Document 550255

2
3
Предгорья Гималаев – край тысячи террасных рисовых полей
4
Террасные рисовые поля в окрестностях Пабау
После Гхунзы яки сделались неотъемлемой частью каравана
5
Висячий мост над рекой Тамур
6
Караван носильщиков на пути в горы
Наконец мы увидели Гималаи. Слева – Лхоцзе и Эверест, справа – Макалу
7
Жанну – одна из прекраснейших вершин Гималаев (высота 7710 м)
Дорога к лагерю через ледопад
8
Путь к перевалу
9
Вид из базового лагеря на вершину Белой Волны
10
От всей души хочу поблагодарить моих
коллег, участников экспедиции Польского
Горного клуба на Кангбахен, которым эта
книга обязана своим нынешним видом
Автор
Кангбахен — крохотная точка на карте мира, географические
координаты которой 27°42'59" северной широты и 86°06'47" восточной
долготы.
Эта гималайская вершина находится в северо-восточном Непале, на
стыке границ с Сиккимом (Индия) и Тибетом (Китай), в массиве третьей
вершины мира — Канченджанги. До восьми тысяч Кангбахену недостает
всего 98 метров. Эта внушительная вершина к началу нашей экспедиции
оставалась никем не покоренной.
Большие Гималаи — самые высокие и величественные горы Земли.
Они образуют исполинскую горную цепь, отделяющую Тибетское нагорье и
пустыни Центральной Азии от плодородных низменностей Индии. Образуя
плавную дугу к югу, они простираются с запада на восток на огромное
расстояние — более чем на 2400 километров. На западе они ограничены
долиной Инда, а на востоке — долиной Брахмапутры.
Главный
Гималайский
хребет
начинается
на
северо-западе
внушительным массивом Нангапарбат (8126 метров), а на востоке
господствует расположенная в излучине Брахмапутры вершина Намчебарва
(7755 метров). Между этими пиками пролегает основной гребень Больших
Гималаев со средней высотой 6000-6100 метров; там девять восьмитысячных
вершин, и среди них Джомолунгма (8848 метров). Эта главная цепь
центральной части Гималаев понижается у границы с Сиккимом. Цепь эта
вьется прихотливо, к северу и югу от нее ответвляются расчлененные
боковые хребты. От юго-восточной вершины — пика Джонсанг, именуемого
также Домо (7442 метра), уходит на юг боковая цепь, посреди которой над
всем районом господствует массив Канченджанги (8598 метров).
11
В этом массиве на западном ребре, в четырех с лишним километрах от
главной вершины — Канченджанги, царит Кангбахен. Он образует ключевой
пункт ребра, тянущегося к северо-западу от вершин Рамтанг (6679 метров) и
Уэдж (6750 метров), а также юго-западной грани, где господствует известная
своей недоступностью вершина Жанну (Кумбакарна, 7710 метров). Массив
Кангбахена замыкает с юго-востока долину ледника Рамтанг, над которой,
орографически с правой стороны, возвышаются вершины Рамтанг и Уэдж, а
слева — ребро Белой Волны (White Wave) — 6960 метров.
Для
альпинистов
Кангбахен
многие
годы
пребывал
в
тени
Канченджанги. В XX веке, в период штурма Гималаев, не он, а Канчеджанга
—
«труднейший
и
наиболее
опасный
из
всех
гималайских
восьмитысячников» — являлась целью экспедиций.
Название Канченджанга — это соединение четырех слов («кан» —
«снег», «чен» — «большой», «джан» — «сокровище», «нга» — «пять»),
которые, как пишет Я.К. Доравский, «в соответствии с правилами тибетского
синтаксиса означают «пять сокровищ большого снега».
Некоторые авторы связывают это название с пятью ледниками,
сползающими с массива. Покоритель Эвереста Тенцинг утверждает, что пять
сокровищ по тибетской традиции — это соль, золото с бирюзой, священные
книги и богатство, оружие, зерно и лекарства.
В массиве Канченджанги — три обособленные вершины, удаленные
одна от другой на расстояние свыше километра. Другие авторы добавляют к
ним Кангбахен и главную вершину восточного ребра. В этом случае пять
вершин соответствовали бы названию, указывающему на пять сокровищ.
Вплоть до 60-х годов Кангбахен не был главной целью гималайских
экспедиций, он считался лишь одной из вершин массива превосходящей его
Канченджанги.
Правда, уже в 1930 году интернациональная по составу экспедиция,
руководимая Г.О. Диренфуртом, пыталась по западному склону ледника
Канченджанги покорить Кангбахен. Но это был всего лишь отрезок
12
запроектированной ею трассы на третью вершину Земли. Маршрут
экспедиции пролегал по ребру Канченджанги вдалеке от ее вершины, но уже
до этого значительные скальные преграды и отсутствие мест для лагерных
стоянок заставили восходителей отказаться от штурма. Диренфурт первый
указал, что на ребро Кангбахена можно выйти с левой стороны ледника
Рамтанг через седловину на ребре, идущем к Белой Волне.
Но Диренфурт, обладатель Олимпийской
золотой медали по
альпинизму, со временем признанный непререкаемым авторитетом по
гималайским вопросам, считал Кангбахен одной из вершин Канченджанги,
несмотря на значительную удаленность его от главного купола и иное
геологическое строение. Эта точка зрения отражена в составленном Диренфуртом перечне высочайших вершин мира, где Кангбахен фигурирует без
очередного порядкового номера. И хотя позже автор этого списка признавал
Кангбахен как «вершину относительно самостоятельную», отличную от
других боковых вершин-восьмитысячников, все осталось как было.
Для очередных восходителей, пытавшихся покорить Кангбахен, он
по-прежнему не являлся главной целью. Швейцарская экспедиция Альфреда
Суттера намеревалась в 1949 году штурмовать третью вершину мира —
Канченджангу, выйдя на ребро Кангбахена со стороны ледника Рамтанг.
Участникам ее, однако, не удалось преодолеть ледопад и выйти на грань.
В 1955 году англичане поднялись на Канченджангу1, но в
последующие
десять
лет
правительство
Непала
прекратило
выдачу
разрешений на штурм вершин в пограничном районе.
Только в 1965 году в долине Рамтанга появилась югославская
экспедиция2, которой оказывал особое внимание президент республики И.Б.
Тито. Целью экспедиции был Кангбахен.
Английская экспедиция на Канченджангу, 1955 г. (руководитель — Чарлз Эванс). 25 мая Джордж Бенд и
Джо Браун, выйдя из лагеря (8200 м), достигли главной вершины Канченджанги. Днем позже восхождение
повторили Норман Харди и Тони Стритер.
2
Югославская гималайская экспедиция, 1965 г. (руководитель — Йозе Говекар). 7 октября Любо Юван и
Метод Гумар, а также шерпы Гирми Шерпа и Холунг Дорджи поднялись на вершину на грани Кангбахена,
названную пиком 7535 м. 13 октября Тоне Сазонов и Павле Димитров, выйдя из лагеря V (7050 м), достигли
ребра на полпути между Кангбахеном и пиком 7535 м (около 7460 м).
1
13
Югославы достигли плато правой стороной долины, вышли на
«перевал» — седловину на ребре Белой Волны. Преодолев ледовую башню
над перевалом, часть экспедиции выбралась на ребро Кангбахена в ключевом
пункте. 7535 метров. Восхождение других ее членов по горной снежной
террасе к вершине не получилось; альпинисты достигли высоты 7460 метров,
но обморожения после ночевки без палаток вынудили их отказаться от
штурма.
Потом несколько лет экспедиции
в этот район Непала не
предпринимались.
В 1973 году в послемуссонный период университет Риккио (Япония)
организовал на Кангбахен экспедицию, опекаемую влиятельной токийской
газетой «Майнити Симбун». Японцы с помощью раздвижных лестниц и
приспособлений для подъема грузов преодолели технические трудности на
пути к перевалу. Затем они разбили лагерь выше ледовой башни, на краю
горной террасы (6550 метров). Но, увы, внезапное ухудшение погоды
вынудило восходителей покинуть полностью оборудованный лагерь и
отступить. Альпинисты еще дважды пытались добраться до лагеря, но им
помешали сплошные снегопады, заставившие альпинистов отказаться от
дальнейших попыток1.
Одновременно с Польским Горным клубом разрешения на штурм
Кангбахена в 1974 году добивались югославы2 и немцы (из ФРГ), а в
последующие годы — австрийцы и японцы. Однако разрешение на штурм в
домуссонный период 1974 года выдали полякам: это должна была быть
первая польская экспедиция в Непальские Гималаи.
Три года спустя после польской экспедиции Канченджанга вторично
(после
двадцатидвухлетнего
перерыва)
явилась
целью
гималайской
Японская гималайская экспедиция, 1973 г. (руководители — Ёсикуно Сакаи и Такео Ямонои). 1 октября
они заложили лагерь IV (6550 м), до которого не смогли вторично добраться. 21 октября им пришлось
свернуть работу высокогорной экспедиции.
2 Югославы получили разрешение на покорение Кангбахена в послемуссонный период 1974 г. Это V
Югославская гималайская экспедиция (руководитель Тоне Шкаря). 28 сентября связка Пеетр Шцетинин,
Стане Беляк и Роман Робас достигла вершины. Вторично вершина была покорена 5 и 6 октября.
1
14
экспедиции. Ее снарядила Индия, которой ныне принадлежит Сикким.
Экспедиция достигла вершины новым путем, пройдя от ледника Зему по
восточному ребру1.
Вслед за Индией правительство Непала в конце 1977 года приняло
решение «открыть» Канченджангу для гималайских экспедиций. Разрешение
на штурм самой значительной из боковых вершин Канченджанги —
непокоренной и никогда до той поры не штурмовавшейся Южной
Канченджанги (8490 метров) получил три года добивавшийся этого
Польский Горный клуб2.
Гималайская экспедиция индийской армии, 1977 г. (руководитель — полковник Нарендер Кумар). 31 мая
майор Прем Чанд и наик Нима Дорджи Шерпа взошли на вершину Канченджанги.
2
Польская экспедиция в Непальские Гималаи, 1978 г. (руководитель — Петр Млотецкий). В числе 24
человек (альпинисты и кинодокументалисты) было 10 участников восхождения на Кангбахен.
1
15
У ПОДНОЖИЯ ГОР
Утром все выглядело совершенно иначе.
Зной заливал горы, малярийную долину Тамура,
поросшие зеленью склоны холмов, скрытые среди
растительности деревянные строения. С голубого, бездонного неба нещадно палило солнце. Царила звенящая,
невыносимая тишина.
Мы наклоняли головы, защищенные козырьками
рекламных фиатовских шапочек, пот заливал глаза,
катился по лбу, по шее, лямки рюкзаков врезались в
плечи. Наша группа растянулась на подходе. Сзади
исчезли из виду Шимек и Збышек Сташишин. Вальдек и
Юзек несколько поотстали — фотографировались. А гора
все дыбилась перед нами. Вперед вырвались только
Сонам и Джепа, я едва поспевал за ними.
Позже, когда мы добрались до первых лачуг
Тапледжунга, помрачнело, налетел порывистый ветер. Я
знал, что и сегодня будет дождь, как это было вчера и
позавчера.
Теперь свинцовое небо извергало целые потоки
воды. Холодные капли пробивали анорак — капроновую
куртку с капюшоном, надеваемую через голову, — и
растекались по всему телу. По склону скатывались
ручейки бурой, мутной воды. Я дрожал от холода, ноги и
руки покрылись гусиной кожей. Пытаясь согреться, я
прибавил шагу.
—Sahb, it is will be better return to Taplejung!
(Саиб, было бы лучше возвратиться в Тапледжунг!) —
долетел до меня едва различимый отрывистый голос
16
Джепы.
—Нет, Джепа, надо добраться до аэродрома, до наших ребят!
Залитый дождем Тапледжунг остался под нами, внизу, друзей я
потерял из виду уже несколько часов назад.
Но где-то там, несколькими сотнями метров выше, на вершине холма,
скрытой пеленой дождя, находится желанный аэродром, а там — друзья и
экспедиционный багаж.
— Серебристая птица приземлилась здесь несколько дней назад, —
говорил мне позавчера непалец из Гордзы, деревни по другую сторону
Тамура.
Значит, нас ждут. И наконец-то начнется караванный путь к долине
Рамтанг, к подножию Кангбахена. Снова мы будем вместе.
Какое сегодня число? 4 апреля. Месяц со дня отъезда из Польши.
Сейчас перед нами только море холмов, покрытых зелеными пятнами
рисовых полей и кустов, а там, дальше, — заснеженные, желанные Гималаи.
Думал ли я, что мечты сбудутся так быстро? Ведь увлечение горами
началось совсем недавно. Первые восхождения с Весеком, знакомство с
Вальдеком, совместные планы, экспедиция на Памир с Польским Горным
клубом, и вдруг это неожиданное, поразившее всех разрешение правительства Непала.
«Permission for conquering the peak Kangbachen in the before monsoon
period 1974» («Разрешается взойти на вершину Кангбахена в период до
начала муссонов 1974 года»), — гласила телеграмма, полученная, клубом 16
апреля 1973 года. Мы прекрасно понимали, что самое удобное время для
штурма вершины в районе Канченджанги — это домуссонная пора — с марта
по май. Уже в начале апреля начинались первые муссонные дожди. Если мы
хотим успеть, надо действовать быстро и энергично. Такой случай едва ли
повторится. Чтобы багаж экспедиции был в Непале в конце февраля,
следовало отправить его пароходом из Польши не позже декабря. На
17
подготовку оставалось около семи месяцев. А нам приходилось начинать с
нуля...
Самое главное было получить необходимые фонды на покупку
снаряжения и съестных припасов и на оплату дорожных расходов, а также на
покрытие немалых валютных издержек — наем и страховку шерпов, оплату
каравана носильщиков. Этим занялось руководство клуба и созданный им
оргкомитет, который возглавил сам председатель клуба.
Руководителю экспедиции Петру Млотецкому и тем, кто были
отобраны в качестве ее участников, нужно было уладить тысячу дел:
получить
снаряжение
и
продукты,
подготовить
транспорт,
изучить
топографию района, разработать тактику операции. Редкостный случай —
согласие Непала на покорение одной из высочайших девственных вершин
Гималаев — вдохновлял нас в ходе длительной подготовки, заставлял
переламывать себя в самые критические минуты.
К декабрю мы уже порядком вымотались, зато были почти в полной
готовности. 5 декабря мы провожали в Варшаве грузовик, отвозивший в
Гданьский порт 257 контейнеров, а в них — несколько тонн багажа — плоды
нашей интенсивной подготовительной работы.
Вот тут-то и началась настоящая нервотрепка. Корабль, на котором
наш багаж должен был следовать в Калькутту, не вышел в рейс по
расписанию, более того, он вовсе выпал из графика. В волнении мы
прождали весь декабрь, но рейс следующего судна все откладывался.
Охваченные тревогой, мы разрабатывали аварийные варианты. Пытались
взаимообразно получить большой грузовик прямо на заводе, потом нанять
машину в ПКС (Государственная автотранспортная связь), выхлопотать
дополнительные средства, чтобы оплатить доставку грузов самолетом. Увы,
из всего этого ничего не вышло. Наконец, когда уже казалось, что
экспедиция окончательно сорвется, пришла долгожданная весть: 28 января
теплоход «Ленино» с нашим багажом отправляется рейсом до Калькутты.
Вместе с грузом отбыли Марек Рогальский и Юзек Ольшевский.
18
Два месяца проволочки! Чтобы попасть в горы хотя бы в середине
домуссонного периода, следовало сократить трассу морского переезда и
выгрузить багаж в первом индийском порту — в Мадрасе. Ведь рейс между
Мадрасом и Калькуттой длится свыше двух недель. Багаж почти до границ
Непала можно было перебросить на грузовиках. Правда, расходы экспедиции
при этом возрастали, но ничего не поделаешь: борьба шла за каждый день.
До Мадраса через Прагу и Тегеран полетели врач экспедиции Анджей
Петрашек (Доктор) и Анджей Соболевский. Им предстояло нанять машины и
уладить все таможенные формальности, с тем чтобы по прибытии судна
тотчас следовать на грузовиках в Калькутту.
На следующий день на аэродроме мы провожали Петра Млотецкого,
Анджея Струмилло и Войтека Бранского. Через Москву и Дели они
направлялись прямо в Катманду. Им предстояло уладить остальные
формальности, связанные с пребыванием в горах, нанять и застраховать
шерпов.
В конце февраля поступила радиотелеграмма от Рогальского:
«Ленино» приближается к мысу Доброй Надежды.
Настало время отправляться в путь и остальным членам экспедиции.
Оставшейся восьмерке предстояло ехать до Калькутты на двух
польских «фиатах-125», которые нам одолжил варшавский завод легковых
автомашин. Скольких нервов, скольких усилий и стараний стоило нам это
«мероприятие»! Запчасти, багажники, автогоночные покрышки — все это
отняло у нас уйму времени. Только на границе, в Лысой Поляне, мы
облегченно вздохнули: жребий был брошен. Но это произошло 4 марта, в
день, когда нам следовало уже бодро шагать с караваном носильщиков через
Непал.
— Sahb? — отвлек меня от воспоминаний голос Джепы. Он
остановился, с него текла вода, весь его вид демонстрировал легкую
неприязнь.
— Let's go, пошли, разогреешься быстрым шагом... На аэродроме
19
ребята, вероятно, заняты приготовлением еды. Еще полчаса, и напьемся
горячего чаю, пожуем чего-нибудь. — Я даже улыбнулся при мысли о таком
блаженстве.
А потом... Что же было потом?
Эта проклятая, сумасшедшая езда в автомашинах. Да, мы гнали
действительно как шальные, день и ночь, чтобы поспеть к какой-то там
субботе, единственному якобы дню недели, когда открыта граница между
Индией и Пакистаном. Сведения эти позже не подтвердились, но сколько
осложнений возникло из-за подобной спешки!
Проездные документы, замена прокладки под капотом, пробуксовка
машины в мягкой почве обочины. Стрелка на спидометре редко опускалась
ниже отметки «100», а наши нагруженные, как волы, «фиаты», казалось,
готовы были развалиться на ухабистых, покрытых щебнем дорогах Турции.
От границ Ирана — зной, сухость воздуха и невыносимая резь в глазах от
недосыпания.
—Вот видишь, скаутенок, а все из-за этой кока-колы, — посмеивался
впоследствии Ароминек, называвший нас скаутятами, потому что мы любили
лазать по скалам. Но он говорил это днем позже, когда уже можно было и
посмеяться.
Я почти засыпал за баранкой, глаза слипались от усталости. Ночная
езда по дорогам Ирана требовала обостренного внимания, хладнокровия,
стоила большого напряжения — ведь иранцы ездят как сумасшедшие.
Наконец поздно ночью шоссе опустело. Я остановил машину в местечке
Горган. Несколько глотков кока-колы, два-три приседания и глоток свежего
воздуха поставили меня на ноги. Старт. Выжимаю газ почти до упора, мы
вырываемся из погрузившихся в сон предместий, пустое шоссе, уходящее
прямехонько вперед, и вдруг-Стремительное торможение, световой сигнал,
резкий звук клаксона, мгновенный разворот руля, но... все напрасно. Удар!
Весек головой врезается в стекло, треск, звон осколков — и полная тишина...
20
Чужак налетел на нас неожиданно, с обочины дороги, вдобавок с
погашенными фарами. Отброшенный нашей машиной, он обратился в
бегство, но после неотступной погони второго «фиата», который вел
Ароминек, был прижат к кювету и вынужден остановиться.
Два потерянных дня. Я прекрасно помню полные укора взгляды
коллег. Словно бы и не моя вина. Словно бы даже Ароминек похвалил меня
за то, что я молодцом вышел из аварии — ведь могло быть и хуже, а тут
никого даже не поцарапало.
Но именно я сидел тогда за баранкой...
Это были дни полные нервотрепки. Толпа шумных иранцев, встречи с
полицией, водителем машины, агентом по страхованию, потом суд, снова
полиция. После бурных объяснений нам присудили компенсацию, которую
обязан был выплатить иранский водитель, и можно было следовать дальше.
Машина без крыла, с помятым капотом и буфером, со сдвинутым
набок радиатором смогла продолжать путь благодаря золотым рукам
Анджея. Только тогда с моей души спала тяжесть.
Ирак, Афганистан и Пакистан (опять замена прокладки под капотом)
пронеслись стремительно. Но сразу же после пересечения индийской
границы — новое осложнение.
Наши «фиаты» из-за отсутствия carnet de passage (пропуск на проезд
по чужой территории) были задержаны таможней штата Пенджаб.
Телефонные звонки в Дели и поездка Мацека туда, чтобы ускорить дело,
наконец, письменная гарантия нашего посольства обеспечили дальнейшую
поездку. Но еще два потерянных дня!
Путешествие по Индии запечатлелось в памяти как наиболее трудный
отрезок пути. Плохие дороги, сотни городов, сел и деревушек, толпы
индийцев, рикши, «святые», велосипедисты, дети, в довершение к этому зной
и неизменные тучи назойливой мошкары.
Наконец желанная Калькутта. В гостеприимном доме вице-консула
пана Суликовского и его жены — первый нормальный обед, холодная кока-
21
кола, а кроме того, радостная весть.
— Ваши друзья вчера прибыли на двух грузовиках из Мадраса.
Час спустя мы встречаемся. Сегодня вечером они едут до границы
Непала, грузовики больше не могут ждать. Мы должны следовать вместе с
ними, но куда девать «фиаты»? К счастью, любезный пан Суликовский
разрешает
поставить
машины
на
территории
консульства.
Снова
переупаковка, кавардак, спешка, вдобавок к этому тропический ливень. В
суматохе мы забываем в «фиате» все захваченные из Польши батарейки для
радиотелефонов и фонарей. Спасает нес позже еще раз консул — что бы мы
делали без него!
После ночной езды в грузовиках мы во второй половине дня
добираемся до Джогбани, населенного пункта на границе с Непалом. Снова
хлопоты с таможенниками, очередные два дня простоя, но 2 апреля мы в
гималайском королевстве Непал. В Биратнагаре нас с нетерпением ждут
Петр и Анджей Струмилло. Здесь же наши шерпы. Только Войтек Бранский
остался в Катманду, где пытается нанять самолет на котором можно
отправиться в глубь Непала. Мы страшно запоздали, японские экспедиции
месяцем раньше уже пересекли границу у Биратнагара. Маленький
вездесущий самолетик «Пилатус Портер», который перебросит багаж в
Тапледжунг, позволит наполовину уменьшить караван.
Первая ночь под москитными покрывалами. Все меняется, как в
калейдоскопе. Восемь человек из нашей группы под руководством Вальдека
должны утром, не дожидаясь самолета, следовать пешком. Остальные
остаются в Биратнагаре до появления «Пилатуса». Через неделю мы
встретимся в Тапледжунге и двинемся караваном. Через неделю...
Ливень не ослабевал. Было темно, когда мы с Джепой, промокнув до
нитки и трясясь от холода, добрались до деревянного строения. За забором
высилась мачта с цветным рукавом, указывающим направление ветра. Рукав
был абсолютно мокрый и поникший.
22
— А-а-а, Japanese, — зачмокали сидящие в избушке не пальцы.
Нас всюду принимали за японцев.
— Они говорят, что на аэродроме находятся палатки и багаж, —
перевел мне Джепа.
Я снова нырнул в темную хлябь. В нескольких сотнях метров, в
небольшом закутке около бетонных плит аэродрома, можно было различить
одну «турню»1
и
неясные
очертания
примерно
полутора
десятков
контейнеров. Я остановился как вкопанный.
— Один, два... всего двадцать штук. Где же, черт подери, остальной
багаж? — Яне верил собственным глазам.
В палатке оказался только Соболь. Я просунул голову в рукав
палатки, а он высвободился из-под вороха пуховых вещей и тихо,
бесстрастно принялся рассказывать:
— Я прибыл первым рейсом. За мной намеревался лететь сардар2.
Самолет пытался приземлиться еще раз, но над аэродромом висел туман, и
он повернул обратно. Я околачиваюсь здесь третий день и все впустую.
Видно, они уже не прилетят...
Через несколько дней мы снова в пути. По тропинкам, протоптанным
за сотни лет тысячью босых ног, мы пересекаем зеленые предгорья Гималаев,
направляясь на север, туда, где в сотне километров от нас высится
Кангбахен.
Погода отменная: голубое небо, только кое-где покрытое кучевыми
облаками, тишина и спокойствие, но мы идем молча, полные неуверенности
и тревоги. Да, судьба порадовала нас и погодой, и возможностью впервые
увидеть далекую, подернутую утренней дымкой стрельчатую корону
Больших Гималаев, но нас все это не радует. Ведь нас всего шестеро, к тому
же мы без необходимого снаряжения и провианта.
1
2
«Турня» — марка польской альпинистской палатки (здесь и далее прим. перев.).
Сардар — руководитель отряда шерпов.
23
Назавтра после встречи с Соболем мы получили телеграмму от Петра
Млотецкого. Он сообщил, что новых рейсов не будет, и советовал
продолжать марш на ледник Рамтанг. Попросил также Доктора и еще двоих
из наших людей вместе с поваром выйти навстречу каравану, выступавшему
из Дхаранбазара. Добровольно вызвались отправиться Шимек и Збышек
Сташишин. Участие в большом караване — истинный рай для фотографа,
24
редкий случай запечатлеть на кинопленке этот красочный и полный экзотики
эпизод экспедиции.
Остальным же, то есть Вальдеку, Юзеку, Рогалю, Анджею Гардасу,
Анджею Соболевскому, мне и Джепе с Сонамом, предстояло с группой
носильщиков следовать на педник Рамтанг для закладки базового лагеря
экспедиции.
По правде сказать, нам не с чем было трогаться в путь...
В контейнерах, прибывших с Соболем, оказалось много палаток, запас
веревок и несколько пар подбитых пухом брюк. Отсутствовали, однако,
самые необходимые для горной экспедиции вещи: спальные мешки, курткипуховки, ледорубы и кошки. Еще хуже обстояло дело с продуктами. Кроме
нескольких банок консервов и суповых концентратов мы могли рассчитывать
лишь на картофельное пюре и джемы. Можно было бы докупить некоторые
продукты в Тапледжунге, если бы не то обстоятельство, что наши деньги
остались в Дхаранбазаре...
В конце концов выход был найден.
Два контейнера оказались доверху набитыми парусиновой обувью,
предназначенной для носильщиков. Нам не оставалось ничего другого, как
попытаться реализовать ее, обменяв на недостающие продукты. Этими
хлопотами занялись шерпы, и мы утешились, когда наш скромный фонд
пополнился несколькими сотнями рупий. На них удалось купить немного
риса, яиц и картофеля, которые сделались в дальнейшем основой нашего
рациона.
Через два дня, утром, сердечно простившись с остающимися
коллегами, мы начали наш переход к «Большому дому» — так переводится с
тибетского слово «Кангбахен».
Мы миновали зеленые склоны, исхоженные тысячами ног, площадки
и террасы рисовых полей. Склоны уходили вниз, к самому дну долины, где
Тамур стремил свои серебристые воды. Весна, время полевых работ,
кончилась. Сев еще продолжался: можно было заметить пахаря, который на
25
узкой террасе погонял пару костлявых буйволов, тянущих деревянную соху.
Еще улыбались нам смуглые непалки, бросая в борозду кукурузные зерна.
Но вскоре долина сузилась, рисовые поля потянулись где-то выше, а
возможно,
их
и
вовсе
не
стало.
Мы
видели
только
размеренно
покачивающихся в походном ритме носильщиков, их смуглые руки, крепко
сжимавшие деревянный посох, и высившуюся над каждым из них затейливо
сплетенную из прутьев массивную корзину. Мы снова были в дороге,
которая вела нас к Гхунзе. Все ближе к Гималаям. В неведомое.
26
ОЖИДАНИЕ
13 апреля
Рано утром сквозь стенки палатки пробилось
солнце. Юзек уже не спал, сидел, съежившись, в углу,
накинув на плечи пуховую куртку. С потемневшей
физиономии отрешенно глядели глаза человека, мысли
которого витают где-то далеко.
—Чертовски холодная ночь, — прохрипел он.
Разговаривать не хотелось. Я вдруг почувствовал,
что страшно замерз. Надо двигаться! Решительным
движением я вышвырнул из палатки ботинки и носки,
после чего сам выбрался наружу, прихватив свитер и
шапку.
Я стоял один посреди погруженных в сон
палаток, стенки которых уже заливал солнечный свет.
Скоро и здесь все оживет, придет в движение. Но пока
царила тишина. Вдали, над ледником Канченджанга,
белели заснеженные вершины. Зеленые ветви сосен на
ближайшем склоне покрывал иней. Над лесом начал
клубиться туман.
—Юзек, поторопись, пора отправляться! — тихо
позвал я.
—Сейчас выхожу, — донесся шепот из палатки.
Нам предстояло вернуться на ближайший check
post (контрольный пост), где стояли непальские солдаты.
Вчерашний день завершился неприятной историей. По
договоренности мы уволили двух носильщиков, но,
когда собирались уплатить им обусловленную сумму,
они
потребовали
повышения
оплаты.
Вальдек
27
решительно отверг их требование, напомнив о нашей договоренности в
Тапледжунге. Мы уже считали, что обоих носильщиков удовлетворит
небольшой бакшиш, когда в разговор вмешался их старшой, темноволосый
Уркен Лама. Он долго излагал свои доводы, но Вальдек упорно отстаивал
условия договора. Наконец мы поняли: Уркен потребовал повысить оплату
всем
носильщикам. Эта долгая беседа выглядела забавно: Вальдек со
стоическим спокойствием повторял обговоренную заранее цену, а рядом
бурно жестикулировал Уркен. Остальные носильщики стояли молча, но их
мрачные мины свидетельствовали, что они поддерживают требования своего
вожака. Наконец, уже в сумерках, мы решили утром выплатить им деньги, а
может быть, и рассчитать их вовсе. Выплатить, но какую сумму? Решить это
должен был наш визит на пост.
Поэтому теперь мы с Юзеком и спешили туда, надеясь найти там
беспристрастную поддержку.
Хотя нам пришлось раньше подняться, мы оба были довольны. Эта
кошмарная, холодная ночь кончилась, а сознание важности выполняемой
нами миссии позволяло чувствовать свою пользу.
Мы быстро продвигались по лесной тропе, рассчитывая по пути возле
Гхунзы завернуть в гумбу — деревянный ламаистский монастырь. Перед
нами, глубоко врезанный в долину, нес свои вспененные серые воды поток
Симбуа-Кхола. Дорога шла через деревянный мостик, на мачтах возле него
реяли выцветшие молитвенные флажки.
От мостика тропинка взбиралась на противоположный склон, и здесь,
на небольшой поляне, возвышался окруженный несколькими лачугами
деревянный монастырь. Возле него тоже развевались молитвенные флажки,
на этот раз цветные. Рядом с монастырем, в стенной нише одной из построек,
неподвижно застыли ритуальные бубны, массивные кожаные цилиндры,
вращаемые руками верующих; каждый поворот означал, что молитва
произнесена.
Мы потрогали их руками — пусть Будда и к нам будет благосклонен.
28
И сегодня, и тогда, когда мы будем подниматься на нашу гору.
Всходившее над долиной солнце напомнило нам, что следует
поторопиться. Сразу за деревушкой высилось каменное сооружение —
чортэн — с раскрашенными загадочными тибетскими знаками. Потом
скромные поля кончились, и тропка увела нас в сосновый лес. Запахло
свежей хвоей. Мы с Юзеком прибавляем шагу и через сорок минут
добираемся до цели. Вокруг ни души.
У ворот поста нас встречает злобный собачий лай. Обеспокоенный
этим, на пороге появляется полуодетый загорелый солдат.
— Namaste! — складываем мы руки для приветствия1.
— Namaste! — отзывается он, жестом приглашая нас войти.
В темном, закопченном помещении греются у огня пятеро полуодетых
солдат.
—We are from Polish Himalayan Expedition! (Мы из Польской
гималайской экспедиции!) — обращаюсь я к сидящим. Один из них, видимо
главный, приглашает нас сесть.
—У нас осложнения с носильщиками.
—Осложнения? — Смуглая физиономия командира не выглядит
удивленной.
Он понимает по-английски, поэтому я объясняю ему создавшуюся
ситуацию и прошу от имени нашей группы выделить нам сопровождающего
до момента окончательного расчета с носильщиками.
— Хорошо, я дам вам солдата, который проконтролирует ваши дела,
— говорит непалец.
Отрывистый, горловой звук команды адресован молодому, коротко
остриженному
пареньку с умным, симпатичным, одухотворенным лицом.
Он молча поднимается и исчезает в боковом помещении.
—Это еще не все, — обращаюсь я к командиру. — В Гхунзе нам
придется нанять новых носильщиков, и мы хотели бы, чтобы солдат
1
Древнее индийское приветствие, при котором ладони складываются пальцами кверху.
29
сопровождал нас до ледника, до тех пор, пока не будет произведен
окончательный расчет. Мы обеспечим солдата питанием и местом для
ночлега.
И эта просьба не встречает возражений. Мы с Юзеком обмениваемся
улыбками. Может быть, теперь в нашем небольшом караване все пойдет на
лад.
В ожидании приданного нам солдата мы стремимся завязать
дружескую беседу с командиром. Расспрашиваем о Гхунзе и ее обитателях.
Оказывается, среди здешнего населения преобладают переселенцы из
Тибета. В 50-е годы они прошли по перевалам через хребты Гималаев. Они
прибыли со всем своим небогатым скарбом, пригнали немного скота.
Переселенцы осели здесь, на границе, в малолюдных непальских
селениях. У многих из них в Тибете осталась родня. Поэтому происходит
постоянное движение через границу, на что китайские и непальские власти
смотрят сквозь пальцы.
Пока мы болтаем, в дверях появляется прикомандированный к нам
солдат. Какая разительная перемена! Старый, но опрятный, защитного цвета
мундир, блестящий ремень, на ногах чистенькая парусиновая обувь на
каучуковой подошве.
Мы можем отправляться в Гхунзу.
Уже издали видны желтые и коричневые крыши наших палаток. За
оградой лагеря заметно движение. Парни перетаскивали контейнеры,
распаковывали вещи, проверяли продукты. Они поглядели на меня молча, с
явным сомнением. Удалась ли наша миссия?
—Все о'кей! Вот наш опекун,— указал я на приближающуюся фигуру,
предупреждая вопросы.
Около девяти из деревушки пришли шерпы, минут через , пятнадцать
не спеша подтянулись носильщики.
Первым, разумеется, явился Уркен Лама. За ним великан с
физиономией, изуродованной заячьей губой. И наконец, те двое, что
30
оказались причиной вчерашней перепалки. Мы еще раз сжато изложили
солдату предмет спора. Он выслушал нас с улыбкой, но сам предпочел не
высказываться.
— Мы не можем отказаться от обусловленной поденной оплаты,—
объяснили мы.— Дело не в нашей группе, а в большем караване. После
нашего согласия повысить оплату неизбежно потребуется провести такую же
операцию в отношении всего отставшего от нас каравана, а это обойдется
экспедиции в кругленькую сумму.
Джепа еще раз изложил наши условия Уркену. Они вышли за пределы
лагеря и долго говорили, жестикулируя. Солдат молча прислушивался к их
разговору. Мы кружили по лагерю, якобы занимаясь наведением порядка, а
на самом деле зорко наблюдая за всей тройкой. Но по физиономии Джепы
видно было, что обмен мнениями не дал результатов.
После часовых переговоров нам пришлось значительно уступить.
Носильщики
получат
по
двадцать
рупий
бакшиша.
Этот
нюанс
представлялся нам существенным. Оплата сохраняется прежняя, а эти
двадцать рупий — чаевые, бакшиш.
Джепа изложил носильщикам суть нашего предложения и через
несколько минут вернулся с ответом. На этот раз они согласились. Уф! Какое
облегчение!
Началась выплата. Из-за веревки, ограждающей лагерь, на нас
поглядывает любопытная босоногая детвора. Вальдек составляет список
носильщиков. Джепа специально закоптил сковородку, о которую будут
мазать свои, пальцы получившие оплату. Все носильщики неграмотные и
вместо подписи оставят в ведомости оттиск своего большого пальца.
Мы выкликаем носильщиков в том порядке, в каком они. значатся в
списке. Последними получали плату двое носильщиков, из-за которых
разгорелся весь спор.
Наконец лагерь опустел, и мы смогли заняться приготовлением обеда.
Сонам выпотрошил двух куриц, отварил большой горшок риса.
31
После полудня помрачнело. Тяжелые, свинцовые тучи повисли над
долиной, моросит мелкий дождь. На душе тоскливо. Удрученные спорами с
носильщиками, обеспокоенные судьбой большого каравана, мы молча
слоняемся по лагерю, пытаясь чем-нибудь заняться.
В четыре часа лагерь заполнился жителями Гхунзы. Мы намеревались
выбрать среди них новых носильщиков. Веселая группа производила
благоприятное впечатление. Мужчины — в брюках из толстого сукна, в
теплых куртках или свитерах европейского производства. У некоторых
волосы перехвачены повязками, кое у кого задорный локон на затылке
повязан цветным бантом. С собой они привели женщин и детей. Смеющиеся
ребятишки в черных, часто доходящих до пят полотняных курточках
шныряли между нами и нашей поклажей. Привлекательные молодые женщины украсили свои скромные темные одежды тибетскими бусами из
самоцветов. Подчас можно было заметить ожерелья с серебряной подвеской.
У нескольких женщин младенцы в холщовых свертках привязаны за спиной.
Держались женщины смело, не смущаясь «саибов». У всех взрослых на ногах
яркая войлочная обувь. К подошве, изготовленной из выделанной кожи яка,
приторочены разноцветные лоскутки войлока, которые образуют вместе
высокий ботинок, охватывающий половину икры.
В то время как Вальдек с Джепой и Анджеем Гардасом
договаривались с носильщиками о поденной оплате, мы фотографировали
детей, что было нелегко. Малыши при виде объектива в страхе разбегались,
красивые,
темноволосые
дети
постарше
при
наших
попытках
желание
сменяется
сфотографировать их поворачивались спиной.
Достаем
конфеты.
На
лицах
ребятишек
неуверенностью. Наконец у одного желание одержало верх. С полученной
конфетой он метнулся в сторону, но придал смелости остальным. Вскоре от
детворы уже не было отбоя.
Тем временем удалось сторговаться. Завтра утром двинется новый
караван из пятнадцати носильщиков, который, даст бог, доведет нас до базы
32
на леднике Рамтанг. Под самый Кангбахен!
День завершился. На долину спустился вечерний туман. Стало
смеркаться. Резкий холод и веселие голоса шерпов у огня невольно побудили
и нас собраться на кухне. Минуту спустя все мы уже сидели там, жадно
поглядывая на кастрюли, от которых шел пар.
14 апреля
Утром меня разбудил тихий голос Сонама:
— Sshb, tea is ready! (Саиб, чай готов!)
Горячий чай распространяет по телу блаженное тепло. Я выхожу из
заиндевевшей палатки. Оставшиеся на веревках полотенца за ночь смерзлись.
Встают заспанные, продрогшие коллеги.
— Слушайте, ведь сегодня пасха, — напомнил нам Соболь.
В ожидании завтрака я погружаюсь в раздумья. От Польши нас
отделяют тысячи километров. Сейчас четыре часа сорок минут. Наши
близкие еще сладко спят. Только через шесть часов, а может, и больше сядут
они за пасхальный стол. Будут ли они вспоминать о нас, символически
обмениваясь пасхальными яйцами? Догадаются ли они, как долог еще наш
путь до вершины и до дома?
Со дна долины наплывает туман, когда Сонам одаривает нас яйцами.
Мы неловко поздравляем друг друга. Желаем встречи в Калькутте через два
месяца. Естественно, после покорения Кангбахена.
Только и всего. Так мало и вместе с тем так много желаем мы себе.
Только бы все исполнилось!
Мы разошлись молча. Я поглядел на лица друзей, полные
сосредоточенности, серьезности. Вероятно, мыслями они дома. Какие мечты
и тревоги связаны с этим далеким миром? Мы все еще будем торчать у
границы Тибета и Сиккима, когда у одного из нас родится ребенок, другого
покинет любимая девушка, а третьего будут ждать серьезные осложнения по
работе. И нас не окажется в Польше, чтобы радоваться или защищаться.
33
Но сейчас не время для грез. Пасха для нас — обычный рабочий день.
Около восьми появляются носильщики. Быстро и ловко разбирают грузы
(женщины получают самую легкую поклажу), и мы трогаемся в путь.
Дорога идет лесом, потом спускается на дно потока. Широкое русло
заполняется водой только летом, в период муссонных дождей. Теперь поток
прижался к противоположному берегу. Между большими валунами
пробивается сезонная растительность. С нашей тропки видно высоко
вознесшуюся главную морену ледника Канченджанга. Уже само это название
для нас — сладчайшая музыка: ведь точно так же называется расположенная
неподалеку третья вершина мира!
Через несколько часов мы покинули дно потока. Вытоптанная тропа
вела через густой еловый лес. Как он похож на лес в Татрах! Я петлял между
деревьями, пока наконец не добрался до небольшой травянистой полянки.
Здесь уже сидел Юзек. Я пристроился рядом. Издали просвечивал серый бок
морены.
Пес редеет, мы выходим на каменистый склон. Справа, в устье
боковой долины, белеют крутые вершины шеститысячников. Морена прямо
перед нами. Каменная стихия гигантских валунов, как в Гусеничной долине в
Татрах. Налетает ветер. Мы прибавляем шагу: холод пробирает до костей. По
тропе добираемся до вершины морены.
Здесь, между камнями, ищем защиты от ветра, чтобы дождаться
друзей и носильщиков. Но тщетно: ветер сечет как бичом, начинает падать
мелкий снег.
Наконец показались красочные фигуры наших и навьюченные
багажом носильщики. Только сейчас, когда день близится к концу, они
прибавили шагу. Вместе с ними мы миновали второй взлет морены —
круглую щебнистую осыпь.
Перед нами живописный вид, но как он отличается от того, что мы
ожидали увидеть!
Ледника нет, он значительно отступил, а морена, перегородившая
34
долину, — это всего лишь осколок далекого прошлого. Ниже морены долина
расширяется, образуя плоский луг, поросший сочной травой и зеленым
карликовым кустарником. По другую сторону реки виднеются темные
каменные дома деревни Кангбахен. Невзгоды завершающегося перехода
словно отступили, мы понеслись вниз как на крыльях. Когда на лугу мы
сбросили рюкзаки, появился Сонам.
— No good place. Come further, sahbs! (Это плохое место. Пойдемте
дальше, саибы!) — просит он нас.
Мы нехотя исполняем его просьбу. Минут через пятнадцать
добираемся до укромного уголка, рядом с мореной ледника Жанну,
сползающего на ледник Канченджанга. Мешки летят наземь с натруженных
плеч. Начинается ежедневный ритуал организации бивака, приготовления
пищи. Носильщики отправились ночевать в деревню, зато явились
любопытные жители в сопровождении детворы. Стало уже темно; при свете
костра мы чистим «деликатес» — купленную здесь молодую картошку.
Вероятно, это уже последняя на ближайшие месяцы. Сознание того, что мы
запаздываем, что из-за неудачи с самолетом разобщены на две группы и что
ничего не знаем о судьбе большого каравана, настраивало на грустный лад.
Стояла уже середина апреля. В Гималаях это пора активной деятельности
альпинистских экспедиций. Вероятно, многие готовятся к штурму вершины.
Мы же пока не добрались и до базы и вообще еще не видели нашу гору.
15 апреля
Сегодня второй день пасхи — понедельник, день обливания водой1.
Никто, однако, не собирался исполнять традиционный ритуал. Утро, как и
всю неделю, было сумрачное, туманное, влажное. Кому при такой погоде
захочется обливаться водой! Около восьми солнце достигло нашего лагеря.
Потеплело, и на душе стало легче.
Старинный, сохранившийся еще кое-где в Польше шутливый обычай: на второй день пасхальной недели
мужчины обливают водой женщин, а женщины — мужчин.
1
35
Тропа тянулась по правой стороне долины, по травянистым склонам с
редко растущими карликовыми деревьями. Высоко над головой —
зазубренные ребра; долины между ними превратились в ледовые цирки.
Громадными белыми пластами нависли языки ледников. Настораживающая
картина. Стояла ранняя весна, и нам пока ничто не угрожало, но, как только
солнце станет припекать сильнее, с ледника могут сорваться лавины.
Носильщики не обращали внимания на грозившую им опасность. Они шли,
переговариваясь друг с другом, а их женщины, согнувшись под тяжестью
ноши, весело улыбались нам. По низкой боковой морене мы добрались до
небольшого горного луга. Он был пуст, но скоро сюда должны были
пригнать яков на выпас. Мы присели передохнуть. Разговоры снова перешли
на Кангбахен и возможность овладеть им; скоро уже мы должны увидеть его.
Вальдека раздражали эти, по его мнению, беспредметные дискуссии.
—Сперва надо заложить базовый лагерь, а тогда и оценивать шансы,
— неожиданно оборвал он нашу беседу.
Мы замолчали. Вальдек для нас авторитет, и нам неприятно, что он
безжалостно вернул нас к реальной действительности. Снова взваливаем на
спины свои мешки. Они тяжелые, некоторые весят больше двадцати
килограммов, но все равно мы должны дойти!
Дует назойливый ветер. Мы в шортах, ноги покрыты гусиной кожей.
Даже при быстрой ходьбе пробирает дрожь. Передо мной ритмично
движущиеся темные, мускулистые ноги Юзека.
—Где ты так загорел? — спросил я.
—Надо, старик, жить в Закопане и до поздней осени ходить на
Флориду, — ответил он, даже не обернувшись.
На исходе дня мы добрались до устья долины Рамтанг. Где-то там,
выше, наша гора! Но ее заслоняет главная морена ледника. Камни, осыпи и
щебень, которые ледник несет на своей поверхности, образовали здесь серый
могучий вал с несколькими снежными террасами. Кажется, будто все вокруг
мертво.
Только
мощный
поток,
изливающийся
из-под
камней,
36
свидетельствует, что ледник живет.
Впереди нашей группы, как и каждый день, идет Сонам. Мы
продвигаемся за ним, ведем траверс по крутым, заснеженным осыпям
морены. Скользко. Даже бамбуковые шесты, заменяющие нам ледорубы
(которые следуют с большим караваном), плохо помогают удерживать
равновесие. Сонам, наш поваренок, тянет на веревке купленного барашка.
Вместе они образуют изящную пару. Сбегают по обрывистому галечнику,
дальше Сонам съезжает на ботинках по снегу, стягивая за собой испуганное
животное. Они уже на травянистой полянке.
— Хм, недурно у них это вышло, — удивляется Анджей Гардас.
Скоростной спуск вниз — и я рядом с Сонамом. Ботинки промокли
насквозь, но это пустяк, главное — сегодняшний переход окончен.
Носильщики избрали другой путь, и, кажется, лучший: обогнули
морену по дну потока. С ними прибыл и Вальдек.
Пока мы отдыхали, сидя на рюкзаках, шерпы принялись ставить
палатки. Сонам уже успел развести костер. Холодный ветер через минуту
заставил нас подняться. При выходе из долины Рамтанг над мореной ледника
белеет громадная гора. Удивительно знакомые очертания!
—Ребята! Да ведь это Кангбахен! — кто-то громким восклицанием
опережает мою догадку. Все оборачиваются в сторону долины, и воцаряется
тишина.
—Да, это Кангбахен, — минуту спустя подтверждает Вальдек.
Мы стоим молча, всматриваясь в известный нам до сих пор только по
фотографиям силуэт. Может быть, пытаемся угадать, что нас ждет впереди?
Белая массивная стена высится над долиной. Высоко, почти в облаках,
поблескивает господствующая грань вершины. С нее сбегает несколько
темных черточек — ребер.
Значит, вот как он выглядит! В голове у меня одна мысль: как бы я
хотел туда взойти! Взойти с ними, моими друзьями. Приходят на ум слова
покорителя Эвереста Тенцинга:
37
«Белая гора, высокая гора! Такая высокая, что и птица не пролетит
над тобой. Позволь нам коснуться твоей вершины. Позволь мечте
осуществиться. Мы будем стремиться к тебе не со спесью и жаждой насилия
солдата, идущего на врага, но с любовью ребенка, который взбирается на
материнские колени».
Ветер гонит тучи над долиной. Очертания Кангбахена смазались,
стена потускнела, исчезли темные линии ребер на куполе вершины. Уже
ничего не видно, но мы по-прежнему всматриваемся в глубь долины.
Сумерки постепенно сгущаются.
16 апреля
Итак, это место нашего базового лагеря. Я не могу скрыть своего
разочарования. Стою среди ледяных бугров, складки между ними усеяны
камнями. Несколькими метрами ниже — склон, заваленный громадными
глыбами и обрывающийся в ущелье на поверхности ледника. По льду бежит
резвый ручей.
— Не лучше ли было разбить лагерь на месте японской базы? —
упавшим голосом спрашиваю я.
Но мой вопрос остается без ответа.
Я с неприязнью гляжу на эту ледово-каменную пустыню. И здесь нам
предстоит провести два месяца?!
Солнце жжет немилосердно. Ледник журчит тысячью маленьких
ручейков. Мимо меня проходят нагруженные носильщики, тут же, возле
каменного холма, скидывая свою поклажу. Мелькающие передо мной
фигуры,
движение,
окрики,
шум
сбрасываемых
наземь
корзин,
препирательства — все это вызывает состояние апатии. Я сел на камень и
начал изучать панораму. Справа — прелестные очертания Белой Волны с
нежными линиями ледниковых ребер, образующих на ее стене правильные
белые волны. Слева — внушительный монумент Рамтанга, снизу скалистого,
наверху прикрытого снежной шапкой. Передо мной — могучий ледопад —
38
громадная, иссеченная трещинами ледовая гора, еще выше — слепит глаза
отраженным солнцем снежная стена Кангбахена.
Мы добрались сюда час назад.
Последний бивак мы покинули утром, отправившись левой стороной
морены. Слабо различимая тропинка шла сперва по ее краю, потом
спустилась на небольшие площадки, образовавшиеся между скатом вершины
Уэдж и мореной, и наконец нам пришлось немного подняться по склону.
Ледник далеко вдавался в долину, и по правую руку от нас тянулся глубокий,
крутой обрыв. Продолжая движение по склону, мы вышли на большую
поляну прямо под вздымавшимися вверх скалами.
Следы от палаток, остатки мусора, закопченная защитная стенка,
вероятно окружавшая кухню, высокий каменный чортэн свидетельствовали,
что тут находился базовый лагерь прошлогодней японской экспедиции.
Живописные фигурки наших носильщиков удивительно проворно
двигались между валунами, устилавшими поляну, и стенкой. Они искали
остатки снаряжения и продовольствия, оставленные японцами.
—Ребята, поглядите, что они нашли! — услышал я голос Юзека.
Двое носильщиков волокли большой полиэтиленовый мешок, полный
разноцветных пакетов и коробок.
— Столько жратвы! Нам бы это пригодилось! — громко выразил свое
сожаление Соболь.
Мы тоже занялись поисками. Но тщетно! В лучшем случае удавалось
обнаружить следы от палатки или цветные пластмассовые номерки,
предназначавшиеся для носильщиков.
Минуту спустя оказалось, что другие носильщики нашли две пары
кошек. Это известие взволновало нас значительно больше. Ведь наши кошки
где-то далеко в караване!
Мы стали карабкаться вверх по каменистому склону. Однако за
носильщиками невозможно было угнаться. Я отстал, а вслед за мной Вальдек
и Рогаль. Может, лишь Юзеку и Соболю удастся примкнуть к авангарду, мы
39
же отказались от этой затеи. Теперь я мог не спеша заняться по пути
созерцанием. Было солнечно и безветренно. Заснеженные вершины
поблескивали отраженным светом. Тишина, полная спокойствия, нарушалась
только размеренными шагами и нашим прерывистым дыханием. Это
впечатление сонного, теплого успокоения и сознание того, что переход скоро
кончится, переполняли меня радостью и оптимизмом, и я почувствовал, что
все опасности позади. Но это ощущение было недолгим.
—Внима-а-ние! Камни! Бегите! Бегите! — слышу я испуганные
голоса Вальдека и Марека.
Странное покалывание в области сердца. Что это? Стремительно
оглядываюсь. Да! Со склона над нами валятся громадные каменные
монолиты. Их все больше и больше. С бешеной скоростью движется к нам
окруженный тучей пыли широкий язык каменной лавины. Пожалуй, он нас
не должен задеть.
— Бегите! — орет неистово Вальдек. Кому это он кричит? Господи!
Соболь, Юзек, носильщики!
Крохотные
фигурки
на
миг
замирают,
потом
бросаются
к
спасительным массивным каменным блокам. Я стискиваю руки. Успели!
Мелкие каменья с грозным свистом рассекают воздух, глыбы катятся вниз с
глухим шумом, пока не переваливают через гребень морены, и их гроханье
затихает на леднике. Все позади!
— Стоит ли идти той же дорогой? Нет! Лучше поднимемся по
леднику.
Спускаемся от края морены вниз по липкому, мокрому щебню, среди
массивных глыб, а потом (для разнообразия!) по вязкой слякоти из щебенки
и растаявшего льда выкарабкиваемся на ледник. Вокруг иссеченная
трещинами
белизна,
высокие
ледяные
сераки1,
бездонные
щели
с
зеленоватой, влажно поблескивающей глубиной.
Одолевая крутые обледенелые склоны, кружа среди ледяных скал,
1
Сераки — ледяные выступы на поверхности ледника в виде зубцов, шпилей и т.п.
40
обходя трещины, час спустя мы выбрались на господствующую ледниковую
площадку, покрытую мелкими камнями. Тут уже были Юзек, Соболь и
несколько носильщиков. Итак, это место базового лагеря.
17 апреля
Базовый лагерь почти готов. Лагерь в меру наших потребностей и
возможностей. Три большие палатки «рондо», одна «турня» для шерпов и
помощников, кухня и помойка. После обеда мы с Вальдеком и Рогалем
позаботились еще и об уборной.
Солнце уже зашло, когда мы сели ужинать. Прижавшись друг к другу
на холодных камнях, мы слушали Вальдека.
— Задача нашей группы — обследовать ледопад, проложить дорогу
для доставки грузов, а в перспективе — заложить первый, а возможно, и
второй лагерь. Мы выясним, можно ли пройти через ледопад. Я считаю, что
подниматься по боковой морене, как это сделали югославы в 1965 году, —
рискованная затея. Вы все помните камнепад, который пронесся мимо Юзека
и Соболя над японским лагерем? Здесь тоже все время сыплется со склонов.
Для штурма Кангбахена нам потребуется создать, вероятно, шесть постоянных, хорошо оснащенных лагерей. Придется неоднократно совершать
вылазки большими группами, доставляя снаряжение. Поэтому основная
задача — наметить легкий и безопасный путь через лабиринт сераков на
ледопаде. Так безопаснее и легче: шерпы смогут сами пройти этим
маршрутом.
—Ты великолепно планируешь, но ведь у нас нет снаряжения,—
поморщился Соболь. — Все следует с караваном.
—Переть с голыми руками на ледопад — это просто-напросто лезть
на рожон, — подал кто-то голос.
—А вы собираетесь ждать караван? Мы даже не знаем, когда он
прибудет. Возможно, через неделю, а может, и через две! — напомнил
Вальдек.
41
—Проклятие, все из-за этого самолета! — раздражается Соболь. —
Мне эта затея сразу не понравилась. Лучше было организовать караван.
Меня чуть удар не хватил, когда я услышал, что это едва ли не первая
посадка в Тапледжунге. Нельзя же устраивать забаву с такими ненадежными
весами! Особенно если мы и так опаздываем!
—Слушай, старик, критиковать проще всего! У тебя есть идея
получше? Предлагай! — разволновался Вальдек. — По-моему, — добавил
он, — мы можем двинуться в горы даже с тем снаряжением, какое у нас
имеется. Сейчас не время для сожалений. Я предложил конкретный проект, и
мы должны его осуществить.
Правильно, такая болтовня ничего нам не даст. Мы признали правоту
Вальдека.
—Кто отправится в горы на разведку? — спросил Вальдек. — Мы
захватим с собой кошки, купленные у носильщиков. А вместо ледорубов
используем бамбуковые шесты.
Мы молчали. Несостоятельность наших претензий на фоне гигантской
горы, освещенной теперь необыкновенным лунным светом, устыдила нас.
—Ну, кто хочет пойти? — повторил Вальдек.
Я молчал. Я предпочел бы пойти именно с ним, но и он промолчал.
Вероятно,
хотел
позволить
другим
использовать
предоставившуюся
возможность.
Вызвались Соболь, Гардас и Рогаль. Остальные — Вальдек, Юзек и я
— завтра будут протаптывать безопасную дорогу к подножию ледника, по
направлению к долине Канченджанги.
Шерпы отправились спать. Мы, пожелав друг другу спокойной ночи,
тоже потянулись в палатку.
18 апреля
—Sahb, tea is ready! — как и ежедневно, разбудил меня голос Сонама.
В рукаве палатки появилась дымящаяся кружка. Какая благодать. В
желудке постепенно исчезла отвратительная тяжесть, которую я ощущал со
42
вчерашнего вечера. Все из-за этого барашка! Первые два дня нашего
пребывания в лагере прошли под знаком кушаний, приготовленных из
баранины. Кровяная колбаса, блюдо из легких, рубец. После рисовой диеты
последних недель мы набросились на все это с волчьим аппетитом.
Результаты не замедлили сказаться. Вечером я лежал в спальнике, подавляя
ужасные желудочные спазмы.
...Мы вышли из палатки. Было тихо и невероятно красиво. Гора
сверкала на солнце. На ребре светлые полосы снежных плюмажей — это
ветер вздымал клубы выпавшего снега. Весь лагерь в белом убранстве,
палатки тяжело осели под тяжестью свежего, пушистого слоя. То, что вчера
казалось печальной ледово-каменной пустыней, оживляемой только яркими
красками палаток, теперь выглядело стерильно чистым, даже уютным.
Парни готовились в дорогу. Вместо Марека Рогальского должен был
отправиться Вальдек; кошки к ботинкам Рогаля совершенно не подходили.
Нам же предстояло протоптать дорогу к подножию ледника.
—Пожалуй, пойдем через морену? — спросил, улыбнувшись, Рогаль.
—Ты спятил, старик? — Я подскочил от удивления. — Хочешь
заработать по голове камнем, летящим со склона Уэджа? Лучше спустимся
вниз серединой ледника до устья долины.
Марек не возражал.
Мы познакомились ближе только здесь, во время двухдневного
караванного пути. Он оказался хорошим товарищем, всегда готовым пойти
на уступки в пользу других, и к тому же обладал чувством юмора.
Горы меняют представление о людях: в одних тяготы и опасности
выявляют
отрицательные
черты
характера,
в
других
—
самые
привлекательные человеческие качества. Эта метаморфоза — познание
других и выработка в себе умения видеть за пределами собственного «я» —
совершается в царстве гор.
Марек был прав, предлагая идти через морену. После двухчасового
пути мы оказались у подножия ледника, но дорогу нам преградили широкие
43
трещины. Узкие, подтаявшие на солнце ледяные мостки — слишком
рискованное средство для перехода. Невозможно было переправиться и на
морену Ледник здесь глубоко врезался в скалу, образовав осыпающуюся
отвесную стену высотой более двадцати метров. Пришлось возвращаться.
Единственный разумный путь — траверс морены ниже того места, где
сыпались лавины. Я несколько досадовал на себя, поняв наконец, что
ошибался.
Мы уже сидели, отобедав, в лагере, когда у ледопада обозначились
три долгожданные точечки. Прошел еще час, была как раз половина
четвертого, когда поочередно появились Гардас, Соболь и Вальдек. Вид у
них был усталый, лица обожжены солнцем. Соболь прикрыл голову
забавным вязаным шлемом, но нос и щеки представляли собой сплошное
темно-красное пятно.
—Эх, братец, зачем ты бреешься? Бери пример с нас — солнце не
будет тебя так жечь! — поторопился я дать совет, указывая на бородатых, то
есть на Вальдека, Гардаса и на себя.
—Иди ты к черту! — огрызнулся Соболь. — Завтра сам поднимешься
наверх, увидишь, спасет ли тебя твоя щетина. А теперь дай чего-нибудь
напиться.
Я напоил их чаем, потом подал обед. Ели они медленно, замкнувшись
в себе после этого первого переутомления в горах. Мы терпеливо ждали,
когда языки у них развяжутся.
—Солнце, старик, такое, что кажется, будто ты на раскаленной
сковородке. Снег мокрый, липкий. На леднике полегче, но ниже
нагромождения идут трещины.
—Вы шли в связке?
—Конечно.
Это
необходимо:
снега,
брат,
так
много,
что
проваливаешься по колено, а иногда и глубже. Лабиринт сераков, тот, что
внизу, мы обогнули справа, а потом, увязая по колено в этой размякшей
массе, достигли полки под вторым нагромождением. Там множество трещин
44
и слишком глубокий снег, нам пришлось отступить. На этой полке мы
поставили снеговик, чтобы отметить место, куда смогли добраться, —
продолжил Соболь.
Похолодало. Отчаянный зной сменялся холодом, едва надвигалась
тень. Время укладываться, если мы намерены завтра подняться пораньше.
Наши спальные мешки странствовали где-то вместе с караваном, мы спали в
пуховых брюках. Но они были слишком тонкие, по ночам мы мерзли, а
ступни ног даже в нескольких парах носков превращались в ледышки.
19 апреля
«Проваливаешься, брат, по колено», — звучали у меня в ушах со
вчерашнего вечера отрывистые слова Соболя.
Но одно дело было слушать эти слова, и совсем по-иному — ясно и
отчетливо — я воспринимал их смысл сегодня, испытывая то же, что и он.
Проваливаешься, брат, по колено?
Влажная белая масса плотно облегала меня по самые бедра. Во рту
терпкий привкус усталости, а тонкие струйки пота, смешанного с водой,
прочерчивали холодные бороздки от пояса до ступней. Я уже раньше успел
промокнуть (брюки от тренировочного костюма мгновенно делаются
влажными), и не это меня тревожило.
Но уже часа полтора каждые два шага повторялась одна и та же
нелепая ситуация. Я ставил ногу на поверхность снежного покрова, который
казался очень плотным, медленно перемещал тяжесть тела на выдвинутую
вперед ступню и... с легким шумом проваливался в снег по пояс. Поначалу я
сохранял спокойствие, позже ругался, как сапожник, но ничего другого не
оставалось, как выбираться на четвереньках. Потом я поднимался на ноги,
делал шаг, два, в лучшем случае три, осторожно, с надеждой, что очередной
будет удачным, но, как и в предыдущий раз, погружался в проклятую
влажную массу.
