(С) СОПЛЯКОВ Н.И. «Эдельвейсы», вперед! Повесть.

(С)
СОПЛЯКОВ Н.И.
«Эдельвейсы», вперед!
Повесть.
Краткая биографическая справка к книге: «Эдельвейсы», вперед!
Сопляков Николай Иванович, образца 1955 года. Родился в селе Тростянка,
Красноярского района, Куйбышевской области. Грамоте обучался в Тростянской средней
школе. Воинское мастерство постигал с пулеметом Калашникова (ротным) и ПТУРСом
"Фагот" в Центральной Группе Войск в горах Татры и на знаменитом Либавском
полигоне, в Чехословакии.
Пролетарскую закалку получил за шлифовальным станком, в цехах Волжского
автомобильного завода. Комсомольский задор пронес через пионерские лагеря: "Алые
паруса" ВАЗа и "Орленок" ЦК ВЛКСМ.
Политическую азбуку освоил на факультете "Международных отношений"
Университета Марксизма - Ленинизма и историческом факультете Куйбышевского
педагогического института.
Педагогическим мастерством овладевал в СШ - 66, СШ - 69, СШ - 93 города Тольятти.
Учился дипломатии в Посольстве СССР и России в Индии.
Улыбался с эстрады литературно - музыкального объединения "Союз", во время
многочисленных встреч КВН и на площадках агитбригад.
Женился в городе Туапсе. Детей "рожал" в городе Тольятти.
Повести, рассказы, стихи, песни писал везде.
Табельное оружие: ручка и юмор, и они всегда при нем.
Место проживания: Россия, Тольятти.
( Выписка из досье)
Повесть
“Эдельвейсы”, вперёд!
Ошибка
Провожать меня в армию приехали все родственники, как ближние, так и дальние. За
столом ближние сели поближе, а дальние соответственно подальше. Среди тех, кто
подальше, были и такие, которых я видел в первый раз. После третьей одна из дальних
уже подбиралась поближе, чтобы поведать мне, какой я был горластый, когда народился
на свет. Она вспоминала, как учила мою мать пеленать свое крикливое чадо, то есть меня.
И повторяла после каждой фразы: "Ну, ты помнишь". Я, конечно, все помнил. Особенно
то, что у меня с младенчества прорезался командирский голосок.
- Быть тебе, Николай, ефрейтором, вид у тебя самый что ни на есть бравый.
Я на всякий случай повернулся лицом к трюмо и подмигнул лысенькому мальцу, с
россыпью конопушек по всему лицу. Тот мне ответил тем же.
В разговор встрял мой дядя, который сидел поближе. Он своими рассуждениями пытался
нанести урон моей ухарской стати. Служить ему довелось во флоте, и суждения о стати и
осанке он принес оттуда сугубо свои:
- Нет, ты мне, Колюх, скажи, у нас что же в медкомис-сиях теперь дураки сидят? Или ты
уродился слишком хитрым? Объясни, как это тебе удалось сантиметры накинуть. В наше
время таких окурков на убой не брали. Их средь бабского люду оставляли. Это как бы
заместо племенных бычков.
Я вновь посмотрел в трюмо и к своему удовлетворению отметил, что на убой меня никак
нельзя. Весом не вышел. Одно рагу. Но и на племя мелковат. Дядька-краснофлотец,
1
куражась, демонстрировал свои широченные плечи. Они у него были действительно
племенные. Хоть сейчас вместо колхозного быка Сеньки в стадо запускай. Но его оборвал
второй мой дядя, сидевший ближе всех. Надо отметить, что его рюмка стояла непорочная.
Посему и голова у него соображала лучше. Его мнение относительно меня было лестное.
Убеждая дядю-краснофлотца, он развил целую теорию:
- Ты, Володька, недооцениваешь сути технического и научного прогресса. Ты плавал на
калоше в качестве коче-гара. Что такое лопата, ты усвоил с голубого детства, а куда
бросать уголь, тебе указал старпом. Вот твои плечи-квадраты и пригодились для парового
флота. Теперь же, еже ли зрить в корень, это дело ни к чему.
И из его речи вышло так, что я, то есть племяш Нико-лай, самый что ни на есть
необходимый человек в рядах армии:
- Теперь в век электронно-вычислительной техники ар-мии нужны люди мысли. Они
будут управлять боевыми действиями сидя за пультом. У солдата главное голова, и чтобы
она соображала.
Я представил себя сидящим перед экраном. Я нажимаю кнопки. Иду на перехват. Веду
цель. Светящаяся точка поспешно движется к центру. Пуск! Поражение! А дядя Женя,
тот, что сидел ближе всех, вручает мне медаль "3а доблесть и сообразительность".
Обмишурились мои родственнички. Не домыслили дорогие. Попал я в армию,
действительно, по ошибке, и даже по двум. Первый раз ошиблась медкомиссия. Прежде,
чем на весы встать, я выпил трехлитровую банку воды, а когда рост мерили, встал на
цыпочки. Так, в ежечасье, на три сантиметра и вырос. А может, напрасно старался.
Может, на сей счет, не было никаких ограничений. Но подстраховаться не лишнее. Вот я и
подстраховался. По всем меркам годен к строевой.
На призывной пункт нас привезли в полдень. Кто-то из сопровождающих вспомнил, что
не мешало бы нас покормить, но суровый лейтенант интендантской службы отметил, что
у нас ещё маманины пончики торчат из одного места и проголодаться мы не успели. Я на
всякий случай обернулся назад, но вместо пончика увидел бритый затылок стоящего
сзади. Он, наверное, тоже искал пончик. Повторную медкомиссию провели быстро. Там,
где мерили рост, за меня встал стоящий сзади. Слава Богу, что он на три сантиметра был
выше меня. Но все равно нас с ним зачислили в одну команду, в которой все не выше
одного метра семидесяти пяти сантиметров. Всех в Самаркандскую танковую учебку.
Буду танкистом. Как папаня. Приму эстафету. Он у меня Берлин командиром танкового
батальона брал. И я теперь отсюда никуда, мне до предельной черты - один метр
семьдесят пять сантиметров еще двадцать семь сантиметров тянуться. На построение нас
выкрикивали два "весёлых" прапорщика. Итого сто двадцать человек. Все по списочку.
- Налево!
И понеслась моя телега. В вагоне тесновато. Но мы ж не метр семьдесят пять. Нам места
много не надо. Я могу и на третьей полке.
- Есть потесниться, товарищ прапорщик! Здесь и двоим места хватит. А где двое там и
третий.
Проснулся ночью от команды "Подъем". Я на подъем скорый. Через три минуты уже на
перроне. Над вокзалом светились буквы "О...енбург". А говорили, в Самарканд. Так что
это же совсем рядом. От Оренбурга до Куйбышева рукой подать. Да сюда раз в полгода и
маманя приехать может.
- Строиться! По порядку номеров рассчитайсь!
- Первый.
- Второй.
- ...
- Сто двадцатый. Расчет окончен.
- По машинам.
Привезли нас в летние лагеря зенитно-артиллерийского военного училища. Где нас,
оказывается, будут переодевать.
2
- Отбой!…
- Подъем!…
- Стройсь!…
- Это что еще за команда? Кто вас таких нарожал? - возмущались вчерашние "веселые"
прапорщики. - Вы зачем сюда приехали?
Прапорщики уже не веселились, а смотрели на нас тоскливыми глазами. Лица были
опухшие, словно они ночевали на пчельнике.
- Вы откуда такие приземистые взялись? - вопрошал рыжий, как я, но за метр семьдесят
пять, прапорщик. Сам взглядом почему-то буравил меня. И, подойдя поближе, прохрипел
мне в лицо:
- Ты что, голуба, вчера лишку хватил и не в ту коман-ду влез?
Я поглядел на одностроевцев и сделал вывод, что в свою:
- Никак нет, товарищ прапорщик. Потомственный танкист. Потом меня назвали
трактористом, но я не обиделся. Я к этой профессии отношусь с большим уважением. А
когда шли в строю, меня обозвали "танцующей мандрапупой". Это за мою степенную
походку. А тот, который шел со мной рядом,… Он, оказывается, "мандавошка на мокром
х...". Уж лучше как я, чем как он.
Одели нас во все "военное". Сапоги мне достались на три размера больше. Это не беда.
Правильно сказал "веселый" прапорщик: "Армия не детский сад".
Потом прапорщики опять сквернословили. Им телеграмма пришла. Оказалось, что они
ошиблись и не те документы взяли. В соответствии с документами и нас: вместо не ниже
метр семьдесят пять, взяли не выше. Кто виноват, что личные дела рядом лежали? Под
хорошее настроение и перепутали.
"Здравствуй, мамка! Пишу тебе письмо пока что не на прикладе автомата, а лёжа на
третьей полке пассажирского поезда "Оренбург - Ужгород". Везут нас к западной границе.
Ты только не волнуйся. Мы здесь все "такие" - на полке по двое и ещё место есть.
Прапорщик душевный. Обещает из меня человека сделать. Наверное, танкистом буду.
Может, и ефрейтором. С кормёжкой хорошо. Выдали сухой паёк. Но сгущёнку и тушёнку
из пакетов убрали. Это "чтобы отравлений не было". Заботятся. Деньги, что мне на дорогу
дали, почти все в сохранности. Вот только проводнице пришлось восемь рублей отдать за
простынь, которую я потерял. Но ты, мамань, не подумай. Я её, честное слово, никуда не
девал. Да нам их и не давали. Но в армии должен быть порядок и дисциплина. Приказ
командира - закон для подчиненного. Раз прапорщик сказал, что потерял, значит потерял.
Мой сосед вон матрац с одеялом шерстяным проворонил. Ну, это он, наверное, домой
посылкой отправил. Нет, не только я так думаю. Прапорщик в этом просто убежден, а он
мужик мировой. Ответственный. Хотя тоже пострадал. Вчера у него автомат "украли".
Пришлось всем по пятерке сброситься, а то под трибунал отдадут. Жалко человека, хоть и
прапорщик. А автомат нашёлся. Да чёрт с ней с пятеркой. У человека потрясение, а мы о
деньгах печемся. Вообщем, у меня пока все нормально...
Дописываю письмо, сидя в вагоне чехословацкого поезда. Это нас в Чопе, после
таможенного досмотра пересадили. При досмотре у меня изъяли часы. Оказывается, на
прошлой неделе задержали шпиона. У него точно в таких же часах "Победа" была
вмонтирована рация. Пограничник говорил:
- Вся партия такая.
Если б я раньше знал, то я бы тебе, маманя, позвонил. Теперь не взыщи. Продолжаю
писать письмо. Отношение к иностранцам здесь хорошее. Всем отдельные места дали.
Мне так вообще повезло - сижу у окна. А ещё нам открыли военную тайну - будем
бойцами горнострелкового полка. Служить нам в Татрах. Высоко над уровнем моря.
Татры - это горы такие. Ты только, мамань, не говори никому что я в Чехословакии. За
разглашение военной тайны у меня могут быть неприятности. Ну ладно. Писать кончаю.
Подъезжаем к части. Целую. Твой "эдельвейс". Эдельвейс - это цветок такой горный.
После покорения первой вершины вышлю".
3
Письмо это я так и не отправил. Его потом при личном досмотре изымут. Цензура не
позволит просочиться секретной информации. Попал я служить в населённый пункт "N".
Название по известной причине говорить не буду. В части нас встретили хорошо. С
духовым оркестром. Только почему-то, когда нас ввели в ворота, весь полк, построенный
на плацу, смеялся. Командир полка на наших прапорщиков сердился. Потом смирился и
нас стали "делить". Кого определили в ремонтную роту. Кого в сапожную мастерскую.
Кого в повара. Были и такие, кто попал в подсобное хозяйство. В свинари. Меня
зачислили в горнострелковую роту. Куда ж меня еще? Сам командир полка говорил:
- Где я на всех свиней напасусь?
Правильно! Командиру полка свиней пасти нельзя. Вот и мне свиньи не хватило. Но до
постоянного места службы ещё целый месяц. Впереди курс молодого бойца.
В карантине
Курс молодого бойца, или, как здесь называют, "карантин", мы проходили уже в составе
роты новобранцев. Всем выдали противогазы, химзащиту, плащ-палатки, сапёрные
лопатки, фляжки, подсумок для магазинов от автомата, подсумок для гранат. Правда,
вместо гранат два металлических кругляша. Сержант сказал:
- Это для противовеса, чтобы химзащита и плащпалатка назад не перетягивали и чтобы
ветром с горы не снесло.
Все это крепится на портупее, почти как у офицеров. А самое главное, нам дали боевое
оружие. Кому автоматы, кому гранатомёты. Мне в торжественной обстановке вручили
пулемет Калашникова (ротный). Весом в девять килограммов. А если коробку на двести
пятьдесят патронов пристегнуть, то будет восемнадцать. Оружие хорошее. Почетное.
Сказали, чтоб привыкал. В роте точно такой же получишь и даже лучше. Со станком
Саможёнкова - это еще плюс семь килограммов. Правда, сержант говорил:
- Могут и отнять, - носи, пока в хозяйственном взводе кто-нибудь не напьется или в
самоволке не попадётся. У нас здесь традиция такая. Если проштрафился, то тебе пулемёт
или гранатомёт вручают.
Выходит, я сразу в штрафники. Чем-то не глянулся командованию. Вообщем-то терпимо.
Вот только на тактических занятиях трудновато. Когда бежишь, стволом по голове бьёт, а
прикладом по пяткам. Но это не беда. На голове же каска. Голову надо беречь. Мне же
дядя не зря говорил, что у солдата главное, чтоб голова соображала. Правда, я поначалу
соображал плохо. Все думал:
- Это по чьей же прихоти мое личное дело вместо танковой учебки сюда попало? Почему
я должен таскать пулемет Калашникова (ротный) за какого-то пьяницу и самовольщика?
Но это когда про себя, а как вслух выразил свои соображения, то сержант сказал:
- Рядовой Мальков! (Это я значит. Фамилия мне от предков как бы в насмешку над статью
досталась.) - За разговоры, подрывающие мощь и боеготовность армии, два наряда на
работу.
Мне после его слов как-то тоскливо стало, и я уже вслух свои мысли не высказываю. А
про себя:
- Поделом тебе, террорист. Наперед будешь знать, как подрывать боеготовность армии.
А ещё я думал о том:
- Эх жаль, что пограничник часы с передатчиком изъял, а то бы я радировал в
Самаркандскую танковую учебку:
- Ну как вы там, ребята? Через люк-то пролезаете? Не тесновато? А у нас здесь простор.
Эх, жаль передатчик отняли. Соображаю я обычно на привале. Когда перекур. После
очередной взятой с боем высоты. Я быстро понял, что во время перекура тот, кто не
курит, должен идти снимать минные заграждения, таблички для прохода через минные
поля, мишени - имитацию вероятного противника. Теперь я курю. Пусть таблички
таскают дураки. Вот сейчас принесут и пойдут расставлять вон у той высоты, а потом
4
вместе со всеми снова в атаку. Лейтенант Бочкарёв, командир карантинной роты, говорит,
что будем проводить операцию под кодовым названием "Слоники".
Теперь я знаю, что такое операция "Слоники". Это тактическое занятие по овладению
высотой в условиях заражённой местности. Брали высоту в химической защите и в
противогазах. Так ничего, терпимо, если в клапан воткнуть травинку. Можно еще под
маску спичечный коробок вставить. Для свободного доступа воздуха. Но мне хорошо. У
меня противогаз на два номера больше. А те, которые не соображают, в притирочку
подбирали. Во время атаки один такой "слоник" всё в хобот гудел. Маму звал. Только не
услышала "мать-слониха". Не видела она и того, как "слоненок" оттягивал "хоботок" и
выливал из маски то ли слёзы, то ли пот. А потом:
- Противогазы к осмотру.
Те, кто соображали, они травинки и спичечные коробки успели вытянуть. Ну, а кто
клапана повытаскивали, чтоб легче дышалось, те снова бежали навстречу "материслонихе", но уже с клапанированными "хоботочками".
