Опубликовано: Художественная литература как историко-психологический

Опубликовано: Художественная литература как историко-психологический
источник: Материалы XVI Международ. науч. конференции,
Санкт-Петербург14-15декабря, 2004 /Под ред. С.Н. Полторака. –
СПб.: Нестор, 2004. – С. 218-221.
Е.Н. Мастеница
«Воображаемый музей» в текстах В.В. Набокова
Сегодня, когда имя и книги В.В. Набокова вернулись на Родину, все
более отчетливо проявляется значение его как писателя. Пожалуй, он был
единственным, кому удалось, преодолев отчуждение эмиграции, стать не
только русским, но и признанным англо-американским классиком. Однако
диапазон творческих достижений Набокова в действительности
значительно шире: он не только соединил две разноязычные культуры, но
и перекинул мост между двумя эпохами. Начав с традиций русской
литературы XIX века, пройдя через декаданс и модернизм, он стал
писателем плоть от плоти ХХ века – по языку, по стилю, по образному
строю его произведений.
Мир набоковских героев катастрофичен, как и вся история ХХ
столетия, но в отличие от этой истории, абсолютно лишен идеологии. В
нем преобладает взгляд частного лица, живущего среди других частных
лиц. Основное действие также глубоко личное, освобожденное от
социальных рамок, выведенное в плоскость наблюдений и переживаний.
Мир Набокова убедительно призрачен. Люди и вещи представлены в
неожиданных ракурсах, то слишком, почти сверхъестественно выпуклы и
телесны, то вдруг растворяются, рассеиваются, как дым. Предметы у него
имеют биографию, характер, вступают в сложные взаимоотношения,
опутанные тонкой сетью метафор.
Изображение музея как собрания предметов и произведений
искусства также присутствует в текстах произведений Набокова. И здесь
отчетливо проявляется присущее автору непревзойденное мастерство
двойной реальности, двойного видения действительности, ибо музей по
Набокову хранит и экспонирует главным образом «серый цвет, сон
вещества, обеспредметившуюся предметность».1
В творчестве зрелого Набокова, прожившего под флагами разных
держав три четверти ХХ века, существует как бы два полюса: на одном гротеск и фантасмагория, а на другом - детские и юношеские впечатления,
о которых он часто писал, потому что постоянно носил в своем сердце.
Как коллекционер бабочек, внесший вклад в развитие энтомологии,
некоторое время Набоков по воле случая был сотрудником музея
сравнительной зоологии Гарвардского университета. Однако в
произведениях писателя мы обнаруживаем причудливый, сложный и
рефлексивный образ музея, которому точнее подходит определение
«воображаемый музей».2
Позволим себе смелость утверждать, что у писателя было вполне
последовательное и определенное видение музея, иными словами своя,
возможно, выстраданная «концепция» музея. Почти в каждом романе
развитие сюжета по крайней мере однажды приводит героев в музей.
В целом музей по Набокову понятие амбивалентное, то есть само по
себе ни хорошее, ни дурное, порой освещаемое отблеском инфернального
пламени. Как будто сверхплотное вещество, сосредоточенное в
культурном пространстве, превысив некую критическую массу, грозит
обернуться черной дырой. Так, например, жена повела Лужина в музей
«показала ему любимые свои картины и объяснила, что во Фландрии, где
туманы и дождь, художники пишут ярко, а в Испании, стране солнца,
родился самый сумрачный мастер. <…> Лужин кивал и прилежно
щурился, и очень долго рассматривал огромное полотно, где художник
изобразил все мучения грешников в аду, – очень подробно, очень
любопытно».3
Нередко у Набокова музей становится зеркалом, в котором мелькает,
как предвестие, зловещая роковая развязка, или неотвязная мысль, или
подспудное опасение. Так, Драйер, не ведающий о замыслах своей жены,
обнаруживает в экспозиции криминального музея широкую панораму
всевозможных убийств, жертвой которых он мог бы стать, если бы
осуществились ее планы.4
Часто в текстах Набокова музей – хранилище мертвых вещей,
своеобразный символ отчуждения и отстранения. Именно в такой
трактовке он становится важнейшим в поэтике Набокова: «Вот мяч, тот
самый, одобренный властями, гладкий резиновый мячик, вдруг
оказавшийся в стеклянной витрине, как музейный экспонат. То есть в
самом деле три мяча в трех витринах, потому что нам показывают все его
метаморфозы: вначале новенький, чистый, почти до белизны, цвета
акульего брюха; затем серый, взрослый, с обветренной, забрызганной
грязью щекой; и наконец, вялый, бесформенный труп. Все. Звенит звонок.