—Черт возьми, кто говорил, что проваливаешься по колено? —
45
взбешенный бормотал я сквозь зубы. — Может, Соболь вчера был легким,
как птичка?
Метрах в пятнадцати от меня из снега выступали бюсты Юзека и
Рогаля. На темных, загорелых лицах блестели пятна пота. Глаза выдавали
усталость.
— Марек, возьми правее, может, на том горбу снег держит лучше,—
нарушил молчание Юзек.
— Пожалуйста, если хочешь, выбирайся вперед, — недовольно
поморщился я.
Уже немного осталось, может, метров двести, может, чуть больше.
Дальше нас ждет плоская зона в середине ледопада, куда вчера добрались
коллеги. Солнце с безоблачного неба лупило по нашим незащищенным
затылкам. Еще на леднике мы разоблачились вплоть до маек, оставив на
потных головах шапочки с козырьками, защищавшие от солнца макушки и
глаза. Ледник мы преодолели неожиданно легко, обнаружив логическую и
несложную систему рытвин, вытаявших в толще ледника. Но сейчас! Это
сущий ад!
Прошло уже шесть часов, а мы все еще упорно выбирались из
снежных ловушек, одолевали, лежа на животе, припорошенные снегом
трещины, помогая друг другу, когда кто-нибудь проваливался по самые
плечи. Наконец мы достигли края плоской зоны. Еще с полчаса мы кружили
среди расселин в поисках безопасных снежных мостков, пока наконец не
увидели сильно подтаявшего на солнце снеговика.
— Еще только двенадцать! — выдавил из себя Рогаль.
— Великолепно, мы управились гораздо быстрее группы Вальдека! —
выдохнул я в ответ.
Мы понимающе, с оттенком гордости поглядели друг на друга.
Дыхание постепенно восстанавливается. Теперь присядем?
—Я не люблю затягивать передышки, — лаконично предупредил нас
Юзек.
46
—Ладно, старик, всего пятнадцать минут.
Мы сидели на краю трещины, с интересом всматриваясь в верхнюю
часть ледопада. Стало легче, хотя солнце и продолжало пригревать, легкий
ветерок охлаждал наши разгоряченные тола. Тишина и спокойствие.
Нагромождения ледопада выглядели заманчиво, хорошо видимая система
углублений призывала попытаться преодолеть ее. Мы съели по конфете, но
нетерпение гнало нас вперед.
Без труда преодолели лабиринт трещин на пологом участке, по
углублениям начали взбираться вверх. Дорога пролегала под снежными
карнизами, с которых, подобно натянутым струнам, свисали сосульки. Они
выглядели так сказочно, что мы испытывали сожаление, разбивая их
бамбуковыми шестами. Но иначе пройти не удавалось. Дальше ледниковый
склон тянулся вверх. Я шел первым. С высокой, выдвинутой вперед кромки
трещины предстояло одолеть дугообразный снежный карниз.
Я долго готовился к решающему моменту, когда, вцепившись в
обледенелый снег, мне придется повиснуть на руках: не хватало отваги.
—Влезть влезу, но спуститься не смогу, в лучшем случае провалюсь в
трещину, — бросил я коллегам. — Берегитесь!
—Марек, не пытайся, у тебя даже ледоруба нет, чтобы на нем
подтянуться, — удерживал меня Рогаль.
Я колебался. Самолюбие толкало меня вверх, но рассудок повелевал
воздержаться.
—Кончай, — услышал я резкий голос Рогаля.
—Ну, ладно, я, пожалуй, попытаюсь еще с левой стороны. Крайне
обрывистый снежный сброс. Медленно, стараясь не потерять равновесия,
ногой выдалбливаю ступени. Наконец занял совершенно вертикальное
положение. Высоко вцепился обеими руками в снег. Рывок вверх. Снова руки
в снег. Ноги лихорадочно ищут точку опоры. Еще рывок! Я весь дрожу. Но
мне уже легче. Подо мной алые пятна крови. Откуда они? Ага, руки! Выше
— мягкое снежное поле. Я падаю лицом в снег, слизывая влажную белизну,
47
снизу доносятся приглушенные голоса одобрения. Через минуту начинаю
страховать, и появляются запыхавшиеся коллеги.
— Здесь следует... укрепить... перила, — выдавил прерывающимся
голосом Юзек.
Теперь вверх по снежному коридору. Страхуясь на каждом отрезке,
мы медленно одолевали высоту. Но после очередного нагромождения,
казавшегося последним, дорогу нам преградила широченная трещина. Ни
слева, ни справа обойти ее было невозможно. Решили возвращаться.
К половине пятого мы добрались до базового лагеря.
—Как ваши дела? — Вальдек был полон нетерпения.
—Через ледник дорога проложена. Сначала возле морены, потом по
ущельям. Мы добрались почти до плато, метров на полтораста выше
снеговика, но дальше подходящего пути не нашли,— информировал Юзек.
Оценив наши успехи, Вальдек обдумывал дальнейшие планы.
—Ребята, все не так уж плохо. Дорогу через ледопад, судя по вашим
сегодняшним темпам, нетрудно преодолеть. Нам следует только пораньше
выйти из лагеря, тогда не придется долго барахтаться в рыхлом снегу.
Завтра попытаемся найти выход на плато. Прихватим с собой «турню»,
бутановую горелку и заночуем.
—Великолепно, днем позже мы отправимся вслед за вами, а если вы
успеете разбить лагерь один, прихватим дополнительные палатки и начнем
прокладывать дорогу дальше... А завтрашний день проведем на базе. Надо
просушиться:
все мокрое, погреемся
на
солнце. —
Я потянулся,
демонстрируя блаженство, охватившее меня при одной мысли о завтрашнем
дне.
—Неужели вы так переутомились, что нуждаетесь в отдыхе? —
Вальдек удивленно поднял брови.
—После такого дня?! — Юзек презрительно пожал плечами.
—Дело в том, что у меня для вас есть работа. На кухне кончилось
топливо, надо спуститься в долину за дровами, — пояснил Вальдек. — С
48
вами отправятся Сонам и Джепа.
—Но ведь есть нефть, купленная в Тапледжунге, — напомнил Рогаль.
—Нефть пока трогать не будем. А сегодня мы сожгли последний
хлам, оставшийся от японского лагеря.
Надо, значит, надо! Мы безропотно подчинились. Пришли Соболь и
Гардас. Мы отвлеклись от сборов, связанных с завтрашним странствием.
—Отдайте нам кошки, — буркнул Соболь. С лица его сходила кожа.
—Минуту, маэстро, дай человеку прийти в себя. Лучше погляди, что
проделало солнце с физиономиями твоих коллег
—А что я говорил! — просиял он. Обнаружив таких же
пострадавших, он почувствовал себя менее обделенным судьбой.
После обеда мы направились в палатку. Похолодало, и полчаса спустя
меня после дня, проведенного на солнцепеке, начала бить отвратительная
дрожь. Все постепенно укладывались, одетые в куртки и пуховые штаны. Мы
с Юзеком, лежа рядом, лениво следили за тем, как Вальдек ползал на
четвереньках. Его учащенное дыхание оставляло в темной глубине палатки
белую полоску пара. Было чертовски холодно, но наши прижавшиеся друг к
другу тела медленно разогревались.
— Может, через неделю прибудет караван, а с ним и спальные мешки,
— размечтался Юзек.
Мы замолчали. Возможно, через неделю, а может, и раньше.
20 апреля
Меня разбудили голоса снаружи. Соболь, повысив голос, требовал
еды. Вальдек пытался в чем-то убедить его. Потом все стихло. Ага, сообразил
я, они ведь сегодня отправляются в горы, можно чуточку подремать.
Я взглянул на Юзека — он сладко спал, свернувшись в клубок. Уже
целиком оправдывая свою лень, я собирался было лечь поудобнее, когда в
рукаве палатки появилась поросшая темной щетиной физиономия Вальдека:
— Марек, вам надо отправляться вниз за дровами, пора вставать!
49
«Черт возьми, даже уходя, он спешит позаботиться, чтобы мы хорошо
потрудились за день!» — подумал я, но буркнул только:
— Ладно, сейчас встаю!
Вокруг белым-бело, как и ежедневно после ночного снегопада.
Палатки, кухонная крыша, камни — все было покрыто снежными шапками и
блестело так, что вызывало резь в глазах: нужно было надевать защитные
очки. Парни стояли возле кухни, торопливо допивая чай. Соболь в своей
забавной вязаной шапчонке, Вальдек в шлеме и Анджей Гардас, прикрывший
лицо широкой марлевой повязкой. Каждый, как мог, стремился защититься
от солнца.
Обмен последними репликами, Марек протянул Вальдеку несколько
бамбуковых вешек, короткие пожелания счастливого пути, и они двинулись
шагом дровосеков, отправляющихся на рубку леса.
Заметно потеплело. В нагретой солнцем нише ледника, где
располагался наш базовый лагерь, снег быстро таял. Кангбахен и Белая
Волна были покрыты свежим, стерильным слоем белизны, на ледопаде
исчезли припорошенные снегом, различимые вчера издалека желтые и серые
нагромождения — бровки трещин.
— Им заранее придется связаться, старых следов и трещин не видно.
— Марек словно читал мои мысли.
После завтрака мы, разморенные, сидели на камнях, вглядываясь в
разноцветные точки на белой поверхности ледника, когда появились уже
готовые Джепа и Сонам.
—Sahb, we go now! (Саиб, мы отправляемся!) Мы заготовим внизу
дрова и дождемся вас, — вопросительно обратились они к нам.
—О'кей! Идите. Мы вас нагоним.
Мы вышли часом позже. Юзек был в длинных брюках, Марек
Рогальский и я облачились в шорты: пусть ноги загорят. Всего лишь десятый
час, но камни на леднике уже освободились от снежного покрова. Солнце
светило так сильно, что мы шли в защитных очках и шапочках с козырьками,
50
глядя под ноги, чтобы искрящийся лед как можно меньше слепил глаза.
Через два часа мы достигли того места у нижнего края ледника, откуда двумя
днями раньше повернули назад.
Ниже спуститься не удалось. Поверхность ледника была изрезана
огромными трещинами и озерцами, заполненными водой. Нужно было вести
траверс по боковой морене. Там нас настиг первый порыв приятно
охлаждающего ветра. Мы сразу приободрились, а так как держались рядом,
могли переговариваться. Юзек жаловался на обожженные солнцем губы:
боль мешает ему есть.
— А в общем, черт подери, я чувствую себя недурно, — бормотал он.
Час спустя мы добрались до лужайки у старой морены ледника
Канченджанга. На траве развалились усталые Джепа и Сонам. Их носилки
доверху набиты толстыми ветками кустарника, покрывавшего склоны
морены.
—You are speedy boys! (Вы проворные ребята!)
—Sahb, we go help you! (Саиб, мы вам поможем!) Шерпы встают и
вместе с нами направляются к ближайшему склону. Под ударами кукри,
непальского ножа, падают толстые ветви и выступающие из-под дерна
корни. Наши заплечные носилки почти доверху забиты, но шерпы продолжают трудиться. Тяжеловато, но ничего не поделаешь, гордость не позволяет
нам протестовать.
Наконец все. Джепа и Сонам, явно довольные собой, казалось, не
замечают, что мы едва встали на ноги.
За укладкой дров мы не заметили, как на небе появились темные тучи,
а ветер сделался холодным и резким. Похолодало, и наши ноги покрылись
гусиной кожей. Какая жалость, что мы не натянули теплые брюки. Мы шли
медленно, сгорбившись под тяжестью ноши. После получасового перехода
— первый привал. Мы сбросили со спины груз и молча улеглись.
Предусмотрительные шерпы захватили с собой пачку галет и эти скромные
запасы поделили на пятерых.
51
—Половина третьего. После четырех надо быть в лагере, — объявил
Юзек. — Пора отправляться.
С ним вместе поднялись и шерпы. Мы с Мареком безучастно
наблюдали за тем, как они удаляются, я впал в пессимизм при мысли, что
останусь один на один с этим грузом и своей усталостью. Хорошо хоть
Рогаль рядом.
Вся тройка скрылась за гребнем морены, когда мы поднялись на ноги.
Это еще долина Канченджанги, перед нами порядочный отрезок пути. У
входа в долину Рамтанг мы основательно «дозрели», иными словами,
выдохлись.
Мы растеряли тепло, накопленное за время интенсивного марша.
Ветер сделался порывистым и пронизывающим.
Крутой подъем вел на боковую морену и дальше, до четко
обозначенной тропы, бегущей по дну котловинки между склоном пика Уэдж
и высоким моренным валом. День был на исходе, солнце скрылось за тучами.
Груз, жажда и пронизывающий холод оказались единственными дорожными
впечатлениями.
«Проклятие! Может, выбросить к черту часть дров?» — одолевали
меня предательские мысли.
Опередив на несколько десятков метров Рогаля, я обернулся, ища на
его лице такое же недовольное выражение. Однако лицо его было
непроницаемо. Он шел медленно, но упорно, до минимума ограничив
передышки. Переход с дрозами — частица нашего альпинизма. В этом нет
никакой романтики, ничего от лестного для нашего тщеславия риска, ничего
связанного с приключением. Только тяжелый труд и короткий приказ:
базовому лагерю необходимо топливо!
Около пяти мы спустились с морены на ледник. Впереди, в
нескольких сотнях метров, желтела куртка Юзека, а еще дальше виднелись
крохотные силуэты шерпов.
Сколько времени тянется этот переход? Свыше трех часов. Когда мы
52
сделали очередную передышку на большом ледовом гребне, я достал из
кармана две уцелевшие конфеты. Держа их под языком, мы попивали едкую,
холодную воду из ледникового ручейка.
Близились
сумерки,
когда
на
склоне
ледника
мы
заметили
спасительный знак — шест около лагерного туалета. По обрывистому
каменистому склону к нам спешил Джепа. Неужели за рюкзаками? Он был
уже возле меня, когда я заметил в его руке источающую пар кружку.
—Sahb, tea! — расплылся он в неизменной улыбке. Я отхлебнул
несколько глотков чая и,
выдавив отрывистое: — Thanks, Jepa! (Спасибо,
Джепа!) — протянул кружку подошедшему Мареку.
Последние метры дались нам значительно легче. На кухне уже
крутился Сонам, там был и Юзек.
—Сегодня воздержимся от барашка. Сварим настоящий томатный
суп, а не какую-то там водичку.
—Сколько пачек взять?
—Может быть, хватит двух? — заколебался Рогаль.
Мы с Юзеком иронически улыбнулись. Две пачки — разве это
настоящий суп?! Слава богу, что будут консервированные сосиски и остатки
картошки, купленной в Гхунзе.
Стемнело. Там, наверху, наши ребята тоже, вероятно, заняты
приготовлением ужина. Над ледопадом повис плотный предвечерний туман.
Видимости никакой.
После обеда мы молча разошлись по палаткам. Ночью мне снились
странные цветные сны. Позже я проснулся и от переутомления больше не
мог заснуть. Перед глазами у меня, как живой, встает образ Эвы, на лице ее
— загадочная полуулыбка. Что-то ты сейчас делаешь, малютка?
21 апреля
Мы поднялись рано утром. Сегодня — банный день. День мытья,
стирки и созерцательного настроения.
53
Солнце уже озарило снега на террасах Кангбахена, зажурчали свежие
ручейки, стекающие по леднику. И тогда мы увидели их. Три точечки (одна
сбоку, пониже, две другие вместе), которые были уже на краю ледопада.
Значит, они успели одолеть весь ледопад! Мы были вне себя от
изумления.
Завтра узнаем, как им это удалось! Юзек был полон нетерпения. Он
явно рвался в горы. Здесь, в базовом лагере, — жара и отсутствие
целенаправленной работы, а там... там настоящая жизнь!
Вскоре фигурки на склоне передвинулись чуть ближе.
«Может, и для нас осталось что-нибудь?» — мысленно обольщался я
надеждой.
За чаем разговор снова зашел о караване. Где-то он теперь? Сегодня
21 апреля, в нашем распоряжении всего пять недель. Мы понимали, что
восхождение на вершину — вещь уже малореальная, и это повергало нас в
уныние.
—Юзек, признайся честно, представлял ли ты когда-нибудь, что
попадешь в Гималаи? — Я стремлюсь всех приободрить.
—Э-э, да что там болтать, но, если уж приехали сюда, следует взойти
на вершину!
Нет, ничего ему не говорила романтика нашего положения!
Пребывание в высочайших горах мира, среди белизны глетчера, в двух шагах
от границы между Тибетом и Сиккимом — все то, что год назад нам и не
снилось!
—Я здесь вовсе не для того, чтобы сидеть сложа руки и ждать, когда
смогу получить пару кошек! — возмущался наш «человек действия».
Около двух наши товарищи были уже в нескольких сотнях метров от
лагеря. Сонам поставил воду для чая и выглянул из кухни.
Первым прибыл Соболь.
—Мы побывали на плато. — Его физиономия сияла улыбкой. Он
небрежно скинул рюкзак, сорвал со слипшихся от пота остатков волос
54
вязаный шлем.
—У тебя совершенно обгорело лицо.
—Солнце, братец... — Он только махнул рукой.
Они добрались почти до самой террасы. На большой снежной полке
после ночлега оставили палатку, а в ней — запас еды и бутан.
—Весь ледопад изрезан трещинами, — рассказывал Вальдек. — По
леднику надо идти со страховкой и выходить как можно раньше. Поэтому
сегодня мы так рано начали спуск. На обратном пути снег совершенно
раскис. Дорога проложена хорошо. Необходимо только разметить ее и в
нескольких местах укрепить перила.
—Проложена хорошо, но это не значит, что дорога легкая, совсем
наоборот, — продолжал он минуту спустя. — Снежные мостики над
трещинами ненадежны, и, если потеплеет, они наверняка рухнут. Мне
кажется, что трещины стоит обезопасить лестницами.
—Какими лестницами? Их нет даже в караванной поклаже!
Он недовольно взглянул на меня и с иронией спросил:
—А разве мало внизу деревьев?
—Тоже мне идея — тащить сюда древесные стволы и строить из них
мосты!
Дурно, очень дурно! И чего ради я реагирую так самоуверенно? К
счастью, вмешался Рогаль. Его спокойные, деловые вопросы разрядили
атмосферу, и Вальдек изложил свой план. По его мнению, в Гхунзе следует
заказать с полдюжины еловых стволов пятнадцатиметровой длины, чтобы использовать их в качестве мостов. Стволы смогут доставить караванные
носильщики.
—Ну, возможно, в этом и есть какой-то смысл, — уже спокойно
сказал я.
Завтра
на
бивак
предстояло
двинуться
нашей
тройке.
Мы
намеревались раскинуть вторую палатку и забросить туда дополнительную
партию продуктов.
55
Вечером мы не спеша готовились к дорогу. Мимо нас то и дело
курсировал Вальдек, сначала прошел на кухню, потом явился за сложенным
рядом с палаткой снаряжением, потом снова отправился на кухню.
—Надо пополнить запас газа, — пояснил он, хотя никто ни о чем его
не спрашивал.
Забавная вещь, подумал я, как мы здесь обостренно чутко реагируем
на все и как легко замыкаемся в себе. Разговор с Вальдеком, открыто
выраженное сомнение по поводу его идеи, и вот мы уже избегаем друг друга.
А потом, хотя это и пустяк, как трудно бывает преодолеть нерешительность
или неловкость, пойти на сближение, восстановив необходимое дружелюбие
и добрые отношения. Вот так мы с Вальдеком и ходим вокруг да около,
стремясь разрядить возникшую отчужденность.
—Ты собираешься завтра спуститься вниз? — спросил я.
—Сегодня 21 апреля. Мы вышли из Дхаранбазара... — принялся он
считать на пальцах.
—Да, они должны быть поблизости, будет хорошо, если ты
проведешь их через морену, — произнес я, и этот разговор снова нас
сблизил.
Мы долго ждали караван, каждый вечер подсчитывали дни,
размышляя о том, как идут дела у наших коллег. Мы опасались, не пришлось
ли и им улаживать неурядицы с носильщиками, не похитили ли у них часть
багажа, не явятся ли они сюда слишком поздно. Наконец, все ли они
здоровы? Вальдек запальчиво убеждал нас, что теперь все пойдет по-иному.
Слушая его радостный голос, я думал о Весеке. Мой друг, партнер по многим
восхождениям, следовал в составе каравана. Я не виделся с ним почти месяц.
—Когда прибудет караван, мы, возможно, возьмем Весека в свою
палатку, — закончил Вальдек.
—Это будет здорово! — обрадовался я. На душе у меня потеплело, я
ощутил нечто вроде благодарности за сказанное.
56
22 апреля
Перед выходом надо плотно подзаправиться — этого принципа
последовательнее всех придерживался Юзек, который повторял, что без
обильного завтрака он всегда в плохой форме. Рогаль и я проявляли меньше
интереса к еде, но рассудок заставлял нас соглашаться с Юзеком.
Но сегодня Юзек был сам не свой.
—Проклятие, я не могу есть, — показывал он на свои губы, покрытые
волдырями. — Я плохо спал и чувствую себя неважно.
—Так останься, братец, — вставил Вальдек, который тоже рано
выполз из палатки и готовился к спуску. Нужно было указать носильщикам
путь через морену, где меньше угрожают каменные обвалы. Мы с тревогой
думали об этой недисциплинированной, навьюченной толпе, идущей по
морене. Эти
люди
вроде
бы
знают долину,
наделены интуицией
жителей гор, но лучше показать им, где именно подстерегает опасность.
Береженого бог бережет!
Вместе с Вальдеком должен был спуститься Джепа, а теперь решил
спуститься и Анджей Гардас.
Юзек топтался около своего рюкзака, что-то бурчал под нос, видно
было, что он борется с собой. Наконец он сказал:
—Знаете, я все-таки останусь. Плохо себя чувствую. В базовом лагере
я по крайней мере подлечу губы.
Нынешний маршрут показался нам таким легким, что мы не моргнув
глазом примирились с решением Юзека. Нам с Рогалем оставалось только
захватить выделенную ему часть провизии, поделив ее между собой. В конце
концов я взял палатку, а Марек — почти весь запас продуктов. К рюкзаку я
приторочил короткий конец веревки для страховки на ледопаде
Вальдек и Юзек стояли возле кухни, провожая нас взглядами, а мы
начали одолевать осыпи верхней морены ледника, тянущиеся вдоль склонов
Рамтанга. Снег держал еще совсем недурно. И только вступив в зоны
ледовых складок, мы поняли; что и сегодня выбрались слишком поздно. Мы
57
скоро сбились с маршрута и лишь время от времени натыкались на
подтаявшие от солнца лунки — следы вчерашнего похода Вальдека. Но
придерживаться их было трудно. На грязной, растаявшей снежной
поверхности они смазывались, пропадали, и мы никак не могли их обнаружить. Явно недоставало вешек. Хорошо хоть мы верно избрали направление.
В снежной котловине, ведущей к терраске на середине ледопада, мы
прочно увязли. Снег был рыхлый, влажный, и, хотя здесь следы оказались
совершенно четкими, мы проваливались по колено. На тех участках, где,
вероятно, имелись трещины, нам случалось увязать в этом месиве по самую
грудь. Тогда мы пытались продвигаться на четвереньках.
Наконец последний отрезок, траверс влево, между расщелинами, с
выходом на терраску. Здесь снег держал хорошо.
—Марек, погляди-ка на небо. Кучевые облака. Это тревожный сигнал.
Я обернулся: над горами, совсем неподалеку от нас, висела сероватобелая гряда пушистых облаков.
—Вероятно, начнется снегопад. Надо поторапливаться!
Мы двинулись дальше. Снег вызывал серьезные опасения.
Тяжело нагруженные, мы проваливались по пояс и глубже. Здесь, на
плоскости, наверняка было немало трещин. Об этом говорила конфигурация
района и зияющие трещины повыше — они могли продолжаться под
снежным покровом.
Мы шли медленно, разделенные длиной веревки, в полной тишине,
прислушиваясь к шуршанию снега. Осядет или нет?
Шаг, секунды отдыха, наконец можно переместить тяжесть на
выдвинутую вперед ногу. От усилий (да и от избытка эмоций) я весь взмок.
Но уже пошли сбросы, начало нового нагромождения, и снег стал потверже.
Тучи на горизонте тем временем сгущались, темнели и... явно
приближались. Но мы продолжали путь, стараясь не обращать на них
внимания.
Наконец место, до которого мы добрались в прошлый раз. Здесь
58
следы обрывались. Мы начали кружить, влезать на высокие сераки, даже
пытались одолеть ледяную стенку, думая, что выше обнаружим вчерашние
следы. Да где там!
—Черт подери, как же они умудрились здесь пройти?!
Наконец Рогаль, спустившись значительно ниже, заметил следы,
уходящие вправо по одному из возвышающихся сбросов. Однако мы
радовались недолго. Следы оказались такими нечеткими, что в конце концов
мы очутились перед снежной стеной высотой в несколько метров. Тогда
обнаружили, что и группа Вальдека тоже здесь кружила. После часовых
бесплодных поисков мы, усталые, уселись на рюкзаках. Гряда облаков
распространилась уже над долиной Рамтанга. Впервые за время нашего
путешествия назревало что-то серьезное.
—Ну,
дали
мы
маху,
придется
возвращаться,
—
первым
капитулировал я. Рогаль не протестовал. Видно, и ему не улыбалась
перспектива бивака во время вьюги.
—Вероятно, мы успели бы проскочить. Жаль, что ухлопали столько
времени на поиски их следов. Шли бы прямо там, где можно пройти,—
рассуждал я вслух. Рогаль по-прежнему отмалчивался.
—Ну что ты скажешь?
—Пошли, — коротко бросил он.
Несмотря на глубокий снег, спуск закончился благополучно. Там, где
мы слишком глубоко увязали, приходилось съезжать на ягодицах. Только
верхнюю часть ледника одолели с трудом. Значительный отрезок пути
пришлось ползти на коленях, но и тогда снег часто не выдерживал.
Постепенно становилось все более сумрачно, пошел дождь, а мы все еще
переползали по мосткам над трещинами. Едва мы спустились ниже, как
повалил мокрый снег, превратив нас в снеговиков.
Промокшие до нитки, мы наконец добрались до базового лагеря. Было
уже больше шести. Никто не вышел нам навстречу. В кухне никого не
оказалось. Полное безлюдье. Что за удручающее зрелище!
59
«Да ведь сегодня трое спустились вниз», — сообразил я и рявкнул:
—Соболь, Юзек!
В нашей палатке царила тишина, в «рондо» Соболя что-то
зашелестело, и до нас донесся сдавленный, заспанный голос:
—А-а-а, я так и знал, что вы спуститесь. Ну, как дела? У нас
свирепствовал дьявольский ветер. Начисто сорвало крышу на кухне. Дождь
и мокрый снег. Обед пришлось готовить в верхнем «рондо».
Из палатки выглянул Сонам.
—Sahb, I have boiling water, but no soup! (Саиб, есть кипяток, но нет
супа!)
Кипяток! Значит, лишь он один поджидал нас.
Медленно стягивали мы с себя мокрые свитера, брюки. Размокшие
ботинки имели жалкий вид. Только рукам дождь и снег пошли на пользу
они стали чистенькие, белые, отмытые водой. Я влез в палатку и зажег свечу.
Юзек успел лишь пробормотать:
—Гардас оставил тебе спальный мешок. — И воцарилась тишина.
Раздевшись почти донага, я вполз в спальный мешок и молча,
съежившись, ждал, когда согреюсь. Пламя свечи беспокойно трепетало,
словно бы собирался явиться дух, а за стенами палатки однообразно
шелестели мокрые хлопья снега. Через некоторое время в рукаве палатки
возникла покрытая снегом рука Сонама с котелком и дымящейся кружкой. Я
быстро опорожнил все это, и меня обступило влажное тепло.
23 апреля
Когда я проснулся, солнце ярким раскаленным шаром уже висело над
Рамтангом, но воздух еще был холодный.
Из нижнего «рондо» выкарабкался Соболь в своем неизменном
вязаном шлеме, потом Рогаль.
—Что на завтрак? — спросил я у Марека. — Мы заслужили кое-что
получше, чем обычно!
60
Он с благоговением извлек из контейнера банку растворимого кофе
марки «Инка», единственную оставшуюся у нас, потом начатую пачку
порошкового молока.
После завтрака каждый из нас принялся мыть свою посуду, скромно
заняв место у ручья.
Чистые и посвежевшие, мы собрались на кухне. Крыша спасала от
ослепительно яркого света. Мы закурили сигареты, и беседа снова коснулась
каравана, а позже — нашего возвращения. Поездка на «фиатах» через
добрую половину Азии и Европы рисовалась парням как увлекательнейшее
приключение. Уже не покорение Кангбахена, а эта заманчивая поездка
превращалась в желанную цель. Мы не говорили еще, что отказываемся от
нашей горы, однако перспектива восхождения на вершину представлялась
крайне далекой, почти нереальной. «Прогулка» на машинах ждала нас назерняка, а как будет с горой — черт его знает.
—Панове, надо ясно сказать себе, что мы проиграли. — Соболь
сделал глубокую затяжку и продолжал говорить так, словно бы наше фиаско
не вызывало у него сомнений.
—Еще есть время, — пытаюсь прервать его.
—Меньше месяца... Это слишком короткий срок. Нет, старик, чего
ради я буду с тобой спорить! Ты только выгляни из кухни: можно ли одолеть
такой пик за четыре недели? Я решил возвращаться в Польшу не позже 25
мая. Тогда уже придет муссон, иты хоть стань на голову — ничего не
сделаешь. А ведь предстоит еще обратный путь, и он займет не меньше
месяца. Мне необходимо вернуться на службу 22 июня, как раз в тот день,
когда заканчивается наш отпуск. Я однажды уже принял решение, что не
откажусь от нормальной жизни, а в ней помимо семьи главное — моя работа.
—Отпуск наш клуб наверняка продлит,— вставил Рогаль.
—Ты веришь в добрых духов? Если сам не позаботишься о себе,
никто этого не сделает! Впрочем, у меня на работе такие отношения, что я
больше уже не могу продлевать отпуск.
61
—Не волнуйся, Петр все устроит.
—Устроит?! Он уже устроил — с нашей экспедицией! Устроил —
лучше не надо! Чего ради он связался с этим самолетом?! Теперь мы
отсиживаемся здесь без снаряжения, мерзнем по ночам. Через два дня
кончится барашек, есть будет нечего. И всем нам придется спуститься вниз.
—Соболь, отведешь душу на обратном пути в машине. Вот увидишь,
в Кабуле мы отправимся есть настоящий шашлык.
Мы начали болтать о Дели, Лагоре, Кабуле, Тегеране и заметно
повеселели. Меня радовало возвращение на машинах, хотя сейчас я с
нетерпением ждал прибытия каравана и Весека. Мысль о том, что он скоро
здесь появится, поддерживала меня. Мы очень близко с ним сошлись, и оба
хорошо знали, что в горах во многом недурно дополняем друг друга, а самое
главное, в связке из нас получается выносливая двойка.
Юзек сидел грустный, не проявляя никакого энтузиазма по поводу
увлекательных вещей, о которых мы говорили. Вероятно, наш разговор он
считал свидетельством «разложения».
Вальдек тоже весь съеживался, как только начинались рассказы о
жарких странах.
—Вы должны думать только о
вершине. Все
свои
мысли
сосредоточивайте на одной цели! Ведь это единственный шанс в нашей
жизни!
Напрасно я возражал, что одно не исключает другого. Он отводил
меня в сторону и, возбужденный, растолковывал:
—Марек, даже если у тебя такая психическая структура, что подобные
разговоры тебя не задевают, подумай о других. Здесь собачий холод, никаких
успехов и тревога за судьбу каравана, а ты болтаешь о вкусной еде, о теплом
душе, а когда жарко, вспоминаешь о кока-коле! Думаешь, это не разлагает
людей? А теперь, когда прибудет караван, доставив самое необходимое, мы
должны выжать из себя все возможное. Просто обязаны! Времени в обрез!
И так мы проболтали до обеда. Были и шутки, и веселые анекдоты, но
62
за всем этим скрывалась тревожная неуверенность и напряженность.
Вечером я собрал свою одежду, развешенную на оттяжках палатки, и
забрался внутрь. Холодно, сыро. Юзек зажег свечу, и мы оба, не раздеваясь,
нырнули в спальные мешки.
— Ты можешь положить их так, чтобы они не разбились? — Юзек
протянул мне свои очки.
Без очков его лицо, озаренное огоньком свечи, казалось таким
детским, беззащитным, что я ощутил к нему прилив симпатии.
—Юзек, пойдем утром вниз, о'кей? — прошептал я.
—Хорошо, может, они уже на подходе. — Он, как и я, думал о
караване. Я уже засыпал, когда после длительной паузы он тихо спросил:
—А сколько человек должно возвращаться на машинах? Места
хватит?
Я усмехнулся и погрузился в сон.
24 апреля
Утро приветствовало нас хорошей погодой. Но высоко в небе еще до
завтрака появились тучи: неужели это предвестник перемен? Мы слонялись
по лагерю, высматривая внизу темные точки — караван. Но вокруг — ни
души.
Так как заняться больше было нечем, мы о Юзеком все-таки решили
спуститься вниз. Вдруг да встретим их? Мы отправились в путь после
одиннадцати. Уже на подходе к японскому лагерю мы услышали голоса. Еще
минута — и за огромным валуном мы увидели сидящих на камнях Весека и
Мацека Пентковского. Они поглядели на нас, не выразив удивления, словно
это в порядке вещей. А ведь мы целый месяц не виделись!
Я бросился к ним, чтобы расцеловать. Я был взволнован и
чрезвычайно рад встрече.
63
НЕУДАЧИ
24 апреля
После полудня на базе стало крайне тесно. Снизу,
из долины, пришли все наши и большая часть каравана.
Мы обнимались с коллегами самым сердечным образом,
но
на
продолжительные
разговоры
времени
не
оставалось, была уйма работы. Все выглядели загорелыми, радостными. Для них переход до базового лагеря
тоже
оказался
нелегким;
большое
физическое
напряжение усугублялось беспокойством о нас и о том,
не явятся ли они слишком поздно, чтобы наше
предприятие в горах еще могло иметь успех. Ведь
начинать восхождение в конце апреля — это в истории
гималайских
экспедиций
(без
преувеличения)
исключительный случай.
По отрывистым предварительным репликам я
понял только, что прибывших удивляет наш выбор
дороги на плато — прямо через ледник. Особенно
изумлялся
Войтек
Бранский,
который
был
в
великолепной физической форме. Он никак не хотел
поверить, что мы избрали этот путь сознательно, а не
потому, что у нас не было необходимых карт.
Близились сумерки, а лагерь, словно рынок, все не
мог угомониться. Группы носильщиков, сидя на камнях,
ожидали расчета, оживленно переговариваясь на своем
гортанном языке. Среди носильщиков сновали веселые,
сопливые ребятишки, которые сопровождали своих отцов, а подчас и сами несли небольшой багаж. Они
подходили к нам и без тени смущения жестами просили
64
конфет.
Женщины стояли рядом с виду молчаливые или занятые своими
делами.
Можно
было
заметить,
однако,
с
каким
вниманием
они
приглядываются к нам, европейцам, критически оценивая наш наряд и
поведение. Сбоку деликатно пристроился. Шимек Вдовяк, экспромтом
фотографируя их. Несколько носильщиков рылись среди камней ниже кухни,
и надо признать, им повезло: они обнаружили немного конфет, суповые
концентраты и аптечки с набором лекарств, оставшиеся после японцев. И все
это там, где мы ходили десятки раз на дню!
Барабаны — круглые контейнеры-коробки для переноски грузов —
сосредоточили в двух пунктах. Желтые, с продовольствием, укладывали
возле самого высокого холма на территории лагеря, множество красных, со
снаряжением, окружало кухню и осыпь под нею.
На леднике виднелись непрерывно передвигавшиеся точки. Караван,
разбившись на группки, продолжал подтягиваться.
— Еще несколько десятков человек прибудут завтра. — Весек стоял
рядом со мной, поглядывая на подходивших.
Носильщики выглядели страшно усталыми. Тридцать, а подчас и
больше килограммов на человека — это для них колоссальное напряжение.
Впрочем, не все походили на профессионалов-носильщиков. Помимо
женщин была большая группа мужчин, настолько изможденных и бледных,
что я действительно ощутил неловкость при виде того, как они валятся с ног
под тяжестью нашего багажа.
На барабанах возле кухни сидели Петр, Вальдек, Войтек и сардар
Дорджи. Петр и Войтек с головой ушли в свитки бумаги, на которых без
особой старательности зарегистрированы были номера транспортируемых
грузов и соответствующие им имена носильщиков. Возле них стояли занятые
делом наики и хозяин яков. Наики выполняли роль европейских десятников.
Каждый из них посредничал при найме носильщиков, отвечал за
определенную группу и доверенные ей грузы. А так как в Гхунзе найти
65
необходимое число носильщиков не удалось, наняли десятка полтора яков,
каждый из которых нес на спине два-три контейнера. Яки, могучие черные
чудовища, уже спустились вниз, подгоняемые загонщиками. Их хозяин и
наики ждали, когда получат плату для себя и для других носильщиков. Но
предстояло еще сверить номер, полученный носильщиком в Тапледжунге, с
номером доставленного им груза, сделав отметку в списке. И эта операция
затягивалась.
В огромной груде беспорядочно сваленной поклажи нелегко было
обнаружить требуемый номер. Этим занимались наши шерпы. Рядом с ними
Соболь с другим списком в руке, разыскивал контейнеры со снаряжением,
которое потребуется для завтрашнего похода. Ведавший оснащением
экспедиции, он отвечал за экипировку уходившей группы. Правда, каждый из
нас уже отыскал свой «личный» барабан с вещами, закрепленными за нами в
Тапледжунге, но недоставало еще веревок, кошек, ледорубов и вешек.
Из кухни доносился веселый голос Збышека Сташишина, который на
ломаном английском языке пытался вдохновить нашего кока на более
активные действия. Теперь у нас уже был настоящий повар — Анг Тсеринг.
Этот бывший лама с плутоватыми глазками делал вид, будто не понимает
даваемых ему указаний.
—Ang, what do you make? (Анг, что ты наделал?) Тебе было сказано:
фасоль подогреть отдельно, а ты валишь ее в кастрюлю с мясом! — гремел
Сташишин.
—Петр, ему следует уплатить! — наслаивался на эту тираду
настойчивый голос Вальдека. Один из наиков жаждал получить деньги за
носильщика, который не явился за платой в Гхунзе во время стоянки нашего
маленького каравана. У наика имелся даже металлический жетон с номером
багажа, который доставил носильщик.
Все мы встретились за обедом, который запоздал. Шел уже седьмой
час вечера, когда зычный голос Збышека Сташишина призвал нас к
импровизированному столу Петр и Войтек спешно подбивали свои расчеты.
66
Завтра им опять предстоит принимать караван.
Базовый лагерь постепенно пустел. Большинство носильщиков
спустились вниз, десятка полтора из них вместе с наиками устраивались на
ночлег в двух «рондо», отведенных для шерпов. Шел мелкий мокрый снег, но
в кухне весело гудел огонь, было тепло и уютно. Мы с трудом разместились
под кухонным кровом. Теперь стало видно, как нас много. Кроме группы
разведки, как мы называли себя, сидели наш руководитель Петр, секретарь и
главный дипломат экспедиции Войтек, врач Анджей Петрашек, Шимек —
кинематографист, двое Збышеков — Сташишин, или Большой, и Рубинек
(Рубиновский), а также Мацек Пентковский и Весек, самые молодые (не
считая меня) участники экспедиции. Был и Анджей Струмилло, художник,
который неожиданно для нас добрался до базового лагеря. Зная о его
намерении вернуться домой в середине мая, мы полагали, что он
распрощается с караваном еще в Тапледжунге. Каково же было наше
удивление, когда он, в отличной форме, одним из первых появился в лагере!
—Пан Марек, я всего лишь на денек-два, и так домой опаздываю, но,
надеюсь, за это мне не оторвут голову, — пояснил он во время первого же
нашего разговора.
Итак, тесно прижавшись друг к другу на каменной скамье, задыхаясь
от едкого дыма, мы ели поздний обед, а Вальдек кратко излагал коллегам
итоги наших достижений и усилий.
—Мы поставили палатку в лагере номер один, но дорога через
ледопад для транспортировки грузов еще не готова. Атмосферные условия
непрерывно меняются, снегу все прибывает, конфигурация трещин на
леднике выше сераков также меняется. Завтра вместе с Юзеком и Мареком
мы продолжим маркировку.
Петр слушал без особого интереса. Он был молчалив, непроницаем, и
у меня сложилось впечатление, что он не совсем хорошо ориентируется в
создавшейся обстановке. Петр не вдавался также в оценку наших
возможностей. Вместо него внезапно выступил Войтек.
67
—Вальдек, чего ради продолжать форсировать ледопад, когда
югославы выходили на плато боковой мореной, и, как ты можешь узнать из
их отчета, никаких трудностей или опасностей на их пути не было?
—С отчетом югославов я знаком, — коротко отрезал Вальдек. — Но
на морене можно попасть под камнепад. Завтра отправишься выше, сам
убедишься. Мы были на волосок от несчастья, камни едва не задели
носильщиков из нашего каравана, а днем позже — Джепу.
—Да, да, я слышал об этом. Но оба случая произошли ниже базового
лагеря, а выше вы ведь не пытались проложить дорогу по морене.
Он был уже неплохо информирован!
—Послушай, старик, — слегка заикнулся Вальдек, как с ним
случалось обычно в минуты волнения, — мы просидели здесь, в лагере,
больше недели и наблюдали за мореной выше. Там тоже валятся камни.
Войтек больше не настаивал, но по его мине я видел, что эти доводы
его не убедили. Мы молчали. Нельзя отказать ему в известной правоте: выше
на морене мы не были. Молчание нарушил Петр:
—Панове, я купил яка, который погиб при восхождении. Это
обошлось недорого, а мы будем обеспечены мясом на много дней...
— А кроме того, шкура, — добавил он через минуту.— Если удастся
довезти ее до Польши, она станет любопытным экспонатом нашего клуба...
Обед, он же ужин, подходил к концу. Первым вышел Вальдек, потом
новоприбывшие, чтобы позаботиться о ночлеге. Остались только мы с
Весеком. В кухню нерешительно заглянули шерпы. Анг Тсеринг накладывал
им огромные порции.
Весек жаждал услышать мое собственное мнение по поводу
избранного нами маршрута. Я объяснил ему, что мы без возражений приняли
намеченную Вальдеком трассу, так как сверху действительно сыпались
камни (это слышно было каждое утро), дорога же через ледник
представлялась относительно безопасной и легкой. Путь этот, возможно, был
избран неверно, и жаль, что мы не попытались пройти через морену. Но
68
теперь, когда разбита палатка лагеря I и снаряжение находится на середине
ледопада, следует продолжить попытки пройти избранным маршрутом. Если
пройдем, окажемся в явном выигрыше: это кратчайший путь на нижнюю
террасу, или, как ныне предпочитают ее называть, плато, Кангбахена.
Мы направились в палатку. Лагерь уже покрылся белым снежным
саваном. Вероятно, завтра мы вновь будем увязать, проваливаться в
трещины. Возле своего контейнера суетился Вальдек.
—Завтра подъем в шесть утра, — шепотом бросил он. В его
приглушенном голосе я уловил грусть, а может, беспокойство.
—О'кей, Вальдек, — приветливо ответил я. Он, вероятно, чувствовал
себя сейчас одиноким, заново размышляя над своим выбором или (кто
знает?) просчетом.
Весек рассказывал о своем путешествии с караваном:
«Вначале все складывалось наилучшим образом. На аэродроме в
Биратнагаре мы чувствовали себя как у Христа за пазухой. Сразу после
вашего ухода нам пришлось рассортировывать и расставлять барабаны,
зато потом наступило томительное ожидание.
Самолет по договоренности прилетел 2 апреля, и наше настроение
сразу улучшилось. Мы бегали радостные, рассредоточивая груз на
отдельные
партии,
по
пятьсот
килограммов
в
каждой.
В
том
возбужденном состоянии, в каком мы находились, никому и в голову не
пришло, что первый рейс может оказаться и последним.
Я яростно торговался с Соболем, чего дать больше: снаряжения или
продуктов. В конце концов мы решили, что первым рейсом отправим 250
килограммов еды и столько же снаряжения.
Мы моментально загрузили «Пилатус», впихнули в машину Соболя, и
через минуту самолет скрылся из виду. Мы были все время в курсе дела, так
как Войтек поддерживал связь с пилотом с вышки управления полетами.
«Пилатус» прибыл через неполных два часа, и все повторилось: двенадцать
контейнеров, потом пассажир, на этот раз Дорджи, наконец, взлет. Через
69
полчаса Войтек сообщил удручающую весть. «Пилатус», не сумев
приземлиться,
возвращается.
Аэродром
в
Тапледжунге
расположен
примерно на высоте двух тысяч метров — это всего-навсего пятачок на
месте недавно срезанной верхушки холма. В этот день его закрыла густая
облачность.
Вторично «Пилатус» прилетел 4 апреля. Но уже с рассвета мы
догадывались, что нечего рассчитывать на успех. Даже предгорья Гималаев
утопали в тумане. Так оно и случилось: через четверть часа летчик
вынужден был вернуться.
Я думал, что тут и конец всему. Уже 4 апреля, а мы с этой грудой
вещей все еще околачиваемся в пяти километрах от индийской границы, в
то время как другие экспедиции давно в горах. Эх, да что там говорить: у
всех было похоронное настроение!
Однако мы быстро оправились. Войтек полетел в Катманду, чтобы
получить обратно деньги за несостоявшиеся рейсы, а офицер связи
попытался на завтрашний день нанять машину в Дхаранбазар. Мы также
отправили телеграммы вам в Тапледжунг и шерпам в Дханкуту, чтобы те
сосредоточивали носильщиков в Дхаране.
Мы перестали думать о перспективах на будущее и взялись за дело.
Утром доставили барабаны в Дхаранбазар, разбив там на скорую руку
лагерь. К вечеру 6 апреля группками стали подтягиваться первые
носильщики. Утром 7 апреля, в воскресенье, они были почти в полном
составе, и около полудня мы наконец могли двинуться в путь.
Так завершился самый трудный период для нашей оставшейся в
Дхаранбазаре группы.
Наступила волшебная перемена: после удручающе однообразных,
испепеленных солнцем равнин Индии и заболоченных, перенаселенных
пограничных районов мы вступили в настоящие леса. Исчезли орды
бедняков, вся эта бездна человеческой нищеты...
Вскоре караван стал функционировать как хорошо смазанный
70
механизм, свободно, без встрясок и задержек, но, на наш взгляд, несколько
медленно. Мы неоднократно говорили с сардаром и наиками, но ни просьбы,
ни угрозы не помогали. Пришлось примириться с этим, как позже выяснилось, семейным кланом.
Наконец 13 апреля я увидел Гималаи. Мы шли по длинному горному
хребту, покрытому густой растительностью, и вдруг в какой-то момент
перед нами открылся вид на север. Я знал, что мне предстояло увидеть, и
все-таки у меня перехватило горло, когда я глядел на выступавшую из
утренней дымки стену Гималаев — сияющий белый призрак над морем
зелени.
Не знаю, как сложится дальше судьба экспедиции, но даже успех не
затмит моего тогдашнего волнения...
В Добане к нам присоединились Шаман, Большой и Доктор. От них
мы наконец узнали о планах Вальдека и вашей группы. Впрочем, Анджей
передал мне твою открытку.
Я понял, какую злую шутку сыграл с вами случай. И ваше настроение,
когда, промерзшие, голодные, вы обнаружили в Тапледжунге Соболя с
барабанами, в которых вместо консервов и спальных мешков оказалась
парусиновая обувь. Знаешь, мне теперь кажется, что в суматохе после
прибытия самолета мы просто перепутали грузы. В Гхунзе мы были 20-го и,
увы, на день задержались. Большинство носильщиков, нанятых в Дханкуте и
Хиле, возвращались домой, пришлось подряжать новых.
Впрочем, не все были недовольны. День 21 апреля — очередной
ламаистский праздник. Кульминация этого торжества — шествие
жителей вокруг деревни со священными книгами на голове и питье местного
пива, чанга, — была для наших фотографов целым событием.
По выходе из Гхунзы, у подножия морены ледника Жанну, на биваке,
мы встретили Вальдека и Анджея Гардаса, вышедших нам навстречу.
Два дня спустя мы оказались все вместе».
71
25 апреля
Вышли мы довольно поздно, но и слишком рано для того, чтобы
продолжить с кем-нибудь вчерашний спор о выборе дороги. С первых же
минут стало немилосердно жечь солнце. Мы передвигались медленно,
словно бы за время отдыха потеряли форму. Вальдек поставил перед нами
цель: на этот раз полностью закончить разметку дороги через верхнюю часть
ледника. Поэтому, миновав осыпи на ледниковой поверхности, мы сразу же
начали трудоемкое и тяжелое зондирование снега. В качестве зондов вполне
годились пластмассовые вешки, которых у нас теперь оказалось достаточно.
Вязкий и мокрый снег на обледенелых буграх еще не представлял трудности,
но во впадинах начиналась тяжкая работа. Справа и слева за нами оставались
широкие желтоватые трещины. Проложить среди них надежную, безопасную
дорогу — сложная задача. Образовав одну связку с Вальдеком и Юзеком, мы
шли цепью, но так, чтобы один из нас был несколько впереди.
— Справа — по пояс, слева, кажется, трещина, посредине — только
по бедра, — бросали мы друг другу. Каждый зондировал избранное
направление, а потом шли там, где путь представлялся менее опасным.
Размеченная нами дорога тянулась зигзагами к котловине, по которой мы
всходили на ледопад.
База лежала перед нами как на ладони. Там все было в движении:
люди — темные точечки — передвигались по окрестным склонам, ставились
новые палатки. Ох, не завидовал я их работе!
Соболю с Мацеком предстояло сосредоточить все горное снаряжение,
одежду и распределить их среди участников экспедиции. Они должны были
также провести отбор так называемого общего инвентаря — штурмовых
палаток, кошек, ледорубов, веревок — и сложить его в палатке-складе. Весеку, который с нынешнего дня становился ответственным за снабжение,
предстояло вместе с Большим и Рогалем установить большую палатку-ангар,
предназначавшуюся для хранения продуктов, и заняться их отбором.
Войтек и Петр продолжали принимать и рассчитывать носильщиков, а
также занимались некоторыми делами чисто формального
72
порядка.
Например, известно было, что расходы на караван превзошли наши
ожидания.
И
Петр
намеревался
воспользоваться
отъездом
Анджея
Струмилло в Польшу, чтобы с его помощью привести в движение деньги,
хранящиеся в «Рэстра Бэнк» в Биратнагаре. Кроме того, он заготавливал
«дипломатические» письма руководству клуба с просьбой раздобыть
дополнительную валюту. Стало ясно: без этого нам просто не добраться до
Польши.
Но честно говоря, финансовые проблемы нас занимали мало. Апрель
подходил к концу, а мы после десятидневного пребывания в горах попрежнему не в состоянии пройти ледопад и выбраться на плато.
А сейчас, взмокшие от страшной жары, мы размеренно передвигались
по губчатой, пропитанной влагой белизне, следуя к котловине. Мы оставляли
за собой вешки — разноцветные лоскутки на пластмассовых стержнях,
укрепленных на ледяных буграх или в тех местах, где приходилось
пересекать трещины. Мы оказались далеко вправо, возле заслоняющего небо
откоса Белой Волны, когда Вальдек обнаружил следы японского лагеря. Во
впадине, на посеревшем от пыли снегу, валялись остатки продуктов,
бутановые баллоны, горелки и пять пар карплей — овальных решеток,
прикрепляемых к подошве и облегчающих передвижение по снегу (их
именуют также снежными ракетами). Они наверняка могли пригодиться,
особенно при снегопадах: своих у нас не было.
Это, пожалуй, главная удача сегодняшней вылазки. Хотя мы работали
в поте лица, нам удалось маркировать путь только в верхнем участке
ледника. До ледопада мы даже не дошли.
В шесть часов в скверном настроении мы возвратились в лагерь.
Надрывались целый день, а похвалиться нечем. Снова кто-нибудь с виду
беззлобно спросит: и чего ради вы все лезете через ледопад? Но в лагере
было тихо, наши коллеги, намучившиеся за день, еще не привыкшие к
подобной высоте, улеглись в палатках. Петр забился в заново поставленную
73
«Балтику», возле которой сушилась на камнях шкура яка.
На кухне нас поджидал Рогаль.
— Марек, желаю тебе всяческих успехов в день твоих именин,— с
порога
приветствовал
он
меня.
Для
меня
это
явилось
полной
неожиданностью, я и сам забыл, что сегодня мои именины, но молниеносно
сориентировался: именины ведь у нас общие.
—И тебе, Марек, мои самые лучшие пожелания в день твоих именин
и... твоего рождения.
Его удивление было не меньшим. Рогаль никак не предполагал, что я
тоже помню о дне его рождения.
Мы обедали молча, когда в кухню вошел Мацек. Хотя он и храбрился,
было заметно, что самочувствие у него неважное. Это действие высоты,
которое особенно ощущают в лагере те, кто еще не поднимался так высоко.
—Хорошо, что носильщики наконец ушли. — Он недовольно махнул
рукой. — Завтра недурно было бы двинуть повыше в горы, трудно усидеть
среди этих отвратительных камней!
—Рванул бы куда-нибудь? — пошутил я.
—Охотно, да куда тут порванешь?! Лед да снег вокруг, с морен камни
валятся, а этот Кангбахен — чертов нахал, — пренебрежительно бросил он.
—Этот нахал еще даст ему пинка, — спокойно произнес Вальдек,
когда Мацек удалился. Развязность и пренебрежительный тон, с каким он
говорил о горах, словно они не представляли для него никаких трудностей,
будили в нас чувство протеста. В его высказываниях слишком часто
проскальзывало презрение к «старикам», по его мнению слишком
осторожным, мелочно-предусмотрительным, лишенным воображения.
Не прошло и четверти часа, как с очередным визитом явился Рубикек.
И он не находил себе места.
—Привет, ребята. Как дела? — весело приветствовал он нас. Потом
спросил, точно так же как Войтек:
—Почему не пошли мореной?
74
Мы понимающе переглянулись. Приходится это растолковывать
каждому. Вальдек спокойно объяснил, но Рубинек не казался убежденным.
После общего ужина мы рано укрылись в палатке. Медленно
подступавшая усталость сморила нас окончательно. Завтра мы никуда не
идем, однако нам предстоит снова заняться укладкой снаряжения и
продуктов, горы которых, прикрытые брезентом, возвышались на территории
базового лагеря.
Мы лежали в спальных мешках. Вальдек что-то скрупулезно
подсчитывал при свете налобного фонаря, когда стали вспыхивать зарницы и
начало погромыхивать. Явно надвигалась буря.
Палатки залило белым, холодным светом, громовые раскаты
грохотали прямо над нами. Сквозь палаточное оконце видно было, как
покрытые снегом склоны долины озаряются резкими вспышками молний.
Темные контуры гор, омытые огнем, казались еще могущественнее и грознее,
а потом растворялись во тьме. Далеко на горизонте через каждые десять —
пятнадцать секунд светлело как днем. Мы лежали молча, а рядом с нами
прокатывались целые каскады низких, мрачных звуков. Потом все начало
затихать, а когда гроза отдалилась, мы постепенно уловили усиливающийся
шелест падающего снега.
26 апреля
Утром, когда я проснулся, Юзек и Весек спали как убитые, но
Вальдека в палатке уже не было. Из соседней «турни» доносилось певучее
бормотание молящегося Джепы. Лагерь был окутан легкой, освежающей
утренней дымкой, палатки покрывала белая корка льда. Пожалуй, вчера шел
дождь? На стенке крохотной палатки, где обитал Анджей Струмилло, кто-то
успел крупно выцарапать на ледяной глазури: «Струмилло». Пан Анджей в
своей тирольской шапочке шнуровал ботинки.
—Пан Марек, уходим, — весело сообщил мне он.
—Вы сегодня спускаетесь в Гхунзу?
—Нет, отправляемся вверх.
75
Сегодня впервые из базового лагеря уходили в поход новички:
Анджей Петрашек, Мацей Пентковский, Анджей Струмилло, а с ними скорее
всего Вальдек.
—Мокрые вещи лучше всего сушить на себе! — пояснил мне Вальдек,
когда я выразил удивление, что он отправляется в путь, не успев обсохнуть
после вчерашнего.
Часом позже с двумя длинными еловыми мачтами отправились
Вангчу и Джепа. Следовательно, мы все-таки будем наводить мосты!
Весь день мы провели в лагере. Соболь сортировал снаряжение, мы
укладывали продукты в палатке-складе. Поставленные горизонтально бочки
мы заполняли продуктами, и к тому же в большом количестве. Их было
столько, что я не представлял себе, когда мы успеем с ними покончить. Но
зрелище это ласкало взгляд, оно наполняло меня, хотя я вовсе не обжора,
блаженным чувством безопасности: с барашком и яком покончено,
покончено с желудочными заболеваниями!
Рубинек суетился около кухни. Он поставил себе целью сделать
приличную топку с трубой, так, чтобы сидевшие на кухне не задыхались от
дыма.
После обеда всех охватила лихорадка писания писем. Завтра утром
Струмилло спускается в Гхунзу: он возвращается на родину. У нас редкая
возможность послать с ним весточку домой.
Парни вернулись вечером. Запорошенные снегом, они отогревались
чаем. Вальдек был лаконичен, но чувствовалось, что дела у них пошли не
лучше, чем вчера. Только когда мы сидели в палатке, он коротко рассказал
нам о минувшем дне.
—Скверно! Глубокий снег, множество трещин, но даже там, где их
нет, шерпы с багажом увязнут в снегу. Завтра необходимо перекопать самые
тяжелые участки, а выше вырубить надежные ступени на обрывистых
снежных склонах и на обледенелых мерах.
—Как?! Большие снежные пространства, а ты спокойно говоришь —
76
перекопать!
—Ничего не поделаешь, — повторил он. — Возьмите саперные
лопатки. Где копать, об этом мне вам говорить не нужно. Сами увидите, где
нам пришлось повозиться.
27 апреля
Из базового лагеря мы вышли втроем: Юзек, Весек и я.
Распрощавшись с Анджеем Струмилло, двинулись через ледник.
Свежий снег на камнях сверкал на солнце. Было безоблачно. На небе
постепенно истаивал светлый рожок месяца. От ледника еще тянуло
холодом. Мы бодро, без задержек продвигались к снежным ловушкам, в
которых вчера увязла группа Вальдека. Перед нами белела устрашающе
могучая стена Кангбахена. Царила тишина, нарушаемая только скрипом
ботинок и хрустом лопающихся под ногами скользких ледяных пластинок в
крохотных лужицах. Мы постепенно согревались и от быстрого марша, и от
солнца, которое повисло над долиной. На душе было легко и радостно. Но
время шло, и постепенно становилось нестерпимо жарко.
Перед нами желтела широкая впадина, засыпанная грязным снегом.
Рядом лежали принесенные шерпами шесты с привязанной к ним веревкой.
Несколько выше, уже в кулуаре, сильно разрыхленный снег — глубокие
следы справа и слева. Еще выше — опять вырыты в снегу ямы, словно из них
пытались выкарабкаться. Мы взялись за саперные лопатки. Все это
выглядело смешным: огромная белая гора, необъятные массы снега — и мы,
крохотные муравьи с саперными лопатками. Чего мы хотели добиться?
Через два часа мы мало-мальски расчистили самый тяжелый
стометровый участок кулуара. Нет, при таких темпах нам никогда не одолеть
вершину! Выше нам предстояло пробивать дорогу в глубоком снегу и
подправлять ступени на покрытых льдом местах. В ход пошли ледорубы.
Уже после полудня, едва держась на ногах от солнца и от усталости,
мокрые по пояс, мы добрались до впадины посредине ледопада. Здесь мы
77
окончательно капитулировали. Не хватало сил даже на то, чтобы громко
сказать, что мы думаем обо всем этом. Промокшие, примирившиеся со своей
участью, мы возвратились около пяти в базовый лагерь.
В кухне кроме Сташишина сидел приземистый, толстенький человек
с добродушной физиономией, кутавшийся в темно-синюю куртку-пуховку.
—Вы не знакомы? — удивился Большой. — Это офицер связи. Он
сегодня прибыл сюда из деревни Кангбахен с последней партией
носильщиков.
—Мы как раз поставили мачту с флагом, — рассказывал позже
Рубинек, — когда снизу явился этот толстяк, запыхавшийся и усталый. Но
ему хватило темперамента, чтобы сперва закатить сардару и шерпам
скандал: как это они позволили укрепить на мачте польский флаг выше
непальского! Из-за этого разгорелся страстный национальный спор,
длившийся целый день. Петр не желал уступать, в результате мачту вовсе
ликвидировали. Невелика потеря — шест пригодится для моста над
расщелинами. Вместо мачты шерпы насыпали два холмика камней —
чортэны и повесили на палках молитвенные флажки.
Вечером все мы сошлись в продымленной кухне за ужином. Анг
Тсеринг, напрасно наставляемый Сташишиным по части меню, бесстрастно
подавал гуляш с макаронами и маринованные огурцы. Все это, с одобрения
Большого, обильно сдобрено чили, острой приправой из разных сортов
перца. Сплошной огонь во рту! Несколько человек, в том числе и я, громко
протестовали, заявляя, что избыток специй раздражает не только вспухшие
губы, но и пищевод. Мы разбились на два лагеря, но ссора стихла в самом
зародыше — и так, черт подери, мы слопаем все, что нам ни подадут.
У нас под ногами перекатывались кастрюли, тарелки, чайник для
заварки. Шерпы явно не желали пользоваться сооружением Рубинека —
двумя топками у стены с дымоходом из железной бочки без дна. Но что
поделаешь, наши повара любили погреться у огня посреди помещения, мы
же во время еды задыхались от дыма. Но это еще полбеды, хуже было то, что
78
повар использовал пол в качестве кухонного стола и множество операций,
таких, как резка, деление на порции, производил на клочках бумаги, разложенных на камнях. А ведь у шерпов привычка сплевывать на землю, прямо
под ноги.
Когда мы покончили с едой, Петр провел короткое совещание. Огонь
отражался на наших лицах, грязных, усталых, изрезанных морщинами. Мы
подались вперед: он говорил тихо.
—Хм, итак, панове, — начал он медленно, бесстрастно, как только он
один способен говорить.— Работы в лагере в целом закончены. Правда, еще
несколько дней мы будем приводить в порядок запасы продовольствия, но
все уже могут отправляться наверх. Три последних выхода, происходившие
на глазах всей экспедиции, позволили ясно понять, что дела плохи.
