4(40)2005 Вестник Филологи

4
ЖАЛПЫ ЖӘНЕ ОРЫС ТІЛ БІЛІМІ
ОБЩЕЕ И РУССКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 81’
Б.А.Ахатова
Казахский университет международных отношений и мировых языков им. Абылай хана, Алматы
О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЙ «СОЗНАНИЕ» И «ЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ»
Мақалада «сана», «тілдік сана» ұғымдарының мазмұны көрсетілген. Автор «сана» ұғымының
көптеген ғылымдарда қарастырылу ерекшеліктерін талқылап, «адам санасында тілдік болмыс болып қалыптасқан болмыс жайлы» көрініс беретін тілдік сананың мәнін ашады.
This article devotes the structure of means as «mind» and «language mind». The author have analyzed specialties of visions of means like «mind» by many sciences (philosophy, psychology, sociology, psycholinguistic) and showed the mean of «language mind» like showing of nature in mind of person as language nature.
Сознание представляет собой форму отражения действительности человеком, является продуктом деятельности его мозга. Сознание выступает в индивидуальной и общественной формах. По сути,
сознание всегда является индивидуальным, т.е. сознанием реального человека. Индивидуальное сознание специфично и неповторимо, поскольку отражает своеобразные черты определенной личности.
Но вместе с тем индивидуальное сознание избирательно отмечает и изменяет общественные и социальные инварианты сознания. Общественное сознание существует опосредованно в образах культуры, в управленческих документах, в деятельности социальных институтов. Несмотря на то, что общественное сознание воплощается во множестве индивидуальных сознаний, оно не может быть сведено
просто к их сумме. Общественное сознание способно влиять на развитие личности, формирование
мировоззрения и мировосприятия индивида. Между общественным и индивидуальным сознанием
существует неразрывная связь. Причины изменения в общественном сознании находятся в изменениях в индивидуальном сознании, так как общественное сознание создается людьми1.
Понятие «сознание» рассматривается многими науками, каждая из которых вносит свою специфику в исследование этого сложного феномена.
Сознание является одним из базовых понятий философии, психологии, социологии и характеризуется как свойство человеческой психики. Мир чувств, идей, взглядов, отношений не воспринимается непосредственно перцептивно и не может стать объектом предметно-практической деятельности
человека. Сознание представляет собой «идеальное», субъективную реальность, «субъективный образ объективного мира».
В психологии понятие «сознание» трактуется как «свойственный человеку способ отношения к
объективной действительности, опосредованный всеобщими формами общественно-исторической
деятельности людей. Сознание — это отношение к миру со знанием его объективных закономерностей, свойств и возможностей. ... Сознание, впитав в себя исторический опыт, знания и мышления,
выработанные предшествующей историей, осваивает действительность идеально, ставя при этом новые цели и задачи, направляя всю практическую деятельность человека. Сознание формируется в деятельности, чтобы, в свою очередь, влиять на эту деятельность, определяя и регулируя её»2.
В психологии сознание рассматривается как высшая психическая деятельность, как способность
человека выделять себя из окружающего мира, анализировать, прогнозировать и управлять своим
поведением.
В философии сознание рассматривается как особенность высокоорганизованной субстанции, отражающей действительность в психике человека.
5
Вопрос об отношении сознания бытия, о соотношении идеального и материального является
центральным вопросом философии. Сознание представляет собой объективную реальность, так как
преломляет объект отражения через призму жизненного опыта, социальной позиции и сформированных установок и убеждений. Субъективность — это уже неполное отражение действительности. Результатом процесса познания является знание. Сознание представляет собой познавательную деятельность, которая включает в себя разные уровни отражения действительности — от чувственного
отражения до теоретического мышления. Важной частью сознания является самосознание, т.е. осознание и оценивание человеком себя как личности.
Исследование сознания предполагает исследование не самого сознания как такового, а граничных явлений, т.е. потенциального возможного сознания. «И что бы мы ни сказали о сознании, не исчерпывает его всего, и оно никогда не есть это сознание, а всегда что-то еще. Сознание существует
для объективного наблюдателя, исследователя только на границе»3. «Всякий, кто глубоко занимается
сознанием, входит в сферу парадоксальности, к которой невозможно привыкнуть»4.
Сознание в социологии рассматривается с позиции формирования и реализации представлений и
интересов социальных групп в обществе (общественное сознание).
Сознание — форма отражения объективной действительности в психике человека. Взаимодействие всех психических функций предполагает появление у человека внутреннего отражения внешней действительности, субъективного образа объективной реальности, который оказывает влияние на
поведение человека. Деятельность человека обусловливает и предопределяет развитие его сознания.
Сознание составляет внутреннюю программу деятельности человека, а деятельность улучшает адаптацию человека к внешнему миру5. Сознание как внутренний мир чувств, образов, мыслей, идей,
представлений, переживаний способно переживать представляемое будущее и прошлое как действительное, настоящее.
Сознание влияет на поведение, определяя мысленный план действий, предвидя возможные последствия и необходимость использования новых тактик и стратегий поведения. Память, мышление,
восприятие, речь, эмоции являются составляющими сознания. Важную роль в организации внутреннего плана играет язык, посредством которого происходит вербальная коммуникация и познание
окружающего мира. Умение человека общаться с самим собой способствует развитию сознания.
Язык является формой выражения отраженной действительности и хранителем общественного опыта. «Человек имеет двойной мир, в который входит и мир образов, объектов, отношений и качеств,
которые обозначаются словами. Таким образом, слово — особая форма отражения действительности»6. В процессе познания язык накапливает (аккумулятивная функция языка) и передает знания от
поколения к поколению (гносеологическая функция языка).
Сознание может проявляться в четырех формах: орудийно-предметной, языково-речевой, кинезико-проксемической и семиотической7. В них сознание реализуется в индивидуальный, групповой и
этнический вербальный и невербальный опыт.
Факторами, оказывающими влияние на сознание, являются национальная, половая, возрастная и
социально-профессиональная принадлежность человека. Значимость каждого из этих факторов в содержательных слоях индивидуального сознания неодинакова.
Концепция модели сознания, предложенная А.Н.Леонтьевым, представляет собой деятельностный подход к анализу сознания. Согласно этой концепции анализируемый объект реального мира
рассматривается в структуре деятельности: «…сознание, как одна из способностей личности формировать и использовать ментальные образы в деятельности и общении, существует в деятельностной
форме и во внешней форме продуктов этой деятельности, т.е. в форме культурных предметов. Внешние формы существования сознания — предметная и деятельностная — доступны для внешнего
наблюдения и анализа и могут служить способом анализа ментальных образов, доступных только для
интроспекции»8. Следовательно, вербальное описание деятельности и предметной реальности позволяет исследовать сознание.
Процесс восприятия осуществляется благодаря сенсорным возможностям органов чувств человека, т.е. в сознании человека происходит «непосредственное чувственное отражение действительности», в результате чего возникает чувственная ткань образа (психический образ) отражаемого объекта
реальной действительности. Чувственная ткань представляет собой субъективное отражение мира в
сознании человека. «Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают
реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту, что, иначе говоря, именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания — как объективное «поле» и объект его деятельности»9. На формирование
6
психического образа влияют жизненные, социальные, практические связи человека с предметным
миром. Личностный смысл способствует восприятию чувственной ткани образа.
Чувственный образ и личностный смысл являются составляющими индивидуального сознания и
становятся доступными для наблюдения при помощи общественно закрепленных значений — важнейших «образующих» человеческого сознания.
«Хотя на первоначальных этапах формирования сознания значения выступают слитно с личностными смыслами, однако в этой слитности имплицитно уже содержится их несовпадение, которое
далее неизбежно приобретает и свои открытые, эксплицированные формы. Последнее и делает необходимым выделять в анализе личностный смысл в качестве еще одной образующей систему индивидуального сознания. Они-то и создают тот «утаенный», по выражению Л.С.Выготского, план сознания, который столь часто интерпретируется в психологии не как формирующийся в деятельности
субъектов, в развитии ее мотивации, а как якобы непосредственно выражающий изначально заключенные в самой природе человека внутренние движущие им силы»10.
За значениями стоят знания, т.е. значения представляют собой знания, то существенное, что
культура закрепила за знаниями. Значения «транслируют» образы родной культуры. Смысл — это
наш неповторимый опыт, отношение к многовековому опыту предыдущих поколений, который закреплен в содержании родной культуры.
Согласно концепции А.Н.Леонтьева, в процессе восприятия объекта реальной действительности
участвуют чувственная ткань образа, личностный смысл и значение: при восприятии в сознании возникает чувственная ткань образа отражаемого объекта реальной действительности, которая осмысливается (личностный смысл) и означивается при помощи общественно закрепленных знаний (значений). Значения, через них и образы сознания (чувственная ткань и личностный смысл), смогут восприниматься при условии ассоциативной связи с другим означающимся предметом (телом знака).
В.П.Зинченко предложил новую схему структуры сознания, в соответствии с которой чувственная ткань возникает в результате «биодинамической ткани действия», которая формируется на основе
динамических, темпоральных и силовых характеристик живого движения и предметного действия11.
Структура сознания состоит из двух пластов: рефлексивного и бытийного, имеющих один источник
возникновения — предметное и социальное действие. Смысл и значения относятся к рефлексивному
слою сознания, биодинамическая ткань деятельности и действия и чувственная ткань — к бытийному
слою сознания. И именно это действие («предметное» и «социальное») является тем источником, который формирует сознание.
В настоящее время исследования языкового сознания проводятся в основном в соответствии с
концепцией деятельностного подхода А.Н.Леонтьева.
Языковое сознание понимается как совокупность законов, правил языка на уровне умений, выражающихся в умении правильно выбрать и использовать языковые средства в процессе общения.
Языковое сознание характеризуется присутствием аксиологического фактора — критических установок к несоответствию принятым языковым нормам. Языковое сознание является рефлексией характерной языковой структуры в подсознании носителей языка.
А.А.Залевская считает, что необходимо четко разделять понятия «универсального» сознания и
частного по отношению к нему понятия — понятия «языкового» сознания. Определение «языкового
сознания» является, по мнению А.А.Залевской, трудной задачей из-за сложности как самого феномена, так и определения путей его исследования12.
В обществе с гомогенным языковым сознанием оценочный, критический фактор проявляется в
отношении к другим языкам или подъязыку, или к диалекту, или же к языку определенных языковых
групп. Гомогенность языкового сознания нарушается при распаде традиционной культуры, привычного уклада жизни, социальных потрясений, что приводит к появлению различных инвариантов языкового сознания. Эти инварианты, соответствуя идеалам и нормам разных социальных групп, могут
противоречить друг другу. Также на такую ситуацию могут влиять специальные сферы общения, обслуживаемые специфическими подъязыками.
А.И.Фефилов отмечает, что язык одновременно выступает как инструмент и как результат деятельности сознания. С одной стороны, язык — это «зафиксированное на различных этапах развитие
сознания и воплощенное в языковых единицах и языковых отношениях самосознание и миропонимание человека, а с другой стороны, язык — это фиксирующееся на современном этапе развития сознания и выражаемое с помощью языковых единиц и взаимоотношений самосознание и миропонимание.
Взаимодействие же воплощенных в языке мыслительных понятий, т.е. ставших языковыми мысли-
7
тельных категорий, и выражаемой с помощью языка мыслительной концептуализации субъективного
и объективного мира и создает феномен языка»13.
Н.В.Уфимцева включает в языковое сознание те знания, которые овнешняются при помощи речевых проявлений, т.е. это «сознание человека, зафиксированное с помощью языка». Язык — это социальный код, при помощи которого мы можем выразить наши мысли.
Значения являются важнейшими образующими сознания, которые «производятся обществом, но
функционируют в деятельности и сознании конкретного индивида, мы можем искать особенности
мироощущения и самооценки представителя той или иной культуры… Языковое сознание не может
быть объектом анализа в момент протекания процессов, реализующих его, оно может быть объектом
анализа только в своих превращенных, отчужденных от субъекта сознания формах (культурных
предметах и квазипредметах). Мы рассматриваем язык и сознание как два соотносящихся вида рефлексивного бытия человека»14.
Языковое сознание, таким образом, является проявлением отражения действительности в сознании человека и представляет собой языковую действительность.
Ф.Тарасов подчеркивает, что язык участвует в формировании сознания, обобщая образы сознания, возникающие в деятельности. Языковое сознание — это «совокупность образов сознания, формируемых и овнешняемых при помощи языковых средств — слов, свободных и устойчивых словосочетаний, предложений, текстов и ассоциативных полей»15.
Язык обеспечивает взаимодействие человека и внешнего мира. Действительность отражается в
сознании. Сознание, отражая действительность, оперирует не только знаниями, но и убеждениями,
оценками. В сознании, таким образом, формируется картина мира, которая оказывает влияние на поведение человека, предопределяя его коммуникативное поведение. Языковое сознание является проявлением отражения действительности в сознании человека и представляет собой языковую действительность. Языковое сознание проявляется в речевом поведении, которое реализуется в коммуникативной ситуации. Образы сознания, ассоциируемые со словами, дают возможность понять представления коммуникантов об окружающей действительности.
Список литературы
1. Гершунский Б.С. Менталитет и образование: Учеб. пособие для студентов. — М.: Ин-т практ. психол., 1996. — С. 52.
2. Психологический словарь. / Под ред. В.П.Зинченко, Б.Г.Мещерякова. 2-е изд., перераб. и доп.— М.: Педагогика-Пресс,
1996. — С. 361, 362.
3. Мамардашвили М.К. Парадоксы сознания // Тайны сознательного и бессознательного: Хрестоматия / Сост. К.В.Сельченок. — Мн.: Харвест, 1998. — С. 17.
4. Там же. — С. 30.
5. Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. О месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материального мира. —
М.: АН СССР, 1957. — 328 с.
6. Лурия А.Р. Язык и сознание. — М., 1979. — С. 37.
7. Сорокин Ю.А. Формы сознания и его многослойность // Языковое сознание: Тез. IX Всесоюз. симп. по психол. и теории
коммуникации. — М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1988.
8. Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность. — М., 1975. — С. 10.
9. Там же. — С. 91.
10. Там же. — С. 111.
11. Зинченко В.П. Миры сознания и структуры сознания // Вопросы психологии. — 1991. — № 2.
12. Залевская А.А. Слово как опорный элемент сознания // Языковое сознание: Тез. IX Всесоюз. симп. по психол. и теории
коммуникации. — М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1988. — С. 68–69.
13. Фефилов А.И. Язык как результат и как средство деятельности сознания // Языковое сознание: Тез. IX Всесоюз. симп.
по психол. и теории коммуникации. — М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1988. — С. 183–184.
14. Уфимцева Н.В. Русские глазами русских. // Язык — система. Язык — текст. Язык — способность. — М., 1995. — С. 243.
15. Тарасов Е.Ф. Актуальные проблемы анализа языкового сознания // Языковое сознание и образ мира. — М.: Ин-т языкознания РАН, 2000. — С. 24–32.
8
УДК 811,161.1´367.335.2
К.К.Окушева
Восточно-Казахстанский государственный технический университет им. Д.Серикбаева, Усть-Каменогорск
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ РЕФЛЕКСИИ
Мақалада «рефлексия» ұғымының философиялық, логикалық және психологиялық аспектілерінде талдануы көрсетіліп, рефлексияның ақпараттағы тіл арқылы көрінуін түсіндіру құрылымы көлемінде айқындау әрекеті жасалады.
The conception of the reflection is analyzed in given article in the philosophical, logical and psychological aspects. In this article is also made a try to clarify the demonstration of the reflection in the
language above the information within the explanatory construction.
Вопрос о рефлексии является в настоящее время одним из актуальных в различных областях
знаний — в философии, психологии, лингвистике. Это обстоятельство объясняется тем, что в современном массовом сознании рефлексии придается ведущее значение в решении сложных задач различного конкретного содержания: проводится установка на сознательное применение рефлексии в
массовой деятельности, на распространение рефлексивного стиля мышления в современном обществе, на основе целостного комплексного знания о механизмах и процессах рефлексии. Таким образом, рефлексия сейчас стала методологически значимым научным понятием.
Рефлексия с позиции формальной логики, философии и современной методологии — явление
сложное и неоднозначное. Как считает В.М.Розин, с формально-логической точки зрения рефлексия
задается таким образом, что получается антиномия — новое, рефлексивно выделяемое содержание
извлекается из старого содержания: «С этой антиномией тесно связана идея о том, что рефлексия
принадлежит тому же целому, которое она рефлектирует (разуму, душе). С одной стороны, рефлексия есть деятельный механизм изменения, с другой — принадлежит самому изменяемому объекту»1.
Этот, казалось бы, парадокс разрешается в двояком представлении о рефлексии:
1) как о процессе, совпадающем с деятельностью самосознания;
2) как об источнике (механизме) развития ее (рефлексии) структур — знаний, понятий.
Внимание к рефлексии в философии связано с постоянным освобождением философской мысли
от постулата, выдвинутого античной философией (в частности, Аристотелем), о разуме как о божестве и едином — самом первом — начале бытия. На смену этому постулату приходит взгляд о разуме, целиком относящемся к человеку и трактуемом как способность души человека, формируется
представление о личности человека — социальный институт личности как «система культурных и
правовых норм, правил и обычаев, закрепляющая самостоятельное поведение человека в обществе,
его роли и функции, преимущественную ориентацию на других людей (и лишь во вторую очередь на
бога и церковь). В психологическом плане все эти моменты обеспечиваются особой организацией
поведения и сознания человека, т.е. собственно «личностью»2. Таким образом, личность и рефлексия
оказываются неразрывными понятиями: универсуму личности в плане реальности «я» приписывается
особая способность — рефлексия.
Если говорить о понимании рефлексии в современной психологии («рефлексия есть идеальное
отражение самого себя»3), то, как отмечает В.М.Розин, на которого мы ссылались выше, «рефлексия
в психологии, как и в других науках, осознается неадекватно: она трактуется как полноценный механизм, позволяющий целенаправленно и контролируемо влиять на рефлектируемый объект, в то время
как это — всего лишь средство воздействия на этот объект, результаты которого достаточно непосредственны и не гарантированы»4. Учитывая это, автор пытается ввести понятие «продуктивной рефлексии», под которым понимается рефлексия, оснащенная средствами и пониманием того, чем она
является, т.е. это ситуация, когда исследователь не только осуществляет, но рефлексирует саму рефлексию — видит ее цели, структурирует ее, знает методологию самой рефлексии.
Таким образом, продуктивная рефлексия — это не просто осознание фактов действительности,
но осознание того, как это делается (в методологическом аспекте) — видение рефлексии «со стороны», умение реконструировать контекст рефлексии. Это подход к рефлексии как к психической реальности, связанной с познанием и воображением и направленной на распространение рефлексивного стиля мышления в современном обществе, для чего и необходимо знание механизмов и процессов
рефлексии.
9
Как видим, важным аспектом рефлексии является ее личностный характер: «рефлексия не может
быть не личностной, а личность без рефлексии теряет свое предназначение», — пишет Г.Н.Солнцева,
которая рассматривает рефлексию как феномен сознания (именно наличием рефлексии человек отличается от животного). Регуляция человеческой деятельности обеспечивается сознанием как функцией
отражения себя посредством взаимодействия с другими людьми и рефлексией как способностью к
такому отражению. Собственно говоря, человеческое поведение определяется результатом трансформации первичного образа в систему «вторичного» отражения в сознании5. По отношению к сознанию рефлексия — тип связи бытия (социологический аспект); системное качество предметнологических отношений, преобразующее инерцию отражения в динамику целеполагания (гносеологический аспект), способ организации внутреннего опыта, обособляющий сферу идеального отражения
(психологический аспект). Сознание и рефлексия диалектически тождественны: они совпадают по
своим генетическим источникам, но различаются как деятельность и ее структура»6.
Важным аспектом в теории рефлексии является вопрос о связи рефлексии и творчества как процесса генерирования не просто новой, но, что существенно важнее, — нетривиальной информации»7.
Рефлексия с точки зрения психологии предстает в качестве одного из компонентов мышления как системы иерархически взаимодействующих уровней (личностного, рефлексивного, предметного и операционального), при этом предметно-операциональное развитие познавательной деятельности регулируется рефлексивно-личностными параметрами. Продуктивность мыслительного процесса зависит от его
осознанности, субъектом же осознания является личность в целом, «рефлексирующая не только над
совершаемой деятельностью, но в связи с ней и над своей индивидуальностью, своим «я»8.
Если говорить о связи рефлексии и творчества, то по мнению психологов основная функция рефлексии в творческом процессе связывается с осознанностью средств решения и их поиском в процессе мышления. Для творческого решения проблем субъект должен владеть принципами и приемами рефлексивного мышления. Неотъемлемой частью творческого (научного) процесса является
освоение научного (научно-технического) текста, а поскольку рефлексия является одной из наиболее
существенных имманентных особенностей организации знаний, всякого действительного познания и
творческих процессов, то ее роль освоения реципиентом текста достаточно велика: именно рефлексия, связывая опыт знания и мыследействования реципиента с текстовыми ситуациями, обеспечивает
движение мысли от языка к действительности, выводит мышление реципиента текста за пределы
наличного знания и, таким образом, становится механизмом его развития. По существу, творческие
процессы выступают в виде различных форм рефлексии реципиента над научным текстом — понимания, переосмысления, додумывания, активного мышления, решения задач и проблем, корректировка деятельности проблематизации9.
Отсюда вытекает проблема практического аспекта рефлексии: реализации рефлектирующей
мыследеятельности реципиента в процессе языкового оформления (создания оптимальной языковой
формы) специального (научного) текста. Роль формы научно-технического текста трудно переоценить — в аспекте практически ориентированной рефлексии научный текст должен быть рефлексивно-воздействующим (в соответствии с рефлексивно-воздействующей функцией языка), когда форма
становится средством «динамического становления смысла» (В.В.Виноградов), когда используются
языковые средства и приемы, способствующие активизации рефлексии реципиента, его глубокому
проникновению в содержание текста.
Изучение рефлексии с позиции психологии предполагает выделение типов рефлексии в разных
параметрах. Поскольку рефлексия связывается со способностью субъекта рассматривать самого себя
в качестве объекта изучения, то в зависимости от проявления личности как объекта рефлексии различают:
 интеллектуальную рефлексию, направленную на осознание и осмысление форм и предпосылок
человеческого мышления и познания;
 психологическую рефлексию, связанную с самопознанием субъекта, с анализом им своих
внутренних психических актов и состояний;
 феноменологическую рефлексию — как универсальный способ анализа самопознания;
 экзистенциальную рефлексию, нацеленную на выяснение условий и факторов бытия субъекта10.
Важным с точки зрения изучения рефлексии как феномена является параметр целеполагания в
рефлексивном процессе. Целью рефлексии может быть:
 получение информации (гностический вид);
 передача информации (информирующий вид);
 физическое воздействие (аффективный вид)11.
10
Наконец, весьма важным для нашего анализа рефлексивной области языка является выделение
двух типов интеллектуальной рефлексии: элементарной, направленной на анализ обыденного знания,
и научной, направленной на анализ теоретического знания.
Таким образом, протекание различных процессов интеллектуальной деятельности человека,
проявляющихся в его речевой деятельности, неразрывно связано с рефлексивной деятельностью.
Значимость рефлексивной деятельности определяется тем, что, будучи компонентом психологической структуры человека, рефлексия является основой развития и изменения человека — именно она
осуществляет обратную связь в жизнедеятельности человека10.
Как уже отмечалось, в общем виде личностная рефлексия понимается как «отношение мышления к самому себе, направленность его на самого себя, посредством чего выявляются и описываются
уже существующие компоненты или формируются новые», она «своего рода самонаблюдение, средство самоконтроля и саморазвития мышления»13.
Итак, рефлексия как психологический процесс осознания связывает человека как личность с миром, включающим его самого, и язык в этом смысле выступает в качестве «оружия» рефлексии, проявляющей себя в дискурсе. Это отмечает философ П.Рикёр, поставивший проблему статуса человека
в философии и считавший дискурс неотрывным от рефлексии14. Дискурс, по мнению П.Рикёра, возникает в том или ином пространстве рефлексии, которое «открывается нашими разнообразными высказываниями о мире, о себе и о других людях». Говоря о том, что «рефлексивность свойственна всякому дискурсу, П.Рикёр выводит рефлексию в сферу языка, а следовательно, лингвистики14. Не считая рефлексию, распространяемую на дискурс (в частности философский), спонтанной, автор сосредоточивает внимание на понятии «личность» — «я» в лингвистическом аспекте, т.е. как личное местоимение, связанное с «психическими предикатами», которые, как мы уже установили, являются
непосредственными выразителями рефлексии над информацией, заключенной в высказывании (предложении), также представляющем собой продукт рефлексии над миром.
Язык обладает средствами (операторами) индивидуализации, в число которых входят и личные
местоимения. Благодаря языковым операторам индивидуализации можно выделить одну, отдельную
личность, отличая ее от всех остальных. Еще одним свойством языка, связанным с идентификацией
(индивидуализацией) в референциальном аспекте, является представление языком любой конкретности, относящейся либо к классу тел, либо к классу личностей. Тела и личности — и только они —
являются фундаментальными конкретностями в картине мира, отраженной в речевой деятельности.
Именно психические предикаты приложимые только к личностям, отличают личности от тел (физические предикаты являются общими для тел и личностей), при этом психические предикаты имеют
одно и то же значение в приложении к самому себе («само-приписывании») или к другому («иноприписывании»).
Отнесение языком личностей к фундаментальным конкретностям дает возможность на уровне
прагматики приписать логический статус третьему грамматическому лицу, т.е. статус лица как личности (как Я), когда 3 лицо выступает (обычно в художественной литературе) в роли протагониста:
«Структура языка такова, что и 3 лицу, о котором мы говорим, — мы можем приписать ту же самую
способность обозначать себя как того, кто говорит, и обозначать своего адресата. Сплошь и рядом
такой перенос осуществляется путем цитации. «Он полагает…», «она считает…» — означает, что
какая-то личность говорит в своем сердце: «Я думаю, что…» и обязательно с кавычками … Строго говоря, третье лицо — в грамматическом смысле — не является личностью, если отсутствует такой перенос самообозначения того, кто говорит и произносит «Я», на ту личность, о которой мы ведем речь.
Благодаря этому переносу семантика «он/она» как бы получает прививку от прагматики «я — ты»15.
В аспекте рефлексии, связанной, таким образом, с «я — личностью» в семантико-прагматическом аспекте, П.Рикёр поднимает, на наш взгляд, важный вопрос, который в философском аспекте
выглядит, с его точки зрения, парадоксом и который получает дальнейшее развитие на лингвистической почве, о чем речь пойдет далее. Философский парадокс П.Рикёр видит в попытке приписать «я»
используемому, т.е. обозначающему мое неповторимое мировосприятие, — эпистемологический статус. Суть парадокса выражается в том лингвистическом аспекте рефлексии, что Ego как центр единичной перспективы мировосприятия задает границы мира, само не являясь частью его содержания, поскольку Ego говорящего не принадлежит к области содержания его высказывания. Это значит, что «я» говорящего не событие: нельзя сказать, что оно случается или происходит. «В этом понимании нам дан простой факт: мое тело как тело среди других тел — только фрагмент объективного
мира, но как тело собственное, мне принадлежащее, оно разделяет с Ego его статус перспективной
точки отсчета, задающей границы мировосприятия»16. Существенное состоит в том, что двойная за-
11
висимость моего тела — от событийного мира и от «я» отражается «в языковых процедурах, связывающих личность как то, о чем мы говорим, и как «я», данное имплицитно благодаря рефлексивным
свойствам речевых актов»16.
Признание дискурсивной рефлексии, выводящее рефлексию как философскую сущность в область языка с его категориями, дает возможность очертить то языковое пространство, в котором рефлексия как деятельность сознания находит проявление в виде определенных языковых средств.
Языковое выражение рефлексии связано прежде всего с фигурой говорящего и его отношением к информации, являющейся в свою очередь, результатом рефлексии над миром (именно в этот формат
включается изъяснительная конструкция со своей двуxчастной структурой, хотя, как мы покажем
далее, она не исчерпывает всех возможностей выражения рефлексии).
Философский парадокс П.Рикёра, о котором шла речь выше («Ego как центр единичной перспективы мировосприятия задает границы мира, само не являясь частью его содержания»), послужил прецедентом для исследования представления рефлексии в категориях языка и выявления в результате типов «языковой рефлексии». Такое направление изучения рефлексии получило воплощение
в работах Т.А.Майсак и С.Г.Татевосова. «Парадокс Рикёра» авторы называют «ограничением рефлексии» в том случае, когда в качестве объекта рефлексии индивид предстает самому себе, т.е. говорящий и субъект речи — один и тот же индивид. Как в пространстве рефлексии размещается сама
рефлексия, что сознание может сказать о самом себе? Вот те вопросы, связанные с парадоксом ограничения рефлексии, на которые пытаются ответить исследователи в параметрах уже не метафизики, а
лингвистики17.
Языковым основанием для рассуждений и выводов на обозначенную тему стал анализ предложений (высказываний), в которых, кроме обозначения ситуации в модально-временных параметрах и
с субъектом действия, совпадающим с говорящим, имеет место и «некоторая дополнительная информация»:
(1) «Я вчера сломал забор соседнего дома»,
(2) Помню, я вчера сломал забор соседнего дома,
(3) Знаю: я вчера сломал забор соседнего дома,
(4) Думаю, я вчера сломал забор соседнего дома,
(5) Может быть, я вчера сломал забор соседнего дома,
(6) Должно быть, я вчера сломал забор соседнего дома,
(7) Я вижу, я вчера сломал забор соседнего дома,
(8) Я слышал, я вчера сломал забор соседнего дома,
(9) Говорят, я вчера сломал забор соседнего дома,
(10) Оказывается, я вчера сломал забор соседнего дома.
Приведенный выше материал позволяет сделать следующие выводы:
1) подавляющее большинство предложений (2, 3, 4, 7, 8, 9, 10) представляют собой изъяснительные конструкции бессоюзного типа (3) — истинное бессоюзное предложение, (2), (4), (7), (8), (9),
(10) — бессоюзный вариант сложноподчиненного изъяснительного предложения18;
2) «дополнительная информация», которую несут информационные лексемы (помню, знаю, думаю, вижу, слышал, говорят, оказывается) как элементы, конституирующие изъяснительную конструкцию в форме сложного предложения с отношениями детерминации, есть не что иное как рефлексия над информацией о событии, и в русском языке она получает выражение в специальных лексических элементах — информационных лексемах, которые получают синтаксический статус;
3) кроме информационных лексем, рефлексию (в ее особом виде) над информацией-событием
могут выражать определенные группы вводных компонентов: может быть, должно быть (включенные в приведенные выше предложения); возможны и другие вводные компоненты (возможно,
вероятно, очевидно).
Если лексические элементы, которые содержат «дополнительную» (модальную) информацию по
отношению к основной — сообщении о событии (ситуации) — назвать рефлексивами, то можно сказать, что понятие рефлексива, выделяемого на модально-семантическом уровне, шире, чем понятие
информационной лексемы как конструктивного элемента изъяснительной конструкции.
Те выводы, к которым приходят Т.А.Майсак и С.Г.Татевосев, анализируя вышеупомянутые
предложения, интересуют нас применительно к изъяснительным конструкциям русского языка, хотя
авторами решаются задачи более масштабного характера, распространяемые на другие языки, а
именно те, в которых рефлексия находит грамматическое (а не лексическое) представление и выражается в категориях эпистемической модальности, эвиденциальности, адмиратива19.
12
В случаях, когда «в качестве объекта рефлексии индивид предстает самому себе», т.е. применительно к изъяснительным конструкциям, когда «в качестве объекта рефлексии выступает «я»говорящий как производитель действия, авторы обнаруживают и представляют явление, которое они
называют «эффектом потери контроля» над рефлексией, объектом которой является сам говорящий,
т.е. над самим собой в определенной ситуации (в философии — парадокс ограничения рефлексии). В
лингвистическом аспекте это явление рассматривается как некое семантическое ограничение, касающееся слов, несущих «дополнительную информацию» о ситуации (в нашей терминологии информационных лексем — рефлексивов). Эффект потери контроля (по отношению к собственным действиям), с точки зрения авторов, возможен только при условии, если в момент произнесения высказывания говорящий не имеет оснований утверждать, что он участвовал в описываемой ситуации Р и
при этом полностью сознавал происходящее19. Это происходит в тех случаях, когда:
а) говорящий узнает о ситуации, в которой он сам участвовал от третьего лица (Говорят, я вчера
сломал забор …, Я слышал, я вчера сломал забор …);
б) знание о ситуации вступает в противоречие с прочими знаниями или ожиданиями говорящего
(Оказывается, я вчера сломал забор …);
в) говорящий не осознал себя по каким-либо причинам участником ситуации в момент совершения действия, а обнаружил это позже (Я вижу, что я вчера сломал забор.);
г) говорящий только предполагает с разной степенью уверенности, что описываемая ситуация,
каузатором которой является он сам, имела место (Может быть, я вчера сломал забор. Должно
быть, я вчера сломал забор. Думаю, я вчера сломал забор.).
Во всех перечисленных выше случаях (а–г), как считают авторы, имеет место эффект ограничения рефлексии, или потери контроля, когда говорящий не может ответственно заявить, что воспринимал ситуацию в момент произнесения высказывания.
Решая вопрос об эффекте потери контроля в процессе рефлексии как семантическом ограничении в предикациях с первым лицом и выявляя те эпистемические, грамматические категории (в некоторых языках), которые сочетаются с эффектом потери контроля, а именно категории эвиденциальности, адмиратива и эпистемической модальности, Т.А.Майсак и С.Г.Татевосов в конечном счете
решают в лингвистическом аспекте философский вопрос: как в пространстве рефлексии размещается
сама рефлексия, что происходит, когда в качестве объекта рефлексии индивид предстоит самому себе, т.е. как обстоит дело с говорящим — участником ситуации, обозначенным местоимением первого
лица единственного числа? Вывод, к которому приходят авторы, весьма интересен и позволяет наметить новую сферу изучения рефлексивов (информационных лексем) русского языка как конституентов изъяснительной конструкции. Вывод таков: «Мы можем утверждать, что этот индивид (участник
ситуации, обозначенный местоимением первого лица единственного числа. — К.К.) — не говорящий,
что это другое сознание, внешнее по отношению к высказывающемуся Ego в той же степени, как и
все остальное сущее … Представление об индивиде, который называется словом «я», составляется
лишь в результате рефлексии, и, что самое существенное, это представление такое же, как представление о любом другом индивиде. Поэтому требуется акт приобретения опыта о себе, как о другом»20.
Таким образом: 1) рефлексия может быть представлена в двух типах, которые могут быть условно обозначены как контролируемая рефлексия ((эпистемические лексемы знать, помнить и т.п.) и
неконтролируемая рефлексия (эпистемические лексемы думать, полагать, видеть, слышать, несомненно, очевидно, оказывается и т.п.); 2) неконтролируемая рефлексия — это событие, которое происходит, а именно: «говорящий всякий раз вступает в некоторое новое отношение с сущим, «я» дискурса функционирует в этом случае отдельно от Ego — как третье лицо, как другой»; 3) контролируемую рефлексию нельзя назвать событием, которое происходит (думается, это некая логическая пропозиция) — «нельзя сказать, что в отношениях Ego и сущего что-то меняется … Ego хранит в себе
сущее, каким оно его однажды познало»; 4) концептуально представленная информация о типах рефлексии, относящаяся к частному случаю изображения ситуации (когда ее участник обозначен первым лицом единственного числа), успешно может быть использована в теории русского языка (и, таким образом, получить дальнейшее развитие) применительно к любым ситуациям, поскольку рефлексия получает выражение в русском языке не в высказывании о ситуации, а вне высказывания — в
специальных лексемах, которые мы назвали рефлексивами.
Таким образом, как считает П.Рикёр, рефлексивность свойственна любому дискурсу14, а с другой
стороны, как уже было показано, язык располагает специальными средствами, закрепляющими рефлексивную деятельность человека; вопрос рефлексии находится не только в сфере компетенции фи-
13
лософии (когда предметом философии является человек) и психологии21, 22, но и оказывается в сфере
лингвистики23. Анализ языкового выражения рефлексии, и именно в том ее виде, который являет изъяснительная конструкция, делает необходимым изучение понятия рефлексии в философском, логическом и психологическом аспектах, поскольку «… сам термин «рефлексия» и связанные с ним научные представления используются философами, психологами и логиками, тогда как представители
других областей прибегают к демонстрациям примеров с рефлексивными процессами, обычно даже
без соответствующей терминологии»13.
Список литературы
1. Розин В.М. Понятие рефлексии в философии и современной методологии // Рефлексивное управление: Междунар. симпозиум / Под ред. В.Е.Лепского. — М.: Ин-т психол. РАН, 2000. — С. 69.
2. Там же. — С. 71.
3. Семечкин Н.И. Рефлексия в становлении общечеловеческого сознания // Рефлексивные процессы и творчество: Тез.
докл. и сообщ. Всесоюз. конф. — Новосибирск, 1990. — Ч. 1. — С. 237.
4. Розин В.М. Указ. раб. — С. 73.
5. Солнцева Г.Н. Рефлексия и сознание как специфические механизмы человеческой активности // Рефлексивное управление: Междунар. симпозикм / Под ред. В.Е.Лепского. — М.: Ин-т психол. РАН, 2000. — С. 80–81.
6. Ветошкина Т.А. К вопросу о методологических аспектах творчества // Рефлексивные процессы и творчество: Тез. докл.
и сообщ. Всесоюз. конф. — Новосибирск, 1990. — Ч. 1. — С. 40.
7. Коган В.З. Творчество в зеркале информологии // Рефлексивные процессы и творчество: Тез. докл. и сообщ. … —
С. 55.
8. Морева Л.М., Морохоева З.П. Диалектика интеллектуального и эмоционального в рефлексивных процессах и творчество // Рефлексивные процессы и творчество: Тез. докл. и сообщ. … — С. 41.
9. Карманова З.Я. Текст-рефлексия-творчество // Рефлексивные процессы и творчество: Тез. докл. и сообщ. … — С. 127.
10. Бургин М.С. Системная организация рефлексии // Рефлексия, образование и интеллектуальные инновации // Рефлексивные процессы и творчество: Материалы 2-й Всерос. конф. — Новосибирск, 1995. — С. 220.
11. Там же. — С. 221.
12. Шаров А.С. Рефлексия в развитии личности человека // Рефлексия, образование и интеллектуальные инновации… —
С. 226.
13. Ладенко И.С.Феномен рефлексивного стиля мышления и генетическая логика // Рефлексия, образование и интеллектуальные инновации… — С. 8, 9.
14. Рикёр П. Человек как предмет философии // ВФ. — 1989. — № 2. — С. 41.
15. Там же. — С. 41–43.
16. Там же. — С. 44.
17. Майсак Т.А., Татевосов С.Г. Пространство говорящего в категориях грамматики, или Чего нельзя сказать о себе самом
// ВЯ. — 2000. — № 5. — С. 68.
18. Чайковская Н.Н. Бессоюзное изъяснительное предложение. — Алма-Ата: Наука, 1988.
19. Майсак Т.А., Татевосов С.Г. Указ. раб. — С. 69–71.
20. Там же. — С. 79.
21. Рефлексивные процессы и творчество: Тез. докл. и сообщ. …; Рефлексия, образование и интеллектуальные инновации…
22. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. Гл. 8: Рефлексивная психолингвистика. — М.: Смысл, 1999. — С. 154.
23. Майсак Т.А., Татевосов С.Г. Указ. раб.
14
УДК 81′
З.Ж.Аманбаева
Западно-Казахстанский институт языков и менеджмента «Евразия», Уральск
ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ЭМОТИВНО-ЭКСПРЕССИВНЫХ
ПУНКТУАЦИОННЫХ ПРИЕМОВ, ИСПОЛЬЗУЕМЫХ
В КАЗАХСКОМ ГАЗЕТНОМ ТЕКСТЕ
Мақалада қазақ газеттерінде жиі кездесетін эмотивті-экспрессивті тыныс белгілерінің
прагматикалық аспектісі қарастырылған. Эмотивті-пунктуациялық комплекстер [?!], [!..],
[?..] қазақ газет мәтіндерінің эмотивтік мәнін не күрделендіру немесе күшейту үшін қолданылатыны анықталған.
Pragmatic aspects of expressive punctuation complexes are presented in this paper. Expressive punctuation complexes are subdivided into 2 parts: a) the complexes based on the complication of emotional aspects of utterance [?!], [?..], [!..] b) the complexes based on the force of emotional aspects
of utterance [!!!], [???], [??]. The language facilities and the style of punctuation marks are illustrated by a number of examples.
Экспрессивная пунктуация выступает в тексте как средство прагматики, которое способствует, с
одной стороны, проявлению позиций самого автора, его интерпретаций, эмоций и оценок, а с другой, — обнаруживая речевую стратегию автора, становится одним из средств речевого воздействия
на читателя. В понятие экспрессивной пунктуации входит целый ряд особых явлений, которые могут
быть рассмотрены как экспрессивные пунктуационные приемы1.
Сам термин «прием», соответственно, указывает на противопоставленность этого явления нормативному использованию пунктуационных средств в письменном тексте. Нормативное (в отличие от
экспрессивного) употребление пунктуационных средств полностью обусловлено системой и базируется
на координации системно-структурных свойств знака препинания и пунктуационной ситуации.
Нормативное употребление пунктуационного знака зачастую носит автоматизированный характер (в сочетании с «режимом бессознательного контроля»2), а прием — это такое «использование
языковых средств, которое привлекает внимание само по себе и воспринимается как необычное, лишенное автоматизма»3. Понимаемая таким образом актуализация лежит в основе всякого экспрессивного пунктуационного приема.
Итак, в качестве экспрессивных пунктуационных приемов могут быть квалифицированы способы создания экспрессии в письменном (печатном) тексте с помощью знаков препинания, пунктуационных комплексов и схем, достаточно широко применяемые рядом авторов в произведениях различных жанров и творческих направлений современной художественной прозы и публицистики.
Экспрессивные пунктуационные приемы — это явление, отражающее современный художественный, публицистический пунктуационно-речевой узус. При этом прием выступает как более или
менее осознаваемый способ целенаправленного применения знака препинания или пунктуационной
схемы с целью воздействия на читателя. К данным приемам прибегают, когда говорящему (пишущему) важно произвести эмоциональное воздействие, важно заинтересовать слушателя (читателя).
Можно говорить о том, что автор сознательно стремится к определенному прагматическому эффекту.
В основе механизма создания экспрессивных пунктуационных приемов лежит употребление
знака препинания в несвойственной (как бы не в своей) позиции. Некоординация позиционных
свойств знака препинания и текста не является ошибкой в экспрессивном типе текста (художественная проза и публицистика), так как соответствует цели приема созданию экспрессии в (кон) тексте.
Напротив, действие приемов экспрессивной пунктуации совпадает с формированием актуализирующего типа художественной прозы, строящегося на нарушении «синтагматической цепочки»4. Поэтому экспрессивные пунктуационные приемы не нуждаются в кодификации, хотя некоторые из них
опережены в современных правилах. В частности, подробно описано экспрессивное расчленение вопросительных и восклицательных предложений с однородными членами при помощи вопросительного и восклицательного знаков5.
Прием определяется в стилистике как «преднамеренный способ использования определенных
языковых средств в целях достижения выразительного (экспрессивного) эффекта»6. Такое определение дает основание выделить три взаимосвязанных аспекта, проявляющихся в процессе функционирования приема в речевом акте: мотивационный, аспекты реализации и прагматики. Прием мотиви-
15
рован преднамеренностью, направленной на достижение выразительного (экспрессивного) эффекта.
С позиции аспекта реализации прием — это определенный способ использования языковых единиц;
экспрессивный прием в аспекте прагматики обнаруживает определенный результат, проявляющийся
в перлокутивном воздействии на читателя7.
Любой стилистический прием, в том числе и пунктуационный, является возможным способом
организации речевого акта, в котором реализуется, с одной стороны, фактор прагматического воздействия, а с другой — фактор адекватного восприятия и понимания текста как неотъемлемые атрибуты
речевого общения.
Приемы можно определить как «динамическое целое, элементы которого располагаются не в
пассивной последовательности, они как бы взаимно отталкиваются, притягиваются, высвечивают
друг друга, создавая тем самым внутреннее напряжение в тексте, формируя его в экспрессивность»8.
Благодаря определенным условиям речевой реализации и организуя пунктуационные знаки, экспрессивные приемы оказываются ярким средством создания речевой экспрессии. Считается, что в
основе экспрессивного приема лежит контраст, когда экспрессивный эффект создает нечто отклоняющееся от нормы и противопоставленное норме9, когда происходит борьба между стандартом и антистандартом10.
При функционировании эмотивных пунктуационных знаков наблюдается удвоение/утроение
или взаимодействие с другим пунктуационным знаком, что также указывает на ненормированное
употребление эмотивных знаков.
В данной статье делается попытка раскрыть прагматический эффект эмотивно-пунктуационных
приемов, который отражает смысловое усиление или усложнение эмотивного аспекта газетного высказывания на казахском языке.
Эмотивные пунктуационные приемы разделяются на две подгруппы:
1) основанные на пунктуационных комплексах, отражающих усложнение эмоционального аспекта высказывания: [?!], [!.. ], [?.. ];
2) связанные с комплексами знаков, отражающих усиление эмоционального аспекта высказывания: [!!!], [??].
Вопросительный и восклицательный знаки могут сочетаться либо друг с другом, либо с многоточием. При сочетании вопросительного и восклицательного знаков (последовательность соблюдается именно такая: ? !) происходит объединение двух интонационных типов: вопрос, заключенный в
предложении, приобретает эмоциональную окраску, передающую разные оттенки чувств: угрозу,
удивление, одобрение, неприятие чего-либо и т.д.11, например:
1. 1995 жылғы Конституция жобасымен кім танысып шығыпты?! Билік біздікі! Ақышақ қылып, «халықтың 90 пайызы келіп, Конституция жобасын жақтап дауыс берді» деп соқты. Осы
дұрыс па, енді?! (Жас Алаш, 25 қараша, 2004 ж.).
2. Иә, сіз айттыңыз, біз айттық, бәрі айтты. Тыңдар кұлақ бар ма?! Тәуелсіз елдегі тәуелді халықтың құқығын кім қорғайды?! Билік пе, биліктің партиясы ма?! (Жас Алаш, 30 қазан, 2004 ж.).
В этих контекстах прямой оттенок «недоумения» осложняется благодаря восклицательному знаку оттенком «негодования»: т.е. Почему же власти считают, что за проект Конституции в 1995 г.
проголосовали 90 % населения нашей страны? Кто же будет защищать права народа: власть или ее
партия? Возникает сложная комбинация экспрессивных оттенков, отражающая взаимодействие логических смыслов с эмотивными. Логический оттенок «недоумения» органично взаимодействует с
эмотивной коннотацией, т.е. со значением «негодования», отражая сложный экспрессивно-смысловой план не только вопросительного знака, но и самого высказывания текста. Восклицательный знак
добавляет к этим значениям эмотивный оттенок «недовольства», «досады», «негодования».
Особенно наглядно функции прямого вопроса, окрашенного эмотивно, проявляются в контексте,
где наряду с вопросом содержится и ответ:
— Сіз Алматы қаласының атын атаңыз, Ораз Жандосовтың қойғаны жөнінде білетін бе
едіңіз?
— Неге білмеймін?! Білемін. (Жас Алаш, 2 қыркүйек, 2004 ж.).
В контексте экспрессивный вопрос содержит дополнительный оттенок «недоумения» с оттенком
«утверждение». Восклицательный знак кодирует эмоциональную оценку «удивления», т.е. Почему
же я не знаю? Знаю, конечно. Однако экспрессивный вопрос может осложняться и контрарным эмотивным отношением «восторга», «одобрения»:
Мұндайда ақылдарыңнан айналайын деп іштей риза болып отырамыз. Әке-шеше үшін осыдан
артық қуаныш бола қояр ма екен?! (Егемен Қазақстан, 30 қараша, 2004 ж.).
16
Здесь комбинация вопросительно-восклицательных знаков выражает эмоциональную окраску
радости, выражающую оттенки чувств: восторга, восхищения и гордости за своих детей.
В следующем примере:
Ал, ұлтымыздың алтын тірегі — отбасы күнін неге тойламасқа?! Әрі бұл ерлі-зайыптыларды
сыйластыққа тәрбиелемей ме? Жыл он екі айдың бір күні отбасын қадірлейтін, кұрметтейтін атаулы тарихи күн саналса, несі артық?! (Егемен Қазақстан, 4 желтоқсан, 2004 ж.) экспрессивный вопрос содержит дополнительный логический оттенок «предположения» с оттенком «утверждения».
Восклицательный знак передает эмоциональную оценку «одобрения». Кроме того, восклицательный
знак проецирует подтекст: Было бы неплохо, если бы мы отмечали день семьи один раз в год.
В результате функционирования пунктуационного комплекса возникает сложный эмоциональный план высказывания.
Для языка газетной публицистики характерно употребление экспрессивно окрашенных риторических вопросов:
1) Біз — болашақ жастар осындай әділетсіздіктерге қалай төзбекпіз?! Өмірбақи әділетсіз
қоғамда өмір сүрмекпіз бе?! Жақында өткен сайлау әділетсіздіктің бір көрінісі ғой. Егер осылай болатын болса, «таңдау өз еркіңде» деп жар салудың кажеті қанша еді?!... Әділетсіздік қашанға
дейін үстемдік құрады?! (Жас Алаш, 30 қазан, 2004 ж.).
2) Бұл не деген бассыздық?! Таңның атысы, күннің батысы біреудің баласының артында
жүретін мұғалімдердің аз-маз жалақысын неге бұлдаймыз?! Олардың адал еңбек, табан ақы,
маңдай термен тауып жатқан ақшасын иемденуге кімнің қандай қақысы бар?! Жеріміздің ұшантеңіз байлығы емес пе бізді асырап отырған?! (Жас Алаш, 7 қыркүйек, 2004 ж.).
В рассмотренных контекстах восклицательный знак осложняет риторический вопрос отрицательным эмотивным отношением (возмущения, негодования, разочарования). Комбинация вопросительно-восклицательных знаков выражает эмоциональную окраску «недовольства» результатами выборов, выражающую возмущение по поводу случившегося. Такое значение восклицательного знака
частотно в языке газеты, что связано с ее социальной ролью.
Пунктуационный комплекс [?..] указывает на осложнение вопроса с паузой «размышления», которая кодируется многоточием. Пауза «размышления» проецирует подтекст. Вместе с тем многоточие в составе пунктуационного комплекса выводит на имплицитный план не только сам подтекст, но
и его эмоциональную характеристику — эмотивную оценку, которая осложняет вопросительный
знак, например:
1. Көршілес Ресей жеті-сегіз патриоттық партия құрып, оның төртеуін төрге шығарып
отырғанда, біздің ісі мен сөзі бір жерден шығатын шын мағынасында бірде-бір патриоттық партия құра алмауымыздың себебі неде? Неліктен?.. Неге?.. (Жас Алаш, 23 желтоқсан, 2003 ж.).
2. О заман да бұ заман, халыққа теріс қарап тұрып үндеу тастағанды қай жерден, қай елден
көрдіңіз?.. (Жас Алаш, 4 қыркүйек, 2004 ж.).
В этих контекстах вопросительный знак осложнен экспрессивным оттенком «негодования».
Экспрессия вопросительного знака дополняется экспрессией многоточия, которое передается паузой
«размышления». В первом контексте кодируется подтекст: Конечно, мы можем создавать патриотическую партию, как в России, а что нам мешает? Во втором контексте содержится следующий
подтекст: Нельзя агитировать народ, повернувшись к нему спиной. Это неэтично. Такой подтекст
содержит эмоциональную оценку автора, который стремится передать свое чувство «сопереживания»
за свой народ. В результате возникает сложный эмоциональный план контекста, кодируемый на
письме пунктуационным комплексом.
Иногда многоточие осложняет вопросительный знак и не передает те оттенки чувств, которые
являются типичными для вопросительного знака, например, чувство надежды или сомнения:
Сол жолда менің бұл ұстанымдарымның біріне — өзгеріс, біріне — толықтырулар енетіндігін,
үшіншілеріне — пәрменді негіздеулер қажет болатындығын мен қазірден-ақ сезінгендеймін. Бірақ
оған дейін де уақыт бар емес пе?.. (Жас Алаш, 5 шілде, 2003 ж.).
В контексте экспрессивный оттенок «предположения», заключенный в вопросе, осложняется
чувством «надежды», которое живет в душе автора, и он стремится передать это чувство с помощью
многоточия. Здесь многоточие выступает не только как пауза «размышления», но и как показатель
подтекста. Многоточие, будучи знаком «смысловой перспективы», предполагает, что в жизненной
позиции автора произойдут большие перемены, и они будут только в лучшую сторону. Эмотивное
значение «надежды» возникает в результате смыслового «приращения» именно данной подтекстовой
информации.
17
В следующем контексте:
Көрші өзбек ағайындардың спортшылары Афинаға аттанар алдында киелі Түркістанға келіп,
тәу етіп, Бекзаттың әке-шешесіне сәлем беріп кеткен еді... Біздер ше?.. (Жас Алаш, 4 қыркүйек,
2004 ж.) экспрессивный логический оттенок «предположения», передаваемый вопросительным знаком, осложняется эмоциональным оттенком «сомнения», который оформляется многоточием. Автор
сомневается: Вряд ли наши спортсмены перед олимпиадой заехали в Туркестан к родителям Бекзата, чтобы получить благословение. Мнение автора и читателя кодируется паузой «размышления» и
подтекстом.
Таким образом, в сложном пунктуационном комплексе, в котором вопросительный знак стимулирует к ответу, а многоточие (пауза «смысловой перспективы») усиливает этот стимул, возникает
пауза «размышления» и ситуация подтекста как возможного ответа, включающего в себя и эмоциональную оценку.
Сложное эмоционально-смысловое взаимодействие отражает и комбинация восклицательного
знака с многоточием [!..], которое также в этом случае проецирует подтекст, окрашенный эмоционально. Существует несколько ситуаций взаимодействия восклицательного знака с многоточием. Одна из них реализуется при оформлении собственно-восклицательных предложений, где восклицательный знак является, безусловно, основным, а многоточие — осложняющим пунктуационным
средством, например:
1. «Бүгін іргең биік, байрағы биік үлкен елсің. Елдігіңе басым садаға, жаным пида, сенің мәртебең — менің мәртебем!.. Сенің елдігің — өзімнің ертеңім, асқар Алатаудай жүріп өткен асуларыңа
басымды иемін!..» (Егемен Қазақстан, 4 шілде, 2003 ж.).
2. Адам жаны. Ішкі дүниесі. Сана-сезімі. Осы ұғымдардың әрбірінің мағынасы қандай кең болса,
оны ұғыну да сонша күрделі болғаны ғой!.. (Жас Алаш, 5 шілде, 2003 ж.).
В таких высказываниях восклицательный знак, в соответствии со своим типовым значением, передает чувство «восторга», «восхищения» описываемым предметам. Передаваемое впечатление дополняется чувством «удивления», которое отражается многоточием, в результате этого возникает
сложное эмоциональное отношение «восторженного удивления», т.е. «изумления». В этих случаях
особенностью подтекста является их образный характер.
Комбинацию из восклицательного знака и многоточия можно обнаружить и в конце несобственно-восклицательных предложений:
Балалықпен қоштасуды ойлағысы келмейтін балғын сезім. Дәл осы күйде туған жерінен Алатау
Алматысына келген әрбір студент басынан өткерсе керек!.. (Жас Алаш, 5 шілде, 2003 ж.).
Восклицательный знак здесь передает чувство «досады», а многоточие — значение «сожаления». В результате взаимодействия восклицательного знака с многоточием автору удается передать
сложное чувство «досадного сожаления».
В следующем примере:
Алайда, мәселе пікірдің қателігінде емес, автордың қателігінде. Біріншісі, Әбілхан Қастеев
1970 (?!) жылы 2 қараша күні өлген деп көрсетіліпті. Қате!.. Ол кісі 1973 жылғы 2 қараша күні күндізгі сағат 11:25-те дүниеден өткен болатын. (Жас Алаш, 4 желтоқсан, 2004 ж.) восклицательный
знак передает типовое значение неодобрения, недовольства, а многоточие, в результате взаимодействия с восклицательным знаком, — сложное чувство «сильного возмущения». Пауза «размышления» перерастает в таком контексте в «немую» паузу осуждения.
Для обозначения подчеркнутой эмоциональности и усиленной восклицательной интонации высказывания может использоваться два или три восклицательных знака.
Енді-енді көзім іліне бергенде, күтпеген жерден біреу келіп, тарсылдатып терезе қаға бастады. Мынау зордың күшімен басымды көтерсем, әлгі адам:
— Сэр, сэр!.. Сағат 7-ден 45 кетті!! — дейтін көрінеді... (Жас Алаш, 20 желтоқсан, 2003 ж.).
В случае употребления двух восклицательных знаков есть, на наш взгляд, все основания говорить о проявлении усиленного эмфатического ударения. При помощи двух восклицательных знаков
[!!] акцентировано доминантное предложение сочетание «7-ден 45 кетті», обладающее коннотативной оценочной семантикой. Усиление контекста в эмоциональном плане происходит в результате
подчеркивания двумя, иногда тремя восклицательными знаками.
Вопросительный знак, его двух- или трехкратный повтор используются в текстах в качестве реплик диалога, например:
— «Семіз адамдар мейірімді болады», — дейді ғой ғалымдар. Мұның себебі неде екен?
18
— Біріншіден, семіз адамдар төбелесе алмайды. Екіншіден, төбелессе, жеңіліп қалса, қаша алмайды. Сондықтан еріксіз мейірімді болады.
— ?? (Жас Алаш, 5 шілде, 2003 ж.).
Здесь повтор вопросительного знака передает не степень заинтересованности участника диалога
в получении информации, а указывает на эмоциональную оценку им услышанного.
Таким образом, эмотивные пунктуационные комплексы либо усложняют, либо усиливают эмоциональный план публицистического текста и, выражая эмоции и оценки автора, делают текст более
богатым и выразительным в смысловом отношении.
Список литературы
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
Дзякович Е.В. Экспрессивные пунктуационные приемы. — М., 1995. — С. 50.
Леонтьев А.А. Слово в речевой деятельности. — М., 1965. — С. 123.
Гавранек Б. Задачи литературного языка и его культура // Пражский лингвистический кружок. — М., 1967. — С. 355.
Арутюнова Н.Д. О синтаксических разновидностях прозы // Сб. науч. тр. МГПИИЯ им. М.Тореза. — Вып. 73. — М.,
1973. — С. 182–191.
Розенталь Д.Э. Справочник по пунктуации. Для работников печати. — М., 1984.
Маслова В.А. Лингвистический анализ экспрессивности художественного текста. — Минск, 1997. — С. 80.
Будниченко Л.А. Экспрессивная пунктуация в публицистическом тексте. — СПб., 2003.
Маслова В.А. Лингвистический анализ экспрессивности художественного текста. — Минск, 1997. — С. 55.
Риффатер М. Критика стилистического анализа // Новое в зарубежной лингвистике. — Вып. 9. — М., 1980.
Костомаров В.Г. Русский язык на газетной полосе: Некоторые особенности языка современной газетной публицистики. — М., 1971.
Валгина Н.С. Русская пунктуация: принципы и назначения. — М., 1979. — С. 56.
УДК 81’1: 811.161.1
А.Б.Смагулова
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНАЯ ЗНАЧИМОСТЬ
ФРАЗЕОСЕМАНТИЧЕСКИХ ПОЛЕЙ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ
РУССКОЙ БИБЛЕЙСКОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ
Мақала тарихи фразеологиядағы мәдени маңызы бар мәндерді сипаттау мәселесіне арналған.