Ещё я в карантине невзлюбил песню: "Не послужишь, не узнаешь..." Особенно тоскливо
при словах "...что такое марш-бросок". Вот действительно "не послужишь, не узнаешь..."
Я теперь знаю. Знаю, что марш-бросок проходит с полной боевой выкладкой, которая
много ни мало, но говорят, тридцать шесть килограммов. Это если с автоматом. А у меня
с пулемётом поболе выходит. Но это если идти шагом. Когда бежишь, кажется, что
"поболе с гаком". Ну а "гак" - как минимум еще килограмм двадцать. Я во время маршброска соображаю:
- Муравей несет больше своего веса. Интересно, кто я? Муравью хорошо. У него портупеи
нет, и ничего не врезается в его плечи и спину. Поэтому и соль, скопившаяся под
портупеей, не щиплет его натёртые плечи.
Самое блаженство в мире - это когда после марш-броска снимаешь снаряжение. Ох, кто
бы знал! Расстегиваешь ремень. Томными движениями стягиваешь с плеч ремни
снаряжения. Сначала с одного плеча, потом с другого. Сзади тебя падает тридцать шесть с
"гаком", и ты обретаешь крылья. Хочешь взлететь. Но тебе не дают это сделать тяжёлые,
мокрые от пота, юфтевые сапоги. Они тебя намертво приковали к земле. Ты падаешь
рядом со снаряжением и с ненавистным пулеметом, который упирается тебе в бок
коробкой. Ноги вытягиваешь из сапог и блаженствуешь от прикосновения лёгкого
ветерка, который щекочет твои голые, сбитые в кровь пятки. Портянки, смятые в комок,
остались в ненавистных сапогах. Черт с ними. Ох, блаженство! И так до тех пор, пока не
прибежит последний или его не принесут. Он будет скулить и отплёвываться. Нет, не
плакать, именно скулить. Те, кто прибежал раньше, смотрят на него с интересом,
изучающе.
Сами они уже не жмутся к обочине и не скользят по портупее немощными руками.
Неужели я тоже так? О, Господи! Стыд-то какой.
- Подъём!
- Стройсь!
- Шагом марш!
- Песню запевай.
"Не послужишь, не узнаешь, что такое марш-бросок..." Какая зловредная песня...
- Рота! Стой! Всем уложить снаряжение и выходи строиться на обед.
"Знала б ты, маманя, как здесь вкусно готовят. Ты никогда таких щей не подавала к столу.
Что твои наваристые со звёздочками, из чугуна, вытянутые на шесток из печки, которые
ты заставляла есть чуть ли не силком. Какой у меня здесь зверский аппетит. Я глотаю
обжигающие рот кислые щи. Кусок жирной свинины сам лезет в меня, и я не успеваю
перемолоть его своими крепкими зубами, Я вспоминаю о нём, когда он уже покоится гдето во мне. Это хорошо. Мой желудок добьёт его первозданность. Хорошо, что он уже не
хрюкает. Зато точно такой же, но с овсяной кашей, я буду жевать. Я буду гонять его и
смотреть с благодарностью на братьев по оружию мусульманского происхождения.
5
Мамуля! Как хорошо, что в мире есть коран, который запрещает есть свинину. Впрочем,
некоторые уже говорят, что в особых случаях можно. А когда по-страшному хочется
жрать, - это случай особый. Но старослужащие утверждают, что скоро и у остальных
будут особые обстоятельства. Хорошо бы, если бы они всё-таки чтили коран. На этом
письмо кончаю. Целую. Твой ненасытный сын".
- Встать! Выходи строиться!
Третье допиваю уже на ходу. Опорожненную кружку ставлю на последнем столе у
выхода. Потом чистка оружия. Личное время. Мы стираем одежду, словно прачки
высшего разряда. Наше пока что новенькое хэбе не побелело от солнца. Но сзади на
гимнастерке уже прорисовываются кресты от портупеи. Только под неё не заглядывает
солнце и не выжигает приятный для глаз цвет хаки. Но ещё резче становятся границы от
налёта соли. На гражданке такую соль называют "Экстра". По цене десять копеек. У нас
она бесплатная. Но за этим "бесплатно" стоит тяжелый труд, который называется "повышение боевого мастерства", "готовность к защите Родины" и еще как-то. Не
припомню. Голова не соображает. Она думает о том, как погладить высохшую
гимнастерку. Утюг один на всю роту. "Старики" успевают. А мне как же? Впрочем, ладно,
так сойдет. Хоть бы успеть подшить подворотничок.
- Рядовой Мальков, выйти из строя!
- Есть выйти из строя!
- За небрежный вид, неглаженную гимнастерку - два наряда на работу!
- Разойдись! Выходи строиться на занятия по физической подготовке!
- Делай р-р-раз. Делай д-д-два. Р-р-раз, Д-д-два.
Я могу подтянуться на перекладине десять-пятнадцать раз. Но это в том случае, если без
"делай р-р-раз" и без "делай д-д-два". Но когда ты "сделал р-р-раз" и рядовой Байбурин
сделал "р-р-раз", а вон тот, что справа, он никак не может дотянуться подбородком до
перекладины. Он способен только на "сделай... ", а его "р-р-раз" ждут ещё десять человек
из отделения. Ох, как я его ненавижу... Сосиска!
Кишка! Чмо! Ну-ну! Ну, тяни же! Р-р-раз. Наконец-то.
- Делай д-д-два!
Тело падает вниз. Но руки цепко впились в перекладину. Ну, что же ты? Тот, что справа...
Он мешком свалился вниз.
- К снаряду!
Нет, это не мне. Это ему. Я ещё вишу. Он не может допрыгнуть до перекладины. Ну,
подсадите же его кто-нибудь. Наконец-то догадались.
- Делай р-р-раз.
Сделал. Ну, а ты? Опять? Равиль, да пни ты его под зад, чтоб он взлетел к перекладине.
Достанешь. У тебя ноги длинные. Ну, р-р-раз же. Ну, вот видишь, молодец! Получается
же!
- Делай д-д-два.
- Делай р-р-раз.
Товарищ сержант, ну зачем же трак положили на ноги. Я уже и так не могу. Ну ты, что
справа. Ну р-р-раз же! Ведь ты без трака. Ну ещё немного. Ты же, глиста, рассказывал, как
на гражданке "шишку держал". Как ты на танцах морды бил. Ты же коньяк в кабаках
жрал. Ну, тянись же. Что! На отцовых "Жигулях" баб возил, а я в это время коровье
дерьмо из сарая вилами таскал. Я же для тебя... Чтоб ты молоко и мясо жрал. А ты... Как я
тебя ненавижу. Ну я не могу больше держаться. Снимите трак. ...ну, я же говорил,
снимите.
- Отставить упражнения!
- В колонку по одному. За мной! Марш!
- Стой!
- Следующее упражнение. Прыжки через коня. Показываю. Р-р-раз! Д-д-два!
- Рядовой Байбурин, к снаряду!
6
- Есть, к снаряду!
- Р-р-раз! Молодец!
- Рядовой Рязанов, к снаряду!
- Есть, к снаряду!
- Р-р-раз! Молодец!
- Рядовой Мальков, к снаряду!
- Есть, к снаряду!
- Р-р-раз!
- Ой-ёй-ёй.
- К снаряду!
- Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Я н-не могу.
- К снаряду!
- Есть, к снаряду!
- Р-р-раз!
- Ой-ёй-ёй-ёй! Ой, мамочка!..
- Ты что, коня никогда не видел?
- Да у нас в деревне его никогда и не было. У нас физкультуру завхоз вёл. Мяч бросит, и
гоняли в футбол.
- Показываю. Разбег. Прыжок на помост, руки снизу и... Ноги в разные стороны. Соскок
на носочки. Выпрямиться. Руки в стороны. Повтори!
- Я боюсь!
- Рядовой Байбурин, рядовой Савельев, пристегнуть к нему брючные ремни. Протащить
пару раз.
- К снаряду ! Р-р-раз!
- Ой-ёй-ёй-ёй.
- К снаряду. Р-р-раз! Отлично! Самостоятельно! К снаряду!
- Р-р-раз! Молодец!
- Следующий. Рядовой Понукалин!
- К снаряду! Р-р-раз!
- Молодец!
- Рядовой...
- Одеть гимнастерки! Застегнуть ремни! Стройсь! На политзанятия шагом марш!
Политзанятия! Какое счастье! Ведёт сержант Мельников. Хорошо! Я делаю
сосредоточенное лицо. И даже умное. Вслушиваюсь в монотонный голос сержанта. Слежу
за плавно летающей указкой. Вот она летит к очередной "горячей точке" планеты. Здесь
нужна срочная помощь. Я записываю своим корявым почерком "Чили"... Мне искренне
жаль Виктора Хара. Я весь с Сальвадором Альенде. Я пишу правой рукой. Левой как бы
закрываюсь от лучей заходящего солнца. Я закрываюсь от огня, бьющего из "горячей
точки", и от сержанта, который "громит хунту". Я тоже готов, сжав пулемёт в руках, идти
в бой. Пиночет, выходи. Сержант, веди в атаку. Но политинформатор блуждает своими
голубыми глазами по "горячим точкам". Он не видит меня. Он уже подбирается к
Ближнему Востоку. Свободу Палестине! А я...
Маманя, здравствуй! Вот я и вернулся. Я не поехал в Палестину. Мы с тобой завтра
пойдём косить сено. Мамань, погладь мне рубашку. Я сегодня пойду в клуб.
- Политзанятия закончены.
- До свидания, маманя!
- Встать! Выходи строиться! Равняйсь! Смирно!
- Сегодня мы отрабатываем движение и повороты в строю. Показываю. Раз-два. Раз-два.
Н-налево! Раз-два. - Отделение, шагом марш! Раз-два. раз-два. Налево! Отставить!
Отрабатываем по элементам. Делаем шаг левой. Правая рука вперед. Выше пряжки на
ширину ладони. В локте держите прямой угол. Левая рука назад. Делай р-р-раз. - Два. Три...
7
- Рядовой Мальков, тебе что доску в штаны вставить. Держи корпус прямо. Делай р-р-раз.
Д-д-два. Закончили занятия.
- Стройсь! Равняйсь! Смирно! Прямо! Шагом марш! Р-р-раз, р-р-раз. Раз-два-три... Песню
запевай... р-р-раз.
- Не плачь, девчонка. Пройдут дожди...
- По одному! В столовую шагом марш! К приему пищи приступить…
- Встать! Выходи строиться! - Даю ЦУ. Всем одеть снаряжение. Получить в оружейной
комнате оружие и приготовиться к ночным стрельбам.
"Здравствуй, мамка. Служба идёт нормально. Скоро будем принимать присягу. Я
поправился на два килограмма. Фотку пришлю в следующий раз. Каптёр говорит, как
деньги получите, так я сделаю. Деньги здесь называются кронами. Мелочь геллерами.
Совсем на наши не похожи. Монеты из алюминия. Легкие. Даже на пивной пене держатся.
Ну, это если пиво свежее. Так проверяют. Нет, ты не подумай. Я ни-ни. Здесь с этим
строго. Служба. Уже научились немного говорить по-чешски. Совсем не трудно. Слова
похожи на наши. Здесь много чехов работают вольнонаёмными. Санитарами,
сантехниками, электриками. Вот мы с ними и болтаем иногда. Например: ''Зафачить
маешь" - дай закурить. "Запалка" - спички. "Разумиишь" - понимаешь. И они по-русски
хорошо говорят. Так чисто: "Да пошёл ты..." И даже матерные слова выучили. Вообщем,
всё нормально. Так что не волнуйся. С солдатским приветом твой сын Николай!
Тяжёлая артиллерия
Перед окнами нашей казармы проходит трасса "Берлин-Варшава", и мы, новички"салаги", смотрим из окон на машины иностранных марок. Мерседесы, шкоды, форды,
тойоты пролетают стремительно, и мы не успеваем рассмотреть лица пассажиров, но зато
с любопытством изучаем прогуливающихся по тротуару чешских девочек. Из всех окон
кричат: "Слечна миловано, поцем"1. В ответ получаем воздушные поцелуи, приветливые
помахивания руками, а нередко и (не знаю, как это будет по-чешки) "кукиш". Девочки
сменяют друг друга, как кадры диафильмов. Но есть и такие, которые не ограничиваются
одними традиционными прохождениями. Они, дойдя до угла казармы, останавливаются и,
вдруг будто бы вспомнив что-то неотложное, возвращаются обратно. И вновь
восторженные приветствия сыпятся на них из всех окон. Кто-то обещает одарить по всей
щедрости суровой солдатской службы. Кто-то божится, что заберёт с собой в Москву.
Конечно, Москву он и сам ещё не видел, но не звать же её в свою деревню, о которой она
и слухом не слыхивала. О Москве она понимает без всякого перевода, и "москвич"
получает взамен многообещающую улыбку. Мне кажется, что она улыбалась мне.
Впрочем, мне этого не надо. Я вроде и не кричал. А если что и кричал, то чтобы вплестись
в общий хор. Это чтобы выпендриться перед такими же, как и я, "салагами". Да и мыслито мои ещё там в своей деревне, на крылечке у моей Наташки. И чхать я хотел на этих
заморских кралечек. Наши лучше. А некоторые, это конечно "старики", примеряются, как
лучше сигануть через забор, и, скрывшись в кустарнике, зазывать случайную прохожую.
Пообещать ей взамен за лиходейство красивый, начищенный до блеска, значок "Воинспортсмен I степени" или "Отличник Советской Армии". Или "ягоду-ползуниху".
Прохожая, похихикивая, как бы нерешительно смущённая спускается с насыпи под
похабные комплименты "дедов". Притихшая "салажня" завороженно смотрит на
торчащие из-под мини точёные "подставки" и шушукается, как бы боясь спугнуть
токующую дичь. Вот уже точёные ножки скрываются за зарослями кустарника. Вслед за
ними исчезает голова, обрамлённая короной нахимиченных кудряшек. И... Кто-то нервно
начинает по-кобелячьи поскуливать, семенить ножонками, переступая по скрипучему
паркету. А кто, морщась, будто от зубной боли, держит руку в кармане, прислушиваясь к
возне и пыхтению зазаборного мира. Поскуливания и поскрипывания усиливаются, если
вдруг верхушки кустов начинают качаться и потрескивать. Сквозь треск тренированный
8
слух горных стрелков улавливает сладостные всхлипывания, сопровождавшиеся
восхищённым "вояце"1, и частое дыхание "эдельвейса", который, по всему видно,
старается подтвердить высокое звание "Воин-спортсмен I степени". Вздох облегчения
проносится по всей казарме вместе с в момент затихшим кустарником. Воины победно и
восхищенно поглядывают друг на друга, всем видом говоря о своём участии в этом
трудном нормативе.
Через некоторое время все вновь устремляют взоры в зазаборный мир и наблюдают, как
вслед за сосульчато-всклокоченной причёской появляются точеные "подставки",
зеленеющие от сока растерзанной травы. Удаляющаяся прохожая что-то крепко зажимает
в своем кулачке. Но её уже не сопровождают восхищенные взгляды, так как из кустов
появилась расплывшаяся в улыбке физиономия отличника боевой и политической
подготовки. Затем появляется и он сам во всю свою богатырскую стать. Перемахнув через
забор, он под "ура" "салажни" и зависть "дедов" решительно вступает в открытые двери
казармы, выпячивая грудь, на которой сияет значок "Отличник Советской Армии" и
темнеет пятно, напоминающее силуэт знака "Воин-спортсмен".
