Я говорю

Живая шляпа
ляпа лежала на комоде, котенок Васька сидел на полу возле комода, а
Вовка и Вадик сидели за столом и раскрашивали картинки. Вдруг
позади них что-то плюхнулось - упало на пол. Они обернулись и увидели на
полу возле комода шляпу.
Вовка подошел к комоду, нагнулся, хотел поднять шляпу - и вдруг как
закричит:
- Ай-ай-ай! - и бегом в сторону.
- Чего ты? - спрашивает Вадик.
- Она жи-жи-живая!
- Кто живая?
- Шля-шля-шля-па.
- Что ты! Разве шляпы бывают живые?
- По-посмотри сам!
Вадик подошел поближе и стал смотреть на шляпу. Вдруг шляпа поползла
прямо к нему. Он как закричит:
- Ай! - и прыг на диван. Вовка за ним.
Шляпа вылезла на середину комнаты и остановилась. Ребята смотрят на нее и
трясутся от страха. Тут шляпа повернулась и поползла к дивану.
- Ай! Ой! - закричали ребята.
Соскочили с дивана - и бегом из комнаты. Прибежали на кухню и дверь за
собой закрыли.
- Я у-у-хо-хо-жу! - говорит Вовка.
- Куда?
- Пойду к себе домой.
- Почему?
- Шляпы бо-боюсь! Я первый раз вижу, чтоб шляпа по комнате ходила.
- А может быть, ее кто-нибудь за веревочку дергает?
- Ну, пойди посмотри.
- Пойдем вместе. Я возьму клюшку. Если она к нам полезет, я ее клюшкой
тресну.
- Постой, я тоже клюшку возьму.
- Да у нас другой клюшки нет.
- Ну, я возьму лыжную палку.
Они взяли клюшку и лыжную палку, приоткрыли дверь и заглянули в
комнату.
- Где же она? - спрашивает Вадик.
- Вон там, возле стола.
- Сейчас я ее как тресну клюшкой! - говорит Вадик. - Пусть только подлезет
ближе, бродяга такая!
Но шляпа лежала возле стола и не двигалась.
- Ага, испугалась! - обрадовались ребята. - Боится лезть к нам.
- Сейчас я ее спугну, - сказал Вадик.
Он стал стучать по полу клюшкой и кричать:
- Эй ты, шляпа!
Но шляпа не двигалась.
- Давай наберем картошки и будем в нее картошкой стрелять, - предложил
Вовка.
Они вернулись на кухню, набрали из корзины картошки и стали швырять ее в
шляпу" Швыряли, швыряли, наконец Вадик попал. Шляпа как подскочит
кверху!
- Мяу! - закричало что-то. Глядь, из-под шляпы высунулся серый хвост,
потом лапа, а потом и сам котенок выскочил.
- Васька! - обрадовались ребята.
- Наверно, он сидел на полу, а шляпа на него с комода упала, - догадался
Вовка.
Вадик схватил Ваську и давай его обнимать!
- Васька, миленький, как же ты под шляпу попал?
Но Васька ничего не ответил, Он только фыркал и жмурился от света.
Огурцы
дин раз Павлик взял с собой Котьку на реку ловить рыбу. Но в этот день
им не повезло: рыба совсем не клевала. Зато когда шли обратно, они
забрались в колхозный огород и набрали полные карманы огурцов.
Колхозный сторож заметил их и засвистел в свисток. Они от него бежать. По
дороге домой Павлик подумал, как бы ему дома не досталось за то, что он
лазит по чужим огородам. И он отдал свои огурцы Котьке.
Котька пришел домой радостный:
- Мама, я тебе огурцов принес!
Мама посмотрела, а у него полные карманы огурцов, и за пазухой огурцы
лежат, и в руках еще два больших огурца.
- Где ты их взял? - говорит мама.
- На огороде.
- На каком огороде?
- Там, у реки, на колхозном.
- Кто ж тебе позволил?
- Никто, я сам нарвал.
- Значит, украл?
- Нет, не украл, а так просто... Павлик брал, а мне нельзя, что ли? Ну, и я
взял.
Котька начал вынимать огурцы из карманов.
- Постой, постой! Не выгружай! - говорит мама,
- Почему?
- Сейчас же неси их обратно!
- Куда ж я их понесу? Они на грядке росли, а я сорвал. Все равно они теперь
уже расти не будут.
- Ничего, отнесешь и положишь на той же грядке, где сорвал.
- Ну, я их выброшу.
- Нет, не выбросишь! Ты их не садил, не растил, не имеешь права и
выбрасывать.
Котька стал плакать:
- Там сторож. Он нам свистел, а мы убежали.
- Вот видишь, что делаете! А если б он поймал вас?
- Он не догнал бы. Он уже старенький дедушка.
- Ну как тебе не стыдно! - говорит мама. - Ведь дедушка за эти огурцы
отвечает. Узнают, что огурцы пропали, скажут, что дедушка виноват.
Хорошо будет?
Мама стала совать огурцы обратно Котьке в карман. Котька плакал и кричал:
- Не пойду я! У дедушки ружье. Он выстрелит и убьет меня.
- И пусть убьет! Пусть лучше у меня совсем не будет сына, чем будет сын
вор.
- Ну, пойдем со мной, мамочка! На дворе темно. Я боюсь.
- А брать не боялся?