Інжіл мәтініне байланысты мәдени компоненттерді айқындайтын ортағасырлық орыс фразеологиясы құрамындағы фразеосемантикалық өрістерге аса зор назар аударылған. Фразеологизмдердің фразеосемантикалық өрістер бойынша жіктелуіне орта ғасырда өмір сүргендер үшін маңызды болып табылатын Інжіл сюжеттері мен тақырыптарын анықтап алуға
мүмкіндік береді.
This article is devoted to the problem of cultural-significant concepts description in diachronical
phraseology. The attention is paid to phraseosemantic fields in middle age russian phraseology reflecting cultural component within the Bible text. The classification of phraseologisms according to
phraseosemantic fields allows to define the most important aspects and subjects for a middle age person.
В современном языкознании вопросы освоения заложенного в живых национальных языках этнокультурного кода приобретают все более углубленный характер. В связи с тем, что культурная
жизнь любого народа тесно связана с его религией, среди слагаемых этнокультуры едва ли не центральная роль принадлежит религиозной компоненте: она задает параметры бытовой, нравственной,
интеллектуальной культуры. Этот факт особенно значим для исследования культуры прошлых эпох,
в частности эпохи Средневековья. Ряд исследователей в области теории культуры отмечают данный
факт и ищут объяснения тому, почему культурное наследие прошлого сплошь и рядом связано с ре-
19
лигиозной идеологией. Поэтому исторический взгляд на культуру неизбежно сталкивает как носителя языка, так и его исследователя с проблемой взаимодействия религии и культуры, религии и языка,
с проблемой оценки содержания и знания религиозных явлений и их отражения в языке определенной исторической эпохи.
В языке стереотипы массового восприятия и осмысления сакральных ценностей религии фиксируются, прежде всего, в устойчивых сочетаниях, поскольку самым специфическим национальнокультурным порождением языка, по общепризнанному мнению ученых (В.М.Мокиенко, В.Г.Костомаров, Е.М.Верещагин, Л.И.Ройзензон и другие), является фразеология в широком смысле этого слова. И в первую очередь религиозные ценности отражаются во фразеологических единицах (далее ФЕ)
библейского происхождения.
В последние годы ФЕ библейского происхождения современного русского языка неоднократно
были и остаются до сих пор предметом изучения в различных аспектах (В.Г.Гак, К.Н.Дубровина,
Г.А.Соловьева, С.Оноприенко, С.В.Алпатов, Я.О.Гвозданович, А.Г.Саркисян и другие) На кафедре
славянской филологии и в межкафедральном словарном кабинете СПбГУ ведется работа над объяснительным словарем библеизмов в СРЛЯ1, включающим с максимальной полнотой употребляющиеся в русском языке от А.С.Пушкина до наших дней библеизмы, понимаемые в широком смысле, т.е.
выражения и отдельные слова, связанные по происхождению с библейскими текстами (независимо от
типа и характера этой связи).
Малоисследованной областью остаётся национально-культурный аспект диахронической фразеологии, а следовательно, и фразеологизмов-библеизмов эпохи зрелого Средневековья, хотя именно
их функционированием во многом обусловлено и определено развитие и дальнейшее формирование
русского фразеологического фонда религиозного происхождения, дошедшего и до настоящего времени.
В связи со сказанным в данной статье мы обратились к русскому фразеологическому фонду эпохи зрелого Средневековья, нашедшему отражение в «Словаре русского языка XI–XVII вв.» (на материале 26 выпусков издания) и явившемуся объектом нашего исследования. Предметом исследования
являются библейские фразеологизмы (далее БФ) (т.е. ФЕ, источником происхождения которых является Библия, книги Священного Писания, Ветхого и Нового Заветов), отобранные методом сплошной
выборки из указанного словаря, количественный состав которых представляет 152 единицы. Цель
анализа: установить национально-культурное своеобразие, культурно-значимые смыслы средневековой библейской фразеологии.
Хотя, с одной стороны, многие БФ в разных языках не имеют национально-культурной специфики, так как Библия — это общий элемент культуры разноязычных обществ и поэтому является, по
словам К.Н.Дубровиной, одним из источников интернациональной фразеологии, «БФ — это одно из
связующих звеньев между европейскими языками»2. С другой стороны, по мнению В.Г.Гака, Библия
может по-разному отражаться во фразеологии различных языков, так как «всякий язык проявляет избирательность по отношению к объективному внеязыковому миру и по-своему отражает его»3. В
данном случае таким фрагментом объективной действительности, отображающимся во фразеологии,
является сам текст Библии.
Наличие библеизмов в одном языке и отсутствие таковых в другом может иметь ряд причин: это
и разные переводческие традиции, и неодинаковый подход каждого народа к содержанию Библии в
целом, и самостоятельное развитие языков и их специфика, и многое другое.
На сегодняшний день в лингвистике существует несколько подходов к решению проблемы описания культурно-значимых смыслов в устойчивых оборотах. Одним из них является обращение к такой категории, как поле (в нашем случае, фразеосемантическое поле). В лингвистических теориях
имеется значительное количество полевых исследований, однако, по замечаниям В.Н.Телии, вспышки этой идеи (идеи поля) в лингвистике всегда связаны с обращением к проблеме соотнесения мира и
его языковой картины (или образа). На значимость семантических полей при выявлении национально-культурной специфики языковых единиц указывают многие исследователи (Ю.Н.Караулов,
Л.А.Новиков, М.Л.Ковшова и другие). В исследовании Е.Л.Березовича предлагается уже и этнолингвистическая интерпретация семантического поля, согласно которой анализ семантических полей
можно проводить на трёх уровнях — собственно семантическом, мотивационном и уровне культурной символики4.
С учётом указанной специфики БФ исследование культурно-значимых смыслов в средневековой
библейской фразеологии мы проводили через обращение к фразеосемантическим полям (далее ФП), а
именно обратились к анализу собственно семантического уровня ФП. Анализ на этом уровне позво-
20
ляет определить, какие смыслы были предметом особого внимания средневекового человека, какие
участки семантической системы русского языка оказались довольно детально проработанными в
языковом плане, а какие — поверхностно, так как в любом языке маркируется (включая и уровень
фразеологии) то, что является биологически, социально и культурно значимо в сознании народа, ибо
«избирательность мотивационных признаков, актуализируемых в номинативном акте, и есть тот
ключ, который позволяет открыть тайну «сокрытых смыслов» языка любой культуры»5.
В данной статье внимание уделено фразеосемантическим полям в составе средневековой фразеологии, отразившей культурную компоненту, связанную с текстом Библии. Критерием принадлежности ФЕ к библейскому тексту послужило обращение к иллюстративному материалу, приводимому
в качестве примера к каждому обороту и взятому из Библии новгородского архиепископа XV в. —
Геннадия; она так и называется — Библия Геннадия. Книга Сирахова 1499 г., а также обращение к
Библейской энциклопедии.
Классификация выделенного фрагмента фразеологической системы русского языка периода
XV–XVII вв. по фразеосемантическим полям, по нашим наблюдениям, обнаруживает следующее: в
большей мере в БФ человек представлен не как физическое, социокультурное существо, а как существо духовное, поэтому наиболее фразеологически «проработанной» (42 ФЕ) оказалось ФП «Нравственные качества человека». В частности, среди всевозможных прегрешений человека в библейской
средневековой фразеологии актуализируются такие негативные нравственные черты человека, как:
убийство (9 ФЕ), мужеложство, прелюбодеяние, ссора, злословие, ложь, нерадивость и отступление
от веры: убити въ душу ‛убить (насмерть)’, искати души (чьей-л.) ‛желать чьей-л. погибели’, затворити въ смерти ‛подвергнуть убиению, убить’, пролити (пролияти, проливати, излити) кровь
‛убить’, возложити руки (на кого-л.) ‛поднять руку, покуситься на кого-л.’, содомский грэхъ
‛мужеложство’, слазити съ (отъ) одра своего ‛прелюбодействовать’, припадати въ тяжу ‛вступать в
тяжбу’, кидати словеса злая (бесчинная, срамная) ‛ругаться непотребными словами, поносить кого-л.; злословить’, лжу и клевету скончевати ‛воздвигать, возводить ложь и клевету’, не помнити
‛быть нерадивым’, отвратити слухъ от чего-л. ‛отречься, отказаться от чего-л.’, обложити ногу
‛подставить ножку’, блюсти главу, пяту чью-л. или кому-л. ‛наблюдать, следить за кем-н., замышляя
что-л.’ и др.
Среди добродетелей человека, его положительных сторон особенно значимы в исследуемый период такие, как: труд (3 ФЕ), сила воли (8 ФЕ), оказание помощи, покровительство, смирение, праведный образ жизни, жертвенность и искренность: имэти въ руцэ, въ рукахъ что-л. ‛уметь что-л. делать, создавать, производить’, преклонити рамэ (на дэло) ‛взяться за дело, начать трудиться’, препроваждати дэла ‛вести дела, заниматься делами, улаживать дела’, отъ силы въ силу пойти, преходити ‛первоначально — о приобретении человеком божественной силы, затем о его совершенствовании’, въ силэ, въ силахъ (быти) ‛иметь силы, быть дееспособным, достаточно крепким ’, своею силою
‛собственными силами, без чьей-л. помощи’, всею силою ‛используя все возможности, все средства,
со всем старанием, изо всех сил’, отъ своя силы или отъ чюжия силы (делать что-л.) ‛делать что-л.
своими силами, средствами, своими руками или на чужие средства’, расширити стопы чьи-л. ‛дать
опору’, възложити пазуху свою (на кого-л.) ‛взять под свою защиту, под своё покровительство’, подъ
пазухами быти (чьими-л.) ‛быть под защитой, под покровительством кого-л.’, нищета духовная
‛добровольная нищета (как путь к смирению); смирение’, исправити добродэтель ‛соблюсти правила
праведного образа жизни’, класти требы ‛приносить жертвы богам’, положити душу свою въ руку
свою ‛подвергнуть свою жизнь опасности’, по истинэ и по свершении ‛по правде, по совести (в соответствии со своими моральными принципами)’, (всею) душею, отъ (всея) душа ‛искренне, усердно,
всем существом’, препоясати кого-л. одеждою славы ‛предназначить кого-л. для славы’ и др.
Значительным по объёму и, следовательно, значимым для мировосприятия русского человека
Средневековья является ФП «Место обитания» (21 ФЕ), включающее в себя названия потусторонних
миров (ад, преисподняя) (10 ФЕ) и рай (4 ФЕ), святых мест (4 ФЕ), а также земного мира (3 ФЕ): земля мглена ‛ад, преисподняя’, матица огненная ‛геенна’, родъ огненный ‛геенна, ад’, врата адова
‛а) царство дьявола б) место близ Иерусалима’, земля забвенная ‛кончина, смерть’, вышний градъ,
вышний Ирусалимъ ‛небо, как место пребывания бога’, нэдро Авраамле, нэдра Авраамля ‛место загробного успокоения праведников’, кровы вэчные (небесные, святые) ‛небесные обители праведников’, святая земля ‛Палестина, место жизни и страданий Христа’, земля обэтования (или земля
обэтная) ‛обетованная, обещанная земля — Палестина…’, святой градъ ‛а) о Иерусалиме, б) о
Москве’, святая святыхъ, святая святымъ ‛внутренняя часть ветхозаветной скинии и Иерусалим-
21
ского храма, куда входил только первосвященник один раз в год в день очищения’, миръ сей ‛земной
мир, земная жизнь’, временная (сия) жизнь (животъ, житье) ‛земная жизнь’, вольный свэтъ ‛мир’ и
др.
Человек как социальное существо представлен во ФП «Род занятий» (11 ФЕ), причём большая
часть ФЕ в этом поле связана с военной тематикой: обратити заждь (задъ) ‛обратиться в бегство’,
вступити на выю чью-л. ‛победить, покорить’, побити миръ ‛заключить союз, договор’, пролити
мечь ‛обнажить меч’, предати(ся) мечу, въ мечь, на мечь, подъ мечь ‛обречь кого-л. (себя) на войну,
уничтожить военной силой’, безъ поступления брани ‛не вступая в бой’, снабдэти снабдэние
‛а) обеспечить охрану, б) выполнить указание’, подлечи присяге ‛поклясться, дать клятву’, прекланяти к кому-л. колэна (колэни) ‛умолять кого-л., молиться к кому-л., стоять на коленях’, впустити въ
монастырь ‛включить в число монахов (монахинь), постричь’, отецъ духовный (душевный)
‛духовник’, божий врагъ ‛а) тот, кто творит зло, служит бесу; колдун, б) вероотступник’ и др.
Устойчивые сочетания, относящиеся к ФП «Интеллектуальное, эмоциональное состояние человека» (10 ФЕ), преимущественно характеризуют человека с положительной стороны, указывают на
силу его чувств, искренность в их проявлении, что, безусловно, свидетельствовало о ценностных
ориентирах, почерпнутых средневековым человеком из библейских текстов: глаголати присердно
‛говорить по сердцу (слушателям)’, присящи на бога ‛заклинать именем бога’, уста отверста ‛о пророческом даре’, приклонити сердце свое ‛обратить внимание, обнаружить, проявить склонность к чему-л. ’, приклонити ухо (уши, слухъ) ‛прислушаться’, предъ очима имьти что-л. ‛постоянно держать в
памяти что-л. ’, воздати ушеса ‛слушать, внимать’, смясти душу на ся ‛залиться слезами, разрыдаться’ и др.
Выделяется довольно интересное ФП (9 ФЕ), включающее в свой состав ФЕ, в которых запечатлён физический облик бога и которые подчеркивают из всех его высших духовных совершенств
(вечность, независимость, святость, истина, величие, слава и др.) такие, как всемогущество и премудрость: перстъ божий ‛указание воли божией’, въ руцэ Божии (въ Божьэ рукэ) быти ‛а) быть под
защитой бога, б) зависеть от воли бога’, десница божья покрыла ‛бог спас’, покрыти десницею
‛защитить (о боге)’, возложити руку на кого-л. ‛поразить бедами, карами’, высокая мышца, рука
‛всемогущество, власть; покровительство (бога, царя)’, послание божие ‛несчастье, ниспосланное
богом, понимаемое как наказание, предупреждение’, затворити ложе (ложесна), утробу ‛сделать
бесплодной’, всевидящее око ‛бог’ и др.
Особое ФП составили ФЕ (8 ФЕ), возникшие в результате ассоциативно-образной конденсации
содержания соответствующего евангельского дискурса, т.е. ФЕ, которые в соответствующей форме в
Библии отсутствуют, но репрезентируют определенную ситуацию, описание которой в Библии может занимать несколько глав. По нашим наблюдениям, средневековая БФ русского языка в основном
зафиксировала те ситуации из Библии, которые подчёркивают греховную сущность человека или
имеют негативную окраску: ветхий Адамъ, ветхий человэкъ ‛образно о грешном человеке’, скудельница соли ‛соляной столп, в который превратилась жена Лота’ (обращение в соляной столп жены Лота было особенным наказанием Божьим за ее преступление, которое было не столько в воззрении на
Содом, сколько в преслушании Божьей заповеди и пристрастии к жилищу разврата; этот соляной
столп существовал долгое время как грозный памятник Божьего гнева за преслушание человеком воли Божьей6, блудный сынъ ‛действующее лицо евангельской притчи (о скитавшемся сыне)’, число
звэрино ‛число (666)’, связанное в Апокалипсисе с пророчеством об антихристе’, квасъ фарисейский
‛лицемерное учение фарисеев’, содомский грэхъ ‛мужеложство’ (Содом и Гоморра — города древней
Палестины, которые, по библейской легенде, были разрушены землетрясением и огненным дождём
за то, что их жители погрязли в разврате и пьянстве), запечатлэти седмию печатии (печатми)
‘а) запечатывать, опечатывать, сделав недоступным, б) подтверждать’ (в Новом Завете говорится о
том, что раскрытие книги, запечатанной семью печатями, принесло на землю одни лишь страдания:
убийства, меру, смерть, души убиенных, землетрясения, безмолвие, град, огонь), пещное действо
‛церковное действо о спасении трёх отроков из печи огненной’ и др.
Меньше всего, по нашим данным, оказались запечатлёнными в средневековой БФ русского языка такие ФП, как: «Время» (6 ФЕ), «Природный мир» (5 ФЕ), «Тело человека» (4 ФЕ), «Артефакты»
(5 ФЕ), «Речевые формулы» (4 ФЕ): отъ лэта въ лэто ‛каждый год’, смертный часъ ‛а) момент
наступления смерти, б) смертельная опасность’, растворенная недэля ‛неделя, на которой по церковному уставу в среду и пятницу не бывает поста’; Мертвое море ‛бессточное озеро в Палестине,
Мертвое море’, пречестный камень ‛о драгоценном камне’, нощный вранъ ‛филин’, высокие, вышние
22
краи ‛возвышенные места’; избытокъ телесный ‛останки’, мертвая душа ‛мертвое тело’, душа человэческая ‛человек’; покровъ водный ‛о сосуде’, ручное дэло ‛а) ручной труд, рукоделие, б) изделия
ручной работы’, легкая пища ‛не обременяющая желудка, необильная пища’; по образу и подобию ‛а)
библейская формула о сотворении человека подобным богу, б) как подобает’, съ миромъ
‛прощальное напутствие, пожелание благополучия’, не сотвори себе идола ‛не сотвори себе кумира’,
дающего рука не оскудеетъ ‛о неиссякающей щедрости’, божиею милостью ‛начальные слова в царских, королевских, великокняжеских титулах, а также в титулах высшего духовенства’ и др.
Поскольку авторы СлРЯ XI–XVII вв. придерживаются широкого понимания фразеологии, то в
словаре оказались зафиксированными и такие БФ: въ слышание ‛вслух, громко; так, чтобы было
слышно’, ни въ кою ‛бесполезно, напрасно’, можетъ быти ‛может быть’, отъ чьего-л. лица, отъ лица
кого, чего-л. ‛а) от кого, чего-л., б) от имени кого, чего-л. ’, выше силы (своея) ‛сверх (своих) возможностей’, безъ блазна и безъ блазны ‛а) незыблемо и непоколебимо, б) безопасно’ и др.
В средневековой БФ нами отмечены и терминологические устойчивые обороты типа: лобъ
Адамль ‛название одной из отреченных книг’, неопалимая купина ‛название одной из икон богородицы’, службэнии дуси, силы ‛об ангелах’, святая мэра ‛о ветхозаветном священном сикле…’, свэть
благоразумия ‛евангельское учение’, пленица свершению ‛корзина с опресноками, ритуальными видами хлеба’, млечная вода ‛сыворотка, пахта’, поставление стрэлъ ‛ряд или батарея военных машин;
позиция, где расположено метательное оружие’ и др.
Таким образом, предложенная классификация библейской фразеологии по ФП позволяет хотя
бы в самых общих чертах проследить основные сюжеты, темы и нравственные установки из Библии,
которые оказались наиболее значимыми и важными для средневекового русского человека. Среди
них обращают внимание духовное начало в человеке, а также такие предпочтительные добродетели,
как трудолюбие, сила воли, праведный образ жизни, тогда как ряд пороков (убийство ближнего,
ложь, прелюбодеяние) вошел в число жестко осуждаемых и неприемлемых. Не случайно в БФ больше подчеркивается греховная сущность человека, основное же внимание направлено не на временную земную (дольнюю) жизнь, а на жизнь вечную (горнюю, божественную), поэтому высшей ценностью для человека Средневековья, как свидетельствуют БФ, представлялся сам Бог, из всех духовных совершенств которого выделяются всемогущество и премудрость.
Список литературы
1. Лилич Г.А.., Трофимкина О.И. К проблеме лексикографического описания библеизмов в русском языке // Frazeografia
slowianska. — Opole, 2000.
2. Дубровина К.Н. Особенности библейской фразеологии в русском языке // Филологические науки. — 2001. — № 1. —
С. 91–98.
3. Гак В.Г. Особенности библейской фразеологии в русском языке: сопоставление с французскими библеизмами // ВЯ. —
1997. — № 5. — С. 55–66.
4. Березович Е.Л. К этнолингвистической интерпретации семантических полей // ВЯ. — 2004. — № 6. — С. 3–24.
5. Вендина Т.И. Словообразование как источник реконструкции языкового сознания // ВЯ. — 2002. — №4. — С. 42–71.
6. Библейская энциклопедия. — М.: Терра, 1990. — 902 с.
23
М.Ю.Шингарева
Южно-Казахстанский открытый университет, Шымкент
«КАРТИНА МИРА» КАК ЛИНГВОКОГНИТИВНЫЙ ФЕНОМЕН
Мақалада тiлдiк және концептуалдық әлем бейнесi, тiлдiк сананың лингвокогнитивтiк мәселелерi қарастырылады.
The article deals with the linguistic and conceptual picture of the world, linguistic and cognitive
problems of language awareness. It describes the way the picture of the world in psycho-linguistics is
explained.
В понятийном и терминологическом аппарате психологии, философии, лингвистики и психолингвистики для отражения в психике, в сознании человека окружающего предметного мира используются такие термины, как «образ мира», «картина мира», «модель мира», «модель универсума»,
«представления о себе и вселенной», «диалог человека с миром» и др. Полагаем, нельзя не согласиться с точкой зрения, когда все вышеперечисленные выражения допустимо принимать и использовать
как синонимы. Психическое отражение/отображение реального мира представляет собой одновременно и процесс, и результат формирования образа мира и протекает (осуществляется) в нескольких
основных формах: образной, понятийной, эмоциональной, символической.
Понятие «образа мира» было впервые введено А.Н.Леонтьевым в контексте деятельностного
подхода к изучению психики и в исследованиях последнего времени становится одним из фундаментальных понятий для описания психических, речемыслительных процессов в деятельности человека,
особенностей его бытия и взаимоотношений с окружающим миром1.
Другими словами, образ мира, как он понимается сегодня психологами, — это отражение в психике человека предметного мира, опосредованное предметными значениями и соответствующими
когнитивными схемами и поддающееся сознательной рефлексии.
Обширная логико-методологическая характеристика картины мира как особого концептуального
образования дана В.И.Постоваловой в работе «Картина мира в жизнедеятельности человека»2, где
постулируется положение о существовании концептуальной и языковой картины мира. По мнению
В.И.Постоваловой, человек формирует образ мира как основу жизнедеятельности: «Картина мира
есть целостный глобальный образ мира, который является результатом всей духовной активности
человека, а не какой-то одной ее стороны. Картина мира как глобальный образ возникает у человека в
ходе всех его контактов с миром. Без картины мира как глобального образа мира не могла бы осуществляться во всей своей полноте жизнедеятельность человека как биосоциального существа»3.
Эту же мысль высказывает Ю.Н.Караулов, поясняя, что понятие картины мира при всей своей
кажущейся метафоричности очень точно предает сущность и содержание лингвокогнитивного (тезаурусного) уровня в разработанной им концепции языковой личности4.
Основополагающим и исходным пунктом для понимания феномена картины мира является тот
факт, что она представляет собой создаваемый человеком субъективный образ объективной реальности. Любая картина мира, создаваемая человеком через свои определенные интерпретационные
призмы, неизбежно содержит в себе черты человеческой субъективности, специфичности, вместе с
тем она составляет ядро мировидения человека и несет в себе его основные свойства.
Понятие картины мира / образа мира относится к числу фундаментальных понятий, выражающих специфику человека и его бытия, взаимоотношения его с миром, важнейшие условия его существования в мире.
Продуктивным представляется еще один интересный ракурс рассмотрения роли языка в формировании картин мира у человека, каким предстает язык в разных сферах деятельности — в философии, мифологии, лингвистике, фольклоре, искусстве и т.д. В этой связи в лингвистической науке в
последнее время введено понятие «языковой» (или лингвистической) картины мира — отражения
образа мира в языке.
Языковая картина мира — это исторически сложившаяся в сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности посредством языка.
Понятие языковой картины мира восходит к идеям В. фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев
(Л.Вайсгербер и другие) о внутренней форме языка, с одной стороны, и к идеям американской этно-
24
лингвистики (в частности, к так называемой гипотезе лингвистической относительности СепираУорфа) — с другой.
«Словарный запас конкретного языка, — писал Л.Вайсгербер, — включает в целом вместе с совокупностью языковых знаков также и совокупность понятийных мыслительных средств, которыми
располагает языковое сообщество; и по мере того, как каждый носитель языка изучает этот словарь,
все члены языкового сообщества овладевают этими мыслительными средствами; в этом смысле можно сказать, что возможность родного языка состоит в том, что он содержит в своих понятиях определенную картину мира и передает ее всем членам языкового сообщества»5.
Термином «картина мира» Л.Вайсгербер пользовался уже в своей программной монографии
«Родной язык и формирование духа», опубликованной в 1929 г., но еще не относил «картину мира» к
языку как к таковому. Он указывал в ней лишь стимулирующую роль языка по отношению к формированию у человека единой картины мира: «Он (язык) позволяет человеку объединить весь опыт в
единую картину мира, и заставляет его забыть о том, как раньше, до того, как он изучил язык, он воспринимал окружающий мир»6.
Б.Уорф выводил научную картину мира прямо из языковой, что неминуемо вело его к их отождествлению. Он писал: «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток
впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит, в основном, — языковой системой, хранящейся в нашем сознании»7.
Из позиции Б.Уорфа следует, что между научным познанием и обыденным мы должны в итоге
поставить знак равенства, поскольку языковая картина мира отражает массовое, «народное», обыденное сознание, но именно это сознание американский исследователь и расценивал в качестве сита, через которое мы и должны, с его точки зрения, пропускать наши впечатления о внешнем мире, чтобы
их упорядочить.
Очередной всплеск интереса к картине мира произошел в 90-х годах ХХ столетия. По мнению
Ю.Д.Апресяна, каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации
(концептуализации) мира8, формирует мир говорящих на данном языке. В.В.Воробьев отмечает, что
предметом лингвокультурологии является созданная человеком материальная и духовная культура в
ее существовании и функционировании, т.е. все то, что составляет языковую картину мира.
Другими словами, картина мира — это не зеркальное отражение мира, а всегда некоторая его
интерпретация в индивидуальном сознании человека.
Она служит, прежде всего, целям отражения и выражения концептуальной картины мира. Формами выражения являются все те языковые механизмы, которые организуют языковую картину мира.
Как отмечает В.И.Постовалова, картина мира в целом «не может быть выполнена в языке». Картина
мира ни в коей мере не должна быть и стенограммой знаний о мире. И далее: она «не есть зеркальное
отражение мира и не открытое «окно» в мир, а именно картина, т.е. интерпретация, акт миропонимания… она зависит от призмы, через которую совершается мировидение»9.
«Картина мира», отраженная в голове человека, представляет собой чрезвычайно сложное явление. «Она необычайно вариативна, изменчива, непостоянна… Одновременно в ней есть элементы
общности, обеспечивающие взаимопонимание людей, … в противном случае общение между людьми было бы вообще невозможно, поскольку общение основывается на наличии у говорящих каких-то
элементов единого понимания, единого взгляда на вещи»10.
Понятие «концептуальная картина мира» исследуется различными науками, каждая из которых
рассматривает сущность данного понятия в рамках своих проблем и категорий. В лингвистике, где
она получила название «картины мира» — КМ (Б.А.Серебренников, Е.А.Кубрякова, Р.И.Павеленис),
устанавливается связь КМ и языка и изучаются способы фиксации мыслительного содержания средствами языка. При помощи языка знание, полученное отдельными индивидами, способно участвовать
в коммуникативных процессах, превращаясь в интерсубъектное. В логике рассматривается сущность
концептуальной системы в связи с проблемой фиксации в ней определенной информации11.
По мнению Э.Д.Сулейменовой, картина мира «создается благодаря познающей деятельности человека и отражающей способности его мышления», важнейшим свойством картины мира она считает
целостность, а элементом — смысл, характеризующийся инвариантностью, актуальностью, субъективностью, неполной экспликацией, недоступностью полному восприятию, континуальностью, динамичностью12. Наряду с целостностью автор отмечает такие характеристики картины мира, как космологическая ориентированность (глобальность образа мира), внутренняя безусловная достоверность
25
для субъектов, стабильность и динамичность, наглядность, конкретность облика элементов12. При
этом Э.Д.Сулейменова не ставит знака равенства между языковой картиной мира и концептуальной
картиной мира (ККМ). По ее мнению, «языковая картина мира» как терминологическое сочетание
могло возникнуть благодаря включению языка в непосредственное взаимодействие (минуя мышление) с действительностью. На самом деле такого непосредственного контакта языка и действительности нет»13. Эта точка зрения совпадает с позицией Б.А.Серебренникова, который считает, что «язык
не отражает действительность, а отображает ее знаковым образом»14. Результатом отображения являются концепты (смыслы).
Языковая картина мира имеет двоякую природу: она принадлежит системе сознания и системе
языка. Являясь способом хранения языковых знаний и знаний о мире, языковая картина мира не самостоятельна, она неотделима от концептуальной картины мира. По мнению Г.В.Колшанского, «язык выступает формой овладения миром, но не формой особого мира. Вот почему нельзя говорить отдельно о
языковом сознании, отдельно о языковом третьем мире и отдельно о языковой картине мира»15.
Эта точка зрения совпадает с высказыванием А.А.Леонтьева о том, что язык не является «демиургом картины мира», так как он подчинен мышлению. Человек понимает не то, что позволяет ему
язык, а вербализирует субъективно актуальное для него в данной речевой ситуации содержание своей
концептуальной картины мира (ККМ).
Механизм построения концептуальной системы и роль языка в этих процессах рассматривает
Р.И.Павиленис, анализируя ККМ с логико-философских позиций. Он использует в своих работах
термины «концептуальная система» и «концепт», понимая под ними «непрерывно конструируемую
систему информации (мнений и знаний), которой располагает индивид о действительном или возможном мире»16. Основными свойствами концептуальной системы ученый считает континуальность
и последовательность введения концептов.
В логико-лингвистических исследованиях картиной мира, вслед за В.И.Постоваловой, называют
«исходный глобальный образ мира в понимании ее носителей и являющийся результатом всей духовной активности человека»17. Как представляется, в этом определении смешиваются реальный объект («результат всей духовной активности человека») и модель объекта (образ мира). Помимо картины мира, вычленяется некое мировидение, для которого первая является лишь основой. То есть языковая картина мира является составной частью концептуальной картины мира и содержит, помимо
знаний о языке, информацию, дополняющую содержание концептуальной картины мира с помощью
чисто языковых средств.
Таким образом, при рассмотрении соотношения понятий образ мира и языковая картина мира
можно выделить три исходных положения:
 различие языковой картины мира и концептуальной картины мира;
 признание того, что концептуальная картина мира шире и богаче языковой, поскольку в ее
образовании, по всей видимости, участвуют различные типы мышления, в том числе и невербальные;
 языковая картина мира и концептуальная картина мира «восходят к одному источнику», каковым является «общая целостная картина» — объективная реальность.
В заключение отметим, что языковая картина мира, отображающая обиходно-эмпирический,
культурный или исторический опыт некоторого языкового коллектива, наиболее ярко отражена во
фразеологическом и паремиологическом фонде языка, что является предметом нашего исследования
в следующей публикации.
Список литературы
1. Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира / Под. ред. Б.А.Серебренникова. — М.: Наука, 1988. — С. 19.
2. Постовалова В.И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина
мира. — М.: Наука, 1988.
3. Там же. — С. 25.
4. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. — М.: Наука, 1997. — С. 172.
5. Вайсгербер Л. Родной язык и формирование духа. — М., 1993. — С. 250.
6. Там же. — С. 51.
7. Уорф Б. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. — М., 1960. — Вып. 1. — С. 174.
8. Апресян Ю.Д. Избранные труды. — М., 1995.
9. Постовалова В.И. Указ. раб. — С. 8.
26
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
Роль человеческого фактора… — С. 6, 87.
Павиленис Р.И. Проблема смысла. Современный логико-функциональный анализ языка. — М., 1983. — С. 201.
Сулейменова Э.Д. Понятие смысла в современной лингвистике. — Алма-Ата, 1989. — С. 47.
Там же. — С. 125.
Роль человеческого фактора… — С. 6.
Колшанский Г.В. Объективная картина мира в познании и языке. — М.: Наука, 1990. — С. 16.
Павиленис Р.И. Указ. раб. — С. 280.
Постовалова В.И. Указ. раб. — С. 9.
27
ОРЫС ЖӘНЕ ШЕТЕЛ ӘДЕБИЕТІ
РУССКАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
УДК 82′0
У.К.Абишева
Казахский национальный университет им. аль Фараби, Алматы
«ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА» Ф.НИЦШЕ
КАК КУЛЬТУРНО-ФИЛОСОФСКИЙ КОД ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
«Студент Бенедиктов» Б.Зайцева и «Рассказ о Сергее Петровиче» Л.Андреева
Мақалада Ф.Ницшенің философиялық ой-мұраттарының ХХ ғасыр басындағы орыс әдебиетiндегi рецепциясы қарастырылған. Сонымен бірге «Так говорил Заратустра» атты трактатының сол дәуiрдiң көркемдiк сана-сезiмiне тигізген әсерi және Ф.Ницшемен пiкiрталасы
талданған.
This article devotes the problem of reception F.Netsshe’s ideas in russian literature of head of XX
century. The author had been analyzed the expedition and opinion of F.Netsshe to pictorial mean of
century in his tractate «Tack govoril Zaratustra».
В начале ХХ в. идеи Ф.Ницше оказали глубокое влияние на литературу и искусство, они во многом определили новую культурно-философскую ориентацию, часто вызывая живую полемику, являясь причиной возникновения новых художественных произведений. В это время были популярны
дискуссии вокруг философских текстов мыслителя. В среде творческой интеллигенции, в демократически настроенных студенческих кругах было много поклонников Ницше, на философских собраниях обсуждались его важнейшие труды. С момента появления первых публикаций трудов Ницше на
рубеже 1880–90-х годов объективно нарастал процесс влияния идей философа на самосознание рубежа веков. Этот процесс сопровождался осмыслением идей философа в искусстве, рецепцией его
философии в художественных произведениях. Философские идеи Ницше все больше становились
культурным кодом новой духовной парадигмы начала ХХ в. Влияние их было явно ощутимым в прозе и поэзии модернистов. Осмысливались уроки Ницше и акцентировались отдельные грани его учения и писателями-неореалистами. Вероятно, одной из причин интереса художников к Ницше было
то, что его внимание было сосредоточено вокруг метафизических проблем. Заострение проблем личности, смысла человеческого существования, свободы и воли, религии в трудах немецкого философа
привлекли к ним внимание многих художников рубежа веков: Л.Толстого, Ф.Достоевского, В.Соловьева, Д.Мережковского, В.Розанова, Л.Шестова, А.Блока, А.Белого, Г.Чулкова, Л.Андреева и других, произведения которых были проникнуты философскими размышлениями, полемикой, навеянной
трудами Ницше. Сочинения художников содержали явные либо скрытые ницшевские цитаты, реминисценции. «Рецепция Ницше — несомненная всеобщность в русском литературном процессе порубежной эпохи. Она помогла оформиться одной из его ключевых идей — утверждению самоценной
личности — в ее самых разных, часто полярных осмыслениях», — отмечает современный исследователь1.
В творчестве символистов нашел значительный отклик труд Ницше «Рождение трагедии из духа
музыки» (1872), развивающий концепцию внутреннего противоборства двух начал (культур) — дионисийского и аполлонического. Большое влияние на русских художников произвела одна из важнейших концепций мыслителя — идея сверхчеловека, наиболее полно и законченно выраженная в книге
«Так говорил Заратустра» (1883–85). Восприятие идей философа в духовных исканиях рубежа веков
у художников было очень индивидуальным. По-разному осмысливались уроки философа, акцентиро-
28
вались те или иные грани его учения даже художниками, принадлежавшими к одной литературной
школе. Каждый из них трактовал философские идеи Ницше в свете личного опыта и индивидуальных
взглядов и представлений. Несомненный интерес вызывала рецепция философии Ф.Ницше в творчестве двух писателей — Б.Зайцева и Л.Андреева.
Творческий метод Андреева соприкасается с развитием психологической прозы рубежа ХIХ–
ХХ вв., углублением форм художественного психологизма. Разнообразные жизненные ситуации и
положения, особенности психического склада и мировоззрения героев, преломленные сквозь сознание автора, становятся выражением объективно-идеального содержания, не совпадающего с рационалистическим познанием жизни. В его произведениях отражаются высказанные позднее в «Письмах
о театре» мысли о сущности драматизма современной жизни: «сама жизнь в ее наиболее драматических и трагических коллизиях все дальше отходит от внешнего действия, все больше уходит в глубину души, в тишину и внешнюю неподвижность интеллектуальных переживаний»2. Разнообразные
жизненные ситуации, психологические мотивировки поступков и состояний героев продолжают интересовать писателя в разные периоды творчества.
Известно, что в своих произведениях Андреев обычно наполняет образ героев обобщенным
(«родовым») содержанием. В «Рассказе о Сергее Петровиче» (1900), являющимся ранним опытом
«панпсихического» рассказа, художник обращается к психологическим мотивировкам поступков и
состояний героя, его интересует внутренний конфликт, глубинный мир человеческого сознания,
страстей и страданий. Художник показывает безмерно одинокого человека, остающегося одиноким и
пред лицом смерти, которая одна способна принести освобождение от мук и страданий жизни.
В 1913 г. Б.Зайцев создает одно из самых интересных своих произведений — рассказ «Студент
Бенедиктов», полемичный по отношению к вышеназванному рассказу, более глубоко и яснее прочитываемый в контексте предыдущего. Оба произведения соответствуют тенденции в русской литературе начала ХХ в., в которой, по выражению Л.А.Иезуитовой, «философская эмоция представлена в
виде сгустка, эссенции». Рассказы Андреева и Зайцева возникают в контексте размышлений авторов
о человеке, жизни и смерти, свободе и воле, поэтому интересно рассмотреть произведения в свете
сопоставления их философских систем. Прежде всего, несомненным доказательством влияния идей
философа является ницшевская сюжетика, образность, даже несколько претенциозная стилизованность интонаций, которые плотно ложатся на текст андреевского рассказа. Рецепция идей Ницше в
рассказе Б.Зайцева не так ясно выражена. На первый взгляд, она проявляется в более завуалированной форме, но ницшевское «свечение» при внимательном его прочтении также неопровержимо. Кроме общего философского источника, в обоих рассказах важным является внутренняя полемичность
рассказа Б.Зайцева по отношению к произведению Андреева. В «Студенте Бенедиктове» Зайцева
ощутима «антиандреевская» направленность.
В обоих произведениях общее сюжетное ядро — самоубийство главных персонажей (в рассказе
Б.Зайцева не состоявшееся случайно). Образно-смысловая зависимость рассказов двух авторов от
главного и наиболее известного в России начала века философского сочинения Ницше «Так говорит
Заратустра» очевидна. Она проявляется в идее, волнующей главных персонажей, и психологической
коллизии произведений.
Среди предпосылок, обусловивших появление рассказа Л.Андреева, следует назвать и такой
факт социально-психологического характера. Популярность Ницше в России в начале ХХ в. породила своеобразную волну самоубийств. В психологически нервной, утонченной, богемной атмосфере
рубежа веков самоубийство стало некой «болезнью», которой особенно было подвержено молодое
поколение. В это время разыгрывалось множество драматических историй, в основе которых лежало
«идейное самоубийство», не были исключением и случаи «моды» на суицид или истории, случавшиеся по причине обычных житейских неурядиц.
Это обстоятельство нашел нужным отметить в своей обширной статье известный критик начала
ХХ в. А.Закржевский, обративший внимание на психологическое воздействие ницшеанских идей на
молодежь и указавший на причины этого явления. Среди них исследователем назывались обстоятельства разного свойства: и неточность понимания смыслов философских трудов, и психологическая неустойчивость сознания молодых людей. Анализируя это трагическое явление русской действительности, Закржевский сделал попытку рассмотрения самоубийства как феномена в широком
философском, социологическом и литературоведческом контексте. Симптоматично заглавие его труда «Сверхчеловек над бездной», отсылающее читателя к ницшевскому Заратустре. Автор пришел к
выводу, что самоубийства в большинстве случаев носили идейный характер: «слишком велика жажда
жизни, велика и сильна жажда идеала, жажда чуда, и мир не может вместить в себе этой жажды, мир
29
слишком узок, слишком тесен, пошл для этих пьяных мечтою своею, дерзанием своим, своеволием
своим душ»3. По мысли критика, эти молодые люди своей смертью отрицали настоящее во имя новой
жизни, самоубийство их есть своего рода творчество, не творчество смерти, а творчество жизни, «новой, грядущей жизни, во имя которой они жертвуют собой».
Герои Л.Андреева и Б.Зайцева — также «идейные» самоубийцы. Оба рассказа строятся как психологическое повествование о мучительном для обоих героев решении о самоубийстве. Авторами
разрабатывается одна и та же сюжетная ситуация: постижение человеком грани жизни и смерти.
Кроме отмеченной общности сюжета, существуют другие переклички: главные персонажи названных
произведений — студенты, одинаков их социальный и материальный статус. Сергей Петрович живет
крайне стесненно в средствах, обедает в бесплатной студенческой столовой, Бенедиктов зарабатывает репетиторством в чужом имении на летних каникулах. Персонажей объединяет еще одно общее
сходство, они физически некрасивы, оба мучительно переживают из-за этого. В основе произведений
художников лежит категориальный тип конфликта (определение С.Ю.Ясенского), когда «персонажу
противостоят некоторые категории: несовершенство человеческой природы, смех, ложь как выражение зла и непонимания между людьми»4.
Персонаж Андреева — юноша добрый, смирный, патологически застенчивый, благоговеющий
перед незаурядным товарищем. Разница между ними для самого героя очевидна: Новиков обладает
незаурядным умом, эрудицией, самостоятельностью суждений, пользуется уважением, к его мнению
прислушиваются, а у Сергея Петровича — одна неуверенность, лишь серое существование, наивные
мечты стать богатым или известным. Однако чтение Ницше «переворачивает» обыденность его существования.
Герой тяжело страдает из-за своей заурядности, внешней и внутренней: «Существовали и другие
факты, с которыми приходилось мириться, и когда Сергей Петрович глубже вглядывался в свою
жизнь, он думал, что и она — факт из той же категории. Он был некрасив, — не безобразен, а некрасив, как целые сотни и тысячи людей. Плоский нос, толстые губы и низкий лоб делали его похожим
на других и стирали с его лица индивидуальность. К зеркалу он подходил редко <…>, а когда подходил, то долго всматривался в свои глаза, и они казались ему мутными и похожими на гороховый кисель, в который свободно проникает нож и до самого дна не натыкается ни на что твердое»2 (1, 227).
Отметим, что он более индивидуализированный персонаж по сравнению с Человеком из известной
пьесы, героями «Тьмы», «Бездны», «Большого шлема» и др. С самого начала обращает внимание
особая психологичная напряженность, которой живет герой Л.Андреева, внутренний диссонанс,
предвещающий трагический исход. В рассказе, как и в других произведениях автора («Вор», «Жизнь
Василия Фивейского», «Жизнь человека»), важна оппозиция «человек — внешний мир», но разрешается она не как противостояние страдающего героя и враждебного злого мира, но как разъединенность ограниченного замкнутого сознания человека с миром живой жизни, благим и спасительным.
В трактате Ф.Ницше «Так говорил Заратустра» героя особенно поражает мысль о Сверхчеловеке, о свободной и сильной личности. Любимая ницшевская идея все более овладевает персонажем
Л.Андреева. Он всецело увлечен книгой, и, несмотря на то, что работа над ее переводом двигается
медленно, целые страницы знает наизусть. Юношу все больше захватывает пафос учения философа,
протест против удушающей регламентации человеческого существования, критика «сущего», т.е.
действительности, культивирующей посредственность и заурядность, приземленность большинства
людей. Идеи философского трактата зароняют в душу слабого, рефлектирующего героя размышления, в результате которых «труднее становилось мириться с суровым фактом — жизнью» (1, 229).
Имя Ницше имеет знаковый смысл. Ницшевский код, как контекст, достаточно ясно обозначен в
рассказе Л.Андреева, об этом свидетельствуют и цитатная апелляция к Ницше в самом начале произведения и внутреннее осмысление интенций и философских образов текста. «Так говорил Заратустра» критики называют своеобразной ницшевской библией, необыкновенной философско-поэтической
поэмой. Развернутые в восьмидесяти главах работы проблемы жизни человека, ее красоты и никчемности, смысла человеческого существования, идеи добра и зла, силы человеческого духа и слабости,
смирения и бунта важны для понимания сути андреевского произведения. Истина, с которой спустился с гор пророк Заратустра: «Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти»5. Ницше провозглашает необходимость высшей цели, которая устремит эволюцию человека,
причем эволюцию активную, требующую усилий его самого («созидать дальше себя») к следующей
ступени сверхчеловека. Важной в работе является идея сверхчеловека. «Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек — смысл земли. Пусть же и ваша воля говорит: «да будет сверхчеловек
смыслом земли» (Курсив автора. — У.А.) (С. 7). «Человек есть нечто, что должно превзойти. Что
30
сделали вы, чтобы превзойти его? <…> Даже мудрейший из вас нечто двусмысленное и неопределенно-двуполое, нечто среднее между тем, что растет из земли, и обманчивым призраком», — таковы
наиболее броские и распространенные парадоксы и афоризмы базельского философа (С. 6, 7).
Герой Л.Андреева находит в драматически напряженном повествовании Ницше, как ему кажется, ответы на мучающие его вопросы. В лаконичных, не проясненных формулах философской поэмы
концепция сверхчеловека как бы намеренно «затемнена», но у философа это возвышенно-философская иллюстрация нового человека, проявленная и в других трудах («Ессе homo», «По ту сторону
добра и зла», «Веселая наука»), содержит мысль о независимости и свободе индивида, для которого
нет никаких обязательств, кроме стремления к самосозиданию, о ценности жизненной силы, творческой мощи. Важна главная идея философской поэмы: сегодняшний человек — лишь мост, переход от
обычного человека к Сверхчеловеку, он должен выйти за свои пределы, «человек есть нечто, что
должно преодолеть». Ему противостоит в ницшевской концепции «последний человек». «Приближается время презреннейшего человека, который не в силах уже презирать самого себя. Смотрите! Я
покажу вам последнего человека <…> Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек,
делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше
всех <…> Счастье найдено нами», — говорят последние люди и моргают» (С. 11). «Последний человек», в понимании Ницше, — это стадный человек, символ всего уродливого, смерть человечества.
По мере продвижения работы над переводом Сергея Петровича все больше захватывает мысль о
смерти. Привычным состоянием героя становится замкнутость, самоуглубленность. Л.Андреев показывает медленный процесс отторжения человека от мира, от самого себя, от жизни. В сознании Сергея Петровича вызревает мысль о самоубийстве, в которой он все более укрепляется. Мелькавшая и
ранее, но никогда не имевшая над ним столь серьезной власти, идея завладевает им все сильнее. Он
погружается в мир идей Ницше, и его «я» становится лишь тенью сверхчеловека: «<…> Сергей Петрович не думал, что он живет, и перестал замечать жизнь, а она текла, плоская, мелкая и тусклая, как
болотный ручей. Но бывали мгновения, когда он точно просыпался от глубокого сна и с ужасом сознавал, что он все тот же мелкий и ничтожный человек; тогда он по целым ночам мечтал о самоубийстве, пока злая и требовательная ненависть к себе и к своей доле не сменялась мирною и кроткою жалостью» (1, 231). Мысли о сильном, свободном и смелом духом человеке, поразившие героя, дают
толчок его размышлениям, душевным колебаниям, тяготеют над ним, медленно вызревая и меняя его
внутренне, подталкивают к трагическому решению.
Андреев не обнажает мыслей своего персонажа, практически не цитирует Ницше. В этом не было особой необходимости, поскольку читателям они были достаточно хорошо известны. Лишь в
начале рассказа он пишет: «В учении Ницше Сергея Петровича больше всего поразила идея сверхчеловека и все то, что говорил Ницше о сильных, свободных и смелых духом» (1, 226). Идеи Ницше
существуют как контекст, в котором может быть расшифрована траектория мысли героя, достаточно
прозрачно обозначенная в рассказе, поэтому обратимся к самому философу: «Жизнь есть только
страдание», — так говорят другие и не лгут; так постарайтесь же, чтобы перестать вам существовать!
Так постарайтесь же, чтобы кончилась жизнь, которая есть только страдание. И да гласит правило
вашей добродетели: «Ты должен убить самого себя! Ты должен сам себя украсть у себя. <…> И даже
вы, для которых жизнь есть труд и беспокойство, — разве вы не очень утомлены жизнью? Разве вы
еще не созрели для проповеди смерти»5 (С. 36, 37). «Иному не удается жизнь: ядовитый червь гложет
ему сердце. Пусть же постарается он, чтобы тем лучше удалась ему смерть» (С. 60). Герой все больше подчиняется чувству смерти, воспринимает ее как нечто глубоко интимное, вызывающее одновременно и ужас и любовь.
В случае Сергея Петровича не только мир «узок» для идеи сверхчеловека, а он сам не соответствует этой идее, осознает свою природу не согласующейся с трактовкой «сверхчеловека». Ницше
уже имеет эмоциональную власть над героем, его завораживает идея сверхчеловека, включающая
творческую активность, полноту жизненных сил. Ницшевскую мысль о триумфе посредственности
«последнего» человека он чувствует обращенной к себе. В ходе всего повествования ощущается
неизбежность драматического конца. По мере развития сюжета происходит полный разрыв героя с
миром. Прежде старательный студент Сергей Петрович перестает посещать лекции, общаться со знакомыми, вообще выходить куда-либо, целыми днями не покидает свою комнату. Знакомство с философскими идеями Ницше приводит его к нравственному опустошению и к единственно возможному,
как ему кажется, выходу из сложившихся реалий жизни: «На столе лежала книга, и, хотя она была
закрыта и запылена, изнутри ее гремел спокойный, твердый и беспощадный голос: «Если жизнь не
удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, знай, что удастся смерть» (1, 244). Само-
31
убийство для героя Л.Андреева — это акт воли человека, попытавшегося приблизиться к возвышенному образу сверхчеловека, попытка прорыва к сверхчеловеку Ницше, являющаяся признаком силы,
самообладания и свободы.
Мучительны переживания и студента Бенедиктова, живущего во флигеле чужого имения, где он
дает уроки. Несмотря на вполне обыденный характер психологической драмы героя Зайцева (он
влюблен без взаимности в старшую сестру своего подопечного, на чем, кстати, автор мало акцентирует внимания), мучающая его мысль о самоубийстве также перекликается с ницшеанской теорией
личности. В чертах внешности героя автором подчеркиваются особенности духовного склада молодых людей начала ХХ в., ищущих ответа на философские вопросы. «Тяжелая юность, одиночество
давали себя знать: Бенедиктов выглядел старше своих лет. Лоб его был велик, и небольшие глаза, сидевшие глубоко, — хотя и близорукие, — выдавали страстность характера и склонность к экстазу»6 [Курсив мой. — У.А.].
Психологически сложный процесс размышления героя о выборе между жизнью и смертью
оставлен за рамками повествования, он предстает перед читателем уже принявшим решение. Бенедиктов направляется в соседний хутор к родственнику семьи, в которой он живет, с единственной
целью — взять пистолет под благовидным предлогом. Путь героя лежит через луга, художник дает
прекрасную пейзажную зарисовку, опорными элементами которой являются необозримые луга со
свежескошенными копнами сена, ощущение покоя от простора. Обращает внимание точность психологических деталей в описании внутреннего состояния персонажа. Герой остается глух к красоте и
прелести вечерней равнины, она не затрагивает его, он попросту ничего не замечает, потому что сегодня вечером решил застрелиться. Персонаж Б.Зайцева сосредоточенно переживает то, что должно
случиться.
Он садится на паром, чтобы переправиться на другой берег реки, и в его сознании всплывает
картина детства, когда он маленьким мальчиком, гимназистом, переезжал также на пароме весной
разлившуюся Оку, возвращаясь домой на пасхальные каникулы. Герой вспоминает свой страх перед
теменью полыньи, но образ матери, ожидающей его дома, сверкающие звезды на чистом небе, начинающаяся пасхальная заутреня успокоили его. Бенедиктов отгоняет это воспоминание, оно, хранимое памятью, причиняет ему почти физические муки. В его сознании борются два голоса, в одном из
них хорошо узнаваемы мотивы ницшевского Заратустры, другой — голос самого Бенедиктова, ищущего опору в учении Франциска Ассизского, книги которого он изучает, живя во флигеле: «Под тяжестью своего бремени он сел. Здесь было темно, одиноко, не стыдно.
— Ты — несчастная тварь, — шептал ему демон, — и твой удел горе, отчаяние и бедность… Кто
полюбит тебя? Ты ошибка творенья. Исправь ее.
— Ты был чист и честен с колыбели. Ты не поддался в нежном детстве, и теперь, ты, пишущий о
святом Франциске,- отступаешь? Ты сдаешься, рыцарь?
— Господи, Господи! — сказал вслух Бенедиктов. — Что же это? За что?» (312).
И вновь голоса вступают в спор:
— Смерть вокруг, смерть!» — неслось в его голове. Он почти физически ощущал ее, душа потряслась страшным приближением. Но вместе рос и странный, непонятный подъем.
— Он — это то же, что я, — бормотал Бенедиктов.
Мы все одно. Я, и старик, и сын, и все гибнущие — мы в одном объятии. Это объятие смерть.
Так будет. Да исполнится воля пославшего.
— Как пославшего? Разве мы посланы затем? <…> (316).
Герой находится в крайне возбужденном состоянии, роковой выстрел лишь по счастливой случайности не завершается смертью. Случившееся вызывает вихрь переживаний в душе, почти катарсически воздействует на него, и герой прорывает замкнутый круг своего существования, со спокойствием созерцает открывающийся ему по-новому мир, возрождается к жизни, к бытийному существованию, разрешается в соединении с ним. Несостоявшаяся смерть послужила толчком к духовному воскрешению. Об этом свидетельствуют совершившийся перелом в настроении, мысли о старом
отце, которого с теплым чувством вспоминает герой.
Зайцев противопоставляет идее андреевского произведения, входящего в противоречие с важной
христианской заповедью, рассматривающей самоубийство как грех, идею пронизанного красотой
мира, мира, сотворенного Богом. В связи с ранними рассказами писателя Ю.Айхенвальд говорил о
характерных для художника нотах «трудно дающего спокойствия», «симфонии примирения с миром». Пережив страдание, Бенедиктов открыл для себя мир, сумел найти в глубинах своего сердца
любовь к нему. В заключительном эпизоде рассказа он читает труд Поля Сабатье о Франциске Ас-
32
сизском. В контексте имени философа раннего Средневековья, чьи скромность, величие духа, смиренномудрие подчеркивались всеми его биографами, прочитывается зайцевская концепция личности.
Франциску Ассизскому, являющемуся религиозным символом раннего католицизма, национальным
идеалом святости, были присущи радостное приятие жизни, нравственная просветленность духа. В
своих речах святой Франциск проповедовал о мире как о высшем благе человека. Он говорил о согласии человека с Богом, который приобретается исполнением его заповедей, и мире человека с
людьми — через благочестивую жизнь, и мире с самим собой.
В биографии святого Франциска, написанной Сабатье, отмечается, что он был привязан к действительным радостям земной жизни, жизнь его настолько была полна любви, что освещала, согревала и научала любить. «В трудный период в истории страны голос умбрийского преобразователя, —
пишет биограф, — заставил откинуть все пессимистические мысли и мысли о смерти, подобно тому,
как здоровый организм уничтожает в себе смертоносное начало»7.
В финале рассказа Зайцева содержится намек на духовное обновление, герой избавляется от мучивших его сомнений, смотрит на мир со спокойной уверенностью, любовью и добротой: «Он вошел
в свой флигель — трудовую келью, где лежали книги, где ждал его св. Франциск. Это все было его.
Он взял со стола книгу и раскрыл. Его взор упал на строки: «На заре крики горных соколов будили
св. Франциска на высотах Альверны»6 (319).
Рассказ Б.Зайцева написан как собственное, отличающееся от мнения другого художника видение ситуации, «ответ» на «Сергея Петровича». Различие философских позиций писателей заключается в том, что каждый из них индивидуально ощутил и отразил проблему драматизма одиночества человека, его отчужденности от мира и по-разному воплотил ее в своих произведениях. Вспомним, что
Ницше отбрасывает вместе со всем остальным — государственностью, наукой, моралью и религию.
«Бог умер!», — провозглашает его герой, и, значит, все дозволено. И грядущая эра Сверхчеловека не
будет знать различия между Добром и Злом. Поэтому персонажем Л.Андреева, принявшим идеи
Ницше, у которого возвышение человека мыслится параллельно с низвержением христианской морали и этики, мысль о смерти овладевает целиком. Погружая своих героев в «пограничные ситуации»,
авторы демонстрируют разные философские позиции. В бунте своего героя Андреев черпает доказательства его незначительности и зависимости от судьбы, отсутствия в ней бытийных оправданий.
Изначальный трагизм бытия, по мысли писателя, не только в смерти, но и в неразрешимых бытийных
противоречиях. В самой сути экзистенциального мировосприятия, утверждающего иррациональность
мира, разъединенность личности и мира, заключается суть андреевской концепции. Б.Зайцев противопоставляет позиции Л.Андреева идею животворного единения человека и мира. Его герой через
попытку самоубийства приходит к жизнеутверждающему началу, обретает единение с миром. Художником остается не высказанной вслух, но подразумеваемой ее философским контекстом, христианская аргументация, что самоубийство — это отступление от принципов христианской морали, и
для сознания, лишившегося опоры на веру, жизнь действительно предстает утратившей смысл и
назначение.
Как отмечает современный исследователь, атмосфера ницшевских текстов поддерживает напряжение духа, устремленного к разрешению самых глубоких проблем. Личность как неповторимое самостояние есть самая верная предпосылка его философской мысли: «Опыт Ницше поддерживает веру человека в себя, его способность к инициативе, к тому, чтобы от реактивности перейти к активности. Ницше ошибся не в самом призыве («будь самим собой!», «будь верен себе!»), а в том, что он не
разгадал значимости религий Трансцеденции в поддержке самостояния личности. Он увидел только
неразрешимый конфликт между личностью и моралью, между свободой и Богом»8.
В полемике между Б.Зайцевым и Л.Андреевым отразилось отношение к философии Ницше в
первые два десятилетия начала века. В ней с наибольшей полнотой показан углубленный интерес к
психологическим и нравственным проблемам, отличающим русскую литературу начала ХХ в. Знакомство русского читателя с трудами философа стимулировало к исследованию глубинного сознания
личности, дало творческий импульс к появлению новых произведений. Рассказы, легшие в основу
анализа, знаменуют разные этапы рецепции идей философа художественным самосознанием эпохи,
когда первоначальная увлеченность философией Ницце сменилась критическим отношением. Произведения Л.Андреева и Б.Зайцева являют собой закономерные вехи в восприятии ницшевской философии в России начала ХХ в., проявившиеся в модернистском искусстве и волне нового реализма.
33
Список литературы
1. Келдыш В.А. Русская литература «серебряного века» как сложная целостность // Русская литература рубежа веков
(1890–начало 1920-х годов). — Кн. 1. — М., 2000. — С. 33.
2. Андреев Л.Н. Собрание сочинений: В 6 т. — М., 1990–96. — Т. 6. — С. 511. Далее в статье при ссылках на тексты произведений Л.Андреева будут указаны том и страница данного издания.
3. Закржевский А. Сверхчеловек над бездной. — Киев, 1911.
4. Ясенский С.Ю. Особенности психологизма в прозе Л.Андреева 1907–1911 годов // Творчество Леонида Андреева. Исследования и материалы. — Курск, 1983. — С. 35–44.
5. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии. Воля к власти. Посмертные афоризмы. —
Минск, М., 2000. — С. 7. В дальнейшем при ссылке на данное издание в тексте будут указаны страницы.
6. Зайцев Б.К. Собрание сочинений: В 5 т. (6–7 тома доп.) / Пер. с фр. — М., 1985. — С. 304–305. В дальнейшем в тексте
при ссылке на данное издание будут указаны страницы.
