магия повседневной жизни в русской романной и мемуарной

Опубликовано: Poetik des Altags. Russische Literatur im 18. – 21. Jahrhundert
/ Alexander Graf (Hrsg.)/ Поэтика быта. Русская литература XVIII-XXI вв. Utz Verlag. München, 2014. – C. 9-28.
Автухович Т.Е. (Гродно)
МАГИЯ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ В РУССКОЙ РОМАННОЙ И
МЕМУАРНОЙ ПРОЗЕ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XVIII ВЕКА
Формула «магия повседневной жизни» в названии статьи, с одной
стороны, призвана акцентировать тот эффект чарования, который испытывает исследователь, знакомясь с документами в рукописных собраниях,
прикасаясь к
страницам забытых романов – этих знаков исчезнувшей
жизни. С другой стороны, так можно определить отношение к повседневности русских людей последней трети XVIII в., которые в это время открывают для себя частную жизнь как новое измерение бытия в мире. Речь
в данном случае идет не только о том, что картины быта проникают в литературу, но и о характере изображения быта, которое, на наш взгляд,
определяется именно словом «магия»: поэтизация, иногда сакрализация
повседневности характерна для русской литературы последней трети XVIII
в.
Первооткрывателем нового мировосприятия было дворянство, которое после манифеста 1762 г. о вольности дворянской выстраивает новую
«конфигурацию границ частного и официозного», что в свою очередь
провоцировало «важнейшие процессы в духовном развитии России, связанные с эмансипацией дворянской культуры и формированием в среде
интеллектуальной элиты индивидуальности, осваивающей свою суверенную частную территорию» 1 . Доминировавшие в структуре ценностей в
первой половине столетия государственные интересы, которые поглощали
Марасинова Е.Н. Н.И. Новиков («Частный человек» в России на рубеже XVIII – XIX веков) // Человек в
мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового
времени / Отв. ред. Ю.Л. Бессмертный. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2000. С. 476.
1
интересы отдельной личности, в последней трети века в значительной
степени утрачивают влияние, вступив в сложные взаимоотношения с ценностями частной жизни. Дружба, любовь, семья, повседневная жизнь частного человека в суверенном пространстве дворянской усадьбы утверждаются как важнейшие
эмансипации
ценностные координаты бытия, причем процесс
личности,
наиболее
ярко
проявившийся
в
судь-
бах представителей интеллектуальной элиты (Н.И. Новиков, А.Н. Радищев,
Е.Р. Дашкова), затронул и жизнь средних слоев дворянства. Безусловно,
перестройка системы ценностных координат в сознании каждого человека
находила свое решение, обусловливая подчас драматичное их столкновение2, однако постепенно в среде дворянства формируется понимание того,
что «можно не занимать государственного поста, жить чисто домашней,
частной жизнью, но при этом приносить обществу значительную пользу»3.
Приоритет частной жизни означал расширение жизненного пространства личности. Категория жизненного пространства не тождественна пространству территории, это понятие из области аксиологии, за ним
стоит определенная система ценностей, которая регулирует структурирование и организацию человеком любой среды. Жизненное пространство
конкретного человека, отражая его аксиологические установки, в то же
время является репрезентацией повседневности, характерной для опредеНапример, Е.Р. Дашкова, став в юности деятельной участницей событий 1762 года, до конца своих
дней не могла преодолеть травму насильственного выпадения из Большой Истории, травму несоответствия между занимаемым (отведенным) ею местом в иерархии и государственным мировоззрением, которое явно или неявно артикулировалось эпохой. Вектор проблематизации для нее заключался в том, что
вызовы Просвещения и ее собственные интуиции, сформированные сначала чтением философов, а затем
опытом личного деятельного участия в политике и общением с интеллектуалами Европы, подсказывали
ей позицию суверенной, независимой личности, способной на личный выбор и ответственные решения
государственного масштаба, в то время как повседневная социальная практика нивелировала возможность их реализации. Поэтому анализ «Записок» Дашковой отчетливо выявляет характерную для ее восприятия мира склонность отождествлять свое жизненное пространство с миром государственной жизни
России и европейской действительности и редуцировать повседневность и все, что с повседневностью,
то есть с миром частной жизни, связано. Подробнее об этом см.: Автухович Т.Е. Жизненное пространство Е.Р. Дашковой как репрезентация культуры Просвещения // Е.Р. Дашкова и XVIII век: Традиции и
новые подходы. – М.: МГУ им. Е.Р. Дашковой, 2012. – С. 24-32.
