасунских озерах он встречается и сейчас).
Поэтому главный кордон Черноморской линии, устроенный, по-видимому, на месте бывшего фельдшанца,
был назван Ореховатым.
Первые казачьи слободы в Черномории
Основная масса казаков Черноморского войска переселилась на Кубань в 1792 – 1793 гг. Сам процесс
переселения был осуществлен достаточно четко и организованно, а вот расселение черноморцев по
кубанской земле проходило вначале довольно стихийно и хаотично.
Дореволюционные кубанские историки придерживались различных точек зрения по поводу образования
слобод – первых казачьих поселений в Черномории. Е. Д. Фелицын, не вдаваясь в детали, писал: «На вновь
пожалованной земле семейные черноморцы остановились таборами и образовали сперва восемь временных
селений: Захаровку, Тимофеевку, Андреевку, Константиновку, Антоновку, Стояновку, Онуфриевку и
Алексеевку» [1].
Ф. А. Щербина считал, что «войсковые правители приурочили местожительство населения» к 24 кордонам,
расположенным большей частью у Кубани. Впоследствии казаки, спасаясь от черкесских набегов, стали
уходить от Кубани в глубь степей и тогда-то там и возникли «разного рода» Андреевки, Константиновки...
[2].
Совсем другую картину рисует П. П. Короленко. Войсковое правительство в январе 1794 г. приняло
решение о заселении пограничья и принудительным путем, угрозами заставило казаков переселиться к
Кубани. «Прибывающие к Кубани переселенцы смешанных куреней становились таборами при кордонных
постах... Вскоре таких таборов набралось десять. Кошевое Управление назвало их селениями...» [3].
Наиболее уязвима точка зрения Ф. А. Щербины. Во-первых, большая часть слобод действительно
располагалась у р. Кубани, а не в глубине степей. Во-вторых, приводимые историком данные о количестве
кордонов и их названиях не соответствуют данным 1793 г. - времени первоначального расселения
черноморских казаков.
Мнение П. П. Короленко в целом можно принять, учитывая только то обстоятельство, что некоторые
селения уже существовали до переселения к Кубани казаков с северной границы войсковой земли. Говоря о
существовании десяти селений, П. П. Короленко приводит только девять названий. К указанным Е. Д.
Фелицыным добавлены: Киргизовка, Большая Киргизовка, Чернолесска.
Скрупулезный анализ документов 90-х гг. XVIII в. позволил выявить еще ряд селений, уточнить
местонахождение некоторых из них и время существования.
Прежде всего, следует отметить неустойчивую орфографию названий. Скажем, Онуфриевка чаще писалась
как «Онофриевка», изредка – «Оноприевка». Упоминаемую в ряде документов «Костянку», вероятно,
можно отождествить с Константиновкой, так как существовали промежуточные формы – «Костяновка»,
«Костянтиновка». Выражения «селение» и «слобода» употребляются в официальных документах одинаково
часто, очень редко встречается «деревня».
К поселениям, отмеченным дореволюционными историками, мы можем добавить следующие: Журавлевка,
Ангелинка, Видная, Малая Андреевка, Верхняя, Терновка, Шелестовка, Чернобродка, слобода «Бурлацкого
броду» [4]. Кроме того, в документах упоминаются слобода Васюринская (за 1793 г.) и Некрасовское
селение [15. Можно выделить также группу частных слободок (к примеру, слободы атамана З. Чепеги) [6].
В. А. Соловьев первым селением Черномории считает Ейскую слободку, основанную в 1793 г., В. И. Шкуро
упоминает о временном Чернобродском селении (при р.Ее), где проживали семейные казаки различных
куреней [7].
В марте 1794 г. состоялось распределение мест под 40 куренных селений [8]. Некоторые из них были
расселены в первых казачьих слободках. Куреню Роговскому «определили место» в слободе Видной,
Некрасовское селение Фанагорийской округи «назначили куреню Титаровскому», Полтавское куренное
селение переселили в Андреевку (в 1795 г.). В документе 1794 г. встречается такая формулировка: «Слобода
Онофриевка, которая ныне Васюринска...» [9]. В 1795 г. куреню Васюринскому «достались» слободы
Верхняя и Шелестевка.
Пашковскому куренному селению «место назначили» в слободе Захаровке. Интересно отметить, что память
о названиях первых слобод сохранялась еще много лет. В ведомости черноморским кордонам за 1807 г.
говорилось, что позади Павловского кордона находится «деревня Захарьевская или Пашковская» [10].
Важным представляется следующее обстоятельство - создание куренных селений не привело к
ликвидации всех первых казачьих слобод, часть из них продолжала существовать еще несколько лет.
Попытки войскового руководства расселить казаков строго по куреням первое время оставались
безуспешными. В сентябре 1794 г. войсковой судья А. Головатый докладывал Войсковому правительству:
«Известился я, что пришедшие и ныне приходящие на войсковую землю старшины и казаки не поселяются
на назначенных под куренные селения местах...» [11].
Подобная ситуация сохранялась и в последующие годы. В октябре 1796 г. атаман Пашковского куреня
жаловался на то, что казаки «живут разнокуренно, проживают на том месте, что прежде именовалась
Захарьевка, многие живут в отдаленности от селения» [12].
Большинство первых слобод еще упоминается в документах 1795 г., а название отдельных встречается в
конце XVIII - нач. XIX вв.
Основание первых куренных селений
Войсковое правительство понимало опасность бесконтрольного расселения казаков. Еще в октябре 1793 г.
оно не имело ясного представления ни о числе переселенцев, ни обо всех местах их жительства. 28 октября
атаман З. А. Чепега в ордере полковому есаулу Миргородскому писал: «Как уже не малое количество на
всемилостивейше пожалованную войску Черноморскому землю с разных Екатеринославского
наместничества и других мест сего войска старшин и казаков с их семействами переселилось и поселились
на оной в разных местах селениями и хуторами. О числе же оных я и войсковое правительство настоящего
сведения не имеет…» [1].
Миргородскому поручалось сделать «вернейшую» перепись населения. Итоги переписи крайне интересны
[2]. Помимо Екатеринодара, города Тамани и указанных в предыдущем разделе селений, казаки проживали
на самых различных речках и косах, «в городе Чебаклее», при Албашском, Сладком, Черном, Горьком и
прочих лиманах, «в Фонтале», на рыбных заводах, кордонах, «футорах», есть и такая формулировка –
«проживающие в разных местах».
Еще до окончания переписи (т.е. до 21 марта 1794 г.) правительство принимает решение поселить казаков
куренными селениями. Впервые это решение юридически зафиксировано в «Порядке общей пользы»,
принятом 1 января 1794 г. В пункте 3-м «Порядка» значилось: «По войсковой дисциплине, ради собрания
Войска, устроения довлеемого порядка и прибежища бездомовных казаков во граде Екатеринодаре
выстроить сорок куреней под названием Екатерининский, Кислякивский, Ивонивский, Конеловский,
Сергиевский, Донской, Крылевский, Каневский, Батуринский, Поповичивский, Васюринский, Незамаивский,
Ирклеевский, Щербинивский, Титаривский, Шкуренский, Коренеевский, Рогивский, Корсунский,
Кальниболотский, Уманский, Деревянкивский, Нижестеблиевский, Вышестеблиевский, Джереливский,
Переясливский, Полтавский, Мишастовский, Менский, Тимошивский, Величковский, Леушкивский,
Пластунивский, Дядькивский, Брюховецкий, Ведмедивский, Платнировский, Пашкивский, Кущивский и
Березанский по плану, да и войско при границы поселить куренными селениями в тех местах, где какому
куреню по жребию принадлежать будет» [3].
15 февраля 1794 г. на собрании старшин и куренных атаманов было решено расселить сорок куренных
селений (одноименных с куренями) следующим порядком: «… начиная от Ейского городка вверх по реке Еи
… по Кугу Ейки, от устья ее за пятьдесят верст, десять, а оттоль прямою межою до Устьлабинской крепости
двенадцать, да по Кубани до Черного моря восемнадцать…» [4]. На этом же собрании состоялась и
жеребьевка мест поселения.
16 - 8 февраля З. А. Чепега рассылает атаманам селений циркуляры, в которых сообщает о принятых
решениях и требует «строения и хлебопашества» заводить уже на новых местах. От жителей селений он
требует «охотников» для осмотра вместе с ним «показанных мест на первой седмице следующего великого
поста в понедельник» [5].
От громады селения Тимофеевки выбрали три человека, в слободе Константиновке «охотников сделалось»
четыре человека, от Стояновки нарядили двух жителей… Жители же селения Андреевки попросили
оставить их на прежнем месте хотя бы на два года [6].
По словам Н. В. Бельцева, 24 февраля отряд Чепеги вышел вверх по Кубани и, начав с Динского и
Пашковского куреней, дошел до устья Лабы, повернув на север, «посадил» еще 12 куреней до северной
границы и, начиная с Калниболотского, установил курени по р. Ее [7]. Нам непонятно, в чем практически
заключалась «посадка» куренного селения: ставился какой-то знак, оставлялись люди или место просто
отмечалось на карте. Имеются большие сомнения в справедливости, приведенной версии. В лучшем случае
речь может идти о выборе мест, а не основании селений. К слову сказать, если бы Чепега шел «прямою
межою» от устья Лабы на север, то восточная группа ейских куреней осталась бы вне маршрута его
движения. В. А. Соловьев полагает, что в 1794 г. было основано только 24 селения, а 16 заняли свои места
только к осени 1795 г. [8].
