Бодхи, Жизнь для себя
advertisement
Майя-4: «Жизнь для себя» 01. - Ну, а как насчет того, чтобы просто пожить для себя? – Джо медленно откинулся на спинку кресла и нарочито невинным взглядом посмотрел на Андрея. - Для себя? – Андрей удивленно пожал плечами. – Ну… так я вроде и живу для себя, разве нет? Неопределённо взмахнув ладонью, он уставился в стол, побродил по нему бесцельно взглядом, словно пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, как за якорь – ему было неловко, хрен его поймет – надо ли ещё тут чтонибудь сказать, или можно промолчать. Джо молча рассматривал его с неопределенным выражением лица, затем, ничего не ответив, махнул рукой официантке. - One more Virgin Mary, please. Вьетнамка подобострастно кивнула и ушла, грузно вышагивая между пустыми столиками. Всё-таки их национальная одежда выглядит крайне неуклюже. - А для кого же я живу? – Обращаясь то ли к Джо, то ли к спине удаляющейся официантки недоуменно переспросил Андрей. Но Джо продолжал смотреть куда-то – то ли на него, то ли сквозь него, то ли и вовсе мимо него, и просто молчал. Похоже, его совершенно не беспокоило – ждёт Андрей от него ответа или нет. Андрей усмехнулся. Философ, блин… В этом ресторане они были одни. Андрей приехал сюда, на Кат-Ба, два дня назад. Ханой произвел на него совершенно удручающее впечатление – полная иллюзия того, что вернулся в самые что ни на есть кондовые, советские застойные времена – повсюду агитационные плакаты с немыслимо примитивными образами, торчат со всех сторон звёзды какие-то совершенно неуместные, всеобщая непередаваемая обшарпанность дорог, домов и вывесок, и, главное, удручающая до самого нутра, до пронзительного завывания серость, мрачные лица, темная и неудобная одежда. Очень, очень мрачные лица, словно в них въелась тысячелетняя безысходность прошлого и не менее грустное предвидение предельно безотрадного будущего. Настоящее у них, видимо, тоже не сахар… Они все будто бы точно знают, что ни при их жизни, ни при жизни их детей и внуков ничего не изменится в этом неподвижном, лежалом воздухе. Бескрайний могильный холод залегал миллионолетним геологическим пластом подо всем, на что ни падал взгляд, и это заставляло невольно торопиться, убыстряя и шаги, и слова. Хотелось поскорее проскочить эту замогильность – поскорее пройти таможенный контроль, поскорее получить багаж, поскорее снять деньги из банкомата и выйти из аэропорта, но везде, за каждым поворотом встречала всё та же серая, унылая безысходность, и Андрей с некоторым усилием заставил себя вынырнуть из накатывающей спешки, остановился и осмотрелся. Подошел человек, который, судя по всему, управлял местными таксистами и, махнув рукой в сторону ближайшей машины, спросил адрес. Андрей назвал Hoabinh Palace Hotel. Сто долларов в сутки за номер executive, зато в самом туристическом центре Ханоя, рядом с озером, и, судя по фоткам и описаниям на agoda.com, вполне приемлемый для того, чтобы провести там пару ночей. - Вы откуда, сэр? – Дружелюбно улыбаясь спросил его распорядитель. - Россия…, - Андрей постарался ответить как можно короче и отрывистее, бросая рюкзак в багажник. Ему совершенно не улыбалось отвечать на эти вопросы. – Сколько? - Всего пятнадцать долларов, сэр. Андрей сел в машину и захлопнул дверцу. Затем была дорога длиной в час посреди всё того же замогильного мира, и немного развеселившая его история в духе криминального идиотизма. Водитель привез его к небольшому отелю, у входа в который уже стояли наготове два молодых активных парня. Они тут же открыли дверь машины и громко-радостно заорали: «О, сэр, Вы из России, правильно? Вы бронировали в нашем отеле номер, да»? Их активность не была бы столь подозрительна, если бы так резко не контрастировала с довольно-таки обыденнопростецким видом самого отеля. В ТАКОМ отеле просто не могло быть такого сервиса, который они пытались демонстрировать. Что-то тут было не так. Даже не доставая рюкзака из багажника, Андрей прошел в вестибюль. Обшарив взглядом окружающее пространство, он наткнулся на вывеску, висящую немного в глубине, в тени внутреннего балкона. На ней значилось совсем другое название отеля. Ну понятно… Парень за стойкой, улыбаясь, сообщил, что основное здание отеля сейчас полностью забронировано, сэр, и что это другое здание того же самого отеля, сэр, так что… почему название другое? А, ну, сэр…, понимаете, это… это не название, это «ник-нэйм», Вы знаете, как в интернете – просто «ник-нэйм», а отель тот же самый. Андрей забрал распечатку своей брони и, отдавая должное наглой находчивости парня, спокойно вернулся в машину. Шофер неловко улыбался. Андрей хлопнул его по плечу и сунул ему распечатку, тыкнув пальцем в название отеля. - А теперь езжай в МОЙ отель, понял? Если не приедем на этот раз, то дальше поедем в полицию, ок? – Почему-то Андрей даже не испытал никаких значимых эмоций по поводу этого приключения и был вполне дружелюбен с водителем, который, судя по выражению лица, испытывал нечто вроде стыда за ту афёру, в которой он участвовал. Шофер с готовностью закивал и, не говоря ни слова, завел двигатель. Отель в самом деле оказался приемлемым. Сто долларов эта комната конечно не стоила, в Бангкоке или Куала-Лумпуре за такие деньги можно было бы получить существенно больше комфорта, но и чёрт с ним. Зато есть большая комната, в которой, что очень кстати, кондиционер с функцией обогрева и wi-fi. В декабре в Ханое оказалось существенно холоднее, чем это представлялось раньше, но для тех двух недель, которые он собирался провести тут, в Северном Вьетнаме, - вполне терпимо. Достаточно одеть тонкий полартек и поверх него куртку, и можно гулять. Даже здорово – приятный контраст с жаркими странами. Одного дня хватило, чтобы понять, что в Ханое делать совершенно нечего, ну разве что обойти вокруг озерца и погулять по площади Ленина, чтоб уж совсем с головой окунуться в советское прошлое, да посмеяться над тем, как вьетнамцы переделали его имя на свой лад – на гранитной доске написано «Ле-Нин». Шопинг тут тоже «потрясающий» - единственный магазин Swarovsky с набившими оскомину хрустальными гусями и дельфинами, и всё. Просто поразительный туристический идиотизм. А ведь наверняка министерство туризма борется за увеличение количества туристов, въезжающих в страну! И гордо рапортует о пятипроцентном росте… между тем как стоило бы создать хотя бы примитивную рекреационную зону для туристов, чтобы им просто было где погулять, что купить, на что посмотреть, и тогда вместо одного скучного вечера они провели бы тут три или пять, что привело бы к результату, сопоставимому с трёхсотпроцентным ростом посещаемости. И посоветовали бы друзьям, и приехали бы сами снова. И уже на следующее утро Андрей ехал в автобусе к побережью, от которого отходили вычурного вида двухэтажные деревянные кораблики на Кат-Ба – местный островной курорт. На этом-то корабле он и познакомился с Джо – мужчиной лет сорока, сорока пяти, тоже, видимо, одиноким путешественником. Может у него умерла жена, а может просто устал от суеты. Нет, не похоже, чтобы жена – вид у него вполне довольный, собранный. Вместе с ними плыли две компании по шесть-восемь человек, так что когда стали подавать ланч, то Андрей и Джо как-то естественно вытеснились на край длинного стола и оказались там соседями. Это оказалось смешно и неожиданно – за каждым столом сидят восемь туристов, каждому из которых раздали пустые тарелки, после чего на стол торжественно водрузили большие блюда с курицей, рыбой, макаронами и какой-то местной зеленью, так что накладывание себе еды неизбежно сопровождалось контактами с соседями, вежливыми экивоками и неловкими взглядами. Тут-то Джо и представился ему и вежливо предложил Андрею кусок курицы, затем сам положил ему в тарелку зелени, и вообще вел себя довольно уверенно и дружелюбно. Хорошо хоть, что этим его внимание и ограничилось, и Андрей смог поесть в тишине без этих раздражающих пустых разговоров, разглядывая в густом тумане проплывающие мимо корабля скалы, увенчанные хаотически торчащими остроконечными макушками. Затем они оказались вместе в лодке – корабль пришвартовался к деревянной платформе рядом с плавучей деревней, расположенной прямо среди этих удивительно красивых островков, и туристам предложили короткую экскурсию на лодках – можно было подплыть поближе к скалам, проплыть под скальной аркой, пошуршать днищем о прибрежный песок. Время от времени Джо произносил короткие фразы, комментируя происходящее – словно говоря с собою, не обращаясь ни к кому конкретно, и Андрей сам не заметил, как сначала раз, потом другой поддержал его реплики, что-то добавляя от себя. К тому времени, как они приехали к причалу и загрузились в микроавтобус, который должен был в течение часа везти их по острову к цивилизации, между ними уже завязался более или менее нормальный разговор. Когда всех выгрузили на центральной площади, Джо поинтересовался – где будет жить Андрей, и оказалось, что и отель они выбрали один и тот же – за ближайшей скалой, в уединенной бухте - Cat Ba Island Resort and Spa. В Кат-Ба был глухой не-сезон, когда туристов практически нет, и когда стемнело, Андрей вышел прогуляться по пляжу. Угадать, где живет Джо, было проще простого – во всем отеле, протянувшемся темной пятиэтажной стеной вдоль берега, светились только два окна, одно прямо под другим, из которых верхнее было его собственным. Мелкие волны перешептывались и перепрыгивали друг через друга, вокруг – никого, и возникло то самое чувство одиночества, которое одновременно и оживляет своей отрешенностью, и немного пугает отчаянной оторванностью от всего, что было скольнибудь близким. Нельзя только поддаваться спазматическим желаниям тут же найти кого-нибудь или что-нибудь, чем можно заткнуть это одиночество, напомнил себе Андрей, так как если это допустить, то одиночество, на самом деле, никуда не денется, оно лишь затечет куда-то вглубь, притаится там и станет постоянным источником тревожности, неустроенности, приобретет болезненный оттенок, и всё это придется затыкать новыми впечатлениями всё больше и больше, пока, наконец, не обнаружишь себя смертельно уставшим от «отдыха». «Я еще успею пообщаться со всеми, с кем захочу, позаниматься всем, что интересно», повторял он про себя раз за разом, напоминая, усиливая эту ясность, и неприятный болезненно-спазматичный привкус ушел, растворился. «Сейчас самое время насладиться одиночеством, когда ты никому ничего не должен, когда ничто не занимает тебя», говорил он сам себе, и приходило мягкое успокоение, возникали всплески чего-то глубокого и насыщенного, и эта насыщенность – вот она, её можно ощутить как плотное нечто - приятно щекочущее, сытное, оно существует само по себе, оно не является следствием тех или иных событий или поступков, оно существует независимо от всего, оно - само по себе, и это очень здорово, очень приятно. Когда жизнь заполняется деятельностью или впечатлениями, то это можно назвать словом «пресыщенность», и она переживается совсем не так, как чистая «насыщенность». Термин «насыщенность» Андрей стал использовать именно для тех состояний, когда жизнь наполняется, насыщается, становится чем-то чистым, плотным даже без посредства какой-либо деятельности, какого-либо общения, а просто - сама по себе, необусловленная ничем чистая полнота существования. И эта её необусловленность, независимость от наличия или отсутствия впечатлений приносит редкое чувство особой надёжности, нерушимости. Чтобы добраться до чистой насыщенности, нужно вырвать себя из нескончаемого ряда событий, перебороть приступы спазматического желания активности. Это ему уже удавалось и раньше, удастся и сейчас. Очень многое тут зависит от того, как давно ты не кончал – оргазмы делают чистую насыщенность практически невозможной. Сейчас шёл уже третий месяц со дня последнего оргазма, и Андрей с удовольствием и не без самолюбования наблюдал, как легко и даже изящно он преодолел эти спазматические приступы паники от осознания полной оторванности от мира. Недостаточно сделать это один раз – приступы возникают один за другим, сначала раз в минуту, потом в две, потом в пять… и каждый раз, когда Андрей решительно пресекал их, насыщенность становилась более пронзительной, более четкой, прозрачной и прочной. Это настоящее удовольствие. Приятно думать об этом, приятно произнести вслух. «Это настоящее удовольствие», громко сказал Андрей. И уже далеко не в первый раз стало ясно, что зависимость от впечатлений часто носит наркотический характер. Это всегда становится ясным, когда преодолеваешь привычку забивать, ну, или скажем мягче, заполнять жизнь впечатлениями. Сначала умение заполнять жизнь интересами кажется высшим благом, высшим счастьем, и так оно и есть, если сравнивать это состояние со скукой, с мертвенностью обыденной жизни как у всех, когда сидишь как в крепости, осажденной разными «надо», «было бы правильно», «следует», «положено». Но постепенно начинает хотеться ещё большего – не наполненности делами, не пресыщенности, но чистой насыщенности, а для этого необходимо, как ни удивительно это кажется поначалу, сбавить обороты радостных желаний. Это было поразительным открытием. То, что всегда казалось, и не просто казалось, а в самом деле являлось избавлением от кошмара серости и обыденности – радостные желания, теперь захотелось приостановить, притормозить, уменьшить их объем, и это оказалось сложным и пробивало себе дорогу с трудом. Темнота стала непроницаемой, с моря пришел тяжелый туман, и здание отеля почти совершенно в нём скрылось. Андрей прошел чуть правее по берегу и вышел к скальной стене, уходящей вперёд море и ограждающей бухту. Можно было немного пройти вдоль неё, там, где море ещё не закрывало полностью пляж, и вдруг на высоте человеческого роста обнаружилась пещера в виде узкой вертикальной трещины. Через минуту Андрей уже протискивался в неё без особого труда – метров семь вперед, затем небольшое расширение, где можно развернуться, затем еще десять метров извилистого тесного хода, и тупик. Ничего особенно интересного. Выключив фонарик, Андрей посидел немного в темноте. Офигительные ощущения – сидеть в полной темноте в пещере, в пятнадцати метрах в глубине огромной скалы. И хотя из этой пещерки можно без труда выбраться даже вслепую, просто на ощупь, за пять минут, полная темнота всё равно нагоняет слабый страх! Приятно – испытывать слабый страх и убирать его. Ещё раз, ещё – вот страх можно подпустить, а вот тут же убрать, вот так. От этого простого упражнения - где-то в глубине груди щекочущее нежное чувство. Страх можно гонять туда-сюда, как вязкую массу, почти физические ощущения. Притекло и набрякло – утекло и растворилось. Волна мурашек пробежала по всему телу от загривка до копчика, Андрей встряхнулся как кошка и обнаружил, что футболка стала влажной. В этой пещерке – как в сауне. Развернувшись, он двинулся назад, задевая локтями и коленями о выступы. Посидел еще минуту в центральном расширении пещеры, посматривая сквозь узкую щель на то, как где-то там, посреди проредившегося тумана, искрятся волны в свете луны. Очень красиво. И тут же – всплеск острого желания поделиться с кем-нибудь, показать, вместе переживать. Это искренне? Или это лишь завуалированные нападки вновь подкравшегося чувства одиночества, которое всегда пытается использовать любую лазейку, чтобы пробиться наружу? Характер переживания желания говорит о многом. Если бы это было искренним, если бы это было именно желанием поделиться чем-то приятным с близким человеком, то не было бы такой спазматичности и режущей остроты, желание было бы глубоким и спокойным, не требующим чего-то немедленно. Значит – это лезет одиночество. И тут же, словно следуя этим различениям и рассуждениям, возникла спокойная ясность – точно, это атака одиночества. Убрать её. Убрал. И стало приятнее, значит всё правильно. И тут мелкая волна опасения пробежала по телу. Это ещё не был страх, так как оснований для страха просто не было, но лишь его предвестник – немного неприятное, склизкое чувство того, что что-то не так. Щель. Чёрт возьми, а почему она такая узкая?? Андрей моментально, почти автоматически убрал нарастающее неприятное чувство, как он делал это несколько минут назад, и придвинулся вплотную к щели, ведущей наружу. Просунулся на полметра вперед. И на этот раз страх уже проявился отчетливо, привнося суетливость, с которой хочется дёрнуться, поскорее избавиться от проблем. Тесно! Еще движение вперёд, и теперь он уже застрял совершенно явно. Замер. Нет, так нельзя. Не надо больше резких движений и дерганий, надо осмотреться. Сюда было лезть просто, совсем просто! Да, было впритирку, но всё же просто. Так. Щель вертикальная, может быть он пролезал сюда в нижней её части? Андрей вытиснулся из сжимавших его стен назад. Внизу? Нет, внизу ещё хуже. Это какой-то идиотизм, этого просто не может быть! Страх стал настолько сильным, что начал мешать думать. Ему хватило самообладания, чтобы снова убрать его почти совершенно. Страх, конечно, не растворился полностью, но остался словно запертым в каких-то допустимых границах, не выплескиваясь за них, как темное и взрывоопасное озеро. Взрывоопасное озеро. Гремучий газ. В газовых глубоководных смесях с использованием водорода гремучий газ не образуется, так как кислорода там во много раз меньше водорода, не те пропорции. Страх в допустимых границах. В границах, в границах. Допустимых. Допустимых для чего? Для меня? Границы. Гранит скалы. Почему так узко? Может ещё раз сунуться? Рвануться посильнее? Застрять?! Нет. Ну глупо же так сидеть. Глупо. Я далеко не глуп, а глупо же. Поток хаотических мыслей стал нарастать и захлёстывать, слова неслись за словами, порой без видимой связи, просто так, громче и громче, перебивая друг друга, вопросы не ждали ответов, а реплики сваливались в русло проезженных тупых штампов. Это плохо. Это уже близко к панике. Это надо остановить во что бы то ни стало, обязательно надо остановить. Андрей откинулся назад, сел на выпирающий снизу круглый камень у стены. Надо сначала просто посидеть, куда торопиться? Какая дурацкая ситуация. Но какая же узкая щель. Если бы он заметил это с самого начала, ни за что бы не полез в неё. Но он полез. И пролез. И было легко. Ерунда, чушь, невозможно. И снова паника приступила к горлу. Он распознал её по тому, что в голове стали теперь возникать совершенно фантасмагорические образы и гипотезы – вдруг скалы сдвинулись? Вдруг под ударами волн они расшатались, вдруг под действием тумана они набухли, вдруг кто-то своей магической силой решил запереть его тут, в скалах. Полный бред, один другого крепче. Это снова признак надвигающейся паники, и это надо остановить. Так люди, наверное, сходят с ума, начинают молиться, обещать что-то разным богам и потом выполнять обещания в случае избавления. С этим Андрей был знаком хорошо и по книгам, и по фильмам и, отчасти, даже по собственным наблюдениям за людьми. Всплыли кадры недавно просмотренного фильма – самолет упал в заснеженных горах среди ледников и безжизненных просторов, и спустя неделю выжившие люди - совершенно современные, здравомыслящие, доходят до состояния крайнего психического надлома и начинают молиться и ненавидят тех, кто это делать отказывается. В конце концов молиться начинают все – процесс психической ломки завершен. Нет, этого с ним произойти не должно. Как тонок предохранительный слой, отделяющий человека от сумасшествия! Андрей снова уселся и стал медленно растирать рукой щеки, сжимать пальцами губы. Ладно, надо осмотреться. Совершенно бесцельно и даже не собираясь этого делать, он наклонился немного влево и стал рассматривать свод пещеры. Красивые искрящиеся белые камни… а это… а это что?? Глаза его округлились и на несколько секунд он просто замер, волна острого счастья обрушилась на него и взорвалась приступом идиотского веселья. В полуметре слева стена пещерки не была сплошной – в ней был проход! Достаточно широкий, тот самый, через который он сюда и пролез! Теперь всё стало ясным. Залезая внутрь, он не видел, что слева, в трех шагах от входа, параллельно тому лазу, через который он протискивался в пещеру, идёт еще один, совсем узкий. Он до этой второй щели просто не дошел пару метров. И на обратном пути он принял второй лаз за первый, и в рассеянном мутном свете вход в основной проход, расположенный метром дальше, был совершенно незаметен! Так иногда, когда смотришь с моря на берег, не замечаешь даже больших бухт, и берег кажется сплошной стеной неприступных скал, и только подплыв совсем близко начинаешь различать, что, оказывается, тут есть и пологие места, и уютные островки, и проход в бухту. Это просто чёрт знает что, это ведь каким надо быть лопухом, идиотом! Андрей весело и матерно ругал себя, стараясь выбираться наружу без постыдной спешки. Как всё-таки здорово, что он не стал пытаться любой ценой пролезть в эту узкую щель, где и в самом деле можно было бы по-настоящему застрять с непредсказуемыми последствиями, учитывая, что вокруг ни одной живой души, и никакие крики не вырвутся из узкой скальной щели, омываемой прибоем. Весело подбрасывая ногами песок, Андрей шел обратно вдоль скал. Ужинать? Ужинать. Жрать. Страх подогнал аппетит, и здание ресторана светилось изнутри, как корабль, там тепло и, должно быть, вкусно! Поднявшись по лестнице, он подошел к окну и заглянул внутрь. Ага, Джо уже тут. Жрёт чего-то, аристократ… Манеры Джо и в самом деле были аристократические, немного странные, но это ему давалось как-то естественно и не выглядело неуместным. Удивительно, как один и тот же жест делает одного человека более весомым и зрелым, а другого – смешным и нелепым. Тут, видимо, имеет значение всё в комплексе – определенной мимике и одежде соответствуют определенные жесты, повадки, которые при другом выражении лица становятся неуместными и даже смехотворными. Говорят, что аристократом может быть только тот, у кого семь предыдущих поколений аристократы. Ну и что-то в этом есть – нужно, чтобы все эти манеры в полном их объеме всосались в плоть и кровь человека с самого раннего детства, чтобы ему просто не от кого было бы перенимать ущербные повадки. Андрей оглянулся. Снова наползал туман, и здание отеля постепенно растворялось, уплывало вдаль. А ведь ужин для Джо только что принесли, значит… минимум полчаса он будет тут ковыряться… Странная фантазия набежала… и не ушла. И немного страшно, и неожиданно для самого себя – с чего это вдруг сейчас, впервые за всё время путешествий, ему захотелось тайком проникнуть в номер Джо и пошпионить там? Наверное, специфическая реакция на пережитое в пещере… что-то высвободилось в нём, захотелось детства, чувства тайны и приключения. Да, не с целью украсть что-то или выведать – приключение ради приключения, эмоции ради эмоций – спуститься по балкону, тем более что в таком тумане и темноте с улицы вообще ничего не будет видно, и рискнуть – вдруг приоткрыта дверь или окно? В номере Андрея дверь на балкон как раз приоткрыта – на улице холодно, обогреватель включен на полную мощность, быстро становится душно, так что оптимальный климат внутри комнаты создаётся при включенном обогревателе и приоткрытой балконной двери. И это значит, что Джо почти наверняка делает так же… Андрей еще раз заглянул сквозь стекло вовнутрь. Джо, вальяжно раскинувшись на стуле, неторопливо ковырялся ложкой в супе. Это точно надолго, поесть он любит… А суп наверное вкусный… может быть отогнать наваждение, просто войти да и вкусно поужинать? Представился сочный grilled steak… макароны ща бы сожрать с этим стэйком… Но снова с навязчивой силой возникли образы, как он ловко спускается по балкону вниз, как осторожно подходит к балконной двери, надавливает на неё, и она мягко открывается, пропуская его в тайны жизни человека. Что он там обнаружит? Что может скрывать обычный уставший от жизни бюргер? Можно, конечно, нафантазировать что угодно типа красных чулочков, которые Джо напяливает на себя, когда дрочит перед зеркалом, или еще что-нибудь эдакое вычурное, но ведь на самом-то деле вероятность такого крайне мала, и скорее всего будет что-то скучное. Но может быть интерес как раз и подогревается именно тем, что сам Джо всё-таки отличается от обычного бюргера. В нём, несмотря на вполне заурядную внешность и неоригинальность, что-то есть эдакое, особенное, пусть совсем немного, но этого достаточно для того, чтобы детский, щенячий интерес не унимался. Кстати, а что Джо тащил с собой из автобуса? Как Андрей ни напрягался, он так и не смог вспомнить. Странно. Ну, наверное какойнибудь чемодан, что ещё там могло быть. Нет, нифига там ничего интересного не будет, и всё же лучше вялое приключение, чем никакого. Решительно повернувшись, он пошел к отелю. Спуститься вниз по балкону оказалось даже проще, чем казалось. Кисти рук значительно окрепли после того, как он целый месяц ползал по известняковым скалам Райли. Сначала удавалось скалолазать только один день из трёх, да и то всего по паре часов – связки на запястьях и предплечьях сильно уставали и приходилось умерять свою активность, чтобы не получить растяжение, а через пару недель уже можно было лазать хоть каждый день, и теперь, уверенной хваткой вцепившись в прутья балкона, Андрей моментально скользнул вниз. Первая удача - дверь приоткрыта, расчет был верный! А вот на что он не рассчитывал, так это на то, что в номере была уборщица! И дошло это до него только тогда, когда он, бесшумно скользнув внутрь, уже подошел к письменному столу – странный шум в туалете, на который он не обратил поначалу внимания, прекратился, и дверь в туалет открылась, и оттуда она и вышла. Вот это было уже почти настоящее приключение:) Мгновенный шок был решительно преодолен приступом весёлой наглости, и Андрей, уверенно глядя на уборщицу, бодро заговорил о том, что его друг дал ему карточку-ключ от своей комнаты, чтобы он тут взял книгу. Уборщица покорно покивала. Ей, видимо, даже в голову не могло прийти, что могут быть среди туристов и такие психи, что лазают по балконам, поэтому она просто подняла с пола грязные полотенца и двинулась к выходу, но приступ наглого веселья не только не прошел, но даже усилился. В конце концов, он отдыхать сюда приехал и искать приключений, так вот же они – приключения, надо просто схватить их за шкирку. И Андрей, преградив ей дорогу, спокойно положил руку ей на попку и стал потискивать. Уборщице было лет тридцать пять или сорок, и несмотря на то, что выглядела она как обычная вьетнамская женщина, она при этом не казалась дряхлой или агрессивной. Немного смутившись, она, тем не менее, не убирала попу, не отступала в сторону, и, постояв так секунд пять, только спросила: - Зачем это, сэр? Андрея развеселила бесконечная глупость этого вопроса, и он решил, что гениально глупый вопрос должен получить соответствующий ответ. - Как зачем? Это всё ради голодающих детей Африки! И теперь можно было наслаждаться не только упругостью её попки, но и выражению изумления на лице, от которого даже открылся её маленький рот. Андрей не стал развивать эту тему, предоставив ей беспрепятственно перебирать в голове варианты объяснения смысла его ответа, но когда он другую руку положил ей на грудь, она немного забеспокоилась, сделала шаг в сторону, прижавшись к стене, и Андрей пробормотал успокоительно «окей, окей», и убрал руки. - Сорри, сэр, - извинительно улыбнулась женщина, складывая перед собой руки. - Я тогда только посмотрю твои ножки, хорошо? Ножки, - сказал Андрей, тыкая пальцем ей в ноги. - Мои ноги? – изумленно переспросила она? - Да, просто посмотрю. Андрей присел на корточки и погладил её босые ноги. Она продолжала стоять, и тогда он с небольшим усилием приподнял ее ступню, так что она прислонилась к стене, чтобы не потерять равновесие. Подняв её лапу еще чуть выше, он прижался к ней губами. Так как она не шевелилась, можно было предположить, что она совершенно офигела от происходящего – это был уже не первый подобный его эксперимент, и молодые девушки, и, особенно, взрослые женщины обычно в таких ситуациях словно теряют опору для действий – они не могут себе вообразить, что в этом есть какой-то сексуальный подтекст, так как это выше их понимания – ласкание ног как сексуальный акт?? Нет, такого им в голову прийти не могло. Может быть им казалось, что это какой-то религиозный акт поклонения или, даже скорее, что это просто бессмысленная, абсурдная эксцентрическая выходка мрущего со скуки туриста? Её лапа была красивой – далеко не такой красивой, чтобы служить эталоном красоты, но достаточно красивой, чтобы в нем взметнулось сильное возбуждение. Странно, что альбомная, журнальная глянцевая красота с её совершенной пропорциональностью, его довольно мало трогала. По какой-то причине это даже не казалось понастоящему красивым. Красивым, и очень возбуждающим ему казались такие тела, лица, которые не годились в качестве эталона, оставаясь при этом в рамках «достаточно симпатичного» - это возбуждало сильнее всего. Никакой рекламщик не использовал бы фотку лапы этой женщины для рекламы средства для ухода за ногами, никто не разместил бы фотку её лица – слишком обычное, простоватое. И в этот момент захотелось прекратить. Да, можно было бы провести рукой выше по ноге, потискать её коленки, и кто знает, до каких пределов удалось бы дойти, но захотелось оставить это вот таким незавершенным, неопределенным в своих границах. Может быть она так же, как двумя минутами раньше, отшатнулась бы с извинениями, а может быть осталась так стоять, испытывая горячее наслаждение от его прикосновений. Может быть. Остановившись сейчас, он оставлял возбуждение на высоком уровне, и теперь он будет фантазировать – что могло бы быть, и теперь он будет ждать, когда она придет убираться в его номер, и в следующий раз он снова попробует к ней подступиться. Смущенно наклонив голову, уборщица вышла из номера, и теперь можно было осмотреться. Ну и теперь, во всяком случае, она уж точно не посмеет никому рассказать о том, что застала Андрея в номере Джо, так как будет опасаться расспросов и того, что может выплыть в их результате. Андрей подошел к столу. Кроме рекламных проспектов, на нём не лежало ничего. На тумбочке для телевизора – тоже. Андрей заглянул под стол – ничего. Так… Рядом с кроватью – ничего. Угу… Непонятно… а вещи-то где?? Где хотя бы небольшой чемодан или рюкзак, хотя представить солидного Джо с рюкзаком было сложно. Андрей еще раз обшарил комнату, заглянул в ванную. Ничего! Так не бывает. Так просто не бывает. Значит, не получится даже маленького приключения. Андрей рассчитывал продлить предвкушение и острое чувство ребяческой тайны хотя бы до того момента, когда он будет перебирать скучные вещи в чемодане Джо. И вот нет чемодана, нет скучных вещей, конец приключению. И только когда он подошел к двери, до него вдруг дошло по-настоящему: «так не бывает!». А это означает… это означает, что он нашел гораздо больше, чем ожидал! В данном случае «ничего» - это очень много, именно потому, что так не бывает. Значит тут есть загадка! В памяти всплыли образы из «Бронзовой птицы» Рыбакова. Может и тут есть какая-нибудь птица? Андрей выглянул в окно – по-прежнему густой туман. Прошло только десять минут с того момента, как он отошел от ресторана. Джо в лучшем случае прикончил суп и приступил к основному блюду. Минут двадцать у него ещё есть точно. Встав посреди комнаты, Андрей осмотрелся. Ну, вопервых, можно просмотреть все ящики – в тумбочке под телеком, в столе, в тумбочках под лампами по сторонам кровати. Безрезультатно. Ну что, не заглядывать же под подушку! :) Заглянул всё-таки. Ничего. Вот чёрт. Но не мог же он приехать вот просто так, совсем без ничего!! Балкон! Андрей выглянул наружу, но и тумбочка на балконе была совершенно пуста. Может… под телевизором? Андрей невольно усмехнулся. Это уж совсем безысходность какая-то… но от нечего делать всё же подошел к телевизору, приподнял его и не поленился нагнуться, чтобы заглянуть подальше. - О…го! Андрей поднял край телевизора ещё выше и прислонил его к стене. Вроде держится… И что же это такое? Посреди тумбочки, прямо под центром телевизора лежала карточка. Странная какая-то карточка. Она что, флюоресцирует? Поверхность тумбочки была покрыта тонким слоем пыли, и Андрей постарался максимально аккуратно взять карточку – так, чтобы на окружающей её пыли не осталось следов. Потом можно будет её положить так же аккуратно обратно. На самой карточке пыли нет! Понятно… Нет, это точно не кредитка. Во-первых, немного большего размера, да и заметно более толстая, а во-вторых, ничего общего с кредиткой у нее и не было. Глянцевочерная поверхность с обоих сторон, под которой как будто бы пробегали огни – что-то напоминающее игру света в камнях опала. Или в лабрадорите. Никогда ничего подобного не видел. Андрей осторожно прикоснулся к черной глянцевой поверхности. Никакой реакции. I-pod какой-нибудь суперсовременный? Но зачем его держать под телевизором, а не в кармане, скажем? Такая штука наверняка стоит тысячи две долларов, а то и больше. Проблески света под черной поверхностью больше всего напоминали зарницы. Андрей попробовал понадавливать в разных местах – никакого эффекта. Может она реагирует только если распознает отпечатки пальцев? Значит, небольшая загадка появилась, но, увы, без малейших признаков разгадки. Подозрения зашевелились, забегали в голове. Без вещей, причем совсем. Странный прибор. Причем под телевизором. Комната прямо по комнатой Андрея. И среди всех туристов, плывших с ними этим рейсом, Джо заинтересовался именно Андреем – ни с кем другим он ведь и не пытался даже заговорить! Стало как-то неприятно и беспокойно. Хрень какая-то. Кому он может быть нужен?? Абсолютно никому. Он не занимает никакой важной должности, и никогда не занимал, и не будет. Денег в обрез, чтобы путешествовать без особых излишеств… и хотя ему скорее польстило бы оказаться объектом внимания какой-нибудь разведки, но надо честно признать, что это совершенно исключено, так что второго «Аквариума» ему не написать:) Лавры великого разведчика ему не светят. Секс? Может, Джо просто богатый мужик, которому доставляет удовольствие охотиться за одинокими симпатичными парнями, совращать их умными разговорами, а потом и умелыми действиями в постели? Вот так же не торопясь, как Андрей только что охотился? В общем… да, это можно представить. Хотел бы Андрей оказаться объектом сексуальной охоты такого мужчины, как Джо? Ну… что-то возбуждающее в этом есть, конечно, как и всегда, когда тебя сильно хотят. Андрею вспомнилась гейсауна в Бангкоке, куда он несколько раз ходил – вокруг полно парней и мужиков, ты сидишь в почти совершенно темной сауне и сидящий рядом с тобою мужик достает из под полотенца свой член и начинает его поддрачивать, косясь и смотря на твою реакцию. Если реакция позитивна, дальше следует всё, что угодно, вплоть до приглашения в отдельную комнату, где уже можно отрываться по полной вдвоём или с теми, кто прицепился по пути или подсматривает в дырку в стене. В такой сауне люди остаются только в коротком полотенце, обмотанном вокруг пояса, теряя в размытой полутьме все признаки своих социальных ролей. Они забывают о том, что прилично и что нет. Тут они – просто парни и мужики, ищущие острых сексуальных впечатлений с другими парнями и мужиками, и многие только тут узнают о себе то, что тщательно скрывалось в том числе и от самого себя. Ну, может и секс. Сложновато только получается, ну вот если только оставить тот вариант, что ему уже надоели всякие гей-сауны и парни по вызову, и хочется свободной охоты с непредсказуемым результатом – это Андрей вполне мог понять, так как что-то похожее он стал испытывать всё чаще и чаще в последнее время с девушками. Просто пойти в массажку и потрахать заранее согласную на секс девушку с заранее предсказуемым её безразличием к сексу и притворным возбуждением – это уже не так интересно. Хочется совращать, уговаривать, неожиданно брать – как, например, могло получиться только что с уборщицей. Андрей аккуратно положил странно мерцающую штуку обратно, поставил на место телевизор и, подгоняемый острым чувством голода, почти что побежал в ресторан. Войдя внутрь, он просто подошел к столику, за которым сидел Джо, и плюхнулся в кресло напротив. Что ему терять? Да совершенно нечего. Джо аккуратно отрезал кусочек за кусочком от своего стейка и, казалось, был совершенно не удивлен взглядом в упор, наслаждаясь вкусом. Мотнул головой, указывая Андрею на стейк: - Очень вкусно. Ну просто очень! И суп консоме – бери, не пожалеешь. Наверное, из чувства здорового противоречия следовало бы заказать что-то другое, но Андрей сдался, уступил, и заказал подплывшей официантке то же самое – тот же суп и тот же стейк. - Отлично, - одобрительно кивнул Джо. – Отличный выбор. - Разумеется, - нарочито подобострастно ответил Андрей, чтобы дать понять, что он не такой идиот, чтобы поддаваться на такую лесть. Заметил Джо этот сарказм или нет, во всяком случае он только дружески подмигнул и продолжил жевать. И всё же – было немного страшно вот так идти напролом, и Андрей замялся, опустил глаза. Ну вот сейчас, сейчас… и вдруг он заметил, что взгляд Джо изменился – буквально на мгновение, но отчетливо изменился. Это уже не был взгляд добропорядочного, уставшего от жизни добродушного буржуа – это был взгляд острый, пронизывающий. Стало неуютно. Всё это время Андрей чувствовал себя кошкой, которая играет с мышкой. Он был на шаг впереди – он уже знал (ну или, по крайней мере, он играл в то, что он знает), что Джо ведёт какую-то игру, а Джо ещё не знал, что он знает, и Андрей мог выбирать момент для внезапной атаки, а теперь оказалось, что Джо вовсе и не расслаблен и уязвим, что он постоянно настороже. Его добродушное лицо, оказывается, вполне может быть сосредоточенным и умным. Это всё ещё игра в шпионов или уже не игра? Андрей снова посмотрел ему в глаза – прямым вызывающим взглядом, за которым уже не могло последовать ничего, как игра в открытую. - У тебя нет вещей, думаешь, я не заметил этого? четко произнес Андрей, наблюдая за мимикой Джо. Тот лишь спокойно кивнул. - Я знаю, что ты не приехал сюда отдыхать. Джо снова кивнул. - И я знаю, - продолжал Андрей, чувствуя себя всё более уверенно, - что ты чего-то хочешь от меня. Джо снова кивнул, и Андрею это не понравилось. До сих пор все догадки оставались лишь догадками, и постоянно брезжила мысль о том, что всё это лишь детские фантазии, что на самом деле таких приключений в реальности не бывает, и что всё объяснится каким-то очень простым образом. Но теперь, после того, как Джо подтвердил все догадки, места для сомнений уже не оставалось. Значит, всё так и есть. Ну и что это означает? - Ну? – Ничего лучшего, чем это, Андрей не нашелся спросить. Джо опустил взгляд в тарелку и продолжал жевать. И что делать дальше? И вот тут Джо неожиданно спросил: - Ну, а как насчет того, чтобы просто пожить для себя? Молчание затянулось. Андрей, после двух вялых реплик, безнадежно отдал инициативу и решил подождать, что же еще скажет Джо вдобавок к своей странной фразе, а тот совсем не торопился. Аккуратно доел последние куски, выпил сок, попросил салфетки и тщательно вытер руки и губы. Затем положил обе руки на стол, неплотно сцепив их между собой, сел прямо и посмотрел на Андрея взглядом, в котором уже не было и следа рассеянности или расслабленности. - Ты, значит, уверен, что живешь для себя, так? Андрей не стал ничего отвечать. Секс тут, видимо, всётаки не при чем. Скорее религия. Может быть, Джо – адвентист седьмого дня и начнет его просвещать? Хотя одно другому не мешает… и лучше бы так оно и оказалось, что-то уже не хочется шпионов… - А откуда ты знаешь, что живешь для себя? Тут уж Андрей не выдержал. - А для кого же я живу, если не для себя? Что ты вообще обо мне знаешь? Ты видишь рядом со мной жену или мать? Или я похож на заботливого папу? Для кого я живу? - Да, да, - кивнул Джо. – Ни мамы, ни жены, ни детей, всё верно. И всё-таки ты живешь не для себя. Андрей сложил руки на груди и улыбнулся, кивком приглашая Джо продолжать. - Ты живешь для фантомов, живущих в твоем сознании. Ты исполняешь предназначенные ими роли, ты подчиняешься указанным ими правилам и ограничениям, ты никогда на самом деле не думаешь о том – к чему именно возникает наибольшее предвкушение. Ты – робот. Этому роботу проложили рельсы и ушли, и он теперь по ним ездит, не смея сделать ни шагу в сторону, но так как никто ему не говорит больше – «езжай сюда, сюда не езжай», то он искренне верит в то, что свободен. Это очень простой механизм, и ты достаточно умён, чтобы понять, что то, что я говорю, так и есть на самом деле. - Кто же проложил эти рельсы? - Твои родители, твои воспитатели, а потом – и ты сам в соответствии в программами. Этих рельсов достаточно много – иногда от узловой станции их отходит две или три колеи, а иногда – десять. И это создаёт иллюзию выбора. Знаешь, Андрей, человеку нужно совсем немного, чтобы в нём непоколебимо установилась вера в то, что он делает выбор, что он свободен – достаточно, чтобы было всего дватри варианта. А уж если их десять… ну, тут уж ты чувствуешь себя просто супер-свободным и самостоятельным. Сколько у тебя было вариантов после того, как ты закончил школу? - Ну, я мог пойти… - Да неважно, - перебил его Джо в манере, немыслимой для обычных вежливых до приторности туристов, - ты мог пойти в такой университет или в такой, на этот факультет или на другой, ну и в самом крайнем случае, ты мог бы выбрать еще один-два варианта, рискуя прослыть бесшабашным дуралеем, чуть ли не ненормальным. Вот оно – многообразие возможностей! Шаг влево, шаг вправо – и ты уже на подозрении: «да нормален ли он» - и это при том, что на самом деле ты ни на дюйм не отклоняешься от рельсов, проложенных для тебя твоими родственниками, наставниками, друзьями. И даже если ты бросаешь всем вызов, то всего лишь сворачиваешь на другие рельсы, проложенные в общем-то теми же самыми людьми. Да? Вот я о том и говорю. Вот она – твоя «свобода». - Я не могу с этим не согласиться, если бы речь шла вообще, ну… о людях вообще, но в моём случае дело обстоит несколько иначе, - Андрей усмехнулся не без самодовольства. – То, что мы управляемся заложенными в нас догмами, уверенностями, привычными «приличными» желаниями – это я понял давно. Ну ладно, может и не очень давно:), - Андрей улыбнулся. – Но понял. И сейчас, посмотри, я живу совсем не так, как живут другие люди. - Что?? Джо выглядел изумленным, даже возмущенным, словно услышал какую-то непристойность или вопиющую глупость. И всё же… и всё же Андрей никак не мог отделаться от ощущения игры – талантливой, умело поставленной игры. За всей этой богатой мимикой, за этими разнообразными интонациями хорошо подвешенного языка, за аристократическими манерами и аристократической же вульгарностью как будто бы просвечивал некий глубинный слой второго «Джо» - настоящего, и этот образ настойчиво возникал в каком-то неявном воображении, в каком-то таком знании, которое накладывается на картину мира, на текущие восприятия, не оформляясь ни в конкретные образы, ни в определенные мысли. И этот «второй Джо», с неизменным наваждением накладывающийся тонкой, но прочной плёнкой поверх «первого», был страшно отстраненным, совершенно далеким и даже отрешенным от всего того, что тут происходило. Как если бы талантливый актер вышел на сцену и играл свою роль со всем своим талантом и умениями, вовлекая публику в русло запланированных сценарием переживаний, в то время как то, что по-настоящему сильно занимало его в этот момент, было связано с его личной жизнью и не имело ни малейшего отношения к сцене, к работе, к искусству. - Ты сказал, что живешь не как все?? Господи, ну и глупость же ты сморозил, дорогой мой. Пошлую, примитивную глупость, совершенно не достойную твоих способностей. Я от тебя ожидал большего, друг мой, уж позволь мне сказать тебе это в лицо, ведь никто другой тебе этого не скажет, и скажи мне - было бы честным с моей стороны лепетать вежливые благоглупости в то время, когда нужна правда, пускай и малоприятная, пускай и не вовремя, может быть? - Послушай, но…, - Андрей был растерян и сбит с толку. То ли ввязываться в обмен колкостями, то ли дослушать, что он там скажет… - Ответь мне, чадо ненаглядное, что ответит тебе любой отрок или девица, которую ты вопрошал бы о том – чем бы она занялась, какую долю выбрала бы себе, если бы ей не надо было работать и было бы достаточно денег на хлеб насущный? Андрею стало смешно от того, что Джо перешел на какой-то архаический язык шекспировых времен. Наверное, он даже не понял бы его поэтизмы, если бы совсем недавно, с полгода назад, не прочел пару десятков страничек Шекспира и Уильяма Блэйка. - Путешествовать поехала бы:), - ответил он и рассмеялся. - То-то. Джо взял солонку со стола и поставил её с громким стуком перед собой. - Эта дщерь достойного эсквайра поехала бы путешествовать, и то же самое сделала бы любезная дама, достопочтеннейшая госпожа, профурсетка, курсистка, студентка, чувиха, донья и мисс. В любые времена, в любых слоях общества – «путешествовать», ответили бы тебе. Путешествовать – это замечательно, кто бы спорил, но поразительно то, что за пределами этого «путешествовать» ничего и нет. Ну ещё два-три варианта, неразрывно связанного с теми рельсами, по которым всю жизнь ездил человек, типа «построил бы дачу», «тратил бы больше времени на детей», и всё. За пределами этого – Ничто. Зловещее, безликое Ничто. И люди знают, да, они прекрасно знают вот этой своей задницей о том, что это Ничто окружает их и поглотит мгновенно, стоит только выбраться из той самой оплевываемой и поносимой бытовухи, которую они якобы ненавидят. Это Ничто – это и есть цена их жизни. Люди – это вагонетки с моторчиком, которые запущены по рельсам. И ты такой же. Или нет? Возразить было трудно, хоть и хотелось, поскольку с одной стороны Андрей уже сталкивался, и не раз, в том числе не далее как сегодня на берегу, с этим зловещим Ничто, когда деморализующее одиночество и бесцельность жизни нависло над ним. С другой стороны, он знает об этом положении дел, и хотя большую часть времени успешно вытесняет или забивает впечатлениями это знание, и всё же знает, знает наверняка, и само это знание, он чувствовал это определенно, уже каким-то образом уменьшало его зависимость, его беспросветную ограниченность. Ну и кроме того, он умеет устранять, умеет воспрепятствовать той яростной мощи, с которой эти опасные чувства набрасываются в полной готовности разорвать, подавить, загнать обратно в хлев, в стадо. - Я… да, я такой же. Почти. Но не совсем, - начал Андрей, тщательно подбирая слова и думая, как бы объяснить, как рассказать о своем опыте. - Я вижу, - неожиданно миролюбиво кивнул Джо. – Я знаю, что ты живешь не как другие люди. Я знаю, что ты уже прикасался к стенам туннеля, или, точнее, загона, удерживающего овец в своем гурте. - Знаешь? Андрей попробовал воспользоваться случаем, чтобы намекнуть на ту тему, которая его немного стала волновать. Но ответ Джо превзошел самые смелые его фантазии. - Да, знаю. Мы… мы давно за тобой следим. И делаем определенные выводы. - Что!?? Стало совсем не смешно. Заявление, конечно, безосновательное, и может быть простой примитивной попыткой психического давления, может быть шуткой, но, во-первых, Джо не выглядел как глупый провокатор, и не было похоже, что он шутит, а во-вторых, если это не шутка, то всё это тревожно, слишком тревожно. Одно дело представлять себе в фантазиях, что ты являешься объектом внимания какой-то разведки или каких-то не менее «романтических» персон, при этом ясно понимая, что это именно фантазии, как идентификация себя с персонажем книги или героем фильма. И совсем другое дело, когда это на самом деле с тобой случается. «Ну хорошо… и мне есть чем ответить», промелькнуло у Андрея, и, оседлав то ли Росинанта, то ли Буцефала, он рванулся вперед, сам закусив удила. - А что это за карточка у тебя под телевизором? - Ого! – Только и произнес Джо. Судя по тому, что его подбородок задрался аж на сантиметр выше обычного, удар попал в цель. - Угу, - ответил бодро ему в тон Андрей, не желая переходить с галопа на рысь. – Ну так и что это за хрень? Джо рассмеялся. - Активный пацан, это хорошо. И часто ты залезаешь в чужие комнаты? - Не чаще, чем встречаю шпионов. Джо примирительно покивал головой, и Андрей вдруг понял, что как-то значимо задеть Джо ему не удастся, и что в этом поединке он проигрывает, ну и в самом деле довольно сложно выиграть психологическую игру у уверенного в себе, с отточенной мимикой и манерами, умного, сильного и солидного мужчины пятидесяти лет, когда тебе только двадцать семь, и когда ты захвачен врасплох. Надо было переводить борьбу на своё поле, где он чувствовал себя более уверенно, но каково оно – это «своё поле», Андрей никак не мог придумать, и наконец плюнул и перестал обсусоливать эту навязчивую мысль, которая на поверку оказалась для него не более, чем штампом, почерпнутым из шпионских романов. - Кто такие «вы» и зачем вы за мной следите? Джо одобрительно кивнул. - Говоря коротко, «мы» – это группа людей, которые не обременены заботами, и при этом не хотят превращаться в овощи, размахивающие клюшками для гольфа. - А если говорить не коротко? Джо улыбнулся. - Всему свое время. Уверяю тебя, время для подробного рассказа настанет, а пока… У Андрея сделалось невольное движение плечом, и Джо вопросительно посмотрел, но Андрей решил не перебивать и просто послушать. - … пока скажу, что у нас есть задачка, которую мы не можем решить, но которая нас занимает. Каприз, понимаешь? Что-то вроде спора о банковском билете в миллион фунтов стерлингов. Андрей кивнул, давая понять, что аналогию он понял. - Спор этот поинтереснее, чем тот, у Марк Твена, продолжил Джо. - Мы, видишь ли, задались вопросом – как станет жить человек, если он начнет жить для себя? Нет, ты подожди, не торопись…, - Джо притормозил Андрея, который встрепенулся и хотел что-то вставить. – Подожди, дай доскажу. Как я уже говорил, и с чем ты уже согласился жить для себя – совсем не так просто, как это кажется нищим и глупым простакам, а также тем, кто только освободился от опеки родителей и навязчивости жен или мужей, и воображают, что они теперь свободны. Конечно, я понимаю, что когда ты - один из тех глупцов или неудачников или лентяев, ну хорошо, давай добавим сюда еще и философов, которые живут в нищете, в своей захудалой квартирке, среди опостылевших людей-овощей, которые не высовываются, да и высовывать им нечего – ни ума, ни рук, ни какой-либо самобытности – если ты один из этих, то для тебя этот вопрос даже и не стоит. Любой тебе скажет – «конечно я точно знаю, как бы я пожил сам для себя!». А вот если его расспросить, попросить сказать конкретно, вот тут уже становится смешно, ну или наоборот, не до смеха… - У меня такая проблема была, и отчасти она есть и сейчас, - всё-таки перебил его Андрей. – И на самом деле я понимаю, что далеко не являюсь свободным человеком. Конечно, есть стереотипы и страхи, вялость и отупение, и всё-таки, если сравнивать это с той жизнью, какую я вёл раньше… то это и сравнивать просто невозможно. Сейчас я путешествую, сколько хочу, хотя и не могу тратить столько, сколько хотел бы. Я трахаюсь столько, сколько хочу, и… - Да, я об этом и не спорю, - остановил его Джо. – Конечно, разница огромная, но я говорю другое – тебя по прежнему на самом деле нельзя назвать человеком, который делает то, что хочет, хотя тебе кажется, что ты часто делаешь то, что хочешь. Тут надо рассмотреть – что это такое – «я хочу»? Любое желание можно назвать «я хочу», но откуда проистекает это желание, разве это не важно? Вот если я этой официантке предложу пойти в туалет и потрахаться, она скажет, что не хочет, и значит ли из этого, что мы можем сказать, что в данный момент она свободна и следует своим желаниям? - Нет, конечно, и это ясно. Она откажется из стыда или страха осуждения и так далее – найдется куча причин, не имеющих на самом деле ни малейшего отношения к тому – чего она НА САМОМ деле хочет, точнее – чего она на самом деле хотела бы, если бы сумела высунуть нос из-под морального одеяла. - Да, это тебе ясно. А почему тогда тебе не ясно, что ты находишься в точно такой же ситуации? Андрей пожал плечами. - Ну… хотя бы потому, что я отдаю себе отчет в том, что многие мои желания вызваны моими страхами или слепыми убеждениями, и что, кроме того, многие мои желания подавляются теми же механическими факторами. - Да, ты отдаешь себе в этом отчет, - согласился Джо. – Значит ли это, что ты преодолеваешь эти препятствия в такой мере, чтобы можно было бы говорить о чистых, незамутненных, неискаженных радостных желаниях? - Ну… в какой-то мере. - Вот именно. В какой-то мере. Ты занимался дайвингом и знаешь, что если компрессор неправильно налажен, то в баллон со сжатым воздухом может попасть немного угарного газа. Результат будет катастрофическим. - Ты хочешь сказать… ты хочешь сказать, что даже небольшое загрязнение свободных, радостных желаний может привести к тому, что их свойства резко изменятся? - Вот именно. - Но я так не считаю, - довольно уверенно произнес Андрей и с опаской взглянул на Джо, но тот молчал и ждал продолжения. - Мой опыт, - тут голос Андрея на секунду потерял свою твердость, но тут же вернулся к уверенному звучанию, - мой опыт показывает, что если я начинаю вставлять в чащу желаний, навязанных моралью или привычками или тупостью и прочими механическими причинами, что-то живое, настоящее, сопровождающееся предвкушением – живые, радостные желания, то жизнь довольно ощутимо меняется. Это факт, я уверен в этом совершенно. - Да нет же, с этим никто не спорит, речь о другом. – Джо как бы успокаивающе или убеждающе направил ладонь на Андрея. – Речь о том, что для того, чтобы испытать – что это такое – настоящее, незамутненное, подлинное радостное желание, чтобы понять – куда тебя влечет на самом деле, в чем твоё счастье на данный момент, в чём вообще смысл, содержание твоей жизни на текущий момент или, кто знает, на длительный период времени, мы должны испытать это желание в чистом виде. Ну как тебе объяснить… если я начну накапливать в каком-то своём сейфе сплав золота с цинком, то я буду становиться богаче? Буду. Смогу ли я узнать истинные химические и физические качества золота? Не смогу, так как свойства сплава очень сильно отличаются от свойства отдельного элемента. Вот еще пример – легированная сталь. Или вот добавь к железу углерод, и получится – чугун! Нечто, бесконечно отличающееся от стали – намного более прочное, неожиданно хрупкое. - Но так ли это необходимо? - покачал головой Андрей, не собираясь сдавать свои позиции. – Ну да, было бы здорово отделить золото от этих… плевел (приятно было тоже щегольнуть знанием раритетных английских слов), я бы тогда быстро узнал бы о себе очень многое, я бы смог почувствовать эти особые свои подлинные желания, но если мне по каким-то причинам – в силу лености или тупости, этого не удается, то разве не приду я рано или поздно к тому же самому? Постепенно увеличивая опыт испытывания радостных желаний, постепенно увеличивая их составляющую в общем конгломерате желаний? Джо внимательно слушал, неторопливо потирая подбородок. Увидев, что Андрей ждет его комментариев, он поднял брови, шумно вздохнул почему-то и стал задумчив. - Да, Андрей, ты совершенно прав. Рано или поздно ты придешь к тому же. Рано или поздно, вот это верно. Или поздно…, - многозначительно повторил он. - Ну, да…, - кивнул Андрей. – Или поздно. Чисто рассудочно я понимаю, но я не могу…, нет, я не хочу прыгать куда-то выше своей головы в попытках получить всё быстрее. Хотя чисто рассудочно понимаю, что у меня нет никакого страхового полиса, никаких вообще разумных оснований думать о том, что времени мне хватит. Эти рассуждения наталкиваются, во-первых, на непоколебимую уверенность, что впереди до черта времени, хотя и тут ясно, что уверенность эта покоится на довольно-таки непрочном основании, и тут дело даже не в несчастном случае, который в любой момент может оборвать мою жизнь – этот аргумент как-то на меня слабо действует, видимо потому, что если придется сейчас умереть, то я не вижу особой разницы в том – в каком именно состоянии умирать. В загробную жизнь я не верю, в общем, буддийская идея реинкарнации и накопления заслуг хоть и привлекательна, но всерьез не воспринимается всё-таки… гораздо неприятнее представлять, что может быть настанет какой-то такой момент, когда старение, представляющееся мне сейчас некой неотвратимой или почти неотвратимой силой, зайдет так далеко, что я уже просто не смогу противопоставить ему что-либо, и дальше меня будет ждать дряхлость, болезни, серость, дегенерация в общем… вот это очень неприятно представлять, и всё же этого недостаточно для того, чтобы преодолеть некое очарование… или скорее оцепеняющую зачарованность текущим моментом, когда кажется, что я всё могу, что в любой момент можно устроить штурм, повернуть свою жизнь в любом направлении, это довольство, когда всё хорошо… - В моем случае, Андрей, ситуация усложняется в том, что по некоторым причинам мы хотим получить интересующий нас ответ быстрее. Есть один фактор, который гонит нас и не позволяет откладывать дела в долгий ящик. Нет, - усмехнулся он, поймав оценивающий взгляд Андрея, - дело не в моем старении, дело в другом, но сейчас я не могу тебе этого сказать, сейчас это не важно. Важно то, что мы хотим получить интересующие нас ответы быстро, и готовы заплатить определенную цену. Андрей кивнул - Говоря про цену, я выражаюсь не в переносном смысле, кстати, - добавил неожиданно Джо. - То есть? - Сейчас скажу… Джо откинулся на спинку стула, и неожиданно махнул официантке, та подошла. - Пошли потрахаемся в туалете втроем? Официантка побледнела. - Извините, сэр, не понимаю, что Вы сказали? - Ну, пойдем в туалет, этот молодой человек засунет вам свой член в письку, а я ему свой – в попку, идёт? Официантка, казалось, превратилась в статую, её лицо стало каменным, губы задрожали. - Простите, сэр, - выдавила она, - я никак не могу. Джо улыбнулся ей и покачал головой. - Хорошо, это я так, ничего, ничего, спасибо… Потом он взглянул на Андрея. - Замри сейчас, не двигайся, полюбуйся на себя:) Андрей обнаружил себя со сжатыми губами, между которых был высунут кончик языка, кулаки сжаты, тело напряжено. Вид довольно дурацкий. Он расслабился и рассмеялся. - И ты в самом деле думаешь, что такой человек как ты, который впадает в ступор от неловкости в такой простой ситуации, способен испытывать хоть сколь-нибудь чистые радостные желания? - Но ведь невозможно сразу… - Да, речь не о том, - перебил его Джо. – Речь о том, что для того, чтобы выяснить – чего на самом деле захочет человек с совершенно свободными радостными желаниями, недостаточно просто делать что хочешь, потому что твои «я хочу» раздавлены, ограничены, искажены, отравлены – даже твои желания – желания человека, который живёт сравнительно свободной жизнью. - Это понятно, понятно, - кивнул Андрей. – Ну и как я могу помочь вам решить эту проблему? Есть способ это сделать? - Ну… мы пока не знаем, но мы знаем – как именно мы хотели бы проверить кое какие гипотезы. Вопрос в том, согласишься ли ты помочь. – Джо замолчал и, видимо, ждал от Андрея какой-то реакции. - Смотря что надо делать, - с опаской ответил Андрей, поскольку в голову снова стали закрадываться подозрения, не использует ли Джо все эти наукообразные разговоры лишь только для того, чтобы запутать его, заставить под благовидным предлогом сделать что-то такое… что ему не захотелось бы делать. - План действий, который мы тебе предлагаем, основан на некоторой гипотезе. Собственно, это не столько гипотеза, сколько подтвержденная опытом теория, но у тебя-то такого опыта нет, поэтому для тебя это будет гипотезой. - Ну… хорошо, в чем она состоит? - Ты, наверное, много раз замечал, что многие вроде бы радостные желания разбиваются о стену вялости, неуверенности в себе, скептиков и прочих препятствий. Вот только что ты испытываешь энтузиазм, и уже через пять минут его как волной смыло, в итоге человек никуда не двигается, лишь топчется на месте и укрепляется в уверенности в собственной никчёмности, в уверенности о том, что изменить ничего нельзя. И так до следующей вспышки энтузиазма, которая так же быстро проходит. - Да, это обычное дело, - согласился Андрей. - Проблема – в отсутствии изначального уровня энергии. - Энергии, - переспросил Андрей с кривой усмешкой? - Энергии, - подтвердил Джо. – Когда я использую это слово, я придаю ему вполне конкретное значение. Ты понимаешь, что такое «энергия» в физике? Если я подниму яблоко и уроню его, оно ударится о пол с тем большей силой, чем выше я его подниму. То есть, когда я совершаю работу над яблоком в поле гравитационных сил Земли, я тем самым привожу его в состояние, в котором оно может, упав обратно, сильнее ударить по полу. А еще яблоко можно сжечь в печке и получить столько-то тепла, и количество этого тепла будет зависеть от размера яблока, от его массы. И вот мы вводим некую воображаемую абстрактную величину – «энергию», и говорим о том, что эта энергия может иметь разные формы – кинетическую (когда яблоко двигается), потенциальную (когда над ним совершена работа в поле Земли против направления силы притяжения), тепловую (когда оно сгорает). При этом обнаруживается, что мы можем установить точное количественное соответствие между разными количествами разных видов энергии. Если поднять яблоко повыше, то мы тем самым передадим ему побольше потенциальной энергии, которая сможет превратиться в большее количество тепла при ударе о пол и т.д. Это понятно? Андрей кивнул. - То же самое и с человеком. Мы вводим абстрактное понятие «энергии», которая также имеет разные формы. Например, если человек испытает более сильное радостное желание, то он сможет совершить больше действий, чем если бы желание было слабым. Так вот проблема стартовой позиции заключается в том, что человеку не хватает некоторого минимума энергии, с помощью которого он сможет измениться настолько, чтобы у него возникли достаточно сильные и устойчивые радостные желания, чтобы он начал необратимо и неуклонно меняться дальше. И мы знаем, как это проблему решить. - Ну а что же вы тогда сами не сделали этого? – Удивился Андрей. - Мы сделали это. - Что же тогда мешает вам самим провести этот эксперимент на себе? - Мы… не в том положении, в котором такой эксперимент возможен. - Не понимаю…, - нахмурился Андрей. – О чем ты говоришь? - Мы хотим узнать – куда поведут радостные желания человека, который хочет жить только для себя, желания которого не подвержены ни искажениям тупости, догм, негативных эмоций, ни влиянию желаний оказывать комуто содействие, изменять жизнь вокруг себя. Мы не подходим, поскольку у нас уже есть сильное желание менять и мир вокруг себя, и содействовать другим людям, которые хотят жить более интересной и насыщенной жизнью. - Как-то всё запутано… ну то есть я вам подхожу потому, что живу достаточно бесцельной жизнью, и в то же время, по вашему, могу достичь состояния минимальной энергии, чтобы отсечь в значительной степени влияние тупостей, негативных эмоций, стереотипов поведения и прочего такого? - Да, можно сказать так. Джо опустил взгляд, о чём-то задумавшись. - Вот мы, - продолжил он, - наша компания, это довольно активные в разных отношениях люди. Мы активно меняем себя, активно вмешиваемся в жизнь вокруг нас, оказываем содействие симпатичным нам людям, но при этом мы хотим понять – не является ли всё это в свою очередь обусловленным иными догмами, иными слепыми уверенностями, в существовании и влиянии на себя которых мы не отдаем себе отчета. И мы хотим для этого опыта взять человека, который явно пока еще не имеет в выраженном виде присущих нам стремлений, и в то же время достаточно развит, чтобы поставленный на нем опыт был бы интересен. - Что-то тут не складывается, - с подозрением пробормотал Андрей. – Что-то тут не то. Джо рассмеялся. - Ну хорошо, хорошо. Я же говорил, что ты довольнотаки проницательный парень. Давай начистоту. Не имеет значения, почему мы не можем поставить этот опыт на себе, давай исходить из того, что мы этого не можем. По большому счету всё, что тебе нужно решить, это согласен ли ты на наши условия или нет. Для тебя это будет интересным приключением, поскольку условия опыта довольно-таки привлекательны… Хочешь узнать детали? - Хочу. (В конце концов, почему нет? Ещё одно приключение, которое обещает быть интереснее всего того, что он может получить тут – проститутки, прогулки вдоль берега, вялые размышления.) - Ты проходишь обучение в нашем специальном лагере, в течение месяца. Там тебя по всякому мучают… ну это фигурально говоря, не бойся:), после чего твой уровень энергии и интереса к жизни достигает некоторой минимальной величины, и мы можем приступать к основной части эксперимента. - А если я не смогу пройти обучение, то что? - Ну… ничего, просто расстаемся. Но не сомневайся, Джо сделал ободряющий жест, - ты справишься, тем более что у тебя будет стимул. - Стимул? - Да. Основная часть программы, думаю, тебя заинтересует. Помнишь, я говорил о цене, которую мы готовы заплатить? Так вот - мы даем тебе деньги, и ты можешь их тратить так, как тебе заблагорассудится. Обедать в дорогих ресторанах, жить в дорогих отелях, покупать курсы дайвинга или парашютизма или управления вертолетом и так далее. Ты сможешь покупать дорогих проституток, летать на дорогие курорты, носить модную одежду, нанять себе прислугу – в некоторых разумных рамках ты сможешь позволить себе всё. Если мы сочтем, что твои расходы выходят за рамки разумного, мы тебе сообщим об этом, но не думаю, что до этого дойдет. Как я уже говорил, мы изучили твои привычки и вкусы, и знаем, что ты не из тех, кто не способен получать никакого удовольствия от жизни помимо бессмысленного сорения деньгами, что, конечно, не мешает тебе развлечься в своё удовольствие в казино, с дорогими проститутками и прочим и прочим. - Ну хорошо… и что дальше? - Дальше мы и посмотрим – как будут развиваться твои интересы, как будешь развиваться ты в целом, ну и по результатам наблюдений мы сделаем свои выводы. После того, как опыт завершится, мы скажем тебе спасибо, вручим значительную премию за оказанную нам услугу и расстанемся. Хорошие условия, правда? Джо ласково улыбнулся. - Прекрасные, - воскликнул Андрей, пытаясь не подать виду, что на самом деле он испугался. Испугала вот эта доброжелательность Джо, она показалась почему-то тревожной, опасной. «Сыр в мышеловке», - мелькнула мысль. Но придётся вернуться тогда к вопросу, на который никак не получается найти хоть сколько-нибудь осмысленного ответа – «что они у меня могут отнять»? Очевидно, что он потратит в десятки, если не в сто раз больше того, что имеет. Им просто не за чем охотиться, если предположить какие-то нечистоплотные цели. Значит… значит это в самом деле так и есть – ему повезло стать объектом внимания богатых бездельников? Кому-то ведь иногда везет, почему не ему? Единственное пятно на этой безоблачной картинке – пресловутое «обучение», может в этом и кроется опасность? - А вот это обучение… - Я понял, - прервал его Джо. – Обучение не представит для тебя никакой опасности, не жди от меня подвоха, всё будет честно. Каждый день в течение примерно месяца ты будешь встречаться с некоторыми людьми, в людных местах – в парке, ресторане, и вы будете беседовать, перед тобой будут ставиться определенные задачи, ты будешь рассказывать о том, что сделано с предыдущими заданиями – в этом и будет состоять обучение, никакой угрозы, никаких опасностей. В любой момент ты можешь уйти со встречи или вовсе перестать приходить, никакой опасности, - Джо развел руками. - А… сколько, ну сколько этот опыт потом, после обучения, может тянуться? - Никто не знает, - пожал плечами Джо. – Может год, может пять лет или даже десять – никто не знает! - И вы десять лет будете тратить на меня деньги?? - Если это покажется интересным, то почему нет? Деньги на то и нужны, чтобы их тратить для удовольствия, иначе зачем вообще их копить, зарабатывать? Когда ты идешь в кино, ты ведь тоже тратишь деньги на совершенно, казалось бы, эфемерные впечатления, просто это небольшие для тебя деньги, и полученные впечатления того стоят. Так же и тут. Для нас это небольшие деньги, и, согласись, опыт на живом человеке – это интереснее, чем просто кино, а? Андрей неуверенно кивнул. Джо, во всяком случае, не пытается выглядеть невинной христианской овечкой, честно признает, что собирается использовать его для развлечения, и он прав в том, что в данном случае их интересы совпадают. - Я согласен. Джо удивленно посмотрел на него. - Как, и ты даже не скажешь «мне надо подумать»?:) Андрей рассмеялся. - Сказал бы, если бы понимал – о чем тут можно думать. Мне предлагают тратить деньги в своё удовольствие, о чём тут думать? - Ну да, да…, - согласился Джо. – Разумно. - А как я буду получать деньги? - Я дам тебе кредитную карточку, ты просто будешь снимать с нее деньги. По мере того, как запас денег на счету будет уменьшаться, мы будем его пополнять. - Ту самую загадочно мерцающую карточку? - Нет, - усмехнулся Джо. – Самую обычную банковскую карточку, привязанную к счету в оффшорном банке на Британских Виргинских островах. - А что это всё-таки, а? Та таинственная штуковина под твоим телевизором, что это? Джо неопределенно взмахнул рукой. - Это совсем не так загадочно, как тебе хотелось бы об этом думать, Андрей. Я изобретатель. Я из тех психов, что погружены в свои фантазии и пытаются построить вечный двигатель, ну или хотя бы аппарат для телепортации:) И пару раз мне улыбнулась настоящая удача, и теперь я имею несколько ценных патентов и ни в чем больше не нуждаюсь, но тем не менее не прекращаю свои исследования, придумываю то одно, то другое, пытаюсь изменить мир, мне это нравится. Эта карточка – просто одно из моих изобретений, одна идея в попытке предвидеть будущие запросы людей и способы их удовлетворения, и я пока не знаю – стоит ли она тех денег, которые пришлось бы потратить на их массовое производство, так что пока играюсь со своей игрушкой сам, думаю дальше. - Понятно… да… не ожидал, что вот так резко все изменится в моей жизни… По сути, я уже сейчас чувствую себя как-то не в своей тарелке, есть чувство свободы…, что можно всё. - Скажи, Андрей, а какие самые первые идеи приходят в голову? Андрей рассмеялся. - Скажи, скажи, мне интересно! - А что, опыт уже начался? Мы уже подписали контракт? - Конечно, опыт уже начался, - кивнул Джо, полез во внутренний карман и вытащил карточку. Обычная банковская карточка. Он протянул её Андрею. - Она твоя. На ней, как видишь, твое имя. Ты уже можешь начинать ею пользоваться. - И всё, никаких контрактов? - Всё. Никаких бумажек, подписей, формальностей. Просто если ты не придешь на занятие, то счёт, к которому она привязана, опустеет. Ну так что – какие первые фантазии? Андрей немного замялся. - Хочу купить сразу десять проституток, поставить их в ряд и трахать по очереди. С некоторой опаской Андрей покосился на Джо, но лицо у того не выражало ничего, кроме спокойного и доброжелательного интереса. - А ещё купить пару трансиков – таких, чтобы их было почти не отличить от девушек, но чтобы у каждого был большой упругий член, трахать их в попку и чтобы они трахали меня. Вот такие примитивные фантазии. - Примитивные? – Удивился Джо. – Почему ты называешь их примитивными? Я бы так не сказал. Вполне естественные фантазии человека, который с самого детства долгое время подавлял в себе всякие сексуальные фантазии, потом понемногу начал их реализовывать, будучи при этом существенно ограниченным в своих финансовых возможностях. А какие фантазии не примитивные? Выучить немецкий язык, что ли? Построить приют для пенсионеров? - Ну да, что-то вроде того, - рассмеялся Андрей. – Да нет, на самом деле я понимаю, что нет ничего более естественного, чем желание развратного и разнообразного секса, просто по привычке сказал так об этом. - Сходи, кстати, купи себе тут проституток. Их тут полно – вдоль дороги увидишь что-то вроде массажек или кафешек, где сидит несколько девушек – просто подходи и спрашивай секс. Это стоит десять долларов в час, так что можешь хоть десять, хоть двадцать сразу себе взять, теперь ведь ты можешь тратить на всё, что захочешь. Представляешь – двадцать голых девушек, которые делают всё, что ты им скажешь, ну тогда правда придется приплатить, но тебе то что… - Да…, мечтательно протянул Андрей. – Это возбуждает, хочу. Как странно, что всё это происходит именно со мной! Сказал бы мне кто-нибудь полчаса назад… Джо посерьезнел, поднял кверху палец и медленным речитативом, от которого почему-то протянуло холодком по спине, продекламировал: «если бы пятьдесят лет назад какой-нибудь бог предсказал будущее персам, или персидскому царю, или македонянам, или царю македонян, разве они поверили бы, что ныне от персов, которым был подвластен почти весь мир, останется одно имя, и что македоняне, которых раньше едва ли кто знал даже имя, будут теперь владычествовать над миром? Поистине непостоянна наша судьба. Все устраивает она вопреки ожиданию человека и являет свое могущество в чудесном». 02. - Абсолютно гибкое общество? Что ты имеешь в виду, Элли, я вообще ничего не понимаю! - Объяснить это сложнее, чем показать, Мэй… - Ну…, - черноволосая невысокая девушка с маленькими грудками и стройными ножками выглядела несколько гиперактивно, почти нервозно, сопровождая свои слова обильной жестикуляцией и мимикой. – Что ты мне предлагаешь, вот так встать со стула и полететь куда-то в джунгли смотреть на мифические гибкие общества? Она усмехнулась и привстала, осматриваясь. - И куда он запропастился… Сидящая напротив неё девушка выглядела совершенно спокойной, даже можно сказать безмятежной. Её большая грудь не очень-то помещалась в купальнике (вряд ли это случайно получилось), и смотрелись очень привлекательно даже для престарелых туристов, сидящих за соседними столиками и проходящих мимо. Лица некоторых делали попытку растянуться в улыбке, но для человека в состоянии крайнего старческого разложения это было слишком сложной задачей и, немного свернув головы и хрюкнув, что свидетельствовало в этом мире саркофагов о сильном удивлении, они возвращались в привычный пляжный анабиоз, который в скором времени сменится анабиозом домашним и офисном. - Как-то здесь всё…, - покачала головой Мэй, – зато дешевый курорт… ну его нафиг, такая дешевизна, лучше в следующий раз буду платить побольше, но держаться подальше от этих говнюков без психической жизни… - Ну так и поехали, - улыбнулась Элли. – Там тоже есть море, и Криса своего с собой бери. - Ну да, возьмешь его… - Ну поехали без него. В конце концов, ты этнограф и социолог и, кажется, даже политолог, или кто? Мэй нервозно застучала пальцами по столу. - Тут я не социолог, тут я предмет обожания и заботы… Она снова привстала. - Вон он… Со стороны пляжа вдалеке шел, увязая в песке, высокий худощавый парень. - Его никуда не возьмешь, - вздохнула Мэй и грузно опустилась на стул. Повисло молчание. Элли потягивала через соломинку арбузный сок, Мэй о чем-то мрачно думала, постукивая пальцами о столик. - Что-то ты сегодня особенно мрачная, подруга, заметила вполголоса Элли, словно проверяя реакцию. Реакция не замедлила последовать. - Да ну их в жопу, гавнюки, - выругалась Мэй. – Так хочется дать им по морде, этим ублюдкам. - Да о чём ты? – Безмятежность Элли уступила место неподдельному удивлению. - Да вон, сидят гавнюки и срут в мозг своему ребенку, - кивнула Мэй в стороне бассейна. Рядом с бассейном в шезлонгах, метрах в пяти от них, возлегали мужчина и женщина, лет сорока, с обрюзгшими, уродливыми телами. Тут же сидел на траве мальчик лет шести с крайне недовольным видом, а на бордюре бассейна сидела девочка лет десяти, опустив ноги в воду. Лицо у неё было несчастным, но покорным. - Эти уроды не разрешают своим детям купаться – ни в море, ни в бассейне, - пояснила Мэй. – Когда тебя тут не было, у них состоялся замечательный разговор, в котором эти вурдалаки сообщили своим детям, что купаться много нельзя, что надо знать меру, что в конце концов делу время, а потехе час, и закончили они знаешь чем? Что бог всё видит и типа накажет их, если они не будут слушать папу и маму. - Судя по тому, что на каждом из них висит крестик… - Да, великолепный образчик семьи тюремного типа, где религия – и клетка и надзиратель и палач одновременно. Сволочи… и главное – ну ничего нельзя сделать! Мэй снова выругалась. - Что меня бесит, так это то, что эти дегенераты до последнего будут держаться за свою неограниченную власть над детьми. Они вправе вбивать им в голову религию, и попробуй только сунуться – полиция будет на их стороне, ведь это ИХ дети. Даже чтобы управлять мотоциклом нужна лицензия, нужно доказать, что ты умеешь им управлять, что знаешь правила, а чтобы получить в неограниченное владение тело и мозг ребенка, никакая лицензия не нужна, не нужны никакие знания, никакие навыки – рожай и насилуй, сколько влезет. Ну как это можно терпеть! Религия, это конечно очень удобно, ну это просто замечательно. Надо вбивать людям в головы всякую хрень типа «надо верить, что у бога есть на всё свои причины - просто надо в это верить». Такие слова говорят тем, кого хотят утешить, а особенно – когда кого-то надо подчинить. Удобно. Если человеку плохо, не надо искать причин, не надо ничего менять в жизни, не надо задумываться - надо просто подпитывать слепую уверенность в том, что это всё к лучшему. Удобно. Мэй с ненавистью посмотрела на женщину, которая к этому времени заставила сына встать с травы и сесть в шезлонг. - Вот тварь… Она же ему покоя не дает, тварь религиозная. Очень удобно, чтобы держать людей в своём кулаке. Если они привыкли додумывать, что как бы плохо им ни было, всё это, тем не менее, правильно и богоугодно, то точно так же они отнесутся к любому авторитету, будь то родители или начальники. Как удобно воспитать в детях слепую уверенность в существовании бога и в то, что всё, что ни делается - всё к лучшему. Ведь приученные к этому дети будут особенно пассивны перед насилием родителей, они точно так же будут думать, что на самом деле родители в любом случае желают им добра и делают для них добро даже если родители уничтожают их желания, унижают их, подавляют инициативу, насилуют, заставляют прислуживать себе, заставляют «учиться хорошо», ставят в угол, кричат, наказывают, внушают чувство вины и долга, и прочее и прочее. И вот, пожалуйста - бессловесные овцы покорно идут вслед за поводырем, и по его команде встанут в угол или набросятся на злодея, который не уважает их религию, будь то вера в христа или в родительское добро. Вот этот самый мальчик, которому так хочется сидеть на траве и который теперь сидит в долбанном шезлонге – он ведь наверняка не думает, что его мать – тупой тиран. Нет, он думает, что он – плохой сын, что он греховен, что он строптив, свои желания он давно уже привык называть капризами, он уже, фактически, почти раздавлен, а их дочка раздавлена уже совершенно. Вот дерьмо… Подошел Крис, и, шаркая своими раздолбанными сандалиями, плюхнулся на стул, облокотился и добродушно улыбнулся. - Привет подругам! Элли не ответила. Мэй беспокойно поёрзала и тоже промолчала. - Нравятся такие штаны? - Негромко спросила Элли, кивая в сторону Криса. Мэй покосилась и поджала губы. - Нет. На Крисе были огромные тряпичные шорты, которые скорее напоминали семейные трусищи ниже колен. - А что, - недоуменно переспросил он, оглядывая свои ноги. – Обычные шорты, тут многие такие носят… - Ну да, да… я просто спросила. Элли смотрела на него прямо, открытым и откровенно насмешливым взглядом. Крис, очевидно, чувствовал себя не очень-то уютно, и выражение плохо скрываемой детской обиды проявилось у него на лице. - Если я мешаю, то я пойду, - вежливо и нарочито спокойно произнес он. - Господи, да кому ты можешь помешать, солнце ты моё? – Мэй отвернулась и посмотрела в сторону. – Элли, спаси меня ради бога, расскажи какую-нибудь красивую сказку, ну хотя бы вот про твоё это самое абсолютно гибкое общество, иначе я тут взвою… - Ладно! – Элли с готовностью придвинулась к столу, поставила на него локти и, сцепив пальцы рук, перевела взгляд на Мэй. Крис как-то тупо осклабился и стал тереть пальцем глаз. Его психическая жизнь не внушала опасений, поскольку её попросту не было, зато у него были мощные плечи, гладкая кожа и упругая попа, ну и, судя по всему, было кое что ещё, что делало его в глазах Мэй достаточно подходящим для того, чтобы проводить с ним время здесь, на берегу моря, в небольшом гестхаузе в десяти километрах от городка Эль-Нидо – небольшой норы на самом севере филиппинского острова Палаван. Норы, или рассадника, или гнезда – кому как нравится, и именно что-то такое приходит в голову, когда мелкий самолетик, чуть не цепляя колесами морскую воду, приземляется на грунтовой взлетно-посадочной полосе, и ты выходишь из него и видишь перед собой «зал прилета», представляющий собой крытую соломой хижину:) Познакомились они две недели назад на Хэвлоке, в самом тусовочном месте на Андаманских островах. Жизнь там тоже была дешевой, много моря и песка, отличный дайвинг, на котором можно столкнуться и с толстенными, толщиной в ляжку, муренами, и с гигантскими четырехметровыми групперами, и со всякой прочей живностью. Соблазнить Криса было для Мэй делом получаса, и теперь он как собачка бродил за ней, и ему, похоже, так было комфортно – не надо ничего планировать, просто быть на поводке. Устав от дайвинга, она сообщила, что хочет отсюда улететь куда-нибудь. Среди журналов и нескольких книг, валяющихся на полке в шкафу дайвцентра, обнаружилось что-то глянцевое с рекламой Палавана, что и предопределило и планы. С Элли она тоже познакомилась на дайвинге - уже тут, в Эль-Нидо. Элли привлекла её внимание своей необычной уверенностью, с которой она себя держала, при этом не скатываясь в горделивое самолюбование. В ней чувствовалась и сила, и ум, и её широкие, хоть и не очень большие грудки, крепкое тело, довольно мощные, хотя и стройные ляжки очень удачно дополняли собою образ сильного, независимого человека. Мэй удивилась, когда вот эта энергичная и словно бы приподнятая над реальностью девушка подсела к ней и завела разговор, мало обращая внимания как на её парня, так и на других людей на лодке. Элли ещё раз перевела взгляд на Криса, словно раздумывая – не отослать ли его куда-нибудь, но, видимо, решила, что он не помешает. - Помнишь, - начала она, - тогда на лодке, в первый день нашего знакомства, я спросила тебя – почему бы не дать людям свободу? - Ну… я тогда ничего не поняла, что ты имеешь в виду. - Смотри. Человечество, какую бы его часть мы ни рассмотрели, консервативно по самой своей сути. «Как бы чего не вышло» - кредо любого известного нам общества, будь оно тоталитарным или демократическим или каким угодно еще. Любые изменения должны пробивать себе дорогу с огромным трудом, и в конце концов только избранные инициативы, подкрепленные деньгами, лоббированием пробивают себе дорогу, а остальные просто умирают. Ну что-то вроде сперматозоидов – к яйцеклетке пробиваются лишь избранные. Грандиозное количество инициатив удушается, начиная с момента их рождения и вплоть до момента, когда им отказывают в реализации. Стабильность – вот чего ищут граждане всех стран, несмотря на заявления о необходимости реформ и перемен. Стабильность – их бог, даже если это стабильность насквозь прогнившая и жутко смердящая. Попробуй приехать в Северную Корею и поговорить с ними о том – как можно было бы изменить жизнь в их стране. Лучше и не пытайся – эти же самые несчастные люди, жизнь которых тебе даже трудно представить, сами сдадут тебя с потрохами и в лучшем случае тебя вышлют. Попробуй в Малайзии или Индонезии подойти к девушке в абайе и спросить – нравится ли ей так ходить – в черном балахоне… - Я подходила, - лениво вставила Мэй. - Да? И что? - Ничего, вполне предсказуемо. Пару месяцев назад в Куала-Лумпуре в кафе подошла к паре и спросила у девушки – почему она так одета, удобно ли ей, не жарко ли. Так она даже ответить не посмела – сказала пару слов, потом посмотрела покорно на мужа и заткнулась, и он спросил меня в ответ – а почему я вот ТАК одета – и презрительно ткнул пальцем в мои шорты и футболку. Нравится ли мне, когда на меня пялятся мужики. Я сказал, что мне пофиг, а иногда нравится привлекать внимание. Тут он выдал, что его жена – это ЕГО жена, и на ее красоту должен смотреть только он. И что черный цвет – король всех цветов. Жена так больше ни слова и не сказала. И попробуй только сказать слово против этих порядков – сами же женщины встанут грудью на защиту устоев. - Люди хотят только стабильности во всём, даже том, что их мучает, поэтому на пути любой социальной инициативы выстроено бессчетное количество препятствий, - кивнула Элли. - Но если оставить в стороне разные дикости, то в целом сохранение стабильности необходимо, и в общем в этом нет ничего странного. – Мэй машинально постучала пальцами по столу. - Это неизбежно, и по-другому быть просто не может, чтобы не наступил хаос. Не можем же мы позволить каждому делать, что ему вздумается. - Вот об этом я и говорю, - Элли ткнула пальцем в сторону Мэй, - твой рассудок даже не рассматривает теоретическую возможность существования общества, которое живет по диаметрально противоположным принципам. - Анархия всегда ведет к деградации, Элли, - уныло возразила Мэй. – Опыт человечества показывает это на множестве примеров. - А я и не говорю про анархию. Я говорю про такой порядок, слышишь это слово – «порядок», при котором всякая инициатива имеет право быть реализованный. - Так какой же это будет порядок?? – недоуменно воскликнула Мэй. – Это и есть анархия. Элли откинулась на спинку стула, отрицательно покачав головой, улыбнулась. - Очень трудно пробиться к сознанию человека сквозь целый лес догм… - Это ты мне говоришь? – изумилась Мэй. - Знаешь, я приведу тебе одну цитату, она из книги «Тай-пэн», Джеймса Клавелла, вот почитай. Элли открыла свой лэптоп. Несколько щелчков мышью, и она протянула его через стол. - Читай. «Кулум воспользовался бумагой, вымыл руки и спустился вниз к отцу и дяде, где стал ждать подходящего момента, чтобы вступить в разговор. – Какой смысл в том, чтобы пользоваться бумагой? – А? – Струан удивленно поднял брови. – В гальюне. Подтирайся бумагой или десять суток в карцере. – А, вон что. Забыл сказать тебе, сынок. Китайцы полагают, что между испражнениями и болезнью существует какая то связь. – Это смешно, – фыркнул Кулум. – Китайцы так не думают. И я тоже. – Струан повернулся к Роббу: – Я пробую это уже три месяца на «Китайском Облаке». Больных стало меньше. – Даже по сравнению с «Грозовым Облаком»? – Да. – Это совпадение, – покачал головой Кулум. Робб хмыкнул. – На наших кораблях ты обнаружишь много совпадений, Кулум. Прошло лишь пятьдесят с небольшим лет с тех пор, как капитан Кук открыл, что лимоны и свежие овощи излечивают цингу. Может быть, испражнения действительно как то связаны с болезнями. – Когда ты мылся в ванне последний раз, Кулум? – спросил Струан. – Не знаю… месяц… нет, вспомнил. Капитан Перри на «Грозовом Облаке» настоял, чтобы раз в неделю я мылся вместе с командой. Я тогда едва не умер от холода. Почему ты спрашиваешь? – Когда ты в последний раз стирал свою одежду? Кулум недоуменно заморгал, глядя на отца, потом опустил глаза на свои плотные штаны из коричневой шерсти и сюртук: – Да никогда не стирал! Зачем ее нужно стирать? Глаза Струана сверкнули: – Отныне, на берегу или в море, ты будешь мыться целиком раз в неделю. Будешь пользоваться бумагой и мыть руки. Раз в неделю будешь отдавать свою одежду в стирку. Воду пить не будешь, только чай. И каждый день станешь чистить зубы. – Зачем? Не пить воды? Это безумие. Стирать одежду? Господи, да ведь она от этого сядет, покрой испортится, и Бог еще знает что!» Мэй улыбнулась и посмотрела на Элли. - Прочла? Прочти еще, промотай дальше, там еще одна цитата. «Струан пересек комнату и встал перед Кулумом. Он обследовал голову сына. – У тебя вши в волосах. – Я совсем тебя не понимаю! – взорвался Кулум. – Вши есть у всех. Они всегда с нами, нравится нам это или нет. Ты просто почесываешься немного, вот и все. – У меня нет вшей, нет их и у Робба. – Тогда вы особенные. Прямо уникальные. – Кулум раздраженно отхлебнул из бокала с шампанским. – Мыться в ванной – значит глупо рисковать здоровьем, все это знают. – От тебя дурно пахнет, Кулум. – Ото всех дурно пахнет, – нетерпеливо отмахнулся Кулум. – Зачем же еще мы постоянно таскаем с собой помады? Вонь – просто часть нашей жизни. Вши – это проклятие, ниспосланное людям, о чем тут еще говорить. – От меня не пахнет, не пахнет от Робба и от членов его семьи, не пахнет ни от одного из моих матросов, и мы самая здоровая компания на всем Востоке. Ты будешь делать то, что от тебя требуют. Вши – это совсем не обязательно, равно как и вонь. – Тебе надо побывать в Лондоне, отец. Наша столица воняет, как ни один другой город мира. Если люди услышат, что ты проповедуешь насчет вшей и вони, тебя сочтут сумасшедшим.» - Ну как? Элли забрала свой лэптоп и закрыла его. - Это Европа, Мэй. Всего лишь сто пятьдесят лет назад! Понимаешь? Этого Струана сочли бы сумасшедшим, если бы «просвещенные» европейцы услышали его слова насчет вони, мытья и вшей. Ты понимаешь это? Ты можешь это представить? Ну и ещё вспомни, что в той же самой Европе женщины стали получать избирательное право только в середине двадцатого века. - Ты хочешь сказать, что в некотором будущем просвещенная, ну вернее, более просвещенная чем сейчас, Европа будет жить в условиях анархии? Я всё-таки не понимаю, почему ты не называешь это анархией? У тебя получается какая-то ерунда – будет анархия, и в этом и будет порядок? - Мэй, может быть ты слишком много общаешься с Крисом? – Элли продолжала говорить негромким спокойным голосом, но в нём появились жесткие интонации, и Мэй невольно встряхнулась, почувствовав это. - Может быть и много, а может солнце тут слишком жаркое, мозги выкипают… трудно думать, когда по спине постоянно льется пот… слишком жарко тут, может пойдем в номер? Жалко, что тут нет нашего коттеджа… Двухэтажный бамбуковый коттедж, в котором Мэй и Крис жили на Хэвлоке, стоял в глубине пляжа в тени пальм, и был идеальным убежищем от дневной жары. Балкон выходил на море, и можно было валяться в гамаке, обдуваемой потоками воздуха из вентилятора. Здесь, впрочем, тоже было вполне комфортно, хотя вместо коттеджа был двухэтажный гестхаус с десятком просторных номеров в каких-нибудь десяти метрах от плещущихся волн. Окунувшись в хорошо кондиционированный воздух, Мэй с наслаждением вздохнула и плюхнулась на кровать. - Отлично! Теперь мой облезлый хвост готов к работе, - промурлыкала Мэй, - хотя нет, стой. Она вскочила с кровати, и, достав из холодильника прохладный кокос, из которого торчала соломинка, снова завалилась на подушки. - Вот теперь готова! - Тебе хотя бы немного известна история создания Сингапура, - спросила Элли с такой интонацией, будто ей заранее известно, что ответ будет отрицательным. - Ну… в общих чертах. - Понятно. Сингапур был основан как английская колония, и когда в середине двадцатого века англичане оттуда ушли, то оказалось, что жившее на этом небольшом острове население, несмотря на свою многонациональность и тесное соседство с Малайзией и Индонезией, сильно отличается от своих соседей, и совершенно не собирается вливаться, так сказать, в свою альма матер. - Я бы тоже не стала туда вливаться…, - пробормотала Мэй. - Там была длинная история с присоединением к Малайзии, последующим отсоединением от неё и жизни под угрозой интервенции, но это сейчас неважно. Важно другое – граждане Сингапура отстояли своё государство, и через тридцать-сорок лет из страны третьесортной перепрыгнули сразу в ряд самых просвещенных, самых развитых, самых безопасных стран мира. Переехать из Индонезии в Сингапур – всё равно что перепрыгнуть с Земли на Марс – просто другая планета. И это при том, что Сингапур лишен каких-либо природных ресурсов, и даже питьевую воду приходилось импортировать. Всё решил решительный настрой общества и личная инициатива Ли Куан Ю – фактического создателя этой страны. - Но насколько я знаю, в Сингапуре ничего близкого к анархии нет, - возразила Мэй. – Крис был там, и по его рассказам там как раз очень даже замечательный порядок! - Я не об этом. Я о том, что группа людей, возглавляемая инициативными людьми, смогла построить на небольшом островке такую жизнь, которая очень сильно отличается от всего, что их окружает. И они были не одни. Параллельно развивались в том же направлении Гонконг и Тайвань. В начала двадцатого века для девушки из Гонконга было удачей найти себе работу домработницы на Филиппинах. В конце двадцатого века – всё наоборот. Вот такова цена разумного или неразумного подхода к обустройству своего мира. И эти примеры не могли не побудить к действию и других людей, и тебе наверняка хорошо известно о грузинском опыте, но я хочу тебе рассказать о другом – я хочу рассказать об одном эксперименте, в котором несколько людей решили пойти еще дальше – дальше Сингапура, дальше Тайваня, Грузии или Ирландии. Причем намного дальше. Каковы, собственно, основы процветания этих стран? Это-то ты точно должна знать, если, конечно, ты не такой же хреновый политолог, как… Элли взглянула на Криса, который просто приплёлся вслед за ними и улегся в гамак на балконе и, видимо, уже спал. - Минимальный подоходный налог, минимальное регулирование правительством жизни людей, когда власть сосредотачивает свое основное внимание на главных аспектах – защита собственности, защита инвестиций, защита общественного порядка, налаживание инфраструктуры, оптимизация всяческих процедур, связанных с осуществлением гражданами своих прав. В общем, думаю, что это основное. - Согласна, - кивнула Элли. – И, руководствуясь такими принципами, людям удалось создать островки будущего. Но только это уже не будущее, это уже настоящее, и это лишь вопрос времени – когда отстающие подтянутся вслед за лидерами. Учитывая скорость обмена информацией и опытом, учитывая свободу перемещения и глобальность бизнес-связей, можно предположить, что лет через пятьдесят отстающих уже не останется. Это – настоящее. А люди, о которых я хочу рассказать, пошли дальше, и разрабатывают модель общества будущего, которое, конечно же, не могло бы быть построено раньше, при диких анархических или религиозных, бандитских или тоталитарных режимах. Но теперь, когда наше ближайшее настоящее в целом ясно, когда вектор, которому будут следовать стремящиеся к комфорту и достатку общества, вполне определен, и создались предпосылки для того, чтобы заглянуть дальше, и попробовать решить вопрос, который как раз и касается нашей дискуссии о свободе и порядке. Вопрос стоит так – есть ли способ преодолеть негативные последствия того, что наше общество консервативно, при этом не впадая в анархию? Есть такой социолог – Яркиссон, швед, может слышала? Нет? Он выдвинул теорию, которая впоследствии и была доработана в сотрудничестве с его финским коллегой Микой Кауриненом до концепции «абсолютно гибкого общества». Идея выглядела настолько необычной, что даже несмотря на сравнительно приличный имидж обоих в научном сообществе, какое-либо практическое её применение выглядело совершенно невозможным и наталкивалось на вежливое, но категорическое противодействие – ну то есть они как раз и оказались жертвами того, с чем боролись – с деструктивным консерватизмом. Однако, семена чисто абстрактных размышлений всё же попали на подходящую почву – вопросом увлеклась некая инициативная группа студентов и преподавателей из университета Джона Хопкинса. - Слышала, конечно, но в общем ничего о нём не знаю… - Мэй покачала головой. - Ну… это весьма известный и современный частный исследовательский университет в Балтиморе, Мэрилэнд. Неважно. - Собрав группу добровольцев из разных стран, продолжила Элли, - они поставили эксперимент. В чём проблема консервативных обществ? В том, что они двигаются как гусеницы, как улитки – это понятно и легко увидеть. Есть и другие проблемы, которые увидеть не так легко. Как ты думаешь, что будет с инициативой, с социальным творчеством человека, если он будет знать, что с вероятностью девяносто девять процентов его инициатива, как бы она ни была грамотно сформулирована и тщательно продумана, ляжет где-нибудь под стол и никогда не будет реализована? В особенности, если он знает, что даже просто донести свою идею до ответственных лиц, принимающих решение, крайне затруднительно. - Умрёт его инициатива. – Отрезала Мэй. – Моя умерла именно так. Она поставила пустой кокос на пол и взялась за апельсин. Вот именно. Именно умрёт. Проблема консервативного общества, каким бы прогрессивным и незабюрократизированным оно бы ни было, в том и состоит, что им попросту уже нечего реализовывать – инициатива граждан умирает, а то и вовсе даже не просыпается, так как ребенок ещё с самого детства приучается воспринимать окружающий его порядок вещей как непоколебимую данность. И – что парадоксально, хотя и легко объяснимо – чем более комфортна и безопасна жизнь, тем с меньшей охотой люди воспринимают новые идеи, ну это как в поговорке «от добра добра не ищут». Так что не удивительно, что в итоге «добро» на проведение опыта было получено не в Сингапуре и не в Ирландии, а в отсталой Индонезии – в конце концов, в том патриархальном хаосе, в котором они живут, им всё едино – главное, чтобы заплатили. Элли тоже цапнула апельсин и, разрывая кожуру, с наслаждением вдохнула воздух, наполнившийся щекочущими цитрусовыми искрами. - Ещё насчет инициатив, - продолжила она, жуя. Когда я была в Непале, меня удивило, что автобусы там останавливаются прямо на дороге, в любом месте, чтобы посадить или высадить пассажиров. Ну и поскольку дороги там очень узкие, то всё движение на дороге встаёт. Я поинтересовалась – почему никому в голову не приходит сделать обычные автобусные остановки, ну или по крайней мере – почему автобус не сворачивает на обочину, ведь это один поворот руля! Мне ответили в таком ключе, что мол мы и сами не дураки, и что в правительстве давно уже об этом «говорят». Они уже пятнадцать лет не могут решить эту проблему!! Они, видите ли, говорят! Неудивительно, что непальское общество замыкает собою рейтинг развитых стран – в обществе, где даже мелочь недоступна для изменения, инициатива гниёт на корню. - Ну так и что с гибким обществом? Мэй уже пришла в себя под влиянием кокосового сока, апельсина и кондиционера, и выглядела немного заинтригованной. - Идея такая – только не маши руками, послушай:) всякая, подчеркиваю – всякая инициатива любого, подчеркиваю - любого гражданина, касающаяся устройства или переустройства общественного порядка, постройки общественно полезных (по мнению этого гражданина) сооружений, запуска общественно-полезных (по его же мнению) проектов, имеет право быть реализованной и, заметь, реализованной за счет государства. - О!..., - Мэй замахала руками и запищала смеясь. – Это же бред, бред… Элли рассмеялась. - Это только кажется бредом. Но тебе не интересно узнать что из этого получилось? - Ну…, - как-то совсем без энтузиазма промычала Мэй. – Так чтобы вот встать, всё бросить… Элли хихикнула. - … ну… ты на что намекаешь, - нарочито обиженным голосом буркнула Мэй и улыбнулась, - что, я должна непрерывно чем-то заниматься, я не могу просто валяться без дела? Да, вот чтобы всё бросить, встать и полететь кудато только ради того, чтобы посмотреть на каких-то людей, которые занимаются чем-то безумным… ты мне вот что скажи, если каждый начнет делать то, что ему взбредет в голову, это, по-твоему, анархией не будет? Не будет жуткого бардака? - Ты лучше ответь мне на другой вопрос, - возразила Элли, - существует ли возможность, чтобы в государстве, ну или в любой общине, являющейся моделью минигосударства, можно было бы сформировать такие органы управления, которые имели бы физическую возможность рассматривать идеи всех тех, кому что-то приходит в голову? - Конечно нет. - Даже если представить, что такой уполномоченный совет или министерство заранее отсекали заведомо абсурдные идеи, осталось бы великое множество идей, которые требуют всестороннего рассмотрения, привлечения экспертов, плюс еще более великое множество мелких идей, которые требуют вникания в такие мелочи, которые просто немыслимо представить. Допустим, человек подаёт идею посадить вдоль шоссе группу деревьев в таком-то порядке. Идея простая, явно не абсурдная, но что, если остальным людям, проезжающим по этой дороге, такая конфигурация не понравится? Что если им захочется других деревьев или не захочется вообще ничего? На самом деле, если инициативу людей не подавлять, то каждому человеку может хоть ежедневно приходить в голову какая-то идея. Нет никакого способа ни решать это централизованно, ни передавать управленческие функции каким-то местным органам самоуправления, поскольку даже какой-нибудь домовый комитет просто физически не будет в состоянии проводить голосования среди жителей своего дома, да никто и не будет каждый день приходить на эти собрания и вникать в разные мелочи, и в конце концов всё мгновенно выродится в диктатуру местного царька. - С этим я согласна, - Мэй потянулась, вытянув свои красивые лапки. – Но я всё-таки не вижу альтернативы, я по-прежнему не понимаю… - Поэтому, концепция абсолютно гибкого общества предполагает, что каждый гражданин имеет право, придумав свою идею, либо осуществить ее самостоятельно, своими силами и за свой счет в любом месте на территории государства или общины, подав при этом уведомительное сообщение в исполнительный орган, или, если у него нет возможности или желания делать это самому, послать по интернету свой план преобразований в тот же исполнительный орган, и там эта идея будет автоматически принята к исполнению и реализована в порядке общей очереди. То есть, фактически, любая идея, посланная в исполнительный орган, имеет статус, который сейчас имеют проекты, утвержденные всевозможными инстанциями. - Угу, клёво, - воскликнула Мэй. – Значит если я захочу купить и поставить у меня во дворе атомную электростанцию, то государство вбухает четыре миллиарда долларов, и после этого мы все пойдем по миру? - Нет, такое невозможно. Существует порядок применения вседозволенности. - Странное сочетание – «порядок вседозволенности»… - В этом обществе уравниловка существует только на начальном этапе. Каждый гражданин, который принимается в общество, обладает стартовым коэффициентом вседозволенности, условно говоря – единицей. Находясь в этом ранге, ты имеешь целый ряд ограничений. Например, если ты подашь идею какой-либо территориальной реорганизации, будь то посадка дерева или постройка зоопарка или сооружение атомной электростанции – будут реализованы автоматически лишь те из них, исполнение которых не превышает некоторой суммы, достаточно ограниченной. Кроме того, ты лишен права вносить изменения в законодательство, в порядок судопроизводства и т.д. По мере того, как твои инициативы воплощаются в жизнь, твой коэффициент растет. Существует очень простая система, согласно которой та или иная идея, будучи реализованной и не опротестованной в течение определенного периода времени, прибавляет к твоему коэффициенту вседозволенности новые баллы. - То есть можно опротестовать то, что я сделал? Переделать что ли? - Да, - кивнула Элли, - если ты посадил колючий куст рядом с тропинкой, то другой человек может его вырвать и выкинуть. Некоторая бюрократия есть и при этом, конечно, так как ты должен зайти в базу данных изменений на этой территории и указать, что куст уничтожен. При желании можно указать обоснование твоего решения, а можно и не обосновывать. Опыт показывает, что если человек заинтересован в том, чтобы его решение было правильно понято и принято, он пишет хотя бы пару строк в обоснование своего решения – подобную систему ты можешь видеть в Википедии. Фактически, абсолютно гибкое общество расширяет идею Википедии на реальную жизнь, на управление обществом. - Интересно… то есть я иду по тропинке, вижу, что какой-то человек посадил колючий куст, или некрасивый куст, и я просто вырываю его, выкидываю его на помойку… - Не обязательно выкидываешь сама – ты можешь просто вырвать его и пойти дальше – коммунальные службы сами позже его выкинут. - … отлично, и потом я просто по беспроводной связи захожу в базу данных, нахожу идею посадки этого куста и сообщаю, что идея аннулирована? - Да. Причем займет всё это ровно минуту. При этом коэффициент человека, посадившего тот куст, уменьшается на столько единиц, сколько ему было прибавлено за его посадку, а твой коэффициент, наоборот, увеличивается. - А если потом кто-то решит, что куст тут стоял очень даже кстати, он снова восстановит аннулированную идею и снова куст будет посажен?:) - Да, будет. И тогда автор первоначальной идеи снова получит себе отнятые баллы, а тот, кто аннулировал его идею, лишится не только полученных баллов за аннуляцию, но и дополнительно нескольких баллов, так как его вмешательство оказалось деструктивным – были потрачены впустую некоторые бюджетные деньги. - И сколько же так может продолжаться?? – рассмеялась Мэй. – День за днем они так и будут… - Не будет. После первого же цикла идея получит статус потенциально конфликтной, и тогда любой человек, который обладает необходимо высоким коэффициентом, сможет взять этот проект под свой контроль и принять окончательное решение, отменить которое может только другой человек, также имеющий высокий коэффициент и, таким образом, статус, условно говоря, администратора. Группа граждан, совокупный коэффициент которых дотягивает до администраторского, также может такое решение администратора отменить или скорректировать. Этот порядок подталкивает людей к совместной деятельности, к совместному обсуждению, в процессе которого, как раз, и осуществляется всестороннее рассмотрение проекта. - И это не превращается в бесконечную волокиту? - Нет, а почему оно должно превращаться? Люди ценят то, что имеют. Люди ценят свой статус администратора того или иного уровня, а этих уровней несколько и каждый последующий даёт всё новые управленческие привилегии. Люди ценят своё время. Люди ценят то отношение к ним, которое будут складываться у других людей. Ты недооцениваешь силу рейтингов, Мэй. - Что ты имеешь в виду? К этому времени Мэй уже перестала валяться на кровати. Она села, облокотившись на подушки, и выглядела уже довольно внимательной. Если идея абсолютно гибкого общества пока ещё и не стала ей казаться имеющей практическую ценность, но по крайней мере уже поменяла статус «полного бреда» на «кое-что интересное». - Ну, давай возьмем конкретный пример. – Элли тоже подсела к ней поближе, легла на живот и взяла в руки ножку Мэй, потерлась о неё лицом, поцеловала пальчики, лизнула их и продолжила. - Допустим, мы с тобой создали сайт, на котором людям предлагается размещать свои фотки из путешествий. Мы провели необходимую рекламную компанию и в итоге, спустя полгода, наш сайт имеет некоторое число активных участников. Теперь мы вводим одно изменение – вводим рейтинг. Пусть это будет просто голый рейтинг, то есть за каждую размещенную фотографию или путевую заметку к рейтингу прибавляется некоторое количество баллов, и больше ничего. Есть отдельная страничка с Топ-100 лидеров, рейтинг высвечивается рядом с именем в профиле человека. - Не поняла – что ты называешь «голым рейтингом»? – перебила её Мэй. - Рейтинг, который не даёт больше никаких преимуществ, никаких привилегий, ничего. Так вот, как только рейтинг будет введён, активность имеющихся участников резко повысится, и приток новых станет выше. Обрати внимание – это происходит даже в том случае, если рейтинг не дает никаких привилегий, никаких дополнительных возможностей, ничего! Всё равно срабатывает желание человека соревноваться. - Да, скорее всего так и будет, я замечала такое и на себе. - Теперь внесем новое изменение – введем не просто топ-100, а топ-10, топ-20, топ-30, топ-50. Каждой группе присвоим определенные отличия – разный цвет, разное наименование, например участников топ-10 назовем «маршалами», следующую десятку – «адмиралами», следующую – «генералами» и так далее. Одно это изменение ещё более подстегнет участников к активности. - А я знаю ещё один пример, который будет тут к месту, - перебила Мэй. – Толковые специалисты по кадрам знают, что стимуляция работников на предприятии не обязательно должна быть финансовой – даже чисто номинальные, эфемерные поощрения могут иметь не меньшую, а порой даже большую мотивирующую силу. Введи соревнование за те или иные звания, вывешивай фотографии лучших за месяц и так далее – и результаты будут незамедлительно. - Статус, рейтинг – само по себе это имеет большое значение для человека, даже если это просто голый рейтинг, чистое довольство от лидерства в чём-то, от принадлежности к более или менее статусной группе. Но здесь – в том обществе, рейтинг имеет еще и очень важное содержание – он прямым образом определяет те рамки, в которых твои желания могут свободно реализовываться. Поэтому вандализма здесь попросту нет. Ведь человек, который будет бездумно набрасывать идеи, растрачивая бюджет, или бездумно аннулировать другие идеи, которые потом придется восстанавливать, опять-таки тратя бюджетные деньги, так и будет постоянно болтаться с минимальным статусом, который, кстати, может превратиться и в нулевой. Человек, получивший нулевой статус, теряет возможность самостоятельных действий, а быть самым последним, самым бесправным никому не хочется, особенно если все твои приятели имеют положительный рейтинг, и учитывая, что ты сам – очень простыми действиями, может сделать и свой рейтинг положительным. Поэтому на самом деле, чем меньший рейтинг имеет человек в абсолютно гибком обществе, тем чаще он подстраховывается, обсуждая свои идеи с кем-то ещё. Так что происходит естественная саморегуляция. Пара твоих приятелей – это совсем не то же самое, что некая управленческая структура – они тебя выслушают, они разберутся, подскажут, обсудят. - А вот насчет рейтингов, Элли, есть ведь и другой способ нарастить себе «рейтинг» - это стать самым плохим, самым деструктивным. Есть же люди, которые самоутверждаются именно таким способом, и их довольно много. - Да, такие люди есть, но их не так много, как может показаться. Чем больше запретов и ограничений свобод в обществе, тем сложнее людям проявить себя в созидании, будь то бизнес или профессиональные навыки или что угодно другое. Дело тут даже не в административных запретах, а в том состоянии выжженной пустыни, в которую превращается сознание человека, живущего в условиях диктатуры или забюрократизированного, коррумпированного общества. Если твоя возможность созидать зажата в тиски и фактически уничтожена, то человек начинает искать другие способы самоутверждаться, в том числе и антисоциальные. - Ну а если…, - начала Мэй, но Элли перебила её. - Если тем не менее человек по какой-то причине выбирает утверждаться путем совершения антисоциальных поступков, то реакция общества должна быть жесткой, а главное – неотвратимой, вплоть до изгнания в обычный мир обычных людей, пусть самоутверждается там, где есть полиция, тюрьмы и т.д. Ну а когда и если эксперимент выйдет за пределы небольшой группы людей, и если принципы абсолютно гибкого общества найдут себе применение в каком-то государстве, то в таких крайних случаях будут применяться обычные структуры защиты от криминала, численность служащих в которых, видимо, можно будет свести к предельному минимуму в связи с тем, что крайне малое число людей захотят выбрать себе такую участь – быть никем, быть преступником. Представь себе – государство, которое сочетает в себе экономические и гражданские свободы, как Сингапур или Тайвань, с той почти что неограниченной свободой личности, свободой самовыражения, которую предоставляет абсолютно гибкое общество. - И всё же маловероятно, что создать такое общество можно в любом месте, Элли. Люди так быстро вряд ли воспримут изменение правил игры. Хотя, если начать с тех стран, которые уже создали у себя цивилизованное общество… - Я не знаю, как и где это можно начать – я думаю, что когда и если такие общества и начнут появляться, то это будут именно отдельные сообщества в рамках тех или иных стран, и я не знаю, как это будет и будет ли реализовано практически – ну вот мы и посмотрим. Пока что идет первый эксперимент, он проводится в неестественных, лабораторных условиях, но какие-то первичные результаты он даст. Элли легла на кровать, заложив руки за голову, и задумалась. Мэй тоже о чем-то задумалась. - Получается, что люди будут бояться инициативы, если в результате они могут совершить ошибку и понизить свой коэффициент? Мне кажется, это неправильно. - Это неправильно, - согласилась Элли. – Поэтому всё не совсем так. Если какой-либо человек отменяет предыдущее решение, то при этом он может своим решением не снижать коэффициент у автора того решения, или снизить его не в полной мере – это, на самом деле, распространенная практика. Так поступают тогда, когда есть основания предполагать, что тот человек именно ошибся – не всё предусмотрел, слишком поторопился и так далее. Ошибаться могут все, это само собой. И тот, кто чтото делает, непременно в чем-то будет ошибаться, но ошибка ошибке рознь, и каждый это учитывает, составляя своё мнение по данному вопросу. - Интересно, а как они… - Стало интересно? – смеясь перебила её Элли. – Может всё-таки поедем, посмотришь своими глазами? - Почему ты меня уговариваешь? Тут явно не чисто, а? Мэй подползла к Элли, взяла её за голову обеими руками и уткнулась носом в нос. - Почему ты так настойчиво меня зовёшь? Должна быть причина. - Ты мне интересна, ты мне нравишься, вот и причина. - А я тебе не верю…, - медленно проговорила Мэй, ещё потерлась носом о нос Элли, перевела взгляд на её губы и, немного помедлив, поцеловала её. Элли ответила на поцелуй, и их губы снова соприкоснулись. Мэй подползла поближе, навалилась на Элли, перевернув её на спину, и стала целовать её лицо – губы, глаза, щеки, снова губы… Элли просто валялась и отдавалась ласкам, раскинув в стороны руки. - Приятно…, - прошептала она. – Очень приятно… - Может быть, я влюбилась в тебя, а? – Мэй положила руку на грудь Элли, подержала её немного, слегка потискивая, затем пролезла рукой снизу под майку и положила ладонь на её голый животик. – Может быть, я тебя люблю? Элли открыла глаза. - Ты любила когда-то девочек? - Нет… но кажется, мечтала когда-то об этом. Когда-то давно, когда мне было ещё [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]… я тогда была очень легковозбудимой, любая картинка с голым телом, будь то изображение парня или девушки, вызывала во мне такое сильное возбуждение, что перехватывало дыхание, могла начать кружиться голова. Я очень хотела трахаться, хотя и понимала, что это невозможно, что это очень опасно для парней, так как [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], и никто не будет рисковать своей свободой, своей жизнью. И я смотрела на парней, я так смертельно хотела, чтобы они трахали, тискали, целовали меня, и я понимала, что этого не будет никогда. Никогда. Это было так страшно… - Но почему никогда? Хотя, я понимаю. - Конечно никогда. [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] Мне постоянно казалось, что я теряю саму жизнь, что жизнь утекает сквозь пальцы, что я умираю, потому что меня лишили любви, и виноваты в этом они – взрослые, и я их ненавидела. Я стала ненавидеть всех парней, в которых влюблялась и которых хотя бы просто хотела, а я хотела, наверное, каждого второго. Мне казалось, что они предали меня, что они ненавидят меня, ненавидят саму жизнь, иначе как бы так могло получиться, что они хотят – довольные, спокойные, в то время как я умираю от желания любви и всем на меня наплевать, всем, и никто – ни один парень не полюбит меня, не овладеет мной, не даст мне того наслаждения, того счастья, в котором я нуждалась больше, чем в воздухе… Мэй вздохнула, задрала майку Элли и стала нежно целовать её грудь, вокруг грудок, между ними. - [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], я всётаки потрахалась, но это было уже не то, словно всё перегорело. Я даже не получила никакого удовольствия. Я потеряла способность и желание любить, и мне казалось, что я умерла, и виноваты в этом были они же – эти мертвецы-взрослые, со стеклянными глазами, ненавидящие саму жизнь. И я стала ненавидеть их еще больше, потому что решила, что это теперь навсегда – что я навсегда потеряла способность любить и чувствовать. - У меня было похоже, - произнесла Элли. – Но я трахаться начала только в девятнадцать – я была слишком правильной девочкой, я даже слово «трахаться» не могла произнести, и выражалась только правильными, искусственными словами. - У меня украли детство, Элли. У меня украли его. И у меня украли еще и все те годы, в течение которых я училась что-то испытывать – училась получать удовольствие от секса, училась испытывать нежность, училась преодолевать догмы о разных «противоестественных» видах секса, училась думать, и даже вот эта моя жизнь сейчас – она тоже украдена, потому что я все еще полумертвая, и когда я думаю – какой я могла бы быть, если бы в детстве могла открыто любить, какой я могла бы быть сейчас… мне хочется плакать… и вот он, - Мэй кивнула в сторону похрапывающего Криса, - может быть и он не был раньше овощем, но его сломали, ему внедрили в мозг какие-то вирусы, и он умер, ведь он никогда не станет живым, я же понимаю это – никогда… - То, что он никогда не станет живым, это не только результат того, что его подавляли, но это и результат его выбора прямо сейчас, - с металлической твердостью в голосе сказала Элли. – Давай мы не будем забывать и об этом, если хотим оставаться трезвомыслящими. Мэй положила голову на грудь Элли, обняла её за плечи и замолчала. Минут пять они так лежали и думали о своём. - Согласна, - произнесла Мэй, приподнимая голову. – Это и его выбор сейчас, это понятно. Но ты мне не ответила – почему ты настаиваешь на том, чтобы я поехала туда смотреть на этот эксперимент? И какое ты имеешь к этому эксперименту отношение? - Но тебе интересно? - Мне интересно, - улыбнулась Мэй. – Но ты не ответила. - Не ответила. - Так ответь. - Может быть позже. - Тайна? - Мой каприз. - Каприз? - Каприз, да. - Ты не капризная, Элли, - Мэй покачала головой и села. – Ты такая… , - она задумалась, подбирая слова, - ты такая… разумная, ты точно знаешь – что и зачем ты делаешь, а каприз – это какая-то мимолетная иррациональная прихоть, это даже не желание… нет, это не каприз. Она придвинулась к Элли и внимательно посмотрела ей в глаза, потом погладила щеку, провела кончиком пальца по носу, лбу. - Ты чего-то от меня хочешь, но не говоришь – чего именно, я знаю… - Так ли это важно, Мэй, - спросила Элли, не будучи ни в малейшей мере смущена её словами. – Я предлагаю тебе поучаствовать в интересном эксперименте, получить интересный опыт, а что в этом удивительного? Разве ты не хотела бы, к примеру, сделать что-то приятное для меня? - Для тебя? Для тебя – хотела бы, конечно… но только это не та ситуация, точнее – не совсем та. У тебя есть и какая-то прагматическая цель, это не просто желание сделать мне приятно. - Ты меня опасаешься? - Нет, нет… я тебя не опасаюсь. Просто хочу внести ясность. - Так мы едем? Мэй улыбнулась. - Ты настырная. - Как ты уже сказала, я точно знаю – чего и зачем я хочу, - серьезно произнесла Элли. – И это правда. - А Крис? - Он тебе нужен? – удивленно спросила Элли. – Мне так казалось, что… - Да нет, не нужен он мне. Тем более, что у меня есть всегда с собой пара искусственных членов, а теперь есть и ты, которая наверняка сможет с ними справиться и сделать мне очень-очень приятно, да? Она рассмеялась и навалилась на Элли. - Ты будешь делать мне приятно, да? Элли прижала её к себе и поцеловала в губки. - Это ответ? – Игриво переспросила Мэй. - Это ответ… А теперь – давай я тебя раздену, хорошо? 