лекция ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТЕОРИИ
advertisement
1 ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТЕОРИИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА. 1. Что такое интерпретация текста. Задачи курса Лингвистическая интерпретация текста описывает не систему языка, как теоретическая грамматика, теоретическая фонетика, лексикология, а ее реализацию в определенных речевых сферах, т.е. целые развернутые сообщения (тексты) на данном языке. Целыми текстами может заниматься и стилистика; однако в любом случае она остается лингвистической дисциплиной, т.к. изучает лишь план выражения рассматриваемых ею сообщений — то, какими языковыми средствами передано данное содержание. В отличие от стилистики, интерпретация текста обращается в первую очередь к плану содержания последнего, а исследование плана выражения является для нее лишь промежуточным этапом на пути к основной цели — истолкованию общего смысла произведения. При этом интерпретация непосредственно опирается на стилистику. Интерпретация текста — раскрытие того содержания, которое в нем заложено. Следовательно, чтение любого текста, вообще любой акт восприятия речи (при условии, конечно, что человек понимает читаемое или слышимое) есть интерпретация — интерпретация для себя. Очевидно, что интерпретация текста может быть более или менее глубокой, более или менее полной. Основная задача интерпретации текста как исследовательской деятельности заключается в том, чтобы извлечь из текста максимум информации, как можно полнее постичь не только то содержание, которое заложено в него автором (адресантом), но и то, которое потенциально содержится в нем помимо авторской воли; не только постичь для себя, но и разъяснить другим Зачем вообще нужна специальная методика интерпретации текста? Разве не достаточно для понимания любого речевого сообщения знать соответствующий язык? Надо ли этому специально учить? Обычно необходимость научного подхода к толкованию текста и создания соответствующей методики обосновывают специфическими свойствами художественной литературы: Говорят о том, что: 1) словесное искусство в целом представляет собой особую непрерывно изменяющуюся семиотическую систему, особый язык, и что даже каждый отдельный художественный текст говорит с читателем по-своему; 2) что «идейное содержание произведения воплощено в сложном комплексе всех его элементов, в системе этих элементов» и что, входя в единую систему, элементы текста оказываются связанными друг с другом сложной сетью взаимных сопоставлений и противопоставлений, придающих им добавочные значения; 3) что «первоэлемент» литературы — художественный образ — принципиально многозначен и неисчерпаем, и поэтому каждая новая эпоха интерпретирует один и тот же текст по-своему; 4) что, входя в контекст художественного произведения, слово общенародного языка обрастает дополнительными смысловыми оттенками, становится носителем не только своего узуального значения, но и подтекста. Все это верно, однако дело не только в специфике словесного искусства. Дело прежде всего в том, что владение естественным языком (как говорят, «языковая компетенция») само по себе еще не приводит к подлинному пониманию какого бы то ни было текста. Языковая компетенция обеспечивает — да и то не всегда — лишь восприятие значения, но не смысла того, что мы слышим или читаем. Речь — любая речь! — всегда значит больше, чем в ней непосредственно сказано; суммарная информация, которую сообщение несет адресату или постороннему слушателю (читателю), не исчерпывается упорядоченной совокупностью значений тех языковых единиц, из которых это сообщение составлено. Информация не передается адресату, но лишь возбуждает в нем его собственные мысли. Отношения между участниками коммуникации не симметричны. Кодирование и декодирование информации осуществляют коммуниканты с неполностью совпадающими кодовыми системами. Говорящий вкладывает в свое высказывание смысл, который слушающий должен вывести по существующим правилам. Предположим, что мы услышали где-нибудь или прочитали такой обрывок диалога: А. — Мы поедем в воскресенье за город? Б. — Нет, у меня сел аккумулятор. 2 Чисто интуитивно, не опираясь ни на какую теорию и руководствуясь лишь житейским опытом и здравым смыслом, мы можем извлечь из этого обмена репликами следующую информацию, помимо той, что явно присутствует в нем: — что у Б есть машина; — что Б считает, что А имеет в виду поездку на машине; — что совместные поездки А и Б за город, по всей вероятности, дело обычное и (или) что вопрос о такой поездке уже ставился; — что отношения между А и Б, видимо, таковы, что А считает себя вправе рассчитывать на совместную поездку за город. Теперь представим себе, что А — женщина, а Б — мужчина, что они муж и жена и что до этого времени они какое-то время были в ссоре. Ясно, что в такой ситуации ее вопрос не что иное, как слегка завуалированное предложение помириться, а его ответ — отказ, но отказ не окончательный, поскольку разряженный аккумулятор в машине — явление временное и от его воли не зависящее. Получается, что самое важное в сообщении прямо не выражено, но каким-то образом извлекается из сказанного. Вообще подлинный смысл высказывания нередко вступает в противоречие с его лингвистическим значением или, на первый взгляд, не имеет ничего общего с ним. Как замечает французский лингвист О. Дюкро, фраза «Какая хорошая погода!» может означать в одних обстоятельствах «Ужасная погода!», а в каких-то других — «Нам нечего сказать друг другу». Одно и то же слово, произнесенное с одинаковой интонацией (Свет!) в одно время означает включить!, а в другое – выключить! Еще примеры: Автобус идет (сами поедут/ встречают кого-то/собираются переходить дорогу), Дует! (закрой окно/ оденься). У выражения Который час (языковое значение): сколько времени, (прагматический смысл): давайте познакомимся. В нашей повседневной речевой практике на родном языке мы более или менее успешно вкладываем наши личностные смыслы — то, что мы действительно хотим сказать, — в значения слов общего языка и извлекаем нужную нам информацию из сообщений, которые слышим или читаем. Это происходит как бы само собой, благодаря тому что наша речь практически всегда протекает в рамках определенной деятельности, решает какие-то насущные задачи, и мы непосредственно заинтересованы в том, чтобы правильно понять и оценить речь других, а также в том, чтобы нас поняли именно так, как мы этого хотим. Но и здесь это умение — или, как говорят, коммуникативная компетенция — приобретается не сразу и возрастает с жизненным опытом. Преподаватель языка выступает не только как субъект, но и как организатор речевой деятельности. Из этого следует, что он должен знать законы формирования речевого смысла и уметь их сознательно применять. Таким образом, курс интерпретации текста должен выполнять двойную задачу: не только учить искусству быть читателем художественной литературы, но и знакомить с общими принципами образования и способами извлечения речевого смысла из любого сообщения, тем более что те «приращения смысла», которые характерны для художественной речи, в конечном счете базируются на общих законах смыслообразования. Вот с этих-то законов мы и начнем. 2. Значение, содержание, смысл Мы будем называть значением или эксплицитным содержанием высказывания (текста) то содержание, которое непосредственно выражено совокупностью языковых знаков, из которых это высказывание составлено. Иначе говоря, значение (эксплицитное содержание) — это то, что сказано «открытым текстом». Значение высказывания воспринимается более или менее одинаково всеми носителями данного языка в той мере, в какой они владеют соответствующими словами и понятиями; в этом смысле оно объективно. Как было замечено выше, информация, которую несет высказывание, никогда не исчерпывается его значением. Ту часть информации, которая прямо не выражена в языковых знаках, составляющих высказывание, но так или иначе извлекается из него, мы будем называть имплицитным содержанием или подтекстом. Подтекст либо дополняет значение, как это было в том примере, где А и Б обсуждают возможность поехать в воскресенье за город, либо снимает и 3 заменяет его; примером может служить тот случай, когда высказывание Погода - класс! на самом деле означает Не повезло с погодой! Третье понятие, которое нам необходимо ввести и определить, — понятие актуального смысла — выделяется уже на ином основании. Актуальный смысл — это та часть его содержания, которая представляется наиболее важной, центральной; это то, что, с одной стороны, отправитель — говорящий или пишущий — прежде всего хочет вложить в свое высказывание, то, ради чего он это высказывание предпринимает; а с другой стороны, то, что получатель — слушающий или читающий — прежде всего хочет извлечь из высказывания, то, что его в первую очередь интересует, ради чего он слушает или читает сообщение. Актуальный смысл слов