4 -

Н.В. ИВАНОВ
доктор филологических наук
ПРОБЛЕМА МОДЕЛИ И МЕТОДА В НАУКЕ О ЯЗЫКЕ
Диалектика модели и метода, двух предельно общих гносеологических концептов,
может считаться наиболее фундаментальной для всякой науки. В аспекте модели
формируется предметная область, т.е. само содержание науки. Наука в своем
теоретическом движении, прежде всего, моделирует объект, стремится к некоторому
схематическому его представлению. Метод (даже там, где в гуманитарных науках ему
приписываются мировоззренческие черты) должен нести инструментальную функцию.
Его применение, в конечном счете, направлено на установление сущности и определение
природы объекта. Часто наука не задумывается о связи объективного и субъективного в
значении метода. Метод мыслится безотносительно к сущности, как внешняя объекту
инстанция. При таком понимании границы применения метода устанавливаются
эмпирически, путем проб и ошибок; совершенствование метода в диахронии, смена
одного метода другим, лишается эволюционного критерия, предстает как чистая
случайность.
Проблема метода принимает специфические черты в науках, ориентированных на
знаковую реальность, к которым, в первую очередь, относится языкознание. По общему
правилу науки значение метода в высшей точке его осмысления должно сближаться с
сущностным значением модели. Однако в языкознании данное сближение представляется
проблематичным ввиду того, значение модели (т.е. самой знаковой реальности языка,
которую изучает эта наука) здесь распадается на аспекты: собственно знаковый
(формально-знаковый) и символический. Все это создает известную двойственность в
решении фундаментальных методологических проблем в языкознании, поскольку данные
термины, знак и символ, – «…ключевые слова (классификаторы) общесемиотического
лексикона и основные претенденты в нем на роль родового термина». 1 Автор настоящей
статьи ставит перед собой цель рассмотреть проблему метода в лингвистике, учитывая
фундаментальное для этой дисциплины разделение ее научного объекта на знак и символ,
исходя из того, что в знаке, в знаковости, сосредоточена сущность всего символического,
а в символе раскрывается природа, т.е. подлинное значение бытия, знака2.
Никакой, даже самый подробный рациональный, логический анализ знака и символа
- двух аспектов знакового отношения в языке - не может считаться окончательным.
Напротив, с онтологической точки зрения логика знаковой модели, как принцип ее
научного понимания, неизменно оставляет ощущение некоторой недостаточности и
односторонности. Логический анализ позволяет открыть внешние черты абсолютной
противопоставленности друг другу знака и символа в языке. Их внутреннее отношение в
языке, смысл их отношения друг к другу, при этом, во многом остается нераскрытым.
Недостаточность всякой формы логического анализа знакового модельного объекта
можно видеть в том, что он ограничен рассмотрением системных свойств объекта, т.е.
ограничен рамками взаимосвязи сущности с необходимой формой ее бытия. Перспектива
Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. – М.: Языки русской культуры, 1999– С. 341. Указанной двойственности не
избежал и Г.В.Ф. Гегель, который, исходным образом разделяя эти понятия, прежде всего, стремится понять общее в
них. В одном случае Гегель определяет символ как знак (см. Гегель Г.В.Ф. Эстетика. Т. 2. – М.: Искусство, 1969 г. – С.
14,), в другом – знак как символ (см. там же – С. 36).
1
Данная точка зрения неоднократно высказывалась нами: см. Иванов Н.В. Проблемные аспекты языкового
символизма (опыт теоретического рассмотрения). – Минск: Пропилеи, 2002 – С. 5-8; Иванов Н.В.
Символическая функция языка в аспектах семиогенеза и семиозиса. – Дисс. на … д. филол. наук. – М., 2002
– С. 5.
2
дальнейшего осмысления, принцип смыслового оформления объекта в аспекте инобытия в
логическом анализе обычно трактуется механически (т.е. как дальнейшее расширение
системы, а не как проявление метода).