03. - Я вам не верю. - Придется поверить. - Очередные сказки про конец света, не верю. Предоставьте доказательства, если вы в самом деле те, кем вы по вашему утверждению являетесь. - Это не входит в наши планы. - А что входит в ваши планы? - Дать инструкции. - Вы удивительные люди! – Парень в коротких спортивных шортах, сидящий напротив мужчины и женщины, выглядящих несколько странно тут, в пляжном кафе, в своей закрытой и, видимо, жаркой одежде, откинулся на спинку стула и с удивлением воззрился на них. – Вы приходите сюда, несете какую-то чушь с серьезным видом, отказываетесь предоставлять какие-либо доказательства, при этом утверждая, что понимаете, что я человек умный. Ну если я умный, то разве не очевидно, что я не могу всерьез отнестись к тому, что вы мне тут рассказываете?? Повисло молчание. - Сколько ты уже так путешествуешь, - спросил мужчина. - Два года. - Нравится? - А кому не понравится?? - И ты не хочешь, чтобы эта приятная жизнь заканчивалась, поэтому зарываешь голову в песок, и не хочешь ничего ни видеть, ни слышать? - Разумеется, я не хочу, чтобы эта жизнь заканчивалась, но это не значит, что я куда-то там зарываю свою голову. Я прошу у вас каких-либо доказательств, вот и всё. - У нас нет доказательств, - мягко произнесла женщина. - Ха! – Парень развел руками и рассмеялся. – Так может быть вам просто нужно задуматься самим – откуда в ваших головах эта чушь? - Эта чушь в наших головах из нашего собственного опыта. Мы описываем то, что сами пережили, что видели своими глазами. - Наркотики употребляете? Тут многие курят всякую дрянь… - парень подозрительно прищурился и окинул обоих взглядом. – Выглядите вы, признаться, странновато, вы не находите? - У нас не было времени купить другую одежду, Андрей. И нет необходимости – мы сегодня же улетаем отсюда. - Куда? – Зачем-то спросил Андрей. - Понятия не имею. - То есть?? - Мы не знаем, куда полетим, и узнаем об этом только в аэропорту, когда увидим – куда есть рейсы. - Вы что, участники такого же эксперимента? - Бывшие. Женщина приподнялась со стула, осмотрелась и снова села. - Боишься чего-то? - Опасаюсь. - Кого? - Сам знаешь кого – одного из тех, кто устроил всё это. - Джо не показался мне опасным, - не очень уверенно произнес Андрей. - Показался, - уверенно возразил мужчина. – Просто ты вытеснил это, поскольку перспектива нарисованной им жизни оказалась очень привлекательной, разве не так? - Не совсем. Да, поначалу это показалось очень подозрительным, но дело не только в том, что он мне предложил, но и в том, что он не показался мне опасным. Мужчина и женщина переглянулись. - У нас не так много времени. Нас наверняка отследили и нам не хотелось бы снова встречаться с этими людьми… - Может быть, - задумчиво произнес Андрей, - вся эта комедия – тоже часть эксперимента? - Да может, может, - с нетерпением сказал мужчина. – Вот что. Я понимаю, что наши надежды на то, что ты серьезно отнесешься к тому, что мы сказали, были в общем безосновательны, ну хорошо, тем не менее… - А на что вы рассчитывали, в самом деле!? – почти с возмущением перебил Андрей? – Приходят какие-то типы, несут бред на уровне клинического расстройства рассудка, инопланетяне какие-то, конец света, вы что, в своём уме?? Да если бы не то, что вы каким-то образом знаете про мой договор с Джо, я бы даже и секунды вас не слушал! - Вот именно, - тоже с некоторым раздражением ответила женщина, - «если бы не то, что мы знаем», вот именно. А мы, как видишь, знаем это, и знаем гораздо больше, и это, на мой взгляд, достаточно серьезная причина… - Ладно, - перебил её мужчина. – Не хочу в десятый раз повторять одно и то же. – Итак, я предлагаю тебе эксперимент. - Как, ещё один? – Рассмеялся Андрей? – Ещё одна кредитная карточка? Мне пока хватает этой. Мужчина продолжал, не обратив никакого внимания на эти слова. - По условиям договоренности с Джо, ты можешь делать всё, что захочешь, так? - Так. - При этом он очень грамотно направил тебя в то русло, в которое он хотел тебя направить. - Он меня никуда не направлял, - решительно возразил Андрей. – Наоборот, он показал мне, насколько примитивны мои представления о свободе, насколько они, на самом деле, обусловлены теми рельсами, которые передо мной проложили, создав иллюзию выбора. - Правильно, - мягко подтвердил мужчина. – Правильно! - Что правильно?! Да, правильно. Он показал, например, что моё желание «попутешествовать» является совершенно стандартными рельсами, не более того, что каждый, кого ни спросишь, начнет говорить о путешествиях в контексте того – как он видит свою свободную жизнь. - Ты, Андрей, стал объектом простой манипуляции на твоем чувстве собственной важности, - улыбнулся мужчина. – Указав тебе на это, Джо как раз и добился того, что желание путешествовать ты отставил на задний план, так как тебе вряд ли захотелось бы в собственных глазах опуститься до уровня обычного, примитивного обывателя. Он наклонил голову и несколько въедливо посмотрел на Андрея, но тот ничего не сказал. - А между тем ничего удивительного, что люди хотят путешествовать, неужели эта простая мысль так и не пришла тебе в голову? Что удивительного в том, что люди, играющиеся с собакой, находят это занятие интересным? Что удивительного в том, что море красивое для тех, кто воспринимает чувство красоты? Удивительно ли то, что люди хотят трахаться? Нет, всё это не удивительно. - Но… что ему в этом? Зачем ему было делать так, чтобы я подавлял желание путешествовать? - Его возможности не беспредельны. Как и любое существо, он ограничен в своих возможностях, особенно тут – на чужой ему планете. Поэтому для него важно, чтобы ты, желательно, сидел на одном месте, испытывая при этом уверенность в том, что не перемещаешься исключительно по своей воле. Так им проще за тобой наблюдать. И именно поэтому мы, - он кивнул на свою спутницу, - и пользуемся этим простейшим способом избегать их внимания – как только мы где-либо засвечиваемся, мы сразу же делаем несколько перелетов, желательно в разные страны, в разные климаты, и они нас теряют. - О господи, - вздохнул Андрей, - вот привязались вы ко мне со своими инопланетянами, а… - Поэтому проведи эксперимент. – Продолжил мужчина, - начни переезжать с места на место, каждый день – новый город, а то и новая страна. И ты увидишь кое-что… - Пора, - женщина встала и потянула своего друга за рукав. – Мы еще с тобой увидимся – позже, когда ты проведешь этот эксперимент и увидишь результат. Напиши по этому мэйлу, - она протянула листок бумажки, - когда захочешь с нами встретиться. Следующие две недели Андрей ежедневно перелетал с места на место, и ничего не происходило. Наконец, всё это стало уже довольно-таки утомительным, и он решил прекратить эти прыжки – не в последнюю очередь из-за того, что Сингапур, в котором он был на тот момент, оказался чрезвычайно приятным местом, в котором хотелось остаться подольше. Ну и потом – сколько можно заниматься этой ерундой? Первое, что привлекает туриста в Сингапуре, это, конечно, Orchard Road и близлежащие к ней небоскребы, отели, шоу в Marina Bay и развлечения на Сентозе. Но Андрею сейчас интересно было другое, и он три раза сходил в Science center, вместе с толпой школьников играясь во все те игрушки, которые там доступны. Это было здорово – возможно, просто потому, что там его окружали дети – не задолбанные родительской заботой и необходимостью «хорошо учиться» и целовать бабушку, преодолевая рвотные позывы, а самые нормальные дети, вполне соответствующие тому образу, который возникает при словах «беззаботное детство». Они долбили по кнопкам, рычагам, пускали монетки крутиться по пластиковой «черной дыре», угадывали – откуда звенит звонок телефона, кричали в трубу с эхом, ползали по полу, прыгали, лезли во все дыры, и никто, никогда, ни единого раза не сказал им ни слова, чтобы их как-то «успокоить». Здорово было и гулять по ботаническому саду, расположенному в нескольких автобусных остановках от метро Orchard Road – большая территория, куча разных прудиков, растений, полянок, гуляющие люди, люди сидящие на траве, люди бегающие по тропинкам, люди в ресторане – все вместе и каждый в отдельности создавали впечатление совершенного довольства и комфорта. Казалось, им всем просто хорошо жить, и всё это казалось нереальным. Иногда Андрей просто тыкал пальцем в любое метро на схеме и ехал туда, ходил по окрестностям, наблюдал. Так он случайно открыл место, где тусуются проститутки – метро Kallang ничем было не примечательно, и, выйдя со станции, он просто пошел по улице Geylang - просто вперед, без цели. И сразу наткнулся на офигенный магазин диких камней – таких красивых, каких он, кажется, не видел в одном месте никогда. Тектит весом в шесть килограмм он просто не мог не купить, хотя и понимал, что не сможет таскать его с собой – ну хоть посмотрит на него несколько дней, пока будет тут жить. (А может быть, всё-таки купить какой-нибудь домик в Баварии или на Бали, в котором он мог бы собирать то, что ему нравится – камни, книги, вещи? Ведь сказка с кредиткой может скоро кончиться, и что тогда? Да, надо купить). Оплатив минерал заветной кредиткой, и облапав его шаровидную поверхность, более всего похожую на поверхность какой-то планеты, изрытую метеоритами, он попросил отослать его в свой отель, и еще часа два просто ползал по магазину, рассматривая другие камни. Он мог бы купить их все, хотя средняя стоимость камня и достигала нескольких тысяч долларов, но зачем это? Смысла в этом сейчас не было. Затем он пошел дальше, и на Lorong 12 решил свернуть направо, и тут-то и натолкнулся на целую стайку девушек-проституток, которые совершенно открыто стояли тут, разговаривали между собой. Они тут же его облепили, улыбаясь, трогали его за руки, обнимали за плечи, и это было не вульгарно и не агрессивно, как, скажем, на Самуе, а как-то спокойно и расслабленно. В Сингапуре всё дорого, и девочки тут стоили существенно дороже тех, кого можно встретить на улицах Бангкока или Манилы – сто тридцать сингапурских долларов в час, но к счастью, это не имело значения. Он даже не стал её трахать – пупсовую девочку, не понимавшую ни слова по-английски, он просто тискал её, вылизывал, гладил, и когда она, сидя на коленках напротив него, дрочила его член, он обнимал её, гладил её плечи, лицо, целовал её в губки, тискал её грудки, ляжки и задние лапки, и ему просто было хорошо, пока вдруг не забрезжило на горизонте всё то же ощущение бессмысленности жизни, ощущение тотального одиночества, и он понял, что начал влюбляться – он постоянно влюблялся во всякую девочку, которая не проявляла агрессии и была дружественна и хотя бы немного ласкова. С самого детства, сколько он себя помнил, он влюблялся, и каждый раз в процессе сближения выяснялось, что влюблен он в дорисовки – в то, чего нет, да и быть, видимо, не может, пока этот мир взращен на ненависти к удовольствиям, на беспросветной догматичности и тупости. Хотя в детстве всё-таки всё было по-другому, кажется… а может это просто дорисованные воспоминания? Сейчас уже не проверить, так как в него уже никогда не влюбится девяти- или одиннадцатилетняя девочка – он уже слишком стар для неё, и ему никогда на своем опыте уже не узнать – может ли такое быть, чтобы девочка не превращалась в серое и ревнивое ничтожество, отупевшее, забитое, если она полюбит и в ответ получит не ханжество, не авторитарное обращение как с недочеловеком, не назидательность и высокомерие, облаченное в маскировочный халат сюсюкания и заботы, а настоящую ответную нежность и влюбленность. А если и влюбится – что толку? Он даже не сможет с ней нормально разговаривать, что уж говорить о ласках и поцелуях? Распнут, уничтожат, посадят, поставят клеймо насильника. Он целовал ей ножку, гладил коленки, попку, и с каждой минутой становилось всё тоскливее и беспросветнее. Выхода-то нет. Выход надо искать, и главное – в найденный выход надо ещё иметь силы пойти! Вот, например, он знает и умеет прекращать болезненные эмоции, останавливать раздражение и агрессию. Он знает – насколько отравляет чувство собственной важности – высокомерие, назидательность, язвительность, и умеет убирать это, отбрасывать в сторону. Он умеет быть логичным и сопоставлять, отбрасывать, делать обоснованные выводы. Но чего-то не хватает. Какой-то цели, которая захватила бы его целиком. Тотальное довольство и комфорт, в котором он плавает уже третий год подряд – этого недостаточно, этого мало. На улице начинало темнеть. По-прежнему стайка девочек тусовалась перед входом в отель, предлагая себя. Какой-то старый китаец подошел и спросил, дружески улыбаясь – понравилось ли ему. - Да, понравилось, - кивнул Андрей. – Хорошая девочка, очень хорошая, всё было здорово. Китаец ещё что-то сказал вслед, но Андрей кивнул ему уже механически, не слушая. Он представил себе – чем он займется, придя в отель. Можно посмотреть новый фантастический фильм, это интересно, это даст впечатления. Можно ближе к полуночи съесть что-нибудь вкусное в ресторане. Можно поучить языки – почитать или послушать, это доставляет удовольствие – он давно перестал выписывать слова и правила – что забылось, то потом вспомнится, выползет само, и избавившись от всяких долгоживущих списков он стал получать настоящее удовольствие от изучения языков – теперь он выписывает выученные слова, повторяет их несколько раз, а через неделю-две безжалостно выбрасывает список – что не запомнилось, то все равно где-то улеглось в долговременной памяти и проснется рано или поздно. Главное – преодолеть спазматическое желание перфекционизма, непременно всё запомнить. Это и изучением-то не назовешь, скорее – впитывание, как будто приходишь, ложишься во что-то приятное, и впитываешь всем телом. Бенгальский, чешский, кантонский, бразильский португальский, швейцарский немецкий – интересно впитывать разное, бессистемно – просто для удовольствия. И всё же этого мало. Интересно – это, может быть, особое свойство человека? Или не всякого человека? Если поставить в такие условия, в какие сейчас поставлен он, любого человека – вот ту девочку-проститутку, того китайца, вот этого китайца, вот эту женщину – они что, тоже, как и он, спустя три или пять или десять лет остановятся и поймут, что дальше жить так не получается? Что требуется что-то большее, требуется цель, настоящая задача? Или они вот так и могли бы прожить до смерти в полном и тотальном довольстве и даже не вспыхнет, не всколыхнется в них вот это тайное, глубокое чувство глубинной неустроенности, незавершенности? Интересно было бы поставить такой эксперимент… Андрей рассмеялся, поймав себя на этой мысли. Вот он и влез в шкуру Джо. Инопланетянин Джо:) Андрею снова стало смешно, и сейчас показалось совершенно глупым, что он всё-таки попался на удочку у той странной парочки и стал как дурак мотаться туда-сюда – две недели глупых прыжков по миру, и какой результат? Интересно, а получил ли вообще Джо со своими коллегами хоть какой-то результат? Насколько всё это оказалось для них оправданным, интересным? Ведь прошло два года, потрачена немалая, очень даже немалая сумма денег, и сколько это будет длиться ещё? С того момента, как закончилось его обучение, прошло два года… и на самом деле много всего было прожито, и обучение не прошло даром, хотя поначалу это показалось абстрактной философией, которую он слушал, не веря, что можно перебросить между этой отвлеченной философией про «насыщенность» и «энергию» какой-то мостик к грубой и реальной действительности, в которой все мы живем несмотря на то – в какую философию верим. Жизнь, в конце концов, с её прагматичной причинно-следственной связностью, выравнивает всех – буддистов и агностиков, крепких семьянинов и бродяг. Все они в конце концов сталкиваются с простыми и грубыми законами жизни: нет денег – нет удовольствий, нет денег – нет женщин, нет денег – нет интересов и так далее. Будь ты поэтом или грузчиком, от правды жизни не уйдешь, а состоит она из таких вот грубых и простых истин. Нет, не всё упирается в деньги, конечно. Но почти всё. Говорят, что власть ценнее денег? Может быть, конечно, но власть достается немногим – настоящая власть, а не пародия на неё. Конечно, какойнибудь ущербный недоносок удовлетворится и статусом первого помощника второго дворника, но это не власть, это мелкий рычаг удовлетворения тщеславия. Настоящая власть доступна очень и очень немногим, крохотному количеству людей, поэтому её как бы и нет в реальности нормального человека, а вот деньги – деньги это то, что касается всех и каждого, и даже маленькая прибавка денег может быть весьма заметной, поэтому деньги в такой цене. И добыть их бесконечно проще, чем власть. Андрей давно понял, насколько смехотворны эти людишки, которые воротят нос от денег, которых не имеют, которые пытаются со снобизмом делать заявления насчет того, что мол не всё покупается… как будто они пробовали! А он вот пробовал. И купил всё, что хотел, кстати. Всему есть своя цена – всему тому, с чем в реальности может столкнуться человек. И цена это не такая уж большая. Вот взять эту распространенную чушь, в которую он и сам свято верил, что мол любовь за деньги не покупается. Покупается. Вот эта самая, настоящая любовь, прекрасно покупается. Может быть существует какая-то другая любовь, которая не покупается, но такой и вовсе нет нигде, кроме как в сентиментальных романах, поэтому и говорить о ней нечего. Когда Андрей первый раз решил рискнуть и попробовать купить любовь, ему было понастоящему страшно – страшно, во-первых, агрессии, которую, он был уверен, он несомненно огребет от девушки, которую захочет купить. И во-вторых было страшно (и это даже было страшнее) убедиться, что его подозрения верны, что любовь можно купить. А получилось всё просто и легко, совершенно прозаично. Он выбрал парочку, парня и девушку, которые гуляли в обнимку по набережной, целовались, что-то ласково друг другу говорили. Он снял номер в том же отеле, где остановились они, и за завтраком улучил момент и сунул девушке записку, в которой вежливо извинялся за беспокойство, но очень просил уделить ему всего лишь две минуты здесь же, в фойе отеля, но непременно наедине, так как вопрос щекотливый и касается её матери. Как бы это ни выглядело глупо, но механизмы работают исправно, и слово «мать» произвело свое действие. Когда она подошла, Андрей сразу же взял быка за рога, сообщив ей, что про мать он выдумал, просто ему было очень надо увидеть её и сказать ей кое что, а именно, что он заплатит ей столько, сколько она захочет, если согласится провести с ним сегодняшний вечер. Он упомянул о том – насколько потом ей весело будет прогулять честно заработанные деньги со своим парнем, ведь это будет только прогулка по парку, больше ничего, просто он богат и хочет сделать подарок ей, и ему будет приятно представлять, как такая чудесная пара как она и ее парень потратят эти деньги на какие-нибудь удовольствия… Две минуты такой ерунды и твердо произнесенная сумма «десять тысяч долларов» заставили её сомневаться. Да, десять тысяч долларов, и так как он ни на секунду не сомневается в её честности, то он готов заплатить деньги авансом, прямо сейчас, и он ждет её в шесть вечера. Осталось сунуть деньги ей в сумочку, преодолев чисто формальное сопротивление, и быстро уйти. И конечно, в шесть вечера она была там – одна. И она осталась с ним спать, и это обошлось ему еще в десять тысяч плюс некоторая успокаивающая болтовня. Скажут – она осталась спать, но где же тут любовь? А любовь – она тут же. С кем девушка спит, того она и любит, если её не обижать и быть заботливым и внимательным, так что после той ночи девушка осталась с ним уже по доброй воле, но, надо заметить, совсем не без того, чтобы понимать, что с Андреем ей будет доступно всё то, о чем ей мечтать и не приходилось. Он прожил с ней неделю и убедился – она любит его самой настоящей любовью – именно той, о которой снимают фильмы и пишут книги – объятия, поцелуи, секс, забота, беспокойство за любимого, скучание, улыбки при встрече… это была любовь, ну или, во всяком случае, то, что ею все называют. Так что покупается всё – нужно только определить подходящую сумму и быть достаточно ловким, чтобы выплатить её так, чтобы человек имел возможность вытеснить тот факт, что его покупают. Как жить? Неожиданно этот вопрос догнал его тут, в Сингапуре, в перегоне между City Holl и Raffles, в сверкающем кондиционированном вагоне, заполненном людьми, имеющими какие-то цели, которые хоть и были призрачными, но были. Так что, вернуться в ту жизнь, которая была раньше? От это мысли передернуло. Нет, только не это. Это всё равно, что воспользоваться гильотиной для лечения насморка. Переживание отсутствия какого-то главного содержания жизни… оно, несомненно, дискомфортно и даже может стать болезненным, но это можно уподобить тому дискомфорту, который испытывает цыпленок, пробивая скорлупу. Вдруг состояние резко изменилось. Из тяжелого густого недоумения вдруг оно переметнулось в яркое удовольствие и насыщенность. Так всегда бывает, если не поддаваться депрессивным приступам, если держать их на расстоянии вытянутой руки. Если по какой-то причине не хочется прекращать это состояние, то по крайней мере его можно наблюдать, исследовать! А всё-таки обучение прошло не зря… Месяц обучения, которое, согласно договоренности с Джо, должен быть пройти Андрей, пролетел незаметно и показался скорее развлечением, чем обучением, но с каждым месяцем информация и навыки, полученные в то время, словно постепенно проявлялись, как фотография на фотобумаге – Андрей никогда не держал в руках фотобумагу, и процесс проявки фотографий видел только в кино, но образ был подходящим для ассоциации с тем, что с ним происходило. Он каждый день встречался с женщиной, которая без какого-либо изыска просто рассказывала ему разные истории из жизни, даже не претендующие на то, чтобы быть похожими на реальные, иногда вводя новую терминологию. Понятие насыщенности жизни было, несомненно, центральным в этой системе представлений о психическом мире человека. По её словам, жизнь как совокупность конкретных явлений, событий и переживаний имеет довольно-таки мало значения. Не так важно, летишь ты в Манилу или Токио, завтракаешь в Secret Recipe или в Макдоналдсе, трахаешься с негром или китаянкой – просто одни впечатления вместо других, и одно легко может быть заменено другим. Главное – насколько велика при всём этом насыщенность твоей жизни – именно это делает впечатления интересными или пресными, захватывающими или утомительными. Важна не внешняя ткань событий, важно другое – насколько интенсивно твоё переживание насыщенности жизни. И если насыщенность высока, то даже просто сидя на лавочке в парке и смотря себе под ноги, ты можешь переживать восхитительные моменты твоей жизни, развиваться, обогащать свой опыт. И если насыщенность низка, то даже самые бурные приключения не принесут ничего, кроме пресыщения, усталости и недовольства с подступающими депрессией, агрессией и прочими психическими ядами. Это было достаточно интересно, но как-то оторвано от реальности тогдашнего Андрея. Идеи эти мало проникали в него, так как он-то ещё далеко не наелся впечатлениями, и очень трудно было представить себе, что и в самом деле такое может быть, что сами по себе впечатления значат так мало. В его мыслях одни фантазии всплывали сквозь другие, а на них накладывались третьи, и он с нетерпением и предвкушением ждал, когда обучение будет закончено и он сможет оторваться по полной программе. В то время, вопреки рассказам, именно сами по себе события казались ему имеющими высшую ценность, способными наполнить его жизнь до краёв. Но вот прошло два года. И сейчас становится всё более ясным, что та женщина излагала совершенно справедливые вещи. Так оно и есть – именно насыщенность имеет значение, всё остальное – вторично. Иногда Андрей садился, брал свой ноутбук и начинал по памяти восстанавливать то, что он тогда получил в виде сухих памяток и рассказов. Сейчас ему стало понятно, в чём была их ценность – сухая теория вылетела бы из его головы довольно быстро, а рассказы, сколь бы наивными они ни казались ему тогда, всё же запали в память. Легче всего ему было согласиться с тем, что главное препятствие для того, чтобы жить насыщенно, это негативные эмоции. К тому времени он и сам уже во многом это понимал, хотя и не формулировал так резко и безапелляционно. Действительно – недовольство, раздражение, скука, жалость к себе, и особенно – агрессия и страх агрессии – буквально уничтожали переживание насыщенности. Насчет страха агрессии та женщина дала толковый совет – она настоятельно рекомендовала ему заниматься боксом и дзюдо. При том, что в реальности скорее всего ему никогда не придётся воспользоваться этими навыками, или придётся очень редко, тем не менее само то, что он стал получать эти навыки, довольно сильно изменило его. Практически каждый день он проводил небольшую тренировку в своем номере, и почти в каждом городе, в котором бывал, находил курсы бокса и дзюдо и ходил на них. Удивительно, но проявлений агрессии стало на порядок меньше! Это подтверждало слова той женщины, Линды, что агрессия у таких людей как он – не склонных к ненависти, на девяносто или более процентов является рефлекторной реакцией на страх агрессии и насилия со стороны других. Сейчас Андрей, сталкиваясь с наглостью и агрессивными наскоками (например, когда он требует от туристов не курить в его присутствии), испытывал почти что безмятежность несмотря на то, что в таких ситуациях иногда ему говорили грубости и почти оскорбляли и угрожали – твёрдое знание того, что он прекрасно может за себя постоять в случае нападения, резко всё изменило. Ещё пару лет назад даже не очень агрессивное противостояние могло отравить целый день, а то и два и три! Насыщенность умирает, если подавлять свои желания. Это тоже было понятно, непонятно было другое – почему насыщенность не снижается, если я хочу реализовать желание, но не могу это сделать в силу отсутствия возможностей. Постепенно Андрей получил и этот опыт, и всё оказалось именно так – не сама невозможность реализовать желание имеет значение, а именно подавление желания – подавление из-за моральных соображений, неловкости, озабоченности мнением и так далее. Это связалось в единую картину с предыдущими ясностями – в самом деле, если не так уж важна ткань событий, то и невозможность реализовать конкретное желание значит очень мало, так как есть десятки других желаний. И если остановить автоматически возникающее разочарование, недовольство, обиду, то насыщенность жизни в самом деле не снижается. При невозможности реализовать желание отравляет не это, а те негативные эмоции, которые автоматически при этом возникают. Опять-таки – чем более насыщенная жизнь, тем легче заменить одни впечатления другими. А станцию он свою проехал… Пришлось вернуться, пересесть на красную линию и доехать до Marina Bay – он любил жить именно тут – и место красивое, и Fullerton Hotel был чрезвычайно удобен и приятен, включая террасу со столиками прямо на берегу залива. Что-то знакомое мелькнуло на периферии зрения, Андрей обернулся… Джо!? - Джо, чёрт возьми! – воскликнул он, и рот его невольно расплылся до ушей. Почему-то он оказался рад снова его увидеть. – Привет, инопланетянин! Андрей прикусил язык, но было поздно. - Инопланетянин? – Удивился Джо. – А… я, кажется, понимаю… они добрались до тебя… - Ты знаешь их? Что за странные люди? Почему они называют тебя инопланетянином? Пошли, сядем за тот столик у воды, сейчас самый клёвый момент – стемнело, и вода приобретает особенно глубокий оттенок черноты, и цветные огни отражаются в ней. Пошли, я угощаю, рассмеялся Андрей. Принесли меню, и Джо – большой гурман, как и прежде, углубился в его изучение. Андрей уже знал, что хотел заказать, поэтому сосредоточился на наблюдении за своим благодетелем. И не нашел никаких изменений. Джо остался таким, каким и был, что, впрочем, и не удивительно для сильного, энергичного и полного жизни мужчины в пятьдесят лет. Уж он-то наверняка пользуется своими знаниями о насыщенности жизни и вряд ли скучает. - Люди до сих пор верят в бога, Андрей! – воскликнул Джо, закончив диктовать официанту свой заказ. – Посмотри – религия хоть и сдает позиции, но очень неторопливо. Попрежнему религиозный фанатизм является главной угрозой человечеству, так можно ли удивляться тому, что пышным цветом растут и суеверия? Впрочем, статус инопланетянина мне даже льстит, - усмехнулся он. – В общем, я себя часто именно так и чувствую, и я думаю, - он указал ладонью на Андрея, - тебе тоже не чуждо это ощущение, ведь твоя жизнь очень, очень сильно отличается от жизни тех, кто вокруг тебя. Так что мы с тобой оба не с этой планеты, если уж на то пошло:) - Но кто они? - Я предлагал им тот же эксперимент, что и тебе, но дело не заладилось. В процессе обучения они решительно воспротивились чему-то из услышанного, я не знаю чему именно – может быть свобода сексуальных отношений и предпочтений их шокировала… да кто их знает, они не рассказывали, да я и не спрашивал. Мы расстались, но они решили внести в свою жизнь приключения в виде воображаемых преследований, заговоров инопланетян… что ж, я в общем вполне это одобряю, а почему нет? У них есть свободное время и свободные деньги, они достаточно обеспечены, и им представилась возможность пофантазировать… это всё лучше, чем просиживать штаны, укачивая на коленке внуков, даже несмотря на некоторый привкус параноидальности их фантазий. - Они говорили мне, что ты будешь недоволен тем, что я прыгаю с места на место и предрекали мне что-то интересное, если я начну так делать, и они не ошиблись – ты появился, - с улыбкой пояснил Андрей. - Да, действительно, это так и есть, - кивнул Джо. – Нам в самом деле трудновато угнаться, если ты носишься в таком темпе:), ведь нам приходится таскать аппаратуру. - Аппаратуру, с помощью которой вы за мной шпионите? - Да, конечно, - с готовностью согласился Джо. – Её надо перевезти, установить в удобном месте, потом у нас есть мобильные станции слежения… всё как у инопланетян, Андрей, не сомневайся:) - Есть что-то интересное? – полюбопытствовал Андрей. - Пока всё нормально, всё идет хорошо. - Стоит того, чтобы продолжать? - Беспокоишься?:) - Ну… возникает иногда вопрос – как долго всё это будет продолжаться. - Не забудь, что даже когда мы и прекратим наш опыт, в любом случае мы расстанемся с тобой по-дружески и щедро вознаградим, так что ты не пожалеешь – не беспокойся о будущем, оно у тебя вполне благополучно с материальной точки зрения как минимум. - Хорошо, Джо, на самом деле мне просто было любопытно попробовать, вот я и последовал их совету попрыгать активно с континента на континент. Чёрт его знает, но я ведь ничего не терял, и вот, смотри, хоть какаято польза есть, мы встретились и поболтали, и мне это, честно скажу, приятно. - Мне тоже, - кивнул Джо. – Если бы не тот факт, что для целей нашего опыта нам желательно пореже пересекаться, я бы встречался с тобой почаще. - А вот ещё, в чем они, кажется, оказались правы – ты и в самом деле просто манипулировал мною, когда говорил насчёт того, что вот многие люди воспринимают свободу так стандартно, что спроси у них и они скажут «хочу путешествовать» - ты в самом деле играл на моем чувстве собственной важности, чтобы добиться того, чтобы я пореже перемещался, и в то же время чтобы это мною воспринималось именно как мой выбор, а не как ограничение снаружи? - Да, это отчасти верно – лишь отчасти, потому что я ведь не обманывал тебя – действительно представления людей о свободе бесконечно примитивны, просто я акцентировал на этом внимание, так как мне важно было, чтобы ты не чувствовал себя связанными какими-то требованиями, но сейчас это уже не имеет никакого значения, так как ты сам уже стал твердо понимать, что сам по себе феерический темп смены впечатлений скорее утомляет, и в этом нет никакого интереса – намного интереснее вживаться, впитывать и пропитываться, словно кожей поглощать окружающий мир, чувствовать как он отзывается в тебе, какими отражается искрами переживаний, так что сейчас уже нет необходимости в том, чтобы немного притормаживать тебя – сейчас ты можешь совершенно свободно выбирать темп перемещений, не оглядываясь на меня. - Понятно. В общем, у меня нет к тебе никаких претензий, так как, получая от тебя деньги, я вообще-то заранее соглашаюсь, чтобы ты мною манипулировал так, чтобы получить нужный тебе результат. - Ты прагматичный человек – то, что нужно, - Джо посмотрел на часы. Они помолчали. Андрей пялился на воду – было приятно сидеть рядом с едва колышущейся водой – ее широкие и неторопливые колебания создавали впечатления твёрдой массивности, непоколебимости. Странно, но если внимательно смотреть на спокойную или немного волнующуюся воду, то возникает призрачное, едва уловимое ощущение твердости – не то вода кажется твердой, не то эта твердость странным образом разливается вокруг, внутри. - Ты в Европе живешь? – спросил Андрей. - Да, большей частью там. - Рядом море или озеро есть? - Есть. Я живу рядом с Боден-Зее. - Это… озеро? В Баварии? А, нет, там Баден-Баден, а не Боден… - Баден-Баден не в Баварии, а в Баден-Вюртемберге, поправил Джо. – И озеро Боден-Зее там же… хотя я не помню – западный край выходит в Баварию или нет. Это самый юг Германии – огромное озеро, которое образовалось из растаявшего ледника. - Глубокое? - Метров двести точно будет, может и больше, но дайвинга там нет:) - И его еще не засрали? - Его охраняют. Нет, не засрали. Там до сих пор ходит колёсный пароходик начала двадцатого века… Разговор снова затух. - Иммигранты не тревожат? - Ну…, - Джо криво усмехнулся, - иммигранты… где и когда они не беспокоили? Они всегда беспокоят, во все века… просто люди истории не знают, и им кажется, что вот сейчас-то настоящий ужас, а ужасы эти отнюдь не новые, и если историю посмотреть, то и с текущей ситуацией можно было бы проще справиться… - То есть сейчас – не ужас? - Ну… сейчас конечно ужас, но не ужас-ужас. Андрей рассмеялся. - Я недавно встретился с парнем из Норвегии, Андрей махнул официанту, - он рассказывал мне вещи, в которые трудно поверить. - Апельсиновый сок, пожалуйста. Официант кивнул и исчез. - Якобы многие норвежцы уже просто стонут от иммигрантов, проклинают день и час, когда в стране была введена политика благоприятствования их активному переселению, но сделать уже ничего нельзя – стоит только заикнуться об ограничениях на иммиграцию, и человека тут же уничтожают – морально, социально, а порой и физически. Оказывается, правила хорошего тона попросту запрещают говорить об этнических бандах, ну мол это не политкорректно… При слове «политкорректность» Джо заметно помрачнел и, казалось, хотел куда-нибудь плюнуть, но сдержался. - … потому что это унижает нации… а между тем банды сомалийских иммигрантов грабят, насилуют, торгуют наркотиками, занимаются рэкетом. Но вслух говорить ничего нельзя – только у себя на кухне… кстати, очень похоже на другу историю – недавно я прикопался к китайцу и стал спрашивать – почему у них в стране такая несвобода? Он нашелся, что ответить – сказал, что у них достаточно свободы, так как дома на кухне можно говорить все что угодно! Вот это уссачка, а?:) - Норвегия в глубокой заднице, - неожиданно пригвоздил Джо. – И если бы только они. Но, как я уже говорил, нужно знать историю, чтобы понимать возможные перспективы. Проблемы, которые мы сейчас пожинаем, растут из прошлого, и можно довольно точно сказать – в какой именно момент была совершена фатальная глупость. - Одна фатальная глупость является следствием предыдущей, разве нет? - Не всегда. Бывают моменты, которые могли бы стать поворотными, если бы победил здравый смысл небольшой группы людей. - И откуда растут проблемы этого века? - Из Версальского договора. - М… не понял, - Андрей взял сок из рук официанта и жадно стал пить. Джо еще раз взглянул на часы, и Андрей отметил, что раньше он никогда не видел, чтобы Джо смотрел на часы. Ну видимо во Вьетнаме у него было больше свободного времени… - Хорошо, минут десять у нас есть, я расскажу очень кратко. Проблема в том, что после того, как Англия и Франция стали победителями в первой мировой войне, и немецкая мощь была повергнута, им показалось, что они теперь хозяева мира. Ну, во всяком случае, хозяева половины мира – Россия раздавлена группой бандитов и попала в состояние оккупации… - Стой, ты это о чем? – Андрей даже поперхнулся соком. – Не было никакой оккупации! Там была революция, Джо, ты что? - Революции там не было, друг мой, покровительственно сказал Джо. – Там был бандитский переворот, после которого законная власть была уничтожена, и в стране воцарился страшный хаос и началась убийственная гражданская война – говорят, в ней погибло десять миллионов человек, но это вряд ли – кто же их считал, миллионы эти? - Но оккупации-то не было, правильно? – Настаивал Андрей. - Неправильно. Ты наивен как евроцент… Что бы ты сказал, если бы в Швеции началась гражданская война, после чего к власти бы пришла группа людей, скажем, человек триста, происходящие из Таиланда. И эти триста человек устроили бы невиданный террор для того, чтобы свою власть утвердить и преумножить, в чём и преуспели. Ты сказал бы, что Швеция оккупирована тайцами? - Конечно. - Тогда покопайся в книгах и выясни – какова была национальность той своры комиссаров, которая захватила власть в стране. Узнай – сколько там было русских, и сколько людей других национальностей и каких именно, и ты легко поймешь – была оккупация или нет, и кем… Так вот, Россия раздавлена и оккупирована, США очень далеко и являются союзниками и в дела Европы не лезут, у них своих дел полно. Германия побеждена, других сил на континенте нет. И вот тут им вожжа попала под хвост. Начали они с того, что оторвали от Германии огромные территории с миллионами проживающих там людей, и раздали другим странам. Поляки хапнули больше всех – они оторвали кусок в сорок тысяч квадратных километров, и ладно бы это были просто километры, но там ведь проживало три миллиона этнических немцев! Как ты думаешь, хорошо этим немцам жилось под поляками?.. Французы хапнули – четырнадцать тысяч квадратных километров и два миллиона немцев. Слетелась мелкая шушера – Дания оторвала кусок, Литва поживилась, Бельгия подсуетилась, Чехословакия – в итоге Германию просто разнесли на части, разорвали, французы устроили на территории Германии полный беспредел, и неужели комуто не было ясно, чем это кончится? Во всяком случае многим это было ясно. Например Фердинанд Фош – маршал Франции, верховный главнокомандующий союзными войсками, оказался прямо таки пророком, сказав: «Это не мир, а перемирие на 20 лет». Тебе, как русскому, может быть будет интересно знать, что вождь бандитов Ленин оценил этот мир так: «неслыханный, грабительский мир, который десятки миллионов людей, и в том цивилизованных, ставит в положение рабов». - С таким ни одна нация не примирится… - Естественно, поэтому вторая мировая война была зачата именно Версальским договором. Гитлер стал возвращать отнятые территории, и странно было бы ожидать, что этого могло не произойти. И если почти все вопросы были урегулированы, то поляки уперлись, ни шагу назад. Ну и началось… Но Версальский мир – не единственная бомба, которую союзники заложили под будущее. Вторая «гениальная» вещь, которую они сделали – они перекроили карту Ближнего Востока как им взбрело в голову, просто как захотелось, как было выгодно, так и перерисовали границы. А что в итоге? В итоге мир получил много всего, но главное - проблему курдов. Ты вообще слышал о таком народе? - Ну слышать-то слышал, - Андрей пожал плечами. – У них сепаратистские… - Сними лапшу с ушей, - резко сказал Джо. – Ты позволяешь промывать себе мозги официальной пропаганде. Быть дураком – не самое приятное. Конечно турки будут называть это «сепаратизмом», так же как и китайцы называют Далай-Ламу сепаратистом – он, видишь ли, подлый сепаратист, хочет добиться свободы для своей оккупированной страны. А у курдов страны и вовсе никакой нет. А их – пятьдесят миллионов человек! Пятьдесят! В Иране, Ираке, Турции, Северном Кипре… и им не хочется жить в мире, где они являются второсортными. Им хочется своей страны. США сейчас уходит из Ирака, на севере остается недавно созданная курдская автономия – уже чтото приближенное к государству, и впервые в истории курды могут сейчас собраться и создать свою независимую страну. Ты думаешь, они отступят? - Пожалуй что нет. Если денег хватит… - Денег? Денег, кстати, хватит, так как на их земле, вернее под землей, целый океан нефти. - А… тогда им покоя не дадут… - И не дают. Иран уже вторгся, Турция в любой момент тоже готова обрушиться… но пятьдесят миллионов сметут всех, просто своей массой. И что будет тогда с ценами на нефть, если весь этот регион снова будет в войне? - Резко вырастут. - Конечно. А момент-то самый неподходящий – только-только вылезли из мирового кризиса, в Греции дефолт, Испания и Португалия вот-вот вылетят в ту же трубу что и Греция, и новый резкий подъем цен на нефть обрушит всё. Немцы и прочие европейцы, которые сейчас пытаются на свои деньги вытащить греков и испанцев, в условиях нового кризиса займутся спасением своей экономики. Евро обвалится. - На месте немцев, швейцарцев и французов я вообще бы вышел из европейского сообщества…, - промычал Андрей. - Очень может быть. А еще надо учесть ту самую нарастающую проблему европейского порабощения переселенцами, которые отнюдь не против дополнительно расшатать ситуацию, чтобы получить больше власти. И вот на этом моменте мы и можем вспомнить, что все это уже было. -? - Да, было. Как ты думаешь, какой была жизнь в Древнем Риме, ну скажем во втором веке до нашей эры? - У…, - Андрей рассмеялся. – Ну воевали… мда…, пожалуй, это всё:) - Ну то есть в основном бегали с копьями и щитами, лупили друг друга по башке? - Еще торговали. Натуральный обмен… - То есть денег не было еще? - Деньги… может уже какие-то и были, но скорее всего – основой торговли был натуральный обмен. - Понятно. – Джо откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и рассмеялся. – Представь себе, что уже в те времена в Древнем Риме была жизнь, во многом похожая на жизнь современной Европы. Экономика, политика, сенат, демократия, предвыборные кампании, коррупция, литература, искусство, политические интриги, партии, пресса, скандалы, гламурная жизнь… всё было почти так же, как сейчас. - Офигеть. Я не знал. - Да… а потом началось неизбежное – переселение народов. Построить в одном регионе высокоразвитую цивилизацию – как видим, это возможно было раньше, возможно и сейчас. А вот устоять перед напором варваров – это совсем не так просто. Древнему Риму это не удалось. Конец всей этой красивой и развитой цивилизации был положен в конце четвертого века уже нашей эры – сначала в Европу вторглись гунны и аланы, и устроили там резню. Потом вандалы, аланы и алеманы опустошают центр Европы, область Рейна. Потом Британию захватили англы, саксы и юты. Кстати, знакомые названия племен, да?:) Да, когда-то предки современных добропорядочных мисс и леди с джентльменами были дикари, разрушившие созданное римлянами, но впоследствии неизбежно перенявшие их культуру, но заняло это тысячу лет!! А потом начались знаменитые арабские, мусульманские завоевания – и это уже почти то же самое, что происходит сейчас. Сначала Мухаммад основал исламское государство в Аравии, и поехало… Руководствуясь идеалами доброты и религиозной терпимости, как сейчас нам преподносят ислам поклонники мультикультурности, - тут Джо снова передернуло, - арабы завоевали практически всю Евразию и Северную Африку – практически весь мир. И только крестовые походы начали исправлять ситуацию, хотя потом на свет божий появилась Османская империя, и мусульманские завоевания вспыхнули с новой силой. Ну там много всего было, главное что я хочу сказать – это уже было. Сейчас идет, надеюсь, последнее в истории смешение народов. И сумеет ли устоять ваша цивилизация или падет на тысячу лет – вот этого не знает никто. Джо потянулся с наслаждением, снова посмотрел на часы. – Мне пора, поужинаю позже, хотя уверен, что тут всё было бы очень вкусно. Джо внезапно встал, протянул Андрею руку, крепко пожал её и направился к выходу. Всё произошло так быстро, что Андрей испытал какое-то смутное чувство смазанной реальности. Удивленный официант подскочил и заботливо поинтересовался – что делать с заказом этого господина. - Отменяйте, - махнул рукой Андрей. – Включите в счёт то, что сочтете нужным, я оплачу. Официант поклонился и исчез. - Джо, постой! Андрей вскочил и догнал Джо, когда тот уже выходил на улицу, пройдя через лобби. - У меня нет времени, Андрей. Что? - Один вопрос, Джо. - Давай. - Почему ты сказал «ваша цивилизация»? Почему не «наша», почему «ваша»? - Не говорил я «ваша», Андрей, - Джо наклонил голову, нахмурил брови и покачал головой. - Нет, я помню это точно. - Да? Ну ладно, значит так сказал… я не знаю… наверное так вырвалось, потому что я чувствую себя как бы в стороне от всего этого, я давно примирился с тем, что современный мир ещё очень сырой и дремучий, и что всё, что я могу сделать, это сделать его приятным для самого себя, жить довольно изолированной жизнью и не вовлекаться в те водовороты, которые закручиваются в современной борьбе цивилизаций… ну, я пошел. Глядя в спину удаляющемуся Джо, Андрей понимал, что ни единое слово из того, что он сейчас услышал, не было правдой. Это было просто отчетливой ясностью, хоть и не подкрепленной убедительными доводами. Всё это враньё. Враньё. - Это всё враньё, - твердил про себя Андрей, возвращаясь к своему столику. – Джо врёт. Он врёт… и он врал и он будет врать. Эту фразу он добавил уже совершенно неожиданно для себя самого, и вдруг понял, что и это тоже правда. Как будто все элементы паззла собрались вместе где-то глубоко в его сознании, и породили к жизни пронзительную ясность – этот человек лжец. Возможно, что враньём было вообще всё, от первого до последнего слова. - И что мне с этого? – вслух произнес Андрей, прицеливаясь в принесенный стейк. – А ничего. А наплевать. Врёт и пусть врёт. У него свои интересы, у меня свои. И он принялся за ужин. Наевшись, он просто остался сидеть за столиком, потягивая молочный коктейль. Может быть, завести девушку? Молчаливую, чтобы не говорила глупости, а просто сидела рядом и можно быть бы погладить её руку, коленку, чтобы можно было иногда овладеть ею нежно и трахать неторопливо, смотря в её глазки, чтобы она улыбалась утром, увидев его после пробуждения, чтобы вместе беситься на пляже, чтобы она могла послушать его рассказы о том, что он узнает из книг… да, этого никогда не будет. Реальность всегда оказывается ужасной, и остаются только фантазии, которые никогда, никогда не воплотятся. В реальности – ревность, неискренность, глупость, депрессия, отсутствие интересов и желаний… и какой смысл снова наступать на те же грабли? Нет… девушка… это не сбудется никогда. Можно подбирать девчонок на неделюдве – тех, кто ищет себе спонсора и готовы быть для него послушными и тихими, но это никогда не заполнит той дыры, которая образуется, когда нет по-настоящему близкого человека. И главное – это уже было. Где-то год назад одиночество стало таким болезненным, что Андрей начал просто подходить ко всяким более или менее симпатичным девушкам и предлагать им путешествовать вдвоем, не важно – были ли они одни или с парнем. Интересно, что первая девушка, которая стала с ним путешествовать, как раз была с парнем, и хотя казалось, что шансов тут нет, но они поговорили пять минут, после чего она пошла в отель за вещами и уже через час они жили вместе. Тогда в течение двух месяцев он сменил пять или шесть девушек, и каждый раз повторялось одно и то же – первые несколько дней бурный секс и ласки, разговоры и прогулки за руку. Затем – резкий спад интереса, нарастающая обыденность – общаться было не о чем – попытки найти взаимные интересы проваливались в бездонную яму – эти девушки были или мертворожденными или убитыми, им не нужно было ничего, кроме скуки и чмоканий – не поцелуев, а именно чмоканий. Первый ажиотаж, связанный с новым парнем, быстро проходил, и глаза мертвели просто с каждым часом – с двумя последними девушками Андрей так и делал – смотрел на то, как стекленеют их глаза – самое настоящее умирание. Эксперименты в сексе пресекались неловкостью, попытки говорить о восприятиях натыкались на искреннее непонимание – мол зачем нужно это самокопание? Господи, они могли вот так прожить всю жизнь и сочли бы это счастьем! Даже просто пользоваться телами таких девушек становилось неприятным. Это всё уже пройдено, и больше не хочется. Уж если и искать девушку, то такую, которой было бы интересно жить, а таких, кажется, и нет, или искать их надо каким-то другим образом. - Простите, сэр, - раздалось над ухом. Андрей поднял голову, рядом стояло трое полицейских. - Да? – удивленно спросил он. - Могу ли я поговорить с Вами, сэр? - Со мной? Ну да, конечно, садитесь. Полицейский сел напротив него, остальные двое отошли в сторону. - Не могли бы Вы, сэр, показать кредитную карточку, с помощью которой Вы оплатили счёт на проживание в этом отеле? – Он достал распечатку брони и протянул её Андрею. – Это Ваш заказ? - Да…, - протянул Андрей, разглядывая бумагу, - мой. - Вы ведь уже останавливались в этом отеле в прошлом году, верно? – И полицейский протянул ему еще одну распечатку. - Да, был я тут и в прошлом году, а что, какие-то проблемы? - Не то чтобы проблемы, сэр, но мне хотелось бы кое что уточнить, в частности – мне хотелось бы взглянуть на Вашу кредитку, если Вы не против. Андрей пожал плечами. - Да нет, не против. Достав кредитку из напоясной сумки, он протянул её полицейскому. Тот аккуратно её взял и стал с интересом рассматривать. - Странная, необычная кредитка, Вы не находите, сэр? Андрею стало тревожно. - Странная? Почему? Я пользуюсь ей уже два года. Разве отель не получил моих денег? - О, нет, деньги получены, всё в порядке, но вот скажите, сэр, а каким банком выпущена эта карточка? Меня удивляет то, что тут никакого банка не обозначено, это странно. - Никогда даже не думал об этом…, - Андрей взял карточку. В самом деле, как же он не заметил этого раньше? Черт, в самом деле, банк не был указан. - Ну… видимо вот такие у них карточки, - натянуто улыбнулся Андрей. - Не могли бы Вы подсказать – какой банк эмитировал эту карточку, сэр? Андрей лихорадочно обдумывал – как выкрутиться из этой ситуации, но ничего не придумывалось. - Я… не помню в точности. Глаза полицейского округлились. - Простите… как это, не помните? Вы не помните, в каком банке держите свои средства?? Но может быть у вас сохранились документы об открытии счета, как вообще в противном случае Вы поступите, если захотите снять деньги со счета? - Я не планировал их снимать, я положил их туда просто чтобы тратить их, поэтому мне и было всё равно… По глазам полицейского было видно, что он не верит в эту чушь, да и кто бы поверил? Дальше придерживаться этой безнадежной версии было глупо, это бы только усиливало подозрения. - Ну ладно, я скажу правду, - рассмеялся Андрей, просто мне было неловко признаваться, что я такой рассеянный. – Когда я открывал счет, я был не в себе – только что расстался с девушкой, выпил, потом снова выпил, потом ещё выпил… потом было еще что-то, потом я куда-то улетел, потом мне было очень плохо и душевно, и физически, и только через неделю я вдруг вспомнил, что положил часть своих денег в какой-то банк, причем хоть убей – не помню в какой, и договор на открытии счета я куда-то выкинул, поэтому просто решил, что это в общем не проблема, так как денег я туда положил не много, так что потрачу их, вот и всё. - Не много денег? – Удивился полицейский. – Но Вы сказали, что пользуетесь этой картой уже два года! - Да…, но я нечасто ей пользуюсь… - На Вашем месте я бы пользовался ей постоянно, пока не кончатся деньги, какой же смысл…, - полицейский замолк и Андрей понял, что и вторая его версия оказалась не удачней первой, но третью версию придумывать уже не имело смысла. - Ну в общем вот так, - несколько раздраженно ответил Андрей, - просто я не придаю этому большого значения, для меня это небольшие деньги. - Хорошо, - полицейский кивнул и откинулся на спинку стула, скрестив руки. – Боюсь, сэр, что нам потребуется кое что выяснить. - Ну выясняйте… кстати, почему отель не может посмотреть – из какого банка к нему поступили средства? - Вот и мы тоже этим озадачены, сэр – ПОЧЕМУ отель не может увидеть – из какого банка он получил деньги… - То есть? - Я не бухгалтер, сэр, поэтому я и говорю, что нам требуется кое-что уточнить, поэтому я просил бы Вас не покидать Сингапур в течение ближайшей недели, я могу рассчитывать на то, что Вы выполните мою просьбу? Дело поворачивалось какой-то новой стороной. Вот свинья этот Джо, подсунул ему такую кредитку! Свинья… А может быть… - Могу я взглянуть на ваши документы? – Андрея посетила некая странная мысль. - Конечно, сэр. Полицейский протянул своё удостоверение, но что в этом толку? Кто отличит подлинное удостоверение от поддельного, тем более что он ни разу не видел ни того, ни другого в этой стране? Эту бумажку могут, наверное, за пятьсот бат испечь на Као Сан… - Могу я посетить вас в полицейском управлении? - Да, разумеется. – Полицейский залез во внутренний карман, вытащил бумажник, аккуратно и не торопясь достал оттуда визитку, протянул её. – В любое время, пожалуйста. Если не будет меня, будут мои помощники. Так я могу рассчитывать на содействие? Андрей задумался. - Вообще это довольно странно и не очень мне нравится. Отель получил деньги… - Совершенно верно. И отель, и магазин, в котором позавчера Вы приобрели кроссовки и футболку, и магазины, в котором Вы год назад делали покупки – они получили деньги, но вот источник этих денег нам непонятен. У отеля и магазинов к Вам нет претензий, сэр, но я – полицейский, и меня по долгу службы должны интересовать подобные вопросы. Андрей поджал губы и соображал. - А если я всё-таки улечу? Ну у меня ведь могут появиться дела. - Боюсь, сэр, что в таком случае мы будем вынуждены настоять на своем и убедительно попросить Вас задержаться в Сингапуре. - То есть… я не смогу улететь?? Это что, можно будет трактовать как похищение? Вы арестуете меня что ли? Полицейский прокашлялся. - Мне очень жаль, сэр, за эти неудобства, поверьте, но тем не менее я вынужден настоятельно просить Вас задержаться в Сингапуре на неделю. Он встал, кивнул головой, прощаясь, и ушел. Вот хрень… Андрей доедал свой стейк, и не мог избавиться от тревожности. С Джо нет никакой связи, какого чёрта эти полицейские не пришли всего лишь десятью минутами раньше! Тогда он мог бы получить нужную информацию прямо у Джо… всего лишь десять минут… и Джо так торопился, что даже не съел свой ужин… Что-то неприятное зашевелилось под ложечкой. Десять минут. Сначала Джо резко свалил, и тут же появились полицейские. Сначала Джо просил его перестать прыгать по странам, и, кстати, снова попытался манипулировать на его гордости, на этот раз попытавшись внушить Андрею, что он как будто бы и сам уже пресытился такими прыжками – тоже правда, конечно, и тоже несколько избыточно акцентированная, как и в первый раз. И вот Джо убегает, и сразу же появляются эти, которые фактически запретили ему покидать страну! Какое странное совпадение… «попробуй и ты посмотришь – что из этого выйдет»… мда… Что-то неприятно сжалось внутри. Ситуация неприятная. Разумеется, он в любом случае ни в чем не виноват, но если вокруг этого дела заварится какая-то каша, то он может попросту остаться без заветной кредитки. Неужели это Джо специально донёс на него в полицию, чтобы таким жестким образом заставить его оставаться на месте? Если это так, то в общем ничего страшного, конечно, ему все равно, он с удовольствием проживет тут и неделю и месяц. На месяц продлить визу элементарно – высылаешь заявку через интернет, и уже через день получаешь визу по электронной почте, и если это дело рук Джо, то вреда это никакого ему не принесет, так как сам Джо в первую очередь и заинтересован в том, чтобы потраченные им деньги не вылетели в трубу, он сам заинтересован в продолжении эксперимента… но это лишь в том случае, если действительно всё обстоит именно так, как он рассказывал… Андрей подписал счет и вышел на набережную. 04. Это не сон… Это точно не сон… Андрей приподнял голову. Грубые бревна, крепко связанные лохматой веревкой, а под ними едва слышно плещется вода. Плот. Плот??... Сильная сонливость, из которой с таким трудом пришлось вынырнуть, резко пошла на спад и исчезла совершенно. Вместо неё так же неожиданно появилась игривая свежесть, показавшаяся даже неуместной в таких странных обстоятельствах. Он снова опустил голову, закрыл глаза. Открыл. Снова закрыл, снова открыл. Нет, это точно не сон, хотя и реальностью это быть ну никак не может. Река, плот…?? Поднялась и забулькала тревожность, но игривая, щекочущая свежесть оказалась вполне воинственной – она внезапно набросилась на тревожность помимо всяких сознательных усилий и уничтожила её без следа. Вот это круто… это приятно, это… здорово! Захотелось рассмеяться, но смеха не возникало – просто было очень приятно быть вот таким, взведенным, готовым с изящной легкостью наброситься на любое неприятное состояние и убрать его, как и не было. Удивительна эта легкость… как будто лавина срывается и сносит на своем пути все ненужное. Плот? Андрей снова ощупал грубые бревна, под которыми гулко плюхалась вода. Это приятно - переживать, чувствовать, слышать – плещущуюся под бревнами воду. Образ-воспоминание из далёкого детства: Севастополь, графская пристань, поздний вечер. Черная вода отражает звездочки сияющих вдалеке на кораблях ламп. Слева – как один огромный корабль – «плывёт» Северная сторона. Спускаешься по мраморной лестнице и идешь по деревянному настилу, и под тобой вот точно так же плещется вода, и запах мокрого дерева вплетается в пляшущие огоньки, в отдаленные звуки, приносимые ветром. Надо восстановить последовательность событий. Начать с того, что он помнит хорошо. Джо появился… поговорили… ушел… полиция, неприятный разговор с полицейским, потом он ушел… подписал счет и ушел… набережная Marina Bay, смешные высокие зонтики на набережной, под которыми работают вентиляторы – очень приятно в жару постоять под ними… дальше… стемнело… струи фонтана – прямо в тротуаре несколько рядов из десятков струй воды, бьющей в разных направлениях… а вот что потом?.. какой-то шум отвлек его, вспышка, какие-то темные контуры… головокружение… потом очень знакомое чувство, которое он испытывал при глубоких погружениях на сжатом воздухе – чувство деперсонализации… довольно неприятное, но хорошо знакомое по погружениям на Сипадане состояние. Самое сложное началось, когда глубина погружений перевалила за сто метров. К этому он шел постепенно, прибавляя по 2-3 метра через день, так что через два месяца он подошел к сотне и с неким трепетом через нее перевалил. Постепенное наращивание глубины сопровождалось акклиматизацией, привыканием, и если в самом начале он уже на шестидесяти метрах чувствовал сильное азотное опьянение, то спустя два месяца как-то признаки опьянения начинались лишь на девяноста. Но сто, сто пять метров стало рубежом, после которого, как и в горах, акклиматизация уже не наступала, и с каждым метром погружения становились всё более и более рискованными – сознание уплывало всё сильнее и сильнее. «Прикоснуться» к глубине, и тут же выскочить наверх метров на 30 – даже выполнение такого приема стало сопровождаться труднопреодолимыми препятствиями, главными из которых были сужение канала восприятий и вот эта деперсонализация. Сужение восприятий было приемлемо, хотя и опасно – зрение сужалось до узкого туннеля, но его хватало, чтобы смотреть на цифры на D9, показывающие глубину. Руки и ноги немного немели, но это не мешало нажимать на поддув BCD. Слух отключался, возникали слуховые галлюцинации – звук выдыхаемого воздуха становился очень музыкальным, приятным, им хотелось заслушиваться, но и это не мешало, хотя поначалу Андрей испытывал сильную тревожность, когда, нажимая на поддув BCD, вообще не слышал звука воздушной струи, и в следствие онемения поверхности тела его спина так же не чувствовала – начинается надувание BCD или нет. Со временем все эти симптомы стали хорошо известными и понятными, и Андрей приучил себя просто делать то, что необходимо, не особенно задумываясь над этой частичной сенсорной депривацией. Потом – когда он перевалил за сто пять, сто десять, возникла новая проблема – он переставал понимать цифры на компьютере. Это тоже было поначалу очень тревожно. Ты поддуваешь BCD, чтобы начать подниматься, но не слышишь звука выходящего воздуха, не чувствуешь изменений в упругости BCD за спиной, а тут еще и это – ты смотришь на компьютер, видишь какие-то значки… и не понимаешь – что они означают! Ты даже не понимаешь – увеличивается показание глубины или уменьшается! А вдруг воздуха поддулось недостаточно, и он продолжает опускаться, и это значит – он в смертельной опасности! Невольно начинаешь поддувать еще и еще, и скорость всплытия увеличивается – само по себе это не опасно, даже если скорость подъема превышает установленный максимум, так как метров на тридцать-сорок можно «подскочить» без какого-либо вреда на такой глубине, а метрах на восьмидесяти-девяноста сознание уже возвращается, и можно снова всё взять под контроль. Но возникла другая проблема – при подъеме с такой скоростью находишься в плотном облаке своих же пузырей воздуха, все вокруг становится пузырящимся и белесым, и уже не видно ни стены, вдоль которой идет спуск и подъем, ни показаний компьютера. Потребовался десяток погружений, прежде чем Андрей привык к этому и приступы паники перестали быть такими беспокоящими. И тогда на первый план вышла проблема главная, основная и, похоже, непреодолимая – деперсонализация. Описать это… очень сложно, представить это себе и вовсе невозможно тому, кто этого не испытывал. В какой-то момент, обычно на ста десяти метрах, вдруг начинаешь понимать, что это, возможно, не ты воспринимаешь всё вокруг, а кто-то другой, а ты давно уже потерял сознание. Или, возможно, ты давно уже спишь, и всё то, что ты видишь, тебе только снится, и на самом деле ты не поднимаешься вверх, а медленно уходишь на сияющее дно – да, когда смотришь вниз, то возникают зрительные галлюцинации – внизу кажется светлее чем вверху, и возникают новые сомнения – а вдруг «вниз» - это и есть «вверх»? Самое тяжелое – это мысль о том, что все это только сон или восприятия другого человека, возникают приступы паники, начинаешь делать что-то, чтобы проснуться, чтобы вернуться к самому себе, и не понимаешь – где ты? Тебя нет, есть только вот это мешающее тебе сознание другого человека, и возникает спазматическое желание избавиться от этого паразитического, обманного сознания, что-то такое сделать, чтобы очнуться – может вынуть регулятор изо рта?.. Может сбросить акваланг? И тогда ложное самосознание исчезнет, и ты снова станешь самим собой и возьмешь все под контроль? Это очень опасно. Смертельно опасно, и после того, как Андрей совершил несколько таких погружений, добравшись до ста тринадцати метров, он остановился и взял паузу. Дальше так рисковать невозможно – нужно или серьезно готовить погружения – со страхующими помощниками на траймиксе, со сплошной маской, которая бы удержала регулятор во рту в случае конвульсий от возможного кислородного отравления, либо прекращать. И вот сейчас… такое же странное состояние, поскольку то, что он видел перед собой – плот, проплывающий медленно в тумане берег реки, поросший густой, высокой травой – всего этого быть не могло, никак не могло. Это был и он и не он. И все-таки это был не сон. И это был он, а не кто-то другой. Что-то надо было сделать – какое-то усилие, чтобы преодолеть постоянно наползающее чувство нереальности, от которого возникали лёгкие приступы тошноты. Может быть, поможет, если просто про себя называть, произносить всё, что видно – всё то, что проплывает мимо в разорванном тумане. Дерево с кривыми ветками, встопорщенными словно воробьиные перья… огромный густой куст с тяжелыми фиолетовыми цветами… пучок травы, в которой мог бы спрятаться и буйвол… дерево с ровным, стремительно уходящим вертикально вверх стволом… Спустя три минуты Андрей почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы встать и осмотреться. Все так и есть – плот, река, берег в тумане. Задница какая-то. И совершенно, ну абсолютно ничего не вспоминается после того кадра из памяти – струи фонтанов на Marina Bay, какая-то тень, блеск фонарей в сумеречном воздухе… и всё. И всё. Хоть ты тресни – на этом всё, и ни проблеска, ни намёка. Ну и хрен с ним, что теперь, повеситься что ли… чтото надо делать. Плот довольно большой, наверное метров пять на десять, хотя точно определить его размеры довольно трудно, так как в центре стоит большой шалаш, загораживающий вид на другую часть плота. А что в шалаше? Или кто? И зачем это знать? Можно просто в любом месте спрыгнуть с плота, доплыть до берега… угу, а что делать с мелким рюкзаком за спиной, в котором ноутбук? Да и вряд ли это разумно – вываливаться с плота в центре джунглей. Андрей уже бродил по джунглям Лаоса, Борнео, Таиланда, и отдавал себе отчет в том – насколько может быть опасным оказаться без еды, без ничего в джунглях. Можно и копыта отбросить… Сейчас, после того, как весь мир неожиданно сломался и растекся, разбился на несвязанные ручейки событий, чтото изменилось в нём. Куда-то пропала нерешительность, неловкость. Ощущение силы начиналось откуда-то из области груди – оттуда, где плескалась игривая радость, и надувала его, как воздушный шарик. Что там в шалаше? Да хоть что. Розовый слон или семейная парочка, возмущенная вторжением, или детский сад, или индейцы с перьями – сейчас это было совершенно всё равно. Если есть желание узнать – что там внутри, то что может его остановить? Агрессия, стыд, неловкость – всё это отошло в сторону, как призраки рассеиваются при утреннем свете. Легко вспомнить, как когда-то все эти эмоции испытывались, придавливая и истощая, но прямо сейчас словно стена ограждала его от них, и призраки не имели силы – они беспомощно бились об эту стену, и отчетливо ощущалась твердость преграды, которую не могут и не смогут пробить эти вялые привидения. Подойдя к шалашу, от отодвинул закрывающий вход плетеный навес и широким шагом вошел внутрь. Все, что он увидел – это четыре глаза, которые с изумлением уставились на него из-под спальников. - Ладно. – Мэй прикончила бутерброд с сосисками, зажаренными тут же на плоту на костре. – Вкусно, блин. Мэй облизала пальцы и хищно посмотрела на бутер, который доедала Элли. Та уловила её взгляд и показала ей кулак, спрятав еду за спину. - Фиг тебе. - Ладно, я тебе припомню, - пробормотала Мэй. - Найтик, - обратилась она к гиду, - еще есть сосиски? Тот кивнул и молча полез в большой ящик, стоящий рядом. - За что я тебя люблю, Найтик, так это за то, что у тебя всегда всё есть, и ещё за то, что тебя не слышно, - добавила Мэй и повернулась к Андрею. – Значит, ты прилетел сюда, поехал куда-то, заблудился как-то, случайно увидел наш проплывающий плот и залез на него? Андрей мрачно кивнул. Пока Мэй и Элли не спеша одевались и вылезали из шалаша, он тупо сидел рядом с гидом, который разжигал уголь и готовил завтрак, а можно было бы и не сидеть тупо, или сидеть, но не тупо, а придумать что-нибудь хоть немного более вразумительное… теперь же приходится стыдливо уводить глаза и делать вид, что не чувствуешь сарказма в вопросах. - Ладно, ладно, - примирительно кивнула Мэй. – Как бы там ни было, ты попал к нам, а попав к нам, ты попал… в эксперимент! - Опять? – вырвалось у Андрея. Элли бросила на него странный взгляд, но промолчала. - Кому опять, а кому снова, - с одной ей понятным смыслом выразилась Мэй. – Ты теперь у нас станешь социологом, понял? Будешь лицезреть, так сказать, эпохальные опыты с построением абсолютно гибкого общества. Увидев его недоуменное лицо, Мэй кратко пересказала то, что услышала от Элли. - Разрешаю вести полевые записи, - милостиво кивнула она. – Если есть чем… - В смысле – если есть мозги? - Ну и это тоже, - буркнула Мэй и отвернулась. – И это тоже… Уже спустя полчаса двое крепких парней, управлявших плотом с помощью длинных бамбуковых слег, пришвартовали его к пологой песчано-травянистой береговой полосе, вынырнувшей из джунглей. Андрей плохо понимал свое состояние. Говоря кратко, состояние было хреновое. Муть. С одной стороны, нужно было принимать какое-то решение, но именно этого как раз делать и не хотелось – странное, вязкое состояние, словно продолжаешь плыть на том же самом плоту, сквозь события, сквозь настроения, сквозь новых людей, которые возникают прямо перед ним, просто проходят мимо или говорят что-то мимоходом и уже потом уходят. Мир теней, в котором он был тоже тенью. Не хотелось ничего – только плыть сквозь то, что будет с ним происходить. В этом состоянии было приятно, и Андрей вдруг понял, что именно вот этого ему и не хватало всё то время, пока он изо всех сил пытался наслаждаться жизнью в условиях, когда всего вроде хватает, всё доступно. Может быть и не «именно этого», всё-таки, но «в том числе этого» - это уж точно. Как бы назвать... хочется ведь назвать как-то. Название – как рыболовный крючок, на который можно поймать состояние, как рыбку. Главное, чтобы название было подходящим, чтобы от него состояние усиливалось. И это совсем не просто – найти такое слово. Вот так с ходу взять и найти – такого у него никогда не бывало – не хватало чувствительности или чего-то еще. Поэтому сначала он давал состоянию ну хоть какое название – хотя бы «то, что я испытывал, когда делал то-то», то есть чисто событийная привязка. Это позволяло решить проблему «улавливания» хотя бы на время. Затем – переживать, снова и снова, и искать фразы, которыми можно было бы, пусть и многословно, описать переживаемое. Затем среди этих фраз можно выбрать ключевые – такие, которые касаются существенных отличительных сторон. И когда поиск сужается до нескольких ключевых фраз, остается придумать одно или два слова, которые бы наиболее точно ассоциировались, резонировали бы с испытываемым состоянием. Процесс иногда занимал пару минут, а иногда и десять, и нередко вообще к успеху не приводил. Но постепенно вырабатывались навыки. Отрешенность? Это слово подходило, хотя и было неприятно подпорчено эзотериками… конечно, это не значит, что теперь все используемые идиотами слова нужно отдать им на откуп, но всё же если есть выбор, то при прочих равных условиях приятнее использовать слово, не обремененное неприятными ассоциациями. В этот момент очередная девушка, проплывшая в его поле зрения, неожиданно захватила его внимание – сразу и целиком. Словно магнитом притянуло. Очень необычное лицо! Большие глаза, но не это главное… А что главное? А пока думаешь, она так и уйдет? И Андрей, словно щепка, увлеченная потоком воды от прошедшего рядом катера, устремился вслед за ней. Догнав, он сначала прошел несколько шагов рядом, чуть впереди, а потом мельком, полуобернувшись, словно смотря куда-то вдаль, украдкой взглянул на неё пару раз, но этого хватило, чтобы она тут же заметила его манёвры и, немного удивленно, немного насмешливо посмотрела в ответ. - У тебя необычное лицо, - Андрей понял, что дальше играть в «смотрение вдаль» бессмысленно. - Чем же? – Все с тем же едва уловимо насмешливым взглядом спросила она, замедляя шаг и останавливаясь. - Ну… ты выглядишь, как забитый зверёк. Забитый и ущербный. А лицо при этом не неприятное, а наоборот. Совсем не неприятное. Совсем наоборот:) - Совсем наоборот… о… это сильно сказано! Лицо её было каким-то ровным, что ли, ну не плоским и ничего не выражающим, а… такое ровное, спокойное выражение лица, немного напряженное всё-таки… да, точно есть небольшое напряжение, но в целом – открытый взгляд, ожидающий чего-то интересного. - Странное впечатление от твоего лица... И совершенно точно, что ты очень нежная девочка. - Нежная…, - как-то грустно повторила она. - В этом я уверен, - твёрдо произнёс Андрей, - ты очень нежная. Поэтому мне сразу захотелось обнимать тебя, целовать твою мордочку, раздеть, целовать тельце, чтобы ты валялась, отдавшись мне, и получала удовольствие… Это было немного страшно – вот так, напролом, но совсем не хотелось становиться с ней политиком, наоборот – хотелось рискнуть, казалось, что иначе бессмысленно, нельзя, глупо, как глупо было бы разговаривать с кустом чертополоха – так глупо было бы и с ней разговаривать с обычной вежливостью и предосторожностями. От страха хотелось говорить быстрее, и язык, и губы словно сами по себе начинали ускоряться, но удавалось ловить себя в такие моменты и притормаживать. - …и было бы офигенно приятно и возбуждающе трахаться с тобой и смотреть в твои глаза - медленно двигаться, вместе подходить к оргазму, и смотреть в глаза это самая возбуждающая фантазия с тобой. Да, вот так. Андрей остановился. Вспыхнула тревожная уверенность, что она сейчас уйдет, но она не ушла. - Ты прав насчет забитости. Я всегда жила как таракан, как ничтожество, как полная дура. Но сейчас всё изменилось – я нашла, наконец, в себе достаточно ума и силы, и послала к чёрту своего мужа.. - Мужа?? - Да, мужа. Ну, теперь уже бывшего. Они помолчали, смотря друг на друга, и у него не было напряжения, было приятно и спокойно, и хотелось слушать ещё. - Слушай… давай…, - Андрей осмотрелся, - давай… плюхнемся прямо тут на траву. - Давай, плюхнемся:), - с улыбкой согласилась она. - Как тебя зовут, - неожиданно до него дошло, что он не знает её имени. - Алинга. - А меня – Энди… Так твой муж… - Почему я его послала? Потому что надо было послать, и надо было сделать это давным-давно. Но я была дурой. Стоило ему сказать, что любит меня, и каждый раз меня словно заклинивало, и я прощала ему всё. Это я для себя называла «тромб ясности». Вот словно образуется тромб в каких-то сосудах, по которым течет ясность, и всё – застой и омертвение. - Чтобы удалить тромб, нужно или ввести в кровь гепарин, или – хирургическим путем:) Андрей испытал приступ самодовольства от того, что вспомнил эти термины на английском – clot, to start on heparin, embolectomy, и стало как-то неуютно, словно кто-то пришел и насрал. «Сам же и насрал», грустно подумалось ему. - Ну вот я и ввела и, заодно, еще и хирургическим:), поддержала она его шутку. - Может, просто надо было еще раз простить? - Может и надо было, да, конечно… да, разумеется – надо было простить ещё, мне моя мать так и говорила раньше, - шутливо поддержала она. - Сейчас уже не говорит? – осторожно спросил Андрей, зная, насколько чревато касаться темы критического рассмотрения родителей. - Сейчас старая калоша больше ко мне отношения не имеет, так что если кому-то она что-то и говорит… - О!... - Тебя шокирует такое отношение к матери? – Лицо её посерьезнело. - Меня нет… но я знаю – какой болезненный пиетет люди испытывают… - Да плевать я хотела. - Она как-то решительно дернула плечами, словно собираясь нанести ему хук справа. – Дерьмо есть дерьмо. Вообще любое дерьмо является чьейто матерью и чьим-то отцом, тебе это не приходило в голову? - Приходило. - Ну.., - она усмехнулась, - значит мы друг друга поймём. Моя мать, с точки зрения окружающих, очень меня любила. И мне прожужжали все уши о том, как она меня любит, как я должна ее любить… а знаешь, о, кстати, а ты вообще знаешь – кто меня натолкнул на революционный шаг? Ну никогда не догадаешься:) - Ну… конечно не догадаюсь, ты же ничего не говоришь конкретного:) - Говорю. Повторяю – РЕВОЛЮЦИОННЫЙ шаг. - А… ну, значит… этот… сейчас вспомню… культовый такой революционер, а по-моему, так просто террорист и бандит… блин. Андрей потер лоб. От волнения память стала подводить. Всплыло мимолетно воспоминание о теории, согласно которой память человека во многом базируется на эмоциональном основании, то есть человек только в том случае легко вспоминает то, что выучил когда-то, если находится сейчас в том же эмоциональном состоянии, в котором он был тогда, когда заучивал. - Кубинец этот, который поехал революцию экспортировать… - Че Гевара. - Точно! Ты его имеешь в виду? - Нет, мне он не нравится, согласна, что просто бандит. - Ну мало ли революционеров всяких. - Ленин! Твой соотечественник:) - Ленин?? Андрей рассмеялся. - Этот-то каким боком тебя коснулся? - А мне интересно было его читать, правда. Ты читал? - Ну… - Я сначала тоже «ну…», а потом прочла «Материализм как эмпириокритицизм», и мне понравилось, серьезно! Да нет, ну что ты ржешь, ну серьезно! Она игриво толкнула его, а ему было в самом деле смешно – так не вязалось это – эта странная девчонка с большими глазами… откуда она, кстати… и Ленин! Эмпириокритицизм! Ебануться можно. - Ты бы еще переписку Энгельса с Каутским почитала…:) - А… что там, интересно? - Да нет, это я так… и что с Лениным? - Мне понравилось его читать не в том смысле, что содержимое увлекло, а как-то иначе… как бы объяснить… само то, о чем он пишет, мне неинтересно, но интересен ход мысли, интересна убедительная ясность, с которой он излагает свои мысли. Он очень, очень ясно мыслит, и меня это неожиданно увлекло и даже возбудило… было странно испытывать возбуждение в письке не от порно, не от прикосновений, а от восприятие ясности и четкости мысли… ну всё-таки мало было интересного там… да в общем практически не было, и я забросила, но вот одна его фраза в меня ударила… - Ударила? - Да, вот именно… ударила, я думаю это самое точное… или как вот знаешь, воду можно переохладить до температуры, на несколько градусов ниже нуля, или перенагреть, чтобы температура поднялась выше ста градусов – это если вода очень чистая и если температуру менять очень постепенно, и если не стучать по ней… и вот если в этом состоянии по стакану с водой легко щелкнуть, то она мгновенно превращается в лёд, ну или мгновенно начинает кипеть, вся начинает кипеть, во всем стакане - вся сразу – я смотрела такой ролик, офигенно! Так вот и со мной – что-то видимо нагревалось во мне, нагревалось… а потом этой фразой стукнуло по голове, и я вся закипела, тоже целиком, и уже пути обратно не было. Она замолчала, поджав верхнюю губу, отчего стала похожей на какую-то птицу – большую и доверчивую, вроде додо. - У вашего Ленина я прочла вот что: «Человек не виноват, если родился рабом, но если он и не стремится к свободе, а оправдывает и приукрашивает рабство, то он вызывающий чувство презрения холуй», - процитировала она. - Да… неплохо, - согласился Андрей, и решил не реагировать на это самое «ваш Ленин», хотя очень хотелось вставить что-нибудь типа «никакой он не мой». - И что с твоим мужем – было что-то такое, что ты решила не прощать? Почему же раньше прощала? - Не знаю – ну вот такой была… а как вообще ответить на такой вопрос? Такой была. Не задумывалась, предпочитала сохранять светлый образ. У нас был чудесный секс… он просто брал меня, как куклу, и ему было все равно – что я испытываю, чего мне хочется… он никогда не спрашивал – как мне приятно, он канючил и давил на жалость, когда я не хотела, и ему было все равно, что у меня там сухо, что мне неприятно и даже больно – главное, сделать своё дело. А что мне было думать по этому поводу? У меня что – была вообще возможность думать? Ну… хотя возможность конечно была, но ведь меня воспитывали так, чтобы я была как можно дальше от этих вопросов. Да всех так воспитывают! А особенно сейчас… вообще страшно представить – какими вырастут современные дети – дети эпохи педоистерии, эпохи сексуального вандализма, когда идет охота на ведьм, когда любое проявление [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] прямым образом ведёт тебя к тюрьме или как минимум, к полному социальному уничтожению. Уроды… Она помолчала еще немного. - Что я знала о сексе?? – Взглянув на Андрея так грозно, словно это он был виноват в её неинформированности о сексе, она подняла брови и сделала многозначительную паузу, - ну что я о нем знала? Я знала, что он есть. Я знала, что мужчина и женщина должны им заниматься, что от этого бывают дети. А кто-нибудь потрудился мне рассказать о том, что от секса бывает еще и удовольствие?? Я имею в виду – удовольствие у нас, у девушек? Когда я начинала заниматься сексом, когда жила с мужем, первый год я даже не задумывалась о том, что от секса у меня могло бы быть удовольствие!! Ты можешь себе это представить? Думаешь, это я такая тупая? Ну я может и была особенно тупая, ладно, но другие девушки, думаешь, далеко от этого ушли? - И как тебе удалось понять, что от секса бывает удовольствие? – осторожно спросил Андрей, несколько опасаясь задеть её своими вопросами, но с другой стороны – отсиживаться в молчании ему совершенно не хотелось. - А… это был малоприятный, но очень познавательный опыт… меня изнасиловали. - Что?? Алинга рассмеялась. - Изнасиловали. Я как-то решила попутешествовать. Жила как маменькина дочка, при хорошем муже, всё как у всех. А потом – вдруг поняла, что я должна поехать в путешествие. Куда? С кем? Ну, то что ехать мне не с кем, мне было сразу понятно. Подруги – замужние женщины, многие уже с детьми, и для них «путешествие» означает лишь перемещение всей семьи на новое место, а мне хотелось чего-то особенного. Ну я и выбрала «особенное» полетела в Пакистан! - О…, - у Андрея не нашлось слов, чтобы прокомментировать ее выбор, но его лицо с лихвой возместило паралич языка. - Ну да, вот что-то такое и мне говорили, - рассмеялась Алинга, - но чем больший ужас читался в их глазах, тем больше мне хотелось настоять на своем выборе. Хотелось и произвести впечатление, и доказать что-то самой себе. Ну, взяла билет на «Пакистанские авиалинии» и полетела в Карачи. Прилетела… Алинга задумалась на несколько секунд, и лицо её немного помрачнела. - Прилетела. Уже в аэропорту поняла, что понятия не имею – где я буду тут жить. Ну то есть просто у меня мысли такой не возникало: «а где я буду жить». Вокруг… люди… или не совсем люди? Нечто очень странное… группы бородатых мужчин, завернутых во все белое, со звериным выражением лица… что это значит? Люди с более приличным видом тоже попадались, и даже лица не у всех были звериные, а некоторые выглядели вполне как европейцы… внешне, а в глаза посмотришь, и оторопь берет. Тут я немного задумалась. Но делать-то надо что-то. Решила так – переночую в аэропортовском отеле, а потом поеду в центр, посмотрю. Ну, микроавтобус довез меня до отеля, который оказался минутах в десяти езды от аэропорта, там всё было вполне прилично, и меня сразу же окучил местный менеджер, который завалил меня всевозможными предложениями. Выбирать особенно было не из чего, и я согласилась. Алинга посмотрела на Андрея, немного придвинулась и тронула его за руку. - Скучно? - Пока нет. Нет, - Андрей помотал головой. – Рассказывай. - На следующий день мы съездили на побережье океана, было прикольно – верблюды, черепахи, ну и вообще. Потом еще куда-то съездили, потом обратно на обед, а потом он мне надоел, и я сказала, что дальше я сама поеду куда-нибудь в центр. Алинга усмехнулась. - Что? - Нет, просто вспоминаю, насколько была наивной… Ну в общем вышла из отеля и пошла к основному шоссе. Дошла до автобусной остановки, подъезжает автобус. Вхожу. Вокруг – тишина. Как будто остановилось время, или зажевало кадр в кинопленке. Пассажиры – кто стоит, кто сидит, кто куда-то перемещался – замерли все. Стоят и смотрят. Даже не смотрят – пялятся, словно увидели мамонта. Смотрю вперед – водитель привстал со своего места, обернулся и тоже на меня смотрит. Тут я понимаю, что что-то не так. Но что? Одежда… нет, я одела штаны с футболкой, ничего особенно криминального, ну без лифчика, ну это не то, не могли же они вот так сразу все заметить мои торчащие соски. И не на грудь они смотрят, а в лицо. И тут до меня дошло, что не так. Женщин тут нет! Вокруг – только мужчины, а женщины все в передней части автобуса. Ебать… вот оно что… автобусы у них поделены на мужскую и женскую части, и если мужчина войдет к женщинам… я вспомнила звериные лица в аэропорту. А если женщина к мужчинам?? - Наверное, это значит, что она шлюха… - Ну наверное… в общем, перешла я в переднюю часть, всё как-то сразу успокоилось и мы поехали. Злобности в глазах мужчин я не увидела, скорее насмешка – вот мол, туристка, совсем некультурная, приехала из отсталой страны, что с неё взять… - Думаешь, они к тебе не испытывали ненависти, только думали что некультурная? - Мне показалось, что да, так. К своим бы они испытали ненависть, а я – я как бы из другого мира, ведь там и западных туристов то практически нет, а уж тем более женщина, тем более одна, да еще не в такси, а в автобусе! Что-то вроде приземления инопланетянина – инопланетянке многое можно простить. - Да, понятно. Такой механизм понятен, - кивнул Андрей. - Дальше я вылезла в центре, бродила по улицам, вызывая к себе какое-то безмерное любопытство – видно было, что это для них уникальное явление. Устала от такого внимания, взяла такси и… куда? Обратно в отель, не хотелось признавать, что тот менеджер был прав, всячески отговаривая меня от самостоятельной поездки. Тут пришла в голову классная мысль – зоопарк! Зоопарк тут, как оказалось, есть, и очень даже симпатичный. Птички, слоники, то, сё… бац – быстро опустился вечер, и стремительно стемнело. Ну, пора… Выйдя из зоопарка, подошла к таксистам. И опять немного оторопела – снова какие-то дикие лица, смотрят, как режут. Ну… ладно, ко всему привыкаешь – села в такси, сунула визитку отеля, и поехали. Пока ехали, немного задремала, и проснулась, уже когда только приехали. Спрашиваю – сколько… и тут понимаю, что приехать то мы приехали, но куда-то не туда. Водитель вышел. И мне стало становиться страшно. А потом дверь в машину открылась, меня крепко взяли за руку и просто выволокли наружу. Снаружи было то ли четверо, то ли пятеро мужиков – от страха я уже совершенно ничего не понимала – понимала только, что наступил тот самый пиздец, которого всю свою жизнь каждая женщина, девушка, девочка тайно или явно боится. Удивительно, но я до последнего не могла поверить, что это со мной происходит. Сознание словно разделилось на две части – одна часть меня фиксировала происходящее, вторая отказывалась в это верить. Это удивительное состояние, и потом я неоднократно возвращалась к нему, перепроживала – такой странный раскол личности, словно страх расщепил меня надвое. - А есть что-то приятное в этом расщеплении? – осторожно спросил Андрей, инстинктивно опасаясь оскорбить, ведь в таких ситуациях люди становятся психопатами, и требуют фанатичного почтения и корректности. - Есть. – Алинга, похоже, была не из тех, кто легко становится психопатом… - И поскольку я впоследствии неоднократно возвращалась, вспоминала его, оно укрепилось. Ну как будто своими воспоминаниями я вбила клин между разошедшимися половинками расщепленного молнией дерева, и оно таким и осталось, и продолжило расти в расщепленном состоянии – такая аналогия очень подходит. Алинга внимательно посмотрела на Андрея, словно пытаясь прочесть что-то в его лице. Он не сопротивлялся, не пытался отвернуться или скрыть себя за мимикой или жестами – просто молча и спокойно смотрел на неё, позволяя ей увидеть всё то, что она могла и хотела увидеть. - Вообще мне кажется, - задумчиво проговорила она, что такого рода событий бесследно не проходят никогда. Слишком огромен шок. - Даже если просто не вспоминать, вытеснить, а то и совсем забыть? - Думаю, да, даже в этом случае. Просто когда вспоминаешь, то этот разрыв словно оборачивается во чтото прочное, и обе части твоего «я» растут дальше бесконфликтно, а если вытеснить – это как будто вызывает уродливые наросты вокруг, и всё искривляется, и человек становится беспричинно тревожным или беспричинно тупым. Я даже не понимаю, почему я уверена в том, что сейчас тебе говорю, так как у меня нет такого опыта – испытать такой сильный страх и начать его вытеснять. Но я откуда-то это знаю, причем я знаю еще и то, что знание это приходит именно из этой расщелины. - Ты имеешь в виду, из одной из частей твоей расщепленной личности? - Нет, именно из самого этого расщепления. Тут аналогию с деревом я бы продолжила так – представь себе, что дерево растет по всей своей длине, и как растут вверх оба ствола, тесно соприкасаясь друг с другом так, что издали кажутся единым стволом, так растет и та часть, что находится между раздвоением и корнем, так что место расщепления постепенно поднимается вверх… нет, наверное я тебя запутаю этими ассоциациями:) - Да, видимо лучше просто описывать восприятия, согласился Андрей. - Описывать восприятия… стоит мне только вспомнить это переживание расщепления, как я начинаю понимать. Понимаешь? - Нннет… понимать что? - То, что хочу понять. - Что угодно? - Нет, не что угодно… но если что-то я понять не могу, то по крайней мере ясно понимаю, что не могу понять, потому что нет такого-то и такого-то опыта. Ну вот например, давай возьмем тебя, - Алинга улыбнулась и ткнула ему в плечо пальцем. – Вот ты – странный субъект. - Почему? - Потому. Потому что странно тут появился. Потому что странно выглядишь, странно себя ведешь, задаешь странные вопросы и странно реагируешь. И я спросила себя – что это за человек? Не знаю. Тогда я вспомнила то состояние, когда одна часть сознания хладнокровно фиксирует происходящее, а вторая – отстранена от текущих событий, её словно тут нет, она не имеет к происходящему никакого отношения, она – не я. И в этом состоянии я испытала к тебе доверие, мне захотелось быть открытой, захотелось улыбнуться и даже рассмеяться. Я не знаю – откуда я знаю, что ты добрый и умный человек, что тебе можно довериться – ты странный, и я не могу «рассчитать» тебя, опираясь на свой довольно ограниченный опыт общения с другими людьми. Так что я просто «знаю» тебя из своей второй части, после чего переношу свое знание из раздвоенного состояния в обычное. Ну…, - Алинга пожала плечами, - вот как-то так. - Интересно… - Да… и это был ещё один «бонус» в той истории… и вот меня куда-то потащили. Собственно, я была полностью парализована страхом, и я шла сама, покорно как овца. Меня завели в какой-то дом, мы поднялись на второй этаж, меня ввели в комнату, и со мной остался один из них. Потом был второй, потом третий. Потом четвертый. А потом пятый. Именно тогда я и смогла их подсчитать, и поняла, что их пятеро. Они не были грубыми – они просто брали меня как овцу, как вещь, как надувную куклу. Их не интересовали ни мои чувства, ни мои действия. Их даже мое тело не интересовало. - То есть?? – удивился Андрей. - Ну вот так. Им было все равно – что они ебут. Думаю, если бы спросить их спустя час – какой форму у меня грудь, попа, ноги – никто бы не смог ответить. Они просто всовывали и ебали с выражением свиного какого-то отупения, довольства – точно как свинья, жрущая свой обед. Кончил – встал, и не глядя на меня, натянул штаны и ушел – так они меня и изнасиловали. Как пописали. Ровно столько же эмоций. - А как же… удовольствие? - Удовольствие я получила от пятого. Он трахал меня сначала так же механически, а потом вдруг изменился – стал лапать, целовать мое тело, тискать, и было в этом много животного, яростного, мой муж так никогда бы не был способен оттрахать – просто в принципе такое невозможно представить от этой интеллигентной канализационной форели, а этот – и как животное, и не грубо. И мне стало приятно – приятно просто от того факта, что меня сильно хотят, берут и трахают – без озабоченности мнением, без сюсюканий, без стыда – как ебутся животные. Он клал и ставил меня в разные позы, и трахал, трахал, трахал…, он, казалось, вообще не думал о том – что я могу смотреть на него, думать что-то о нем – он просто справлял свою нужду, ведь не заботятся о впечатлении, которое ты производишь на унитаз… и меня становилось все приятнее и приятнее, и вдруг я поняла, что секс – это может быть охуительно приятно. Сначала я хотела запретить себе испытывать это удовольствие, но оно накатывало все более и более мощными волнами, и я перестала сдерживаться, я стала стонать, потом глухо рычать, потом кричать, а он, казалось, никогда не кончит, и я орала, царапала одеяло, кусала подушку и это было пиздец как приятно. Отвращение к бесчувственным насильникам и наслаждение от секса – я тоже стала воспринимать его просто как самодвижущийся хуй, как аппарат для траха недотраханнных жен. Это был не мужчина, не джентльмен, не дикарь – просто самодвижущийся хуй, перед которым стесняться так же нелепо, как перед своим шкафом. - Да, это понятно… свобода от озабоченности мнением… - Полная, стопроцентная. Такую можно испытать только при очень удачном стечении обстоятельств при изнасиловании или при максимально открытой влюбленности. Мне повезло. Конечно, сильно повезло, что с их стороны не было ни грубости, ни жестокости, ни далеко идущих планов на мое использование – меня просто хотели выебать и выкинуть, подальше от неприятностей. - И ты не стала запоминать их адрес, чтобы… хотя, вряд ли в этом есть смысл. - Вряд ли, - согласилась она, - особенно если учесть, что я сама осталась с ними жить:) - ??? – у Андрея снова не нашлось слов. - Ага:), - рассмеялась Алинга. – Пятый оставил меня спать с ним, а утром я подумала – а какого черта мне торопиться? Мне понравилось, и почему я должна теперь бежать сломя голову? Я просто взяла книжку, которая у меня была, уселась на мягкие ковры и стала читать. Этот пришел, постоял, посмотрел, и ушел. Те четверо больше в моей комнате не появлялись, а этот приходил и брал меня когда хотел – по два-три раза в сутки. И еду приносил. На третий день мне надоело, и когда он пришел, я сказала «нет», и дала понять, что ухожу. Почему-то я совсем уже не боялась его – вроде сначала стало немного страшно – а вдруг не отпустят! Но я тут же вспомнила себя-ту-которойтут-нет, и страха не стала, и мне показалось даже… Алинга замялась. - Что? - Показалось, что он сам меня испугался. Пугаться-то ему было нечего, а видно, что испугался. Люди часто пугаются того, чего нет, поэтому для них это привычное состояние, которое не подвергается анализу, превращаясь в чистую, безосновательную мотивацию, у которой нет никакого начала, никакого места, откуда она растет, что делает её, как ни странно, неуязвимой и доминирующей над человеком. - Ты, значит, умеешь пугать, - шутливо произнес Андрей. - Нет, - серьезно ответила она, не поддержав его шутку. – Я пугать не умею, и не пытаюсь. Пугает то, что есть там – там, где меня нет, понимаешь? - Ну… теоретически… да. Теоретически?... – как-то двусмысленно переспросила она? Это, видимо, означает «ты конечно милая девочка, и я позволю тебе нести всякую чушь». Правильно? Андрей успел перехватить вырывающиеся из него слова отрицания, даже промычал что-то, но закрыл рот и решил подумать. И, подумав, ему ничего не осталось, кроме как согласиться с ней. И он согласился. - Посмотри на меня, - неожиданно попросила его Алинга. - Посмотреть… Андрей взглянул в ее глаза, чертовски красивые, немного раскосые и кажущиеся большими глаза. И не стал ничего уточнять – если надо, сама уточнит, а смотреть на нее так приятно. И вдруг возник страх. Блять, это и вправду был страх. Ничего не изменилось. Ничего, совсем ничего, он мог бы поклясться в этом, да и с его опытом наблюдения за людьми, за их мимикой… НИЧЕГО не изменилось, просто возник страх. Её глаза словно излучали что-то мощное, свежее, первобытное, хотя ничего не изменилось, и возникла сильная влюбленность в неё, близость. Она стала восприниматься самой близкой, как не бывает. И попутно с этим – страх, мощный, глубинный, такой, которому в самом деле хочется подчиниться, может даже немножко завыть на всякий случай… - Понятно. - Андрей с трудом разлепил губы. – Я не думал, что ты можешь вот так взять и продемонстрировать это. - Я тоже не думала, что ты не сбежишь… - Я не хочу сбегать. Я хочу любить тебя. - О! Любить! Алинга рассмеялась, и наваждение исчезло – ее лицо снова стало просто лицом очень красивой девочки. - Меня разные мужчины пытались любить – и муж, и тот пятый, и куча еще после, да только никому это не удавалось, Андрей, - то ли шутя, то ли серьезно сказала она. Андрей решил промолчать. - Мой муж – он всегда после скандалов и оскорблений говорил, что любит меня, и я снова всё ему прощала и верила, что это на него просто вот так нашло, что он такой несчастный, что не способен чувствовать – я ведь ещё и жалела его! И ещё, иногда мне в самом деле было приятно, когда он сильно обнимал меня, и я думала – мне сейчас так приятно, значит всё-таки он любит меня… - А, ну да, - мрачно усмехнулся Андрей. – Такая логика мне хорошо знакома. Например, когда моей руки касается занавеска, то в руке иногда возникает очень приятное ощущение. Отсюда вывод – занавеска нежная:) Алинга рассмеялась. - А в такую жару, какая стоит сейчас, так приятно сесть попой на прохладный унитаз..., - продолжил с невозмутимым видом Андрей, - значит он любит меня, хочет сделать мне приятное, и главное – умеет это делать! - Да, что-то в этом роде получается, - согласилась она. - Так… а всё-таки, что ты тут делаешь? - Тут… провожу время. Просто провожу время, больше ничего. Мне тут нравится. Нравится, что тут много разных деревьев, листьев, ручьев – мне нравится тут гулять… - То есть, ты просто гуляешь… и больше ничего не делаешь? - Ну почему, делаю. Читаю книги – наконец-то я могу просто читать книги, любые, сколько угодно, когда угодно. Читать и гулять. Недавно стала заниматься BJJ – бразильским джиу-джитсу, просто так, для удовольствия – тут есть парень, который учит – можно прийти на занятие и выучить какой-нибудь прием, а можно не приходить… - И что ты делаешь, когда гуляешь? - К счастью, я научилась просто гулять и ничего не делать, - рассмеялась она. – Я впитываю в себя… нет, я просто смотрю… нет, не то – не знаю, просто гуляю и чувствую то, что чувствуется. - А о чем ты думала, когда шла там мимо меня? - Думала… что если идти по подсохшим желтым листьям, то можно услышать негромкое шуршание и похрустывание. Если человек еще ни разу в жизни не ходил по ним, то он никогда не подумает, что это хруст листьев. - Хм…, - Андрею не нашлось что сказать. - Мне очень нравится ходить по толстому слою опавших листьев. Здесь открытое место и жарко, а вон там, - она немного обернулась и махнула рукой в сторону рощи – там в тени деревьев даже прохладно, там очень классные, ветвистые деревья, у них такие мшистые стволы. Сейчас там на деревьях очень много листьев. И они разные… есть темно-зеленые, плотные, словно покрытые воском, сантиметров пять в длину, вот такие, - она показала свою ладонь, и Андрей заметил, что ладошки у неё тоже очень красивые. – Когда эти листья падают, они ложатся слой за слоем, год за годом… получается упругий пухлый слой. Если его немного разрыть, то пахнет прелыми листьями, влажной землей, молодой корой, и чем-то ещё, совсем почтит неуловимым… каким-то незнакомым теплом. Она замолчала, но Андрей не хотел встревать. Ему нравилось её слушать, и он просто смотрел на неё, и она не отводила взгляда, и пялилась своими большими глазами доверчиво и в то же время как-то так, словно держа его на расстоянии. - Когда не знаешь, что же хрустит под ногами, продолжила она, - то прислушиваешься к каждому шагу, и от этого иногда слышишь разные оттенки, как будто слышишь каждое отдельное шуршание. И вместо монотонного, обыденного «шороха листьев» появляется какая-то тайна, ну что-то непонятное, таинственное… и ты все время наготове, ты ждешь нового появления звука, ведь совсем не хочется пропустить момент, когда… когда вдруг появится такое…, - она замялась, подбирая слово, - словно шершавое потрескивание или, лучше сказать, похрустывающее перекатывание. И так и идешь, делая шаг, другой шаг, прислушиваясь – мне так нравится... Мне говорят, что иногда я выгляжу странно – вот например сегодня Айви сказала, что у меня были широко раскрыты глаза, склоненная на бок голова, приоткрытый рот и еще при этом я улыбалась:) А я и не замечаю, что странно выгляжу. Мне в такие моменты радостно. Иногда даже визжать хочется:). А, вот еще! Она опустила взгляд, потом снова подняла его на Андрея. - Сегодня мне стало ясно, что красивые мягкие звуки, шаги и листья – это все связано между собой. И тогда захотелось почему-то просто вопить от радости… нет, ну ты не бойся, - шутливо успокоила она Андрея, - я вообще-то от радости не ору, хотя наверное надо поучиться… а вот сегодня захотелось – захотелось орать, носиться, кричать, повизгивать, разбрасывать листья ногами, а потом упасть на них и валяться, сгребая их под себя, зарываясь в них... Но всё, что я сделала, это просто легла на листву и внюхивалась в неё, и так было нестерпимо приятно… Она снова замолчала и испытующе посмотрела на Андрея, словно проверяя – устал он уже от её слов, или ещё нет. - Я не устал тебя слушать, - с серьезным лицом произнес он. – Правда, не устал. - Хорошо, - просто сказала она. И снова посмотрела себе под ноги. Время снова стало загустевать, воздух снова налился упругой твердостью, которая сконцентрировалась где-то вокруг живота и стала ощутимо давить на него, прямо в районе пупка, давить куда-то вглубь или, наоборот, – изнутри наружу, хрен его поймет, странное, очень странное ощущение, сопровождающееся не менее странным чувством, как будто сейчас жизнь очень насыщена, переполнена событиями, хотя сейчас-то как раз событий и не было, было просто стояние и молчание! Как такое может быть, что событий нет, а жизнь переполнена? И такое уже точно было, точно было. А потом забылось… забылось, а теперь снова вспыхнуло – вспыхнула ясность, что насыщенность жизни может совершенно не зависеть от событий, от впечатлений. Сейчас это было удивительно прозрачно, понятно, без рассуждений и выводов – просто ясно, хочется сказать «кристально ясно», вот она – ясность, это удивительное переживание, не имеющее ничего общего с мышлением, и вот она – полнота жизни, не имеющая ничего общего с поступками, событиями. Надо не забыть, надо это запомнить – запомнить, вчувствоваться, влиться в это состояние ясности и полноты, важна каждая секунда, проведенная в этом состоянии – это было тоже предельно ясно, что важна каждая секунда, это не звучало напыщенно или эзотерически, это просто была правда, это была ясность, и это была очень приятная ясность – важна каждая секунда, прожитая в этом состоянии. Каждая такая секунда стоит многих лет обычной жизни. Ради таких секунд и стоит жить. Это было безупречно ясно. И еще было ясно, что это состояние каким-то образом возникло благодаря этой девочке, оно откликнулось, словно срезонировало с чем-то таким, что в ней есть. Необычно было то, что она говорит, но срезонировало даже не с тем – что она сказала, а как – с безыскусной простотой, без расчета на похвалу. Такой простоты очень не хватает. Её очень не хватает и очень сильно хочется. И он не может позволить этой девочке просто пройти мимо него дальше, этого не должно случиться, это он тоже ясно понимал, и где-то в отдалении зашевелилась тревожность, ведь от него тут почти ничего не зависит – понравится ей с ним или нет, от него зависит очень мало, и спазмы желания понравиться, удержать чуть не испортили всё, но он вовремя остановился, так как была еще одна ясность – нельзя стараться ей понравиться, ни в коем случае нельзя. Быть собой – вот что сейчас важно, просто быть собой. Как мало он учился быть собой, как много тратил время на ерунду… и теперь всё может растратиться на мелкие дёргания, на хватания себя за руку, на нащупывание того состояния, когда ты просто такой, какой есть, без примеси этого яда – желания понравиться. И мельтешение мыслей, и неспокойная поверхность чувств – надо просто успокоиться, ничего страшного, он сможет, надо просто быть собой, нельзя торопиться и нельзя медлить, это не так уж сложно – возникает спешка – убери её, возникает медлительность – убери ее, и то что останется, то и есть настоящее, это не сложно. - А ты…, ты что любишь? – неожиданно спросила Алинга. Снова всплеск глупой паники – страшно не хочется начать выпендриваться. Ответить правду. Ответить полную, чистую, правду, всерьез, без мании понравиться… какой же я был идиот, я ведь никогда не старался даже наедине с собой добиваться такой чистоты, и как сейчас одним прыжком стать искренним на все сто процентов? А на девяносто не хочется – не хочется фальши. Андрею казалось, что в этой отчаянной попытке добиться требуемой простоты он свихнет себе мозг. Сложнее всего оказалась простота. Он-то всегда был уверен, что самое трудное – увлечь человека чем-то, или переубедить фанатика, или показать себя умнее умного человека, а на самом деле это полная хуета, совершеннейшее говно. То, что ему оказалось на самом деле жизненно нужным, единственно нужным сейчас, это ответить самую-самую чистую правду, потому что он понимал, что любая неправда всё сломает – неважно – поверит она ему или нет, заметит фальшь или пропустит – неважно, и это было самое ужасное. Здесь не было обходного пути, не было вообще никаких «способов» и «методов» - неправда убьет в нём самом это чувство, которое сейчас так тихо и так мощно дышит в глубине, а без этого чувства сломается мостик, который связывает их, который связывает его самого с его надеждой на чудо, с надеждой найти близкого человека. - Я… люблю… секс. – Выдохнул Андрей. Ебать… лоб покрылся испариной, и стало страшно – была ли эта та самая правда? Смог ли он не свалиться ни в выпендреж, ни в самобичевание? Ни в скромность, ни в важность. Ни в бравирование, ни в неловкость? - Секс:), - улыбнулась она. – Это… необычно… просто секс? - Это правда, - неожиданно для себя твёрдо произнес Андрей. – Это правда, честно. Секс. Но почему «просто секс»? А, ты имеешь в виду… как те… пятеро… нет, такое совсем не нравится. Хочется заниматься сексом с очень любимой девочкой. Это я люблю больше всего, хотя можно ли так сказать, если каждый раз любовь оказывалась лишь любовью к дорисовкам, если сам я каждый раз оказывался более или менее ревнивым и тупым? Зато теперь он уже был уверен – это правда. Он мог бы придумать десяток или два вариантов, которые были бы неотличимы со стороны от правды: изучать новое, путешествовать, читать, думать, любить… и это была бы правда, но не та, которая требовалась – требовалась чистая правда, и чистая правда заключалась в том, что больше всего на свете он любил секс. - Расскажи… расскажи теперь ты мне про секс. - То есть? – удивился Андрей. - Ну… расскажи мне что-нибудь, что тебе запомнилось, что с тобой было, что оставило в тебе глубокий след, какую-нибудь историю о твоем сексе. Эта девушка умеет спрашивать… он мог бы рассказать сто или двести историй, так как чего-чего, а секса в его жизни хватало. Но тут не годится история, которую на ура приняли бы те или эти. Здесь снова нужна правда – история, которая оставила глубокий след… а думал ли он когданибудь сам над этим? Вот было ли такое, чтобы он сам себя когда-то спросил: «а какое сексуальное приключение оставило во мне глубокий след?». Нихуя. Не было. И вот так получается, что в том, что для него самое привлекательное, он никогда всерьез и не разбирался. И что это? Мудизм какой-то. Ну что значит «мудизм»… это ничего не объясняет – посыпать голову пеплом смысла нет. Это ханжество. - Точно. Это ханжество! – воскликнул он, совершенно не думая о том, что это несколько странный ответ на её просьбу:) - Что?? - Ханжество, понимаешь? Андрею захотелось схватиться за голову, это было совершенно естественно, в этом не было позирования, но он все равно остановил себя, и просто взял её за руку. - Понимаешь, я – человек, для которого секс – самое главное в жизни, и я никогда, никогда не задавал себе этого вопроса – вопроса о том – какой секс оставил во мне глубокий след, глубоко повлиял на меня, изменил меня. Я оценивал свой секс как угодно, только не так. Как угодно… Какая девушка была страстная, с кем секс был долгим или быстрым, как долго мне удавалось не кончать, в какой позе было приятнее всего с ней или с ней, приятно было смотреть в глаза или играть в игры, много всего, много, что угодно, и если бы кто мне сказал, что я ханжа, я бы рассмеялся! Я – такой супер опытный, супер раскованный. А между тем я, как оказывается, относился к сексу как угодно, только не как у тому, что может оставить глубокий след. И я даже не задумывался об этом. Понимаешь… Она кивнула. - Я ещё большая ханжа, это совершенно точно… - Да, наверное… но ты-то это понимаешь, значит можешь измениться, а я-то этого не понимаю, значит попросту закрываю для себя возможность меняться, понимаешь? - Да… Андрей помолчал, переваривая свои мысли. Было приятное чувство, что торопиться некуда, что вот так – держа её лапу в своей руке, можно валяться тут на траве и десять минут, и двадцать, и полчаса, и ей будет нескучно, ей будет чем заняться, пока он ищет ответ. Но двадцать минут не понадобились – ответ вдруг всплыл перед ним сам, и не было никаких сомнений. - Знаешь, я сейчас точно знаю, какая история на меня повлияла сильно, ты правда хочешь, чтобы я рассказал? Это будет, возможно, несколько необычная история… - Конечно, правда хочу:) - Кстати, сейчас ты совсем не выглядишь забитой. Я не совсем понимал – что не так, а сейчас дошло – ты совсем не забитая! Не понимаю, почему я решил, что ты чсу-шная… - Думаю, ты не слишком ошибся, Энди. – Она пожала плечами. – Лицо… меняется ведь медленней, чем психика. Я быстро изменилась, почти сразу после этой истории с изнасилованием всё быстро стало меняться. До этого были месяцы, даже годы какой-то мути… муть, всегда муть… думаешь, не думаешь – всё равно муть, а потом словно прорвалось что-то, в одном месте прорвало и вся плотина поехала, смыло её. - Что значит «прорвало», в чем прорвало? - Ну… захотелось мне сделать приятно своему бывшему. Это когда я вернулась из Пакистана. А может, просто снова захотелось семейственности, или хотелось таким образом самооправдаться за «измену». Секс для меня всегда был… ну… это трудно описать. С одной стороны, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Входит как-то она в комнату, а я лежу с раздвинутыми ногами перед телевизором и ласкаю свою письку, причем профессионально так ласкаю – смачиваю пальчик слюной, и снова ласкаю. Ну, у них там паника… Мать описывала эту сцену с таким отвращением… а мне было отвратительно ее отвращение, и я только потом поняла – чем именно. У неё вызывало отвращение то, что мне было приятно, понимаешь? Мне было очень приятно, и ей от этого было очень противно. Вот такая мамочка… У неё лицо кривилось, как будто её сейчас вырвет, когда она мне рассказывала, как я возмутительно себя вела. Самое оскорбительное для них было то, что мне было так приятно, что по её словам меня аж «всю трясло» - видимо, у меня были оргазмы [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] Ну а потом их терпение кончилось, и они мне по рукам и надавали во всю меру своей родительской любви… так что теперь те свои оргазмы я вообще не помню, а вот как по рукам били – помню очень хорошо, и как орали, и как стыдили, и как у меня всё внутри сжималось, сжималось после каждого такого ора, и, наконец, сжалось и больше не распрямилось они добились своего – секс у меня как отрезанный стал, так что когда уже стала трахаться с парнями, вообще ничего сначала не чувствовала, ну то есть совсем, только испытывала довольство, что я такая классная, что он со мной смог кончить. И вот в итоге получилось так, что для меня – той фригидной женщины, что получилась из [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], сосать член было чем-то героическим:). И вот решила я осчастливить своего мужа – чем-то он снова был недоволен, ну я и решила – ладно, пососу. Ну и стала сосать. Очень хотелось быть хорошей. Спрашиваю – нравится? А он – «ну не особо нравится»… И смотрит как-то презрительно, грубо, как чужой. Меня сначала стыдом ударило, потом чувство безысходности, что ничего не умею делать нормально, даже пососать не могу так, чтобы нравилось. И тут – снова это, я снова расщепилась – я была тут, и меня тут не было, и та, которой тут не было, стало предельно ясно – а ведь он и вправду чужой. И ещё стало ясно - ведь разве тут дело в технике? Ну и что, что не умею? И страшно стало от этой ясности, снова вернулась к состоянию жены, и тут же – какая-то муть, муть… вспоминаю его взгляд – чужой, даже жестокий, а потом снова муть. А потом до меня дошло еще кое что, уже вдогонку. Если мне что-то не нравится, и я из вежливости хочу это скрыть, я ведь не говорю «мне не нравится», а говорю «не особо нравится». А к нему это что, не относится? Относится. Ему не нравится, когда ему член сосут. И тут на меня словно обрушилось что-то. И никакой мути – всё ясно. И еще важная вещь дошла – если у человека «муть», то это означает только одно – не хочет он никакой ясности, от того и муть. - Это… да, это, похоже, так и есть, - кивнул Андрей. - И еще до меня дошло, что письку то он мне сам никогда не лижет. Как-то пару раз сделал, и всё, и я прекрасно помню, что лицо его при этом счастья не выражало. - Странно, почему ты говоришь именно так – «счастья не выражало». Можно подумать, что счастье было, просто не выражалось? - Упс. Да, это всё то же самое – «не особо приятно»… Мерзко ему было, противно. Так что стаж ущербности у меня… от того и лицо – если не контролировать, постепенно сваливается в привычную маску ничтожества. Но это пройдет, я знаю. Очень приятно, необычно и очень приятно было смотреть на неё, когда она произносила это своё «я знаю». Было ясно видно, что она в самом деле это знает. Не просто помнит логический вывод, не помнит заученную чужую мысль, не догадывается и не что угодно еще – а именно знает. - Ну, на ничтожество ты уж точно не похожа, убежденно возразил Андрей. - Ладно, ты давай рассказывай свою историю, не тяни! – Она придвинулась совсем близко и толкнула его попкой. - Хорошо… Андрею было очень приятно чувствовать ее тельце, прижавшееся к нему, и сосредоточиться было нелегко. - Когда я путешествовал по Лаосу, то провел пару недель в Ванг-Вьенге. Развлечений там немного – скалолазание, прогулка в джунглях, прокатиться на лодке по речке и плюхаться в воду с высокой тарзанки. В основном, туристы там напиваются, накуриваются марихуаны и сплавляются по речке, сидя в надутой автомобильной камере. Мне это как-то не подошло:), поэтому я ходил день за днем осваивать местные скалы. Я выбрал себе подходящего инструктора, и мы ездили вдвоем, брали только с собой мальчика-помощника [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] – таскать снаряжение и тому подобные мелочи. Вообще…, - Андрей с едва заметным сомнением взглянул на Алингу, но затем продолжил, - вообще к тому времени я уже считал себя уставшим от секса… в Лаосе, в Таиланде, Вьетнаме, Камбодже – секс более чем доступен, снять девочку стоит пять, десять, двадцать долларов, и я, конечно, наверстал упущенное:), и в общем… ну, сунуть и потрахать уже было неинтересно. Не то, чтобы совсем неинтересно – конечно, по-прежнему возбуждали необычные ситуации, новые тела, но всё это свелось до уровня одноразового секса. Если я трахал новую девочку, то возбуждение могло быть очень сильное… первые полчаса, затем уже слабее, а второй раз и вовсе ее трахать уже не хотелось. - Чем плох одноразовый секс, - неожиданно перебила его Алинга. - Чем плох… да… э… ничем не плох. - Но ты говоришь, что секс свелся к одноразовому, и понятно, что это скорее тебя огорчает. Это было приятно – то, что Алинга так внимательна к интонациям, к словам. Возникла теплая симпатия – именно теплая, так как ей сопутствовал прилив чего-то теплого и приятного в области низа живота. Всё-таки он и сам не отдавал себе отчета в том – насколько он соскучился по общению с психически развитым человеком, и уж тем более – с психически развитой девочкой. - А… нет, ты не так поняла. Одноразовый секс меня возбуждает, да так, что иногда приходится приостанавливаться, чтобы не кончить… просто хочется ведь не только этого. При всех тех приятных моментах одноразового секса, когда испытываешь резкие всплески возбуждения, когда хуй стоит только от того, что я сейчас выбираю – с кем потрахаться, иду с ней в комнату, раздеваю, ласкаю неизвестное, новое тело девочки – просто этого недостаточно. Хочется еще и другого секса. Хочется секса не просто с телом, не просто с туповатой девочкой, которая все умеет делать или ничего не умеет – хочется секса с такой девочкой, у которой умные глазки, у которой есть интеллект, живые реакции, интерес к жизни… не только к э… «животу», но и к «житию»:) Эти слова Андрей произнес по-русски, и когда Алинга вопросительно взглянула, пояснил. - Это древнерусский. В современном языке есть слово «жизнь» - это эквивалент слову «life», но в древнерусском слова «жизнь» не было, а были слова «живот» - эквивалент «belly» и «житие» - слово, обозначающее психическую жизнь – жизнь, богатую переживаниями – любовью, размышлениями, поисками себя и в себе. Хочется, очень сильно хочется секса с такой девочкой, которая представляет собой личность. Ты ведь наверняка тоже хотела бы секса с таким парнем? - Да, - просто ответила Алинга, и было приятно смотреть на ее лицо, не исказившееся при этом ни неловкостью, ни озабоченностью мнением. - Я как-то провел эксперимент, - продолжал Андрей, попросил своих знакомых сказать вслух твердо и уверенно фразу «я – личность». Никто не смог! Ни один не смог сказать этого так, чтобы не захихикать, или чтобы не улыбнуться, не добавить что-нибудь шутливое или скептическое. Не смогли. Это потому, что личностями они не являются, и хотя вслух при других обстоятельствах ни бы горячо утверждали противоположное, но сами-то на самом деле они отдают себе в этом отчет. Разумеется, легко найти самовлюбленного болвана, который легко заявит что угодно – что он личность, талант и т.д., но это совсем уже уровень ниже плинтуса, а вот если человек хоть скольконибудь развит, то он прекрасно понимает, хоть и не отдает себе в этом отчета, что личностью он не является – так, слепок штампов, стереотипов с примитивными реакциями. - Я – личность, - вдруг произнесла Алинга. - Я – личность, - повторила она еще раз твердым голосом. – Да, так и есть…, действительно хочется как-то… сжаться, что ли, и совершенно точно хочется захихикать, пошутить над чем-нибудь. Действительно трудно, улыбнулась она. – Так что я, Энди, не личность, и со мной тебе не захочется заниматься сексом. Андрей был несколько захвачен врасплох, но не настолько, чтобы растеряться. Первый порыв – возразить, показался бессмысленным, неуместным, поэтому он просто улыбнулся, глядя на нее, и ее ответная открытая улыбка не оставляла сомнений, что она правильно истолковала его бездействие как молчаливое несогласие. - А дальше? - А… да. Я занимался скалолазанием, мы выбирали укромные уголки, где не было других туристов, и в какой-то момент мой инструктор пошел пописать, я сидел под камнем, а мальчик-помощник сидел на этом камне рядом со мной и болтал ножками. В этот момент я словно очнулся и посмотрел на него другими глазами. В грязной одежде, со спутанными кудрявыми волосами, с лапами в пыли, поскольку тут, под скалами, он ходил босиком – всё это словно маскировало, делало его обычным лаосским [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], но в этот момент это как бы отстало от него, и я увидел его очень красивым, нежным мальчиком. Особенно удивило, что когда я взглянул в его глаза, он ответил мне совершенно открытым взглядом и широкой доверчивой улыбкой – так могла бы улыбаться влюбленная девочка. И мне нестерпимо захотелось потрогать его ножки, болтающиеся прямо тут, передо мной. Я оглянулся – туристов не было, инструктор где-то шебуршился в кустах, протянул руку и взял его лапку. Офигенно приятная, упругая и в то же время припухшая лапка. Я тискал ее и чувствовал, как подхожу к оргазму… - Вау! – Алинга явно жаждала продолжения. - Я немного потянул его лапку к себе, и он неожиданно соскочил с камня и сел рядом со мной, протянув мне при этом снова свою лапу. Я взял ее и стал потискивать – сначала так, словно делаю массаж. Спрашиваю – «нравится?» Он кивает. Пока что грань приличия еще не была пройдена – ну по-дружески тискаю лапу паренька, делаю от скуки массаж, чтобы было чем заняться в перерыв – так можно было интерпретировать ситуацию со стороны. Но надо было решаться – или идти дальше, или пока остановиться. И я решился – стал гладить его ножку уже совсем не изображая массаж – стал нежно гладить, тискать пальчики, прикасаться всей ладонью, тыльной стороной кисти… снова спрашиваю – «нравится?» - снова радостно кивает. Мне показалось, что инструктор закончил свой туалет, и я отдал ему лапу обратно, но нет, время еще было. Снова протянул руку и он сам сунул мне свою лапку – очень возбуждало то, что он делал это совершенно непосредственно. Взяв его ножку, я притянул ее к себе между ног и стал ею тискать свой хуй. Смотрю на него – ни малейшего испуга, никакого отторжения – все та же сияющая физиономия. Тогда я решил взять его руку, чтобы потискать ему ладошку, которая тоже была очень красивой. Притягиваю ее к себе… и вдруг он подается вперед и сам берет меня за хуй и начинает его тискать! Трудно было не кончить в тот момент, так что мне пришлось сначала немного остановить его, а потом я снова положил его руку к себе между ног, и он снова стал активно меня тискать, сжимать, поддрачивать, при этом заглядывая вопросительно в глаза, мол «так ты хочешь?». Конечно, я так и хотел… Андрей перекатился на спину, положив руки под голову, и Алинга снова придвинулась к нему поближе. - Ну, как ты понимаешь, следующей тренировки я ждал с огромным нетерпением. Как только я вошел в офис и встретился глазами с мальчиком, так он сразу просиял, как влюбленная девчонка – это было поразительно, и это очень возбуждало и привлекало, как он ловил мой взгляд, как старался находиться поближе. Алинга как-то странно вздохнула, но ничего не сказала. - Ну, договорились с инструктором, что пойдем в самое глухое место, чтобы точно не было туристов. Под каким-то предлогом я отозвал мальчика в сторону, в густые кусты, пока инструктор был занят провешиванием веревок. Как только мы оказались одни, я дал ему знак, он тут же сел на землю и снова протянул мне свою лапку:) На этот раз я не только гладил его ножку, но и решился поцеловать ее – было опасение, что он воспримет это как сумасшествие, испугается. Смотрю на него. В глазах – полнейшее удивление, и все та же реакция при встрече его взгляда с моим – радостная улыбка до ушей. «Нравится?», спрашиваю. Кивает. Отряхнул его лапку от пыли и стал ее целовать – и пальчики, и сверху, и снизу, потом достал свой хуй и стал его дрочить, продолжая целовать лапку, прижимая ее к лицу. Мой хуй его явно не испугал. Тогда я снова взял его за руку и притянул к себе, он ухватился за мой хуй и стал его тискать, сжимать, жадно рассматривая его. Потом – снова сам, без моих намеков, стал гладить и тискать мои яйца. Сначала я просто отдался его потискам, стараясь не подходить слишком близко к оргазму, а потом показал – как можно дрочить – взял его руку в свою и подрочил немного, и он стал это делать с видимым удовольствием. Выносить это стало трудно, а кончать я не хотел, поэтому мне пришлось его останавливать. Я дал ему знак встать на ноги и поставил его прямо перед собой. Была несильная дрожь от возбуждения – стройный босоногий мальчик, прямо передо мной, готовый на всё и хотящий всего. Я приподнял его рубашку и стал целовать его охуительно красивый животик, покусывал его, лизал, держа другой рукой за попку и тиская её. Хотелось лизать ему животик широким языком, прижиматься всей мордой, вдыхать пацанский запах. Попытался расстегнуть ему ширинку на джинсах, но не вышло, и он тут же сам сделал это за меня, достав свой хуй. Хуй оказался совершенно черным и маленьким, сантиметров восемь. Я приспустил ему трусики и достал яички. Аккуратные, черные, кожа на мошонке очень нежная. Я взял его хуй двумя пальцами и стал его целовать, прикасаясь губами то к головке, то опускаясь ниже, потом взял его в рот целиком, высовывая язык и полизывая яички. «Нравится?» Он снова кивает и попрежнему выглядит совершенно счастливым. Когда его хуй встал полностью, оказалось, что он не такой уж и маленький – очень клевый – длиной сантиметров тринадцать или четырнадцать, так что когда я полностью брал его в рот, головка немного проскальзывала в горло, но не глубоко – так мне очень нравится. Я брал его хуй глубоко в рот, высовывал язык, чтобы чувствовать им яички, и вдыхал запах пацанского тела – это было очень, очень здорово, я даже не могу выразить… просто сказать «это очень возбуждало» - это не то, тут было не только возбуждение, хотя и оно было конечно огромным, и я несколько раз подходил к оргазму, пока ласкал его яички и хуй. Была еще и сильная нежность, особенно когда я смотрел в его счастливые глаза, и было что-то ещё, что трудно выделить и назвать, какое-то чувство детского щемящего счастья, что-то пронзительное, бесконечно далёкое от того тяжелого, липкого состояния, которое бывает у меня обычно, а ведь я даже и не замечал, что живу в мрачной липкости, да и сейчас часто не замечаю, а тогда это стало таким ясным – контраст был так огромен, и я держал во рту его хуй и тоже чувствовал себя счастливым, как бы глупо это ни звучало:) - Это не звучит глупо… - В этот момент, - Андрей невольно потянулся рукой к своему привставшему хую, но вовремя спохватился и остановил себя, - я устал сидеть на корточках и встал, немного опираясь о его плечи. Но он понял это совсем не так! Быстро опустился на колени, и мой хуй оказался у него прямо перед лицом. Он тут же схватил его обеими руками и начал сосать! Андрей посмотрел на Алингу, и понял, что она не поняла его эмоций. - Он САМ взял мой хуй в рот и САМ стал сосать, понимаешь? Причем не формально, как это делают проститутки – он сосал его с удовольствием, игрался языком, брал за щечку, доставал и причмокивал, даже шлепал им по губкам и снова сосал. Было видно, что парень дорвался до чего-то такого, о чем давно мечтал. Если проститутке заплатить побольше, она может и пососет, но делать это будет так, что удовольствие получить трудно – однообразно, с выражением страдания на лице, а после пососа еще и сплюнет с отвращением. Если же я снимаю за деньги парня для секса, то они сосать чаще всего отказываются и не согласны ни на какие разумные деньги. Поэтому я был просто потрясен тем, что он получает от пососа сильное удовольствие. - Он был девственником? - Они там все девственники, пока не женятся, многие и в двадцать пять, и в тридцать девственники. Для них потрахаться вне брака – невозможно. - Но может быть его уже еще раньше совратил какойнибудь турист, который показал ему – как можно ласкать член. - Нет, нет. Он приехал из какой-то далекой деревни и только вышел на работу в первый день, когда я пришел к ним в офис. Да и нет таких туристов, которые могут показать, как можно ласкать. Им ласки недоступны в принципе, а он именно ласкал. Подбежала ящерица, замерла, подняв хвост, и стала на них пялиться. Андрей замолчал, и пару минут они оба лежали неподвижно, рассматривая этого мелкого наследника динозавров. Очень красивая морда. Сейчас, рассматривая эту ящерку, Андрей испытал очень редкое чувство – наслаждение от красоты. Такое случалось и раньше, и каждый раз это было как впервые – такие переживания никогда не приедаются, вообще никогда. Сначала в это трудно было поверить, и проверять-то было страшно, потому что если и вот это может приедаться, то чего тогда вообще стоит жизнь? И с замиранием, с опаской, отступая и снова осмеливаясь, Андрей искал малейшие признаки, которые могли бы свидетельствовать о том, что свежесть восприятий красоты и наслаждения притупляются, превращаются в обыденность, но как только эти состояния возникали, опасения исчезали моментально, и было предельно ясно, без малейших сомнений, да там даже не было никакого места сомнениям, сомнения эти казались просто холодной работой интеллекта, не имеющей отношения к реальному опыту – было предельно ясно, что эти переживания никогда не могут приедаться, они просто по природе своей этого не могут, не имеют они физической возможности превратиться в обыденность, и более того, они даже не могут сопровождаться ничем серым, ничем обыденным и вялым. Это как попадание в другой мир – разом, одним прыжком, без промежуточных состояний, без переходов – ты или целиком тут, или целиком там. Этим переживаниям всегда присуще чувство невероятной, нереальной свежести, не имеющей аналогов в остальном мире психических реакций. И сейчас – на фоне той нежности, которая была у него к Алинге, на фоне возбуждения, которое он испытывал, рассказывая ей о своих приключениях, чувство красоты вдруг приобрело дополнительное измерение своего существования, став пронзительным и мощным, и если пронзительность сама по себе была логически допустима, то вот эта мощь поражала, ведь чувство красоты никогда не ассоциируется с чем-то интенсивным, напористым – если кто-то скажет «было красиво», то всегда возникает ассоциация с чем-то слабым, фоново приятным, но не более того, но то, что он сейчас испытывал, было совсем не таким. И – самое удивительное – он испытывал наслаждение, он испытывал блаженство, и было ясно, что именно интенсивное чувство красоты было своего рода запалом для наслаждения – переводя взгляд с головы ящерицы на ее широко и упруго расставленные лапы, на ее приподнятый и подрагивающий хвост, на её блестящую на солнце разноцветную шкурку на спине, на ее нежно-бежевое брюшко, он испытывал один за другим всплески красоты – всё более и более интенсивной, это было уже не мощное давление, это напоминало удары боксера по груше, и наслаждение отзывалось на эти удары все новыми и новыми волнами, и сначала прилив поднялся до живота, потом до груди, потом до горла и растекся по рукам, и золотой паутинкой протянулся во все стороны внутри тела и, казалось, вовне. И в этот момент почему-то так неудержимо, даже страстно захотелось сказать, что он любит Алингу – любит сильно, очень сильно, что он сжал кулаки и напрягся всем телом, потому что сказать ей это он не посмел. - А дальше…, - вкрадчиво произнесла Алинга. - Да, дальше… дальше я понял, что рискую, и что нужно остановиться. Тем вечером, как бы между делом, я спросил у владельца фирмы – сколько лет этому мальчику. «Кому-кому?» - удивился он. «А, этому… э… эй ты» (то есть он и имени его видимо даже не знал!). После короткого разговора владелец ответил, что [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] - мечтательно вставила Алинга. – Где бы такого взять… может в Лаос поехать?:) В какой ты там фирме скалолазал…:) - Там его уже нет, - рассмеялся Андрей. – [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]… это, конечно, явно ставило крест на всей этой возбуждающей истории, и я, идя в свой отель, обозленно матерился на придурков, которые запрещают людям заниматься сексом [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], то есть тогда, когда они являются уже совершенно половозрелыми, сексуально активными людьми. Было чертовски обидно – впервые в жизни встретил такого мальчика, который сам активно лезет тискаться, сосать хуй, который смотрит влюбленными глазами, дает целовать свои ножки, и, судя по всему, захотел бы много чего ещё… В своем номере я, как обычно, полез читать новости, и на первой же полосе меня совершенно замечательным образом обнадежили две публикации: в США какого-то мужика посадили на тридцать лет в тюрьму… на тридцать, понимаешь? Знаешь за что? - Да, могу догадаться… письку, наверное, потрогал девочке. [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] - Как бы не так! Он поставил видеокамеру в душевой у мальчиков в школе и делал записи, как они моются! То есть он их не трогал, на записях не было конечно никакого секса – просто моющийся мальчик. Тридцать лет тюрьмы!!!!! Просто за видеозапись обнаженного тела, где и хуи-то хрен различишь!! Алинга нахмурилась. - Всегда нужен кто-то, кто стал бы козлом отпущения. Ведьмы, евреи, немцы, педофилы… история стара, как мир, - пробормотала она. – Люди хотят объединяться «против» они не хотят объединяться «за». Это удобно – дружить на почве ненависти, находить изгоев. - Вторая статья касалась тоже педофилии – в тех же США мужика посадили на триста пятнадцать лет… - На сколько?? – Алинга рассмеялась. – Идиоты… - На триста, да, на триста пятнадцать лет, но конечно, он ведь совершил страшное преступление – он делал фотки голых четырехлетних детей. - Если бы он убил пару детей, получил бы лет двадцать или тридцать, я думаю… - Да? – Андрей незаметно для себя стал говорить возмущенным тоном, - тридцать? Ну вот на прошлой неделе была как раз новость на эту тему – американская пара избила до смерти приемного семилетнего сына из России. Читала? - Нет, - Алинга помотала головой. – Я сейчас редко бываю в интернете, много дел тут… - Ну в общем следствие установило, что муж и жена жестоко избивали ребенка, и в конце концов они его добили – пробили ему голову к чертовой матери. Тридцать лет, говоришь? Им дали ПОЛТОРА ГОДА тюрьмы, и освободили в зале суда в связи с тем, что эти полтора года они уже отсидели, пока шло следствие. Триста пятнадцать лет за фотки голых детей, тридцать лет за видео моющихся мальчиков, и полтора года за зверское убийство семилетнего ребенка, который, будучи их приемным сыном, попросту не имел возможности никуда от них деться… Андрей перевел дыхание, сорвал и пожевал травинку. - Очень необычно, что ты так реагируешь, пристально глядя на него проговорила Алинга. - То есть? - Ну вот так… даже кричать стал… - Кричать я не хотел, - мрачно заметил он. – А как же еще можно реагировать? - А никак… как все реагируют – никак. Молча, или скажут пару дежурных лживых фраз, из которых ясно, что им глубоко на все наплевать. - Им наплевать…, - эхом повторил Андрей. – Им наплевать, пока это не коснется их самих. В тридцатых годах многим миллионам советских людей тоже было наплевать, пока, наконец, не пришли и за ними… а ведь придут и за теми, кому сейчас наплевать. - Почему? Ведь мало кто посмеет… - Посмеет что? Ты никогда не знаешь – как изменятся правила игры. Сажают ведь не только тех, кто сейчас подглядывает за голыми попками. Сажают и тех, кто делал это пять лет назад, десять, двадцать, сорок! Вот, к примеру… вот идет этот мужчина, - Андрей махнул в сторону какого-то европейца в коротких шортах, который быстрым шагом проходил мимо них невдалеке, - идёт, и ни о чем не беспокоится, совесть его чиста, ведь законов он не нарушает, живет себе тихо и мирно с женой и детишками… и того он не знает, что спустя, скажем, пять лет, начнут вламываться в квартиры и конфисковывать домашние фотоальбомы, и если найдут у тебя фотку твоего голого годовалого сынишки – десять лет лагерей…, и тут-то кто-то и вспомнит, что и у этого мужика пять лет назад кто-то видел такую фотку, и бац – в тюрьму его, в лагерь. - Лагерь? - Ну… в колонию. - Колонию?? - Ну блин, - Андрей рассмеялся, - языковой барьер… В русском языке словом «лагеря» стали обозначать места, куда сгоняли заключенных, ну… концентрационный лагерь. - А, понятно. - А слово «колония» - сначала слово было «хорошим», обозначало просто место поселения колонистов – людей, осваивающих новые территории, а потом появился такой популярный в СССР психолог-учитель Макаренко, и с его подачи слово «колония» уже стали использовать как своего рода концентрационный лагерь для детей – «детская колония». - Понятно… интересуешься историей слов? Ну, «живот», «колония»… - Да, иногда интересно узнавать об эволюции значения слов, ну и потом, иначе попросту невозможно читать старые тексты, хотя я и не думаю, что буду когда-то всерьез в них разбираться. Алинга покачала головой. Значило это что-то относительно сказанного им, или она просто подумала о чем-то своем, прояснять не было желания, не хотелось расползаться, но с каждой минутой возникало всё более и более ясное чувство, что ему повезло – повезло наткнуться (в прямом смысле слова) на девочку, с которой – о чудо – ему наконец-то интересно! Интересно рассказывать, интересно и приятно смотреть, и так хочется ее ласкать, и сразу возникло цепляние, мысли «а вдруг она не захочет общаться», «а вдруг она уже кого-то любит» как назойливые осы облепили и стали жалить, но… нет, этого быть не должно – хватит, достаточно уже попорчено крови ревностью, этого не должно произойти, сейчас точно никак нельзя этого позволить, и Андрей без труда выпрыгнул снова в приятное состояние. Было приятно отдаваться чувству доверия – доверия просто к жизни, к себе, к ней, было приятно понимать, что не может и она не чувствовать их близости… ну а если не чувствует, так и переживать не о чем – значит это всё по большей части дорисовки, которые так или иначе приведут только к банкротству отношений, а если девочка и в самом деле живая, если и в самом деле они близки, то она обязательно это почувствует, это так просто. Удивительно туп и деструктивен этот страх – страх лишиться внимания интересного тебе человека, который заставляет становиться неестественным, который заставляет подавлять свои желания и подстраиваться под другого. Подстроиться, конечно, можно, и чем больше опыта наблюдения за людьми, опыта встреч и расставаний, тем больше появляется возможностей для этой подстройки, а для чего? Чтобы урвать немножко удовольствия? Ну, допустим, ты сумеешь обмануть её и себя – когда хочется переписываться в интернете, будешь гулять с ней, а когда хочется побоксировать – пойдешь с ней в кино. Хочется читать – вместо этого сыграешь с ней в шахматы, и так – шаг за шагом, день за днем, начинает накапливаться усталость от подавления желаний, мертвенность начинает сковывать, накапливается раздражение, чаще возникает недовольство, и когда в конце концов терпеть уже нет сил, и начинаешь, наконец, делать то, что хочется, то оказывается, что оба друг к другу уже привыкли, а люди-то – слишком разные. Складывается парадоксальная ситуация – два человека обманули себя и друг друга ради желания обладать или красивым телом, или статусом, или чем-то ещё, после этого оба влюбились в дорисованный образ, и теперь вдруг оказывается, что реальный человек слишком сильно отличается от дорисованного образа. Принять это тяжело, так как это означает лишиться внимания, к которому привык, лишиться дорисовок, к которым привык как к источнику пищи для впечатлений, и – самое трудное, наверное, - лишиться привычного уже образа жизни, и отсюда – единственный выход – начинать всё вытеснять, все проявления человека вытеснять, оправдывать, находить самые идиотские оправдания. Отсюда – нарастающая тупость, ведь нельзя в одном культивировать искренность, а в другом – тупость, хотя все верят, что такое возможно. Тупость ведет всё к тому же омертвлению, и если попадается человек, который задает неудобные вопросы, к нему возникает враждебность… это как трясина, из нее не выбираются – достаточно посмотреть на эти безжизненные до тошноты семейные пары, чтобы понять – насколько страшное это болото. По сравнению с ней гримпенская трясина – просто лужица… Это уже прожито и пережито, да и не один раз, поэтому несмотря на то, что механизм, требующий вцепиться в Алингу и начать её «очаровывать», попытался сработать, Андрей без сожалений отпихнул его. Если встретил близкого, ну или, точнее говоря, потенциально близкого человека – в этой ситуации особенно важно быть тем, кто ты есть, делать то, что хочется, выглядеть так, как ты выглядишь, когда наедине с собой. И ей разъяснить это на всякий случай. И если в самом деле близкие мы люди, то взаимное влечение усилится, а если нет – то разойдемся на комфортное расстояние, и не возникнет отторжения, не возникнет усталости друг от друга. Всё это Андрей прекрасно понимал, и решил, что обязательно расскажет Алинге обо всем этом, может быть прямо сегодня, если будет время, может завтра – но расскажет обязательно. - И… - Что? – до Андрея дошло, что Алинга выжидательно смотрит на него. - А дальше будешь рассказывать? – Она взглянула на часы. - Есть время? - Есть… минут пятнадцать еще есть, а потом у меня дела. Но можем пойти вместе, хочешь? - Хочу! Хочу пойти с тобой и посмотреть, какие у тебя дела:)… А дальше было очень интересно. Я решил узнать – в каком возрасте в Лаосе можно [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] На следующий день я снова утащил его в кусты, и он снова меня удивил – я его притянул немного к себе, и он прижался, обнял меня, совсем как девочка. Я достал свой хуй, он сразу взял его в руку и стал поддрачивать. Я постоянно находился в нерешительности – наслаждаться тем, что есть, или рискнуть, попробовать что-то еще? Решил рисковать. Притянул его к себе и прикоснулся губами к щеке – совсем немного, почти неощутимо. Он не отстранился. Тогда я стал открыто целовать его в щеку, и постепенно прикоснулся к краешку его губ, и в этот момент он повернул свою мордочку и стал сам со мной целоваться. Это было совершенно удивительно, я просто не верил, что со мной это происходит. И ведь он не был ни манерным, ни женоподобным – совершенно обычный пацан, даже с более выраженно пацанскими повадками, чем в среднем, и когда я на него смотрел раньше, то даже в голову не могло прийти, что он так нежно может обниматься, целовать и сосать хуй, и уж тем более невозможно было представить, что он будет вот так целоваться – как девочка, чувственно, прижимаясь всем телом. Я лизнул его губки, и он сразу же высунул свой язычок, и я стал его посасывать… это было пиздец как приятно, но самое главное во всем этом была вот эта его непосредственность, открытость в ласках. Целоваться он совершенно не умел – стал сначала чмокать меня, но уже через минуту научился – удивляла и вот эта его способность очень быстро учиться ласкам. - Я бы очень хотела ласкаться с таким нежным мальчиком… - Тебе бы с ним точно понравилось… было бы клево дать ему возможность потрахаться с такой нежной страстной девочкой, как ты, а я сидел бы рядом и целовал ваши ножки, попки, давал бы играться с моим хуем… Потом я привел его к себе на ночь. На ресепшн просто сказал – это мой гость, он у меня переночует, у него легальный возраст, и всё. Удивило, что на нас смотрели не то что не враждебно, а с улыбками, о чем-то перебросились словами с пацаном, поулыбались ещё, не презрительно, а сентиментально, ну как улыбаются, когда видят красивых влюбленных друг в друга девушку и парня. В номере мы разделись и я потащил его в ванну. Валялись в ванной, ласкались, целовались. Говорить с ним было почти невозможно, так как понимал он буквально считанное количество слов. Мне казалось, что удивляться мне больше было нечему, но я ошибался. Когда я в шутку сказал «теперь ты моя девочка», он широко раскрыл глаза, засмеялся, а потом обнял меня и крепко прижался, и я говорил ему: ты моя девочка, маленькая нежная девочка, он радостно улыбался и отдавался моим ласкам и сам тискал мою попу, яйца, хуй, тянулся целоваться. Андрей на минуту замолчал. Было очень приятно вспоминать эту историю, здесь, сейчас, лежа рядом с Алингой, было приятно, что в ней это отзывается чем-то приятным, что она не шокирована, не насторожена. - Вы потрахались? - Сначала я даже и не фантазировал на эту тему – у него была ОЧЕНЬ маленькая попка, ну очень, и я решил, что я аккуратно потрахаю его пальцем в попку, чтобы дать ему возможность почувствовать – что это такое, чтобы в будущем он когда-нибудь захотел попробовать трахаться хуем в попку. Я поставил его, повернул к себе попкой, нажал ему на спину и он нагнулся, опираясь руками на коленки и подставив мне свою попу. Ты бы видела эту попу… это место, где попа переходит в яички… черная, атласная кожа, все такое аккуратное и невероятно красивое. Сначала хотелось просто смотреть, поглаживать, прикасаться губами. Потом я стал языком ласкать его дырочку, и вскоре уже трахал его языком в попку. Потом аккуратно, очень медленно, смочив палец слюной, ввел его в попку и нащупал там то место, где самое-самое приятное, ты знаешь – где у парней это место? - Примерно… - улыбнулась Алинга. - На передней стороне внутри попки – примерно на расстоянии всунутого пальца или половины – где-то там можно нащупать плотное местечко – это место, где находится предстательная железа. Если это место аккуратно массировать, начинают возникать очень, очень приятные ощущения, которые могут стать намного более приятными, чем когда я испытываю оргазм. И при этом оргазма может долго не быть – это офигенно классно – испытывать ощущения, намного более приятные и интенсивные чем оргазм, и при этом не кончать, испытывать их минуту, две, пять… - Ты трахался в попу? - Ты имеешь в виду… трахали ли меня в попу? - Да. - Конечно. - И тебе было вот так сильно приятно? - Не всегда, нет… это зависит от настроения, от чегото еще, но иногда да, бывает вот так сильно приятно… но когда трахаешь пальцами попу, бывает не менее приятно, чем если трахать хуем, так как пальцами ты как раз можешь очень точно нащупать нужное место и массировать его поразному – сильнее или слабее, быстрее или медленнее, вверх-вниз или из стороны в сторону… когда меня так пальчиками трахает девушка, у меня часто бывает так, что наслаждение охватывает весь живот, бедра, даже в ляжках возникает такое же удовольствие, какое привык испытывать только в хуе… это очень странное ощущение, и оно такое сильное, что кажется, что это просто невозможно больше терпеть, и в самом деле – больше чем минут пять терпеть такое очень трудно, начинает хотеться перерыва. - И при этом ты не кончаешь? - Если подрочить – могу кончить, конечно, но как правило у меня даже хуй при этом не стоит. А иногда встаёт очень сильно - Интересно… и как ты думаешь, это так для каждого мужчины?? - Думаю, что да, думаю что абсолютно для каждого. - Офигеть. То есть каждый парень на самом деле гей? Точнее – бисексуал? - Ну… смотря в каком смысле:) Способен получать очень сильное наслаждение, если его умело трахать в попу – да, я уверен, что это верно для каждого. Это многое объясняет… это объясняет параноидальную мужскую гомофобию, например. Люди довольно безразличны к тому, что их мало касается… а дальше что было?:) - Дальше я потрахал его пальцем в попку и увидел, что у него хуй встал, и стал даже ещё более не маленьким, чем раньше:)! - Но у тебя ведь, как я поняла, чаще хуй не встает, когда тебя трахают в попу? - Зависит от обстоятельств. Чаще всего не встает, но иногда может встать, причем очень сильно. Когда я его снова притянул к себе, он попробовал потрахать меня своим пальчиком. Сексуальных приятных ощущений от этого не было, но вот сама ситуация сильно возбуждала. А потом я повернул его к себе спиной – просто хотел прижать его к себе, почувствовать его попку, спинку, покусать и поцеловать плечи, и он взялся за мой хуй, крепко зажал его между своих ляжек и стал двигать попой. Мы как будто трахались, и это было очень клёво… А потом он взял мой хуй и приставил его к своей дырочке. - Удивительно… - Я понимал, что засунуть хуй в такую попку просто нереально, поэтому я решил просто потыкаться головкой в дырочку, чтобы таким образом имитировать трах, меня и это ужасно сильно возбуждало. В воде трахаться в попу вообще невозможно, да и в письку тоже нелегко, так как вода создает слишком сильное трение, поэтому я, немного потыкавшись в его попку, вытащил его из ванны, мы вытерлись и пошли в постель. Я аккуратно и не торопясь смазал свой хуй и его попку смазкой – было приятно делать всё медленно, смотреть на то, как он послушно подставляется. Затем я положил его на спинку, задрал ножки и, целуя их, стал упираться хуем в попку. Я правда даже не думал о том, чтобы засунуть его, это казалось настолько нереальным, что я даже и не фантазировал на эту тему. И я не поверил своим глазам, когда спустя пару минут мой хуй очень легко протиснулся внутрь. Причем – именно очень легко! - И ему было не больно? Совсем не больно? - Я был очень аккуратен, правда. Я постоянно спрашивал – нравится ли ему, и он каждый раз говорил, что да, и лицо у него было возбужденное и влюбленное. И я засунул весь, весь! свой хуй в его попку, лег на него, и мы трахались, целовались, он сам ёрзал попой, и я его трахал, и называл своей девочкой, и чувствовал себя до смешного счастливым – у меня теперь был открытый, нежный, ебливый и красивый мальчик. - Очень… классно… мне нравится представлять всё это. - Потом я ещё много раз приводил его к себе. Я опасался, что после первого секса у него настанет реакция – например, станет стыдно за всё, что он делал, или возникнет отчуждение к этому разврату. - И…? - И ничего такого не было. Каждый раз, когда он меня видел, то ещё издалека улыбался и сиял как в первый раз, и когда я приводил его к себе, он отдавался мне так же открыто. И каждый раз, когда я трахал его, его хуй сильно стоял. Сложно было научиться трахать его активно, так как я при этом слишком быстро и близко подходил к оргазму, но постепенно я с собой справился, и возбуждение перестало быть зашкаливающим, и я смог иногда трахать его быстро – тогда он закрывал глазки и начинал стонать от наслаждения. И каждый раз он кончал мне в рот – сильно возбуждало и то, что он кончает, и вкус его спермы, и подрагивающий во рту хуй, и то, как, кончив, он обнимал меня, прижимался и замирал. Я гладил его по спинке, голове, попке, ляжкам, потискивал ножки, и в эти моменты, когда секс уже закончен и я могу просто гладить эту свою девочку, я испытывал особенно ясно и влюбленность, и чувство счастья. Я отдавал себе отчет в том, что всё равно мы расстанемся, что всё равно у этих чувств нет никакого совместного будущего. - [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], скажем, или как-то ещё… - Можно, конечно всё было можно, особенно если есть достаточно денег. - А их у тебя не было? - Мммм… нет, ну деньги-то как раз у меня есть… дело в другом. Я понимал, что вся эта влюбленность существует только тогда, когда мы занимаемся сексом. Помимо секса в его жизни нет и не было ничего, ну то есть вообще ничего. Он не умел читать, он не учился в школе, и, будучи предоставлен сам себе, он просто сидел и скучал. И когда я занимался своими делами после секса или до секса или в перерывах между сексом, он вот так просто тупо сидел на кровати и скучал. Он часто подходил ко мне, садился на пол и брал в рот мой хуй – ему очень нравилось сосать его, играться, пока я занят своими делами… но влюбленность в такой ситуации не могла длиться долго – у меня, по крайней мере. Тогда, сидя и читая книгу, чувствуя его язычок у себя на головке или на лапах, я понимал, что нашел самого идеального мальчика, какого только можно найти – с точки зрения ласк, секса. Он не переставал меня удивлять. Например, как-то мы не виделись два или три дня, и когда я его снова позвал к себе, мы взяли такси и поехали в мой отель, и там он крепко прижался ко мне, схватил меня за руку, крепко сжал её, тиская так, как будто не знал, как выразить свои чувства, что такого сделать, чтобы быть ко мне еще ближе сейчас, когда мы в такси и нельзя взять в рот мой хуй, целоваться со мной. Тогда он поднес мою руку к своему лицу и стал украдкой целовать её, потом стал брать в рот пальчики и сосать. Мне кажется, никогда в жизни такого со мной не делала ни одна девочка… в сексуальных играх, конечно, такое бывало, но это была просто игра, просто ласки, а тут было другое – это был какой-то сильный порыв в нём, он сосал мои пальчики и целовал ладошку, запястье, поворачивал и снова целовал, и обхватывал пальцы губами так, как будто хотел почувствовать их очень-очень глубоко, и ещё и смотрел на меня как преданная собака. Андрей перевёл дыхание. Алинга смотрела куда-то в землю, её губки слегка приоткрылись, как будто она пыталась представить, пережить – что мог испытывать тот мальчик. - Я тогда ясно понимал, что могу влюбиться в него совершенно, полностью, могу дорисовать в нём глубокие и сильные чувства. Я не допускал мысли, что это просто игра – вот нашёл он богатого туриста и раскручивает его. С такими мальчиками я тоже встречался, да в общем любая тайская проститутка может так себя вести, что влюбиться в них простоватому европейцу – раз плюнуть. Но я-то не простоват, я вижу разницу между притворством и искренними чувствами – конечно, так все про себя думают, - улыбнулся Андрей, - но я много исследовал людей, моя уверенность основана на опыте наблюдений, сопоставлений, проверок. И при этом я понимал ещё и то, что мне всего этого мало. Мне нужно больше – настолько больше, что иногда возникало отчаяние от понимания того, что я никогда не найду этого ни с мальчиком, ни с девочкой. Мне нужно, чтобы моя любимая девочка… ну или мальчик, все равно… чтобы они представляли собою личность, понимаешь? Не просто симпатичная обезьянка, не просто пупсовый и страстный мальчик, и даже не такой мальчик или девочка, которые способны испытывать по-настоящему глубокие сексуальные и эротические переживания. Мне нужно больше, всё равно мне нужно больше. Андрей пристально посмотрел на Алингу, облизнул губы и продолжил. Есть такой русский режиссёр – Андрей Тарковский, он снял фильм по книге великих русских фантастов Стругацких, ты их не знаешь… а очень жаль, кстати… фильм называется «Сталкер», и там я услышал стихотворение, которое… которое как-то глубоко зацепило меня, я потом нашел его, это оказалось стихотворение его отца, Арсения Тарковского хочешь прочту? Алинга кивнула, как-то подняв бровь, и до Андрея дошло, что прочесть-то он может его только по-русски. - А… да… ну ладно, я всё равно прочту, сначала порусски, а потом переведу смысл. Андрей замешкался. Никому никогда в жизни он не читал стихов, и даже в голову такая хуйня не приходила, и сейчас чертовски не хотелось, чтобы это звучало сентиментально или напыщенно, но и оттарабанить текст как робот не хотелось тоже. В какой-то момент он даже решил отказаться от этой идеи, но преодолел эту неловкость. Вот и лето прошло, Словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало. Всё, что сбыться могло, Мне, как лист пятипалый, Прямо в руки легло. Только этого мало. Понапрасну ни зло, Ни добро не пропало, Всё горело светло. Только этого мало. Жизнь брала под крыло, Берегла и спасала. Мне и вправду везло. Только этого мало. Листьев не обожгло, Веток не обломало... День промыт, как стекло. Только этого мало. Оказалось, что произносить всё это по-русски тому, кто языка не понимает, достаточно просто. Андрей перевёл смысл стихотворения на английский, и удивился тому, что иногда удавалось даже перевести с соблюдением рифмы, заменяя нужные слова близкими по смыслу. Раньше казалось, что это нечто чрезвычайно трудное – переводить стихи. Например, перевод Лозинским «Божественной комедии» воспринимался как чудо. - Тебе нравятся стихи? - Мне?? Нет… - Как это:), - рассмеялась Алинга, - ты же… - Ну пара стихов нравится, да. В самом деле – именно пара! Может надо больше их почитать… но как-то руки не доходят. Обычно к стихам у меня сильное отторжение – эстетизм, вычурность, жалость к себе… это не нравится, а чаще всего стихи выражают именно это. Хотя нет, чаще всего даже не это – чаще всего это вообще полная хуета, напыщенная мудацкая бессодержательная хуета. - А какое второе стихотворение? - А… оно очень короткое, это даже не стихотворение, а отрывок из него – остальное хуета, но вот этот отрывок очень нравится: За поворотом, в глубине Лесного лога, Готово будущее мне Верней залога. Его уже не втянешь в спор И не заластишь. Оно распахнуто, как бор, Все вглубь, все настежь. - Хрен его знает, почему, но нравится – возникает какой-то солнечный, яркий образ из далекого детства, и наверное нравится именно это состояние, которое так легко возникает при этом образе. - Понятно, - кивнула Алинга, - этот механизм понятен. - Ну и это всё, что мне нравится из стихов, а что касается того, чего и мне тоже мало… я хочу, чтобы моя девочка была живой, чтобы у нее было много интересов, чтобы она хотела развиваться, чувствовать, исследовать, чтобы она была живой, очень живой, ну или чтобы она, по меньшей мере, очень хотела бы быть живой, и тогда мне было бы так… приятно – не то слово… так охуительно было бы помогать ей, разговаривать с ней, вместе думать, вместе обсуждать, вместе путешествовать, вместе трахаться и ласкаться, вместе расставаться и встречаться, получая свой жизненный опыт… без этого, как оказалось, даже самый клевый и нежный секс был… недостаточным, куцым. - Я часто такое слышу от девушек, - вставила Алинга, «не хочу трахаться с кем попало, мне нужно быть влюбленной в него», но это, очевидно, что-то совсем другое… да, это совсем другое. У них – ханжество, восприятие секса как чего-то постыдного, что требует… оправдания, что ли, оправдания влюбленностью. А у тебя это уже… как бы следующий виток спирали – ханжества у тебя нет, ты испытал многое в сексе, и твой выбор – хотеть секса в влюбленностью, является дальнейшим развитием… - И кроме того, он не отменяет другого секса – секса просто ради секса – новые тела, новые ситуации. Ведь меня не перестали возбуждать сексуальные приключения без влюбленности – просто я понял, что этого недостаточно. Это и было для меня открытием – самого офигенного секса с самым ласковым, ебучим мальчиком ли девочкой – этого недостаточно для того, чтобы испытывать счастье, чтобы чувствовать, что переполнен чувствами и ощущениями. - Мне еще, видимо, долго до такого открытия, рассмеялась Алинга. Они смотрели друг другу в глаза, и не хотелось ничего говорить, и думать ни о чем не хотелось. И это просто длилось – и тут, и где-то вдали, и везде, это длилось, и оно было неразрывным, твёрдым и невесомым, и оно незаметно вибрировало, проникая всюду и всё напитывая собой, и без него нет жизни, и оно было тут всегда, и оно никогда не прекратится, даже если некому будет это испытывать. 