Особой популярностью среди лихого горнострелкового воинства пользуется "прохожая"
по имени Анка. И хотя она безотказная, как винтовка-трёхлинейка, её почему-то называют
"Анка - тяжелая артиллерия". О её неисчерпаемых сексуальных возможностях ходят
легенды, передаваемые от призыва к призыву, словно эстафетная палочка. Чем дольше
срок дислокации горнострелкового полка, тем увесистей эта палочка. Иногда Анка
появлялась на КПП, что-то втолковывая дежурному офицеру, тыча пальцем в свою чуть
располневшую фигуру. После переговоров по телефону с дежурным по штабу Анку
пропускали в часть, и она шла от батальона к батальону в сопровождении дежурного
офицера в поисках виновника случайного греха. Её взор останавливался на каком-нибудь
дюжем молодце. Глаза любвеобильной Анки искали родные черты, но сомнения толкали
её в дальнейшие поиски. После бесплодных хождений Анка покидала гвардейскую часть,
исчезая на некоторое время из поля зрения. Появлялась она, повеселевшая и шальная,
вновь привлекая к себе внимание своей тоненькой фигуркой. Надо отметить, что в
гвардейском полку существовала традиция. За безупречную службу в течение восьми
месяцев солдат награждался нагрудным знаком "Гвардия". Анка верой и телом честно
отслужила в полку не один год и заслуживала больших почестей, но так как на гребне её
исстрадавшейся груди было места маловато, то её украшали всего два знака гвардейской
доблести. Было и такое, что она попадала в немилость не только офицеров, следящих за
плотской и нравственной чистотой своих подчиненных, но и солдатского и сержантского
состава. Это, если после какого-нибудь наряда по несению караульной службы солдаты
возвращались, счастливо улыбаясь, печатая шаг и распевая: "Солдатушки, бравы
ребятушки, где же ваши жёны?..." Каждый мысленно прокручивал многосерийный ролик
"Анка в дозоре", вспоминая визит "тяжёлой артиллерии" в караульное помещение.
Службу несли стойко со всей ответственностью за вверенные объекты. Даже не было
отдыхающей смены. Все бодрствовали, бдительно охраняя непоколебимые рубежи. А на
другой день весь караул в полном составе изучал странное насекомое. С виду безобидное,
но злющее и причиняющее многие неудобства. Командир роты грозился всем зашить
карманы, чтобы не держали в них руки. В такие моменты Анке лучше было бы не
появляться в районе части на расстоянии винтовочного выстрела. Все неприятности по
службе отзывались на ней в непереводимом тексте.
"Здравствуй, моя любимая, неповторимая Наташка! Служба идёт своим чередом. Позади
уже два месяца. Почти каждый день пишу тебе письма, но, к сожалению, очень редко
получаю на них ответы. Почему не пишешь? Может, нашла себе хахаля и теперь тебе не
до меня. Если так, то прямо и напиши. Подорви боеготовность вооруженных сил. Между
прочим, ты не думай, мы хоть и за забором, но девки путёвые здесь тоже есть. И сами
набиваются. Но я честно. Ни-ни. Как только взгляну на них невооружённым взглядом
пулемётчика, так передо мной ты. По-русски красивая и благоухающая, и я сразу же
9
отворачиваюсь от этих закордонных девиц. Нечего на других глаза пялить, коли тебя ждут
и помнят на гражданке. Хотя есть сомнения на этот счёт, но я думаю, что ты, Натулечка,
их развеешь очередью писем, ярких до головокружения, стремительных, как трассер,
выпущенный из моего грозного оружия - пулемета. На этом писать кончаю. До свидания,
моя милая, сказочная. Твой верный и непоколебимый на всех фронтах Николай. Крепко
целую. П.С. Посылаю тебе еще длинную очередь поцелуев".
"Фолликулит"
Влажный горный ветер обрушивается на нас, неся ни с чем не сравнимые запахи для тех,
у кого нарушено обоняние. Я же, держа нос по ветру, вдыхаю своими четырьмя тысячами
кубиков еле уловимые запахи чайных роз. Они растут на южной окраине города, и если
идти поутру на тактические занятия, то они своим ароматом нежно щекочут ноздри. Руки
невольно протягиваются к сказочному творению природы, усыпанному мелкими
капельками росы. На ходу срываю цветок, не обращая внимания на острые шипы (руки
уже огрубели от сапёрной лопаты), и розовый аромат сопровождает меня до "В атаку!
Вперед!".
Когда нет тактических занятий, я всё равно улавливаю благоухающие волны, и они меня
переносят в сад заботливой старушки-цветовода. Вот я под покровом ночи перелезаю
через забор. По запаху иду в сторону запримеченных ещё днём кустов и, натыкаясь на
острые шипы, срываю нежные бутоны. Потом, вырвавшись на простор улицы, я спешу к
своей любимой, чтобы под лай уличных собак тихонько постучаться в окно. Я шепчу, что
это я - Колька. Окно распахивается, и в его проёме появляется моя Наташка. Ее
полусонное: "Ты что спятил?" натыкается на протянутый букет роз. Букет уже у неё в
руках, и я получаю нарочито-сердитого "дурачка". Но мне почему-то становится до
одурения приятно. Даже то, что она напоминает мне, что уже очень поздно и пора спать,
не убирает с моего лица сладостную улыбку. Я иду, вернее, лечу домой, переполненный
радостным сознанием сделанного приятного сюрприза.
Запахи роз преследуют меня до тех пор, пока влажный горный ветер не переменит своего
направления. Тогда с противоположной стороны от розария на нас обрушивается едкий
прогорклый запах, который не только проникает в наши лёгкие, но он ещё и видим. Он
ложится на наши казармы, на наши пилотки и погоны длинным чёрным хвостом,
тянувшимся из большой трубы какого-то завода с загадочным названием "Суровино".
Завод хорошо виден из окон нашей казармы. Нас отделяет лишь тонкая полоса трассы и
витиеватая горная речка с коротким названием Ваг. Если мы страдаем от чёрного хвоста
из зловонной трубы, то стремительный Ваг от трубы поменьше, торчавшей высоко над
водой и время от времени изрыгающей из своей пасти мутные вязкие потоки жидкости, не
менее вонючей, чем хвост. Все утверждают, что это завод, имеющий важное
стратегическое значение, и неслучайно он находится под присмотром бдительных
советских солдат. Доходят и такие слухи, которые не приживаются среди нас. Но это
оттого, что нам никак не хочется нести службу рядом с объектом по переработке
вторсырья. Мы люди военные. Делаем важное дело. А там, где мы, должно быть всё
непременно стратегическое. Конечно кроме роз. Но то, о чём я хотел поведать, не имеет
никакого отношения к розам. А если и имеет, то исключительно к шипам.
Тактические занятия, марш-броски, кроссы, физо и строевая изматывали нас до предела.
Отдушиной оставались политзанятия. Иногда в солдатском клубе крутили кино. Но ленты
были старые и рвались через каждые пять-десять минут. Вся "полковая интеллигенция":
свинари, каптёры, повара, комендантский взвод, писари и прочие - кричали: "Сапожник",
чем нарушали здоровый сон тех, кто таскал пулемёты и гранатомёты. Вообщем, фильмы
были неинтересные, и даже двухсерийные не радовали нас. Правда, помимо фильмов, нас
обещали выводить по воскресеньям за город. Без экипировки, чтобы мы подзолотили свои
торсы под солнечными лучами. Обещали сводить и к реке поплескаться в жгучей горно10
речной прохладе. Но почему-то в воскресенье некому было протрубить "выходи
строиться" или "к приёму водных процедур приступить". По воскресеньям офицеры
отдыхали, а сержантам не было доверия. Могут завести не туда. И всё-таки нам повезло. В
один из воскресных дней пришёл командир роты. Наверное, потому что до получки
денежного довольствия осталось три дня, а последние кроны и геллеры он спустил в
корчме ещё на прошлой неделе. Судя по всему, сегодня мы пойдём к реке на
долгожданное купание. Команда ротного взбудоражила всех, и мы сразу после хриплого:
"Банные принадлежности взять, трусы в скатку через плечо, стройсь!"
- Соловей, соловей пташечка. Канареечка жалобно поёт. Эх, раз поёт, два поёт, три поёт...
- На месте! Стой! Налево!
Инструктаж был по-военному краток:
- Яйца помыть! Далеко не заплывать! Чешских баб не... Понятно?!
- Так точно!
- Разойтись! Ефрейтор Якшимурадов, ко мне!
К командиру роты заспешил каптёр Якшимурадов, и ему пришлось выслушивать
персональный инструктаж. Ротный предостерегал его от необдуманных поступков и
утверждал, что в соседнем полку земляк Якшимурадова во время купания умудрился
изнасиловать шестидесятисемилетнюю женщину.
- Ныкак нэт, таварищ лэйтэнант. Он таджик, а я туркмэн,- попробовал отстоять
национальное достоинство ефрейтор Якшимурадов.
- Отставить разговорчики. Какая разница? Вы как бабу без паранджи увидите, так с вами
сладу нет.
- Зачем паранджа, таварыщ лэйтэнант. Её давно снял свободный жэнщина Востока.
- Отставить разговорчики! - снова скомандовал ротный и чуть мягче спросил:
- Двадцать крон есть?
- Никак нэт, таварыщ лэйтэнант. У меня только пятдэсят.
На этом инструктаж закончился. Ефрейтор Якшимурадов отправился выполнять особое
задание до ближайшей корчмы, а мы, удивляя случайных прохожих необычными
пляжными костюмами, купались в ледяной воде Вага. Мы выскакивали из воды и бежали
вверх по течению на двести-триста метров, чтобы снова ринуться с головой в поток,
который стремительно нёс нас к излучине и выбрасывал на отполированные камни. Вот
уже ротный, потягивая пивко, что-то втолковывает так и не искупавшемуся каптёру.
Кому-то надоело бултыхаться в воде, и они, подставив свои спины и животы летнему
солнцу, лежали, ошалело улыбаясь. Мы с Шуриком Рязановым и Байбуриным Равилем
плескались у берега. Потом, усталые и продрогшие, вылезли из воды и упали на горячие
камни, блаженно улыбаясь и засыпая с мыслью: "Как хорошо! До дембеля осталось
двадцать один месяц и семь дней".
В часть вернулись к усиленному за счет обеда ужину. После ужина привели себя в
порядок, и нам позволили такую роскошь, как ранний отбой.
На утреннюю зарядку встали бодро и, сладостно потягиваясь, становились в строй.
Бежали весело, дружно. Никто не отставал. Даже последней шеренге, в которой был,
конечно, и я, не пришлось догонять впереди бегущих. Но, несмотря на бодрость, я всётаки испытывал некоторые неудобства. Дыхание было ровное. Сапоги легко отрывались
от беговой дорожки. Но что-то беспокоило. Какое-то неприятное жжение спереди на
бёдрах, как раз напротив карманов, мешало высоко поднимать ноги. А когда подбежали к
казарме, жжение уже было нестерпимым. Входил я в казарму с кислой миной. Прилипшие
к бедрам брюки я снял чуть ли не со слезами на глазах. И к моему удивлению, ноги были
покрыты мелкими водяными пузырями. Многие уже полопались, и эти места горели,
словно меня высекли крапивой. Но ладно, если б только ноги. Весь личный состав роты
сбежался смотреть на чудо-болезнь, подхваченную "салагой" рядовым Мальковым. Через
образовавшийся живой коридор ко мне подошёл ротный и внимательно изучал странную
11
болезнь. Особенно его заинтересовало происхождение волдырей там, где не ноги. Ротный,
сжав кулаки, грозно смотрел на меня сверху и шипел мне в лицо:
- Ты что же, "голуба", не усвоил моих ЦУ. Пока все купались, ты, значит, крепил
интернациональные связи.
- Никак нет, товарищ лейтенант.
Хотел бодро, но получилось жалобно-плаксиво. Мне было жалко себя, а особенно то, что
не ноги. "Как же теперь жить-то буду?" - размышлял я. Но ротного это ничуть не
интересовало. Он грозился отправить меня на гауптвахту за... Вообщем, за растление
нравов. И хотя Байбурин с Рязановым утверждали, что мы вчера были всё время вместе,
ротный всё равно сделал заключение:
- Значит, ты ночью вышел на контакт с Анкой-тяжелой артиллерией, и она подорвала
твою боеспособность. Посему ты - дезертир или ещё хуже. Самое что ни на есть
бактериологическое оружие, поразившее нашу роту.
И, повернувшись к старшине:
- После завтрака в санчасть.
В санчасть я шёл, оттягивая каждую штанину руками, чтобы они не соприкасались с
очагами поражения. Если такое случалось, то я взвывал и успокаивался от рассуждений
старшины:
- Не выйдет из тебя, Мальков, солдата. Служба только началась, а ты уже по санчастям
пошёл. Если бы болезнь какая была солдатская, к примеру, грибок, а то ведь самая что ни
на есть гражданская. Вольная. Эх, Мальков, Мальков. А ещё пулемётчик. Вот упекут тебя
в госпиталь. Кто тогда твой пулемёт таскать будет. Жаль, Мальков, жаль.
Кого жалел старшина? Меня или пулемёт? Этого я так и не понял. Но мне было жаль себя.
О пулемёте я как-то и не думал.
Военврачи вокруг меня устроили консилиум. Из моего рассказа выходило, что это от
переохлаждения в речке. А из рассказа старшины получалось так, что я, то есть
пулемётчик Мальков, забыв о своих обязанностях, не вынес тягот и лишений, снизошёл
до аморального поступка, а может, даже не одного. И всё убеждал меня сознаться в том,
сколько раз я аморально разложился за последнюю ночь. Врач - лейтенант вспоминал все
симптомы странных болезней, рассуждая вслух, и, когда по его выводам, с моим недугом
ничего не получалось, он стал листать справочник, пытаясь найти мне какую-нибудь
подходящую болезнь. Заглянув к нему через плечо, я увидел, как он внимательно читает о
внематочной беременности. Испугавшись, кабы мне не назначили "кесарево сечение", я
напомнил, что в порочащих связях не состоял. Не слушая меня, лейтенант медицинской
службы вслух сделал заключение, что внематочная не подходит. Две медицинские
сестрички, вероятно, из вольнонаемных, захихикали. Я, смущённый ещё больше,
отвернулся от них.
Лейтенант строго взглянул на медсестёр, чем заставил их притихнуть. Они вновь с
подобострастием стали изучать странную болезнь, смущенно косясь на то, что не ноги. По
их лицам можно было догадаться, что они убеждены в том, что мой недуг нисколько не
связан с аморальным поведением. Одна из них, остроглазенькая, та что посимпатичней,
чаще бросавшая взгляды не туда, от чего я ещё больше смущался, всем своим видом
говорила: "Да кто ж такому даст?".
Так и не найдя моей болезни, врач захлопнул справочник и, расстегнув ворот на кителе,
глубоко вздохнул. Через открытое окно пахнуло далеко не ароматом роз. И то ли оттого,
что ветер пригнал очередную порцию чёрного хвоста "Суровино", то ли оттого, что
старшина вздумал вновь проанализировать вчерашний день и припоминал, когда же это
рядовой Мальков мог умудриться подцепить "слечно миловано", а вместе с ней и заразу,
лейтенанта осенило, что волдырями я покрылся от воды, отравленной химическими
сбросами стратегического объекта.
"Здорово, друган Петруха! Пишу письмо из чешского госпиталя. Попал я сюда с какой-то
странной болезнью. Покрылся волдырями. Сначала-то чуть-чуть, а потом... Вообщем,
12
живого места нет. Диагноз в части поставили "фолликулит". А так как лекарств от этой
заразы нет, то меня отвезли в госпиталь. Житуха здесь, скажу, мировая. Кормят до отвала.
Вот только лечат скверно. Разденут догола и каким-то белым цементом заливают. И вот
стою я, словно девушка с веслом или мальчик с рыбкой, пока не застынет цемент. Самое
интересное, когда скоблить начинают. Особенно тоскливо, если вместе с волосами на
ногах. Но терпимо. Приезжал старшина. Говорит, после меня вся рота
"офолликулитилась". Их решили в госпиталь не возить. На месте лечат. Я ему даже
помогал бочку с лекарством на машину закатывать. Хотел бы я посмотреть, как там
скоблят их. Особенно кавказцев. Они же все как один шерстью покрыты. Ты, Петруха,
смотри там никому моим не говори, а то маманя заволнуется. Да я уже выздоравливаю. Ну
ладно, писать заканчиваю. С солдатским приветом твой друг Николай.”