В том, что куренные селения в феврале-марте 1794 г. основаны еще не были, нас убеждает заседание
войскового правительства, состоявшееся 20 марта 1794 г. На нем атаман З. А. Чепега доложил о том, что его
одолевают вопросами о местах куренных селений. Он предложил правительству «учинить о сем свое
рассмотрение и где таковые места под поселения куренных селений назначены, будут его уведомить».
Резолюция правительства гласила: «всем сорока куреням под селения места назначить по границе, начав от
устья р. Еи вверх до р. Терновки, а оттоль поворотившись чрез р. Сасик Ейку, Челбасы, Бейсужок, Бейсуг
большой и меньшой, Кирпили до Воронежского редута, а оттоль по р. Кубани до Черного моря в
удобнейших местах, и в которые именно под оные места назначены, будут сделать ведомость и отправить
для оповещения всего войска частным и окружным командирам при указах, да и атаману кошовому для
сведения таковую приложить» [9].
Кратко прокомментируем эту резолюцию правительства. Речь идет уже о «назначении» мест. Что
скрывается за этим словом – волевое решение правительства или юридическая фиксация результатов
жеребьевки? В резолюции «исчезли» 50 верст по Кугу-Ейке и вместе с ними «прямая межа до УстьЛабинской крепости». Куренные селения по р. Ее протянуты далеко на северо-восток, вплоть до р. Терновки.
Появились новые гидронимы: реки Сосыка, Челбасы, Бейсуг, Бейсужок, Кирпили. Именно на них и в
верховьях Еи позже возникнут «восточная» и «центральная» группы куренных селений.
Итак, в конце марта 1794 г. правительство еще только назначает места под куренные селения. Так в чем же
тогда смысл жеребьевки 15 февраля? Может быть, ее вообще и не было? Нет, она, безусловно, состоялась.
Кроме приказа З. А. Чепеги, еще несколько документов «снизу» сообщают о «братих атаманами ярлыках».
Не совсем понятен только статус атаманов – куренные или сельские. П. П. Короленко считал, что атаман
Чепега предложил вынуть жребий сельским атаманам [10]. По нашему мнению, жребий тянули куренные
атаманы: ведь Чепега пишет о собрании старшин и куренных атаманов, да и о состоявшейся жеребьевке он
извещает именно сельских атаманов. А смысл жеребьевки нам видится в розыгрыше не конкретного места с
точной топографической привязкой, а чего-то более неопределенного. Возможно, это был округ,
пограничная линия, или (что более вероятно) расплывчатая локализация в устье/верховье какой-то реки.
Наше предположение подкрепляет и то обстоятельство, что даже после составления правительством
мартовской ведомости часть куренных селений в процессе расселения путалась с определением своего
точного места жительства. Так, в октябре 1794 г. казаки Калниболотского куреня начали селиться в урочище
Усть-Терновка, но оно уже оказалось занятым Незамаевским куренем [11]. Атаман М. Греков просит
правительство «осчастливить его повелением и показать в резолюции к поселению настоящее место». Вот
приказ правительства: «Ейскому и Григорьевскому окружным правлениям послать указы и велеть Ейскому:
от Ейского правления до усть Куги Ейки Щербиновское, Деревянковское, Менское, Конеливское,
Шкуринское и Кущевское, а Григорьевскому правлению от усть Куги Ейки не доходя старой заставы, где
редут верст за десять – Кисляковское, Екатеринское, Незамаевское и Калниболотское селения разместить
без утеснения и поселить те селения порядочно, по приложенному при указе плану» [12].
Из текста указа следует, что на 23 октября 1794 г. селения еще не поселены, да и само их размещение
передается в руки окружных правлений. К слову сказать, правления и потом долго путались, какие селения
находятся в их ведении. Ейское окружное правление, исходя из установленных правительством границ,
считало своими Кисляковское, Екатерининское, Уманское и Переясловское селения, и только после указа
правительства от 11 ноября 1794 г. передало их Григорьевскому правлению [13].
Показательна история поселения Переясловского и Уманского куреней. В рапорте Григорьевского
окружного правления от 26 февраля 1795 г. говорится: «… по учиненном сим правительством прошлого
1794 г. марта 20, о назначении под куренные селения мест ведомости сказано – Переясловское и Уманское
селения поселить от устья Сасык Еи вверх за 70 верст…» [14]. Вот мы и получили представление о
знаменитой мартовской ведомости войскового правительства: речь идет не о конкретном месте, а об
относительной привязке; вполне очевидно, что соседним селениям место назначалось вверх, скажем, за 30
верст и т.п.
На самом деле Уманское селение расположилось при «впадении в Сасык малой речки здоровой воды», а
Переясловское – за 20 верст от него. Вода в этом месте оказалась «неспособной» и в феврале 1795 г.
Переясловское куренное селение правительство поселило напротив Уманского. Если верить ведомости 1795
г., то Уманское селение находилось всего в 15 верстах от границы.
В приведенных нами примерах фигурируют куренные селения только «северной» и «северо-восточной»
линий, т.е. 10 селений «Ейской» группы. Это не случайно, никаких данных о селениях на восточной и
южной границах и в центральной части войсковой земли обнаружить не удалось. Само по себе это еще ни о
чем не говорит. Но по основанию «восточных» куренных селений в 1794 г. существуют большие сомнения.
Дело в том, что граница между землями войска Черноморского и Кавказским наместничеством
определялась очень длительное время. Понятно, что заводить селения, не зная, где будет проходить граница,
просто нелепо. 15 февраля 1794 г. З. А. Чепега и А. А. Головатый в письме к областному Таврическому
землемеру П. В. Калчигину, сообщив о намерении «поселить, под названием сорока куреней, сорок
куренных селений», приписали следующее: «… и хотя от Кавказского наместничества земля еще и не
разграничена, однако в надежде вашего добродушия и хорошего к войску расположения … и в рассуждение
сближающейся сего лета весны, не упуская удобного времени, начали в тех местах заводить строения и
хлебопашества» [15]. Говоря о начале «заведения строений», руководители войска, несомненно, лукавили;
как мы знаем, в этот день только состоялась жеребьевка.
13 марта последовал ответ Калчигина: «… обстоятельства того требуют, дабы я нельстивым сердцем
объяснил, чего от меня спрашивается. Итак, да благословит Всевышний намерение ваше к заселению реки
Еи и реки Кубани, даже до Черного моря. Касательно же до реки Куги, то оное можно представить времени,
разве занять только хуторами для одних видов, чтобы на случай не жалко было хотя бы и снесть…» [16].
Черноморцы последовали совету опытного землемера. 22 октября 1794 г., в связи с определением границы,
полковникам Белому и Кулику было приказано объехать пограничную линию и всех, поселившихся на
землях Кавказского наместничества казаков, выдворить в пределы Черномории. 24 октября состоялось
заседание войскового правительства, посвященное этому вопросу. Приказали: «… сего войска казаков,
распространившихся построением хуторов и другими заведениями далее вышеозначенных границею мест
согнать в принадлежащие под куренные селения места» [17]. При этом оказалось, что указанные
полковники (командиры Екатеринодарского и Григорьевского округов) ничего не знают о «таковых местах».
Нужные сведения они получили от правительства. Таким образом, в конце октября 1794 г. никаких
куренных селений на восточной границе еще нет и руководители соответствующих окружных правлений
даже не ведают о местах их размещения. Очень маловероятно, чтобы за оставшиеся два зимних месяца 1794
г. удалось эти селения основать. В рапорте полковника Кузьмы Белого от 24 ноября 1794 г. сообщается, что
он объехал вместе с Куликом границу и нашел только 30 семей из разных куреней, живших хуторами, и
«сии на показанное им куреням селения с их семействами согнаты» [18]. Если даже эти семьи и перешли на
отведенные под селения места, то можно ли «сгон» 30 семей взять за дату основания нескольких куренных
селений? Во всяком случае, в отношении ряда из них допустим отрицательный ответ.
В журнале заседаний войскового правительства за 30 января 1795 г. имеется такая фраза: «… остановился
при р. Челбасах где Леушковского куреня селению место показано» [19]. Если бы селение уже существовало,
то автор документа написал бы иначе, что-то вроде: «где селение поселено / находится / посажено /
разбито…». Январем 1795 г. датировано прошение казака Брюховецкого куреня Т. Янголенко, где
говорится: «ныне курень переселяется в назначенное для него место в урочище Малом Бейсужке» [20]. Это
курень «центральной» группы, в ведомости конца 1795 г. он показан «на вершине речки Малбаши».
В то же время мы должны сообщить и о документе войскового правительства за 2 октября 1794 г., где
говорится о проведении границы от Изрядного источника до речки Кирпилей «повыше селения куреня
Сергиевского и Платнировского в четырех верстах». С одной стороны, это свидетельство существования
указанных селений, с другой – правительство может оперировать просто местом, назначенным под селения,
но еще не заселенным. Дело в том, что селения эти были поселены не в четырех, а в восьми верстах от
границы, согласно данным того же правительства, представленных в 1795 г. землемеру Калчигину.
Что касается южных куренных селений, расположенных по р. Кубани, то, надо полагать, все они были
основаны в 1794 г., так как уже в начале 1795 г. часть из них перевели на новые места (хотя прямых
документальных подтверждений мы разыскать не смогли).