В музее вновь гаснут огни и воцаряется пустота». 5
Во многих произведениях Набокова музей ассоциируется с городом
– холодным, пугающим, безличным. Так, молодой провинциал Франц,
впервые попав в Берлин, два часа проводит в музее древностей, «с ужасом
разглядывая пестрые саркофаги и портреты носатых египетских
младенцев».6
А в рассказе «Посещение музея» все эти грани сходятся. Геройавтор (рассказ написан от первого лица) бежит, как в дурном сне, по
бесконечной анфиладе пустых залов, пока неведомая роковая сила
неожиданно не выбрасывает его из уютного призрачного немецкого
городка туда, куда ему навсегда путь заказан, – в абсолютно реальную,
сырую, холодную ленинградскую ночь.
Истоки такого мрачного, гротескового, пугающего образа музея в
текстах Набокова, похоже, раскрыты самим писателем в произведении
«Другие берега» и позволяют нам констатировать их биографическую
подоплеку и психологически обусловленный характер. Повествуя о
головокружительном романе главного героя, о первой юношеской любви
через тему бездомности как предисловия к другим, более суровым
жизненным испытаниям, Набоков пишет: «Мы посещали музеи. В будни
по утрам там было дремотно и пусто, и климат был оранжерейный по
сравнению с тем, что происходило в восточном окне, где красное, как
апельсин-королек солнце низко висело в сизом небе. В этих музеях мы
отыскивали самые отдаленные, самые неказистые зальца, с небольшими
смуглыми голландскими видами конькобежных утех в тумане, с офортами,
на которые никто не приходил смотреть, с палеографическими
экспонатами, с тусклыми вещицами, с моделями печатных станков и тому
подобными бедными вещицами, среди которых посетителем забытая
перчатка прямо дышала жизнью. Одной из самых лучших наших находок
был незабвенный чулан, где сложены были лесенки, пустые рамы, щетки.
В Эрмитаже, помнится, имелись кое-какие уголки, – в одной из зал среди
витрин с египетскими, прескверно стилизованными жуками, за саркофагом
какого-то жреца по имени Нана. В Музее Александра Третьего, тридцатая
и тридцать третья залы, где свято хранились такие академические
никчемности, как, например, картины Шишкова и Харламова, – какаянибудь «Просека в бору» или «Голова цыганенка» (точнее не помню), –
отличались закутами с высокими стеклянными шкапами с рисунками и
оказывали нам подобие гостеприимства, – пока не ловил нас грубый
инвалид. Постепенно из больших и знаменитых музеев мы переходили в
маленькие, в музей Суворова, например, где в герметической тишине
одной из небольших комнат, полной дряхлых доспехов и рваных
шелковых знамен, восковые солдаты в ботфортах и зеленых мундирах
держали почетный караул над нашей безумной неосторожностью. Но куда
бы мы ни заходили, рано или поздно тот или иной седой сторож на
замшевых подошвах присматривался к нам, что было нетрудно в этой
глуши, - и приходилось опять переселяться куда-нибудь, в Педагогический
музей, в Музей придворных карет, и наконец в крохотное хранилище
географических карт, – и оттуда опять на улицу, в вертикально падающий
снег Мира Искусства».7
Исторический контекст описываемых событий – это 1915-1916 годы
– канун роковых событий, поворотный момент в жизни Набокова, начало
долгих и всю жизнь длившихся прощаний и пролог будущих
воспоминаний. Впоследствии из этого материала, нами обильно
процитированного, писатель выстроит целую вереницу своих
«воображаемых музеев», потусторонних, лишенных конкретики названий
и месторасположений, напоминающих фантасмагорию и вызывающих
метафизический ужас. Таким образом, нам представляется, что музейная
тема имеет у Набокова, глубокие биографические корни, а музей стал
своеобразным символом, обозначающим роковой поворот, начало
скитаний, разлук, утрат и одновременно внезапно открывшихся новых
жизненных возможностей.
В произведениях «Машенька», «Защита Лужина», «Подвиг»,
«Посещение музея», «Другие берега» Набоков сознательно отбирал свои
«экспонаты» в музей памяти, в музей прошлого, в музей, который должен
вернуть его на Родину. Возвращение в текстах состоялось, но, по словам
самого писателя, «это была не Россия моей памяти, а всамделишная,
сегодняшняя, заказанная мне, безнадежно рабская и безнадежно родная».8
Набоков В. Посещение музея. //Набоков В.В. Собрание сочинений. Т.4.. – М., 1990.-С.
352.
2
Термин, предложенный Андре Мальро
3
Набоков В. Защита Лужина. //Набоков В.В. Собрание сочинений. Т 2. – М., 1990.С.111-112.
4
Набоков В. Король, дама, валет. //Набоков В.В. Собрание сочинений. Т 1. – М., 1990.С.232.
5
Там же. – С.179.
6
Там же. – С.149.
7
Набоков В. Другие берега. //Набоков В.В. Собрание сочинений. Т.4. – М., 1990.-С.
262.
8
Набоков В. Посещение музея. //Набоков В.В. Собрание сочинений. Т.4. – М., 1990.-С.
359.
1