2
3
Лебедев А.В.Тщанием и усердием. Примитив в России XVIII – XIX столетий. М.: Традиция, 1998. С. 79.
ленного типа культуры. Реализуясь в материальных знаках повседневного
быта, в поведенческих установках личности и специфике ее ментальных
проявлений, жизненное пространство является отражением тесной взаимосвязи культура-повседневность-человек. Как писал Ю.М. Лотман, «быт –
это обычное протекание жизни в ее реально-практических формах; быт –
это вещи, которые окружают нас, наши привычки и каждодневное поведение». Человек не замечает быт, как не замечает воздух вокруг себя, продолжает Лотман, однако в определенных ситуациях быт приобретает символический смысл и в таком случае становится частью культуры4.
Можно сказать, что расширение жизненного пространства русского
дворянина – результат личностного самовыражения, которое осуществляется через освоение повседневности в ее символическом измерении.
Именно жизненное пространство как смысловая целостность определяет
дискурс эпохи, характеризуя формы артикуляции своего «я» ее представителями, в том числе определение границ между фактом и достоверностью
его отражения в тексте в процессе письма.
Колдовская притягательность иного измерения бытия во многом
обусловила новые акценты в литературе последней трети XVIII в., в которой отчетливо проявляется внимание к повседневной жизни частного человека. «Первым художественным воплощением русского быта» В. Ходасевич считал державинскую оду 5 . Это не совсем верно, поскольку, вопервых, и державинская ода воспроизводила не столько повседневность,
сколько ее идеализированный в соответствии с сентименталистским дискурсом художественный образ, давая скорее quazi-реалистическую картину быта; во-вторых, еще до Державина в русской литературе последней
трети XVIII в. повседневность открывают романная и мемуарная проза.
Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX
века). – СПб.: «Искусство – СПБ», 1994. С. 10-11.
5
Ходасевич В. Державин. - М.: Книга, 1988. – С. 251.
4
Реконструкция повседневной жизни по литературным текстам сопряжена с необходимостью дифференцировать сюжетные клише как проявления общелитературной топики от собственно деталей повседневного
быта, что подчас сделать трудно, поскольку в прозе XVIII в. жизнь, индивидуальный авторский миф, определяющий поэтику бытового поведения и
последующей автопрезентации в тексте, и литература почти не различаются6. Данное обстоятельство обусловило в свое время, с одной стороны,
скептическое отношение к романной прозе как источнику сведений о быте
эпохи 7 , с другой стороны, безусловное доверие к ее достоверности 8 . На
наш взгляд, именно напряжение между этими уровнями характеризует целостность любого текста последней трети века, когда детали повседневного быта «подсвечиваются» доминантным для автора литературным дискурсом и включаются в вымысел литературного происхождения. Смена в
пределах произведения разных литературных призм обеспечивает поистине фантастический облик и героя, и собственно изображаемого быта.
