если б водился дома пистолет, оборвал бы все эти мучения

Я спешу к Вам,
родные мои!
«Я спешу к вам, родные мои!
Спешу, спешу, минуя
кровопролития и войны; цехи с
клокочущим металлом; умников,
сотворивших ад на земле; мимо
затаенных врагов и мнимых
друзей; мимо удушливых вокзалов;
мимо житейских дрязг; мимо
газовых факелов и мазутных рек;
мимо вольт и тонн; мимо
экспрессов и спутников; мимо волн
эфира и киноужасов.
Сквозь всё это! Туда, где на
истинной земле жили воистину
родные люди, умевшие любить
тебя просто так, за то, что ты есть,
и знающие одну-единственную
плату – ответную любовь…»
Язык Астафьева так же самороден и
стихиен, как и сам он, как и вся его
жизнь.
Он пишет беспритязно, он не выбирает, не
припоминает слов, они сами
живорожденные выныривают к нему,
как безошибочно ожидаемые им рыбины
– и приходятся к месту.
В «Русском словаре языкового
расширения» я привел сколько-то его
чудесных слов, но это – ничто по
сравнению с подлинным их перечнем.
Александр Солженицын
В Красноярске проходила презентация новой книги о жизни
Виктора Петровича Астафьева
«Эпистолярный дневник. Нет мне ответа...»
Представлял ее издатель из Иркутска
Геннадий Сапронов.
«Я несколько лет собирал переписку Виктора Петровича с различными
людьми, - рассказал он. - В итоге в этой книге 500 писем к 300 адресатам.
Его письма не просто искренни, они во многом исповедальны. Перед нами
вырастает великий писатель и мощный, прямой и свободный человек.
Одновременно понимаешь, что это в письмах все так внешне быстро и
просто, они для тебя лишь мелькающие кадры, а за ними большая, тяжкая,
полная драматизма жизнь и судьба Богом одаренного и бесконечно
трудолюбивого человека.»
С любезного разрешения издателя мы публикуем отрывки нескольких
писем Виктора Астафьева.
(источник: http://www.kp.ru/daily/)
«ХОЧЕТСЯ ВЗЯТЬ ПО ДЕТДОМОВСКОЙ ПРИВЫЧКЕ
СТУЛ И ОБЛОМАТЬ ЕГО ОБ ИНУЮ ГОЛОВУ»
Лет шестнадцать назад я ударил человека кулаком и с тех пор дал слово никогда
не прибегать больше к этому способу действий. Может, оттого, что это произошло
при мерзких, низменных обстоятельствах, а может, оттого, что в детстве
приходилось отбиваться часто, чтобы выжить...
...А человека я ударил за кости. Да, да, за кости с колбасного завода. Привезли их
в наш цех на дележку, как «доппитание», и начальство выбрало все мозговые кости,
а нам оставило ребра. Жена у меня лежала в больнице с умирающей маленькой
дочкой, и ей не дали карточку. Есть было нечего. Дочка умирала от того, что ее
нечем было кормить, и умерла. А мы с женой (она только с фронта - коммунист, на
войне и вступила в партию) такое горе мыкали - не приведи Господь. И вот горе,
беды и, главное, унизительное сознание того, что я, мужчина, не могу содержать
семью, прокормить ее, заставили поднять руку, и я дал в рыло начальнику цеха. А он
парень-то тоже с фронта и потом жил хуже меня. Я пятнадцать лет встречал его на
улице в Чусовом, и все эти годы мне было стыдно до чертиков. Хоть бы он буржуем
стал, тогда другое дело, а то такой же «пролетарья». Словом, с тех пор - все, хотя
иной раз хочется взять по детдомовской привычке стул и обломать его об иную
голову.
(Драматургу и литературному критику Александру Борщаковскому, 16 июля, 1963 год.)
«ТАКОЕ РАВНОДУШИЕ К ЛЮДЯМ, НАПЛЕВАТЕЛЬСТВО К ИХ
ЖАЛОБАМ И БОЛЯМ Я ВИДЕЛ ТОЛЬКО ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ»
Моя сраная пневмония загнала меня в
Институт Сеченова в Ялту, куда путевки
бесплатны и даже больничный выдают, а уж
коли бесплатно...
Вадим! Такое убожество, грязь, равнодушие
к людям, наплевательство к их жалобам и
болям я видел только во время войны в
госпиталях. На хрена меня, дурака, заносит в
такую вот богадельню?! Ведь трое в комнате,
в сортир далеко, в комнате холодно и сыро, а
лечение... климатом! Уже теперь, на третий
день лечения, мечтаю скорее вернуться
домой и в деревню, в глушь, в леса.
(Другу Вадиму Летову, 18 мая, 1978 год.)
