3673022_KaraDag
advertisement
Евгения Лобзина Кара-Даг Пять дней назад я приехал в Коктебель. Выйдя из поезда в Феодосии, целый час под палящим солнцем я ждал такси среди других туристов, а потом на попутной машине, переполненной приезжающими, наконец-то добрался до пансионата. Всю дорогу передо мной мелькали серокоричневые холмы в голубоватой дымке горячего воздуха и виноградники, изнемогающие от огненного дыхания южного солнца. Где-то вдалеке искрилось море, казавшееся единственным оазисом в этой крымской Сахаре. В первые дни приезда Крым встретил меня недружелюбно – настал короткий сезон дождей. По ночам земля содрогалась под страшными раскатами грома, и отблески грозы проникали в комнату, освещая ее зловещей голубизной. Море беспрерывно штормило, и солнце редко выходило осветить своей улыбкой неудержимый праздник лета. Лишь на побережье воздух казался свеже-волшебным, особенно когда он нежным ветром касался лица и волос. Почти все время я проводил в маленьком парке Писателей около знаменитого дома Волошина. Здесь были разбиты клумбы с удивительными цветами, наполняющими и без того ароматный воздух сладко-терпким запахом, а сквозь темный узор листвы просвечивала нежно-голубая бесконечность неба. Море по-прежнему не унималось – небо упорно не возвращало ему привычную глубокую синеву. К тому же, морская панорама не имела такого простора и широты, как на открытом побережье – море было зажато в тесных оковах скал, и слегка напоминало большое горное озеро. Мне казалось, что я нахожусь не в Крыму, а в далекой лермонтовской Тамани, только бы меньше жаловался на судьбу, если бы мое одиночество скрасила встреча с девушкой-ундиной. И вот она произошла, только девушка была, скорее, нимфой, чем ундиной. Гуляя на побережье, я познакомился с двадцатитрехлетней гречанкой Еленой Карфиди. Она шла по пляжу, собирая разноцветные камешки, вынесенные волнами на берег. Ее иссиня-черные волосы так необычно сочетались с миндалевидными зелеными глазами, взгляд которых был настолько прекрасно-колдовским, что она казалась мне ожившей Цирцеей из античных мифов. Но от своих славных предков Елена унаследовала не только изящную красоту и жизнерадостность, но и живое воображение, страстную любовь к старинным преданиям и мифам, веру в необъяснимые силы природы и свойства магических камней. Она восхищалась античностью, участвовала в археологических раскопках на месте поселений скифов, тавров и греков, и когда в ее руках оказывались древние предметы, они словно начинали жить своей особой неведомой жизнью. Она была коренной жительницей Коктебеля, знала здесь каждый уголок. Я попросил ее показать мне горный массив Кара-Даг, основу которого составлял древний потухший вулкан, -- лучшего экскурсовода я не мог себе придумать. На следующий день вернулось лето. Сухой воздух был пронизан солнцем, и только около моря в нем ощущались ноты свежести. Раскаленная крымская земля, имевшая слегка красноватый оттенок, словно плавилась под ногами. Я шел с Еленой по поселку, дорога из которого должна была привести на Кара-Даг. Этот путь, по которому можно было обогнуть пост охраны и бесплатно проникнуть в заповедник, -- изобретение местных жителей. Белая грунтовая дорога, змеившаяся между домами, уводила из поселка прямо в горы. По пути нам встретилась статуя необычной сказочной птицы, похожей на Аспида, но я не удивился, увидев ее на этой земле загадок. Еще меня поразила одна деталь – повсюду были стихи. Стихи на домах, на зданиях ресторанов, кафе и даже на камнях около моря. Все окутывала неуловимая атмосфера вдохновения и творчества, а тем временем моя муза вела меня на Парнас. -- Скоро мы поднимемся на Тепсень. Это невысокое плато, на котором когда-то находилось средневековое городище. Так мы сможем попасть на Кара-Даг. – прервал мои раздумья голос Елены. -- Кара-Даг… -- задумчиво повторил я. – А как это переводится? -- Черная гора! – улыбнулась она, сверкнув глазами. Я осмотрелся вокруг: мы поднялись уже достаточно высоко, и отсюда четко был виден весь Коктебель, здания пансионата, пляж, переливающееся на солнце море и светло-серые, почти