Внеклассное чтение 4 класс "Сто рассказов о войне " БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ КАПИТАН ГАСТЕЛЛО

Внеклассное чтение 4 класс
С. Алексеев "Сто рассказов о войне " (отрывки из сборника)
БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ
КАПИТАН ГАСТЕЛЛО
КАК «КАТЮША» «КАТЮШЕЙ» СТАЛА
ПОБЫВАЛИ
КОНЕЦ БЛИЦКРИГА
ХОЛМ ЖАРКОВСКИЙ
МОСКОВСКОЕ НЕБО
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
ПОДВИГ У ДУБОСЕКОВА
ДОМ
ТРОЕ
«НИ ШАГУ НАЗАД!»
ТРИДЦАТЬ ТРИ БОГАТЫРЯ
СТАЛИНГРАДСКАЯ ОБОРОНА
ГЕННАДИЙ СТАЛИНГРАДОВИЧ
МАЙОР УСТИНОВ
РУКИ КВЕРХУ, ФЕЛЬДМАРШАЛ ПАУЛЮС!
ОХОТА НА МАМОНТОВ
«АХТУНГ! АХТУНГ!»
«ГОЛУБАЯ ЛИНИЯ»
ПЕРВЫЕ ЗАЛПЫ
ЗВЕРОЛОВЫ
ГОРОВЕЦ
ТРИ ПОДВИГА
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
ОБИДА
ПАМЯТЬ
ПОКЛОН ПОБЕДИТЕЛЯМ
ОТПУСК
ПОРОЖКИ
ХАТЫНЬ
ПОДАРОК ФЮРЕРУ
«МЫ В БЕРЛИНЕ»
ОЧИСТИЛ ВОЗДУХ. РАССЕЯЛ ГАРЬ
ПОСЛЕДНИЕ МЕТРЫ ВОЙНА СЧИТАЕТ
ЗНАМЯ ПОБЕДЫ
1
Кир Булычев «Девочка с Земли»
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Я набираю номер
Бронтя
Застенчивый Шуша
Преступница Алиса
Сорок три зайца
Ты слышал о трех капитанах?
Что рассказали ушаны
Нам нужен говорун
Мы купили говоруна
Евгений Велтистов «Приключения Электроника»
Белый халат или флормулы?
Всё об Электронике
Как родился Электроник
Тайна: «Ты – это я»
«Программист-оптимист»
Хорошо, что собаки не говорят.
Гнёт тайны: « В конце концов, я человек!»
Жозеф Редьярд Киплинг « Маугли»
Аркадий Гайдар «Тимур и его команда»
Льюис Кэрролл «Алиса в стране чудес»
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой Алиса чуть не провалилась сквозь Землю
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой Алиса купается в слезах
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой происходит Кросс по Инстанциям и история с хвостиком
М. Москвина
Осень моего лета
Моя собака любит джаз
Блохнесское чудовище
Хобби
Андрей Сергеевич Некрасов. «Приключения капитана Врунгеля»
Глава IV. О нравах скандинавских народов, о неправильном произношении некоторых географических названий и о применении белок в
морском деле
Глава IX. О старых обычаях и полярных льдах
2
Глава XVI. О дикарях
А. Линдгрен. «Мы все из Бюллербю»
Как мне подарили комнату
Хорошо иметь собственную собаку, но дедушку иметь тоже неплохо
Метель
Шкатулка мудрецов
Вишнёвое акционерное общество
ЮРИЙ ОЛЕША « ТРИ ТОЛСТЯКА»
Удивительное приключение продавца воздушных шаров
Рудольф Эрих Распе «Приключения барона Мюнхаузена» Конь на крыше
Удивительная Охота
Слепая свинья
Необыкновенный олень
Восьминогий заяц
Чудесная куртка
Л. Пантелеев
На ялике
Честное слово
Маринка
Ирина Пивоварова «ПРО МОЮ ПОДРУГУ И НЕМНОЖКО ПРО МЕНЯ»
КАК МЫ С ЛЮСЬКОЙ СПОРИЛИ
КИЛИК-МИЛИК
ПРОИСШЕСТВИЕ В СКВЕРЕ
ИСТОРИЯ С ТРУБОЙ
ЧТО БЫЛО ПОТОМ
МАМА СЕРДИТСЯ
ЧТО БЫЛО ПОТОМ
МАМА СЕРДИТСЯ
МАМА УЖАСНО СЕРДИТСЯ
Роулинг Джоан К «Гарри Поттер и философский камень»
МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ ВЫЖИЛ
Глава 2
ИСЧЕЗНУВШЕЕ СТЕКЛО
Глава 3
ПИСЬМА НЕВЕСТЬ ОТ КОГО
3
Глава 6
ПУТЕШЕСТВИЕ С ПЛАТФОРМЫ НОМЕР
ДЕВЯТЬ И ТРИ ЧЕТВЕРТИ
Глава 7
РАСПРЕДЕЛЯЮЩАЯ ШЛЯПА
Анатолий Рыбаков «Бронзовая птица»
Глава 1
Чрезвычайное происшествие
Глава 3
Усадьба
Глава 5
Помещичий дом и его обитатели
Глава 6
Что делать дальше
Глава 7
Васька Жердяй
Глава 8
Николай, брат Жердяя
Глава 10
Загадочное убийство
Глава 11
«Графиня»
Джонатан Свифт «Путешествие Гулливера»
ЧАСТЬ 1
Путешествие в Лилипутию
Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький принц»
Джон Рональд Руэл ТОЛКИН «ХОББИТ, или ТУДА И ОБРАТНО»
ГЛАВА 1
НЕЖДАННОЕ УГОЩЕНИЕ
Толстой Алексей Николаевич «Детство Никиты»
СОН
НЕУДАЧА ВИКТОРА
ЧТО БЫЛО В ВАЗОЧКЕ НА СТЕННЫХ ЧАСАХ
ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР
ПОДНЯТИЕ ФЛАГА
ЖЕЛТУXИН
В КУПАЛЬНЕ
СТРЕЛКА БАРОМЕТРА
4
П.Трэверс. «Мэри Поппинс»
Часть первая
Дом № 17
Глава первая
Восточный ветер
Глава вторая
Смешинка
Ирина и Леонид Тюхтяевы. « Зоки и Бада»
У Бады завелись Зоки
Бада Сидящий
Первая встреча Бады с зоком
Зоки обычно заводятся в банках с медом. Будьте бдительны!
Бада с рогами
Как справедливость восторжествовала
Марк Твен «ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА СОЙЕРА»
Глава I
ТОМ ИГРАЕТ, СРАЖАЕТСЯ, ПРЯЧЕТСЯ
Глава II
ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ МАЛЯР
Глава XIII
ШАЙКА ПИРАТОВ ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
Глава XIV
ЛАГЕРЬ СЧАСТЛИВЫХ ПИРАТОВ
Глава XVI
ПЕРВЫЕ ТРУБКИ: —«Я ПОТЕРЯЛ НОЖИК»
Глава XXV
ПОИСКИ КЛАДА
Глава XXVI
СУНДУЧОК С ЗОЛОТОМ ПОХИЩЕН НАСТОЯЩИМИ РАЗБОЙНИКАМИ
Глава XXVII
ДРОЖАТ И ВЫСЛЕЖИВАЮТ
Глава XXVIII
В БЕРЛОГЕ ИНДЕЙЦА ДЖО
Внеклассное чтение 4 класс
С. Алексеев "Сто рассказов о войне " (отрывки из сборника)
БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ
5
Брестская крепость стоит на границе. Атаковали ее фашисты в первый же
день войны.
Не смогли фашисты взять Брестскую крепость штурмом. Обошли ее слева,
справа. Осталась она у врагов в тылу.
Наступают фашисты. Бои идут под Минском, под Ригой, под Львовом, под
Луцком. А там, в тылу у фашистов, не сдается, сражается Брестская крепость.
Трудно героям. Плохо с боеприпасами, плохо с едой, особенно плохо с водой
у защитников крепости.
Кругом вода – река Буг, река Муховец, рукава, протоки. Кругом вода, но в
крепости нет воды. Под обстрелом вода. Глоток воды здесь дороже жизни.
– Воды!
– Воды!
– Воды! – несется над крепостью.
Нашелся смельчак, помчался к реке. Помчался и сразу рухнул. Сразили враги
солдата. Прошло время, еще один отважный вперед рванулся. И он погиб.
Третий сменил второго. Не стало в живых и третьего.
От этого места недалеко лежал пулеметчик. Строчил, строчил пулемет, и
вдруг оборвалась очередь. Перегрелся в бою пулемет. И пулемету нужна вода.
Посмотрел пулеметчик – испарилась от жаркого боя вода, опустел пулеметный кожух. Глянул туда, где Буг, где протоки. Посмотрел налево, направо.
– Эх, была не была.
Пополз он к воде. Полз по-пластунски, змейкой к земле прижимался. Все
ближе к воде он, ближе. Вот рядом совсем у берега. Схватил пулеметчик каску. Зачерпнул, словно ведром, воду. Снова змейкой назад ползет. Все ближе
к своим, ближе. Вот рядом совсем. Подхватили его друзья.
– Водицу принес! Герой!
Смотрят солдаты на каску, на воду. От жажды в глазах мутится. Не знают
они, что воду для пулемета принес пулеметчик. Ждут, а вдруг угостит их
сейчас солдат – по глотку хотя бы.
Посмотрел на бойцов пулеметчик, на иссохшие губы, на жар в глазах.
– Подходи, – произнес пулеметчик.
Шагнули бойцы вперед, да вдруг…
– Братцы, ее бы не нам, а раненым, – раздался чей-то голос.
Остановились бойцы.
– Конечно, раненым!
– Верно, тащи в подвал!
Отрядили солдаты бойца в подвал. Принес он воду в подвал, где лежали раненые.
– Братцы, – сказал, – водица…
Повернулись на голос головы. Побежала по лицам радость. Взял боец кружку, осторожно налил на донышко, смотрит, кому бы дать. Видит, солдат в
бинтах весь, в крови солдат.
– Получай, – протянул он солдату кружку.
6
Потянулся было солдат к воде. Взял уже кружку, да вдруг:
– Нет, не мне, – произнес солдат. – Не мне. Детям тащи, родимый.
– Детям! Детям! – послышались голоса.
Понес боец воду детям. А надо сказать, что в Брестской крепости вместе со
взрослыми бойцами находились и женщины и дети – жены и дети военнослужащих.
Спустился солдат в подвал, где были дети.
– А ну, подходи, – обратился боец к ребятам. – Подходи, становись, – и,
словно фокусник, из-за спины вынимает каску.
Смотрят ребята – в каске вода.
– Вода!
Бросились дети к воде, к солдату.
Взял боец кружку, осторожно налил на донышко. Смотрит, кому бы дать.
Видит, рядом малыш с горошину.
– На, – протянул малышу.
Посмотрел малыш на бойца, на воду.
– Папке, – сказал малыш. – Он там, он стреляет.
– Да пей же, пей, – улыбнулся боец.
– Нет, – покачал головой мальчонка. – Папке. – Так и не выпил глотка воды.
И другие за ним отказались.
Вернулся боец к своим. Рассказал про детей, про раненых. Отдал он каску с
водой пулеметчику.
Посмотрел пулеметчик на воду, затем на солдат, на бойцов, на друзей. Взял
он каску, залил в металлический кожух воду. Ожил, заработал, застрочил пулемет.
Прикрыл пулеметчик бойцов огнем. Снова нашлись смельчаки. К Бугу, смерти навстречу, поползли. Вернулись с водой герои. Напоили детей и раненых.
Отважно сражались защитники Брестской крепости. Но становилось их все
меньше и меньше. Бомбили их с неба. Из пушек стреляли прямой наводкой.
Из огнеметов.
Ждут фашисты – вот-вот, и запросят пощады люди. Вот-вот, и появится белый флаг.
Ждали, ждали – не виден флаг. Пощады никто не просит.
Тридцать два дня не умолкали бои за крепость «Я умираю, но не сдаюсь.
Прощай, Родина!» – написал на стене штыком один из последних ее защитников.
Это были слова прощанья. Но это была и клятва. Сдержали солдаты клятву.
Не сдались они врагу.
Поклонилась за это страна героям. И ты на минуту замри, читатель. И ты
низко поклонись героям.
КАПИТАН ГАСТЕЛЛО
7
Шел пятый день войны. Летчик капитан Николай Францевич Гастелло со
своим экипажем вел самолет на боевое задание. Самолет был большой,
двухмоторный. Бомбардировщик.
Вышел самолет к намеченной цели. Отбомбился. Выполнил боевую задачу.
Развернулся. Стал уходить домой.
И вдруг сзади разрыв снаряда. Это фашисты открыли огонь по советскому
летчику. Произошло самое страшное, снаряд пробил бензиновый бак. Загорелся бомбардировщик. Побежало по крыльям, по фюзеляжу пламя.
Капитан Гастелло попытался сбить огонь. Он резко накренил самолет на
крыло. Заставил машину как бы падать набок. Называется такое положение
самолета скольжением. Думал летчик, собьется, утихнет пламя. Однако продолжала гореть машина. Свалил Гастелло бомбардировщик на второе крыло.
Не исчезает огонь. Горит самолет, высоту теряет.
В это время под самолетом внизу двигалась фашистская автоколонна: цистерны с горючим в колонне, автомашины. Подняли фашисты головы, следят
за советским бомбардировщиком.
Видели фашисты, как попал в самолет снаряд, как вспыхнуло сразу пламя.
Как стал бороться летчик с огнем, бросая машину из стороны в сторону.
Торжествуют фашисты.
– Меньше одним коммунистом стало!
Смеются фашисты. И вдруг…
Старался, старался капитан Гастелло сбить с самолета пламя. Бросал с крыла
на крыло машину. Ясно – не сбить огонь. Бежит навстречу самолету со
страшной быстротой земля. Глянул Гастелло на землю. Увидел внизу фашистов, автоколонну, цистерны с горючим, грузовики.
А это значит: прибудут цистерны к цели – будут заправлены бензином фашистские самолеты, будут заправлены танки и автомашины; ринутся на
наши города и села фашистские самолеты, пойдут в атаку на наших бойцов
фашистские танки, помчатся машины, повезут фашистских солдат и военные
грузы.
Капитан Гастелло мог оставить горящий самолет и выброситься с парашютом.
Но не воспользовался парашютом капитан Гастелло. Сжал он потверже в руках штурвал. Нацелил бомбардировщик на фашистскую автоколонну.
Стоят фашисты, смотрят на советский самолет. Рады фашисты. Довольны,
что их зенитчики наш самолет подбили. И вдруг понимают: прямо на них, на
цистерны устремляется самолет.
Бросились фашисты в разные стороны. Да не все убежать успели. Врезался
самолет в фашистскую автоколонну. Раздался страшный взрыв. Десятки фашистских машин с горючим взлетели в воздух.
Много славных подвигов совершили советские воины в годы Великой Отечественной войны – и летчики, и танкисты, и пехотинцы, и артиллеристы.
Много незабываемых подвигов. Одним из первых в этом ряду бессмертных
был подвиг капитана Гастелло.
8
Погиб капитан Гастелло. А память осталась. Вечная память. Вечная слава.
КАК «КАТЮША» «КАТЮШЕЙ» СТАЛА
«Катюши» – это реактивные минометные установки, которые в первые дни
войны появились в Советской Армии. Снаряды «катюш» обладали огромной
разрушительной силой. К тому же, летя по небу, они оставляли угрожающий
огненный след.
Впервые «катюши» были применены 14 июля 1941 года в боях под городом
Оршей.
Идут фашисты. Орша рядом. Орша наша, считают уже фашисты. Еще шаг,
еще два – и схватят город за горло.
Идут фашисты, и вдруг… Словно разорвалось на части небо. Словно встало
оно на дыбы. Словно стрелы огня и лавы метнуло небо сюда на землю. Это
реактивные снаряды «катюш» открыли огонь по фашистам.
– Тойфель!
– Тойфель!
– Дьявол в небе! – кричат фашисты.
Немного фашистов тогда уцелело. Кто выжил, зайцем метнулся к себе в тылы.
– Дьявол, дьявол в небе! – кричат фашисты. И выбивают зубами пляс.
Следующий, еще более сильный удар по фашистам «катюши» произвели во
время Смоленского сражения. Потом «катюши» принимали участие в великой Московской битве, в боях под Сталинградом, затем громили врагов под
Орлом и под Курском, под Киевом и под Минском и во многих других местах.
«Катюша» не сразу «катюшей» стала. Вначале солдаты называли ее «Раисой».
– «Раиса» приехала.
– «Раиса» послала гостинцы фрицам.
Затем более уважительно стали звать «Марией Ивановной».
– «Мария Ивановна» к нам пожаловала.
– «Мария Ивановна», братцы, прибыла.
И только потом кто-то сказал «Катюша»! Понравилось солдатам это простое
имя. Были в нем душевность и ласковость.
Даже песню сложили солдаты тогда про «катюшу». Вот два куплета из этой
песни:
Шли бои на море и на суше,
Над землей гудел снарядов вой.
Выезжала из лесу «катюша»
На рубеж знакомый, огневой.
Выезжала, мины заряжала,
Сокрушала изверга-врага.
Ахнет раз – и роты не бывало.
Ахнет два – и нет уже полка!
9
Знаменитой «катюше» сейчас установлен памятник. Стоит он там, где «катюша» впервые открыла огонь по фашистам. В городе Орше, на берегу Днепра.
ПОБЫВАЛИ
Фашисты продолжали двигаться на Ленинград. После упорных, кровопролитных боев 8 сентября 1941 года они вышли к Ладожскому озеру, к реке
Неве. Враги оказались у самых границ великого города.
Смотрят фашисты в бинокль. Дома и улицы города видят. Шпиль Петропавловской крепости разглядывают. Адмиралтейскую иглу рассматривают.
Мечтают они о том, как прошагают по ленинградским проспектам – по
Невскому, по Литейному, пройдут вдоль Невы, вдоль Мойки, Фонтанки, мимо Летнего сада, Дворцовой площади. Верят фашисты в успех, в победу.
Двинулись фашисты на Ленинград. Бились, бились, бросались свинцовой
волной в атаки. Устоял Ленинград в атаках. Не прорвались фашисты.
Не раз штурмовали фашисты город. Но за всю войну ни один из фашистских
солдат так и не прошел по Ленинграду. Это известно всем. Это историческая
истина.
И вдруг нашелся среди советских бойцов один.
– Нет, побывали, – сказал боец. – Побывали! Как же. Было такое дело.
Да, действительно, был такой случай. Не взяв город «в лоб», фашисты решили обойти Ленинград с востока. План у фашистов такой. Восточнее Ленинграда прорвутся они с левого южного берега, ворвутся в город. Уверены фашисты, что тут, на правом берегу Невы, мало советских войск, что тут и откроется путь к Ленинграду.
Начали фашисты переправу через Неву ночью. Решили к рассвету быть в Ленинграде.
Погрузились фашисты на плоты. Отплыли от берега. Река Нева не длинная.
Всего-то в ней семьдесят четыре километра. Недлинная, но широкая. Широкая и полноводная. Вытекает она из Ладожского озера, течет в сторону Ленинграда и там, где стоит на ее берегах Ленинград, впадает в Балтийское море.
Переправляются фашисты через Неву, достигли уже середины. И вдруг оттуда, с правого берега, обрушился на фашистов ураганный огонь. Это стала
стрелять наша артиллерия. Это ударили советские пулеметы. Точно стреляли
советские воины. Разгромили они фашистов, не пустили на правый берег.
Гибнут фашисты, срываются с плотов в воду. Подхватывает Нева трупы фашистских солдат, несет на волнах, несет на плотах вниз по течению.
И вот свершились мечты фашистов. Оказались они в Ленинграде. Точь-вточь как хотели, как раз к рассвету. Проплывают фашисты мимо Летнего сада, мимо Фонтанки, Мойки, мимо Дворцовой площади. А вот и шпиль Петропавловской крепости. А вот и Адмиралтейская игла все так же шпагой
пронзает небо. Все точно так, как мечтали о том фашисты. Разница лишь в
10
одном. Живыми мечтали вступить в Ленинград фашисты. Живыми. А тут…
Несет свои воды река Нева. Плывут в свой последний маршрут фашисты.
900 дней находился Ленинград в фашистской блокаде, 900 дней не утихали
бои на подступах к городу. Но так и не смогли фашисты осилить Ленинград
и ленинградцев. Не зря известный советский поэт Николай Тихонов, говоря о
ленинградцах, тогда воскликнул:
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
КОНЕЦ БЛИЦКРИГА
Начиная войну против Советского Союза, фашисты хвастливо заявили, что
они быстро расправятся с нашей армией. Фашисты назначили точные сроки
взятия советских городов. В первый же месяц войны они рассчитывали взять
и Одессу, и Киев, и Ленинград, и Москву. Блицкригом, то есть молниеносной
стремительной войной, назвали фашисты свое нападение на нашу Родину.
– Мы быстро дойдем до Москвы!
– До Ленинграда!
– До Киева!
– Мы быстро дойдем до Архангельска! До Вологды! До Саратова!
Прошел месяц.
Не взята еще Москва.
Не взят Ленинград.
Не захвачен Киев.
И конечно, совсем далеко Саратов, Архангельск, Вологда.
Прошел второй месяц.
Не взята еще Москва.
Не взят Ленинград.
Не захвачен Киев.
И конечно, совсем-совсем далеко Саратов, Архангельск, Вологда.
Третий месяц идет к концу.
Все так же – где-то там, за холмами, за полями, еще Москва.
Все так же – в мечтах остается пока Ленинград!
Все так же – не сломлен Киев.
Пришел сентябрь. В окно застучалась осень. Все тише, все тише грозный
фашистский шаг. Все реже вспоминают они о хваленом своем блицкриге.
Смеются советские солдаты:
– Похоронили мы блиц фашистский.
– Кол из осины над блицем вбили.
Провалились фашистские планы. Устояли в смертельной схватке с врагом
советские люди. Война не кончилась. Война набирала силу.
ХОЛМ ЖАРКОВСКИЙ
Осень коснулась полей Подмосковья. Падает первый лист.
11
30 сентября 1941 года фашистские генералы отдали приказ о наступлении на
Москву.
«Тайфун» – назвали фашисты план своего наступления. Ураганом стремились ворваться в Москву фашисты.
Обойти Москву с севера, с юга. Схватить советские армии в огромные клещи. Сжать. Раздавить. Уничтожить. Таков у фашистов план.
Верят фашисты в быстрый успех, в победу. Более миллиона солдат бросили
они на Москву. Тысячу семьсот танков, почти тысячу самолетов, много пушек, много другого оружия. Двести фашистских генералов ведут войска.
Возглавляют поход два генерал-фельдмаршала.
На одном из главных участков фронта фашистские танки двигались к населенному пункту Холм Жирковский.
Подошли к поселку фашисты. Смотрят. Что он танкам – какой-то там Холм
Жирковский. Как льву на зубок горошина.
– Форвертс! Вперед! – прокричал офицер. Достал часы. Посмотрел на время:
– Десять минут на штурм.
Пошли на Жирковский танки.
Защищали Холм Жирковский 101-я мотострелковая дивизия и 128-я танковая
бригада. Засели в окопах солдаты. Вместе со всеми сидит Унечин. Не лучше
других, не хуже. Солдат как солдат. Пилотка. Винтовка. Противогаз. На ногах сапоги кирзовые.
Ползут на окопы танки. Один прямо идет на Унечина. Взял Унечин гранату в
руку. Зорко следит за танком. Ближе, ближе фашистский танк.
– Бросай, бросай! – кричит сосед по окопу.
Не бросает Унечин. Выждал еще минуту. Вот и рядом фашистский танк.
Поднялся Унечин, швырнул гранату. Споткнулся фашистский танк. Мотором
взревел и замер.
Схватил Унечин бутылку с горючей жидкостью. Вновь размахнулся. Опять
швырнул. Вспыхнул танк от горючей смеси.
Улыбнулся Унечин, повернулся к соседу, пилотку на лбу поправил.
Слева и справа идет сражение. Не пропускают герои танки.
Новую вынул солдат гранату. Бутылку достал со смесью. Рядом поставил
гранату и жидкость. Ждет.
Новый танк громыхнул металлом. И этот идет на Унечина.
Выждал Унечин минуту, вторую, третью… Бросил гранату. А следом бутылку с горючей смесью. Вспыхнул и этот танк.
Улыбнулся Унечин. Пилотку на лбу поправил. Третью достал гранату. Вынул бутылку с горючей смесью. Рядом ее поставил.
Слева и справа грохочет бой. Не пропускают герои танки.
Десять минут прошло… Тридцать минут прошло. Час продолжается бой, два
– не стихает схватка. Смотрят с тревогой на часы фашистские офицеры. Давно уже нужно пройти Жирковский. Застряли они в Жирковском.
Более суток держались советские бойцы под Холмом Жирковским. Подбили
и подожгли 59 фашистских танков. Четыре из них уничтожил солдат Унечин.
12
К исходу суток пришел приказ на новый рубеж отойти солдатам. Меняют
бойцы позиции. Вместе со всеми идет Унечин. Солдат как солдат. Не лучше
других, не хуже. Пилотка. Винтовка. Противогаз. На ногах сапоги кирзовые.
Идут солдаты. Поднялись на бугор, на высокое место. Как на ладони перед
ними лежит Холм Жирковский. Смотрят солдаты – все поле в подбитых танках: земли и металла сплошное месиво.
Кто-то сказал:
– Жарко врагам досталось. Жарко. Попомнят фашисты наш Холм Жирковский.
– Не Жирковский, считай, Жарковский, – кто-то другой поправил. Посмотрели солдаты опять на поле:
– Конечно же, Холм Жарковский!
Слева, справа идут бои. Всюду для фашистов Холмы Жарковские.
МОСКОВСКОЕ НЕБО
Было это еще до начала Московской битвы.
Решал Гитлер в Берлине: как поступить с Москвой? Думал, думал…
Придумал такое Гитлер. Решил Москву затопить водой. Построить огромные
плотины вокруг Москвы. Залить водой и город, и все живое.
«Сразу погибнет все: люди, дома и Московский Кремль!»
Прикрыл он глаза. Видит: на месте Москвы бездонное плещется море!
«Будут помнить меня потомки!»
Потом подумал: «Э-э, пока набежит вода…»
– Ждать?!
Нет, не согласен он долго ждать.
– Уничтожить сейчас же! В сию минуту!
Подумал Гитлер, и вот приказ:
– Разбомбить Москву! Уничтожить! Снарядами! Бомбами! Послать эскадрильи! Послать армады! Не оставить камня на камне! Сровнять с землей!
Выбросил руку вперед, как шпагу:
– Уничтожить! Сровнять с землей!
– Так точно, сровнять с землей, – замерли в готовности фашистские генералы.
22 июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны, фашисты совершили первый воздушный налет на Москву.
Сразу 200 самолетов послали в этот налет фашисты. Нагло гудят моторы.
Развалились в своих креслах пилоты. Все ближе Москва, все ближе. Потянулись фашистские летчики к бомбовым рычагам.
Но что такое?! Скрестились в небе своими лучами мощные прожекторы.
Поднялись навстречу воздушным разбойникам краснозвездные советские истребители.
Не ожидали фашисты подобной встречи. Расстроился строй врагов. Лишь
немногие самолеты прорвались тогда к Москве. Да и те торопились. Бросали
бомбы куда придется, скорей бы их сбросить и бежать отсюда.
Сурово московское небо. Крепко наказан непрошеный гость.
13
22 самолета сбито.
– Н-да… – протянули фашистские генералы.
Задумались. Решили посылать теперь самолеты не все сразу, а небольшими
группами.
Вновь 200 самолетов летят на Москву. Летят небольшими группами – по тричетыре машины в каждой.
И снова их встретили советские зенитчики, снова их отогнали краснозвездные истребители.
В третий раз посылают фашисты на Москву самолеты. Новый придумали
план гитлеровские генералы. Надо самолеты послать в три яруса, решили
они.
