Тезисы к семинару 15-03-2012 - Институт развития имени Г. П
advertisement
ПОРЯДОК ОБИТЕЛИ И ПОРЯДОК ПОХОДА. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО В докладе я буду отталкиваться: с одной стороны, от круга исторических материалов, рисунок которых я считаю относящимся к институциональной тематике с другой — от круга материалов личного опыта переживания институционального Материалы личного опыта я буду привлекать по мере необходимости, по возможности оставляя его в тени. Но для меня важно то, что практически все мои исторические наблюдения имеют еще и эту опору. Если говорить о привлекаемых исторических материалах, то я кладу перед собой два периода со сходными рисунками. Об одном из них я довольно сумбурно докладывал на семинаре по подготовке к Чтениям и (еще более сумбурно) на самих чтениях. Это период, который я интерпретирую, как период слома средневековых и складывания нововременных институтов. Этот период отмечен для меня движением гуманистов и началом эпохи Великих географических открытий, которое для себя я называю движением авантюристов. Я исхожу из того, что тезисы, презентации и, возможно, транскрипты этих докладов доступны, и не буду затрагивать здесь этот период в расчете, что необходимые соотнесения могут быть сделаны позже. Второй период связан с еще более глубоким и масштабным сломом, когда вслед за разрушением римских институтов последовал долгий период Темных веков, а потом, примерно к 1000 году начали складываться средневековые институты. Здесь для меня важны монашеское движение и движение викингов. Последние два движения и намечаемые ими перспективы средневековой институциональности я попытаюсь разобрать в докладе. РАСПАД СРЕДИЗЕМНОМОРСКОЙ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОСТИ Я не буду рассматривать эту тему специально, ограничившись тем, что греко-римская цивилизация была организована вокруг Средиземного моря и уже к I в. н.э. за расцветом Римской империи угадывается кризис, который к III в. становится явным. К VI–VII вв. численность населения сокращается вдвое (см. Рис. 2). Большинство пахотных земель заброшены. В римских городах прекратилась городская жизнь. По римским дорогам никто не ездит. Римляне не хотят служить в армии, не хотят выращивать хлеб, не хотят занимать государственные должности и причина падения Рима в этом, а не в нашествиях варваров. Но к 1000 г., начинает расти население, начинается массовая распашка заброшенных земель и нови, растет численность городов, а вместе с ними ремесла, торговля, образованность. Я предполагаю, что к 1000 г. в Европе произошло что-то важное, что как-то связано со складыванием средневековых институтов. Рис. 1. Население Европы ДВА ДВИЖЕНИЯ. ПЕРВЫЙ ПРОХОД Примерно в IV веке, в Фиваиде началось монашеское движение. В VI веке почти одновременно начинают развертываться: из Италии бенедиктинская, а из Ирландии, через Англию — ирландская ветви монашеского движения. На континенте эти два течения смешиваются так, что под именем бенедиктинских монастырей реально мы встречаемся с regula mixta. К 1000 г. таких монастырей уже несколько тысяч (только во Франции более 2 тыс.), а к XV — 15 тысяч. Почему я считаю монастырское движение имеющим отношение к перелому 1000 г.? 1) Именно монастыри были инициаторами распашки земель в интересующий нас период (по некоторым оценкам к 1000 году от трети до половины валового продукта Европы производилось монастырями) 2) Монастыри были «заповедниками» образованности. За их пределами трудно было встретить грамотного человека. И именно в монастырях начались ученые занятия, которые со временем были институционализированы в университетах 3) Первые ремесла в Европе складываются именно в монастырях и со временем институционализируются в городские цеха Можно сказать, что если до 1000 года мы обнаружим в Европе хоть что-то, что делалось хорошо, то это делалось монастырями. Второе движение — движение викингов — началось в VII–VIII вв. и непосредственно предшествовало перелому 1000 г. Его часто рассматривают, как последнюю волну Великого переселения народов, но некоторые обстоятельства мешают мне принять такую интерпретацию: 1) Именно викинги участвовали в установлении т.