Подготовка удобной дороги для снабжения лагеря I поглощает уйму
времени, но хуже всего то, что постоянные снегопады сводят на нет всю
проделанную работу. Правда, где-то в нише возле плато с неделю стоит
пустая палатка запроектированного лагеря I, но это никак не меняет
положения. Лагеря нет, так как вторично достичь палатки не удалось ни
одной группе. Мы даже не знаем точно, где эта «турня», если она вообще
уцелела. Завтра из базового лагеря отправятся две группы, — продолжал он.
— Вальдек со своими продолжит маркировку маршрута, а я с Войтеком
Бранским и Мареком Рогальским доставим в лагерь I вторую палатку.
—Значит, вы собираетесь добраться до поставленной «турни»? —
недоверчиво спросил кто-то.
—Разумеется,— возмутился Петр, явно уязвленный таким неверием.
Мы поднялись с каменных лавок. Пора идти спать.
Возле нашей палатки «рондо» стояли Рогаль и Рубинек. Мы на
минуту задержались, поглядывая на небо и пытаясь по звездам угадать
завтрашнюю погоду.
—А после того как вы отправились в горы, перед самым уходом
Анджея Струмилло, Большой собрал всех нас возле чортэнов, чтобы
79
сделать групповой исторический снимок экспедиции. Пан Анджей захватил
негатив с собой... Жаль, что вас не было, — закончил Рогаль.
28 апреля
Отправились они утром. Сначала группа Петра, потом Вальдек,
Шимек, Соболь, Доктор и Мацек. Увиделись мы с ними только к концу дня.
Они поочередно возвращались, утомленные, мокрые, со следами солнечных
ожогов на лицах. Шаман и Доктор сразу проследовали в палатку. Мацек так
вымотался, что, не сказав ни единого слова, влез в «рондо».
—Ну и досталось ему от этого «нахала», — констатировал Вальдек.
— Мы побывали только на высоте 5300 метров. Погода скверная,
непрерывный снегопад, мгла и вдобавок влажно. Мы разметили остаток пути
до снеговика. Когда добрались туда, тройка Петра находилась несколько
выше, но они тотчас вернулись. Сошли на площадку возле снежной бабы и
спокойно начали готовиться к ночлегу. Разбили две палатки.
—Итак, мы имеем второй лагерь I, — изрек Юзек.
—Похоже, что так. — Вальдек был явно недоволен.
Все наши усилия последних дней сосредоточивались на том, чтобы
пробиться к установленной группой Вальдека палатке и там, у самого плато,
разбить лагерь I. А место на терраске находилось часах в четырех
нормального марша от базы. Явно слишком близко: лагерь всегда
закладывается с расчетом почти на дневной переход. Мы отправились спать в
скверном настроении.
Палатка становится уютным домом, если у ее обитателей хорошее
настроение. Сегодня же она показалась мне сырой, мрачной, неприветливой.
Щелкая зубами от холода, мы молча залезали в спальные мешки.
—Вальдек, мы завтра выходим? — еще раз удостоверился я.
—Да, но с тяжелым грузом — со снаряжением для лагеря Петра, а
потом двинемся выше, продолжим маркировку дороги.
Я проснулся глубокой ночью. Рядом мерно дышали мои коллеги.
80
Почему же мне не спится? Ответ пришел быстрее, чем я предполагал.
Ужасная боль глубоко в животе и неожиданные спазмы, от которых мой рот
заполнился отвратительной, горькой жидкостью. Я моментально выскочил из
спального мешка. Ощупью, торопливо распустил узел рукава палатки и
босиком выбежал на обжигающий ступни снег. Я стал на колени, низко
опустив голову, у меня началась рвота. Едва живой от слабости, я еще долго
вдыхал морозный воздух, постепенно все во мне успокаивалось. Из палатки
до меня донесся встревоженный голос Вальдека:
—Марек, тебе плохо?
Я взял себя в руки и ответил как можно спокойнее:
—Нет, с чего ты взял? Пустяки!
«Слышал он или нет?» — билась в голове мысль. Теперь главное было
не то, что происходит со мной, а сумею ли я скрыть свое недомогание?
29 апреля
Утром меня мучила головная боль, я был слаб, как муха. Ребята спали,
я тихо выбрался из палатки. База еще не успела проснуться, только из кухни
тянулся дымок от разведенного огня. Шерпы готовили завтрак к
сегодняшнему выходу. Было холодно. Но небо красивое, без единой тучки,
похоже, что погода установится. Только с ребра Кангбахена вздымались
белые плюмажи снега. Там господствует ветер. Я украдкой принялся
уничтожать следы ночного происшествия. Перебрасывая камни, разбудил
парней.
Рюкзаки мы уложили еще с вечера. Большой для каждого из нас (в
том числе и для шерпов) заготовил почти двадцатикилограммовую ношу —
снаряжение и продукты. Вместе с нами впервые следовали наши
гималайские «тигры»: Джепа, Пасанг Дава и Вангчу.
Вальдек,
всегда
уделявший
большое
внимание
вопросам
безопасности, разделил нас на три смешанные группы: мы не знали, как
шерпы передвигаются по леднику. Они, правда, принимали участие в
81
гималайских экспедициях (это значилось в их удостоверениях), но лучше
проверить их самочувствие, их возможности, а пока что пользоваться
веревкой.
В двадцать минут восьмого мы вышли в путь. Хотя еще рано, но
тепло, а из-за Рамтанга уже выглядывает золотистое солнце, предвещая зной.
Мы двигались медленно, не в связке, сильно согнувшись под тяжестью
рюкзаков. Предстоит еще разойтись, разогреться. Я держался в хвосте колонны, занятый своими ощущениями. Я был явно не в форме.
Через ледник мне приходилось идти уже в пятый раз, но все казалось
другим, неведомым, хотя подсознательно я и угадывал нечто знакомое.
Ледник живет и постоянно меняет свою конфигурацию: возникают новые
трещины, обрушиваются ледовые глыбы, исчезают провалы. Сегодня ледник
был беленький, словно бы новый, будто на него не ступала еще нога
человека. Может, мы шли несколько другим путем?
Позади нас остались Шимек и Вангчу. Шаман намеревался немного
поснимать, а на обратном пути вместе с Вангчу подровнять бугры, поправить
вешки на леднике. Наша группа напоминала гусеницу, которая то сжималась,
то растягивалась. Но головку ее неизменно составляли Гардас и двое шерпов.
Время шло, солнце лупило по нашим головам, постепенно оживали ручейки
в ледовых желобах. Мы передвигались молча, погруженные в себя, каждый
по-своему ощущая атмосферу пробуждающегося ледника. Взгляд все время
упирался в ледяные трещины, где обзор заслоняли километровые скаты и
стенки. Гардас, а вслед за ним шерпы исчезли из нашего поля зрения.
—Он не должен отрываться от нас, — беспокоился Вальдек.
Наконец мы вступили на несколько волнистый верхний снежный ярус
ледника. Гардас, удалившийся на добрых несколько сот метров, казался
крохотной цветной фигуркой. Верхняя часть ледника изобилует скрытыми
трещинами, и Вальдек не на шутку разволновался.
—Анджей! Стой! — принялись мы орать, прибавив шагу.
Шерпы остановились, но Гардас, будто не слыша, продолжал идти.
82
Поджидал он нас там, где снег сделался уже совсем глубоким. Запыхавшись,
мы настигли его.
—Ты разве не... слышал... как тебе кричали? — Вальдек тяжело
дышал. — Если ты не способен примениться к правилам хождения по
леднику — а они тебе, кажется, известны, — не будешь больше подниматься!
— Он был вне себя.
—Я шел в одиночку с самого начала, когда не было снега и опасности
скрытых трещин. А потом просто подыскивал хорошее место, где
остановиться, — пытался оправдаться Анджей.
—Ты, брат, — это звучало грозно, — не рассказывай мне сказки! Ты
уже долго идешь по снегу и... не хочу этого повторять. Если еще раз
выкинешь такой номер, то... понял? — отчитывал его Вальдек.
Гардас обязан был идти в связке или по крайней мере в группе.
Трещины поглотили уже многих индивидуалистов как в Альпах, так и в
Гималаях.
Почти
в
любой
гималайской
экспедиции
кто-нибудь
проваливается в трещину, и только оперативной помощи коллег он бывает
обязан спасением, если спасение вообще возможно.
После минутного отдыха мы в связке двинулись выше. Шаман
запечатлевал на пленку наш подъем. Они с Вангчу возвратятся отсюда в
базовый лагерь. Ледопад здесь неожиданно круто поднимался. Выше
тянулись совершенно сносные ступеньки, оставшиеся от предыдущих
восхождений, и можно было продвигаться быстрее. Склон сделался положе,
еще несколько траверсов среди щелей, и наконец долгожданная картина:
алый лоскуток маркировки и первая палатка.
Мы находились на терраске — слегка вогнутом корытце, иссеченном
сотнями трещин. Сейчас она напоминала раскаленную сковородку. Царил
зной без малейшего дуновения ветерка. Возле широких зеленоватых трещин
стояли две желтые «турни». Слева от них высились потрескавшиеся белые
башни сераков, за ними вдали белел массивный треугольник снежной стены
Рамтанга и скальное ребро Мыши, изобилующее крутыми утесами, — оно
83
высоко врастало в стену Кангбахена. Справа над сераками — Белая Волна,
равномерно изрезанная полосами ледовых заструг, такая близкая, чуть ли не
на расстоянии вытянутой руки! От палаток мы видели дорогу, уходящую
слегка вверх, через впадину, траверсами вдоль трещин и выше, через
снежные мосты. Группы Петра не было, вероятно, они работали наверху, но
легкий туман над ледопадом заслонял перспективу.
Мы занялись приготовлением обеда, когда над нами появились три
фигурки, медленно сходящие вниз. Вскоре они были на противоположном
краю терраски. Первый, Войтек, резво огибал расщелины, последним
медленно брел Петр, а между ними Рогаль, пытавшийся не утратить
равновесия: веревка, к которой он был привязан, дергала его то назад, то
вперед.
—Вы заняли наши палатки! Мы собирались еще побыть на биваке.
Можете поставить принесенную с собой «турню», — сказал Войтек, когда
все трое приблизились к нам.
—Панове, спускайтесь вниз, — предложил Вальдек. — Эту фазу
операции — прокладку трассы, доставку снаряжения — следует
вести,
совершая частью вылазки с базы. Нужно доставить продукты, сделать здесь
что удастся и возвращаться. Длительное пребывание на высоте не
способствует акклиматизации. Наша группа, не считая меня, еще ни разу не
ночевала выше базового лагеря. Поэтому сегодня отправляйтесь вниз, мы
поработаем, а завтра во второй половине дня вернемся.
—Мы не настолько устали, чтобы спускаться! — упорствовал Войтек.
—С точки зрения акклиматизации ваше пребывание здесь вредно.
Смотри, ты при первой же вылазке уже ночуешь здесь, а Юзек или Марек
совершают, пожалуй, уже четвертое восхождение, но ни разу не ночевали.
Кроме того, еще одна проблема: сейчас необходимо доставлять продукты и
снаряжение, и кто-то должен заниматься этим. Отсиживаясь здесь, вы
съедаете все, что доставили. И это называется операция по снабжению!
Еще с минуту продолжался этот спор, но Петр, который до этого
84
молчал, коротко решил:
—Спускаемся!..
После обеда Вальдек и Юзек отправились вверх размечать дорогу.
Весек и я по распоряжению шефа принялись обносить лагерь веревочной
оградой, чтобы кто-нибудь не ухнул в зияющие тут же рядом с палатками
щели. Потом мы установили маркировочные флажки в сложном лабиринте
трещин на самой террасе. Лагерь и выход из него были подготовлены теперь
с учетом всех правил безопасности.
Вальдек с Юзеком спустились сверху около семи. Последние лучи
солнца, угасающего за Белой Волной, падали на крыши палаток; снег под
ногами был твердый и смерзшийся. Нагромождение сераков и верхушка
Рамтанга
утопали в неспокойном багровом
свете. Мы постепенно
укладывались в палатках.
После семи я по радиотелефону связался с базовым лагерем. Мацек
сообщал, что группа Петра завтра намеревается отправиться с новым грузом.
Нас ждала первая ночь выше базы, на уровне 5100 метров. Эта высота на
несколько сот метров превосходит Монблан, но она почти на три километра
ниже вершины нашей горы. После нынешнего знойного дня нас мучили
головные боли, и мы с некоторым страхом ждали, сумеем ли заснуть. Было
уже поздно и совершенно тихо, когда снаружи что-то зашуршало и из другой
палатки в бивачных унтах приплелся Юзек.
—Марек, дай таблетку, — с порога попросил он. Доктор снабдил
меня «черными таблетками», которые должны были успокаивать головную
боль, вызванную кислородным голоданием, и действовать как снотворное.
—И у тебя болит? — поинтересовался я.
—Нет, но вначале я всегда плохо засыпаю. А так проглочу — и
порядок!
В нашей палатке было тесно — «турня» с трудом вмещала троих, но
мы улеглись «валетом», уткнув головы в рюкзаки, и... наступило утро.
Мы проснулись бодрые, отдохнувшие.
85
30 апреля
—Проклятие! — удрученно выругался я. Погода стояла мерзкая. Все
вокруг было затянуто туманом, сквозь который время от времени робко
пробивалось солнце. Шел мелкий снег.
Как все это непохоже на вчерашнее! Сидя вечером возле палатки, я
чувствовал себя так, словно нахожусь в гнезде аиста: долина и базовый
лагерь остались где-то глубоко под нами, вдали — белые цепи гор. А сегодня
— липкая вата тумана, серо, никакой видимости.
Мы двинулись вверх налегке. На этот раз с кошками. Юзеку и
Вальдеку — нашей первой группе — предстояло размечать дорогу до впадин
на краю террасы. Там, где нас ждала почти две недели мифическая палатка
— предвестник несостоявшегося лагеря I. Весек, Анджей, Гардас и я
образовали вторую группу, задачей которой было тянуть веревочные перила
вдоль террасы, через откос верхнего яруса ледопада. Я нес веревку, у Весека,
притороченные к поясу, побрякивали ледовые крючья и карабины. Через
четверть часа мы были у ледовой стенки.
—Ну пока. Мы идем дальше, — бросил Вальдек, и они начали
медленно карабкаться в гору. Весек вслед за ними вырубал ступени во льду,
мы с Анджеем готовили перила.
—Черт побери! Это не веревка, а макароны, — мучился Анджей с
задубевшими витками.
Через минуту Весек вбил первый крюк, и мы закрепили конец
веревки. Отсюда должны были начаться страховочные перила. Мы медленно
продвигались вверх, вколачивая крючья и прикрепляя к ним веревку. За нами
оставались десятки метров голубовато-белого нейлона.
Юзек и Вальдек шли высоко над нами, на один-два отрезка веревки
выше. В тумане лишь на короткий миг мелькнули их желтые куртки, но мы
все время слышали их приглушенные восклицания:
—Ка-а-акой снег!
—Ужасный, но буду пробовать. Бе-е-реги-и-сь! Верхний ярус
86
ледопада — это система террасированных образований, разделенных
сераками и ледовыми расщелинами. Мы не первые шли этой дорогой. Дней
пятнадцать назад здесь проходила тройка Вальдека, а вчера — группа Петра.
Но их следы так замело после ночного снегопада, а во многих местах и вовсе
затерло, что практически Юзек и Вальдек заново прокладывали дорогу.
Около десяти снег повалил вовсю. Следуя за головной двойкой в
какой-нибудь четверти часа от нее, мы с трудов находили ее следы. Хорошо,
что за спиной у нас оставались перила, а в существенных для ориентировки
местах — алый флажок, в тумане единственный знак надежды. Часа через
три мы добрались до ведущей двойки.
—Не приближайтесь, черт вас подери!
Крик Вальдека заставил нас остановиться.
Он только что одолел внушительных размеров трещину и теперь
страховал осторожно передвигавшегося Юзека. Вдоль кромки в снегу
виднелись ямы, несколько обрывов, следы многочисленных попыток
переправиться, а на значительном расстоянии — провалы от зондирования.
Ох, недурно же они здесь увязли!
Откуда-то снизу до нас донеслись отдаленные крики:
—Ва-альдек! Ю-юзек!
Неужели Войтек? Мы были поражены.
—Ну и ну! Я никак не думал, что они на следующий же день выйдут с
базы! — Весек не скрывал своего восхищения.
—Во-о-й-тек! Пе-етр! Мы здесь! — рявкнули мы как по команде.
—По-о-ня-ли! — донеслось в ответ
Мы двинулись дальше. За расщелиной проскользнули налево, через
невысокую снежную стенку, и очутились у края впадины. Снег здесь
оказался очень глубоким, царила тишина, и было очень тепло. В тумане, как
конфетти, кружились влажные хлопья снега, мгновенно тая на руках и лицах.
Видимости никакой! Тепло и отсутствие ветра обычно создают ощущение
спокойствия и надежности. Но в горах это впечатление обманчиво. Высокая
87
температура и массы снега всегда вызывают опасность лавины. С этим мы
уже сталкивались в Татрах.
Четыре года назад мы с Весеком ночевали зимой в снежной впадине,
напоминавшей эту, неподалеку от скального ребра, а склоны горы имели
незначительную крутизну. Погода тоже напоминала нынешнюю: тепло и
снегопад. Мы засыпали в палатке с блаженным чувством безопасности:
почти плоско, совсем рядом ребро, нам ничто не угрожает. Рано утром,
пожалуй, еще сквозь сон, я услышал стремительно нарастающий грохот. А
уже через минуту меня вышвырнуло из спального мешка на мокрый пол
палатки, придавило пологом и тяжелым слоем снега. Подо мной лежал
полураздавленный Весек. Испуганные, мы моментально выскочили через
разорванную стенку наружу, но вокруг все по-прежнему было спокойно,
тепло, и только снег продолжал валить. Но наша палатка, собственно, то, что
от нее осталось, была уже у самого края шестисотметрового отвесного
ущелья. А накануне мы разбили ее в ста метрах от этого обрыва. Теперь же
на старом месте высилась чуть ли не полукилометровая снежная гора. Нам
еще крупно повезло: голова лавины передвинула палатку, и хорошо, что
только на край впадины. Под снегом оказалась и большая часть нашего
снаряжения, но, главное, мы уцелели!
Вот почему нынешняя впадина мне крайне не понравилась. В тумане
нельзя даже было понять, какова крутизна окружающих склонов. С минуту
поразмыслив, мы двинулись вперед. Несмотря на непрекращавшийся
снегопад, на дне впадины можно было увидеть следы трещин, пересекающих
ее по всей длине. Вальдек и Юзек уже по пояс погрузились в снег, пытаясь
обогнуть справа первую из них.
—Весек, осторожнее! — Я зондировал снег палкой. — Попытаюсь
пройти по мосту! Черт его знает, мост ли это или свежевыпавший снег, —
успел я еще проговорить и... по самую грудь ухнул вниз. Ноги натолкнулись
на твердое основание, но облепивший меня мокрый снег ссыпался вниз, и
под ногами грозно зазияла трещина.
88
Я осторожно выкарабкался наверх, цепляясь за натянувшуюся
веревку. Нет, лучше идти по следам Вальдека! Первая группа уже обогнула
трещину и брела в снегу, следуя круто вверх, к краю впадины. Минут через
пятнадцать мы все пятеро уже были там.
—Ничего не видать, но, может, это терраса? — с надеждой вздохнул
Анджей.
Снег продолжал валить, стало сумрачно, хотя не было еще и двух
часов.
—Спускаемся! Совершенно бессмысленно идти дальше! — заявил
Вальдек.
Повернув, они медленно побрели вниз, увязая в снегу.
Спускаясь по крутому откосу ледопада, мы добавили еще несколько
крючьев, укрепив опорные веревки. Уже находясь на краю террасы, возле
палаток «единицы», повстречались с быстро приближавшейся к нам тройкой:
Петром, Войтеком и Рогалем. Ведущим был Войтек.
—Ребята, чего ради вы лезете наверх? — спросил Юзек. —
Видимости никакой!
—Но ведь идти можно! — Войтек пожал плечами, словно бы его
удивил наш спуск. — Мы захватили с собой палатку, заночуем выше, может,
заложим лагерь два.
—Ты что, уже почти три! Скоро стемнеет! А кроме того, где ты
станешь закладывать лагерь, если в этом проклятом тумане не различишь
собственную ногу! Как же сориентируешься, что вокруг?
—Посмотрим. — Он уже направлялся вверх. — Может, погода
поправится?
Мы двинулись вниз.
—Ну, держитесь! — и мы разошлись. Наша тройка направилась к
«единице», они, как духи, медленно растаяли во мгле. Из находящихся
неподалеку палаток доносились голоса Доктора и Шамана. Доктор, вероятно,
рассказывал что-то смешное, потому что Шаман хохотал до упаду. Да,
89
Анджей Петрашек обладает своеобразным чувством юмора. В его шутках
немало сарказма, но они, как правило, ни для кого не обидны.
Мы добрались до палаток, и Анджей Гардас после минутного
раздумья спросил:
—Вальдек, могу я остаться в лагере?
—Если хочешь... оставайся, — Вальдек несколько заколебался.
Сегодня до лагеря I дошли Рубинек, Большой и трое шерпов. Они
доставили немного снаряжения и большой запас продуктов. На глаз
продуктов теперь было свыше рта килограммов. Ночевка Гардаса не
создавала никаких проблем.
После кратковременного отдыха мы заторопились в базовый лагерь.
Вальдек молчал, но по его мине заметно было: он не в восторге, что
очередную палатку раскинет группа Петра. Памятуя о вчерашнем опыте, он
не протестовал, ограничившись тем, что изложил Петру подробности конфигурации района и снеговых условий наверху.
Позже Рогаль рассказывал о попытках заложить лагерь II:
«Да. Условия действительно оказались тяжелыми. Глубокий снег,
мгла. Но мы упорно карабкались вверх. Ваши следы едва просматривались,
хотя вы прошли два часа назад. Петр, однако, мечтал до 1 мая заложить
лагерь II. Важна была дата: Первое мая! Это сообщение он намеревался
тотчас передать на родину. И эта сила, вероятно, гнала нас наверх — при
отвратительной погоде, по колено в снегу. Уже смеркалось, а мы попрежнему петляли, пытаясь обогнуть расщелины. Наконец ваши следы
оборвались у оставленной вешки. Уже в сплошных сумерках мы выкарабкались на плоское снежное пространство. На террасу это не было похоже.
До этого момента мы все время шли в тумане, но теперь, когда
похолодало, туман мгновенно исчез, опустился вниз. Мы увидели, что перед
нами дыбится снежная, а может, ледовая стена. Но следовало
позаботиться о ночлеге.
Заход солнца был великолепен, Рамтанг, сераки и снег — все в
90
пурпурных тонах. Небо без единого облачка — предвестник хорошей погоды
на завтра.
Утром, а это было 1 мая, нас разбудило солнце. После завтрака мы
двинулись вверх. Но куда идти? Справа снежные поля становились все круче,
соединяясь далее с ледовыми склонами Белой Волны, прямо перед нами
нависла снежная стена. Поэтому мы направились влево, пожалуй, как раз
туда, где стояла «турня» Вальдека. Здесь путь нам перегородила трещина.
Ох, старик, мы порядком повозились, пытаясь ее обойти, но не получилось...
Следовало изменить цель. Мы направились к стенке. Вел Войтек,
которого я страховал. Петр готовил снаряжение для спорных перил. И тут
мы услышали! голос Соболя. Он стоял рядом с Гардасом возле нашей
палатки. Ветер доносил отдаленные слова:
—Берите... ольше... лево... Там... «турня»...
Долгое время продолжалась эта комическая беседа на расстоянии.
Соболь надрывался и крыл нас последними словами, не стану их повторять,
но наконец, видя, что мы не реагируем, начал спускаться.
А погода явно портилась. Через несколько часов мы были наверху, за
нами осталась восьмидесятиметровая линия перил, но тут, как и вчера,
повалил снег. Потемнело. Мы стояли на краю террасы (да, видно было, что
на этот раз перед нами терраса), а круто вверх уходило снежное поле,
иссеченное тут и там темными полосами трещин. Идти или возвращаться,
размышляли мы, так как время приближалось к пяти. В конечном счете мы
еще около часа карабкались вверх, петляя, ища проходы через трещины,
карабкались, собственно, непонятно зачем. Когда вернулись к нашей
палатке, названной, кажется, промежуточным лагерем 5600, рядом уже
стояла вторая, в которой как раз готовили ужин Шаман и Доктор. Они
принесли с собой палатку и солидный запас продуктов. Ясное дело, к утру
этот запас растаял, ты же знаешь аппетит Шамана».
—А вы весь день провели на базе? — минуту спустя спросил Рогаль.
—Да, — ответил я. — Вся наша группа, а также Мацек, Рубинек,
91
Большой, офицер связи и сардар. Только Соболь отправился с шерпами, с
ними вы и увиделись после полудня. Мы же занялись сушкой, устроили
баню, стирку, а вечером Юзек извлек экспедиционный магнитофон, и мы,
сидя на кухне, слушали Вивальди, а потом эстрадные песни. Одну из них —
«Горько, горько» Терезы Тутинас я счел самой своевременной песней: нам
действительно было совсем не сладко. Мы сидели, греясь у огня, снаружи
шел снег, а наша операция — мы это прекрасно чувствовали — оставляла желать лучшего!
—То есть как? — удивился Рогаль.
—А у тебя не было такого ощущения, что отсутствовала какая-то
высшая тактика действия? Две эти группы — наша, или Вальдека, и ваша —
действовали наверху независимо одна от другой и даже преследовали разные
цели. Мы любой ценой хотели добраться до расставленной «турни» и там,
именно там, заложить лагерь I. Отсюда этот упорный сизифов труд,
маркировка, расчистка дороги и установка перил по направлению к террасе.
Вы в первый же день достигли снеговика и поставили палатки, потом вновь
подняли палатку 150 метрами выше, на высоту 5600, и там возник этот, как
мы назвали его, «промежуточный лагерь». Вальдек, что бы ни говорили,
пожалуй, наиболее опытный из нас и, казалось бы, признанный тактик
экспедиции, не хотел закладывать лагеря посреди ледопада. В случае
непогоды это опасно. Но нелепо также было бы, ежедневно сменяя наверху
друг друга, затевать дискуссию: чей план реализовать! Мы как будто
пытались взять инициативу в свои руки, но нам это не удалось: вы неизменно
нас опережали.
—Смотри,
насколько иначе можно оценивать некоторые факты, —
продолжал я, помолчав с минуту. — Вечером мы с Соболем сидели в
палатке, и он сообщал по радиотелефону: «Вальдек, я в самом деле не могу
понять Петра. Они подняли палатку на полтораста метров выше — и шабаш!
Сколько же лагерей придется разбивать при такой тактике?! Я говорил с
ними, когда они готовились одолеть ледовую стенку, но меня и слушать не
92
стали. А вечером вернулись ни с чем, разыскать в котловине «турню» даже и
не пытались!»
—Ну, Марек, ты сам понимаешь, что трудно было дискутировать с Соболем
на дистанции в несколько сот метров!
—Да,
но я не об этом.
промежуточный
Мы считаем, что незачем было закладывать
лагерь. Какой смысл в этих двух лагерях, если они
находятся на расстоянии полуторачасового перехода один от другого? Ты же
знаешь Вальдека, он не способен отстаивать свою концепцию. Все кончилось
бы ссорой. Поэтому в конце концов, проспорив весь вечер, мы, учитывая
проделанную вами работу, по-новому приспособили реальные факты к
оптимальному варианту операции. Мы решили ликвидировать лагерь I (он
стоит среди сераков), сохранив в качестве аварийного промежуточный лагерь
с одной палаткой, и наметили создание нового лагеря I на террасе, а лагерь II
постановили заложить высоко, под самым уступом, выходящим на грань,
которая тянется к Белой Волне.
1 мая
Еще вечером, после разговора с Соболем, мы стали готовиться к
завтрашнему выходу. В боевом настроении, внутренне собранные, мы
приводили в порядок снаряжение, стремясь не забыть все те мелочи,
прихватить которые раньше недоставало времени: налобные фонарики, узлы
Пруссика, карабины, защитные очки, носки, рукавицы, наконец, кошки.
Весек заблаговременно запас на три-четыре дня продуктов, я
позаботился о плитке и топливе. Юзек подготовил веревки, палатки и все
необходимое для установки страховочных перил. В свое «рондо» мы
втащили порядочных размеров камень и на нем с помощью молотка
приспособили кошки к нашим «завратам» (марка горных ботинок).
Вальдек при свече еще долго штудировал данные югославов. По
выходе на террасу мы собирались направиться к седловине на ребре,
соединяющем пик 7535 с Белой Волной. Между собой мы называли это
место перевалом. Там югославы столкнулись с большими трудностями.
93
Более точными данными японской экспедиции 1973 года мы не располагали.
Наконец Вальдек задул свечу, мы перестали переговариваться и после
кратких пожеланий спокойной ночи заснули, прижавшись друг к другу.
Рядом с нами стояли выстроенные в ряд, подготовленные к маршруту
рюкзаки со станками.
2 мая
—Вставайте,
скоро
пять!
—
разбудил
нас
голос
Вальдека.
«Проклятие, ну и кремень же он, — подумал я, — никогда не проспит!»
Лагерь был погружен в сон, вокруг темнота, за пределами «рондо» —
усыпанное звездами черное небо и трескучий мороз. В кухне уже хозяйничал
Анг Тсеринг, готовивший молочный суп и чай. В половине седьмого мы
покинули лагерь. Все еще спали, а мы, полусонные, молча двинулись в путь.
Перед глазами только белый кружок света от налобного фонаря да темный
силуэт идущего впереди коллеги. Мы следовали гуськом, спотыкаясь в этой
тьме египетской. Смерзшийся снег хрустел под ногами. Прекрасен этот
ночной марш наверх, к солнцу и свету, хотя он и более утомителен, чем
обычный маршрут.
Рюкзаки весили порядочно: каждый из нас нес запас продуктов,
снаряжение и личные вещи — все вместе свыше двадцати пяти килограммов.
Тяжелая ноша при сильном морозе имеет свои преимущества — человек
быстро согревается.
—Я просто испекся! — Юзек остановился, сбросил с себя куртку, а
потом и свитер.
Мы последовали его примеру и, хотя царил мороз, продолжали идти в
одних рубашках, и нам совсем не было холодно. А над Рамтангом уже
забрезжили первые проблески света. Мы добрались до подножия ледопада,
когда с востока, из-за грани над долиной, выкатился солнечный диск. Мы
могли идти быстро, снег держал великолепно, и после девяти мы добрались
до лагеря I.
Соболь и Гардас как раз кончали завтракать. Мы присели на
94
беспорядочно брошенные в снег рюкзаки, наслаждаясь ощущением легкости
в спинах.
—Может, приготовить что-нибудь поесть? — неуверенно предложил
Весек. — Стоит мне подкрепиться, как я становлюсь другим человеком.
Увидите, мою усталость как рукой снимет.
—Панове, не будем устраивать привал, снег размякнет, — возразил
недовольный Вальдек.
Но мы были другого мнения. Мы тяжело дышали от усталости и не
испытывали особой охоты идти дальше. Достаточным оправданием служило
то, что обоим Анджеям предстояло отправиться с нами выше, а они еще
были не готовы. Понятно, что на это требуется какое-то время.
Сделалось тепло и приятно. Мы сидели молча, глазея на искрящийся
от солнца ледовый занавес Белой Волны, светлую вершину Рамтанга и
долину. Мы были еще невысоко, но взгляд простирался к далекому
горизонту, где белели зазубренные вершины сотен и тысяч гор.
Только через два часа мы двинулись дальше. Соболь и Анджей Гардас
захватили с собой часть продуктов, сосредоточенных в лагере I. Три наши
связки двигались медленно, вяло, словно привал выбил нас из утреннего
маршевого ритма. Снег теперь держал отвратительно, сделался влажным,
размяк, стало жарко.
Солнце в последние дни пригревало так интенсивно, что сераки, через
которые проходила трасса, подтаяли и несколько ледовых крючьев,
которыми крепились веревочные перила, вывалилось. Я нес молоток и
вколачивал крючья заново. Солнце очистило лабиринт верхнего яруса
сераков от свежего снега, трещины увеличились, а снежный покров стал
настолько мягок, что мы проваливались по колено.
—Черт подери, надо было выйти пораньше. — Теперь мы досадовали,
что потеряли столько времени, готовя еду.
Только Вальдек тактично отмалчивался: мы сами расплачивались за
свое безрассудство. Согбенные под тяжестью рюкзаков, мы тащились шаг за
95
шагом, уже отчетливо ощущая действие высоты. Ноги передвигались, как в
замедленном кинофильме, в висках пульсировало, дыхание сделалось частым
и хриплым. Неподалеку от впадины на большом снежном карнизе мы
увидели одиноко стоящую «турню» промежуточного лагеря 5600. Выше нее
по плоскому пространству тянулись следы, огибая длинную трещину, потом
сворачивали налево, вверх.
—Вчера... там стояли... еще две палатки... Вероятно, одну они
подняли выше, — тяжело дыша, отрывисто выкрикивал Соболь.
—Э-эй! Есть тут кто-нибудь? — крикнули мы издали, барахтаясь в
глубоком снегу. Но ответом нам было молчание.
—Видно, все отправились разбивать «двойку», — предположил кто-то
из нас.
Палатка стояла около узкой трещины, тянувшейся перпендикулярно
карнизам, а подтаявший след за ней говорил о недавнем присутствии второй
палатки.
Над нами вздымался склон, а выше нависала иссеченная снежная
стена высотой в несколько десятков метров. Слева тянулись карниз и
террасы, а далеко за ними — скальное ребро Мыши. Мы поднялись еще
выше и в одной из отдаленных впадин заметили маленькую желтую
пирамидку. Первым разглядел ее Юзек.
—Вальдек, не ваша ли это палатка?
—Пожалуй, да... Да! Наверняка она, — подтвердил Вальдек, подумав
с минуту. Палатка стояла в добром километре от нас, немного ниже.
—Надо будет потом спуститься и свернуть ее. Теперь, когда дорога
уже проложена, и речи быть не может о том, чтобы разбивать там лагерь
номер один. — Одной фразой решилась проблема, несколько дней подряд
служившая источником обид и тревог.
Миновав небольшой ледовый кулуар, мы оказались в высшей точке
карниза и увидели вертикальную ледовую стенку, по которой тянулись
веревочные перила; пользуясь ими, вниз спускалась двойка — Шаман и
96
Анджей Петрашек. Через несколько минут мы встретились у подножия
стены.
—Панове, мы нашли хорошее место для лагеря два. Уже на
самой
террасе. Раскинули там одну «турню», в ней немного продуктов. Теперь мы
спускаемся на базу.
—Хорошо. Вы долго были наверху, а ведь вы еще плохо
акклиматизировались. Но скажи, лагерь заложен в безопасной зоне? —
беспокоился Вальдек.
—Да, безусловно. Трещин нет, и, думаю, с верхней террасы лавины не
сорвутся.
—Шаман, — вставил я, — а как твое самочувствие?
—Чувствую себя недурно, хотя последние дни мы не сидели сложа
руки. Я не могу себе простить, что не захватил камеру. Ах, вчера был такой
удивительный закат! Эти краски! Под нами море белых облаков, а вокруг
пурпурно-фиолетовые вершины. Редко случается наблюдать нечто подобное!
—А Петр не спускается? — прервал восторги Шимека Юзек.
—Все спустятся, они в получасе ходьбы от нас. Поболтайте с ними, а
теперь простите: мы спешим вниз. Уже два, а база далеко.
И они двинулись дальше, а мы медленно поднялись с рюкзаков.
—Андже-ей! Сколько еще до террасы? — не вовремя спохватился я.
Знать это мне было крайне необходимо: я чувствовал страшную усталость. У
меня маленький размер обуви, и потому я глубже других увязаю в снегу. Мне
казалось, что рюкзак сделался вдвое тяжелее, чем при выходе, и я не мог
дождаться бивака.
—Три четверти часа! — отозвался Анджей.
Они еще раз весело помахали нам и скрылись за сераком, а мы стали
карабкаться вверх с помощью веревочных перил. Было довольно-таки круто,
рыхлый снег осыпался со стены, и дорога шла по живому, губчатому льду.
Этот отрезок пути я начал одолевать в слишком быстром темпе, и теперь
пришлось остановиться, чтобы выровнять дыхание. Прижавшись лицом к
97
стене, я утолял жажду влажным снегом, а снизу доносился голос Весека,
торопившего меня:
—Ну что там?
—Иду дальше!
Надо все-таки двинуться.
Траверс влево. Веревочные перила пружинят, рюкзак сильно тянет
назад. Но вот и долгожданный конец.
Мы уже вскарабкались на край террасы, и тогда над нами на крутых
снежных склонах появились три хорошо знакомые фигуры.
—Ну, как дела, панове? — сердечно приветствовал нас Петр.
—Готовимся к биваку.
—Вы прихватили палатку? Это хорошо. На террасе мы разбили
только одну «турню». В ней немного еды. А дальше дорога сама вас выведет.
Направо, через террасу, до подножия скальной башни, ниспадающей с пика
7535, — и на перевал. Мне кажется, что до ребра недалеко, но там вас могут
задержать препятствия, о которых упоминали югославы.
С минуту они обсуждали с Вальдеком дальнейший ход операции. Все
выглядело оптимистически: погода, которая до сих пор была недурна, и
далее обещала быть такой же, а снег, хотя и глубокий, годился для ходьбы.
Мы болтали, расслабившись. Они были веселы, их опаленные
солнцем физиономии светились радостью и гордостью после удачного дня.
Ушли куда-то обиды и невысказанные претензии, мы крепко почувствовали
наше единство. Мы радовались их удаче и своему дальнейшему пути,
который сулит нам новые увлекательные приключения.
Они исчезли за изломом, спускаясь с помощью веревочных перил.
Вместе с ними сходил и Анджей Гардас, который вымотался и решил
отправиться на отдых в базовый лагерь.
Мы взяли у Соболя снаряжение, а он, самый бодрый из всех нас,—
весь запас продуктов, который нес Гардас.
Нас еще ждал крутой, гладкий снежный склон. Дорога, проложенная
98
парнями, уходила к самому небу. Мы шли медленно, едва передвигая ноги,
по двое в связке. Соболь, уже без партнера, ни слова не говоря, вырвался
вперед.
—У него всегда прорывается дух индивидуализма. Он обязан идти в
одной из связок, — ворчал себе под нос раздраженный Вальдек.
Соболь в таких случаях с большой неохотой подчинялся приказам, и
не стоило затевать перепалку. Ведь дорога не представляла опасности, а у
Соболя многолетний опыт альпиниста.
Крутой склон, казалось, не имеет конца, а из нас с каждым метром,
как воздух из продырявленного мяча, утекали силы. Один, второй, третий
флажок... Соболь далеко впереди, и вот уже исчез за снежной вершиной, изза которой теперь вырастала громадная стена Кангбахека. Склон становился
более пологим.
Мы миновали очередную вешку и увидели макушку палатки. Конец
пути. Последние метры мы шли как в трансе, совершенно обессилев, только
эта желтая макушка поощряла нас, заставляя делать следующий шаг.
Наконец переход завершен. С облегчением скинули мы со спин
тяжеленные рюкзаки. Сели, тяжело дыша. Из «турни» донесся, голос Соболя:
—Все благополучно добрались?
Мы огляделись вокруг. Территория лагеря была вне опасности, можно
свободно раскинуть еще одну палатку.
—Этот всегда сумеет устроиться! — ворчал Вальдек, указывая на
«турню», откуда доносился шум поднятой Соболем возни.
—Панове, подкиньте топлива! И не возьмется ли кто-нибудь очистить
от снега мои ботинки? — донеслось до нас.
—Соболь, ты никак спятил? — буркнул Весек.
Мы принялись раскидывать «памирку», которая могла вместить
троих.
Весек ругался вполголоса, кляня поведение нашего «спринтера». При
такой усталости легко повздорить. И в конце концов они резко поговорили.
99
Причиной явились продукты, которые нес Соболь, считавший их своими. А
там были сплошные деликатесы.
—Увидишь теперь, какие продукты будешь у меня носить! —
кипятился Весек.
Стало холодно, окрестные вершины пылали в лучах заходящего
солнца. Мы влезли в палатку. Шум бутановой горелки, запах супа и пламя
свечи создавали иллюзию домашнего уюта.
Весек сидел в углу возле плитки, Вальдек, как обычно, делал заметки,
а я украдкой извлек из кармана рюкзака старый, но еще не просмотренный
мной номер краковского еженедельника «Тыгодник
повшехный» и
принялся читать его вслух. — Сумасшедший! — пробормотал Вальдек с
улыбкой.
3 мая
Вечером мы решили, что утром спустимся вместе с Вальдеком и
принесем «турню», поставленную его группой, а Весек с Юзеком позже
пойдут свертывать палатку, установленную Шимеком и Доктором.
Мы сошли вниз, не позавтракав, чтобы успеть пораньше: утром снег
хорошо держал. Сначала наугад направо, в ту сторону, где мы заметили
вчера желтые очертания палатки.
Терраса — большое снежное поле длиной в несколько километров, на
участке лагеря плоское как стол — сразу сделалась круче, а потом перешла в
снежные и ледовые уступы. Траверсируя вправо и влево, мы через полчаса
очутились в небольшой впадине, где среди трещин, параллельно тянувшихся
по склону, стояла покрытая инеем «турня».
—Какая уйма трещин. — Вальдек не скрывал своего удивления.
Десять дней назад тут было гладкое снежное поле.
Стены и пол «турни» смерзлись и напоминали твердые доски. Внутри
валялись намокшие продукты, баллон с бутаном, в углу виднелась целая куча
снега, хотя палатка была плотно зашнурована. Мы с большим трудом
свернули ее в рулон, предварительно почистив.
100
К девяти, порядком уставшие, дотащились до лагеря. Нас ожидал
горячий завтрак, приготовленный Весеком. Вместе с Юзеком они как раз
прикрепляли кошки, а минуту спустя отправились за второй палаткой вниз.
Мы напились чаю и уже уписывали из общего котелка манную кашу на
молоке, когда появился в хорошем настроении пыщущий энергией Соболь.
—Привет! Как погодка? — произнес он как бы про себя, оглядываясь
по сторонам.
Небо было безоблачно, солнце, дул легкий ветерок.
—Погода как по заказу! Стоило бы подняться вверх, на разведку.
Заодно можно забросить какой-нибудь груз. Как вы на это смотрите?
—Недурная мысль, проторим дальше дорогу, — ответил я. Правда,
дальнейший путь, каким шли югославы, казался
нам наиболее удобным, но мы еще не решили окончательно, какой
маршрут изберем. Снежный склон над нами устремлялся вверх и переходил
затем в скальные кручи Кангбахена, под которыми едва просматривалась
белая полоска верхней террасы. По своему типу она напоминала Галерею
Ганкова в Татрах и точно так же тянулась через весь массив на 800-1000
метров ниже вершины.
Выход на верхнюю террасу — цель ближайших дней.
На западе ребро Кангбахена обрывалось справа скально-ледовой
башней, которая смыкалась с продолжением грани Белой Волны. Седловину
на ребре, неподалеку от основания башни, мы называли перевалом. Туда
девять лет назад и направлялись югославы.
Можно было попытаться взойти на террасу с восточной стороны.
Правда, ребро Мыши врастало в стену Кангбахена значительно ниже, но
снежная башня — слабо выраженное продолжение ребра Мыши — создавала
возможность для подъема.
—Ребята, только не лезьте по кулуару. Оттуда могут падать лавины,
— предостерегал нас Вальдек, показывая рукой в сторону снежной башни.
Влево
от
нее
ниспадала
покрытая
трещинами
депрессия
сераков,
переходившая
ниже
перевала
в
широкий
снежный
101
кулуар. Там
обозначились желоба, образованные лавинами. Дальше направо невысокая
система сераков доходила почти до самого перевала.
—За кого ты нас принимаешь? — возмутился Соболь. — Мы
прекрасно знаем, что надо подниматься по борту кулуара, а не по его
середине.
—Вальдек, а ты не идешь?
—Если вы не против, я останусь. У меня болит ухо и горло. Вообще я
паршиво себя чувствую. Если завтра не станет лучше, спущусь на базу.
Мы стали подниматься. Солнце передвинулось к западу и било прямо
в лицо. Снег оказался вязким. Соболь шагал налегке, энергично прокладывая
дорогу. Я тащился за ним, сгорбившись, опустив голову вниз. Я нес рюкзак
и, хотя шел след в след, все время проваливался по колено. Однако энергия
Соболя как бы передавалась и мне, постепенно меня захватила жажда
борьбы. Час спустя мы поменялись местами, и теперь уже я стал сражаться с
пушистым и глубоким снегом.
Близилось три часа, на террасу ложились длинные тени от ребра
Белой Волны. Мы вступили в зону холода. Из лагеря по нашим следам
быстро продвигались две точки: Юзек и Весек.
Мы еще не знали, что час назад туда прибыли Рубинек, Большой,
Мацек и все шерпы. Уже похолодало, когда Юзек и Весек догнали нас. Оба с
поклажей, состоящей из палатки и продуктов. Мы находились возле грани.
Преграда из сераков в виде маленького, не представляющего опасности
ледового грибка, как бы придавленного каблуком к земле, белела перед нами.
Между ледовыми стенками тянулось несколько сбросов. Потом перевал.
Прямо рукой подать, всего несколько сот метров! Завтра он будет наш!
Пошел снег, поползли полосы влажного тумана.
—Панове, пора обедать! — подал я сигнал к возвращению.
Мы вытряхнули все продукты в чехол от палатки и вместе с палаткой
засунули его в непромокаемый мешок из фольги. Мешок закопали в снег,
102
Юзек вбил рядом вешку — это поможет нам завтра обнаружить наше
хранилище, — и вот уже мы стремительно несемся вниз.
Запорошенные снегом, мокрые, но в хорошем настроении, мы после
пяти часов добрались до лагеря.
—До перевала всего три-четыре часа пути! Переход через сераки не
кажется
трудным!
—
уже
издалека
выкрикивали
мы
нетерпеливо
ожидавшему нас Вальдеку.
—Завтра мы должны заложить лагерь III на перевале. — Впервые,
кажется, за все время экспедиции нас охватил прилив оптимизма.
Вальдеку передалось это настроение, он возбужденно сказал:
—Ну ладно. Я уже чувствую себя получше. Если ночью горло не
разболится, завтра утром отправлюсь с вами на перевал.
Рубинек выглядел усталым и был не в настроении.
—Мы вышли рано утром, — рассказывал он, когда наконец получил
возможность говорить. — Трое наших и четверо шерпов. На этот раз
Сташишин сам проследил, чтобы сардар Дорджи не увиливал и отправился
вместе с другими. Нас еще с вечера ожидала поровну разделенная между
всеми поклажа — по семнадцать килограммов на каждого. Дорджи явно
был оскорблен, что его приравнивают к остальным шерпам. Как будто бы
он неважно себя чувствовал, но ведь он постоянно так говорил, и на сей раз
Сташишин был неумолим. Пожалуй, он поступил правильно, хотя темп,
навязанный шерпами, оказался слишком стремительным. Они неслись вперед
как угорелые. Мы, кажется, сегодня установили рекорд стремительного
броска к «единице» и «двойке». Хуже всего, что мне выпало идти в связке с
Дорджи. Он был зол и, как партнер по связке, вел себя поистине
недопустимо. Дергал веревку, когда я отставал, а иногда вовсе не тянул ее.
На крутых и опасных уступах я шел без всякой страховки, обмирая при
мысли, что через секунду он меня дернет. Когда мы останавливались
передохнуть, он вдруг без предупреждения устремлялся вверх. Так в связке
мы добрались до лагеря II, я совершенно вымотанный, и здесь в присутствии
103
Вальдека прямо в лицо бросил Дорджи: «Sardar is not gentleman alpinist!»
(Сардар поступает не по-джентльменски!) Тут он разозлился на меня и
забился в палатку, отказавшись от чая.
—Сидел бы в своей лавке в Катманду и не лазил в горы! —
резюмировал кто-то.
Солнце уже скрылось за Белой Волной, а со дна долины поползли
клубы тумана. Удержится ли погода до завтра? Снегопад и туман не
предвещали ничего хорошего.
Мы влезли в палатку и принялись второй раз на дню готовить еду.
Самое главное — это чай. После стольких усилий при таком зное, когда
организм обезвожен сильным выделением пота, каждому требовалось выпить
не менее двух литров воды.
Позже по радиотелефону мы связались с базовым лагерем. Войтек
спрашивал, что надо доставить снизу, говорил, что погода и у них не лучше,
валит снег, но они готовы к завтрашнему выходу. Мы пообещали, что,
пожалуй, уже завтра доберемся до перевала и там заложим лагерь III.
4 мая
Утром
мы
отправились
вверх
в
хорошем
настроении.
Нас
подстегивало стремление выйти на перевал, который, казалось, находился
буквально в двух шагах. Даже Вальдек словно забыл о своем вчерашнем
недомогании.
Мир был прекрасен. Пушистый снег под ногами, легкий морозец,
охлаждающий разгоряченные тела. Нависающие над нами кручи Кангбахена
уже не казались такими грозными. Не беда, что они ощерились на нас
ледовыми обрывами: все равно через два-три, ну, может, через пять дней мы
будем над ними!
Наша семерка продвигалась гуськом. К этой постоянной уже группе
подключились Рубинек и Мацек. Солнце поощрительно нам улыбалось:
загорайте! Но жалок жребий легковерных. На такой высоте солнечные лучи
сжигают кожу на незащищенных лицах. Поэтому сегодня Мацек, Весек и
104
Рубинек плотно прикрыли физиономии марлевыми масками, Соболь и Юзек
— толстым слоем мази Лассара, а Вальдека и меня спасала густая щетина.
Вчерашние следы едва угадывались, перед нами простиралась гладкая
белизна. Ночью шел снег. Сразу же за лагерем мы увязли по колено. Через
каждые несколько десятков метров приходилось сменять друг друга,
прокладывая дорогу. Одышка и вялость, сковывающая мышцы ног, лишали
возможности долго идти впереди. Только Соболь гнал вверх без передышки,
размашистыми шагами, а мы сзади посылали ему вдогонку отрывистые
проклятия:
— Соболь... ты не мог бы... черт подери... делать шаги покороче?!
Терраса, вначале только слегка наклонная, неожиданно поползла
вверх. В голове пульсировало, солнце припекало затылок, защитные очки
запотели, но мы размеренно и неуклонно продвигались вперед. И с каждым
новым шагом, с каждым глотком воздуха поиближались к белым горбам,
ледовым вершинам, снежным уступам. То, что издалека казалось снежным
склоном,
изрезанным
несколькими
небольшими
линиями
сераков,
увеличивалось на глазах, горбы разрастались, стены со множеством трещин
становились отвесными, взору открывались осыпи рухнувших одна на
другую снежных глыб. Мы уже миновали место, где вчера укрыли груз, и,
сворачивая вверх, начали карабкаться на возвышенность по правому борту
впадины.
—Ну довольно. Пора идти в связках, — остановил нас Вальдек. —
Вверх последует одна двойка. Остальные подождут.
«Можно плюхнуться на минуту», — порадовался я в душе.
Мы уселись на рюкзаки, глядя вверх, где Соболь, страхуемый
Вальдеком, одолевал последние метры снежной крутизны. Через минуту оба
они скрылись за ней.
—Что там? — уже через несколько минут не выдержал Мацек.
—Сейчас! Когда можно будет идти, мы вас позовем, — донесся
откуда-то снизу сдавленный голос Вальдека.
105
Мы терпеливо ждали, но когда через четверть часа никаких сигналов
не последовало, устремились на снежный купол.
Соболь и Вальдек находились в глубокой седловине, над которой
вздымалась отколовшаяся десятиметровая стена из снега и льда. В месте ее
стыка с дном впадины она образовала метровой ширины трещину. Из
зеленоватой бездны тянуло холодом.
Соболь как раз проверял связку, примеряясь к снежной стене. С
вершины купола можно было наблюдать за его действиями. Он послал в
нашу сторону улыбку, поправил вязаный шлем, вопросительно взглянул на
Вальдека.
—Можно идти?
Вальдек, стоя метрах в десяти от Соболя, страховал его через плечо.
Он крепче уперся, утоптал снег под ногами.
—Давай!
Медленно, тщательно Соболь вырубил первую ступеньку в стене,
прямо над щелью. Он стоял над ней, широко расставив ноги. Потом вторая
ступенька. Уже поднялся чуть выше. Мы затаили дыхание. Нависающая
стенка не давала возможности уцепиться. Легонько, чтобы не утратить
равновесия, он искал захвата для рук. Вытянул руку... выше... уцепился!..
Надежнее поставил ноги на ступенях, и внезапно...
—Падаю! — донеслось до нас, когда падение уже совершилось.
Соболь провалился в трещину до пояса. Через минуту, запыхавшись,
выкарабкался на снег. Он тяжело дышал.
—Черт побери! Ну и мучение!
Еще одна попытка. Его поле боя было погружено в тень. Солнце,
которое здесь жгло наши макушки, не проникало под навес. Соболь,
стоявший в тени после очередной своей попытки, казался бледнее обычного:
на подобной высоте такие упражнения стоили громадных усилий. Но он попрежнему не смирялся.
—Дайте ледорубы! — крикнул он. Неудача должна была его
106
разозлить.
Вбитые горизонтально в снежную стену ледорубы могли служить
ступеньками. Первый ледоруб уже сидел в стене, чуть выше второй, потом
третий и четвертый. Нас было семеро — семь ледорубов, а над Соболем
десятиметровая отвесная белая стена. Он вытащил самый нижний ледоруб и
уже пытался вбить его возможно выше, когда вылетел тот, на котором он
стоял. И на этом все попытки закончились.
—Черт побери! — ругаясь, он вытирал окровавленные руки.
—Вальдек, это препятствие можно преодолеть, но надо по-иному
взяться за дело. А продолжать так бессмысленно, нужно добросовестно
поработать с крючьями, — волновался Весек. — Не устраивайте игры,
возьмите костыли, крюки, надо докопаться до самого льда и лезть наверх.
—Тут надо лезть с умом, — бросил Мацек многозначительно.
После нескольких попыток они смирились. Продолжать было
слишком рискованно. От падений Соболя трещина угрожающе расширилась.
—Может, нам попытаться? — предложил Вальдеку Весек.
—Нет, чего ради пытаться! Тут необходимы лестницы. Ты хочешь
показать, на что способен? Если ты даже влезешь, что из того? Как
использовать эту дорогу для транспортировки? Братец, побереги лучше силы
для вершины. Тогда они тебе пригодятся!
—Черт возьми! Вальдуха капитулирует! — Весек говорил, обращаясь
к нам, но Вальдек должен был его слышать. — Нечего здесь забавляться
ледорубами, надо спокойно поработать крючьями. И эта стенка наверняка
уступит.
Вальдек и Соболь выбрались из впадины. Мы сели на снег,
размышляя, что предпринять. Все рисовалось в таких радужных тонах, а
теперь...
—Уже около двух, — прервал я разговоры. — Осталось два часа
светлого времени. Надо двигаться, если мы собираемся что-то сделать!
—Весек, ты на словах проявлял столько энергии, так, может,
107
отправишься со мной поискать обходной путь? — иронически спросил
Вальдек.
Весек стремительно обернулся.
—Весек, только без грубостей! — просительно обратился я к нему. —
Помнишь, мы говорили друг другу в Варшаве: залог хорошей атмосферы и
удачи — умение беспрекословно подчиняться руководителю экспедиции или
группы.
—Ну ладно,— буркнул он, вовсе не убежденный.
Мы оба встали, за нами поднялся Соболь. Юзек схватил фотоаппарат.
Я в связке с Соболем направлялся вправо, ниже купола, вторая двойка ждала
результатов нашей попытки, Юзек щелкал снимок за снимком.
—Может, мы одолеем стену через систему мостиков? — вслух
рассуждал я.
От купола нагромождение сераков выходило на поле выше стенки.
Толстая пушистая шапка на этой неведомо каким образом еще держащейся
снежной конструкции не внушая доверия. Я шел медленно, пробуя
ледорубом снег. Передо мной еще отрезок моста в несколько метров, а
дальше — стенка, на другом ее конце недавно мучился Соболь. Но здесь она
ниже (мост примыкал высоко) и не совсем отвесная. Да, выйти над ней,
пожалуй, будет нетрудно. Передо мной маячил только этот выпуклый белый
отрезок. Напряженно прислушиваясь, не затрещит ли что-нибудь, я делал
каждый новый шаг очень осторожно, но с подсознательным ощущением, что
мне удастся его сделать. Внезапно (длилось это долю секунды), непонятно
каким образом, я оказался под слоем снега. Натянутая как струна веревка от
моей груди уходила через дыру в снегу туда, где виднелось темно-голубое
небо.
Царила тишина, которую нарушал только шелест снега, сыплющегося
сверху на лицо, плечи, за ворот рубахи... Я находился в глубокой снежной
пещере, повиснув на веревке в полуметре от ее дна. Ноги и руки словно бы
независимо от моей воли лихорадочно нащупывали опору, на груди я
108
чувствовал резкое сжатие веревки.
—Эй, там, опустите меня вниз, — вместо крика изо рта у меня
вырвалась только сдавленная мольба.
Веревка медленно дрогнула, и вот я уже на собственных ногах. До
этого момента я был спокоен, но теперь сердце колотилось, словно
обезумевшая птица.
Как выбраться отсюда?
К счастью, это оказалось не так уж трудно, и вскоре, пробившись
сквозь снежный навес, я уже был под ослепительными солнечными лучами.
Несколькими метрами выше маячили темные, размытые фигуры. Кажется,
мои коллеги? Я смахнул снег с очков. Конечно, это они!
—Марек, ты не расшибся? — донесся до меня испуганный голос
Весека.
Мокрый от снега и, кажется, пребывающий в состоянии шока, я
нервно рассмеялся.
—Да нет, что ты! Но как это выглядело?
—Ты был наверху и вдруг исчез, — с философским спокойствием
пояснил страховавший меня Соболь.
Я выбрался наверх. Дальнейшие попытки были бессмысленны.
Единственный снежный мост рухнул подо мной. Теперь оставалось только
идти вправо. Вальдек и Весек уже брели в том направлении, утопая в
глубоком снегу. Долгое время они стояли в сотне метров от нас, кружили,
исчезали в расщелине, слышны были какие-то споры. Когда они вернулись,
их мины не предвещали ничего хорошего.
—Мы пересекли трещину — спустились вниз, а дальше прошли по
снежному мосту,— сообщил Вальдек. — Но это еще ненадежный путь. Пока
мы не соорудим мостика через эту трещину, не может быть и речи о выходе
на перевал. Японцы проложили лестницы, у них было нечто вроде
транспортного устройства, — показал он рукой.
По другую сторону трещины, на ледяной стене, высоко над нашими
109
головами из-под снега торчало несколько разноцветных веревок. К
сожалению, они обрывались на высоте добрых пятнадцати метров над нами.
Как близко до них и в то же время как далеко!
—Возвращаемся, — заключил Вальдек. — На базе необходимо
изготовить лестницы.
Минуту спустя размашистыми шагами мы мчались вниз. Позади
остался наш новый склад, а в нем — «турня», горючее и продукты
(бессмысленно было тащить все это обратно) и очередной красный флажок.
Юзек, Соболь и Весек гнали как сумасшедшие. Возле предыдущего
склада валялась упавшая от ветра вешка. Никто из них даже не нагнулся,
чтобы заново установить ее.
—Послушай-ка! — Я повернулся на голос Весека. — Этот твой друг
должен многому еще в горах научиться, — едко заметил он.
Пришибленные и усталые, мы быстро добрались до «двойки». И уже
занимались приготовлением обеда в «рондо», когда из легкого тумана на
склоне, ниже наших палаток, появились Войтек и Рогаль, а потом Шаман и
Доктор. Последние метры они преодолевали с огромным трудом. Войтек с
облегчением сбросил с плеч тяжелый мешок, потом появился Рогаль с
измученным, осунувшимся лицом, а последним, отдыхая на заключительном
этапе после каждого шага, Петр.
—Меня... окончательно... допекло... Я слишком много набил в рюкзак,
— прохрипел он, с трудом переводя дыхание.
Петр молча опустился на мешок, видно было, что ему не по себе. Его
патриаршья борода покрылась густым слоем инея, но он не обращал на это
внимания. Глубоко запавшие глаза глядели на нас умоляюще.
—Скорее... пить... — Он показал рукой на горло. — Ну, как там,
наверху? — хрипло спросил он, отхлебнув чаю.
 Спускаемся на базу. Добраться до перевала не удалось. Система
сераков очень сложна, нужны дополнительные веревки, ледовые крючья и
лестницы. Без них о подъеме нечего и думать. Японцы поднялись с помощью
110
лестниц.
—Мы принесли две дополнительные палатки, веревки, немного
продуктов, — добавил Петр, с минуту помолчав. — Но лестницы здесь
сделать не из чего... Хорошо. Спускайтесь, а мы тем временем попытаемся
поднять снаряжение выше.
Видно было, что наша неудача его разочаровала.
Позже Рогаль на базе рассказывал:
«Да, Марек, ваш спуск явился для нас страшным ударом. Больше того
— мы разуверились в вас. Ваша группа бесспорно была сильнее; из лагеря II
никаких особых трудностей по пути на перевал не наблюдалось, и однако же
вы капитулировали. Мы остались в «двойке» в скверном настроении: у Петра
болело горло, меня донимал мучительный сухой кашель, только Войтека
распирала энергия, и... кроме того, у нас было ощущение, будто ему кажется,
что мы для него слишком слабые партнеры».
А мы готовились отправиться вниз. Первыми спускались в базовый
лагерь Соболь и Юзек. Через полчаса двинулись и мы: Весек, Вальдек,
Збышек Сташишин и я. Солнце снижалось к отрогам гор, мороз крепчал,
день угасал на глазах. В «двойке» осталась группа Петра, а также Доктор,
Шаман, Гардас и трое шерпов.
Измученные и подавленные, мы медленно спускались к леднику, в
самом низу которого в сгущающихся сумерках вырисовывались цветные
макушки палаток. Сумрак захватил нас на леднике. Освещенные очертания
палаток внизу, словно морские маяки, указывали нам путь.
В базовый лагерь мы прибыли около семи часов. Я, как всегда,
заскочил на кухню: Джепа разжигал керосиновую плитку, а Таши, присев на
корточки возле толки, улыбнулся мне, поднялся и спросил:
—Sahb, tea? With sugar? (Саиб, чаю? С сахаром?) — Он уже изучил
мои привычки.