благодарности депутату, собирающемуся переизбираться – призыв голосовать за него. В примере, в ситуации, когда А и Б в ссоре, вопрос А «Мы поедем в воскресенье за город?» имеет или, по крайней мере, может иметь актуальный смысл «Давай помиримся», а актуальный смысл ответа Б «Нет, у меня сел аккумулятор» представляет собой некатегорический отказ помириться. В этом случае актуальный смысл совпадает с подтекстом и, кроме того, он, по всей вероятности, одинаков для обоих собеседников. Но ни то, ни другое не обязательно: представим себе, что их разговор подслушал кто-то третий, кого по каким-то причинам больше всего интересует, поедут или не поедут они в воскресенье за город; очевидно, что для него актуальный смысл сказанного в общем совпадает со значением ответа Б, точнее, с частью его значения — с отрицанием. Таким образом, актуальный смысл непосредственно зависит и от экстралингвистической ситуации (ясно, что если ссоры не было, то вопрос А не может быть предложением А помириться), и от интересов субъекта — участника общения; при этом актуальным смыслом высказывания может быть, теоретически рассуждая, любой компонент его содержания, как эксплицитного, так и имплицитного. Из этого следует, что вне ситуации и вне субъекта актуальный смысл просто не существует — он целиком ситуативен и субъективен. И еще один вывод: подтекст высказывания не может быть сознательно воспринят, если он не является актуальным для получателя. Однако было бы неправильно считать, что подтекст целиком субъективен: даже если он и не осознается участниками общения, он тем не менее потенциально присутствует в любом высказывании и, как будет показано ниже, поддается извлечению тем более полному, чем лучше мы представим себе экстралингвистическую ситуацию, в которой протекает общение. 3. Коммуникативная ситуация Речевое сообщение не возникает само по себе. Как любой процесс, любое событие, передача речевого сообщения совершается в конкретной ситуации. По поводу любого высказывания, любого текста мы всегда можем спросить: кто именно, кому, где, когда, в каких конкретных обстоятельствах и каким конкретно способом адресует данное сообщение? Ответы на эти вопросы и составляют основные параметры или характеристики коммуникативной (речевой) ситуации. Рассмотрим их подробнее. Очевидно, что важнейшими параметрами коммуникативной ситуации являются партнеры по общению: адресант (отправитель, субъект речи) и адресат (получатель). Действительно, любая речь, реализованная в любой форме, всегда обращена к кому-нибудь, т.е. всегда предполагает наличие адресата. Этот адресат может быть отделен от адресанта в пространстве и (или) во времени (например, потомки); он может быть неопределенным, обобщенным, множественным (публика, читатели) или фиктивным, неспособным воспринять обращенную к нему речь (грудной ребенок, собака); но психологически, в воображении адресанта, он всегда так или иначе присутствует. Участники общения всегда выступают в глазах друг друга (и в своих собственных глазах) как носители некоторых социально значимых свойств, как обладатели определенных статусов — социальных, половых, возрастных, образовательных и др. (мальчик, пенсионер, молодая женщина, интеллигент, военный и т.д.), исполнители соотнесенных друг с другом ролей, социальных и психологических (учитель и ученик, отец и сын, писатель и читатель, врач и больной, обиженный и обидчик, коллеги по работе, влюбленные и т.п.), а также как носители определенных личностных качеств и субъекты той или иной деятельности, т.е. как люди, преследующие своей речью те или иные цели. Кроме того, нам придется учитывать тезаурус каждого из коммуникантов, в первую очередь адресата, ~ ту совокупность или систему знаний о мире вообще и о референтном 4 пространстве в частности, которая заложена в памяти участников общения. Здесь важно отметить, что тезаурус адресата никогда не совпадает полностью с тезаурусом адресанта. Совокупность всех этих аспектов личности участников общения в том виде, в каком она отражается в сознании партнера, мы назовем образом участника общения. Образ — это целостная субъективная модель личности партнера, индивидуального или коллективного, конкретного или обобщенного, реального или воображаемого. Адресант имеет в голове образ адресата и пытается предвосхитить его реакцию на сообщение, а адресат строит образ адресанта. Кроме того, каждый рисует себе свой собственный образ — свое представление о том, как он должен выглядеть в глазах партнера. Кроме непременных участников коммуникативной ситуации — адресанта и адресата — существует еще один, факультативный — тот (или те), кому речь непосредственно не адресована, но кто в силу каких-то обстоятельств воспринимает и истолковывает ее (естественно, со своей точки зрения, исходя из своих интересов). Мы назовем его наблюдателем. Наблюдатель может открыто присутствовать при общении, если последнее совершается в условиях непосредственного контакта между партнерами; в этом случае он в известной мере влияет на ход общения, поскольку коммуниканты учитывают его присутствие. Он может быть и скрытым, в частности, отделенным во времени и (или) в пространстве от коммуникативной ситуации, например, исследователь, читающий письма знаменитого художника, или следователь, изучающий документы, приобщенные к делу. Скрытым наблюдателем формально, по условиям жанра, является и публика, присутствующая на спектакле; читатель, читающий диалог героев романа; телезритель, который смотрит телевизионное интервью, и т.п., хотя, по существу, именно они являются адресатами сообщений особого рода. Коммуникативная ситуация включает в себя также канал связи. В реальном общении канал связи всегда подвержен воздействию шумовых помех, вызванных неустранимой разницей языковых личностей. Этот канал может быть прежде всего акустическим (при устном общении) или визуальным (при письменном общении). Кроме того, он характеризуется наличием или отсутствием непосредственного контакта между партнерами, наличием или отсутствием визуальной связи, а также использованием тех или иных специальных средств передачи сообщения и общей организацией этого процесса. Коммуникативный акт может быть воплощен не только в речевом сообщении, но и в экспрессивном жесте, в картинке, в том или ином условном сигнале и т.д., которые тоже следует рассматривать как сообщения. Однако в дальнейшем нас будут интересовать преимущественно речевые коммуникативные акты и тексты. 4. Номинативное содержание и коммуникативное содержание высказывания Помимо ситуации, о которой идет речь, всякое высказывание содержит еще один пласт информации, соотносимый не с описываемым положением вещей, а с самим процессом речевого общения. — номинативный аспект (номинативное содержание), посредством которого высказывание называет или описывает некую референтную ситуацию; — коммуникативный аспект (коммуникативное содержание), который отражает те или иные параметры речевой ситуации, и в первую очередь ту непосредственную цель, которую преследует речевой акт, воплощенный в данном высказывании. Если высказывания, лишенные номинативного содержания, еще возможны (например, высказывания, состоящие из одного обращения), то высказываний, лишенных коммуникативного содержания, на свете не бывает. Кроме того, для описания ситуации, о которой идет речь, в естественных языках, наряду со знаками, непосредственно называющим предметы, классы предметов, отвлеченные понятия, качества, действия, состояния и т.п. (деревья, дерзость, плакать, лениться), постоянно используются знаки, которые прямо соотносятся только с коммуникативной ситуацией и получают свое конкретное (денотативное) значение лишь через него. Таковы прежде всего местоимения: «это» означает объект, который участники коммуникации непосредственно воспринимают (воспринимали), или объект, о котором они говорят (говорили); «я» — это тот, кто говорит «я», т.е. тот, кто в данном акте речи является адресантом, и т.п.; таковы многие наречия: «здесь» — в том месте, где находится адресант, «там» — в другом месте, не здесь; «вчера» — накануне того дня, когда имеет место речевой акт, «завтра» — на следующий день после речевого 5 акта. По такому же принципу организована грамматическая категория глагольного времени: за точку отсчета берется момент речи. 5. Вариативность речевого истолкования действительности: одна ситуация — множество истолкований Очень важно понять, что один и тот же отрезок действительности может получить множество различных и при этом одинаково правильных истолкований. Представим себе обычную институтскую аудиторию. Идут занятия, скажем, по аналитическому чтению на IV курсе; преподаватель и студенты разбирают отрывок из романа Ф. Мориака «Les chemins de la mer» («Дорога в никуда»). Предположим, что в дверь поочередно заглядывают шесть человек, и каждый после этого сообщает кому-то другому, что он увидел в аудитории. Таким образом, мы получим шесть различных высказываний, описывающих как будто одну и ту же ситуацию. Пусть эти высказывания звучат так: 1. Там четвертый курс, французы; у них язык. 2. Там Мария Павловна толкует своего любимого Мориака — знаете, тот отрывок из «Les chemins de la mer», где они приезжают в Леоньян. 