Вержбицкая Г.Д. О себе, моих родителях, братьях и сестрах. Так
advertisement
Вержбицкая Г.Д. О себе, моих родителях, братьях и сестрах. Так это было. 1930 год. Нашего отца – Вержбицкого Дементия Григорьевича, 1873 года рождения посадили в тюрьму и осудили за то, что он, якобы, скрыл фактический размер посевной площади и саботировал сдачу обязательных поставок зерна, а также за торговлю и использование наемной рабочей силы. Когда судили его, где и к какому сроку присудили осталось тайной. В тюрьме он просидел месяцев семь. В это время у нас отобрали почти все зерно, продана с торгов породистая выездная кобыла и рабочие 2 лошади, а также сельхозмашины, как-то: сенокосилка, конные грабли, плуги бороны и другое. Мы с сестрой Ольгой учились тогда в четвертом классе. По просьбе учительницы Абрамовой Таисьи Г. нас выгнали из школы, как детей кулаков. Где-то в конце апреля 1931 года отца выпустили из тюрьмы, чтобы вместе с другими «кулаками» выслать за пределы Минусинска, где наша семья фактически проживала примерно с 1904-06 гг., но имели земельные участки в пределах села Малая Минуса. Поэтому все решения исходили из этого сельского совета. К этому времени наша семья, состоящая из 10 человек, распалась. Два старших брата – Степан и Василий, поженившись и получивших надел, отошли от отца. Брат Ларион, отслужив в Красной Армии, вернулся в семью, но где-то в 1928-29 уехал на жительство на Северный Кавказ. Сестры – Анисья и Александра вышли к этому году замуж за рабочих, поэтому также как и братья избежали ссылки. Кстати, лишился всех прав только один отец. Мать и дети вроде бы не имели никакого отношения ко всему происходящему. Но, тем не менее, кто из них оставался еще при родителях, также ссылали. Бабушка – мать матери умерла в конце 1930 года. В. Василий Дементьевич Прежде чем начать свои повествования о дальнейших бедах, постигших нашу семью, я должна сообщить о том какими путями мои родители «дошли до жизни такой». Итак. Мой дед – отец моего отца – Вержбицкий Григорий Михайлович – в составе 3 человек был сослан в 1890 году в Сибирь из Каменец-Подольской Губернии за баптистское вероисповедание. Семья деда состояла из 7 человек, т.е. он с женой и 5 детей (может быть, их было больше, но я знаю хорошо только 5). Моему отцу Дементию Григорьевичу было тогда 17 лет. Поселили их в деревню Очуры тогдашней Енисейской Губернии. Это где-то в 70-75 км от Минусинска. Там дед и бабка (которую я лично никогда не видела, а дед и дети его все у нас бывали часто т.к. их брат женился на моей сестре) прожили до конца дней своих. Занимались сельским хозяйством, но в кулаки не вышли. Их сыновья до определенного возраста жили с родителями. Летом сеяли хлеб, косили сено, а зимой уходили на заработки кто куда, но в основном в рудники. Затем женились, и жизнь строили каждый по-своему. Например: старший сын – Михаил Гр., женившись, остался при отце, принял его веру. Эту семью не коснулась Коммунистическая кара. Второй сын – мой отец Дементий 2-3 года перед женитьбой работал на руднике кем, на каком не помню. Климентий, женившись, остался в этой же деревне, но жил отдельно, имея небольшое х-во. Детей у него не было, поэтому земельный надел был очень маленький. Но во время сначала коммунизации, а затем коллективизации добрались и до него. Предложили единственную корову сдать в общее стадо, коня тоже. Он воспротивился. А когда пришли особенно ретивые активисты, он набросился на них с вилами. Через день его арестовали, а еще через 2-3 дня его зверски расстреляли прямо в сельском совете. Об этом мне рассказал его родной племянник, 1902 г. рождения, а мой двоюродный брат Вержбицкий Степан Михайлович. Сын деда – Никифор Григорьевич – не принял веру отца и уехал от них, женился и одно время жил у нас во флигеле. Затем уехал куда-то году в 1925-26. И с тех пор его никто не слышал и не видел. И последний сын – Павел Гр. Он молодым ушел из родительского дома. Часто бывал у нас. Чем занимался никто не знал. Исчез где-то в 1939-41 гг. Теперь подробно о моем отце. Оставив работу в руднике, он в начале 1900 года женился на моей матери. Переехал к ним «примаком» в деревню Карасьево рядом с Минусинском. Мать жила вдвоем в крохотной избушке со своей дочерью Абрамовой Пелагеей Ивановной. Точно не знаю, сколько эта семья прожила в этой халупе. Но когда стали один за другим появляться дети, решили переехать в Минусинск. Разобрали эту избу и перетащили ее на новое место, где получили земельный участок под застройку и огород. Не знаю, была ли у бабки какая-нибудь скотина, но думаю, что уж 1 конь и 1 корова были. Отец сам же и собрал эти хоромы, где несколько лет и жила семья. Не знаю, как жила семья в первые годы переселенья. Видимо, нас не интересовало, а родителям было не до нас. Знаю только, что через 1-1,5-2 у них рождались дети. Так с 1900 по 1923 год мать родила 12 детей. Я родилась в 1920 г., а за мной еще и двойняшки, но они умерли скоро. Из 12 детей сохранились и выросли 7 детей, остальные по разным причинам умирали периодически. Вероятно, чтобы прокормить семью, отцу приходилось работать на стороне в зимний период. Мать, конечно, была ему хорошей помощницей. Она была практически здоровым человеком. Дети ее не очень обременяли, т.к. была ее мать еще очень молодой женщиной. Она практически и вела х-во и занималась детьми. Имели вначале небольшие земельные угодья под посевы и сенокос. Затем, когда 3-е первенцев подросли, родители взяли еще земли в Малой Минусе. С ростом семьи увеличивались и посевные площади, а также стало не хватать лошадей и овец. Не знаю, в каком году, но вероятнее всего после революции, отец стал помаленьку закупать сельхозмашины и др. с/х инвентарь. Но для этого нужны были деньги и немалые. Поэтому приходилось на зиму куда-нибудь наниматься. Отец и мать были трудолюбивыми и нас детей они с измальства приучали к труду – среди нас лодыри не выросли. С 8-10 лет мальчики помогали отцу, а мы матери. Наш отец был очень кротким, спокойным, порядочным человеком, непьющим и даже некурящим. В школу не ходил ни одного дня, но взрослым научился писать и читать. Мы, дети, почитали своих родителей. И по теперешним временам семья была образцовой. С матерью отец жили в полном согласии. Когда семья увеличилась, отец решил на этой же усадьбе построить 5-тистенный дом. Это по крестьянским меркам уже хоромы, состоящие из избы (кухни) и горницы (комнаты), то и другое метров по 16. Для этого несколько зим он с ребятами заготавливали строевой лес и перевозили его на усадьбу – строили сами. Я родилась, наверно, уже в этом доме. Во флигеле (так потом стали называть нашу избушку) в моей уже памяти жил дядя Никифор с семьей, потом один, а потом где-то в году в 1925-26 в нем поселилась семья из 3-х человек. Хозяин работал механиком на городской водокачке. Спокойные, интеллигентные люди. Я дружила с их дочкой на 2 года младше меня. Жили они у нас года 3-4. В 1936-37 г. его как «контрреволюционера» расстреляли. Не знаю, из каких соображений отец решил нашу избушку перенести на новое место. Как раз напротив нас нарезали участки для строительства частных домов, и отец не замедлил, тут же взял участок раза в три меньше прежнего. Это было в 26-28 гг. Видимо, рассчитывал, что кто-нибудь из старших сыновей останется в этом домике, а в старом доме будут жить остальные. Строили эту избу отец с сыном Василием. Лето было жаркое и очень много пили холодного кваса, которые не успевали мы с сестренкой подносить и как результат – тяжелейшее воспаление легких. Болели долго месяцев по 7. Едва встали на ноги. Выздоровев, Василий, женившись, изъявил делание поселиться в деревне. Получив хороший надел, он с семьей уехал из семьи отца навсегда. Эту избушку увеличили за счет пристройки кухни метров на 10-12 м2 . Теперь в ней стало: кухня и комната. В нее пустили квартиранта – корейца, который варил патоку и продавал ее. Отделился и старший брат Степан. Брат Ларион Дем, отслужив в Красной Армии, вернулся в родительский дом, но в 1929 или 30 гг. уехал на Кавказ. Остались в семье: отец, мать, 4 сестры и бабушка. Продают старый дом и переезжают во вновь отстроенный на ул.