05. - О… к нам идёт жертва будущей педоистерии:), пошутил Андрей. Мужик, который несколько минут назад пронесся мимо них куда-то в направлении коттеджей, крыши которых покрывали густые копны выцветшей под ярким солнцем соломы, быстрым шагом подошел к ним. - Идешь? – неожиданно спросил он. - Я? – Андрей изумленно воззрился на него, и только тут заметил, что смотрит тот не на него, а на Алингу. - Что, пора? - Да, сейчас начинаем. Все готовы, объект на месте – пора. Минут через пятнадцать им принесут завтрак, и начнем. - ОК, иду. Алинга встала, и потянула за собой Андрея. - Пошли. - А… что… - Пошли, я тебе расскажу. Тебе ведь все равно делать тут нечего? - Да, нечего. - Вот и пошли. Будет прикольно:) - Ну кому как, - философски заметил мужик, оказавшийся, впрочем, скорее парнем, чем мужиком, наверное лет тридцати или около того. - Нельзя быть таким серьезным, Марс… расслабься – в конце концов ведь для удовольствия всё делаем. - Чтобы получить удовольствие, сначала придется поработать… а потом еще поработать, обрабатывая результаты, а потом еще поработать, проследив за тем, чтобы в редакции ничего не испортили, ну и уже в самом конце еще поработать, чтобы разъяснять полученные результаты и защищать выводы и гипотезы. И вот уже потом… потом я получу удовольствие, хотя… к тому времени у меня будут новые эксперименты и новые публикации… да, Ал, что-то тут не так, ты права. Он вздохнул и присел рядом с ними. - Надо как-то остановиться, но слишком много интересного, хочется всё успеть. - Ну а как насчет того, чтобы пожить просто для себя? - Андрей улыбнулся, вспомнив сакраментальный вопрос, с которого все началось. Парень взглянул на него, и взгляд его оказался тверже, намного тверже, чем это представлялось Андрею. Не то, чтобы ему было трудно выдержать такой взгляд, но во всяком случае стало ясно, что тут как раз то, о чем они говорили с Алингой – тут явно личность, но вот какая… это пока было неясно. - Я для себя и живу, - ответил он с легким удивлением. - Значит ты получаешь удовольствие? - Конечно, получаю. - Но ты только что перечислял кучу причин, по которым ты вечно вынужден откладывать удовольствие, а сейчас говоришь, что испытываешь. Так испытываешь или нет? Андрей не понимал своей цели в этом разговоре, скорее прощупывал почву. Ясно, по меньшей мере, что этот Марс и Алинга достаточно близки, и само по себе это не имело значения – Андрей привык относиться снисходительно к конкуренции за девушку, так как понимал, что если девушка выбирает какого-нибудь дебила, то это само по себе и означает, что она не в его вкусе, какой бы красивой, страстной и умной она ни была. Есть огромное количество красивых девчонок, которые ищут только одного – как бы стать подстилкой под каким-нибудь презрительным, надменным мудаком, а то еще и садистом. Андрею вспомнилось его годовалой давности приключение, когда он влюбился, ну или почти влюбился, в двух девчонок-подружек из Украины. Трахался сначала с каждой по отдельности, потом втроем, и казалось, что все так здорово… вплоть до того момента, когда на горизонте не появился некий персонаж, в которого одна из девчонок смертельно влюбилась. Андрей испытывал почти физическую боль, когда она рассказывала ему в теперь уже редкие встречи о том – как она с ним живет. Это не укладывалось ни во что, ни в какие представления о том, что может быть. Плача и успокаиваясь, она рассказывала ему о том, что новый любовник ебет ее когда захочет и как захочет. Она пробовала ему говорить, как ей нравится, на что он просто затыкал ей рот и требовал молчать и слушаться. И она молчала и слушалась. Когда ей было больно трахаться, и она говорила об этом, он просто требовал, чтобы она терпела. Если же выражение ее лица ему не нравилось, он попросту материл её, выгонял, мог засунуть в бешенстве презерватив ей в рот. Заставил её ходить в по-мусульмански закрытой одежде, запретил заниматься скалолазанием, так как, оказывается, туристы могли смотреть снизу на ее попу, обтянутую штанами. «Шутя» угрожал прирезать, рассказывал о том, как в юности отрезал другим подросткам пальцы, запретил общаться с кем-либо еще, и говорил ей, что она должна быть счастлива, что он терпит её – такую мерзкую тварь. И что самое потрясающее – она и была счастлива! Андрей потратил множество часов на разборы этой ситуации, и добился поразительного результата – она отдавала себе отчет в том, что он подонок, каких редко встретишь, а любить его не прекращала. Добило его в той ситуации то, что и вторая девушка нашла хоть и не такого редкостного урода, но просто урода, который был с ней тоже презрителен, сделал из неё прислугу и дырку для слива спермы. И тут тоже была «любовь», неподвластная никакому здравому смыслу. Интересно, что одной из главных причин того, что обе девушки всё прощали своим уродам, была их слезливая сентиментальность. В какой-то момент, может раз в месяц, во время очередной ссоры, на урода нападает жалость к себе, слезливость, и он льёт крокодиловы слезы, которые всегда интерпретируются втрупленной в него девушкой как проявления искренности, раскаяния, как будто он вот наконец-то понял что-то, почувствовал что-то и вот-вот изменится к лучшему, вот-вот тот замечательный человек, которым он якобы является, пробьется наружу сквозь якобы наносную, несвойственную ему подоночность. Андрей приводил примеры интерпретаций того – чем могут быть вызваны эти слезы, в том числе приводил пример одной своей подруги, которая долгое время так же дорисовывала свою мать в моменты, когда та начинала плакать, вплоть до тех пор, пока как-то мать сквозь слезы не сообщила ей, что ей ужасно, ужасно жалко, что в детстве она мало била свою дочь и слишком много защищала от побоев отца – надо было бить больше, тогда она и выросла бы более послушной. Но всё тщетно. Превратившись окончательно в амоков, в конце концов девушки перестали встречаться с ним совсем, полностью превратившись в придатки к своим уёбищам. Некоторое время после расставания Андрей возвращался мысленно с этим девчонкам, но когда, списавшись с ними спустя полгода, обнаружил, что в их жизни ничего, ну то есть вообще ничего не изменилось, чтото в нем словно распрямилось, сбросив липкий груз, и стало легко и предельно ясно – эти девушки – просто дерьмо. Только дерьмо может любить подонков и уродов, и к этому дерьму не хочется иметь никакого отношения. И с тех пор он вообще перестал тревожиться насчет конкуренции – если девушка предпочтет выбрать кого-то другого, и если этот другой будет уродом – значит просто в ней дерьмо, которое он не распознал, и в любом случае такие люди ему не нужны, не интересны – в любом случае их отношения закончатся скоропостижным банкротством в силу непримиримых разногласий в образе жизни, в отношении к тому, что для него важно. Если же парень не урод, а просто плесень? Да то же самое. Если кто-то предпочел плесень, то и сам плесень. Но тут ситуация впервые была нетипичной – и девушка явно была без гнили, и парень – не урод и не плесень. В принципе, Андрей не имел ничего против отношений втроем, но глядя на Марса, ему очень трудно было представить, что для того это возможно – Марс выглядел не то чтобы мужиковато – нет, он не казался эдаким увальнем-гомофобом, и всё же представить его, занимающимся сексом с парнем, не получалось. Поэтому-то и возникала нерешительность – какую занять позицию – подыгрывать в дружественности, или отстраниться? - Получаю, да, конечно я получаю удовольствие, уверенно продолжил Марс, - но наверное можно было бы получать его и побольше… ну ладно, мальчики и девочки, он упруго встал и призывно мотнул головой, - пошли, Ал права, тебе будет интересно. Покрытые соломой коттеджи неожиданно оказались самым обычным гестхаузом – домики на двоих, палисадник, обнесенный забором из бамбуков, увитых вьюнками. В каждом дворике – свой микро-прудик, обсаженный стрелициями, большой камень у прудика, травянистые полянки. В общем, это все смотрелось довольно приятно. - Значит, сюда можно добраться и попроще, чем на плоту по реке? - Конечно, - Алинга удивленно посмотрела на него. – По дороге. - Ясно. Марс направился к постройке, которая, видимо, и являлась рестораном. - Почему Марс, кстати? Он любит астрономию? - Нет, он любит Францию, - улыбнулась Алинга. – Его имя Марсель, но все зовут его Марс. У входа в ресторан Андрей увидел и своих попутчиц на плоту. Элли и Мэй о чем-то вполголоса разговаривали с официанткой, которая стояла, держа в руках поднос с едой. Увидев Алингу, Элли махнула ей, подзывая к себе, и Андрей подошел тоже. - Начинаем уже, ты где? - Я тут, - Алинга взглянула на Андрея, - откопала кое кого. - Мы его уже выловили сегодня из реки, а теперь ты его еще и откопала? Ты уже успел закопаться? Бодрый паренек… переодевайся, время же! - Пусть он тоже будет, ладно? – Алинга приобняла Элли за плечи и игриво-просительно заглянула ей в глаза. – Он умный парень, он справится. - Ал, давай в следующий раз, а? – Вмешался Марс. – Не хочу рисковать, нам было совсем не просто заманить сюда эту парочку… и если рыбка сорвется с крючка, будет очень обидно. - Не сорвется. Алинга повернулась к Андрею и взяла его за руку. - Слушай очень внимательно, повторять нет времени. Если хочешь приключение – делай то, что я скажу. Я и Март будем играть семейную пару для этих вон арабов, она кивнула куда-то, но, не дав ему обернуться, продолжила. – Это – муж и жена из Саудовской Аравии. Они приехали сюда только на одну ночь – заманить их на более долгое время не удалось. Сейчас они позавтракают и уедут, поэтому у нас только один шанс сыграть для них спектакль. - Какова моя роль? - Не знаю. - То есть??:) - Никто не знает, будем импровизировать. Доверься Марсу – он будет моим мужем, и будет играть тут главную роль. Что он придумает для тебя – он еще сам не знает, но в процессе сориентируется. Да, Марс? Марс улыбался. - Да, Ал. - Он покачал с сомнением головой. – Я чтонибудь придумаю. Энди, - обратился он к Андрею, - для начала ты просто молчи. Мы втроем войдем в ресторан, и ты молча… о, я придумал! Твоя роль пока что молчаливая – если я тебя ни о чем не спрашиваю – просто молчи. Ты будешь прислугой для моей жены, понял? Ты должен ей помочь войти в ресторан, помочь дойти до столика, помочь сесть, помочь завтракать, а я, как муж, просто буду заниматься своими делами и вести беседу с арабами – это самое важное, и я не хочу отвлекаться. - Подожди… подожди, что ты говоришь? В каком смысле «помочь дойти»? Что значит «помочь завтракать»? Быть кем-то типа лакея или что? Я не понимаю. - Сейчас поймешь. Его взгляд уже был направлен куда-то за спину Андрея, и он обернулся. И обалдел. На Алингу водружали нечто вроде коробки от небольшого холодильника. Спустя секунду из-под коробки виднелись только ее ножки. В передней стороне коробки – там, где было её лицо, была сделана прорезь, и кусок картона мог подниматься изнутри. Но это была не просто какая-то коробка. Это была коробка, сделанная очень тщательно. По периметру шла замысловатая вязь, отверстие напротив лица было обшито бисером, и сейчас он заметил, что спереди еще были сделаны отверстия для рук – Алинга как раз в этот момент высунула оттуда руки и убрала обратно. - Готово. Марс окинул всех взглядом, как полководец перед штурмом. - Пошли! Официантка проворно проскользнула в застекленную дверь и пошла к столику, за которым сидел благообразной внешности араб в типичной одежде – белое покрывало, черный двойной шнур покрывает голову, а рядом с ним – женщина в черной абайе. В самом деле – типичная саудовская парочка. - Пошли! – снова скомандовал Марс, и в одно мгновение вдруг совершенно изменился. Взгляд его будто бы потух, отупел, лицо приобрело надменнодружественный вид, нижняя челюсть немного выпятилась, щеки даже как будто обвисли. Настоящий бюргер, самодовольный и тупой, но вполне позитивный. Алинга двинулась вперед, и уткнулась в дверь. - Ну? – Надменно проговорил Марс, глядя на Андрея, будем стоять или будем дело делать? До Андрея дошло. Он подошел к двери, распахнул ее и, взяв Алингу за высунувшуюся в отверстие руку, аккуратно повел в зал. Официантка указала ему на соседний с арабами столик, на котором другой официант уже раскладывал приборы. Араб покосился на них… и взгляд его намертво приклеился. Он откинулся на спинке стула, изумленно и даже не скрывая своего удивления рассматривая процессию. Андрей подвел Алингу к столику. Ну и как она сядет?? В этот момент он увидел, что с другой стороны стола стоит не обычный ресторанный стул, а табуретка. На табуретку она сможет сесть, понятно… Марс в это время все с тем же выражением лица – совершенно обыденным, и до смешного контрастирующим с охреневшей физиономией араба, сел на стул и взял в руки меню. Андрей сел между ними. - Что будешь заказывать, дорогая, - громко произнес Марс. – Как обычно? Тосты с сыром, чай и омлет? Алинга промолчала. - Хорошо, дорогая, я понял. Э… для меня – как обычно, для моей супруги сегодня тосты… пожалуй, просто тосты, ну пусть будет джем… да, с джемом… яйца вкрутую… да, два, вкрутую, и чай – пусть будет чай. Да, спасибо. И для моего… каруда…, - он кивнул головой в сторону Андрея, пусть будет как мне. (Каруд?? Какой еще к черту «каруд»?) Вполоборота повернувшись к арабу, Марс широко, до самых ушей улыбнулся. - Доброе утро. Араб сглотнул и что-то прохрипел, потом прокашлялся. - Доброе утро… - Знаете, я здесь уже неделю, и мне всё так нравится… еда, природа, тишина… свежий кокосовый сок замечательный, попробуйте обязательно – они снимают с кокоса шкуру и обжаривают его, получается потрясающий вкус напитка… здесь такая тишина… нету вот этой, знаете, суеты, толкотни, настоящий отдых для того, кому нужен настоящий уют и покой. Я, знаете ли, человек деловой, каждый день туда-сюда, туда-сюда, одно дело, другое, затягивает… и порой так нуждаюсь в отдыхе… с семьей, конечно. Вот вчера с супругой сходили в небольшой трек в джунгли… Рот у араба немного приоткрылся – видимо, он представил себе Алингу, пробирающуюся в своей коробке среди лиан, деревьев и кустов, но, быстро с собою совладав, он принял приличный вид. - Знаете, продолжал как ни в чем ни бывало Марс, Индонезия очень, очень разная, вы наверное уже успели заметить. Мне, кстати, нравится Бали… вот многие, в том числе тут, на Амбоне, говорят, что балийцы распустились, потеряли, так сказать, национальную самобытность… а я не понимаю, ну почему? Если вот по-сердцу говоря, ну кто не любит хороших отелей, хорошей еды, хорошего сервиса? Да нет таких. Каждый хочет лучшего, и за что их упрекать? За то, что много зарабатывают и хорошо живут, сделав свой остров Меккой для туристов? О… простите, вы ведь мусульмане, это ничего, что я упомянул священную для вас Мекку. Араб ошалело покачал отрицательно головой и попытался что-то сказать, но Марс просто продолжал говорить, и тот неловко закрыл рот. - Вы, судя по вашим одеждам, из Саудовской Аравии, да? Как называется вот этот ваш головной убор, а? Забыл. Ведь помнил, а забыл. Марс подождал долю секунды - ровно столько, чтобы араб снова сделал попытку ответить, и снова в тот момент, когда он открыл рот, Марс продолжил свой монолог. До Андрея стало доходить, что это неспроста. - Мне нравится – такое все белое, изящное, ниспадающие одежды… вы молодцы, а вот в Европе – удушливые галстуки, кошмарные костюмы, а уж женщины… Марс пропустил тему европейских женщин, хотя Андрей уже ожидал очередного приступа словоблудия и на эту благодатную тему. - Представляете, а я ведь тут женился, - хлопнув себя по коленке, экзальтированно воскликнул Марс. - Да, приехал, влюбился и женился! Представьте себе! Каково? Марсу принесли омлет, но он и не думал замолчать, и продолжал говорить, умудряясь при этом ещё и есть. Получалось это у него не очень эстетично, но он, казалось, был ничуть этим не озабочен. - Женился, да… никакой возможности не было не жениться, да и желание было… невеста была замечательная. Знаете, тут, на Амбоне, живет древнее, очень древнее племя с необычными традициями. Их тут много, десятки тысяч, они населяют Амбон и соседние острова. Кстати, у нас тут своя яхта, мы могли бы съездить в столицу племени, посетить наши храмы, как вы на это смотрите? На этот раз арабу не удалось даже приоткрыть рот, а может он уже обреченно понял, что вряд ли ему удастся что-то вставить. - Впрочем… нет, не могу вас пригласить, извините, обычаи, понимаете? Древние и прекрасные племенные обычаи не позволяют… ваша жена, извините, конечно, ради бога, жена ваша не сможет посетить наш остров, а без неё вы вряд ли поедете. На лице араба нарисовалось, наконец, какое-то выражение. Его, похоже, удивило то, что его жена является препятствием для поездки, и хотя он и не собирался никуда ехать, конечно, но сам факт его задел. - Мультикультурность нам присуща, - продолжал, ожесточенно жуя, Марс, - да, даже здесь, в сердце патриархальной, до ужаса консервативной Индонезии, мы принимаем людей с открытым сердцем, можно сказать – с распростертыми объятиями… простота, знаете ли, своего рода доверчивость, присущая примитивным сообществам… ведь это более или менее установленный факт… где уж нам, современным людям… и я, знаете ли… сначала было трудно, да… трудно выбирать невесту, когда она одета в традиционный девический яниух, ведь видны только ножки, но как чудесно воображать… знаете, когда я впервые увидел ножки своей будущей невесты, моей теперешней супруги, это было на приёме у… ну не важно, и воображение так живо дорисовало остальное… я не смог устоять, правда… вот например, - Марс ткнул в направлении араба вилкой, - вы мусульмане, и если бы вы могли приехать к нам в главный храм… это рядом, на соседнем острове, то наши старейшины приняли бы вас с распростертыми объятьями, и будьте вы христианами, буддистами, меннонитами… нам не важно, мы уважаем всех, кто не нарушает наших обычаев… конечно, обычаи это важно… знаете, - Марс неестественно громко засмеялся, - я уже так сжился с этой древней культурой, что говорю о них как о «своей» культуре… скажите, друг мой, правда, приятный яниух на моей жене? Его дизайн делала моя сноха, у нее отличный вкус. - Я… яниух?? – Наконец не своим голосом выдавил араб. - Да! Вы что, не знаете? Я так и знал, я так и знал. О… ну как же так… приехать сюда, в такую даль, и чуть было не пройти мимо такого феномена! Яниух – это вот это самое одеяние, в которое согласно традициям нашего племени должна быть одета любая девушка, если, конечно, она хочет, чтобы ее не заподозрили, знаете ли… ну, в неподобающем поведении… и кроме того, это очень удобно. Я как-то заглянул внутрь, хотя, признаюсь, в нашей культуре это не приветствуется… это все равно, что европейцу без спроса заглянуть в интимный дневник подруги, но иногда хочется… пошалить, да так вот там всё очень, очень удобно оказалось, я даже позавидовал. Несколько аккуратных полочек, всё под рукой – косметика там, разные женские штучки, зеркальце висит, так что в любой момент наши женщины могут привести себя в порядок, отделение для книжки, блокнота… пару бутербродов можно завернуть в полиэтиленовую пленку и подвесить на крючке или положить в ящичек… столько всего… яниух дает нашим женщинам и свободу, и защиту – всё под руками, и никто не мешает назойливыми взглядами. Ну и нравственность не страдает, конечно – нет, знаете ли, вот этой провокативности, пошлости, нет этого ребяческого вызова неуместной обнаженности, и мужчинам тоже намного спокойнее, когда ничто не вынуждает их испытывать неприличные чувства к чужим женам… Марс снова захохотал, и выглядел полным идиотом настолько правдоподобно, что Андрей как-то невольно тряхнул головой, словно стараясь вернуться в адекватное состояние реальности. - Знаете, я вообще-то очень удивился, увидев вас тут…, - продолжал Марс, - в ТАКОМ виде…, - он укоризненно покачал головой, - вас что, не предупредили? - Кто? О чем? В каком «таком» виде?? – Араб заметно обеспокоился, но ещё старался не подавать виду. - Как бы вам объяснить…, - Марс воровато оглянулся, и продолжил приглушенным голосом, - вы ведь сюда через турагентство попали, наверное прилетели с Бали? - Да… - И они вас не предупредили? - О чем?? - Ваша жена… - Что с моей женой? Араб уже не пытался скрыть тревогу – он полностью, со всеми потрохами угодил в ту ловушку, которую расставил ему Марс, хотя в чем тут суть игры, Андрею до сих пор не было ясно. - Видите ли, - еще более тихо начал Марс, - дело в том, что люди нашего племени – оно называется «тоиди», не слышали? Ну да, конечно не слышали… люди тоиди миролюбивы и даже, я бы сказал, добры… во многом… в определенном смысле, если вы меня понимаете… Понять его было, разумеется, невозможно, но еще более невозможно было этому арабу признаться, что он чего-то не понимает, так что он попытался изобразить на своем лице нечто, в такой же степени не поддающееся расшифровке, но тут же бросил это дело и перестал корчиться. - Но есть, понимаете ли, вещи, которые нельзя позволять себе даже с мирными и добрыми людьми…, продолжал Марс, не обращая внимания на страдания собеседника, - нельзя пользоваться их добротолюбием… нет, ради бога, - Марс сделал успокаивающий жест, - вы только не подумайте чего, нет-нет, никакой агрессии – для нас гость – это святое! Голый, одетый – святое. В нашем древнем эпосе по этому поводу замечательно сказано, эээ… гость – это кокос благословенный, и… что-то там ещё про пальму, ну бог с ним, я потом вам найду. Мы понимаем, все люди тоиди понимают, что приезжающие к нам туристы во многом отсталые, некультурные, разве можно обижаться на недоразвитость? - Но послушайте, - араб окончательно забыл про свой завтра, положил вилку куда-то не глядя и полностью повернулся к Марсу, - мы ничего такого не делаем, мы тоже добрые люди из мирной страны, мы ничего… некультурного… - Позвольте! – неожиданно громко и даже возмущенно воскликнул Марс, - это как же получается? Ваша жена, в таком виде…, в публичном месте, тут же люди ходят! Ну хорошо еще мы с вами сидим в ресторане – простые люди тоиди здесь вряд ли появятся, они, знаете ли, едят… ну не важно. Но как же вы, друг мой, на улицу-то в таком виде выйдете? Ведь на дай бог увидят вас… скандал же будет… турагентству вашему, кстати, выговор сделают и лицензии могут лишить за то, что не предупредили… - В каком «таком виде»?? – пришибленно как-то спросил араб. - Ну друг мой, посмотрите на вашу жену, ну вот посмотрите, посмотрите! Араб тупо обернулся и посмотрел на свою жену, закутанную с ног до голову в черную абайю. Узкий разрез для глаз был разделен посередине вертикальной золотистой полоской, что создавало впечатление дорогого намордника. - Она же раздета! Араб ошалело откинулся на спинку стула. - Ччччто значит… раздета??! - Абайя, это же одежда для внутреннего, так сказать, пользования, ну вы понимаете – все эти женские штучки, чтобы разогреть мужчину – бюстгальтеры, панталоны, еще как их там… пеньюары, абайи. - Абайи? – взвизгнул араб? - Да, абайи – очень сексуальное белье, я ведь совсем не возражаю – где-нибудь в алькове, знаете, в обстановке приближающегося интимного соития… абайя так сексуально, так, я бы сказал, шокирующе бесстыдно в лучшем смысле этого слова облегает формы женского тела, что страсть возгорается словно пламя… но, друг мой, это же непозволительно, непристойно в конце концов, выводить свою жену в ТАКОМ виде в ресторан, где ее ведь сейчас все видят… В этот момент снаружи раздались шаги, дверь распахнулась, и в ресторан вошел какой-то индонезиец, судя по внешности. А за ним… за ним в дверь протиснулось еще одно «нечто» в коробке! За ними – еще одна такая же парочка! С совершенно невозмутимым видом они шли по направлению к барной стойке, куда их уже жестами приглашала официантка, и вдруг идущий впереди мужчина остановился, как вкопанный. Глаза его широко открылись, и он в упор, не отрываясь, пялился на жену араба. Затем резко развернулся, чуть ли не толкнув идущую за ним женщину в коробке, что-то быстро стал говорить второму мужчине, тот тоже с выражением крайнего изумления посмотрел в сторону арабов, после чего они снова обменялись отрывистыми репликами. Из коробок также доносились нечленораздельные звуки, но по голосу Андрей понял, что внутри были Элли и Мэй. Наконец все четверо развернулись и двинулись в противоположный край ресторана. Официантка засуетилась и стала судорожно собирать тарелки с предназначенного, видимо, им стола и переносить их туда, где они уселись. - Черт…, - с досадой пробормотал Марс, - вот видите, уже скандал… ну что же вы, в самом-то деле, зачем это бравирование, к чему вот это пренебрежение древними традициями. - Но…, - араб был совершенно потрясен, - но как же… а вот официантка-то… - Официантка – о да, она прекрасна в своей наготе, невозмутимо подтвердил Марс, и Андрей едва удержался от смеха. Официантка была в традиционном индонезийском костюме – длиннющее платье до щиколоток, плюс куча всякого барахла поверх. – В Европе… вы бывали в Европе, друг мой? Ну не важно… в Европе я как-то посетил кафе, в котором…, - Марс наклонился к арабу и снова стал говорить приглушенно, - официантки были топлесс, ну то есть совершенно, совершенно ничего выше талии, понимаете? И это прекрасно… И конечно все посетители ресторана их рассматривают, приобщаются, так сказать, к красоте созданного богом тела, некоторые даже трогают, но невинно, чисто из эстетических чувств, ведь публика солидная… вам там понравилось бы, наверняка – как там готовят T-bone steak, боже мой… но вы же не хотели бы, друг мой, чтобы при этом еще и ваша жена была, извините, топлесс, и чтобы все на нее смотрели и даже, еще раз извините, трогали? Глаза араба почти выскочили из орбит, но спустя мгновенье он справился с собой. - И вот сейчас… вот те приличные господа с супругами… конечно им приятно смотреть на бесстыдно раздетую официантку, это своего рода шарм заведения, визитная карточка ресторана, но ваша жена… что о вас-то подумают? Казалось, что араб сейчас задохнется. Жена его уже совсем сжалась на своем стуле, глаза выражали тоску и ужас. - Знаете…, - задумчиво произнес Марс, - я, кажется, смогу вам помочь. Мой каруд сейчас сходит к нам в номер и принесет вечерний яниух моей жены… сама-то она довольно беспомощна в нашей традиционной одежде, лансье станцевать не выйдет, вот и приходится оплачивать работу помощника…, да, и мы прекрасно разрешим это затруднение. - Будь любезен, Энди, - не дожидаясь реакции араба, Марс обернулся к Андрею, - принеси… помнишь, позавчера моя супруга одевала этот яниух, когда мы ужинали с мэром острова, со звездочками по левому борту и бахромой в виде пучка астильбе. Андрей опешил. Он не знал – ни куда идти, ни что приносить. Марс резко расширил глаза и сделал зверское лицо на долю секунды, и до Андрея дошло, что надо убираться отсюда, а там видно будет. Он встал и направился к выходу. На улице его сразу же отловили. - Постой тут минутку, - какой-то парень отвел его за ряд стоящих в кадке пальм, и там уже стояла еще одна ебаная коробка, раскрашенная более ярко и разнообразно, с подвешенными финтифлюшками. - ОК, вперед, - парень подтолкнул Андрея, он взял коробку и поперся в ресторан. Кое-как протиснувшись в дверь и подойдя к столику, Андрей увидел занимательную картину – Марс положил на небольшое блюдечко омлет, тост, вилку, поднес блюдце к переднему «забралу» и вежливо так постукивает по коробке. Алинга приподняла свисающую картонку, и блюдечко исчезло в щели. - Видите, как удобно – она может там кушать, как ей угодно, и никто не может бесстыдно рассматривать ее зубы, губы, лицо – между прочим, намного удобнее, чем вашей супруге в абайе, ведь ей каждый раз приходится приподнимать одной рукой свисающую вот эту тряпочку… это же неудобно. Ну, давайте мы сейчас… Марс подозвал официантку, они вдвоем подняли коробку и подошли к арабке. Та встала, двигаясь как сомнамбула, и в этот момент араб наконец проснулся - он вскочил и, что-то пытаясь сказать, предупреждающе вытянул руку. - Нет, постойте, это не нужно. Он обогнул столик, взял жену за руку - Мы лучше просто уйдем. - Уйдете? - Да, мы позавтракаем в номере… эээ, - он обернулся к официантке, - потрудитесь принести завтрак в номер. Марс погрустнел. - Вы, несомненно, совершенно свободны в своем выборе, мой друг, и завтрак в номере для меня всегда предпочтителен публичному поеданию, но… неужели вы выйдете на всеобщее позорище? Утром вам посчастливилось проскользнуть незамеченными, но сейчас… посмотрите – вокруг ресторана полно народу, выйти вот так перед всеми… с фактически обнаженной женой… неужели оно того стоит? - Мы быстро. - Быстро?:) О чем вы, дорогой? Представьте себе, что мы, к примеру, находимся в Эр-Рияде, завтракаем, и я выхожу из ресторана в самом центре города с моей женой топлесс, чтобы «быстро» дойти до своего коттеджа. Как вы себе это представляете?:) Вы просто не понимаете, что то, что для вас выглядит прилично, для жителей этих мест – разврат, порно! Вообразите себе европейскую туристку в бикини на площади вашей столицы – она тоже будет думать, что выглядит прилично! Вы бы вышли на площадь с вашей женой, одетой лишь в бикини?? Так ведь это то же самое! Араб стоял, совершенно растерянный, и только отрицательно качал головой. - Ради бога, ради бога – ваша воля, друг мой, вы можете хоть полностью раздеть вашу достойную супругу и вывести ее перед всеми, но я…, - Марс покачал головой, - я просто не понимаю этого. - Моя жена полностью закрыта! – чуть не прокричал араб. – Абайя полностью закрывает её с головы до ног, посмотрите! - Ха. Закрывает или не закрывает – вопрос условностей, вопрос культуры, воспитания. Посмотрите, как ткань облегает ее плечи, руки, и когда вы пойдете по улице, все будут видеть силуэт вашей жены во всех ее самых, извините, интимных местах. А что будет, если дунет ветерок? Это страшно представить! Для мужчин нашего племени это… это как для вас смотреть плейбой! И вы выведете вашу жену на поругание? - Мне плевать. – Араб решительно потянул за собой жену и пошел к дверям. Но, судя по всему, за их разговором внимательно следили, и в тот же момент голоса снаружи стали громче, дверь отворилась, и в последующую минуту человек десять или двенадцать, один за одним, вошли в ресторан – около восьми мужчин и четыре «коробки». Это было очень, очень внушительно! Каждый вошедший мужчина, заметив арабку, отвешивал челюсть и старательно делал вид, что не шокирован – настолько старательно, что это создавало нужный эффект всеобщего потрясения. Двое шепнули что-то в слуховое отверстие своим «коробкам», и те развернулись, передняя картонная загородка приподнялась, и хотя за ней ничего не проглядывалось внутри, всем было понятно, что женщины пялятся на представшее перед ними непристойное зрелище. Если до этого момента араб был настроен решительно и готов был уйти, то сейчас он выглядел сломленным, смирившимся. Удивительно, но Андрей и сам поймал себя на том, что возникает чувство неловкости при виде столь «раздетой» женщины! Затем лицо араба прояснилось – кажется, до него дошло, что в конце концов цена вопроса невелика – подумаешь, нацепить какую-то ерунду на свою жену. Похоже, что и Марс уловил это превращение. - Поверьте, вашей жене будет комфортно… Араб молча махнул рукой, соглашаясь со всем. Подошла еще одна официантка, Марс поднял коробку над головой женщины и стал опускать ее, в то время как официантки что-то ей разъясняли и показывали. - Пусть, - снисходительно улыбнулся арабу Марс, женщина женщину поймет, я-то в этом женском не разбираюсь… там ремешки всякие, знаете, чтобы яниух удобно держался на теле, а чтобы сохранять форму, есть специальная строма. Я как-то полистал справочник для женщин – типа «как обустроить яниух», но это, знаете ли, черт ногу сломит… Спустя минуты три коробка, наконец, была водружена на арабку, и та уселась на заботливо подставленную табуретку, а официантка продолжала ей что-то шептать в слуховое окошко. - Ну вот, - облегченно вздохнул Марс, - теперь порядок… просто с души камень… а то смотрю – такая красивая пара, и такое безобразие… знаете, вы отлично смотритесь вместе – вы позволите, я сделаю несколько фотографий? И Марс тут же достал откуда-то, как фокусник, довольно объемистую хрень типа «у меня маленький хуй, зато большой объектив», и сделал несколько фоток. - Ну, мы, пожалуй, пойдем, - устало сказал араб. Андрей откинулся на спинку стула, потянулся. Эксперимент, видимо, был уже закончен, и когда подопытные кролики уйдут, ему хотелось узнать обо всей этой затее поподробнее. И в этот момент в ресторан зашли… Элли и Мэй! Андрей в изумлении обернулся и посмотрел в тот угол, в котором они сидели раньше. Оказывается, под шумок они оттуда вышли, и теперь вошли в ресторан просто как туристки. Андрей обратил внимание и на то, что Марс уже отложил в сторону свой фотоаппарат и ведет съемку небольшой видеокамерой. Девушки были одеты необычно – не в абайе, конечно, но в наглухо закрытой одежде, и даже на задних лапах у них были натянуты носки. Они прошли сначала мимо арабов, потом оглянулись, словно подыскивая себе место… и вернулись обратно, сев за соседний столик. - Доброе утро, - Элли улыбнулась арабу. – Я смотрю, вы уже вовсю перенимаете местные обычаи? Здорово… а вот мы все никак. Не могу себе представить – каково это – жить в коробке. Это мне кажется несколько… нецивилизованным, я вижу в этом несвободу для женщины, а вы? Араб приоткрыл рот и замер. Казалось, можно услышать скрежет шестеренок в его голове. - У каждого свое представление о свободе, дорогая, возразила Мэй и тоже улыбнулась, - не правда ли? Не закрывая рта, араб слегка наклонил голову, и выражение его лица стало немного жалким, что означало, видимо, начало нового приступа в раздвоении его личности. - А как чувствует себя ваша жена в этом… эээ… - Яниух, - подсказал Марс. - Ну в этом, да… чувствует ли она себя более комфортно, или наоборот? Араб перевел взгляд на коробку, скрывшую под собой его жену, и лицо его приобрело тоскливый оттенок. Сказать он по прежнему ничего не мог, что, видно, тоже его несколько мучило. - Моя жена чувствует себя замечательно, уж поверьте мне на слово, - неожиданно вмешался мужчина из вновь прибывших. Он выглядел очень спортивно и броско – в ярко-синих шортах, кроссовках, яркой желтой футболке. - Почему, собственно, я должна вам поверить на слово? – Неожиданно окрысилась Элли. – Вы, я смотрю, тоже с женой, и она тоже в этом… как его… она сама-то что считает? Ей нравится жить в ящике? - Оскорблять местные обычаи – не самый лучший способ вести себя, как мне кажется, - со скрытой угрозой ответил мужчина. - Кого это я оскорбила? – Элли сделала возмущенное лицо? – Я говорю, что есть – ящик и ящик. Я считаю, если хотите знать, что это отвратительно! Вот так. Это отвратительно – заставлять женщин превращаться в мебель. - Элли, Элли…, - Мэй тихо потрогала ее за плечо, - не стоит тут об этом… - Почему не стоит? Стоит. Вы превращаете ваших жен в мебель, как вам не стыдно? Элли снова обернулась к арабу. - Вы меня вот особенно удивляете. Ну хорошо, вон тот, - Элли махнула рукой в сторону мужчины, - он израильтянин, насколько я понимаю, для них превращать женщин в мебель – обычное дело. В их священном Талмуде сказано, что после смерти жена попадает в рай, где служит скамеечкой для ног мужа… замечательная, просто замечательная перспектива… но Вы – Вы ведь араб, цивилизованный человек, Вы исповедуете ислам, а разве ислам не требует относиться к женщине с уважением? Ваши женщины носят абайю благородного черного цвета, это нравственная, приличная одежда, которая абсолютно одобряется вашими же этими, как их… черт бы их побрал… аятоллы всякие… зачем же вы осуществляете такое насилие над своей женой? - А… антисемиты…, понятно, - протянул мужчина. – То-то я смотрю, одеты как шлюхи! - Кто одет как шлюха. Я одета как шлюха? - Конечно, ты одета как шлюха. А жена этого господина одета как положено, в яниух, потому что они приличные люди, уважают местные обычаи. - Ну, ну, дамы…, господа…, так нельзя, ну что вы, вмешался Марс, - ну какие шлюхи ей богу, ну что вы такое говорите, вы с ума сошли… - Зачем вы мучаете свою жену, - продолжала наседать на араба Элли? В этот момент араб изменился в лице, резко встал и пошел к выходу. Затем остановился, грубо сказал что-то жене, та тоже встала и не смогла, естественно, сделать ни шагу. Подскочила официантка, и стала помогать ей пройти к выходу. - Осторожно… вот сюда ступайте, так… не поцарапайте яниух, ведь это вечерний и дорогой яниух… так, отличненько… - Вы не ответили на мой вопрос, - громко прокричала Элли вслед арабу. Тот остановился, сжал кулаки. Лицо его выражало ненависть. Оглянувшись по сторонам, он сдержал себя и вышел вон. Спустя минуту туда же вывалилась и его жена, обивая углы драгоценного яниуха об стулья и косяки и зачем-то издавая при этом совершенно нелепые звуки. Как только дверь за несчастной женщиной закрылась, весь ресторан пришел в движение. Мужчина, клеймивший Элли за антисемитизм, встал и подошел к Марсу, который уже откуда-то достал на свет божий монитор, воздвиг его на свой стол и подсоединял его к ноутбуку. Андрей тоже подвинул свой стул к ним. - Ну, я думаю, что тут всё ясно, Курт… и без видеокамеры нельзя было не заметить гистерезис…, произнес Марс. - Согласен. Давай на глаз оценим амплитуду разрыва, и потом уже отдадим на обработку. - Гистерезис? – Переспросил Андрей. - Одна из гипотез, которая проверялась в этом опыте, это наличие одного специфического эффекта гистерезиса восприятий, - раздался из-за спины голос Алинги, и ее ладони легли ему на плечи. Это было охуительно… - Идея очень проста, - начал Курт, и Андрей обратил внимание на то, что возникает некий диссонанс между тем образом агрессивного и тупого мужлана, который он взял на себя в эксперименте, и тем, как он воспринимается сейчас – всё-таки сила первого впечатления огромна… - Рано утром, когда араб вышел из коттеджа сделать зарядку, мимо него «случайно» прошли Элли и Мэй – в точно такой же одежде, какая была на них сейчас – максимально приближенная к традиционной омерзительнопакостной абайе, - Курт произносил эти матюки с совершенно бесстрастным лицом. – Мы засняли выражение его лица. Оно выражало одобрение, интерес. - Используете математические методы обработки? Как в «теории лжи»? - Нет, нет… зачем это нам. Мы сами являемся инструментом анализа. Степень его заинтересованности и одобрения мы определяем чисто визуально – смотрим на большом экране с увеличением и выставляем оценку от одного до десяти. У нас тут куча людей, которые собаку съели на различении восприятий, так что если и есть какойто разнобой в оценках, то он незначителен. - Численные методы здесь скорее нас обманут, чем помогут, - перебил его Марс, - ведь компьютер конечно всегда найдет различие в реакциях, а человек определит ее не всегда. И эта нечувствительность к мелким изменениям очень полезна – фактически, если мы не замечаем разницу или не уверены, что она есть, то это и означает, что эффект настолько невыражен, что нам он для исследований неинтересен. - После этого, - продолжил Курт, - араб попал под пресс культурного шока. Ему продемонстрировали якобы существующую культуру, в которой женщина в абайе выглядит как проститутка. Ты видел, что он поначалу обалдел, потом продавился, потом разозлился и, казалось, готов послать нас всех подальше с нашими яниухами:) Мы, конечно, предполагали такой вариант, поэтому подготовили завершающую массовую процессию. Люди вообще легко поддаются стадному инстинкту, их легко убедить, что черное – это белое, если это утверждает множество авторитетных людей независимо друг от друга. И вот наш араб сломался, подчинился требованиям этой психопатической культуры. - Вот именно, подчинился! – воскликнула Алинга, полностью облокотившись на плечи Андрея и потершись мордой о его волосы. – А вот насколько глубоко это подчинение проникло в него, изменило его уверенности, его представления о мире, его реакции? Насколько? - Ты… меня спрашиваешь? - Естественно спрашиваю! - Ну… - Вот именно:), - улыбнулся Курт. – Поэтому в конце эксперимента мы снова ввели на сцену тех же самых девушек в тех же самых одеждах. И записали выражение лица испытуемого. - А… я понял. - И увидели, что его реакция изменилась. Логично было бы предположить, что когда человек видит кого-то, кто совсем недавно вызывал у него приятные впечатления, то он снова испытает что-то привлекательное, он снова будет испытывать к ним позитивное отношение – мы поставили ряд мелких очень простых экспериментов, чтобы подтвердить это. - Это кажется совершенно очевидным, - заметил Андрей. - Очевидно, хорошо, но мы хотим стоять на твердой почве. Опыты показали, что если человек в нейтральном состоянии снова видит кого-то, кто вызывал у него приятные эмоции, то он испытывает примерно те же эмоции. Если же он находится в расстроенном состоянии, то его состояние видимо улучшается, и отношение к симпатичному объекту не ухудшается. А здесь – казалось бы, идеальная ситуация для того, чтобы снова испытать позитивное отношение к симпатичным девушкам, одевающимся почти так же, как одеваются приличные девушки в его стране. - А на самом деле? - На самом деле его мимика выражала презрение! - Круто… то есть в тот момент, когда он в общем-то довольно формально согласился с требованиями окружающей его культуры, он уже перенял их отношение, и гораздо глубже, чем это мог бы он сам подумать? - Вот именно. – Курт откинулся на спинку стула и стал покусывать нижнюю губу. - Цена соглашательства, - громко сказала Элли. – Когда человек формально, ну якобы формально, так он сам думает – «формально», соглашается с чем-то, при этом он может верить во что угодно – в то, что он лишь временно подчиняется, что это показуха и так далее… - Араб-то уж точно не собирался соблюдать этих правил – он хотел просто дойти до своего коттеджа! – воскликнул Андрей. – То есть он был убежден…, он ведь был убежден! Убежден в том, что эти правила совершенно идиотские, и он явно через силу согласился им следовать и чувствовал к ним отчетливое отторжение. - Да, вот именно, конечно. И тем не менее, в тот момент, когда он формально, внешне, просто на минуточку согласился принять эти правила, он на самом деле принял их довольно глубоко – настолько глубоко, что приятные ему девушки вдруг стали вызывать отвращение – даже несмотря на то, что их внешний вид скорее должен был поддержать его отношение к этому обычаю как к полной хуете. - Круто… это неожиданно. Интересно… получается, что цена соглашательству может быть не только доказана, но и численно оценена. - Да. Вот эту разницу между реакциями мы и называем гистерезисом. В данном случае, это гистерезис позитивного отношения под влиянием культурного шока. Сначала мы оценили интенсивность его позитивного отношения на пять, а в ресторане – на минут три. Амплитуда гистерезиса, таким образом, равна восьми – это очень значительная величина, безусловно доказывающая существование этого эффекта. - Политики не очень обрадуются этому исследованию, - заметила Мэй. - Да, точно… ведь быть политиком – значит постоянно подстраиваться под других, делать вид, что согласен с темто, не возражаешь против того-то…, это считается даже долгом политика – лавировать, и получается, что человек, который вынужден по долгу своей службы делать вид, что принимает те или иные вещи, в итоге и на самом деле принимает их! И притворно отрицая, он отрицает на самом деле! – Андрею стало по-настоящему интересно. – А ведь это еще не все! Курт, улыбаясь, смотрел на него, затем взглянул на Марса. - Наш человек:) - Похоже…, - протянул Марс. - Это совсем не порадует и разведку! – продолжал Андрей. – Ведь разведчик – это человек, который должен не просто формально соглашаться с чем-то, он должен выглядеть полностью убежденным, полностью преданным тем, против кого он работает… это значит, что в нем эти механизмы должны работать особенно эффективно. Конечно, разведчик готов ко многому, возможно – ко всему, с чем он может столкнуться в своей работе, но готов ли он к тому, что невольно начнет перенимать позицию тех, против кого работает? Ну просто в силу существующих механизмов психики? Он об этом и не догадывается, а значит – особенно уязвим. Ведь наверняка разведчика контролируют в том, чтобы он сознательно не перенял те или иные идеи противника, но тут-то речь идет совсем о другом – о бессознательном перенятии. То есть… получается, что человек может иметь железобетонные убеждения, демонстрировать их наличие во многих жизненных ситуациях на протяжении многих лет, и, конечно, никому и в голову не придет страховаться в этой области. Но как только он начнет проявлять себя как человек, убежденный в противоположном, как моментально в этом самом железобетоне появляется трещина, которая со временем будет только расти… интересно – какие методы борьбы против этого придумают разведчики, и какие методы придумают контрразведчики, опираясь на ваши исследования? Ждите в гости ЦРУ:) - Ну, на разведку мне, откровенно говоря, плевать, пусть сами разбираются в своих проблемах, - отмахнулся Курт, да и политика на самом деле мне мало интересна. Интересно другое – соглашательство в бытовой жизни. Это интереснее, чем вся эта хренова разведка и политика вместе взятые, которые совершенно не касаются ни меня, ни тебя, а вот наша повседневная бытовая жизнь – наши отношения с друзьями и коллегами и просто со знакомыми и едва знакомыми, с любимыми и нелюбимыми – вот что интересно. Курт замолчал на несколько секунд, потер коленки, уставился в потолок. - Вот возьмем простой пример, - продолжил он. – Допустим, я влюблен в девушку… Мэй хрюкнула, словно услышала что-то нелепое до смешного. - Ну…, - Курт посмотрел на нее с виноватым видом, если я не влюблен в тебя, это же не значит, что я вообще не могу влюбляться… - Да…, - Мэй махнула рукой, - куда тебе влюбляться… тебя от книг не оторвешь… тебе физика милей секса. Курт почесал подбородок, потом почесал затылок. - Не совсем так, Мэй. Мне физика милей, когда есть секс, а секс милей, когда есть физика, и все вместе мне нравится, когда у меня есть мои растения, и особенно все клево, если мы с Марсом занимаемся социальными исследованиями. - Ладно, ладно:) – Мэй подошла к Элли и обняла ее сзади. – У меня есть, кого любить… - Если ты влюблен в девушку…, - напомнил ему Андрей. - Что происходит, когда я влюблен? – Курт пожал плечами. – Происходит то, что известно каждому из нас – начинается активный процесс дорисовок и вытеснений. Начинается мгновенно и никогда не останавливается, ни на минуту, ни на секунду. Некрасивое становится безразличным, безразличное становится красивым, молчание становится признаком глубоких чувств, любое слово любимого наполняется смыслом. Андрей кивнул. - Кроме этого, - Курт закинул ногу на ногу, взял двумя пальцами левой руки мизинец правой и стал его разминать, внимательно разглядывая, - параллельно начинают выстраиваться оборонительные сооружения, своего рода линия Мажино, вал Зигфрида, Великая Китайская стена, ведь если основной твоего отношения к человеку становится неискренность в виде дорисовок и вытеснений, то ты интуитивно начинаешь чувствовать угрозу отовсюду. Любой человек, который лишь посмел обратить внимание на мои отношения с любимой, становится угрозой и вызывает к себе негативное отношение, ведь я интуитивно понимаю, что трезвый взгляд на мою любимую и на наши отношения непременно выявит то, что мне не нравится и что я предпочитаю не замечать. Вот только позавчера я пообщался с одной девушкой. Мы переписываемся уже пару лет – так, вялотекущая переписка. Недавно она завела себе подружку и стала с ней трахаться, спать вместе. Описывая ее тело, она рассказала, что у ее подружки красивые ножки, красивая попка, очень красивая большая грудь, и она несколько полновата, хотя и это её возбуждает. Она очень классно ласкается, и вчера было очень возбуждающе, когда её подруга своим сосочком ласкала, дрочила ей клитор, письку, дырочку. - Слишком много позитивных оценок, - заметил Андрей. - Вот именно. Что еще важно – она перечислила только позитивные моменты в их общении и сексе, а это означает, что процесс вытеснений, дорисовок и выстраиваний защитных сооружений идет полным ходом. Я попросил прислать мне обнаженные фотки этой девушки – хотелось посмотреть на красивую девчонку. И что я увидел? Я увидел девушку в такой стадии ожирения, что еще немного, и она превратится в корову. - Не может быть такого, что у твоей подруги как раз такой фетиш? – уточнил Андрей. - Нет, нет, всё наоборот – в ее вкусе девушки стройные, даже худощавые. Лицо на фотках застыло в маске непрекращающейся озабоченности мнением, инфантильного страха перед миром. Я спросил – как так получилось, что откровенно толстая забитая женщина превратилась в глазах моей подруги в слегка полноватую страстную и нежную? Ну…, и поскольку она уже знает мою манеру докапываться до сути, защищать свои оборонительные рубежи она не стала, и призналась, что хотела любой ценой вытеснить ее жирность. Заодно она упомянула, что «страстная» подруга уже полгода как ни с кем не трахается и не собирается, и так далее. В данном случае все понятно – началась влюбленность – и всё покатилось под гору – отупение, неискренность и прочее. И многие считают, что для того, чтобы начался этот процесс отупения, достаточным и необходимым условием является какое-то сильное чувство. Однако наш опыт показывает, что это далеко не так – всё то же самое начинается в тот момент, когда человек становится соглашателем. - Яркий пример – жизнь с родителями, - вставил Марс. - Да, у нас есть ряд исследований на эту тему… ну продолжай, я пока скопирую… Курт полез копаться с компьютером, а Марс открыл было рот, но за момент до этого руки Алинги соскользнули с плеч Андрея, и она подошла вплотную к Марсу и… он отодвинулся от стола и она села ему на коленки. Одной рукой он обнял ее за талию, а другую положил на обнаженную ляжку. И тут Андрею стало не очень хорошо. Затем Алинга повернула свою мордочку к Марсу, он немного притянул ее к себе и поцеловал. И Андрею стало совсем не очень хорошо… Было понятно, что это не просто дружеские объятия и не просто дружеский поцелуй, и это было неожиданно и отрезвляюще. Было ясно, что Марс ему «не по зубам». Была ли влюбленность Алинги в Марса исключающей возможность любить кого-то еще? У всех это именно так… - Мы провели ряд исследований на предмет сравнения инфантильности тех, кто живет с родителями, принимая их заботу, с теми, кто живет с родителями, полностью эту заботу отвергая, а также с теми, кто с родителями не живет. Результаты предсказуемы: те, кто живут с родителями и спокойно относятся к их навязчивой заботе, ну например они идут кушать когда их зовут, позволяют убираться в своей комнате, когда этого хочет мать, и так далее, показали высокий индекс инфантильности. Те, кто живут не с родителями – низкий. Это предсказуемо. Но вот что интересно, так это то, что те, кто живут с родителями и полностью отвергает их заботу, те…, - Марс вопросительно посмотрел на Андрея, - ну, твой прогноз? - Средне-инфантильные? - Да. Мы тоже так думали. Оказалось – нет. Те - еще более инфантильные, чем те, кто эту заботу не отвергает. - Блин:) Как же такое может быть? - Я предполагаю, что механизм простой. Тот, кто принимает заботу, тот понимает, что находится под влиянием родителей, и создает в себе своего рода закрытую зону для их влияния. Это как если ты понимаешь, что у тебя есть назойливый сосед, ты ставишь забор, чтобы отгородиться от него и иметь свое жизненное пространство. Такие чисто семейные люди невольно создают такое же пространство в себе, куда родителям доступа нет, и его внутренняя жизнь протекает именно там. А если ты не понимаешь, что рядом с тобой сосед? Тогда забора нет смысла ставить, ты его и не ставишь, в итоге сосед приходит и забирает что хочет и пакостит как ему угодно. - То есть, ты хочешь сказать, что независимость тех, кто живет с родителями, неполная? - Я хочу сказать, что ее нет вообще. - Нет, не понимаю. Андрей подался вперед, облокотился на стол и снова его внимание привлеклось к тому, как Марс поглаживает ляжки Алинги. Она заметила это, после чего их взгляды встретились. Зарождающееся отчуждение было неприятным. Ревность… Нет, ну его на хуй. Андрею было хорошо известно – что делать с ревностью – представить, что любимой девочке приятно, и испытать от этого удовольствие. Ревность в любом случае – это конец всему. Ее невозможно «контролировать» и тому подобный бред. Ревность всегда, сразу и моментально вызывает отчуждение, которое только усиливается. Андрей вспомнил, как это отвратительно, когда рядом с тобой сидит ревнующий, мрачный, гниющий человек… нет, ну его на хуй – ревность он не будет. Марс тоже обратил внимание на то, что Алинга и Андрей смотрят друг на друга, и тоже смотрел на Андрея внимательно и спокойно. Интересно – почему нет тревожности, напряженности в его взгляде? Он так абсолютно уверен в себе, в том, что Алинга любит его и только его, или… или наоборот – у него нет желания превращать ее в свою собственность? Эта пауза была совсем короткой, и вряд ли кто-то обратил внимание на этот короткий молчаливый разговор глазами. Андрей облизнул губы и вернулся к разговору. - Я не понимаю – почему независимости нет вообще, ведь очень многие…эээ… инициативы, влияния родителей блокируются. - Толку-то, - спокойно возразил Марс. – Ты исходишь из ложной модели происходящих психических процессов, отсюда и твое непонимание. - Мне кажется, я вообще не строю никаких моделей… - Строишь, только не замечаешь этого, - снова вмешался Курт. – Ты считаешь, что если влияние родителей во многом блокируется, то независимости от них становится больше – это умозаключение уже вытекает из определенной модели, ну вот например чем больше открыть носик чайника, тем больше воды из него будет выливаться. - Но это же так и есть:) - С чайником – да, а с исследуемым нами процессом – нет, там действуют другие законы. Подожди…, - остановил Марс Андрея, который собирался что-то сказать, - вот Курт упоминал линию Мажино. Именно эта аналогия применима к этим процессам. - Я тоже тебя перестала понимать, - встряла Мэй, нахмурилась и немного скривила мордочку. - Всё очень просто. Французы до начала второй мировой войны построили у себя на границе с Германией мощный оборонительный вал. Это было циклопическое сооружение, и тянулось на несколько сот километров вплоть до границы с Бельгией. Прорвать такую оборону имеющимися в то время средствами было теоретически невозможно, так что французы пили вино, пели песни и мало заботились о том, что под их боком восстает из пепла могучая страна во главе с Гитлером. Немцы тоже понимали, что прорвать такую оборону невозможно… ну так они и не стали ее прорывать – они просто вошли в Бельгию, обошли укрепления и по незащищенной территории спокойно прорвались танками на просторы Франции. И теперь скажи мне – что толку в том, что линия Мажино осталась мощной и непоколебимой? Никакого толку. Теперь понятно? С одной стороны, кто-то может сказать, что раз линия Мажино стоит невредимой, то защита Франции попрежнему на высоком уровне. А Франции давно уже и нет – есть протекторат Германии, а линия Мажино стоит себе невредимой и прочной. - Ясно. Хорошо… с моделью понятно, а что происходит на самом деле в ситуации… - На самом деле, перебил его Марс, когда человек выстраивает жесткую защиту против насилия родителей – насилия в форме навязчивой заботы, то при этом он сидит как тот француз, уверенный в том, что его жизнь сравнительно свободна, во многом свободна, а многие даже уверены, что живут совершенно свободной жизнью. Ну типа «мы живем вместе, но они меня не трогают». Такие люди настолько несвободны, настолько смирились со своей несвободой и настолько уверены в своей свободе, что попытки указать им на суть происходящего чаще всего наталкиваются на агрессию, возмущение. Хотя разоблачить их «свободу» проще простого. - Как? - Спроси такого человека, - ответила вместо Марса Элли, - может ли он привести к себе домой подружку и потрахаться с ней на кухне на столе, когда родители дома? Что он ответит, как думаешь? - Думаю…, думаю, что он скажет, что с подружкой он может потрахаться и в другом месте и в другое время. - Точно. - Но это, конечно, не свобода, - продолжал Марс, - так как трахаться то ему хочется именно сейчас и именно в кухне на столе! А на это что ответит такой человек? Андрей представил эту ситуацию и себя в ней. - Наверное, согласится, что это все-таки несвобода. - Нет, нет. Он скажет, что ему и НЕ хочется трахаться в кухне на столе! - :) - И на самом деле он будет прав. Ему и в самом деле давно уже не хочется того, что не положено. Он уже сломан. Человек, который позволяет родителям осуществлять насилие, отдает себе отчет в своей несвободе и имеет свой замкнутый внутренний мир, в этом самом мире живет сравнительно свободно – у него могут возникать неприличные желание, неправильные фантазии. А у этого, который уверен в своей свободе, таких фантазий и не возникает. - А еще они иногда говорят «ну почему я должен хотеть трахаться именно на кухне на столе и именно когда родители дома?», - вставила Элли. - Да, и возмущаются при этом. Ограничения, накладываемые жизнью с родителями, проникают сотнями, тысячами, как орды танков Гудериана. Они мелкие, эти танки, они проскальзывают незамеченными. Они, как термиты, незаметно пожирают древесину изнутри. Снаружи стены дома кажутся крепкими, но внутри он уже мертв, трухляв – его уже сожрали термиты. Он слишком много соглашался с родителями в мелочах! Он блокировал крупное насилие, но пропустил сотни и тысячи мелких изнасилований. У аутичного человека такие мелкие атаки автоматически отражаются от выстроенной им стены между собой и окружающим миром. Аутичный человек, на самом деле, всегда является потенциально гораздо более самостоятельным, более чувствующим и живым, чем человек, который внешне выглядит сильным и независимым. Был ли Наполеон когда-либо душой компании? Не был. Гитлер? Тем более. Но посмотри, послушай речи Гитлера – сколько в них мощи, сколько в них убеждающей, гипнотизирующей силы! Люди этого не понимают, поэтому исповедуют унизительные для немцев догмы о том, что мол народ ослеп, отупел, пошел вслед… не ослеп он и не отупел. Немцы пошли вслед за тем, в ком была жизненная сила, сохранившаяся в Гитлере благодаря его аутичности. И поскольку ко всему этому добавилась идея национального освобождения из-под гнета оккупантов и угнетателей, близкая любому немцу, то чего было ожидать? Ну… ладно, Гитлер – это мой «конёк», так сказать:), речь не о нем. - Сталин тоже был отнюдь не заводила, не комсомольский вожак, - заметил Андрей. - Точно, Сталин тоже был абсолютно аутичен, и хотя как оратор он был никакой, попросту нулевой, его личная сила, его подавляющая, сметающая все преграды личная мощь проявлялась в частных разговорах, один на один. Даже его заклятые враги, вот Черчилль например, высказывались о нем как о личности в самых восторженных тонах и выражениях. Гитлер, напротив, был в этом отношении весьма слаб… - Отстань ты со своим Гитлером, блин:) Алинга положила свою лапку ему на губы, и… и ревности совсем не возникло, ура! Было приятно смотреть на нее, на ее движения, на ее ласковые прикосновения, и снова в груди стало тепло от удовольствия, и сейчас он снова ее любил. - Сила соглашательства огромна, - мягко убрав ее лапку со своих губ, продолжил Марс, - и в крупных вещах, и в мелочах. Да только от одной вот этой старческой, уныло-депрессивной обстановки, от этих мерзких шкафов, вазочек, ковров можно охуеть, не говоря уже о том, что ты постоянно находишься среди людей, положивших давно хуй на свою жизнь, распространяющих вокруг себя безнадежность и уныние одним только своим видом, одним только мертвенным голосом. Так что это абсолютная тупость, неискренность или вранье, когда люди говорят, что живя с родителями в одной квартире, они практически не замечают их, и якобы живут так же, как если бы жили одни. - Как же проконтролировать все эти сотни мелочей? - Тысячи, тысячи… - И как? - Не так сложно, как кажется. Мы все умеем делать это – следить за тысячью разных вещей. -? - Ты прямо сейчас следишь за тысячью разных вещей, когда ждешь бутерброд, например, когда ходишь, разговариваешь. Наше тело, наш мозг обладают способностью брать под контроль тысячи вещей, формируя определенные привычки. Когда ты садишься за руль машины в первый раз, тебе кажется, что это пиздец как сложно – крутить руль, нажимать на газ, тормоз, переключать передачу, включать поворотник, сигналить, следить за машинами спереди, слева, справа, теми кто тебя обгоняет, обгонять самому… кошмар. Через полгода ты выходишь из офиса, садишься в машину… и через час замечаешь, что приехал домой, все это время обдумывая что-то, копаясь в воспоминаниях и чувствах – тело все сделало само. Нужно только поставить цель и настойчиво ее добиваться. - Ну а проще всего, конечно, все-таки перестать жить с тиранами, ну их на хуй, - неожиданно агрессивно заявила Мэй. – Ерунда все это, какие там нафиг тренировки? Самообман. - Ну…, согласен, конечно. Мы же обсуждаем чисто теоретически это дело… а если говорить практически, то конечно, попросту нет ни единого шанса, ни половины шанса, что ты справишься с этой задачей, продолжая жить с родителями. Попробуй, к примеру, научиться произносить несколько слов иначе, чем ты их произносишь, или убрать из своей речи несколько слов-паразитов – и ты увидишь, насколько сложна даже такая очень простая задача. Что уж говорить о том, чтобы поставить заслон сотням видом насилия, которое осуществляется над тобой с самого раннего детства. Другого выхода нет в принципе – с родителями необходимо расставаться. Если они тебе интересны – прекрасно, общайся с ними, но жить необходимо отдельно. Ну вот, наши исследования в общем и подтверждают все эти вещи. - Интересно. Андрей придвинул к себе тарелку с нетронутой едой, оставшуюся от арабов. - И вы тут этим занимаетесь постоянно? - Ну, мы тут много чем занимается, и не только тут…, - Марс легко пошлепал ладонью по ляжке Алинги, и она слезла с него. - Скучно было бы жить без исследований, без того, чтобы искать что-то новое, узнавать, меняться самому…, вот мы и…, - он не договорил, и посмотрел на часы. – Ладно, я… погуляю… Снова всё пришло в движение. Кто пошел к выходу, кто собирался кучками и что-то обсуждал. - Ты сейчас куда? – спросил Андрей Алингу. - Пить чай:). Никуда. С тобой. Она села рядом с ним, положила ладошку на его руку. - Ревновал? - Сначала да. - Я видела. - Ты влюблена в Марса? - Да, а ты – еще нет? - Я?? :) Я нет… нет:) Я не могу влюбляться в парней… ну если только они сильно похожи по повадкам, и внешне… на девочек. Я не хочу ревновать и не буду, я умею не ревновать, это пройденный этап… очень болезненно пройденный… и я бы ни за что на свете не хотел бы проходить это снова, так что нет, нет:) - Да ладно, ладно, я не уговариваю, ну не ревнуй:) - Я хочу просто любить тебя. Волна возбуждения – такого, какой бывает перед прыжком с парашютом, в момент, когда надо выйти из самолета в бездну, поднялась до горла и растворилась, когда он произнес это. - Люби. Захотелось спросить – будет ли и она любить его, но Андрей убрал эту мысль и это желание – слишком похоже на бартер, да и какой смысл спрашивать – будет любить, так будет, а не будет, так не будет – имеет значение только то, что есть сейчас. Влюбленные часто мечтают о том, что будет, и даже пытаются договариваться об этом, но это полная ерунда – никто не знает, что будет завтра. Завтра может наступить обыденность, а может завтра ей встретится другой парень, которого она полюбит, или вдруг придет ясность, что слишком многое было искусственно, и на самом деле близости нет вот прямо такой, чтобы жить вместе, чтобы любить – все что угодно может быть, поэтому единственное осмысленное действие, которое можно совершать, когда любишь – это любить и заниматься своими делами. - Мне нравится, мне очень приятно представлять, что я буду заниматься чем-то своим, что увлекает сейчас, а рядом будешь ты, и ты тоже будешь заниматься чем-то своим, что нравится тебе. - Трахаться с Марсом, например? - Ну, например:) Я сейчас совсем не ревную, и не буду, это точно. Андрей спокойно смотрел ей в глаза, говоря об этом, потому что был уверен абсолютно в том, что в самом деле хочет не ревновать, и точно уверен, что справится с приступами, если они будут возникать. Алинга мягко улыбалась. - Как отнесется к этому Марс? - К тому, что мы с тобой влюблены друг в друга? Он отнесется нормально, он сам меня этому научил. - Вот тут можно испытать к нему ревность, а можно – благодарность. - Испытывай благодарность, Энди:) Он в самом деле многое для меня сделал – вытащил из жопы и многому научил. Без него не было бы меня, он потратил много и времени, и сил. Официантки притащили несколько тарелок с едой, и на них налетели те, кто оставался в ресторане. - А Курт, он кто? - Он – приятель Марса, у них есть совместные проекты, они часто пересекаются, проводят исследования, просто тусуются. Вообще его больше интересуют растения… и физика, биомеханика. Я слабо в этом разбираюсь, но Курт умеет рассказывать… Курт, подойди? - В него ты тоже влюблена? – улыбнулся Андрей. - Немножко, да. Немножко… Подошел Курт с гигантским бутером в зубах и ноутбуком в руках, уселся, положил ноутбук на стол и взялся обеими руками за бутер. - Как твои подопечные? - Хмкто? - Ну… эти, сам знаешь кто. - Я-то знаю, а ты? - У тебя их много:) - Меньше чем хотелось бы… достроим лабораторию, будет удобнее… - Акулы? Вьюнки? Колибри? Лягушки? - С акулами сложновато, с остальными легко… Лягушки сейчас… - Расскажи? Курт с сомнением посмотрел на Андрея, задрав левую бровь. - Лягушки прыгают, - произнес он, не меняя скептического выражения лица - Меня это почему-то не удивляет:), - ввернул Андрей. - Никого не удивляет, в том-то и дело. А ведь никто не знает – как им это удается. - Почему? Они отталкиваются лапами, я сам видел. - Все сами видели…, а толку-то… как плавают дельфины и акулы – тоже все видели, от этого понятнее не становится. Не должны они так прыгать, видишь ли. - То есть? - Ну, нет у них такой физиологической возможности. Это все просто – делаешь замедленную съемку прыжка лягушки, измеряешь время и расстояние, измеряешь скорость и ускорение, это и ребенок может сделать, и получается, что лягушки во время прыжка приобретают такое ускорение, на которое больше ни одно позвоночное не способно. - На самом-то деле не так все и просто, а Курт?:) – возразила Алинга. - На самом деле все довольно сложно, конечно. - И просто на самом деле и сложно на самом деле? улыбнулся Андрей. - Просто в задумке, немного сложно в исполнении. Могу рассказать, конечно… - Давай. - Берем лягушку. В ее мышцы на задних лапах вставляем мелкие металлические шарики, после чего делаем ускоренную фотосъемку с помощью рентгеновского аппарата – до пятисот кадров в секунду. - Эээ.. в секунду?? - В секунду. Оборудование дорогое и редкое, в этом сложность. Ну а дальше всё – измеряем, считаем. И получаем, что ускорение очень большое. Нереально большое. - Значит мышцы крепкие? - Мышцы-то крепкие, но в чем бы тогда был вопрос? Биомеханика – наука хоть и молодая, но всё же с некоторым стажем и некоторыми познаниями, так что мы можем точно вычислить, что имеющихся мышц лягушке совершенно недостаточно не только для того, чтобы приобрести вот такое ускорение, но даже и вчетверо меньшее. Так что мышцы здесь ни при чем – они лишь дополнение к основному двигателю. - Какому? - Сухожилия. В них весь секрет. Курт вгрызся в бутер, потом встал, притащил чайник и чашку, налил себе чай. - Когда лягушка готовится к прыжку, она натягивает свои сухожилия, и в нужный момент словно «отпускает тетиву», и летит. Механизм этого натягивания сухожилий не изучен, ну мне и интересно… а вообще это на любителя, - оборвал он себя, и было видно, что продолжать ему неинтересно. - Ну а физика? Чем ты увлекаешься в физике? – Перевел тему Андрей. - Всем. Всем тем, что понятно, и что доставляет удовольствие. Я не лезу широко – я копаю глубоко, мне так интересно, и я никуда не тороплюсь. - Недавно Курт мне объяснял, почему звук приближающейся машины высокий, а удаляющейся – низкий, – поддержала его Алинга. – Интересно разбираться в таких простых вещах, и что мне ещё нравится – я не только тогда получаю удовольствие, когда разбираюсь, а еще и после. Например, сейчас я часто стала обращать внимание на этот эффект изменения тона звука, и каждый раз испытываю удовольствие! А раньше этого не было. Я теперь могу получать удовольствие от звука приближающейся и удаляющейся машины:) Кто бы мог подумать… А ещё я иногда получаю удовольствие, наблюдая как падает шарик – после того, как прочла у Роджерса подробное описание этого явления. А еще когда льется вода, я получаю удовольствие, потому что кое что знаю о том – что такое струя воды, что она состоит из отдельных капелек… А ты, кстати, знаешь этот механизм? - Со струей? - С тональностью звука. - Да, это просто… наше ухо устроено так, что чем больше длина звуковой волны, попадающей в него, тем ниже для нас этот звук. А наше ухо-то не знает – движется объект или нет – оно просто принимает звуковые волны. И если объект, испускающий звук, приближается к нам, то… вот представим себе, что объект испустил звуковую волну, а следующую волну он испустит через секунду, скажем. Но за эту секунду он уже пройдет некоторое расстояние и приблизится ко мне, так что следующая волна уже будет испущена с более близкого ко мне места – в точности так же, как если бы источник звука был неподвижен, и испускал бы волны с меньшей длинной волны, поэтому звук начинает казаться нам более высоким. - По-моему, ты хорошо объясняешь… хотя фиг знает, я-то уже это знаю, а когда понимаешь, то любое объяснение кажется понятным, так что надо тебе кого-нибудь новенького в качестве подопытного кролика... – Алинга конец фразы произнесла затухающим голосом, видимо ее мысли уже унеслись куда-то в другом направлении. Было приятно смотреть на ее задумчивое лицо. Курт тоже о чем-то думал своем, механически двигая челюстями, дожевывая свой бутерброд. В паре метров от них о чем-то негромко переговаривались Элли, Мэй и еще одна девушка с большими грудками и слегка встопорщенным носом – её нельзя было назвать красивой, а смотреть на лицо, тем не менее, было приятно, легко можно быть и ее представить задумавшейся о чем-то. Андрей прислушался. А… это Айви, ясно, Алинга о ней что-то говорила утром. Утром… блин, так ведь до сих пор еще, можно сказать, утро! Самое длинное утро за много лет, если не за всю жизнь. Как же сильно он соскучился по лицам, которые вообще могут быть задумчивыми! Вся эта история тоже ведь началась с задумчивого лица Джо:), и с того момента – целая серия встреч, интересных событий… связанных между собой? Хаотически нагроможденных? Когда-нибудь эта загадка прояснится? Сейчас он не верил ни в какую версию – ни в то, что ему говорил Джо – ни в первый раз, ни во все последующие. Не верил он также и в то, что вывалили на него эти не совсем нормальные люди там на пляже. Всё это ерунда, разгадка где-то совершенно в другой области… да и черт с ней, сейчас совершенно неинтересно об этом думать, тем более что толку никакого – думай, не думай… мало он передумал что ли всего об этом? - …А что твои вьюнки? - словно очнувшись вдруг спросила Алинга, обращаясь к Курту. - А что с ними… бегают туда-сюда, что им… - Есть что-нибудь новое? - Есть, конечно. Всегда что-то новое, Алинга, - Курт почему-то вздохнул, посмотрел на нее протяжным взглядом, затем перевел взгляд на Андрея. – Ты когда-нибудь видел бегающие растения? Прыгающие, ползающие, обнимающиеся? - Ползающих видел, а бегающих – пока не доводилось:) А что, бывают? - Бывают… не бегающих и не бывает, в общем. - Новый парадокс? – Усмехнулся Андрей, самовыстреливающаяся из сухожильной рогатки лягушка, а теперь – бегающие сосны? - Ты меряешь все по себе, - Курт потянулся и встал, зевнул. – Пойду посплю минут пятнадцать. Все эти яниухи начались слишком рано… не люблю так рано вставать. - Вернешься потом, или сразу в парк? – Спросила Алинга. - Не знаю. Спать, спать… Решительно развернувшись, Курт не торопясь проследовал к выходу, словно опасаясь расплескать что-то интересное, что зарождалось у него в голове. - О чем он говорил? Ты знаешь? – Андрей наконец-то дожевал свой омлет, и тоже почувствовал сонливость, но не хотелось расставаться. - Да. Если для лягушек требуется ускоренная съемка, то для растений – замедленная. Ты же не считаешь лягушек неподвижными, неспособными двигаться лишь на том основании, что они двигаются слишком быстро? - Нет, конечно, но… - Ну и с растениями то же самое – мы считаем, что растения не могут передвигаться, что они принципиально в этом отличаются от животных только потому, что они делают это слишком медленно. Вообще это один из примеров идиотского человеческого снобизма. Если ты не мужчина – ты не человек. Если ты не белый – ты не человек. Если ты ребенок – ты не человек, и так далее – люди даже для себя, для гомо сапиенс навыдумывали кучу разной хуеты, что уж говорить о других существах… До сих пор надо доказывать, что дельфины имеют свой язык, причем, возможно, намного более сложный, чем у человека. Надо доказывать, что животные испытывают эмоции и пытать их нельзя. И надо доказывать, что растения обладают двигательной активностью, как и животные, и, очевидно, каким-то сознанием, поведением. - Да… боюсь, что мне тоже требуются доказательства последнего:) - Энди, это очень просто, - ласково произнесла Алинга. – Как мы узнаем, что собака способна реагировать эмоционально на что-то? - Ну…, это очень просто – она реагирует. - Реагирует, да, а откуда ты знаешь об этом? - Как откуда? - Ты на вопрос отвечай… - Хорошо. Я это вижу. - Видишь. Чем? - Глазами:) Вот этими. - Глазами… а если что-то ты глазами не видишь непосредственно, а только с помощью приборов – оно считается существующим или уже нет? - Ну а дальше что? - Эпсилон Эридана существует? Существует, потому что непосредственно мы эту звезду и не видим, а в телескоп – видим. А теперь возьмем другой пример – кинокамеру. Возьмем какое-нибудь растение – Курт использует вьюнок… название не помню, это такая необычная штука, он растет на десять сантиметров в сутки! - Фигасе. - Поэтому его наблюдать легче, чем другие растения. Теперь выкинь из получившейся суточной записи девятьсот девяносто девять кадров из каждой тысячи. И посмотри. И ты увидишь, как на протяжении полутора минут вьюнок вырастает на десять сантиметров – в секунду на миллиметр. Ты видишь это движение своими собственными глазами, хотя и через посредство приборов. Так двигаются растения или нет? - В этом смысле да. - А теперь проведем другой опыт – начнем играть у несчастного вьюнка над ухом какой-нибудь долбанный рэп – и ты увидишь, как он съеживается, замедляет рост, словно его ударили. А поставь ему приятную, мелодичную музыку – и он на твоих глазах начнет расти быстрее, становиться сочнее. Так есть у него поведение или нет? Посмотри на эту запись так, словно ты не знаешь, как она получена. Сочтешь ты такое существо обладающим поведением, сознанием? - Да. - Ну вот. А еще если собаку погладить, она начнет прижиматься к тебе. Прикоснись к кончику ее носа, и она фыркнет. Но и растения реагируют на соприкосновения! Прикоснись к его растущему кончику, и он или отпрыгнет на твоей записи, или, наоборот, прижмется. Прикоснись к его «животу» между листьями, и оно тут же изогнется както, начнет видоизменяться. Это поведение – самое настоящее поведение. - Поведение… с этим я согласен, но это же не значит, что растения могут думать, испытывать эмоции… - Не значит, конечно, и, видимо, не могут. Но они обладают сознанием, это так же очевидно, как то, что сознанием обладают собаки – мы что-то говорим собакам, трогаем их, ласкаем или ругаем, и они меняют свое поведение, свои привычки. С растениями – в точности то же самое, только нужен простой приборчик, чтобы компенсировать недостаток наших органов чувств. - И каков же может быть характер этих… восприятий, свойственных растениям? - Вот Курт этим и занимается. Мне кажется, это очень интересно. Алинга сцепила пальцы своих рук и стала их разминать. - Реакция на музыку может быть чисто механической, ведь это звуковые волны, они могут непосредственно, чисто физически влиять… - Я понимаю, да. Но в точности то же самое можно сказать и о собаках. И более того – люди так и думали тысячи лет. А еще некоторые люди почти так же думали раньше о других людях… тут нужна твердая почва, Энди, тут произвольные домыслы неинтересны ни в ту, ни в другую сторону. Можно нафантазировать все, что угодно, или наоборот – выплеснуть с молочным коктейлем цыпленка. Нужно опираться на какие-то конкретные дефиниции, на ясные определения, которые потом можно варьировать. Начинать нужно с восприятий – вот что такое эмоция? Мы не можем на этот вопрос никак ответить, мы не можем свести эмоцию к чему-то более простому, так как это и есть самое простое, это своего рода аксиома науки о восприятиях. Мы просто знаем, что вот это – вот что я сейчас испытываю – это эмоция. А вот это – мысль. Мы опираемся на эти аксиоматические понятия, мы ведем предметную деятельность и добиваемся результатов, но когда мы вторгаемся в область не-человеческого, но очевидно обладающего поведением, восприятиями, то тут необходимо вернуться к этим аксиомам, определить их както – пусть даже совершенно абстрактно, совершенно формально. Даже понять, что именно испытывает собака – совершенно невозможно, если мы не начинаем как-то определять аксиомы восприятий, тем более нечего сказать о растениях. Здесь самое интересное – методика, подход к исследованию растений и животных, камней и рек. - Камней и рек, - слегка ошеломленно произнес Андрей…, - я пока что даже не представляю – как к этому подступиться. Примитивные восприятия собак… - Примитивные?? – перебила его Алинга. – Посмотрите-ка на него, шутливо, и в то же время грозно обратилась она к воображаемой аудитории. – Перед вами, дамы и господа, царь природы! - Ну хорошо, - согласился Андрей, - примитивные восприятия растений… - Примитивные? – снова перебила она его. – Посмотрите ещё раз, дамы и господа, на этого царя природы. - Ну Алинга, - рассмеялся Андрей, - разве не очевидно, что… - И…? - Сейчас… Вообще-то, конечно, не очевидно… - Но так хочется верить, что вот мы переживаем что-то глубокое, а растения и животные и камни – нет, да? - Да. О восприятиях камней я вообще не могу сейчас рассуждать, я просто не понимаю, как к этому подступиться, хотя конечно и тут можно, видимо, обнаружить какие-то процессы, которые имеют очень большую длительность… но вот растение, смотри – оно движется, согласен, оно реагирует на прикосновения, на музыку, хорошо, давай допустим, что они что-то… испытывают, хотя говоря «испытывают» я имею в виду ведь то, чего у них точно нет – эмоции, мысли, переживания, но допустим, они что-то такое испытывают, что-то совсем другое, что нам непонятно и вообще не понять, но разве вот эта медлительность, эта растянутость их реакций на сутки, недели, разве это не говорит о том, что… - Ну? - Что они более примитивны. - Нет, не говорит. Вот, например, когда ты испытываешь что-то захватывающее, глубокое – как ты себя проявляешь? Как ты выглядишь при этом? - Ну… не знаю, по-разному наверное. - По-разному, но ведь есть что-то общее в этих проявлениях. Ты становишься гиперактивным? Начинает бегать, подпрыгивать, что-то говорить, или наоборот? - Наоборот. - То есть ты становишься тем менее активным, тем более сосредоточенным и недвижным в своих эмоциях, мыслях и действиях, чем более глубокие твои переживания? - В общем да. Понятно… Понятно, что замедленность, ну точнее то, что мы называем замедленностью, не может быть однозначно истолковано как примитивность… Но Алинга – я не могу себе вообразить, я не могу всерьез подумать, что растения такие медленные, потому что испытывают какие-то глубокие переживания:) Это просто смешно. - А я этого и не утверждаю, Энди. Я просто нашла ошибку в твоей логике и показываю ее тебе. - Ошибку я вижу. - И я не утверждаю, что растения что-то «глубокое испытывают» - просто потому, что когда мы говорим об «испытывании», мы невольно все равно имеем в виду только те восприятия, которые известны нам, людям. И понимая, что растения, конечно, не мыслят и не испытывают эмоций, мы немедленно отказываем им в восприятии, в осознании вообще, а между тем это основывается на примитивном, кстати, антропоцентризме, согласно которому есть только те восприятия, которые испытывают люди. Других как бы и нет. А откуда это известно? Кто-то исследовал этот вопрос, тебе знакомы такие исследования? - Нет. - А мне знакомы. Курт мне кое-что рассказывал об этом. - Интересно… интересна сама постановка вопроса. Есть ли какие-то восприятия, которые доступны животным, растениям или камням, которые недоступны человеку… но я по прежнему не представляю, как подступиться к этому вопросу. Но я и не думал на эту тему, ну может подумаю, или Курта расспрошу. - Его расспросишь…, - пробурчала Алинга. – Хрен чё расскажет, если только допрос с пристрастием устроить. - Почему? - Хочет общаться с теми, в ком есть интерес, или может быть интерес, по его впечатлениям… и мне неплохо было бы научиться этому… а вообще, я тоже пошла спать… а ты хочешь? - Да. - Ну и иди:) - А мне некуда:) Я тут случайный человек. - Да, я забыла… Элли… Элли! Пустите его к себе? Пусть поспит. - Ты не хочешь поспать вместе? - Я подумаю:), - Алинга посмотрела на него то ли задумчиво, то ли с сомнением, - потом подумаю. Вообще, мне нравится спать или одной, или с Марсом, или с Айви, а понравится ли спать с тобой… это еще мы как-нибудь посмотрим. Она встала, и без дальнейших слов ушла. Андрей остался сидеть, вперившись куда-то взглядом. Была вязкая сонливость, мысли то начинали крутиться вокруг чего-то, то прекращали, появлялись и расплывались без следа куски образов – лягушки под рентгеном, араб, руки Марса на ляжках Алинги. Подошла Элли и сказала – коттедж L-2, прямо и направо, там открыто – ложись где хочешь. Ее слова раздались у него в голове, словно эхо, он молча встал и также молча вышел. Жара оглушила, и туман в голове усилился. Он заставил себя ускорить шаг, отыскал нужный коттедж, зашел внутрь. На первом этаже стоял стол, несколько стульев вокруг. Вдоль стены и под лестницей стояло несколько рюкзаков, рядом с ними валялись какие-то вещи – одежда, боксерские перчатки, теннисные ракетки и ракетки для настольного тенниса. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он завалился на первую же кровать и мгновенно уснул. 06. Сквозь сон доносились обрывки разговора. Кто-то кому-то эмоционально возражал, кто-то что-то объяснял, но вникать в смысл совершенно не хотелось, и Андрей не делал того минимального усилия, которое потребовалось бы, чтобы начать осознавать этот смысловой шум. Минута шла за минутой, и постепенно сонливость рассеивалась, хотя валяться было по прежнему приятно. Такое редкое удовольствие – просто валяться, полупроснувшись. Сначала получать это удовольствие тебе запрещают родители, фанатично ненавидящие любое «безделье» и требующие от ребенка непрерывной деятельности в соответствии с неписаным уставом их семьи-тюрьмы, унаследованным со времен домостроя – типичный подход тоталитарной секты, когда человеку не дают ни секунды свободного времени для размышлений, переживаний – непрерывный конвейер занятости, непрерывный надзор и контроль. Потом это удовольствие уже запрещаешь себе сам, оболванивая себя всеми теми «надо», которые успешно были в тебя внедрены – люди даже не замечают того, как их матери, отцы, бабули и прочие мозгоёбы оккупируют их мозг, превращаясь в навязчивые мысли и фобии, которые человек уже воспринимает как «собственные», и отказаться от которых так же сложно, как от наркозависимости. И даже если впоследствии ты кладешь хуй на это тотальное насилие и вырываешься из-под надзора, выдираешь руки из наручников и ноги из кандалов, выползаешь из-под железобетонного колпака, до мяса сдирая себе кожу, то после этого еще долгое время приходится лечиться от всех этих ужасающих своей бессмысленностью и всеохватностью запретов, доведенных до состояния полного автоматизма, отравивших до мозга костей. Тебе может быть сто раз никуда не надо торопиться, а все равно – ну не можешь просто валяться в кровати – зудящая тревожность в любом случае уничтожит всякое удовольствие, хоть ты лежи, хоть не лежи, она уничтожает твою свободу, так как делает ее совершенно формальной, так что уж проще плюнуть, встать и избавиться от навязчивого давления слепых уверенностей и колюще-режущих мыслей. И уже совсем потом, когда проходит и этот этап, то и тогда безмятежное валяние в кровати, да и вообще любое безмятежное пребывание вне какой-либо деятельности, ещё долго остается недоступным удовольствием, так как пробужденные от многолетней спячки, вылезшие из под пресса твои собственные, а поэтому очень яркие и очень настойчивые желания ожесточенно требуют воплощения в жизнь, требуют деятельности, и ты с головой погружаешься в активность – во многом радостную, во многом совершенно бессодержательную в погоне за призраками, которые когда-то давно казались привлекательными, а на самом деле пусты до безобразия, но разобраться с этим раньше тебе не давали, так что приходится начинать с самого начала. В этом смысле каждый добившийся свободы человек постепенно (увы – очень постепенно…) становится ребенком, начинающим познавать себя и окружающий мир. Не «снова становится ребенком», а просто «становится» впервые в жизни, поскольку детство у каждого из нас было украдено, похищено, отнято в результате разбойного нападения и последующего долгого, многолетнего удержания в рабстве, в клетке. Клетка может быть золотой, как у принцесс в Саудовской Аравии, или трехкомнатной со всеми удобствами, или пошарпанной однушкой, с двумя надзирателями или двумя десятками - суть от этого никак, ни на грамм не меняется – твое детство украдено, и даже запах его давно растворился в сиреневом вечернем свете, окутывающим фонари вдоль парковой дорожки. Ночь… заснеженная улица… тускло светится магазинная витрина, тихо и нереально медленно падают искры снега в свете уличного фонаря, я смотрю на них, задрав голову, и почему-то именно сейчас особенно остро понимаю, что у меня украли жизнь, и что её уже не вернуть. Мне только шесть лет, как я могу это понимать? Я понимаю это сейчас, или понимал уже тогда? Жизнь можно построить новую, но ту, что украдена, уже не вернуть. Мне никогда не узнать – какой была бы моя жизнь, если бы с самого начала я мог бы чувствовать то, что мог, а не то, на что вынуждала меня агрессивная жизнь вокруг… вынуждала? Нужно было бороться. Почему я не боролся? Почему позволил себя сломать, запугать? Да, удалось замкнуться, оставить в себе неприкосновенный остров, я даже стер его с карты, и само его существование никому не было известно, и потом каким-то чудом удалось вернуться туда, оживить его, разгрести завалы невозможно дурно пахнущего дерьма, в этом ожесточении собственного ничтожества, в колебаниях между дерьмом и страшным дерьмом – удалось вспомнить, что есть нечто пронзительное, свежее и не пачкающееся – это, конечно, чудо, что мне удалось это вспомнить… ведь лет наверное с пятнадцати и до двадцати пяти я был трупом… удалось вспомнить, да… но украденную жизнь не вернуть… но можно построить новую – а чем я занимаюсь сейчас? Сколько еще будет тянуться это ожидание момента, когда захочется встать и сказать – «всё, я больше не играю в эти игры, я больше ничего тут не хочу, я больше не хочу наверстывать упущенное, мне плевать, если я чего-то еще не съел, не потрахал, не увидел, не купил – пора жить, пора испытывать переживание этой жизни, пора вернуться к тому, что я ещё помню». Когда это будет? И что мне мешает одновременно и путешествовать, и есть, и трахаться, и купаться, и заниматься шопингом, и в то же время острие своего внимание отдать главному – утверждаться в насыщенности, в искренности, отрешенности, преданности, чувстве красоты? Я ведь знаю эти состояния, я могу их испытывать – как же так получается, что я всё откладываю, откладываю… всегда находится повод еще отложить, еще… почему… страх поражения? И вот так что, пройдет еще несколько лет? А потом что? Еще несколько лет? А потом? Так нельзя… Голоса снизу снова пробились сквозь неторопливо текущие, переливающиеся, переползающие друг через друга мысли. …так приятно испытывать удовольствие просто от живых голосов, совершенно отстранившись от того – что именно говорится. Автоматизм распознавания смысла настолько развит, настолько доминирует, что становится очень трудно получать удовольствие просто от звучания голоса, не отвлекаясь на анализ слов… А ведь постоянно говорить и слушать что-то осмысленное – это всё равно, что ходить по лесу, и вместо того, чтобы смотреть на покачивающиеся тонкие стволы осин, прижиматься ладонями и лицом к грубой коре дуба, пропускать между пальцами струящуюся нежно-зеленую траву – вместо всего этого произносить латинские названия растений и птиц, высчитывать скорость прироста зеленой массы и заниматься прочей подобной ерундой. Возможно, эта странная привычка - использовать речь только как средство передачи информации - связана с озабоченностью? С омертвелостью ещё, это конечно, да, но ещё наверное и с озабоченностью, с высоким уровнем тревожности, которую каждый человек испытывает постоянно и фоново, всегда, даже когда ему кажется, что он совершенно всем доволен. Всегда и у каждого есть многослойный страх, всегда есть эта отрава – капля за каплей падает в твою кровь этот яд, секунда за секундой… как мы вообще ещё живы?? Если же ты не ожидаешь явно агрессии, если не чувствуешь угрозу, исходящую от окружающих тебя людей, то сразу же становится намного проще отключаться от смысла слов, и просто воспринимать голос как независимое от интеллекта явление природы. И тогда мысли приобретают не только смысл, но и очертания, и характер, и большую или меньшую глубину. Никогда не приходило в голову, что можно наслаждаться звуками человеческого голоса, как наслаждаются щебетом птиц или шумом волн, хотя раньше он конечно иногда так и делал, но никогда не выделял это как самостоятельный вид удовольствия, никогда не культивировал его, не задумывался о том, что можно испытывать его чаще. Или дело в голосе? Дело еще и в голосе, конечно – где найдешь приятный голос, который хочется послушать… а эти голоса приятные, живые, ими можно наслаждаться… Когда есть любимая девочка, так приятно просто видеть её – смотреть, как изгибается её лапка, как напрягаются мышцы на её руке, как прижимается её ступня к земле, упруго принимая вес тела, как она повернулась, как смотрит, нагибается, садится или встает… сегодня… это ведь было сегодня, рано утром – Алинга, удовольствие от ее волос, поворота плеч, как живет ее лицо… какое редкое удовольствие – видеть живое лицо... И ещё любимую девочку можно слушать… например, она могла бы читать книгу вслух, или разговаривать с кем-то… точно, можно наслаждаться, когда она просто разговаривает с кем-то другим, не с тобой, тогда и можно отвлечься от смысла слов и впитывать в себя её голос, её взгляд… голос… взгляд… Стали пробиваться отдельные обрывки смыслов фраз. Сонливость всё же начала мягко отползать, как доверчивый, но осторожный осьминог, и внимание невольно сосредотачивалось, собиралось в плотные сгустки чистого существования, неуверенно дрожа, разрежаясь и снова уплотняясь, и вот возникло ещё одно, тоже приятное, состояние, когда смысл разговора уже можно воспринимать, но при этом никак на него не реагировать – легкое состояние расслабленного осознающего внимания – ещё одна «ступенька» на пути к обычному бодрствованию, которая обычно моментально проскакивается, и на которой, на самом деле, очень приятно задержаться. Смысл понятен, но его не хочется анализировать, не хочется эмоционально реагировать на содержание. Теперь не только голос, но и смысл произносимого им стал объектом созерцания – то есть он воспринимается, понимается, но не вплетается в ткань твоего сиюмоментного существования, в ткань привычных реакций, словно зависнув в безмятежном парении над ними. И сейчас даже появилось восприятие небесно-голубого цвета, удивительно! Смотришь в потолок, видишь черные деревянные перекладины и желтые соломенные циновки, и в тот же самый миг - отчетливое восприятие голубого, чистого и пронзительного неба – что здесь реальность? И то, и то существуют, значит оба являются реальностью… мысли стали путаться и покрываться паутинкой, я снова засыпаю… … многие вещи настолько привычны, что перестают вызывать удивление… (согласие, ясность, грань зеленого большого кристалла, переходящая в бурое нагромождение кубических форм, внутрь, парение) …правящая партия Австралии… (удивление, стремительное скатывание по наклонной плоскости, глухие удары пульса в висках, эхо, удивление) Немного некомфортно, словно перекорежилось чтото… Андрей совершил усилие и вынырнул из цепочки сменяющих друг друга уже совершенно хаотичных образов, приподнял голову и замер так, лежа на спине и упершись о локти, то открывая глаза, то прикрывая их снова. Помотал головой. Сонливость стала вязкой и неприятной, и захотелось сбросить её окончательно. Он выпрыгнул из постели, сел, спустив ноги. Вспомнился трансик из Куала-Лумпура, лежащий на полу на животе и держащий во рту его лапу, смотря на него снизу вверх как преданный пёс… Андрей снял его ночью, на Петалинге. Сидел допоздна с книжкой, и вдруг очень сильно захотелось трахаться. Час ночи! Но может еще не поздно? Андрей вышел из Ангкасы, свернул налево. В час ночи тут все вымерло. Наверное, слишком поздно… Дойдя до входа в Петалинг, повернул налево и прошел до перекрестка. Утром, днем и вечером тут не протолкнуться! А сейчас – вообще никого, очень непривычно… и вдруг на углу – чья-то фигура. Трансик, наверняка трансик! Возбуждение резко выросло и стало приятно плескаться где-то у горла, и Андрей быстро подошел поближе. Да, это был трансик. Стройный, с красивыми длинными ножками… сначала он просто ебал его, аккуратно и активно, просто ебал – не лаская, и даже не особенно лапая. Хотелось именно этого – совершенно простой, даже примитивной ебли. И эта примитивность и возбуждала и нравилась. Удивило, что у трансика всё время не переставая стоял хуй – и стоял очень сильно, и чем активнее Андрей трахал его в попку, тем крепче в эти моменты становился хуй трансика. А вот уже потом, когда первая волна резкого сексуального желания ушла, захотелось ласкаться, и Андрей целовал, тискал, сосал, нюхал, терся мордой и лапами и яйцами… а потом захотелось сделать перерыв, и он сел на кровати так же, как сидит сейчас, и тут трансик сделал нечто очень странное – сполз на пол, лег на живот, притянул к себе ногу Андрея и взял в рот пальчики, и так и лежал, посасывая их и преданно глядя ему в глаза. И это очень возбуждало – сидеть и дрочить, глядя в глаза этой «собачке», так что вскоре он не выдержал, положил трансика на кровать, задрал ему ноги и показал, чтобы тот держал свои ноги руками, и снова ебал его совершенно однообразными механическими движениями, взявшись за его хуй и яйца и натягивая его так на себя. Это очень захватывающе, когда интенсивное наслаждение от монотонного траха неожиданно сменяется резкими приливами острой потребности в нежности, и тогда Андрей хватал большие лапки трансика, вылизывал их, прижимался лицом, а потом отстранялся и снова монотонно и активно ебал, затем ложился на него, брал его голову двумя руками и целовал пухлые губки, всё его лицо, мягко двигая попой из стороны в сторону, так что хую было очень, очень приятно в попе трансика, и снова затем отстраняясь и отдаваясь грубопростой ебле… многие трансики влюблялись в него, к этому он уже привык и не удивлялся, и в этом состояла особенная привлекательность этих девочко-мальчиков… Голова немного закружилась, но вскоре перестала. Всё-таки сон в полдень – не очень-то здоровое занятие… На первом этаже продолжали говорить, и Андрей подошел к двери. - … они на своем съезде решили легализовать однополые браки, блин, а ведь Австралия считается свободной страной! Оказывается, у них до сих пор однополые браки запрещены! - Мне вообще это удивительно… маразм какой-то… запрещено вступать в брак двум людям только потому, что у них обоих есть хуи, или у них обеих есть письки. Вот если подумать над этим - разве это не удивительно? Если у тебя хуй, а у нее писька - пожалуйста, регистрируй свой брак. А если нет - хуй тебе. Несколько голосов рассмеялись. - А запрет на заключение брака между тремя, пятью людьми? Та же хуйня. То есть если вас двое, то можете вести совместное хозяйство, воспитывать детей и так далее, пожалуйста. А если вас трое, четверо, семеро - хуй вам! Ну не кретинизм? - Всё просто, Леон. Миром управляют пенсионеры, старики, которые всегда исповедуют предельно консервативные догмы для данного времени. Никак иначе раньше и быть не могло, когда человеку неизбежно требовался очень длинный путь, чтобы заработать денег, чтобы прийти к власти. Ну, с властью и сейчас всё трудно – там как сидят старпёры, так и будут сидеть, и поскольку именно они и определяют правила игры, то никто в эту игру со стороны и не войдет… а вот с деньгами всё по-другому. Появляются и будут появляться тридцатилетние, и даже двадцатилетние мультимиллиардеры и мультимиллионеры. - Какой-то мальчик-актер лет в десять или одиннадцать стал миллионером. - Ну, пока это всё-таки редкое исключение… - Пока да, - продолжил уже другой голос, голос девушки, - но это ведь просто диктатура взрослых… фактически силой лишают детей возможности зарабатывать, и всё равно, маленькие дети обладают огромным финансовым потенциалом, и рано или поздно… Раздался звук открываемой двери, кто-то вошел в коттедж, раздался негромкий смех, слова нескольких людей. До Андрея теперь долетали лишь трудноразличимые звуки, и он решил встать и спуститься вниз. Сбежав по лестнице, он увидел, что в комнате находятся пятеро. Одна девушка сидела у окна на широком подоконнике. Рядом с окном – стол, за которым сидели мужчина и ещё одна девушка. Рядом со вторым окном – широкая кровать, в дальнем углу которой – парень с книжкой, а ближе сюда – еще одна девушка. Ни одно лицо ему не было знакомо, и Андрей почувствовал себя довольно неуютно, когда все разом воззрились на него. - А никто и не проверил, есть ли кто на втором этаже, негромко то ли спросил, то ли сообщил парень, сидящий на кровати. Снова молчание. - Я так понимаю, что ты приятель Элли? – спросил, наконец, мужчина лет сорока, сидящий за столом. - Приятель… наверное, можно и так сказать. Вообще мы знакомы несколько часов. Скорее, я приятель Алинги – так было бы точнее, если вы знаете Алингу… - До некоторой степени мы ее знаем, конечно, усмехнувшись, произнесла девушка в шортах и топике. Она сидела на стуле, положив свои длинные ножки на стол. Очень красивые, стройные, длинные ножки… Взгляд Андрея приклеился к ее лапкам, очень захотелось поцеловать их, потискать. - Алинга… тут твой приятель, эээ… как тебя зовут? Еще один парень, которого Андрей поначалу даже не заметил, выглянул из-за толстой колонны, подпирающей лестницу, прижимая к уху телефон и обращаясь к Андрею. - Энди. - …Энди, он тут… эээ… что? В течение нескольких секунд он молча слушал, лицо его сначала ничего не выражало, потом он задрал брови, потом улыбнулся, потом удивленно выпятил нижнюю губу, оценивающе посмотрел на Андрея. - ОК, понял, всё. Закончив разговор, он кивнул мужчине, сидящему за столом, и снова задвинулся за колонну. - Ладно…, - с некоторым сомнением произнес тот, откинулся на спинку стула и повернулся к девушке, стоявшей у окна. - Так что... потенциал, да… какой потенциал, Таша, ты что имеешь в виду? - [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Андрей не смог сдержать удивленного вздоха - Таша меньше всего походила на человека, от которого можно было услышать что-то конструктивное относительно [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Она сама казалась слишком… детской, что ли… Подобрав с пола пару подушек, он положил их друг на друга и уселся, прислонившись к стене и стараясь не привлекать к себе внимания. - О…, - махнул рукой мужчина, - [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] тут и говорить не о чем. - Многие вещи случаются очень быстро, Майк, очень быстро. Иногда – со скоростью лесного пожара. - Да, бывает и так… причем в обоих направлениях:) Вот начнут сажать за обнаженные предплечья… а тебе, Таша, вполне могли бы сейчас [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] - Мне?? С какой это стати? О какой пропаганде идет речь вообще? Я мнение свое выражаю, причем тут пропаганда? - Таша, - как-то умиротворенно или устало проговорил Майк, - это никого не ебёт, как ты не понимаешь? Фред Лойхтер и Гермар Рудольф тоже думали, что если они просто выступят как технические эксперты и сошлются не на идеологию, и даже не на собственное мнение, а на законы природы, законы физики и химии, то им ничего не будет. И что? Им ничего не было? Размазали по стене и уничтожили. - Это… ты имеешь в виду [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]? - Да, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Лойхтер и Рудольф доказали, опираясь на элементарные законы физики, что и так называемые [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] были просто технически невозможны, ну абсолютно, ну никак невозможны, и поэтому просто не могли происходить. И что? Повторяю – их размазали и уничтожили. А тех, кто брал на вооружение их аргументы – сажали, сажают и будут сажать. Тебе вообще известно, что с двухтысячного по две тысячи десятый год в Европе получили уголовные сроки около ста тысяч человек только за то, что они сомневаются в тех или иных положениях [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]? Так что имей в виду это, пожалуйста…, сама прекрасно понимаешь, что [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]… Майк бросил короткий взгляд на Андрея, и несложно было догадаться о содержании его мыслей в данный момент. - Как ты себе это представляешь, Таша, как детский бунт, или как движение сверху, так сказать, со стороны взрослых? – вернулся к предыдущей теме парень за колонной. - Не, Леон… я очень сомневаюсь, что взрослые тут будут инициаторами, они слишком раздавлены, уничтожены [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], которая еще хрен знает сколько будет тянуться и как далеко зайдет, Майк прав... А вот сами дети могут пробить эту стену, причем самым что ни на есть топорным способом. Девятилетние, десятилетние, семилетние дети – ведь многие из них очень быстро осваиваются не только в интернете, но и в мире бизнеса, вполне легально открывая свои мелкие предприятия, оказывая мелкие услуги, в том числе и друг другу. Мозги их работают быстро и прямолинейно, на их пути попросту отсутствуют сотни барьеров, которые железобетонными несшибаемыми столбами намертво вкопаны во взрослые мозги. Если [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], да хоть посреди площади, что с ними сделают? Да ничего. А если достанет [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] и начнет играть с ней? Да тоже ничего, кроме криков и оскорблений, на которых детям, осознавшим свою свободу и свои права по закону и беспомощность взрослых, попросту насрать. Они попросту вне закона, закон их в таком возрасте не касается. Дети вообще ОЧЕНЬ быстро схватывают – где и как можно получить выгоду и удовольствие. Достаточно одной искры, и это разойдется как эпидемия – ничего, ну совершенно ничего с этим сделать будет нельзя. Когда сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч, миллионы детей начнут [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] хотя бы только друг для друга – ну кто и как сможет этому помешать?? Ребенку достаточно один раз понять, что его никто не может остановить, что взрослые тут бессильны. - Было бы очень здорово, если бы так… но не могу себе этого представить…, - Майк вздохнул и покачал головой, - хотя чисто логически возразить тебе нечего – формально детей ничего не останавливает, кроме их убежденности в том, что они должны быть послушными рабами. И… и что будет потом? - Потом? – Таша развела руками, - потом будет то, что хотя бы в одной цивилизованной стране, ну, скажем, в Голландии, право детей [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] будет узаконено – хотя бы в пределах чисто детских отношений. Это неизбежно, Майк, разве нет? Варианта два – посадить всех детей в колонии, устроить концлагеря, или начать массово штрафовать и сажать их родителей… возможно ли это в Европе? Да и что это даст? Развал страны, развал вообще всего. На это они не пойдут, ну а если пойдут… что ж, их пример последующего политического и экономического самоуничтожения будет показателен для соседей! И второй вариант – узаконить, собирать налоги, в конце концов, ввести какой-то порядок, который бы защищал от насилия. И дальше будет самое интересное… - Как, еще более интересное?:) – рассмеялся Майк. - Конечно. Представь себе – девочка вышла во двор, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] – вот такие же красивые, как у Айви, - Таша махнула рукой в сторону ещё одной девушки с длинными ножками, сидящей на широком подоконнике, - и [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] - Да, в общем так, согласен… ну я понял, к чему ты ведешь. Дети таким образом получат возможность [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], я с этим согласен… - А это означает, - энергично продолжала Таша, - что каждый [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], к этому возрасту сможет обладать полной финансовой независимостью от взрослых. Он может стать богаче своих родителей, да почти наверняка станет! Разрушится один из самых мощных инструментов давления взрослых на детей – денежный рычаг. - Ладно, хорошо… но… давай вернемся… всё же пока что, вот на данный момент, о десятилетних речь не идёт, но это не так важно. Среди двадцатилетних, не говоря уже о тридцатилетних, появляются богатые и очень богатые люди, а деньги – это ведь уже путь к власти, к влиянию. Какой будет страна, если в ней правительство и президент будут двадцати-тридцатилетними? Спроси об этом любого, в том числе и молодого человека, и ты увидишь качество промывки мозгов – подавляющее большинство будет оценивать шансы такой страны на успешное развитие как очень низкие. А почему, собственно? В двадцать-тридцать лет уже можно достаточно профессионально разбираться в самых разных вопросах - как раз человек заканчивает университет, может получить и научную степень, и иметь значительный практический опыт, который сейчас многие накапливают еще на первых курсах обучения, а то и ещё раньше! И значит он может, если хочет и если обладает способностями, к этому возрасту обладать вполне современными, свежими представлениями об экономике, управлении, и кроме того, у него могут быть консультанты, к которым он может обращаться за рекомендациями, советами. Если нужно обратиться к молодому амбициозному экономисту, считающему себя ниспровергателем основ – пожалуйста. Если хочется послушать стариков – да ради бога. Так что принципиально ничто не мешает тому, чтобы молодые люди становились во главе страны, министерств. Мешает этому только одно сами пенсионеры, сами старики и те, кто ими управляется и контролируется. - В России такое невозможно, - вдруг, сам от себя этого не ожидая, вставил Андрей. На несколько секунд наступила тишина. - В России? – переспросил Леон, окончательно вылезши из-за колонны и оказавшись высоким парнем с кудрявыми волосами, похожим то ли на еврея, то ли на француза, то ли на французского еврея. – А причем тут Россия… А, ты из России… - Да, хотя давно уже там не был, да и вряд ли появлюсь снова… - Россия…, - Леон подумал, словно подбирая слова, это… нечто темное, плохо предсказуемое, дикое… странные люди, странная власть, странная история… я бы сказал – в нехорошем смысле этого слова «странная». Сказав это, он посмотрел на Андрея, видимо ожидая его реакции. - Я согласен. - В России разве не могут появиться молодые миллионеры? – спросила Таша то ли у Леона, то ли у Андрея. - Могут, конечно… только как только они становятся миллионерами, они перестают быть россиянами. - В каком смысле? - Ну…, - Андрей давно ни с кем не говорил о России, как-то никогда не было повода, поэтому приходилось задумываться, чтобы формулировать мысли - тут получается смешная штука – как только ослабевает железная хватка, с которой власть держит за горло частный бизнес, так сразу ускоряется процесс эмиграции и, соответственно, вывода капиталов. Люди ведь хотят стабильности, надежности, защиты своих инвестиций и своей жизни. Так что если становится легче, если ослабевают бессмысленные запреты, и заниматься бизнесом становится немного проще, то в остальных-то областях жизнь остается ужасающей, люди остаются безумно агрессивными, страна по прежнему под колпаком то коммунистов, то спецслужб, поэтому как только люди начинают зарабатывать больше, у них внимание тут же поворачивается в сторону эмиграции. В Грузию, в Германию, в Израиль, в Канаду, в Прибалтику... да куда угодно, только чтобы не оставаться тут - в отсталой стране третьего, пятого мира… достаточно посмотреть на места России в разнообразных рейтингах политических и экономических свобод - сто тридцатые, сто пятидесятые, сто еще какие-то... Сырьевой придаток развитых стран, фактически. - Россия мне вообще кажется безнадежной, - всё ещё будто бы с опаской поглядывая на Андрея, начал Леон, - я кстати был там один раз – приезжал на футбольный матч... я неплохо разбираюсь в футболе, сам играю иногда... а ты играешь? - Ну так, немного, да… вообще да, люблю поиграть, но без костоломства. - Сегодня вечером можешь с нами сходить, тут есть поле, мы играем…, - несколько неуверенно предложил Леон, - ну вот, в общем, мне и стало интересно – почему в СССР где-то в тридцатых годах была сильная команда, а потом футбола не стало вообще. - Что значит – не стало вообще? - перебила его Таша. - У всех без исключения футбольных команд СССР, и у национальной сборной, была одна и та же непреодолимая проблема: не было людей, которые могут бить по воротам. Вот не было их, и все тут. И была еще одна проблема - не было нападающих, которые бы обладали высокой индивидуальной техникой. И когда я съездил сам в СССР, посмотрел на все это, насколько это получилось в условиях непрерывной слежки, и до меня дошло: когда еще там не вырезали всех, у кого есть хоть что-то в голове, то есть в самом начале эпохи ленинизма-сталинизма, найти качественных футболистов было можно, как и вообще людей в чем-то незаурядных, и в сборной страны появлялись гениальные игроки - годах так в тридцатых. Ну а потом их не стало. Сборные многих стран блистали и блещут до сих пор талантами, а в СССР было унылое таскание мяча. - У нас это называют «унылое говно», - вставил Андрей. - Унылое говно?? Хм… смачно сказано:)…, - Леон улыбнулся, кто-то рассмеялся. – Ну вот это самое унылое говно и было. Если нападающий бил, то мяч улетал метров так на двадцать выше ворот. Но даже и это было редкостью - мяч в ворота советские футболисты могли только закатывать. Причина проста - не было человека, который готов был бы брать на себя ответственность, ведь ударить это взять ответственность за атаку, за результат, а что потом скажут в этих… как их… - Парткомах, - подсказал Андрей. - Ну наверное… в советах, вот, у них же там советы были. - Советы были, но сплыли – всем заправляло КГБ и парткомы. - Надо почитать…, мало знаю…, ну вот и не было людей, обладающих хотя бы минимальной личностной свободой и свободой от «советов» и «парткомов», поэтому игрок и не мог быть творческим человеком на поле обыгрывать, комбинировать, да и вообще - взять на себя ответственность за игру на любом участке поля. Поскорее отдать пас партнеру - вот главная задача… с которой они все равно не справлялись, кстати:) – и страх ошибки парализовал, и чтобы отдать хороший пас – тоже надо быть человеком определенного сорта, ведь личностная свобода сказывается и на твоих талантах или их отсутствии. На несколько секунд Леон задумался, и затем продолжил. - Еще один характерный момент: в то время как в мировом футболе огромная часть голов забивается в последние десять, а то и пять минут каждого тайма, советские футболисты бросают игру минут так за пятнадцать до конца тайма - они просто ждут, пока игра закончится - следствие зашкаливающего страха пропустить гол на последних минутах, ну и отсутствие мотивации конечно сказывается – какая может быть мотивация при жизни в тюрьме… только самая примитивная – получить миску побольше и нары пошире… Неожиданно Таша запустила в Леона какой-то мягкой игрушкой – цветастый павлин, или нет – хамелеон – просвистел в воздухе и долбанулся об него. - Леон, остынь, мы всё поняли, достаточно:) - Ладно, ладно, я понимаю, это скучно, - едва заметно улыбнувшись произнес Леон, - ну давай что-нибудь повеселее скажу. Веселее стало тогда, когда началась перестройка, начался частный бизнес, и в футбольных коридорах запыленные и пропитые функционеры наконецто поняли - в то время как во всем мире зарабатывают огромные деньги на футболе… - Как, снова футбол?? Таша взяла в руки пакет с соком и замахнулась. - … всё уже, всё, с футболом завязываю, подожди – хочу сказать, что до них дошло, что Россия остается затхлым сараем в мире футбола, и владельцы команд задумались - что-то надо делать, ведь хочется зарабатывать, а не просто «иметь команду». И вот в голову пришла мысль - давайте приглашать к себе иностранных игроков! Они научат наших играть. Ну, идея классная. Стали приглашать. Стали приезжать игроки из других стран... и… и ничего не изменилось. Изменились сами приглашенные игроки - они мгновенно превращались в таких же безынициативных, неиграющих катателей мяча. - Вполне можно было бы это предположить заранее, заметил Майк. - Да, это понятно - один человек не может противостоять устоявшейся жизни десятков людей в его команде. Но поток приглашенных футболистов, тем не менее, не иссякал - бизнесмены от спорта все-таки хотели добиться своего. И наконец - через двадцать лет (!) после начала этого процесса, что-то сдвинулось. Когда в команду засовывали по пять-шесть иностранных игроков-легионеров, да еще и тренера-иностранца ставили, это стало, наконец, приводить к результату - собственные, российские, способные игроки стали появляться один за другим - редко, не очень высокого класса, но стали появляться, некоторых даже стали брать в серьезные зарубежные клубы. И теперь, - Леон сделал торжественное лицо – прощай футбол, переходим к политике, - то же самое - с выборами. В России правят бандиты, ну кто в этом сомневается? Допустим, случится чудо, и власть в этой стране возьмет партия номер два, все мы знаем, кто это - коммунисты, правильно. Что, полегчает что ли? Да нифига. Начнется всё то же самое - всё те же «карусели» при голосованиях, аресты оппозиции и т.