3. Занято. 4. Галки там нет — сачкует, наверно. 5. В 235-й дверь плохо закрывается и левый плафон не горит. 6. Там еще доска плохая — ничего не видно, что пишут. Каждое из этих высказываний может вполне соответствовать истине, но каждое, как легко заметить, отражает лишь какую-то одну сторону ситуации. И не следует считать, что это объясняется лишь узостью взгляда каждого из говорящих. Дело в том, что описываемая ситуация как кусок конкретной действительности практически неисчерпаема и не может быть полностью описана в речи. Для того чтобы исчерпать в высказывании предложенную ситуацию, надо было бы исчерпывающе описать каждого студента с головы до ног, от туфель до прически, все особенности его костюма, его организма и психического склада; таким же образом надо было бы описать преподавателя и все без исключения предметы, находящиеся в аудитории. Даже если это бы было возможно, такое описание заняло бы десятки, а то и сотни томов, потому что действительность бесконечно многообразна, а речь линейна, это значит, что мы не можем говорить одновременно о различных одновременно существующих аспектах ситуации, мы можем описывать их лишь последовательно: сначала преподавателя, потом каждого из студентов (или наоборот) и т.д. За это время ситуация в целом и каждый ее элемент более или менее существенно изменились бы (нельзя дважды войти в одну и ту же реку!), и наше сообщение безнадежно отстало бы от описываемой ситуации. Очевидно, единственная возможность отразить объективную действительность в речи заключается в том, чтобы описывать ее выборочно и более или менее обобщенно, отмечая лишь наиболее существенные ее стороны — существенные, разумеется, с точки зрения субъекта речи, точнее, с точки зрения той деятельности, в которую включается его речь, тех проблем, которые его занимают, тех целей, которые он преследует, в соответствии с теми сведениями об описываемой ситуации, которыми располагает он сам, и теми, которыми, по его мнению, уже располагает адресат. Так, совершенно очевидно, что автор первого высказывания знает студентов, а преподавателя не знает и (или) преподаватель его не интересует, так же как и текст, который они разбирают. Наоборот, второй говорящий, игнорируя студентов, обращает внимание на преподавателя и текст (несомненно, он хорошо знает и преподавателя, и разбираемый отрывок — их он и выделяет в качестве важнейших элементов ситуации). Если адресант первого высказывания, надо думать, студент, то второй говорящий скорее всего преподаватель, и обращается он тоже к преподавателю. Третьему адресанту безразлично, кто находится в аудитории и что там происходит; его и его партнера интересует только одно: свободно или занято помещение, об этом он и говорит. Четвертый — тоже, несомненно, студент — ищет некую Галку; очевидно, у него были веские основания предполагать, что Галка находится в аудитории (допустим, он знает, что она студентка этой группы); в соответствии с этим из всего многообразия аспектов ситуации он выделяет лишь один: отсутствие Галки — и высказывает предположение о причине ее отсутствия. Наконец, пятый и шестой 6 адресанты — по всей вероятности, работники АХЧ института — подходят к ситуации со своей специфической точки зрения: выискивают разные технические неполадки, подлежащие устранению содержание высказывания не заперто в пределах данной конкретной ситуации — оно нередко выходит за ее пределы, добавляет то, что в данном отрезке действительности непосредственно не дано, но что известно адресанту. В этом отношении характерна фраза 2: то, что Мориак — любимый писатель Марии Павловны, говорящий выводит не непосредственно из наблюдаемой ситуации, а из предшествующего опыта, обобщая множество различных ситуаций с участием Марии Павловны, свидетелем которых он был. 6. Пустые высказывания Основываясь на соображениях, сформулированных в предыдущем параграфе, можно утверждать, что описать ситуацию, о которой идет речь, — это значит высказать некое суждение относительно ее предмета. Очевидно, что наше суждение (описание ситуации) может быть истинным или ложным; так, из двух взаимоисключающих высказываний «В аудитории 235 два окна» и «В аудитории 235 четыре окна» лишь одно истинно — то, которое соответствует объективно существующей действительности, тому, что есть на самом деле. В других случаях могут быть и какие-то нюансы, например: «— Мария Павловна еще молодая. — Да нет, она старая! — Ладно, скажем так: средних лет». Но для того чтобы мы могли судить об истинности или ложности того или иного утверждения о количестве окон в 235-й аудитории, как и для того, чтобы мы могли спросить, сколько окон в аудитории 235, или послать кого-нибудь мыть эти окна, необходимо прежде всего, чтобы в учебном корпусе была такая аудитория, иначе любое высказывание о ней (т.е. высказывание, где обозначающее ее слово является темой или входит в состав темы) будет лишено всякого смысла (единственное исключение — высказывание о ее существовании или несуществовании, например «Такой аудитории у нас нет».) Имея в виду эту закономерность, говорят, что тема высказывания имплицирует (т.е. предполагает) существование своего предмета; в самом деле, нельзя же утверждать или отрицать что-либо относительно того, что не существует. Такое условие осмысленного употребления высказывания называют пресуппозицией существования темы или экзистенциальной пресуппозицией. Ситуации, описываемые высказываниями, темы которых не соотносятся с предметами в объективной действительности, мы и назовем мнимыми, а сами эти высказывания (и такие же тексты) — пустыми. К пустым (нереферентным) относятся прежде всего высказывания, основанные на ошибочных сведениях о существовании какого-то объекта или представляющие собой сознательную мистификацию. С ними дело обстоит сравнительно просто, потому что их нереферентность устанавливается в принципе легко и однозначно. Нереферентными являются и высказывания о леших, ведьмах, кентаврах, единорогах, русалках и прочих мифических персонажах, по крайней мере, для современного более или менее образованного человека. Однако о них возможны и вполне осмысленные высказывания. Очевидно, дело здесь в том, что, не существуя в наблюдаемой действительности, понятия такого рода существовали и существуют в сознании множества людей; это идеальные объекты, не находящие себе соответствия в материальном мире (чем они отличаются от научных абстракций типа «геометрической линии», «точки», «идеального газа», «энергии», «материи» и т.п.). Говоря о Боге, неверующий имеет в виду идею Бога, представление о нем, существовавшее и существующее в сознании верующих, а эта идея — несомненная реальность. Что объединяет Евгения Онегина, Анну Каренину, Жюльена Сореля, Эмму Бовари, вообще подавляющее большинство героев новой и новейшей литературы? Они тоже никогда не существовали в действительности, и, следовательно, все, что о них рассказывается, формально должно быть зачислено в разряд нереферентных, пустых сообщений. Подобно лешим и ведьмам им тоже присуще лишь «квазисуществование» на правах воображаемых объектов. Но есть и существенная разница: фиктивность их бытия более или менее открыто объявляется адресантом и сознательно принимается адресатом как своего рода правило игры; первый объявляет ее уже одним тем, что прибегает к жанру романа, новеллы или драмы, а второй принимает эту условность, подходя 7 к тексту именно как к образцу того или иного литературного жанра, предполагающего вымышленность персонажей и обстоятельств (недаром такого рода литературу по-английски называют fiction). Можно, по-видимому, сформулировать на этот счет такое правило: фиктивность существования референта темы как предложенная адресантом и принятая адресатом условность не только не делает высказывание пустым, но, наоборот, при некоторых обстоятельствах придает ему особую значимость. Семантика возможных миров 7. Модальная рамка высказывания Во многих языках, в частности во французском и в русском, существуют особые оценочные значения, накладывающиеся как некая субъективная «добавка» на денотативно-десигнативное содержание высказывания и регулярно выражающиеся наречиями (реже прилагательными). Возьмем две пары фраз: la. Только Петя Pierre seul est venu. пришел. 1б. Даже Петя пришел. Même Pierre est venu. 2a. Он только вымыл окна. Il n'a fait que laver les carreaux. 