Одна группа самолетов пусть летит невысоко от земли. Вторая – чуть выше.
А третья – и на большой высоте, и чуть с опозданием. Первые две группы отвлекут внимание защитников московского неба, рассуждают генералы, а в
это время на большой высоте незаметно к городу подойдет третья группа, и
летчики сбросят бомбы точно на цели.
И вот снова в небе фашистские самолеты. Гудят моторы. Бомбы застыли в
люках.
Идет группа. За ней вторая. А чуть поотстав, на большой высоте, – третья.
Самым последним летит самолет особый, с фотоаппаратами. Сфотографирует он, как разрушат фашистские самолеты Москву, привезет снимки генералам…
Ждут генералы известий. Вот и возвращается первый самолет. Заглохли моторы. Остановились винты. Вышли пилоты. Едва на ногах стоят.
Пятьдесят самолетов потеряли в тот день фашисты. Не вернулся назад и фотограф. Сбили его в пути.
Неприступно московское небо. Строго карает оно врагов. Рухнул коварный
расчет фашистов.
Мечтал фюрер уничтожить Москву до основ, до камня. А что получилось?
Биты фашисты. Москва же стоит и цветет, как прежде. Хорошеет от года к
году.
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
1941 год. 7 Ноября. Годовщина Великой Октябрьской социалистической революции.
Враг рядом. Советские войска оставили Волоколамск и Можайск. На отдельных участках фронта фашисты подошли к Москве и того ближе. Бои идут у
Наро-Фоминска, Серпухова и Тарусы.
Но как всегда, в этот дорогой для всех граждан Советского Союза день в
Москве, на Красной площади, состоялся военный парад в честь великого
праздника.
Замер солдат Митрохин в строю. Стоит он на Красной площади. И слева стоят от него войска. И справа стоят войска. Руководители партии и члены правительства на ленинском Мавзолее. Все точь-в-точь как в былое мирное время.
14
Только редкость для этого дня – от снега бело кругом. Рано нынче мороз
ударил. Падал снег всю ночь до утра. Побелил Мавзолей, лег на стены Кремля, на площадь.
8 часов утра. Застыли на минуту стрелки часов на кремлевской башне.
Отбили куранты время.
Все стихло. Командующий парадом отдал традиционный рапорт. Принимающий парад поздравляет войска с годовщиной Великого Октября. Опять все
стихло. Еще минута. И вот вначале тихо, а затем все громче и громче звучат
слова Председателя Государственного Комитета Обороны, Верховного Главнокомандующего Вооруженных Сил СССР товарища Сталина.
Сталин говорит, что не в первый раз нападают на нас враги. Что были в истории молодой Советской Республики и более тяжелые времена. Что первую
годовщину Великого Октября мы встречали окруженными со всех сторон.
Что против нас тогда воевало 14 капиталистических государств и мы потеряли три четвертых своей территории. Но советские люди верили в победу. И
они победили. Победят и сейчас.
– На вас, – долетают слова до Митрохина, – смотрит весь мир, как на силу,
способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков.
Застыли в строю солдаты.
– Великая освободительная миссия выпала на вашу долю, – летят сквозь мороз слова. – Будьте же достойными этой миссии!
Подтянулся Митрохин. Лицом стал суровее, серьезнее, строже.
– Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая, – говорил Сталин. – Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный
образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского,
Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!
И сразу же после речи Верховного Главнокомандующего по Красной площади торжественным маршем прошли войска. Шла пехота, шли артиллерия и
кавалерийские части, прогремели металлом танки.
Все это здесь, на Красной площади, в такой тревожный час, казалось чудом.
И вот войска, как в сказке, возникнув здесь, в центре Москвы, снова направлялись на фронт, туда, где совсем рядом решалась судьба и Москвы, и всего
Советского Союза.
Шли солдаты. Шел рядовой Митрохин. И с ним шагала песня:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!
ПОДВИГ У ДУБОСЕКОВА
В середине ноября 1941 года фашисты возобновили свое наступление на
Москву. Один из главных танковых ударов врага пришелся по дивизии генерала Панфилова.
15
Разъезд Дубосеково. 118-й километр от Москвы. Поле. Холмы. Перелески.
Чуть поодаль петляет Лама. Здесь, на холме, на открытом поле, герои из дивизии генерала Панфилова преградили фашистам путь.
Их было 28. Возглавлял бойцов политрук Клочков.
Врылись солдаты в землю. Прильнули к краям окопов.
Рванулись танки, гудят моторами. Сосчитали солдаты:
– Двадцать штук.
Усмехнулся Клочков:
– Двадцать танков. Так это, выходит, меньше, чем по одному на человека.
– Меньше, – сказал рядовой Емцов.
– Конечно, меньше, – сказал Петренко.
Поле. Холмы. Перелески. Чуть поодаль петляет Лама.
Вступили герои в бой.
– Ура! – разнеслось над окопами.
Это солдаты первый подбили танк.
Снова гремит «ура!». Это второй споткнулся, фыркнул мотором, лязгнул
броней и замер. И снова «ура!». И снова. Четырнадцать танков из двадцати
подбили герои. Отошли, отползли уцелевших шесть.
– Поперхнулся, видать, разбойник, – произнес сержант Петренко.
– Эка же, хвост поджал.
Передохнули солдаты. Видят – снова идет лавина. Сосчитали – тридцать фашистских танков.
Посмотрел на солдат политрук Клочков. Замерли все. Притихли. Лишь слышен железа лязг. Ближе все танки, ближе.
– Друзья, – произнес Клочков, – велика Россия, а отступать некуда. Позади
Москва.
Вступили солдаты в битву. Все меньше и меньше в живых героев. Пали Емцов и Петренко. Погиб Бондаренко. Погиб Трофимов, Нарсунбай Есебулатов
убит. Шопоков. Все меньше и меньше солдат и гранат.
Вот ранен и сам Клочков. Поднялся навстречу танку. Бросил гранату. Взорван фашистский танк. Радость победы озарила лицо Клочкова. И в ту же секунду сразила героя пуля. Пал политрук Клочков.
Стойко сражались герои-панфиловцы. Доказали, что мужеству нет предела.
Не пропустили они фашистов.
Разъезд Дубосеково. Поле. Холмы. Перелески. Где-то рядом петляет Лама.
Разъезд Дубосеково – для каждого русского сердца дорогое, святое место.
ДОМ
Советские войска стремительно продвигались вперед. На одном из участков
фронта действовала танковая бригада генерал-майора Катукова. Догоняли
врага танкисты.
И вдруг остановка. Взорванный мост впереди перед танками. Случилось это
на пути к Волоколамску в селе Новопетровском. Приглушили танкисты моторы. На глазах уходят от них фашисты. Выстрелил кто-то по фашистской
колонне из пушки, лишь снаряды пустил по ветру.
16
– Бродом, – кто-то предложил, – бродом, товарищ генерал, через речку.
Посмотрел генерал Катуков – петляет река Маглуша. Круты берега у Маглуши. Не подняться на кручи танкам.
Задумался генерал.
Вдруг появилась у танков женщина. С нею мальчик.
– Лучше там, у нашего дома, товарищ командир, – обратилась она к Катукову. – Там речка уже. Подъем положе.
Двинулись танки вперед за женщиной. Вот дом в лощине. Подъем от речки.
Место здесь вправду лучше. И все же… Без моста не пройти тут танкам.
– Нужен мост, – говорят танкисты. – Бревна нужны.
– Есть бревна, – ответила женщина.
Осмотрелись танкисты вокруг – где же бревна?
– Да вот они, вот, – говорит женщина и показывает на свой дом.
– Так ведь дом ваш! – вырвалось у танкистов.
Посмотрела женщина на дом, на воинов.
– Да что дом – деревяшки-полешки. То ли народ теряет… О доме ль сейчас
печалиться, – сказала женщина. – Правда, Петя? – обратилась к мальчику. Затем снова к солдатам: – Разбирайте его, родимые.
Не решаются трогать танкисты дом. Стужа стоит на дворе. Зима набирает
силу. Как же без дома в такую пору?
Поняла женщина:
– Да мы в землянке уж как-нибудь. – И снова к мальчику: – Правда, Петя?
– Правда, маманя, – ответил Петя.
И все же мнутся, стоят танкисты.
Взяла тогда женщина топор, подошла к краю дома. Первой сама по венцу
ударила.
– Ну что ж, спасибо, – сказал генерал Катуков.
Разобрали танкисты дом. Навели переправу. Бросились вслед фашистам.
Проходят танки по свежему мосту. Машут руками им мальчик и женщина.
– Как вас звать-величать? – кричат танкисты. – Словом добрым кого нам
вспоминать?
– Кузнецовы мы с Петенькой, – отвечает танкистам женщина.
– А по имени, имени-отчеству?
– Александра Григорьевна, Петр Иванович.
– Низкий поклон вам, Александра Григорьевна. Богатырем становись, Петр
Иванович.
Догнали танки тогда неприятельскую колонну. Искрошили они фашистов.
Дальше пошли на запад.
Отгремела война. Отплясала смертями и бедами. Утихли ее сполохи. Но не
стерла память людские подвиги. Не забыт и подвиг у речки Маглуши. Поезжай-ка в село Новопетровское. В той же лощине, на том же месте новый красуется дом. Надпись на доме: «Александре Григорьевне и Петру Ивановичу
Кузнецовым за подвиг, совершенный в годы Великой Отечественной войны».
17
Петляет река Маглуша. Стоит над Маглушей дом. С верандой, с крылечком,
в резных узорах. Окнами смотрит на добрый мир.
ТРОЕ
Осташевский район – глубинный, дальний в Московской области. Деревня
Бутаково в Осташевском районе – дальняя. Отступали фашисты через Бутаково. Тянулись с утра и до самого вечера. Не успели пройти все засветло.
Один из фашистских отрядов остался в деревне на ночь. Избы здесь спалены.
В землянках укрылись жители.
Однако на окраине деревни сохранился большой сарай. В нем и разместились
фашисты на ночь. Ветер не дует. Снег не сыплет. Только холод страшный
стоит в сарае.
Покрутились фашисты вокруг сарая: не видно ли рядом дров? В лес же идти
опасно. Разыскали щепок, собрали малость. Зажгли. Вспыхнул огонь и замер.
Лишь запах дыма, тепла оставил. Дразнит фашистов запах.
Прижались солдаты покрепче друг к другу. Стали дремать фашисты. Вдруг
слышат скрип на снегу за сараем. Автоматы немедля в руки. Ясно врагам:
«Партизаны!» Однако видят – идут ребята. Школьники. Трое. Сапоги на одном огромные. Другой в треухе добротном заячьем. Третий солдатским ремнем затянут.
Подошли мальчишки, остановились. Смотрят на них фашисты. Не опускают
автоматы.
– Партизаны?! – взвизгнул один из фашистов.
Отделился от мальчишек тот, что в треухе. Был он ростом чуть-чуть повыше.
Шагнул к сараю. Рассмотрели фашисты за спиной у подростка что-то.
– Цурюк! Назад! – закричали фашисты.
Остановился мальчишка. Ношу на землю сбросил. Смотрят фашисты – лежит
вязанка дров.
– Берите, – сказал мальчишка.
Вырвалось тут у солдат удивление:
– О-о-о! Гут! Карашо!
Опустили они автоматы. Дал подросток сигнал товарищам. Отошли на минуту двое. Отошли и тут же вернулись. И у этих в руках дрова.
Вспыхнул огонь в сарае. Потянуло теплом от дров. Греют руки фашисты и
спины. Чуть ли не лезут в костер с ногами.
Понравились им ребята. И тот, что в треухе заячьем, и тот, в сапогах огромных, и тот, что солдатским ремнем затянут.
Пылает костер. Дрова, как сахар в горячем стакане, тают. Показал на дрова
тот, что в треухе, обратился к фашистам:
– Нох? Еще?
– Нох! Нох! – закричали в ответ фашисты.
Ушли ребята. Где-то ходили. Вернулись снова. Снова дрова в руках. Сложили ребята дрова в сторонку. А тот, что в треухе, принес связку хвороста.
Скинул он хворост – и прямо в костер всю связку. Еще сильнее взметнулось
пламя.
18
Побежало тепло ручьями. Довольны фашисты:
– О-о-о! Гут! Карашо!
Смотрят, а где же мальчишки? Сдуло их словно ветром.
Посмотрели солдаты на тьму, в ворота. И в ту же секунду раздался страшенный взрыв. Разнес он сарай, а с ним и фашистов. В связке хвороста были заложены две противотанковые мины.
Много отважных подвигов совершили под Москвой партизаны. Чем могли,
помогали взрослым подростки и дети. Особенно тут, в Осташевском районе.
Юным советским патриотам ныне памятник здесь стоит. В Осташеве. На
площади. В самом центре.
«НИ ШАГУ НАЗАД!»
Третий месяц идут упорные, кровопролитные бои на юге. Горит степь.
Сквозь огонь и дым фашисты рвутся к Сталинграду, к Волге.
Шло сражение на подступах к Сталинграду. 16 солдат-гвардейцев вступили в
неравный бой.
– Ни шагу назад! – поклялись герои.
Бросились фашисты в атаку. Удержали рубеж гвардейцы. Перевязали друг
другу раны, снова готовы к бою.
Второй раз в атаку идут фашисты. Их больше теперь, и огонь сильнее. Стойко стоят гвардейцы. Удержали опять рубеж. Перевязали друг другу раны.
Снова готовы к бою.
Четыре атаки отбили солдаты.
Не взяла смельчаков пехота, поползли на героев фашистские танки.
С танками бой – жесточайший бой.
Вот из шестнадцати двенадцать бойцов осталось.
– Ни шагу назад!
Вот десять, вот девять.
– Ни шагу назад!
Вот восемь, вот семь.
Запомните их фамилии – Кочетков, Докучаев, Гущин, Бурдов, Степаненко,
Чирков, Шуктомов.
А танки ползут и ползут. Нет у солдат ни пушек, ни противотанковых ружей,
ни минометов. Кончились даже патроны.
Бьются солдаты. Ни шагу назад! А танки все ближе и ближе.
Остались у героев одни гранаты. По три на солдата.
Посмотрел Докучаев на танки, на боевых друзей, на свои три гранаты. Посмотрел. Снял с гимнастерки ремень. Ремнем затянул гранаты. На руке почему-то взвесил. Посмотрел еще раз на Гущина, Бурдова – на соседей своих по
окопу. Улыбнулся друзьям Докучаев. И вдруг поднялся солдат из окопа.
– За Родину! – крикнул герой. Бросился вперед навстречу врагу. Прижал покрепче к груди гранаты. Рванулся под первый танк.
Вздрогнула степь от взрыва. Качнулись опаленные боем травы. Замер,
вспыхнул фашистский танк.
19
Переглянулись Гущин и Бурдов. Храбрость рождает храбрость. Подвиг рождает подвиг. Поднялся Гущин. Поднялся Бурдов. Связки гранат в руках.
– Нас не возьмешь! – прокричали солдаты.
Рванулись вперед герои. Два взрыва качнули землю. А танки идут и идут.
Поднялись тогда Кочетков, Степаненко, Чирков, Шуктомов:
– Свобода дороже жизни!
Вот они четверо – на огненном рубеже. Навстречу фашистским танкам идут
герои.
– Смерть фашистам! Захватчикам смерть!
Смотрят фашисты. Люди идут под танки. Взрыв. Еще взрыв. Снова и снова
взрыв. Страх охватил фашистов. Попятились танки, развернулись, поспешно
ушли отсюда.
Отгремели бои пожаром. Время бежит как ветер. Годы текут как реки. Но
память хранит былое. Посмотрите туда, на поле. Как утесы, как скалы стоят
герои. Бессмертен их славный подвиг. Запомните их фамилии – Кочетков,
Докучаев, Гущин, Бурдов, Степаненко, Чирков, Шуктомов.
ТРИДЦАТЬ ТРИ БОГАТЫРЯ
Их было 33. Как в сказке. 33 богатыря. 33 отважных советских солдата. Западнее Сталинграда защищали бойцы важную высоту. Не смогли здесь фашисты вперед прорваться. Обошли высоту фашисты. Попали бойцы в окружение.
Не дрогнули смельчаки, 27 танков подбили в бою герои. Уничтожили 150
фашистов.
Кончились боеприпасы. Прорвались солдаты сквозь окружение. Вернулись к
своим войскам. Все оказались целы, все невредимы. Лишь один рядовой
Жезлов неопасно осколком ранен.
Обступили солдаты героев. Интересно узнать подробности. Вот стоит Семен
Калита. Отличился в бою Калита. Первым уничтожил фашистский танк.
– А ну, расскажи, расскажи про геройство, – просят его солдаты.
Засмущался Семен Калита:
– Да я… Да что я… Вот Иван Тимофеев. Вот это да. Вот это герой.
И это верно – рядовой Иван Тимофеев уничтожил два неприятельских танка.
Повернулись солдаты к Ивану Тимофееву:
– А ну, расскажи, расскажи про геройство.
Засмущался Иван Тимофеев:
– Да я… Да что я… Вот Владимир Пасхальный – вот кто герой. Вот кто лучше других сражался.
И верно. Младший сержант Владимир Пасхальный три фашистских танка
вывел из строя. Вот кто герой, конечно.
Засмущался Владимир Пасхальный:
– Да я… Да что я… Вот товарищ младший политрук Евтифеев – вот кто из
героев герой настоящий.
И верно. Младший политрук Евтифеев подбил четыре фашистских танка.
Восхищаются солдаты:
20
– Вот так стрелок!
– Провел, выходит, среди фашистов политбеседу!
Окружили солдаты политрука:
– Товарищ Евтифеев, расскажи, как было.
Усмехнулся Евтифеев, рассказывать начал.
Рассказал о героях: о младшем сержанте Михаиле Мингалеве, о солдате Николае Власкине, о старшине Дмитрии Пуказове и о других бойцах. Только
солдатам все мало:
– А что ж про себя ни слова?
Засмущался Евтифеев.
– Да я… – глянул вокруг, увидел Семена Калиту, того, кто первым подбил
неприятельский танк: – Вот пусть вам Семен Калита про себя расскажет. Он
всему положил начало…
Сталинград. Штаб Сталинградского фронта. Командующий фронтом генерал-полковник Андрей Иванович Еременко.
Доложили о подвиге 33 отважных генералу Еременко:
– Товарищ командующий, подбили двадцать семь танков. Живыми назад
вернулись.
– Двадцать семь?
– Так точно, двадцать семь.
– Герои, – сказал Еременко, – герои. – Помолчал, добавил: – А то, что смерть
победили, что жизнь сберегли, – дважды они герои. Богатыри!
33 советских богатыря – так и окрестили солдаты героев прославленной высоты. А вскоре и награды пришли к героям. Ордена и медали засверкали у
них на груди.
СТАЛИНГРАДСКАЯ ОБОРОНА
Защищают советские войска Сталинград. Отбивают атаки фашистов.
Армией, оборонявшей центральную и заводскую часть города, командовал
генерал-лейтенант Василий Иванович Чуйков.
Чуйков — боевой, решительный генерал.
Наступая в заводском районе, фашисты прорвались к командному пункту
штаба армии. До противника триста метров. Вот-вот ворвутся сюда фашисты.
Забеспокоились штабные офицеры и адъютанты.
— Товарищ командующий, противник рядом, — доложили Чуйкову.
— Вот и прекрасно, — сказал Чуйков. — Он как раз нам и нужен.
Узнали солдаты боевой ответ генерала. Бросились на фашистов, уничтожили неприятеля.
Рядом с командным пунктом Чуйкова находился нефтяной склад. На территории склада — открытый бассейн с мазутом. Разбомбили фашистские самолеты бассейн, подожгли мазут. Устремился огненный поток в сторону командного пункта. День не стихает пожарище. Два не стихает пожарище. Неделю над пунктом и пекло, и чад, и ад.
Вновь беспокоятся адъютанты:
21
— Опасно, товарищ командующий, — рядом огонь!
— Вот и отлично, — сказал Чуйков. Глянул на дым, на огонь. — Прекрасная, товарищи, маскировка.
Бои идут совсем рядом со штабом Чуйкова. Так близко, что, даже когда
приносят сюда еду, в котелках и тарелках то и дело попадаются осколки мин
и снарядов.
Прибежал к Чуйкову штабной повар Глинка:
— Товарищ генерал, да где это видано — осколки в тарелках, мины в каше,
снаряды в супе!
Усмехнулся командарм:
— Так это же прекрасно, Глинка. Это же боевая приправа. Фронтовой витамин на злость.
— «Витамин»! — пробурчал Глинка.
Однако ответ понравился. Рассказал он другим солдатам. Довольны солдаты — боевой у них генерал.
Командует Чуйков армией, защищающей, обороняющей Сталинград. Однако считает, что лучшая оборона — это атака. Атакует все время Чуйков
противника. Не дает фашистам покоя.
Прибыла в распоряжение Чуйкова новая дивизия. Явился командир дивизии к командующему, ждет указаний. Соображает, где, в каком месте прикажут занять ему оборону. Вспоминает устав и наставления — как, по науке,
лучше стоять в защите.
Склонился Чуйков над картой. Рассматривает, приговаривает: «Так-так, где
же вам лучше занять оборону? И тут дыра. И тут нужны. И эти спасибо скажут!» Взял наконец карандаш, поставил кружок, от кружка провел стрелку.
— Вот здесь, — сказал, — завтра вместе с соседом справа начнете атаку.
Цель — уничтожить скопление врага и выйти вот к этой отметке.
Глянул командир дивизии на генерала:
— Так это, выходит, целое наступление, товарищ командующий. А не оборона.
— Нет, оборона, — сказал Чуйков. — Сталинградская оборона.
Чуйков — атакующий, наступательный генерал. Во многих сражениях Великой Отечественной войны участвовал генерал. В 1945 году возглавляемые
им войска одними из первых вошли в Берлин.
ГЕННАДИЙ СТАЛИНГРАДОВИЧ
В сражающемся Сталинграде, в самый разгар боев, среди дыма, металла,
огня и развалин солдаты подобрали мальчика. Мальчик крохотный, мальчикбусинка.
— Как тебя звать?
— Гена.
— Сколько ж тебе годов?
— Пять, — важно ответил мальчик.
Пригрели, накормили, приютили солдаты мальчишку. Забрали бусинку в
штаб. Попал он на командный пункт генерала Чуйкова.
22
Смышленым был мальчик. Прошел всего день, а он уже почти всех командиров запомнил. Мало того, что в лицо не путал, фамилии каждого знал и
даже, представьте, мог назвать всех по имени-отчеству.
Знает кроха, что командующий армией генерал-лейтенант Чуйков — Василий Иванович. Начальник штаба армии генерал-майор Крылов — Николай
Иванович. Член Военного совета армии дивизионный комиссар Гуров —
Кузьма Акимович. Командующий артиллерией генерал Пожарский — Николай Митрофанович. Начальник бронетанковых войск армии Вайнруб — Матвей Григорьевич.
Поразительный был мальчишка. Смелый. Сразу пронюхал, где склад, где
кухня, как штабного повара Глинку по имени-отчеству зовут, как величать
адъютантов, связных, посыльных.
Ходит важно, со всеми здоровается:
— Здравствуйте, Павел Васильевич!..
— Здравствуйте, Аткар Ибрагимович!..
— Здравия желаю, Семен Никодимович!..
— Привет вам, Каюм Калимулинович!..
И генералы, и офицеры, и рядовые — все полюбили мальчишку. Тоже стали кроху по имени-отчеству звать. Кто-то первым сказал:
— Сталинградович!
Так и пошло. Встретят мальчонку-бусинку:
— Здравия желаем, Геннадий Сталинградович!
Доволен мальчишка. Надует губы:
— Благодарю!
Кругом полыхает война. Не место в аду мальчишке.
— На левый берег его! На левый!
Стали прощаться с мальчишкой солдаты:
— Доброй дороги тебе, Сталинградович!
— Сил набирайся!
— Мужай!
— Расти!
— Честь с юных лет береги, Сталинградович!
Уезжал он с попутным катером. Стоит у борта мальчишка. Машет ручонкой воинам.
Проводили солдаты бусинку и снова к ратным своим делам. Словно бы не
было мальчика, словно бы сон привиделся.
Вырос Геннадий Сталинградович. Жив и здоров. Школу закончил, затем
институт. Живет он в счастливое наше время.
За него, за счастье других ребят в тот памятный год, в той страшной войне
за нашу страну, за Советскую власть стояли насмерть отцы и деды.
МАЙОР УСТИНОВ
Не утихают бои в Сталинграде. Сентябрь проходит, а город сражается. Октябрь на улице, а город сражается.
23
Летят из Берлина грозные предписания: «Взять Сталинград! Взять Сталинград! Сутки — и чтобы взять!»
14 октября 1942 года фашисты начали новое наступление. Снова сила крушила силу. Упорство сошлось с упорством. И снова от страшного дыма, огня
и пыли день превращался в ночь. Стонала земля от боли. От ожогов кричало
небо.
Неравны по-прежнему силы. Пал Сталинградский тракторный. Фашисты
прорвались к заводу «Красный Октябрь». Бои развернулись на территории
завода «Баррикады».
Десять дней не утихает ужасный бой. Идет он в цехах, корпусах, отделах
— за каждую пядь заводской земли. Москитной тучей висят над заводскими
трубами фашистские самолеты. Пушки бьют очумело прямой наводкой.
Вместе с другими завод «Баррикады» защищал и 895-й стрелковый полк.
Здесь же, на территории завода, находился и командный пункт командира
полка майора Устинова.
Прорвались фашисты к командному пункту. Все ближе и ближе бой. Вот
совсем рядом раздаются голоса и крики фашистских солдат. Все меньше и
меньше кругом защитников. И вот наступил последний момент — майор
Устинов один остался.
Заполнили фашисты заводской двор. Все больше их, больше и больше. Левее командного пункта, правее, перед ним, а вот уже и за ним. Черно кругом
от фашистских мундиров.
«Эх, рвануть бы „катюшами“», — подумал майор Устинов. Подумал и тут
же бросился к рации. Торопится наладить связь с артиллеристами. Наладил.
— Дорогие, — кричит Устинов, — дайте залп реактивными! По скоплению
неприятеля. Верная цель.
И тут же сообщает координаты, то есть то место, куда стрелять. А место
это как раз и есть то самое, где находится командный пункт полка и на котором майор Устинов сейчас стоит.
— Стреляйте! — кричит Устинов. — Стреляйте!
Заметили фашисты советского майора. Бросились к нему:
— Рус, сдавайся! Рус, капут!
— Стреляйте!
Рванули «катюши». Огнем осветили небо. Словно плуги по пашне, по рядам фашистов прошли снаряды. Молодцы, точны артиллеристы. Без отклонения в цель попали. Взрыли «катюши» землю, кирпич и камни. Уничтожили
все живое.
А как же майор Устинов?
Цел, невредим. Стоит улыбается. Словно бы он заколдованный. Словно бы
он завороженный.
Недаром безумству храбрых гимны народ слагает. Недаром в песне одной
поется: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет».
РУКИ КВЕРХУ, ФЕЛЬДМАРШАЛ ПАУЛЮС!
24
Окружила Советская Армия фашистов. В мощных боях разбила. Те, кто
остался цел, устремились теперь в Сталинград, в ту часть города, которая пока еще в руках у фашистов. Ищут фашисты среди камней городских спасение.
Расползлись фашистские солдаты по подвалам разрушенных домов, по
траншеям. Залезают в любую щель.
В одном из глубоких укрытий, под зданием бывшего универмага, сидит и
командующий окруженной фашистской армией генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс!
Здесь, в подвале, штаб окруженной армии или, вернее, того, что осталось
от армии. Понимают солдаты безвыходность своего положения. Одни еще
бьются. Другие махнули на все рукой.
— Держитесь! Держитесь! — приказ солдатам.
Однако все меньше и меньше тех, кто готов держаться.
И вот к центру Сталинграда прорвались советские танки. Подошли танкисты к подвалу, в котором скрывался фельдмаршал Паулюс. Спустились в
подвал герои:
— Руки кверху!