меловые Крымские горы. Как весело жить на такой прекрасной беззаботной земле! Это место мне показалось похожим на маленькую Грецию: здесь были невысокие горы, глубокое ярко-синее море, виноградники, ютившиеся на холмах и ласковое распахнутое небо. Не случайно Крым был когда-то греческой колонией – греки выбирали все близкое и понятное себе, иначе эта девушка, корни которой уходили в античность, не шла бы сейчас рядом со мной. Величественным, древним и мрачно-прекрасным показался мне КараДаг, когда я шел по его горячим каменным тропам, поднимавшимся над морем. Теперь мы уже вступили на территорию заповедника, как беглецы, найдя скрытые пути в горах, отчего наше путешествие казалось мне еще более увлекательным. Наконец перед нами открылась первая бухта, поразившая своим одновременно необычным и суровым видом. -- Это разбойничья бухта. – обернувшись ко мне, сказала Елена. Море казалось ослепительно синим, а галька была непривычного темно-серого цвета. Однако бухта выглядела не очень пригодной для купания: она была диковатой, возможно, из-за крупной гальки, ходить по которой было довольно трудно, водорослей, выброшенных морем на берег, и больших, почти черных валунов, на которых важно сидели огромные хищные птицы с большими клювами, скорее всего, грифы. Это место, действительно, больше напоминало королевство контрабандистов, чем уютный уголок скромных туристов. разбойников и Лучи солнца становились все более беспощадными. Дорога поднималась все выше в горы, и то печальное озеро, заключенное в каменные объятья гор, вдруг превратилось в безбрежное сияющее море. Елена шла впереди меня, и иногда мой взгляд, скользивший по водной синеве и черным зубцам гор, мечтавшим вонзиться в небо, перебегал на ее загорелые плечи цвета карамели. Она шла осторожно и в то же время легко, перелетая то вниз, то вверх с одного холма на другой. Вокруг росли колючие кусты, о которые я чуть не проколол наше единственное спасение – надувной матрас – на нем мы собирались продолжить наше путешествие по морю. -- Осторожно! – воскликнула Елена. – Посмотри, цел ли он, иначе мы пропали! -- Да все нормально, матрас цел, только руку немного поцарапал этими шипами. Боже, скоро та бухта, где мы сможем остановиться и поплавать, а то становится очень жарко? -- Не волнуйся, скоро придем, это будет как раз в Лягушачьей бухте! -- Ну и название! – рассмеялся я. -- Да, тут вообще все необычное! С тех пор, как ты ступил на эту землю, обычная логика просто отказывается работать. – парировала Елена. – Лучше посмотри на эту красоту! Я поднял глаза и замер от восхищения – передо мной открывался фантастический пейзаж, достойный кисти Айвазовского. Темно-синее море, слившееся с небом, было видно как на ладони, а по нему беззвучно скользили легкие белые яхты. Причудливые скалы, выходившие из воды, казались замершими статуями древнего скульптора, а горные холмы, поросшие кустарниками и выгоревшей травой, напоминали профиль уснувшего великана. Все вокруг дышало таким необычайным счастьем силы и красоты, что хотелось, прыгнув с обрыва, лететь, как птица над этой неподвижной синевой, встречать поцелуи ветра, глотая струи солнечносоленого воздуха. Меня переполняла неведомая радость бытия, ощущавшаяся настолько остро, точно все мои прежние несчастья были искуплены одним единственным мигом. А настоящее счастье только начиналось, оно клубилось около сердца, захватывая его сладостной волной, это была великая радость, которая тайно жила в душе каждого художника, -- радость созерцания и любования. Понемногу мы приближались к Лягушачьей бухте – месту, которое я всегда смело буду называть земным раем. Здесь поднимались самые высокие и острые зубцы гор, после которых скала отвесно уходила в море, и дальнейший путь для туристов был закрыт. -- Вот и Лягушачья бухта, над которой ты так смеялся! – воскликнула Елена. – Она так называется из-за огромных камней, похожих на лягушек. Правда, интересно? Она опустила вещи на землю, сняла свою маленькую шляпку и стала расстилать полотенца на берегу. Я посмотрел вокруг: на пляже было совсем немного людей, в