н. Серебряного пути, который связал север европейского континента с арабским Востоком. После долгого перерыва Европа вновь стала участвовать в обменах с Востоком, пусть за арабское серебро и восточные товары она могла платить почти только франкскими рабами. 2) В числе самых интересных европейских городов — ганзейские города, долгое время бывшие (наряду с Венецией и Генуей) гегемонами Европы. Практически все они своим происхождением связаны с т.н. виками — зимними стоянками викингов 3) Всего за сто лет кругозор викингов практически сравнялся с кругозором Римской империи — от Винланда до Каспия и от Крайнего Севера до Северной Африки При всей своей кажущейся деструктивности, движение викингов лежит в основе магистральных трансевропейских процессов обмена и городских институтов. Кроме факта расширения кругозора есть ряд оснований предполагать специфический вклад движения викингов в западноевропейское мышление1. МОНАШЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ КАК ПРОТОИНСТИТУТ Обычно различают единожитийное (отшельническое) и общежитийное монашество. Но типичный отшельник св. Антоний почти все время своего отшельничества был окружен тысячами последователей, которые селились поблизости и ждали от него наставлений в святой жизни. Антоний уходил от них дальше в пустынь (с двумя учениками!!!), но 1 При всем моем уважении к М.К. Петрову и его статье «Пентеконтера: первый класс европейской школы мысли», в целом ряде пунктов я с ним расхожусь. Но полностью согласен с ролью, которую он отводит движению народов моря в становлении античного мышления. И я бы добавил к этому пункту напрашивающуюся параллель между пентеконтерой и драккаром. последователи собирались снова, и ему таки приходилось наставлять их. По сути, в таком отшельничестве уже был элемент общежития, который имел разные градации (совместная молитва, отношения наставничества и т.п.) вплоть до собственно монастыря. И известно много случаев, когда монах уходил из монастыря «в пустынь» подобно тому, как св. Антоний уходил от своих последователей. В отношении между отшельничеством и общежитийностью просматривается Рис. 2. Такты монашеского движения примерно такая схема (Рис. 2): 1) Уход подвижника от мирской суеты — подвиг отшельничества 2) Появление последователей (аттракция) — ранняя общежитийность 3) Устроение общежития — монастырская общежитийность, обмирщение 4) Уход от мирской суеты «в пустынь» — подвиг отшельничества–2… Можно сказать, что подвижник уходит от мирской суеты, а мир гонится за ним. Он уходит опять и опять, оставляя за собой монастыри, как образцовые хозяйства. Некоторые по такой схеме основали до десятка монастырей. Почему образцовые? Потому что уход от суетного мира был уходом от мира неупорядоченного к поиску порядка. Порядок небесный должен был стать образцом порядка земного. Уже ранняя общежитийность требовала от подвижника приостановить поиск и устроить общежитийность на основе небесного порядка, как он был понят к тому моменту. Причем очень важно, что порядок не закреплялся в правилах общежитийности. Он оставался предметом поиска: «Сущность воздержания состоит не только в том, чтобы соблюдать время употребления пищи, и не только в качестве пищи, но прежде всего в рассудительном употреблении ее» Св. Иоанн Кассиан Римлянин Оказалось принципиальным, что уже ранние пустынножители считали труд спасительным, наравне с молитвой, постом и т.д. Такой рассудительный труд был эффективным. Я рассматриваю монашеское движение как один из протоинстутов, а монастырь, как своего рода «пробирку» по выращиванию нового институционального порядка по типу обители. На время оставим монахов и перейдем к викингам. ДВИЖЕНИЕ ВИКИНГОВ КАК ПРОТОИНСТИТУТ Как ни странно, но в основе движения викингов тоже лежит, как я считаю, уход от мира. К моменту начала Эпохи викингов в Скандинавии шла длительная (V–VII вв.) братоубийственная война. На это есть целый ряд указаний: 1) Смена многодворных поселений с совместным землепользованием на укрепленные хутора (одали) 2) Цезура в древностях сопровождаемая размыванием типа захоронений и сменой т.