Коротко подведем некоторые итоги 1794 года. За отсутствием документальных свидетельств невозможно
точно указать время фактического основания куренных селений. В кубанской историографии сложилась
традиция считать этим временем весну-лето 1794 г. С точки зрения здравого смысла это предположение
оправдано. Но выше приводились документы, свидетельствующие в пользу устройства северных куреней
осенью 1794 г. На 6 июля 1794 г. в войсковом правительстве отсутствовали какие-либо сведения о
существовании куренных селений. В ответ на запрос Феодосийской духовной консистории о селениях
войска Черноморского, оно не смогло ничего представить «по неосновательному их еще заведению».
Правительство очень нуждалось в разрешении на постройку церквей и, если бы хоть какие-то селения уже
существовали, то оно непременно бы их показало. В августе 1794 г. правительство рассматривало вопрос о
полном отсутствии людей в Екатерининском и Березанском куренях. Так кто же мог тогда основать
одноименные куренные селения? 23 августа того же года в правительстве идет речь о пустых хатах в
слободе Захарьевке, а вовсе не о Пашковском куренном селении. И таких примеров немало.
Само основание селений не выглядело как крупномасштабный торжественный акт, к месту поселения не
шествовали огромные колонны во главе с куренными атаманами. Казаки, рассеянные буквально по всей
Черномории, «сильнейше понуждались» к переселению войсковыми чиновниками и, крайне неохотно (об
этом ниже), следовали в назначенные места разновременно небольшими партиями, отдельными семьями и в
одиночку. По данным Ейского окружного правления (опять-таки, имеются сведения только этого
правления) на 25 декабря 1794 г. в селении Канеливском было 32 мужчины и 22 женщины, в Шкуринском
соответственно 58 и 52, больше всего в Щербиновском – 164 и 115, а всего в 6 селениях округа числилось
474 мужчины и 349 женщины [21].
Говорить об «основании куренного селения» уместно лишь в том случае, если оно водворялось на
пустынном месте. В этом случае казаки производили разметку плугом. Но ведь ряд куреней получили для
жительства уже существующие слободы (селения). Люди просто переселялись в селение, основанное годдва назад, при этом оно меняло свое название. Часть казаков, проживавших ранее в этом селении, чтобы не
переселяться, писала прошение о переводе (приписке) их в новый курень, что всегда и удовлетворялось. К
примеру, в 1795 г. казак Деревянковского куреня Тит Багрий попросил перечислить его в Пашковский
курень, так как последний поселили в селении Захарьевка, где он давно уже проживал с женой и детьми [22].
И еще несколько лет в документах встречается то Пашковка, то Захаровка.
Таким образом, 1794 г. – это год юридического основания куренных селений. О фактическом основании, на
наш взгляд, следует говорить строго «персонально» и осторожно, так как источники скудны, порой
противоречивы, а ряд документов – просто фальсификация, где желаемое выдается за действительное.
Кстати, как быть с Каневским и Титаровским селениями, существовавшими еще до 1794 г.? В этом году они
просто обосновались на новом месте.
Столь же сложно, как и время, установить первоначальное место расположения некоторых куренных
селений. Дело в том, что они уже в начале 1795 г. перебрались на новые места, а все существующие
ведомости датированы этим годом и показывают именно новые, а не первоначальные места. И еще один
неизвестный аспект расселения: отдельные курени имели не одно куренное селение. Аксиомой считается
утверждение об основании Щербиновского селения на р. Ее. Но еще в августе 1795 г. существовало селение
Щербиновского куреня «на речке Бейсуге с левой стороны подле Лебяжьих лиманов» [23]. В прошении
общества Титаровского куреня в войсковое правительство сообщается, что «поселились они куренным
селением при Адденизском лимане в 1792 г.» [24]. В 1794 г. им выделили для жительства бывшее
Некрасовское селение. Но они так и продолжали жить в двух местах, пока в 1801 г. правительство не
перевело оставшихся в малом количестве «некрасовцев» к «жительствующим близ аддениза у дубового
рынка того ж куреня старшинам и казакам» [25].
В начале 1795 г. ряд куренных селений переводится войсковым правительством на новые места. Выше мы
писали о Переясловском. 10 марта принято решение о переселении от р. Кубани 5 селений в «удобнейшие
места: Поповичевский – против бекетной могилы на Копанях, Мышастовский – при лимане, где временно
находятся Щербиновского куреня казаки, Ивонивский – у лиманах не отдаль от Черного леса,
Нижестеблиевский - у ерика на [неразборчиво], Полтавский – у Андреевки по протоцкой дороге» [26].
Осенью 1795 г. для готовящейся в Сенат карты была подготовлена опись о местах расположения куренных
селений [27]. Самое поразительное в этой описи то, что землемер В. П. Калчигин – человек, занимавшийся
разграничением земель Черномории и знавший ее как никто лучше – не смог «отгадать» места поселения
многих куреней и это несмотря на то, что против многих из них стояли пометки «в прежних местах», в
«известных (Калчигину) местах». Если уже в 1795 г. «сумнения» одолели блестящего знатока тех мест, то
вывод о перспективах современных исследований по этому вопросу сделать легко.
На р. Ее и ее притоках расположились 12 селений, 10 – на речках Тихонькой, Челбасах, Албаше (в
документах часто Малбаша), Великом и Малом Бейсуге, Кирпилях; остальные на южной линии, из них у р.
Кубани осталось только 8: Васюринское, Корсунское, Пластуновское, Динское, Пашковское, Величковское,
Тимошевское, Роговское (остальные были удалены от черкесов внутрь войсковых земель). Не пройдет и
десяти лет, как останется только три: Васюринское, Корсунское и Пашковское
По справке Войсковой канцелярии, расстояния между селениями левого крыла кордонной линии
составляли: от Екатеринодара до Пашковского – 7 верст, от него до Динского – 4, далее до Пластуновского
– 7, до Корсунского – 7, до Васюринского – 12, а от последнего до границы Кавказской губернии 7 верст
[28].
Другая ведомость (1807 г.) позволяет нам «привязать» селения к кордонам (а их места довольно хорошо
известны). Васюринское находилось в двух верстах позади Воронежского кордона, Корсунское в 1,5 верстах
от Константиновского, Пластуновское – в 3 верстах от Александрина, Динское и Пашковское в 2 верстах от
Павловского, Величковское в 4 верстах от Александровского (это уже на запад от Екатеринодара),
Тимошевское при Елисаветином кордоне в 15 верстах от Екатеринодара и Роговское при Елинском кордоне
[29].
Приведем данные по народонаселению отдельных куренных слобод на конец 1795-начало 1796 г. [30]. В
Калниболотской – 80 домов, 324 мужчины, 186 женщин; в Роговской соответственно – 72, 304, 164; в
Кущевской – 95, 407, 210; в Березанской – 82, 365, 261; в Шкуринской – 60, 282, 156; в Васюринской – 152,
758, 397; в Пластуновской – 70, 241, 124; в Брюховецкой – 80, 364, 229; в Корсунской – 80, 361, 250; в
Полтавской – 80, 283, 162; в Поповичевской – 65, 195, 130; в Кореновской – 59, 280, 137…
В заключение прокомментируем ряд аспектов, связанных с основанием куренных селений. Появление этих
селений не привело к тотальному переселению в них всех черноморских казаков. Продолжали существовать
некоторые слободки, значительное число казаков осело хуторами, еще большее их число разбрелось по
рыбным заводам или жило при табунах и отарах. В последнем случае речь идет о казачьей сироме –
голытьбе, «все свое носившей с собой». В отношении них было принято следующее решение: «Казакам,
остающимся без помещения по приморским неводам неимущественным, отданы по общему согласию для
рыболовни вентерями, баграми и сандолями изобильные на рыбу гирла… челбаское, бейсугское, курканское,
темрюцкое, сладкой черной ерик … в собственную их пользу по жеребу на четыре года» [31].
Следует подчеркнуть и нежелание многих казаков переселяться в куренные селения. 26 сентября 1794 г. в
войсковом правительстве слушали сообщение А.А. Головатого о том, что «пришедшие и ныне приходящие
на войсковую землю сего войска старшины и казаки не поселяясь на назначенных под куренные селения
местах заводят свои хутора по разным рекам и урочищам, чем навлекают куренным атаманам в выставлении
на службу казаков и в отыскании праздношатающихся по войсковой земле и не принадлежащих к войску
беглых из разных мест великое затруднение» [32]. Жизнь на хуторе была выгодней не только в
экономическом отношении, но и в плане уклонения от общественных повинностей и воинской службы.
В сентябре 1796 г. атаман куреня Пашковского жаловался в правительство, что живут они на том месте, «где
прежде именовалась Захарьевка», но живут разнокуренно и многие в отдаленности от селения [33].
Неудивительно, что по справке 1798 г. в Пашковском селении имелось всего 55 жилых домов [34].
Войсковое правительство пыталось бороться с «хуторянами», но, как правило, безуспешно. 5 февраля 1797 г.
последовал очередной указ о переселении всех (за исключением тех, кому были даны билеты на хутора)
старшин и казаков в куренные селения.