Нельзя не видеть, что логическому рассмотрению всегда не хватает метода. При
логическом подходе ученый может возвыситься до понимания сущности научного
объекта, до понимания необходимой формы бытия сущности объекта (т.е. до понимания
системных свойств объекта). В единстве первого и второго, ученый, далее, способен
возвыситься до понимания системных свойств объекта в целом, прийти к всестороннему
научному охвату объекта, к пониманию объективных оснований своей научной власти над
ним. Но при этом ученый не способен понять причины своего собственного предметного
понимания, прийти к объективному пониманию своего метода. Его собственная
целесообразность (т.е. целостное осознание своей собственной позиции относительно
объекта) остается для него закрытой.
Нельзя сказать, что рациональный (логический) подход совершенно чужд какого бы
то ни было приближения к методу. Наука интуитивно чувствует необходимость метода,
как некоторой высшей инстанции своего предметного развития. “Только метод в
состоянии обуздывать мысль, вести ее к предмету и удерживать в нем.” 3 Следует только
заметить, что метод этот рождается не из воздуха, а является результатом долгого
содержательного развития науки. Он является как некое озарение в едином целостном
образе объекта, как некий новый масштаб понимания объекта, как венец всей предметной
концентрации науки. “Метод, таким образом, есть не внешняя форма, а душа и понятие
содержания...”4.
Недостаточность и односторонность чисто логического приближения к методу
заключается в том, что метод при таком подходе понимается исключительно субъективно
и не несет никакого реального онтологического значения. Метод здесь - чисто
техническая сторона понимания объекта. В нем нет естественной связи с объектом. Он
представляет собой определенную абстракцию от научного содержания. Антиисторизм,
отсутствие реальной телеологии объекта (телеология объекта подменяется телеологией
субъекта, бытие объекта не снимается в методе) - это основные недостатки логического
метода, который остается внешним предметному пониманию объекта на всем протяжении
научного рассуждения. В целом его можно назвать неполным методом.
Неполнотой научного метода грешат и рационалистический и эмпиристский
подходы к объекту. Методологически рационализм и эмпиризм являются зеркальным
отражением друг друга. Разницу между двумя подходами можно видеть в том, что в
одном абстракция является началом, а в другом - целью научного рассуждения. Метод же
в целом и там, и там остается искусственным, формальным. Он призван объяснить связь
содержательной абстракции с внешней данностью объекта. В целом можно сказать, что
это - рационально конструируемый метод5. Такой метод показывает свою эффективность
при объяснении связи сущности с формами бытия. Всякая структурация объекта,
выстраиваемая схематически в предметном понимании ученого, в конечном счете лишь
относительно истинна и в-себе условна. Всякие попытки объективной интерпретации
метода на этом пути приводят лишь к усилению субъективизма и, как ни странно, к
иррационализму в понимании целей и принципов познания объекта (т.е. по сути, приводят
к ложному пониманию телеологии познания объекта). Метод трактуется как
трансценденция от объекта к субъекту. Следовательно, как таковой, метод здесь
представляет собой чистую экзистенцию субъекта, которая в-себе оторвана от объекта и
которую уже нечем далее определять.
Гегель Г.В.Ф. Наука Логики.// Энциклопедия философских наук. Т.1. - М.: изд. Соц.-эк. лит-ры, 1974 г. С. 57.
4
Гегель Г.В.Ф. Наука Логики.// там же - С.423.
5
“Метод ... в обоих способах философствования остается тем же самым, поскольку оба они исходят из
предпосылок как из чего-то незыблемого.” (Гегель Г.В.Ф. Наука Логики.// там же - С.151).
3
Длинная цепочка философской эволюции просматривается в истории такого
понимания метода: от В. Дильтея к Э. Гуссерлю и, далее, к М. Хайдеггеру и другим
экзистенциалистам. Субъективизм, постоянный кризис познания, при всем внутреннем
философском разнообразии, характерны для данной традиции понимания метода.