7. Сабатье П. Жизнь Франциска Ассизского / Пер. с фр. — М., 1895. — С. 45–46.
8. Визгин В.П. Философия Ницше в сумерках нашего сегодня // Ф.Ницше и философия в России: Сб. ст. — СПб., 1999. —
С. 179–207.
34
НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА НОВОГО ВРЕМЕНИ
ЖАҢА ДӘУІРДІҢ ЖАҢА ӘДЕБИЕТІ
От редакции
Реалии нового исторического времени ознаменовались кардинальной сменой политических,
идеологических, культурных основ, предопределив резкую трансформацию традиционных форм художественной интеграции в искусстве, в том числе искусстве слова. Современная литература —
огромное и многообразное эстетическое пространство, зачастую трудно поддающееся научному анализу с помощью привычного литературоведческого инструментария, что, безусловно, является свидетельством его несовершенства. Одной из художественных систем, наиболее интенсивно подвергающихся современному научному осмыслению, стал постмодернизм. Несмотря на основательную его
изученность зарубежными и российскими филологами и философами (труды Р.Барта, Ж.Батая,
Ж.Бадрийяра, Ж.Делеза, Ж.Ф.Лиотара, И.Ильина, М.Липовецкого, М.Эпштейна и многих других),
исследование законов организации постмодернистского художественного мира не становится менее
актуальным.
Динамика современного литературного процесса, постмодернизм как феномен стали предметами обсуждения за «круглыми столами» в 2004 г. на кафедре русской и зарубежной литературы. Дискуссию вызвали концепция личности в литературе последних десятилетий, форма выражения авторской позиции, плюрализм методов и языков. В завершение работы было высказано пожелание расширить и углубить круг рассматриваемых явлений. С этой целью 5 мая 2005 г. на филологическом
факультете КарГУ им. Е.А.Букетова кафедрой русской и зарубежной литературы была проведена
внутривузовская научно-теоретическая конференция: «Постмодернизм: новые парадигмы художественности». На пленарном и секционном заседаниях (работали две секции «Постмодернизм в языке
и литературе» и «Постмодернизм в языке и культуре») было заслушано 14 докладов ученых, представлявших пять кафедр университета: русской и зарубежной литературы, казахской литературы и
теории, методики преподавания литературы и языка, политологии и социологии, философии. Прозвучали доклады, посвященные принципам художественного конструирования образного строя, пространственно-временной организации, формам реализации авторского отношения к изображаемому.
Материалом исследования стали произведения русской, казахской и зарубежной (английской, немецкой, французской) литературы. Работы вызвали живой интерес слушателей — преподавателей, магистрантов, студентов филологического и философско-психологического факультетов.
В данном номере «Вестника» мы предлагаем ряд работ, представленных на конференции «Постмодернизм: новые парадигмы художественности».
35
УДК 82.0
Т.Т.Савченко
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
ЭСТЕТИКА ПОСТМОДЕРНИЗМА В СТИХОТВОРЕНИИ ИОСИФА БРОДСКОГО
«РАЗГОВОР С НЕБОЖИТЕЛЕМ»
Мақалада реализм эстетикасымен сәйкес келетін сөйлемнің синтаксистік құрылысындағы
көзқарастың, строфика мен толықтыру тәсілінің, сөйлеу субъектісі мен адресатының динамикалық арақатынасы талданады. Бродскийдің күрделі шығармасының көркемдік мәні айқындалады.
The article is devoted to an analyze of the dynamic relations between the subject and addressee of
speech, the standpoint, the stanzas, and the mean of additions in the syntax structure of a sentence in
their correlation to the realism aesthetics. The artistic sense of the complex Brodsky’s work is revealed.
Одно из самых нелицеприятных суждений об И.Бродском принадлежит Николаю Славянскому,
который в 1993 г. писал, что художник «внедряет хаос в самое искусство», «он пустил распад в самое
структуру стиха», его творчество — «это опыт умирания самой поэзии»1. В этих оценках неузнанной
оказалась новая эстетика, которую в русской поэзии демонстрировал Иосиф Бродский на фоне и в
контексте преобладающей классической эстетики.
Новая эстетика оформилась в явление постмодернизма. Ее черты обнаруживаются в творчестве
Бродского до того времени, как это явление получило развитие в творческой практике русской художественной литературы, и до того, как оно стало теоретически осознаваться в русском литературоведении. Известно, что логика житейская и логика художественная не совпадают. Однако эстетика реализма стремилась приблизить художественный мир к эмпирике. На такой эстетике были воспитаны
поколения читателей-исследователей, эстетические переживания которых основывались на близости,
подобности художественного мира миру эмпирическому. ХХ в. сформировал новую эстетику. В ее
основе — повышенная субъективность восприятия, выражения, изображения в отличие от объективности реалистической эстетики. Для И.Бродского субъективность, неповторимость ценны тем, что
помогают избежать «клише». Об этом поэт говорил в Нобелевской лекции: «Эстетический выбор
всегда индивидуален, и эстетическое переживание — всегда переживание частное»2. Субъективное,
частное, воплощенное в новой эстетике, выработало особое отношение к слову и его возможностям.
«Поэт (художник. — Т.С.) есть всегда диктат языка… Поэт — средство существования языка. …
Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку»3. В произведении формируются свои правила, по которым организуется художественный мир. Эти правила нуждаются в освоении как новые правила. Именно поэтому многое, созданное
в новой эстетике, требует перевода на другой код, который понятен читателю. Бродскому принадлежит особое место в формировании новой эстетики русского художественного мышления. Эстетике
Бродского посвящено несколько исследований, однако проблема соотношения старой и новой эстетики нуждается в осмыслении. Уже в раннем творчестве у И.Бродского проявился интерес к метафизической сущности мира. Он и стал предпосылкой интереса к проблеме, которая завладела мыслью
поэта на долгие годы. Это проблема времени. У Бродского ей сопутствовала проблема Бога. Важно
отметить, что она у поэта не соотносилась с личной верой и с определенной конфессиональной принадлежностью. В религиозности и в вере Бродский занимал позицию, характерную для русской интеллигенции. Корни этой традиции уходят в ХIХ в.
Стихотворение «Разговор с небожителем» концентрированно сосредоточило в себе те признаки
постмодернистской эстетики и поэтики, которые в рассыпанном виде встречаются в раннем творчестве Бродского. Это произведение относят к числу программных в наследии поэта. В нем в свернутом
виде присутствуют ведущие проблемы его творчества, которые предстают в характерной для него
форме. Созданное в 1970 г., оно оказалось созвучным таким произведениям, как «Загадка ангелу»
(1962), «Большая элегия Джону Донну» (1963), несколько стихотворений, посвященных Рождеству
Иисуса Христа, в которых также предстает метафизический мир. В этих произведениях поэт пользуется приемами уже выработанного индивидуального стиля. Один из его признаков — объем лирического произведения. Известно, что русская классическая лирика стремилась к лаконизму выражения.
Малый объем — один из признаков лирического литературного рода. И хотя в истории лирики есть
36
немало примеров отступления от этого правила (Жуковский, Батюшков, Баратынский, Некрасов,
Цветаева создавали и бо;´льшие по объему стихотворения) — общая тенденция в лирике связана с
тяготением к малым объемам. У Бродского на протяжении всех лет творчества нередкими оказываются большие стихотворения и сверхдлинные строки.
«Разговор с небожителем» перекликается формой со стихотворением 1967 г. «Речь о пролитом
молоке»: оба произведения больших объемов (228 и 320 строк) и написаны восьмистишными строфами. Однако входящие в заглавие близкие по смыслу слова «разговор» и «речь» семантически разные. «Разговор» предполагает диалог. Словарное значение слова «разговор» — «словесный обмен
сведениями, мнениями, беседа»4. В произведении Бродского этого диалога нет. Стихотворение «Речь
о пролитом молоке» представляет собой говорение, высказывание, монолог. Однако тематически и
формально эти произведения близки. По существу, «Разговором с небожителем» Бродский продолжает писать текст, начало которому положено в «Речи о пролитом молоке». Поэт в заглавии мистифицирует читателя: на самом деле в стихотворении нет разговора, а есть монолог, обращенный к
небожителю. В сознании христианина небожители — это души умерших. Там, на небесах, души праведных окружают Господа и Его ангельские сонмища. Монолог обращен к одному из небожителей —
Ангелу. Ангел у Бродского наделен нетрадиционной функцией: он творец дара (надо полагать —
творческого, поэтического): «Здесь, на земле, … тебе твой дар я возвращаю»5 (361). В поэтической
традиции, идущей от Пушкина, творческий дар — это дар Всевышнего. Бог в стихотворении присутствует. Но в восприятии автора это не христианский Бог. Он иногда возникает как альтернатива Ангелу, к которому обращено слово лирического героя стихотворения: «Смотри ж, как наг и сир, жлоблюсь о Господе, и это одно тебя избавит от ответа» (362). В другой части стихотворения присутствует пантеистический Бог: «жажда слиться с Богом, как с пейзажем» (363). Позже появляется и языческий бог, об отсутствии которого сокрушается лирический герой: «Как жаль, что нету в Христианстве бога — пускай божка — воспоминаний» (365). Все это свидетельство того, что религиозные
представления у Бродского формировались стихийно. На этом этапе они были отрывочными и эклектичными.
Присутствие такого разного и перманентно появляющегося в мире стихотворения Бога не замечено и не отмечено исследователями. В то же время в восприятии авторов некоторых работ Бог оказывается центральным собеседником лирического героя. Так, Джейн Нокс в статье «Поэзия Иосифа
Бродского: альтернативная форма существования…» настойчиво утверждает мысль о том, что слово
героя обращено к Богу6. Таким образом, в стихотворении нет соответствия общепринятым представлениям о невидимом мире. Произведение воплощает поток прихотливых ассоциаций, которые внутри
себя оказываются противоречивыми.
Отметим и другие свойства новой эстетики. «Разговор с небожителем» относится к большим
стихотворениям. Графически оно разбито на три неравновеликие части, каждая из которых включает
в себя 8, 9, 11 строф. Разбалансированность общей композиции согласуется с эмоциональным движением в стихотворении. И в целом стихотворение противостоит как формальным, так и содержательным признакам реалистической эстетики.
Выразительной в стихотворении оказывается строфа. Ее конструкция балансирует на грани гармонической уравновешенности и дисгармонии. Жесткая строфическая форма — восьмистишие в
«Разговоре с небожителем» имеет свои особенности. Строфа представляет собой Я25522552. В ней
по принципу зеркального отражения соединены два катрена. Изобретенная Бродским строфа, не
имеющая себе аналогов в русской поэзии, представляет собой достаточно сложную форму. Как отмечает исследователь строфики Бродского Барри Шерр, поэт нарушает традицию: обычно эти строфы
начинаются длинной строкой, Бродский же начинает и завершает строфу короткой строкой Я27. Однако эта форма дважды нарушена: 8 и 28 строфы начинаются с Я5. Но эта жесткая схема имеет свои
приемы расшатывания: в стихотворении используется шесть разных схем рифмовки; нередко строфа
завершается только графически, а содержательно и интонационно не завершается. Так, начало стихотворения представляет собой одно предложение, растянувшееся на три строфы. Еще в одном случае
одно предложение обнимает три строфы, и в двух случаях одно предложение захватывает по две
строфы, а последняя строфа оказывается десятистишной.
Таким образом, заданная конструктивная форма строфы сама себя отменяет и допускает внутреннее расшатывание, чего классические формы стремились избегать.
Внешняя конструкция строфы срастается со сложной синтаксической конструкцией фразы. Это
срастание и позволяет осуществиться той особой форме речи, которая связывается с именем Брод-
37
ского. Синтаксически фраза Бродского осложняется приращениями, состоящими из вводных конструкций, приложений, однородных членов, придаточных предложений и т.п.
Гортань исходит грифелем и мелом,
и в ней — комок
не слов, не слез,
но странной мысли о победе снега —
отбросов света, падающих с неба, —
почти вопрос.
(366)
Это сложносочиненное предложение. Второе предложение разрывается на две части: «и в ней…
… почти вопрос». Но между этими частями два приложения, которые появляются последовательно, и
второе приложение является приложением к первому приложению. Такая конструкция фразы оказывается словесным слепком поэтического мышления Бродского. Оно принципиально отличается от
реалистического мышления прошлой эпохи. В эстетике реалистического мышления работал принцип
отбора слов, деталей, тропов и их логического расположения. Так строится композиция тематического образа в теории Холшевникова8.
Иной эстетический принцип работает в литературе нового, постмодернистского времени. Поэтическое сознание фиксирует, регистрирует, обозначает всякую мысль, всякое состояние, предмет,
деталь. Не авторская мысль движет конструкцию произведения, формирует ее, а слово (или, как говорил Бродский в Нобелевской лекции, — язык подсказывает или просто диктует следующую строчку). Возникает эстетика языка, которая, с позиции прошлой эстетики неупорядоченная и хаотичная,
входит в произведение и становится его содержательной сущностью. Текст Бродского непритязателен, алогичен, непредсказуем:
Ночная тишь…
Стучит башкой об стол, заснув, заочник.
(365)
Ничем не обусловлено здесь появление «заочника», не обязательна далее «печная мышь», которая «кирпичный будоражит позвоночник».
Этот же принцип реализован не только в пределах строфы, фразы, словосочетания, но в масштабе целого стихотворения.
Первая часть «Разговора…», как выясняется к середине ее, обращена к Ангелу. Это истовое слово о том, что дар слова, который послан тобою (почему Ангелом?), я тебе возвращаю во всей полноте, я его здесь не растратил, не пропил, но он не нужен, потому что нет того, что можно пробудить
словом (уже ни в ком не видя места, коего глаголом коснуться мог). Да и тебя, Ангел, не буду «жечь»
глаголом, исповедью, просьбами, так как все равно в ответ на это будет лишь молчанье. Вот это и
важно. Не в диалоге оказываются герой и ангел, а в молчании.
Вообще проблема общения предстает в стихотворении в совершенно новом, нетрадиционном
истолковании. Эстетика словесного творчества, разработанная в трудах М.Бахтина, развивает мысль
о том, что всякое слово в основе своей диалогично. Обязательно обращенное к кому-то, оно непременно получает отклик — это реакция читателя на произведение. Бахтин пишет о творческом, писательском слове. О том же слове — Бродский в «Разговоре с небожителем». Но концепция Бродского
принципиально иная. Слово, обращенное к Ангелу, не превращается в диалог, а следовательно и разговор, заявленный в заглавии, не осуществлен. И это становится многозначительным смыслом стихотворения. Напряженное, истовое слово героя к Ангелу остается безответным. Это событие безответности рождает у лирического героя эмоционально напряженную мысль о том, что молчание Ангела в
ответ на истовую мольбу ничем не отменить. Это правило без исключения. Разговор с Ангелом — то
же, что и вера — «вся вера есть не более, чем почта в один конец» (362). Мольба обращена к Ангелу,
но ответа нет. Человек верует, не требуя в ответ зримого, материального подтверждения того, во что
он верует. Лирический герой это принимает, превосходя своим смирением распятого Христа. Он —
Богочеловек, — измученный страданием, обращается к Богу Отцу: «Почто меня оставил?», выражая
тем самым страшное духовное состояние Богооставленности. Лирический герой Бродского иначе,
чем Христос, воспринимает физическое и духовное страдание. Он, как бы распятый безмолвием и
38
одиночеством, не возопит: «Почто меня оставил?!». Боль, которую способны испытывать душа и тело, беспредельна. Лирический герой утверждает эти новые беспредельные возможности:
Страданье есть
способность тел,
и человек есть испытатель боли.
Но то ли свой ему неведом, то ли
ее предел.
(362)
На смену мысли о молчании и одиночестве в стихотворении неожиданно возникает мысль о благодарности молчащему Ангелу за то, что «ты отнял все, чем на своем веку владел я» (364). И далее
является мысль о смерти, о страхе перед ней. Тема смерти и бессмертия возникает в потоке размышлений героя. Казалось бы, в ожидании смерти мысль о бессмертии может избавить от «бездны мук.
По мысли Бродского, бессмертие несет с собой муку одиночества. Чем дольше живет человек, тем
более он одинок. Выход из тотального одиночества герой стихотворения находит в своей памяти и в
воспоминаниях. Стихотворение как бы исследует верность этого суждения. Еще раз, по кругу, герой
обращается к страстям Господним. Теперь это страстная неделя, страстная пятница. Вспоминается о
том, что Господь в муках и одиночестве умирает на кресте. Метафора крестных страданий относится
и к младенцу, который начинает жить и которому предстоит познать муку одиночества. В крестных
страданиях пребывает и старик, ожидающий смерти со страхом в больничном одиночестве. Никто и
ничто не спасает от одиночества. Исходное в стихотворении обращение к небожителю — это последняя попытка уйти от одиночества, и оно остается без ответа. Стихотворение Бродского — это не разговор, а монолог, безмолвным свидетелем которого оказывается друг-небожитель Ангел.
Новый, нетрадиционный взгляд на основополагающие стороны человеческого бытия, дискретность внутреннего мира героя создают новую эстетику в лирике. В ответ на слово поэта, творца звучит молчание. И это молчание абсолютно. Герой проживает ситуацию распятого Спасителя, в которой он, герой, ведет себя иначе, чем Господь. Христос проходит через тяжелейшее испытание Богооставленностью, когда Он произносит: «Почто меня оставил, Отче?». Проигрывая эту ситуацию, герой «Разговора…» предлагает другой вариант поведения:
Там, на кресте
Не возоплю: «Почто меня оставил?!»
Не превращу себя в благую весть…
(362)
Поскольку человек предназначен для страданья, и испытание болью — это удел всего живого. В
этом размышлении скрытая полемика с евангельским сюжетом.
Во второй части «Разговора…» тот же процесс углубления темы, уточнения, приращения смыслов разрешается тем, что герой как бы в ответ на молчанье (глухоту) Ангела становится и сам глух —
«я нынче глух» к тому, что вокруг и в нем самом. И вновь, когда все уже определенно сказано, герой
обращен к духу-исцелителю, Ангелу, но не за помощью. И опять звучит тема молчания, но выражена
она в других образных категориях:
Такая тишь
там, наверху, встречает златоротца.
(364).
(Златоротец — новообразование по известной модели слова «златоуст».) И все же, несмотря на молчание, глухоту твою, «услышь одно: благодарю за то, что ты отнял все, чем на своем веку владел я».
(И опять библейские аллюзии, намек на судьбу ветхозаветного Иова.)
(Если посмотреть в перспективу творчества Бродского, то здесь выражена мысль, которая окажется ключевой для поэта, и в год его сорокалетия он повторит в одном из любимых своих стихотворений «Я входил вместо дикого зверя в клетку…» в заключительных стихах:
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность9.)
39
В третьей части мысль о глухоте и молчании, что оказывается знаком судьбы поэта, находит
продолжение в мысли об одиночестве. И в этой части постоянны уточнения, которые не отменяют
неточного высказывания, а остаются рядом с ним:
Но даже мысль — о как его! — бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг.
(365)
/…./
О чем с тобой
витийствовал — верней, с одной из кукол,
пересекающих полночный купол…
(366)
Благодарю…
Верней, ума последняя крупица
благодарит…
(364)
Бессмертье у Бродского есть всего лишь одиночество. Это попытка заглянуть за пределы желанного бессмертия. Одиночество осмысливается в этой части как тотальное состояние человечества:
обратим внимание, как и в ширь и в глубь времен в мире стихотворения разрастается одиночество.
Тема Страстной ночи вводит в произведение Христа, Который в ночь на пятницу молился в Гефсиманском саду, а Его ученики не могли преодолеть силы усталости и уснули. И Он был один. (Тема
Страстной не случайна в стихотворении. Оно написано в марте-апреле 1970 года в страстную неделю.) Тема одиночества выходит за пределы судьбы Богочеловека и захватывает частные судьбы —
это младенец и старик. Младенец на пороге первой весны в своем бытии и ему предстоит пройти через одиночество. Старик — на пороге последней весны в жизни земной, и ждет он конца в одиночестве (В окне больницы старик торчит…, он видит снег и знает, что умрет).
Таким образом, выделенный нами содержательный каркас в стихотворении не имеет логичного,
ясного и неуклонного развития. Он облечен в лексические, синтаксические, образные повторы, что
выстраивается в некую нескончаемую цепь и создает впечатление бесконечного кружения вокруг одного центра.
Важно подчеркнуть, что трактовка важных онтологических философских понятий иная, чем в
реалистической традиции.
Традиционно слово, обращенное к небесным пределам, высокое, торжественное, церковное. Такую традицию всегда утверждала молитва10. И только в некоторых пародиях на жанр молитвы встречается разговорная нейтральная лексика. Бродский, в отличие от предшественников, обращается к
низкой разговорной и жаргонной лексике, соединяя ее с высокой и нейтральной.
Как на сопле, все виснет на крюках своих вопросов…
Жлоблюсь о Господе…
Нахлебался варева минут и римских литер…
Давясь кивком звонкоголосой падали…
Стучит башкой об стол заочник…
Мы опускаем анализ разнообразных цитаций, что в отношении к этому произведению Бродского
может стать предметом специального анализа.
Таким образом, к 1970 г. Бродский не только овладел новой эстетикой, которая не укладывалась
в рамки официальной традиционной, но и создал новую эстетику, широкое распространение которой
пришло значительно позже. От нее поэт не мог отказаться, она стала для него формой бытия. Потому
итог такого сопротивления философии государства был предопределен: он был выдавлен в другую
государственную систему в 1972 г., где тоже сумел остаться свободным.
Список литературы
1. Славянский Николай. Из страны рабства — в пустыню // Новый мир. — 1993. —№ 12. — С. 236–243.
2. Бродский Иосиф. Нобелевская лекция // Сочинения Иосифа Бродского. — Т. 1. — Изд. 2-е. — СПб: Пушкинский фонд.
1998. — С. 9.
3. Там же. — С. 15–16.
40
4. Словарь русского языка: В 4 т. — М.: Русский язык, 1984. — Т. 3. — С. 598.
5. Стихотворение Иосифа Бродского «Разговор с небожителем» цитируется по изданию: Сочинения Иосифа Бродского.
Т. 2. — СПб., 1998, с указанием страницы в тексте.
6. Джейн Нокс. Поэзия Иосифа Бродского: альтернативная форма существования, или новое звено эволюции в русской
культуре // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трех конференций // Звезда». — СПб., 1998. —
С. 221 и др.
7. Барри Шерр. Строфика Бродского: новый взгляд // Как работает стихотворение Бродского: Из исследований славистов
на Западе. — М.: Новое литературное обозрение, 2002. — С. 278.
8. Холшевников В.Е. Анализ композиции лирического стихотворения // Анализ одного стихотворения: Межвуз. сб. — Л.,
1985. — С. 5–49.
9. Сочинения Иосифа Бродского. — Т. 3. — СПб., 1998. — С. 191.
10. См., напр.: Русская стихотворная молитва ХIХ в.: Антология. — Томск, 2000.
УДК 82.0
Г.З.Горбунова
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
ОБРАЗ ПУШКИНА В ПЬЕСЕ ВИКТОРА ЕРОФЕЕВА «ДЕТИ ПУШКИНА»
В.Ерофеевтің постмодернистік пьесасының драматургиялық ерекшелігі зерттеудің нысаны
болып табылады. Мақалада шығарманың бейне құрылысы, көркемдік уақытты үлгілеу принциптері, Пушкин бейнесін тарихи-әдеби үдерістер заңдылықтарына сай беру жолдары
көрсетілген.
The subject of this study is the originality of the dramatic structure of the post-modern play by Victor
Erofeev. In the work the image level, the principles of artistic time modeling and the dependency of
Pushkin’ image upon the regularities of the historic and literary process are analyzed. According to
the proper nature of the play, the author does not presume the singularity of its interpretation, insted
offering the relativistic approach to explanation of the true extent of Pushkin’s figure embodied in the
play.
Реалии нового времени, тенденции общественного, экономического, культурного развития способствовали кардинальному изменению привычных мировоззренческих, этических, эстетических координат. На смену монологизму советской художественной идеологии пришел плюрализм в подходе
к историко-литературным фактам. Не случайно объектом деидеологизации стал Пушкин — «наше
всё». Постмодернизм с его основополагающей релятивностью, принципом методологического сомнения в установившихся догмах подверг ироническому переосмыслению лик великого поэта, явив
его в далеко не сакрализованных формах.
Заметим, что на различных этапах развития русской литературы и литературоведческой мысли
Пушкин оказывается в центре остракистского осмысления его духовно-нравственного статуса, а также значения и места в пантеоне русских классиков. «Бросить Пушкина с парохода современности»
предлагали футуристы, утверждавшие, что в «дыр бур щил»е больше русского, национального, чем
во всей его поэзии. Отнюдь не парадный лик Пушкина явлен Терцем. Вопреки заявлению «нет, весь я
не умру, душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит», в «Кыси» Т.Толстой голубчики
не имеют даже приблизительного знания о великом русском поэте, пишут его имя с маленькой буквы, предполагают, что он умер «объемшись», рисуют его шестипалым, а к деревянной статуе Пушкина прикрепляют бельевые веревки.
В ряду произведений, представляющих Пушкина, человека и творца, в крайне сниженном
плане, — «Дети Пушкина» Вик. Ерофеева. Замысел этой пьесы-миниатюры мог вырасти из строчек
пушкинского письма к жене в июле 1834 г.: «Хорошо, коли проживу я лет еще 25, а коли свернусь
прежде десяти, то не знаю… что скажет Машка, а в особенности Сашка»1. Пьеса Ерофеева — своеобразный ответ на этот вопрос. В произведении изображены обстоятельства последних часов жизни
Пушкина. Герои пьесы — пятеро его детей — четверо законных: Маша, Саша, Гриша, Наташа — а
также некая Глаша — внебрачная дочь. О возможности существования этого ребенка свидетельству-
41
ет письмо П.А.Вяземскому из Михайловского весной 1826 г.: «Письмо это тебе вручит очень милая и
добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в
Болдино (в мою вотчину), где водятся курицы, петухи и медведи… При сем с отеческой нежностью
прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в Воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню, хоть в Астафьево.
Милый мой, мне совестно, ей богу... но тут уж не до совести…»2.
Собравшись вместе за дверью комнаты, в которой умирает Пушкин, дети решают вопрос о целесообразности применения новоизобретенного лекарства в целях спасения их отца.
Достоверность изображаемому придает сплошная цитатность пьесы, в уста героев драматург
вкладывает дословно воспроизведенные фрагменты писем Пушкина, свидетельства его современников. Образы детей сотканы из ряда реальных, свойственных им черт. Так, у Саши рыжие волосы,
Маша картавит: «Я — Маруся Пускина. У меня зубки режутся»3. Ср.: Пушкин в письме к жене 21
октября 1833 г.: «Что-то моя беззубая Пускина? Уж эти мне зубы! — а каков Сашка рыжий? Да в кого-то он рыж? Не ожидал я этого от него»4.
Несмотря на определенное сходство героев пьесы с оригиналами, они, по существу, являются
только их отдаленным подобием. Дети Пушкина эмансипированы автором от их референтов прежде
всего в силу смещения временных планов.
Ерофеев последовательно отстраняет изображенную ситуацию от конкретной исторической эпохи. Примером ризоматичности настоящего-будущего может служить заявление Маши: «Когда Дзержинский вел меня на расстрел, я посмотрела ему в глаза и сказала: «Я — Маруся Пускина…»3 (79).
Заметим, что встреча Марии Александровны с Дзержинским могла иметь место, но только, разумеется, не в 1837 г. Известно, что старшая дочь Пушкина дожила до глубокой старости и умерла весной
1919 г. уже в большевистской Москве. Современники запомнили ее сидящей у памятника отцу на
Тверском бульваре.
В речи героев упоминаются реалии ХХ в.: телевизор, телефон, кино, грампластинки. Выведен за
пределы правдоподобия историко-литературный контекст: называются имена Ахматовой, Пелевина.
Упоминаются Ташкент, Берлин, Милан, Токио как города, в которых якобы побывал Пушкин. Ерофеев создает не конкретно-историческую модель действительности, но некую транскультурную, вневременную сферу, основным принципом конструирования драматургического пространства становится нарушение соответствий между миром произведения и внетекстовой реальностью.
Образ Пушкина почти целиком предопределен коллективным и однозначным мнением героев
пьесы, он строится путем прямых характеристик, которые задают общую ее тональность. Рассмотрение личности Пушкина с ее конкретно-биографическими чертами, неодномерностью психологического облика остается вне реакции его детей.
Герои пьесы, решая вопрос о праве их отца на продолжение жизни, рисуют неприглядный духовно-нравственный портрет Пушкина. В центре их оценок — его крайняя половая распущенность.
Духовный облик Пушкина в интерпретации его детей представлен в ужасающем для читателя виде.
«Он трахал все, что шевелится, — свидетельствует младшая дочь. — Меня он имел анальным способом еще в возрасте шести лет (83, 85). Утрированное препарирование черт и фактов трагических обстоятельств семейной жизни Пушкина последних месяцев, крайне грубые и категорически однозначные оценки (недоносок, придурок, обезьяна), создают площадный, сниженно-анекдотический облик
великого русского поэта. Глаша заявляет о том, что от «пережора» у Пушкина вырос живот, теперь
этот живот прострелили: «Он умрет, его встретит Бог и спросит: ты кто? Ах, ты — Пушкин! И сделает Бог неприличное лицо» (84). Дети не сомневаются в том, что их отец не верил в Бога, не был истинным демократом. Подчеркивается физическая непривлекательность Пушкина: «От него вечно
пахло. Мочой… Если бы Пушкин попал Гитлеру в плен, его бы уничтожили как низшую расу» (89,
90). Мальчики совершенно уверены, что они являются сыновьями один — Николая II, другой — Дантеса: «…я буду жить в Европе, с Дантесом. Мы будем ездить верхом по Эльзасу, по Лотарингии. Я,
наконец, открыто смогу Дантесу сказать: папа. Как он красив, как красивы наши отцы, Гриша» (96).
Выстрел Дантеса, смертельная рана Пушкина расцениваются детьми как несомненное благо, для них
Дантес — воплощенный идеал, Пушкин — физическое и нравственное уродство.
Заострение темы этического непотребства Пушкина порождает необходимость пересмотра интеллектуально-нравственного облика его убийцы. За долгие годы пушкиноведения сложилась прочная традиция деидеализация лиц, причастных к трагической кончине поэта. Показательна в этом отношении работа М.Булгакова над пьесой «Александр Пушкин» в соавторстве с В.Вересаевым — со-
42
здателем книги «Пушкин в жизни», построенной на документальных свидетельствах современников.
Одним из пунктов несогласия Булгакова с Вересаевым была фигура Дантеса. В воспоминаниях
Л.Е.Белозерской встречаем характерный эпизод: «Помню, как Вик. Викентьевич сказал: «Стоит только взглянуть на портрет Дантеса, как сразу станет ясно, что это внешность настоящего дегенерата!» Я
было открыла рот, чтобы, справедливости ради, сказать вслух, что Дантес очень красив, как под суровым взглядом М.А. прикусила язык»5. Как видим, Вересаев выглядит апологетом логоцентризма,
не допускающего сомнения в принятых идеологемах и подавляющего иные формы познания. Булгаков в острых спорах с Вересаевым настаивал на том, что резко негативные оценки облика Дантеса
унижают Пушкина. Известно, что Булгаков написал «Этюд о Дантесе», в котором собрал неоднозначные высказывания современников о нем.
Острую ироническую реакцию на канонизированные представления о Пушкине и Дантесе обнаруживаем у Дм.Пригова в «Звезде пленительной Русской поэзии». Пушкин в этом произведении высокий, красивый, светловолосый, Дантес же — маленький, чернявый, как обезьяна, с лицом не то
негра, не то еврея.
Когда зачитывается телеграмма от царя, в которой тот обещает взять детей умирающего поэта
под свое покровительство, вопрос о возможном продолжении жизни Пушкина решается единогласно:
дети голосуют за его смерть. Воспроизведя привычную идеологему «Пушкин — солнце русской поэзии», участники действия используют ее в абсурдистско-комическом ключе: «Значит, солнце пока не
закатилось за диван?» (80). Не сомневаясь в безнравственном статусе Пушкина, они дают крайне нелицеприятные оценки и его творческому наследию: «Он все содрал у французов… Графоман… Пушкин — это говно нации» (91, 93, 95).
Оценки реальных детей Пушкина своего отца в действительности не могли быть столь негативными. Известно, что выросшие дети много сделали по упрочению памяти об отце. Александру Александровичу мы обязаны сохранением многих рукописей и черновиков Пушкина, его личных вещей.
Старший сын оказывал содействие издателям сочинений отца, помогал в устроении выставок. В
1880 г. он пожертвовал почти все хранившиеся у него рукописи в Московский Румянцевский музей.
Старшая дочь Мария Александровна принимала активное участие в организации в Москве библиотеки им. Пушкина, которая была открыта к 100-летию со дня его рождения. Пушкинские письма, принадлежавшие Наталье Александровне, также стали достоянием русской культуры: в 1878 г. по поручению младшей дочери Пушкина И.С.Тургенев опубликовал в «Вестнике Европы» почти всю переписку великого поэта. Все дети собрались в России для открытия памятника Пушкину в Москве летом 1880 г., они присутствовали на знаменитом собрании Общества любителей российской словесности в колонном зале московского Дворянского собрания.
Ерофеев, таким образом, создает условно-игровую реальность за счет деконструкции причинноследственных соотношений, вследствие чего герои пьесы становятся недостоверными драматургическими подобиями их оригиналов, т.е. симулякрами. Копии в «Детях Пушкина», в отличие от платоновских симулякров (копий копий), обладающие сходством с оригиналами, собственно копиями
названы быть не могут. Логика их пребывания в художественном мире пьесы диктуется не действительными, истинными соотношениями, но эстетической необходимостью создания экстраординарной, игровой реальности. В таком случае пьесу Ерофеева можно рассматривать в духе философскокультурологической концепции категории игры Хейзинги, оценивающего игру как активность, имеющую цель прежде всего в себе. С другой стороны, предложенный Ерофеевым опыт можно рассматривать в ином оценочном ракурсе: автор воспроизводит возможные реакции «уличных пушкинистов», обывательские версии, стереотипы массового сознания. В связи с этим неумолимо встают вопросы: почему не Лермонтов или Гоголь, Достоевский или Толстой, но именно Пушкин располагает
к такому панибратству, сколь заслужен поэтом его скабрезно-анекдотический образ?
Заметим, многое, что касается Пушкина, вызывает неоднозначные реакции. В.Вересаев сказал,
что, понадергав цитат из Пушкина, можно доказать что угодно. Решение вопроса о том, каким Пушкин был отцом, также неодномерно. Письма к жене переполнены заботами о детях. «Целую Машку,
Сашку и тебя; благославляю тебя, Сашку и Машку; целую Машку и так далее до семи раз (6 ноября
1833 г.). «Что-то про Машу ничего не пишешь? Ведь я, хоть Сашка и любимец мой, а все люблю ее
затеи» (2 октября 1835 г.)6.
В.А.Нащокина утверждала, что Пушкин был внимательным и любящим отцом7. Известно, что
поэт, чувствуя приближение смерти, потребовал детей и благословил каждого.
Вместе с тем обнаруживаем свидетельства противоположного характера. Так, М.И.Железнов,
вспоминая, как Пушкин показывал ему своих спящих детей, делает многозначительное замечание:
43
«Не шло это к нему»8. Крайне негативную реакцию находим в «Записках о Пушкине» М.А.Корфа:
«Пушкин представлял тип самого грязного разврата… Пушкин не был создан ни для службы, ни для
света, ни даже — думаю — для истинной дружбы. У него были только две стихии: удовлетворение
плотским страстям и поэзия; и в обеих он ушел далеко. В нем не было ни внутренней религии, ни
внешних нравственных чувств… Как стал бы он воспитывать своих детей, если бы прожил далее?»9.
П.Губер, автор книги «Дон-Жуанский список А.С.Пушкина» (1923 г.), начинает ее с заявления о
необходимости трезвого и беспристрастного анализа личностных качеств и творческого наследия поэта. Возведение Пушкина в ранг национального поэта, по свидетельству исследователя, не аксиома, а
теорема, требующая доказательств. Вслед за В.Соловьевым П.Губер не обходит вниманием нравственные пороки поэта.
Пушкин лишь единожды появляется в самом финале анализируемой пьесы с тирадой, искаженно
воспроизводящей строки из письма П.В.Нащокину 10 января 1836 г.: «Мое семейство умножается,
растет, шумит возле меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и смерти нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения, один отец семейства смотрит
на молодежь, его окружающую»3 (97). Пародийную коннотацию этому заявлению придает незамедлительная коллективная реакция детей: «Козел!».
Примитивизм трактовок человеческого и творческого облика Пушкина, обилие культурно недопустимого, в частности ненормативной лексики (трахнуть, закидоны, сиськи, гнобить), побуждают
читателя не только оценить меру эстетической значимости подобного драматургического опыта, но и
осмыслить крайне непростые вопросы о соотношении художественного мира Пушкина и его духовно-нравственного статуса, о множественности, до крайних точек, решений, связанных как с концепцией личности творца, так и с интерпретацией его наследия.
По мнению А.Терца, постижение феномена Пушкина возможно не только с так называемого парадного входа, заставленного венками и бюстами, «с выражением неуступчивого благородства на
челе», а с помощью анекдотических шаржей, утрирующих нелицеприятные стороны личности великого поэта, путем трезвого и объективного анализа тех сторон творческого наследия, которые расщепляют его цельный, сакрализованный облик.
К пьесе Вик.Ерофеева приложимо терцевское объяснение творческой задачи, преследуемой в
«Прогулках с Пушкиным», в ответ на обвинения Солженицына в искажении облика поэта: «Чем в
тысячный раз повторять общеупотребительные штампы о Пушкине, почему бы, пользуясь его живительной свободой, не попробовать новые пути осознания искусства — гротеск, фантастика, сдвиг,
нарочитый анахронизм?..»10. «Дети Пушкина» явились образом такого художественного экспериментирования. Драматург создает собственную реальность, зиждящуюся на иных основаниях, нежели
позитивистская действительность. Новое, шокирующее пространство пьесы вовлекает читателя в самоценную эстетическую игру, которая не нуждается в привычной прагматической оправданности.
Список литературы
1. Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. — М., 1962. — Т. 10. — С. 205.
2. Там же. — Т. 9. — С. 230.
3. Ерофеев Вик. Бог Х: Рассказы о любви. — М., 2002. — С. 79. В дальнейшем при ссылке на данное издание в тексте будут указаны страницы.
4. Пушкин А.С. Указ. соч. — Т. 10. — С. 147.
5. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. — М., 1990. — С. 105.
6. Пушкин А.С. Указ. соч. — Т. 10. — С. 151, 258.
7. А.С.Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. — М., 1974. — Т. 2. — С. 206.
8. Там же. — С. 293.
9. Там же. — Т. 1. — С. 119, 120.
10. Синявский А. Чтение в сердцах // Новый мир. — 1992. — № 4. — С. 207.
44
УДК 398.0
С.Ж.Бралина
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
POSTFOLKLORE КАК ФЕНОМЕН СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ
Мақала қазіргі мәдениетке тән postfolklore феноменіне арналған, бұнда оның табиғаты,
жүйесі және қолданылу реті қарастырылады.
The article is devoted to researching the postfolklore as phenomenon of the present culture, it’s
origin, consist and functions, which are scrutinized.
Понятие «postfolklore», вошедшее в научный обиход сравнительно недавно, не получило еще в
фольклористике официального статуса, а значит, и своей научной дефиниции. Номинация этого понятия позволяет предположить, что в самом общем смысле «постфольклором» обозначаются все проявления народного творчества, отличные от традиционного, «классического» фольклора. Иначе говоря, это новый период, новая стадия в развитии фольклора — «послефольклорная».
Как и когда она пришла на смену традиционному фольклору? Отрицает ли его и что нового принесла в культуру? Насколько плодотворна и перспективна? Попытка ответить на эти вопросы поможет нам хотя бы в первом приближении осмыслить феномен постфольклора.
Первое, в чем необходимо утвердиться, — это пространственно-временные границы постфольклора. С этой точки зрения постфольклор — явление сугубо отечественное, точнее говоря, принятое в
научном обиходе государств постсоветского пространства. В современной зарубежной фольклористике это понятие не используется, так как трактовка фольклора в странах «дальнего зарубежья» кардинально отличается от нашей, отечественной, а значит само уточнение «post» становится относительным (подробнее об этом скажем позже).
Еще более зыбкими становятся хронологические границы этого явления. Условно они проходят
по рубежу 80–90-х годов ХХ в., т.е. со времен «перестройки», реально принесшей в жизнь и быт
народа ряд свобод (демократию, гласность, свободу слова, печати и т.д.) и снявшей идеологический и
политический диктат с явлений культуры.
Что же касается содержания «постфольклора», то здесь необходимо обратиться прежде всего к
самому понятию фольклора. Как известно, в науке о фольклоре существуют две традиционные методологические установки в толковании его предмета.
Первая восходит к онтологической сущности фольклора как «народной мудрости», «народного
знания», поэтому включает в понятие фольклора все явления материальной и духовной культуры
народа, связанные с древностью, стариной: обряды, суеверия, жилища, одежду, домашнюю утварь,
ручные поделки, танцы, песни, сказки и т.д.
Такое широкое понимание фольклора до сих пор характерно для культуры многих стран мира.
Так, один из основателей американской фольклористики М.Барбо считает, что фольклор — это не
только сказки и песни, загадки и считалки, игры и потехи и т.п. Но фольклор — это когда мать показывает дочери, как шить, вязать, прясть, плести, печь старинного рецепта пирог, а фермер на наследственном поле учит сына, как работать на земле или предсказывать по луне или ветру погоду при посеве или уборке урожая. Фольклор — это когда деревенский плотник, сапожник, кузнец и т.п. обучает своих подмастерьев обращению с инструментами, показывает им, как возвести дом, вырезать лопату, подковать лошадь или стричь овец1.
Как видим, подобное толкование фольклора, по существу, сводит его к традиции в широком
смысле слова — совокупности знаний, умений, навыков и опыта прошлого, которые передаются собственным примером или устно от старых поколений к новым без посредничества третьего лица, книги, средств массовой информации и т.д.
Вторая методологическая установка характерна для отечественной науки, в которой название
фольклористики может быть уточнено определением «филологическая», так как фольклор понимается только как искусство слова, поэтическое творчество народа, бытующее в устной форме. Все
остальные явления жизни и быта народа принято считать предметами других наук: этнографии, архитектуры, истории искусства, музыковедения и т.д.
Руководствуясь этой установкой, идентификация фольклорных явлений в отечественной науке
проводилась в соответствии со следующими признаками: устность, анонимность, вариативность,
45
коллективность, традиционность, синкретизм. При этом коллективность и традиционность apriori
включали такую категорию, как художественность, или эстетизм. Иначе говоря, народ как некая абстрактная субстанция мог быть создателем и носителем только эстетически и художественно значимых творений.
Малохудожественные, а тем более нехудожественные, нецензурные образцы народного творчества (приметы, суеверия, проклятия, мат), произведения на табуированные темы (эротика, секс, нетрадиционные формы брака), фольклор деклассированных элементов (нищих, воров, заключенных)
по существу, замалчивался, хотя бытовал в народе наряду с традиционным фольклором.
Утверждение подобных принципов отбора материала привело к тому, что значительные пласты
народной культуры на долгое время остались изолированными, вне сферы научного внимания.
С другой стороны, определение фольклора как искусства художественного слова обнаруживает
свою уязвимость, искусственность. И искусство, и художественность, и само фольклорное слово воспринимаются нами в рамках литературной эстетики, сам народ эти категории и их оппозиции не разграничивает.
Думаем, что и исследователям фольклора нелегко ответить на вопросы: где в народной культуре
«начинается» и где «заканчивается» искусство, что является критерием художественности фольклорного слова, и что есть «слово» в фольклоре?
По этому поводу (хотя в связи с другими проблемами) авторитетно мнение Н.И.Толстого, который писал: «Понятие художественности … понятие не научное, а эстетическое, достаточно субъективное и исторически изменчивое. Какому тексту отдать предпочтение? Варианту … с лаконично,
последовательно и четко изложенным сюжетом или варианту с пространно изложенным сюжетом, с
дополнительной поэтической орнаментикой и поэтическими отступлениями? Выбор «оптимального»
варианта может иметь значение при составлении хрестоматий, может быть полезен для популяризации фольклора в читательской среде, но не для изучения фольклора»2.
Объективности ради необходимо отметить, что и литературная эстетика, на которую изначально
была сориентирована отечественная фольклористика, «переживает» сегодня не лучшие времена. Доказательством этого служит творчество постмодернистских авторов (Э.Лимонова, В.Сорокина, А.Кондратова и иже с ними), требующее пересмотра эстетических критериев литературного произведения.
Все вышесказанное позволяет утверждать, что первое, чем характеризуется постфольклор, —
это трансформацией своего предмета. Этот процесс был обусловлен пересмотром фундаментального
постулата «фольклор — искусство слова», обладающее, в отличие от литературы, рядом специфических признаков3.
Поэтому постфольклор как явление культуры включает такое инновационное понятие, как «письменный фольклор». В его состав входят: граффити (надписи на партах, стенах, заборах и т.д.), армейские и девичьи альбомы, анкеты, вопросники, ребусы, подписи к фотографиям, открыткам, конвертам,
словники, псевдообъяснения аббревиатур и т.п. Иначе говоря, границы предметного поля фольклора
постепенно расширяются, и уже имеются первые опыты обобщения подобного материала4.
В то же время восприятие фольклора как феномена устной вербальной культуры способствовало
тому, что в состав постфольклора вошли все формы народной речевой стихии: приветствия, божба,
окликания, слухи, толки, выкрики торговцев, спортивные кричалки, юмористические прозвища, ругательства, лагерная и блатная «феня».
Безусловно, объективные причины, породившие указанную тенденцию, достаточно ясны и сводятся в основном к кардинальным изменениям в информационно-коммуникативном мире: глобализация
человеческих знаний, активное внедрение методов точных, информационных наук, ярко выраженные
интеграционные тенденции и появление целого ряда так называемых смежных наук (психолингвистики, социолингвистики, лингвокультурологии, этнофольклористики, лингвофольклористики и т.д.).
Закономерность этих процессов не вызывает сомнения, поскольку обусловлена естественным
ходом развития научного познания. Другое дело, что подобные явления провоцируют опасность
«размывания» границ предмета науки и утраты научной самостоятельности.
С этой точки зрения важно подчеркнуть, что современный фольклор ни в коей мере не отождествляем и не сводим только к постфольклору. В нем продолжают функционировать традиционные жанры
фольклора: сказки, предания, песни, частушки, пословицы и поговорки, детский фольклор и т.д.
Но, как всякий живой организм, фольклор может жить, развиваться, угасать, умирать, трансформироваться, мутировать и вновь возрождаться.
В основном этому способствует активное внедрение в фольклор современных субкультур (внутренних культур): тюремного, лагерного, туристического, компьютерного, спортивного и другого
46
фольклора. Обращаясь к генетической основе этих процессов, исследователь С.И.Орехов верно замечает: «“Чистый” фольклор характерен для древних обществ, это продукт мифологического недифференцированного сознания, служащий своеобразным мировоззрением. Современный фольклор вписан
в другие эстетические формы осмысления и переживания действительности. Но, вместе с тем, для
Internet характерно наличие своего “чистого” фольклора, который возник с появлением информационных сетей, для сетей и, как правило, вне сетей не используется»5.
Что же в конечном счете служит критерием постфольклора в настоящее время? Однозначно ответить на этот вопрос нелегко. Думаем, что осмысление этого феномена будет развиваться в фольклористике в двух направлениях: postfolklore — это современный фольклор или современная вербальная культура. Это традиционное творчество, продолжение поэтического опыта прошлого, эпическая
память народа или это временное веяние устной культуры.
Список литературы
1. Funk and Wagnalls standard dictionary of folklore, mythology and legend / Ed. By M.Leach. — New York, 1949. — Vol. 1. —
P. 398; Цит. по: Иванова Т.Г. Американская фольклористика о русском фольклоре // Russian Studies: Ежеквартальник
русской филологии и культуры. — СПб., 1995. — № 2. — С. 237.
2. Толстой Н.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. — М.: Индрик, 1995. —
С. 20.
3. Об этом можно посмотреть наши работы: Бралина С.Ж. Альтернативные компоненты фольклорной идентичности //
Идентичность в современном мире: Материалы междунар. науч.-теор. конф. — Караганда: Изд-во КарГУ, 2002. —
С. 67–71; Концептуальная сущность современного фольклора // Язык. Этнос. Картина мира: Сб. науч. трудов. — Кемерово: Комплекс «Графика», 2003. — С. 99–103; Научный статус современной фольклористики // Татищевские чтения:
Актуальные проблемы науки и практики: Материалы междунар. науч. конф. Ч. III. — Тольятти: Изд-во Волж. ун-та,
2004. — С. 86–90; Предметное поле фольклора // Мудрость Сарыарки: Материалы респ. науч.-прак. конф. «Становление и развитие народного творчества и литературы Центрального Казахстана» (22–23 апреля). — Караганда: Изд-во
КарГУ, 2005. — С. 97–100.
4. Русский школьный фольклор. От «вызываний» Пиковой дамы до семейных рассказов / Сост. А.Ф.Белоусов. — М.: Ладомир, АСТ, 1998. — 744с.; Блажес В.В. Солдатский юмор в свете народной поэтической традиции // Устная и рукописная традиции: Сб. науч. трудов. — Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 2000. — С. 20–37; Шумов К.Э. Эпистолярные жанры в рукописной традиции молодежной культуры // Там же. — С. 57–76; Базанов В. Детская анкета в школьной традиции // Там же. — С. 142–145; Новикова Т.А. Тюремный шансон как лингвоментальный феномен // Народная культура
Сибири: Материалы Х науч.-практ. сем. Сиб. регион. вуз. центра по фольклору. — Омск: Изд-во ОмГПУ, 2001. —
С. 283–288.
5. Орехов С.И. Смайлик — сетевая форма фольклора // Народная культура Сибири: Материалы Х науч.-практ. сем. Сиб.
регион. вуз. центра по фольклору. — Омск: Изд-во ОмГПУ, 2001. — С. 306.
УДК 14:81’1
Л.М.Харитонова, О.В.Задорожнева
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
ДЕПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ СУБЪЕКТА В ПОСТМОДЕРНИЗМЕ
Мақалада постмодернизмдегі субъектінің кейіпсіздену мәселесі қарастырылады. Авторлар
В.Пелевиннің «Чапаев и пустота» романы мен Ж.Бодрийардың еңбектерінің материалы негізінде аталған субъектінің пайда болу үдерісі мен себептерін көрсетеді.
The problem of depersonalisation of subject in postmodern is considered in the article. On the material of novel «Chapayev and Pustota» and the works of G.Baudrillard, the authors show the process
and the causes of appearance of such subject and make a conclusion about the need of further integration of philisiphy and philology in the solution of this question.
Человек и его различные категориальные воплощения, такие как индивид, субъект, личность,
персона уже давно являются предметом рассмотрения многих гуманитарных наук. В некоторых
моментах мнения ученых пересекаются, иногда они прямо противоположны друг другу, но их интересы сходятся в одном вопросе — что же такое человек?
47
Человек, а точнее, индивид, в истории, начиная с античности и вплоть до эпохи Просвещения,
воспринимался как целостность и неделимость (эту традицию ввел Цицерон, называя человека индивидуумом, что в переводе с латинского — атом, неделимость). Изменялся лишь критерий или главная
характеристика для его обозначения. Индивид в античном понимании — это гармоничная, стремящяяся к самосовершенствованию личность, Древний Восток видел человека через основную ценность «недеяния» и отыскания сверхсмысла (отвергая при этом собственную значимость). Христианство предлагает для разыскания «истинного» индивида критерий Бога, Декарт — разум, Кант — самосознание.
Уже начиная с немецкого мыслителя Фихте, мы видим, что человек не так «нерушим», как его
представляла до этого история в лице тех или иных философов и культурных традиций. По Фихте,
через «не-Я» или «Другого» мы отторгаемся от общества, а впоследствии и от самого себя.
Далее следует плеяда мыслителей, которые, буквально, разбивают предшествующие теории.
Ницше предлагает идею «сверхчеловека» с новой моралью, Фрейд выделяет три нетождественные
друг другу сферы психики, Риккер, Бубер рассматривает человека через «Другого», приходя к выводу, что человек не так однозначен, как это полагалось раннее. Маркс открывает теорию отчуждения
продукта труда (а впоследствии и человека от самого себя) и, наконец, экзистенциалисты выдвигают
тезис о «заброшенности человека в мире», таким образом подводя процесс рассуждения о человеке к
понятию деперсонализированного субъекта.
Постмодернизм вводит новое и даже «шокирующее» по отношению к классике модернизма значение понятия субъект. Говоря о деперсонализации субъекта, мы уточним, что нас интересует его
целостность и тождественность самому себе.
Целью данной работы будет поиск причины порождения «деперсонализированного субъекта» и
в связи с этим анализ современной эпистемы постмодернизма. В настоящей статье предметом
изучения стал процесс и предпосылки образования данного субъекта.
Мы знаем, что человек всегда социализирован и несет эти социальные роли, беря в багаж ценности, обычаи, нормы и традиции. В контексте теории постмодернизма человеческая индивидуальность — это миф, придуманный самим же человеком, в оправдание своего же существования.
Субъект в постмодернизме отказался от определенной самоидентичности и мыслит себя как «Я»
в этих условиях или «Я» в определенном промежутке времени. То есть «Я» представляется как онтологический слепок пространства и времени.
На материале постмодернистского романа Виктора Пелевина «Чапаев и пустота» рассмотрим
проблему «деперсонализированного субъекта», тем самым интегрируя науки философского и филологического порядка. Современный исследователь В.Прозоров справедливо отмечает: «Сегодняшней
теории литературы следует быть максимально открытой, «распахнутой» навстречу самым разным
концепциям и при этом критичной к любому направленческому догматизму»1.
Роман В.Пелевина мы рассмотрим в контексте теории свободного индивида — «шиза», созданной Делезом и Гваттари. По мнению последних, «шиз» — это субъект, который знает о своей личной
разорванности, в отличие от «параноика», который не знает (или точнее не признает) своей ненормальности.
В романе явно прослеживается наличие двух миров — мира реального и гиперреального, хотя по
мере повествования эти миры становятся едва различимыми. Главный герой — Петр Пустота —
является одновременно комиссаром дивизии и поэтом. Его соседи в психической больнице тоже живут реальной жизнью и жизнью своей второй натуры.
Характеристику главного героя автор доверяет лечащему врачу Тимуру Тимурычу: «В возрасте
четырнадцати лет начал отчуждаться от своих сверстников, в связи со своей фамилией Пустота,
начал усиленно читать философскую литературу, где упоминаются небытие и пустота… В разговоре
с психиатром заявляет о своем внутреннем мире как об «особой концепции мироощущения»; «у него
существует торжественный хор многих «Я», ведущих спор между собой», ему «трудно разобраться в
вихре гамм и красок противоречивой внутренней жизни»2 (130).
Подобная характеристика наталкивает нас на риторический вопрос: а где же есть настоящий, реальный главный герой?
Пелевин пытается отыскать персону в своем произведении, и показывает нам Володина, который со своими друзьями пытается найти «высший смысл». Володин показывает, что «Я — это и адвокат, и подсудимый, и прокурор, которые борются за формальное обладание сознанием». «А есть
еще, — объясняет Володин, — четвертый, которого нельзя назвать ни прокурором, ни тем, кому он
48
дело шьет, ни адвокатом, который никогда ни по каким делам не проходит. В сущности никого нет, а
есть лишь этот четвертый» (301).
Персона, изображаемая В.Пелевиным, находится в рамках буддийских традиций с основным
принципом недеяния и ухода от сансары, а впоследствии — размежеванностью и утратой этой персоны. И Пелевин всячески доказывает нам, что «онтологически уверенный в себе субъект», по сути,
не может существовать, даже при попытке создания его обществом.
Субъекта в постмодернизме мыслители (Т.Е.Трубинина, М.Н.Эпштейн) оценивают примерно
так: «… он исходит не из того, что люди свободны, самодетерминированы, сознательны. Он ведёт
почти анонимное существование, это персона, которая не взяла бы на себя ответственность за те или
иные события, действия и их последствия.
Он не склонен включаться в отношения, требующие неустанной заботы о ком-либо… для него
характерно отсутствие выраженной «сильной» идентичности. Его идентичность фрагментарна, она
требует самосознания. Он, своего рода, плавающий индивид с неотчетливыми параметрами личности. Это, скорее всего, дезинтегрированное лоскутное одеяло с потенциально спутанной идентичностью и умаленной персоной»3.
Теории Фрейда, Лакана убеждают нас в том, что понятие реальности не всегда одинаково подходят для каждой психической инстанции. Лакановская инстанция «реального» (самая проблематичная инстанция) — эта та сфера биологически порождаемых и психически сублимируемых потребностей и импульсов, которые не даны сознанию индивида в сколь-нибудь доступной для него рациональной форме.
Таким образом, мы приходим к тому, что реальность, а точнее, гиперреальность и порождает
субъекта с разорванной персоной.
При исследовании данной проблематики закономерно возникает вопрос — а как создается, а
точнее, осознается реальность? Для его разрешения обратимся к теории симулякра Бодрийара.
«Создателем термина симулякра был Лукреций, который попытался перевести словом simulacrum эпикуровский eicon (т.е., отображение, форма, познавательный образ)»4. В качестве критериев
истины Эпикур указывает нам на чувственное восприятие, к которому мы ложно прибавляем свои
суждения. (Можно натолкнутся на мысль, что «Я — суждения» всегда ложны, и мир истины — это
мир «Я — молчания».)
Подход Бодрийара заключался в том, что он попытался объяснить симулякры как результат процесса симуляции, объясняемой им как порождение «гиппереального» при помощи моделей реального, не имеющих собственных истоков и реальности. Бодрийар указывает нам, что под реальностью
мы воспринимаем всего лишь знаки реального. Он показывает нам пять стадий превращения из реального в симулякр, где образ: 1) является отражением базовой реальности; 2) маскирует и искажает
базовую реальность; 3) маскирует отсутствие базовой реальности; 4) не имеет никакого отношения к
реальности; 5) является своим собственным чистым симулякром (заключительная стадия).
«В результате возникает особый мир, мир моделей и симулякров, никак не соотносимых с реальностью, но воспринимаемых гораздо реальней, чем сама реальность, — этот мир, который основывается лишь на самом себе, Бодрийар и называет гиперреальность»5.
Так складывается фикция наших собственных ощущений, фикция эры культуры и власти.
Власть только разыгрывает силу и разыгрывает антисилу, культура разыгрывает духовность и коммуникацию, а в результате приходит к отчуждению и массовости, к своей отщепленности друг от
друга. Люди теперь имеют дело не с истинным положением вещей, а лишь с симулякрами их образов.
В романе Виктора Пелевина представлен уже не человек, правящий сознанием, а сознание своевольно распоряжается человеком.
Когда Петр Пустота перемещается из персоны поэта-диссидента в комиссара чапаевской дивизии, он не управляет собой: его сознание автономно от него. Пытаясь разобраться в собственном «Я»
и его местоположении, Петр заводит диалог с Чапаевым, который начинается с определения собственного «Я», и в ходе него приходит к выводу, что «Я» тождественно сознанию. Тогда Чапаев
наталкивает его на вопрос: «А где находится твое сознание?» (171). В результате герой приходит к
тому, что сознание находится в сознании. Петр понимает, а точнее, чувствует, что это «вечный вопрос», который возможно решить, только приняв гиперреальность этого мира как данность.
Таким образом, «деперсонализированный субъект», объясняя причину симуляции, видит, что он
тянет за собой «нить» таких же онтологических понятий, как сознание, пространство и время.