Так, в анонимном романе «Несчастный Никанор, или Приключение
жизни российского дворянина Н********»
заметен резкий переход от
строго документированного повествования первых двух частей к казалось
бы насквозь «инерционному» (В.Б. Шкловский) литературному повествованию в третьей части, где автора интересуют внешний мир, быт и нравы
разных социальных слоев: городской демократической среды, сельских
помещиков, крестьян, раскольников. Хотя в повествовании очевидно влияние плутовского, сентиментального и нравоописательного романа и мноСм.: Строев А.Ф. «Те, кто поправляет Фортуну». Авантюристы Просвещения. – М.: Новое литературное обозрение, 1998; Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Из истории русской культуры. Т. IV (XVIII – начало XIX века). – М.: Языки русской культуры, 2000. В другой
своей работе Ю.М. Лотман подчеркивает «полиглотизм, эстетическое многоязычие XVIII в.», показывая, что в тех стихотворениях Державина, где современный исследователь склонен видеть реалистическую тенденцию, на самом деле присутствует эмблематическая традиция, предполагающая выявление
символических подтекстов мнимо достоверного описания (Лотман Ю.М. Очерки по истории русской
культуры XVIII – начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. IV (XVIII – начало XIX века). –
М.: Языки русской культуры, 2000. С. 132. Принцип эстетического многоязычия регулирует и соотношение литературы и действительности в романной и мемуарной прозе последней трети XVIII в.
7
Чечулин Н.Д. Русская провинция во второй половине XVIII века. – СПб., 2010. С. 42-45, 621-622.
8
Сиповский В.В. Очерки истории русского романа. Т. 1. Вып. 2. - СПб., 1910. С. 903-904 и др.
6
гие детали можно принять за заимствованные из литературных источников, тем не менее, появление большинства эпизодов и деталей мотивировано историческими реалиями последней трети XVIII в., которым литературный контекст придает искусственный, почти магический, колорит.
Именно в последней трети XVIII в. в повседневной жизни русского
дворянства появились новые явления, связанные с организацией быта и
досуга, которые отразились в «Несчастном Никаноре». Обустройство досуга идет по европейской модели: увлечение игрой в карты, например, характерно для Франции XVIII в.; как пишет А.Ф. Строев со ссылкой на Р.
Мози, игра противостоит, с одной стороны, работе и трактуется как возможность отвлечься от забот, с другой стороны, скуке, т.к. вносит в жизнь
элемент непредсказуемости и превращает ее в приключение9.
Увлечение игрой в карты, занятия живописью и стихотворством, хиромантия и гадание на картах, устройство садов в поместьях обусловили
появление соответствующих эпизодов в жизни Никанора. Так, потеряв в
результате происков двоюродных сестер имение, попытав счастье в делании «веерков разных сортов, деревянных и костяных, также и из морских
раковин на тафте и на пергаменте с живописью», герой занялся рисованием картин, между тем фигура живописца была характерна для тогдашней
провинции, так как картинами украшали свои имения помещики, а также
купцы, ремесленники, представители духовенства 10 . Никанор по совету
друзей начинает в качестве домашнего учителя обучать детей «инженерной и артиллерийской науке». В одном доме он быстро научил своих подопечных арифметике и геометрии, не утруждая, впрочем, их и себя:
когда они похотят, тогда и учатся, потому что очень прилежны и понятны, а буде когда
они не учатся, то я с ними вместе гуляю, иногда ездим в поле за охотою, иногда дома в
шахматы с ними играю или в карты им гадаю, чтоб никогда никакой скуки им не было,
9
Строев А.Ф. Указ. соч. С. 190.
Лебедев А.В. Указ. соч. С. 55-56.
10
иногда показываю хиромантические книги и предвозвещаю им хорошие чины; итак,
жить я начал у них весьма весело11.
В другом доме занятия велись более строго: «поутру в семь часов обучались они (сыновья хозяина. – Т.А.) до одиннадцати часов арифметике, а
пополудни третий час рисовали, потом до шестого часу учились геометрии» (с. 635). Впоследствии учиться рисованию начала и семнадцатилетняя дочь хозяина, что по законам романного повествования для нее быстро
сменилось «наукой страсти нежной». Нелишне заметить, что обучение девушек искусствам началось в России именно в последней трети XVIII в. В
обоих домах герой учит детей наукам, связанным с военным искусством.
Из обрамления узнаем, что Никанор учил одного из детей «своего милостивца» не только арифметике и геометрии, но и стилю писем на русском
языке, в то время как другие учителя обучали французскому и латинскому
языкам. Выбор предметов отражает практику тогдашнего образования12.