Дневальный
По приезду из госпиталя у меня пошла полоса невезения. Всё началось с пустяка. В моё
отсутствие вся поражённая рота пропарила свою одежду в специальной камере. Мне
предстояло сделать то же самое. Но не будут же ради одного воина запускать установку.
Ротный и старшина решили, что достаточно, если я подержу своё "хэбе" в ведре с
бензином. Что я и сделал. Через час моя одежда уже проветривалась на заборе.
Ни что не предвещало неприятностей. У личного состава было свободное время, и все
приводили себя в порядок: кто подшивал подворотничок, кто штопал гимнастерку или
зашивал развалившиеся сапоги проводом от ПТУРСа (прочно и надежно). То есть была
вполне мирная обстановка. Но вдруг тишину нарушил сильный взрыв. Все бросились в
туалет, откуда шёл дым. Посередине туалета стоял каптёр Якшимурадов и, испуганно
хлопая глазами с опалёнными ресницами и бровями, непонимающе смотрел в сторону
открытой кабины. Прибежавшие ротный и старшина стали выяснять: "Кто стрелял? Кто
взорвал?". А так как жертв не было, то они успокоились и выпытывали у заикающегося
каптёра, как у единственного свидетеля нечаянного взрыва. По его словам, всё произошло
в считанные секунды.
- С-с-сижу таварыщ лэйтэнант, сру. Сыгарэта в рот брал. Мал-мал спычку зажёг, а она как
бабахнэт. Мэна сюды, а сыгарет туды.
На этот раз командир роты на меня не кричал. Но разговор был неприятный. Хотя откуда
я мог знать, что от вылитого мной в очко бензина скопится столько паров.
- Три наряда на службу!
- Есть три наряда на службу!
Старшина исправно выполнил приказание ротного и поставил меня вместе с ефрейтором
Якшимурадовым дневальными через сутки. Меня - за создание пожароопасной ситуации,
а каптёра - за курение в неположенном месте. Мне строго-настрого было заказано не
спать, и, я, поёживаясь от ночной прохлады, бдительно охранял тумбочку, до блеска
отмывал паркетный пол. Ночью, конечно, я не стоял, а сидел у тумбочки, а Якшимурадов
мужественно нёс службу на ногах. Сидеть ему почему-то не хотелось. Мне было перед
ним неловко, и я, чувствуя свою вину за случившееся, даже уступил ему право кричать
"подъём". Он это делал добросовестно, и редко кто не просыпался от его:
- Ротам падъём. Утра пришёл. Зарядка пора. Старшина обижаться будет.
Все вставали и спешили на построение. Накрывать в столовую с дежурным сержантом
ходил тоже Якшимурадов. Это дело ему особенно нравилось. Пока сержант считал бачки
с овсянкой, каптёр успевал незаметно вытянуть кусок мяса и, давясь, чуть пережёвывая,
глотал его. Сержант заканчивал считать, а Якшимурадов облизывать пальцы. Обычно он
успевал это делать вовремя. Один раз только допустил промашку, когда ходил накрывать
столы с сержантом Урусовым Зелимханом, веселым кабардинцем из-под Нальчика,
13
который в шутку требовал называть себя по имени-отчеству. Вот и в тот раз, когда столы
были накрыты, а рота как всегда задерживалась, ефрейтор Якшимурадов обрадовался:
- Таварищ Зелимхан Жобогиевич, разрешите мал-мала пожрать.
Получив разрешение, каптёр приступил к приёму пищи. Когда Урусов увидел, что
ефрейтор сложил в свою чашку всё мясо, выделенное на десять человек и, аппетитно
почавкивая, лихо расправляется с ним, то удивлению его не было границ. Каптёр не успел
опомниться, как его шея оказалась в железной руке сержанта (силой его природа
наградила на совесть). Во второй руке Зелимхан Жобогиевич держал чашку с овсянкой,
обильно политой томатной подливой. Когда рота вошла в столовую, то чашка уже
превратилась в тюбетейку. Тягучая овсянка висела на ушах, а далеко не холодная подлива
тоненькими струйками стекала за воротник. Так ефрейтор Якшимурадов умудрился
вторично пройти термическую обработку, но теперь уже с другого конца. А на
следующий день он вновь спешил накрывать столы, но уже с другим сержантом.
После завтрака рота ушла на тактические занятия отрабатывать приёмы современного боя
в условиях резко пересечённой местности, а мы с Якшимурадовым приступили к
выполнению обязанностей дневальных. Дежурный сержант Мельников, а между нами
"Мукомол", наводил порядок в оружейной комнате. Я подметал длинный коридор, а
каптёр Якшимурадов нарезал штык-ножом мыло. Конечно, штык-ножом резать мыло
категорически запрещалось. Для этого был специальный нож. Но острым ножом
отрезались большие куски, которые долго растворялись в воде, и чтобы получить
мыльную пену для натирания паркета, нужно было долго размешивать мыло в ведре.
Тупым штык-ножом получалась хорошая мыльная стружка, производством которой
занимался Якшимурадов. Я уже подмёл полы. Сложил щётки в подсобку и пошёл к
тумбочке. К моему удивлению, около ефрейтора Якшимурадова стояли командир полка
полковник Лукашук и командир дивизии генерал-майор Щежин. То, что это командир
дивизии, я знал, потому что уже один раз видел его на полковом построении, когда он
прилетал в полк с проверкой. На этот раз он, видимо, захотел посмотреть, как живут
горнострелки девятой роты. И крайне был удивлен тем, что его никто не приветствует.
Командир полка был удивлён не менее и ко всему покрылся белыми пятнами.
Якшимурадов, ничуть не смущаясь, продолжал строгать мыло. Далеко не молодой
генерал, слывший в дивизии добродушным и заботливым, удивлённо оглядел
дневального, занятого своим делом, и участливо спросил:
- Сынок, что ты делаешь?
В ответ услышал:
- Мала-мала мыла режу, таварыщ гэнэрал.
Появившийся перепуганный сержант Мельников попытался доложить генералу по всей
уставной форме, но был остановлен генеральским жестом, который, вероятно, означал
"Отставить".
- Сынок, тебя кто-нибудь перед заступлением в наряд инструктировал? - вновь спросил
командир дивизии.
- Так точно, таварыщ гэнэрал. Лэйтэнант Бочкарёв.
- Что он тебе сказал, сынок?
Ефрейтор Якшимурадов, закончив строгать мыло, вставил штык-нож в ножны и,
вытянувшись перед генералом, как можно бодрее отчеканил:
- Он оказал: "Стой, мудак, и смотры, чтоб штык-нож не спыздылы".
Генерал-майор, еле сдерживая смех, посмотрел на красно-пятнистого командира полка,
повернулся и пошёл из казармы. Полковник Лукашук, чуть приотстав, чтобы пропустить
генерала, на выходе обернулся и, сверкая глазами, погрозил кулаком всему нашему
наряду.
На вечерней поверке командир роты объявил нам ещё по три наряда на службу.
"Привет из Татр! Здорово, братан Шурик! Пишу письмо левой рукой. Правой отстреливаюсь от наседавшего противника. Во время артподготовки вдребезги разнесло
14
чернильницу, так что приходится писать кровью. То, что она голубая, пусть тебя это не
смущает. Я же служу в королевских войсках. Ну, это я шучу. Шурик, служба идёт чётко.
Всё нормалёк. Нахватал нарядов, как собака блох. Но я их отрабатываю и отслуживаю
добросовестно. На подъём стал скорый. На появление офицеров реагирую молниеносно,
как английский пинчер. Но они меня пока не жалуют. Хожу всё в рядовых. Хотя уже
проковырял одну треть календаря. "Деды" за себя работать и дневалить не заставляют, а
наоборот, они даже меня уважают. Я здесь при них как бы писарем стал. Пишу письма их
заочницам. Переписку веду исправно. Четырём уже "объяснился" в любви. На трёх
пообещал жениться. Конечно это не всерьёз. Я пишу им, а сам представляю, будто бы
моей Наташке. Бывают, правда, и ошибки случаются. Ответ получишь, а там конфуз.
Одна пишет: "Дорогой Георгий, ты пишешь, что был в отпуске и вспоминаешь, как мы с
тобой целовалась и даже... Просишь, чтобы я сделала аборт или хотя бы не подавала на
алименты. Приедешь и женишься на мне. Ты так обидел меня. А с мамой даже было
плохо. Она пытает меня, на каком месяце я хожу. Георгий, я честная девушка. Об этом
даже засвидетельствовал гинеколог, к которому меня водила мама. И вообще в нашем 8
"Б" классе такими делами никто не занимается. Я на тебя в обиде. Был в отпуске и не
заехал. Тебе, должно быть, стыдно..."
За эту ошибку мне выбили зуб. Но это ерунда. У меня еще есть. Байбурину два выбили, и
то ничего. Он рисует хорошо и поэтому занимается оформлением дембельских альбомов.
Одному "деду" нарисовал солдата, едущего домой на машине "Мерседес-Бенц". На месте
государственного номера написал ДМБ-75. Это он перепутал. Вместо ДМБ-73 свой год
демобилизации поставил. "Деду" лишних полтора года накинул. Вот "дембель" и осерчал.
Кому лишнего служить хочется? Но ничего, придёт и ДМБ-75. Осталось немного.
Девятнадцать месяцев и двадцать шесть дней. На этом писать заканчиваю. Бывай. Твой
братан Колюха."
До свидания, "старики"
Дембелей провожали на полковом плацу. Командир полка выступил с пламенной речью.
Поблагодарил за верную службу и выполнение интернационального долга. Стройные
колонны уходящих в запас, в подогнанном обмундировании, под звуки "Славянки"
прошли в помещение солдатского клуба. Я, подгоняемый любопытством, проник в клуб и
с интересом наблюдал, как старшины и прапорщики прощаются с дембелями. "Старики"
стояли вдоль стены. Перед ними лежали раскрытые чемоданы. Наш старшина переходил
от чемодана к чемодану и тщательно изучал их содержимое. Его интересовало буквально
всё. Красочные картинки, с которых позировали интригующие девочки в неглиже,
изымались как продукция, подрывающая нравственные устои советской молодежи.
Хозяину этих сокровищ оставалось только сожалеть, что он зря тратился на покупку
журналов в австрийской лавке, чтобы потом старательно вырезать обнажённых девиц и
инструкции их использования. Не повезло и тому, кто затоварился жевательной резинкой
"Педро", с которой смотрел веселый ковбой. Десять квадратиков жевательной резинки
оставались на гостинцы в далекие кишлаки и селения, а остальные, как контрабандный
товар, изымались и оседали в вещмешке старшины, который учтиво нёс каптёр
Якшимурадов. Его руки услужливо раскрывали верного спутника солдата, хранившего в
своём чреве нехитрое хозяйство, может быть того, у которого только что изъяли
безделушку, позволившую переступить контрольную цифру - триста крон. На большую
сумму солдату не положено. Если больше, то уже возникало подозрение на предмет
спекуляции военным имуществом. Это не без оснований. Солдаты умудрялись продавать
всё, что покупалось, и веры им не было. Конечно, готовясь к дембелю, не все
злоупотребляли спросом на солдатские шапки и валенки. Но если какой-нибудь "камрад"
говорил, что ему "зимно", то интернациональные чувства брали верх, и сделка состоялась.
15
Спросом пользовались полевые бинокли, бушлаты, хозяйственное мыло, штык-ножи...
Продавались даже портянки с ног. За них оплата была умеренная, но денег хватало, чтобы
приобрести подарок любимой, родственникам и даже сходить в чайную. Но тот, кто слабо
разбирался в вопросах контрабандного дела, с огорчением наблюдал, как пасть вещмешка
глотала махровые майки, джинсы и даже гипюровые рубашки, входившие в моду на
гражданке. Трясли всех, как разгильдяев, так и отличников боевой и политической
подготовки. Последние тоже не могли удержаться от соблазнов и, несмотря на свою
политическую благонадёжность, поддавались на провокацию "шмоточной болезни".
Объектом тщательного изучения становились и дембельские альбомы. Бдительный цензор
в лице того же старшины или замполита не пропускал фотодокументы с изображением
секретной военной техники. Фотографии с лихими "эдельвейсами", позирующими, стоя на
броне снятого с вооружения БТР-152, оседали в том же хранилище, что и фирменные
шмотки. Особая забота и внимание уделялись фотодокументам, отражающим быт и
службу горных стрелков. Кадры сомнительного содержания подлежали изъятию. Кому-то
пришлось расстаться с новыми ботинками. Кому-то, вместо ладно подогнанных брюк,
вручались "шальвары", мало походившие на солдатские.
Когда старшина прошёл мимо "деда", предмета моего обожания и повышенного
внимания, я с облегчением вздохнул. Мой "крёстный отец", то есть тот, который выбил
мне зуб, остался в своих ладно сидящих брюках. Я благодарил старшину за то, что мне не
пришлось сожалеть по поводу моих ночных стараний. Я провёл бессонную ночь и
колдовал над парадным мундиром "дембеля". Это я с банкой электролита из
отработанных аккумуляторов, позаимствованных в автопарке, пробирался к
подготовленной по всем правилам солдатского искусства и фантазии парадке. Я
старательно водил кисточкой по штанинам, и, кажется, получилось выше колен. Я
смотрел с благодарностью на старшину и представлял, как электролит проявится в
момент, когда очаровательная стюардесса прощебечет на весь салон ТУ-154, что
авиалайнер пересёк воздушное пространство над границей Союза Советских
Социалистических Республик. От громогласного "Ура" задребезжит, но выдержит
обшивка салона самого надежного в мире самолёта. Аэрофлот гарантирует безопасность
полёта. Но он не гарантирует, что электролит не проявится и что от резонанса не отлетят
штанины. И я уже улыбаюсь, представляя, как бравый солдат в шортах цвета хаки стоит
на пороге родного дома и говорит: "Здравствуй, мама, я вернулся". Мои размышления
прервала громкая команда: "Чемоданы закрыть. Выходи строиться". Вновь марш
"Славянки". Я стою и машу рукой вслед удаляющейся колонне "дембелей" и почему-то
пробую языком остриё пенька - то что осталось от выбитого зуба.
Проверка боеготовности
Первый этап моего мытарства закончен. Мой бывший командир отделения, волгоградец
Мельников - "Мукомол" стал заместителем командира взвода. Командиром пулемётного
отделения назначен сержант Урусов - надёжный щит от всех посягательств "дедов".
Служба пошла веселее. Я ещё рядовой, но всё, что положено делать солдату, делаю на
"хорошо" и "отлично". Я готов выполнить любую поставленную задачу. Физо меня не
страшит. Мой пулемёт разит появившуюся мишень №22, имитирующую группу пехоты за
бруствером, а проще "корову", с первой очереди. Я стреляю не целясь. С бедра. Это
является явным шиком для солдата. Я уже с улыбкой вспоминаю, как ещё в карантине
пули, посланные мной из АКМа, полетели искать вероятного противника мимо мишени,
за каменную гряду. Тогда я сделал заключение, что мне достался х...вый автомат.
Командир батальона, майор Вдовин, присутствующий на стрельбище, услышав такую
нелестную оценку лучшего в мире автомата, вручил мне другой, из которого пробное
упражнение было выполнено его хозяином на "отлично". Все, в том числе и командир
батальона ждали, как приземистый полутанкист Мальков будет высекать искры из
16
гранитной скалы. Но, к удивлению новобранцев и меня, пули сразили неприятеля, а
командир батальона подтвердил вслух, что первый автомат был действительно х...вый.
Может быть, это и определило судьбу пулемёта, который ждал нового хозяина.
