Unforgettable History Memory and the Vichy Syndrome ru
advertisement
Подпишитесь на DeepL Pro и переводите документы большего объема. Подробнее на www.DeepL.com/pro. Исследования в области литературы 20 века Том 23 Выпуск 1 Империя и оккупация во Франции и франкоязычных странах Статья 3 1-1-1999 Незабываемое: История, память и синдром Виши Розмари Скаллион Университет Айовы Следите за этой и другими работами на: https://newprairiepress.org/sttcl Часть Сообщества французской и франкоязычной литературы Эта работа лицензирована на условиях лицензии Creative Commons AttributionNoncommercial-No Derivative Works 4.0 License. Рекомендуемое цитирование Скаллион, Розмари (1999) "Незабываемое: История, память и синдром Виши", Исследования по литературе 20 века: Vol. 23: Iss. 1, Article 3. https://doi.org/10.4148/2334-4415.1452 Эта статья предоставлена для свободного и открытого доступа издательством New Prairie Press. Она была принята для включения в журнал Studies in 20th Century Literature уполномоченным администратором New Prairie Press. Для получения дополнительной информации, пожалуйста, свяжитесь с cads@k-state.edu. Незабываемое: История, память и синдром Виши Аннотация В 1987 году французский историк Генри Руссо сформулировал интерпретационную модель, которая оказала решающее влияние на направления и формы исследований, проводимых учеными в отношении les années noires, периода между 1940 и 1944 годами, в течение которого Франция пережила катастрофическое военное поражение и четыре года оккупации соседним фашистским государством.... Ключевые слова 1987, французский историк, Генри Руссо, les années noires, военные, оккупация, Франция, французы, Вторая мировая война, Вторая мировая война, синдром Виши Эта статья доступна в журнале Studies in 20th Century Literature: https://newprairiepress.org/sttcl/vol23/iss1/3. Незабываемое: История, память и синдром Виши Розмари Скаллион Университет Айовы В 1987 году французский историк Анри Руссо сформулировал интерпретативную модель, которая оказала решающее влияние на направления и формы исследований, проводимых учеными в отношении les annees noires, периода между 1940 и 1944 годами, в течение которого Франция пережила катастрофическое военное поражение и четыре года оккупации соседним фашистским государством. Вдохновленный исследованием Пьера Нора о сложном взаимодействии между "историей и памятью", Руссо проницательно признал, что травмы Второй мировой войны и нацистской оккупации наложили отпечаток на культурную и политическую жизнь Франции в послевоенный период. Приводя убедительные доказательства кажущегося неизлечимым коллективного недомогания, которое он называет "синдромом Виши", Руссо определяет этот недуг как комплекс разнородных симптомов и проявлений, свидетельствующих, особенно в политической, культурной и социальной жизни, о наличии травм, полученных в результате оккупации, особенно связанных с внутренними разногласиями травм, которые сохраняются, а иногда и усиливаются после окончания событий. (Ле Синдром 18-19)2. Четыре последующих эссе участвуют в эксгумации остатков коллаборационистского прошлого Виши и, таким образом, могут считаться неотъемлемой частью возвращения исторического материала, который, как утверждает Руссо, бдительно подавлялся во французской культурной и по ли ти че ск ой жизни сразу после войны. Но в отличие от теории бессознательного Фрейда, в которой следы памяти о прошлых травмах возвращаются непроизвольно, часто с огромной эмоциональной силой, фрагменты истории,написанные в Scu Новом 12STCL,том 23, № I (зима, 1999) Прошлое, возрождаемое в этих эссе, относится к тому типу, который Натали Земон Дэвис и Рэндольф Старн могут рассматривать как случаи "контрпамяти". 3 Оппозиционная критическая энергия, движущая этими анализами, проистекает из сознательного желания оспорить политику забвения, которая на протяжении десятилетий после войны не давала раскрыться компрометирующим, а в некоторых случаях и уличающим аспектам коллаборационистского прошлого Франции. Неудивительно, что центральное место в материалах этих ученых занимает история отношений Франции военного времени с еврейским меньшинством - одно из самых мрачных воспоминаний, возникших после "страшных дней", которое еще предстоит полностью восстановить и осмыслить. Как отмечает Руссо, коллективная память часто формируется посредством искусной "организации забывания" (Le Syndrome 12). Эти термины хорошо описывают стирание, на основе которого сразу после войны Франция воображаемым образом конструировала свою идентичность военного времени как монолит антифашистского сопротивления. Поддержание пьянящего голлистского утверждения о том, что Франция в конце войны была неразделенной нацией, чья военная слава была восстановлена в результате четырех лет доблестной патриотической борьбы, требовало, чтобы все напоминания о недавнем коллаборационистском прошлом нации были удалены из коллективного сознания. Это было нелегкой задачей, учитывая политические реалии того времени. Ведь когда 25 августа 1944 года Шарль де Голль стоял перед парижским Hotel de Ville, воздавая хвалу "всей Франции", которая "освободилась" (цит. по Le Syndrome 30) от нацистского господства, многие его соотечественники пытались добраться до Зигмарингена, средневекового города, где в распадающемся Третьем рейхе с сентября 1944 по май 1945 года находилось коллаборационистское правительство Франции в изгнании4 . 