Набережную, № 97 (кстати, он до сих пор стоит). Наша мать Эта женщина было незаурядной. Не зная ни одну букву, ни цифры, она прекрасно считала в уме все эти фунты, пол фунты, четверть фунты и их стоимость в рублях и гривенниках. В доме она была хозяйкой. Ее распоряжения выполнялись всеми беспрекословно и даже мужем. Видимо, от природы она была умна, поэтому даже чужие люди приходили к ней на совет и считались с ее мнением. Ее роль в семье: родить детей, в свободное от беременности время помогать отцу во всех его начинаниях. Детьми и кухней, как я уже говорила, занималась бабушка. Мама обязана была закупить товар, обувь для всех, пошить не только нижнее и верхнее белье, но и теплую одежду – шубы, полушубки, а также починить валенки, но и помочь бабушке. Была довольно властной женщиной и без особого труда умела заставить работать любого из нас. Нам, детям, обычно говорила: «Не пойдете играть, пока не сделаете то, что я велела». Свой ум и характер она показала, когда, удрав из ссылки, сумела найти адвокатов одного, потом другого, который и помог ей составить правильно прошение. Она для этого побывала во всех организациях, причастных к раскулачиванию нашего отца и заставила дать справки о фактическом положении нашего хозяйства в последние 10 лет, на основании которых и был составлен документ, позволивший пересмотреть решения и КГБ и сельсовета и тем самым получить официальный документ о восстановлении прав нашего отца, а значит и возврата нашей семьи из ссылки, где мы находились уже 3 года. Наша мама освоила пчеловодство и успешно содержала в старом огороде 5 улей. Сама и мед качала, и рой могла пересадить и соты установить в ульи и т.д. О детях Все 7 детей по характерам были разными и, тем не менее, мы составляли 2 группы. Первая группа: Степан, Ларион, Александра и Ольга. Вторая – Василий, Анисья и я – Галина. При этом первая группа были с отцовским характером, а вторая с материнским. Но в одном мы сходились – были все трудолюбивы. Все работали с малых лет. Начинали работать с 7-8 лет: у многих крестьян было так в ту пору. Малыши занимались прополкой и поливкой огорода, уход за курицами и сборка яиц. Ребята водили лошадей на водопой, чистили их, мыли. На малышей также возлагалась обязанность зимой убирать застывшие лепешки от коров. Страшно вспомнить, как мы в 810 лет доставали воду из колодца для полива «журавлем». Воду наливали сначала в кадки, а уж как согреется, носили ее на грядки. Где-то иногда с начала августа начиналась грибная пора вплоть до половины сентября. Мы, дети, обязаны были заготовить на всю семью рыжиков и груздей, но прежде их помыть на речке прямо между бревен на плотах. Старшие сестры и мать ежегодно ездили в деревню за ягодами и там их сразу валили на меду с патокой по 3-4 ведра. Стирка белья тоже лежала на них. Сестры вместе с отцом и братьями уезжали на пашню, где жили неделями. Сначала - сенокос, а осенью уборка хлеба: жатва, молотьба, все нужно провеять и т.д. Если поля были сильно засорены, то и нас 8-10-летних тоже брали с собой выдергивать колючий осот, овсюк и пр. сорняки. Зимой отец с сыновьями заготовляли в лесу дрова на весь год, катали валенки, ухаживали за скотиной, ездили на покос за сеном. Тяжелым трудом для них была чистка конюшен, овчарни и коровника. Все-таки до 28 года у нас скопилось штук 6 лошадей, до 30 овец, ну и коров бывало 2-3 штуки, больше не помню, что было. Кстати, летом коров пасли городские пастухи большими табунами. Овец родители угоняли в Хакаские степи, там тоже был общий наемный пастух. Там с них и снимали летнюю шерсть. Для этой цели домашние уезжали туда человека по 4. Дети рано обучались ремеслу. Например, Ларион в 17 лет был отдан в ученики к кузнецу – некоему Мартьянову, где учился 2 года. Так что в хозяйстве был свой квалифицированный кузнец. Умел все ковать: и обод к телеге и обруч на кадку, коня подковать, да мало ли что в хозяйстве нужно было, особенно когда появились машины. Он же позднее научился катать валенки. Степан и Василий также овладели этой профессией. Обувь починяли тоже сами. Старшая сестра – Александра выучилась застилать валенки. Это избавило от лишних затрат на эту работу. Кроме того, она освоила шерстобитную машину, которую имели соседи пимокаты, и готовила для себя шерсть для застилки валенок. А мы дети помогали ей. В нашу обязанность входило убрать из шерсти грубый мусор и только потом положить его на движущуюся ленту в машину. Мне было 7 лет, сестре 9. Мать нас садила рядом с собой, когда шила одежду на семью и заставляла сметывать руками рукава для мужских рубах, а потом, чтобы мы же их и сшивали на машине. Поэтому лично я в 8-9 лет шила сама куклы и одевала их по последней моде (не шучу). В этом же возрасте жена Василия научила нас вязать кружева. Да не просто клеточку и столбик, а сложные рубчики. Так что первые в жизни холщовые панталоны я надела в 7 лет и с собственноручно связанными кружевами. До сих пор у меня перед глазами почти вся семья, за исключением отца, бабушки и ст. брата вокруг обеденного небольшого стола, стряпающих или пельмени или сушки, которых готовили мешками и замораживали. А вот фарш всегда готовил Василий. Он очень любил строганину из мерзлой баранины. Ну и пользовался моментом. Мясо рубили только сечкой в деревянных корытцах. Готовые пельмени укладывали на листы и выносили на мороз, а затем ссыпали в мешки впрок. Сушки же сначала варили в печи в чугунах, остужали и потом пекли на поду в русской печке. В стряпаньи сушек был виртуозом опять же Василий. Они из его рук выходили одна к одной, кругленькие, ровненькие. В памяти еще одно достоинство братьев запомнилось мне. Все они вязали себе из домашней шерсти, спряденной бабушкой пряжи, шарфы длиной метра по 2 и шириной см 25 в какую-то необыкновенную резинку и рукавички одной иглой, сделанной из тростника или дерева с одним ушком. Я эту вязь не могла тогда освоить, а жаль. Шерстяную, конопляную и льняную пряжу пряли бабушка, мать и старшая сестра в долгие зимние вечера. Орудием производства были самопряха и прялка с веретеном. Шерсть, конопля и лен были своего производства. Коноплю и лен сеяли сами, растили, а затем