д. Не изменится вообще ничего. Но теперь допустим, что произойдет совсем уж страшное чудо - победит какаянибудь мелкая партия. Может тогда что-то изменится? Да с чего вдруг? Лидеры этих партий тоже бывшие КГБ-шники и прочая номенклатура с выеденным советской пропагандой мозгом. Так что… всё это ерунда. Россия изменится ТОЛЬКО тогда, когда произойдет невероятное чудо: когда у власти окажемся мы… - Мы?? Ну, Леон, ты бредишь, - рассмеялась Айви, всё это время молчаливо сидевшая и, казалось, почти не общая внимания на разговор. - Да погоди, я не себя имею в виду, не нас – я говорю другое – когда у власти окажутся иностранцы из развитых стран – пусть немцы или шведы или финны или сингапурцы в какой-то коалиции. - Никто из них не сможет…, - продолжала Айви. - Подожди, ну подожди, послушай что я предлагаю. Я не предлагаю им встать вместо российских политиков, управленцев и экономистов, я предлагаю другое – их задача – просто провести выборы, понимаешь? Просто честные выборы – и всё. Представь себе, что парламент России принял уникальное решение – под давлением оппозиции, под страхом начала гражданской войны – полностью передать управление выборной машиной специалистаминостранцам. Как на это решение отреагирует народ? Я не имею в виду слова и эмоции, там всякого говна будет полно, конечно. Я имею в виду – они пойдут голосовать? - Пойдут, - кивнула Айви. - Пойдут. Потому что люди не ходят голосовать, когда знают, что результаты все равно будут такими, какие нужны захватившим власть бандитам. Так что придут восемьдесят, девяносто процентов избирателей, и власть в стране станет такой, какой она и должна была бы быть в соответствии с российскими законами. - Подожди, - не выдержал Андрей. – ты же сам говорил, что это ничего не изменит? Ну придут к власти коммунисты, к примеру… - А… Это разные вещи. Одно дело – если власть ЗАХВАТЯТ коммунисты таким же бесчестным путем, или если они ПОЛУЧАТ власть согласно честным выборам. Огромная разница. Люди почувствуют, что от них многое зависит, и это даст гигантский пинок их частной инициативе. Просто изменится само настроение в стране, понимаешь? Вот ты в курсе, например, как меняется производительность труда в целом по стране, если национальная команда выигрывает какой-то важный футбольный матч? Ну или хоккейный, или бейсбольный – где что популярно. Такие исследования есть. Экономический эффект огромен. Это, кстати, доказывает, что затраты государства на развитие спорта, являются ценными финансовыми инвестициями в рост производительности труда… И кроме того, придут к власти коммунисты, да, хорошо. Но и им будет понятно, что следующие то выборы тоже будут справедливыми, и если они просрут свой шанс – то отправятся туда же, на свалку истории в очередной раз. Так что даже коммунисты будут вынуждены видоизменяться, эволюционировать. - Интересно, да…, но этого, конечно, не будет никогда - иностранные тренеры и игроки в российскую власть никогда не придут, потому что их никогда не пустят те, кто сейчас держит страну в ежовом кулаке. Это совершенно исключено, – уверенно возразил Андрей. - Ничто не исключено, Энди. История показывает огромное количество примеров, когда невозможные вещи вдруг становились реальностью. А кстати – развал СССР разве казался кому-то возможным? Ну разве что людям с совершенно нездоровой фантазией. А ведь все произошло мгновенно – бац – и нету империи зла. - Империи зла нету? – Удивился Андрей. – А сейчас Россия что – стала нормальной европейской страной? - Ну…, нормальной не стала, но ты же не будешь спорить, что отличия современной России от СССР грандиозны? - Ну да, не буду… только не временный ли это всплеск? В Иране тоже когда-то женщины ходили в коротких платьях и вообще будущее казалось светлым и радостным… Не верю я в то, что в России власть отдадут. Косметические всякие штуки – это одно, а отдать на самом деле власть, разрушить нелегальные кормушки, из которых им текут десятки миллиардов… - А во что ты веришь? - Россия, это страна без будущего, для меня это ясно абсолютно. Поэтому ходить на выборы, не ходить на выборы, призывать голосовать так или иначе, ставить во главе иностранных политиков или нет, делать то или сё бессмысленно совершенно. Ты, Леон, не учитываешь одного фактора – российский народ ты забыл учесть. - То есть? - Ну ты всё это рассуждаешь так, как это было бы в Европе – ты представляешь себе народ какой-либо европейской страны, а народ-то – другой. Ты говоришь, что был в России? - Был… - Да ни хрена ты нигде не был, Леон, ты просто очень наивный, - рассмеялся Андрей. – В какой нахер России ты был? Приехал на футбольный матч, пошатался по Красной Площади? Это что – Россия? - Ну… - Да никакая ни ну:) Россия – это гигантская страна, и жопа, в которой она сидит – тоже невообразимо гигантская. Сядь на машину, вон Айви с собой возьми в коротких шортиках и топике, отъедьте от Москвы на сотню-другую километров – вон в Тверскую область езжайте. В деревню какую-нибудь. Не дай вам бог, конечно, в самом деле сделать это:), так как живыми вы оттуда не уберетесь – на вас нападут толпы пьяных мужиков и баб с дубьем – ишь ты – бляди какие понаехали тут, ляжками и сиськами сверкают! Убить басурман! Или в Сибирь езжай, там тоже хорошо – трезвых вообще нет и не бывает. А наркоманов среди подростков столько, сколько у вас в Европе и не снилось. Железного занавеса давно вроде нет, а вы там как жили в розовых фантазиях, так и живете. Так что будущего у этой страны нет. Ты говоришь – честное голосование… ну и что? Ну придут все эти воняющие смертью, полуразложившиеся от ненависти и тупости бабки и деды, и будут голосовать как надо партии и правительству, они по другому и не умеют и не хотят. Это [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], сидящие на скамейках у своих подъездов, ты посмотри, Леон, ты пообщайся с ними, какие нахрен голосования? Это бесперспективно, безнадежно, это пустая трата времени и игра в куличики. - Какой же ты видишь выход? - поинтересовался Майк, очень внимательно слушавший Андрея – настолько внимательно, что казалось, он не столько вслушивается, сколько высматривает что-то в нём, не имеющее отношение к разговору. - Выход… да выход есть только один, я думаю выделение из современной России мини-государств. Только новые мини-государства могли бы изменить у себя свою жизнь. Решить что-то голосованием компактной группы людей – легко. А попробуй реши что-то в гигантской стране, где огромная масса тупого народа управляется отлаженными механизмами, и любая инициатива убивается на корню? Мелкие государства стали бы активно менять свои законы, правила игры, конкурировать друг с другом, пытаясь быть более привлекательными для экономически активного населения, для ученых, для тех, кто создает благосостояние страны, привлекательность для инвестиций, сотрудничества… Вот в таких мини-странах люди могли бы найти себе какое-то место… - Место? – неожиданно переспросил Майк. – Ты говоришь, они нашли бы себе место? - Ну… ты что имеешь в виду? – несколько опешил Андрей. - Место… Майк повернулся к Айви. - Айви, а ведь Курту и Марсу это бы понравилось. Айви поджала губки, поигралась пальчиками своих вытянутых ног, слегка скосолапив их. - Индивидуальное позиционирование? – спросила она. - Да. - Да, это как раз для него идея. И кстати…, - Айви посмотрела на Майка в ответ, и лицо её приняло несколько заговорщицко-улыбчивый вид, - тебя вообще-то это тоже касается, а? Майк шумно вздохнул, потер глаза, зевнул. - Меня, похоже, скоро вообще всё касаться будет, произнёс он с наигранно недовольной интонацией… но я же не могу влезать во всё, Айви, мы просто расплывемся, растечемся по древу и в итоге ничего не доведем до конца. - Ну что я могу сделать, Майк, - Айви пожала плечами, повернулась к окну. – Да я понимаю, что мы не можем стать затычками во всех дырках, но жаль. - Жаль у пчёль! – вырвалось у Андрея, причём порусски, так что он и сам не понял – на кой хрен он это сказал – всё равно перевести на английский это было нереально:) Но никто и не обратил внимания на его реплику, и он почувствовал себя немного по-дурацки. С другой стороны, здесь, в этой компании, совсем не чувствовалось никакого официоза. Засирать общение мусором не хотелось, конечно, но и не было того напряжения, которое всегда возникает в компании людей, особенно малознакомых, озабоченных мнением друг друга, готовых высказывать претензии, испытывать недовольство по разным пустяковым поводам, бороться за значимость в глазах друг друга. Тут ему было на удивление хорошо – среди этих совершенно незнакомых людей. Незнакомых…? А кто это такой - «знакомый»… Незнакомыми как раз оказываются те, к кому давно привык и притерся, с кем прижился, к кому давно притупилось внимание, кого якобы «знаешь как облупленного». На самом деле ты знаешь не его, а привычные для него маски. Сначала человек общается с дорисовками, потом он к ним привыкает и боится нарушить существующее равновесие отношений. Самые незнакомые люди – это как раз те, с кем живешь и постоянно общаешься. Сколько раз Андрей сталкивался с этим? Да миллион... Человек может составить довольно адекватное представление о том, кого видит первый раз в жизни – если, конечно, вообще ставит перед собой такую цель. И в то же время расспроси его о родственниках, друзьях, жене – возникает такой ужасающий понос, который страшно слушать – противоречия в каждой фразе, глупость в каждом слове, воинствующая тупость и вытеснения в каждой рассматриваемой ситуации. Ну и кто для такого человека знакомый, а кто незнакомый? Так что… эти люди, о которых он не знал практически ничего, были для него, на самом-то деле, уже и знакомыми и близкими, так как в их присутствии возникало непривычное чувство свободы и раскованности, и к ним самим возникали и доверие и симпатия. А что еще надо знать о человеке, чтобы считать его близким? Можно получить массу информации, но информация не делает людей близкими – она лишь позволяет уточнить то или иное отношение. Информация может объяснить, более ясно очертить и проявить, но не создать. Информация – это не стены и не фундамент, а лишь внешняя отделка. А что, если по мере получения информации о человеке твое отношение к нему начинает круто меняться? Такое ведь часто бывает? Бывает. Значит ты был невнимателен, значит позволил себе очароваться пупсовостью кретина или, наоборот, принял откровенность за грубость. Человек настолько полно выражает, раскрывает себя в самых простых, мелких проявлениях, что этого вполне достаточно тому, кто хочет и умеет наблюдать и делать выводы, отгораживать себя от влияния стереотипов и смотреть на то отношение, которое само собою складывается в результате простого созерцания – помимо выводов и рассуждений. - Этого никогда не будет, - продолжил Андрей, когда увидел, что малопонятный ему разговор как-то утих, - я про государства… не будет этого никогда в России, так как того, кто будет проводить деятельность в этом направлении, посадят моментально. Россия обречена плестись в хвосте мировой цивилизации, обречена быть мрачной угрозой всему цивилизованному миру, ну так вот получилось, и изменить это нельзя. Эээ… что? – Андрей замешкался и обратился к Леону, который, почесывая затылок, с каким-то непонятным удивлением смотрел на него. - Да ничего, ничего… продолжай… просто ты странный русский, другой какой-то, совсем не похожий… - Да? Ну… надеюсь, да…, так что никогда этого не будет, и из России можно только уйти, как я вот и ушел уйти в другие цивилизованные страны, где история сложилась так, что люди там живут в сто раз более мирные и толковые, где как раз и начнется процесс массового дробления на мелкие государства, и там ведь сразу же резко вырастет эффективность, заинтересованность в результатах, и сотрудничать им между собой – мелким странам – будет и проще и интереснее. - И многие уезжают? - Многие. Миллионами. И деньги с собой уводят, конечно. Хреново, что такая невообразимо гигантская территория останется принадлежащей стране-изгою, стране без будущего - ну... вот так получилось. Пройдет лет сто, и это тоже изменится в конце концов. Когда на территории современной России останется десяток миллионов голодных, нищих и злобных алкоголиков, кгб-шников и коммунистов, грызущих друг другу горло, мировое сообщество, я так думаю, соберется и решит эту проблему, устранив эту язву с лица планеты тем или иным максимально возможным гуманным путем. - Бомбой?:) – усмехнулся Леон. - Ну зачем бомбой… например, многие уехавшие могут сохранять российское гражданство в качестве второго, так что когда их количество станет намного больше чем тех, кто остался, они могут совершенно законно принять любые решения. - Сильно…, - пробормотал Майк. – В России такого тебе лучше вслух не произносить, насколько я понимаю. - А я вообще там не бываю, так что…, - Андрей махнул рукой и улыбнулся. - Ладно, мальчики и девочки, - неожиданно жестким голосом вмешалась Айви. – Мы тут вообще-то собрались кое что обсудить, и у меня есть другие дела. Андрей, ты нам мешаешь, давай ты погуляешь, пока мы тут поговорим о делах. Взгляд Айви был холоден, решителен и не предполагал никаких возможностей для отшучивания. Впечатление ведра холодной воды, вылитого на голову. Поднялась обида, но Андрей привычным усилием уничтожил эту хрень. Айви была очень, очень красива. И ведь сначала она показалась эдакой пусей, безобидной размазней – видимо потому, что Андрей не сталкивался с ней взглядом, ну или она специально себя сдерживала. - Мне точно нельзя послушать? - Точно. В мозгу завертелась навязчивая фраза «сильный взгляд» - и из-за неловкости, и из-за того, что взгляд Айви в самом деле производил сильное впечатление. Андрей коротко обвел взглядом остальных - они, казалось, не принимали участия в этой ситуации, что и было, конечно, подтверждением их согласия с его выпиныванием. Он встал. Было неловко вот так просто уходить, нестерпимо хотелось или пошутить, или улыбнуться, или сказать что-нибудь нейтральное или примирительное, хотя с чем тут примиряться? Его никто не оскорблял. И улыбаться нечему – нет тут ничего забавного. С трудом остановив попытки чем-то заглушить неловкость, он обернулся, посмотрел под ноги, подумал совершенно автоматически – не остались ли тут какие-то его вещи, хотя какие вещи? Все его вещи в напоясной сумке - блокнот, ручка, паспорт с кредитками, деньги… а деньгито кстати сингапурские остались, и как он пересек границу?... и ещё мелкий аэропортовский рюкзак Black Diamond, болтающийся за спиной – ноутбук, дайв-комп, пара съемных дисков с библиотекой, порнофотками, музыкой и фильмами, фотик… ну, пора сваливать, где-то там бродит Алинга, и уже хочется её найти, а может быть залезть в интернет почитать новости… Андрей переступил через валяющиеся пакеты с яблоками и мандаринами и вдруг… - Ничего, пусть остаётся, - донёсся негромкий голос, от звука которого Андрей оцепенел. Этого не может быть. На долю секунды сумасшествие коснулось Андрея, вызвав сомнения в том – не галлюцинации ли ему это, но он тут же взял себя в руки. - А? – как-то невнятно то ли хмыкнул, то ли спросил Майк, глядя куда-то за колонну, у которой сидел Леон. - Пусть сидит, я его знаю, пусть послушает. До Андрея стало доходить, что часть комнаты, скрытая от него колонной, подпирающей лестницу, простирается гораздо дальше этой самой колонны, и там вполне достаточно места для ещё одного человека. «Ебать…» - что-то психанутое закрутилось в его голове, накатила дурацкая смешливость, отчего-то стало неудержимо весело и Андрей глупо захихикал, совершенно не ожидая этого от себя. Лицо Майка выражало по прежнему сомнения, Леон воззрился на Андрея, словно увидел на его месте жирафа, Айви тоже удивленно воззрилась куда-то туда в угол, но затем развела руками. - Ну, если так…, ладно, ладно, сиди, - кивнула она Андрею, и тот послушно уселся, и лишь в следующую секунду понял, что сидеть ему не хочется. Что-то такое мощное, неудержимое было в невинной с виду Айви, против чего было очень трудно устоять. Очень странный эффект. Мозги были словно заморожены, и чтобы оттаять окончательно, Андрей снова замотал головой – уже не в первый раз сегодня. Если дело так пойдет и дальше, то можно заработать нервный тик… Снаружи донеслись голоса – кто-то приближался к коттеджу, громко разговаривая. «Я уписалась и каталась по полу» Пауза, затем мужской голос: «Представил себе это. Кошмар какой. Ты что, мескалина нажралась?» Прыск девчачьего смеха. «Он по два батончика рекомендовал, а ты сколько сожрала». Голоса приблизились к двери, тень подошедших заслонила пробивающийся из под двери солнечный свет, но входить они не стали, остановившись прямо под дверью. В комнате наступила тишина, кто-то прислушивался к разговору, а кто-то просто пялился в потолок или себе под ноги, а может тоже прислушивался. «Ну ты послушай, он значит пишет - нравятся ролевые игры, сексуальная одежда… описал пару фантазий типа прийти домой, увидеть спящую девочку, подойти, погладить, полизать лапки, полизать письку, и писька значит намокнет, и он будет трахать её чуть-чуть, чтобы она не просыпалась, постанывала, начала в сне двигать медленно попкой. Ну в общем вполне адекватные вещи пишет… если не списал откуда-то, конечно… а вот ещё написал, что хочет, чтобы девочку, в которую есть влюбленность, трахал другой парень, а он бы смотрел, глядя ей в мордочку, как она получает удовольствие, стонет… ну и так далее, я у него и спрашиваю – ну а какого чёрта ты там сидишь и на стенку дрочишь, идиот? Посмотри, у нас тут тусуются десятки, ты послушай, идиот – десятки! девочек красивых блять на десять, от которых оторваться невозможно, на которых посмотришь, и что-то просто в груди раскрывается и нельзя не влюбиться. Айви, Алинга, Элли, Мэй, Таша, Крыся с Юстысей... да блин, и все ведь хотят ласкаться, тискаться, трахаться, ну по крайней мере многие захотят попробовать, чего им с тобой захочется – каким надо быть мудаком, дебилом, педерастом! какого чёрта он там сидит и трясется от неловкости?» «Для геев тут тоже есть с кем потискаться…», промычал мужской голос, и Таша смешливо подхрюкнула. «Я вот тоже абсолютная подстилка в отношениях с девочками, и вообще плохо представляю - чем их можно увлечь, потому что…» - уже другой мужской голос, явно неуверенного в себе парня лет двадцати. Его перебил первый: «господи, да чем угодно их можно увлечь, что за ерунда? Если речь идёт о наших, ничем ты их конечно не увлечешь, но их и не надо развлекать, они сами себя развлекут, и если ты им чем-то понравишься, они тобой и попользуются, а ты пользуйся ими, а если повезет и возникнет что-то кроме взаимного удовольствия от секса и ласк, ну так считай, что вытянул выигрышный лотерейный билет… а если речь просто о девушках, то всё тоже совсем не сложно - во-первых, побольше молчать и иногда загадочно улыбаться, а девочка дорисует всё остальное. Во-вторых, хорошо бы развивать ну хоть какие-то интересы и знания. Расскажи девочке между делом содержимое любой статьи с википедии, про кольца Сатурна или про паразитические гены в наших ДНК, и заметь между делом, что вообще-то это очень большая тема… и глубокомысленно замолчи, томно глядя на нее или задумчиво вдаль, ну и опять таки она дорисует всё остальное. Это досадно, но тем не менее достаточно просто тупо говорить одну и ту же многозначительную хрень всем подряд, в том числе по интернету, и очень скоро найдется девочка, другая, третья, для которых ты будешь просто соответствовать определенному фетишу. Люди управляются фетишами, а не здравым смыслом, и даже не чувством красоты и интереса. Только фетиш имеет значение. Если она влюбляется в длинноволосых, то всё – ты уже имеешь всё, что ей нужно, если у тебя длинные волосы – осталось только преподнести ей себя, не оттолкнув. Печально, конечно, но это факт - каким ты будешь в сексе, в общении, в развлечениях - в чём угодно, значения вообще не имеет, понимаешь? Ну вообще! Девочка всё равно вытеснит всё неприятное и дорисует всё приятное». - Дело говорит, - вдруг отморозился Леон. - Конечно, дело, - отозвался эхом Майк. – У меня, кстати, тоже есть такие фантазии… - Подрочить на стенку? – невинно уточнила Таша. Айви взвизгнула от смеха. Майк демонстративно укоризненно взглянул на Ташу и поджал губы, но ничего не сказал. За дверью продолжали говорить. Майк встал, подошел к двери, открыл её и, смешно наклонив голову, высунул её наружу. Разговоры умолкли. Постояв так несколько секунд, Майк отрицательно покачал головой, и раздалось шуршание удаляющихся шагов, вслед за чем в полуоткрытую дверь мимо Майка просочился парень лет тридцати, может немного старше, и сразу же уселся на кровать. Закрыв дверь, Майк постоял немного, затем подошел снова к столу. - Это Энди, - сказал он вошедшему парню, кивнув на Андрея. – Он тут…, - оборвав фразу, Майк обернулся. - У меня тоже есть фантазии… меня сильно возбуждает, - вдруг начал он, глядя на Ташу, - смотреть на тебя, на твои фотки, у меня полно твоих фоток… смотреть и представлять, как я играю с тобой в рабыню - настоящую сексуальную рабыню. Чтобы ты была в чулочках, кроссовках, короткой юбочке… ну и всё. И чтобы ты покорно садилась подле меня на коленки, и я бы одевал на тебя ошейник, совсем медленно, не торопясь, застегивал бы его, рассматривая твои сложенные вместе и торчащие из под попки лапки, на твою грудь, на твою мордочку, в твои глазки. Одев ошейник, я прицепил бы к нему поводок и немного потянул бы на себя, чувствуя упругую податливость и готовность во всём подчиняться своему хозяину. Сильно возбуждает представлять вот сам этот процесс - ты стоишь передо мной на коленках, и я медленно одеваю на тебя ошейник, который мы с тобой вместе до этого купим, тщательно выбирая и примеривая, на нас будут коситься девочки-продавщицы и стыдливо хихикать. И еще я хочу, чтобы ты была или в белых, или в розовых чулочках, и чтобы перед этим ты уже погуляла в них, побегала на теннисе или бадминтоне, чтобы твои лапки вспотели, чтобы я видел, что чистый, невинный цвет чулочков затемнился на подошвах, и я буду понимать, что сейчас твои ножки офигенно пахнут... и я притягиваю тебя за поводок, беру плотно ошейник и притягиваю еще ближе, и целую в губки, и ты покорно позволяешь мне целовать тебя... это одна из фантазий, когда сильно возбуждает именно покорность - иногда возбуждает что-то другое, в том числе и противоположная фантазия - полная непокорность, а сейчас возбуждает представлять именно это, и ещё я буду говорить тебе «поцелуй мой хуй, малышка», и хочу чтобы ты отвечала «да, хозяин», и всё, чего я ни захочу, ты будешь покорно выполнять, подтверждая мои желания всё тем же «да, хозяин». Майк замолчал, а Таша не произнесла ни слова, просто смотря на него в ответ. Не переставало удивлять то, что эти люди умели просто смотреть в глаза друг другу – без ужимок, паразитических улыбок, слов, жестов, звуков. Это кажется простым только тому, кто вообще никогда не наблюдал свои реакции, а на самом деле это очень, очень и очень трудно, и человек, который вот так умеет держать свое лицо, свое тело под контролем… хотя нет, нет… контроль тут не при чем, никакого контроля не хватит – всё равно тебя выдаст или дергающийся палец, или почти совершенно незаметный, и всё же различимый наклон головы, который сразу же придаёт твоей позе определенный эмоциональный фон, и десятки, десятки других вещей. Тут дело не в контроле, а в том, что они и есть такие, они и чувствуют себя так, что им не надо бороться с паразитическими жестами и звуками, которые всегда возникают, когда испытываешь неловкость, отчуждение, закрытость… закрытость, точно – вот чего у них нет. Они открыты, открыты для наблюдений, как будто им вообще нечего скрывать. Неужели в самом деле нечего?? - Что-то новое у девчонок, Карлос? – Таша кивнула куда-то в сторону окна, имея в виду, видимо, тех девушек, что только что ушли. - Ну так…, в общем что тут может быть нового, откинувшись на спину ответил тот, - идет процесс получения опыта, жизненного опыта… долгий процесс… разбирали последнюю влюбленность – обычное дело. Она думала, что управляет им, высказывает свои желания, а на самом деле всё, конечно, совсем не так… например он взял ее лапку поцеловать, и она подумала – а чё, пусть целует, я все равно собиралась ему это сказать… - Ме…, - что-то неопределенное издала Айви, почесала попку и, отвернувшись, уставилась в окно. - Вот именно, ме…, ну потом она хотела лапу забрать, а он не отдавал, и мне пришлось потратить несколько минут, чтобы объяснить ей, что это было насилие, а не страстность… явно завышенные оценки телу, причем парень-то довольно-таки явный урод – жирный, лицо тупое, но это не помешало ей дорисовать его до активного и интересного, в общем – за пять минут она стала ему прислугой, которая должна обслужить. Эту заразу вытравить… мало кому удается. - Если она так легко влюбляется, то есть втрупляется, теряет голову и контроль над собой, причем втрупляется в таких уродцев, значит в любой момент она втрупится по самые уши в первого же смазливого мудака, так что теперь как повезет - успеет она собраться и научиться быть трезвой, пока получает опыт втрупленностей, или не успеет и втрупится с концами, - как-то грустно заметила Таша. - Тут нет ничего выдающегося. Мне кажется, что нужно минимум пятьдесят влюбленностей, чтобы получить достаточно разного опыта, и болезненного, и приятного, научиться не превращаться в прислугу очередному любовнику. Раз она, как все, всю жизнь подавляла влюбленности и бегала от них, то теперь будет влюбляться, конечно, и терять голову, у всех ведь так и было - подавлялподавлял, а потом в одну секунду охуеваешь от втрупленности. - Да вот именно, Карлос, вот именно, что нет тут ничего выдающееся, а нам-то как раз и надо что-то выдающееся, не хватает нам выдающихся… я согласна, ничего особенного в этой истории нет, конечно она будет влюбляться, но ведь по разному можно влюбляться... вчера, например, она хотела встречаться с ним, даже не составив списка своих представлений о нём – как она при этом собиралась выявлять свои дорисовки? Мы это обсудили, а сегодня что? Словно ничего и не было, ни всего предыдущего опыта знакомств, разборов… - Может его и в самом деле не было. – Карлос откинулся на спину, лег на кровать. - Опыта не было может быть, говорю. Разговоры были, разборы были, а опыта не было. Не получается нихрена никакого опыта, если человек всё это делает без увлечения, без вовлеченности, стремления. Хочется всего побольше и побыстрее, но…, Карлос взглянул на Майка и пожал плечами. - А что у Дэви с матерью, Форест? Парень, всё это время молча сидящий с книжкой в дальнем углу комнаты, отложил её, и Андрей успел прочесть на обложке: Циммер – Паразиты, тайный мир. - С Дэви? С ней пока ничего, - сказал он. - В общем ничего. Пока всё то же самое. Жалеет, общается, то есть у неё ясность, то нет ясности… в общем, какое-то вязкое безысходное болото. Ну она написала там, - Форест кивнул в сторону Андрея и приподнялся на локтях, - дай мне… лэптоп. Андрей непонимающе взглянул на него. - Посмотри… там, справа от тебя… есть лэптоп? Справа от Андрея валялась чья-то куртка. Приподняв ее, он обнаружил под ней мелкий Vaio. - Этот? - Хочешь прочесть? – спросил Карлос Майка, - она написала тут… - Да… нет, ладно, потом, - махнул тот рукой. Форест махнул Андрею и снова уткнулся в книжку. В этот момент компьютер вышел из спящего состояния, монитор засветился, и Андрей, невольно посмотрев туда, увидел открытое письмо. Из случайно выхваченных слов стало ясно, что это, видимо, и есть письмо Дэви об общении со своей матерью. - Я могу прочесть? – Куда-то в пространство, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил Андрей. Форест повернул голову, задумался на секунду, кивнул. - Читай. Сидящая в дальнем углу на той же кровати девушка вдруг оторвалась от книги, наклонилась вперёд, посмотрела на Андрея, затем на Фореста, и после паузы в пару секунд откинулась обратно, прислонившись к подушке и снова уткнулась в книгу. От Андрея её заслоняли книжные полки, и она сидела настолько тихо, что Андрей вообще забыл о её существовании, хотя видел её, когда только спускался по лестнице. Тоже красивая девочка… - Крыся…? – спросил её Форест, словно ожидая от неё каких-то комментариев. Но она не стала ему ничего отвечать, просто махнула рукой, не отрываясь от книги. Значит, её зовут Крыся… прикольное имя:) Не то, чтобы очень уж хотелось читать про что-то там с чьей-то матерью, хотелось на самом деле другого – унять каким-то образом ту нервозность, которая возникла, когда раздался тот самый голос из-за колонны. С одной стороны, ничего особенно удивительного тут и не было, ведь понятно, что такие странные, необъяснимые перемещения из Сингапура в Индонезию, да не просто в Индонезию, а такое глухое местечко посреди океана, как Амбон, не могли произойти сами собой, особенно в ситуации, когда полиция проявила к нему нездоровый интерес. Ясно, что Джо был заинтересован в том, чтобы для продолжения своего опыта Андрей переместился куда-то в более удобное для наблюдений за ним место, и подспудно, на самом деле, он ожидал чего-то такого, что прояснит его перемещения и их цель, и всё же это произошло неожиданно – услышать его голос тут, знать, что он сидит там у стены… отчего-то это вызывало нервозность непонятного свойства. Тревожность? Нет…, скорее что-то, связанное с ожиданием интересного и динамичного будущего, в котором предстоит многое сделать и многое испытать. Немного знакомое чувство. Чтото подобное было при чтении «Игры в бисер» Гессе – на протяжении всей книги было ожидание чего-то необычного, раскрытия смысла Игры и того, что следует из неё, и чем ближе был конец, тем яснее становилось, что в красивой обёртке не окажется ничего. Так и вышло – книга закончилась, и ничего интересного - ничего такого, что прояснило бы хоть что-нибудь, что задало бы хоть какойнибудь вектор – ничего не оказалось. В чистом виде привлекательная форма без какого-либо содержания. Но книга, которую «пишет» для него Джо, предвещала нечто значительное, хотя даже близко пока что не было понятно – в каком направлении тут могло бы быть развитие. Впервые, тем не менее, Андрей увидит Джо в окружении людей, которые каким-то образом связаны с ним, и может быть на этот раз что-то прояснится. Таша и Майк стали рассматривать какой-то листок, лежащий перед ними на столе, Айви слезла с подоконника и подошла к ним, остальные, казалось, просто чего-то ждали, и Андрей уткнулся в монитор и начал читать. «Про мать. Как только я вошла в квартиру, сразу начала насиловать заботой, как двухлетнего ребенка. Я сначала просто сказала, чтобы она так не делала, потом уже надоело говорить десятки раз одно и то же, и стала говорить «иди в жопу». Обсуждать отца отказалась, сказала, что хочет поговорить на бытовые темы, а не на психологические. Похоже, что она думает, что я тут играю перед ней какой-то спектакль, говорит «да ладно, можешь со мной вести себя естественно», «не напрягайся». Это вызывает возмущение. Я стала спрашивать, считает ли она, что я тут с какой-то враждебной целью, но она стала отрицать и отказываться отвечать. Вообще я с самого начала говорила ей, что хочу приехать, чтобы пообщаться, разобраться в наших отношениях, в том – что она за человек, потому что хочется ясности, ведь на самом деле мы никогда откровенно не разговаривали – «мать» всегда была для меня по определению чужим и далеким человеком, в отношении которой как раз и надо было постоянно играть роль хорошей дочурки, так что сейчас я, наверное, впервые в жизни ничего не играю, общаясь с ней. Удивительно, что именно сейчас она и стала меня обвинять в каком-то шпионстве, в театральности. Решила называть её по имени, но до сих пор неловко так делать, и я пока стараюсь никак не называть её. По почте я уже обсуждала с ней то, что она в детстве запрещала мне дрочить, внушила комплекс вины за это, поэтому казалось, что не сложно будет обсудить это и в личном разговоре, но оказалось, что говорить всё-таки неловко, пока не говорила. Захотелось расспросить про разные события из детства, вообще выставить ей «счёт», в котором хочу перечислить все те виды насилия, подавления, запугивания, которые ей ко мне применялись. Не хочу впадать в обличительство, но хочу разобраться – увидеть, как она сейчас к этому относится. Стала расспрашивать её – почему, если мать говорит, что ей без меня одиноко, она не стала общаться со мной по почте, и почему сейчас не видно, чтобы ей было со мной интересно – она готова заняться чем угодно – пылесосением, перестановкой вещей, но разговоров со мной явно старается избегать, давая уклончивые ответы и переводя тему или вовсе делая вид, что у неё есть какие-то тут дела по дому. В какой-то момент мать вдруг окрысилась, и сказала то, что меня удивило: «я свои мозги не отдам». То есть она что – считает, что я тут с какими-то враждебными целями, хочу ее загипнотизировать, оболванить что ли?? Удивила такая враждебность и такое отношение к тому, что я задаю ей вопросы, рассуждаю. Сейчас ведёт себя как истеричка, бессвязно говорит фразы вроде «ты еще ребенок». Призналась, что никогда меня не любила! Что-то новое. Интересно. Коснулись темы секса. Говорит, что в принципе согласна, что можно заниматься сексом с кем нравится, когда нравится и как нравится, если это не мешает другим, но к себе применять такой подход категорически не хочет, даже обсуждать отказывается, начинает беситься. Возникла идея - если мать меня не любила, в чём она призналась, то почему тогда била меня в детстве?? Ведь обычная отмазка – била, потому что желала добра, ну вот как могла и как понимала это добро. А если она меня не любила, то ведь это и значит, что била меня просто от ненависти? Мда… обсудить не получилось, так как то, что я называю «бить», она так называть отказывается. По ее мнению «бить» - это когда остаются травмы, а всё остальное – это не битьё, для этих действий она выбирает другие мерзкие словечки. Интересно, как бы она отнеслась к тому, что её сейчас кто-нибудь «пошлёпает» по жопе – не так, чтобы оставались синяки, но так, чтобы было достаточно больно и обидно, чтобы потекли слёзы?! Постоянно ходит, причитает. Говорила ей, чтобы не причитала как старуха, не хочется это слушать. Она ответила: «хорошо, ты меня поправляй». Я в этот момент уж подумала было, что ей хотя бы на словах не хочется быть старухой..., всё-таки моя потребность дорисовывать мать не даёт покоя…, но она добавила: «если противно». То есть ей самой не противно. Хочу ща говорить дальше на те темы, которые планировала, хочу общаться с ней не гавкая, не наскакивая, а как с близким человеком - помню, что гавканья нежелательны, потому что в таком случае легко будет начать оправдывать защитные реакции и неискренность – ведь человек обиделся, а обиженные люди неадекватны. И вообще интересно просто поговорить с ней так, как говорила бы с кем-то близким – рассказывать то, что интересно, что меня как-то затрагивает, волнует, интересует. А как ещё проверить – близкий тебе человек или нет? Послушать что интересно ему, рассказать что интересно мне. Тему с тем вчерашним парнем решила отложить, пока я с матерью, обдумаю позже, сейчас охота сосредоточиться Мать - ебанутая стерва! Сначала призналась, что обиделась на меня (хрен его знает – за что), поэтому не хотела мне ничего писать, поэтому и не стала отвечать на мои письма. Сказала что не верит мне. В чём?? Хрен ее поймет. Потом выяснилось, что она не хотела мне ничего говорить, потому что не хотела чтобы это обсуждали «всякие сопли вонючие». Охуеть. Это она о тех людях, про которых она точно знает, что они мне близки. Хотелось ей дать по морде. Ща просвещала её. Всё-таки постоянно возникает дорисовка, что ей что-то можно объяснить, ну или по крайней мере просто поговорить, как с нормальным человеком. Расспрашивала на тему того, почему она не может сказать что бог – дурак, и при этом говорит, что не верит в бога. Она стала нести чушь про то, что бог умный на самом деле, что так не принято, и т.д. Когда я её прижала, уже третий раз, ходя по кругу, она резко и грубо отрезала, что так она никогда не скажет, мол ты что, еще не поняла этого что ли? На этот раз я кажется поняла… Сейчас она постоянно выражает претензии, презрение, на мои слова говорит «ой-ёй-ёй», видно, что сильно недовольна тем, что я приебалась, говорит со мной как с неполноценным идиотом. Часто стало возникать впечатление абсурдности от того, что я делаю - пытаюсь осмысленно разговаривать с презрительной стенкой. Значит, всё это не зря, если всё-таки стала возникать ясность в отношении матери. Снова кажется стенкой, с которой невозможно разговаривать. И кстати раздражение от нее снизилось, что тоже свидетельствует именно о наступлении ясности, а не о самоуговорах и самообмане. Когда спрашиваю себя, насколько она щас близкий человек, то ясно, что не близкий. И ведь потом эта женщина будет предъявлять мне претензии, говорить о том, какая я неблагодарная, что она меня любит, а я вот такая… и конечно, другие мамочки охотно её поддержат. О… разговор перешел в новую стадию – теперь она сообщает, что меня пора лечить… Лечить – значит положить в психушку, чтобы меня кололи психотропными препаратами, чтобы я стала послушной. Я помню, что ктото говорил, что когда ее родители говорили, что ее надо класть в психушку и лечить, она воспринимает это как заботу о ней! Пиздануться можно – до какого охуения можно дойти. Ведь понятно, что это желание раздавить, уничтожить, фактически – убить… Смотрю на этого таракана, а она бесится. И это моя мать… На работе, в общении с соседками, она – чудесная добрая женщина, любящая свою дочь. И ведь ни один человек не согласится со мной в том, что это – злобный ненавидящий таракан, который готов убить свою дочь, чтобы только я снова стала послушной подстилкой, покорно выполняющей работу по дому, приносящей хорошие оценки и т.д. Возникает ненависть к этим ублюдкам… ненависти не хочется….» Андрей оторвался от чтения, почувствовав, что что-то изменилось. Подняв голову, он увидел, что за столом – прямо напротив него, у самого окна, сидит Джо и внимательно смотрит на него. Майк смотрел тоже, сидя вполоборота. В первую же секунду всякую тревожность как рукой сняло. Джо всё-таки обладал удивительной способностью располагать к себе людей, интересно, в него ведь все девочки должны влюбляться? А Алинга? Тоже влюбилась бы? Эта мысль была сформулирована в форме вопроса, но ответ Андрей каким-то образом уже знал, так что эта вопросительная интонация была, конечно, просто самообманом, просто защитным буфером от ревности, которая всё-таки, сволочь такая, снова зашевелилась. И опять - та же ситуация, что с Марсом, когда ревность возникла из за понимания, что конкурировать с таким парнем очень трудно. Но конкурировать с Джо? Это вообще невозможно. Если, конечно, девочка в принципе хоть немного влюбляется в такой тип мужчин, а Алинга, скорее всего, как раз влюбляется… Выглядел Джо несколько необычно на фоне остальных, хотя бы тем, что одет был в джинсы и белую рубашку, в то время как остальные были в шортах и футболках. Это словно подчеркивало, создавало некую дистанцию между ним и остальными. Но по правде говоря, это не казалось вычурностью и надменностью – Джо и в самом деле чем-то в своих повадках, в выражении лица заметно отличался ото всех даже в такой компании совсем не глупых и далеко не тупых, поэтому его подчеркнутое отличие в одежде воспринималось естественно. Что означает его присутствие тут? Вовлечены ли все эти люди… и Алинга?... в его проекты, и если да, то как? Ну а почему, собственно, не спросить? Андрей отложил лэптоп обратно на куртку, сел поудобнее и уже почти открыл рот для вопроса… и вдруг Джо едва заметно, почти неуловимо отрицательно покачал головой. Во бля! И что это значит? Андрей прикрыл рот и погрузился в противоречивые мысли и желания. С какого чёрта вообще он должен играть в эти игры? Договоренность с Джо этого не предусматривала, так что он не чувствует себя обязанным в чём-то ему подыгрывать. Но Джо разве не сделал для него очень много такого, что резко, категорически изменило его жизнь? Ну сделал. Но разве договоренность с Джо не состояла в том, что Андрей живет как ЕМУ хочется, и делает то, что ЕМУ нравится? Да, именно так. Были там какие-то ограничения на взаимодействие с самим Джо? Не было! Эта мысль показалась удивительной. Почему-то раньше она в голову не приходила, хотя это ведь совершенно логично. Если бы он додумался до этого раньше, то кое что в его общении с Джо было бы другим. Глупо было навесить на себя никому не нужные обязательства. Ну хорошо. Теперь остается вопрос – когда Джо тайком подает ему те или иные команды, будь то требования или просьбы – то «за» кого он при этом играет, и «против» кого? Вот это вопрос, и на него ответить никак не получится… И что дальше? Хорошо, а что Алинга? А что Алинга? Причем тут она вообще? Хрен его знает… но она тут просто не может ни быть «причём» - глупая уверенность, не основанная вообще ни на чем, ни на каком, даже шатком основании, хотя… Андрей представил себе – вот допустим я сам – Джо. И допустим, у меня есть какие-то планы, игры, эксперименты. Кого я сам бы выделил изо всей это компании? Алингу бы точно выделил. Может быть Крыся тоже классная, и Таша классная, и Айви, а всё равно – Алинга чем-то отличается от них… чем, кстати? Что-то есть как будто позади её взгляда… как будто часть её внимания всегда направлена внутрь, в себя, она как будто бы не целиком тут, а только частью своего внимания… но ведь и Джо точно такой же! Вот что их объединяет, и не может такого быть, чтобы они сами этого друг в друге не чувствовали, даже если предположить, что они друг с другом не связаны никакими совместными делами. Ну…, так или иначе… Андрей поджал губы и взглянул на Джо. Тот попрежнему смотрел на него, и в этот момент слегка прикрыл веки и словно расслабился. Вот блять… ведь он точно почувствовал, что в Андрее происходила эта борьба, и даже почувствовал, чем эта борьбы закончилась! Снова – и симпатия и настороженность усилились одновременно, перетягивая одеяло друг у друга, но это уже было неважно. - Джо, все эти люди тоже участвуют в нашем эксперименте? - У каждого свои эксперименты, Энди, - Джо взглянул на него с улыбкой. - Это прекрасно, а что относительно нашего эксперимента? Нашего с тобой, я имею в виду. Майк перевел взгляд на Джо, тот взглянул в ответ, но Андрею ни хрена не стало понятно – что означают эти взгляды. До способностей Джо читать по взглядам ему ещё далеко… - Что за эксперимент, Энди? - совершенно неожиданно раздался приятно глубокий голос справа. Крыся! - Тут действительно у каждого свой эксперимент, продолжила она. – Какой у тебя? - А… какой у тебя, - неожиданно для самого себя ответил вопросом на вопрос Андрей. Было ли это последней попыткой оттянуть момент принятия окончательного решения? Видимо да. - Я учусь любить. - Что?? Крыся продолжала молча на него смотреть, и Андрею стало неловко за тупые переспрашивающие вопросы. - Как именно? Как именно ты учишься любить? - Вот, смотри – это Джо, - ткнула пальцем Крыся в направлении стола, - любить его трудно, потому что он всё про всех знает, в том числе знает то, что ты сама о себе не знаешь. Любить такого человека очень трудно, потому что от него ничего не скроешь, его не обманешь, не введешь в заблуждение и не запутаешь, ты ведь тоже это чувствуешь, да? То, что от него ничего не скроешь? Андрей кивнул. И совершенно автоматически возникает напряженность, спазматическое желание закрыться, хотя закрывать-то на самом деле ничего и не хочется. И вот я учусь любить его, пробую испытывать раз за разом влюбленность в такого человека, вот в такого поразительного человека, способного на сильную влюбленность, преданность, нежность, и в то же время безжалостного и бескомпромиссного, когда он видит в человеке гниль. А уж это Джо умеет ничуть не хуже, чем видеть в человеке яркое и живое. Я думаю, что это вообще две стороны одной медали, одно без другого и невозможно. Это мне раньше казалось, что можно быть мягче, если любишь, если испытываешь симпатию и нежность, но постепенно появляется ясность, что это невозможно. Невозможно любить человека, любить жизнь, и в то же время быть «мягким» к гнили, неискренности, самоуничтожению. Какая это к черту «мягкость»? Это жестокость. Возможно, Джо единственный человек в мире, способный любить, и я у него учусь. Все остальные люди готовы на то, чтобы их якобы «любимые» гнили и самоубивались, лишь бы только не потерять их позитивного отношения к себе, лишь бы только удержать при себе, привязать цепями из слов и действий, лишь бы только обладать объектом «любви», иметь его в личной собственности. Она замолчала, взяла с подоконника яблоко и с хрустом вгрызлась в него. - Вот например… учусь говорит об этом вслух. Спорим, что у тебя возникла неловкость, когда я всё это говорила? Можно и не спорить, - махнула она рукой, наверняка возникла. Вот удивительно устроены люди, а? Ненавидеть им не стыдно, испытывать агрессию, обиду, высказывать претензии – не стыдно, а любить – стыдно! Вот что это за гавно, и кто это придумал, а? - Это гавно, - согласился Андрей. – И я не знаю, кто это придумал, но то, что это гавно – это точно. Вообще… много гавна… Андрей потянулся – от долгого сидения спина немного затекла, и ноги тоже. Вместе с этим пришло чувство спокойствия – особенно утешительного и приятного, каким оно бывает, когда возникает после долгого приступа нервозности, тревожности. Значит… что же это значит? Это значит, что нет ни хрена никакого довольства. И не было. На фоне тех жутких разрывающих и раздавливающих негативных эмоций, которые испытывают все люди без исключения, каждый день, а то и каждый час, начинают казаться довольством даже средней и слабой силы тревожности, озабоченности. Но они есть, ебать их в рот… они есть всегда, постоянно, без перерывов, без пощады. Тебе кажется – ты доволен, ты даже рад! Выиграла команда, за которую ты болеешь, на тебя обратила внимание девушка, ты победил в игре, ты выиграл то, ты заработал это… жизнь кажется отличной, всё идёт как надо. А вот хрен. Полный и беспросветный хрен. Нет никакой радости и нет даже никакого довольства. Есть более или менее сильный фон тревожности, страха, озабоченности, ненависти, отчуждения… и никогда ты этого даже не поймешь, не увидишь, не унюхаешь, если только тебе не повезет вдруг, случайно, в совершенно неподходящий, казалось бы, момент, испытать редкое и поразительное состояние безмятежности. Значит, его жизнь протекает в жопе – полной и беспросветной жопе. Вот это неожиданное открытие! Делаешь что хочешь, жрешь, трахаешься, путешествуешь, читаешь, развлекаешься, что-то учишь – ну счастье, разве нет? Получается, что нет. Всплыли воспоминания о Мальдивах – Андрей как-то залез там в район дорогих вилл, где отдыхают очень богатые люди, способные тратить по несколько тысяч долларов в сутки за аренду VIP-виллы. Роскошь, развлечения, и… резким контрастом – убитые напрочь лица. Лица несчастных людей, которые непрерывно мучаются. При этом они ни за что не согласятся с тем, что они живут мучительно неприятной жизнью! Они совершенно убеждены, что их жизнь – это и есть счастье, просто в ней есть свои проблемы, конечно. Все эти путешествия, еда, секс – это очень клево, кто же спорит. Общение, тренировки, впечатления, фильмы, книги – это очень здорово. Но это не делает человека счастливым просто по той причине, что на место старых тревожностей приходят новые. Это кажется банальностью даже, а на самом деле никто себе в этом не отдает отчета. А ведь это удивительно прозрачно! У тебя нет денег – тревожность «на что буду жить». У тебя появляются деньги – старая тревожность исчезает… исчезает ли? Кстати нет, не исчезает! Она становится менее острой, это верно, но на самом деле многие богатые люди умудряются даже будучи богатыми так наращивать свои расходы, рискованные инвестиции, что эта тревожность даже усиливается! А к ней добавляются новые тревожности – куда инвестировать, как контролировать свои инвестиции, а не случится ли что-то с твоими инвестициями, а что если налоговики доебутся, а что если теперь вот эта девушка ко мне ластится только потому, что я богатый, а что если вот эта девушка уйдет к другому – более богатому, а что будет с моим имуществом? Как там дела с моим домом в Лондоне, как там дела с моим ранчо в Аргентине, а если то, а что если сё… Удивительно – люди просто не хотят, не могут жить без тревожностей, и делают всё, чтобы их стало больше. Растет статус – растет страх потерять этот статус. Раньше тебе было насрать на курс аргентинского песо, а теперь это стало очень важным, потому что ты покупаешь овец в Новой Зеландии за доллары, а продаешь из потомство тут за песо. Чем больше ты влезаешь в дела этого мира, тем больше наваливается ком тревожностей. Это какая-то яма, черная дыра. Но ведь можно жить иначе! Конечно можно. Например, можно инвестировать только две трети имеющегося капитала, а треть держать просто как неприкосновенный запас, ну или три четверти, неважно. Но люди разве так делают? Почти никогда. Они вгрохивают все, что у них есть, и после этого они ещё берут деньги взаймы у банков, и даже существуют кем-то выведенный коэффициент приемлемости долговой нагрузки, мол если твои долги не превышают трехкратной стоимости твоего капитала, то это приемлемо. Кто придумал эту хуету?? Да наверное сами банкиры и придумали. Банковский бизнес давно стал рейдерским бизнесом, бизнесом по легальному околпачиванию людей. А может он и всегда таким был… Навесить на человека неподъемный груз финансовых обязательств, раздувать истерию потребительских инстинктов, внушить ему мысль о приемлемости того, что он берет уйму кредитов… ну хуй с ними… Андрей прервал поток своих мыслей. Что-то его кудато унесло. - Майк, а какой эксперимент у тебя? – не без колебаний решился на вопрос Андрей. - Хм…, - Майк как-то неопределенно хмыкнул, выпрямился на стуле. – У меня их несколько. Он снова взглянул на Джо, и тот снова ответил ему взглядом, который снова оказался непонятным. - Ну…, к примеру, это психическая хирургия. -? - Сейчас… Майк развернулся на стуле, подложив одну ногу себе под попу. - Что решаем? Нужна какая-то определенность, иначе мне непонятно – о чем говорить, о чем нет. Крыся отложила книжку, Леон снова высунулся из-за колонны, Таша перестала пялиться в окно – все как-то зашевелились, но никто ничего не сказал. - Джо, ты его протеже, так сказать. Алинги тут нет, поэтому скажи что-нибудь, - наконец высказалась Айви. - Мы с Энди познакомились во Вьетнаме несколько лет назад. С тех пор мы поддерживаем общение, иногда встречаемся… парень интересный, на мой взгляд. Я хотел бы ввести его в курс некоторых наших проектов, думаю, всем это было бы интересно. Угу. Понятно… - Ну, Джо, я конечно наивен, но не до такой же степени:), - Андрей испытывал немножко обиды, но больше было предвкушения от игры в открытую. – Хорошо, давайте я скажу, как ситуация выглядит на мой взгляд. Джо выглядел совершенно спокойным, ну в общем это и не удивительно – наверняка он давно просчитал все возможные варианты развития событий, в конце концов их не так много. - Понятно, что вы тут занимаетесь разными проектами – социальными, психологическими и так далее. Понятно, что есть проекты, на счет которых Джо только что посоветовал Майку меня не информировать. Понятно также, что либо Джо хочет сохранить в тайне наш с ним эксперимент, либо проверяет – насколько я лоялен по отношению к нему, что во мне перевесит – желание правдивости или желание поддерживать его в его намеках. Андрей еще раз собрал мысли в кучу и продолжил. - У меня есть определенная симпатия и открытость ко всем вам, а в Алингу я влюблен по уши. К Джо у меня есть настороженность, потому что он очень активно вмешался в мою жизнь, и при этом умалчивает – для чего он это делает, хотя, надо подчеркнуть, его вмешательство до сих пор было для меня очень интересным и приятным… - Приятным? – перебила его Крыся. – Джо, ты трахал его в попку? - Нннет, - Андрей неожиданно для себя покраснел, - в попку он меня не трахал. Я… не гомофоб, я трахаюсь в парнями, просто сообщаю, что Джо меня не трахал, я имел в виду другое… - А жаль…, - Крыся скорчила смешную рожицу - Согласна, жаль, - рассмеялась Таша. - Я хочу узнать о тех проектах, которые вы считаете возможным… о которых вы считаете возможным мне рассказать, и хочу, чтобы вы проверили – насколько я приемлем для того, чтобы и другие проекты и эксперименты вы смогли со мной обсуждать. Психическая хирургия ты сказал? Отлично, расскажите мне о психической хирургии, или не сейчас, можно потом – мне интересно. И еще я хочу, Джо… скажи мне прямо – ты хочешь или не хочешь, чтобы я сейчас рассказал всем о нашем с тобой эксперименте? - Ты решил спросить меня? Несколько минут назад ты принял другое решение, - вкрадчиво заметил Джо. - Да… принял, но вот сейчас спрашиваю. - Я предпочел бы, чтобы это осталось между нами. – Джо постучал пальцами по столу. – Да, лучше это останется между нами. - Значит ты скрываешь что-то от Майка, Алинги, Таши, от всех них? Значит ты им не доверяешь? Или не всем доверяешь? Или что? Я хочу разобраться, я не хочу делать умный вид и играть в секретики, если не понимаю – зачем это нужно. И я еще не понимаю – зачем тогда ты притащил меня сюда? Ты же понимал, что этот вопрос так или иначе возникнет. Или ты в самом деле уверен, что я настолько управляем? - Я не сказал «я запрещаю», Энди. Я сказал, что я «предпочитаю». У меня есть определенные предпочтения, да, но… я готов к тому, что ради реализации некоторых моих планов мне придется действовать в ситуации, когда некоторые мои предпочтения окажутся тобою… когда ты решишь следовать своим желаниям, а не моим предпочтениям, короче. - Хорошо. Андрей полез в напоясную сумку и достал кредитку. - Вот это – кредитная карточка, которую мне дал Джо. Я пользуюсь ей несколько лет. Мне не удалось выяснить – какой банк её эмитировал и откуда я получаю деньги. Полицейским в Сингапуре это тоже не удалось выяснить, кстати. Я трачу деньги как хочу, и Джо никогда меня не спрашивает – на что я их трачу. Правда, я не делаю каких-то безумных покупок – почему-то не хочется несмотря на то, что Джо меня не ограничивает, ну все равно не хочется просто сорить деньгами и выбрасывать их на ветер, хотя были такие моменты, иногда, когда… ну не важно. Мне до сих пор непонятно – зачем это ему нужно. Да, и при этом он не скрывает, что в обмен на то, что я получаю эти деньги, я даю ему моральное право следить за мной всеми ему доступными средствами – хоть камеру слежения в моем туалете ставить, например. Ну, это половина дела. Я тогда допустил, что Джо – скучающий мультимиллионер, и почему бы ему не развлечься вот таким способом – в конце концов, я обхожусь ему примерно в сто тысяч долларов в год – не критично для человека, который зарабатывает, скажем, десяток миллионов в год, а таких людей много. Кто-то покупает роллс-ройсы, которые ржавеют в сарае – это намного более тупое хобби чем то, что выбрал для себя Джо. Андрей сделал паузу, и продолжил. - Но есть и другая сторона дела. Я прошпионил за Джо, и обнаружил, что у него есть нечто весьма необычное – какая-то карточка потолще банковской, подобных которым я не видел ни тогда, ни сейчас ни в каких концепт-проектах. Он тогда сказал мне, что это его новый проект в какой-то там его собственной лаборатории, не помню уже деталей, но могу сказать, что я ни тогда в это не поверил, в общем, ни тем более не верю и сейчас. Тут есть какая-то тайна. Потом на мою голову свалились какие-то два сумасшедших, которые утверждали, что Джо инопланетянин, что означает, что они, судя по всему, столкнулись с еще более необычными проявлениями Джо, так что у них крыша поехала. Это, в общем, всё. Андрей замолчал и вопросительно посмотрел на Майка, затем перевел взгляд на Карлоса, на Крысю. - Что скажете? Майк стал потискивать мочку уха, глядя куда-то сквозь стену. - Ну? – неожиданно произнес он? Было ясно, что этот вопрос в любом случае относится уж никак не к Андрею, но ответа не последовало. Снова воцарилось молчание. - Ладно, - Карлос слез с кровати. – Пошли. Он махнул рукой Андрею и пошел к выходу, стал одевать кроссовки. - Я расскажу тебе о психической хирургии… и о социальной хирургии, а пока они обсудят то, что не предназначено для твоих невинных ушей. Пойдешь или останешься? – обратился он к Крысе. Та подумала, почесала животик. - Пойду. Она тоже соскочила с дивана, и Андрея захлестнула волна эротического удовольствия, настолько это была красивая девочка. Было очень приятно чувствовать – насколько легко сейчас возникает влюбленность, и при этом влюбленность к Алинге не только не ослабевает, но и усиливается. Одна влюбленность всегда усиливает другую – это закон любви, а не того гавна, которое называют «любовью» убогие люди. 07. - Свиней любишь? – неожиданно спросил Карлос, пока Андрей только ещё завязывал шнурки на кроссовках. - Свиней… в каком смысле…? нет…, - Андрей выпрямился. – Куда пойдем? - Пошли к пруду, - Крыся показала направление кудато за коттедж, - туда минут пятнадцать, можно по дороге и поговорить, а там можно посидеть у воды. Неплотные облака прикрыли солнце, и жара отступила, так что перспектива получасовой прогулки была приятной. - Что со свиньями? - Мусульмане не любят свиней. Иудеи - тоже. - Про мусульман я знаю, про иудеев – не знал. И что? - Какой вопрос у тебя возникает в первую очередь, когда ты слышишь о том, что в исламе и иудаизме мясо свинины запрещено, свиньи вообще считаются нечистыми животными, и эта истерия достигает таких размеров, что правоверный иудей или мусульманин не может даже прикоснуться к свинине? - Вопрос… Вопрос – почему такой запрет существует. Андрей вспомнил, как недавно в Малайзии в супермаркете он покупал копченую свинину, и девушка на кассе одела на руку перчатку, взяла мясо и переложила его из корзины в пакет. В другой раз, другая кассирша даже в перчатках не посмела прикоснуться к запретному, и попросила Андрея самому это сделать. Настоящая паранойя. - Согласен, это первый, и, к тому же, последний вопрос – других вопросов, как правило, и не возникает. О причинах этого запрета на свинину можно конечно поспорить… хочешь поспорить? – Карлос заглянул Андрею в глаза, и если сначала этот вопрос показался просто шуткой, то сейчас стало ясно, что он и в самом деле задает вопрос всерьез. - Ну, давай… если предполагать, что религиозные запреты в свое время были продиктованы хоть чем-то разумным, имели под собой хоть сколько-нибудь осмысленное, целесообразное основание... пусть даже, рассуждая о целесообразности, они опирались на дремучие догмы… то я думаю, что этот запрет связан с паразитами. - Неплохо! – Карлос явно был немного удивлен. – Может быть – знаешь с какими? - Нет, этого совсем не знаю, какие-нибудь глисты и прочая хрень. - Например, трихинелла. – Карлос скорчил печальную мину. – Trichinella spiralis. Удивительное существо. Личинки трихинеллы из кишечника попадают в кровеносные и лимфатические сосуды, после чего разносятся по всему телу. Их цель – мышцы. В мышцах они оседают, формируя там вокруг себя кальциевые капсулы – цисты. Это настоящие стены – прочнейшие, огнеупорные. Бункеры! И в этих бункерах есть бронированные окна, приоткрывая которые личинка питается, поглощая питательные вещества из окружающей ее среды. И жить в этих бункерах личинки могут много лет. Ни мороз, ни длительное применение высоких температур – ничто им не вредит. Есть разные виды трихинелл, и интересно то, что некоторые виды живут только в свиньях и крысах. Для таких трихинелл люди – тупик, временное прибежище. Когда человек съедает мясо свиньи, в котором есть цисты, желудочный сок понемногу растворяет стенки капсулы, так что к тому моменту, когда циста доходит до кишечника, трихинелла уже освобождается из своего ретрита и проникает сквозь стенки кишечника в кровь и лимфу, и затем поселяется в мышцах. Но ни свиньи, ни крысы не едят мясо человека, так что на этом жизненный цикл паразита заканчивается, что не мешает ему вызывать смертельно опасное для человека заболевание - трихинеллёз. Карлос помолчал несколько секунд. - Но вот меня больше всего интересует совсем другой вопрос: «как»? – наконец произнес он. - Что «как»? - Как именно этот запрет на свинину был осуществлен, проведен в жизнь? Вот смотри – нас окружают тысячи людей, миллионы, со своими привычками, вкусами, предрассудками. Как произошло так, что определенная норма – например запрет на свинину, или запрет на секс с ближайшими родственниками – смог охватить их всех? Целесообразность и прочее – это ерунда, всем насрать на целесообразность, когда речь идёт об удобных привычках. Парню удобно трахать [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] или сестренку, ведь они всегда под рукой, так что какое ему дело до каких-то там искусственных правил. Более того – и тогда, и сейчас большинство людей и слова то этого выговорить не смогут – «целесообразность», не то что порассуждать на эту тему, а уж заставить миллионы людей безропотно следовать такому неудобному правилу?? Это вообще нонсенс. И тем не менее, это случилось! Это произошло. И я вот и спрашиваю – как это было сделано? Андрей попытался представить себе это – вот ему пришло в голову внедрить какой-то запрет… - Например, силой. Вооруженной силой. Убивать неверных, а неверный – тот, кто ест свинину, ну все начинают бояться и не есть свинину из страха, потом начинают поддерживать этот запрет, чтобы и дети их случайно не нарушили этот закон и не стали жертвами. Както вот так, например… - Просто вот насилие? Ну вряд ли. – Карлос покачал головой. – Грубым насилием многого не добьешься. Твои же тебя и кокнут в конце концов. Ведь те, кто должен был проводить этот запрет в жизнь, и сами должны были ему подчиниться, а с какой стати? Это только так кажется, что диктаторы и прочие вожди всякие – полновластные хозяева. На самом деле даже якобы «полновластный» тиран находится в тесном симбиозе с теми, в ком он нуждается, чтобы осуществлять прямое управление подчиненным ему народом. Единоличного тиранства, поэтому, существовать не может в принципе – тирания всегда является групповой. В рамках группы, служащей интересам тирана, каждый находит свою нишу, причем самым богатым или самым властным оказывается зачастую совсем не тот, кто занимает нишу под претенциозным названием «король» или «император» - эти самые короли и императоры зачастую находятся в сильнейшей зависимости, и нередко бывает так, что фактически они являются лишь символом власти доминирующей группы, которая мгновенно и безо всякого труда сотрёт «вождя» в порошок, посмей он пренебречь интересами правящего клана, причём не обязательно своими руками – для таких целей прекрасно подходят отупевшие массы народа, ненависть которых нужно попросту направить в нужном направлении, организовав голод, например, или сфабриковав что-нибудь, вызывающее ненависть. История кишит такими примерами. - Согласен. Значит… - Значит твой вариант невозможен. Должно быть какое-то средство, с помощью которого та или иная идея подчинит себе не только главного тирана, но и правящую верхушку, и более того – сделает народ, обычно плохо управляемый, вполне послушным и готовым самостоятельно следить за соблюдением новой нормы. - Может быть – клановость является таким средством, тоже возможный вариант, - вставила Крыся. - Клановость…, - Андрей никогда не думал над этими вопросами, и каждый ход мысли давался ему не без труда, хотя в целом вот так поговорить было интересно, особенно учитывая то, что шел он рядом с Крысей и часто прикасался своей рукой к ее слегка пушистой лапке. – Ты хочешь сказать, что когда есть клановая борьба, а она есть почти всегда, то одному клану нужно идеологическое оружие против другого, чтобы настроить против конкурентов население… - Это ничего не объясняет, Крыся, - перебил его Карлос, - а просто сводит проблему на другой уровень. Ну какая разница? Хорошо, давай сформулируем проблему иначе – каким образом какой-то небольшой кучке людей удается внедрить в массовое сознание тот или иной принцип, чтобы тем самым бороться с конкурентами? Да ведь и конкуренты на самом деле гораздо быстрее приспособятся к новым требованиям – их мало, они неглупы и пронырливы… нет, это всё не то. - И что является тогда «тем»? - Религия. Суеверия. Посмотри вокруг. Люди до сих пор не просто суеверны, а чудовищно суеверны! Копни любого человека, каким бы он ни был образованным, и ты найдешь там изобилие «паразитов мозга» - суеверий. Следы религий или суеверий, ну то есть следы разных слепых уверенностей, мы можем обнаружить в любой культуре любой древности. Я могу назвать несколько причин, которые порождают и подпитывают суеверия, но одна из главных причин состоит в том, что люди, чтобы испытывать какое-то чувство опоры, чтобы иметь понимание происходящего в них и вокруг них, чтобы иметь хотя бы иллюзию предсказуемости и рациональности явлений, попросту создают те или иные представления о мире и его устройстве. Отчасти эти представления, эти догмы базируются на наблюдениях, отчасти – на чистом вымысле. Так что религиозность, то есть склонность создавать и охранять слепые уверенности, должна сопутствовать сознанию даже самого примитивного человека. Даже более того – чем более примитивно его сознание, тем больше он нуждается в суевериях, которые являются своего рода кирпичиками его мировоззрения. Заметь, как отчаянно люди цепляются за самые глупые суеверия! Как трудно переубедить человека в любой совершеннейшей ерунде, которая, казалось бы, не имеет вообще никакой важности! Почему? Да потому, что каждый кирпичик лежит на своем месте в тесной связи с другими кирпичиками. Связь эта не смысловая, так как смысла в суевериях нет. Связь – чисто пространственная… ну если мы, конечно, представим воображаемое психическое пространство. Всё просто расшатай одну догму – шататься начнут и соседние, а возможности человека по самостоятельному созданию таких кирпичиков минимальны или вовсе отсутствуют, поэтому человек, в котором по той или иной причине уничтожена или ослаблена какая-то догма, начинает судорожно искать замену – он бросается в новые религии или вместо компании йогов находит себе компанию вегетарианцев и так далее. - Точно! – Андрей перебил Карлоса, - меня это сильно удивляло – насколько люди цепляются за всякую ерунду, не имеющую никакого отношения к их жизни! Казалось бы – какая нахрен разница – умный был Кант или глупый, особенно для человека, который в жизни не прочел ни одной книги по философии, да и не прочтет никогда? Недавно в самолете сидел рядом с таким хреном и сцепился с ним на эту тему. Тупой как пробка, самодовольный как баран, но когда я случайно сказал что-то про философов и про Канта, тут же перевозбудился так, будто я оскорбил его жену! И пытался заставить меня согласиться с тем, что философия – это очень мудрая наука, хотя сам и двух слов связать не мог. И особенно его почему-то задел Кант… - Может быть, его отец когда-то блямкнул, что Кант – великий философ, и если он чтит своего отца, что очень даже вероятно для обычного homo sapiens, то конечно будет отстаивать и то, что сопряжено со светлым образом папаши…, - пояснил Карлос. – Обычное дело… Я же говорю – одно суеверие порождает и поддерживает кучу других, это как карточная пирамида – нельзя вытащить ни одной карты, иначе рухнет целая куча того, что надстроено сверху, да ещё и придавит собою то, что выложено внизу. Если человек для поддержания своего достоинства выдумал фантазию про мудрого папочку, то теперь он с ожесточением будет кидаться на всё, что противоречит всей той ерунде, которой он от него нахватался. - «Кант был о-очень умным человеком», выставляя вперёд указательный палец, вещал этот хрен, - продолжил Андрей. – Ну и дальше всё в таком стиле, мол не могли же тысячи умных людей считать его умным по ошибке – он должен быть умным, потому что умные считают его умным, вот все считают его умным, даже дураки считают его умным! Почему-то последний аргумент казался ему наиболее убедительным, и он постоянно торжествующе и назидательно выпучивал глаза, говоря мне это раз за разом: «ведь даже очень глупые люди…». Разумеется, - рассмеялся Андрей, - мне не удалось объяснить ему, что если человек глупый, то именно в силу этой причины он и не способен никаким образом самостоятельно оценить степень чьего-то ума… - Ему комфортно жить, зная, что есть какие-то мудрые философы. Убери этих воображаемых мудрых философов из его жизни – возникнет тревожность, и ему потребуется какое-то другое средство для успокоения, какой-то другой идол, а откуда его взять? Самому найти – исключено, он слишком туп. Поэтому можно просто перенять другую веру, например начать верить в мудрых священников, или фэншуй какой-нибудь. - Можно еще верить в мудрых ученых, - вставила Крыся, – достаточно выучить пару фамилий, прочесть парудругую научно-популярных статей, и готово, так многие и делают. Вера в мудрых ученых ничем не хуже веры в Иисуса – она тоже способна и утешать и давать надежду, и чувство уверенности в будущем. И кстати, есть ещё одна причина, по которой люди отстаивают какие-то глупости. Чувство собственной важности! Это особенно для мужиков характерно. Если человек когда-то высказал мнение по любому поводу, то теперь он будет защищать его просто потому, что ОН его высказал. У мужчин это доходит до настоящей паранойи – они будут отстаивать любую свою «мысль», чтобы не уронить своё ебаное достоинство. Это как рак. Рак сознания. Такие люди, как правило, совершенно безнадежны. - Да, можно сменить веру в Иисуса на веру в науку…, но все равно – будет период неуверенности, нестабильности, и само это состояние для них очень неприятное. Не забудь, что переходя в клан поклоняющихся-ученым, он вынужден будет отдалиться от клана поклоняющихся-фэншую. Ослабление, а то и разрыв социальных связей – это, наверное, вообще самое болезненное для человека. Многие только потому поддерживают наитупейшие глупости, что это делает их причастными к своей группе. - Так ты это всё к чему ведешь, Карлос? Я пока не понимаю. - Я веду к тому, что религиозность и является той транспортной системой, с помощью которой можно доставлять до сознания людей и внедрять в них новые догмы. Я имею в виду религиозность в широком смысле этого слова, то есть это культивирование слепых уверенностей, следование догмам. Избавиться от слепых уверенностей – значит оказаться в совершенно незнакомом тебе мире, а вот просто сменить одну слепую уверенность на другую – это тоже сложно, конечно, но всё-таки возможно, особенно если к этому тебя подталкивают чисто экономические причины или, скажем, национальноосвободительные идеи и так далее. И вот мы подходим к социальной хирургии. Допустим, ты – человек у власти, и при этом - человек неглупый, и понимаешь, что поедание свиного мяса влечет за собой опасность вырождения твоей народности, а если вымрут твои люди, то что станет с твоей властью? Она исчезнет. И это нехорошо:) Это способны также понять в том числе и те, кто вместе с тобой входит в правящую, управленческую верхушку, им ведь тоже власть нужна. Это понимают и лидеры кланов, им тоже власти хочется, это понимают вообще многие люди. Современные люди склонны думать, что раньше жили сплошь глупцы, а сейчас вот все стали такие умные. Это ерунда. Умных людей было исключительно мало и раньше, и сейчас их мало, а вот людей с хватким бытовым, так сказать, умом, всегда было много. Ну во всяком случае в том прошлом, которое доступно нам для обозрения, мы обнаруживаем немало людей, поступающих вполне разумно, вполне целесообразно для достижения своих экономических или политических целей. Всегда была достаточно сообразительная верхушка и тупая по сравнению с ними народная масса. Сейчас неизмеримо вырос уровень развития этой народной массы, и совершенно невозможно сравнивать «чернь» двадцать первого и пятнадцатого веков, и сложилась ситуация, когда в условиях доступного для миллиардов людей образования, множество людей из народа становится умнее тех, кто стоит у власти. И уж тем более, коллективный разум сообщества людей намного превосходит разум людей, оказавшихся у власти и продолжающих влачить свое существование в узкоклановых структурах. Но раньше всё было не так! Раньше получить образование, или иметь достаточно времени на самообразование, могли только те, кто имел для этого материальные ресурсы, значительно превышающие средний уровень. То есть раньше интеллигенция фактически была неотделима от богатых, от имеющих влияние и власть, а сейчас они разнесены на разные полюса политического мира. И вот, Энди, теперь представь себе – ты умный человек, богатый, имеешь то или иное влияние на жизнь в стране, вхож в дома умных и влиятельных людей, и всем вам постепенно становится понятно, что поедание свинины ставит под угрозу вообще всё ваше благополучие, все ваши надежды на будущее ваших наследников. Что делать в такой ситуации? Убеждать и пропагандировать? Кого? Это сейчас есть кого убеждать, когда люди оканчивают школы, читают книги, способны построить примитивные умозаключения. А кого и как убеждать можно было тогда? Вспомнилась повесть Стругацких «Трудно быть богом». И еще их же книги о прогрессорах, которые прилетали на другие планеты, чтобы подстегивать развитие их цивилизации. - Массаракш…, - пробормотал Андрей - Что? – не понял Карлос. - Ничего, нет. И значит, насколько я тебя понял, религию использовали как средство привнесения в народ нужных догм, которые способствовали выживанию? - Да. - Кстати! - неожиданно воскликнула Крыся, - вот что мне всегда было непонятно – на кой хрен диктаторы так плотно сращиваются с религией? Ведь это же прямая конкуренция! Сначала они кучкуются, а потом вынуждены делиться властью, бороться друг с другом, зачем? Почему просто не прихлопнуть конкурентов? Я всегда думала, что это они идиоты такие, сами религиозны и жить не могут без религии, но не до такой же степени! - Это может быть и так, - кивнул Карлос, – конечно они сами религиозны, но, конечно, не настолько, чтобы в лице церковников плодить себе опасных конкурентов. Дело тут в том, что другого пути влияния и не существует, когда имеешь дело с тупой массой… что? – он вопросительно взглянул на Андрея, которому, кажется, снова пришла в голову какая-то мысль - Да вот интересно… я просто подумал, что в России власть принадлежит органам… - Кому? - Ну… спецслужбы, бывшему КГБ, сейчас ФСБ. Они получили власть в стране сразу же после смерти Ельцина, когда президентом стал Путин, после чего по всей стране очень быстро КГБ-шники стали заправлять всем – и в политике, и в бизнесе. Ну это понятно. А вот на кой хрен они стали так активно поднимать популярность церкви? Ведь они буквально на своих плечах вынесли русскую православную церковь из того загона, в котором она была при СССР, а в СССР всем заправляли всё те же спецслужбы! Абсурд, получается. Сейчас ведь натуральная истерия с этим православием, оно проникло всюду – строят часовни в МГУ, в больницах, все эти пасхи бесконечные, прямые репортажи из церквей, церковники лезут на телевидение, пытаются запретить девушкам ходить в шортах, организуют массовые травли неугодных писателей, режиссеров, художников... И миллионы бывших членов компартии сейчас в мгновение ока превратились в ревностных христиан. Старая система промывки мозгов рухнула, и правящая верхушка… попросту вернулась к проверенной веками системе распространения влияния! Гениально… - Вполне разумно и неизбежно, - подтвердил Карлос. - Да, но это ведь означает, что массы народа по прежнему находятся в состоянии быдла, лишенной разума массы. - В значительной степени это так, да, конечно… ну и учитывай, что у вас там пенсионеров – процентов тридцать от голосующего населения, наверное, и они зафиксированы в том состоянии, в котором прошла их молодость – десятилетия жизни в полном отупении в условиях диктатуры идиотизма и подавления любой инициативы, любого инакомыслия… но не забудь, что и США, к примеру, тоже совершенно ебанутая на религиозности страна, и даже в большей степени чем Россия, так как в России корни религиозного фанатизма были все-таки очень серьезно подрублены при коммунизме, и удастся ли снова насадить этот дремучий мусор – еще большой вопрос. Но так или иначе – религиозность как была, так и остается транспортной системой, перевозящей послания от власть имущих к простым людям. Послания эти могут иметь разное содержание – как способствующие выживанию народа, как на примерах со свининой и инцестом, так и разрушающие его в угоду мелко-корыстным целям чужаков, если те проникают во власть и получают доступ к эээ.. станции отправления сообщений, своего рода телебашне. - Еще вспомнил, - улыбнулся Андрей, - Ленин, направляя своих бандитов, требовал от них захватывать мосты и телеграф. Сейчас первым делом захватывают резиденцию диктатора или парламент, ну и телебашню. А получается, что захватывать надо бы еще и церкви? - Как раз нет, я бы не стала их захватывать, - возразила Крыся. – Пусть церковь остается нетронутой, таким, знаешь ли, островком незапятнанной совести и нравственности, независимой от политических дрязг – тем ценнее будет для новой власти, когда церковь, урегулировав с нею свои имущественные и политические интересы, открыто выступит в её поддержку. Так что наоборот, церковь лучше и не трогать совсем. - Да, точно… - Энди, так вот – представь себе, что ты получил доступ к религиозному каналу доставки сообщений напрямую в сознание людей – особенно в те времена, когда религия имела значительно больше веса, чем сейчас. Ты воспользовался бы этим, чтобы продвигать таким образом идеи, способствующие процветанию людей, развитию полезных тенденций в экономике, и даже в науке. - В науке? - рассмеялся Андрей. - Что тебя удивляет? Наука выросла в церкви, между прочим. И это несложно объяснить. Во-первых, церковники были заинтересованы в том, чтобы люди имели минимальное образование – не больше, но и не меньше того, чтобы воспринимать религиозные послания. Даже в Афганистане – как ни уничтожают всё, что связано с наукой и разумным мышлением, а Коран всё равно учат. Если твоя паства неспособна читать религиозные тексты, это не большая проблема, так как церковники на местах им все разжуют, но вот эти самые местечковые церковники уже должны уметь и читать и писать, чтобы понимать команды, чтобы быть хотя бы отчасти богословами, уметь выворачиваться из трудных вопросов. Поэтому церковникам, монахам, образование было доступно. Под жестким контролем, конечно, но контролировать мысль вообще очень сложно. И кроме того, у них была защита, иммунитет. Например, можно заявлять, что изучаешь труды богохульников, чтобы лучше знать врага и уметь с ним бороться… так что наука во многом выросла именно из монастырей, в головах задумчивых монахов, и только уже в семнадцатом-восемнадцатом веках была подхвачена людьми, не имеющими прямого отношения к церкви. - Понятно… Так что ты спрашивал? - Стал бы ты пользоваться религией как способом внедрить в сознание простолюдинов те концепции, те догмы, следование которым оздоровило бы их жизнь, их мозги? - Конечно стал бы. - То есть, ты готов осуществлять насилие над целыми народами? - Нет…, какое насилие? Почему насилие. Ну… хорошо… конечно это отчасти насилие. Неожиданно Крыся громко рассмеялась. - Что… что? - Нравится, как Карлос тебя загнал в угол, и смешно, как ты начинаешь выкручиваться:) Даже умные люди стремительно глупеют, когда начинают выворачиваться. Ну послушай, что ты говоришь, ну какое нахуй «отчасти насилие»? Ну это же бред, Энди, неужели не понятно? Это или насилие, или это не насилие. - Хорошо, - Андрей тоже усмехнулся, - тут не выкрутишься, конечно. Согласен – я стал бы применять насилие, но… - Нет, подожди! – остановил его Карлос. – Не надо пока что никаких «но», давай обсудим саму ситуацию. Ты только что признал, что являешься противником демократии, так как прибегнул бы к насилию, к промыванию мозгов. - Но… - Стой! – снова перебил его Карлос. – У каждого диктатора есть своё «но». У каждого тоталитарного режима тоже. У каждого! У Каддафи, Мао Цзэ Дуна, Сталина, Саддама, Ким Чен Ира, Кастро, Ленина, Пол Пота – у всех есть убедительные, как им кажется, объяснения того – почему вот именно сейчас массовое насилие совершенно необходимо в текущих «трудных» исторических условиях, и каждый пичкает народ успокоительными таблетками грёз о светлом будущем, в котором насилия уже не будет – правда этому должно предшествовать завершение борьбы с врагами, которая, конечно же, никогда не заканчивается, потому что закончиться и не может, потому что война - это и есть способ существования паразитических режимов. Любая религия, любая идеология объявляет себя совершенным учением и борется с теми, кто его не принимает, в том числе и даже в первую очередь путем грубого насилия, не брезгуя ничем. Но сейчас мы говорим о тебе, и я… - Одно исключение я знаю, - Крыся взяла его за руку, и Карлос оборвал свою фразу. – Буддизм является исключением. - Не понимаю, каким образом? - Тебе известна легенда о Майтрейе? - Разумеется. Майтрейя – это, согласно буддистам, будда будущего, который принесет с собой новое учение и так далее. - Вот именно! Ты сейчас понял, что сам сказал?:) Майтрейя принесет НОВОЕ учение, которое будет совершенным, и оно заменит буддизм, которое, таким образом, является НЕсовершенным учением. Буддисты говорят об этом так, что Майтрейя будет учить чистой дхарме, таким образом они соглашаются с тем, что их теперешнее учение, древний и современный буддизм, неполноценное. Ты можешь себе представить иудея или мусульманина или христианина, которые открыто бы признавали несовершенство своего учения? - А… ну так это не является исключением, Крыся. Ну то есть в том, что ты сейчас говоришь, это исключение, согласен, но что касается вопроса о насильственном внедрении догматических концепций – это скорее интересная иллюстрация к тому, что я говорю. Ведь это означает, что буддисты отдают как раз себе отчет… - Обычные буддисты вряд ли отдают себе в чем-то таком отчет, Карлос:), - улыбнулся Андрей. - … а... это да, я имею в виду тех, кто приложил руку к созданию буддизма, тех, кто относится к интеллектуальной элите, они, получается, отдавали себе отчет в том, что текущее, современное учение буддизма несовершенно, и что они нарочно внедряют промежуточный, несовершенный вариант… - Нет, подожди, а почему «нарочно внедряют»? Может быть просто они имеют в виду, что буддизм неизбежно претерпит какую-то эволюцию, и будут созданы более совершенные взгляды… - А как же они могут понять, что существует более совершенный буддизм, если не отдают себе отчета в том, что сейчас он несовершенный? – Карлос остановился, и Крыся остановилась вслед за ним. Андрей прошел пару шагов вперед и наблюдал за их разговором. - Чтобы понимать, что твое учение несовершенно, да не просто как-то там теоретически «понимать», а понимать настолько ясно, настолько быть убежденным в этом, что даже ввести в основы буддийской доктрины понятие о будущем приходе Майтрейи с его новым учением, нужно совершенно точно знать то, в чем буддизм несовершенен. У христиан и иудеев тоже есть мифы о спасителе, но посмотри – они же не говорят, что их спаситель принесет им новое, очищенное от мусора учение! Даже сама такая мысль для них кощунственна, вызовет в них ненависть или уж как минимум категорическое несогласие! Нет, Крыся, ты меня не убедишь в том, что древние буддисты подложили такую бомбу под свою религию просто из каких-то туманных соображений о несовершенстве всего существующего и так далее. Ведь сейчас, получается, любой может им сказать, что их буддизм несовершенен, мол вы и сами же это признаете, а вот наш иудаизм – совершенен, так как наш будущий мессия ничего в учении не только не будет менять, но и более того – вернет его в первоначальный вид – наиболее консервативный, наиболее дремучий. Согласна? - Да, согласна, - Крыся кивнула и потянула его за руку. – Пошли, пошли… - Энди, так что, ты признаешь, что согласен совершать массовое насилие над целыми этносами, народами, мотивируя это, конечно, благими намерениями? - Согласен. Но я предпочел бы всё равно демократический вариант развития событий. - Ха! Предпочел бы?:) Ну ты смешные вещи же говоришь. Любой этнос в его любом временном срезе представляет собой предельно консервативную систему, в которой любая истинно демократическая процедура неизбежно приведет к тому, что ценные инициативы будут отвергнуты, да вообще любые инициативы будут отвергнуты. Ну Энди, это же очевидно! Что тут обсуждать? Стариков, а также находящихся под их влиянием всегда будет подавляющее большинство, везде и всегда. Поэтому истинная демократия и невозможна в принципе, ну то есть она возможна, конечно, но истинно демократическое общество обречено – оно завязнет, забуксует, неизбежно отстанет от соседей, где власть авторитарна и способна как на жестокости, так и на прогрессивные действия. Этносы, в которых по какой-то причине люди стремились осуществить истинную демократию, попросту давнымдавно вымерли, поэтому их и нет. Социальная эволюция давно выкинула их с мировой сцены. И остались те государства, которые держат в руках демократию, как флаг, как красивый лозунг, на самом деле прибегая во всех сферах своей деятельности к авторитаризму, к управляемому насилию. Ведь что такое «правительство», «парламент»? Это и есть группа людей, которая уполномочена гражданами своей страны осуществлять насилие над ними. Конечно, есть куча разных клапанов и винтиков, которые предназначены не допускать чрезвычайной степени свободы своих правительств – это и есть западные «демократии», которые являются демократиями весьма условно. Крайние формы диктаторства и демократии одинаково нежизнеспособны. Ты согласен? - Пока что согласен. Хочется побольше почитать, я довольно мало знаю. - Хорошо, так сейчас ты согласен с тем, что насилие, ограниченное теми или иными демократическими более или менее фиговыми листками, является оптимальным? - Но ведь люди, получается, соглашаются с тем, что избираемое ими правительство будет оказывать такое насилие, значит это нельзя назвать насилием. - Это верно. – Карлос посмотрел на Андрея и как-то двусмысленно приподнял брови. – Это верно. Насилие, осуществляемое с согласия насилуемого, насилием уже не является, а является оно, как я это называю, «социальной хирургией». - Ты имеешь в виду, что пациент, обращающийся к хирургу, дает тому право… - Более того – он еще и платит ему! – вставил Карлос. - …да, ещё и платит, то есть пациент фактически нанимает человека, который с помощью соучастников (анестезиологов, медсестер) введет его в беспомощное, бессознательное состояние и будет осуществлять над ним действия, которые любому несведущему человеку покажутся жесточайшим насилием, садизмом! Клёво:) - И между прочим, хирургия в то время, когда она только развивалась как часть медицинской науки, именно так и воспринималась невежественными людьми. Ты читал что-нибудь о хирургии, о том, как всё это начиналось, кем, в каких условиях? - Вообще ничего не знаю об этом, - покачал головой Андрей. – Но предполагаю, что церковники и просто дураки ненавидели хирургов и пытались их уничтожить. - Ну почитай… особенно почитай о том, как в Средние века инквизиция относилась к хирургии… так вот – все мы привыкли, спустя столетия… столетия, Энди! – Карлос выпучил глаза и почесал ухо, - мы привыкли к тому, что хирурги – это не изверги, и не надо их сжигать на костре и предавать анафеме и побивать камнями. Хирургов надо учить, надо создавать им условия, чтобы они могли получать опыт, тренироваться, изучать анатомию и физиологию, надо помогать им разработкой разной фармакологии и наркоза – вообще я бы сказал, что настоящая хирургия началась только тогда, когда наркоз стал широко применяться для обезболивания и блокировки нежелательных реакций организма на хирургическое вмешательство. - Эфир? - Ну, эфир ещё открыть надо было, так что начинали с того, что вводили человека в наркотическое опьянение, доходящее до потери сознания – давали вдыхать пары опия, конопли, цикуты, белены… а эфир открыли только тринадцатом веке, и только спустя триста лет его стали применять в хирургии, но времена наступили для хирургов тяжелые, и потребовалось еще триста лет, пока его не стали применять в клиниках в девятнадцатом веке… столетия, столетия, столетия… ужасно, ужасно долго… Одновременно с эфиром стали применять хлороформ, но и тот и другой имели слишком много неприятных побочных последствий, так что сейчас стали использовать ксенон – дорого, но надежно. Хрен с ним, с ксеноном. Я о другом хочу сказать. - Ну так говори:) - Я хочу сказать о психической хирургии. Представь себе, что мы имеем перед собой несчастного человека. Он несчастен не потому, что так кажется его бабушке или маме или тебе. Более того – другие люди могут считать его даже вполне счастливым и искренне удивятся, если ты скажешь, что он несчастен. Он несчастен потому, что сам себя таковым считает. Среди людей принято называть безумцами или сумасшедшими или психически больными тех, кто живет не так, как принято, думает не так, как положено и чувствует что-то такое, что тебе непонятно. Но это огромное заблуждение. Человека можно признать больным только в том случае, если он сам заявляет, что чувствует себя несчастным. И если у тебя миллионы долларов, любовницы, выдающаяся карьера и прекрасные пиджаки, это еще не делает тебя счастливым, зачастую не делает даже довольным своей жизнью – примеров пруд пруди, на каждом шагу. Сколь угодно успешный человек может чувствовать себя несчастным, а свою жизнь – ничтожной и неудавшейся. Вот именно такого человека мы и можем назвать «психически нездоровым». Единственное психическое нездоровье – это несчастье, это чувствование себя несчастным. - Это очень актуально для русских, - пробормотал Андрей. – В России, чтобы прослыть сумасшедшим, достаточно на шаг отойти от того, что принято в этом подъезде, в этом доме, в этом городе… со всеми вытекающими последствиями – остракизмом, преследованиями, глумлением, и часто – агрессией. - Чем более дикий народ, тем более остро, более враждебно встречают там любые отклонения от нормы, это понятно… И вот – перед нами больной. Психически больной. Но чтобы не было ложных ассоциаций с разными буйнопомешанными – давай будем так и называть его – несчастным человеком. Перед нами – несчастный человек. Произнеся это, Карлос торжественно ткнул пальцем в направлении Крыси. Андрей усмехнулся. - Что смешного? - Ничего… нет, ничего… - Если ничего – почему ты рассмеялся? - Крыся уж никак не похожа на несчастного человека… - Я же говорил – несчастный человек со стороны может выглядеть вполне даже счастливым, довольным человеком, живущим полноценной, насыщенной жизнью. Со стороны ведь не видно – что на самом деле человек испытывает. Единственная причина считать человека здоровым или больным – счастливым или несчастным – это его собственное чувство счастья или несчастности, я разве неясно выразился? - Нет, это я понял, согласен. - Почему тогда ты уверен, что Крыся не является несчастным человеком? - Потому что… всё-таки она не выглядит как несчастный человек… да, тут я зациклился, согласен. Крыся на фоне остальных… - Вот именно. На фоне остальных. На фоне остальных она не такая заёбанная, и ты сразу же считаешь её счастливой. Так и есть – люди так и думают – если не такой заёбанный, то этого и достаточно, чтобы быть счастливым. Кому-то может и так, а кому-то – нет. - Как же узнать – счастливая она или нет? - Например, спросить. - Спросить?? Ну так многие люди, живущие явно уродской жизнью, будут клясться, что они счастливы. - И что? - Как что? Они ведь точно не являются счастливыми. - Почему? - Блин, ну как почему… ну потому что они не могут быть счастливыми, если испытывают, скажем, постоянные страхи, постоянную агрессию или постоянную депрессию… - Энди… каждому своё. Jedem das Seine. Отними у какого-нибудь человека возможность ненавидеть или сидеть в депрессии, и он станет несчастным, то есть это значит, что он начнет жаловаться на трудную и несчастную жизнь. У тебя какие-то безосновательно розовые представления о людях… Давай не влезать в мораль, не будем втягиваться в бесконечные споры о том – что хорошо, а что плохо, что прогрессивно, а что деструктивно. Давай опираться на совершенно твердую почву. Такой совершенно твердой почвой является заявление человека о том, что он несчастен, и что он хочет лечиться, то есть хочет так измениться, чтобы интенсивность его несчастья стала меньше, или, что было бы очень желательным, чтобы он стал испытывать чувство счастья. - Хорошо, давай… только мне не кажется эта почва твердой. Какая же она твердая? Я ведь говорю, что человек может себя обманывать, может, наконец, тебя обманывать… - Может. А разве хирург обязан заниматься этими вопросами? Представь себе – приходит к хирургу человек и говорит, что у него пиздец как болит живот. Вот тут вот болит. Болит и всё. Рентген, анализы, MRI, прощупывания, то, сё – ну нет особых аномалий, ну что-то там может и есть, а может и нет… а человек твердит своё – болит и всё, хочу операцию, готов платить, а если откажетесь, ещё и в суд подам. А разве пациенты терапевтов не обманывают своих врачей сплошь и рядом, чтобы получить нужную справку, к примеру, чтобы получить страховку? - Обманывают, согласен. У нас в бесплатных поликлиниках толпы старух, у которых в жизни одна радость – их болезни, реальные и выдуманные. - Вот! - Что? - Ты сам сказал - у них одна «радость»! - Так это же никакая не… - Опять ты со своей моралью! Ну иди, докажи старухам, что то, что они называют радостью, совсем не радость, а то, что они называют любовью, совсем не любовь – иди, поспорь с ними! - Нет уж, спасибо:) - Заодно убеди их в том, что ты испытываешь радость, когда бегаешь по горам… ни тебе скажут то же самое, что и ты сейчас готов сказать им. Нет никакой абсолютной шкалы, нет общей для всех точки отсчета. - Согласен. - Конечно, Энди, если кто-то поставит своей целью тебя обмануть, он возможно и добьется своего, особенно когда речь идёт такой неуловимой материи, как «счастье». Но давай мы оставим таких людей в покое, наедине с одним им понятной целью – обмануть врача, чтобы получить неадекватное или вовсе ненужное лечение – это их проблема, и пусть они сами её решают, а мы сосредоточимся на проблемах тех людей, которые в самом деле считают, что жизнь их несчастлива, что в их жизни требуются серьезные перемены, и для этого они готовы отдать себя добровольно в руки особого хирурга – психического хирурга, хирурга восприятий. - Ну…, хорошо. И дальше что? - Ты согласен с тем, что действия пси-хирурга не являются насилием? - Если человек сам приходит, если он добровольно позволяет психическому хирургу каким-то образом влиять на свои состояния, конечно, тут насилия нет. Если он в любой момент может отказаться, конечно, ведь одно дело – соглашаться на что-то, представляя это каким-то образом, и совсем другое – получить реальные представления о том, что такое психическая хирургия, и может быть… - Это само собой, - оборвал его Карлос. – Конечно, пациент может в любой момент отказаться от лечения. - Тогда, конечно, насилия тут нет. Крыся усмехнулась, взяла за руку Карлоса, притянула его немного к себе и что-то неразборчивое сказала ему почти что на ухо. Тот тоже едва усмехнулся и кивнул ей. - Что? – обидно Андрею не было из-за того, что они о чем-то между собой переговариваются, но любопытно было. - Произносить «психическая хирургия» - долго, поэтому мы говорим иначе – «рабство». Добровольное рабство, конечно, которое может в любой момент по желанию пациента завершиться, но произносить «добровольное рабство которое…» ещё дольше:), поэтому мы говорим коротко – рабство. Что скажешь? - Э… а что я могу сказать… я не понял, Карлос, о чём ты меня спрашиваешь. - Ничего не возникает? - Возникает… любопытство. Конечно, мне интересно это. - Отторжения к слову «рабство» не возникает? – уточнила Крыся. - А, ты об этом… нет… а почему оно может возникнуть? - Ну так рабство же! Неужели тебя – человека, любящего свободу, не отталкивает то, что человек отдает себя, пусть и добровольно, но в рабство же! - ?? Ты серьезно спрашиваешь?:) - Да, серьезно. Лицо у Крыси и в самом деле было совершенно серьезным – не делано серьезным, а просто серьезным. - Ну если серьезно – нет, у меня не вызывает это отторжения, так же как не вызывает отторжения, когда человек добровольно отдается в рабство зубному врачу и покорно выполняет все его указания – сидеть так-то, терпеть боль между прочим… между прочим часто – сильную боль! Сам человек не может вылечить свой зуб, он понимает это и отдается в рабство зубному врачу, что тут может вызывать отторжение?? Когда у меня заболит зуб, я что, из-за любви к свободе не пойду к зубному? Принципиально буду отстаивать свое право быть свободным, не сяду в кресло, не открою рот?:) Ну полная хуета ведь:). - С зубным – это всем понятно, а вот с психической хирургией – далеко не всем… - Ну…, Крыся,… полно людей, которым не ясно даже то, что секс – это очень клево. Семь миллиардов людей никогда публично не скажут: «секс – это очень клево, трахайтесь, сосите, целуйте сколько вам хочется и с кем взаимно хочется». Никто никогда этого публично не скажет, а если скажет – его уволят, обругают и растопчут. Вот неделю назад – в США мэр какого-то города разослал своим подчиненным рождественскую открытку, в которой, якобы по ошибке, было пожелание получать удовольствие от сексуальной жизни. Так его отстранили от дел! Он призывал не к гомосексуальному сексу, не к супружеским изменам, не к сексу с детишками – он просто пожелал людям получать удовольствие от секса! И реакция – немедленная и жестокая – «уничтожить». Так что ориентироваться на мнение толпы бессмысленно. Толпа всегда тупа и мракобесна, в том числе толпа европейцев, кстати… меня, например, страшно заёбывает бороться с курильщиками – они прилетают сюда и вся цивилизованная шелуха с них слетает – они курят везде – в ресторанах, отелях, интернет-кафе – везде, и стоит только заикнуться, как почти всегда в ответ – ненависть. Настоящая ненависть. Иногда скрытая под улыбочками, иногда наоборот – с презрительным «иди в жопу, тут не запрещено». Так что – какая на хуй разница – что скажет толпа? - Толпа…, - поджав губы согласилась Крыся, - толпа способна раздавить. - Я не могу себе представить, чтобы в Европе… ты откуда – из Польши? - Да. - Ну в Польше я могу еще допустить… но чтобы в Германии или в Голландии или Франции толпа захотела бы тебя раздавить только за то, что ты заключил с кем-то соглашение о добровольной психической хирургии… - Зависит от обстоятельств, Энди… - А ты можешь привести пример? Пример того – какие методы применяются вами в рабстве? - Пример… могу привести прямо из вчерашнего дня. Одна девушка, из Швейцарии, после общения с нами – со мной и Карлосом – в течение примерно недели, попросила помочь ей избавиться от непреодолимой неловкости в знакомстве с парнями. Причем помочь надо быстро, так как у неё обратный билет через неделю. Неловкость эту испытывают почти все – парни до усрачки бояться знакомиться с девушками, а девушки до уссачки бояться знакомиться с парнями. Подойти и сказать «ты мне кажешься симпатичным человеком, давай пообщаемся» или просто «давай вместе прогуляемся и поболтаем» совершенно невозможно почти ни для кого. Ну то есть я бы сказала так – те, кто может сделать это, те, скорее всего, не смогут сформулировать даже такую простую фразу:) – это люди недоразвитые. Если у человека хотя бы минимально развита психика, то он до конвульсий боится знакомиться с теми, кто его привлекает сексуально, так как стыд и прочее гавно внедряется в психику в первую очередь. Человеческая культура – это прежде всего культура культивирования всяких омерзительных состояний, а все остальное – по остаточному принципу, и обычно остатка этого нет и вовсе. Ну вот… она попросила, мы и согласились, и Карлос предложил, используя известные мне навыки, сменить шкуру пациента на шкуру хирурга и попробовать оказать на неё влияние, а он будет присматривать, и если что – давать советы. - Постой… что ты имеешь в виду под шкурой… ты хочешь сказать, что сейчас как раз и являешься чьей-то рабыней? - Трудно произносить это слово?:), - улыбнулась Крыся. - Не очень. Я же не псих, я помню, какой смысл который мы в него вкладываем. Так ты сейчас чья-то рабыня?? - Да. Мной занимается Карлос. Немного Джо помогает ему. - Джо… он… ладно, не хочу сползать в сторону. Это офигенно интересно! Значит ты – рабыня Карлоса? Да… ладно:), просто… ладно, так что с швейцаркой, что дальше? - Ну вот типичная ситуация. Мы завтракаем, и Карлос предлагает ей оценить сидящих за соседним столиком парней. Один из них ей нравится, она ставит ему высокие оценки по шкалам страстности, ума. Ну вот вопрос – могла бы она сама, без нашего участия, встать и подойти к нему, познакомиться? Да ни за что на свете. Она холодным потом покрывается, стоит ей только представить это. - И? - И я ей приказываю – ты должна встать, подойти к ним, сесть на свободный стул, поставить локти на стол, уперев подбородок в кулаки, и сказать «привет, парни», потом посмотреть на того, кто ей нравится, и сказать ему «мы не случайно встретились, как ты думаешь?». После чего – если они поддерживают разговор, общаться дальше, сколько угодно. Если они шарахаются и выглядят как дебилы, то просто встать, сказать «ладно, пойду к друзьям» и вернуться к нам за столик. - И она это сделала? - Ща!:) Как же… Она на грани истерики – глаза бегают и не могут собраться в кучу, кисти то сжимаются в кулаки, то бессильно обвисают, невнятные звуки и междометия. В общем – нормальная реакция. И вот тут и наступает момент, когда решается – подходит ли рабыня для хирурга, подходит ли хирург для рабыни. Я ей говорю металлическим тоном, то мне наплевать – что она будет чувствовать при этом. Если без сознания не упадет – значит сможет сделать то, что я требую. Мне всё равно, как она это сделает, но она должна это сделать – совершить чисто механически определенную последовательность действий – встать, подойти, сесть… пусть хоть у нее от страха дыхание остановится – она должна тупо, совершенно тупо, подчеркиваю – совершенно тупо должна сделать определенную последовательность действий. Крыся замолчала и словно ждала от Андрея какого-то вопроса, но он молчал. - Здесь решается – возможно рабство или нет. Достаточно ли она хочет измениться. Достаточно ли я для неё в данный момент выгляжу грозной – станет ли она бояться меня в этот момент больше, чем своего страха от знакомства. И я наращиваю давление: «если ты этого не сделаешь, рабство закончено, вставай и иди на хуй и больше мне на глаза не появляйся». Она смотрит мне в глаза и хуй её поймет – ненавидит она меня или себя? Да мне и всё равно – пусть ненавидит – это инстинктивная ненависть загнанной в угол крысы. «Встать» - зловещим голосом приказываю я ей. Она встает. Либо убирайся на хуй, либо сделай то, что я требую, и я от тебя отстану, и ты испытаешь нечто очень привлекательное – опыт свободы. Она не делает ни шагу ни туда, ни сюда. «Твоё решение понятно. Хорошо, уходи. Прощай». И я понимаю, что мой голос звучит не так, как нужно, и выгляжу я не так грозно, как надо бы, чтобы человек понял, что упускает свой последний шанс. Карлос всё это сказал бы гораздо более убедительно, это я знаю по себе… «Если ты так и будешь стоять, я сейчас запущу в тебя этой чашкой. Ты что – не веришь мне? Я псих, я сделаю это. Либо иди на хуй, или иди к ним.» Я беру в руку чашку и понимаю, что сама не верю, что способна сделать это. И понимаю, что и она понимает это – люди прекрасно чувствуют такие вещи – это животный инстинкт. Значит теперь мне надо что-то сделать с собой. А смогу я в самом деле сделать это? А почему нет?? Ну посмотрят на нас люди, подумают что ебанутики какие-то, ну и что? Чашка стоит пару долларов, переживу. Значит – смогу. И я чувствую – да, смогу. И в этот же миг и она это понимает, и сдается. Она берет в руки свой рюкзак, медленно… одевает его… медленно… смотрит на меня, на Карлоса, снова на меня, и моя рука с чашкой сжимается. Она делает шаг в сторону выхода… второй… «пошла на хуй, и больше никогда не показывайся мне на глаза, дерьмо», напутствую я её. Делает еще шаг, останавливается, смотрит куда-то сквозь стены, разворачивается… и идет к ним! Садится, совершенно развязно смотрит, посмеивается, выглядит как под кислотой, а мне похуй как она выглядит! Главное случилось – она вырвала себя из ничтожества, она смогла сломать цепи, она сделала это впервые в жизни, и я люблю её сейчас, сейчас я испытываю к ней преданность – сейчас она тот, кто стал мне близким – человек, который совершил нечто невозможное – она вынырнула из болота смерти, приподняла голову и глотнула воздуха свободы – свободы от чувства собственного ничтожества. Этот перелом – надолго. Эта трещина не из тех, что быстро зарастают. Даже если больше ничего не делать, то эта трещина в её мире тотального самоуничижения будет существовать несколько лет, и оттуда порой будет доноситься до неё ветер свежести, счастья, свободы. Она что-то там говорит этим парням, и видно, что ей совершенно всё равно – что они там себе думают. Сейчас ей бесконечно похуй – что и кто о ней думает. Сейчас она жива, она дышит, у нее розовая морда, она наклоняется к соседу, что-то говорит ему, потом смеется и тыкает его в плечо пальцем – она может всё. Она манит пальцем того, кто ей нравится, и он послушно наклоняется к ней – они сейчас как крысы, услышавшие магическую флейту – они себе не принадлежат, они в её власти, так как она ничего не боится, и нет ничего сильнее того, кто ничего не боится. Ни один человек никогда не бывает в состоянии, когда он ничего не боится – я имею в виду социальные страхи, конечно, и в пределах определенных приличий – покакать им на стол она не смогла бы, но это и не надо. И эти парни никогда даже на один процент не были свободны от озабоченности мнением, и она для них сейчас – как тайфун, как явление природы, перед которым невольно возникает преклонение, и из этого может выплеснуться страх или агрессия или влюбленность – что угодно, человек себе не принадлежит – он во власти стихии, которая в нём помимо его воли. Понимаешь? Она никогда, никогда бы не сделала этого сама, без этого «пошла нахуй», без этого «дерьмо». Она могла бы двадцать лет ходить на психологические курсы, пиздеть про то и сё, но с каждым годом ее неспособность ничего изменить только закреплялась бы. И только жесткое и жестокое насилие, которому она подверглась, смогло что-то сдвинуть в ней, вскрыть те силы, те состояния, о существовании которых она и не догадывалась. - И что было дальше? - Я подошла к ней, села рядом и сказала, что сейчас она не тот человек, каким была – прежнего человека сейчас нет, и она должна запомнить это состояние, должна вывернуться наизнанку и запомнить блять это состояние, и для этого она должна запоминать все детали – что стоит на столе, как они одеты, какие у них лица, дует ли ветер от вентилятора, что видно за окном. «Смотри на стол», командовала я, «смотри – солонка, сахарница чашки с чаем, смотри на этого парня – рубашка в старческую клетку, обвисшие щеки, взгляд старика, смотри какие у него руки – пальцы тонкие, искривленные, ладони сухие», и так далее – смотри на это, смотри на то. И ещё – так как сейчас она другой человек, она должна выбрать себе новое имя – старое имя – для старого, опущенного ничтожества, а новое – для нового человека. Что-нибудь простое, без выпендрежа – простое, приятное на слух. - Клёво… - Вот так мы посидели, потом она встает и говорит, что ей тут с ними скучно, предлагает вернуться за столик. И голос у нее другой. Это просто другой человек. - Значит, операция завершилась успешно. - Да, эта операция завершилась успешно. - А если бы нет? - То она пошла бы нахуй. - И в самом деле не могла бы получить второй шанс? - Скорее всего – да, не могла бы. Если дать ей второй шанс, это практически ничего не изменит – страх поражения будет сильнее, чем в первый раз, кроме того у неё будет ясность, что раз ей дали второй шанс, то дадут и третий, и всё кончится затяжным и мучительным для всех провалом. Здесь только один шанс. Задачи должны решаться с первого раза. Как в операции на сердце – второй попытки не будет – либо пациент выживает, либо нет. Поэтому у хирурга задача не очень простая – он должен выбрать такую задачу, с которой его рабыня скорее всего справится. Это позволит ей достичь состояния без чувства собственной ничтожности, и, кроме того, придаст ей сил на будущее. Она теперь будет знать, что способна на такое самопреодоление, на такое усилие, когда живое в ней побеждает мертвое в ней же. И в то же время нельзя давать слишком простую задачу, так как она привыкнет к решению очень простых задач и окажется в ступоре перед чем-то сложным. Нужно чувство меры. Это непросто. - Но можно, дав второй шанс, начать ставить задачи попроще? - Да, можно. Иногда мы так и делаем. Многое зависит от самого человека. Некоторые начинают испытывать враждебность, и тогда, конечно, лучше «расстаться друзьями» - это означает, что человек только думает, что хочет измениться, а на самом деле воспринимает нас как врагов, покусившихся на святое. Такому человеку просто надо жить дальше той жизнью, какая его устраивает. - Но кто-то ведь не преодолевает свои страхи, испытывает враждебность, и тогда он просто уходит? - Да, тогда он просто уходит. - И ты с ним больше никогда не общаешься? - Иногда так вопрос и не встает, если человек испытывает сильное отчуждение и обиду, а бывает - даже враждебность и страх. А иногда – общаюсь, почему не общаться… если хочется, то и общаюсь. - Но второго шанса ты человеку уже как правило не даешь? Вот это вызывает жалость. - Нет такого правила. Иногда второй шанс можно дать и тому, кто испытал враждебность, но только тогда, когда пройдет значимый отрезок жизни. Чтобы это был не второй, а первый шанс для нового человека, который уже заметно отличается от того, кем он был ранее. В этом смысле для него есть второй шанс. - Ну то есть, скажем, через месяц… - Месяц?? – Крыся ухмыльнулась. – Энди, где ты видел человека, который значимо изменился за месяц? Особенно если учесть, что человек этот парализован всякой хуетой. Какой же тут месяц… ну, в редких случаях это может быть полгода, и то при условии, что человек не залипает в обиде и депрессии, а день за днем совершает какие-то действия, накапливает мелкие шаги, меняет мелкие привычки, продолжает активно общаться, накапливать знания и навыки. - Представил себя на месте этой швейцарской девушки… и как-то неуютно? - Неуютно, ну естественно – неуютно. Мне тоже немного… неуютно:), ведь в любой момент Карлос может сказать сделать что-то, что будет страшно сделать на восемь-десять по десятибалльной шкале. И я это сделаю – я знаю, что сделаю всё, чтобы только он не послал меня на хуй. - Прямо таки всё? - Что ты имеешь в виду? Прыгну ли я с крыши?:) - Ну… да… - С крыши я не прыгну, но с какой стати он мне всерьез прикажет это делать? Не как тест на адекватность, а всерьез? - Я не знаю… - И я не знаю. Если такое случится, я конечно откажусь, и если его приказ был всерьёз, то мы придем к выводу, что рабство завершилось. И так как для него это не менее ценно, чем для меня, то с какой стати он будет выкидывать на помойку такой ценный для него опыт? Рабство не предполагает слепого подчинения, я это не сказала? Нет, не сказала. Если мне что-то непонятно, мы можем обсуждать это сколько угодно, пока не наступит ясность… - Или пока мне не надоест обсуждать, - вставил Карлос. - Ну, да, или так:) Понятно, что рабыня, зная о возможности обсуждать любые аспекты своего рабства, может попытаться разговорами оттянуть неприятный момент, иногда даже нарочно тупея ради такого дела:) Опять-таки, задача психического хирурга – различать непонимание в чистом виде и непонимание, эмулированное страхом действий. Так что… нужно научиться говорить и объяснять не так, чтобы тебя можно было понять, а так, чтобы не понять тебя было невозможно. Это очень важно, потому что пси-хирург – тоже человек, и ему тоже свойственно сомневаться, сопереживать рабыне, и нельзя допустить, чтобы рабыня была послана окончательно нахуй без того, чтобы у хирурга была полная уверенность в том, что он сделал всё, что мог. В противном случае неуверенность в своих действиях парализует его волю, сделает его ещё более разбалансированным – слишком мягким или слишком жестким. - Эти задания всегда такие сложные? - Нет, нет… я привела пример исключения… зрелищного такого исключения:) Задания в своей подавляющей массе очень простые, ну, скажем, проснуться ночью, разорвать сон, послушать пять минут приятную музыку и лечь спать дальше. Такая процедура элементарна, но сам человек – вот сам для себя, он и этого часто не может сделать! Ну лень ему, сонному – проснулся, чертыхнулся и снова заснул, а то и вовсе не стал будильник ставить… собственно говоря, работа пси-хирурга в том и состоит, чтобы заставлять человека делать очень простые вещи – такие, проще которых и не бывает, и которые, тем не менее, этот человек не делает, потому что он отравлен обязаловкой, отравлен непонятными и утомляющими его ритуалами, он попросту не может почувствовать – какие желания продиктованы догмами, вбитыми в него, а какие – нет. Фактически, пси-хирург даёт рабыне костыли – свои собственные радостные желания. И поскольку эти желания направлены на то, чтобы она преодолела свои догмы, свои омертвляющие привычки, то это работает, рабыня понемногу оживает и в ней начинают просыпаться собственные желания, и тогда задача хирурга немного меняется – ему необходимо помогать ей замечать эти желания, очищать их от шелухи «так положено», помогать реализовывать, вдохновлять, подбрасывать новое топливо. Ну и для этого очень желательно, чтобы хирург сам был достаточно развитым психически человеком. Андрей молча кивнул. Пару минут они шли молча. За длинным рядом распушенных пальм тропа круто повернула вправо, и впереди – метрах в ста - открылся пруд совершенно невероятного зеленого цвета. Тёмно-ядовитозеленый цвет, ну как его опишешь… надо бы поизучать названия цветов, а то как рыба только рот разеваешь… - Я хочу посидеть там, - Крыся показала рукой на холмик у воды высотой в пару метров, покрытый густой травой. Подойдя к холмику, они завалились в траву. - Можешь привести еще пример заданий для рабыни? - Да сколько угодно. Прочесть одну страницу интересной книги. Одну страницу в день, я имею в виду. А лучше – по одной странице две-три книги. У рабыни может не быть интересов вообще, тогда хирург выбирает для неё сам книги по своему вкусу. Есть много очень интересных, захватывающих книг – художественных, научнопопулярных, так что выбрать несложно. Или, например, подрочить. Подавляющее большинство людей, особенно девочек, дрочить стесняются, считают это постыдным и даже опасным. Сначала приходится разобрать эту тему. В зависимости от запущенности болезни, на это может потребоваться пять минут или пять дней… ну вот заставляешь девочку выписывать свои сексуальные фантазии, снова и снова очищать их от «прилично» и «неприлично», и ставишь перед ней задачу – дрочить хотя бы по пять минут в день, представляя себе свои фантазии или просматривая какой-нибудь порно-ролик. Ты понимаешь… человека приходится буквально вытаскивать из могилы и собирать из праха – учить его самым элементарным вещам, вытаскивать из состояний, когда он мёртв, ну практически уже мертв – ни радостных желаний, ни приятного секса, ни надежд, ни захватывающих фантазий о будущем, ни интересов – в общем, ничего. Подавляющее большинство людей так живет, точнее доживает. Есть такой термин у страховщиков – «время дожития»:) Так вот у всех людей идёт время их «дожития». Они не живут, они «доживают». При этом многие, чтобы не сдохнуть от шокирующе мощного чувства бессмысленно просираемой жизни, обкладываются многочисленными прокладками. Например, они создают для себя кучу обязательств – ещё, ещё, как можно больше, чтобы каждая минута была чем-то занята… - О! – воскликнул Андрей, - идея… у меня тут идея появилась, Крыся. Есть два явления, которые теперь можно связать… в России женщина – это человек второго сорта… ну вслух этого никто не скажет, но на самом деле это так и есть – женщины всегда считаются намного глупее, инфантильнее, тупее… и они сами так считают, и самое ужасное, что так оно и есть. Девочку с самого раннего возраста приучают к мысли о том, что она – второй сорт, что ее место у плиты, вынашивать ребенка, обслуживать мужа. Так и происходит – её загружают работой по дому, ей изо всех сил внушают чувство неполноценности, высмеивают её, когда она берет книжку, в общем – быстро превращают в придаток к семье, вбивая минута за минутой нужные мысли в ее голову. И в России же чрезвычайно распространена гипер-опека детей. Просто фантастическая опека и навязчивая забота. Идея в том, что поскольку психическую жизнь в девочках убивают, они начинают ожесточенно искать любые средства забить нарастающую бессмысленность своей жизни, и вот девочка чувствует себя несчастной, и какие у нее могут появиться мысли о том – что тут можно изменить? Выйти замуж, конечно. Это ведь валится на неё отовсюду – надо выйти замуж, надо рожать, семья – это счастье, дети – это неземное счастье и прочая садистская хуета. И когда она рожает, то у неё появляется вечный источник затычек для своей чудовищной психической несостоятельности – ведь о ребенке можно заботиться бесконечно, и поначалу это даже кажется оправданным, но по мере того, как ребенок подрастает, он становится самостоятельнее, дети всегда хотят что-то делать сами, но и тут находится причина кастрировать своего ребенка – он сделает всё плохо, неумело, долго… кстати, эти женщины нихуя не любят своих детей – как можно любить человека и кастрировать его? Как можно испытывать к ребенку симпатию и разрушать его жизнь, фактически запрещая ему развиваться, учиться? И вот мамаши эти окутывают ребенка удушающим коконом заботы. Самостоятельность ребенка – это угроза! А вдруг он, не дай бог, сам станет всё делать, и ты окажешься не у дел? Не дай бог! Поэтому – как можно больше правил, чтобы за их выполнением можно было следить. Как можно больше заботы, чтобы постоянно было чем себя занять. Конечно, в крайнем случае можно родить ещё одного, ну или на работу пойти… Андрей замолчал, Крыся и Карлос тоже сидели молча, и вокруг них медленно, очень медленно текла жизнь, и так же не торопясь текли мысли с большими приятными паузами. Где-то крикнул ребенок, где-то плеснула рыба в пруду. Как описывать состояние, когда ничего не происходит, ну то есть - никаких слов, целенаправленных действий, никаких несущих в себе смысл жестов? А главное – как это читать?:) Читая описания событий, представляешь себя их участником – срубил дерево, построил плот, попал на остров, пираты там или динозавры или красивая аборигенка с упругой попкой и обнаженными грудками – всё это легко представить, пусть даже в нереально романтизированном виде, и тебе становится интересно, ты вовлекаешься и начинаешь переживать что-то, сопереживать. А если описывать страницу за страницей свои переживания, едва уловимые переливы тонких эмоций, каким-то образом находя для них слова… чтобы всё это ещё и читать потом, да ещё и с интересом, это нужно ведь самому начать всё это переживать. Может быть, в будущем люди и будут так же легко управлять своими эмоциями, как сейчас они это делают с образами, но для человека современного, совершенно беспомощного перед завихрениями эмоций, в большинстве своем негативных, это невозможно – скука возникнет моментально. Интересно… а ведь это управление образами…, оно тоже наверное появилось не сразу? Может быть, когда-то в далеком прошлом людям было бы неинтересно читать «Остров сокровищ» или «Мемуары принцессы» - их воображение просто не смогло бы следовать за ходом событий – не было привычки?.. И ладно бы еще описывать переживания, в конце концов это хоть и сложно, но хотя бы понятно, как это делать – описываешь мысли, описываешь возникающие образы, находишь резонирующие слова для переживаний… а как опишешь паузы? Вот сейчас, например, пауза. Она есть прямо сейчас, хотя на неё и наползают время от времени и мысли, и желания, но они проползают так, как пролетают облака над горами – пролетело и нет его, и снова торчат безмолвные скалы и над ним – безмолвное небо. Мысли медленно движутся поверх молчания, как облака, а за ними – пауза, молчание, ничто. И поразительно то, что в этом «ничто» столько глубины, столько насыщенности, а описать это невозможно, потому что ничего же не происходит! Когда есть эта чистая насыщенность, чистая глубина, чистое существование – при этом ничего не происходит – одно и то же состояние. Одно и то же! Всматривайся, вчувствуйся сколько тебе влезет, хрен ты чего там учувствуешь. Ничего не происходит! Нечего различать! Одно и то же! И вот это самое непостижимое, потому что это «ничто» совершенно идентично в предыдущий момент и в будущий момент, и это то же самое «ничто», что было месяц назад, и в то же самое время - это насыщенная жизнь! Мозги плавятся от попытки принять это. Полный абсурд, полнейший. Мозгу придется смириться, как смирились мозги физиков, когда электрон оказался и частицей и волной одновременно, не будучи при этом ни частицей ни волной, а чем-то непостижимым. Можно бесконечно удивляться. Вот наблюдаешь это «ничто», отдаешь себе отчет в том, что это на самом деле «ничто», и в тот же момент испытываешь ясность, что когда есть это «ничто», при этом рождается удивительной чистоты и пронзительности насыщенность, полнота, счастье. Да, счастье… Начинают возникать вспышки радости – беспричинной, совершенно беспричинной… это тоже нечто поразительное – беспричинная радость. Вот сейчас… вот она, вот… беспричинная радость. Может ли радость быть беспричинной? А ведь сейчас ясно, что именно беспричинной она и может быть! Когда для радости есть причина, это… это как фитиль, как бикфордов шнур – как отзвук, эхо. А там, глубоко за причинной радостью, лежит океан радости беспричинной, и там не только радость, там и восторг беспричинный, там и любовь беспричинная и безобъектная… блять… какое открытие… Крыся повернула голову и что-то собралась сказать, но Андрей просто выставил ладонь в запрещающем жесте, и она снова отвернулась. Вихрь восприятий, мелкий торнадо – кучка мыслей «не обиделась бы», «она не обидится», кучка эмоций – всё собрать и выкинуть… океан беспричинных и безобъектных переживаний. Почему-то есть некоторая болезненность при этом… откуда? Почему просто не отдаться этим переживаниям, почему не смотреть на них в изумлении? А… это всё то же самое – спазматическое желание «делать». Это то же самое, что я только что говорил про материнское помешательство. Непременно делать что-то, иначе – страх! Иначе страшно! Я столько лет… Сильный всплеск наслаждения прерывал его мысли. Очень сильное наслаждение… ебать… это возможно… блаженство. Блаженство и наслаждение одновременно… наслаждение – это как оргазм, но во всем теле, а блаженство – это… это хуй знает как сказать – это как радость, как восторг – это не ощущения. Прерывается и снова возникает. Я не зря прожил свою жизнь. Я счастлив. Моя жизнь имела смысл, ведь я сейчас переживаю ЭТО… Нужно ухватить эту мрачную наползающую сетку за хвост, нужно просто различать его – это снова страх, это снова спазмы «надо что-то делать». Мне нужно тренироваться ничего не делать! Удивительно. Полная ясность. Удивительно переживание ясности. Ясность – это так удивительно, ясность, ясность… как приятно произносить это слово и испытывать… ясность. Бывает ли безобъектная ясность? Но сейчас ясность есть в том, что мне нужно тренироваться прекращать деятельность – не ради того, чтобы выпендриваться, не ради чего-то выдуманного – а ради вот этого «ничто». Достичь этого состояния очень просто – ну теоретически просто – прекрати заниматься хуйней, вот и весь рецепт. Это состояние кажется присущим человеку изначально, и чтобы до него добраться, нужно просто вытащить себя из болота тупости, негативных эмоций. Нужно тренироваться, чтобы можно было пребывать в этой пустоте, наполненной чистым существованием, искрящейся радостью, восторгом, и словно что-то куда-то тянет, как будто зовёт… чувство зова, и торжество… торжество? Да. Я всю жизнь учился что-то делать, забивать свою серость хоть чем-нибудь, потом я научился избегать серости, когда делал то, что нравится, к чему есть предвкушение, а сейчас я хочу учиться испытывать «ничто», ну хотя бы иногда, понемногу. Когда я последний раз садился или ложился или шел гулять и специально НИЧЕГО не делал? Никогда. Да и ради чего? Только чтобы отдохнуть, если слишком пересидел за какимто делом… а с другой стороны… да, точно. Точно! Это лишь спусковой крючок. Вот это ничегонеделание – это лишь спусковой крючок. Это способ достичь этого состояния насыщенности и свободы, а дальше – нужно просто уцепиться за него вниманием, и можешь делать что угодно! Хоть дрова рубить, хоть разговаривать. Вот сейчас – я могу совершенно спокойно продолжить разговор, не прекращая испытывать… главное – не отдавать внимание своей деятельности целиком, оставить словно маленький его кусочек на поддержании этого состояния. - Что ты хотела сказать, Крыся. Как Андрей ни старался, не удалось произнести эту простую фразу без примеси извинительной интонации. Инвалид, блять… это ведь натуральная инвалидность… - Я бы сказала так - силой мы вырезаем результаты насилия. Нож хирурга силой удаляет то, что силой внедрилось в тело человека. Психическая хирургия нужна лишь потому, что над человеком, начиная с самого раннего детства, проводили жестокие эксперименты, да это даже не эксперименты, какие там эксперименты… жертвы, превратившиеся в насильников, насилуют новых жертв, превращающихся затем в насильников… - Как гусеницы и бабочки, - вставил Андрей. - Бабочки? Ну это так себе сравнение:) Бабочки красивые и безобидные. Это скорее как паразитическое заражение – сначала человек заражается, а потом сам становится источником заразы. Конечно, социальная хирургия – самый эффективный способ бороться с заразой, точно так же, как гигиена и профилактика. Предотвратить намного легче, чем лечить. Но… тут мы мало что можем сделать. - Интересно – возможно ли насильственное внедрение моральных норм, которые могли бы оздоровить общество? - Ну…, в каком смысле – насильственное, Энди? – включился в диалог Карлос, - тут палка о двух концах. Если общество устроено так, что над ним можно осуществлять насилие, то не сомневайся – рано или поздно этой возможностью воспользуются так, что все твои благие начинания со свистом улетят в небытие. Если общество устроено так, что легко осуществлять промывку мозгов, то этим опять таки непременно воспользуются те, кто промоет им мозг в деструктивном направлении. Полно людей, которые борются за власть, а человек не вечен. Даже если представить себе картину некоего «золотого века», когда у власти стоит просвещенный деспот или группа просвещенных людей, то времена пройдут, и к рычагам получат доступ другие люди. - Не всякие свободы легко задушить, - возразил Андрей. – Например, в России восьмидесятых годов капиталистический подход к обустройству экономики был невозможен совершенно, и когда Ельцин поручил Лужкову в восемьдесят шестом взяться за организацию кооперативов, и кооперативы в самом деле стали разрешать, один за другим, это казалось каким-то чудом, нереальным, невозможным, я хорошо помню это состояние – не веришь в то, что это на самом деле происходит, и уж тем более мало кто верил, что это протянется сколько-нибудь долго, и многие боялись даже и начинать, ведь если сейчас станешь кооператором, то закона, защищающего тебя, нет! Шаг влево-вправо, и ты уже преступник, а завтра и вовсе всю эту кооперативную лавочку прикроют, и ты автоматически станешь преступником, получавшим «нетрудовые доходы», спекулянтом проклятым, капиталистом, и загремишь в лагеря лет так на десять в лучшем случае. Лужков своим телом прокладывал дорогу кооперативам, и превратился в своего рода идола для тех отчаянных оптимистов, которые плюнули на страхи и решили рискнуть. Никто на самом деле не верил, что это навсегда. В СССР постоянно были какие-то «кампании» - когда начиналась бурная суета вокруг той или иной идеи-фикс, после чего всё благополучно возвращалось в прежнее русло застоя… ну а сейчас – прошло двадцать пять лет, и можно ли снова опустить железный занавес, снова вернуться к так называемому «социализму»? - Да можно, конечно, Энди. Не будь так наивен. Конечно можно. И может быть еще и вернется, посмотрим. Недавняя история Ирана тебя ничему не научила? - Смутно себе это представляю. Я видел фотки семидесятых, кажется, годов, где люди в Иране были очень похожи на обычных советских людей – короткие платья, магазины, открытые плечи и типично советские выражения лиц. А сейчас там полная жопа… - Энди, всё довольно просто – расстрелять сотню лидеров и потенциальных лидеров оппозиции, ну под каким угодно предлогом, например подбросить им оружие и планы свержения власти, взорвать что-нибудь такое… большое, «найти» доказательство их причастности к этому взрыву, да в конце концов если даже тупо пересажать людей, ввести полицейские меры, придушивать всё, что высовывается – просто по одиночке выдергивать одного за другим… Чтобы не было возможности возврата, отката, нужно, чтобы генералы не хотели отдавать преступных приказов, и чтобы солдаты в любом случае отказывались их выполнять. Нужно, чтобы полицейские начальники отказывались от преступных действий, и чтобы рядовые полицейские в любом случае отказывались фабриковать дела и подбрасывать наркотики… Это всё требует очень, очень глубокого перерождения общества, и к этому идут десятилетиями, если не столетиями, то тормозя и даже идя вспять, то заново набирая ход. - Я не согласен, Карлос. Ну то есть я могу согласиться в целом, а что касается России – не согласен. Вот например смотри, что произошло в СССР в восьмидесятые года. Пришел конец монстру. И там сообщество предпринимателей, интеллигентов, ученых очень быстро сорганизовалось, демократы получили на выборах в Моссовет большинство, они фактически получили уже тогда власть, всё было в их руках! - И? - И они не сумели с этим справиться. С чисто хозяйственной точки зрения – не смогли. У них же были только теории – красивые западные теории, а воспитаны они были всё на той же почве кондового коммунизма. Они с восторгом читали «Экономику дефицита» Корнаи, которая объясняла – почему они живут и будут жить в заднице. Австрийцы Людвиг фон Мизес, и, в большей степени, его ученик Фридрих фон Хайек были их кумирами, ведь Хайек был тем человеком, который объяснил всему миру – что такое «цена», и почему никогда и ни при каких обстоятельствах плановая экономика не может быть успешной – фактически, он сделал то же для экономики, что сделали для физики люди, которые установили непреложный факт невозможности вечного двигателя. Невозможность создания вечного двигателя, доказанная теоретически, освободила умы множества ученых от разной фигни, причем как изобретателей, так и тех, кто по долгу службы должен был в этих «изобретениях» разбираться. Патентные бюро просто прекратили прием заявок на тему создания вечного двигателя – кардинальный и эффективный шаг. Учёным и инженерам больше не надо было вгрызаться в сложнейшие детали и узлы предлагаемых устройств и искать в них ошибки – ошибочна была идея в целом. Точно так же и Хайек сделал всё, чтобы любой хоть немного соображающий в экономике человек раз и навсегда прекратил бы «приём заявок» на создание плановой экономики с подавлением свободного рынка… я скучные вещи говорю? За последние несколько лет Андрею не попадались люди, с которыми можно было бы обсуждать всё что угодно – просто потому, что они не бесились, не таращились тупо – они слушали и понимали, и он чувствовал себя как вечно голодный человек, наконец-то добравшийся до еды. Это было самое настоящее чувство голода. Он изголодался по вниманию умного и спокойного человека. А тут этих людей, кажется, было много! Хотелось сидеть тут, на этой травянистой кочке, и обсуждать что угодно – экономику, политику, историю, психологию – хоть что. Хотелось вернуться в поселок и найти Алингу. Хотелось встретиться снова со всеми теми людьми, с которыми он познакомился в коттедже. Всё-таки, оказывается, он сильно устал от одиночества. - Нет, мне интересно, продолжай – хочу, чтобы ты рассказывал дальше. Андрей пристально всмотрелся в лицо Крыси. Двуличие, показной интерес… на этом он собаку съел, малейшие признаки этого не скроются от его внимания. Их не было. И снова возникло наслаждение, или блаженство? Хуй поймет, они так переливаются, перекликаются друг с другом… нет, сейчас это именно блаженство, потому что ни в одном месте тела нет того удовольствия, которое и называется «наслаждением». Ха… а вот сейчас уже есть:) Стоило только пробежаться вниманием по телу в поисках наслаждения, как оно тут же и возникло – растеклось неопределенной кляксой по груди, отдало куда-то в левую руку, в сердце, в животе кажется… интересно… - Сейчас, минуту. – Андрей снова взял тайм-аут. И снова – еще один всплеск блаженства – просто от того факта, что при этих людях можно вот так взять паузу, отпихнуться от них, и никто не обидится… блять, это же такие простые вещи… в какой страшной жопе живут люди, которые не могут без чувства вины сказать «подожди», и не могут не обидеться, если им сказали это. Какое гнильё, ебаный в рот… какое космическое дерьмо, как всё им пропитано, и как этого можно не видеть, а?.. Наслаждение. Вот важное. Блять! Вау, чуть не забыл. Поразительно – насколько быстро забываются открытия. Андрей достал из напоясной сумки блокнот. Лучше записать. Такие открытия не должны забываться. Это ещё не открытие, конечно… а с другой стороны была стопроцентная уверенность, что именно открытие, а не просто необычная идея. Во что важно наслаждение возникло СРАЗУ же, ну почти сразу, как только он стал пробегать вниманием по своему телу в поисках наслаждения. Это точно не случайное совпадение. Понятно, что далеко не всегда это сработает. Понятно, что должно быть множество препятствий – чем больше скуки или злости или жалости к себе, тем с большей вероятностью механизм не сработает, слишком много отравы. Но в состоянии вот такого приподнятого, энергичного настроения это БУДЕТ работать. Здорово, здорово… это здорово. Это пиздец как важно. Это очень важно. Наслаждение само по себе является своего рода питательной, живительной смесью для живительной психической «микрофлоры», клёвых пупсо-микробов – радости, торжества, нежности – много чего. Всплески этих живительных восприятий в свою очередь подпитывают почву – ну в точности как с почвой и растениями, только растения подпитывают почву умирая, а тут… хотя почему? Чушь. Растения создают почву и в процессе своей жизни. Например бобовые. Вокруг их клубеньков возникают огромные массы почвенных бактерий, чья жизнедеятельность и делает почву плодородной – поэтому и высаживают их там, где хотят улучшить почву… черт с ними, с клубеньками… в ассоциациях главное - не утонуть. Получается – обратная положительная связь – одно подпитывает другое, но самое ценное тут в том, что для того, чтобы этот цикл начался, достаточно очень простого действия! Вот это самое важное. Это нельзя упустить. Ведь нет ничего проще, чем, скажем, пару раз в час пробегать вниманием по телу в поисках наслаждения. Видимо, вот это «в поисках» тут ключевое. Точно. Как я ищу какой-то предмет на столе? Я вспоминаю его образ, после чего однообразно накладываю его последовательно на каждый предмет, который вижу. Если возникает совпадение образов, внимание останавливается, происходит еще пара быстрых сличений, и предмет опознан. Именно на этом эффекте строится очень классная игра, когда на одном листе бумаги нарисовано девяносто девять чисел, начиная от единицы, и нужно последовательно найти их одно за другим. Ужасно интересная игра, потому что числа эти изображены в разнообразной форме, разными цветами, разных размеров. А представляешь-то ты себе цифру какого-то определенного размера и определенной ориентации – скажем, ищешь среднего размера семерку, а она, оказывается, имеет большой размер, да еще повернула на девяносто градусов, да еще и форма у нее немного искаженная. В итоге приходится мозгам активно поработать, быстро перебирая разные формы, размеры и ориентации, сличая их с задуманным оригиналом. И вот тут – то же самое. Чтобы ответить на вопрос – есть ли тут наслаждение… вот как я могу ответить на этот вопрос? Только вспоминая, хотя бы очень-очень примерно – что это такое, наслаждение. Вспоминая и сравнивая с тем, что ощущается. То есть я уже начинаю его испытывать, и это затем становится центром кристаллизации, искрой. Охуенно! Андрей аккуратным почерком вписал в блокнот несколько ключевых идей. Открытия всегда хочется записывать аккуратно, чтобы легко было схватить смысл фразы одним взглядом, чтобы, не спеша, подбирать наиболее точные слова. - Я готов:) - Про цены, - напомнила Крыся. - Да, про цены. Когда я читал Хайека, то увидел нечто поразительное – я увидел экономику как единый организм – такой же сложный, как организм человека. Тысячи тенденций, миллионы идей, миллиарды привычек и предпочтений у миллионов людей, миллиарды взаимозависимостей в разных отраслях, миллионы товаров и услуг и их разновидностей – какие там планировщики способны учесть всё это?? Это же полное безумие. Плановая экономика – это планомерное безумие и планомерное самоуничтожение. Ну это просто… Но особенное удовольствие было, когда до меня дошла его идея о том, что цена – это и есть складывающаяся естественным путем результирующая. Вот все эти миллиарды и триллионы всевозможных психических и социальных и экономических и материальных и погодных и каких угодно факторов приводят в итоге к тому, что на определенный товар складывается сейчас определенная цена. И эта цена – это и есть единственный индикатор, позволяющий судить о востребованности, о сравнительной ценности. И он совершенно открыт – не нужны миллионы компьютеров и сотни научно-исследовательских институтов, не надо опросов и аналитики – пожалуйста, цена видна всем, вот она! Фактически, цена – это своего рода интернет. Это способ донести до любого желающего, причем мгновенно, суммирующий результат гигантского, невообразимого, астрономически сложного конгломерата всевозможных явлений мира человека и мира вокруг него. Цена! Ты идешь в магазин и видишь, что сыр подорожал. Ты получил сообщение по «ценовому интернету», и у тебя в голове появляется идея – может быть запустить тот бизнес по производству молока? Сыр-то из молока делают… Или, ты думаешь – может быть купить всё-таки ту линию по производству комбикорма? Ведь коровы едят комбикорм... или что они там едят… неважно, курицы кажется комбикорм едят:), а коровы едят молоко… Ну и так далее. Андрей рассмеялся, увидев изумленное лицо Крыси. - Ну шутка, шутка:)… Понимаешь, человек ориентируется на цену, и у него рождаются те или иные идеи – купить не сыр, а колбасу, и если много людей купят не сыр, а что-то другое, ткань рынка тут же изменится. Инвесторы вкладывают свои деньги и своё внимание туда или сюда, и если завтра соотношение факторов изменится, ты увидишь это – цена на сыр изменилась. Бороться против цены – всё равно что пытаться перевернуть Землю, уперевшись в свой письменный стол. Попробуй продавать то, что стоит сто долларов, за сто двадцать? Ты вылетишь в трубу. - Почему? А если ты совершишь определенные маркетинговые усилия? - встрял Карлос. – Убеди людей, что твой товар стоит сто пятьдесят, он и будет стоить сто пятьдесят. - Да, это так, конечно. Но «совершить маркетинговые усилия» - это и есть «добавить стоимость продукту», даже если это в чистом виде реклама, даже если на самом деле твой продукт ничем не отличается от продукта конкурентов – ты выделил какие-то его преимущества, пусть и незначимые совершенно и никому нафиг не нужные, но действующие на психику, ты в конце концов просто потратил деньги на рекламу – это и создает новую стоимость. И это не паразитическое какое-то действие, потому что в этом процессе деньги вкладываются в рекламу – в реальный сектор реальной экономики. То есть ты не можешь ПРОСТО поднять цену, вот что я хочу сказать. - Да…, согласен. - А попробуй снизить цену? То же самое – вылетишь в трубу. Рентабельность при рыночной экономике и так уже близка к нижнему пределу, это неизбежно. Если десять производителей чего-то делают некий товар одинаково или почти одинаково хорошо, то неизбежно начнется конкуренция ценой. Неизбежно, это закон… ну если только нет картельного сговора, который, кстати, нелегален… И текущая рыночная цена как раз и является итогом этого снижения цен. В эту цену уже заложена вся конкуренция, все усилия всех маркетологов и рекламщиков, и все противостоящие им усилия менеджеров, требующих больше прибыли, и всё влияние акционеров, которые хотят не просто прибыли, а постоянной прибыли от стабильно работающей фирмы, и поэтому они противостоят и маркетологам, старающимся снизить цену, и менеджерам, старающимся ее повысить. Так что – снизь цену – и ты вылетишь в трубу, так как уровень рентабельности окажется неприемлемым – ниже того, который является допустимым. - Это понятно. Интересно… Никогда не думала так о цене! - С тех пор, как я прочел Хайека, я стал немножко сумасшедшим. - Да?:) - Да. Я иногда испытываю удовольствие просто от того, что вижу какую-то цену. Крыся рассмеялась. - Я серьезно, правда! Иногда, когда я вижу цену, во мне словно пробуждается, всплывает весь этот объем представлений о том – что такое цена, и я испытываю настоящее удовольствие, прямо внутри всё словно вибрировать начинает. - Если всё начинает «вибрировать», значит насыщенность твой жизни резко выросла, - отметил Карлос. - Так и есть. Жизнь кажется охуенной штукой в этот момент. - Ну…, - Карлос взглянул на часы, - предлагаю теперь закончить ещё твою мысль про СССР, если тебе есть что ещё сказать, и сваливать обратно. - Про СССР… сказать дофига чего есть, но сейчас неинтересно, потом как-нибудь. Ну коротко говоря, тогда у них не было чисто хозяйственного опыта, а сейчас он есть. Сейчас не будет такой ситуации, что люди пришли во власть, получили в свои руки огромную страну и понятия не имеют – как в этом хаосе разобраться. Да и хаоса сейчас уже нет. За двадцать лет Россия очень сильно изменилась, приблизилась во многом к Европе, даже бессмысленно и сравнивать в тем, что было в девяностые – сразу после развала коммунизма… - Интересно, как в человеке может совмещаться и острый ум и наивность…, - взгляд Карлоса не оставлял сомнений в том – кому была адресована эта сентенция. - В чем наивность-то? - Да…, - Карлос махнул рукой. – О чём тут говорить… люди в России на что-то надеются, о чем-то мечтают, на демонстрации вон ходят, и эта шумная активность вводит их в самогипноз. Так ребенок, которого на полчаса отпустила мать из под тотального надзора, начинает фантазировать о несбыточной чепухе. Они за этой шумихой забывают про один существенный момент – всё это время, пока они ходят на демонстрации, говорят о свободе со страниц фейсбука, призывают к переменам, ругают власть – всё это время где-то там, за углом, стоит всё тот же дядя в сером костюме и с бетонным взглядом… и дядей этих много, и действуют они, когда прикажут, молниеносно и безжалостно. Они всю жизнь этому и тренируются – жестокости и безжалостности, у них такая работа. Тебе известно – кто эти люди? Может быть, на сайте правительства есть их список с биографиями, с их скайпом, чтобы можно было с ними пообщаться? Может быть у них есть какие-то приемные часы, круглые столы и что там ещё… дни открытых дверей? Не утруждайся… я знаю, что тебе неизвестно – что это за люди. И никому неизвестно – кроме тех, кто ими управляет, кто варится в той же системе правоохранения или, скорее, правоподавления. А тебе известно – кто управляет этими людьми с крепкими руками и «горячим сердцем»? Неизвестно. А тебе известно – по каким правилам они играют? Какие у них служебные инструкции? Какие у них писаные и неписаные правила игры? Граждане России ничего этого не знают, а значит – все они беззащитны. Ну представь себе, на улице к тебе подходят два вежливых «шкафа» и очень убедительно советуют тебе сесть к ним в машину. Могут и документы показать, а могут просто взять тебя за шею, надавить пальчиками, и ты и пикнуть только успеешь от болевого шока, как будешь уже в машине. А что дальше? Кто тебя будет искать? Где? Если и найдут – кто получит допуск к исследованию твоего дела? Кто вообще услышит тех, кто будет о тебе спрашивать? Пересажают там кого надо или не пересажают, сейчас или позже – я не об этом говорю. Я говорю о том, что такая кнопка, такой своего рода «социальный ядерный чемоданчик» всегда наготове. Воспользуются этой кнопкой или нет? К кому она перейдет, если власть каким-то образом сменится, и как он ей распорядится? Вот этот вопрос мне кажется центральным, и почему-то я не вижу, чтобы кто-то разделял мои опасения… Если есть люди, во власти которых отдавать приказы и выполнять приказы, связанные с насилием над людьми, то я считаю, что такие люди не имеют право быть анонимами. Люди имеют право знать – какой человек облечен властью или является орудием исполнения приказов этой власти. - Да… это мне даже и в голову не приходило. Я как-то привык…, для меня совершенно естественно, что всякие там КГБ-шники и ФСБ-шники – это люди, ведущие совершенно закрытый образ жизни. Меня не возмущает то, что мне неизвестно – кто из окружающих меня людей облечен полномочиями выполнить приказ по моему аресту, например. Это даже в голову не приходит… приучили воспринимать это как само собой разумеющееся. - Ты вот как думаешь – нажмут или не нажмут власти в России эту кнопку? - А фиг знает… - А я думаю – нажмут! – резко произнес Карлос и махнул рукой. – Посмотри, какие люди держат палец на этой кнопке, и несложно выдвинуть предположение о наиболее вероятном развитии ситуации. Ладно, увидим… - Ну что, пойдем? – Андрей тронул Крысю за локоть. - Пойдем, только… Она взглянула на Карлоса, возникла пауза. - Да, - продолжил за неё Карлос, - пойдём…, только ты иди один, мы тут задержимся. Давай, давай… проваливай:), ищи свою Алингу… - Я люблю её, - хуй знает почему, неожиданно для самого себя произнес Андрей. Было очень приятно снова говорить об этом, снова вспоминать. - Я ещё… Мгновенный прилив неловкости, просто сногсшибательной силы. Промелькнули образы «хирургической операции» со швейцаркой. - Я, Крыся, ещё и тебя люблю… кажется… Всё-таки не справился, и слово «кажется» - это огромный белый флаг позорной капитуляции. Засранный флаг, а не белый… - Нет, не кажется. Это точно. Крыся и Карлос ничего не ответили, как будто Андрей сказал что-то простое. А оно и есть простое. Что может быть проще и естественнее – любить живого человека. Андрей встал, отряхнул попу и пошел обратно к коттеджному городку. 