основном туристы. Вместо песка весь берег устилала темно-серая галька, как и в Разбойничьей бухте, но более мелкая и гладкая. Через несколько минут мое тело приятно обжигал холод фантастически прозрачной воды, пронизанной злотыми нитями солнца. Глубина здесь была гораздо больше, чем на пляже в поселке, и стоило сделать два-три шага, как тебя почти накрывало с головой. Полный необъяснимой, почти детской радости, я нырял под воду, пытаясь достать со дна удивительные ракушки. Они блестели таким заманчивым светом и были так сказочно близко, будто уже принадлежали мне, но стоило только нагнуться за одной из них, как ракушка необъяснимо выскальзывала из рук, и на ладони не оставалось ничего, кроме нескольких капель соленой воды – море не хотело делиться со мной даже самым маленьким из своих сокровищ. Но мое упорство возрастало с каждым разом, я нырял снова и снова с каким-то странным энтузиазмом. Нет, я вовсе не хотел спорить с морем, мне лишь хотелось хотя бы на миг попасть в его зеленоватотемный, неподвластный никому мир, унести с собой всего лишь одну его частицу. Снова брызги, а потом тело, ощущающее холодную упругость воды, которая становилась все более податливой, и в то же время все более властной над ним. Здесь царила мягкая безвоздушная пустота, слегка давившая на нервы. Погружаясь на несколько секунд под воду, я чувствовал прохладную чудесную, полную загадок душу подводного царства, его молчаливое спокойствие по сравнению с вечным движением земли, его равнодушную власть над моим телом. Море было настолько прекрасным и могучим, что трудно было оторвать взгляд от темно-синих волн с белыми гребешками, слегка покачивавших меня и освежавших лицо целым фонтаном соленых брызг. Впереди была видна необозрима синяя глубина, с кое-где стоящими над водой темными скалами, а противоположный берег Коктебеля казался далеким и призрачным. Его серо-сиреневые холмы слегка вырисовывались в свете знойного дня. Я обернулся назад: бирюзовое небо ярко оттеняло высокую темнокоричневую скалу, с вершины которой, наверное, открывалась прекрасная панорама всего Коктебеля. Когда я вышел из воды, Елена уже сидела на берегу и, повернувшись к солнцу, сушила мокрые волосы. В этот миг меня поразило ее сходство с античной камеей, она казалась прекрасным отголоском древней цивилизации. -- Как купание? Понравилось? – спросила Елена, подняв на меня глаза. -- Потрясающе… -- улыбнулся я и опустился около нее. -- Я люблю это место с детства. Здесь время, как будто замирает. Сюда хорошо приходить с друзьями или просто гулять одному, особенно когда тебе одиноко. В этой природе столько силы! -- И столько оптимизма! – добавил я. -- Мне сейчас тоже так кажется, но иногда эти горы внушают мне страх, трудно представить, что когда-то очень давно с одной скалы сбрасывали неверных жен. А вон там… посмотри… это камень Слез – он никогда не высыхает. По старинной легенде он мокрый от слез неверных жен, осужденных на смерть. -- Надо же, как интересно… -- протянул я. -- Скорее, страшно. – возразила Елена. – Видишь там много зеленых кустарников? -- Да, отлично вижу… -- Это долина Роз. Сейчас она выглядит выжженной солнцем и безжизненной, зато в другое время здесь распускаются чудесные розы. Жалко, что ты этого не увидишь… -- вздохнула она. Мы помолчали минуту. Моя Цирцея смотрела куда-то вдаль, и на фоне неба и моря ее глаза казались бирюзовыми. Я еще раз обвел взглядом фантастическую панораму, почувствовав, как во мне отзывается неведомая сила и тайна этого странного пейзажа. После недолгого раздумья я заговорил снова: -- Лена, скажи мне… Ты ведь знаешь столько легенд и преданий про эти места. Наверное, у твоих далеких предков, создавших такие прекрасные мифы, тоже была какая-нибудь сказка про Кара-Даг? -- Да, был один греческий миф… он так и называется «Кара-Даг». – ответила она с какой-то непонятной улыбкой. – Но тебе, я думаю, он будет неинтересен. -- Ты меня не знаешь! Не представляешь, у меня в детстве была книжка «Мифы и легенды Древней Греции», которая стала моей любимой. Обожаю греческие мифы! А про Кара-Даг никогда не слышал, поэтому