Document 4944059

Книга эта — новый мир,
изобретенный Джойсом.
В этом мире люди
думают посредством
слов и предложений.
Вл.Набоков
«Да/ потому что такого с ним никогда не было/
требовать завтрак себе в постель скажи-ка пару яиц/
с самой гостиницы Городской герб когда все
притворялся что слег да умирающим голосом/ строил
из себя принца чтоб заинтриговать эту старую
развалину миссис Риор-дан воображал будто с ней
дело в шляпе а она нам и не подумала отказать ни
гроша/ все на одни молебны за свою душеньку/
скряга какой свет не видал/ жалась себе на
денатурат потратить четыре шиллинга/ все уши мне
прожужжала о своих болячках/ да еще эта вечная
болтовня о политике и землетрясениях и конце света/
нет уж дайте сначала нам чуть-чуть поразвлечься/
упаси Господи если б все женщины были вроде нее/
сражалась против декольте и купальников/ которых
кстати никто ее не просил носить/ уверена у ней вся
набожность оттого что ни один мужчина на нее
второй раз не взглянет/ надеюсь я на нее никогда не
буду похожа/ удивительно что не требовала заодно
уж и лицо закрывать/ но чего не отнимешь это была
образованная/ и ее бесконечные разговоры про
мистера Риордана/ я думаю тот счастлив был от нее
избавиться/ а ее пес все обнюхивал мою шубу и
норовил под юбку забраться особенно тогда/ но
пожалуй мне нравится в нем (Блуме. — В.Н.) такая
деликатность со старухами и с прислугой и даже с
нищими/ он не пыжится попусту хотя не всегда...»
«Много лет уже, как от Комбре для меня не существовало
ничего больше, кроме театра драмы моего отхода ко сну, и
вот, в один зимний день, когда я пришел домой, мать моя,
увидя, что я озяб, предложила мне выпить, против моего
обыкновения, чашку чаю. Сначала я отказался, но, не знаю
почему, передумал. Мама велела подать мне одно из тех
кругленьких и пузатеньких пирожных, называемых
«мадлен», формочками для которых как будто служат
желобчатые раковины моллюсков из вида морских
гребешков. И тотчас же, удрученный унылым днем и
перспективой печального завтра, я машинально поднес к
своим губам ложечку чаю, в котором намочил кусочек
мадлены».
«...В то самое мгновение, когда глоток чаю с крошками
пирожного коснулся моего неба, я вздрогнул, пораженный
необыкновенностью происходящего во мне. Сладостное
ощущение широкой волной разлилось по мне, казалось, без
всякой причины. Оно тотчас же наполнило меня
равнодушием к превратностям жизни, сделало
безобидными ее невзгоды, призрачной ее скоротечность,
вроде того, как это делает любовь, наполняя меня некоей
драгоценной сущностью: или, вернее, сущность эта была
не во мне, она была мною. Я перестал чувствовать себя
посредственным, случайным, смертным. Откуда могла
прийти ко мне эта могучая радость? Я чувствовал, что
она была связана со вкусом чая и пирожного, но она
безмерно превосходила его, она должна была быть иной
природы. Откуда же приходила она? Что она означала? Где
схватить ее? Я пью второй глоток, в котором не нахожу
ничего больше того, что содержалось в первом, пью
третий, приносящий мне немножко меньше, чем второй.
Пора остановиться, сила напитка как будто слабеет.
Ясно, что истина, которую я ищу, не в нем, но во мне».
Марсель Пруст
«В поисках
утраченного
времени»,
«В сторону Свана»
И как только я вновь ощутил вкус размоченного в
липовом чае бисквита, которым меня угощала
тетя (хотя я еще не понимал, почему меня так
обрадовало это воспоминание, и вынужден был
надолго отложить разгадку), в то же мгновенье
старый серый дом фасадом на улицу, куда
выходили окна тетиной комнаты, пристроился,
как декорация, к флигельку окнами в сад,
выстроенному за домом для моих родителей
(только этот обломок старины и жил до сих пор в
моей памяти). А стоило появиться дому -- и я уже
видел городок, каким он был утром, днем,
вечером, в любую погоду, площадь, куда меня
водили перед завтраком, улицы, по которым я
ходил, далекие прогулки в ясную погоду. И, как в
японской игре, когда в фарфоровую чашку с
водою опускают похожие один на другой клочки
бумаги и эти клочки расправляются в воде,
принимают определенные очертания,
окрашиваются, обнаруживают каждый свою
особенность, становятся цветами, зданиями,
осязаемыми и опознаваемыми существами, все
цветы в нашем саду и в парке Свана, кувшинки
Вивоны, почтенные жители города, их домики,
церковь -- весь Комбре и его окрестности, -- все,
что имеет форму и обладает плотностью -город и сады, -- выплыло из чашки чаю.
Уильям Фолкнер
«Шум и ярость»
Часть 1: 7 апреля 1928
Часть 2: 2 июня 1910
Часть 3: 6 апреля 1928
Часть 4: 8 апреля 1928
«Жизнь — повесть, рассказанная кретином, полная шума
и ярости, но лишённая смысла»