08. Массажистка была очень мелкой и очень подвижной. Она прыгала над телом Андрея, растягивая, стискивая, потирая и сдавливая его мышцы. В какой-то момент её ножка оказалась рядом с его лицом, он развернулся на бок, крепко взял её обеими руками и прижал всей лапкой к лицу. Массажистка замерла на пару секунд, как-то спазматично протянула руку к рукам Андрея, словно собираясь отпихнуться, но так и замерла – его язык уже ласкал её между пальчиков, и положение её кисти изменилось – сначала она ослабла, затем её пальцы просто легли на его запястье. Он взял её за руку и слегка притянул её так, чтобы ладошки её передней и задней лапок соприкоснулись, и стал вылизывать, целовать их одновременно. Спустя полминуты она выпрямилась и продолжила тискать ему спину, но уже без прежней энергичности, не столько разминая его, сколько поглаживая – ясно, что всё её внимание было теперь приковано к тем ощущениям в лапке, которые возникали у неё, когда он сосал ей пальчики, вылизывал её упругую и нежную кожу. Повернувшись, он лёг на спину, и её руки легли ему на живот в какой-то нерешительности. Взяв её за запястье, он положил её руку себе на трусики, и стоящий наполовину хуй почувствовал её тяжесть. Секс с массажистками – довольно обыденное дело. В любой стране почти каждая массажистка была доступна, как бы они не изображали неприступность. Это, конечно, не значит, что каждая доступна именно для тебя и именно сейчас – это зависит и от её настроения, и от того, насколько ты ей понравился, и, в конце концов, от той суммы денег, которую ты ей дашь за секс. Но в конечном счёте «дать» может почти любая массажистка. И почти любой массажист, кстати. Многие сразу хватают за хуй и начинают дёргать за него удивительно бесчувственно – как за кусок мяса, как за очередную мышцу, которая попалась им в руки. Попутно они обсуждают цену своей услуги. Такой секс был неинтересен, и обычно Андрей отказывался доплачивать, после чего дёргания за хуй прекращались. Но иногда встречались девушки, для которых хуй был не просто куском мяса. И эта массажистка была как раз такая, и возникло удовольствие от предвкушения будущей игры. Продолжая целовать и вылизывать её ножку, он левой рукой залез под рубашку и прижал ладонь к её чуть прохладной коже на спине. Просто прижал, почти не двигая рукой, и она, сначала снова напряженно замерев, опять расслабилась. В течение примерно минуты ничего не происходило – он совсем едва-едва заметно потискивал её спинку и лизал её ножку. Иногда он напрягал хуй и слегка подталкивал её руку, всё еще неподвижно лежащую на нем. Видимо, она не могла решиться и перейти от стадии пассивного позволения к стадии активного соучастия. Минута шла за минутой. Он убрал руку с её спины и показалось, что она испытала облегчение. Взяв двумя руками её лапку поудобнее, он стал посасывать её пальчики. В общем… в общем так даже было клёво – немного двигая попой можно было поддерживать постоянное ощущение её руки на почти уже полностью вставшем хуе, и её красивая ножка была в его распоряжении. Да, это было клёво. Даже если ничего большего и не будет, то это всё равно приятный опыт. Легко было испытывать нежность к этой девчонке. Андрей отпустил её ножку и, приподнявшись, сел. Она легко могла бы, воспользовавшись этим, сделать вид, что её правая рука соскользнула с хуя, но делать этого она не стала, и рука осталась лежать на своём месте. Взяв её левую руку, он приподнял её и стал целовать – тонкая, нежная везде – не только на сгибе локтя. Можно было бы положить свою руку на кисть её правой руки, прижать к хую, дать ей понять, что сейчас он хочет вот этого… потому что сейчас в самом деле сильно хотелось подрочить, или чтобы она потискала его хуй, но делать этого он всё же не стал – намного более возбуждающей была игра «сама начнёт тискать хуй или нет». В конце концов, попросить её подрачить хуй можно было бы и позже, но не хотелось потерять шанс испытать то удовольствие, то возбуждение и ту нежность, которые возникли бы, если бы она начала сама тискать хуй. И он продолжал с нежностью целовать её руку, прижиматься мордой, вылизывать, снова целовать. Сейчас это возбуждало даже не меньше, чем вылизывание ножек. Было очень приятно целовать, потом отстраняться и смотреть, поглаживать, играться кончиками пальцев, потом крепко сжимать, потом снова целовать, потом лишь проводить губами, едва прикасаясь. Потом он подтянул под себя правую ногу, положил руку ей на шею и посмотрел прямо в глаза. Они не были испуганными. Ну может совсем немного. Медленно, почти без усилия притянув её к себе, он прикоснулся губами к щеке. Это было охуенно… просто охуенно – целовать её щечку… потом он немножко лизнул её, ещё, и спустя минуту, взяв её голову обеими руками, он целовал всю её мордашку. Она закрыла глаза, положила обе руки ему на предплечья, и дыхание её стало тяжелым, глубоким. Когда он стал целовать её в губки, она не отворачивалась, по прежнему не двигаясь и позволяя делать с собой всё, что ему хочется. Охуенно возбуждает лизать самым кончиком языка уголок её губ… немного проникая внутрь… и очень хотелось, чтобы она начала отвечать на поцелуи. Приподняв ей подбородок, он стал с силой вылизывать шею, проводя широким языком снизу вверх, и её пальцы едва заметно сжались на его руках, а дыхание стало еще более глубоким. Сейчас это было в сто раз приятнее, чем трахаться – просто целовать её мордочку и чувствовать её возбуждение. Хотя… если бы она сидела на его хуе… да, это тоже было бы здорово… Решив рискнуть, он расстегнул пуговицу на её рубашке. Затем – вторую… третью… и его ладонь легла ей на грудь. Маленькая, нежная… хотелось накрыть всю её ладонью и так и держать руку, даже не лапая, не стискивая – просто держать и ощущать всей ладонью этого маленького нежного зверька. Но нет… невозможно удержаться, чтобы хотя бы чуть-чуть не потискать её… А сейчас хочется чего-то немного другого… его рука соскользнула с грудки и проникла дальше, под подмышку. Да, хочется вот так держать её, положив большой палец на сосочек, и всей лапой охватывая её пиздец какую нежную подмышку, держа её тельце, как держат маленькую девочку, беря её на руки. Немного надавил большим пальцем на сосок, и она тихо простонала, и сосочек стал очень твёрдым. Охуенная, охуенная девочка… Так легко влюбляться в пупсовых нежных девочек… просто с пол-пинка… но сейчас уже всё иначе – не так, как раньше. Влюбленность может быть яркой и возбуждающей, и можно испытывать сильную нежность, как сейчас, очень сильную, так что в груди возникает наслаждение, и сильно возбуждают красивые тельца, и нравится фантазировать, нравится дрочить, но при этом… при всём при этом секс словно исчез как реальность. Секс стал чем-то таким, чего нет, вместо чего повсюду – эрзац, синтетика. Уже точно понятно – чего можно ожидать от девочки, даже если она влюбилась – стыда, ревности, снова стыда, снова ревности, желаний ходить под ручку и заботы друг о друге… Бывает и страстный секс при этом, бывают даже такие девушки, которые хотят трахаться каждый день – такое бывает редко, очень редко, но бывает – остальные просто делают вид, что хотят трахаться, уступая желаниям парня, легко обманывая и его и саму себя. «В СССР секса нет», всплыл дурацкий советский лозунг. Нет этого секса не только в СССР, как оказалось, нет его нигде вообще. Есть только синтетика. А чего хочется? Хочется живой девочки… вот как Алинга… как Крыся… интересно… интересно то, что в общении с ними обеими сексуальным фантазиям не нашлось до сих пор места! Может быть, они не так сильно возбуждают, как эта мелкая индонезийская девчонка? Да нет… возбуждают… очень сильно возбуждают… Андрей вспомнил Алингу, как она двигается, её ножки, коленки, плечи… с такой девочкой очень сильно хочется и ласкаться, и трахаться… и с Крысей – тоже… почему же так странно, что до сих пор никакие сексуальные фантазии… да ничего странного! Просто для этого не хватило времени. Просто они – не только красивые девочки, не только страстные, не только нежные, не только то и сё – они ещё и живые. В них есть жизнь – есть умные глазки, есть интеллект, есть решимость и внимательность, чувство юмора и серьезность – есть настоящий, живой человек, так что секс просто сам по себе отошел временно на задний план. Это охуенно здорово, когда девочка такая – живой человек, тогда секс просто занимает своё место среди других наслаждений, которые можно вместе с ней испытывать. А с этой девчонкой очень классно целоваться… и наверняка буду постоянно подходить к оргазму и останавливаться, если получится с ней потрахаться, буду возбужден до крайности, а кроме этого делать с ней… нечего. И этого очень мало. Секс… это как-то произошло незаметно – тот поворот в отношении к сексу, когда оно стало таким… как у человека, который смотрит на вкусную булочку, она так клево пахнет, он ее нюхает, крутит, трогает языком корочку и мякоть, но знает совершенно точно, что никогда не попробует её вкуса, так как булочка отравлена смертельным ядом… Массажистка открыла глаза – видимо, почувствовала, что Андрей отвлекся на какие-то свои мысли. - Придешь ко мне спать? – произнес он так, чтобы его губы немного касались её губ. - No, no… sorry… can not… - Почему? Приходи, я раздену тебя… ты понимаешь английский? - Yes… I can not… - Я раздену тебя, малышка, я буду гладить твою попку, целовать твой животик, я буду ласкать твои ляжки, я дам тебе поиграться со своим хуем, почему ты не хочешь? Ведь у тебя никогда не будет такого нежного и страстного парня… или я тебе не нравлюсь? Она улыбнулась, обняла и крепко прижала его к себе, положив голову на плечо. Это было неожиданно и нежность вспыхнула с новой силой. Раньше он просто по уши влюбился бы в такую девочку, но сейчас – сейчас где-то там, позади всего, стояла прохладная и грустная трезвость – любовь с такой девчонкой невозможна. В самом лучшем случае она просто сделает из себя твою вещь, станет пушистым котенком, прислуживающим тебе, обслуживающим – для многих это и есть счастье. И для него когда-то это могло бы быть счастьем, наверное… на какое-то время… а в худшем случае она забудет о тебе уже завтра. - Приходи, хорошо? Или давай я приду вечером, когда ты заканчиваешь работу, хорошо? Он мягко отстранил её от себя, взяв за плечи, и снова поцеловал её нежные губки. Она ответила на поцелуй, и, положив руки ему на грудь, целовала его ещё, ещё… - Я хочу, чтобы ты пришла, приходи. Я… я дам тебе денег, ты только не обижайся, я не хочу купить твою любовь – зачем мне её покупать, если я вижу, что ты уже любишь меня:) Её лицо напряглось при упоминании о деньгах, но снова смягчилось при последних его словах, и она улыбнулась. - Ты ведь любишь меня? Ну хоть немножко, да? Она снова улыбнулась, прикрыв лицо рукой. - Просто я знаю, что деньги тебе наверняка нужны, поэтому я хочу тебе их давать, если ты будешь моей девушкой… если хочешь, мы можем просто спать вместе, а если хочешь – поехали куда-нибудь попутешествуем? В этот момент он уже и сам не знал – насколько серьезно он всё это предлагает. Вернее – нет, если бы она согласилась, конечно это было бы клево – путешествовать с такой девчонкой, купить ей пупсовую одежду, чтобы она шла рядом с ним – в кроссовочках, шортиках… всё-таки этого так сильно не хватает – хотя бы немного влюбленной в него красивой девочки, к которой и у него возникала бы влюбленность, нежность, желание обнимать её, целовать, смотреть как она двигается… этого сильно не хватает – сильнее, чем казалось до сих пор… Что же тогда неясного в отношении этой девочки? Неясно – как далеко это могло зайти. В самом ли деле она может оказаться такой, чей смысл жизни не замыкается на своей маме с бабушкой и муже с детьми? Крайне маловероятно, почти совсем невозможно. Невозможно. А ведь его никто не любит. Никто. Это «никто» как-то особенно гулко прозвучало в голове и отдалось в сердце – что-то там вспыхнуло и отдалось по всему телу тонкими жаркими ниточками. Никто не любит. Так не должно быть… но ведь так легко влюбить в себя – столько девочек, которых так легко влюбить, но всё уже было, было и хватило по горло. И вот перед ним стоит девочка. Приложить совсем немного усилий, совсем немного денег, и она поддастся и будет исправно играть любую роль, какая ему будет нужна. Захочет – и будет сидеть дома и готовить еду и стирать трусы. Захочет – и она будет гулять с ним в шортиках и кроссовочках. Ну не она, так другая… и это будет забытьё, это будет ещё хуже, потому что есть только одна вещь, которая хуже, чем когда тебя не любят – заснуть и забыть про это, нажраться суррогатом. Он снова отстранил её от себя, взял её голову двумя руками, посмотрел прямо в глаза. Немного смущена и не знает, видимо, чего ещё от него можно ждать. Привлёк к себе и снова поцеловал – покорно подставляет свои губки и целуется. Вот он – кошмар. Кошмар будет, если не удержаться от выворачивающего наизнанку позыва уколоться и забыться – представить, дорисовать, поверить в то, что там, за этими глазками, живая девочка, полюбить её изо всех сил, наслаждаясь ею, отдавая ей себя… но как страшно потом будет протрезвление… выныривать из такого страшно, есть опыт… - Ну, придешь? – снова спросил он, и сам по своей же интонации понял, что ничего уже не ждёт. Придёт, не придёт – в общем будет всё то же, что было и раньше. Два дня, ну три… ну неделя! А потом – на его глазах девочка начнет превращаться в скучающую жену, живущую ожиданием мужа, его внимания, и что самое ужасное – она будет счастлива, ну вернее это она будет думать, что счастлива, или для неё это и в самом деле счастье… заебала эта путаница в словах. Есть субъективное чувство счастья, и даже в полной жопе кто-то будет твердить, что счастлив, и хуй с ним, а есть конкретные восприятия – или они есть, или их нет – тут уж никакой субъективности. - Virgin…, - вдруг почти прошептала она. - Что? Девственница? Ну и что… а… слушай, я тебя не изнасилую, правда, поверь мне. Не будет никакого секса, если сама не захочешь, ничего не будет! Просто буду целовать тебя… вот так… тебе же нравится? Нравится. Я буду всё тело твое целовать, тебе будет очень-очень приятно, и никакого секса, ну, согласна? - Yes… - Значит – придешь? - No, can not… - Угу… ну понятно…, - Андрей успокоительно покачал головой. – Хорошо, хорошо, ну нет так нет. Её лицо просветлело, и до него дошло, что он уже давно заебал её своими домогательствами, и она только и ждёт, чтобы он отъебался. Целуется? Ну и что… Вон в Таиланде пупсовые тайки с такими уёбищами целуются, что иногда рвотные позывы возникают, а они целуются, щебечут, прижимаются… Чем же она займется после того, как он уйдет? Грустные мысли навязчиво лезли одна за другой, пока он одевался. Ну займется она тем же, чем занималась до того, как он пришел – она выйдет на улицу, сядет перед своей этой конурой и будет сидеть, тупо щурясь на закатное солнце, а завтра она будет сидеть тут и щуриться на восходящее солнце, и так будет день за днём – сидит, делает массаж разным гоблинам, потом снова сидит, перекинется парой слов с соседками из мелких лавок, стоящих по обе стороны от её домика. Какая космическая, невероятная безысходность…, но она так не считает и не выглядит несчастной – несчастным как раз выглядит он… отчего же такой приступ тоски? Почему так остро, так болезненно – снова так же, как в те самые первые недели, когда он оторвал от себя всё то, что не оправдало надежд и уже никогда их не оправдает? Этому должна быть причина. - Пока, малышка… Погладил её по голове, отдал деньги – она подобострастно сложила ручки перед собой и поклонилась, взяла деньги. Да никогда её от этого уже не отучишь… да она и стараться не будет – ей нормально… Должна быть причина, почему так снова всё болезненно. Ну… да, и в общем – всё понятно… Алинга – вот она, причина. Крыся… тоже отчасти. Девочки, которых наверное можно было бы любить вот так – полностью открывшись, на равных, но будут ли они любить его? Так сильно не хотелось задавать себе этот вопрос, что сразу стало ясно, что здесь-то собака и порылась… У них тут жизнь, это видно, это чувствуется. Тут жизнь, к которой он пока что не имеет никакого отношения. Он тут чужой, и станет ли своим… это большой вопрос. Да и захотят ли они? С другой стороны, присутствие Джо… тут есть какойто замысел, тут есть какая-то игра, ну конечно тут есть игра, как будто для него это новость! Джо играет в свои игры – только ли с ним? А если он играет и с Алингой? Ведь какието намеки были на этот счет… нет, сейчас уже не вспомнить. Но это, всё-таки, шанс. Надо взять и разобраться, открыто – с Алингой, с Джо, с Майком и с Карлосом и с Ташей – со всеми ними надо расставить точки над «i», а не ждать, пока там что-то само срастется. Существование Алинги изменило всё, и если до сих пор его в целом устраивало плыть по течению, то больше не устраивает. Течение прибило его в эту удивительную заводь, и он никогда себе не простит, если безропотно позволит этому течению так же себя и унести. Джо придется принять это к сведению, ему придется дать ответы на кое-какие вопросы. Они сидели вчетвером – Андрей, Джо, Алинга и Майк. В том же коттедже, куда он направился сразу после массажистки. Андрей был так решительно настроен, что даже не успел удивиться такому совпадению обстоятельств. Они сидели за столом, и один стул был свободен. На него Андрей и уселся. - Ждёте кого-то? - Ммм… да, - кивнул Майк. - Я не помешаю? Мне очень надо задать несколько вопросов – Алинге, Джо… - Нет, не помешаешь. Такая покладистость немного сбила его настрой. - Мне нужно разобраться… - Хорошо, разберись… Андрей вздохнул. Больше всего не хочется произвести впечатление истерика. - Джо, мне нужно знать – что ты со мной делаешь, зачем. В неизвестности я больше жить не могу. Есть проблема, Джо…, - интонация его стала извиняющейся, и в самом деле возникло чувство вины. – Я люблю Алингу, очень сильно люблю… и я понимаю, что я тут для вас чужой, посторонний человек. И просто вот так покорно отсидеть здесь своё и унестись на плоту или машине дальше – это меня не устраивает. Джо продолжал сидеть, как сидел, без единого движения, без какой-либо мимики. Расслабленно, и в то же время упруго. Мда… пока как-то не очень… - Алинга, - Андрей повернулся к ней, - я не из тех, кто повисает на шее и обслюнявливает, давя на жалость. Пойми – я хочу… я хочу понять – смогу ли я стать частью твоей жизни, сможешь и захочешь ли ты стать частью моей. Найдутся ли у нас общие интересы, будет ли между нами взаимная любовь или нет. И ещё… Чертовски не хотелось касаться этой темы, но Андрей продавил это, потому что решение, принятое им утром, оставалось в силе и даже укрепилось – с Алингой нельзя позволить себе неискренности и лживости, потому что так можно потерять всё. - И ещё я должен понять – в самом ли деле я тебя люблю. Не является ли это просто очередным фантомом. На самом деле я почти не знаю тебя, и мне очень… некомфортно, что ли, говорить об этом, но сказать я должен – я не знаю – люблю ли я тебя или созданный моими болезненными фантазиями образ. - Почему же они болезненные, - с удивлением спросила Алинга. - Они… нет, они не болезненные, они охуительные, но вот отрезвление будет очень болезненным, если оно, конечно, будет… мне немного страшно – влюбиться вот так по самые уши, воспринимать тебя как живую, любимую, близкую девочку, от которой нет секретов, с которой приятно во всём – страшно потому, что такое уже было и… сама, наверное, догадываешься, чем заканчивалось. Но… эти страхи – это всё ерунда. Для меня сейчас главное другое – дадите ли вы мне возможность приблизиться к вам, пожить с вами, разделить ваши интересы. - Наши интересы разделить непросто, Энди, неожиданно проговорил Джо. – Даже боле чем непросто. - Хорошо, непросто, ладно. Сейчас – на данный момент, Алинга – моя любимая девочка, и я хочу узнать о ней всё – чем она живет, чем дышит, о чем мечтает, к чему стремится, как проходит её день, с кем она дружит, с кем…, - Андрей едва уловимо запнулся, - целуется, с кем трахается, как трахается, что ест, я хочу знать всё. Нет… вы только не поймите неправильно, я не имею в виду, что хочу тебя контролировать, Алинга, я… - Никто тебя не понимает неправильно, Энди, здесь собрались неглупые люди, - улыбнулась Алинга. - Я тебя понял, Энди, - продолжил Джо. – У тебя много вопросов, но с этими вопросами ты обращаешься не по адресу. - То есть как? - Ну тебя же интересует жизнь Алинги? - Да. - Значит у неё и спрашивай, мы то тут с Майком причем? - Джо, - упрямо возразил Андрей, - не делай вид, что ты тут не при чем. Тут я оказался по твоей воле, разве нет? - Трудно с этим было бы поспорить, - Джо улыбнулся и слегка поднял открытые ладони кверху, словно сдавался. - Конечно трудно… И раз ты меня сюда притащил, значит ты меня отсюда можешь и утащить, и меня это не устраивает. Мне нужна определенность. Конечно, свои личные вопросы я могу обсудить с Алингой, это я понимаю, но у меня теперь есть вопросы и к тебе. Я ДОЛЖЕН узнать – в какую игру ты со мной играешь. - Мне кажется, ты не договариваешь…, нет? - Не договариваю? Не понимаю… о чем ты? - Тебя ведь интересует не столько это, сколько кое что другое? - Да нет…, почему ты так думаешь? - Если Джо так думает, то скорее всего так и есть, Энди, - мягко заметил Майк. – Если ты когда-нибудь поймаешь Джо на ошибке в его предположениях, скажи мне об этом и я закажу тебе рождественского гуся в яблоках:) Андрей развел руками и замолчал. А спустя несколько секунд до него дошло. - Я понял… да, рождественского гуся закажем потом, Майк. - Ну я же говорил… - Ты прав. Не знаю, почему это вылетело из головы, ведь я думал об этом ещё пять минут назад. Да, меня больше всего сейчас беспокоит другое – в какую игру ты играешь с Алингой, и не требует ли логика этой твоей игры убрать её куда-нибудь подальше от меня. Это меня пугает больше всего. Джо кивнул. - Мне сильно не нравится мысль, что Алинга для тебя может быть просто пешкой, которую ты двинешь туда, куда тебе захочется. - Почему вообще есть такие опасения, Энди? - Ну, почему… Джо, ну почему? Ну потому, что я ничего о тебе не знаю кроме того, что ты очень умный, очень богатый и очень, очевидно, влиятельный человек, и ты можешь всё, и я перед тобой – просто клоп, у которого за душой нет ничего своего, только чертова кредитка, которая завтра уже не будет работать, если ты захочешь. Я уже пожалел, что не создал никакого запаса, ну можно ведь было бы хотя бы мелкий бизнес открыть, отель какойнибудь небольшой, чтобы был постоянный источник дохода… Я идиот, конечно… - Разве я когда-то сделал что-то плохое для тебя? - Нет, Джо, нет. Тревогу вызывает сам факт твоей власти надо мной и Алингой. Понимаешь? - Понимаю, понимаю. - Поэтому я не хочу жить в такой неопределенности, я хочу точно знать – какие у тебя планы на меня, на Алингу, и я хочу, чтобы эти планы не помешали мне любить её, не помешали нам общаться. - Понимаю…, - кивнул Джо. - Я не знаю, хочешь ли ты, чтобы Майк… - Энди, - перебил его Джо. – Я тебя понимаю. Но сейчас я хотел бы сам задать тебе один вопрос, ну, или если тебе будет угодно… да подожди ты, подожди, - остановил он Андрея, который порывался что-то вставить, - если тебе угодно - у Алинги есть к тебе один вопрос. - У Алинги? Андрей подвинул свой стул ближе к ней, взял её за руку. - Какой вопрос, Алинга? - Сдаётся мне, Энди, что этот вопрос ты уже слышал и раньше… - Да какая разница? Какой вопрос? - Как насчет того, Энди, - тщательно выговаривая слова начала она, - чтобы просто пожить для себя, а? После некоторого замешательства, в течение которого Андрей тупо пялился на Алингу, он наконец рассмеялся. - История повторяется:). Но где тут трагедия и в чём фарс? Ладно… не буду отступать от законов жанра, и отвечу вполне ожидаемо – а я вроде и живу для себя, разве нет? Сейчас у меня намного больше оснований говорить так, чем в тот прохладный туманный вьетнамский вечер… - … когда Энди в лучших традициях западного вестерна влез в мою комнату и чуть не совратил при этом почтенную вьетнамскую женщину…, - закончил Джо. - Вау! А про неё-то ты откуда знаешь? – Андрей был совершенно изумлен. - Ничего таинственного на этот раз. Она рассказала мне сама. - Всё равно удивительно… мне казалось, что она не из тех, кто вообще кому-то может об этом рассказать, а уж тем более – туристу… почему она тебе рассказала? - Потому что я у неё спросил. - Всё равно странно… - Не так уж странно, если учесть, что спрашивал я её об этом в тот момент, когда мой хуй был в её попке, улыбнулся Джо. - Блин… :) Да, этого я не ожидал… мне показалось, что она точно ни на что не согласится. - Иногда нужно просто потратить больше времени, Энди. - Или денег… - Или денег, - согласился Джо. – В данном случае – именно времени. - Тебе нравится соблазнять девушек? - Нравится, так же как и тебе, Энди. - Это… что-то вроде коллекционирования? - Это что-то вроде влюбленности. Мне нравится влюбляться. - Вот уж…, - Андрей с сомнением покачал головой, это мне было сложно предположить… ты влюбляешься? - Разве это сложно – влюбиться в девушку? В женщину? - Разве это просто? - Понимаешь, Энди, во многих девушках есть то, что можно полюбить – ну хотя бы потому, что она – человек. В человеке вообще много такого, что можно полюбить – просто потому, что это человек. - Звучит… весомо, Джо, но… мне испытать симпатию к собаке в сто раз проще, чем к человеку, которого я встречу на улице. - Мне тоже. И всё же я не отказываюсь от своего утверждения. Человек – намного более развитое существо, поэтому в нём по определению больше того, что можно полюбить. - В нём больше и того, что вызывает отвращение. Чтото не видел я собак, которые плюются лишь потому, что ей не сказали «привет». А вот в Египте мне каждый второй торговец плевал вслед и говорил гадости, если я у него ничего не купил. А девушкам, жившим в моем отеле, египтяне вслед кричали «шлюха» - просто потому, что они девушки, потому что они в шортах. Ты предлагаешь мне их тоже полюбить – потому, что они люди, более развитые и так далее? - Энди, говоря про «них», ты акцентируешь внимание на их отвратительных проявлениях. Я не предлагаю тебе любить их отвратительные проявления. - А если других проявлений нет? - Другие наверняка есть, но они остаются от тебя скрыты за той ненавистью, которую ты у них вызываешь. - То есть неприятных людей нет? Ты это мне хочешь сказать? - Полно неприятных людей, я не об этом. Вот представь себе, что разразилась атомная война, все забросали друг друга нейтронными бомбами. Ну или эпидемия. Все умерли, и люди, и собаки, только у тебя оказался иммунитет. И вот ты один, бродишь по миру, в котором никого больше нет. Ты бродишь месяц, другой, ты в отчаянии. И вдруг – проходя мимо какого-то дома, ты слышишь доносящиеся оттуда невнятные звуки. Там кто-то живой. Ты бросаешься туда, и кого ты отчаянно хочешь там увидеть – египтянина, который плюнул тебе в ноги, или собаку? Что бы ты выбрал? - Мне кажется, я бы выбрал египтянина, а потом пожалел бы об этом. - А я сразу выбрал бы собаку, - неожиданно заявил Джо, - так как я трезвомыслящий человек и понимаю, что с таким египтянином мне не ужиться, и в конце концов нам придется либо разойтись, либо кто-нибудь кого-нибудь прибьёт. - А как же те качества, которые в нём по-твоему есть, за которые можно его любить? - Они могли бы проявиться при определенных обстоятельствах, но… такие обстоятельства скорее всего не наступят, и он будет ненавидящим и опасным. - Я запутался… Ну в общем я понял – человек обладает неким потенциалом, который у подавляющего большинства людей просто не проявляется? - Да, так. У многих людей этот потенциал умирает ещё в детстве. - Так если он никак не проявляется… – как же можно его любить или испытывать к нему симпатию за то, что не проявляется?? - Никак. Ко многим людям симпатию невозможно испытать никак, но ко многим, тем не менее, можно. Та вьетнамская уборщица – разве в ней нет ничего, что могло бы вызвать симпатию? - Я думаю, что есть. - И я это нашел. Отзывчивость к ласкам, способность ласкать и поддаваться на сексуальное обучение, способность хотя бы немного влюбиться… если у человека есть эти качества, то есть и многие другие, это неизбежно. Это не значит, что вам захочется как-то особенно тесно общаться, но я говорю, что влюбиться в ту женщину было легко – влюбиться, оставаясь трезвым. - Тут я не спорю, Джо. Я понимаю, что можно к таким женщинам испытывать симпатию и влечение, потому что они не ненавидят, не презирают тебя за то, что ты хочешь с ними ласкаться, не начинают тебя считать выродком только потому, что ты любишь секс, потому что они отзываются на ласки. С минуту они помолчали. - Почему ты думаешь, что живешь для себя, Энди? – вернула его к своему вопросу Алинга. - Я делаю всё, что хочу. Правда. Ну, иногда я ловлю себя на том, что подавляю желания из неловкости или из-за того, что во мне осталось кое что от того тупого морального догматичного цензора, который живет в каждом человеке, пока его не вытравишь. - Давай разберем этот вопрос поподробнее, Энди, вмешался Майк, который всё это время сидел, откинувшись на спинку стула, и, казалось, даже не слушал разговора. – Иногда ты кажешься умным, а иногда… не очень:). Возможно это из-за того, что ты не общаешься с умными людьми. Это очень, очень трудно – эволюционировать, не общаясь с умными людьми, ведь когда рядом с тобой есть кто-то, кто любит рассуждать, наблюдать, делать неожиданные выводы или предположения, ты постоянно сталкиваешься с этим нос к носу, ты вынужден отстаивать свою позицию, ты можешь посмотреть на мир с неожиданной стороны, и для всего этого нужно не только наблюдать и думать – нужно определенное… везение, что ли, ведь свежая мысль может прийти или не прийти тебе в голову, неожиданная ясность может возникнуть почти без причины, или не возникнуть, и когда вас двое или четверо – ваши шансы увеличиваются пропорционально. Не просто «четверо», а четверо думающих людей, конечно… Вот казалось бы – ты получил уникальную возможность – жить как влезет. И как же ты воспользовался этой возможностью? - Как? Я делал… делал что хотел. - А я так не считаю. - Почему?? Майк вздохнул, посмотрел на Джо, подвинулся ближе к столу, положил на него сплетенные кисти рук. - Давай представим себе, Энди, вот так, не торопясь, нам некуда спешить…, представим себе, что на месте Джо оказался ты. – Майк приподнял брови, видимо, отдавая должное абсурдности такой фантазии, потом опустил их продолжил. - И вот ты…, подходишь к симпатичной девушке, и вручаешь ей волшебную кредитную карточку. И напутствуешь её – делай, мол, всё, что ни заблагорассудится, дорогая. Бриллианты не надо покупать, конечно… хотя, если хочется брюлик – ну купи брюлик… в общем – живи и будь довольна своей жизнью. Прекрасно. В самом деле – разве это не то, о чём она и мечтать не могла в самых розовых фантазиях? Ты о таком мечтать точно не мог, так ведь? Андрей кивнул. - Так. Прекрасно. Проходит несколько месяцев, проходит год, и вот, весь в предвкушении, ты снова встречаешь ту замечательную девушку и смотришь – как же она живет? Как она устроила свою судьбу? И видишь… видишь нечто такое, от чего у тебя портится аппетит и вообще глаза на лоб лезут. Кстати…, я рассказываю про девушку, так ты имей в виду, Энди, что это не воображаемая девушка, а вполне реальная, Алинга её тоже знает, она смотрела за этим экспериментом. Так что я не фантазирую, а рассказываю о том – как было. И как же эта не очень глупая, довольно красивая, во многом симпатичная девушка устроила свою жизнь? У неё есть теперь парень. И она с ним трахается. Он считает её ничтожеством, но терпит рядом с собой, потому что в неё можно сливать. Когда ему надо, она покорно раздвигает ноги, и он её ебёт. Не ласкает её, конечно – да он и не способен. Ну сожмет ей сиськи пару раз, ущипнет за попу – и довольно. Несколько раз он говорил ей, что не любит её, и вообще никого не любит, но она в это не верит – считает, что он наговаривает на себя, потому что такой честный и требовательный, и у неё даже влюбленность к нему усиливается – вот какой искренний и самокритичный у неё парень. Трахает он её без презерватива, так как, видите ли, в презике ему неудобно, и в итоге она залетела. Аборт делать не хочет, потому что боится аборта, и сказать своему парню о беременности тоже боится. Сейчас она уже на четвертом месяце, и голова её занята тем – как она будет жить после рождения ребенка. С матерью, скорее всего, будет жить – с той самой матерью, которая называет её проблядью и тварью пакостной – просто за то, что она залетела, не будучи замужем. Мать её пьет, и когда напивается, буквально вытирает о неё ноги, но когда проспится, плачет и просит прощения, и наша девушка её, конечно, прощает, так как вид плачущей матери, как, впрочем, и вообще вид плачущего человека, для неё невыносим. Майк встал, прошел к холодильнику, достал из него пакет с соком и вернулся к столу. - Ну там ещё разные мелочи… это не так важно…, хотя и интересно. До того, как она поняла, что беременна, она переписывалась с Алингой, а потом переписываться перестала – она просто стала другим человеком. Став беременной и решив рожать, она в мгновение ока превратилась в мать, и мгновенно стала испытывать отчуждение ко многим идеям, которые, будучи девочкой, воспринимала с интересом – например идею о свободном сексе. Фактически, она стала даже испытывать к Алинге враждебность, что и выяснилось при встрече. Ну вот, наступает, значит, момент истины. Ты, как ангел, снова являешься пред нашей девушкой и спрашиваешь – как она живет, как дела? Ну… и теперь догадайся – что ты от неё слышишь? Он вопросительно посмотрел на Андрея, открыл пакет с соком и выпил несколько глотков. - Ну…? – повторил он. - В общем…, - Андрей представил эту историю, и чем больше представлял, тем яснее становилась ситуация, понимаю, к чему ты ведешь. Думаю, что она сказала, что делает то, что хочет. - Вот именно! Вот именно это она и сказала. - Но я не думаю, что нахожусь в такой же ситуации, потому что я задумываюсь…, я всё-таки задумываюсь над своими желаниями, отделяю «надо» от «нас самом деле хочу»… в чём ты видишь сходство? - Да, ты задумываешься, - согласился Майк, - поэтому ты сейчас тут, а не с женой и ребеночком. Но вот вопрос – достаточно ли глубоко ты задумываешься? А? - Мы с Джо и это уже обсуждали… ну тогда, когда мы говорили о стандартных желаниях – путешествовать, покупать… - Обсуждали, хорошо. И что? Ты после этого прекратил путешествовать? - Нет…, но мне хотелось путешествовать. - Хотелось…, хорошо, тебе хотелось. Но тогда позволь задать тебе такой вопрос… это будет всем вопросам вопрос, это такой… окончательный вопрос:), - улыбнулся Майк. - Ну… Андрей в самом деле был немного заинтригован, потому что совершенно не понимал, к чему идёт разговор. Ведь здесь нет никакой неискренности, совершенно точно нет. – Если ты, Энди, - начал Майк, и сделал драматическую паузу на пару секунд, - делал то, что тебе хотелось, если ты разграничивал «надо», «положено», «правильно» и «хочу», «предвкушаю» и «пошло оно всё нахуй, я просто вот этого хочу», тогда… - Ну..:) - … тогда, Энди…, - Майк придвинулся к нему, положил руку на его предплечье, сделал заговорщицкое лицо. - Ну! - … тогда ПОЧЕМУ ты несчастлив? Майк при этих словах неожиданно крепко хлопнул Андрея по плечу и откинулся обратно на спинку стула. - Почему, ебать тебя в рот, ты несчастлив, а? И почему ты не задаешь себе этого вопроса? Надо сказать, вопрос в самом деле оказался неожиданным. В первый момент он показался даже глупым, что ли… – ну а почему, собственно, он должен быть счастлив?? Счастье – не такая простая штука… и когда Андрей мысленно дошёл до этого момента, то тут же и притормозил – снова вспыхнуло предвосхищение открытия. Всего один вопрос Майка – и перед ним открылась глубина, в которой теперь нужно разобраться. Алинга слегка постукивала подушечками пальцев по столу и смотрела на него. Джо казался немного рассредоточенным, ну или наоборот – сосредоточенном на каких-то своих мыслях. Почему я не счастлив, если делаю то, что хочу? Этот вопрос, по сути, является вопросительной формой утверждения, согласно которому любой человек, который делал бы всё, что хотел, неизбежно, неумолимо был бы счастлив. Счастье понимается людьми как нечто непостижимо сложное, как то, что не может быть достигнуто какими-то определенными простыми действиями. Счастье, ну то есть состояние счастья, давно уже вынесено за скобки всей жизнедеятельности, и разный пиздеж на эту тему узурпирован эзотериками и прочими пиздоболами. Конечно… очень мило. Сначала сделать из своей жизни уродство, кошмар, помойку, воняющую самыми омерзительными отходами в виде ревности, скуки, стыда и агрессии. Сначала превратить свою жизнь в первосортное гавно. Превратить свое тело в отходы производства. Превратить свой мозг в кисель, вытекающий через уши. Превратить свой секс в физиологическую процедуру позорного толка. Превратить свою работу в ежедневную тошнотворную обязаловку. И после всего вот этого садомазохизма с умным и печальным видом заявить – счастье, братья мои, в этой жизни недостижимо, невозможно. Его могут, вроде как, вручить нам церковники или дети, но и тогда оно скорее номинально, чем фактически переживаемо. Со всей ненавистью, порой граничащей с материнской любовью, люди уничтожают всякие ростки живого в себе и вокруг себя, после чего разводят руками и грустно констатируют – ну нет в жизни счастья, ну нет его. Счастье – в детях, в работе, в семье, в служении родине… то есть для людей счастье переходит в категорию хоть и крайне неприятных и утомительных, но почетных дел. Есть просто утомительное гавно, а есть такое утомительное гавно, которые называют счастьем. Какая фантастическая система самооболванивания… Ну а если взглянуть на это иначе – со стороны человека, который точно знает, что счастье – состояние счастья – есть, то где же его искать, кроме как не в желаниях? Желания… Конечно, если делать то, что хочешь, не можешь не быть счастливым. Это же так очевидно. Это же пиздец как ясно, почему это раньше не приходило в голову? Вот желание… очень хочется потискать ножки Алинге… положить руку на её грудку – это настоящее, живое, радостное желание. Я стану счастливее, если сделаю это? Стану. Однозначно стану, нет никаких сомнений… - О чем думаешь? - нарушил молчание Майк. - Думаю… перевариваю твой вопрос. - Предлагаю переваривать вслух. Хотя, если это сильно неудобно, то и ладно. - Не знаю… можно попробовать. Мне ясно, что реализация радостных желаний делает меня счастливым. Это ясно… на любом примере. Сейчас я представил, что поцелую Алинге ножки, и я этого хочу и я стану счастливым на данный момент. Это конечно не какое-то эпохальное счастье, это просто счастье, локальное, существующее сейчас, но меня и интересует именно такое счастье – счастье сейчас, в данный момент, пусть слабее или сильнее, но счастье. Если я это сделаю, если возьму её ножку, прижмусь к ней мордой, я стану счастлив… может быть это… может это и есть одна из причин того, что счастье ускользает? Его ищут в чем-то большом вместо того, чтобы, наконец, идентифицировать счастье как реализацию привлекательных желаний. Чувство собственной важности? - Я вот одного не понимаю, Энди, а почему ты сейчасто этого не делаешь? – задумчиво спросила Алинга. - Чего не делаю? - Ножки мне не целуешь. Почему? Только что ты сказал, что это сделает тебя счастливым в данную минуту… так почему ты этого не делаешь? Ты рассуждаешь о том, что могло бы мешать реализации радостных желаний, но ножки мне не целуешь. Как это понять? Андрей тупо смотрел в стол, и в самом деле понять этого не мог. Почему-то проблема автоматически переползла в категорию теоретических, принципиальных. Действительно – что мешает продолжать рассуждать, и при этом поцеловать ножки Алинге? Получить это удовольствие… конечно, удовольствие отвлечет… а подавление удовольствия не отвлекает? Не омертвляет? Вот жопа… - Это неловкость, конечно… кажется стыдным – вот так полезть под стол и целовать твои ножки. - Ты ханжа, Энди. - Да… Он отодвинул стул, встал на коленки и взял в руки её ножку, которую она немного выставила из-под стола. - У тебя охуенно красивые ножки… Прикоснувшись губами к её лапке, он вдохнул её запах. Запах лапки любимой девочки. Он сел на попу, приподнял перед собой её ножку и рассматривал, иногда прижимая её к губам, потом снова отстраняя и рассматривая. - Получается совершенно очевидный, ну просто до смешного очевидный ответ. Если прямо сейчас, прямо в данный момент, я не счастлив, то это… вот именно это, самим фактом… доказывает, что прямо сейчас я НЕ делаю то, что хочу, а скорее всего даже делаю то, чего не хочу. В данную секунду… я вот хотел взять в руки… вот именно так, обхватив двумя руками, твою ножку… хотел смотреть на неё… мне очень нравится смотреть на твоё тельце, Алинга… и целовать иногда её… и сейчас я это делаю, и вот сейчас, в данную секунду я считаю себя счастливым. Это ведь так ясно… и если спустя минуту я не буду считать себя счастливым, то это ведь и значит, что я уже… уже делаю какое-то гавно… блять… это ведь так ясно, так просто… Андрей осторожно положил ножку Алинги себе на бедро, обхватил голову руками, слегка взъерошивая волосы и отпуская. - Это ведь так очевидно, так просто… всё понятно теперь. Я ведь в точности как та тётка, которая родила своё чадо, обслуживает мужа и твердит, как испорченная пластинка – «я счастлива, я счастлива». Конечно – она счастлива! Ведь у неё есть всё то, что надо для счастья – ребенок, муж, сервант и мама помогает, ну чё еще надо?? Я счастлива, блять, точно счастлива! И чем гнуснее её жизнь, тем с большим остервенением она орёт – я счастлива, счастлива! И она тебе горло перегрызёт, если ты скажешь ей, что ребёнок у неё неприятный, и муж тиран, и мать стерва. Это какая-то… какая-то фиксация… фиксация уверенности, что ли? Ну и я, получается, сижу в той же жопе. Денег ведь у меня полно? Путешествовать могу куда захочу? Ебаться могу сколько влезет? Читаю, учу языки, боксом занимаюсь… я счастлив, точно счастлив! Как и та тётка, я уверяю себя в своём счастье, подсчитывая наличие или отсутствие атрибутов счастья, которые появились в моей голове в результате обычного перенятия мнения авторитетов или на собственном опыте даже – это ничего не меняет. Есть опыт того, что иногда нравится учить языки, читать исторические книги, трахать трансиков и так далее. И теперь, если у меня всё это есть, я ДЕЛАЮ ВЫВОД, что счастлив. Я уверяю себя в том, что счастлив. Я делаю выводы и уверяю себя, но не делаю главного – я не спрашиваю себя – есть ли у меня сейчас ЧУВСТВО счастья? Нахуя спрашивать, если я точно знаю, что счастлив? Ну и кроме того… Андрей задумался на минуту, снова притянув к себе лапку и целуя её. - …и кроме того… что толку задавать себе эти вопросы? Ведь я знаю, на самом-то деле я точно знаю, что почти в любой момент, когда бы я ни спросил себя об этом, то окажется, что сейчас счастья и нет! Но и это я умудряюсь вытеснить, переврать, объяснить… любая ебанутая мамаша или жена-подстилка делает то же самое – она всегда объясняет – почему в данный момент счастья нет. Потому что у мужа настроение плохое, потому что денег не хватает, потому что ребенок орёт и требует внимания, но поскольку она счастлива, то счастье наступит, непременно наступит… но позже… или даже так – счастье уже есть, просто оно вот такое вот, счастье, счастье со слезами, счастье с болью, не будет несчастья, так и счастья не оценишь и прочее гавно… ну до такого я конечно уже не опускаюсь… в общем, понятно. Конкретно счастья нет, но это расценивается как… издержки, что ли. В целом я счастливый, но счастье вообще штука расплывчатая, и сейчас условия не совсем те… и не надо понимать счастье так буквально, что вот прямо всё время я теперь должен быть счастлив… тысячи отговорок. Я влился в струю. Я попытался сойти с рельсов, и сошел… на запасные пути, и теперь иду по другим рельсам, уверяя себя, что рельсов теперь нет, что я свободен. Новые рельсы соответствуют моим представлением о счастье, но не чувству счастья. Куда не пойдешь – везде рельсы. Сверни с рельсов – пойдешь по рельсам, идущим в сторону. Свернешь с них – обнаружишь себя на рельсах, сворачивающих в сторону от рельсов, по которым ты свернул… и так до бесконечности, дурной фрактал какой-то, и нет никакого рационального выхода. Это.. это как с той плановой экономикой – учесть, рассчитать миллиарды рыночных тенденций нереально, свободный рынок сам ставит всё на места, определяя цену тому или иному. А мы, получается, занимаемся планированием счастья! Такой же безнадежный коммунистический проект. Как будто счастье можно рассчитать! Как будто есть такой способ – запустить супермощный компьютер, который будет тебе подсказывать – какое действие вот в эту минуту сделает тебя счастливым! Абсурд, абсурд полнейший… Полный идиотизм, ведь у меня всегда, в каждый момент времени есть уже всё, что мне нужно – чувство счастья… ну или чувство насыщенности жизни, сейчас для меня это синонимы, а так как-то понятнее. Я же прямо сейчас, в каждый момент времени могу сказать – сейчас насыщенность жизни такаято. И всё! И нахуй мне суперкомпьютеры? Андрей отпустил лапку Алинги и снова встал, опёрся на спинку стула. - Понятно, что важно не свалиться на рельсы обычного понимания того – что насыщает жизнь – не броситься учить науки или языки только потому, что когда-то это было интересно или иногда бывает интересно. Если сейчас мне хочется учить английский, а я начну читать физику, а через пять минут я захочу читать физику и начну учить английский, то буду несчастлив, хотя с формальной точки зрения всё ок, я же занимаюсь приятными для себя делами… приятными когда? Вот главный вопрос. Приятно должно быть сейчас. Я ведь уже был близок к этому, я думал почти вот об этом же самом, но остановился на полпути. Хотя… тогда я бы и не смог додуматься, ведь тогда я только начинал понимать, что даже радостные желания могут затягивать куда-то, незаметно превращаясь в не такие уж и радостные, и опыта тогда было очень мало. Так что… попробовать то, попробовать иное… да, это интересно, но отдаваться-то необходимо только тому, в чем я чувствую резкий прирост насыщенности именно сейчас, именно в данный момент, а значит нужен постоянный контроль… и заниматься необходимо тем, что дается очень легко, даже если и приходится прикладывать приятные усилия. Приятные вещи, то есть те, которые поддерживают высокий уровень насыщенности жизни, всегда легко делать, даже если нужны усилия… если трудоёмко… тут путаница в словах, но мне всё ясно. - Ну… хорошо…, - подытожил Джо, убедившись, что Андрей замолк, и почесал шею. – Теперь… нам надо принять решение… сами знаете какое. Он посмотрел сначала на Майка, потом на Алингу, потом снова на Майка. - Отсюда, как минимум, два вопроса…, - продолжал Андрей, не обращая внимания на их обсуждение. – Первый – необходимо создать привычку постоянно оценивать насыщенность своей жизни. Именно постоянно. И для этого любые средства хороши, хоть ежеминутный будильник. Но этого мало. Допустим, сейчас я замечаю, что насыщенность жизни отсутствует. Значит прямо сейчас я делаю не то, что хочется, а просто еду по колее. И что же теперь – останавливать деятельность? Прекращать? А если эта деятельность важна, если её нежелательно переносить? Если она жизненно необходима? Ну, хорошо… так ли много именно жизненно необходимых действий? Ебанутая мамаша ринется подтирать сопли своему дитю и тоже будет считать это жизненно важным... Это вторая проблема. Необходимо в этом быть искренним, чтобы определять – что ты делаешь из необходимости, а что из неловкости… - Есть и третья, Энди, - задумчиво заметила Алинга. - Какая? - Ну вот пока мы не знаем… я не знаю – говорить тебе или не говорить, а подождать, пока сам дойдешь в процессе своего… развития. Или, например, намекнуть как-нибудь, чтобы поскорее дошел. - А почему не сказать? Зачем… почему так существенно, чтобы я именно сам дошел? Ведь идет время, и мне хочется жить более интенсивно, более интересно. - Вот и живи более интенсивно, и более интересно живи, - интонация Джо не оставляла сомнений в том, что решение по этому вопросу отрицательное. Алинга и Майк тоже поняли это так же, судя по всему. Обиды не возникло совсем! Это было очень классно. Не было такого чувства, что его отставляют в сторону, отодвигают. Наоборот, возникло приятное состояние, когда впереди что-то интересное, но пока непонятно что. Но чтото точно есть. И было приятно предвкушать, предвосхищать это будущее. И, что совсем неожиданно, появилось чувство… равенства, что ли. Его тут принимают как равного, поэтому с ним разговаривают, ему задают вопросы и принимают решения. Сам тот факт, что они тут собрались, о чём-то его расспросили и приняли какое-то решение показывает их интерес к нему, и ему очень хочется этого интереса, хочется быть приобщенным, близким к ним и к их исследованиям. И вообще – если трезво посмотреть на ситуацию, то нет никакого «негативного» решения – они что-то решили не говорить, зато сколько всего они сказали! Чего стоит только вот это открытие про желания и счастье… чего еще надо? Превратиться в энциклопедию хороших советов и покрыться пылью? Коллекционирование «полезных советов» - это состояние уже печально ему знакомо… Итак – во всяком случае найден вектор, который ведет его как минимум к двум целям: исследованию своих желаний и насыщенности, и к тому, чтобы стать ближе ко всей этой компании, чтобы сделать, таким образом, свою жизнь ещё более интересной. - Я… вот что хочу! – неожиданно для себя выпалил Андрей им вслед, когда они уже все трое выходили из коттеджа, - я хочу писать отчеты о самом интересном, с чем столкнусь в своем исследовании насыщенности, и хочу вам показывать. Как это сделать? Джо посмотрел на Алингу и усмехнулся чему-то. Видимо, понять эту усмешку можно было бы только в контексте того, что они тут о нём говорили в его отсутствие. - Живи пока здесь. На втором этаже одна кровать свободна. На второй кровати спят Элли и Мэй, так что тебе обеспечены неспокойные вечера, ночи и утра… - То есть? – не понял Андрей. - Очень трудно спать или читать или заниматься чемто своим, когда эти две самки ебутся как кролики… - Классно:) Хуй встал только при мысли о том, что они будут ласкаться и ебаться прямо при нём, и можно будет смотреть и дрочить, а может быть даже они дадут себя потрогать, полизать, понюхать… - Элли скажет тебе, как подключиться к нашей сети и куда высылать отчеты, чтобы их читали все, кому интересно. В тему писем обязательно пиши что-нибудь осмысленное, ну скажем «исследования насыщенности». Кому будет интересно, тот и прочтет. - И ты прочтешь? И Алинга? И другие? - Кому будет интересно, тот прочтет, - отрезал Джо, подпихнул Алингу и закрыл за собой дверь. И наступила тишина. Тихо было и снаружи, и внутри. Конечно, снаружи доносился слабый скрип пальм под порывами ветерка, и отдаленные голоса, и возникали, как обычно, неважные мысли, обрывки сегодняшних разговоров, обрывки мыслей без начала и конца, и всё же в то же самое время было очень тихо. Такая тишина бывает в те редкие моменты, когда происходит что-то значительное, и даже непонятно сначала – что именно, и только по этой тишине и можно распознать, что что-то важное сдвинулось, какие-то тектонические сдвиги, глубоко под почвой – на поверхности всё стоит нетронутое и неизменное, как и раньше, а где-то в чудовищной глубине тектонические пласты пришли в движение и высвободили энергию, которая пробьётся на поверхность рано или поздно – может сейчас, а может и через месяц или даже через год. Он поднялся на второй этаж. Под ногами поскрипывали деревянные толстые ступеньки. Что-то в его жизни не так. Отчетливое ощущение дискомфорта. Неуютность… такая неуютность хорошо знакома. Она пришла из глубокого детства – когда что-то резко менялось, например когда из одной школы переходил в другую, или когда переезжали в новую квартиру - был новый двор, новые соседи, новые дети во дворе, или вот ещё когда клали в больницу – при этом всегда возникало тянущее, мучительное чувство дискомфорта, чувство ожидания болезненной адаптации. И вдруг до Андрея дошло – как-то легко и совершенно естественно, без усилий дошло (вот оно – последствие тектонического сдвига), что уже долго, слишком долго в его жизни нет чего-то важного – нет какого-то… писка, нет чего-то стержневого, без чего жизнь постепенно превращается в размеренное накопление впечатлений, всё более и более серых. Ничего не приходило в голову конкретного, кроме слова «стержень». Не хватало и не хватает какого-то стержня, вокруг которого и происходило бы всё остальное. И на самом деле можно было бы заниматься всем тем, чем он занимался до сих пор – скалолазать, заниматься дайвингом… кстати, дайвинг! А ведь это очень интересно… дайвинг… это наверняка связано как-то друг с другом… стержень… дайвинг… почему я отказался от дайвинга? Он сел за стол, уставился на верхушку мощной bottlepalm, основание ствола которой было где-то в низине под коттеджем, достал блокнот и стал делать пометки по мере того, как ход мыслей достигал того или иного значимого рубежа. Став дайв-мастером, он затем около полугода больше никуда не рыпался, довольствуясь обычными погружениями – посмотреть на рыб, потопленные корабли, пещерки… но потом всё-таки захотелось двигаться дальше. Закончив курс технического дайвинга, он, не делая перерыва, сразу же прошел курсы траймикс-дайвера, и научился погружаться не просто со спаркой, но и на траймиксе – смеси кислорода, азота и гелия. Это открывало перед ним, ну чисто теоретически, любые глубины. Завершающее курс погружение состоялось на ста пятидесяти метрах, и плавая на этой немыслимой ещё недавно глубине, он смотрел ещё ниже – туда, куда теперь можно было добраться, лишь меняя концентрацию газов, увешиваясь гирляндами баллонов для осуществления спуска и подъема. Впрочем, простые расчеты сразу же показали, что всё гораздо сложнее, чем кажется. Чем больше на тебе висит баллонов, тем сложнее ориентироваться в хитросплетении регуляторов, тем больше ты ограничен в подвижности, тем выше цена даже самой маленькой ошибки или неисправности. Без поддержки очень опытных глубоководных дайверов, годами занимающихся этим делом, и пусть небольшой, но толковой командой техподдержки, соваться на глубины за двести метров было самоубийством. И в конце концов ему повезло, когда он вышел на одного из опытнейших в мире глубоководных дайверов, который согласился с ним попробовать поставить мировой рекорд. И почему-то… почему-то этот проект так и остался лежать невостребованным, откладываясь сначала на несколько месяцев, потом на год… Почему? Не потому ли, что уже тогда зарождалось понимание того, что мир бесконечен, что можно становиться сверхопытным глубоководным дайвером, или можно начать пилотировать самолеты, или ставить уникальные рекорды в гималайском трекинге, пробегая за сутки или двое нереальные расстояния. Можно было многое. Чем больше возникало мелких увлечений, тем яснее становилась необъятность мира впечатлений. Тем яснее становилось то, что назревает какой-то кризис, но какой? Кризис выбора – нет, сначала он так и думал, но нет, это не то. Выбирать на самом деле несложно – что тут сложного? Куда тянет сильнее, туда и идешь. Проблема в другом… вот этот самый стержень… и чего он приплелся к моим мозгам? Стержень… Когда это слово проговаривается, то возникает узнавание, возникает предчувствие ясности. Каким-то образом эти явления связаны – то самое нарастающее чувство дезориентированности, ослабления насыщенности во время самой что ни на есть увлеченной деятельности, и этот пресловутый «стержень». Надо разобраться. Факт за фактом, пункт за пунктом. Спокойно и не торопясь. Андрей испытывал совершенное спокойствие сейчас, сидя в этом коттедже и чувствуя себя тут как ворона на верхушке дерева – в любой момент ветер может подуть и согнать её отсюда, но ей не за что тут цепляться – она просто перелетит туда, где сможет усесться и пялиться на облака. Радостные желания усиливают насыщенность жизни. Это – железобетонно, это – стопроцентно, тут не о чем рассуждать и спорить. Это – твёрдая почва. Абсолютно твердая. Это раз. Хорошо. Он достал ноутбук, открыл новый файл и внёс туда эту запись: «радостные желания усиливают насыщенность жизни». Затем откинулся на спинку стула и стал протискиваться через тушки мыслей, прокладывая там не без труда дорогу – как будто он идёт по пляжу, на котором валяются тысячи котиков. К этому простому факту надо что-то добавить. Просто добавить, как Эйнштейн добавил к законам Ньютона. Эйнштейн, Макс Планк, Максвелл, де Бройль… они добавили кое что к классическим законам, не отменив их, но скорректировав их внешний вид… в тех областях, где… так, понятно. Релятивистские законы не отменили законов Ньютона, они показали, что законы Ньютона нужно записать немного иначе, а раньше мы не могли этого сделать, потому что мы попросту не исследовали природу на таких высоких скоростях, близких к скорости света. Мы плаваем на пароходах и ездим на машинах, и релятивистские формулы нам не нужны. Андрей цеплялся за физику, потому что было ясное чувство, что этот ход мысли точно куда-то выведет. Другим словами он описывал что-то такое, что пока не удавалось описать на языке восприятий. Высокие скорости были недоступны… кое что было недоступно. И мне кое что недоступно! И обычным людям тоже до хрена всего недоступно. Насыщенность! Вот что недоступно, ёб твою мать, точно! Ну, теперь можно отстать от физики:) Резкий всплеск радости, какого-то необузданного веселья прорвался наконец наружу, захотелось ёбнуть чемто по столу, или похуячить грушу хуками и джебами. В итоге он полу-взревел, полу-взвизгнул, как дикий хряк, соскочил со стула и походил туда-сюда, успокаиваясь. Захотелось подрочить, поебаться с кем-нибудь, чтобы какой-нибудь паренек трахнул его в попу, или самому когонибудь трахнуть…, и в этот момент до него дошло, что это всё неспроста. Такой всплеск позитивных эмоций, щенячьего восторга, необузданной активности и даже сексуальный острый всплеск – всё это не просто является эмоциональной реакцией на новое открытие, а ещё, кроме этого, сюда вплетается что-то такое, чему необходимо поставить заслон. Все эти эмоции, эта свора сильных желаний – трахаться, дрочить, поноситься с мячом, попрыгать за воланчиком, даже пожрать захотелось как-то подозрительно нестерпимо…! Кажется…, это способ вытеснить! Это способ, с помощью которого осуществляется вытеснение. Защитный механизм. Человек консервативен. Психика консервативна. Конкретный набор восприятий – то, что мы называем личностью, существует в каком-то виде в данный момент, пусть это будет «субличность». Как бы субличности ни конкурировали друг с другом, все они выставляют заслон чему-то принципиально новому. Это просто… это просто закон, согласно которому осуществляется жизнедеятельность субличностей. Это консерватизм… скорее конструктивного толка. Он защищает личность в целом от неуравновешенности той или иной субличности, от спонтанных решений, которые могли бы причинить вред человеку в целом, ведь люди очень слабо владеют собой. Они практически не рассуждают, у них нет ориентиров в виде насыщенности – они слепы и глухи почти на сто процентов. В этих условиях доминируют механизмы защиты. Сто раз измерь, один раз отрежь. Это эффективно. Поэтому… пусть этот механизм существует и работает, пусть эта старая дворовая собака сидит в своей конуре и гавкает на случайного прохожего, зачем вмешиваться? Переучивать старого пса – всё равно что… Андрей наконец прекратил и эти мысли. Возбуждение надо было как-то снять, после чего сесть и продолжать – добить этот вопрос, довести мысль до состояния полной ясности. Простой способ сбить возбуждение известен – физическая активность. Отжаться, покачать пресс, шею, лапы, попу… Спустя пару минут состояние стало приемлемым, и он порадовался, что до сих пор никто не пришел, и можно ни на что не отвлекаться. Никогда раньше он не смог бы добраться до этой ясности в отношении радостных желаний, просто по той причине, что раньше он никогда не проводил достаточно времени в состоянии с высокой насыщенностью! Очень просто. Вот оно – «релятивистское» условие в теории насыщенности:) До тех пор, пока насыщенность очень слабая или, в самом лучшем случае, слабая, закон о радостных желаниях… ну, пусть это будет «первый закон о радостных желаниях»:), изъятий, кажется, не знает. И бессмысленно даже думать о каких-то «релятивистских эффектах насыщенности» до тех пор, пока объем этой насыщенности мал. Ситуация начинает меняться, когда человек… когда человек в процессе своей деятельности…, в процессе отделения желаний механических, которые идут от «надо» и «прилично», от желаний радостных – от тех, которые… которые… когда их испытываешь, тогда есть предвкушение… селекция своего рода… мичуринец… Приходилось прикладывать усилия для того, чтобы не начинать придавать мыслям красивую форму – это происходило почти автоматически и, на самом деле, мешало думать… читать, конечно, удобнее четко выраженные мысли, а вот думать… когда думаешь, удобно думать кусками, обрывками, а паузы заполнять потом – пока что можно просто перепрыгивать с одной очевидности в другую, а мостиков понастроить потом – не проблема… … мичуринец… селекция… И вот, я делаю что хочу, путешествую, ебусь, читаю, учусь… как называется пролив между Антарктидой и Южной Америкой?.. вчера выучил, сейчас не помню, и хуй с ним. Насыщенность возрастает. Всё то, чем я занимался – особенно начиная с момента, когда Джо влез ко мне в штаны… условно говоря… интересно, а почему он до сих пор не попробовал залезть ко мне в штаны?.. я был бы совсем не против сейчас, кстати… влез он в мои мозги, в мою жизнь. С этого момента я стал делать намного больше того, что хочу. Дело даже не в деньгах, кстати! Почему-то это мне тоже раньше в голову не приходило… на деньгах я зациклился, потому что так принято думать, есть такая религиозная вера – «деньги позволяют реализовывать желания». Отчасти так оно и есть, конечно, и некоторый… Андрей перебил себя мысленно, быстро напечатал в файле «насыщенность стала высокой – релятивистские эффекты насыщенности», чтобы уж точно не забыть. … отчасти… конечно, так и есть – минимум денег нужен, ну хотя бы просто чтобы иметь свободное время. А вот если свободное время есть, то есть до хрена желаний, которые можно реализовывать. А те, что не получается? А ведь и сейчас многие желания реализовать не получается! Например, слетать в космос – хочется? Конечно, но невозможно – на это мне Джо денег точно не даст:), да я и не стану их тратить так… а вот слетать на Марс хочется? Ни за какие деньги не получится, но я же не страдаю от этого? Я просто знаю, что многие желания реализовать невозможно, так какая разница, невозможно потому что денег нет, или невозможно, потому что технически невозможно? Просто я знаю, что невозможно, я не отношусь к этому психопатически, вот меня это и не тревожит никак. Не так-то много нужно условий… чтобы я мог реализовывать много разных желаний, вопрос в масштабе. Хочешь ебаться? Много денег что ли надо?? Ну раньше я так и думал, пока не попал в Таиланд, где за пятнадцать долларов в час можно получить всё, что влезет, сколько влезет… или в Камбоджу и Вьетнам, где то же самое можно получить за десять, а то и пять долларов в час… да ты просто хуй себе сотрешь, прежде чем потратить сколько-нибудь значительную сумму денег. Книжки? Скачал себе на ебук и читай хоть сто лет. Телек? Да в любом отеле за десять-пятнадцать долларов в сутки – хоть круглые сутки смотри премьер-лигу, Уимблдон, тяжеловесов, пловцов, волейболистов… хотя бы четырепять спортивных каналов, несколько каналов с художественными фильмами – сиди и смотри, если не насмотрелся… а кто насмотрелся? Да никто. Родители, жены… еда? Ну еда тоже почти ничего не стоит… Кино? Скачивай с торрентов сколько влезет и смотри месяцами напролет. Что, очень примитивные желания? Ага… ещё одна пугалка моральная… «примитивные желания» называется. Ещё можно сказать «прихоти», «капризы» идите на хуй, высокоморальные психопаты, сами ходите в филармонию, а у любого нормального, живого человека, вырвавшегося на свободу, девяносто девять процентов всех радостных и очень радостных желаний – вот как раз эти самые, якобы «примитивные». И это потому, что ваша навороченная, вымученная и высосанная (не из хуя, к сожалению) сложность нахуй никому на самом деле не нужна. Вы выдумываете себе «возвышенные» желания, потому что в вашем ебанутом кастрированном ублюдочном мире нормальные, естественные, клёвые желания подавляются в зародыше… Так… обратно. Насыщенность стала высокой. И теперь… вот именно поэтому я не стал, ну пока что не стал, залезать в сверхглубину или учиться управлять самолетами, мне больше нравится что-то ограниченное по времени, короткое… потому что стало чего-то не хватать! Чего, интересно? Вот тут слово «стержень» мне и нужно, но какой точный смысл здесь должен быть? Возникло нестерпимое желания сорваться с места, откопать где-нибудь Джо или Алингу с Майком или кого угодно ещё, наверное ведь и другие в курсе, и прямо спросить, ну Джо, он-то точно знает ответ! Нет… ща… хочется самому попробовать пробиться дальше, ещё хочется повозиться самому. Захотелось есть. Вкусный стейк с жареной картошкой сейчас было бы здорово сожрать… и бокал сладкого красного вина… и время уже…, - Андрей взглянул на часы, - ну точно, уже пол шестого, не удивительно, что хочется есть… Стало трудно сосредотачиваться. И все же – надо закончить, ну хотя бы грубо сформулировать то, что уже так и просится быть выраженным, потом можно пойти пожрать, потом – посмотреть футбол, потом потусоваться ещё в ресторане и посмотреть, не занесет ли туда когонибудь интересного, ну наверняка кого-нибудь занесет, имто тоже ужинать надо… Значит… радостных желаний самих по себе недостаточно для того, чтобы насыщенность жизни преодолела некий средний уровень и достигла состояния «писка», восторга, яркого энтузиазма. Очень, очень странно… Андрей снова встал со стула и стал ходить ко комнате, время от времени проговаривая мысли вслух. … черт с ним, с «писком». Задача более прагматичная – перебраться через средний уровень насыщенности – ворваться туда, где она интенсивна… нет, вранье… … так, это враньё, на помойку. … задача совсем другая. … какого чёрта? Никто ведь сейчас не смотрит, не слушает, не оценивает, зачем сейчас-то неискренность? Глупость, самоубийственный механизм… … задача выглядит так: как научиться жить так, чтобы насыщенность была… Точка. Чтобы насыщенность была. … отлично. … не очень-то отлично… значит – снова был самообман, когда… про насыщенность выше среднего… проблема в другом – насыщенность есть только ИНОГДА, время от времени. И каким-то образом куски жизни между периодами насыщенности вырезаются, вытесняются, и начинаешь казаться себе человеком, живущим довольно интересной и полной жизнью. Так, это так и происходит. И так происходит у всех мудаков, значит и я такой же мудак, тот же самый механизм самоубийства – если ты почти мёртв, вытесни это и выпендривайся дальше… чудесно… … реализация радостных желаний… приводит к тому, что насыщенность возникает, возникает время от времени – когда желание ещё сопровождается предвкушением, это иногда длится долго, часами… да, а бывает по-другому, что хуй полный, никакой насыщенности нет в помине, но это успешно вырезается, чтобы не подпортить шкурку имиджа в собственных глазах – во что удивительно, ведь нет зрителей, а всё равно происходит выпендривание перед самим собой, какой-то удивительный механизм – порождается вымышленный зритель и оценщик… хуй с ним. Проще говорить об объеме. Объем радостных желаний. Нет, объем насыщенности. Умножим длительность испытывания насыщенности на её интенсивность, просуммируем за какой-то период времени, получим объем насыщенности за это время. Классно, когда мозги имеют навыки физического и математического мышления, можно заимствовать ёмкие образы. Объем насыщенности. Но и это ещё не то. Когда насыщенность высокая, жизнь кажется очень интересной, а потом насыщенность исчезает, потом появляется снова, снова исчезает, и так может тянуться долго, вот сколько это уже тянется – с того момента, как был поставлен жирный крест на старой обычной жизни? Годы! И постепенно накапливается невытесняемое чувство, что чего-то явно не хватает… Андрей сел на кровать, потом лёг. На короткое мгновение возник образ массажистки, сидящей на его хуе, но сейчас это было неинтересно. … ещё одна близкая аналогия – это как в ускорителе разгоняют элементарные частицы, но чем больше их скорость, чем ближе она к скорости света, тем сложнее ускорить их хоть ещё немного – можно потратить чудовищное количество энергии, а никакого толку – энергия просто переходит в массу, и скорость почти не увеличивается. Этот образ очень подходит. … реализация радостных желаний – это то же самое, что накачивание элементарной частицы в ускорителе новой и новой энергией, а насыщенность больше не растет… аналогия красивая, но теперь пора выкинуть её на помойку – физика физикой, а восприятия восприятиями. Есть ли способ перевалить через «скорость света» насыщенности? Через тот предел, который, возможно, существует… На что же намекала эта свинья Джо? Свинья Джо… свинка Алинга… отпорось Майк… на что-то они намекали. Они точно знают ответ на этот вопрос! Андрей снова вскочил на ноги и поймал себя уже в проемё двери, круто развернулся, ударив ребром ладони по косяку, и снова зашагал по комнате. Джо не слизняк, его не продавишь, эта свинья будет стоять на своём, нет никаких сомнений... Ему надо принести что-то большее, чем эти полуфабрикаты, и есть уверенность, что это большее получится найти. Но можно продавить Алингу… Да..? Чтото не очень-то верится… эта девочка – нежная малышка, но не мягкотелая, это уж точно… Нет, хрен… Сейчас даже стало казаться, что проще продавить Джо, чем Алингу. Странное чувство. … целые куски ненасыщенной жизни вытесняются. Если жизнь не насыщена прямо сейчас, что я делаю? Что я делаю, если жизнь не насыщена? Сейчас-то она насыщена, так что надо просто вспомнить. А чё тут вспоминать? Я жду. Если жизнь не насыщена, я чаще всего жду. Вот я играю в теннис. Нравится. В какой-то момент удовольствие проходит, насыщенность падает – не обнуляется совсем, конечно, это было бы просто… когда насыщенность совсем умирает, состояние становится заметно серым и неприятным, не в этом проблема. … О! … неожиданный поворот! Андрей быстро подошел к столу и сделал ещё пару записей, потом снова вскочил и снова стал ходить от стены к стене. … главным препятствием является насыщенность!! Звучит как полная хуйня, но это же совершенно ясно! Если насыщенность падает до нуля, то срабатывает привычка избегать неприятных состояний, я прекращаю играть в теннис, говорю тренеру что на сегодня хватит, я начинаю мобилизовываться… а вот если насыщенность падает до слабого уровня и остаётся на нем – вот это и создаёт проблему! Насыщенность есть? Есть. А чё ещё надо? Есть, и хорошо, значит всё хорошо, а ничего не хорошо, так как текущего объема насыщенности недостаточно, есть совершенно отчетливое чувство – недостаточно, не хватает, но тут вмешивается тупой цензор и твердит – насыщенность есть, есть она, значит все хорошо, не выдумывай, просто подожди, надо просто переждать, и возникнут новые желания, насыщенность вырастет. И ведь так и есть – насыщенность вырастает! Я могу вяло доиграть в теннис, могу вяло пойти пожрать или посмотреть телек или подрочить, и в какой-то момент – бац – возникает предвкушение, насыщенность возрастает, и этот дурак в моей голове довольно ухмыляется и уползает, он прав, он был прав – насыщенность возникла. … вот она – проблема. Довольство это… До сих пор слово «довольство» оставалось каким-то расплывчатым, хуй его знает – что это такое, но явно что-то привлекательное и явно что-то тормозящее одновременно! Довольство – это и есть состояние со слабой, придонной насыщенностью. Когда в целом жизнь дерьмо, то довольство – это чудесно, это очень здорово. Но этот этап давно пройден, и сейчас в довольстве проходят дни, недели, месяцы и уже годы. И всё более и более остро возникает проблема – довольства недостаточно! Хочется увеличить объем насыщенности, сильно нарастить его. Что всегда приводило к росту насыщенности? Радостные желания, конечно! Преодолеть неловкость – да, но лишь для того, чтобы могли реализовываться новые желания. Преодолеть тупость – с той же целью. Накачиваешь элементарную частицу, носящуюся по ускорителю, новой и новой энергией. Убрал пыль из туннеля – прекрасно, скорость увеличилась, частица теперь не сталкивается с мусором. Убрал неловкость, когда трахаюсь с парнем – отлично, теперь целая куча радостных желаний может проявляться. Но этому есть предел! Это – открытие… … и почему тогда не грустно, не тревожно? Почему? Если есть предел роста насыщенности, то это ведь пиздец! Тупик. Логически – да, а состояния тупика и безысходности нет. Возникла сонливость, захотелось пить. Нет, спать сейчас?… нет, надо брать быка за яйца. Андрей скатился по лестнице, перепрыгнув через последние пару ступенек, пнул ногой дверцу холодильник, открыл его, схватил первый попавшийся пакет с соком и унесся наверх, снова сел за компьютер и лихорадочно что-то напечатал, потом, не торопясь, встал и подошел к окну. … фиксация насыщенности жизни! Хуета! Полная хуета! Это очень важно для тех, кто стремится к довольству, кто еще им не наелся, для кого это – желанная цель, и когда к этой цели стремишься, она кажется достижимой, и она и есть такая… она достижима, просто она не растягивается, как презик, но важно ли это? Тогда – нет. А какой смысл мне сейчас заниматься фиксацией насыщенности? Она так и так не упадет ниже определенного уровня, так как я сразу же среагирую, уже есть автоматизм. Всё, что мне это даст – я просто приближусь к этой верхней границе насыщенности, довольства станет больше. Это неплохо само по себе, но это не оправдывает тех усилий, которые потребуются на фиксацию насыщенности, на задавание себе вопросов о том – в самом ли деле я сейчас делаю то, что очень хочется… этот автоматизм уже есть, предыдущие усилия сделали своё дело, но сейчас это было бы ошибкой, сейчас это было бы закрыванием глаз на главную проблему – будь довольство на восемь или на десять, этого будет всё равно не хватать! И никуда не денется, а только будет расти вот это сосущегнетущее чувство просираемой жизни. Чтобы перескочить через эту «скорость света», через этот естественный предел насыщенности, который может быть достижим с помощью очистки от мусора, с помощью радостных желаний – нужно что-то другое. Нужен прорыв в новую область. Чтобы создать мощную бомбу, можно нахуячивать новые и новые тонны тротила. Но если нужен прорыв, тротил уже не поможет, хоть ты его грузовиками вози. Нужен прорыв. Нужно письмо Эйнштейна Рузвельту. А чтобы появилось письмо Эйнштейна Рузвельту, нужны опыты Ферми и Сцилларда. А чтобы были опыта Ферми, нужна работа головой – головой Лизы Майтнер… и где та Лиза? … Лиза это Джо… … чё-то хуйня какая-то началась, надо вернуться к списку ясностей. Медленно подойдя к столу, он нагнулся над компом, перечитал несколько коротких абзацев, выпил ещё немного сока и снова подошел к окну, уставившись на пальму. … а ведь это тупик… … ответ должен лежать где-то в области тех же желаний, это кажется несомненным. Но что может быть в радостных желаниях, кроме радостных желаний?.. … тупик. … есть ли что-то среди радостных желаний, что упущено? … радостные желания… они бывают разные… бывают сильные… бывают слабые, но все они приятные. Что же тут упущено? … ага… … начинает доходить… … вот это всегда так поразительно – как только сосредотачиваешься на чём-то в области восприятий, так рано или поздно начинает доходить… причем чем больше опыта, тем быстрее и доходит… словно раздвигаются облака, словно просыпается вулкан и выбрасывает на поверхность то, что зрело в глубине… … само по себе задавание вопроса о том – какова сейчас насыщенность, приводит автоматически к росту насыщенности. Это понятно. Это способ усилить довольство, это способ поднять насыщенность, но это не способ перепрыгнуть через предел… интересно, а ведь с болью точно так же, только недавно об этом думал… … если делаешь что угодно для того, чтобы добиваться цели, хоть Будде молишься, хоть Иисусу, то жизнь становится интереснее, даже если видимых результатов от самого этого конкретного дела вроде бы и нет – результатом тут является твоя сосредоточенность на цели – на том, чтобы быть счастливее, так что если молишься, чтобы Иисус тебя пожалел, ну так и будешь сосредотачиваться на жалости к себе, и просто вытащишь из себя всю жизнь и сдохнешь, сгниешь в ненависти… а если будешь ждать любви Иисуса, будешь сосредотачиваться на любви с вытекающими результатами… тут важно – на чем сосредотачиваешься, какие восприятия невольно порождаешь… а что с больюто… да, и эффективность таких примитивных действий, как декламация, например, тоже связана с этим эффектом – привязывание внимания… а боль? Боль тоже привлекает внимание, и внимание, обращенное на проблему, способствует излечению, это точно…, так что обезболивающее - не всегда целесообразно применять, целесообразно испытывать приемлемую боль, так как это просто отрывает часть твоего внимания и направляет его на больной участок тела… … это всё замечательно, но не имеет отношение к делу… … только что было чувство, что зацепился за что-то важное, и на кой хрен меня понесло в эти дебри с болью и молитвами?... … радостные желания бывают всякими… что-то в этой фразе есть такое, от чего становится как-то приятно… это как игра в «горячо-холодно». Бродишь по комнате, подходишь к одному предмету, другому… перебираешь мысль за мыслью, и при какой-то мысли вдруг становится «горячей». Что это за состояние такое? Состояние приближении к ясности. Удивительно… ладно, пусть это будет еще одно отвлечение, к своей мысли я ещё вернусь… … удивительно – когда приближаешься к какой-то мысли, которая ближе к прорыву, то усиливается состояние «ближе к ясности». А что в этом удивительного? Чем ближе к костру, тем теплее. Чем ближе к ясности, тем яснее!.. … да, только «ясность» всегда была для меня понятием… двояким, что ли – либо она есть, либо ее нет. А получается, что ясность может иметь разную интенсивность, а интенсивность на десять, полную интенсивность она имеет тогда, когда ты натыкаешься на нее и берешь ее полностью в руки – тогда она настолько доступна, что ты можешь выразить её в мысли. Дать её мысленную форму. А пока в мысленной форме она невыразима, я испытываю её слабо… … какое необычное чувство – ясность! Даже не хочется сейчас дальше рассуждать о радостных желаниях, чтобы не получилось так, что ясность вдруг прыжком станет на десять… хочется поплавать в слабой ясности, в средней силы ясности… ещё раз: радостные желания бывают разные… и снова – снова вот это чувство приближающейся ясности… на три, или на четыре? В чем ценность такого переживания слабой ясности? Ведь это сейчас переживается как очень ценное… … ясно! Ведь обычно ясность как раз и бывает в слабой форме – в такой слабой, что мы называем ее «предчувствием». И если не уметь поддерживать её, если не уметь её испытывать, если не любить её, не получать удовольствие от неё, то она и возникать будет редко и проскальзывать сквозь пальцы… но тогда ты окажешься в крайне неудобном положении – полная ясность тогда будет возникать уже тогда, когда накопленный опыт станет ну очень, очень большим, когда уже просто нельзя не испытать ясность. Только что было как раз что-то именно из этого круга явлений – ясность, возникающая тогда, когда она уже просто не может не возникнуть… тектонический сдвиг – да, это как раз оттуда. Сначала возникает какой-то процесс… какие-то плохоразличимые восприятия начинают возникать и жить, и этот процесс нравится называть «тектоническим сдвигом» - это происходит именно тогда, когда возникает слабая ясность… точно! Не «именно тогда», а «именно это»! Это не два разных процесса, поэтому то и возникает иллюзия, что они синхронны. «Слабая ясность» и «тектонический сдвиг» - эти термины описывают одно и то же явление – первое на языке восприятий, а второе - с помощью аналогии, картинки. Отлично. И полчаса назад произошло как раз вот это – возникла ясность, которая просто уже не могла дольше оставаться сокрытой – про стержень, про дефицит чего-то крайне важного, жизненно насущного. А ведь можно было бы додуматься до этого намного раньше – ещё тогда, на начальной стадии тектонического сдвига, когда какие-то литосферные плиты сдвинулись со своего места и пришли в движение, таща на себе континенты, океаны и острова… Можно было бы, если бы я понимал великую ценность слабых ясностей… … это значит - огромная потеря темпа! Вместо того, чтобы ухватиться за слабую ясность, испытывать её, ты просто упускаешь её, она улетает как птица. Радостные желания бывают разные. Эта фраза вызывает к жизни слабую ясность. Я помню уже это состояние – слабой ясности, я уже не испытываю дискомфорта от того, что она слабая, и что я понятия не имею – куда идти дальше. Можно получать удовольствие от слабой ясности, ведь оно есть – это удовольствие! Это приятное состояние, но если тебя несёт, если ты охвачен ажиотажем, то ты можешь поплевывать на слабую ясность свысока…, а в итоге она плюнет на тебя… … охуеть… ведь раньше я даже РАЗДРАЖЕНИЕ испытывал, когда была слабая ясность! Вандал! Кретин! [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] … чтобы ясность усиливалась, чтобы рыба клюнула, мне нужно взять вот эту фразу, от которой ясность возникает в слабой форме, и покрутить её, посмотреть – какие там есть варианты, что подсказывает опыт, что подсказывает здравый смысл… … радостные желания бывают разными. Они бывают… ну хочется физической активностью заняться, мышцы покачать, или хочется книгу почитать, или хуй пососать… … не то! … ясность не усиливается, скорее даже уходит. Значит это – не то. Разнообразие желаний – не то направление, куда нужно двигаться, чтобы что-то найти. … хуёво… … так как куда двигаться ещё – непонятно… … но фраза «радостные желания бывают разными», тем не менее, за что-то цепляется! За что же… … разные – это и значит «разнообразные». Логически – да, это верно, а от ясности удаляюсь. Значит хуй с ней с логикой. Значит тут логика не поможет. Разные. Это слово на что-то намекает. Вот. Оно намекает. Начинать из этого слова высасывать какую-то логику – бессмысленно, потому что это слово возникло… ну как магнитом притянулось. Притянулось это слово, а могло притянуться и другое. Слово «ёжик» могло притянуться! И что теперь, открывать справочник по зоологии? Так что… логика здесь не нужна, здесь нужна игра ассоциаций. … разные… … блять, не получается ничего, устал… Андрей взъерошил волосы, глубоко вздохнул. Похоже, сейчас пока это всё. Дальше не пробиться, накопилась усталость. Хочется чего-то легкого, каких-то простых впечатлений. Посмотреть как Манчестер Юнайтед хуячится в Лиге Чемпионов? Да, сойдет и это. Почитать какуюнибудь книжку о пиратах? Да. Полизать попку, потереться мордой о яички или грудки? Тоже. Поиграть в бадминтон, в футбол – всё это подходит. Хочется какой-то разрядки, какой-то приятной легкой активности. Почитать новости – даже это сойдет, но футбол все же лучше… … стой. Футбол успеется. Слово «стержень»! Еб твою мать, как же ты забыл? Оно ведь тоже приводит к тому, что появляется слабая ясность! Значит, как результат на данный момент: первое – «разные» в применении к радостным желаниям, и второе – «стержень» в словосочетаниях «стержень жизни», «стержень существования». А слово «писк» тоже ведь сюда! Смешно, конечно… а вообще-то ничего смешного и нет. Слово «писк» ассоциативно что-то захватывает такое, что вызывает слабую ясность. … клево, клево! Три крючка! Я подцепил ясность на целых три крючка. Я имею три приманки. «Разные», «стержень» и «писк». Целых три приманки, на которых мой зверь отзывается, унюхивая их, и начинает подкрадываться. А мне это и нужно, куда ща торопиться? Пусть подкрадывается. Слабая ясность – как нежная ботва морковки, нежно-нежно зеленая, пахучая, или даже как только выбившийся из-под земли укроп, совсем нежный. Солнце для него: «разные», вода: «стержень», и минералы: «писк». Пусть поглощает солнечный свет, впитывает воду и минеральные вещества и растет себе… хотя растениям CO2 ещё нужно из атмосферы… опять в словесный понос затягивает… будет ей и CO2 и всё, что нужно. Интересно, что бы сказал Джо, если ему рассказать? … а хочется? … а не хочется!:) Хочется дальше пожить, покрутить приманки, подождать – сформируется ли что-то ещё, выплывет ли ещё какая-нибудь рыбка на поверхность, усилится ли ясность. Это интересно… … да, это интересно! Андрей в приятном возбуждении хлопнул ладонью по столу, закрыл ноутбук, спустился по лестнице, схватил лежащее на холодильнике яблоко и с довольством, приближающимся к скорости света, вывалился наружу в поисках простых, или даже очень простых впечатлений. 09. Начался отлив, и неожиданно быстро обнажилась так же неожиданно широкая полоса мелкого прибрежного дна, на который тут же зачем-то выползают местные детишки – и просто потусоваться, поиграться и поплескаться в образовавшихся лужах, и чтобы пособирать ракушки. Некоторые дети вместе с родителями иногда собирают тут же водоросли. Ракушки затем отправляются на Бали – в многочисленные магазинчики, где их предлагают туристам, или для украшения отелей, а водоросли сушатся здесь же, на берегу, и потом оптом продаются для производства лекарств и косметики – кажется так. В первые дни после сбора водорослей, когда они только начинают активно сохнуть, от них исходит довольно сильный запах, который, впрочем, легко уносится прибрежным ветерком. По тропинке, которая еще час назад в полной мере могла бы считаться «прибрежной», а теперь превратившейся скорее в «лесную», шли два белых туриста – мужчины, один из которых выглядел лет на сорок, и другой – на тридцать. Местные посматривали на них с любопытством, так как западные туристы на островах рядом с Амбоном до сих пор встречаются исключительно редко – и перелеты сюда какие-то замысловатые, да и жить тут туристам практически негде, так что тот, кто построил здесь довольно роскошный по индонезийским меркам туристический коттеджный поселок, был, видимо, заядлым оптимистом, или просто попытался занять пустующую пока что нишу. В общем, почему нет? Бали давно уже стал перенаселенным курортом, и жители соседних островов посматривают на них всё с большей и большей завистью несмотря на распространенное до сих пор среди индонезийцев мнение об испорченности балийских нравов. Нравы нравами, а зарабатывать кучу денег хочется всем, так что поневоле закрадываются нечестивые мысли – а так ли уж плохи нравы на Бали, а что вообще это такое «испорченные нравы», и почему зарабатывать много на респектабельных западных туристах – это плохо… конечно, туристы ходят в шортах, но Коран вроде как и не запрещает этого… да и голые ляжки туристок на самом деле чертовски привлекательны… так что сидят они и думают вот так, а некоторые уже не думают, а бросились вдогонку, особенно ближние к Бали острова к востоку от него – Ломбок, и даже Флорес с его охуенским дайвингом в Лабуанбаджо и знаменитыми комодскими варанами, которые, несмотря на своё название, отлично себя чувствуют не только на Комодо, но и на Ринче. Так что туристов даже на самом Амбоне крайне мало, не говоря уже о соседних мелких островках. За последние полгода автохтоны, конечно, немного попривыкли к небольшой тусовке, которая обосновалась тут в этой недавно выстроенной турбазе, и всё равно вид белого человека вызывал огромное любопытство – совершенно благожелательное, впрочем, несмотря на то, что ходили какие-то смешные слухи об их странных обычаях и несмотря на их клевые ляжки, а скорее даже благодаря им, поскольку каждый раз, когда одной из этих странных туристок приходило в голову потрогать местного паренька или дать потрогать себя, то это вызывало самый бурный энтузиазм и исключительно прочную эрекцию, хотя и тщательно скрываемые от случайных зрителей. Примерно такой же энтузиазм возникал и тогда, когда интерес к взаимному общупыванию с местными пареньками проявляли не туристки, а туристы. А вот местные девушки были совершенно, абсолютно, бескомпромиссно исключены из эротических игр – в этом мусульманская добродетель находила своё полное и безусловное одобрение. Для местного парня потискать, пососать, потрахать, равно как и дать потрахать и потискать себя, независимо от пола партнера, было невероятно возбуждающим, запоминающимся на всю жизнь впечатлением, пусть и неприличным, но как бы не осуждаемым, если все это происходило тайно. А вот в том, что касается девушек, здесь мораль не позволяла никаких поблажек – ни на шаг, ни на дюйм… Во время отлива в некоторых местах вода ушла так далеко, что обнажились удивительно широкие песчаноилистые поля, густо утыканные верхушками растущих снизу корней мангровых деревьев. Солнце, идущее к закату, хоть и перестало обжигать, но всё ещё было очень жарким, так что песок был совершенно сухим. Быстро по такому полю не походишь – совсем не хочется, споткнувшись, приземлиться на такой довольно острый и прочный пенёк, так что когда двоё туристов, прервав и без того неторопливый разговор, свернули с тропинки в сторону уползающего моря, они стали медленно продвигаться вперед, а потом и вовсе остановились. Один из них присел на корточки и стал копаться рукой в горячем песке, другой же просто сел на песок попой. Судя по всему, разговор давался им нелегко. Проходящая мимо стайка девочек застыла, в упор пялясь на них и тихо переговариваясь, рассматривая их мускулистые руки и ноги, совсем не тонкие и угловатые, как у местных мужчин. Один из туристов приглашающее махнул им рукой, и они с визгом и смехом побежали дальше по дорожке, подпрыгивая и оживленно перекрикивая друг друга, выпучивая глаза. Так вот, если посмотреть со стороны – жизнерадостная стайка девчонок, и хочется вытеснять тот могильный ужас, которым наполнена вся их эротическая и сексуальная жизнь. Точнее было бы сказать – могильный ужас отсутствующей эротической и сексуальной жизни. Только ведь они-то об этом и не задумывались, и не задумаются. Для них это – нормальная жизнь, «как у всех», как они себе это представляют. Когда телевидение доберется до этих забытых богом мест, то они смогут с изумлением убедиться, что их понятия относительно «как у всех» несколько ошибочны, но только и это, видимо, ничего не изменит в этих диких обычаях. Когда спустя несколько минут из-за поворота показался ещё один турист, он сразу же ускорил шаг, увидев этих двух, и вскоре подошел к ним, встав рядом, широко расставив ноги. - Придумали что-нибудь? – спросил он с интонацией, в которой безошибочно угадывалось отсутствие ожиданий на позитивный ответ. - Я бы так не сказал…, - отмахнулся один из них. - Ну, значит по крайней мере вы не обманули моих ожиданий:) - Это да… этого добра сколько угодно… оправданных ожиданий насчет неоправданных надежд… Снова воцарилось молчание. За деревьями плескалась уходящая вода – всё дальше и дальше, и сейчас можно было бы, добравшись до убегающего берега, ещё и пройти по колено в воде метров пятьдесят, аккуратно обходя морских ежей и звёзд, копошащихся на мелководье. - Ну и что дальше? – не отставал подошедший. – Идём смотреть телек и пить пиво? Присоединимся к армии заворачивающихся в простынь и идущих строем на кладбище?:) Несмотря на невеселые слова, грустным он не казался. Никто не ответил. - Я вот что хочу сказать, - продолжал он, - мой опыт… хотя тут даже нет смысла апеллировать к опыту, достаточно сослаться на здравый смысл… так вот, никто из вас не будет, надеюсь, отрицать, что отсутствие выхода, отсутствие решения является само по себе определенным состоянием, которое, будучи, как я уже сказал, состоянием… - Ты что, прохвессор, решил нас задушить что ли своими словесами? – вяло отбрыкнулся один из сидящих. – Отвянь…, ну чё пристал… Тот хихикнул и продолжил. … вот, значит, я и говорю, что будучи определенным набором восприятий, состояние тупика точно так же доступно для исследования, как что угодно другое. - Да, да, исследовать можно что угодно, Форест, что угодно, это великолепный подарок…, спасибо тебе за мудрость, ты потрясающий парень, ну всё, проваливай теперь, проваливай давай. - Ну а что? – искренне удивился он. – Это же в самом деле так! - О господи, ну конечно это так, но вопрос-то в другом – если наш циклон зашел в тупик, то мы становимся просто автомобилем без бензина. Можно, конечно, погулять вокруг, но ты уже не сядешь и не поедешь. - Вам следовало бы знать, что Exxon решила продать и свои бензозаправки и нефтеперерабатывающие заводы в Японии. - Это ты к чему, Форест?? Солнце вроде не так уж сильно и жарит… - Ну это я к тому, что весь мир постепенно переходит на альтернативные источники энергии:) - Блин… - И я пока что не согласен с тем, что мы в тупике. - Тогда подскажи решение! Давай вот сюда свои альтернативные источники:) - Да нету у меня решения, нету, но я всё равно не считаю, что мы в тупике. Вся проблема высосана из пальца, серьезно. Ты просто хочешь получить всё и быстро, а если что-то сразу не даётся тебе в руки, ты сдуваешься. Это что, по-твоему, тупик? Это слабость, а не тупик. Это не какое-то там объективное препятствие. Это – твоя личная слабость, Майк. Это – определенная совокупность восприятий, понимаешь? И она называется «неумение держать удар», вот и всё. Ты столкнулся с проблемой, ты бьешься об неё день, два, месяц, второй, ты бьешься об неё год, а стена как была, так и остаётся неприступной. И теперь ты начинаешь испытывать пораженческие настроения, ты уже говоришь не о задаче, а о проблеме, задача стала называться теперь проблемой, потом всё это обрастает пораженческими настроениями, и вот – пожалуйста - перед нами возникает пресловутый «тупик», и мы преклоняем колени перед новой святыней. Форест стоял над ними и вбивал свои слова как гвозди. - У тебя есть другой циклон, Майк? - Нет, в том-то… - А раз нет, значит мы должны дальше пробивать стену. - Отсутствие результата снижает интенсивность желаний, Форест. Циклон рассеивается, и в итоге остается кучка слабоинтересных желаний. Это и есть объективное явление, это и есть простая механика восприятий. - Конечно, конечно, это всё замечательно, всё верно… но только ты, Майк, не знаешь ответа на один простой вопрос – ЧТО будем делать мы в этом состоянии? Что мы будем делать, оказавшись в положении, когда продвижение в интересующем нас направлении полностью отсутствует, когда сильное радостное желание затухает, поскольку никакого продвижения нет. - А есть варианты? – третий турист тоже вступил в разговор. - Варианты, Хэл, есть независимо от того – знаем мы или не знаем об их существовании, давай исходить из этой простой истины. - Фигня это, а не истина, - отмахнулся тот. - Это истина, что бы ты ни говорил. У меня в жизни было сто тупиков, наверное, и в конце концов оказывалось что? Что я просто как баран пёр туда, куда переть нет смысла. Проходило время, я остывал, и открывались новые направления, новый смысл. Так что всё равно, так или иначе, в данных обстоятельствах возникнет какое-то определенное желание у каждого из нас – кто-то будет жить так, а кто-то иначе. Я просто предлагаю продолжать рассматривать это как исследование – исследование того, как пробиться сквозь стену, как выйти из тупика. - Рассматривать то мы можем как угодно… хочешь, я как божье провидение начну это рассматривать, только откуда взять интерес, Форест? Боги мне безразличны, и исследование тупиков, увы, тоже. - Интерес и возникнет сам, если это будет именно продолжением исследования. У тебя есть то, что мы называем «циклоном» - сильное радостное желание. - Было, Форест, было. Не есть, а было. - Хорошо, было. Оно выделилось из множества других, оно захватило тебя, вокруг него выстроилась «патина» совокупность остальных радостных желаний, так или иначе связанных с циклоном. Почему создавшуюся ситуацию ты не рассматриваешь как часть задачи? Отсутствуют результаты. Циклон потерял силу в связи с этим. Но если ты будешь рассматривать задачу поиска способов все-таки пробиться к результатам как составную часть циклона, то это и приведет к тому, что… - Рассматривать я могу, Форест. Могу, я уже это сказал, а ты не услышал. Ты не понимаешь другого – всё это не приводит к тому, что циклон наполняется силой. Ну хорошо, я могу сказать сам себе всё то, что ты мне говоришь, мы уже и говорили об этом, ну или почти об этом уже не раз, и я сам прекрасно могу закончить за тебя все твои замечательные мысли. Мы всё это уже обсуждали, но факт остаётся фактом – сильное радостное желание в условиях отсутствия минимального результата ослабевает и, в конце концов, полностью теряет свою силу. Я не говорю, что я теперь пойду водку пить и смотреть телевизор с утра до ночи. У нас такого варианта нет просто потому, что его нет, потому что мы не склонны в любом случае к самоубийству, к самооболваниванию. Но дальше так жить тоже нельзя. - Так и я о том же, Хэл! Майк, ну я ведь о том и говорю – дальше так жить нельзя. Вы сейчас пришли к такому моменту, когда дальше так жить нельзя. Это и означает, что вы подошли к какому-то поворотному пункту. Это конечно не совсем то, что вы искали… - Это СОВСЕМ не то, что мы искали, Форест! - Не важно, не придирайся, послушай меня. До сих пор вы просто бились головой об стену, но теперь вам приходится отступить, и что дальше? Ведь что-то будет дальше! Вопрос лишь в том – что именно. И разве это не от вас зависит? В любом случае эта идея у вас из головы не выветрится, это ведь совершенно ясно. И у меня из головы она не выветрится тоже. - С тобой проще, Форест, тебе повезло – у тебя два циклона. - Да, повезло, как же… ты пойди спроси у Карлоса – как нам всем повезло:) - А что, у вас тоже жопа? - Тоже жопа, представь себе. Полная, окончательная, вселенская, космическая жопа!:) - Что-то ты слишком весёлый для вселенской жопы… - А я просто уже смирился, вот и всё. Вы ещё переживаете, а я уже смирился и теперь что мне остается? Остается заново всё… всё заново, да – всё пересмотреть, перетрясти, и это оказалось неожиданно интересно, и есть в этом что-то свежее. - То-то Карлос сегодня такой «свежий» сидел:), съехидничал Хэл. - Ну… мы вот сидим и думаем – что дальше. И мы не говорим о «тупиках»… надо всё перетрясти. И вам, и нам. - Ситуация разная, Форест. Очень разная. – Майк подвинулся так, чтобы можно было опереться о локти, опрокинувшись назад и не уткнувшись в мангровый корень. – У вас по сути дела тупика не будет никогда. Пси-хирургия тупиков иметь не может в принципе, в этом преимущество этого циклона. Вы влияете на людей, вы тащите их за уши вперед. И если даже результаты были бы сплошь отрицательными, а это, кстати, не так…, то всё равно полно всякого рода явлений, которые можно осмысливать, всегда есть десятки разных подходов, которые вы ещё не опробовали. В любой момент может появиться такой человек, опыт с рабством которого даст вам ключ к чему-то новому. Но у нас… иначе. У нас всё предельно просто. Мы не можем даже ногу поставить на порог того мира, в который стремимся попасть. Мы знаем точно, что он есть, у каждого из нас есть спонтанный опыт такого рода, но все наши попытки проложить туда дорожку окончились полной неудачей. Полной, Форест! Вы получаете разные результаты, а мы результатов не получаем вообще! Ты понимаешь разницу? Для тебя это не будет и не может быть так болезненно, потому что у тебя кроме нашего исследования есть еще пси-хирургия. Тебе повезло. Вот еще ты можешь кивнуть на Джо:) – тоже тот ещё фрукт, хрен его знает – на чём держится его вечный и неизменный энтузиазм. Может он играет с нами в какую-то игру, а может он просто сильнее нас, выносливее, а может у него не один циклон, как у меня и Хэла, и не два, как у тебя, Карлоса и Марса, может у него их три или пять… я не знаю. И может быть у него не всё так безысходно как у нас. Я знаю одно – я в тупике, и дальше так жить нельзя, согласен с Хэлом. - Повезло нам?? Казалось, что Форест испытал даже возмущение. - Мы получаем разные результаты?? Блин…, - он рассмеялся. – Еще вчера я бы наверное возмутился… - Да ты и сейчас возмутился:) - Ну не важно… ну вот сейчас я тебе покажу, как нам повезло… ща… Форест полез в боковой карман и извлёк оттуда наладонник. - Ща… ну вот, письмо от девушки, с которой я лично возился два года. Два года, Хэл! И не только я, кстати… на, прочти, а потом я тебе дам следующее прочесть, давай, давай, читай, отвлекись от своих тараканов. - Давай сюда…, - Майк протянул руку и забрал наладонник у Фореста. – Я прочту вслух… «Я не хочу общаться с тобой, не хочу, чтобы ты активно задавал мне вопросы. Потому что я представляю, что если буду пытаться честно говорить о своих восприятиях, то не выдержу чувства вины и самобичевания или того, что не смогу различить, что испытываю. Немного можно было бы с тобой общаться, но я не знаю о чем.» - Да… воодушевляет…, - Майк криво усмехнулся. - Читай, читай… «Когда ты мне написал, отвечать не хотелось, я могу представить желание общаться с тобой только в каком-то неопределенном, нереальном далеком будущем и подумала, что я просто буду ждать, когда появится желание общаться. Так что не хочу тебе отвечать, не хочу насиловать себя. Я думаю, что ты не такой монстр, каким я тебя представляю.» - О, ну видишь, не все так плохо! Ты хоть и монстр, но не такой!:) - Да, очень смешно… - Ладно, ну что ты загрустил, это не тупик, надо просто поискать другие варианты…:) - Да, очень смешно…, давай сюда. Форест выцарапал комп и стал засовывать его обратно в карман, потом передумал, снова включил. - Хорошо, вот еще почитай… - Да ладно, Форест, я понял, у вас там жопа. - Нет, погоди… вот, почитай – это ещё одна девушка пишет, тоже двухлетний стаж «тренировок» у нас. «Я всех вас ненавижу, всех, мне омерзителен каждый человек, с которым я имею дело. Потому и держусь от всех вас подальше, потому что меня тошнит от всех. Если бы я только разрешила себе, я бы каждую минуту высказывала претензии каждому, с кем встречаюсь, потому что все омерзительны. Я ненавижу Джо. Меня заебало, что каждый раз, как я встречалась с ним, я испытывала омерзительное чувства униженности и беспомощности. Я ненавижу его за то, что эта сука Алинга любит его своей собачьей любовью. Ненавижу её за это, блядь. Форест, тебя я тоже ненавижу. Сколько можно это скрывать? Заебало скрывать, заебало, заебало, заебало делать вид, что я хочу с тобой дружить. От тебя меня перекручивало немного меньше, чем от Алинги, но тоже невозможно было просто жить, когда ты рядом. Я всё время себя чувствовала как на допросе, с внимательным следователем, который отслеживает каждый мой шаг. Я всё время ждала, что ты сейчас что-нибудь заметишь, на чтонибудь укажешь, и мне ПРИДЕТСЯ что-то с этим делать. Если даже и не придется, я всё равно себя буду чувствовать дерьмом, ах, как я посмела ничего не сделать со своей тупостью. Тут дело даже больше не в тебе. Я заметила, что ненавижу всех, кто не хочет исследовать свои восприятия. Я представила, что я сама говорю "не хочу это разбирать, отстань", и у меня восприятие себя дерьмом, уродом, который лелеет вот эту мерзость и всех шлет нахуй, не трогайте мое желание насиловать, не трогайте мое презрение. Блядь, я двуличное дерьмо, я и разбирать сама не хочу, и насилую себя непрерывно уверенностью, что должна разбирать, должна ненавидеть себя за то, что не хочу разбирать. Какая же я дура, что не послала тебя сразу же, как только мне стало некомфортно. Это огромная ошибка, что я просто терпела твои указания, отъебись от меня навсегда, никогда больше ни на что мне не указывай, я не хочу от тебя слышать ни одного слова. Всякий раз, как ты мне на что-то указывал, у меня возникала уверенность, что ты меня сейчас за это ненавидишь, что если я ничего не сделаю, ты меня сожрешь своим негодованием. При этом я ещё и ненавижу всех, кто говорит при мне, что не хочет что-то разбирать. Я бы изнасиловала каждого из вас, клещами бы вырвала то, что мне нужно. Я возненавижу и привлекательного мне человека, если он откажется разбирать то, что я считаю значимым. Меня сегодня прорвало, вдруг как будто переклинило, и я захотела вылить свою ненависть, столько ненависти, сколько только есть. Ублюдки. Слова кажутся слишком мягкими, чтобы выразить, сколько же ненависти к вам я испытываю, мне хочется каких-то других слов, более злобных, желчных. Ублюдки, мрази, суки, суки, твари, дерьмо. Подонки - смехотворно мягкое слово, как на него можно вообще обижаться?» По мере чтения, голос Майка становился всё более глухим, а руку с наладонником он невольно отодвигал всё дальше от себя. - Ладно… я, пожалуй, дальше читать не буду. - Это цветочки, Майк. Хочешь, я тебе ягодки покажу? - Что? Вот это «цветочки»?? - Сейчас, погоди…, - и Форест стал тыкать пальцем в экран. - Нет, ну его в жопу… в жопу, Форест, в жопу. В жопу ваши ягодки, - замахал руками Майк. – Я всё понял, понял. Отстань… - Ну вот то-то… Так что нечего гордиться тут своей жопой и выпячивать её – у нс жопа не хуже вашей:) - Значит и вам дальше так жить нельзя, - философски заметил Хэл. - Да, значит так. Форест запихнул комп в карман и взглянул на часы. - Так что я хочу закончить… я что говорил? Что если вы понимаете, что дальше так жить нельзя…, то я считаю, что это и означает, что из тупика вы уже выбрались. Тупик, это когда ничего нет и ничего не хочется, вот это и есть тупик… Я, кстати, хочу участвовать, так или иначе, в том, что будет дальше в вашем проекте. Я хочу знать – какое решение примет каждый из вас, и может быть попробую сделать так же, а может придумаю что-нибудь сам… а что происходит вообще с вашей патиной? Как ведут себя остальные - средние, мелкие радостные желания? - Ничего особенного… живут себе по прежнему. Я бы не сказал, что там есть какие-то значимые изменения… а что там с «плохой девочкой»? - Ну что там…, - Форест усмехнулся, - кое-как, тоже жопа в общем. - Даже несмотря на то, что мы всё ей разжевали?? - Майк…, тут проблема в другом. Разжевать, объяснить, направить и напутствовать – это одно, а начать делать – совсем другое. Она никак не хочет стать «плохой девочкой», понимаешь? Она хочет стать такой «плохой девочкой», чтобы оставаться при этом хорошей, и я пока не знаю, какой тут сделать шаг. Вернее я знаю – нет таких шагов. Нету их. Жопа. Мы приплыли к грандиозной жопе. Пси-хирургия – красивая, но несбыточная мечта. Рабство эффективно для тех, кто в нем и не нуждается. Офигенно получилось. - Так в чём вопрос, Форест? - вмешался Хэл. - Да… проблема… Синдром хорошей девочки, мы это называем… чего это тебя потянуло на пси-хирургию?:) - Немного интересно, хотя… - Хотя всё равно считаешь это ерундой? - Да это и есть ерунда, Форест. Мечты ни о чём… ничего вы не добьетесь, вы не понимаете главного – если человек не хочет, то он и не будет, хоть ты вокруг него хоровод води, хоть пляши, хоть умоляй или стой на коленях, пой ему песни и хоть тресни, а если он хочет перестать быть тупым и ненавидящим, то легко добьется всех тех целей, которые вы пытаетесь достичь всеми своими хитроумными приспособлениями. Вы просто сотрясаете воздух словами там, где нужно делать, а делать они не будут. Не будут! Пиздеть будут, а делать – нет. А вы как дети малые, ей богу… ваша доверчивость и наивность граничит с клинической формой инфантильности. - Мы пытаемся добиться максимального КПД. Не понимаю, почему ты считаешь это бесполезным. Если у человека есть хотя бы слабое желание изменить свою жизнь, сделать её более насыщенной, то можно совершать одни действия или другие, вот мы и ищем такие, которые максимально эффективно использовали бы тот запас энергии, который есть в этом человеке, чтобы он смог забраться на следующий уровень, где энергии станет больше. - Вот…, вот в это и есть порочность вашего подхода, ну разве это не ясно? Что, вот даже теперь не ясно? После всех ваших жоп – всё ещё не ясно? Вы так хотите найти кого-то близкого и интересного, и побольше, ну а кто же не хочет? Я тоже хочу, сильно хочу! Но в пси-хирургию не лезу, потому что не очень-то верю в неё. Вы так хотите найти живого человека, хотите оживить тех, в ком теплится жизнь, что начинаете раздавать слишком много авансов, на слишком многое смотреть сквозь пальцы, а единственно адекватным правилом раздавания авансов должно быть «никому и никогда», понятно? Вот непреложный закон – никому и никогда никаких авансов. Сначала человек доказывает свой интерес - к общению на такие-то темы, к совместным делам в бизнесе, к совместным экспериментам в чём-то, или к изменению своих состояний. Доказывает, понимаешь? И только потом уже получает встречное общение, поддержку и так далее, и никогда наоборот. Ответ на инициативу новичков должен быть симметричным, а не опережающим. - Наверное… наверное ты прав. - Наверняка я прав. И если бы ваша инициатива в общении не была бы опережающей, то общения никакого и не было бы. Но его так и так нет! Вы теряете не общение, а иллюзию. Не перспективных новичков, а иллюзию таковых. Вы просто разговариваете сами с собой… ну вот есть люди, которые с собаками разговаривают – им скучно в одиночестве, и они разговаривают с собакой, и вроде как повеселее становится. Вы недалеко ушли от этого шизофренического раздвоения. Грустно понимать, что никому ни хрена не надо, это ясно. А разве не грустно – вкладывать в воображаемого человека усилия, свою жизнь фактически туда вкладывать, объяснять, показывать, объяснять, показывать, призывать, помогать, разбирать… а потом, через год или два, обнаружить, что общался ты с собственным отражением в зеркале? И что на самом деле выдуманного тобой человека попросту не существует. Нет его. Есть что-то аморфное, серо-болезненное, мазохистское, которое отчаянно цепляется за то, чтобы остаться в таком состоянии навсегда. И ты, оказывается, всё это время был для него ну если не врагом, то по крайней мере чем-то опасным, неприятным. Посмотрев на грустную физиономию Фореста, Хэл пожал плечами, словно извиняясь за неприятную истину, которую ему пришлось высказать. Затем встал, отряхнул попу от песка, и оказалось, что ростом он не ниже Фореста. - Ты представляешь себе это так, - продолжил он, - вот есть набор восприятий у твоей рабыни. В том числе у неё есть желание измениться, перестать жить такой тошной мертвой жизнью, есть желание жить поинтереснее, ну вот поэтому она вообще к вам и приходит, общается. Хорошо. Это желание слабое само по себе, плюс ещё ему препятствуют другие восприятия – озабоченности, тупости, моральные ограничения, омертвляющие привычки, страхи ломать эти привычки и прочее и прочее, ну вот вы и говорите – давайте расчистим пространство перед её слабым желанием меняться, и тогда оно усилится, оно постепенно приведет к каким-то самостоятельным действиям. И вы ей объясняете что-то, и если она согласна побыть рабыней, то вы просто говорите ей делать то-то и то-то, что автоматически даёт ей новый интересный опыт, и в результате вы рассчитываете на то, что вот этой новой степени свободы, этих новых свежих восприятий будет достаточно, чтобы она забралась на следующую ступеньку развития, чтобы она почувствовала вкус свободы и захотела бы ещё большей свободы, или уж по крайней мере не захотела бы вернуться назад, в своё мрачное прошлое. - Ну да, так мы и думаем. И что? - То, что это неверно. - Неверно в чем?? - А я откуда знаю, Форест? – удивился Хэл. – Я не психирург, я не знаю – в чём, но отсутствие у вас результатов определенно показывает, что ваша теория неверна. Вы совершенно определенно упускаете из виду что-то очень, очень важное. Ну если бы это было не так, то у вас были бы результаты, Форест. Более или менее значимые, более или менее яркие, но были бы, а их нет! В точности как у нас… - Я так не сказал бы, что их нет, почему нет? Например… - Я знаю все твои примеры, Форест. Знаю. Я сам их вижу – Айви, Таша, сейчас вот твоя Крыся… только я не согласен с тем, что это именно ваши результаты. - То есть? - То есть этим девочкам и не надо было ничего – им достаточно было того, что они просто имели доступ к общению с тобой и другими – им достаточно было смотреть, видеть как можно иначе жить, задавать вопросы, вместе тусоваться… им ничего большего и не надо было. Понимаешь? Они изначально уже были такими людьми, которые смогли более или менее легко начать избавляться от идиотизма, мертвенности в себе, им стоило только показать пример, и дальше… дальше речь уже идет о содействии, но никак не о хирургии, прогрессорстве. Ты берешь человека с нарывом на пальце. Мы прикладываем к нарыву примочку, палец начинает выздоравливать, и тут ты кидаешься на него со своим скальпелем, делаешь пару надрезов, гной вытекает и – ура, успех пси-хирургии! Да нету никакого успеха. Некоторое ускорение процессов, которые и так, и без хирурга сами бы пришли к тому же самому итогу, просто не так быстро, не так зрелищно, что ли… так что проблема не в хирургии и не в хирургах, проблема в пациентах. Пси-хирургия сама по себе великолепна – мне нравятся ваши эксперименты, ваши игры… но она не всесильна. Пси-хирургия может помочь только тем, Форест, пойми – только тем, кто и так уже готов помочь сам себе, кто и так уже делает многое для того, чтобы изменить свою жизнь, кто и так уже чувствует сильное отторжение к жизни, наполненной жалостью к себе, суевериями, сексуальными комплексами и прочей херней. А ты пытаешься использовать её там, где она неприменима вообще. А ты меня спрашиваешь – в чем ваша ошибка… вот в этом и ошибка, а если ты спрашиваешь меня – почему те методы, которые отлично сработали у Таши, Айви и Крыси, не работают и даже, кажется, дают обратный эффект, то я тебе вот и говорю – неверна ваша теория. Вы что-то очень важное упустили. Вы видите на сцене только тех игроков, которых видите – слабое желание меняться, сильные тупости, негативные эмоции, слепые уверенности. Вы видите их и создаете новые правила игры, вносите их на сцену, заставляете играть по этим правилам тех игроков, которых вы видите, но есть еще какая-то действующая сила, которую вы не видите, понимаешь? И она – эта деструктивная сила – расстраивает всю вашу игру, и вы начинаете снова и снова думать – в чем же мы ошиблись, чего мы не учли, почему ненависть к сексу снова проснулась у этого человека, почему его привязанность к ненавидящей мамаше снова и снова пробуждается… и вы ищете ошибки в методах, и ищете, в итоге, не там! Не методы вам нужно улучшать, а прежде всего вы должны сорвать маскировочный халат с той невидимой вами деструктивной силы, которая вмешивается и все ломает. Я разве непонятно говорю, Майк? - Я согласен…, - Майк пожал плечами. – Конечно, это очевидно, я вообще не понимаю, почему это очевидно для нас, и не очевидно для всех вас, Форест? - Это издержки их увлечения:), - рассмеялся Хэл. – Пси-хирургия немыслима вне разговоров, бесконечных разговоров… тем более бесконечных, чем сильнее тот невидимый агент, который портит им всю игру. Чем более человек безнадежен, тем больше они с ним говорят, говорят, говорят, объясняют, объясняют, ну конечно кое что они еще и делают, но в основном они объясняют и объясняют… Если бы они столкнулись с реальной проблемой, ну как у нас…, они бы перестали трепаться и стали бы работать. - Так они и столкнулись с ней, давно ещё, просто не хотят это понимать… ну и я понимаю, почему они этого не хотят…, - Майк снова посерьезнел. – Кому же хочется оказаться в тупике, Хэл? Сидеть, вот как мы, выпучив глаза от сознания собственной беспомощности… Никому этого не хочется, так что… долго вы, видимо, ещё будете прыгать вокруг ваших бестолковых подопечных. И чем дольше вы будете закрывать глаза на очевидное, Форест, тем больнее будет приземление… так что… ты так и не рассказал – что там с вашей очередной панацеей? - Имеешь в виду «плохую девочку»? - Да… Хэл не знает об этом опыте… не знаешь? - Нет, - Хэл помотал головой. – А зачем мне об этом знать? Малоинтересно… потому что результат всё равно будет тот же самый – вы отказываетесь видеть настоящую проблему, ну хотя с чисто академической точки зрения ваши исследования все равно интересны, тут я согласен… да, согласен. - Не очень понял – с чем ты согласен? – спросил Форест с каким-то мрачным выражением лица. - Согласен с тем, что возясь с больными, безнадёжно не желающими излечиться, вы всё-таки отрабатываете более эффективные подходы, которые потом можно будет с успехом применить к тем, кто хочет вылечиться, а значит и может безо всех ваших штучек:) - Ну, хорошо хоть с этим ты согласен… - А я понимаю, - перебил его Майк, - почему у них такая ситуация, Хэл. Ведь наша лаборатория где? Она тут. Она всегда тут. Мои восприятия – и есть моя лаборатория, работай сколько влезет. А у них ведь не так. Если нет подходящего пациента, то у них вся работа встаёт! А как его найти – подходящего человека? Он может быть один на миллион… поэтому… поэтому мне понятно, когда они берут минимально подходящих – тех, у кого в самом деле есть ну хотя бы минимальное желание жить менее мёртвой жизнью, ведь если найдётся всё-таки способ и для таких людей… то представляешь – как это будет офигенно интересно? - Да я понимаю, я не против, давайте, ищите, экспериментируйте! Это ведь и твой циклон, Майк – психирургия. Давайте, я же не говорю, что мне это безразлично – нет, мне это интересно, мне всегда было интересно послушать ваши рассказы, посмотреть на ваших подопечных, но вы ищете не там! Вот что я хочу вбить в ваши тупые светлые головы. - Я понял, понял, Хэл… - Майк кивнул и поднял обе руки, словно сдаваясь. – Это кажется таким простым – всего лишь немного подработать методы, всего лишь смягчить тут или усилить тут, и, казалось бы, успех придет, он постоянно вроде как вот уже приходит, а потом бац – и всё летит к черту. Эта вот кажущесть, эта вот … иллюзорная близость простого успеха и отравляет, и сбивает с толку. - Ну так и что? И ни у кого из вас нет… я не понимаю, ну вы что, так и будете… и сколько ещё вы будете прятать голову в песок?? Я удивлен, честное слово… какая-то тупость, бесхребетность… - Ну вот присоединяйся к нам и наведи порядок, улыбнулся Форест. – Тем более, что и у тебя продвижений нет, так какая разница – будешь ты сейчас кино смотреть или в наших экспериментах поваришься – всё равно у тебя голова будет занята поисками новых решений в своей проблеме, а так заодно может что-то свежим взглядом увидишь, чего не видим мы – вот этого таинственного «деструктивного агента». - Да, может, может, я не отпираюсь… сейчас, в общем, действительно всё равно, что делать… - Хэл почесал подбородок, - перед тем, как попробовать пробить стену в другом месте, которое ещё нужно определить, что-то придумать… а думать можно и в футбол играя, и в хороших и плохих девочек… пойдем назад, что ли, по пути расскажешь. Они снова выбрались на дорогу и направились обратно к гестхаузу. Солнце уже опустилось совсем низко, и теперь было и не жарко, и не прохладно – самое клёвое время, чтобы шляться, играть в футбол или трахаться на травке. - Проблема «хорошей девочки» возникла случайно, начал Форест. – Дэви… это одна из моих подопечных, както недавно, когда мы с ней встречались последний раз, сказала, что она всё прекрасно понимает, она знает, что мы предлагаем ей искать свои радостные желания, следовать им, она и сама кому угодно может всё это пересказать, а на самом деле она всё равно делает не то, что хочет! Фактически… получается, что это как раз то же самое, о чём ты только что говорил… мы много говорим, мы добиваемся рассудочной ясности, мы добиваемся того, что человек всё понимает, испытывает даже воодушевление, а в итоге получается просто очередной мыльный пузырь – всё равно она делает то, что является правильным, хорошим с точки зрения тех представлений, которые она переняла от окружающих её людей. Если начать её расспрашивать, то она со всем согласится, проведет разумный анализ, выразит сожаление о том, что снова была такой дурой, снова испытает предвкушение, готовность искать свои желания, после чего… снова похерит их и начнет делать «правильные» вещи. - По-другому и не будет никогда, - пробормотал Хэл. – Что ей все ваши разговоры? Вы для неё – странная компания странных людей. Хорошо, пусть она думает, что вы такие умные и смелые, вы молодцы и всё такое, но когда она приходит к конкретному моменту, когда надо сделать