хочу узнать поскорее! -- Хватит мне льстить! – засмеялась Елена, сверкнув своими колдовскими глазами. – Ну, ладно. Только давай отойдем туда, чуть-чуть подальше, а то здесь слишком шумно. Она схватила меня за руку и повела в самый дикий уголок Лягушачьей бухты, туда, где огромные скалы, бросившись в бездонную душу моря, так и застыли, завороженные своей неподвижностью. Здесь был слышен только шепот волн, звучащих гекзаметром, как однажды гениально заметил Паустовский. Мы опустились на огромный черный камень, горячий от солнца, и Елена начала свой рассказ: -- Когда-то очень давно эти места не были такими пустынными, как теперь. Недалеко отсюда жили люди, они так же, как мы любили гулять по этим горным холмам. Представь себе такой же ясный день, ту же величественную красоту гор, горячие лучи солнца, порывы свежего ветра и искрящуюся синеву моря. Из ущелья доносится песня девушки, льющаяся над прекрасной Отузской долиной. Звонкий чистый голос серебряным эхом разрезает беззвучие воздуха, кружит над суровыми скалами, а потом сливается с другими голосами. Девушки возвращаются домой с виноградников, они со страхом оглядываются на сияющий зловещей чернотой Кара-Даг – в его недрах обитал одноглазый великан-людоед. Днем страшный великан спал, и от его дыхания из вулкана вырывалась струйка пара, а поздно вечером он просыпался и выходил из своего жилища. В этот миг ужасный рев оглашал темные горы и их окрестности – женщины, дети и старики, обезумевшие от страха, прятались, куда только можно, а мужчины приводили к подножию Черной горы пару овец или быка, чтобы задобрить чудовище. Тогда одноглазый великан успокаивался, и уходил в свое мрачное жилище до следующего вечера. Но были и более страшные времена. Они наступали осенью в месяц свадеб. Тогда великан требовал еще большей жертвы – он ревел всю ночь и бросал в долину огромные камни, которые разрушали сады и дома. Весь поселок погружался в печаль. Испуганные люди были вынуждены выбрать одну из невест, привести ее на Кара-Даг, и оставить связанной на одной из самых высоких скал. Еще много лет продолжалась власть великана над печальной Отузской долиной, много девушек должны были отдать свою жизнь, чтобы на короткий срок подарить мир поселку. Люди проклинали свою несчастную жизнь, но не знали, как избавиться от чудовища. Но среди них нашелся один юноша, сильный, смелый и прекрасный, точно нежная южная ночь. «Мы должны убить великана». – сказал он. «Сами знаем, но как это сделать?» – ответили ему односельчане. «Нам всем надо вооружиться, а потом взобраться на Кара-Даг, спрятаться недалеко от входа в жилище великана и ждать, когда он проснется. А когда чудовище выйдет, мы забросаем его стрелами». – произнес юноша. Мужчины только посмеялись над ним: «Да ведь великан огромен, мы, точно насекомые по сравнению с ним. Что ему сделают наши стрелы? Он только еще больше разозлиться от этого и убьет нас и наши семьи». На это юноша ответил им, гордо сверкнув глазами: «Что ж! Тогда я сам влезу на Черную гору и убью великана! Клянусь в этом!». Наступила осень – тот печальный месяц свадеб, когда великан требовал от поселка новую жертву. Юноша, дождавшись этого времени, отправился на Кара-Даг. Был уже поздний вечер: на темно-синем небе показалась луна, и ее легкий призрачный свет серебрил море, таинственным сиянием ложился на горы. Людские голоса почти затихли, только сладко и взволнованно трещали цикады. «Какая здесь красота! – подумал про себя юноша, любуясь величественным ночным пейзажем. – И так хочется жить! Нет, лучше погибнуть, чем снова жить в постоянном страхе и терпеть это проклятое чудовище! Завтра оно потребует очередную жертву, и что, если жребий выпадет на мою любимую Эльбис?...». Невыразимая печаль захватила его сердце при мысли о возлюбленной. Он мечтательно посмотрел на полное величавого спокойствия море, а потом опустился на камень и запел старинную песню: Любовь – это птичка весны, Пришла ей пора прилететь, Спросил я старуху-гречанку, Как птичку любви мне поймать? Гречанка ответила так: «Глазами ты птичку лови. Она на уста упадет И в сердце