Вечером мы сошлись за ужином, который шерпы приготовили под
руководством Большого. Мы ели молча. Повара, видя нашу подавленность,
111
тактично ретировались. Все, кроме меня и Весека, уже разбрелись, когда
приплелся закутанный в куртку офицер связи. Ему явно недоставало
компании.
—Troubles? (Трудности?) — поинтересовался он.
—Да, сложности с преодолением барьера сераков возле перевала. — Я
не склонен был к пространным объяснениям.
Меня стала бить дрожь от холода, глаза болели от солнца.
Пора, было отправляться спать. Когда я поднимался со скамьи, он
спросил:
—What's your name, mister? (Как вас зовут?)
—Марек Малятынский.
—Ма... рек, — повторил он по складам. — My name is Bir Bahadur
Jondzun (А я — Бир Богадур Джондзун).
Я отправился в палатку. Почувствовать согревающее тепло спального
мешка, а потом заснуть и забыть обо всем!
—Сколько у нас еще веревок? — в темноте спросил меня Вальдек.
—Вероятно, около десятка, в основном для спуска.
—Мы должны соорудить из них лестницу.
5 мая
Весь следующий день мы провели на базе. Измученные вчерашними
усилиями и простуженные, мы слонялись между палаткой и кухней, заполняя
избыток времени едой. Погода как бы в насмешку стояла великолепная, небо
было безоблачное. Наша гора ободряюще сияла на солнце, со склона
взметало большие плюмажи снега. Все это было словно вызов судьбы.
Только бы и идти туда! Но нас это не воодушевляло — нас ничто уже не
интересовало. Каждый был занят своими делами и мыслями. Даже Вальдек
больше не вспоминал про лестницу. Воцарилась атмосфера явной депрессии,
мы переговаривались друг с другом вполголоса, а встречались все вместе
только за трапезой да когда мылись около полудня.
Рубинек еще до этого соорудил великолепную мыльню. Ниже кухни
112
на возвышении он поставил большую железную бочку с отверстием на дне,
которое затыкалось деревяшкой. В полдень бочка нагревалась так, что вода в
ней становилась горячей.
После мытья Соболь залез в палатку. Юзек строчил письмо домой.
Вальдек копался в каких-то данных, что-то подсчитывая в своем блокноте.
Весек и я занялись починкой и штопкой одежды. По лагерю разносился
только исполненный солидности голос Большого, который снова наставлял
поваров. После обеда мы принялись за чтение. «Эссе» А. Камю, которые Эва
вручила мне накануне отъезда на площади Дефилад, я, к сожалению, забыл в
«фиате», «Непал, старое и новое» В. Гелжинского я прочитал уже, пожалуй,
дважды. Да, впрочем, мне хотелось перенестись в совершенно иной мир,
нежели долина Катманду или Терая. К счастью, в соседней палатке я
обнаружил «Автопамфлет» Я. Герхарда и, прихватив со склада банку
подсоленных орешков, скоротал таким образом полуденные часы. Перед
ужином я направился к радиотелефону.
—Алло, лагерь два, лагерь два, говорит база! Как меня слышите?
Прием!
—Это лагерь два. Слышу тебя хорошо, — захрипел в микрофон
Войтек.
—Что у вас? Как самочувствие?
—Мы нащупали обход вашей трещины и по сбросам поднялись на сто
метров выше. Здесь нам преградила путь новая трещина. Над ней —
японская лестница. Пожалуй, следует до нее добраться. Но как, мы пока не
знаем. Самочувствие у нас неважное. Петра беспокоит горло. Марека
Рогальского замучил кашель.
Значит, и им не везет. Я испытал нечто вроде недостойного
удовлетворения, вспоминая их вчерашние кислые мины, когда мы вернулись
ни с чем, но тотчас же устыдился этого, и тем большая тоска охватила меня.
А ведь дело обстояло значительно лучше, чем мы уразумели из этого
разговора. До перевала они тоже не добрались, но...
113
Через несколько дней Петр рассказывал:
«Налегке, почти без снаряжения, мы отправились вчетвером: Марек
Рогальский и я, несколько позже — Войтек и Рубинек. Шел уже десятый
час. Мы карабкались вверх по вашим уже заметенным снегом следам без
особых надежд, но... нам хотелось увидеть все это вблизи. С того места,
откуда ваши следы устремлялись резко вверх, мы направились вправо.
Погода выдалась хорошая, горло мне не досаждало, поэтому я длительное
время пробивал дорогу, следуя в связке с Мареком. Снежный склон по
направлению к Белой Волне становился все круче, я даже начал опасаться
какой-нибудь лавины.
Несколькими сотнями метров далее вправо, прямо над головой, я
заметил японскую вешку, а еще выше — веревочные перила. Наверное, те,
что видели и вы. Следовательно, японцы шли этим же путем! Мы стояли,
раздумывая, что предпринять, когда нас догнала вторая группа. Я
предложил подниматься, преодолевая скрытые трещины и мосты, к
свисающим сверху веревкам. Но Войтек авторитетно заявил, что отсюда
переть вверх бессмысленно, надо попытаться дальше, правее.
И они с Рубинеком вышли в ведущие. Дорога определилась сама собой
— на снежный сброс под громадный серак, а отсюда можно было
направляться вверх, левее, по крутой ледовой впадине либо по-прежнему
траверсом вправо. Склон там, однако, становился все круче. Мы двинулись
кулуаром.
Повалил снег, мгла сгустилась, и невозможно было разобрать,
правильно ли мы идем. Мы снова отстали, Войтек несся галопом, как это с
ним случается, не оглядываясь на нас. По длинному сбросу мы взяли резко
влево, а потом по крутому откосу вверх и... Факт остается фактом — мы
оказались на снежной терраске под сераком, там, где позже установили
«рондо». Несколькими десятками метров выше свисали очередные японские
веревочные перила. Только путь к ним опять преграждала трещина. С
прошлого года тут, похоже, все изменилось: трещина увеличилась и стала
114
непреодолимой. Мы рассчитывали обойти серак справа, со стороны Белой
Волны, однако там оказалось слишком круто. Мы повертелись еще немного,
но уже было поздно, снегопад продолжался, донимал холод. Пришлось
возвращаться.
Шимек и Анджей тоже отправились утром вслед за нами, захватив
снаряжение и продукты, но, гм... были, кажется, не в форме, а кроме того,
не знали, верный ли мы избрали путь, поэтому донесли поклажу до вашего
склада и там оставили. Пентковский и Гардас вышли еще позже и свой груз
просто бросили в снег неподалеку от «двойки». Мацек... Ну, он все еще не
акклиматизировался, а Гардас уже тогда начал жаловаться на сердце.
Однако мы все заночевали в «двойке», только шерпы спустились на базу».
А вот как об этом вспоминал Шимек:
«Все происходило совсем не так. Я отправился вместе с Доктором
поздно, когда группа Петра возвратилась в «двойку». Мы собрались в
вечерний поход и двинулись после захода солнца. Днем снег такой рыхлый,
что совсем скисаешь от сырости. А вечером, когда прихватит мороз, идти
легче, видишь при лунном свете тоже по-другому. Но наш переход оказался
не таким идиллическим, каким я его воображал. Поднялся ветер, взметая
снег, который бил в лицо, склоны обледенели и казались еще круче, так что
искренне вам признаюсь, мне было не по себе. Мы прошли меньше, чем
намеревались: добрались до склада Вальдека и устроили рядом еще один,
выкопав яму в фирновом снегу».
Из палатки Мацека я притащил транзистор, подключил его к антенне
радиотелефона и слушал многоязычные голоса далекого мира. Как много
событий совершается там, а здесь... За несколько дней мы не в состоянии
одолеть какую-то сотню метров. В палатке звучала веселая музыка.
—Марек, ты не можешь сделать чуточку тише? — донесся до меня
сердитый голос Вальдека, а потом его едкое замечание: — В горах вообще
не рекомендуется слушать радио.
—Сейчас, сейчас, я только найду Варшаву и сразу выключу. Что
115
сейчас происходит в Польше?
Я вращал в темноте рукоятку, чутко улавливая звучание польской
речи. Но пошли Москва, Париж, Лондон, Кельн, а Варшавы все не было.
Удивил меня едва различимый голос дикторши, говорившей: «Ici radio
Canada. This is Canada. Начинаем передачу на польском языке». Черт их
возьми! Сидят себе на другом полушарии, а их слышно.
—Весек, когда вступит в эксплуатацию радиостанция в Гомбине?
Может, тогда будет слышно Варшаву?
—Что? В каком Гомбине? — встрепенулся он, ничего не соображая.
— В Гомбине... в июле.
Грядущие «гималайцы» услышат. Я выключил транзистор; тишину
нарушало только мерное дыхание моих коллег, послужившее мне
колыбельной.
6 мая
На следующий день мы едва-едва передвигались по территории
лагеря, двигались с такой осторожностью, словно были из хрупкого стекла.
Что это — результат перегрузок последних дней или следствие дурного
психического состояния, трудно сказать. Вероятно, и то и другое.
Погода по-прежнему стояла отменная, тучи приоткрыли обледенелую
стену нашей горы. Выше темнели скальные грани и венчающая их вершина.
Казалось, они приглашали подняться, выглядели такими великолепными и
близкими... Тем досаднее нам было.
Ведь для покорения вершины нужно и счастье. Понятно, что должны
быть все объективные условия: хорошая погода, соответствующий подбор
группы, четкая организация. Но необходима и удача. А удачи нам явно
недоставало.
Мы еще находились под действием последних срывов. Надежды на
восхождение
были
невелики,
соответственно
таяла
и
наша
вера.
Молчаливые, замкнутые, мы слонялись по базе, ища, чем бы заняться, только
бы скоротать день. Увлечься работой и забыть обо всем неприятном, не
116
думать о том, что, казалось, было уже предрешено. Но где-то глубоко в нас
продолжало жить страстное желание, хотя и омраченное горечью неудач.
Только Вальдек пытался нас расшевелить:
—Ребята, сегодня должна пойти на разведку двойка. Пора наконец
решить: идем ли мы на перевал или попытаемся пробраться по грани Мыши?
Но желающих не оказалось. Возможно, возьмись Вальдек как
руководитель за дело решительнее, любители нашлись бы, но он по очереди
уговаривал каждого из нас, а каждый надеялся на другого.
—Это естественно, — говорил он мне. — Люди психически не
выдерживают. Отсюда общая подавленность, нежелание действовать. А
пойти следовало бы!
Я, поддакивая, слушал его, и во мне боролись две мысли. Одна:
«Братец, да отвяжись ты от меня, чего ради ты именно мне говоришь все
это?» — и вторая, лестная для моего самолюбия: «Ведь это проявление
доверия ко мне!»
Да, я отлично понимал, что должен пойти. Независимо от того, есть
ли смысл отправляться двойкой, и не ради горы, не ради дела, а ради дружбы,
ради оказываемого мне доверия.
Раскачивающийся солнечный шар, слезящиеся, воспаленные глаза,
ноющие мышцы, одышка, угнетенное состояние, эти рыхлые скопления
снега и необходимость заставить себя сделать следующий шаг, подавив
собственное нежелание и слабость. Нет, сегодня это не по мне!
В конце концов я выдавил из себя слова согласия. Однако помимо
моего желания они прозвучали так жалко, что Вальдек не принял их всерьез,
и этим все и кончилось. Такой оборот дела меня не огорчил, но и не
порадовал. Все совершалось как бы помимо моей воли. Я потащился в
палатку. Книжка путевых очерков об Англии и кружка чая помогли мне
забыть о действительности.
После обеда, уже в четвертом часу, в базовый лагерь вернулись
Мацек, Гардас и Рубинек. Гардас чувствовал себя неважно, Рубинек
117
прихрамывал, а Мацек едва стоял на ногах от усталости. Опаленная солнцем
физиономия, запавшие глаза, рот, искривленный гримасой, которая должна
была изображать улыбку.
—Ох, ребята, ну и пристукнуло меня, — произнес он так мягко и
грустно, что мне его просто стало жалко. Все антипатии и недоразумения
развеялись. Сегодня он получил свое боевое крещение.
От прибывших мы узнали, что Шаман и Доктор остались в «двойке»,
а группа Петра с тяжелым грузом отправилась выше.
Когда солнце уже перевалило за грань Белой Волны и сделалось
прохладнее, мы несколько пришли в себя. Завтра мы обязаны выйти! Осознав
это, мы взяли себя в руки, и наше передвижение по лагерю приобрело более
слаженный, целеустремленный характер. Как и перед каждым походом,
следовало
приготовить
продукты
и
снаряжение
для
очередной
транспортировки на террасу.
В семь часов мы по радиотелефону связались с Войтеком.
—Алло! Алло! Мы заложили лагерь III, — долетел до нас
хрипловатый голос Войтека. — Поставили «рондо» под перевалом. Дальше
дорога трудная. Перед нами желоб, а над ним на ледовой стене виднеются
лестницы японцев... Вы завтра выходите? Да? Это хорошо. Обязательно
захватите с собой снаряжение для установки веревочных перил... Я тебя не
понял, повтори, повтори... Как самочувствие? Самочувствие неплохое, но у
Петра болит горло, а у Марека кашель.
Завтра попытаемся подняться выше, если ничего не получится,
спустимся на базу передохнуть.
Эти отрывистые фразы мы ловили с напряженным вниманием. Браво,
ребята! Вы удивили нас. Несмотря на скверное самочувствие, они заложили
этот проклятый лагерь. Жаль, конечно, что не на самом перевале. Но и это
большое дело!
Рогаль потом рассказывал мне о закладке лагеря IIIa и последующих:
«Солидно нагрузившись, мы вышли поздно, около девяти... В рюкзаках
118
личные вещи, немного еды и техническое снаряжение — костыли, ледовые
крючья, карабины. Войтек, самый сильный из нас троих, нес «рондо». Снег
был кошмарный, мешки тяжелые, а самочувствие неважное. Я пытался
заглушить кашель. Петр отмалчивался, но мы знали: его донимает горло.
Шли медленно, утопая по колено в снегу. В двенадцать мы
остановились под сераком, на том месте, до которого добрались вчера. От
него конусом ниспадал наметенный снег. Здесь нужно было вырыть
площадку для «рондо».
Петр, хотя и страшно вымотался, энергично принялся за работу.
Надо признать, он был душой всего дела. Насадив на ледоруб прихваченную с
собой саперную лопатку, он вырубал громадные снежные глыбы, которые
мы спихивали вниз. Так продолжалось довольно долго. Наконец мы поставили палатку и стали растапливать снег для чая. Нас мучили головные боли
и страшная жажда. Потом приготовили еду, отдохнули и направились к
желобу. Мы ходили вокруг него, присматриваясь к японским веревочным
перилам, болтавшимся в полутора десятках метров над нашими головами,
искали возможности пройти, но ничего подходящего придумать не могли. В
палатку мы вернулись, когда стемнело. Шум бутановой плитки, пламя свечи
создавали атмосферу уюта. Снаружи дул ветер. Полусидя-полулежа мы
ждали, покуда поспеют макароны, а Войтек принялся говорить о шансах
подъема на вершину.
Такие речи он вел не впервые. Мне запомнился подобный разговор в
промежуточном лагере 5600. Его волновало, кто войдет в состав
штурмовой группы. Да, он наверняка оказался сильнее нас, все время
чувствовал себя великолепно и жаждал взойти на вершину, мы же были не в
лучшей форме. И это не давало ему покоя... Знаешь, Марек, по правде
сказать, я и не рассчитывал взойти на вершину, ведь до этого мне не
приходилось подниматься так высоко. Как и каждый из нас, я тоже
вынашивал свою мечту, но трудно было в тот вечер, когда меня изводил
чертовский кашель, обманываться, воображая, будто я стану одним из
119
счастливцев. Что касается Петра, то состояние его горла было серьезным
препятствием, и, хотя сам он, может быть, не отдавал себе в том отчета,
Войтек это видел. Мы слушали молча. Петр как обычно говорил мало, а
Войтек откашлялся и вроде бы нерешительно начал излагать свои
соображения о том, как будут дальше развиваться события.
«Создавшееся положение вещей, — отчетливо запомнились мне его
слова, — наиболее выгодно для группы Вальдека. Я не хочу, чтобы меня
поняли неверно, но, пожалуй, именно их группа заложит лагерь IV выше
перевала, потом мы — лагерь V где-то на верхней террасе, и оттуда они
начнут штурм».
В выводах Войтека, казалось бы логичных, звучала явная нотка
сожаления, что он сам оказался в нашей, более слабой группе».
—Марек, — прервал я Рогаля, — подобная ситуация возникла на
самом деле случайно. На выбор партнеров обычно воздействует ряд
обстоятельств. Как правило, совместные переживания в горах, взаимное
доверие и привязанность, прочный духовный контакт, сходная житейская
философия и оценка гор — все это объединяет людей в коллектив. Подчас
это может быть такое соотношение: ты необходим мне, но и я тебе тоже;
иногда — простой расчет: этот самый выносливый, и с ним стоит ходить, с
ним больше надежд на успех. Но бывает и просто случай. Имей я право
выбора, я, конечно, хотел бы ходить с Весеком и Вальдеком. Что же касается
Вальдека, то тут многое произошло само собой. Кроме тебя, все, кто прибыл
на ледник Рамтанг с группой разведки, были связаны с Вальдеком. В эту
группу вошел дополнительно один Весек. Меня же с Весеком связывает не
только совместное восхождение на пик Коммунизма, но, возможно, в не
меньшей степени — вечера, проведенные вместе в Варшаве. Нам казалось,
что тебя связали с Петром Кавказ, Монголия и совместная работа в клубе.
Так само собой все и сложилось, и это естественно. Никто из нас не искал
себе более подходящего партнера, он просто ходил с тем, с кем успел больше
сжиться.
120
—Да ведь я-то это знаю... Но в конце концов нельзя быть в претензии
к Войтеку. У меня таких претензий и нет. Каждый вправе бороться за личный
успех. Но ваша группа... выглядела более заманчиво еще по одной причине.
Вы действовали по какому-то плану. Ты сам подсмеивался над тем, что
Вальдек...
—...каждый вечер проводил с блокнотом, контролировал, насколько
далеко мы продвинулись, разрабатывал новые варианты, планировал день за
днем — кто куда, что следует делать. Мы подшучивали над тем, что он
развел в горах «бюрократию», но, поверь мне, мы ценили все это. И мы
верили, что в результате дойдем с ним до вершины!
«У нас же все было по-другому, — продолжал Рогаль. — Каждое
утро мы раздумывали, что предпринять, а Петр на ходу принимал решения.
Я ничего не говорил, но чувствовал, что увязаю во всем этом, потому что
никакого «конца» не видел. Изо дня в день переходы, прокладка дороги, но все
это без всякого плана. Будущее Петру представлялось очень туманным. А
оставались всего три майские недели.
На следующий день, 7 мая, мы вышли из палатки с намерением
одолеть желоб. Мы, кажется, все еще находились под впечатлением
двукратного неудачного визита на его кромку. Желоб напоминал след от
удара гигантским мечом, который раскроил пополам эти белые ледяные
блоки. На сей раз мы захватили с собой веревки, крючья, но не представляли,
как одолеть препятствие.
Серак, на котором стояла палатка, невозможно было обойти справа
из-за сильной крутизны, а дальше следовали еще более иссеченные
трещинами сбросы. Прямо перед нами желоб оказался столь широким и
глубоким, что требовалась лестница.
Можно было только попытаться взять влево.
Туда направился страхуемый нами Войтек. Район выглядел скверно,
сплошные трещины, мягкий, глубокий снег. Непонятно было, как здесь
передвигаться, не провалишься ли в какую-нибудь дыру? Войтек пытался
121
прибегнуть к различным приемам, но вернулся ни с чем. Оставалось
форсировать трещину с помощью лестницы или жерди, доставленных
снизу, либо идти еще дальше влево по направлению к кулуару.
В час дня мы начали спуск на базу, подавленные тем, что и здесь
путь нам перекрыло препятствие. В «двойке» мы застали вашу группу,
прибывшую сегодня из базового лагеря. На пороге «рондо» сидел Вальдек. Он
только что вскипятил чай и дал нам утолить жажду. Войтек и Петр
уселись рядом, чтобы поговорить и с минуту отдохнуть, но как раз
готовились к спуску Шимек и Доктор.
Честно тебе признаюсь, мне в тот момент всего этого было
достаточно. Достаточно было и моей группы, и той атмосферы
подавленности и нервозности, какую создавал Войтек, того весьма
неприятного для нас ощущения, что он вынужден прозябать с нами, и...
даже покашливания Петра.
И пока они отдыхали, я в связке с Анджеем и Шимеком стал
спускаться вниз, на базу.
Тебя же я вообще не видел, кажется, ты вовсе не выходил из
палатки».
—Все верно. Весек готовил. А мы с Юзеком лежали в спальных
мешках. Для меня это, вероятно, был самый тяжелый день за все время
путешествия.
7 мая
В этот день я, кажется, проснулся раньше всех. Ночь выдалась очень
холодной, на стенках и крыше нашей палатки поблескивал толстый слой
инея. Мы быстро и решительно оделись. Вчерашнее настроение миновало
бесследно. Теперь мы испытывали радость и... напряжение перед началом
операции.
До восхода солнца оставалось еще часа полтора.
—Ну и копаешься же ты! — Весек в нетерпении смотрел, как я
мучаюсь с лопнувшими тесемками на гетрах, пытаясь их связать. Он уже
122
был готов, стоял в своей плотной шерстяной рубашке, обмотался шарфом по
самый подбородок, на голову натянул добротной вязки шапку. Я с завистью
поглядывал на нее. Моя была совсем ажурной, и я отчетливо чувствовал, как
холод кольцом охватывает виски и лоб. Мы поели молочного супа (у меня
пропал аппетит), закусили бутербродами с паштетом, последний глоток чая
— и в путь.
С первых же шагов я почувствовал, что со мной что-то не в порядке. Я
дышал с трудом, рюкзак давил на меня так, словно был набит камнями,
налитые свинцом ноги разъезжались на льду и щебне. Уже через четверть
часа я сильно отстал.
—Что с тобой? — Весек ждал, опершись о большой камень.
—Не знаю, — беспомощно отозвался я.
Мы растянулись на широком пространстве. Впереди шли шерпы,
потом Соболь и Вальдек, чуть дальше — Юзек и на порядочном расстоянии
от них — Весек и я. Когда мы выбрались на ледопад, нас настигло солнце.
Защитные очки моментально запотели. Я продвигался тяжело дыша, шаг за
шагом, не видя ни друзей, ни деталей местности. Перед глазами у меня
маячили только смазанные следы, уходящие вверх. Но в этом была и своя
положительная сторона. Я не видел, что до цели еще далеко, много часов
пути. Я знал только одно — надо сделать шаг, еще шаг и... продолжать идти
дальше. Голова пылала огнем. Я сорвал шапку.
—Марек! Немедленно надень! Замерзнешь, идиот! — донесся до меня
голос Весека.
Ага, значит, он здесь.
—Послушай, почему ты такой потный? — услышал я через минуту.
Он снова заставил меня думать, искать ответа. Я стряхнул с себя
оцепенение, сосредоточился и почувствовал, что у меня жар.
«Черт возьми! Я заболел!» — Меня охватил страх. Но не надолго:
минуту спустя я снова отключился. Я знал только, что продолжаю идти. В
этом сомнений не было. Стой я на одном месте, Весек, наверно, кричал бы на
123
меня. А этого я не слышал. И я был доволен. Я делал очередной шаг и
мысленно бормотал: раз, два... и так до пятидесяти. Когда сознание
прояснялось, я видел перед собой размытый силуэт Весека. Горы широко
раздались, стали более низкими, молочно-белыми и настораживающе
уродливыми. И все это как бы смазано.
Около десяти мы добрались до высоты 5400 метров, до «единицы».
Кажется, минут через двадцать после Соболя. Мне сделалось настолько
лучше, что я снова вернулся к реальности. Мы сидели на рюкзаках, и я
чувствовал, как меня бросает то в жар, то в холод.
—Я что-то паршиво себя чувствую, и зуб болит, — жаловался Юзек.
—Знаешь, у меня тоже жар, — шепнул я ему на ухо. Больше мне
нечем было похвалиться.
Я понимал, что должен сократить время отдыха и выйти раньше
остальных, иначе опять буду плестись в хвосте. Через несколько минут я
заставил себя подняться, натянул рюкзак, и мы вместе с Весеком двинулись
вверх. Сразу вслед за нами поднялись остальные, а потом и шерпы. Я шел в
полубессознательном состоянии, в расстегнутой рубашке и все-таки
обливался потом, но старался сохранять хороший темп. Мне очень не
хотелось оказаться позади всех.
Через два часа мы миновали последние веревочные перила; снежный
склон выравнивался, впереди виднелись ещё две вешки. Сейчас доберемся до
«двойки»!
Я уже заметил Анджея Петрашека в красной ковбойке и Шимека с
камерой в руке. Они, вероятно, увидели нас раньше. Я шел медленно, а за
мной, сворачивая на ходу веревку, одолевал оставшиеся метры Весек. Только
теперь я сообразил, что, на удивление, добрался первым. На склоне ниже нас
из
легкого
тумана
появилась
следующая
тройка.
Шимек
начал
фотографировать.
Первым, пошатываясь от усталости, с низко опущенной головой
плелся Соболь, за ним по пятам — Юзек, несколькими метрами далее —
124
Вальдек. На последнем отрезке пути Юзек не выдержал, стал обгонять
Соболя.
—Ты испортишь Шимеку кадр! Не беги так! — крикнул я.
Юзек свободным шагом опережал его, словно здесь была ровная
местность, а мне так хотелось, чтобы видно было, как мы карабкаемся в гору
и как все чертовски устали.
—Я просто не мог дождаться, когда закончится этот переход! — Юзек
с облегчением сбросил рюкзак в снег. Мы сели возле «турни».
—Анджей, где Петр заложил «тройку»? — спросил Весек Доктора.
—Вон там под сераком, — повел он рукой. — Их даже видно отсюда.
Погляди!
Под самым перевалом, на потрескавшемся барьере сераков, суетились
три муравья, вскоре начавшие спуск. Испытывая озноб от высокой
температуры, я влез в «рондо». Когда я уже лежал в спальном мешке и меня
поочередно бросало то в жар, то в холод, через открытый рукав влезли Весек
и Юзек. Весек зажег бутан, а Юзек намеревался забраться в спальный мешок.
—Однако же и донимает этот зуб! Кажется, у меня температура, —
произнес он тоном человека, целиком поглощенного болью. — Я говорил с
Доктором. Вероятно, мне завтра придется спуститься на базу.
—Держи! Выпей горячего чая. Но лучше сядь! — Весек сунул мне в
руку кружку. Я напился и снова ухнул в мешок. Когда я открыл глаза, было
совершенно темно. На стенах палатки колебалось пламя свечи, возле
бутановой горелки, застыла неподвижная фигура, закутанная в пуховую
куртку.
—Юзек, Марек, что с вами? Завтра вам, должно быть, придется
отправиться на базу, — это говорил Вальдек. — Анджей Петрашек займется
вами.
—Я, пожалуй, спущусь, — без возражений согласился Юзек.
—Вальдек, завтра поглядим, возможно, мне полегчает. — Я руками и
ногами отбивался от самой мысли о спуске. О, судьба, предоставь мне шанс!
125
Стоит мне спуститься, и я уже наверняка сюда не вернусь...
—Братец, не морочь мне голову, если разболелся, спускайся вниз и
лечись. Расклеишься всерьез, вот тогда мы с тобой намучаемся! — донеслись
до меня его трезвые слова.
—У меня все пройдет, я не так уж скверно себя чувствую. Обычная
легкая простуда. Вот сейчас проглочу кальципирин, и сразу полегчает. Юзек,
а тебе дать?
—Марек, не строй из себя героя. Ты весь горишь! — это был голос
Весека.
—Давай! Вреда не будет, а боль, возможно, снимет, — это уже
говорил Юзек.
Мы проглотили пилюли. Весек как добрый дух протянул мне кружку
с чаем, и я облегченно закрыл глаза. Надо заснуть! Сон и лекарство поставят
меня на ноги, не придется возвращаться на базу.
Но уснуть я не мог. Меня мучил жар, болело горло, голову ломило, а
озноб не проходил. Я ворочался в спальном мешке, рядом укладывались
коллеги, потом воцарилась тишина, нарушаемая ровным ритмом дыхания.
Проснулся я среди ночи. Мне казалось, что я лежу в горячей воде, настолько
я был мокрый.
«Ох, малютка, я чуть было не отдал богу душу! Мне уже никуда не
взойти!» — мелькнула отчаянная мысль.
Хотя в палатке царил холод (в темноте видно было, как от моего
дыхания клубится пар), я расстегнул спальный мешок и ждал, когда меня
сморит сон.
8 мая
Утром все стало ясно.
—Я тоже спускаюсь. — Мне пришлось уступить. Так же как вчера
любой ценой мне хотелось остаться, так теперь у меня появилась надежда,
что единственный шанс — это быстрый спуск и лечение. Может, Анджей
поставит меня на ноги?
126
—Собирайтесь? Спускайтесь в двойке. А мы трое — Соболь, Весек и
я — отправимся в лагерь под сераком, — заключил Вапьдек.
—Весек, пойдем со мной, — тихим голосом, как ребенок, попросил я.
— Стоит нам разлучиться теперь, и мы уже никогда не окажемся в одной
группе. А вся наша сила в том, что мы вместе. Спустись с нами! — настаивал
я в отчаянии. — Послезавтра снова выйдем. Кангбахен подождет!
С минуту он колебался, терзаемый чувством долга по отношению к
Вальдеку и группе, которой он теперь был необходим, и всем тем, что
связывало его со мной.
—Хорошо, я спускаюсь, — наконец решился Весек.
Я с облегчением вздохнул.
—Знаешь, я тоже чувствую себя неважно. У меня болят лобные
пазухи, хочу подлечиться немного, — вслух оправдывался он перед самим
собой.
—Как знаешь,— пожал плечами Вальдек.
В девять мы направились вниз, на базу, по нашим вчерашним следам.
Соболь и Вальдек остались одни вместе с шерпами. Поддерживаемый
Весеком, я спускался первым на короткой веревке, но настолько ослаб, что
ноги у меня заплетались. После двух мы добрались до базового лагеря.
Анджей Петрашек забрал нас в свою палатку, осмотрел, измерил
температуру, назначил лекарства: Юзеку какие-то антибиотики, а мне
изохин.
После обеда мы влезли в спальные мешки. У меня температура
оказалась тридцать восемь, у Юзека тоже около этого.
Большой, Гардас и Рубинек сегодня из базового лагеря спустились в
долину Рамтанга. Первые двое недостаточно акклиматизировались, и Доктор
рекомендовал им сойти еще ниже. Они намеревались заняться ловлей
бабочек. Гардас собирался пополнить свои коллекции растений. А тем
временем после полудня поднялся сильный ветер, погода испортилась,
приплыл туман, а вечером повалил снег. Как-то при такой погоде удастся их
127
прогулка? Но важнее было, каково положение наверху?
—Что они сообщили по радиотелефону? — полный тревоги,
обратился я к Весеку.
—Они вместе с двумя шерпами добрались до лагеря у перевала.
Потом шерпы спустились на высоту 5600, а они остались. Не знаю, удалось
ли им чего-нибудь добиться. Вряд ли, погода ужасная, снегопад.
9 мая
Снова утро встретило нас белизной. За ночь выпало больше двадцати
сантиметров снега. Палатки прогибались под его тяжестью. Видимости
никакой, вокруг базового лагеря и над ледопадом повис густой туман.
Мы встретились за завтраком. На лицах ребят отразились трудности
предыдущих дней, вид у них был кислый, губы покрыты сыпью, которая
мешала есть. Они молча прихлебывали молочный суп.
Мацек, пожалуй, уже пришел в себя, но его юмор скорее напоминал
юмор висельника:
—Пано-о-ве! Эта гора — дьявольский кукиш! Просто опупеть можно
в этих проклятых снегах! Почувствовать бы солнце, теплое прикосновение
скал, запах растительности на граните — вот удовольствие! Вот это
альпинизм! А здесь чертова дыра! Думали ли вы когда-нибудь, — язвительно
шипел он, — что окажетесь в таких условиях, где, чтобы отправить письмо,
надо с десяток дней шпарить вниз?! Чертова дыра! — с яростью повторял он.
Я был занят своими мыслями. Я испытывал страшную слабость и не
чувствовал никакого улучшения, у меня болела гайморова полость и даже
зубы.
—Анджей, ты не можешь дать мне антибиотики? Пилюли,
предписанные Доктором, казались мне малоэффективными.
—Глотай пока что изохин, а там посмотрим, — Анджей держал меня
на определенной дистанции.
Я разгорячился, узнав, что он велел Весеку принимать окситерацин.
Как это так?! Ведь это же я болен по-настоящему, у меня температура, а он
128
занялся Весеком!
—Старик, я никакого улучшения не чувствую, — жаловался я.
—Марек, перестань надоедать! У Весека в самом деле забиты лобные
пазухи, — коротко отрезал Анджей, и я остался один на один со своими
тревогами. Я беспомощно вертелся на кухне, злясь, что мне не дали ударной
дозы. Такую уйму таблеток мы притащили сюда, а зачем?!
Около полудня мы сидели на кухне, объедаясь до пресыщения всякой
всячиной. Я ел уже все без ограничения, но по-прежнему был слаб, как муха,
и температура у меня не падала. Все уже говорили о возвращении. Даже Петр
считал дни, оставшиеся до конца экспедиции. Посидим еще до конца мая, а
потом, что бы не происходило, надо спускаться.
— ...Придет муссон. Увидишь, Петр!
—Ну, приятель, зачем быть таким пессимистом? Все не так уж плохо.
Экспедиции работали и в период муссонов, — улыбался он мне по-отцовски,
но я все равно ему не верил.
Неужели этот человек не понимает, что происходит на самом деле?
Излишний оптимизм — в лучшем случае признак отсутствия воображения.
Юзек тоже чувствовал себя разбитым. У него распухла половина
физиономии — видимо, воспаление надкостницы.
Когда
наступил
вечер
и
спустились
сумерки,
разговоры
сосредоточились вокруг наших ребят у перевала. Шел легкий снег, но туман
рассеялся. Кангбахен казался грозным и отталкивающим. А они сидят где-то
там, в палатке. Тщетно, однако, высматривали мы у перевала свет «тройки».
Увидеть ничего не удалось. Темнота и усилившийся мороз заставили нас
острее почувствовать их одиночество в крохотном 4 кубике палатки,
повисшем между небом и землей. Мы не завидовали им в эту морозную,
беззвездную ночь, отрезанным от базы и от всех нас.
С нетерпением ждали мы часа, когда Мацек должен был выйти на
связь. Наконец-то семь часов!
—Алло, лагерь три! Вы меня слышите? Прием! Алло, лагерь три,
129
отвечайте, отвечайте! — взволнованно неслось в микрофон.
—Почему они молчат? Неужели?.. Ах, что за глупые мысли лезут в
голову! Но ведь нынешней ночью шел снег, а после этого все могло
случиться.
—Отвечайте, отвечайте!
Наше волнение все возрастало.
Было уже четверть восьмого.
—Мацек, продолжай вызывать их! — Даже Большой поддался
эмоциям.
—Это лагерь три... лагерь три... — услышали мы наконец желанные
слова. Говорил Соболь, мы его едва слышали. Немногое удалось понять, но
мы сообразили, что они установили веревочные перила на каком-то отрезке
пути над «тройкой». Шерпы сегодня собирались вернуться в базовый
лагерь.
—Если бы только знать, как на самом деле их дела, — услышал я чейто голос. Мы продолжали ждать возле умолкнувшего радиотелефона, но
связь прервалась. Первым покинул нас молчаливый Петр, который, так ни
слова и не сказав, уединился в «Балтике». Можно было отправляться спать.
Сегодня снега нападало столько, что нечего было и думать о выходе. Мы с
Юзеком влезли в палатку. Через минуту появилась разгоряченная, милая
физиономия Весека.
—Держите! — Он бросил нам пачку печенья, потом протянул по
кружке горячего чая. Мы уже лежали в спальных мешках. Весек, как обычно,
подложил под голову ботинки и гору вещей, а Юзек при свете налобного
фонаря снова царапал письмо.
—Ты ведешь дневник, а я все излагаю в письмах, — отреагировал он
на мою реплику.
Оба они успели заснуть, а я все еще лежал с транзистором на груди,
слушая Четвертый концерт Бетховена, транслировавшийся из Мадраса.
130
10 мая
Ночью опять шел снег, а утро встретило нас туманом. Он плыл снизу,
из долины, и, поднимаясь вверх, лениво переваливал через снежные склоны.
Настроение большинства из нас под стать погоде тоже было тоскливым.
Юзек все еще с флюсом, Весек лечился антибиотиками, да и я по-прежнему
чувствовал себя очень слабым. Я снова помчался к Анджею Петрашеку.
—Могу дать тебе соду, будешь распускать ее в чайной ложке и пить
утром и вечером, — заключил он.
Почему он упорствует, не желая дать мне настоящего лекарства? Я
обозлился на него, мне казалось, он пренебрегает моей болезнью, а меня
самого считает истериком.
После завтрака мы связались с лагерем III. Вальдек сообщил, что
ночью снова выпало сантиметров на пятнадцать снега. С утра погода была
хорошая, а сейчас тучи и возможны новые осадки. Он просил еще, чтобы
шерпы, когда вновь отправятся наверх, захватили его пуховые штаны,
титановые кошки и несколько катушек кинопленки.
А на базе сквозь туман просвечивало солнце. Мы еще пребывали под
впечатлением разговора, когда Петр созвал всех на кухню на «военный
совет». Завтра должна была выйти его группа — Мацек и Рубинек, а днем
позже — Весек, Юзек, я и Анджей Петрашек, последний в качестве опекуна
выздоравливающих. Цель — выход на перевал и начало действий выше него.
Подготовка к операции захватила всех. Парни мылись, некоторых
осматривал врач. Весек и я отбирали продукты на складе — лучшие
предназначались как рацион для штурмующих. Мацек мастерил лестницу из
спусковой веревки и деревянных реек. Потом они готовили собственные
вещи для завтрашнего похода, а мы занялись чтением.
На базе преобладало настроение сосредоточенности перед новой
операцией, смешанное с неверием в успех и мечтами о возвращении.
Трудные условия, неблагодарная и безрезультатная работа наверху, сомнения
в смысле наших действий — вероятно, это заставило нас несколько
131
идеализировать все, что было связано с родиной. Все тамошние, даже
незначительные, удачи и радости казались теперь исполненными смысла и
значения. Как хорошо, что каждого из нас ждет там силе облюбованное
место.
Туман тем временем рассеялся, над нами белым плюмажем снега
дымил Кангбахен. Это продолжалось недолго, опять наползли тучи, повалил
снег.
—Внизу тоже должен идти снег, — нахмурился Рубинек. — Только
бы не наступила долговременная смена погоды! Ведь утром надо
отправляться в путь! Надежды на удачу мало, но вопрос пока не предрешен.
На этот раз необходимо потрудиться наверху достаточно долго, возможно, до
самого штурма вершины. Только бы здоровье не подкачало! Посмотри,
большинство кашляют, хрипят или схватили насморк. А тут еще и погода.
Увы, в Гималаях погода — это лотерея. Близится пора муссонов, времени в
обрез!
В базовом лагере с полудня непрерывно шел снег. И все-таки группа
Петра готовилась к выходу. Наперекор всему — мерзкой погоде, плохому
самочувствию и далеко не лучшему настроению.
Из вчерашнего разговора с лагерем у перевала мы узнали, что и там не
переставая валит снег, снежный слой достиг уже полуметровой толщины и
начинают срываться лавины. Вальдек и Соболь явно пали духом и
готовились к спуску.
Они намеревались отправиться рано утром, пока не греет солнце, снег
смерзшийся и не угрожают лавины. Чем раньше выйти, тем менее вероятно,
что обратный путь будет отрезан.
Мы на всякий случай договорились о связи на семь утра. Уже
известно было, что группа Петра дождется возвращения Вальдека и Соболя
на базу.
Утром они подтвердили, что спускаются, а позже мы увидели две
крошечные фигурки на фоне потрескавшихся сераков.
132
Мы стояли возле кухни на возвышении морены, когда они сходили по
нагромождениям ледопада, а потом то появлялись, то исчезали на выступах
ледника.
Ледопад, стены Кангбахена, поверхность ледника, окрестные склоны
— все покрывал свежий снег. На склонах Белой Волны виднелись лавинные
впадины. Даже скальная грань нашей горы казалась посеребренной. За
последние дни должно было выпасть порядочно снега. Облачность была
низкая, над долиной плыли гонимые ветром темные тучи, сквозь них время
от времени пробивалось солнце.
К половине одиннадцатого они добрались до базового лагеря. Таши
уже поджидал их на кухне с чаем. На их лицах, покрытых густой щетиной и
посеревших от усталости, отражалось облегчение, радость, но кроме этого...
что-то еще. Сосредоточенность или тревога? Жадно выпив чай, они сбросили
рюкзаки, а мы, не давая им передохнуть, нетерпеливо засыпали их
вопросами.
—Это чудо, что мы спустились, — Соболь удивленно покачал
головой, словно бы еще не доверяя тому, что он среди своих.
—?!.
—Дорога через ледопад начисто уничтожена из-за обвала сераков.
Там уже не пройти, — процедил Вальдек мрачную новость, — сераки
перевернулись... Это наверняка не лавины... Вся система сераков под
«единицей» рухнула, они опрокинулись, как спичечные коробки, словно там
произошло землетрясение. Страховочные перила сорваны, открылись новые
трещины, весь склон усыпан осколками льда... Только провидение, видимо, о
нас позаботилось: это чудо, что там в этот момент никого не оказалось!..
Мы были убиты. Целые недели тяжкого труда пошли насмарку.
Оставалась, правда, дорога югославов, но начинать ее теперь, когда
домуссонный период подходит к концу и работа экспедиции завершается,—
не бессмысленно ли это? Недели через три, не позже, начнутся снегопады,
нескончаемые снегопады, небо станет темным, массы снега будут расти, и
133
нам не только не подняться вверх — может случиться, что мы окажемся
здесь абсолютно отрезанными. В лучшем случае нас ждет возвращение под
мокрым, беспрерывно сыплющимся снегом, а в долинах — под проливным
дождем.
А может, попытаться еще раз одолеть ледопад? Сделать хотя бы одну
попытку?
—Ты считаешь, по ледопаду теперь действительно не пройти? —
негромко обратился я к Весеку. — Ведь какие только обрывы не
преодолеваются!
—Братец! — Вальдек должен был услышать мой вопрос. — Почему
ты это го-во-ришь? Ведь тебя там не было! Не веришь мне, спроси у
Соболя! Дорога непроходима. — Он разволновался не на шутку. —
Единственная возможность — попытаться пройти маршрутом югославов!
На этом и порешили. Мы еще долго говорили, вялость и
подавленность последних дней миновали. Рассказы наших коллег явились
для нас хорошей встряской.
—Панове! Необходимо, чтобы кто-нибудь еще сегодня отправился на
разведку и присмотрел выход с ледника на боковую морену у склонов
Рамтанга, — принял Петр решение. — Надо проверить, не сыплется ли там
сверху!
—А лагерь номер один? — спросил Юзек.
— Придется его ликвидировать, а палатки перебросить выше. Пусть
шерпы пойдут и свернут их.
Днем на разведку двинулись Войтек Бранский и Шимек Вдовяк, а к
«единице» — тройка шерпов.
Я вслед за Вальдеком влез в палатку, когда он, сбросив мокрые брюки
и носки, натягивал сухую одежду.
—Ну, братец, вот это был спуск! Всю дорогу душа в пятках! Да
вдобавок боязнь, как бы на сераках не настигло нас солнце!
Позже Вальдек рассказывал:
134
«В первый день, 8 мая, двойку шерпов — Вангчу и Джепу — мы
отправили вниз, в «единицу», за очередной партией продуктов для лагеря II.
А мы четверо, то есть Соболь, Пасанг Дава, Дорджи и я, должны были
двинуться вверх.
Мы вышли вскоре после вашего спуска. Было тяжело, глубокий снег,
и, кажется, тогда дул ветер. Подъем давался с трудом. Хотя мы были в
приличной форме, рюкзаки оказались такими тяжелыми, что приходилось
часто сменять друг друга, прокладывая дорогу. Следы группы Петра
совершенно замело, но можно было понять, как проходила дорога... Кроме
того,
они
оставляли
вешки.
На
траверсе
оказался
такой
слой
свежевыпавшего снега, что, клянусь, я боялся, как бы не соскользнула
снежная доска. Потом появился плоский участок, и мы очутились под
сераком.
Я внимательно его осмотрел. На нем было много характерных слоев,
а ведь каждый ледяной слой — это год. Если он так долго простоял,
подумал я, значит, не рухнет и теперь... Дальше следы совсем исчезали, но
путь вновь указывала вешка. На крутом отрезке вверх снег абсолютно не
держал. Мы брели медленно, увязая по пояс в свежем снегу. И там Соболь
обнаружил японские веревочные перила... Когда мы добрались до палатки,
то были всем этим сыты по горло. Мы расчистили засыпанный вход и могли
наконец немного передохнуть.
Шерпы прибыли значительно позже и сразу же заторопились вниз, не
захотели даже задержаться и выпить чаю.
После полудня мы отправились на разведку вдоль кромки трещины.
Над нами высилась ледяная круча, с которой свисали японские веревки.
Японцы должны были соорудить здесь подъемник для транспортировки
клади через трещину. Грузы, вероятно, поднимались с помощью карабинов...
Погода?.. Снова повалил снег. Когда мы вернулись в палатку, я принялся
делать заметки, наводил порядок, потом долго готовили еду, и подошла
пора укладываться. Утром мы выбрались из палатки в девять часов. Нам
135
казалось, что с левой стороны можно пройти, но не исключено, что мы
угодим в кулуар, а там сверху могут сорваться сераки. Поэтому следовало
попытаться зайти справа. Район был весь изрезан трещинами. Расщелины,
сераки, а между ними присыпанные снегом громадные провалы с ледовыми
помостами, прикрытыми снежным слоем.
Сходная картина запомнилась мне по экспедиции в Гиндукуш. Дело
было около Лунгхо-э-Досаре. С подстраховкой я выбрался на место,
напоминавшее котловину. Сделав шаг, я провалился в снег по колено, сделав
еще два — увяз по грудь, ледорубом пытался нащупать дно, но не смог. Казалось, под снегом гигантская пустота.
Здесь было нечто подобное. Мы шли с подстраховкой по кромке
трещины, ежеминутно зондируя дно, но сам характер рельефа теснил нас
вниз. Трещина заметно расширялась... У меня было ощущение, что это
должна быть какая-нибудь ужасная, совершенно непроходимая снежная
котловина.
Потом мы взяли влево. Солнце светило сквозь туман, шел легкий снег.
Было очень жарко. Мы продвигались вверх по краю трещины, вплоть до
того места, где она сужалась и над ней образовался мост — снежный
конус, наметенный со стенки. Здесь мы обязательно должны пройти!..
В полдень наступила такая чертовская жара — истинная баня! —
что мы вернулись в палатку. Немного передохнули в прохладе, натопили
воды для питья, а потом изрезали веревку на петли и приготовили все
необходимое, чтобы ставить перила.
В два вышли снова. Первый отрезок от снежного конуса прокладывал
Соболь. Основание веревочных перил мы закрепили внизу, так что
приходилось весь свободный конец пропускать через каждый карабин. На
покрытом льдом склоне нужно было вырубать ледорубом ступени. А потом
мы добрались до навеса, под которым почти горизонтально тянулся четкий
ледяной сброс. Над ним нависали сераки... Выглядело это грозно, но, помоему, это образование никакой опасности не представляет. Сброс не
136
отколовшаяся часть, скорее он возник в результате эрозионного действия
солнца и ветра, а стена и карнизы, пожалуй, составляют единое снежное
целое, выходящее на перевал.
У карниза мы пошли в качестве ведущих. Вбивая близко один к
другому ледовые крючья и крепя на них петли, я добрался до кромки, из-за
которой сверху свисал конец японской веревки. Было уже поздно, солнце
собиралось садиться, ударил мороз, не переставая шел снег. Соболь начал
жаловаться, что у него мерзнут ноги и пора возвращаться. Я пытался его
приободрить, но он боялся отморозить пальцы.
А это был ключевой момент. Принципиально важно было завершить
установку перил, чтобы назавтра кому-то другому не пришлось там
упражняться и он мог бы спокойно взойти наверх. Поэтому мы решили, что
Соболь возвратится в палатку и приготовит поесть, а я закончу установку
перил.
Мы развязались, и он начал спускаться. Опрометчиво?.. Зачем
отвлеченно теоретизировать! Я прекрасно знаю, что незыблемое правило
альпинизма — оставаться в связке в любой ситуации. Но теперь, когда
оставался какой-нибудь десяток метров до японских перил и необходимо
было до них добраться, а у Соболя мерзли ноги, я пошел на такой риск
совершенно сознательно. Ясно, что ни на каких курсах по альпинизму я
ничего подобного не стал бы рекомендовать.
Но правила правилами, практика практикой, а жизнь есть жизнь. В
деятельности альпиниста, как и во всякой другой, нужно уметь определять
самое важное. Например, когда сходишь с горы, а погода меняется, лучше
спуститься быстро с менее надежной страховкой (хотя на курсах тебе
этого никогда не порекомендуют), нежели сходить медленно, с жесткой
страховкой. И ты предпочтешь поступить так, не правда ли? Сейчас же
самое главное было: я должен закончить сегодня этот отрезок. А Соболь?
Он опытен, не лучше и не хуже меня, он и один мог спуститься. Естественно, не исключено, что ему что-нибудь свалится на голову или же он
137
почувствует себя плохо, понадобится моя помощь, но вероятность этого
была почти минимальной. То же самое могло произойти и со мной. И мы оба
сознательно пошли на такой риск… Но чего ради я все это тебе
рассказываю?
Мы укрепили с Соболем веревочные перила на этих полутораста
метрах, и это главное! Потом я добрался до японской страховки, до самого
ее конца — глубоко вбитого в снег алюминиевого уголка, к которому она
была приторочена. Для проверки я нажал на уголок, сидел он крепко.
Возвращаясь, я связал перила японцев с нашей веревкой, наложив их
друг на друга. Теперь в зависимости от обстоятельств их можно было
продолжить. В семь я начал спускаться. Было уже темно, а снег все шел и
шел…
В палатке мы потом долго готовили еду.
На следующий день, 10 мая, мы встали в семь. Палатка прогибалась
под тяжестью снега. За ночь снова нападало. Снаружи висел туман, сквозь
который время от времени просвечивало солнце. Шел легкий снежок. Погода
такая, что можно идти, но в равной степени можно и не высовывать носа
из палатки… Помни: в подобных условиях, если у партнера нет желания
выходить, не следует его уламывать. Но тут все предрешила сама погода.
После десяти начался обильный снегопад и продолжался до вечера. Мы
стряхивали снег с крыши палатки, а она вновь покрывалась толстым слоем.
С кулуара двинулись лавины. Нам стало не по себе, при таких
обстоятельствах человека охватывает тревога. У меня появилось
ощущение, будто что-то происходит или, может, уже произошло. Мы
занимались приготовлением еды, время шло, и я начинал побаиваться, что с
перевала на нас сорвется лавина… Соболь чувствовал себя плохо… Вечером
мы решили, что рано утром спустимся, собрали рюкзаки и дали знать об
этом на базу… Спали мы беспокойно и недолго.
Наутро быстро собрались и после пяти натощак двинулись вниз,
жестко страхуясь… Снег оказался глубиной по пояс. Я боялся идти
138
траверсами, обстановка была лавиноопасная и сверху могла сорваться
снежная масса. Но на продолжении первой линии перил есть снежный мост,
до которого мы с Весеком дошли неделю назад. Итак, мы двинули вниз
напрямую и… подгадали самым идеальным образом. Отсюда по азимуту на
палатку «двойки» и вниз! Быстро! Прежде чем успеет взойти солнце,
которое может сдвинуть массы снега! Дорогу уже преграждал лавинный
конус.
Утопая в рыхлом снегу, мы добрались до лагеря II. Там наспех,
всухомятку перекусили. Подогревать чай времени не было. Шло состязание
с солнцем.
Через полчаса мы начали спуск, пользуясь первыми веревочными
перилами. Ниже тянулось нагромождение изрезанных трещинами глыб. Так,
словно бы сераки, эти исполинские ледяные блоки, под действием какой-то
страшной силы опрокинулись и разбились на куски. И тогда я догадался…
Это произошло позавчера или, возможно, вчера ночью. Поэтому и
нарастала в душе та непостижимая тревога, ощущение, будто что-то
случилось…
Мы постояли с минуту, раздумывая над тем, не подняться ли выше,
попытавшись обойти ледопад тем путем, каким шли югославы. Но мы его
не знали… и побаивались солнца — оно как раз взошло. А кроме того, если
уж здесь сорвалась лавина, то есть надежда, что новых теперь не
последует. И мы решили спускаться. Чудовищное нагромождение льда и
снега — не знаю даже, как это и назвать, — наши порванные веревочные
перила, то выступающие из-под массивных кусков льда, то исчезающие под
ними, одинокая вешка, укрепленная на верхушке недоступного серака, словно
бы ее водрузил там некий дух, — все это было странно и жутко.
Мы в волнении разыскивали место спуска, кидаясь то вправо, то
влево. Я молил только об одном: чтобы никого из вас не оказалось там… под
этой грудой обломков. А время шло… Наконец лагерь I, а потом и база…
Теперь ты знаешь все».
139
НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ
12 мая
Поднялись мы очень рано, в ночной тьме сквозь
туман еще мигали звезды. Только кухня была освещена
желтоватым светом керосиновой лампы, отсвет ее высоко
взмывал в темноту. Шерпы с четырех утра готовили
завтрак.
Базовый лагерь постепенно пробуждался. Парни
выскакивают из палаток уже одетые, хлопают руками и
притоптывают ногами, чтобы согреться. В такой собачий
холод ботинки за ночь становятся твердыми как камень.
Начинается утреннее хождение между кухней и палатками.
Темные силуэты возникают тут и там, кто-то споткнулся о
камни
и
чертыхнулся,
во
тьме
слышны
вопросы,
произносимые вполголоса:
—Запасные батарейки взял? Кто одолжит шарф? В
каких ботинках ты идешь наконец: в обычных или утепленных?
Вчера вечером казалось, будто мы застегнуты на
последнюю пуговицу, но всегда как-то так получается, что
перед самым выходом вспоминаешь какие-то забытые
мелочи.
Наконец, закутавшись в пуховые куртки, мы
расселись на кухне, а Таши наливает нам в тарелки, как и
ежедневно, молочный суп. Вот еда, которая вызывает
меньше всего нареканий; это, как принято у нас говорить,
блюдо на все вкусы. Уже стоя, мы проглатываем по куску
хлеба, запиваем чаем — и в путь!
Я иду затянуть рукав палатки: Вальдек и Юзек еще спят, сегодня они
140
никуда не идут, но изнутри до меня доносится негромкое предостережение
Вальдека:
—Марек, опасайся камней с Рамтанга.
«Мы не всегда, — подумалось мне, — замечаем в нем то, что он и сам
старается не выказывать прямо — доброжелательность и товарищескую
заботу»
—Все готовы? Пошли! — донесся до меня низкий голос Петра.
Сегодня отправляется большая группа: Петр, Войтек, Рогаль, Рубинек,
Шимек, Доктор, Весек и я, а также трое шерпов — Джепа, Пасанг Дава и
Вангчу. В базовом лагере остались только Вальдек и Соболь, которым
полагается хороший отдых после тяжких дней, проведенных наверху, Юзек с
флюсом, Анджей Гардас, несколько дней жалующийся на сердце, и Большой.
Последний теперь фактически исполняет роль шефа базы, на что не очень
годился Рубинек, и, надо признать, справляется со своими обязанностями
превосходно.
За спиной у нас остались темные очертания палаток, тает в тумане
столб света над кухней, а в тиши уснувшего ледника слышится только наше
собственное дыхание и хруст ботинок на льду. Переговариваемся тихо,
словно оробев от той удивительной тьмы, в которую погружаемся. Скрип
башмаков, треск раздавливаемого льда, шумное дыхание — часть ее;
разговор же кажется чем-то немыслимым.
Постепенно мы вытянулись длинной, извивающейся змеей. Голова ее
— это шерпы и Войтек, который уже несколько дней кряду полон энергии и
жажды борьбы. Мы втроем замыкаем шествие: Петр, я и Рубинек, несущий
лыжи. Через четверть часа впереди показалось темное пятно, которое
постепенно приобрело очертания фигуры Весека.
—Марек, ну как ты? — спросил он еще издали.
—О'кей, Весек! Я просто выдерживаю свой темп... Иди быстрее, если
хочешь, а я позже нагоню тебя. — Мы понимали друг друга с полуслова.
И снова я шагал в одиночку. Марш в темноте имел свою прелесть.
141
Время от времени перед моим носом появлялся чей-нибудь красный рюкзак.
Позади то возникали на ледовых горбах, то исчезали в ложбинках темные
фигуры Петра и Рубинека. Словом, я был не один, присутствие коллег
придавало ощущение безопасности.
Я вслушивался в скрип снега, считал пройденные шаги и думал про
нашу гору, до которой — сегодня я в это верил — мы доберемся. Опущенные
вниз глаза видели только неровности ледника, разбросанные на его
поверхности камни и рассекающие его время от времени щели. Поднимая
голову, я различал размытое пятно ледопада, над которым вызывающе
вздымался темный, массивный силуэт Кангбахена.
Тяжелый рюкзак составлял как бы единое целое с моим телом.
Постепенно меня охватило тепло — можно было снять рукавицы, закатать
рукава, сбросить с головы шапку. Несмотря на то, что солнце еще не взошло
и был сильный мороз, я начал чувствовать пульсацию крови в жилах,
пылающие кончики ушей и приятное пощипывание в подушечках пальцев.
И так, без спешки, выдерживая темп, я продвигался вперед. Вокруг
разъяснивалось, ледник обретал отчетливые очертания, а передо мной росли,
становясь все массивнее, громоздящиеся вверх сераки ледопада. Через час с
лишним я добрался до громадных валунов, на которых отдыхали мои
коллеги и шерпы. «Тигры снегов» вчера доставили сюда снаряжение
ликвидированного лагеря I. Часть вещей пришлось добавить к нашим
рюкзакам.
Вскоре вслед за мной появились и остальные. Мацек выглядел
хмурым, ушедшим в себя и вовсе не склонным к едким суждениям и
замечаниям.
—Я неважно себя чувствую,— произнес он.
Дальше дорога шла по каменной осыпи вверх на боковую морену.
Осыпь в верхней части переходила в ущелье, по которому бежал поток. Я
безрассудно принялся жадно пить ледяную воду.
Сделалось уже совсем светло, солнце перевалило через грань
142
Рамтанга и сквозь облака било прямо в глаза. Камни и валуны сохраняли
восхитительную прохладу и влажность, как в Татрах после дождя. Впервые
за время путешествия я мог прикоснуться к скале.
Войтек и Весек были уже высоко в ущелье, а несколько позади меня в
одиночку брел Рубинек. Передвигался он медленно, ему досаждала нога, и он
старался сокращать время отдыха, выходить раньше. Остальные же еще
продолжали сидеть на камнях. Интересно, когда наконец они двинутся в
путь? Только теперь я ощутил прижимавший меня к земле груз рюкзака.
Каждый шаг вверх требовал самоотверженности. Ведущая двойка постоянно
оказывалась далеко впереди, и, хотя я старался изо всех сил, расстояние
между ними и мной сокращалось очень незначительно. По крутой осыпи я
добрался до впадины, где скопились груды снега, а потом ущельем, по
которому струился ручей, достиг вершины купола.
Грязно-серый ледник, изрезанный сотнями трещин, теперь лежал
глубоко подо мной. Стало тепло. На камнях, покрывавших купол, сидели
Войтек и Весек. Отсюда были видны Белая Волна и ледопад.
Купол переходил в отвесную стенку, ниспадавшую на ледопад, но под
склонами Рамтанга, немного вверх тянулся широкий каменистый выступ.
Дальше лежал снег, камни образовывали островки на белой поверхности
выступа. Мы пытались идти по осыпи, снег был мокрый, рыхлый, и мы
глубоко проваливались. Рубинек уже стал на лыжи и у самых скал легко
скользил по снежному пространству, мы же вели борьбу, увязая в снегу по
колено, по пояс. Кидались вправо и влево, нащупывая такой путь, где снег
нас выдержит, где ближе к спасительным камням.
—Войтек! — рявкнул я. — Не пора ли устроить привал? Чего ты так
несешься, до полудня еще далеко!
Но он не слышал или не пожелал услышать, Весек тоже на этот раз не
был моим союзником.
—Вот кончатся осыпи, выберемся на снег, сделаем остановку, —
обернулся он ко мне.
143
Но в конце концов и Войтек выдохся. Мы остановились у невысокой
каменной вершины. До плато, вероятно, уже недалеко.
—Я не собираюсь надрываться, оставлю веревку здесь, — заявил
Весек. — С такими тяжелыми мешками мы увязнем в снегу и не дойдем до
цели.
—Правильно! Ведь дальше нам придется размечать дорогу, — с
готовностью поддержал я его.
Я извлек из рюкзака кислородный баллон — три килограмма убыло;
Войтек тоже избавился от какого-то груза, все это мы заботливо сложили под
большим, отчетливо видимым издали камнем.
—Наша экспедиция, пожалуй, рекордная, по крайней мере по числу
созданных нами складов, — засмеялся Войтек.
Теперь можно и передохнуть. Солнце пригревало, как в сказке. На
минуту отрешившись от всех забот, мы наблюдали, как по заснеженным
участкам к нам на лыжах приближается Рубинек, а совсем глубоко внизу на
камни выползли еще две крохотные человеческие фигурки. Где же, однако,
остальные?
Через полчаса двинулись дальше. Полдень миновал, а перед нами еще
долгий, неведомый путь. Сброс теперь значительно сузился, а по правой
стороне к нам придвинулись сераки ледопада. Дорогу пересекали трещины,
уходящие к самым скалам. Мы петляли между ними, потом свернули
направо вверх, и теперь уже видно: перед нами плато!
Кругом еще полно расщелин и трещин, но дальше простиралась
снежная поверхность. Над ней висела легкая неподвижная дымка. Мокрый
снег держал очень плохо, лучше идти в связке.