и дергали их из земли. Потом они проходили утомительную технологическую обработку, придуманную испокон веков. На долю младших доставалась обработка готового холста, вытканного мамой и бабушкой и ст. сестрой. В зависимости из чего выткан холст (полотно) оно и предназначалось на разные цели. Например: шерстянооднорядное шло на пошив верхней рабочей одежды. Его не красили. Конопляное – шло на пошив мешков и употреблялось на основу при ткачестве половиков. Льняное полотно, как правило, было очень тонким, поэтому из него делали полотенцы и шили нижнее белье. А из более толстых ниток делали скатерти. Их вязали или же ткали. Поэтому льняное полотно тщательно отбеливалось. Технология проста. Сначала его выпаривают или в чугунах в печи или в банных котлах наподобие чаши, обязательно в древесной золе. Затем мы, дети, несем его или везем, если много на речку и там, на установленных прямо в воду мостках, полощем его хорошо, бьем ваньками деревянными и опять полощим, складываем гармошкой, чтобы не мялся, и несем на траву. Расстилаем его по нескольку полос сразу и ждем, пока солнце его не высушит и так по нескольку раз. Самым трудоемким для нас было пасти овец весной до угона в Хакасию (а когда у нас осталось 10-15 овец мы не стали их угонять, и пасли все лето дома сами). Больше всех доставалось Анисье, ей было 14-16 лет, а нам 10-12, 8-9. Она у нас была главным пастухом, а мы подпаски. Гоняли в бор на елани, км за 4-5 от дома. Всем младшим в обязанность входило с весны и до осени вставать часов в 5-6, чтобы отогнать коров в общий городской табун. Дождь, слякоть не имели значения. Шлепали босиком по лужам. А еще труднее было вставать до зари, чтобы с рассветом выйти из дома и пойти за грибами. Бор был километрах в 3 от города, а там еще надо было углубиться км на 2 и только тогда свернуть влево или вправо. Заходили в лес, когда солнце только начинало показываться средь вершин красавцев сосен. Это когда мы шли со взрослыми, что было очень редко. Если же компания подбиралась нам подобная, то выходили позднее, но по тому же маршруту. Наберем груздей лохматых, да рыжиков иногда по полной корзине и еле тащимся домой. Если это в августе, то мы же должны их помыть на речке на плотах между бревен. Ну а если в начале сентября ходили, то должны до школы вернуться, а мыл грибы кто-то другой. Вот так и проходило наше детство до 1930 года. Судьба моих братьев и сестер Никому из них не суждено было холить в школу более 2-3 лет. Все были заняты работой по хозяйству, кроме нас с сестрой Ольгой. Нам удалось получить среднетехническое образование (но об этом чуть позже). Степан Д., 1900 г. рождения в неполных 19 лет был призван в Красную Армию и служил до окончания Гражданской войны. Прошел ВОВ. Был толи в заград роте, толи в обозе – забыла. Ранен не был. Василий Д., 1902 г. рождения. Отслужил, как положено, в Красной Армии. В ВОВ имел «броню» на золотом руднике в Ширинском районе. В 1940 году мы с Ольгой побывали у него. Он там работал плотником и сапожником. Это была последняя встреча с братом. В 1941 году началась война. Я, окончив ШВТ, уехала на Томскую дорогу и переписка с братом не только у меня, но и у родителей пропала. Где-то в конце войны в Минусинске прошел слух, что Василия видели в колонне арестантов в сопровождении многих конвоиров. И вот, благодаря общественному адвокату из общества «Мемориал» Владимиру Соломоновичу Биргер я получила документ в 1997 году о том, что Вержбицкий В.Д. приговорен к высшей мере наказания – расстрелу за контрреволюционную агитацию. Приговор приведен в исполнение, но когда и где неизвестно. Посадили его в июле 1941 года. Реабилитирован посмертно в 1993 году. Илларион Дементьевич, 1908 г.р. После службы в Красной Армии вернулся домой, а затем в 1927-29 году уехал на Северный Кавказ. Там женился и обосновался на жительство. Воевал в ВОВ. Был тяжело ранен, лежал в госпитале. Затем поехал к жене. Но не доехал. Его сняли с поезда, как дезертира, не приняв во внимание его состояние здоровья и справку из госпиталя. Видимо, полевой суд осудил его как изменника Родины на 10 лет строго режима. А чуть раньше в Минусинск пришло извещение «О геройской гибели Вашего сына в тяжелом сражении». Родители не стали хлопотать пенсию за сына. Все думали, а вдруг это ошибка. И действительно это было ошибкой. Находясь у родителей где-то в 1948 году, я совершенно случайно при разборке документов нашла похоронку (год смерти не помню) и письмо его жены, полученное в 1943-44 гг. Она разыскивала своего мужа Лариона. Я тут же ей написала, что есть на него похоронка. В ответ получила следующее сообщение: «Ваш сын, брат и мой муж находится в Свердловской области. Он осужден и сидит в лагере близ г.Кизел». Без особого труда через областное КГБ я разыскала адрес этого лагеря и написала его начальнику с просьбой сообщить есть ли в его подчинении Вержбицкий И.Д. Довольно быстро мне ответили: когда, кем и за что он осужден. Я завязала с братом переписку. К тому времени, наверно, она была разрешена. Отсидел 10 лет сполна. Вернулся совершенно больным, с полным ртом дюралевых зубов. Вот где ему пригодилась профессия кузнеца. Он ни только себе, но и з/кам вставлял зубы. Лил коронки и ковал избы из дюралюминиевых ложек. Но злая судьба грубо над ним подшутила. Он жил уже с матерью в Минусинске. Были какие-то выборы в начале 1951 и 52 гг. Он не пошел на голосование. За ним послали агитатора. Он отказался. Послали милиционера. Тогда брат ему показал справку из лагеря. Мирно уговорив брата все-таки пойти проголосовать, милиционер обещал разобраться с ним. Через какое-то время брата вызвали в КГБ и показали ему документ, в котором сообщалось, что он был осужден, за что и насколько и что при отбытии наказания был освобожден в таком-то году. Но также сообщалось, что по вине канцелярских работников ни до него, ни до руководства лагеря не было доведено, что он амнистирован (год не помню). Таким образом, брат отсидел ни за что толи 5,5, толи 7 лет лишних. Умер в 1970 г., т.е. в 62 года. Сестры Анисья и Александра прожили без политических потрясений. Умерли в 57 и 67 лет. Теперь несколько слов о тех достижениях, которые имела наша семья. В справках из архива сказано, что был отец осужден в т. числе и за торговлю, но не указано чем же торговал отец. Я живой свидетель и вправе сообщить правду: 1. Я уже писала, что наша семья много собирала ягод и варила из них варенье. Так вот, от него для семьи оставалась самая малость – остальное шло на рынок. 2. Масло сливочное ели тогда, когда мама или бабушка его сбивали. Намажут по кусочку и до свиданья. Остальное перетапливали и оставляли впрок на зиму. 3. Продавали излишки молока. Я лично сама в 9-10 лет разносила 3-х литровые бутыли по клиентам. 4. Излишки баранины. Оставляли на семью для зимы, солили или вялили на всю весну и лето. Остальное, если оставалась возможность, продавали. 5. Возили из лесу дрова и продавали их. 6. Если был хороший урожай зерновых, продавали излишки муки, овса, пшеницы. 7. Помимо хозяйства каждую зиму братья и отец где-нибудь работали, но больше всего на моей памяти все они занимались извозом на своих лошадях. В основном они занимались перевозкой грузов из Абакана в Кызыл и обратно. 