Указ казаки проигнорировали. 15 февраля 1801 г. Войсковая канцелярия вновь «строжайше» приказала
куренным атаманам и окружным правлениям: «непременно и без всяких отговоров всех жительствующих
футорами старшин и казаков к переселению в куренные селения неослабно понуждать…» [35].
Мы уже писали о переходе в самом начале 1795 г. некоторых куренных селений на новые места. Ф.А.
Щербина полагал, что в деле размещения селений войсковое правительство потерпело неудачу. «Очень
многие курени оказались в топких и неудобных для ведения хозяйства местах. Потребовалось немедленное
же перенесение целых куренных поселений в другие места. Началась та бесконечно долгая неурядица
передвижений с места на место целыми поселениями, на которую справедливо потом жаловался
Котляревский; […] были курени, менявшие по несколько раз места […], большинство куреней […]
очутились потом за десятки и даже сотни верст от места своего первоначального поселения» [36].
Дополним: помимо экономических и географических причин существовала и военная – население
стремилось уйти вглубь территории подальше от опасной кубанской границы.
Почти трагичную судьбу казаков, вынужденных по несколько раз переселяться, проиллюстрируем на
примере Мышастовского куреня. По жребию 1794 г. ему досталось место «при Кубани в урочище –
Чернолеска». В 1795 г. «оттоль по некоторому неудобству перегнаны из них (казаков) некоторая часть в
Белый лиман» [37]. Но там не оказалось хорошей воды, и у переселенцев пропал почти весь скот. 22 января
1796 г. общество куреня подало прошение о переводе к Конурскому лиману, где уже проживала часть
казаков этого куреня. Поскольку куренное селение уже попало на карту, «сочиняемую» Таврическим
областным землемером Калчигиным, в просьбе мышастовцам отказали.
В августе 1798 г. в правительстве разбирали очередное прошение жителей селения, в котором они сообщали,
что, проживая над р. Кубанью в Черном лесу, «претерпевают от закубанских народов немалые обиды» [38].
Люди просили переселить их к Ивановскому куреню «на Ерку», где также проживала часть казаковмышастовцев (как мы видим, казаки одного куреня живут в самых разных местах). Правительство передало
решение этого вопроса атаману Котляревскому. 28 октября из Петербурга, где находился в это время атаман,
последовало разрешение. 14 декабря 1798 г. правительство постановило: «… если жители куреня
Мышастовского желают переселиться на то самое место, где прежде было начало того куреня (выше
Ивановского селения), то разбив прежним порядком под селения плугами место Мышастовскому селению
переселиться позволить» [39].
Если поверить резолюции войскового правительства, то можно окончательно запутаться: о каком таком
«начале» Мышастовского куреня близ Ивановского идет вдруг речь? На самом деле это неправильная
интерпретация мысли атамана Котляревского, написавшего в разрешении переселяться мышастовцам
повыше Ивановского куреня следующее: «где прежде начали … того куреня казаки селиться».
Итак, мы смогли документально реконструировать «исход» Мышастовского куреня за 5 лет (именно
селения, а не казаков-мышастовцев, проживавших еще в десятке мест). 1794 г. – урочище Чернолесское при
Кубани (здесь находилась «слобода Чернолеска»); 1795 г. – Белый Лиман (в официальной описи 1795 г. о
селении сказано «отодвинуто за 5 верст до урочища Саги»). 1798 г. – мы вновь застаем селение в Черном
лесу; 1798 г. – «на Ерку повыше Ивонивского куреня» (в описи 1807 г. – в 18 верстах от
Новоекатериновского кордона). Ну а в 1810 г. селение перебралось на р. Кочеты.
Пример с Мышастовским куренным селением лишний раз подтверждает неправомочность локализации мест
первоначального расселения по данным ведомости 1795 г., на которую постоянно ссылаются исследователи.
Тем более, в ней имеются ясные пометки «об отодвинутых» от Кубани селениях и о селениях, находящихся
«на прежнем месте». По нашему мнению, дальнейший исследовательский поиск должен идти по линии
реконструкции судьбы каждого, отдельно взятого, куренного селения за 1794 г. (а для некоторых и в
подтверждение самого факта их существования).
Подведем итоги. Войсковое правительство не имело четкого и ясного плана расселения казаков на
пожалованных землях. В документах лета-осени 1793 г. речь идет о заселении пограничных земель вдоль р.
Кубань. Впервые идея создания 40 куренных селений юридически оформлена «Порядком общей пользы» 1
января 1794 г. 15 февраля принимается решение об основании 10 селений в бассейне р. Еи и ее притоков –
Куго-Еи, Сосыки; 12 селений по восточной границе войсковых земель и 18 по р. Кубани. Проходит
жеребьевка мест поселения. 20 марта войсковое правительство «назначает» места под куренные селения и
составляет специальную ведомость. Заседание 20 марта с волевым решением правительства (так, по крайней
мере, явствует из текста документа) выглядит неким диссонансом по отношению к собранию 15 февраля.
Шла на них речь об одних и тех же местах поселения или разных – судить невозможно. Сами места в
ведомости 20 марта указаны очень приблизительно.
Имеются прямые документальные свидетельства об основании селений «ейской группы» осенью 1794 г.
Основание куренных селений у р. Кубань (по крайней мере, части из них) подтверждается свидетельствами
косвенными. Документами об основании «восточных» селений в 1794 г. мы не располагаем.
Административно-территориальное устройство
Черномории в конце XVIII века
Вопросы административно-территориальных преобразований в Черномории не остались без внимания
кубанских ученых [1]. Вместе с тем, предметом специального исследования эта тема не являлась (исключая,
пожалуй, крайне плодотворную работу Г.Н. Шевченко) и историки работали только с главными
законодательными актами, анализируя основные этапы преобразований только по ним.
Наша цель – проследить, как протекала практическая реализация указанных законоположений на местах,
уделив при этом особое внимание средним и низовым звеньям административной системы, часть из
которых просто осталась незамеченными исследователями.
Черноморское казачье войско представляло собой не только военный, но и социально-экономический,
политический и этнокультурный организм [1].
Специфика внутреннего управления в войске (а затем и в землях войска – Черномории) заключалась в слабо
очерченных границах между административной, судебной и военной властью. Во многих случаях можно
говорить об отсутствии таких границ вообще. Всякое лицо в Черноморском войске, обладавшее какой-либо
военной властью, фактически обладало и властью административной, полицейской, судебной.
В момент своего образования войско восприняло в какой-то мере «казачий уряд» бывшего Запорожского
войска [3]. На самом верху пирамиды власти находился кошевой (войсковой) атаман. Именно он в полной
мере соединял в своем лице военную, административную и хозяйственную власть. Вторым лицом после
атамана был войсковой судья. Он вел гражданские и уголовные дела, на нем же лежали судебные
обязанности. В то же время, судья считался помощником атамана и также исполнял административные и
военные дела, вел войсковое хозяйство. На третьей ступени иерархической лестницы находился войсковой
писарь, который заведовал канцелярией войска, вел счета, рассылал ордера. Самые различные обязанности
совмещал войсковой есаул: следил за исполнением приказаний атамана и судьи, производил дознание и
следствие, наблюдал за порядком и благочинием. В ряде документов конца XVIII в. эти четыре лица
выделены в отдельную группу «войсковой» старшины.
Войсковые полковники командовали полками, отдельными командами или административными округами и
на вверенном им участке обладали всей полнотой власти. Из опытных и авторитетных казаков выбирались
куренные атаманы, имевшие значительные права и обязанности в своем курене.
Присоединяясь к мнению Г. Н. Шевченко, заметим, что центральным органом управления Черноморским
войском был Кош, в ведении которого были административные, военные, финансовые, судебные и другие
дела войска (персонально, как нам кажется, Кош представлял триумвират в лице войсковых атамана, судьи,
писаря) [4]. В то же время стоит отметить, что в конце XVIII-начале XIX в. термин «Кош» нес и другие
смысловые нагрузки: штаб-квартира, главный стан, лагерь, резиденция, «столица» войска; в ряде случаев,
как кажется, и весь административный аппарат первых лиц войска (так называемая Канцелярия).
Переселение Черноморского казачьего войска на Кубань в составе крупных и организованных партий
произошло в 1792 - 1794 гг. [5]. В Черномории формируется иная система органов административного
управления. Возникают две, отличающиеся друг от друга структуры – сельская и городская (разумеется, при
сохранении и общевойскового административного аппарата).
Первые переселенцы основали на Кубани множество временных селений, где проживали казаки,
приписанные к самым различным куреням [6]. В августе 1793 г. все селения, находящиеся близ границы,
были переданы в ведение кордонных старшин, жителям же приказали избрать атаманов и писарей [7].
Каждые семь дней атаман обязан был рапортовать «о благополучии» кордонному старшине, тот –
«частному» начальнику кордона (кордонная линия делилась в тот период на две части), а последний –
кошевому атаману.
Однако уже 19 ноября всех кордонных старшин от командования селениями отстранили, жителям вторично
приказали «за между себя избрать честных людей атаманов и исправных писарей» [8]. Атаманы селений
обязывались каждую субботу доносить командиру своей части кордона о кражах, убийствах, воровстве. При
этом жителям запрещалось, минуя своего атамана и частного командира, «трудить главную команду обо
всех ссорах и драках». Все тяжбы должен был разбирать атаман, собрав все общество. Так возник в
Черномории институт сельских атаманов.