Войтек по-прежнему был ведущим. Ну и двойка же досталась сегодня
этому парню: в середине связки шел Весек, а замыкающим — я. Мы огибали
трещины, при каждом шаге проваливаясь в снег по пояс. Войтек в бешенстве
выкарабкивался, пытался обходить зыбкие участки снега, но безуспешно:
снег совершенно не держал. Надо быть стоиком и продолжать путь. Только
144
когда мы миновали полосу трещин, образующую продолжение ледопада, и
выбрались на ровное пространство, снег стал тверже. В тех местах, где под
снегом могли быть расщелины или трещины, мы расставляли наши вешки,
указывающие надежную дорогу.
Прошло несколько минут, четверть часа, а снежному склону, казалось,
нет конца. Но вот очередное возвышение, а за ним — долгожданные палатки!
Лагерь выглядел покинутым. Палатки осели, оттяжки сорваны, рядом
едва присыпанная мусорная куча, которую разворошил ветер. В «турне» слой
воды, в «памирке» остатки продуктов. Мы решили привести в порядок
«рондо».
Далеко позади нас, у входа на террасу, замаячило несколько
крохотных фигурок. Через час в «рондо» был наведен порядок. Уже
поспевала большая кастрюля чая, когда появился запыхавшийся Рубинек, а
несколько позже — Шаман, Доктор и Рогаль. От них валил пар, как от
взмыленных коней. Они уселись на рюкзаки. Мы протянули им кружки с
чаем, а они неприязненно наблюдали, как мы хозяйничаем в «рондо».
—Вы заняли нашу палатку, — проговорил наконец Шимек.
—Как это вашу? Мы прибыли первыми и заняли одну из палаток.
Прошу, остальные свободны! — Войтек сделал жест в сторону «памирки» и
двух «турней».
—Ладно, Шимек, перестань! Мы приведем в порядок другую палатку.
— Доктор был уступчив.
Наступили сумерки, когда к лагерю приблизилась одинокая фигура.
Это был Петр. Последние метры он одолевал с громадным трудом. Делал
несколько шагов и замирал, опершись о ледоруб. Но вот и конец пути.
Тяжело дыша, он молча сел на рюкзак.
—Петр, что с Мацеком? Нам показалось, что вы идете вместе?
—Он вернулся на базу... со склонов Рамтанга... Говорил, будто у него
началось кровотечение... то есть, что из носа пошла кровь... или что-то в этом
духе, — прошептал он и с сомнением махнул рукой. — Я прихватил часть
145
его снаряжения... и это меня доконало, — тихо добавил он.
Солнце уже зашло, стало совсем холодно. Парни забрались в «рондо»
и подали мне ботинки, чтобы я очистил их от снега: ночью обувь приходится
держать в спальном мешке. Я нагреб еще большую кучу снега у самого
рукава—мы будем натаивать из него воду — и последним забрался в
палатку. Все небо было затянуто тучами. Задувал ветер, донося с разных
сторон отзвуки срывавшихся со склонов Кангбахена небольших лавин.
Мы уже лежали сонные в спальных мешках, а Весек, почти всадив нос
в мое ухо, нашептывал:
—Марек, знаешь? У меня обычные страхи перед штурмом. Помнишь
пик Коммунизма? Это всего лишь 7500 метров, а самочувствие было
ужасное. Мне казалось тогда, что я уже не взойду. У меня мерзли ноги,
охватывала какая-то апатия, хотя перед штурмом я был в приличной форме.
А сейчас я далеко не в самой лучшей — у меня все время забиты пазухи, и
мне трудно идти.
—Весек, не преувеличивай! Ты несся сегодня вверх как ракета. А если
ты не справишься, не бойся... я на спине втащу тебя на самую вершину...
—Я что-то плохо акклиматизируюсь. Эти пазухи и простуды...
—Вероятно, поэтому ты такой невыдержанный и сварливый.
—Да, я знаю... — приуныл он. — Я теряю контроль над собой. Но я
цапаюсь только с Вальдеком и Соболем, а с тобой, пожалуй, нет? — с
надеждой спросил он.
—Все о'кей!
13 мая
Я проснулся первым. Было пасмурно. «Кажется, до рассвета еще
далеко», — подумал я, но стрелки моих часов показывали около девяти.
—Черт возьми, как поздно! — зло выругался я. — Ребята, подъем!
Ночью, видимо, выпало много снегу, и утром в занесенных палатках
было темно, поэтому мы и спали, как сурки. Из ближайших палаток не
доносилось ни малейших признаков жизни: коллеги, вероятно, тоже спали
146
каменным сном, изнуренные вчерашними трудами.
Плато производило впечатление белой пустыни, словно бы здесь ни
разу не ступала нога человека.
—Проклятие! — обеспокоился Войтек. — Навалило добрых тридцать
сантиметров!
Уже перед выходом мы разбудили Петра и условились о времени
радиотелефонной связи. Петр, еще не придя в себя со сна, не знал,
отправится ли он сегодня со своей группой выше.
Мы двинулись вверх вчетвером: Войтек, Рубинек, Весек и я. Было
морозно, но погода стояла хорошая, безветренная, светило солнце.
Проложенная несколько дней назад дорога начисто исчезла под свежим
слоем снега.
—Склоны могут оказаться лавиноопасными, но, пока мороз, лавин
быть не должно, — рассуждал Рубинек вслух.
С большим трудом мы добрались до серака. Дальнейший путь вел
вверх по ледовому сдвигу, потом мы начали траверс по ровному сбросу
влево, утопая в глубоком снегу. Перед нами оставался только крутой
снежный склон, ведущий на терраску, где лед сераком должна была стоять
палатка лагеря III. Мы пока шли не в связке, чтобы каждый мог по своему
усмотрению регулировать темп и продолжительность передышек, но даже и
теперь, когда становилось очень круто и падение лавины не исключалось, мы
так и не удосужились взять веревку и связаться. Зной, усталость и вдобавок к
этому уверенность, что цель буквально в нескольких шагах, начисто
заглушили наши сомнения; не безрассудство ли это?
Еще минута, и мы стояли на снежной терраске, а перед нами в тумане
маячил невысокий желтый силуэт палатки. Последним подошел Рубинек.
— Вы видели? Прямо за вами... перед самым моим носом... со склона
ухнула снежная доска. — Он тяжело дышал. — Хорошо, что в этот момент
там никого не оказалось.
Но это не произвело на нас большого впечатления, не побудило к
147
раздумьям. Ведь все мы были уже здесь, возле палатки — цели сегодняшнего
перехода!
Палатка «рондо» прогибалась под толстым слоем пушистого снега. У
стен намело полуметровый сугроб. Оттяжки ослабли, стойка погнулась. Мы
стряхнули снег с крыши, прокопали вход в рукав и, поскольку начался
обильный снегопад, без лишних слов принялись по очереди заползать
внутрь.
Пол наполовину залило водой, внутри были в беспорядке разбросаны
вещи, доставленные группой Петра, веревки, остатки продуктов. Но,
несмотря на царивший здесь холод, несмотря на отсутствие уюта и
беспорядок, у «рондо» имелось одно громадное преимущество. В этой
палатке можно было стоять во весь рост, да и места столько, что мы
уместились бы все вшестером. «Рондо», пожалуй, самая большая и тяжелая
палатка, когда-либо поднятая в Гималаях так высоко. Ведь ее вес без стойки
— двадцать килограммов!
Мы стали готовить обед: суп-пюре, говядину с картофелем, чай,
вафли и снова чай.
Вечером мы связались с базовым лагерем. Мацек сообщил, что ночью
выпало много снега и Вальдек с Юзеком отложили свой выход на завтра. До
полудня было солнечно, потом туман, а после обеда снова повалил мокрый
снег. Они обеспокоены ненадежной погодой, которая может расстроить все
наши планы. На базу с «двойки» спустились шерпы. Пасанг Дава споткнулся
и упал при спуске с морены. Он слегка пострадал и неизвестно, сможет ли
участвовать в дальнейшей операции. Мы простились с базой, пожелав им
хорошей погоды на завтра, в радиотелефоне заскрежетало, после чего
послышался чуть хриплый голос Рогаля.
Как мы и предполагали, группа Петра весь день провела в лагере. Они
измучились при подъеме, а кроме того, так поздно встали, что выходить не
было смысла. В «двойке» после полудня тоже шел снег. Когда же он
кончится?!
148
Мы уже готовились ко сну, когда Войтек придвинулся ко мне
поближе и разоткровенничался. Хотя нас беспокоила плохая погода, он был
настроен оптимистически, словно положение изменилось к лучшему.
—Завтра мы, пожалуй, выйдем на перевал и заложим лагерь.
Надеюсь, нам повезет и все пойдет быстрее. Хорошо, что группа Петра
сегодня немного отдохнет. Они не в лучшей форме... Мне немного совестно,
что я выпал из их группы, но... Збышек оказался без партнера, и, хотя после
прошлогоднего перелома ноги он ходит медленно, в профессиональном
отношении безупречен, надежен в связке, и... с ним я просто способен
одолеть любую высоту. Мы здесь вместе прокладывали дорогу, тогда я
увидел его в деле и абсолютно в нем уверен.
Мы поговорили еще минуту-другую, потом воцарилась тишина.
Слышался только мерный шелест снега, сыплющегося на палатку.
14 мая
В путь мы отправились после девяти, неся в рюкзаках две «турни»,
доставленные сюда шерпами, запас продуктов и кое-что из личных вещей.
Утром сказали себе, что выйдем на перевал, заложим лагерь, а потом, кто
знает, возможно, отправимся выше. К ночи, однако, мы должны вернуться в
«рондо» под сераком, в котором остались наши спальные мешки. Все
зависело от погоды.
Мы
задержались
возле
насыпавшегося
конуса,
образовавшего
снежный мост над трещиной. Начинавшиеся здесь веревочные перила
тянулись вверх направо, а выше над нашими головами нависали ледяные
козырьки сераков. Выглядело это крайне грозно, надо было идти в связке.
—Марек, раз ты с рюкзаком, то я, пожалуй, буду ведущим, — решил
Весек.
Переправившись по снежному мосту, он начал подниматься и через
минуту исчез за снежной верхушкой. Веревочные перила вздрагивали, то
натягиваясь, то свободно обвисая, — признак того, что Весек продолжает
путь. Наконец сверху донесся приглушенный голос:
149
—Ма-а-рек! Чего ты стоишь?
Я начал подниматься. Было очень круто, под тонким слоем снега
(Весек почти весь его сбросил) ощущался твердый лед. Веревка тянула меня
вверх. Продвигаясь на передних зубьях кошек с тяжелым рюкзаком за
спиной, подгоняемый дергающейся веревкой, я с трудом удерживал
равновесие. Но потом, однако, воспользовался веревочными перилами и
вскоре добрался до крюка. Отсюда начинался траверс. Веревка ровно
тянулась по наклонному снежному полю. Дальше нависала внушительная
стена сераков. Там, где она соприкасалась со склоном, образовался почти
отлогий желоб. Вероятно, он был очень тесным: Весек передвигался под
ледовым навесом, согнувшись вдвое. Я шел по крутому склону. И следы
Весека, на которые я ступал, срывались подо мной, падая вниз большими
снежными комьями.
Наконец я добрался до желоба, от которого вниз к трещинам террасы
уходил снежный склон. Внутри (буквально внутри!) желоба Соболь и Весек
через каждые несколько метров вбили крючья, к которым намертво
привязали веревочные перила. Я восхищался их идеей покорения барьера
сераков, отличной страховкой, а также красотами самой дороги. Сильно
согнувшись, я вжимался в желоб так, чтобы не высовываться из него. Я
продвигался медленно, подчас на четвереньках, надо мной была жесткая,
зеленоватая крыша карниза, а под ногами, на полшага вправо, — пропасть.
Внизу сквозь туман я различал террасированные снежные поля, иссеченные
темными шрамами расщелин.
Желоб становился все более плоским, выталкивая меня на склон:
наконец я снова вынужден был выбраться на снежную крутизну. «Сорвется
лавина или нет?» — думал я, неуверенно делая каждый очередной шаг. Но
траверс уже заканчивался. Еще несколько метров по отвесной ледяной
поверхности, и я на снежном поле, откуда дорога уходила вверх к белым
наметенным складкам. Я уже миновал вбитый в снег уголок, которым
заканчивались веревочные перила. Пока еще нужна была крайняя
150
осторожность. Ведь мы шли с легкой страховкой, а склон оказался таким
крутым и бесснежным, что стоило одному из нас поскользнуться — и уже не
было бы никаких шансов удержаться на отвесной стене.
Наконец склон стал более отлогим, снег снова сделался глубоким, и
мы могли с минуту передохнуть. Ниже из-за снежного края появилась
загорелая физиономия Войтека, а вслед за ним — Рубинека.
Только теперь, миновав полосу тени под карнизами барьера, мы
почувствовали, как дьявольски жарко. Воздух был неподвижный, теплый,
сквозь дымку светило неутомимое солнце. Мы шли медленно, шаг за шагом,
как бы окончательно обессилев. Казалось, дышать абсолютно нечем. Местность почти выровнялась, мы чувствовали: неподалеку в тумане уже
перевал, но энергии от этого у нас не прибавилось. Может быть, сказывалось
воздействие высоты? Но что же будет с нами еще выше?
На перевале мы долгое время молча сидели на снегу. Вокруг
сплошная белая вата тумана и неподвижный, отбирающий последние силы
зной. Ни малейшего дуновения ветра. Постепенно одышка проходила.
С минуту мы слонялись в поисках подходящего места, а потом, отупев
от зноя и усталости, вяло переступали с ноги на ногу по снежной площадке,
вытаптывая участок для палаток. Установить их оказалось мукой. У нас
начались головные боли, а самые несложные действия требовали немалых
усилий. Это не была обычная усталость, когда, хотя и ноют мышцы и силы
на исходе, можно взять себя в руки и начать работать. Хотя день выдался и
не слишком трудным, мы находились как бы в полубессознательном
состоянии и отупении, будто все силы оставили нас.
Палатки были уже поставлены, когда повеял легкий ветерок. Ах, что
за благодать! Нам явно недоставало воздуха, и наше состояние — это,
пожалуй, результат кислородного голодания. Ветер словно окрылил моих
коллег, и они стали готовиться к спуску.
На обратном пути порядком посвежело, пришлось натянуть анораки.
Мы уже вышли на траверс под ледовым навесом, когда повалил снег. Затем
151
путь вниз вдоль веревочных перил, еще короткий спуск — и мы возле
палатки.
Рядом с «рондо» стояли Рогаль и Доктор, на рюкзаке неподвижно
сидел Петр с кружкой в руке. Он снял шапку, его волосы побелели от снега,
но он даже не замечал этого. Кажется, они только что прибыли, их рюкзаки
еще не распакованы. Мы стали рассказывать о нашем переходе.
Петр молчал; он и всегда неразговорчив, но если вообще молчит,
значит, у него что-то болит или он крайне утомлен. На лицах его спутников
тоже
отпечаток
усталости.
Улыбка
Анджея,
возможно,
скрывала
беспокойство.
—Мы
доставили
партию
продуктов,
немного
снаряжения
и
кислородный баллон, — пояснил Рогаль. — И сразу возвращаемся в
«двойку». Нам сегодня порядком досталось. Снег был глубокий, талый, и
вдобавок стояла убийственная жара. Не знаю, старик, на пользу ли нам этот
однодневный отдых. Мы поднимались медленно, но задыхались. Поэтому,
несмотря на протесты Анджея, решили вскипятить чай. Шимек еще в
палатке.
—Кашель у тебя не прошел?
—Нет. Пора возвращаться, — сменил он тему разговора, — при таком
снегопаде с каждой минутой все опаснее.
—Панове, может, хватит заниматься чаем и разговорами, —
нетерпеливо прервал Анджей. — Шимек, выходи из палатки! Или вы
собираетесь здесь заночевать? В таком случае я спускаюсь с Мареком
Рогальским.
—Ну, друзья, пора! — поднялся Петр.
Они отряхнули рюкзаки от снега, высыпали доставленный груз. Мы
сердечно простились, и они медленно растаяли во мгле.
Снегопад усилился. Наши анораки промокли, а рюкзаки, хотя мы
прибыли четверть часа назад, присыпало порядочным слоем снега. Мы
поспешили укрыться в «рондо».
152
15 мая
В этот день мы вышли из лагеря около девяти утра. Рюкзаки наши
были набиты продуктами, запасной одеждой, бутановыми горелками,
спальными мешками и куртками. Следовало захватить все нужное для
устройства нового лагеря на перевале, а кроме того, техническую оснастку:
веревки, крючья, карабины, необходимые для операции на ледяной башне,
которая соединяла перевал с верхней террасой.
У палатки мы, как и вчера, связались в две двойки, закрепили кошки и
двинулись к стенке. По небу плыли гонимые ветром тяжелые кучевые
облака. Неужели снова повалит снег?
Я быстро двинулся в направлении траверса. Слой свежего снега
хорошо держал на крутом склоне. Я прошел метров пятнадцать, веревка
натянулась, и снизу до меня донесся голос Весека:
—Марек, можно идти?
—Давай, — крикнул я, — но помни, идем еще с легкой страховкой!
Веревочные перила потянулись уже почти горизонтально, только
теперь я прикрепил к ним индивидуальный карабин. Одолевая снежный
траверс, я хорошо чувствовал то, что называется групповой спайкой. Без
лишних окриков и приказаний мы передвигались вдоль перил поодиночке, но
в то же время как бы все вместе, связанные одной веревкой. Еще не видя друг
друга, мы интуитивно угадывали, что сейчас делает партнер, как ему помочь,
сбавить ли темп или ускорить.
Итак, минут через пятнадцать я добрался до желоба. Туго набитый
рюкзак мешал, задевая рамкой станка ледяной навес. Наконец я всунулся
глубоко в желоб и, чтобы отцепить карабин от веревки и присоединить его к
следующему отрезку перил, встал на колени, так как веревка проходила у
самых моих подошв. Поднимаясь, я почувствовал сопротивление, а потом
услышал треск рвущейся ткани рюкзака.
—Черт возьми, ну и невезение!..
Все дно рюкзака сантиметров на пятнадцать было разодрано о зуб
153
кошки. Мое хорошее настроение моментально развеялось.
—Как же это теперь зашить? — Я был в отчаянии.
Мы выбрались на перевал. Дул сильный ветер. У палаток намело
свежие сугробы. Пришлось сперва наводить порядок и уже потом доставать
из рюкзаков снаряжение и продукты. Спальники и куртки, извлеченные из
мешков, тотчас же покрылись слоем белой крупы, а нас самих начал бить
озноб.
—Ну и ветерок, хорошо бы согреться!
Мы забились в «турню», и сразу сделалось теплее. Снаружи
свирепствовал ветер и снег, взметаемый по стенкам палатки, а здесь едва
слышно шумела бутановая плитка и скоро поспеет чай...
—Наконец-то! Вот они! — услышали мы донесшийся издалека
голос... кажется, Юзека?
—Марек! Весек!
Сомнений не было, это голос Вальдека. Я вышел из палатки, Весек
до половины высунулся из рукава.
—Вальдек! Юзек! Привет ребята! Вы так быстро сюда добрались?
Наше удивление им явно польстило.
—Быстро?.. Нет, нормально. Вчера мы дошли до «двойки»
действительно в хорошем темпе, а сегодня выбрались в лагерь у перевала. А
так как вышли очень рано, решили прогуляться и на перевал, поставить здесь
палатку.
Они стояли запорошенные пушистым снегом, загорелые дочерна,
веселые, скаля в улыбке белоснежные зубы.
—Ну и как? — спросил я. — Отныне уже вшестером?
—Еще нет, — усмехнулся Вальдек. — Сегодня мы только поставим
палатку и спустимся в лагерь у перевала, а завтра переберемся сюда, в лагерь
три.
Они стали устанавливать палатку. Ветер разошелся вовсю, полотнище
палатки вздувалось парусом. Потом они начали возводить вокруг «турни»
154
защитную стенку из снежных кирпичей.
—Даже под перевалом, на грани, разделяющей долины Рамтанг и
Джалунг, постоянно свирепствуют ветры. Югославы уже писали об этом.
Поэтому необходимо вокруг палаток возводить защиту, — недвусмысленно
воодушевлял меня Вальдек.
—Весек, займись чаем! — бросил я в глубь палатки, а сам принялся за
работу. Через полчаса мы кончили трудиться. Чай был уже готов. Мы
выпили
по
кружке,
и
Вальдек
с
Юзеком
начали
спуск.
Ветер,
разбушевавшийся на склоне, рвал куртки, взметал веревки. Вверх взлетали
плюмажи снега. Промерзший, я вполз в палатку. Но вскоре до нас донеслись
отзвуки какой-то суеты снаружи.
—Марек, Весек! Мы с Збышеком идем вверх. Кто из вас отправится с
нами? — вопрошал Войтек Бранский.
—Уже два часа. Далеко им не уйти. Они промокнут, их просквозит
ветром, вот и все. Стоит ли вообще выходить? — вслух размышлял я.
—Оставайся! — прервал мои сомнения Весек. — Приготовь обед, а я
пойду с ними. Ты же понимаешь, будет лучше, если кто-то из нас отправится
вместе с ними.
Я остался один. Ветер сотрясал «турню», стенки палатки, то одна, то
другая угрожающе прогибались. Ткань рвало со страшной силой, она
скрипела и трещала, через зашнурованный рукав пробивались хлопья снега.
Час спустя я выбрался наружу. Ветер уничтожил, разметал защитные валы
вокруг палаток. Пришлось восстанавливать их.
Высоко взобраться парни не успели: небольшой участок пути по
ровной поверхности и еще от силы одна-две веревки вверх. Я догадывался,
что они вынуждены будут повернуть назад, пора вскипятить чай.
Я зажег плитку и включил радиотелефон:
—... и поэтому мы решили спускаться в Гхунзу послезавтра утром.
Это был базовый лагерь. Я сразу узнал слегка возбужденный голос
Соболя. Сейчас как раз три, время, когда они выходили на связь с Петром в
155
лагере II.
—Коллега, это не дело, — Петр говорил вроде бы спокойно, но в его
голосе угадывалось волнение. — Я говорю не об участии в операции. Если
вы не в форме, больны либо просто не хотите, это ваше дело. Но ведь ты и
Пентковский — ответственные за снаряжение. Когда мы закончим работу в
горах, необходимо будет все привести в порядок, проследить за упаковкой,
составить опись всей партии груза, возвращающегося в Польшу. И это ваша
обязанность, о которой вызнали с того момента, когда ты занялся вопросами
снаряжения. Способен ли ты сейчас подыскать кого-нибудь, кто заменит
тебя и возьмет на себя всю ответственность? Наверняка нет! А я в
создавшейся ситуации не могу дать согласия на ваш спуск. Тем более что ты
сообщаешь об этом, когда нельзя даже непосредственно побеседовать.
—Можно, Петр, утрясти все и по радиотелефону. Ведь я уже говорил
тебе на базе, что, возможно, вернусь раньше, и Анджей Гардас тоже. Анджей
болен, и для него необходимость спуститься — вопрос не дискуссионный. А
я... 20 июня заканчиваются наши отпуска. Уже в Польше можно было
предвидеть, что экспедиция затянется, и позаботиться о том, чтобы продлить
отпуска. Но раз этот вопрос не улажен, я, увы, уже сейчас возвращаюсь,
чтобы вовремя поспеть на работу. Это мое окончательное решение, и я
вовсе не собираюсь с тобой дискутировать.
—Я вынужден принять все это к сведению, но факт остается фактом: я
не могу одобрить твоего решения. Поэтому не надейся, что я четко скажу
«да»! Ты взял на себя определенные обязанности и обещал их выполнить.
—Описи снаряжения, Петр, составлены. Я сейчас их еще дополню,
закончу и передам Сташишину. А спуститься я вынужден: я не хочу потерять
работу!
И в таком духе они говорили еще с минуту, оба взвинченные,
накаленные, полные взаимных претензий. Я прислушивался к их разговору
как безмолвный свидетель, несколько смущенный, испытывая неловкость,
что узнаю все это без их ведома. Но любопытство пересилило.
156
Хотя Петр прямо и не сказал этого Соболю, его решение спуститься
он считал своеволием, неблагородным поступком. Соболь же полагал, что
уже неделю назад, после спуска из лагеря у перевала, все обговорил с
Петром, который оставил ему письмо и деньги на дорожные расходы, и
поэтому надеялся на его согласие. Каждый из них так и остался при своем
мнении.
Потом говорил Мацек Пентковский. Он тоже собирался покинуть
экспедицию, спуститься в Гхунзу.
—Петр, я с самого начала не скрывал, что собираюсь присоединиться
к экспедиции на Хиспар.
В июне начиналась совместная польско-западногерманская вылазка в
Каракорум, одним из организаторов которой был Мацек.
—Ты знал об этом плане и не ставил его под сомнение. Мы
намеревались расстаться в конце мая. Теперь же, когда я неважно себя
чувствую и... не буду скрывать, мало гожусь для экспедиции, но
представляется случай спуститься вместе с двумя Анджеями, прошу
разрешить покинуть вас раньше.
—Но, дружище, ты и Соболь отвечаете за снаряжение, — Петр
повторял
то
же
самое,
что
и
раньше.
—
Именно
вы
обязаны
проконтролировать его отправку домой, и вот теперь сначала он, потом и ты
заявляете мне о своем желании вернуться. Коллега, мы накануне штурма
вершины. Не позже чем через две недели все мы спустимся вниз. И я хотел
бы, чтобы эти полмесяца ты оставался здесь... Могу обещать, что, как только
спустимся с гор и ликвидируем базу, ты с первой же группой сможешь
отправиться в Дхаранбазар. Двух-трех человек я намерен отправить раньше.
Петр, видимо, был порядком взвинчен. Говорил он внешне спокойно,
но твердо, хорошо понимая, что приказаниями не сможет изменить решений
Соболя и Мацека.
Анджей Гардас — совсем другое дело. В последнее время он болел, у
него появились некоторые аномалии физиологического порядка, и сам
157
Доктор рекомендовал ему спуститься ниже. Но чтобы оба материальноответственных лица?..
Вероятно, поэтому Петр и пошел на то, чтобы просить Мацека
остаться, и тот согласился.
Я выключил радиотелефон и попытался осмыслить это неожиданное
изменение событий. Через полчаса в лагерь вернулась наша тройка. Весек,
просунув голову в рукав, сделал краткий отчет о восхождении.
—Мы пробили дорогу на отрезке в несколько сот метров в глубоком
и рыхлом снегу, потом вскарабкались еще на несколько десятков метров. Дул
такой страшный ветер, что взбираться дальше было немыслимо. Войтек
выгреб из-под снега конец японских веревочных перил... и мы вернулись...
Обстановка там настолько непривлекательная, что и говорить нечего. И
ходить незачем было.
Я рассказал им об услышанном разговоре.
—Значит, Соболь уже 18-го решил спуститься?
Это и для них явилось полнейшей неожиданностью. Положение
изменилось. Потеря двух человек, когда все должно было определиться,
значительно ослабила наши позиции. Речь шла в первую очередь о Соболе,
он был одним из лучших, в нем еще в Варшаве видели надежного покорителя
вершины. Это правда: о необходимости своего более раннего возвращения он
говорил уже недели две назад, но его слова не приняли всерьез! Его решение
вернуться подтверждало, что он не верит... не верит, что мы достигнем
вершины до наступления муссонов. Если бы верил, наверняка поставил бы на
карту все, а отпуск и работа в расчет не принимались бы.
Известие, что они возвращаются в Польшу, имело для нас и еще одно
чисто практическое значение. Эта оказия позволит отправить с ними
весточки домой, семьям.
—Жаль, что мы не спускаемся на базу, можно было бы послать
письма и корреспонденции в газеты, — сокрушался Войтек.
Стало темнеть. Мы забились в палатки. Ветер свирепствовал, ни на
158
секунду не сбавляя силы. Оттяжки «турни» гудели, в стенки палатки ударял
взметаемый ветром снег. И кто это утверждает, будто после захода солнца
ветер стихает?! Мы приготовили много еды, а потом чай и еще еду — на сей
раз на завтра. Ведь мы собрались отправиться вверх ранним утром. А
снаружи дуло не переставая. Стены палатки, казалось, готовы были лопнуть
под ударами ветра, свеча непрерывно гасла, а уши наполнялись глухим ревом
вьюги. Мы испытывали беспокойство и неуверенность, пребывая в
нескольких кубических метрах пространства, подвешенных высоко над
ледником, и, стремясь заглушить тревогу, стали громко говорить с Весеком о
доме, о Варшаве, о жизненных планах. Все обрело соответствующие
масштабы: тьма, ветер, лагерь III и сами грозные Гималаи — все превратилось только в эпизод, колоритный, насыщенный и прекрасный, но все-таки
эпизод нашей жизни.
16 мая
Проснулись мы рано. Внутренние стенки «турни» покрывал толстый
слой инея. Одеваясь, мы засыпали наши спальные мешки белой, ледяной
крупой. Невероятно трудно заставить себя выбраться ранним утром из такого
теплого мешка в холодное, отвратительное пространство палатки. Я зажег
бутановую плитку.
— Марек, поворачивайся осторожнее. Ты сыплешь на меня иней, —
нервничал Весек.
Через четверть часа молочный суп разогрелся. Я поставил чай, и,
содрогаясь от стужи, мы принялись есть из котелка белую, источающую пар
массу. Мы вышли из палатки. Дул ветер, страшный мороз пронизывал до
костей. Задубевшими, неловкими руками я пытался зашнуровать ботинки.
Через минуту руки окоченели, побелели, и мне пришлось отогревать их,
сунув между ногами. При каждом выдохе изо рта взметалась белая струйка
пара. Мороз сегодня должен быть изрядный. Из соседней «турни»
выкарабкался Войтек, за ним Рубинек.
— Скоро семь. Выходим.
159
Мы вскинули на плечи загодя приготовленные рюкзаки с запасной
сменой одежды, снаряжением и куртками.
Вверх уходил едва различимый след вчерашнего восхождения наших
коллег. Он обрывался у скал, выходящих на вершину ледовой башни.
Несколько левее ее вздымался вверх белый, обледенелый конус, названный
японцами Снежным куполом.
На подходе к обнаруженным вчера Войтеком веревочным перилам
ветер вовсю давал о себе знать. Моя рука, сжимавшая ледоруб, уже через
несколько минут утратила чувствительность.
Чем дальше от палатки, тем снег становился глубже. В лицо била
вьюга. Согнувшись, мы медленно брели к японским веревочным перилам.
Через четверть часа цель была достигнута.
—Перила, пожалуй, навесим при спуске, — решили мы после
минутного размышления. — Может быть, ветер утихнет немного?
Начался крутой подъем по ледовой башне в направлении к куполу.
Снег был смерзшийся, мелкий, но абсолютно не держал. Тонкий слой
трескался под ногами, и все сползало по крутизне. Вниз по склону от самой
грани бил чудовищной силы ветер. Вместе с ним на нас несло мелкие сухие
лавинки.
Иногда
вниз
несся
снежный
смерч,
который
через
минуту
стремительным рывком менял направление. Словно бы закон тяготения
утратил свою силу и лавины устремлялись вверх по склону. Снежная пыль
окутывала нас со всех сторон как белое, влажное песчаное облако,
забивалась под шапку, под рубашку. Брови, усы, бороды облепил толстый
слой наметенного снега.
Я шел впереди, пошатываясь под ударами ураганного ветра. Он
завывал так, что мы с Весеком не слышали друг друга. Я держался как можно
ближе к камням башни, напрасно льстя себя надеждой, что они способны
меня защитить.
Склон становился круче, выше над нами уже сверкал ледяной
160
глазурью Снежный купол. Мы вышли на ребро. Белые, застывшие ледяные
волны при таком ветре были непреодолимы Я направился вправо,
траверсируя склон со стороны ледника Джалунг. Склон был покрыт тонким
слоем наметенного снега, кошки скрежетали на скалах. Глубоко подо мной
клубились белые облака. Внизу, над ледником Джалунг, — я хорошо знал об
этом — обрыв завершался двухкилометровой пропастью. Наконец я вступил
на каменистый отрезок, где нельзя было даже вбить ледоруб, таким тонким
оказался снежный слой. Я ждал Весека, сжавшись, всем телом навалясь на
рукоятку ледоруба. Мысленно я молил судьбу, чтобы мой партнер не
покачнулся и не сорвался в пропасть.
Я увидел Весека, когда он остановился на грани. Он шел медленно,
сильно согнувшись, покачиваясь под ударами ветра.
—Осторожнее, снег тонкий, а под ним камни! — надрывался я, но
ветер заглушал мой крик.
Он подошел ко мне вплотную, и мы принялись кричать в лицо друг
другу:
—Где Войтек и Рубинек?
—Идут сзади,— понял я, хотя губы его шевелились беззвучно.
Однако парней все не было. Мы долгое время ждали, наконец Весек
решил вернуться и поглядеть, что там происходит. Он исчез за снежным
горбом. Прошло пять, десять минут, но никто не появлялся. Я начал было
подвигаться назад. За гранью стояли скорчившись Войтек и Рубинек, а рядом
с ними Весек!
—Идти дальше бессмысленно. Нас смахнет с этого льда, и мы
окажемся в долине, — сообщили они.
Действительно,
смысла
не
было. Ураган
не
ослабевал.
Мы
содрогались от холода, а голова, как всегда при таком ветре, раскалывалась.
Обе мои руки потеряли чувствительность, в ступнях ног еще ощущались
болезненные покалывания, но скоро и они одеревенеют.
—Спускайтесь вниз, — посоветовал нам Рубинек. — Мы с Войтеком
161
навесим веревочные перила.
Мы принялись тянуть вниз стошестидесятиметровую веревку,
которую пытались теперь закрепить. Мы успели спуститься уже порядочно,
когда...
—Марек, смотри! — услышал я голос Весека. — Лавина!
На нижнюю террасу, в шестистах метрах под нами, рухнула
массивная лавина. Она широким языком расплывалась по террасе,
приближаясь к темным пятнам палаток лагеря II. Рядом с ними лихорадочно
суетились крошечные муравьи — люди! Язык ширился, а над ним рождалось
и росло гигантское облако распыленного снега, которое скоро полностью
скрыло от нас террасу. Через четверть часа, когда пыль осела, мы увидели,
что голова лавины задержалась перед лагерными палатками...
Часом позже мы были на перевале. Ветер дул с неослабевающей
силой. Через перевал катились волны снежной вьюги. Возле третьей «турни»
стояли, наклонившись, Юзек и Вальдек. Ветер уничтожил защитную
снежную стенку, возведенную возле палатки.
Мы попытались привести в порядок нашу собственную «турню», но
после нескольких минут тщетных усилий невыносимый холод загнал нас в
палатку. Рюкзаки мы оставили возле «турни».
В этот момент подошли Рубинек и Войтек.
—Мы спускаемся на базу. Тут такой чертовский ветер, что работать
невозможно, кроме того, представляется редкостная возможность передать
письма и корреспонденции для газет,— заявили они.
Какое-то время они провели в палатке, где, видимо, что-то готовили,
потом мы услышали их голоса:
—Привет, ребята! — И они направились вниз.
Мы с Весеком сварили суп, обследовали наши продукты и, одетые,
улеглись в спальники, вслушиваясь в однообразный вой ветра.
—Жратвы в обрез! — нарушил я молчание.
С этого, пожалуй, и началось. Погодные условия, нехватка продуктов,
162
уход партнеров — все это подействовало на нас самым удручающим
образом. Зародилось сомнение в необходимости дальнейшего пребывания
здесь, при таком ветре и холоде.
— Мы тут ничего не сделаем, только измотаемся перед штурмом.
Спускаться или не спускаться? — рассуждали мы вслух, а ветер
раздражающе завывал на оттяжках «турни».
Мы немного стыдились этих мыслей. Вальдек и Юзек сегодня пришли
на перевал, чтобы вместе с нами продолжить установку веревочных перил на
верхней террасе... Но ведь есть группа Петра, назойливо лезло в голову
оправдание. Значит, они будут не одни. А внизу... Уходят оба Анджея, можно
еще успеть написать письмо, отправить корреспонденцию в газету «Жице
Варшавы». Мысль о том, что жалко упустить такой случай, не давала мне
покоя.
Меня долго терзали раздумья: Вальдек, Юзек, ветер, группа Петра,
два Анджея, корреспонденция — что из всего этого самое главное? Наконец
я решил:
—Нет, сейчас мы не можем спускаться! Втащим рюкзаки и ложимся
спать, — бросил я в глубину палатки и начал возиться с рукавом у входа.
Ударило леденящей снежной пылью.
—Прикрой быстрее, черт возьми! — буркнул Весек.
Я выкарабкался наружу. Всего два часа дня, а вокруг сумрачно, белые
клубы пыли налетали откуда-то сверху, обрушивались на палатки, почти
сбивая с ног. Я завернул за угол «турни», обошел ее вокруг, потом еще раз,
но обнаружил лишь один рюкзак. Где же второй?
—Вальдек, ты не убирал наш рюкзак? — в волнении кинулся я к
палатке соседей.
—Нет. А что случилось?
—Его нигде нет!
Я еще раз огляделся. Снежная площадка, где мы поставили наши
палатки, переходила в крутой скат, обрывавшийся к барьеру сераков и
163
террасе, изрезанной расщелинами. Никаких следов рюкзака вокруг!
«Конец! — подумал я. — Его сдуло ветром! Мы остались без рюкзака,
без пуховых курток, без запасных вязаных вещей. Без них мы не можем идти
дальше!.. Куртки? На складе, пожалуй, запасных уже не осталось! Одна
надежда — ссудить их у Соболя или Гардаса».
—Весек! — Я сунул голову в рукав палатки. — Ветер смахнул наш
рюкзак! Наши пуховки «накрылись»!
—Ты уверен? Может, он зацепился где-нибудь на склоне, может, его
нашли наши, спускаясь вниз?
—Мало надежды! Но дождемся связи, а позже решим, что
предпринять. — Я был совершенно подавлен.
Время тянулось бесконечно долго. Наконец, три. Но тщетно мы
взывали в микрофон. Радиотелефон стрекотал, но никто не отзывался. С
тяжелым сердцем мы приняли решение возвращаться на базу. В половине
четвертого
выбрались
из
палатки.
Захватив
радиотелефон,
остатки
продуктов, мы отнесли все это в палатку Вальдека и Юзека.
—Вальдек, мы спускаемся. Без курток оставаться здесь немыслимо.
Связаться с лагерем у перевала, выяснить, не нашли ли наш рюкзак, не
удалось, — сконфуженно пояснили мы.
Он взял принесенное нами добро. Не пытался нас удерживать, но я
видел, что в нем борются злость и горечь разочарования.
Вот как Вальдек в действительности расценивал наш спуск:
«Когда Рубинек и Войтек решили спускаться, я ничего не говорил, но
сильно обозлился. Они были нужны здесь, но для них оказались важнее
заметки для газет — публицисты, черт подери! Существует ведь некая
очередность важности. Здесь меняется погода, кто знает, не муссон ли уже на
носу, а они отправились заниматься писаниной. Ну да черт с ними, ведь нас
четверо! А через несколько часов вы сообщаете, что у вас унесло рюкзак.
Ничего не поделаешь, вам надо спускаться! Но меня чуть удар не хватил. Кто
же при таком ветре оставляет рюкзаки снаружи?! Это абсолютное ребяче-
164
ство. И вы еще утверждаете, будто у вас — альпинистский опыт?»
Было уже четыре часа, когда мы двинулись вниз. Если мы
рассчитывали добраться сегодня до базы, следовало поторопиться. Ниже
перевала ветер стал гораздо тише. Мы месили снег, доходивший до колен,
спеша к перилам на траверсе. Под ногами образовывались лавинные языки,
которые шумно срывались вниз по склону и... пока что тут же замирали. А
будь снега немного больше, мы в тот день могли бы и не вернуться.
Подходя к алюминиевому уголку, мы заметили хорошо знакомый
красный силуэт. Да это рюкзак Весека, притороченный к карабину! Итак, его
нашли Войтек с Рубинеком.
—Может, вернемся на перевал? — предложил я.
—Ты что, спятил? Теперь я не собираюсь карабкаться вверх. Идем на
базу, — воспротивился Весек.
Я не настаивал. Самолюбие (поскольку отпал повод для спуска)
боролось во мне с мечтой о базовом лагере, с мыслью, к которой я уже
привык. Протест Весека служил для меня оправданием, и (стыдно
признаться!) я обрадовался, что вопрос предрешен.
Когда мы проходили траверс, придерживаясь веревочных перил,
снова повалил снег. Быстро одолев опасный участок, мы добрались до
«рондо». Там мы застали четверых: Петра, Рогаля, Шимека и Доктора. Они,
видно, только что пришли, их рюкзаки валялись на снегу. Все поглядели на
нас неодобрительно, но это уже не имело значения. Мы решили спускаться, и
главное теперь была быстрота. Нужно поспеть на ледник до наступления
ночи.
—Петр... — принялись мы рассказывать про рюкзак.
—Да, мы в курсе дела. Рубинек нам рассказал, — коротко оборвал он.
— Когда вы собираетесь отправиться вверх?
—Вместе с Войтеком и Рубинеком. Послезавтра...
Рогаль позже рассказывал мне:
«Ты спрашиваешь, как мы оценили ваш уход? Ну, Марек, скажу
165
честно: резко отрицательно. Впрочем, как ваш, так и первой двойки. Сейчас
я смотрю на это уже с некоторой дистанции, но тогда, в тот момент,
когда мы, вымотанные, стояли возле «рондо», а вы неслись вниз,
впечатление было, мягко говоря, мерзкое. Почему?
Мы в то утро вновь в качестве носильщиков двинулись из «двойки».
Дул ветер, снег (хотя впереди нас шли шерпы и Большой) был рыхлый,
рюкзаки тяжелые, словом, трудно приходилось. Мы поднимались медленно,
и далеко не в лучшем настроении. Доктор и Шимек молчали, Петр снова
стал задыхаться, и меня замучил проклятый кашель. Я понимал, что в
таком состоянии мы не можем вести операцию наверху в роли первой
группы. Так мы брели по этому снегу, согнувшись под тяжестью мешков,
когда встретили спускавшихся вниз шерпов, а потом Войтека, Рубинека и
Большого. Войтек стал говорить с Петром.
— Такой ужасный ветер, что выше перевала ничего невозможно
сделать, продуктов мало, а кроме того, мы хотим отдать двум Анджеям
свою корреспонденцию,— объяснил он причины спуска.
«Ну, — подумал я, — спускаются ради какой-то там писанины, коекак разведав дальнейший маршрут и почти ничего не сделав наверху.
Спускаются, руководствуясь не интересами экспедиции, а своими частными
мотивами». И я, вероятно, не очень ошибусь, если скажу, что все мы так
думали. Помню, как Доктор с насмешкой произнес: «Господа газетчики
идут телеграфировать на родину». А едва мы добрались до «рондо», как
появляется следующая двойка: Весек и ты. И тут я понял, что за последние
два дня имели место факты, которые, возможно, предрешат судьбу всей
экспедиции. Уж не охвачено ли большинство из нас сомнениями, отсутствием веры, духом капитулянтства?
Сперва трое восходителей заявляют, что должны возвращаться на
родину, а вслед за ними вниз сбегают еще четверо «господ газетчиков», как
мы вас всех окрестили...
До этой поры вся наша деятельность в горах была в общих чертах
166
подчинена какому-то основному плану. Ваша группа проводила операции, мы
обеспечивали устройство лагеря. Группа Петра, к которой я принадлежал,
выполняла роль носильщиков, но мне, как члену экспедиции, было известно,
что впереди нас группа объективно более сильная, которая держит путь на
нашу вершину.
Теперь же, когда вы самовольно спускались (самовольно, Марек, так
как вы не согласовали это ни с Петром, ни с Вальдеком), наверху оставалась
только двойка, которую трудно считать штурмовой группой, а ниже мы, и
далеко не в лучшей форме! В сумме всей нашей шестерке приходилось
приспосабливаться к вам, ждать вашего следующего выхода!»
День близился к концу, наступали сумерки, а мы еще топали по снегу
нижней террасы. Где-то внизу, за пеленой тумана, нависшего над ледником,
находился базовый лагерь, а в нем — еда и тепло спального мешка. Пожалуй,
это правильно, что вся прелесть и романтика гор перед экспедицией — как
мечта, а после нее — как воспоминание. Но когда карабкаешься по скалам
или по льду или, более того, когда бредешь с тяжелым рюкзаком по
бесконечным снегам, нет места эстетическим переживаниям и восприятию
прекрасного,
преобладают
инстинкты:
страх,
голод, простая
жажда
спокойствия и тепла, завершения трудов. Возможно, вознаграждением за все
это служит момент достижения цели, когда все тяготы оказываются позади.
А Вальдек охарактеризовал это еще образнее:
—Все, что расписывают в книгах о горных экспедициях, — чаще
всего миф. В горах в тебе говорит только воля к действию, здесь не время
осмыслять увиденное. Когда ты выполнил свою задачу, добрался туда, куда
требовалось добраться, ты мечтаешь вернуться, вернуться целым и
невредимым, нажраться досыта, забраться в теплый спальник и никаких
глубоких эмоций не ощущаешь — на это просто нет сил. А позже остается
то, что ты преобразовал, приукрасил, пропустил через собственное, угодное
тебе восприятие. И поэтому, — повторял он всякий раз, стоило мне взяться за
свои заметки, — я не люблю писать и говорить о горах. Ибо воспоминания на
167
подобную тему, предназначенные для читателя и соответствующие избитому
шаблону, все эти облака, краски, красоты, дружба, мужественная борьба,
волнения, и на подобном фоне мы, герои, — это липа, которая присочиняется
уже задним числом. Все это есть на самом деле, но в действительности все
происходит иначе, чем в книгах...
...До этого мы неслись вниз как шальные, теперь же, когда терраса
заканчивалась, силы нас оставили, мы брели медленно, ноги заплетались от
усталости. «База, база, поесть и заснуть», — мысленно повторял я. В семь мы
были на леднике. Горы погружались во тьму, небо покрылось тучами,
видимость ухудшилась. Мы шли рядом, спотыкаясь о едва различимые
камни и кляня все на свете. На ледник наползала вечерняя мгла, и нам все
время казалось, что вот-вот появятся огоньки базового лагеря. В густом
молочном тумане мы одолевали холм за холмом, ложбинку за ложбинкой, но
дорога казалась бесконечной и желанных огней все не было.
—Может быть, мы проскочили базу в тумане, может, оказались ближе
к середине ледника? — вслух рассуждали мы в минуты передышки.
Наконец мы различили рассеянное в тумане ясное пятно света.
Прибавили шагу, насколько хватило сил, но проклятый огонь никак не хотел
приближаться. Весек споткнулся и угодил в ледовое озерцо, я растянулся во
весь рост на щебне, и снова мы стояли, тяжело дыша от усталости, с глупой
злостью повторяя нелепые, грубые ругательства.
В базовый лагерь мы прибыли после восьми. На кухонной стенке
стояла раскаленная добела керосиновая лампа — подобно морскому маяку
она уже около получаса указывала нам путь.
—Садитесь, сейчас будет чай, потом обед, — Мацек проявлял
исключительную сердечность и заботливость. — Пригодилась наша лампа?
— поинтересовался он.
—Без нее мы, пожалуй, в такую ночь не добрались бы!
Из краткой беседы выяснилось, что оба Анджея отправляются завтра.
Они решили на день ускорить свой выход. Успеем ли утром написать
168
письма? После ужина, не теряя ни минуты, мы отправились в палатку и,
почти не разговаривая, влезли в спальные мешки.
17 мая
Проснулся я около шести, полный опасений, что проспал выход обоих
Анджеев. Но база была погружена в сон, не слышалось никакого движения,
У меня после вчерашней гонки болела голова, я чувствовал себя усталым и
разбитым. Мышцы ног одеревенели и ныли. Я с трудом выполз наружу. Небо
было безоблачное, а над долиной, из-за грани Рамтанга, поднималось
желтоватое солнце. Было в самом деле прекрасно, заснеженные вершины
начали вспыхивать в солнечном блеске, долина казалась умиротворенной и
спокойной. Только на ребре Кангбахена взметались в небо плюмажи снега —
наша гора дымила. Любопытно, будет ли ветер у ребят на перевале?
Мы с Весеком отправились на кухню, захватив ручки и бумагу.
—Sahb, tea, — Таши и Сонам состязались в вежливости. В
кастрюле уже варился молочный суп на завтрак. Мы уселись на каменной
скамье и погрузились в писание писем знакомым и родным. Потом я
составил короткий отчет для газеты «Жице Варшавы», и тогда появился
Соболь. Он улыбался, но производил впечатление человека неуверенного в
себе, ушедшего в свои мысли. Возможно, он опасался упреков с нашей
стороны?
—Привет, Анджей, почему вы уходите на день раньше? —
здороваясь, поинтересовался я.
—А чего ждать?! — возмутился он. — Каждый день дорог, если мы
собираемся поспеть в Польшу к 20 июня. Разрешили, нечего время терять.
—Знаешь, я все-таки не думал, что ты решишь вернуться. Твои
заявления я считал обычной воркотней.
—Ну, старик... — Он закурил сигарету. — Я на ветер слов не бросаю.
Будь хоть какая-то возможность подняться на вершину, я, может быть,
плюнул бы на все и остался. Но такую возможность я оцениваю, скажем,
процентов на пять. Я вот теперь долго сидел на базе, целую неделю, и время
169
поразмыслить у меня было. Я скалькулировал это таким образом. Весьма
маловероятно, что мы «оседлаем» гору, а в случае неудачи труднее будет
добираться домой. Помнишь, что сказал тебе Ароминек в Дели? «Вы должны
подняться на самый верх, иначе по возвращении «верхи» с вас не слезут».
У Петра уже кончились деньги. Если завоюете Кангбахен, поднимется шум,
деньги найдутся, вам их пришлют из Польши. Но если вершину «оседлать»
не удастся, с деньгами — труба, и тогда возвращение наверняка затянется,
может быть, еще на месяц. В таком случае мне незачем являться на работу.
Если бы вероятность покорения вершины можно было оценивать процентов
на... ну на пятнадцать, я остался бы, плюнув на работу. Знаешь, что сказал
сардар? Чтобы взойти на вершину от лагеря IV, который мы еще не успели
заложить, потребуется три недели. А тут продукты на исходе, погода
ненадежная, и муссон на носу. Поэтому я и возвращаюсь... У нас билеты на
самолет Кабул — Ташкент, в Ташкенте — знакомые, а до Кабула доберемся
автостопом. Может, продадим часть барахла и хватит на проезд по железной
дороге.
О дальнейших планах мы не говорили. Мне не хотелось его
раздражать. Он, вероятно, чувствовал себя неловко, покидая экспедицию и
окончательно перечеркивая мечты, которые для нас все еще оставались
реальными.
После завтрака (было уже больше девяти) мы сердечно обнялись с
обоими Анджеями. Гардас взял наши письма, обещая отправить их из
Катманду: так они быстрее дойдут по назначению.
И вот оба они уже стояли с тяжелыми рюкзаками, рядом с ними
Сонам и Майте, провожающие их до Гхунзы, а вокруг нас суетился Большой
с аппаратом в руках, делая прощальные снимки.
—Держитесь, счастливого пути, и до встречи в Польше!
—Удачи, ребята, взойдите наконец на эту гору! — Они со значением
подняли вверх большие пальцы и, легко покачиваясь на неровностях
ледника, стали переваливать за холм.
170
С минуту мы наблюдали за ними, они еще раз обернулись, помахали
рукой, а потом начали уменьшаться на фоне посеревшего, полного камней
белого пространства ледника, быстро превращаясь в маленькие разноцветные
пятнышки.
Мы вернулись в палатку, кое-как протянув время до обеда. В два часа
громкий удар по сковородке пригласил нас на кухню. Мы сидели, плотно
прижавшись друг к другу, на каменной скамье, поглощая блюда,
изготовленные Анг Тсерингом по указаниям Большого (ох, он постоянно
злоупотребляет чили!), а разговоры вертелись вокруг предстоящего подъема
и возвращения домой. Уход обоих Анджеев заставил нас осознать, что
экспедиция стремительно близится к завершению. В базовом лагере
сделалось как бы пусто, не стало слышно преисполненного значительности
голоса Соболя, самые лучшие продукты кончились. Еще один, возможно
последний, подъем, наконец вершина — и пора сматывать удочки,
сворачивать все предприятие!
В минуты хорошего настроения мы заявляли: будь что будет, но мы
задержимся здесь хоть до самой зимы, пока гора не станет нашей! Но все это
были только шутки, а неумолимое время напоминало, что наше пребывание
здесь должно закончиться, когда начнется муссон, горы покроются толстым
слоем снега и восхождение сделается невозможным, долины же и предгорья
Гималаев превратятся в топкие поймы тысяч рек и потоков. Беспрерывно, не
переставая ни на минуту, будут лить дожди, которые принесут весеннее
возрождение природе предгорий. Югославы спускались с гор в период
дождей, и в их воспоминаниях мы читали о гигантских папоротниках,
невероятных кустарниках, совершенно изменившихся джунглях, где они
обнаружили земляных блох величиной с пуговицу и падающих с деревьев
пиявок длиной с авторучку. Хорошо было бы поспеть в Дхаран-базар еще до
всего этого!
—Панове, сардар говорит, что муссон уже надвигается. Он будто бы
слышал по радио из Индии о первых муссонных дождях в Мадрасе, —
171
сообщил нам Большой.
Мы похолодели.
—Не может быть! Если это правда, то через десять дней здесь может
повалить снег!
—Не верите? Спросите сардара сами, — пожал он плечами.
—Это плохо, — вслух рассуждал Войтек. — Все меньше
возможностей покорить Кангбахен. Вы смотрели в бинокль на верхнюю
террасу? Видны следы лавин: постоянно срываются пылевые лавины. Трудно
предугадать, можно ли вообще пройти этой дорогой. А на ребре
невооруженным глазом видны плюмажи снега. Значит, там не утихает
дьявольский ветер. Условия очень скверные, а ведь это последняя
возможность «оседлать» гору. По передачам непальского радио нам
известно, что японская экспедиция уже покорила Жанну, другие японцы
ретируются из Джалунг-Канга. А перед нами еще целый траверс и купол
вершины. Осталось же не многим больше недели!
—Я договорился с Петром. — Большого занимали иные проблемы. —
У
нас
переизбыток
некоторых
неходовых
товаров:
картофельные
концентраты, печенье, макароны, уйма сигарет «Спорт». Осталось также
несколько десятков пар кед, с деньгами же, как вам известно, туго. Петр согласился со мной, что все оставшееся можно реализовать, тем более что
транспортировка всего этого домой себя не оправдывает. Я переговорил с
сардаром Дорджи, и он обещал продать товары в Гхунзе.
Мы вернулись к разговору о дате выхода нашей четверки. С утра
Рубинек и Весек твердили, что необходимо отправляться только послезавтра.
Войтек и я настаивали на завтрашнем дне. На меня действовало не то, что
нам может не хватить времени. Черт с ним, как-никак мы способны
управиться и при дурной погоде, думал я, но мне было неловко перед
оставшейся наверху шестеркой.
Збышек
Рубиновский
убеждал
нас,
что
только
двухдневное
пребывание в базовом лагере позволит хорошо отдохнуть, а нам потребуется
172
еще много сил. Однодневный отдых, по его убеждению, ничего не даст, и в
результате весь спуск оказался бы пустой тратой времени. У Весека был
насморк, у меня после вчерашнего перехода все еще ныли мышцы, Войтек
жаловался на кашель. Словом, все мы свыклись с мыслью, что покинем базу
послезавтра утром.
За ужином Мацек по радиотелефону связался с Вальдеком и Юзеком.
Они установили веревочные перила на сорокаметровом участке трассы к
вершине купола, но еще не добрались ни до места предполагаемого лагеря
IV, ни до прошлогодней японской стоянки. По словам Пасанг Давы, где-то на
куполе должен находиться последний японский лагерь с полным оснащением
и якобы не выйти на него невозможно. Вальдек коротко и деловито изложил
нам, как прошел день, заявил, что завтра они намерены подниматься выше, а
потом спросил: когда мы выходим? Несмотря на плохое качество приема, в
его голосе мне послышалось явное разочарование, когда Войтек объяснил
ему причины отсрочки нашего выхода.
Потом на связь вышел Рогаль. Вся их четверка ночевала сегодня в
лагере у перевала, который мы стали называть лагерем IIIa, чтобы отличить
его от лагеря III на самом перевале. Они доставили на перевал «рондо» и
запас продуктов, а на ночь вновь вернулись на «тройку-а». У Петра болели
нервные корешки, другие тоже чувствовали усталость, но спускаться они не
собирались.
Самое важное для них было: когда мы выходим? Петр через
посредничество Марека, а потом уже и сам настойчиво спрашивал о причине
нашего опоздания. Войтек кашлял и неуверенно объяснял, что дело даже не в
нашем отдыхе, а в том, чтобы довести до конца торги с Дорджи. Кажется, он
вовсе не убедил Петра, который отнесся к его объяснениям с нескрываемой
иронией.
После этих двух бесед мы почувствовали явную неловкость. Мы здесь
на базе рассиживаемся, болтаем, едим, а они — там, наверху, да еще не в
лучшей форме, в скверном настроении и нуждаются в нашей помощи. Может
173
быть, как раз в этот момент им не хватает психологической поддержки и
такой поддержкой была бы весть, что завтра наверх отправится одна из
групп?
Войтек уже с утра добился у Дорджи согласия на длительный,
восьмидневный выход шерпов, но теперь, когда нашим парням требовалась
поддержка, он предложил завтра направить в «двойку» шерпов с грузом
продуктов и кислородом. Они успели бы к вечеру вернуться на базу, а
послезавтра выйти вместе с нами.
—Я отправлюсь с шерпами и один день буду ждать вас в «двойке»,
покатаюсь на лыжах, а потом все последуем дальше, — предложил Мацек.
—Отлично, — обрадовались мы этому неожиданному предложению
вчерашнего кандидата на уход из экспедиции.
Мы разбрелись по палаткам. В опустевшем «рондо» было холодно и
неуютно, снизу тянуло сыростью. Я и Весек, лежа рядом, еще долго слушали
радио и переговаривались.
—Вальдека хватил бы удар, знай он, что ты постоянно возишься с
радио, — смеялся Весёк, когда я настойчиво искал хорошую музыку. Мы
замолчали. Волна уходила и пропадала, но с советской радиостанции до нас
донеслись слабо различимые, затихающие аккорды фортепьянного концерта
Чайковского...
174
НАКОНЕЦ-ТО ВПЕРЕД!
18 мая
Спал я неспокойно, меня донимали сны, в которых
повторялись
внешне
никак
не
связанные
образы:
нескончаемый снегопад, Варшава, какая-то лавина, Эва,
далекий Кангбахен и лица моих коллег, искаженные
гримасой злобы и обиды. Я проснулся среди ночи, но
прошло еще много времени, прежде чем я понял, какой
смысл таится в этих беспокойных и странных видениях:
поздно уже завоевывать вершину! Это муссон!
Остался только обратный путь на родину, а там нас
ждут бесконечные упреки коллег, что своим спуском и
двухдневным
пребыванием
в
базовом
лагере
мы
предрешили судьбу экспедиции — упустили единственный
шанс в своей жизни. Исполненный тревоги, я выбрался из
«рондо» наружу. Стояла еще глубокая морозная ночь, на
темном небе сиял лунный серп и мерцали яркие звезды.
Ничего еще не случилось. Я облегченно вздохнул. Воздух
был холодный, отрезвляющий, и я проникался этим
невероятным спокойствием и тишиной спящей долины,
над
которой
темной
громадой
вздымалась
наша
незавоеванная вершина.
Я включил транзистор.
—Сегодня в Карл-Маркс-Штадте, так же как и
вчера в Лейпциге, победу одержал поляк Станислав
Шозда, — тихо прошелестело радио.
«Велогонки
Мира!»
—
сообразил
я.
Наши
выигрывают! Сенсация! Утром сообщу ребятам. Мы тоже
выжмем из себя все.
175
Это просто удивительно: здесь, в сердце Азии, где, по словам
Вальдека, нам следует концентрировать свои мысли только на вершине,
отрешившись от всех будничных переживаний и волнений, я так радовался
тому, что сегодня воодушевляет половину Польши! Но и в самом деле, это
краткое сообщение вселило в меня надежду.
Все поднялись рано. Погода была неважная, дул ветер, небо заволокло
тучами. Звездное небо — предвестник хорошей погоды, пожалуй, лишь в
Татрах. Но ведь победа Шозды остается в силе: она наверняка мне не
приснилась!
Перед завтраком Мацек по радио вызвал Вальдека. Тот сразу же
отозвался. Они уже позавтракали и как раз готовились к выходу.
—Мы начали готовить завтрак в пять часов. Страшный холод,
поэтому все так затянулось, выходим поздно, но, может быть, скоро
проглянет солнце? А пока условия тяжелые. Мы продолжим работу на
куполе, — доносился до нас тихий, измученный голос Вальдека.
—Мацек, скажи о победе Шозды.
—Какой еще Шозда? — не понял он.
—Шозда победил вчера в велогонках Мира, я уже говорил вам об
этом!
—Да выбрось ты из головы эти велогонки!
—Ну скажи же им, черт возьми! — Меня раздражало, что это не
производит на него никакого впечатления. — Может, такая новость обрадует
ребят!
—Марек, уймись ты со своим Шоздой! — проявил он полное
непонимание.
После завтрака Мацек и трое шерпов, навьюченные, двинулись к
«двойке», а мы занялись упаковкой имущества, предназначенного к
распродаже. Большой, преисполненный гордости, расхаживал по складу,
демонстрируя уже заполненные емкости и возле каждой называл обещанную
за нее сумму.
176
—Итого 2200 рупий. Ну что, неплохо?
—Великолепно, Збышек, ты прирожденный делец!
Надо было отдать ему должное: как фактический хозяин базового
лагеря он проявил себя прекрасно, а теперь, когда экспедиция заканчивалась,
обнаружил удивительную предусмотрительность и заботу о состоянии наших
финансов. Всю эту массу лишних продуктов — килограммы картофельного
пюре, на которое мы и глядеть не могли, десятки кусков мыла, несколько сот
пачек сигарет «Спорт», предназначенных носильщикам, множество пар кед,
пригодных в лучшем случае для ног исполина, — он здесь, посредине
ледника, собирался превратить в шелестящие бумажки непальских рупий!
Большой наверняка заслужил ящик кока-колы, о которой мечтал последние
недели.
Склад опустел, и видно было, что жребий брошен: мы не собираемся
торчать здесь до зимы, и этот выход должен быть последним.
Перед самым обедом мы закончили сборы, и все сошлись на кухне.
Войтек, который до полудня разговаривал с сардаром, вернулся сияющий.
