Быт и бытие в рассказах Ингеборг Бахман и Татьяны Толстой

Барашкова С. Н., Желобцова С. Ф.
ЯФГУ, Якутск
Быт и бытие в рассказах Ингеборг Бахман и Татьяны Толстой
Творчество писательниц Ингеборг Бахман и Татьяны Толстой, вписанные
критикой и читателем в классику австрийской и русской литератур, отражает
актуальную тенденцию современной прозы рассмотреть философскую
природу быта и бытия. Движение вглубь частной жизни оптимизировало
жанровую структуру малой прозы, поиск новых тем и героев. Рассказ не
претендует
на
всесторонний
охват
действительности,
обладает
той
внутренней емкостью, которая, как правило, появляется в ситуации
духовного
кризиса
общества,
переоценки
ценностей,
разрушения
социальных, нравственных идеалов, что особенно остро ощущается женской
душой, призванной по своей природе сохранять гармонию семьи, любви и
жизни. Мейнстрим-проза И. Бахман и Т. Толстой характеризуется глубоким
психологическим исследованием внутреннего мира женщины XX века, в
зеркале души которой отражается ее собственная жизнь. Сопоставительный
анализ рассказов из сборников "Синхронно" (1972) И. Бахман и "На золотом
крыльце сидели..." (1978) Т. Толстой позволяет выявить черты творческой
индивидуальности каждой из писательниц, с одной стороны, проследить
эстетические закономерности гендерного творчества. Авторы открывают мир
бытовой реальности, в котором существуют героини, верящие в высокие
чувства, яркую мечту, обманчивые иллюзии.
В рассказах просматривается особая модель мира, созданная повышенным
вниманием женщины к быту, воспринимающей его в подробностях, мелочах,
оттенках, имеющих для нее самоценное значение. Вместе с тем героини
произведений умеют по-своему найти точку опоры в «прозе жизни»,
противостоять превратностям судьбы, времени, прожить «свою» жизнь с ее
крушениями, разочарованиями, надеждами. Протогонисты Т. Толстой и И.
Бахман живут обыденной жизнью, но при этом энергично проявляют свое
«Я» при выборе жизненного пути, в поисках выхода из бытовой ситуации,
нередко противоречащей общепринятым "нормам" социума. Рассказы И.
Бахман из сборника "Синхронно" можно рассматривать как вариации одной
темы – бегства героини из узкого регламентированного мира, повседневного
быта, застывшего и рационального, в котором нет простого человеческого
тепла
и
понимания.
Такова
Надя
из
рассказа
"Синхронно",
высокооплачиваемая переводчица, спрятавшаяся в мире слов неродного
языка и кочующая по разным городам мира, живущая в страшном темпе
мужского мира. Это героиня, ставшая механической машиной для перевода
чужих мыслей. Проблеском чего-то живого, близкого становится знакомство
с человеком из Вены, говорящим на родном немецком языке. Город, в
котором она не была уже более десяти лет, и немецкий язык, на котором она
также давно не говорила и даже не думала, стали символом того далекого
прошлого Дома, потерянного навсегда. Во время совместной поездки Надя
уже
не
чувствовала
себя
той
"самоуверенной
женщиной,
всегда
соответствующе одетой, словно только что сошедшей со страниц "Вога" или
"Глэмора" [1, c. 169]. Она не выделяется теперь из толпы "обыкновенных
людей" в своих протертых джинсах и с простенькой прической. Отсутствие
внешнего глянца делает ее ближе, понятнее, а главное – человечнее,
пропадает механистичность в мыслях и поступках. Изменения в привычках
Нади, произошедшие благодаря этой встрече, открывают ее, какой она была
на самом деле. Случайно найденная Библия, которую героиня механически
открывает, прочитывая наугад фразу, "закрепляет чудо" перемены. Надя не
смогла перевести фразу о чуде ни на один язык. И дело не в том, что она не
может справиться с переводом, а в том, что просто впервые задумалась над
смыслом слова и не смогла его выразить. Чуда как необходимой части жизни
у нее никогда не было.