выбор, конечно она снова будет делать то, что считается хорошим и правильным в том мире, где она выросла. Надо быть неисправимым оптимистом, чтобы надеяться на что-то другое. - Ну вот… получается, что мы принимаем за чистую монету все те согласия и одобрения… - Ну так ведь это и есть «чистая монета», Форест, перебил его Хэл. – Она в самом деле искренне с вами согласна, когда соглашается, и она радостно прыгает вместе с вами в вашей песочнице, когда вы прыгаете вместе с ней. Всё меняется в тот момент, когда она оказывается один на один со своей жизнью, и в этот момент вы для неё – просто далёкая компания экстравагантных людей, которая интересно мыслит и мудро поступает и всё такое, но она-то не чувствует себя такой же сильной и умной, как вы, и в своей слабости и зависимости от важных дядь и тёть она не готова принять на себя последствия своего выбора, она не способна противостоять их абсолютно уверенному давлению. Она делает, возможно, только одну мелкую уступку и думает про себя «ну ладно, сейчас я снова сделаю как и раньше, а то вдруг что случится, а я не знаю – как мне быть, я ведь не такая умная, как они». И, конечно, каждый последующий момент становится точно таким же моментом «мелкой уступки», а потом возникает чувство вины перед вами, потом она мертвеет от своей мёртвой жизни… мне это кажется совершенно логичным. Глупо было бы ожидать, что она станет жить иначе только потому, что вы ей что-то объяснили и она что-то поняла. Это поверхностное понимание, оно лежит как сухой лист на дороге, и его легко сдует даже лёгкий ветерок. В ней живет огромный страх перед жизнью, и этот страх, эта зависимость от авторитетного мнения тысяч людей, которые живут с ней в одной семье, которые ходят по улице, на работе, в кино, в телевизоре – это тебе не ветерок, это ураган! Каждый человек – ужасный консерватор, а уж девушки в особенности, поскольку воспитаны, приучены быть слабыми и зависимыми. Ты просто… ты просто вообще не представляешь – насколько это мощное давление. Ты похож на человека, который выстроил вокруг себя кирпичную стену, накрыл её добротной крышей, вставил отличные окна, и теперь он сидит и удивляется – и что это люди там, на улице, жалуются на какой-то ветер, дождь, снег… какой ветер? Какой дождь? Для тебя это – прошлое, а для них прошлое – это ты в первый же момент вашего расставания. Вот ты в туалет ушел пописать, и стал прошлым… Ну… и что дальше? - Возникла идея – а что если сыграть в игру «я плохая девочка»? - Понятно…, - кивнул Хэл. – Новое академическое исследование, не имеющее никакой практической ценности:) - Но… - Да это то же самое, Форест, - перебил его Хэл, отшлифовывание методов влияния на человека, который находится во власти столь мощных и невидимых вами механизмов, что все ваши методы – отшлифованные или грубые – не имеют никакой силы. Это то же самое, о чем я только что тебе говорил, повторять нет смысла. - Я понимаю, Хэл, понимаю… но эксперимент всётаки интересный. - С этим и не спорю, да, интересный… и что получилось? - Кстати, забыл добавить – очень существенно то, что непреодолимое желание быть «правильной девочкой» проявлялось даже тогда, когда она жила с нами, просто «правильность» стала другой. Одна мораль мгновенно заменилась другой, и никакие слова и разъяснения не помогали. Чтобы быть правильной девочкой для нас, как они это понимают, надо накапливать фрагменты, читать умные книги, играть в умные игры и прочее и прочее – то есть снова делать совсем не то, что хочется. А в результате – накапливающееся отравление. А затем – и отторжение, отвращение, а иногда и ненависть. Ну в общем мы и предложили ей следующий опыт: скажем, сегодня ты будешь неправильной, плохой девочкой. Сегодня ты будешь делать всё то, за что тебя и твои родители ругали бы, и чем мы тоже были бы недовольны по твоему мнению. Задача – делать всё неправильное, глупое, ошибочное, тупое, быть полной дурой, идиоткой. - Игра в дуру? - Нет, не в дуру, а именно в неправильную, «плохую» девочку. - Да, понял. И что получилось? - Ничего. -? - Ну, я попробовал это сделать с той же Дэви. Игра, значит. Я ей сказал – сыграем в игру. Идея ведь очень проста. Делая то, что, по её мнению, является неправильным, она среди всевозможных неправильных действий будет выбирать те, которые ей более всего комфортны, ведь ей в данном случае нечего терять – от неё никто ничего не ждёт, она заведомо будет делать всякую ерунду, и просто автоматически среди этой ерунды она будет выбирать то, что ей приятнее делать. Разумно? - Да. Разумно. Почему ничего не получилось? - Потому что как только формальное время эксперимента закончилось, она тут же вернулась в прежнее состояние – состояние правильной девочки. Сколько ни тверди человеку – «следуй своим желаниям», он не будет этого делать, он будет подавлять свои желания, хоть ты тресни, хоть на стенку залезь. Он не хозяин сам себе. Его хозяин – тревожность и правильность. Он испытывает тревожность, если будет следовать своим желаниям. И самое хреновое, что он будет уверять и тебя и себя, что он именно следует своим желаниям! И вот как тут разобраться? Всё получается намного сложнее, чем казалось… - Можно ведь было настоять на том, чтобы она продолжала выполнять действия из «неправильного списка». Хэл, казалось, немного увлекся разговором, и Майк слегка улыбнулся, заметив это. - Второй эшелон Хэла сейчас пополнится психирургией:), - пошутил он. - Вряд ли, - нарочито мрачно возразил Хэл. – Форест думает о себе как о человеке действия. Более того – все о нём так думают, но это только потому, что их опыты на виду, они привлекают много внимания и за этим шумом теряется главное – полное ваше неумение, ребята, двигаться шаг за шагом, накапливать опытные данные. Вы рвётесь вперед как ошалелые, и даже ваши неудачи вас не останавливают, не заставляют задуматься. Так что вы не просто «люди действия», вы «люди безрассудного действия». Вы поступаете как любители, а не как профессионалы. - С этим трудно не согласиться, Хэл, - кивнул Форест. – Так же трудно, как трудно удержаться на позиции отстраненного ученого, когда речь идет о жизни человека, который тебе совсем не безразличен… - Камень в мой огород? – поинтересовался Хэл. - Камень, камень. В твой огород, в огород Майка, в огород всех тех, кто в целом равнодушен к конкретному человеку. Вот например Айви – работа с ней прошла совершенно мимо тебя. Ты и пальцем не пошевелил. Если бы не Майк, не Алинга – где сейчас была бы Айви? Какой бы она была? - Форест, блин, ты снова и снова исходишь из той же ложной предпосылки, что судьба человека зависит гораздо больше от ваших бесед, экспериментов и сюсюканий, чем от его собственной решимости. Поэтому и я начинаю тебе казаться бесчувственным… но я не бесчувственный, я просто стою на другом – я уверен, что ваше прогрессорство, ваша пси-хирургия только там имеет успех, где он так и так неизбежен. Ну я же говорил об этом… - Вы вряд ли поймёте друг друга, - заметил Майк. – У вас полярные позиции, и скорее всего вы оба ошибаетесь. Истина где-то посередине. Да, многое, очень многое зависит от самого человека, и это недооценивает Форест, что приводит его и всю их прогрессорскую компанию к одним и тем же ошибкам. И очень многое зависит и от методов, с помощью которых пси-хирург содействует пусть и слабым желаниям человека измениться, и это недооцениваешь ты, что делает тебя отстраненным, и между прочим, это кастрирует твоё желание содействия, и кто знает, Хэл… кто знает – насколько сильно это тормозит тебя в твоём исследовании, которое стоит в беспросветном тупике. - Как это связано?? - Да очень просто, Хэл. Майк остановился, слегка прихватил Хэла за плечо, пытаясь акцентировать свою мысль. - Ты пытаешься пролезть на территорию, на которой люди ещё не бывали. Ты пытаешься сделать нечто совершенно невероятное, невозможное. Но до тебя не доходит простая мысль: если для человека эта территория закрыта наглухо, ну спонтанные проблески не в счет, они ровным счетом ничего не меняют, то это, видимо, и значит, что современный человек – вот такой как ты, как я, да, вот даже такой как ты и как я, я уж не говорю об этих гоблинах вокруг… даже ты и я не можем туда пролезть! И… ха, интересно:) Ты только что прочел Форесту чудесную лекцию об академически интересных, но практически бесполезных шлифовках методов, но при этом ведь ты сам, блин, ты сам ведь делаешь ту же херню! Майк громко рассмеялся и похлопал Хэла по плечу. - Ты полный дурак, Хэл! Ты объясняешь Форесту то, что сам не хочешь применить к себе! Мы с тобой бьёмся лбом об стену, и фактически чем мы заняты? Да тем же самым – мы уверены, что проблема в методах, а не в нас! А проблема-то может быть именно в нас! Мы должны измениться, а? Разве это не отличная гипотеза? Хэл, разве это не отличная новость? Мы искали не там и не то! Отлично, что мы потратили кучу времени на поиск оптимального метода, мы не получили никакого результата в главном – мы не проникли на территорию terra incognita, но зато мы получили массу интересных данных о том, что лежит на её пороге. И теперь нам надо просто сменить акцент. Нам нужно измениться самим. И – внося те или иные изменения, мы можем наблюдать – что происходит, происходит ли что-то вообще. Мы должны нарастить объем озаренных восприятий, Хэл! Разных. И таких, и других, и всяких. Ты что, возомнил себя просветленным? Почему вообще мы совершенно оставили в стороне эту часть вопроса, ходим и стонем о каком-то тупике? Какой к черту тупик, если мир озаренных восприятий совершенно не исследован? Если никто на самом деле не знает – что это такое – человек, испытывающий озарённые восприятия в десять, в двадцать раз больше, чем мы? Нежность, чувство красоты, симпатия, открытость, предвкушение, зов… блин, их же десятки, и почти все они элементарно доступны, элементарно! - А я тебе скажу, почему вы туда не совались, вмешался Форест. – Потому что это трудно! Это кажется простым, но почему-то оказывается сложным, непонятно почему – в том-то и сложность, и вы поджимаете хвост и даже немного свысока смотрите на Илан. А всё потому, что на самом деле вы боитесь ставить перед собой такую сложную задачу, и хотите просто продавить стену лбом. - Как и ты, Форест. - Как и я, Хэл:) Все трое рассмеялись и снова двинулись к гестхаузу. Две или три минуты они шли молча. - Это, на самом деле, означает вот что, - начал Майк. – Первое – надо потрясти Джо. Он знает об озарённых восприятиях в сто раз больше нас. В тысячу. Ну мне так кажется, во всяком случае… и думаю, что всем так кажется. - Его потрясёшь… потряси свою бабушку…, обреченно возразил Форест. - Джо человек непредсказуемый, конечно… но ведь что-то он тут делает? Что-то ему тут надо? Его никак нельзя упрекнуть в том, что он отказывает в содействии тем, кто приходит к нему с практической проблемой. Я думаю, что наша проблема вполне практическая, из пальца не высосана… Ну и второе – нам неплохо бы поработать над этим совместно. Надо вообще сесть и понять – где наши интересы пересекаются. Как минимум они пересекаются во втором эшелоне, почему мы пренебрегаем этим? - Потому что это второй эшелон, Майк! Что тут непонятного? - Форест… чем кончается упёртость, мы с тобой видим. Мы все сейчас это видим. Циклон, конечно, это замечательно и захватывающе и нет слов. У меня есть очень сильное, очень долгоиграющее желание, которое захватывает меня, которое вызывает к жизни интенсивнейшее предвкушение, которое сопровождается желанием наблюдать, ставить эксперименты один за другим – у меня есть циклон, короче. Это чудесно. И это так чертовски чудесно, что было бы лучше, если бы это не было так замечательно, потому что это попросту заставляет меня забыть о другой важнейшей части моей жизни – о желаниях, интенсивность и длительность которых в несколько раз меньше, чем у циклона – о желаниях второго эшелона. Зато этих желаний несколько. И если циклон придаёт жизни смысл, то желания второго эшелона делают жизнь красивой, приятной, разноцветной. У меня их, к примеру, четыре. У тебя, наверное, тоже около того. А может и больше… понимаешь? Их на самом деле может быть и больше, только я об этом не знаю, потому что уперся как баран в свой циклон. Ну вот…, можно сказать, что мы ошиблись, и жизнь нас поправила, внесла свои коррективы. Тот, кто чрезмерно много себя вкладывает в одно исследование, тот кладет все яйца в одну корзину, и если циклон начинает пробуксовывать, то сразу же насыщенность жизни падает – а вслед за этим снижается и наша энергичность, пробивная способность, поисковая активность, и это ещё более ослабляет наши позиции в циклоне, и этот нарастающий снежный ком катится вниз и припечатывает нас – вот то, что произошло и у тебя, и у меня… Форест слушал его с нарастающим интересом, иногда кивая и порываясь что-то вставить, но Майк просто продолжал говорить дальше. - Так что это клёвый опыт, Форест. Клёвый. Мы получили по морде, зато теперь мы наденем намордники и будем лучше подготовлены. Кстати, среди моих желаний второго эшелона есть и пси-хирургия, так что мне интересно иногда послушать ваши рассказы, интересно поучаствовать в прикольных опытах Марса и так далее. И ты ко мне относишься несколько свысока, Форест, потому что для меня это не так значимо, как для тебя, и я вроде как любитель по сравнению с тобой. Но это любительство позволяет мне иметь свежий взгляд. Ты вгрызаешься в свои эксперименты, теряя перспективное видение, а я не погружен в детали, поэтому вижу иногда то, чего не видишь ты. Нам просто необходимо поработать совместно. Ну я не знаю… ну например пару раз в неделю устраивать семинары, мозговые штурмы, на которых вы, профессионалы, рассказываете нам, любителям, о своих результатах, а мы затем делаем то же самое со своей стороны. - Майк, да никто не против такого подхода, никто и не возражает… - Никто не возражает, но никто ничего и не делает! - Никто ничего не будет делать, пока не будет сонаправленных желаний, а они не возникнут, если не будет понимания о необходимости такого сотрудничества. - Хорошо, - Майк махнул рукой, - я берусь за то, чтобы собрать всех и объяснить, что нам необходимо проводить совместные семинары, ведь на самом деле наши исследования очень близки, и глупо пренебрегать такой возможностью. Все просто сильно увлечены, неохота тратить время… - Сейчас, когда мы все уперлись в тупик, по счастью одновременно, этот вопрос решить будет легче… - Слушай, Форест…, а что это за Энди? – неожиданно сменил тему Майк. – Что ты о нём скажешь? - То же, что и ты – ничего. - Хм… - Алинга в него влюбилась, Джо его сюда притащил и… - Джо? – Удивился Хэл. – Ну, если Джо его притащил, значит оно того стоит, не так ли? - Наверное так, наверное, но я предлагаю как-то определиться с этим – давай возьмем Джо, Энди, Алингу… да нет, давай вообще соберем компанию побольше из тех, что тут, соберем всех, и покусаем его немного, ну надо понять, наконец, что он такое есть… - Элли еще, кажется, с ним общалась, - вспомнил Майк. – Но я так и не понял, какого она о нём мнения, впрочем я особенно и не расспрашивал… - Нам нужна Илан, - тихо заметил Хэл. Ни Майк, ни Форест ничего не ответили, но было такое впечатление, что это предложение им не очень понравилось. - Джо нам её не отдаст. У него свои виды… - Ну, Илан не вещь, чтобы её отдавать или не отдавать… у неё и свои интересы имеются. - Да…, только эти интересы далековаты от наших… - Ну откуда ты знаешь? Давай вот возьмем её и тоже прижмем к стенке. - Хэл, ты её не прижмешь:), - улыбнулся Майк. – Ты знаешь хоть одно её слабое место? - Ну, Майк, я не предлагаю как-то её обвести вокруг пальца, чтобы она захотела с нами поделиться своими наблюдениями. Я говорю – давай ей открыто расскажем, чего мы от неё хотим и почему. Ну если ей это окажется неинтересно, значит так и будет… вообще она странный человек. - Каков поп, такой и приход… - Ты Джо имеешь в виду? - Ну а кого же… странный Джо выращивает странную Илан странными методами и со странными целями…, но я согласен, Хэл, давай попробуем, по крайней мере повеселимся:), если ничего не получится. - А кто-нибудь знает – чем конкретно занимается Илан? - Она не рассказывает, на наши тусовки почти не приходит, Джо тоже молчит…, - Майк пожал плечами. – Она исследует озарённые восприятия… ну якобы так – это всё, что известно мне и что известно тебе. И это означает, что никому из нас ничего неизвестно. И знаешь, я больше того скажу – никто из нас и не понимает, что это вообще значит – «исследовать озарённые восприятия». Это как… это какой-то миф, какая-то абстракция, всё равно что богословие:) Форест хрюкнул от смеха. - Ну а что, конечно – богословие. Например она исследует чувство красоты – что-то такое я слышал недавно. Ну вот что это означает для тебя, Форест? Я тебе скажу, что это означает для меня – ровным счетом ничего. Есть чувство красоты, прекрасно. Ну и что? Море вон за деревьями. Красивое. Небо вот закатное. Красивое. Ножки вот офигенно красивые…, - и Майк кивнул в сторону молодой индонезийки, сидевшей у своего домика, прислонившись к стене и вытянув длинные стройные темные ножки. – И что? И всё. Красиво и красиво. И что тут исследовать? Ни мне не ясно, ни тебе, а они что-то исследуют. Джо ерундой заниматься не будет, значит там что-то важное и интересное. Но у нас свои циклоны, а второй эшелон стоит, так сказать, на подхвате, где-то в сторонке, и кроме того, исследование озарённых восприятий не входит у меня даже во второй эшелон, и у тебя, уверен, тоже, и вообще ни у кого из тех, кого я знаю! Это вообще… полная абстракция! И вот теперь получается, что эта самая абстракция, может быть, и является камнем преткновения. Значит надо идти и разбираться. Я пойду. Ты пойдешь? - Пойду… а куда деваться…, - Форест развел руками. – Только что-то мне подсказывает, что как придем, так с пустыми руками и уйдем… - Не понимаю, почему? - Мне кажется, Илан не воспринимает нас всерьез, что ли… - Ты имеешь в виду, что она, чувствуя себя приближенной к Джо, испытывает к нам пренебрежение, чувство превосходства? Одновременно исследуя озарённые восприятия?:) - Нет, я не об этом… Я понимаю, что она не могла бы исследовать озарённые восприятия, если бы культивировала чувство превосходства, пренебрежение… да и не выглядит она надменной, и никогда такой не казалась. Она скорее отстранённая, замкнутая, эдакая вещь в себе. И Джо бы учуял это за километр, если бы она надменная была. Просто мне кажется, что ей точно так же будет малоинтересно с нами говорить на эти темы, как и тебе было бы слабо интересно разговаривать с человеком, который ничего не соображает в том, чем мы занимаемся… - Не согласен, - встрял Хэл. – Всё зависит от того – насколько этот интерес искренний. Так что… - Так что не перекладывай с больной головы на здоровую, Форест, - закончил за Хэла Майк. Если у Илан не возникнет желания… ну, наверное это и будет означать, что вот такова её оценка искренности нашего интереса. - А вообще смешно… смешно, насколько мало внимания мы уделяем тому, что вообще-то является центральным, - заметил Хэл. - Озарённым восприятиям? - Да… с одной стороны мы признаем, что вокруг них крутится весь наш мир. С другой стороны… Хэл бросил фразу на середине, но заканчивать её и не было никакого смысла – всем и так было понятно, о чём идет речь. Еще минуты две они снова шли молча. Тропинка сразу же после ворот, открывающих вход в гестхауз, разделялась на четыре «рукава», словно вытекающих из основного русла – основная дорожка внутри территории гестхауза была выложена плиткой двух цветов – краснокоричневой и белой, причем правая сторона была белой, а левая – коричневой, и ответвления были выложены плиткой того же цвета, что и соответствующая сторона, что и создавало впечатление растекающейся на несколько рукавов речки. - Хочу сейчас затащить по возможности всех в ресторан, - сказал Майк, дойдя до развилки. – И Энди, и Джо, и Илан… всех, в общем. Посмотрим, что получится. Давайте… через полчаса. Я пойду всем напишу, а вы можете попинать тех, кто тут носится на территории и не смотрит почту. ОК? - Ладно, схожу в спортцентр, - ответил Хэл и направился к высокому двухэтажному стеклянному зданию, ярко светящемуся изнутри несмотря на то, что оно было окружено густыми зарослями бамбука. - Форест, сходи тогда в ресторан, и заодно к «морскому коньку». - ОК. Предлагаю на пол седьмого, Хэл! – крикнул Форест ему вдогонку. Тот обернулся и кивнул. Майк взглянул на часы, замялся на секунду, хотел было что-то сказать, но передумал. Форест тоже, казалось, испытывал нерешительность, или просто о чём-то думал, покусывая губу. Майк выжидательно посмотрел на него. - Слушай, Майк…, - Форест обеими руками ухватил себя за щеки, затем потер их кулаками, затем стал мять шею, словно пытаясь что-то сформулировать, что никак ему не давалось. – Хэл говорил о какой-то там деструктивной силе, которую мы не видим… Майк смотрел на него, слегка приподняв брови, что можно было интерпретировать и как добродушную усмешку, и как подбадривание, но взгляд его при этом был какой-то потухший – как у человека, который не ждет ничего интересного от разговора, который просто выжидает, пока его собеседник выговорится. - … так вот нет там никакого деструктивного агента, нету… - Но, Форест, - развел руками Майк, - рассуждения… - Рассуждения рассуждениями, а какой-то там деструктивной незамеченной нами силы нет. Ну нету её! Её просто быть не может! Ну вот что, ну… ну вот ты серьезно мне сейчас говоришь, что мы несколько лет под микроскопом рассматриваем мельчайшие психические явления, мы возимся с этими восприятиями, и мы не заметили слона среди этих мышек и кошек? - Как тогда объяснить отсутствие результатов? - Ну вот я и думаю! Как объяснить? Результатов нет, потому что совершенно очевидно, что мы упускаем из виду какой-то важнейший деструктивный фактор. Майк хмыкнул. - Фактор, Майк. Не какое-то восприятие, которое мы не заметили, а фактор. Некая действующая сила. Это ведь не значит, что мы пропустили «кого-то». Мы не могли никого пропустить, каждый из нас сотни раз прошерстил весь спектр возникающих восприятий… Мы пропустили не «кого-то», Майк… мы недооценили… мы недооценили кое кого. Есть тут одна мышка – одна довольно скользкая, мокрая, трудноуловимая вообще по своей природе. Она тут носится туда-сюда, вмешивается во все процессы, мы её вроде как видим, а вот так чтобы прижать её к стенке и внимательно рассмотреть – как-то всё не случается – она и сама такая неуловимая… - Что за мышка, Форест?:) - Мышка… а это совсем и не мышка… это даже не кошка и не слон. Это хуже, Майк. Это намного хуже. Это – айсберг! Точно. Это айсберг. И подводная его часть в двадцать, в сто раз больше надводной, а мы её не видим, и думаем, что её нет! Мы плаваем на своих лодочках, замечаем малюсенькие такие верхушки айсбергов, и не видим в них опасности, а лодки тонут одна за другой, и мы удивляемся – ну где тут акулы всякие зубастые, где тут мины, торпеды? - Если бы ты перестал фонтанировать айсбергами и торпедами, мне было бы легче тебя понять… - Неужели ты не понимаешь? - Нет, Форест, я не понимаю. Где айсберг? - Блять… это же очевидно… это всегда было так очевидно… ну Майк, ну вот ты знаком с тысячью разных восприятий. Вот ты мне скажи как человек, который немало лет посвятил их различению и исследованию – какие восприятия самые неуловимые, самые туманные, самые сложные для наблюдений? - Ммм… ну… - Ну тут и двух секунд не требуется, Майк! Не будь кретином! - Видимо… уверенности. Да. - Ну ясный пень! Уверенности! Это и есть айсберг. Вокруг айсберга туман, и его трудно рассмотреть в бинокль, кроме того он скользкий и прыткий – чуть его тронь, он начинает как ртутный шарик… - Форест, ты скоро взорвешься как чайник от своих ртутных шариков и айсбергов:) Говори нормальным языком, тебя трудно слушать. - Уверенности, Майк! Слепые уверенности!. Форест выглядел очень возбужденным, его кулаки то сжимались, то разжимались, и он чуть ли не подпрыгивал на месте. - Уверенности…, - повторил Майк. – Ну да… да, похоже, что так оно и есть. Мы пропустили это. Ну…, теперь, насколько я понимаю, тупик в пси-хирургии скоропостижно завершился, и теперь, вооруженные новой идеей вы помчитесь к новым свершениям:) - Похоже на то… Форест уткнулся в землю взглядом и стал кусать большой палец руки. - Ладно, проваливай. – Майк пихнул его в бок, сдвинув с тропы, Форест переступил одной ногой через пушистый куст травы, обрамляющей дорожки, и так и остался стоять. – Когда придумаете какие-нибудь новые эксперименты – зови, интересно будет посмотреть. - Эксперименты… я не думаю, что нам сейчас нужны эксперименты, Майк. Нам сейчас нужно разобраться, что же это за зверь такой, что это за такая скользкая мышь, айсберг. Нам прежде всего нужно найти способ – как исследовать слепые уверенности… нет, ты погоди, стой! Форест ухватил протискивающегося мимо него Майка за футболку, и снова встал обеими ногами на дорожку. - Подожди, мне нужно это досказать. Сейчас… Майк нарочито печально вздохнул, скорчил смешную рожицу. - Слепые уверенности, Майк… вот их-то мы недооценили. Черт… Мы чёртовы интеллектуалы, вот что… для меня, для тебя, для нас всех здравый смысл – это нечто очень весомое. Стоит нам только найти убедительные основания для чего-либо, и мы легко меняем свои уверенности. Это настолько привычно для нас, настолько естественно, что мы даже не выясняем, мы не знаем даже как это происходит! Это происходит легко, само собой. Мы научились ходить, и мы бегаем теперь, и не задумываемся о том – как именно мы это делаем, и нафига об этом думать, если каждый человек точно так же самостоятельно этому научится. Мы с тобой – сильные, независимые люди, нам не надо полагаться на бабушек, мам и мужей. Нам достаточно только что-то понять, достаточно получить убедительные аргументы в пользу того-то или против того-то, и наши уверенности легко следуют вслед за здравым смыслом. Вот к примеру Докинз. Мы всем советуем читать Докинза, его книгу «Бог как иллюзия». Книга обалденная. Она настолько обалденная, что мне казалось, что религиозному человеку для излечения от своего мракобесия нужно только одно – прочесть эту книгу, и всё. И этого достаточно. А ведь на самом деле это не так, и нам это известно. Я сам знаю несколько людей, которые… ну, умеренно религиозны, что ли, они прочли Докинза и не изменились! Для них ясность – не совсем то же самое, что и для нас. В их жизни слепые уверенности являются мощными опорами, защищающими их, как они думают, от внешних угроз. Вот чёрт с ним, с Докинзом, возьмем что-нибудь самое простое – помнишь, что рассказывал Леон о своих приключениях в России? Пеленание младенцев, помнишь? То, что пеленание – это пытка, очевидно. Это легко объяснить с помощью рассуждений. Отлично. Это легко проверить на своем опыте – запеленай человека и пусть полежит так несколько часов – незабываемый опыт… Более того – мы можем даже сослаться на опыт европейский, где пеленания вообще нет, и где младенцев, если им холодно, одевают в свободные, просторные комбинезоны. Но что происходит с человеком, выросшим и живущим в России, у которого на руках вдруг оказался свой собственный, только что рожденный ребенок? Он испытывает сильнейшее желание его запеленать. И чаще всего он его и начинает пеленать, и испытывать, конечно, чувство вины, а затем и отторжение к тем, кто дал ему понять, кто ему объяснил, что пеленание – это пытка. Когда у девушки появляется ребенок… хотя это характерно не только для матерей, но и для отцов… то она испытывает шок, она в полном трансе, так как это совсем не то, чего она в своих пасторальных фантазиях ожидала – это безумное существо орёт, не спит ночами, сосёт её грудь, писается, какается, то ест, то не ест, сколько он весит, не холодно ли ему, не пора ли его кормить, не слишком ли много витаминов, не слишком ли мало витаминов… ломается вся жизнь, возникает куча страхов и озабоченностей, бесконечное количество «а что если». И человек в этих условиях ломается и говорит себе – я не такой умный, чтобы лезть в эти вопросы, я как-нибудь потом подумаю, а сейчас… сейчас я просто сделаю то, что надежно, что делали наши матери и бабки сто лет – я буду его пеленать, хуй с ним, я буду делать то и не буду делать это, и в этот момент ей уже наплевать на всё, она – игрушка в руках слепых уверенностей. А мы-то все это время думали, что их уже и нет, что они давно исчезли под влиянием здравого смысла и опыта. Хуже того, что она и сама так думала! Вот что нам нужно изучать… слепые уверенности. - И то, как они меняются. - Да, и то, как они меняются, и главное - почему они не меняются. Нужно придумать способы фиксации этих уверенностей, ведь они скрыты. Они чертовски скрыты! - Интересно… - Майк снова взглянул на часы. – Пора. Время, Форест, время… отстань, всё, я пошел. Если чё придумаете – пишите, рассказывайте. Какой-то просвет у вас появился, кажется… интересно… Майк быстрым шагом двинулся по тропинке. Форест дернулся, но не успел зацепить его и остановился, о чем-то снова задумавшись. - И кстати, Майк, - бросил он ему вслед. - Ну…, - крикнул тот, не оборачиваясь. - Я вовсе не уверен, что нам стоит посвящать Джо в наши дела. Майк замедлил шаг и остановился. Повернулся. - Не понял… - Ну что, Майк… Майк опустил голову, почесал глаз и затем сложил руки на груди. - Поясни. - Я сказал, что думаю, Майк. Я не уверен, что нам стоит посвящать Джо в наши планы. Ну что ты на меня так смотришь… да, я не доверяю ему, вот так. Ну не доверяю. - В чём…, ну в чём ему можно не доверять? - устало спросил Майк. – Мы не преступники, у нас вообще нет никаких тайн, мы – свободные исследователи восприятий, поэтому и тусуемся тут, сбились в кучу и обмениваемся идеями, опытом, ну о каком доверии или недоверии вообще идёт речь? - Ну хорошо, ладно, я выбрал не совсем то слово… - Да нет, ты выбрал именно то слово, ты в самом деле относишься к нему с недоверием, хотя не доверять ему не в чем, а это уже паранойя… - Он сам по себе… - Мы все сами по себе, Форест. Никто здесь не брал на себя никаких обязательств принадлежать к какому-то течению, к какой-то группе. Мы исследуем – каждый своё. Когда есть общие интересы, исследуем вместе… - В том-то и дело, что Джо вместе никогда ни с кем ничего не делает! - Ну и что?? Он и не обязан. - Не обязан, но тем не менее мне это не нравится, это не вызывает у меня желания делиться с ним своими идеями и мыслями. Если он сам по себе – пусть и живёт сам по себе, какого чёрта он тусуется с нами, слушает и помалкивает? - Я бы не сказал, что он прямо-таки помалкивает… ты не прав. Конечно, он очень мало… очень редко встревает в наши разговоры, но когда он это делает, то за этим чувствуется огромный опыт и огромные знания, и никогда он не был ни помехой, ни обузой. Ты параноик, Форест:) Ты что, в шпионов хочешь поиграть? - Майк…, - Форест подошел к нему вплотную и понизил голос. – Майк, мы это ведь обсуждали… я не играю в шпионов, но кое-кому может и захотеться в них поиграть. - Ради чего? Украсть то, чего у нас и самих нет? - Пока нет, Майк. Пока. А если ты и Хэл пробьётесь, если всё-таки вы сможете…, то секреты вполне могут появиться, вполне, не мне тебе объяснять. Майк продолжал держать руки скрещенными на груди, словно подчеркивая некое дистанцирование от Фореста, и держал на нём свой тяжелый взгляд. - Ладно.., - махнул рукой Форест. – Я понимаю, что вы все в полном восторге от Джо, и вас не переубедить, но всё равно – он странный, он не наш, он чужой. Я жопой чувствую, Майк, что он чужой. У него своя игра, и я понятия не имею – какая именно. И Илан я тоже не доверяю. Она – его человек, мы для неё – чужие, а он – близкий, и я понятия не имею – что их объединяет. Все эти сказки про озарённые восприятия – я и в них не очень-то верю. Нет, ну то есть понятно, что Илан может их исследовать, ради бога… но только это не то, что их объединяет, это всего лишь обложка этой книжки, а в своё содержание они заглянуть никому не позволяют… и то, что Джо притащил сюда ещё и Энди, меня тоже пока что никак не трогает, хотя Энди… нет, Энди как раз другой, он точно не из их компании, он скорее наш – открытый, наивный, эмоциональный, и он не смотрит на тебя так, как будто половина его внимания всегда находится по ту сторону бытия. Интересно, почему Джо выбрал именно его… игры, какие-то непонятные игры, не нравится мне это, я не хочу во всё это играть, я хочу исследовать. - Кто-то тебе мешает? – мрачно поинтересовался Майк. - Никто не мешает, и не хочу, чтобы помешали. - Боишься, что Джо помешает?? - А может и боюсь! - Ну типа приедет полиция, Джо встанет и торжественно скажет – господа, я генерал ЦРУ, и я… - Нет, ну, Майк…:) - А что тогда? - Я не знаю, не знаю… есть просто какое-то предчувствие, что ли. Как будто он в любой момент может всё изменить… - А…, - Майк медленно покачал головой из стороны в сторону, - так вот что тебя беспокоит. Что Джо может тобой, глупеньким, как-то так сманипулировать, что ты потеряешь ясность в своих желаниях… - И не это, - перебил его Форест. – Нет. Видимо… да, видимо меня тревожит как раз то, что он кажется человеком очень знающим, но по какой-то причине знания свои он держит при себе. Вот уж кого нельзя обвинить в психирургии и прогрессорстве:) - А может именно так, и только так и можно? Хэл ведь о том и говорил, что тащить человека за уши – пустой номер, можно лишь подкладывать ему время от времени подсказки на пути – но именно на пути, то есть когда человек куда-то идёт. - Может… может. Я согласен, что моя настороженность к Джо ни на чём не основана, но она есть, и для меня это существенный повод для того, чтобы держаться от него подальше… и знаешь что? Я всё-таки насяду на Илан, вот что. Пробить Джо невозможно – я даже его не смогу долго выдержать его прямой взгляд, глаза в глаза, о чём тут говорить… я не чувствую себя равным ему, и когда я с ним встречаюсь взглядом, то сразу хочется сжаться. - А с Илан? - С Илан такого нет. - Значит, ты используешь Илан как слабое место в обороне Джо?:) - Ну типа того. - Ну давай, давай… в принципе, интересно. Интересно будет её затащить на тусовку и накинуться на неё всей сворой. Тогда вот что… я возьму на себя самое тяжелое найду и притащу Илан, и по возможности Джо, а ты и Хэл окучивайте остальных. Кажется, сегодняшний вечер обещает быть томным:) - Интересно, почему ты уверен, что тебе удастся вытащить Илан… ну ладно, раз так, хорошо, давай. Форест с сомнением покачал головой, фыркнул, повернулся и ушел в наползающие сумерки. 10. Когда Майк зашел в ресторан, он обнаружил там совершенно идиллическую картину. За ближайшим столиком негромко о чём-то переговаривались Алинга и Андрей, и показалось, что она что-то ему разъясняет. Они оба посмотрели на него, как только он вошёл, и их взгляды сразу же ушли ему за спину. Лицо Андрея выразило любопытство - конечно, ведь вслед за ним в ресторан вошла Илан... (активный мальчик…, всё-таки приятно, когда парень живой, когда у него есть не только голова и чувства, но и яйца). На лице Алинги выразилось удивление, но Майк уже прошёл вперёд и не стал дальше смотреть на то – куда кто с каким выражением смотрит, и что это может значить. Его взгляд выхватил Фореста, который уселся прямо на барную стойку и что-то активно, почти лихорадочно писал у себя в блокноте. Люди кучками сидели по всему ресторану, так что казалось, что их очень много. Продвигаясь между столиками, Майк к величайшему своему удовлетворению увидел, что в дальнем углу – рядом с огромной прикольной моделью джипа высотой в метр, разлёгся Джо и читает книжку. Вот это очень хорошо… обернувшись к Илан, он кивнул головой в сторону Джо, и она немного приподняла брови, пожала плечами и села на первый попавшийся свободный стул. - Я сейчас, - тихо сказал ей Майк и пошел к Форесту. - Ну что? Что пишешь? Я своё дело сделал, как видишь – Илан доставлена:) Форест прекратил записывать, приподнял голову, вперился взглядом в Илан, затем снова опустил голову. - Неплохо, неплохо… и как удалось? - Пришлось немножко её обмануть. Но повезло, что Джо оказался именно тут. - Обмануть!? – Форест снова оторвался от писанины. – Полная ерунда, бред. - Пригвоздил он и снова уткнулся в свои записи. - То есть, - опешил Майк. - Ну Майк, погоди… я ща допишу и… - Да, но я в самом деле её обманул! Я ей сказал, что Джо попросил меня… - Госспадя! Майк, - простонал Форест, не поднимая глаз, - не смеши меня, я тут пишу о серьезных вещах. - Вот блин… Майк сделал шаг в сторону, но Форест неожиданно проворно ухватил его за рукав футболки и с силой притянул обратно. - Майк… дитя моё… послушай… подожди… Форест лихорадочно что-то черкал в блокноте, и бормотание его стало совсем невнятным. - Стой… ща… Наконец он с торжествующим хрюком поставил точку, захлопнул блокнот и наклонился поближе к Майку. - Ты хотел её обмануть, правда? - Да, я об этом и… - Нет, не об этом! Ты сказал, что ты её обманул! А на самом деле, ты хотел её обмануть, а не обманул – большая разница, Майк! При этих словах Форест с видом заговорщика выставил вверх указательный палец. - Как же не обманул, когда я ей сказал… - Заткнись и подумай, а? – задушевно промурлыкал Форест, глядя на Майка, как смотрят на умственно неполноценных. - А… - Ага! Вот именно. Дошло?:) - Но тогда… - Да, Майк, вот именно, - снова перебил его Форест. – Вот именно об этом, - он перешел на шёпот, не меняя своего заговорщицкого выражения лица, - именно об этомто я и хочу тебе сказать. Обмануть Илан – глупая затея, ты скорее Мюллера обманешь или Бормана. Ну а уж обмануть её, сказав ей, что Джо что-то там передал через тебя и попросил… Майк, не смеши курей, это смешно до коликов, ты наивное дитя, ей богу, тебе нельзя в шпионы. Если ЦРУ предложит тебе работать на них – отказывайся не задумываясь! - Это мне непонятно. Почему ты так думаешь? - Потому что в ЦРУ… - Да отстань ты со своим ЦРУ. Почему ты думаешь, что вот прямо-таки невозможно слегка ввести, так сказать, её в заблуждение? - Боже мой… ты просто великовозрастный инфант. Вот ты скажи мне - сколько раз Джо просил тебя что-то передать Илан, а? - Нисколько… - И меня нисколько:) И никого нисколько, уверяю тебя, хочешь проверим? - Да нет… - А чё, хорошая идея – всё равно тут нечего скрывать, Майк, твоя карта всё равно бита, да и вечер нас сегодня какой? Вечер откровений… вот давай и спросим…, - и громко, на весь ресторан Форест прокричал, - эй, снусмумрики! Поднимите переднюю или заднюю лапу те, кого Джо просил когда-то что-то передать для Илан! Все уставились на Фореста, где-то раздался смешок, но ни одной поднятой руки или уж тем более ноги, как он и ожидал, не оказалось. - Благодарю за внимание! – снова выкрикнул Форест и, как-то демонстративно почесывая нос, с некоторым вызовом посмотрел на Илан. Она тоже посмотрела на него, но через пару секунд увела взгляд. - А вот Джо на меня даже не посмотрел, - вполголоса проговорил Форест. – Интересно, как у него там сейчас в голове вычислительная машинка заработала, а?:) Готов поспорить на твой pumpkin cheese cake, что он сейчас уже заканчивает просчитывать варианты развития событий, ведь уже прошло минуты две или даже целых три с того момента, как ты тут появился, гордо шествуя, ночи подобный, по брегу немолчношумящей пучины, с влекомой за тобою прекрасной дочкой жреца непорочного Хриса, в данном случае – того же непорочного Джо… - Тебя снова несёт…, – как-то уныло уточнил Майк. - Несёт, несёт. Имей в виду, что у Джо имеется его серебряный лук стреловержца, и вскоре он метнёт свою пернатую быструю… ладно, ты подумай, Майк, вот о чём. Если Илан сделала вид, что поверила тебе и поддалась на эту твою примитивную приманку, покорно шествуя у тебя в кильватере, значит у неё есть план, а? Понял? Ты думал – только у тебя есть план, а у неё тоже, как оказалось, есть план. Думаю, что этой светлой головке хватило двух секунд, чтобы оценить ситуацию, и уж тем более ей хватило времени, пока вы сюда шли, чтобы придумать что-то для игры тут… Ты заманил её в ловушку, как мышку на кусочек сыра, только вот кто тут мышка, а кто кошка – на этот счёт у неё, видимо, есть свое мнение:) Приманил ты не мышку, Майк… Ну ладно, мне в общем-то всё равно на самом деле, потому что у меня есть тут одно дело к этой почтенной аудитории, к ахеянам, так сказать, паче ж к атридам могучим… Соскочив со стойки, Форест обогнул Майка, и быстрым шагом подошел к небольшому круглому столику из чёрного дерева, стоящему посреди ресторана и служившему подставкой под целым выводком зверей, сделанных из бронзы – два леопарда на охоте, прикольная крылатая лягушка с круглым блестящим пузом и короной на голове, и массивный бронтозавр. Переставив бронтозавра на противоположный конец столика, он бросил на черную матовую поверхность свой открытый блокнот и громко пошлепал по столику ладонью, привлекая внимание. - Снусмумрики и муми-тролли! Прошу вашего внимания, дамы и господа. У меня есть тут, эээ…, доклад, позволю себе так это назвать… Он перевернул лист блокнота, потом вернул его обратно. - Давайте кое в чём разберемся, - продолжил он уже нормальным тоном. – Мы здесь… мы – это люди, которые по тем или иным причинам нашли для себя интересным тусоваться в этой компании. Мы приезжаем, уезжаем, снова приезжаем, занимаемся своими проектами, присоединяемся к интересным нам проектам других – в общем, вот такая у нас тут тусовка… Форест замолчал, потёр лоб, словно стараясь не упустить чего-то значимого. Никто не произнёс ни слова. Те, кто сидел к нему спиной, уже развернулись, так что все просто ждали, пока он сформулирует свои мысли. - К счастью, мы сумели на самом раннем этапе создания своей этой тусовки отодвинуть в сторону явно неадекватных людей и привлечь людей интересных, так что, насколько я помню, уже минимум год как здесь не появлялось ни одного человека, который бы впоследствии оказался посторонним – и это здорово, очень здорово, так как тратить время на ерунду очень неохота… Форест многозначительно посмотрел на Андрея, и его взгляд можно быть понять так, что он надеется, что и Андрей здесь не окажется посторонним человеком. - Вот… есть проблема. Это вряд ли будет для кого-то открытием, конечно… но проблема есть и у пси-хирургов, как вам известно, и у тех, кто пробивается в осознанные сновидения, и эта проблема, как ни удивительно… хотя это довольно приятное совпадение, кстати… так вот эта проблема одна и та же, что и что еще удивительнее и приятнее:), так это то, что она очень тесно перекликается с тем, что исследуют в своих экспериментах прогрессоры. А именно – перед нами проблема слепых уверенностей. Вот. Форест осмотрелся, словно ожидая какой-то реакции, но реакции не было. - Проблема слепых уверенностей. – Повторил он. Что касается пси-хирургов… тут проблема чрезвычайно проста. Когда мы пытаемся оказывать влияние на тех, кто этому влиянию добровольно поддаётся, кто этого влияния хочет и просит, мы, как оказалось, просто скользим по поверхности. Конечно, тут нет никаких сомнений в том, что даже в таком… эээ… скольжении, мы часто получаем интересные результаты. Получаем, это факт. Но есть еще один факт… Сейчас мне совершенно прозрачно ясно - что именно мы все недооценили. Недооценили мы силу слепых уверенностей в людях. Страшно прочная эта штука – слепая уверенность. Я…, - Форест запнулся на пару секунд, словно взвешивая что-то, затем продолжил, - вот я отлично помню, как ещё в пятилетнем возрасте совершил первый мощный переворот в своих слепых уверенностях. Тогда я понял, в результате наблюдений за взрослыми, что они очень глупые - глупее даже меня, пятилетнего. Это было шокирующее открытие, но я получил такое огромное удовольствие от этой ясности, такую свежесть восприятия жизни, что мне и в голову не пришло попытаться как-то это всё вытеснить и забыть, хотя ясность была очень тревожной, ведь я понял, что за свою жизнь я отвечаю сам. Мне ещё тогда стало ясно, что всё придется понимать самому, ведь все вокруг полные дураки. - Хорошо, что ты родился не в нашей тусовке, иначе бы лишился такого важного открытия:), - произнёс кто-то у него за спиной, и несколько человек рассмеялось. - Думаешь? – иронично возразил Форест и продолжил. - В дальнейшем мне всегда давалось легко сменять уверенность вслед за наступлением ясности, и во многом это связано с тем, что у меня всегда, сколько себя помню, было какое-то ожесточенное желание искренности. Я думаю, что многие тут то же самое могут сказать и о себе. Ну или даже все это о себе смогут сказать. В том-то и проблема. Мы судили о людях со своей колокольни, почему-то забыв, что сильно отличаемся не только от среднестатистического человека, но даже и от довольнотаки развитых людей. И что у нас получилось? Наше влияние оставалось поверхностным, во что получилось. Мы разбирали эмоции, отделяя негативные от приятных, мы разбирали догмы, проливая на них свет ясного рассудочного мышления, обучая людей опираться на опыт, искать основания для своих предположений. Мы учили их различать радостные и механические желания, и стимулировали к тому, чтобы предпринимать шаги к реализации своих радостных желаний. Мы давали им возможность получать интересный и ценный социальный опыт, мы способствовали тому, что их психическая жизнь существенно оживала. Мы много чего такого для них делали, но! Форест скорчил какую-то странную физиономию, в результате чего стал похож на мышь, сожравшую кислую капусту. - … но мы даже близко не прикасались к их слепым уверенностям! Для меня было самоочевидным, не требующим какой-то тщательной проверки, что если человек достигает кристальной ясности, подкрепленной десятками оснований - наблюдений, переживаний, рассуждений, то вслед за этим его уверенность или постепенно, или скачком, но в общем более или менее быстро должна измениться. И все мы так и думали, причем мне так кажется, что никто никогда в явном виде такое допущение даже и не формулировал, так как в этом вроде как не было никакого смысла! И вот тут-то мы и ошибались. Именно этого и не происходило. Причем - что самое хреновое - человек САМ БЫЛ уверен в том, что его уверенности изменились! Он начинал думать примерно так: «есть двадцать фактов, убедительно доказывающих, что моя мать меня не любит и никогда не любила, и нет ни одного факта, свидетельствующего в пользу того, что она меня любит. Ага, ну значит точно, она меня не любит - она не спрашивает что я хочу, она меня насилует, она меня оскорбляет, она то, она сё - она меня не любит». Отлично! Человек добился ясности. Разбуди его ночью, и он легко выдаст тебе всю эту ясность, сам докажет и разложит по полочкам. Это меня и вводило в заблуждение. Это всех вводило в заблуждение. И ни я, ни кто либо из нас ещё никаким образом не мог видеть, что уверенность на самом деле вовсе и не изменилась! Вокруг по-прежнему было полное молчание, и Форест, переведя дыхание и как-то погрустнев, покусал нижнюю губу. - Никто из нас этого не видел. - Согласен, я не видел, - вставил Майк. - Мне что-то такое… не то, чтобы приходило в голову, но словно вертелось на кончике…, эээ…, мозга, - с другой стороны донёсся голос Марса. - У тебя это вертелось, потому что ты ближе всех нас соприкасался с этой штукой, - повернулся к нему Форест. – Твои эксперименты часто как раз и были направлены на то, чтобы пощупать с разных сторон эти слепые уверенности, что владеют людьми. Вот взять твой сегодняшний опыт с арабом – это же в чистом виде опыт со слепой уверенностью! Тебе удалось на короткий промежуток времени, под мощным давлением окружающего мира, который тобою был для него смоделирован, сменить его слепые уверенности и вынудить его совершать поступки, которые до этого ему показались бы абсурдными до предела. А вот тебе, Карлос, приходило что-то такое в голову? - Не могу сказать… видимо, нет. - И я могу объяснить, почему! Потому, что ты с головой был погружен в текучку. В конкретные частные проекты – как научить человека выполнять практику накопления фрагментов, как объяснить ему то, как показать это… ты слишком близок был к своим подопечным, и в итоге ты упустил перспективу. Карлос развел руками и ничего не произнес. - Поэтому… - Вообще да, - перебил Фореста Карлос, - что-то такое в голову всё-таки приходило. Была одна ситуация, когда я, наверное, и сам мог бы до этого додуматься. Помните ситуацию с Мангрой? Ну когда она разбирала своего мужа? Ну помните, конечно… У Мангры уникальная честность, и, думаю, уникальная искренность. Мы с ней могли два часа непрерывно обсуждать проявления её мужа, добиваться сколь угодно полной ясности, но в результате - стоило мне задать вопрос - считает ли она его нежным, а надо заметить, что это было уникальное бревно, таких еще поискать…, как она тут же говорила фразу, приводившую меня в состояние, трудноописуемое словами: «есть рассудочная ясность, что он бревно, и есть уверенность, что он нежный». И я как полный идиот месяца два наверное мучил и её, и себя, пытаясь что-то с этим сделать. Многие тут наблюдали эту битву титанов… Мне тогда стало казаться, что у Мангры какое-то психическое отклонение, что ли, потому что это было просто нереально, это было чистым сумасшествием. Когда раз за разом она под моим давлением сопоставляла факты, свидетельствующие о его выдающейся бревноподобности, со своей уверенностью в том, что он нежный, с ней происходили поразительные вещи - она начинала терять уверенность в том, что это факты о нём! А как то раз она даже стала сомневаться в том, что это она сама делала эти записи! Записи, сделанные ею полчаса назад собственной рукой! Это казалось просто… ну… Карлос взмахнул руками и бессильно уронил их. - У меня тогда ещё возникла чудовищная по своей мрачности мысль - а вдруг это У ВСЕХ так? Просто Мангра очень искренняя и честная, и она различает и сообщает о том, что её уверенность не пошатнулась. И получается, что тогда я эту мысль всё-таки не довел до ясности - мне казалось это невозможным, что это нереально. - То есть, Карлос, несмотря на убедительные свидетельства того, что дела обстоят именно так, ты предпочёл следовать твоей собственной слепой уверенности в том, что это нереально?, - рассмеялся Форест. - Ну… вот так, да. И в итоге что теперь получается… получается, что те мои опасения оправдались? У всех это так и есть – слепые уверенности, даже их пошатнуть, быстро восстанавливаются безо всякого ущерба. - Да! – Форест снова шлёпнул ладонью по столу, так что два бронзовых леопарда завибрировали. – Им всё пофиг! Слепые уверенности бесконечно сильнее, чем это можно себе представить. - Вообще-то это можно было предположить и раньше, - вставил Хэл. - Задним умом, Хэл, можно что угодно куда угодно вставить… - Нет, ну в самом деле, - продолжал тот, - по-другому и не могло бы быть… тут скорее претензия Марсу… Марс, ну ты же постоянно с этим сталкивался, ты же постоянно видел – насколько ужасно, до невозможности консервативны люди! Фактически, эта консервативность и была главной опорой всех твоих опытов, разве нет? Ну вот смотри, давай возьмем навскидку любой из твоих опытов… в Чанг-Мае был очень классный опыт… все знают? Нет? Марс, хочешь рассказать? - Не, Хэл, давай потом, - вмешался Форест. – Я хочу продолжить, нечего искать виноватых… - Ладно, я просто в двух словах… переодели в полицейских тайцев, которые свободно говорят поанглийски, подогнали якобы «случайных» прохожих разного возраста, пола, внешнего вида – и богато одетых, и как бомжи… и значит этот якобы полицейский тормозит машину, водитель выходит, и полицейский начинает ему говорить что-то довольно грозным голосом, но поанглийски! Ну обычные тайцы в английском примерно так же, как я в урду, так что водитель удивлён, значит, то улыбается, то серьезнеет. Тут подходят еще два «полицейских», и ситуация повторяется. Ну наш кролик начинает офигевать… и тут он от безысходности цепляет первого попавшегося прохожего, который… тоже начинает с ним говорить по-английски! У того рот открылся, я точно помню:) В тот момент очевидно, почва реальности зашаталась у него под ногами, и тут завершающий аккорд – ковыляет какой-то бомж – грязный, опухший – наш кролик к нему – и тот ему выдаёт то же самое! Это было зрелище! В тот момент у него явно что-то сдвинулось очень, очень глубоко – в тех самых, видимо, глубинах, где и живут уверенности. - Ладно, Хэл, - Форест решительно его остановил. – Всё, хватит. Значит вывод – мы не добрались и никогда по сути не добирались до слепых уверенностей. И отсюда ясным становится всё, вообще всё. Например, если я думаю, что передо мной человек, который стремится к ясности, высокой насыщенности жизни, и при этом его слепые уверенности доступны к изменениям, я могу иногда сказать ему в самых редких ситуациях, что он - дерьмо. Конечно, я сначала двадцать или даже пятьдесят раз всё объясню, покажу примеры, и уже потом, если всё безрезультатно, могу «ударить» человека грубым словом, чтобы его ну хоть как-то перетряхнуть, сбить с той мертвенной позиции успокоения и заторможенности. И ведь в некоторых случаях это в самом деле работало, отрезвляло, что многие тут знают по себе…, но в большинстве других случаев это приводило к обратному эффекту. И чтобы понять механизм этой парадоксальной негативной реакции, как раз и надо вспомнить о слепых уверенностях. Ведь у многих, очень многих людей есть непоколебимая уверенность: «я плохой». И он может даже не знать об этом! Эту уверенность в него внедрили в раннем детстве - это делают абсолютно со всеми детьми в той или иной степени, а как иначе манипулировать ребенком… И когда я говорю, исчерпав другие методы, «да ты просто дерьмо какое-то», человек это расценивает как подтверждение собственной дерьмовости, а не как пинок! Причём даже в том случае, если и в самом деле он начинает после этого что-то активно делать и получает результат… - Но Форест, что ты предлагаешь? – Карлос подошёл поближе и сел напротив него. – Ты предлагаешь нам общаться дружески и не травмировать человека резкими словами? Так мы и это пробовали, ты же знаешь. В итоге… - Да, Карлос, да. В итоге вообще ничего не происходило – просто плесень продолжала плесневеть, и в конце концов такой человек становился никому неинтересен, да и ему тут становилось слишком некомфортно. Я не говорю, что я предлагаю не задевать человека, я говорю, что оба подхода слабоэффективны, понимаешь? Потому что оба подхода никаким образом не касаются слепых уверенностей. Вот например, у многих, если не у всех, есть ещё одна железобетонная уверенность: «я должен насиловать себя, чтобы стать хорошим». И это ему тоже внедряют с самого раннего детства, чтобы ребенок стал покорным, ходил в детский сад, школу, мыл посуду, получал хорошие отметки и т.д. И хоть миллиард раз я скажу человеку – необходимо, чтобы ты делал только то, что вызывает предвкушение, он всё равно будет уверен, что он должен себя изнасиловать. И он будет себя насиловать! И ему будет становиться всё хуёвее и хуёвее, и знаете – кого он будет считать в этом виноватым? Меня же, конечно! А если при этом он уверен, что я человек очень умный, проницательный, великолепно разбираюсь в психике людей, что на самом деле так и есть до определенной границы, то что у него дальше должно появиться? - Ненависть. – Произнёс кто-то. - Точно. Ненависть. Он начинает считать меня не просто насильником, но ещё и садистом, ведь если я такой умный, значит я не могу не понимать, что ему становится хуже, значит я понимаю, значит я специально его мучаю… и разве он поймёт то, что я сам понял только что? Что я и не догадываюсь, что его слепая уверенность в необходимости самоизнасилования не пошатнулась! Форест снова сделал небольшую паузу. - Вот смотри, - продолжил он, обращаясь к Карлосу, вот человек стал со мной общаться. Я показываю ему разные способы - как можно жить интересно. И он начинает себя… насиловать, блин! Он на словах всё понимает – ага, надо следовать радостным желаниям, ага, неприличных желаний нет, можно впервые в жизни делать всё, что хочется – без показухи, без самоизнасилования… блин, как здорово, офигенно классно, ура ребята… и он ТУТ ЖЕ начинает себя насиловать, даже не отдавая себе в этом отчёт. И никто даже не знает - сколько слепых уверенностей у него есть и какие они, насколько деструктивны. Человек сам может верить в то, что их вообще нет. Человек сам верит в то, что он делает что хочет, а на самом деле он себя насилует, потому что есть такая ёбаная уверенность, которая управляет им. Он может трахаться с разными мальчиками и девочками, получать удовольствие, думать что это так классно... а в нём, тем не менее, может гнездиться кучка мерзких слепых уверенностей, что трахаться плохо, трахаться втроем - ужасно плохо, трахаться с кем хочется - смертельно плохо и так далее. В итоге что мы имеем? Я уже сказал - нарастающее чувство вины, отторжение к тем, с кем он трахается и главное - ко мне, который всё это ему предложил. Поэтому, ребята хирурги…, все те методы, которые мы придумали и описали, годятся только для людей с повышенной потребностью в искренности - не под давлением, а чтобы человеку самому очень хотелось ясности и искренности - тогда ему многое дается легко, тогда он не впадает в отчуждение и самоизнасилование в такой степени, чтобы это помешало ему дальше пользоваться методами селекции своих восприятий и испытывать в целом позитивное отношение к нам, его учителям и помощникам. А для подавляющего большинства людей эти методы поверхностны - они производят серьезные изменения в мыслях, эмоциях, желаниях и ощущениях, но они практически не затрагивают самый глубинный пласт - слепые уверенности. Вот. Форест глубоко вздохнул, словно сказанное им потребовало от него гораздо больше энергии, чем он предполагал. Сделав пару шагов в сторону, он подцепил свободный стул, развернул его и уселся лицом к спинке, положив блокнот себе на колени, затем вытащил из кармана шорт электронную книжку и взял её в руки. - Вот тут я выписал кое что. Хочу зачитать. Это из отчета одной девушки, неважно кого, она путешествовала с Карлосом и написала мне… это примерно годовой давности, нашел в почте, и вполне наглядно… в общем она как раз описывает именно эту проблему – будучи абсолютно, железобетонно уверенной в том, что у неё нет негативных уверенностей относительно секса, она вдруг покопалась в себе и… ну тут минуты на три, так что…, - и не дожидаясь какой-либо реакции, он начал читать вслух. «Поняла что есть негативное отношение к Карлосу. - за то, что трахается с трансиками - за то, что трахается с парнями - за то что Карлосу нравится, когда его парень трахает в попу. - если Карлос всеми этими способами трахается с европейскими парнями, негативное отношение слабее, а от того, что он трахается с азиатскими мальчиками, негативное отношение сильнее, на 4-5 по 10-бальной шкале. К азиатским парням почему-то есть сильная брезгливость, и даже кажется, что от них есть неприятный запах, хотя я их не нюхала. Я шовинист, я считаю что азиаты чем-то хуже европейцев.» - Вот первый эпизод. – Форест оторвался от ебука, несколько лет она спокойно читала, слушала описания секса, относилась к этому одобрительно, всячески выражая свое позитивное к этому отношение. Несколько лет! Не дней, не месяцев – лет! Девушка между прочим интеллектуально развита, и какую же дикую чушь она пишет – что азиаты плохо пахнут! Ну, тут кроме меня много кто трахался с азиатскими девушками и парнями… объяснять не надо, что тела у азиатских парней в сто раз более красивые, чем у европейцев, да и у девушек тоже, если говорить статистически. Но это и есть – следствие затаённого негативного отношения, следствие слепой уверенности в неполноценности азиатов – даже запах очень красивых разных и опрятных тел ей кажется отталкивающим. Кстати… Форест ухватился за подбородок, затем сжал нижнюю губу, сосредоточенно задумавшись о чём-то. - Вот… а ведь это – один из признаков наличия слепой уверенности, а?! Точно? Он с победным видом посмотрел куда-то вверх, затем нашел взглядом Илан. - Илан, ведь точно, а? Если человек, достаточно умный, с нормальным жизненным опытом, не дурак, не псих, вдруг говорит какую-то абсурдную вещь… то это и значит, что там где-то лежит деструктивная слепая уверенность, которая искажает его реакции, искажает его мысли. Илан? Илан похлопала своими немного раскосыми глазками с довольно простодушным видом и молча кивнула. - Илан, тебе интересно? – не отставал от неё Форест. Илан снова похлопала глазками и снова молча кивнула. - Понятно…, - как-то неопределенно пробурчал Форест, из чего было трудно сделать вывод – что именно ему понятно. - Есть идея! – Марс поднял руку и поболтал ей в воздухе. – Сочинение на произвольную тему. Даже нет, не так – сочинение без темы! Или нет… вот так - человек садится и начинает просто в хаотичном порядке писать любые ассоциации, любые мысли – всё что приходит ему в голову относительно темы, заданной экспериментатором. Например я говорю: «мама», и человек пишет что ему в голову взбредёт. И потом… - Так он и будет писать правильные вещи, - перебил его Хэл. – И ничего не получится. - Получится! Трудно сохранять искренность на протяжении длительного времени, а если поставить перед собой задачу – убрать цензуру и писать что влезет на протяжении получаса, например, то это легко, тем более что тут нет никаких расспросов, касающихся его лично – просто совершить небольшое усилие и честно записывать возникающие мысли, ведь какие-то мысли будут возникать в любом случае – вот и надо просто честно их записывать. Это даже не искренность… это еще проще – это честность! Искренность – это точное различение восприятий, но здесьто различать ничего и не надо – всего лишь фиксировать свои мысли. - Из этой писанины мы сможем вычленить то, что кажется абсурдным, глупым, - подхватил Форест, - и это будет для нас указателем на существование слепых уверенностей в данной теме. Клёво… это надо будет попробовать. Снова взяв свой блокнот, он вытащил из другого кармана ручку, перелистнул его и быстро сделал запись. Марс, Майк и кто-то ещё тоже зашуршали блокнотами. - Хочу дочитать то письмо, для полноты картины… Форест с сожалением, как показалось, отложил блокнот, словно отрывая себя от чего-то интересного, и продолжил зачитывать. «Ещё я считаю Карлоса дурачком за то, что он с ними трахается. Воспринимаю такие трахи как что-то несерьёзное, недостойное солидного человека. И за это возникает к нему негативное отношение. Думала по поводу желания заниматься сексом с азиатами, и в какой-то момент возникла мысль, что это со мной что-то не так, а не с Карлосом. Фоново я уверена, что что-то не так именно с ним! Сейчас я подумала и поняла, «вспомнила», что азиаты гораздо красивее европейцев, причем в любом возрасте.» - Вот ещё важный момент, - Форест снова отвлекся от чтения, - она ничего не анализировала, не разбирала – всё, что она сделала – это просто остановила своё внимание на своей мысли. Не было никакого анализа! Она всего лишь перечитала пару раз, видимо, написанное ею же только что. Достаточно ей было это сделать, как она сразу почувствовала фальшь в каком-то месте. Ей вспомнился её опыт, и этого оказалось достаточно, чтобы она сама, без чьей либо помощи обнаружила фальшь. Значит… ну вот тут уже нужна искренность, подопытный кролик может попросту перечитывать то, что сам же только что написал. Например я задаю тему «мама», он пишет что-то про неё, что я проверить не могу никаким образом в условиях отсутствия информации, но получается, что даже простое перечитывание написанного позволяет ему самому почувствовать какую-то фальшь в каком-то месте! Пусть это будет туманное чувство, пусть он даже не сможет сказать – что именно тут не так, важно другое – само чувство дискомфорта от этой фальши. Это и даст нам знак, что в этом месте скорее всего лежат дорисовки и вытеснения, а значит – тут залегает слепая уверенность. - Да, можно попробовать…, - Карлос тоже сделал у себя какую-то пометку. - Чё-то уже хочется начать что-то делать, - со смехом заметил Марс. - Форест, не хочу тебя огорчать, но только всё это слишком далеко даже от намёка на решение проблемы, меланхолично заметил Хэл. – Ваша проблема не в том – как обнаружить слепую уверенность, а в том – как её поколебать, как её разрушить, как её заменить другой уверенностью, возникшей от ясности, анализа опыта. В конце концов вы и раньше знали, что у человека есть слепые уверенности. - Знали… да, но тут есть разница, погоди… нет, ты не прав. Мы знали, что у человека есть какие-то слепые уверенности, но при этом мы были уверены, вот например эта девушка была стопроцентно уверена, что у неё нет негативного отношения к сексу парня с парнем… сейчас, я дочитаю до того момента, смотри… «Когда сейчас разбирала с Зеброй негативное отношение к трансикам, поняла, что я проявляю в этой теме неискренность на 10. Я себя каким-то образом убедила, что у меня нет негативного отношения к трансикам, к геям, к сексу со шлюшками. А всё это у меня есть! Просто я подавляю, считаю, что не положено мне такое испытывать, из чувства собственной важности я подавляю это негативное отношение, перестаю его различать! И из-за этого у меня есть впечатление того, что мне в общем и нечего разбирать. Я убедила себя, что раз я давно знаю о селекции восприятий, о возможности заменять одни восприятия другими, то сами эти годы знания во мне что-то меняют, «копится стаж». А на самом деле копится только время, проведенное в тупости. От сегодняшнего разбора есть немного радости, есть предвкушение, что можно что-то изменить.» - Вот. У неё была уверенность, что у неё нет негативного отношения к сексу парня с парнем, к сексу со шлюшкой, и мы все исходили из того же самого. Это очень важно, Хэл! Ведь если мы будем знать, что у неё в этой области есть слепые уверенности, то и у неё не будет повода мучиться от неопределенности – почему у неё такие вот и такие реакции, почему возникает неприязнь к приятному человеку, почему возникает самоосуждение и так далее. Как вообще можно решить проблему, не зная – где она лежит? А если мы потратим достаточно времени на то, чтобы узнать – где есть слепые уверенности, то очень многое изменится. Да, мы ещё не будем знать – как проблему решить, но изменится сама атмосфера, это же очевидно! Хэл поднял обе руки вверх, сдаваясь, но Форест продолжал наседать на него. - Представь себе, что у тебя плохое самочувствие, но ты не можешь даже приблизительно понять – отчего. Вот всё плохо, как-то вот везде больно, как-то вот везде неприятно… представь себе врача, перед которым такой пациент! Зная же точно – где остаются слепые уверенности, мы будем точно знать – куда прилагать усилия, и… вот именно атмосфера изменится. Вместо блуждания в тумане, вместо пустых надежд и разочарований мы получим четкую клиническую картину, по крайней мере... Это важно и для пси-хирурга, и… кстати, это важно и для подопытного кролика… да хотя бы просто тем, что усилится его уверенность в возможности решении своей проблемы, а мы знаем, что эффект плацебо совершенно точно так же проявляется в способности человека изменять своё психическое состояние, как и в обычной медицине. Уверенность человека в том, что проблема разрешима, значительно увеличивает его шансы. Так что… нет, Хэл, это клёвая штука, которую мы тут придумали… - Да я уже всё…, уже не спорю, Форест, - отмахнулся под смех окружающих Хэл. – Отстань… чё там у тебя дальше. - Негативные эмоции можно устранять, - вполголоса в этот момент произнесла Алинга, немного наклонившись к Андрею, но так как в эту секунду все синхронно замолчали, её голос прозвучал достаточно громко. Форест взглянул на неё, сделал жест рукой, предлагая ей продолжать и выражая готовность подождать. - Устранять, это значит просто перестать испытывать в данный момент эту негативную эмоцию, а вместо неё испытывать что-то приятное, - продолжила уже громче Алинга. – Например, ты можешь вспомнить мальчика, с которым трахался, и испытать к нему нежность. Испытывать одновременно озаренные восприятия и негативные эмоции невозможно, так что если ты уведешь своё внимание на воспоминание о мальчике, его попке, его хуе, как он стонал, когда ты его трахал, как он возбужденно тыкался хуем тебе в попку… то ты будешь испытывать нежность, эротическое наслаждение, и автоматически уже не сможешь испытывать, к примеру, раздражение. А можно негативную эмоцию подавлять… Алинга говорила быстро, почти скороговоркой, внимательно всматриваясь в глаза Андрея, словно улавливая – есть понимание в его глазах или уже наступила растерянность, которая возникает тогда, когда смысл сказанного ускользает. - Подавлять… подавлять негативную эмоцию, ну или подавлять уверенность – значит продолжать её испытывать и отдавать себе отчёт в том, что ты её испытываешь, то есть продолжать её различать, но делать вид, что ты её не испытываешь – например, если ты раздражен, то пытаешься хотя бы криво улыбаться… ну в общем всем видом показываешь другим или себе, что нет, нифига, нет сейчас никакой негативной эмоции. От этого она конечно никуда не девается, но в силу того, что ты ведешь себя как человек, который негативной эмоции не испытывает, она ослабевает. Эмоции вообще очень легко следуют за внешними повадками – выражением лица, жестами и так далее – просто в силу сильной привычной связи между определенными состояниями и определёнными повадками. Да запиши, запиши, блин! Второй раз повторять не буду. Запиши, тебе что, лень? Неинтересно? Алинга ткнула Андрея в бок, подождала, пока он достал блокнот, сунула ему свою ручку. - Делай пометки, не сиди как царевна-лягушка… вот, и ещё есть вытеснение. Вытеснение – самое жопастое, что можно сделать с негативной эмоцией – в этом случае ты просто перестаешь её различать! То есть – обманываешь не других, как в ситуации с подавлением, а обманываешь уже самого себя. Это все равно что продолжать пить отраву, но уверить себя в том, что это вкусный компот. Вытеснение имеет самые ужасные последствия. Нельзя подавить свое различение в чем-то одном, нельзя быть немножко беременным. Если ты подавляешь своё различение, оно везде становится слабым, наступает всеобщая мутность, и ты сам перестаешь уже понимать – что ты испытываешь. Ты оказываешься в положении этого больного, у которого везде всё болит, вся жизнь превращается в кошмар, в болото чего-то неприятного, ты попросту теряешь способность получать удовольствие от жизни, ведь получать удовольствие – значит как-то ориентироваться в восприятиях, выбирать то, что тебе приятно, а когда в восприятиях полная муть, то хрен отличишь то, чего ты хочешь от того, что ты якобы должен… ну, понял? Андрей кивнул. - Точно понял!? - Точно, я точно всё понял, - Андрей отвёл взгляд от блокнота, посмотрел ей в глаза. – Всё понятно, правда:) - Я всё, - Алинга кивнула Форесту, и он продолжил читать. «У меня, оказывается, есть негативное отношение к трансикам. Когда представляю, что парень принял решения превратиться в девочку, или хотя бы просто переоделся в девочку, у меня сразу возникает негативное отношение, мысль, что он хочет стать посмешищем, нафиг это надо, это извращение. Если даже до этого к парню было сексуальное желание, желание тискаться, то оно пропадает, возникает брезгливость. Если представляю что пупсовая девочка решила стать трансиком, отрастила хуй, возникает слабое негативное отношение вначале, тискаться хочется ещё больше, потом возникает даже позитивное отношение к тому, что у неё есть ещё и хуй и можно потрахаться. Сейчас думаю, что дело в том, что у меня мудацкие концепции о том, что парень должен быть парнем, мужиком, солидным, не должен искать разнообразных удовольствий, что это несерьезно. Вообще нельзя быть помешанным на удовольствиях! Написала слово, которое сразу пришло в голову. То есть для меня парень, который хочет получить много разных удовольствий - это «помешанный», то есть психически ненормальный. Блять… я и не знала, что во мне столько этого гавна, этой умопомрачительной мерзости… но сейчас есть сильное облегчение от того, что вытащила это, теперь знаю… Девушку, которая живёт на содержании у мужчины, я считаю нормальной, клёво устроившейся. А к парнюжиголо испытываю презрение. Так что Карлос тоже для меня извращенец, потому что трахается с парнями. Само по себе сексуальное желание, которое у него есть, не вызывает негативного отношения, наоборот – нравится. Нет, хуйня какая-то. Вранье. У меня вызывает позитивное отношение то, что у Карлоса сильное сексуальное желание. Но то, что оно сильное к разным девочкам и мальчикам, вызывает негативное отношение. Вот если бы хотя бы к нескольким – ну это ещё нормально, а хотеть потрахать именно много девочек и мальчиков, это уже ненормально. И тем более ненормально его желание трахать не только парней, но и трансиков. Решила посмотреть фотки трансиков. Сразу возникает негативное отношение, когда вижу их хуй. Снова возникает мысль, что это извращение. Как я могла раньше этого не замечать??? Теперь мне очень, очень понятно, что говорил Карлос люди ненавидят секс, и у них не может не возникать ненависти к самому Карлосу. Это про меня. У меня негативное отношение к нему за его развратность. Сейчас не страшно это писать, даже открытость к нему возникла.» - Ну вот так… дальше несущественно. Форест отложил ебук и потянулся. - Это не всё, что я хотел сказать, конечно. Вообще… если кто-то из вас думает, что это на полчаса, то он сильно ошибается… так что предлагаю сейчас сделать заказ на ужин, а потом продолжить… тащите меню, девочки, махнул он официанткам. Пока официантки раскладывали меню и записывали заказы, Форест встал со стула, ставшему ему импровизированной трибуной, и в нерешительности оглянулся. Посмотрел на Джо – тот уже не читал книгу, а пытался что-то втолковать официантке, и был увлечен этим до такой степени, что казалось, нет ничего важнее в его жизни, чем еда. Вдруг Джо перехватил его взгляд, пару секунд они смотрели в упор друг на друга, и Форест снова испытал странное состояние, словно почва уходит из-под его ног. Странное чувство подвешенности в воздухе, может быть даже уязвимости? Отвернувшись, Джо с прежним энтузиазмом продолжил добиваться своей цели. - А что, - пробурчал себе под нос Форест, разговаривая сам с собой, - если кто-то посмеет утверждать, что еда – это не одно из главнейших удовольствий в жизни человека, то он будет наглым лжецом или унылым самообманщиком… Майк! Стой. Прыгая через стулья, как горный баран, он прискакал к Майку, который в этот момент тоже встал и тем самым, увы ему, привлек к себе внимание взбудораженного Фореста. - Слушай, я не хочу грузить всех деталями…, но тебето точно будет интересно? Посмотри – вот небольшой список слепых уверенностей, который я тут собрал из разных мест. Можно быть уверенным, что большинство пунктов из этого списка актуально вообще для любого человека, который появится тут в качестве новичка или подопытного кролика. Хочешь? - Давай… Не то, чтобы у Майка было прямо горячее желание читать списки, но, поколебавшись, он решил, что это всё же интереснее, чем просто ждать, пока суета уляжется. Форест вернулся к столику с бронзовыми животными, схватил свой ебук и вернулся к Майку. - Ща… вот, читай. Он открыл нужную страницу и сунул ебук в руки Майку. Список оказался явно длиннее, чем тот рассчитывал, но отпереться было уже невозможно. Напоминающий сейчас взлохмаченную дикую ворону Форест готов был, казалось, накинуться и заклевать любого, кто откажется поддержать с ним разговор на эти темы. «1. Я дерьмо, плохая. 2. У меня ничего не получится без посторонней помощи. 3. Надо слушаться тех, кто умнее, и делать, как они говорят, жить как они - они лучше знают - что необходимо делать, так как они умнее, счастливей, опытнее. 4. Чтобы стать хорошей, чтобы быть лучше, надо заставлять себя делать то, что не хочется, насиловать себя. 5. Нельзя не испытывать тревожности - это опасно, это делает меня беззащитным. 6. Я не должна получать удовольствие. Получать удовольствие - это плохо. 7. Меня нужно наказывать. 8. Я не могу быть приятным человеком, и если мне говорят, что я клёвая, то либо врут, либо заблуждаются, дорисовывают. 9. Если у меня есть желания, которых нет у других, значит мои желания неправильные. 10. Хорошее отношение к себе я должна заслужить, насилуя себя. 11. Я виновата (не важно в чем). 12. Дрочить стыдно. 13. Если девочка проявляет активность при знакомстве с мальчиком, то она шлюха, плохая. 14. То, что мне так плохо живется - это справедливое наказание за то, что я плохая. 15. От меня постоянно что-то ждут, и я должна их ожидания оправдывать. 16. Я некрасивая. Не для кого-то некрасивая, а вот принципиально некрасивая (верно почти для всех девочек и для многих мальчиков). Я красивый в любом виде - пьяный, жирный, вялый - я все равно красивый (для многих мужиков). 17. Я очень тупая (почти для всех девочек). Я очень умный (почти для всех мужиков). 18. Девочки - глупые и тупые просто по своей природе (почти для всех мужиков и девочек). 19. Я дерьмо, и никто никогда не захочет стать мне близким человеком. Единственное, что я могу делать для того, чтобы дружить - обманывать других, казаться немного лучше, пытаться подавлять своё дерьмо. 20. Любое дело, за которое я берусь, будет мной испорчено. Я сделаю только хуже. 21. Когда я влюбляюсь в кого-то, этот человек будет меня ненавидеть, вытирать об меня ноги, рано или поздно бросит меня (особенно часто у девочек). 22. У меня никогда не будет интересов, я не могу ничем увлечься, заинтересоваться. 23. Мужчины главные в этом мире, им можно все то, чего нельзя девочкам (почти для всех мужиков и девочек).» - Ну? - Интересно… Действительно, я думаю, что… - Смотри ещё, - перебил его Форест, - я пока сидел это выписывал, перебросился по скайпу парой слов с одной своей подружкой – очень страстной, нежной девочкой, у которой ко мне, обрати внимание, влюбленность! Разговор получился… совершенно удивительный… Перелистнув несколько страниц ебука, Форест снова протянул его Майку. - Вот отсюда читай. «Яна: и еще в описаниях траха мне раньше нравилось всё, кроме лизания лап. Эти куски я считала извращением и относилась к ним снисходительно. Форсятина: может и сейчас ты считаешь это извращением? Одна моя подруга после многих лет, в течение которых она считала себя сексуально раскованной и развитой, неожиданно обнаружила, что у неё есть уверенность в том, что трах мальчика с мальчиком – это извращение. И соответственное отношение к этим мальчикам – как к извращенцам. Яна: не, сейчас не считаю. Перестала считать это извращением, когда самой понравилось лизать лапы Форсятина: а почему ты уверена, что этой уверенности больше нет? Как ты это определила? Почему ты не можешь считать извращением то, что тебе самой нравится? Многие так себя и считают извращенцами. Яна: потому что не замечала у себя негативного отношения к полизу лап. Яна: хочу еще подумать, вдруг и правда до сих пор считаю извращением.» - Вот в этом месте, - Форест тыкнул пальцем в экран, я был совершенно уверен, что здесь я ничего не накопаю, потому что этой девочке очень, очень сильно нравилось, и когда я ей ножки целую, и когда она целует мне лапы. «Яна: считаю… Яна: блин… Яна: чаще всего - нет, но иногда вылезает эта уверенность, что полиз лап – это извращение, и тогда возникает негативное отношение. Яна: иногда негативное отношение может вообще не возникнуть, а иногда несколько раз за полиз. И я его вытесняю. Яна: когда сама лижу лапы, такого не бывает, а когда ты мне лижешь или кто-то другой – бывает. Возникает восприятие тебя извращенцем. Яна: еще такое бывает, когда ты рассказываешь как лизал или тискал лапы какому-нибудь тайскому или малайскому пареньку – возникает от того, что представляю, что лапы пыльные и мне не понятно - как это может нравиться. В этом случае негативное отношение уже возникает от брезгливости. Яна: подумала, от чего ещё возникает негативное отношение, что ещё считаю извращением. Возникает неприятие, когда мальчик стонет от возбуждения или вообще издает какие-то звуки. Я не говорю здесь о хлюдях, которые изображают страсть. Такое негативное отношение возникало и к тебе, наверное в половине случаев. Как будто в моем представлении нормальный парень не должен показывать что ему приятно! Яна: ну и жопа…». Майк дочитал и задумчиво протянул ебук Форесту, но на пол пути его перехватила чья-то рука – постепенно вокруг них столпилось несколько человек – кто-то тоже читал этот же текст, заглядывая через плечо, кто-то что-то обсуждал. - Вот такая фигня, Майк… это везде. Этим пронизано всё. Всё! - Да… выходит, что мы очень крупно ошибаемся… - Очень крупно, Майк. И я думаю, что мы даже сейчас недооцениваем ситуацию. Не до конца понимаем – насколько глубоко въедаются слепые уверенности, насколько сложно их изменить, и насколько сильно они омертвляют людей. - Ну здорово, что по крайней мере это наконец-то стало ясно, - раздался из-за спины Фореста голос Алинги. Он обернулся. - Да здорово, конечно здорово, только делать-то что с этим? Ни малейшего понимания нет и пока непонятно, куда копать – как подкопаться под эти уверенности. Похоже, что мы столкнулись… Форест замолчал, и из-за их спин неожиданно донёсся голос Джо: - Мы столкнулись с фундаментом, на котором стоит вся личность. С совокупностью уверенностей. Видимо, все кто хотел уже сделал заказ, так что вся толпа собралась теперь тут. - Уверенности – это то, на чём мы все стоим, повторил Джо. – И уверяю вас, что об эту стену мы поломаем себе немало зубов. Я даже допускаю, что нам никогда не удастся найти подхода к этой крепости. - Ты не ошибся в выборе местоимения, Джо? – Ехидно спросил Форест. - Какого именно? - Ты сказал «мы поломаем зубы», «нам не удастся». Ты это и хотел сказать, или ты хотел сказать «ВЫ поломаете зубы» и «ВАМ не удастся»? - Да, я хотел сказать «вы поломаете». - Значит ты… - Ничего это не значит. Вы занимаетесь этой проблемой, а не я, вот и всё. По лицу Фореста можно было определенно сказать, что доверия к Джо у него вряд ли прибавилось по итогам этого перекидывания словами. - А ты, Джо, чем занимаешься? - вкрадчиво спросил он. Возникла пауза, но Джо просто молчал, как будто не слышал вопроса. - Илан, а тебе не интересно нам рассказать, чем ты занимаешься? – Форест её не видел из того места, где сидел, так что повысил голос, чтобы Илан точно его услышала. - Когда? – негромко ответила она, оставшись сидеть за тем же столом у входа, за который села, войдя в ресторан. - Что «когда»? Сейчас, сегодня, вчера, неделю, две недели назад! - Сегодня и вчера – кластерами, неделю назад – сплавами, две недели назад – твердостью. В том, как она отвечала, неуловимо угадывалось влияние Джо – такая же непрошибаемая уверенность в себе. Не надменность или покровительственность, а именно уверенность в себе. Та уверенность, которую испытывают люди, точно знающие своё место на этой земле, точно понимающие – что, зачем и когда и как они делают. Эта сила, которой она буквально сочилась каждым своим словом или действием, подавляла бы, если бы несла в себе что-то деструктивное, угрожающее. И сила эта была не только психической. Всем было известно, что Илан - очень физически сильная девочка, хотя так вот сразу и не скажешь, посмотрев на неё – конечно, видно, что у неё сильные плечи и бицепсы, мощные ляжки, которые не лишают её ног стройности, и все знали, что если в пять или шесть утра прийти на боксерскую площадку, то почти со стопроцентной вероятностью ты там застанешь Илан, отрабатывающую серии ударов по груше. И в джиу-джитсу ей не было равных, по крайней мере в их тусовке, даже среди опытных парней, которых она легко побеждала своей потрясающей изворотливостью и скоростью комбинаций. В самой, казалось бы, проигрышной позиции она вдруг находила неожиданный ход, который сводил на нет преимущество соперника. - Кластерами…, - повторил кто-то. - Я думал, ты исследуешь озаренные восприятия. Джо, не так? - Это и есть исследование озарённых восприятий, ответила за него Илан. – Как ты себе представляешь вообще, что такое исследование озаренных восприятий? - Испытываешь какое-нибудь из них, влияешь какнибудь на себя, смотришь что изменилось… ну наверное так. Ещё можно, видимо, интенсивно и долго испытывать их, наблюдая за тем, как… - Сам ты этим, видимо, не занимался, так? – Перебила его Илан. - Ну… нет, не занимался. - А почему тогда ты думаешь, что мне будет интересно тебе рассказывать об этом? - Хотя бы потому, что когда у человека есть интерес в какой-то области, он всегда старается заинтересовать других, особенно симпатичных ему людей! - Когда они готовы слушать, Форест. - А я разве не готов? - А разве готов? Повисла пауза. - Что для тебя «готовность», Илан? Форест решил снизить накал разговора и найти какоето конструктивное продолжение, в то время как Илан, казалось, вполне могла бы удовлетвориться, если бы на этом разговор и был бы окончен. - То же, что и для тебя. Это когда человек не просто может послушать, но ещё и испытывает вовлеченность, интерес, начинает сам хотеть проводить какие-то опыты, исследования. С таким человеком интересно, потому что он готов слушать, готов сам говорить, готов пробовать сам поработать в этом направлении. - А я…, - начал было Форест, но остановился. - А ты увлечён чем-то другим, вот и всё. – Спокойно констатировала Илан. – У нас разные интересы, так что ничего удивительного, что ты ничего не рассказывал мне, а я – тебе. - Я не рассказывал? Я… - … не рассказывал, Форест, не спорь:) Если ты сидишь и громко что-то говоришь, это не значит, что ты рассказываешь мне, что ты ждёшь моей реакции, иначе ты бы давно заметил, что реакции нет и узнал бы – в чем причина. - Я давно заметил. - Почему тогда не поинтересовался – в чём причина отсутствия реакции? - Ммм…, ну не знаю. - Потому что, - акцентировано произнесла Илан, - на самом деле для тебя не имеет значения – заинтересуюсь я или нет. Но я не вижу в этом ничего негативного… мне так кажется, что у тебя этот факт вызывает какое-то напряжение, но почему? Ты увлечен одним, я – другим, наши интересы в самом деле почти не пересекаются… ну и что? Ничего нежелательного я в этом не вижу. Если вдруг ты заинтересуешься исследованием озаренных восприятий, то неужели мне не захочется тебе об этом рассказать? Захочется. Форест глубоко вздохнул и заметил, что находится в напряженном состоянии. Почему-то разговор с Илан вызывал непривычное напряжение… может быть потому, что за ней незримо присутствовал всё тот же Джо, к которому ему пока что так и не удалось подобраться, но сейчас этого уже и не хотелось. - Хорошо, Илан… вот сейчас мы… нет. Ты говоришь, что мы настолько увлечены… Нет:) Вот что я хочу сказать. Ситуация изменилась. Сейчас и пси-хирурги, и пчеловоды получили серьёзный пинок и…, по крайней мере временно… - Пчеловоды? – Удивленно переспросила Илан. - Те, кто исследует осознанные сновидения, ОСы:). По крайней мере временно мы остались не у дел. Нам надо почистить пёрья, осмотреться… и если я сейчас не готов к тому, чтобы послушать о твоих исследованиях, то когда ещё? Вот «кластеры», говоришь. Могу поспорить на свой любимый эспандер, что никто не имеет ни малейшего понятия – о чём ты говоришь. Сплавы? Уверен, что и об этом никто ничего не знает. Расскажи? Ну вот прямо сейчас – расскажи – что такое «кластеры»? Его взгляд между тем случайно остановился на Андрее, и он оживился. - Вот! Вот например Энди. Он точно ничем так не увлечен, как мы, и паренек, кажется, не глупый… Джо его притащил сюда, между прочим:) Вот ты ему расскажи, а мы послушаем. Алинга! – Он поискал её взглядом, - ну пролоббируй!:) - А что я… мне тоже будет интересно послушать, пожала она плечами. Я, на самом деле, представляю себе, что такое сплавы и кластеры, но… скорее теоретически, так как опыта у меня очень мало… так что будет классно, если Илан расскажет. - Я плохой рассказчик… - Ничего, - наигранно утешил её Хэл, всё это время пристально всматривавшийся в её лицо. – Рассказывай как хочешь, а мы приноровимся. - Хорошо… Илан задумалась на несколько секунд, затем встала и пересела поближе. - Я расскажу просто – как оно есть. Без оживляжа, без жестикуляций и драматических поворотов. - Ты спартанский повар, вот кто:) – усмехнулся Марс. – Если спартанский повар вкусно готовил, его убивали, так как граждане, они же воины, стали бы переедать, и в итоге стали бы вялыми, не смогли бы защитить себя в случае нападения. Так и ты – даёшь нам невкусную, но полезную пищу, чтобы те, кому было слабо интересно, отвалились бы сразу и не насиловали бы себя вымученным интересом к приукрашенному разными финтифлюшками рассказу. Я прав? Илан приподняла брови, и затем утвердительно кивнула. - Да, так и есть, это довольно точная ассоциация. Предлагаю взять ручки и блокноты, и… готовьтесь записывать и скучать! - Ха-ра-шо! – удовлетворенно вякнул Форест и притянул к себе свой неизменный блокнот. - Я буду говорить не быстро, так что успеете и записать и понять смысл написанного… итак. Илан подошла к двухметровой ширины матрасу, валяющемуся на полу, сняла кроссовки, стащила с себя носочки и залезла на матрас, после чего улеглась на нём, подложив под голову пухлую подушку, вытянув свои ножки. Офигенно красивые лапки… от одного их вида у Андрея что-то поднялось к горлу и тут же упало к яйцам. Невыносимо захотелось прижаться к ним лицом, вдохнуть их запах, просто взять их в руки и рассматривать, но сделать это он не решился. «А ведь я уверен, что уверен в том, что это не вызвало бы негативной реакции, и тем не менее я не делаю это, значит… значит, скорее всего, у меня есть совершенно другая уверенность – что это всё-таки вызовет негативную реакцию», - промелькнуло у него в голове, но несмотря на это он всё равно не осмелился так сделать, и тоже отметил это про себя и всё равно не осмелился. - Что из себя представляет жизнь обычного человека? Муть. Вся его жизнь – сплошная муть. Люди не различают восприятия. Они даже не ставят перед собой такой задачи. Они даже не знаю, что такая задача вообще может быть поставлена. Они даже не знаю, что их внутренний мир – это мир восприятий, каждое из которых можно различить, отделить от других, увидеть последовательность их возникновения, обнаружить те или иные закономерности. Всё это для них – великая и очень далёкая тайна. А многие люди даже гордятся такой кашей, и в ответ на предложение различить свои восприятия гордо отказываются от такого кощунственного, по их мнению, поступка – они воспринимают это как покушение на их индивидуальность. Они возмущаются, что всё богатство их внутреннего мира мы пытаемся свести к какому-то там «набору восприятий». - Чем тупее человек, тем больше его это возмущает, вставил Марс. - Да, вполне логично. Самые напыщенные идиоты – это как раз самые тупые люди. Чем глупее человек, тем более умным он себя считает. Чем более скудна его психическая жизнь, тем агрессивнее он будет реагировать на предложения различать восприятия, анализировать их. Ему ведь нечего различать, кроме «хочу пива», «а сколько в том ресторане стоит стейк» и «скучно что-то». Так что первый шаг человека к своему психическому развитию – в том, что касается селекции восприятий, состоит именно в открытие самой возможности этого различения и в том, что он начинает это делать. Постепенно муть рассеивается, и в какой-то конкретный момент времени человек более или менее легко может ответить себе на вопрос «что я сейчас испытываю». Что происходит дальше? - Что угодно, - буркнул Хэл. - Дальше человек может реализовывать радостные желания, жизнь становится интересней и насыщенней, и на фоне вот этой повышенной энергичности и насыщенности проявляются группы восприятий. Они связаны определенным образом. Между ними есть причинноследственные связи. Эти группы восприятий и называются кластерами. Пока общий уровень насыщенности, энергичности не достигает определенного порога, восприятия скачут как козы, сменяя друг друга хаотично и управлять ими кажется очень трудным. Но чем выше общая энергичность состояния человека, тем легче ему различить связанные группы восприятий. - Приведи пример, Илан, - предложила Алинга. - Пример… хорошо. Давайте возьмем например «приятный кластер». Илан слезла с матраса и босиком подошла к небольшой пластиковой доске, висящей в углу ресторана, и взяла в руки маркер. - Сначала возникают восприятия, которые мы называем «стартовыми» или «стартёрами». Они запускают всю последовательность восприятий кластера, запускают всю эту цепочку. В приятном кластере первым стартёром является…, - Илан нарисовала на доске небольшую окружность и в её центре написала единицу, - … вибрирующая приятность. Ну, я так называю это состояние. Во всём теле приятное состояние, высокая энергичность, хочется какой-то физической активности – покопать, побоксировать, покачать мышцы. Это состояние настолько бодрое и приятное, что такое впечатление, как будто твоё тело охвачено мелкой приятной почти незаметной вибрацией. Это первый стартёр. Дальше…, - она нарисовала правее еще один кружок с двойкой внутри, и провела стрелку, идущую от первого кружка ко второму, - второй стартёр – любое яркое озаренное восприятие, которое вообще у тебя легко возникает. На фоне вибрирующей приятности такое восприятие может усилиться, стать чистым, пронзительным, ярким. У меня это чаще всего предвкушение, хотя бывает и безмятежность, игривость, и даже чувство красоты. Эти два восприятия составляют стартовую группу. А дальше, - она снова повернулась к доске и нарисовала третий кружок, - наслаждение. В сердце, горле или груди. Возникает наслаждение – сильное, пронзительное, такое, что хочется замереть и переживать его. Слушая её описание, Андрей вспомнил, как во Вьетнаме, гуляя по бухте в Кат-Ба, было как раз то, что она описывает – яркое энергичное состояние, потом яркое чувство тайны, и сразу вслед за этим – наслаждение! Блин, именно так и было! - А если первые два восприятия возникают, а наслаждение – нет? – Андрей сначала заговорил, потом, на середине, испытал легкий всплеск неловкости привлекать внимание, но на этот раз преодолел его. – У меня было именно то, что ты описываешь, недавно. – Его взгляд невольно скользнул в сторону Джо и вернулся к Илан. – А может такое быть, что стартёры есть, а наслаждение не проявляется? - Может только в том случае, если твоё состояние недостаточно энергичное, если уровень полноты, насыщенности твоей жизни недостаточно высок. - А если достаточно… - Тогда неизбежно восприятия пойдут именно по такому пути. - Это… фатализм какой-то:), - с наигранным возмущением воскликнул Хэл. – А если я захочу изменить этот путь? - Значит изменишь. Я говорю о том, что восприятия, если их не направлять, если не форсировать связи между эпизодами, будут развиваться именно в такой последовательности. Это устойчивое явление, это кластер. - Форсировать? – переспросил кто-то. - Форсирование связи между эпизодами… каждое отдельное восприятие кластера мы называем «эпизодом»… - Почему не называть восприятие восприятием, Илан? – удивился Майк. - Потому что это не всегда именно восприятие. Иногда это целая группа восприятий. - Почему не назвать это «состоянием», в таком случае? - Потому что слово «эпизод» отражает динамичность процесса, а не просто стабильное состояние. - Ну…, хорошо…, - как-то неуверенно согласился Майк, - ок. А форсирование? - Если я сопровождаю внимание ту или иную связь, если у меня есть желание, чтобы восприятия двинулись именно по этому пути, то это и называется форсированием связи, так что никакого фатализма тут нет. Наоборот. Можешь ли ты быть уверенным, что для какой-то цели, ну или просто потому что тебе так приятно, так хочется… можешь ли ты уверенно сменить одно восприятие на другое, потом на третье? Совершить некое… путешествие. Ты не можешь быть уверен в том, что у тебя это получится, - она отмахнулась от Майка, не попытавшись дождаться ответа. – Но если у тебя высокая насыщенность и энергичность, если в данный момент в тебе проявлены кластеры, то это и означает, что ты точно видишь оптимальные маршруты между любыми двумя эпизодами! Поэтому ты можешь форсировать нужные связи, переместившись от эпизода к эпизоду, ты можешь в нужном эпизоде перейти на другой кластер, переместиться по нему в третий, и там уже испытать желаемое состояние. Это и есть – путешествие в восприятиях. Когда ты можешь выбирать, управляя естественными предпочтительными… естественными предпочтениями… нет. Когда ты можешь управлять… Она замолчала и стала подбирать слова, покачав головой. - … когда ты можешь не просто подчиняться естественному ходу событий, когда эпизоды сменяют друг друга, но и управлять этими переходами. Перескочить сразу от одного эпизода в другой – отдаленный, тоже можно, это точно так же возможно, как любая замена восприятий. Но если ты делаешь это, проходя по форсированным кластерным связям, то это намного надежнее, намного удобнее. Можно проломиться и через бурелом, потратив много энергии, а можно спокойно и быстро пройти тропинками. Те, кто проламывается, это медведи, а те кто по тропинкам – те путешественники:) - Я медведь… я тот ещё медведь! – откуда-то из угла проревел Леон. Похоже, что это была его излюбленная позиция – сидеть на полу, прислонившись к стенке так, чтобы его почти не было видно. - Ты да… ты тот ещё медведь:), - согласилась Илан. – И в берлогу постоянно залезаешь… - Дальше что, дальше? – задала вопрос девушка, которую Андрей раньше не встречал. Пухлое тельце, довольно большие грудки, большие глазки, но в целом её лицо казалось скорее простодушным, что отличало её немного от остальных. Впрочем, это простодушие вряд ли было следствием её глупости – она скорее казалась подеревенски непосредственной, даже грубоватой. - Это кто? – тихо спросил Андрей у сидящего рядом Хэла. Тот бросил на Андрея короткий взгляд, отвернулся, и только спустя две-три секунды ответил. - Юстыся. - Что происходит дальше? – Произнесла в этот момент Илан, то ли ожидая ответа, то ли задавая риторический вопрос. - Дальше наслаждение снижается. Не может же оно долго быть очень ярким. - Нет. Не совсем так. Дальше яркое наслаждение может привести и часто приводит к яркой вспышке целой группы озаренных восприятий. Они могут вспыхнуть ярко, пронзительно… очень ярко… - Ты сейчас описываешь этот кластер, переживая его?, - уточнила Алинга? - Да. Иначе описывать было бы неинтересно… и получается так, что эта яркая вспышка озаренных восприятий в свою очередь является триггером, запускающим еще более яркое наслаждение, ну или по крайней мере она позволяет этому яркому, экстатическому наслаждению длиться довольно долго. Здесь связь – двусторонняя, я обозначаю её стрелкой, направленной в обе стороны. Она нарисовала кружок с цифрой «четыре» над тройкой и соединила их обоюдонаправленной стрелкой. - В течение какого-то времени происходит эта взаимная подпитка, взаимная поддержка и усиление. Озаренные восприятия могут возникать разные, в этом их пучке существует своя динамика, которую можно изучать отдельно. Ну вот поэтому и удобно называть это «эпизодом», - она ещё раз обратилась к Майку, - потому что это не всегда одни и те же восприятие, это могут быть разные состояния… это я упустила:) Она бросила взгляд на Джо и улыбнулась. - А вот дальше – да, дальше, конечно, интенсивность переживаний снижается и…, - справа от тройки она нарисовала снова почему-то тройку, обведя её двойной окружностью. – и дальше у нас возникает мягкое, спокойное, матовое наслаждение. Это тоже наслаждение, но оно не экстатическое, оно спокойное, слабой или средней силы, поэтому мне удобно обозначить его отдельным кружком, выделить его как отдельный эпизод. Смотрите связь между двумя тройками НЕ обоюдонаправленная, как можно было бы предположить. Понаблюдайте за собой внимательно, и вы увидите, что в то время как яркое наслаждение ведет неизбежно к эпизоду нормального наслаждения, которое испытывается долго, обратная связь неактивна. И если ты начнешь её форсировать – получишь только затраты сил, а результата можешь вообще не получить! И в то же время… давайте посмотрим – есть ли маршрут, по которому можно перейти от нормального наслаждения к яркому? Он есть. Через второй эпизод! Илан провела изогнутую стрелку, направленную от тройки, обведенной двойной окружностью, к двойке. - Если в течение длительного времени ты переживаешь нормальное, спокойное наслаждение, то спонтанный всплеск озаренного восприятия может снова стать триггером экстатического наслаждения. Так что – если ты сейчас испытываешь нормальное наслаждение и хочешь испытать его сильнее – бессмысленно, неэффективно пытаться впрыгнуть в более яркое наслаждение – скорее всего ты только потратишь силы и ничего не получишь. Я, во всяком случае, никогда не получаю результата, если иду здесь вроде как против ветра. Экстатические, яркие озаренные восприятия вообще возникают очень редко, и вот так «продавить» их против течения – ну почти невозможно. Зато ты можешь поступить мудро, зная структуру приятного кластера – ты поищешь какой-нибудь озаренный фактор, чтобы появилось яркое озаренное восприятие, и тогда оно на фоне нормального наслаждения может с некоторой вероятностью привести к проявлению яркого наслаждения. Не наверняка, конечно. Но с вероятностью, намного большей, чем вероятность того, что ты продерешься через бурелом. - А почему кружок двойной? - Двойной кружок обозначает эпицентр кластера. То есть тот эпизод, который проявляется легче всего и дольше всего в этом кластере. Намного дольше и намного легче, чем все остальные. Кластер… словно мерцает, что ли. Например, сработали стартёры и ты перешел в эпицентр. Иногда эпицентр сразу проявляется без стартеров. Вслед за ним может возникнуть офигенное, удивительное физическое переживание «твёрдости». Илан сверху правой тройки нарисовала кружок с цифрой «шесть» со стрелкой, указывающей вверх – от тройки к шестерке. - Затем твердость может какое-то время существовать параллельно с эпицентром и угаснуть, и ты снова испытываешь только эпицентр. Затем может внезапно появиться… обычно сзади шеи и между лопаток, совершенно особенно физическое ощущение – как будто сладкий комок там, очень похоже на предоргазменное ощущение, и если позволить этому комку разрядиться, то по позвоночнику пробегает сильная волна наслаждения. Поэтому…, - Илан снизу правой тройки нарисовала кружок с семеркой, - семерка – это предоргазменное состояние. От него легко усиливается нормальное наслаждение, поэтому связь между ними обоюдная. А предоргазменное состояние легко может разрядиться в оргазм… И она нарисовала справа от семерки кружок с восьмеркой, после чего от тройки тоже провела стрелку вправо вниз к восьмерке. - Длительное переживание нормального наслаждения тоже напрямую может привести к волне оргазма. - Это…, - начал вопрос Майк, но запнулся. – Этот оргазм… его последствия?.. - Сброс энергии. Точно так же как и при обычном оргазме, но без таких последствий. Ты можешь так «кончить» раз двадцать за день, испытав не очень заметное снижение насыщенности, энергичности. И тут каждый себе находит оптимальный график. Например, мне нравится так «кончать» раз десять в день. Если долго удерживаться на грани… ну фиг с ним, не будем расползаться. Важно другое – когда пробегает волна оргазма, то если её формировать, то есть если её сопроводить вниманием по телу, то она может добежать очень далеко! Она пробегает по периферийным участкам тела – там, где ты никогда вот просто так, в третьем эпизоде, наслаждения не испытываешь. Так чт эти волны – это волны оживления, пробуждения заспанных участков тела. Они постепенно становятся более чувственными, там могут начаться очень необычные физические переживания – содранная кожа, эротическая гиперчувствительность… ну… это детали. В общем… Сверху от восьмерки и, соответственно, справа от правой тройки Илан нарисовала пятерку в кружочке. - … в общем мы получаем ещё один элемент схемы – периферийное наслаждение. Еще я проведу стрелку от правой тройки к пятерке, но не простую стрелку, а штрихпунктиром. Это означает, что такой переход возможен напрямую, не через посредство волны наслаждения, но требует энергии, усилий – требует форсирования, короче, сопровождения вниманием и желанием. Ну вот… Илан положила маркер и отошла в сторону. - … вот и готов кластерный граф. Или проще говоря – схема кластера. Теперь каждый раз, когда ты испытываешь наслаждение, ты можешь тихо наблюдать – как дальше меняется твоё состояние, и сравнивать с этой схемой. И ты увидишь, что схема именно такова. И это… удивительно… Она замолчала, держа перед собой правую ладонь в левой. - Вот такая простая вещь, кластеры…, - добавила она несколько отсутствующим голосом. – Кластеров много… и каждый кластер… ну вот например вы видите здесь – наслаждение приводит к твердости. Твердость здесь обозначена как один эпизод. На самом деле же, переживание твердости тоже динамично, и если сосредоточить внимание на твердости, тогда ты можешь заметить, что там тоже есть своя динамика, твердость начинает тоже как-то меняться, и это будет уже другой – «твёрдый кластер». Например, сначала возникает твердость во лбу, затем – в горле, затем – внизу горла, затем там есть развилки… неважно. Важно то, что твёрдость – это пункт, в котором соединяются два кластера – приятный и твёрдый. Так что – если ты захочешь исследовать твердость, было бы бессмысленным пытаться вызвать к жизни это ощущение, порождая, скажем, предвкушение. Нужно войти в эпицентр приятного кластера и спокойно ждать. - Клёво! Это ужасно интересно, блин. Илан, ты свинья! Голос Юстыси звучал настолько возмущенно, что все рассмеялись. - Ты свинья, Илан! – не успокаивалась она. – Я тебе письку лизала, я тебе давала свои грудки тискать, мы с тобой дружим, играем вместе, и ты никогда мне ничего не рассказывала о кластерах! Почему?? Юстыся и в самом деле выглядела если не возмущенной, то обиженной. - А почему я бы могла тебе это рассказывать? - Но ведь это очень интересно! Илан помолчала, глядя ей в глаза. - На самом деле ты не права. Я рассказывала тебе. - Как это… не было такого! - Такого не было, но я рассказывала. Не о кластерах, а о том, что приводит к их исследованию. Ты ведь не будешь отрицать, что иногда я тебе рассказывала что-то о различениях групп восприятий… - Ну, Илан… это было что-то… я даже не помню точно что! - Вот именно, Юстыся. - Я не понимаю, что вот именно? - Ты не помнишь. Ты не помнишь – что именно я тебе рассказывала, потому что я мало тебе рассказывала, а мало я тебе рассказывала, потому что интереса у тебя к этой теме почти не было, поэтому ты и не помнишь и того малого, что я рассказывала… Нет, Юстыся, нет! – голос Илан неожиданно стал твёрдым, жестким, в нём блеснула сталь. – Не спорь, пожалуйста. Я говорю тебе о своих восприятиях, о своём отношении. Я не почувствовала в твоих реакциях интерес. Не нужно обсуждать – был он или не был. Я его не почувствовала, это факт. У меня были предпочтения – конечно я хочу, чтобы ты или кто-то еще заинтересовались этой темой. Кто может меня упрекнуть в том, что я кому-то и не пыталась ничего рассказывать? Кто? - Я:)…, - тихо произнес Андрей. Илан не поддержала его шутку. - Но при этом есть факт. Есть явление природы, если хотите – ни один из вас не проявил в такой степени заинтересованности этой темой, чтобы мне захотелось рассказывать ещё. Это факт, подчеркиваю ещё раз. В этом месте, - Илан ткнула в себя пальцем, - не возникло желания продолжать рассказывать, и я думаю, что если ты, Юстыся, перестанешь обижаться, то согласишься, что интерес у тебя если и был, то настолько поверхностный, что ты даже в итоге и не помнишь – что я там тебе рассказывала. Юстыся шумно вздохнула и промолчала. - Ну вот, ты согласна со мной… Илан отошла от доски и снова залезла на матрас и разлеглась там. - Каждый кластер можно исследовать намного более детально, чем тут у меня нарисовано. Это, в общем, вопрос вкуса, интереса – что интереснее сейчас переживатьисследовать? Ведь фактически каждое озаренное восприятие является эпицентром своего кластера! Кластеры пробуждаются из смеси восприятий не быстро… это сильно зависит и от уровня насыщенности твоей жизни, и от того – насколько четко ты можешь испытывать хотя бы один кластер. Так получается, что чем четче проявлен хотя бы один кластер, тем больше вероятность, что из мешанины восприятий начнут пробуждаться, проявляться и другие кластеры, при этом сильно увеличивается разнообразие восприятий, их оттенков. Вот например чувство тайны… что такое для вас «чувство тайны»? Илан пожала плечами. - Это для вас – просто чувство тайны, и сам вопрос кажется дурацким – ну вот, чувство тайны..., что тут еще сказать. А сказать тут много что есть, потому что когда это чувство тайны переживается часто – а добиться этого можно, например, форсируя связь между нормальным наслаждением и вторым эпизодом, в роли которого может выступать любое озаренное восприятие… если переживать его часто, то начинают пробуждаться новые, вообще неизвестные тебе ранее оттенки. В конце концов, постепенно, шаг за шагом, пробуждается таинственный кластер, который ведёт тебя дальше… для меня это… для меня это самое интересное, что может быть. Но для вас, Илан пожала плечами, - у вас другие интересы, ну вот так получилось, что в этом необычного? Мне нравится, что у всех тут свои интересы. И ни мне, ни вам не захочется рассказывать о своих увлечениях тем, кто не проявляет к этому интереса. - Ясно! – Форест встал, неторопливо подошел к матрасу и тоже заполз на него, прислонившись к стенке и вытянув ноги. – Ясно. Лично у меня претензий нет совсем, Илан. Да у кого они могут быть-то… о каких претензиях вообще речь? Юстыся, твои наскоки мне совершенно непонятны. Можно подумать, ты прямо ночей не спала, всё думала, как бы у Илан выведать про кластеры и исследования озаренных восприятий, так что ли? Ладно… Мне интересно заниматься пси-хирургией и осознанными сновидениями, и я отдаю себе отчет в том, что мне было совсем не до озаренных восприятий, это же ясно… и кстати, кое-кто предполагает, что именно поэтому мы и терпим пока неудачу… это я про ОСы… - Это я предполагаю, - вставил Майк. - Правильно предполагаешь, - неожиданно раздался голос Джо. Интересно было наблюдать – насколько у всех разная реакция на Джо. Илан вообще не изменилась в лице – и не удивительно, если учесть, что она, видимо, много общается с ним. Форест встрепенулся, как гончая, увидевшая дичь. Понятно, что он явно не отказался от своей идеи устроить облаву на Джо и добиться удовлетворения своего любопытства. Хэл едва заметно, но всё же нахмурился, явно не ожидая от Джо ничего хорошего. На лицах Майка и Марса отразился интерес, любопытство – они явно не воспринимали Джо с такой же настороженностью, как Форест и Хэл. Возможно, отчасти это было обусловлено и тем, что они были ближе остальных к нему по возрасту, ну и, наверное, общались они с ним чаще других, по крайней мере раньше. - Поясни? - Осознанные сновидения не дадутся тебе до тех пор, пока ты не добьешься определенного уровня насыщенности озаренными восприятиями. Вот и всё. - А полученные нами результаты? – осторожно спросил Хэл. - Полученные вами результаты ничего не стоят. Они слишком фрагментарны. Слишком неопределенны. Ничего конкретного. Только намеки, шансы, надежды. Единственное… да, наверное единственная важная вещь, которую вы всё-таки сумели получить, это уверенность в том, что мир осознанных сновидений в самом деле существует. Это, конечно, немало... - Вряд ли это можно назвать «достижением»… - Ошибаешься! Это на самом деле важное достижение. Просто этого очень мало. - Джо, но такая уверенность, - Майк развел руками, есть у всех здесь присутствующих! Что, в таком случае, тты считаешь нашим достижением? - Нет, Майк, не у всех. Далеко не у всех. Вспомни, что только что говорил Форест. Слепые уверенности. Вы можете допускать то, что ОСы существуют. Вы можете думать, что вы уверены в их существовании. Вы можете испытывать уверенность в том, что у вас есть уверенность в существовании ОСов. И при этом этой уверенности на самом деле почти ни у кого и нет. - И у меня нет? - У тебя… у тебя как раз есть, потому что у тебя всётаки есть опыт. Понимаешь, Майк, этой уверенности просто неоткуда взяться. Можно начитаться Кастанеды и производить впечатление на девочек своими сентенциями по поводу ОСов, но это не значит, что у человека появляется уверенность. Если, например, в критической ситуации его жизнь будет зависеть от правильного ответа на вопрос – есть ОСы или нет, он ответит нет, он не станет рисковать. А ты ответишь «есть», так как для тебя это твёрдый опыт, зафиксированный, описанный, обсужденный и сопоставленный с опытами Хэла, Фореста, ну и мы с тобой иногда обсуждаем это… вот в этом разница. Так что… получить твёрдую уверенность – это отлично, это здорово! Но этого, как видишь, мало. Верблюд не проходит в игольное ушко, даже если это очень мускулистый и умный верблюд. Испытывая такие грязные восприятия ты остаешься верблюдом. Ты хоть отдаешь себе отчет в том – сколько негативных эмоций ты испытываешь в течение дня? Мелких, слабых, но сколько! - Нет, - Майк пожал плечами, - не отдаю себе отчета. И не считаю это важным, поэтому и не отдаю… Мне кажется, что это мелочи. - Во всяком случае вы ведь можете поставить эксперименты, - вмешалась Илан. – Если у тебя нет собственной ясности, если нет своих радостных желаний к тому, чтобы увеличивать объем озаренных восприятий… ну из чего вам выбирать-то? Проверьте! Я понимаю, что Хэл, к примеру, не горит симпатией к Джо, интересно почему… но даже он, я думаю, относится к Джо совсем не как к человеку, который попусту метёт языком. Проверьте, в конце концов! - Мы проверим, - с какой-то мрачной интонацией ответил Хэл. – Разумеется, мы проверим. - Ведь… Хэл, Майк, Форест… вы даже не имеете никакого понятия о кластерах! Господи, с чего вы решили, что пробьете барьер? С чего вы взяли, что сможете пробиться к ОСам?? Вы не имеете ни малейшего понятия и о сплавах озарённых восприятий. - Ты имеешь в виду аккорды? – неуверенно переспросил Хэл. Илан рассмеялась. - Аккорды:) Хэл, это смешно. Я имею в виду сплавы! Сплавы, а не аккорды. И не спрашивай меня, что это такое, это за пять минут не объяснишь, тут опыт требуется, много опытов. Вы вообще… ребята, вы стоите на самом низком, на самом примитивном уровне развития человека, вы по сути ещё не оформились как личности! Я понимаю, что это неизбежно, что человек движется постепенно, иногда прыжками, но чаще постепенно… но когда-то надо посмотреть на себя критически… меня поражает ваше самодовольство… с которым вы считаете себя… Илан не закончила фразу, слегка махнула рукой и снова полулегла на подушках, вытянув свои ножки. - Вы действуете как любители. Как дилетанты. – Не удержалась она. – Прекрасно, если вы дилетанты во всём, что не касается вашего основного увлечения. Но оставаться дилетантом в том, что тебе очень интересно, это значит подрезать с корнем свои интересы. Ведь у этого есть причина! Если в том, что тебе так сильно нравится, ты остаешься дилетантом, то у этого есть, должна быть причина, потому что в естественном, необременённом всякой ерундой состоянии ты будешь стремиться разбираться детально во всём, что касается твоего сильного увлечения, иначе просто не бывает. Я просто уверена, что каждый из вас не может на самом деле не понимать, что вот в таком свинском состоянии, в котором вы находитесь, вряд ли можно далеко продвинуться в ОСах. - Илан, им нужен этот опыт, - перебил её Джо. – Они должны зайти в тупик. Именно оказавшись там, они и будут вынуждены искать – что не так. Именно в тупике их чувства обострятся, разум посвежеет, они станут меньше делать и больше задумываться. Тупик – это неизбежный и закономерный результат любого исследования. Нет тупиков – значит нет и исследования. Нет тупиков – значит есть самообман, сладкая вера в то, что ты что-то из себя представляешь и куда-то движешься. Тупик – верный критерий движения. Ты… ты немного недополучаешь этого опыта, потому что... потому что я слишком часто подкладываю тебе на дороге подсказки и намёки. Злоупотреблять этим нельзя, иначе человек окажется не закален, не готов выдержать давление тупиковых стадий. - Мне не кажется, что ты часто даешь мне подсказки! – удивленно возразила Илан. – Наоборот, мне кажется, что ты делаешь это редко… ну реже, чем мне хочется:) Джо усмехнулся. - Ну естественно… - А всё-таки, Джо, почему ты не рассказываешь о себе, о своих увлечениях? – уже без наезда спросил Форест. – Почему так получается, что ты здесь самый закрытый человек, и почему-то всех это устраивает… Мне кажется, Майк, что ты с самого начала как-то вот так установил, что расспрашивать Джо о его жизни… ну словно это неприлично, не стоит этого делать. Я не прав? Он обернулся, ища поддержки. - Я не прав? – повторил он. - Мне кажется, что прав, - согласился Марс. - Да, думаю что да. – Хэл по прежнему говорил несколько мрачным голосом, как будто что-то гнетущее не давало ему покоя. - Прав. Эта последняя реплика очевидно всех удивила, потому что исходила она, как ни странно, от Илан. - Мне казалось…, - удивленно проговорил Форест, что ты-то как раз совсем не против такой туманной завесы вокруг Джо, и вокруг того, учит ли он тебя, и чему учит. - Не против. - А…:) - Ну а что «а…». Я уже сказала, что мне не хочется обсуждать что-то важное, что-то интересное для меня с теми, кого это слишком слабо интересует. - Но ты ведь не против такого тумана? - Не против, да. Я считаю совершенно естественным, что он возникает вокруг Джо, а почему бы ему не быть? Почему я должна быть против? Если всех это устраивает – почему я должна быть против? Я, во всяком случае, этот туман не создаю, в общем вы сами его создаете, кстати… - Мда… ну, в общем можно сказать так, что так сложилось… и всё равно, Джо, это… не совсем то, о чем я хотел спросить… Понятно, что у тебя какие-то исследования, ну сейчас после объяснения Илан про кластеры стало хотя бы немного понятно – в каком направлении там вообще можно двигаться, и ещё значит есть какие-то загадочные сплавы озаренных восприятий, которые не аккорды, а именно сплавы… есть видимо и еще много чего, но я не об этом! Форест эмоционально взмахнул рукой, и Алинга негромко рассмеялась. - Давай, Форест, давай, - подзадорила она его. - Уже давно пора задать Джо пару коварных вопросов:) - Ну один-то вопрос у меня точно есть… Джо, ну ведь это очевидно, что у тебя есть какая-то другая жизнь, которую ты тут, мягко говоря, не афишируешь. Можно подумать, что у тебя внебрачная связь, которую ты скрываешь от законной супруги:) – впечатление складывается точно такое же. Джо рассмеялся. - Ты мне ничего не говорил об этом, Джо! – погрозила ему пальцем Алинга. - Я не говорю, что мы тут должны друг другу что-то, что мы обязаны рассказывать или отчитываться… мне непонятно другое, мне непонятно, почему вообще вот вся эта твоя закрытая от нас часть жизни закрыта настолько плотно. - Это как-то тебе мешает? – поинтересовался Джо. - Нет. Не мешает. Но интересно. И мне точно известно, что у Хэла, к примеру, это вызывает к тебе настороженность. - И у тебя. - И у меня… И мне этой настороженности не хочется… - Устрани её, - спокойно предложил Джо. – Или ты считаешь меня ответственным за твою настороженность? - Не считаю, конечно. Ну так ты признаешь, что у тебя есть какая-то тайная, закулисная жизнь? - Признаю, - с улыбкой ответил Джо. - И я могу задать тебе вопросы об этом? - Можешь. - И ты… ответишь. - Нет. Удержаться от смеха было сложно, глядя на физиономию опешившего Фореста. - Дави его! – выкрикнул Марс. – Заходи справа! - И это всё, что ты скажешь? – голос Фореста выдавал недоумение. - Ну почему, могу еще что-нибудь сказать: «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч.», - продекламировал он. - В прошлый раз ты мне процитировал что-то о македонянах:), - вставил Андрей. - О, кстати! Энди! – Форест обрадовался, найдя более лёгкую жертву. – Ты… ты здесь… а ты вообще кто?:) Хоть Форест и улыбнулся, задав этот вопрос, и кто-то рядом рассмеялся, Андрею вопрос показался далеко не смешным. - Нет, ну в самом деле… тебя сюда притащил Джо, как мне сказали… - Он появился на нашем рафте, как Нептун – таинственно, но без трезубца, - смеясь, сказала Элли. – И боюсь, что это все, что мне о нем известно. Энди, а в самом деле, расскажи – зачем ты здесь, чем вообще живешь, чем дышишь? Алинга… Алинга помотала головой. - Я просто разговаривала с ним, тискалась… я о его жизни детально не расспрашивала, а он не рассказывал. - Не хочешь ничего рассказать? Я не заставляю, я спрашиваю, - продолжала Элли, обращаясь к Андрею. - Я не против… мне скрывать нечего на самом деле, правда. Только рассказывать особенно нечего… ну правда, практически нечего… могу уложиться в две минуты, хотите? Обращаясь как бы ко всем, Андрей, тем не менее, посмотрел на Алингу, и она кивнула. - Сначала неинтересно – просто жил, работал, свой бизнес, семья, потом нет семьи, потом серость, медленное умирание, иногда выпрыгивал, иногда снова с головой погружался. Об этом рассказывать неинтересно. Потом на всё плюнул, понял что дальше так жить нельзя… - … что-то я сегодня уже не в первый раз слышу эту сакраментальную фразу:), - втиснул свою реплику Майк. - Сегодня – день невозможности:), - рассмеялась Алинга. - … ну вот, и уехал, путешествовал… об этом тоже сейчас неинтересно, а потом встретил Джо. Во Вьетнаме. При странных, надо сказать, обстоятельствах. Ну то есть нет, сами обстоятельства были прозаичны, но я уверен, что мы с ним столкнулись не просто так, не случайно, что, в прочем, Джо и не отрицает. По его версии, есть группа исследователей, которым интересно – как будет развиваться неглупый и не мертвый человек, если ему дать финансовую возможность жить так, как ему захочется. Он дал мне неисчерпаемую кредитку… и мое путешествие продолжилось, и тут тоже мало что интересного. Мне постоянно кажется, что Джо вряд ли получает интересный опыт, наблюдая за моей жизнью… я, кстати, так и не понял – как именно он за мной наблюдает. И я бы не сказал, что тревожность относительно будущего как-то существенно снизилась, ведь карточка в любой момент может быть аннулирована, так что… я бы так сказал, что к негативному фону расплывчатой озабоченности будущим прибавился еще и негативный фон озабоченности – оправдываю ли я его ожидания. Иногда мне было на это совершенно наплевать – ну, какой-то богатый идиот, мне то что… Даже чаще всего так и было. Поначалу. А потом мы с ним несколько раз встречались, и постепенно он становился для меня не просто богатым чудаком, и поэтому озабоченность оправдывать его ожидания усилилась, а деньги тратить стало как-то… труднее, что ли. И кстати, Джо… Андрей задумался, потом полез в напоясную сумку и, покопавшись, вытащил оттуда кредитку. - Я хочу её тебе отдать. Он поколебался ещё пару секунд, потом медленно встал, подошел к Джо, как-то неловко протянул ему кредитку, затем молча постоял ещё несколько секунд, почесал нос, потом лоб, потом тоже не очень уверенно развернулся и пошел обратно, усевшись на своё прежнее место. - Напоминает похороны:), - тихо прокомментировала Алинга. - Да, - Андрей улыбнулся, - но просто… сейчас для меня Джо вообще уже не какой-то абстрактный богач, которому некуда девать деньги. Я точно не хочу больше тратить его деньги, и мне будет намного комфортнее, если я буду рассчитывать на самого себя. У меня есть достаточно много своих денег, и ещё я недавно открыл небольшой транспортный бизнес в Малайзии в качестве соинвестора, ещё есть небольшой финансовый бизнес в Сингапуре… и мне хочется развивать всё это дальше. Вообще интересно развивать бизнес здесь где-нибудь – в Таиланде, Малайзии, Индии, Сингапуре, Макао… нравится делать энергичные шаги, получать результаты, двигаться дальше… сейчас я трачу мало времени на это, и меня это полностью устраивает – я решаю задачи, которые хочу решить сам, вникаю туда, куда хочу вникнуть, а всё остальное делают менеджеры. В общем – мне так будет намного проще, Джо, если я буду сам зарабатывать и сам тратить. Мне немного жалко, что твой эксперимент ничего не тебе не дал, кроме потраченных денег:) - Почему ты думаешь, что я ничего не получил? – возразил Джо. - Ну… Джо, а что ты смог получить? Что такого… я просто жил, просто…, - Андрей развел руками, - что такого интересного во всём этом могло для тебя быть? - Ну хорошо, - встрял Форест. – В общем я понял, что Энди нам ни на что свет не прольет:). Он и сам знает не больше нашего о Джо. Энди…, - он помолчал немного, пристально смотря на Андрея, - ты кажешься интересным, неагрессивным, умным парнем. Я думаю, что ты всем тут нравишься, ну или по крайней мере никому не ненравишься, так что… можешь тусоваться с нами, присоединяться к тем исследованиям, которые интересны, делать что-то своё… свои деньги у тебя значит есть, так что этот вопрос снимается… - Джо, а что с той твоей карточкой, - перебил Фореста Андрей. – Для меня осталось непонятным, это всё-таки… что? - Какая карточка? – с живостью следователя вцепился в него Форест. - Такая… мерцающая изнутри, странная… прошло несколько лет, но я ничего подобного не видел нигде – ни в Сингапуре, ни в Гонконге – нигде! Ничего даже близкого. Так что… Джо, вот в этом я тебе и тогда не очень-то поверил и тем более сейчас не верю – не верю я в твою версию, что это какое-то изобретение, что ты изобретатель… или что у тебя как-то фирма изобретающая такие штуки… ерунда всё это. Джо, это ерунда, правда? Вернув кредитку, Андрей почувствовал себя совершенно свободным от каких-то дипломатических ухищрений. Джо смотрел на него, едва заметно улыбаясь, но ничего не отвечал. И в это мгновение возникло наслаждение! Яркое, захлестывающее наслаждение в груди, в сердце, в горле, но больше в груди, где-то в верхней её части. Взгляд Андрея соскользнул с Джо и уставился кудато в пол. Ничто не было важным, ничто вообще не имело какого-то значения на фоне этого обжигающего наслаждения. Оно длилось уже несколько секунд, «просочилось» куда-то в глубину груди, к уголкам ближе к плечам, немного ниже и немного выше строго по вертикальной линии симметрии тела. Андрей приоткрыл рот и стал невольно глотать воздух, как рыба – словно инстинктивно стараясь остудить этот жар наслаждения. Промелькнула мысль – «кластер наслаждения»! Точно так всё и было – общее энергичное состояние а потом – всплеск свежести, всплеск предвосхищения на фоне того, что резко спала озабоченность мнением Джо, опасением того, что его надежды не оправдываются. В точности те же стартёры, о которых говорила Илан! И теперь возник вихрь спазматических желаний – что-то сейчас надо делать, что-то надо делать, нельзя просто вот так сидеть и переживать ЭТО. А это уже было… когда была пара спонтанных опытов осознанных сновидений – стоило только осознать, что сейчас на самом деле сон, точно такой же вихрь спазматических желаний возникает и вышибает из ОСа. Остановить. Совершив небольшое усилие, Андрей просто сидел и переживал мерцающее наслаждение – оно немного гасло и немного усиливалось, но все время оставалось очень и очень ярким – кажется, на пределе возможного. И вдруг – резкий протуберанец вверх – от верхней части груди – прямо вверх, по срединной линии шеи – вплоть до основания подбородка. Так четко, что возник позыв поднять руку и потрогать шею, не течет ли в самом деле по ней снизу вверх что-то материальное, осязаемое. Спустя несколько секунд – ещё один. И ещё один. А потом всё закончилось, и Андрей обнаружил, что сидит со сжатыми кулаками. - Я могу дополнить твою схему приятного кластера, Илан, - спокойно произнес он. Не было ни малейшего колебания, никаких сомнений, какие блять тут могут быть сомнения! Это было ярче, чем жизнь, это было реальнее реальности, это и была реальность, настоящая, высокая, живая, вот – живая. Только тогда я жив, когда испытываю это. Всё остальное – прозябание, подготовка. Подготовка… Разве это подготовка? Прозябание… - Дополни. - От левого третьего… Андрей встал и подошел к доске, взял маркер, провёл вниз от третьего эпизода стрелку, потом стёр. - Не знаю, как обозначить. У тебя уже есть, наверное, обозначение для этого? Восприятия… то есть эпизоды, которые мешают? Здесь я хочу нарисовать возникновение хаотических мыслей, спазматичных желаний непременно что-то начать делать. - Да, я обозначаю такие состояния мелкими закрашенными кружками, рядом с ними ставлю цифру от единицы и дальше. Это не эпизод. Эпизод – это то, что лежит в естественном русле проявления кластера, что само по себе является привлекательным, интересным для исследования. А это – просто помеха, мусор. Ну я так и называю это – мусор. - ОК. Андрей нарисовал мелкий кружок рядом с левой тройкой, поставив у него мелкую единицу. - Значит это – мусор. Мусор спазматичных мыслей и желаний. - Стрелка там не нужна, - поправила его Илан. – Ты же не хочешь, чтобы эта связь существовала, наоборот – ты хочешь ее устранить. Нарисую просто линию, без стрелок. - ОК. И ещё – хочу нарисовать девятый эпизод… ну вот прямо внизу под левой тройкой. Это – протуберанец наслаждения вверх, по середине горла, прямо вверх. Рука Андрея невольно потянулась к ямке под подбородком, и он медленно провёл кончиками пальцев по шее вниз, словно пытаясь вспомнить это ощущение. - Тебе это знакомо, Илан? Я могу нарисовать такой эпизод? Илан молча кивнула. - Клёво… Андрей медленно положил маркер и, уже снова испытывая неловкость, вернулся обратно. - Да, клёво…, - повторил за ним Форест. – У меня такого никогда не было. Наслаждение в груди было, а этого вот, когда идёт вверх, не было… ну значит ещё будет, уверенно заключил он и снова повернулся к Джо. - Джо, так что насчет мерцающей карточки? Опять ничего не скажешь? Джо немного запрокинул голову, словно раздумывая. - Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч, - повторил он. - Это хорошо, - вкрадчиво, согласился Форест. – Это я понял. Это чудесно, спасибо, Джо. Не сомневаюсь, что кроме цитат из Библии у тебя ещё много чего в голове есть:). А вот что насчет карточки? А показать её можешь? Или по случайному стечению обстоятельств у тебя её с собой не оказалось? - У меня её не оказалось, - невозмутимо заявил Джо. – По случайному стечению обстоятельств. Форест поджал губы и покачал головой. - Время разбрасывать камни, время собирать камни, изрёк Джо. - Понятно, понятно… сейчас, значит, время разбрасывать? Джо уклончиво кивнул. - Ну я тоже кое что из Библии знаю, - встрял Хэл, «ищите и обрящете»… - Почему это для тебя так важно, Форест? – голос Илан был немного напряжен. – В чём такая вот важность всего этого, а? Карточка какая-то… Джо единственный, возможно, человек, который знает так много об озаренных восприятиях. Я понятия не имею, откуда он это знает, и почему это должно меня заботить? Всё, что я хочу от него – это содействия. Причем ту какая-то карточка? - А ты её видела, Илан, - мягко уточнил Андрей. - Нет. - А я видел. - Ну и что?? - Ну ничего, конечно… если только не одно «но» такого не бывает. Современные технологии до такого не дошли и не похоже, что дойдут. Илан хмыкнула, слегка наклонив голову. - Какие технологии, Энди? Люминесцентная карточка? Или что там, лампочки какие-то? - Я не могу тебе это объяснить, Илан. Это нечто, что невозможно даже внятно объяснить – именно потому, что современные технологии на такое не способны, ни я, ни ты ничего подобного не видели, поэтому не с чем сравнить… могу только описать это так, что как будто в этой карточке – что-то очень глубокое, и в той глубине живет свет, который расплывается, мерцает, то приближается к поверхности, то уходит вглубь… не могу это объяснить, и я не хочу больше вытеснять очевидную вещь – это нечто такое, что не относится к нашему миру. Андрей и сам удивился тому, что сказал. Прозвучало это мелодраматично, но что в самом деле он ещё мог сказать? - А зачем Джо тебе показал её, - спросила Алинга. - Он и не показывал… Я залез к нему в номер, когда он ужинал, всё перевернул там – просто так, ради забавы, у меня не было никакой конкретной цели…, не нашел ничего интересного, а затем приподнял телевизор и обнаружил вот эту самую карточку. - Почему же он не носил её с собой, если она такая таинственная? - Ну а я откуда знаю, - устало произнёс Андрей. – Что ты от меня хочешь, Илан…, я просто говорю, что видел, что думаю. - Ну, в общем разговор зашёл в тупик, как я понял, подытожил Майк. – Позиция Джо понятна, можно относиться к ней так или иначе, но хочу напомнить, что здесь никто никому не должен ни исповедоваться, ни рассказывать о своей личной жизни… тут не церковь, мы просто… нам просто интересно друг с другом, вот и всё. Я хочу наконец поужинать… и сейчас начнут показывать открытый чемпионат Австралии – хочу посмотреть, почитать… в общем… Майк дал знак официанткам, и те начали разносить еду. Все стали рассасываться по своим столикам, Андрей тоже уселся с Алингой. Она была задумчива и явно не в настроении что-то обсуждать, так что Андрей решил её не трогать и принялся за свой стейк. Это было вкусно! Да, здесь можно жить! Уплетая сырную лепешку с баклажанной икрой, он краем глаза заметил, что в ресторан кто-то вошел. Повернув голову, он увидел Хэла в дверях. Мысленно отметив, что пока Хэл прохлаждается, его ужин остывает, Андрей продолжал дожевывать сочный кусок мяса. Спустя несколько секунд Хэл подошел, пододвинул вплотную к нему свободный стул и сел. Андрей удивлённо взглянул на него. Лицо Хэла имело торжествующе-заговорщицкое выражение – было понятно, что он снова что-то придумал, но какое отношение к этому имеет Андрей? Ну, впрочем… Отвернувшись, Андрей отрезал очередной кусок стейка и с чувством засунул его в рот, сжимая челюсти и наслаждаясь вкусом нежного сочного мяса, когда Хэл дважды резко толкнул его в бок. Андрей бросил взгляд на его руку… и стейк, ужин, озаренные восприятия, слепые уверенности – всё мгновенно выветрилось из его головы. В руке Хэла блеснули серебристые линии, между которыми таинственно переливались облачные пятна тёмно-синего, бардового, салатового цвета, то уходя в туманную глубину, то возвращаясь к поверхности и разливаясь там, подрагивая и словно дыша. 11. 