Первыми административно-территориальными образованиями в Черномории стали Фанагорийская и
Ейская паланки. Первые историки Черноморского войска Я. Г. Кухаренко и А. М. Туренко сообщают об
этом событии так: «Вслед за сим (речь шла об установке кордонов – авт.) распоряжениями по границе
учреждены паланки – первая в Тамани, куда полковником назначен премьер-майор Савва Белый, а вторая на
реке Ее, в карантинном строении, под управлением полковника Семена Письменного, … в ведомство сей
поступили рыболовные промыслы на приморских косах Ейской, Долгой, Камышеватой» [9].
Территориальное деление на паланки и дистанции существовало в войске и в годы войны в междуречье Буга
и Днестра. Скажем, в апреле 1792 г. М. Гулик докладывал в Кош о бесчинствах творимых старшинами
Кинбурнской паланки [10]. Капитан Петр Бурнос в том же году докладывал: «дистанции моей в слободах
Короткой и Незавертай … между войском и поселянами состоит благополучно» [11].
Важнейшим шагом на пути создания четкой административно-территориальной структуры Черномории
стало принятие 1 января 1794 г. «Порядка общей пользы» - документа, регламентирующего управление,
расселение и землепользование в Черноморском войске. Документ этот неоднократно анализировался с
самых различных позиций. Исходя из цели и задач нашей работы, мы постараемся акцентировать внимание
только на узловых моментах и тех, которые прошли мимо внимания исследователей.
Прежде всего, отметим, что «Порядок» не представляет собой в правовом отношении самостоятельный и
оригинальный документ, созданный лишь интеллектуальными усилиями местной казачьей элиты. Он
базируется на общероссийских актах: «Учреждения об управлении губерниями» и «Устава благочиния». В
связи с этим представляется, что ведущую роль при создании «Порядка общей пользы» сыграл войсковой
судья А. А. Головатый, служивший до образования Черноморского казачьего войска капитан-исправником
(т.е. полицейским чиновником) в Новомосковске и потому прекрасно знавший общероссийское
законодательство.
Первым пунктом «Порядка» учреждалось Войсковое правительство, «управляющее войском на точном и
непоколебимом основании всероссийских законов». В его состав входили кошевой атаман, войсковой судья
и войсковой писарь. Таким образом, Кош - как главный орган управления войском - трансформировался в
войсковое правительство. В значении же «главный стан войска», Кош употреблялся еще много лет даже в
общероссийских законодательных актах [12].
Важно отметить следующее обстоятельство – учреждение Войскового правительства явилось по сути дела
формальным актом, закрепившим давно уже существующее в жизни. Дело в том, что бумаги за подписью
Войскового правительства встречаются задолго до 1794 г. За один и тот же период параллельно фигурируют
документы озаглавленные: «Из коша верных казаков Черноморских» и «Из войскового правительства
войска...». «Порядок общей пользы» лишь устранил эту двусмысленность. Фактически он явился
подзаконным местным актом, так как юридически существование Войскового правительства было
Высочайше узаконено грамотой Екатерины II от 30 июня 1792 г. [13].
Вместе с тем нельзя не сказать о том, что само правительство уже в конце XVIII в. считало себя
существующим с 1794 г. и за решения более раннего периода никакой ответственности не брало.
В Екатеринодаре для «прибежища бездомовных казаков» предполагалось выстроить сорок куреней, а по
границам войска поселить куренные селения. В куренях избирались куренные атаманы сроком на один год,
обязанные при курене иметь «безотлучное пребывание». В их функцию входило: «по нарядам начальства на
службу казаков, чинить немедленное выставление и случающиеся между куренными людьми маловажные
ссоры и драки разбирать голословно и примирять, с доставлением обидимой стороне справедливого
удовольствия, а за важное преступление представлять под законное суждение войсковому правительству».
Для «заведения и утверждения благоустройного порядка» войсковая земля разделялась на пять округов со
следующими окружными правлениями во главе: Екатеринодарское, Фанагорийское, Бейсугское, Ейское,
Григорьевское. «Первое, при реке Кубани, между Казачьим ериком и Усть-Лабинскою крепостию, второе,
от Черного моря до Черного ерика на Фанагорийскому острову, третие, от Ачуева вверх по Азовскому морю
до речки Челбасъ, с левой стороны течения реки Бейсу, при устье его, четвертое, от реки Челбас до реки Ея,
при устье ея, а пятое при границе от стороны Кавказского наместничества, по размежевании земель».
Необходимо отметить, что окружные правления Черномории представляли из себя не что иное, как земскую
полицию. В ряде документов 1794 г. встречаются такие формулировки: «… для лучшего управления
земской полиции…войсковая земля разделена на пять округов» [14].
Земская (или сельская полиция) в виде так называемого нижнего земского суда была создана на основе
«Учреждения для управления губернии», изданного в 1775 г. Суд выполнял административно-полицейские
и судебные функции на территории уезда, был выборным и коллегиальным, состоял из 4-5 человек во главе
с земским исправником [15].
В Черномории в состав окружных правлений входили полковник, писарь, есаул, хорунжий. «Порядок общей
пользы» четко не фиксировал, каким способом должны были формироваться окружные правления –
выборным или приказным. Последующие документы не оставляют сомнений в том, что ни о какой
выборности не могло быть и речи – все эти лица назначались Войсковым правительством. Глава окружного
правления в официальных документах именовался чаще всего так: «Полковник Ейской округи». Однако
нередко его называли просто «начальником» или «командиром» округи.
Обязанности окружных правлений Черномории в общих чертах были схожи с обязанностями сельской
полиции. В обязанности окружных правлений входило следующее:
заботиться о «заведении жителями хлебопашества, мельниц, лесов, садов виноградов, скотоводства,
рыболовных заводов, купечества и прочих художеств;
сохранять имеющиеся леса от вырубки и пожара;
«голословно» разбирать ссоры и драки, обиженных защищать, вдовам и сиротам во всем помогать,
ленивых приучать к трудолюбию, холостых «побуждать» к женитьбе, непокоряющихся власти штрафовать,
а преступников присылать в войсковое правление для законного осуждения;
присылать главной команде семидневные рапорты о благосостоянии всех военных жителей, а в
случае чрезвычайном рапорт присылать в тот же самый час;
регулярно осматривать в исправности ли переправы, мосты, гати;
смотреть за жителями, за чистотой в городах и селениях, а на случай пожара, проверять имеется ли
вода и инструменты к тушению;
ловить и отсылать воров и разбойников к «законному осуждению»;
в случае заразной болезни отделять зараженных от здоровых, окружить караулом и рапортовать
войсковому правительству «откудова таковое зло возымело начало»;
сообщать войсковому правительству о случаях падежа скота.
Сугубо местной особенностью было наблюдение за поголовной и постоянной вооруженностью жителей.
Промежуточное звено между войсковым правительством, средним и низшим уровнем власти – занимал
войсковой есаул. «Порядок» вменял ему функции контроля за исполнением повелений атамана и
правительства окружными чиновниками и кордонными старшинами. Инструкция войсковому есаулу, в
частности, предписывала:
«Не исполнителей закона и установленного порядка… представлять начальству»;
«Маловажные и уголовные дела разбирать в ведомстве сего войска случившиеся, не исключая и тех
мест где над войсковыми жителями и частные командиры определены … виновных старшин присылать …
на решения правительства, а рядовых на том же месте штрафовать по мере вины их…». Важные дела
предписывалось отсылать в правительство или ближнее окружное правление.
«Буде где появится … скопище воров и разбойников, о таковых дать знать правительству, а самому
отправиться с потребным числом команды в то место, стараться всех переловить; а затем по расспросе на
месте … забрав под караул, имение всех их описать без остатка… самих же учинивших злое дело…
доставлять правительству для суждения по законам»;
следить за вырубкой леса, исправностью мостов, чистотой улиц и дворов, за противопожарными
мерами;
наблюдать за мерами и весами. Продавцов с фальшивыми мерами и весами брать под караул и
доставлять в правительство, товары их опечатывать;
беглых и беспаспортных брать под стражу и передавать в войсковое правительство;
«передержателей привлекать к суждению по законам»
К «Порядку общей пользы» был разработан специальный «Штат по должности кошевого атамана и
войскового правительства» [16]. Штат предусматривал создание следующих экспедиций и отделений:
паспортов и билетов, воинских, казенных и гражданских дел, дела по разным публикациям. Всего штат
правительства и атамана насчитывал 18 человек, расходы на зарплату, канцелярские товары и дрова были
определены в 2000 руб. Следует отметить и наличие иной точки зрения на структуру Войскового
правительства. В справке 1822 г., подготовленной к «Правилам по управлению Войском Черноморским»
(разработанным А.П. Ермоловым) утверждалось, что Войсковое правительство в 1794 г. состояло из
войскового атамана с двумя судьями, секретарем, протоколистом и заключалось в трех повытьях и
регистратуре [17]. Указанный состав правительства документами конца XVIII в. не подтверждается.
«Завести» окружные правления, назначенные «Порядком общей пользы», удалось далеко не сразу. В
сентябре 1794 г. войсковой судья А.А. Головатый доложил правительству, что «Порядком общей пользы»
предположено пять окружных правлений, из них открыто только два: Фанагорийское (во главе – полковник
И. Юзбаша) и Ейское (полковник Е. Чепега). Войсковой судья лично назначил полковниками в
Екатеринодарское, Бейсугское и Григорьевское правление К. Белого, А. Миргородского и И. Кулика.