Философское самоопределение субъекта, помимо внутренних факторов, имеет и внешние (хотя
такое разделение на внутренние и внешние признаки весьма условно) признаки в виде культурных
49
кодов. Культурный код в данном контексте — это знак, мода, то, через что человек может обозначить
себя во внешнем гиперреальном мире. Культура, которая представлена индивиду как способ самовыражения и персонифицирования себя, обретает, опять же, стереотипный характер.
Поиск внешних и внутренних причин порождения симулякра приводит к проблеме, которая видится в современном стиле мышления, впоследствии породившем культурный кризис или культурную трансформацию.
Деррида считает, что культурный кризис вызван тем, что «все постулируемые наукой законы и
правила существования «мира вещей» на самом деле отражают всего лишь желание во всём увидеть
некую «Истину»5. И эта «Истина» — всего лишь «порождение западной логоцентрической традиции», стремящейся во всём найти свой смысл, порядок и первопричину. То есть человек всегда вместе с «Истиной» пытается найти ту реальность, в которой он будет определять «своё место в бытии».
И человек может найти свою персону только в отрицании своей индивидуальности и системности
общесоциального мышления. Чтобы стать персоной, он должен мыслить себя в проекции индивидуализации, через духовную работу над собой, задумываться о процессе «как» это свершать. Понимая
симуляцию пространства и времени, а вместе с ней и человека, мы только тогда увидим «системность
персоны. Но в настоящее время субъект постмодернизма децентрирован и, сознавая это, вполне доволен. Он представляет себя в проекции, не живя настоящим, реальным, а лишь видя себя через
«Другого», ожидая оценки общества.
Мы приходим к выводу, что причины, породившие явление «деперсонализированного субъекта», находятся в «гиперреальности» нашего мышления, которое, в свою очередь, берет свои истоки в
симуляции реальности. Исследователи постмодернизма достаточно широко разрабатывают понятия
персона, субъект, человек, используя при этом образные понятия ризомы (Делез, Гваттари), исследуя
глубинные пласты психики (Фрейд, Лакан), критикуя «западную логоцентрическую мысль» и предлагая взамен «децентрацию» (Деррида), и, наконец, яркие художественные образы (В.Пелевин).
Список литературы
1. Прозоров В.В. Современные вопросы русской филологии. — Саратов, 1985. —С. 115.
2. Пелевин В. Чапаев и пустота. — М.: Вагриус, 1999. — 398 с. Далее текст романа цитируется по данному изданию с указанием страницы в тексте.
3. Трубинина Е.Г. «Рассказанное Я»: проблема персональной идентичности в современной философии. — Екатеринбург,
1994. — С. 150.
4. Ильин И.П. Постмодернизм: словарь терминов. — М., 2001. — С. 257.
5. Там же. — С. 258.
50
УДК 82.0
В.Р.Тряпочкина
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
ОБЪЕКТЫ И ПРИЕМЫ ДЕКОНСТРУКЦИИ
В РОМАНЕ Б.КЕНЖЕЕВА «ИВАН БЕЗУГЛОВ»
Мақалада әлеуметтік арт поэтикасының мәселесі қарастырылған. Автор деконструкция нысандарына жалпы әдебиеттің клише тілі деп назар аударып, жағымды кейіпкер бейнесін қайта өңдеу тәсілдері, сонымен бірге «Иван Безуглов» романының постмодернизм бағыты ретінде әлеуметтік артта алатын орнын ерекше ата көрсеткен.
In the article the problems of soc-art poetics are investigated. The author pays the main attention to
such objects of deconstruction as clichéd language of mass literature; in the article, the means of deconstruction of the positive character type, created by soc-realistic aesthetics, are revealed. In the article, the specific place of the novel «Ivan Bezuglov» in the soc-art.
Главным объектом деконструкции соц-арта как одного из направлений русского постмодернизма стали произведения советской официальной литературы. Постмодернистская ирония была
направлена на массовую литературу вообще и прежде всего на произведения, в которых наиболее
репрезентативно были явлены черты поэтики социалистического реализма.
Еще в начале ХХ в. Василий Розанов, отмечая тягу современного читателя к массовой литературе, выносил приговор стране «с равным числом читателей Толстого и Вербицкой»1. Процентное соотношение массовой и «качественной» литературы в этот период было 5050. Сегодняшний литературный процесс по результатам социокультурных исследований более чем на 90 % состоит из произведений массовой литературы. Многие исследователи и творцы литературного процесса, признавая
факт многоэтажности и пирамидальности культуры, верхних этажей которой дано достигнуть не
каждому, считают, что можно довольствоваться самим фактом чтения, даже если это массовая, достаточно примитивная, «маловысокохудожественная» литература.
Бахыт Кенжеев относится к числу писателей, обеспокоенных сегодняшней литературной ситуацией. «Захирела литература русская», — убежден писатель. Его роман «Иван Безуглов» является реакцией на засилье массовой литературы и на читателя, круг чтения которого, по словам писателя,
«литературная бижутерия».
Многие исследователи русского постмодернизма отмечают, что соц-арт — это прежде всего искусство деконструкции языка официальной массовой советской культуры. Ольга Вайнштейн, например, характеризует деконструктивизм как «стиль критического мышления, направленный на поиск
противоречий и предрассудков через разбор формальных элементов»2. В романе Бахыта Кенжеева
«Иван Безуглов» объектом деконструкции становятся не только формальные, но и содержательные
элементы текста. Писатель экстраполирует саму идею создания положительного героя, оставаясь
верным основным принципам поэтики соцреализма, «предельно идеологизированной, ориентированной на социальную мифологию»3. Используя традиционные для массовой советской литературы приемы создания характера, Кенжеев создает образ положительного героя, но в рамках не социалистического, а скорее капиталистического реализма, при этом происходит опрокидывание сложившихся
эстетических норм и стереотипов.
При создании образа положительного героя соцреалистическая литература делала непременный
акцент на его социальном и политическом статусе. Активный строитель коммунизма сменяется в романе Б.Кенжеева активным строителем рыночной экономики. Главный герой романа Иван Безуглов — преуспевающий брокер, открыто враждебно относящийся к коммунистической идеологии.
Жизненная цель положительного героя — благо и процветание страны — связывается Иваном Безугловым с «превращением его несчастной, разоренной коммунистами страны в процветающую державу, такую же, как Америка или Канада»4. Осуществлению высоких целей может помешать сосредоточенность на индивидуально-личном, поэтому герой отвергает все, мешающее его главному назначению, он аскетичен, равнодушен к удобствам жизни, не может поддаваться страстям («Имею ли я
право на любовь»? — вопрошает Безуглов). В традициях советской массовой литературы — изображение трудностей на пути героя к вершинам нравственной и социальной зрелости. Безуглов проделывает путь от «нищего студента, не имеющего даже велосипеда», до преуспевающего бизнесмена,
51
пользующегося заслуженным авторитетом среди деловых партнеров и уважением народа. Но если
герою соцреализма мешали враги социалистического строя, то герою Кенжеева — коварные большевики и политруки в лице бывшего политрука Зеленова.
Иван Безуглов наделен набором всех необходимых положительных морально-психологических
качеств, утомительный перечень которых продолжается до последней страницы романа. Подчеркиваются его деловые качества, уверенность, неукротимость, энергия; особенное трудолюбие, приплюсованное к таланту, гарантирует герою «неизменные жизненные победы»; он честен в отношениях с
деловыми партнерами, хочет остаться чистым в бизнесе, не желает заниматься политикой, так как
уверен, что она делается грязными руками. Иван Безуглов — законопослушный гражданин, демократичен в отношениях с сотрудниками; он многогранно одаренная личность, не лишенная высоких духовных запросов, любит классическую музыку и литературу. Он человек верующий, старается жить в
соответствии с библейскими заповедями, не расстается с Библией, чудом уцелевшей после конфискации имущества большевиками, даже на работе. Значение Библии в духовном становлении Ивана
Безуглова может быть приравнено к значению трудов классиков марксизма-ленинизма для соцреалистического героя. Таким образом, тип идеального героя создается в соответствии с одним из основных требований соцреалистической эстетики: положительный герой должен продемонстрировать социальную и идеологическую привлекательность эпохи.
К числу положительных персонажей принадлежат герои, имеющие «правильное» социальное
происхождение. Сестры Алушковы — потомки известного дворянского рода Петровско-Разумовских, пострадавших в годы революции от большевиков, их отец — космонавт-испытатель, погибший
во время очередного испытания по вине коварных большевиков, заставивших совершить неподготовленный полет на обратную сторону луны к годовщине революции. Род деятельности — бизнес, предпринимательство — тоже качественная характеристика персонажа. Первое слово в лозунге «Пролетарии всех стран, объединяйтесь» заменяется на «бизнесмены», «предприниматели». Поль Верлен —
глава американской компании «Верлен и Рембо» — являет собой образец честного западного бизнесмена. В финале романа появляется неподкупный американский адвокат Колридж, который занимается вопросом получения наследства Татьяной Алушковой
Деконструкции подвергаются и приемы создания отрицательных персонажей. В качестве герояантагониста Ивана Безуглова выступает политрук Зеленов. Его политическая принадлежность —
бывший коммунист — является достаточным основанием, чтобы причислить его к отрицательным
персонажам. В целом можно говорить о некоем обобщенном образе большевика-коммунистаполитрука, который представляет уходящую, но не сдающую своих позиций эпоху. Собирательный
образ врага нового строя разрастается благодаря приемам гиперболизации до размеров сказочного
злодея. Большевизм назван гнусным, попирающим человеческое достоинство всеми возможными
способами, безбожным, «считающим человека преступником до того, как его вина доказана»5, большевики виновны в смерти отца Ивана и Татьяны. Политруки — главные враги страны и героев романа, из них вербуются самые жестокие рэкетиры, они «людоеды». Коммунистический закон развратил
вороватых продавцов, бывшие коммунисты на корню подкупили милицию, они враги свободного
предпринимательства, так как понимают, что «бизнес — лишь первый шаг на пути превращения раба
в гражданина»6.
Как видим, Б.Кенжеев, используя традиционные приемы, меняет оценочные полюса, иронизируя
над сложившейся в литературе тенденцией «баррикадного мышления», которая характеризуется
«агрессивно-враждебным отношением к лицам и явлениям, принадлежащим к «не своему» литературному (либо идеологическому) лагерю и направлению»7. Бахыт Кенжеев в рецензии на роман
А.Проханова «Теплая кудель лобка, или Богема нынче бредит нацизмом» отмечал в качестве «отвратительной тенденции» (как советской, так и постсоветской литературы) — деление персонажей на
«своих» (объект умиления) и на «чужих» (объект ненависти)8.
Как отмечает Т.Х.Керимов, демонтаж структуры «не является регрессией к простому элементу,
некоему неразложимомому истоку. Он сам создает философемы, нуждающиеся в деконструкции»9.
Бахыт Кенжеев, оставаясь внутри создаваемого им художественного мира, до конца не снимает маску
правоверного писателя-соцреалиста, творца массовой культуры, создает в рамках избранной им эстетической системы тип положительного героя эпохи, одновременно предпринимает деконструкцию
созданной им самим философемы. Создав плакатно прекрасный образ героя новой эпохи, он же и
развенчивает его с помощью иронии. Все положительные качества героя, продекларированные в романе, либо не имеют подтверждения реальными делами и поступками героя, либо доводы в пользу
исключительности героя оказываются сниженными.
52
Характер брокерских операций вызывает улыбку читателя и никак не может способствовать реализации высоких задач, способствующих процветанию России, о котором с таким пафосом говорит
герой: «Странная вещь бизнес. Не поразительно ли, что из неприметного арбатского особняка исходят сигналы, приводящие в движение людей на всех концах земли, поселяющие в одних надежду, в
других — радость, в третьих — отчаяние. Пожилой сибирский охотник, в глухой тайге кривым ножом обдирающий мохнатое чудовище, вряд ли догадывается о том далеком пути, который сужден
этой внушительной шкуре. И коллекционер в Монреале или Калифорнии тоже вряд ли когда-нибудь
узнает, что украшению, раскинутому на полу своей гостиной, он обязан гению Ивана Безуглова —
одного из тех, кто всегда стоит в тени, но заставляет мир плодотворно работать» (1, 79). Вряд ли медвежья шкура, оказавшаяся на полу американца, повод говорить о гениальности Ивана как предпринимателя. С нескрываемой иронией описывается последняя сделка, вокруг которой строится сюжет, — сложная брокерская операция по продаже стекла в обмен на кактусы, из которых будет производиться корейская водка текила — аналог русского самогона. Благотворительность Ивана, сделавшего его героем страны, иллюстрируется проведенной им акцией продажи по себестоимости колготок для «несчастных женщин России».
Заявленная нетребовательность героя к удобствам жизни также оказывается только продекларированной. Реальное положение дел идет вразрез с утверждениями персонажей об их нетребовательности к бытовым условиям. Ежедневный обед в «Савое» стоимостью в 100 долларов, лангустины под
французским соусом, сыр камамбер, напиток «Джек Дэниэлс», вино «Шато-Неф дю Пап» — всего
лишь способ восстановить силы, быть в форме, потому что в принципе, по словам Ивана Безуглова,
ему все равно, что есть и пить. Особняк в центре Арбата, черный лаковый «Кадиллак» (единственный
в Москве), одежда, купленная не в лучших магазинах Москвы, «не на замусоренных улочках Бруклина, а на Пятой авеню в Нью-Йорке» — это всего лишь необходимый атрибут делового человека.
Абсурдной выглядит ситуация: вице-президентом фирмы Ивана Безуглова является Федор Тютчев, в качестве юриста фирмы работает Михаил Лермонтов, бухгалтера — Евгений Боратынский,
шофера — Вася Жуковский. Западные партнеры Ивана тоже носят имена известных поэтов-романтиков (Поль Верлен, Рембо, Колридж). Интересно, что это обстоятельство вызывает недоумение
только у читателя, для героев романа, знакомых, кстати, с русской классической литературой, факт
полного совпадения фамилии, имени и отчества сотрудников фирмы и великих поэтов остается незамеченным. Т.Кравченко в приеме наделения героев именами известных поэтов увидела предостережение: «Если так пойдет и дальше, вся наша культура окажется в услужении у Ивана Безуглова, и он
с удовольствием будет ее курировать и отечески опекать, взяв на себя функцию идеологического отдела ЦК КПСС»10.
Сам Бахыт Кенжеев как бы развернул сюжетную ситуацию одного из своих стихотворений в романную:
Теперь в народе новые герои —
ремесленник, купец, изобретатель,
единоличник. Бедные поэты!
Им впору хоть топиться, как писал
несчастный Баратынский11.
Использование автором абсурда как приема создания отрицательных персонажей (большевикилюдоеды, политруки всегда нападают по четыре), «звериный перекос в пользу не наших» также служит развенчанию изнутри им самим же созданного мифа.
Важнейшим объектом деконструкции произведений соц-арта является стиль официальной массовой литературы. Через язык высмеивается сама государственная идеология и обслуживающая ее
культура. Массовая литература паразитирует на открытиях качественной, использует те же приемы,
не выходя за пределы уже разработанных жанровых и стилевых законов. Литература соц-арта, подвергая деконструкции произведения массовой литературы, еще больше примитивизирует, механизирует, предельно обнажает традиционные приемы, возведя их в квадрат.
Для постмодернистских текстов характерно отсутствие доминантного стиля. Один из самых ярких представителей соц-арта В.Сорокин, как отмечает И.С.Скоропанова, «создав иллюзию соцреалистической текстовой реальности, стремится к ее остранению посредством резкой, амотивированной
смены стилевого кода на контрастно противоположный»12. Б.Кенжеев остается внутри созданной им
реальности, он не снимает маску правоверного писателя-соцреалиста, творца массовой литературы до
53
счастливого, по законам жанра, финала. Единой стилевой доминантой романа является литературный
примитивизм, наличие штампов, клише, речевых банальностей, замешанных на пафосе.
В жанровом отношении «Иван Безуглов» является пародией на производственный, авантюрный,
детективный, любовный, социальный романы. Особенно очевидна трафаретность стиля при описании
любовной линии романа, с непременным любовным треугольником, обманом, изменой, предсказуемостью счастливого финала. Описание любовных эпизодов не отличается изобретательностью, одни
и те же речевые штампы используется для характеристики переживаний разных пар. Герои чувствуют, «как нарастает между ними напряженное электрическое поле, готовое в любой момент породить
молнию» (Анна — Иван); «ее тонкие пальцы как бы ненароком гладили его мужественную спину, и
каждое прикосновение упругой груди словно пронзало его тело электрическим током (Татьяна —
Безуглов); «Таня вздрогнула, словно от удара электрическим током. Ниагарский водопад?.. та самая
всесокрушающая масса воды, вечная в своем движении, как истинная любовь» (Выделено нами —
В.Т.). Автор не просто высмеивает шаблонность, предсказуемость массовой литературы, он делает
главным объектом иронии «потребителя» подобной литературы.
С точки зрения речевой разнокачественности стиль романа характеризуется монологизмом. Речь
повествователя ничем не отличается от речи персонажей: она тоже соткана из штампов, речевых банальностей, изобилует лексикой со стертым образным значением.
Интересно, что у Достоевского по результатам исследований его поэтики есть десятки определений слова «улыбка», Кенжеев выбирает другой путь: одно и то же определение используется для
характеристики разных персонажей, разных явлений одушевленного и неодушевленного мира.
Например, слово «мужественный» служит определением к словам «спина, руки, сердце, мышцы,
пальцы, губы» (Иван целует волосы любимой своими мягкими и в то же время мужественными губами); гнусными названы большевики, политруки, рукопись, сценарий; румяными оказываются щеки,
яблоки, картофель. Есть определенный набор эпитетов, который используется повествователем для
характеристики разных персонажей на протяжении всего романа: честный, простодушный, мужественный Безуглов, гнусные, отвратительные, безбожные, затаившиеся, преступные большевикикоммунисты-политруки, исполнительный Боратынский, честный Тютчев, коварная кинозвезда и т.д.
Выбор определений мотивируется задачей создать положительный или отрицательный образ. Алексей Татаринов назван беспринципным, бессовестным, лицемерным. Но в развитии действия романа
Татаринов не проявляет лицемерия, его скорее можно уличить в цинизме, обнаженной откровенности
в выражении своих взглядов, даже если они идут вразрез с общепринятыми нормами морали. У него
есть определенные творческие и жизненные принципы, которых он придерживается. Но это отрицательный персонаж, поэтому для его характеристики хороши любые слова со сниженным значением.
Речь повествователя изобилует приложениями, которые используются при характеристике второстепенных персонажей, зачастую этим ограничивается их оценка: миллионер Верлен, старушкамать, отец — космонавт-испытатель, мать — красавица-пианистка, блондинка-стюардесса, преподаватели-коммунисты, красавица-голландка и др.
Стилевой тенденцией повествования является описание предметов вещного мира. Один из важнейших приемов создания образа через описание его внешнего облика используется Бахытом Кенжеевым с точностью до наоборот. Известно, что вещизм осуждался советской официальной литературой (достаточно вспомнить бахрому на брюках Семена Давыдова и его распавшуюся от соленого пота тельняшку), нравственный облик героя никак не связывался с его умением красиво одеваться. В
романе Кенжеева вещи заслоняют собой человека. При описании персонажа непременно делается
акцент на том, как и во что он одет. Появление героя непременно сопровождается описанием его костюма, элегантная одежда является одним из основных критериев в оценке персонажа, причем даже в
самые ответственные, самые драматичные моменты в жизни героев повествователь не забывает сделать акцент на его внешнем виде. Иван Безуглов, приехав спасать Татьяну, «с брезгливостью и омерзением узнал полковника Зеленова. Под армейским зеленым плащом виднелся тот же потрепанный
костюм в клетку, что и нынешним утром» (1, 82). Создается впечатление, что брезгливость и омерзение были вызваны прежде всего тем обстоятельством, что Зеленов, в отличие от Безуглова, все в том
же костюме. Иван же, собираясь выручать Таню из переделки, которая может грозить ей смертью,
натягивает свои любимые потертые джинсы фирмы «Ливайс» и рубашку той же фирмы, бросает
взгляд на свой простой стальной «Ролекс». В рецензии на роман Проханова Бахыт Кенжеев не без
сарказма отмечал эту магистральную тенденцию массовой литературы, которая стала предметом пародии, выворачивания наизнанку в «Иване Безуглове»: «Что ни отрицательный герой, то «в дорогом
костюме, ходит по «дорогому паркету, курит дорогие сигареты и знает цену дорогому мужскому оде-
54
колону. Их машины, одежды и драгоценности были самые дорогие, прически, духи, грим — высшего
качества. Что за смердяковщина, Господи помилуй! И где же вы тут ухитряетесь усматривать литературу, господа»8.
Самые серьезные моменты в жизни героев сопровождаются чрезмерной вещной детализацией.
«В моей жизни было страдание, Таня, — задумчиво сказал Иван, отрезая податливый, почти текущий
под ножом ломтик пахучего камамбера» (1, 71). Разговор Ивана и Анны о готовом проснуться чувстве страсти сопровождается информацией о том, что Анна произносила эти слова, «наслаждаясь
свежим эспрессо». С нескрываемой иронией оценивается поступок Татьяны, возведенный в ранг
жертвенного. Пытаясь снять наручники с Ивана, героиня использует для этого застежку от бюстгальтера, что вызывает всплеск эмоций у ее возлюбленного: «Ты думаешь, я не догадался, откуда ты взяла этот волшебный ключ, которым открыла мои оковы? Ты думаешь, я смогу забыть об этом?» (1, 85)
Внешний вид вещи — это характеристика ее обладателя: «По первому виду этих кусочков глянцевого картона он обычно уже составлял верное впечатление о клиентах. Не зря его собственные визитные карточки печатались в московском отделении «Альфаграфикс», — чтобы не приходилось
стесняться партнеров с Запада. Если речь шла об отрицательных персонажах, то они «размахивали
какой-то бумажкой мерзейшего канцелярского вида» (1, 104).
В описании вещного мира делается акцент не столько на эстетической, сколько на материальноценностной характеристике вещи: кабинет был отделан драгоценным мореным дубом, в холле гостиницы стоял диван, обитый мягким коричневым плюшем, герои сидят на мягких стульях, обитых серо-зеленой гобеленовой тканью, кресла, обитые нежным темным бархатом; описывается удобный
салон автомобиля и роскошный первоклассный салон самолета, залы ресторанов, отелей, офисы, бытовая техника, марки компьютера. Иногда это напоминает тексты рекламных роликов: «Переодевшись в кремовый свитер исландской шерсти и свои любимые «Ливайсы» (их покрой, специально рассчитанный на женщин, замечательно облегал ее стройные крепкие бедра), Таня села за стол» (1, 75);
«Официант нес на серебряном подносе дымящийся каппуччино. «Савой» был едва ли единственным
местом в русской столице, где подавали этот божественный напиток, щедро посыпанный толченым
шоколадом» (1, 71); «Этот знакомый шрифт он узнал бы из тысячи — так приятно было читать отчетливый, похожий на типографский текст, напечатанный на таком же лазерном принтере и таком же
«Макинтоше», как у него» (1, 79). Автор выдерживает эту стилевую доминанту, оставляя героев в
плену вещей, которыми они себя окружают. Жанровое обозначение романа, вынесенное в подзаголовок (мещанский роман), дает основание для пристального внимания к вещному миру произведения.
Единство стиля обусловлено также и тем, что Кенжеев, выстраивая собственную художественную реальность, практически не использует цитат (за редким исключением, когда в конце романа появляется младшая секретарша, которая вкатила в кабинет тележку с окровавленным ростбифом, трюфелями, страссбургским пирогом). «Сила и слабость цитатности, — считает Кенжеев, — магия этих
цитат зависят от существования их источника, на худой конец — живой памяти о нем. Вот почему
рядовой иностранный читатель (к которому можно смело причислить нынешних двадцатилетних
россиян) скорее всего просто не поймет пафоса «Нормы»13.
Приметой стиля Кенжеева является отсутствие ненормативной лексики, наличие которой приводит к замене одного мнимоэстетического приема на другой. Писатель находит иные художественные
приемы, чтобы решить общие для всех представителей соц-арта задачи: вызвать отвращение к языку
клише, банальностей, примитивизма, чрезмерной идеологизации. Наряду с задачей пародирования
массовой литературы автор ставит и, на наш взгляд, небезуспешно решает еще одну: он подвергает
«деконструкции» читательское восприятие критериев художественности, освобождает сознание читателя от власти эстетического и идеологического единомыслия.
Список литературы
Чупринин С. Звоном щита // Знамя. — 2004. — № 11. — С. 151.
Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: Учеб. пособие. — М.: Флинта: Наука, 1999. — С. 18.
Там же. — С. 193.
Кенжеев Б. Иван Безуглов. Мещанский роман // Знамя. — 2000. — № 1. — С. 63. Здесь и далее сноски на цитаты даны
в тексте с указанием номера журнала и страницы.
5. Скоропанова И.С. Указ. соч. — С. 83.
6. Чупринин С. Указ. соч. — С. 99.
7. Чупринин С. Жизнь по понятиям // Знамя. — 2004. — № 12. — С. 142.
1.
2.
3.
4.
55
8.
9.
10.
11.
12.
13.
Кенжеев Б. Лобстеры с Борнео, или Хороший писатель Проханов // http://centrasia.org/nevsA.php3st
Скоропанова И.С. Указ. соч. — С. 17.
Кравченко Т. Так называемая литература //Лит. газета. — 1993. — 5 мая. — С. 6.
Кенжеев Б. Послания. Стихи // Волга. — 1991. — № 4. — С. 25.
Скоропанова И.С. Указ. соч. — С. 261.
Кенжеев Б. Антисоветчик Владимир Сорокин // Знамя. — 1995. — № 4. — С. 266.
УДК 82:821.111
А.П.Филимонова
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
ТЕАТРАЛЬНОСТЬ В РОМАНЕ ДЖОНА ФАУЛЗА
«ЖЕНЩИНА ФРАНЦУЗСКОГО ЛЕЙТЕНАНТА»
Мақала Джон Фаулздың «Женщина французского лейтенанта» романындағы театрлықтың
кейбір элементтерін талдауға арналған. Жұмыстың негізгі мазмұны театрландырылған көркем туынды контексіндегі персонаждың өзіндік ерекшелігін ашуға бағытталған.
This article is devoted to an analysis of some elements of theatricality in the novel «The French Lieutenant’ Woman» by John Fowles. The main attention in the work is paid to the showing of the originality of the character in the context of theatricalized artistic world of the novel, the role of theatricality in the postmodernist aesthetics of the literary work is revealed.
Значимость игрового начала в постмодернистской прозе стала общим местом практически всех
исследований этого явления. Однако необходимым представляется дальнейшее определение и осознание культурно-эстетического статуса театральности в постмодернистском тексте, категории, которая, несмотря на ее основополагающее значение, не изучена во многих аспектах своей сложной синкретичной природы. В применении к собственно литературным текстам эта категория еще не получила твердого терминологического определения, не выработана методика ее исследования, не обозначена функциональная значимость. Поэтому в работе мы опирается в основном на труды теоретиков театра, таких как П.Пави, А.Арто, А.Юберсфельд. Под театральностью мы будем понимать синкретический тип знаково-игрового художественного мышления и порождаемую им особую, системно
осознанную структуру художественнсти и образности литературного произведения.
Театральность реализуется в художественном произведении на многих уровнях. Как одно из
проявлений ее в романе мы выделяем особые функции персонажей, которые моделируют в произведении сценические эстетические и коммуникативные отношения-оппозиции «автор-режиссер», «режиссер-актер», «актер-зритель». «Подобно Гамлету, — отмечает Смирнова, — героям Фаулза приходится совмещать театральные профессии, появляясь — зачастую одновременно — в амплуа “режиссеров”, “сценографов”, “осветителей”, “актеров”, и даже театральных “критиков”»1.
Главная героиня романа — Сара Вудраф, которая по принципам структурирования образа сближается с образом автора, создает в романе игровую ситуацию. Во-первых, ей отводится роль продуцирования сюжета: «Чтобы заставить героя прозреть, пробудить в нем ответную страсть, она <…>
открывает для него «магический театр» с одним актером — подстраивает случайные свидания, преподносит ему свою фиктивную исповедь, провоцирует безрассудными поступками, наконец, отдавшись ему, исчезает без следа»2. Во-вторых, образ Сары носит в романе явно обнаруживаемый рецептивный характер. Читателю героиня подается в основном через восприятие Чарльза, его зрительскую
рефлексию и различные интерпретации тех фиктивных образов и ситуаций, которые творит для него
героиня. Позиция же ее «испытуемого», Чарльза, — молодого викторианского аристократа — определяется здесь очевидно функцией зрителя в «магическом театре» Сары, что обусловливает своеобразие героя и его отношений с реальностью. Именно он должен осуществить театральную игру, лежащую в основе художественной концепции произведения, в ее смысловой целостности, придать ей
эстетическую и смысловую завершенность.
56
Во-первых, на переживания Чарльза-персонажа накладываются переживания Чарльза-зрителя,
имеющие отличную эстетическую природу. Она определяется характерным для театра эффектом
«соприсутствия», фактором обобщения, прорыва индивидуальной ситуации за собственные пределы.
Основанное на эффекте катарсиса и идентификации воздействие на персонажа усилено, так как акт
сотворения и разрушения формы происходит синхронно с его восприятием, и, следовательно, резонируя в нетождественных сознаниях, умножается. Происходит «победа принципа наслаждения над
принципом реальности»3, благодаря чему в театре достигается активное включение зрителя в акт
творения, превращение его из воспринимающего в непосредственного субъекта творчества. Осуществление этого процесса в герое при созерцании «представлений» описывает Фаулз:
«Moments like modulations come in human relationships: when what has been until then an objective
situation, one perhaps described by the mind to itself in semi-literary terms, one it is sufficient merely to
classify under some general heading (man with alcoholic problems, woman with unfortunate past, and so on)
becomes subjective; becomes unique; becomes, by empathy, instantaneously shared rather than observed.
Such a metamorphosis took place in Charles's mind as he stared at the bowed head of the sinner before him»4
(курсив здесь и далее в тексте романа наш. — А.Ф.).
Принимая мнимые облики Сары за подлинные, Чарльз подвергается влиянию театральной иллюзии, вовлекающей его в сложное действие. Подобно зрителю, память которого является единственным местом существования спектакля после его представления, что, кстати, придает театру характер виртуальности, Чарльз все время ставится в особую герменевтическую ситуацию. Герой вынужден реконструировать и интерпретировать смысловую структуру разыгрываемых перед ним и с
ним представлений, так как только при условии успешного осуществления этого акта возможно существование спектакля как целостного произведения искусства. При этом необходимость в восстановлении, визуализации и истолковании образа Сары возникает у Чарльза в самых ответственных,
требующих интеллектуального напряжения и сложного выбора ситуациях:
«Under this swarm of waspish self-inquiries he began to feel sorry for himself — a brilliant man
trapped, a Byron tamed; and his mind wandered back to Sarah, to visual images, attempts to recall that face,
that mouth, that generous mouth (114).
То есть игра Чарльза — и сюжетная, и семантическая. Сюжетная роль персонажа оказывается в
том, что он погружается в разыгрываемое для него театральное событие, преображаясь в «играющего» по предложенным ему правилам. И, как зритель, он переориентирован с действительности в ее
непосредственных формах на вневременной миф, где в каждом моменте его реализации присутствуют лишь интерпретации, замаскированные воплощения некоего одного сущностного инварианта, а
задачей наблюдателя, как и в игровых фольклорных ряжениях, является узнавание образа, смысла.
Мамардашвили говорит о характере этого состояния зрителя: «…вот передо мной стоящие и действующие и говорящие люди есть в действительности марионетки, а на самом деле происходит чтото другое. В другом мире, в действительном мире» (курсив авт. — А.Ф.)5.
В соответствии со своей ролью зрителя-интерпретатора Чарльз мучительно пытается разгадать
значение действий Сары, декодировать ее послания, соотнося их с широким кругом исторических,
культурных, психологических, научных и т.д. явлений (которые обильно предоставляет для него и
комментирует для читателя автор), со своим меняющимся жизненным опытом. «Работа и наслаждение, испытываемые зрителем, — пишет П.Пави, — состоит в том, чтоб беспрестанно осуществлять
серию микровыборов, мини-действий, чтобы фиксировать, исключать, комбинировать, сравнивать»6.
При этом непосвященность Чарльза в суть происходящего, в силу опять же амбивалентности постмодернистской семантики, не препятствует его полноценной вовлеченности в театральную игру. Как
отмечает У.Эко, если «в системе авангардизма для того, кто не понимает игру, единственный выход — отказаться от игры», то «в системе постмодернизма можно участвовать в игре даже не понимая ее, воспринимая ее совершенно серьезно»7. Непонимание, как и в случае с обычным спектаклем,
допускается самим текстом, который можно не понять при отсутствии у воспринимающего адекватного кода, что провоцирует эстетическую неудовлетворенность, «интеллектуальное беспокойство»
Чарльза-зрителя.
При этом театральная фиктивность и самого облика героини, и создаваемых ею напряженных
драматических ситуаций-представлений, постоянная смена значений и правил комбинирования элементов порождают их игровой конфликт, каждый раз ставят Чарльза в герменевтический тупик, вынуждая снова и снова ломать и перестраивать всю свою систему понимания и смыслообразования.
Реакции Чарльза вновь оказываются сопоставимы с воздействием произведения театрального
искусства:
57
«Undoubtedly it awoke some memory in him, too tenuous, perhaps too general, to trace to any source in
his past; but it unsettled him and haunted him, by calling to some hidden self he hardly knew existed» (114).
«He said it to himself: It is the stupidest thing, but that girl attracts me. It seemed clear to him that it was
not Sarah in herself who attracted him — how could she, he was, betrothed — but some emotion, some possibility she symbolized. She made him aware of a deprivation. His future had always seemed to him of vast potential; and now suddenly it was a fixed voyage to a known place. She had reminded him of that» (114).
«Indeed it was hardly Sarah he now thought of — she was merely the symbol around which had accreted all his lost possibilities, his extinct freedoms, his never-to-be-taken journeys» (288).
Антонен Арто пишет о подобном воздействии театра: «Настоящая театральная пьеса будит спящие чувства, она высвобождает угнетенное бессознательное, толкает к какому-то скрытому бунту,
который, кстати, сохраняет свою ценность только до тех пор, пока остается скрытым и внушает собравшейся публике героическое и трудное состояние духа»8.
Оказавшись «в поле повышенной аффективности», Чарльз изменяется, выходит за рамки своего
контекста, преодолевает границы канонизированной системы викторианских ценностей и значений, в
которой он был укоренен как включенная в нее часть, что сопоставимо с явлением актерской трансмиграции (внутреннего изменения) — одним из основных понятий театральной эстетики. Театр «завладевает действием и доводит его до предела» (Арто), высвобождает и приводит в работу амбивалентные, символические модели подсознательного. «Они становятся понятны, и театр говорит со
зрителем на языке глубинных взаимосвязей».
Для героя театральные трансформации оказываются тяжелым и болезненным событием, которому он пытается противиться, вновь и вновь стремясь вернуться в уютное привычное измерение,
устойчивое представление о себе и о мире. Характерно, что мотив «неразгаданности» Сары, обусловленный сценической фиктивностью образа, связывается в произведении с потенциальными возможностями приобретения некоего нового понимания либо с угрозой выпадения из устойчивых координат, с вектором, направленным в хаос:
«For several moments they stood, the woman who was the door, the man without the key; and then she
lowered her eyes again. The smile died. A long silence hung between them. Charles saw the truth: he really
did stand with one foot over the precipice. For a moment he thought he would, he must plunge» (162).
«Спектакли» Сары для Чарльза всегда катастрофичны, всегда превышают планку его культурного и этического приятия, как бы образуя тот мировоззренческий барьер, который герой должен преодолеть. Ежи Гротовский использует для иллюстрации состояния зрителя в театре архетип соляного
столпа: «Все наши поступки в жизни служат утаиванию правды, не только от других, но также от самих себя. Мы убегаем от правды о себе, а тут нам предлагают остановиться и смотреть. Нас охватывает страх пред превращением в соляной столп наподобие жены Лота, когда мы повернемся, чтобы
разглядеть правду»9.
Проходя через «чуму театра», герой остается один на один с реальностью, лишенной канонизированной логичности, структурированности и иерархичности, которые в череде разрушающихся и
разоблаченных значений оказываются одной природы с театральными декорациями, где зафиксированные в определенных ролях фигуры не осуществляют свою истинную жизнь, но играют по предписанным правилам. В театре Фаулза происходит постижение знаковости и условности тех образов,
которые герой принимает за себя и использует для описания действительности:
«He had come to raise her from penury, from some crabbed post in a crabbed house. In full armour, ready
to slay the dragon — and now the damsel had broken all the rules. No chains, no sobs, no beseeching hands. He
was the man who appears as a formal soiree under the impression it was to be a fancy dress ball» (381).
Подобную подмену сути мнимыми декорациями Фаулз определяет как способ существования
всей эпохи, которую он, автор, определяет словами: «Редчайший в истории пример столь последовательного искажения фактов, подмены истинного содержания парадным фасадом — и самое печальное, что попытка увенчалась успехом»10.
Сара/автор устраивает для Чарльза/читателя постоянную смену контекстов понимания (культурных, психологических, жанровых), семиотических плоскостей, что воспринимается героем как катастрофа, страдания, утрата целостности и единства, равности самому себе. Но именно эти трансформации высвобождают в герое энергию преодоления границ своего исторического бытия. С потерей
четких ориентиров в понимании себя и мира происходит растождествление героя с принятыми им в
жизни ролями. Разрыв с однозначным, овеществляющим видением и возвращение к пониманию изначальных образов требуют жестокости театра в понимании Арто. Не случайно по мощи и значению
воздействия Арто сравнивает театр с катастрофичностью чумы, действующей «как внезапная пауза,
58
как пик оргии, как зажим артерии, как зов жизненных соков, как лихорадочное мелькание образов в
мозгу человека, когда его резко разбудят. Все конфликты, которые в нас дремлют, театр возвращает
нам вместе со всеми их движущими силами, он называет эти силы по имени»11. Нечто подобное чувствует и Чарльз, замерев «на грани возвращения к первоначальному хаосу». В иллюзорном театре
Чарльз испытывает истинные страдания утраты самоидентичности, за которыми в заключительной
главе уже Сара наблюдает как за неким созданным ею эстетическим явлением:
«Melodramatic words; yet words sometimes matter less than the depth of feeling behind them — and
these came out of Charles's whole being and despair. What cried out behind them was not melodrama, but
tragedy. For a long moment she continued to stare at him; something of the terrible outrage in his soul was
reflected in her eyes. With an acute abruptness she lowered her head» (388).
В то же время театрализация художественного мира романа приводит к разрушению однородности структуры и самой описываемой в произведении действительности, в которой обнажаются сценическая фиктивность и условность. Вопрос о реальности, ее субстанциональных свойствах и возможности ее постижения — один из центральных в художественном и философском творчестве писателя. В театрально-игровом контексте романа она уподобляется бесконечно сменяемым «декорациям» — семантически не твердым, не завершенным, а потому потенциально безграничным и наделенным образной бесконечностью формам. Фаулз получает возможность свободной комбинаторики,
смешения и взаимозаменяемости знаков разных семиотических систем, т.е. возможность почти безболезненной для знака перекодировки информации, к чему и стремится постмодернистская эстетика.
В сознании Чарльза, как и в самом тексте, происходит смешение нескольких реальностей — условноисторической (викторианской) и условно-театральной, вступают в конфликт два типа историчности:
собственные идеологические и мировоззренческие установки героя, «истинного дитя своего времени», его «зрительские» ожидания, и эстетический контекст ситуации, ее способность поддаваться
различным интерпретациям. В результате герой открывает для себя релятивность «ориентирующих
культурологических моделей» (Липовецкий), на которых базируется его бытие и всякие устойчивые
культуры.
«Time was the great fallacy; existence was without history, was always now, was always this being
caught in the same fiendish machine. All those painted screens erected by man to shut out reality — history,
religion, duty, social position, all were illusions, mere opium fantasies» (179).
В сфере театрального многоязычия и особой театральной условности происходит развоплощение всего установленного культурного поля значений. За счет этого достигается эффект выхода из
безысходной ситуации культурологического тупика, к которому приводит героя жесткая репрессивная система догм его времени, и шире — всякого устойчивого мировоззрения, всякой эпистемологической системы. В таком понимании здесь происходит освобождение от гнета истории, бремени действительности, что снова оказывается созвучным идее Арто о значении театра, который «приводит к
снятию обычных человеческих ограничений и человеческих возможностей, а также к бесконечному
раздвиганию границ того, что зовется реальностью»12.
То есть в форме театральности показано изменение самого способа восприятия структуры действительности, в которой утрачивается смысл ценностно-нормативных принципов и обнаруживается
резерв вариативности. «Присутствие» в театре оказывается глубоко синкретичным способом знаковоигрового существования в действительности, соответствующим присутствию совместимому. Воспользовавшись мыслью Мамардашвили, можно сказать, что театр компенсирует нашу неспособность
быть одновременно в различных границах, обладать различными душевно-психологическими обликами, что удается Саре и провоцируется ею в Чарльзе. Так герою удается преодолеть свою историческую ограниченность, «to overcome history. And even though he does not realize it» (257). Постепенно
отказываясь от всех разоблаченных в своей неподлинности представлений, Чарльз выходит в конце к
некоему сущностному пониманию жизни: «he has at last found an atom of faith in himself, a true uniqueness, on which to build» (399).
Таким образом, персонажи романа вовлечены в сюжетное и семантическое действие, которое мы
интерпретируем как театральное. Объектом эстетического познания в произведении становится граница между искусством и действительностью и их соотношение. Через театр в романе отражено понимание действительности как сценической реальности свободы движения, многоплановости, что
приводит к снятию ограничений и раздвиганию границ реальности, освобождению сознания от роли
обыденной жизни, тирании истории. Через форму театра в романе разрешается проблема поиска
смысла существования и «преодоления тех догм, в которые мы больше не верим» (Арто), выхода к
подлинной сущности человеческого предназначения. Можно утверждать, что именно в постмодер-
59
нистской прозе театр становится важной структурообразующей и смыслопорождающей категорией,
глубинно связанной практически со всеми особенностями феномена постмодернизма.
Список литературы
1. Смирнова Н.А. Эволюция метатекста английского романтизма: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. — М., 2002. — С. 33.
2. Долинин А. Паломничество Чарльза Смитсона // Фаулз. Дж. Подруга французского лейтенанта. — Л.: Худож. лит.,
1985. — С. 12.
3. Юберсфельд А. Наслаждение зрителя // Театральная жизнь. — 1990. — № 3. — С. 13.
4. Fowles J. The French Lieutenant’s Woman. — London: Triad Granada, 1981. — P. 123. Далее текст романа цитируется по
данному изданию с указанием страниц.
5. Мамардашвили М. Время и пространство театральности / /Театр. — 1989. — № 4. — С. 107.
6. Пави П. Словарь театра. — М., 1991. — С. 109.
7. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Эко У. Имя розы. — М., 1989. — С. 401.
8. Цит. по след. изд.: Максимов В. Введение в систему Арто. — М., 1999. — С. 93.
9. Цит по: Михайлов И. Ранний Хайдеггер: между феноменологией и философией жизни. — М.: Дом интеллектуальной
книги, 1999. — С. 25.
10. Фаулз Дж. Любовница французского лейтенанта: Роман / Пер. с англ. М.Беккер и И.Комаровой. — М.: Эксмо-Пресс,
2002. — С. 388.
11. Арто А. Театр и его двойник. — М.: Мартис, 1993. — С. 34.
12. Арто А. Там же. — С. 33.
60
ҚАЗАҚ ТІЛ БІЛІМІ
КАЗАХСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 811.512.122’367.
Ж.А.Жакупов
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
К ВОПРОСУ О ДЕЛИМИТАЦИИ СЛОЖНОГО СИНТАКСИЧЕСКОГО ЕДИНСТВА
Мақалада синтаксистік күрделі бірлік пен абзацтың қатысы қарастырылады. Осының нәтижесінде синтаксистік күрделі бірлікті межелеу критериі ұсынылады.
In the article the comparison of syntactic complex unit and the paragraph is considered. In the result
the criteria of delimitation syntactic complex unit is offered.
Наблюдения над синтаксическими явлениями языка, рассмотрение их с точки зрения коммуникации в последние годы открыли новый факт, «делающий невозможным прежний способ объяснения
фактов, относящихся к той же самой группе», способствующий возникновению «потребности в новых способах объяснения»1, — факт существования синтаксических единиц крупнее предложений.
Такие единицы в языкознании именуются самыми различными терминами (сложное синтаксическое
целое, сверхфразовое единство, текст, абзац и т.д.). То, что такие единицы являются синтаксически
сложными, очевидно. А «единство» мы заимствовали из концепции В.В.Виноградова о типах фразеологических сочетаний, так как некоторые черты целостности подобных единиц в какой-то мере аналогичны фразеологическим единствам. Таким образом, мы выбрали термин «сложное синтаксическое
единство».
«Всякая наука, — писал А.А.Реформатский, — переживает обычно три стадии: 1) хаотическое
накопление материала; 2) классификация и накопление множества мелких законов (период плюрализма); 3) обобщение и сведение к немногим общим законам (стремление к монизму)»2. Очевидно,
изучение ССЕ в тюркологии переживает в наши дни вторую стадию, намеченную А.А.Реформатским.
Доказательством этому служит то, что до сих пор в тюркологии, и в частности в казахском языкознании, отсутствуют специальные монографические исследования ССЕ (кроме канд. и докт. диссертаций
К.М.Абдуллаева); оно не отражено и в программных курсах грамматики тюркских языков, тогда как
в грамматиках индоевропейских языков дается определенное место изучению закономерностей связной речи, выпускается отдельная литература для спецкурсов по ССЕ. Даже языковые явления, выходящие за рамки предложения, признаются как особая отдельная отрасль языкознания, называемая
«лингвистикой текста».
Изучение ССЕ в тюркском языкознании — явление относительно новое. Начиная с 60-х годов
этого столетия и по сей день в трудах некоторых лингвистов-тюркологов намечаются самые общие
или некоторые отдельные черты речевых единиц крупнее предложения.
Идея существования ССЕ как особого цельнооформленного соединения предложений в массиве
текста и раньше, и в последнее время вызывала и вызывает неоднократные возражения. При этом отмечается в основном произвольность в выделении ССЕ из текста. Критики правильно заметили это
«слабое место», т.е. самый затруднительный, чрезмерно сложный вопрос в изучении ССЕ, тогда как
для описания ССЕ (да и других языковых единиц) необходимо и в практическом, и в теоретическом
отношениях выделение его из потока речи.
В общем языкознании для определения границ ССЕ предлагаются различные критерии. Например, по интонационным признакам (Л.А.Булаховский), по ослаблению межфразовых связей (Л.М.Лосева), по модальности (Г.Я.Солганик), по отношению к определенному типу речи (Н.Д.Зарубина), по
61
раскрытию темы, по семантическим признакам (И.А.Фигуровский, О.И.Москальская, В.И.Ставский и
другие), по лексико-морфологическим признакам компонентов (Б.А.Маслов, Ж.Г.Амирова), по зоне
действия одного из видов средств связи (А.М.Пешковский, Н.И.Серкова, Л.Каминскене).
В тюркском же языкознании в связи с малоизученностью проблемы в основном ограничиваются
описанием некоторых синтаксических характеристик, установлением некоторых закономерностей
строения ССЕ. Так, например, М.З.Закиев пишет, что «выделение сложного синтаксического целого в
связной речи имеет чисто методическую цель», границы ССЕ определяются расплывчато: «Сложное
синтаксическое целое может быть частью абзаца, целым абзацем, целой главой, иногда даже целым
произведением, целой статьей, докладом, речью оратора и т.д.»3. Это подтверждается и А.Мамажановым, но в развитии упоминается пауза, как определяющая границы ССЕ, и «свободное предложение»,
как признак начала и конца единства4. Словом, не ставится определенная цель установить критерий
выделения ССЕ из потока речи. Однако известны две попытки в тюркологии относительно делимитации ССЕ, которые принадлежат перу К.М.Абдуллаева.
В первой из них, опираясь на определенный, твердоустановленный порядок слов в предложении
в тюркских языках, исследователь констатирует, что «структуру сложного синтаксического целого
пронизывает синтаксический параллелизм, как бы составляя его синтаксический «скелет». Таким образом, общие грамматические показатели определенных соотносимых элементов в разных предложениях сопровождают данную группу предложений от одного смыслового отрезка до другого»5. С этим
взглядом автора можно было бы согласиться только в том случае, если компоненты единства между
собой связываются параллельно. Однако в такой трактовке вне поля зрения остается цепная связь
между компонентами ССЕ, между прочим, и автор относится к цепной связи скептически, так как, по
его мнению, «цепная связь не вполне надежный критерий для определения границ сложного синтаксического целого»6. Таким образом, этот критерий вычленения ССЕ оказывается нежизнеспособным,
так как не учитывается цепная связь между частями сложного, когда этот вид связи признается подавляющим большинством специалистов этой области.
Позже К.М.Абдуллаев выдвинул более углубленное предположение о делимитации ССЕ. По
мнению языковеда, как и предложение (имеются в виду тюркские языки. — Ж.Ж.), «текст обладает
рамочной структурой, в которой конечная, завершающая стадия является своеобразным повтором
начальной»7. По нашему мнению, спорным в этом положении является то, что здесь не учтен стиль
пишущего/говорящего и не учтено то, что текст дается не всегда в стандартном виде, что начальная
стадия может и не повторяться в конечной. И еще этот критерий осложняет процесс вычленения ССЕ
в практическом отношении.
На наш взгляд, соотношение абзаца и ССЕ является рациональной базой делимитации ССЕ.
Ведь не зря часто отождествляются абзац и ССЕ, и красная строка по традиции принимается как бы
своеобразным пунктуационным знаком в тексте. Тут же необходимо упомянуть, что знак «точка» (.)
является основным показателем практического выделения предложения.
Между абзацами все же имеется некий разрыв, т.е. меньший или большой скачок мысли. По
этому поводу нельзя не отметить высказывания одного из знатоков ССЕ Т.И.Сильмана о том, что абзац «имеет значение выделительное — почти что модальное в самом широком смысле слова. Переходя в чтении к новому абзацу, мы как бы получаем предупреждение от автора: «Вот это важно! Это
нечто новое! Остановитесь, наберитесь сил и дыхания!» Если же красной строки, т.е. такого предупреждения нет, мы могли бы это «новое» не заметить»8.
Весьма убедительным является взгляд К.М.Абдуллаева о соотношении абзаца и ССЕ по поводу
делимитации ССЕ. Исследователь рассматривает связь абзаца и ССЕ как соотношение формы и содержания. Содержание, значит ССЕ (в терминологии К.М.Абдуллаева — текст) выражается в виде
абзаца. Если в один абзац входят два и более ССЕ, то это должно приниматься как неправильное кодирование содержания, неправильное использование языкового знака в виде текста. Такое решение
вопросов, по мнению К.М.Абдуллаева, — ключ к правильному установлению функции и степени абзаца и ССЕ9.
Нам приходится согласиться с этим мнением, так как, с одной стороны, общеизвестно из школьной дидактики то, что переход от одного отрезка тематической мысли на другой осуществляется через красную строку. Это традиционно сложившийся навык в обучении связной письменной речи. С
другой стороны, нынешнее знание закономерностей языковых явлений людьми в силе выполнить
такое требование. Это мы заметили в процессе сплошного анализа произведений многих современных казахских писателей.
62
Разделяя мнение К.М.Абдуллаева, внесем дополнение, что использование абзаца и может иметь
в виду экспрессивно-коммуникативную цель сообщения, информации.
Пишущий, несмотря на незаконченность мысли, одно или несколько предложений выделяет абзацем. Это действие требует от нас обратить особое внимание, придать отличительное значение этому, выделенному абзацем, предложению или предложениям. Иначе говоря, абзац выполняет функцию средства эмфазы.
В процессе анализа материалов казахского языка нами было обнаружено, что в большинстве случаев абзац соответствует ССЕ. А несовпадение их связано с использованием абзаца в целях эмфазы.
Здесь нужно заметить, что в казахском языке, да и в других языках, в некоторых случаях ССЕ
легко разграничивать. Точнее, легко обнаружить границы портретных, пейзажных ССЕ, ССЕ типа
рассуждения и в случае, когда компоненты его между собой связываются только параллельно (нарушение параллелизма является пограничным сигналом ССЕ). Некоторые вводно-модальные слова
(сонымен «итак», сөйтіп «таким образом», қысқасы «короче» и т.д.) могут являться сигналом завершения и перехода на другое ССЕ.
В целях экономии объема статьи нами будут приведены примеры только с несовпадением абзаца
и ССЕ:
Ұлықтарда сірескендей қыбыр етпей, ел пішініне қадалып тұрды. Шошыған, сасқан жүздерді
көрген сайын албастысын арттырып, пысымен баспақ болғандай болып тұр. Бар ұлық-төре келген
қалпында өздерін үрпитіп, түктерін сыртына теуіп, шірене дем алып сызданады. Қарсы тұрған екі топ
бір-біріне кірпік қақпай қадалып, арбасқандай аңдысып, бірін-бірі бағып тұр.
Осы хал мен тым-тырыстың ішінде екі минуттай уақыт өтті.
Болыстардың көбі соңғы кездегі сайлауларда іске ширақ, тіл білетіндеу жастардан сайланып еді.
Көбі жиырма бес, отыз бес арасындағы жас-сымақ адамдар болатын. Көбінің ел ортасында
соншалық зор салмақ беделі, абырой, атақ айдыны да жоқ. Үлкен істі елдің жасы үлкен қариясы,
атақты, салмақты үлкендері, қарталы жуандары арқылы болмаса, өз беттерімен бұзып, жарып істеп
кете алмайтын. Болыс ішіне келген үлкен міндеттің барлығын солардың нұсқауымен істеуші еді.
Көбінің болыс болып, дәреже алуына да солар себеп болған.
Ұлық жарлық жариялағанда: «Пәленше екем не дер еді, қалай қарайды... онсыз мен не айтамын»
деген сияқты ойлар көбінің бойын басқандай болды. Тым-тырыс созылуға айналған соң, осы ойды
көбірек ойланған бірен-сарандар хан жағына жалтақтап, басқалар не дер екен дегендей болып,
көзбенен әркімді алдына салғысы келді (М.Әуезов).
Этот отрывок состоит из пяти абзацев. Легко заметить выделение 2, 3-го абзацев в целях эмфазы. Установим структурно-семантические связи предложений этих абзацев с другими абзацами:
предложение во 2-м абзаце связано с предыдущим абзацем, а предложение в 3-м — с последующим
посредством повтора слова «(Болыстардың) көбі». В данном случае невозможна связь в структурном
и в семантическом отношениях предложения в 3-м абзаце с предыдущим, а предложение 2-го абзаца
— с последующим. Читателю, осведомленному о семантико-синтаксических связях между предложениями, нетрудно заметить, что 5-й абзац является полноправным предложением 4-го абзаца, так
как компоненты связаны в семантико-структурном плане с помощью единого субъекта действий. 2-е
предложение 5-го абзаца (Тым-тырыс созылуға...) дисантно связано с предложением 2-го абзаца, но
это не позволяет нам непосредственно присоединить этот абзац или это предложение ко 2-му абзацу,
так как это предложение относится к фрагменту в целом (слово этого предложения «тым-тырыс» является основной темой 1-го и 2-го абзацев, а слово «бірен-сарандар» заменяет названия субъектов 3, 4
и 5-го абзацев). Такие связи, которые состоят из двух или более ССЕ, выходящие за пределы ССЕ,
должны рассматриваться в объеме «фрагмента» (Г.Я.Солганик) или же в объеме целого текста. Таким
образом, предложения в этих пяти абзацах организуются в два ССЕ.
Пример другого характера:
Қысқа тоны қаудырап, суыққа тоңып жауырап, жақ жүні үрпиіп, ашаң жүзді келген бір әйел
сиырдың қорасын тазалап жүр. Жұмысқа мойындамағандығы, жұмысты көңілденіп істемегендігі
ісінен де көрініп тұр. Бірден бітіріп тастайтын жұмысты күн оздырайын деген кісідей, үнемдеп істеп
жүр. Кішкене жүргеннен кейін күрегіне сүйеніп дем алады. Әлденелерді есіне түсіреді. Өткендегі мен
қазіргі күнді салыстыра бастаса, өзінен өзі мүжіліп, ыстық жас көзден тимей-тимей кетеді.
Бұл Злиха еді, Сарымсақтың Злихасы! Сарымсақ сасып, Ұлпа мен Бақыт жылап үйді басына
көтерген түні Злиха Сарымсақтың қойнынан шығып, көрмеген, білмеген біреудің соңынан ерген.
Неге ерді, не мұңы бар, жылатып тастап кеткендей Сарымсақтың не жазығы бар? Бұл Злиханың әлі
күнге шешпеген жұмбағы.... (Б.Майлин).
63
В отличие от предыдущего примера здесь выделены абзацем несколько предложений. 1-е предложение 2-го абзаца, соединяясь с предыдущим абзацем с помощью местоимения бұл, составляет
совместно с ним одно ССЕ, замыкая то же ССЕ. Выделение этого предложения в другой абзац (также
вспомогательно-восклицательный знак после предложения) объясняется целью писателя обратить
внимание на «новое» в этом предложении. Возникает вопрос, почему другие предложения (кроме
1-го) 2-го абзаца не выделены красной строкой отдельно от первого? Однако здесь явно выражена
связь 1-го предложения 2-го абзаца с последующими предложениями этого абзаца: в последующих
предложениях сообщается об одном и том же субъекте (Злиха), но в этих предложениях изменена
модальность сообщения (если в 1-м абзаце действия изложены в настоящем времени, то во 2-м — в
прошедшем), тема (изложение внешнего действия субъекта во 2-м абзаце переходит к изложению
внутреннего духовного состояния субъекта). Поэтому предложения 2-го абзаца (кроме 1-го предложения) легко разграничиваются от предыдущего абзаца и составляют отдельное ССЕ. А связь между
этими единствами, которые были разграничены нами, следует рассматривать не как связь между
предложениями, а как связь между ССЕ.
Кроме указанных выше, возможные случаи размежевания ССЕ с помощью абзаца можно изобразить следующими схемами (условные знаки: одна строка — абзац; пунктир — предложение или
предложения, которые, связываясь с другими предложениями другого абзаца, входят в состав другого ССЕ):
___________________________
А. _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
____________ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Б. ___________________________
___________________________
В. ____________ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
__________________
Г. ___________________________
Даланың көгі жетіліп, айнала ұзатылатын қыздай жасанып тұр. Қараған, тобылғы тегіс бүрлеген;
бетеге мен қияқ тұсардан келіп, сәл жел тұрса шәйі шымылдықтай сусып қағады. Ауладан күн нұрына қаныққан көк шөптің иісі бұрқырайды. // Қанағат кеудесін көріктей керіп, терең тыныс тартты.
Мына үй ішінде бір түрлі қапаланып, тұншыққандай болып еді, далаға шыққалы сарайы ашылып,
бойы жеңілденіп қалды. Қолтығынан демеп жүрген інісі Нұрғазыдан әдейі шетке қағылып, өз бетімен
таяққа сүйеніп әрі-бері жүрді (Қ.Жұмаділов).
Здесь в одном абзаце помещены два ССЕ (между ССЕ поставлен знак //). При выделении их мы
опираемся на такие доводы. Если два и более ССЕ помещаются в один абзац, то можно легко наблюдать наличие групп самостоятельных предложений, которые отделены друг от друга изменением
темы (если в 1-м единстве говорится о явлении природы, то во 2-м — о действиях конкретного лица),
плана изложения, модальности (в 1-м единстве сообщение построено в переменном настоящем времени, во 2-м — в недавнопрошедшем), структурных сторон, так как в поле зрения находятся определенное пространство, конкретно-измеримый абзац.