2б. Он даже вымыл окна. Il а même lavé les carreaux. Номинативное содержание la и 1б, 2a и 2б не одно и то же. 1а. «Петя пришел. Другие не пришли»; 1б. «Петя пришел. Другие тоже пришли»; 2а. «Он вымыл окна. Он не сделал ничего другого»; 2б. «Он вымыл окна. Он сделал также многое другое». Однако 1а и 1б, 2а и 2б различаются еще одним компонентом: 1а. «Я (адресант) ожидал, что другие придут»; 1б. «Я не ожидал, что Петя придет»; 2а. «Я ожидал, что он сделает еще что-то»; 2б. «Я не ожидал, что он вымоет окна». Правда, в некоторых коммуникативных ситуациях точнее было бы не «Я ожидал (не ожидал)», а «мы ожидали «или» можно было бы ожидать», но так или иначе, налицо некий прогноз, исходящий от адресанта или разделяемый адресантом, т.е. коммуникативное содержание. Кроме того, в 2а и 2б есть и чисто субъективная оценка: 2а. «Я считаю, что это мало»; 2б. «Я считаю, что это много». Ср. фразы: 3а. «Он сегодня съел с утра Только два таких ведра» (Маршак) и 3б. «Он сегодня съел с утра Целых два таких ведра». Здесь, пожалуй, единственное различие в том, что в 3а говорящий считает (или делает вид, что считает), что это мало, а в 3б говорящий считает, что это много. Сходные значения обнаруживаются в словах «уже» и «еще» («еще только»): «Он уже в десятом» — Он в десятом классе, и говорящий считает, что это много; «Он еще только в десятом» — Он в десятом классе, и говорящий считает, что можно было бы ждать большего. Про такие слова говорят, что они имеют в своем значении «модальную рамку». К словам с модальной рамкой относятся также якобы, всего, наконец, но, скорее, хотя, почти и др. 8. Целенаправленность высказывания (коммуникативная установка) Целенаправленность высказывания проявляется как действие, направленное на адресата и призванное вызвать в нем определенные изменения. Существуют три основных типа целенаправленности, которые соответствуют трем основным коммуникативным типам предложения, выделяемым традиционной грамматикой: предложению повествовательному, вопросительному и побудительному. Однако характер речевого действия может быть уточнен: так, побудительное высказывание может быть просьбой, приказом, требованием, советом и т.д., а повествовательное — предупреждением, напоминанием, жалобой, обещанием и т.п. Интересно, что речевые действия, которые мы совершаем нашими высказываниями, как правило, имеют наименования в естественных языках: сообщать, обещать, спрашивать, приказывать, требовать, предупреждать и т.д. Характер речевого действия, совершаемого высказыванием, нередко называют иллокуцией или иллокутивной силой. С учетом иллокутивного аспекта содержание любого высказывания может быть представлено посредством сложноподчиненного предложения, где главное предложение квалифицирует 8 коммуникативный акт как речевое действие, совершаемое адресантом («Я сообщаю тебе, что ...», «Я спрашиваю тебя ...», «Я прошу тебя ...», «Я предупреждаю тебя, что ...», «Я обещаю тебе, что ...» и т.д.), а дополнительное придаточное описывает референтную ситуацию, т.е. выражает номинативное содержание (такому «вынесению за скобки» поддаются и другие виды коммуникативного содержания, если в исходном предложении последнее выражается иначе, например вводным словом). Особый случай – перформативные высказывания. Реализация перформативного высказывания, его произнесение, есть в то же самое время реализация действия. Так, когда в загсе (у нас) или в мэрии (во Франции) ведущий церемонию бракосочетания говорит «Объявляю вас мужем и женой», референтная ситуация, описываемая этим высказыванием, заключается в том, что жениха и невесту объявляют мужем и женой. Перформативное высказывание возможно лишь при условии, что субъект перформативного глагола и адресант сообщения — один и тот же человек; поэтому перформативно употребленный глагол обычно бывает в 1-м лице, а его субъект обозначается местоимением «я» или «мы». Второе необходимое условие — настоящее время глагола. Тот же глагол, но в ином времени, дает уже обычное, неперформативное высказывание: «А потом нас объявили мужем и женой и поздравили с законным браком». Перформативы типичны для социально важных ситуаций, в частности для таких, которые связаны с принятием каких-то обязательств — правительственное заявление, международное или иное соглашение, бракосочетание, присяга, доверенность («настоящим доверяю...» — типичный перформатив) и т.п.; но они нередко возникают и тогда, когда адресант просто считает нужным уточнить или подчеркнуть характер своего высказывания как речевого действия — что он, например, приказывает, а не просит. Целенаправленность высказывания может принадлежать его имплицитному содержанию — подтексту. Так обычно бывает, когда высказывание «имеет силу» обещания, угрозы, предупреждения, напоминания и т.п.; Нередко эксплицитно выраженная иллокуция не соответствует истинному характеру речевого действия, реализуемого в высказывании. Просьба в форме вопроса. 9. Текстовые иллокуции и метатекстовые операторы А.Вежбицкая заметила, что в основном корпусе текста содержатся не только высказывания о каком-либо предмете, но также и «высказывания о самом высказывании» – «метатекстовые операторы». Например: В этом разделе я буду говорить о…, потом перейду к…, до сих пор я говорил о…, приведу пример…, не могу не вспомнить о…, начну с… и т.д. Метатекстовые операторы нужно учитывать при интерпретации текста. Например, метатекстовые выражения типа как мы уже знаем, мы сейчас увидим и под. подчеркивают общность позиции говорящего и адресата, ретроспективно указывая на общность информационной базы того и другого (первый пример) или проспективно свидетельствуя о едином поле зрения. 10. Конативный аспект коммуникативного содержания высказывания К важнейшим аспектам коммуникативного содержания высказывания, которые находят, хотя и не всегда, свое эксплицитное выражение во фразе, надо добавить еще один аспект — конативный, или контактоустанавливающий. Для того чтобы было понятно, что это такое, достаточно назвать несколько выражений, в которых этот аспект реализуется. Это, например, русские «Эй!», «Послушай (послушайте)», интернациональное «Алло!» и другие, функция которых заключается в установлении и поддержании контакта между партнерами по общению. К контактоустанавливающим средствам языка относятся также обращения. Их основная функция заключается в том, чтобы привлечь внимание нужного собеседника, сигнализировать ему свое желание вступить в контакт. Правда, наряду с контактоустанавливающей функцией, обращения выполняют еще одну: они выражают отношение адресанта к адресату — социальное (ролевое) и (или) личностное (ср.: доктор и дорогой, уважаемые избиратели и зая моя т.п.). Однако отношение к адресату — это, строго говоря, функция выбора обращения: ведь одного и того же человека, теоретически рассуждая, можно назвать самыми разными способами, и, обращаясь к нему официально — Профессор!, — мы тем самым подчеркиваем, что видим в нем прежде всего носителя определенного и достаточно высокого социального статуса, а говоря ему Любимый, рассматриваем 9 его как человека близкого, «своего», и хотим общаться с ним на уровне личностей. Очевидно, что выбор обращения характеризует уже стиль высказывания 11. Стиль как характеристика высказывания Итак, мы рассмотрели два основных пласта значения высказывания: эксплицитное номинативное и эксплицитное коммуникативное его содержание. Они в совокупности отвечают на вопросы, о чем, что именно и с какой целью сообщается в высказывании, каково отношение адресанта к сообщаемому факту, как оценивается степень вероятности последнего. Однако для самого адресанта, равно как для адресата и наблюдателя, бывает весьма существенным еще один вопрос: как все это сообщается, какими словами? Как известно, в естественных языках одно и то же или почти одно и то же номинативное содержание практически всегда можно выразить по-разному, причем явные параметры коммуникативного содержания (такие, как целенаправленность и общая модальность) тоже могут остаться при этом относительно неизменными. В результате каждый раз, когда мы хотим сказать или написать что-нибудь, мы обязательно должны осуществить отбор; из ряда возможностей, которые нам предоставляет язык для выражения данного содержания, мы выбираем какую-то одну — строим предложение с определенной грамматической структурой и определенным лексическим наполнением. И то, что данное содержание выражено так, а не иначе, придает высказыванию особое свойство, называемое стилем. Разные по стилю и как будто идентичные по содержанию высказывания все-таки имеют и содержательные различия — иначе адресанту было бы решительно все равно, как сказать, а адресату — все равно, как сказано. То содержание, которое несет стиль, целиком относится к коммуникативному содержанию высказывания, в первую очередь к его социальному аспекту, о котором мы упомянули в предыдущем параграфе. Но стиль выражает это содержание особым способом, не так, как это делают слова и грамматические средства языка, не прямо, а косвенно. Ю.