Первая мировая война в философской публицистике С.Н

Калмыкова И. В.
Первая мировая война в философской публицистике
С.Н. Булгакова (1914-1917 гг.)
В русской философии спектр отношения к войне чрезвычайно широк: от
полного её отрицания в любых формах, до признания её главным двигателем
прогресса. С глобального конфликта - великой войны - начался драматичный
XX век, отмеченный глубочайшими революционными потрясениями,
острыми международными конфликтами, открытой и циничной борьбой за
мировое лидерство, противостоянием демократии и тоталитаризма,
стихийными и разрушительными порывами масс, духовным кризисом и
поисками новых ценностных ориентаций.
Разразившаяся Первая мировая война вызвала активное желание Н.А.
Бердяева, С.Н. Булгакова, Е.Н. Трубецкого, В. Ф. Эрна и других
представителей русской религиозно-философской мысли понять ее характер,
истоки и сущность в исторических реалиях начала XX века. Спустя несколько
недель после объявления Германией войны ими были предприняты первые
попытки объяснения того, какой им видится дальнейшая судьба России и
всей европейской цивилизации. Российская периодическая печать в самом
начале войны уделяла таким прогнозам необычайно много внимания.
Журналы и газеты либеральной направленности (“Русская мысль”, “Русские
ведомости”, “Утро России”, “Биржевые ведомости”, “Речь” и др.)
предоставили свои страницы некоторым видным религиозным мыслителям
того времени, в статьях которых искались ответы на важнейшие вопросы,
поставленные войной.
Перед нами цель не только выявить философскую основу представлений
Булгакова о войне, но и их историческую обусловленность. При чтении
публицистических работ С.Н. Булгакова заметны не только блестящий
писательский талант, но и обстоятельное знакомство с общественнополитическими и экономическими науками. Привлечение переписки и
мемуаров позволяет воссоздать творческую историю ряда работ философа и
предоставляет возможность проследить изменение актуальных тем
обсуждения проблематики, связанной с войной, на протяжении всего периода
1914 – 1917 гг.1.
В публицистике Булгакова второй половины 1914 - начала 1915 годов
проводилась та же идея возможного “возрождения” России в ходе войны, что
Бронникова Е.В. Петербургское религиозно-философское общество (1907-1917) // Вопросы
философии. 1993. № 6; Соболев А.М. К истории Религиозно-философского общества памяти
Владимира Соловьева // Историко-философский ежегодник, 1992. М., 1994.
1
1
и у Е.Н. Трубецкого, А.С. Изгоева, Н. А. Бердяева1. В то же время работы
Булгакова свидетельствовали о формировании неославянофильской
концепции войны.
Неославянофильство Булгакова ярко проявилось уже в его статье
“Русские думы”, опубликованной в конце 1914 года. Для философа было
принципиально важно то, что “русское воинство на поле брани не только
спасает свою родину от страшного врага, но, вместе с тем, священной кровью
своей оно духовно возрождает Россию (выделено нами - И. К.), искупает наш
грех маловерия. Поэтому их подвиг ратный есть и подвиг духовный”2. Под
“духовным возрождением” России автор, как видим, подразумевал, прежде
всего, усиление религиозности, возрождение православия.
По мнению С.Н. Булгакова, победа России в войне кроме возможности
внутреннего обновления страны должна еще “явить Европе святую Русь”; в
то время как исчерпавший себя, “обанкротившийся общеевропейский идеал и
культура в целом подлежат замене”3. Данный общеевропейский идеал есть то,
что Н.А. Бердяев по иному определял как буржуазную западноевропейскую
цивилизацию. Была известная доля злорадства в восклицании Булгакова, что
теперь, в ходе войны “с великим шумом разрушается вавилонская башня
мещанской культуры”4.
Что же больше всего отталкивало Булгакова в этой “мещанской
культуре”? В отдельно вышедшей в качестве брошюры публичной лекции
“Война и русское самосознание” (где подробнее развивались выдвинутые в
газетной публикации тезисы) мы находим достаточно обстоятельный ответ на
поставленный вопрос. Для него неприемлема “плоскостная, мещанская
ориентировка европейской жизни”, которая опиралась на “позитивное
миропонимание”5, то есть поставлена под сомнение какая-либо ценность
рационализма, возобладавшего в западноевропейском типе мышления,
начиная с эпохи Просвещения. Ведь лишенная божественного промысла
история стала тем, чем видел её буржуа: набором случайных сделок.
Исходя из этого, становится понятным, что подразумевал С. Н. Булгаков,
когда утверждал, что мировая война отличается не только “обширностью
своего театра и кровопролитностью”, но означает также “кризис новой
истории и неудачу дела новоевропейской цивилизации”6. Он был уверен, что
Трубецкой Е.Н. Смысл войны // Русские ведомости, 08.08.1914; Изгоев А.С. На перевале.