н. «звериного стиля – 1» на «звериный стиль – 2» 3) Указания мифов на гибель полумифического–полугероического рода конунгов Инглингов в братоубийственных междуусобицах 4) Сама сдвижка в мифологии, в которой старых богов (ванов) сменили новые (асы), причем главой пантеона становится Один, бог викингов, в то время, как часть населения, не охваченная движением викингов продолжает предпочитать старых богов Один из основных эпитетов Одина — Странник. Он приходит и уходит, постоянно меняя личины. Он знает все языки (в т.ч. — птиц и зверей). В своем странничестве он взыскует мудрости, жертвуя ради нее глазом и добровольно принося себя в жертву. Мудрость Одина совсем иная, чем монашеская рассудительность. Это одновременно искусство боя и искусство сложения стихов–заклинаний. И уход от мира для викинга, это уход от относительно безопасной жизни за стенами одаля в открытый мир. Самое страшное для него — жить и умереть, как корова в стойле. Он должен жить и погибнуть со славой. Этот уход может быть описан так же как монашеский. Достаточно на Рис. 2 заменить монашеское блаженное подвижничество на странническое подвижничество викинга, заменить братьев, взыскующих покоя пустыни, на побратимов (дренгир), взыскующих, а общежитийную социальность руководимого аббатом монастыря — на общежитийную социальность возглавляемого се-конунгом (морским конунгом) фелаг (команда драккара, имеющая равную долю в бою и в торговле, в добыче и в прибыли). А в сохранившейся при выборах конунга традиции трижды отказываться от избрания угадывается линия нового ухода от мира (4). Эта схема позволяет угадать трансформацию се–конунга в конунга, и фелаг в дружину (с ее дальнейшим расслоением на придворные и поместные служения). Но для моей задачки важней другая схема (Рис. 3). Се-конунг ведет своих товарищей в поход. Но что такое поход? Они доплыли до неведомых земель, пограбили, поторговали. Был ли это поход? Мы узнаем об этом по тому, будет ли по возвращении сложена сага. Если поход, то славный, заслуживающий слова, то возвратившись в вик2 (а не в одаль). И именно сага статуирует его как поход. А Рис. 3. Такты движения викингов слава тесно связана с добычей. Собственно, викингу добыча только и важна, как знак его удачи и славы. Именно вокруг славы собираются дренгир (друзья, а поздней — дружинники) именно потому они идут за странником3, что их притягивает его слава. К новой навигации из рассказанных саг уже ясно, куда кто ходил и с чем вернулся. И можно повторно или в третий раз пойти в богатое место за новой добычей. Но с какогото момента по возвращении просто нечего рассказать. Ну, сходили. Вот пушнина, вот рабы, вот мед — в этом нет никакой славы. Добыча превратилась в дань, слава — во власть, се-конунг стал конунгом (владыкой). Он объезжает свой маршрут, как владение. И делится со своими вчерашними дренгами властью, а не славой. Мир поймал его. 2 Напомню, что вик — место зимовки, куда викинги возвращались из походов, где ремонтировали суда, обменивались добычей и рассказывали саги о своих походах. В вике команды как бы рассыпались и к новой навигации все стремились пойти в поход с самым славным се-конунгом 3 Странник, поскольку в вике все начинается как бы заново. Он снова один и неизвестно, пойдет ли за ним кто-то в новый поход И он сам или кто-то из его дренгов уходит от этого, уже порожденного им мира в новый поход, куда еще никто не ходил. А по следам походов остаются обустроенные маршруты. По этим маршрутам могут двигаться уже не только викинги, но и торговцы, паломники — кто угодно. Они обустроены стоянками, в которых можно отдохнуть, заняться торговлей, выполнить