Мама дала Котьке в руки два огурца, которые не поместились в карманах, и
вывела его за дверь.
- Или неси огурцы, или совсем уходи из дому, ты мне не сын!
Котька повернулся и медленно-медленно пошел по улице.
Уже было совсем темно.
"Брошу их тут, в канаву, а скажу, что отнес, - решил Котька и стал
оглядываться вокруг. - Нет, отнесу: еще кто-нибудь увидит и дедушке из-за
меня попадет".
Он шел по улице и плакал. Ему было страшно.
"Павлику хорошо! - думал Котька. - Он мне свои огурцы отдал, а сам дома
сидит. Ему небось не страшно".
Вышел Котька из деревни и пошел полем. Вокруг не было ни души. От
страха он не помнил, как добрался до огорода. Остановился возле шалаша,
стоит и плачет все громче и громче.
Сторож услышал и подошел к нему.
- Ты чего плачешь? - спрашивает.
- Дедушка, я принес огурцы обратно.
- Какие огурцы?
- А которые мы с Павликом нарвали. Мама сказала, чтоб я отнес обратно.
- Вот оно какое дело! - удивился сторож. - Это, значит, я вам свистел, а вы
все-таки огурцы-то стащили. Нехорошо!
- Павлик брал, и я взял. Он мне и свои огурцы отдал.
- А ты на Павлика не смотри, сам понимать должен. Ну, больше не делай так.
Давай огурцы и иди домой.
Котька вытащил огурцы и положил их на грядку.
- Ну, все, что ли? - спросил старик.
- Нет... одного не хватает, - ответил Котька и снова заплакал.
- Почему не хватает, где же он?
- Дедушка, я один огурец съел. Что теперь будет?
- Ну что ж будет? Ничего не будет. Съел, ну и съел. На здоровье.
- А вам, дедушка, ничего не будет за то, что огурец пропал?
- Ишь ты какое дело! - усмехнулся дедушка. - Нет, за один огурец ничего не
будет. Вот если б ты не принес остальных, тогда да, а так нет.
Котька побежал домой. Потом вдруг остановился и закричал издали:
- Дедушка, дедушка!
- Ну что еще?
- А этот вот огурец, что я съел, как будет считаться - украл я его или нет?
- Гм! - сказал дед. - Вот еще какая задача! Ну чего там, пусть не украл.
- А как же?
- Ну, считай, что я тебе подарил его.
- Спасибо, дедушка! Я пойду.
- Иди, иди, сынок.
Котька во весь дух помчался по полю, через овраг, по мостику через ручей и,
уже не спеша, пошел по деревне домой. На душе у него было радостно.
Мишкина каша
дин раз, когда я жил с мамой на даче, ко мне в гости приехал Мишка. Я
так обрадовался, что и сказать нельзя! Я очень по Мишке соскучился.
Мама тоже была рада его приезду.
- Это очень хорошо, что ты приехал, - сказала она. - Вам вдвоём здесь
веселей будет. Мне, кстати, завтра надо в город поехать. Я, может быть,
задержусь. Проживёте тут без меня два дня?
- Конечно, проживём, - говорю я. - Мы не маленькие!
- Только вам тут придётся самим обед готовить. Сумеете?
- Сумеем, - говорит Мишка. - Чего там не суметь!
- Ну, сварите суп и кашу. Кашу ведь просто варить.
- Сварим и кашу. Чего там её варить! - говорит Мишка. Я говорю:
- Ты смотри, Мишка, а вдруг не сумеем! Ты ведь не варил раньше.
- Не беспокойся! Я видел, как мама варит. Сыт будешь, не помрёшь с голоду.
Я такую кашу сварю, что пальцы оближешь!
Наутро мама оставила нам хлеба на два дня, варенья, чтобы мы чай пили,
показала, где какие продукты лежат, объяснила, как варить суп и кашу,
сколько крупы положить, сколько чего. Мы всё слушали, только я ничего не
запомнил. “Зачем, - думаю, - раз Мишка знает”.
Потом мама уехала, а мы с Мишкой решили пойти на реку рыбу ловить.
Наладили удочки, накопали червей.
- Постой, - говорю я. - А обед кто будет варить, если мы на реку уйдём?
- Чего там варить! - говорит Мишка. - Одна возня! Съедим весь хлеб, а на
ужин сварим кашу. Кашу можно без хлеба есть.
Нарезали мы хлеба, намазали его вареньем и пошли на реку. Сначала
выкупались, потом разлеглись на песке. Греемся на солнышке и хлеб с
вареньем жуём. Потом стали рыбу ловить. Только рыба плохо клевала:
поймали всего с десяток пескариков. Целый день мы на реке проболтались. К
вечеру вернулись домой. Голодные!
- Ну, Мишка, - говорю, - ты специалист. Что варить будем? Только такое,
чтоб побыстрей. Есть очень хочется.
- Давай кашу, - говорит Мишка. - Кашу проще всего.
- Ну что ж, кашу так кашу.
Растопили плиту. Мишка насыпал в кастрюлю крупы. Я говорю:
- Сыпь побольше. Есть очень хочется!
Он насыпал полную кастрюлю и воды налил доверху.
- Не много ли воды? - спрашиваю. - Размазня получится.
- Ничего, мама всегда так делает. Ты только за печкой смотри, а я уж сварю,
будь спокоен.