Помимо учительских обязанностей, герой выполняет и другие функции: сочиняет стихи для сына хозяина, когда тому потребовалось пойти на
именины к некоей знакомой княжне; в роман включено множество стихотворений, написанных героем по разным поводам, – в этом также отразилась характерная особенность
дворянского быта: Н.Д. Чечулин отмечает,
что, начиная с 1760-70-х годов, стихотворство наряду с занятиями живописью стало почти обязательным в среде среднего дворянства, а в 80-е годы умение «слагать стихи стало почти требованием моды»13.
Никанор занимается и планированием садово-паркового пространства, и в описании его проектов угадываются характерные для обустройства быта 60-70-х гг., когда дворяне после обнародования манифеста о
вольности дворянства массово поехали в свои деревни, тенденции и вкуНесчастный Никанор, или Приключение жизни российского дворянина Н******** // Повести разумные и замысловатые: Популярная проза XVIII века / Сост., автор вступ. статьи и примеч. С.Ю. Баранов. –
М.: Современник, 1989. С. 631-632. Далее текст приводится по данному изданию, страницы указываются
в скобках после цитаты.
12
Чечулин Н.Д. Русская провинция во второй половине XVIII века. – СПб., 2010. - С.565-571.
13
Чечулин Н.Д. Указ. соч. С. 507-508.
11
сы: Итак, приехали мы благополучно в деревню, а как оный господин еще недавно
расположился жить в оной, то и построил новый домик в одной небольшой, но положением места прекрасной долине, на самом крутом берегу большой реки; в прочем ни
саду, ни прудов и никакого украшения еще не было сделано; <…> итак, сняв я ситуацию на бумагу, сделал проспективную дорогу от дому его прямо к городу <…> оный
берег до самой воды украсил некоторыми регулярными расположениями и хорошую
для шлюбок сделал пристань; по обе ж стороны того домику по батарее, и на каждой
поставлено было по осьми пушек, у него ж были в той деревне две изрядные шлюбки,
то когда случалось в оных прогуливаться, тогда с батарей производилась пальба (с. 635,
637).
Дом на горе, регулярный парк, пальба из пушек соответствуют провинциальной моде 60-70-х гг., поскольку дворяне переносили в свои деревни
все, что видели в столицах.
В романном обрамлении, где рассказывается о жизни главного героя
«в отдаленном от столицы городе», зафиксированы приметы повседневного быта провинции. Бедный приживал Никанор оказался вхож в разные
дома, потому что умел угодить хозяйкам:
играл с ними в маленькую игру для препровождения времени – в кадриль и в ломбер;
между тем употреблял всякие пристойные шутки, пел и сочинял песни; также сочинял
оды и всякие увеселительные стишки, смотрел им на руки, будто бы учен он был хиромантии <…>; сказывал им сказки и истории, на святках производил с ними всякие игры
и гадания, в маскерадах одевался в женское платье; словом сказать, все то делал, что в
угодность им служило (с. 500).
В русском провинциальном быте приметы нового уживались с чертами патриархального устройства (так, в пределах процитированной фразы
фигурируют старинные святки и новомодные маскарады, сказки и оды).
Специфической особенностью русского быта был интерес к чужой частной жизни, прежде всего к любовным историям. Любопытством «некоей
княгини» мотивирована повествовательная структура «Несчастного Никанора»: герой, поощряемый старушкой, которая, «живучи смолоду в светской жизни, нередко и сама страстьми заражена бывала» (с. 501), в течение
семи вечеров рассказывает все свои «молодые шалости». Использование
древней литературной традиции встроенных повествований типа сказок
«1001 ночь» психологически аргументируется спецификой как провинциальной ментальности, так и русской культуры в целом: во многих мемуарах иностранцев отмечается «непостижимая бесцеремонность» русских (К.
Вильмот) в обсуждении интимной жизни знакомых14.