властные функции. Любопытно, что долгое время власть была организована именно порядком маршрута. Двор непрерывно перемещался. Это называлось венцла, полюдье, кормление. В местах стоянок демонстрировалась сила, собиралась дань (корм, венцла), отправлялся суд. И только к 1000 г. дворы начинают «оседать» в городах. Таким образом, я рассматриваю движение викингов, как протоинститут, а походы, как «пробирки» в которых выращивались новые институциональные порядки по типу маршрута. ГОРОД КАК ТОЧКА СОПРЯЖЕНИЯ ДВУХ ЛИНИЙ ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИИ Теперь посмотрим на то, как эти протоинституты реализовывали свой институциональный потенциал. Что-то важное происходило и в Средиземноморье, но пока я в этом недостаточно разобрался. А на Балтике происходит следующее: 1) По мере скопления в виках богатств, они все более привлекают сеньоров. Мы видим, как к в IX в. вокруг вика появляется стена со стороны суши (!), хроники говорят, что некоторые вики были разорены или захвачены сеньорами и, как следствие, запустели (как, например, Хедебю)4 2) Рядом с некоторыми виками в X–XI вв. появляется бург — укрепленное жилище министериала (поместного представителя власти — графа, фогта и т.п.). Одновременно появляются первые договоры между сеньором и торговоремесленным поселением вика, но общей стены пока нет. 3) В это же время новые монастыри начинают создаваться вблизи таких протогородов. Это естественно, поскольку именно монастырь нуждается в торговле предметами роскоши и имеет чем за них заплатить. 4) Монастырские ремесла и ученые занятия смещаются за стены монастыря в сторону города. 5) Появляется стена, ограждающая город. Бург становится двором — местом концентрации власти, университет — местом концентрации ученых занятий, цеха — местом концентрации ремесел. 6) При этом власть освобождается от порядка похода, а ремесла и ученые занятия — от порядка обители. Город оказывается точкой сопряжения обоих порядков. Для порядка похода он стоянка на маршруте, для порядка обители — рассудительно упорядоченным местом. Я намеренно останавливаюсь в этом месте, оставляя в стороне те аспекты институциональности, которые в основном были предметом внимания в работах социологов, культурологов, методологов разных школ, чтобы коснуться гораздо менее проработанного, но не менее важного мистического аспекта. Может быть его можно игнорировать, когда мы рассматриваем институты, как ставшие, но я не вижу возможности обойти мистическое при рассмотрении становления институтов. 4 Нельзя забывать, что вик первоначально именно стоянка — узел маршрутов и отправная точка новых походов. При захвате эта стоянка просто переносилась в другое место. СЛАВА И СВЯТОСТЬ. ДВА ТИПА МИСТИЦИЗМА Для меня это самая сложная и опасная часть доклада. И она требует небольшой преамбулы. Тема мистического настолько профанирована, настолько подвержена всевозможным спекуляциям, что европейская рациональность ее постоянно отторгает, относя либо к шарлатанству, либо к чему-то важному, но иррациональному, т.е. не подлежащему рациональности. Опасность в том, что традиция ММК, как продолжающая линию европейского рационализма, заимствует (по крайней мере, отчасти) и это отношение к мистическому. А сложность в том, что из-за такого отношения у нас почти нет форм рационального сказывания о мистическом. Например, мы можем включить слой «ритуально-символического оформления» в схему состава института, но во всех последующих схемах этот слой бесследно исчезает. И это, я думаю, не небрежение В.