С. Степанов справедливо замечает, что слово «морда», грубое и просторечное, если оно употреблено применительно к человеческому лицу, а в обычном употреблении оно лишено этих значений: лошадиная или собачья морда — выражения нейтральные и вполне литературные. Грубость, просторечность, фамильярность и прочие стилистические значения возникают только при употреблении данного слова для обозначения данного понятия. Коннотативный знак является, таким образом, вторичным — он как бы надстраивается над денотативным. Что касается коннотативного (стилистического) означаемого, то оно существенно отличается от значений большинства первичных языковых знаков, во-первых, тем, что направлено не на референт, находящийся вне высказывания, в объективном мире, а на сам коммуникативный акт («морда» ≠ «некрасивое, страшное, противное лицо», а «морда» = «говорю грубо и фамильярно «лицо»), что, впрочем, характерно для коммуникативного содержания вообще; но, во-вторых, даже среди коммуникативных значений коннотативные отличаются зыбкостью, так сказать, неполной уловимостью: пытаясь сформулировать их словами, каждый раз испытываешь некоторую неудовлетворенность — они плохо поддаются вербализации. Коннотации — это все-таки другой язык, не только по технике выражения, но и по характеру содержания. Стилистическую информацию поэтому правильным, будет считать переходной формой от эксплицитного содержания к имплицитному 12. Откуда берется имплицитное содержание высказывания В принципе можно утверждать, что номинативное содержание высказывания тяготеет к эксплицитности, а коммуникативное — к имплицитности; однако первое никогда не исчерпывается полностью тем, что сказано всеми словами, — всегда хоть что-то остается в подтексте, а второе, как мы видели, тоже имеет свои средства выражения и всегда так или иначе представлено в эксплицитном содержании высказывания (но никогда полностью). Прежде всего надо понять, откуда вообще берется и как возникает имплицитное содержание высказывания. Ответить на этот вопрос в самой общей форме можно так: мы сами приписываем высказыванию подтекст, извлекая его элементы из нашего тезауруса. 10 Представим себе такое высказывание: «— У Ксении тридцать восемь и девять, звони в неотложку!» Любой современный горожанин, носитель русского языка, без труда поймет его и оценит как вполне нормальное и логичное. А между тем эта простенькая обиходная фраза содержит в свернутом виде достаточно сложную систему умозаключений: «Температура тела Ксении равна 38,9°; нормальная температура тела ребенка не превышает 37°; более высокая температура есть признак заболевания; следовательно, Ксения больна. Чем значительнее повышение температуры, тем серьезнее заболевание; в данном случае повышение температуры значительно, следовательно, Ксения больна серьезно. В случае серьезного заболевания надо немедленно обращаться к врачу ...» И так далее. Ясно, что ни один нормальный человек не будет изъясняться подобным образом — такая полнота была бы совершенно излишней, поскольку адресат (если он не инопланетянин и не робот) сам знает все, что ему необходимо знать, для того чтобы понять сообщение и соответствующим образом отреагировать на него. Тезаурус любого умственно сформировавшегося человека не сумма изолированных понятий, а система, элементы которой определенным образом связаны друг с другом, субъективный образ мира, в котором представления и понятия соответствуют объектам и классам объектов и явлений действительности, а связи между понятиями суть отражение связей между этими объектами и явлениями. Именно потому, что в голове адресата речи имеется не набор разрозненных образов, а более или менее целостная картина мира вообще и референтного пространства в частности, адресант может не стремиться к полноте и строить свою речь в виде пунктирной линии — адресат сам восстановит недостающие звенья, заполнит пробелы. Таким образом, материал для имплицитного содержания высказывания получатель берет из собственного тезауруса, а механизмом возникновения подтекста являются возникающие в его мозгу ассоциации между теми или иными элементами эксплицитного содержания текста и представлениями и понятиями, связанными с ними в действительности и (или) в его субъективной картине мира. Ясно, однако, что при восприятии эксплицитного содержания высказывания у нас в мозгу включаются не все ассоциации подряд, а лишь те, которые лежат в диапазоне наших интересов, наших деятельностных и познавательных установок, те, которые работают на актуальный смысл. 13. Референциальный подтекст (пресуппозиции) Пресуппозиция – это необходимый семантический компонент, обеспечивающий наличие смысла в утверждении. Когда-то в 20-х годах 20 века, среди петроградских беспризорников бытовала песенка, в которой были такие слова: Если б не было Китая, Не было б китайца; Если б не было трамвая, Не было бы зайца. Это очень хороший пример пресуппозиций; действительно, предусловием существования китайцев и, следовательно, любого высказывания о них, является существование страны Китай; то же можно утверждать и относительно зайца, т.е. безбилетного пассажира: его пресуппозицией является существование платного общественного транспорта. Возможны и другие пресуппозиции, не входящие в лексическое значение; так, например, брак предполагает, что жених и невеста достигли брачного возраста, а успешное вождение машины — умение ее водить. Наконец, любое утверждение, как и любой вопрос относительно какого-то объекта или лица, предполагает существование последнего: «Если у вас нет собаки, ее не отравит сосед». Такие пресуппозиции называют экзистенциальными. Любое повествовательное высказывание, сообщающее о каком-то факте, потенциально несет информацию не только о необходимых предпосылках сообщаемого факта, но также — хотя бы чисто предположительно — о некоторых других явлениях, связанных многообразными связями с тем, о котором говорится в высказывании. Если написано, что X заведует кафедрой в университете, мы 11 имеем все основания предполагать, что он профессор или доцент (на основании типовой связи между функцией и социальным статусом). Такие выводы обычно называют импликациями. Приведем несколько примеров высказываний В. Путина: Мы не имеем права допустить, чтобы Госдума превратилась в сборище популистов, парализованное коррупцией и демагогией (импликатуры: Госдума в настоящее время не сборище популистов, станет им, если у ЕР не будет большинства); Они хотят взять реванш, вернуться во власть, в сферы влияния и постепенно реставрировать олигархический режим, основанный на коррупции и лжи (импликатура: олигархического режима нет); Вот если люди проголосуют так же, как вы, за ЕР…(импликатура: вы проголосуете за ЕР). Чрезвычайно существенно еще одно: хотя референциальный подтекст основывается на знаниях получателя о внешнем мире, в его возникновении важную роль играют также знания о речи, в частности, знание общих принципов речевого поведения. 14. Общие принципы речевого поведения Помимо законов данного языка, существуют прежде всего некие общие принципы, которым должна подчиняться любая речь. Самым общим можно считать тот, в силу которого речь является речью и выполняет те функции, ради которых она существует. Поскольку основной функцией речи является функция коммуникации, этот принцип можно назвать принципом коммуникативности. Что же нужно, чтобы речь удовлетворяла этому принципу? Принцип коммуникативности конкретизируется в следующих более частных принципах, которые легко выводятся из рассмотренных нами закономерностей содержательной структуры высказывания: 1) принцип осмысленности: как адресату, так и самому адресанту должно быть ясно, о чем и что именно в нем говорится; 2) принцип целенаправленности — каждое высказывание, равно как и организованная последовательность высказывания, должно преследовать какую-то, пусть даже неосознанную, цель; 3) принцип ситуативности — каждое высказывание (последовательность высказываний) должно быть так или иначе связано с ситуацией общения; То, что эти принципы существуют и присутствуют в сознании людей, подтверждается наличием стереотипных речевых реакций на их нарушения, реальные и кажущиеся, либо на их недостаточно ясное проявление: «Ты это о чем?», «Что ты хочешь сказать?», «К чему ты это говоришь?», «Что ты хочешь этим сказать?». «Ни к селу, ни к городу!», «А при чем тут рваные калоши?», «В огороде бузина, а в Киеве дядька!» и т.п. Можно сформулировать общую закономерность: мы все осознанно или неосознанно руководствуемся ими не только, когда сами говорим или пишем, но и когда воспринимаем чужую речь, т.е. мы считаем, что любая речь должна быть осмысленной, целенаправленной, ситуативной, связной и правдоподобной. Ц. Тодоров называет эту нашу установку презумпцией уместности и формулирует ее так: «Если некая речь имеет место, значит, на это есть свои резоны». И когда нам кажется, что речь не удовлетворяет этим принципам, когда из эксплицитного содержания высказывания мы не можем понять, о чем или что в нем говорится или зачем и в какой связи с ситуацией (контекстом) это сказано, мы пытаемся найти ответ на соответствующий вопрос в подтексте (особенно если имеем дело с письменным сообщением и автора нельзя спросить. 