Ну, я за печкой смотрю, дрова подкладываю, а Мишка кашу варит, то есть не
варит, а сидит да на кастрюлю смотрит, она сама варится.
Скоро стемнело, мы зажгли лампу. Сидим и ждём, когда каша сварится.
Вдруг смотрю: крышка на кастрюле приподнялась, и из-под неё каша лезет.
- Мишка, - говорю, - что это? Почему каша лезет?
- Куда?
- Шут её знает куда! Из кастрюли лезет!
Мишка схватил ложку и стал кашу обратно в кастрюлю впихивать. Мял её,
мял, а она будто пухнет в кастрюле, так и вываливается наружу.
- Не знаю, - говорит Мишка, - с чего это она вылезать вздумала. Может быть,
готова уже?
Я взял ложку, попробовал: крупа совсем твёрдая.
- Мишка, - говорю, - куда же вода девалась? Совсем сухая крупа!
- Не знаю, - говорит. - Я много воды налил. Может быть, дырка в кастрюле?
Стали мы кастрюлю осматривать: никакой дырки нет.
- Наверно, испарилась, - говорит Мишка. - Надо ещё подлить.
Он переложил лишнюю крупу из кастрюли в тарелку и подлил в кастрюлю
воды. Стали варить дальше. Варили, варили - смотрим, опять каша наружу
лезет.
- Ах, чтоб тебя! - говорит Мишка. - Куда же ты лезешь?
Схватил ложку, опять стал лишнюю крупу откладывать. Отложил и снова
бух туда кружку воды.
- Вот видишь, - говорит, - ты думал, что воды много, а её ещё подливать
приходится.
Варим дальше. Что за комедия! Опять вылезает каша. Я говорю:
- Ты, наверно, много крупы положил. Она разбухает, и ей тесно в кастрюле
становится.
- Да, - говорит Мишка, - кажется, я немного много крупы переложил. Это всё
ты виноват: “Клади, говорит, побольше. Есть хочется!”
- А откуда я знаю, сколько надо класть? Ты ведь говорил, что умеешь варить.
- Ну и сварю, не мешай только.
- Пожалуйста, не буду тебе мешать. Отошёл я в сторонку, а Мишка варит, то
есть не варит, а только и делает, что лишнюю крупу в тарелки
перекладывает. Весь стол уставил тарелками, как в ресторане, и всё время
воды подливает.
Я не вытерпел и говорю:
- Ты что-то не так делаешь. Так ведь до утра можно варить!
- А что ты думаешь, в хорошем ресторане всегда обед с вечера варят, чтоб
наутро поспел.
- Так то, - говорю, - в ресторане! Им спешить некуда, у них еды много
всякой.
- А нам-то куда спешить?
- Нам надо поесть да спать ложиться. Смотри, скоро двенадцать часов.
- Успеешь, - говорит, - выспаться.
И снова бух в кастрюлю воды. Тут я понял, в чём дело.
- Ты, - говорю, - всё время холодную воду льёшь, как же она может
свариться.
- А как, по-твоему, без воды, что ли, варить?
- Выложить, - говорю, - половину крупы и налить воды сразу побольше, и
пусть себе варится.
Взял я у него кастрюлю, вытряхнул из неё половину крупы.
- Наливай, - говорю, - теперь воды доверху. Мишка взял кружку, полез в
ведро.
- Нету, - говорит, - воды. Вся вышла.
- Что же мы делать будем? Как за водой идти, темнота какая! - говорю. - И
колодца не увидишь.
- Чепуха! Сейчас принесу
Он взял спички, привязал к ведру верёвку и пошёл к колодцу. Через минуту
возвращается.
- А вода где? - спрашиваю.
- Вода... там, в колодце.
- Сам знаю, что в колодце. Где ведро с водой?
- И ведро, - говорит, - в колодце.
- Как - в колодце?
- Так, в колодце.
- Упустил?
- Упустил.
- Ах ты, - говорю, - размазня! Ты что ж, нас уморить голодом хочешь? Чем
теперь воды достать?
- Чайником можно. Я взял чайник и говорю:
- Давай верёвку.
- А её нет, верёвки.
- Где же она?
- Там.
- Где - там?
- Ну... в колодце.
- Так ты, значит, с верёвкой ведро упустил?
- Ну да.
Стали мы другую верёвку искать. Нет нигде.
- Ничего, - говорит Мишка, - сейчас пойду попрошу у соседей.
- С ума, - говорю, - сошёл! Ты посмотри на часы: соседи спят давно.
Тут, как нарочно, обоим нам пить захотелось; кажется, сто рублей за кружку
воды отдал бы! Мишка говорит:
- Это всегда так бывает: когда нет воды, так ещё больше пить хочется.
Поэтому в пустыне всегда пить хочется, потому что там нет воды.
Я говорю;
- Ты не рассуждай, а ищи верёвку.
- Где же её искать? Я везде смотрел. Давай леску от удочки привяжем к
чайнику.
- А леска выдержит?
- Может быть, выдержит.
- А если не выдержит?
- Ну, если не выдержит, то... оборвётся...
- Это и без тебя известно.
Размотали мы удочку, привязали к чайнику леску и пошли к колодцу. Я
опустил чайник в колодец и набрал воды. Леска натянулась, как струна, вотвот лопнет.
- Не выдержит! - говорю. - Я чувствую.