Сообщив об этом правительству, А. Головатый предложил ему разделить землю на пять округов. Таким
образом, мы можем сделать вывод, что за восемь месяцев со дня принятия решения никаких практических
мер по разграничению войсковой земли предпринято не было.
26 сентября 1794 г. состоялось заседание Войскового правительства, где оно и приказало разделить земли
войска на 5 округов [18], при этом их границы были уточнены и несколько отличались от обозначенных
«Порядком».
В кубанской историографии, кажется, еще не встречалось сообщение, что в августе 1793 г. в Черномории
создали особую команду «для снятия на карту войсковых земель» [19]. Возможно, именно ее данные дали
возможность разделить Черноморию на округа и выделить предполагаемые места под поселение куренных
слобод. Впоследствии границы округов стали предметом длительных и ожесточенных споров, но это тема
отдельного исследования.
На своей территории окружные полковники обладали значительной властью. Они вводили новые
должности: базарных, береговых старшин, особых смотрителей в отдаленные селения, урочища, косы,
рыбные заводы.
Помимо «Порядка общей пользы» должностные обязанности окружных правлений, войскового есаула и
куренных атаманов определялись специальными инструкциями. Для окружных правлений было
подготовлено особое «Наставление из войскового Черноморского правительства», созданное на основе
«Устава благочиния» и лишь немного подправленное на местный лад. Обязанности полковников правлений
во многом совпадали с полномочиями земских исправников или капитанов, записанных в «Учреждении для
управления губерний» (7 ноября 1775 г.).
Труднее разобраться с компетенцией куренного и сельского атаманов и сельского смотрителя. Из
«Наставления» для куренных атаманов войскового атамана Т. Котляревского от 10 февраля 1799 г. мы
узнаем, что безусловно главным в этой триаде считался атаман куренной, а сельский выступал его
помощником, выполняя все его приказания на месте в куренном селении [20].
Таким образом, в конце XVIII в. административный аппарат Черномории (без Екатеринодара) был
представлен Войсковым правительством, войсковым есаулом, окружными правлениями, куренными и
сельскими атаманами, особыми смотрителями, приставами и десятскими селений и различными
чиновниками, отвечавшими за какой-то узкий участок работы (к примеру, «береговой старшина»).
В заключение несколько слов о создании административных структур в войсковом граде Екатеринодаре. 20
октября 1793 г. кошевой атаман З. Чепега назначил первым городничим Екатеринодара Д. С. Волкореза [21].
Городничий, согласно «Учреждению для управления губерний» являлся главой администрации и полиции
уездного города. Его функции определялись специальной инструкцией, во многом аналогичной инструкции
капитан-исправника нижнего земского суда. Обязанности городничего Екатеринодара были определены
ордером кошевого атамана З. Чепеги 19 ноября 1793 г. [22]. Этот документ довольно часто цитировался в
исторической литературе и нет смысла на нем останавливаться. Можно отметить лишь появление в городе
квартальных. Документы этого периода свидетельствуют о существовании «городнического правления»:
городничий, его помощник, писарь.
В августе 1798 г. атаман Т. Котляревский приказал городничему капитану Танскому иметь при
«городничестве» двух квартальных и двух конных рассыльных, а от граждан города избрать десятских и
сторожей [23].
Таким образом, порядок организации административно-полицейской власти в Екатеринодаре в конце XVIII
в. можно представить следующим образом: Черноморское войсковое правительство, городничий, помощник
городничего, писарь и его помощник, квартальные надзиратели, десятские, сторожа. Следует только
отметить одну городскую особенность: каждый казак, проживавший в Екатеринодаре, но будучи
приписанным к своему куреню, подчинялся не только городским властям, но и своему куренному атаману.
Подведем итоги. К концу XVIII в. в Черномории сложилась довольно стройная и относительно
дееспособная административная система. Ее средние и низовые звенья находят свои аналоги в
общероссийской, естественно имея некоторые местные особенности. Войсковое правительство представляет
из себя высшую исполнительную власть и занимается военными, экономическими, культурными,
социальными, религиозными вопросами. В то же время на местном уровне оно обладает и некоторыми
законодательными правами (что обусловлено относительной автономией казачьего войска), и значительной
долей судебной власти, являясь высшей судебной инстанцией в Черномории. При этом общероссийские
законы очень гибко интерпретируются и адаптируются к старым казачьим обычаям.
Отличительной чертой административного аппарата Черномории конца XVIII являлся его ярко выраженный
военно-полицейский характер.
Численность, национальный и социальный состав
Черноморского казачьего войска в конце XVIII века
В первые месяцы своего существования волонтерные команды, созданные по распоряжению князя Г. А.
Потемкина, пополнялись очень медленно. К концу 1787 г. в «вольной запорожской команде» (одновременно
употреблялось еще несколько названий этого воинского контингента) числилось только 600 человек [1].
Ордером от 2 января 1788 г. Потемкин призывает С. И. Белого «употребить всемерное старание о
приумножении казаков». В январских документах уже употребляется выражение «войско верных казаков»,
войсковым атаманом которого назначается С. И. Белый. Название «войско» еще слишком претенциозно для
такой небольшой группы людей. В данном случае учитывались юридические и психологические
последствия этого решения.
Динамика роста численности войска выглядела так. В феврале 1788 г. в нем состояло 732 человека, к концу
марта – 1343, в мае – 1812, в июне – 2095 [2]. В июне 1788 г. строевой состав войска был следующим: один
войсковой атаман, один войсковой есаул, по 5 полковников, есаулов, хорунжих, 6 полковых старшин, 38
куренных атаманов и один артиллерийский, 104 канонира и 1973 рядовых казака [3].
Следует сразу оговориться, что любая статистика в отношении казачьего войска в значительной степени
относительна. Немалое число казаков постоянно находилось в легальных и нелегальных отлучках. Одни
просто убегали, другие уходили на заработки. Часть казаков возвращалась со службы в дома, и занималась
хозяйством, многие находились в «домовых отпусках» по разным поводам. К примеру, в августе 1788 г. на
гребной флотилии числилось 2245 человек, а в наличии состояло всего 1621 [4].
Эту, довольно непривычную для нас, картину иллюстрирует следующий документ. В рапорте на имя
войскового судьи А. А. Головатого полковой хорунжий Ночевный сообщает о вербовке в войско 41
человека [5]. Вместе с тем он вынужден доложить, что с собой привел только 13, а 28 остались в домах «в
рассуждение нынешнего рабочего времени».
По сентябрьским ведомостям на получение жалованья, общая численность войска исчислялась в 4104
человека [6]. На зиму большинство казаков распустили по домам и на заработки. Собрать их оказалось
крайне сложно и только к лету 1789 г. численность войска достигла уровня прошлого года. Следует
отметить крайнюю противоречивость источников. По июньской ведомости в пешей команде было 3143
человека, а по рапорту Головатого князю Г. А. Потемкину – более пяти тысяч человек [7]. В любом случае
количество людей не оправдывало расчетов князя. 4 октября он в очередной раз приказывает: «войску
верных казаков Черноморских позволяется принимать всех свободных людей…» [8]. К концу года войско
имело уже более 7 тысяч человек по списочному составу, в том числе около 2300 конных.
В 1790 г. в документах фигурируют примерно те же цифры. Состав войска значительно вырос в следующем
1791 г. В ведомости 30 ноября 1791 г. численность черноморцев – 12620 человек [9]. В это число входили 4
войсковых старшины (войсковые: атаман, судья, писарь, есаул), 27 полковников, 12 бунчуковых товарищей,
15 полковых старшин, 171 полковой есаул в чине поручика, 34 полковых есаула в чине подпоручика, 321
полковой хорунжий (прапорщики), 148 старшин без армейских чинов (т.е. всего 732 старшины) и 11888
атаманов (куренные и пушкарский), канониров, казаков. Из них действительно состояли на службе 335
старшин и 7165 казаков. К марту 1792 г. общий списочный состав войска сократился до 10 тысяч человек. В
этом же году началось переселение черноморских казаков на Кубань.
В исторической литературе нет единого мнения о числе переселенцев 1792-1794 гг. А. Скальковский писал о
5803 казаках [10]. М. Мандрика считал, что на Кубань перешло 8200 человек, а 4400 остались по разным
причинам [11]. И. Д. Попко указывал на 13 тысяч строевых казаков и «при них до пяти тысяч душ женского
пола» [12]. П. П. Короленко и Ф. А. Щербина вели речь о 17 000 душ мужского пола [13].
В ряде случаев эти разногласия вполне объяснимы. В источниках не всегда можно разобрать значение той
или иной цифры (да и доверяться источникам можно с очень большой оглядкой). Идет ли речь только о
мужчинах, или о женщинах тоже? Указаны в числе казаков только строевые или же строевые вместе с
престарелыми и малолетками? К тому же нельзя установить четкую временную границу окончания
переселения. Переход на Кубань крупных организованных казачьих партий завершился в 1793 г. Однако
данные 1794 г. настолько отличаются от данных 1793 г., что можно говорить о настоящем потоке
переселенцев и беглых в Черноморию. Поэтому указание числа переселенцев должно быть обязательно
привязано к конкретному времени.