Сдался фельдмаршал в плен.
Добивают солдаты фашистов. Из подвалов, подземелий, щелей, траншей
выкуривают.
Выходят фашисты. Руки, как пики, вверх. Головы — в плечи.
2 февраля 1943 года фашистские войска, окруженные под Сталинградом,
окончательно сложили оружие. 330-тысячная гитлеровская армия, сражавшаяся под Сталинградом, перестала существовать. Советскими войсками было
разбито или полностью уничтожено 22 фашистские дивизии. Пленено 91 тысяча фашистских солдат, в том числе 2500 офицеров. Помимо фельдмаршала,
советские войска взяли в плен 23 гитлеровских генерала.
Прошло два дня, и 4 февраля на центральной площади Сталинграда состоялся огромный митинг. Застыли в строю солдаты. Слушают слова о фашистской капитуляции. Несутся слова над площадью:
— Двадцать две дивизии!
— Двадцать три генерала!
— Девяносто одна тысяча фашистских солдат и офицеров!
— Фельдмаршал Паулюс!
Победа под Сталинградом была полной. Победа была великой. Не померкнет слава ее в веках.
Сталинград!
Крепость на Волге.
Город-легенда.
Город-герой.
Здесь люди стояли как скалы. Здесь жизнь победила смерть.
ОХОТА НА МАМОНТОВ
25
Новороссийск. Город-воин. Город-герой. Город на Черном море, морской и
военный порт, самый крупный на всем Кавказе.
В августе 1942 года фашисты начали наступление на Новороссийск.
Много разных укреплений и заграждений было в те дни возведено нашими
войсками вокруг города. Предложили саперные офицеры применить и танковые ловушки — глубокие ямы. Были вырыты танковые ямы и на подходах к
городу, и даже в самом Новороссийске.
Одну из таких ям-ловушек соорудили на месте старого погреба, расширили
его, углубили. Сверху положили доски, землей присыпали. Для отвода глаз,
для маскировки даже дерном слегка обложили, даже гальки морской чуть
бросили. Глянешь со стороны — никакой опасности.
Приходили бойцы, смотрели:
— Как в доисторические времена — охота на мамонтов.
Не зря трудились саперы. Сослужили добрую службу ямы. Вот и та — на
месте старого погреба. Как раз именно здесь проходила одна из танковых
атак врага. Первый же фашистский танк и угодил в яму. Шел он к ловушке,
словно магнит в ловушке. Шел, стрелял из башенного орудия, строчил из пулемета. И вдруг рухнул. Исчез. Пропал.
— Есть!
— Готово! — раздались крики.
Подходят солдаты к танковой яме:
Так и есть. Как мамонт!
Упорными, долгими были бои за Новороссийск. И все же к середине сентября большая часть города оказалась в руках у фашистов.
— Шварце мер! Черное море! — торжествовали враги.
Действительно, вышли фашисты к Черному морю. Надеялись отсюда берегом моря прорваться дальше на юг Кавказа.
Не получилось. Преградили наши путь врагам.
Надеялись фашисты стать хозяевами Черного моря.
Тоже не получилось. Блокировали наши Новороссийск. Держали под обстрелом морские подходы к городу. За все время, пока фашисты владели захваченной частью Новороссийска, а было это целых 360 дней, ни один военный, ни один транспортный фашистский корабль так и не смог войти или
выйти из Цемесской бухты. На берегах этой бухты и расположен Новороссийск.
Остановили советские воины фашистов под Новороссийском. Застрял в
Новороссийске, как в ловушке, фашистский мамонт.
«АХТУНГ! АХТУНГ!»
Летчик-истребитель капитан Александр Покрышкин находился в воздухе.
Внизу, изгибаясь, бежит Адагум. Это приток Кубани. Вдали виден Новороссийск. Справа осталась станица Крымская.
Впился летчик глазами в стекло кабины. Зорко следит за землей, за небом.
Голову влево, голову вправо. Голову кверху, голову вниз. Поправил очки,
26
шлемофон, наушники. Вновь повел головой по кругу. Снова то вверх, то
вниз.
В наушниках послышалось:
— Ахтунг! Ахтунг!
Речь немецкая.
— Ахтунг! Ахтунг!
Голос тревожный. (Ахтунг — означает внимание.)
«Что такое? — подумал Покрышкин. — Что же случилось там у фашистов?»
Снова повел головой налево, снова повел направо: «Что же такое тревожное там у фашистов?»
И вдруг:
— Ахтунг! Ахтунг! Покрышкин в воздухе!
Слышит Покрышкин: «Покрышкин в воздухе!»
Услышали фашистский «ахтунг!» и внизу на нашем командном пункте.
Ясно нашим, почему раздается фашистский «ахтунг!». Ясно и фашистским
летчикам, почему их предупреждают. Двадцать самолетов врага сбил над
Кубанью летчик Покрышкин. (А до этого — над Днестром, над Днепром, над
Донбассом, над Доном — и еще двадцать.) Вчера лишь над станицей Крымской уничтожил Покрышкин четыре неприятельских «мессершмитта». Четыре в одном бою!
— Ахтунг! Ахтунг! Покрышкин в воздухе!
Начал войну Покрышкин в ее первый суровый час. В небе над Прутом, над
нашей границей. Здесь и сбил он в воздушном бою свой первый самолет противника. Отсюда и начался путь Покрышкина. За первым сбит второй самолет врага. Вот третий. Вот сбито два самолета в одном бою.
Вот сам подбит зенитным огнем противника.
Снова бои, победы.
Вот снова чуть не погиб.
Снова полеты, бои, победы.
Снова смерть прошагала рядом. Снова на землю падал. Попал в окружение.
Неделю шагал к своим.
Новый полет. Ударила пуля в воздушном бою в наушники. Один сантиметр
от смерти.
А вот и вовсе нелепый случай. На Кавказе. На горной дороге. Ехал Покрышкин в кузове грузовика. И вдруг на спуске, на повороте сорвалась машина в пропасть. Опередил на секунду Покрышкин падение машины. Выпрыгнул на ходу.
Снова полеты, полеты, бои, победы.
И снова нелепый случай. И опять не в боевых условиях. Перевозили Покрышкина с аэродрома на аэродром. Вдруг катастрофа. Самолет на кусочки.
Покрышкин цел.
Снова полеты, полеты, полеты. Снова бои, победы.
Все больше их. Больше. Вот сорок сбито фашистских уже самолетов.
27
Бежит, нарастает счет — 41, 42, 43, 44, 45… 51, 52, 53, 54, 55…
— Ахтунг! Ахтунг! Покрышкин в воздухе!
От первого до последнего дня войны сражался отважно с фашистами летчик.
59 самолетов врага сбил в воздушных боях летчик-истребитель Александр
Иванович Покрышкин.
Стал он Героем Советского Союза.
Стал дважды Героем Советского Союза.
Стал трижды Героем Советского Союза.
Слава тебе, Александр Покрышкин, первый трижды Герой в стране.
«ГОЛУБАЯ ЛИНИЯ»
От Новороссийска и далее на север до самого Азовского моря, пересекая
весь Таманский полуостров, тянулась сильно укрепленная полоса фашистской обороны. «Голубой линией» назвали ее фашисты.
Думали захватчики отсидеться здесь, за этой полосой, за «Голубой линией», считали, что она окажется неприступной для Советской Армии.
Голубая. Не впервые встречается подобное название в фашистской армии.
Действовала когда-то у них под Ленинградом «Голубая дивизия». Несладко
пришлось дивизии. Потрепали ее защитники Ленинграда. Пришлось дивизию
снять с фронта. Шутили тогда ленинградцы — испарилась дивизия, как голубая мечта растаяла.
Оказался здесь, на Тамани, боец, сражавшийся до этого под Ленинградом.
Он и рассказал другим про «Голубую дивизию». Рассказал и тут же:
— Закон одного цвета.
Другие о таком законе впервые слышат.
— Что такое?
— Какой закон?
— Закон одного цвета, — загадочно повторил боец.
«Голубая линия» действительно оказалась очень сильно укрепленной полосой в фашистской обороне Таманского полуострова. Одним из ее участков
был город Новороссийск. Трудным боем он нашим войскам достался. Нелегко пришлось и в других местах. И все же не устояла фашистская «Голубая
линия». Рухнула. Перешагнули ее солдаты. Перешагнули, дальше стали громить врага.
Встретился тут снова тот боец:
— Ну что, нет больше «Голубой линии»?
— Нет.
— Как, голубая мечта растаяла?
— Растаяла.
Напомнил он про фашистскую «Голубую дивизию», что была под Ленинградом:
— Невезучий, выходит, для фашистов голубой цвет. Вот вам и закон одного цвета.
Смеются солдаты:
28
— Верно.
— Ловко, считай, придумал!
Да только один боец стоял, стоял, и вдруг:
— Выше, браток, бери, выше.
Повернулись к нему другие.
— Выше, — повторил боец. — Может, и есть закон одного цвета. Да тут
вовсе другой закон.
Сразу к нему солдаты:
— Какой же новый еще закон?
— Закон неизбежности, — произнес боец.
Все труднее, труднее в боях фашистам. Неизбежен их полный крах.
ПЕРВЫЕ ЗАЛПЫ
Стояло лето 1943 года. Прошло два года с того дня, когда фашисты напали
на нашу Родину.
Многое случилось и изменилось за эти два года. В тяжелых боях Советская
Армия не только остановила наступление врагов, но и в упорных битвах под
Москвой, а затем под Сталинградом одержала блистательные победы над
фашизмом.
После поражения под Сталинградом фашисты откатились на многие километры на запад. В числе многих других городов советские войска освободили
и город Курск. Здесь они глубоко врезались в фашистскую оборону. Образовался так называемый Курский выступ, Курская дуга.
Фашисты мечтали о реванше. Они хотели отомстить за поражение под
Москвой и Сталинградом и все еще надеялись на новые победы.
5 июля 1943 года фашисты отдали приказ о новом наступлении. Началось
одно из грандиозных сражений Великой Отечественной войны — великая
Курская битва.
Июль. Короткая летняя ночь. Курская дуга. Не спят фашисты. На 3 часа
утра назначено наступление. Отборные войска направлены сюда, под Курск.
Лучшие солдаты. Лучшие офицеры и генералы. Лучшие танки, лучшие пушки. Самые быстроходные самолеты. Таков приказ Гитлера.
За тридцать минут до начала штурма начнут фашисты артиллерийскую
атаку на советские позиции. Загрохочут пушки. Это будет в 2.30. Всковырнут
снаряды советские позиции. Затем вперед устремятся танки. За ними пойдет
пехота.
Притаились фашистские солдаты. Сигнала ждут. Нет-нет на часы посмотрят. Вот два часа ночи. Два пять. Два десять. Двадцать минут осталось. Два
пятнадцать. Десять минут осталось. Десять минут и тогда…
И вдруг! Что такое?! Не могут понять солдаты, что же вокруг случилось.
Не отсюда, не от них, не со стороны фашистских позиций, а оттуда, от русских, прорвав рассвет, огненным гневом ударили пушки. Все ближе, ближе
катился смертельный вал. Вот подошел к окопам. Вот заплясал, закружил над
окопами. Вот поднял землю к небу. Вот вновь металлом забил, как градом.
В чем же дело?
29
Оказалось — советским разведчикам удалось установить точные сроки
фашистского наступления. День в день. Час в час. Минута в минуту. Упредили фашистов наши. По готовым к атаке фашистским войскам первыми сами
всей силой огня ударили.
Заметались фашистские генералы. Задержалось у них наступление. Лишь
через несколько часов смогли фашисты пойти в атаку. Однако без прежнего
энтузиазма.
Шутили у нас в окопах:
— Не та теперь песня!
— Не тот замах!
И все же сила у фашистов снова была огромная.
Рвутся они к победе. Верят они в победу.
ЗВЕРОЛОВЫ
Долго готовились фашисты к Курской битве. Дважды начало ее откладывали. То не готовы новые танки. То не готовы новые пушки. То новые самолеты не закончили испытания.
Готовились фашисты к наступлению. К наступлению готовились и наши
войска. И наши приняли решение ударить по фашистам именно здесь, в районе Курского выступа. Ставка Верховного Главнокомандования рассматривала вопрос: наступать первыми или выждать. Решили выждать. План у советских войск был такой: пусть первыми ударят фашисты, мы их сдержим,
обессилим в упорных, оборонительных боях, а затем, выбрав удобный момент, сами перейдем в наступление.
Такое ведение войны называется контрнаступлением. Утвердила Ставка
Верховного Главнокомандования этот план.
Наступление под Курском фашисты начали с двух направлений. Они наносили удар по Курску с севера, со стороны города Орла, и с юга, со стороны
города Белгорода. Прорваться к Курску, захватить в огромный «мешок» советские войска, которые находились на Курском выступе, разбить, уничтожить, пленить эти войска — таковы намерения у фашистов.
Дождались фашисты новой военной техники. Во время Курской битвы у
них появилось сразу два новых танка. Один из них фашисты назвали «тигр»,
второй — «пантера». Была у врагов и еще одна новинка — самоходное очень
мощное орудие «фердинанд».
Началась битва. Пошли в атаку «тигры», «пантеры» и «фердинанды».
Не приметно ничем селение Ольховатка: поле, овраги, ручьи в оврагах.
Метры родной земли. Грозный бой развернулся на этих метрах.
С севера, со стороны Орла, фашисты направили удар на Ольховатку.
В числе войск, сражавшихся под Ольховаткой, находился истребительнопротивотанковый полк. Служили в полку два брата: Никита Забродин и Степан Забродин. Оба рослые. Оба красивые. Сержанты оба. Один и другой командиры орудий. Родом они из Сибири. Работали до войны звероловами.
Знают солдаты в полку, что у фашистов «тигры», «пантеры» и «фердинанды». Смеются солдаты, кивают братьям:
30
— По вашей, выходит, части.
— Верно, по нашей, — сказал Степан.
— Точно, по нашей, — сказал Никита.
Заработали их расчеты.
Лихо сражался Степан Забродин. Не торопился, стрелял с умом. Не бил в
лобовую броню. Метил врагу либо в бок, либо под брюхо. Тут у танков броня не такая толстая. Выходят из строя «тигры».
Не уступает брату и Никита Забродин. Ловок в бою Никита. Этому больше
везет в «пантерах». Выстрел. Выстрел. И снова выстрел. Замирают в прыжках «пантеры».
А слева и справа другие стоят солдаты. И у этих удача в битве. Однако у
Забродиных все же больше. Три танка подбил Степан. Три танка подбил Никита.
— Звероловы, как есть звероловы, — смеются солдаты.
Под Ольховаткой были в героях не только одни Забродины. Многие там
отличились. И артиллеристы, и наши танкисты, и пехотинцы, и авиаторы. Не
взяли враги Ольховатку. Отстояли ее солдаты.
ГОРОВЕЦ
Эскадрилья советских истребителей завершала боевой вылет. Прикрывали
летчики с воздуха южнее Курска в районе Ольховатки (это вторая — южная
Ольховатка) наземные наши части. И вот теперь возвращались к себе на базу.
Последним в строю летел лейтенант Александр Горовец. Все хорошо. Исправно гудит мотор. Стрелки приборов застыли на нужных местах. Летит
Горовец. Знает — впереди лишь минутный отдых. Посадка. Заправка. И снова в воздух. Нелегко авиации в эти дни. Битва не только гремит на земле —
поднялась этажами в воздух.
Летит Горовец, небо окинет взглядом, взглядом проверит землю. Вдруг видит — летят самолеты: чуть сзади, чуть в стороне. Присмотрелся — фашистские бомбардировщики.
Начал летчик кричать своим. Не ответил никто из наших. Сплюнул пилот в
досаде. Зло посмотрел на рацию. Не работает дура-рация.
Идут фашистские бомбардировщики прямым курсом к нашим наземным
позициям. Там и обрушат смертельный груз.
Подумал секунду лейтенант Горовец. Затем развернул самолет и устремился к врагам навстречу.
Врезался летчик в фашистский строй. Первой атакой пошел на ведущего.
Стремительный был удар. Секунда. Вторая. Ура! Вспыхнул свечой ведущий.
Развернулся лейтенант Горовец, на второго фашиста бросился. Ура! И этот
рухнул.
Рванулся к третьему. Падает третий.
Расстроился строй фашистов. Атакует врагов Горовец. Снова заход и снова.
Четвертый упал фашист.
Вспыхнул пятый.
31
Шестой!
Седьмой!
Уходят фашисты.
Но и это еще не все. Не отпускает врагов Горовец. Бросился вслед. Вот
восьмой самолет в прицеле. Вот и он задымил, как факел. Секунда. Секунда.
И сбит самолет девятый.
Бой летчика Горовца был уникальным, неповторимым. Много подвигов совершили советские летчики в небе. Сбивали в одном полете по три, по четыре, по пять и даже по шесть фашистов. Но чтобы девять! Нет. Такого не было. Ни до Горовца. Ни после. Ни у нас. Ни в одной из других воюющих армий.
Не вернулся из полета лейтенант Александр Константинович Горовец. Уже
на обратном пути к аэродрому набросились на героя четыре фашистских истребителя.
Погиб лейтенант Горовец.
А подвиг живет. И рассказы о нем ходят как быль, как сказка.
ТРИ ПОДВИГА
Курская битва шла не только на земле, но и в воздухе. Здесь, в небе над
Курском, разгорелись ожесточенные воздушные бои. У советских летчиков к
этому времени уже были первоклассные самолеты. И их становилось все
больше и больше. Мы стали сильнее фашистов в воздухе.
Многие советские летчики под Курском тогда отличились.
Весной 1942 года в тяжелых боях на Северо-Западном фронте в воздушном
бою один из советских летчиков был тяжело ранен, а его самолет подбит.
Летчик опустился на территорию, занятую врагом. Он оказался один в лесной глуши. Летчик стал лицом к востоку и начал пробираться к своим. Он
шел сквозь снежные сугробы, один, без людей, без еды.
Солнце садилось и всходило.
А он шел и шел.
Болели раны. Но он превозмогал боль.
Он шел и шел.
Когда силы его покидали, он продолжал ползти.
Метр за метром. Сантиметр за сантиметром.
Он не сдавался.
Солнце всходило и садилось.
А он шел и шел.
Он совершил подвиг и дошел до своих.
На восемнадцатые сутки, изможденного и обмороженного, его подобрали
партизаны. На самолете он был доставлен в госпиталь. И тут самое страшное
— неумолимый приговор врачей, необходима операция. Летчик обморожен.
Летчик лишится ног.
Но летчик хотел летать. Хотел продолжать бить врага.
И вот он совершает второй свой подвиг. Летчику сделаны протезы. Он
начал тренироваться ходить с костылями, а затем… без костылей.
32
Теперь он упросил врачей разрешить сесть ему в самолет. Он был настойчив, и врачи уступили. Летчик снова в кабине. Он снова в воздухе.
И опять тренировки, тренировки, бесчисленные тренировки.
Его проверили самые придирчивые экзаменаторы и разрешили летать.
Летчик упросил отправить его на фронт.
Он прибыл под Курск незадолго до начала Курской битвы. По первой же
тревоге он поднялся в воздух.
Тут, под Курском, он совершил свой третий подвиг. В первых же боях он
сбил три вражеских самолета.
Этот летчик известен всей стране. Имя его — Алексей Петрович Маресьев.
Он Герой Советского Союза. О нем написана прекрасная книга. Автор ее писатель Борис Полевой. «Повесть о настоящем человеке» называется эта книга.
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
Гудит, грохочет металлом битва. Сошлись две силы на русском поле. Лавина стали сошлась с лавиной. Смешались в схватке огонь и люди. Зловещей
гарью покрылось небо.
12 июля 1943 года под селением Прохоровка, южнее Курска, произошло
величайшее во всей истории Великой Отечественной войны танковое сражение. Почти 1200 боевых машин и самоходных орудий приняло участие в
этом небывалом сражении.
Не достигнув успехов под Корочей и Обоянью, сюда, на Прохоровку, нацелили фашисты теперь свой удар. Прохоровка находится между Корочей и
Обоянью. Обоянь слева, Короча справа. Посредине — Прохоровка.
Через Прохоровку проходила железная дорога из Белгорода на Курск. Сюда и устремились теперь фашисты. Движутся фашистские танки — «тигры»,
«пантеры» и «фердинанды» — на Прохоровку. А в это время навстречу фашистам идет советская танковая армия. Встретились танки. Вступили в бой.
Ворвались наши в ряды фашистов. Ближний бой выгоден нашим танкам. В
ближнем бою теряют фашистские «тигры» свое преимущество. С близкого
расстояния легче у «тигра» пробить броню, легче зайти и ударить сбоку.
Умело бьются советские танкисты. Достается фашистским «тиграм». Но и
наши несут потери. Разгорается ярче битва.
На помощь танкам пришли самолеты. Повисли они над полем. Истребители, штурмовики, бомбардировщики. Наши. Фашистские. И эти смешались в
небе. И там под солнцем грохочет битва.
На помощь танкам пришла артиллерия. Бьют пушки прямой наводкой.
Стойко стоят расчеты. Наши. Фашистские. Снаряды дырявят небо и землю.
Солнце давно в зените. Не видно конца побоищу.
Плацдарм, на котором идет сражение, совсем невелик. Река Псел с одной
стороны. С другой — железнодорожная насыпь. С трудом разместилось
здесь столько танков. Тесно махинам на тесном поле. Чуть ли не трутся они
бортами. Все больше, все больше подбитых танков. Наших. Фашистских. Ко33
страми пылает поле — то догорают танки. Дым над землей поднялся, завесой
окутал поле. Солнце в чаду, в тумане, словно чадру надело.
Не утихает, грохочет битва. Все так же в небе вторая битва. Все так же не
умолкает раскат орудий.
…Клонилось солнце к траве, к закату. Устали люди, земля и небо. А бой
все шел, все не кончался. И оставалось пока неясным, кому быть в первых, за
кем здесь сила. Но вот над полем пронеслось: отходят «тигры». И вслед за
этим как гром:
— Победа!
Проиграли фашисты танковое сражение под Прохоровкой. Был восьмой
день Курской битвы. «Черным днем» назвали его фашисты.
Наступление на юге от Курска, так же, как и на севере, закончилось для
фашистов полным провалом. Всего лишь на 35 километров смогли здесь фашисты вперед продвинуться. Остановили и тут наши войска фашистов.
ОБИДА
Во время Курского сражения советскими войсками было взято в плен более
20 фашистских генералов.
Солдат Каюров в боях заслужен. С минуты первой солдат на фронте. И вот
Каюров в большой обиде.
Ворчит Каюров:
— Подумать только! Мальчишка прибыл. Лишь день воюет. Не видел лиха.
Не нюхал смерти. И вдруг такое!
Солдат Неверов и вправду молод. Лишь день, как в роте. Птенец, и только.
И вдруг такое!
Так в чем же дело?
— Нет правды в мире, — ворчит Каюров.
— Так в чем же дело?!
На диво роте, на диво части привел Неверов в плен генерала.
Фашист сверхважный. Кресты, погоны. Штаны в лампасах. Фуражка с крабом. Идет как аист. Как коршун смотрит.
Бурчит Каюров:
— Где справедливость!
Достал Каюров кисет, махорку. Свернул цигарку. Затяжку сделал.
Отхож Каюров. Душой не злобен.
Остыл Каюров. И вспомнил время. Совсем другое. То злое время. То лето
злое. В тот час тяжелый на вес бриллианта был каждый пленный. Тогда ефрейтор казался дивом. А нынче гляньте: птенец Неверов в плен генерала ведет.
Вздохнул Каюров солдатской грудью. И ветерану стал мил и дорог птенец
Неверов, что день на фронте. Птенец Неверов и это время.
Другое время. Другие были.
Другие были. Другие песни.
ПАМЯТЬ
34
Среди Брянских лесов, пробивая на запад путь, речка бежит Нерусса. Хороши места на Неруссе. Березы стоят и ели. Кручи к воде сбегают.
В одном месте над Неруссой видна могила. Светло-серая пирамидка поднялась к небу. Сверху над пирамидкой пятиконечная звезда. Ограда вокруг
могилы. Цветы на могильном холмике. Здесь похоронен Авдеенков.
Рядом с могилой железнодорожное полотно. Мост перебросился через Неруссу.
Сергей Авдеенков был партизаном. Много здесь, в Брянских лесах, было
тогда партизанских отрядов. Во время Курской битвы тут находились тылы
фашистов.
Огромное количество боеприпасов, горючего, продовольствия, разного военного снаряжения необходимо войскам на фронте. Идут по фашистским тылам:
составы,
машины,
обозы.
Доставляются к фронту разные важные, разные срочные, военные всякие
грузы.
Идут составы, идут обозы. Только к месту цели не все доходят. Встречают
их на пути партизаны —
взрывают,
сжигают,
уничтожают.
Там, далеко за линией фронта, в тылу у фашистов громят фашистов советские партизаны. Помогают советскому фронту.
Получили партизаны задание уничтожить мост на реке Неруссе. Старшим
пошел Авдеенков.
Перед началом операции партизаны послали вперед разведку. Подготовили
группу захвата, группу прикрытия. Договорились, кому укладывать тол на
мосту, кому ставить мины, кому взрывать.
Подошли к мосту вечером. Подползли совсем близко. Открыли огонь.
Убрали охрану.
Сергей Авдеенков повел минеров. Поднялись на мост. Все шло успешно.
Стали укладывать тол. Приготовили мины. Еще секунды, совсем немного:
вставят запал минеры. Отойдут, отбегут от моста. Раздастся гигантский
взрыв. Рухнет машина в воду. Все точно идет по плану.
И вдруг ударил по подрывникам пулемет. То ли охрана моста оказалась не
вся перебита, то ли явилась к фашистам помощь.
Пули ранили Сергея Авдеенкова. Он вскрикнул от боли, упал, затем приподнялся. Глянул по сторонам, видит — погибли все на мосту. В живых он
лишь один остался. А неприятельский пулемет все не умолкает.
— Беги! Беги! — закричали Авдеенкову товарищи, те, что прикрывали
внизу подрывников.
— Беги!
35
Но Сергей Авдеенков не тронулся с места. Выхватил он гранату. Размахнулся и бросил туда — на приготовленный к взрыву тол.
Страшный грохот прошел над лесом. Мост вздрогнул, приподнялся и,
увлекая Сергея Авдеенкова, со страшным шумом упал в Неруссу.
…Горным потоком промчались годы. Вновь над Неруссой бегут составы.
Взлетают на мост вагоны. И в ту же минуту гудок над составом. То память о
прошлом пронзает небо. То низкий поклон герою.
ПОКЛОН ПОБЕДИТЕЛЯМ
Завершается Курская битва. И вот на привале сошлись солдаты. Курили,
дымили, бои вспоминали. Кого хвалили, кого ругали. Озорные слова бросали. Потом притихли. И вдруг заспорили солдаты, кто под Курском лучше
других сражался, кто почестей ратных и ратной славы больше других достоин.
— Летчики — вот кто лучше других сражался, — брошено первое мнение.
— Верно!
— Верно! — пошла поддержка.
И верно — отличились под Курском летчики. Били фашистов в небе. С
неба врагов громили. Тут герой подпирал героя. Сама доблесть надела крылья.
— Летчикам честь и слава. Почет наш великий летчикам, — соглашается
чей-то голос. И тут же: — Однако под Курском не летчики, а танкисты лучше
других сражались. Танкисты по праву в первых.
Вот и второе возникло мнение.
— Танкисты!
— Танкисты! — дружно пошла поддержка.
И это верно. Высшей мерой явили под Курском себя танкисты. Грудью
своей железной сломили они фашистов. Если скажешь: герои Курска — первым делом на память идут танкисты.
— Танкисты — народ геройский. Нет тут другого мнения, — снова раздался голос. — А все же, если тут говорить о первых, то первыми были под Курском артиллеристы. Артиллеристы, конечно, в первых.
Вот и добавилось третье мнение.
— Артиллеристы!
— Артиллеристы! — дружно пошла поддержка.