- Может быть, если поднимать осторожно, то выдержит, - говорит Мишка.
Стал я поднимать потихоньку. Только приподнял над водой, плюх - и нет
чайника.
- Не выдержала? - спрашивает Мишка.
- Конечно, не выдержала. Чем теперь доставать воду?
- Самоваром, - говорит Мишка.
- Нет, уж лучше самовар просто бросить в колодец, по крайней мере возиться
не надо. Верёвки-то нет.
- Ну, кастрюлей.
- Что у нас, - говорю, - по-твоему, кастрюльный магазин?
- Тогда стаканом.
- Это сколько придётся возиться, пока стаканом воды наносишь!
- Что же делать? Надо ведь кашу доваривать. И пить до зарезу хочется.
- Давай, - говорю, - кружкой. Кружка всё-таки больше стакана.
Пришли домой, привязали леску к кружке так, чтоб она не переворачивалась.
Вернулись к колодцу. Вытащили по кружке воды, напились. Мишка говорит:
- Это всегда так бывает. Когда пить хочется, так кажется, что целое море
выпьешь, а когда станешь пить, так одну кружку выпьешь и больше уже не
хочется, потому что люди от природы жадные...
Я говорю:
- Нечего тут на людей наговаривать! Тащи лучше кастрюлю с кашей сюда,
мы прямо в неё воды натаскаем, чтоб не бегать двадцать раз с кружкой.
Мишка принёс кастрюлю и поставил на край колодца. Я её не заметил,
зацепил локтем и чуть не столкнул в колодец.
- Ах ты, растяпа! - говорю. - Зачем мне кастрюлю под локоть сунул? Возьми
её в руки и держи крепче. И отойди от колодца подальше, а не то и каша
полетит в колодец.
Мишка взял кастрюлю и отошёл от колодца. Я натаскал воды.
Пришли мы домой. Каша у нас остыла, печь погасла. Растопили мы снова
печь и опять принялись кашу варить. Наконец она у нас закипела, сделалась
густая и стала пыхтеть: “Пых, пых!”
- О! - говорит Мишка. - Хорошая каша получилась, знатная!
Я взял ложку, попробовал:
- Тьфу! Что это за каша! Горькая, несолёная и воняет гарью.
Мишка тоже хотел попробовать, но тут же выплюнул.
- Нет, - говорит, - умирать буду, а такую кашу не стану есть!
- Такой каши наешься, и умереть можно! - говорю я.
- Что ж делать?
- Не знаю.
- Чудаки мы! - говорит Мишка. - У нас же пескари есть!
- Я говорю:
- Некогда теперь уже с пескарями возиться! Скоро светать начнёт.
- Так мы их варить не будем, а зажарим. Это ведь быстро - раз, и готово.
- Ну давай, - говорю, - если быстро. А если будет, как каша, то лучше не
надо.
- В один момент, вот увидишь.
Мишка почистил пескарей и положил на сковородку. Сковородка нагрелась,
пескари и прилипли к ней. Мишка стал отдирать пескарей от сковородки
ножом, все бока ободрал им.
- Умник! - говорю. - Кто же рыбу без масла жарит! Мишка взял бутылку с
подсолнечным маслом. Налил масла на сковородку и сунул в печь прямо на
горячие угли, чтоб поскорее зажарились. Масло зашипело, затрещало и вдруг
вспыхнуло на сковородке пламенем. Мишка вытащил сковородку из печки масло на ней пылает. Я хотел водой залить, а воды у нас во всём доме ни
капли нет. Так оно и горело, пока всё масло не выгорело. В комнате дым и
смрад, а от пескарей одни угольки остались.
- Ну, - говорит Мишка, - что теперь жарить будем?
- Нет, - говорю я, - больше я тебе ничего жарить не дам. Мало того, что ты
продукты испортишь, так ты ещё пожар устроишь. Из-за тебя весь дом
сгорит. Довольно!
- Что же делать? Есть-то ведь хочется! Попробовали мы сырую крупу жевать
- противно. Попробовали сырой лук - горько. Масло попробовали без хлеба
есть - тошно. Нашли банку из-под варенья. Ну, мы её вылизали и легли спать.
Уже совсем поздно было.
Наутро проснулись голодные. Мишка сразу полез за крупой, чтоб варить
кашу. Я как увидел, так меня даже в дрожь бросило.
- Не смей! - говорю. - Сейчас я пойду к хозяйке, тёте Наташе, попрошу,
чтобы она нам кашу сварила.
Мы пошли к тёте Наташе, рассказали ей всё, обещали, что мы с Мишкой все
сорняки у неё на огороде выполем, только пусть она поможет нам кашу
сварить. Тётя Наташа сжалилась над нами: напоила нас молоком, дала
пирогов с капустой, а потом усадила завтракать. Мы всё ели и ели, так- что
тёти Наташин Вовка на нас удивлялся, какие мы голодные были.
Наконец мы наелись, попросили у тёти Наташи верёвку и пошли доставать из
колодца ведро и чайник. Много мы провозились и, если бы Мишка не
придумал якорёк из проволоки смастерить, так бы ничего и не достали. А
якорьком, как крючком, подцепили и ведро и чайник. Ничего не пропало- всё
вытащили. А потом мы с Мишкой и Вовкой сорняки на огороде пололи.