Таким образом, для размежевания границ нельзя ставить знак тождественности между ССЕ и абзацем, однако в процессе делимитации ССЕ абзац должен быть главным или же общим ориентиром.
Это, во-первых, облегчает определение границ ССЕ, так как в поле зрения исследователя находятся
отдельные абзацы. Во-вторых, надо установить, использован ли абзац как эмфатическое средство, в
силе ли абзац раскрыть единую тему. Для этого, в-третьих, надо мысленно «передвигать» конечные и
начальные предложения абзаца «вверх» и «вниз», с учетом их семантических и структурных отношений со смежными единицами. Если предложение или предложения, которые выделены в абзац, могут
быть структурно-семантически в тематическом плане и в плане модальности тесно связанными с абзацем, на который они были «передвинуты», то они, соединяясь с тем абзацем, входят в состав одного ССЕ. А если они не могут быть так тесно взаимосвязанными, то эти предложения «остаются» в
этом же абзаце, и предложения этого абзаца в целом организуются в одно ССЕ.
64
Мы не претендуем на то, чтобы считать выдвинутый нами критерий выделения ССЕ из текста
окончательным, хотя он нам кажется более объективным, более приемлемым, универсальным для
развитых в стилистическом и грамматическом отношениях языков. Возможно, что в дальнейшем будут представлены какие-то другие научные взгляды на данный вопрос, может быть более удачные,
чем в настоящей работе.
Список литературы
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. — Соч. — Т. 20. — С. 343, 626.
Реформатский А.А. Опыт анализа новеллистической композиции. — М., 1922. — С. 38.
Современный татарский литературный язык. Синтаксис. — М.: Наука, 1971. — С. 237.
Мамажанов А. Сверхфразовое единство как синтаксико-стилистическая категория // Советская тюркология. — 1984 —
№ 1. — С. 53.
Абдуллаев К.М. Сложное синтаксическое целое как объект семантико-синтаксического анализа // Советская тюркология. — 1978. — № 6. — С. 12.
Там же. — С. 12.
Абдуллаев К.М. Теоретические проблемы синтаксиса азербайджанского языка: Дис. … д-ра филол. наук. — Баку, 1984.
— С. 330.
Сильман Т.И. Проблемы синтаксической стилистики. — Л.: Просвещение, 1967. — С. 111.
Абдуллаев К.М. Теоретические проблемы синтаксиса азербайджанского языка: Дис. … д-ра филол. наук. — Баку, 1984.
— С. 239.
ӘОЖ 811.512.122 373
Ж.Д.Рапишева
Е.А.Бөкетов атындағы Қарағанды мемлекеттік университеті
МОРФОЛОГИЯЛЫҚ ТҰЛҒА-ТӘСІЛДЕРДІҢ АЛҒАШҚЫ ҒЫЛЫМИ-КӨПШІЛІК
ӘДЕБИЕТТЕ ҚОЛДАНЫЛУ ЕРЕКШЕЛІКТЕРІ
В статье рассматриваются морфологические особенности первых образцов научно-популярной литературы на казахском языке с точки зрения норм современного литературного языка.
Автор приводит конкретные факты употребления «тюркизмов» в научном стиле наряду с
морфологическими формами казахского языка.
The article devotes morphological specialitions of first examples of scientific- population literature in
Kazakh language by position of norms of modern Kazakh literature language. The author have been
gave the facts of that «Turks» elements have been fond with morphological forms of Kazakh language
in that style.
Алғашқы ғылыми-көпшілік әдебиет тілінің грамматикалық құрылысы өз кезеңіндегі қазақтың
жалпы халықтық тіліндегі нормаларға негізделген. ХІХ ғасырдың екінші жартысындағы қазақ әдеби
тіліне, оның ішінде алғашқы проза үлгілеріне, тән кейбір морфологиялық тұлға-тәсілдер қазіргі әдеби
тіл нормаларынан біраз ерекшеленіп, өзгеше келеді. Ғылыми-көпшілік әдебиет стилінің алғашқы үлгілерінде қолданылған морфологиялық тұлғалар, негізінен, қазақ тілінікі болып табылады, бірақ газеттердегі жартылай ғылыми мазмұнды мақалалар тілінде, кейбір ғылыми-көпшілік кітапшаларда
«кітаби» тұлғалар да (немесе «түркілік» элементтер) кездеседі.
Алғашқы ғылыми-көпшілік әдебиетте де ең жиі қолданылған сөз табы — зат есім. Себебі ғылыми стиль ұғымдарды негізге ала отырып, атауларға сүйенеді, ал атаулар (яғни терминдер), негізінен,
зат есімнен жасалады. ХІХ ғасырдың екінші жартысындағы ғылыми-көпшілік әдебиет үлгілеріндегі
зат есім сөздердің қазіргі әдеби тіліміздегіден ерекшеленетін тұстары жоқ.
Зат есім тудыратын жұрнақтардың ішінде өзгеше тұлғада кездесетіні -шы/-ші, ол кейде -чы/-чі
түрінде жұмсалған: басчы, жезчі. Етістіктен есім тудыратын -учы жұрнағы -ғучы, -қучы, -гучі,
-кучі түрінде ұшырайды: алғучы, бергучі, оқығучы, жазғучы; -лық/-лік (-дық/-дік, -тық/-тік) жұр-
65
нағы бұл кезеңдегі әдеби тілде де, ғылыми-көпшілік әдебиеттерде де дерексіз ұғым тудырады: білімділік, білімсіздік, қараңғылық, бадшалық. Араб, парсы тілдерінен ауысқан -кер, -хана жұрнақтары
жаңа ұғымдарды беруде актив қолданылған: кітабхана, мектебхана, дәріхана, басмахана, дәрігер,
қызметкер тәрізді сөздер жасалған. Мысалы: ғылымқор, өнерпаз, айлакер адам — құм арлан тазы
(«ДУГ», 13, 1898).
Орыс тіліндегі -а жалғауымен аяқталатын женский родтағы зат есім сөздер ғылыми мазмұнды
әдебиеттер мен мақалаларда (тілімізге ауызша кіруінің нәтижесінде) қысқаша түрде (яғни -а жалғауынсыз) кездеседі: казит, секунд, монет, награт, форым, школ, минут.
— Қазақтарды қуантып школ, медресе орнатуға себеп болғай еді («ДУГ», 15, 1895). Бүтін дүниенің жүзінде минот сайын 96 мың кісі, секунд сайын бір кісі өлетұғын болады екен («Календарь»,
16-б.). Мәскеуде түстің болуына 48 минут, Петербургда бір сағат он сегіз минут қалады («Календарь», 29-б.). Күннің формысы да жер секілді томалақ («Календарь», 31-б.).
Ғылыми стильде зат есімдерге әр алуан бояу үстейтін сын есімдер сирек қолданылады. Ғылымға
қатысты әдебиет нұсқаларында, алғашқы қазақ газеттерінің бетіндегі жартылай ғылыми сипаттағы
мақалаларда белгілі зат есім сөздермен тіркескен орыс тілінен енген сын есімдер ерекше тұлғада қолданылған. Олар сол тілдегі қосымшаларымен (мужской родтың -ий, -ый, -ой жалғауларымен) берілген. Орысша анықтауышымен тіркескен бұндай, Р.Сыздықованың анықтауынша, «блок-атаулардың»
орыс тіліндегі родқа қарай қиысу заңдылығы сақталмаған1. Мысалы: учительский семинария, каторжный работа, подвижной элемент.
— Русски кластарда первоначальни школдағы секілді сабақтар оқылады («Инородистер школдары үшүн шыққан жаңа правилелер», 10-б.). 1877 жылы Атбасар қаласында мужский интернат
болған («ДУГ», 48, 1895). Оқуды Омбыдағы учительский семинариядан бітірген («ДУГ», 3, 1896).
…оқу оқып шыққан сельский учитель болуға ықтиары бар қазақтан болса жарар еді («ДУГ», 15,
1895). Арақ ішу менен мабтула болған кісінің «билайа гарачка» деген күш кетүб жығла тұрған
ауруы хақында бір нече сөз… («Арақ у яки…», 20-б.). Осы бөлімі турасында банка екі кішкене кітап
береді, бірі банкаға қанша ақша салғанын жазатұғын, орысша расходной кітап дейді («ТУГ», 5,
1877). Ул парууи машина Һар бир турли жумусқа жарайди: су чғаради, тимр суғади, мақтадан
жиб иириди, улкен кимака урналасуб динкиздин жлдам журкузиди («Самоучитель», 119-б.).
Зерттеуші Б.Сүлейменова орысша тұлғаланған сын есімдердің қолданылуын Абай тұсындағы қазақ жазба әдеби тілінің нормасы деп табады2. Р.Сыздықованың зерттеулерінде Абай шығармаларында
кездесетін орыс тілі элементтерінің бір тобы ретінде штамп қыстырмалар көрсетіледі. Арабша тұтас тіркестер мен сөйлемдерді қолданғаны сияқты, Абай прозасының тілінде орысша атауларды тіркес күйінде келтіреді: подвижной элемент, сила притягательная однородного, впечатлительность
сердца дегендер3.
Қ.Жұбановтың көрсетуінше, тек ХХ ғасырдың 20–30-жылдарына қарай сын есімдердің орыс тіліндегі -ский, -ный жалғаулары түсіріліп, популар кітап (популярная книга), абсалют шама (абсолютная
величина), электр шам (электрическая лампа) түрінде, яғни түбірдің өзі қолданылатын болды4.
Есімдіктерден біз тілін сөз етіп отырған үлгілер мен мақалаларда қазақ тіліндегі осы, бұл (оларда
бұ), ол сілтеу есімдіктерімен қатар, түркі әдеби тіліндік ұшбу, мәзкүр, қаю есімдіктері кездеседі. Бұлар сол тұстағы жазба әдеби тіл үшін нормадағы формалар болғанға ұқсайды. Ұшбу есімдігін ғалымдар екі компоненттен (үш+бу) тұрады деп көрсетеді, ал мәзкүр — араб сөзі, «атақты» және «жоғарыда айтылған» деген мағыналарды білдіреді. Қаю болса, зерттеушілердің пайымдауынша, көне түріктік форма, орысшаға «который», «какой» деп аударылған. Мысалы: … қайулар барыб қанға жұғыб
ахыры сонан өліб те кетуке мемкін («ДУГ», 5, 1902). Өзіңді, жан жамағатларыңны уа ғайри жақындарыңды аясаң мұң ішіндегі айтылған мәзкүр дәрілерні мұқиад хатеріңе ал («Холера…», 10-б.).
Қытай мен Жапонияның арасында болған соғыс үшбу уақытта бітіп келе жатыр («ДУГ», 15,
1895). Үшбу себепті мәзкөр шаhарды Мевераннагр деп атапты («ДУГ», 15, 1885).
Ғылыми мазмұнды әдебиетте қолданылу жиілігі жағынан зат есімнен кейін етістік тұрады. Ғылыми стильде хабарлаудың мазмұны мен логикалық жүйелілігіне ерекше назар аударылады. Мұнда
заттар мен құбылыстардың дағдылы, тұрақты қасиеттері хабарланатындықтан, етістіктердің шақтық
жағынан түрленуі шектеулі болады.
ХІХ ғасырдың ортасынан бастап шыға бастаған жалпы ғылым негіздерін баяндайтын, түсіндіретін әдебиеттер мен алғашқы баспасөз бетіндегі мақалаларда етістіктің көптік жалғауымен келетін
тұстары ерекше назар аудартады. Бастауыш сөзі ІІІ жақтың көпше түрінде тұрған жағдайда, оның баяндауышы (етістіктен болғанда) бастауышпен сан жағынан қиысып, көптік жалғауын қабылдайды.
Мысалы: Алкағұл ең әуелі адамның ас қазанын бұзғандықтан, көб ішушілер іш ауруы илан мабтулан
66
болалар («Арақ у…», 10-б.). Бұның (арақтың) зарарларын бек аз кісілер біледілер («Арақ…», 3-б.).
Арақдың ең қорқыныш зарарлы нәрсе екенлігін дұқтұрлар hәр күн исаб қлұб тұралар («Арақ у
яки…», 3-б.). Әуелгі уақытларда хабар беру үшін тау басларына от жағушы едиләр («ДУГ», 7,
1895). Қазақлардың асыл тегін бұлай деп айтадылар («ДУГ», 20, 1894). … медреселердегі оқып
жүрген шәкірттер де білім жемістерін алысып, тіл, көңілдерін түзетісіп жүреділер («ДУГ», 37,
1892). Шымкент, Ташкент, Самарқанд қалаларында алынған жібеклерні Русия жұртларына алып
баралар («ТУГ», 21, 1880). Тағы айтадылар поляк жұртында тұт ағашын егу әдет болған екен деп
(«ТУГ», 21, 1880). Бұрынғы уақытдағы адамлар оқу білмекен соң бір орыннан hеч қайда бармаған
еді, жан жағында діниеде не болыб жатқанын білмеучі еділәр («ДУГ», 12, 1894). Бұл балаларыны
екі бөліб оқутадылар («ДУГ», 5, 1888).
Бұл құбылыс жайында Р.Сыздықова: «ХІХ ғасырдың екінші жартысы мен ХХ ғасырдың алғашқы он жылдықтарында қазақтың жазба әдеби тілінде, әсіресе прозалық стильдерінде, етістіктің
ІІІ-жақтағы көпше мағынасын белгілі бір морфологиялық формамен білдіру тенденциясы болған. Бірде бұған ортақ етіс тұлғасын ұсынса, бірде өзге түркі тілдерінің тәсілі -лар аффиксін жалғауды жөн
көреді. Осы кездегі грамматикаларда бұл норма ретінде ұсынылады. Яғни етістіктің ІІІ-жағына -лар
жалғануы қазақ тілі үшін кірме құбылыс, ол, бір жағынан, кітаби тілдің әсерімен, екінші жағынан —
грамматиканы суреттеген орыс ғалымдарының жаңылысуынан, үшінші жағынан, мүмкін, татар әдеби
тілінің (әсіресе Орынбор, Қазанда басылған кітаптарда) де ықпалынан пайда болған болу керек», —
дейді3. Ал Б.Әбілқасымовтың пайымдауынша, бұл құбылыс жазба тіл дәстүрімен байланысты, сондықтан оны «кітаби тіл» дегеннің орнына «қазақтың көне жазба әдеби тіл» дәстүрінің сақталуы деп
түсіндірген дұрыс сияқты5.
Медициналық тақырыпқа жазылған кітапшалар тілінен ауыру етістігінің әр септік жалғауларын
бірде көмектес, бірде шығыс тұлғаларын меңгеріп қолданылатынын байқаймыз. Мысалы: Өзін-өзі
жақсы ұстамайтын, өлшеусіз ішін бұзғандай қылыб тамақ hәм арақ ішетін адамдар обадан жылдам ауырады («Обадан қалай…», 5-б.). Сол себебі ол адам обамен ауырғанын білмей, сау кісілермен
бірге асаб, ішіб hәм жатыб тұруымен оларға жаяды («Обадан қалай сақтану», 6-б.). Ол аурудан
ксилердиң көб ауратугуны бизге тамаша емес («Трахома деген…», 9-б.). Мұндай ауруменен ауырғанның жартысы өлуде («Афат яки холера…», 2-б.).
Ө.Айтбаев медициналық әдебиет тіліндегі аурумен (обамен, қышымамен) ауыру тәрізді тіркес
үлгісі орыс тілінің әсер-ықпалымен туғандығын, ал аурудан (обадан, чумадан, қышымадан) ауыру
тіркесінің тұлғасы да орыс тілінің кейбір әсер-ықпалымен жасалғанымен, ауыру етістігінің шығыс
септікті меңгеруі қазақ тіліндегі аурудан өлу, кеселден өлу сияқты байырғы тіркес үлгісінің де әсерінен болу керек дегенді айтады. Өйткені ауыру және өлу етістіктерінің синтаксистік қызметі жағынан
бір ұқсас жері өлу де ауыру етістігі сияқты кейде көсемшелі сөзбен қабыса байланысады: ауырып өлу,
ауырмай өлу. Ғалым қорыта келе, аурудан ауыру тіркес үлгісі тұмау … болып (тиіп) ауыру немесе
орыс тілі әсерінен туған аурумен ауыру және аурудан (кеселден) өлу тәрізді екі конструкциядан контаминация арқылы жасалған деп жобалайды6.
Ғылыми-көпшілік әдебиет аудармаларында орыс тілінің етістік сөздері кездеспейді. Бірақ кейбір
орыс тілінен алынған қимыл есімдеріне қазақ тілінің көмекші етістіктерін не жалғау-жұрнақтарын қосу арқылы етістік сөзін жасау фактісі бірен-саран ұшырайды. Мысалы: переуад қылу — переуадтау.
… өзі орыс әріпімен жазылған, араб әріпімен переуад қылып басына жазбаған екен («ДУГ», 50,
1897). …қазақша бүтін жауаптарды орыс тіліне өңкей қыр адамына ұғымды қылып переуадтап
қойған («ДУГ», 50, 1897). …өзі орыс әріпімен жазылған, араб әріпімен переуат қылып басына жазбаған екен («ДУГ», 50, 1897). Осы переуат жұмысының мейлінше қиын екені қазақ тіліне түгел басқа сөздері көп тілдерді бір-біріне переуат қылғанда білінеді («ДУГ», 32, 1896).
Зерттеуші Ш.Мәжітаева бұл құбылыс ХХ ғасырдың 20–30-жылдары күшейе түскенін, яғни орыс
тілінің етістіктері қазақ аффикстерін жалғау арқылы қолданылғанын, айтады. Мысалы: ремонттау,
пропагандалау, кәнпескелеу, конпійскатсиалау, мобилизатсиалау, капитуләтсиа жасау, унификатсиалау, експлоатасійалау, експропрійатсійалау т.б.7.
Ғылыми мазмұнды мәтіндердің грамматикалық құрылысында кездесетін кейбір ерекшеліктер
түркі әдеби тіл дәстүрімен байланысты. ХІХ ғасырдың екінші жартысындағы үлгілерде өткен шақ
есімшенің -ған/-ген, -қан/-кен қосымшасымен қатар -мыш/-міш аффиксі (есімшенің атрибуттық
қызметінде) қолданылады. Мысалы: айтылмыш хабарлар, болмыш халықдар, аталмыш аурулар,
жазылмыш мақала, өтміш замандар.
— … араб, грек жұртдарының дәргердері Һәр түрлі жөндер ем қылғандар Һәм өтміш жүз
жылдар ортасында болмыш халықдардың дәргердері де емге ұстағандар («ДУГ», 10, 1902). … өс-
67
міш күкірттің кені … басқа жайларда болмыш күкірттерден көп абзал артық екен («ДУГ», 37,
1892). Осы айтылмыш жерлері жаман ауырады, әсіресе ауырады іші («Афат яки холера …», 2-б.).
Жоғарыда айтылмыш аусыл деген ауру… («Малда болатын жұқпалы…», 6-б.). Онан соң сиыр дағды
алған соң айтылмыш кісі оны нанға сеуіп беріпті тұз қосып («ДУГ», 3, 1890).
Р.Сыздықова бұл форманың Абай «Қара сөздерінде» белгілі бір стильдік мақсатта қолданылғанын көрсетеді8. Бірақ -мыш аффиксі жаңа жазба әдеби тіл үшін де, оның енді бой көтеріп келе жатқан ғылыми әдебиеттер стилі үшін де норма болған жоқ, себебі ол көне түркі әдеби тілінен қалған
форма болатын.
Тілі талданып отырған әдебиеттер мен мақалаларда келер шақ есімшенің -ар, -ер, -р жұрнақты
тұлғасымен бірге -ұр/-үр (-ыр/-ір түрі де кездеседі) формасы (есімшенің предикаттық қызметінде)
қолданылған. Мысалы: Солайча орыс әліфбиүн оқұтқан уақытда балаларға бір школдарұна түсүке
жеңіл болұр еді жана қырда ғылым білімнің көбейуке себеб болұр еді («ДУГ», 23, 1899). Шешек эктирген қалай болыр екен (Ыбырай, «Қырғ. хрест.»). Ғылым сөзін бағарға да, ғылым сөзін сөйлесер де
адам жоқ (Абай, «Қара сөздер»).
Б.Әбілқасымовтың айтуынша, көне жазба әдеби тіл нормасы болғандықтан, қарастырылып
отырған кезеңдегі материалдардан -ұр/-үр тұлғалы есімшенің біртіндеп жойылып бара жатқанын көруге болады9.
ХІХ ғасырдың екінші жартысындағы жазбаларда есімшенің -тын/-тін жұрнағы көбіне -тұғұн
(-тұғын), кейде -тұрған (-тұған) түрінде кездеседі. Қазақ тілінің ғылыми грамматикасында: «Бұл
жұрнақтың арғы төркіні тұрған сөзі, ол ықшамдалып, алғаш тұғын болған, әдеби тілде ол -тын/-тін
болып қысқарып, жуанды, жіңішкелі фонетикалық варианттарға бөлініп қолданылады» делінген10.
Ғылыми-көпшілік әдебиеттер мен газет материалдарының алғашқыларында тұрған (кейде тұған)
формасы, кейінгілерінде -тұғұн мен -тын/-тін қатар қолданылған, бірақ тұғұн (тұғын) формасы жиірек кездеседі. Мысалы: Арақ — кісілерді Һәлек етүб, келечекдегі бола тұрған несібдерін бұзыб,
адамды түрлі ауруларға душар қыла тұрған бір зарарлы нәрсе («Арақ у…», 2-б.). … діниа жүзіндегі
бір белгілі нәрсе болғанына қай чайды мүмкін айтарға діниадағылардың бір іше тұрған нәрсесі деп
(«ДУГ», 6, 1891). Өткен заманда … аз-маз хат тани тұрған адамлары болса, үлкен ғалымлықдан хисаб қылып молла деб лақаб береді екен («ДУГ», 28, 1888). Бұл адамдар көзге көрінбейтұғұн, қолменен ұстауға келмейтұғұн, сыныб жоғалмайтұғұн, гәм ауыр да жеңіл де болмайтұғұн, кісілерге қанша берсе де кемімейтұғұн байлықты школға келіб іздейді («Балықшы мен балық хақында», 24-б.). Су
әдемі, айнадай таза екен, ішіндегі ойнаған балықтары көрініп жүретұғын (Ы.Алтынсарин, «Қырғ.
хрест.», 22-б.). Дүнияның Һәр түрлі нәрселері Һәм бола тұрған нәрселері не себептен болатұғынын
біле алмай біздің қазақ халқы ойлайды бір үлкен кереметлі нәрсе ғой деп («ДУГ», 47, 1894). Ғылым
өзі — бір қартайтатұғұн күйік («Ғақлия…»). Америкада бір үлкен ағатұғұн су бар («Самоучитель»,
107-б.).
Абай шығармаларының тілін талдаған Р.Сыздықованың айтуынша, Абай кезеңінде бұл тұлғалардың ауызекі сөйлеу тілі мен проза тіліндегі нормасы, негізінен, толық түрлері болған3. ХІХ ғасырдың
екінші жартысындағы баспа нұсқалардың тілін сөз етуші Б.Әбілқасымов тұрған формасы — қазақтың көне жазба әдеби тіліне тән норма, тұғын (тұғұн) — жаңа жазба әдеби тілдік норма, ал -тын/-тін
ауызекі сөйлеу тілінен жазба тілге ене бастаған форма екенін көрсетеді11. Бұлардан біз тұрған көмекші сөзінің -тын/-тін формасына дейін қысқару үрдісін байқаймыз.
Ғылыми стильде көп қолданылатын сөз табының бірі — шылау сөздер. Олар мағына дәлдігін
қамтамасыз етеді, сөз бен сөзді байланыстырып, сөйлемнің логикалық байланысын күшейтеді. Аталған стильде көптеген шылаулардың атқаратын қызметі күшейе түседі. Мәселен, басқа стильдерде сирек қолданылатын яғни жалғаулығы (деген, дейтін формаларымен қатар) ғылыми-көпшілік стильдің
алғашқы нұсқаларында жиі қолданылып, түсіндіру қызметін атқарады. Себебі алғашқы үлгілерде баяндаумен қатар түсіндіру сипаты басым келеді. Мысалы: инженер яғни тау-тастарынан мағынасын
қарайтұғын ғалым, телеграф яғни сым темір (сым керілген бағаналар), мужской гимназия яғни еркек балалар оқитұғын медресе, ешафот яғни қара арба, хрестоматия деген кітаб, телескоп деген
құрал, динамит деген дәрілі құрал, Днепр деген су.
— Жә болмаса қарындаш менен жазғанды жоқ қылатұғын түйе табан дейтұғын нәрсе…
(«ТУГ», 4, 1877). Басы күміс, мұрты алтыннан, екі көзінің орнына екі үлкен лал деген қымбат тас
орнатылған («ТУГ», 11, 1877). Жердің үстүнден деңізке түсіб ұзаб кетіб жүретұған болды со кезде
бір ақылды Калумб декен ер бар екен («ТУГ», 8, 1875). Қытайлықтардың айтуынша, жібек құртын
асырап, оған тамақ қылу үшін тұт деген ағашты әр жерде жер жүзінде өстіруге болады екен
(«ТУГ», 21, 1880). Бір білімді адам Ильминский деген қазақ сөздерін орыс әріптерімен жазса керек,
68
орыс әріптерін бірақ өзгертсе керек дейді («ДУГ», 22, 1899). Аустралииа дикүнүміз бир динкиз уртасындағы арал («Самоучитель», 81-б.). Сул Амирикани табқан кисиниң ати Калумба дикин («Самоучитель», 85-б.). Сибир жана бирауы Китай дикин чурчут, Иапунииа, Индииа, Пирсииа дикин қизил бас жири, Арауииа дикин араб жири жана булик-булик қандукдар Бухара, Хиуа, Қуқан сикилдилир («Самоучитель», 81-б.). Солай жазу, суреттердің бәрін «суретті жазу» деп айтады («ДУГ», 10,
1898).
Қазіргі туралы, жайлы, жөнінде, жайында қатыстық шылауларының орнына бұл үлгілерде турада, турасында, тақырыпты, хұсысында (хұсұсда) шылау сөздері қолданылған. Мысалы: … қазақта
қалай сөйлеп, қалай нәҺу менен жазу турада («ДУГ», 7, 1890). Қытайдан құрт жемі (ұрығы) өзге
жұрттарға жайылғаны тақырыбты былай дейді («ТУГ», 21, 1880). Шар менен аспанға ұшыб жүрген тақырұбды («ТУГ», 16, 1874). Осы хұсұсда біз бұрын Һәр түрлі сөз жазыб едік («ДУГ», 22, 1899).
… казит оқитұндар менен түрік лұғатын жақсы білетіндер бар болған соң… сөйлесуге керек болұб
жүр еді қырдың қазақ тілі хұсысында («ДУГ», 7, 1890). Мәзікүр сөздерді қалайша жазу турада жазып білдіріп едім («ДУГ», 31, 1896). Кейбір қазақтардың рулары турасынан хикая («ДУГ», 39, 1901).
Туралы шылауының бірде турада (турасында), бірде туралы болып келуі оны қолданудың әлі
де бір ізге түспегенін көрсетеді.
Бұл материалдарда ыңғайластық мәнде қолданылатын парсы тіліндік уа, Һәм жалғаулықтары
жиі кездеседі. Мысалы: Дала уалайатының қазақча казиті қырдың арасындағы қазақларға ғылым
өнердің үлгісін уа тұқымын чашбаққа әдейі қазақлар үчүн чығарылыб тұрадұр («ДУГ», 18, 1894).
Арақ — адамдар үчүн зарарлы нәрсе Һәм оның зарарларын санаб бітіруге мүмкін емес («Арақ у…»,
2-б.). Араб әліфбиінен қазақдар Һәм басқа мұсылман халықтары файдаланып хат жазады («ДУГ»,
22, 1899). Шамасы келгенше тырысуға керек үйді, сыртқы, ішкі киімдер де, төсекді Һәм өте-мөте
тәндерін таза ұстарға («Обадан…», 8-б.). Ағаш — жайды өзіне тартып алатын нәрсенің бірі, сол
себеплі айналасына һәм ағашы бар жерге жай аз түссе керек, һәм бұршақ та аз жауса керек
(«ДУГ», 4, 1898).
Кейде екеуі де қосарланып уа Һәм болып келеді: Мансоң аурудың Һәм қандай жерлерде болатұғынын уа Һәм қалай бөтен тарафқа тарайтұғынын баяндайтын («Афат яки холера…», 3-б.). Бұл
жалғаулықтар көбіне баспасөз беттеріндегі ғылыми мақалалар мен араб әрпімен шыққан кітапшалар
тілінде кездеседі. Олар көп мағыналы болып келеді. Мысалы, уа жалғаулығы қазіргі әдеби тілімізде
бірнеше жалғаулар атқаратын функцияны атқарған: я, және, не, мен, да жалғаулары мен ал, тағы
сөздерінің мағынасында қолданылған. Ал һәм болса, әрі, да, және деген жалғаулардың орнына жұмсалған. Екеуі бірге келгенде (уа һәм) қазіргі және де деген шылаудың мағынасына ұқсас. Бұл жалғаулардың аталған үлгілерде де қолданудан біртіндеп шығып бара жатқаны байқалады. Өйткені тілімізде
олардың қызметін атқара алатын тума шылаулар қолданыла бастайды.
Қазіргі тіліміздегі талғау мәнді не, немесе, я, я болмаса жалғаулық шылауларының ішінен бұл
материалдарда я (иа), яки (иаки), я болмаса шылаулары қолданылады. Я, я болмаса формалары
ауызша айтылуы бойынша жа, жа болмаса болып та келеді. Мысалы: Араб харіфлерінің дұрыс оқылуы бір сөздің басында иа ортасында, иа аяғында келеме онан да болады («ДУГ», 22, 1899). … жара
адамның тәніне жіберуке ыхтималы бар іріңні иаки бір залалды нәрселерді («ДУГ», 5, 1902). Жүз
науқастан бір яки екі науқас қана жазылады («ДУГ», 16, 1894). Сол себепті қазақтар өзін «алаш»
деп яки «алаштың халқы» деп атаған («ДУГ», 13, 1897). Сөзді аңғартып, расыменен жеткізуге жазудан артық іш нәрсе болмайды, неге десең бір кісі арқылы төрт ауыз сөз айтып жіберсең, ең болмағанда, айтқан төрт ауыздың бір аузы я артық, я кем, я болмаса біржола өтірік болады («ТУГ»,
28, 1876). Жолдұздардың жерден алыстығын адам тілмен айтып, жа қағазға жазып түсүндүруге
тым қыйын («Календарь», 44-б.). Әр бір көшпелі қазақ өзүнүң киіз үйү жа земленкесі, жа ағаш үйү
болса, үй иесі (кибитковладелец) деп саналады («Календарь», 68-б.). Осундай ксилер кобенесе жа ыктиарсыз кайыр-садака сурап сонуменен канагат килып турады, жа болмаса иш бир шаруага жарай
алмай тек уйдун ишине масыл болады («Трахома», 7-б.). Бұлармен қатар не шылауы да кездеседі: Чечек декенүміз өлтүрмекенде де не кісінің көзінен, не құлағынан айрұлдырады («Самоучитель русской
грамоты для киргизов», 127-б.).
Араб тілінен енген қарсылықты мағынаны білдіретін ләкін шылауы ғылыми мазмұнды мақалаларда сирек те болса кездесіп қалады. Мысалы: Араб әліфбиінен қазақдар файдаланыб хат жазады
ләкин қазақ сөздерінде жұмсақ хәріф менен жазылатын Һәр түрлі әуездер көб («ДУГ», 22, 1899).
Шаққан жерлері азырақ ісіңкірейді, ләкин көб залалы жоқ («ДУГ», 4, 1902). Қазақдың тілін түзу
қылыб жазыб сөйлететұғын тиянағы бар ләкин мұндай тиянағы жазылыб реттелген емес бір-ақ
69
Алтұнсариннің кітабын айтбасақ («ДУГ», 27, 1894). Ләкін хайуандар да өздерінің науқастарын
жазбаққа дәрі іздейді ғой («ДУГ», 16, 1894).
Қазіргі әдеби тіліміздегі сондықтан, өйткені шылауларының мағынасын алғашқы ғылыми-көпшілік әдебиеттерде соның үшін, оның (кейде аның) үшін (ілік септігіндегі сол және ол сілтеу есімдіктерінің үшін шылауымен тіркесуі арқылы жасалған) конструкциялары мен сол тақырыпты, сол
себепті сияқты күрделі шылаулары берген. Мысалы: … қазақ тілінше жасалған бір кітаб жоқ, баршасы ноғайша, сартша Һәм ғайри тілдер аралас, сол тақырұблы хәл қадірінше кітабдарды анық
қазақ тілі менен шығарұб тұрса («ДУГ», 41, 1888). Жана бес әуез бар бұл бес әуезді жазуға орыс
әліфбиүнде харіф жоқ деб Илимински айтады, сол себебден өзі Һәр түрлі харіф ойлаб чығарыб Һәм
латын әліфбиүнен харіф алады («ДУГ», 22, 1899). Тоғайы бар жердің һауасы құрғақ болмайды, сол
себеплі келген жаңбыр жаумай кетпейді («ДУГ», 41, 1898). … сул себебден журт арасында сауда
сату булуб бир бириниң қулундағы нарсалирун алструб… («Самоучитель», 83-б.). Айның өзі жылында он екі жарти манат жердің төңірегінден айналады, бұл себепті жылында он екі ай деп осы қыламыз («ТУГ», 20, 1876). Обадан кенет көп адамдар ауырады, соның үшін айтамыз жұқпалы
«афат» ауру деп («Афат яки…», 7-б.). Тек мал дохтырының афтекден сұрауы бойынша алынады
аның үшін оған бару керек («Малда болатын…», 4-б.). Планетылерден айру үшүн жолдұздарды қозғалмайтын жолдұз деп атайды, оның үшүн олар бір тұрған орындарынан қозғалып жүрмейдү («Календарь», 42-б.). Жарақаттанудан кісі талады, оның үшүн әуелі ол кісінің есі бар мекен жоқ бекен
қарауға керек («Календарь», 65-б.). Аққан жолдұздар көбенесе суға түсөдү, оның үшүн дүниөнүң
төрт бөлгенінің бірі қара жер, үш бөлгені су («Қазақ календары», 47-б.).
Өйткені жалғаулығының орнына неге десең, не үшін десеңіз тәрізді тіркестер де жұмсалады.
Мысалы: Бірақ сиырдың шешегі кәдімгі шешектен көп жеңіл болады, неге десең ол үш я төрт жерге
ғана егіледі («Самоучитель», 129-б.). Аралдардың халқы жуас болады, неке десең тамақ турұсында
да жа бөтен керек нәрсесінің турұсында да көб қиындұқ көрмейді («Самоучитель», 93-б.). Жердің
қараңғы жағы мен жарық жағы бірдей, не үшін десеңіз күннің жарығы әр уақытта әр минутта
жердің қақ жартысына түсіп тұрады («Календарь», 32-б.). Бо ұзақ деген құстар қарлығаштардың
кемісін толұқтайды, не үшүн десең бұлар үлкен қоңұздарды, құрттарды жейді («Календарь», 56б.). Ким де ким бул ауруды биледи, не себепти десеңиз алде неше рет корген шыгар өздеринин калалас ксилеринин арасында («Трахома деген жаман ауру», 3-б.).
Бұлармен қатар газет беттеріндегі ғылыми сипаттағы мақалаларда да, ғылыми-көпшілік әдебиеттерде де, Абай мен Ыбырай шығармаларында да қазіргі әдеби тіл нормасына сай мен (менен), себебі
(есебі), сонда да, сөйтсе де, бірақ та, сол себептен (сол себепті), және, туралы сияқты «қ а з а қ ы »
шылаулар да қолданыла бастаған. Олар мағыналары мен атқаратын қызметі жағынан қазіргі тіліміздегіден өзгешеленбейді. Бұл — ғылыми-көпшілік стильдің ұлттық белгілерінің бірі болып табылады.
ХІХ ғасырдың екінші жартысындағы ғылыми-көпшілік әдебиет үлгілерінде, алғашқы газеттердегі материалдарда қолданылған септік жалғауларының ішінде ерекше көзге түсетіні — ілік, табыс
және көмектес септігінің қосымшалары. Бұларда ілік септігінің қосымшасы -ның/-нің түрінде, табыс
септігі қосымшасының бір ғана варианты -ны/-ні кездеседі. Мысалы: Адамға керекді нәрселерні табу
бек қиұн болса да, арақны атдаған сайын … табуға мүмкіндүр («Арақ у …», 3-б.).
Көмектес септігінің мен қосымшасына келетін болсақ, көбінесе оның толық түрі менен қолданылған. Көптеген зерттеулерде мен-нің көмектес септігінің қосымшасы ретінде қаралуы түркі тілдерінің ішінде тек қазақ тіліне тән екендігі, өзге түркі тілдерінде ол бірыңғай шылау ретінде қаралып,
ертерек кезеңдерде бұл шылау бірле, кейінірек бірлә, бірлән, білә, білән, илә, илән тұлғаларында
кездесетіні айтылады. Талданып отырған материалдарда мен (кейде менен) әрі көмектес септігінің
жалғауы, әрі ыңғайластық мәндегі шылаудың қызметінде жұмсалған. Мысалы: Су ічінде нече ай нече
күндер жүрүб су менен аспаннан басқа чық нәрсе көре алмады («Самоучитель…», 86-б.). Араб әліфбиүнде әуез менен келетін жұмсақ хәріф аз… («ДУГ», 22, 1899). Шаруа жаһадынан ағаштың пайдасы бек көп: шөп таусылған уақытда қараман ағашының жапырағыменен де жан сақтайды
(«ДУГ», 21, 1890). … себебі өз лығаты менен сөйлеб, бөтен лұғат менен жазу қиұн болады («ДУГ»,
6, 1890). … осы буменен ғылымның күшіменен параходды жылдам ағынға қарсы… («ДУГ», 3, 1890).
Сондай шөпді жылқы менен сиыр әбден ашыққанда көңілсіз жейді («ДУГ», 23, 1889).
Аталған үлгілер мен газет мақалаларының алғашқыларында көмектес септігінің қосымшасы мынан түрінде де ұшырайды, мысалы: … білімді адамдардың қазақ сөздерін орыс әліфбиі мынан орыс
харіфдері мынан жазу жарайды деб айтқандары бір таңсық сөз («ДУГ», 22, 1899). Дөңгелек бұл айтылған жол мынан об оңай сырғанаб кетеді бұл себебден теміржол мынан көб ауыр жүкдерді
70
алыб жүруге мүмкін болады («ДУГ», 24, 1894). Кии бирауи киси қатарна круб асқа утрса пчақ, чанчқа, қасқ минан алуб жиди («Самоучитель…», 101-б.).
Алғашқы ғылыми-көпшілік кітапшалар мен «Дала уәлаяты газетіндегі» жартылай ғылыми мазмұнды мақалаларда дұр/дүр форманты бірде етістікке, бірде басқа сөз таптарына қосылып қолданылған. Қазақ тілі грамматикасында: «Жіктік жалғауының ІІІ-жақ формасы болып танылатын -ды/-ты
қосымшасының арғы төркіні «тұр» етістігі. Бұл аффикстің басқа түркі тілдерінде өзінің бастапқы тұлғасында, яғни дұр, дүр болып қолданылуы да осыны дәлелдейді», — деп жазылған12. Етістікпен келгенде ол бастауыш пен баяндауышты қиыстыратын ІІІ-жақтың көрсеткіші (қазіргі -ды, -ты қосымшасы) болып саналады. Мысалы: Қазақдың жилұс тобдарында ең үлкен силық қонақ асдары жылқы
еті, палау Һәм қымыз боладұр («ДУГ», 16, 1893). Ал бейтарап сөздермен келгенде, оларды нақтылай,
тиянақтай, дәлдей түседі: Қазақ деген сөз ноғайдың сөз боладұр, ілкін бойдақ деген сөздүр («ДУГ»,
15, 1888). Өзге жай жолдан теміржолдың өзгече болатындұғының баяны бұдұр («ДУГ», 20, 1894).
Арақды атдаған сайын … табуға мүмкіндүр («Арақдың зарары», 5-б.). Егер мал дохтры маңқа ауру
екенін білсе, ол малды өлтіруге тиісдүр («Малда болатын…», 3-б.). Маңқадан өлген малды аршын
жерді қазып көму тиісдүр (Сонда, 4-б.). Арақ ішу мілләтіміздің басына зор бір фәлекет болғандықтан, біздің Һәр қайсымызға қолдан келген қадарлы, осының астағымалына қарсы тұрғандық лазымдұр («Арақ у яки…», 5-б.). Бұл ауру бек жұқпалы дүр («Малда болатын…», 3-б.). Ғылым ақылдың
сәулесідүр. Мұндай дәрілерін жұмсамақ пайдалыдүр, қажетдүр («ДУГ», 16, 1894).
Р.Сыздықованың айтуына қарағанда, жоғарыда көрсетілген ерекшеліктер қатаң қолданылған
норма емес, бұлармен қатар қазақтың өз тұлға-тәсілдері де еркін қолданылады. Бұл, бір жағынан, жаңа стиль құралдарын іздеу үстіндегі құбылыс болса, екінші жағынан — түркі халықтарының мәдениетінде ертеден келе жатқан ХV–ХVІ ғасырлардан бастап шағатайша дамыған дидактика, ғылыми
немесе жартылай ғылыми публицистика стильдеріндегі жазу дәстүрінің әсері1.
ХІХ ғасырдың екінші жартысында пайда болған ғылыми-көпшілік әдебиеттер тіліндегі «жарыспалылық» («варианттылық») тек түркілік-қазақтық элементтер қатарында ғана емес, қазақ тілінің өз
тұлға-тәсілдерінің берілуінде де кездеседі. Мәселен, менен — мен, тұғын — тын т.с.с. грамматикалық тұлғалар п а р а л л е л ь , жарыса қолданылады. Қазіргі ғылыми стильде бұлардың ықшам варианттары норма болып қалыптасқан. XIX ғасырдағы үлгілерде олардың сыртқы тұлғалық «дублеттері»
стильдердің әлі де бір-бірінен ажыратыла қоймағандығын көрсетеді.
Қорыта айтсақ, қазақ тілінде тұңғыш жарық көрген ғылыми мазмұнды әдебиеттің тілі бір ізді,
қалыптасқан жүйелі нормада болмағанын көреміз. Дегенмен, ғылыми-білім негіздерін баяндау барысында қолданылатын етістік, үстеу, зат есім, әсіресе шылаулар қазақ тілі қорынан алынған.
Әдебиеттер тізімі
1. Сыздықова Р. Қазақ әдеби тілінің тарихы (ХV–ХІХ ғғ.). — Алматы: Ана тілі, 1993. — 231-б.
2. Сулейменова Б. О русских словах в произведениях Абая // Изв. АН КазССР. Сер. обществ. наук. — 1964. — № 4. —
С. 62.
3. Сыздықова Р. Абай шығармаларының тілі. — Алматы: Ғылым, 1968. — 123-б.
4. Жұбанов Қ. Қазақ тілі жөніндегі зерттеулер. — Алматы, 1966. — 284-б.
5. Әбілқасымов Б. Қазақ әдеби тілінің қалыптасуы // Коммунистік еңбек. — 1988.
6. Айтбаев Ө. Қазақ сөзі. — Алматы: Рауан, 1997. — 35-б.
7. Мәжітаева Ш. ХХ ғасырдың бірінші жартысындағы қазақ әдеби тілі. — Алматы: Ғылым, 1999. — 148-б.
8. Сыздыкова Р. Основные морфологические особенности языка Абая: Автореф. дис. … канд. филол. наук. — Алма-Ата,
1959. — С. 20.
9. Әбілқасымов Б. Көне қазақ әдеби тілі // Қазақ Совет энцикл.— Алматы, 1988. — ІІІ-т. — 34-б.
10. Қазақ тілінің грамматикасы. І-б. Морфология. — Алматы, 1967. — 179-б.
11. Әбілқасымов Б. ХІХ ғасырдың екінші жартысындағы қазақ әдеби тілі. (Баспа нұсқалар тілі негізінде). — Алматы: Ғылым, 1982.
12. Современный казахский язык. Фонетика и морфология. — Алма-Ата, 1962. — С. 330–331.
71
ӘОЖ 801.3
М.Қ.Ескеева
Л.Н.Гумилев атындағы Еуразия ұлттық университеті, Астана
ТІЛ ДАМУЫНДАҒЫ ТҰЛҒА МЕН МАЗМҰН ТҰТАСТЫҒЫ
В статье на основе моносиллабов рассматривается целостность формы и содержания в развитии языка.
On the base of monosyllabic roots the integrity of form and maintanance in the development of language is considered in the article.
Тіл табиғаты жүйелі де кешенді түрде зерттелгенде ғана толық ашылары белгілі мәселе. Бұл
орайда тілдің ішкі заңдылықтары негізінде, яғни тілді дербес жүйе ретінде қарастырып, тек өзінде болатын заңдылықтарды сабақтастыра отырып (фонетикалық, лексикалық, морфологиялық, семантикалық, синтаксистік), имманенттік тұрғыдан қарастыру да тіл табиғатын толыққанды анықтауға мүмкіндік бермейтіндігін ескерген жөн. Тілді имманенттік немесе интралингвистикалық негізде зерделеу
құрылымдық лингвистиканың басты қағидаларын құрайды.
ХХ ғ. басында гуманитарлық ғылым салаларында (лингвистика, психология, фольклористика,
әдебиеттану, этнология, эстетика т.б.) құрылымдық әдісті, модельдеуді, семиотикалық элементтерді,
математикалық әдістерді қолдануға байланысты қалыптасқан структурализм мәдениетті таңбалар
жүйесінің (тіл, ғылым, әдебиет, өнер, мифология, сән, жарнама т.б.) жиынтығы ретінде қарастырды.
Структуралистік бағыттың өкілдері (К.Леви-Строс, М.Фуко, Р.Барт, Ж.Деррида, Л.Гольдман т.б.) құрылымдық әдістің нақты ғылыми қағидаларына ерекше басымдық береді1. Бұл структурализмнің экзистенциализм, персонализм, неопозитивизм тәрізді гуманитарлық-антропологиялық бағыттағы ғылыми ағымдармен антиномиялық қатынасын, яғни қарсы қойылғанын, сипаттайды.
Структурализмнің көшбасында структуралық лингвистика тұрды. Этнологияны, психологияны,
философияны т.б. гуманитарлық ғылымдарды құрылымдық тұрғыдан зерттеушілер лингвистикалық
модельдерді белсенді түрде қолданғанымен2, сөздің танымдық негізіне, идеялық қырына, этнос болмысы мен байланысына жете мән берілмеді.
«Слово „структурализм” стало своего рода ярлыком почти для всякого движения, порвавшего с
традицией» деп белгілі лингвист А.Мартине көрсеткендей3, тіл мен сол тілде сөйлеуші этностың тарихи тамырының, салт-дәстүр, әдет-ғұрпының сабақтастығы көп ескеріле бермеді.
Структуралық лингвистиканың өкілі, швед лингвисі Фердинанд де Соссюр «Курс общей лингвистики» атты еңбегінде өз әдісінің негізгі қырларын тұжырымдай отырып, лингвистиканың зерттеу
нысаны жайлы: «Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый
в самом себе и для себя», — деп қорытады4.
Тілді зерттеуде формула тәрізді конкретті тілдік модельдерді қолданған структуралық тіл білімінің әдіс-тәсілдері тілдің танымдық, биопсихологиялық қырларын аша алмағанымен, ішкі заңдылықтарын анықтауда үлкен нәтижелерге жетті, сондай-ақ барлық гуманитарлық ғылым саласындағы тілдің рөлін, мәнін, маңызын көрсетіп берді. Ф.Соссюр: «Язык является важнейшей из знаковых систем»4 десе, Э.Бенвенист: «Язык есть интерпретант всех других семиотических систем как лингвистических, так и нелингвистических»5 деген қорытындыға келеді.
Тіл біліміндегі структуралистік ағымның маңызды қырларының бірі лингвистикалық таңбалардың жүйелілігіне, әмбебаптығына, мағыналық құрылымына да ерекше мән беруінде. Ф.Соссюр идеяларын негізге алатын Прага лингвистикалық үйірмесінің өкілі Н.С.Трубецкой дыбыс алмасуларының
сөздің сыртқы тұлғасын ғана емес ішкі тұлғасын да өзгерте алатындығын ескере отырып, фонологиялық оппозиция жайлы: «Мы понимаем такое противоположение звуков, которое в данном языке может дифференцировать интеллектуальные значения»6, — дейді. Мұндай пікірлер структуралық лингвистиканың зерттеу нәтижелері өзімен антиномиялық бағытта болған антропологиялық лингвистиканың зерттеу нысанымен белгілі бір дәрежеде астасып жатқандығын байқатады.
Тіл бірліктерін құрылымдық тұрғыдан зерттеу бірнеше этностарды біріктіріп отырған ірі державалардың саяси-идеологиялық мүддесіне сәйкес келді. Себебі тіл табиғатына тереңдеп бару тілдік сана қалыптастырып, оның негізінде этностық сананы оятады. Ұлттық сананың, этностық сананың қуаттылығы барлық ұлттар мен ұлыстарға ортақ біртұтас қоғамдық сананың беріктігіне нұқсан келтіре-
72
ді. Ал қоғамдық сананың негізінде басым топтың (ұлттың, этностың) болмысы, саяси-әлеуметтік мүдделері жатады.
Кеңестік түркітануда да структуралистік лингвистиканың қағидаларын негізге алған зерттеулер
үлкен нәтижелер берді. Түркі тілдерінің фонетикалық жүйесі, морфологиялық құрылымы, синтаксистік конструкциясы, лексикалық құрамы, семантикалық жүйесі бір тіл ішінде де, салыстырмалы, салғастырмалы негізде де жан-жақты зерттеліп, әрбір тілдің өзіндік ерекшеліктері мен даму жолы ғылыми талдауға түсті. Түркі тілдеріне қатысты көптеген құнды еңбектер структуралық лингвистиканың
амал-тәсілдері мен ұстаным-қағидаларын негізге алғанымен, түбір тануға, ішкі құрылымға, сөз семантикасына, сөзжасамдық заңдылықтарға, сөз этимологиясына арналған зерттеулерде тіл онтогенезі, имитатив теориясы, этногенез бен глоттогенез бірлігі, тілдің әлеуметтік негізі жайлы антропоцентристік бағыттағы тілдің танымдық қырларын меңзеген тұжырымдар да айтылып жүрді. Мәселен, түркітануда Э.В.Севортян, А.Н.Кононов, Б.М.Юнусалиев, К.М.Мусаев т.б., қазақ тіл білімінде — Қ.Жұбанов, С.Аманжолов, Н.Сауранбаев, А.Ысқақов, Ш.Сарыбаев, Р.Сыздықова, Ә.Қайдар, К.Құсайынов,
Е.Қажыбеков т.б. ғалымдардың, этнолингвистика, психолингвистика, этнопсихолингвистика, лингвомәдениеттану т.б. бағыттарының дербес сала болып қалыптасуына үлес қосқан басқа да зерттеушілердің еңбектерін атауға болады.
Әлемдік тіл білімінде жаңа бағыт ретінде қайтадан жандана бастаған, В. фон Гумбольдттың тілді
ойлаумен, тілдік бейне мен тілдік таңбаны ұштастыра қарауға негізделген «ішкі форма» теориясынан7 бастау алатын «түпкі құрылым» ұғымын қалыптастырған генеративті лингвистиканың8 теориялық-әдістемелік ұстанымдарын арқау ететін тілдің когнитивті аспектісі қазақ тіл білімінде де ерекше
маңызға ие болып отыр.
Өткен ғасырдың 70-жылдарының соңында Еуропада таралған тіл білімінің когнитивті бағытының басты ерекшелігі — әдістемелік негізінің танымдық үрдістерге сүйенуінде. Осы үрдіске орай
соңғы 7–8 жыл көлемінде қазақ тіл білімі бойынша жазылған еңбектерде «ішкі тұлғаға» ерекше маңыз беріліп, «сыртқы тұлға» тек сөздің (ұғым атауының) «жамылғышы» ретінде бейтарап қалып жататындығы да бар.
Тіл табиғаты мұндай біржақтылықты қабылдамайды. Себебі ішкі тұлға мен сыртқы тұлға генетикалық және тарихи тұрғыдан тығыз қарым-қатынаста. Олар өзара үйлесімділікті сақтай отырып,
тілдің дамуына жағдай жасайды, жаңадан танылған құбылыстар мен заттарды таңбалайтын, бейнелейтін ұғымның денотаттық және сигнификаттық атауларын қалыптастырады. Сыртқы тұлғаның да,
ішкі тұлғаның да шарттылық сипаты адамзат тілі дамуының кейінгі кезеңдерінің жемісі. Тілдің таңбалық сипаты да ішкі тұлға мен сыртқы тұлғаның шарттылық сипаттарына негізделді9.
Архитұлға мен архисемада мотивациялық қатынастағы тікелей байланыс бар. Бұл антропогенездік, глоттогенездік, онтологиялық және гносеологиялық, семиотикалық негізде аталған ілімдерді сабақтастыра отырып қана анықтауға болатын құбылыс. Ал ішкі тұлға мен сыртқы тұлғаның арасындағы абстракциялық, ассоциациялық, аналогиялық қатынастар адамзаттың алғашқы дыбыстық тілі қалыптасқаннан кейінгі ақыл-ойдың жетілген кезеңдерінде, адам санасында бұрын танылған құбылыстар мен заттардың, қимыл, іс-әрекеттің тілдік жүйедегі орныққан атауларын қолдана отырып, сол
ұғымның ерекше белгілерін жаңа танылған ұғымдармен салыстыру, ұқсату, байланыстыру нәтижесінде жүретін процесі. Абстракция құбылысы жайлы белгілі қазақ ғалымы І.Кеңесбаев та: «... тарихи
ақиқатты салыстыра отырып зерттесек, көптеген абстракт сөздердің кейін пайда болғандығын көреміз»10, — деп көрсетеді.
Қазіргі жетілген адамзат тілінде сыртқы тұлға мен ішкі тұлғаның арасындағы тікелей байланыс
көмескіленіп, шарттылық сипат алған десек те, фонологиялық, морфемдік, семантикалық, логикалық
талдау әдістері арқылы көне заңдылықтарды анықтауға болады. Түркі тілдерінің лексикалық негізін
құрайтын моносиллабтардың тұлғалық өзгерістерінен тұлға мен мазмұн тұтастығы айқын көрінеді.
Тіл білімінде фоносемантикалық құбылыс, фонетикалық сөзжасам тәсілі, ішкі флексия, жасырын
синкретизм т.б. деп әр қырынан қарастырылып жүрген, құрамындағы дыбыс сәйкестіктері арқылы
түрлі мағына беретін гомогенді түбір-негіздердің бастапқы жалпы тұрпаты мен мазмұны бірдей болғанымен, кейбірінің тұлғасы мен мағынасы әртүрлі. Тек дербес мағыналы моносиллабтар ғана емес
дисиллабтар мен полисиллабтар құрамындағы алғашқы буынды да көне тұлғалар (архитұлға емес)
ретінде қарастыруға теориялық негіз бар. Түркі түбірлерінің моносиллабтық бағыты көптеген ғалымдар тарапынан қолдау тауып отыр (В.Радлов, Ж.Дени, В.Котвич, Дж.Клосон т.б.)
Бір буынды сөздердің соңғы дыбыстарының тарихи тұрғыдан алмасуы соңғы дыбыстардың жаңа
мағына тудырушы қосымша-модификаторлық сипатымен түсіндірілсе (боз~бор, бос (ану~бош
(алау)), жоқ~жой~жұт, жүз~жүр, кел~кет, өс~өн~өр (кендеу) ~өш, ой~ұқ, кес~кез (дік), сыз~ши
73
(май), жан~жақ~жал (ын`~жай~жар (ық), тер~тіз, сөз~сөй (ле) ~сөк, сұқ~су (ыр), уат~уақ
~ұсақ~ұн т.б.), анлаут, инлаут позициясындағы сәйкестіктер (ен~ін, ат (у) ~ыт (у), оң~өң, із~ыз (у),
қыр (у) ~сыр (у) ~жыр (у), ағ (у) ~ығ (у), боз~бөз т.б.) ішкі флексия құбылысының іздері ретінде қарастырылуда. Мұндай мысалдар сөздің дыбыстық тұлғасын ішкі тұлғаның, ұғымның жамылғышы ғана деп қарауға кепілдік бере алмайды. Адамзат дыбыстық тілінің жетілген кезеңінде ұғым-мазмұн бірінші туындап, соған лайық дыбыстық тұлғаның сомдалуы дау тудырмайды. Ал дыбыстық тіл эволюциясының алғашқы кезеңі жайлы мұндай тұжырым жасау негізсіз, себебі алғашқы адамзат тілінде алдымен дыбыстық қалып-тұлғалар (дыбыстар мен дыбыс тіркестері) қалыптасып, адам санасының жетілуіне байланысты мағына-мазмұнға ие болып отырған. Моносиллабтар құрамындағы дыбыс сәйкестіктерінің семантикалық саралануға ықпал етуін жекелеген дыбыстардың семантикалық мәні, яғни
фоносемантикалық заңдылықтар арқылы ғана түсіндіруге болады. Жаңа сөз тудыруда ішкі тұлға мен
сыртқы дыбыстық тұлға тікелей қарым-қатынасқа түсіп, күрделі лингвистикалық бірлікке айналады.
Әрбір дыбыстық тұлғаның ішкі мазмұнға ие болуы да күрделі даму жолынан өткен құбылыс, ойсананың өсуіне байланысты рефлексті түрде туындайтын табиғи дыбыстар белгілі бір ұғымды (мазмұн, мағына, мағыналық реңк түрінде) білдіре алатындай дәрежеге жеткен. Алғашқы адамзат тілінің
сарқыншағы ретінде қаралатын гомогенді имитатив түбірлер арасындағы мағыналық реңктер мен
айырмашылықтар да осындай тұжырым жасауға дәлел бола алады. Имитатив теориясы жайлы ой-пікірлерге, теориялық тұжырымдарға талдау жасай отырып, академик Ә.Т.Қайдар: «Дыбыстық тілдің
қалыптасуы ең алғашқы Адамның табиғаттағы белгілі дыбыстарға нақтылы бір, не бір топ мағына
жүктеп, меншіктеп қолдануынан басталды дейтін пікірге толық қосылуға болады», — деп көрсетеді11.
Бір буынды түбір-негіздердің фонетикалық, семантикалық табиғаты лексеманың ішкі тұлғасы мен
сыртқы тұлғасын бөліп қарауға болмайтынын немесе біріне басымдық беріп, адамзат тілі дамуының
басты тетігі ретінде қараудың жаңсақтығын бейнелейді.
Әдебиеттер тізімі
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
Советский энциклопедический словарь. — М., 1988. — С. 1283.
Буржуазная философия ХХ века. — М., 1974. — С. 138.
Основные направления структурализма. — М., 1964. — С. 5.
Соссюр де Ф. Курс общей лингвистики. — М., 1933. — С. 207, 40.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М., 1974. — С. 64.
Трубецкой Н.С. Основы фонологии. — М., 1960. — С. 41.
Гумбольдт фон В. Избранные труды по языкознанию. — М., 1984. — С. 103.
Хомский Н. Язык и мышление. — М., 1999.
Бодуэн де Куртенэ. Избранные труды по общему языкознанию. — М., 1969. — С. 82.
Кеңесбаев І., Мұсабаев Ғ. Қазіргі қазақ тілі. Фонетика. Морфология. — Алматы, 1975. — 40-б.
Қайдар Ә. Имитатив теориясына қатысты жаңаша көзқарас // ҚР ҰҒА-ның хабарлары. — Тіл, әдебиет сер. — 2003. —
№ 5(141). — 18-б.