4 То, что французское присутствие в Зигмарингене фигурирует лишь в незначительной степени в исторических отчетах того периода, в немалой степени объясняется бдительностью, с которой зарождающийся послевоенный порядок Франции сдерживал признаки измены, которые витали над Освобождением и продолжали исходить из баварского анклава в последние месяцы войны. 5 В своем эссе "Призраки Зигмарингена" Филипп Уоттс доказывает, что память о немецком конце Виши была в решающей степени сформирована риторическими тропами, с помощью которых знание об этом бесславном прошлом передавалось послевоенным поколениям Франции. Уоттс отмечает решающую роль, которую сыграл роман ЛуиФердинанда Селина "От одного замка к другому" (D'un chateau l'autre) 1957 года в обосновании двух фиг. уры - оперетта и призрак - прочно вошли в символическое поле,гдеhtps:/newp DOI: 10.414 Scullion13 как научного, так и более широкого культурного понимания наследия Виши. Например, Генри Руссо на первых страницах своей освещающей истории правительства Виши в изгнании приводит отрывки из "D'un chateau l'autre", в которых хроникер Селин описывает как "La rigolade de ce haut lieu" "смехотворность этого возвышенного места" (цит. по Un chateau 22) грандиозную обстановку, в которой вишистские нотабли осуществляли то, что он считал их смехотворно уменьшенной властью. Руссо также напрямую заимствует у Селина характеристику Отто Абетца - немецкого посла в оккупированном Париже и организатора французской политической жизни в Зигмарингене - как "великого балетмейстера", руководящего "венской опереттой" (20). Многие другие комментаторы также взяли пример с Селина, распространив метафору "Зигмаринген - как оперетта" романиста на корпус исторических сочинений, в которых, говоря риторически, французское сотрудничество в Зигмарингене лишается того весомого криминального значения, которое ему приписывали послевоенные суды чистки, и становится лишь забавной маленькой поэтической драмой с ничтожными историческими последствиями. 6 Для Селина этот риторический ход был действительно умным. Он подрывает широко распространенное мнение о том, что автор был презренным антисемитом, бежавшим из Франции в 1944 году, чтобы избежать преследования за пособничество нацистам, и позволяет ему представить себя в образе случайного туриста, случайно попавшего на зрелище бурлескной гибели Виши. Необдуманно приняв образный язык, на котором в "D' un chateau l'autre" представлена сага о коллаборационистах в Зигмарингене, историки, убедительно утверждает Уоттс, невольно проповедуют курс самооправдания, который Селин и многие его соотечественники-эмигранты намеревались распространить после войны. Фигура призрака Селин, на которую опирались послевоенные читатели, чтобы вновь познакомить читателей с попутчиками военного времени, такими как Робер Ле Виган, также была повторно использована историками.7 Это обращение к призрачным образам работает на дематериализацию присутствия Виши в Зигмарингене и имеет идеологический эффект, делая кажущимися несущественными те самые существенные акты сотрудничества, которые те же самые ученые добросовестно извлекали для исторической записи. Однако не только историки не признают оправдательную силу метафоры "Зигмаринген как город-призрак". Даже прокуроры, рассматривавшие дела о государственной измене после войны, поддались риторическому соблазну представить изгнанников из Виши членами "призрачного правительства", не понимая, что хотя эта фигура служила для минимизации Значение для послевоенной Франции реакционных идеологий, действовавшихОпубликовано b 14STCL , том 23, № I (зима. 1999) в Зигмарингене, он также уменьшил политическое, юридическое и моральное значение этих действий. Среди документов, свидетельствующих о том, как вишистские изгнанники смотрели на все более тревожные геополитические и военные обстоятельства, сгущавшиеся вокруг них в конце 1944 - начале 1945 года, - ежедневная газета "La France". Это издательское предприятие щедро субсидировалось немцами и находилось под руководством Жана Люшера, недавно назначенного комиссара по пропаганде и информации смещенного режима. 8 Примечательно, что анализ культурного и политического дискурса La France, проведенный Уоттсом, показывает, что фигура призрака появилась в риторике Зигмарингена задолго до окончания войны. Как показывает Уоттс, журналисты, пишущие для газеты, активно использовали просопопею - троп, посредством которого отсутствующие говорят с присутствующими, а на страницах "Ля Франс" умерших художников и писателей самых разных политических убеждений (скульптор Майоль, Ф.Т. Маринетти, Вольтер, Ромен Роллан, Робер Бразиллах), которых одновременно поминают и заставляют говорить в защиту сообщества французских коллаборационистов, укрывшихся в крепости Гогенцоллернов. Но самым жутким свидетельством присутствия призраков на страницах La France является неприметная запись от 5 ноября 1944 года, в которой Уоттс проницательно распознает то, что вполне может быть самой ранней французской формой отрицания Холокоста. Статья называется "Освенцим образцовый лагерь" и восхваляет трудолюбие французских призывников, которые, как сообщалось, с удовольствием проводили свой день, работая на благо немецкой армии. В качестве признака доброй воли и духа сотрудничества, царившего между французскими депортированными и их немецкими повелителями, репортер указывает на мастерство и воображение, проявленные рабочими при организации своеобразного карнавала, главной