Читать продолжение статьи - Архивы Красноярского края

Чужая земля, ставшая родной
Почти год назад была опубликована статья «Без суда, без статьи нас
выслали», посвященная спецпереселенцам Эвенкии. Тема «изгнанных
народов», так взволновавшая меня однажды, вновь и вновь не дает мне
покоя. И как будто нарочно архивные документы – на этот раз
воспоминания спецпереселенцев, попали в руки именно ко мне. В этих
незамысловатых рассказах о жизни поселенцев в Эвенкии есть все: горечь
утрат, благодарность и обида, слезы и смех сквозь них. То, что пережили
эти люди трудно представить, в это почти невозможно поверить, об этом
нельзя молчать. Сегодня я делюсь с вами воспоминаниями тех далеких лет,
частичкой души каждого из них - знайте, помните, храните!
Лидия Генриховна Садовникова (Геббель)
- Началась война, всех выслали с Волги. Жила я в Саратовской
области, село Варибург, очень большое, красивое. Выслали с матерью, семья
большая – 5 человек: мать, отец, я и два брата. Привезли в Сибирь на поезде,
расселили по разным квартирам в Березовском районе с. Скрибачи. Потом
зимой отца взяли в трудармию, а позже забрали и старшего брата. Осталась
мы с мамой совсем одни.
Наступила весна, нас отправили на Север, сюда в Эвенкию. Ехали мы
на открытых баржах, груженных углем, а мы сидели на нем. Выгрузили нас
в Кочумдеке, немного выше Ногинска. Там ни одной живой души не было,
пустой берег. Несколько пустых домишек стояло, раньше там охотники
жили. Мы немножко отремонтировали эти домики, стали жить, недолго, до
весны. Потом нас отправили на рыбалку по Тутончанке – речке. Более 300
км. мы тянули лодку бичевой, тогда мне было всего 14 лет. Тянула бичеву
наравне со взрослыми, как бурлак на Волге. Остановились мы на озере
Бильчан, там тоже никого – никого нет, ни домов, ничего. Построили голомо
из жердей, что-то вроде чумов, стали жить. Рыбачили, бочки, клепки таскали,
в общем, все, что нужно делали, и даже соль варили.
Относились к нам очень плохо. Ну, война была… Люди ведь тогда
такое представление имели, что люди с рогами приехали, немцы, фашисты!
Так и относились к нам. Зимой учугом на оленях привозили продукты, но
бывало месяцами сидели без крошки хлеба, без муки. Даже олений мох
сушили и ели. Несколько граммов муки-то дадут, и мы мох примешиваем
туда зимой (кушать-то что-то надо, желудок набить), вот так жили.
Я жила там до 1945 года, потом просто сбежала оттуда. Плотики такие
были, парни плот плотили, и я с ними сбежала в Тутончаны. Приехали в
Тутончаны, а потом 25 марта я приехала в Туру, на лесозаготовках, на
покосах работала. Потом в 1945–1947 годах в пекарне стала работать, позже
в столовой, ну уже в помещении работала, легче было. В 50-х годах замуж
вышла, так и связала свою жизнь с Эвенкией, а куда ехать? Некуда. Дети
здесь, тоже семьями обзавелись. У меня три дочери. У них жизнь очень
хорошая, образование получили. Девочкам своим я всегда рассказываю о
своей жизни в те годы, чтобы представление имели о том, как все это было.
Мария Яковлевна Лидер (Ленешмидт)
- Жили мы недалеко от Саратова. Кантон это называлось по-немецки,
деревня Гук. Жила с матерью, отца в 1937 году посадили, забрали и все. Ни
письма, ни слуху, ни духу. Мы совсем не знали, где он, куда делся.
Я одна была у мамы, нас сослали в Сибирь, в Красноярский край
Боградский район, деревню Черемушки. Распределили по домам. Там две
женщины, братья у них были на фронте, и нас с мамой к ним заселили. Они
хорошо к нам относились, говорили: «Война!» Такие душевные люди…
Осенью сразу картошку, где осталась в огороде, собирали. Давали нам по 20
кг. пшеницы, делали муку. Жили неплохо в Сибири. Но лишь одну зиму нам
пришлось там прожить, потом сюда, на Север отправили.
Мы приехали на Большой Порог, дальше на Онеку перекинули ловить
рыбу. Жить там совсем негде было, поэтому собрались четыре семьи и
поставили барак. Давали нам 600 г. хлеба и сахар, голод был, что говорить.