Наиболее радикальным в определении смысла экзистенции и смысла познания был М.
Хайдеггер, который видел высшую причину их внутреннего смыслового сопряжения и всебе становления в категории небытия, в “ничто”6. Это представляло собой вырождение и
мистификацию всей проблемы метода в философии: категория метода в конечном счете
подводилась под категорию “ничто”. Между тем, небытие, как категория, не может
мыслиться содержательно, не может онтологизироваться. Небытие, как сторона
становления объекта должна браться совершенно условно, бессодержательно, абстрактно,
соотноситься с чистым, а не с конкретным бытием7. Небытие в-себе бесплодно, оно не
рождает метода. Оно не может определять природу объекта, служить методом бытия
объекта. Поэтому онтологизация небытия, тем более подчинение ему объективного
познания в аспекте метода, у М. Хайдеггера представляется неоправданной.
Трансцендентная, односторонне субъективная трактовка категории метода (она
представлена в качестве основополагающего принципа и в различных формах
экзистенциализма, и в неокантианстве) совершенно недостаточна для понимания такого
сложного и противоречивого объекта, как язык. Категория небытия неприменима к
анализу явлений языка8. При узком, неполном понимании метода выстраиваются две
независимые, не связанные друг с другом линии рационального рассмотрения двух сторон
знакового отношения в языке - формально-знаковой и символической. Одна линия - это
традиция внутреннего структурного понимания языка, другая - традиция внешнего
филологического понимания языка. При таком подходе каждая из сторон знакового
отношения в языке при ее научном рассмотрении изучается в-себе и замыкается на
собственной данности, не имея никакой возможности соединиться с противоположной
стороной. С одной стороны получаются крайности структурализма – своеобразного
“материализма” в языкознании, когда сущность языка пытаются понять как функцию той
или иной его элементарной формы (фонемы, морфемы, знака). Понятно, что язык при
таком подходе мыслится во многом механически. С другой стороны, получаются
крайности общей эстетизации и или любой иной внешней идеологизации языка, когда
весь язык пытаются представить как функцию внешней неязыковой реальности (точнее,
как форму, в которой реализует или воплощает себя эта внешняя реальность).
Кульминационным пунктом такого иделогического понимания языка является подведение
языка под категорию мифа. Связь языка и мифа абсолютна. Язык либо производен от
мифа и служит мифу, либо сам, в качестве своего побочного продукта, производит из
себя миф. Миф здесь - высшее отношение к реальности и язык воплощает в себе это
высшее отношение к реальности. Понятно, что язык при таком подходе просто
растворяется в мифологии (или в любой другой внешней языку идеологии человеческого
бытия), его собственная реальность (т.е. то, что он есть прежде всего средство общения, а
не бытия мифа) мыслится совершенно отвлеченно. Мы ни в коей мере не хотим поставить
под сомнение познавательную ценность первого и второго направлений: специальнолингвистического (структурного) и филологического (идеологического и эстетического)
изучения языка. Каждое из них в своем ракурсе рассмотрения языка достигло
выдающихся результатов. Но на каком-то уровне своего предметного развития, в моменте
Смерть трудно представить как форму бытия, потому что смерти не нужен опыт бытия. В этом отношении
смерть анти-символична, анти-методологична, “анти-гуманистична”. Если бы это было не так, то мы
должны были бы считать, что человек живет, постоянно символизируя смерть, и жизнь является символом
смерти.
7
см. Гегель Г.В.Ф. Наука Логики.// там же - С.220-221. В отношении сущности можно сказать, что она
есть. Сказать в отношении ничто, что оно есть, невозможно (см. также, Лосев А.Ф. Философия имени. - М.:
МГУ, 1990 г. - С.53).
8
Интересно вспомнить то, что по словам самого М.Хайдеггера: “язык - это дом бытия”.
6
перехода к методу (и это особенно важно, когда речь идет об изучении языка) оба
направления должны встречаться, находить друг друга, признавать права друг друга в
единой материи языка.