В романе отразилась и простота нравов русского провинциального
дворянства, специфичность грубоватых шуток и развлечений. В одном из
эпизодов романного обрамления рассказывается о том, как скуки и вредности ради одной госпожой была разыграна мнимая смерть Никанора, который якобы утонул в пруду, в результате чего веселый пикник с его участием, задуманный компанией молодых дам, обернулся безуспешными
поисками мнимого утопленника. Глупая история не вызвала ни у кого
неприятия, напротив, все «весьма много смеялись такой выдумке». Скука
обусловливает склонность провинциалов к шумным компаниям. В такой
«коллективности» сказывается неумение жить внутренней жизнью. Так,
один из случайных знакомых Никанора приглашает его в длительную поездку, чтобы «разделить в дороге скуку»:
а как время тогда было весьма хорошее и дни стояли прекрасные, то ехать им было
весьма весело, и когда наедут где хорошую рощу или другие хорошие места, то в оных
долго гуляли, иногда птиц стреляли, иногда перепелов сетьми ловили; и так, не чувствуя скуки, провели время и прибыли обратно в город (с. 620-621).
Ключевым словом в третьей части романа, фиксирующим восприятие повседневности, является слово «весело»: так герой оценивает события, способные разорвать привычное течение его жизни.
В романе отразилась и характерная для XVIII в. оппозиция «свое» и
«чужое». Так, простота нравов русской провинции контрастирует с «политичным» обхождением латышских дворян, быт которых несет следы европейского культурного пространства: ученая дама Ловиза имеет большую библиотеку, «промотав», по словам ее мужа, его состояние именно на
книги. Состав библиотеки отражает энциклопедические пристрастия века
См.: Пушкарева Н.Л. Мир чувств русской дворянки конца XVIII - начала XIX века: сексуальная сфера
// Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до
начала нового времени / Отв. ред. Ю.Л. Бессмертный. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2000. С. 97.
14
Просвещения: «Всяких по малой части имею <…> имею также отчасти
инженерных и артиллерийских, а по большей части астрологических и ботанических» (с. 557). В доме есть «астрономическая труба», хозяйка и ее
дочь владеют языком иносказаний, принятым в европейских салонах. Разговор с хозяйкой дома «о некоторых физических вещах» заставил героя
бледнеть и краснеть, поскольку образование, полученное им в инженерной
школе, не соответствовало кругозору европейского дворянства.
Итак, новые явления в жизни провинциальной России последней
трети XVIII в. мало изменили жизненное пространство рядового русского
дворянина: оно, несмотря на интенсивные пространственные перемещения, отличается узостью, сосредоточенностью на событиях частной жизни. Можно сказать, что государственное мировоззрение, внедрявшееся
властью, в том числе с помощью литературы, в первой половине века, мало затронуло сознание массового человека. Вместе с тем можно отметить
ментальный сдвиг в сознании такого человека, зафиксированный в романе: если герой поначалу ощущал себя игрушкой в руках судьбы, то в
конце он явно пытается противостоять ей и если не покорить фортуну, то
по крайней мере подружиться с ней. Повседневный быт провинциального
дворянина регулируется традиционными формами жизни, собственно новации проникают в него только в том случае, если они способны как-то
украсить и разнообразить быт, внести в него ощущение праздника.
Отметим и другое. В романе отразились вехи служебной биографии
А.П. Назарьева15, младшего офицера инженерного корпуса, впоследствии
поэта, автора нескольких од. Для небесталанного человека рутина повседневности невыносима, и творчество выступает как своего рода чародейство, как возможность «превратить жизнь в приключение» 16 , проиграв
Автухович Т.Е. Анонимный роман «Несчастный Никанор» (Эпизод из истории формирования жанра)
// XVIII век. Сб. 17. СПб.: Наука, 1991.
16
Строев А.Ф. Указ. соч. С. 117.
15
альтернативные варианты судьбы. Именно поэтому изображение быта
вписано в актуальные литературные модели.