Г. Марачи. Просто этот слой не в чем выразить. Тем не менее я рискну. Итак, слава и святость. Я хочу обратить внимание на то, что каждое из движений было движением в силу того, что за подвижником кто-то шел. Одни — за святостью отшельника, другие — за славой странника. Именно слава и святость были теми аттракторами, которые притягивали к себе все более широкие массы. Ретроспективно мы можем судить о славе и о святости по сагам и житийной литературе, по мироустроительным последствиям подвигов того или иного Святого или Героя. Но здесь мне важно понять, славу и святость, как аттракторы и как факторы мироустроения. Первый шаг сделать легко. Я даже рискну переступить через несколько ступенек. Я утверждаю, что каждому движению соответствовал свой тип мистицизма (Рис. 4). Я буду называть их «аполлоническим» и «дионисийским». Первый предполагает диссоциацию, отстранение от телесности, и интенцию на созерцание. Он достигается в практике, требующей, с одной стороны, уединения, физического удаления от жизненной событийности, с другой — более или менее жесткого аскетизма. Это позволяет душе диссоциироваться от тела и воспарить ввысь, созерцая (если удастся) вышний порядок. Рис. 4. Два типа мистицизма Второй, напротив, предполагает более глубокое, чем в повседневной жизни, включение в моментность «здесь и сейчас бытия» и вытекающую из нее непоколебимость (отсутствие рассудочных выборов и связанных с ними колебаний), мгновенность и точность действия. Этот тип мистицизма культивируется в экстатических, оргиастических практиках, в частности, в практиках одержимости богами или героями. Герой как бы раскрывается перед высшей силой и позволяет ей двигать собой. Каждое движение культивировало свой тип мистицизма, относясь к остальным с осторожностью или даже с враждебностью. Тем не менее, те же монахи отлично понимали, что не каждое видение от Бога. Искушения св. Антония относились к тому же типу мистицизма, что и его прозрения. И викинги отлично понимали, что можно оказаться захваченным какой-то из темных сил. Риск такого рода для мистика всегда выше, чем для «простого смертного». Поэтому собственно мистицизм не в том, чтобы принять видение или отдаться божеству, а в том, чтобы параллельно строить свою жизнь и ею поверять благость видений или божественность влекущих сил (Рис. 5). Рис. 5. Мистическое сознание и Мистическое требует особой соорганизации мистическое чувство сознания и чувства. Так или иначе полученное видение небесного порядка в сознании как бы оборачивается в принципы благой жизни, а своего рода верификатором благости видения и благости жизни служит особое чувство. Это может быть чувство блаженства или какое-то другое нуминозное чувство. Здесь важно обратиться к фону, на котором разворачиваются движения. Это ситуация, когда у целого, как сейчас говорят, «съезжает крыша». Можно ли сказать, что что-то происходит с картиной мира? Возможно. Но мне удобней эта метафора, поскольку она связывает много всего. У мира «едет крыша» и это означает, что все вещи теряют свои места, что перестают различаться высокое и низкое, добро и зло, прекрасное и безобразное и т.д. Я недавно проводил глубинное исследование одной потребительской аудитории с использованием (в частности) шкал семантического дифференциала Осгуда. И обнаружилась любопытная картина — для подавляющей части аудитории совершенно не значимы почти все шкалы, кроме связанных с силой и скоростью. «Прекрасный –безобразный», «добрый – злой», «мужественный – женственный» и т.д. у нее не служат основаниями для различений. Зато пришлось ввести шкалу «прикольный – отстойный», которая оказалась самой важной. В мире «без крыши» больше нельзя опираться на что-то внешнее, поскольку все опоры уходят из-под ног. Кто-то сходит с ума, кто-то до последнего держится за уходящие изпод ног опоры. А кто-то совершает странную штуку — уходит от этого всего и начинает строить свою жизнь на собственных основаниях. Кто-то для этого уходит куда-то (в пустынь), как монахи. Кто-то — откуда-то в никуда, как странники. И по мере того, как в этом поиске оснований у них начинает брезжить новый порядок, к ним присоединяются последователи. Для таких периодов «съезжания крыши» характерен всплеск мистицизма. Это наблюдалось в соответствующие периоды римской истории, истории Возрождения, наблюдается сейчас. Но это большей частью суррогатный мистицизм, обращающийся к прошлым, готовым результатам мистических