В полном и совершенном методе должно сниматься различие между объектом и
субъектом, метод должен быть столь же качеством субъекта, сколь и качеством самого
объекта. Одно здесь как бы дает жизнь другому. Г.В.Ф. Гегель в этом пункте
постулировал “абсолютную идею” объекта, которая совершенно свободно сама из себя
порождает собственное бытие. Наука приходит к осознанию не только объективной, но и
субъективной значимости бытия объекта. Природа объекта и способ и смысл ее познания
содержательно приходят к совпадению9.
Мы видим в этом момент сознательного отношения науки к своему методу, когда
наука совершенно свободно онтологизирует свой метод, понимает его как вершину
смыслового развития самого объекта (т.е. понимает его онтологический смысл). Такую
возможность науке дает категория инобытия объекта. Инобытие пронизывает насквозь все
существование объекта. Объект весь - сущность, весь - бытие и весь - инобытие.
Инобытие – экзистенция в ином – положительно открывается как метод смыслового
оформления сущности, как метод бытия объекта.
Следует уходить от прямого отождествления инобытия и метода бытия объекта.
Будем считать, что инобытие - это отрицательная сторона метода, а метод - это
положительная функция инобытия в содержании объекта, положительная “изнанка”
инобытия.
Метод бытия объекта выступает как высший мотив деятельности науки, т.е.
содержательно совпадает с методом самой науки. Разумеется, научный метод мы берем,
прежде всего, как целое, а не узко относительно или по частям. Метод в данном случае
выступает как высший смысл и “тайна” отношения науки к своему объекту. На этом
высшем уровне наука понимает, что, как и для чего подлежит ее рассмотрению. Этот
абсолютный метод понимания объекта имеет решающую власть над техническим,
аналитическим методом науки, открывая последнему его высшее предназначение. На
высшем уровне единства смысловой и технической сторон метода утрачивает
релевантность противостояние субъекта и объекта: то ли сам объект “порождает” науку,
то ли наука “порождает” свой объект. Непосредственно это мы имеем в виду, когда
говорим о содержательном совпадении научного метода с методом бытия объекта.
Конечно, подобное совершенство метода едва ли может быть осуществлено в
реальной деятельности науки. Скорее его следует учитывать как некий недостижимый
идеал, бесконечно мотивирующий предметное развитие науки. Метод - важнейший
смысловой ориентир науки, гарантия истины в науке (в конце концов, истина в науке
релевантна лишь с позиций метода). На этапе перехода к методу наука обретает власть
над объектом, и эту власть ей дает, последовательно открывает сам ее объект. Не внешнее
целесообразное, а внутреннее целесообразное самого объекта должно подчинять себе
науку и быть высшим критерием ее действительного, а не мнимого прогресса. Лишь на
этом пути мы уходим от ограниченного (ограниченного, прежде всего, в аспекте метода)
утилитарного понимания науки. Путь развитию науки (особенно это важно в кризисные,
переломные этапы развития науки) должны указывать не посторонние ее содержанию
факторы, а сам объект, открывающий себя по смыслу в аспекте инобытия и тем самым
развивающий свой собственный метод. Наука остается верной сущности своего объекта,
но при этом бесконечно расширяет сферу его изучения.
Таким образом, в развиваемом нами подходе мы отказываемся от трансцендентного
понимания метода. В этом отношении наш подход противостоит известным
экзистенциалистским и неокантианским трактовкам смыслового движения науки.
Трансценденция означает абсолютный переход к субъекту и отказ от смыслового опыта
9
см. Гегель Г.В.Ф. Наука Логики.// там же - С.424.
объекта. При этом утрачивается связь между объективной и субъективной сторонами
науки, между содержанием и методом. Бытие объекта подменяется бытием субъекта.