—Панове, я уверен, что мы одолеем Кангбахен! Возможно, уже
сегодня Вальдек и Юзек заложат лагерь IV на краю террасы. Югославы
одолевали расстояние от лагеря IV до лагеря V за несколько часов! От их
лагеря V до кулуара, выводящего на ребро у вершинного купола, правда,
еще далеко, но есть шансы через два-три дня выйти на это ребро. Если
погода удержится и на террасе не будет свежего снега, то мы сможем
преодолеть это расстояние еще быстрее.
—Постой, постой! Не надо из одной крайности впадать в другую. Еще
недавно шерпы заявили, что нам потребуется почти три недели на покорение
горы, а теперь ты утверждаешь, будто достаточно нескольких дней.
Оптимизм Войтека казался мне преувеличенным.
—Поглядим!
Мои сомнения не могли поколебать его веры.
Терраса имела свыше четырех километров в длину и находилась на
177
высоте 7000-7500 метров. Чтобы преодолеть это крутонаклонное снежное
поле, изрезанное в нескольких местах скальными шпорами, при неведомых
нам трудностях технического порядка и степени заснеженности, мы поначалу
предполагали заложить два-три промежуточных лагеря и один, последний, на
перевале, возможно, прямо у самой седловины. Но теперь на это не было
времени.
Единственная возможность — альпийский штурм Кангбахена. Это
означает выход в маршрут с тяжелым грузом, с продуктами и снаряжением
на все время операции, с тем чтобы после каждого дня подъема
устанавливать палатку, а, переночевав, утром ликвидировать бивак и со всем
багажом следовать дальше. К подобному методу мы прибегли два года назад
при штурме пика Коммунизма на Памире, и все завершилось благополучно.
Правда, там большая часть пути пролегала на высоте шести тысяч метров и
кроме нас действовали советские экспедиции, здесь же должно быть
значительно выше и приходится рассчитывать исключительно на свои силы,
а дорога не изучена.
Мы долго обсуждали вопрос о снаряжении и провианте, которые
необходимо захватить из базового лагеря. В последние дни группа Петра
доставляла продукты из нижних лагерей на перевал. Петр стремился по
радио информировать нас, что и куда доставлено, но так как слышимость в
общем была никудышная, не было уверенности, есть ли там все
необходимое, не обнаружится ли нехватка чего-нибудь важного? Поэтому
кроме
индивидуального
снаряжения,
кухни
и
палатки
(вторую,
предназначенную для штурма, имели при себе Вальдек и Юзек) мы решили
прихватить строго определенный запас продовольствия, который в случае
чего позволит нам продержаться все восемь дней операции. Лучше нести
тяжелый рюкзак, чем потом проклинать себя за то, что отсутствует самое
необходимое.
Во второй половине дня повалил влажный снег. Шерпы вернулись
мокрые, усталые, в дурном настроении. Не удивительно. Завтра их ждал
178
следующий выход, вместе с нами, а просушиться до утра было почти
невозможно.
Мы закончили сборы до ужина. К своему рюкзаку я прибавил
«турню», Весек — часть моих продуктов. Вечером Войтек долго вызывал по
радиотелефону Вальдека. Они с Юзеком добрались до японского лагеря. Им
действительно удалось обнаружить две пришедшие в негодность палатки с
полным снаряжением. Завтра они намерены вновь отправиться вверх и выйти
на террасу. Войтек сообщил Вальдеку, а затем Петру, что мы выходим с базы
с тяжелым грузом, намереваясь из последнего лагеря начать штурм альпийским методом. Муссон должен был приближаться, и Петр принял наше
сообщение к сведению, как единственно разумное решение, возражать он не
стал.
Вечером, когда Войтек, Рубинек и Большой укрылись в палатках и мы
остались с Весеком вдвоем, на кухню явился офицер. Он подсел ко мне,
просительно улыбнулся, а потом произнес как бы про себя:
—No cigarettes...
Я угостил его «Спортом», и мы стали беседовать. Он был из
пригорода Катманду, а в настоящее время служил в столице в качестве
младшего полицейского инспектора. Наша экспедиция была, пожалуй,
первой гималайской экспедицией, в которой ему довелось участвовать. На
базе он, кажется, чувствовал себя неважно: его донимали мороз, низкое
давление, скука и одиночество.
—Участие в экспедиции, вероятно, интереснее, чем ваша служба в
Катманду? — поинтересовался я.
—Я не получил второго спального мешка. По ночам я мерзну. Еда
тоже неважная, со вчерашнего дня у меня ни одной сигареты...
—Завтра мы уходим надолго... Идем до самой вершины, — я
предпочел сменить тему.
Он недоверчиво пожал плечами. С минуту раздумывал, потом
неуверенно начал:
179
—Марек, ваша экспедиция не похожа на все другие... В японских
экспедициях сначала идут sherpas, а потом members. Sherpas несут грузы,
закладывают лагеря, a members приходят и живут в готовых лагерях. А у вас
members первыми отправляются вверх, сами несут поклажу, a sherpas идут
сзади... Вы какие-то странные, постоянно карабкаетесь вверх, не теряете
присутствия духа при неудаче. У вас много силы.
Его удивление меня позабавило. Не многое же ему было известно об
экспедициях! Почти в каждой из них все участники работают и носят грузы
наравне с шерпами... А его восхищение нашим снаряжением? Что оно в
сравнении с великолепным и сверхлегким оснащением других экспедиций!
Но я не стал рассеивать его заблуждения. Пусть продолжает думать,
что мы великолепно оснащены, что мы сильные и стойкие.
Керосиновая лампа уже угасала, когда мы кончили разговаривать.
—Итак, завтра к вершине! Держи, брат, за нас большие пальцы
поднятыми кверху! — И я показал ему, как принято у нас желать удачи.
—Марек, а мы делаем иначе. — Он сложил два пальца в виде буквы
«V» (victoria). Возможно, он служил когда-то в отряде гуркхов1 под
командованием англичан.
19 мая
Стоявшие возле кухонной стены громадные мешки действительно
выглядели ужасающе.
—Сколько твой весит? — допытывался Войтек.
—Двадцать пять.
—Ну, это слабовато, братец, мой — двадцать семь!
Мы поглядели на часы. Время приближалось к половине восьмого.
Мы помогли друг другу забросить за спину рюкзаки, и начался наш, трудно
подсчитать какой, марш через ледник. Шерпам предстояло выйти несколько
позже.
Гуркхи — одно из воинственных непальских племен: из их числа набирались солдаты, служившие под
английским командованием. Ныне гуркхами часто называют военнослужащих непальской армии.
1
180
—Не забывайте про связь! Утренние и вечерние нечетные часы! И...
удачи вам! — напутствовал нас Сташишин.
Совсем рассвело, но над долиной все время проплывали тучи, солнца
сегодня не будет. Мы шли не спеша, стараясь выдерживать ровный темп.
Поотстал только Рубинек, который не мог управиться с привязанными к
рюкзаку лыжами.
Час пути по леднику, потом налево вверх по каменному откосу на
высокую морену под склонами Рамтанга. Здесь камни кончились и начался
снег. Сегодня был мороз, и мы почти не проваливались. После одиннадцати
вышли на край террасы. Стало тепло, но над террасой висел туман, и
видимость оказалась никудышной. Следы — результат многочисленных
переходов
через
поля
—
пропадали,
расплывались
в
желтоватой,
подсвеченной молочной мгле. После медленного, долгого вышагивания мы
миновали последнюю возвышенность, за ней уже были палатки «двойки».
Мы сбросили рюкзаки. Теперь можно и передохнуть. Даже туман рассеялся,
и солнце приятно пригревало. Я протер заиндевевшие очки и огляделся
вокруг.
Мацек стоял возле «турни», затягивая на своих коротких лыжах
крепления. Через минуту он двинулся вверх по склону.
—Проклятие... Представляете, что за пытка! Вроде бы едешь под
горку, прямо вниз, без всяких телодвижений, а через сотню метров ноги как
ватные, — добравшись до палаток, он тяжело дышал.
Близилось три. Туман осел, на безоблачном небе сияло солнце, далеко
на плато простирались тени от ребер Белой Волны.
—Сфотографируй меня, — попросил Мацек. — Хочу иметь
вещественное доказательство моего рекорда. Кто из поляков ходил на лыжах
так высоко? Тот склон — это верные шесть тысяч метров!
Отдохнув, Рубинек тоже попытался пойти на лыжах, но тотчас же
бросил.
—Солнце растопило снег, — пояснил он, — наст не держит.
181
Мы направились в палатку. В «рондо» оказались горы продуктов.
—Весек, ты наш шеф-повар. Может, приготовил бы что-нибудь
изысканное? — подзадоривал Войтек.
—Ладно, приготовлю.
Весека не надо было упрашивать.
Продолжалось это бесконечно долго, но наконец со сковородки стали
поступать великолепно поджаренные гренки. Мы были зверски голодны, и
нас раздражало, что они жарятся так медленно и что никак нельзя наесться
досыта.
Мы готовили, жарили до самого вечера, вплоть до выхода на связь.
Большой уведомил нас, что часть лишних вещей уже отправлена вниз.
Вальдек и Юзек усообщали, что спустились на перевал для отдыха, а в
японском лагере сегодня ночует группа Петра.
20 мая
Утром мы только к восьми часам были готовы к выходу. В «рондо»
оказалось столько всякой всячины — самые лучшие супы, курица, шоколад,
жаль было оставлять все это. Продукты, которые мы несли с базы, выглядели
значительно скромнее. Поневоле нам с Весеком пришлось добавить к ним по
банке консервов, несколько пакетов супа, шоколад. Нагрузившись таким
порядком, мы двинулись в путь. Сегодня ведущим был Мацек. Он шел с
легким рюкзаком, чтобы прокладывать дорогу. На террасе несколько дней
назад выпал снег, но сейчас снежный слой оказался плотным — он несколько
подтаял на солнце, и мы почти не проваливались.
Наша группа растянулась на несколько сот метров. Мацек несся
вперед, Весек и я замыкали колонну. Мы проклинали теперь свою
предусмотрительность,
заставившую
нас
прихватить
из
«двойки»
дополнительные продукты. Дорогу преградил огромный лавинный конус.
Вероятно, это остатки мощной лавины, которую мы наблюдали еще с
перевала. Голова ее задержалась ниже, и нам пришлось преодолевать широко
разлившуюся белую реку, обходя громадные, потрескавшиеся сераки и
182
глыбы смерзшегося снега. Типичная тяжелая грунтовая лавина.
К середине дня, измотанные, изнывая от жары, мы добрались до
лагеря у перевала.
—Надо хоть с минутку передохнуть. — Я тяжело дышал, отирая пот
со лба.
—Панове, я сделаю компот, это займет две минуты, — принял
решение Весек, спеша пресечь мои упреки.
Мы уже заканчивали пить компот, когда снизу подоспели шерпы. Они
шли быстро и ловко, связанные веревкой. Шерпы сбросили мешки наземь, и
я заметил, что вид у них тоже крайне усталый. Они сидели на рюкзаках, а
Пасанг Дава, как всегда, достал пачку «Спорта» и закурил.
—Sherpas, come on! Есть еще горячий чай! — пригласили мы.
—Thanks, sahb!
Они тотчас подошли, без характерной для них робости. Видимо, им
очень хотелось пить.
Пора было отправляться. Измученные подъемом, мы решили немного
облегчить рюкзаки, оставив в «рондо» часть продуктов.
В три часа мы впятером двумя группами двинулись вверх. Шерпы
остались и принялись готовить еду, прежде чем отправиться дальше. Когда
мы вышли на траверс, сверху до нас донеслись людские голоса, а через
минуту перед нами появились Доктор, Рогаль и Петр. Не было только
Шимека. Мы стояли друг против друга, удивленные встречей, не зная, как
разминуться на узкой ледовой кромке. Они выглядели смертельно усталыми,
замкнутыми. У Петра была смешно взлохмачена борода.
—Мы спускаемся на базу. На перевале, в «тройке», — Вальдек, Юзек
и Шимек, — сообщил Рогаль. Его физиономия за эти дни покрылась густой
щетиной.
—Сегодня мы ночевали в японском лагере. Уже неделю мы выше
базы, пора и передохнуть! Постоянная переноска грузов, восхождения и
спуски порядком нас вымотали!
183
—А почему Шимек остался? Хочет участвовать в штурме?
—Не знаю. Говорил, будто остается, чтобы заснять ваш выход на
штурм, а потом возвращение. Мы уговаривали его спуститься вместе с нами,
но он уперся. Ты же знаешь Шимека, ему лучше других известно, что
делать... Нам кажется, ему следует спуститься ниже, пребывание на перевале
— это не отдых. Ну, нам время идти. Поднимаю за вас большие пальцы!
Мы осторожно разминулись, держась руками за веревочные перила и
обходя друг друга. Узкая полоска траверса обледенела, а под ней... обрыв в
несколько сот метров.
Рюкзаки, хотя мы у перевала и облегчили их, крепко нам досаждали.
Теперь мы флегматично брели по глубокому снегу, вслушиваясь в гулкие
удары собственных сердец. Склон стал выравниваться, и мы увидели желтые
крыши палаток. Вальдек и Шимек заметили нас, поспешили навстречу.
—Привет!
Мы освободились от груза и сели на рюкзаки, греясь на солнце,
которое как раз вынырнуло из-за туч. Из палатки выполз Юзек. Тени под
глазами, ввалившиеся щеки и грустное выражение лица свидетельствовали,
что дела у него не ахти как.
—У тебя есть сигареты? — спросил он.
Я протянул ему измятую пачку «Спорта».
—Как самочувствие, старик?
—Э-э-э... я какой-то слабый, — уныло выговорил он.
—Не огорчайся, братец, завтра наверняка выздоровеешь.
Из-за снежной вершины показалась тройка: Войтек, Рубинек и Мацек.
Мы передохнули еще с четверть часа, а потом сообща стали устанавливать
«рондо»; палатку доставила сюда группа Петра. ШиМек кружил возле нас,
фотографируя, пока мы управлялись с громадным полотнищем.
—Сколько у вас продуктов? — забеспокоился Вальдек.
—Немного. Мы принесли с собой снаряжение, личные вещи, —
пояснил Рубинек.
184
—Это скверно. Здесь почти ничего нет.
Только Шимек радовался.
—Как хорошо, что Мацек здесь! Я уже думал, что останусь совсем
один. Мне не хотелось спускаться в тот момент, когда вы готовитесь к
штурму. Хочу быть рядом с вами, заснять вас сейчас и по возвращении. Я
тем временем отправлюсь передохнуть, и, возможно, вместе с Мацеком мы
двинемся вам навстречу.
Подтягивались шерпы. Стало шумно. Они распаковали доставленные
продукты, кислородные баллоны, техническое снаряжение и, не мешкая,
начали спускаться в лагерь у перевала.
Принесли они, однако, немного. Вальдек был раздражен:
—С чем, собственно, вы собираетесь штурмовать вершину?
Нам же казалось, что все в порядке. Мы пришли сюда навьюченные
как ослы, не жалея себя, а он еще в претензии, что мало принесли. Ведь все,
«черт подери, такое тяжелое! И палатка, и бутан, и снаряжение, и
собственные наши вещи!
—Наверное, высота ударила ему в голову, — ворчал Весек себе под
нос.
Стемнело. Ветер снова неистовствовал, пронизывая до мозга костей.
Мы влезли в «рондо». Из соседней палатки доносился голос Вальдека,
который, кажется, по радиотелефону связывался с базой.
А вот как это впоследствии излагал Вальдек:
«Да, я действительно взбеленился из-за этой еды. Вы явились без
всяких «общественных» продуктов. Так у меня и помечено в блокноте. Я
попросил Петра направить к нам шерпов с дополнительной партией
продовольствия. Они еще могли подбросить его из «двойки». Признаюсь
тебе откровенно, я не мог взять себя в руки и говорил без обиняков: для
личных целей вы охотно спустились вниз, а как для дела нужно, так вас нет!
Петр обещал послать шерпов. Только когда мы кончили разговаривать, я
почувствовал неприятный осадок: мне не хватило сдержанности».
185
И как это восприняли в базовом лагере:
«Мы только добрались до базы, — вспоминал Марек Рогальский. — В
абсолютной темноте, полуживые от усталости.... Петр уже после
«двойки» стал слабеть, дальнейший спуск был сущим адом. На леднике он
передвигался зигзагами, поминутно спотыкаясь. Мы уже понимали, что до
базы доберемся поздно и план однодневного отдыха рушится. А ледник
казался бесконечным... Путь нам указывал только фонарь, поставленный
Сташишиным на стене кухни.
Едва прибыли на место, как по радио состоялся разговор с
Вальдеком. Мы толком, пожалуй, даже не поняли, о чем он сообщал, а что
уж говорить о спокойной и трезвой реакции с нашей стороны! Все мы
подвержены эмоциям и сразу поддались общему настроению, осудив вашу
четверку. Эгоцентристы, черт подери! Это Вальдек-то вынужден
голодать, тот, кто надрывался из последних сил, пока вы прохлаждались на
базе!
Мы сами еще ощущали усталость минувшего дня, усилия прошедшей
недели и легко отождествляли себя с Вальдеком. Хочешь услышать об этих
днях?
День спустя после вашего спуска мы вчетвером отправились на
перевал. Забросили туда «рондо» и, кажется, какие-то продукты. Дул
слабый ветер, тучи разошлись, и мы увидели великолепную иглу Жанну. Это
нечто невероятное! Юзек и Вальдек сидели возле палатки, закипал чай. Они
сегодня же собирались отправиться к куполу. А мы раздумывали, не
заночевать ли здесь, однако Валь дек заставил нас спуститься.
—Спуститесь ниже перевала. Там лучше отдыхать, и ветер слабее.
И мы спустились, они же, как оказалось, тогда не покинули перевал.
Вечером состоялся разговор с вами, и Войтек объяснил нам, почему вы
выходите только 19-го. Нас это несколько разозлило. Объяснения Войтека,
что вы якобы необходимы для коммерческих дел, трудно было принять
всерьез. Нам показалось, что это только отговорки, на самом же деле вы
186
заняты своими интересами, не считаясь с чужим положением. Ведь Вальдек
и Юзек ждут вас!
Назавтра мы забросили на перевал личные вещи и заночевали там. А
Вальдек и Юзек уже находились в японском лагере.
Наша четверка тоже отправилась туда днем позже, когда вы вышли
из базового лагеря. Мы шли медленно, неся одну «турню». Дул очень сильный
ветер. При таком ветре траверс над долиной Джалунга оказался тяжелым
делом: снег, выдуваемый из-под ног, под ним камни, а дальше — сплошной
лед... Мы добрались до лагеря, когда Вальдек и Юзек готовились к спуску.
Вальдек в этот день навешивал веревочные перила и был совершенно
вымотан, Юзек уже несколько суток неважно себя чувствовал. Они
спускались на перевал передохнуть.
Утром мы решили вернуться на базу и на траверсе встретили вас.
Потом долгое, мучительное топанье через террасу, затем ледник... И
наконец разговор по радио с Вальдеком, и это чувство недовольства и
горечи по отношению к вам, охватившее, пожалуй, всех, кто находился на
базе...»
21 мая
Еще в темноте мы начали готовить завтрак. Выйдем до восхода
солнца, хотя следовало бы его дождаться. Тогда становится теплее, и человек
совершенно иначе себя чувствует. А сейчас такой дьявольский холод.
Я съежился и натянул на голову капюшон пуховой куртки. Весек с
неодобрением поглядывал на меня.
—Зачерпни снегу! — протянул он мне холодный котелок.
Я взял себя в руки, расшнуровал палатку. Ударило морозом. Я нагреб
снегу, поглядывая на ярко освещенную «турню».
В восемь мы были почти готовы, Войтек и Рубинек выволакивали
рюкзаки наружу; я никак не мог управиться с завязками гетр. Весек
поторапливал меня:
187
—Быстрее, черт побери, мы опять самые последние!
—Марек, Весек! — донесся до нас голос Войтека. — Мы с Рубинеком
и Войтеком пойдем первыми. Вы с Юзеком можете отправляться за нами
через полчаса. Надо укрепить веревочные перила по дороге на купол, для
этого троих достаточно. Вам спешить нечего. Юзек еще в палатке.
Одетые, мы выбрались наружу и разговаривали с Шимеком и
Мацеком (они сегодня оставались на перевале), когда на склоне появились
шерпы. Они доставили снаряжение и продукты из лагеря 6200. Помня про
вчерашнюю усталость, мы отдали шерпам часть упакованных съестных
припасов, Шимек присовокупил свою камеру — завтра он собирался
направиться выше. Но наши рюкзаки полегчали не слишком заметно.
Я взглянул на часы: пора идти. Три крошечных пятнышка — наши
коллеги — виднелись уже возле скальной вершины, откуда начинался
траверс над долиной Джалунга. Я следовал первым, в середине связки
находился Юзек, на конце — Весек. Отрезок вдоль веревочных перил,
установленных нами в предыдущий раз, мы преодолели в бодром темпе. Но
на траверсе нас снова настиг ветер, пришлось идти медленнее. По крутому
снежному полю тянулись веревочные перила, укрепленные Вальдеком и
Юзеком. Они навесили их на длинных петлях, притороченных к крючьям,
вбитым в толстый слой обледеневшего снега. У нас под ногами снег сдуло,
выступавшие из-под него камни были покрыты льдом, кошки скрежетали на
скалах. В какой-то момент веревка, связывавшая меня с партнерами, натянулась, я оглянулся назад. Две сильно ссутулившиеся фигуры в желтых
пуховках, над головами которых чудовищно возвышались рюкзаки, шаг за
шагом передвигались вдоль веревочных перил. Со дна долины наползали
рваные полосы облаков, расползались по склону, обволакивая коллег, которые время от времени пропадали из виду. Я остановился на том месте, куда
успел добраться несколько дней назад. Сверху доносился разговор Вальдека
с Войтеком. Они находились неподалеку: неужто мы догоняем их? Значит,
можно передохнуть.
188
Мы сбросили рюкзаки, присели. Юзек уронил голову, молчал.
—Старик, что с тобой?
—Давит станок рюкзака, трудно идти,— ответил он тихо.
—Выше голову! Это такой день...
Нет, это не тот Юзек, какого я помнил по Памиру. Там мы прозвали
его спринтером, он передвигался очень быстро и каждый день при переходе
постоянно опережал нас. Теперь он был измучен, неразговорчив, в плохом
настроении.
Но это не вызывало у меня тревоги. Каждому из нас выпадает на долю
(и еще выпадет) самый тяжелый день. Может, сегодня как раз очередь
Юзека?
—Не расстраивайся, завтра нас обскачешь, — успокоил я его. —
Взять у тебя что-нибудь из поклажи?
—Нет, — отрицательно повел он головой. — Я уже могу идти.
Мы двинулись дальше. Веревочные перила продолжались вдоль
траверса, огибая Снежный купол справа.
Началась полоса льда. Веревки уходили вверх зигзагом. При этом
были использованы широкие трещины во льду. Дорога была проложена
удивительно логично, а вбитые на расстоянии нескольких метров друг от
друга крючья делали ее исключительно надежной и безопасной. Солнце
вышло из-за туч, озарив ледяные волны на склоне. В глазах заплясали тысячи
искр. Ах, как угрожающе выглядит эта покрытая складками обледенелая
круча!
Мне снова пришлось ждать. Юзек присел на снег, позади него,
опершись на ледоруб, стоял Весек.
—Ну, старик, великолепную дорогу вы проложили. Высший класс! —
искренне восхищался я их работой.
—Э-э-э, все это, собственно, дело рук Вальдека. Здесь он
прокладывал. — Похвала не вызвала у Юзека никакой радости.
—Чепуху ты мелешь! — рассердился я. — Вальдека и твоя! Вы оба ее
189
сделали, одному Вальдеку такая работа была бы не под силу!
Вальдек так вспоминал о времени, проведенном с Юзеком:
«Марек, ты помнишь день, когда после полудня вы с перевала
спускались в базовый лагерь? Мы тогда остались с Юзеком вдвоем.
Назавтра погода выдалась хорошая, но мы установили только одни перила
на траверсе, все сорок метров, и уперлись в стенку ледовой глыбы. Много
времени отняло у нас укрепление ваших опорных веревок, непонятно почему
проложенных по небольшим скалам, а... ведь день короток!
Наутро мы вышли рано. Был туман, дул сильный ветер, но мы
намеревались в этот день добраться до вершины купола, где, как я считал,
находился лагерь японцев. Поэтому мы взяли с собой тяжело набитые
рюкзаки: личные вещи, продукты, а вдобавок к этому уйму веревок,
костылей и карабинов — все необходимое для работы и ночевки.
На траверсе я был ведущим. Я манипулировал длинными петлями
так, чтобы не устроить маятника и не слететь вниз, Юзек... больше
страховал. Мне показалось, что с установкой веревочных перил я
управляюсь быстро и ловко, ну... что просто сегодня у меня это лучше
получается. Потом мы уперлись в ледовую стену. Веревки я прокладывал
зигзагом, используя систему трещин во льду. В общем все это сильно
затянулось. Меня настолько поглотило само занятие, что я не осознал
тогда: Юзек мерзнет. Ему подолгу приходилось выстаивать на месте, пока
я вбивал крючья и вырубал ступени.
Наконец склон стал более пологим, и я увидел голубые куски полотна,
выступающие из-под снега. Это были палатки. Одна, слева, в лучшем
состоянии, другая, под толстым снежным слоем, пришла в полную
негодность. Первую мы начали ремонтировать: я связал мачты, Юзек
принялся выгребать изнутри снег. Чай вскипятили на японской горелке,
воспользовавшись остатками их бутана. В палатке оказалось немного
продуктов: намокшие пакетики суповых концентратов, макарон, стружки
сушеной капусты, несколько банок консервов. Помню, мы неуверенно ели
190
крабов, сомневаясь, съедобны ли они, пролежав почти год. Но мороз —
превосходный консервант!
Спать мы отправились рано. А утром снова дул сильный ветер,
трудно было принять решение: продолжать ли работу или спускаться?
Наконец около полудня, когда ветер поутих, мы двинулись. Возле палаток
обнаружили три связки новенькой японской веревки. Часть ее мы
прихватили с собой и полезли наверх. Сначала было легче, но выше ледовая
стенка становилась все круче, приходилось навешивать веревочные перила.
Сначала Юзек шел за мной, но потом решил вернуться в палатку. К
счастью, место было безопасное, свалиться просто некуда, и я спокойно мог
оставаться один. А он стоял возле палатки и наблюдал, все ли у меня
благополучно.
Установкой перил я занимался недолго. Я устал и все время
испытывал голод, здесь ведь не было почти никакой еды. Когда вернулся в
палатку, мы решили спускаться к «тройке» на перевале. Мы уже собирались
двинуться в путь, когда прибыла четверка Петра. Они намеревались заночевать в японском лагере».
Мы медленно двинулись вверх. Очередной привал на ледяной круче
— и далее склон уже выравнивался. К нашим веревочным перилам была
подвязана японская страховка. Еще минута, и мы увидели троих коллег,
«турню» и имевшую жалкий вид бесформенную японскую палатку с желтой
надписью: «Rikkyo». Рядом с «турней» из-под снега выступал край
полотнища второй японской палатки — печальные следы последней стоянки
прошлогодней экспедиции.
Палатки стояли на верхушке купола, но склон тянулся дальше чуть
вверх, и выше я заметил несколько массивных сераков. Направляясь на
террасу, следовало идти в этом направлении.
— Быстро вы добрались, — похвалил нас Вальдек. Он стоял рядом с
Войтеком, разматывая большой клубок спутавшейся веревки. Кажется, этот
человек не знает ни минуты отдыха!..
191
Мы сбросили рюкзаки. Юзек, молчаливый и мрачный, тяжело
опустился на снег, а Весека и меня разбирало любопытство поглядеть, как
оборудован этот японский лагерь. Мы сунули головы в палатку. Ее
наполовину засыпало снегом, свод провис до самого пола, но внутри палатки
было уютно и светло. На полу валялись матрацы из пенопласта, разобранная
бутановая плитка, пакеты с продуктами, лекарства в разноцветной упаковке,
а в углу, у входа,— набор блестящих алюминиевых кастрюль.
—Шерпы уже здесь! — услышали мы голоса снаружи.
Шерпы приближались легким пружинистым шагом, словно не
чувствуя высоты. Они тотчас принялись освобождать рюкзаки. Стало
пасмурно, повалил снег, и шерпы спешили вернуться на перевал.
Белый, пушистый слой быстро покрывал доставленный ими груз.
—Надо убрать все это барахло в палатки!
Мы занялись переноской снаряжения в «турню», а продуктов — в
японскую палатку и не заметили, что Вальдек и Войтек уже приготовились
отправляться вверх.
—Панове, погода такая неустойчивая, валит снег. Вы промокнете! —
пытался я заставить их отказаться от своего намерения.
—Еще только час дня. Мы хотим разведать дорогу выше. Возможно,
укрепим перила на небольшом отрезке. Жаль время терять! — Войтек
хлопнул меня по плечу.
—Может, вам нужно помочь? — Втайне я надеялся, что он ответит
отказом.
—Нет, — разгадал он мои тайные надежды. — Двоих достаточно.
Подошел Вальдек.
—Кто еще идет с нами? — спросил он.
Юзек и Рубинек не выказали желания.
—Нет, нам надо разбить палатку, — оправдывались мы, хотя
истинной причиной было нежелание карабкаться выше в такую погоду.
Сверху наплывали туман и холод. Видимость сделалась минимальной,
192
очертания сераков рядом с лагерем исчезли. Растаяли во мгле и наши парни,
доносились только отзвуки их голосов, мерное позвякивание карабинов и
крючьев. Внизу еще видна была грань Белой Волны, перевал с желтыми
пятнами палаток, а прямо под ногами — белая поверхность плато,
взрыхленная кое-где гигантскими разрывами трещин.
Вскоре и эту картину заволокло туманом. Стало ужасно холодно.
Рубинек давно уже укрылся в японской палатке, Юзек забился в «турню».
Нам тоже пришлось заняться установкой палатки.
Некоторое время мы с Весеком расхаживали, подыскивая подходящее
место, и наконец выбрали точку на склоне, чуть повыше японской палатки.
—«Турню» с одной стороны заслонит «японец»!
Усталость и холод всегда вызывают нежелание работать.
Мы переступали с ноги на ногу, чтобы разогреться, неловко ковыряя
склон ледорубами. Снег был глубокий, но твердый. Ветер навевал со склона
вниз груды снега, мгновенно засыпая вырытые нами ямы. Только около пяти
мы управились с площадкой и установили «турню».
Надвигались сумерки. Солнце, которое до этого пробивалось сквозь
туман, должно было уже спрятаться за горами. Воцарился ощутимый мороз.
Снегопад продолжался.
Весек влез в палатку, снял ботинки, я подал ему рюкзак и с
нетерпением ждал своей очереди. Он укладывал матрасик, а я тем временем
нагребал снег возле рукава палатки.
—Весек, снег для чая по левую сторону. Помни, не перепутай, если
надумаешь ночью выходить! Можно забираться?
—Нет, погоди еще.
Снова воцарилась тишина, нарушаемая только звуками какой-то возни
и сопением Весека.
—Черт возьми, я продрогну до костей! Поторопись!
—Минуточку!
—Можно? — Я нетерпеливо поколачивал ногой об ногу, согревая
193
пальцы.
—Давай!.. Но у нас почти нечего есть. Пойди к Юзеку и Рубинеку,
раздобудь какой-нибудь суп и чай.
Я направился к палатке Юзека.
—Юзек!
Никто не отзывался.
Я раздвинул незашнурованный вход. В полумраке, за грудой в
беспорядке раскиданных, запорошенных снегом веревок я увидел фигуру в
полулежачей позе.
—Ты спишь?
—Нет, не сплю. Просто мне холодно, — буркнул он.
—Одолжи чаю.
—У нас, кажется, нет ничего съестного...
У
Рубинека
гудела
бутановая
горелка.
Голубая
палатка
подсвечивалась пламенем бутана.
—Чай? Прошу, — он протянул мне пачку.
Я возвратился в палатку. Медленно укладывался в спальном мешке,
растирая ноющие от переохлаждения подошвы ног, а Весек дежурил у
плитки. В палатке, установленной выше остальных, царил жуткий холод.
Ветер гулял по стенкам: палатка японцев и снежный откос оказались ненадежной защитой. Пламя плитки, однако, постепенно прогревало воздух, и час
спустя, хотя вода еще не вскипела, сделалось вполне сносно.
Мы по очереди занимались приготовлением еды, перебрасываясь
замечаниями о том, что нас ждет. Сегодня мы поднялись выше, чем в
предыдущий раз. Дело пошло неплохо, несмотря на тяжелые рюкзаки. Завтра
мы заложим лагерь IV, а оттуда начнется альпийский штурм. Для нас он
начался именно сегодня: мы все время тащили палатку, а завтра нам
предстоит свернуть ее и забросить еще выше. Но, несмотря На подобную
нагрузку, мы оба чувствовали себя превосходно. Бородатая физиономия
Весека светилась улыбкой, и мы не испытывали никаких опасений, никакого
194
страха перед решающими днями.
Со стороны соседних палаток донеслись голоса Войтека и Вальдека,
потом возбужденные, возмущенные восклицания последнего.
—Что там, черт подери, происходит? — Мы замолчали, вслушиваясь.
Несколько минут продолжались эти непонятные для нас упреки,
потом послышались шаги. Кто-то с силой ударил по оттяжкам палатки, и в
раздвинутом рукаве показалась усталая, пылающая гневом физиономия
Вальдека.
—Марек, дайте что-нибудь пожевать! Я чертовски голоден, — резко
произнес он.
—У нас еще ничего не готово... Только суп вот-вот сварится... Хочешь
сухарь? — Я не знал, как его успокоить.
—И вы ничего не приготовили? — Он был вне себя от возмущения.
— Так что же, черт возьми, тут происходит? Целый день вкалываешь, а ни
один из вас даже задницы не поднял, чтоб что-то сварить. Я просто лопну от
ярости — Юзек лежит в палатке, у Рубинека ничего нет! Дайте по крайней
мере банку консервов, я сам о себе позабочусь!
—Но у нас и консервов нет. Вся жратва, которую принесли снизу
шерпы, у Рубинека.
—Ну, черт подери, меня сейчас хватит удар! Ведь и тот твердит, что у
него нечего есть! — Он подался назад.
—Постой! Сейчас суп поспеет!
Но Вальдека уже и след простыл.
Вальдек:
«Для меня это был, пожалуй, самый мучительный, возможно, самый
тягостный день! Я разбил защитные очки, ты сам знаешь, что это значит
в горах, и это меня подкосило. Кроме того, мы с Войтеком долго работали,
не имея ни крошки во рту. Возвращались в лагерь уже затемно, при густом
снегопаде, окончательно вымотанные. В палатке — бардак, Юзек лежит,
развалясь, посредине, мне даже лечь негде. Готовить он и не начинал. Так,
195
может, Рубинек? Ну где там!.. Тогда вы? И у вас ничего! Я страшно
возмутился. Почувствовал себя просто обманутым. Мы надрывались целый
день, а явились в лагерь — оказывается, все вы уже в спальных мешках и
никто из вас не потрудился хоть что-то сготовить! Может, я был
слишком
вспыльчив?
Но
мне
хотелось
побудить
вас
к
какой-то
активности».
Юзек:
«Для меня это был крайне неприятный день. Я шел в связке с тобой и
Веселом, но еле передвигался. Я обессилел, дыхание перехватывало. Вдобавок
начались боли в спине, приходилось часто садиться и отдыхать.
«Это проклятый станок рюкзака давит меня», — объяснял я себе
причину перебоев в дыхании. Позже Войтек и Вальдек отправились выше, а я
забрался в палатку: мне стало холодно. И... я действительно провалялся в
спальном мешке эти несколько часов до того момента, когда они вернулись.
Время летело быстро... возможно, я немного вздремнул. Когда явился
Вальдек, наверняка утомленный и голодный, он взъелся на меня не только за
то, что я ничего не приготовил, но и что не навел в палатке порядка. Он
крыл меня, но я сказал ему, что, кажется, заболел и завтра, вероятно,
спущусь ниже, и... тогда он замолчал. Вечером я слышал, как он говорил с
базой по радиотелефону:
«Мы возвращаемся с Войтеком, проработав целый день наверху,—
говорил он, обиженный и злой,—а здесь и поесть нечего! Все отлеживаются
в спальных мешках, одни мы с Войтеком устанавливаем веревочные перила.
Работать никто не хочет!» — жаловался он Петру.
«Вот и отправляйтесь с Войтеком вдвоем на штурм, раз только вы
работаете, — посоветовал ему Петр, — остальные пусть займутся
заброской продуктов снизу, а позже служат для вас поддержкой».
Рубинек:
«Я готовил куриный бульон, когда сверху спустились Вальдек и
Войтек. Я услышал, как взбешенный Вальдек отчитывал Юзека, потом он
196
ворвался ко мне, словно снаряд, злой от голода, и начал беспричинно
придираться, почему я не пошел вместе с ними наверх, а теперь даже
пожрать ничего не приготовил. Ну что ж, он просто-напросто страшно
устал».
Мы долго готовили ужин. Чтобы на такой высоте получить котелок
кипятка, надо затратить почти час. У нас уже слипались глаза, но нам
хотелось еще раз выпить чаю. Из соседних палаток все время доносились
разговоры. Вальдек по радиотелефону связывался с базовым лагерем,
вполголоса болтали друг с другом Войтек и Рубинек.
Я плотно закутался в пуховую куртку и ждал, пока закипит вода.
Весек улегся в спальном мешке, натянув на голову шапку, и лежал молча, с
закрытыми глазами. Воцарилась тишина, только ветер время от времени
завывал на веревках оттяжек, а сухой шелест снега, сваливавшегося со
стенок «турни», свидетельствовал, что метель продолжается.
Я молчал, терзаемый чувством вины: в самом деле, некрасиво
получилось с Вальдеком.
«Что же произошло с этими продуктами? Ведь все мы что-то с собой
принесли, а потом еще трое шерпов пополнили наши запасы... Может быть,
тут какое-то недоразумение?»
Мы не могли ответить на этот вопрос. Чай наконец был готов. Выпили
еще по кружке, я погасил бутановую горелку и свечу. Теперь можно и спать.
Постепенно ступни ног, которые я водрузил на ботинки, каждый раз
укладываемые мной внутрь спальника (чтоб не затвердели), стали
отогреваться.
Я засыпал, вслушиваясь в однообразный шум ветра.
22 мая
Проснулся я поздно.
Весек еще спал, прикрыв свитером лицо. В соседних палатках царила
тишина. Вальдек, должно быть страшно умаялся — ведь до сих пор именно
он так домогался, чтобы мы вставали рано.
197
Я разжег бутан, расшнуровал рукав, чтобы нагрести снегу. У выхода
высился порядочный свеженаметенный сугроб.
Похлебав молочного супа, мы закусили его сухарем и вылезли из
палатки. Снаружи возился только Рубинек.
—Вчера они не закончили установку перил. Наверное, оба страшно
вымотались, может, поэтому Вальдек сегодня проявляет некоторую
нерадивость, — иронически улыбнулся Рубинек.
Но уже через минуту из палатки донесся голос Вальдека:
—Марек? Вы позавтракали? Тогда отправляйтесь и продолжите
установку перил. Еще надо вырубить во льду ступени на участке, где мы
вчера навесили перила.
—Мы как раз привязываем кошки.
Вышли мы около одиннадцати. Сияло солнце, в воздухе висела легкая
дымка. Перевалили через глубокую трещину, отсюда начиналась снежноледовая башня. Путь пролегал по ее скату, дальше вправо шел крутой
траверс. Перила были укреплены великолепно, крючья вбиты глубоко в лед,
требовалось только вырубить ступени на обледенелом склоне. Через две
веревки перила кончились.
Дальше
Рубинек
пошел
ведущим,
его
страховал
Весек,
я,
подстраховавшись узлом Пруссика, ледорубом высекал ступени. Двигались
мы медленно: установка перил — дело трудоемкое. Сверху доносилось
позвякивание крючьев и металлический стук молотка.
—Веревка вся! — наконец крикнул Рубинек.
—Я сменю тебя, — предложил Весек.— Закреплю один-два пролета, а
потом пойдет Марек.
Мы одолели еще несколько десятков метров, и Весек остановился.
—Веревка кончилась! Сразу начинается выход на снежное поле...
Можете приблизиться!
Еще несколько метров по обледенелому склону — и вот мы в
глубоком, рыхлом снегу. Не так уж круто, хотя дальше откос становится
198
отвесным.
—При таком снеге, пожалуй, не стоит устанавливать перила? —
засомневался Весек.
—Не стоит,— согласились мы с ним.
Медленно, глубоко проваливаясь, добрались до снежной терраски под
вздымавшимся кверху карнизом. Было уже очень высоко, перевал виднелся
далеко внизу. Сердце колотилось, открытый рот жадно хватал воздух.
Несмотря на усталость, мы с тревогой осматривались вокруг. Обрывистый
снежный склон уходил куда-то в пространство, ограниченное в нескольких
километрах отсюда темными ребрами, ниспадающими с вершинного купола
Кангбахена. Это уже была верхняя терраса! Теперь нас ждал траверс, потом
— грань и... вершина?
Дыхание постепенно выравнивалось.
—Пожалуй, недурное место для лагеря четыре? Вальдек едва ли
станет возражать, — раздумывали мы с Весеком.
—Да, здесь можно безбоязненно расставлять палатки, — решил
Рубинек.
Мы начали копать площадку для палаток. Следовало разровнять
снежную складку, равномерно бегущую к самой кромке карниза. Почти час
мы потратили на то, чтобы вскопать ледорубами снег, утоптать его и разбить
нашу «турню». Потом стали помогать Рубинеку. В этот момент мы заметили
подходившую тройку. Первым появился Юзек, за ним — Войтек, в самом
конце — увешанный фотоаппаратами Вальдек. Выражение его лица не
предвещало ничего хорошего.
—Вы даже поленились... дотянуть до конца... веревочные перила?! —
выдавил он возмущенно.
—Что значит поленились? Ведь мы же поставили перила! — Весек
прямо весь затрясся.
—Старик, было сказано дотянуть перила вплоть до выхода на террасу!
А последний отрезок?
199
—Последний пролет менее крутой, сильно заснежен. Перила здесь не
нужны!
—
Весек
еще
больше
ощетинился.
Все
разворачивалось
молниеносно.
—Старик, не ты будешь решать, где нужно, а где нет. Ты, как видно,
еще не дорос до этого! Вам дали задание, и вы обязаны его выполнить! — Он
был вне себя от ярости.
—Это пустые придирки. Ты сам знаешь, что здесь и не трудно, и не
опасно.
—Ты... — В минуты волнения Вальдек заикался. — Если тебе не
нравятся распоряжения или нет желания их выполнять, можешь отправляться
вниз.
—Пожалуйста! Желаешь избавиться от меня? Хоть сейчас уйду! —
Весек, оскорбленный, вскипел, чуть ли не кричал.
—Вальдек,— попытался я оборвать ссору. — Ты, правда, считаешь,
что веревочные перила на этом отрезке необходимы? Мы уже сняли кошки, а
ты настаиваешь теперь, чтобы мы спустились и укрепили веревки.
—Марек, — резко набросился он на меня, — ты рассуждаешь, словно
никогда не был в горах! А если выпадет снег, опустится туман или, не дай
бог, что-то случится на траверсе, тогда при спуске вы съедете здесь на
заднице и затормозите километра на два ниже! Ты устал, тебе не хочется, так
и скажи, но, черт подери, не доказывай мне, будто страховочная веревка
здесь лишняя! Вы должны закончить установку перил, и точка!
Сделалось тихо. Все мы стояли молча, словно пораженные этой
невероятной по своей резкости и вместе с тем почти гротесковой ссорой.
Вальдек тормошил рюкзак, вытряхивал в снег вещи, что-то ища. Наконец
выгреб: то были крючья и петли. Схватил веревку и начал копать снег, ища
твердый грунт. Мы глядели, как завороженные, а он, как видно, добрался до
льда и нервозно вколачивал один, потом второй крюк, собираясь крепить
страховочные перила. Весек бормотал себе под нос проклятия:
—Мы полдня плясали вокруг этих проклятых перил, а он тащился
200
сзади по веревке! Как он смеет теперь орать? Ведь мы же выполнили работу.
Хорошо или плохо, но выполнили!
—Успокойся, Весек! Заткнись наконец! Неужто высота так на тебя
подействовала? — пытался я его урезонить.
—Ну, Весек, давай, пошли, — Рубинек произнес это спокойно и
мягко, его тон являл полнейший контраст с возбужденными голосами,
звучавшими еще минуту назад. — Надо или не надо, пойдем и поставим!
Мы стали молча прикреплять кошки. Весек управился первый и стал
как шальной сбегать по склону, волоча за собой закрепленную Вальдеком
веревку. За ним устремился Рубинек, потом я.
Минут через сорок мы снова были в лагере. Вальдек и Юзек
заканчивали установку третьей «турни».
—Вероятно, теперь спустится, проверит да еще велит переделывать?
— раздраженно пробормотал Весек.
Однако от ссоры не осталось и следа, мы разговаривали друг с другом
спокойно, готовясь к завтрашнему походу
Было, кажется, уже часа три, когда неожиданно для всех нас из-за
склона появились трое шерпов во главе с Мацеком. Он шел быстро, без
рюкзака, лихо размахивая своим коротким ледорубом. Нас несколько
уязвило, что он передвигался налегке, в то время как шерпы сгибались под
тяжестью рюкзаков.
—Привет, boys! Я привел вам шерпов с грузом снаряжения и
продуктов. — Он был в превосходном расположении духа. Стоял бодрый,
демонстрируя в улыбке белоснежные, прямо для кино созданные зубы, явно
любуясь своим поступком.
—Я все время прокладывал дорогу! — предупредил он наши
комментарии. — Самочувствие отличное.
Мацек был весел и в самом деле мил. Его радость как бы передалась и
нам.
Шерпы
быстро
освободили
намереваясь тотчас же спускаться.
рюкзаки
и
проявили
нетерпение,
201
—Ну, а какая здесь, собственно, высота? — поинтересовался Мацек.
— Тысяч семь будет?
—Шесть тысяч восемьсот пятьдесят метров, — Войтек извлек свой
альтиметр. — Но возможно, и больше.
—Так высоко я еще никогда не взбирался, — Мацек обрадовался. —
И дошел я сюда действительно в хорошей форме. Если б я чувствовал себя
так и раньше! Ну да что там, — махнул он рукой, — может, в другой раз...
Теперь же нам пора возвращаться... Ну, итак. Поднимаю за вас оба
больших пальца! Оседлайте наконец этот чертов бугорок!
Солнце уже угасало за горами, наступал, как и всегда в эти часы,
мороз. Они начали спускаться вниз. Пора было и нам укрыться в палатках
Мы разожгли бутановую плитку, а снаружи продолжали трудиться не
покладая рук Вальдек и Юзек, потом уже один только Юзек.
—Я нагреб вам снегу на завтра, — поясняюще хлопнул он по
полотняной стенке.
—Спасибо, старик.
Из соседней палатки донесся до нас громко заданный вопрос
—Завтра утром мы отправляемся на штурм. Я хочу спросить каждого
из вас: все ли хотят, все ли готовы идти?
—Ну конечно, — несколько удивились Войтек и Рубинек.
—Я тоже пойду, — заверил Юзек
—Да! — коротко бросили мы.
Я почувствовал облегчение. Был задан вопрос, и каждый из нас мог
подтвердить свое желание и решимость идти до конца.
Я испытывал некоторую неловкость оттого, что мы мало работали в
последние дни, не мог забыть вчерашнего разговора Вальдека с Петром и
последовавшей сразу за этим нынешней ссоры
Возможно, он незаслуженно закатил нам такой скандал, но, увы, он
был прав, думал я. Весек, кроме всего прочего, склочник, мне необходимо
изолировать их друг от друга. А Вальдек... Он мне определенно
202
импонировал: отчитал нас, но первым принялся за установку веревочных
перил!
До этого меня охватывало беспокойство: возможно, после всего
происшедшего Вальдек велит нам или только одному Весеку спуститься
вниз. Тогда мы ушли бы вдвоем. Такое решение было принято нами в лагере,
и пришлось бы его осуществить. Теперь же, когда каждый из нас сказал:
«Да», все эти сожаления, ссоры уже не в счет, и это поистине великолепно!
Нас ждет только желанная гора. Я не испытывал никакого страха перед нею,
никаких опасений. Она наполняла меня верой в то, что все хорошо кончится.
Я опасался самое большее скверного самочувствия или, что еще более
скверно, болезни. Ужасное чувство, если ты жаждешь этого восхождения
больше всего на свете, но при всем желании не можешь сделать ни одного
шага — у тебя нет сил. Но хуже и несправедливее то, что подобная ситуация
всегда вынуждает отказаться от цели кого-то еще...
В последние дни я внимательно следил за собой: я был в хорошей
форме. Так же чувствовал себя и мой партнер — Весек.
И,
зная,
что
на
другом
конце веревки
мои
действительно
превосходные коллеги и друзья, я был уверен: мы способны дойти до цели.
Так думал я. Но что думали другие? О чем размышляли они в этот
вечер? Петр:
«Мы были на базе, когда вы заложили лагерь IV, готовясь начать
траверс верхней террасы. После отдыха мы намеревались двинуться выше...
прямо до самой вершины.
Да, мы жаждали взойти на вершину. В качестве вспомогательной
группы, которая сначала будет обеспечивать вашу, а потом не откажется
и от своих собственных устремлений. Для поддержки и возможного
штурма нам требовался отдых. Мне как руководителю следовало мыслить
строго логически: после того как восемь дней мы провели выше базового
лагеря, полагалось устроить перерыв... Люди измучились, я тоже
чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы долго оставаться наверху.
203
Я все время думал о вершине. Казалось абсолютно реальным, что
если вы проложите дорогу через террасу, то послезавтра нам будет
значительно легче, и мы вслед за вами тоже взойдем на вершину. Если это
вам не удастся, то вы хотя бы забросите палатки настолько высоко,
чтобы у нас тоже была возможность взойти наверх. Я был твердо
убежден в успехе операции, если только не придет муссон. Наличие второй
штурмовой группы, которая тоже хочет подняться на вершину, — это
чисто тактическое требование, гарантирующее надежную страховку.
В эти последние дни, которые мы провели на базе, а вы двигались к
лагерю IV, от Вальдека по радиотелефону все время поступали тревожные
сигналы. То он сообщал о нехватке продуктов или топлива, то говорил, что
никто не хочет работать. Я не располагал исчерпывающей информацией:
чего недостает на самом деле и что необходимо забросить снизу. Вообще
же настораживающие факты все время повторялись: люди несли только
личные вещи, «общественные» предпочитали оставлять на складах,
создаваемых по пути. Может, я несколько преувеличиваю, но то Мацек
чего-нибудь не донес, то Рубинек где-то оставил продукты, то ты бросил
кислородный баллон, а Весек — веревки. Словно в расчете на то, что добрый
дух втащит все это!.. Я знаю: вам было тяжело, но у меня создавалось
впечатление, что мы постоянно что-то носим за вас, впопыхах тащим чтонибудь, в чем у вас нехватка. Когда мы находились на базе, некоторые из
наших коллег даже поговаривали, что ваш штурм не подготовлен и его
следует приостановить... Я предоставил решать это Вальдеку, он мой
заместитель, а теперь руководил вашей группой.
Чтобы воспрепятствовать безрассудной, импровизированной гонке
на вершину, я уже заранее решил: если состоятся два восхождения, обе
даты будут сообщены одновременно и фамилии всех восходителей даны в
алфавитном порядке.
В тот день вы подтвердили, что отправляетесь на штурм, и я
назначил в штурмовую группу Вальдемара Олеха и Вой цеха Бранского,
204
остальных — во вспомогательную группу. Окончательно решать вопрос я
уполномочивал моего заместителя — Вальдека. Потом мы говорили еще раз,
и Войтек сообщил, что вы отправляетесь все вместе, хотите заложить
лагерь V, и просил о поддержке снизу. Я по радиотелефюну связался с
перевалом — Шимек был нездоров, а Мацек, кажется, пребывал в состоянии
эйфории. Он похвалялся, что дошел до лагеря IV, что на высоте 7300
метров оставался в отличной форме, а теперь собирается спускаться в
«двойку». Рассчитывать на них я не мог. Несмотря на эти тревоги, всех в
базовом лагере захватило настроение близости вершины. Мы выпили за
успех нашего штурма бутылку «Туборга», единственную, какую я донес из
Биратнагара. Завтра нам предстояло двинуться вслед за вами. Я
планировал, что ваша группа может достичь вершины 25 мая, у нас есть
шансы — 27-го. В ближайшие дни мы будем обеспечивать вас. Эмоции,
состояние возбуждения захватили даже Большого. Хотя он страдал желудочными
недомоганиями,
он
жаждал
отправиться
в
«четверку»
фотографировать победителей. Офицер и наики допытывались, когда мы
заканчиваем горную акцию: они торопились домой».
Весек:
«Я молча лежал в спальном мешке и все еще переживал ссору с
Вальдеком. Я чувствовал всю глупость и неприглядность положения. Это
столкновение высоких идеалов альпинизма с прозой жизни. Мы идем
штурмовать вершину, цель наших стремлений, нашу хрустальную гору, и
ведь известно, что если потерпим неудачу, то всем мечтам конец!
А тут придирки из-за всякой ерунды! Неужели Вальдек не способен
отвлечься от пустяков, отделить крупное от мелкого хотя бы в тот
момент, когда начинается наш знаменательный день?
Я немного побаивался, оттого что мы отправляемся в путь в таком
скверном настроении. Меня охватывало отчаяние, злость на Вальдека и на
самого себя, поскольку я осознавал это противоречие между могучим
братством, товариществом и заурядной ссорой, которой мы сами были
205
причиной. Я досадовал и на тебя за то, что ты не занял четкой позиции,
предпочел остаться в стороне, свалив все на действие высоты. Ведь, черт
возьми, я действительно чувствовал себя великолепно и высоту на этот раз,
о чем ты и сам знаешь, сносил превосходно. А предстоящий путь? Да, я
отдавал себе отчет в том, что это безумная затея: если нас настигнет
муссон, то нам уже не вернуться»
Вальдек:
«Ссора с Весеком? Какая ссора? Возможно, я избрал слишком резкий
тон, но сделал это сознательно... Вам дали задание установить веревочные
перила вплоть до террасы — вы этого не сделали!
Если кто-то не понимает того, что насущно необходимо, то
проявляет только свою неопытность, но он всегда должен отвечать за
последствия. Это обычное мужское дело!
Я не собирался устраивать дискуссию о целесообразности установки
перил. Безопасный доступ к исходному лагерю на краю террасы я
рассматривал как крайне важный момент на нашем пути. Это облегчало
транспортировку, не позволяло заблудиться в тумане. И когда вы позже
укрепили перила — задача была решена, вопрос исчерпан. Имелись более
существенные проблемы.
До этого вечера я еще не знал, отправимся ли мы на вершину или
только заложим лагерь V около ребра Кангбахена. Однако из разговора с
Петром мне стало известно (только теперь!), что 16 мая муссон дошел до
Мадраса. Ничего другого не оставалось, как попытаться прибегнуть к
альпийскому штурму вершины.
Каждого из вас я поименно спрашивал: хочешь ли идти? При
следующей связи я подтвердил Петру: мы идем все! А потом все время
думал: какой путь избрать? Продолжать подниматься или же сразу
начать траверс? Важно было одно, чтобы траверс пролегал возможно
выше. Чем выше, тем меньше опасность лавин, даже если по пути пришлось
бы преодолевать скальные ребра.
206
Тревоги? Мечты? Времени «психологизировать» у меня не было.
Обдумав, как идти, я привел в порядок фотоаппаратуру, потом приготовил
еду. И наконец — спать. Лечь как можно раньше!»
Юзек:
«Во время этого перехода я чувствовал себя иначе, чем обычно,
ощущал какую-то слабость. Состояние оказалось далеко не лучшим...
Поэтому возникали минуты сомнений и колебаний. Помню, как за несколько
дней до этого мы спустились на перевал и я говорил с Вальдеком:
«Я не в лучшей форме, еще не пришел в себя после воспаления
надкостницы. Перед штурмом следовало бы отдохнуть несколько дней на
базе».
С другой стороны, покидая базовый лагерь, я сказал себе (даже
упомянул об этом в письме домой), что это последний выход. Конец
постоянному ползанию по леднику! Теперь либо вершина, либо... простипрощай.
И когда дорога выше перевала, с веревочными перилами, была позади,
я (несмотря на усталость, голод и тревогу из-за своего состояния), как и
Вальдек, сохранял оптимизм. Трудности, кажется, уже преодолены, теперь
траверс, мы выйдем на ребро — и Кангбахен недалеко.
Но меня продолжали терзать сомнения: спускаться или не
спускаться на базу?
Однако, черт подери, прибыли вы. Было известно: вы направляетесь
на вершину. Все было предрешено. За вами должна следовать группа Петра,
но я знал, что с ними мне на вершину не взобраться: у них мало шансов на
это, пожалуй, им не успеть.
И я остался. Потом был этот подъем с вами к японскому лагерю,
когда у меня начались перебои в дыхании и я почувствовал страшную
слабость. Да... лучшее доказательство — то, что я провалялся в палатке
весь день, пока Вальдек и Войтек устанавливали веревочные перила: я
действительно даже не приготовил поесть, и когда Вальдек обложил меня,
207
я сказал, что болен и завтра, пожалуй, спущусь. Я действительно так
думал, но отложил окончательное решение до утра. Просто не нашлось
никого, с кем я мог бы спуститься.
Утром я почувствовал себя лучше, и мы отправились выше. Я все
время вел нашу тройку, чтобы доказать им и самому себе, что вчера у меня
был просто кратковременный кризис, а сегодня все в порядке. Позже мы
расчищали площадку, и, когда все укрылись в палатках, я еще продолжал
расхаживать, принес снег и продукты, стремясь показать, что я в хорошей
форме и чувствую себя совсем неплохо.
Уже лежа в палатке, я решил, что мои дела не так скверны, надо
идти, надо пытаться, пока есть возможность!»
Войтек:
«Что я чувствовал, что думал в лагере IV накануне штурма?
Периодом сомнений, раздумий, колебаний и, наконец, решения
атаковать вершину «с ходу» было для меня время, проведенное на базе, куда
мы спустились, пришибленные нечеловеческими условиями над перевалом и
намерением двух Анджеев вернуться домой.
В течение этих двух дней на базе я писал корреспонденции, готовил
партию барахла для продажи сардару, пытался при этом еще что-то
читать и все время взирал на неприступную стену Кангбахена и на это
чертовски крутое, почти трехкилометровое снежное пространство у
ребра, которое мы называли верхней террасой. Решающей для меня
оказалась беседа с Дорджи. Он сказал, что во время экспедиции югославов в
1965 году добирался из лагеря IV в лагерь V без подстраховки за три-четыре
часа. Это, конечно, происходило в послемуссонный период, когда снежный
покров не так глубок.
Тогда я уверовал в возможность штурма горы по альпийской
системе. С этого момента я перестал философствовать. Когда мы шли к
«четверке», я несся вперед, не ввязываясь ни в какие свары, не реагируя на
них. Меня уже не тяготил рюкзак, но я мог понять Весека, который
208
поспешил освободиться от двух, вероятно, обременявших его кассет с
кинопленкой. Я не настаивал также на более справедливом дележе
продуктов. Я был полон веры, а вместе с тем побаивался, как бы что-то не
забарахлило в моем организме.
А в лагере IV? Когда все сказали: «Да!», я думал уже только о
деталях чисто технического порядка и о том, не разболятся ли у меня зубы,
как это случилось со мной у пика Коммунизма»
Шимек:
«Свои мечты о вершине, свои ожидания и надежды я пережил уже
раньше... Я был в группе Петра. Мы ходили на перевал, потом в японский
лагерь и снова на перевал. Мы трудились в меру своих сил, но что-то во всем
этом было не в порядке... То, что я был не в форме, тоже, вероятно,
сказывалось.
Петр всю операцию организовал в расчете на то, чтобы обязательно
взойти на вершину, но ведь, пожалуй, никто из нашей четверки еще не
дозрел до этого. На леднике мы оказались десятью днями позже вас...
В эти дни я ощущал какую-то магию вершины. Чувствовалось, что
все охвачены жаждой восхождения, все хотят достичь вершины. И
поэтому, как мне казалось, мы поступали не так, как удобнее всего для вас
— штурмовой группы, но так, чтобы самим оказаться ближе к вершине и
стремиться к ней.
А если какая-то группа, ваша или наша, идет на вершину, это уже
поистине великое дело... Еще несколько дней назад был полный провал, а
теперь появилась надежда закончить операцию с честью. Мы должны
составлять единую группу, которая, хотя фактически и разобщена,
действует согласованно... а тут раскол коллектива надвое как бы
сохраняется. Мы должны заботиться о вас — лишь после удачного окончания вашего штурма планировать свой собственный.
Я знал, что думал иначе, чем они, я чувствовал какую-то
ответственность... Возможно, остальные трое считали это отсутствием
209
смелости с моей стороны.
Но ведь восхождение кого-либо из нас, одного или двух, — это и
общий успех! Кроме того, важно запечатлеть все это на кинопленке!
Поэтому, когда Петр, Рогаль и Доктор решили на день спуститься
на базу перед новым подъемом вверх, я решил: останусь на перевале. Мне
хотелось быть ближе к тому, что происходило сейчас, к самому важному,
чтобы иметь возможность снимать ваше восхождение и спуск... победителей?
Днем позже вы отправились вверх, и Войтек спросил меня, может,
всерьез, а возможно, из вежливости: пойду ли я с вами? Я отказался. На
следующий день я намеревался двинуться за вами вслед, чтобы снимать с
более высокой точки. Я даже дал шерпам камеру.
Но утром почувствовал себя плохо. К «четверке» пошли только
шерпы и Мацек. У меня наступали периоды полного нарушения дыхания.
Всей силой воли я вынужден был, братец, регулировать выдох, словно
межреберные мышцы отказывались мне повиноваться. Я мог только
лежать, а когда выходил из палатки, у меня начиналось головокружение,
нарушалась работа сердца.
К концу дня вся четверка вернулась. Мацек сбегал сверху, размахивая
своим маленьким ледорубом, словно какой-нибудь супермен. Я с трудом
вытянул из него, что завтра вы выходите на траверс. Он был возбужден,
неестественно радостен. «Ребята с энтузиазмом приветствовали мой
подъем!» — восхищенно болтал он.
Видно, парень нуждался в одобрении, как бегун на стадионе, после
своих переживаний, связанных с перенесенной болезнью. Для него задача
была решена: свой рекорд он уже поставил.
— Я побывал на высоте семи тысяч метров! — ликовал он.