Сержант Урусов построил нас и пошёл докладывать ротному и проверяющему
полковнику, что пулемётное отделение к стрельбе готово. Оба расчёта стреляли из одного
пулемёта, чтобы потом было легче чистить. Впрочем, во втором расчете чистить было
нечего, так как их пулемёт, по уверениям "стариков", уже второй год находится в
ремонтной мастерской, так что у нас на четверых было одно "ружо". На огневой рубеж мы
вышли с полной уверенностью, что всё пулемётное отделение отстреляется на "отлично",
так как во время проверок, особенно Министерства обороны, все стреляли в "яблочко".
Даже стрелок Вахрущев, который по своим религиозным убеждениям стрелял под
давлением приказа с закрытыми глазами. Правда, имитационную гранату бросать наотрез
отказался. И из затеи старшины, который вложил ему в руку гранату и выдернул кольцо,
ничего не вышло. Вахрущев крепко держал гранату, прижав скобу, и минут двадцать
сидел плача в ожидании взрыва. Капсюль-детонатор сработал тогда, когда старшина
выбил гранату из рук Вахрущева. Заряд детонатора вырвался через сквозное отверстие
имитационной гранаты и не причинил никакого вреда. Но после этого случая стрелок
Вахрущев ещё больше невзлюбил гранату и при виде её шептал "живые помощи".
Мы выполняли стрелковое упражнение в условиях ограниченной видимости. То есть была
обычная ночная стрельба. Все были готовы. Связисты обеспечивали связь от пульта
управления до каменной гряды, находившейся перед самыми мишенями. За каменной
грядой сидели два бойца - лучших стрелка, с автоматами, оборудованными ПБСами
(прибор бесшумной стрельбы). Они сидели, чутко вслушиваясь в телефонную трубку. Мы
выходили на огневой рубеж, а телефонная трубка вкрадчиво шептала: "Приготовиться к
стрельбе". Мы посылали длинные очереди в сторону мерцающих лампочек,
имитирующих вспышки выстрелов, а лучшие стрелки одиночными выстрелами или
короткими очередями поражали мишени. Командир роты, предвкушая плоды быстрой
победы, а это могла быть благодарность или очередная звёздочка, которая была на
подходе, был весел и разговорчив. Он если бледнел, хотя в темноте этого никто не видел,
то только тогда, когда "эдельвейсы" - меткие стрелки посылали в цель попавшуюся по
ошибке трассирующую пулю. Все с открытыми ртами следили, как яркий трассер,
летевший откуда-то со стороны, достигал цели, а командир роты, пританцовывая перед
полковником, всем своим корпусом закрывал сектор обзора и рассказывал очередной
армейский анекдот.
Операторы докладывали, что упражнение выполнено со стопроцентным поражением, а
сержант Урусов:
- Товарищ полковник, пулемётное отделение стрельбу закончило. Расход патронов...
Из его доклада полковник узнавал, что с минимальным расходом боеприпасов наше
отделение уничтожило четыре пулемёта, четыре противотанковых ружья и заставило
навеки замолчать около полуроты пехотинцев вероятного противника. Получив от
полковника "молодца" и объявленный краткосрочный отпуск на родину, Урусов радостно
трусил в нашу сторону, чтобы сообщить нам радостную весть. И пообещать всему
отделению кавказских вкусностей - это за наше геройское участие в его "счастливом
случае". Но нам так и не доведётся отведать мяса сушёного тура и терпкого, чисто
виноградного вина, которое под видом компота должно появиться в нашей казарме. Рота,
получив отличную оценку за ночную стрельбу, прошагает от стрельбища до казармы и,
аккуратно сложив оружие в оружейной комнате, окунётся в сон. Мы проспим до обеда,
потом, приняв пищу, будем ждать, когда улягутся кусочки в наших ненасытных желудках,
чтобы идти сдавать физо тому же полковнику. И конечно на "отлично". Полковник с
умилением будет смотреть, как бронзовотелые гвардейцы мастерски выполняют подъём
переворотом, выход силой. Как звуки скрипки будут звучать в его барабанных перепонках
двухзначные цифры, слетающие с губ воина, считавшего количество подтягиваний на
17
перекладине. Полковник будет сожалеть, что ушла в безвозвратное прошлое лихая
кавалерия, а то бы он, соблазнённый ловкими прыгунами через коня, тоже,
освободившись от портупеи, распрягся бы, выпустив на волю "то, что выше колен - это
грудь", и тряхнул бы стариной. "Но куда уж теперь до молодёжи", - думал полковник до
тех пор, пока не закралось в нём сомнение. Наконец он поймёт, что стоявший перед ним
гвардеец с родимым пятном во весь лоб, назвавшийся сержантом Давтяном, кажется в
начале проверки был рядовым Поляковым. Рядовой Поляков-Давтян будет стоять по
стойке смирно и слушать то, что куда ж он со своей славянской рожей лезет в Араратскую
долину. Правильно! В Араратской долине ему делать нечего, а вот на кухне мешки с
луком будут ждать его, так как ротный не вынесет такого срама из-за какого-то родимого
пятна. Отпуска, что были объявлены отличникам боевой и политической подготовки,
эдельвейсам девятой роты, будут отменены. И у нас на глазах "сушёный тур", сделав
резкий прыжок, стремительно помчится в сторону Эльбруса, нечаянно обронив
витиеватые рога, в которые хлебосольные кабардинцы из далёкого аула Аргудан будут
наливать чисто виноградное вино, имитированное под компот. Но за "физо" рота всё
равно получит отличную оценку. Ведь не зря ротный выбрал место для объяснений с
полковником шумный "Савой". Они будут пить на брудершафт, невзирая на различия в
просветах и в звёздочках. Какие годы. У лейтенанта ещё всё впереди. Вспомнят они и
богатырскую стать простого русского солдата и даже выпьют за неё. А Родина прикажет постоим. Но приказа не поступит. Потом лейтенант обидится на то, что какой-то
плюгавый чех обозвал его оккупантом. Особенно обидно будет за полковника. Лейтенант
будет долго чиркать спичечным коробком по бикфордову шнуру взрывпакета, и, когда
яркие искры с шипением вырвутся из шнура, взрывпакет, фейерверком опишет дугу и
влетит в пивную кружку, стоявшую на столе перед обидчиком. Потом, кажется, кто-то
неудачно пройдет через стекло. Гнутые фигурные стулья почему-то захотят полетать
вслед за взрывпакетом. И только когда подоспевшая полиция усмирит обиженных "вояце"
и привезёт их в часть, чтобы сдать дежурному по части, они успокоятся. Дежурный
обеспечит их доставку в офицерское общежитие. Проверяющий полковник уснёт в
обнимку с командиром отличной роты, способной выполнить любую поставленную
задачу.
В карауле
Я стоял в строю и внимательно вслушивался, как старшина зачитывал список
заступающих в наряд. Неужели опять на кухню? Байбурин с Рязановым уже знали, что
такое несение караульной службы. А я пока ничего, кроме тумбочки и мешков с
картошкой и луком не видел.
- Рядовой Мальков!
- Я!
Наконец-то и мне придется заступить на охрану военного объекта. Пусть только
попробует не вероятный, а реальный враг посягнуть на вверенный мне объект. Из устава
караульной службы я чётко усвоил, что имею полное право отражать нападение штыком,
огнём, прикладом. Конечно, устав я ещё не совсем одолел, но то, что спать и отправлять
естественные надобности на посту запрещено, это я запомнил прочно. Старшина
предупредил, чтобы ни одна б... не отлучалась во время несения службы в корчму
пропустить кружку пива или обменять советские рубли на кроны. Это несколько
разочаровало, так как у меня были кое-какие сбережения, и я втайне надеялся обменять их
в корчме, которая находилась по соседству с охраняемым объектом. На старшинское:
- Понятно?
Прогромыхало:
18
- Так точно!
Но по хитрым физиономиям было видно, что понятно не всем и не всё. Так как советские
деньги кое у кого водились, и желающие обменять их были. Деньги присылали
родственники и друзья. Трёшки и пятёрки заклеивались в открытки, закладывались в
сгибы писем. Вставлялись между листами копировальной бумаги. Как бы полковые
почтари не просвечивали и не потрошили конверты, рубли всё равно доходили. Конечно,
чтобы обменять, не обязательно было идти в караул. Можно было и обменять в банке, так
как приехавшие из отпуска привозили справки на право обмена тридцати рублей. Ротный
писарь мастерски исправлял "тридцать" на "триста", и тогда со всей роты набирали триста
рублей и шли обменивать. Банковские служащие делали вид, что не замечают подделку, и
с удовольствием оформляли валютную операцию. Но в отпуск ездили редко, а точнее, при
мне пока ещё никто. Поэтому многие сожалели по поводу того, что в нашей роте не было
телеграмм на похороны. Ни фиктивных, ни настоящих.
Получив автомат и по два рожка патронов, мы внимательно прослушали инструктаж
немногословного дежурного по части. Правда, он не забыл поздравить впервые
заступающих в караул. В их числе и меня. Он также напомнил нам, чтобы мы на посту
"сопли не жевали" и не применяли автомат с пристёгнутым штык-ножом не по
назначению. И из его инструктажа я понял, что на посту можно даже спать. Для этого
только необходимо хорошо всадить штык-нож в стойку сторожевого грибка или в дерево
и, повиснув на автомате, немного вздремнуть. Зря он об этом напоминал. Спать я не
собирался.
На пост я заступил с твёрдым намерением задержать нарушителя, а если повезёт, то и
двух, чтобы получить гарантированный отпуск. Проводив взглядом удаляющихся
разводящего сержанта Урусова и рядового Байбурина, который охранял вверенный объект
до меня, я приступил к обязанностям часового. По-фазаньи вытянув шею, я стал
вслушиваться в ночную тишину.
- В мире всё спокойно,- сделал я заключение и опасливо посмотрел в темноту
примыкающего к объекту леса. Про себя я отметил, что в караульной службе
присутствуют серьёзные недостатки. Например, мой маршрут пролегал между двумя
рядами колючей проволоки. И если прилегающие кустарники и деревья зловеще
шелестели ветками и листочками в кромешной тьме, то тропинка, вытоптанная ногами
часовых, обильно поливалась светом из трёх прожекторов. Часовой, то есть я, тоже
находился в перекрёстье яркого света. Но, раскинув мозгами, я догадался, что в армии
ничего зря не делается. В моём воображении показались диверсанты, которые, крадучись,
пробираются сквозь кустарник. Они готовы выполнить задание империалистов и
способны поднять на воздух охраняемые мной склады артвооружения и горючесмазочных
материалов. Но, наткнувшись на проволочное заграждение и щуря глаза от яркого света
прожекторов, они увидели, что часовой на посту. Часовой не дремлет. Враг не пройдёт.
Представляю, как по их мордасам ходят лайковые перчатки империалиста и как
диверсанты сокрушаются по поводу того, что солдат Мальков геройски держал оборону.
Кстати, для того чтобы занять оборону, на маршруте предусмотрен окоп. Вот он,
нерушимый рубеж. По всем законам сапёрного искусства. Во весь профиль. Землячок
Генка Савельев по поводу окопа поделился советом бывалого солдата. Курить на посту
нельзя, но если очень хочется, то можно покурить в окопе. Ни разводящий, ни начальник
караула не засекут. Также окоп можно использовать на случай отправления естественной
надобности. Но я не нарушу устава. Я часовой, а не засранец.
К реальности меня вернул необычный треск. Чуткий слух уловил стук о землю какого-то
предмета. Молнией пронеслось в голове:
- Граната, ложись!
Переворот. Резко бросаю своё тренированное тело в сторону. На локтях и носочках в
считанные секунды оказываюсь в окопе. Взрыва не последовало. Высунув голову из
окопа, озираюсь по сторонам. Зловещий треск повторяется. Где-то в стороне что-то
19
падает. Всё ясно, бросают камни. Отвлекают моё внимание. А в другом месте пробирается
основная диверсионная группа. Всё-таки решили до конца выполнить свои замыслы.
Треск и падание камней продолжаются. Надо действовать. До грибка десять-двенадцать
метров. Там телефон. Напрягаюсь. Снарядом выбрасываю своё тело из окопа. Переворот.
Выстрелов не слышу. Извиваясь змеёй, по-пластунски, я добрался до грибка. Надо встать.
Надо снять трубку и крутануть ручку. Но как встать? Ведь как на ладони. Неужели конец.
Нет, я поднимусь. Пусть дадут ефрейтора. Посмертно. Но я исполню долг.
- Вперед! Караул в ружье! Нападение на второй пост!
Выстрелов не слышу. Но пусть стреляют. Я в окопе. Вот уже бегут ребята. Они поддержат
меня огнём, штыком, прикладом. Начкар впереди. Если его убьют? Возьму командование
на себя. Его не убивают, но я всё равно командую:
- Караул, занять оборону!
- Где нападение? (Это уже начкар).
- Ложись! (Это снова я, рядовой Мальков).
Хоть и рядовой, а послушались. Лежат. Ползу к начальнику караула. По военному четко и
кратко докладываю обстановку:
- Товарищ лейтенант! Нападение со стороны кустарника и отдельно стоявшего дерева.
Противник силами диверсионной группы, а может быть и двух, пытается прорвать
оборону и выйти на рубеж атаки. Предварительно произведен отвлекающий манёвр.
Имитируя треском приближение к вверенному мне под охрану важному стратегическому
объекту и забросав меня камнями, чем, по моему разумению, рассчитывали ввести в
заблуждение. Необходимо прочесать кустарник и лесной массив, а также блокировать
отдельно стоящие деревья. Отдыхающей смене отсечь пути отхода, настигнуть
противника и обезвредить.
Лес прочесывали и бодрствующая, и отдыхавшая смены. Операцией руководил начкар
(его так и не убили). Диверсанты успели скрыться, но объект остался невредим. Когда
меня сменили на посту, начальник караула построил всех около караульного помещения.
Я был героем тревожной ночи. Байбурин с Рязановым смотрели на меня завистливыми
глазами. Сейчас начкар скажет:
- Рядовой Мальков, выйти из строя! За мужество и героизм! За бдительное несение
караульной службы! Объявляю благодарность и краткосрочный отпуск на десять суток!
Без дороги!
Я отвечу по всей уставной форме:
- Служу Советскому Союзу!
Потом начкар, наверное, скажет, чтобы Байбурин и Рязанов, да и некоторые
старослужащие брали пример с ефрейтора Малькова. Все будут поздравлять. Просить
привезти из Союза электробритву, часы, транзисторный приемник "Альпинист", чтобы
потом толкнуть чехам, а на вырученные деньги пойти всем караулом в чайную. Обмывать
очередное воинское звание. Может быть и медаль. На этом начкар прервал мои
размышления:
- Даю ЦУ...
"Здорово, друган Петруха! Вот я и принял боевое крещение. Во время несения караульной
службы было нападение на вверенный мне пост. Но ты знаешь, я парень не робкий. Меня
голыми руками не возьмёшь. Ко всему я здесь кое-чему научился. Одним словом, долг
выполнил. Потом пошли поздравления. Ребята за меня радовались. Говорили, наверное,
представят к награде. Но что это я о себе да о себе. Даже не скромно как-то. Сам
понимаешь - не медаль красит героя. Ладно, шучу. А по-честному, то опорфунился я здесь
немного. Думал, что мой пост диверсанты забросали камнями и поднял караул в ружьё.
Когда разобрались, то оказалось, что это созревшие каштаны с треском лопаются и
падают на землю. Откуда мне об этом было знать, если я их никогда не видел. Но ребята
ржали от души. Успокоились, когда сержант Урусов с Рязановым деньги в корчме
обменяли. Правда, один к шести, а у нас здесь на крайняк один к восьми. Одним словом,
20
цену сбили. Урусову ничего. "Деды" его сами боятся. А потом была хохма, после которой
обо мне забыли. Равиль Байбурин поспорил с Урусовым Зелимханом, что за пятьдесят
крон съест дождевого червяка. Червяка откопали почти в палец толщиной.