74
ӘОЖ 494.3-3
Б.Тілеубердиев
М.О.Әуезов атындағы Оңтүстік Қазақстан мемлекеттік университеті, Шымкент
ҚАЗАҚ ЖЕРІНДЕГІ СУ КӨЗДЕРІН СИПАТТАЙТЫН ЕГІН ШАРУАШЫЛЫҒЫНА
ҚАТЫСТЫ ГЕОГРАФИЯЛЫҚ АТАУЛАР МЕН ЭТНОМАРКЕРЛЕР
В статье исследуется этимология географических названий, характеризующих водные источники и земледелие Южно-Казахстанского региона.
The article concerns the etymological investigation of geographical terms of south Kazakhstan agriculture. The author came to the conclusion, showing with own point of view with the consideration of
foreign, Russian and Kazakh researcher.
Ұлттық топонимия этникалық мәдениеттің құрамдас бөлігі болып табылады, онда этностың тарихы, салт-дәстүрі, наным-сенімі, шаруашылығы мен тіршілік тынысы жайында аса бағалы мәліметтер болады. Міне, мұндай ерекшелікті молынан сақтап келген қазақ жеріндегі топонимика лексикасында зерттеуді қажет ететін сыры ашылмаған қатпарлар аз емес. Зерттеу объектісі ретінде алынып
отырған қазақ жері көшпелі және отырықшы мәдениеттің көнеден келе жатқан ерекше бір көзі іспетті. Орта Азияның егін еккен жазирасы мен Дешті Қыпшақтың мал өсірген сахарасы аралығында орын
тепкен Қазақстан малшылар мен егіншілердің экономикалық, мәдени жағынан бірін-бірі байытқан
көшпелi мәдениет пен отырықшы мәдениеттің мекені болды.
Тарихи мәліметтерге жүгінсек, қазақ жерінде кәсіп саласының негізгі үш түрі болған. Олар: сайсалалар мен тау баурайларындағы жартылай отырықшылыққа негізделген малшылық пен егіншілік,
шөл-шөлейт, далалы-таулы жердегі көшпелі және жартылай көшпелі малшылық1. Жоғарыдағы ғылыми деректерге сүйенсек, қазақ халқы арасында таза көшпелілер болмағандығы айғақталады. Бұған дәлел — қазақ қоғамындағы егін шаруашылығына қатысты қалыптасқан географиялық атаулар мен терминдер топтамасы. Алайда қазақ халқының тұрмыс-салтын сипаттағанда, алдымен, қазақ жеріне егіншілік мәдениетінің келуін орыс шаруаларының жер аударып, қоныстауымен байланыстырып, «қазақтар негізінен мал жағдайына байланысты суы мол, шөбі шүйгін, бір жерден екінші жерге көшіп-қонып жүрген» деген пікірлерді жиі кездестіреміз. Дегенмен, Еуразия аймағында алғашқы егіншілік
белгілері палеолит дәуірінде белең алып, оның бұдан Х–VІІІ мың жыл бұрын жануарларды қолға үйретумен бір мезгілде пайда болып дамығаны туралы тарихнамада тарихи үрдіс өзінің ғылыми шешімін біршама тапқандай2. Сондықтан қазақ халқының өткен өмір жолын айғақтайтын археологиялық
қазбалар мен тарихи деректер бұл сияқты біржақты пікірлердің бұрыс көзқарас екенін, яғни қазақтардың да тарихи қалыптасқан өз алдына дәстүрлі шаруашылық кәсібі — мал шаруашылығымен қатар,
егін шаруашылығы болғанын, дәлелдейді3.
Қазақ халқының егін шаруашылығы жөнінде ХІХ ғасырда жазылған ғылыми еңбектерде қарастырылған мәселе осы күнге дейін өз құндылықтарын жойған жоқ. Солардың ішіндегі елеулiлері
Г.Н.Потанин, В.В.Бартольд, А.И.Левшин, Ш.Уәлиханов, Ә.Диваев, Х.Қостанбаев т.б. еңбектері болып табылады. Сондай-ақ Ш.Уәлихановтың ғылыми жазбаларында қазақ даласының егіншілік шаруашылығы жөнінде төмендегідей мағлұматтар береді: «Ұлы жүзде көбінесе сүт жоқ кезде тары егеді. Бидай егуді жақында қытайлар енгізді, бірақ біраз уақыттан бері қазақтың ауқаттылары өздеріне
жететіндей етіп бидай егетін болды... Бүкіл өсірген өнімнен қалған шикі сөкті (тары) жерге көмеді.
Тары қыс бойы жер астында сақталады немесе қыста қажет болған жағдайға дейін жатады»4.
Қазақстан территориясында сонау көне дәуірдің кезінде-ақ суармалы егіншілік алқаптарының
болғаны жайында дерек беретін ғылыми қолжазбалар аса мол. Шаруашылықтың көшпелі және отырықты түрлері мен көшпелі, отырықты өмір салтының бір-бірімен ұласып жататын көптеген сатыдан
тұратыны ортаазиялық этнографтар мен географтардың зерттеулерінде дәлелдене түсті. Мәселен,
В.П.Курылев: «... қырғыздар мен қазақтарда (әдетте дала мен тауды мекендеген бұл халықтарға малшылық ғана тән деп қарайтын көзқарас көп кездеседі) ХІХ ғасырда негізгі үш типі болған: көшпелі,
жартылай көшпелі, отырықшылық. Шаруашылықтың соңғы түрі Қазақстанның оңтүстік өңірінде интенсивті егіншілікпен үйлестіріле жүргізілген», — деп жазды5.
Осыған орай Оңтүстік Қазақстан территориясында суармалы жерлердің болғанын ешкім теріске
шығара алмаса керек, оған дәлел ретінде егін шаруашылығына қатысты су көздерін сипаттайтын төмендегідей этномаркерлерге тоқтала кетуді жөн санадық: арық — суландыру жүйесіндегі шағын су
75
жолы; тоған — су жинап алатын бөгет, тоспа; тұма — кішірек бастау, бұлақ; бөгет — өзен суын
тоқтату үшін жасалатын бөгеу, тосқауыл; кәріз — жер асты суларын жер бетіне шығарып, су жүргізу
үшін көлбей қазылған арық, канал; атыз — суаратын егіс танабының шахмат түрінде жасалған көрінісі; жап — егістікке су жіберу үшін екі жиегіне топырақ үйілген жіңішке арық; танап — пайдалануға жарамды жердің белгілі бір бөлігі; арна — өзен суы ағатын жер; дуал — көктемгі еріген қар суларын, жаңбыр суларын тоқтату үшін қолданылатын қоршау; шүй — өңделмей, жыртылмай, тұқым
себілмей қалған жер; салма — егінге су жіберетін арық; жоя — қауын-қарбыз егетін жер; қамба, алқап, өңір, тілкем, жолақ, шалғын т.б.
Ортағасырлық жазба еңбектерден су шаруашылығына байланысты көптеген атаулар мен деректерді келтіруге болады. Оңтүстік Қазақстанның егіншілік пен агросуландыру жүйесі туралы аса мол
тарихи-этнографиялық әрі топонимикалық материалдар Н.Дингельштедттің «Опыт изучения ирригации Туркестанского края, Сыр-Дарьинской области». — Т. І. — СПб., 1893–1895, деген кітабында,
сондай-ақ «Материалы по киргизскому землепользованию района реки Чу и низовьев реки Талас
Черняевского и Аулиеатинского уездов Сыр-Дарьинской области». — Ташкент, 1915; «Хозяйственный быт киргизского, сартовского и русского населения Юго-восточной части Шымкентского уезда
Сыр-Дарьинской области». — Т. І. — Ташкент, 1910, деген Шымкент уезін зерттеудің нәтижесі болып есептелетін қоныс аударушылар басқармасының басылымдарында кездеседі. Оңтүстік Қазақстан
этнографиялық топонимдерін зерттеуде бұл еңбектердің мәні орасан зор.
Егіншілікпен байланысты топонимдерде әсіресе арық этномаркері жиі кездеседі. Мұндай топонимдер, бір жағынан, суару каналдарының, екінші жағынан — елді мекендердің, жергілікті жерлердің, алқаптардың атауы болып жұмсалады. Арық-суландыру жүйесіндегі су жолы, суару каналы әсіресе шығыс елдерінде кең тараған. Оңтүстік Қазақстанның суару жүйесінде арық туралы этномаркерлердің кеңірек тарағандығына атыз арық, бау арық, қазына арық, қауын арық тәрізді терминдер дәлел бола алады. Э.М.Мурзаев бұл терминге аса мол параллельдер келтіре отырып, «ағу», «іркілу» деген мағынаны білдіретін ар түбірімен төркіндес деп қарайды: көне түркі агди — тау аңғары, арасын
сай бөліп жатқан тау; түрік диал. армаақ — бұлақ, бастау, ағын су; монғ. аруг — суару каналы,
араг — суы тартылып қалған арна; арк — ор; эвенк. ари — саға, канал; хет. ачпа — шек-ара, аралық, жерді каналмен бөлу, ars — ату; парсы. арк — суаратын канал деген мағыналарын көрсетеді6.
Оңтүстік Қазақстанның диалектикалық лексикасында және ішінара топонимдерде жап, кішкене
арық, жіңішке арық деген этномаркер кездесіп отырады. Бұл атауды иран тілдеріндегі аб — су сөзімен салыстыруға болады. Э.М.Мурзаевтың көрсетуінше, иран тілдеріндегі аб, об сөзі өзінің негізгі
мағынасынан басқа бұлақ, жылға кейде көл және канал тәрізді географиялық атауларды білдіреді.
Мәселен, Мары алқабында және Хорезм жерінде яб, оп суару дегенді аңғартады дей келіп, ғалым Орта Азияның байырғы егіншілік алқаптарында, тіпті қазірдің өзінде түркі тектес тұрғындар тұратын
жерлерде суармалы шаруашылыққа жататын терминдер, негізінен, иран тілдерінен келген ауыстүйіске жататынын атап өтеді6.
Егіншілікке, суару жүйесіне тән едәуір терминдердің иран тілдеріне тән ауыс-түйіс екені, сөз
жоқ, түркі және иран тілдес халықтардың тілдік және мәдени байланысының тым көне заманда жатқанын, Оңтүстік Қазақстан территориясында егіншілік мәдениеттің өзара тығыз астасып жатқанын
көрсетеді.
Сондай-ақ кяриз, кериз этномаркері де иран тілінен енген деп танылады. В.И.Савинаның сөздігінде иран топонимдерін құрайтын кяриз, кериз, кехриз, кягриз, карез, кахрез, кариз, кенат, шериз
терминдердің көне заманынан келе жатқанын, суару жүйесі құрылыстарының атаулары болып жұмсалатыны көрсетілген. Бұл терминдер жер астындағы суару каналы, жер астындағы су жинайтын галерея деп көрсетілген. Аталған терминдермен жасалған Иранның 25 географиялық атауы берілген7.
Бұл сөзді көптеген халықтың географиясында қолданылатын терминдердің бірі деп қарастырған жөн.
Бұған қоса айтарымыз «кериз» термині қолданылатын аймақтарда суарудың керіз жүйесі кеңінен
өрістеген. Суарудың осы аталған түрі көне дәуірден бері егіншілікпен айналысқан иран тілдес халықтардан түркі тілдес халықтарға мирас болып, басқа да халықтарға кеңінен тараған. Бұған Сырдария,
Ташкент, Орта Азияның кейбір жерлерінде, Түркістан өңірінде кездесетін суару каналдары мен жер
асты су жинайтын керіз жүйесі дәлел бола алады. Егін шаруашылығымен шұғылдану Оңтүстік Қазақстанда ғана емес, Орталық Қазақстанды мекендеген тайпалар өмірінде орта ғасырдан болғаны тарихи
деректен белгілі. Олардың Сарысу, Ұлытау, Торғай, Есіл атыраптарында егін салып, көбіне арпа мен
тары еккендігін, сол жерлерден табылған археологтар аршыған көне арықтар толық дәлел бола алады8. Сөйтіп, жер шаруашылығы мал бағып, ен далада көшіп-қонып жүрген елдің қосалқа тіршілігіне
айналған. Осы кәсіп кейінгі кезде кең етек алып, бүгінгі күндері ерекше дамып, ең жоғары сатыға же-
76
тіп отыр. Жер шаруашылығының өркендеуі ХІХ ғасырдың екінші жартысындағы жатақтардың келуімен тікелей байланысты болды.
Тарихи деректер бойынша, 1980 ж. Көкшетау округінде — 560, Баянауылда — 132, Ақмолада —
560, Атбасар округінде — 57 жермен шұғылданушы шаруа орналасқан9. Бұл кезеңге дейін, дәлірек
айтсақ, орта ғасырда, одан арғы уақыттарда арықтар мен суару каналдары өте көп болғанымен, суалу
каналдарының еш уақытта жасалмау салдарынан карталарда өте сирек кездеседі. Тіпті Қазақстан өңіріндегі ХІV ғ. егіншілік алқаптары болғанымен, географиялық және геологиялық жазбаларда қолдан
жасалған арықтар аттары аз аталады. 1889–1890 жж. Н.Дингельштедт суару жүйесі жөнінде жауапты
адамдардан, мұрабтардан, арық ақсақалдарынан сұрастырып мәліметтер жинап жүйеге түсірген.
Шымкент уезі бойынша 180-нен аса су көздерін картаға түсіргенін айта келіп, осы аймақта суару
жүйесі екі тарауға төмендегіше: «... бірінші Бадамь, Донгузлау, Бургулекь, Лянгарь, Тугуш және Кочкарата, екінші Сайрамь-су, Кошкарсу және Янгакты», — деп бөледі, ары қарай өзен бойындағы қолдан жасалған арықтарды тармақтап көрсетеді10.
Осындағы Н.Дингельштедт келтірген барлық атауларды үлкен екі топқа бөлуге болады: біріншісі табиғи су көздерінің атаулары, өзендер мен олардың тармақтары, екіншісі адам қолымен жасалған
антропогендік су объектілері, яғни арықтар мен суару каналдарының атаулары. Гидронимдердің қай
тобының болмасын ат қою мотивтері мейлінше әр алуан, бірақ жасанды гидрообъектілердің атауларында көп дәрежеде адам мен ру аттары қатысады. «Бұл жердегілердің бәрі арық жасаушыларды
ерекше құрметтейді және әрбір қазақ руы олардың аттарын біледі әрі ұмытпайды. Жергілікті әкімшіліктің хабарлауынша, Арыстанды болысындағы он үш арықты Таза және Бақай деген қарапайым қазақтар жасаған»10.
Аталған өңірде Ақтөбе болысындағы он алты арық 200 жыл болғанына қарамастан, әлі маңызын
жоймаған, арық құрылысын жүргізген адамдардың аттары түгелімен сақталған. Мысалы, Қасқа —
Бода, Нұр — Қале, Тілеуберді, Байдалы, Джанбай, Тюрабай, Фучабай, Хурус, Джары, Көкбарасы,
Исемкул, Кисик, Тулан, Курумбай, Джубасар, Тулеген. Кейбір арықтар өздерін салушылар емес, осы
гидротехникалық құрылыстарды иемденуші немесе салдырушы ірі байлар мен билік иелерінің атымен де аталатынын айтқан жөн.
Осылайша, Батырбек-датханың (датха — қоқандық басқару жүйесіндегі ірі билік әкімшілік иесі)
жарлығымен өткен ғасырда Майлыкент болысындағы Келтемашат өзенінің үстіңгі жағынан арық қазылған. Бірақ қазылған арнамен су жүрмей кейіннен бұл арықтың жұмысы тоқтап, шаңы шыққан жарамсыз арықтың арнасын Бұрыңғы Батырбек арық атап кеткен (Әуелбек Керімбаев қарияның мәліметі). Сондай-ақ Шадман арық атымен аталатын жарамсыз арық туралы хабарлай келе Н.Дингельштедт:
«Аяқкөл көлінен басталатын бұл арық үлкен арықты осыдан 60 жыл (шамамен 1830 жылдары) бұрын
Шадман-датха деген адам салғызған», — дейді10.
Бірқатар арықтар рулар мен олардың ішкі тармақтарының атымен аталады: Күркар — арыкь, Көкірек — Сихым атасының ішкі ру аты; Чель — Мамбеть — арыкь, Шілменбет — Дулат руының бір
тармағы; Ходжабекь — арыкь, Қожабек — Жаныс руының бір атасы; Утемис — арыкь, Өтеміс —
Ұлы жүз құрамына кіретін ру аты; Бугажелы — арыкь, Бөгежіл — Жаныс руының бір тармағы т.б.
Арық аттарын бұлайша атау егіншілікпен айналысатын халықтардың рулық қауым үлгісінде болып,
белгілі бір арықтан су алуға құқықтарының болатындығын, рулық немесе патронимдік үлгіде болғандығының куәсі. Қазақтардың көші-қон кезінде тайпа, руларға бөлінуі, бірге көшіп, бірге қоныстануының әсерін суармалы егін шаруашылығы кезінде, суды пайдалану кезінде де этнотерриториялық бөлінуге әкеп соққанын байқауға болады.
Түркістан қаласының, оның маңындағы Иқан, Қарнақ, Бабай қорған елді мекендерінде өзбек
ағайындар басым қоныс аударғандықтан, патронимдік арық атаулары сирек кездеседі, керісінше, Қазығұрт пен Майлыкент болыстарындағы Ұлы жүздің Сиқым, Жаныс, Дулат рулары қоныстанған жерлерде арық атауларының басым көпшілігі ру, ру тармақтары атымен аталады. Бұрынғы Қазығұрт,
Майлыкент болыстарында, қазіргі Оңтүстік Қазақстан облысы Төлеби, Түлкібас аудандары территориясында әлі күнге дейін жоғарыда көрсетілген рулар мен ру тармақтарының өкілдері мекен етеді.
Н.Дингельштедттің мәлімдемесі бойынша, Шымкент қаласы маңында үлкен екі арық пайдаланылған. Оның біріншісі — Ходжа-арық алдымен қаланың орыстар қоныстанған бөлігін суарып, содан
кейін жергілікті халық тұратын бөлігіне барады, ал, екіншісі — Новый-арық, су деңгейін көтеретін
ерекше салынған су бөгетінің көмегімен жасалған жасанды көлден шығады да, бұл арықтан орыс қаласының бүкіл жоғарғы бөлігі және жоғарыда аталған питомник су ішеді. Алғашқы арықтың атауы
Ходжа-арық ХІ ғ. Орта Азия аймағынан Оңтүстік Қазақстанға сіңісе енген ортағасырлық арабтардың
ұрпақтары қожалардың қалада тұрғандығын дәлелдейді. Шамасы қожалардың белгілі бір бөлігі
77
Шымкент қаласында қоныстанған, аймақтық бірлікте болған болуы керек. Шығу тегі жағынан түркілік (қазақ және өзбек) арық атауларының ішінен Шымкент қаласындағы Новый-арық және Бадам өзенінен бөлінетін оң жағалаудағы Судья-арық деп аталатын екі орыс атауы айырықша бөлініп тұр. Бұл
атаулар Шымкент уезіндегі орыс отаршылдарының әсері болып табылады.
Егін шаруашылығына қатысты су көздерін сипаттайтын этномаркерлердің кездесуі олардың сипатынан хабар бере отырып, шаруашылыққа пайдалану мүмкіншіліктері топонимдерде де көрініс
тапқан. Мысалы, Егінді — мекен, елді мекен аттары, Ақтөбе, Павлодар, Талдықорған облыстары; Қызылегіс — Зеренді ауданы, Көкшетау облысы; Қараегін — елді мекен, Қорғалжын ауданы, Ақтөбе облысы; Егіндібұлақ — елді мекен, Нұра ауданы, Қарағанды облысы; Қырман — Ұлытаудағы мекен
аты, Жезқазған облысы; Тоғанды — елді мекен аттары, Алматы, Талдықорған, Оңтүстік Қазақстан
облыстары; Арнасай — елді мекен аты, Оңтүстік Қазақстан облысы т.б. Егін, жер шаруашылығымен
байланысты топонимдер Орталық Қазақстанда тың жерді игеруге орай көптеп қойылып отырған. Ондай топонимдердің басым тобы кезінде орыс, украин т.б. тілдерден енген.
Сонымен, түркі мәдениетінен бергі кезеңге дейін жеткен су көздерін сипаттайтын егін шаруашылығына қатысты атаулар түркі тектес халықтар тілінде лингвистикалық сипаты бар сөздер мен атаулардың түзілуіне себепкер болғаны айқындалды. Халық мәдениетінің қарым-қатынасы қоғамдық еңбек нәтижесінен әлеуметтік таным бірлігі арасында өзіндік сипатқа ие болады. Қай халықтың болмасын ұлттық мәдени белгілері тіл арқылы әлеуметтік сипатқа ие болып, этностың географиялық атаулары мен маркерлерін қалыптастыратыны байқалады.
Әдебиеттер тізімі
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Чебоксаров Н.Н., Чебоксарова И.В. Народы и расы, культуры. — М.: Наука, 1985. — С.181.
Массон А.Н. Средний и Древний Восток. — М.-Л., 1964. — С. 117.
Вайнштейн С.И. Мир кочевников центра Азии. — М.: Наука, 1991. — С. 106.
Уәлиханов Ш. Таңдамалы. — Алматы: Жазушы, 1985. — 96-б.
Курылев В.П. Опыт типологии скотоводческого хозяйства казахов (вторая половина ХІХ — нач. ХХ вв.). Проблемы типологии в этнографии. — М.: Наука, 1979. — С. 166–171.
Мурзаев Э.М. Словарь народных географических терминов. — М., 1984. — С. 58, 400.
Савина В.А. Словарь географических терминов и других слов, формирующих топонимию Ирана. — М., 1971. — С. 104.
Маргулан А.Х. Третий сезон археологической работы в Центральном Казахстане // Изв. АН КазССР. Сер. археол. —
1951. — Вып. 3. — С. 38.
Красовский М. Область сибирских киргизов // Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами
Генерального штаба. — СПб., 1868. — С. 79.
Дингельштедт Н. Опыт изучения ирригации Туркестанского края. — СПб., 1893–1895. — Т. 1. — С. 87–98.
78
ӘОЖ 316.74:80:811.512, 122
Ә.Қ.Шадыкенов
Е.А.Бөкетов атындағы Қарағанды мемлекеттік университеті
ЭКЗОТИКАЛЫҚ ЛЕКСИКА ТАРИХЫНАН
Автор дает собственное определение понятия экзотизмов, исходя из общепринятого в лингвистике. Истолковываются значения тех экзотизмов, которые свойственны природе, жизни
и культуре казахского народа.
The article about words, which have been opened character of Kazakh society and could been only
Kazakh «realies». The author had been told about opinions of many linguist about «exotical lexic»
and had been tried to open this problem himself.
Тіл — қыр-сыры мол, күрделі құбылыс. Тілдің табиғатын танып білу үшін оның басты қасиетін
айқындап алудың маңызы айрықша. Тілдің табиғатын айқындайтын ең басты қасиеті делініп, әдетте,
оның қатынас құралы болу қызметі аталады. Тіл — адам баласы қоғамында қатынас құралы, сөйлесіп, пікір алмасудың құралы ретінде пайда болады1. Тарихта мұндай ұжым алғашында ру, тайпа түрінде, кейінде халық тілі, ұлт болып өмір сүрді, осыған орай ру тілі, тайпа тілі, халық тілі болды. Қоғамдар ұжымына — мейлі ол ру немесе тайпа болсын, халық немесе ұлт болсын — осылардың бәріне
де тіл қатынас құралы ретінде қызмет атқарды, оның табиғат мәнін айқындайтын басты қасиеті.
Тіл мен қоғамның өзара тығыз байланысы — екіжақты байланыс. Біріншіден, тілсіз ешбір қоғам
өмір сүре алмайды. Тіл жоқ жерде адамдардың бірлесіп еңбек етуі, қоғамдық өндірісті ұйымдастыруы, оны дамытуы мүмкін емес. Демек, тіл қоғамның өмір сүруі, адамдардың бірлесіп еңбек етуі
үшін қатынас құралы, пікір алысудың құралы ретінде қажет. Тіл — адам баласы қоғамының өмір сүруінің және дамуының қажетті шарты. Екіншіден, тіл қоғам бар жерде ғана өмір сүреді. Қоғам тілдің
өмір сүруі үшін, адамдардың бірлесіп еңбек етуі үшін қаншалық қажет болса, тілдің өмір сүруі үшін
қоғам соншалықты қажет.
Халық тілінің айқын да тұнық тереңінде туған елдің жалғыз табиғаты ғана емес, сонымен бірге
халықтың рухани өмірінің бүкіл тарихы көрінеді. Тілдің басқа қоғамдық құбылыстардан айырмасын
көрсететін айырықша ерекшелігі мынада: тіл қоғамға қызмет еткенде, адамдардың қатынас құралы,
пікір алысу құралы, бірін-бірі түсіну құралы ретінде адамдардың ісі мен әрекетінің барлық саласында
да, қоғамдық өмір мен күнделікті тұрмыста да бірлесіп жұмыс істеуге мүмкіндік беретін құрал ретінде қызмет етеді. Демек, тіл адамның ісі мен әрекетінің барлық саласын қамтиды, осыған орай оның
қимыл өрісі өте кең және әр жақты болады. Тілдің бұл ерекшелігі оның ең басты қызметі — қатынас
құралы болуынан келіп туады.
Қай елдің тілі болса да, дамудың белгілі сатысында басынан кешіретін әмбебап қағидалары болатыны белгілі. Солардың бірі — тіл мен өркениет арасындағы идентификация, яғни тілдің дамуы
мен қоғам дамуының сәйкес келіп отыруы. Мәселен, ежелгі гректер күрделі сөздерді қолдануға үйір
болған екен. Римдіктер, керісінше, бұл тұрғыда қатандық сақтаған. Бұдан мынадай қорытынды шығаруға болады: гректер өнермен айналысуға, римдіктер болса, практикалық қызметке үйірлік танытты.
Екеуінің арасындағы айырма мынада — өнер күрделі сөздерді талап етеді, қарапайым өмірде қарапайым сөздер қолайлы2.
Халық қоғамдық прогресс сатысының төменгі баспалдақтарының бірінде тұрса, оның тілінде
жалпы және тектік ұғымдар аз, арнаулы атаулар көп болады. Эскимос тілінде батысқа қарай жүзіп бара жатқан моржды аргуах, солтүстікке қарай жүзіп бара жатқан моржды каврык, әр бағытқа жүзіп
жүрген моржды акылюграк, қоректенуші моржды эһык, ұйқыдағы моржды кавалыграх дейді екен.
Егер де эскимостардың күнкөрісіне, тар кәсіптік қызметіне байланысты сөздеріне қарап отырсақ, өзге
тілдердің ешқайсысында кездеспейтін «байлықты» көрер едік.
Х.Г.Гадамер: «Түйені, бұл жануардың шөл даланың тұрғындарына қатысты алып айтқанда, екі
жүз түрлі сөздермен атайтын Африка тілі бар. Аталған қатынастарда сақталатын сөздің басым мағынасына орай, түйе біздің алдымызға әрқашан басқа қырынан көрініп отырады», — дейді. Ал В. фон
Гумбольд мұндай құбылыстарды былай түсіндіреді: «... сөз сезіммен қабылданатын нәрсенің баламасы (эквиваленті) емес, сөз жасаудың нақты мезетінде сөзтудырушы акт арқылы санада тұшынылғанның баламасы. Бір затты, құбылысты көп сөздермен айтудың басты қайнары дәл осында; осылай, пілді біресе екі рет су ішуші, біресе қостісті, енді бірде жалғызқолды деп, әр жағдайда бір ғана нәрсені
79
айтатын санскритте, үш сөзбен үш түрлі ұғым беріледі». Осы жерде айта кететін бір жайт, белгілі зат,
құбылыстың түрліше аталуы олардың бойындағы жеке қасиеттеріне, сол халықтың сана сезімі мен
қабылдауына байланысты. Мәселен, жоғарыда келтірілген пілдің кейде «жалғызқолды» деп айтылуы
оның тұмсығына (хобот) байланысты, себебі піл барлық әрекеттерін тұмсығы арқылы жасайтыны
баршаға белгілі. Ал, орыс тіліндегі «хобот» сөзінің қазақ тіліне «пілдің тұмсығы» деп аударылуы қалай? Әлде бұл сөзге қазақ тілінде балама бермей, сол қалпында қалдырған жөн бола ма?
Халықтар арасындағы экономикалық, саяси және мәдени байланыстар олардың тілдерінің бірінбірі толықтырып отыруына әсер етеді. Бұл процесс әсіресе әдебиет саласында молынан ұшырасып,
өзіне тән белгілерге ие болып отырады. Көркем мәтіндердегі тілдердің бір-бірін толықтырып отыруы
мен байланысын зерттеу орыс тіліндегі шығармаларда қазақ тілі немесе қазақ тіліндегі шығармаларда
орыс тілі компоненттерінің танымдық және эстетикалық қызметін айқындауға мүмкіндік беріп, осы
толықтырулардың маңызын аша түседі. Бұл мәселені шешуде екі аспектіні айыра білген жөн: 1) синхрониялық; 2) диахрониялық. Алайда осындай аспектілерде бөліп қарастыру, біріншіден, кірме сөздер, екіншіден, экзотизмдер, енгізулерді ажыратып қараумен толық сәйкес келе бермейді. Мысалы:
орыс тілінде беркут, джигит, кошма деген сөздер кірме лексиканың барлық қасиеттеріне ие, өйткені
олар орыс тілінің графема-фонетикалық тәсілдермен берілген; белгілі бір грамматикалық кластар мен
категорияларға сәйкес келеді; семантикалық дербестікке ие, яғни орыс тілінде бар сөздермен дублеттік синонимиялық байланысқа түспейді. Сонымен қатар олар өздерінің ұлттық колоритімен (белгісінен) айрылмай, орыс тіліндегі көркем шығармаларда экспрессияға ие бола алады.
Біздің қарастырып отырған сөздеріміз — Қазақстан территориясында қанат жайған орыс тілінде
қолданылып, республикамыздың тарихи-мәдени және экономикалық-шаруашылық ерекшеліктерін белгілейтін сөздер. Олардың ішінде кейбір сөздер басқа да түркі, араб, парсы тілдерінде кездескенімен,
орыс тіліне ең өнімді тәсілмен — қазақ тілі арқылы енеді. Сол себепті біз оларды қазақ лексикасына
жатқызамыз да, казахизмдер деп атаймыз. Айта кететін жағдай, «казахизм» термині ең алғаш рет Б.Хасановтың «Языки народов Казахстана и их взаимодействие» атты монографиясында кездеседі.
Сонымен қатар «экзотикалық лексика», немесе «экзотизмдер», деген термин де зерттеушілердің
назарын аударып жүр. Орыс лингвисі Л.П.Крысиннің айтуынша, экзотизмдер сөздіктің ең жылжымалы
бөлігі болып табылады және оларға сөздердің бірнеше топтары жатады. Алайда осы атаумен шартты
түрде аталған тұрақсыз және әр текті лексикаға нақты анықтама беру — өте-мөте күрделі мәселе.
Қазіргі кезде экзотизмдерге әр халықтың әдет-ғұрпы, мәдениеті мен тарихи өткен-кеткені сияқты өмір ерекшеліктерін насихаттайтын сөздерді жатқызып жүр. Нақтылай айтқанда, экзотизмдер басқа да халықтар мен ұлттар өмірі мен тарихына тән реалияларды белгілеу болып табылады. Экзотизмдерге айқын жергілікті және олардың мазмұнымен тікелей байланысты жергілікті-тарихи реңк тән,
мысалы: домбыра, қобыз — қазақтың ұлттық музыка аспаптары; бесбармақ, құрт, жент — қазақтың
ұлттық тағамдары. Сол сияқты басқа да халықтардың реалияларын белгілейтін сөздер: сакля — Кавказ тауларының тұрғын үйі; микадо — жапон патшасының атағы; скальд — ежелгі скандинавиялық
ақын-жырау т.б.
Мәселенің Қазақстан тіл білімінде теориялық тұрғыдан зерттеу жағына келсек, «экзотизмдер»
жайлы арнайы әдебиеттер аз екенін байқаймыз. А.Н.Гвоздев экзотизмдерді әдеби-кітаби сөздер құрамында қарастырып, бірқатарын историзм сөздерге жатқызса, бірқатарын әртүрлі халықтың тұрмыссалтын сипаттайтын лексика деп атап көрсетеді. Экзотизм теориясын А.Е.Супрун өзінің «Экзотическая лексика» атты мақаласында сөз етеді де, басқа да еңбектерінде нақты фактілерді талдап, түгендеуге баса назар аударған.
Экзотизмдермен ұқсас қызметті сөйлеуде актив қолданылатын сөздердің стилистикалық синонимдері болып табылатын окказионалды кірме сөздер де атқарады. Біздің айтайын дегеніміз, бұл окказионалды кірме сөздер экзотизмдерге ұқсас қызметті жергілікті колоритті жеткізуде ғана атқара
алады. Мысалы, О.Сүлейменовтың «Азиатские костры» өлеңінде:
На камнях теплых
С трубками в зубах
валялись,
чтобы снова —
азиатом, кулом, вором,
собакою среди своих собак.
«Кул», яғни «құл», сөзі орыс тіліне «раб» деп аударуға болар еді, алайда бұл сөз, біріншіден,
жергілікті колорит жеткізу үшін қолданылған окказионалдық сөз және, екіншіден, ақынның стиліне
80
байланысты, яғни орыстың «раб» сөзіне стилистикалық синонимі ретінде жұмсалған. Сол сияқты тағы бір мысал:
Перемешаются во мне
Шары блаженства,
Подкатывает к горлу ком —
Знак совершенства,
Скажи негромкое:
Жаным, аз тэ обичам.
Подай мне руку,
Есть у нас такой обычай...
О.Сулейменов. «Аз тэ обичам».
Бұл өлеңде «жаным» сөзін орыс тіліне «душа моя» немесе «милая», «любимая» деп те аударуға
болады, бірақ оның себебі де жоғарыдағыдай. Сол сияқты айта кететін жағдай» «Аз тэ обичам» деген
сөйлемді орыс тіліне ежелгі славян тілінен «Я тебя люблю» деп аударуға болады, дегенмен бұл жағдай ақын стиліне белгілі бір эмоция, экспрессия беру үшін қолданылған окказионалды сөйлем.
Кейде тілдегі қолданылып жүрген күнделікті сөздер экзотизмдермен алмастырылып, экзотизмдер олардың стилистикалық синонимдері қызметін атқара алады. Мысалы:
Тот продал караторгая летчику,
Летчик подарил
Караторгая поэту,
Поэт поморщился,
Но подарок принял,
Сунул в клетку,
В дальний угол на пол.
О.Сулейменов. «Эдуард Багрицкий птиц любил».
— А ну вон, шайтаны! — крикнул на них бай. Мальчишки нехотя повернулись, перешептываясь и оглядываясь, пошли прочь (М.Жумагулов. «Орлы гибнут в вышине»).
Бірінші мысалдағы «қараторғай» сөзін орыс тілінің «жаворонок» сөзімен алмастыруға болады.
Ал, келесі мысалдағы «шайтан» сөзін орыс тіліне «черти», «бесы» деп аударуға болар еді. Дегенмен,
бұл сөздер жоғарыда сөз болған «құл» сөзі тәрізді ақынның стиліне байланысты сол күйінде, яғни
аударылмай, беріліп тұр. Бұл кезде тағы айта кететін жағдай, «қараторғай», «шайтан» сөздері экзотизмдерге емес, окказионалды сөзге жақынырақ. Сонымен қатар «шайтаны» деген сөз тура мағынасында қолданылып тұрған жоқ, ал экзотизмдердің көбіне тән ерекшелік — олардың бір мағынасына
болуы, яғни оларға моносемия тән. Экзотизмдер көп мағыналыққа ие болуы олардың тура мағынасына тән жергілікті және жергілікті-тарихи бояуынан айырылуға әкеліп соғады.
Кейбір ғалымдардың айтуынша, экзотизмдер тілдік емес, сөйлеу құбылысы болып табылады,
өйткені заттар мен ұғымдар тілден тілге ауысқан соң, сол ұғымдар мен заттарды білдіретін сөздер де
сол тілге ене бастайды. Экзотизм әуелде сөйлеу құбылысы болып, бертінкеле тілдің сөздік құрамының қажетті бөлігіне айналып кетеді. Бір ғана мысал, түріктің «cоғғе» сөзі алғашқы кезде, нақтылай
алсақ, ХVІ ғасырда ағылшын тілінде экзотизм болып саналды, кейіннен алдында айтылып кеткен
орыс тіліндегі «король», «верблюд» сөздері сияқты ағылшын тілімен әбден игеріліп алынды. Аталмыш сөздерді экзотизмдерден гөрі, бейтарап лексикаға жатқызуға болады, себебі олар өздері енген
тілмен әбден толық игеріліп алынған. Ал, бейтарап лексика (неэкспрессивная лексика) деп біз белгілі
бір зат, құбылыстың сол тілдің сөзімен аталғанымен, осы тілге жат екенін білдіріп, бойындағы реңк,
ұлттық колориттен толық айрылған сөздерді атаймыз (Ә.Ш.). Жоғарыда мысал ретінде келтірілген
«король», «верблюд» сөздері орыс тілінің сөздері болып саналғанымен, орыс тіліне жат атақ пен жануардың атауын білдіреді, өйткені тарихтан белгілі орыс халқында ешқашан да «король» атағы, фаунасында «верблюд», яғни түйе, болмаған.
О.С.Ахманова өзінің «Словарь лингвистических терминов» атты еңбегінде экзотизмдер туралы
былай дейді: «Лексика экзотическая — слова и выражения, заимствованные из малоизвестных языков, обычно неиндоевропейских, и употребляемые для придания речи особого колорита», яғни, оның
айтуынша, экзотизмдер — үндіеуропа емес, аз танымал тілдерден енген сөздер. Оның олай атауына
себепті біз экзотизмдердің өз атауынан іздейміз, өйткені экзотизм «экзотика» деген сөзбен тікелей
81
байланысты, яғни «экзотика» сөзі оның шығу тегі болып саналады, ал «экзотика» дегеніміздің өзі бір
«ғажап», «ештеңеге ұқсамайтын бірдене» деген мағынаны білдіреді.
Ал, біздің пікірімізше, экзотизмдер тек қана аз танымал тілдерден алынған сөздер емес, өйткені
олар мейлі шағын, мейлі ірі халық болсын, солардың тұрмысы мен әдет-ғұрпы және салтының ерекшеліктерін білдіре алады. Осыған сүйене отырып, А.Е.Супрун орыс тілінде экзотизмдерді мынадай
топтарға бөліп қарастырған: 1) антикалық экзотикалық лексика: аэд, тога, дрохма; 2) неміс экзотизмдері: кухен, марка, мейстерзингер; 3) ортаазиялық экзотизмдер: ақын, таньга, бешбармақ т.б.
Жоғарыда көрсетілген себепке байланысты И.Е.Гальченко сияқты кейбір ғалымдар «регионализмдер» деген атауды ұсынады. Олардың атауынша, орыс тіліндегі регионализмдер не экзотизмдер,
не варваризмдер бола алмайды, өйткені Солтүстік Кавказ экономикалық ауданының 142810000 тұрғындары үшін «өзге ұлттың салт-дәстүрлері» жоқ және осы салт-дәстүрлердің атауын орыс тіліне
жеткізу үшін ешқандай варваризм сөздер не болмаса экзотизмдер керек емес. Бұл сөздердің барлығы
орыс тілінің қорында бар және кейбір өмірлік ұғымдардың қарапайым ерекшеліктері болып табылады3. Яғни бұл ғалымдар осындай атауды белгілі бір аймаққа, ауданға қатысты ұсынып отыр. Біздің
ойымызша, қандай да бір аймақ, ауданда қаншама ұлт өкілдері тұрса, олардың өз салт-дәстүріне,
әдеп-ғұрпына қатысты атаулар болуы мүмкін, мүмкін болудан бұрын болуға міндетті. Ал, сол атауларды жергілікті тұрғындар тілінің бір бөлігі ретінде қарастыру шындыққа қайшы келеді. Мысалы,
Ресей территориясында тұратын қазақтардың өздерінің ұлттық ерекшеліктеріне тән салт-дәстүрлеріне қатысты атауларды (құрбан айт, сүндет тойы, шілдехана т.б.) біз қалайша орыс тілінде бар немесе оның бір аймақтың бір бөлігі деп айта алмаймыз. Сол сияқты басқа да халықтардың өзіндік атауларын сол тұратын территория тілінің бір бөлшектері ретінде қарастырған дұрыс емес шығар.
Қазіргі қазақ тілі — сөздік қоры жағынан мейлінше байыған, грамматикалық құрылысы барынша дамыған оралымды тіл. Ал, оның элементтерінің орыс тіліндегі көркем мәтіндерінде көрініс бергені, орын тауып отырғаны, орыс тілінен басқа, қазіргі қоғам, әлемде жүріп жатқан үдерістерге байланысты, өзге тілдерде де кездесуі әбден ықтимал және орынды.
Әдебиеттер тізімі
1. Аханов К. Тіл білімінің негіздері. — Алматы, 1993.
2. Жүкешов Қ. Тіл философиясы // Жалын. — 2004. — № 8. — 41-б.
3. Бутина Р.М., Ким П.Л. Юань-Фу. Экзотическая лексика и ее роль в словарном составе языка // Русское и зарубежное
языкознание. — 1970. — Вып. 11. — С. 70–71.
ӘОЖ 81`23:811.512.122
С.А.Кенжеғалиев
Е.А.Бөкетов атындағы Қарағанды мемлекеттік университеті
ДІЛДІК ЛЕКСИКОН МӘСЕЛЕСІ
В статье рассматривается проблема ментальности, выраженная в лексике, что порождает
споры в психолингвистике. Анализируются труды русских и западных лингвистов; автор выражает свой взгляд на проблему.
The article about the problem of mental lexicon which had been object of many questions of psycholinguistic for a long time. The author has been tried to decide this problem himself. He has been told
about Russian and foreign linguists in this sphere and he could be first in Kazakh linguistic, who have
been touched this problem.
1950–60-жылдардағы психолингвистика ғылымындағы лексикон жайлы түсініктің дамуына сол
кезде кеңінен өріс алған лингвистикалық тұжырымдамалар өз әсерін тигізді. Дәл осы кезде субъективтік лексикон жайлы семантикалық теориялар жасауда сөздің белгілі бір ұғым білдіретіні, яғни,
коннотативтік мағынасына аса зор назар аударған зерттеулер нәтижелері баспа бетін көріп жатты.
82
Ділдік лексиконға арналған пікірлер 1970 жылдардың ортасындағы психолингвистика бойынша нұсқауларда пайда бола бастады.
Лексикон — грамматиканың негізгі компонентіне енетін тілдік элементтер жігі. Грамматиканың
барлық — фонологиялық, морфологиялық, семантикалық және синтаксистік ақпараттары енген компоненті және психолингвистика ғылымында өзекті орны бар термин ретінде қалыптастырған ғалым
Н.Хомскийдің көзқарастарынан бұл анықтама кейде алшақтап кеткенімен, казіргі кезде тұрақталып,
көптеген зерттеулерде кездесіп жүр1.
Айта кететін бір жайт, Н.Хомскийдің туындатушы грамматикасында лексикон жайлы айтылған
ойларын жалғастырушылар лексиконды грамматикаға қатысты көмекші рөл атқарып, тіл тұлғасын
жасайтын компонент ретінде қарастырады. Ондағы негізгі мақсат сөзжасаммен сөз түрленуінің әртүрлі жағдайларына тиісті үдерістердің формалдық механизмдерін көрсету арқылы туындатушы
грамматика тұрғысынан біртұтас түсінік бере алатын сөйлеуді түзу теориясын жасау болды. Мәселен,
ағылшын ғалымы Ч.Осгуд өзінің «Абстрактная грамматика употребления языка» деген еңбегінде
(1980) лексиконның грамматикаға қатысты рөліне ерекше көңіл бөлген. Оның пікірінше, лексикон есте сақтау емес, алдымен, үдеріс болып табылады, яғни, онда таңбалар (перцептер) мен семантикалық
белгілер коды арасындағы тығыз байланыс сақталады.
«Семантикалық белгілер» ұғымы лексиконмен байланысты басқа да механизмдер үшін маңызды
болып табылады. Ондай механизмдерге: оператор — «қысқа мерзімде есте сақтау үдерісі», буфер —
«ақпаратты уақытша сақтау механизмі» және жад — «семантикалық ақпаратты ұзақ уақыт сақтау механизмі» жатады.
Жалпы Ч.Осгудтың айтқандары соңғы жылдардағы когнитивтік лингвистика және когнитивті
психологияның жетістіктерімен үндесіп жатыр. Лексикон синтаксис үшін тірек болып табылады деген пікір 1980 ж. айтыла бастады. Оған Киттай, Лехрер сияқты ғалымдардың еңбектері — дәлел
(1992). Зерттеушілер синтаксистік және семантикалық талдауда лексиконның да рөлін ерекше атап
көрсетеді. Мысалы, антропологтар қандай да бір мәдениетті зерттемесін, сол мәдениет иелері қолданатын сөздік құрамға жүгінбей кете алмайды.
Тіл білімі саласында еңбек етіп жүрген ғалымдар лексиконның маңызды қызмет атқаратынын
мойындауға мәжбүр болды. Ғалым-зерттеуші Е.С.Кубрякованың айтуынша, лексикон сөз бен оған
балама болатын бірліктер туралы мәлімет беріп, оларға қатысты сыртқы құрылымдарды қайта жаңғырту сияқты күрделі қызмет атқаратын жүйе болып табылады2. Ал, бұл анықтамадан мынадай
сауалдар туады:
А. Сөздер туралы білім дегеніміз не?
Ә. Сөз лексиконның бөлшегі ретінде қандай қызмет атқарады?
Б. Сөздер туралы білім мен энциклопедиялық білім арасында қандай байланыс бар?
В. Ділдік лексикон қалай құрылған?
Г. Лексикон бөлшектерін қалай қарастыруға болады?
Осы сияқты мәселелер қазіргі таңда әрқилы тұрғыдан қарастыруды талап етеді. Лексикон мәселесі турасында сөз қозғағанда лексема мен лемманың ара жігін ажыратып алған жөн. Алғашқысы
тұлғаның тілдік қызметіне қатысты болса, екіншісі, керісінше, дерексіз ұғымға сүйенеді.
М.Гарманның айтуы бойынша, лексикон екі компоненттен тұрады. Олар: сөздердің есте сақталған мағыналары мен сөздердің формалары3. Олардың арасындағы байланысы жайлы сөз қозғағанда,
мына мәселелерді атап өтуге тура келеді:
1. Жазу мен айтуда, оқу мен естуде сөз формалары нақты қалыптасқан түрде есте сақталып,
олардың арасындағы айырмашылықтар жойылады.
2. Сөз мағыналары ділдік лексиконда нақты семантикалық бөліктер арқылы көрсетіле ме, әлде
олардың жалпы когнитивтік сипаттары ескеріле ме?
Осы мәселелерді талқылай келе, М.Гарман лексикондағы сөздің бір ғана бейтарап-модальдік
формасының басым болатынын көрсеткен. Екінші мәселе бойынша ғалым лексиконның сөзжасам
формаларымен жүйелік байланыста болатын мағына компоненттерінен құрала ма немесе лексиконның бөлігі болып табылмайтын білімдердің жалпы негізіне тікелей әсер ететін сөз формаларынан құрала ма дегенді айтады. М.Гарман ұсынған үлгіде лексиконның шегінен тысқары тұратын мазмұн
жүйесі болады да, оның құрамына грамматикалық білім (грамматическое знание), тілдік семантика
(языковая семантика), дүниетаным идиосинкретикалық ассоциациялар (мировоззренческие идиосинкретические ассоциации) еніп, лексиконның психолингвистикалық анықтамасын беруге мүмкіндік
береді.
83
Лексиконның бірліктері арасында өздеріне тән (интринсинк) және ассоциация туғызатын екі
түрлі байланыс болады. Алғашқысы лексикалық бірліктің бойындағы төрт белгі (мағына, синтаксис,
морфология, фонология) арқылы анықталады; екіншісі тілдік жүйені концептуалдық жүйемен байланыстыратын «аралық» немесе интерфейс болуын талап етеді. Мағына бойынша В.Левелт сөз бен
оның суперординатасы арасындағы (ит және хайуан), координативтік мүшелер (ит және мысық) және мағынасы жақын сөздер арасындағы байланыстарды қарастырған. Осындай байланысқа түскен
бірліктер семантикалық өріс құрайды. В.Левелттің пікірінше, лексикон бірліктері арасында пайда болатын байланыстар олардың мағыналарымен сәйкес келе бермейді де, сөйлеу барысында жиі қолданылуларына байланысты анықталып отырады.
Дж.Эйчесон (1996) лексиконның бірліктері арасындағы байланыстарды анықтау барысында белгілі акценттердің қозғалысын байқауға болады дейді. Яғни, гипонимдер мен суперординаталар арасындағы байланыстарға көп назар аударылған. Мысалы, қара (гипоним), суперордината (түс). Алайда
лексикон үшін суперординатаның қатысуы міндетті емес. Ділдік лексиконда көп қолданылатын когипонимдер осы санатты білдіреді. Мысалы, қарындас — бауыр (когипоним), немесе бір әкенің, атаның балалары (суперордината).
Ділдік лексикон үшін колокациялық байланыстар мен когипонимдер арасындағы байланыстар
маңызды болып табылады. Сөздер арасындағы байланыстарға арналған зерттеулер өзінің ана тілінде
сөйлеушілер контекст пен тақырыптық топтардағы лексикалық бірліктерді есте сақтай алатындығын
көрсетеді. Осыған орай сөздер бір-бірін көп жағдайда алмастыра береді деген пікірмен келісу қиын.
Сөзді есту арқылы тану мәселесін талқылай келе, аталмыш мәселені сөзді танымдылыққа жататын барлық құбылыстардан жасанды түрде алшақтатпай, оны зерттеуде жад пен санаттануда (категоризация) орын алған бүтін жүйе тұрғысынан қарастыру қажет.
Лексикон адамның өзін қоршаған орта мен оған тән заңдылықтар және байланыстар туралы білімінің жүйелілігін көрсете алады. Мұның бәрі сөз арқылы жүзеге асқандықтан, лексикон бірліктерінің
негізіне таза тілдік өлшеммен енеді. Лексиконның жоғарғы қабатының түзілуінде мына принциптер
байқалады:
 сөз формалары мен байланысқа түсетін түрлі тілдік элементтердің тепе-тең болуын анықтау;
 байланыстарды әртүрлі қашықтықтағы контекстерге ендіру;
 қоршаған орта жайлы білімді бір тәртіпке келтіріп, оның нәтижелерін сақтап қалу.
Ана тілінде қате жазылған сөздерді талдау барысында еркін сөз жасау эксперименті семантикалық алмастырулардың шектелуіне әкеліп соқты. Бір сөзді айтқан кезде экспериментке қатысушылар
көбіне сол сөзге ұқсас сөз немесе мағынасы қарама-қайшы сөзді жазып отырды. Эксперименттен
кейін олар ұсынылған сөздер жазғандарымен сәйкес келеді деген ойда болды, алайда кейінірек жазғандары тек қана «алмастырулар» (подмены) екеніне көз жеткізді. Мысалы: қыран — бүркіт, ит —
төбет, жас — жасөспірім, немесе әке — шеше, қону — ұшу. Осындай жұптардың көбі бір-біріне синоним не антоним болып келе бермейді. Бұл жағдай «симиляр» және «оппозиттер» деген ұғымдардың туындауына әкеліп соқты.
Жалпы қорытындылар бойынша жадтағы сөзді еске түсіру, оның мағыналық белгілер қатары
бойынша жүруі, яғни негізгі үрдістерді біріктіру (объединение) мен оларды қарама-қарсы қою маңыздылығы, арта түсті. Осындай ассоциативтік эксперимент (ой тудырушы) салыстырмалы түрде орыс,
қазақ, қырғыз, өзбек ұлт өкілдерімен жүргізілгені А.Залевскаяның еңбегінде кездеседі4. Қырғыз, поляк, славян, ағылшын, неміс, француз тілдерінің ассоциативтік нормалары жарияланып, лексиконды
ұйымдастыру принциптері жайлы біраз шешімдер қабылданып, сол кездегі маңызды теориялық мәселелер қарастырылды.
Лексиканы өріс бойынша түзу (полевая организация лексики) мәселесі бойынша ассоциативтік
өрістің барлық түрлерінің интеграциялануы анықталған. Мысалы, жылқы сөзінің ассоциативтік өрісін құрайтын бөліктерді қарастырып көрейік. Сөз бас әріптермен жазылады — ЖЫЛҚЫ (стимул сөз).
Сөз айналасында ассоциативтік өріс құрастырылады. Енді осы сөз бойынша ассоциаттар тудырып көрейік: бие, айғыр — өріс атауының гипонимдері, ат — синоним, мал сөзі — суперордината, ал қымыз, кісінеу, жайлау сияқты ассоциаттар өріс ядросымен бірге ортақ компоненттерге ие мағыналар
ретінде түсіндіріледі. Алайда бұл жүйеге айуан, жануар сияқты ассоциаттар енбейді. Сонымен гипонимдердің бағытталуының екі сатысы байқалады. Жылқы ұғымдық өріс атауына бие, айғыр сөздері
сәйкес келіп тұр, ал жылқы, сиыр сөздері бір ғана ұғымда сәйкес келе алады. Ол — мал деген ұғым.
Сонда біріншісі суперординатаға қатысты симиляр, екіншісі «оппозиттер» болып табылады.
Ассоциативтік өріс бірліктері арасындағы байланыстардың сипатымен жан-жақты талдау барысында бір сөздің екінші сөзбен жапсарлануының әртүрлі деңгейлерінің бар екендігі туралы қорытын-
84
дылар шығаруға болады. Мысалы, ПЫШАҚ деген сөзді айтқанда кейбір тілдердің түпкі түбірінде
(ағылшын, неміс, француз, поляк, славян) КЕСУ деген мағына жатқандағы айқындалған. Осы ассоциаттан барып етістіктердің мағыналары белгілі бір зат есімдермен байланысқа түседі: кесу — шаш алу
(стричь волосы) — мата қию (кроить ткань) — сүндеттеу. Ал осылардың бірігуі жапсардың келесі
сатысының өріс алуына жол ашады (шаштараз, тігінші).
Ғылыми зерттеулерде көрсетілген өрістер мен байланыстардың барлық түрлері лексиконды
ұйымдастыруда ерекше қызмет атқарады. Оның кез келген бірлігі осы параметрлердің көптеген байланыстарына түсе алады деп айтуға болады. Адамның жеке лексиконы қиыстырылған өрістердің күрделі жүйесі болып табылады. Яғни лексиконның барлық бірліктерін бір тәртіпке келтіру «гетерархия» құрамындағы әртүрлі иерархиялар арасындағы байланыстарды қамтамасыз етеді. Осыдан шыға
келе 90-жылдардағы зерттеулер теориясында лексикон — тұтас ақпараттық тезаурусқа қол жеткізу
құралы ретінде көрсетіледі. Тезаурус дегеніміз — адам жадында сақталған энциклопедиялық және
тілдік білімнің толық көлемі. Тезаурустағы осы білім нормалар мен бағалар социумындағы эмоционалды әсерлермен толықтырылып отырады. Жеке лексикондағы сөз психикалық процестердің көрінісі болып табылады да, сөйлеуші мен тыңдаушының ақпараттық тезаурусының шығуына жол ашады.
Сөзді лексиконның бірлігі ретінде қарастыратын тұжырымды әрі қарай мынадай жолдармен дамытуға болады: сөздің лексиконның бірлігі ретінде қызмет етуі мен оның мәтінді түсінудегі көмегін
анықтау, ішкі контекст пен оны дамыту ұғымын қалыптастыру, жеке білім ерекшелігінің жалпы білім
теориясы ретінде кез келген мәселені талқылау үшін негіз болып көрсетілуін тұжырымдау, екінші
тілді меңгеру теориясы мәселелерін ұғыну болып келеді.
Тілдік білімнің дүниетанымсыз «бос» болатыны сөздік түсіндірмелерде тұйықталу жағдайларының кездесуінен айқын көрінеді. Тілдік және энциклопедиялық білімнің әрдайым қарым-қатынасы
күдік тудыра алмайтын құбылыс екені мен оның қарама-қайшы келуі немесе кейбіреуінің басым болуы қолданыс таппай жүр. Себебі, білімнің бұл түрлері өзара толықтырушы принцип (принцип взаимодополнительности) бойынша қызмет етеді.
Лексиконның өзегі жайлы алғашқы рет «Ассоциативный тезаурус английского языка» атты еңбекте сөз етіледі. Әмбебап үрдістермен идиоэтникалық ерекшеліктердің көрінуін қамтамасыз ететін
тіларалық салғастыруларды зерттеу барысында жеке лексиконның өзегіне ерекше көңіл аударған
жөн. Себебі осы тіларалық салғастырулар адамның қазынасы болып табылатын лексикон туралы тұжырымдамалардың талаптарына сай келетін «координаттар жүйесіне» толық жауап беруге тиіс.
Жеке лексикон мәселесі қазіргі уақытта ең маңызды және даулы мәселелердің бірі болып табылуда және де бүгінгі таңда көптеген ғалымдар оның ерекшелігіне аса зор назар аударып жүр. Нақты
мақсаттарға арналып әзірленген болжамдар лексиконға анықтама беруге көп жағдайда мүмкіндік туғыза бермейді. Сондықтан ділдік лексикон жайлы басқа да нақты тұжырымдамаларды сараптай келе,
оған жан-жақты анықтама беру бүгінгі күннің өте-мөте күрделі мәселесі болып табылып отыр.
Әдебиеттер тізімі
1.
2.
3.
4.
Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. — М., 1972. — С. 137.
Кубрякова Е.С. Краткий словарь когнитивных терминов. — М., 1996. — С. 97–99.
Гарман М. Психолингвистика. — Кембридж, 1990. — С. 30.
Залевская А.А. Введение в психолингвистику. — М., 2000. — С. 16.
85
САЛҒАСТЫРМАЛЫ ТІЛ БІЛІМІ
СОПОСТАВИТЕЛЬНОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
Ж.Н.Жунусова
Карагандинский государственный университет им. Е.А.Букетова
БИЛИНГВАЛЬНЫЕ СЛОВАРИ
В СОПОСТАВИВТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
Мақалада қостілді сөздіктер негізінде тілді зерттеу мәселесі қарастырылған. Қостілді сөздіктерді салғастырмалы-типологиялық зерттеу соңғы онжылдықта тіл туралы ғылым саласынының ерекше бір түрі болып саналып келеді. Бұның өзі лингвистиканың тәжірибеде қолданылу өрісін кенейтіп, контрастивті лингвистикадағы дәстүрлі және жаңа мәселелерді
әзірлеуге зор мүмкіндіктер тудырып отыр.
In article observed problems of language investigation on the bases of bilingual dictionary. Comparative and typological exploration of bilingual dictionaries is becoming one of the most actual
sphere of linguistics in recent years. It opens great opportunities in the sphere of practical usage of
linguistics, and also in working out traditional and new problems in contrastive Linguistics.
Придавая большое значение развитию теории лексикографии, В.В.Виноградов подчеркивал
необходимость углубленного исследования вопросов теории лексикографии на конкретном словарном материале разных языков. Можно определить несколько насущных проблем теории лексикографии — выделение единицы лексикографической обработки, компрессия и минимизация словарного
состава языка, проблема «системных выборок» из потенциально синхронной максимальной лексической системы, структура и содержание словарной статьи, порядок расположения словарных статей,
разграничение значений многозначного слова, а также внешняя репрезентация вокабулы и др.