Конечно, нам жилось трудно очень. Ну, дома вещи кое-какие собрали, а скот
и дом все осталось. Но нам говорили, что получим в Сибири то, что
оставили, бумагу давали, что все вернут. Но как же могли дать? Война. Так и
жили.
В 1946 году я уже в Туру приехала. Мама умерла на Онеке, я одна
осталась, меня отправили на о. Куперим рыбачкой. В 1953 году вышла замуж
за Лидера Р.Я. Он из другой деревни был. О своей прежней жизни родным
стараюсь не рассказывать. Мне было всего 13 лет когда нас сослали. Про дом
я даже не думаю, нет. Мы привыкли тут. Теперь здесь наша родина, считай,
почти… Столько лет в Эвенкии жить, конечно, родина.
Всякие люди были. Некоторые были, я помню, обзывали – фрицы.
Когда приехали в 1945 году, подъехали на пароходе, женщина одна стоит и
ребятишкам говорит: «Бросайте в них камни, они фрицы!» А я даже не знала,
что такое фриц. Я говорю Соне Крайзе: «Что это?» А она: «А ты что, не
знаешь? Во время войны так друг друга обзывали». Мать ребятишкам
говорила камни бросать, потому что мы фашисты, а мы смеялись. Мы
молодые были, какие же из нас фашисты? Мы же дети, причем тут мы, если –
война!
Когда нас увозили с Поволжья, мама очень плакала и я тоже. В газетах
просто было написано: немцы с Поволжья выселяются. Я помню, мать
вечером приехала с колхозного поля, когда подъехала к дому, шутила,
смеялась с женщинами, а я уже знала, что в газетах этот приказ пришел. Я
подошла к телеге и говорю: «Мама, ты что так смеешься? Она говорит: «А
что?» Я: «Мама, нас выселяют». «Как???» «В газетах написано». Она сразу
села на крыльцо и расплакалась. Конечно, плакали люди. Тяжело им сперва
показалось. И в Сибирь мы приехали: ой-ой, куда это мы попали! Без
привычки-то, конечно! А теперь это все позади, и привычны стали ко всему.
Маргарита Яковлевна Бисинг (Броймон)
- Мне было 14 лет, когда нашу семью в пять человек выселили в
Боградский район.
Отца забрали в трудармию, и так мы его больше не видели. Он первый
сразу умер. На новом месте нас встретили неплохо, правда, вся деревня
сбежалась, хотели на нас посмотреть, потому, что им объяснили, что мы с
рогами и с одним глазом на лбу. Отец и брат очень хорошо по-русски
говорили, брат вообще чисто. И вот как они услышали, что по-русски
разговаривают, спрашивают: «А вы как это? Где вы научились?» Так мы
среди русских жили: жили и под Москвой, и в Казахстане. Конечно, это не
очень-то приятно было. Мы же ни в чем не виноваты были! Время было
такое. Как они сбежались все, увидели, что мы нормальные люди, так и
подружились с нами, затаскали нас продуктами, ешь, сколько хочешь! Мы в
богатый колхоз попали. Как мы уехали оттуда, вся деревня нас провожала,
плакали, горевали, что, мол, рабочую силу подослали нам, а теперь опять
отбирают. У них мужики-то все на войне были, ведь мы когда приехали, у
них еще весь урожай на поле был, убирать некому.
Сюда, в Эвенкию, на Большой Порог, приехали в 1942 году. Сначала на
берегу под дождем сидели, потом отправили на Онеку. Позже перевезли нас
в Туру. Год прожили, потом брата отправили в колхоз на Ейку
председателем, там мы прожили до 1956 года. Вскоре Ейку соединили с
Кислоканом. Там я познакомилась с мужем, вышла замуж, родила троих
детей. Иногда вспоминаю о тех годах, а вообще стараюсь не вспоминать,
потому что очень трудное время было.
Андрей Александрович Темпель
- Попали под Указ, надо подчиняться. Ничего не сделаешь, надо ехать.