Продезинфицировали кипячёной водой из фляжки. Заглотнул его Равиль, как заправский
карась. Даже свисший конец языком слизнул. Все катались по полу, а он хоть бы хны.
- А чё! - говорит,- в Австралии гусениц за так просто едят и то ни чё, а здесь за пятьдесят
крон.
А пятьдесят крон Урусов зажал. Говорит:
- Я тебя в чайную свожу.
Вообщем, первый караул прошёл весело. Ну, бывай здоров. Твой друган Колюха."
Оператор ПТУРС
Всё шабаш. Отгорбатил. Целый год пламегасителем по башке стукаток шёл. Теперь конец
мукам. Помог случай.
На ночных стрельбах в очередной раз "отшмалял" упражнение на "отлично". Стрелял как
всегда с бедра. Полкоробки сэкономил. А потом, как победителю, ротный доверил
пальнуть ракетницей в небо. Это у нас Бочкарь новый стимул ввел. Кто на двойку
отстреляет, тот до самой части бегом бежит, а если на отлично, то проткни небосвод.
Извести Всевышнего, что ты отличный стрелок. Сегодня до Бога дошли мои молитвы и
благая весть о том, что я на праведном пути.
После сонтренажа весь батальон читал молнию о моих геройствах. Меня вызвали к
начальнику штаба. Мы его звали Рачком, за его красную морду. В полк его, наверное,
тоже по ошибке прислали, так как ростом он был метр с полтиной. Но зато майор.
Я решительно вошёл в штаб. Отчеканил по всей форме о своем прибытии. Рачок с ходу
вцепился в меня своими клешнями.
- Родной ты мой солдатик! Я тебя второй день ищу.
- А чего меня искать? Куда я дальше забора денусь? - промелькнуло у меня в голове.
Потом выяснилось. Оказывается, он второй день ищет бравого пулемётчика. Конечно не
так бравого, как пулемётчика. Ребята из противотанкового взвода попались в самоволке.
Так он троих по ротам расформировал и каждому по гранатомёту вручил. Пусть добегают
в пехоте. Самому же "борзому" и пьяному искал пулемёт, чтобы быстрее поставить его на
путь исправления. Но последние свободные пулеметы были вручены только на прошлой
неделе двоим гвардейцам, снятым с Анки-тяжёлой артиллерии. Так что они ещё не успели
после своих похождений избавиться от впечатлений и мысленно ещё плавали в
испражнениях оргазма. Им сейчас миномёт давай, и они попрут его, как племенные
орловские рысаки.
Вообщем, я стал гвардии ефрейтором, оператором ПТУРСа третьего противотанкового
взвода, третьего батальона. Н-ского полка. Я получил заплечный комплекс ПТУРСа
"Фагот". Полётный вес всего двадцать два килограмма. Ха-ха-ха. Хоть пятьдесят два.
Орудие современнейшее. Секретнейшее. И я об этом ни гу-гу. А то могут быть
неприятности. То есть не будет продвижения по службе. Вообщем, оружие секретное.
Выносить его за пределы части нельзя. Комплекс можно разворачивать. Протирать.
Лейтенант - командир взвода сказал:
- Чтоб ни одна муха на нём не сношалась. И собственноручно убил одну развратницу. Я
науку понял и стойко стерегу грозное оружие от посягательств носителей бактерий
брюшного тифа и от глаз вероятного противника. Особенно от агентов ЦРУ. Говорят, что
этот комплекс у них слизали и нашим пацанам за него героев дали. Конечно, парни были
не из нашей части, а из ... Вообщем понятно... Им героев, а мне наш "мухобой" - так я
окрестил командира взвода с первых минут нашего знакомства, обещал за разглашение
военной тайны п... Так что я теперь при настоящем деле. Мою голову стали использовать
21
по назначению. Оценили. Теперь я зачищаю контактики. Протираю визир. Подгоняю
лямочки. После этих процедур свободен как Куба. Привалило счастье вдруг.
"Здорово братан Шурик! Можешь меня поздравить, я теперь оператор ПТУРСа, гвардии
ефрейтор! Конечно, мою радость омрачило твоё известие о том, что Наташка вышла
замуж. Я с горя здесь нарезался до чёртиков. Ребята рассказывают, что даже рвался в
оружейку за автоматом и хотел пристрелить старшину за то, что он не дал отпуск. Все
беды от старшин. Но когда решался вопрос о моём переводе в противотанковый взвод, то
ни старшина, ни командир роты препятствий не чинили. Наверное, нагнал я на них страха.
Не заложили меня и за последний залёт. Это уже после твоей новости я пошёл в разнос.
На баб смотреть без злости не мог. А они меня в наряд в офицерскую столовую
направили. Наверное, чтобы развеялся. Там же официантками тоже бабы работают. В мой
наряд попалась новенькая официантка. Вольнонаемная. Такая бикса. Подставки как у
цирковой лошади. Полная пазуха грудей. На одной усни, а другой накройся. И меня
послали на такой ответственный пост. Мать честная, да если б я знал, что это так хорошо,
давно бы онанизм забросил. Да за такой наряд три мешка лука можно очистить. Вообщем
развеялся. Только на следующий день опять зачесалось. Только похлеще, чем от
фолликулита. Нет, это мне, наверное, в штаны ежа запустили. Старшина сразу усёк. К
ротному побежал. Думали опять болезнь, а оказалось мандавошки. Отмазался какой-то
сернортутной мазью. Велели, чтобы расходовал поэкономней. Дефицит. Правда, ротный
просил врача, чтобы ничего не давал, пока не скажу, где поймал. Пришлось расколоться.
Оказалось, что это от той, которую из соседнего танкового полка к нам за б... перевели.
Врач же сделал заключение, что это наше первое "бактериологическое оружие" и добавил:
- Об этом же все офицеры знают. Сволочи. Сами знают, а до личного состава не довели. А
если бы как Анку? Всем взводом? Тогда бы как? Это вам не цементом мазать, а
дефицитной сернортутной.
Теперь всё позади. Ротный молодец. Ни-ни. Конечно, я понимаю. Ему моё похождение
самому не светило. Очередное звание на подходе. Если бы звездочка сорвалась, то он бы
мне таких звёздочек навысекал, что небо бы с овчинку показалось. Но... Я оператор
ПТУРСа. Отличник боевой и политической. На этом писать заканчиваю. Привет мамане.
Скажи, что мне сержанта обещают. Младшего. С противотанковым приветом Николай".
Дедовские потешки
Наконец-то пошла путёвая жизнь. Пока хоть и не дембель, но на второй год перевалило.
Не салага. В противотанковом же взводе и "черпаку" живется всласть. На двадцать четыре
человека один "дед" и нас пятеро. Салаги драют полы. Пашут в паркохозяйственный день.
Дежурят в столовой - объедаются сами и таскают нам. Пайка масла дембельская. Поэтому
и морды у всех шестерых, включая "деда", лоснятся, как визир моего комплекса. Время
течет медленно. Особенно днем. Вечерами хоть есть какие-то развлечения. Дембельские
потешки.
"Салаги" - водители "сдают вождение". Особенно забавно урчит рядовой Карпухин.
Придурок с неоконченным высшим образованием. Не мог прокосить два года. Говорит:
- Жена заколебала и пришлось перевестись на вечернее отделение. Видишь ли, ей
стипендии не хватало. Сама сидела королевой дома и ребёнка нянчила, а я днём баранку
крутил, а вечером - в институт. Потом повестка - и забрили.
Теперь Карпухин крутит баранку здесь, а жена там. Теперь он пыхтит, ползая на коленках
между кроватями - "сдаёт вождение". Все ржут и советуют урчать, как бронетранспортёр.
Карпухин урчит. Иногда останавливается, чтобы смахнуть капли пота с наметившейся
лысины (наверное, от наук стал облезать). Потом "врубает первую передачу" и пересекает
"противотанковые заграждения". Вот он перелезает через второй ярус кровати и,
преодолев препятствие, погружается в водную преграду, проползая под кроватью. Почти
22
"форсировав" бушующий горный Ваг, он всё же окунается в водный поток. Бондаренко
ржёт, держа в руках пустую кружку. Вода стекает с головы бойца Карпухина. От этого
лысина прорисовывается ещё чётче. Карпухин отфыркивается и выходит на "огневой
рубеж атаки", и "бронетранспортёр" - табуретка - замирает "на огневой позиции" у
кровати, на которой, развалившись, сидят старослужащие. В их числе и я. Сержант
Сидорчук слушает доклад рядового Карпухина и, глядя на часы, поздравляет салагуводителя с выполнением норматива. Тут же каптёр Мунджасаров (сегодня он полковник)
объявляет рядовому Карпухину за мужество и героизм, проявленные при выполнении
особого задания, краткосрочный отпуск на родину. Карпухин, с нежданно накатившейся
слезой, чётко отвечает:
- Служу Советскому Союзу!
Потом он прощается со взводом и "уезжает" в краткосрочный отпуск" - драить туалет за
"полковника" Муджасарова, который сегодня дневальный.
Кому отпуск, а кому надо продолжать нести службу. Спите спокойно, наши матери и
жёны. Мы на посту бдительно охраняем рубежи нашей Родины. Ничего, что в далекой
Чехословакии. Зато мы воины-интернационалисты. Мы в ответе за будущее Земли. Враг
не дремлет. Не дремлем и мы.
Хотя, кажется, все готовятся к отбою. Вот уже "салага" Гафуров, из далёкого кишлака изпод Андижана, затягивает заупокойный молебен. Это по просьбе дед-состава. Гафуров сын муллы на гражданке, здесь ему от дембельских щедрот самому положен сан
муэдзина. Он старательно отрабатывает столь высокое доверие, сидя на двух табуретках,
поставленных друг на друга. Это сооружение стоит посередине кубрика. Гафуров сидит,
по-мусульмански сложив ноги. Его напевный восточный голос просит:
О, боже, еси на небеси.
Дембель нам ты принеси...
Молитву сочинял я. Поэтому мне особенно трогательно слушать как "муэдзин" Гафуров
молебствует:
Ты, Иисус Христос!
Разреши такой вопрос.
Как до дембеля дожить,
Чемодан шмотьём набить?..
Сержант Сидорчук первым не выдерживает святотатства и под петушиное "Аминь!"
вышибает ногой нижнюю табуретку. Гафуров почему-то летит вниз, так и не успев
"проаминить" троекратно. Это не нравится Бондаренко. Он выбивает из Гафурова ещё два
"Аминя" пряжкой ремня. Ничего, что на ней серп и молот, а не "Гот мит унс"1. Зато
проникновенно. Гафуров проаминил и получил право на покой без "отбой-подъема". Пока
остальные салаги отрабатывают норматив "сорок пять секунд отбой", Гафуров мирно
лежит на втором ярусе, мечтая о своем кишлаке. Он, наверное, вспоминает далекую
гражданскую жизнь, со всеми её прелестями зоотехнической службы. Совхозный
зоотехник Гафуров не думал и не гадал, что будущее готовит ему вместо шашлыка из
барашка и рассыпчатого плова "кирзуху" и тянучую овсянку. Он, наверное, с тоской
вспоминает свой диплом сельскохозяйственного техникума, вымененный отцом за
пятнадцать барашков, которых было нисколь не жаль, так как взамен у его сына
Обиджона будет много таких же сытненьких. Ничего, что они совхозные. Обиджона это
ни сколько не смущало. В совхозных отарах овцы не отличались плодовитостью. Они,
вопреки природе, никогда не приносили на свет двойню. Зато в своей отаре происходили
чудеса.
Гладкобрюхие бурдючные создания удивляли жителей кишлака тройнями и даже
четырьмя ягнятами. Некоторые даже умудрялись появиться на свет, минуя стадии
младенчества. Но как бы отец не взывал с минарета, почему-то в совхозных отарах,
подвластных Обиджону, стали вымирать самые крутобокие барашки. И когда пред очами
работников в красных тюбетейках предстали поредевшие отары, незадачливому
23
зоотехнику пришлось встать перед тяжким выбором... Обиджон выбрал армию. Теперь он
оператор ПТУРС и по совместительству муэдзин противотанкового взвода. Теперь он
надежный щит крупнейшей державы, в глубине которой есть маленькая точка - родной
кишлак рядового Гафурова. Сейчас он погружается в глубокий солдатский сон. Если
доведётся проснуться, то только от какого-нибудь "велосипеда" или "змейки".
Но, открутив ногами по невидимым педалям, он полусонно потушит догорающие
бумажки, вставленные между пальцами ног, и снова упадёт на зелёные пастбища, пока
рожок чабана не протрубит подъём. А там и самому в стадо.
Особое задание
Вот везуха! Весь полк вышел по боевой тревоге в запасной район, а наш взвод оставили в
охранении. Пока полк выполняет сложную боевую задачу, мы обязаны нести караульную
службу по охране вверенного нам военного объекта. То есть место постоянной
дислокации полка. А это казармы, склады, столовая, солдатский клуб, офицерские дома
вместе с членами семей военнослужащих и, конечно, штаб - мозг полка. Мозг думал. Мозг
кипел. Мозг разрабатывал военные учения. Мозг решал, как добиться высокой
боеспособности и дисциплины - залога успеха.
Мозг соображал, как накормить солдат, чтобы сохранить боевой дух в то время, когда
начпрод и прапорщики - заведующие складами, пропивали добрую часть
продовольственных запасов и добирались до НЗ. Мозг думал, как списать эти продукты на
усушку в утруску, на грызунов и на какого-нибудь воина, который вместо того, чтобы
разгружать машины со стратегическими продовольственными запасами, умудрялся
засунуть за пазуху буханку хлеба и пачку сахара. Когда этот воин стоял перед полком на
плацу и ел буханку хлеба в прикуску с сахаром, а замполит пламенно вещал
однополчанам о воинском долге и братстве, делая упор на причину недополучения
калорий. Мозг в это время придумывал наказание за преступление в невоенное время. А
так как в невоенное время расстрелы за такие деяния отменялись, то каждая извилинка
мозга подсказывала спасительную нить, и воина, дожевывавшего буханку хлеба,
препровождали на гауптвахту под "шарканье извилин мозга" задвигавших ногами под
сукнастые столы авоськи с тушёнками и сгущёнками - хранителями недостающих
калорий.
Сегодня мозг думал хорошо. Каждая извилина единодушно доверила охрану воинской
части, а с ней соответственно и своих "извилих" с "извилятами" нашему боевому взводу.
Мы с радостью приступили к выполнению особого задания. Если полк через день не
вернется с учений, то нас будет менять инвалидная команда, состоящая из реальных
больных, из сачков, сумевших всё-таки закосить так, что полковой врач признал их
негодными к строевой службе, на время учения. В эту команду входили штабные писари и
опоздавшие из самоволки к моменту тревоги. Последняя категория ревностней всех
относится к службе в наряде. Но их старания напрасны. Всё равно они будут стоять на
плацу перед полком, пропахшим потом и порохом, скорбя о "потерях" своего
подразделения, допущенных по их вине. Посредники не упустят из вида отсутствия
санинструктора в то время, когда будет нужно выносить из под пуль условно раненого
воина. Вовремя неполученное мыло сторицей отмылится на шее загулявшего каптёра. Не
сработанная в боевых условиях взаимозаменяемость выйдет боком батальонному химику,
так как пары фозгена "вывели из строя" одну треть батальона по вине повара, так и не
сумевшего определить наличие газов. Но если повар восстановит свой авторитет,
накормив невинно "отравленных газами" пахучей кашей, то химика ждёт отработка своего
промаха. Он будет бегать по плацу, облачившись в химзащиту и противогаз до тех пор,
пока не рухнет от изнеможения. Санинструктор с каптёром будут выносить его "из-под
пуль" во временно оборудованный лазарет в помещении гауптвахты.