Мишка говорил:
- Сорняки - это чепуха! Совсем нетрудное дело. Гораздо легче, чем кашу
варить!
КАК НЕЗНАЙКА БЫЛ ХУДОЖНИКОМ
Тюбик был очень хороший художник. Одевался он всегда в длинную блузу,
которую называл "балахон". Стоило посмотреть на Тюбика, когда он,
нарядившись в свой балахон и откинув назад свои длинные волосы, стоял
перед мольбертом с палитрой в руках. Каждый сразу видел, что перед ним
настоящий художник. После того как никто не захотел слушать Незнайкину
музыку, он решил сделаться художником. Пришел он к Тюбику и говорит: -Слушай, Тюбик, я тоже хочу быть художником. Дай мне какихнибудь красок
и кисточку. Тюбик был вовсе не жадный, он подарил Незнайке свои старые
краски и кисточку. В это время к Незнайке пришел его друг, Гунька.
Незнайка говорит: -- Садись, Гунька, сейчас я тебя рисовать буду. Гунька
обрадовался, сел поскорее на стул, и Незнайка принялся его рисовать. Ему
хотелось изобразить Гуньку покрасивее, вот он и нарисовал ему красный нос,
зеленые уши, синие губы и оранжевые глаза. Гуньке хотелось поскорее
увидеть свой портрет. От нетерпения он не мог усидеть спокойно на стуле и
все время вертелся. -- Не вертись, не вертись, -- говорил ему Незнайка, -- а то
непохоже получится. -- А сейчас получается похоже? -- спросил Гунька. -Очень похоже, -- ответил Незнайка и пририсовал ему фиолетовой краской
усы. -- Ну-ка, покажи, что получилось! -- попросил Гунька, когда Незнайка
окончил портрет. Незнайка показал. -- Да разве я такой? -- закричал Гунька в
испуге. -- Конечно, такой. Какой же еще? -- А усы зачем нарисовал? У меня
ведь усов нету. -- Ну, вырастут когда-нибудь. -- А нос почему красный? -Это чтоб было красивее. -- А волосы почему голубые? Разве у меня голубые
волосы? -- Голубые, -- ответил Незнайка. -- Но, если тебе не нравится, я могу
сделать зеленые. -- Нет, это плохой портрет, -- сказал Гунька. -- Дай я его
порву. -- Зачем же уничтожать художественное произведение? -- ответил
Незнайка. Гунька хотел отнять у него портрет, и они принялись драться. На
шум прибежали Знайка, доктор Пилюлькин и остальные малыши. -- Вы чего
деретесь? -- спрашивают. -- Вот, -- закричал Гунька, -- рассудите вы нас:
скажите, кто здесь нарисован? Правда, это не я? -- Конечно, не ты, -ответили малыши. -- Тут какое-то пугало огородное нарисовано. Незнайка
говорит: -- Вы не догадались потому, что здесь подписи нет. Я сейчас
подпишу, и все будет понятно. Он взял карандаш и подписал под портретом
печатными буквами: "ГУНЬКА". Потом повесил портрет на стене и сказал: -Пусть висит. Все могут смотреть, никому не запрещается. -- Все равно, -сказал Гунька, -- когда ты ляжешь спать, я приду и уничтожу этот портрет. -А я ночью не лягу спать и буду стеречь, -- ответил Незнайка. Гунька
обиделся и ушел домой, а Незнайка на самом деле не лег вечером спать.
Когда все уснули, он взял краски и принялся всех рисовать. Пончика
нарисовал таким толстым, что он даже не поместился на портрете.
Торопыжку нарисовал на тоненьких ножках, а сзади зачем-то пририсовал
ему собачий хвост. Охотника Пульку изобразил верхом на Бульке. Доктору
Пилюлькину вместо носа нарисовал градусник. Знайке неизвестно для чего
нарисовал ослиные уши. Словом, всех изобразил в смешном и нелепом виде.
К утру он развесил эти портреты на стенах и сделал под ними надписи, так
что получилась целая выставка. Первый проснулся доктор Пилюлькин. Он
увидел на стене портреты и стал смеяться. Они ему так понравились, что он
даже нацепил на нос пенсне и стал рассматривать портреты очень
внимательно. Он подходил к каждому портрету и долго смеялся. -- Молодец,
Незнайка! -- говорил доктор Пилюлькин. -- Никогда в жизни я так не
смеялся! Наконец он остановился возле своего портрета и строго спросил: -А это кто? Неужели это я? Нет, это не я. Это очень плохой портрет. Ты
лучше сними его. -- Зачем снимать? Пусть повисит, -- ответил Незнайка.
Доктор Пилюлькин обиделся и сказал: -- Ты, Незнайка, видно, больной. У
тебя что-то с глазами случилось. Когда это ты видел, чтобы у меня вместо
носа был градусник? Придется тебе на ночь касторки дать. Незнайка очень не
любил касторку. Он испугался и говорит: -- Нет-нет! Теперь я сам вижу, что
портрет плохой. Он поскорей снял со стены портрет Пилюлькина и порвал
его. Вслед за Пилюлькиным проснулся охотник Пулька. И ему портреты
понравились. Он чуть не лопнул со смеху, глядя на них. А потом он увидел
свой портрет, и настроение у него сразу испортилось. -- Это плохой портрет,
-- сказал он. -- Не похож на меня. Ты сними его, а то я не буду тебя с собой
на охоту брать. Пришлось Незнайке и охотника Пульку со стены снять. Так
было со всеми. Всем нравились портреты других, а свои не нравились.