В начале 1793 г. на Тамани числилось 3947 казаков и старшин, но из них около тысячи ушло на заработки в
Таврическую область. Атаман З. А. Чепега выступил в поход с командой чуть более двух тысяч человек. В
колоннах А. А. Головатого находилось немногим более 7 тысяч человек. Следовательно, к сентябрю 1793 г.
на Кубань перешло примерно 13 тысяч человек. Но из отрядов Чепеги и Головатого часть людей, тоже ушла
на заработки, часть вернулась за семьями (и в том, и в другом случае немало казаков не возвратилось), часть
казаков перешла в земли войска Донского и поселилась там.
По рапорту 1 декабря 1793 г. губернатору С. С. Жегулину численность войска показана в 11 677 человек
[14]. Из этого числа в отлучках находилось 3682 казака. Рапорты 1793 г. создают впечатление формальных
отписок. В течение нескольких месяцев указываются одни и те же цифры. Действительно, кто мог хотя бы
относительно точно сосчитать казаков, приходивших в Черноморию в разное время, в составе разных
отрядов и партий, и расселявшихся стихийно и хаотично. Буквально через 4 года (в 1797 г.) атаман Т. Т.
Котляревский в записке на имя императора утверждал, что в 1793 г. «перешло на оную землю … в числе
мужского пола до 16 тысяч» [15].
По данным переписи, проведенной поручиком Миргородским и корнетом Демидовичем зимой 1793-1794 гг.
(завершена к 1 марта 1794 г.) в Черномории проживало 12645 казаков [16]. В отчетах высшему начальству
за июль 1794 г. численность войска показана 12 544 человека [17]. Из них взрослых и годных к службе – 7
761 человек. Остальные – престарелые, больные, малолетние. К октябрю 1794 г. строевой состав достиг 10
408 человек, общий – 14 516, к декабрю – 16 222 [18]. Таким образом, за вторую половину 1794 г. состав
черноморского войска увеличился почти на 4 тысячи (вполне возможно, что столь значительный прирост
объясняется не только притоком извне, но и более точным учетом черноморцев, рассеянных по отарам,
рыбным заводам, плавням).
Во второй половине 1795 г. и в 1796 г. наблюдается тенденция к снижению численности населения. С одной
стороны, это было следствием решительных мер властей по пресечению бегства крепостных крестьян в
Черноморию, с другой – наблюдается некоторый отток казаков в места их прежнего проживания. Свою
страшную лепту внесли и болезни. По данным февраля 1797 г. общая численность Черноморского войска
составила 14 416 человек [19]. Казаков, годных к службе, 9 498, престарелых и больных – 1 594, малолетних
– 3 308. В декабрьской записке 1797 г. атаман Котляревский писал: «Войско обессилело и сейчас, считая
взрослых, годных к службе, престарелых, изувеченных и малолетних, всего мужского пола до 13 500
человек» [20].
В ведомости о состоянии войска за июль 1798 г. показано уже 18 618 казаков (т.е. за полгода увеличение на
5 тыс.) и 7 988 женщин [21]. Годных к службе – 12 543, престарелых – 1 454, малолетних – 4 091. Но
буквально через два месяца «ведомость о благосостоянии войска» от 30 сентября представляет нам
совершенно другую картину [22].Мужчин – 13 173, женщин – 5 846. Годных к службе – 8 702, престарелых
– 774, малолетних – 3 687. Столь существенное разночтение, скорее всего, объясняется издержками системы
сбора информации. Не исключена и сознательная фальсификация данных.
Перепись 1800 года зарегистрировала в Черномории 23 474 мужчины и 9 135 женщин [23]. Годных к службе
15 573, престарелых – 2 446, малолеток – 5 415. По дополнительной переписи, сделанной по приказу
генерала И.И. Михельсона, выявились еще более двух тысяч бродяг.
О том, насколько «точны» были переписи населения в Черномории, красноречиво говорит одно из
заседаний Войсковой канцелярии 1801 г.: «По сделанным вновь сего года переписям нашлось еще сверх
означенного количества по всем куреням больше 11 тысяч 653 душ, в числе коих мужского пола 8 693,
женского – 2 960, которые причитая к прежним, составят всех 32657… Это доказательство сколь нужно
иметь вернейший счет людям» [24].
Таким образом, мы можем с осторожностью констатировать, что за 7 лет проживания на Кубани
численность казаков Черноморского войска, по сравнению с первоначальным его составом на момент
организованного переселения (1792-1793 гг.), увеличилась почти в три раза.
Волонтерные команды, положившие начало Черноморскому войску, первоначально комплектовались из
казаков, служивших в бывшей Запорожской Сечи. В. А. Голобуцкий выделил четыре группы среди бывших
запорожцев, по тем или иным причинам поступавшим в новое войско [25]. Перед старшиной и имущим
казачеством открывались перспективы служебной карьеры и получения земли. Казаки среднего достатка
стремились восстановить свою собственность и освободиться от барской опеки. Бывшая запорожская
беднота, владевшая крохотным хозяйством, пыталась освободиться от крепостнических пут. В четвертую
группу входил полностью неимущий люд – серома, состоявшая в это время из крепостных и бездомных
бурлак.
Разрешение принимать в казаки всех желающих свободных людей резко меняет облик войска. В него
устремились социальные элементы, представляющие различные сословные группы русского общества. В
Черноморское войско вступали мелкопоместные и беспоместные украинские дворяне. Нередко такое
вступление являлось чистейшей фикцией. Новоприписанный казак продолжал преспокойно жить дома, даже
вне территории войска, получив документы о бессрочном отпуске или нарядив от сего наемника. Этих
людей привлекали экономические выгоды, связанные с поступлением в войско.
Под протекцию войска стремились попасть торговцы и дворяне, промышлявшие торговлей. Поступив в
казаки, они выходили из податного сословия, а поставив вместо себя наемника, исключали и трагические
превратности бранной жизни.
Поступали в новое войско и представители других казачьих войск. Это, прежде всего бывшие реестровые
казаки Левобережья, стремившиеся вырваться от помещиков. В именном списке казаков 1793 г. мы
практически в каждом курене встречаем выражение: «из гетманских казаков», «из малороссийских казаков»
[26]. Здесь же упоминаются донские и чугуевские казаки. Есть свидетельства о поступлении в черноморцы
казаков Бугского полка.
Немало среди черноморских казаков встречается вышедших «с польской службы жолнер». Нередки случаи
зачисления в казаки отставных солдат и офицеров русской армии. Значительную группу в войске составляли
разночинцы.
В списках казаков часто встречаются «казенного ведомства поселяне», люди «мужицкого звания» и
«неизвестно какого звания». Это и не удивительно, так как только одним повелением Г. А. Потемкина в
казаки было зачислено 4 569 поселян Екатеринославского наместничества [27]. Большое количество беглых
из разных областей России выявил В. А. Голобуцкий. Для этих людей поступление в казаки означало
легализацию своего положения. Основную массу беглых составляли крепостные крестьяне, но встречались
преступники и дезертиры.
Значительных размеров достигла практика комплектования войска «сверху». В казаки зачислялись люди
различного социального происхождения не только по приказам Г. А. Потемкина, но и генерал-майора де
Рибаса, князя Н. В. Репнина, М. И. Кутузова и других военачальников русской армии. Поэтому уместно
задаться вопросом: какое же количество в Черноморском войске составляли бывшие запорожцы?
По подсчетам И. В. Бентковского, в 1795 г. «истых сечевиков» насчитывалось только 30 %, «охотников» из
свободных людей – 40 %, «прочих» – 30 % [28]. Методика получения этих цифр не совсем понятна и,
возможно, не вполне корректна. Ф. А. Щербина просто констатировал: «… в Черноморское войско
записалось много лиц, не имевших никакой связи с Сичью» [29].
Определенную помощь в разрешении этого вопроса могут оказать материалы упомянутой нами переписи
1793-1794 гг. Из 12 645 казаков бывших запорожцев показано в ней 5 503 человека, то есть приблизительно
43 %. Эти цифры, конечно, относительны. В числе «запорожцев», бесспорно, присутствует немало беглых
(это легко подтверждается документами), создавших себе более или менее убедительные легенды. Приток
беглецов на Кубань, принимавший порой, по словам В. А. Голобуцкого, «черты организованного
переселения», должен был неуклонно снижать процент бывших запорожцев среди черноморских казаков.
Источники комплектования и пополнения Черноморского казачьего войска определили его
многонациональный состав. По словам Ф. А. Щербины, в собранное из разных мест разноплеменное войско
вошли великороссы, поляки, литовцы, молдаване, татары, греки, немцы, евреи. В. А. Голобуцкий отмечал
случаи поступления в казаки еще и болгар, сербов, албанцев. Подтверждение словам историков мы находим
во многих документах, вышедших из казачьей среды. Скажем, на заседании Войскового правительства 16
марта 1794 г. говорилось: «Старшины и казаки при собрании сего войска поступили на службу из разных
мест Российской империи и Польской области» [30].
В высших эшелонах черноморской старшины мы встречаем «польской породы» войскового писаря и.
Подлесецкого. Примечательна история хорошо известной черноморской семьи Бурносов. Основатель рода
Петр Бурнос – поляк Пинчинский. В начале XIX в. он усыновил абадзехского мальчика. Родной сын Петра
Бурноса – Корней, взял в семью еврейского мальчика. Спустя несколько десятилетий приемный сын П.
Бурноса писал: «Василь Корнеевич Бурнос – поляк, я – черкес, Старовеличковский Бурнос – еврей» [31].