24
Сейчас же они бдительно несут караульную службу. Обильно поливают паркет мыльным
раствором, явно желая доказать необходимость своего присутствия в части. Они натирают
паркет и охраняют военные объекты, а мы в это время благоухаем под сенью сводов
своего кубрика. Старшина не нашёл всех запасов - огнетушителей, заправленных
дрожжами и удачно украденным сахаром. Ко всему, под оторванной половицей остались
былые запасы сливовицы - самой вонючей, но зато дешёвой продукции чехословацких
ликёро-водочных заводов. Под половицей она появилась не по мановению волшебной
палочки. Её, рискуя и подвергая себя опасности, геройски пронесли в часть с тактических
занятий изобретательные СПГисты. Пока "молодые" воины отрабатывали приёмы боя по
отражению наседавших танков вероятного противника, а командир взвода с собратом по
должности из соседнего батальона разрабатывали операцию по отражению тех же самых
танков за столиком уютной корчмы, передвигая друг другу пивные кружки - танки.
Старослужащие воины, постигшие науку владения станковыми противотанковыми
гранатомётами, в это время восполняли боезапас бутылками с горючей смесью в соседней
корчме. Потом, надев на эти бутылки солдатские варежки, под восхищенные взгляды
салаг, загнали утеплённые ёмкости в казённую часть СПГ, расточенную в заводских
условиях как раз под "гранату" ёмкостью 0,7 литров. Замковой механизм надёжно
срабатывал и, несмотря на придирчивый осмотр воинов слегка возбуждённым
командиром взвода, боекомплект доставлялся по назначению.
После "уничтожения" запасов, ухари отдыхающей смены бесцельно, а может быть и с
целью, шатались у домов, где дислоцировались офицерские жёны. Но так как жёны не
взирали на игру мышц лысопогонной братии, то воины-обломисты начинали тереться у
окон общежития вольнонаёмных прапорщиц с надеждой, что кто-то из них случайно не
выехал на поля боевых сражений. Тогда, после некоторых символических препирательств,
вместо облома можно получить "где ж ты милый пропадал" или "оно, конечно, можно,
если ты меня полюбишь". После клятвенных признаний в любви дверь общежития
открывалась, и счастливчик исчезал в её пасти с твёрдым желанием донести свою любовь
до предмета обожания. А потом везунчик-доносчик (если донёс) восхищённо рассказывал
в караулке о том, как он встретил на своём жизненном пути потрясающую женщину. И
выходило так, что только благодаря его опыту в интимном деле, полковая девственница,
рыдая, рассталась с девичьей невинностью.
На этот раз повезло Сидорчуку. Во-первых, повезло потому, что он попал в объятия
Вальки-секретчицы - старшему прапорщику из секретного отдела. Если военные тайны,
хранившиеся в громоздких сейфах, были за семью печатями и утечка информации была
исключена, то к хранению своих прелестей Валька относилась халатно. О чём вещали
полковые легенды и она сама. Не случайно у неё только "последних предупреждений"
было с десяток, которые объявлял начальник секретной службы. Он очень хотел от неё
избавиться. Всячески третировал и, если пожалел, то только один раз, когда её хотели
обменять на официантку из танкового полка. Но так как для начальника секретной
службы секретов не было, то сделка не состоялась. В танковый полк уехала телеграфистка
Соня из спец-взвода связи. Из-за связи она и пострадала. Она крепко связалась с
несмышлёным телеграфистом, которого на гражданке ждала преданная законная жена.
Чтобы не допустить развала семьи, Соня уехала крепить бронетанковые войска. Валька же
осталась в части. Вероятно, потому, что слишком много знала. Она знала даже то, что её
начальника часто выгоняла из дома жена. И ему нередко приходилось сопеть в Валькину
подушку, предварительно рассекретив её один-два раза. Было даже такое, что во время
одной из совместных секретных операций они настолько законспирировались, что весь
полк в день принятия присяги молодым пополнением сорок минут стоял в ожидании.
Новобранцы нервно сжимали в руках автоматы и ждали, когда же внесут полковое знамя,
но святыню не несли. Знамя хранилось в секретном отделе, а ключи: один у начальника
отдела, а второй - у старшей прапорщицы. Оба ключаря канули вместе с ключами. Жена
начальника отдела секретной службы, к которой трижды бегал дежурный по части,
25
клятвенно заверяла, что её муж выполняет особо важное задание. Но командир полка
точно помнил, что таких заданий он не давал. Поэтому поиск продолжался до тех пор,
пока не распахнулись ворота КПП и перед полком не появились два "ключаря", по всему
виду выполнившие "особо важное задание". Воины присягнули на верность отчизне,
преклонив колена перед святыней части, а "ключари" отправились под домашний арест.
Начальник отдела мужественно выдержал пытки и не раскололся, не взирая на угрозы
жены. Валька рассекретилась в первую же ночь очередному визитёру. Такие тайны она
хранить не умела. Если сегодня она с кем-то спала, то завтра половина офицерских жён
уже знали, какой половой член у сегодняшнего визитёра. А жена хозяина этого предмета
первой мужской необходимости спешила домой, наверное, чтобы убедиться,
соответствует ли описываемое с действительным.
Сержанту Сидорчуку ничего не грозило. Поэтому он без боязни пришел к Валькесекретнице. Сидорчук чихать хотел на то, что завтра будут говорить офицерские жёны о
его прелестях. Не волновало его и полковое знамя. Кстати, Вальку тоже. Знамя было
вывезено в район боевых действий. Поэтому она была погружена в тайны секретов
сексуальной ненасытности. Сидорчука её ненасытность ничуть не смущала, так как он
твердо знал, что воинская взаимозаменяемость всегда придёт на помощь. За дверьми
стояли ещё два однополчанина. Один из них - я. Мы нетерпеливо переминались у порога,
так и не решив - кто следующий. Время тянулось ужасно медленно. Я уже два раза
подтягивался на подоконнике, но кроме зада Сидорчука ничего не видел. В третий раз
заглядывать не решался, так как это ещё болезненнее отражалось на моём самочувствии.
По часам прошло около тридцати минут, а казалось, что целая вечность. Вот уже
Мунджасаров - мой напарник, подозрительно закрутил головой, повиснув на
подоконнике, пытаясь увидеть больше, чем я. Это ему, наверное, удалось. Он как-то
осоловело опустился на землю и пролепетал: "Я, наверное, пойду в казарму", - а сам,
неловко глядя на меня, растирал рукой расплывающееся мокрое пятно чуть пониже
кармана брюк. Мунджасаров засеменил в сторону казармы. Я рискнул ещё разок
заглянуть в окно. Увидев всё тот же ненавистный зад Сидорчука, я понял, вернее
прочувствовал причину ухода Мунджасарова. Осознав случившееся, я пробормотал в
адрес Сидорчука: "Козёл. Жмот", - и тоже пошёл в казарму, готовиться к наряду. По пути
встретил командира взвода, которого очень интересовало: "Где сержант Сидорчук?". Я с
удовольствием дал его координаты, мысленно пожелав, чтобы его сняли в самый
ответственный момент. Видимо, так и произошло. Сидорчук пришёл злой и часа два
матерился на взводного, пока тот не пришёл, счастливо улыбаясь, и не скомандовал:
- Наряд, выходи строиться!
На инструктаже напомнил нам о правильном несении караульной службы. Приказал
продержаться ещё одну ночь. Закончив инструктаж напутственным каламбуром:
- Службу доблестно держать, чтоб не лезла всяка б…
И уже под хохот взвода добавил:
- Ну, а завтра полк встречать.
В самоволке
Я прослужил почти полтора года, а ещё ни разу не ходил в самоволку, хотя многие мои
друзья уже неоднократно решались на рисковый тыловой рейд. Кто-то познакомился в
паркохозяйственный день на уборке картофеля с миловидной чешкой и успел
договориться о встрече. Кто-то, гонимый желанием напомнить своему организму
полузабытое состояние опьянения, рвался поближе к корчме, чтобы хватнуть пару кружек
самого дешёвого пива и полдеца водки. Потом уносить свои ноги от случайно зашедшего
патруля. Были такие, кто рвался просто так. Как они объясняли при залёте на утреннем
разводе, стоя перед строем, что ходили посмотреть на людей. В таких случаях ротный
26
призывал всех к презрению самовольщика, делая акцент на том, что мы для нарушителя
воинской дисциплины "не люди". Но мы почему-то его не презирали, а если обсуждали на
комсомольском собрании, то в роли обвинителей выступали комсорг и замполит, а право
приговора оставалось за ротным. Если самовольщик был местного значения, то есть о его
падении знали только в роте, то дело заканчивалось нарядами по роте. Если в масштабах
батальона, то соответственно выше комбата информация не утекала. Но если дело
доходило до командира полка, тогда разгильдяй-самовольщик препровождался под
красноречие ротного и старшины на гауптвахту. Молнии пестрели на всех стендах части,
и весь личный состав узнавал, что такой-то горный стрелок, нажравшись до опупения,
был задержан с девицами аморального поведения в крайне непристойном виде, чем
опозорил честь советского солдата. Но за девиц аморального поведения больше трёх
суток гауптвахты не давали. Вот если жену полковника дружественной чешской армии
совратили, что умудрились сделать два гвардейца, и вопреки её желанию, тогда скандал
разгорался до международного масштаба. Подобные дела кончались трибуналом.
Конечно, если развратников было двое, то наказание делилось по законам воинской
дружбы. Если успел сделать пакостное дело, то лет девять отвалят как с куста. Ну, а если
не донёс, ожидая своей очереди, то пять. С того же куста, под которым первый номер
боевого расчёта отрабатывал свои девять. Милосерднее относились к тем, кто отправлялся
в поиске покупателя на предмет продажи "излишков" своего имущества. Если сделка
состоялась, то нарушителей никто не искал, так как такие дела делались тихо. Шум же
поднимался, если купцы по пути обчищали какую-нибудь корчму в том селении, где
реализовывался товар, пользующийся спросом. Тогда наутро перед удивлённым строем
“эдельвейсов” появлялась полицейская машина "Татра-603". Из её внутренностей
выводили какого-нибудь старичка, скорее всего участника белочешского мятежа в России,
который знал по собственному опыту, что русские не надуют и, помня гуманизм по
отношению к себе ещё по дням плена в годы гражданской войны, он будет ходить вдоль
строя и умышленно не признавать вчерашних гостей, сбывших ему настоящую
красноармейскую шапку. Полицейским придётся искать бывшего хозяина головного
убора по надписи, вытравленной хлоркой. Из строя выведут какого-нибудь Сергеева
Мишку с опухшим лицом после мятежной ночи. По этим же причинам высчитают и
второго - артиста какого-то провинциального Орского драматического театра. Артист
Кавердяев выйдет на авансцену и, раскланившись последний раз перед удивлённой
публикой, прошествует за кулисы гауптвахты. Эти просидят суток пятнадцать, а точнее
семнадцать. Дальше их держать не будут, да и до трибунала дело не дойдёт, так как в
полку и без них ЧП хватает.
Не успело затихнуть дело, связанное с пропажей пистолета во втором батальоне. Под
следствием водитель бронетранспортёра, нечаянно раздавивший неприметную "Шкоду".
Так что шуму и так много. Придётся командиру роты вместе с командиром полка
выплачивать по тысяче крон за нанесённый ущерб. Командир полка потом рассчитается с
нарушителем гауптвахтой, а ротный - матюками. Он пожурит Сергеева и Кавердяева за то,
что они, обмочив при помощи подручных средств газету "Советский солдат", приклеили
её к стеклу, чтобы оно вывалилось без звона. Выгребли кассу, всю до последнего геллера,
набрали сколько могли унести "Виски", "Джина", сигарет с конфетами и, положив на
кассу три копейки чеканки Ленинградского монетного двора, отправились в часть
отмечать удачную боевую операцию. Старшина во время разбирательства будет молчать,
так как он тоже приложился к экзотическим напиткам, не задавая глупых вопросов.
Короче, такие самоволки откупались.
Я же в самоволке ещё ни разу не был. Поэтому, как только Серёга Поляков предложил
мне сорваться после отбоя в самоход, я долго не размышлял. Конечно, надобности
большой у меня не было, Но во мне жил чёртик-исследователь, который подталкивал
меня, подбадривая тем, что плохой тот солдат, который не испытал дрожи в коленках,
крадясь по заветному лазу-проходу в заборе, огораживающем воинскую часть. Плохой тот
27
солдат, который не окунётся на дно Савоя, чтобы спустить хоть одно солдатское
жалование. Прислушиваясь к гласу чёртика, я растворился в адской темноте, чувствуя
плечо боевого друга. В Савое нашего скромного жалования хватило на традиционные "по
две пива, по полдеца и по робингуду на брата". Не знаю как "брату", а мне одного
робингуда после вчерашней овсянки было крайне мало. Кстати, робингуды - это понашенскому, по-солдатски, а как называют чехи эти бутерброды из микроскопических
кусочков колбасы, сыра, помидоры, огурца - мы не знали. О размере этого набора говорит
то, что весь перечень названных деликатесов был нанизан вперемешку с хлебом на
зубочистку, которой мы, "закусив", не воспользовались, так как в зубах у нас ничего не
застряло.
Мы сидели, потягивая сигареты "Гуцульские", крепче чем "Памир", зато дешевле, и с
любопытством созерцали на окружающий нас "цивиль". Я наслаждался мыслью
полноценного солдата о том, что над головой мужчины должен быть дым. Либо
пороховой, либо табачный. Сознавал и радовался, что не пахнет порохом, и вокруг сидят
братья. Мне почему-то захотелось подтвердить это интернациональным поцелуем. Я не
знал, кого буду целовать, но чувства, заложенные с первыми строчками букваря,
переполняли меня настолько, что я готов был чмокнуть в плешивую маковку,
склонившуюся на грудь, сидевшего напротив "камрада". С лозунгом "Все люди братья" я
решительно двинулся навстречу притягательной плешинки и, чмокнув её, осоловелосчастливо смотрел, как "маковка" уставилась на меня помутневшим взором. Потом мы с
"маковкой" обнимались. Я проявлял недюжинные способности в знаниях иностранных
языков. Где что-то забывал, то мне напоминал Серёга Поляков, подсказывая: "Дружба фройндшафт". Немецкое слово неспроста вплелось в наш диалог. Потому что "плешивая
маковка" жестами поведала нам о тяжёлых годах немецкой оккупации. Она благодарила
нас за спасение, а мы, освободители-интернационалисты, рвали на груди гимнастёрки.
Потом Серёга бил себя в грудь кулаками и кричал уже сидящим за соседними столами:
- Где вы, суки, были, когда я эти штуки зарабатывал?
"Суки" притихли и смотрели завороженными взглядами на позвякивающие знаки
солдатской доблести, с благодарным пристрастием. Потом "плешивая маковка" в знак
благодарности заказала поднос с сотней робингудов. Когда последняя зубочистка упала на
пол, Серёга возгласил:
- Эх, ещё бы курку.
"Курку" заказали "суки". Впившись зубами в большую берцовую, я утвердительно
закивал головой, так как с набитым ртом ответить на вопрос: "Правда ли русские пьют
водку стаканами", я не мог. Но "суки" меня поняли. Прожевав, я в три глотка одолел
стакан водки. От второго я отказался, пояснив, что Серёга делает это лучше меня. Серёга
не посрамился. Он действительно сделал это лучше меня. "Суки" кричали: "Русс добре,
русс добре", а "плешивая маковка" наливала Серёге второе мерило русской доблести. За
укрепление союза Серёга отказываться не посмел, и под моё "Давай, Серёга" - решительно
поднял стакан. Но то ли его обуяли раздумья о своём боевом прошлом, то ли он вспомнил,
что надо поделиться со мной. Рука его застыла. "Суки" кричали:
- Ещё одну.
Я подбадривал:
- Не посрами.
Но Серёга смотрел мимо меня. Я перенёс свой туманный взгляд в сектор его обзора. И
тоже внимательно стал изучать еле различимые силуэты троих с красными повязками,
стоящих у входа в Савой. Тот, что стоял в середине, поманил пальцем Серёгу, а двое с еле
различимыми буквами "СА" на плечах виновато смотрели на нас. Взглянув на "плешивую
маковку", как бы сожалея о прерванной пресс-конференции, я пошёл навстречу
неизведанному. Серёга же, бросив взор ещё раз на силуэты у входа, поставил точку,
опустошив одним глотком стакан водки и под крики:
- Русс добре, русс добре,- шатаясь пошёл за мной.