Приехали мы в конце сентября в Сибирь. На полях было еще не убрано. Нам
дали кусок поля в пять соток с картошкой, мы ее выкопали. Конечно, сразу
включились в работу, ведь война. И на молотилке хлеб зимой молотили,
потом запрягали лошадей, возили сено на ферму. Весной боронили, пахали, а
потом отправили нас в Пировский район. Приехали, там столы стояли на
улице, начальство: «Паспорта давайте!» И направили сюда, на Север, на
рыбалку. Мне как раз 16 лет исполнилось. Дома на Волге в полную силу в
поле работал, это не так, как сейчас дети балуются. С девяти лет в поле,
никаких разговоров. Становился старше – больше работы давали.
А здесь на 40 человек бригада, рыбу возили и сдавали, был приемный
пункт на Виви. Бригадиром был Алексей Красноштанов, хороший старик.
Мы загораживали реки Виви, Таймура, там рыба давилась в эту пору.
Естественно, мы варили уху, нет-нет, глухаря подстрелишь. В 1943 году с
Виви нас увезли на оленях в Туру. Здесь я попал на рыбзавод. Вот тут-то уж
рыбачить мало пришлось, тут работа другая: и котлован строили, и здания
какие-то, лес гоняли, летом на покос. Никакого трактора, ни машины – одни
лошадки, а это очень тяжелая работа. Потом легче стало – пришел первый
трактор в 1950 году и дальше больше. Понемногу техника вытеснила
лошадей.
Ну а здесь, в Туре, все время на улице работал: плотником был, на
лошадях воду возил. В 60 градусов мороза возил воду – плюнешь вверх, а
упадет льдинка. А работал в куртке такой, хрущевкой называли. Раз
нагнешься, спину видно. Мне говорят: «Ты заболеешь, радикулит будет!
Тулуп надо надевать!» А я говорю: «Почему я должен заболеть? Как я буду
черпать в тулупе?» И точно, как в воду смотрели, 16 дней пролежал в
больнице, такой радикулит скрутил!
Позже стал работать комендантом в ОК КПСС.
В Сибири люди очень хорошие, понимали, что мы не враги, помогали,
жалели. Когда уезжали, провожали, одна женщина ведро молока принесла.
Жалели, в общем.
Здесь, в Эвенкии встретился я со многими людьми: эвенками,
русскими, латышами, финнами, с эстонцами. Работали все вместе, никаких
разговоров.
Я всегда был на тяжелых работах – на лесозаготовках и на катере
работал два года, продукты возил. У нас на Волге раньше были бурлаки, так
там тихая река, а здесь быстрое течение. На катере в Илимпию ходили, в
Кислокан два раза. Хлеба не было там у людей, сахара не было. Взяли 23
человека, груз 18 тонн, надо ведь спасать людей. И вот мы туда целый месяц
тянули – река-то быстрая, перекаты, дольше на лошадях. А один раз на себе,
на лямках как бурлаки тащили. А если перекат, на одном месте топчешься,
груз-то ведь не маленький. И не то, что мы одни тащили, и русские, и финн
был Матвей, все люди были одинаковые, куда поставят, там и работают.
Мне кажется, только люди неграмотные могли говорить, что мы –
фашисты, мы же совсем другие люди да и сколько воды утекло с тех пор.
Спецпереселенцы с Поволжья составили большую часть всего
спецконтингента, направленного в Эвенкию. Но были и представители
других национальностей, судьбы которых складывалась не менее трагично.
В ночь с 13 на 14 июня 1941 года более 16 тысяч жителей Латвии,
среди которых 2,4 тысячи детей младше 10 лет, были арестованы без
решения суда и депортированы в отдаленные районы Советского Союза – в
Сибирь. Операция по выселению граждан Латвии готовилась еще в октябре
1939 года, когда была подписана инструкция о проведении депортации
антисоветских элементов из прибалтийских республик. Мужчины (более
8000 человек) разлучены со своими семьями и сосланы в трудовые лагеря
ГУЛАГ, большая часть из них оттуда уже не вернулась. Женщины и дети
доставлены в так называемые «административные поселения», как члены
семей «врагов народа». Информация о местонахождении сосланных на
момент выселения не разглашалась, судьба их была неизвестна даже
близким и родным. фото 1-папки «краю-80»-«эвенкийский»
Эвенкия не стала исключением. Сюда, летом 1942 года, направлено
огромнейшее количество депортированных из Латвии. Чем стал для них
Север, как сложилась их судьба, они расскажут сами…
Милия Яковлевна Якобсон фото 2-папки те же
- Родилась я в 1925 году 23 июня в Риге. Родители – служащие. Отец
был начальником финансового отдела железнодорожного управления
Латвии, мать – бухгалтер того же отдела. Мне было 15 лет, когда в июне 1941
года нас вывезли. Сначала отвезли в Канский район, село Хорлова, откуда
осенью 1941 года забрали всех мужчин и увезли их в лагерь Решоты, где все
умерли от голода. Отца вместе с остальными умершими закопали в общей
яме, выжил лишь один из них и позже рассказал нам о тех ужасах, что
пришлось им пережить.