Желание вырваться за пределы повседневного быта проявляется и в
«Записках Андрея Тимофеевича Болотова», самых известных мемуарах
XVIII века, в которых автор проследил свою жизнь на протяжении без малого 60 лет (1737-1796)17, впервые сделав именно быт, повседневное течение жизни объектом пристального наблюдения и описания. Однако быт
увиден в «Записках» через призму авторитетного для Болотова религиозного дискурса, и если для повествователя (и автора) «Несчастного Никанора» ключевым является слово «весело», то для Болотова – слово «чудо» и семантически близкие ему «изумление», «сюрприз».
Мотив чуда проходит через все повествование, отражая духовное
развитие автора. Поначалу «чудесное» связано для глубоко верующего
Болотова с небесным покровительством, которое ограждает его от смерти
и потрясений, связанных с переворотом 1762 г. После отставки и возвращения в Дворяниново, где Андрей Тимофеевич в полной мере ощутил
вкус личной свободы и счастье обретения и обустройства по своему вкусу
личного пространства, чудо связывается с созерцанием красоты мира:
Не было дня, в котором бы я <…> по нескольку раз не выходил из дома в рощи или
сады свои и, либо сидючи в совершенном уединении на каком-нибудь приятном бугорке, на хребте своей горы прекрасной, либо стоявшим, прислонясь спиною к какомунибудь дереву и простирая взоры на прекрасные дальние местоположения окрестные,
либо расхаживая взад и вперед по тропинкам, пробитым мною в садах под тенью и ветвями дерев плодовитых, - не углублялся я в размышления различные, и когда приятные
и чувствительные, когда важные и глубокие, - и не производил ими в себе чувствований столь приятных и сладких, что за ними забывал все прочее на свете и благодарил
только судьбу мою, что она доставила мне наконец то, чего желало только сердце мое:
то есть свободную и мирную деревенскую жизнь18.
Уединение, чтение книг, размышления – приметы «единообразной
и простой», выстроенной в согласии с природными ритмами «жизни пряВ свое время В.В. Сиповский поставил в один сопоставительный контекст «Несчастного Никанора» и
мемуары Болотова, подчеркнув их бытовую достоверность: «роман имеет историческую ценность самых
беспритязательных записок, в роде записок Болотова». См.: Сиповский В.В. Указ. соч. С. 673 и 696.
18
Записки Андрея Тимофеевича Болотова. 1737 – 1796. В 2-х т. / Предисл., послесл., примеч. В.Н. Ганичева. Тула: Приок. кн. изд-во, 1988. Т.1. С. 414. Далее текст «Записок» приводится по данному изданию, том и страницы указываются в скобках после цитаты.
17
мо философической», которую ведет Болотов до женитьбы.
С самого
начала он ставит цель обустроить свой быт в соответствии с европейскими впечатлениями, полученными во время военной службы. Чистый и
светлый дом с большими окнами, обитый нарядными, разрисованными
собственноручно обоями, множество цветов и деревьев в саду – идеал
уединенной и непритязательной частной жизни, которой ограничивает
себя поначалу автор «Записок». Его кредо в это время – свобода, довольство малым:
…достаток имею хотя небольшой, но живу с покоем и, по милости господней, не терплю ни в чем недостатка. Жить мне <…> есть где, веселиться есть чем, стужи и нужды
не терплю, есть и пить есть что, голодным никогда не бывал. Людей и деревень хотя не
много, но тем меньше забот и трудов для управления ими потребных, и тем более остается мне свободного времени для занимания себя науками и разными другими упражнениями, которые меня увеселяют и до коих я охотник. И сия свобода <…> для меня
всего дороже, и мне весьма бы не хотелось с нею расстаться (т. 1, с. 474).
Однако после женитьбы и особенно назначения управляющим имениями императорского двора в Богородицке жизненное пространство Болотова расширяется, и он в полной мере смог реализовать свой незаурядный
потенциал. Труды и дни его заполнены тем, что можно назвать творчеством жизни, преобразованием мира: садоводство, медицина, обучение
детей, написание книг, создание коллекций, занятия живописью, ремеслом,
садово-парковой
архитектурой,
издание
журнала.