28
Я уже ничего не соображал, кроме того, что "Плохой тот солдат, который не сидел на
гауптвахте".
Кинозвёзды
"Здорово, Петруха! Друган, тоска! До дембеля ещё целых четыре месяца. Служба не в
жилу. Бессонница. Тоска по дому. А здесь ещё ко всему перевели меня опять в роту. Я так
успел сродниться со своим ПТУРСом, что расставался, скорбя всеми потрохами. Но ты
сам знаешь, такие, как я - нарасхват. В роту пришло новое оружие - гранатомёт "Пламя".
Палит хоть одиночными, хоть очередями. И всё гранатами. Правда сорок семь
килограммов весит, но это на двоих. Бочкарь с неделю уговаривал меня вернуться в роту.
Говорит: "Без тебя, ефрейтор Мальков, пала боеспособность роты". Я как-то не решался,
но начштаба Рачок всё-таки уговорил. Прям так и сказал: "Раз ты, разгильдяй, соизволил
нажраться как свинья и был задержан за пределами части нарядом патруля и
препровождён в непотребном состоянии в распоряжение части, то нет тебе доверия. И я
тебя лишаю права на владение секретным оружием". Как будто гранатомёт не секретный.
Такой агрегат, что дай Бог каждому. Радиус сплошного поражения семь метров от одной
гранаты, а их в ленте … штук. А вот сколько, не скажу. Военная тайна. Вот только
тяжёлый, гад. Инструкция об его особом хранении не поступила, так что приходится
таскать на тактические занятия. Зато в роте сачканул целый месяц. Возили нас на съёмки
фильма. Ты представляешь, совместный советско-чехословацкий фильм. Снимали наша
киностудия "Мосфильм" и чешская "Барандов". Говорят, будет называться
"Коммунисты"1. Только мы были фашистами. Меня повысили в звании. Если Рачок
содрал с меня ефрейторскую соплю, то в вермахте я человек. Дослужился до
фельдфебеля. Бочкарёв из старлеев в капитаны скакнул. Так что мы с ротным растём в
звании. И я целый месяц палил не из гранатомёта, а из "шмайсера". Собственноручно
расстрелял несколько французских партизан. Это около городка Стречно. Сволочи,
держали оборону геройски. Но наша взяла. А около замка, построенного ещё в 1420 году
каким-то Сигизмундом III, мы изрядно постреляли чехословацких и русских партизан. С
ними был ещё Николай Караченцев и Владимир Носик. Но ты знаешь его. Ну, с такой
рожей. В общем, ему только фашистом быть. А он в партизаны рванул. Караченцева,
конечно, помнишь. Балдёжный такой. Так вот, его забудь. Всё. Мы его так прижали, что
он с перепугу сам с факелом на бочки с бензином бросился. А чё ему оставалось делать.
Патрон нет. Своих почти всех перебили, а здесь мы прём. Впереди танки "Тигры", а мы за
ними. Правда, настоящих-то всего три было, а остальные из “пятьдесят пяток” наделали.
Звёзды замазали, крестов налепили и вперёд. Нам не привыкать. Так что, Петруха, я
теперь знаю, как нас надувают. Ты думаешь, правда, Караченцеву п… пришёл. Кабы не
так. Чё, он дурак что ли. Да и жалко мужика. Если б взаправду шарахнуло. Здесь он на
пустые бочки с факелом бросился, рисонулся перед операторами. А потом пока
Караченцев с чешской актрисой скалился, те уже отдельно сняли взорвавшиеся бочки.
Говорят, всё будет путём. Кадр на кадр, и Колян - герой. Лучше бы они меня на чешку
смонтировали. Путёвая бабёнка. Вот тогда бы грохнуло. Да я голову на отсечение даю,
что я бы на дубль запросился. Или дубль-два, дубль-три. Режиссёр Юрий Озеров, ну тот,
который "Освобождение" поставил, всякую ерунду дублировал. Особенно нас в боевом
развороте. А меня даже отматюкал. Понимаешь, снаряд под ногами грохнул, а мне пофигу
дым. Сам подумай, до операторов метров сто осталось добежать. Мне поближе в кадр
хочется попасть, а ему надо, чтоб я обязательно копыта откинул. Нашёл дурака. Но я его
всё равно наколол. Все красные флажочки обходил стороной, так что у меня больше под
ногами не грохнуло. Вот тоже наколка для дураков. Зарядик с проволочкой заложат в
землю, сверху сухого торфа насыпят, чтоб при взрыве дыма больше было. Ну, а флажком
29
отмечают место взрыва. Вот я мимо этих флажков и сиганул, прям в объектив. Ты бы
слышал, как меня операторы на всех неровностях протащили. Ты такой художественный
мат не слышал. Они меня целиком в кадр влупили, а потом как посмотрели на мои
закатанные рукава, так попёрли. Ты помнишь, у меня во всю руку лошадиными буквами
татуировка была "Наташа". Вот они, козлы, и возомнили, что если я ариец, то не могу
русскую бабу полюбить. К таким пустякам придираются. Но мне к следующему дублю
Байбурин "Наташу" на "Гертруду" переделал, да ещё плюс "Ганс" подписал. Так оно
надёжней. Одним словом, в историю вошёл и три наряда от командира полка схлопотал.
Ну, три наряда уже за другое. Полкан как военный консультант был. Вот я его при встрече
и поприветствовал "Хайль Гитлер". Он мне сходу два наряда и один - за "Яволь". Жаль,
что он не партизан. Посмотрели бы, кто на кого пахать стал. Правда нас самих потом
переодели в партизан, и мы освобождали город Банская-Быстрица. Там конечно тоже
лафа. Уличные бои. Бей фашистских оккупантов. Правда, по первачку не привычно было.
Вроде как бы своих. Сроднились немного. А потом пошли палить. Пофигу кого. Ко всему,
чем быстрее перебьём, тем лучше. Ведь после боёв нас встречали как освободителей. Для
этих кадров специально баб сняли с ткацкой фабрики. Вот здесь не зевай. Сами прут
только успевай, выбирай погрудастей. Пока она на тебе висит, натискаешься вдоволь.
Ничего, не обижаются. Ведь не какая-то фашистская сволочь, а освободители. Потом даже
вином угощали, Бочкарь говорил, чтоб понемногу. Нашел, что сказать. Что в гаубичную
батарею переведут? Так там гаубицы тягачи таскают. Мне терять нечего. Так что,
Петруха, считай месяц я на гражданке побывал. Сейчас, правда, тоскливо. Ты там скажи
моим, что у меня всё путём. Привет всем пацанам и девкам. Ну, бывай. Меня зовут на
построение. Опять тактика. Хорошо, если офицеры не пойдут. Тогда гранатомет салаги
попрут. А если... то, значит, придётся тащить самим. Ну, пока. С дембельским приветом
Колюха".
Дембельский аккорд
Наконец-то! Приказ министра обороны о нашем "дембеле" пролетел через все солдатские
каналы. Всё. Ещё какой-то месяц - и мы пришьём крылья. Прощай, родной
горнострелковый. Прощай, Чехословацкая земля. Впрочем, с землёй ещё рано прощаться,
нам предстоит ещё месяц долбить её. Дембельский аккорд. Всего пять километров
траншеи. Всего пять на двенадцать человек. Но зато какое доверие. Мы тянем линию
связи от авиаполка до складов горючесмазочных материалов стран Варшавского договора.
Приказ получен, и мы его с честью выполним. Мы с ожесточением и в то же время с
радостью долбим камень-плитняк, пробиваясь навстречу дембелю. Ха, Алексей Стаханов.
Слабачок. Ты бы полюбовался на меня, гвардии рядового Малькова. У меня нет
откатчиков, у меня нет отбойного молотка, но у меня, как и у тебя, есть светлое будущее.
Но если твое виднелось где-то там за "поворотом через энное" количество пятилеток, то
моё вон за цистерной с ракетным топливом. Всего пять километров до пропуска в рай. А
там, в объятия гражданской жизни. Завидуй мне, дядя Лёха. Пусть мою грудь не украшает
золотая звезда героя, но в каптёрке на вешалке уже отутюжена моя дембельская парадка.
Чистый погон - чистая совесть. Моя грудная клетка будет разрываться на части от
гордости, чувствуя, как в неё влились закрутки от набора солдатской доблести. Полный
комплект. От знака "Гвардия" до "Воин-спортсмен I степени" и всего за двадцать
чехословацких крон. Точно такие же у Байбурина и у Рязанова. Точно такие же у
пулемётчиков и каптёров, у снайперов и свинарей. Такого добра у полковых писарей
навалом. Всего двадцать крон - и ты гвардеец, отличник Советской Армии, классный
специалист и воин-спортсмен. Не важно, что ты два года пропас чушек, зато домой к
мамаше ты приедешь "Эдельвейсом". Кто знает, что ты продал чехам за два года восемь
поросят. Нет, ты восемь раз перешагнул рубеж снежного перевала. Ты яростно поливал
свинцовым огнём появляющиеся мишени, а не стрекотал в мастерской на машинке, чиня
30
сапоги. Поэтому ты полный кавалер солдатской доблести. Сейчас ты дембель стахановец, а завтра - цивильный рубаха парень. Но это завтра. А сегодня мы все вместе
выполняем последнюю боевую задачу. Осталось ещё два километра, и по уложенному
кабелю в пятьсот жил пойдут закодированные приказы, храня очень важную
информацию. Мы берём кирку и долбим камень-плитняк. Чем интенсивнее будем
долбить, тем быстрее ослепим девок сиянием своих наград. Но кто-то не хочет, чтобы это
произошло завтра или послезавтра. Ну, хотя бы через неделю. Не случайно мы стоим,
разинув рты от удивления. Только вчера уложили шестую пятисотку кабеля, а сегодня
торчит обрубок. Это то, что осталось от одной из секций. "Чёрный капитан" из особого
отдела буравит следы диверсии. Почти пятьсот метров спайки от обрыва до бухты
выдрано. Явно тягачом. Враг не дремлет. Нельзя терять бдительность, ни на минуту.
Варшавский блок в перекрестье прицела НАТОвских агентов. Обнаглевшие лазутчики, не
заметая следов, делают всё, чтобы не прошла команда о поставке новой партии ракетного
топлива. Делают все, чтобы грозное оружие не смогло, извергаясь пламенем, рванутся
навстречу ракетам, нацеленным на нерушимый лагерь социализма. Но "Чёрный капитан"
сделает всё, чтобы настигнуть виновных в подрыве боеготовности. И пока мы заново
вгрызаемся до заветной глубины, он уже мчится на своём УАЗике навстречу опасности и
перестрелке, рискуя жизнью и своей чёрной фуражкой. В любое время вражеская пуля
может прошить околышек, а вместе с ним и голову въедливого начальника особого
отдела. Мы закапываем новый кабель и успеваем углубиться по целине ещё почти на
пятьсот метров, тоскливо глядя на видневшийся вдали финишный знак. Где-то там
заветная черта, до которой две-три ударных вахты. А сегодня мы уже трясёмся в
бронетранспортёре, чтобы узнать, что на этот раз для особиста всё обошлось хорошо.
Цела и его фуражка, которая, наверное, сейчас лежит, и её буравит испуганный взгляд
майора, начальника связи авиационного полка. Глаза майора испуганно и полусонно
моргают, а их хозяин невразумительно толкует о взводном, якобы направленном на
проверку службы охранения стратегических объектов. Он очень устал после проверки, так
как ночью с двумя солдатами всё-таки умудрились из-под носа увезти почти пятьсот
метров кабеля и продать его чешским связистам за бочонок пива и хлебосольную закуску.
Что будет с диверсантом, мы так и не узнаем, потому что за два-три дня командир
авиаполка не сумеет замять такое громкое дело. А пока суд да дело, мы укрепляем
оборону своим пятикилометровым вкладом и спешим к себе в часть, чтобы напоследок
перетряхнуть свои чемоданы, примерить подогнанные парадные мундиры, так и не
одёванные в увольнения.
Дембель
Мы в едином дембельском строю проходим перед однополчанами. Они с завистью
слушают марш "Прощание Славянки", сознавая, что он звучит не для них. Все смотрят в
хвост нашей удаляющейся колонны дембелей. А дембеля, то есть мы, идём прямёхонько в
солдатский клуб. Нас строят вдоль стены. Мы с чувством благодарности ждём последних
почестей за тяжёлую армейскую службу. За верность присяге. Старшины рот, батарей,
улыбаясь, идут к нам. Мы готовы обнять их родных, чтобы сохранить на всю жизнь тепло
солдатского братства. Но старшинам не хватает сентиментальности. Мы с недоумением
выполняем их приказы: "раскрыть чемоданы", и смотрим, как они роются в немудрёных
солдатских и сержантских дембельских пожитках. Правда у каптёров и свинарей пожитки
помудрёней. Но несмотря ни на что, вчерашние старшинские адъютанты расстаются с
излишками. Так же и коменданты свинского хозяйства. Я пока не в зоне старшинских
интересов. Гранатомёт я оставил в оружейке, а портянки выбросил в урну. Но зато
замполит батальона, пролистав мой дембельский альбом, вырывает фотографии, где я
стою в форме солдата вермахта. Караченцева с Носиком оставил, явно симпатизируя их
31
героическому прошлому. Голые девки, нагло смотревшие замполиту в глаза со страниц
журналов, купленных во время самоволки, всем гуртом переселяются в чемодан
замполита. Я, в знак благодарности за проявленное внимание к чистоте моих нравов,
желаю ему успехов в политической подготовке и ещё всяких благ. И если за пожелания
успехов он умиляется, то от остального отказывается, стремясь стереть свои зубы до
самых дёсен. В этом ему помогает мой старшина, любезно принёсший мне новый
нарядный костюм. Конечно не так, чтобы совсем новый, но носить ещё можно. На ферму
или вместо комбинезона в уборочную страду. Со своего успеваю сорвать погоны, чтобы
потом в самолёте перешить. Козырёк от фуражки оторвать не успел, поэтому красуюсь в
обшарпанном картузе. Байбурин с Рязановым тоже фасонисто прохаживаются около
своих чемоданов в фуражках, вероятно присланных из дома от щедрот своих дедушек участников первой империалистической войны. Наконец-то наша парадно-приодетая
дембельская колонна под последние звуки "Славянки" усаживается в грузовики, которые,
прощально просигналив автомобильными гудками, затарахтели к аэропорту. ТУ-154
разбежался, звеня всеми нашими "боевыми" наградами и дембельскими чемоданами.
Затем тяжело оторвался и, взяв курс на восток, поспешил, чтобы доставить драгоценный
груз взамен того, который был выгружен на том же аэродроме. Мы с благодарностью
вспоминаем "салаг", сбившихся в стайки, которые не хотя отдавали свои новые парадки
взамен наших. Семейные реликвии перелетали на лысые головы, а дембельские чубы
выглядывали из-под лаковых козырьков. Новобранцы остались убеждёнными в том, что
им дадут новые. Мы передали с ними приветы всем своим старшинам и замполитам.
Стюардесса, вовремя или нет, но известила, что самолёт пересёк воздушную границу
Союза Советских Социалистических Республик. Слава нашим труженикамавиастроителям! Крылья выдержали и не оторвались от громогласного "ура!" Также и
обшивка не свернулась от вибрации наших голосовых связок тогда, когда самолёт
затрясся по бетонке аэропорта Внуково…
Здравствуй, маманя! Твой сынок, отличник боевой и политической подготовки, воинспортсмен, пулемётчик, оператор ПТУРС, гранатомётчик, бравый солдат, гвардии
рядовой Мальков прибыл в связи с демобилизацией из рядов Советской Армии.
30.03.89.
32