15. Жанровые и ситуативные нормы речи как основа коммуникативного подтекста. Нормы и правила речи в различных условиях общения определяются в первую очередь взаимообусловленными и взаимодополняющими ролями партнеров — ролевой структурой коммуникации. «Под ролью понимается функция, нормативно одобренный обществом образ поведения, ожидаемый от каждого, занимающего данную социальную позицию». Главное в понятии социальной роли — это и есть определенная заданность поведения человека, занимающего какую-то типичную для данного общества позицию по отношению к другим людям, обладателям иных позиций, соотнесенных с данной, например, учитель и ученики, муж и жена, начальник и подчиненный, шофер такси и пассажир и т.п. Речь — важный компонент поведения. Но если сущность ролевого поведения в том, что мы ведем себя так, как от нас этого требуют и (или) ждут, то, очевидно, выступая как носители того или иного статуса и играя ту или иную роль, мы, и 12 говорим (пишем) так или примерно так, как от нас этого ждут; «говоря, человек чаще всего бессознательно выбирает вариант, соответствующий его представлениям о том, чего ожидают от его речи слушатели». Так создается система норм, соответствующая «матрице ролей», присущей данному обществу. С другой стороны, мы должны интерпретировать высказывание, учитывая социальную роль адресанта, т.к. форма и содержание речевого высказывания зависят от социальных и психологических ролей говорящего и слушателя. Стихотворение Вольтера о дипломате и женщине: В чем разница между дипломатом и женщиной? Если дипломат говорит Да, это значит Может быть; если дипломат говорит Может быть, это означает Нет; если дипломат говорит Нет, то какой же он дипломат?! Если женщина говорит Нет, это значит Может быть; если женщина говорит Может быть, это значит Да; если женщина говорит Да, то какая же она женщина?! Каждая такая норма, регулирующая «речевую партию» определенной роли, соответствует тому или иному речевому жанру. Мы привыкли говорить о жанрах применительно к художественной литературе — роман, басня, поэма и т.д. Но жанрами, уже речевыми, а не литературными, являются также учебники, научная статья, бухгалтерский отчет, выступления адвоката в суде, воинский приказ, передовая статья в газете и т.п. Более того, речевыми жанрами следует считать и речь врача, обращенную к больному (как и речь больного, обращенную к врачу), и опрос на уроке, и разнос, который замдекана учиняет нерадивому студенту, и разговор влюбленных — словом, все хоть сколько-нибудь типизированные речевые проявления, соответствующие определенным ролям — позиционным, ситуативным и психологическим. Каждый речевой жанр обычно предполагает определенный канал связи, с изменением канала связи меняется и жанр: доклад на научной конференции — это не то же самое, что статья, а лекция перед студенческой аудиторией строится (или должна строиться) иначе, чем глава из учебника. Сама роль включает в себя основные параметры общения; с изменением параметров коммуникативной ситуации меняется и роль. Наконец, речевой жанр как норма речевого поведения в рамках определенной роли связан со статусом субъекта речи в той мере, в какой сама роль предполагает определенный статус исполнителя: защитником на суде, как правило, выступает профессиональный адвокат, уроки в школе обычно ведут люди с педагогическим образованием, а роль врача тоже чаще всего играет человек с соответствующим дипломом. Однако можно говорить и о статусных (групповых) нормах речевого поведения, не зависящих от ролевых (жанровых) норм, постольку, поскольку в речи большинства носителей того или иного статуса (членов той или иной группы) обнаруживаются какие-то постоянные черты и к их речи обращены определенные ожидания. Эти черты проявляются прежде всего в стиле. Но если мы практически всегда строим свою речь в соответствии с ролевыми (жанровыми), групповыми (статусными) и ситуативными нормами; если, с другой стороны, эти нормы известны хотя бы в общих чертах всем взрослым членам данного социально-культурного и языкового сообщества, то, очевидно, любое порождаемое в естественных условиях речевое сообщение сигнализирует роль, которую играет субъект речи (т.е. жанр, которому принадлежит сообщение), равно как и некоторые другие параметры коммуникативного акта, в рамках которого оно возникло. Как пишет В.А. Звегинцев, «всякое правильное («согласованное») предложение неизбежно несет некоторую (и при этом весьма существенную, разнообразную и огромную) добавочную информацию о тех условиях ... которым оно удовлетворяет. Так и возникает невидимый и неслышимый подтекст у всякого видимого и слышимого «текста». Таким образом, подтекст, имплицитная «добавка» к языковому значению, — это не только дополнительные сведения о референтном пространстве, но и информация о самом коммуникативном акте, в результате которого сообщение родилось на свет, в первую очередь о социальной роли, принятой адресантом, и о роли, отводимой им адресату, о статусе адресанта, а также о прочих параметрах ситуативной рамки, не известных или недостаточно известных адресату или наблюдателю (точнее, о том, как адресант расценивает эти параметры). И возникает эта информация в силу того, что адресат (наблюдатель) истолковывает некоторые свойства самого сообщения как знаки или сигналы определенной роли, статуса, канала связи — ситуативной рамки в целом. 13 За пределами жестко регламентированных жанров тенденция к ролевой стандартизации речи постепенно наталкивается на противостоящую ей тенденцию к индивидуальному своеобразию, поскольку люди не могут общаться только на уровне социальных ролей. Потребность в эмоциональном самовыражении и в эмоциональном воздействии на адресата приводит не только к достаточно широкому индивидуальному варьированию речи в рамках жанровых норм, но порой и к прямым нарушениям последних. В некоторых работах высказывается мысль, что подтекст вообще связан с «неправильностями» в речевом поведении. Согласно концепции Ц. Тодорова, имплицитное содержание сопряжено с наличием в тексте каких-то лакун — пропусков, неясностей, противоречий, нарушений каких-то норм; руководствуясь «презумпцией уместности», читатель или слушатель пытается оправдать сегмент текста, содержащий аномалию, найти его скрытый смысл. Типовые отклонения от общих норм, несущие подтекст, в принципе поддаются классификации; многие из них можно найти в списках тропов и фигур, которые составляла старая риторика и составляют так называемая неориторика и стилистика, однако многие еще не зафиксированы. Количество примеров и, соответственно, типов речевых аномалий, несущих подтекст, можно было бы умножить; кроме тропов и фигур, описываемых в пособиях и монографиях по стилистике и поэтике, сюда можно было бы добавить разнообразные расхождения между высказыванием и другими параметрами коммуникативной ситуации, такими, как адресат (допустим, человеку объясняют что-то такое, чего он явно не поймет, — зачем?), предметно-ситуативный фон (например, во время пожара кто-то кому-то говорит комплимент — чтобы успокоить?), канал связи (в телеграмме отправитель не опускает предлоги и артикли), наблюдатель (в присутствии третьего лица адресант сообщает адресату что-то такое, что обычно говорят только с глазу на глаз). Разного типа речевые аномалии (включая в это понятие традиционно выделяемые тропы и фигуры) выступают как катализаторы подтекста, поскольку буквально прочитанное эксплицитное содержание «неправильных» высказываний представляется получателю недостаточным и (или) неуместным, а иногда и прямо абсурдным. В целом подтекст представляет собой чрезвычайно важный компонент речевого смысла. Это не привилегия художественной литературы (хотя в художественной литературе подтекст играет особую роль); имплицитное содержание пронизывает всю речевую коммуникацию, полное и подлинное понимание любого сообщения предполагает «решение уравнения», т.е. построение модели того коммуникативного процесса, в ходе которого это сообщение явилось на свет, так как нельзя говорить о понимании, если мы не знаем, кто, кому, где, когда и зачем говорит или пишет то, что мы слышим или читаем. Подтекст необязательно является смыслом высказывания, но без подтекста нет смысла. 16. Прямые и косвенные речевые стратегии. Прямая речевая стратегия (1) подразумевает использование неких высказываний для достижения целей, самими же высказываниями и вербализованных. Например, рассказ о событии, убеждения, прямой вопрос, прямая просьба. Косвенная речевая стратегия (2) имеет место тогда, когда буквально сказанное реально направлено на достижение вербально не выраженного намерения. Например, намек, ложь, намеренное введение в заблуждение с целью манипулирования сознанием. Передайте мне соль (1). Не могли бы вы передать мне соль (2). Использование косвенной речевой тактики может либо отвечать интересам адресата, то есть вытекать из принципа вежливости, либо идти ему во вред. В первом случае говорящий избегает прямо формулировать те свои желания, осуществление которых может затруднить собеседника. Он пользуется, например, такими формами выражения просьбы, которые предоставляют адресату удобную возможность отказа. Так, вместо того чтобы прямо обратиться с просьбой об одолжении, спрашивают: У тебя есть свободные деньги?, У тебя найдется лишний зонтик?, Ты не мог бы мне одолжить пачку бумаги? Такое замещение коммуникативной цели отвечает тому, что Д. Гордон и Дж. Лакофф называют смягчением коммуникативного намерения. 