О начале войны мы узнали по пути в Красноярск, когда на одной из
станций сообщили об этом по радио. Так как наш эшелон ехал по ночам, а
днем стоял на резервных путях, в дороге мы были целый месяц.
В первые годы мы выменяли на продукты все, что было с собой –
белье, платки, блузки. В деревне мама сшила из атласной подкладки пальто
платье и получила за него картошку, репу и молоко. По дороге в бригаду у
мамы износились туфли, и она обмотала ноги мешковиной. Местный старик
увидел, пожалел и дал ей валенки, в которых она ходила зимой.
Летом 1942 года нас отправили на Север. Помню, как 30 км. до Канска
шли пешком, на телегах – дети, старушки, вещи. Пару дней в ожидании
парохода, который должен был тащить баржи с людьми, мы провели под
открытым небом, под дождем. Там познакомились с прочими, привезенными
с других колхозов.
Первое наше место жительства было Виви. Там я научилась плести
сети и морды, сажать невод и ловить рыбу. Наша бригада состояла только из
детей и подростков. Так как на Большом Пороге и Онеке не было
заведующего складом, в 1944 году нас увезли туда. У озера Онека мы
прожили до 1947 года.
Рыбу ловили сетями (и зимой подо льдом), от проруби до проруби
протягивая сети. Сиг, налим, хариус, таймень, ленок – вот рыба, которая
помогла нам выжить. Даже детишки ловили рыбу – бродили и свои маечки
как сети использовали, попадала мелочь, но съедобная. Этих рыбешек мы
раскладывали на железной печке и таких сухих, хрустящих ели со всеми
костями. Чем не чипсы?
Ездили на оленях и собаках. Даже в Туре не было ни одной машины.
Приходилось мне ездить и «учугом» – верхом на оленях. А на санях мы
преодолевали путь от Туры до Большого Порога в январе при 50 градусном
морозе. Как местные говорили: «Ничего, терпимо!» Помню, ночью в 1943
году, на Тунгуске замерз почтальон, который ехал на оленьей упряжке в Туру
с почтой. Мы тогда зарылись в снег, как посоветовали нам приехавшие с
экспедиции.
Но была не только тяжелая работа, были и другие дни, когда привозили
кинофильмы (многие довоенные и даже трофейные – немецкие и
английские). В клубе были танцы (местные музыканты и радиола), но я не
была на этих вечерах, уставала и часто чувствовала голод, потому что кусок
хлеба 800 грамм приходилось делить на 3 раза на 3 человек.
На фактории я нашла «красный уголок», где было много книг русских
и других авторов. Зимой, когда работы не было, читала и училась русскому
языку. Поэтому, спустя годы, мне не трудно было работать в Туре
контроллером в сберкассе, счетоводом в школе, кассиром в банке,
преподавать рукоделие старшеклассникам в начальной школе.
О том, что это была система или программа – высылать в Сибирь
людей без суда Литвы, Латвии, Эстонии, Украины, Поволжья мы узнали
гораздо позднее. Тоска по родине, по дому нас замучила. Каждый год летом
караван привозил новых поселенцев. Когда на горизонте появлялся теплоход,
с гудком тянувший баржи, закрывались магазины, школы, конторы, и все
тянулись к берегу своими глазами увидеть, кто приехал. Помогали
разгружать баржи, узнавали новости с Большой земли.
Из-за неисправности радиостанции, о том, что война закончилась, мы
узнали лишь 11 мая. Бывшие фронтовики плакали от радости, и мы были
взволнованы и уверены, что наша ссылка кончится, но увы… Прошло еще
11 лет!
По окончанию войны ликвидировали рыбзаводы, закончилась наша
работа на складе. Бондарку закрыли, бочки больше не были нужны. Люди
разъехались, кто в Туру, кто в Туруханск или дальше в Красноярск.
Переселенцы же были на учете без права выезда.