И это верно. Герои — другого не скажешь про артиллеристов.
— Артиллеристы, конечно, боги, — соглашается чей-то голос. — И все же,
если речь тут идет о первых, то, братцы, не к месту споры, пехота — вот кто
законно в первых. Вот кто в боях под Курском сказал свое главное слово.
— Пехота!
— Пехота! — дружно пошла поддержка.
Спорят солдаты. Не рождается общее мнение. Начинается новый круг:
— Летчики в лучших!
— Танкисты в первых!
— Артиллеристы!
36
— Пехота, братва, пехота!
Спорят солдаты. Спору конца не видно.
Чем бы закончилось, трудно сказать. Да только здесь пробасил над всеми
басами голос:
— Слушай радио! Радио слушай!
Бросились все к приемникам. В эфире гремит приказ. В честь великой победы под Курском, в честь взятия Орла и Белгорода объявлен салют победителям. В Москве, артиллерийскими залпами. Двенадцатью залпами из ста
двадцати четырех орудий.
И тут же слова о героях битвы: о летчиках и танкистах, об артиллеристах и
пехотинцах. Все они вровень идут в приказе. Все они в главных, все они в
первых. Всем им честь и слава.
Салют в честь войск, освободивших Орел и Белгород, был первым салютом
Москвы победителям. С этих дней и пошли салюты.
Великой победой Советской Армии завершилась грандиозная Курская битва.
ОТПУСК
Много советских армий принимало участие в битве за Днепр. В том числе
и армия, которой командовал генерал Иван Данилович Черняховский.
Был Черняховский одним из самых молодых и самых любимых солдатами
генералов.
Началась эта история как раз перед самым наступлением на Днепр. Армия
готовилась к предстоящим боям. В полках и дивизиях проводились различные тактические учения. Вернулся как-то Черняховский с учений к себе в
штаб. Стал принимать доклады от штабных офицеров.
Подают офицеры командующему различные бумаги. Одни для ознакомления, другие на подпись, третьи для соответствующих распоряжений.
Вот и еще бумага.
— Товарищ командующий, — докладывает офицер. — На ваше имя по команде получен рапорт сержанта Турушканова.
Сержант Турушканов просил предоставить ему краткосрочный отпуск домой. Случай был редкий. С фронта в отпуск просились в исключительных
случаях.
Вызвал генерал Турушканова.
— Слушаю вас, сержант. Что там у вас случилось?
Растерялся солдат от неожиданности. Не думал, что к командующему его
вызовут. Стоит, о просьбе сказать не решается.
— Слушаю вас, сержант, — повторил Черняховский.
Рассказал солдат. Оказалось, тяжело заболела у Турушканова мать. Сын он
один. Нет никого у нее родных. Вот и просился сержант на несколько дней
домой.
Посмотрел Черняховский на солдата, на его гимнастерку, подумал, произнес:
— Скажите, а что, если вы поедете через три-четыре дня?
37
Обрадовался солдат.
— Можно и через три-четыре, и через пять, товарищ генерал.
— Вот и хорошо.
Посмотрел опять Черняховский на солдата, на солдатскую гимнастерку.
— Это я говорю к тому, — сказал Черняховский, — что неудобно фронтовику появляться в родных местах без награды.
Действительно, нет на гимнастерке у Турушканова пока наград.
— Так не было случая… — замялся солдат.
— Будет случай, — сказал Черняховский.
Отпустил генерал Турушканова.
А на следующий день пошла Советская Армия в наступление. Прорвала
фашистский фронт и устремилась к Днепру.
Лихо сражался сержант Турушканов. В первом же бою уничтожил двенадцать фашистов.
Орденом Красного Знамени был награжден солдат Турушканов. Сам генерал Черняховский награду ему вручил.
— Ну вот, теперь можно и в отпуск, — сказал Черняховский.
Поехал солдат героем в родную деревню.
Ценил Черняховский смелых. Он и сам отличался необыкновенной храбростью. Дважды Героем Советского Союза был генерал Иван Данилович Черняховский.
Вскоре после разгрома фашистов на Днепре Черняховского назначили командовать фронтом. Было тогда генералу всего 37 лет.
Войска под командованием генерала Черняховского освобождали Советскую Белоруссию и Советскую Прибалтику. Затем сражались на фашистской
земле в Восточной Пруссии. Штурмовали столицу Восточной Пруссии город-крепость Кенигсберг. Война приближалась к концу. Но не дожил полководец до великого Дня Победы. Смертью героя он пал в бою.
Погиб генерал. Однако славу навек оставил. Добрую славу, солдатскую
славу.
ПОРОЖКИ
В январе 1943 года Советская Армия начала прорыв ленинградской блокады. Советским войскам удалось пробить узкий коридор и отогнать фашистов
на несколько километров от берега Ладожского озера. Но на большее тогда
не хватало сил.
Прошел почти год.
И вот теперь, после разгрома фашистов под Курском и на Днепре, здесь,
под Ленинградом, началось новое наступление.
Войсками Ленинградского фронта командовал генерал Леонид Александрович Говоров.
14 января 1944 года войска перешли в наступление.
К этому времени фашисты уже не мечтали захватить Ленинград. Их задача
теперь — удержаться на старых позициях. Укрепили они позиции. Создали
крепкую оборону. Построили специальные огневые точки. Это пулемет или
38
пушка, укрытые железобетонным колпаком. Толщиной в метр и более были
стены у этих укрытий. Прорвать такую оборону и предстояло советским солдатам.
И вот пошли войска в наступление.
Ждет генерал Говоров, ждут другие генералы на командном пункте фронта
первых сообщений от наступающих войск. Вот оно, поступило наконец первое сообщение.
Держит генерал Говоров трубку полевого телефона, слушает. Потеплело
лицо. Улыбнулся. Значит, вести слышит хорошие.
— Так, так, — изредка произносит Говоров.
Слушает, слушает. Но вот чего-то не разобрал.
— Как, как? — переспросил. — Повторите, — попросил.
Повторили.
Пожал Говоров плечами. Видимо, опять что-то не очень ясное.
Вновь повторили.
— Ах, название. Теперь понятно, — сказал Говоров. — Значит, селение так
называется?
— Так точно, товарищ командующий, — селение.
Закончил Говоров разговор, повернулся к своим помощникам:
— Поздравляю, товарищи, первый успех наметился. А вот и первый трофей. — Генерал сделал паузу, посмотрел на помощников: — Порожки.
— Что порожки? — не понял кто-то.
— Порожки. Деревня с названием Порожки, — сказал Говоров. — Вот первый населенный пункт, который взят в наступлении нашими войсками. Ну
что ж — если Порожки перешагнули, можно теперь и дальше.
Пошло гулять по фронту:
— Перешагнули через Порожки.
— Переползли.
— Переехали.
— Через Порожки прыгнули.
Двинулись войска за Порожки дальше. Ударили с севера, ударили с востока. Прорвали фашистскую оборону. Покатились враги на запад.
За умелую оборону Ленинграда, за прорыв фашистской блокады и за дальнейший разгром фашистов в битве под Ленинградом командующий Ленинградским фронтом генерал Говоров вскоре получил самое высокое в нашей
стране военное звание. Он стал Маршалом Советского Союза.
ХАТЫНЬ
Солдат Желобкович шагал со всеми. По белорусской земле, по отчему
краю идет солдат. Все ближе и ближе к родному дому. Деревня его — Хатынь.
Шагает солдат к друзьям боевым по роте:
— Не знаешь Хатыни? Хатынь, брат, лесное чудо!
И начинает солдат рассказ. Деревня стоит на поляне, на взгорке. Лес расступился здесь, солнцу дал волю. Мол, тридцать домов в Хатыни. Разбежа39
лись дома по поляне. Колодцы скользнули в землю. Дорога метнулась в ели.
И там, где дорога прижалась к лесу, где ели уперлись стволами в небо, на самом бугре, на самом высоком краю Хатыни, он и живет — Иван Желобкович.
И напротив живет Желобкович. И слева живет Желобкович. И справа живет Желобкович. Их, Желобковичей, в этой Хатыни, как скажут, хоть пруд
пруди.
Шел воин к своей Хатыни.
Дом вспоминал. Тех, кто остался в доме. Жену он оставил. Старуху мать,
трехлетнюю дочь Маришку. Шагает солдат, Маришке несет подарок — ленту в ее косичку, ленту красную, как огонь.
Быстро идут войска. Вскоре увидит воин старуху мать. Обнимет старуху
мать. Скажет солдат:
— Пришел.
Вскоре увидит солдат жену. Расцелует солдат жену. Скажет солдат:
— Пришел!
На руки возьмет Маришку. Подбросит солдат Маришку. Скажет и ей:
— Пришел!
Вынет солдат гостинец:
— На, получай, Маришка!
Шел воин к своей Хатыни. О друзьях, о соседях думал. Вскоре увидит всех
Желобковичей. Увидит Яцкевичей, Рудаков, Мироновичей. Улыбнется солдат Хатыни. Скажет солдат:
— Пришел.
Вышли они к Хатыни. Рядом совсем, в километре от этих мест.
Солдат к командиру. Мол, рядом деревня. Вот тут, мол, овражек, за оврагом лесочек. Прошел лесочек, и вот Хатынь. Выслушал ротный.
— Ну что же, — сказал, — ступай.
Шагает солдат к Хатыни. Вот и овражек. Вот и лесочек. Вот-вот и избы
сейчас покажутся. Сейчас он увидит мать. Сейчас он жену обнимет. Маришке вручит подарок. Подбросит Маришку к солнцу.
Прошел он лесочек. Вышел к поляне. Вышел — и замер. Смотрит, не верит
— нет на месте своем Хатыни. На пепелище обгоревшие трубы одни торчат.
Остановился солдат, закричал:
— Где люди?! Где люди?!
Погибли в Хатыни люди. Взрослые, дети, старухи — все. Явились сюда
фашисты:
— Партизаны! Бандиты! Лесные разбойники!
В сарай согнали фашисты жителей. Сожгли всех людей в сарае.
Подбежал солдат к отчему дому. Рухнул на пепел. Зарыдал, застонал солдат. Отлетел, выпал из рук гостинец. Затрепетала, забилась от ветра лента.
Взвилась красным пламенем над землей.
Хатынь не одна. На белорусской земле много таких Хатыней было.
ПОДАРОК ФЮРЕРУ
40
В центре Берлина огромное мрачное здание. Целый квартал занимает здание. Это имперская канцелярия — ставка Адольфа Гитлера.
Сотни комнат в имперской канцелярии, сотни окон, множество лестниц,
коридоров, просторных залов. Но не здесь, не в этих комнатах, этих залах, а
глубоко под ними, в мрачном и глухом подземелье, в 16 метрах от поверхности земли, вдали от света, от солнца находится фюрер фашистской Германии.
Много фашистов набилось сюда, в подземелье. Тут и ближайшие помощники Гитлера: Геринг, Геббельс, Гиммлер. Тут и личный адъютант генерал
Бургдорф, и личные летчики, и личные врачи, и личная охрана Гитлера, и
личный шофер, и личная повариха, и даже любимая собака фюрера овчарка
Блонди. Не одна — с четырьмя щенятами.
Охраняют убежище Гитлера 700 отборных солдат. Тройным кольцом часовых опоясана имперская канцелярия.
Здесь, в подземелье у фюрера, бесконечные заседания и совещания. Шепчется он с приближенными, ищет путей, как продержаться дольше, как затянуть войну. На чудо надеется Гитлер: вдруг не хватит у русских сил, вдруг
вообще случится что-то негаданное.
Тяжелые вести идут с фронтов. Гитлер приходит в бешенство. Страшен
фюрер в такие минуты. Глаза, кажется, вот-вот вылезут из орбит. Бегает Гитлер по комнате. Пробежит, остановится. Пробежит, остановится. Его крики
словно удар хлыста. Цепенеют от них приближенные. Вжимают шеи в тугие
армейские воротники. Готовы как снег растаять.
Вот и сейчас. Пришло сообщение, что советские войска прорвали фашистскую оборону у Зееловских высот, на Нейсе и на Одере.
— Измена! — кричит Гитлер.
— Трусы! Тупицы! — клянет своих генералов.
— Немецкий народ не достоин меня!
— Расстрелять виновных! — Через минуту: — Нет. Повесить. — Еще через
минуту: — Нет. Расстрелять, а затем повесить!
И снова:
— Предатели!
— Трусы!
20 апреля в подземелье отмечался день рождения фюрера. Нерадостен этот
день — все ближе и ближе подходят к Берлину русские. Сидит фюрер в
кресле. Размяк, раскис. Опустил голову, не шевельнется. Приходят приближенные, поздравляют Гитлера. Удаляются, словно тени. Не знают, чем отвлечь от недобрых дум. Чем угодить, не знают.
Вдруг оттуда, сверху, послышались залпы. Один, второй, третий. Это советская артиллерия открыла огонь по Берлину. Все подняли головы вверх,
застыли.
Встрепенулся Гитлер. Тоже голову поднял.
— Что там?
41
Не хватает ни у кого мужества сказать, в чем дело. Стоят, друг на друга искоса смотрят. А потом все вместе — на адъютанта Гитлера генерала
Бургдорфа. Не растерялся Бургдорф, вышел вперед:
— Салют, мой фюрер!
Оживился Гитлер. Встал. Подтянулся. Руку за борт пиджака закинул.
Снова небо взорвали залпы.
Война подошла к Берлину.
«МЫ В БЕРЛИНЕ»
21 апреля 1945 года советские войска штурмом ворвались в Берлин.
Родом они полтавские. Петр Кириенко и Стась Кириенко — отец и сын.
Вместе ушли на войну из дома. В первые дни войны. Оказались вместе в части одной, в роте одной и во взводе. Вместе дороги военные мерили. Вместе
ходили в атаку, в разведку. Вместе мечтали о победе.
— Быть нам, сынку, в Берлине. Быть нам в Берлине, — говорил Кириенкоотец.
Под Сталинградом мечтали они о Берлине. Затем в боях под Курском. Затем на Днепре.
Стась Кириенко молод, безус. Петр Кириенко — солдат с заслугами. В
первую мировую войну воевал. В гражданскую воевал. Ранен. Контужен.
Осколки снаряда в теле хранит как память.
Петр Кириенко и Стась Кириенко словно орел с орленком. Поучает солдатской премудрости молодого солдата бывалый:
— Быть нам, сынку, в Берлине. Быть!
Ранило как-то Стася осколком в грудь. Вынес отец Кириенко сына из самого пекла боя. Контузило как-то Стася. Привалило землей в окопе. Разгреб
Кириенко-отец обвал. Снова сына унес от смерти.
Шагают солдаты путями войны. Мужает Стась Кириенко в боях и походах.
Был молодым птенцом, а нынче и сам летает.
Медали заслужили отец и сын. Вскоре к медалям пришли ордена. С орденами почет и слава.
Наступает Советская Армия. Отвоевали Кириенки и Дон и Донбасс. Принесли свободу родной Полтавщине.
— Дойдем до Берлина! Быть нам в Берлине!
Перед бойцами широкий Днепр.
На Днепре при переправе совершилось непоправимое. Сразила фашистская
пуля Петра Кириенко.
Помирает отец-солдат:
— Сынку, дойдем до Берлина. Сынку…
Дальше шел Кириенко Стась. Походом, боями прошел Украину, Польшу, и
вот ворвались наши войска в Берлин.
Последние дни апреля. Стоит солдат на берлинской улице. Смотрит в небо,
на громады домов. Отвлекся солдат от боя. Неужели и вправду в Берлине?
Шепчут солдатские губы:
— Да, батька, мы в Берлине.
42
Подошел солдат к стене соседнего дома. Штыком по известке вывел, словно печать поставил: «Петр Кириенко, Стась Кириенко, апрель, 1945 год».
ОЧИСТИЛ ВОЗДУХ. РАССЕЯЛ ГАРЬ
30 апреля. После полудня. Бои идут рядом с имперской канцелярией.
Личный шофер Гитлера Кемпке получил приказ раздобыть 200 литров бензина. Принялся Кемпке искать горючее. Нелегкое это дело. Уже несколько
дней, как перерезаны все дороги, ведущие к имперской канцелярии. Не подвозят сюда горючее. Носится Кемпке, выполняет приказ. Сливает бензин из
разбитых машин, из пустых баков по капле цедит. Кое-как набрал сто литров.
Доложил.
— Мало, — сказали Кемпке.
Снова носится Кемпке. Снова по каплям цедит. «Зачем же бензин? — гадает. — Бежать? Так ведь поздно. Перерезаны все пути. Если проедем, так сто,
от силы двести метров. Зачем бензин? Конечно, бежать! Удачлив фюрер. А
вдруг прорвемся?!»
Облазил Кемпке, обшарил, обнюхал все, что мог, даже, рискуя жизнью, на
соседние улицы бегал. Набрал еще восемьдесят литров. Нет больше бензина
нигде ни грамма.
Доложил Кемпке:
— Сто восемьдесят литров, и больше нигде ни грамма.
Во дворе имперской канцелярии находился сад. Приказали Кемпке в сад
притащить горючее. Снес он сюда канистры. Стоит и опять гадает: «Зачем же
в саду бензин?»
А в это время там, внизу, в подземелье у двери, ведущей в комнату Гитлера, стоят в молчании приближенные фюрера. Прильнули к закрытой двери.
Ловят малейший звук.
Томительно длится время.
Сегодня утром Гитлер объявил свою волю — он уходит из жизни.
— Немецкий народ не достоин меня! — кричал на прощание фюрер.
— Трусы!
— Глупцы!
— Предатели!
И вот сидит на диване Гитлер. Держит в руке несколько пилюль с отравой.
Напротив овчарка Блонди. Преданно смотрит в глаза хозяину.
Ясно Гитлеру — все кончено. Медлить нельзя. Иначе завтра плен, и тогда… Страшно о плене подумать. Страшится людского гнева.
Поманил фюрер Блонди. Сунул пилюлю. Позвал щенят. Потянулись, глупцы, доверчиво… Тихо, замерло все за дверью. Камердинер Гитлера Линге
посмотрел на часы. Половина четвертого. Открыли дверь приближенные.
Мертвы и фюрер, и Блонди, и щенки.
Завернули тело Гитлера в ковер. Тайным ходом вынесли в сад. Положили у
края большой воронки. Облили бензином. Вспыхнуло пламя. Пробушевал
над ковром огонь. Горстка золы осталась. Дунул ветер. Золу развеял. Очистил воздух. Рассеял гарь.
43
А в это время советские воины шли в последний бой. Начался штурм
рейхстага.
ПОСЛЕДНИЕ МЕТРЫ ВОЙНА СЧИТАЕТ
Начался штурм рейхстага. Вместе со всеми в атаке Герасим Лыков.
Не снилось такое солдату. Он в Берлине. Он у рейхстага. Смотрит солдат
на здание. Колонны, колонны, колонны. Стеклянный купол венчает верх.
С боем прорвались сюда солдаты. В последних атаках, в последних боях
солдаты. Последние метры война считает.
В сорочке родился Герасим Лыков. С 41-го он воюет. Знал отступления,
знал окружения, два года идет вперед. Хранила судьба солдата.
— Я везучий, — шутил солдат. — В этой войне для меня не отлита пуля.
Снаряд для меня не выточен.
И верно, не тронут судьбой солдат.
Ждут солдата в далеком краю российском жена и родители. Дети солдата
ждут.
Ждут победителя. Ждут!
В атаке, в порыве лихом солдат. Последние метры война считает. Не скрывает радость свою солдат. Смотрит солдат на рейхстаг, на здание. Колонны,
колонны, колонны. Стеклянный купол венчает верх.
Последний раскат войны.
— Вперед! Ура! — кричит командир.
— Ура-а-а! — повторяет Лыков.
И вдруг рядом с солдатом снаряд ударил. Поднял он землю девятым валом.
Сбила она солдата. Засыпан землей солдат.
Кто видел, лишь ахнул:
— Вот так пуля ему не отлита.
— Вот так снаряд не выточен.
Знают все в роте Лыкова — отличный товарищ, солдат примерный.
Жить бы ему да жить. Вернуться бы к жене, к родителям. Детей радостно
расцеловать.
И вдруг снова снаряд ударил. Рядом с тем местом, что первый. Немного совсем в стороне. Рванул и этот огромной силой. Поднял он землю девятым валом.
Смотрят солдаты — глазам не верят.
Жив оказался солдат. Засыпал — отсыпал его снаряд. Вот ведь судьба бывает. Знать, и вправду пуля ему не отлита. Снаряд для него не выточен.
ЗНАМЯ ПОБЕДЫ
— Сержант Егоров!
— Я, сержант Егоров.
— Младший сержант Кантария.
— Я, младший сержант Кантария.
Бойцов вызвал к себе командир. Советским солдатам доверялось почетное
задание. Им вручили боевое знамя. Это знамя нужно было установить на
здании рейхстага.
44
Ушли бойцы. Многие с завистью смотрели им вслед. Каждый сейчас хотел
быть на их месте.
У рейхстага идет бой.
Пригнувшись, бегут Егоров и Кантария через площадь. Советские воины
внимательно следят за каждым их шагом. Вдруг фашисты открыли бешеный
огонь, и знаменосцам приходится лечь за укрытие. Тогда наши бойцы вновь
начинают атаку. Егоров и Кантария бегут дальше.
Вот они уже на лестнице. Подбежали к колоннам, подпирающим вход в
здание. Кантария подсаживает Егорова, и тот пытается прикрепить знамя у
входа в рейхстаг.
«Ох, выше бы!» — вырывается у бойцов. И, как бы услышав товарищей,
Егоров и Кантария снимают знамя и бегут дальше. Они врываются в рейхстаг
и исчезают за его дверьми.
Бой уже идет на втором этаже. Проходит несколько минут, и в одном из
окон, недалеко от центрального входа, вновь появляется Красное знамя. Появилось. Качнулось. И вновь исчезло.
Забеспокоились солдаты. Что с товарищами? Не убиты ли?!
Проходит минута, две, десять. Тревога все больше и больше охватывает
солдат. Проходит еще тридцать минут.
И вдруг крик радости вырывается у сотен бойцов. Друзья живы. Знамя цело. Пригнувшись, они бегут на самом верху здания — по крыше. Вот они
выпрямились во весь рост, держат знамя в руках и приветственно машут товарищам. Потом вдруг бросаются к застекленному куполу, который поднимается над крышей рейхстага, и осторожно начинают карабкаться еще выше.
На площади и в здании еще шли бои, а на крыше рейхстага, на самом верху, в весеннем небе над побежденным Берлином уже уверенно развевалось
Знамя Победы. Два советских воина, русский рабочий Михаил Егоров и грузинский юноша Милитон Кантария, а вместе с ними и тысячи других бойцов
разных национальностей сквозь войну принесли его сюда, в самое фашистское логово, и установили на страх врагам, как символ непобедимости советского оружия.
Прошло несколько дней, и фашистские генералы признали себя окончательно побежденными. Гитлеровская Германия была полностью разбита. Великая освободительная война советского народа против фашизма закончилась полной нашей победой.
Был май 1945 года. Гремела весна. Ликовали люди и земля. Москва салютовала героям. И радость огнями взлетала в небо.
Кир Булычев
Девочка с Земли
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Завтра Алиса идет в школу. Это будет очень интересный день. Сегодня с
утра видеофонят ее друзья и знакомые, и все ее поздравляют. Правда, Алиса
и сама уже три месяца как никому покоя не дает – рассказывает о своей будущей школе.
45
Марсианин Бус прислал ей какой-то удивительный пенал, который пока что
никто не смог открыть – ни я, ни мои сослуживцы, среди которых, кстати,
было два доктора наук и главный механик зоопарка.
Шуша сказал, что пойдет в школу вместе с Алисой и проверит, достаточно
ли опытная учительница ей достанется.
Удивительно много шума. По-моему, когда я уходил в первый раз в школу,
никто не поднимал такого шума.
Сейчас суматоха немного утихла. Алиса ушла в зоопарк попрощаться с
Бронтей.
А пока дома тихо, я решил надиктовать несколько историй из жизни Алисы
и ее друзей. Я перешлю эти записки Алисиной учительнице. Ей полезно будет знать, с каким несерьезным человеком ей придется иметь дело. Может
быть, эти записки помогут учительнице воспитать мою дочку.
Сначала Алиса была ребенок как ребенок. Лет до трех. Доказательством
тому – первая история, которую я собираюсь рассказать. Но уже через год,
когда она встретилась с Бронтей, в ее характере обнаружилось умение делать
все не как положено, исчезать в самое неподходящее время и даже случайно
делать открытия, которые оказались не по силам крупнейшим ученым современности. Алиса умеет извлекать выгоду из хорошего к себе отношения, но
тем не менее у нее масса верных друзей. Нам же, ее родителям, бывает очень
трудно. Ведь мы не можем все время сидеть дома; я работаю в зоопарке, а
наша мама строит дома, и притом часто на других планетах.
Я хочу заранее предупредить учительницу Алисы – ей тоже будет, наверно,
нелегко. Пускай же она внимательно выслушает совершенно правдивые истории, случившиеся с девочкой Алисой в разных местах Земли и космоса в
течение последних трех лет.
Я набираю номер
Алиса не спит. Десятый час, а она не спит. Я сказал:
– Алиса, спи немедленно, а то...
– Что «а то», папа?
– А то я провидеофоню бабе-яге.
– А кто такая баба-яга?
– Ну, это детям надо знать. Баба-яга костяная нога – страшная, злая бабушка, которая кушает маленьких детей. Непослушных.
– Почему?
– Ну, потому что она злая и голодная.
– А почему голодная?
– Потому что у нее в избушке нет продуктопровода.
– А почему нет?
– Потому что избушка у нее старая-престарая и стоит далеко в лесу.
Алисе стало так интересно, что она даже села на кровати.
– Она в заповеднике работает?
– Алиса, спать немедленно!
– Но ты ведь обещал позвать бабу-ягу.
46
Пожалуйста, папочка, дорогой, позови бабу-ягу!
– Я позову. Но ты об этом очень пожалеешь.
Я подошел к видеофону и наугад нажал несколько кнопок. Я был уверен,
что соединения не будет и бабы-яги «не окажется дома». Но я ошибся.
Экран видеофона просветлел, загорелся ярче, раздался щелчок – кто-то
нажал кнопку приема на другом конце линии, и еще не успело появиться на
экране изображение, как сонный голос сказал:
– Марсианское посольство слушает.
– Ну как, папа, она придет? – крикнула из спальни Алиса.
– Она уже спит, – сердито сказал я.
– Марсианское посольство слушает, – повторил голос.
Я повернулся к видеофону. На меня смотрел молодой марсианин. У него
были зеленые глаза без ресниц.
– Простите, – сказал я, – я, очевидно, ошибся номером.
Марсианин улыбнулся. Он смотрел не на меня, а на что-то за моей спиной.
Ну конечно, Алиса выбралась из кровати и стояла босиком на полу.
– Добрый вечер, – сказала она марсианину.
– Добрый вечер, девочка.
– Это у вас живет баба-яга?
Марсианин вопросительно посмотрел на меня.
– Понимаете, – сказал я, – Алиса не может заснуть, и я хотел провидеофонить бабе-яге, чтобы она ее наказала. Но вот ошибся номером.
Марсианин снова улыбнулся.
– Спокойной ночи, Алиса, – сказал он. – Надо спать, а то папа позовет бабу-ягу.
Марсианин попрощался со мной и отключился.
– Ну, теперь ты пойдешь спать? – спросил я. – Ты слышала, что сказал тебе
дядя с Марса?
– Пойду. А ты возьмешь меня на Марс?
– Если будешь хорошо себя вести, летом туда полетим.
В конце концов Алиса уснула, и я снова сел за работу. И засиделся до часу
ночи. А в час вдруг приглушенно заверещал видеофон. Я нажал кнопку. На
меня глядел марсианин из посольства.
– Извините, пожалуйста, что я побеспокоил вас так поздно, – сказал он, –
но ваш видеофон не отключен, и я решил, что вы еще не спите.
– Пожалуйста.