14 Во втором случае говорящий избегает прямого выражения своей коммуникативной цели не из соображений вежливости. Он либо не хочет нести ответственность за свои слова, либо решает предосудительную коммуникативную задачу (обман, злословие, клевета, сплетни, наветы, хвастовство, оскорбления и др). Так, если в ответ на сообщение о пропаже книги собеседник скажет, что в кабинет заходил приятель пострадавшего, то такая реплика явно нарушает принцип релевантности. Восстановление связности диалога придает реплике характер обвинения. В громадном большинстве случаев говорящие нарушают правила коммуникации в поисках косвенного способа выражения некоторого смысла, и они, следовательно, заинтересованы в том, чтобы передача была принята. Основной принцип интерпретации высказывания - в том, что нарушение правила касается только «поверхностного», то есть буквального, значения речевого акта, «глубинное» же его содержание соответствует требованиям общих принципов речевого поведения и коммуникативных максим (1) максима полноты информации (– Почему ты сидишь один? – Потому что со мной никого нет); 2) максима качества (истинности): Говори правду! 3)максима отношения (максима релевантности): Не отклоняйся от темы, говори только то, что относится к теме разговора (А:– Я совсем не пою. В:– Я вижу. А:– Если ты видишь, что я не пою, у тебя очень сильное зрение. Нарушение в том, что А реагирует не на смысл, а на слово); 4) максима ясности (максима манеры): Говори ясно, коротко и последовательно!). Адресат, таким образом, исходит из предположения, что максимы речевого общения способны имплицировать передаваемый ему говорящим смысл (сопvеуеd mеапiпg). Исходя из принципов речевого общения, адресат выберет положительную оценочную интерпретацию при ее конкуренции с какой-либо другой. Так, ответ на вопрос: А много ль корова дает молока? – Не выдоишь за день – устанет рука – будет понята как «много», хотя это высказывание с таким же успехом может означать (и означает) «нисколько» - Да мы молока не видали пока. Информация, которую сообщает продавец, правдива: на самом деле, за день молока не выдоить и рука устанет это делать. Но почему? Потому, что молока нет. Однако покупатель, в соответствии со своими психологическими особенностями, трактует это иначе: молока слишком много. В результате формируется ложное умозаключение. Этот принцип интерпретации текста учитывается при составлении высказываний с целью манипуляции сознанием. 17. Конвенциональность речевого поведения. Конвенциональность коммуникации – это система социально и национально обусловленных норм, стереотипов и правил порождения и понимания высказываний в соответствии с типовым набором речевых ситуаций. Конвенция означает, что некоторые высказывания нужно понимать не буквально, а в переносном смысле (к слову – лишь ок. 10% высказываний в языке понимается буквально). Смысл конвенций не вытекает из высказывания. Незнание конвенций приводит к неуспешным речевым актам. Конвенции обусловлены ментально и социально. Нормы речевого поведения хотя и входят (или должны входить) в систему воспитания, относятся к сфере молчаливых соглашений между коммуникативно обязанными членами общества. Само существование этих негласных правил становится заметно тогда, когда они нарушаются. Поэтому их поиск часто сводится к выявлению коммуникативных осечек, неуместности речевых актов, их несовместимости. – Не могли бы вы передать мне соль? – Да, у меня есть такая возможность. – неуспешный речевой акт, здесь нарушен закон конвенциональности (молчаливый договор о том, что условный вопрос означает вежливую просьбу). В разных языках конвенции разные (это может быть темой сообщения). Учет конвенциональности общения помогает выявить технику вывода косвенных смыслов, уточнять прямой смысл высказывания, исключая другие интерпретации, совместимые с его значением. Так, принцип количества (полноты) информации позволяет интерпретировать предложения типа У Ивановых было двое детей в смысле указания на точное количество, хотя такое предложение не стало бы ложным (в логическом плане), даже если бы Ивановы оказались многодетными родителями. 15 18. Анализ отбора информации как одного из способов интерпретации текста Говорящий (автор) вынужден считаться с уровнем знаний адресата, учитывать, что ему известно и что неизвестно, и в зависимости от этого строить свою речь Кацнельсон – в этом, в частности, проявляется ориентированность внешней речи на слушателя. «Естественным следствием такой установки является намерение автора использовать такие содержание и структуру прогнозируемого текста, а также такие средства языка для их выражения, которые в своей совокупности были бы доступны пониманию реципиента, которому адресован текст». Здесь имеет значение все – от выбора темы до характера используемых тропов. И все же чаще автор, конечно, оперирует материалом, предположительно известным адресату – в противном случае в текст включаются разного рода пояснения, вводящие читателя в курс дела. Согласно теории референции (в рамках которой решается вопрос о том, «как значимые единицы языка прилагаются к миру, благодаря чему они могут понятным для адресата образом идентифицировать предметы» Арутюнова), говорящий в принципе не должен оперировать информацией, заведомо неизвестной адресату, иначе коммуникативный акт обречен на неуспх. Соответственно возможно осуществление и обратной связи: из качества информации (от географических названий до отдаленных аллюзий) можно почерпнуть сведения о предполагаемом адресате; естественно, при этом необходимо учитывать и ряд сопутствующих факторов, таких как, например, коммуникативная стратегия автора. Так, используя те или иные цитаты, автор может дифференцировать уровни понимания, «степень погруженности в текст» адресатов с разной апперцепционной базой, иногда нарочито усложняя задачу понимания для читателей. По характеру пояснений, по информации, содержащейся в них, можно судить о том, каким представляет себе автор своего потенциального читателя. Развернутость или минимализация описаний, характер информации о хронотопе повествования, прецедентные имена (тексты), интертекстуальные связи, наличие/ отсутствие и характер пояснений – все это формирует определенный образ адресата текста. Н.В. Черемисина верно отмечает, что «опора на пресуппозицию, на сумму внетекстовых, «затекстовых», «фоновых» сведений (на которые «намекает», а подчас откровенно ориентирует текст) есть опора на тезаурус читателя-современника в сфере быта, служебных ситуаций, общественных событий, культуры и т.п. и для понимания пресуппозиции читателю-иностранцу (и читателю-несовременнику) для пополнения лакун в тезаурусе необходимы подчас объяснительные словари и комментарии к тексту, в том числе – сведения лингвострановедческие, страноведческие, культуроведческие, литературоведческие» Черемисина. Если в тексте не учитывается позиция читателя – иностранца, восприятие им произведения может быть крайне искаженным. Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», вернее, описываемые в нем реалии быта вызвали немало недоумений у венгерских читателей Камараш. Особенно это касается Москвы: грязные улицы, квартиры без ванных комнат, коммунальные квартиры, закуска второй свежести, выдача бумаги, бюрократизм, антирелигиозная пропаганда, примус и валютный черный рынок воспринималось как «искаженное изображение социографии города» – это общество в достаточно сильной мере отличалось от картины, «сложившейся у венгерских читателей о строящем социализм Советском Союзе 20-30 гг.» Камараш. Недаром половина читателей установила, что время действия романа – период до 1917 г., не говоря уже о том, что были и такие читатели, которые думали о прошлом (XIX) веке. Далеко не однозначной оказалась реакция венгерских читателей на эпизод с антирелигиозной поэмой, которую заказал для своего журнала Берлиоз: 40% читателей объяснили это личной убежденностью редактора и только 20% – тем, что это господствующий подход Камараш. Различное прочтение текста, определяющееся неодинаковым жизненным опытом, можно проиллюстрировать таким примером: …в пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды» оказалась только абрикосовая, да и то теплая, с запахом парикмахерской Булгаков, с. 5, 7. Для читателя, знакомого с особенностями жизни в нашей стране, в этом нет ничего удивительного, это привычный факт, который может вызвать