проникнет твое… В этот миг над головой юноши раздался громкий смех: «Однако ты неплохо поешь. Мне понравилось». Юноша поднял голову, и увидел страшного великана с горящим красным огнем единственным глазом. Он не испугался чудовища и насмешливо ответил ему: «А, это ты, сосед! Рад тебя видеть!». «У тебя красивый голос! Спой мне еще песенку, у меня сейчас весеннее настроение, я хочу, чтобы ко мне прилетела птичка любви…» -- прорычал великан. «О-о-о! Ты хочешь птичку любви?! – воскликнул внезапно обрадованный юноша. – Ну, что же! Ты ее увидишь, даю тебе слово. Только придется подождать до завтра, а вот завтра… я приведу к тебе ту, которая посылает любовь!». На следующий вечер юноша снова отправился на Кара-Даг, но он был уже не один, а со своей невестой, красавицей Эльбис. Ночное небо, усыпанное жемчужинами звезд, было прекрасно, но сердце Эльбис сжалось от страха, когда на его фоне отчетливо появился огромный силуэт великана. Красавица в нерешительности остановилась, но, взглянув на любимого, она поборола страх и с достоинством шагнула навстречу чудовищу. Эльбис поднялась на ту самую гору, где привязывали несчастных девушек, приносимых в жертву, и громко произнесла: «Эй, великан! Я пришла с птичкой любви для тебя! Посмотри на меня, нравлюсь ли я тебе? Если нравлюсь, то открой пошире свои глаза и посмотри сюда! Сейчас я выпущу птичку любви!». Великан открыл свой единственный глаз, пораженный ослепительной красотой Эльбис, освещавшей саму ночь. В этот миг девушка, такая же смелая, как и ее возлюбленный, взяла лук, натянула тугую тетиву, и пустила в горящий глаз великана ядовитую стрелу. Закричал от невыносимой боли грозный великан и рванулся к влюбленным, чтобы их раздавить, но, не видя ничего, оступился и сорвался в свою глубокую нору. Больше он не смог оттуда выбраться. В своем страшном жилище он корчился и ревел от боли и бешенства. Великан пытался собрать все свои силы, чтобы разрушить Кара-Даг, и гора трепетала, точно живая. Огромные камни откалывались от нее и с шумом падали в море. От гневного горячего дыхания великана плавилась земля и сквозь трещины Черной горы стекала со склонов огненными потоками. Целую ночь стоял над Кара-Дагом страшный рев, от которого содрогалась земля. Черная гора извергала зловещий гул, огонь и пепел. Черное небо усыпало землю стрелами молний, и море, вздымая гигантские волны, хотело поглотить землю. На рассвете над Отузской долиной пролился дождь, и все стихло. Испуганные люди вышли из своих домов и в изумлении замерли: Черной горы больше не было – она развалилась до основания, похоронив в своих недрах одноглазого великана. А на этом месте высоко-высоко к небу поднялись причудливые зубцы скал и величавые хребты. Море уже успокоилось, и, сияя ласковым светом, омывало подножия новых утесов и бесчисленных скал, выходивших их воды, заливало уютные бухточки и пещеры. Елена замолчала и перевела дыхание. Я обвел глазами зубцы КараДага, казавшегося мне таинственным мрачным замком. Мечты, навеянные мифом, уносили меня в иную реальность – в древние времена, и все внутри мучительно-сладко сжималось при мысли о том, что когда-то очень давно здесь тоже были люди, так же, как и я, они смотрели на эти мрачно-величественные скалы, любовались звездами, так же, как и я, впускали в себя вечерний воздух, свежий от дыхания моря, так же, как и я, страстно хотели любить и жить, и для кого-то сияла чья-то красота, теперь погребенная в веках, для нас немыслимая и незримая. Я перевел взгляд на Елену: она ходила по берегу, и ее сильное стройное тело, до сих пор полное необыкновенного спокойствия, пронизывала легкая дрожь. То, что она рассказала мне, было всего лишь сказкой, но для нее это стало чем-то очень важным, живым воплощением мечты, стремлением к далекому и прекрасному. Я понял, что она не вынесла бы моего равнодушия, потому что так ясно видела то, что не способен был сразу увидеть я, потому что это текло в ее крови, потому что она, дарив мне свои легенды, дарила с ними себя. Прошла минута, другая, а я все не мог произнести ни слова, хотя понимал, что срочно должен что-то сказать. Но