8. Шла на рынок и оставшаяся от своего производства шерсть. 9. Мы, крохи, уходили вверх по Енисею на острова, где рос щавель, бродом преодолевали водное пространство и рвали его полными корзинами, а потом придешь домой, свяжешь в пучки и на базар. 10. Немалый доход нашей семье приносило то, что валенки, полушубки, шубы, сапоги выворотные, холст - все это делалось самими и главное из своего материала. Или пошив нательного и верхнего платья? Это тоже шилось самими. 11. Тот же мед, из которого варили варенье. Прикупали только патоку, а ягоду собирали, рвали сами. Сейчас часто слышишь по СМИ, что некоторые руководители всю прибыль тратят только на зарплату, а другие же оставляют большую часть прибыли на организацию производства, покупку оборудования и т.д. Так вот, наша семья относится ко второй группе. Я уже писала, что все мы одевались очень бедно. А если появлялись какие деньги, заработанные на стороне или в результате продажи своих продуктов или чего-то другого, их по копеечкам складывали, чтобы купить лишнюю лошадь, корову или даже сельхозмашину. На себя покупали только, что не могли сделать сами. Помню, что старшей сестре мать купила пуховую шаль и сшила из шерстяной ткани первый в жизни костюм, когда ей было уже 22 года, а мы вечно ходили в обносках. Вот за эти успехи в хозяйства мои родители добились звания «кулак» - чтоб им всем пусто было! А я подошла к самому страшному дню в моей жизни – когда нас выбросили из дома и отправили в неизвестность. Я еще не сказала о том, сколько у нас было скота в те годы, что я помню. Это, наверно, с 1924 по 31 год. 1. Коров я не помню более трех. В том числе: дойная, нетель и темнюк. 2. Лошадей помню даже по цвету масти: 2 – сивые, 2 кобылицы карие, 1 – рабочая – буланая, 1 – неопределенного цвета и еще одного отец покупал силача – рыжего. Итого перебывало у нас 7 лошадей, но не одновременно. Уходили братья из семьи и забирали лошадей, коров и овец. К 1930 году у нас осталось 2 кобылицы, 1 корова и 16 овец. Но все это в конце 1930 года было отобрано злодеями. Мать не смогла жить без лошади и опять купила простенькую, смирную лошадку, которая и сослужила нам не оплатную службу, когда в 1931 году, примерно в 20-х числах апреля пришли какие-то 3-е мужчин, сказав, что из сельсовета, показали решение о высылке родителей за пределы г.Минусинска и предложили немедленно собрать необходимые вещи, немного продуктов на дорогу, погрузить все это на свою телегу, запряженную своим конем и отправиться в Абакан, где нас встретят и все объяснят. Вся наша поклажа состояла из ящика, который вместил нашу немудрящую одежонку. Помню, несмотря на рекомендации уполномоченных, родителям удалось прихватить оставленный от разбоя куль муки, горшок топленого бараньего жира и сухого мяса. Вот и весь припас, как оказалось на долгий наш путь. Спасибо отцу за то, что он прихватил с собой топор, пилу и др. плотницкий инструмент. Это нам очень пригодилось. Самым ценным в нашем путешествии оказалось овчинное одеяло, покрытое домотканым холстом. Погрузив весь скарб, мы готовы были тронуться в путь. Но злодеи еще не закончили свое грязное дело. Им предстояло еще очистить дом от проживающего в нем моего брата Степана, которого родители по своей наивности пригласили пожить в надежде на то, что дом оставят в покое. Не тут-то было. На наших глазах его с 4-летним сынишкой буквально выбросили из квартиры. Нам же была дана команда тронуться в путь. Не помню, сопровождал ли нас кто-нибудь из «начальства» по пути до Абакана или мы ехали самостоятельно. Помню только, что у вокзала было очень много повозок вроде нашей с такими же бедолагами. А еще помню команду: «По вагонам». Они, видимо, были поданы к самой платформе, т.к. подводы подъезжали к самым вагонам-телятникам (теплушкам). В каждый вагон поселили по несколько семей. Перед посадкой какой-то гражданин объявил, что эшелон дойдет до станции Суслово, а дальше повезут всех на лошадях за реку Чулым, на «гари», где будете осваивать землю и строить свой поселок. На станции Суслово наш «пассажирский» поезд уже поджидали люди с лошадьми. Их было примерно 30-40 повозок. Это оказались крестьяне из ближайших деревень, мобилизованных для перевозки «кулаков» к месту их постоянного жительства (со своей лошадью мы распрощались еще в Абакане и больше наша семья никогда не имела в хозяйстве такого животного). Очень хорошо помню, что это был пасмурный, с небольшим дождем день. Все мы выгрузились из вагона и сложили свои пожитки на указанную каждому подводу, и наша кавалькада двинулась в неизвестность. Ехали до этой станции почему-то очень долго. Останавливались на каждом полустанке, поэтому выехали из Суслово только в мае. Это было явно заметно по распустившимся кое-где листочкам и зеленой траве. Дорога наша пролегала по тайге почти все время. Была ли она гравийной или просто проселочной не знаю, да и определить было невозможно, т.к. она была слякотна и сильно разбита. Трудно было понять, почему она так разбита. Помню разговор родителей между собой по поводу этого пути. Они предположили, что перед нами может еще с осени или только что проехал такой же обоз как наш, а постоянно идущий дождь еще больше ее, дорогу, попортил и положение едущих страдальцев усугубил. Ведь никто из едущих не имел ни дождевиков, палаток или хотя бы брезентового покрывала, чтобы укрыть вещи и возницу. Уж не говоря о тех, кто шел пешком за повозками. Шли мы почти все пешком, за исключением инвалидов, маленьких детей и стариков. На нашей телеге сидел возница и мама. Она была инвалидом с детства (одна нога короче другой на 10 см) и не могла долго идти. Солнце проглядывало очень редко, но зато мы имели возможность созерцать красоты тайги, которая сплошной стеной стояла по обе стороны дороги. Эту местность крестьяне называли Мариинской тайгой. В редкие погожие деньги желающие имели возможность идти чуть дальше от дороги и видеть, что делается в лесу. Природа брала свое. К концу мая все уже распустилось и цвело, летали необыкновенные бабочки – крупные и разноцветные. В каждом естественном или искусственном углублении в земле на тебя таращили свои огромные жабьи глазницы (а может быть это были лягушки, я тогда не понимала). Они были очень красивы по окраске. Видимо, за красоту леса и все, что я в нем видела, я навек полюбила природу и это в 11-12 лет. Я тогда, конечно, не понимала различия, что такое тайга и что лес. Мне нравилось и все. Может быть с тех самых пор я совершенно не боялась ни только леса вообще, но и глухой тайги, через которую мне ни раз пришлось пройти, выполняя поручения нашего старшего – тоже ссыльного, который заставлял меня носить письма, служебные, конечно, к председателю колхоза в дер.Воскресенка. Но это было уже в 1933 году. Не скрою, что я с большой охотой это делала, и что мне не было страшно совсем. Бывало чуть не бегу и вдруг где-то, совсем рядом душераздирающий рев. Все замрет в душе, ноги подсекаются. И так в страхе, ускорив шаг, идешь дальше. Успокоишься только тогда, когда в полукилометре от деревни вдруг тайга уступает место любимым березкам. Кто говорил, что это марал бродит по тайге, а кто утверждал, что это медведица. И что характерно, за все лето мне однажды только встретилась подвода и ни одной души. Слава богу, все обошлось благополучно, а я еще больше полюбила лес. Пришло время вернуться к тому, от чего нечаянно отступила, т.