достопримечательностью которого был "весьма успешный" дом с привидениями. Восхваляя французскую изобретательность, статья присваивает Освенциму статус объекта национальной гордости Франции и быстро стирает память о почти миллионе европейских евреев, которые были методично убиты в его пределах. Подавляющее большинство из 76 000 евреев, вывезенных из Франции в период с марта 1942 года по июль 1944 года, погибли в Освенциме, а бюрократы Виши, читающие эту статью, способствовали тому, что в Освенциме погибли около 76 000 евреев. которые так решительно повлияли на их судьбу, представляет собой жуткую иллюстрацию сплетения риторического стирания и реального политического насилия. Эссе Оры Авни, Раймонда Баха и Ричарда Голсана, представленные далее, направлены на восстановление знаний о самом роде на страницах книги. Ла Франс стремилась к репрессиям. В различных текстуальных сфехртетпссDOI: :/ h / t n e w p a r e i p e r s Исследования 10.4148/2334-44 i Scullion15 литературные, кинематографические, исторические и юридические - каждый из них проливает свет на историю еврейских преследований во Франции военного времени и поднимает тревожные вопросы относительно легкости, с которой послевоенная голлистская Франция забыла решающий вклад представителей власти Виши в продвижение "окончательного решения" нацистского режима в отношении "еврейского проб лема" в Европе. Вспоминание этого мрачного политического прошлого началось лишь в конце 1960-х и начале 1970-х годов, когда, как утверждает Генри Руссо, ряд культурных интервенций, в первую очередь документальный фильм Марселя Офульса "Печаль и жалость", возложили на молодое поколение задачу переоценки коллаборационистскогонаследия Виши и примирения с появляющимися доказательствами глубокого соучастия Франции в геноцидной кампании, которую Гитлер вел против евреев в 1940-х годах. Ора Авни анализирует напряженность между еврейской памятью об оккупации и более яркой версией, сохраненной господствующей культурой, на примере романа Патрика Модиано 1968 года La Place de l'etoile, еще одного из культурных текстов, которые, по мнению Руссо, сыграли решающую роль в разгадке голлистской фикции о стойком и безоговорочном сопротивлении оккупированной Франции немецкому нацизму. Появившись именно в тот момент, когда студенты и рабочие смело бросили вызов политическому и идеологическому захвату Франции Пятой республики Шарлем де Голлем, La Place de l'etoile расколола зеркало, которое нация создавала для себя почти четверть века, в котором она видела образ себя времен войны, бесстрашно бросающего вызов оккупационной власти и препятствующего любым ее политическим замыслам. С язвительным остроумием и иронией роман Модиано смотрел в глаза коллаборационистскому прошлому Франции, называя имена, определяя места, придумывая факты и обстоятельства, полное значение которых можно было оценить только через тщательную реконструкцию того самого исторического опыта, над стиранием которого из памяти так усердно трудились мифотворцы резистанциализма. Центральным элементом проекта восстановления, который Модиано предпринял в "La Place de l'etoile", была задача разоблачения прискорбного обращения оккупированной Франции со своим еврейским меньшинством. В противовес давно укоренившемуся мнению, что ответственность за уничтожение почти четверти довоенного еврейского населения Франции лежит исключительно на нацистских оккупантах, Модиано усеял свой литературный ландшафт ономастическими указателями, указывающими на местные источники антисемитского дискурса, который процветал во Франции в предвоенные годы и, как он ясно предполагает, обильно смазывал механизм массовых убийств. убийство, которое Третий рейх совершил во Франции весной и Опубликовано 16STCL , том 23, № I (зима; 1999) лето 1942 года. Если бы любопытный читатель "La Place de l'etoile" разыскал упоминание рассказчиком некоего Даркье де Пеллепуа (37), например, он обнаружил бы вокруг этого имени историю Генерального комиссариата по еврейским вопросам (Commissariat General aux Questions Juives), управляемое Францией учреждение, законодательно созданное в марте 1941 года, основной функцией которого было выполнение Statut des juifs (Положения о евреях), драконовских правовых ограничений, которые режим Виши по собственному замыслу и волеизъявлению наложил на евреев в ходе шквала антисемитских мер, принятых им в октябре 1940 года. Статут о евреях сразу же лишил права голоса всех евреев, проживающих во Франции, лишил алжирских евреев французского гражданства и санкционировал содержание десятков тысяч еврейских беженцев в управляемых Францией лагерях для интернированных, ужасные материальные условия которых унесли жизни многих из них. Будучи главой CGQJ с мая 1942 года по февраль 1944 года,9 Даркье руководил ведомством, которое с момента своего создания в начале 1941 года скрупулезно подсчитывало евреев Франции, отменяло их гражданские права, "ариизировало" их собственность, лишало их возможности зарабатывать на жизнь чем-либо, кроме самого скудного существования, и, когда пришло время, оказало незаменимую административную поддержку нацистским усилиям по депортации всего еврейского населения Франции в лагеря смерти на Востоке. Если бы читатель Модиано проделал немного больше биографической работы, он мог бы Выяснилось, что Даркье укреплял свои расистские полномочия с конца 1930-х годов, когда он основал "Центр документации и пропаганды" - информационный центр для