25 окт. Мы снова в Лукле. Мелкий поселок в Непальских горах. Отсюда начинаются все маршруты к Эвересту. К Эвересту мы не пошли, зато пошли в Чукхунг, жили там неделю, чтобы акклиматизироваться перед восхождением на Мера-пик. Сарайчики, которые ночью превращаются в холодильник, но утром и днём, если светит яркое солнце, там очень клево. В следующий раз надо взять с собой спальник. Местные одеяла – толстые, тяжелые, непривычно придавливают и спать под ними не очень удобно. Клёвый трек к перевалу Амбулапча-Ла, 5800. Вышли туда вшестером – я, Алинга, Илан, Крыся, Карлос и Хэл. До дна огромной горной чаши, по одной из стен которой как раз и начинается крутая тропа вверх на перевал, идти примерно часа четыре. Охуенно красиво. В следующий раз возьму фотик. Озеро там по дороге офигенское – небольшое, почти идеально круглое, метров пятьдесят в диаметре, лежит глубоко - в воронке прямо под стеной высокой снежной горы. Как будто гигантский муравьиный лев сделал эту воронку и поджидает слонов. Ледниковое озеро со стороны Айленд-Пика намного больше, но не кажется таким красивым, хотя был туман, а при солнце может быть и оно будет красивым. Долина в виде чаши под Амбулапча-Ла… неохота и пытаться описывать – просто это такое место, где можно провести пару месяцев, наверное, просто сидя там, гуляя, особенно если было бы тепло. С палаткой может быть туда классно было бы прийти. Огромная. Вокруг на триста шестьдесят градусов – высокие, под самое небо, ледяные хребты, и только узкая извилистая тропинка вползает туда снизу из долины, чтобы дальше заползать на перевал. Хотели залезть на самый верх перевала, чтобы оттуда посмотреть на долины, ведущие тоже на Мера Пик – с другой стороны, противоположной той, с которой мы пойдем завтра из Луклы. Но снег не позволил. Много снега – глубиной по колено, иногда по пояс, но главное – очень круто, и без ледорубов, кошек и веревок – слишком рискованно. Не доползли метров пятьдесят до перевала, решили возвращаться, так как становилось слишком круто, и если сорваться, то пиздец. А спускаться оказалось намного сложнее и опаснее, чем лезть вверх, так как снежные наши следы подтаяли под солнцем и уже заледенели, и вообще когда идешь вверх, почему-то проще. Слезали в итоге попой к долине, мордой к склону, втыкая руки в снег вместо ледорубов, потом отогревая их. Спускались целый час, наверное. Опасно. Сейчас уже лень записывать впечатления от этого акклиматизационного выхода, просто хочется отметить самое важное. Странно, что не пришло в голову делать записи тогда. Видимо, слишком много было впечатлений, ну и горная болезнь прилично ёбнула день на пятый. Да, дофига было впечатлений. А всё равно – жаль что не делал записи. Хотя бы кратко, чтобы можно было бы потом пройтись по ним и вспомнить более детально. Смотрели «Хауса», и Алинга спросила – что происходит с негативным эмоциональным фоном, когда я смотрю кино. Ведь его вроде как нет. Есть впечатления от фильма, а негативный фон вроде бы исчезает. Поэтому люди и стремятся к впечатлениям – болтовня, фильмы, футбол, так как перестают замечать в это время свой негативный фон. Так что – он правда исчезает что ли?? Вопрос вроде элементарный, а ответить я на него не смог. Куда в самом деле девается негативный фон, когда я вовлечет в фильм или футбол? Интересно, что самые простые вопросы оказываются неясными – это показывает – насколько автоматична моя жизнь, в каком тумане я живу, и при этом ведь считаю, что в целом всё нормально. Пока пытался понять про негативный фон, дошло, что я ведь непрерывно его испытываю! Я это уже давно понимал и много раз. Куда девается это понимание?? Тонет во впечатлениях. Илан говорит, что это просто означает, что меня устраивает такая жизнь – устраивает испытывать НФ, так как хотя бы иногда он прерывается и я испытываю озаренные восприятия. Классно, что с нами пошла Илан. Хотя у неё, как она говорит, акклиматизация достаточная, чтобы сразу идти на Мера-Пик, и сначала она думала прилететь в Луклу вместе с Ташей и Майком, чтобы прямо оттуда пойти на восхождение. Классно, что всё-таки она пошла с нами в Чукхунг. С ней очень интересно – так же интересно, как с Алингой. Очень ласковая девочка. Было охуенно, когда мы трахались с Алингой, а Илан с нами целовалась, лапала нас… ещё так хочу. Вообще стало сильнее хотеться трахаться. Всё-таки я сильно устал от примитивного секса с обезьянками с красивыми тельцами, но напрочь лишенными психической жизни. В Лукле месиво из туристов – прилетают, улетают, каждый день по двадцать рейсов из Катманду. Но тут клёво – своя полянка, куда посторонние туристы не забродят, и по сравнению с Чукхунгом очень тепло, а на солнце вообще трудно долго сидеть. Пришел Майк. Он вместе с Ташей сегодня прилетел в Луклу и сразу свалил куда-то. Таша уже два часа просто валяется на коврике на травке и ничего не делает. Охуенские длинные ножки! На этот раз подошел и поцеловал её лапки, погладил коленки, ляжки. Могут увидеть другие туристы из этого гестхауза и местные работники, поэтому только чуть-чуть поцеловал. Вид ничего не делающего человека уже не вызывает напряжения, как раньше. По крайней мере этой психопатии наступил конец, кажется. Хотя… если вспомнить то, что говорилось о слепых уверенностях, то… Лицо Таши не выглядит отупевшим или скучающим. Лицо красивое. Она ничего не делает, и при этом выглядит как человек с насыщенной жизнью. Как умный человек. Можно ли вообще в таких случаях говорить, что человек «ничего не делает»? С этой фразой железно связаны ассоциации скучания, серости. Но ведь она не просто «ничего не делает» - она наверняка что-то испытывает. А почему я гадаю? Подошел и спросил – что она делает. Сказала, что греется на солнце, смотрит на горы и ей приятно представлять, что завтра выйдем на восхождение, приятно чувствовать сильное желание быстро бегать по горам. А иногда просто дремлет. Когда она «просто дремлет» - можно ли это называть «она ничего не делает»? Всё равно не хочу так это называть, ведь в этом состоянии она всё равно испытывает что-то приятное, а это и есть «делать» - делать что-то такое, от чего тебе приятно. Нахуя ещё для чего-то что-то делать?? Клёво, что подошел и спросил. Приятно так делать. Крыся сделала интересное наблюдение: чем более слабая и глупая мать, тем более она квохчет над своими детьми и выжигает из них всю жизнь своей гиперопекой, и это связано с тем, что она сама воспринимает окружающий её мир как непонятный и пугающий и ищет защиты, и компенсирует эту свою потребность, предоставляя сверхзащиту для своих детей, делая их тем самым беспомощными. Крыся говорит нечасто, но с ней интересно. А кто из них часто говорит? Никто. Ну разве что Форест, когда его несёт:) И с ними очень интересно. Насчет негативного фона. Чтобы ответить на вопрос, пришлось понаблюдать. Получается так, что когда я испытываю негативный фон, ну например тревожность, я просто начинаю испытывать другие эмоции – более сильные, и на их фоне я уже не различаю его. И начинаю думать, что его нет. А он есть и отравляет меня, так что когда впечатления заканчиваются, я сталкиваюсь со скукой, серостью, и стремлюсь снова и снова испытывать яркие впечатления, чтобы снова перестать его замечать. То есть – это то, что называется «вытеснением» - я перестаю различать негативный фон. Но он есть в это время, и именно этим объясняется та серость и скука, которая буквально обваливается на человека, как лавина, когда он перестает смотреть кино. Клёво, что у меня давно уже такого нет… Пришли портеры. Восемь человек! Были мысли «это как-то неспортивно», но с другой стороны – я пришел сюда выглядеть спортивно или получать удовольствие? Они понесут наше снаряжение плюс общественный груз – еда в базовый лагерь, палатки жилые, палатки большие кухонные. Нам останется просто идти пешком с небольшим рюкзаком, в котором только то, что нужно, чтобы добраться до Кхаре – последнего поселка, начиная от которого уже будет только жизнь в палатках в штурмовом лагере. Спальник! Спальник надо не забыть взять с собой, чтобы не связываться с местными одеялами. Один гид. Дорогу вроде как все они знают, но на вершине надо провешивать веревку, и главное – он занимается портерами. Где-то в Тенгбоче Илан спросила – сколько времени я испытываю негативный фон? Этот вопрос тоже поставил меня в тупик. Что-то она такое сказала… проехалась на тот счёт, что Энди живёт такой насыщенной жизнью, что ему уже всё равно – сколько времени он испытывает негативный фон, даже если это сто процентов. Не сто процентов, конечно. Девяносто? Вряд ли. Ведь это очень просто – если сейчас, в данную секунду нет негативного фона, то это автоматически ведет к тому, что в эту же секунду я буду испытывать озаренный фон, причем скорее всего яркий. И сколько чистого времени в течение дня я испытываю яркий озаренный фон? Не такой, который перемежающийся, то ослабевающий, то усиливающийся, но всё равно колеблющийся где-то у самого дна? Бля. Да почти нисколько. Ну может одну минуту. Вот именно яркий, ничем не замутненный озаренный фон – радость или нежность или предвосхищение… Минута! Значит она права, и это была не шутка. Именно 100% времени я испытываю негативный фон, и почему-то меня это устраивает. А что мешает его устранять? Вот хрен его знает. Хочу создать список главных вопросов, иначе снова получится как в треке к Чукхунгу – куча впечатлений, и интересные для исследования темы как-то выпадают. Но сейчас хоть горной болезни не будет! Горная болезнь это полный пиздец – тут уже не до исследований, только наглотаться ибупрофена от головной боли, и потом ходишь как пьяный, особенно вечером и первую половину ночи, ещё хрен уснешь… хорошо, что это уже вроде бы закончилось. Список. 1) Исследовать – что происходит, когда я хочу устранить негативный фон, а он вроде как не поддаётся. Это же позор, это пиздец, что это ВООБЩЕ ВСЁ, что я могу об этом сказать! Он не поддаётся. На самом деле понятно же, что тут куча разных состояний возникает, сменяя друг друга. Если я изучу этот механизм, то смогу… кстати, похоже на идею кластеров – хорошо узнав этот механизм, я смогу форсировать те или иные связи, то есть помогать вниманием. Илан не мамаша. Вот уж чего у неё нет, так этого точно нет. Ни одного слова от неё не добьёшься, пока у неё не возникнет интереса к твоим действиям. Иногда ведь и обида даже возникает на такое! Хочу научиться так же. 2) Исследовать приятный кластер. Это очень интересно. Когда горная болезнь отпустила совсем – уже на обратном пути в Намче, был такой яркий всплеск. Каждый эпизод удалось тщательно прощупать. Удивительно, что всё оказалось в точности, как нарисовала Илан. Удивительно, что эти законы психики работают одинаково для всех нас, и значит можно передавать знания, можно обучать и обучаться. Сейчас получилось отложить озабоченность. Клёво. Думал на тему того - какой у меня сейчас негативный фон, различил, что есть озабоченность, что Илан, Крыся и другие девочки считают меня глупым и испытываю чувство превосходства. И сразу получилось отложить её. Возникло чувство красоты, кстати! Вот это интересно – я не смотрел ни на что красивое, не представлял ничего красивого, но как только «отложил» негативный фон, чувство красоты почему-то возникло. Всё правильно. Если сейчас нет негативного фона, то в ту же секунду есть озаренные восприятия, пусть слабые. Представлять состояние без озабоченности. Форсировать, таким образом, переход от озабоченности к её отсутствию - просто сопровождая вниманием, просто отдавая себе отчет, что озабоченности может сейчас не быть - это увеличивает вероятность выхода из негативного фона. Подарок Алинги, кстати. «Почему бы тебе не отложить просто свою тревожность или озабоченность на пять минут? Хочешь их испытывать – испытывай, но ты же можешь просто на пять минут их отложить, Энди»? Могу. Тревожность – такая зараза. Всё время есть опасение, что если я перестану испытывать тревожность, то стану беззащитным! Тревожность помогает помнить об опасностях. Полная хуйня. Помнить помогает блокнот и ручка. А тревожность как раз парализует мозг, делает его пришпиленным, зажатым, и не готовым отреагировать адекватно на складывающуюся ситуацию. Логически ясно, а ебаная уверенность всё равно есть. Хочу прошибить её в лоб – просто раз за разом откладывая тревожность на пять минут. Потом ещё на пять. 3) Исследовать отдельно эпизод «предоргазменного состояния», когда комок наслаждения собирается где-то с задней стороны шеи и там постепенно образуется приятное напряжение, готовое сорваться вниз по позвоночнику лавиной наслаждения. Приятно, конечно, когда лавина сходит, когда возникает пробуждение периферических частей тела, испытывается наслаждение там. Наслаждение в голенях! Ебать:) Никогда не думал, что это возможно. Интересное потом возникает ощущение «содранной кожи». Илан говорит, что оно может достигать такой интенсивности, что любое прикосновение, даже самое легкое, к этой части тела становится обжигающим. Но всётаки хочу исследовать накопление этой лавины в шее, так как периферическое наслаждение, как говорит Илан, может возникать и без лавины – просто в процессе испытывания наслаждения в других частях тела – оттуда возникает что-то вроде радиации. Я просто ребенок по сравнению с Илан. И всё равно воспринимаю её как маленькую девочку – нежную, игривую. Это очень необычно – с одной стороны я недоразвитый щенок по сравнению с ней, и в то же время она для меня – маленькая нежная девочка. Мне понятно, почему Алинга любит её. Ещё, что стало ясным: наблюдение приводит к различению, а различение приводит к тому, что ты становишься более открытым для влияния радостных желаний, в том числе – для формирования связей кластера. Хочу испытать твёрдость. Это единственное, что мне очень туманно известно из приятного кластера. Кажется, было что-то такое пару раз. Кажется было. Ну будет ещё, значит. 26 окт. Перевал очень красивый. Острый как зазубренный нож гребень, лезешь вверх и вверх. Четыре часа от Луклы. Немного снега на перевале, холодный ветер и жаркое солнце. Портеры ушли ещё в четыре или пять утра, обогнали их на подъёме. Улыбаются. Теперь вниз. До ночлега примерно час по словам Хэла. Такое впечатление, что устал только я, остальные выглядят так, словно только позавтракали и никуда не ходили. Хотя усталость какая-то перемежающаяся – то она есть, а то нет. Сейчас нет. Зартва-Ла или Чаттра-Ла? Я так и не понял, как называется этот перевал. Кто-то называет его так, а кто-то так. «Ла» по-тибетски «перевал». «Лук» - овца, так что «Лукла» - овечий перевал. Овец я там не видел. Не сезон, наверное. Гид держится в стороне, не мешает. Насколько я понял, он уже не первый раз с ними ходит и знает их привычки. Язык шерпов очень похож на тибетский. Фактически, это и есть тибетский, хотя шерпы с этим не соглашаются – им почему-то хочется отличаться от тибетцев. А что тут странного? Всем хочется отличаться. Мне тоже хочется. Интересно – Алинга хочется отличаться? Говорит, что хочет. Зачем? Есть чувство тайны, зова, предвосхищения, когда она понимает, что в силу её индивидуальных особенностей ей предстоит самостоятельно разбираться в каких-то состояниях. Нравится делать открытия. Нравится учить. Пусть меня вот учит… Посёлок под перевалом. Несколько примитивных гестхаузов, но очень красиво – в разрывы тумана показывается лежащая далеко внизу долина – нам спускаться прямо туда! Всё, что набрали сегодня, завтра придётся сбрасывать. Но зато потом непрерывно вверх и только вверх – вплоть до вершины. Еда примитивная, но после такого перехода пиздец какая вкусная:) Холодрыга. В столовой топят печку. По сравнению с треком к Эвересту тут всё дорого – туристов мало, и видимо содержание гестхаузов совсем не такое выгодное, как на проходных тропах. На человека пятьдесят долларов в сутки получается жильё и питание. Основные деньги тратятся на еду. В Намче и Лукле снова немного вернулся к цивилизации – есть интернет, кафе с вкусной едой, плюшки, а тут – опять ничего. Вообще ничего – даже нет электричества. Возникают всплески скуки, но на самом деле всегда есть чем заняться – шахматы, книжку можно почитать с ебука, преферанс, и постоянно возникают интересные разговоры – это самое интересное. Ночью что-то слишком холодно. Даже в полартеке и куртке. А высота всего лишь 4200. Надо забрать у портеров пуховку. 27 окт. Оказывается, я неправильно понял – спускаться надо не в долину, что стоит под поселком, а уходить по гребню влево. Примерно час идти прямо под острыми скальными верхушками, а потом уже вниз, в долину к реке. Впереди охуенно красивые горы. Очень красивая тропа. Вниз по зарослям рододендронов по зигзагообразной тропинке. Попадаются деревья с яркими белыми пушистыми почками. У одного такого дерева сильно захотелось просто постоять и смотреть на него – на небо сквозь его ветки. Стоял минут десять. Алинга тоже села рядом, когда подошла. Говорить ни о чем не хотелось. Просто посидели и пошли дальше. Очень приятно видеть её. Иногда хочется прикоснуться. Офигенно приятно поцеловать её спинку, плечи – прямо через футболку. Приятно вдыхать её запах. Ночевать будем в Котэ. Тоже непонятно – одни называют этот посёлок Котэ, другие Готар. В общем, светлый посёлок, на берегу реки, охуенно красивая тропинка до этого посёлка вдоль реки. Прошлись немного вперёд – и там очень красиво. Целая долина покрытых толстым мхом круглых камней. Желто-красно-оранжево-коричневый мох. И река течёт очень красиво. И вообще нет туристов. Туристы всё-таки появились, но немного. В десятки раз меньше, чем на Эверестовском треке. Ипать! Оказывается, они шли сюда тоже от Луклы, но не через перевал, так как это якобы сложно, а вокруг, шли целую неделю! Идиоты. Пройти мимо такого охуенского перевала. Усталости вообще нет. Немного наваливается, особенно перед ужином, а потом чувствую себя совсем свежим. Вот так в горах очень клево – без горняшки! Ну всё-таки не очень клёво. Комфорта сильно не хватает. Вместе с треком к Эвересту у нас получится почти месяц в горах. Постепенно накапливается желание комфорта – горячей ванны, вкусной еды, теплой погоды. Сделать бы здесь клёвый отельчик… окупится? Интересные разговоры о бизнесе. Неожиданно, что они все так или иначе вовлечены в свои бизнесы. Насколько я понял, часто они выступают соинвесторами в своих проектах. Интересно слушать их планы, идеи маркетинга. Опять я «отстающий» - мой бизнес довольно мелкий и я мало внимания ему уделяю, и по сути даже не знаю – что там сейчас происходит. Для них это и что-то вроде компьютерной игрушки в цивилизацию, но только цивилизация при этом реальная, что намного интереснее. Ага! Та база в Индонезии, оказывается, принадлежит Курту. Удобно. Можно свои исследования проводить, тусоваться с друзьями, и заодно зарабатывать на туристах, постепенно развивая это направление. Место там очень красивое, конечно. Баз таких, оказывается, несколько. Клёво! Очень хочется участвовать – что-нибудь вместе строить, развивать, зарабатывать. Деньги… в этом вопросе я всё-таки ханжа. Снова слепая уверенность, ебать её в рот. Деньги – что-то низкое, приземлённое, а я такой возвышенный. Нищий я, а не возвышенный. Очень необычно и приятно смотреть на девчонок (парни-бизнесмены привычны, а девчонки – нет), когда они обсуждают детали бизнес-проекта. Обсуждают постройку коровьей фермы:) В Индии, в Керале! В Керале я был. Туристический поселок в Варкале. Странное место. Красная земля, высокий обрыв над морем, чтобы искупаться, надо идти вдоль берега, пока он не снизится настолько, что можно выйти на пляж. Песчаные блохи там искусали, кстати. Дерьмовые создания. Густая трава – очень зеленая, очень густая, и пасущиеся коровы – это хорошо запомнилось. Рядом с коровами прыгают и ходят белоснежные мелкие аисты. Скоро, значит, где-то там будут ходить стада коров, принадлежащих Алинге и ещё кому-то из них. Пока неясно – как у них решаются финансовые вопросы. Да, они просто собираются кучей и инвестируют в тот или иной проект. То есть у каждого – свой капитал, которым он сам распоряжается. А меня возьмут? Возьмут! Ура!! Я буду выращивать коров!:) Коровы??? Я спятил. С Алингой я хоть червяков буду выращивать. Идея червяков им не очень понравилась, вернулись к коровам. Очень нравится таскать с собой везде блокнот и делать записи. Ручкой! Ручкой по бумаге. Несколько раз пытался завести файл с дневником, и бросал каждый раз. А здесь – блокнот в клетку и ручка. Приятно писать ручкой по бумаге. И еще классно делать списки в конце блокнота. Когда этот блокнот кончится, я заведу себе новый. А этот будет лежать. И через сто лет у меня будет сотня таких блокнотов. Будут лежать кучкой и я смогу заглянуть в то, что писал сто лет назад. Хочу сделать список тех участков тела, в которых я испытывал наслаждение хоть когда-либо. Не просто протекающее наслаждение, а такое, как будто оно в этом месте останавливается и пульсирует, как будто ему тут хорошо и спокойно. Верх груди, горло, сердце, верх горла, основание шеи сзади, левое запястье, сгиб в локте левой руки. Интересно – наслаждение смещено влево. Причем вправо оно тоже иногда убегает, но мало опыта, а вот влево оно уходит легко. Хочу сделать список достаточно сильных желаний. До циклонов мне видимо еще расти, а сильные желания есть. Ну по крайней мере бывают. Почему-то приятно сделать их список. Трахаться; выведать у Хэла про осознанные сновидения; изучать приятный кластер; учить английский до свободного владения; учить малайский; бегать по горам; заниматься боксом; много плавать; смотреть фильмы – фантастику, боевики, просто художественные; понаблюдать за каким-нибудь озаренным восприятием, например за чувством красоты; поспрашивать Илан о том – что такое сплавы озаренных восприятий. Читать научно-популярные книги – обо всём подряд. Странно, что мне не пришло в голову раньше спрашивать у Хэла про осознанные сновидения. Они говорили о тупике, но я же не знаю – в каком месте у них этот тупик! У речки сидеть вечером очень классно. В пуховке!:) Подошел к Таше и Илан, сидящим на большом камне над рекой. Стащил кроссовок с правой ножки Таши и с левой – Илан, целовал им ножки в носочках – тёплые, пахнут девочкой. Потом стащил носочки и прижимался к лапкам лицом, целовал их так нежно, как целуют в губы. Они не обращали на меня внимания, а я не вслушивался – о чём они говорят, я слушал шум реки и думал о своём и потом даже достал хуй и подрочил, целуя ножки. Классно, когда они не обращают на меня внимания – можно наслаждаться их ножками, дрочить и чувствовать, как наслаждение переливается из хуя в сердце, из сердца в левую руку, оттуда обратно и снова вниз, куда-то в глубину, очень глубоко за хуем – намного глубже, чем это возможно чисто физиологически. Это очень необычно, странно – ощущения за пределами ощущаемого тела. Когда-то давно так уже было, я уже забыл, а сейчас – снова. 28 окт. Вот сегодня было тяжело. Вышли слишком поздно – было приятно валяться в постели, когда в окно светит солнце, и ночной морозильник сменился жарким солнечным утром. Вокруг горы, покрытые густыми лесами. И шумит река. Утащили завтрак туда, на мшистые камни, и валялись, разговаривали. Переход до Тагнага оказался почему-то тяжёлым, хотя дорога шла довольно плавно вверх. Возможно, это остаточные глюки горной болезни. В Тагнаге жить вообще невозможно, кроме как в палатках. Гестхаузы совершенно уж какие-то свинарного типа. Оставаться там не хотелось, и несмотря на надвигающийся туман решили идти, как и планировали раньше, до Кхаре. Портеры наверное уже там. До Кхаре шли два часа. Чуть не сдох в самом конце, и ещё и наполз окончательно туман и стало холодно. Гестхауз среднесарайный. Но это на фоне Тагнага. А так конечно жуткая дыра – стенки фанерные, так что если в соседней комнате кто-то пошевелится, то слышно так, будто это у тебя под ухом. Просто два деревянных топчана и между ними пространство в полметра – это и есть комната. В окнах дырки. Это поразительно. Они даже пальцем о палец тут не ударят, чтобы хотя бы дырки заделать. Впечатление тотального похуизма. Отопление кухни газовой горелкой – двести рупий с человека. Без неё сидеть сложно – слишком холодно. Завтра утром выходим в штурмовой лагерь! Ближе к ночи облака разошлись. Прямо над головой – острые снежные горы. Везде выше нас – снег. Завтра будет клёво. Совсем не хочется ничего исследовать. Хочется какихто очень простых впечатлений – книжка в самом лучшем случае, а ещё лучше – преферанс. Кажется, я чувствую себя хуже всех. Хэл перебирает снаряжение, а мне совершенно лень этим заниматься. Завтра утром. Что я сейчас испытываю? Хрен поймешь. Надо спать. 29 окт. Солнце! С самого утра – яркое солнце. Блять как холодно!! На солнце клёво. Правильно, что не стал вчера заставлять себя разбираться со снаряжением – сейчас приятно всё делать. Гид советует одевать пластиковые ботинки и кошки, так как тропа прямо начиная от гестхауза покрыта снегом. Таша авторитетно заявляет, что кошки тут нахуй не нужны – тропа утоптанная, можно идти по следам, и без тяжелых пластиковых ботинок и кошек будет идти намного легче. Карлос сомневается, ведь погода может измениться. Пришли к консенсусу: первый час идём вместе с портерами, и они тащат наши пластиковые ботинки и кошки, а мы идём налегке. Там будет крутой подъем, и после него уже точно будет ясно – что дальше. Тот самый крутой подъем оказался очень красивым, но несложным, хотя без ледоруба там не пройти, но выбор – пойти просто в кроссовках, был правильным. Гид несколько раз снова предлагал одеть ботинки и кошки, пока Таша на него не посмотрела как-то так, что он поднял руки, рассмеялся неловко и больше ничего не предлагал. Портеры идут, опираясь только на свои палки. Это кажется странным – как они умудряются там удержаться на склоне, но никто не срывается. Сразу после крутого взлёта - длинный пологий подъем до высоты пять восемьсот по снежному полю, испещренному угрожающими трещинами. Это ведь высота Амбулапча-Ла! И Чукхунг-Мэйн такой же высоты. Чукхунг-Мэйн очень приятная вершина – красивый подход по острому скальному ребру, затем траверс вправо под самой вершиной и вверх по кулуару, заполненному огромными, размером с грузовик, валунами. Но там было тяжело, а в штурмовой лагерь зашлось как-то очень просто. До штурмового лагеря шли часа два или три, не смотрел на время – оно тянулось как-то однообразно среди этих снежно-ледовых полей. В разрывы облаков иногда показывались скалы, а иногда скрывались, и тогда вокруг был только снег. Место для стоянки гид выбрал прямо под скалой. Пришлось ждать ещё час, пока подошли портеры, но было солнце и очень классно – сидеть прямо на краю обрыва высотой метров двести – справа вдалеке вершина Мера-Пик, кажется не очень далеко. Но идти-то к ней не напрямую, а в обход, и подъем к ней отсюда – целых восемьсот метров. На такой высоте – совсем не мало. Клёво! Портеры поставили ресторанную палатку – в ней можно стоять в полный рост. Угу… не так уж клёво. Оказывается, это не палатка, а навес – стен у неё фактически нет! Просто свисают края сверху почти до земли, но именно «почти». Вечером туда дует очень прилично, так что сидим в пуховках, приподняв коврики так, чтобы они немного закрывали эти щели. В следующий раз надо проследить, чтобы была нормальная палатка, а не такая хуйня. Наш повар мне нравится. Улыбчивый непалец. Выносливый как лошадь. Тащил корзину с едой, там наверное килограмм сорок! На вид худой. Они все улыбчивые. Блять – как им это удаётся?? Они получают пятнадцать долларов в сутки, значит за все десятидневное восхождение получат сто пятьдесят долларов. И вряд ли им повезет сразу же пойти еще куда-то, хоть сейчас и сезон – портеров много. Все в кедах! Интересно… а если был бы глубокий снег, то что? Мы бы никуда не пошли? По снегуто они как бы тогда пошли? Карлос говорит, что в такие детали влезать нет смысла. Гид очень опытный, портеров он подбирал сам, так что они сами между собой и разберутся. Что-то совсем не до исследований. Постоянно какие-то мелкие дела. Надуть коврик, разложить в палатке спальник и свои вещи, вернуться в палатку и найти шапку, одеть её, снова вернуться в палатку и переобуться из кроссовок во внутренние ботинки, которые не так-то просто вытащить из пластиковой шкуры. Хотя состояние в целом нравится. Блины со сгущенкой! Но сначала макароны с тушеным мясом. Мясо – это трындец. Оказывается, наш повар купил где-то по дороге огромную ногу яка. Ну при такой температуре наверное это безопасно? Обсуждаем – что делать завтра. Варианта два. Первый - завтра никуда не идём – просто сидим на месте, сделаем небольшой акклиматизационный выход может быть. Второй – сразу, не откладывая, идём на вершину, тем более что самочувствие у всех нормальное, и погода отличная. Отличная погода – важный аргумент. Идём завтра на вершину. Рядом с нашими палатками – японцы. Выглядят они как-то странновато – трудно представить, что они могут дойти даже досюда, не говоря уже о вершине. Японцы выйдут в три утра! Офигеть. Вообще до вершины нормальным шагом три-четыре часа. Они выходят в три, в полдень планируют подняться на вершину и часам к трём вернуться в лагерь. Ночью ведь будет пиздец как холодно… чё-то мне так не хочется. Разговоры полностью съехали с восприятий и исследований. Все темы – про горы, про путешествия вообще. Карлос знает какое-то бесконечное количество разных баек про альпинистов. Оказывается, он много ходил раньше. Вообще по нему видно. По ним по всем, вообще-то, видно… я тут самый слабый, как ни странно. А чего тут странного?? Ничего странного. Сильно хочется тренироваться. По несколько часов в день. Портеры повесили под потолок обеденной палатки диодную лампу, стало хотя бы немного светло – можно даже почитать или просто посидеть, хотя и тесно. Для восьмерых палатка явно тесновата – чё-то гид тут недодумал. Нет, при таком освещении хрен почитаешь, только если с налобным фонариком, который светит всем в лицо. Долго сидеть на ковриках по бокам палатки напротив друг друга не очень удобно. Выходим завтра часов в восемь-девять. Неохота больше ничего писать. Очень неудобно, затекает спина. 30 окт. Ночью переполох. Пол-четвертого! Что-то случилось. Снаружи наш гид оживленно о чем-то говорит с Майком. Или с Карлосом? С обоими. Таша там же. Алинга дрыхнет рядом, ей всё пофиг. Вроде ничего существенного – интонации гида взволнованные, а у наших – спокойные. Так и уснул дальше. Ебать! Куча впечатлений утром. Оказывается, ночью сорвался японец! Поймал себя на том, что хочется острых впечатлений. Испытал сожаление, когда узнал, что японец выжил. Подъем идёт под наклоном в сторону обрыва, и ночью японец видимо споткнулся и покатился прямо к пропасти. Таша говорит, что как раз вышла пописать в это время и увидела цепочку огоньков, растянувшихся по склону, и вдруг один огонёк быстро покатился вниз-влево, к пропасти, и потом где-то прямо у обрыва задержался – видимо там склон выполаживается. Пропасть там пиздец какая… отсюда с нашего лагеря она как раз отлично видна. Гид торопит. Оказывается, выходить ночью удобно ещё и тем, что ночью нет ветра, а днём ветер может быть очень сильным. 30 окт., после восхождения. Внизу стало тепло от быстрого шага, так что в лагерь вернулись уже согревшиеся. Сначала был длинный пологий подъём, все расслабились, и вдруг начал дуть ветер со стороны вершины. Постоянный и всё сильнее, сильнее. Вместе с ветром несутся облака мелкого снега, который сдувается со склона. Очень необычно… стоишь посреди какой-то бесконечного снежного поля, горы вокруг исчезли и только белая бесконечность вокруг, и когда смотришь прямо на ветер, такое впечатление, что вся вселенная несется тебе навстречу. Возникает даже страх, дезориентация. Тропинку занесло за десять минут! Только что перед нами была хорошо протоптанная японцами и ещё кем-то тропа, и вот её вообще нет. Вообще! Просто ровное бесконечное белое поле, несущееся на тебя. А если разворачиваешься – вся вселенная уносится от тебя. Гид хорошо знает дорогу и идёт уверенно. Связались веревкой. Неудобно, но как-то совсем не хочется улететь вот туда – вниз по склону, куда улетел японец. Когда завернули «за угол» горы, ветер стих, идти стало легко и жарко. Разделись. Вообще описывать подъем невозможно. Идёшь, идёшь, идёшь, идёшь… передвигаешь ноги в пластиковых ботинках и кошках, шаг в шаг, связанные веревкой. Вокруг картина гор меняется очень медленно. Когда идешь и чувствуешь себя хорошо – жизнь кажется насыщенной, а описывать совсем нечего. Вышли на предвершинное плато, снова ветер. Когда подошли непосредственно к вершине, она оказалась мощной ледовой полусферой, возвышающейся над плато. Ветер стал очень сильным. Гид говорит, что на вершине сила ветра иногда достигает двухсот пятидесяти километров в час, причем он может внезапно налететь, сдуть тебя нахуй с горы и улететь, так что даже в связке нельзя подниматься, не пристегиваясь к протянутой снизу до вершины веревки. Но это уже только пятьдесят последних метров. Забираться вверх очень понравилось. Пришлось преодолевать даже участок с отрицательной крутизной, то есть нависающий лёд! Почему-то именно в этом месте стал чувствовать себя очень уверенно. На самой вершине была куча позитивных эмоций – попрыгали, потолкались, не отстегиваясь от основной перильной верёвки, и полезли вниз. Вниз шли так быстро, что почти бежали – всем было очень легко. Тем удивительнее было, когда нагнали группу японцев. Одну женщину два гида тащили вниз, как овцу – один идёт спереди и тащит её на верёвке, другой идёт сзади. Неожиданно она упала в снег прямо рядом со мной и стала хрипеть, стонать – было видно, что у неё нет даже сил чтобы встать. Гиды стали ею заниматься. Это они так ещё часа четыре будут спускаться… Остальные японцы – тоже в полуобморочном состоянии, медленно шли дальше, и такое впечатление, что толкни их – упадут и не встанут. Так что им повезло, что ветер был не очень сильный. Обогнали их и ускакали вниз. После того, как спустились – опять куча позитивных эмоций. Все прыгают как обезьяны, обсуждают восхождение. Карлос наконец-то тоже стал похож на ребёнка, как и все – до этого он производит немного мрачное впечатление, а сейчас как-то ожил. Алинга виснет на нём, он её «катает» между палаток. Крыся оседлала Хэла, но настоящего боя не получилось – везде острые выступы скал, места на самом деле очень мало, и легко обо чтонибудь удариться. Вообще снова лень много писать, хотя по-прежнему испытываю сильное удовольствие, когда вожу ручкой по бумаге и записываю просто тупо всё подряд, что запомнилось. Блин, повар изготовил нечто выдающееся! Типа блинов, свернутых в трубочку, а между слоями теста какоето варенье. Всё бы классно, только тесто наполовину сырое:) В общем, не стали мы это есть, так что портеры счастливы – им досталась большая кастрюля этого ужаса, и они едят его, как деликатес. Поход на попис! Это отдельная история:) Тут туалетов не делают – просто все писают на снег, на землю, в камни. Ну это ещё ничего, хотя несколько странновато – стоять и писать, когда ты прекрасно просматриваешься из двух десятков палаток… А вот чтобы покакать… это сложно. Я так и не понял – почему местные турфирмы не сделают там совместными усилиями тубзик – выкопать яму с обратной стороны от той скалы, под которой все ставят палатки, поставить прочный тент… или тут ничего не выстоит под ветрами? Ну по крайней мере можно ставить тент, когда группа приходит, и потом убирать? Так что мой покак был вчерашней ночью образцом виртуозного владения телом. Добрался до самого обрыва, выбрал плоский небольшой камень, и умудрился в точности попасть на него, после чего запустил его в пропасть. Вообще в таких восхождениях физиологические вопросы перестают быть такими острыми, как-то само собой люди примиряются с тем, что писают и какают на глазах у других людей. Как-то не ожидал… Сейчас ушел в палатку, прихожу в себя. Вышел из столовой, спустился к своей палатке, засунул туда голову… а там Алинга сосёт хуй Хэлу. На меня ни он, ни она внимания не обратили. Посмотрел несколько секунд на них, и внезапно ёбнула ревность. Подполз поближе. Стало казаться, что она уж очень с большим удовольствием ему сосёт – мне сосала как-то более равнодушно. Тискает его яйца. Как-то слишком нежно, мне кажется тискала грубее. Ну в общем ясно, пиздец… Отполз обратно в столовую, сижу и обтекаю. Мерзкое гавно – ревность. И может ёбнуть так же внезапно, как горная болезнь – зачастую вопреки всякой логике. Отпустило так же внезапно. А может это проявление горняшки? Вообще-то мне казалось, что ревность – давно пройденный этап. Алинга, войдя в обеденную палатку, сразу посмотрела на меня. Хрен что от неё скроешь:) Но я уже нормальный, ревности уже нет. Хэл спросил – если ревность прекратилась, чего я тогда не пошёл смотреть, как они трахаются? Они значит трахались. Приехали – снова ревность. Что же за хуйня… Хэл снова доёбывает – почему не пришел смотреть, если ревности больше не было, ведь Алинга моя любимая девочка, разве не приятно посмотреть, как моей любимой девочке приятно? Разве на хочется её потрогать, смотреть ей в глазки? Ответ в общем понятен – страх, что ревность возникнет снова. Нет, это не всё. Страх помешать. Страх негативного отношения к себе с их стороны. Страх совершенно глупый, конечно, ведь если бы им захотелось потрахаться наедине, они так бы и сказали просто, они не стали бы подстилаться и терпеть меня, испытывая недовольство и агрессию. Откуда тогда такой глупый страх? Да всё оттуда же – ревность. Значит ревность всё ещё была, когда мне казалось, что её больше нет. Снова захотелось различать восприятия. Вообще все эти дни, начиная с выхода из Луклы, я был слишком погружен во впечатления – сейчас впервые захотелось просто сидеть и различать восприятия. А может, просто горная болезнь отступила? Хрен его разберешь – где горняшка, а где какое-то свое психическое нездоровье. Майк говорит, что на самом деле совершенно всё равно – по какой причине возникает ревность и другие негативные эмоции. Важно, что они возникают, и значит необходимо бороться, а не думать о том – почему они возникают, что виновато, кто виноват… виноват тот, кто их испытывает – вот позиция, которая позволяет максимально конструктивно с ними работать. Согласен. Наползли облака, идёт небольшой снежок. Неожиданно навалилась усталость и сонливость, и кажется на всех, не только на меня. Попёрлись спать. 31 окт. Ночью снова приключения. Японку, которую спускали с горы, привели только часам к шести вечера в совершенно нереальном состоянии. Гиды выдохлись не меньше чем она, кажется, так как фактически тащили её на себе. Вроде как у этих японцев мало отпускного времени, или они экономят, так что стараются зайти побыстрее и минимизировать время на акклиматизацию и расходы на портеров и гидов? Интересно – сколько зарабатывает гид на этих гуляниях? Двести пятьдесят долларов за одну попытку восхождения из базового лагеря до вершины. Ну, для Непала это очень солидные деньги! Неудивительно, что гиды очень довольны собой и жизнью. Хотя даже очень нищие непальцы выглядят так же, так что дело не в деньгах. Странные люди эти японцы. Жизнь им не очень дорога, похоже. Так вот эта японка ночью совсем собралась помирать – посреди ночи какие-то стоны умирающего со стороны японских палаток, возня, разговоры, кто-то куда-то хрустит по снегу, наверное носят ей таблетки. А что тут сделаешь? Тут таблетки вряд ли помогут в таком состоянии и ночью, когда горняшка обостряется. Ночью её отсюда и не спустишь, а при обострённой горной болезни как раз немедленно спускать и нужно человека, а то может быть вообще всё, что угодно – отёк легких, отёк мозга и смерть. То есть сначала она довела себя до полного изнеможения, когда пёрлась на вершину, причём все равно ведь не дошла, а потом ещё и ночью её окончательно прихватило. Но вроде не умерла – утром её так и увели вниз, привязав как овцу между двумя портерами. И что она получила от этого всего?.. Удовольствие?? Снег вроде прекратился, а утром снова начался несильный снегопад, очень красиво! Снег медленно опускается, солнце из-под облаков подсвечивает его в падении. И солнце, и снегопад в одно и то же время. И полное безветрие. Мы просто сидим. Время идёт очень медленно, сегодня – день отдыха, а завтра сделаем ещё забег на вершину – посоревнуемся, кто быстрее. Снег усиливается. Гид чувствует себя как-то неспокойно. Снег не перестаёт. Сыграли в преферанс. Илан почти уже начала рассказывать – что такое сплавы, Хэл её достал, но в последний момент передумала, предлагает всем, кому интересны сплавы, выписать список аккордов озаренных восприятий, которые они могут испытать. Аккорды – это когда два или больше озаренных восприятия переживаются одновременно. Начал делать список известных мне аккордов. Нравится так. Сидишь на краю пропасти, вокруг на триста шестьдесят градусов острые заснеженные пики и хребты, и перебираешь одно за другим озаренные восприятия. Если я так легко могут их испытывать – почему я не делаю этого чаще?? Интересный вопрос. Хэл говорит, что не испытывает озаренные восприятия чаще, потому что испытывает довольство – есть часто озаренный фон, то есть слабые озаренные восприятия, растянутые по времени. Есть приятное состояние тела, и большего просто не хочется. Почему не хочется большего? На это он ответить не может. Карлос тоже не может ответить на этот вопрос. Не возникает желания и всё тут, ну не возникает просто. Крыся несогласна. Не всё вот так просто. Напоминает, что когда есть выраженные озаренные восприятия, то их очень хочется испытывать снова и снова. А когда есть довольство, то и так хорошо. Не все ясно понимают – что такое «довольство». Никто не понимает – что такое «довольство»! Никто не исследовал его. Насчет Илан не знаю, она больше слушает и задаёт наводящие вопросы. Сейчас мы испытываем довольство. Почему прямо сейчас не возникает желания сделать очень простое усилие и вызвать к жизни любое озаренное восприятие? Сейчас всё клёво – мы сидим в обеденной палатке, тепло, вокруг симпатичные люди, ничто не тревожит. На этом месте мы и споткнулись. Илан спросила «ничто не тревожит?», и тут мы и затормозили. В самом же деле ничто не тревожит. Вроде бы. Но это уже обсуждалось. Вытеснение. Я начинаю испытывать что-то интенсивно приятное, и негативный фон перестает различаться. Я начинаю смотреть комедию и могу забыть о том, что меня гнетёт на протяжении долгого времени – люди так и делают. Они перестают различать неприятный негативный фон, вызывая у себя другие интенсивные восприятия. Значит… получается, что рабочая гипотеза такая: когда есть довольство, негативный фон всё равно при этом хоть и слабый, но есть. Он отравляет. И он отравляет несильно, но в достаточной степени, чтобы не возникало желание озаренных восприятий! Кажется очень правдоподобно. Очень нравится такой коллективный штурм, когда сразу несколько человек что-то конкретное одновременно испытывают и обмениваются наблюдениями, гипотезами. И конечно, Илан тут подложила нам подсказку. Странно, что у меня по-прежнему сохраняется настороженность к ней, по-прежнему я считаю, что она недостаточно открыта, скрывает что-то, не хочет нам помогать, но каждый раз, когда кто-то делает что-то существенное – именно делает, она содействует – хотя бы просто выслушав и показав выражением мордочки – интересно ей или нет, а ведь это тоже содействие – это фактически указание на «горячо» или «холодно». А иногда она задаёт вопросы-подсказки. Время идёт ОЧЕНЬ медленно. Иногда вдруг всплесками возникает скука, но в целом приятно просто ходить между палатками по камням, думать о чём захочется, смотреть на падающие снежинки, потом возвращаться в палатку, что-то сказать из того, что обнаружил, послушать их разговор. Необычно свежее самочувствие. Вроде ничего особенного не происходит, но чувство свежести постоянно тут, и когда оно есть, то уже и не скучно и не хочется спазматически чем-то забить время. Гид говорит, что если снег так и будет идти до ночи и всю ночь, то пойти на вершину скорее всего не получится, так как увеличивается опасность лавин, да и путь к вершине станет намного более сложным. Идти по пояс или даже по колено в свежем снегу… это, конечно, совсем не то же самое, что шагать по вытоптанным снежным ступенькам и по натоптанной тропинке. Ну ни о каких там «забегах на время» уже думать не придётся, ясный пень. Да, кажется завтрашнее восхождение накрывается тазом. Снег идёт даже ещё гуще. Группа какая-то. Вынырнула прямо из снежной пелены. Человек десять. Не в самое лучшее время они сюда пришли… Один из них еле держится на ногах и выглядит плохо. Его поддерживают, усаживают, снимают с него ботинки и кошки. Ещё один страдалец с коротким отпуском? Это, оказывается, иранцы! Интересно посмотреть на них. Иранцы… что-то такое… бесконечно непонятное. Интересно не только мне – Таша пошла знакомиться, потом Майк – ну это понятно, Майка хлебом не корми – дай понаблюдать разные этнические группы. Я не пошел, мне они не нравятся – похожи то ли на военных, то ли хрен в общем поймёт. А ведь это важное открытие, важная ясность – о довольстве. Что в довольстве чаще всего не возникает желания совершать даже мелкие усилия, чтобы испытывать озаренные восприятия, именно потому, что в этот же самый момент есть какой-то негативный фон. Хочу сделать в блокноте список открытий. Или просто помечать какнибудь, чтобы легко их было найти, пролистывая блокнот. Вернулся Майк. Говорит, что Таша выискала себе наиболее контактного иранца и окучивает его. Остальные держатся очень официально, хоть и дружественно. Впечатление такое, будто они постоянно «под колпаком». От иранцев ничего другого я и не ожидал. Пришла в голову классная мысль. Слепые уверенности не могут изолированно существовать среди других восприятий. Каждая слепая уверенность должна подпитывать тот или иной негативный фон. Сильнее или слабее, но должна! Например, если девочка уверена, что она – второй сорт по сравнению с мужиками, неужели эта уверенность может вот просто жить и ничего не менять в составе восприятий? Конечно нет. Такая уверенность ОБЯЗАТЕЛЬНО будет отравлять. Капля за каплей. Капля за каплей такая уверенность будет подпитывать негативный фон чувства ущербности, страха поражения в любых делах. Крыся подпрыгнула от удовольствия, когда рассказал ей. Понеслась рассказывать другим. Приятно чувствовать себя человеком, способным хотя бы небольшой вклад внести в общее исследование. Значит у меня есть тоже чувство неполноценности? Ну наверное есть. Очевидно, что они опытнее во всех этих вопросах. Ну и что, что опытнее? Это само по себе не означает необходимость испытывания чувства ущербности. Но всётаки есть что-то такое. Если бы не чувство собственной важности, не возникала бы и ущербность в ситуации, когда у них больше опыта – это переживалось бы приятно, даже радостно – вот есть люди, которые знают и умеют больше, у них можно поучиться. Так что если возникает ущербность – это точно из-за чувства собственной важности. Индюк. Сейчас мысль о том, что завтра может быть никуда не пойдём из-за снега, уже не вызывает сожаления. Тут интересно! Так можно посидеть хоть несколько дней, а потом – когда будет хорошая погода – сходить ещё раз. Обратное тоже верно, кстати. Если есть какой-то часто возвращающийся негативный фон, то он должен откуда-то подпитываться. Должна непременно быть слепая уверенность, которая его и вызывает, иначе его легко было бы отбросить. Интересно… В обеденной палатке идёт обсуждение. Добавил им ещё вопрос: интересно, если устранять негативный фон, ну например накапливать фрагменты эмоциональной полировки, не приведет ли это к угнетению слепой уверенности? Чистая гипотеза, ни на чём не основанная, вызванная к жизни какими-то растительными ассоциациями: если постоянно обрывать листву растения, то и корни в конце концов отомрут и оно умрёт целиком. Значит – есть фон тревожности будущим. Поконкретнее. Фон тревожности – удержусь ли я в этой компании, не стану ли им неинтересным. Это конкретно и это точно есть. Значит, есть соответствующая слепая уверенность. Её можно описать словами, сформулировать её описание. Например: «они испытывают пренебрежение к тем, кто глупее их и менее опытен». А может есть и ещё более общая формулировка: «вполне естественно испытывать пренебрежение к тому, что глупее и менее опытен». Вот это точно. Такая слепая уверенность наверняка у меня есть, так же как и у любого человека, выросшего в России – там вообще все отношения замешаны на чувстве превосходства и борьбы за то, чтобы занять позицию, позволяющую поплёвывать на других. Интересно, что в Непале такого очень мало. Удивительно смотреть на непальских детей. Это самое, наверное, удивительное. Особенно в сравнении с российскими. Дети в любом возрасте – от пяти до пятнадцати, да в любом возрасте, часто очень нежно возятся с малолетками! Таскаются с ними везде, обращают на них внимание, в том числе в компании своих приятелей. Обнимают, объяснят, утешают. Когда смотришь на такое, впечатление нереальности происходящего. Просто диаметрально противоположно тому, что происходит в России, где дети изо всех сил стараются избавиться от общества малолеток. Кстати, европейские дети тоже испытывают пренебрежение к малолеткам. У них это не выражено в такой агрессивной форме, но презрительности и пренебрежения к малолеткам полно. Мне кажется, что вырасти в обществе непальских детей – это настоящее счастье для ребенка. Я бы очень хотел, чтобы в детстве меня бы сунули вот в такую очень дружественную обстановку, где все дети без исключения если уж не дружат между собой, то по крайней мере ведут себя так, словно они хорошие приятели. Особенно поразительно, что это характерно даже в ситуациях, когда дети встречаются друг с другом впервые. У них, кажется, вообще не существует ни малейших признаков аутизма – ни у взрослых, ни у детей. Два непальца, впервые в жизни случайно столкнувшиеся где-то и вынужденные провести совместно время, могут обнимать друг друга за плечи, держаться за руки, свободно разговаривать. Я бы ни за что не поверил в то, что такое возможно, когда жил в России. Если бы увидел такую видеозапись – ну просто не поверил бы, как не верю в реальность инопланетян в художественном фильме. Не уверен, что правильно понимаю термин «эмоциональная полировка». Алинга объясняет так: нужно представлять себе, что где-то внутри твоего тела происходит яркая вспышка света. Эта вспышка одним резким ударом очищает «внутреннее пространство» от всякого мусора, вычищает его от всех неприятных восприятий независимо от того – различаешь ты их или нет. Так же, например, если ты будешь с завязанными глазами пылесосить комнату, то пылесос втянет в себя весь мусор независимо от того – знаешь ты о его существовании или нет. Многократное повторение такого образа приводит к тому, что сами собою возникают усилия по прекращению поддерживания неприятных состояний. Ожидание «очищения» тоже, в свою очередь, является форсированием перехода к этому чистому состоянию. Значит всё правильно. Значит вот такая гипотеза о возможном угнетении слепых уверенностей через эмоциональную полировку. Обрывая листья, убиваешь в конце концов и весь сорняк. Как проверить – хрен знает. Илан говорит, что тоже не знает, как проверить. Хэл говорит, что его мало интересуют академические вопросы, и для него важно другое – приведёт что-то к результату или нет. Это кажется глупым, ведь исследования как раз и позволяют выяснить механизмы, влияя на которые можно потом и добиваться результатов! Хэл согласен, что неверно выразился, что он имел в виду, что независимо от того – верна эта гипотеза или нет, так или иначе эмоциональная полировка, снижая интенсивность негативного фона, будет приводить к желаемому результату. Алинга встопорщилась и наехала на него. Очень простые аргументы. Не прошло и минуты, как Хэл уже сдался: его «неверно выразился» было неискренностью. Мне тоже показалось, что в этом есть фальшь, но я промолчал из неловкости и пиетета. Он ведь осознанные сновидения исследует! Ну и что? Тем более для него важно иметь ясную голову и быть искренним, значит моё молчание – это не просто акт некой неловкости или добродушной вежливости. Это фактически предательство. Заметив неискренность симпатичного тебе человека закрывать на это глаза и даже не попробовать ему разъяснить – это предательство. Рассказал об этом. Майк снова сходил к иранцам. Таши и того иранца там уже нет, куда-то свалили. Неужели ей удастся его раскрутить на секс?? Что-то слабо верится. Снег усиливается, кажется? Вообще трудно это понять в наступающих сумерках, но палатки неумолимо заносит. Портеры начинают периодически обходить наши палатки и стряхивать с них снег. Да, завтра уже никуда не пойдём. Можно выйти немного вверх – просто потоптаться по снегу, поработать ногами, ну это если захочется. Очень длинный день. Приятно длинный. Хочется жрать несмотря на то, что никуда не ходили. Повар начал работу. Через час будет еда. Меню не очень разнообразное, мягко говоря:) Они притащили сюда целую коробку свежих яиц! Значит будет яичница и вареные яйца и омлеты – это клёво. И хлеб у них есть, значит будут тосты, это тоже клёво. Пришла Таша, рассказала смешные вещи про иранцев. Иранец в неё влюбился (если можно так сказать, конечно…), они целовались и он даже позволил себя немного потискать за хуй через штаны. Хочет встречаться с ней в Катманду после трека, но при этом только днём! На ночь прийти к ней в номер он не может, так как старший группы обходит вечером и ночью их номера и проверяет, чтобы все были на месте! Охуеть! Когда она ему сказала, что они живут в тюрьме, отпирался, говорил что это так начальник за режимом следит, чтобы они в форме были. О какой форме идёт речь, если они будут уже после восхождения? Понятно, что иранец всё равно стоял на своём. Живущим в тюрьме он себя не считает, говорит что у всех есть какие-то ограничения – у одних одни, у других другие, надо просто с умом к этому подходить. Охуеть!! Оказывается, каждый иранец каждый день должен в конце дня написать отчёт и сдать его начальнику!! Отчёт о том – что делал, с кем и о чем разговаривал. Я конечно понимал, что Иран – это не очень свободная страна, но чтобы настолько?? А ведь в СССР при коммунизме так же, наверное, было для тех, кто уезжал в загранкомандировки? И конечно, он всё равно не считает, что живёт в тюрьме. Показать свой хуй отказался категорически. Ну можно ли было ожидать другого… Интересно – в диктаторских, мракобесных государствах секс подавляется жестко и даже жестоко. «В СССР секса нет» - вот вплоть до этого. Секс сводится к функции деторождения. Секс – это общественнополезная функция. Удовольствие?? Извращенец, оппортунист, враг народа. Только функция, и не заикайся об удовольствии. Далеко ли от этого ушло современное западное общество? По-моему, совсем недалеко. Значит ли это, что по мере развития личных и экономических свобод будет расти и сексуальная свобода? Думаю что да. Чуть не облил свой блокнот чаем! Совершенно необязательно делать такие незначащие записи. Может это я уже от скуки начинаю сюда писать? Скуки нет. Просто нравится фиксировать происходящее. Обычно я этого не делаю, и потом «просыпаюсь» в конце дня с мыслью «бля, а как я прожил этот день?» Уж лучше сделать несколько незначимых записей, чем вернуться в сонное состояние «потока событий», который захлестывает тебя и ты вообще забываешь – кто ты, чего хочешь. И наверное интересно будет потом – через несколько лет – пролистать блокнот и наткнуться в том числе и на такую мелкую запись. Это как опорные точки для памяти. Многие события, состояния легче вспоминаются, если есть детали. Смешная арифметика от Майка: допустим, что нереализацию радостного желания мы обозначим как «минус единица». Чем больше желаний не реализуется, тем жить становится менее интересно, накапливаются минусы. ОК. Илан улыбается – видимо, эта задачка ей знакома. Реализованное радостное желание обозначаем «плюс единицей». Чем больше желаний реализуется, тем приятнее жить. Каждый ли раз, когда я говорю и слышу термин «радостное желание», я понимаю, что это «желание, сопровождаемое предвкушением»? Кажется нет, в итоге значение «радостного желания» размывается, перестает категорически отличаться от желания «механического», обусловленного «надо», «положено», «нельзя не сделать», «будут ругать». Дальше про арифметику. Если человек делает то, чего он делать не хочет, например из жалости или чувства долга – неважно, то он тоже получает «минус единицу» - ну тоже понятно. Когда делаешь то, что не хочешь, насыщенность снижается. Если человек оказывается делать то, чего он делать не хочет, он получает плюс единицу. Ну вот, теперь представляем ситуацию. Девочка хочет трахаться, а мальчик не хочет и отказывает ей. У неё минус один – желание нереализовано. У него при этом плюс единица – отказался себя отравлять, продолжил делать то, что хочется. В сумме – ноль. То есть в их паре нулевой баланс – будем считать, что нулевой баланс означает, что в целом отношения в этой паре не ухудшились. Если теперь они меняются местами – парень хочет, а девушка отказывает, то получается тот же ноль в общей сумме, причем ноль в сумме получается и по каждому человеку в отдельности по сумме этих двух ситуаций. Теперь – нормальная семья. Парень просит, девушка не хочет, но уступает, убеждая себя, что несложно потерпеть и так далее. В сумме снова ноль. На следующий день девушка хочет, но парню сейчас не до этого, но он думает – сейчас я ей откажу, а она потом мне будет отказывать… ладно. В сумме – снова ноль. Если девушка очень редко не хочет трахаться – эту ситуацию не рассматриваем, так как ясно, что в данном случае количество её «минусов» станет вскоре столь огромным, что тут ни о каком балансе вообще говорить нет смысла. Согласно такой арифметике получается, что если парень и девушка будут трахаться только тогда, когда оба этого хотят, и не будут трахаться тогда, когда хотя бы один из них этого не хочет, то отношения в их паре, а также общая насыщенность их жизни, будет в точности такой же, как если бы они каждый раз уступали бы друг другу, трахаясь даже тогда, когда они этого не хотят. С точки зрения арифметики всё верно. А как обстоят дела в реальности? Задачка кажется простой, но захотелось посидеть и повспоминать – как это бывало. Во-первых, если я хочу трахаться, но девушка не хочет, то можно ведь потрахаться с кем-то другим! Значит минуса тут нет. Понятно, что эта девушка может быть сильнее возбуждает, но всё равно… Нет, этот вариант не прошел. Майк говорит, что если парень получит плюс от траха с другой, то девушка получит минус от ревности. Ну и для простоты вообще пока можно рассматривать вариант, что трахаться больше не с кем. Хорошо, но можно подрочить, посмотреть порно, то есть всё равно это не полноценный минус – его можно смягчить. А… Крыся нашла более уязвимое место в этой арифметике – если откладываешь реализацию радостного желания, то вообще в этом нет никакого минуса! Интересно – почему я сам этого сразу не увидел?? Действительно, ведь хотеть, испытывая предвкушение – это приятно. Майк говорит, что если этот ответ сразу не показался очевидным, то это означает, что недостаточно опыта наблюдений за процессом реализации радостных – именно радостных желаний. Недостаточно опыта того, что откладывание их реализации само по себе приятно. Причем настолько, что иногда откладываешь только для того, чтобы побольше попредвкушать. Да, согласен. Народ рассасывается по палаткам – читать, спать. Снегопад не ослабевает. Ну и ладно. Кажется, поплохело теперь иранцу, который пришел сюда в таком разобранном состоянии. Снова какие-то болезненные стоны. Но спать это не помешает, плотное шуршание снега о палатку всё приглушает. 1 ноя. Вот это жопа!! Проснулся от скребущих звуков – кто-то снаружи снимает с палатки целые сугробы снега. Портеры обходят палатку за палаткой, работают за нас. От каждого движения в палатку пробивается свет. Оказывается, уже рассвело, но под плотным снежным покровом внутри палатки темнота! Чтобы вылезти из палатки, сначала надо хорошенько похуячить изнутри по стенкам, чтобы снег свалился вниз, но всё новый и новый снег немедленно ложится на место старого. Всё в сугробах! И снег продолжает идти. Круто… Если и сегодня будет целый день снегопад… то мы можем вообще уже не подняться на вершину. Не повезло. Почему не повезло? Как будто забежать ещё раз на вершину – единственная цель. Такой снегопад – разве это не классно? Чувство полной оторванности, сидя тут, на высоте пять восемьсот. Японцы собирают палатки. Иранцы… тоже, кстати. Ещё одна группа дальше по склону – «далеко» от нас по местным масштабам, целых двадцать метров – тоже самое. Все уходят. Гид спрашивает – что будем делать. Крыся и Хэл решительно хотят ждать завтрашнего дня – может получится всё-таки сходить ещё раз. Мне тоже хочется подождать. Всё-таки состояние вчера было не самым лучшим, и хочется сходить на вершину, чувствуя себя совершенно легко – горы воспринимаются совсем подругому, когда бегаешь по ним, как снежный барс, а не плетешься как отпускная японка. В общем, остаёмся ещё на ночь, хотя гид считает, что смысла в этом нет – всё равно там сейчас сугробы по пояс, и пока снег слежится, должно пройти дня два-три. Но мы в общем и два-три дня тут можем пожить – тут клёво. Выводят иранца. Да… хватает ртом воздух, громко стонет, с обоих боков его поддерживают напарники, но тут это непросто – очень узкая тропинка вдоль скалы, по которой надо, увы, подняться, прежде чем начать спуск. Подъем совершенно смешной – ну наверное метров пять по высоте, и длиной метров двадцать – очень пологий, простейший путь, но он даже одного шага не может сделать вверх! Несут. Донесли, поставили, теперь он может по крайней мере сам делать шаги вниз. Что-то там не то. Недолго он прошёл. Упал. Фигасе! Иранец умер. Кто-то плачет. Видимо, не выдержало сердце на фоне острой горной болезни, или скоротечный отёк мозга – это теперь разберут уже патологоанатомы. Гид сходил к ним, говорит, что хотели вызвать вертолет, но какой вертолет в такую погоду прилетит?? Так что тащить им его до самого Кхаре, а то и до Тагнага. Через полчаса процессия двинулась вниз, и мы тут остались уже совсем одни. Теперь можно спокойно писать где угодно (ударение можно ставить в любом месте). Вообще ничего не видно. Занавес. Остаётся сидеть в обеденной палатке, пить чай с печеньем и играть в шахматы, преферанс, эрудит. Эрудит на английском как-то не очень мне даётся… Оказывается, у нас есть две пары боксерских перчаток, так что можно потренироваться под снегом. Очень быстро выдыхаешься на такой высоте, но классно тренироваться! Может быть сделать спортзал гденибудь в районе Чукхунга? Но будет очень дорого стоить – материалы возить или вертолетом от Луклы, или на портерах пять дней пути. А сначала их надо ещё дотащить до Луклы – самолётом, наверное. И как часто мы там будем заниматься? Надо, чтобы ещё и тепло там было, электричество, обогрев, значит – генератор, значит – топливо для него тоже надо таскать… нет, глухой номер. В хорошую погоду там отлично можно и без всякого зала потренироваться, где-нибудь на большом травяном плато перед подъемом на Чукхунг-Ри, там будет клёво – полчаса бегом вверх, потом там попрыгать и назад. Хочется. Оказывается, Таша боксирует намного лучше меня. У неё немного длиннее руки, что даёт ей некоторое преимущество, но это не главное – главное в том, что в неё попасть невозможно! Реакция удивительная, и как-то это получается у неё элегантно. Если начинаю уворачиваться я, то всё равно не второй, так третий удар пропускаю. Очень нравится смотреть, как она двигается, хотя двигаться, казалось бы, тут и негде. Портеры пялятся открыв рот – они такого никогда в жизни не видели – боксирующая девочка! Несколько часов читал. Захотелось почитать чтонибудь нормальное про вторую мировую, что-нибудь настоящее, без коммунистической придури, на которой до сих пор основаны все учебники истории в России. Интересно – коммунизма уже двадцать пять лет как нету, а в учебниках по истории так и осталось стопроцентное враньё про вторую мировую. Суворов написал свои книги, и прочли их и в России и по всему миру, но в России эти книги словно упали в небытие – вроде они есть и продаются даже в каждом книжном, а вроде как их и нет. И конечно, всякий учитель истории плюётся ядом при упоминании Суворова. Да и не только учителя истории. Почти все, на самом деле. Начал читать сразу две книги – Крафта «Фронтовой дневник эсесовца» и ещё выкопал какого-то Энгла «Советско-финская война». Про эсесовца очень интересно. Вообще всё было, оказывается, не так, ну просто бесконечно не так, как это вбито в головы коммунистов и их потомков. Про советско-финскую войну тоже оказалось интересно в принципе, но читать трудно такие сухие академические фолианты. На улицу можно и не выглядывать – непрерывный снежный шорох по пологам палатки говорит сам за себя. Портеры периодически выползают из своей кухонной большой палатки и чистят наши палатки, прокладывают тропинки. Что-то эти их очистные вылазки учащаются. Интересно, а это не опасно? Майк говорит, что у нас с собой еды на неделю минимум, так что можем тут спокойно сидеть, а если что, так всегда можно уловить кусочек хорошей погоды и вернуться обратно – идти-то тут вниз часа три нормальным темпом, совсем ничего. Но вот сегодня, например, ни о каком кусочке хорошей погоды и говорить не приходится. Когда уходили иранцы, видимость ещё временами возникала сквозь разрывы снегопада, а сейчас что-то совсем глухо стало. Когда видимость десять метров, и в принципе уже давно нет никаких троп, легко сбиться с дороги, а вокруг множество трещин, я помню, какие они угрожающие и сколько их! Крыся рассказала немного про свою жизнь до того момента, когда она встретилась в Карлосом. Оказывается, сначала они случайно пересеклись на каком-то психологическом сайте в интернете, потом договорились встретиться, и сначала он прилетел к ней в Польшу, а затем она к нему, и так и осталась. А потом стала его рабыней. А потом сюда же приехала и Юстыся, тоже положив толстый хуй на свою прошлую жизнь, если это вообще можно назвать «жизнью»… Крыся жила чудной жизнью. С мамой, папой и сестрой. А потом у неё появился чудный жених – сын друга отца. Все были рады, что у них намечается такая чудесная пара, и стали уже готовить шумную свадьбу. Когда этот жених ебал её, возбуждения она почти никогда не испытывала, но разве не она сама в этом виновата? Чтото с ней не так, значит, ведь вон он какой статный, красивый, девчонки на него заглядываются и завидуют ей, между прочим! Так что лучше помолчать. Хорошо, что он и не спрашивает. Как-то раз Крыся потянулась рукой к своей письке и стала трогать клитор, когда жених в очередной раз чесал свой хуй об неё. «Чё это ещё за выкрутасы!» возмутился он, и Крыся больше таких гадостей не делала – просто лежала по лёжке «смирно», удовлетворяя будущего мужа. Под равномерный шум снегопада и участившиеся порывы ветра её рассказ проникал глубже, что ли, чем если бы это было в обычных условиях. И ещё само по себе состояние было чистым и словно нежным, и тут несколько факторов – и то, что пришлось вынырнуть из привычного поглощения впечатлений и перебороть наползающую скуку, в итоге насыщенность жизни увеличилась. И то, что наступило приятное пробуждение после того, как прекратились все признаки горной болезни. Конечно, трахал он её без презика, ведь это его вещь, зачем ещё на резинки тратиться? И конечно он твердил то, что твердят все мудаки на свете, что мол с презиком не те ощущения. Эта байка так распространена, что одно время я и сам засомневался – может чего не понимаю? Потрахался специально и с презиком и без, чтобы проверить. Было удивление, когда подтвердилось, что разницы в ощущениях нет. Не то, чтобы нет «большой разницы» - вообще нет разницы. Удивило – насколько это наглая ложь, и насколько она повально распространена. Своего рода молчаливый заговор мужиков, чтобы трахать своих самок так, как это им проще и престижнее, что ли. Своего рода печать собственности – ебу тебя без презика, значит ты моя. А если залетишь, ну… твои в общем проблемы, самой надо было следить… У Крыси так и было. Когда вдруг наступила задержка месячных, любящий жених просто дал ей выпить таблетку. А что? Удобно. Подумаешь, что эта таблетка так хуячит по организму… женская доля, чё там… Кроме того, у неё он был первый, и само собой – единственный, поэтому всё в нём было прекрасно, сравнивать-то не с чем. И он конечно же был ей верен, во что она верила свято. Правда трахаться стало совсем неприятно, но… может так оно и надо? Когда Карлос приехал к ней, первым делом он, послушав эту историю, потащил её в венерологическую клинику, где и нашли у неё, само собой, кучу заболеваний, так что ещё бы годик-другой, и получился бы полный инвалид. Маму она называла «маменькой», а папу – «папенькой». Ебать… Непонятно – как так получается, что некоторые выбираются из этой мёртвой жопы? Карлос этого не знает. Майк тоже. Никто этого не знает. Просто кто-то выбирается, а подавляющее большинство – нет. Рождённый ползать летать не может? Может дело в том, что люди изначально сильно разные? И всё, что мы можем, это бросить им спасательный круг ясности, а ухватятся они за него или нет, зависит не от цвета круга, не от его размеров и вообще ни от чего бы то ни было, кроме одного – рожден этот человек ползать или летать? Майк разводит руками и говорит, что вообще-то все его исследования как раз и есть на тему прогрессорства – возможно ли оно, каким оно может быть, но у Карлоса больше информации. Что-то не похоже… Карлос в общем тоже разводит руками. Хорошее дело… Ну так это и есть самое интересное – как получилось так, что Крыся вдруг сбросила шкуру червяка? Как так вдруг получилось, что она смогла взглянуть открытыми глазами и на своего муженька, и на своих любящих родителей, которые обосрали её с ног до головы, когда поняли, что она замуж не собирается, а собирается уматывать к Карлосу. Карлос говорит, что полно случаев, когда родители просто с кипящей ненавистью материли девушек за то, что они сбиваются с пути истинного, и это ничего не меняло – всё равно девушки оставались покорными овцами и уезжали к маменькам. Как так получается, что у некоторых происходит внутренний переворот? Ну, собственно, это всё тот же вопрос про слепые уверенности. Никто не знает, почему они меняются или не меняются. Рожденный ползать летать не может? Неужели именно так, и ничего изменить нельзя? Если человек родился с потребностью в искренности, свободе, то он проснётся, если его растолкать. А если родился ничтожеством, то толкай не толкай, ничего не будет – человек вернётся к своим слепым уверенностям, продолжит вытеснять то, что вытеснить, казалось бы, просто невозможно, и вернётся умирать в свою старую жизнь. Хуёво как-то… 2 ноя. Снилась какая-то полная хуета. Вообще всё хуёво. Настроение хуёвое. Ничего нельзя изменить. Этот мир – мир уродов, и ничего нельзя изменить. Уроды рожают детей, делают из них уродов, и эти уроды потом рожают новых детей и делают из них уродов, и вбитые в детей слепые уверенности делают их инвалидами и превращают в уродов – как в фильмах про вампиров – укусил вампир красивую девочку, и она превращается в мерзкого вампира. Ведь это именно то, что происходит везде. Как с этим можно жить? Ну как можно жить и радоваться жизни, когда гнойные вампиры день за днём превращают в таких же как они миллионы, миллиарды мальчиков и девочек? И я ничего, совершенно ничего не смогу сделать. Год назад трахал девочку в Камбодже - страстная, пупсовая, восемнадцать лет, студентка. Потом она у меня ночевала несколько раз. Я пользовался ей просто как мясом, потому что ничего другого с ней сделать было нельзя, и мне так стало как-то легче. Сначала я ее гладил, тискал, целовал, и лицо у неё было напряженное и готовое в любой момент стать отчуждённым. А потом как-то поплохело от этой безнадёги – ну не оживить её, ведь для неё секс – это грязь, и чем более она страстная, тем более грязная, тем больше винит себя, и стало так хуёво, и почему-то стал просто ебать как мясо, и она тут же стала вести себя как влюблённая! Получается что? Чем больше их пользуешь как кусок мяса, тем больше они тебя любят. Блять, это невыносимо. Я так жить не хочу. Что-то вообще жить не хочется. Вообще хочется, но вот так не хочется, а иначе я не умею и не знаю как. Ясно одно – изменить это нельзя. Миллиарды людей калечат друг друга и детей – каждую минуту, каждый час, каждый день, каждую неделю, каждый сраный месяц, каждый ебаный год. Кто может изменить это? Общество меняется, это факт. Изменить его нельзя, это тоже факт. Оно меняется по каким-то своим законам, и никто не может ничего с этим сделать – ни диктаторы, ни благодетели. Никто. И я ничего не смогу. И Майк не сможет. Никто не сможет. Джо. Он ведь тоже не сможет. Тысяча Джо ничего не смогут. Даже миллион Джо ничего не смогут. Всё будет идти своим путём, всё будет по каким-то своим законам изменяться, и ничего изменить нельзя. Можно изменить себя, и можно совместно работать над этим с теми, кто тоже меняет себя. Прогрессорство – полная хуета, прав Хэл. Всё, что мы можем – дать человеку намёк, подсказку. Если он отворачивается и морщится – пошёл он на хуй, что с ним делать? Карлос показал мне записи… это же полный провал, как этого можно не видеть? Целый час пытался доебать Майка и Карлоса, что все их попытки влиять на людей ошибочны изначально. Влиять можно только на тех, кто хочет этого влияния, кто стремится к нему. Вот Таша. Конечно на неё можно влиять. Ну так она стремится к этому. А любое приманивание обречено на неудачу. Приманить человека несложно – начинаешь вокруг него прыгать, по сто раз объяснять одно и то же, постепенно он к тебе привыкает, привязывается, и это интерпретируется как проявление его интереса, а это всего лишь проявление привязанности, а человек остается в точности таким же, каким и был. Хэл стал на меня посматривать… с уважением, что ли. Вроде бы я перестал быть для него пустым местом. А я как раз стал совершенно пустой. Как жить дальше? В норе, подальше от людей? Можно и так. А что делать то? Рассыпать приманки и ждать. Если живой человек появится, взять его к себе и дать ему возможность жить так как он хочет. Трудно с этим смириться, что вот все эти люди вокруг безнадежны – все за исключением крохотной кучки. Вот все пупсовые, красивые девочки – все они безнадежны, все хотят только презрительного мужа, стать свиноматкой и прислуживать ему, жалеть уёбищ родителей и быстро превращаться в таких же вампиров. Как-то это гнусно… И снег только усиливается. Как вообще отсюда выберемся через такие сугробы? За завтраком гид сообщает, что сидеть дольше бессмысленно. Во-первых, в ближайшие несколько дней всё равно на вершину не пойти, а во-вторых, если снегопад будет идти несколько дней, то зависнуть тут будет довольно опасно. И ещё начался сильный ветер. Сборы. Портеры, кажется, рады, что уходим. Я в общем тоже. Что-то расхотелось бегать на вершину. Голова совсем другим занята. Погода совсем пиздец стала. Майк советуется с гидом, тот уверяет, что найдёт дорогу, он тут уже раз пятьдесят был. У меня сомнения. В хорошую погоду можно хоть сто раз тут ходить, а когда видимость пять метров и уже какойто ураганный ветер задувает снег в лицо… Портеры ушли, а мы ещё натягиваем кошки, связываемся верёвкой. Невероятно, но портеры так и пошли – в кедах! Кстати, это мне кажется ошибкой, что портеры ушли вниз без нас – ведь у них палатки, и если заблудимся, уже не получится встать на ночлег и переждать до следующего дня или сколько надо ещё. Гид уверяет, что необходимости в этом нет, что портеры тут ходят тоже давно и они сейчас протопчут тропинку и мы пойдем прямо за ними. Ну хорошо. После портеров и в самом деле видна целая траншея, не то что тропинка. Но как они тут ориентируются, хрен знает, ведь не видно вообще ничего. Сейчас вдоль скалы конечно мы пройдем и спустимся, а вот дальше… немного левее или правее, и попадем в трещины. Может быть Хэл потому и лезет в осознанные сновидения с таким упорством, что здесь он уже ничего не ищет? А куда лезет Джо? И чего ищет он? Всё, выходим. Если останемся в живых – потом продолжу. 12. - У тебя ведь возникает такая уверенность, что Джо не общается с тобой, потому что хочет тебя за что-то наказать? - Наказать?? Андрея удивило такое предположение. Никогда раньше такие мысли ему в голову не приходили. Алинга, никак не реагируя на переспрашивание, просто продолжала вопросительно смотреть на него. - Я думаю, что нет. Нет, такого нет, не помню таких мыслей. - А кто тебя спрашивал о мыслях? – Илан лежала на пузе рядом и, казалось, почти не обращала внимания на их неторопливый разговор, но периодически вставляла лаконичные ремарки. Втроём они валялись на берегу горной речки в пяти минутах от Кхаре, на том же самом мшистом каменном плато. От непогоды не осталось и следа. Яркое голубое небо, жаркое солнце, прохладный ветерок с речки и совсем некуда торопиться. Депрессивное состояние не то, чтобы совсем прошло, но как-то отдвинулось, отошло в тень. Вообще трудно было бы испытывать депрессию и уныние, когда рядом две любимые девочки, когда такой охуительный сосновый лес вокруг… «две»? Андрей поймал себя на этой мысли и удивился ей. Это вырвалось как-то само собой. Илан – любимая девочка? Но к ней нет ни сильного сексуального желания, ни отчетливого желания вместе проводить время – ничего такого, что обычно входит в понятие «любимой». Или точнее – «входило», потому что всё же эта мысленная оговорка была неслучайной. Понятия меняются, уточняются вместе с опытом. Сейчас, пожалуй, он готов был бы и вслух подтвердить, что относится к Илан как к любимой девочке, так как к ней есть то, что составляет стержень любой влюбленности, как она понимается сейчас – открытость и нежность. И что-то ещё. Что-то, что трудно уловить, но что придаёт этой влюбленности совсем другой оттенок, чем то, что испытывается к Алинге. Тайна, вот что. Андрей пристально посмотрел на Илан, словно пытаясь проникнуть сквозь её спокойное выражение лица. Илан связана как-то с тайной Джо, потому что Джо её к себе приблизил, Джо её чему-то обучает, и видимо не напрасно, так как ясно, что Илан знает намного больше об озаренных восприятиях, чем все они вместе взятые. Ну так кажется по крайней мере. Интересно… ведь насколько стало ясным по некоторым замечаниям, Алинга тоже как-то пересекается с Джо… - Что ты спросила? - Кто спрашивал тебя о мыслях? - Алинга спраш… ща, погоди. – Андрей вспомнил дословно вопрос. – Согласен, речь была не о мыслях. Есть ли такая уверенность? А как это понять… Представить образ Джо, испытывающего ко мне близость. Что-то… как-то не так, не складывается, натянутость. Да, очевидно, что уж точно нет уверенности, что Джо испытывает к нему близость. Теперь – образ Джо, испытывающего насмешливое пренебрежение, наказывающего его. За тупость, за легковесность… Пренебрежение – да, такой образ не вызывает отторжения, не кажется неестественным. - Пренебрежение. Не наказывает, но пренебрежение испытывает. Алинга и Илан переглянулись. - Хуёво?... - Нет…, в общем ничего неожиданного. Почему могло бы быть иначе? Андрей не нашелся, что ответить. В самом деле – почему могло бы быть иначе? - Вообще-то иначе могло бы быть, - возразила сама себе Алинга. – Могло быть хуже. - То есть пока не смертельно?:) - Дурак ты, Энди… Алинга произнесла это как-то печально, даже немного обреченно. Обидно не было, но как-то неприятно задело, конечно. Что значит «как-то неприятно» - разбираться не хотелось. Пару раз попытавшись сказать что-то, Андрей бросил эту затею, хотелось помолчать и как-то определиться с чувствами и мыслями, надоело болтать. И снова возникло чувство покинутости, неспособности преодолеть пропасть, отделяющую от насыщенной, интересной жизни. Чего-то не хватает. Жопа какая-то… Есть полная свобода, есть даже интересы и радостные желания, есть любимые девочки, которые к нему дружественны, есть деньги, есть возможность заниматься совместными делами с интересными и близкими людьми. Ёб твою мать, ну вот всё же есть! А чего тогда нет?? - Чего нет в моей жизни, Илан? – с каким-то глухим отчаянием произнес он. Она повернула голову и посмотрела с неожиданным интересом. - Что ты сказал? - Чего нет в моей жизни? Дай подсказку. Если знаешь, конечно. Чего нет, а? У меня всё есть, всё! А жизнь не то чтобы пуста… нет, она не пуста, она насыщена, но в ней не хватает чего-то такого, что позволило бы перевалить за какой-то рубеж… за грань, после которой не возникает этих провалов. Ну как сказать… жизнь насыщена, но в ней не хватает… - Стержня. - Да, вот именно. Стержня, согласен. Так что, подскажешь? Алинга хихикнула, а Илан нарочито медленно повернула голову, словно увидела что-то до смешного необычное. - Точно дурак, - без тени юмора произнесла она. - Ну это же лечится, Илан, - так же полусмеясь возразила Алинга. - Ну у кого как… Илан почесала носик, сморщив его. - Тебе чего? - То есть? – не понял Андрей. - Тебе чего-то ещё? - Да… я хочу узнать – какого стержня мне не хватает. - Повторяю, Энди. В твоей жизни не хватает стержня. - Это я понял. - Так чего тебе ещё? - Какого?? Илан взглянула на Алингу и помотала головой, затем отвернулась, вытянула ноги и стала пялиться куда-то в сторону Мера-Пик. Ерунда какая-то. Какого стержня не хватает? Почему этот вопрос бессмысленный? Потому что у каждого он свой. Точно. Блин. - Илан, что ты посоветуешь – как найти этот стержень? – Илан не отреагировала, но Андрей продолжал, рассуждая вслух. – Я сейчас понимаю, что стержень этот у каждого свой и ты не можешь сказать, какой он у меня, мне надо самому найти это… стержень… это какая-то… цель? Какоето особенное желание? Циклон? Сильное устойчивое радостное желание? - Нет, Энди. Циклон это циклон, циклон пришел и ушел, а стержень не уходит, - произнесла Илан, не глядя на него. – Стержень – это основа всего. Основа твоей личности. Главный вектор, вокруг которого возникают и опадают циклоны и более мелкие желания. Главный вектор, так понятнее? То, без чего ты жить не можешь, и то, с чем ты не можешь стать банкротом. Умереть можешь, а банкротом стать – никогда. - Значит мне хрен найти его. Я даже не испытывал циклонов, значит уж точно и стержень свой пока что найти не смогу. - С каких пор ты стал экспертом в этих вопросах? – попрежнему не глядя на него спросила Илан. - Я не стал, нет. Понятно, я не могу судить о том, могу или не могу я найти свой главный вектор. Хорошо. Ты можешь подсказать – в каком направлении искать? Как искать? - А что ты уже сделал? - Ничего, конечно, - развел он руками. – Я только что узнал об этом стержне, как я мог успеть что-то сделать?? - Я и не говорю, что ты мог что-то успеть сделать. Я говорю, что ты просишь тебе подсказать – как и где его искать, и спрашиваю – а что ты уже сделал. - Ясно. Больше спрашивать было не о чем, а сидеть тут и пялиться на лес, горы, речку и мшистые круглые пупсы камней по-прежнему было классно. По крайней мере есть надежда. Надежда в виде чистой гипотезы, конечно. Но это же не просто случайная мысль. Это подсказка от Илан. Это подсказка от Джо. Есть стержень. Якобы. Его можно отыскать… якобы… Ну, скажем так, его можно попытаться отыскать. Где? Что-то такое, что захватывает целиком. Что-то такое, без чего жизнь – не жизнь. Это надо как-то отойти подальше от самого себя, надо как-то суметь взглянуть на себя, на свою жизнь со стороны, издалека, с высоты. С такой высоты, с которой будут видны линии, указывающие куда-то, как в пустыне Наска – там есть рисунки и совершенно прямые линии, идущие через пустыни и горы, но увидеть их можно только с высоты птичьего полета. Случайно такое не возникает. Инопланетяне точно были на Земле… какие нахуй инопланетяне… Андрей глубоко вздохнул и улегся в полный рост на траве, заложив руки за голову. Можно валяться на траве и пялиться в небо. Можно трахаться с разными девочками и мальчиками, снимая их в массажках, подцепляя на улице. С трансиками ещё. Чё-то не хочется, кстати… Уже давно известно – чего можно ожидать от секса: в первый раз может быть сильное возбуждение от эффекта новизны, а во второй – уже ничего, так как повадки людей в сексе асексуальны совершенно… ладно… Можно заниматься бизнесом – ну хотя бы для того, чтобы обеспечивать реализацию других желаний, хотя и от самого процесса построения бизнеса можно получать удовольствие, если не делать это с таким вынужденным изнурением в такой враждебной атмосфере наподобие российской, когда в любой момент могут прийти и всё отнять, закрыть, арестовать и посадить – просто так, просто от ненависти к капиталистам, от ненависти к жизни, просто потому, что Швондеры управляют страной на всех уровнях. К счастью, мир большой… Можно бегать по горам, и это клёво. Ещё можно заниматься боксом и дайвингом и теннисом и джиу-джитсу и чем взбрёдет в голову… точнее – чего захочется телу. Ещё скалолазать классно, может слетать в Ванг-Вьенг или в Райли? Можно читать книжки и смотреть фильмы. Хауса так и недосмотрел. Дофига всего ещё можно делать. Андрей перевернулся на живот и уткнулся носом в коричневую пушистую поверхность лежащего прямо перед ним небольшого камня, и тут же вспомнился камень, который он купил в Катманду. Сначала его привлекли отблески света в витрине с камнями, и, присмотревшись, он увидел среднего размера камень – килограмм на десять, представлявший из себя нагромождение торчащих во все стороны кварцев. Сначала захотелось просто посмотреть на него, и продавец с неохотой и даже с недовольством вытащил его из витрины. Чем больше он вертел его в руках, тем больше хотелось смотреть ещё и ещё. Камень был почему-то довольно грязным, и, поковыряв его ногтем, Андрей увидел, что этот налет на кристаллах легко счищается. Купив камень, Андрей утащил его к себе в номер, загрузившись по пути несколькими примитивными жесткими зубными щетками, и, сидя на балконе, методично очищал одну грань за другой, и камень становился всё красивее и красивее. Высвобождались чистейшие, прозрачные грани кристаллов, обнажалась необычная ребристая порода, на которой они примостились. Некоторые грани оказались покрыты продольными зеленовато-коричневыми чёрточками-наростами, и было очень приятно испытывать всё новые и новые всплески чувства красоты – мелкие, но много. Прошло полчаса, час, полтора, два… удивительно, но не было усталости ни физической, ни психической – очень нравилось всматриваться в открывающиеся ниши и переходы, было интересно смотреть, как из-под глины показывались целые друзы и кластеры кристаллов, пещерки. И сейчас – вот перед носом камень, покрытый мхом. И рассматривать его очень нравится. А в полуметре от лица – голые лапки Илан, и их тоже охуенно нравится рассматривать. Мелкие удовольствия, мелкие желания. Они ведь в основном и насыщают жизнь. Где-то он читал, что бюджет США наполняется только на треть налогами с огромных корпораций типа «Дженерал Моторс» - львиная доля налогов поступает от мелких и средних фирм, которых там миллионы, десятки миллионов. Именно на мелком и среднем частном предпринимательстве, вообще говоря, покоится экономическое могущество США, и точно также насыщенность жизни невозможна без вот этих мелких, сиюминутных желания и удовольствий. И всё-таки… и всё-таки этого достаточно лишь для того, чтобы приблизить насыщенность к экватору своей интенсивности. Этого хватает, чтобы допрыгнуть до полянки, на которой течёт настоящая жизнь, и глянуть на неё одним глазком, но этого не достаточно, чтобы зацепиться, подтянуться и остаться на ней. И пока этого не происходит, будут резкие колебания амплитуды насыщенности, будут резкие перепады от интенсивного удовольствия от жизни к депрессивным обвалам, будут возникать длительные периоды рассеянного внимания, и будут провалы в частые оргазмы и залипания в малоинтересных впечатлениях с единственной целью забить скуку и серость. Нужно что-то ещё – особенное, чтото такое, чего в его жизни никогда не было, что составит стержень, настоящую опору. Этим стержнем не может быть конкретное желание, потому что желания меняются – сейчас хочется одного, затем другого. Интересно, кстати… Точно, этим смыслообразующим стержнем жизни не может быть конкретное желание! Просто потому, что желания сменяют друг друга, и если предположить, что стержнем может быть конкретное желание, то неизбежно следует вывод, что в какой-то момент времени этот стержень исчезнет – просто в силу того, что желаниям свойственно меняться, чередоваться, и получается, что в этот момент, когда воображаемое «стержневое желание» исчезло, я снова остаюсь без опоры и сваливаюсь? Тогда какой же это «стержень». Нет… это не то… Циклоны – да, циклоны - это именно определенные желания. Вот например взять Хэла. Каким он представлялся раньше? Ну, такой упёртый монстр, день за днём, час за часом работает над своими осознанными сновидениями…, но сейчас – после целой недели, проведенной вместе в очень тесном контакте, Хэл переместился из области туманных патетических дорисовок в область определённой бытовой реальности, после чего стало совершенно ясно, что он, конечно же, не занимается этим непрерывно. Ничем невозможно радостно заниматься непрерывно! Да, он часто возвращается к своим мыслям и выглядит сосредоточенным, он делает записи, он часто делает, кажется, какие-то практики, но что это значит - «часто»? Если подсчитать чистое время в течение дня, когда Хэл занимается именно своим циклоном, то будет наверное пятьдесят процентов? Да нет… какие там «пятьдесят»… десять! Остальные девяносто процентов – это те самые «мелочи», наполняющие «бюджет насыщенности». И при этом Хэл постоянно выглядит энергичным, собранным, легко и живо реагирует на какие-то интересные ситуации, то есть несмотря на то, что девяносто процентов своего времени он тратит НЕ на самое интересное, что есть у него в жизни, его насыщенность очень высока. Это и значит, что циклон не является стержнем, так как если бы он был стержнем, то отсутствие этого стержня в данный момент привело бы к обрушению конструкции, и Хэл сдувался бы, как шарик, как сдувается брюшко стрекозы, попадающей из солнца в тень. Он часто находился бы в подавленном, депрессивном или раздражительном состоянии…, ну это невозможно было бы скрыть при такой тесной совместной жизни. Значит так. Это совершенно ясно теперь. Стержень не может быть конкретным желанием, не может быть циклоном. Уже кое что:) Андрей не усидел, точнее не улежал. Встав на четвереньки, он немного порычал, как довольный тигр, раздумывая – записать это открытие в блокнот или ещё повисеть в этих мыслях, попытаться поймать что-то ещё в сети. Хочется записать всё же. - Стержень не может быть конкретным радостным желанием. Он также не может быть даже циклоном, поскольку желания появляются и уходят, а стержень – по самой своей сути – обязан быть чем-то таким, что не уходит. – Торжественно произнёс он вслух, читая свою запись. - Если он и дурак, Ал, то не клинический, во всяком случае…, - шутливо подбодрила Илан Алингу. - Я точно не клинический:), - уверенно подтвердил Андрей. – Хотя иногда моя тупость и неспособность сосредоточиться на главном меня пугает… Хорошо. Это важно. Стержень не может быть циклоном. - Я бы тебе не советовала, - немного лениво отметила Илан, - привязываться к слову «стержень», чтобы не получилось так, что некий образ, который выбран просто в качестве подходящего в данный момент символа, будет навязывать тебе определенный ход мысли… - Я надеюсь, ты не представляешь себе «стержень» как стержень?:), - улыбнулась Алинга. - Нет, конечно! - Конечно да! – резко добавила Илан. - Нет. - Да. – Выразительно, с нажимом снова произнесла Илан, и Андрей поприжал свои позитивные эмоции, и минуты на две задумался. - Исходи из свойств искомого. Образы удобны, но это только образы – используй их и выбрасывай, как обёртку. – Пояснила Алинга. – Образы, это и есть обёртка, которая помогает донести конфетку до сознания, пока она не растаяла. - Я понимаю, естественно…, но в данном случае… Алинга встала, подошла сзади к Илан, обняла её за плечи и что-то тихо стала говорить ей на ухо, и хотя было понятно, что в данный момент его никто не слушает, Андрей продолжил рассуждать, фиксируя вслух наиболее значимые этапы. Рассуждать вслух вообще стало нравиться, поскольку невысказанные мысли очень подвижны и легко улетают, оставляя слабый след, и кроме того, человек, размышляя, практически не старается придавать своим мыслям адекватную, точную форму, как это происходит тогда, когда человек пишет. Это, кстати, одна из причин, по которой приятно делать записи в блокноте… а проговаривание мыслей вслух является удобной промежуточной стадией. - То, что я ищу, должно быть…. - Так намного эффективнее! - Неожиданно вставила Илан, хотя Алинга продолжала ей что-то шептать, - называй это «то, что ты ищешь», и тогда образы точно не навяжут тебе ложное направление. - … должно быть непрекращающимся. Нет. Оно не должно быть так часто прекращающимся и сменяющимся, как желания. Нет. Сменяться то ему вообще нечем! Либо оно есть, либо его нет. Это желаний много, а оно по своему определению множественным быть не может. Или может? Может ли быть два главных направления, два главных чегото в жизни? Не знаю. Нет, не может! Опять таки… во! Дошло! Если это является определённым составом восприятий, то оно не может не меняться и не замещаться чем-то другим. Значит то, что я ищу, не является не только желанием, оно не является также состоянием! Никакое состояние не может быть стержнем. Клево? Алинга, клево? - Клёво, клёво…, - кивнула она и продолжила говорить на ухо Илан, потом замолчала, ожидая, по-видимому, её реакции, но Андрею это было сейчас безразлично – о нём они говорят или о чём-то своём, это совершенно неважно. Сейчас он испытывал инстинкт охотника, первооткрывателя, первопроходчика. - Значит… стержнем может быть что-то динамическое. Ну просто потому, что кроме восприятий ничего нет, а восприятия меняются, а стержень не может быть конкретным восприятием или конкретной их совокупностью. Значит – что-то динамическое. Или – совокупность совокупностей. Логически это ясно. Например, если бы я испытывал вот ту самую насыщенность, которую я хочу, следуя радостным желаниям, то так и можно было бы сказать: «стержень – это следование радостным желаниям, это испытывание радостных желаний, это испытывание состояний, в которых есть радостные желания и озаренные восприятия», и тогда как бы желания и озаренные восприятия ни менялись бы, стержень всегда присутствовал бы. Неподвижность движущегося. Совсем не так, как у капитана Немо:) Спустя пару секунд Алинга повернула голову и сделала удивленную мордашку. - У кого? - У капитана Немо, у него было «подвижное в подвижном», а у меня неподвижность подвижного. Алинга хмыкнула и отвернулась. - Но я знаю точно, что радостные желания не являются тем, что я ищу, и вот это удивительно… - Что тут удивительного, Энди, - почти не отрываясь от разговора с Илан спросила Алинга. - Ну… удивительно, что… - Что же тут удивительного? - не дослушав перебила она его. – А вот тебя не удивляет, Энди, что ты не можешь сесть на квадрацикл и взлететь в воздух и облететь Эверест? - Нет:) А почему это могло бы меня удивить? Я что – даун? - Но ведь квадрацикл, это классная штука, согласен? Можно кататься по карьерам, оврагам, ручьям, лесам… - Ну? - Но тебя ведь не удивляет то, что эта замечательная штука не может тебя заодно ещё в космос унести, потрахать в попу и накормить? - Понятно. Андрей лёг на бок, вытянув вперед немного затёкшие ноги. - Радостные желания – это квадрацикл. Это надо записать:) На квадрацикле можно клёво кататься, но в космос не улетишь. Я давно уже клёво катаюсь, и несколько лет мне этого хватало, почему перестало хватать теперь? Погоди, это я не тебя спрашиваю, это я себя спрашиваю:) Почему перестало хватать… ну вроде очевидно, почему. Потому что я вырос, изменился, эволюционировал что ли… хм… - ЧСУ покоя не даёт? – вкрадчиво поинтересовалась Илан. - Не понял… почему ЧСУ? - Ты говоришь о собственной эволюции так, как будто не можешь в это поверить. Что это, если не чувство собственной ущербности? - Да, ЧСУ. Значит я изменился. - Ну естественно ты изменился, Энди! Неужели, по твоему, радостные желания и озаренные восприятия ничего не стоят, ничего в человеке не меняют? – Илан стала говорить неожиданно эмоционально, и даже немного жестикулируя. – Откуда такая ущербность? Мужики обычно самовлюбленны, как павианы, а ты прямо как девочка… ну для мужика это плюс… уж лучше ты будешь как девочка в этом отношении, чем павианом… разумеется ты изменился, разумеется! Как могло бы быть иначе? Ты изменился, ты вырос, ты дозрел до чего-то большего. Ты вот как-то пару дней назад прошёлся на счёт меня и Джо, что я его ученица или детище… не помню точно, ну хорошо, а ты-то кто?? Ты что, забыл? Забыл, что Джо тебя во Вьетнаме встретил? Забыл, что он тебя на Амбон притащил? Что он с тобой встречался в Сингапуре, и где-то там ещё, что он следит за тобой, он наблюдает за тобой, за твоим развитием, за твоей жизнью, это всё ты забыл? - Нет…, - Андрей был несколько ошарашен её неожиданным напором, но не обескуражен. – Почему забыл… просто я не рассматриваю это внимание как…, ну как… - Ну как…, - передразнила Илан. – Как что? Как заинтересованность? - Да, как заинтересованность. - Значит Джо от скуки мается, что ли? Делать ему нечего, вот он нашел дурачка какого-то… так что ли? Вообще иногда я начинаю думать, что может оно и так, когда слышу твои перлы… Насколько она сказала это всерьез, понять было трудно. - Нет, не так. Если Джо за мною следит, значит я ему интересен. Я просто понимал этот его интерес по-другому. - Как это «по-другому» можно понимать интерес? - Ну как будто он следит за мной, как за лабораторной мышкой. - Ну естественно, а как ещё? - Нет, ты не поняла. Я имею в виду, что я думаю, что он следит за мной ПРОСТО как за мышкой, ну то есть я для него – просто объект, ну как тот араб для Марса. - Не многовато ли всего делает Джо для араба Энди, а? - Ну…, - Андрей развёл руками, - мне трудно судить об этом… я просто его не чувствую, что ли… он для меня непонятный, отстраненный. Когда он со мной разговаривает, он словно держит меня на расстоянии… - А ты бы хотел, чтобы он тебя поцеловал и потрахал? - Нет… целоваться с парнями я не люблю:) Илан вздохнула и только сейчас заметила, что Алинга держит её ладонь в своих руках и мягко поглаживает. - Чё, думаешь чего я взбесилась?:) - Ты взбесишься, как же…, - Алинга рассмеялась. - Что-то куда-то уехали, - пробормотал Андрей, заглядывая в свой блокнот. – То, что я ищу. Слушайте, есть идея. Очевидно, что циклоны… да и не только циклоны, а просто сильные радостные желания, они ведь не могут существовать сами по себе, в вакууме, в отрыве от того, что их питает? Если где-то там, в глубине восприятий, которую я сейчас не могу различить, есть нечто такое особенное, что даёт очень высокую насыщенность, то мои желания должны как-то намекать, должны как-то соотноситься с этим стержнем. - О чём это он? – недоуменно спросила Илан. – В какой ещё «глубине восприятий», Энди? Говори о том, что воспринимаешь. Какая ещё «глубина»? Ты стал эзотериком? Поговорим о бессмертной душе? - Ладно, ладно:), - Андрей замахал рукой, словно отмахиваясь от мухи, - ну ввернул для красного словца… но идея всё-таки интересная, смотри – если я… испытываю сильные радостные желания… определенные сильные радостные желания, то не означает ли это, что с помощью реализации этих желаний…, нет, не так. Не означает ли это, что потому вот именно эти желания и возникли именно у меня, что они влекут меня к чему-то такому, что для меня является очень привлекательным? Вот Хэл, у него циклон – исследования осознанных сновидений. Почему? Андрей почесал лоб и зевнул. - Почему именно осознанные сновидения? Почему его тянет именно туда? А почему тебя тянет именно к исследованию озаренных восприятий, и ты разбираешься в кластерах, сплавах и хрен знает в чем еще? Не потому ли, что занимаясь тем, что настолько интересно, ты удовлетворяешь тем самым какие-то свои фундаментальные потребности? Не потому ли, что чувствуешь себя, реализуя эти свои желания, ближе к чему-то такому, что тебя очень сильно влечет? Так нельзя ли попробовать понять – в каком направлении вообще можно искать то, что самое-самое важное, самое насущное и самое притягивающее, самое оживляющее… просто анализируя свои желания? Обобщив их, найдя что-то такое, что вмещает в себя все полученные обобщения? Или выявив в них какое-то общее свойство? То самое зерно, которое есть в каждом из них? - Неплохо, - кивнула Илан. – Даже хорошо. Алинга промолчала, с интересом рассматривая Энди. - Джо всё-таки умеет выбирать людей, а?:) – игриво спросила она у Илан. Илан нарочито скромно потупила глазки. - Если ты имеешь в виду меня, то несомненно это так, -, согласилась она. - Хорошо, сделай это, попробуй. Я не уверена… я далеко не уверена, что на самом деле таким образом ты чего-то добьешься…, но кто знает, попробуй, в общем. - Ну… Илан! – воскликнула неожиданно Алинга, чегото видимо недополучив. - Ал, ты как клещ. Ты что, изнасиловать меня хочешь? - Это можно…, но только по-другому:) - Почему она как клещ? – поинтересовался Андрей. - Потому что она меня торопит. Но дёргая морковку за ботву, ты её рост не ускоришь. - С морковкой согласен:) - Ну вот, ты – это морковка, и Ал предлагает мне дёргать тебя за ботву, а я хочу делать только то, что хочу. Чем больше человек сам хочет что-то сделать, как-то изменить себя, тем более он мне… и ей, кстати, симпатичен. Чем больше человек сам хочет измениться, тем легче он и меняется, это нам тоже известно. Теперь сопоставим эти два утверждения и легко выведем равенство правых их частей, и получим, что чем больше к человеку возникает симпатия и желания ему содействовать, тем легче это содействие можно осуществить. Всё прекрасным образом уравновешено. Говоря проще, если я ничего не дорисовываю и не вытесняю, и если мне хочется человеку помочь, то это само по себе и означает, что помощь своевременна. А если пока не хочется, значит… - Да, да, ну что же с этим будет спорить…, - Алинга обхватила Илан за шею и притиснула её к себе. - Вот именно… не надо спорить… займись этим, Энди, если хочется… Илан одним быстрым движением вывернулась и взяла кисть Алинги на болевой, но Андрей не стал наблюдать за их игрой. Идея была интересной, даже немного захватывающей, и он уже начал составлять список желаний – и в надежде получить пищу для размышлений, и небезосновательно рассчитывая на то, что чем больше результатов он получит, тем больше подсказок ему обломится от Илан. На Солнце наползали мелкие облачка и таяли или уползали дальше, так что жара не становилась некомфортной. Каждый раз, когда возникает хоть какая-то надежда на интересное исследование, жизнь становится интересней. Малозначимые детали приобретают вкус, действия приобретают напористость. Перестает раздражать то, что раньше задевало - словно наступает мобилизация, при которой нет ни времени, ни желания отвлекать свои силы на второстепенные и малозначимые детали. Сосредоточение само собою, без каких-либо ухищрения и усилий, становится прочным, даже можно сказать – вязким. Не такто просто отвлечь увлеченного исследованием человека. Что так привлекает в исследовании? Да во всяком ли исследовании? Вообще, исследование исследованию рознь… ну так же, как желания есть радостные, которые сопровождаются предвкушением, и желания, при которых предвкушения нет. Первые наполняют жизнь и делают её насыщенность высокой, вторые – убивают. Не важно – что я делаю. Важно – что я при этом испытываю. Два человека могут делать одно и то же, например учить английский. Они могут учить одни и те же слова и выражения, в одном и том же темпе, в одних и тех же условиях, при этом первый будет оживать, а второй – умирать. С исследованием – то же самое. Что делает исследование живым, оживляющим? То, без чего его и исследованием-то нельзя назвать. В школе детей на уроках физики заставляют ставить опыты. Это исследование? Это полная хуйня, это уничтожение живого в человеке. Что испытывает школьник на уроках? Всё что угодно – страх двойки, страх следующего урока, страх агрессии со стороны учителя или родителя, озабоченность, страх, скука, раздражение, страх, скука, спазматическое желание позитивных эмоций – всё что угодно. Это исследование, что ли? Даже если в результате опыта он узнает то, чего раньше не знал? Это будет просто новая информация, полученная на фоне ужасающей помойки восприятий, и что в ней толку? От таких действий только увеличивается отвращение к любым действиям, имитирующим исследование. Достаточно посмотреть на окружающих людей, чтобы увидеть цену всему этому. Что делает исследование исследованием? Имитация исследования, так же как и имитация радости и счастья, приводит только к опустошению и депрессии или агрессии. Что необходимо, чтобы можно было сказать, что есть исследование? Интерес к чему-то. Как устроено это. Что будет если сделать так. Интерес. Предвкушение узнать, понять, найти новое. Интерес и предвкушение. Предвкушение возникает само собой, если есть интерес, так что… кстати, кроме предвкушения… Андрей задумался, вспоминая те моменты, когда было интересно что-то исследовать. Интерес. Это центральное. Предвкушение. Ещё возникает упорство. Я могу сидеть голодным, могу откладывать то, что давно бы уже пошел делать. Иногда даже не хочется идти пописать! Возникает иногда решимость. Намного реже, чем упорство. Вообще упорство и решимость образуют какую-то связку… устойчивую пару, аккорд. Но это не всё. Почему-то трудно вспомнить. Какое исследование можно было бы вспомнить… ерунда какая-то. Словно парализовало воспоминания об этом. Или исследования на самом деле были фиговыми, или сейчас что-то заело, ну и хрен с ним. Конкретного исследования не помнится, зато, как ни странно, получается вспомнить само состояние исследования. Есть еще какие-то озаренные восприятия. Зов есть. Как будто тянет, приманивает неизвестное. О! Неизвестное. Чувство тайны есть совершенно точно. Фигня какая-то… чувство тайны и есть центральное озаренное восприятие в исследовании, как получилось так, что вспомнилось оно последним? Первым вспомнился интерес… но «интерес» - не тот термин. Всё-таки это именно чувство тайны, а интерес – это что-то другое, что часто или может даже всегда переживается вместе с чувством тайны. Интерес связан с чем-то интеллектуальным, в то время как чувство тайны – в чистом виде озаренное восприятие. Значит ещё зов. Ну как минимум эти. - Трудишься? Андрей вздрогнул от неожиданности и обернулся. Над ним стояла Илан и заглядывала в блокнот через плечо. - Уже нет. Кажется, это всё, что я сейчас могу написать. Хочешь прочитать? - На русском?:) - А…, да, не подумал:) Хочешь, прочитаю, что тут написано? Одной минуты хватило, чтобы всё рассказать. Переживаются открытия ярко и время течёт медленно, растягивается, а рассказывается всё это за минуту. - Что насчет анализа желаний? - Ничего интересного. Выписал пару десятков… и ничего, не знаю – куда тут копать, так что… не имею ни малейшего понятия, куда двигаться, чтобы искать то, что усилит насыщенность. - Я бы так не сказала, - неопределенно возразила Илан. - Не сказала бы что? - Не важно. Пошли в гестхауз, – Илан потянула его за рукав футболки, - у нас там лекция намечается. Думаю, тебе будет интересно. - Лекция?:) Лекции я всегда пропускал… - Давай, давай…, - Илан продолжала его тянуть, пока он вставал, - здесь тебе не университет, где можно подружиться с ректором и всё будет сходить с рук. - Ты дружила с ректором? Андрей поднялся, и они неторопливо пошли к посёлку. - Нет. Я просто сосала ему. - О!..., - вырвалось у Андрея, и он даже остановился от удивления. – Правда?? - Нет. - А…:), - он покачал головой и рассмеялся. - А что? Почему тебя это так удивило? - Ну…, - он пожал плечами. - Ты не можешь себе представить меня, сосущей хуй ректору, чтобы получать нужные оценки? - Да… не могу. - Потому что я фригидная? - Нет… потому что ты… независимая, сильная, ты не будешь прогибаться… - Прогибаться? Теперь остановилась Илан. - Значит, сосать хуй, это «прогибаться»? Это унизительно, что ли? - Сосать хуй и отсасывать за оценку, это разные вещи. - Конечно, это разные вещи. Отсасывать за оценку намного больше возбуждает. На лице Андрея отразилось удивление, даже изумление. - Если это игра…, если это не подчинение, то да, я согласен. Я просто сразу не понял, что это был не просто акт… проституции, что ли, а твоя сексуальная игра, сексуальное приключение. - Я люблю сексуальные приключения. Бровь Андрея немного дернулась вверх, и от Илан это не ускользнуло. - Я не похожа на такую? - Да… нет… не похожа… Что же тогда ты не сосала хуй ректору, если ты любишь приключения? - Он был старый и импотент, так что я давала в попку декану, прямо в его кабинете на его столе. - Правда?? - Нет. Андрей рассмеялся. - Что тогда правда? - Что нас ждут. - Это хорошо, что нас ждут. Хуже, когда никто тебя не ждёт. - Эту мудрую сентенцию ты достал из сундука бабушки? Отряхни с неё пыль сначала, - отрезала Илан. - Ладно… но всё равно приятно, когда тебя ждут приятные тебе люди, правда? - Приятно, когда приятным тебе людям приятно, а ждут они тебя или нет – дело десятое. - Десятое… ну может быть, а всё равно приятно:) А ты была когда-нибудь влюблена? Теперь удивилась Илан. - Неужели у меня такое мёртвое лицо, что можно заподозрить, что я неспособна влюбляться? - Нет, просто ты такая, что можно заподозрить, что ты видишь людей насквозь, а при этом влюбиться трудно. Влюбляешься ведь во что? В дорисовки, в фантазии, во чтото загадочное, что, как тебе кажется… - В загадочное, вот именно, - перебила его Илан. – Тянет к загадочному, правда? - Ну я об этом и говорю. - Нет, это я об этом говорю, а ты только поддакиваешь. Тянет к загадочному? - Ну да, - снова пожал плечами Андрей, - тянет… я и говорю… - Не только в человеке, а вообще, к загадочному вообще. - Да, вообще… конечно, таинственное привлекает… и думаю, что это ясно – почему так происходит. Что такое жизнь, жизнь обычного человека? Обыденность, приземленность. Вот и тянет к таинственному. Хоть какоето развлечение. Фокусники, гадания, дорисовки… - Ты хочешь сказать, что если твоя жизнь – это не обыденность, то к таинственному уже не тянет? - Тянет, конечно, но наверное уже не с такой силой. - Да, не с такой. - Ну вот… - Не с такой, - повторила Илан. – С гораздо большей силой тянет. А сейчас меня тянет вон туда, - Илан ткнула пальцем в направлении их гестхауза, - хотя для меня там никакой тайны не предвидится. Хотя… в некотором смысле может и быть… никогда не знаешь, чего можно, а чего нельзя ожидать от… пошли! В ресторане, залитом солнцем через широкие окна, отчетливо чувствовался приятный запах свежесрубленной древесины. Видимо, гестхауз построили совсем недавно. Но было там и кое что ещё, что бескомпромиссно отодвинуло наслаждение сосновым запахом на задний план. Посреди ресторана, на длинной деревянной скамейке, грубо сколоченной из досок, валялся собственной персоной… Джо! - Можешь не говорить, как ты безумно рад меня видеть, - приветствовал Джо Андрея, - я читаю это по твоим глазам. Андрей усмехнулся и покачал головой. - И я без ложной скромности принимаю как должное твоё восхищение мною, - продолжал Джо. – Я правда восхитителен? Правда? Андрей не понимал, чего ждёт от него Джо, поэтому просто молча прошел вперед и уселся на пластиковый стул. - Кажется, он мною не восхищается, - пожаловался Джо, обращаясь к Илан. – Зачем ты его привела? Ты же знаешь, как меня смущает, если в аудитории есть хотя бы один человек, который мною не восхищается? У меня наступает паралич мыслительной способности! Я же творец, я…этот… демиург! Ну в общем мне нужно вдохновение, а как может появиться вдохновение, если на меня смотрят таким унылым взглядом? Нет, я просто-таки требую восторгов! Ну восхищайтесь же мной, восхищайтесь! - Ну, Джо, - раздался смеющийся голос Алинги, - если ты хочешь, чтобы тобой восхищались, то это очень просто. Рассказывай людям то, что ты знаешь – об озаренных восприятиях, о негативных эмоциях, о всём том, что делает людей несчастными и о том, как этого избежать, как это изменить. Вот тобою и будут восхищаться, вознесут тебя… - … на Голгофу! – перебил её Джо. – Откуда столько наивности, Ал? Вознесут? Майк, ты тоже так думаешь? - А? Майк оторвался от шахматной доски. - Меня вознесут и облагодетельствуют, если я начну читать лекции о восприятиях? - Не думаю… скорее всем будет пофиг. Кому это надо? У них вон ребенок…, начальник…, инфляция, пиво… плевать они хотели. - Ты, видимо, всё ещё не оторвался от своей партии… что, Хэл выигрывает? Ты считаешь, что людям будет все равно, если я начну рассказывать им о том, как разрушать дорисовки, если я расскажу о бессмысленности сексуальных запретах, если… - Ну нет, конечно, нет. Им не будет всё равно, Джо. Они просто тебя распнут. - Люди защищают свое право быть несчастными, Ал, снова обернулся к ней Джо, - и если кто-то говорит, что можно стать счастливым, и что это довольно просто, и если его аргументы очевидны и методы просты и тоже очевидны и легко проверяемы, то как они теперь будут считать себя несчастными? Как будут требовать к себе внимания, жалости и уважения? Ведь теперь они уже не смогут упиваться своими несчастьями как несчастные жертвы неумолимого рока, они не будут чувствовать себя страдающими благородно, и каждый сможет их теперь спросить – а какого черта ты, уважаемый, несчастен? Почему не делаешь вот этого и вот этого, зачем ты мучаешь других и почему позволяешь мучить себя, и почему ты ещё и сам себя мучаешь в сто раз больше, чем это делает над тобою кто-то другой? И как им после этого быть почтенными страдальцами? Они же просто мудаками каким-то станут выглядеть. Мудаками, садистами и мазохистами. Поэтому, Ал, не дождаться мне от них восхищения. Они возненавидят того, кто принесет им работающий план избавления от страданий. Они спокойно воспринимают что угодно – религию, философию, мистику, потому что всем точно известно – это всё благообразная чушь. Но реальный, работающий план освобождения они предадут анафеме вместе с его автором, заклеймят и попробуют уничтожить. - Ал, а чего ты сама не рассказываешь людям хотя бы о том, что сама знаешь? – Майк уже окончательно отвлекся от партии, и Хэл, скорчив разочарованную физиономию, сгреб фигуры и стал складывать доску. – У тебя, получается, какие-то неадекватные представления об окружающих людях, какие-то романтические иллюзии? - Нет, я понимаю, как отнесется ко всему этому толпа, Майк. Но мне кажется, что интеллектуальная элита, думающие люди… - Они проклянут тебя первыми, Ал. – С абсолютной убежденностью ответил Джо. – Все они проститутки, обслуживающие тех, кто признает их право считаться элитой, неужели это не ясно? - Пока не очень… - Джо, ты только не забудь, что лекция должна была быть на другую тему, ок?:) – вставила Илан. - Ал, как ты думаешь – почему водитель автобуса считает умным доктора философии? - Потому, что он доктор философии. - Вот именно. Способен ли этот водитель автобуса самостоятельно изучить труды доктора и вынести собственное суждение о том, что тот безусловно умён? - Нет. - То есть его суждение основано на чем? На доверии к институтам, которые признают доктора доктором. На чистом доверии. А что это означает? Это означает, что платформа эта очень шаткая. Доверие! Что может быть более шатким и неустойчивым в этом мире? Поэтому… - Но доктором его признают не дворники, а другие доктора. - Правильно. Другие доктора, которые живут где? - Где? - Где угодно, только не на Марсе, Ал. Они все живут на Земле, окруженные толпами родственников, дворников, секретарш, продавцов, детей, их приятелей, родителей приятелей их детей… А теперь представь себе, что почтенный доктор философии ну, или, профессор физики, вдруг заявит во всеуслышание, что он никак не может понять – почему это [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Ну если ей этого хочется, если это её забавляет или развлекает или возбуждает? А? То-то. Может быть его защитит Нобелевская премия, которую ему дали в прошлом году? Или его может быть защитят коллеги на кафедре? Работники патентного бюро? Президент страны? Хрен. Большой и развесистый хрен, потому что, даже если они с ним согласятся в тиши своих кабинетов, что крайне маловероятно, учитывая степень промытости мозгов, то у них тоже есть дети, родственники, приятели, приятели детей, родственники приятелей детей, учителя его детей и так далее. И все они его распнут, будь он хоть трижды лауреатом чего угодно. - Я думаю, что всё ещё хуже, - вставил Хэл, раскачиваясь на стуле и заложив руки назад. – Интеллектуальная элита всегда и во все времена испытывает комплекс вины перед теми, кто трудится руками. И страх. Просто потому, что те, кто не работает головой, всегда считают интеллектуалов тунеядцами и относятся к ним с бааальшим подозрением. И те это знают и чувствуют. И побаиваются. И у них всегда есть потребность, пусть и неосознаваемая, показать себя эдаким «своим парнем» для простого народа. Своего рода «первобытный популизм» – удел не только политиков, но и вообще каждого человека. Так что, как только Джо выступит с этими простыми идеями, первыми на него набросятся именно интеллектуалы, и каждый из них захочет опередить соседа и первым плюнуть в того, кто посмел заявить нечто подобное. Это ведь простой механизм – люди постараются доказать свою приверженность традиционной морали, свою непримиримость к извращенцам, чтобы не дай бог их потом не заподозрили в лояльном отношении, и каждый будет стараться свистеть громче и плевать точнее, чтобы обеспечить себе своего рода алиби, мол вот я какой правоверный, я сразу же, не думая ни секунды в него плюнул, а потом подумал и ещё раз плюнул! Я хороший, я свой! - Неплохо подмечено, Хэл, – удивился Джо. – С твоими способностями… может тебе чем-нибудь полезным заняться? Ну например, помирить левых и правых гденибудь в бундестаге или в бундесрате? - Я подумаю, Джо, спасибо, - картинно раскланялся Хэл, не слезая со стула. – Я лучше для начала помирю Илан и Алингу. Глаза Джо немного округлились, и он удивлённо посмотрел на Илан. - Джо…, - игриво-возмущенно промычала Илан. – Давай уже… ну что ты слушаешь этого идиота, не надо нас с Алингой мирить, мы и не ссорились. - Да, не ссорились! – не отставал Хэл. – Видел я, как вы чуть не подрались там. Чё, Энди не поделили? Парень конечно завидный… - ОК, хорошо…, - Джо подошел к окну и постоял около него, вглядываясь в лесистые горы напротив. – Марс ставит опыты над туристами, Хэл ставит опыты над собой, а я ставлю опыты над вами, как вам известно. Ну и вроде никто не возражает? Он оглянулся, окинул всех взглядом и снова отвернулся к окну. - Не возражает. Хочу подложить вам… - Свинью! – вырвалось у Андрея. Алинга коротко рассмеялась, Майк тоже хрюкнул. - Свинью?? - Это русская поговорка, - пояснил Андрей. - Свиньи плохо пахнут, а то, что я хочу вам рассказать, пахнет хорошо… Карлос! - А? – отозвался тот. - Давай, ты будешь подопытной свиньей. Карлос хрюкнул, поднялся со стула и выпрямился. - Мне встать на четвереньки? - Можно…, - согласился Джо, - но не обязательно. Что увеличивает насыщенность твоей жизни? Перечисли. Андрей достал блокнот и ручку. Остальные тоже зашуршали бумагой. - Варёные в мешочек яйца… тосты… ну и пожалуй… - Перечисли основные позиции. - Секс…, - начал Хэл, но Джо его перебил. - Отлично. Обобщенно скажем – приятные ощущения. Сексуальное удовольствие, наслаждение в теле, удовольствие от физической активности… - Удовольствие от омлета, - продолжал настаивать Хэл. - Удовольствие от вкусовых ощущений, - согласился Джо. – Приятные ощущений, короче. Что дальше? Что ещё? - Озарённые уверенности, - вставил Майк. - Вау! – Хэл повернулся к Майку и удивлённо покачал головой. – А мне вот в голову приходит секс и омлет… - Это потому что я уже позавтракал:) - Вот чёрт… Хэл помахал руками, чтобы привлечь внимание гида, и быстро продиктовал ему заказ. - Озарённые уверенности, хорошо, - подтвердил Джо. – Они в самом деле увеличивают насыщенность жизни, делая это незаметно, но мощно. - Например какие? – поинтересовался Андрей. – Мне как-то сложно представить, что имеется в виду. - Всё только начинается, - подсказала Крыся, сидящая к нему ближе всех. - Не понял… в каком смысле? - В прямом. Это пример озаренной уверенности. Точнее – фраза, которая выражает эту уверенность. - А, блин…:) Всё только начинается… всё только начинается… а клёво… У меня такой уверенности нет. Иногда она появляется, но очень редко, и мне в голову не приходило, что её можно культивировать специально. - В голову много чего не приходит, - вмешался Джо, и из неё легко всё уходит, забывается, вытесняется текущими восприятиями. Поэтому нужно наводить порядок, Энди. Порядок в голове. Поэтому хороший менеджер покупает себе блокнот для записей. Очень хороший ещё и в самом деле туда эти дела записывает. А отличный менеджер ещё и смотрит в свои записи. А чем ты отличаешься от менеджера? Ничем. Просто у нас разный объект менеджмента. Работа с восприятиями требует чисто инженерного подхода – это вам всем известно, и управление работой с восприятиями требует обычного менеджмента. - Мне такое сравнение тоже не приходило в голову, заметил Майк. - Просто ты, Майк, находишься в состоянии, так сказать, дикого капитализма. Ты научился производить, но ты ещё не задумался о бухгалтерии, менеджменте и маркетинге. А зачем? Вроде и так хорошо… станок работает, продукция потребляется, что-то зарабатывается… так же и ты. Зачем тебе менеджмент? И так полно интересных экспериментов, неприятные восприятия заменяются приятными, появляются какие-то открытия, куда же больше? Джо замолчал, но все, видимо, восприняли его вопрос как риторический. - Я скажу, зачем, - продолжил он. – Затем, что хорошему капиталисту «просто какой-то прибыли» мало. Он входит во вкус. Ему нравится инвестировать, строить, развивать свой бизнес, укрупнять свой капитал, влиять на политику, на общество, осуществлять благотворительные проекты и так далее. Ему начинает всё это сильно нравиться и он хочет большего. Вы тоже, спустя какое-то время «дикого управления восприятиями», захотите чего-то большего, и поэтому вам понадобится и менеджмент и маркетинг. - Маркетинг?:) Ты серьезно? – с изумлением на лице произнесла Крыся. – Маркетинг… для кого, не понимаю. Может и рекламу давать?:) - Для себя, - совершенно серьезно ответил Джо. – Маркетинг для себя. И рекламу, представь себе, можно сделать для себя же и сделать её эффективным способом достижения чего? - Ну чего… - Ну чего, да, чего? Для чего вообще это всё? Ваши эксперименты, управление восприятиями, путешествия, секс, ну для чего всё это? - Чтобы было приятно жить. - Вот именно, Крыся, чтобы было приятно жить. Чтобы насыщенность росла. Капиталист наращивает капитал. Вы наращиваете насыщенность вашей жизни. Капиталист для наращивания прибыли использует инженерию в широком смысле этого слова – он строит предприятие с помощью инженеров и их знаний в области строительства конструкций, он использует «инженерию элементов», проще говоря физику и химию, чтобы производить там свою продукцию, и «инженерию производственных процессов», то есть менеджмент, и ещё он использует инженерию продаж, то есть маркетинг. Вы все – капиталисты. Ваш капитал – насыщенность. Это понятно? Понятно. Давайте введем пару терминов. Джо замолчал и выжидающе осмотрел аудиторию. - Записывайте! Хороший менеджер не просто имеет блокнот, он пользуется им. Первое: «горизонт насыщенности». Это такое состояние, в котором не испытывается дефицита насыщенности. Очень просто. Всем понятно? Ну всем понятно. Дальше. - Жаль, что остальные не услышат этого. - Услышат, Ал, если ты всё запишешь и расскажешь им, - отрезал Джо. – Дальше. «Экватор насыщенности». Это максимальный уровень насыщенности, который может быть достигнут с помощью реализации обычных радостных желаний. Кое для кого это новость, но вот таковы факты. Существование экватора насыщенности отражает тот факт, что в процессе реализации радостных желаний человек неизбежно рано или поздно подходит к состоянию, когда горизонт насыщенности оказывается недостижимым, и мало того – дефицит насыщенности перестает быть комфортным. Это ведь приятно – радостно хотеть чего-то? Хотеть трахаться приятно, Энди? - Очень! – неожиданно громко для самого себя выкрикнул Андрей под общий смех. - Хотеть большей насыщенности – тоже. Дефицит насыщенности – приятное состояние, но если отрыв от уровня горизонта становится слишком большим, то состояние становится неприятным. Уверен, что каждый из вас переживал и то, и другое, поэтому – ещё пара терминов. Приятный дефицит насыщенности назовем… - Приятным:) - Майк… мои поздравления:) – Джо сложил свои руки в рукопожатии и потряс ими перед собой. – Ну, я не буду злоупотреблять вниманием аудитории, и без дополнительных отступлений скажу, что неприятный дефицит мы назовём неприятным. Чудесно. Самое сложное позади, поздравляю всех с этим. Теперь остались разные мелочи… Энди, ты смог бы прожить интересную и насыщенную жизнь в том ужасном случае, если бы оказалось так, что тебе трахаться и тискаться не с кем? Ну допустим ты улетел в космическом корабле к открытый космос. Интернет, телевидение, телефон – всё это есть, а вот секса уже нет и не будет. Ты смог бы прожить интересную жизнь, тем не менее? - Конечно. - Обратите внимание – Энди задумался лишь на пару секунд – то есть на такое время, которое требуется для ответа на вопрос, на который думать вообще не нужно. При этом секс для него очень важен, да? - Охуенно важен!:) - Охуенно важен для него секс, а насыщенную до краев жизнь прожить без секса тем не менее можно. Дальше. Можно ли прожить насыщенную жизнь без любого вида наслаждения? Вот допустим поразила тебя ужасная болезнь, так что тело потеряло почему-то способность чувствовать удовольствие и от секса, и от еды, и чистое наслаждение недоступно. Проживешь насыщенную жизнь, Энди? - Проживу. - Тоже нет сомнений. - Никаких сомнений нет, - уверенно подтвердил Андрей. - Отлично. Пошли дальше. Теперь новая страшная болезнь поразила Энди, и он потерял способность получать интеллектуальное удовольствие – от шахмат, дискуссий, рассудочных ясностей, изучении наук. - В дополнение к потери секса и телесному удовольствию? - Ага, Энди забеспокоился:) – рассмеялся Джо. – Ну неважно. Допустим, что мы рассматриваем каждую болезнь в отдельности, то есть сейчас тебя поразило что-то, что напрочь уничтожило удовольствие от интеллектуальной деятельности, но все остальное доступно – наслаждение, секс, озаренные восприятия и так далее. - Нет, ну просто… если представить себе, что именно вот всё это потеряно – и потеря физического наслаждения, и интеллектуального, то становится сильно некомфортно, хотя даже в этом случае нет сомнений, что проживу жизнь насыщенно – просто потому, что озаренные восприятия позволяют насытить жизнь до предела. - Хорошо, значит подошли к озаренным восприятиям, - подытожил Джо. – Понятно, что к этому всё и шло. Без озаренных восприятий… - Тут тоже думать нечего, - перебил его Андрей. – Без них никакой насыщенной жизни быть не может. - Это понятно всем, да, давай теперь поподробнее посмотрим… без чувства красоты прожить можно? - Можно. - Можно? - переспросил Джо, оглядев всех. - Можно, - кивнул Майк. - А без нежности? - Блин, Джо, ты садист, - пробурчала Крыся. - Нет, я не садист. - Садист! … то без красоты, то без нежности, садюга… Крыся подошла к Илан, обняла её сзади, засунув руки под футболку, и положила руки на грудки, потом потерлась носом об её ухо и уткнулась губами в шею. - В каждого из нас непрерывно врезается наша судьба, Крыся, и в любой момент мы можем остаться без нежности или без красоты, или даже без понимания того – без чего мы остались, так что уж лучше заранее понять, без чего мы выживем, а без чего – нет, чтобы беречь и развивать и поливать и удобрять то, без чего не будет жизни. - Ну Джо…, это ты сказал, - удивленно произнес Карлос, сидящий, по своему обыкновению, в дальнем углу. – Если бы я мог изрекать такие сентенции, Крыся давно бы уже меня зауважала…, глядишь, и рабство было бы более эффективным… записывать что ли за тобой? - Записывай… ну так что с нежностью? – Кивнул Джо в сторону Андрея. - С нежностью хорошо, а без нежности хуёво, но если представить, что нежности я испытывать никогда не буду… как бы это только представить…, - Андрей замолчал. – Я смогу прожить очень насыщенную жизнь без нежности, так как у меня остается еще очень много других озаренных восприятий. - А в самом деле, Крыся, прав ведь Джо, - продолжил неожиданно Карлос. - В каждый момент в нас врезается наша судьба. В каждый момент мы подвергаемся воздействию зримых и незримых сил. Вот прямо сейчас может спонтанно проявиться сфера пустоты, а может не проявиться, и от чего это зависит, я знаю лишь приблизительно. Я знаю только вероятности. Я знаю, что такие-то восприятия уменьшат вероятность наступления определенных состояний, а такие-то увеличат, но что произойдет в каждый данный момент… мы этого никогда не способны узнать с точностью, и вот эта принципиальная вероятностность нашего существования… врезается в нас каждую секунду, накладывается на наши желания и решения. - Ну и что? Меня это мало беспокоит. Не возникнет сейчас, возникнет через минуту или две, какая разница? Я скучать не буду. - Разница… нет разницы, согласен. Просто мне интересен сам этот факт. Ну сам факт того, что мы никогда не можем быть в точности уверены, что будем испытывать в такой-то момент. - Чем интересен? - Не знаю. Не могу зацепить это. Просто когда понимаю это, возникает… - Изумление, - подсказал Джо. - Ну что-то вроде… да. Но почему? - А почему возникает чувство красоты? А почему возникает зов? - Не знаю, Джо. Есть озаренные факторы, которые являются триггерами. Девочка или набегающая волна могут стать триггерами для чувства красоты, или та же волна может стать триггером для чувства тайны… но как работают озаренные факторы, мне не очень понятно. Непонятно. Раньше я думал, что дело в ассоциациях, но это очевидно не так. Причем тут ассоциации вообще? - Может наоборот, Карлос? Может ассоциации и возникают в результате того, что какое-то восприятие становится триггером для других. - Давайте ближе к делу, господа учёные! – Джо