Теория лексикографии на современном этапе характеризуется разработкой нескольких основных
направлений: конструирование теории общей и сопоставительной лексикографии как особой отрасли
лингвистики, исследование проблем лингвистического конструирования на основе автоматизации и
компьютеризации лексикографических работ, разработка теории учебных словарей
Огромна роль и значение словаря как лексикологического и комплексного лексикографического
труда, который обобщает данные разнообразных теоретических исследований в области семантики,
стилистики, грамматики, истории языка и т.д. и служит источником и базой для дальнейших теоретических изысканий.
Билингвальный словарь должен описывать семантику всех входящих и выходящих слов, оперируя такими понятиями, как значение (основное, секундарное, переносное, метафорическое, метонимическое), оттенок, употребление, синтаксически связанное употребление и т.п. Очевидна трудность и сложность семантического анализа слова, выделения значений и оттенков значений в двуязычных словарях. В предисловии к «Словарю русского языка» Я.К.Грот писал, что это составляет
самую трудную задачу лексикографии. Л.В.Щерба подчеркивал, что словарная работа основана исключительно на семантике.
Однако вопрос о принципах семантической характеристики слова в двуязычных словарях различных типов далек от удовлетворительного решения. В теории лексикографии нет даже устоявшейся, общепринятой терминологии, отражающей понятия, связанные со смысловой характеристикой
слова. В качестве синонимов исследователи используют термины «определение», «семантизация»,
«толкование», «объяснение», «описание», «словарная дефиниция» и т.д.
В основную задачу исследований по сопоставительной лексикографии входит обнаружение
экстралингвистических и культурологических факторов, лежащих в основе национально-языкового
своеобразия «в анализе реального функционирования их в речи»1. Необходимо создавать комплекс-
86
ные словари, ориентированные на человека, целесообразно воздействующие на его языковое сознание, на обогащение памяти квантами необходимой коммуникативно-ориентированной информации
для общения и адекватного восприятия текстов на другом языке. В основную категорию словарного
текста входит прагматичность, которая тесно связана с коммуникативно-функциональной нагрузкой
элементов структуры текста, в словаре делается попытка разрешения основной позиции: язык и речь.
В настоящее время лингвистические исследования выходят на прагматический уровень.
При составлении двуязычных словарей следует всегда учитывать коммуникативную значимость
слов, их употребительность в речи и частотность. Важным условием для адекватного достижения целей коммуникации считается умение правильно употребить то или иное слово, усвоить наиболее типичное окружение и специфику сочетаемости.
Актуальными для современной лексикографии остаются поиск путей и методов последовательного адекватного отражения и раскрытия парадигматических и синтагматических отношений в лексике, принципы описания однотипных групп слов, базирующихся на предварительном вычленении и
анализе таких единиц, как наречия, глаголы, частицы, существительные и др. Словарем должны
пользоваться как руководством по русскому языку, следовательно, он должен давать информацию о
парадигме каждой изменяемой реестровой вокабуле, а также помогать общению на двух языках. «Задача теории лексикографии состоит в том, чтобы каждый тип словаря решал экстремальную задачу — при максимальном отражении ценного лексического материала … обеспечивал бы минимальное время на извлечение информации из словаря»2.
Исследования в области двуязычной лексикографии — это весьма ценный фактологический материал, который подкрепляет науку о языках важнейшими данными, выступает базой для дальнейшего развития языкознания. Критический анализ словарей позволяет выявить неполноту представленной в них информации о слове, осуществить поиск новых интегральных путей для описания слова,
имеющего, помимо понятийного ядра, множество коннотативных элементов (см. в работах В.Н.Телии, В.Г.Гака, Ю.Д.Апресяна, Л.М.Васильева, И.Шаховского).
Словарь как объект исследования позволяет осуществлять единый подход к изучению слов, а
как инструмент исследования лексикографических параметров позволяет комплексно изучать язык.
Основная задача словаря — служить для изучения русского языка (В.Даль).
Современные словари относятся, в основном, к пассивным типам, так как показывают значение
слова, но не указывают на то, как это слово употребить. Актуальны словари активного типа, которые
облегчили бы непосредственное воспроизведение речи, обеспечили бы выбор нужного слова и правильное его употребление. Проблема показа функционирования вокабул рассматривается как одна из
важнейших в лексикографии (Берков, 1973; Ермолович, 1974; Гак, 1964), а между тем словари, изданные ранее, не помогают активному функционированию языка.
Любой словарь должен способствовать осуществлению наибольшей важной функции — функции активного воспроизведения речи, иначе говоря, задача его — максимально облегчить движение
от понятия к слову (Х.Касарес). Он должен содержать сведения о формально-стилистических, сочетательных свойствах слова, об особенностях его употребления, обязательно включать термовую
(классификационную) информацию (грамматическую, словообразовательную, семантическую),
включать модели управления и синтаксические признаки3.
Создание таких словарей связано с большими трудностями теоретического и практического характера: «… тип такого словаря новый и для нашей и для мировой лексикографии, ибо последовательно, до конца активный словарь не знает ещё ни одна лексикография»4.
Установка словаря на то, чтобы обеспечить успешность коммуникации, повышает требования к
точности и полноте содержащихся в словарных статьях сведений о возможности использования слова в различных ситуациях общения. В идеале словарь должен быть посредником между теоретической лингвистикой и обществом. Существование языка, по мнению А.Мартине, зиждется на его коммуникативной функции.
Успешная реализация коммуникативных целей при овладении языком предполагает наличие таких словарей, которые позволили бы обучающемуся самому определить не только уровень желаемой
коммуникативной компетентности, но и стратегию усвоения языка, объем лексики. В Тартуском университете в лаборатории дидактики создается двуязычный коммуникативный словарь, структура которого и ее методическая вариативность позволяют использовать его в разном методическом режиме
для развития речевых способностей, для повышения коммуникативной компетенции в нужном
направлении.
87
Словарные статьи двуязычных словарей должны быть интересны, познавательны, грамматически наполнены, связаны с культурой и обычаем народов, так как окружающий мир отображается в
них как в зеркале.
Любой словарь представляет историко-культурную ценность нации, сокровищницу духовного
богатства, хранилище его исторической памяти. Семантическая разработка многих разрядов лексики
связана с необходимостью проникновения в мир духовной и материальной культуры нации, с необходимостью знакомства с миром реальных вещей, окружающих человека в жизни, с исследованием
именно того, как в словах отображается внеязыковая действительность.
Двуязычные словари служат своего рода лексикографическим продуктом особенностей русского
языка в качестве исходного, внедряемого в систему другого языка как языка перевода5. Они более
адекватно воспроизводят реальную жизнь слова в языке и речи, раскрывают национальную ментальность в том виде, как она еще сложилась к началу ХХ столетия.
Система двух языков в словарях представлена не в виде абстракций, а в рамках реализации двух
языков в конкретной ситуации. Двуязычные словари, в основном, нацеливаются на раскрытие семантики заголовочного слова в контексте, но с дополнительной, переводной частью. Эти словари нормативные и при отборе слов следует ориентироваться на нормативные словари русского языка (ТСРЯ, СО).
В настоящее время двуязычные словари выступают самым полным эквивалентно-семантическим
сопоставлением лексики двух языков (Копецкий, 1958; Салмина, 1975; Денисов, 1977 и другие). Слово
в таком словаре характеризуется очень разносторонне. Л.В.Копецкий называет двенадцать пунктов.
Двуязычная лексикография имеет общую теоретическую проблематику с целым рядом лингвистических дисциплин. Она устанавливает и описывает эквивалентные отношения между элементами
различных уровней двух языков, в первую очередь лексических, а также все аспекты языковой системы. Каждый двуязычный словарь — это «практика межкультурной коммуникации, за каждым
словом стоит обусловленное национальным сознанием представление о мире»6.
Семантический объем слов, семантические системы разноязычных слов, сходных в выражении
понятий, совпадают не всегда, при переводе обнаруживаются своеобразные перекрещивающиеся семантические линии в разных языках. При сопоставительно-типологическом исследовании следует
переходить к сопоставлению значений и более того — употреблений слов. Это неизбежно при любом
сопоставительном анализе. Для того чтобы предсказать «семантический образный потенциал слова»
(Перцов, 1996) и полностью раскрыть подлинную семантическую структуру каждого слова, необходимо подвергнуть планомерному сопоставлению почти все возможные типичные речевые ситуации,
отраженные в словарной статье двуязычных словарей.
Двуязычные словари — надежная основа для создания новых, усовершенствованных словарей
различных типов, перспективный источник обогащения опыта и совершенствования практики словарного дела. Однако до сих пор, в силу различных объективных и субъективных причин, переводная лексикография не получила обобщающего теоретического изложения, хотя давно говорится о необходимости обобщения и осмысления опыта словарной практики, определения путей развития лексикографии на основе учета результатов, достигнутых всем языкознанием. «Лексикографическая работа фактически ведется без надлежаще разработанной теоретической базы, без обобщения опыта в целом»7.
В настоящее время наблюдается широкая лексикографическая параметризация языка, размах
научно-аналитической деятельности. Появление новых словарей послужило толчком к написанию
диссертаций, статей, заметок и монографий по теории лексикографии, лексикологии, семасиологии и
др. отраслям языкознания8, что свидетельствует о «лингвистической зрелости общества»9. Эти работы были вызваны, прежде всего, успехами практической лексикографии. Для создания новых современных словарей требуется интенсивное пополнение картотеки реального словоупотребления, необходима установка на узус, ориентация на развитие культуры речи.
Методы сопоставительно-типологических исследований на материале словарей помогают лингвисту глубже проникнуть в сущность специфических особенностей и свойств отдельного языка и открывают перед ним пути для изучения возможностей установления языковых универсалий, неодинаково разработанных для различных уровней языка.
Потребность в составлении переводных словарей позволяет «более внимательно взглянуть на
лексику отдельных языков и выявить несоответствия между способами представления явлений действительности в содержании лексических единиц разных языков».
Сопоставительно-типологические исследования двуязычных словарей в последние десятилетия
становятся одной из перспективных областей науки о языке. Она открывает большие возможности в
88
сфере практического применения лингвистики, а также в разработке традиционных и новых проблем
в контрастивной лингвистике.
Список литературы
1. Ахметжанова З.К. Функционально-семантические поля русского и казахского языков (опыт сопоставительного исследования). — Алма-Ата: Наука, 1989. — С. 11.
2. Денисов П.Н. Очерки по русской лексикологии и лексикографии. — М.: МГУ, 1974. — С. 58.
3. Денисов П.Н. Словарь языка В.И.Ленина с точки зрения теории лексикографии // Советская лексикография. — М.: РЯ,
1988. — С. 81.
4. Сороколетов Ф.П. О словаре современного русского литературного языка // Современная лексикография. — М.: РЯ,
1988. — С. 39.
5. Добровольский Д.О., Караулов Ю.Н. Идиоматика в тезаурусе языковой личности // ВЯ. — 1993. — № 2. — С. 5.
6. Тер-Минасова С.Г. Слова, слова, слова… Язык, культура, межкультурная коммуникация // Мир русского слова. — М.,
2000. — № 2. — С. 76.
7. Фельдман Н.И. Лексикографический сборник. — М., 1957. — № 1. — С. 9.
8. История русской лексикографии / Отв. Ф.П.Сороколетов. — СПб.: Наука, 1998. — 610 с.; Гетман И.М. Тезаурус как
инструмент современного языкознания: Дис. … д-ра филол. наук. — Киев, 1991. — 385 с.; Сарыбаев Ш.Ш. Казахская
региональная лексикография. — Алма-Ата: Наука, 1976. — 216 с.; Мусатаева М.Ш. Двуязычная лексикография: тенденции и перспективы. — Алматы: РИО ВАК, 2000. — 204 с; кандидатские и докторские диссертации, написанные под
руководством профессора В.А.Исенгалиевой.
9. Гак В.Г. О некоторых закономерностях развития лексикографии // Актуальные проблемы учебной лексикографии. —
М., 1977. — С. 18.
УДК 81, 367.3
Лю Чжимэй
Чжэнчжоуский университет, КНР
НУЛЕВОЕ ОБРАЩЕНИЕ
Мақалада орыс және кытай тілдерінің қаратпа сөздер мәселесі қарастырылады. Бұл сөздердің формалары прагматика тұрғысынан зерттеліп, «нольдік форма» термині енгізіледі.
The report explains the problems of vocation words in Russian and China languages. The vocation
words analyzed of the pragmatic point of views.
Обращение является одним из самых важных и самых необходимых компонентов речевого этикета. Но «без конкретного высказывания этикет сам по себе ничего не сообщает. Он лишь играет
роль каналов, по которым течет информация, передаваемая в речевом общении говорящим», — отмечает М.М.Копыленко в своей статье «Об этикете обращения»1. Действительно, обращение может появляться в речевом общении любого цикла: приветствия, поздравления, прощания и др.
Китайский специалист Yang Defang (Ян Дэфан) делит обращение на прямое и косвенное. Прямое
обращение, по его мнению, употребляется в такой ситуации, где слушающий и адресат одновременно
находящийся в одном месте общения, один и тот же человек. Такое обращение выполняет функционирование изложения на месте общения2. По мнению Yang Defang (Ян Дэфана), прямое обращение
должно соответствовать следующим двум условиями: 1) предметом прямого обращения является говорящий; 2) предмет прямого обращения, т.е. слушающий и говорящий, должны находиться в одном
месте во время обращения. Косвенным обращением является такое обращение, в котором слушающий и адресат не один и тот же человек. В речевом общении прямое обращение более распространено. Кроме того, прямое обращение обычно используется в диалогической речи.
Известный китайский лингвист Sheng Yuqi (Шен Юйчи), который является специалистом в области исследования обращения, считает, что кроме прямого и косвенного обращения, существует и
нулевое. Мы поддерживаем мнение этого ученого.
89
По нашему наблюдению, каждое речевое общение продолжается в какой-либо период времени,
говорящий и слушающий вступают в речевой контакт часто не вместе: один раньше, другой позднее.
Обычно адресант начинает говорить и своим обращением привлекает внимание адресата речи к разговору. В это время обращение выполняет функцию привлечения внимания собеседника. Таким образом, обращение употребляется для того, чтобы привлечь внимание собеседника, после чего собеседник вступает в речевой контакт и говорящий осуществляет цель общения, или коммуникативное
намерение.
Существует и другая ситуация: во время использования какой-либо формулы обращения говорящий уже говорит, а слушающий уже слушает, другими словами, говорящий и слушающий одновременно осуществляют речевое общение. В это время нет никакой необходимости привлекать внимание собеседника. Обращение используется в этом случае для поддержания речевого общения, чтобы подчеркнуть, к кому именно адресовано данное обращение и сосредоточить внимание собеседника. Короче говоря, обращение употребляется для привлечения или вызова внимания собеседника, а
также для поддержания продолжаемого разговора между собеседниками. Итак, обращение выполняет
две функции: 1) приглашение собеседника к общению; 2) поддержание или укрепление внимания собеседника в процессе общения для того, чтобы речевое общение удачно продолжалось и получило
желаемый результат.
Нулевым обращением, судя по названию, называются те слова или языковые обороты в высказывании, в которых отсутствует конкретная формула обращения. Причем эти слова или языковые
обороты выполняют все основные функции обращения. Рассмотрим пример из русского языка:
— Эй, — неожиданно для самой себя окликнула я мужчин, — уже семь почти, опоздаете.
Они разом обернулись, и один из них, задрав голову вверх и глянув на электронное табло больших
вокзальных часов, молча указал мне на них рукой. На самом деле стрелки показывали пять тридцать
(М.Серова).
Хотя в этом примере отсутствует конкретная формула обращения, но для привлечения внимания
используется междометие «эй». Таким образом, междометие «эй» выполняет функцию обращения.
Поэтому мы называем подобную форму «нулевым обращением», так как она сама по себе не является
формулой обращения, но используется в этой функции.
В русском языке нулевое обращение «эй», выраженное междометием, не является вежливым вариантом формулы речевого этикета. В китайском речевом этикете подобная форма обращения также
признается невежливой. Приведем для иллюстрации такой известный в Китае анекдот. Один молодой
человек идет по дороге, заблудившись в незнакомом городе. Впереди идет старик, молодой человек
хочет обратиться к нему за помощью: — Ai,.. ... («— Эй...»). Старик не отзывается на его обращение и
идет дальше. Молодой человек обгоняет его и еще раз настойчиво обращается: — Ai... («— Эй...»).
Старик хотел перевоспитать его и сказал: «— Юноша, здесь нет человека, которого зовут «Эй», но
что ты хотел спросить?». Тут только молодой человек осознал свою ошибку, покраснел и обратился к
старику вежливой формой китайского этикета: Lao da ye (дедушка).
Теперь проанализируем вышеприведенный нами пример с прагматической точки зрения. В этом
примере собеседниками являются не совсем вежливый молодой человек и старик. Старик почувствовал неуважение в форме обращения «эй», поэтому не отзывался на оклики молодого человека. В конце концов, молодой человек понял, что достичь своей коммуникативной цели можно лишь благодаря
правильной форме обращения.
В китайском языке нулевое обращение «эй» используется только в 2-х речевых ситуациях при
обращении: к хорошо знакомым людям одного поколения (обычно между молодыми людьми) или в
случае, когда собеседники находятся друг от друга на далеком расстоянии. Кроме этого, в китайском
языке использование формы «эй» часто сопровождается формой обращения на ты. Например: — Ai,
ni zen me le? (— Эй, что с тобой?). Причем, если так обращаться к незнакомым людям, то можно их
обидеть. Это указывает на сниженный стилистический характер данной формы обращения.
В русском языке данная форма также имеет коннотацию грубости и невежливости, как и в китайском языке. К тому же форма эй имеет просторечный или фамильярный характер, поэтому ее использование по отношению к людям старшего поколения не одобряется речевым этикетом. Рассмотрим пример из русского языка:
— Эй ты, Кирпатый, полезай, что ли! — услышал Васька над своим ухом грубый оклик
(А.И.Куприн).
90
Как указано в примере, эта формула оценивается как «грубый оклик». В этой речевой ситуации
форма «эй» выполняет функцию привлечения внимания собеседника. Здесь «эй» употребляется в обращении к незнакомому мальчику и ощущается им как грубое (как это видно по контексту).
В русском языке нулевое обращение «эй» иногда употребляется вместе с формой общения «вы»,
когда собеседники находятся на расстоянии. Например: — Эй, — послышался голос сверху. — Куда
вы пропали? (М.Серова).
В этом примере нулевое обращение «эй» употребляется потому, что собеседники находятся далеко друг от друга. Одновременно вместе с нулевым обращением используется форма «вы», потому
что собеседники еще не так близко знакомы, чтобы перейти в разговоре с формы «вы» на «ты». В
этой ситуации форма «эй», по нашему мнению, не имеет оттенка грубости.
Рассмотрим еще один пример: — Эй, осторожно (Запись устной речи). В этом примере, используя данную форму, говорящий предупреждает собеседника об осторожности от угрозы несчастных
случаев, например: — Эй, осторожно с машиной! Или — Эй, осторожно, не упади! (Запись устной
речи). В подобных случаях можно считать, что недостаток времени не позволяет говорящему обдумывать и выбирать подходящую форму обращения к собеседнику. Поэтому никто не будет обижаться на невежливую формулу обращения. Отсюда можно сделать еще один вывод — об использовании
нулевого обращения в особой коммуникативной ситуации, связанной с предупреждением о неожиданной угрозе.
Кроме этого, форма эй часто помогает говорящему выразить свое чувство недовольства. Например: — Эй, ты куда идешь? Посуду еще не помыла! (Запись устной речи). Общающимися здесь являются две сестры. Одна обращается к другой (чья очередь мыть посуду), употребляя формулу эй,
выражает свое недовольство и упрек. Следовательно, прагматически отмечается еще одна ситуация
использования нулевого обращения — выражение недовольства поведением адресата.
Кроме междометия «эй», обычно нулевым обращением служат следующие слова или языковые
обороты: простите, извините, будьте добры, слушай, послушай, вы не скажете, скажите, пожалуйста и другие, которые являются вежливыми вариантами нулевого обращения. Кроме того, к этим
способам относятся и жесты и выражения лица, которые выполняют функции обращения.
Соответственно, для каждого типа нулевого обращения бывают свои речевые ситуации, в которых они используются.
Китайский специалист Wei Zhiqiang (Вэй Чжичан) в своей статье «Типы обращения и его прагматические особенности» отмечает, что «в речевом общении иногда не употребляется формула обращения, но на самом деле именно это неупотребление обращения является одним из типов обращения, или называется потенциальным обращением, и их коммуникативные функции не пренебрегаются». Кроме того, он определил конкретные случаи, когда употребляется нулевое обращение. По мнению Вэй Чжичана, нулевое обращение используется в следующих трех пунктах: 1) говорящий не знает, как обращаться к адресату, или не знает, какая формула обращения к данному адресату в данной
ситуации является самой подходящей; 2) говорящий специально не употребляет обращения, таким
образом выражает недружеские или неуважительные отношения к собеседнику; 3) нулевое обращение символизирует власть говорящего3. По нашему наблюдению, в русском языке первый пункт чаще
всего употребляется. Например:
— У нас к вам несколько вопросов, — сказал Ладухин. — Сергеева, простите...
— Даша, — всхлипывая, продолжила Сергеева, — Дарья Михайловна (М.Серова).
В этом примере нулевое обращение простите употребляется для привлечения внимания собеседника в случае незнания, как обратиться к адресату, поэтому в приведенном примере адресат (Даша) называет себя.
И в плане прагматического аспекта исследования языка различные формулы нулевого обращения выражают различные чувства говорящего, используются в разных ситуациях общения для выражения различного коммуникативного намерения и для реализации различных коммуникативных целей в общении.
По сравнению с формой эй, языковые обороты простите, извините, будьте добры, слушай, послушай, вы не скажете, скажите, пожалуйста, являются вежливыми вариантами нулевого обращения, и после этих языковых оборотов часто следует просьба о помощи. Приведем пример из русского
языка:
— Не волнуйтесь, я заплачу! Только, будьте добры, принесите завтрак на двоих и граммов триста коньяка... Какой у вас есть? (М.Серова).
91
В этом примере коммуникантами являются официант кафе и клиент. Клиент обращается к официанту, используя нулевое обращение будьте добры — таким образом клиент просит у официанта
оказание услуг. Здесь нулевое обращение используется для поддерживания начатого разговора. Еще
один пример:
— Скажите, пожалуйста, где я могу найти здесь почтовых лошадей? (А.П.Чехов).
Нулевое обращение, выраженное языковым оборотом скажите, пожалуйста, отражает прямую
просьбу говорящего. — Извините, — обратилась я к девушке, — вы не могли бы нам помочь?
(М.Серова).
В этом примере героиня произведения обращается к секретарю фирмы за помощью. Нулевое обращение извините в этом случае выполняет две функции. Во-первых, оно употребляется для привлечения внимания собеседника, это главная его функция в данном высказывании. Во-вторых, имеет оттенок извинения за беспокойство собеседника, как в следующем примере: — Извините за беспокойство, мы можем задать вам пару вопросов? (М.Серова).
Рассмотрим следующий пример:
— Слушай, — взволнованно обратилась ко мне Даша. — А как же мы проникнем на стоянку?
(М.Серова).
В этих примерах говорящие обращаются к собеседнику, начиная разговор с вежливых форм типа
будьте добры и скажите, они привлекают внимание собеседника, чтобы высказать свою просьбу.
По нашему наблюдению, нулевое обращение используется как к знакомому собеседнику, так и к
незнакомому лицу. Пример из русского языка: — Вы не скажете, Романов Сергей Александрович
здесь проживает? (М.Серова) (к незнакомому лицу). — Простите, а что за шапка? Как она выглядит? (М.Серова) (к знакомому лицу).
Некоторые специалисты считают, что формулы обращения делятся только на прямые и косвенные. По этому вопросу наше мнение таково, что кроме этих двух групп, существует еще нулевое обращение. Наш практический анализ уже доказал это.
Что касается нулевого обращения, то некоторые ученые считают, что только форму эй можно
считать нулевым обращением, потому что здесь действительно нет и нельзя вставить никакой формулы обращения. Глагольные конструкции, такие как простите, извините, слушай, послушайте, вы
не скажете и т.п., не считаются нулевым обращением. Причина такого мнения заключается в том,
что в языковых оборотах, выраженных глагольными конструкциями, можно усмотреть пропуск формулы прямого обращения, к тому же сама форма глагола указывает на форму обращения на «ты» или
на «вы».
Мы разделяем точку зрения на то, что форма эй является нулевым обращением. Однако, по
нашему мнению, нулевое обращение выражается не только формой эй, но и глагольными конструкциями. Мы относим вышеперечисленные глагольные конструкции к нулевому обращению, потому
что в них нет конкретной формулы обращения, но они выполняют все функции обращения. Кроме
того, мы считаем, что если бы в этих глагольных конструкциях были пропущены конкретные формулы обращения, то вполне возможно добавить их обратно. Еще раз обратимся к примеру: — Извините, — обратилась я к девушке, — вы не могли бы нам помочь? (М.Серова).
Из контекста мы знаем, что здесь «извините» героиня употребляет для обращения к незнакомой
девушке — секретарю фирмы. Но в этой ситуации невозможно вставить никакой конкретной формулы обращения из нескольких вариантов обращения: «девушка» — слишком фамильярно, «товарищ
секретарь» — слишком серьезно для молодой особы. Причем «товарищ» уже устарело.
Возможно также другое мнение, что по форме глагола в этих языковых конструкциях можно
определить форму обращения на «вы» или на «ты», поэтому считают, что в таких конструкциях пропущены конкретные формулы обращения. Но мы также возражаем и этому мнению: местоимения
«ты» и «вы» всего лишь указывают на форму общения, но они сами не являются формулами обращения. К тому же форма «ты», как и форма «вы» сопровождает множество вариантов обращения.
Например, форма «вы» может сопровождать в высказывании: 1) имя-отчество: — Ах, вы еще здесь,
Николай Евгеньевич? — притворно удивилась она. — Никак не ожидала! (М.Серова); 2) полное имя
собственное человека: — Больше ничего не можете вспомнить, Галина? — поинтересовалась я (Там
же); 3) уменьшительно-ласкательная форма имени собственного: — Можно. Только вы примите к
сведению, Оленька, что я нуждаюсь теперь в финансовой поддержке… (Там же); 4) господин + фамилия: — Вы отдаете себе отчет, господин Темин! (Там же) и др. В высказывании форма «ты» может сопровождать: 1) имя-отчество: — О! Николай Васильич! — удивленно воскликнул Аникин. — Ты
чего сам-то? Не ожидал!; 2) полное имя собственное: — Подожди, Галина, не валяй дурака! Куда
92
же ты?; 3) уменьшительно-ласкательная форма имени собственного: — Привет, Галюша! — немного фальшиво произнес Аникин, приглаживая вихры перед настенным зеркалом и посылая жене виноватую улыбку. — Ты все-таки проснулась? (М.Серова); 4) отчество: — Васильич! Слышь, Васильич!
Ты как, в порядке? (М.Серова) и др.
Итак, на основе проанализированного материала мы сделаем следующие выводы: с точки зрения
прагматического аспекта исследования языка нулевое обращение говорящий употребляет обычно для
привлечения внимания собеседника или выражает особые интенции, часто недовольство или просьбу. В русском языке форма «эй» в качестве нулевого обращения обычно выполняет следующие
функции: 1) привлечение внимания собеседника; 2) предупреждение собеседника о неожиданной
угрозе; 3) выражение недовольства поведением собеседника (кстати, часто нежелательным или негативным). Нулевое обращение в глагольных конструкциях сохраняет семантику глагольного действия
и одновременно выполняет функции обращения. Проанализировав приведенные примеры, мы отметим, что при обращении к незнакомому лицу и к старшему по возрасту обычно не употребляется
форма «эй» в качестве нулевого обращения. В этом случае рекомендуется только нулевое обращение,
выраженное глагольными конструкциями, которые помогают нам избегать неудобных ситуаций, когда не можем решить, какую формулу обращения выбрать, чтобы не обидеть собеседника.
Список литературы
1. Копыленко М.М. Об этикете обращения // Страноведение и преподавание русского языка иностранцам // Под ред.
Е.М.Верещагина и В.Г.Костомарова. — М., 1972. — С. 91–97.
2. Ян Дэфэн и др. Китайский язык и культурное общение. — Пекин, 1999. — С. 194.
3. Вэй Чжичан. Типы обращения и его прагматические особенности: Сб. ст. Всекитайской III конф. по социолингвистике.
Пекин. — С. 296–310.
93
ҚАЗАҚ ӘДЕБИЕТІ ЖӘНЕ ФОЛЬКЛОРТАНУ
КАЗАХСКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ФОЛЬКЛОРИСТИКА
ӘОЖ 82–43:811.512.122.
С.Б.Жұмағұлов
Е.А.Бөкетов атындағы Қарағанды мемлекеттік университеті
ҒҰМАР ҚАРАШТЫҢ КӨСЕМСӨЗДЕРІ
В статье рассматривается публицистика поэта и общественного деятеля начала ХХ века
Гумара Караша. Анализируется проблематика статей, отражающих разные стороны жизни
казахского общества.
The publicity of Gumar Karash — a poet and public figure of the beginning of the XXth century is
considered in the article. The problematic of the articles reflecting various sides of Kazakh society is
analyzed.
Ғ.Қараштың ұлт мүддесін көздеген және рухани кемелдену арқылы ояну мұратын діттеген саяси-әлеуметтік көзқарасын тануда қазақ, татар тілдерінде жарық көрген газет-журналдарда жарияланған мақалаларының алар орыны ерекше болып табылады. Татардың «Тәржіман», «Шора», «Фикер»,
«Уақыт» және қазақтың «Айқап», «Қазақ», «Қазақстан», «Дұрыстық жолы», «Абай» газет-журналдарында өз дәуірінің ең өзекті де ділгір мәселелерін көтерген мақалаларында Ғұмар әлеуметтік өмір
мен қоғамдық дамудың сан алуан тақырыптарын қамтиды. Мәселен, «Әсер» атты түрік тілінде жазылып (қазақшаға ауд. М.Шафиғов), «Тіл жарысы» (Орынбор, 1911) жинағында берілген мақаласы ана
тілінің тазалығы, тілді шетел сөздерімен орынсыз шұбарламау мәселесіне байланысты «Тәржіман»
газетінде жарияланған Қазанлы Ғияс әпендінің пікірін қолдап жазылған. «Біздің ойымызша, ана тіліміз алға бассын десек, ең жақсысы атақты басшы Риза, Фатих, Мұса әпенділер сияқты жазушыларымыз өз сөздеріне бір де шетел сөзін кірістірмей сөйлеуге әдеттенсін. Шешендік сөздерді шетел сөздерімен шұбарламасын. Өйтпейінше, халыққа біз сөзімізді жеңіл түсіндірдік деп айта алмаймыз»1, —
дейді Ғұмар Қараш. Ал, «Шора» журналында жарияланған мақалаларына мұсылман дінінің рухани
өрлеудегі маңызы, имандылық пен ар-ождан тазалығы арқау болған.
«Ар-ождан — сенімнің өлшемі» мақаласында (түрікшеден ауд. М.Шафиғов): «Адамзат баласы
бойындағы ең қажетті сезім — ар-ожданы. Ар-ожданның негізгі мақсаты — ақтық пен нақақты анық
айыру, бір нәрсені өтірік мақтамау, не оны жалған жамандамау...
Демек, әрбір жағдайда да ар-ождан биік тұруы керек. Сонда ғана оның қасиеті жоғары болмақ»1, — деп ар-ождан қасиетін биік қояды. Ақынның мұндағы ой-толғамы Хазрет пайғамбар ғалайһыссаламның ар, ұятқа байланысты бұйырған Хадистеріндегі адамгершілік қағидаларымен ұштасып
жатыр деуге болады. Халифа Алтай атап өткеніндей, «Ислам дінінде де әдептіліктің, ұяттылықтың
елеулі орны бар. Сондықтан мұсылман адамдардың ар, ұятқа ие болуы шарт. «Ұят тұрған жерде иман
тұрады» деген мақал текке айтылмаған. Ар, ұят тұрған жерде әдеп те тұрады. Адамнан ұят кетсе, арсыз болады. Арсыз адам әр нәрсеге ұрынады. Көрінгенге тіл тигізеді, ұятсыз адам өзінде ар-ұят болмағандықтан, басқаның намысын қорлаудан тартынбайды. Оның үшін хазрет пайғамбарымыз ғалайһыссалам ұятқа байланысты көптеген Хадис бұйырған»2.
Ғұмар «Дін Исламның жақсылықтары жайлы Яхут пайғамбарларының көзқарастары» мақаласында (татаршадан ауд. М.Шафиғов): «Шариғат пен дінге байланысты көптеген еңбектерде ислам дінінің негізі Құран Кәрим мен Хадис екендігі аян. Ислам дінінің бұл негіздері ғылым ретінде мойындалған. Шындығында, ислам діні бұл дүние туралы да, ол дүние туралы да жинақтап, басын қосқан
дін. Осылай деп түсінгеніміз дұрыс. Сол себептен ислам дінінің тек ахирет үшін ғана емес, бұл дүние
үшін де маңызы бар»1 деген келелі толғанысымен діннің қоғамдық ілгерлеудегі мәнін ұғындырады.
94
Мұның өзі дін мен ғылымды қатар ұстау барысында кемел адам, кемел қоғам орнатуды көздеген
ақынның ел мұратымен астасып жатқан жәдитшілдік, миләтшілік ұстанымын көрсетеді. Ғалым Тұрсын Жұртбайдың «Исламият пен түркі тарихындағы жәдидшілердің заман сахнасына шығуы кездейсоқ құбылыс емес. Дін тарихы — таным тарихы. Ал танымда тоқырау болмауға тиісті. Ол да адамзаттың даму сатысымен қоса жаңа баспалдаққа көтеріліп, қоғамның ішкі заңдылығына байланысты бағыт-бағдарын анықтап, уағызын соған орай жүргізуі парыз»3 деген пікірі түркі әлеміндегі осындай кемел істе Ғұмар Қараштың да биік тұғыры бар деуге негіз болады.
«Шора» журналында Ғұмардың сонымен қатар «Әйелдер хақында» (түрікшеден ауд. М.Шафиғов), «Қазақтар хақында» (түрікшеден ауд. М.Шафиғов) мақалалары да жарияланған. Мысалы,
«Әйелдер хақында» мақаласында Ресей мұсылмандары әйелдерінің неке мәселесі қарастырылады.
Ақын ерлі-зайыптыларды сыйластыққа, жарасымды отбасы болуға шақырады. Өз пікірін Құран Кәримдегі Рум сүресі негізінде таратып, «Құран Кәримнің Рум сүресінде үй-іші, семья туралы анық айтылған. Онда: «Некелі семья кішігірім қоғам, ондағы ер, әйел, бала-шаға, үй-іші мүшелерінің қалыптасқан әдет-дәстүрі болады. Бәрі де соған бағынады» делінеді. Бахара, ниса сүрелерінде семья, неке
хақында толық айтылған.
Қазіргі уақытта ауқатты адамдар көп әйел алады. Егдерген шағында халі келмей, бір-бірін басқара алмайды. Сөйтіп, бала-шаға иесіз қалады. Құранда рухани һәм материалдық жағынан мүмкіндігі
болғанда ғана көп әйел алуға болады дейді. Әйтпесе, бала-шаға мен әйелдердің обалына қалады.
Семья ер адамға бағынуы керек. Ал, ер адам — семья басы үй-ішін асырап, желдіруге, рухани, материалдық жағынан қамтамасыз етуге міндетті»1, — деп отбасының береке-бірлігіне және көп әйел алу
мәселесіне қатысты парасат пайымына жетелейтін ой білдіреді.
«Өтініш» («Неке туралы») мақаласында (түрікше, татаршадан ауд. М.Шафиғов) әйелдердің отбасы мен қоғамдағы орынын, әлеуметтік теңдігін өткір көтеріп, «шын мәнінде әйелдер құқын қорғайтын әділ қазылар жоқ. Сол себептен он — он бес, тіпті жиырма жыл бірге тұрған жұбайлардың айрылысуы осы жайлардың жолға қойылмауынан. Сол үшін осындай адамдардың көз жасын ескеретін
әділ шара керек. Міне, осы мәселе төңірегінде баспа бетінде сөз қозғау қажет деп білімін»1, — деп
адамгершілік ізгі қасиеттерге шақырады, әйел құқын қорғауды заң негізінде шешу туралы жаңашыл
ұсыныс жасайды.
«Қазақтар хақында» (түрікшеден ауд. М.Шафиғов) мақаласында «Қазақтар құрып кете ме?» деген мәселеге орай түрлі пікір қайшылығына байланысты туындаған жайтке өз көзқарасын білдіреді.
Аталған мәселеге қатысты таразы басын тең ұстап ой білдіруді орынды ескертеді. «Бір ұлттың тағдыры жөнінде әңгіме болғанда, сол ұлттың рухани әдет-ғұрыптары жағын да қамти жазу керек. Сонан
кейін барып сол ұлт туралы байыптау айтса болар (мәселен, қазақ туралы Ғабдул-ғазиз Мұса, Міржақып Дулатовтар сияқты).
Егер бір ұлтты оның тілі мен әдебиетімен бірге жерге көміп, оның аруағына Ясин Шарифті оқитын болса, «сау бол, ұлт», «сау бол, тіл», «сау бол, әдебиет» дейсің де кете бересің. Меніңше, «Қазақтар құрып кете ме, жойыла ма?» деген мағынасыз сұрақты қоюшылар осыны көксеп отыр. Олар зарлаудан басқаны білмейді. Бұл сұрақтың мақсаты қазақтар жоғалады деу арқылы оның басқа өміршеңдік жағына көз жібере алмайды, мән бере алмайды»1 деп ұлт тағдырына, оның болашағына деген нигилистік біржақты көзқарасты терістейді. Отаршылдық қысымдағы қазақ тағдырына «Тәржіман» газетінде жанашырлық пікір айтқан Гаспринскийдің «Қазақтар бүгіннен бастап тез арада ағару, мәдениет жолына кіруге асықпаса, көшпелі бәдәуилікті тастап, отырықшылыққа айналмаса, құнарлы жерлерінен айрылады. Сөйтіп, олардың болашақта құрып кету қауіпі бар» деген байыптауын Ғұмар қостай бермейді. Оған «бұл сөздің де шын мәні ұлтқа үрей туғызу. Ал, шын мәнінде дүниеде қазақтан да
төмен ұлттар бар, олар өмір сүріп жатыр, олардың құрып кету қауіпі жоқ»1 деген сыншылдық көзқарасын білдіргенде қалам қайраткерлерін құр сөзбен ғана емес, нақты іспен ұлтты құрдымнан алып
шығар жұмысқа көшуі қажеттігін ескертеді. Және де сол тұста қазақ мектептеріндегі білім беру мен
оқытуды ана тілінде, әлде татар тілінде жүргіземіз бе деген даулы мәселеге қатысты да өзінің принципті ұстанымын білдіреді. Біріншіден, бұл іспен ұлт тілі мамандары шындап айналысқаны жөн десе,
екіншіден, бастауыш білімді әр ұлт өзінің ана тілінде алуы керек деп түйеді.
«Айқап» журналындағы мақалалары, соның ішінде «Тіл — әдебиет» (1912) мақаласы, Ғұмардың
милләтшілдік ұстанымын танытумен қатар, ұлттың ұлт болып қалуы үшін ана тілінің, әдебиетінің маңызын терең талдауымен және осы істерде атқарылар, қолға алынуы тиісті мәселелерді нақты қарастыруымен құнды.
ХХ ғасыр басындағы ұлт руханиятында тіл мәселесі өткір қойылып, қандай да болмасын халықтың жасампаздығының басты өлшемі деп қаралды. Қазақ зиялылары отарланған елінің ертеңгі тағды-
95
рын азаттық-бостандық ұғымдарымен байланыстырғанда тіл мен әдебиеттің ұлттық болмысты сақтаудағы және өзгелермен теңелудегі маңызын айрықша сезінді. Сондықтан да осы мәселеде ұлт зиялылары қатарында алғаш қоғамдық пікірді оятып, әлеумет санасына тіл құдіретінің маңызын сіңіруде
Ғұмар ерекше ыждахат танытты.
«Бір кеуде — пенденің дүниеде жасауы, бар болып тұруы үшін жан — рух керек. Бір халық, бір
елдің де дүниеде бір милләт, ел болып жасауы, тірлік етуі үшін тіл керек, әдебиет керек. Жансыз кеуде дүниеде жасай алмас, шіріп, топыраққа айналып жоқ болар! Тілі, әдебиеті болмаған милләттің де
тап сол жансыз кеудеден айырмасы болмас, өзіне айырым әдебиеті болмаған милләттер де дүниеде
жасай алмас»4 деп ұлт пен ұлттық рух жасампаздығын тілді сақтау тұрғысынан түсіндіреді. Ал, өзінің
ана тілін ұмытып, өзге тілге құл болған елдің болашағы қараң және де басқа халыққа сіңісіп ұлттық
сипатынан айырылатынын, тіптен жоқ болып кететінін тереңнен зерделейді.
Әсіресе, ұлттық тәлім-тәрбиеде жас ұрпақты ана тілін ардақтауға, өз тілінің қасиетін бойына сіңіріп өсуге және тіл басты қасиет болып табылатынын ата-ананың қашан да ескеруіне ой салады. «Балаларына жастан өз тілін жақсы үйретпеген, олардың көңілдеріне құры өгей ана сияқты тәрбие еткен
милләт те келешекте балаларынан өзінің қылған жақсылығы, берген тәрбиесі дәрежесінде ғана хақы
алар, жақсылықты көрер. Балалары да оған өгей анаға қараған көзбен қарар. Милләт пен балалары
арасындағы бұл алакөздік, шафеғатсыздық милләттің... ақырында бітуіне себеп болар» деп ұғындырады. Бұл ретте жәдитшілдіктің негізін қалаған татар халқының перзенті Маржанидің «Өзінің дінін,
тілін, елін білгендер ғана орысша оқыса, ол жақсы. Оны білмей орысша оқыса, онан қайыр күту қиын»3 деген ұлттық санаға қозғау салар пікірімен үндес өрілген Ғұмар мақсаты да туған халқын сондай қасіреттен сақтандыру болып табылады.
Ақын отаршыл елдер саясатының басты мақсаттарының бірі — өзіне бодан халықты тілінен,
әдебиетінен айыру екенін «...Бұл заманда бір милләт өзінен күшсіз болған екінші милләттің милләттігін тіліне, оған кетік жасайын десе ең алдымен ол бейшара милләттің тіліне, әдебиетіне балта шабады» деген толғанысымен түсіндіріп, тіл мен әдебиетті сақтау жолында рухы мықты ұлт «тіл уа әдебиетін жоғалтпас үшін жанын да пида етер» деп зерделеді.
Тіл — әдебиет — ғаламдағы барлық ғылым — білімнің, дін мен мәдениеттің асыл қазынасы,
адамзат дамуының тетігі екенін саралай келіп, қазақ халқының да ана тілін, әдебиетін сақтауы баршаның борышы және міндеті деп түйеді.
Ғұмар түркі тілдес елдердің ішіндегі қазақ тілінің ерекшелігін «ескі һәм сөздікке бай, ескі болғандығы үшін де бек саф, нағыз тіл екендігі жұртқа мағлұм» дей келе, ендігі кезекте әдеби тілімізді
дамыту мәселесіне қатысты «әдеби жағынан қарағанда тіліміздің олардың тілдерінен артта екендігінде іңкәр айтып болмайды» деген сындарлы пікір айтады.
Ақын «Айқап» журналындағы мақалаларында («Ахмет Жанталинге жауап» «Әрине, күнелту турасында») құнарлы жерге ие болып қалу үшін отырықшы болу, қала салып мәдениет көшіне ілігу сияқты ілгершіл бағытты қолдады. Мысалы, «Ахмет Жанталинге жауап» мақаласында: «... Көшпелі халінде жүріп қазақ жұрты ешбір уақытта, өнерлі, білімді ел болмайды, білімсіз ел теңдік таппайды. Өз
халқын өзі сақтай алмайды — оған итте жау, құста жау, оның еншісіне душар өзара бөлінгендік, бәсеке, аралас отырған білімді жұртқа құл болу — жұтылу, ақыры діні, күнінен бірдей айырылып, сымпиып, құру, жоқ болудан басқа нәрсе тимейді» деп өз мақсатын айқын жеткізіп, ұлт ретінде жойылып
кетпеуден сақтандырды.
ХХ ғасыр басындағы ұлт зиялыларына халық алдында өтелмеген парызын ерекше сезіну, жұрт
жұмысын жұмыла атқару және елдік үшін жан-тәнімен қызмет ету қасиеттері тән. Осы жағынан алғанда қазақ баспасөзі тарихында айрықша із қалдырған «Қазақстан» (1911–1913) газетін шығару ісінде Ғұмар Қараш Ш.Бөкеев, Б.Қаратаев, Е.Бұйрин, Ғ.Мұсағалиев, А.Мәметов сынды ұлт зиялылары
қатарында қажырлы қызмет атқарды. Онда көтерілген мәдени, саяси мәселелер қазақтың іргелі ел болуын көздеді. Бұл ретте Ғұмардың «Газет деген не зат», «Тіршілік таласы», «Бұ қай заман?», «Халыққа тағы бір мәслихат», «Әркім өз жүрісінен құл болады», «Бұлай мәслихат», «Қалай орналасу керек»,
«Халықты ояту үшін не керек?», «Жастарға», «Тәнсіз жан жоқ» мақалалары «Қазақстан» басылымның басты бағытын айқындайды.
Ақын басылымның алғашқы санында берілген «Газет деген не зат» мақаласында «Бізді бір ниет,
бір тілекке жиятұғын зат газит, со себепті газит біздің басшымыз, газит біздің дәрістер алдында көргеніміз. Дұспандарға қарсы құралымыз. Газит біздің білмегенімізді көрсететін ұстазымыз. Газит біздің қараңғыда жарық беріп, тұру жолға салатын шам шырағымыз! Біздің қазақ балаларына бұның қадірін біліп, ортамызда жанған бір шамның сөнбеуіне тілекші болу, аз ақшаны аямай жазылып, алып
96
оқу парыз»5, — деп жазды. Сол арқылы газеттің мирас етіп ұстанар шамшырақ екенін байыптап,
әлеумет парызын да екшеді.
«Тіршілік таласы» мақаласында толассыз тіршілік ағысындағы қазақтың бейқамдығына тоқтала
отырып, Ғұмар замана ағымына сай өзгеру қажеттігін, қамсыз елдің ендігі күні қараң, болашағы бұлдыр екенін ескертеді. Жер бетіндегі барша тіршілік иелерінің бірін-бірі жеп, бірін-бірі талаған арсыз
тіршілігіне үңіле келе, қазақтың сондай мүшкіл халіне әлеумет көзін жеткізуді мақсат етеді.
«Тіршілік таласы деген сөз сондай бір талас, жеңілгенге рахым ету жоқ: жеңілгеннің күні қараң.
Адам балаларының арасындағы тіршілік таласы мен хайуандар арасындағы таластың қаттылық, рақымсыздық жағынан айырмалары жоқ. Бір айырмасы сол: хайуандар тіс-тырнағын жұмсағанда, адам
балалары бір-біріне көбірек ақыл қаруын жұмсайды»1, — деп адам баласының ақыл-ойы ендігі кезде
ізгілікке емес, қайырымсыздыққа бет алуынан үрейленген ақын қазақ тіршілігінің мақсаты — надандықтан арылу және ағару арқылы теңелу деген ұран көтереді.
«Ғылым, өнер иесі адамдар, яки халықтар тіршілік таласында үстем болып, надан, өнерсіз қалғандар әртүрлі кемшілікте ғұмыр кешірумен жарлылық, су құйылмаған теректей болып қурап, ақырында дүние жүзінде өзі түгіл атағы да қалмайды»1 деген толғанысында да қайраткердің халық қамын жеген кемел ойлары жатыр. Бұл жерде Ғұмар халықтың жерінен айырылуы, кедейленуі, азыптозуы сияқты әлеуметтік өмірдің шындығын жан-жақты талдай келе, мұның бәрі надандықтан туындап отырған қасірет дейді. Сол себепті ақын қоғам індетіне ем іздегенде бұрынғы құрдымға кетірер
керітартпа өмір үрдісінен арылып, ояну қажеттігін «егер ұйқымыздан бас көтермей бұрынғыша жата
берсек, шексіз тез заманнан дүниежүзінен көшпекпіз. Сол себепті, дүниежүзінде қалғымыз келсе,
адам баласын ғәйри жан иесінен бір адамды бір адамнан артық еткен ғылым, өнер үйреніп, өзімізден
ілгері кеткен халықтармен қатарласуға талап ету тиіс»1 деп тұжырымдайды.
Қандастарының санадағы томаға тұйықтықтан, жалқаулықтың өз жерінде қорлық өмір, құлдық
күй кешіп отырғанын «Ата-бабадан келе жатқан жалқаулықты тастап, тәуекел ердің жолдасы деп ғылым, өнердің жолына түсіп, бүтін жұрт үлес алып жатқан дүниеден бізге де үлесімізден алу керек.
Ұйқымызды ашпай, қарап жатқаннан тапқан жүлдеміз көз алдымызда: Еділ барсақ та, Жайық барсақ
та жер үйде күтір бағып отырған қазақ баласын көресің, қазақ ішінде мұндай қорлықта жүрген шет
жұртты көрмейсің. Жоғарыда айтылған тіршілік таласының ғылым-өнерден құр қалғандарға көрсететұғыны осы»1 деп нақты өмір шындығын күйіне жазады. Мұндай мүсәпір күйден, мүшкіл халден
арылу үшін, біріншіден, жастарға өзге озған елдің балаларынан кем болмастай ғылым-өнер үйрету
қажет, екіншіден, адасқан халыққа дұрыс бағыт-бағдар берер басшылардың өзі үлгі-өнеге болатындай адами кейіпте болулары шарт. Тек сонда ғана қайранға кеткен елдің тұрмысы дұрысталып, даму
бағыты нақты болмақ.
Озық ойлы терең білімін ел игілігіне жаратуды ғана мұраты деп білген Ғұмар халықтың іргелі ел
болуына қажетті алғы шарттарды қай мақаласында болмасын өзекті тақырып етіп алды. «Бұ қай заман?» атты мақаласында да ғылым-білімнің маңызы басты тақырып желісін құрайды. «Жеті жұрттың
тілін біл, жеті түрлі өнер біл» деп білген Алаш перзенттеріне әлемнің озық білімімен қаруланып, тіршілік таласында шамаң келгенше халқыңа пайда келтір дейді. Осы жолдағы керітартпалықты, діни
танымдағы таяздықты орынды ескертеді. Қағидаға айналған қасаң қателіктерден шындап арылмайынша күнің қараң, тағдырың бұлдыр деп түйеді. Бұған «Бізде тағы да бір қате пікір бар: орысша
деп ғылымды жек көреді. Бұл да қате болсын. Неге десеңіз? — Ғылымды орыстікі, мұсылмандікі деп
айыруға жол-ақ тек дін ғылымын оқығанда ғана. Әмме оқу, яғни: қисап, жағырапия, хакимият (право), эндаса (инженерлік), тауарих (тарих), тэбиб (дәрігерлік), хемия (химия), зирағат (ауыл шаруашылығы), тижарат (сауда) секілді пәндерде еш те орыстық, мұсылмандық, яки баян етілген қағидалардың мағынасын біліп, қолданып, адам балаларына түрлі жақтан пайда келтіру болады» деген пікірін
мысалға келтіруге болады.
Адамзат игілігіне өз жұртының да ортақ болуын «Бұларды ғарабша оқып біл, фарсыша оқып біл,
түрікше оқып біл, ия болмаса французша, немісше, орысша оқып біл — бәрібір тек мағынасын жақсы
біл де халыққа пайда келтір» деп нақты бағдар жолына нұсқайды, келелі кеңес береді.
«Халықты ояту үшін не керек?» деп өзекті тақырыптарымен тығырықтан шығар жол нұсқаған
Ғұмар «Қазақ» газетінің де қолдаушысы және мұраттасы болды. Осы газеттің жарық көруінің Алаш
жұрты үшін маңызын «Сүйінші» өлеңімен әдіптеген ақын ел өмірінің саяси-әлеуметтік мәселелеріне
Алаш зиялы қауымы қатарында үнемі ат салысып отырды. Соның ішінде жер, муфтилік, дін, оқу мәселесіне арналған мақалаларымен қазақ жоғын түгендеуде халық санасына қозғау салды.
«Заң мәселесі» (Шарғи мәселе) мақаласында орыс тілінде оқитын оқушыларға қаражат қалай
жиналатыны баяндалып, Хамидолла Наубетовтың осы мәселеге байланысты білдірген түсінбеушілі-
97
гін тарата жазып, шариғат заңын бұрмаламай, құрбандық шалуға орынсыз шығынданбай ұлт игілі және ел ертеңі иманды жастарды оқытуға қаржылай көмектен аянбау керектігін ислам діні құндылықтары негізінде дәлелдейді. «... Аллаға шалынған малдың еті, қаны жетпейді, бәлки ақ ниет, адал жүрек
жетеді, яғни малды шалып қанын ағызу яки табақтан етін тарту мақсұд емес, бәлки адам малын-мүлкін қиын жақсы күндерде алла жолына шығаруы мақсұд деген. Бірдің емес, көптің, жалпы жұрттың,
ұлттың пайдасына жараған орынды. Алланың өзі һеш нәрсеге мұқтаж емес. Енді осы заман халін, ұлтымыздың жайын ойлап қарасақ, әлгі аяттың көрсеткен жолымен жүрсек, сол құрметті ізгі үш күнде
нендей орын тиісті, ұлтымызға пайдалы болып, сол орнымызға малымызды сарф ету жарайды, нағыз
сауапты құрбан болып мойнымыздан түседі»1. Мұсылман дінінің имандылық пен ғылым — білім игерудегі пәрменді күшін «Осы күнде пайғамбарымыз тіріліп, қайтадан арамызға келіп халымызды көрсе, ең әуелі бастап өз құрбандығын сатып біздің ғылымды — өнерлі болуымыз, басқа елдерге қатарласуымыз жолына жұмсар еді. Ғалымдар пайғамбарлардың жолын қуушылар деген сөз бар. Тек айт,
жұмада мінбеге шығып тыңдаушылар түсінбейтін бір тілменен хат бе оқудан пайғамбарға ілтипат табылмайды. Бәлки, осындай орындарды халыққа түсіндіріп ілгері басуына себепші болу — әне сол
пайғамбарға қарыздық болады»1 деп ұғындырады. Қайырымдылық қоғамдар ашып солар арқылы зекет, құрбандықтарымыздың қаржысына мектеп-медресе ашу, мұқтаж шәкірттерді оқыту, білікті мұғалімдер алдыру, пайдалы кітаптар бастырып тарату бірінші парыз екенін терең екшейді. Мұндай тың
пікір сол тұстағы оянған ұлттық сананың Ғұмар дүниетанымында қаншалықты биікке көтерілгенін
жаңа бір қырынан айғақтайды деуге болады.
«Варшавада қазақ студенттер» мақаласында Польшада білім алып жүрген қазақ жастары туралы
оқырмандарды хабардар етеді. Автор Семей облысынан Әшірбек Шалымбеков, Әбілмәжін Күшіков,
Жетісу облысынан Қырғызи Сұлтанов өз күштерімен білім алып жүргені, ал Торғай облысынан Ахмет Тұнғаншин стипендия алатынын айтқанда елден жырақта жүрген қыр перзенттерінің білім алудағы игілікті қадамдарының өзгелерге өнегелі де ғибратты болар жағын ескергенін байқаймыз.
Газетте басылған «Екі бауырға» (1916) өлеңінде татар мен қазақтың достық қарым-қатынасын
жырлаған ақын туысқан халықтардың арасында түсінбестіктен туындаған келеңсіздіктен арылып, қай
істе болмасын ортақ мақсатта бірлікте болуын көздейді.
Ата айтқан жаттық емес «қазақ, татар»,
Баласы бар ананың өскен қатар.
Біріксе жөней бара айқын жолда,
Жарық таң алдарынан жайнап атар.
Бір жүріп, қол ұстасып, сапар шексе,
Бауырлас жақындықтың дәмін татар.
Жақынды жаттай көріп шетке қақса,
«Үйімді» тілек еткен жанға батар1.
Мұнда гуманист Ғұмардың мұрат-мақсаты бір бауырлас елдерді татулық пен тұтастыққа шақырған парасат пайымы, азаматтық келбеті танылады.
1914 ж. осы газетте басқарма атынан берілген «Оренбург, 9 январь» атты мақаладағы: «Қазақ»
газетасы көздеген мақсұдына жету үшін шыққаннан бері күш-қуатын жұмсады һәм жұмсамақшы. Бір
жылдың ішінде «Қазақта» қаламымен қызмет еткен һәм мұнан былай да пайдалы қызметтері үміт етіліп алашқа аты білінген білімді азаматтар: Ахмет Байтұрсынов, Әлихан Бөкейханов, Міржақып Дулатов, доктор Әбубәкір Алдияров, доктор Арғынғазы Поштаев, доктор Халел Досмұхаметов, доктор
Дулатша Күсебғалиев, доктор Бенкевич, присяжный поверенный Райымжан Мәрсеков, инженер Мұхамеджан Тынышбаев, қазақшыл Хасанғали, студент Есенғали Қасаболатов, шежіре Шәкәрім Құдайбердин, Ғабдулғазиз Мосы, Ғұмар Қарашев, Жұмағали Тілеулин, һәм басқалар»6 деген ілтипат өсер
ел азаматтарының ортақ істегі жұмыла атқарған береке-бірлігін де көрсетеді.
Ғұмар Қараш ұлт баспасөзінің қоғамдық қозғаушы күш ретіндегі әлеуметтік маңызын ерекше
бағалай отырып, оның қандай да болмасын түйінді мәселелеріне қатысты сергек үн қатып отырды.
Ұлт игілігі үшін атқарылар маңызды істердің ұраншысы, ұйытқысы болуды азаматтық парызы деп
білді. Мысалы, 1919 ж. Ордада жарық көрген қазақтың тұңғыш ғылыми-педагогикалық «Мұғалім»
журналын шығарушылар алқасын басқарды. Ал, осы жылы «Дұрыстық жолы» газетінің жандануына
үлес қосты, өзекті тақырыптарды қамтыған «Екеуі екі басқа», «Ұлт һәм туған тіл» атты мақалаларымен көрінді.
98
«Екеуі екі басқа» мақаласы Ғұмардың саяси-әлеуметтік тақырыптағы ой өрісінің кеңдігін, азаматтық болмыс-бітімінің ел мүддесімен қашанда тоғысып жатқанын әрі өз ұстанымынан танбаған
көзқарасын танытады.
Ақын төңкерістен кейінгі аласапыран кезең қайшылығына көз жүгіртіп, саяси билік жолындағы
түрлі топтар арасындағы қанды текетірестерде адасқан қазақтың әлеуметтік өмір шындығын қарастырады. Қарапайым халыққа төңкеріс мақсатын, одан өрістеген қым қиғаш талас-тартыстарды түсіндіруді мақсат етеді. Әсіресе, қазақ даласына ылаңын салған талай бассыздықтың, жүгенсіздіктің тамырын дөп баса көрсетеді.
«Ақ малтасын езіп ішіп, алаңсыз отырған біздің қазақ жұртын революция тасқыны келіп, басқа
еш нәрсеге әзірленбеген, қартаң тарихтың қалай аяқ салатынын болжамаған сорлы қалай етерін, қайда кетерін білмей сасқалақтап қалулы. Саяси топтардың күресі граждан соғысына айналғанда, көбі
қосақ арасында бос кетіп, құр далаға құрбан болулы.
Ескі патшалық режимнен бізге жиіркеніш мирас болып қалған бұзықтар, белгілі кейіпсіз пысықтар атқа мініп қалған әдеттері бойынша: «Құдай жаңа берді, шалу жоқ, қағу жоқ, момынның не бәрі
менікі!» деген бағытқа түсулі»1 деген толғанысының астары мол. Сол арқылы имансыз саясаттан зардап шеккен елдің ендігі тығырықтан шығар жолын теңдік және бостандық ұранын көтерген большевиктермен байланыстырады. Олардың ұлттық және әлеуметтік теңдік орнатудағы бағытына сенім артады.