Перед спуском // Русская мысль. 1914. № 8-9, С. 166; Бердяев Н.А. Война и возрождение // Утро
России. 17.08.1914.
2
Булгаков С.Н. Русские думы // Русская мысль. 1914. № 2, С. 115.
1
3
Булгаков С.Н. Война и русское самосознание // Утро России. 1914. 10 декабря.
Там же, С. 109.
Булгаков С.Н. Война и русское самосознание. Публичная лекция. - М., 1915, С. 45.
6
Булгаков С.Н. Русские думы, С. 110.
4
5
2
уже в ходе войны данный кризис будет преодолен: “в спасительном огне
войны спадает мещанская чешуя Запада и обнажается бессмертный
человеческий дух”1. При этом, мессианскую роль в деле освобождения
Европы от “духовных оков” цивилизации Булгаков отводил России:
“варварская
Россия спасает Европу от нее самой, прежде всего,
побеждающей духовной мощью русского воинства и всего русского народа”2.
Булгаков утверждал, что “всемирная война, помимо всех своих
неисчислимых последствий, означает новый и великий этап в истории
русского самосознания, именно в духовном освобождении русского народа от
западнического идолопоклонства, великое крушение кумиров, новую и
великую свободу”3. Такие рассуждения во многом напоминали размышления
славянофилов XIX века. Но было ли в них что-либо новое, характерное
исключительно для Булгакова? Содержание брошюры показывает, что
наиболее
характерной
выразительницей
исчерпавшей
себя
западноевропейской цивилизации являлась для автора, главным образом,
Германия. Работы С. Н. Булгакова содержали в себе значительный элемент
германофобии, и в этом заключалось одно из уязвимых мест его концепции
войны. Философ в своих первых публичных откликах на войну достаточно
объективно рассматривал современную духовную ситуацию в России и в
мире, но делал слишком субъективные выводы, исполненные
неославянофильских иллюзий.
Сильные стороны историософских построений Булгакова отступали на
задний план перед его ретроспективной славянофильской утопией, на что
обращали внимание уже современники философа. В целом, необходимо
отметить, что еще более яркий, воинственный неославянофильский характер
имели произведения о войне В.Ф. Эрна.
Позицию неославянофилов, на наш взгляд, очень точно определила З. Н.
Гиппиус, назвав ее “православным патриотизмом”: “ Москвичи осатанели от
православного патриотизма: Вяч. Иванов, Эрн, Флоренский, Булгаков,
Трубецкой и т.д. и т.д. О, Москва, непонятный и часто неожиданный город,
где то восстание, то погром, то декадентство, то ура-патриотизм!”4.
Определяя задачи, стоявшие перед Россией в ходе Первой мировой
войны, кроме необходимости обороны России, победы над Германией,
философы считали, что у России есть более высокая историческая миссия.
Булгаков считал, что в новой исторической эпохе, вызванной войной и
кризисом новоевропейской цивилизации, решающее место будет
Булгаков С.Н. Война..., С. 51.
Там же, С. 44.
3
Там же, С. 42.
4
Гиппиус З.Н. Петербургские дневники. 1914-1919. М., 1991, С.33.
1
2
3
принадлежать славянству и, прежде всего, России. Ей предстоит особая
историческая миссия, она может стать своеобразным “духовным эмбрионом”
дальнейшего развития человечества. В России, по мысли Булгакова,
заложены основы для истинного возрождения и расцвета христианской
культуры: «Историческое творчество родится из сердца народного, сердце же
России в православии, а потому и русское творчество есть раскрытие и
осуществление потенций русского православия»1. Победа в мировой войне
должна «явить Европе святую Русь, а обанкротившийся общеевропейский
идеал социально-политического устройства, а также основные принципы,
заложенные в основу новоевропейской культуры в целом, необходимо
пересмотреть и отвергнуть»2.
Теперь, выражал свое мнение философ, весь мир “ждет русского слова,
русского творчества”. “Миру должна быть явлена мощь русского духа, его
религиозная глубина: царство третьего Рима - новой Византии”3. Размышляя
о будущем месте России в мировом пространстве, Булгаков, по сути дела,
обосновывал с религиозно-философской позиции территориальное
присоединение к России Константинополя и проливов. Он высказывал
предположение, что “новая Византия” в лице России займет в мировой
истории место павшей Византии. По мысли философа, стремление России
“торжественно вступить в царский град Константина должно явить
нововизантийскую, русско-православную [выделено нами - И. К.] культуру
христианского Востока”4. Имеет смысл отметить, что Булгаков был
последовательным сторонником “овладения” Константинополем вплоть до
Февральской революции 1917 года. Затем его позиция стала не столь
определенной. В представлении о том, что в войне должна себя проявить
именно “святая Русь” с Булгаковым сходились Вяч. Иванов и В. Ф. Эрн.