«Я НЕНАВИЖУ ВСЕХ, КОМУ ЛЕГКО ЖИЛОСЬ И ЖИВЕТСЯ
В ПИСАТЕЛЬСТВЕ»
Мне говорят, что я тоже - душа Енисея, да ведь мало ли, что
говорят, да и очень ведь растяжимое понятие - душа. Наверное, моя
смертная любовь к этому, ко мне всегда как бы отчужденному краю
живет во мне и какой-то згой, искоркой малой проблескивает в моих
жалких словах, но в совсем не жалких и немалых чувствах, которыми
наградил меня Господь Бог...
...Мое постоянное раздражение, вспышки характера, какое-то
гнетущее состояние, непременно распространяющееся и на
окружающих, - это все нездоровье, это все угнетенное состояние
духа. Так никто никогда и не узнает, как, преодолевая свои недуги, я
садился за стол и заставлял себя работать и в кровь разбивал морду
об стол. Вот почему я ненавижу всех, кому легко жилось и живется в
писательстве, для меня сей труд был и остается каторгой. Я уж
много-много раз ловил себя на мысли: «Умереть бы...» - как
избавительной.
(Жене Марье Астафьевой-Корякиной, 22 июня, 1979 год.)
«ЕСЛИ Б ВОДИЛСЯ ДОМА ПИСТОЛЕТ,
ОБОРВАЛ БЫ ВСЕ ЭТИ МУЧЕНИЯ»
В конце апреля у меня случился инсульт, отнялась вся левая
половина, сел слух, ослабло зрение. Сейчас я снова начинаю учиться
жить и писать тоже... До конца я так и не восстановлюсь... Бывал на
крике отчаяния, если б водился дома пистолет, оборвал бы все эти
мучения, ведь жить-то не могу - мысль опережает руку, пробовал
диктовать на диктофон, получается чужой текст, ждать, когда
восстановится работоспособность, а зачем? В доме более или менее
порядок, но это в городе, а в деревне я так за лето и не побывал, без
деревни жить не могу, да и не хочу. Вот такие мои дела, брат. Книга,
которую я тебе посылаю (сборник рассказов и записей «Пролетный
гусь». - Ред.), взяла мои последние силы, от нее и слег.
(Однополчанину Ивану Гергелю, 31 сентября, 2001 год.)
Так правдиво, с любовью и пониманием
о нас и о нашей Родине, как Астафьев,
почти никто никогда не говорил…
«На фронте он уверил себя, будто война эта
последняя и его увечья и муки тоже последние. Не
может быть, думалось ему, чтобы после такого
побоища и самоистребления люди не поумнели…»
«Ясным ли днем»
«Что можно ждать от хорошо отдохнувших молодых
людей! Одних только глупостей, и ничего
больше…»
«Печальный детектив»
«Одиночество - беда человека, дорогая моя.
Гордое одиночество - игра в беду, и ничего
нет подлее этой игры! Позволить ее себе
могут только сытые, самовлюбленные и
психически ненормальные болваны…»
«Царь-рыба»
«Теперь-то я знаю: cамые счастливые игры недоигранные,
Самая чистая любовь - недолюбленная,
Самые лучшие песни - недопетые...»
«Последний поклон»
«Не просто «из-за войны» опустела наша исконно русская
земля, ибо потери России не восполнены и
невосполнимы, они продолжаются из поколения в
поколение и будут продолжаться при таком
браконьерском отношении к русскому народу и русской
земле…»
«Зрячий посох»
«Никто не разбрасывается своими талантами так, как
русские люди. Сколько их, наших соловьев, испелось на
ямщицком облучке, в солдатском строю, в пьяном
застолье, в таежном одиночестве позатерялось в
российской глухомани? Кто сочтет?!.»
«Ясным ли днем»
«Как все-таки несправедливо устроена эта самая
наша «небесконечная жизнь». Сколько
бесполезных, никому не нужных людей живет
на свете, недоумков, хамов, убийц, воров,
дармоедов, рвачей, а хорошего человека вот
нашла смерть, измучила болезнью, иссушила в
нем соки, истерзала страданием и убила.
Неужто это по-божески? — святой должен
страдать за грешных, и грешные, видя муки
святого, должны терзаться и обретать его
облик? Но что-то много страдают мученики и
мало действуют их страдания на человеческий
мусор. Он чем был, тем и остался…»
«Зрячий посох»
Предлагаем Вашему вниманию
строчки 13-летней Жени Пересторониной
из Железногорска,
опубликованные в книге
«Река жизни Виктора Астафьева»:
…Остался дом, хозяина не видно,
Давно умолк веселый, звонкий смех.
И было солнцу ясному обидно,
Что смерть его похитила у всех.
Но раны заживают в каждом сердце,
И вижу я, как будто бы во сне,
Что открывает Витька прежний дверцу
И радостно бросается ко мне…