яростной антисемитской пропаганды, который косвенно субсидировался немцами. Деятельность Даркье поддерживала тесные связи с Управлением национальной пропаганды, другим расистским "исследовательским центром", к которому Луи-Фердинанд относился с большим уважением. . Селин, судя по всему, занималась сбором материалов для одной из самых популярных публикаций межвоенной Франции подстрекательского антисемитского памфлетаBagatelles pour un massacre (1937).10 Именно в таких активистских кругах Модиано заставляет двигаться своего главного героя, восстанавливая сети связей, которые простираются от теневых окраин расистских крайностей межвоенной Франции до центра ее литературной, культурной и политической жизни в годы оккупации. Как самопровозглашенный "антисемитский еврей" и неапологетичный поборник нацистского дела во Франции ("je suis le seul juif, le bon juif de la Collabo" "Я единственный еврей, хороший еврей коллаборационист" [37]), рассказчик Модиано Рафаэль Шлемилович сталкивается со своей долей нацистских знаменитостей. ("Luchaire me fait connaitre Abetz" 'Luchaire знакомит меня с DOI: Scullion 17 Абец" [37]), но чаще всего он оказывается в компании выдающихся французских журналистов, литераторов и политиков, стремящихся заручиться благосклонностью нацистских властей. Список исторических фигур, с которыми Шлемилович потирает локти, напоминает "Кто есть кто" антисемитского активизма и фашистских пособников. Задолго до военного фиаско в июне 1940 года ряд этих деятелей ввели в общественный дискурс ненавистную политическую риторику, которая подогревала ксенофобские страсти и укрепляла коллективное убеждение, что у Франции есть "еврейская проблема", которую необходимо срочно решить. Окрыленные быстрой отменой Виши Декрета Маршандо, закона 1939 года, направленного на ограничение распространения подобных ядовитых высказываний, эти движущие и движимые парижским коллаборационизмом люди насытили страницы газет La Gerbe, Je suis partout и Le Pilori злобными нападками на евреев, ругательствами, которые не могли не проникнуть в сердца и умы тысяч французских граждан, которые в определенное время во время войны были призваны находить, регистрировать, лишать собственности, арестовывать, интегрировать и загонять в вагоны для скота представителей меньшинства, которое нация теперь официально отвергала. Для тех, кто выполнил домашнее задание, которое Модиано негласно поручил своим соотечественникам в La Place de l'etoile, иллюзии о величии Франции военного времени быстро развеялись. На их место встало осиное гнездо исторических знаний, которое разворошил этот смелый молодой романист, напомнив об удручающей истории институционализированного антисемитизма во Франции в военное время, истории, которая несла на себе гораздо больше французских отпечатков, чем послевоенная эпоха до сих пор могла себе представить или, возможно, хотела признать. Но, как показывает Авни, Модиано полностью осознает, что французский Конфликтные отношения с еврейским меньшинством не являются недавним феноменом. В то время как "La Place de l'etoile" остро ставит перед евреями вопрос об их месте во французском обществе эпохи после Холокоста, он делает это, обращая внимание на то, что французское еврейство на протяжении столетий не занимало места в культурном воображении нации. Очерчивая историческую историю этого символического ускользания, Авни показывает, как STCL, том 23, № I (зима, 1999) 18 литературный проект Модиано искусно оспаривает основополагающие мифы и образы, через и вокруг которых исторически конструировалась французская национальная идентичность, тексты, которые тщательно избегали любых упоминаний о еврейской общине страны. Ее прочтение также делает критически рельефным контрдискурсивную силу атаки Модиано на целую историографическую традицию, которая ратифицировала более широкое общественное мнение, считающее французскость и еврейство взаимоисключающими явлениями. Даже современная Республика, которая великодушно эмансипировала евреев во время революции 1789 года и сделал их полноправными гражданами Опубликовано Scullion 19 Зены нации, сделали это, обязав это давно геттоизированное меньшинство слиться с культурным деревом и забыть о возможности выражения в публичном пространстве любого религиозного партикуляризма или мультикультурной приверженности. Контекстуализирующий анализ Авни подчеркивает, насколько глубоко французские евреи послереволюционной эпохи вложились в ассимиляционный пакт, обеспечивший их современную эмансипацию, инвестиции, политические ограничения которых и трагические потери, понесенные ими во Франции военного времени, преследуют La Place de l'etoile. В своей краткой истории еврейской идентичности и ее символической маргинализации в жизни французской нации Пьер Бирнбаум отмечает, что было сделано удивительно мало для мемориализации тех мест, которые могли бы напомнить в послевоенное время о преследованиях, которым подвергались евреи во время Второй мировой войны. Неудивительно поэтому, что такие исторически значимые места, как печально известные суровые концентрационные лагеря в Гурсе, Ривсальте и Питивье, а также пригородный парижский транзитный лагерь Драней, из которого было депортировано подавляющее большинство евреев, не имеют большого значения для широкой общественности, все больше удаляющейся во времени от жестоких реалий "черных дней".11 Даже Велодром д'Ивер, пожалуй, самое узнаваемое из названий мест, связанных с нацистским "окончательным решением" и его реализацией во Франции, трудно найти среди многочисленных национальных достопримечательностей Парижа. Там, где когда-то находилась спортивная арена, на которой в июле 1942 года содержались тысячи парижских евреев перед депортацией в Освенцим, теперь можно найти лишь скромную историческую табличку. Если такие драматические моменты, как La Grande Rafl,e du Vet d'Hiv "Великая облава в Вель-Д'Хиве", отмечались в такой минималистской манере, то нетрудно представить, как другие важные события, связанные с антиеврейской кампанией Виши, исчезли из его торического поля зрения. Раймонд Бах вспоминает об одном из самых позорных событий, рассказывая о выставке "Еврей и Франция", параде антисемитских стереотипов и расистской псевдонауки, который заполнил залы парижского дворца Берлиц в период с сентября 1941 по январь 1942 года. Как и в случае с Grande Rafl.e du Vel d'Hiv, история этой выставки показывает, на ск ол ьк о не ко то р ы е сл ои на се ле н ия б ы л и го то в ы к во з м о ж н ос тя м, ко то р ы е ок ку STCL, том 23, № I (зима, 1999) 20 пация предоставляла для искоренения еврейского присутствия во Франции. Несмотря на то, что проект был задуман немецкими пропагандистами, стремившимися внедрить нацистскую расистскую мысль в недавно завоеванные земли, он быстро нашел широкую поддержку среди представителей интеллигенции, которые стремились придать французскую культурную и политическую специфику Стю элиминационистские дискурсы, проповедуемые выставкой. Bach illustrhatttpess DOI: ://newprairie 10.4148/233 Scullion 21 что Франция военного времени отнюдь не была невосприимчива к расистским теориям, на основе которых нацистский режим вел войну против евреев, она производила свою собственную долю экспертов, чья "экспертиза" в вопросах расы давала им, в некоторых случаях, власть над потенциальными еврейскими депортированными. Помимо прослеживания истории выставки "Еврей и Франция" и оценки ее идеологического воздействия, Бах находит фрагменты знаний об этом расистском прошлом в ряде послевоенных текстов. Например, мы узнаем, что леденящая душу клиническая сцена расовой категоризации, которой Джозеф Лоси открывает свой фильм 1976 года M. Кляйн многим обязан французскому "этнологу" Жоржу Монтандону, чьи труды легли в основу "исследования" еврейской "морфологии", представленного на выставке. Увертюра Лоси почти дословно опирается на исторические записи, оставленные Монтандоном о физиологических обследованиях, которые он проводил на людях, отчаянно ищущих Certificat de Сертификат о непринадлежности к расе "Сертификат непринадлежности к еврейской расы", которая не даст им попасть в лапы нацистской машины смерти. Бах оценивает скандализирующий эффект еще одной прямой ссылки на выставку в фильме Жака Ренара "Бланш и Мари" (1985) и далее показывает, как фильм Франсуа Трюффо "Последнее метро" (1980) умело деконструирует те самые антисемитские стереотипы, которые организаторы выставки "Евреи и Франция" пытались спроецировать. Но почти за десять лет до того, как эти кинематографисты начали бороться с институционализированнымрасизмом во Франции военного времени, Патрик Модиано уже начал убеждать французское общество сделать выставку 1941 года национально узнаваемым "местом памяти" (lieu de memoire). Воплощая антисемитский стереотип, "La Place de l'etoile" делает совершенно смехотворными гротескные образы еврейской испорченности и расовой неполноценности, которые так серьезно воспринимались на выставке, которую рассказчик Модиано называет "зоологической выставкой дворца Берлиц" (47). Литературное и кинематографическое переосмысление этого отрезка оккупационной истории заставило послевоенную аудиторию убедиться в том, что биологический расизм, оказавшийся столь смертоносным для о STCL, том 23, № I (зима, 1999) 22 евреев, проживавших во Франции во время войны, не был, как долгое время считалось, исключительно немецкого происхождения. Хотя потребовалось почти четверть века после войны, чтобы начать противостоять этой истории, группа текстов, анализируемых Бахом, представляет собой обнадеживающее свидетельство готовности признать предрассудки, которым было позволено процветать во Франции военного времени и, более того, которые были распространены во Франции во время войны. что важно, воли к искоренению любых его остатков, которые еще уцелели. уничтожены N Scullion 23 Вопрос об ответственности Франции за вклад в реализацию "Окончательного решения" во Франции в последние годы ставится с растущей политической силой и публичным вниманием. Полемика, вызванная в 1992 году отказом президента Франсуа Миттерана признать решающую вспомогательную роль французских институтов в продвижении нацистского расового дела, свидетельствует о том, что даже предположение о причастности Франции к Холокосту наносит удар по политическому телу спустя полвека после случившегося. 12 Стремление привлечь французских посредников к ответственности за массовую доставку евреев в руки нацистов, тем не менее, набирает обороты в последние два десятилетия, поскольку защитники, желающие почтить память жертв Холокоста, добиваются от французской судебной системы преследования их преследователей в военное время за преступления против человечности - обвинение, как объясняет Ричард Голсан, которое не было доступно прокурорам после войны. 