Миранда из рассказа "О, эти счастливые глаза" И. Бахман "уходит" от мира
благодаря близорукости. Она не может смотреть на уродства жизни. Очки,
которые возвращают ее в быт-действительность, она вечно теряет, ломает
или просто забывает. Почти слепая Миранда воспринимает мир тоньше,
"видит" обостреннее, потому что "смотрит" не глазами, а сердцем. Героиня
не может носить очки постоянно, в них она сразу же оказывается в аду
жизни: "...стоило ей пренебречь необходимыми предосторожностями, как в
поле ее зрения попадало то, чего потом она уже никогда не могла забыть:
ребенок-калека, карлик или женщина с ампутированной рукой. И притом эти
несчастные были всего лишь самые яркие, самые бросающиеся в глаза
фигуры среди скопища обездоленных, злобных, богом проклятых существ,
среди физиономий, меченых унижением или преступлением" [1, c. 220].
Миранда живет в созданном мире, и единственный луч счастья – Йозеф,
близкий ей человек, благодаря которому она общалась с миром. Уход
любимого катастрофичен для героини, вместе с ним она теряет весь мир.
Драматичен финал рассказа, отражающий отношение И. Бахман к
действительности. Героиня не смиряется с предательством, для нее мир без
любви – мертвый мир, зачем жить в пустоте, где лишь одни несчастья и
уродства? Она разбивается, не заметив стеклянной двери, просто не захотела
замечать ее. Надежда покинула героиню, когда ее предали любимый и
подруга, и больше ничто уже не держало ее в этом страшном мире.
Конфликт быта и бытия организует поэтику художественного мира
рассказа "Лай", героиня которой в окружении старых вещей доживает
последние дни на окраине Вены: "...в ветхом доме, в однокомнатной
квартирке,
крохотная
кухня
и
санузел
с
сидячей
ванной...
была
безукоризненная чистота, но там едва уловимо пахло старостью; сама она
ничего не замечала, но Лео Йордана этот легкий запах быстро обращал в
бегство" [1, c. 235-236]. Сын Лео, известный психиатр, посылал ей
небольшое содержание, из которого она умудрялась что-то сэкономить и
покупать подарки родным. Для старой женщины отношения с ним были
единственной ниточкой, связывавшей ее с миром. Госпоже Йордан
доставляло большое удовольствие листать старый семейный альбом. Чтобы
не доставлять хлопот близким, она думает продать единственную дорогую
вещь – брошь. Вещная деталь в системе художественных приемов
писательницы возвращает в далекую юность гувернантки Йордан в богатой
греческой семье. Это память о маленьком воспитаннике Кики, которого она
любила и кем была любима сама, след от которой не смогла стереть жизнь.
Приход Лео был всегда праздником для нее, ради него она отказалась от
собаки, которая была единственным живым существом рядом с ней. Со
временем старая госпожа Йордан стала слышать лай собак, множества собак.
Лай был галлюцинацией старого человека. Лай – это память о последнем
друге, которого она предала и теперь расплачивалась одиночеством: "Но вот
наконец лай перестал быть лаем, хотя он, несомненно, исходил от соседских
псов; это было и не тявканье и не рычанье, только время от времени
доносился протяжный, дикий, торжествующий вой одной-единственной
собаки, и все это на фоне отдаляющегося лая великого множества собак" [1,
c. 252]. Постепенно уходит память, вместе с ней умирает человек.
"Жил человек – и нет его. Только имя и осталось – Соня", – так начинается
один из рассказов Т. Толстой. Как и австрийская писательница И. Бахман, Т.
Толстая пытается заставить читателя очнуться и оглянуться вокруг и увидеть
то, чего мы в суете дней просто не замечаем – людей, с их историями,
радостями и горестями, одиноких и "ненужных". Знание гендерной
психологии позволяет автору развернуть женский вариант библейской
истории дружбы и предательства Христа и Иуды, вознесшего одного на
Голгофу,
а
другого
низвергнувшего
в
изгои.
Соня
–
персонаж,
реализирующий знания и мечты Ады о прекрасной любви, отмеченной
пылкими
письмами,
влюбленных.
Амнезия
засушенными
жизни
цветами,
оставляет
в
знаковыми
памяти
приметами
читателей
лишь
эмалированного голубка – символ вечной любви, о которой мечтают все.