Самым последним проснулся Тюбик, который, по обыкновению, спал
дольше всех. Когда он увидел на стене свой портрет, то страшно рассердился
и сказал, что это не портрет, а бездарная, антихудожественная мазня. Потом
он сорвал со стены портрет и отнял у Незнайки краски и кисточку. На стене
остался один Гунькин портрет. Незнайка снял его и пошел к своему другу. -Хочешь, Гунька, я подарю тебе твой портрет? А ты за это со мной
помиришься, -- предложил Незнайка. Гунька взял портрет, порвал его на
кусочки и сказал: -- Ладно, мир. Только если еще хоть раз нарисуешь, ни за
что не стану мириться. -- А я никогда больше не буду рисовать, -- ответил
Незнайка. -- Рисуешь, рисуешь, а никто даже спасибо не скажет, все только
ругаются. Не желаю больше художником быть.
Как я писал стихи Голявкин Виктор
Иду я как-то по пионерлагерю и в такт напеваю что попало. Замечаю:
получается в рифму. Вот, думаю, новость! Талант у меня открылся. Побежал
я к редактору стенгазеты.
Женька-редактор прищел в восторг.
– Замечательно, что ты стал поэтом. Пиши и не зазнавайся.
Я написал стихотворение о солнце:
Льется солнца луч
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
– Сегодня с утра идет дождь, – сказал Женька, – а ты пишешь о солнце.
Поднимется смех и все такое. Напиши о дожде. Мол, не беда, что дождь, мы
все равно бодры и все такое.
Стал я писать о дожде. Правда, долго не получалось, но наконец получилось:
Льется дождь
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
– Не везет тебе, – говорит Женька, – дождь-то кончился – вот беда! И солнце
пока не показалось.
Сел я писать о средней погоде. Тоже сразу не выходило, а потом вышло:
Ничего не льется
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
Женька-редактор мне говорит:
– Смотри, вон солнце опять показалось.
Тогда я сразу понял, в чем дело, и на другой день принес такое
стихотворение:
Льется солнца луч
На голову мне,
Льется дождь
На голову мне,
Ничего не льется
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!
Не везёт
Прихожу, значит, я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил.
Хожу по комнате и пою, пою себе и пою, чтоб никто не подумал, что я
двойку получил. А то пристанут ещё, почему ты мрачный, почему ты
задумчивый. Отец говорит: “Чего он орёт?” А мама говорит: “У него,
наверное, весёлое настроение, вот он и поёт”. Отец говорит: “Наверное,
пятёрку получил, вот и весело на душе человеку. Всегда весело на душе,
когда какое-нибудь дело сделаешь”. Я, как это услышал, ещё больше заорал.
Тогда отец говорит: “Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи свой дневник”.
Тут я сразу петь перестал. “Зачем?” – спрашиваю. “Да ладно уж, – говорит
отец, – показывай, чего там, я вижу, тебе очень хочется дневник показать”.
Берёт он у меня дневник, видит там эту двойку и говорит: “Ты гляди,
получил двойку и поёт! Этого ещё не хватало! Что он, с ума сошёл? Ну-ка,
Вова, иди сюда! У тебя случайно нет температуры?” – “Нету у меня, –
говорю, – никакой температуры...” Отец развёл руками и говорит: “Тогда
придется тебя выдрать за это пение...”
Вот как мне не везёт!
Друг детства
Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал,
кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень
нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница,
я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне
приниматься.
То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в
телескоп далекие звезды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания,
чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далекий
Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось
превратиться в машиниста метро или начальника станции и ходить в красной
фуражке и кричать толстым голосом:
— Го-о-тов!
Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который
рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне
казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена
Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только
сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на
двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что
выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно
некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я гденибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я,
наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.
Когда я все это подсчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой
день мне уже приспичило стать боксером, потому что я увидел в телевизоре
розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга —
просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили
уже тяжелую кожаную «грушу» — такой продолговатый тяжелый мяч, по
нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе
силу удара. И я так нагляделся на все на это, что тоже решил стать самым
сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать, в случае чего.
Я сказал папе:
— Папа, купи мне грушу!
— Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.
Я рассмеялся:
— Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне
обыкновенную кожаную боксерскую грушу!
— А тебе зачем? — сказал папа.
— Тренироваться, — сказал я. — Потому что я буду боксером и буду всех
побивать. Купи, а?
— Сколько же стоит такая груша? — поинтересовался папа.
— Пустяки какие-нибудь, — сказал я. — Рублей десять или пятьдесят.
— Ты спятил, братец, — сказал папа. — Перебейся как-нибудь без груши.
Ничего с тобой не случится.
И он оделся и пошел на работу.
А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама
сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала:
— Стой-ка, я, кажется, что-то придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка одну
минуточку.
И она наклонилась и вытащила из-под дивана большую плетеную
корзинку; в ней были сложены старые игрушки, в которые я уже не играл.
Потому что я уже вырос и осенью мне должны были купить школьную
форму и картуз с блестящим козырьком.