В политическом отношении Булгаков все более отдаляется от
политической платформы конституционных демократов. Известно, что
Председатель партии кадетов И. Петрункевич писал секретарю ЦК партии
А.И. Корнилову о том, что в С.Н. Булгакове “бродит российско-византийский
мистицизм”, и потому кадетов и представителей неославянофильства
разделяет огромная пропасть5.
Уже отклики первых месяцев войны обнаружили два главных подхода к
осмыслению ее событий. Одни мыслители придавали первостепенное
Булгаков С.Н. Русские думы, С. 114.
Булгаков С.Н. Война и русское самосознание // Утро России. 10.12.1914.
3
Булгаков С.Н. Война и русское самосознание. Публичная лекция. М., 1915, С. 56.
4
Там же.
5
Думова Н.Г. Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральской революции.
- М., 1988, С. 21.
1
2
4
значение религиозным формам и культурологическим аспектам военной
темы. Это Д.С. Мережковский, В.В. Розанов, Вяч. Иванов, И.А. Ильин.
Другой подход к проблемам Первой мировой войны отличал тех мыслителей,
кто рассматривал ее события не только с общефилософских и
культурологических позиций, но также с позиций экономических и
социально-политических. К ним можно отнести П.Б. Струве, Н.А. Бердяева,
С.Н. Булгакова.
Несмотря на множество заслуживающих внимания своеобразных оценок
мировой войны Булгаковым, нельзя не заметить, что тема войны не занимала
в его работах отдельного, обособленного места (как, например, у Н.А.
Бердяева, П.Б. Струве). Война сама по себе как философское и
культурологическое явление им не изучалась. Складывается впечатление, что
мировая война интересовала Булгакова прежде всего с точки зрения
подтверждения правильности его неославянофильских взглядов.
Вместе с тем, время вносило свои коррективы в постановку вопросов,
связанных с осмыслением войны. Более длительная, чем предполагалось
вначале, война создала такую ситуацию, в которой некоторые казавшиеся
первостепенными проблемы отодвигались на второй план.
Чем дальше затягивалась война, тем сложнее и неоднозначнее
становилось отношение к ней представителей русской религиозной мысли,
усиливалось стремление более глубоко проникнуть в ее тайны.
Настроения в либеральных кругах уже с весны 1915 г. изменились:
“патриотический подъем” сменился “патриотической тревогой”1. Все более
отчетливо проявлялась связь между проблемами мировой войны и
возможной, хотя и крайне нежелательной с точки зрения либералов,
революции.
В таких изменившихся условиях многие наиболее проницательные
российские мыслители понимали, что без национальной консолидации не
только нельзя победить германский милитаризм, но и нетрудно потерять
“Великую Россию”. В связи с этим появилась необходимость усилить
внимание к идее единства нации, патриотизма.
Необходимо отметить, что тема этой дискуссии не была абсолютно
новой, поскольку еще в конце 1900-х - начале 1910-х гг. состоялась полемика
по национальному вопросу в России и проблеме русского мессианства, в
которой активно участвовали С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, Е.Н. Трубецкой,
Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, Д.С. Мережковский, В.Ф. Эрн.
В начале войны возобладала точка зрения, согласно которой русскому
народу предстояла особая историческая роль в деле освобождения Европы от
1
Секиринский С.С., Шелохаев В.В. Либерализм в России. - М., 1995, С. 259.
5
германской агрессии, хотя вопрос о том, что именно дает России
возможность осуществить эту миссию, понимался по-разному. Кроме того,
апеллируя к значимости “национального” в истории и необходимости
отстоять свою национальную независимость, русские религиозные философы
нравственно оправдывали войну.
В последние месяцы перед Февральской революцией российскими
философами активно осмысливалась и проблема сближения России со
странами-союзниками, делались попытки отыскать общие основы духовной и
общественно-политической жизни, свойственные России, Англии и Франции.
В этом отношении примечательны очерки Булгакова и Бердяева, написанные
до Февральской революции, но опубликованные уже после нее и в силу этого,
не имевшие широкого общественного резонанса. Это публикации в журнале
“Русская мысль” за 1917 г. № 5-6 публичной лекции Булгакова “Человечество
против
Человекобожия.
Историческое
оправдание
англо-русского
сближения” и статьи Бердяева “Россия и Западная Европа”.