похлопал ладонью по ляжке. Итак, без нежности прожить можно. Можно прожить насыщенную жизнь. Видимо, это касается каждого озаренного восприятия в отдельности. Джо замолчал и несколько секунд стоял, глядя в пол, затем поднял взгляд. - Правильно? Ему никто не ответил. - Энди? - Да… вроде да, - неуверенно согласился Андрей. - Я не уверена. - В чем сомнения, Ал? - Не знаю. Просто пока не уверена, перебираю их по очереди… - Без упорства прожить насыщенную жизнь трудно. Это был голос Таши, которая до сих пор оставалась для Андрея человеком, понятным менее всех остальных. Не в силу какой-то таинственности, а просто потому, что они редко пересекались, редко общались, хотя с другими она была гораздо более открытой и общительной. - Я не спрашиваю – трудно или легко, я спрашиваю – можно или нельзя, - ответил Джо. - Можно ли прожить насыщенную жизнь без упорства…, - голос Таши звучал немного растерянно. – Какая-то неожиданная постановка вопроса… - Ну наверное всё-таки можно. Точно можно, - вставил Хэл. - Это нам говорит человек, у которого упорства хватит на десятерых:), - рассмеялся Майк. - Вот именно, - невозмутимо парировал Хэл. – Поэтому я и могу хорошо себе представить, каково это, жизнь без упорства. Прожить можно. Ну хотя бы потому, что многие вещи без упорства достижимы, хоть и медленнее. И конечно, направление исследований будет сильно ограничено только тем, что дается легко, без особого труда… что? На лице Джо появилась легкая улыбка, и Хэл это заметил. - Нет, ничего, продолжай… - Ну как же, ничего…, - подозрительно прищурился Хэл. – Как бы не так… Что я сказал? Что исследования были бы сильно ограничены теми направлениями, которые поддаются легко, открываются без труда. Например, если мне легко дается нежность, я мог бы порождать ее безо всякого упорства, просто пользуясь желанием, используя озаренные факторы. И конечно жизнь была бы насыщенной. Я бы наблюдал – как и что во мне меняется под действием нежности и других резонирующих с ней озаренных восприятий, я бы все равно менялся. - Да, получается что отсутствие любого конкретного озаренного восприятия не может ничего кардинально изменить, Джо, - вставил Майк, - просто в силу того факта, что ты всё равно сможешь испытывать все остальные, и твое путешествие будет продолжаться, жизнь все равно будет насыщена. Джо утвердительно покачал головой, но как-то двусмысленно, вроде как и соглашаясь, но в то же время можно было понять по его слегка приподнятым бровям и едва уловимой усмешке, что тут есть какой-то подвох, и первой это поняла Алинга. - Ща. Тут что-то не так, Майк. Давай по очереди. Просто возьмем таблицу озаренных восприятий и пройдется по ней, переберем одно за другим. Но это потребует немного времени, - Алинга вопросительно взглянула на Джо, и тот пожал плечами. - Как угодно, мы никуда не спешим, Ал. - ОК, тогда… Алинга достала блокнот, быстро пролистала его до нужной страницы и задумалась. Крыся оторвалась от Илан и подошла к ней, заглядывая через плечо. Таша и Хэл тоже подошли, в то время как остальные достали свои блокноты. Несколько минут стояла полная тишина. Лишь иногда кто-то слегка откашливался, поскрипывали стулья. Джо прошелся из угла в угол, потом ещё раз. И ещё. Наконец Крыся ткнула пальцем куда-то в блокнот Алинги, и та, спустя секунду, кивнула. - Симпатия, Джо. Мне кажется, что лишившись симпатии… нет, сейчас. Хочу ещё представить. - Мне кажется, что симпатия хоть и важнейшее из озаренных восприятий, но жить насыщенно можно и без него, - пробормотал Хэл. – Ведь если нет никого, к кому я испытывал бы симпатию… - Нет, Хэл, ты подменяешь вопрос, - тут же возразила Алинга. – Речь не о том – есть ли кто или нет кого-то, к кому ты можешь сейчас, в данный момент испытывать симпатию. Речь о способности испытывания симпатии вообще. И если представить себе, что все близкие, все симпатичные тебе люди исчезли, умерли… нет, это неважно, всё равно ты будешь испытывать к ним симпатию, вспоминая их, и ты будешь испытывать симпатию к тем, кто может появиться, пусть даже это займет длительное время или пусть даже это случится уже после твоей смерти! Я имею в виду, что ты можешь испытывать симпатию к вымышленному образу. К образу вымышленного человека, который, как ты надеешься, когда-нибудь появится. - Согласен. Хорошо. Всё равно. Допустим, я не испытываю симпатии, но всё равно мне доступно всё остальное, и я могу исследовать, я могу… Хэл замолчал, пристально вглядываясь в лицо Джо, но ничего не произнося. - Снова «горячо», да, Джо? – вкрадчиво спросил он? Никакой реакции. - Сейчас я сказал, что могу исследовать. В первый раз, когда у тебя была такая же хитрожопая морда, я говорил о путешествии в озаренных восприятиях, о исследованиях. Исследования. Хотел ты того или нет, Джо, но я тебя раскусил:) Исследования, правильно? Правильно, - не дожидаясь реакции Джо заключил он. – Исследования… - Это интересно, - встрял Карлос. – Ты что же хочешь сказать, что мы не сможем прожить интересной, насыщенной жизнью без исследований… Эту фразу он начал вопросительно, но последние слова произнес понижающейся интонацией, так что в целом она прозвучала как утверждение. - Это кажется неверным, с одной стороны, и всётаки… наверное это так и есть, пока непонятно, - отметил Майк. – В самом деле, если у нас отнять наши исследования… что тогда будет в жизни? - Но ведь ты по-прежнему сможешь испытывать озаренные восприятия, - напомнила Таша. - Ну и что? Таша, представь себе – ты испытываешь… ну, скажем, нежность или чувство красоты. Прекрасно. Но ты не можешь исследовать себя в этом состоянии, ты не можешь продвигаться ни на шаг. Никакой динамики. Вот состояние красоты, вот состояние нежности, и ты не можешь и не хочешь узнавать – что изменится, если ты будешь переживать их интенсивнее и дольше, ты не сможешь изучать новые их оттенки. - Всё равно, Майк, когда я испытываю озаренные восприятия, особенно интенсивные, моя жизнь насыщена, и очень сильно. - Я согласен…, но тут что-то не то! Очень трудно разорвать неразрывное, блин… Как оторвать озаренные восприятия, их переживание от того, что это всегда сопровождается и наслаждением от их изучения, предвкушением открытия новых состояний… тут вообще странно, ведь говорить об озаренных восприятиях как о чем-то неизменном невозможно – мы знаем, что переживание интенсивного изменения своей жизни, переживание насыщенности неразрывно связано с ними! Я могу переживать чувств красоты совершенно без изменений, никаких новых оттенков – вот переживаю и переживаю. Формально говоря, динамики нет вообще, ведь нет ничего нового, и мои описания того, что я переживаю будут совершенно идентичны, я даже если для самого себя буду что-то говорить вслух, чтобы поддерживать эти переживания, вполне вероятно буду при этом твердить одну и ту же фразу! Со стороны как это будет выглядеть?:) И в то же время сама природа озаренных восприятий такова, что их переживание уже в ту же самую секунду и есть насыщенность! Нет никакого способа оторвать их от насыщенности, и в ту же самую секунду есть состояние интенсивного путешествия, изменения. Они не изменяются по своим качествам, но по своей природе они не… ну их невозможно оторвать от чувства интенсивных перемен, соприкосновения с новым, с тайной! - Майк прав, - вмешался Джо, - и нам всем это известно. Конечно, нельзя разорвать то, что разорвать нельзя. Насыщенность и чувство путешествия, чувство перемен неразрывно от озаренных восприятий, но такая попытка абстрагироваться и попробовать себе разорвать вот это неразрывное все равно интересна. В общем, ты правильно меня понял, Хэл. Именно об этом я и хотел сказать. Чувство тайны играет особенную роль в жизни человека. Исследование – это и есть совокупность желаний и действий, которые вызываются к жизни чувством тайны. - А как быть с тем, что говорила Таша? - Она тоже права. Озаренные восприятия конечно самим фактом своего существования порождают насыщенность, и чувство путешествия и исследования – они неразрывны, но этот мысленный эксперимент я хотел провести именно для того, чтобы осветить во всем этом роль чувства тайны. Без чувства тайны наша жизнь умерла бы, и озаренные восприятия умерли бы – на самом деле такая пара понятий как «озаренные восприятия» и «без чувства тайны» - это оксюморон, не более того. Это как «хлопок одной ладони» - нечто такое, что предназначено для акцентирования внимания на чем-то таком, что подругому выявить сложно. - Ну, Джо…, - улыбнулась Таша, - боюсь, что мне сложновато следить за твоими абстракциями:) Что всё это означает практически? - Мне самому за ними сложновато следить:), - тоже с улыбкой признал Джо, - ладно, практически это означает следующее, записывайте… записывайте! Вот… Термин «тропик насыщенности» означает такой максимальный уровень насыщенности, который достижим только с помощью соприкосновения с непознанным, в отношении которого возникает чувство тайны, желание исследовать, зов, устремленность, упорство. Предлагаю в будущем термином «непознанное» обозначать именно такое непознанное, а все остальное будем называть «неизвестным», согласны? Например, состав атмосферы Меркурия мне неизвестен… - Вранье! – резко перебила его Илан. – Сам вчера мне рассказывал! - Илан, ща отшлепаю, - угрожающе проговорила Алинга. - … неизвестен, - продолжил Джо, - но не так-то уж и хочется, значит это просто «неизвестное», а структура кластера твёрдости мне тоже неизвестна… допустим, неизвестна:), но когда я думаю о нём, когда испытываю те или иные эпизоды этого кластера, то возникает вот вся эта стая озаренных восприятий, и значит это мы называем «непознанным». Фактически, наша задача состоит в том, чтобы найти захватывающее непознанное. Непознанное, которое манило бы нас как магнитом. - Ну, Джо…, - покачал головой Хэл, - кажется, из-за тебя во мне рождается новый циклон:) То, что ты говоришь… это очень интересно. Я ведь только сейчас понимаю, что испытывал зов лишь несколько раз в жизни. Вспомнить это восприятие я сейчас могу, могу испытать его, но когда я занимался осознанными сновидениями, часто ли я его испытывал? Нет… На самом деле – редко испытывал! Значит для меня это не такое уж и захватывающее непознанное. Хотя, как только были хотя бы малейшие результаты, то зов появлялся. Значит, всё-таки для меня это захватывающее:) Просто мало результатов. - Но сейчас ситуация меняется, Хэл, - произнес Майк. – К исследованию осознанных сновидений добавляется исследование самого процесса исследования! Мне это очень интересно. - И ещё, - Джо приподнял руку, чтобы привлечь внимание, - допустим, вы обнаруживаете какое-либо захватывающее непознанное… ну, давайте говорить просто «непознанное», так как по нашему определению оно только и может быть захватывающим… это приводит к тому, что к нему подцепляются желания-спутники. Джо замолчал как будто для того, чтобы подчеркнуть важность сказанного. - Желания-спутники, - повторил он. – Если есть что-то такое, что тянет меня, что наполняет меня через край, то вокруг него обязательно будут возникать желания-спутники, причем совершенно необязательно, чтобы они были логически тесно связаны. Например, если есть офигенно интересное исследование, то почти наверняка усилится и станет сопровождаться сильным предвкушением желание сильного и упругого тела. Желание физической активности станет сильнее и приятнее, просто потому, что тебе хочется иметь здоровое, сильное тело, чтобы не отвлекаться на неприятные ощущения, чтобы приятные ощущения подпитывали озаренный фон, который будет подпитывать все остальное. Вокруг непознанного возникает целая свора радостных желаний. Они образуют структуру, наверху которой находятся самые сильные - циклоны. Эта структура радостных желаний… давайте назовем её каким-нибудь словом, кстати. Какие идеи? - Паутина! - Заросли. - Куст! - Реактор. - Ну пусть будет «куст»:) Говорить о том, что у меня или у тебя есть куст, можно только в том случае, если есть циклоны, вокруг которых эти кусты и вырастают, собираясь в устойчивые структуры. Если циклонов нет, то и структуры нет, а есть просто сменяющие друг друга разные желания, пусть и радостные, но хаотичные, слабо выраженные. Кстати…, - Джо бросил взгляд на Илан и снова отвёл его, - когда мы исследуем что-либо, то вполне естественно, что нам хочется вводить термины, которыми мы обозначаем определенные процессы или совокупности восприятий, это ведь естественно? Вопрос был понят как риторический. Во всяком случае, никто не издал ни звука. - Это естественно. И что отсюда следует? Что отсюда следует, если вспомнить о кластерах? Отсюда следует, что потребность в создании терминологии, желание придумывать термины является эпизодом таинственного кластера. - Значит, когда я трахаюсь, вкусно ем, путешествую, получаю кучу впечатлений, реализую радостные желания, то могу добраться до экватора насыщенности, - встрял Андрей, - … блин, теперь понятно! Значит, делая всё это, я увеличивал свою насыщенность, наращивал полноту своей жизни до тех пор, пока не добрался до экватора. А дальше продвинуться таким же способом было просто невозможно! Поэтому постепенно дефицит насыщенности стал становиться неприятным, и я как идиот пытался заткнуть эту дыру единственным известным мне способом – продолжая реализовывать радостные желания… - Я бы не сказал, что ты действовал как идиот, Энди, возразил Джо. – Это совершенно естественно. Если ты добился столь многого каким-то определенным методом, да еще если учесть, что это очень приятный метод, то что удивительного в том, что ты попробовал выжать из него что-то большее? - Ну это да, я имел в виду, что я как идиот пытался выжать из него большую насыщенность, даже не задумываясь над тем, что никакого продвижения дальше нет, а если продвижения нет, так это и значит, что надо остановиться и подумать… отсюда возникало и нарастало недовольство… блин, я был как танк. - Похоже, не только ты, Энди, - добавил Хэл. - Почему? Ведь ты-то как раз занимался именно исследованиями. - Занимался. Но… - Кажется, я понял, - подхватил Карлос. – Я тоже занимался исследованиями. У тебя осознанные сновидения, у меня – психическая хирургия. Значит по идее мы как раз и могли достичь тропика насыщенности… и мы его и достигли. - В чем тогда была наша ошибка? - В том, что мы перли как танки, то же что и у Энди, просто на другом витке спирали. Смотри, я вижу это так… Джо, смотри что у меня получается. Джо сделал пригласительный жест рукой, предлагая Карлосу продолжать, и сел. - Мы исследуем, испытываем сопутствующие озаренные восприятия, прикасаемся к непознанному, это вызывает в нас мощный прилив насыщенности жизни, интенсивности всех привлекательных состояний… интересно, кстати, а почему так?... ну ладно, об этом потом, просто хочу… ща… Карлос сделал быструю пометку в блокноте. - … и когда наши исследования заходят в тупик, что происходит? Между нами и непознанным как бы возникает барьер. Этот барьер отрезает нас напрочь от источника насыщенной жизни. Насыщенность жизни резко падает, а дальше – всё как у Энди – мы как танки прём дальше, мы стараемся изо всех сил пробить барьер, получить какие-то результаты, которые продвинули бы нас дальше, а он не поддаётся, ну по разным причинам, даже неважно по каким. Может не додумались до чего-то, может чего-то не хватает, это не важно, важно другое, что в этот момент надо было бы остановиться, отдать себе отчет в происходящем… - И что бы это изменило? - Энди, это изменило бы ситуацию, в которой все наши яйца оказались в одной корзине. Почему наше развитие такое кособокое? Почему мы прем в одном направлении вместо того, чтобы поискать – какие еще исследования интересны? Ведь на самом деле до хрена всего интересного! Как получилось так, что другие направления для исследований оказались загнанными в угол? Полное впечатление охуения от желания обладания результатом. - То есть, вы обросли механическими желаниями? - Возможно. Возможно Хэлу хотелось не только пробиться к непознанному, но ещё и покрасоваться перед другими своими достижениями. Возможно мне хотелось не только добиться ясности в том, как можно содействовать человеку в его попытках изменить свою жизнь, но ещё и непременно стать первым, первооткрывателем, основоположником, так сказать. Мы стали профессионалами в худшем смысле этого слова, когда весь мир перестает существовать, наш собственный мир, заметь! И радостное желание превращается в идею-фикс. Блин, это точно так и есть. Если бы не было чего-то такого, мы бы следовали радостным желаниям, у нас было бы несколько направлений для исследования – ну просто потому, что человек вообще многогранное существо. Сейчас понятно… если парень внушает себе, что ему хочется трахаться всегда только с одной девочкой, то от этого его сексуальность умирает, это закон природы, от него не спрячешься – подавление радостных желаний убивает. И наше стремление исследовать тоже стало умирать просто в силу того, что мы постепенно, тихой сапой начали подавлять самих себя, мы не позволяли себе отвлечься на получение удовольствия, и исследование превратилось в идею-фикс, мы превратились в аппарат для добывания результата, результат должен быть получен любой ценой, в итоге мы стали как неисправный буксующий грузовик – одно колесо крутится изо всех сил, а другие заблокировались. - А я думаю, дело еще не только в этом, - задумчиво произнес Майк. – Смотри, вот возьмем… Энди. Рассмотрим его ситуацию. Встань, Энди, мы тебя рассмотрим. На лице Андрея отразилось недоумение, и Алинга рассмеялась. - Да, Энди, встань и разденься, пожалуйста, Майк тебя рассмотрит:) - Ну я могу… - Ладно, голым я тебя ещё успею рассмотреть… значит возьмем Энди. По какой-то причине он не успел обнаружить что-то такое, что его захватило бы, что сделало бы его исследователем, и в итоге его уровень насыщенности постоянно колеблется где-то там, за экватором. Желаний становится больше – и насыщенность подрастает. Становится меньше – падает, и нет ничего, что могло бы ему компенсировать этот дефицит интересов. С нами – подругому. У нас есть то, что действует как насос насыщенности, и мы почти постоянно находимся выше экватора! Это значит, что у нас всегда или почти всегда налицо условия, которые являются благоприятной атмосферой, благоприятной почвой для произрастания радостных желаний, которые в свою очередь удобряют почву. Но мы сталкиваемся с той же проблемой на другом уровне. Стоит только нашим исследованиям забуксовать, как мы оказываемся в положении, когда нет чего-то такого, что подняло бы уровень насыщенности! Что создало бы условия, при которых мы или другое исследование начали бы развивать, или в текущем нашли бы какой-то иной подход, или просто усилили бы упорство. Короче говоря… - Короче говоря, вопрос стоит ребром, - перебил его Хэл. – Есть ли что-то такое, что позволяет повысить уровень насыщенности выше уровня тропика? Что скажешь, Джо? А ты что скажешь, Илан? Илан пожала плечами. - Это его игра, ему и карты в руки, - кивнула она в сторону Джо. - Есть, - коротко сказал Джо. – Что-то такое есть, что позволяет забраться ещё выше тропика. - Подожди, Джо, - остановила его Алинга. – Если есть что-то такое, что делает насыщенность ещё более высокой, чем насыщенность жизни при интересном, интенсивном исследовании, при соприкосновении с непознанным… то это… то такая насыщенность должна быть исключительно высокой! Из этого кое-что следует. Вы понимаете? Она обвела взглядом присутствующих в комнате. - Кажется да, - кивнул Майк. – При такой насыщенности озаренные восприятия должны возникать непрерывно, наверное. - Ладно, давайте заканчивать. Джо встал и снова подошел к окну. - Я вам советую изучать кластеры. Можно начать с тех, которые лежат, так сказать, на поверхности – приятный кластер, твердый, таинственный и сексуальный. О приятном Илан уже вам рассказывала. Твёрдый – это кластер эпизодов, группирующихся вокруг твёрдости, как вы можете догадаться – специфического озаренного ощущения. Таинственный… - Я испытывал твердость много раз, но…, - Хэл развел руками, - почему я не замечал ничего такого, что я мог бы сейчас включить в кластер твердости? - Не знаю, может просто не думал об этом, не обращал внимания. - Мне даже в голову не приходит, что я мог бы туда включить! - То есть ты не понимаешь… у тебя нет опыта того, какие состояния спонтанно возникают при твердости? – Удивился Джо. - Да, вот именно, не понимаю, - настаивал Хэл. - Это ерунда, - категорически отмахнулся Джо. – Такого не может быть. Я сейчас тебе скажу, и ты тут же скажешь «а…, ну это…, конечно». - Да нет же, Джо, я в самом деле… Хэл замолчал, недоуменно покачивая головой. - Анестезия. Незнакомо? - Анестезия?? Но… - Никаких «но». Знакомо или нет? – прицепился к нему Джо. - Да погоди, Джо. Под анестезией мы имеем в виду состояние, когда тело становится как будто бы менее чувствительным к негативному фону, к неприятным ощущениям. Примерно как если выпить что-нибудь злоебучее, какой-нибудь злоебучий анальгетик от сильной боли. Тело словно покрывается броней, через которую никакая боль, никакие неприятные ощущения проникнуть не могут, при этом негативный фон тоже отталкивается, как магнитом. Ну так это же… - Что «это же»? - Это же свойство твёрдости… - Это не свойство твёрдости, Хэл. Это самостоятельное восприятие, которое легко возникает, когда интенсивность твёрдости достигает высокой интенсивности, особенно если эта твердость в области горла. Записывайте…, - кивнул он остальным. – Анестезия. А отрешенность? - Отрешенность… Хэл задумался на несколько секунд. - Точно, отрешенность точно входит в кластер твердости, - неуверенно произнесла Таша. – Да, точно, сказала она уже увереннее. - Как видите, надо наблюдать, - подытожил Джо. – Исследование кластеров даст вам в руки новые возможности, позволит прокладывать оптимальный маршрут. Например, захочет Хэл исследовать отрешенность. И что он будет делать? Он как дурак выкопает откуданибудь замшелый озаренный фактор, который уже давнымдавно не работает, покорячится над ним, плюнет. Потом попробует породить отрешенность напрямую. Покорячится и снова плюнет. И куда денется его интерес к отрешенности? Отправится на помойку. Теперь вообразим другого Хэла – вооруженного знаниями о кластерах и опытом их исследования. Что сделает такой Хэл, продвинутый, Хэл 2.0? Он подойдет к Таше и начнёт целовать ей грудки, потом полижет ей письку, а потом они потрахаются. Пока он будет её вылизывать и трахать, он будет испытывать сильное сексуальное возбуждение. Почему он это сделает? Да потому, что знает, что в сексуальный кластер входит наслаждение. В сексуальный кластер входит также состояние на грани оргазма, так как это очень приятно. И вот они будут трахаться на грани оргазма, после чего с высокой вероятностью у Хэла возникнет наслаждение в груди. Особенно, если он форсирует эту связь, то есть если он будет ждать это наслаждение. Это значит, что Хэл таким образом проявит приятный кластер. Зачем он это сделает? Затем, что он знает, что наслаждение имеет прямую связь с твёрдостью. Он форсирует эту связь и испытывает твердость. А твердость он испытать захочет почему? Ну потому, что он знает, что в твердый кластер входит отрешенность, которая возникает посредством проявления анестезии. Вот и всё. И что будет с его интересом к твердости? Он вырастет до небес, потому что твердость – это нечто такое, что ведёт очень далеко и открывает удивительные тайны… так что вот. Учите кластеры. Понятно? - Чего это ты сегодня такой добрый, - подозрительно спросил Хэл. – На тебя это непохоже. Илан, что это с ним? Что это он расщедрился на рассказы? Расскажи лучше, Джо, что это за хрень у тебя мерцающая, а? Слабо? - Всему свое время, Хэл, - спокойно парировал Джо. – Не торопись, будет тебе и мерцающая хрень. Андрей вспомнил, как там, на Амбоне, он вторично взял в руки эту «хрень». Она была не совсем похожа на ту, что он видел на Кат-Ба. Почти такая же, но мерцающие огни были немного другими. С полчаса они с Хэлом пытались что-то с ней сделать, прыгали вокруг нее как дикари вокруг консервной банки. С тем же результатом. Хэл и свистел в нее, и общупывал, и пальцем тыкал, и даже в каком-то остервенении на зуб попробовал. А что толку? Пришлось просто вернуть её обратно Джо, который молча её забрал без комментариев. - Ты хочешь сказать, что исследование кластеров приведет нас к тому, что может дать новый прорыв в насыщенности? Похоже, Майка мало интересовали мерцающие хрени. - Да. Именно это я и хочу сказать. - Почему бы тебе не рассказать подробнее об этих кластерах? - Не хочу лишать вас удовольствия открыть их структуру самостоятельно:) - Ну а серьезно? Джо качнул головой и отвернулся. - Я забыл кое-что добавить, - сказал он совершенно обыденным голосом как бы между прочим, когда все уже решили, что лекция окончена, и Андрей расширившимися от удивления глазами увидел, что Джо достал из кармана штанов ту самую переливающуюся внутренним светом хрень! От внезапного возбуждения он открыл рот, словно рыба на берегу, и протянул руку в сторону Хэла, словно призывая его внимание, но тот смотрел в другую сторону. Когда Андрей снова перевел взгляд на Джо, тот уже уселся на подоконнике, держа хрень прямо перед собой так, как держат пульт дистанционного управления. - Совершенно необходимо, - произнес Джо, - чтобы ваши исследования начались как можно быстрее, и чтобы вы приложили все усилия к тому, чтобы добиться максимального результата. Делайте все, что в ваших силах. - Почему, Джо, - недоуменно спросил Майк, всматриваясь в прибор в его руках. - Я не могу вам это объяснить, - интонация была неожиданно извиняющейся. – Я попробовал ускорить этот процесс…, эээ…, обычными методами, но… Джо развел руками. Вообще выглядел он очень странно, и все удивленно притихли. Интересно, что и Илан выглядела озадаченной. - Я занимаюсь этим уже несколько лет, - продолжил Джо, - я делаю все что могу, но этого мало… Бессвязность его слов была не менее удивительна, чем интонация. От Джо – вечно собранного и бесконечно уверенного в себе Джо, ожидать такого не приходилось, и тем не менее это происходило прямо сейчас у всех на глазах. Андрей заметил, что Илан уже выглядела не удивленной, а встревоженной. - Джо, ты не мог бы пояснить, о чем идёт речь? – Вкрадчиво спросил Хэл. – Боюсь, нам ничего непонятно. Джо поднял на него взгляд, потом снова уткнулся в свой «пульт», поводил по нему пальцем, и с того места, где сидел Андрей, было немного видно, что экран пульта засветился ярче. - Что это? Джо посмотрел на Хэла, и тот ткнул пальцем в направлении «пульта». - Что это такое, Джо? Джо покачал головой и немного поджал губы. - Это таймер. Допустим, это таймер… - Допустим?? Джо, что это значит? - Это таймер, - более твердым голосом произнес Джо. – Он отсчитывает время! Таймеры всегда отсчитывают время. И времени остается мало! Если у кого-то ещё были сомнения, что с Джо что-то случилось, то теперь они окончательно пропали. Джо явно был не в себе, и это было несколько пугающе. Неожиданно и пугающе в силу этой неожиданности. - Время для чего? Для чего осталось мало времени? – не отставал Хэл. - Для вас… для нас… Джо явно бредил. Хэл переглянулся с Майком, затем перевел взгляд на Андрея, на Илан. Он был явно растерян, как и они все. За всё то время, которое они общались с Джо, он стал для них чем-то вроде символом самообладания, внутренней силы и глубоких знаний. Незаметно для самих себя они стали воспринимать его как нечто безусловно далекое от любой слабости, от любой неуверенности в себе, и тем более пугающим было это настолько нетипичное поведение. Майк встал и подошел к Джо, присел рядом с ним на подоконник и взглянул на таймер. - Странная вещь, - проговорил он. – Никогда ничего подобного не видел. Если это таймер, то где отсчет времени? Я тут ничего не вижу кроме… Майк наклонился и всмотрелся в прибор. - Какая странная штука… эти цвета… Он покачал головой и замолчал. Джо тоже сидел молча, думая о чем-то своем. - Если ты хочешь, чтобы мы исследовали кластеры быстрее, то почему тогда ты просто не расскажешь нам об их структуре? – продолжал гнуть свою линию Хэл. – Ну расскажи об этом просто как о теории, мы таким образом получим информацию, которая поможет нам ориентироваться, мы быстрее сможем разобраться во всем этом… почему нет? - Потому что вываливание кучи информации может привести только к обратному результату. Для того, чтобы подсказки подстегивали интерес, они должны быть строго лимитированы. Это простой закон психики. Я и так рассказываю вам больше, чем стоило бы, наверное, но я вынужден рисковать. - И в чем же состоит этот риск? – нарочито спокойно, как будто разговаривая с психопатом, спросил Майк. - Риск состоит в том, что вы не успеете. - Куда? Но Джо лишь покачал головой. Похоже, что добиться от него чего-либо вразумительного было невозможно. В этот момент Андрея осенило, так что он даже привстал в возбуждении, потом снова сел, и эти ёрзания не ускользнули от внимания остальных. Не в силах сдерживать свои мысли при себе, Андрей встал и подошел к Алинге, притянул её к себе и стал шептать на ухо. - Ал, что если это такой хитрый финт? Нагнать тумана, чтобы у нас проснулось любопытство? От Джо вполне можно ожидать такой игры, а? Лицо Алинги почти не изменилось, но немного приподнявшиеся брови подсказали, что мысль показалась ей, как минимум, небезынтересной. - Займитесь кластерами, - твердым, уже обычным для себя голосом произнес Джо и пошел, ни на кого не глядя, в сторону двери, ведущей на улицу. Задержавшись в дверях, он будто бы собрался что-то добавить, но передумал и вышел. - Ну чудеса…, - пробормотала Таша. - Энди, что ты там надумал? Хэл помахал рукой, чтобы привлечь его внимание. - Я говорю, что возможно это игра. Игра, чтобы возбудить наше любопытство, поймать нас на этот крючок и мотивировать к активным действиям, - повторил Андрей вслух свою версию. - Чертовски возможно…, - задумчиво согласился Хэл. – Очень даже может быть, вполне в его стиле – играть с нами в кошки-мышки. Таймер… какой там еще таймер… что там было, Майк – просто разные цветовые пятна, и всё? - Да, - кивнул тот. – А ты откуда знаешь? - Ну…, - Хэл хитро улыбнулся, - мы тут с Энди провели кое-какую операцию… ещё на Амбоне, и поковыряли эту штучку. - И что наковыряли? - Да ничего не наковыряли… - Илан…, - Хэл повернулся к ней и чуть наклонил голову. – Прокомментируй это как-нибудь, а? Скажи чтонибудь? Илан? - Что-то у меня такое впечатление, - вставил Карлос, что она нам тут не поможет… - Мне действительно нечего сказать…, - Илан посмотрела куда-то мимо всех в пространство, затем взглянула на Хэла. – Я понятия не имею, о чём он говорил. Вы вообще как-то… вы слишком много додумываете, наверное, обо мне и Джо. Я о нем знаю не больше того, что знают все. Мы с ним общаемся, конечно, но в этом нет ничего личного, ни с его, ни с моей стороны. Он как будто… специально отстраняется от этого, создает дистанцию, и мы когда общаемся, то обсуждаем чисто технические вопросы – о кластерах, ну просто о каких-то моих исследованиях… Это скорее у Алинги с ним есть какие-то отношения? - Да какие там отношения, - Алинга усмехнулась, - нет у нас никаких отношений. Наступила тишина. С улицы доносился шум реки, гдето закричал петух, гавкнула собака. Вошел служащий гестхауза, протащился умирающим шагом к печке, открыл её, заглянул внутрь, отложил крышку и пошел в угол. Достав из большого ящика несколько поленьев, он снова вернулся к печке, засунул их внутрь, после чего снова направился в угол и вытащил оттуда мешок. Притащив его к печке, он засунул в него руку и вынул засушенный ячий навоз – обычное в этих местах топливо. Распихав навоз между бревнами, он закрыл крышку и так же медленно удалился, хлопнув дверью. Наконец Таша вздохнула и потянулась. - Ну я так понимаю, что кое-кто считает это розыгрышем, а кое-кто… не совсем, да? - Я пока вообще не знаю, что тут думать, - произнес Карлос. – Если это просто игра, чтобы нам было веселее, ну… значит игра удалась, нам стало веселее:) Если это всерьез, то я не знаю… не знаю, какую конструктивную информацию из этого можно извлечь. - Почему не знаешь? – удивилась Таша. – Из этого можно извлечь то, что он предлагает нам поторопиться и активно исследовать кластеры. - Ну это как-то…, - Карлос замялся, - ну что значит «поторопиться»? Если бы… - Если бы Джо хотел нас мотивировать, - перебила Илан, - он придумал бы что-нибудь. - Ты имеешь в виду, что он придумал бы что-нибудь более правдоподобное, более реальное, ощутимое? - Да. Он придумал бы что-нибудь такое, что выглядело бы правдоподобно, и если он вместо этого… Снова наступила тишина. В том, что сказала Илан, была понятная логика. - И этот «таймер»…, - согласилась Таша, - глупо както… вертеть у нас перед носом какой-то фигней и рассчитывать произвести этим впечатление? - Ну, должен признаться, что на меня, во всяком случае, это и в самом деле произвело определенное впечатление, - с некоторым удивлением, словно удивляясь самому себе, возразил Майк. – Штуковина необычная. Я бы даже сказал… в высшей степени необычная. - Ну, Майк…, - махнула рукой Таша, - это чисто мужское, приходить в восторг от необычной железки. Майк посмотрел на неё долгим взглядом, но ничего не ответил, да и не было смысла. - Ну значит, - подытожил Хэл, коллектив разбился на две части, правильно я понимаю? Одни считают, что всё это лишь хорошо… или не очень хорошо срежиссированная игра. Другие склонны в этом видеть искренние чувства, и искреннюю попытку что-то до нас донести. Что-то такое, о чём напрямую Джо почему-то говорить не может или не хочет. Я правильно понимаю? – Он подождал пару секунд и произнес уже утвердительно. – Я правильно понимаю. Теперь вопрос. И что дальше будем делать? - Во-первых, я хочу спросить Илан, - взял инициативу в свои руки Карлос, - хочет ли она… хочешь ли ты, Илан, он посмотрел на неё, - рассказать нам то, что знаешь о кластерах? - Хочу, - неожиданно кивнула она. - И… расскажешь? - Расскажу, да. Расскажу. - Когда? - Да когда угодно. Сейчас могу… - «Вы не успеете, не успеете»… да вообще какого черта он сказал нам всё это, а?! – неожиданно почти выкрикнула Таша. - Нервничаешь? – с ухмылкой поинтересовался Хэл. - Я не знаю… не нравится мне всё это. - Если Джо хотел нас напугать, то по крайней мере с тобой у него это получилось. - Зачем ему нас пугать? Какой в этом смысл? - А я откуда знаю, Таша? Какой для араба был смысл в том, что на его жену напялили коробку? Какой смысл был для Энди в том, что Джо сделал из него золотую рыбку в аквариуме? Никакого смысла, за исключением того, что это было интересно тем, кто эти ситуации создавал. Джо – проныра и себе на уме, он ставит свои опыты, в том числе и на нас, и получает от этого что-то для себя, и сейчас он наверняка сидит там на улице и хихикает. - С чего ему хихикать? Он даже понятия не имеет, чем мы говорим. - А откуда ты это знаешь? - То есть… в каком смысле? - Да в прямом. Хэл оглянулся, посмотрел пристально на Илан. - Откуда нам известно, что Илан не в игре? Может у неё микрофон там в кармане? Или она сейчас пойдет к себе в комнату и начнет писать отчёт о поведении приматов, стремящихся к непознанному? Почему вы все вот так сходу поверили в то, что она тут не при чем? - Ты подозреваешь Илан в чем-то? – удивился Майк. - Ну, - Хэл развел руками. – Мы все знаем, что Илан, это человек Джо. Они общаются, он её обучает, она ему предана между прочим… - Как собачка? – осторожно уточнила Илан. - Почему как собачка? Как друг, как любовница, как ученица, а что тут странного? И что было бы странного в том, что она помогает ему вести эту игру? Да мне-то на самом деле всё равно… нет, правда, Илан, я не вижу в этом ничего предосудительного. Мы играем с людьми, не причиняя им никакого вреда, Джо играет с нами, содействуя нам, почему это должно меня возмущать или тревожить? Я совсем не против, чтобы он получал что-то интересное для себя, ради бога. И я совсем не против, если ты ему помогаешь, водя нас за нос, ну просто потому, что я знаю, что целью этой игры является не что-то корыстное. Я знаю, что сама эта игра и имеет своей целью содействие нам, поэтому иногда меня конечно заносит…, но в целом я на самом деле благодарен и ему и тебе. Таша потёрла лоб и шумно выдохнула. - Для меня тут всё ясно, в общем. Кому интересно поиграть в шпионов, в нехватку там времени, в мировые катаклизмы, которые должны наступить от нашего недостаточного внимания к кластерам…, ну почему нет? Играйте, я могу даже подыграть. Почему нет, если это вас как-то развлекает. Чисто мужские развлечения. Просто лично вот для меня… для меня это… пресно, что ли. Просто вот именно эта игра меня не захватила, не увлекла. - Я не играю ни в какие игры, Таша. – Твердо произнесла Илан, глядя ему в глаза. Таша махнула рукой и пошла к двери. - Хорошо, не играешь, значит не играешь. Я думаю, что ты говоришь правду, хотя тут я согласна с Хэлом. Если бы ты меня и обманывала сейчас, я все равно не имела бы ничего против и даже испытывала бы благодарность, понимая… рассудочно понимая, что цели этой игры для меня приятны и выгодны. Но вот лично я, Илан, для Джо ни подруга, ни любовница, ни ученица, поэтому его действия, его игры для меня… абстрактны, что ли, они мало затрагивают меня лично. Ладно, я пойду погуляю. Ну а что касается кластеров… всё же о кластерах я буду думать ровно столько, сколько мне захочется, ладно? Потому что мне так нравится, и сейчас, к примеру, мне не хочется, а завтра может захочется, а может через неделю захочется, ну что тут странного? Мы всегда так жили, мы следуем радостным желаниям, разве это не естественно? - Я тоже следую радостным желаниям, Таша, негромко ответила Илан. – Но если Джо настаивает на том, чтобы мы форсировали наши исследования в этом направлении, то разве это не оказывает влияния на твои желания? На мои – оказывает. Даже если причины этого мне непонятны. - Ну да, да… Только я уже сказала, что меня лично это не затрагивает. Может, если бы мы с Джо были бы так же близки, как ты с ним, было бы по-другому, но сейчас всё вот именно так, как есть, и ни я, ни ты ничего тут изменить не сможем. Постояв ещё несколько секунд, Таша снова шумно вздохнула, открыла дверь и вышла. - Интересно… Это ревность, как думаешь, Илан? – Майк выглядел не столько заинтересованным, сколько обеспокоенным. - Ревность? - А что? Считаешь это невозможным? Но согласись, что реакция Таши несколько… необычна. - Ревность?? - Почему нет? Если Таша никогда не проявляла никаких эээ… чувств по отношению к Джо, то это не означает, что их нет, или не было. - Майк, я не об этом… Ты что, тоже думаешь, что я трахаюсь с Джо? - Нет?? Теперь уже Майк выглядел крайне изумленным. - Вы что, все уверены в том, что я трахаюсь с Джо? Илан обвела всех взглядом, наталкиваясь все на то же удивление в их глазах. - А почему же ты с ним не трахаешься, Илан? – с нескрываемым удивлением спросила Алинга. – Вы же даже спите иногда вместе. - Спим. - И… - Спим! - Забавно…, - Карлос взял стул и уселся прямо напротив Илан, пялясь в упор на нее. – Вы спите, и вы не трахаетесь? Вообще никогда не трахались?? Илан, ты серьезно? - Мы никогда не трахались…, - как-то устало произнесла Илан, - хотя я была бы не против. - И ты к нему не приставала?? - Нет, - Илан пожала плечами. - И не спрашивала его, почему он тебя не хочет? - Спрашивала. - И…? - Он говорил, что сейчас у него другие планы. - Послушайте…, а кто-нибудь вообще трахался хоть когда-нибудь с Джо? Тебя, Майк, я не спрашиваю:), а вот… - Я – нет. - Алинга помотала головой и обернулась к Крысе. - Нет, нет… - Интересно… - Карлос выглядел оживленно, как пацан, наткнувшийся на очередную интересную железку. – Мне и в голову не приходило задаваться этим вопросом, мне казалось самоочевидным, что… Интересно… Энди, а ты? - Что? Трахался ли я с Джо? Нет…, хотя иногда закрадывались такие мысли, что он меня снимает, когда мы только познакомились… но нет, с его стороны не было никаких намеков. - А с твоей, - улыбнулась Алинга. - С моей?:) С моей… вообще-то были:) Карлос, убедившись, что и Андрей не сможет ничем их тут порадовать, казалось, уже потерял интерес к теме секса с Джо и кивнул Хэлу. - Ладно… Хэл. Ты конечно же присоединишься к демаршу Таши? - Тогда мне интересно – кто ещё кроме Илан… - Нет. Карлос медленно повернул голову, словно не поверив услышанному. - Нет? - Нет. - Сегодня день сюрпризов:) То есть ты хочешь сказать… - Я хочу упереться в кластеры, Карлос. - Только не говори мне, что ты давно об этом мечтал:) - Нет. Я хочу упереться именно потому, что Джо на этом настаивает. Карлос, похоже, никак не мог поверить в услышанное. - Ты же у нас главный, так сказать, копатель под Джо… что случилось, Хэл? - Ничего не случилось. Просто хочу. - А… может быть тут причина в Илан? Если она не трахается с Джо…, - Карлос улыбнулся, - значит… есть смысл заняться с ней кластерами?:) - Нет. Просто хочу, отстань. А ты? - Я? Я… пожалуй нет. Мне сейчас вообще хочется только ходить по горам и ничего не делать, просто гулять, просто смотреть, думать иногда о чём-то… - Энди? Андрей посмотрел на Хэла в растерянности. Хотя за последние дни он стал чувствовать себя в значительной степени «своим» в этой компании, но всё-таки не настолько, чтобы ожидать, что его будут воспринимать всерьёз, когда речь идёт об исследованиях. - Мне было бы интересно. - Алинга? - Я наверное нет…, - Алинга посмотрела на Илан, но та, как обычно, не проявила никаких эмоций. – Просто мне сейчас интересно другое, вот и всё. Я сегодня… рассказать сейчас, Хэл, или потом? - Расскажи. - Я сегодня вернулась к вопросу, который меня интересовал ещё давно. Просто с самого утра… получилось так, что возникло беспокойство. О деньгах. Я прикинула, сколько денег у меня сейчас на счету, вспомнила последние расчеты по бизнесам, и показалось, что денег может не хватить. - На что? - Ну вообще. На жизнь, на технический дайвинг. Мы с Илан собирались пройти курс глубоководного траймикса. - Но это же какие-нибудь… десяток тысяч долларов, разве нет? - Я не говорю, что эти опасения обоснованы. Просто они возникли. И я лежала сегодня… пялилась на сосны, на небо, и понимала, что озабоченность не уходит. Я снова перебрала в голове всё это, оснований для беспокойства на самом деле никаких нет, и кроме того вообще это глупость, потому что даже если у меня никаких денег не будет, я знаю, что все равно Марс или кто-то другой будут мне давать достаточно денег на жизнь, но беспокойство не уходило. Совершенная глупость, но состояние было хреновое. Как будто мне хотелось испытывать тревожность, и любой повод подошел бы, и подвернулся вот этот, а мог бы любой другой. И я знаю, что убрать этот негативный фон довольно просто, но я лежу и не делаю этого, просто не делаю. Почему? Что отделяет человека от действий, которые принесут ему облегчение, удовольствие? Что происходит в тот момент, когда я точно знаю, что могу сейчас устранить тревожность, но не делаю этого? Мне всегда был интересен ответ на этот вопрос, потому что устранение негативных эмоций, негативного фона – это довольно простое действие. Почему, тем не менее, люди не делают этого действия? Даже те, кто знает, и даже те, кто уже не раз пробовал и имеет позитивный опыт? Мне кажется, что ответ на этот вопрос мог помочь найти способ для таких людей сдвинуться с мертвой точки. - Слепая уверенность, - то ли спросил, то ли ответил Карлос. – Мы уже говорили об этом. - Мне пока не ясно, что причина именно в слепых уверенностях. - А я убежден. - На этот раз голос Карлоса звучат вполне утвердительно. – Это слепые уверенности. Всё та же самая зараза. - Например какие? - Например такая, что тревожность защищает. Испытывая тревожность, человек чувствует себя защищенным, потому что тревожность привлекает его внимание к проблеме. - Разве внимание… - Алинга, это СЛЕПАЯ уверенность, - перебил её Карлос. – Она не нуждается в логике, не нуждается в обоснованиях, она просто есть. Она в своё время сформировалась тем или иным способом… наверное в основном в результате подражания окружающим людям, ну неважно. Она сформировалась и она есть. И наверное это ещё не всё. Скорее всего, есть и другие уверенности. Например, что ты не имеешь права быть счастливой. - Я? Ну нет:) – рассмеялась Алинга. – Сомневаюсь, что такая уверенность у меня ещё осталась. - Когда? - Что когда? - Когда её у тебя «не осталось»? Сейчас? Сейчас нет, конечно. А когда ты испытываешь негативный фон? Алинга задумалась. - Когда ты испытываешь негативный фон, то ты уже не та Алинга, которая есть сейчас. Другая субличность захватывает пьедестал твоего «я» и командует. И если в составе этой субличности есть такое гавно как тревожность, почему бы в тот же самый момент там не быть и разных дремучих слепых уверенностей? Почти наверняка они есть. - Да, об этом я не подумала. Наверное так и есть. Значит просыпаются разные омертвляющие слепые уверенности, что я должна быть несчастна, что я не имею права быть счастливой, что я плохая девочка и должна быть наказана, что устранять негативный фон невозможно… - Потом вспомни – что представляют из себя люди в негативных эмоциях? – добавил Карлос. – Они на самом деле не хотят быть счастливыми. Если хотели бы, то легко бы изменили свое состояние. То есть в составе их субличности в данный момент попросту нет желания изменения состояния… ну ладно, в общем на тебя тоже выступление Джо не произвело такого впечатления, чтобы… - Не произвело. - Майк? - Не уверен. Наверное тоже нет. - Крыся? - Я твоя рабыня... и хочу продолжать ею быть в любом случае. И у меня столько всего, над чем необходимо работать… мне кажется, что мне сейчас просто не до кластеров, да и чисто технически – как я буду их исследовать? Наслаждение в теле я испытываю редко. Твёрдость для меня вообще нечто очень малознакомое. Опыт в исследованиях… так себе, так что и таинственный кластер… ну в общем, видимо я пас. - Я тоже. Тоже не хочу разрываться, - словно оправдываясь, Карлос взглянул на Илан. – У меня Крыся, у меня общение со стажерками, и потом у нас есть планы с Марсом… хотя в целом Джо вызывает у меня доверие и симпатию. - Получается, Илан, Энди и я, - подытожил Хэл. - Мы еще не знаем, какое решение примут другие, напомнил Майк, хотя узнаем мы об этом не скоро. Не раньше, чем доберемся до интернета и сможем описать всё это. Значит, недели через две, когда вернемся с пяти озёр. Кстати, интересно, гиды уже на месте или нет… - Ну, две недели, это большой срок… Энди, Илан, вы не против совместной работы? Будем обмениваться результатами, можем договариваться о том, какой кластер сейчас исследуем… - Я конечно не против, как я могу быть против:), поспешил заявить Андрей. - Не против, - кивнула Илан. - Тогда может быть тебе стоит рассказать нам поподробнее то, что тебе известно уже о кластерах? - Хорошо… это займет полчаса, наверное. Я не так уж много всего знаю, ну можем просто подумать о том, с чего начнем… давайте через полчаса, я хочу попить чай и полистаю свои записи. Хэл кивнул, взглянул на часы и вышел на улицу. Андрей увязался за ним. Тоже захотелось как-то размяться, погулять ещё немного до наступления сумерек. Пройдя несколько шагов вслед за Хэлом, он догнал его и пошел рядом. - Пошли к реке? - Там кажется нет спуска, но можно просто подойти к обрыву, пошли, - согласился Хэл. - Нет ни малейшего понятия, что имел в виду Джо? - Ни малейшего. - Вот жопа… - Да какая разница, Энди? Это приключение, давай наслаждаться им как приключением. Тем более, Илан расскажет побольше о кластерах… мне вообще хочется сейчас во что-то упереться всерьез. Осознанные сновидения подождут своей очереди. Во-первых нам надо пересмотреть всё, чего мы достигли, поискать новые подходы. Во-вторых, я вполне допускаю, что главная наша проблема не в методах, а в нас самих. Измениться должны мы сами. Если верблюд не пролезает в игольное ушко, то бессмысленно пытаться повернуться тем или иным боком, переть вперед попой или головой. Верблюд не пролезет никаким боком, и он должен просто перестать быть верблюдом, так что изучение кластеров, может быть, позволит так измениться, чтобы пролезть, ведь «изучать» - это и означает «изучать себя меняющегося», так что… я не могу сказать, что прямо вот весь мой пыл к сновидениям сейчас перетек в кластеры, но значительная часть, да… поэтому наверное мне и было легко принять этот «посыл» от Джо… что? Андрей схватил Хэла за шорты и резко потянул его назад, притормозив. - Что, Энди? Андрей молча ткнул пальцем в направлении большого камня, лежащего на краю обрыва. - Что? – Хэл хаотично шарил взглядом, не понимая, на что указывает Андрей. Андрей сошел с тропинки и двинулся как бы в обход, потянув за собой Хэла. Спустя десять секунд он снова остановился и снова ткнул пальцем вперед. С этого места Хэл сразу заметил человека, лежащего под камнем. - Джо?? - Тихо… Андрей приложил палец к губам и с заговорщицким видом потянул Хэла за собой. - Давай незаметно подкрадемся! – прошептал он возбужденно. - Энди, ты решил поиграть в Винету Большого Змея?:) – улыбнулся Хэл - Большим Змеем был Чингачгук, чайник ты… - Ладно, давай подкрадемся… Чингачгук, Винету… хорошо, пусть будет Чингачгук. Это ведь Карл Май? - Дважды чайник, блин! – прошипел Андрей. – Отстань, не спугнуть бы… Зачем-то полусогнувшись и стараясь ступать по мшистым кочкам, они медленно подкрались к камню, за которым валялся Джо. Андрей, в каком-то детском приливе восторга, остановил Хэла, встал на четвереньки и пополз в обход камня с правой стороны, так чтобы оказаться прямо за головой Джо. Солнце висело немного впереди и слева, так что и тень его не выдаст. Джо лежал, умиротворенно вглядываясь куда-то в горы, нависающие над лесом противоположного берега реки, заложив руки за голову, и явно не подозревал о надвигающемся стихийном бедствии. Вспомнился слегка психопатический рывок на балкон номера Джо на Кат Ба – тогда Андрей испытывал такой же щенячий восторг от своей игры. Сзади послышался шорох, Андрей обернулся и увидел, что из-за камня показалась голова Хэла. Андрей состроил яростную физиономию, не оставлявшую ни малейшего сомнения в том, что если этот бледнолицый чайник, не умеющий передвигаться так же бесшумно, как Чингачгук, не задвинется обратно за камень, то его постигнет гнев Кетцалькоатля и обратит в обезьяну. Хэл внял и исчез. Андрей медленно, очень медленно подобрался уже прямо к голове Джо, и в этот момент до него дошло, что никакого дальнейшего плана действий у него нет. Можно было, конечно же, громко крикнуть и напугать, но делать этого не захотелось, потому что это неприятно, а делать Джо неприятно Андрею не хотелось. Поколебавшись несколько секунд, Андрей ничего интересного не придумал, и низким грозным голосом размеренно произнес: «Боги видят тебя, о Джо!». В жопе свербило и хотелось подпрыгнуть и засмеяться от переполнявшей энергии. Всё-таки удивительно, сколько удовольствия можно получить от совершенно детских игр! Всех нас кастрировали, внушив чувство вины за «ребячество» еще в таком возрасте, когда этого ребячества очень и очень хочется… Конечно, если Джо и испытал всплеск удивления от неожиданно раздавшегося над ухом голоса, то успел овладеть собой. Ну на то он и Джо… тоже индеец, кстати:) Он даже не пошевелился. Андрей встал, отряхнул коленки и свистнул. Из-за камня вышел Хэл. Джо по прежнему совершенно безмятежно валялся на травке, и Андрей испытал укол неловкости – тоже результат воспитания… блять, как же изуродован каждый человек… даже просто поигрячиться невозможно. - Я поймал бледнолицего! – торжественно произнес Андрей. - Ну поздравляю…, - без особого энтузиазма отозвался Хэл. – Пошли теперь дальше. - Ладно… Всплеск игривости прошёл, и Андрей решил больше не доставать Джо. Он прошел пару шагов вперед, высматривая тропу, которая бы шла вниз по склону к реке, но в этом месте спуска не было. - Пойдем влево, - он махнул рукой. – Там может быть получится спуститься… Пошли, Хэл. Хэл! Андрей обернулся. Хэл стоял к нему боком и смотрел на лежащего Джо, но даже и так было видно, что он находится в каком-то катарсисе. Андрей сделал обратно два шага и тоже посмотрел в лицо Джо. Холодная волна резко прокатилась по позвоночнику и оставила за собой полоску пота. Теперь они оба стояли, словно замороженные статуи. Все мысли и чувства как будто выбило напрочь, как ударной волной от сошедшей лавины. Наконец Андрей оторвал взгляд, перевел его на Хэла, но тот продолжал стоять, не двигаясь, и Андрей поймал себя на том, что ему смертельно не хочется еще раз увидеть это, а хочется развернуться и уйти куда-нибудь подальше, забыться, вытеснить, ударить себя по голове что ли. Но он пересилил себя и снова перевел взгляд на лицо Джо. Точнее – на то место, где оно должно было быть. А там его как раз и не было. 13. Подойдя к открытой деревянной веранде, примыкающей к гестхаузу, Андрей и Хэл обнаружили на ней Алингу и Ташу, разговаривающих с двумя туристами, мужчинами в возрасте двадцати пяти – тридцати лет. Один из них был длинный и сухощавый, другой – обычного роста, с небольшим пузом. Похоже, что к этому моменту ванильно-шоколадная часть их общения закончилась, и обманутые невинной внешностью красивых девочек туристы уже прочно запутались в расставленной паутине, вырваться из которой без позорного бегства, уязвляющего их чувство собственного достоинства, они уже не могли. - Значит, вы друзья, - вбивала слово за словом Алинга, - но узнать друг друга поближе вы категорически отказываетесь. - Мы не отказываемся, - угрюмо возразил длинный. – мы хорошо знаем друг друга. - Как же вы знаете друг друга, если боитесь задавать друг другу вопросы, касающиеся очень значимых личностных качеств? - Мы не боимся. - Если вы не боитесь, так ответьте на вопросы, которые я задаю. Если вы не хотите, чтобы я слышала ваши ответы, давайте вы зададите их друг другу, отойдя на минутку. - Я не хочу. - Почему? - Просто в этом нет необходимости, что тут непонятного? Мы хорошо знаем друг друга, и нам не нужно еще и задавать эти дурацкие вопросы. В голосе длинного уже явно чувствовалось раздражение и даже угроза, и Андрей непроизвольно собрался, напрягся, почувствовал всплеск агрессии и готовность вышвырнуть нахуй этих мудаков, если они начнут наглеть, но Алинга вряд ли нуждалась в такой защите. И потому, что будучи внешне довольно хрупкой и изящной, она могла без труда постоять за себя - хорошо поставленный удар, нанесенный даже не сильной девушкой, может послать в нокаут даже накачанного мужика, Андрей видел подобные примеры на тренировках, да и навыки Алинги в джиу-джитсу стоят многого. Ну ещё и потому, что западные туристы хоть и легко могут тебя возненавидеть за люблю мелочь, но крайне редко посмеют начать драться. - Послушай, Ричард, - Алинга была стопроцентно дружелюбной, - если вы хорошо знаете друг друга, если вы близки друг к другу, лучшие друзья, то как же может так получиться, что ты не хочешь ответить на вопрос о том, как именно проявляется то качество, которое, как ты уверен, присуще твоему другу – доброта. Это же так просто! - Вот поэтому и неинтересно! – мужик стал определенно звереть, но Алинга не отступала. - Неинтересно рассказать о проявлениях доброты в твоем друге? Такого не бывает, Ричард. Либо этих проявлений нет, либо он для тебя не близкий человек. Вот мне бы точно захотелось рассказывать о своем близком друге, какой он добрый, если бы кто-то заинтересовался. Ты мне рассказал об одном его проявлении, но мы уже разобрались и поняли, что это было проявление не доброты, а безразличия, совершенно обратного качества. - Думай что хочешь, мне насрать! Снова приступ агрессии напал на Андрея. Удивительно, как быстро с европейцев слетает маска цивилизованности, под которой обнаруживается оскал ненавидящего ублюдка! Понятно, что этот мудак никогда в жизни не задумывался над этими вопросами. Понятно, что он и не хочет, что ему просто надо верить в то, что у него есть добрый друг, но откуда же именно ненависть? Он же не возненавидит тебя за то, что ты спросишь его об астрономии. Значит причина его ненависти именно в том и состоит, что он каким-то там остатком интеллекта понимает, что проявлений доброты в его друге нет, что если он приведет какой-то пример, то легко будет показать, что это никакая там не доброта, как уже, видимо, Алинга сделала. Его слепая уверенность под угрозой! А значит человек, который подкапывается под неё – враг. - Хватит задавать мне вопросы! Кто ты такая, чтобы меня расспрашивать? Если ты не понимаешь, что такое доброта, то что с тобой разговаривать? Сначала научись понимать хоть что-то, хоть элементарные вещи, а потом уже расспрашивай! Мужик соскочил со скамейки, остервенело схватил свой рюкзак и закинул его на плечи так, что рюкзак задел плечо Алинги. Прямо напасть на девочку в присутствии свидетелей он не посмел, но вот так исподтишка всё-таки её ударил, отомстил. Этого Андрей уже не смог вытерпеть. Сделав два шага и приблизившись к мужику, он нанёс ему хук слева – не очень сильно, сдержав себя в последнюю секунду. Тем не менее тот упал, как подкошенный, завалился на спину, и на его лице вместо ожидаемого Андреем испуга отразилась смертельная ненависть. Он вскочил, сбросил рюкзак и набросился на Андрея, и спустя секунду уже валялся в нокауте, хрипя и пуская слюну с кровью – на этот раз Андрей не счел нужным особенно щадить мужика, хотя, конечно, всё равно ударил его далеко не в полную силу. Его друг бросился к Андрею и стал отпихивать его, нести какую-то чушь про цивилизованных людей, про то, что надо уметь договариваться. Андрей послушал несколько секунд, после чего натянул ему на глаза шляпу и очень убедительным тоном попросил его уйти нахуй. В отличие от своего приятеля, искушать судьбу этот человек не стал. Он помог подняться своему попутчику на ноги, и Андрей снова удивился тому, что выражения ненависти у того на лице, казалось, становилось даже ещё больше по мере того, как он приходил в себя, и если бы его не сдерживал его приятель, он наверное снова бы бросился на Андрея. Жажда уничтожения. Жажда уничтожения живет в очень многих европейцах, прикрытая фиговым листком вежливости. - Они воспринимают с агрессией вообще любые расспросы о своих восприятиях, о проявлениях их родственников и друзей и даже малознакомых людей, задумчиво и даже как-то грустно произнесла Алинга, обращаясь к Андрею. – И у этого есть причина. Как думаешь, какая? - Если человек с ненавистью относится… я думаю, это означает, что он отдает себе отчет в том, что все его уверенности, все его представления об окружающих людях ложны, причем ложны настолько, что даже простые вопросы немедленно это выявят. - Мне кажется, тут не просто страх, - вставил Хэл, всё это время совершенно флегматично, и даже безмятежно взирая на происходящее. – Их оскорбляют любые расспросы такого рода. Сначала оскорбления, потом ненависть к тем, кто их оскорбил. Мужик в шляпе снова подошел зачем-то к Андрею, хотя на них уже никто не обращал внимания, и снова стал лепетать какую-то богоугодную чушь. Андрей снова послал его на хуй и отвернулся. Этому «миротворцу» следовало бы остановить своего дружка ещё в тот момент, когда тот стал откровенно уже орать на Алингу и оскорблять её, и уж тем более он должен был вмешаться, когда дело дошло до рукоприкладства, или точнее рюкзакоприкладства, но тогда он предпочитал с одобрением созерцать происходящее, а теперь, когда оказалось, что поговорка «на всякую большую крысу найдется большая кошка» в данном случае оказалась справедлива, он тут же превратился в цивилизованного миротворца… Объяснять всё это совершенно не хотелось – эти люди были настолько чужды и неинтересны, что просто вычеркнуть их из своей жизни казалось единственно разумным решением. - Но почему они интерпретируют расспросы как оскорбления? – спросил он Хэла. - Потому что ты покушаешься на святое. - Святое?... - Именно святое. Вежливость – это религия. Это не фигура речи, не аналогия. Вежливость в самом деле стала религией, со своими догматами, со своими святыми, с богохульством и прочими атрибутами. Представь себе, что ты в Таиланде вошла в буддийский храм в шортах. Буддийский! – Хэл поднял вверх указательный палец. – Что будет? - Меня возненавидят и потребуют немедленно уйти, это я уже проходила, - улыбнулась Алинга. - Это религия. Философы и ученые могут утверждать, что буддизм не является религией, но буддизм теоретический и реально исповедуемый – совершенно разные вещи. - Я сталкивался с русскими «буддистами»! – вставил Андрей. – Какая нахуй разница… что христиане, что буддисты – различаются лишь атрибуты, а ненависть и тупость идентичны. - Так вот вежливость стала одной из религий, повторил Хэл, - и расспросы человека о его восприятиях, об интерпретациях проявлений тех, кого он считает другом или родственником, являются неприличными. - Нет, Хэл, мне кажется, ты путаешь причину и следствие, - возразила Алинга. – Расспросы потому и стали неприличными, что вызывают страх. Потому что они могут разрушить систему ложных представлений. Каждый хочет гордиться своим отцом и матерью, это как минимум, а гордиться-то нечем. Но гордиться при этом надо, хотя бы потому, что все остальные гордятся своими родственниками, своим образованием, своей школой, городом, страной, и не хочется быть белой вороной. Поэтому и формируются слепые уверенности вопреки всему, вопреки любому здравому смыслу, вопреки проявлениям людей, вопреки объективным фактам. Даже если мать алкоголик, а отец злобный мудак, человек всё равно способен создать о них ложные уверенности и гордиться своими родителями. Ну а если случайно получится так, что он на родителей обидится и признает их ничтожными, то найдет кого-то еще, кем будет гордиться и тоже безо всяких оснований. Человек хочет быть причастным к чему-то важному, он хочет воспринимать себя выросшим на какой-то важной, достойной почве. - Наверное… это именно потому, что сам он ничтожен? – В этот момент эта мысль показалась Андрею совершенно очевидной. – Ну если ты сам из себя что-то представляешь, то с какой стати ты будешь формировать свою значимость, опираясь на такую хлипкую платформу, которая разрушается от любого вопроса? - Да, наверное, - согласилась Алинга. – Сегодня у меня был еще один любопытный разговор. Проходящий мимо мужик злобно посмотрел на меня и сказал, что в таком виде неприлично тут ходить. - То есть? – изумился Андрей. - Он имел в виду шорты. Он остановился и стал говорить, что в Непале так ходить не принято, что мой вид оскорбителен для непальцев, тыкая в сторону своего гида. Я подозвала гида и спросила – оскорблен ли он моими голыми коленками, или они ему нравятся? Гид засмущался, заулыбался и, ничего не сказав, отошел в сторону. Я предложила мужику показать на какого-нибудь конкретного непальца, будь то гид или портер или житель деревни, кто оскорблен моим видом, но он, словно не слыша меня, продолжал твердить, что мой вид неприличен. Подошла его жена и тоже стала смотреть на меня с таким презрением, словно я вымазана в гавне. - Думаю, если бы ты была вымазана в гавне, они тебя не так сильно бы ненавидели:), - улыбнулся Хэл. - Да, наверное… Я спросила, религиозен ли он? Он оказался католиком. Затем я задала простой вопрос: если бог создал наше тело, почему я должна его стесняться? Разве бог мог создать что-то позорное, постыдное? Вот тут он начал меня ненавидеть по-настоящему, глаза его стали сумасшедшими, но на выручку пришла жена, которая сообщила, что бог, создав наше тело, дал нам и чувство стыда, которое отличает нс от животных. Ну, к такому повороту дискуссии я была готова и сообщила, что бог, кроме чувства стыда, дал нам еще и здравый смысл, с помощью которого мы можем понять, что стыдиться обнаженного тела абсурдно, и прекратить стыд. В такие богословские споры ей, видимо, вдаваться раньше не приходилось, так что на этом нам цивилизованный диалог закончился, и они, вполголоса обменявшись какими-то фразами, разгневанно прошествовали мимо, причем мужик прошел мимо меня так, что постарался посильнее толкнуть… - Вот блять! – у Андрея снова непроизвольно сжались кулаки. - Энди, - рассмеялась Алинга, - тебе нужно учиться держать себя в руках. Ну почему ты так серьезно воспринимаешь такую ерунду? Андрей покачал головой, но не нашелся, что ответить. - Это роботы, Энди, просто роботы, испорченные стиральные машины. Относиться к ним всерьез - значит дорисовывать то, чего в них нет, дорисовывать там субъекта, личность, а это ведь не личность, это спутанный клубок автоматических реакций. Это ме-ха-низмы, - по слогам произнесла она, - понимаешь? Имея дело с испорченными механизмами, нужно быть предусмотрительным, чтобы не нанести себе травму, но не более того. Или ты злишься на кирпич, об который спотыкаешься? - Если об этот кирпич споткнешься ты, то вполне возможно, что я на него разозлюсь, - улыбнулся Андрей. Андрей посмотрел на Хэла и вдруг до него дошло, что прямо сейчас он уже не верит во всё то, что с ними обоими только что произошло. Вообще всё, что было после того, как Андрей увидел… это…, всё было словно в тумане, детали смазанны, разрозненны, из последовательности событий начали выпадать элементы, и приходится напрягаться, чтобы восстановить их. Когда они шли сюда, молча и поспешно, спотыкаясь о камни, хотелось найти какое-то утешение, что ли. Хотелось потрогать кого-то, поговорить с кем-то, чтобы убедиться, что не сошел с ума, что это не сон, не кошмар. Хэл что-то сказал и Андрей ответил, это точно, но что именно он сказал? Это было ведь всего лишь пять минут назад! Андрей застыл со слегка вытаращенными от напряжения глазами, но так и не получалось вспомнить, о чем же они говорили. Неужели вот так работает вытеснение? Страшной силы механизм. Уверенности – тоже страшной силы механизм, и это взаимосвязано. Если девочку изнасиловали, её представления о мире – наивные, инфантильные, абсурдные, почти ничего не имеющие общего с реальностью представления о мире разрушаются. Родители, учителя и прочие преступники, которые внедрили в неё эти ложные представления лишь для того, чтобы оболванить её, сделать послушной и управляемой, достигли своей цели. Они наебали её, чтобы им было легче дёргать за веревочки. И теперь её мир разрушен, когда она видит наглый оскал урода, который ебёт её, ведь такого быть не может! Ведь все люди добрые, ведь надо быть вежливой со всеми, ведь в каждом человек есть целый мир и прочее и прочее… Сначала родителям надо заставить ребёнка терпеть разлагающуюся от ненависти и тупости бабулю, а как это сделать?? Ну как сделать это? Как провести такую уникальную по своей циничности и сложности наёбку, чтобы ребенок смог полностью сломать свой здравы смысл, полностью уничтожить свою способность адекватно оценивать людей? Надо подавить его авторитетом, а то и силой, а то и грубой силой. Сойдет все что угодно, главное – сломать. И ломают. И теперь девочка видит наглое уёбище, которое пристает к ней, но чем ей защититься? Здравым смыслом? Откуда он? Своей способностью анализировать проявления человека и делать выводы? Откуда ей взяться, если годы потрачены на то, чтобы она потеряла способность это делать? Цивилизованный западный мир возмущается тем, что во многих странах мусульмане сотнями тысяч, миллионами вырезают клиторы девочкам, но сами они успешно вырезают своим детям нечто не менее важное для жизни. Хотя… возмущаются ли… да нихрена они не возмущаются. Сколько Андрей ни поднимал эту тему в беседах с европейцами, почти всегда от них слышно только «со своим уставом в чужой монастырь». Так что и не возмущаются они, и это естественно. Рука руку моет. И вот девочку насилуют, её мир рушится, но этого допустить нельзя. Нельзя, чтобы мир был разрушен, но и изменить его нельзя, так как придется пересматривать вообще все. Придется признать, что бабушка – мерзкая, что родители – насильники, что подруги – тупые, что сама она умирает и старится, ещё не успев выйти из подросткового возраста, поэтому – один выход – вытеснять. Вытеснять отчаянно, изо всех сил, так что уже к утру воспоминаний не остается, а спустя неделю она уже и при желании не вспомнит – как так получилось, что в её жизни появилась эта муть, это чувство безысходности, этот фон злобности и собственной ничтожности. И вот теперь этот механизм работает и прямо сейчас в нём – механизм защиты от разрушения картины мира. И если не начать прямо сейчас что-то с этим делать… а что можно делать? Ну как минимум, не молчать. - Мы должны рассказать всё, что мы видели. Судя по выражению лица Хэла, у него тоже происходила какая-то внутренняя борьба с охуением. - Да, давай, - вяло согласился он. – А зачем ты избил этого кретина, кстати? - Блять…, ну…, - Андрей не нашелся, что ответить. - Позаботился об Алинге, что ли? - Ну… я бы сказал, что скорее защитил, чем позаботился. - Защитил? – удивился Хэл. – А она тебя попросила о защите? - Нет… - Значит ты защитил её вопреки её воле? Это вообщето насилие называется… - Значит всё-таки позаботился, - согласился Андрей. - Ну я и говорю, насилие. Забота, это и есть проявление безразличия к человеку. Это агрессивная и эгоистичная форма безразличия, короче – насилие. Вопервых, ты прекрасно знал, что Алинга и сама могла бы его уложить в любом момент. Знал? - Знал. - И может быть у неё были ещё какие-то идеи, как продолжить этот опыт, как получить ещё больше информации о поведении этого человека, чтобы получить больше опыта, а ты вмешался со своим мужским достоинством, когда тебя никто не просил. - Это бешенство. Оно отключило мозги, – Андрей развел руками. – Согласен. - С этим уже вряд ли что-нибудь получилось бы, отметила Алинга, - а вот на его приятеля у меня были определенные планы… хотела сыграть с ним в прикольную игру, которую придумала Таша, с детской порнографией:) - Это не опасно? - Смотря что. Прикол такой: открываешь на компе пасторальную фотку, где мама лежит на постели вместе с годовалой или двухлетней дочкой, обнимает её и целует в щёчку. Дочка при этом только в трусиках, то есть живот, сосочки видны хорошо. Обычная рекламная сентиментальная фотка. Фотку держишь пока что закрытой, и спрашиваешь какого-нибудь мужика или женщину – как он или она относится к фотке, на которой изображен взрослый человек, обнимающий и целующий полуобнаженную девочку, заведомо не достигшую двенадцати лет? Реакция, конечно, предсказуема… А потом показываешь эту фотку и смотришь на лицо. Масса впечатлений:) Сначала на лице отвращение и ненависть – это ещё до того момента, когда человек понимает, что там изображено. Потом удивление и растерянность. А потом уже всё что угодно, от смеха до ненависти. Интересно это наблюдать, сопоставлять со своими прогнозами на поведение человека. Тех, кто способен после этого что-то обсуждать, можно расспросить о том, не считают ли они абсурдной и опасной педоистерию. Таша много таких приколов придумала. Конечно, эти эксперименты несут в себе определенную опасность, так как педоистерия достигла уже критической величины… ну черт с ним, найду другого туриста. Ты в следующий раз не уподобляйся носорогу, Энди, ладно? Если мне понадобится защита, я справлюсь сама, или в крайнем случае сама попрошу о помощи. А то если ты будешь бить морды всем, кто меня толкнул из ненависти…:) - Привычка воспринимать девочек как забитых и беспомощных, неспособность постоять за себя. Просто привычка. В таких ситуациях просто забываю, что… - Ну не «просто забываешь», а забываешь из-за бешенства. - Ну да, да… Хэл, мы должны обсудить то, что видели, давай больше не сползать никуда… или… Или тебе хочется просто избежать этой темы? - Наверное хочется, - согласился Хэл, вздохнув и потирая лоб. – Только давай найдем Илан. - Она в комнате, валяется на кровати и греется на солнце. Ну во всяком случае она там была минут пятнадцать назад, - Алинга обернулась и взглянула на окна. – Вон её окно, открыто, значит она ещё там, пошли. Когда делегация вошла в комнату, Илан лежала на кровати на животе, играя ножками, и Андрей не раздумывая сел и взял её ножку, прижался к ней губами, стал целовать, поддавшись внезапно вспыхнувшему острому желанию. - Ал, смотри какая у меня охуенная ножка… Возбуждало смотреть на Алингу, глаза в глаза, и целовать ножку Илан. Алинга подошла, поставила коленку на кровать, взяла другую ножку и тоже поцеловала её, потом отпустила, подвинулась поближе к Андрею, и поцеловала ту же ножку, которую ласкал он. Просунув язык между пальчиками, Андрей тут же почувствовал язычок Алинги. Было очень классно целовать пальчики Илан, губки Алинги, снова пальчики, пока до Андрея не дошло, что ему неловко и даже немного страшно начинать говорить о том, за чем они пришли. Тогда он привлек Алингу к себе, прислонившись к стенке и прижав ее к себе, не отпуская лапку Илан, и с усилием произнес: - Илан, я хочу рассказать о том, что мы сейчас видели с Хэлом. Хочу, чтобы ты прокомментировала как-то, рассказала, сталкивалась ли ты с чем-то подобным, ведь ты с Джо много общалась. Услышал имя Джо, Илан перевернулась на спину, подложив подушку под голову, и сунула Андрею обратно свою ножку. - Джо? Ну… и что вы видели? - Я даже не знаю, как это рассказать, чтобы это не было похоже на сумасшествие. - Джо всё-таки довел тебя, Энди?:), - рассмеялась Алинга. - Ну вроде того. В общем, мы с Хэлом подошли к нему, когда он лежал там у реки, у большого камня, и…, - Андрей замялся, подбирая слова, - и когда я на него посмотрел, у него не было лица… понимаю что я говорю какой-то кретинизм, но что я могу сделать?! У него не было лица! Илан удивленно усмехнулась и перевела взгляд на Хэла. - Хэл, у вас было совместное помешательство, что ли? Мхом обнюхались?:) Хэл не поддержал её шутку, и как-то подозрительно уставился на Андрея. - Что, Хэл? Расскажи и ты, потому что когда я говорю один, то похож на сумасшедшего… То есть, Илан, ты никогда ни с чем подобным не сталкивалась? Я? - Илан коротко рассмеялась. – Нет, Энди, я не нюхаю клей… - Мы просто гуляли, понимаешь? Ничего не нюхали и не сошли с ума, я что, похож на сумасшедшего? - Энди, - медленно произнес Хэл, - не мог бы ты повторить, что именно ты увидел, когда посмотрел на Джо? - Зачем? Я увидел то же, что и ты, почему ты… Андрей запнулся и замолчал. Странные мысли полезли ему в голову. Странные и немного пугающие. Снова неприятный холодок пробежал по спине. Почему он решил, что Хэл видел то же самое? Дурацкий вопрос. Потому что когда два человека смотрят на одно и то же, они и видят одно и то же, что ещё Хэл мог видеть? А что мог видеть Андрей? Отсутствие лица? Это вообще можно видеть? Это бывает? Это нормально? - Хэл, а что видел ты? - Лицо. - Лицо?? Блять… Андрей выпустил из рук ножку Илан и посмотрел на Алингу. - Ал, лица там не было, я смотрел два раза. Я что, спятил по твоему? Отсроченный глюк горной болезни? Нет… я видел то, что было, я не псих. - Я знаю, что ты не псих. - Я тоже это знаю, поэтому уверен, что видел то, что видел, что было на самом деле. - Я тоже видел то, что было на самом деле, - возразил Хэл. – Либо один из нас псих, либо оба. - Когда я читала описание маршрута из Кедарнатха в Бадринатх, - вставила Илан, - там было написано, что путь пролегает через долину цветов, которая так насыщена цветочным ароматом, что люди могут потерять сознание и даже умереть. Может ты в самом деле надышался чего-то, Энди? Сорвал цветочек, понюхал… пожевал задумчиво, а?:) - Ничего я не нюхал. И не жевал. - Я тоже ничего не нюхал, - согласился Хэл. - Ну а ты-то тут причем, - удивилась Алинга? – Ты же видел лицо, значит… что? Что, Хэл? Хэл посмотрел на неё каким-то мрачным взглядом, даже немного сгорбившись. - Лицо… лицо-то я видел… - Ну? - Ну… Хэл снова мрачно посмотрел уже на Андрея, словно тот был виноват в чем-то. - Это было не его лицо. - Ха! - выдохнул Андрей и рассмеялся. – Ну пиздец нам с тобой, Хэл, прямая дорога в психушник… знаешь, наверное нам лучше списать это на какие-то глюки. Может я и в самом деле пожевал какую-нибудь тростинку, хрен его знает… - Ты можешь комплексовать сколько тебе влезет, Энди, - спокойно произнёс Хэл, - но я… я человек привычный к таким вещам. - Как это?? - Ну вот так. В осознанных сновидениях я видал всякое. У тебя такого опыта нет, а у меня есть. Есть и опыт управления сновидениями. Захочу, хоть десять хуев у меня будет… как ты думаешь, что я стал первым делом делать, когда освоился в ОСах? - Думаю, стал трахаться:) - Естественно. Я стал реализовывать самые невероятные, самые возбуждающие, самые невозможные в реальности фантазии, невозможные как технически, так и юридически, так что в ОСах я уже привык видеть разное… Естественно, что первым делом я проверил – сон это или нет, и убедился, что нет, так что если твоя нежная психика пошатнулась, то моя стоит крепко, как хуй, который сосет страстный мальчик… - То есть ты смотрел и видел, что у Джо лицо какогото неизвестного человека? – уточнила Илан. – И как он выглядел, тот человек? - Да выглядел он… ничего так, хорошо выглядел, я бы сказал… замечательно он выглядел… это было лицо Алинги. - Ебать, - только и произнес Андрей, причем по-русски. На некоторое время воцарилось абсолютное молчание, так что отчетливо были слышно шуршание кустов, растущих у гестхауза на полянке, под порывами ветерка с реки. - Я не имею ни малейшего понятия, что с этим сделать, Хэл, - наконец произнесла Илан. – Я никогда ничего подобного не видела. Я спала с Джо несколько раз, когда он обучал меня внетелесным восприятиям, но… это было просто обучение довольно простым техникам, и я никогда не сталкивалась ни с чем подобным, так что я умываю руки. Не знаю я, что все это значит. - Может быть спросим у него? – предложила Алинга. - Да, спроси… много от него добьешься, - хмыкнул Хэл. – Отшутится и свалит, а то ты не знаешь, как он поступает в таких случаях… - Это не совсем «такой» случай… это случай, который касается меня лично. - Ну вот ты и спроси. Если что-то интересное будет, надеюсь ты расскажешь, хотя ничего не будет, сто процентов. - На ловца и зверь…, - пробормотал Андрей, вглядываясь в окно. - Что? Зверь? А…, - Хэл подошел к окну. – Идёт ваш «зверь». И с лицом все у него в порядке. Идешь? - Иду. Алинга соскочила с кровати и вышла из комнаты. Судя по выражению лица Алинги, хрен с маслом получила она от Джо, а не разъяснения, так что ни Андрей, ни Хэл, ни Илан даже не стали у неё ничего спрашивать, когда спустя десять минут они спустились вниз по лестнице, ведущей от комнат в ресторан. Эти десять минут были для Андрея и возбуждающими, и непростыми, так как Илан стащила с себя и с Хэла шорты и трусы, посадила его на кровати так, чтобы он прислонился к стене, и села сверху, обняв его и прижавшись к нему своими грудками. Протянув между своих ног руку и взявшись за хуй, она слегка поиграла им со своей писькой, а потом не торопясь плотно села на него, поёрзывая попкой, и всё то время, пока они ебались, то быстро, то медленно, то совсем замирая и не обращая ни малейшего внимания на Андрея, он был на грани… увы, не оргазма, а ревности. Ревность словно стояла прямо где-то тут, за дверью, и малейшей слабины было бы достаточно, чтобы она возникла. Андрей положил ладонь сначала на заднюю лапку Илан, потом на попку, и так и держал её все время, пока они трахались, и старался при этом сосредоточиться на том, какое красивое у неё тельце, и что ей сейчас наверняка очень приятно, так что ревность так и не пробилась и заглохла где-то там, вдалеке. Ему удалось полностью отвлечься от ревности лишь тогда, когда он сполз с кровати и встал на коленки между ног Хэла так, чтобы попка Илан оказалась прямо перед его лицом, и можно было целовать её, трогать дырочку в её попке одной рукой в то время, когда другой рукой он дрочил свой хуй. Затем он протянул руку чуть дальше и обхватил двумя пальцами упругий хуй Хэла, прикасаясь одновременно к влажной и горячей письке. Затем он взял заднюю лапку Илан, приподнял её немного так, чтобы она легла на ляжку Хэла, и уткнулся в неё мордой, удовлетворенно отметив, что ревность совсем исчезла и осталось только приятное чувство влюблённости и сильного возбуждения. Уже совсем не хотелось, чтобы Хэл куда-нибудь ушел и они бы трахались вдвоем с Илан. Наоборот, сексуальное чувство, коснувшись Хэла в тот момент, когда Андрей взялся за его хуй, распространилось и на него, и его участие в сексе стало возбуждающим. Отчуждение и ревность возникают особенно легко, потому что один парень всегда словно отделен бронированной стеной гомофобии от другого, но стоит только эту стену преодолеть, как ревность и отчуждение резко ослабевают, и уже не составляет труда их убрать совсем. С девушками, скорее всего, так же. Гомофобия подпитывается тем, что европейские парни поразительно уродливы… интересно, а ведь у азиатов – непальцев, малайцев, лаосцев, индонезийцев нет такой гомофобии, и тела у них намного в среднем симпатичнее чем у европейцев… удачно получилось, что у Хэла приятное, спортивное тело, и даже задние лапы красивые, что бывает очень редко – обычно ноги европейских парней просто на удивление уродливы, костлявы, и даже омерзительны. А… нет, с девушками эта логика не проходит, ведь девушки ревнуют не слабее парней, а красивых среди них в сто раз больше… Дальше обдумывать всё это не захотелось, и Андрей просто стал получать удовольствие - тискал яички Хэла, пробрался даже ещё дальше и стал трогать дырочку в его попке, просунул немножко в неё палец и чувствовал, как она сжимается во время особенно сильных приливов наслаждения. Затем Илан опрокинулась на спину, потянув Хэла за собой, и когда Андрей подполз к ее мордочке, она обняла его и прижала к себе, и он всем своим телом чувствовал, как двигаются их тела, и очень пожалел, что здесь сейчас нет Алинги. Было очень приятно прижиматься к Илан, было очень возбуждающе обнимать её, крепко стиснув, пока её трахает другой парень. Он обнял её левой рукой за шею, положив ладонь ей на плечо, легко целуя её губки, щеки, шею, грудки, а правой рукой он мог потискивать её сосочки, немного играться с ее писькой и клитором, прижимать ладонь к её животу, и всё это время он испытывал к ней очень сильную нежность, и от этого его нежность и влечение к Алинге только усилились и стали настолько нестерпимыми, что захотелось прямо сейчас найти её и прижать к себе, посмотреть в глазки, целовать. Как же блять охуенно жить, когда нет ревности… Джо, увидев, что они спустились в ресторан, неожиданно махнул приглашающе рукой и пошел им навстречу, кивком позвав и Алингу. - Слушайте, - начал он, когда Алина подошла, - я понимаю, что вокруг моей персоны возник некий фольклор мистического толка, я это понимаю. - И не без твоих усилий, Джо, - улыбнулась Илан. - Не без. Но всему есть свой предел. Я совсем не хочу напускать избыточный туман там, где он не нужен. Я просто хочу сохранить в секрете некоторые аспекты своей частной жизни, своих исследований, это да, это правда. Но что касается этой истории... я понятия не имею, что всё это значит. Просто не знаю. Джо посмотрел в глаза Андрею, затем перевел взгляд на Хэла, и Андрей отметил, что несмотря на то, что выражение лица Джо не имело никаких признаков двойной игры, всё равно сомнения не исчезали, так как Джо, без всякого сомнения, смог бы сыграть всё, что он ни захотел бы, в том числе и предельную искренность. Несомненно, что и у Хэла должны были бы быть те же самые сомнения. - И у тебя нет никаких предположений? Вот эти странные… видения… нет никаких идей, почему они могли бы быть? – спросил Алинга. Джо откашлялся. - Я не буду испытывать ваше терпение, предлагая тухлятину в виде разного рода послеакклиматизационных явлений, отложенной горной болезни… - Очень мило, Джо:) – перебила его Алинга. – Теперь хотелось бы услышать не только то, о чём ты не будешь говорить, но и то, о чем ты можешь сказать. Ты не можешь упрекнуть меня в излишней назойливости относительно твоей частной жизни, но в данном случае всё немного подругому. В данном случае оказываюсь замешана… каким-то косвенным образом, конечно, но всё же замешана я сама, ведь Хэл увидел именно моё лицо. - Да…, - кивнул Джо, - да. И я не знаю, что это означает. Хэл разочарованно вытянул губы и вздохнул. - Я правда не знаю, что это означает, - повторил Джо. – Несомненно это как-то связано с моими экспериментами, о которых я не хочу рассказывать, и это должно быть связано с чем-то ещё, что каким-то образом объединяет меня, Хэла, Энди и Алингу, и несомненно это ставит какой-то акцент на Алинге…, - Джо развёл руками. – Это всё, что я сам себе могу сказать. - Джо, что касается меня, то я тебе верю, хорошо, пусть так. – С напором произнес Андрей. – Но давай мы всё-таки расставим точки над «i» в этой истории с твоим «пультом» или как он там… Здесь дело не только в любопытстве, пойми. Дело ещё и в доверии. Ты попросил нас уделить максимум внимания кластерам. Для Илан этого достаточно, чтобы в ней возникло сильное желание упереться в эту тему, но что касается меня, Хэла и, я думаю, и Алинги, то мы с тобой почти не общаемся, у нас к тебе… настороженность, что ли. И сейчас, когда мы четверо приняли решение заняться кластерами… - Как ты сказал? – удивился Джо. – Вы четверо? - Да. Я, Илан, Алинга и Хэл. Остальные в той или иной степени выразили интерес, но… вплотную заняться этой темой сейчас ни не готовы. - Я не уверена тоже, Джо, что хочу, - Алинга положила руку на плечо Андрея, перебивая его. – Мне хочется быть рядом с ними, наверное захочется принять участие в какихто действиях, хочется слушать о том – что они делали и что получилось, но всё-таки мой интерес несколько пассивен. И всё равно… да, мне хочется быть с ними – с теми, кто начнет рыть носом землю в направлении кластеров. - Значит…, - задумчиво протянул Джо, - мы кое что нашли? - Не поняла… - Ну как? Значит мы нашли то, что нас, пусть и формально и, я бы сказал, эфемерно, но объединяет? Именно вы четверо займетесь кластерами, и именно вы стали участниками этого странного, эээ…, видения. Джо задумался, и Андрею всё меньше и меньше казалось, что он мог бы играть с ними в какую-то игру в этом вопросе. - Да, интересно, - пробормотал Хэл. – Если бы ты ещё рассказал, чем именно ты занимался в тот момент, когда… Джо отрицательно покачал головой. - Нет, Хэл. Что нет, то нет, не настаивай. - Твоя карточка… с ней тоже «нет»? – уточнил Андрей, и с удивлением заметил сомнение в глазах Джо. – Ты знаешь, что в ерунду с инновационной лабораторией я не поверю… Джо улыбнулся, и Андрей удовлетворенно хмыкнул. - В то, что ты инопланетянин, как утверждали те два психа, я мог бы поверить в более романтической обстановке… ну если бы была ночь, горели свечи, я бы обнимал Алингу и слушал твой печальный рассказ о том, как в одной звёздной системе гордый народ джедаев… ну и так далее, фантазии у тебя на десятерых хватит:) - С карточкой тоже «нет», - после едва заметного колебания произнес Джо. - Ну ладно…, - разочарованно протянул Андрей и взглянул на Алингу, и снова сильно захотелось её обнять, поцеловать её грудки, живот – прямо через футболку, не снимая её. Хотелось именно так, и почему-то именно такая фантазия сейчас вызывала прилив нежности – целовать её через футболку, шорты, носочки. Алинга словно почувствовала это, а может просто переживания Андрея отразились в его взгляде, мимике, и она притиснулась к нему, встав немного сбоку и сзади, обняла его обеими руками за живот и грудь, прижавшись грудками. Андрей положил свою ладонь на кисть её руки, и захотелось, чтобы этот разговор с Джо длился как можно дольше, чтобы он мог вот так стоять, чувствовать Алингу, чувствовать её дыхание, её нежность. А если бы он не убил на корню ревность, когда Илан потрахала Хэла? Тогда ничего этого не было бы. Он был бы сейчас отравлен, напряжен, Алинга наверняка бы заметила, почувствовала это, в ней не проснулось бы желание прижаться к нему, ничего бы вообще не было. И ещё ему пришло в голову, что его уже заебал этот русский язык со своим уродским косноязычием в сексуальной тематике. Слово «трахаться» - одно из наиболее нейтральных, обозначающий половой акт, проникновение хуй в письку, с элементом хоть и грубоватой, но игривости, но всё-таки это полный пиздец… хотелось бы иметь ну как минимум два-три слова, обозначающих это, а лучше – десять. Как же могут двести миллионов (!!!) людей жить в таком убогом словарном сексуальном мире? Надо что-то с этим сделать… надо придумать свои слова, дальше так жить нельзя. Думать на другом языке – сложно, и это явно не ближайшая перспектива, да и это ещё большой вопрос, насколько английский лучше русского в этой части. Интересная задача – придумать приятно звучащие слова, обозначающие те или иные виды секса! Жаль, что посоветоваться не с кем… а клёво было бы найти русскоязычную девочку… Андрей вытащил блокнот и сделал там пометку. - Ты можешь что-нибудь посоветовать насчет кластеров? – Продолжил расспрашивать Хэл. - Ничего такого, чего бы вам не смогла рассказать Илан, - пожал плечами Джо. – Ну прежде всего, я думаю, вам надо отделиться о группы. Все пойдут на озёра, а вы идите куда-нибудь ещё. - Думаешь, у нас не получится сосредоточиться на работе, если… - Тут и думать нечего, я уверен в этом, - перебил его Джо. – Илан наверное смогла бы, а вот ты, и тем более Энди – нет. Так что если хотите совет, то вот вам мой совет, а если ты хочешь не просто «совета», а совета который тебе понравится… - ОК, понятно, - остановил его Хэл. – Понятно, согласен. - Я думаю, нам лучше вернуться в Луклу… - Почему, Алинга? Мы могли бы найти где-то здесь укромное место в горах… - Найти укромное место тут не трудно, но трудно найти такое, в котором был бы достаточный комфорт. - Согласна, комфорт очень важен, - поддержала её Илан. – Здесь слишком холодно утром, ночью и вечером, а если нет солнца, то и днем. Обогревателей никаких нет, их печки ничего не меняют, всё равно в пуховках надо сидеть. Тело в постоянном небольшом напряжении из-за холода, а мне нравится валяться где-нибудь в тепле, и ещё мне хочется, чтобы было яркое освещение, и ещё чтобы была вкусная еда, и чтобы можно было включить ноутбук и посмотреть какой-нибудь фильм, чтобы отвлечься… в общем, для энергичного броска, для трека такие условия приемлемы, а для серьезного исследования – нет. - Вы можете пожить в Намче, - предложил Джо, и потом, когда все вернутся с озёр, вместе полететь в Катманду. - Я бы не сказала, что Намче прямо-таки идеально подходит… но всё-таки можно попробовать. - Хорошо, что ещё, - продолжил расспросы Хэл. - Осознанные сновидения, - улыбнулся Джо. – Ну или хотя бы просто нормальные сны. - Что значит «нормальные», - не понял Андрей. - Без негативного фона, приятные. Ложись спать в десять вечера максимум. Просыпайся в час, занимайся до трех, затем снова ложись спать и просыпайся когда получится, но поставь будильник и проснись еще хотя бы раз, скажем, часов в пять-шесть утра, просто приведи себя в приемлемое состояние за пару минут и спи дальше, а утром валяйся в постели и еще пару раз засни. При таком режиме ты не залипнешь во сне в негативном фоне, и кроме того, во сне ты можешь узнавать новые эпизода кластеров. - Почему именно во сне? - Потому что в бодрствовании тебя придавливает тело, а во сне ощущения не мешают, и легко испытывать озаренный фон, легко испытывать и приятные ощущения, кстати. Все переживания во сне более яркие, ты больше открыт для новых оттенков озаренных восприятий. Чем в более энергичном, ярком состоянии будет твоё тело, тем легче ты будешь исследовать кластеры и что угодно ещё. Так что… - Так что, желательно заниматься физической активностью, - подхватила Илан. – Кому что нравится. Мне хочется боксировать пару часов в день, возиться с гантелями. - Перчатки в Намче у нас есть, - напомнила Алинга, вот бы грушу там повесить. - Да, надо будет. И обжираться не следует, чтобы было постоянное легкое, приятное чувство голода. Приятное!:) - Что-то ещё, Джо? - не отставал Хэл. - Да. Закажи мне жареные ребра барашка и суп из сёмги, жрать охота… - Не трави душу:) Эта еда конечно уже достала, уже почти месяц это жрём! Не… месяц, это предел для трека… Джо поднялся наверх, и остальные тоже стали рассасываться. Андрей отошел на несколько шагов, но понял, что ему очень не хватает Алинги, вот прямо сейчас. Обернувшись, он увидел, что она на него смотрит. - Хочу просто побыть с тобой, не против? – спросил Андрей, подойдя. - Не против. Хочу. Хочу просто поваляться, подумать… - ОК, а я буду рядом и прикасаться к тебе, гладить твое тельце и иногда целовать твою мордочку, хорошо? - Клёво:), - Алинга засмеялась и прижалась к Андрею, - пошли, - и она показала в сторону деревянной скамейки, залитой солнцем. На следующий день они вчетвером вышли ранним утром в направлении Луклы. Портеры будут идти день или два, а они сегодня же вечером уже предвкушали тепло, горячий душ, вкусную еду. Гид сказал, что после недавних снегопадов на перевале все ещё лежит снег, но это не произвело на них никакого впечатления. После Мерапика… какой-то заснеженный перевал вряд ли мог внушить им какие-то существенные опасения. Ближе к делу выяснилось, что на спуске – уже со стороны Луклы, и в самом деле идти было неудобно, так что ледорубы очень даже пригодились. Встречные туристы, двигающиеся по склону наверх из последних сил, смотрели на спускающихся с завистью, но на самом деле чисто технически подниматься было легче, чем спускаться по такой обледеневшей и заснеженной тропе. Андрей шел вниз немного быстрее, чем следовало бы, предвкушая скорое тепло, горячий душ, и пару раз чуть не съехал, поскользнувшись, но оба раза успел резко развернуться, как кошка, и зарубиться ледорубом. В самом первом, мелком промежуточном поселке на пути к Лукле, прямо под перевалом, Андрей купил бутылку колы и сел, привалившись, к огромному камню. Это был даже не посёлок, а просто небольшая группа хижин, в которых в сезон ночевали непальцы, содержащие тут магазинчики для редких проходящих туристов. Портеры пили тут чай и отдыхали. Спустя минуту из ветхого домика, стоявшего рядом, вышла девушка лет восемнадцати и со странной улыбкой завернула за угол, оказавшись прямо напротив Андрея. Поблизости никого из туристов и местных не было, и она постояла с минуту, продолжая смотреть на него в упор. Затем она в какой-то нерешительности стала задирать свое платье, не отрывая от Андрея взгляда. Время замедлилось… Под платьем, само собой, оказались длинные штаны, которые тут носят все непалки. Заинтригованный происходящим, Андрей оторвался от бутылки и во все глаза пялился на неё. Он не поверил своим глазам, когда девушка начала прямо перед ним, в каких-то трех метрах, снимать свои штаны! Бросив взгляд в сторону центральной полянки, он увидел, что Алинга стояла там, отвернувшись и смотря вниз, в долину, и понял, что не получится позвать её так, чтобы не привлечь внимания остальных. Спустив полностью штаны, девушка взялась за трусы. Такую вещь назвать «трусиками» язык не повернется… а ведь какие красивые девушки, и как уродуют себя этими отвратными тряпками. Немного наклонившись вперед, девушка спустила трусы и выпрямилась, затем слегка расставила ноги, и показалась её писька. Возникла мысль, что зря он не расспросил Хэла о том, как проверять – сон это или нет. Ну в общем это конечно был не сон… Самое поразительное и возбуждающее было то, что она всё это время просто таки неотрывно смотрела ему в глаза! Писька, ляжки, попка… это была очень красивая девочка… Наконец она присела и стала писать, по-прежнему не отводя взгляда! Снова возник неожиданный и резкий всплеск нежности к такой… непонятно как это интерпретировать – к открытости? К непосредственности? Или она его соблазняла? Можно ли будет сейчас пойти вслед за ней в эту хижину и… и что дальше? Пописав, девочка встала и снова её писька стала отчетлива видна. Неторопливо, даже слишком неторопливо натянув трусы и штаны, она сделала несколько шагов, улыбаясь, и тут наконец до Андрея дошло, что она психически ненормальна. Можно было бы и сразу это понять, если бы он не был шокирован настолько нетипичным поведением этой непальской девушки. «Нетипичным» даже не то слово. Невозможным, нереальным. Пройдя почти вплотную к нему и продолжая смотреть на него и улыбаться, девушка ушла куда-то за камень. Появившиеся в это время другие непальцы поставили крест на идее попробовать пройти вслед за ней. Ненормальная… это ещё как посмотреть, кто ненормальный… Наверное, она могла бы оказаться совершенно глупой, но вот если представить себе – с какой девушкой хотелось бы потискаться и потрахаться? С этой «ненормальной», или с обычной правильной девушкой? Тут даже вопроса нет. Потрахаться с такой непосредственной девочкой хотелось очень сильно. Такого опыта у Андрея ещё не было, и он мысленно поставил себе галочку в планах на будущее – надо попробовать как-нибудь найти такую девушку – в Непале или Таиланде или в Камбодже – неважно, есть много стран, где можно найти почти всё, что хочется в сексе… Найти вот такую «ненормальную» и потрахаться с ней, чтобы она вела себя предельно свободно в сексе – просто потому, что у неё недостаточно развито сознание, чтобы стыдиться этого, чтобы научиться стыдиться. Это кажется очень возбуждающим сейчас – абсолютно непосредственная девочка! И более того, перед такой девочкой нет никакого смысла быть озабоченным чем-то. Как я выгляжу, что она обо мне думает – всё это не имеет никакого значения. Она просто будет делать то, что ей приятно, и самому можно тоже быть совершенно раскованным. В сексе с Илан или Алингой чтобы стать настолько же раскованным, необходимо провести над собой огромную работу. Стать человеком, полностью лишенным озабоченности мнением любимой девушки! Это серьезная задача… сейчас она кажется совершенно невыполнимой. Это должна быть такая открытость, такое доверие… но разве нет такой открытости к Алинге? Вроде есть. Вроде и на самом деле совершенно нечего скрывать, но если представить себе секс с Алингой и секс с «ненормальной» девушкой, то сразу становится ясным, насколько реальное положение дел далеко от фантазий – если степень свободы с девушкой обозначить как «десять», то с Алингой… на три, наверное… Очень неприятное открытие… в чем же причина? Есть что-то, какая-то часть образа, имиджа, который воспроизводит страх разоблачения, и ведь на самом деле нет ничего, что могло бы быть разоблачено, это просто механизм, запущенный ещё очень, очень давно, в детстве. Страх родителей… Как же это заебало… страх родителей есть у КАЖДОГО ребенка, у каждого! Это не просто какая-то тревожащая мелочь. Это настоящий, полноценный страх, который разъедает, отравляет, искривляет, делает ребенка уродом. Вот почему он сейчас не может быть открытым на десять с любимой девочкой в ситуации, когда скрывать-то и нечего? Это как спазм. Судорога. Ногу сводит судорогой, и ничего нельзя сделать. Разве что колоть иголкой, насильно разгибать через боль, но тут не нога, тут не за что взяться и нечего разгибать. И ведь почти никто не признает, что в нём был и есть сильный страх родителей! И сам он из совершенно «благополучной» семьи, на сто процентов «благополучной»! Какое на хуй благополучие… И никому не объяснишь… Остаётся наслаждаться тем, что он понимает это сам, и наверняка это поймёт любимая девочка, да и остальные из их компании. Узкий островок трезвости в океане тупости, но он есть. Как охуенно, что есть все эти люди. Немного, но есть. Андрей встал и прислонился спиной к нагретому камню. Легкие облака были на небе, а где же им ещё быть? И это было классно. Солнце было там же, что тоже улучшило его настроение. Стая ласточек носилась прямо над ним, то есть тоже в небе, и это тоже было классно. Классно, что есть небо! Классно, что есть ласточки, что можно дышать и целовать девочкам ножки и попки. Классно, что когда нет озабоченностей, то есть всё, даже если нет ничего. Легковесные, порой не имеющие практически никакого смысла мысли летали наподобие ласточек – бесцельно, бесследно, и это тоже было классно. Взглянув вниз, он не увидел ни Алинги, ни Илан. Хэл ушел вниз еще раньше, значит он остался тут последним. Всего лишь полдень, так что торопиться совершенно некуда. А чё сидеть? Сидеть тоже уже не хотелось. Жаркое солнце растапливало последний снег на тропинке, хотя в тех местах, где была тень, снег будет лежать ещё наверное минимум день, а то и два. Забросив за спину рюкзак, Андрей поскакал вниз, стараясь наступать на проталины. Спустя метров сто, тропа заворачивала за большой камень. Он помнил это место – за камнем тропа должна была снова повернуть вниз, идя по самому краю оврага. Здесь была тень и лежал снег. Мальчик-портер лет четырнадцати с корзиной за спиной медленно тащился наверх, и Андрей на скорости обогнул его, успев заметить, что [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] Или ну его нафиг? В этот момент нерешительности Андрей притормозил, повернув чисто автоматически голову вслед мальчику. Правая нога, выставленная вперед, заскользила, и Андрей, потеряв равновесие, съехал с тропы на самый край оврага. Вспышка страха мобилизовала его, и падая вперед на выставленные руки, он мысленно ругнулся, понимая, что без ссадин тут уже не обойтись. Ударившись руками о мерзлую землю, покрытую слоем пушистого снега, он вскрикнул – под снегом оказались камни, и острая боль ударила молнией через руки по всему телу, так что в глазах даже немного потемнело. Руки инстинктивно подогнулись, и Андрей упал грудью на снег. Его тело по инерции продолжало скользить, и вдруг прямо перед его глазами оказался улетающий вверх край оврага, и в течение какого-то краткого мгновения он отказывался верить в то, что случилось невероятное – он сорвался. Спустя секунду паника прошла, но было уже поздно – сильнейший удар по голове потряс его. Ещё был миг удивления, затем миг страха, и – темнота. 14. Без сознания он пробыл наверное всего лишь несколько секунд, так как когда восприятие реальности вернулось, перед его глазами склон продолжал медленно перемещаться вверх – он всё еще скользил вниз по заснеженному краю оврага, постепенно замедляясь. Растопырившись, он окончательно остановился. Руки-ноги были вроде бы целые, но сейчас не это его занимало, а целый ручей крови, который мощно тёк со лба над правым глазом – очевидно, именно этим местом он ударился об острый край камня. Судя по всему, голова была рассечена прямо до кости, но откуда же столько крови, блин… ведь тут не должно быть никаких крупных кровеносных сосудов. Содрав с себя футболку, Андрей сложил ее в три раза по длинной стороне и обмотал ею голову, завязав на крепкий узел – ничего лучшего в данной ситуации он придумать не смог своей затуманенной головой. В рюкзаке была аптечка, но бинтов у него с собой не было. Глупая самонадеянность… И йода скорее всего не было тоже. Большая общая аптечка осталась у основной группы, и никому из них не пришло в голову, что проблемы могут случиться в таком месте – на общей проходной тропе, в двух часах хода от Луклы! Прижав руку ко лбу, он сидел и ждал, пока кровь остановится. Потом стряхнул с рюкзака снег и сел на него. Ничего страшного, конечно, не случилось, но если бы он не так удачно ударился о тот камень, могло бы быть намного хуже – ударься он виском или глазом или челюстью… думать об этом не хотелось. Обошлось, и хрен с ним. На будущее надо носить с собой необходимый минимум лекарств и поменьше [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], когда идёшь вниз по скользкой горной тропе… Футболка насквозь промокла от крови, и горячие красные капли снова обильно закапали на снег. Хуйня какая-то… почему же она не останавливается?? Андрей взял в руки ком снега, приложил его к голове, и холод быстро проник через футболку. Должна же она когда-нибудь остановиться! Возникло раздражение, и голова закружилась. Сколько потеряно крови? Ну вряд ли больше, чем двести-триста миллилитров, это не должно быть критично, но кровотечение-то продолжается… может быть снять футболку и просто пальцами сжать края раны? Нет, ну нафиг… надо просто подождать. И, кстати, пора отсюда выбираться. Склон, с которого он скатился вниз, был слишком крут, да еще и этот снег… наверное, целесообразно пройти ещё немного вниз и выбраться на тропу где-нибудь там, в более удобном месте. И всё-таки она остановилась… Андрей облегченно вздохнул и осторожно встал, но тут же пришлось сесть обратно. Сильное головокружение, слабость. И неожиданно подкатила тошнота. Ничего хорошего… похоже на сотрясение мозга. Это же надо было так по-дурацки ёбнуться… совершенно глупый маразм – на ровном месте ведь! Андрей вспомнил [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], и тошнота тут же усилилась. Похожий эффект бывает при сильной горной болезни, когда даже несильное сексуальное возбуждение приводит к резкому усилению головной боли. Точно сотрясение. Но кажется, не слишком серьезное, всё-таки. Может быть полежать пару часиков? Времени полно, впереди весь день, солнечно. Лежать правда тут совершенно негде, везде снег… Андрей снова привстал и быстро сел обратно – головокружение и тошнота резко усиливались при малейшей попытке встать. Блин… Всё-таки в голове присутствует некий туман, и никак не удается вспомнить – есть в рюкзаке что-то непромокаемое или нет? Андрей встал на колени и распаковал рюкзак. Сверху лежала пуховка – вот это очень кстати, её можно было бы положить на что-нибудь непромокаемое и лечь на нее, положив голову на рюкзак. Блин… ничего такого, кроме пары пластиковых пакетов, в которых лежали вещи. Ну сойдет и это. Аккуратно вытряхнув вещи из пакетов в рюкзак, Андрей разложил их на снегу, положил сверху свернутую в два раза пуховку и примостился, положив верхнюю часть спины и голову на рюкзак. В общем, довольно удобно, сойдет. В голове было как-то странно туманно, и никак не удавалось понять, различить – в чем же отличие от обычного состояния? Мысли стали более четкими, более выпуклыми, что ли, более ярко выделяющимися на фоне… на фоне. На фоне чего? Необычная контрастность возникающих мыслей выявило и фон, на котором они появлялись, словно тени на асфальте. И это фоновое состояние намного интереснее мыслей… Если сосредоточить внимание именно на нем… Сейчас даже приятно валяться тут, под жарким солнцем, имея под боком снежный кондиционер. Где-то там – буквально в сотне метров – туристы насилуют себя, поднимаясь в гору, куда им надо идти из гордости или скуки или вежливости, а он может валяться тут в полной отрешенности от всего происходящего. Надо было раньше так и сделать – отойти в сторону, лечь на травке и валяться, закрыв глаза и плавая в своих фантазиях, ощущениях, переживаниях. Очень приятна эта отрешенность… Отрешенность? Андрей даже приподнял голову от возбуждения, но тут же лег обратно – голова по-прежнему чувствовала себя совсем не лучшим образом. Отрешенность. Именно отрешенность возникает, когда внимание сосредотачивается на том самом фоне, проявляющимся между мыслями. И еще… всплеск возбуждения тоже неслучаен. Новые и новые всплески возбуждения… скорее подходит слов «энтузиазм». Это тоже результат сосредоточения на этом странном состоянии, которое словно проступает между строк, между мыслей. Кластеры. Кластер энтузиа… энтузиастичный? Нет, такое слов не годится, язык сломаешь. Кластер… пусть будет «воодушевленный кластер». И еще возникает наслаждение в горле. И еще возникает твердость! А ведь было наслаждение. Вот то самое удовольствие от валяния здесь – это было не просто удовольствие, было ведь точно и наслаждение, но он как-то не обратил на это внимания. Значит – наслаждение приводит ещё и к появлению энтузиазма, которое в свою очередь ведет к отрешенности. И еще… Энтузиазм усилился, и возникла безобъектная устремленность, а из нее как кролики стали выпрыгивать самые разные желания – как интересные и приятные, так и совершенно механические и дурацкие. Андрей усилием подавил эту становящуюся обременительной активность, открыл глаза, достал из напоясной сумки блокнот и неторопливо стал формулировать и записывать новые открытия. Записывание успокоило и навело порядок. Нарочито неторопливо и тщательно Андрей продолжал аккуратным почерком вписывать параграф за параграфом, и в этот миг очень сильно захотелось поделиться этим с Алингой, Илан, Хэлом, рассказать вообще всем, заразить их своим нетерпением… но всем рассказать удастся лишь через пару недель, а вот что касается… Андрей снова попробовал привстать, и на этот раз показалось, что состояние вполне приемлемое. Засунув блокнот и ручку обратно, он поставил вертикально рюкзак, оперся о него обеими руками и медленно, очень медленно приподнялся. Голова все-таки немного закружилась, но… несильно, терпимо. Встав на колени, он преодолел усилившееся головокружение, глубоко подышал и состояние снова выровнялось. Ну… наверное пора. Оставаясь на коленках, он торопливо запихнул в рюкзак все вещи и мягким движением забросил его за спину. Теперь надо вставать. Главное – не торопиться. Главное – пусть и медленно, но начать двигаться, а там уже постепенно… сначала одну ногу, теперь немного постоять так, подышать… теперь опереться на коленку и встать на обе ноги… медленней… блять!! Головокружение возникло одним мощным прыжком и словно ударило в голову. Хватая воздух ртом, он попытался сохранить равновесие, но непослушные колени подкосились, и Андрей мягко упал на бок, в снег. Подкатила сильная тошнота, и последнее, что он успел осознать, было то, что его вырвало. Когда восприятие реальности вернулось, перед его глазами склон продолжал медленно перемещаться вверх – он всё еще скользил вниз по заснеженному краю оврага, постепенно замедляясь. Сначала было несколько секунд панического страха, затем страх провалился и исчез, так как стало ясно, что его скольжение замедляется. Кровавая полоса снега показывала путь, по которому его протащило по склону, и кровь продолжала течь. Несмотря на обдолбанное состояние после удара, мозг работал четко, словно двигаясь по рельсам, когда-то уже проложенным в критических ситуациях. Как только он окончательно остановился, руки тотчас сами собой потянулись к рюкзаку, быстро выпотрошили его и достали аптечку. Что тут есть? Йода нет, хреново. Отдал кому-то неделю назад, на минутку, да так и не забрал обратно. Идиот. Бинта нет. Идиот. Зеркало. Наклонив голову вправо, чтобы стекающая со лба кровь не заливала правый глаз, он взглянул на место рассечения и немного пожалел об этом – картина была довольно таки пугающей – между разошедшейся в стороны плотью была четко видна белая кость черепа. Да, качественно перебито – прямо как топором, наверное… Сжав левой рукой края раны, чтобы уменьшить кровотечение, правой рукой он продолжал доставать вещи из аптечки, из компьютерного пакета – надо найти хоть чтото, чтобы зафиксировать края раны. Пластинки пластыря… нет, не приклеятся на такую мокрую рану, да и вряд ли удержат, даже если приклеятся. Наушники! Мелькнуло сожаление, что придется уничтожить такие клевые наушники, но руки уже делали свое дело. Нож… где-то тут должен быть. Вот он. Быстрый взмах, и тонкий длинный провод наушников отрезан. Теперь приложить что-нибудь к голове, какую-нибудь тряпку, и обмотать голову шнуром, чтобы тряпка держалась. А края раны при этом разойдутся? Блин… значит надо просто держать пальцами края раны, пока кровь не остановится, а уже потом можно и пластырем на всякий случай схватить, и проводом обмотать какуюнибудь повязку. А сейчас – просто сидеть и ждать, сжав края раны. Сидеть и ждать. А можно наверное лечь, потому что тошнит и голова кружится… Нет, лучше сидеть, чтобы кровь не приливала к голове… хреново… на что бы сесть… на рюкзак, а вот есть пластиковые пакеты… что-то знакомое… это всё уже было – пластиковые пакеты, рана… это дежавю, понятно. Прикольное состояние. Раз в пару лет бывает, ну и сейчас – после такого удара по голове… черт… если это дежавю, то самое сильное в жизни. Всё это было – пакеты под попу, стягивание краев раны, этот окровавленный снег… необычное состояние, но не сказать что неприятное – просто необычное. Состояние немного лихорадочное – как будто что-то срочно надо делать, какой-то бессмысленный ажиотаж, и хочется что-то говорить, крикнуть или рассмеяться, перевозбуждение. Приятное, в общем, состояние – приятное на фоне обычной уравновешенности. Если убрать примешивающиеся спазматические желания, то будет приятно – такой энтузиазм, перенасыщенность желанием активности. И это состояние тоже знакомо, когда-то оно уже было, давно когда-то, может быть лет десять назад… в какой ситуации? Что-то было важное, что-то сильно менялось в жизни… кажется, тогда была какая-то девушка, с которой был прожит год или около того, и вдруг стало ясно, что это болото, могила, семейная трясина с тотальной лживостью и неискренностью, подавлением желаний, чинными прогулками и посиделками с другими семейными парочками, после которых остается горький привкус безнадежно просранного времени… и такая жизнь резко и неожиданно опротивела и стало ясно, что дальше так нельзя, что наступит какое-то необратимое удушье, и в тот момент было такое же воодушевление, такой же лихорадочный энтузиазм с примесью страха будущего и всёпосылающей нахуй решимостью встретить это будущее, каким бы оно ни было. Это было шансом встряхнуться, проснуться, вылезти из могилы, поэтому и переживалось с таким ожесточенным предвкушением. Классно, что вспомнилось то состояние. Продолжая левой рукой придерживать края раны, свободной правой рукой Андрей расчистил снег, и под ним обнажилась сухая желтая трава, жесткая как шкура верблюда. Он присел, облокотившись на рюкзак, и преодолел нарастающий позыв к тошноте. Это состояние решимости менять свою жизнь, вырезать из нее опухоль, удалить мертвечину… И снова возник всплеск свежести, как будто… как птенец проклевывается сквозь скорлупу, удивительное чувство… такое, как бывает, когда язык и челюсть отходят от наркоза после операции на зубе, возникают похожие «проклевывания» чувствительности. Захотелось записать это в блокнот, чтобы потом можно было прочесть, еще раз вернуться в эти воспоминания и в эти переживания. Пошарив по животу, Андрей открыл напоясную сумку и вытащил блокнот. Одной рукой действовать было неудобно, и даже вынуть из-под пружинок блокнота ручку было непросто, и пару раз блокнот чуть не соскользнул. Делать записи будет непросто, наверное, ну и фиг с ним… Он открыл блокнот, пролистал до свободного места… и взгляд его упал на строчки, которые словно прожгли его. Было несколько секунд полной растерянности, затем секунда паники, и в этот момент вспомнилось приключение внутри скалы во Вьетнаме – та же последовательность примерно таких же впечатлений. Ну ладно… Значит, это не было дежавю. Значит, это в самом деле было – падение, приход в сознание, повязка на голове, мысли об отрешенности, а потом… снова всё то же самое?? Снова падение? И ведь не то же, ну не совсем то же самое. Это уже какая-то совершенная хуйня… Андрей поднял руку, словно успокаивая кого-то. Разговаривать с собой не было его привычкой, но сейчас… сейчас, похоже, надо было поговорить вслух. - Значит так. Записи в блокноте показывают, что воспоминания не ложные. Это было. Это было со мной. Хорошо. Он еще раз окинул взглядом пару страничек в блокноте. - Это написал я. Написал, когда упал… стоп. Неожиданно простая мысль пришла ему в голову, так что он даже усмехнулся и, покачав головой, продолжил. - Это написал я, и я помню это. Я помню. Но где гарантия того, что я написал это после падения, а не до? Был мальчик, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], может быть поговорил с ним, а потом, когда он ушел, я, продолжая сидеть на камне, сделал все эти записи, потом встал, поскользнулся, упал, полетел и ударился, и воспоминания наложились друг на друга! Они просто перепутались, сбилось что-то. Ну это и не удивительно, после такого удара… Андрей немного надавил левой рукой на рану, и голова отозвалась слабой тупой болью. Кровотечение уже явно стало останавливаться, так что пора прихватить края раны пластырем, затем обмотать голову. Этим он и занимался последующие десять минут, и мысли уже не возвращались к странной истории с двойным падением. Там, конечно, явно не все сходилось, и можно было бы еще покопаться в воспоминаниях, но уже не здесь и не сейчас. Возникали вкусно пахнущие образы жареной курицы, куриного бульона с вареными яйцами, молочного коктейля, и всё это ждало его в Лукле, до которой оставалось идти часа полтора-два, если идти медленно, так как быстро теперь уже вряд ли получится. И вдруг всё оборвалось. Оборвались фантазии о курице, отползла в сторону и стала неважной жажда, возникли и словно обступили сплошной круговой стеной образы темных контуров зданий в ночном сумраке, от чего возникло чувство тайны, и захотелось сидеть тихо и не спугнуть. Мобильник. Удивительно, что он вообще забыл о его существовании. Достав его, Андрей убедился, что связь есть. Набрал смс «меня не ждите, буду завтра». Подумал, и дописал: «или послезавтра, в общем сам приду». Отправил. Ярко-голубое небо. Не хочу куриного бульона. Почему именно темные контуры ночных зданий? Ярко-голубое небо, и прямо на его фоне – темные контуры зданий. Бред. Впрочем, такое уже было, это знакомо… знакомо это восприятие, голубое небо… вот оно-то и знакомо, кстати! Зима, освещенная мутным светом улица, небо покрыто сплошной грязно-серой облачной пеленой, и вдруг – яркоголубое небо. Его нет и быть не может в этой унылой серой каше, и оно есть. Оно воспринимается как видимое, видимое настолько отчетливо, что голова сама собой поднимается и глаза шарят по небу – где-то там должен быть разрыв в мутности, но его нет, а голубое небо все равно есть. Вижу его и вроде бы глазами, и точно не глазами. Вот точно так же. Вижу темные контуры зданий с черными окнами в темноте. Улица. Забор. Здание с декоративными колоннами на втором этаже, я могу даже рассмотреть его. Устойчивый образ. И чувство тайны. И зов. Мне что-то нужно в этом здании, вокруг которого – тишина и покой, а внутри – безмятежность и тайна. Андрей встал, головокружения не было. Подняв рюкзак, он закинул его за спину и, наметив понижение в возвышающейся над ним впереди каменно-земляной гряде, пошел к ней. Основная тропа была где-то выше, метрах в ста максимум, но смысла в ней не было. Впереди и внизу, примерно в двух километрах, посреди небольшой долины виднелись несколько домиков. Конечно, никаких гестхаузов там быть не может, но и пофиг. Всё, что нужно – простая еда и простой ночлег, а это есть тут везде за смешные деньги. Близость Луклы сказывалась – девочка лет двенадцати знала достаточно по-английски, чтобы понять – чего он от нее хочет. Глаза ее расширились от удивления, и она махнула рукой в сторону Луклы, но Андрей отрицательно помотал головой и ткнул пальцем в ее дом. - Здесь. Я хочу пожить здесь. Я заплачу. Мне нужна еда и где спать. Сколько стоит? Девочка никак не могла поверить в то, что турист выбрал их сарай в качестве гестхауза. Она, видимо, много раз бывала в Лукле и понимала разницу между суперкомфортабельными по её меркам отелями и этой скромной лачугой, но Андрей не отступал. - Можно? Не дожидаясь ответа он прошел внутрь. Окна размером с лист бумаги, куча барахла на полках по стенам, несколько одеял на полу, печка и за ней гора посуды. Полумрак здесь даже в самый солнечный день. Как они тут живут? Или не живут, а иногда ночуют? Может они пасут коз или выращивают что-то здесь? Наплевать. - Хочу спать здесь. И еду хочу. Сколько стоит? Девочка растерянно смотрела в пол. - Родители тут? - Нет, - она покачала головой. – Родителей нет. - А когда придут? - Не придут. - Как это? - Мы живем в Пхакдинге, а я тут… - Ты останешься тут, будешь готовить мне еду, если я заплачу? - Конечно! - Я поживу тут несколько дней. Еда нужна простая, Андрей сбросил рюкзак, - овощи, рис… хотя какая разница, ты просто можешь ходить в Луклу и носить мне еду оттуда, я тебе буду давать деньги на покупку еды. Здесь ты можешь только разогревать еду, делать чай. Сколько ты хочешь, чтобы я тебе платил за это? Девочка пожала плечами. - Скажи что-нибудь. Твоя работа, ты и оцени ее. Два раза в день ходить за едой в Луклу, разогревать ее здесь, делать чай, вечером я хочу, чтобы ты разжигала костер, дрова пусть приносят портеры, я заплачу, но тебе надо будет за всем следить. - Пятьдесят. - Что пятьдесят? - Ладно, ладно, тридцать! Брови сами собой поднялись от удивления, и Андрей покачал головой. - Двадцать? – С улыбкой спросила девочка. Покорная улыбка человека, который ничего хорошего не ждет от ебаной жизни, и все-таки ему хочется жить. Захотелось заплакать. Сколько в мире гавна, мерзкого и отвратительного гавна. Эти хари, эти тупые рожи, и вот тут – девочка, красивая и открытая, которая готова работать за двадцать рупий в день, за сраные четверть доллара в день! Четверть доллара!! Это жалость? Ну да, и жалость тоже, но жалость ушла и осталась ярость. Почему этот мир – такое гавно? Почему эта глазастая красивая девочка почитает за счастье работать за четверть доллара в день, почему она – с ласковым взглядом, с красивой мордочкой [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] – обречена жить тут в этой хибаре, а потом ее выдадут замуж и она будет рожать и станет клушей, и эта цепь бесконечна, и ей никто никогда не поцелует ножки, никогда и никто не поцелует ей письку, тельце, никто не потрахает ее ласково и нежно, никогда ей не узнать этого! Снова поднялась волна ярости, и Андрей прикрыл глаза и чуть было снова автоматически не покачал головой, но вовремя поймал себя. И ничего нельзя изменить. Ничего. Хочется выть от бессилия. Ничего нельзя изменить. Десятилетия и столетия, а может и тысячелетия, пока человечество не эволюционирует само собой, медленно, бесконечно медленно, но этой девочке уже все равно, ей уже не застать мир через тысячу лет, она обречена прожить и ничего не испытать, не узнать влюбленности, ласк, счастья, блаженства, радости познания – миллионы, миллиарды детей, ничего не изменить. - Я буду платить тебя пятьсот рупий в день. Девочка даже сделала шаг назад, выпятила смешно губки и уставилась взглядом куда-то вглубь комнаты. Наконец до нее дошло, глазки расширились. - Пятьдесят? Здорово, спасибо! - Нет. Пятьсот. Пятьсот, понятно? Брови девочки полезли вверх, и стало ясно, что так можно долго разговаривать. Андрей полез в карман, достал пачку смятых купюр, нашел пятисотенную бумажку и протянул ее. - Это тебе за один день, ну или за одну ночь, все равно. Девочка аккуратно и даже осторожно взяла купюру и вперилась в нее, затем медленно сунула ее куда-то себе в карман под штаны. - Сколько отсюда пешком до Луклы? - Два часа. - Блин! Андрей помолчал, прикидывая. - Хорошо, тогда так. Ты будешь ходить в Луклу за едой раз в день, утром. Приноси еду сразу на весь день. И в первый раз возьми сюда портера, чтобы он принес еще то, что я закажу, разные консервы... ну я напишу тебе список и дам деньги. Девочка кивнула. - Спать я буду… Андрей с сомнением осмотрелся, но девочка уже копошилась в углу за печкой, и через минуту вытащила оттуда огромное теплое одеяло. - Отлично. На нем я буду спать, а укрываться буду своим спальником. Блохи какие-нибудь, вши… есть? Этих слов девочка не поняла, и Андрей изобразил мелких насекомых, прыгающих по одеялу. Так стало понятно, она рассмеялась и отрицательно покачала головой. Впрочем, это еще не гарантия… ладно, там видно будет. Полянка перед хижиной была немного утоплена в холм, и её окружали невысокие стены. В центре было костровище, и больше ничего. Сбоку от хижины виднелись грядки с капустой, тянущиеся на десяток метров. Девочка шла за ним, как собачка. - Твои родители сколько зарабатывают? - Зарабатывают?? Нисколько… - Ну… как это? Они же откуда-то берут деньги. - А, деньги… у нас в Пхакдинге у соседей есть свинья. - И? - Когда она рожает, родители берут поросенка, и он растет. - И? - В конце года его продают за десять тысяч рупий. - И всё? - Да. Нам хватает. У нас еще есть огород – и тут, ну и там побольше, там еда… - Десять тысяч рупий в год – это все деньги, что есть у твоей семьи? - Пять тысяч. Пять мы отдаем за поросенка. Да… нам хватает… - А в школу ты ходишь? - Иногда… отец платит двадцать рупий в месяц за школу, но это очень дорого, и… - И в школу ты в общем не ходишь, да? - Ну да… - Значит не хватает? - Хватает… - Почему же твои родители не возьмут двух, трех поросят, или их мало? - Нет, не мало… - Почему тогда им не взять больше поросят? - А зачем? Отец говорит, что не хочет брать больше, нам хватает. - Значит… нет, не понимаю. Отец твой работает? - Нет… - А что он делает-то?? - Ну… сидит во дворе, разговаривает с матерью, с соседями… - Охуенно… Андрей вздохнул. Ну, в конце концов, что тут… понятно, что ничего не изменить. - Сколько тебе лет? - Тринадцать. - Ладно… я сейчас составлю список того, что тебе надо будет завтра купить в Лукле, а вот что есть сегодня… - У меня есть рис, и можно сварить капусту, и есть чапати, нам хватит! – Радостно перебила она его. Андрей улыбнулся, глядя в ее глазки и махнул рукой. - ОК, давай – рис, чапати, капусты побольше, чай есть? - Есть. - Ну вот и чай, и достаточно. На меня внимания не обращай, я тут буду заниматься своими делами, - Андрей достал блокнот и ручку, - я писатель, пишу… понимаешь? Она кивнула. - Вот. Пишу, мне нужен покой, тишина… и костер пусть горит, и вечером, и по утрам тоже, я люблю костер, ну или хотя бы пусть угли тлеют. Все расходы записывай и приноси мне. Девчонка снова кивнула и ушла в сторону огорода. Значит, несколько дней можно будет тут пожить, и ни одного туриста, и, похоже, даже ни одного непальца, это удачно… - Как тебя зовут? – крикнул он ей. - Сита! Сита… ну значит Сита, какая разница… ладно. Что это за здание… возникает чувство чего-то знакомого, но образ слишком расплывчат, но ведь это и не важно, а важно то, что это отличный резонирующий фактор для чувства тайны, вот это важно. Охуительно притягательное это чувство – чувство тайны, чувство зова. Очень редко появляется просто так, средь бела дня. Иногда какая-то музыка вызывает его, иногда, редко, сумеречные образы, но вот этот дом словно сочится тайной – повезло, что возник такой образ. Повезло… Кончики пальцев словно подернулись анестезией, как инеем, словно немного потеряли чувствительность – это потому, что чувство тайны такое сильное и устойчивое, а что будет, если переживать его еще и еще? Несколько минут? Полчаса? Час? Невозможно. Никогда это восприятие не держалось больше нескольких секунд, так что… полчаса… но вот сейчас оно держится без труда… блять, как это охуительно – испытывать чувство тайны, почему я раньше этого не знал, почему я был таким дураком, ведь это всегда рядом, всегда доступно, зачем я живу в таком водовороте хуеты? Как удачно, что я ебнулся с тропинки. Сейчас сидел бы в Лукле и жрал бы курицу, болтал о том и о сем, а то еще и в интернет бы сунулся новости читать… ножки мальчика привели меня к маленькой девочке… чувство тайны все меняет. Сита где-то там на огороде, и что в этом такого? Девочка возится с капустой на огороде, что в этом такого? Но не сейчас. Сейчас есть острое чувство тайны, и девочка на огороде приобрела значимость, невыносимо приятно видеть ее там, слышать – самые простые звуки и образы наполнены значимостью, какое удивительное переживание, и как я жил без этого? Как буду жить, когда это пройдет? Как ампутант, как урод, как плоский червь… есть музыка, которая вызывает чувство тайны! И есть mp-3 плеер, значит к своему зданию я могу добавить еще и музыку, и продлить. Чувство тайны держалось, как плотный туман – довольно устойчиво, хоть и невесомо, и Андрей без спешки достал плеер, нашел папку «чувство тайны и зов», ткнул в Secret Service – Visions of you, и развалился на траве. Спустя минуту выяснилось, что музыка, вопреки ожиданиям, хоть и не помешала, но и не помогла. Это оказалось слишком грубым воздействием, и не хотелось во всем следовать ходу мелодии, и что-то в этом было не так, что-то некомфортно. Возможно, музыка лишь отчасти резонировала с чувством тайны, что было всё равно замечательно при условии, когда надо вырваться из серости, но не годилось в ситуации, когда чувство тайны и так есть само по себе. Двойственное состояние – с одной стороны чувство освобождения, с другой – спазматические желания, проблески страхов что-то упустить, куда-то не успеть. Куда? Что? Неприятная раздвоенность, как бы от нее избавиться, стать цельным человеком. Цельным – не значит ограниченным, подавляющим желания. Цельным – значит таким, у которого есть ясность в том… в том… в чем? В том, куда влечет, в том – как жить. Вот в этом «как жить» есть какая-то слабина, какая-то расплывчатость и колебания, и исходящая отсюда неустойчивость и шаткость отравляет жизнь, лишает сил, превращая сталь в глину. Где-то тут источник слабости. Андрей перевернулся на другой бок, уставился на острые горы в районе перевала, и вдруг до него дошло, что это ведь открытие! Пять минут повалялся на травке, и уже есть открытие. Ведь обнаружить слабое место – это открытие. Неторопливо достав блокнот из напоясной сумки, он стал делать запись, и захотелось закончить с этим блокнотом и начать следующий, словно подчеркнуть тем самым, что какой-то этап пройден. Хочется каких-то этапов, каких-то жизненных отрезков, по итогам которых можно что-то суммировать, определить качество прожитой жизни. Пятьсот дней? Круглое число, но это ведь больше полутора лет! Отрезки в полтора года – это совершенно нереально, это бесконечно долго. Триста? Почти год. Нет. Сто. Сто, кажется, подходит. Примерно три месяца. Быстрее вряд ли возможно добиться чего-то значимого. Во всяком случае сейчас это так – за сто дней можно совершить что-то значительное и подвести итоги. И вот тут снова… снова эта слабость. Блять! Точно я ее нашел, точно я ее прищучил. И вот она как раз тут, в этих ста днях, в этом она. Я не могу посвятить себя чему-то на сто процентов на сто дней, хотя глупость ведь – мне еще жить ну лет пятьдесят это точно. Люди гробят себя ненавистью, депрессиями, алкоголем, курением, уничтожением радостных желаний, и живут по семьдесятвосемьдесят, а то и сто лет. Конечно, остается вероятность несчастного случая, но это неважно, планировать несчастные случае невозможно, да и их вероятность сводится к минимуму за счет того, что мое тело, ум, психика становятся крепче, выносливее. Значит пятьдесят лет проживу точно. Блять, до меня это как-то не доходит… сколько я живу? Сколько я живу как самосознающее себя существо, которое принимает решения, берет на себя ответственность за свою жизнь? Два-три года! Всё, что до этого – это пассивное утекание вниз по течению, это искры жизни посреди потока помоев, уносящегося в слив. Живу-то я три года всего лишь! А впереди – пятьдесят минимум!! За эти три года… блин, сколько же всего изменилось, это даже описать трудно, и ведь я только-только выполз из жопы. И значит погрузиться во что-то на сто дней – это… это проблема – снова возникает страх упущенного времени. Глупость. Это ведь будет что-то такое, чего я сильно хочу. Ну вот чувство тайны. Разбить день на часовые отрезки, порождать чувство тайны, больше усилий прилагать вечером и ночью, потому что оно возникает легче именно в темноте, резонирует с образами домов, улиц, деревьев именно в темноте. Днем больше сосредоточиться на… на твердости, например. Твердость сама по себе резонирует с чувством тайны, ведь хрен его знает – куда все это ведет. Вчера было щекочущее наслаждение, а от него возникло электричество в языке, губах. Тело медленно раскрывается, и можно это ускорить. Добавить физической активности, камни потаскать например… Взгляд упал на стенку, ограждающую полянку перед хижиной. Камни есть, легко будет найти такие, чтобы их поднимать. Перчатки, кстати, есть в Лукле, и если послать за ними Ситу… и взять лапы… она могла бы держать лапы, заодно поучу её… - Сита! Спустя десять секунд девчонка уже примчалась и встала перед ним, ожидая указаний. - Боксом хочешь заниматься? - Боксом? :) Она часто улыбается – когда что-то понимает или не понимает, когда смущена или рада, и улыбка совсем не выглядит идиотской и деланной – это именно улыбка, а не гримаса. - Боксом. Андрей встал, поднял кулаки к лицу и сделал несколько движений в ее сторону – пару джебов, кроссов, хук, снова кросс. Сита рассмеялась, тоже подняла кулаки и встала в такую же стойку, копируя его. Она уловила ср