Трансценденция, подменяющая собой содержание науки, становится самой настоящей
“смертью”, небытием объекта10. Опыт становления объекта при транцендентном переходе
к методу теряет свое реальное значение, становится бесполезным. Получается, что объект
“не нужен” методу, с позиций которого строится его понимание, равно как и метод
внутренне чужд своему объекту. В нашем подходе существенно то, что переход к методу
рассматривается в первую очередь онтологически. В методе в снятом виде представлено
все бытие объекта.
Единый метод науки с его объективной стороны можно назвать телеологическим, а с
его субъективной стороны можно назвать также “гуманистическим”. Выше мы уже
говорили, что под “гуманизацией” мы понимаем такой этап развития науки, когда субъект
присоединяет себя к объекту или “приобщает” объект к себе. Но в то же самое время,
подобная “гуманизация” объекта с онтологической стороны должна открываться
телеологически как способ его (объекта) собственного смыслового становления. “Так
воздвигается величественное здание диалектики, принципиально отождествляющей
знание и бытие - в отличие от множества метафизических систем, спорящих о взаимном
влиянии “сознания” и “бытия”. Они не влияют друг на друга, но они - изначально
тождественны.”11 Метод познания (в высшем и целостном его понимания)
онтологически представит как метод бытия самого объекта или, при отрицательном его
понимании, как инобытие объекта. Только так, на наш взгляд, следует трактовать
онтологизацию научного метода или “гуманизацию” понятой онтологически телеологии
объекта. Это - взаимный процесс, дающий ученому ощущение внутренней формы науки в
целом. Конечно, подобный “методологический абсолютизм” весьма трудно представить в
естественных или в других науках, объекты которых далеко отстоят от бытия самого
человека. В языкознании, напротив, “гуманистическое” постижение объекта - языка должно органично входить в саму плоть его предмета, считаться необходимой инстанцией
всех его смысловых определений.
Итак, сказанное, думается, достаточно показывает, насколько важен в науке переход
от категории модели (структурного, схематического понимания объекта) к категории
метода. Метод в высшем, естественном его понимании, опирающемся на онтологию
самого объекта, дает науке необходимую содержательную устойчивость, открывает
перспективу дальнейшего развития. В методе рождается самосознание науки. Наука,
которой теперь противостоит естественная форма ее предмета, сознает себя как
реальность. В неполном, в не вполне развернутом методе, наоборот, сохраняется элемент
искусственности предметной формы науки. Сознание науки также оказывается неполным:
оно в той или иной мере определяется посторонними, не связанными с объектом науки
факторами. Собственное “я” науки должно определяться относительно объекта и в-себе
оставаться пустым. Наука как бы “растворяется” в своем объекте. Метод не может быть
А.Ф.Лосев допускает использование категории ничто, не-сущего, как высшего критерия смыслового
определения сущего (сущности), но обставляет такое свое допущение целым рядом условий. “Если чтонибудь одно - сущее, то чистое “иное” будет не просто другое сущее, но не-сущее, меон [“меон” по-гречески
означает “ничто”]. Однако это не-сущее не есть, во-первых, просто отсутствие, фактическое отсутствие....
наше “иное” и меон есть не просто отрицание факта наличия, а утверждение факта оформления
предмета... В понятии “иного”, меона, мы только утверждаем... факт оформления сущего предмета.
Таким образом, меон есть момент в сущем же, не-сущее есть необходимое слагаемое жизни сущего.”
(Лосев А.Ф. Философия Имени. - там же ... - С.53). Нельзя не заметить, что “ничто” Лосева существенно
отличается от “ничто” М.Хайдеггера. “Ничто” у Лосева является важнейшим фактором бытия. Это - не
конец сущего, а самое настоящее инобытие объекта, которое тот сам несет и развивает в себе. “Ничто”
понадобилось Лосеву, думается, лишь для того, чтобы показать, что между сущностью и иным не может
быть ничего среднего, общег или третьего. Никакое сравнение в принципе невозможно и недопустимо при
понимании взаимоотношения сущности и иного. Иное - это не-сущность, и это логически означает, что само
оно сущностью быть не может. Этот пункт А.Ф.Лосев считал центральным в своей философии (см. С.52).