Мама стала копаться в этой корзинке, и, пока она копалась, я видел мой
старый трамвайчик без колес и на веревочке, пластмассовую дудку, помятый
волчок, одну стрелу с резиновой нашлепкой, обрывок паруса от лодки, и
несколько погремушек, и много еще разного игрушечного утиля. И вдруг
мама достала со дна корзинки здоровущего плюшевого Мишку.
Она бросила его мне на диван и сказала:
— Вот. Это тот самый, что тебе тетя Мила подарила. Тебе тогда два года
исполнилось. Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой! Живот
какой толстый! Ишь как выкатил! Чем не груша? Еще лучше! И покупать не
надо! Давай тренируйся сколько душе угодно! Начинай!
И тут ее позвали к телефону, и она вышла в коридор.
А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил
Мишку поудобнее на диване, чтобы мне сподручней было об него
тренироваться и развивать силу удара.
Он сидел передо мной такой шоколадный, но здорово облезлый, и у него
были разные глаза: один его собственный — желтый стеклянный, а другой
большой белый — из пуговицы от наволочки; я даже не помнил, когда он
появился. Но это было не важно, потому что Мишка довольно весело
смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги и выпятил
мне навстречу живот, а обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот он
уже заранее сдается...
И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно я с
этим Мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и
нянькал его, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и кормил его с ложки
манной кашей, и у него такая забавная мордочка становилась, когда я его
чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей или вареньем, такая забавная
милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая, и я его спать с
собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему
разные сказки прямо в его бархатные тверденькие ушки, и я его любил тогда,
любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. И вот он сидит сейчас на
диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот он
сидит, смеется разными глазами, а я хочу тренировать об него силу удара...
— Ты что, — сказала мама, она уже вернулась из коридора. — Что с
тобой?
А я не знал, что со мной, я долго молчал и отвернулся от мамы, чтобы она
по голосу или по губам не догадалась, что со мной, и я задрал голову к
потолку, чтобы слезы вкатились обратно, и потом, когда я скрепился
немного, я сказал:
— Ты о чем, мама? Со мной ничего... Просто я раздумал. Просто я
никогда не буду боксером.
Он живой и светится
Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму. Она,
наверно,
задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго стояла
на
автобусной остановке. Не знаю. Только все родители нашего двора уже
пришли, и
все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с бубликами
и
брынзой, а моей мамы всё ещё не было...
И вот уже стали зажигаться в окнах огоньки, и радио заиграло музыку, и в
небе задвигались тёмные облака - они были похожи на бородатых стариков...
Мне захотелось есть, а мамы всё не было, и я подумал, что, если бы я знал,
что моя мама хочет есть и ждёт меня где-то на краю света, я бы
моментально к
ней побежал, а не опаздывал бы и не заставлял её сидеть на песке и скучать.
И в это время во двор вышел Мишка. Он сказал:
- Здорово!
И я сказал:
- Здорово!
Мишка сел рядом и взял в руки самосвал.
- Ого! - сказал Мишка. - Где достал? А он сам набирает песок? Не сам? А
сам сваливает? Да? А ручка? Для чего она? Её можно вертеть? Да? А? Ого!
Дашь
мне его домой?
Я сказал:
- Нет, домой не дам. Подарок. Папа подарил перед отъездом.
Мишка надулся и отодвинулся от меня. На дворе стало ещё темнее. Я
смотрел
на ворота, чтоб не пропустить, когда придёт мама. Но она всё не шла.
Видно,
встретила тётю Розу, и они стоят и разговаривают и даже не думают про
меня. Я
лёг на песок.
Тут Мишка говорит:
- Не дашь самосвал?
Я говорю:
- Отвяжись, Мишка!
Тогда Мишка говорит:
- Я тебе за него могу дать одну Гватемалу и два Барбадоса.
Я говорю:
- Сравнил Барбадос с самосвалом...
А Мишка:
- Ну, хочешь, я дам тебе плавательный круг?
Я говорю:
- Он у тебя лопнутый.
А Мишка:
- Ты его заклеишь.
Я даже рассердился:
- А плавать где? В ванной? По вторникам?
И Мишка опять надулся. А потом говорит:
- Ну, была не была! Знай мою доброту! На! И он протянул мне коробочку
от
спичек. Я взял её в руки.
- Ты открой её, - сказал Мишка, - тогда увидишь!
Я открыл коробочку и сперва ничего не увидел, а потом увидел
маленький
светло-зелёный огонёк, как будто где-то далеко-далеко от меня горела
крошечная
звёздочка, и в то же время я сам держал её сейчас в руках.
- Что это, Мишка, - сказал я шёпотом, - что это такое?
- Это светлячок, - сказал Мишка. - Что, хорош? Он живой, не думай.
- Мишка, - сказал я, - бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери,
насовсем!
А мне отдай эту звёздочку, я её домой возьму...
И Мишка схватил мой самосвал и побежал домой. А я остался со
своим
светлячком, глядел на него, глядел и никак не мог наглядеться: какой он
зелёный, словно в сказке, и как он хоть и близко, на ладони, а светит, словно
издалека... И я не мог ровно дышать, и я слышал, как быстро стучит моё
сердце
и чуть-чуть колет в носу, как будто хочется плакать.
И я долго так сидел, очень долго. И никого не было вокруг. И я забыл про
всех на белом свете.