вдруг Елена обернулась, сделала несколько шагов, опустилась около меня, и ее смуглая рука растаяла в моей, а когда я разжал ладонь, на ней остался оранжевый осколок солнца. -- А на утро люди ходили по берегу, собирали разноцветные камешки и любовались дикой красотой мертвого царства великана. – произнесла она. Я смотрел на нее с удивлением и восхищением. -- Это сердолик или июльский самоцвет. – пояснила Елена. – Камень любви, жаркого солнца и вдохновения. Камень счастья и камень поэтов. Это мой маленький подарок на память о Кара-Даге. -- Спасибо, Лена… -- только и смог произнести я. Наступил вечер. Мы возвращались домой морем. Наш матрас скользил по бездонной черной воде, которая казалась заколдованной. Я не понимал, почему эта прозрачная вода могла быть такой черной и страшной. Возможно, из-за черных камней на дне?.. Или из-за черных скал, отражавшихся в ней? Трудно сказать… но с тех пор я понял, почему Черное море называется черным. Душа застывала от холода при мысли о том, что под нами только бесконечные метры воды, и в этой черной неподвижной глубине так легко расстаться с жизнью. Но все же мне нравилось это странное согласие со стихией – оно щекотала мне нервы. Да, я всецело принадлежал морю, готовому в любой миг поглотить меня, но и оно принадлежало мне каждой каплей своей воды, каждым отблеском своей чарующей непонятной мне тайны. Черное-черное море с черными-черными горами. Солнце покидало вечерний мир, и оттого такими суровыми в своей мрачной красоте и безмолвии были скалы и ущелья, и таким печальным казался противоположный берег бухты с ярко выделявшимся мысом Хамелеон, загадочно менявшим свой цвет в течение дня, и только темносинее небо, вечно связанное с морем, разделяло его печаль. Печальна была и Елена, Елена Прекрасная, неподвижно смотревшая в черные воды моря. Печален был и я, думая о том, что все в мире, как и этот уходящий день, имеет свой неизбежный конец. Но в этой печали была светлая воскрешающая радость вечного возвращения. Наконец мы причалили к берегу – море отпустило нас, а потом печальные вечерние холмы сменила многолюдная сияющая огнями набережная, которую я в шутку называл «Бродвеем». Здесь продавали огромное количество сувениров – в основном это были полудрагоценные камни (лучшие подарки, которые можно увезти из Коктебеля). Пурпурный гранат, похожий на кровь, таинственный авантюрин, светящийся золотыми искорками, точно лампа Алладина, белый агат, дарящий мудрость и верность, бирюза, похожая на капли морской воды в солнечный день, колдовской тигровый глаз, вобравший в себя чары заклинаний, прозрачный, чистый, как слеза лунный камень, в котором отражается безжизненный свет ночи, и сердолик чайного цвета… Я незаметно вынул из кармана свой камешек, он был насыщенного оранжевого цвета, точно вылепленный из горячей души солнца. Наверное, Елена нашла его в Сердоликовой бухте (я слышал, что это одна из самых красивых бухт Кара-Дага, до которой можно добраться только морским путем, зато, если хорошо поискать, то там можно найти камешки сердолика, как говорили многие), я сразу понял, что это был ценный экземпляр в ее коллекции, с которым она рассталась ради меня. Я посмотрел на нее с нежностью и благодарностью, а она улыбнулась мне слегка смущенной улыбкой, не понимая смысла, заключенного в моем взгляде. Я проводил Елену до дома. Мы расставались в тот час, когда Коктебель только начал пробуждаться: громкая музыка, голоса туристов, шум аттракционов, пение цикад – все это сливалось в один огромный, полный звуков и движения оркестр мира. -- Какая ночь! – вздохнула она, задумчиво посмотрев на небо. – Жалко, но мне надо идти, меня ждут… -- Лена, спасибо за прогулку, такого я никогда не видел. Это было потрясающе! Если честно, то я бы остался там навсегда. -- Правда? – засмеялась Елена. – Я была рада! Ну ладно, мне пора… Она повернулась и сделала несколько шагов по направлению к дому. Я смотрел ей вслед, и вслед, и вдруг поймал себя на мысли, что с ее уходом мне стало чего-то не хватать. -- Лена! – окликнул я ее на пороге. – Пообещай мне, что завтра пойдешь куда-нибудь