Теперь, счастливый, Мацек мог спускаться на базу. Я решил вместе с
ним добраться до «двойки», передохнуть, а потом попытаться еще раз
подняться вверх...»
210
ШАНСЫ…
23 мая
—Панове-е-е! Время приниматься за готовку! —
разбудил меня настырный голос Вальдека, доносившийся
из соседней палатки. Я открыл глаза, но было еще совсем
темно. Ощупью нашел налобный фонарь, воткнутый
вечером между мной и Весеком. Было четверть пятого.
Глубокая ночь, а он уже устроил подъем! Человек
еще спал бы себе и спал! Ага, ведь сегодня мы начинаем
траверс, сообразил я через минуту. Натянув куртку,
бивачные унты, я выкарабкался в тамбур. Плитка,
спички... надо натаять снегу!
Когда я расшнуровал рукав, в палатку ворвался
морозный, отрезвляющий воздух. Вокруг море лунного
света. По другую сторону долины белела озаренная
мертвенно-бледным сиянием вершина Рамтанга. Такой
леденящий жилы застывший кошмар можно увидеть и
почувствовать только светлой ночью посреди покрытых
снегом гор...
Готовить мы кончили после шести. Молочный суп,
сухарь, чай — вот наша еда на весь сегодняшний день. Но
я даже не думал о том, что мы мало поели: я был полон
отчаянного нетерпения в ожидании исхода, который уже
близок. Успех предрешался траверсом.
Мы, нервничая, собирались в дорогу. Весек сунул
мне в рот половинку шоколадного батончика, выделил
несколько конфет, я натянул ботинки и выкарабкался
наружу. Над террасой вставал рассвет, а с ним пробудился
ветер. Словно из трубы, ударили в небо столбы пыли.
211
Снежная мгла медленно заволакивала террасу. По склону с глухим гулом
соскальзывали пылевидные сухие лавины.
Мы
принялись
складывать
палатку.
Смерзшееся
полотнище
оказывало сопротивление, парусина трещала при свертывании.
—Марек, поторопись, они уже выходят! — бубнил у меня над ухом
Весек.
—Я же воюю с этой проклятой палаткой!
Войтек и Рубинек успели надеть рюкзаки и двинулись к перевалу.
Окоченевшими руками я пытался совладать с непослушными ремнями своих
кошек, беспомощно глядя, как минутой позже отправляются в путь Вальдек
и Юзек.
—Ты чертовски долго возишься! — нервничал Весек. — Я думал, мы
выйдем
первыми.
После
вчерашнего
не
хочется,
чтобы
создалось
впечатление, будто мы едем на чужом горбу.
—Успокойся, я и так спешу по мере сил. Ведь ребятам не пришлось
снимать палатки. Они продолжают путь с «высотным»1, которым так и не
воспользовались. Увидишь, мы скоро их нагоним! — Я старался сохранить
терпение, хотя меня злило, что Весек уже с утра выражает недовольство.
Ведущая двойка опередила нас метров на четыреста. Войтек и
Рубинек медленно брели по глубокому снегу, слегка поднимаясь в гору. За
ними следовали Вальдек и Юзек. Ветер теребил в воздухе веревки, которыми
они были связаны. Я сделал снимок, и мы двинулись. Позади остались две
покинутые «турни» — наш последний стационарный лагерь. Альпийский
штурм начался.
Наметенный ветром снег был рыхлым, под тяжестью рюкзаков мы
проваливались по колено. Порывы метели ударяли в лицо.
Плотно закутавшись в анораки, мы шли, низко наклонившись вперед,
чтобы защититься от ветра. Было трудно дышать. Шаг, два вдоха, снова шаг
и два вдоха. Несмотря на тяжелый груз и мерзкий снег, мы продвигались
1
«Высотный» — марка палатки.
212
ритмично и быстро.
Мы догнали Юзека, потом опередили Вальдека, но Войтек и Рубинек
все время оказывались далеко впереди. Войтек прокладывал дорогу, как
машина, сохраняя великолепную форму.
Наступил полдень, а мы неутомимо, шаг за шагом одолевали снежное
пространство. Нам удалось уже немного подняться; под нами осталась
вершина Белой Волны, которой до семи тысяч недостает всего каких-нибудь
десяти — пятнадцати метров. Только скальные ребра вершинного купола
Кангбахена казались такими же далекими, как и утром.
Мы шли молча, каждый на длину веревки отдаленный от своего
партнера. Ветер постоянно бил нам прямо в глаза, ноги пронизывал резкий
холод. Только Рубинека спасали пуховые брюки.
Мы вышли на место ведущих. Сначала дорогу долгое время
прокладывал Весек, потом настала моя очередь. Я осторожно пробовал снег
ледорубом, прежде чем сделать очередной шаг, чтобы не утратить
равновесия и не рухнуть вниз вместе со ступенькой! Стоило покачнуться или
поскользнуться, как приходилось прилагать все силы, чтобы не упасть. А на
такой высоте это требует громадных усилий, приводит к нарушению
дыхания. В подобных случаях приходилось замирать на месте и ждать
несколько десятков секунд, пока дыхание выровняется и исчезнет ощущение
удушья. Перед глазами постепенно пропадали багровые круги.
И снова снег... И снова вперед, шаг за шагом... Через каждые
несколько минут кратковременная остановка...
Когда наконец прекратится эта мука? Я веду всего лишь несколько
минут, а уже как безумный мечтаю, чтобы кто-то шел впереди. С радостью
позволяю Весеку сменить меня. Потом опять я, а теперь Вальдек.
Прокладывая траверс под темными скалами, мы миновали невысокое
скальное ребро. Вальдек, остановившись, энергично прокапывал снег
ледорубом. Мы все сгрудились возле него.
—Осторожнее, подо мной сплошной лед! — заставил он нас
213
остановиться. — Я должен вбить крюк.
Мы терпеливо ждали, а он все никак не мог отыскать подходящего
места для страховки. Время шло, нас начал бить озноб.
«Уже четвертый час. Ну и портачит он. Может, попытаться пройти в
кошках, а Весек подстрахует меня ледорубом, иначе совсем околею!» —
решил я.
—Весек! Внимание, иду!
Я обогнул Вальдека снизу.
Сначала у меня получилось неожиданно легко. Но уже через
несколько метров я оказался на сплошном льду, припорошенном легким
слоем снега. Я шел осторожно, сильно согнувшись, упираясь низко
перехваченным ледорубом в склон горы. Пришлось наклониться так, что
рюкзак переваливался через мою голову, и вырубать во льду неглубокие
ступеньки.
«Осторожно, осторожно, берегись! Ты не имеешь права грохнуться
сейчас вниз!» — вслух говорил я себе, стараясь заглушить охватывающий
меня страх.
Я уже отдалился от коллег, но лед все не кончался. Кончилась
веревка! Я. старательно выдолбил две ступеньки для себя, две для Весека.
Уперся коленями в склон и всем телом навалился на вбитый в лед конец
ледоруба. Перед моими глазами была гладкая ледяная глазурь, любимый,
добрый ледоруб, и мне решительно не хотелось оборачиваться. Я чувствовал,
что за спиной у меня — только ледяное поле и воздух.
—Весек, можешь идти. Но прошу тебя, осторожнее! — крикнул я, не
поворачивая головы.
Через минуту он добрался до меня, и я мог двинуться дальше. Вскоре
лед кончился, и снова начался глубокий снег, чудесный глубокий снег, в
котором я чувствовал себя в полной безопасности! Меня еще продолжала
бить дрожь.
Держа путь несколько вниз, мы добрались до скального ребрышка и,
214
поджидая коллег, стали подыскивать место для палатки.
Полчаса спустя прибыл Вальдек, затем остальные.
—Ну, братец! Я, собственно, должен бы тебя здорово пропесочить! —
Он слегка злился. — Ведь на таком льду легко сорваться. С тяжелым
рюкзаком, прежде чем успеешь обернуться и начнешь тормозить, ты
нарушишь положение партнера, и вы оба загремите вниз. Я вколотил там
четыре крюка, мои титановые кошки на льду абсолютно не держат.
Но если уж даже на нем вы чувствуете себя уверенно и способны
передвигаться, то почему не вырубаете нормальных ступенек?
Уже четыре. Стало сумрачно, мороз усилился. Мы энергично
принялись копать площадки. Теперь, после целого дня трудов, необходимо
быстрее укрыться в палатке: после захода солнца, когда становится очень
холодно, растрачивается особенно много сил. Ребята облюбовали место у
скальной шпоры. Время шло, но ни нам, ни им никак не удавалось поставить
палатку. Видно было, как они ледорубами разрыхляют и утаптывают снег,
потом размышляют над чем-то. Явился Вальдек.
—Мы докопались с одной стороны до самых скал, а с другой нагребли
снегу, но он все время сползает вниз. Нам не удается расставить палатку
целиком. Рубинеку придется спать с вами.
—Наш выбор пал на него: он из всех нас самый меленький, —
добавил Вальдек, видя, что мы не в восторге от его слов.— Ваши рюкзаки
можем забрать к себе.
Я не мог скрыть своего недовольства. Спать в «турне» втроем очень
тесно, совсем не удастся отдохнуть. Вдобавок ко всему и у нас часть
основания не умещалась на площадке. Мы уж« валились с ног от усталости и
с нетерпением ждали минуты, когда можно будет развалиться в теплом
спальном мешке, приготовить что-нибудь поесть. А тут принудительное
уплотнение. Но что поделаешь!
—Ребята, примете меня? — полушутя спросил Рубинек. — Лягу
«валетом», могу заняться готовкой!
215
—Понятно!
Втроем мы едва уместились в палатке. Приходилось лежать на боку.
Рубинек расположился головой к выходу и, как пообещал, хозяйничал на
кухоньке. Весек и я лежали головой в другую сторону, в полусне ожидая,
когда Рубинек предложит нам взяться за ложки.
—Уже половина одиннадцатого! — взглянул я на часы, когда мы
кончили есть и стали укладываться.
—Спокойной ночи! — еще донесся до меня голос Збышека, и я
заснул.
Юзек:
«У меня дела складывались неважно. Я чувствовал себя хуже, чем в
предыдущие дни. Мне показалось, что и Валь деку сегодня тяжело. Вы
нагнали нас так быстро... Утомительный день, но... по-настоящему мне
досталось при подготовке площадок. Это меня окончательно доконало;
такая скверная работенка, что господи боже!..»
Шимек в лагере II:
«Вчера мне было плохо. Поэтому сегодня я вместе с Мацеком стал
спускаться с перевала в «двойку». Шерпы кажется, отправились выше, в
японский лагерь. Мы двинулись в путь только около полудня. Сверху во
втором лагере было видно какое-то движение. Я решил, что там готовятся
к ночлегу, и теперь, когда Мацек намерен вернуться на базу, я присоединюсь
к ним. Потом лагерь II скрылся из моих глаз. Мы вышли из-за снежной
складки, и я увидел... приближающуюся тройку. Меня удивило и почти
оскорбило, что они следуют выше, оставив меня. Ведь Доктор до сих пор
являлся моим партнером. Он должен вернуться!
Можно было просить их либо настаивать, чтобы кто-то остался со
мной — ведь мне следовало заняться съемками, но, страшно обозлившись, я
подумал только: «Шут с ними!» — и мы разошлись. Они, видите ли, так
ужасно спешили, что успели добраться лишь до «рондо» у перевала».
Рогаль в лагере IIIa, у перевала:
216
«Мы вышли с базы рано, около семи утра, планируя сегодня же
добраться до перевала, в лагерь III. На леднике Доктор задал нашему
движению истинно олимпийский темп. Было еще холодно, но на морене нас
настигло солнце. Бодрый темп и страшная жара мстили за себя. Мы добрались до лагеря II измученные, буквально умирая от жажды. Два часа
отдыхали, готовя еду и питье. Я помню отвратительную кашу с привкусом
жидкости «Людвик» от плохо вымытой посуды. От нее я долго потом не
мог прийти в себя.
На траверсе виднелись шесть темных точек, медленно движущихся
по снежному полю. Это были вы!
Наконец, взяв себя в руки, мы двинулись дальше. В нескольких сотнях
метров за лагерем повстречали сходящую вниз двойку. Шаман имел
оскорбленный вид, оттого что мы следуем дальше.
Мы говорили недолго. Петр советовал ему спуститься в базовый
лагерь на два дня. Ободрял его заверениями, что Сташишин планирует еще
один выход к «четверке». Мы разошлись: Шаман — к «двойке», а мы в этот
день поспели только в лагерь у перевала.
Вечером связались с Войтеком. Он сообщал о биваке на высоте 7100,
на крохотной террасочке. Беспокоился, что шерпы не идут вслед за вами.
Мы не могли воздействовать на них — ведь они находились на японской
стоянке. Петр считал, что по крайней мере один из вас должен остаться,
чтобы руководить шерпами».
24 мая
Спали мы очень долго. Вчера нам крепко досталось, а ночь,
проведенная в тесноте, не принесла желанного отдыха. Ныли мышцы ног и
плечи. Впервые в жизни мы ночевали так высоко (7100 метров над уровнем
моря!). Но, несмотря на все это, наша шестерка хорошо провела ночь. Если
бы только она оказалась длиннее!
С трудом мы принялись за работу. Приготовление завтрака, одевание,
потом свертывание палаток — все это отняло у нас уйму времени. Мы были
217
измучены и потому страшно замешкались. Лишь после одиннадцати смогли
двинуться дальше.
Как и вчера, образовали три связки по двое. Войтек с Рубинеком,
Вальдек с Юзеком, Весек со мной. Мы перевалили через скальную гряду,
наискось забирая вверх, к седловине на ребре.
Ветер был такой же, как и вчера, но снег значительно хуже. Мы
проваливались по колено. Прокладывали дорогу, каждые четверть часа
сменяя друг друга. Дольше всех выдерживал Войтек.
—Он в превосходной форме! — Юзек был полон уважения
—Ну а ты как себя чувствуешь? — переговаривались мы с ним во
время привала.
—Я ослаб, но идется мне хорошо.
—Старик... Просто сегодня такой день! Завтра будешь чувствовать
себя лучше. — Я продолжал верить, что так оно и произойдет.
Высота уже давала знать о себе. Делалось душно, легкие как бы
уменьшились в объеме. При каждом шаге приходилось делать больше
глубоких вдохов... Мы часто останавливались, опираясь на ледорубы. Нас
охватывала усталость и апатия. Я знал только, что нужно передвигать ноги, а
день... еще далеко не кончился.
—Это результат вчерашней усталости и того, что не удалось как
следует выспаться, — объясняли мы себе причину низкого темпа.
Время летело, а высота возрастала незначительно. Шел уже третий
час, когда Вальдек добрался до скальных плит, скрытых под тонким слоем
снега. Он пытался вбить ледовый крюк, но снег был сыпучий, а под ним
всюду сплошные скалы. Не дожидаясь результатов этих усилий, я обошел его
по широкой дуге и добрался до скальной гряды.
По нашим следам пришли и коллеги.
—Скоро три. Время подыскивать место для ночлега.
Мы помнили о том, сколько времени потратили вчера на подготовку
площадок.
218
Но всюду, куда хватал глаз, не обнаруживаю места, где можно
поставить палатки. Я стал карабкаться вверх по гребню гряды. Слева вниз
уходил глубокий снежный кулуар. С трудом одолевая снеговые и скальные
нагромождения, я добрался до вклинившейся в снег скалы. Над ней десятипятнадцатиметровая снежная грань, нависающая над кулуаром, она вела под
скальный уступ. Я подумал, что выше должна быть приличная полка.
—Попытаюсь еще подняться. Страхуй! — бросил я Весеку.
Он глубоко вогнал в снег ледоруб, обвязав его веревкой.
Правая часть стены напоминала обледеневший желоб. Я карабкался
медленно, крайне осторожно, чувствуя, что спешить нельзя, что я не могу
допустить ни малейшей оплошности. Стена стала отвесной, а скалы были
залиты ледяной глазурью. Подо мной — снежное поле, на нем крохотные
закоченевшие фигурки в разноцветных куртках и шапках. Мне казалось, что
они смотрят на меня, надеясь, что я найду место для ночлега.
Сперва я испытывал страх, естественную боязнь. Но действие высоты,
мороз и желание поскорее найти место для бивака подавили инстинкт
самосохранения. Поняв, что карабкаться мне уже недолго, я вообще перестал
бояться. Не было в этот момент ничего важнее, чем одолеть стенку и найти
место для палаток!
Здесь — я, нависающая скала, ледовая глазурь на граните, рюкзак,
который (не знаю почему) я так и не сбросил, там, внизу, — они (ждут!),
снег, еще ниже — скальные глыбы, снежная поверхность, уходящая куда-то
далеко вниз. «Сорвусь? Нет! А может, и сорвусь. Ну, тогда еще выше!» —
проносились в голове безрассудные мысли.
Мне пришлось снять рукавицы (а было очень холодно). Оранжевая
вершина Рамтанга напоминала, что необходимо поторапливаться — скоро
зайдет солнце. Я добрался до края уступа и высунул голову. Выше было
только... наклонное снежное поле.
—Здесь поставить палатки нельзя!
Я медленно возвращался назад, преодолевая страх и испытывая
219
облегчение после каждого удачного шага.
Мы не знали, что предпринять. Копать ли площадки на скальном
карнизе или отступить к подножию гряды, туда, откуда мы прибыли? Нас
охватили усталость и холод. Рубинек поднялся еще раз, но и он не сумел
присмотреть места для ночлега. Горы озарились уже блеском заходящего
солнца, вершина Рамтанга купалась в пурпуре. Надвигались сумерки,
времени на дальнейшие поиски не было. Коллеги выбрали место в снегу, тут
же у скалы. Весек и я приняли решение копать площадку прямо на самом
навесе.
Твердый фирновый снег с трудом уступал под ударами ледоруба. Мы
глубоко вклинились в навес, следя за тем, чтобы со стороны кулуара
сохранился достаточно толстый слой снега. Все вокруг окрасилось сначала в
пурпурные, затем в тревожно-фиолетовые тона. Самое время отправляться в
палатки!
Мы закончили работу после семи, когда сделалось темно, и все краски
поблекли. Наши коллеги уже скрылись в палатке; один только Вальдек
расхаживал возле «высотного» и веревкой приторачивал палатку к скале.
—Подстрахуйте «турню»,— напомнил он нам.
Мы кивнули — да, разумеется, — но у нас на это уже не было сил.
Холод лишил нас последней энергии и воли.
—Платформа достаточно велика. Не будем вертеться, а значит, не
свалимся,— убеждали мы сами себя, влезая в палатку.
Наконец-то, через десять часов, мы сбросили кошки. Ступни были как
деревянные, задубели и утратили всякую чувствительность, а ботинки
пропитались влагой. Мы тряслись от холода, но уже приятно пыхтела
бутановая плитка, и я добавлял в котелок очередную порцию снега.
Мы целый день шли вместе, но, не считая нескольких фраз на
привалах, почти не разговаривали друг с другом. Колоссальное напряжение,
низкое давление приводят к тому, что такой переход мы фактически
совершаем в одиночестве, сходном с одиночеством бегуна на длинную
220
дистанцию. Погруженные в себя, обращая внимание лишь на то, что прямо
перед глазами, и только время от времени — на партнера, мы вели борьбу со
снегом, ветром и собственной слабостью. Вечерние минуты в палатке — это
время отдыха, время разговоров, первых размышлений и обмена впечатлениями. Пройденный за день отрезок пути позволяет сбросить с себя груз
тревоги — нынешний этап уже позади! Сегодня нам повезло, а завтра?..
Сидя на корточках, я следил за варившимся супом, а Весек
усмехнулся и коротко подвел итог:
— Ну, старик! После сегодняшнего можно сказать, что наши дела не
так уж плохи!..
Я знал, что это так. Теперь, когда тяготы и мороз позади, нам наконец
сделалось тепло и хорошо. Вторая палатка стояла совсем близко от нас, но
казалось, что она где-то очень далеко. Что там происходит, как у ребят
прошел день, мы не знали.
Юзек:
«Идешь, брат, шаг за шагом, и конца не видать. Время летит, а
дорога все не кончается. Пейзажи? Впечатления? Нет, от дороги
абсолютно ничего не запомнилось. Знаю только, что идти мне на этот раз
было хуже, чем обычно, тяжелее. Я, как говорится, был «без огонька»,
ничто меня не радовало. Когда же я ловил себя на том, что обеспокоен
своим самочувствием, тотчас объяснял себе это тяжелым рюкзаком,
рыхлым снегом, ну и высотой. И тогда все мне казалось нормальным»
Рубинек:
«Дорога была очень трудная, я все ощутимее чувствовал высоту. А
потом опять бесконечное барахтанье в снегу, изнурительное копание
площадок. Операцией по установке и страховке палатки руководил Вальдек;
он один умел заложить каркас к «высотному», составленный из стоек
«турни». Все это производилось при значительной крутизне — у горных
полей сорокапятиградусный наклон, у гряды и того больше. На этот раз я
уместился в нашей палатке, но с наиболее опасной стороны. И было нам
221
страшно тесно»
Шимек, по-прежнему в «двойке»:
«Утром мы с Мацеком расстались. Он решил в одиночку спуститься
на базу Радиотелефона у меня не было, и я просил его убедить Большого
отправиться вверх. Я видел в этом единственную возможность снова
подняться в горы, где застряла моя унесенная шерпами камера.
Единственную возможность запечатлеть на пленке ваше возвращение.
Весь день я провел в «двойке». Здесь оказалось изобилие продуктов,
впервые за все время я отъелся и отдохнул.
После полудня наблюдал за вами в бинокль. Вы очень долго топтались
на месте, на скальном ребре. Крохотные разноцветные фигурки двигались
то вверх, то вниз. «Вероятно, ребята уткнулись в непропуск», — с тревогой
подумал я.
Стало темно и холодно, я отправился в палатку. Ночью начался
страшный мороз, небо было усыпано звездами. Я тревожился за вас, мне
казалось, что вам «хана», что вы проводите ночь, приткнувшись на этих
острых каменьях. Я, однако, не видел никаких огней».
Рогаль в лагере III, на перевале:
«Мы вышли из «рондо» поздно и, медленно передвигаясь в рыхлом
снегу, к полудню достигли перевала. Мы намеревались подняться выше, к
японскому лагерю, но потом решили предварительно связаться с базой.
Обеспокоенный Большой сообщал, что на леднике видит одного
Мацека. Он заметил также шерпов, свертывающих палатки в японском
лагере, а потом сходящих вниз. Вскоре они уже были на перевале,
навьюченные рюкзаками, которые были набиты под завязку японскими
«трофеями», палаткой, запасом бутана, веревками. Для них экспедиция
кончилась.
Шерпов крайне разочаровало, что Петр предложил им освободить
рюкзаки от «трофеев» и заночевать на перевале. Он также объявил, что
утром они вместе с нами отправятся наверх.
222
Вечером Войтек кратко проинформировал по радиотелефону:
«Рыхлый снег, сильный ветер и мало желающих прокладывать дорогу.
Поэтому мы достигли лишь уровня 7300 метров»
Нам стало ясно, что задача завтра еще не будет решена»
25 мая
—Марек, поторопись ты со своим рюкзаком! — донесся до меня, как
и каждое утро, недовольный голос Весека.
—Отстань ты от меня! Делай свое дело! — Мои слова оказались
быстрее моих мыслей.
Чего он, собственно, ко мне пристал? Стоит собравшийся в дорогу,
обвязанный веревкой, злой, что остальные уже затягивают тесемки рюкзаков,
а я все не управлюсь с палаткой, не желающей умещаться в мешке. «Мог бы
и помочь!» — подумал я раздраженно, но оскорбленная гордость не
позволяла мне просить об этом.
Верно, что мы принялись готовить еду в четыре утра, а сейчас восемь,
но все здесь тянется вдвое дольше. И эта проклятая обледеневшая «турня»!..
—Не стой над душой, лучше запакуй оставшиеся вещи, а я буду
сворачивать палатку. И вообще, может, ты хоть сегодня потащишь мешок с
палаткой, а я возьму твой рюкзак! Сам видишь, какая она тяжелая!
—Хорошо, — охотно согласился он, и до меня дошло наконец, что это
не лагерный капо, а всего лишь мой беспокойный партнер, мой товарищ. И я
сконфуженно улыбнулся.
Вальдек уже спустился с кулуара. Сегодня он в связке с Войтеком, и
их веревка должна была служить нам страховочными перилами.
—Можете спускаться, — крикнул он снизу.
Я сошел первым. Через минуту рядом со мной оказался и Весек.
Скальные
ребра,
ниспадающие
с
верхушки
Кангбахена
и
привершинной грани, были совсем рядом, рукой подать. Где-то здесь
следовало попытаться выйти на ребро. Может, именно кулуаром? Он уходил
223
высоко вверх, сужался, заканчиваясь скальной горловиной и системой
карнизов.
Я прошел несколько десятков шагов.
—...Сорок де...вять, пять...десят, — уже на первом отрезке веревки
меня сковала одышка. Желоб оказался очень крутым, а движение в глубоком
снегу требовало громадных усилий.
Ступени, вырубленные мной, срывались из-под подошв вниз. Я
нуждался хотя бы в минутном отдыхе.
Под собой я видел бородатую физиономию Весека, который
выжидающе посматривал на меня. Парни были у стены; последний из них,
кажется Войтек, уже спускался с карниза в желоб. На рюкзаке неподвижно
застыла в сидячем положении фигура с низко опущенной головой.
«Это Юзек! Что-то он неважно выглядит!» — пронеслась в голове
мысль.
Я сделал снимок и полез выше. Снежный слой уходил высоко вверх, к
скалам. Там надо будет прокладывать траверс, но пока легче всего идти
желобом. Он так круто шел вверх, что нам приходилось жестко страховаться
с помощью ледоруба.
Поднялся ветер. Сверху на нас обрушились целые каскады снежной
пыли, хлестали по лицу. Я не мог дышать. Шел, задыхаясь, едва передвигая
ноги, мысленно подсчитывая шаги, не обращая внимания на учащенное
биение сердца под свитером.
—Еще три... еще два... один!
Из последних сил я решил одолеть те полсотни шагов, которые для
себя наметил. В общем же нынешнее мое самочувствие было превосходно..
Изматывающее до потери дыхания единоборство со снежной стихией
доставляло мне удовольствие.
После одной-двух веревок я подменял Весека в прокладывании
дороги. Вслед за нами неизменно шли Вальдек и Войтек. Только последняя
двойка осталась далеко внизу.
224
—Посмотри, ты видишь, что с ними? — указал рукой Весек.
Я видел, и минутами меня охватывала тревога. Миновал полдень.
Ветер стих, сделалось тепло. Снег превратился во влажную, тестообразную
массу. Брюки промокли до самых бедер, ботинки пропитались влагой, но мы
неустанно карабкались вверх. Под кошками нарастали толстые лепешки
снега, которые поминутно приходилось сбивать ледорубом.
На левом ограничении ребра я заметил какой-то красный предмет.
Или у меня галлюцинации? Нет! Действительно, среди отдаленных скал
виднелся алый прямоугольник. Я не в состоянии был определить его
размеры. Кажется, палатка!
—Весек, Вальдек! Смотрите, палатка югославов! — крикнул я вниз.
— Это, наверное...
—Ка...ни...стра, — донеслось в ответ.
Значит, и югославы входили на перевал отсюда!
Еще два отрезка веревки, и нужно будет прокладывать траверс к
кулуару. Дальше окружающие кулуар стенки были высокими, монолитными,
всякая возможность пройти там исключалась.
Наконец я добрался до скалы. Глубокий снег уступил место ломкому
насту между блоками. Склон, сперва очень крутой, становился положе. Я
добрался до внушительной груды камней, сел, крепко упершись ногами и
страхуя карабкающегося Весека. Он добрался тяжело дыша, по пояс
вывозившись в снегу. После него появился Вальдек, увешанный своими
фотоаппаратами, и Войтек. Мы сидели, поджидая последнюю пару. Над нами
снег, изрезанный полосками скал, уходил прямо в безоблачное небо. Там был
перевал. Казалось, нас разделяет всего несколько десятков метров, буквально
рукой подать! Снова поднялся ветер. Мы прижались друг к другу.
—С Юзеком... кажется... дела плохи... Он жалуется... на... удушье, —
перед нами возник тяжело дышащий Рубинек.
Мы взяли веревку, связывающую его с Юзеком, и начали жестко
страховать. Веревка двигалась крайне медленно, и я начал опасаться, что
225
Юзеку самому не справиться.
Он еле-еле выбрался, отдыхая на каждом шагу.
—Ну и скверный же снег! У меня просто нет... сил! — Гримаса
страшной усталости и тревоги исказила его лицо. Он тяжело осел, как
человек, полностью исчерпавший свои силы, отчаянно захлебываясь от
учащенного дыхания. Постепенно он стал оживать.
Был уже четвертый час.
—Пора подыскивать место для ночлега.
Мы помнили, что нас ждет еще окаянная работа по расчистке
площадок.
Двинулись по снегу, пошатываясь от усталости и порывов ветра,
кружили среди камней. Снег был твердый, наносный, кошки громко
скрежетали по насту. Наконец добрались до массивных темных каменных
блоков, заслоняющих от ветра. Здесь было тихо, «уютно», мы сели, но я
быстро терял тепло, меня охватывала усталость и полное безразличие. Весек
сжался, натянул куртку на колени.
—Разбиваем... палатки... здесь? — спрашивали или, может, скорее
констатировали коллеги.
Под самыми глыбами наискось вниз уходил снежный навес. Он
вполне годился как площадка для палатки.
Мы вяло принялись ковырять снег. Рубинек и Вальдек искали место
около глыбы и наконец выбрали наклонную скальную плиту, выступающую
из-под снега. Сделалось холодно, снизу неприятно, мерзко тянуло стужей.
Меня била дрожь. Мы постепенно вгрызались в снег. Ребята неспешно, как в
кадрах с замедленной киносъемкой, собирали камни и укладывали их,
расширяя площадку. Присев на корточки, они передвигали глыбы, стремясь
придать им горизонтальное положение. Время шло, а они по-прежнему
поднимали, переносили, перетаскивали.... Высокогорные каменщики.
Я тупо бил ледорубом. В голове — полная пустота. Я не отдавал себе
отчета в том, чем заняты мои товарищи, в том, что время идет... Ощущал
226
только смертельную усталость.
И когда это кончится? Меня томило только одно желание: нырнуть в
спальный мешок и отдохнуть, погрузиться в сон!
В какой-то момент я обратил внимание, что нас трое. Рядом со мной
выгребал снег Юзек.
—Наша палатка слишком велика и не умещается на той скале, —
пояснил он.
Минуту спустя явился еще и Вальдек. Меня охватил мрачный
пессимизм, когда я понял, что они собираются раскинуть палатку на месте,
облюбованном Весеком и мной.
—Две палатки? Нет, не получится! Идем, Весек, поищем другую
площадку, — смирился я без единого слова протеста.
Мы стали заканчивать начатую ими площадку. У меня ломило в
висках, я чувствовал страшную сухость во рту: с утра ни капли воды! Лицо
пылало, как от лихорадки, — результат многочасового ветра...
Когда мы влезли в палатку, было темно. Каждое движение являлось
актом самоотверженности, после каждого шага, каждого жеста приводилось
отдыхать. А ведь нужно было приготовить ужин и еще суп на утро — мы
намеревались выйти возможно раньше. Время шло, а мы еще растапливали
снег. В палатке стало тепло, чадила горящая свечка,
Наконец мы насытились, суп и чай на утро тоже были готовы. Я
погасил бутановую горелку, прикрыл Весека и себя пуховыми куртками.
—Завтра уже наступило! 26 мая... Спокойной ночи, старик, —
пробормотал из-под курток Весек.
—Все будет как надо! Не знаю только, успеем ли мы завтра
спуститься ниже. Разве что восхождение на вершину сойдет благополучно.
— Я был полон оптимизма.
Снаружи монотонно завывал ветер, а палатка медленно наполнялась
холодом. Я все глубже погружался в сон.
227
Вльдек:
«Меня беспокоил Юзек. Сегодня мне стало ясно: это серьезный
кризис. Ведь уже не раз так случалось, что у кого-то выпадал «трудный
день» и он оказывался в плохой форме, но у Юзека этот «трудный день»
затягивался. Я шел в связке с Войтеком и все время далеко внизу видел
Юзека. Он передвигался медленно, часто отдыхая.
Вчера я еще не испытывал беспокойства, был полностью поглощен
дорогой. Такой переход — это тяжелая, утомительная работа, усилие,
необходимое
для
достижения
определенной
цели.
Здесь
не
время
фиксировать впечатления и раздумывать. Я шел медленно. Выработал для
себя такой стиль: иду не спеша, а силы экономлю напоследок, для бивака.
Никогда ведь не знаешь, что нас еще может ждать. Поэтому я не
волнуюсь, если партнер не торопится. Вчера я не обратил внимания, не
заметил, что Юзек идет медленно, может, потому, что плохо себя
чувствует... А он ничего не сказал мне...
Если я и думал о ком-нибудь из группы, так это о тебе и Весеке. Из
всей шестерки вы были самыми молодыми, высокогорного опыта у вас было
меньше, чем у остальных. У молодых чувство гордости подчас преобладает
над разумом. И у них быстрее наступает детериорация — полное нарушение
работоспособности организма, выход его из строя. Я опасался именно
этого.
Но сегодня... я заметил, что с Юзеком неблагополучно. Когда мы
добрались до бивака, он совершенно обессилел. Потом отдохнул и даже
активно помогал расчищать площадки. У меня, появилась робкая надежда,
что дело не так уж плохо, что, может, я вижу все в слишком мрачном
свете, преувеличиваю... Однако тревога не проходила. Завтра у нас есть
шансы дойти до цели, ради которой мы и прибыли сюда. Но что будет
завтра? Утро покажет».
Юзек:
«С бивака мы отправились в другом составе, нежели до этого.
228
Вальдек и Войтек чувствовали себя лучше, были сильнее и хотели пробивать
дорогу. Я шел в связке с Рубинеком, который вчера измучился и мало шел
ведущим. Сразу после выхода со мной стало твориться что-то неладное: я
чувствовал покалывание в легких и удушье. Мы плелись в хвосте.
Я шел очень медленно, поминутно останавливаясь. Я пользовался
вашими ступенями, и это должно было облегчать мне передвижение, но,
черт побери, напрасная надежда!.. Мы все время отставали... Я даже
сделал снимок: Рубинек на целый отрезок веревки впереди меня, а вы где-то
далеко, у самых скал, метров на сто выше. Збышек останавливался,
страховал меня, у него было много времени на эти остановки, а я тащился
еле-еле, бездумно. Но в конечном счете дошел!
При расчистке площадок я тоже работал. Не щадил себя, стремясь
показать, что не окончательно скис. Однако быстро выбился из сил.
Проклятие, эта каторжная работа, пожалуй, добила меня окончательно.
Потом я готовил ужин. Нужно было хоть как-то отблагодарить
коллег, ведь в этот день я мало потрудился. Ребята уже лежали в спальных
мешках, а я все еще дежурил у плитки, добавлял снега в котелок.
Ох, как он медленно таял! Мне приходилось бороться со сном...
Стало холодно, я накрылся курткой, и меня охватила какая-то
всеобъемлющая усталость. Я заснул...»
Шаман, все еще в «двойке»:
«Я сидел в «двойке» совершенно один. Целый день один. Сташишин не
явился, а радиотелефона у меня не было. Я не знал, что предпринять, ждать
ли еще?
Может, все же представится случай подняться вверх, обольщался я
надеждой.
Около полудня я увидел, как вы среди снежных вихрей приближаетесь
к кулуару. Вероятно, свирепствовал дикий ветер, на ребре Кангбахена
вздымались целые столбы снежной пыли. Я наблюдал за последней двойкой.
Она продвигалась страшно медленно, вяло, почти стояла на месте.
229
«Вероятно, вчерашнее прозябание на острых камнях их доконало.
Может, они обморозились? Как же они в таком состоянии влезут на
вершину?» — раздумывал я.
Кулуар вырисовывался в сокращенной перспективе. Видимо, мне
поэтому и кажется, будто они все время топчутся на одном месте,
объяснял я себе.
Потом все вы исчезли из виду, а я нашел себе товарища. Ко мне
прилетел большой черный ворон. Он глазел на меня, выгребая из снега
отбросы. Вечером я жег мусор, желая дать знать, что жив».
Рогаль в лагере IV:
«На перевале мы заночевали вшестером: Петр, Доктор, я и трое
шерпов. Утром мы все отправились к японскому лагерю. Шерпы помогали
нести снаряжение и продукты. Петр намеревался еще использовать шерпов
на траверсе.
Большой сообщил нам по радиотелефону, что сардар уже готовится
ликвидировать лагеря и договаривается с носильщиками о возвращении. При
каждом выходе на связь он торопил нас, требуя, чтобы мы постепенно
свертывали операцию. Вот-вот должен был начаться муссон! Мы приняли
решение: двое шерпов спустятся вниз, а один пойдет с нами на вершину.
Группа из четырех человек более четко слажена, а кроме того... как было бы
здорово, если бы хоть один из шерпов, гражданин этой страны, ступил на
вершину, еще раньше говорили мы друг другу.
Нам пришлось самим выбрать одного из них. Пасанг Дава не годился:
его никто не любил. Джепа был самый обязательный, самый опытный, но он
необходим как старший в двойке, сходящей вниз. Оставался Малый —
Вангчу, самый тихий из них, спокойный, покладистый и, кроме того, проверенный: он уже побывал на высоте восьми тысяч метров.
— О'кей! — согласился он.
И двое шерпов спустились вниз. А мы, теперь уже вчетвером,
направились в лагерь IV».
230
ВЕРШИНА И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ
26 мая
Рассвет 26 мая. Я, кажется, никогда его не забуду...
Для меня этот рассвет начался рано, гораздо раньше, чем
он успел наступить. Я проснулся, когда было еще совсем
темно. Лежал с открытыми глазами, со стиснутым горлом,
ощущая тяжесть тревоги в груди.
«Эмоции или действие высоты? А может, просто
страх?» — проносились в голове беспорядочные мысли.
Сегодня все должно решиться.
Надо мной белел толстый слой инея. При каждом
выдохе изо рта вырывалось облачко пара. Наверное,
страшный мороз. Я лежал в полнейшей тишине, надеясь,
что еще не время вставать. Возле палатки заскрипел снег.
Я услышал голос Рогаля:
—Весек, Марек, поднимайтесь! Уже пять!
Я стал дергать спальный мешок Весека
—Что?.. Который час? — пробормотал он, еще
толком не проснувшись.
—Пять. Пора подниматься!
Меня сразу же охватил холод. Дрожа от озноба, я
надел свитер и зажег бутановую плитку, потом с трудом
стал натягивать непослушные носки.
Весек присел на корточки возле горелки. Время
шло. Мерзлый белый ком медленно превращался в
молочный суп. Мы напились чаю, съели по сухарю. Еще
три-четыре штуки печенья и конфеты на дорогу, и пора
покидать палатки.
231
—Возьмем один рюкзак? Только пуховые куртки, запасные свитера и
штурмовую порцию еды. — Я подавал Весеку продукты. — Первый раз
налегке.
—Только не забудь петли и налобный фонарь, — напомнил он.
Снаружи царил холод. Над заснеженными вершинами забрезжил
рассвет; лучи солнца выползли из-за «высотного». С порога нашей «турни»
видны были только оранжевые гетры коллег, остальное заслоняла скала. Я
неловко привязывал кошки. Весек уже разматывал веревку, которой мы
сегодня свяжемся. Парни вышли из палатки, повертелись вокруг, подошли к
нам. Первый, второй, третий. «Только трое? Почему трое?» — подумал с
тревогой.
—Что с Юзеком? — прохрипел я.
Из-за палатки выкатился желтый шар солнца, ослепив меня своим
блеском.
—Юзек не пойдет, — донесся чей-то ответ.
Я подался ближе.
—Как это так?
—Он не может. Плохо себя чувствует. Он утомился, пребывает в
полусне, с трудом удерживает равновесие. Мы с ним говорили, и он сказал,
что не пойдет. Он сам это сказал.
Итак, свершилось! Вчера он сильно вымотался, но я не думал, даже не
мог себе представить, что дело примет такой оборот.
—Что-то... серьезное?
—Кажется, нет. Но в таком состоянии он идти не может.
Мы покормили его, закутали в пуховые куртки. Палатка привязана к
скалам, а Юзека мы с помощью блок-карабина свободно подстраховали
к
веревке, которой закреплена палатка. Так он дождется нашего возвращения.
Я подошел к приоткрытому рукаву. В углу под кучей пуховок
виднелась съежившаяся фигурка. На темном лице беспокойно поблескивали
громадные глаза.
232
—Старик, как самочувствие?
—Скверно... Сегодня идти не могу. Не в состоянии. Может быть,
завтра... — В его голосе звучала надежда.
—Наверняка, Юзек, наверняка. — Я не мог иначе подбодрить его.
—Время отправляться, — поторапливал нас Войтек.
—Готовы? Захватите еще... — доносились до нас голоса коллег.
Я перестал тревожиться о Юзеке. В таких условиях ему, пожалуй,
ничего не грозит. Через несколько часов мы вернемся, а он переждет в
палатке, выспится.
Я уже не думал об этом. Сейчас... сейчас самое важное то, что нас
ждет.
Было половина восьмого, над вершинами появились первые облака,
когда мы двинулись вверх. Я, Вальдек на блок-карабине и Весек. За нами
вторая группа — Войтек и Рубинек.
Огибая массивные каменные блоки, мы попали в не слишком крутую,
просторную часть расщелины, имевшую форму расширяющейся воронки.
Мы продвигались медленно, вслушиваясь в собственное учащенное дыхание
и скрип смерзшегося снега. Время шло, а мы все еще передвигались вверх по
расщелине. Плотный фирн уступил место толстому слою мягкого,
навеянного ветром снега. Я проваливался по колено. Каждый шаг, каждый
вдох стоили громадных усилий, однако от возбуждения я не чувствовал
этого. Ведь мы приближались к высокой, желанной цели!
Сделалось светло. Я остановился и оглянулся назад. Наша палатка
уменьшилась уже до размеров спичечного коробка. Метров на пятнадцать
ниже меня сгорбленные фигурки, опершись руками о ледорубы, казалось,
дремали, погруженные в думы. Это усталость, это действие высоты. Над
нами, там, где ветер вздымал к небу белые плюмажи снега, ребро переходило
в пологую седловину. Вероятно, уже перевал.
Расщелина еще больше расширилась. Снег вновь сделался твердым,
обкатанным вихрями. Здесь нас и настиг ветер. Невероятная его сила
233
вынудила меня согнуться. Лицо секли снежные иглы. Невозможно было
перевести дыхание. Я повернулся к ветру спиной. Неподалеку упорно
двигались вверх разноцветные фигурки. Ветер надувал их куртки подобно
воздушным шарам. Я сделал снимок: четыре пестрые фигурки, а фон —
маленькие заснеженные бугорки высочайших гор мира.
Еще незначительная возвышенность, еще несколько шагов по
твердому, утрамбованному фирну, и., я оказался на ребре. Перевал!
Перпендикулярно линии ребра вдаль уходила белая, гладкая как стол
равнина с легким прогибом посередине. Итак, это не перевал, а край
снежного плато.
Прямо против нас загадочно темнела окутанная облаком вершина
Западной Канченджанги — Джалунг-Канг. Почти восемь с половиной тысяч
метров. Казалось, она в двух шагах, отделенная от нас только снежной
равниной и скальной башней, уходящей вверх, к самым вершинам. В
действительности же нас разделяло расстояние в несколько километров.
На продолжении ребра из недр плато вырастала красивая, правильной
формы пирамидка. Небо было окрашено в глубокие тона. Безоблачное,
темно-голубое небо, и лишь один этот скалистый треугольничек.
— Это купол Кангбахена!..
У меня от волнения сжалось сердце. Я впервые увидел купол вблизи.
Он был невысок, самое большее 250 метров, и словно примостился возле
массивной махины, третьей по высоте вершины Земли. Как маленький
скальный пригорок в тени великой Канченджанги!
Пирамидка не выглядела устрашающе. Среди скал можно было
заметить белые полосы снежников.
«Пойдем той дорогой! И поднимемся! Уже ничто не в состоянии нас
удержать!» — Мне хотелось кричать от радости.
Подоспел Вальдек, затем Весек.
—Фантастика! — выдохнул он. Мы по-прежнему понимали друг
друга с полуслова.
234
И я, и он, оба мы знали, что нынешний день завершится успешно.
Какие бы трудности ни встретились на нашем пути — достигнем цели!
Взойдем на вершину!
Меня охватило ужасное нетерпение. Пусть же наконец наступит эта
минута!
—Давай рюкзак и веди! — лихорадочно поторапливал я Весека,
помня, что мы обещали друг другу поочередно быть ведущими.
Он двинулся по самому краю белого поля. Сразу же ровная площадка
превратилась в ряд обнажений, возвышений, впадин и снежных бугров.
Весек шел быстро, словно вовсе не чувствуя высоты. Вслед за ним шел
Вальдек, потом — я. Два шага, два вдоха, снова два шага. Видно, волнение
нас окрылило. Я не обращал внимания на ветер, который неистовствовал на
снежной поверхности. Он осыпал нас снежной пудрой, не позволял сделать
выдох. Мы то брели в глубоких сугробах, то вновь попадали на участки, где
ветер сдувал снег, скользкие, как ледовая плита.
Подступавшие к куполу снежные склоны становились все круче, но
скальная пирамидка по-прежнему маячила впереди. Всматриваясь в эту нашу
«волшебную гору», я не обратил внимания на то, что слишком приблизился к
Вальдеку.
Весек почти на целый отрезок веревки вырвался вперед, а Вальдек на
блок-карабине оказался тут же, подле меня. Он шел по острию карниза, с
трудом балансируя под ударами ветра.
Хотя я чувствовал как бы легкое опьянение и мое восприятие
притупилось, однако я понимал всю опасность ситуации. У меня не было
запаса веревки, чтобы в случае необходимости страховать Вальдека, а Весек
был уже далеко впереди, шел не оборачиваясь, чтобы взглянуть, что
происходит за его спиной.
—Ве-сек! Ве-сек! — закричал я. — Иди, черт подери, медленнее!
Но он не слышал. Мой крик растворялся в однообразном шуме ветра.
Начался обрывистый подъем. Наконец мы добрались до скал. Кошки
235
резко заскрежетали по граниту. Веревка круто пошла вверх. Приходилось
помогать себе руками. Один захват. Второй. Третий. Как трудно задирать
ногу! Задыхаясь от усилий, я погрузил лицо в снежную шапку,
прикрывающую скальный блок. Напиться бы чего-нибудь, остудить
воспаленную физиономию!
Вальдек, в нескольких метрах впереди, медленно карабкался вверх,
словно приклеенный ветром к покатым блокам, а веревка, связывавшая его с
Весеком, натянулась почти как струна. Неужели Весек ни разу не
остановится? Прошло уже два часа, пора поменяться местами!
Пирамидка сделалась круче. Неподалеку от нас уже виднелась
скальная вершина горы. Весек двинулся вправо по обрывистым плитам.
—Пошел дальше?! Скверно! Слева было бы легче! Почему он избрал
этот путь?!
Я подскочил к Вальдеку как безумный, так, что перед глазами у меня
заплясали черные круги.
—Весек! Стой! — захлебывался я спазматическими криками.
Он не слышал... Заметив, что Весек стоит надежно, я крикнул еще раз,
а потом рванул за веревку. Но он не прореагировал. Веревка медленно
поползла по снегу.
—Почему он не пошел влево? — в голосе Вальдека звучало явное
неодобрение.
—Куда ты лезешь?! Стой, черт возьми! — В ярости я резко рванул
веревку. Желто-голубая змея замерла. Весек остановился. Мы подошли к
нему.
—Марек, ты, кажется, спятил! Хочешь сбросить меня вниз?
—Куда... ты... так летишь?.. Ты все время... идешь слиш...ком быстро,
— зло выкрикивал я слова, прерываемые одышкой. — И не пора ли....
поменяться... местами?..
Через минуту дыхание выровнялось, мое озлобление прошло, и я ясно
понял всю глупость своего поведения. Весек, кажется, заметил это и
236
улыбнулся.
Все было о'кей!
Мы с Весеком поменялись местами. Вальдек прицепился к петле
посередине веревки. Я двинулся налево, огибая плиты, а потом вправо. Ведя
траверс по крутым скалам, я вышел на ребро прямо у скальной вершины.
—Идти по ребру? Нет! Это очень трудно. Там нам не пройти.
—Съезжай вниз и веди траверс. Я страхую тебя ледорубом, —
подсказывал Вальдек.
Я не спеша вырубал ступени в обледенелой расщелине. Надо мной —
полные тревоги лица страхующих меня коллег.
—Ну как там? Пройти можно?
—Кажется, да. — Я остановился. Теперь траверс поперек кулуара,
дальше под скалами, по наклонному снежному полю. Ветер сдувал сверху
снежную крупу.
—Теперь давай вверх! — снова донесся до меня голос Вальдека.
Словно автомат, я передвигался на четвереньках, всматриваясь в
выступающую из-за грани все более широкую панораму неба. Шаг Вдох.
Еще шаг. Вдох. Наконец я вплотную подобрался к ребру, откуда снежный
карниз вел вверх к отстоящей метров на десять вершине. Подо мной остались
скальные выступы.
Это уже конец! Там, несколькими шагами выше, наша вершина!
Я остановился на маленьком уступе скалы возле выступающих из-под
снега скальных обломков. Над ними снежно-белая вершина. Я не решался
идти дальше... один. Мои коллеги преодолевали последние метры, я начал
страховать их своим ледорубом. Вальдек шел, высоко подняв голову, словно
заглядевшись на белую вершину, находившуюся прямо надо мной, Весек,
весь согнувшийся под тяжестью рюкзака, крепко опирался на ледоруб.
Втроем мы едва-едва уместились на скальной полке.
—Марек, пожалуй, установим здесь веревочные перила? Они
облегчат путь остальным и пригодятся всем... при спуске, — выдохнул
237
Вальдек.
Трясущимися от волнения руками я распустил узел веревки, укрепил
жесткую страховку на ледорубе и по самую головку вогнал его в снег. Я
ждал, содрогаясь от нетерпения, когда смогу двинуться выше. Но следует ли
мне идти первым?
—Ну, давай. Освободим здесь место для них! — скомандовал
Вальдек. Приближалась вторая тройка.
Я двинулся к вершине. Уже острое снежное ребро! Вокруг, насколько
хватает глаз, повсюду белеют горы... Один только этот маленький холмик
передо мной! Я с трудом удерживал равновесие на снежном лезвии. Но
теперь мне необходим ледоруб! Какое же острое это ребро! Последние шаги.
Уже! Вершина! Нет. Понижение, снова снежное ребро и сотней метров далее
— второй куполок.
«Какой же из них выше? Неважно! Я должен добраться и туда!»
Интуитивно я чувствовал, что необходимо взойти на обе макушки, но
вместе с тем меня охватил страх.
«Нет! Без ледоруба не пойду. Не хочу! Рисковать, находясь в двух
шагах от цели?»
Я возвращался еще быстрее.
«Может, успею еще взойти вместе с ними?»
Отчаянная одышка напомнила мне, на какой высоте я нахожусь. Я
начал считать шаги, чтобы быстрее сделать это дьявольское усилие.
Двадцать — со мной разминулась восходящая четверка. Восемьдесят — я
был рядом с оставленным ледорубом. Сто пятьдесят семь — я добрался до
предыдущего места
На другом холме видны были уже четыре яркие фигуры. Я ощутил
легкую досаду, что не успел, что мы не взошли разом. Через несколько минут
я добрался до коллег. Расцеловал сияющего Весека.
—Ну, Весек... видишь? Вот мы и вскарабкались! — Я захлебывался от
одышки. Рванулся к улыбающейся тройке.
238
—Осторожно! — урезонивал меня Вальдек. — Не сходи с ума!
Крохотная снежная терраска едва вмещала нас пятерых. Мы
растянулись вдоль ребра, сбрасывали рюкзаки, доставали фотоаппараты. Я
ждал,
когда
выровняется
дыхание,
упиваясь
этой
единственной,
неповторимой минутой. Первой минутой на нашей вершине!
Мы покорили Кангбахен. Наши мечты сбылись. Жаль только, что
Юзек... Я ощутил мимолетную грусть, оттого что нас всего пятеро. И однако
же я чувствовал себя счастливым. Мне все еще казалось, будто это сон, что
именно я стою на верхушке величайшей из непокоренных вершин Гималаев.
Ведь еще так недавно, едва начав с Весеком увлекаться альпинизмом, мы уже
грезили о Гималаях. И так быстро наши мечты сбылись!
—Алло, база! Алло, база! — Войтек извлек радиотелефон.
—Слышу тебя хорошо, — донесся до меня радостный голос
Сташишина. — Мы видим вас на вершине! В бинокль. Офицер и сардар
рядом со мной! Уже час, как мы наблюдаем за вами. Поздравляем! Радио
Непала еще вчера сообщило о штурме.
—В котором часу это было? — Вальдек уже сидел на рюкзаке с
неизменным блокнотом в руке.
—В одиннадцать двадцать.
Мы извлекли из мешков скромную штурмовую еду. Несколько
конфет, печенье, молоко в тюбиках. Я швырнул конфету в снег: пусть боги
даруют нам благополучное возвращение домой! Перекусив, мы принялись
фотографироваться. Тучи уже закрыли большинство вершин. Четкая
панорама не получится!
—Хорошо, что офицер в бинокль видел нас на вершине! По крайней
мере не будет сомнений, что мы в самом деле взошли, — утешился я.
Фотографировались мы долго. Фотографировали самих себя и белый
океан облаков под нами. Войтек измерил температуру воздуха — всего
тринадцать градусов ниже нуля. Солнце еще сияло, было тепло, так что я
смог сменить катушку в аппарате. Постепенно наплывал легкий туман.
239
— Панове, погода портится. Делайте снимки с флагами, и пора
спускаться. Неизвестно, что с Юзеком... — напомнил Рубинек.
Мы вернулись на первую вершину. Она, однако, оказалась выше. Мы
встали, вскинув ледоруб с пришпиленными к нему непальским и польским
флагами. Вальдек и Рубинек защелкали затворами.
— Спускаемся!
Траверс под карнизами
240
Вид на Рамтанг из лагеря!
241
Кангбахен. Видны ледопад, крутой склон и верхняя терраса,
по которой проходила штурмовая группа
Лагерь II, основная база экспедиции
242
Белая Волна
243
Среди сераков ледопада, выше лагеря 1
244
Из лагеря II через плато к перевалу
Вершина Жанну. Вид с ребра Кангбахена
245
Лагерь II и вершина горы Уэдж
246
Лагерь II и ребро Мыши
247
Крутой снежный склон ведет на перевал.
Вдалеке скальный купол Кангбахена
248
Веревочные перила – надежная опора
249
В лагере III, на перевале
В вязком снегу плато мы проваливались по колено
250
Кангбахен (высота 7902 м). Вид с боковой морены ледника Рамтанг
Фиаты по пути на родину. Вдали – Арарат.
251
Вальдек еще фотографировал, Войтек извлек лист бумаги, авторучку
и полиэтиленовый пакет Составил записку о восхождении: «On the 28th of
May 5 members of the 1st Polish Nepal Himalaya Expedition — Kangbachen 1974
reached the top of Kangbachen at 11.20 a.m...» (26 мая в 11 часов 20 минут дня
5 членов Первой польской непальской гималайской экспедиции «Кангбахен1974» достигли вершины Кангбахена...).
Я двинулся в связке с Весеком и Рубинеком. Мы спускались первыми.
Оказавшись последним в группе, я обогнул Войтека, который разгребал снег
среди острых камней, ниже вершины, подыскивая место для пакета.
Спуск по скалам происходил быстро. Только оказавшись на снегу, у
подножия вершинного купола, я ощутил смертельную усталость. Страшно
хотелось пить. Едва передвигая ноги, мы спешили среди легкого тумана по
запорошенным следам к перевалу. Джалунг-Канг плотно закрыли тучи. Наш
куполок посерел, его все гуще окутывал поднимавшийся снизу туман. Пошел
мелкий снег.
После двух мы были на биваке. Через минуту подоспели Вальдек и
Войтек.
—Как Юзек? — спросил я, когда они заглянули в нашу палатку.
—Ничего. Почти все время спал. Чувствует себя, кажется, получше.
Он обижен и возбужден. Собирается завтра отправиться на вершину.
Спрашивает, кто пойдет вместе с ним.
Мы уже страшно устали. Никаких эмоций я не испытывал, меня
охватила апатия и чувство сожаления, что все у нас уже позади. Стало
сумеречно, снег шел все сильнее.
—Нет, сегодня мы не будем спускаться. — И мы влезли в «турню».
Юзек:
«Я слышал, как вы вернулись. Довольные, счастливые, что побывали
на вершине. Я даже не спрашивал, это можно было почувствовать,
распознать по самому тону голосов. Кажется, я даже вас не поздравил. Мне
было так не по себе, так досадно при мысли, что вы могли пойти одни, а
252
меня оставить здесь...
Проснулся я поздно. Было совсем светло. Я не понимал, что
произошло.
«Где они все? Почему я один? Может, они бродят возле палатки?»
Я попытался встать, чтобы выглянуть наружу, но не в состоянии
был сохранить равновесие. Хотел выйти, но заметил, что привязан к
веревке. Царила мертвая тишина. Я сообразил, что вы ушли.
Давно ли? Часов у меня не было, я не знал, сколько сейчас времени.
«Может, они близко?» Я дополз наконец до рукава палатки.
Сплошная белизна, слепящий свет, и кругом — ни души. Пусто!
Ушли! Один! Мне стало страшно досадно, хотелось плакать от
отчаяния и злости. Я подумал, что вы, наверное, нарочно меня не разбудили.
Вчера я едва тащился, чувствовал себя паршиво, возможно, поэтому.
И я снова пытался подняться, но в голове у меня по-прежнему
шумело, пришлось лечь.
«Как же они могли?!» Если бы меня разбудили, я бы, вероятно,
дошел! А теперь что мне делать? Разве я один управлюсь? Кто пойдет со
мной на вершину? Вопрос: пойду ли я еще?
Потом, обиженный, я заснул в незастегнутом спальном мешке. И
спал так крепко, что разбудили меня только ваши голоса... Вы вернулись… с
вершины...
И я продолжал возмущаться, оскорбленный тем, что вы меня не
разбудили, не желал с вами разговаривать. Ведь, черт подери, я сумел бы
пойти! Кангбахен — это, возможно, было самое большее, чего я смог бы
достичь в своей жизни!
Явился Вальдек, я говорил с ним: к нему у меня было больше всего
претензий. Он объяснил мне, что произошло утром. Ничего подобного я не
помнил... Ах, значит, поэтому...
От него я узнал, что вы шли немногим больше трех часов. «Сейчас
только вторая половина дня. Может, я еще и сегодня успею. Не все
253
потеряно. А может, завтра. Только кто со мной пойдет?.. Возможно, я
пойду один, а завтра кто-нибудь дождется моего возвращения с вершины?»
— еще лелеял я надежду.
Можно было торжествовать: Кангбахен покорен! Но если цель так
близка и недостает одного-единственного дня — это в самом деле личная
трагедия. И ведь я всегда хорошо себя чувствовал высоко в горах. На этот
раз я был уверен, что взойду. На базе можно было говорить, что шансы
невелики, что скорее всего ничего не получится, но в глубине души каждый
из нас верил, пожалуй, что взойдет на вершину Точно так же верил и я. А
теперь?..
Нет, я не смирюсь, сделаю все, чтобы завтра туда подняться! Ведь
это так близко, думалось мне».
Вальдек:
«Утром, когда мы собирались в дорогу, Юзек сказал, что плохо себя
чувствует и, пожалуй, ему не справиться. Я решал, что делать: оставить
ли с Юзеком кого-нибудь или отозвать всю штурмовую группу? Но он ел,
выходил из палатки, рвоты у него не было, он разговаривал с нами, словом,
это не походило ни на горную болезнь, ни на детериорацию. Я не заметил
никаких типичных симптомов, может быть, только эта повышенная
сонливость...
Спуск поэтому не требовался, но я еще размышлял: не оставить ли с
ним Рубинека?
Почему именно Рубинека? Мне просто казалось, что после перелома
ноги в прошлом году он самый слабый из нас, самый медлительный, а
теперь,
хотя
это,
возможно,
и
негуманно,
учитывались
силы
и
возможности каждого участника. Неизвестно, что нас еще могло
ожидать... Я не чувствовал себя, однако, в полном смысле руководителем,
чтобы в подобной ситуации принимать решение о том, кому остаться, не
говоря уже о возможности вынудить кого-то исполнить его.
Втроем мы решили, что подстрахуем Юзека длинной петлей к
254
веревке, крепящей палатку. Мы приготовили еду, накрыли его пуховыми
куртками, палатка находилась в безопасном месте. И мы ушли... Если бы
состояние Юзека в то время уже было серьезным, то, будь спокоен, я сумел
бы отказаться от вершины и скомандовать спуск.
К счастью, оказалось, что он спал почти все время, пока мы
отсутствовали, и, возможно, даже чувствовал себя чуточку лучше».
Войтек:
«Последние дни я пробивал дорогу, как машина, независимо от того,
чья была очередь, и вообще почти не замечал, что происходит вокруг.
Только на предвершинном плато, когда я увидел вершину, наступила
разрядка. Я знал уже, что гора будет нашей. Я достал из рюкзака
радиотелефон и связался с базой: «Алло, это штурмовая группа! Видим
вершину! Скоро будем там. Поддерживайте связь!»
А Юзек? В его утреннем состоянии я не усматривал никакой
опасности. Ему, по-моему, ничто не грозило. Между критическим
состоянием и простым недомоганием — дистанция огромного размера. Помоему, он мог бы идти. Мне казалось, что он поступает благородно:
чувствует себя не в форме и отказывается. Ради своих коллег...»
Шимек, очередной день в лагере II:
«Который же это день я торчал в «двойке»? Третий? Нет, уже
четвертый...
Я увидел утром, как вы карабкались вверх по кулуару. Вы сохраняли
фантастический темп. Потом я заметил вас на ребре, а в одиннадцать —
красное пятнышко... на вершине! Вы долго сидели там. В бинокль видны
были даже ваши ноги на фоне неба. Я гордился вами!
Потом все заволокло туманом, пошел снег. После полудня с перевала
спустились Пасанг Дава и Джепа. Они несли «рондо» и остатки
снаряжения. Первым делом я рванулся к радиотелефону, который они
принесли, хотел связаться с вами. Я также все время надеялся, что из
базового лагеря прибудет Сташишин. Однако батарейки сели. Связаться с
255
вами не удалось.
Я сообщил шерпам, что вершина покорена, они радовались, как
дети».