«Қызыл ту ерлер қолға алған жолы» (1919) өлеңі де ақынның халқының теңдікке жетудегі үмітіне, сеніміне құралған.
Қызыл ту ерлер қолға алған жолы.
Соныдан жарып тіке салған жолы,
Жер бітіп, су аққалы адам ұлы,
Жете алмай қарап көзі талған жолы.
Төр-талқан, есік қирап мұның үшін,
Қымбатты құрбан талай шалған жолы.
Екі иіні көкке жетіп қалған жолы.
Желпініп бейнетқорлар ерік алып,
Шам-шырақ бастарына жанған жолы.
Басында біздің қазақ үрписе де,
Осы күн анығына қанған жолы.
«Қызыл ту ерлер қолға алған жолы»
Алайда жаңа билікке сенім артқан гуманист ақын үміті ақталмады. Кеңестер ұстанған саясат
«Жұртым саған не болды?», «Неден қорқам?» (1918) өлеңдерінде жырланғандай болып шықты. Қоғам қайраткері С.Садуақасов терең білгірлікпен анықтағандай, кеңестік тоталитарлық жүйе «қызыл
колонизаторлықпен» саяси зобалаң толқындарын жүргізу арқылы орыстандыру және ұлтсыздандыру
саясатын асқан қаталдықпен жүзеге асырды.
«Ұлт һәм туған тіл» (патшалық һәм бостандық заманында) (1919) мақаласында патшалық Ресей
империясының өзіне бағынышты елдерге байланысты ұстанған ұлт саясатындағы орыстандыруға қатысты жүргізген содырлығын «Ол һәрдайымда ұлттарды бір-біріне айдап алып, өшіктіріп, араларында қанды соғыстар ашып, әлсізін күштісіне талатумен болды. Бұл ұлттардың мекенін аударып аяғынан тоздырып жібереді, ескі үкіметтің мұнан басқа да шет ұлттардың білім, өнерін сендіріп, өздеріне
қас болған ғұрпы-ғадеттерін қалдырып, діндерін жойып, бүтіндей орысқа айналдыру сықылды ең нашар ғамалдары да болды»1 деп ашық айыптады. Осындай талай қиянатты басынан өткерген халықтардың жер бетінен із-түссіз жойылып кеткенінен дәлелдей айтқанда әр ұлттың өзінің басты байлығы
ана тілін сақтауы қажет деген мәңгілік мәселені өткір көтерді. Сондықтан да тек ана тілін дамыту арқылы ғана білім-өнерді шынайы игеру, әдебиетті өркендету жемісті болатынын «Жалпы өнер-білімнің ішіне ана тілі болуы да кіреді һәм мұның, керісінше, ана тілі болудан ұлттың білім-өнері табылады. Ана тілін білмей тұрып, ешбір білім-өнерді таратуға мүмкін емес.
Ең әуелі ана тілі қажет. Егер ана тілін білмесең, онда сен ол ұлттың баласы емессің. Ана тілін
білмей тұрып, ұлт білімін ала алмайсың.Ұлт білімі болмаса, онда әдебиеттің болмайтындығы өзі-ақ
белгілі. Әдебиеті жоқ ұлттың білімі де, өнері де өршімейді.
Тіл сақтауға мүмкін болғанда, тіл сақталуға тиіс. Біз тілімізді қанша сақтасақ, ұлтымызды да
сонша сақтаған боламыз»1 деп жеткізеді. Өз кезегінде Ахмет Байтұрсынов «Қалам қайраткерлерінің
99
жайынан» (1922) мақаласында «Қазақ жем болудан декрет қуатымен құтылмайды, мәдениет қуатымен құтылады» дей келіп, Ғұмар байыптаған арнаны «Оқу ісі сабақтас әдебиетпен: оқу әдебиетті күшейтеді, әдебиет оқуды күшейтеді. Қалам қайраткерлерінің жұмысы — әдебиет, әдебиетсіз оқу қуаттану жоқ, оқусыз мәдениет қуаттану жоқ, мәдениет қуаттанбай қазаққа қорлықтан, зорлықтан құтылу
жоқ» деп тереңдете екшейді. Бұл жерде қос арыстың мұраттастығы, мақсат бірлігі туған халқының тілін, ғылым-білімін дамыту, сол арқылы алып елдердің қорлығынан құтылу мәселесінде айқын танылады.
Ғұмар Қараш: «Егер ұлттың ешбір білім-өнері болмаса, оның кәсіп-харекеті де нашар болады.
Мұның соңында ол күшті ұлттың қолтығына түседі, һәм солайша біраз уақыт өткен соң ол ұлт бүтіндей жоқ болып кетеді. Осы айтылғандардың бәрі де білім-өнері болмаған ұлттың ұлт емес екендігіне
дәлел»1, — деп жазады. Сондықтан ұлтшылдықтың нағыз белгісі тіл екенін нығырлай түсіп, «Тіл ешбір уақытта өзге нәрселерге бас имеске тиіс. Біз оны бегірек те сүюге һәм түрлі жұқпалы шет тілдерден сақтауға борыштымыз. Тіл — айна, оның ішіне бүтін халықтың тұрмысы түсіп тұрады»1, — деп
ана тілін сүюді аманат етті.
Қорыта айтқанда, ұлттық және Ресей түріктері басылымдарының жарық көру ісіне және әлеуметтік маңызын еселеуге, қоғамдағы ықпалын арттыруға ерекше үлес қосқан Ғұмар Қараштың көсемсөздерінде қамтылған ділгір тақырыптағы өзекті қоғамдық-саяси идеялары мен ұлттық және жалпыадамзаттық құндылықтарды терең қарастырған гуманистік ой-пікірін тануда, сол жолдағы мұрат-мақсатын айқындауда үлкен мәнге ие құнды мұра болып табылады. Олар халқымыздың төл тума руханиятының ұлттық болмыс-бітімін сақтай отырып, адамзат өркениетіндегі биік тұғырын айқындауда,
ұрпақ тәлім-тәрбиесін отаншылдық рухта ұштауда, имандылық және адамгершілік қасиетін еселеуде,
ғылым-білімі өркендеген әрі өз тізгіні өзінде және өзгелерге де үлгі-өнеге боларлық кемел мемлекет
құруда қашанда адастырмас бағыт-бағдар беретін рухани жәдігерлер болып қала бермек. Әсіресе қазіргі жаһандану сияқты күрделі кезеңде әлемдік алып елдерге жұталып кетпей, сара жол ұстануда тағылымдық мәнге ерекше ие деуге болады.
Өткен ғасырдың басында қазақтың оянуына, ілгерлеуіне, бодандықтан арылып азаттық жолымен
өркендеуіне, озған елдермен теңелуіне, қоғамдық дамуға кедергі жасайтын түрлі кесір-кесапаттан
арылуға қатысты көтерген толғаныстары Ғұмардың ұлттық көсемсөздің кәсіби хас шебері болғанын
да көрсетеді. Соның барысында «Өмірдің мәні, тіршіліктің мұрады жөнінде өзінше ой түйеді»7. Оның
көсемсөздерінде қамтылған өзекті де келелі тақырыптар бір ғана қазақтың емес, Ресей империясы құрамындағы тұтас түркі тілдес туысқан халықтардың да мұң-мұқтажын, мақсат-мұратын көтеруімен
де назар аудартады. Мұның өзі оның «дінде, тілде, істе бірлік» деп жәдитшілдік туын асқақтатқан
Гаспринский, Маржани сынды татар зиялылары қатарында осы іске ерекше үлес қосқанын да танытады.
Әдебиеттер тізімі
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Ғұмар Қараш. Замана. — Алматы: Ғылым, 1994. — 209–210-б.
Халифа Алтай Ғақыпұлы. Таңдаулы Хадистер аудармасы. — Алматы: Берен ШК, 1993. — 24-б.
Жұртбай Т. Маржани мен Абайдың тоғысар тұсы // Абай. — 1996. — № 3. — 22-б.
Айқап / Құраст. Ү.Сұбханбердина, С.Дәуітов. — Алматы: Қазақ энцикл., 1995. — 115-б.
Жалын. — 1989. — № 2. — 36-б.
«Қазақ» газеті. — Алматы: Қазақ энцикл. бас ред., 1998. — 560 б.
Тәжімұратов М. Сөзі түпсіз қараңғыға көз болған // Абай. — 1996. — № 3. — 38-б.
100
ӘОЖ 82.0
Ж.Ж.Жарылғапов
Е.А.Бөкетов атындағы Қарағанды мемлекеттік университеті
Д.ИСАБЕКОВТІҢ «СҮЙЕКШІ» ПОВЕСІНДЕГІ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИСТІК ТАНЫМ
Ставится проблема экзистенциализма в казахской литературе на материале повести Дулата
Исабекова «Сүйекші». Экзистенциализм рассматривается как форма познания, воплощенная
в авторской позиции.
This article devotes to the problems of existentialism in Kazakh literature on the base of Dulat Isabekov’s novel «Suiekshi». The existentialism is considered as a form of knowledge embodied in the
author’s poetry.
70-жылдары жаңа сипатты шығармалардың дүниеге келуінің бір үлкен себебі — қоғам мен оның
субъектісі — жеке адамның арасындағы қатынастар тереңірек талданды. Жалпы, қоғам деп аталатын
категорияның өзін алып қарасақ, еріксіз түрде адам деп аталатын факторға тірелеміз. Өйткені қоғамды тудырушы, жасақтаушы адам. Қоғамның негізгі заңдылықтары, қарым-қатынастық жүйесі, тәртібі, даму тетіктері, идеологиясы адамның ақылы мен ойы, іс-әрекетіне тәуелді болатыны өзінен-өзі
белгілі. Қоғам — адамдардың өмір сүру салты. Сол себептен де қоғам мен адам проблемасына үңілуіміздің нәтижесінде адамның көпшілік қыры мен жекелік болмысын бір-бірімен сабақтастыра отырып
қарауымызға мүмкіндік туады.
Өмір өзгерістерінің шынайы бейнесін жасау қажеттілігін сезінген осы кезең жазушыларының
адам және қоғам проблемасына келгенде біраз уақыт белең алып келген сыңарезу, тапшылдық қасаң
принциптерден іргесін алшақтата бастауы — қаламгерлердің өмір материалдарын сан-қырлы әлеуметтік-рухани сипаты ерекшеліктеріне орай әр алуан позициядан зерттеуге көңіл қойғандықтарынан
көруге болады. Қоғам құбылыстары жөніндегі тарам-тарам толғаныс-зерттеулердің идеялық-эстетикалық шешімдерінен де бір сарындық байқалмайды. Бұл өзгеріс әдеби қаһармандардың бойында бар.
Қоғам мен адам, я болмаса кеңістік пен кейіпкер проблемасы қашан да қаламгердің дарын мен
парасат-білігін салмақтайтын әдебиеттің рухани өзегі. Кейіпкерсіз көркем шығарманың, кеңістіксіз
кейіпкердің көрінуі мүмкін болмағандықтан, осы екеуінің арасындағы жанды байланыстардың өзгермелі күйін суреткерлік құдіретпен бере білу жазушы көркем туындысының сапалық өлшеуіші бола
алады.
Соңғы жылдарда кеңістік пен кейіпкер қатынасын көркем зерделеу нәтижесінде өніп шығып,
әдеби тенденциялардың бірі ретінде көрініс берген қазақ прозасындағы экзистенционалды ой ағымы
бүгінгі күні айрықша назар аударуға сұранып тұрған мәселелердің ішіне енеді. ХХ ғасырда пайда
болған, өз идеялық бастауын Гуссерль, Кьеркегор еңбектерінен алатын әлемдік ой ағымындағы бұл
бағытты Марсель, Ясперс, Бердяев, Шестов, Бубер, Сартр, Камю, Бовуар, Хайдеггер сияқты философтардың қолдағаны мәлім. Кезінде «өмір сүру философиясы» деп аталған мұндай бағытты тек буржуазиялық идеологияның, буржуазиялық философияның толғамдарының нәтижесінде дүниеге келген
теріс көзқарастар бағыты деген түсініктердің басым болғаны да шындық. Мәселен, «Экзистенциализмнің философия мен әдебиеттегі көрінісі» деген еңбек жазған поляк ғалымы Ежи Коссак: «Философиялық концепция ретіндегі қазіргі экзистенциализмнің әлеуметтік және тарихи негіздерін, оны
ерекшелейтін идеялар мен сарындарды айтқанда біз философияның тарихындағы кең ауқымдағы пессимистік және нигилистік ағымдармен кезігеміз. Бұл адам ақыл-ойының қалыптасқан шындыққа бас
көтеру тарихының құрамдас бөлігі»1, — дейді. Бірақ оның «шындығында, шынайы адам үшін күрес
экзистенциализмнің түрлі өкілдерін біріктіреді»1 сынды ой білдіруі бұл бағытты ұстанған ойшылдардың адамтанудағы рөлін мойындағаны еді. Және де олардың еңбектеріне қатысты құнды ғылыми тұжырымдар да айтқан.
Бір сөзбен айтқанда, экзистенциалистер концепциясы әлем және жалғыздық ұғымынан өрбиді.
Алайда олардың тұжырымдарында адамның ортамен, басқа адамдармен байланысы тіпті қарастырылмайды деу қисынсыз. Әлемдік философиядағы бұл бағыттың ірі өкілдері — М.Хайдеггер, К.Ясперс, Ж.П.Сартрлерді ортақтастырып тұратын басты белгі — адам болмысына «Мен» және «Басқалар» ұғымдары тұрғысынан келуі. Олар үшін қоғамдық қатынастар сияқты қозғалыс түрлері абстракция, негізгі шындық — субъективтілік.
101
Осындайлық ой-тұжырымдардың негізгі құяр арналарының бірі — адам өзінің әлемдік жалғыздығын түйсіну арқылы қоғамнан, сондағы қалыптасқан қатынастар мен нормалардан жатсынуы. Экзистенциалистік таным мен олардың ұстанған концепцияларын, теориялық қырларын қарастырған
еңбектердің түгелі дерлік келіскен тоқтам бар. Ол — экзистенциализмнің мәдени құлдырау, рухани
дағдарыс кезінде күш алатыны. Экзистенциалистік ой-пікірдің ХХ ғасырда бой көтеруіне бірінші дүниежүзілік соғыстың әсері және адамзат баласының бір-біріне жойқын майдан ашқан екінші дүниежүзілік соғыстың уақытында әсері күшейгені осыдан болса керек. Өйткені «Выражая настроение пассивности, неверия и отчаяния, они свидетельствуют и о драматическом пути людей, изуверившихся в
истории и прогрессе и ищуших решения вне этого мира, люди обращаются к мысли о трагичности
всеобщей судьбы»1. Яғни, экзистенциалистік ой ағымы қоғамдық құрылыстағы және әлемдік деңгейдегі қайшылықтар тереңдегенде, санадағы қақтығыстар кезеңінде адам өзінің фәнидегі жалғыздығын
барынша түсінеді деген пікірді ұстанады.
Екінші дүниежүзілік соғыстың зардаптары мен қасіреттері Францияда экзистенциализмнің жастар арасынан бұрын-соңды болмаған қолдауына ие болды. Әлемдік дағдарыс жаңа дүниетанымның
қалыптасуына, оған дейінгі өмір сүріп келген қалыпты көзқарастардан бас тартуға дейін әкелді. Осы
кезеңде Г.Марсельдің, Ж.П.Сартрдың қоршаған әлемді қатыгез, трагедия мен қарама-қайшылыққа толы екендігі жайлы пікірлері алдыңғы қатарға шықты. Мұндайлық ой тек қана француз ойшылдарында ғана емес, жалпы экзистенциализмнің теориялық базисі ретінде танылды. Хайдеггердің «Человек
есть и он есть человек, поскольку он экзистирует. Он выступает в открытость бытия, какою является
само бытие, которое в качестве броска бросила сущего человека в «заботу». Брошенный таким образом человек стоит «в» открытости бытия. «Мир» есть просвет бытия, в который человек вступает
своим брошенным существом»2 деген ойы Ж.П.Сартрдың «Дүние — бос» идеясымен тамырласып
жатыр. Экзистенциалистер осы тығырықтан шығудың жолын адамның жеке болмысы, оның «Мені»
арқылы шешуге тырысты. Мұндай ізденістер бұл бағыттың таза пессимистік және нигилистік арнада
қалып қоймағандығын көрсетеді. Олар үшін шындықтың ең үлкені жеке адамның өмір сүру барысында нақты «сезілетін», «танылатын» шындық. Зерттеуші Т.А.Сахарованың сөзімен айтсақ, «У человека, — заявляют экзистенциалисты, — сущность подчинена существованию: именно существование
является для него подлинной и первичной реальностью. Человек не детерминирован своей сущностью, она лишь возможность и становится действительностью только в процессе существования.
Человек „брошен в мир” без сущности. Он сам ее создает в процессе своего существования»3.
Кейінгі жылдардағы қазақ прозасы да адам руханилығы мәселесіне түрлі философиялық көзқарастар тұрғысынан келуге тырысты. Ұлттық әдеби сын көрнекті жазушы Д.Исабековтің «Сүйекші»
повесінің философиялық қатпары мол шығарма екенін айтып келеді. Бірақ осы философиялық толғаныс нендей қажеттіліктерден туды, шығармаға осындай жанрлық анықтауыш қосақтағанда көркем
туынды сюжетіндегі мекен мен мезгілдің тиянақсыздығына ғана сүйенуіміз керек пе? Қалыпты құрылымдардың шеңберіне сыя бермейтін ой ағымының рухани көздері қайда жатыр? деген сауалдар астары қопарылып тексеріле де бермейді. Дегенмен, қаламгерлер творчествосындағы негізгі концептуалдық ойдың бетін ашуға тырысқан сирек болса да жазушының ой қатпарларына дендей алған сын да
жоқ емес4. Сонымен бірге «Сүйекшідегі» Тұңғыштың трагедиялық болмысын «әлеуметтік теңсіздік»
ауқымында қарастыру жауыр болған жаттанды пікірлерді қайталағандық болып шығады.
«Сүйекші» сынды повеске үңіле отырып, Д.Исабеков творчествосына әлемдік әдеби-философиялық ағым — экзистенциализмнің әсері болғандығын айта аламыз. Мұндайлық өзгеше нышан Дулаттың басқа да шығармаларында аңғарылады деуге негіз бар. Сыншы Ә.Бөпежанова қаламгер шығармашылығына шолу жасай келіп: «Ал жазушы творчествосынан сарын іздесек, шығыс поэмаларынан
да, тіпті Толстойдың көпке мәлім «қорлық жасағанға зорлық жасама» принципінен де емес, кезінде
бізде ағаш аттың басына ілінген, батыс философиясының, сондай-ақ әдебиетінің де қуатты ағымы —
экзистенциализммен үндестіктерді зерделер едік»5, — деген біршама батыл пікір айтқан болатын.
Осы түйінді ойлар жан-жақты дәлелденуін күтіп қалғаны да рас.
Ғұмыры бір повеске жүк болатын орталық кейіпкер — Тұңғыш бұл күнде жан-дүниесі аяусыз
тоналған, сүлдерін ғана сүйретіп жүрген, басқаларға беймағлұм қауқиған тіршілік иесі. «Бұл жарық
дүниеде аз жасады ма, көп жасады ма, рахат көрді ме, бейнет көрді ме, бағы ашылған ба, соры қайнаған ба, бұл жағын да ойлап толғамайтын секілді. Мынау қан базардай құжынаған адамдар тіршілігінде дәулет бар, мансап бар, талас бар, тартыс бар, қайғы бар, сүйініш бар-ау деген сезім оның миына
әсте оралған емес. Ол ештеңеге қызықпайды, ештеңеге жанталасып ұмтылмайды, еш уақыт опынбайды»6.
102
Тұңғыштың осы сипаты руханилықтан жұрнақ қалмаған, сезімдік қасиеттері өліп кеткен Үндемеске айналған шағына дейінгі аралықта жеке адамның үлкен тағдыры жатыр. Тұңғыш — Аманат —
Кеңкелес — Диуана — Үндемес аттарының әрқайсысы оған тағдырдың тепкісі салған таңбалар. Тұңғыштың адамдық болмысынан біржолата айрылу процесінің кезеңдері оған қойылған осы бір аттармен байланысты. Зорлықтың алғашқы ащы дәмін ол әкесінің кездейсоқ өлімінен кейін, жала құрбанына айналып, Доскей ауылына аманатқа тапсырылған шағынан тата бастайды. «Мейірімсіз тағдыр
түк таппағандай бейкүнә, дәрменсіз баланы осылайша тумай жатып тәлкекке айналдырды»6.
Осы мейірімсіз, қатыгез тағдырдан Тұңғышқа енді көз ашу жоқ. Дегенмен, Аманат шағында
оның бойындағы адамға тән сезімдер әлі де өше қоймаған. Ол анасын сағынады, анаға деген махаббат
балаға тән қылықтарымен көрініп жатады. Ал, тағдырдың тағы бір қатал соққысы — аяулы ананың
өлімі оны Кеңкелеске айналдырды. «Кеңкелес үшін мына дүниеде құдық қазып, мал бағу, сәті түссе,
тоя тамақ ішіп, ұйқысы қанып оянудан басқа мақсат та, қызық та жоқ. Өзгелер сияқты ол күлмейді,
күлдірмейді, қымыз ішіп, қызара бөртіп жүргісі де, бозбала боп қызға қырындағысы да келмейді.
Оған енді бәрібір»6.
Тұңғыш барған сайын өзінің адамдық тірегінен алыстап бара жатыр. Д.Исабековтің кейіпкерінде
нақты белсенді іс-әрекет жоқ. Қаһарманға үстемдік жасайтын нақтылы жағдай, жағдай болғанда трагедиялық жағдай, әділетсіз өмірдің объективті бейнесі. Тұңғыш адам төзгісіз қияметтер мен өмірдің
мынау қаскөй баянсыздығына мойынсұнған адам. Ол осы қиянаттың негізгі себептерін, төркінін іздеуге де, оған жан-тәнімен қарсы тұруға да бейілсіз. Повесте оның сезімдік ахуалы, ішкі портреті,
толқыған жан әлемі де мардымсыз күйде көрінеді. Тұңғыш көз ашпай келе жатқан ауыртпалықтың
бәрін «тағдырдың салғанына» жориды. Оның жаны түршіге қорқатыны — жалғыздық. Осыны еске
алғанда ғана мұздап қалған жан сарайы бір селк еткендей болады. «Ол диуана кемпірмен осылайша
қосарланып жүре бермейтінін, ерте ме, кеш пе, оның қанатының астынан шығып өз бетінше бөлініп
кете барарын білетін-ді. Бірақ «ажырасармын-ау» деп ойлаған сайын бүкіл жарық дүниеде жалғыз өзі
ғана қалатындай, күні бұрын жаны құлазып, жетімдік жапасын нақ бір енді шегетіндей іштей үгітіліп,
мүсәпір халге түсетін. Тұңғыш диуананың аузынан «енді айырылысайық» деген суық сөзді естігенде
тырнағының астына әлдекім ине сұғып алғандай бір селт ете түсті де, басын тұғжитып, төмен қарап
отырып қалды»6.
Тұңғыштың басындағы қиянаттың бәрі оның жанында емес, тек тәнінде ғана сезіледі. Ең бастысы онда тағдырға деген налу жоқ. Өйткені кейіпкердің басында ерік пен бостандығы жоқ. Трагедияның үлкені де осында. Ол өзімен ісі жоқ, өздігінен тоқтамай сусып өтіп жатқан өмір ағысының (экзистенцияның) қақпа қылы ғана. Осы дәрменсіздік оны белсенділіктен айырған.
Қарапайым ғана жанның көкірегіндегі құпияға үңілуге тырысатын Дулаттың Тұңғыш арқылы
көрсетпек болғаны — адамның мына өмірдегі кері кету процесі. Бұл жерде Тұңғыштың Үндемеске
айналу процесі. Ал бұл кері эволюция адамдардың адамдардан жатсынуының нәтижесінде белең алады. Тұңғыш өмірден мейірімділік, адамдар тарапынан жылы ықылас пен қамқорлық көрмей-ақ қойды. Өмірден өз сыбағасын ала алмай, жарық дүниеге елеусіз келіп, елеусіз кетті.
Адамдар бір-біріне неге тасбауыр? Осы сауалға жауап іздейтін Д.Исабеков «Сүйекші» повесінде
өз кейіпкерлерінің өмір сүру кеңістігіне трагедиялық әуенде баға беруді нысанаға алған. Сондықтан
да Тұңғыш мынау жалғанда ешкімнің шапағатына, жылы алақанына жарымай өтті. Тұңғыш тағдыры
басқалардың тарапынан ұмытылған тағдыр. Оның ата-бабасында жоқ кәсіп — көр қазушылықпен айналысуының өзі көп жайды аңғартады. Өйткені ол іс-әрекетіне баға бере алмастай халге жеткен, Үндемеске айналған. Шығармадағы трагедиялық пафостың тереңдеп кеткені соншалық, жазушының повесті оптимистік рухта аяқтауына мүмкіндік бермеген. Олай дейтініміз, шығармадағы қаныпезер Үкітайдың өмірінің соңында Тұңғышқа істеген қысастықтарына өкініп, адамшылық сезімінің аяқ астынан оянып, оған іздеу салуы нанымсыз шыққан. Рас, жазушы Үкітайдың бұл шешімінің психологиялық дәлелдемесін оның төрт баласының шешектен қайтыс болып, соны Тұңғыштың обалына қалғандығынан деп көрсетуге тырысады. Алайда, бұл сурет шығарманың трагедиялық сипаттағы фабуласында өте елеусіз.
Жазушы өмірдің трагедиялық суретін жасай отырып, сол өмірге жеке адамның панасыздығы мен
қорғансыздығын, жалғыздығын, тағдырының талайсыздығын меңзейді. Биологиялық, физиологиялық
қасиеті бір адамдардың бір-біріне деген қаскөйлігінің өзі өмір мағынасыздығына алып келетін тәрізді. Бұл жерде американ ғалымы С.Финкелстайнның «Человек не может познать другого — вот что
выдается за вечную истину жизни. Современная экзистенциалистическая литература показывает, как
люди терзают друг друга в хаотическом абсурдном мире насилия»7 деген ойы Дулат Исабеков шығармасына да қатысы бар.
103
Әдебиеттер тізімі
Коссак Е. Экзистенциализм в философии и литературе / Пер. с пол. — М.: Политиздат, 1980. — С. 5.
Хайдеггер М. Время и бытие: Ст. и выст. / Пер. с нем. — М.: Республика, 1993. — С. 212.
Сахарова Т.А. От философии существования к структурализму. — М.: Наука, 1974. — С. 23.
Ергөбеков Қ. Тағдырлар толғауы // Сөзстан: Әдеби-сын мақалалар, қаламгерлік кескіндемелер, интервью. 6-к. / Құраст.
Б.Сарбалаев. — Алматы: Жалын, 1985. — 3–23-б.
5. Бөпежанова Ә. Болмыспен бетпе-бет // Парасат. — 1990. — № 12. — 18–19-б.
6. Исабеков Д. Екі томдық таңдамалы шығармалар. 1-т.: Повестер. — Алматы: Жазушы, 1993. — 227-б.
7. Финкелстайн С. Экзистенциализм и проблема отчуждения в американской литературе / Пер. с англ. Э.Медниковой. —
М.: Прогресс, 1967. — С. 231.
1.
2.
3.
4.
ӘОЖ 894.342.574
Ә.Д.Әміренов
Павлодар мемлекеттік педагогикалық институты
МАҚЫШ ҚАЛТАЕВТЫҢ ТАТАР ТІЛІНЕН АУДАРҒАН КІТАПТАРЫ ЖАЙЫНДА
В статье исследуются казахско-татарские литературные связи начала ХХ века на материале книг Макыша Калтаева, переведеных с татарского языка.
The Kazakh-Tatar literary relations in the beginning of the twentieth century are inestigated on the
material of Makysh Kaltaev’s books translated from the Tatar language.
Б.Кенжебаев алғашқы зерттеулерінде М.Қалтаевтың татар тілінен аударған «Айна» және «Сақ уа
сұқ хәлдері» кітаптарын атаса1, кейінгі еңбектерінде аталған екі кітаптан басқа екі бөлімнен тұратын
«Бұлбұл құс» кітабын қосып барлығы төрт кітап аударған деген мағлұмат береді2. Сондай-ақ 1995
жылы «Атамұра» баспасы шығарған «Ақмола» энциклопедиясының бір жерінде Мақыш Қалтаев татар тілінен екі кітап аударды деп жазса3, енді бірде төрт кітап аударған деп бір-бірімен сәйкеспейтін
әртүрлі дерек келтіреді. Енді бір зерттеу еңбектерінде Мақыштың бір аударма кітабы ғана сөз болады. Ал зерттеушілердің көпшілігі Мақыш Қалтаев татар тілінен екі кітап аударды деген пікірді қуаттайды4.
Мақыш Қалтаев аударма кітаптарына қатысты осындай әртүрлі қайшылықты пікірлердің орын
алуының басты себебі — жоғарыда Б.Кенжебаевтың Мақыш аудармасы деп атап өткен «Бұлбұл құс»
кітабына қатысты туындап отырған жайт. Бұл кітаптың бірінші бөлімі 1910 ж. Қазанда Н.М.Чижова
баспаханасында, екіншісі 1911 ж. «Үміт» баспаханасында басылған.
Ал енді аталмыш кітапқа қатысты татар зерттеушісі Әбрар Кәримуллиннің пікірі мүлде өзгеше.
Оның айтуынша: «В начале ХХ века татарские издатели приступают к переводу и изданию произведений казахского фольклора, акынской поэзии на татарском языке, хотя татары, благодаря большому
сходству языков, могли знакомиться с произведениями казахской литературы непосредственно. Издатели стремились довести их до широкого круга татарских читателей. Среди переводных изданий укажем... «Былбыл кош» (Птица певчая; 1910, 1911) Зарифа Аксакии в переводе выдающегося татарского писателя и просветителя Фатиха Халиди. Издание — за его счет»5.
Яғни «Бұлбұл құсты» керісінше қазақ тілінен татар тіліне Фатих Халиди аударды дегенге саяды.
Бұл жерде Ә.Кәримуллиннің пікірінде нақтылық жоқ. Себебі «Бұлбұл құстың» бірінші бөлімінің мұқабасында «Шиғыр Бұлбұл құс. Қазақша әркім үшін оқуға жеңіл, жаңадан тасхих (корректировка, түзету — Ә.Ә.) етілді. Зариф Асакий. Өткірбай Алмасов (аударушы болу керек, мұқабада жазылмаған?! — Ә.Ә.). Нәшірі: Махдум Фатих Халидов» деп жазылса, екінші бөлімнің титуль бетінде «Әсәр:
З.Кәрими. Қазақша. Бұлбұл құстың екінші пәресі. Мұхтарам қазақ қардаштарыма хусусан үшбу заманымызда болған жас заттарға Бұлбұл құс шиғыр кітабіміздің бірінші пәресін оқып қарап пайдаланғандай екінші пәресін оқып қарап пайдалануыңызды өтінеміз. Нәшірі: Махдум Фатих Халиди» деп
көрсетілген. Яғни көріп отырғанымыздай, кітап татарларға емес, қазақ оқырмандарына арналған.
104
Екіншіден, кітап авторлары: З.Асакий және З.Кәрими — екеуі де татар қаламгерлері. Үшіншіден, Фатих Халиди кітапты аударушы емес, бастырып шығарушы (нәшірі) ретінде көрсетілген.
Сонымен бірге «Бұлбұл құсты» кім қазақшалағаны жөнінде де нақты мәлімет берілмеген. Онда
Мақыш Қалтаевтың ныспысы мүлдем аталмайды да. Сондықтан да бұл жерде «Бұлбұл құсты» Мақыш Қалтаев аударды деуге ешқандай дәлел де, негіз де жоқ.
Ал енді қалған екі кітаптың бірі — З.Кәримидің «Айна» кітабы да, екіншісі — Ғ.Рашидиден
аударған «Сақ уа сұқ хәлдері» кітабы. Мұндағы татар қаламгерлері кімдер дегенге келсек, Ә.Кәримуллин жоғарыдағы еңбегінде Зәриф Кәрими жөнінде мынадай деректер келтіреді: «Татарские мугаллимы-учителя, работавшие в казахских мектебах, отдельные татарские просвещенные люди во
время работы в казахских землях занимались сбором произведений казахского фольклора... Некоторые из этих собирателей казахского фольклора сумели издать свои материалы в Казани, Оренбурге,
Уфе... Татарский педагог З.Каримов совместно с казахским писателем подготовил и издал такой же
сборник под названием «Қазақша айна» (1913)5. Бұл жерде З.Кәримидің «Айна» кітабы қазақ
фольклоры үлгілерінен тұрды деген Ә.Кәримуллин пікірімен келісе қою қиын. Өйткені кітапта «Қатындардың бала уатуы» атты бесік жырынан басқа ауыз әдебиетіне қатысты ештеңе кездеспейді. Ал,
З.Кәримидің қазақ сахарасында бала оқытып, ұстаздық қызмет атқарғанын толық қуаттауға болады.
Оны ақынның өз өлеңдерінен де көреміз. Зариф Кәрими өлеңдерінің басым бөлігі қазақ тұрмыс-тіршілігіне арналған. Қазақтармен етене араласып кеткендігі сондай, ақын өз өлеңдерінде қазақтардың
тұрмыс-салтын, мәдени өмірінің, жалпы тіршілігінің кейбір тұстарын батыл, өткір тілмен сынап та
отырады. «Шиғыр-жыр» атты өлеңінде ақын:
Басылған қазақ тілде талай жырлар.
Қаламға қарыс болған қолы қурлар.
Пікірді тұт алдырып шерту үшін,
Қарастырып кітап жазған қандай сұмдар.
Жазғаны бәйіт емес, өлең емес,
Мұндайды әдет қылу өнер емес.
Хияли пікірменен шіріген жүрек,
Айдасаң тура жолға көнер емес.
Көрген жан мұнан ғибрат шығар демес,
Жыр емес, жазған сөзі роман емес6, —
деп қазақ тілінде тасқа басылып шығып жатқан өлең-жыр кітаптарына қатысты өз ойын айтып сөз
қозғайды да, солардың бір-екеуіне тоқталады:
Оқыды құрбыларым сатып алып,
Хилли бір қиссаға таңға қалып.
Қара жерді көтерген Әли батыр,
Арыстан болған дейді дүниені алып.
Диюменен Әлиді салыстырып,
Жазықсыз қан төгуге берер кеңес.
Бұл — Кәшшафутдин Шаһмарданұлының «Хазірет Әлидің Жәнәбіл шаһарында төбелескені һәм
қиссасы» (Қазан, 1899) деп аталатын діни қисса-дастаны.
Батырлық жырдан Шора батыр туралы былай дейді:
Болыпты бір нән батыр аты Шора,
Қан ішіп ләззәт алған шыбын-сона.
Соғысып қан төгісте қазақ жеңсе,
Оқушы құрбыларға мақсуд бола.
Яғни, бұл сол уақытта қазақ сахарасына кең тараған «Нәріктің ұлы Шора батыр» қиссасы (Қазан,
1884). Кітаптың авторы — Мұхаммеднәжиб Ғалиәкбаров.
Лиро-эпикалық жырлардың ішінен «Қыз Жібекті» де оңдырмай сөгеді:
Мақтаулы жыр «Қыз Жібек-Төлегені»
Өтірік хияли сөз сөйлегені.
Оқушыға не ғибрат болар екен,
Жібектің бұқа іздеп күйлегені6.
105
Мұнысы Жүсіпбек Шайхислямов Қазанда бірнеше мәрте бастырған «Қыз Жібектің хикаясы» болуы керек.
«Милләт» атты өлеңінде қазақ халқына арнай отырып өзінің ұлт бостандығы, милләт тәуелсіздігі
жайындағы саяси астары бар ойын жеткізеді. «Милләт» ұлт сөзінің саяси мәніне терең ден қойып соны қазақтарға жеткізбек болады.
Ғұмырым ұзақ болып мың жыл тұрсам,
Ақылды, ашық көзді білгіш болсам.
Милләт деген бір сөздің мағынасын,
Қазағыма мың жылда білгізе алман...
Дем алмай жақ талдырып сөз сөйлесем
Бір сөздің мағынасын мың жыл сөйлеп,
Қазағыма милләт халін білгізе алман...
Мың түрлі мысалменен жол көрсетіп,
Миләттің мағанасын сөйлесем де
Сонда да қазағыма білгізе алман6, —
деп ақын милләт ұлт мүддесіне немқұрайды қарап, жайбарақат жатқан қазақтарға өзінің өкпе-назын
жеткізеді. Өлеңде ХХ ғасыр басында патшалы Ресейдің отаршылдық езгісіне қарсы өріс алған түрікшілдік идея анық көрінеді.
Жалпы Ресей отаршылдығына қарсы түрікшілдік бағытты ұстанған азаттық қозғалыстың басықасында көбіне татар зиялылары болғаны белгілі. Өйткені «Патшалық Ресейдің саяси, экономикалық,
әлеуметтік және мәдени-рухани отарлауына қарсы азаттық қозғалыстың татарлар арасында қалыптасуы заңды құбылыс еді. Ерте отарланған татар ұлтының зиялылары жаңаша күрес бағытын қалыптастыруда зор рөл атқарды. Сондықтан да патша үкіметі татарлар мен қазақтарды араластырмауға барын
салып бақты. Мысалы, 1909 ж. 5-ақпанда Түркістан генерал-губернаторы өзіне қарасты бес облыстың
әскери губернаторына жолдаған нұсқау-хатында жергілікті халықтардың көңіл-күйі мен болмысын
бақылап отыруға қатысты тапсырмалар бере отырып, татарларға қатысты мынандай нұсқау береді:
«Түздік тұрғындардың арасына өз айналасына халықты оқыту үшін немесе жаңа тұрпатты үздік мектептерге қатысты пікір алмасу үшін топтастыратын татар миссионерлері кіріп жатқан жоқ па?
Татарлар туралы барлық мәліметтерді білу керек: олар қайда тұрады, немен айналысады және
жергілікті тұрғындарға қандай ықпал жасайды». Осылайша, татарлар барлық жерде қатаң бақылауға
алынып, олардың емін-еркін жүріп-тұруына, қазақ жеріне келуіне барлық кедергілер жасалды»7.
Міне, Зәриф Кәрими де қазақ арасында бала оқытып ұстаздық етумен қатар өз өлеңдері арқылы
түрікшілдік, жәдитшілдік идеяны да уағыздаған татар зиялыларының бірі болған. Оған жоғарыдағы
өлеңінде «милләт» сөзі арқылы жалпы түркілік ұлт идеясын көтере отырып:
Шиғыр жазып, атақ алған шағир болып,
Әр сөзім сезілгендей әсер беріп.
Жырлағанда тауды-тасты қозғасам да,
Сонда да қазаққа дым білгізе алман, —
деп жалпытүркішілдік милләтшілдікті қазақ санасына жеткізе алмағанына налиды.
Жалпытүркілік идеяға ақын қазақ тұрмысындағы келеңсіздіктерді айтқанда, оны бір ұлттың басындағы кемшілік ретінде қарамай, бүкіл түркі милләтін кері кетіретін қоғамның ауыруы ретінде қарайды, сол тұрғыдан сынайды. Сондай сыншылдық сарындағы өлеңнің бірі — «Иғлән» (жария ету,
әшкерелеу — Ә.Ә.) өлеңі. Мұнда ақын қазақтардағы діннің нашарлығын, дін бұзар дүмшелердің көбейіп, милләт іргесінің сөгіліп, кері кетіп жатқанын әшкерелейді.
Өкпесіне құрттар түсті,
Қорасына сырттан түсті.
Кім болса сол тартып жеген
Біздің милләт кең бір милләт
Бақсы, тасшы баста қалды
Дін, шариғат әсте қалды.
Солар милләт доңыздары...
Жалғыз емес, дін көп мұнда,
Жем қылғанға жем көп мұнда...
106
Біздің милләт жансыз милләт,
Дерті биік, зор, хәлсіз милләт...
Өле қалса көмері жоқ
Біздің милләт бір милләт6, —
деп қазақ қоғамындағы ауруды жалпытүркі милләтшілдігі тұрғысынан сол намыста сынайды.
Ал енді бір досының қазақтарды басқа дүмше молдалар сияқты — өтірік бала оқытып, ақшасын,
малын алып байып алмайсың ба деген кеңесіне («Бір-екі сөз») былай жауап береді:
Бай болуды мен де әбден жаратармын,
Жаныма жақпас кәсіптен жай жатармын...
Баланың басын байламай, бата сатпай,
Сонда да жер басып тағам татармын.
Қаламмен қайғырып қамын жесем де,
Қазақша білмеймін кіммен қатармын
Бір сөзімнен мың адам пайдаланса,
Ихтимал сауабқа мен де батармын
Мың сөзімнен біреу пайда көрмеген
Шамамша қаламмен соны атармын6, —
деп қазақ қамын, ұлт болашағын ойлап толғанады. «Ауырулықта» өлеңінде (бұл өлеңді кейбір зерттеушілер Мақыш Қалтаевтікі деп жаңсақ пікірде болғанын айтқанбыз — Ә.Ә.) ақын заманның өзгеретініне, отарлық езгіден құтылып, түркі милләтіне бостандық таңы ататынына зор үмітпен қарайды.
Өсер көк шөп, жер үстінде толқындап,
Сайрар құстар неше түрлі мұңданып,
Болар ол күнде әркімге бостаншылық
Тек мен жатармын топыраққа былғанып...
Біздің достар ол күндерде қуанар,
Кезіп ерікті бостандықта жұбанар,
Үмітім жоқ ол рахатты көруге,
Емеспін ол уақытқа жете алар6.
Өлеңнің «Ауырулықта» деп атынан көрініп тұрғандай және өлең мазмұнындағы күйзелісті көңіл-күйіне қарағанда ақынның қатты науқастанып жүргенде жазған туындысы екені байқалады.
Қысқасы, заты татар З.Кәрими қазақ тілін жетік білмесе де («қаламмен қайғырып қамын жесем
де, қазақша білмеймін кіммен қатармын»), өлеңдерінде көбінесе, қазақ халқының басындағы ауыр
хәлді айтып қайғырады, кері кетірер келеңсіз тұстарын сын безбеніне салады, сөйтіп жалпы милләт
тағдырын ойлайды, оның жарқын болашағына, ерікті, мәдениетті ел болатындығына сенеді, сол
уақытты шын көңілмен тілейді.
Осыдан көрініп тұрғандай З.Кәрими өмірінің көбін қазақ арасында өткізіп, қазақтармен қоянқолтық араласып, бірге тіршілік еткен. Содан Мақыш Қалтаевпен де өте жақын таныс болған.
Екеуінің ел ішінде жүріп бала оқытқаны, өлең жазып ақындықпен айналысқаны да ұқсас, яғни екеуі
де молда-ақын. Соның нәтижесінде Мақыштың көптеген өлеңдері мен З.Кәрими өлеңдері арасында
мазмұн, идея жағынан бір-біріне өте жақын. Өзінің ел тағдыры, жер тағдыры туралы айтқандары,
ағартушылық ой-пікірлері, сыншылдық сарындағы өлеңдері, жәдитшілдік, милләтшілдікке қатысты
ұстанымдары жөнінен қазақ ақыны М.Қалтаев пен татар ақыны З.Кәрими шығармалары бір-бірімен
үндесіп жатыр.
Мақыш Қалтаевтың татар тілінен тәржімалаған екінші аудармасы — Ғ.Рашидидің «Сақ уа сұқ
хәлдері» деп аталатын кітабы. Ғ.Рашидидің өмірі, шығармашылығы жөнінде татар зерттеушілері мардымды ештеңе айтпайды. Ал, қазақ зерттеушісі Тоқтар Арыновтың дерегіне сүйенсек: «ХІХ ғасырда
татар ақыны Ғ.Рашиди деген адам «Сүйінбике» атты көлемді поэма жазған. Ол поэма араб жазуымен
жеке кітапша болып басылған. 24 беттік осы поэманың бір данасы Қазақ ССР-нің Орталық архивінде
сақтаулы тұр»8, — деген қысқаша мәлімет береді. Соған қарағанда Ғ.Рашидидің өз өлеңдерін, көркем
шығармаларын жинақтап, кітап етіп бастырып отырған. Соның бірі — «Сақ уа сұқ хәлдері» деп аталатын кітабы.
Енді осы аударма кітапқа келсек, бірінші бетте ең алдымен Мақыш Қалтаевтың «Оқу парыз балаларға» деп басталатын өлеңі басылған. Содан кейін барып «Әсәр: Ғ.Ғ.Рашиди. Мусахих: Мақыш
Қалтаев. «Сақ уа сұқ хәлдері» делініп, ары қарай хикая басталады.
107
Айта кететін бір жағдай — халық арасында кең тараған осы аңыз негізінде кезінде татардың
классик ақыны Ғабдулла Тоқай да ұзақ хикая жазыпты. Осы хикаяға байланысты Ғ.Тоқай былай деп
мәлімет береді: «Сақ сұқ» халық қиялынан шыққан бір хикая. «Сақ сұқтың» мұңды, зарлы хикаясын
оның шерлі, мұңды жырын «пәлендей адам айтқан... Пәлендей жерде шығарылған...» деп тура айтуға,
негіздеуге мүмкін емес. Тек өзінің екі баласын «Сендер Сақ-Сұқ болыңдар», — деп шешесінің тілегінен туған ертегі. Сөйтіп, екі баласы «Сақ-Сұқ» деген екі құс болып ұшып кетіпті...» деген қиялды хикая. Шешесі балаларын қарғаған уақытта әкесі үйде жоқ екен; содан кейін шешесі де балаларын іздеп, екеуі қосылып жылайды. «Сақ-сұқ» деген құс болып орманға ұшып кеткен балалар да соққан
желмен, жауған боранмен ғана өздерінің сағынышты, мұңды сәлемдерін ата-анасына жеткізеді екен...
Осы хикаяны көптен іздестіріп, әркімнен сұрастырып жүргенімде, бұл жырды Қазан саудагері
Мұхаммет Фатих Мусин деген адам өтінуім бойынша маған жазып әкеліп берді. Сонан кейін, осы
«Сақ-сұқ» жырын өзімшелеп кей жерлерін түзетіп (тәртіпке салып), қосыңқырап жинағыма кіргіздім.
Халық арасына көп таралған бұл жырдың «Сақ-сұқ» атты күйі де және өзіне арналған әні де бар.
«Сақ-сұқ» күйі — аянышты күй. «Сақ-сұқ» жыры — мұңды жыр. Бұл — халық қиялынан туған
хикая»9.
Міне, Ғ.Рашиди жырлаған «Сақ уа сұқ хәлдері» хикаясы да осы Ғ.Тоқай айтқан сюжетке құрылған.
Мазмұн, идея жағынан да екі ақын жырлаған жыр бір-бірінен алшақтамайды. Мұнда екі жақты мәселе
қаралған: біріншіден, балаға дұрыс тәрбие бермей, оларды ұрып-соғып, қарғап-сілеген ата-ананың өкінішті хәлі болса, екіншіден — әке-шешенің тілін алмай, дұрыс жолға түспеген тілазар балалардың құс
болып ұшып кеткен қайғылы жағдайы айтылады. Осы арқылы тәрбие мәселесі көтерілген.
Тек, Ғ.Тоқайдың жыры түркі халықтарына ортақ фольклорлық үлгідегі 7 буынды шалыс ұйқас
түрінде болып келсе, Ғ.Рашиди хикаясы буын саны жағынан бірде 7, бірде 8 болып алмасып түсіп
отырады да, аралас ұйқасады. Екі жыр да қазақ тіліне аударылған: Ғ.Рашидидің «Сақ-сұғын» Мақыш
Қалтаев тәржімаласа, Ғ.Тоқай жырлаған жырды Жақан Сыздықов аударды. Аталмыш кітапта Ғ.Рашидидің осы хикаясынан басқа башпағын жоғалтып алған татар шәкіртінің аянышты хәлі суреттелетін
«Бейшара шәкірт малай» дейтін ұзақ оқиғалы өлеңі мен кедейлігінен оқу оқи алмай өмірі қорлықта
өтіп жатқан татар жігітінің мұңды монологына құрылған «Бейшара жігіт» өлеңі және алғаш рет самауырды көріп, ішінде қайнап тұрған суын ішіп көрмекші болып аузын күйдіріп алған мұжықтың ерсі қылығын сөз қылатын «Бірінші самауыр» дейтін мысқыл өлеңі бар.
Енді осы екі кітаптың аударылуына келсек, екеуін де М.Қалтаев есімі аударушы (мутәржим) деп
емес, «мусахих», яғни араб тілінен аударғанда — түзетуші-корректор деп көрсетілген. «Мусахихқа»
қатысты Мақыш өмірі жайында сөз қозғағанда біраз мәселенің басын ашып айтқанбыз. Осыған байланысты енді бір мәселе — татар мен қазақ халқының арасындағы рухани туыстық байланыс. Екі халықтың туыстық қатынасының түптамыры сонау көне тарих қойнауында жатқаны мәлім. Осындай
түбі бір туыстық (екеуі де түркі тілінің қыпшақ бұтағы) тарихи тағдырластық (Ресей империясы боданында өмір сүруі) Қазан төңкерісіне дейінгі кезеңде екі елдің әдеби, мәдени өмірін бұрынғыдан да
жақындастырып, нығайта түсті. Әсіресе «ХХ ғасыр басында татар мәдениеті мен әдебиеті ерекше өрлеу жолында болды. Бұл кезде татар мәдениеті түркі тектес халықтар мәдениетінің көбінен жоғары
тұрды. Осыған байланысты татар мәдениеті өзімен көрші туыстас халықтар әдебиетіне, оның ішінде
қазақ әдебиетіне, де өз әсерін тигізді»10.
Осындай жағдай екі ел әдебиетін, мәдениетін, жалпы рухани өмірін бір-бірімен тоғыстырып, ортақтастырып та жіберді. Сондықтан да Мақыш Қалтаев екі ел әдебиетін бір-бірінен бөле-жара қарамай, туыстас екі тіл арасындағы біраз айырмашылықтарды ескеріп, кітаптарды татаршадан қазақшаға
сәйкестендіріп «түзеттім», яғни, баспа терминімен айтқанда, корректировка жасадым, деуі де осы себепті болса керек. Осы себептен аударма кітаптарда М.Қалтаев есімі мүтәржим (аударушы) орнына
мусахих (түзетуші-корректор) болып жазылған.
Әдебиеттер тізімі
1. Кенжебаев Б. Мақыш Қалтаев // Әдебиет және искусство. — 1950. — № 12. — 72-б.; Кенжебаев Б., Есназаров Ө. XX
ғасыр басындағы қазақ әдебиеті. — Алматы: Мектеп, 1966. — 29-б.
2. Кенжебаев Б. Әдебиет белестері. — Алматы: Жазушы, 1986. — 261-б.; XX ғасыр басындағы қазақ әдебиеті. — Алматы: Мектеп, 1993. — 51-б.; Қазақ әдебиеті тарихының мәселелері. — Алматы: Ғылым, 1973. — 145-б.
3. Ақмола: Энциклопедия. — Алматы: Атамұра, 1995. — 112-б.
4. Қалижанұлы У. Қазақ әдебиетіндегі діни-ағартушылық ағым. — Алматы: Білім, 1998. — 112-б.; Қазақтың тәлімдік ойпікірлер антологиясы. — Алматы: Рауан, 1999. — 201-б.; ҚСЭ. — 6-т. — Алматы, 1975. — 434-б.
108
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Каримулли А. Книги и люди. — Казань, 1985. — С. 189.
Карими З. Айна. — Қазан: Домбровский мәтбуғасы, 1913. — 34-б.
Шілдебай С.Қ. Түрікшілдік және Қазақстандағы ұлт-азаттық қозғалыс. — Алматы: Ғылым, 2002. — 45-б.
Боздағым. — Алматы: Жазушы, 1990. — 287-б.
Тоқай Ғ. Таңдамалы шығармалары. — Алматы: Жазушы, 1975. — 288-б.
Ысқақов Б. Қазақ-татар әдеби байланысы. — Алматы: Ғылым, 1976. — 8-б.
109
ХРОНИКА
БЕЛГОРОДСКИЕ ВСТРЕЧИ
О международной научной конференции в Белгородском государственном университете
С 29 сентября по 1 октября 2005 года в
Белгородском государственном университете
(БелГУ) состоялась международная научная
конференция «Этнокультурные константы в
русской языковой картине мира: генезис и
функционирование». Инициатором конференции выступила кафедра русского языка и
методики преподавания, активно работающая
в области нового научного направления —
лингвокультурологии, что подтверждается
успешной защитой целого ряда докторских и
кандидатских диссертаций, многочисленными публикациями статей, авторскими и коллективными монографиями, посвященными
взаимодействию языка и культуры.
На приглашение принять участие в конференции откликнулись более 100 ученых из разных
стран: Китая, Ирана, Казахстана, Кыргызстана, Латвии, Украины. Россию представляли ученые из
Москвы, Санкт-Петербурга, Волгограда, Астрахани, Воронежа, Курска, Липецка, Брянска, Ставрополя, Краснодара, Архангельска, Перми, Омска и других городов.
Конференция открылась пленарным заседанием, проходившем в конференц-зале нового корпуса
БелГУ. Вниманию большой аудитории преподавателей, аспирантов, студентов были предложены выступления ведущих ученых России, авторов широко известных работ в области лингвистики, профессоров Н.Ф.Алефиренко, И.П.Солодовник (г. Белгород), В.Н.Базилева (г. Москва), А.П.Бабушкина
(г. Воронеж).
Казахстан был представлен докладами доцента и преподавателя Карагандинского государственного университета им. Е.А.Букетова С.Ж.Бралиной «Вербальный код обрядового текста» — на пленарном и Ю.Б.Мещеряковой «Концепт «семья» в русской культурной традиции» — на секционном
заседаниях.
Дальнейшая работа конференции была организована в рамках семи секций по следующим
направлениям:
1) методологические основы этнолингвокультурологии;
2) культурный концепт как когнитивно-лингвистическая категория;
3) концептосфера русского языка: пути и способы ее вербализации;
4) обновление концептосферы русского языка: диалектика нового и старого;
5) этнокультурные константы идиостиля и лингвопоэтика;
6) этнокультурное пространство текста;
7) лингвокультурология в высшей и средней школе.
Программа конференции убедительно свидетельствовала, что заявленные доклады представляли
собой широкий спектр научных исследований — от теоретико-методологических до прикладных,
нацеленных на непосредственное внедрение в учебный процесс.
В докладах участников конференции нашли отражение проблемы языка и сознания, функционирования культурных стереотипов в языковой картине мира, поиска объективных критериев анализа
языка как средства выражения фактов культуры.
110
На конференции обсуждались актуальные и теоретически значимые вопросы, связанные с представлением культурного концепта как речемыслительной категории. Такие доклады, как «Фразеологизмы как средство вербализации культурного концепта», «Оценочные концепты и ценностная картина
мира (на материале русского и чешского языков)», «Поэтический текст как социокультурологический
источник» и другие вызвали интерес у широкого круга специалистов-филологов, поскольку были выполнены на стыке разных наук: лингвистики, философии, истории, социологии, культурологии. Объектом этнолингвистического анализа стал обширный языковой материал — от слова до текста.
Необходимо отметить особую значимость докладов, посвященных методологии лингвокультурологических исследований: «Этнокультурные константы языкового сознания», «Влияние этнокультурных и личностных факторов на формирование значения слова», «Концепт и значение языкового
выражения» и др., в которых демонстрировались новые эффективные методики выявления особенностей национально-языковой ментальности и культуры, составляющих основу процесса концептообразования.
Объектом пристального внимания участников конференции стали актуальные проблемы неологизации языка, современного словотворчества, рассматриваемые как на новейшем словарно-справочном материале, так и на материале современных СМИ, субкультурной лексики, например, футбольных фанатов.
В докладах участников конференции была осуществлена попытка исследования языковой и
национальной картины мира в творчестве классиков, мастеров поэтического слова (Н.А.Некрасова,
Н.С.Лескова, А.Т.Твардовского, М.А.Шолохова, М.А.Волошина, Н.С.Гумилева, И.А.Бродского), а
также в произведениях поэтов постмодернистской эпохи (Тимура Кибирова).
Особый интерес вызвали доклады, разрабатывающие проблемы одной из современных интеграционных дисциплин — лингвофольклористики. Выступления участников конференции были посвящены исследованию языка народных сказок, былин, лирических песен, частушек, паремийного фонда, при этом был привлечен фольклорный материал Белгородского региона.
Неотъемлемой частью конференции явилась культурная программа, которую организаторы конференции продумали с особой тщательностью, ведь Белгород — это древняя история и современный
город, это память о годах, овеянных славой, и один из крупных промышленных, культурных и научных центров России. Поэтому участникам конференции было особо приятно после напряженной работы познакомиться с утопающим в зелени белым городом, его золотоглавыми храмами, историческими памятниками святым, русским князьям, знаменитым полководцам и деятелям культуры.
Глубокий трепет вызвала экскурсия на мемориальный комплекс «Прохоровское поле» — место
знаменитого сражения Великой Отечественной войны — Огненной дуги (Белгородское направление).
В память о тысячах погибших в этой исторической битве каждые 15 минут над землей, политой кровью, звонит колокол…
Но новая история Белгорода начинается, конечно, с Белгородского университета, которым гордятся не только преподаватели и студенты, но и все белгородцы. История университета насчитывает
почти 130 лет. Сегодня это самый динамично развивающийся вуз Российской федерации. Мощная
материальная база университета, высокий научный потенциал профессорско-преподавательского состава привлекают к нему внимание молодежи. В настоящее время в БелГУ обучаются 23252 студента
из 57 регионов России и 40 зарубежных стран. Библиотека, обсерватория, музей, дворец культуры
111
студентов, новейшее общежитие, зимний сад, конноспортивная школа, зона отдыха на Черном море — все это результаты работы университета, реальная поддержка Попечительского совета университета во главе с губернатором области, забота всех жителей города.
Недаром площадь перед главным корпусом университета с Архангелом Гавриилом, несущим
«благую весть», студенческий храм с вратами в виде книги стали любимыми местами белгородцев,
своеобразной «визитной карточкой» города.
Как известно, научные конференции ценны не только прослушанными докладами, заданными
вопросами и научной полемикой, но главное, пожалуй, — это общение исследователей, плодотворное
научное сотрудничество, обмен опытом, мнениями, возможность убедиться в верности своих наблюдений, определить общие тенденции в решении той или иной проблемы.
В этом смысле душой конференции стал, безусловно, профессорско-преподавательский состав
кафедры русского языка и методики преподавания во главе с организатором конференции — профессором Николаем Федоровичем Алефиренко и членами оргкомитета: профессорами Светланой Алексеевной Кошарной, Ларисой Ивановной Плотниковой — нашей землячкой, выпускницей Карагандинского государственного университета, докторантом кафедры Ириной Ивановной Чумак-Жунь.
Благодаря их усилиям к началу конференции были изданы ее материалы в виде сборника научных
статей1, подготовлены памятные папки участникам, организована выставка трудов членов кафедры.
Профессиональный подход и тепло души наших коллег сблизили ученых из разных городов, стран и
сделали встречи на белгородской земле настоящим праздником науки, языка и культуры.
С.Ж.Бралина,
доцент кафедры русской и зарубежной
литературы КарГУ им. Е.А.Букетова
канд. филол. наук
1Этнокультурные
константы в русской языковой картине мира: генезис и функционирование: Материалы междунар.
науч. конф. (Белгород, 29 сентября – 1 октября 2005 г.) / Под ред. д-ра филол. наук, проф. Н.Ф.Алефиренко. — Белгород:
Изд-во БелГУ, 2005. — 360 с.