Но все-таки нам разрешили поехать в Туру. Сестра (ей было девять лет)
пошла в школу, мама получила работу в РАЙОНО бухгалтером, а я
устроилась на работу в Местпром в пошивочный цех. Сначала я шила
фуфайки, ватные брюки, одеяла и халаты для больницы. Позже организовала
рукодельный уголок – нас было 3 вышивальщицы. Это было ново, поэтому
заказов хватало – всем хотелось вышитые шторы, скатерти и наволочки.
Конечно, после войны жизнь наша изменилась: нам стали платить
зарплату, получали карточки, а на них – продукты.
Помню, когда жили на Связевском переулке (три семьи в одной
комнате), перед окном посеяли цветы и укроп, салат – какая была радость,
когда все выросло! Сделали букетики, и сестренка пошла продавать в
столовую и конторы Райкома. Мы всегда старались где-то заработать: мама
вязала, я вышивала. Когда вышла замуж, рисовала коврики детские,
используя сюжеты сказок, а потом меняла на молоко, чтобы кормить сына,
молоко тогда возили из Нидыма. Конечно, консервы были, ими и кормили в
детском саду. Так вот в 1953 году из-за такого питания за десять дней 6
детей умерло, в том числе и моя дочка. Было ей 1,5 годика, похоронена на
Туринском кладбище.
В Туре в 1948–1950 годах можно было купить картошку в опорном
пункте, где пробовали выращивать овощи в условиях Севера. Так вот одно
ведро картошки стоило 100 рублей! А у летчиков, которые прилетали с
Красноярска, мы покупали лук – одна луковица стоила 10 рублей. Если моя
зарплата составляла 50 рублей, то нетрудно подсчитать, сколько луковиц
можно было купить на эти деньги. Поэтому неудивительно, что у нас всех
были фурункулы и зубы выпадали один за другим. А в Онёке все болели
цингой, хотя и пили чай из хвои кедра, лиственниц, годами пили брусничный
чай, потому что плиточный чай, как и табак, выменивали эвенкам на кусок
мяса или белок.
В 1951 году я вышла замуж за украинца, который был выслан на Север
после 5 лет заключения без суда. Часто я помогала ему в работе в музее –
сшила одежду для эвенков – кукол, которые сидели в чуме у костра. Чучело
белого оленя в музее – это работа моего мужа. Очень рада, что музей
сохранил эти экспонаты до сегодняшнего дня.
Одно время в клубе мы организовали кукольный театр «Репка»,
пришлось делать кукол – деда, бабку, Жучку, кошку, мышку и большую
репу. Был большой успех!
Лишь в 1956 году мы получили справку о том, что сняты с учета
переселения и можем выехать. Маму уговаривали остаться работать
бухгалтером, обещали лучшую квартиру, зарплату больше, но, увы… родина
звала, ведь мы шли к этому 15 лет и каждую весну надеялись обрести
свободу.
Фотоаппарат муж купил в Красноярске лишь в 1954 году, поэтому
раньше нашу жизнь приходилось отображать посредством рисования, но на
фактории не было карандашей и бумаги. Поэтому, только спустя годы, уже в
Туре, смогла многое нарисовать по памяти. Признаюсь вам, все это было
давно, но в памяти как будто вчера, все перед глазами. Мы, будучи детьми,
по-своему воспринимали факт проживания в диких условиях, в бедности, в
холоде. Но чувство голода не уменьшало степени восхищения северным
сиянием, красотой природы тайги. Красоты природы Эвенкии сопровождают
меня всю жизнь, также как и мою сестру, которой было всего 3 года, когда
нас выслали, а вернулась на родину она в 18 лет. Конечно, ребенок
воспринимает все иначе, она не помнила дом, и ее не мучила тоска по Риге. А
о Севере она может говорить часами! У нас была идея поехать, посмотреть
на Туру, на те дома, где жили… Но их уже нет! Время все изменило, стерло
все следы.
Я живу с сыном (родился в 1954 году в Туре) в Латвии, в
возвращенном нам домике отца. Сын – художник, издает книги, за
последние двадцать лет я тоже издала более двадцати детских книжек со
своими рисунками. Хочу отметить, что очень помог мне художник В.И.
Мешков, в 1955 году приехавший в Туру. Он устроил меня на работу в
редакцию газеты «Новая жизнь», где я рисовала заголовки в газете.
