Здравствуйте, милый мой папенька и милая моя маменька

Здравствуйте, милый мой папенька и милая моя маменька,
милый и сердечный друг мой и ангел Машенька и детки! Не могу
вам описать, любезнейшие мои, радости моей при получении
вашего письма. Можете поверить, как я тому рад был, не получая
так давно от вас оных. Впрочем же, об одном только Вас прошу:
беречь себя и для своего спокойствия всем жертвовать, ибо оно для
меня драгоценнее всего на свете. Что ж до меня, то обо мне нимало
не беспокойтесь, я жив и здоров, слава Богу, и спешу вас сим
порадовать. Целую ручки ваши за деньги 400 р., ибо они мне
довольно нужны, и непременно буду стараться умереннее
употреблять оные, потому что не так много имею потребностей.
Одна только неизвестность о вас меня тревожила. Грустно иногда
бывает, что с вами, мои милые, розно. Но скучать некогда. Вы
знаете, мои милые, мою философию, что для того, чтобы быть
счастливу, надобно стараться привыкать к тому состоянию, к
которому судьба нас определяет, что я и делаю. Придет время, если
угодно Богу, когда прижму вас к моему пламенному сердцу, и тогда
все скажем: "Кто счастливее нас?" Вот, мой ангел, мое утешение.
Если это и мечта, она, по крайней мере, делает меня счастливым.
Отечество, вера, государь! и Вы, мои милые,- вот для чего я жить
желаю.
Я от того не мог писать вам некоторое время, что не было
оказии и почты. Пишу дурно, потому что биваки и пишу лежа…
Нам пришлось отступить, оставить Москву, и сердца наши
закаменели от горя. Но мы знаем, что с нами Бог и победа будет за
нами. Мы теперь стоим на биваках, где пополнился наш полк, и я
командую вторым баталионом. Корпус офицеров у нас прекрасный,
шеф бесподобный, и мы все, как друзья.
Что произошло под Бородином? Вы любопытны знать,
почтеннейшие мои, общий ход событий достопамятного
Бородинского сражения? Удаленным от круга действий оно
представляется как волшебная опера, в которой гром, молния,
мгновенная перемена декораций - все восхищает зрителей! Но
находящийся на сцене часто видит и жестяные лучи, и хрупкие
колеса, и ржавые блоки, коими движется сия механика. Наблюдая
от начала до конца все действие, я более, может быть, другого в
состоянии удовлетворить Ваше любопытство. Не ожидайте
красноречия, я солдат и пишу по-солдатски, но как солдат люблю
истину, и потому многие из деяний, описанных в журналах и
реляциях, представятся в другом виде в рассказе моем,
посвященном дружеству и чуждом раболепству.
Перед бородинским сражением образ Смоленской Божьей
матери был обносим при церковном шествии и с молебным пением
по рядам армии в сопровождении нескольких взводов пехоты на
молитву. Теплое религиозное чувство привело в движение всех нас;
толпы солдат и ратников поверглись на землю и беспрестанно
преграждали торжественное шествие: все желали хотя бы коснуться
иконы; с жадностью прислушивались к молебному пению, которое
для многих из нас делалось панихидою, - мы это знали, и на многих
ратниках были надеты белые рубашки. Вся наша армия походила на
армию крестоносцев, и, конечно, наши противники были не лучше
мусульман: те призывали аллаха, а у французов имя Божие едва ли
было у кого на устах. Кутузов помолился пред иконою и объехал
всю армию, громко приветствуемый ею. А я вспомнил, матушка,
как вы благословляли меня перед походом…
С 25-го на 26-е в ночи, близко нас, у неприятеля пели песни,
били барабаны, музыка гремела, ярче обыкновенного блистали огни
неприятельские, и в стане их раздавались восклицания в
приветствие
Наполеону,
разъезжавшему
по
корпусам.
Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями
честолюбца, имела нужду в возбуждении. Надобно было льстить и
потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов,
ни улещений,
Ах, батюшка, вы-то, прошедший не одну кампанию, знаете
русского солдата. Вам понятно будет, почему в ночь перед боем
наши солдаты точили штыки, отпускали сабли, артиллеристы
передвигали орудия, избирая для них выгоднейшие места.
Некоторые генералы и полковые начальники говорили солдатам о
великом назначении следующего дня… Наступил вечер, поднялся
ветер и с воем гудел по бивакам. С безупречной совестью мы,
русские, дремали вокруг дымившихся огней. Накануне Бородина
незабвенный сосед наш по имению, Кутайсов, после осмотра
позиции артиллеристов 17-й артиллерийской бригады, в которую
входит и мой баталион, соскочил с лошади, сел к нам на ковер и
пил с нами чай из черного обгорелого чайника. «Я сегодня еще не
обедал», – сказал он. Дружески попрощался с нами Кутайсов на
закате прекрасной своей жизни (на следующий день он погиб, ведя
за собой в бой солдат); вскочил на лошадь и помчался. Мы следили
долго этого любимого нами человека, и кто знал, что в последний
раз.