Сохранилось значительное число документов о поступлении в казаки адыгов, евреев, армян, греков и
представителей других национальностей [32]. Однако, признавая полиэтничный состав войска, мы вполне
солидарны с Ф. А. Щербиной, утверждавшим, что представители других национальностей просто «тонули»
среди малорусского населения.
Малороссийское происхождение большинства черноморских казаков косвенно подтверждают куренные и
полковые списки, где явно преобладают украинские фамилии. Правда, стоит оговориться, что фамилии
(клички, прозвища) не всегда служат надежным ориентиром. Подлинная фамилия войскового полковника
Алексея Высочина оказалась Цвень (в ряде документов – Цвененко), полковника Ивана Павловича Великого
– Губарь. Под фамилией Мельниченко записался некий молдаванин, а отцом сотенного есаула Греднева был
«прусский Эдельман Грейф» [33].
Не следует доверять и таким этномаркирующим фамилиям как Бессараб, Цыган, Болгарин, Литвин и пр.
Настоящая фамилия капитана Ляха была Шанька. Этноним «Литвин» мог означать (в зависимости от того,
кто составлял документ) и жителя северной Украины, и белоруса, реже поляка, а то и просто католика.
Но процент подобных погрешностей невелик. Малороссийское происхождение подавляющего числа
черноморских казаков подтверждает огромное количество документальных источников, содержащих такую
стандартную формулировку: «… он породы малороссийской, звания казачьего».
Трехэтапное переселение на Кубань в первой половине XIX в. более ста тысяч малороссийских казаков
(фактически крестьян) окончательно определило этническое лицо черноморского казачества.
Заключение
Переселение Черноморского казачьего войска на Кубань никак не отнесешь к числу ординарных событий в
русской истории конца XVIII века. Как ни парадоксально, но мы не сформулировать документально
обоснованные причины, вызвавшие к жизни это событие. Слабость источниковой базы заставляет
исследователей действовать в рамках формальной логики и прибегать к методу экстраполяции. Назовем
несколько, на наш взгляд, «очевидных» причин: необходимость постоянного русского военного присутствия
на Северо-западном Кавказе, создание оборонительной линии вдоль новой южной границы империи;
колонизация и экономическое освоение прикубанских земель; удаление с западной границы беспокойных
элементов, постоянно контактировавших с турецкими казаками; уничтожение забужского «моста» (термин
В. А. Голобуцкого) для беглого населения правобережной и Левобережной Украины; перераспределение
земель в междуречье Буга и Днестра и, в связи с этим, поиск для войска новой территории… Можно
привести еще целый ряд причин, но самом деле статус «очевидных» они могут приобрести лишь не
репрезентативной источниковой базе. К сожалению, и сегодня остаются актуальными слова Голобуцкого,
высказанные полвека назад: «Какие именно конкретные соображения оказались решающими в вопросе о
переселении войска из-за Буга на Кубань, сказать трудно» [1]. Пока мы с трудом понимаем логику принятия
решений в высших эшелонах власти и алгоритм их претворения в жизнь.
Очевидно, что в первоначальном проекте правительства, речь шла о выделении черноморцам лишь «острова
Тамана». Когда впервые появилась формулировка «Тамань с окрестностями оной», кто ее автор, как
локализовались эти «окрестности» – на эти вопросы точного ответа пока нет.
Вполне определенно мы можем заявить, что решение о выделении земель войску уже было принято, и
только после этого в Кош поступил приказ о направлении в столицу депутации для получения на эти земли
жалованной грамоты. Вместе с тем, разработка в Коше прошения на имя императрицы и инструкции главе
делегации, ясно свидетельствуют об аморфности плана правительства и о реальных шансах казачества
внести в него более выгодные для себя условия.
В кубанской историографии дипломатическая деятельность А. А. Головатого в Петербурге, переполненная
заимствованиями из беллетристики, сильно напоминает приключенческий роман [2]. Как явствует из писем
самого войскового судьи, никаких переговоров с императрицей он не вел, интересы войска представлял В. С.
Попов. Вместе с тем, мы не склонны преуменьшать роль главы депутации в успехах войсковой
дипломатической миссии. Ловкий и находчивый войсковой судья А. А. Головатый имел в столице широкие
связи, умел ладить с «сильными» мира сего, и потому опосредованно мог влиять на ход принятия решений.
Значительный корпус источников по истории гребной казачьей флотилии позволили установить все
основные этапы ее подготовки к переселению. К своим заслугам автор может отнести уточнение места и
времени отплытия флотилии на Тамань, анализ ее количественного и качественного состава (по типам
судов), разработку проблемы численности первого десанта.
Анализ документов сухопутных переселенческих партий позволил выявить первоначальный план
переселения, предусматривающий переход отряда атамана З. А. Чепеги через Крым на Тамань. Отказ от
этого пути и выбор северного направления маршрута движения был обусловлен рядом «технических»
проблем. Кстати, именно отряд атамана, а вовсе не К. Кордовского, стал второй переселенческой партией.
Воссоздана (вслед за П. П. Короленко) реальная – по срокам и последовательности отправления в поход –
картина движения переселенческих партий, полностью искаженная Ф. А. Щербиной.
С особым интересом автор писал раздел «Основание куренных селений». Сбор материалов для него
продолжался добрых 15 лет – ведь это не основная тема наших научных интересов. И только после того как
были просмотрены (буквально подряд) все дела этого периода, хранящиеся в ГАКК, автор прочитал свои
выписки, обобщил их и пришел к неожиданным для него самого выводам. Выяснилось, что весной – летом
1794 г. куренные селения (во всяком случае подавляющее большинство из них) еще основаны не были.
Мало того, основание селений по восточной границе в 1794 г., представляется маловероятным. Пока прямых
документальных подтверждений реального их существования в этом году нами не обнаружено. С другой
стороны, по крайней мере, два куренных селения, существовали еще до 1794 г. На наш взгляд, уместно
вести речь о юридическом (1794 г.) и фактическом основании куренных селений. Такая градация
представляется уместной еще и потому, что многие из куренных селений разместились в уже
существовавших поселениях (слободах). Менялось только название, а сам населенный пункт
функционировал уже с 1792 или 1793 г. Впрочем, вопрос остается дискуссионным.
Вопрос же о месте основания первых куренных селений оказался еще более сложным и, к тому же,
фальсифицированным. Все приводимые в исторической литературе сведения восходят к ведомости конца
1795 г. Но документы явно свидетельствуют о переводе значительного числа селений в течение 1795 г. на
новые места.
Таким образом, автором актуализировано множество мелких лакун и «белых пятен» в истории миграции
черноморских казаков на Северо-западный Кавказ. Вроде бы давно известна общая канва этих событий
российской истории конца XVIII в., но «мозаика» исторического процесса кажется неясной без уточнения
каждой маленькой детальки. Если автор для читателя смог прояснить хоть какой-нибудь факт ранней
истории черноморского казачества, он считает свою цель выполненной.
Материалы
к публикации подготовили:
Т. И. Сержанова, В. Г. Маркарьян
Примечания
1.
Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. Т. 1, 2. Екатеринодар, 1910, 1913;
Шевченко Г.Н. Черноморское казачество в конце XVIII- первой половине XIX в. Краснодар, 1993; Очерки
истории Кубани (под ред. В. Н. Ратушняка). Краснодар, 1996.
2.
Бондарь Н. И. Кубанское казачество (этносоциальный аспект) // Кубанское казачество. История,
этнография, фольклор. М., 1995. С. 10.
3.
Щербина Ф. А. Указ. соч. Т. 1. С. 505.
4.
Шевченко Г. Н. Указ. соч. С. 12.
5.
Короленко П. П. Предки черноморских казаков на Днестре. Б/м, б/г.
6.
Он же. Первоначальное заселение черноморскими казаками Кубанской земли// Известия
ОЛИКО. Вып. 1. Екатеринодар, 1899.
7.
Дмитренко И. И. Сборник исторических материалов по истории Кубанского казачьего войска. Т.
3. СПб, 1896. С. 673.
8.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 296. Л. 1.
9.
Туренко А. М. Исторические записки о войске Черноморском. Киевская старина. 1887. Т. 17
(март). С. 510.
10.
ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 161. Л. 59.
11.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 169. Л. 13.
12.
ПСЗ. Т. 27. 1802. СПб, 1830. Ст. 20508.
13.
Копии Императорских грамот и других письменных актов, принадлежащих Кубанскому
казачьему войску // Кубанский сборник. Т. 8. Екатеринодар, 1901. С. 287.
14.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 338. Л. 3.
15.
органы и войска МВД России. М., 1996. С. 41.
16.
Фелицын Е. Д. Материалы для истории кубанского казачьего войска// Кубанские областные
ведомости. 1896. № 190.
17.
ГАКК. Ф. 318. Оп. 1. Д. 29. Л. 5.
18.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 303. Л. 1.
19.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 3. Л. 86.
20.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 239. Л. 40.
21.
Дмитренко И. И. Сборник исторических материалов по истории Кубанского казачьего войска. Т.
4. СПб, 1898. С. 252.
22.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 318. Л. 57.
23.
ГАКК. Ф. 249. Оп. 1. Д. 210. Л. 164; Д. 239. Л. 87-92.
24.
ГАКК. Ф. 250. Оп. 1. Д. 52. Л. 40.