13 Анализ суда 1949 года над Рене Буске, непревзойденным администратором, командовавшим французской национальной полицией с апреля 1942 по декабрь 1943 года, представляет тревожный портрет снисходительного отношения прокуратуры к обвиняемому, чья ключевая роль в отправке десятков тысяч евреев на смерть в Освенцим не вызвала особого беспокойства у Высокого суда, перед которым он предстал в июне 1949 года. Действительно, судебные документы свидетельствуют о почти бездушном пренебрежении к разрушениям, которым подверглась еврейская община Франции в результате сети, расставленной Буске, когда его подчиненные в июле 1942 года отправились на задержание и высылку еврейского населения, которое вишистский режим держал под прицелом после поражения двумя годами ранее. Сосредоточившись на том, как полиция Виши расправилась с сопротивлением, суд смог обойти стороной вопрос об ответственности Франции за преступление геноцида, которому бюрократические приспешники Буске, несомненно, пособничали. Этот отказ от серьезного рассмотрения всего масштаба действий Буске в военное время позволил обвиняемому выйти из процесса практически невредимым. Хотя спустя сорок лет он был повторно осужден за преступления, которые суд 1949 года счел нужным проигнорировать, запись первоначального суда над Буске вызывает тревожные вопросы о недостатке решимости послевоенного правосудия преследовать власти Виши, чьи де йс тв ия им ел и та ки е см ер то но сн ые по сл ед ст ви я дл я ме нь ш ин ст ва, пр от ив ко то ро го он и бы ли на пр STCL, том 23, № I (зима, 1999) 24 авлены. Голсан отмечает, что историки объясняют безразличие, которое суды проявили к антисемитизму вишистской эпохи, негласным Шпил ька кен запрет, который удерживал общество от противостояния своему комфлитткписту/newpraie DOI: : 10.4148/2334 Scullion 25 в неописуемых зверствах, которые совсем недавно были выставлены на всеобщее обозрение на Нюрнбергском процессе. Это позволяет предположить, что французское общество хотя бы неосознанно понимало ответственность созданных им институтов военного времени за уничтожение значительной части еврейского населения страны. В конце концов, какая необходимость накладывать табу, если обсуждение запретной темы не угрожает в какой-то мере сообществу, в котором она функционирует? Опасность, которую представляла эта недавняя история, вполне могла быть обусловлена тем, каким образом так называемая "еврейская проблема" оказалась втянутой во франкофранцузские культурные войны и политические сражения, которые, как отмечает Генри Руссо, периодически вспыхивали между левыми и правыми со времен революции 1789 года14. 14 Занимая, по мнению Пьера Бирнбаума, символически заряженную позицию инаковости "в самом сердце французской истории", еврейская идентичность и разрушительное различие, которое она долгое время представляла, вполне могли стать олицетворением других многочисленных расколов в национальном сообществе, которые породили столько гражданских распрей в предвоенные годы и особенно в период оккупации. Этот длительный период внутренних разногласий оказался настолько разрушительным, что, по известному утверждению Руссо, стал главным источником коллективной травмы и сопутствующего ей "невроза", с которым французское общество боролось в течение десятилетий после войны. Де Голль, в конце концов, счел наследие этой междоусобной борьбы настолько угрожающим благополучию нации, что политический символ, который он и его резистанциалистские вертухаи начали создавать после Освобождения, требовал полной репрессии памяти о нем. Неудивительно поэтому, что такие институты, как суды по чисткам, неохотно шли на юридическое признание безжалостного поведения Виши по отношению к осажденному еврейскому меньшинству, отъезд которого он так старался ускорить. В своих размышлениях о нынешней озабоченности Франции по поводу Эрик Конан и Генри Руссо ставят под сомнение мудрость и даже историческую обоснованность требования, выдвинутого в 1992 году Комитетом "Ве! д'Хив '42", чтобы президент Французской Республики совершил "символический жест 26 STCL, том 23, № I (зима, 1999) признания ответственности Виши за "Окончательное решение"" (qtd . in Vichy 34). Явно удрученные "непрекращающимися спорами о памяти" вокруг оккупации, которые, кажется, неизменно "кристаллизуются вокруг антиеврейской политики Виши" (68), Конан и Руссо решительно заявляют, что французскому обществу давно пора забыть о Второй мировой войне. антисемитизму, также получили бы то, что они, очевидно, считают гораздоОпубликовано b Scullion 22STCL , том 23, № I (зима; 1999) 27 нуждались в отдыхе. Почему, задаются они вопросом, память о Катастрофе приобрела такой навязчивый характер за последние три десятилетия, когда даже в конце войны, "за исключением нескольких редких случаев, ни у французских, ни у иностранных евреев не было желания требовать справедливости как евреи за преступления [совершенные] Виши и коллаборационистами" (38)? Хотя они правы, утверждая, что выжившие после Катастрофы во Франции в большинстве своем не хотели привлекать внимание к тем особым унижениям, которые евреи испытали от рук Виши и нацистов, Конан и Руссо делают это в критических выражениях, не исследуя сложные причины, которые, несомненно, были у французского еврейства, чтобы не оспаривать молчаливое отношение постлиберальной Франции к вопросу о французском соучастии в Окончательном решении. В конце концов, насколько вероятно, что меньшинство, только что пережившее эпоху государственной дискриминации и подвергшееся потоку очерняющих стереотипов, не говоря уже о