Сторожевые цепи одна другой протяжно пересылали
отголоски. На облачном небе изредка искрились звезды. Все было
спокойно в нашем лагере. Но самый крепкий и приятный сон наш
на заре был внезапно прерван ружейными перекатами: это была
атака на гвардейских егерей в Бородине, и почти вслед за тем
заревела артиллерия и слилась в один громовой гул. «Становись!» раздавалось по рядам... Быстро припряжены были лошади к
орудиям и зарядным ящикам. Несколько ядер с визгом шмыгнуло
уже мимо нас. Не слышно было до полудня ружейнаго выстрела:
все сплошной огонь пушек. Говорят, что небо горело, но вряд ли
кто видел небо за беспрестанным дымом. Я же только сегодня
ночью вдруг, подняв глаза к небу, увидел глядящие на нас звезды и
возблагодарил Бога за милость проявленную ко мне.
Неприятель усиливался всеминутно. Грозные тучи кавалерии его
окружали фланги нашего арьергарда, в одно время как необозримое
число орудий, быстро подвигались, стреляя беглым огнем
беспрерывно. Бой ужасный! Нас обдавало градом пуль и картечей,
ядра рыли колонны наши по всем направлениям... Кости трещали!
Коновницын отослал назад пехоту с тяжелою артиллерией и
требовал умножения кавалерии. Неприятель ломил всеми силами,
гул орудий был неразрывен, дым их мешался с дымом пожаров, и
вся окрестность была как в тумане. Дело почти везде было
артиллерийское, с утра против корпусов Нея, Мюрата и Даву. Наш
полк весь был уничтожен. Когда меня послали с донесением, и я,
проезжая верхом, не мог не только по дороге, но и полем проехать
от раненых и изувеченных людей и лошадей, бежавших в
ужаснейшем виде. Ужасы сии я описывать не в силах, да и вам
знать их ни к чему. А стук от орудий был таков, что за пять верст
оглушало, и сие было беспрерывно. Проезжая поле, я увидел
лошадей нашего полковника и спросил у музыканта Максимова, где
полковник, не убит ли? К счастию, тот показал, что тот лежит, жив.
Я подошел к нему, и он с горестию сказал, что полка нашего не
существует. Позже встретил я нашего майора Бурмина, у котораго
было около ста человек. Это был весь наш полк, то, что осталось от
него. Он мне сказал: «Ваше благородие, наш полк весь тут, ведите
нас последних добивать». И небольшая колонна наша двинулась
скорым маршем и в ногу. На лице каждого выражалось желание
скорее столкнуться с французами. Ворвавшись во французский
редут, всякий дрался, чем мог: кто тесаком, саблей, дубиной, кто
кулаками.
Мы отбили орудия, перекололи французов, но
лишились еще многих своих офицеров. Друг мой, Чичерин,
примером своим ободрял солдат. Он влез на пень, надел
коротенький плащ свой на конец шпаги и, махая оной, созывал
людей своих к бою, но смертоносная пуля поразила его. (Разделите
печаль мою о моем добром товарище, о славном офицере, о
преданном мне человеке.) Тогда священник, находившийся при
нашем полку, благословил полк в самом жарком огне, поощряя
всех на побеждение неприятеля, и исповедовал тяжело раненных.
Он всё время находился с крестом в руке впереди полка и своими
наставлениями и примером мужества поощрял воинов крепко
стоять за Веру, Царя и Отечество и мужественно поражать врагов.
Бог был нам помощник, и мы не умедлили произвести мщение над
врагом нашим. Мы не ссылаемся и не надеемся на других, а всякий
сам себе говорит: «Хоть все беги, я буду стоять! Хоть все сдайся, я
умру,
а
не
сдамся!»
И
все
стояли
и
умирали!
Был уже 10-й час вечера, но пальба пушек не переставала.
Множество добрых людей погибло, но все враг еще не сокрушен.
Досталось ему вдвое, но все еще он близ Москвы. Боже, помоги,
избави Россию от врага мира.
Я знаю, в горестях разлуки и трудах моих одно лишь
утешение
есть
надежда
освобождения
Отечества
продолжительною и священною для русского войною, не
искусство, а народная храбрость спасет нас от ига иноплеменных.
Прощайте, мои милые, и молите Бога за Россию и за нас.
Писать больше некогда, да и памяти не станет. Я был в делах
жарких, дрался в авангарде, был в генеральном сражении, ставшим
днем страшного суда, в битве, коей, может быть, и примеру не
было, и приобрел уважение солдат и офицеров. Я жив, чего же вам
больше. Мои милые, вы обрадовали меня, что с вами и детьми все в
порядке! Успокоили смущенный дух мой.
Не хочу чинов, не хочу крестов, а единого истинного счастья быть в родном имении неразлучно с вами. Семейное счастье ни с
чем в свете не сравню. Вот чего за службу мою просить буду. Вот
чем могу только быть вознагражден.
Пришлите мне белья, теплый сюртук, теплые кое-какие вещи
и полно.
Ну, прощайте, мои милые, писал бы более, да устал - не спал
ночь. Что Лиза, Машенька, что ее кашель? Ты ничего не написала, а
я беспокоюсь. Как Петруша, Ваня, Гриша? Напиши особенно о
каждом. Что пятый, стучит ли? Перекрести их, благослови, прижми
их к сердцу и скажи, что я постараюсь оставить им имя честного
отца и патриота. Целую вас всех, крещу. Прощай, маменька,
папенька, целую ваши ручки и прошу вашего благословения. Милая
моя Машенька, деточки, еще раз вас обнимаю и, пока жив, пока
кровь в жилах, ваш верный и преданный муж и отец.