– Вы не могли бы помочь нам? – сказал марсианин. – Все посольство не
спит. Мы перерыли все энциклопедии, изучили видеофонную книгу, но не
можем найти, кто такая баба-яга и где она живет...
Бронтя
К нам в Московский зоопарк привезли яйцо бронтозавра. Яйцо нашли чилийские туристы в оползне на берегу Енисея. Яйцо было почти круглое и замечательно сохранилось в вечной мерзлоте. Когда его начали изучать специ47
алисты, то они обнаружили, что яйцо совсем свежее. И поэтому решено было
поместить его в зоопарковский инкубатор.
Конечно, мало кто верил в успех, но уже через неделю рентгеновские
снимки показали, что зародыш бронтозавра развивается. Как только об этом
было объявлено по интервидению, в Москву начали слетаться со всех сторон
ученые и корреспонденты. Нам пришлось забронировать всю восьмидесятиэтажную гостиницу «Венера» на Тверской улице. Да и то она всех не вместила. Восемь турецких палеонтологов спали у меня в столовой, я поместился в
кухне с журналистом из Эквадора, а две корреспондентки журнала «Женщины Антарктиды» устроились в спальне Алисы.
Когда наша мама провидеофонила вечером из Нукуса, где она строит стадион, она решила, что не туда попала.
Все телеспутники мира показывали яйцо. Яйцо сбоку, яйцо спереди; скелеты бронтозавра и яйцо...
Конгресс космофилологов в полном составе приехал на экскурсию в зоопарк. Но к тому времени мы уже прекратили доступ в инкубатор, и филологам пришлось смотреть на белых медведей и марсианских богомолов.
На сорок шестой день такой сумасшедшей жизни яйцо вздрогнуло. Мы с
моим другом профессором Якатой сидели в этот момент у колпака, под которым хранилось яйцо, и пили чай. Мы уже перестали верить в то, что из яйца
кто-нибудь выведется. Ведь мы больше его не просвечивали, чтобы не повредить нашему «младенцу». И мы не могли заниматься предсказаниями хотя бы потому, что никто до нас не пробовал выводить бронтозавров.
Так вот, яйцо вздрогнуло, еще раз... треснуло, и сквозь толстую кожистую
скорлупу начала просовываться черная, похожая на змеиную, голова. Застрекотали автоматические съемочные камеры. Я знал, что над дверью инкубатора зажегся красный огонь. На территории зоопарка началось что-то весьма
напоминающее панику.
Через пять минут вокруг нас собрались все, кому положено было здесь
находиться, и многие из тех, кому находиться было совсем не обязательно,
но очень хотелось. Сразу стало очень жарко.
Наконец из яйца вылез маленький бронтозавренок.
– Папа, как его зовут? – услышал я вдруг знакомый голос.
– Алиса! – удивился я. – Ты как сюда попала?
– Я с корреспондентами.
– Но ведь детям сюда нельзя.
– Мне можно. Я всем говорила, что я твоя дочка. И меня пустили.
– Ты знаешь, что пользоваться знакомствами для личных целей нехорошо?
– Но ведь, папа, маленькому Бронте, может быть, скучно без детей, вот я и
пришла.
Я только рукой махнул. У меня не было ни минуты свободной, чтобы вывести Алису из инкубатора. И не было вокруг никого, кто согласился бы это
сделать за меня.
– Стой здесь и никуда не уходи, – сказал я ей, а сам бросился к колпаку с
48
новорожденным бронтозавром.
Весь вечер мы с Алисой не разговаривали. Поссорились. Я запретил ей появляться в инкубаторе, но она сказала, что не может меня послушаться, потому что ей жалко Бронтю. И на следующий день она снова пробралась в инкубатор. Ее провели космонавты с корабля «Юпитер-8». Космонавты были
героями, и никто не мог отказать им.
– Доброе утро, Бронтя, – сказала она, подходя к колпаку.
Бронтозавренок искоса посмотрел на нее.
– Чей это ребенок? – строго спросил профессор Яката.
Я чуть сквозь землю не провалился. Но Алиса за словом в карман не лезет.
– Я вам не нравлюсь? – спросила она.
– Нет, что вы, совсем наоборот... Я просто подумал, что вы, может быть,
потерялись... – Профессор совсем не умел разговаривать с маленькими девочками.
– Ладно, – сказала Алиса. – Я к тебе, Бронтя, завтра зайду. Не скучай.
И Алиса в самом деле пришла завтра. И приходила почти каждый день. Все
к ней привыкли и пропускали без всяких разговоров. Я же умыл руки. Все
равно наш дом стоит рядом с зоопарком, дорогу переходить нигде не надо, да
и попутчики ей всегда находились.
Бронтозавр быстро рос. Через месяц он достиг двух с половиной метров
длины, и его перевели в специально выстроенный павильон. Бронтозавр бродил по огороженному загону и жевал молодые побеги бамбука и бананы.
Бамбук привозили грузовыми ракетами из Индии, а бананами нас снабжали
фермеры из Малаховки.
В цементном бассейне посреди загона плескалась теплая солоноватая вода.
Такая нравилась бронтозавру.
Но вдруг он потерял аппетит. Три дня бамбук и бананы оставались нетронутыми. На четвертый день бронтозавр лег на дно бассейна и положил на
пластиковый борт маленькую черную голову. По всему было видно, что он
собирается умирать. Этого мы не могли допустить. Ведь у нас был всего
один бронтозавр. Лучшие врачи мира помогали нам. Но все было напрасно.
Бронтя отказывался от травы, витаминов, апельсинов, молока – от всего.
Алиса не знала об этой трагедии. Я ее отправил к бабушке во Внуково. Но
на четвертый день она включила телевизор как раз в тот момент, когда передавали сообщение об ухудшении здоровья бронтозавра. Я уж не знаю, как
она уговорила бабушку, но в то же утро Алиса вбежала в павильон.
– Папа! – закричала она. – Как ты мог скрыть от меня? Как ты мог?.. – Потом, Алиса, потом, – ответил я. – У нас совещание.
У нас и в самом деле шло совещание. Оно не прекращалось последние три
дня.
Алиса ничего не сказала и отошла. А еще через минуту я услышал, как рядом кто-то ахнул. Я обернулся и увидел, что Алиса уже перебралась через
барьер, соскользнула в загон и побежала к морде бронтозавра. В руке у нее
была белая булка.
49
– Ешь, Бронтя, – сказала она, – а то они тебя здесь голодом заморят. Мне
бы тоже на твоем месте надоели бананы.
И не успел я добежать до барьера, как случилось невероятное. То, что прославило Алису и сильно испортило репутацию нам, биологам.
Бронтозавр поднял голову, посмотрел на Алису и осторожно взял булку у
нее из рук.
– Тише, папа, – погрозила мне пальцем Алиса, увидев, что я хочу перепрыгнуть через барьер. – Бронтя тебя боится.
– Он ей ничего не сделает, – сказал профессор Яката.
Я и сам видел, что он ничего не сделает. Но что будет, если эту сцену увидит бабушка?
Потом ученые долго спорили. Спорят и до сих пор. Одни говорят, что
Бронтя нуждался в перемене пищи, а другие – что он больше, чем нам, доверял Алисе. Но так или иначе кризис миновал.
Теперь Бронтя стал вполне ручным. Хотя в нем около тридцати метров
длины, для него нет большего удовольствия, чем покатать на себе Алису.
Один из моих ассистентов сделал специальную стремянку, и, когда Алиса
приходит в павильон, Бронтя протягивает в угол свою длиннющую шею, берет треугольными зубами стоящую там стремянку и ловко подставляет ее к
своему черному блестящему боку.
Потом он катает Алису по павильону или плавает с ней в бассейне.
Застенчивый Шуша
У Алисы много знакомых зверей: два котенка; марсианский богомол, который живет у нее под кроватью и по ночам подражает балалайке; ежик, который жил у нас недолго, а потом ушел обратно в лес; бронтозавр Бронтя – к
нему Алиса ходит в гости в зоопарк; и, наконец, соседская собака Рекс, помоему, карликовая такса не очень чистых кровей.
Еще одним зверем Алиса обзавелась, когда вернулась первая экспедиция с
Сириуса.
Алиса познакомилась с Полосковым на встрече этой экспедиции. Я не
знаю, как она это устроила: у Алисы широкие связи. Так или иначе, она оказалась среди ребят, которые принесли космонавтам цветы. Представьте мое
удивление, когда я вижу по телевизору – бежит Алиса по летному полю с букетом голубых роз больше ее самой и вручает его самому Полоскову.
Полосков взял ее на руки, они вместе слушали приветственные речи и вместе ушли.
Алиса вернулась домой только вечером с большой красной сумкой в руках.
– Ты где была?
– Больше всего я была в детском саду, – ответила она.
– А меньше всего где ты была?
– Нас еще возили на космодром.
– И потом?
Алиса поняла, что я смотрел телевизор, и сказала:
50
– Еще меня попросили поздравить космонавтов.
– Кто же это тебя попросил?
– Один человек, ты его не знаешь.
– Алиса, тебе не приходилось сталкиваться с термином «телесные наказания»?
– Знаю, это когда шлепают. Но, я думаю, только в сказках.
– Боюсь, что придется сказку сделать былью. Почему ты всегда лезешь куда не следует?
Алиса хотела было на меня обидеться, но вдруг красная сумка у нее в руке
зашевелилась.
– Это еще что такое?
– Это подарок от Полоскова.
– Ты выпросила себе подарок! Этого еще не хватало!
– Я ничего не выпрашивала. Это Шуша. Полосков привез их с Сириуса.
Маленький шуша, шушонок, можно сказать.
И Алиса осторожно достала из сумки маленького шестилапого зверька, похожего на кенгуренка. У шушонка были большие стрекозиные глаза. Он
быстро вращал ими, крепко вцепившись верхней парой лап в Алисин костюм.
– Видишь, он меня уже любит, – сказала Алиса. – Я ему сделаю постель.
Я знал историю с шушами. Все знали историю с шушами, а мы, биологи, в
особенности. У меня в зоопарке было уже пять шуш, и со дня на день мы
ожидали прибавления семейства. Полосков с Зеленым обнаружили шуш на
одной из планет в системе Сириуса. Эти милые, безобидные зверушки, которые ни на шаг не отставали от космонавтов, оказались млекопитающими, хотя по повадкам больше всего напоминали наших пингвинов. То же спокойное
любопытство и вечные попытки залезть в самые неподходящие места. Зеленому даже пришлось как-то спасать шушонка, который собирался потонуть в
большой банке сгущенного молока. Экспедиция привезла целый фильм о
шушах, который прошел с большим успехом во всех кинотеатрах и видеорамах.
К сожалению, у экспедиции не было времени как следует понаблюдать за
ними. Известно, что шуши приходили в лагерь экспедиции с утра, а с
наступлением темноты куда-то исчезали, скрывались в скалах.
Так или иначе, когда экспедиция уже возвращалась обратно, в одном из отсеков Полосков обнаружил трех шуш, которые, наверно, заблудились в корабле. Правда, Полосков подумал сначала, что шуш протащил на корабль
контрабандой кто-нибудь из участников экспедиции, но возмущение его товарищей было таким искренним, что Полоскову пришлось отказаться от своих подозрений.
Появление шуш вызвало массу дополнительных проблем. Во-первых, они
могли оказаться источником неизвестных инфекций. Во-вторых, они могли
погибнуть в пути, не выдержать перегрузок. В-третьих, никто не знал, что
они едят... И так далее.
51
Но все опасения оказались напрасными. Шуши отлично перенесли дезинфекцию, послушно питались бульоном и консервированными фруктами. Изза этого они нажили себе кровного врага в лице Зеленого, который любил
компот, а последние месяцы экспедиции ему пришлось отказаться от компота – его съели «зайцы».
Во время долгого пути у шушихи родилось шесть шушат. Так что корабль
прибыл на Землю переполненный шушами и шушатами. Они оказались понятливыми зверушками и никаких неприятностей и неудобств никому, кроме
Зеленого, не причиняли.
Я помню исторический момент прибытия экспедиции на Землю, когда под
прицелом кино– и телевизионных камер открылся люк и вместо космонавтов
в его отверстии показался удивительный шестилапый зверь. За ним еще несколько таких же, только поменьше. По всей земле прокатился вздох удивления. Но оборвался в тот момент, когда вслед за шушами из корабля вышел
улыбающийся Полосков. Он нес на руках шушонка, перемазанного сгущенным молоком...
Часть зверьков попала в зоопарк, некоторые остались у полюбивших их
космонавтов. Полосковский шушонок достался Алисе. Бог уж ее знает, чем
она очаровала сурового космонавта Полоскова.
Шуша жил в большой корзине рядом с Алисиной кроватью, мяса не употреблял, ночью спал, дружил с котятами, боялся богомола и тихо мурлыкал,
когда Алиса гладила его или рассказывала о своих удачах и бедах.
Шуша быстро рос и через два месяца стал ростом с Алису. Они ходили гулять в садик напротив, и Алиса никогда не надевала на него ошейник.
– А вдруг он кого-нибудь испугает? – спрашивал я. – Или попадет под машину?
– Нет, он не испугает.
А потом, он обидится, если я на него надену ошейник. Он ведь такой чуткий.
Как-то Алисе не спалось. Она капризничала и требовала, чтобы я читал ей
про доктора Айболита.
– Некогда, дочка, – сказал я. – У меня срочная работа. Кстати, тебе пора читать книжки самой.
– Но это же не книжка, а микрофильм, и там буквы маленькие.
– Так он звуковой. Не хочешь читать – включи звук.
– Мне холодно вставать.
– Тогда погоди. Я допишу и включу.
– Не хочешь – Шушу попрошу.
– Ну попроси, – улыбнулся я.
И через минуту вдруг услышал из соседней комнаты нежный микрофильмированный голос:
«...И еще была у Айболита собака Авва».
Значит, Алиса все-таки встала и дотянулась до выключателя.
– Сейчас же обратно в постель! – крикнул я. – Простудишься.
– А я в постели.
52
– Нельзя обманывать. Кто же тогда включил микрофильм?
– Шуша.
Я очень не хочу, чтобы моя дочка выросла лживой. Я отложил работу, пошел к ней и решил серьезно поговорить.
На стене висел экран. Шуша орудовал у микропроектора, а на экране
несчастные звери толпились у дверей доброго доктора Айболита.
– Как ты умудрилась так его выдрессировать? – искренне удивился я.
– Я его и не дрессировала. Он сам все умеет.
Шуша смущенно перебирал передними лапами перед грудью.
Наступило неловкое молчание.
– И все-таки... – сказал наконец я.
– Извините, – раздался высокий хрипловатый голос. Это говорил Шуша. –
Но я в самом деле сам научился. Это ведь не трудно.
– Простите... – сказал я.
– Это не трудно, – повторил Шуша. – Вы сами позавчера показывали Алисе
сказку про короля богомолов.
– Нет, я уже не о том. Как вы научились говорить?
– Мы с ним занимались, – сказала Алиса.
– Ничего не понимаю! Десятки биологов работают с шушами, и ни разу ни
один шуша не сказал ни слова.
– А наш Шуша и читать умеет. Умеешь?
– Немного.
– Он мне столько интересного рассказывает...
– Мы с вашей дочкой большие друзья.
– Так почему же вы столько времени молчали?
– Он стеснялся, – ответила за Шушу Алиса.
Шуша потупил глаза.
Преступница Алиса
Я обещал Алисе: «Кончишь второй класс – возьму тебя с собой в летнюю
экспедицию. Полетим на корабле «Пегас» собирать редких животных для
нашего зоопарка».
Я сказал об этом еще зимой, сразу после Нового года. И заодно поставил
несколько условий: хорошо учиться, не делать глупостей и не заниматься
авантюрами.
Алиса честно выполняла условия, и, казалось, ничто не угрожало нашим
планам. Но в мае, за месяц до отлета, случилось происшествие, которое чуть
было все не испортило.
В тот день я работал дома, писал статью для «Вестника космозоологии».
Сквозь открытую дверь кабинета я увидел, что Алиса пришла из школы
мрачная, бросила с размаху на стол сумку с диктофоном и микрофильмами,
от обеда отказалась и вместо любимой в последние месяцы книги «Звери
дальних планет» взялась за «Трех мушкетеров».
– У тебя неприятности? – спросил я.
– Ничего подобного, – ответила Алиса. – С чего ты взял?
53
– Так, показалось.
Алиса подумала немного, отложила книгу и спросила:
– Пап, а у тебя нет случайно золотого самородка?
– А большой тебе нужен самородок?
– Килограмма в полтора.
– Нет.
– А поменьше?
– Честно говоря, и поменьше нет. Никакого нет у меня самородка. Зачем он
мне?
– Не знаю, – сказала Алиса. – Просто мне понадобился самородок.
Я вышел из кабинета, сел с ней рядом на диван и сказал:
– Рассказывай, что там у тебя произошло.
– Ничего особенного. Просто нужен самородок.
– А если совсем откровенно?
Алиса глубоко вздохнула, поглядела в окно, наконец решилась:
– Пап, я преступница.
– Преступница?
– Я совершила ограбление, и теперь меня, наверно, выгонят из школы.
– Жалко, – сказал я. – Ну, продолжай. Надеюсь, что все не так страшно, как
кажется с первого взгляда.
– В общем, мы с Алешей Наумовым решили поймать щуку-гиганта. Она
живет в Икшинском водохранилище и пожирает мальков. Нам о ней рассказал один рыбак, ты его не знаешь.
– А при чем здесь самородок?
– Для блесны.
– Что?
– Мы в классе обсуждали и решили, что надо щуку ловить на блесну. Простую щуку ловят на простую блесну, а гигантскую щуку надо ловить на особенную блесну. И тогда Лева Званский сказал про самородок. А у нас в
школьном музее есть самородок. Вернее, был самородок. В полтора килограмма весом. Его школе один выпускник подарил. Он его с пояса астероидов привез.
– И вы украли золотой самородок весом в полтора килограмма?
– Это не совсем так, папа. Мы его взяли взаймы. Лева Званский сказал, что
его отец геолог и он привезет новый. А пока мы решили сделать блесну из
золота. Щука наверняка клюнет на такую блесну.
– А дальше что?
– Дальше ничего особенного. Мальчишки испугались открыть шкаф. И мы
тянули жребий. Я бы никогда не стала брать золотой самородок, но жребий
упал на меня.
– Пал.
– Что?
– Жребий пал на тебя.
– Ну да, жребий упал на меня, и я не могла отступить перед всеми ребята54
ми. Тем более что этого самородка никто бы и не хватился.
– А потом?
– А потом мы пошли к Алеше Наумову, взяли лазер и распилили этот проклятый самородок. И поехали на Икшинское водохранилище. И щука откусила нашу блесну.
Алиса подумала немного и добавила:
– А может, и не щука. Может быть, коряга. Блесна была очень тяжелая. Мы
искали ее и не нашли. Ныряли по очереди.
– И ваше преступление открылось?
– Да, потому что Званский обманщик. Он принес из дома горсть алмазов и
говорит, что золота нет ни кусочка. Мы его отправили с алмазами домой.
Нужны нам его алмазы! А тут приходит Елена Александровна и говорит:
«Молодежь, очистите музей, я сейчас сюда первоклашек на экскурсию приведу». Бывают же такие несчастливые совпадения! И все тут же обнаружилось. Она к директору побежала. «Опасность, – говорит (мы под дверью
слушали), – у кого-то пробудилось в крови прошлое!» Алешка Наумов, правда, сказал, что он всю вину на себя возьмет, но я не согласилась. Если жребий упал, пусть меня и казнят. Вот и все.
– И все? – удивился я. – Так ты созналась?
– Не успела, – сказала Алиса. – Нам срок дали до завтра. Елена сказала, что
или завтра самородок будет на месте, или состоится крупный разговор. Значит, завтра нас снимут с соревнований, а может, даже выгонят из школы.
– С каких соревнований?
– Завтра у нас гонки в воздушных пузырях. На первенство школы. А наша
команда от класса – как раз Алешка, я и Еговров. Не может же Еговров один
лететь.
– Ты забыла еще об одном осложнении, – сказал я.
– О каком? – спросила Алиса таким голосом, будто догадывалась.
– Ты нарушила наш договор.
– Нарушила, – согласилась Алиса. – Но я надеялась, что нарушение не
очень сильное.
– Да? Украсть самородок весом в полтора кило, распилить его на блесны,
утопить в Икшинском водохранилище и даже не сознаться! Боюсь, что придется тебе остаться, «Пегас» уйдет без тебя.
– Ой, папа! – сказала Алиса тихо. – Что же теперь делать будем?
– Думай, – сказал я и вернулся в кабинет дописывать статью.
Но писалось плохо. Очень уж чепуховая история получалась. Как маленькие детки! Распилили музейный экспонат.
Через час я выглянул из кабинета. Алисы не было. Куда-то убежала. Тогда
я позвонил в Минералогический музей Фридману, с которым я когда-то
встречался на Памире.
На экране видеофона появилось круглое лицо с черными усами.
– Леня, – сказал я, – у тебя нет в запасниках лишнего самородка весом килограмма в полтора?
55
– Есть и в пять килограммов. А зачем тебе? Для работы?
– Нет, дома нужно.
– Не знаю, что тебе сказать, – ответил Леня, закручивая усы. – Они ведь все
оприходованы.
– Мне какой-нибудь самый завалящий, – сказал я. – Дочке в школе понадобился.
– Алисе?
– Алисе.
– Тогда знаешь что, – сказал Фридман, – я тебе дам самородок. Вернее, не
тебе, а Алисе. Но ты мне заплатишь добром за добро.
– С удовольствием.
– Дай на один день синебарса.
– Что?
– Синебарса. У нас мыши завелись.
– В камнях?
– Не знаю уж, чем они питаются, но завелись. И кошки не боятся. И мышеловку игнорируют. А от запаха и вида синебарса мыши, как всем известно,
убегают со всех ног куда глаза глядят.
Что мне было делать? Синебарс – животное редкое, и мне самому придется
ехать с ним в музей и там смотреть, чтобы синебарс кого-нибудь не искусал.
– Ладно, – сказал я. – Только пришли самородок к завтрашнему утру, по
пневмопочте.
Я отключил видеофон, и тут же прозвучал звонок в дверь. Я открыл. За
дверью стоял беленький мальчик в оранжевом костюме венерианского разведчика, с эмблемой первопроходчика Сирианской системы на рукаве.
– Простите, – сказал мальчик. – Вы Алисин отец?
– Я.
– Здравствуйте. Моя фамилия Еговров. Алиса дома?
– Нет. Ушла куда-то.
– Жаль. Вам можно доверять?
– Мне? Можно.
– Тогда у меня к вам мужской разговор.
– Как космонавт с космонавтом?
– Не смейтесь, – покраснел Еговров. – Со временем я буду носить этот костюм по праву.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – Так что за мужской разговор?
– Нам с Алисой выступать на соревнованиях, но тут случилось одно обстоятельство, из-за которого ее могут с соревнований снять. В общем, ей надо
вернуть в школу одну потерянную вещь. Я вам ее даю, но никому ни слова.
Ясно?
– Ясно, таинственный незнакомец, – сказал я.
– Держите.
Он протянул мне мешочек.
Мешочек был тяжелый.
56
– Самородок? – спросил я.
– А вы знаете?
– Знаю.
– Самородок.
– Надеюсь, не краденый?
– Да нет, что вы! Мне его в клубе туристов дали. Ну, до свидания.
Не успел я вернуться в кабинет, как в дверь снова позвонили. За дверью
обнаружились две девочки.
– Здравствуйте, – сказали они хором. – Мы из первого класса. Возьмите для
Алисы.
Они протянули мне два одинаковых кошелька и убежали. В одном кошельке лежали четыре золотые монеты, старинные монеты из чьей-то коллекции.
В другом – три чайные ложки. Ложки оказались, правда, не золотыми, а платиновыми, но догнать девочек я не смог.
Еще один самородок рука неизвестного доброжелателя подкинула в почтовый ящик. Потом приходил Лева Званский и пытался всучить мне маленькую
шкатулку с алмазами. Потом пришел один старшеклассник и принес сразу
три самородка.
– Я в детстве камни собирал, – сказал он.
Алиса вернулась вечером. От двери она сказала торжественно:
– Пап, не расстраивайся, все обошлось. Мы с тобой летим в экспедицию.
– Почему такая перемена? – спросил я.
– Потому что я нашла самородок.
Алиса еле вытащила из сумки самородок. По виду в нем было килограммов
шесть-семь.
– Я поехала к Полоскову. К нашему капитану. Он всех своих знакомых обзвонил, когда узнал, в чем дело. И еще накормил меня обедом, так что я не
голодная.
Тут Алиса увидела разложенные на столе самородки и прочие золотые вещи, скопившиеся за день в нашем доме.
– Ой-ой-ой! – сказала она. – Наш музей разбогатеет.
– Слушай, преступница, – сказал я тогда, – я бы тебя ни за что не взял в
экспедицию, если бы не твои друзья.
– А при чем тут мои друзья?
– Да потому, что они вряд ли стали бы бегать по Москве и искать золотые
вещи для очень плохого человека.
– Не такой уж я плохой человек, – сказала Алиса без лишней скромности.
Я нахмурился, но в этот момент в стене звякнуло приемное устройство
пневматической почты. Я открыл люк и достал пакет с самородком из Минералогического музея. Фридман выполнил свое обещание.
– Это от меня, – сказал я.
– Вот видишь, – сказала Алиса. – Значит, ты тоже мой друг.
– Получается так, – ответил я. – Но попрошу не зазнаваться.
На следующее утро мне пришлось проводить Алису до школы, потому что
57
общий вес золотого запаса в нашей квартире достиг восемнадцати килограммов.
Передавая ей сумку у входа в школу, я сказал:
– Совсем забыл о наказании.
– О каком?
– Придется тебе в воскресенье взять из зоопарка синебарса и пойти с ним в
Минералогический музей.
– С синебарсом – в музей? Он же глупый.
– Да, он будет там пугать мышей, а ты посмотришь, чтобы он кого-нибудь
еще не напугал.
– Договорились, – сказала Алиса. – Но в экспедицию мы все-таки летим.
Сорок три зайца
Последние две недели перед отлетом прошли в спешке, волнениях и не всегда необходимой беготне. Алису я почти не видел.
Во-первых, надо было приготовить, проверить, перевезти и разместить в
«Пегасе» клетки, ловушки, ультразвуковые приманки, капканы, сети, силовые установки и еще тысячу вещей, которые нужны для ловли зверей. Вовторых, надо было запастись лекарствами, продуктами, фильмами, чистой
пленкой, аппаратами, диктофонами, софитами, микроскопами, гербарными
папками, записными книжками, резиновыми сапогами, счетновычислительными машинами, зонтиками от солнца и дождя, лимонадом,
плащами, панамами, сухим мороженым, автолетами и еще миллионом вещей,
которые могут понадобиться, а могут и не понадобиться в экспедиции. Втретьих, раз уж мы по дороге будем опускаться на научных базах, станциях и
разных планетах, надо взять с собой грузы и посылки: апельсины для астрономов на Марсе, селедку в банках для разведчиков Малого Арктура, вишневый сок, тушь и резиновый клей для археологов в системе 2-БЦ, парчовые
халаты и электрокардиографы для жителей планеты Фикс, гарнитур орехового дерева, выигранный жителем планеты Самора в викторине «Знаете ли вы
Солнечную систему?», айвовое варенье (витаминизированное) для лабуцильцев и еще множество подарков и посылок, которые нам приносили до последней минуты бабушки, дедушки, братья, сестры, отцы, матери, дети и
внуки тех людей и инопланетчиков, с которыми нам придется увидеться. В
конце концов наш «Пегас» стал похож на Ноев ковчег, на плавучую ярмарку,
на магазин «Универсам» и даже на склад торговой базы.
Я похудел за две недели на шесть килограммов, а капитан «Пегаса», известный космонавт Полосков, постарел на шесть лет.