Обращает на себя внимание тот факт, что после почти двухлетнего
“молчания” Булгакова по поводу мировой войны, что было, на наш взгляд,
связано с его активной религиозно-философской деятельностью, а также с
тем, что свое понимание войны он обнародовал еще во второй половине 1914
- начале 1915 гг., философ вновь подготовил основательную статью, в
которой он не мог не учитывать изменившихся условий времени. И хотя
большая часть работы содержала анализ того, как проходила Реформация в
Англии и Германии (а именно в эпоху Реформации, согласно Булгакову,
сложились основы английского и немецкого менталитета, столь явственно
проявившихся в мировой войне), в статье были очевидны некоторые новые
суждения и подходы. Неославянофильство философа здесь отошло на второй
план. Большое внимание в статье уделялось анализу духовного кризиса
современной мировой цивилизации. Такой кризис был очевиден, и поэтому
“незачем делать вид, что война есть случайный эпизод истории или же
последнее препятствие, порог, через который осталось перешагнуть на пути к
всеобщему миру гармонии и счастью”1.
В мировой войне получил свое выражение тот кризис гуманизма,
который, как считал Булгаков (сходясь с этим с Бердяевым), был следствием
эпохи Просвещения и усиливавшегося рационализма западноевропейской
цивилизации. Он “давно уже предощущался чуткими умами и возвещался
столь различными голосами, как Ницше и К. Леонтьев, декаденты и
футуристы”2. Эпоха гуманизма заканчивалась, и наступала эпоха “сумерек
1
2
Там же, С. 29.
Там же.
6
человека”, примечательно, что мысли Булгакова вновь перекликались с
рассуждениями Бердяева о приближавшемся “новом средневековье”, о
соотношении “варварства и упадничества”1.
Тем не менее, подытоживал Булгаков, наступающая эпоха не может
оцениваться только как несущая тьму, хаос и разрушения. Одновременно с
действием негативных сил происходило и “очищение” западноевропейской
цивилизации, ощущался катарсис новейшей истории. В связи с этим у
Булгакова появились рассуждения о необходимости “мобилизации духа” в
ходе мировой войны: “В глубине испытаний, переживаемых Родиной, внутри
и извне дозволительно ли уныние, утомление, расслабленность,
разочарование, или же мы присутствуем при устрашительном, но и
светоносном возвращении творческом взлете, подвиге человечности, любви и
веры? Разве беднее духовно теперяшняя Европа и Россия, чем накануне
войны? Разве меньше в них надежд и творческих порывов? Не крепкая ли
куется воля к жизни, испытуемая об ее грань?”2. Из этого следовал вывод:
“Всем существом своим мы должны утверждать приятие истории”
[выделено С.Н. Булгаковым. - И. К.], говорить свое да ее огненному
катарсису”3.
Итак кризис одной эпохи одновременно являлся началом новой эпохи. И
Россия, и Европа равным образом вступали в нее, переживая и изживая
трагедию мировой войны. Былое противостояние России и Европы,
встречавшееся в работах Булгакова начального периода войны, к рубежу
1916-1917 гг. было решительно отвергнуто философом. Вместе с тем,
необходимо заметить, что активные выступления либеральных мыслителей в
периодической печати (особенно в последние месяцы существования
самодержавия) не сделали их популярными в широких слоях российского
общества. Верх взял политический радикализм.
На рубеже 1916-1917 гг. наиболее явно обнаружился разрыв между
теоретическими рассуждениями видных либеральных мыслителей, в том
числе
и
религиозных
философов
(частью
своевременными
и
проницательными), и самим ходом исторических событий. Стало очевидным
падение интереса к “военной теме” в Московском религиозно-философском
обществе памяти В. С. Соловьева. Об этом свидетельствовал список
докладов, прочитанных и обсужденных в обществе. Если “сезон” 1914-1915
гг. (с 6 октября 1914 по 8 апреля 1915) был почти целиком так или иначе
посвящен войне, то уже в следующий “сезон” преобладали религиознофилософские темы. В конце 1916 - начале 1917 гг. в докладах общества
Бердяев Н.А. Кризис человечества. - М., 1990, С. 24-28.
Булгаков С.Н. Человечность..., С. 31-32.
3
Там же, С. 32.
1
2
7
участились апокалиптические мотивы. Ситуация, однако, резко изменилась
после Февральской революции, когда начались обсуждения на тему “новой
России”1.
Последовавшие за Февральской революцией события превзошли вскоре
даже самые пессимистические предсказания. И уже весной 1918 г. Булгаков
иронизировал над неославянофильскими мечтами от лица Дипломата в
диалоге "На пиру богов". Вместе с тем, вряд ли можно упрекать мыслителей в
недальновидности, в приверженности утопическим теориям. В силу ряда
причин в действительности вскоре восторжествовало все то негативное,
против чего боролись и о чем предупреждали названные нами философы. Но
нахождение в этой ситуации золотой середины между универсальным
христианским
миролюбием
и
охранительным
государственным
патриотизмом понимается сегодня главной задачей русской религиозной
этики войны2.
1
Соболев А.М. Ук. соч., С. 110.
Скворцов А.А. Этические проблемы войны в русской религиозной философии XX в. // Этическая
мысль. Вып.2. - М.: ИФ РАН, 2001. С.229.
2
8