spektakl

игрушечные люди;
играют жизнь;
один кричит что бог, другой что тень;
третий шел мимо;
и почему они по-прежнему играют так галимо?
ему охотно наблюдать на вызов. это его эксперимент, не звон монет и не азарт победы заставляют
его булки млеть осознавая самого себя;
не та стезя. ну что ему твой препарат в морях, в всеобщем супе силы и чудес? он не воскреснет
подавлять твой бунт; или же думаешь что твой посыл рванет как чирий на чреве созидателя, и ты,
как гной, в него вложимый (им же, не понятно для чего) покинешь суету, давлением гонимый?
нет, это все с твоих же слов;
входит нарцисс; посередине сцены блеклый круг розового света. нет, не театр – амфекарета;
на мне рубашка без воротника, классические туфли, борода и левисы стильнейших серий; я
чувствую ваш смрад отсюда, неумехи, вы отвратительны, ваши прорехи вам в жизнь не улатать;
да толком и понять не в курсе где прореха а где гузло; вы безыскусны. а что же я? вам тут и так
порядком места; мне отсосет любая блядь, даже при муже, вместе с мужем, в ашане, на паре, в
школе перед учителями, любая блядь раздвинет ноги перед таким как я! – бед бой по тарантино
ирвину и уэлшу, назло бесформенным качкам, статичным лысым клеркам, прочим унтерменш –
надменен и целеустремлен словно акула в собственной среде, конечно – я сожру вас монотонным
взглядом лишь, скучающим во смирении и горечи отчасти, с того что дичь была легка;
полумрак сцены пробивает яркий красный свет; амфекорета тормозит у сталинки, чей желтый
вечно грязный вид скоро исправит реформатор; на сцене крепкий парень средних лет, он чем-то
от довлатова остальным от хэммингуэя;
ты видишь эту бритву? я достал из фетра своего её опасней только сам; рукой махну и вся твоя
глянцевая жизнь в пум-парарам; кучер не сдаст, у нас с ним общие дела; ну как расклад? чего
щемишься? осмотрись – густые брови, борода, почти как у тебя только плотнее, волосы чернеют,
даже на фоне старой ночи и стаи ворон; ко мне не подойдет погон из уважения и страха; оно ему
нахуй?
амфекарета беззвучно подкатывает к речке, в честь которой назван муниципальный округ,
спускается на воду; нарцисс двигается ближе к окну – отстраняется;
всего лишь сон слепого черного мальчишки;
я встал, и встала эта чернота. надо идти на скотоводопой помочь родне. сегодня мне подарят
книжку, вот это же событие – я понимаю! книжка; вторая в жизни; спасибо брайлю и его шрифту;
за то что дал возможность знать про мир в пальмире мне из сомали; быть может когда стану
взрослым, и хватит сил согнать анафем темноты – я поеду; поеду прочь от солнца, что морит
скот…
бонгани; бонга-ни! голос матери будил его; (пожалуйста, вон из темноты; пожалуйста, славный);
свет гаснет; на сцену грациозно, не спеша, поднимается старуха милая на вид; протягивает руку
вверх, щелкает кнопкой один на два см; призрачно-белое мягкое освещение наполняет
амфекарету; дверь захлопывается;
я опрятный старый женщина; на мне велюровое строгое пальто, черные батильоны без шнуровки
со средним тонким каблуком; да, я еще способен на них держаться;
парень с бритвой вполголоса;
опомнись, мать. ведь слово смерть я буду повторять все реже с каждым годом, будучи рядом,
имей необходимость говорить…
старуха прерывает;
и первое, то, что пришло на ум, твои слова - последним будешь вспоминать; ну как же так?
неужто больше моего затмения ссышь?
бонга-ни! (пожалуйста, мальчик; все впереди, (не открывай глаза – спи, спи, ты знаешь детство –
вон облако, похоже на каноэ, нет, даже на месяц, вон серпом висит, не надо дольше. ну да, и
точно месяц, расплылся) *продолжает мысль первых скобок крик). по черной щеке, почти не
видные, среди гранул фордайса, поползли влажные катышки; но бонгани не дурак, он уже сейчас
относится к окружающим его людям с искренним умилением, и, конечно же, он помнит
предвещающийся подарок; день за днем продолжая поднимать свое юное неуклюжее слепое
тело с цветного ватного матраса в бунгало. сегодня? нет – мать помогает ему нащупать валеные
башмачки с алюминиевой прокладкой посредине - защита от битых стекол; бонгани услышал
шуршание пластикового пакета зацепившегося за ветку дерева; мать с сыном вышли из бунгало;
на дереве, на первый взгляд будто птица, запутавшаяся и мечущаяся в сетке, колыхался пакет
черного полиэтилена.
сцену заливает едко-оранжевой вспышкой, формируется круг; в центр круга выходит кучер;
я лыс, носат, на мне широкополая шляпа – верхняя граница обзора создана ее параллелью; тренч
по щиколотку, коричневый, со стертыми налокотниками; я не имею жизни без обскурности житья,
и я не я без кирпича узлов что аппаратами соединят на номер сто-пятьдесят… неважно;
обескуражен дымкой стонет спальник, и все нормально, правильно и фонари еще сильней
засветят там где убивали и раньше темень мира – все нарко-пир в народной танцевальне и
вакханалия абсурда, и, будь ты мудр, хоть семи пядей во лбу – тобой же подотрется смысл, когда
ты обезвожен и в затишье непредначертанность всего не будет говорить, а лишь молчатьмолчать-молчать; и смех и плач что сотрясают тело в ночь-перелом, в моменте были сольются
воедино – я не могу теперь сидеть не в дилижансе мирно катящем в сторону болота, среди
высоток, сотканных из самого отчаянного отчужденного шелка квантов и шестисотки входят в
план мой, в маршруте нету боле мне антрактов! я шут, шут величавший себя волшебником,
проводником в чудесный мир метафор, метафизичности всего, единства знаков; абы как да
притяни за яйца гиперболируя искусство… ты все-равно, равно – увидишь вертикальный скальп
бетонных плит; не я, не я – во мне искрит! я вижу полчища туземцев, когда все выключают лампы,
я с духами играю в нарды; я знаю после 3х дневной пьянки что делать чтоб не упустить кураж, не
впасть в конфузию рутин;
очнись кретин - кричало солнце паре ослепших юных глаз; твой день рождения настал; сейчас? –
бонгани крепнет, привстает с матраса, в нелепой рваной рясе; а солнце ухмыляясь жмурит веки –
вы человеки, вам не дано понять когда и что должно настать.
амфекарета тормозит; выходят трое – двое мужчин, и дама старых лет;