е. к движению нашего обоза. И так ехали мы ежедневно, несмотря на погоду. Трогались с места с восходом солнца и ехали до его заката и очень медленно, т.к. во-первых, была сильно разбита дорога, а во-вторых, люди не могли идти в такую грязь быстрее, да еще под дождем. Сопровождал нашу колонну комендант, который, объезжая утром наши телеги и балаганы, команды давал: «Подъем», а затем: «Трогай». Представить, конечно, трудно, чтобы в начале мая, да и в конце тоже и даже в июне, не имея в чем укрыться от дождя и часто промокшим до ниточки необходимо остановиться на ночлег и устроить хоть какоето ложе на мокрой траве. Как только останавливалась наша колонна, не зависимо есть дождь или нет его, сразу же пытались разжечь огонь, чтобы прежде всего обогреться, если мокрые – подсушить одежду, но и сообразить какой-нибудь ужин. Каждый знает, как трудно развести огонь в сырую погоду, да еще когда спичек в обрез. Наша семья была в лучшем положении в смысле обустройства на ночлег. После остановки отец тотчас брал топор и шел в лес, благо, что он был рядом и смешанный – тайга. Ему нужен был пихтач. С него он снимал шкуру см по 150 в длину и по диаметру дерева. Она шла на строительство балагана. Строилось все по- хозяйски, поэтому никакой дождь не проливал нас. На каркас шла любая поросль. Мать в это время старалась развести огонь, приготовить воду для будущего ужина. Возчик тоже не сидел. Нужно было приспособить котел над огнем, для чего вырубить рогатины и поперечную палку. А, прежде всего, ему нужно было распрячь коня, дать корма, если таковой еще был или найти место, где можно было бы пощипать траву. Мы с сестрой по силе возможности помогали тем, что искали на деревьях отсохшие ветки и сламывали их для костра. Вместо перины отец нарубал много пихтовых веток – получалось неплохо, а главное сухо. Возница, кажется, приспосабливался на телеге с крышей из того же материала. Итак, для ночлега все готово, даже ужин, который состоял из болтушки, т.е. заваренная мука на мясном бульоне из вяленого мяса. Возчик, по-моему, с нашего котла не ел. У него были свои продукты. Этот момент почему-то в моей памяти не запечатлелся. Утром после команды: «Поехали», особенно когда было без дождя, я одна уходила вперед, обгоняя обоз и довольно далеко. Если попадалась на обочине какая-нибудь валежина, а еще лучше мостик, которых было много, я разу же садилась и засыпала. Неожиданно проснувшись и не зная, сколько я спала, приходила в ужас оттого, что не вижу и не слышу скрипа колес и окриков возниц. Первая мысль: а вдруг обоз прошел мимо меня, не заметив. В этом случае, я иногда бросалась назад навстречу обозу, а иногда набиралась храбрости и ждала его. Но как только услышу скрип колес или разговоры тотчас ободряюсь и жду их мучеников, чтобы снова идти вперед. Сестра почему-то никогда не составляла мне компанию – боялась, что ли. Она ведь старше меня на целых 2 г. 10 месяцев. Родители мне не запрещали эти путешествия, чему я была очень рада. Мне ребенку было невмоготу смотреть на этих измученных, полуголодных, мокрых, уставших, идущих, едва переставляя ноги, людей. И я уходила, чтобы не видеть всего этого. Зато вот этот кусочек моей детской жизни мне запомнился на всю жизнь. Мне сейчас 79 лет. Когда начинается бессонница и лезет в голову всякая-всячина, прежде всего, я вижу себя, сидящей среди тайги на мостике в глубоком сне и страх остаться одной. В жизни всякое бывало потом. Не сложилась семейная жизнь, да мало ли что еще. Но оказывается, это все пустяки по сравнению с тем, что пережито в детстве. Я много в жизни путешествовала, поэтому есть, с чем сравнивать. То путешествие, о котором я сказала, было самым печальным. Нашей семье повезло с возчиком. Это был мужчина лет 28-35. Высокий, стройный, темноволосый. Сейчас бы сказали: «Он из кавказской национальности». У него была характерная особенность в лице. Глаза имели разный цвет. Один был темно-голубым, другой казался почти черным. А зрачки расположены, как у кошки вертикально, как зерно чечевицы. Это я тоже помню всю жизнь. И вот этот человек не один раз предлагал нашим родителям бежать, и обещал оказать в дальнейшем помощь. Он опирался на тот факт что, якобы, из нашего обоза уже не один «кулак» сбежал», конечно, вместе с возчиком. Отца и мать эти предложения не вдохновили, и они наотрез отказались – вот умницы (еще неизвестно как бы сложилась наша жизнь в дальнейшем). Итак, мы еще едем. Солнце уже палит во всю. Начался сплошной сосновый бор – красавец, особенно когда утром восходит солнце. Лес на удивление стройный и чистый, как у нас в Минусинске. Красота увеличивается тогда, когда, позабыв про усталость от дороги, про холод и голод, смотришь на эти сосны с ярко-золотистыми стволами и с зеленой шапкой. Хочется заглянуть вглубь леса, а сам слушаешь разноголосицу птиц и лягушек. Вдруг, где-то в глубине леса слышишь тревожный голос животного. Возница говорит, что это марал. У нас в лесу этого не было. А красиво! Наконец закончился сосновый бор. Кто-то из возниц сказал, что приближается деревня, а за ней Чулым. И все равно это сообщение не принесло радости – это для многих было концом пути в полным смысле. Итак. Первая на пути деревня, по-моему, ее называли Ступишино. Она мне показалась тогда какой-то нарядной, с широкой улицей, поросшей травой и спускалась она небольшим уклоном в сторону реки. Всех нас разместили на ночлег по избам. Хозяева нас приняли радушно. А вот кормили ли, не помню. На утро обнаружили в нашем отряде умершего мужчину – это была первая смерть в пути, но далеко не последняя. Впереди разлившийся Чулым. До него мы ехали не очень долго. Переправа была паромная. Не помню, все наши телеги были завезены на паром или частями их переплавляли. А вот как переправляли лошадей, помню. Это было потрясающее зрелище. Река бурлила, как все реки во время половодья, а на ее поверхности виден огромный косяк лошадиных голов. Все лошади были, как мне сказал отец, связаны между собой уздахвост. Впереди, точно помню, плыла лошадь с наездником. Все прошло благополучно, и мы поехали дальше. Проехали еще одну деревню. Не знаю, как называлась она, большой или маленькой была, но знаю точно, что там была больничка человек на 20. Вброд переехали какую-то малюсенькую речушку и оказались в совершенно ровной пустынной местности. Ни одного ни здорового, ни сгоревшего леса не было видно. Но, тем не менее, это место было концом нашего путешествия. Не помню, чтобы кто-то нас там встречал, распорядился бы как устраиваться. В первые же дни стали умирать люди. Голод сделал свое дело. Бросились на рыбу. Не помню, откуда она взялась. Толи сами ловили где, толи деревенские приносили. Во всяком случае, малосольную они принесли. Это говорит о том, что наша знакомая, поев щуку малосоленую, через 2-3 дня скончалась. Наша мать тоже что-то поела не подходящее. И как результат – попала в больницу с дизентерией в той больнице, что мы проехали. Нас бог миловал, несмотря на то, что ели все, что росло в тайге. Нас бросили на произвол судьбы. У нас снова был балаган, только на этот раз из памяти ушло, как и из чего сделал его отец, если не было леса. Нашего отца почти сразу же куда-то увели. Как потом выяснилось, узнав, что он плотник, заставили его с другими строить деревянный дом из бревен, которые, по-моему, тут же заготовлялись, т.