Так как «Пегас» – небольшое судно, то и экипаж на нем маленький. На Земле
и других планетах командую экспедицией я, профессор Селезнев из Московского зоопарка. То, что я профессор, совсем не значит, что я уже старый, седой и важный человек. Так получилось, что я с детства люблю всяких животных и никогда не менял их на камни, марки, радиоприемники и другие интересные вещи. Когда мне было десять лет, я пришел в кружок юннатов в зоопарке, потом окончил школу и пошел в университет учиться на биолога. А
58
пока учился, продолжал каждый свободный день проводить в зоопарке и
биологических лабораториях. Когда я окончил университет, то знал о животных столько, что смог написать о них свою первую книжку. В то время еще
не было скоростных кораблей, которые летают в любой конец Галактики, и
потому было мало космических зоологов. С тех пор прошло двадцать лет, и
космических зоологов стало очень много. Но я оказался одним из первых. Я
облетел множество планет и звезд и незаметно для себя самого стал профессором.
Когда «Пегас» отрывается от твердой земли, то хозяином на нем и главным
начальником над всеми нами становится Геннадий Полосков, известный
космонавт и командир корабля. Мы с ним встречались и раньше, на далеких
планетах и научных базах. Он часто бывает у нас дома и особенно дружит с
Алисой. Полосков совсем не похож на отважного космонавта, и когда он
снимает форму капитана-звездолетчика, то его можно принять за воспитателя в детском саду или библиотекаря. Полосков невысокого роста, беленький,
молчаливый и очень деликатный. Но когда он сидит в своем кресле на мостике космического корабля, он меняется – и голос становится другим, и даже лицо приобретает твердость и решительность. Полосков никогда не теряет присутствия духа, и его очень уважают в космофлоте. Мне с трудом удалось уговорить его полететь капитаном на «Пегасе», потому что Джек O'Кониола уговаривал его принять новый пассажирский лайнер на линии Земля –
Фикс. И если бы не Алиса, никогда бы мне Полоскова не уговорить.
Третий член экипажа «Пегаса» – механик Зеленый. Это мужчина большого
роста, с пышной рыжей бородой. Он хороший механик и раз пять летал с Полосковым на других кораблях. Главное для него удовольствие – копаться в
двигателе и что-нибудь чинить в машинном отделении. Это вообще-то отличное качество, но иногда Зеленый увлекается, и тогда какая-нибудь очень
важная машина или прибор оказываются разобранными именно в тот момент, когда они очень нужны. И еще Зеленый – большой пессимист. Он думает, что «это» добром не кончится. Что «это»? Да все. Например, он прочитал в какой-то старинной книге, что один купец порезался бритвой и умер от
заражения крови. Хотя теперь на всей Земле не найти такой бритвы, чтобы
порезаться, и все мужчины смазывают утром лицо пастой, вместо того чтобы
бриться, он на всякий случай отпустил бороду. Когда мы попадаем на неизвестную планету, он сразу советует нам улететь отсюда, потому что зверей
здесь все равно нет, а если есть, то такие, что зоопарку не нужны, a если
нужны, то нам все равно их не довезти до Земли, и так далее. Но мы все привыкли к Зеленому и на его воркотню внимания не обращаем. А он на нас не
обижается.
Четвертым членом нашего экипажа, если не считать кухонного робота, который вечно ломается, и вездеходов-автоматов, была Алиса. Она, как известно,
моя дочь, окончила второй класс, с ней всегда что-нибудь случается, но все
ее приключения пока кончались благополучно. Алиса полезный в экспедиции человек – она умеет ухаживать за зверями и почти ничего не боится.
59
Ночью перед отлетом я спал плохо: мне казалось, что кто-то ходит по дому и
хлопает дверьми. Когда я встал, Алиса была уже одета, как будто и не ложилась спать. Мы спустились к автолету. Вещей с нами не было, если не считать моей черной папки и Алисиной сумки через плечо, к которой были привязаны ласты и гарпун для подводной охоты. Утро было холодное, зябкое и
свежее. Метеорологи обещали дать дождь после обеда, но, как всегда, немного ошиблись, и их дождь вылился еще ночью. На улицах было пусто, мы попрощались с нашими родными и обещали писать письма со всех планет.
Автолет не спеша поднялся над улицей и легко полетел к западу, к космодрому. Я передал управление Алисе, а сам вынул длинные списки, тысячу
раз исправленные и перечеркнутые, и принялся их изучать, потому что капитан Полосков поклялся мне, что, если не выкинуть по крайней мере три тонны груза, мы никогда не сможем оторваться от Земли.
Я не заметил, как мы долетели до космодрома. Алиса была сосредоточена и
как будто о чем-то не переставая думала. Она так отвлеклась, что опустила
автолет у чужого корабля, который грузил поросят на Венеру.
При виде опускающейся с неба машины поросята прыснули в разные стороны, сопровождавшие их роботы бросились ловить беглецов, а начальник погрузки изругал меня за то, что я доверяю посадку маленькому ребенку.
– Она не такая маленькая, – ответил я начальнику. – Она второй класс окончила.
– Тем более стыдно, – сказал начальник, прижимая к груди только что пойманного поросенка. – Мы их теперь до вечера не соберем!
Я поглядел на Алису укоризненно, взял руль и перегнал машину к белому
«Пегасу». «Пегас» в дни своей корабельной молодости был скоростным почтовым судном. Потом, когда появились корабли быстрее и вместительнее,
«Пегас» переделали для экспедиций. В нем были вместительные трюмы, и он
уже послужил и геологам и археологам, а теперь пригодился и зоопарку.
Полосков ждал нас, и не успели мы поздороваться, как он спросил:
– Придумали, куда три тонны деть?
– Кое-что придумал, – сказал я.
– Рассказывай!
В этот момент к нам подошла скромная бабушка в синей шали и спросила:
– Вы не возьмете с собой маленькую посылочку моему сыну на Альдебаран?
– Ну вот, – махнул рукой Полосков, – еще этого не хватало!
– Совсем маленькую, – сказала бабушка. – Граммов двести, не больше. Вы
представляете, каково ему будет не получить никакого подарка ко дню рождения?
Мне не представляли.
– А что в посылке? – спросил деликатный Полосков, сдаваясь на милость победительницы.
– Ничего особенного. Тортик. Коля так любит тортики! И стереопленочка, на
которой изображено, как его сынок, а мой внучек учится ходить.
– Тащите, – сказал мрачно Полосков.
60
Я посмотрел, где Алиса. Алиса куда-то пропала. Над космодромом вставало
солнце, и длинная тень от «Пегаса» достигла здания космопорта.
– Слушай, – сказал я Полоскову, – мы перегоним часть груза на Луну на рейсовом корабле. А с Луны будет легче стартовать.
– Я тоже так думал, – сказал Полосков. – На всякий случай снимем четыре
тонны, чтобы был запас.
– Куда посылочку передать? – спросила бабушка.
– Робот на входе примет, – сказал Полосков, и мы с ним стали проверять, что
выгрузить до Луны.
Краем глаза я посматривал, куда делась Алиса, и потому обратил внимание и
на бабушку с посылочкой. Бабушка стояла в тени корабля и тихо спорила с
роботом-погрузчиком. За бабушкой возвышалась сильно перегруженная автотележка.
– Полосков, – сказал я, – обрати внимание.
– Ой, – сказал отважный капитан. – Я этого не переживу!
Тигриным прыжком он подскочил к бабушке.
– Что это?! – громовым голосом произнес он.
– Посылочка, – сказала бабушка робко.
– Тортик?
– Тортик. – Бабушка уже оправилась от испуга.
– Такой большой?
– Простите, капитан, – сказала бабушка строго. – Вы что, хотите, чтобы мой
сын в одиночестве ел присланный мной тортик, не поделившись со своими
ста тридцатью товарищами по работе? Вы этого хотите?
– Я ничего больше не хочу! – сказал загнанный Полосков. – Я остаюсь дома
и никуда не лечу. Ясно? Я никуда не лечу!
Бой с бабушкой продолжался полчаса и кончился победой Полоскова. Тем
временем я прошел в корабль и приказал роботам снять с борта апельсины и
гарнитур орехового дерева.
Алису я встретил в дальнем переходе грузового трюма и очень удивился
встрече.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я.
Алиса спрятала за спину связку бубликов и ответила:
– Знакомлюсь с кораблем.
– Иди в каюту, – сказал я. И поспешил дальше.
Наконец к двенадцати часам мы закончили перегрузку. Все было готово. Мы
еще раз проверили с Полосковым вес груза – получился резерв в двести килограммов, так что можно было спокойно подниматься в космос.
Полосков вызвал по внутренней связи механика Зеленого. Механик сидел у
пульта управления, расчесывал свою рыжую бороду. Полосков наклонился к
самому экрану видеофона и спросил:
– Можем стартовать?
– В любой момент, – сказал Зеленый. – Хотя погода мне не нравится.
– Диспетчерская, – сказал Полосков в микрофон. – «Пегас» просит взлет.
61
– Одну минуточку, – ответил диспетчер. – У вас нет свободного места?
– Ни одного, – твердо сказал Полосков. – Мы пассажиров не берем.
– Но, может, хоть человек пять возьмете? – сказал диспетчер.
– А зачем? Неужели нет рейсовых кораблей?
– Все перегружены.
– Почему?
– Неужели вы не знаете? На Луне сегодня футбольный матч на кубок Галактического сектора: Земля – планета Фикс.
– А почему на Луне? – удивился Полосков, который не интересовался футболом и вообще за дни подготовки к полету отстал от действительности.
– Наивный человек! – сказал диспетчер. – Как же фиксианцы будут играть
при земной тяжести? Им и на Луне нелегко придется.
– Значит, мы их обыграем? – спросил Полосков.
– Сомневаюсь, – ответил диспетчер. – Они переманили с Марса трех защитников и Симона Брауна.
– Мне бы ваши заботы, – сказал Полосков. – Когда даете взлет?
– И все-таки мы победим, – вмешалась в разговор Алиса, которая незаметно
проникла на мостик.
– Правильно, девочка, – обрадовался диспетчер. – Может, возьмете болельщиков? Чтобы отправить всех желающих, мне нужно восемь кораблей. Не
представляю, что делать. А заявки все поступают.
– Нет, – отрезал Полосков.
– Ну, дело ваше. Заводите двигатели.
Полосков переключился на машинное отделение.
– Зеленый, – сказал он, – включай планетарные. Только помаленьку. Проверим, нет ли перегрузки.
– Откуда быть перегрузке? – возмутился я. – Мы же все пересчитали.
Корабль чуть задрожал, набирая мощность.
– Пять-четыре-три-два-один – пуск, – сказал капитан.
Корабль вздрогнул и остался на месте.
– Что случилось? – спросил Полосков.
– Что у вас случилось? – спросил диспетчер, который наблюдал за нашим
стартом.
– Не идет, – сказал Зеленый. – Я же говорил: ничего хорошего из этого не
выйдет.
Алиса сидела, пристегнутая к креслу, и не смотрела в мою сторону.
– Попробуем еще раз, – сказал Полосков.
– Пробовать не надо, – ответил Зеленый. – Значительная перегрузка. У меня
приборы перед глазами.
Полосков попытался еще раз поднять «Пегас», но корабль стоял на месте как
прикованный. Тогда Полосков сказал:
– У нас какие-то ошибки в расчетах.
– Нет, мы проверили на счетной машине, – ответил я. – У нас резерв двести
килограммов.
62
– Но что же тогда происходит?
– Придется выбрасывать груз за борт. Мы не можем терять время. С какого
трюма начнем?
– С первого, – сказал я. – Там посылки. Подождем их на Луне.
– Только не с первого, – сказала вдруг Алиса.
– Ну ладно, – ответил я ей машинально. – Тогда начнем с третьего – там
клетки и сети.
– Только не с третьего, – сказала Алиса.
– Это еще что такое? – спросил строго Полосков.
И в этот момент диспетчер снова вышел на связь.
– «Пегас», – сказал он, – на вас поступила жалоба.
– Какая жалоба?
– Включаю справочное бюро.
На экране показался зал ожидания. У справочного бюро толпились люди.
Среди них я узнал несколько знакомых лиц. Откуда они мне знакомы?
Женщина, стоявшая ближе всех к справочному бюро, сказала, глядя на меня:
– Стыдно все-таки. Нельзя так потакать шалостям.
– Каким шалостям? – удивился я.
– Я сказала Алеше: на Луну ты не летишь, у тебя пять троек за четвертую
четверть.
– И я запретила Леве лететь на этот матч, – поддержала ее другая женщина. –
Отлично мог бы посмотреть по телевизору.
– Ага, – сказал я медленно. Я узнал наконец людей, которые собрались у
справочного бюро: это были родители ребят из Алисиного класса.
– Вся ясно, – сказал Полосков. – И много у нас на борту «зайцев»?
– Я не думала, что у нас перегрузка, – сказала Алиса. – Не могли же ребята
пропустить матч века! Что же получается – я погляжу, а они нет?
– И много у нас «зайцев»? – повторил Полосков стальным голосом.
– Наш класс и два параллельных, – сказала тихо Алиса. – Пока папа ночью
спал, мы слетелись к космодрому и забрались на корабль.
– Никуда ты не летишь, – сказал я. – Мы не можем брать в экспедицию безответственных людей.
– Папа, я больше не буду! – взмолилась Алиса. – Но пойми же, у меня сильно
развито чувство долга!
– Мы разбиться могли из-за твоего чувства долга, – ответил Полосков.
Вообще-то он все Алисе прощает, но сейчас он очень рассердился.
– Пошли извлекать «зайцев», – добавил он. – Если справимся за полчаса,
останешься на корабле. Нет – летим без тебя.
Последнего «зайца» мы извлекли из трюма через двадцать три минуты. Еще
через шесть они все уже стояли, страшно огорченные и печальные, у корабля, и к ним от здания космодрома бежали мамы, папы и бабушки.
Всего «зайцев» на «Пегасе» оказалось сорок три человека. Я до сих пор не
понимаю, как Алисе удалось их разместить на борту, а нам – ни одного из
них не заметить.
63
– Счастливо, Алиса! – крикнул снизу Алеша Наумов, когда мы наконец поднялись к люку. – Поболей за нас! И возвращайся скорее!
– Земля победит!.. – ответила ему Алиса. – Нехорошо получилось, – сказала
она мне, когда мы уже поднялись над Землей и взяли курс к Луне.
– Нехорошо, – согласился я. – Мне за тебя стыдно.
– Я не о том, – сказала Алиса. – Ведь третий «Б» улетел в полном составе еще
ночью в мешках из-под картошки на грузовой барже. Они-то будут на стадионе, а наши вторые классы – нет. Я не оправдала доверия товарищей.
– А куда картошку из мешков дели? – спросил, удивившись, Полосков.
– Не знаю, – сказала Алиса. Подумала и добавила: – Какими глазами я буду
смотреть на стадионе на третий «Б»? Просто ужас!
Ты слышал о трех капитанах?
Когда «Пегас» опустился на лунном космодроме, я спросил у своих спутников:
– Какие у кого планы? Вылетаем завтра в шесть ноль-ноль.
Капитан Полосков сказал, что он остается на корабле готовить его к отлету.
Механик Зеленый попросил разрешения сходить на футбол.
Алиса тоже сказала, что пойдет на футбол, хотя и без всякого удовольствия.
– Почему? – спросил я.
– Разве ты забыл? На стадионе будет весь третий «Б», а из вторых классов
только я одна. Ты во всем виноват.
– Я?
– А кто же высадил с «Пегаса» моих ребят?
– Мы же не могли подняться! Да и что бы сказали обо мне их родители?
Вдруг что-нибудь случится?
– Где? – возмутилась Алиса. – В Солнечной системе? В конце двадцать первого века?
Когда Алиса с Зеленым ушли, я решил в последний раз выпить чашечку кофе
в настоящем ресторане и пошел в «Селену».
Громадный зал ресторана был почти полон. Я остановился неподалеку от
входа, отыскивая место, и услышал знакомый громовой голос:
– Кого я вижу!
За дальним столом восседал мой давнишний приятель Громозека. Я не виделся с ним лет пять, но ни на минуту о нем не забывал. Когда-то мы были
очень дружны, а началось наше знакомство с того, что мне удалось спасти
Громозеку в джунглях Эвридики. Громозека отбился от археологической
партии, заблудился в лесу и чуть не попал в зубы Малому дракончику –
злобной твари в шестнадцать метров длиной.
При виде меня Громозека спустил на пол свернутые для удобства щупальца,
в очаровательной улыбке разинул свою полуметровую пасть, дружески потянулся мне навстречу острыми когтищами и, набирая скорость, ринулся в мою
сторону.
64
Какой-то турист, никогда раньше не видевший обитателей планеты Чумароз,
взвизгнул и упал в обморок. Но Громозека на него не обиделся. Он крепко
обхватил меня щупальцами и прижал к острым пластинкам на своей груди.
– Старина! – ревел он, как лев. – Сколько лет, сколько зим! Я уж собрался лететь в Москву, чтобы тебя повидать, и вдруг – глазам своим не верю... Какими судьбами?
– Едем в экспедицию, – сказал я. – В свободный поиск по Галактике.
– Это замечательно! – сказал с чувством Громозека. – Я счастлив, что тебе
удалось преодолеть козни зложелателей и уехать в экспедицию.
– Но у меня нет зложелателей.
– Ты меня не обманешь, – сказал Громозека, тряся укоризненно перед моим
носом острыми, загнутыми когтями.
Я не стал возражать, потому что знал, как мнителен мой друг.
– Садись! – приказал Громозека. – Робот, бутылку грузинского вина для моего лучшего друга и три литра валерьянки для меня лично.
– Слушаюсь, – ответил робот-официант и укатил на кухню выполнять заказ.
– Как жизнь? – допрашивал меня Громозека. – Как жена? Как дочка? Уже
научилась ходить?
– В школе учится, – сказал я. – Второй класс окончила.
– Великолепно! – воскликнул Громозека. – Как быстро бежит время...
Тут моего друга посетила печальная мысль, и, будучи очень впечатлительной
особой, Громозека оглушительно застонал, и дымящиеся едкие слезы покатились из восьми глаз.
– Что с тобой? – встревожился я.
– Ты только подумай, как быстро течет время! – произнес Громозека сквозь
слезы. – Дети растут, а мы с тобой стареем.
Он, расчувствовавшись, выпустил из ноздрей четыре струи едкого желтого
дыма, окутавшего ресторан, но тут же взял себя в руки и объявил:
– Извините меня, благородные посетители ресторана, я постараюсь больше
не причинять вам неприятностей.
Дым струился между столиками, люди кашляли, и некоторые даже ушли из
зала.
– Пойдем и мы, – сказал я, задыхаясь, – а то ты еще что-нибудь натворишь.
– Ты прав, – покорно согласился Громозека.
Мы вышли в холл, где Громозека занял целый диван, а я притулился рядом с
ним на стуле. Робот принес нам вино и валерьянку, бокал для меня и литровую банку для чумарозца.
– Ты где сейчас работаешь? – спросил я Громозеку.
– Будем копать мертвый город на Колеиде, – ответил он. – Сюда прилетел за
инфракрасными детекторами.
– Интересный город на Колеиде? – спросил я.
– Может быть, интересный, – ответил осторожно Громозека, который был
страшно суеверен. Чтобы не сглазить, он провел четыре раза хвостом у правого глаза и сказал шепотом: – Баскури-барипарата.
65
– Когда начинаете? – спросил я.
– Недели через две стартуем с Меркурия. Там наша временная база.
– Странное, неподходящее место, – сказал я. – Половина планеты раскалена,
половина – ледяная пустыня.
– Ничего удивительного, – сказал Громозека и снова потянулся за валерьянкой. – Мы там в прошлом году отыскали остатки корабля Полуночных скитальцев. Вот и работали. Да что я все о себе да о себе! Ты мне лучше о своем
маршруте расскажи.
– Я знаю о нем только приблизительно, – ответил я. – Мы облетим сначала
несколько баз по соседству с Солнечной системой, а потом уйдем в свободный поиск. Времени много – три месяца, корабль вместительный.
– На Эвридику не собираешься? – спросил Громозека.
– Нет. Малый дракончик уже есть в Московском зоопарке, а Большого дракончика, к сожалению, еще никто не смог поймать.
– Даже если бы ты его поймал, – сказал Громозека, – все равно на твоем корабле увезти его нельзя.
Я согласился, что Большого дракончика на «Пегасе» не увезешь. Хотя бы потому, что его дневной рацион – четыре тонны мяса и бананов.
Мы помолчали немного. Приятно сидеть со старым другом, никуда не спешить. Старушка-туристка в лиловом парике, украшенном восковыми цветами, подошла к нам и робко протянула блокнот.
– Не откажетесь ли, – попросила она, – написать мне автограф на память о
случайной встрече?
– Почему бы и нет? – сказал Громозека, протянув когтистое щупальце за
блокнотом.
Старушка зажмурилась в ужасе, и ее тонкая ручка задрожала.
Громозека раскрыл блокнот и на чистой странице размашисто написал:
«Прекрасной юной землянке от верного поклонника с туманной планеты
Чумароз. Ресторан „Селена“. 3 марта».
– Спасибо, – прошептала старушка и отступила мелкими шажками.
– Я хорошо написал? – спросил меня Громозека. – Трогательно?
– Трогательно, – согласился я. – Только не совсем точно.
– А что?
– Это совсем не юная землянка, а пожилая женщина. И вообще – землянкой
раньше называли первобытное жилье, выкопанное в земле.
– Ой, какой позор! – расстроился Громозека. – Но ведь у нее цветочки на
шляпе. Сейчас же догоню ее и перепишу автограф.
– Не стоит, друг, – остановил я его. – Ты ее только перепугаешь.
– Да, тяжело бремя славы, – сказал Громозека. – Но приятно сознавать, что
крупнейшего археолога Чумарозы узнают даже на далекой земной Луне.
Я не стал разубеждать друга. Я подозревал, что старушка никогда в жизни не
встречалась ни с одним из космоархеологов. Просто ее поразил облик моего
друга.
– Слушай, – сказал Громозека, – меня посетила идея. Я тебе помогу.
66
– Как?
– Ты слышал о планете имени Трех Капитанов?
– Где-то читал, но не помню, где и почему.
– Тогда замечательно.
Громозека наклонился ближе, положил мне на плечо тяжелое горячее щупальце, расправил блестящие пластинки на круглом, словно небольшой воздушный шар, животе и начал:
– В секторе 19-4 есть небольшая необитаемая планета. Раньше у нее даже
названия не было – только цифровой код. Теперь космонавты зовут ее планетой имени Трех Капитанов. А почему так? Там на ровном каменном плато
возвышаются три статуи. Поставлены они в честь трех космических капитанов. Это были великие исследователи и отважные люди. Один из них был
родом с Земли, второй – с Марса, а третий капитан родился на Фиксе. Рука
об руку эти капитаны проходили созвездия, снижались на планетах, на которых снизиться невозможно, спасали целые миры, которым грозила опасность. Это они первыми одолели джунгли Эвридики, и один из них подстрелил Большого дракончика. Это они отыскали и уничтожили гнездо космических пиратов, хотя пиратов было вдесятеро больше. Это они опустились в
метановую атмосферу Голгофы и отыскали там философский камень, потерянный конвоем Курсака. Это они взорвали ядовитый вулкан, грозивший истребить население целой планеты. Об их подвигах можно говорить две недели подряд...
– Теперь я вспомнил, – прервал я Громозеку. – Конечно, я слышал о трех капитанах.
– То-то, – проворчал Громозека и выпил стакан валерьянки. – Быстро мы забываем героев. Стыдно. – Громозека укоризненно покачал мягкой головой и
продолжал: – Несколько лет назад пути капитанов разошлись. Первый капитан увлекся проектом «Венера».
– Как же, знаю, – сказал я. – Так, значит, он – один из тех, кто меняет ее орбиту?
– Да. Первый капитан всегда любил грандиозные планы. И когда узнал, что
решено перетащить Венеру подальше от Солнца и изменить период ее вращения, для того чтобы люди смогли ее заселить, он тут же предложил свои
услуги проекту. И это славно, потому что ученые решили превратить Венеру
в громадный космический корабль, а нет человека в Галактике, который бы
лучше первого капитана разбирался в космической технике.
– А остальные капитаны? – спросил я.
– Второй, говорят, погиб неизвестно где и неизвестно когда. Третий капитан
полетел в соседнюю галактику и вернется через несколько лет. Так я хочу
сказать, что капитаны встречали множество редких, чудесных зверей и птиц.
От них наверняка остались какие-то записки, дневники.
– А где они?
– Дневники хранятся на планете Трех Капитанов. Рядом с монументами, возведенными благородными современниками по подписке, проведенной на
67
восьмидесяти планетах, есть лаборатория и мемориальный центр. Там постоянно живет доктор Верховцев. Он знает о трех капитанах больше всех в Галактике. Если заедешь туда – не пожалеешь.
– Спасибо, Громозека, – сказал я. – Может, тебе хватит пить валерьянку? Ты
сам мне жаловался, что она плохо влияет на сердце.
– Что делать! – всплеснул щупальцами мой друг. – У меня же три сердца. На
какое-то из них валерьянка влияет очень пагубно. Но я никак не могу понять,
на какое.
Мы еще целый час вспоминали старых знакомых и приключения, которые
нам пришлось пережить вместе. Вдруг дверь в холл распахнулась, и появилась толпа людей и инопланетчиков. Они несли на руках футболистов сборной Земли. Играла музыка, раздавались веселые крики.
Из толпы выскочила Алиса.
– Ну что! – крикнула она, увидев меня. – Не помогли фиксианцам варяги с
Марса! Три – один. Теперь встреча на нейтральном поле!
– А как же третий «Б»? – спросил я ехидно.
– Их не было, – сказала Алиса. – Я бы их обязательно увидела. Наверно, третий «Б» перехватили и отправили обратно. В мешках из-под картошки. Так
им и надо!
– Ты вредный человек, Алиса, – сказал я.
– Нет! – взревел оскорбленно Громозека. – Ты не имеешь права так оскорблять беззащитную девочку! Я не дам ее в обиду!
Громозека обхватил Алису щупальцами и поднял к потолку.
– Нет! – повторял он возмущенно. – Твоя дочь – моя дочь. Я не позволю.
– Но я не твоя дочь, – сказала сверху Алиса. Она, к счастью, не очень испугалась.
Но куда сильнее испугался механик Зеленый. Он в тот момент вошел в холл
и вдруг увидел, что Алиса бьется в щупальцах громадного чудовища. Меня
Зеленый даже не заметил. Он бросился к Громозеке, размахивая рыжей бородой, как знаменем, и с разбегу врезался в круглый живот моего друга.
Громозека подхватил Зеленого свободными щупальцами и посадил на люстру. Потом осторожно опустил Алису и спросил меня:
– Я немного погорячился?
– Немного, – ответила за меня Алиса. – Спусти Зеленого на пол.
– Не будет бросаться на археологов, – ответил Громозека. – Не хочу его снимать. Привет, увидимся вечером. Я вспомнил, что мне надо до конца рабочего дня побывать на базовом складе.
И, лукаво подмигнув Алисе, Громозека, пошатываясь, удалился в сторону
шлюза. По холлу волнами расходился запах валерьянки.
Зеленого мы сняли с люстры с помощью футбольной команды, а на Громозеку я немного обиделся, потому что мой друг хоть и талантливый ученый и
верный товарищ, но плохо воспитан, и его чувство юмора иногда принимает
странные формы.
– Так куда летим? – спросила Алиса, когда мы подходили к кораблю.
68
– Первым делом, – сказал я, – отвезем груз на Марс и разведчикам Малого
Арктура. А оттуда – прямым ходом в сектор 19-4, на базу имени Трех Капитанов.
– Да здравствуют три капитана! – сказала Алиса, хотя она о них никогда
раньше не слышала.
Что рассказали ушаны
Все коллекционеры и любители всяческих диковин в восьмом секторе Галактики прилетают на планету Блук. Там, у города Палапутра, раз в неделю бывает базар.
В Галактике есть несколько миллиардов коллекционеров. Например, коллекционеры Солнечной системы собираются в первое воскресенье каждого месяца на Марсе, на плоскогорье у Большого канала.