лишь улыбку (мол, как всегда) или 16 раздражение (опять же как всегда). О подобной реакции свидетельствует и троекратное – Ну, давайте, давайте, давайте!.. булгаковского персонажа. Иначе воспринимает этот эпизод венгерский читатель. Эта сцена приобретает для него «значение ключевой важности» Камараш, «из нее многое можно разгадать» там же. Вот что пишет венгерский исследователь Шитван Камараш об этом эпизоде: «Тот факт, что в будке с надписью «Пиво и воды» – несмотря на изнурительную жару – нельзя купить ни пива, ни воды …, а только теплая абрикосовая с запахом парикмахерской, может раскрыть читателям очень многое о том городе, который в этом романе называется Москвой. Читатель может почувствовать, насколько шаткими являются такого рода определенности, как надпись «Пиво и воды», насколько действительны такие кажущиеся неопровержимыми факты. Эта будочка является замечательным символом общества, описываемого с недостатками и утратой ценностей» Камараш. При подобном сопоставлении различных восприятий одних и тех же фактов читателями с разной апперцепционной базой более отчетливо проясняется адресат такого, например, высказывания: – …совершенно отдельная квартирка, и еще передняя, и в ней раковина с водой, – почему-то особо горделиво подчеркнул он… Булгаков, с. 111. Колорит слов персонажа доступен только читателю, знакомому со спецификой коммунальной политики молодого Советского государства, то есть, в сущности, жителю любого крупного города Советского Союза (здесь же можно вспомнить и квартирный вопрос, испортивший москвичей). Именно такой адресат воспримет грязные улицы, квартиры без ванных комнат, закуску вторичной свежести, бюрократизм, антирелигиознаую пропаганду, примус и валютный черный рынок как реальность, а не как фантасмагорический фон. Таким образом, тот факт, что М. Булгаков свободно использует реалии жизни в России 20-30х гг., не давая никаких пояснений, свидетельствует об адресованности произведения читателю, живущему в данной стране. Кроме того, в романе есть приметы и более узкой адресованности. Дело в том, что текст московских глав насыщен реалиями жизни но просто России, но – уже – столицы 2030-х гг. Автор свободно оперирует названиями улиц, переулков, рассчитывая, очевидно, что его читатель знаком с городом. Например: Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой… и нанял у застройщика в переулке близ Арбата… Булгаков, с.111 – не поясняется, почему Арбат предпочтительнее; … многотысячная очередь, хвост которой находился на Кудринской площади там же, с.148 – лишь человек, имеющий возможность представить расстояние от того места на Садовой, где находилось варьете, до Кудринской площади, поймет действительные размеры очереди. Отбор материала проявляется также в использовании тех или иных прецедентных имен/ текстов, которые должны быть известны читателю – иначе он исключается из круга потенциальных адресатов текста. Пример дифференциации адресатов видим в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин», где: «…автор все время разнообразит меру близости текста к читателю то создавая отрывки, рассчитанные на самое широкое понимание любым читателем, то требуя от читателя интимнейшей включенности в текст» Лотман, 1980; с.296. Таким образом, поэт выстраивает рассказ, определяя для каждого свою меру погружения в текст, свой уровень прочтения. 19. Интерпретация иноязычного текста Необходимо различать два аспекта интерпретации иноязычного текста: 1) в условиях и с целью перевода; 2) интерпретация уже переведенного текста с учетом языка-первоисточника. Перевод – это передача содержания текста средствами иного языка. В процессе перевода задействованы не двое (автор – переводчик, оригинал - перевод), а три стороны: автор – переводчик – читатель/слушатель. Именно для третьей стороны автор творит, а переводчик переводит. Поэтому для адекватного перевода необходима верная интерпретация переводимого текста. Здесь переводчик сталкивается с рядом трудностей. Языковые трудности. Главные трудности начинаются с разницы в лексике. Необходимо учитывать: а) разницу в объеме семантики. Русское слово переводчик – это и translator и interpreter, наука – это science, a branch of knowledge; water в английском языке – это не только вода, но и слезы; 17 б) стилистические коннотации. Например, уменьшительно-ласкательные суффиксы в русском языке обозначают не только и не столько малый размер предмета, но и/сколько положительное эмоциональное отношение к нему: кошечка – это не маленькая кошка, но, скорее, милая кошка, поэтому не little cat, а pussy cat. Вот в известном стихотворении Генриха Гейне «Сосна и пальма»[ В стихотворении Г. Гейне говорится о дереве, которое по-немецки называется «фихтенбаум», или «фихте». В различных немецко-русских словарях это название переводится по-разному: то «сосна», то «ель», то «пихта». Ознакомление с толковыми словарями немецкого языка показывает, что вопрос этот не так-то прост. «Фихте» и действительно в некоторых наречиях немецкого языка означает пихту, в других – сосну, в третьих – ель. В свою очередь, «сосна» в различных местах Германии носит наименования «фихте», «фёрэ» и «кифер». По-видимому, народный язык вообще не слишком резко разграничивал там когдато эти три древесные породы, и их названия смешиваются и до сих пор. Лермонтов вслед за большинством переводчиков принял для «фихтенбаум» значение «сосна», и у нас нет никаких оснований отказываться от его точки зрения. У Гейне изображается мужественный и грустный поклонник прекрасной пальмы, разлученный с нею навеки. По-немецки это получается очень хорошо, потому что у немцев рядом со словом женского рода «ди фихте» (die Fichte – сосна) есть слово мужского рода «дер фихтенбаум» (der Fichtenbaum), означающее то же самое «сосновое дерево», то есть сосну. «Дер фихтенбаум», стоя на скалистой вершине на далеком севере, вздыхает по прекрасной возлюбленной, имя которой «ди пальме». М. Ю. Лермонтов, переводя это чудесное стихотворение, оказался лицом к лицу с хитроумной загадкой. По-русски и «сосна» и «пальма» – женского рода. Нельзя было, пользуясь образами этих двух великанш растительного мира, нарисовать картину печальной разлуки юноши и девушки. Поэтому пришлось совершенно переменить смысл стихотворения. Правда, и у него в знойной пустыне Одна и грустна, на утесе горючем Прекрасная пальма растет… Но если в подлиннике речь идет о страстной любви к ней «существа другого пола», далекого «фихтенбаума», то в переводе вместо этого появилась дружба двух женщин. Там говорилось о разлуке любящих сердец, а тут вместо этого выплыла совсем другая тема – тема горького одиночества. И эти перемены обусловлены, собственно, тем, что по-русски слово «сосна» иного рода, чем в немецком языке. Другим русским поэтам эта необходимость переменить самое содержание показалась нежелательной. Но, чтобы избавиться от нее, им ничего не оставалось, как заменить сосну какимлибо другим, более «мужественным» деревом. Так они и поступили. У Ф. И. Тютчева вместо нее появился близкий ее родич – кедр: На севере мрачном, на дикой скале Кедр одинокий под снегом белеет… К слову сказать, с точки зрения ботаников-систематиков поэт допустил тут существенную неточность: кедр (Cedrus) – дерево южное, растущее только на Средиземноморье. На севере (в особенности у нас в сибирской тайге) растет совсем не кедр, а так называемая кедровая сосна (Pinus cembra), от которой мы получаем наши кедровые орешки. А в переводе А. А. Фета его место заняло совсем уже далекое растение – дуб: На севере дуб одинокий Стоит на пригорке крутом… Легко заметить, что Фету пришлось в связи с этим заменить и «дикий утес далекого севера» более южным и мирным «крутым пригорком»: дубы-то на полярных утесах не растут! Вот к каким сложностям и хитросплетениям приводит поэтов то, казалось бы, невинное обстоятельство, что род имен существительных не совпадает в различных языках. Социокультурные трудности. Значение родного слова ведет в родной мир, в свою картину мира, отраженную языком. Значение иностранного слова ведет соответственно в иностранный мир, в 18 чужую культуру. Для того, чтобы перевести словосочетание to come down как спуститься к обеду, нужно знать социокультурное устройство английского дома, где вся жизнь (столовая, гостиная, кухня) происходит внизу, на первом этаже, а наверху только спальни. Примеры заданий: 1. Проанализировать в самостоятельно подобранном тексте (по своей тематике) наличие подтекста, выделить категории по Долинину 2. Привести примеры высказываний – косвенных речевых актов 3. Проанализировать переводной текст с учетом несовпадения грамматических категорий, лексических значений, культурных различий 4. Разные толкования одного текста (художественного) в разные эпохи 5. Разные толкования события, факта (в словесном изображении) в разные эпохи (история) 6. Интерпретация текста в аспекте манипуляции сознанием (обманутые ожидания. Ложные умозаключения и т.п.)