Описы-
вая свои изобретения, многочисленные архитектурные новшества: фонтан
ы, гроты, пещеры, хитроумные лабиринты, которые он возводил с огромной изобретательностью, используя «удивительную игру натуры» и лишь
помогая выявить ее скрытую красоту, Болотов с удовольствием, расцвечивая подробности, рассказывает о реакции именитых гостей на эти чудеса:
Не успел я сие увидеть, как воспламенилось во мне желание воспроизвести из сей горы
новое и необыкновенное также дела: и не только пресечь во внутрь ее некоторый род
светлых и просторных и удобных для ходьбы пещер <…> но и всю наружность сей горы и ограду обделать так, чтоб она представляла собою некоторый род пышной и величественной развалины великого подземельного здания, со входами в нее по крыльцам,с
ступенями и остатками изломавшихся колонн <…> мне и тут удалось произвести почти
сущее чудо или, по меньшей мере, такую редкость, которою впоследствии времени все
бывавшие в саду им не могли довольно надивиться <…> Легко можно было заключить, что удовольствие мое в те минуты было чрезвычайное (т. 2, с. 93, 99).
Чудо творческого вдохновения, претворяющего
будни в праздник, а
обычного помещика в волшебника, сродни магии. Не случайно в повествовании Болотова о днях, когда он создавал Богородицкий парк, звучит
постоянное упоминание о творческом порыве, спешке, стремлении все
сделать быстрее, лучше, придумать то, «чего нигде еще до того делано не
было» (т. 2, с. 96), сделать в короткое время и «притом с чрезвычайно малым коштом» (т. 2, с. 131). Автор словно подчеркивает, что все «невиданные затеи» появились в парке почти сами собой, и тем самым усиливает
эффект неожиданного, чудесного преображения природы. Мотив соперничества человека с Творцом и Натурой звучит незаметно, когда удивление
гостей перед «естественной красотой тех пещер и прекрасных песков»
(«все единогласно утверждали, что натура произвела тут сущее чудо и такую игру естества, какая едва где в другом месте может отыскаться») сменяется восторженными возгласами по поводу рукотворных болотовских
чудес и сюрпризов («У вас, сударь, на всяком шагу чудеса за чудесами») и
его талантами: «Все это хорошо, но лучше всего этого сам Андрей Тимофеевич» (т. 2, с. 168, 174, 178). В результате возникает эффект чудотворения, повседневной магии, который, однако, нейтрализуется мотивом постоянной чудесной помощи вышних сил автору мемуаров. «Герой записок
Болотова сам строит свою жизнь, согласуя ее с волей Творца», в результате возникает образ «некоего божественного избранника»19. Такая сложная
в наиболее выделенных стилистически и содержательно фрагментах «Записок» повествовательная партитура гармонизирует образ автора, придает
ему цельность и значительность. Ограниченное территориально пространством Дворянинова и Богородицка, жизненное пространство А.Т. Болотова оказывается соразмерным интенциям века Просвещения.
Веселова А.Ю. А.Т. Болотов и П.З. Хомяков. Роман или мемуары? // XVIII век. Сб. 22. СПб.: Наука,
2002. С. 195, 197.
19
Таким образом, романная и мемуарная проза последней трети XVIII
века отразила процесс освоения частной жизни и связанный с этим процесс расширения жизненного пространства личности. Осмысленное построение своей судьбы формировало индивидуальность, которая начинала осознавать себя автономной от государства.
SUMMARY
В статье рассматриваются принципы изображения повседневной
жизни русского дворянства в мемуарной и романной прозе последней трети XVIII в. Показывается, что достоверное воспроизведение быта сочетается с его поэтизацией («Несчастный Никанор»), иногда сакрализацией
(«Записки Андрея Тимофеевича Болотова»). Такая поэтика объясняется
влиянием на авторов актуальных литературных дискурсов.
ОБ АВТОРЕ
Автухович Татьяна Евгеньевна, доктор филологических наук, профессор,
завкафедрой, Гродненский государственный университет имени Янки Купалы, филологический факультет, кафедра русской и зарубежной литературы.