После возвращения на родину бывшие спецпереселенцы начали
встречаться только в 1988 году. До этого мы скрывали свое «черное
прошлое» и то, что были «враги народа». Организовались клубы
репрессированных, где проводились встречи и вечера воспоминаний. В
Латвии существует организация «Дети Сибири», которая снимала мои
рисунки и фотографии, а также записала воспоминания.
От души желаю сохранить любовь к родному краю, к родной природе,
сберечь на всю жизнь чувство дома, и никакие дворцы и замки не заменят
родной порог!
Фрума Давыдовна Тамаркина (урожденная Берлин) фото 3-папки те же
Я родилась в Риге в 1925 году. В июне 1941 года меня, брата и
родителей выселили из Латвии. Один год мы были в колхозе «Анадырь»
Канского района, а затем – на пароходе в Эвенкию.
Нашу семью высадили в Хозцентре, это 20 км. от п. Учами. Мы и еще
две семьи построили дом, так как сотрудниками НКВД нам было сказано, что
нас привезли на всю жизнь. Я пилила чурочки для пароходства, рыбачила
зимой. Жили в палатках, долбили лунки и отпускали туда корзины. Там я и
отморозила левую ногу, нос, но рыбы никакой не наловила.
В 1943 году летом нас привезли в Тутончаны, а оттуда 300 км против
течения тянули лямку. В лодке сидел эвенк, он рулил, а мы шли пешком по
берегу и тянули лодку. Так мы дошли до так называемого сользовода. Там
было несколько домиков, в которых нас расселили. Я ходила в лес
заготавливать дрова, брат (ему было 12 лет) подносил дрова к листам, а мама
следила за костром. Сейчас даже не верится, что все это было. Затем нас
опять вернули в Тутончаны. Я, «опытный лесоруб», снова занималась
лесоповалом.
В 1945 году приехали в Туру, я работала на лесоповале, брат учился в
школе. Затем я попала в Рыбкооп, сначала работала счетоводом, а затем
старшим бухгалтером. Мой брат пошел в школу, а мама работала в
Местпроме в швейном цехе. В 1951 году меня перевели в Райпромкомбинат,
где я до отъезда в Москву в 1955 году, работала старшим бухгалтером.
В 1952 году я вышла замуж за москвича, ссыльного, которого в 1955
году реабилитировали. В августе 1955 года мы уехали из Туры с двумя
детьми, и с этого времени я живу в Москве.
Да, вся жизнь, как сон. Иногда я думаю, что благодаря физическому
труду, которым мне приходилось заниматься, я продлила себе жизнь.
Очень интересно, какой стала Тура? Интересно, «жив» ли еще наш дом
по адресу Больничный переулок № 8? (По данным администрации МО п.
Тура этого дома уже нет.)
Гитта Борисовна Перл Ефа (Ёфа), Яков Язепович Перл (муж),
Гарий (Герц) Яковлевич (сын) – из воспоминаний правнучки
Наурузовой Анастасии
Гитта Борисовна Перл уроженка г. Риги, Латвийской ССР,
национальность – еврейка, родилась в 1898 году. В Риге, как и во всей
Латвии, в 1941 году творилось нечто ужасное. Ранним утром 14 июня 1941
года всю семью Перл вывели из дома. Высланы они были сразу, без времени
на сборы и без объяснения причин. фото 4-папки те же
Изначально предполагалось депортировать бывших членов различных
националистических партий, полицейских, жандармов, помещиков,
фабрикантов, крупных чиновников, офицеров и уголовников, ведущих
антисоветскую деятельность и используемых иностранными разведками в
шпионских целях. Так как переселенцы были объявлены политически
неблагонадежными, существовала реальная необходимость «запрятать» их
как можно дальше.
Почему мои родные были объявлены неблагонадежными? Ответ на
этот вопрос я узнала спустя годы. Разные были предположения, но все
сомнения развеял документ, официально истребованный в ГУВД
Красноярского края моей тетей, дочерью Гария Яковлевича. Архивная
справка, полученная нами в 2001 году, удивила своей формулировкой –
Гарий Якубович в свои неполные 12 лет был объявлен социально опасным
элементом, как член семьи крупного фабриканта. Действительно, по
рассказам деда, а также по свидетельствам Милии Яковлевны Якобсон,
моему прадеду, Якову Язеповичу, на правах компаньона принадлежал
крупный магазин электротоваров. Также по рассказам родных, мой прадед
был владельцем имущества в Латвии – ему принадлежал трехэтажный дом,
американский автомобиль – и это только малая часть того, что было изъято
при аресте.