Мне рассказывали, что в туманности Андромеды тоже есть могучее братство
коллекционеров, а на одной из планет их столько, что они взяли в свои руки
власть и вся промышленность той планеты выпускает лишь альбомы для марок, пинцеты и аквариумы.
У марсианских коллекционеров я бывал. Достал там для зоопарка редких летающих рыбок. А вот на Блуке бывать мне не приходилось.
***
Палапутра оказалась небольшим городом. В ней было очень много гостиниц
и складов. А космодрому в Палапутре могла бы позавидовать любая столица.
Как только «Пегас» опустился на бетонное поле, к нему сразу подкатил автомобиль, в котором сидели стражники.
– Вы откуда прилетели? – спросили они Полоскова, затормозив у трапа.
– С Земли, – ответил Полосков.
– Это где?
– В третьем секторе. Солнечная система.
– Ага, так я и думал, – сказал главный стражник.
Он был очень похож на вентилятор. У него было три больших круглых уха, и
когда он говорил, то вертел головой так, что поднимался ветер. Поэтому в
Галактике жителей Блука прозвали ушанами.
Стражники поднялись на борт и прошли в кают-компанию.
– А что будете продавать? – спросил стражник.
– Мы хотели бы посмотреть, – ответил я, – нет ли здесь интересных зверей
для Московского зоопарка.
– Значит, вы ничего не будете продавать? – спросил стражник.
– Нет.
– И у вас на борту нет никаких зверей?
– У нас есть звери, – сказал я, – но не для продажи.
– Покажите мне их, – сказал стражник.
– Почему? – удивился Полосков. – Мы ваши гости, и вы должны нам верить.
– Вам бы я поверил, – сказал ушан, – но вы мало знаете коллекционеров. Они
тащат со всей Галактики разных тварей, а у нас потом сплошные неприятно69
сти. Раньше мы были вежливые и не проверяли кораблей, а теперь проверяем. Научены горьким опытом.
И стражник, поднимая ветер ушами, рассказал нам такую печальную историю:
– Недавно на рынке обнаружился торговец. Он пришел на базар с маленьким
мешочком и банкой. В банке были белые червяки. Любители птиц сразу оценили этих червяков. Червяки были калорийные и очень нравились животным.
Один коллекционер купил банку червяков. Второй купил, третий. А торговец
развязывал мешок и черпал оттуда все новых. Коллекционеры стали в очередь за червяками. Двести двадцать третьим в очереди стоял известный собиратель экзотических рыбок Крабакас с Баракаса. Он стоял, делать было нечего, и следил за тем, как торговец черпает червяков банкой из мешочка. И
подсчитал, что в мешочке может уместиться только три с половиной банки
червяков, не больше. Тогда Крабакас с Баракаса догадался, что дело нечисто.
Он подошел к торговцу и спросил: «Разве мешок бездонный?»
– Нет, ваше благоушие, – перебил главного стражника его помощник в этом
месте рассказа, – он спросил: «Откуда вы берете червяков?»
– Молчи, – сказал третий стражник. – Ничего подобного. Крабакас с Баракаса
спросил его: «Дайте мне ваш мешочек посмотреть».
– Молчать! – прикрикнул на своих помощников главный стражник. – Уши
откушу, если будете перебивать!.. Торговец не обратил на слова Крабакаса
никакого внимания. Может быть, оттого, что диаметр Крабакаса всего полмиллиметра, хотя длиной он восемь метров и сам похож на очень-очень тонкого синего червяка. Тогда Крабакас обратился к коллекционерам, которые
стояли в очереди, и воскликнул: «Мне не нравится этот подозрительный торговец!»
– Простите, ваше благоушие, – не выдержал снова помощник стражника, – но
я осмелюсь сказать, что Крабакас с Баракаса сказал тогда другим коллекционерам: «Держите вора».
– Ты с ума сошел! – зашипел на него третий стражник. – Крабакас сказал: «Я
не менее разумное существо, чем вы, торговец, и попрошу обращать на меня
внимание! И вообще отдайте мешок».
– Все, – замахал ушами начальник стражников. – Я ухожу в отставку!
Стражники поссорились, перешли на свой совершенно непонятный язык, который состоит в том, что они очень хитрым образом шевелят ушами.
В кают-компании поднялась буря, и неизвестно, чем бы кончилась ссора
стражников, если бы порывом ветра не сдуло со стола кофейник. Кофейник
разбился, и стражникам стало стыдно за свое поведение.
– Простите нас, – сказал главный ушан. – Мы немного погорячились.
– Ничего, ничего, – сказал я, стараясь не улыбаться и собирая с пола осколки
кофейника, пока Алиса бегала за тряпкой, чтобы вытереть коричневую лужу.
– Крабакас с Баракаса, – продолжал главный ушан, – объяснил коллекционерам свои подозрения, и они общими усилиями отняли у торговца маленький
мешочек. В мешочке умещалось всего две горсти червей. Но когда они вы70
гребли часть червей наружу, то тут же на глазах черви принялись делиться
пополам и расти. Вдруг с дальнего конца базара раздался испуганный крик.
Один любитель певчих птиц высыпал корм в клетку и увидел, что черви размножаются на глазах.
– Нет, – сказал второй стражник, взмахивая ушами. – Осмелюсь возразить,
ваше благоушие...
Но главный стражник не стал слушать возражения. Он схватил своих помощников за уши и вытащил их из кают-компании, захлопнул дверь и сказал
с облегчением:
– Теперь я расскажу спокойно.
Но дверь тут же приоткрылась, и в щель просунулось ухо непокорного
стражника.
– Осмелюсь... – начал он.
– Нет, это невозможно! – Главный стражник прижался к двери тощей спиной
и закончил рассказ: – Оказалось, что эти черви размножаются с невероятной
быстротой. Так быстро, что в десять минут их уже втрое больше, а за час – в
шестьсот раз больше, чем раньше.
– А чем же они питаются? – удивилась Алиса.
– Воздухом, – ответил стражник. – Само собой разумеется, воздухом.
– Кислородом! – крикнул из-за его спины второй стражник.
– Азотом! – закричал третий.
Главный стражник прикрыл лицо ушами от стыда за своих подчиненных.
Лишь через пять минут он настолько пришел к себя, что мог закончить рассказ:
– В общем, уже через три часа весь рынок в Палапутре был на метр завален
червяками, коллекционеры и торговцы разбежались куда глаза глядят.
– А торговец? – спросила Алиса.
– Торговец в суматохе исчез.
– Убежал, – послышалось из-за двери.
– Гора червяков расползлась во все стороны. К вечеру она достигла центра
города. Все пожарные машины, которые заливали червяков водой и пеной из
огнетушителей, не смогли справиться с нашествием. Червяков пытались
жечь, травить, посыпать ДДТ, топтать ногами, но все напрасно. Воздуха на
планете становилось все меньше и меньше. Пришлось раздать кислородные
маски. Тревожные сигналы SOS полетели с планеты Блук во все концы Галактики. Но спас планету любитель птиц Крабакас с Баракаса. Он напустил
на червяков едулок – птичек, маленьких ростом, но настолько прожорливых,
что ни один уважающий себя коллекционер их держать не будет: чистое разорение. В конце концов от червяков удалось избавиться, хотя едулки заодно
сожрали всех муравьев, пчел, ос, комаров, бабочек, тараканов, шмелей и
навозных жуков.
– Так зачем же этот торговец продавал таких опасных червей? – спросила
Алиса.
– Как – зачем? Хотел получить прибыль. Ведь этот мешочек был бездонным.
71
– Нет, – сказала Алиса, – этого быть не может. Не такой уж он дурак. Ведь
коллекционеры скоро догадались, в чем дело.
– Конечно, не дурак! – крикнул из-за двери другой стражник. – Он хотел погубить нашу планету!
– А зачем?
– Мы сами не знаем, – признался главный стражник, отошел от двери и впустил своих помощников. – Мы не знаем, но с тех пор проверяем все корабли,
приходящие из Солнечной системы.
– Почему именно из Солнечной системы?
– Это тайна, – сказал первый стражник.
– Никакая не тайна, – вмешался второй. – Просто тот торговец был из Солнечной системы. Он был Человек.
– Совсем странно, – сказал я. – Но хоть есть его описание? Как он выглядел?
– Никак. Для нас все люди на одно лицо.
– Все равно должны быть какие-то отличительные черты.
– Была черта, – сказал помощник стражника.
– Молчи! – приказал ему начальник.
– Не буду, – сказал помощник. – Тот человек ходил в головном уборе с горизонтальными полями и поперечным углублением наверху.
– Не понимаю, – сказал я. – Что еще за поперечное углубление?
– Ваше благоушие, покажите им фотографию. Может, они нам помогут, –
сказал помощник.
– Нет, нельзя, это секретная фотография.
– Можно. Раз я сказал, она уже не секретная.
– Но ты не сказал, а выдал государственную тайну.
– Тем более.
Тогда его благоушие вынул из кармана фотографию. Фотография была помята, она была любительская, смазанная, но все равно никаких сомнений не
оставалось: на ней был изображен доктор Верховцев с банкой в одной руке и
небольшим мешочком – в другой.
– Быть не может! – удивился я.
– Вы его знаете?
– Да. Он живет на планете имени Трех Капитанов.
– Ай-ай-ай, на такой хорошей планете живет такой плохой человек! Когда вы
его видели?
– Три дня назад.
– А у нас он был в прошлом месяце. Теперь давайте осмотрим ваш корабль.
А вдруг у вас на борту есть червяки?
– У нас нет червяков.
– Запирается, – подсказал своему начальнику второй ушан. – Не хочет говорить.
– Тогда не разрешим выходить в город, – сказал начальник. – Где у вас телефон? Будем считать, что все на борту больны галактической чумой. Тогда вы
72
добровольно улетите. А нет – такую дезинфекцию начнем, что пожалеете,
что прилетали.
– Мы ничего дурного не замышляем, – постарался я успокоить стражника. –
Мы этого человека видели только раз. И, может быть, даже не его. Ведь бывают же очень похожие люди. И зачем доктору, директору музея, торговать
червяками?
– Не знаю, – сказал печально главный ушан. – У нас столько несчастий! Мы
уже перестали доверять нашим гостям.
– А что еще случилось?
– И не спрашивайте. Кто-то истребил почти всех говорунов.
– Говорунов?
– Да, говорунов. Это наши любимые птицы.
Нам нужен говорун
Мы с Алисой пошли на базар пешком, а вездеходу велели подъехать туда часа через два.
Утро было хорошее, ясное, небо чистое, оранжевое, облака легкие, зеленые,
песок под ногами мягкий, голубой.
Мы вышли на главную улицу города. По обе стороны ее стояли гостиницы.
Гостиницы были очень не похожи одна на другую, потому что каждая из них
строилась специально для жителей той или иной планеты или звездной системы.
Была там гостиница «Крак», похожая на детский воздушный шарик метров
сто в поперечнике. Из-под гостиницы торчали края антигравитаторов. В ней
останавливались привыкшие к невесомости космические бродяги, у которых
не было своей планеты. Они летали на кометах и метеорных потоках и там
раскидывали шатры.
Потом мы миновали гостиницу «Чудесное место». Эта гостиница тоже была
шаром, но твердым, массивным, наполовину вкопанным в землю. На ней мы
увидели вывеску: «Только для жителей метановых планет». Из-за неплотно
прикрытой двери шипела струйка газа.
Следующей оказалась гостиница «Сковородка»: ее стены были раскалены –
не дотронешься, несмотря на сто слоев изоляции. В «Сковородке» останавливались жители звезд, для которых купание в раскаленной лаве все равно
что для нас купание в пруду летним днем.
Были гостиницы, подвешенные в воздухе и зарытые в землю, были с дверью
на крыше и вообще без окон и дверей. И вдруг мы увидели небольшое здание
с колоннами, самыми обычными окошками и самой обыкновенной дверью.
Над ней была вывеска: «Волга-матушка».
– Смотри, пап, это, наверно, для людей! – сказала Алиса.
Мы остановились перед гостиницей, потому что нам приятно было увидеть
ее, – все равно что встретиться со старым знакомым.
Из гостиницы вышел высокий человек в форме космонавта торгового флота.
Он кивнул нам, и мы сказали ему:
– Здравствуйте. Вы откуда?
73
– Мы привезли с Земли на планету Блук регенераторы кислорода, – ответил
он. – Может быть, вы слышали – здесь случилась неприятность: они чуть было не потеряли весь воздух.
Пока я разговаривал с космонавтом, Алиса стояла рядом и глядела на гостиницу. Вдруг она схватила меня за руку:
– Папа, смотри, кто там!
У окна на третьем этаже стоял доктор Верховцев и смотрел на нас сверху.
Встретившись со мной взглядом, он тут же отошел от окна.
– Не может быть! – воскликнул я. – Он не успел бы сюда прилететь.
– Пойдем спросим, как он сюда попал, – сказала Алиса.
Дверь в гостиницу была резная, тяжелая, с позолоченной гнутой ручкой. А
внутри холл был отделан, словно боярский терем. Стены расписаны единорогами и красными девицами, а вдоль стен стояли широкие скамьи. Видно,
ушанские архитекторы видели знаменитую двадцатисерийную телепередачу
«Борис Годунов». Посреди боярских палат я остановился.
– Погоди, Алиса, – сказал я. – Мне все это не нравится.
– Почему?
– Посуди сама: мы только что расстались с доктором Верховцевым, прилетаем сюда, и нам стражники говорят, что он чуть было не погубил планету, потому что продавал белых червяков, и тут же мы видим его в окне гостиницы.
– Тем более, – сказала Алиса. – Мы должны его спросить, в чем дело.
– Ну ладно, – согласился я и подошел к длинному столу, за которым между
чучелом лебедя и пластиковым ковшом стоял ушастый портье в белом кафтанчике.
– Скажите, – спросил я его, – в каком номере остановился доктор Верховцев?
– Одну минуточку, добрый молодец, – ответил портье, заложил уши за спину
и открыл громадную книгу в кожаном переплете с застежками. – Верховцев... – бормотал он. – Ве-рихо-ви-цев... Есть Верховцев!
– И где же он живет?
– В осьмом тереме проживает. На третьем этаже, – сказал портье. – А вы будете его друзья?
– Мы его знакомые, – осторожно сказал я.
– Прискорбно, – сказал портье, – что у такого плохого и грубого постояльца
есть такие хорошие на вид знакомые.
– А что, – спросил я, – он вас обидел?
– Идите, – ответил портье. – Терем номер восемь. И скажите ему, басурману,
что если он будет и впредь варить сосиски на кровати и ломать роботов –
стольников-постельников, то мы его попросим съехать с нашего уважаемого
постоялого двора.
– А мне Верховцев показался очень тихим человеком, – сказал я Алисе, когда
мы поднимались по лестнице.
Навстречу нам спускались люди – линеанцы, фиксианцы и другие существа,
которые живут на планетах с такими же условиями, как на Земле. Некоторые
74
из них несли в руках клетки, аквариумы, альбомы с марками или просто сумки. Они спешили на базар.
Восьмой номер находился в самом конце длинного коридора, устланного
множеством персидских ковров. Мы остановились перед пластиковой дверью, расписанной под дуб, и я нажал на кнопку звонка.
Никакого ответа.
Тогда я постучал в дверь. От легкого толчка дверь послушно растворилась.
Небольшая комната была обставлена и украшена по иллюстрациям в исторических романах из жизни Земли. В ней были хрустальная люстра и керосиновая лампа без фитиля, вольфрамовый самовар и японская ширма. Но Верховцева не было.
– Доктор! – позвал я. – Вы здесь?
Никакого ответа.
Алиса вошла в комнату, заглянула за ширму. Я от двери сказал ей:
– Пойдем отсюда, неудобно в чужую комнату залезать...
– Сейчас, пап, – ответила Алиса.
Я услышал за своей спиной чье-то быстрое дыхание. Я оглянулся. В дверях
стоял очень толстый человек в черном кожаном костюме. У него были пухлые губы и несколько подбородков, которые лежали на воротнике.
– Вам кто нужен? – спросил он очень высоким, нежным, детским голосом.
– Мы ищем своего знакомого, – ответил я.
– Извините, я живу в соседнем номере, – сказал толстяк, – и я услышал, как
пять минут назад человек, который здесь живет, ушел. Вот я и решил вас
предупредить.
– А куда он пошел, не знаете?
Толстяк почесал свои подбородки, подумал немного и сказал:
– Я думаю, на базар. Куда бы ему еще пойти?
Мы покинули гостиницу и отправились к базару. «Странный человек доктор
Верховцев», – думал я.
Мы миновали гостиницу, сделанную в виде аквариума, – в ней жили обитатели планет, покрытых водой, – и гостиницу, похожую на чайник. Из носика
чайника вырывался пар – там жили куксы с Параселя. У них на планете жарко, вода кипит, и планета окутана горячим паром.
Из гостиниц выходили их постояльцы. Многие шли в скафандрах, и скафандры были самые разные. Кое-кто полз по земле, кое-кто летел над нашими головами. Под ногами мелькали коллекционеры ростом чуть побольше
муравья, а рядом с ними шествовали коллекционеры ростом чуть пониже
слона.
Чем ближе мы подходили к базару, тем гуще становилась толпа, и я взял
Алису за руку, чтобы она невзначай на кого-нибудь не наступила или ктонибудь нечаянно не наступил бы на нее.
Базар раскинулся на много километров. Он был разделен на несколько секций. Сначала мы миновали секцию собирателей раковин. Потом прошли
сквозь секцию коллекционеров книг, с трудом пробились сквозь заполнен75
ную народом секцию собирателей минералов и драгоценных камней. Через
цветочные ряды мы прошли довольно свободно, только в одном месте мне
пришлось взять Алису на руки, потому что ей чуть не стало дурно от запаха
фиксианских роз.
Но когда мы очутились в секции филателистов, Алиса попросила меня:
– Погоди.
Километровая площадка была уставлена складными столиками. Столиков
было, как сказал мне один старожил, четырнадцать тысяч триста. За столиками сидели филателисты – по двое, а где и по четверо. И они менялись марками. Те, кому не досталось места за столиками, обменивались стоя или просто гуляли вокруг. Алиса купила серию объемных движущихся марок с изображением сирианских птиц, черногорскую марку 1896 года, альбом для фиксианских марок, который сам устанавливал марку на нужное место, только
поднеси к нему. Потом она поменяла черногорскую марку на две марки с
планеты Шешинеру.
– Это специально для тебя, пап, – сказала она. Одна марка была совсем белая,
на второй виднелась лишь надпись маленькими буквами: «Молодой склисс
на пастбище».
– Ты, пап, хотел узнать про склисса.
– Но где же склисс?
– А склисс будет завтра, – сказал давешний толстяк, которого мы встретили в
гостинице. Он нас догнал.
– Как так – завтра?
– На этих марках изображение появляется не каждый день, а только по четным числам, – сказал толстяк.
– А что будет на второй марке?
– На второй? На второй ничего не будет. Она истрачена.
– Так зачем же она? – удивился я.
– Это очень редкая марка. Жители Шешинеру не любят писать письма, и потому почти все марки с их планеты попадаются неиспользованные. А пустые
марки очень редкие. Ваша дочка правильно сделала, что приобрела такую
редкую марку.
Сказав это, толстяк помахал рукой и заспешил, подпрыгивая, дальше.
Мы чуть было не заблудились в секциях, подсекциях и отделениях рынка. Но
тут впереди послышались птичьи крики, рычание зверей и писк насекомых.
Мы вышли на площадь, уставленную клетками, аквариумами, садками, загонами. Это и был отдел космической живности.
Даже мне, опытному космобиологу, было очень трудно разобраться в том,
что мы увидели. Звери и птицы были настолько разнообразные, а владельцы
их были порой и того разнообразнее, что я начал свое путешествие с грубой
ошибки. Я подошел к темно-синей птице на трех двухметровых желтых ногах. От ее ноги тянулась цепочка к ее хозяину, – неизвестному мне инопланетчику, составленному из разноцветных шаров. Я спросил у него, сколько
76
стоит эта прекрасная птица. И тут птица ответила мне на хорошем космическом языке:
– Я не продаюсь. Но если желаете, могу продать вам шаровика разнокрапчатого. И попрошу меня не оскорблять.
Оказывается, я перепутал, кто кого держит на цепочке. Стоявшие вокруг
коллекционеры и торговцы рассмеялись, а птица тогда обиделась и стукнула
меня по голове длинным клювом.
Я поспешил уйти, потому что птицу охватил гнев и она начала примериваться для следующего удара.
– Папа, – сказала вдруг Алиса, – иди сюда. Смотри, как интересно.
Я оторвался от разглядывания кристаллических жуков, которых мы давно
хотели заполучить для зоопарка, и обернулся к ней.
Алиса остановилась перед большим пустым аквариумом. Рядом стоял стульчик, и на нем сидел карлик.
– Посмотри, папа, каких интересных зверей продает этот человек.
– Ничего не вижу, – признался я. – Аквариум пустой.
Человечек грустно вздохнул и смахнул слезу.
– Вы не первый, – сказал он, – вы не первый.
– А что у вас в аквариуме? – вежливо спросил я. – Микроорганизмы?
– Нет, это ужасно! – сказал карлик. – Я уйду. Совсем уйду.
– Папа, – прошептала Алиса так громко, что слышно было за десять метров, –
у него там невидимые воздушные рыбы. Он мне сам сказал.
– Невидимые?
– Девочка права, – сказал карлик. – Это самые обыкновенные невидимые рыбы.
– Очень интересно, – сказал я. – А как же вы их ловите?
– Сетями, – сказал карлик. – Невидимыми сетями. Рыбы летят-летят, попадают в невидимые сети, и я их везу домой.
– А можно одну подержать? – спросил я.
– Подержать? – Карлик очень удивился. – А как же вы ее будете держать?
– Руками.
– Но вы же ее не удержите.
– Почему?
– Потому что эти воздушные рыбы очень скользкие. Они ускользают, как
только до них дотронешься. Вы мне не верите?
Я не ответил. Тогда карлик взмахнул ручками и воскликнул:
– Пожалуйста! Смотрите, хватайте, выпускайте на волю! Делайте что хотите!
Унижайте меня! Оскорбляйте!
Карлик стащил с аквариума большую тряпку, цепко схватил меня за руку и
заставил залезть рукой в аквариум.
– Ну? – кричал он. – Ну? Поймали? Ничего вам не поймать!
Рука моя ощущала только пустоту. Никаких рыб в аквариуме не было.
– Здесь ничего нет, – сказал я.
77
– Ну, вот видите? – обратился карлик, заливаясь слезами, к окружившим нас
любопытным. – Он убедился, что рыбы такие скользкие, что их нельзя поймать, но не хочет признаться.
Я поболтал рукой в пустом аквариуме и только вытащил руку наружу, как
карлик закричал снова:
– Он выпустил всех моих рыб! Он их распугал! Разве я не предупреждал, что
нельзя болтать рукой в аквариуме? Теперь я нищий! Я разорен!
Зрители недовольно роптали на двадцати языках и глядели на меня с осуждением.
Даже Алиса сказала:
– Ну зачем же ты так, папа?
– Но неужели вы не понимаете, – обратился я к окружающим, – что в аквариуме ничего не было?
– Откуда нам знать? – ответил мне вопросом полосатый, как тигр, с белыми
усами житель планеты Икес. – А если он прав? Если рыбы невидимые и их
нельзя поймать? Как мы можем проверить, что он говорит неправду?
– Правильно, – поддержал его ушан. – Зачем ему лететь с другой планеты и
везти пустой аквариум?
– Чтобы каждый день продавать его снова, – сказал я.
Но никто меня не слушал.
Пришлось заплатить печальному карлику за десять редких рыб. Карлик, видно, не ждал, что я так быстро сдамся, и был растроган, благодарил и обещал,
если поймает невидимую рыбу, обязательно принесет ее мне. А когда мы уже
собирались уходить, он сказал:
– Девочка, разреши, я сделаю тебе маленький подарок.
– Пожалуйста, – сказала Алиса. – Я буду очень рада.
– Возьми.
Карлик покопался в кармане и вынул оттуда пустую руку. Сложил ладонь
лодочкой, как будто в ней что-то было, и протянул Алисе.
– Это, – сказал он, – шапка-невидимка. Бери, не стесняйся. Я люблю делать
хорошим людям бесценные подарки. Только осторожно. Шапка соткана из
такой гонкой ткани, что она ничего не весит и ее нельзя почувствовать.
Алиса поблагодарила жулика, сделала вид, что прячет подарок в сумку, и мы
пошли дальше.
Вдруг под ноги к нам бросилось непонятное существо. Оно казалось пушистым шариком на палочках и доставало до колен. Удивительного цвета было
это существо – ярко-красное в белую крапинку, как мухомор.
– Держи его, пап! – сказала мне Алиса. – Он убежал от кого-то.
– И не подумаю, – сказал я, кладя в карман бумажник. – Может, это не животное, а коллекционер, который ищет убежавшего зверя. Я его поймаю, а он
вызовет полицию за то, что я его оскорбил, не догадавшись, какой он умный.
Но тут же мы увидели, как вдогонку за красным шариком спешит толстая
двухголовая змея в блестящем переливающемся скафандре.
– Помогите, индикатор убежал! – кричала она.
78
Красный шар пытался укрыться за моими ногами, но змея протянула одну из
ста тонких ножек, болтавшихся у нее по бокам, и подхватила беглеца. Он тут
же изменил цвет с красного на желтый и подобрал прямые ножки.
– Простите, – сказал я толстой змее, – что это за животное?
– Ничего интересного, – сказала змея. – Таких у нас на планете много. Мы их
зовем индикаторами. Они не умеют говорить, зато меняют цвет в зависимости от настроения. И бывают очень любопытные цвета. У вас нет куска сахара?
– Нет, – сказал я.
– Жалко, – ответила змея и достала откуда-то кусок сахара.
При виде сахара шарик пошел лиловыми разводами. – Радуется, – сказала
змея. – Правда, красиво?
– Очень, – согласился я.
– Мы им специально придумываем новые ощущения, чтобы найти необыкновенные цвета. Хотите, я его стукну? Он станет черным.
– Нет, не надо, – сказал я. – А вы не продадите его нам для Московского зоопарка?
– Нет, – ответила одна из голов змеи; другая тем временем молча свесилась
вниз. – Обменять могу.
– Но мне не на что меняться.
– Ну вот на эту штуку, на этого звереныша, – сказала змея и показала сразу
десятью ножками на Алису.
– Нельзя, – сказал я, стараясь не обижаться, потому что сам недавно принял
разумное существо за неразумную птицу. – Это моя дочь.
– Фу, какой ужас! – воскликнула гневно змея. – Я немедленно вызову блюстителей порядка. Это же запрещено!
– Что запрещено? – удивился я.
– Запрещено торговать своими детьми. И обменивать их на зверей тоже запрещено. Неужели вы не читали правил у входа на базар? Вы изверг и варвар!
– Ничего подобного, – засмеялся я. – Я с таким же успехом могу продать
Алису, как она меня.
– И того хуже! – закричала змея, прижимая к груди цветной шар: индикатор,
видно, перепугался и стал белым с красными крестиками вдоль спины. –
Дочь торгует собственным отцом! Где вы такое видели?
– Честное слово, – взмолился я, – мы друг друга не продаем! У нас на Земле
вообще не принято отцам продавать своих детей, а детям – своих родителей.
Мы просто пришли вместе купить каких-нибудь редких зверей для нашего
зоопарка.
Змея подумала немножко и сказала:
– Не знаю уж, верить вам или нет. Лучше спросим у индикатора. Он такой
чувствительный. – Она наклонила обе головы к индикатору и спросила его: –
Этим странным существам можно верить?
Индикатор стал изумрудно-зеленым.
79
– Как ни странно, он уверяет, что можно.
Тут змея успокоилась и добавила совсем другим тоном:
– А ты хочешь, чтобы я тебя им отдала?
Индикатор стал золотым, словно луч солнца.
– Очень хочет, – перевела его эмоции змея. – Берите его, пока я не раздумала.