Рогаль в «четверке»:
«Весь день мы провели в «четверке». Лагерь оказался очень тихим,
был удачно расположен, и в нем — уйма доставленных шерпами продуктов.
Мы, полные тревоги, ждали связи, не спеша готовясь к завтрашнему
штурму.
В одиннадцать Большой сообщил нам с базы, что в бинокль видел
пятерку уже у самой вершины. Вскоре после этого мы услышали в микрофон
спокойный, начисто лишенный эмоций голос Войтека: «Мы на вершине
Кангбахена!»
Мы радовались, тронутые до глубины души.
Связь, увы, была односторонней: мы вас слышали, вы же — только
базовый лагерь. Из разговора Войтека с базой мы узнали, что на вершину
взошли пятеро, Юзек оставался на биваке.
Позже Большой передал, что заказал носильщинов на 1 июня, а
шерлы уже ликвидировали лагерь на перевале. Все кончилось... Вечером в
нашу палатку явился Доктор. Мы раздумывали, стоит ли в создавшихся
условиях пытаться совершать второе восхождение или нет?
Во время дневного сеанса связи Войтек Бранский уведомил, что Юзек
в плохой форме, но повода для беспокойства нет. По словам Войтека,
можно было уже ликвидировать «четверку», штурмовой группе в качестве
поддержки мы уже не требовались.
Если мы отправимся вверх, вся операция затянется на три-четыре
дня, а так как группа Валъдека, как мы поняли, измотана, некому будет
заняться ликвидацией лагерей.
Муссон уже как будто дошел до Непала, и, хотя погода еще не успела
испортиться, сделалось слишком тепло, и это вызывало тревогу.
«В лагере IV слишком мало кислорода, он в лагере у перевала, но
доставить
его
некому.
Только
когда
принесут
кислород,
256
можно
отправляться в путь. Кроме того, нет вспомогательной группы», — считал
Доктор.
Я согласился с мнением старших коллег, будучи самым неопытным,
неакклиматизировавшимся
на
такой
высоте.
Петр,
как
всегда,
отмалчивался. Доктор хотел взойти на вершину, он себя чувствовал
великолепно, но в создавшейся ситуации высказывался скорее «против»,
нежели «за».
Мы решили отказаться от восхождения на вершину. И тогда
каждый из нас пережил чувство разочарования и подавленности ».
Петр:
«Я искренне обрадовался, узнав по радиотелефону, что вы взошли на
вершину. Цель была достигнута, собственные мечты как-то утратили
силу. Я даже удивился, но они не владели мной. Мои стремления как
руководителя экспедиции переплелись с моими личными мечтами, но первые
оказались сильнее. Больше всего я хотел, чтобы группа поднялась на
вершину.
Если бы я сам тоже оказался на вершине, я, в известном смысле,
побывал бы там дважды. Но ведь не все мечты в экспедиции сбываются,
думал я.
Отступились ли мы? Нет! Во время разговора я молчал. Пусть
сначала выскажется вся группа. Да, муссон, видимо, надвигался, но погода
могла продержаться еще несколько дней. Утром увидим: может быть,
пойдем?!
Кислорода действительно не было, но шерпов можно еще было
вернуть назад из лагеря II. Ведь если говорить о завтрашнем дне, то я
предусмотрел возможность еще одного штурма, к примеру, силами двойки.
Беспокоило одно: оставит ли штурмовая группа палатку на биваке у
вершины? Нам тогда было бы значительно легче. Но Войтек не знал,
сможете ли вы оставить одну из палаток. Он не объяснял, почему. Мы
257
терялись в догадках: в чем тут дело? Может, высота так на него
повлияла?»
Соболь после спуска с гор:
«В тот день я добрался до Биратнагара. Знакомый врач из местной
больницы уже знал о вашем успехе. Утром по радио он слышал последние
известия.
Я прежде всего был удивлен, кроме того, меня обуревали два других
чувства, трудно сказать, какое больше: большущая радость и ужасная
досада, что меня на вершине не оказалось. Значит, вы все-таки поднялись!..
Меня подвел мой строго рационалистический подход к проблеме, побудивший меня принять решение покинуть экспедицию. Я упрекнул себя в том,
что не поставил на карту все ради того, чтобы остаться с вами и
осуществить наш план.
Ведь я столько сил вложил в эту экспедицию, столько времени ей
отдал!.. Но, когда я решил спускаться, шансы на покорение Кангбахена
действительно были ничтожны. Я уходил, взвесив все «за» и «против»,
уверенный, что поступил правильно, памятуя как о согласии Петра, так и о
том, что не понизил потенциал группы, возможно штурмующей вершину,
так как на мое место имелось немало желающих, притом достаточно
сильных.
Да, я жестоко просчитался. Я подвел себя, а возможно, еще и других.
И я принял решение вновь вернуться сюда».
27 мая
—Марек! Весек! — отрывистый настойчивый голос снаружи
подействовал на меня отрезвляюще.
—Что? Который час? — Я лениво потянулся.
—С Юзеком плохо! Одевайтесь! Мы должны выйти еще до рассвета!
Через минуту я принесу вам суп. — Я узнал взволнованный голос Рубинека.
Я тотчас же стряхнул с себя остатки сна.
Заскрипел снег. Значит, Рубинек ушел! Я даже не успел спросить, что
258
значит это «плохо». Зажег налобный фонарь и принялся поспешно
натягивать носки, гетры, потом штаны. Было около пяти. Минуты через две в
рукаве палатки появилась рука с котелком.
—Збышек! Збышек! Постой! Что случилось?
—Юзек почти без сознания, абсолютно беспомощен. Не в состоянии
есть. Несет чепуху... Это горная болезнь... Необходимо немедленно спустить
его ниже.
Из истории гималайских экспедиций все мы знали, что самое главное
в подобных случаях — срочно эвакуировать больного вниз или же дать ему
кислород. Но кислород имелся только в лагере IV. Надо спешить!
Мы выхлебали котелок молочного супа, вскипятить чай времени не
было. В лихорадочной спешке, волнуясь, стали укладывать рюкзаки.
Усталость и вчерашние эмоции, а теперь еще тревога и проклятая теснота
«турни» давали о себе знать приступами внезапного удушья.
После шести мы выбрались из палатки наружу. Уже светало, шел
легкий снег. Со вчерашнего дня его прибавилось сантиметров на пятнадцать.
Парни
суетились
возле
«высотного»,
Вальдек
ликвидировал
подстраховку. Войтек дополнительно загружал рюкзак. Я подошел к
Вальдеку.
—Вечером, брат, он еще был в форме. Собирался сегодня отправиться
на вершину, расспрашивал, каким маршрутом идти, разговаривал, ел. Даже
ночью выходил по нужде. Завтрак мы стали готовить очень рано,
обеспокоенные вечерним снегопадом. После него терраса будет лавиноопасной, необходимо успеть спуститься до восхода солнца как можно ниже. Тут
и выяснилось, что Юзек в полубессознательном состоянии, сонный, не может
удержать в руках кружку с молоком. Когда я будил его, он вообще не
реагировал! — Вальдек заикался от волнения. — И нам надо поторопиться,
чтобы нас не настигло солнце. Иначе это может плохо кончиться...
Слова Вальдека, его ломающийся, взволнованный голос, тревога на
лице не на шутку напугали меня. Значит, положение действительно
259
серьезное, если даже Вальдек, всегда спокойный Вальдек, не скрывает
смятения и страха.
Через четверть часа мы были готовы. Рубинек и Вальдек помогали
Юзеку выйти из палатки. Это и в самом деле была страшная картина, когда
его — неподвижную куклу — выволакивали на снег.
—Наденьте ему очки! — крикнул кто-то.
Толстая, закутанная в несколько пуховых курток фигура в белых
очках, в капюшоне, закрывавшем половину физиономии... И это Юзек?!
Поддерживаемый коллегами, он прошел несколько шагов и тяжело, без
звука, рухнул в снег.
—Куда... вы меня... тащите? Дайте поспать... Оставьте меня здесь...
Никуда я не пойду... Я спать хочу! — доносилось из-под капюшона. Он
выговаривал это тоном избалованного ребенка.
Боже, и это — Юзек?
—Юзек! Братец, что с тобой? — Я
почти кричал ему в лицо,
потрясенный этой невероятной метаморфозой. Но его лицо было лицом
отсутствующего, погруженного в свои страдания человека.
—Я хочу спать... Оставьте меня... здесь...
Кажется, он даже не слышал моих слов.
Всех нас это страшно взволновало. Надо тотчас же спуститься вниз!
Только как? Сможет ли он идти?
—Поддерживайте его! Пусть не сидит на снегу!.. У кого еще есть
веревка?.. Разберите по рюкзакам его вещи! — перемешивались крики,
просьбы, распоряжения.
Мы добавили его вещи к своим; рюкзаки снова стали тяжелыми. Все
лихорадочно суетились между двумя палатками, полные тревоги.
—Марек, Весек, захватите с собой «турню»! Палатка нам может еще
понадобиться, — лихорадочно призывал нас Вальдек.
Я уже уложил рюкзак и с неохотой принялся сворачивать «турню».
Смерзшееся полотно не повиновалось, а, когда я начал сражаться со
260
стойками, пол лопнул, однако выдернуть стойки так и не удалось.
—Бессмысленно! Это не палатка, а рухлядь. Развалится окончательно,
как только я начну ее свертывать. Она разорвалась и отяжелела ото льда. Не
стоит с ней возиться! — У меня не хватило духу признаться, что я просто не
в силах волочить ее вниз.
С минуту еще продолжался спор, брать или не брать палатку. Наконец
его прервал Рубинек. Он в категорической форме заявил, что мы должны
идти налегке. Учитывая состояние Юзека, необходимо выбраться как можно
быстрее, чтобы к вечеру добраться до «четверки». Следующий бивак может
оказаться для больного последним. Вальдек замолчал, но не выглядел
убежденным.
Начало светить солнце, становилось тепло. Только бы погода нам
благоприятствовала!
—Войтек, ты договорился с Доктором и с Петром?
—Да. Они тотчас же с кислородом выходят нам навстречу. Мы
должны спускаться по кулуару прямо вниз, огибая скальное ребро. Они
будут прокладывать траверс через террасу, горизонтально. Просили
выходить на связь каждые два часа.
Збышек начал руководить. Без лишних слов, без дискуссий мы
выполняли его указания.
—Привяжите его! Каждый из нас страхует Юзека на индивидуальной
веревке. Двое по бокам, двое выше, на длинных концах!
К страховочному ремню Юзека мы подвязали пять веревок. Вальдек и
я держали его на длинных концах, Войтек и Весек жестко страховали с обеих
сторон. Ниже Юзека шел накоротко связанный с ним Рубинек.
Вышли мы сразу после семи. Обрывистый склон сбегал вниз, в
направлении кулуара. Весек и Войтек волокли Юзека по снегу, Вальдек и я
страховали сопровождающих с помощью ледорубов. Мы спускали Юзека как
безжизненный куль, в свежевыпавшем снегу образовывалась борозда, а
впереди снежная масса вздувалась бугром. До скал на краю кулуара мы
261
добрались быстро.
—Видите! Идут!
Далеко слева на траверсе видны были четыре темные точки. Юзек
постепенно приходил в себя. Становилось все солнечнее и теплее. Круто
нависший снег в кулуаре грозно поблескивал на солнце, терраса выглядела
малопривлекательно.
—Ну, панове, двинулись, — поторапливал нас Вальдек. — Около
полудня станет лавиноопасно.
По обрывистым скалам я спустился в кулуар, поднялся по нему выше
и занял позицию. Вальдек страховал еще и с самой кромки.
—Следите за Юзеком, под снегом камни, — рычал я.
Они спустились удачно. В кулуаре снежный слой был
толще, нежели позавчера. Черт возьми, ну и нападало! Только бы не
съехать отсюда вместе с лавиной!
Начался спуск по кулуару. Мы брели по колено, по пояс в снегу вниз,
к террасе. Юзек двигал перед собой толстую снежную подушку Он пытался
нам помогать, отталкиваясь руками. Мы страховали попеременно, когда
Вальдек удерживал всех на веревке, я заходил вперед, занимая ниже
страховочную позицию. Рубинек пробивал дорогу, Войтек и Весек волокли
привязанного Юзека, придерживаясь нужного направления.
Прошло всего два часа, но нас стала донимать усталость. Мы
валились в снег, задыхаясь, тяжелые мешки переваливались через наши
головы. Ужасное солнце отбирало остатки сил. Появился туман.
—Когда же они придут? — Четверка Петра исчезла из наших глаз за
скальной грядой, ограничивающей кулуар. — Когда же они покажутся?
Юзек тихо стонал, сердце разрывалось, но как облегчить его участь?
Через несколько часов, страшно измученные, отупев от солнца, мы
выбрались из кулуара.
Время подходило к двенадцати. На привале Войтек извлек из рюкзака
радиотелефон.
262
—Что случилось? Почему, черт подери, не выходите на связь? —
донесся до нас взволнованный голос Доктора.
—Нам очень тяжело... Мы не в состоянии останавливаться в
определенные часы и доставать радиотелефон, — пояснил Войтек.
Минуту спустя из базового лагеря отозвался Збышек Сташишин. Из
беседы с ним мы узнали, что спасательная группа направляется слишком
высоко. Они должны спуститься и вести к нам траверс горизонтально.
Нужно было снова продолжать путь, взять левее, так мы быстрее
встретим ребят с кислородом. Только теперь начались настоящие трудности.
Транспортировка наискось по склону превосходила наши возможности. Мы
хрипели под тяжестью рюкзаков, изо всех сил сжимая в руках веревки, от
которых ныли руки и плечи. Время шло, но конца дороги не было видно. Мы
проглядели все глаза, высматривая коллег, но перед нами белело только
затянутое дымкой пустое пространство террасы.
—Нам не справиться! — Я повалился в снег, перед глазами плыли
темные круги. Рядом дышал, как выброшенная на песок рыба, Весек.
—Когда это кончится?! Неужели они никогда не придут?!
За спиной у нас свыше четырехсот метров расщелины и порядочный
отрезок на склоне, но перед нами еще целые километры траверса по
снежному откосу. Жара отнимала у нас последние силы.
—Юзек! Юзек! Помоги нам! Попытайся идти! — Мы чуть ли не
молились на него.
Он пытался это сделать. Ступал шаг или два и валился в снег. Мы
волокли его дальше, покуда могли, пока наконец не падали сами. Дико
хотелось пить. На террасу опустился туман, сквозь него пробивалось
палящее солнце. Ужасная жара. Безрассудно, не в меру поглощали мы снег,
тщетно пытаясь утолить жажду.
—Войтек, свяжись с ними! Почему их не видно? Может, утром нам
просто показалось? Почему они едва-едва тащатся? Прошло уже шесть
часов. Ведь нам одним не управиться! — перемежались возгласы обиды и
263
отчаяния. Мы извлекли радиотелефон.
—Алло,
Петр...
Алло,
Анджей...
Алло,
спасательная
группа,
отзовитесь!
Ответом было молчание.
—Говорит база, говорит база! Слышу вас хорошо, — неожиданно
донесся до нас голос Збышека Сташишина. — Я только что разговаривал с
Петром. Не знаю, почему они вас не слышат. Возможно, мешают скальные
ребра. Вижу обе группы в бинокль. Они уже близко, близко от вас. Я
попытаюсь направить их по верному пути. Немедленно связываюсь с ними.
Как Юзек, что сообщить Доктору?
—Они уже близко! — Я готов был разрыдаться от счастья. Но пока
что мы должны идти! Быстрее! Ведь у нас нет
палаток. Надо добраться до «четверки» любой ценой.
Мы передвигались медленно. Юзек вел себя очень мужественно. С
невероятным
упорством
он
пытался
пройти
несколько
шагов,
поддерживаемый снизу и сверху, падал в снег, и все начиналось снова.
—Левой. Теперь правой, еще шаг! Чуть выше! — подсказывали мы
ему.
Он был уже в полном сознании. И очень хотел нам помочь. Его
физиономия искривилась в нечеловеческой гримасе усталости и боли.
—Проклятие! Я почти... не в состоянии идти... Ногу просто рвет.
Время шло, а мы по-прежнему держали путь наискось, влево, по
глубокому, рыхлому снегу. Было около трех. Нас уже сломила усталость,
через каждые несколько минут мы падали во влажную белизну вместе с
нашим больным, но продолжали продвигаться в направлении спасательного
лагеря IV. Увы, никто не появлялся в пределах нашей видимости. Язык, рот
вспухли и потрескались — это оттого, что мы поглощали снег. Брюки давно
успели промокнуть, и ощутимый холод охватывал икры и ступни.
«Что будет, если нас здесь настигнет ночь?! Отмороженные ноги!
Пусть же наконец явятся коллеги! Пусть заберут Юзека! Ведь мы подыхаем
264
от усталости: за спиной у нас — вершина! Почему их нет?» Во мне говорил
только подсознательный, звериный страх и жажда, чтобы кто-то облегчил
мою участь, взял мой рюкзак и веревку, позаботился о Юзеке, чтобы наконец
появилась палатка, в которую можно забраться и отдохнуть.
Наступили сумерки. За плечами у нас — десять часов мучительного
пути. Мы засомневались, сумеем ли вообще отыскать сегодня друг друга в
беспредельных снегах террасы.
—Хоп, хоп!.. Хоп!.. Хоп!..— орали мы как сумасшедшие. А вдруг они
за грядой? Никто, однако, не отзывался.
—Покричим еще! — настаивал Войтек.
Мы были бессильны перед лицом этого бескрайнего снежного
пространства. И не могли понять, почему наши коллеги еще не добрались до
нас. Мы должны идти! Любой ценой надо пытаться это делать. Иначе... не
избежать трагического исхода! За ближайшим ребром должен быть лишь
отрезок пути по снежному полю и лагерь. Да, там должен находиться лагерь!
Глубокий снег уступил место твердому фирну. Склон становился все
круче. Недалек был уже край террасы и почти двухкилометровый обрыв над
лагерем II. Под тонким слоем пушистого снега появился лед. А это крайне
опасно.
Вместе с Вальдеком мы удерживали всю четверку на ледорубах, а они
не могли найти места, где можно было бы примоститься. Наконец нашли
точку опоры. Но как теперь выбраться за пределы ледового поля? Войтек
сделал попытку, но отступил. Я прошел несколько дальше, но они, видимо,
не верили, что я сумею удержать всех пятерых на ледорубе. Вальдек достал
молоток и ледовые крючья, вбил несколько штук, спустил коллег ниже, а
потом принялся выделывать акробатические номера, чтобы добраться до нас.
Уже темнело, стал прихватывать мороз. От скал нас отделяло, возможно,
каких-нибудь сто — сто пятьдесят метров. И тогда мы увидели Петра с
Анджеем. Они стояли тут же, рядом, ниже гряды.
—Давайте сюда! — кричали они.
265
—Идиоты! Это вы идите сюда! Здесь сплошной лед! Вы должны были
добраться до нас уже давно. Должны были помочь нам. А теперь, когда у нас
под ногами ледяной обрыв, они кричат: давайте сюда! Постукайте себя по
лбу, — кричал я.
Полчаса спустя, страхуясь при помощи крючьев, которые укрепил
Вальдек, мы спустились под скалы. Было уже шесть.
—Почему так поздно? — накинулись мы на них.
Но вопросы были излишни. Стоило взглянуть на них, чтобы понять,
что и они хлебнули горя. Постаревшие от усталости лица, бессмысленные
взгляды.
Юзек уже сидел на рюкзаке. Доктор достал кислородный баллон,
аппарат, мундштук, потом потянулся к аптечке.
—Где ваша палатка? — поторапливал он нас.
—У нас ее нет... Возьмите Юзека к себе... Наша палатка осталась
наверху.
—Что?! У вас нет палатки?! — У него прямо сперло дыхание. — И у
нас нет...
Не было сил выяснять теперь, как получилось, что и мы, и они
понадеялись на то, что другая группа тащит с собой палатку. Впрочем...
сейчас все это уже не имело значения. Сделалось совершенно темно. Нам
предстояло ночевать в снегу, но если бы речь шла только о нас, мы, вероятно,
не предприняли бы ни малейшего усилия. Но как помочь Юзеку? Ведь он
может просто не выжить.
Рубинек
принялся
долбить
ледорубом
щели
под
скалами,
образующими основание выступа.
—Идите сюда! Выроем пещеру!
Через минуту он, а потом и Вальдек скрылись в туннеле под снегом.
Мы в полной апатии сидели возле Петра, трясясь от усталости и холода.
Ломило головы и мышцы.
Явился Доктор.
266
—Панове, всем буметан против обморожения, — протянул он нам
какие-то таблетки.
Безвольные и равнодушные, мы глотали их. Петр извлек из рюкзака
термос с питьем. Мы жадно протянули руки.
—Это... только... для Юзека... У меня... тоже весь день... во рту... не
было ни капли... — Он говорил хрипло, с большим трудом. — Я совершенно
задыхаюсь. Не могу откашляться.
—Может, у тебя найдется что-нибудь перекусить?
—Конфеты, шоколад, сушеные фрукты.
Прошло несколько минут, четверть часа. Я отправился помочь
коллегам. В пещере, однако, невозможно было уместиться. Юзек уже лежал в
спальном мешке, рядом с ним расширяли яму Збышек, Вальдек и Войтек.
Для нас здесь места не оставалось.
—Весек! Надо копать другую пещеру!
Петр, смертельно измотанный, безразличный уже ко всему на свете,
завернулся в спасательное полотнище из алюминиевой фольги, разложил на
снегу веревки и рюкзак и молча повалился на них.
Было уже около одиннадцати, когда нам удалось вырыть небольшую
нору под скалами. Мы расшнуровали ботинки и улеглись на рюкзаки.
Хорошо, что Юзек уже под опекой Доктора...
Будет чертовски холодная ночь. Но мне наплевать на это…
Вальдек:
«Я проснулся около двух часов ночи. Рубинек, кажется, тоже... В
четыре, может быть в пять, он стал разогревать манную кашу и молоко.
Когда пора было завтракать, выяснилось, что с Юзеком плохо. Он немного
поел, но, кажется, чисто подсознательно, ложка вываливалась у него из
рук... Он все время хотел спать. Я покрикивал на него, чтобы разбудить, но
безуспешно. Когда я энергично принялся за дело, то обнаружил, что это
полная детериорация. Мы дали вам в это время котелок с кашей, Рубинек
отнес его, а я начал быстро собираться. Юзек стал пороть чушь, теряя
267
сознание.
Потом мы с Рубинеком принялись одевать Юзека, натягивать на
него штаны, пуховую куртку. Все это продолжалось долго, сказывалась
нарастающая усталость и последствия вчерашних волнений. Я знал уже,
что сегодня нам не поспеть на перевал, что наше дело плохо и хотел
заставить Весека и тебя взять «высотный» или «турню», но безуспешно, у
вас не было сил. В семь утра мы сообщили на базу и в оба лагеря о
случившемся, прося о помощи. Связали Юзека и выволокли его из палатки.
Мы медленно двинулись вниз, надежно страхуясь. Вскоре я заметил
спешащих нам на подмогу четырех человек... Позже появился туман,
начался зной, снег стал вязким.
В пять мы встретили Петра и Доктора. Следовало приниматься за
подготовку ночлега. Уже зашло солнце, когда Рубинек нашел подходящее
место в щели, ниже скального выступа»
Юзек:
«Я помню, как лежал в палатке и кто-то меня одевал, натягивал две
пары штанов. Позже, когда я был в сидячем положении, меня связали
веревкой и укутали в какую-то пуховую одежду... По выходе из палатки меня
ослепило солнце. Обессилев, я рухнул в снег, но мне казалось, что погода
установилась и вообще все нормально...
Спуск прошел быстро, запомнилось немногое. Ниже я, наверное,
почувствовал себя лучше, так как припоминаю гораздо больше. Снег
оказался рыхлым и глубоким, а кроме того, туман и солнце. Я пытался идти,
но у меня страшно разболелась нога.
«Когда это кончится? — думал я. — Когда наконец мы доберемся до
палаток?»
Я испытывал неловкость оттого, что не только не взошел на
вершину, но теперь еще столько людей вынуждено возиться со мной…
Я снова пытался идти. Но эта нога!.. Каждую минуту я падал…
Но вот и конец. Я сидел на рюкзаке, и никто уже не понуждал меня
268
идти, не заставлял передвигать ноги. Доктор напоил меня чаем из термоса,
потом дал кислород. Мне показалось, результата никакого.
Потом я очутился в пещере. В спальном мешке было тепло и хорошо,
я принял множество таблеток, выпил горячего чая... Мне и в голову не
пришло, что положение серьезное и со мной могло что-то случиться».
Доктор:
«Когда вечером Войтек по радиотелефону сообщил, что в качестве
поддержки мы уже не нужны, что же касается Юзека, то нет причин для
опасений, мы почувствовали себя лишними; наше участие в штурме
завершилось...
Часто случается, что у кого-то неважное самочувствие в день
выхода к вершине, поэтому он остается на биваке. И вчерашнее
недомогание Юзека у меня не вызвало серьезных опасений, особенно когда
мне все это по радиотелефону так излагали.
«Когда мы вернулись с вершины, Юзек чувствовал себя лучше. Завтра
сам собирается на верхушку. Вы можете ликвидировать «четверку», —
сообщила вечером штурмовая группа.
В семь утра Войтек вышел с нами на связь. Юзек болен! Он в
полубессознательном состоянии, сонный, слабо реагирует на внешние
раздражители. «Валится с ног», — слышно было по радиотелефону из
палатки Петра и Рогаля.
По описанию Войтека я понял, что это горная болезнь. Я тотчас же
помчался в другую палатку, схватил аппарат.
«Немедленно спускайтесь ниже! — распорядился я. — Это самое
важное».
«Анджей, это не действие высоты, отсутствуют типичные
симптомы! Это какая-то другая болезнь, нечто вроде спячки! Он настолько
сонный, что валится у нас из рук. Выходите нам навстречу, прихвати какиенибудь пилюли!» — твердил Войтек.
Я взволновался не на шутку. Все, что он говорил, свидетельствовало
269
о беспечности и безответственности. Я попросил его еще раз описать
симптомы начала заболевания и подробно описать нынешнее состояние
больного. Вопрос был ясен...
Условились, что вы сразу же спускаетесь, а мы выходим с
кислородом, прокладывая траверс горизонтально, а потом вместе вернемся
в лагерь IV. Связь через каждые два часа.
Мы захватили с собой аптечку и весь хирургический инструмент,
кислородный баллон, пуховые куртки и немного питья. Дорогу прокладывал
Петр.
Снег был страшно глубокий, вязкий. Сперва мы вас видели, но потом
наполз туман. Петр шел первым, пользуясь ледорубом, как циркулем:
описывал им полукруг по снегу, определяя, каков угол падения склона, где
лучше идти. Мы беспокоились, так как не могли с вами связаться. Наконец в
двенадцать отозвался Войтек: «С Юзеком плохо...»
Я злился, что вы не связывались с нами в условленное время.
«Это немыслимо. Мы в страшно тяжелых условиях и не можем
останавливаться, доставать из рюкзака радиотелефон...»
Погода портилась. Видимости никакой, вокруг сплошной туман.
Дорогу стал прокладывать Вангчу, но он плохо чувствовал, где следует
идти, каков угол падения. Он либо забирался слишком высоко, либо спускался
ниже, чем требовалось. Его отправили в хвост колонны.
Мы стали прокладывать траверс дальше, и я пошел ведущим. Вы
вновь не отзывались на наши вызовы по радио телефону.
«Что там происходит? Почему это тянется так долго?»
Мы беспокоились и чувствовали страшную усталость.
Было, пожалуй, часа четыре, когда мы подходили к скальному
выступу и когда с базы отозвался по радио Сташишин.
«Вы уже приближаетесь к ним. Вас разделяет скальное ребро. В
тучах сейчас образуется окно, немедля проверю, где они. Иду за биноклем,
через десять минут выйду на связь. Будьте готовы к приему!»
270
Четверть часа спустя он подтвердил, что видит вас прямо за
выступом и что через полчаса мы должны встретиться. Уже надвигались
сумерки, и мы засомневались, успеем ли сегодня вернуться в лагерь.
Прождали полтора часа, но вас все не было. Так как у нас не было палатки,
мы решили, что Рогаль и Вангчу возвратятся в «четверку». Они нужны
были там и для того, чтобы проследить за шерпами, которые доставят
кислород. Марек отдал Петру свою пуховую куртку, я выдал всем
глюкардиамид, и двойка отбыла.
Надвигалась темнота, мороз крепчал. Мы попытались, так и не
дождавшись вас, пробиться через заметенные сугробами острые камни и
глубокий снег к подножию скального выступа. И там мы заметили вашу
группу. Прошло еще полчаса, прежде чем вы до нас добрались.
Я сразу же ввел Юзеку кислород, дал антибиотики, учитывая
возможность
инфекции.
Потом
фуросемид,
мочегонное
средство,
применяемое в случае отека легких. Констатировал у него тромбофлебит
на левой ноге. Следовало срочно уложить его в спальный мешок. Я выдал
всем буметан и глюкардиамид. А сам принялся копать пещеры».
Шимек в лагере на перевале:
«Проснулся я рано утром, включил радиотелефон и услышал голос
Войтека. Узнал, что Юзек вчера не взошел на вершину, а теперь ему плохо:
он
теряет
сознание,
неконтактен.
Потом
отозвался
Рогаль.
Взволнованный, он выяснял, в каком лагере находятся оставшиеся кислородные баллоны. Я по радиотелефону мог только слушать, батареи почти
полностью сели, но мне ясно было, что необходимо срочно отправляться
вверх: кислород у меня, в «двойке».
Я разбудил шерпов. Налегке, только с одними баллонами и небольшим
запасом провианта, мы отправились к «рондо» у перевала. Шерпы быстро
опорожнили рюкзаки. Они хотели тотчас же спуститься на базу. Они не
могли понять, что положение создалось драматическое, что там, наверху,
необходим кислород и надо его туда забросить. Я подключил все найденные в
271
палатке батарейки, и, к счастью, радиотелефон заработал. Мне удалось
связаться с базой. Я сообщил Большому, что шерпы не хотят идти выше, и
он подозвал к аппарату сардара. Этот разговор продолжался долго. Я
ничего из него не понял, но можно было почувствовать, что сардар велит
им отправляться.
Они нехотя снова укладывали рюкзаки, забрали кислород, снаряжение
и оставшиеся здесь пуховые куртки. Мы договорились, что я буду
прокладывать путь до перевала, следуя налегке, а они потом отправятся
дальше, к японскому лагерю. И мы двинулись. Я остался на перевале».
Большой в базовом лагере:
«В семь утра из разговора Войтека по радио с лагерем IV я узнал о
болезни Юзека. Это меня встревожило: ваши группы были далеко друг от
друга, кроме того, в лагерях отсутствовало необходимое снаряжение.
Настоящая нервотрепка началась еще перед полуднем. Я видел ваше
возвращение: несколько темных точек среди бескрайних снегов. В
довершение ко всему туман, а группа Петра не могла наладить с вами связь.
Мы с Мацеком ждали дальнейшего развития событий, полные тревоги, с
ужасным ощущением абсолютного своего бессилия и невозможности чемлибо вам помочь.
Около двенадцати я подключил радиотелефон к большой выносной
антенне, чтобы лучше вас слышать, а потом с биноклем поднялся выше на
ледник: скальный выступ Белой Волны не позволял увидеть террасу с базы.
Вы к этому времени уже успели спуститься ниже, а группа Петра
направлялась слишком высоко. Я связался с ними и рекомендовал
спуститься. Позже вышел на связь Шимек, который вместе с шерпами
добрался до «рондо» у перевала. Шерпы собирались. Тотчас последовать
вниз, а Шимек, не зная английского, не мог растолковать им, что подъем
необходимо продолжать. Снизу как раз прибыл сардар, я немедленно
подозвал его к аппарату, попросив по-непальски распорядиться, чтобы
шерпы доставили кислород наверх. И с облегчением вздохнул, когда их
272
удалось склонить к этому.
Петр скоро начал сомневаться, смогут ли они сегодня добраться до
вас. Из-за отсутствия палатки они колебались, не вернуться ли: ведь к ночи
можно не поспеть в «четверку». Я знал, что с Юзеком дело плохо и стал их
подбадривать, несколько искажая истинное положение вещей, уверяя,
будто встреча вот-вот произойдет.
Снова прошел час или два. На террасе шесть точек несколько
сместились влево. В сопоставлении с громадой снежных полей это
выглядело на самом деле безнадежно... Эти масштабы... эта скала... и вы,
затерянные, ползающие там, как жуки... В бинокль было видно, что вы
волочите Юзека словно какой-то тюк, от которого на снегу остается
широкая борозда.
После полудня распространился туман, но в нем возникали окна. В
какой-то момент я заметил, что группа Петра остановилась. Время связи
еще не подошло, и сообщений от них не поступало. Я страшно волновался:
уж не собираются ли они вернуться? Но они снова двинулись... По
радиотелефону все время спрашивали: далеко ли еще? Я отвечал, что уже
близко, побуждая их следовать дальше. В минуты сомнений они
раздумывали: не вернуться ли? Я хорошо понимал их: туман, никакой
видимости, день на исходе, а у них нет палатки.
Я метался от бинокля к радиотелефону и обратно... но тягостнее
всего было бессилие... Счастье, что, хотя туман распространился,
возникали просветы. Помогло само провидение: если бы не эти окна, вы,
вероятно, никогда не нашли бы друг друга».
28 мая
Я проснулся от пронизывающего холода. Между мной и Весеком на
обоих спальных мешках белел слой снега, влажные снежинки проникали под
куртку и внутрь спального мешка. Мы лежали в выдолбленной вечером норе,
свесив ноги над снежным обрывом, у нас над головой нависала
потрескавшаяся, обледенелая кромка пещеры. Налетел ветер, сверху нам на
273
лица посыпалась снежная крупа.
—Ничего, брат, не поделаешь. Нужно собираться.
Мы выкарабкались из своего логова, окоченевшие и разбитые.
Неподалеку от нашей норы на рюкзаке восседал Петр. Я несколько удивился:
он выглядел молодцом, так, словно ночлег прямо на снегу для него дело
привычное.
—Ты промерз?
—Нет... Ночь была теплая... Только ветер все время гнал на меня
сухие лавины.
Лишь теперь я заметил, что вид у него крайне утомленный.
Время приближалось к восьми. Было еще пасмурно. Низкая
облачность не позволяла солнцу пробиться. Далеко внизу раскинулись
посеревшие снежные поля, стальных оттенков камни и скалы, покрытый
щебнем ледник. Я с минуту глядел вниз, туда, где должен был находиться
базовый лагерь, а там — уют, еда и конец всем мучениям. Кошмар
вчерашнего дня и ночного рытья пещер миновал. Юзек был под опекой
Доктора, но нас ожидал еще долгий и трудный спуск.
Я сел рядом с Петром на рюкзак, тут же пристроился Весек, и мы
молча ждали, когда из пещер выползут наши коллеги и кто-то подаст сигнал
отправляться в путь. Правда, и сегодня желательно было поспешить, но
прошел час, а никому не хотелось подойти к яме и поторопить коллег, такая
апатия и усталость нас одолевали. Наконец из пещеры появился Вальдек.
—Юзеку лучше. Вечером он выпил много чаю, всю ночь дышал
кислородом... Парни уже готовят кое-что поесть, — сообщил он.
Из остатков сухофруктов мы принялись варить компот. Петр выгребал
из мешка крошки шоколада. Бутан монотонно урчал, а мы сидели на
рюкзаках, переговариваясь друг с другом и глядя вниз, на грязноватый
ледник и долину, которые теперь, с появлением солнца, обретали краски.
Появились остальные. Юзек, бледный и осунувшийся, с физиономией,
вытянувшейся от усталости и болезни, жаловался на боль в ноге.
274
—У него еще трудности с дыханием, но легкие в порядке. Только ко
всему остальному у него неизвестно откуда тромбофлебит на левой ноге.
Возле Юзека суетился все еще сосредоточенный и озабоченный
Доктор.
Мы стали упаковывать рюкзаки и связываться веревками, разбившись
на группы.
—Halo, sahb... halo! — донеслось сверху, из-за выступа.
Приближались Джепа и Пасанг Дава. Они шли быстро,
умело одолевая крутой снежный склон, а потом кулуар возле самых
скал. Как, черт подери, они нас здесь отыскали, если вчерашние следы почти
начисто замело?
—Very... hard... snow... sahb! (Очень... твердый... снег... саиб!) —
обнажили они в улыбке зубы, еще задыхаясь от усталости.
Сегодня они установили немалый рекорд: добрались сюда прямо из
японского лагеря.
«А наши проковырялись целый день...» — с неприязненным чувством
подумал я.
Шерпы тотчас подключились к тем, кто окружал Юзека. Они начали
заботливо помогать ему, поняв наконец, что он действительно болен и
нуждается в помощи. Возле Юзека неотступно хлопотал Вальдек.
Связавшись, мы образовали длинный поезд. Первый — Пасанг,
второй — Джепа (они страхуют Юзека на короткой петле), с другой стороны
— Войтек, Вальдек и в самом конце — Рубинек. Петр и Доктор связались
короткой веревкой, Весек и я тоже.
Стало тепло. Солнце жарило сквозь туман. Снег лежал влажным,
толстым и липким слоем. Лавинные воронки на склоне впереди нас
настораживали. Стоит одному сорваться, как мы все свалимся вниз.
Передвигались мы крайне медленно, тяжело, пробиваясь сквозь глубокую,
пропитанную влагой белую массу. Джепа страховал Юзека с исключительным вниманием. Когда наш больной соскальзывал вместе со ступенькой
275
вниз, шерп деликатно, но решительно страховал его от дальнейшего
скольжения, терпеливо ожидая, пока Юзек отдохнет, помогая ему снова
войти в след.
Уже час, как длился переход. Сделалось нестерпимо жарко. К
усталости прибавилась жажда. Мы разделись до рубашек, но это не принесло
ожидаемой прохлады. Юзек делал несколько шагов и падал в снег, проклиная
переход, жару и больную ногу. Видно было, что он вымотан. Во время
стоянки Джепа и Вальдек помогли ему снять пуховую куртку, и он сидел
прямо на снегу, свесив голову, с ожесточенным и потным лицом. Он
жаловался на удушье, поэтому Доктор дал ему маску, подключив ее к
кислородному баллону. Позже Юзек попытался идти прямо в маске, но это
не принесло ожидаемого облегчения: маска оказалась тесной.
И снова марш, снова привал, очертания едва держащихся на ногах
людей, негромкий, отрывистый шепот, просьбы, а вокруг нас — сплошное
море тумана. Жажда доводила до исступления. Мучительное разгребание
снега ногами и фигуры коллег, проплывающие передо мной по склону, —
единственное и нескончаемое ощущение от этого марша. Попадем ли мы при
таком темпе в лагерь до наступления ночи?
Снова Юзек оступился и рухнул в снег. Мы стояли, отупевшие,
бесчувственные, глядя, как Джепа, словно самая заботливая нянька,
приводил в порядок одежду Юзека, вытаптывая ступеньки, помогал ему
подняться, негромко подбадривал его:
—Sahb, come on!.. Come on! One hour and camp, sahb... Finish! (Саиб,
пошли!.. Пошли! Еще час — и лагерь, саиб... Конец!)
Измученный зноем и жаждой, я предложил Весеку: мы выйдем
вперед, проложим дорогу, а в лагере позаботимся о том, чтобы организовать
питье для всех. Мы сказали об этом Вальдеку, он согласился, и мы начали
снизу опережать эскорт. Но кажется, наши коллеги ожидали от нас совсем
иного, потому что мне запомнилось едкое замечание Рубинека:
—Лучше было бы, если б молодежь шла рядом с шерпами,
276
подстраховывая Юзека.
Я слишком отупел, чтобы объяснять, почему мы их обгоняем, но
Весека это задело, и он тотчас осадил Збышека.
Едва различимые следы служили нам путеводной нитью в тумане. Мы
проваливались по бедра, мечтая о лагере и хотя бы о капле воды, понося
солнце и зной, которые лишали нас последних сил. Наконец начался
незначительный спуск вниз. В тумане замаячили темные пятна: может, это
палатки?
—Хоп! Хоп! Ма-а-рек! — крикнули мы раз, другой.
Через минуту раздался ответный приглушенный оклик,
пятна приобрели очертания палаток.
—Пить! Пить! — рычал я как безумный. Этим единственным словом
я проще всего мог выразить нашу муку.
Мы дошли до «турни» и тяжело рухнули на мешки.
—Ребята! Я уже поставил воду! Сейчас организуем что-нибудь
попить.
Из палатки выкарабкался Рогаль.
—Марек... приготовь побольше жидкости... возьми Вангчу и
следуйте... по нашим следам к ребятам. Они умирают от жажды.
Час спустя мы сидели возле «турни», утолив жажду, но по-прежнему
без сил, еще не придя в себя, а Рогаль и Вангчу направились вверх, неся в
руках большую кастрюлю с чаем. Термос оказался разбитым.
Повалил снег — первый предвестник муссона? Белые влажные хлопья
оседали на рубашках, охлаждая воспаленные лица. На слабо различимом
склоне возникли темные фигуры. Приближаются!
Мы с Весеком решили сегодня же спуститься ниже. Петр и Вальдек не
возражали. Нас оказалось здесь одиннадцать человек, а в «четверке» только
три «турни». На всех места для ночлега не хватит.
Петр:
«Я добрел до «четверки» совершенно обессиленный. Вчера я
277
проложил, пожалуй, две трети пути на террасе. Когда мы еще
поднимались, снег был твердым, но, спускаясь, стали утопать по колено.
Включался в прокладку пути в меру сил и Доктор, потом я пытался
привлечь к этому шерпа, но он не смог идти ведущим... Да, это был тот
максимум усилий, на какой мы были способны без еды и капли влаги. Мы
сомневались уже, дойдем ли до вас, но не могло быть и речи о том, чтобы
отступить..
Я чувствовал смертельную усталость, точно так же как после
броска к «четверке». Из лагеря уходили вниз четыре человека, я же
рассчитывал, что уйдут только двое. Но раз у вас не было сил, пришлось
дать согласие.
Меня несколько беспокоило, что мы остаемся одни. Я не знал, что
может наступить завтра. Хватит ли кислорода? Сможем ли мы спустить
Юзека ниже, сбавив ему этот километр высоты? Выдержит ли Вальдек
такую нагрузку?
Вершина уже взята. И вопрос о ней больше меня не волновал, была
только тревога, как пройдет завтрашний спуск. Не было ни обид, ни
претензий в отношении действий отдельных людей... Все это появилось
позже».
Да, нет смысла скрывать, сегодня мы еще могли сделать попытку
спуститься на ледник, но хватит ли у нас на это сил? Мы мечтали лишь об
одном: как можно быстрее попасть в базовый лагерь, попасть любой ценой.
Юзек сидел, тяжело дыша, на рюкзаке, вокруг кружили все более
густые снежинки. Он не обращал на них внимания.
—Держись, старик! Надеюсь, ты справишься!
—Справлюсь, черт подери! Если б не нога... Жжет как огнем...
Мы уложили в рюкзаки часть вещей, которые следовало отправить
отсюда вниз, а парням они уже не требовались, попрощались и двинулись. За
нами намеревались спуститься еще два-три человека, но ждать их не имело
смысла. Чем длительнее привал, тем труднее потом отправиться в путь.
278
Ох, как здорово помогали нам теперь веревочные перила, из-за
которых несколько дней назад мы вели борьбу с Вальдеком! За эти дни
выпало столько снега, что обстановка стала опасной. Под кошками
образовывались снежные лепешки, и мы ежеминутно скользили по нескольку
метров. Смеркалось. Спотыкаясь от усталости, судорожно сжимая в руках
узел Пруссика, мы сходили вниз, к перевалу. Через час японский лагерь
остался у нас за спиной. Уже наступили сумерки, когда мы добрались до
перевала. В единственной оставшейся «турне», прогнувшейся, заметенной
снегом, лежал одинокий Шимек. Мы присели возле рукава на корточки и
стали беспорядочно рассказывать Шимеку о минувших днях, раздумывая над
тем, не заночевать ли здесь.
—Панове, палатка почти развалилась. Внутри — гора снаряжения.
Втроем нам здесь не уместиться, — отговаривал он нас.
—Может, спустишься вместе с нами под перевал?
—Нет. Я должен дождаться парней... и кинокамеру! Шерпы обещали
захватить ее из японского лагеря. Может быть, я сумею еще кое-что снять!
Вчера и сегодня рано утром я слышал по едва-едва работавшему
радиотелефону ваши драматические переговоры... Слышал, как Большой,
полный беспокойства, помогал вам встретиться друг с другом. Я чувствовал,
что необходим вам, что должен выйти, что могу пригодиться при буксировке
Юзека. Это было невыносимо: я отлеживаюсь здесь в палатке, а там... Я не
мог заснуть... Боялся, что Юзек этого не вынесет... Утром пытался подняться
выше. Но была такая чертовская жара, снег влажный. Я добрался до первых
веревочных перил, начал карабкаться. Но на кошки налипали целые глыбы, в
одном месте я поскользнулся... и слетел вниз. К счастью, повис на узле
Пруссика. Вам знакомо чувство, когда ты один и попадаешь в подобный
переплет? Отвратительный туман, скверное настроение, а тут еще этот
полет... Человек не в силах владеть собой, к чему-то прислушиваешься,
сердце колотится как сумасшедшее, чуть ли не в панику впадаешь. Я
вернулся в палатку...
279
Становилось все темнее, и мы, не мешкая, начали спуск. Склон
покрывали громадные массы снега. Как он только держался при подобном
угле наклона? Туман немного поредел, всходила луна. Сераки и поля под
нами, изрезанные трещинами, имели вид грозный и отталкивающий. Снова
потянулись веревочные перила. Я шел траверсом, едва передвигая ноги, как
автомат, не чувствуя опасности. Толстый слой снега держал плохо, а я от
усталости был невнимателен. Ступенька обвалилась у меня под ногой,
тяжелый рюкзак перевесил, и я сорвался. Веревка натянулась как струна, я
повис десятью метрами ниже траверса. Сразу же пришел в себя. Все во мне
выло от страха: выдержат ли ледовые костыли? Нервозно, беспорядочно я
разрывал руками снег и лед, пытаясь вскарабкаться вверх. Выбрался
совершенно обессиленный, дрожа от волнения. Еще четверть часа пути,
теперь медленно, осторожно — и вот уже можно увидеть темное пятнышко
«рондо». Конец сегодняшнего маршрута.
Мы забросили в палатку рюкзаки, я нагреб снегу и развалился на
спальном мешке, глядя, как Весек роется в груде оставленных вещей в
поисках съестного.
—Я обнаружил бульон, есть мед и чай. Имеется обезвоженная
японская капуста.
Бутан успокаивающе урчал, пламя свечи отбрасывало на стену силуэт
бородатого Весека, а я чувствовал, как проходит нервное напряжение,
вызванное тем, что мне пришлось «сделать ласточку». Меня все больше
одолевала смертельная усталость. Мы оба молчали, не чувствуя ни радости,
ни облегчения, все еще ощущая волнения и накал последних дней. Поздно
вечером снаружи донеслись голоса, потом в рукаве появилась голова
Рубинека. Он пришел вместе с Войтеком.
—Ну и досталось мне! — сказал Войтек. — У меня на теле вскочила
эта гадость, которую называют проклятием альпинистов, так что я едва шел...
Мы отправились значительно позже вас. Солнце уже зашло, и туман сделался
еще гуще. Слава богу, что по всему пути на перевал были установлены
280
веревочные перила. Я доставил Шимеку камеру, а он попотчевал нас чаем...
Чертовская боль, а тут — палатка, горячая еда... Меня это окончательно
размагнитило. Я заколебался: не остаться ли? Но Збышек уговорил меня
спуститься. Дальше мы передвигались почти ощупью. Луна светила сквозь
туман, все казалось нереальным, грозным и прекрасным. На траверсе, возле
веревочных перил, я почувствовал себя как дома. А потом мы увидели
«рондо», высветленное изнутри пламенем свечи. Я облегченно вздохнул: уже
конец.
29 мая
Меня разбудил свет. Снова день. Последний день, отделяющий нас от
базы. Уже с самого раннего утра в безоблачном небе повис раскаленный диск
солнца. Ледовые заструги Белой Волны сверкали сияющим блеском. Еще до
того как мы успели покинуть лагерь, начался невыносимый зной. Словно
что-то должно было произойти, будто и в самом деле это предвещало
изменение погоды.
Мы вышли поздно, измученные и хмурые после изматывающих,
нервозных дней. Медленно и молча продвигались шаг за шагом к темным
пятнам палаток «двойки». Шаг за шагом, ступень за ступенью по
подтаявшим, расползающимся следам, мы в последний раз приближались к
долгожданной базе и желанным зеленым долинам.
Всего
лишь
несколько,
может
быть
еще
десяток,
часов
странствований, единоборства с безбрежной пустотой белой равнины,
борьбы с вязким снегом и собственной слабостью.
Каждый шаг вниз превращает Гималаи только в воспоминания.
Задыхаясь от напряжения, обливаясь потом, мы не чувствовали, что этот
многокрасочный сон остается позади. Что здесь уже не повторится день
усилий, мучений... и того ликования, которое охватывает в горах. В этот день
в душе у нас не нашлось места для того, чтобы оценить всю прелесть
пребывания в этом царстве белых снегов.
Дряблые,
ослабевшие
мышцы,
проклятия,
срывавшиеся
с
281
обожженных солнцем губ, запавшие глаза, ожесточившиеся лица и однаединственная мысль: скорее бы все это кончилось! Такими мы возвращались.
Вскоре после полудня мы добрались до «двойки». Зной и жажда
пробудили в нас самые дурные инстинкты. Мы ринулись на поиски чегонибудь, что способно утолить жажду, вороша и сминая груды скопившихся
здесь продуктов и снаряжения. Но нам ничего не удалось обнаружить, в
кастрюлях и котелках оказались засохшие, покрывшиеся коркой остатки
пищи. Рядом валялись сумки, пакеты, консервные банки, ныне, пожалуй, уже
никому не нужные. Среди них жирные, влажные паштеты из рыбной печени.
Подавляя отвращение, мы ложками поглощали эту вязкую массу, упиваясь
редкими каплями маслянистой влаги.
И вдруг озарение! В изгибе крыши, образовавшем углубление, на
брезентовой поверхности снег за эти дни успел превратиться в воду.
Растворив в ней фруктовый концентрат, мы получили великолепный
напиток.
Потом наступило время отъедаться. Перед этим мы с неделю жили на
голодном пайке. Мед, языки, шоколад, вафли. Просто чудо, что все это не
завершилось для нас самым плачевным образом!
На небе появились первые тучки. Солнце скрылось где-то за ними,
жара спала, но снег сделался еще хуже. Мы медленно двинулись по этой
охваченной таянием пустыне. Сначала нам было по колено, потом по пояс,
но чем дальше, тем это все больше напоминало голгофу. Мы утопали в
пропитанной влагой белизне, проваливаясь по самую грудь и плечи, не зная
даже, то ли это опора, то ли, возможно, подточенные солнцем,
припорошенные снегом трещины. Раздраженные, проклиная эти сизифовы
усилия, мы выкарабкивались из снежных провалов, пытаясь продвинуться
дальше на коленях. Небо плотно заволокло тучами, повеяло холодом, а мы
еще никак не могли миновать террасу.
В какой-то момент Весек провалился почти по самую шею, а когда
наконец нам удалось его вытянуть, обнаружилось, что свой ледоруб он
282
потерял где-то под снегом. Напрасно мы искали его, перерыв все вокруг метр
за метром.
—Панове! Нечего рисковать! Сделаем связку! — Рубинек, как всегда,
оказался самым рассудительным.
—Дополнительная работа и трата сил, но ничего не поделаешь, —
покорился я, не раздумывая и не протестуя.
—Плевать я хотел! Два шага осталось!..— взбунтовался Весек.
До конца плато оставалось каких-нибудь сто метров.
Медленно, вяло раскручивали мы веревку, глядя на этот комический
бунт. Весек тащил на себе рюкзак, пытаясь на четвереньках добраться до
более
твердого
грунта.
Он
проваливался,
ругался
от
ярости,
но
привязываться к веревке не пожелал.
Мы миновали плато. Начинал падать снег. Со стен Рамтанга со
свистом летели камни. Дорога югославов задним числом угрожала
смельчакам... Сегодня для Войтека день испытаний. Он шел неутомимо, без
жалоб, хотя видно было, какие муки причиняет ему ходьба.
Сотни метров по шатким камням, молчание, нарушаемое проклятиями
или стонами, спуск по осыпающейся трещине — и начался ледник. Серую,
лишенную снежной белизны поверхность покрывали новью трещины,
свежий щебень и каменные глыбы. По ледовым долинам вниз резво
устремлялись ручейки. Шел снег с дождем. Мир сделался мрачным и
хмурым. На склонах Рамтанга шумели ручьи, осыпая щебень. Совершенно
мокрые, мы медленно приближались к базовому лагерю.
В палатке-кухне нас ожидали с горячим чаем Сонам и Таши.
—Sahb! Sahb! — стремительно бросились они к нам.
Ладони, сложенные для приветствия, склоненные головы и тихое
«намаете» — они встречали нас, как встречают только близких и дорогих. Во
взглядах шерпов можно было прочитать волнение, заботу, гордость и
неподдельную радость. Появились Мацек, Большой и даже офицер связи.
—Браво, ребята! Вы молодцы!
283
—Mister Marek, congratulations! I enjoy very much... I jast sent the
message about victory to Katmandu! (Мистер Марек, поздравляю! Я
восхищен... Только что отправил в Катманду депешу о вашей победе!)
Радостные голоса, поздравления, похвалы, вопросы — все это как-то
не доходило до нашего сознания. Мы молча сели, очень немногое могли мы
им сейчас сказать...
—Что с парнями? — прохрипел кто-то из нас, выразив то, что в этот
момент больше всего тревожило.
—Они сегодня ночуют в «рондо». Сообщили по радиотелефону, что
Юзек идет неплохо, только у него по-прежнему болит нога. Завтра
отправляемся им навстречу.
Тревога, которая до этого сидела глубоко в подсознании у каждого из
нас, стала затихать.
30 мая
Утром после долгого, каменного сна я пробудился еще слабый и
разбитый, но с легкостью на душе, словно избавившись от тяжести, все эти
дни давившей не только на плечи, но и на сердце.
После полудня зычный голос Войтека: «Идут!» — заставил нас
выскочить из палатки.
По затуманенной дождем поверхности ледника приближались темные
фигуры. Они подходили измученные, исхудалые, засыпанные мокрым
снегом, молчаливые, промокшие до последней нитки. Потемневшие от влаги
рюкзаки сваливали на кухне.
Наконец мы увидели Юзека. Он шел в сопровождении Вальдека. Шел
медленно, обеими руками опираясь на лыжные палки, в желтой куртке, как в
пелерине, низко опустив голову. Мы выбежали им навстречу с горячим
чаем...
Только теперь, когда все мы собрались в базовом лагере, только
теперь Кангбахен стал по-настоящему наш. Одна из высочайших вершин
Гималаев, на которую еще не ступала нога человека, была теперь завоевана
284
нашими совместными усилиями.
Я почувствовал себя счастливым, преисполненным свободы и
спокойствия, которых никто не в силах меня лишить. Шел снег с дождем. Он
становился все сильнее. Над ледопадом маячила расплывающаяся в тумане,
грозная и неправдоподобно близкая вершина нашей горы.
Я видел ее в последний раз...
Варшава, 1975 г.
285
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Книга Марека Малятынского «В тени Канченджанги» рассказывает о
восхождении альпинистов Горного клуба Польши на одну из вершин массива
Канченджанги в Гималаях — Кангбахен.
Кангбахен — почти восьмитысячник (7902 м). Чтобы покорить эту
вершину, от альпинистов требуется не только хорошая физическая
подготовка, но самое главное — хорошо продуманная тактика штурма.
Польские же альпинисты опаздывают, скоро должна начаться пора
муссонов, и тогда восхождение сделается невозможным, а пребывание в
горах — опасным. И восходители решаются на альпийский штурм вершины,
т.е. быстрое, стремительное восхождение без промежуточных лагерей, с
выходом на купол налегке. Это большой риск. Подобная тактика возможна в
Альпах, но едва ли годится для Гималаев, где сами условия подъема во много
раз сложнее, опаснее...
Члены Польского Горного клуба проявили достаточно мужества,
настойчивости и силы духа, которые читатель по достоинству оценит.
Оценит он и другое: особую, доверительную, «интимную» интонацию книги,
когда автор предельно откровенен с читателем и не скрывает от него все те
сбои, просчеты, неудачи, проявление отдельными членами экспедиции
явного малодушия или неуравновешенности, разболтанности, самоуправства,
которые никак не украшают общую картину. Но М. Малятынский
сознательно фиксирует читательское внимание на этих отрицательных
моментах экспедиционных будней. Ему важно показать нелегкие слагаемые
их победы, представить, как и почему некоторые из участников польского
гималайского
коллектива
не
выдерживают
до
конца
своеобразного
испытания вершиной, пасуют перед каждодневной прозой напряженной
альпинистской страды на высоте семи с лишним тысяч метров над уровнем
моря...
Хочу сразу оговориться. Тому, кто побывал на такой высоте, и в
286
голову не придет осуждать действия и поступки альпинистов при штурме
восьмитысячника, даже и тем, кто был вместе с ними. Ведь поведение людей
на больших высотах часто бывает труднообъяснимо, а их реакции неадекватны. Поэтому оставим в стороне сам штурм вершины, коснемся
отношений членов экспедиции еще в ходе восхождения.
Уже тактический план операции вызывает среди участников
экспедиции дискуссию: где ставить промежуточные лагеря и кто должен их
ставить. Споры иногда кончаются ссорами, например при обсуждении
вопроса, где навесить перила при выходе на террасу.
Или другой эпизод. «Ребята, — говорит Вальдек, — сегодня должна
пойти на разведку двойка. Пора наконец решить: идем ли мы на перевал или
попытаемся пробраться по грани Мыши?»
Но желающих не оказалось. Возможно, возьмись Вальдек как
руководитель за дело решительнее, любители нашлись бы, но он по очереди
уговаривал каждого из нас и каждый надеялся на другого». Еще пример того
же рода. «Вечером Войтек кратко проинформировал по радиотелефону:
«Рыхлый снег, сильный ветер и мало желающих прокладывать дорогу».
И еще факт: двое альпинистов, разуверившись в успехе восхождения,
бросают экспедицию и спускаются вниз, чтобы вернуться на родину. И это в
тот момент, когда для всей группы наступает самый решительный и
ответственный момент — штурм вершины!
Вызывает удивление и игнорирование членами экспедиции правил
безопасности, страховки в горах. Один из героев книги, говоря о страховке,
рассуждает так: «...правила правилами, практика практикой, а жизнь есть
жизнь. В деятельности альпиниста, как и во всякой другой, нужно уметь
определять самое важное». С подобной точкой зрения трудно согласиться,
ибо в нашем альпинизме страховка есть страховка. Она основа альпинизма, и
пренебрегать ею — значит подвергать риску себя и товарищей.
Мы знаем, что альпинизм — одна из форм самосовершенствования,
физического и духовного. Альпинизм — это искусство с помощью хорошей
287
физической тренировки, знания техники восхождения, опыта и, главное,
тактики избегать риска, сводить его до минимума.
У польских альпинистов восхождение на Кангбахен все время
неразрывно
связано
с
риском,
подчас
не
оправданным
никакими
«объективными причинами». У Петра ангина, сам автор книги продолжает
восхождение с высокой температурой, на одном из переходов едва не теряя
сознание. Больной Юзек и вовсе оказывается на грани гибели и т. д.
Все это риск. Как, впрочем, и сама тактика альпийского штурма
Кангбахена. Поляки это понимают и тем не менее идут на риск. «Помогло
само провидение: если бы не эти окна, вы, вероятно, никогда не нашли бы
друг друга» Другими словами, не будь в тот день просветов в тумане,
восходителей, возможно, ждала бы гибель...
Польским альпинистам повезло с Кангбахеном. Повезло с погодой,
повезло с тем, что никто из больных не погиб, никто не сорвался и удалось
упредить муссон. В этом сказались помимо удачи прекрасная в целом
организация экспедиции Петром Млотецким, редкий энтузиазм членов
Горного клуба, их огромные усилия, мужество, проявившиеся наиболее ярко
на заключительном этапе восхождения. Однако неоправданный риск, о
котором уже говорилось, способен был свести на нет всю работу экспедиции:
она могла иметь иной, менее счастливый исход. Но победителей, как говорится, не судят...
Советский читатель знакомится с книгой М. Малятынского как раз в
то время, когда в нашей стране особенно возрос интерес к гималайской
тематике в связи с успешным восхождением советских альпинистов на
Эверест в мае 1982 года. Думается, что книга «В тени Канченджанги»,
повествующая о покорении одной из гималайских вершин, хотя бы отчасти
удовлетворяет этот читательский интерес.
Уместно напомнить здесь, что у советских и польских альпинистов
существуют давние профессиональные контакты и связи. Группа Петра
Млотецкого, прежде чем отправиться на завоевание Кангбахена в Непал,
288
тренировалась у нас на Памире, набираясь опыта у советских горовосходителей. Об этом М. Малятынский вспоминает не однажды в своих
записках.
А руководитель Первой советской экспедиции на Эверест Евгений
Тамм после восхождения наших спортсменов на высочайшую горную
вершину отметил на пресс-конференции, что им во многом помог опыт
польских восходителей, поднявшихся на этот «третий полюс» Земли в 1980
году. Е. Тамм в частности подчеркнул: «Они дали нам очень много ценных
советов в отношении снаряжения и предупредили о необходимости обратить
внимание на средний возраст команды. Как правило, альпинисты лет
двадцати при длительных восхождениях не выдерживают нагрузок».
И последнее. Когда эта книга была уже сверстана, из Варшавы
пришла печальная весть: осенью 1981 года Марек Малятынский погиб
вместе со своим товарищем по связке при спуске с покоренного польскими
альпинистами восьмитысячника в Каракоруме...
Член Союза писателей,
мастер спорта СССР по альпинизму
Александр КУЗНЕЦОВ
289
ОГЛАВЛЕНИЕ
У ПОДНОЖИЯ ГОР ............................................................................................. 15
ОЖИДАНИЕ .......................................................................................................... 26
НЕУДАЧИ .............................................................................................................. 63
НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ .................................................................. 139
НАКОНЕЦ-ТО ВПЕРЕД! ................................................................................... 174
ШАНСЫ… ........................................................................................................... 210
ВЕРШИНА И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ..................................................................... 230
ПОСЛЕСЛОВИЕ ................................................................................................. 285