со мной. Пожалуйста… иначе эти два дня перед отъездом, проведенные в полном одиночестве, будут просто невыносимыми. -- Ну, здесь же столько развлечений! – с удивлением ответила она. -- О, нет! Здесь прекрасно, но в одиночестве такая скука! Лена, моя смерть на твоей совести! Пожалуйста! Я так одинок! – возразил я, глубоко вздохнув, пытаясь придать лицу печально-поэтическое выражение. -- Ну, хорошо, несчастный пленник Крымских гор, попытаюсь сделать Ваши страдания менее жестокими. – проговорила моя Цирцея, вновь обретая свои чары. Я уходил от нее в непонятном состоянии восторга и растерянности. Сняв маску Дон Жуана, я надевал маску прохожего. Вокруг царил бесконечный карнавал южной ночи: дети катались на американских горках и каруселях, кто-то прятался в маленьком кафе, где романтично звучал саксофон, кто-то гулял обнявшись по побережью. Почему я не удержал ее, почему не попросил остаться здесь со мной? Но она, наверное, не пошла бы, она и так подарила мне этот день, и я не мог требовать от нее слишком много. Но эта ночь, запах Коктебеля, свежий и нежный, сладко-соленый, немного терпкий и вдохновляющий… Запах моря, запах пышных южных цветов, запах синих холмов, запах многолюдного поселка, в котором аромат наслаивается на аромат, запах созревающих абрикосов и сочного красного арбуза, запах земли, тающей от солнца и остывающей за ночь, запах молодости… Легкий ветер, гулявший в верхушках южных тополей, касался сначала лица, а потом души, и я уже был полон необычайной эйфории этого маленького курортного городка. В голове роились тысячи непонятных мыслей, и все плыло в сладком тумане, обещавшем счастье. Пойти в тир или на аттракционы, чтобы на несколько минут захлебнуться детской радостью? Нет, теперь только свобода в неудержимости своего порыва.! Старый сказочный Крым, древний Крым греков и скифов, героический Крым русских воинов и моряков, поэтический Крым писателей и художников и мой заново открытый Крым! Об этом я думал по дороге к морю. Оно влекло меня к себе, притягивало, как сильный черный магнит, и я, завороженный силой его призыва, все больше приближался к нему, а потом опустился на одинокий волнорез. С берега доносились звуки музыки и смех, и мне приятно было чувствовать свое слияние с тем маленьким мирком и в то же время свою обособленность. А над моей головой миллиардами огромных звезд сияло низкое южное небо. Звезды складывались в созвездия с таинственными древними названиями, смысл которых не может быть нам до конца понятным: Кассиопея, Геркулес, Созвездие Большого Пса, Пегас, Кентавр, Орион и Большая Медведица. Кто придумал все эти имена? Лишь вечное стремление к продолжению земной сказки на небе, где она, пройдя завесу туманов и снов, сливается со звездной тайной. Сколько людей до меня, завороженные вечной неразрешимой загадкой, смотрели на это небо? Теперь они знают его тайну, и возможно, каждая душа сохранила себя в вечности в одной из маленьких мерцающих неподвижных звезд. Возможно, и моя душа, когда-нибудь забыв о всех превратностях и мелочах этого мира, отдавшись в страстном порыве сиянию бесконечного, превратится в нечто иное, быть может, тоже блестящее, внешне не похожее на меня, но все же в то, что останется мной. Почему же люди так любят смотреть на это безответное небо, на эти звезды, безразличные к нам, но притягивающие к себе призрачными обещаниями счастья? Думаю, потому что каждый из нас видит в них отражение той необъяснимой чарующей красоты, ускользающей от этого мира, отражение вечности и бессмертия, живущего в каждом из нас. Возможно, и потому, что при взгляде на этот великий звездный шатер, мы вспоминаем о тех, кого мы любим и любили, о тех, кто вечно спаян с нашей душой неуловимой таинственной связью, о тех, кого теперь с нами нет, но кто вечно живет в нашей памяти и еще где-то очень далеко, вспоминаем о своем прошедшем и будущем возможном счастье, о своем призвании, воплощенном в одном большом «Я», осколки которого мы отчаянно пытаемся собрать, спасая его от безнадежности и пустоты. Пристально, с немым восторгом я смотрел на ночное небо, думая о том, что