Но тут пришла мама, и я очень обрадовался, и мы пошли домой. А когда
стали
пить чай с бубликами и брынзой, мама спросила:
- Ну, как твой самосвал?
А я сказал:
- Я, мама, променял его. Мама сказала:
- Интересно! А на что?
Я ответил:
- На светлячка! Вот он, в коробочке живёт. Погаси-ка свет!
И мама погасила свет, и в комнате стало темно, и мы стали вдвоём
смотреть
на бледно-зелёную звёздочку.
Потом мама зажгла свет.
- Да, - сказала она, - это волшебство! Но всё-таки как ты решился отдать
такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?
- Я так долго ждал тебя, - сказал я, - и мне было так скучно, а этот
светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете.
Мама пристально посмотрела на меня и спросила:
- А чем же, чем же именно он лучше?
Я сказал:
- Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! И светится!..
Англичанин Пит
- Завтра первое сентября, — сказала мама. — И вот наступила осень, и ты
пойдешь уже во второй класс. Ох, как летит время!..
— И по этому случаю, — подхватил папа, — мы сейчас «зарежем» арбуз!
И он взял ножик и взрезал арбуз. Когда он резал, был слышен такой
полный, приятный, зеленый треск, что у меня прямо спина похолодела от
предчувствия, как я буду есть этот арбуз. И я уже раскрыл рот, чтобы
вцепиться в розовый арбузный ломоть, но тут дверь распахнулась, и в
комнату вошел Павля. Мы все страшно обрадовались, потому что он давно
уже не был у нас и мы по нем соскучились.
— Ого, кто пришел! — сказал папа. — Сам Павля. Сам Павля-Бородавля!
— Садись с нами, Павлик, арбуз есть, — сказала мама, — Дениска,
подвинься.
Я сказал:
— Привет! — и дал ему место рядом с собой.
— Привет! — сказал он и сел.
И мы начали есть и долго ели и молчали. Нам неохота было
разговаривать.
А о чем тут разговаривать, когда во рту такая вкуснотища!
И когда Павле дали третий кусок, он сказал:
— Ах, люблю я арбуз. Даже очень. Мне бабушка никогда не дает его
вволю поесть.
— А почему? — спросила мама.
— Она говорит, что после арбуза у меня получается не сон, а сплошная
беготня.
— Правда, — сказал папа. — Вот поэтому-то мы и едим арбуз с утра
пораньше. К вечеру его действие кончается, и можно спокойно спать. Ешь
давай, не бойся.
— Я не боюсь, — сказал Павля.
И мы все опять занялись делом и опять долго молчали. И когда мама
стала убирать корки, папа сказал:
— А ты чего, Павля, так давно не был у нас?
— Да, — сказал я. — Где ты пропадал? Что ты делал?
И тут Павля напыжился, покраснел, поглядел по сторонам и вдруг
небрежно так обронил, словно нехотя:
— Что делал, что делал?.. Английский изучал, вот что делал.
Я прямо опешил. Я сразу понял, что я все лето зря прочепушил. С ежами
возился, в лапту играл, пустяками занимался. А вот Павля, он времени не
терял, нет, шалишь, он работал над собой, он повышал свой уровень
образования.
Он изучал английский язык и теперь небось сможет переписываться с
английскими пионерами и читать английские книжки!
Я сразу почувствовал, что умираю от зависти, а тут еще мама добавила:
— Вот, Дениска, учись. Это тебе не лапта!
— Молодец, — сказал папа. — Уважаю!
Павля прямо засиял.
— К нам в гости приехал студент, Сева. Так вот он со мной каждый день
занимается. Вот уже целых два месяца. Прямо замучил совсем.
— А что, трудный английский язык? — спросил я.
— С ума сойти, — вздохнул Павля.
— Еще бы не трудный, — вмешался папа. — Там у них сам черт ногу
сломит. Уж очень сложное правописание. Пишется Ливерпуль, а
произносится Манчестер.
— Ну да! — сказал я. — Верно, Павля?
— Прямо беда, — сказал Павля. — Я совсем измучился от этих занятий,
похудел на двести граммов.
— Так что ж ты не пользуешься своими знаниями, Павлик? — сказала
мама. — Ты почему, когда вошел, не сказал нам по-английски «здрасте»?
— Я «здрасте» еще не проходил, — сказал Павля.
— Ну вот ты арбуз поел, почему не сказал «спасибо»?
— Я сказал, — сказал Павля.
— Ну да, по-русски-то ты сказал, а по-английски?
— Мы до «спасибо» еще не дошли, — сказал Павля. — Очень трудное
пропо-ви-сание.
Тогда я сказал:
— Павля, а научи-ка меня, как по-английски «раз, два, три».
— Я этого еще не изучил, — сказал Павля.
— А что же ты изучил? — закричал я. — За два месяца ты все-таки хоть
что-нибудь-то изучил?
— Я изучил, как по-английски «Петя», — сказал Павля.
— Ну, как?
— «Пит»! — торжествующе объявил Павля. — По-английски «Петя»
будет «Пит». — Он радостно засмеялся и добавил: — Вот завтра приду в
класс и скажу Петьке Горбушкину: «Пит, а Пит, дай ластик!» Небось рот
разинет, ничего не поймет. Вот потеха-то будет! Верно, Денис?
— Верно, — сказал я. — Ну, а что ты еще знаешь по-английски?
— Пока все, — сказал Павля.