к. кругом была тайга. Работа шла не очень далеко от той дороги, по которой мы приехали, в конце деревни. Не знаю, через сколько дней после приезда на место мать положили в больницу, и мы остались вдвоем. Абсолютно не помню, что мы ели. Не знаю, как узнал отец о том, что мать заболела, но нам сообщил о своем местонахождении и попросил прийти к нему. Видимо, объяснил нам как его найти, поэтому быстро нам удалось разыскать его. Нам несказанно повезло. Оказалось, работающим на строительстве выдавали небольшой паек крупой, немного жиру и чуть хлеба. Отец нас накормил, помню, перловой кашей, напоил чаем. А на десерт сварил кедровых шишек, которые он набрал тут же в 5-6 метрах от костра с большого кедра. Немного дал с собой продуктов и для мамы. Нам удалось ее попроведывать. Для нас это было спасением. Мы потом еще несколько раз приходили к нему. Шишки, наверно, были прошлогодними, т.к. падали от небольшого удара по дереву. В одно из посещений отец сказал нам, что мы скоро отсюда уедем. Оказывается, приезжал какой-то представитель власти и спросил всех кто желает поехать работать на рудниках, но сразу же поставил условие: чтобы на одного рабочего был один иждивенец. Наша семья подходила по условиям. Но беда была в том, что надо было ехать немедленно, а наша мать все еще лежит в больнице. Отец, видимо, объяснил ситуацию, и ему разрешили приехать позднее, и дали какую-то справку. Нас это спасло. Как только мама выписалась, сразу же начались сборы. Надо было ехать, а на чем? Всех увезли опять на казенных лошадях, а нам пришлось покупать лошадь. Где взяли лошадь с телегой, на что купили, не знаю, и до сих пор удивляюсь, что это им удалось – продавать совершенно нечего было. Куда потом девалась эта лошадь, тоже не знаю. Может быть, ехали на перекладных? Нужен был хлеб на дорогу и другие продукты. Помню, мать где-то раздобыла закваски, мука, наверное, у нас еще оставалась своя, а может паек отца. Отсутствие печи ее не остановило. Она заставила отца, чтобы он прямо в откосе горы вырыл горизонтально по отношению к земле выемку наподобие русской печки. Несколько раз ее протопили. Дым, конечно, шел не в трубу, а прямо на улицу. Тесто к этому времени уже было готово, и вот через час-полтора мы имели настоящие деревенские караваи. Теперь спокойно можно было ехать. И мы поехали от верной гибели. Сколько тогда нашего брата уехало я не знаю, но знаю, что, как и для нас, это было спасением. Какое-то время ехали тем же путем, но р.Чулым, точно помню, не переплывали. Обоз за это время уже был на значительном от нас расстоянии. Было тепло и сухо, значит ехали быстрее. Мы ехали по незнакомой дороге, поэтому отец всех встречных спрашивал: «Не видели ли они обоз с переселенцами, и куда он направился?» Где-то в конце августа мы въехали в деревню, которая называлась Асташкино. Первого сентября пошли в школу, но через 2 недели нас выгнали – дети кулаков. Мать стала ходить по дворам и обшивать крестьян, отец работал на разных работах. Заработав немного денег, мы двинулись дальше. Следующая остановка была на каком-то хуторке, видимо, колхозная бригада. Ушло из памяти главное. Какая деревня была первой, какая второй. Но сам факт хорошо помню, и вот по какому признаку. На хутор мы, видимо, приехали в августе 1932 года, т.к. нас сразу же послали на уборку урожая. Дома нас по малолетству не заставляли жать хлеб и вязать снопы, а тут нас заставили это делать. Идти на поле было не в чем, так как за прошлый год наша обувь была вся истрепана. И мы пошли босиком. Кто-то из крестьян увидел это, и в тот же вечер нам принесли лапти. Ну а уж портянки мать сделала из каких-то тряпок. Мне всего 12 лет и впервые я почувствовала ужасную боль в спине. Видимо, спина была повреждена еще раньше, когда мы носили воду ведрами, а может быть простыла дорогой – ведь ноги и сама была постоянно мокрыми и холодными. Жили мы в семье в составе 5 человек в очень холодной избе. Спали вместе с родителями на полу. После окончания жатвы мы на этих полях собирали колоски, видимо, дотуда не дошли запреты на это. Там же помогали убирать картофель. Это значительно было легче, т.к. копали ее специальным плугом, а мы следом шли и собирали ее. По окончании копки картошки на поле пускали свиней. А нам тоже кое-что доставалось, особенно после дождя. Он вымывал ее, а мы с сестрой собирали. Как нам удалось пережить эту зиму в таком убогом месте, не знаю. В памяти сохранилось то, что ребенку и знать-то в те годы не следовало бы. А именно. Мы увидели там, на привязи, в обособленной от всех коров загородке стоял привязанным огромный бык-производитель, причем не на веревке, а на цепи толщиной с детскую руку, а в ноздрях было продето кольцо. Для нас, привычных видеть обыкновенных коров, да и быки не очень-то отличались от них, разве только взглядом, этот показался просто горой, да еще с такими злыми красными глазницами. Позднее взрослые говорили, что этими быками все коровы были заражены бруцеллезом. Весна в тот год была очень теплой. Стояли ясные теплые деньки. Голос заставил нас идти собирать милостыню. Была толи Пасха, толи Троица. Хозяйка дала нам по корзиночке, рассказала в какую лучше идти деревню и в каком направлении. И мы с Ольгой «не зная броду» пошли. Оказалось, это большая деревня, красивая, но как ее называли – увы! Да мы, наверно, и не спрашивали ее имя. Просто ходили от дома к дому и просили подать нам милостыню Ради Бога. Кое-кто нас спрашивал кто мы и откуда. Многие сочувствовали. Домой пришли с полными корзинами праздничной стряпни. Настала пора отправляться в путь. Едем. Нашу повозку несколько раз останавливали то комендант, то какой-нибудь начальник (беглецов в то время было много). От лишних вопросов отца спасала справка, которой он своевременно заручился еще тогда, когда его уговорили ехать на рудники. Видимо, она имела значение, раз нас не задерживали. Тем более что мы все время шли тем же маршрутом, что и обоз, но только с более длительными остановками. Конец пути все-таки приближался. Не доезжая деревни Воскресенки, около какого-то населенного пункта нас остановили. Человек, остановивший нас, посмотрев справку, приказал отцу идти за ним в контору, где и оформили его на работу. Оказывается, это был небольшой рудник, но там была начальная школа. Отца поместили в барак, где жили многие одинокие мужчины, а нас велено было поселить в деревне. Что и было сделано. Поселили нас в семье. Квартира была, как у большинства крестьян, из избы и горницы. Жили мы с ними вместе. Они были очень добры к нам, за это мы их благодарили своей работой по хозяйству и по дому, а мама шила им одежду. Шила, конечно, ни только им, но и сельчанам, чем и кормила нас. Мы с сестрой не сидели сложа руки. Все, что поспевало в лесу - было нашим. Заготовили, помню, очень много калины, связали ее в пучки и подвесили на чердак, чтобы ее тронул мороз. А зимой мама с ней пекла пироги, добавляя в них сахарной свеклы. Видимо, покупала в колхозе. Набрали много смородины. Мама ее высушила и тоже со свеклой ложила в пироги. В общем, голод был несколько уменьшен. Кое-что давал нам отец. Особенно рыбки. Не могу вспомнить, почему я пошла не в деревенскую школу, а на рудник, где работал и жил отец. До нее было не менее 4 км. Школа была маленькой. Всего 4 кл. Учились вместе в одной классе. И учитель был один. Его звали Виталий Илларионович (кажется). Зима тогда была суровой, но я ни разу не пропустила школу, т.