поисков. Этот квази–мистицизм только указывает на проблему «крыши», а не дает ее решение. Обращение к «древним культам», к «архаическим психотехникам», к «древней мудрости», равно как и попытки вновь воспроизвести героику прошлых времен в движениях исторических реконструкторов, ролевиков — не более чем игры в мистицизм. Но эти игры создают важный фон, фон поиска новых жизненных оснований. Я никогда не был средневековым монахом или викингом и уже никогда не буду им. И если в житийной литературе и в последующих богословских штудиях можно найти материал для реконструкции мистических оснований монашеского движения, то с викингами сложней. Дионисийский тип мистицизма осуждался и отторгался монашеским движением, как опасный для души и, уже во вторую очередь, как языческий. И в письменных источниках он либо не представлен, либо искажен. Но даже материалы по монашескому мистицизму останутся для нас пустым звуком, если мы не привлечем собственный мистический опыт. И я утверждаю, что у каждого из нас он есть. Почти наверняка, как мистический опыт сопереживания, опыт последователя, поскольку все мы участвовали хоть в одном движении. И очень вероятно, как собственный подлинный мистицизм того, иного или еще какого-то типа. В начале 80-х я обнаружил, что одержим ГП. Я подхватил его интонации, мимику, жестикуляцию и т.п. И тут же стал примечать эти признаки у многих участников игр. Тогда меня это встревожило. Сейчас, когда я понимаю риски и выигрыши одержимости, меня больше тревожит чья-то одержимость мной. Точно так же, я не раз был воодушевлен теми видениями, которые иногда разворачивал перед аудиторией ГП и чувствовал мощное воодушевление аудитории. Думаю, что в фигуре ГП сочетались дионисийский и аполлонический типы мистицизма. И каждый из нас стал участвовать в движении будучи захвачен тем или иным мистическим порывом (к слову о механизме аттракции). Так уж случилось, что я много лет практикую Эриксонианский подход и использую его в решении терапевтических и нетерапевтических задачек. И у меня есть большой отрефлектированный опыт переживания, индукции и тренинга различных состояний, которые, как я знаю, лежат в основе различных мистических переживаний. И я совершенно точно знаю, что за большинством новых технических или научных идей (не говоря об искусствах) стоит тот или иной тип мистического. Один мой хороший знакомый большую часть своей жизни пребывал в мире межмолекулярных взаимодействий. Поскольку он занимался холистерическими жидкими кристаллами (а они анизотропные), это было очевидно, поскольку он сам становился анизотропным. Он просто взаимодействовал с другими молекулами и поэтому отлично понимал, что это такое. Оставалось лишь выразить это понимание в гипотетических зависимостях и придумать, как их проверить в эксперименте. В синектике этот тип мистического стал техникой (эмпатия или личностная аналогия). Но и в науке важно различать мистическое путешествие в уже оформленной идеальной действительности и мистическое путешествие, в котором эта идеальная действительность открывается или усматривается (видится). Святой или герой видят или открывают пространства, потом «обживают» их, и такие уже более или менее обжитые пространства притягивают последователей. Есть множество техник мистического переживания, но само по себе мистическое переживание не есть мистицизм. Мистицизм — это именно открытие новых пространств, а не искусственное переживание «как бы открытия». Мистицизм всегда предполагает реальный риск. Не риск быть сожженным на костре или погибшим в бою (хоть такой риск тоже есть), а внутренний, экзистенциальный риск утраты себя. И на многочисленных примерах мы знаем, что, в общем-то, одна дорога ведет в Британскую энциклопедию и в дурдом. Развилка, если и есть, то в самом конце. И в этом смысле есть резоны описывать и технически схватывать мистическое, просто чтобы лучше понимать, что происходит и быть аккуратней, насколько может быть аккуратным Святой или Герой.