В тот страшный день, 14 июня 1941 года, пути моих родных
разошлись. Якова Язеповича выслали в Усольлаг (лагерь), там 22 октября
1942 года и оборвалась его жизнь. Через какие испытания ему пришлось
пройти за этот страшный год лагерной жизни можно только предполагать.
Родственники семьи Перл, оставшиеся в Латвии, также не избежали
трагической участи: все они прошли через фашистский концлагерь, многие
из них погибли в газовых камерах. Так, Роза Борисовна Чахас, родная сестра
Гитты, в военные годы попала в концлагерь в Польше. Как это ни странно,
от газовой камеры ее спасло наличие высшего образования. Кто бы мог
подумать, что это обстоятельство повлияет на ее судьбу!
Гитту с сыном Гарием выслали в Тасеевский район Красноярского
края, где они находились по 15 июня 1942 года. А 16 июня 1942 года их
отправили в тягостный путь навстречу чужой земле – Эвенкии на долгие
годы. Моему дедушке Гарию посчастливилось пройти нелегкий путь
изгнанника рука об руку со своей мамой, все тяготы жизни на чужбине
делить пополам. фото 5-папки те же
Гитту и Гария высадили на берег в п. Тутончаны. По рассказам, к ним
приехал сотрудник НКВД и сказал, что пора бросать свое «чемоданное
настроение» и строить себе жилье – их отправили навечно. Гитте с сыном
пришлось налаживать быт – построить себе маленький домик. Как и все
остальные они рыбачили, добытую рыбу солили, отправляли её на фронт.
После тяжелой работы, голодные, уставшие, думали лишь о том, как бы
хватило сил добраться до дома. Два раза в месяц приходилось отмечаться у
коменданта: не сбежали ли?! Собираться вместе у кого-либо сосланным было
строго запрещено, таков был суровый закон жизни поселенцев.
Воспоминания Фрумы Давыдовны Берлин и членов семьи Перл дают
возможность предположить, что прабабушка Гитта по образованию была
медицинским работником. Фрума Давыдовна вспоминала, что на рыбалке
она сильно обморозила ногу и лежала целый месяц, так вот Гитта Перл
навещала ее, приносила какие-то мази и лечила.
Конечно, труд в суровых условиях Севера был тяжелым испытанием
для Гитты. Ее прошлая жизнь была совсем другой – интеллигентная семья,
хорошее образование, она играла на всех клавишных инструментах.
Когда закончилась война, объемы добычи рыбы снизились, постепенно
и в рабочей силе переселенцев на факториях перестали нуждаться. В 1947
мои родные получили разрешение местных властей на переезд в п. Тура.
Документы о трудовой деятельности моего деда в Туре мне удалось
найти в архиве. Это большая удача, что я имею возможность прикоснуться к
истории своей семьи посредством документов. Будучи сотрудником архива,
я с трепетом пересмотрела множество документов, которые могли помочь
мне узнать, какими же были они, мои далекие предки.
В августе 1948 года Гарий Яковлевич принят в качестве ученика
счетовода в Туринский рыбкооп. Позже, в 1951 году, мой дед был зачислен в
штат Туринской конторы связи, неоднократно награжден Почетными
грамотами, денежными премиями, получил звание «Почетный радист»,
«Ветеран труда». В архивных документах имеется личная карточка Гария
Яковлевича, где значатся сведения о месте его рождения, национальности и
даже о выдаче первого паспорта в июле 1958 года. По рассказам моей мамы,
получение этого самого главного документа для моего деда было праздником
со слезами на глазах.
Гитта так и осталась навсегда в Эвенкии – она умерла от рака желудка
29 марта 1952 года и похоронена на кладбище, которое находится около
Туринской средней школы.
В 1959 году Гарий Яковлевич получил разрешение вернуться в Латвию,
но не воспользовался этим правом и в конце 80-х годов выехал в пгт. Балахта
Красноярского края, где умер в декабре 1999 года, не дожив до своего 70летия всего один день. Светлая им память…
Такова история моего рода – память, собранная по крупицам, навсегда
вошедшая в летопись моей семьи.
День 14 июня вошел в историю Латвии, как День памяти жертв
массовой депортации.
В.Ю. Литвинова