к. мне очень хотелось учиться. Дорога проходила среди леса, поэтому даже днем там казалось темно. А уж утром и особенно вечером – жуть. Рада-радешенька я была, когда вдруг показалась луна. На душе становится спокойнее. По этой дороге довольно часто проезжали обозы с грузом или сеном, но только в основном днем. Бывало холод и ветер с ног сбивает. Сапятаться не за что. Счастьем казалось проявление саней с огромным возом сена – это было спасением. Учитель, жалея меня, иногда оставлял ночевать прямо в школьной кухне, а сторожихе наказывал, чтобы она мне устроила постель и накормила. Я ему очень была благодарна за такое внимание и не оставалась в долгу – помогала в классе оформлять стенды. У меня были некоторые склонности к рисованию. Поэтому он и попросил меня скопировать с учебников все то, что касалось учебной программы: рыбки, птички, цветы ми т.д. Поскольку я повторяла 4 класс, то и училась хорошо, да еще и была общественницей. Приближался праздник Первое мая. Райком партии попросил учителя, чтобы он выделил одного ученика на трибуну для поздравления трудящихся. Виталий И. Решил, что моя кандидатура для этого самая подходящая. Дал мне текст поздравления, я его вызубрила. И вдруг перед самым началом демонстрации он, извинившись, сказал мне, что райком КПСС дал другую кандидатуру. Какое это было огорчение!!! И горькая обида все на тех же мучителей. Нам очень повезло с хозяевами. Они были очень чистоплотными. Кругом все блестело. Полы были некрашеными, поэтому, чтобы они казались очень чистыми их надо было или скоблить ножом или же тереть веником-голяком с дресвой или песком, а потом так промыть, чтобы он был как яичко. Этой работой занимались мы с сестрой. В Воскресенске мы прожили до весны 1933 года, а затем приехал комендант и сказал: «Хватит Вам здесь жить, переезжайте к себе подобным, т.е. в гетто». Отца освободили от работы на руднике. Сборы были невелики. Поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы тронулись в пункт назначения. Переселенцы, за которыми двигались мы, прибыли к месту, наверное, тоже к осени 1932 г. Участок, выделенный под наш будущий поселок, находился километрах в 4 от Воскресенска в смешанном лесу с большими полянами, пригодными для застройки. К нашему приезду кое-что уже было построено, в основном избы для себя, благо, что лес был рядом и его разрешали рубить. Нам тоже отвели участок. Отца поставили на строительство дома под контору, а может под квартиру, раз под полом женщины копали яму, в том числе и моя сестра. Мы с мамой пилили с корня березу, обрубали сучья и на лошади увозили к участку. Вечером мама с отцом помаленьку делали сруб избушки. И как бы не было нам всем тяжело, у нас появилось свое жилье размером небольше, чем 4х4 метра, даже без сеней. Короче, это была времянка с убогой русской печкой. Давали паек, видимо, мукой, раз мать пекла хлеб – не помню из чего и с чем были булки. Но зато ох, как хорошо запомнила все, что ели мы в то лето. Слава богу, что этой еды в лесу всегда много было. Все пучки, кислица, саранки, кондахи, дикий лук, дикий чеснок, черемша – все вокруг поселка было съедено. При такой еде не обошлось и без смерти и просто болезни. У меня, например, с тех пор болен желудок. Всю жизнь лечу его. Наша изба была готова где-то к октябрю 1933 года, и семья справила новоселье. В конце августе наше начальство получило команду: всех детей школьного возраста отправить в интернат-школу, который находился в 5 км от нашего поселка. Это было для нас неожиданно и радостно. Наконец-то мы закончим хоть неполную среднюю школу. Как выяснилось позднее, интернат содержал золотодобывающий рудник под названием Бирикюль. И вот мы учимся в 5 классе, правда, в разных аудиториях. Сестра там, где были переростки, а я в нормальном классе. Живем в интернате в комнате на 28-30 человек с одной единственной печкой. Мальчики за стенкой в такой же комнате. По тем голодным временам нас неплохо кормили. Постели были чистыми, одеяла стеженые. Но было очень холодно в комнате. Несмотря на чистоту нас заедали бельевые огромные белые вши. Ктото, видимо, принес из дома (неудивительно). Никто не жаловался. Наверное, каждый считал, что это он приволок эту мразь. Школу мы обе закончили успешно и получили табеля об окончании 5 классов. Как только родители закончили строить избушку, мама тут же удрала из ссылки в Минусинск. Как она туда добиралась, на чем и за какие деньги, не знаю. Мы с сестрой стали иногда приходить к отцу попроведывать. Для нас это было и далековато и одного воскресенья мало. Нас, школьников знакомили с поселком и даже с самим рудником Бирикюль. Поселок был тогда довольно большим. Показали нам и золотодобывающую фабрику. Нам темным, забитым детям было настолько удивительно все, что наше внимание было целиком направлено на экскурсовода и на то, что он показывал. Лично я с тех пор хоть приблизительно знаю технологию добычи золота, начиная от добычи руды, ее помола и кончая промывки и его сбора ртутью. А ведь мне было тогда 13 лет. Закончив школу, мы вернулись к отцу. Это был май-июнь 1934 года. А в июле отец получил из Минусинска Постановление о восстановлении его во всех правах, а это значит, что он с семьей имеет право покинуть место ссылки. Вернулись в Минусинск через три года и 3 месяца. Жить нам было негде. Спасибо, одна соседка пустила в сарай-дровяник. В нашем доме живет как раз тот уполномоченный, который нас выкидывал из дома. К осени нашли квартиру и поселились в ней с семьей брата Василия. Думали, ну вот, все беды закончились – не тут-то было. Моя сестра старше меня, ей в 1934 г. было уже 17 лет. Нужно было помогать отцу. Родители решили, что она должна получить прежде специальность, а уж потом работать. В это время в городе Абакане был объявлен прием на курсы геодезистов. Она поехала туда. Но в биографии написала, что отец был раскулачен, но восстановлен в правах. Для бюрократов этого было достаточно, чтобы ей отказать в приеме. Вернулась домой и работала до школы грузчиком. В шестой класс нас приняли безоговорочно и дали возможность закончить его и 7 класс. Время идет быстро. Перед нами стала дилемма: куда идти учиться? Не будет ли снова проблем из-за прошлого. Мы подумали с сестрой и решили написать т.Сталину И.