массовой депортации, обнаружит, что его представители стремятся выйти на общественную арену с требованием справедливости за причиненное им зло? Намекая на то, что нынешняя "одержимость" Франции соучастием Виши в нацистском геноциде делает насилие над желаниями реальных жертв Холокоста, Конан и Руссо бросают тень неаутентичности и даже нелегитимности на усилия, предпринятые последующими поколениями послевоенных художников, интеллектуалов и активистов, которые пытались примириться с историей расовой и этнической нетерпимости, которая, возможно, была создана не ими самими, но которую они искренне пытались "принять" как часть прошлого нации. То, что историк Руссо, занимающий видное место в исследованиях оккупации, сейчас проявляет нетерпение по отношению к тому акценту, который в представлениях о Второй мировой войне делается на Холокосте, вполне можно рассматривать как признак возобновления культурного сопротивления учету, насколько это позволяет историческая летопись, опустошения еврейской общины Франции со стороны Виши.15 Последующие эссе иллюстрируют, на мой взгляд, насколько ошибочно, особенно на данном историческом этапе, сдерживать изучение эпохи Виши. Уоттс, Авни, Бах и Голсан, вместо того, чтобы рассматривать память о Виши как утомительное дело, которое никак не может исчезнуть, восстановили фрагменты этой истории и предложили их для обсуждения современной политической культуре, которая борется с вопросами культурной идентичности и различий, не похожими на те, что разжигали общественные страсти в 1930-х и 1940-х годах. Таким образом, их вклад не только улучшает понимание катаклизмических исторических сил, которые отметили недавнее прошлое Франции и сформировали ее настоящее, но и дает понимание, которое вполне может окажутся бесценными в головокружительно разнообразном мире, к которому стремится мир DOI: https://ne. Scullion 23 бализация стремительно движет не только французское, но и все человеческое общество. С такими вызовами на горизонте, может ли французское или любое другое общество с недавними или далекими воспоминаниями об элиминационистских крестовых походах прошлого позволить себе не прочесать это поле исторического опыта в поисках любого понимания, которое оно может дать нам в культурно сложном, многорасовом будущем, которое надвигается на нас? Примечания 1. Краткое обсуждение этой проблематики см. в статье Норы "Между историей и памятью: ложь памяти" (Nora , "Between His tory and Memory: Les Lieux de memoire. " 2. Если не указано иное, все переводы принадлежат мне. 3. См. "Введение" Дэвиса и Старна к специальному выпуску "Между историей и памятью . " 4. Об изгнании режима Виши см. книгу Руссо "Un chateau en Allemagne". Навевая воспоминания о бегстве французских аристократов во время Французской революции, Филипп Буррен определяет число тех, кого он называет "ces nouveaux emigres" "эти новые эмигранты", между 10 000 и 15 000. См. Буррен (461). 5. Буррин рассказывает, что некоторые жители Зигмарингена стремились быть полезными немцам, "ведя радиопропаганду в направлении Франции и создавая программы подготовки оперативников разведки и саботажа" (461). Примерно 7 000-8 000 французов сражались в немецкой форме, объединившись в дивизию "Шарлемань", отделение Ваффен-СС. Обсуждение истории этого военного формирования см. в книге Руссо "Un chateau" (201-15). 6. Наряду с Селин, большое количество видных деятелей Виши, укрывшихся в Зигмарингене (наиболее известные Филипп Петэн и Пьер Лаваль), были обвинены в государственной измене по статье 75 французского уголовного кодекса, что каралось смертной казнью. 7. Робер Ле Виган был известным актером, снявшимся в многочисленных фильмах межвоенного периода, включая "Мадам Бовари" (Ж. Ренуар, 1934), "Бандера" (Ж. Дювивье, 1935) и "Куай де брумс" (М. Карне, 1938). Селин познакомилась с Ле Виганом на Монмартре, где они оба жили в 1930-е годы. Ле Виган продолжал снимать фильмы во время войны (в том числе "Goupi mains -rouges" Жака Беккера (1942-43)) и участвовал в прогерманских 24 STCL , том 23, № I (зима, 1999) радиопередачах на Радио-Париж. Селин и его супруга Люсетт Дестуш познакомились с Ле Виганом в Баден-Бадене, Германия, в начале войны. августа 1944 года. Трое путешествовали вместе до ноября 1944 года . Scullion 25 когда они прибыли в Зигмаринген, где Ле Виган останется после отъезда пары в марте 1945 года. Бегство Ле Вигана из Франции летом 1944 года вынудило его отказаться от роли в "Les En/ants du paradis" Марселя Карне, которую взял на себя Пьер Ренуар. 8. Жан Люшер был редактором коллаборационистской газеты "Les Nouveaux Temps", издания, которое субсидировалось немцами на сумму от 25 000 до 700 000 франков в месяц. После войны Люшера судили, приговорили к смерти и казнили 22 февраля 1946 года. См. Рубинштейн 153. 9. Даркье сменил Ксавье Валлата, первого генерального комиссара по еврейским делам, в начале 1942 года. Яростный национализм Валлата и, как считали немецкие власти, его слабый антисемитизм делали его, по их мнению, неподходящей фигурой для ведомства, которому о т в о д и л а с ь центральная роль в осуществлении "Окончательного решения" во Франции. I 0. См. Каплан . 