каждая звезда – не просто сияющая точка, не просто безымянная планета, безвоздушная и безжизненная, а один загадочный незнакомый мне мир, вечный и неповторимый. Неужели он так непонятен и таинственно непроницаем для меня, как эта неподвижная чернота моря и Кара-Дага? Пусть я не узнаю его до конца, но сейчас я чувствую его каждой частью своего тела, этот мир сливается с моим миром, и, может быть, в нем спрятана та вечная тайна красоты, любви и бессмертия, которая всегда бессознательно притягивала меня. Что если он – отдаленное эхо меня, а я – вечное эхо его? Никогда еще я не испытывал такого напряжения всех чувств, как в эту ночь около Кара-Дага. В своем сознании я проживал тысячу незнакомых мне жизней, путешествовал по непонятным мне мирам, видел тысячи неизвестных мне снов: я представлял себя тем юношей из мифа о Черной горе, Одиссеем, плывущим на своем корабле по молчаливым волнам, Данте и Шопеном, королем и простым крестьянином. Около меня клубились чужие истины и чужие миры, а я напряженно искал свой единственный мир. Он был где-то рядом, неизведанный никем и невесомый, искрящийся среди других миров и вбирающий их в себя. Все миры таинственно соединялись во что-то единое и непостижимо великое, и я улетал, улетал… Через два дня я покинул Коктебель. Елена провожала меня до поезда в Феодосии, спокойная, как и прежде, но в ее слегка побледневшем лице я читал едва уловимую и знакомую мне грусть. Она отзывалась во мне, передавалась, как ток, перетекающий от одного звена к другому. Какой странный день… Небо светло-бирюзового оттенка со слегка размытыми прозрачными облаками и этот раскаленный приморский воздух, который я жадно пил на прощание, но каждый глоток его становился все более жестким и пряным, а к концу совсем призрачным. На вокзал прибывали все новые и новые поезда, а из них выходили толпы туристов с бесчисленными сумками и чемоданами, мечтая удовлетворить здесь свою бесконечную жажду моря и солнца. «Поезд Феодосия – Москва на 13.00» -- прозвучало откуда-то сверху, и все оборвалось во мне. Мы поспешили на перрон. Снова проверка паспортов, погрузка вещей, суета и вечное чувство сожаления от чего-то печального и недосказанного. Снова невыразимое чувство легкой грусти, когда покидаешь место, где был счастлив хотя бы минуту. Я смотрел на Елену, понимая, что без нее мне намного легче было бы покинуть Коктебель, чем теперь с ней. -- Ну, настало время прощаться. – сказал я, понимая, что нам оставались лишь считанные минуты. – Мне было так хорошо с тобой здесь, я никогда не забуду тебя, Лена. Приеду сюда, как только смогу, и ты тоже меня не забывай. Слышишь? Приезжай ко мне в Москву, я буду очень рад. Ну, правда, приезжай! Мне будет очень не хватать тебя… Ее рука беспомощно сжалась в моей, а я, почувствовав, что все внутри меня разрывается от нежности, впервые позволил себе обнять ее. Она была, как статуя, молчаливая и холодная, погруженная в свои мысли, но только снова коснувшись ее руки, я почувствовал, как лихорадочно бьется пульс под ее кожей. Потом она подняла на меня свои прекрасные колдовские глаза и тихо сказала: -- Да, я ведь тоже буду помнить тебя… Мой слух ранил пронзительный звук последнего звонка. Вопреки своей воле, я оторвал себя от нее, вскочил на подножку поезда и уже через несколько секунд был в своем купе. С невыразимым волнением я посмотрел в окно и увидел Елену, улыбавшуюся мне с какой-то сладкой непонятной грустью. Поезд тронулся, и вот где-то далеко осталась она, и сказочный Кара-Даг, и та ночь на волнорезе, и воздух, жарким дыханием обнимавший меня. Поезд неумолимо уносил меня вперед, а я все думал, думал о чемто… Мимо меня пролетали бесконечные южные степи, выжженные солнцем, маленькие белые домики, похожие на свечки крымские тополя, небольшие озера с побелевшими от соли берегами. «Почему я не могу выплеснуть наружу то чувство красоты, живущее у меня внутри, чтобы из него получилось что-то необыкновенное, стоящее для этого мира?» -размышлял я, с грустью пробегая глазами бесконечные километры пути, а в моей ладони горел маленький осколок солнца, подаренный Цирцеей.