11
Лосев А.Ф. Философия имени. - М.: МГУ, 1990 г. - С.59.
10
предрассудком понимания. Не субъект совершенно произвольно дает метод объекту и,
таким образом, предопределяет те или иные стороны его бытия в предмете научного
понимания, а сам объект, совершенно непроизвольно, открывает науке во всей полноте
метод и смысл собственного познания.
Таким образом, важно понимать объективное значение научного метода, т.е.
понимать его не как извне налагаемое эмпирическое требование субъекта, а как
некоторую функцию самой сущности объекта в моменте ее отношения к инобытию.
Объективное значение метода раскрывается относительно внутренних необходимых
свойств объекта, т.е. относительно объекта, представленного как модель. В модели
отражаются системные свойства объекта в единстве сущности и необходимой формы ее
бытия. Метод представляет собой дальнейшую объективацию системных свойств объекта,
дальнейшую объективацию бытия. Дальнейшая объективация бытия означает его
историческое понимание как опыта бытия объекта.
В последнем пункте опыт бытия объекта (напомним, что речь идет о языке)
сливается с опытом бытия субъекта. Таким образом, определяется и подлинное
субъективное значение научного метода.
Еще одна из версий формального, неорганичного понимания метода (и
одностороннего рассмотрения символа) - неокантианство. Символ для
неокантианцев (мы прежде всего имеем в виду Э. Кассирера) - это форма познания
реальности, находящаяся на грани рационального и иррационального в человеке и
потому стоящая над всеми другими формами познания12. Неокантианство
всесторонне раскрывает, как форма познания управляет содержанием познания. Но
сама форма уже ничем не определена и ничему не подчинена. “Человек - существо
символическое,” говорит Э. Кассирер. Чтобы понимать и познавать мир, человек
должен создавать символ, иначе его деятельность по пониманию реальности будет
несовершенной, неполной. Неокантианство рационализирует символ, оно не ставит
символ над сравнением. Символ приравнивается к метафоре.
Знание этих крайних высших причин может произвести лишь понимание
метода бытия объекта. Сознание метода, в данном случае, должно отражаться в
сознании сущности объекта. Метод бытия объекта, на правах высшей
целесообразности, снимается в методе самой науки, наука постигает сам смысл
своего подхода к объекту.
В самом деле, эмоциям при их естественном проявлении всегда как будто не
достает выразительности: с одной стороны, в моем выражении представлена вся
эмоция и мое выражение, взятое в целом, и есть сама эта эмоция, но с другой
стороны, всегда сохраняется ощущение, что выражена как будто еще не вся эмоция,
мне хочется дополнить ее новым, дальнейшим выражением.
В пассивном аспекте модели (в аспекте отношения к миру) формируются ее
семантические свойства. В активном аспекте эти свойства получают смысловое
закрепление в системе. Переход от пассивной к активной стороне модели знаменует
собой переход от семантики к смыслу. Семантика модели дана в ней до какого бы то
ни было ее смыслового определения. В семантике, самой по себе, еще нет
приоритетов, нет различения. С появлением смысла появляется различение,
семантика получает форму.
В соотношении символического и формально-знакового в языке сложнейшим
образом переплетаются элементы сознательного и бессознательного. Глубокий и
всесторонний рационализм языка (содержательный, смысловой, структурный,
функциональный) подготавливается его столь же глубоким в-себе иррационализмом.
К языку, может быть, более, чем к любой другой системе, должен относиться
известный постулат теоремы К. Геделя, согласно которому истинностные
предпосылки системы не могут содержаться в ней самой. Ни знак, ни символ, как
представленные в языке формы деятельности сознания и как системные объекты, не
могут объяснить сами себя. Прежде всего, каждый из них не может объяснить свою
необходимость. Это означает, что каждый из них не может сам, в своем содержании,
определить свое бытие. Чтобы такое стало возможным, требуется выход в сферу
иного. Но нужен не просто переход к иному, как к новому, ранее “не разведанному”
содержанию. Иное вообще не должно трактоваться содержательно. Нужно понять
иное функционально, как фактор системы. Содержание системы снимается в методе.