11. Гурс и Питивьер были лишь двумя из французских концентрационных лагерей, использовавшихся после принятия Виши в октябре 1940 года "Le Statut des Juifs", закона, который разрешал содержание под стражей около 50 000 иностранных евреев и евреев без гражданства, многие из которых были беженцами, спасавшимися от преследования в оккупированных нацистами странах Восточной Европы. Другие лагеря включали Аржелес, Бонла-Роланд, Ле Верне, Риекрос, Ноэ, Рекебеду и Ле Милле. Интернирование этого населения Виши еще в 1940 году значительно облегчило административную задачу, которую французские власти решали два года спустя, когда они начали заполнять эшелоны, предназначенные для Освенцима. 12. . В июле 1992 года, в пятидесятую годовщину Большого раф/,е дю Вель д'Хив, Миттеран отклонил петицию, представленную Комитетом дю Вель д'Хив '42 с требованием, чтобы правительство Франции официально признало "государственный антисемитизм режима Виши и его соучастие в нацистском геноциде". "Обсуждение этого инцидента см. в главе "Le Vel d' Hiv' ou la commemoration introuvable" в Conan and Rousso (33- 65). Сопротивление такого рода, какое Миттеран оказал в I 992 году, с тех пор начало рушиться. В 199 5 году недавно вступивший в должность президент Жак Ширак стал первым послевоенным представителем французского правительства, официально признавшим роль, которую французские чиновники и ведомства сыграли в депортации евреев во время войны. В таком же раскаянии видные лидеры католической церкви Франции собрались в сентябре I 997 года в Дрейни (пригородный парижский транзитный лагерь, из которого были депортированы евреи, основной лагерь, из которого были депортированы евреи). 26 STCL , том 23, № I (зима, 1999) в Освенцим), чтобы провозгласить, что Церковь заблуждалась во время вторжений в годы. попустительство антисемитской политике Виши и неспособность защитить евреев от насилия, которое она порождала. 13. . Для информативного обсуждения усилий по привлечению таких коллаборационистов, как как Рене Буске и Поль Тувье к правосудию, см. в статье Гольсанхта. DOI: tps://newprairiepress.org/sttc 10.4148/2334-4415.1452 20-е Scullion 27 14. См. Rousso, Le Syndrome 42-55. 15. Следующий отрывок из книги "Виши: не пройденный путь" напрямую связывает нынешнее внимание к антисемитизму Виши (и, по мнению авторов, одержимость им) с "пробуждением" еврейской памяти поколением мая 68-го года. В рассматриваемом отрывке лишь тонко завуалировано раздражение авторов по поводу того, что антиеврейской политике Виши отводится центральное место в обсуждении Второй мировой войны. Они пишут: "Именно в середине 1970-х годов - на последней стадии [синдрома Виши] - /es annees noires стали объектом навязчивой памяти. Пробуждение еврейской идентичности, требовавшей, впервые после эмансипации, своего "права быть другим", повлекло за собой фокусировку на памяти о Геноциде, которая отныне стояла в центре всех дискуссий о Второй мировой войне ... " (22- 23). В свете легко различимого желания Конана и Руссо в Виши: un passe qui ne passe pas", чтобы поторопить обсуждение антисемитизма Виши во Франции, интересно отметить, что семью годами ранее в "Синдроме Виши" Руссо также проявил подобное нетерпение по отношению к еврейской памяти, дав ей всего шесть коротких лет после ее "пробуждения" (такими событиями, как арабо-израильская война 1967 года и публикация в 1968 году книги Патрика Модиано "La Place de l'etoile"), чтобы исчерпать себя дискурсивно, прежде чем стать "навязчивым" явлением в 1974 году. Казалось бы, шесть лет - ничтожно малое время для того, чтобы оценить всю историю расистского прошлого Виши, прежде чем оно приобретет тот характер, который, согласно психоаналитической риторике Руссо, является нездоровым. Возможно, стоит отметить, что два североамериканских историка, Майкл Маррус и Роберт Пакстон, представили одно из первых и наиболее полных исследований антисемитской политики и практики Виши в работе "Вишистская Франция и евреи", которая была опубликована во Франции только в 1981 году, через семь лет после того, как, по утверждению Руссо, еврейская память вступила в свою "навязчивую" фазу. Цитируемые работы Бирнбаум, Пьер. "Грегуар, Дрейфус, Дрейни и улица Коперник: Евреи в сердце французской истории". Realms of Memory: Rethinking the French Past. 3 vols. Ed. Pierre Nora. Trans. Arthur Goldhammer . 3 vols. New York: Columbia UP, 1996. I: 378-423. Буррен, Филипп . La France a l'heure allemande. Париж: Seuil, 1995. Конан, Эрик и Генри Руссо. Виши: Un passe qui ne passe pas. Париж : STCL , том 23, № I (зима, 1999) 28 Fayard, 1994. Дэвис, Натали Земон и Рэндольф Старн. "Введение" к специальному выпуску "Между историей и памятью". Representations 26 (I 989): 1-6. Опубликовано Scullion 29 Голсан, Ричард, ред. Память, Холокост и французское право. Ганновер: UP of New England, 1996. Каплан, Алиса. "Источники и цитаты в "Bagatelles pour un massacre". L.-F. Celine and the Politics of Difference. Eds. Rosemarie Scullion, Thomas Spear, and Philip Solomon. Ганновер : Университет Новой Англии, 1995. 29-46. Маррус, Майкл Р. и Роберт Пакстон. Вишистская Франция и евреи. Нью-Йорк: Schocken, 1983. Модиано, Патрик. Площадь И'Этуаль. Париж: Gallimard, 1968 . Нора, Пьер. "Между историей и памятью : Les Lieux de memoire. " Транс. Marc Roudebush . Representations 26 (1989): 7-25. Руссо, Генри. Синдром Виши с 1944 года до наших дней. Париж: Seuil, 1990. Исследования - 20-го . Un chateau en Allemagne: la France de Petain en exil - Sigmaringen 1944-1945 . Paris: Editions Ramsay, 1980. Рубенштейн, Диана. Что осталось: Высшая нормальная школа и Правильно. Мэдисон: Университет Висконсина, 1991. https://newprairiepress.org/sttcl/vol23/iss1/ DOI: 10.4148/2334-4415.1452 и 21-го веков