В. письмо. В нем мы, конечно, описали наши муки и каков финал этих мук, что горим желанием учиться, но нас везде гонят. Главное, мы написали ему о проекте конституции, согласно которой отец за сына не отвечает, равно как и сын за отца. Ответ пришел на имя родителей в Гороно. Но мы об этом узнали только весной от директора школы, а зимой – от родителей. После собрания, где сообщали кто как закончил класс (7), кто переведен и выдавали табеля, нас пригласила к себе в кабинет директор школы и спросила писали ли мы т.Сталину? «Да», - говорим. Поругала нас, что не посоветывались с нею. Считаю, наше письмо сыграло большое значение в дальнейшей нашей судьбе. Мы с сестрой знали, что в Красноярске есть школа военных техников, где обувают, одевают, кормят и еще дают стипендию. Нас это даже очень устраивало, и мы без колебаний решили поехать туда (но особой уверенности, что нас туда примут у нас не было. Ответ-то от Великого отца и учителя не пришел). И на вопрос директора: «Куда собираетесь поступить?» Мы ей и сообщили о ШВТ. Она одобрила наше решение. Тогда таких нищих было хоть пруд-пруди, поэтому на каждое место было по 4, 7 человек абитуриентов, а у нас знаний про химии «0», так как весь год не было учителя. Да и с русским мы не были особенно в ладах. Но зато физику и математику, как говорят, мы тянули на 4-5. И это сыграло большую роль. Я лично блеснула знанием вопросов по обществоведению, особенно, когда вопрос стоял о Конституции. Отчисление было жутким, даже с тройками отчисляли, а нас приняли с двойками – глазам своим не верили, когда читали вывешенные списки о зачислении в школу военных техников. Это был конец августа 1936 года. Мы – курсанты. В январские каникулы мы приехали к родителям уже в свой бывший дом, который после долгих мытарств родителям удалось-таки вернуть. И вот тут мама говорит: «Девчонки, Вам письмо из Москвы». И подает. Вот было радости – письмо из канцелярии т.Сталина, за его подписью. В нем спрашивали наших родителей о том, как сложилась судьба их дочек, удалось ли куда поступить на учебу. Поскольку мы уже учимся – отвечать не стали. В 1938 году в школу поступило распоряжение об отчислении всех курсантов из школы, у которых были репрессированы родители и направить в гражданские техникумы в Великие Луки и Отрожки. Отчислено было человек 16, в том числе и будущий муж моей сестры. Мы, конечно, дрожали, но бог миловал – пронесло, дали спокойно закончить школу. Мы старались оправдать доверие начальника школы и преподавателей. Учились обе хорошо. У меня, например, в дипломе «4» и «5» поровну, а диплом защитила на отлично. Сестра училась чуть послабее – больше четверок. Так что письмо к т.Сталину нам очень помогло. Мы так считаем. Послесловие Все, что я написала - не выдуманная история и не взята из чужих слов. Писала только о том, что хорошо помнила – видела, слышала. Детская память цепкая. А если ее хозяин еще и любопытен, то все увиденное и услышанное остается в голове надолго. Так подробно пишу только для того, чтобы, если кто прочтет мои сообщения, поняли бы какие изощренные издевательства придумывали наши вожди над истинными тружениками, кормилицами всей России. Самое безобразное и обидное в этой истории, что в большинстве своем ни на что не оформлялись документы и не предъявлялись крестьянам, например, на конфискацию имущества движимого и недвижимого, о выселении из дома и даже не велся учет приехавших на основное место жительства. Я говорю об этом не голословно. Мне пришлось с этим столкнуться, когда я после выхода Правительственного постановления о реабилитации раскулаченных и репрессированных по политическим мотивам начала хлопотать отцу и нам с сестрой реабилитацию. Это было где-то в начале 1995 года. Дело было так. В УВД г.Красноярска мне сказали, что нужно писать туда, откуда были высланы, что я и сделала. От них я получила очень короткое сообщение: в Минусинском архиве нет данных о том, что Вержбицкий Дем.Г. был выслан с семьей, куда и когда, а также, что у него конфисковано. Есть только то, что решением сельсовета его лишали прав в 1930 году и вторая справка, что в 1934 г. он восстановлен в правах. Я на этом не успокоилась. Написала в Краевые УВД: Новосибирской, Кемеровской области и Красноярского края. В первые две области я написала потому, что территориально кое-какие населенные пункты из бывшей НовСиб. отошли в Кемеровскую и даже в Томскую области. Об этом я узнала у геодезистов нашего края. Ответ из всех трех получила одинаковый – в списках семья Вержбицких не значится, причем написала по 2 раза. Больше того, где-то в году 1996 по радио выступила начальник отдела по реабилитации УВД Кр. края и обратилась к гражданам вот с какими словами: «В УВД края очень много поступает писем с просьбой о реабилитации. Но мы не можем всем дать положительный ответ, т.к. в Краевом архиве на многих пострадавших нет данных» и просила обратиться самостоятельно по месту высылки. Кроме того, она сказала, что из центра было дано указание на то, чтобы все дела по раскулачиванию были уничтожены (какой год она называла, я плохо слышала). До этого я, получив отрицательные ответы из областных УВД и из Минусинска, пошла сама в Краевой архив. И там мне показали из каких р-нов есть документы, а из каких нет. Так вот как раз из Минусинска-то и не было. Я прекратила поиск. Спасибо работникам Минусинского музея им.Мартьянова. Они у себя создали 2 отдела: репрессированных и раскулаченных. А среди последних собраны ценные материалы по моему отцу. Но об этом я бы никогда не узнала. И только чистая случайность помогла мне. Моя племянница, жившая в Минусинске, выполняя поручение своей племянницы, занималась поиском данных по родословной. И совершенно случайно обратила внимание на фамилию Вержбицкий Д.Г. А это был ее родной дедушка, а мой отец. Попросила музейщиков снять ей копию в 2-х экземплярах, чтобы послать нам и себе оставить. Из каких соображений она послала мне, я не знаю. О том, что начала я хлопотать по реабилитации никто не знал. Сначала мне позвонили из Минусинска и сообщили о находке. Я попросила немедленно послать ее мне. В УВД здесь посмотрели, сказали: «Хорошая справка, но принять ее во внимание нельзя – нет печати и даже подписи выдавшего копию». Тогда я пишу племяннице, чтобы она с этой справкой, а еще я ей посылаю копию, посланную Минусинским архивом, пошла прямо к начальнику архива и показала ему эти бумаги. Недели через 3 получаю письмо от племянницы, а в нем и новую, причем полную справку. В ней тоже нет основного, а именно, что он был сослан с семьей и состав семьи, а также, что у нас было отнято. Теперь УВД реабилитацию отцу дали безоговорочно. Что же касается нас с сестрой, то нам пришлось судиться с Государством, чтобы доказать, что мы были сосланы вместе с отцом и что у нас было все реквизировано. Хорошо, что еще не умерли наши сверстники из соседей по Минусинску, по школе, которые прекрасно помнили нашу историю до ссылки и в суде смогли выступить в нашу защиту. Спасибо всем! Справедливость восторжествовала. Мы получили небольшую сумму денег за конфискованное имущество, реабилитацию, как репрессированные, положенные льготы. Хорошо бы еще за моральный ущерб получить. Но да ладно, перебьемся. Вержбицкая Г.Д февраль-март 1999 г.