У писательниц разные, на первый взгляд, героини оказываются по сути
родственными своим психологическим состоянием, близким к чудному,
детскому: беззащитные, беспомощные. Такова старая, больная госпожа
Йордан, почти слепая Миранда, даже сильная, на первый взгляд, Надя, а
также Шурочка, Соня, Женечка у Т. Толстой. Недаром Толстая часто
называет своих героинь уменьшительно-ласкательными именами. Ведь
детское – это что-то всеобщее, сущностно-человеческое, и потому драма
беззащитности, беспомощности, переживаемая ими, есть лишь заострение
общечеловеческих
проблем:
старости,
болезни,
чувствительности,
неординарности. Действие в рассказах русской писательницы происходит не
в настоящем, а в том времени, которое как бы есть всегда. Возможно, это
связано с тем, что автор строит свои рассказы по определенной схеме:
внешне укладывающаяся в обычные рамки биография (родился - учился –
женился – умер). Биография расширяется и становится значительной и
интересной благодаря внутреннему миру. В рассказе «Милая Шура» автор
знакомит с жизнью Александры Эрнестовны: «Чулки спущены, ноги –
подворотней, черный костюмчик засален, протерт. Страшное бельишко
свисает из-под черной замурзанной юбки» [2, c. 25]. Кажется, что так было
всегда. В данном случае штрихи к портрету старости подчеркивают
внутреннее состояние Шурочки, выпавшей из хронологического течения
жизни. Писательница ведет разговор со своей героиней, обращаясь к
письмам. Маленькие листочки, пожелтевшие и обтрепавшиеся от времени,
уместили в себе целую человеческую жизнь. Подобно страницам старого
альбома госпожи Йордан письма Шуры – это единственная связь с прошлым,
которое все чаще возникает в ее памяти, сопровождаемое выразительной
авторской зарисовкой, в которой есть вокзал, перрон, букетик цветов в руках
молодого человека. Засохшие цветы, рассыпанные письма, пожелтевший
альбом несут психологическую нагрузку, когда мир вещей помогает
писателю проникнуть в глубины сознания героя, создать определенную
атмосферу, эмоциональное настроение. Героине дорог тот давний, ушедший
с молодостью мир, где она была любима и нужна. Финал рассказа
философски заканчивает по-своему прожитую человеческую судьбу: «За
углом, на асфальтовом пятачке, в мусорных баках кончаются спирали
земного существования...» [2, c. 29].
В другом рассказе Т. Толстой «Самая любимая» дается прекрасная картина
лета, описание дачи с пыльными белыми дорогами, крошечными фиалками у
обочин, с шелестом летней тишины в вершинах столетних берез. Но
возникает чувство щемящей грусти при виде заросшего сада, стареющего
рассыхающегося дома. Образ героини рассказа Женечки напоминает
бабушек, нянь, которые призваны, по словам Т.Толстой, «...жалеть, любить,
баюкать, ухаживать, журчать сказками о темных лесах, о коте и волке, о
сиротском житии семерых козлят» [2, c. 12]. По ходу рассказа автор
подготавливает нас к открытию другого мира. Писательница стремится
психологически точно определить женскую судьбу. Женечка, мечтавшая в
юности о любви, помнит как: «… судьба, черным ветром вылетавшая в
распахнувшуюся форточку, обернулась и крикнула: «Пожелай быть
любимой!», высунула язык и оглушительно захохотала, задувая хохотом
свечу» [2, c. 16]. Размышления о сложности человеческой жизни раскрывают
суть философемы исповеди, когда «ветер подхватывает Женечку, и звездами
сыплются с неба года, и, упав в жадную землю, прорастают чертополохом,
лебедой и пыреем, травы поднимаются все выше, смыкаются глуше, и,
задыхаясь, умирает старый дом, стираются следы, теряются тропинки, и все
зацветает забвением» [2, c. 17].
Судьбы героинь Т. Толстой и И. Бахман выявляют конфликтное
столкновение мечты с жестокой реальностью, которое подчеркивается
контрастом обыденности ухода из жизни и философского размышления о
жизни и смерти. Писательницы показывают в рассказах нашу жизнь такой,
какая она есть, как ее отражает женская душа.
Литература
1. Бахман, И. Избранное. – М.: Прогресс, 1981.
2. Толстая, Т. На золотом крыльце сидели... – М.: Молодая гвардия, 1987.