Иное как метод, “обессмысливает” логику системы, но служит определением ее
бытия. Таким образом, инобытие объясняет необходимость бытия объекта.
Категория метода - лишь одна из категорий, характеризующая телеологию
знакового отношения в языке (отношение друг к другу знака и символа). Каждая из
12
Главный труд Э.Кассирера так и называется: “Философия символических форм”.
сторон знакового отношения в языке (знак и символ) определяет противоположную
на правах метода. При таком подходе возникает известный дуализм метода13.
Впрочем, не следует опасаться данного дуализма. В нем нет ничего порочного, если
мы видим и понимаем объективные границы метода.
Но это была лишь половина пути, была лишь одна часть (возможно,
важнейшая) решения проблемы выработки всеобщих научных критериев изучения
языка. Языковая эмпирия должна была получить еще один не менее определенный
общий знаменатель, которым бы охватывалось все внешнее разнообразие языка - все
случайное в языке, каким бы внешним влиянием это случайное ни было
подготовлено и обусловлено. Как мы помним, современные Соссюру
младограмматики в своих теоретических постулатах буквально разрывались между
психологическим и историческим объяснением языка. До младограмматиков также
каждый ученый-филолог предлагал собственную оригинальную философию языка,
определяя язык тем или иным внешним влиянием или уподобляя язык чему-то
внешнему совершенно неязыковому14. Вообще, теорию объекта искали в чем-то
внешнем, неязыковом. В результате, обычно стиралась грань между теоретическим и
эмпирическим в языке, ни то, ни другое не получало достаточного научного
объяснения, что не способствовало ни развитию теории языка, ни единству научного
метода лингвистики. Соссюр предложил для начала определиться теоретически,
назвать язык в его сущности и лишь затем попытаться понять язык извне, в
контексте внешних условий. Но и здесь, с этой стороны языка требовалось
выработать какую-то единую позицию, общий критерий, который объединил бы всю
методологию понимания принципов внешней производности и внешней
обусловленности языка и, одновременно, каким-то целостным образом завершал бы
строительство теории объекта, как бы указывал общую научную перспективу всего
этого строительства: чему оно служит, к чему ведет и для чего предназначено. То, к
чему пришел Соссюр, было в основе своей парадоксальным. Теоретический объект
было невозможно ни сохранить в чистом виде, ни убрать из предмета лингвистики.
Если его убрать, то пропадает единство научного метода. Этот опыт языкознание
уже получило в дососсюровский период своего развития. Если его оставить, то наука
отгораживает себя от своего эмпирического объекта, теряет пути приближения к
нему. Непосредственный переход от теоретического объекта (как его понял и
представил Соссюр) к живому опыту языка оказывался невозможным, а с научной
точки зрения просто бесполезным и непродуктивным (бесконечный анализ все
одной и той же языковой структуры и ничего более?). Необходимо было ввести
некоторое промежуточное звено и каким-то одним именем назвать все то в языке,
что так или иначе мотивировано или объясняется внешними причинами и находит
свое закрепление в языке, - ввести и назвать, при этом, не покушаясь на саму
языковую сущность, но лишь раскрывая специфику обнаружения этой сущности в
конкретном языке. Это и этимология и история отдельных языковых фактов, это и
объясняемое социальными предпосылками целостное состояние языка, это и
психология индивидуальных речевых актов, это и принципы какого бы то ни было
функционального предназначения языка, это все этническое, национальное,
В науках, в которых язык является объектом, дуализма методологии невозможно избежать. Он должен
предполагаться как необходимая составляющая научного подхода. Некоторые ученые считают, что “без
него, как способа или приема, невозможны никакие лингвистические или металингвистические описания.”
(Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. - М.: Языки русской культуры, 1999 г. - С. 85).
14
Вспомним. В.Гумбольдт так или иначе подводил язык к человеческой культуре на ее национальном
уровне, считая язык выражением духа народа, характера народа. А.Шлейхер, пытаясь понять системную
устойчивость языка, уподоблял язык билологическому организму. В.Вундт считал главным в языке
психологию говорящего индивида. К.Фосслер увидел в языке эстетическое начало, считал его
первопричиной языка.
13
культурное, эстетическое в языке и вообще любая смысловая специфика языка в
актуальном, историческом, социальном или функциональном ее проявлении.
Нам представляется, что сущность указанной двойственности научного
объекта языкознания, по Соссюру, должна заключаться в противопоставленности
друг другу langage’a и формально-знакового начала в языке, т.е. языковой текучести,
изменчивости, тотальной внешней функциональной смысловой обусловленности
(социальной, коммуникативной, психологической), с одной стороны, и языковой
устойчивости, внутренней неизменности, покоя, с другой. Причем, что
принципиально важно в теории Соссюра, устойчивость языка - его тождественность
самому себе, его способность всегда пребывать в своей сущности и оставаться
самим собой - лежит на стороне его условности, т.е. чисто искусственной
знаковости, а не на стороне его функциональной детерминированности, внешней
производности или мотивированности. Было бы заблуждением сводить
двойственность языка к противопоставленности друг другу языка и речи или
подменять эту двойственность какой-нибудь другой лингвистической дихотомией.
Вообще заблуждением следует считать любое филологическое понимание
эмпирического объекта языкознания. Langage предзадан любому внешнему
обнаружению языка. Ассоциация употребления, функциональной обусловленности,
смысловой производности присутствует во всяком факте языка. Двойственность
языка, т.е. различение в языке языка-langue и языка-langage, имеет онтологическое
значение и в целом служит предпосылкой дальнейшего функционального
определения языка. Langagе не есть сумма механического сложения langue и parole.
Мы не можем взять лишь язык-langue и непосредственно от него, минуя языкlangage, т.е. все богатство языковой эмпирии, переходить к языковым функциям.
Язык-langage стоит между языком-langue и речью, непосредственно несет на себе
нагрузку исторического развития языка, а также функциональной обусловленности
языка. С другой стороны, мы не можем взять лишь langage и от него, как от базовой
категории, не проводя никакого внутреннего различения, не видя сущности
(условно-знаковой основы) языка, выстраивать перспективу языковых функций.
Отсюда можно заключить, что langage у Соссюра - это тот же язык, но взятый и
рассмотренный исторически, во всей полноте своего исторического смыслового
опыта. В свою очередь, язык-langue - это также язык, но взятый и понятый
абстрактно-логически.
Таким образом, в своих попытках теоретического определения объекта
языкознания Соссюр, может быть невольно, достаточно точно определяет и
эмпирический объект языкознания. Однако ценность научного труда Соссюра
состояла не только в этом. Соссюр не просто обнаруживает, определяет и внешне
разграничивает теоретический и эмпирический объекты языкознания. Он полагает
отношение двух объектов как антиномию. Лишь в диалектическом отрицании
теоретическим и эмпирическим объектами друг друга раскрывается их взаимное
тождество и единство. Соссюр, вопреки всем известным научным представлениям
своего времени, поднял научный статус принципа знаковой условности в языке. В
самом деле, что может сравниться по своей онтологической значимости с
бесконечным смысловым разнообразием языковой эмпирии? Что способно
противопоставить себя всей этой эмпирии в качестве ее действительно всеобщей,
абсолютной диалектической альтернативы, а значит - объяснить, упорядочить ее,
быть сущностью для всего смыслового разнообразия языка? Соссюр не берет ни
одно из внешних условий существования языка: ни человеческую историю, ни
формы мышления, ни идею прекрасного и т. д. Он берет