И еще возьмите справочник «Как кормить индикатор и как добиться нежнорозовых эмоций».
– Но я не знаю, что дать вам взамен.
– Ничего, – сказала змея. – Я же вас оскорбила подозрениями. Если вы в обмен на индикатор согласитесь меня простить, я до вечера буду счастлива.
– Ну конечно, мы на вас не обижаемся, – сказал я.
– Нисколько, – сказала Алиса.
Тогда змея взмахнула множеством своих ножек, шар-индикатор взлетел в
воздух и упал на руки Алисе. Он оставался золотым, только по его спине,
словно живые, бежали голубые полоски.
– Он доволен, – сказала змея и быстро уползла, не слушая наших возражений.
Индикатор спрыгнул с Алисиных рук и пошел сзади нас, пошатываясь на
тонких прямых ножках.
Нам встретилась целая семья ушанов. Большой ушан, уши у которого были
больше, чем у слона, его жена-ушанка и шесть ушат. Они несли канарейку в
клетке.
– Смотри! – воскликнула Алиса. – Это канарейка?
– Да.
– Это не канарейка, – сказал строго отец-ушан. – Это райская птица. Но мы
ее совсем не хотели покупать. Мы искали настоящего говоруна.
– И не нашли, – сказали хором ушата, поднимая ветер ушками. – Нет ни одного говоруна.
– Это удивительно! – сказала нам ушанка. – Еще в прошлом году полбазара
было занято говорунами, а теперь их совсем не стало. Вы не знаете, почему?
– Нет, – сказал я.
– И мы не знаем, – ответил ушан. – Придется нам разводить райских птиц.
– Папа, – сказала Алиса, когда они ушли, – нам нужен говорун.
– Почему? – удивился я.
– Потому что всем нужен говорун.
– Ладно, пойдем искать говоруна, – согласился я. – Только сначала я предлагаю тебе посмотреть на паука-ткача-троглодита. И если нам его отдадут, мы
его обязательно купим. Это заветная мечта нашего зоопарка.
Мы купили говоруна
Мы с Алисой обошли весь базар, купили для зоопарка восемнадцать разных
зверей и птиц, большинство из которых на Земле еще никому не приходилось
видеть. Алиса спрашивала каждого торговца или коллекционера:
– А где достать говоруна?
Ответы были самые разные.
80
– Говоруны перестали класть яйца, – сказал один.
– Говоруны перемерли от загадочной болезни.
– Говорунов держать нельзя.
– Кто-то скупил всех говорунов на планете.
– Говорунов никогда и не было.
И еще много других ответов. Но мы так и не поняли, что же произошло на
самом деле. Все признавали, что раньше говоруны были самыми обычными
птицами и их любили держать дома и в зоопарках. Но за последний год говоруны почти все куда-то исчезли. Говорили, что по домам ходили люди и скупали говорунов. Говорили, что из зоопарка говорунов кто-то украл. Говорили, что в главном говоруньем питомнике они заболели лихорадкой и умерли.
И чем безнадежнее было найти говоруна, тем больше Алисе хотелось хотя
бы поглядеть на эту птицу.
– А что в говорунах особенного? – спросил я Крабакаса с Баракаса, с которым мы только что познакомились.
– Ничего особенного, – ответил Крабакас вежливо, свивая в кольца синий
хвост. – Они говорят.
– Попугаи тоже говорят, – сказал я.
– Про попугаев не знаю, не слышал. Но, может быть, у вас называют попугаями говорунов?
– Может быть, – согласился я, хотя вряд ли попугаи водились на этой планете. – А где они водятся?
– Чего не знаю, того не знаю, – сказал Крабакас с Баракаса. – Может быть,
они водились именно на этой планете. Я слышал, что говоруны могут летать
между звезд и всегда возвращаются к родному гнезду.
– Не найти нам говоруна, – сказал я Алисе. – Придется возвращаться. Тем
более что твой индикатор уже проголодался.
Индикатор услышал мои слова и в знак согласия стал светло-зеленым.
Мы повернули к выходу, и тут меня остановил крик Крабакаса. Он, как синий смерч, взвился над клетками.
– Эй! – кричал он. – Землянин, вернись скорей сюда!
Я вернулся.
Крабакас свился в клубок и сказал:
– Хотели посмотреть на говоруна? Ну, тогда считайте, что вам сказочно повезло. У меня за клетками спрятался человек, который принес настоящего
взрослого говоруна. Алиса, не дослушав, бросилась обратно, и за ней семенил индикатор, переливаясь от нетерпения всеми цветами радуги.
За стеной птичьих клеток спрятался маленький ушан с прижатыми ушами.
Он держал за хвост большую бедную птицу. У птицы было два клюва и золотая корона.
– Ой, – сказала Алиса, – узнаешь ее, папа?
– Что-то знакомое, – сказал я.
– «Знакомое»! – передразнила меня Алиса. – Эта птица сидит на плече статуи
Первого капитана!
81
Алиса была права. Я вспомнил. Конечно, именно говоруна изобразил скульптор.
– Вы продаете птицу? – спросил я у ушана.
– Тише! – зашипел тот. – Если вы не хотите ее и меня погубить, тише!
– Покупайте без разговоров, – сказал мне на ухо Крабакас с Баракаса. – Я бы
сам купил, но вам она нужнее. Может быть, это последний говорун на планете.
– Но почему такая тайна? – спросил я.
– Я и сам не знаю, – ответил хозяин говоруна. – Я живу далеко от города и
редко здесь бываю. Давным-давно, несколько лет назад, этот говорун прилетел ко мне. Он был истощен и ранен. Я его выходил, и он с тех пор жил у меня в доме. Этот говорун, видно, за свою жизнь побывал на разных планетах.
Он говорит на многих языках. Несколько дней назад я был по делам в городе
и встретился в столовой с одним старым другом. Мы разговорились, и старый друг сказал мне, что в городе совсем не осталось говорунов. Кто-то их
скупает или убивает. А я тогда ответил другу, что у меня живет говорун.
«Береги его», – сказал мне друг. Тут к нам подошел один землянин и сказал,
что хочет купить говоруна...
– Он был в шляпе? – спросила вдруг Алиса.
– В шляпе, – ответил ушан. – А вы откуда знаете?
– Пожилой и худой?
– Да.
– Значит, это он, – сказала Алиса.
– Кто – он? – спросил Крабакас с Баракаса.
– Тот самый, который торговал червяками.
– Конечно, это он, злодей! – воскликнул Крабакас.
– Погодите, не перебивайте, – остановил нас ушан. – Я тогда отказался продать свою любимую птицу и поехал обратно домой. И представляете, в ту же
ночь кто-то старался проникнуть в мой дом. А на следующую ночь меня хотели поджечь. Но говорун проснулся и разбудил меня. Вчера я нашел еще не
оконченный подкоп под мой дом. А сегодня ночью в мою спальню кто-то
бросил огромный камень. И я понял: если оставлю птицу дома, не жить мне
на свете. Если не боитесь смерти, берите птицу, но за последствия я не отвечаю.
– Берите, – сказал Крабакас, – птица редкая, хорошая, а вам все равно улетать
отсюда. Вам не страшно.
– Берем, папа? – спросила Алиса и протянула руку к говоруну.
Я не успел ответить, как говорун легко взлетел на плечо Алисы.
– Прощай, друг, – вздохнул ушан.
Я расплатился с ушаном, и тот сразу убежал. Даже деньги считать не стал.
– Кормить говоруна можно белым хлебом, – сказал нам на прощание добрый
Крабакас, – и молоком. Полезно давать шиповниковый сироп.
Сказав так, Крабакас свернулся в синий клубок и улегся на клетку с канарейками.
82
Мы отправились к выходу с базара.
Впереди шла Алиса, и на плече у нее сидел говорун. Правда, он еще не сказал ни слова, но это меня не волновало.
За Алисой семенил индикатор и задумчиво менял цвета.
Потом шел я и вел на поводке купленного за бешеные деньги, очень редкого,
работящего, почти разумного паука-ткача-троглодита. Паук прял аккуратный
шерстяной шарф в клеточку, и уже связанный конец шарфа волочился по
земле.
Сзади ехал автоматический вездеход, полный клетками и аквариумами, – там
для человека и места бы не нашлось. Со всех сторон к нам оборачивались
коллекционеры и повторяли на десятках языков:
– Смотрите, говоруна несут!
– Говорун!
– Живой говорун!
Вдруг говорун наклонил голову набок и заговорил.
– Внимание! – сказал он по-русски. – Посадка на эту планету невозможна. Я
перехожу на планетарную орбиту, а ты, друг милый, не забудь включить
амортизаторы.
Сказав это, говорун без всякой паузы перешел на незнакомый нам язык и барабанил на нем минуты две.
– Вот это попугай! – сказала Алиса.
Говорун замолчал, прислушался к ее словам и повторил:
– Вот это попугай!
Потом еще подумал и произнес моим голосом:
– Но почему такая тайна?
Потом голосом своего прежнего хозяина:
– В ту же ночь кто-то старался проникнуть в мой дом. А на следующую ночь
меня хотели поджечь.
– Все ясно, – сказал я. – Нам с тобой, Алиса, повезло: это сверхпопугай, всем
попугаям попугай. Он запоминает сколько угодно слов, и притом сразу.
А тем временем говорун снова начал говорить по-русски:
– Слушай, Второй, мне нечего тебе подарить. Хочешь, бери моего говоруна.
Он будет тебе напоминать о наших скитаниях – ведь у него в голове все
умещается, до последнего слова. И ты знаешь, как его настроить на нужный
текст.
Говорун ответил сам себе другим голосом:
– Спасибо, Первый. Мы еще увидимся...
Потом в горле говоруна что-то затрепетало, загудело, словно вдали поднимался в небо космический корабль.
– Папа, ты понимаешь, что он говорит? – спросила Алиса.
– Кажется, да, – ответил я. – Кажется, это голоса знаменитых капитанов.
Мы вышли с площади и постарались обойти секцию филателистов, чтобы не
проталкиваться с нашим необыкновенным грузом сквозь толпу. Навстречу
нам кинулся знакомый толстяк в черном кожаном костюме.
83
– Ну как? – спросил он. – Нашли, что искали?
– Да, – ответил я. – Все в порядке.
– Мы говоруна купили, – сказала с гордостью Алиса. – И он запомнил такие
интересные вещи, что вы и не представляете.
В этот момент говорун снова открыл свои клювы, расправил коронку на голове и заговорил голосом Первого капитана:
– Ты же знаешь, Второй, как мне хочется снова уйти в космос. Но всему есть
предел.
Толстяк обернулся к Алисе, увидел говоруна, и лицо у него стало похожим
на плоский блин, а глаза побелели и спрятались глубоко в глазницах.
– Уступите его мне, – сказал толстяк.
– Почему? – удивился я.
– Так надо, – сказал толстяк и протянул руку к говоруну.
Говорун изловчился и больно клюнул его в палец.
– Ой! – крикнул толстяк. – Проклятая тварь! Я давно за тобой охочусь.
– Уберите руку, – сказал я.
Толстяк опомнился.
– Извините, – сказал он. – Я давно ищу говоруна. Я специально за ним прилетел за восемьдесят световых лет. Вы не можете мне отказать! Я заплачу,
сколько вы хотите.
– Но мне не нужны ваши деньги, – сказал я. – У нас на Земле вообще уже нет
денег. Мы берем их с собой, только когда летим в космос, в те места, где еще
есть деньги.
– Но я вам дам за эту птицу все, что вы хотите! Я вам подарю целый зоопарк!
– Нет, – ответил я твердо. – Насколько я понимаю, говорунов уже почти не
осталось. В зоопарке он будет в безопасности.
– Отдайте, – сказал толстяк злобно. – А то отниму.
– Только посмейте! – сказал я.
Мимо проходили два полицейских-ушана. Я обернулся к ним, чтобы позвать
их на помощь, но толстяк как сквозь землю провалился.
Мы пошли дальше.
– Видишь, папа, с говорунами связана какая-то тайна, – сказала Алиса. – Ты
никому его не отдавай.
– Не бойся, – успокоил я ее.
Мы шли по пустынной дороге. За невысокой изгородью шумел рынок. Впереди уже виднелись гостиницы города Палапутры. Вдруг сзади послышались
легкие шаги. Я быстро обернулся и замер от удивления.
По дороге бежал, догоняя нас, доктор Верховцев. Шляпа его была сдвинута
набок, костюм измят, и на вид он был еще худее, чем прежде.
– Профессор, – сказал он мне, задыхаясь, – вам грозит страшная опасность.
Как хорошо, что мне удалось вас догнать! Какое счастье!
– Что за опасность? – спросил я.
– Опасность кроется в говоруне. Если вы с ним не расстанетесь немедленно,
ваш корабль погибнет. Я знаю точно.
84
– Послушайте, доктор Верховцев, – сказал я сердито, – ваше поведение более
чем странно. Вы себя очень таинственно вели на планете имени Трех Капитанов и сказали нам, что не знаете, какая птица изображена на памятнике.
Потом вы, как говорят, приехали сюда и пытались уничтожить весь кислород
на планете, торгуя белыми червяками. Вы плохо вели себя в гостинице: варили сосиски на кровати и ломали роботов-стольников. А теперь требуете, чтобы мы отдали вам говоруна... Нет, не перебивайте меня. Когда вы одумаетесь, приходите к нам на корабль, и там мы поговорим в спокойной обстановке.
– Вы пожалеете, – сказал Верховцев и сунул руку в карман.
Индикатор покраснел от страха. Паук-ткачтроглодит замахал на Верховцева
недовязанным шарфом.
– Осторожнее, папа, у него пистолет! – крикнула Алиса.
– Полосков! – сказал я в микрофон, висевший у меня на груди. – Засеки мои
координаты! Мы в опасности! Срочно на помощь!
Услышав мои слова, Верховцев замер, раздумывая. На наше счастье, на дороге показалась большая толпа коллекционеров, которые волокли упиравшегося зеленого слона. Верховцев перемахнул через загородку и исчез.
– Ой, как мне все это нравится! – сказала Алиса. – Какие настоящие приключения!
А мне, честно говоря, не очень нравятся такие приключения. Ведь мы ехали
собирать животных для зоопарка, а не воевать с доктором Верховцевым.
Через три минуты над нами повис катер с «Пегаса». Это Полосков прилетел
на помощь. Катер медленно летел над нами до самого корабля, и мы добрались до него без всяких осложнений.
Евгений Велтистов
Приключения Электроника
БЕЛЫЙ ХАЛАТ ИЛИ ФОРМУЛЫ?
Живет в большом городе обыкновенный мальчишка – Сергей Сыроежкин. Внешность его ничем не примечательна: круглый курносый нос, серые
глаза, длинные ресницы. Волосы всегда взъерошены. Мышцы незаметные, но
тугие. Руки в ссадинах и чернилах, ботинки потрепаны в футбольных баталиях. Словом, Сыроежкин такой, как и все тринадцатилетние.
Сережка полгода назад переехал в большой желтокрасный дом на Липовой аллее, а до этого он жил в Гороховом переулке. Даже странно, как среди
зданийвеликанов мог так долго сохраниться последний островок старого города – Горохов переулок, с его низенькими домиками и такими маленькими
дворами, что всякий раз, когда ребята затевали игру в мяч, обязательно разбивали окно. Но вот уже полгода, как Горохова переулка нет. Бульдозеры
снесли дома, и теперь там орудуют длиннорукие краны.
Сережке нравится его новая жизнь. Он считает, что во всем городе нет
такого замечательного двора: просторного, как площадь, и зеленого, как
парк. Целый день скачи, играй, прячься – и не надоест. А если и надоест –
85
иди в мастерские, строгай, пили, работай сколько хочешь. Или отправляйся в
залы отдыха, гоняй бильярдные шары, читай журналы, смотри на экран телевизора, что висит на стене, как огромное зеркало.
А придет минута спокойной задумчивости, и он увидит над двором стремительные облака-птицы, облакапланеры, облака-ракеты, которые несет с
собой ветер в голубом небе. И прямо из-за крыши вылетит на него большая
серебристая машина – пассажирский реактивный самолет, прикроет на мгновение крыльями весь двор и так же внезапно исчезнет, только гром прогремит по крышам.
И новая школа – вот она стоит посреди двора – тоже по душе Сережке. В
классах белые парты и желтые, зеленые, голубые доски. Выйдешь в коридор
– перед тобой стена из стекла, и небо с облаками, и деревья, и кусты; так и
кажется, что школа плывет среди зеленых волн, будто пароход. А еще самое
главное, самое интересное – счетные машины в лабораториях. Большие и маленькие, похожие на шкафы, телевизоры и пишущие машинки, они приветствовали Сыроежкина веселым стуком клавиш, дружески подмигивали ему
разноцветными глазками и добродушно гудели свою нескончаемую песню.
Из-за этих умнейших машин и название у школы было особенное: юных кибернетиков.
Когда Сыроежкин только приехал в новый дом, записался в седьмой "Б" и
еще не видел этих машин, он сказал отцу:
– Ну, мне повезло. Буду конструировать робота.
– Робота? – удивился Павел Антонович. – Это для чего же?
– Как -для чего! Будет ходить в булочную, мыть посуду, готовить обед.
Будет у меня такой друг!
– Ну и дружба! – сказал отец. – Мыть посуду…
– Но это же робот, механический слуга, – ответил Сережка.
И он еще долго рассуждал о том, какие обязанности можно возложить на
робота, пока отец не прервал его:
– Ну, хватит фантазировать! Завтра пойдешь в школу и все узнаешь.
– И еще будет чистить ботинки, – пробормотал Сережка из-под одеяла.
А назавтра Сергей уже забыл, что собирается делать робота. После школы он вихрем ворвался в квартиру, бросил в коридоре портфель и, отдуваясь,
продекламировал:
"А" и "Б"
Сидели на трубе.
"А" упало, "Б" пропало,
Что осталось на трубе?
– Вот тебе и на! – засмеялся отец. – Наш кибернетик сделал открытие.
По-моему, эту задачку изучают в детском саду.
– Хорошо, – сказал Сережка, – если в детском саду, тогда реши ее.
– Да ну тебя, Сережка, отстань! Мне еще до самой ночи сидеть над чертежом.
Павел Антонович пошел было в комнату, но Сергей вцепился в него, как
86
клещ.
– Нет, ты не увиливай! Ты скажи, что осталось на трубе?
– Наверно, "И"? – Отец пожал плечами.
– Вот ты рассуждаешь как раз примитивно, – важно сказал Сережка. –
Предположим, "А" – это трубочист, "Б" – печник. Если они оба свалились,
как же могло остаться "И"? Это не предмет, его нельзя потрогать или уронить. – Сергей сделал маленькую паузу и хитро улыбнулся. – Но ты тоже
прав. Раз ты не сбросил с трубы "И", ты его заметил. Значит, это слово несет
важную информацию. А именно: оно обозначает тесную связь между объектом "А" и объектом "Б". Хотя это "И" не предмет, оно существует.
– Мудрено, – сказал Павел Антонович, – но мы, кажется, друг друга поняли.
– А по-моему, все очень просто, – продолжал сын. – Каждая буква, каждое слово, даже вещь, даже ветер или солнце несут свою информацию. Ты,
например, читаешь газету и узнаешь новости. Я решаю задачу, применяю
формулы и нахожу ответ. Где-то в море капитан ведет корабль и смотрит, какие волны, какой ветер. Все мы делаем одно и то же: берем какую-то информацию и работаем.
Из этой «ученой» речи отец сделал неожиданный вывод:
– Значит, если ты приносишь тройку и говоришь «я все знал», надо верить не твоим словам, а результату, дневнику. Очень мудрое правило!
– Ну, теперь у меня не будет ни одной тройки, – убежденно сказал Сергей. – Я буду изучать все машины.
Отец засмеялся, обхватил Сережку за плечи, закружил по комнате:
– Ах ты, предводитель роботов и государственный человек! Хочешь ужинать? Есть вкусный компот.
– Какой компот! Подожди! Я не сказал самого главного. Я еще не выбрал,
кем мне быть: программистом или монтажником?
Они проговорили весь вечер, но так и не решили, что же лучше. Сережка
не знал, кем же ему стать – инженером или математиком? На кого учиться –
на вычислителя-программиста или на монтажника этих быстро соображающих машин?
Будь Сережка монтажником, он бы уже через год стоял в белом халате
над чертежами, собственными руками собирал блоки машин – маленькие
электронные организмы. Захочет – и научится делать какую угодно машину.
Автомат для варки стали, или диспетчера самоходных комбайнов, или справочник для врача. Можно и телевизионный аппарат, который ведет репортаж
из космоса, и со дна океана, и из-под земли.
Одно лишь неудобство смущало Сыроежкина: его белый халат должен
быть всегда идеально чист. Любая соринка, пушинка, обыкновенная пыль
могли испортить при сборке всю машину. А следить за какими-то пушинками и соринками не в характере Сыроежкина.
Ученики– программисты проводили школьные часы иначе: на доске и на
бумаге атаковали уравнения и задачи. Ведь они должны были составлять на
87
языке математики программы работы для тех машин, которые собирали монтажники. Может быть, на первый взгляд это было не так интересно, как рождение всемогущих автоматов, но математики с великим азартом вели сражения. Они ни за что на свете не променяли бы свое оружие -теоремы и формулы – и были очень горды, когда выходили победителями.
Итак, схемы или формулы? Это надо было решить окончательно не сейчас, не сегодня, а осенью. Но Сережку то и дело раздирали противоречивые
желания. Бывали дни, когда в нем вспыхивала страсть к математике, и он часами сидел над учебниками. С гордостью показывал Сергей отцу, как он расправился с труднейшими задачами, и они начинали играть, составляя уравнения из самолетов и автомобилей, зверей зоосада и деревьев в лесу.
А потом совершенно незаметно страсть к математике испарялась, и Сыроежкина притягивали, как магнит, двери лабораторий. Выбрав удобный момент, он входил в них вместе с чужим классом, садился в уголке, наблюдал,
как возятся с деталями старшие ребята. Поетгудит песню счетная машина,
горят угольки ее глаз, и Сыроежкин чувствует себя хорошо.
После таких увлечений техникой неизбежно бывают неприятности: отец
должен расписаться в дневнике. Павел Антонович укоризненно смотрит на
сына и качает головой. Сергей отворачивается, внимательно рассматривает
книжный шкаф, пожимает плечами:
– Ну, не вышла задача… Что тут такого? Дурацкие пешеходы. Идут, отдыхают, садятся на поезд…
– А теперь ты ее решил?
– Решил, – скучно говорит Сережка. – Вообще не могу я долго возиться с
уравнениями… Голова болит.
Но никакие отговорки не помогают, приходится сидеть над задачником.
Сережка читает и перечитывает пять строк о садовнике, собравшем богатый
урожай яблок и груш, а сам думает о собаке, которая в темноте долго бежала
за ним. Он тихонько свистел ей и все оглядывался: бежит ли? Собака то трусила следом, то останавливалась, садилась и как-то тоскливо смотрела на Сережку. У нее был белый треугольник на груди, одно ухо торчком, а второе
будто сломано посредине.
У подъезда Сережка приготовился взять ее на руки, но она чего-то испугалась, отскочила и убежала.
Сережка опять тупо смотрит в задачник, катает по столу ручку. Потом захлопывает книгу, быстро складывает все в портфель. Он нашел самое простое решение: «Спишу у Профессора».
Профессор, или Вовка Корольков, – сосед Сыроежкина по парте. Его тетради – хоть сейчас на выставку или в музей: ни клякс, ни исправлений, одни
аккуратные мелкие буквочки и цифры. Да и самого хозяина тетрадей можно
демонстрировать в музее. Профессор знает про все на свете, начиная от моллюсков и кончая космосом. Но он не задается, никогда не задирает нос перед
товарищами. Для него самое главное в жизни – это математика. Увидев какое-нибудь уравнение, Профессор забывает обо всем на свете. Правда, когда
88
Сережка не может справиться с задачкой, Профессор спускается со своих
высот и подсказывает решение. Для этого его нужно как следует толкнуть в
бок.
Но особой дружбы между соседями не было. Профессор дружил с Макаром Гусевым, сидевшим на первой парте и заслонявшим остальным добрую
четверть доски. Забавная это была пара: худой, бледный, самый маленький в
классе Профессор, известный запусками самодельных ракет, разными хитроумными выдумками, и здоровенный, румяный, с кулаками, как дыньки, Макар Гусев. Он, Макар, прославлял своего приятеля, а иногда даже подавал
ему неожиданные идеи: предлагал делать лыжи с моторчиком, варить лимонное масло и так далее. У Макара тоже не было никаких сомнений в своем
будущем. Когда заходила об этом речь, он демонстрировал свои мышцы и
говорил: «Само собой, буду возиться с машинами. Вот у Профессора голова
особенная. Путь он и ломает ее. А я чихал на эти премудрости».
Если Профессор был симпатичен Сережке, то верзила Гусев попортил
ему немало крови. Фамилия Сережки с первой же встречи показалась Макару
чересчур забавной и потом просто не давала ему покоя, словно щекотала.
– Привет, Сыроежкин! – басом кричал еще издали Макар. – Сыр ешь или
не ешь?
Если Сережка отвечал, что он не ест, Макар продолжал:
– Тогда ты должен быть Сыроножкин, Сыроручкин или Сыроушкин!
Сергей пробовал отвечать утвердительно, но и тут Макар не успокаивался
и провозглашал:
– Внимание! Идет Сыр Сырыч Сыров, он же Сережка Сыроежкин, большой знаток и любитель всех сортов сыра во всем мире. Скажите, пожалуйста,
что вы ели на завтрак?
И тогда Сережка решил ничего не говорить и молча поднимался в класс.
Гусев не отставал от него ни на шаг.
– Послушай, как тебя -Сыроглазкин? Я вчера забыл твою фамилию и мучился всю ночь. Сырокошкин? Сыромышкин? Сыросороконожкин?
Иногда Сережка так злился на приставалу, что был готов его ударить. Но
начинать первому не хотелось, а верзила ни с кем не дрался. Оставалось перенять метод у противника. И Сережка на уроках осторожно водил мелом по
спине Макара – ведь она торчала прямо перед ним. Класс посмеивался, созерцая слово «Гусь», а Макар подозрительно оглядывался. На переменке он
гонялся за Сережкой, но поймать более верткого обидчика не мог и издали
грозил кулаком-дынькой.
Эти маленькие обиды мгновенно забывались, прекращались короткие потасовки в углах, когда появлялись Виктор Попов и Спартак Неделин из девятого "А". При всем желании нельзя было отыскать в школе такого человека,
который бы не знал выдающихся математиков. О них ходили легенды. Мальчишки табуном следовали за знаменитой парой и передавали друг другу новости:
– Ребята, Неделин свалил замечательное неравенство! Все бились -и ни89
чего, а он взял и свалил. А Спартак зато доказал труднейшую теорему!
Знаменитости между тем не обращали на пышную свиту ни малейшего
внимания. Они неторопливо прогуливались по залу и загадывали друг другу
музыкальные задачки: тихонько насвистывали или напевали мелодии и угадывали композитора. Потом звенел звонок, двери девятого "А" закрывались,
и школа ждала новостей.
Новости бывали самые разные:
– Слышали? Неделин весь урок с учителем спорил. Тот доказывает свое, а
этот -свое. Так до самого звонка и говорили.
– Хорошо ему, он все знает. А тут не успеешь спокойно посидеть на месте, как уже тянут к доске.
– Видели, Спартак надел красную майку? Под рубашкой просвечивает.
Опять забьет голы биологам!
– Ну и что? Там учатся одни девчонки. А ребят -раз-два и обчелся. И все
хилые. Не мудрено их обыграть… Вот Попов скрипку новую купил! Такие
концерты закатывает, что все соседи не спят.
– Да я сам живу под Спартаком. На два этажа ниже. Знаешь, как он гремит на рояле! Что твоя скрипка! Рояль на все десять этажей слышно.
– Что ты очки нацепил? Не на Витьку ли Попова хочешь быть похож?
Ваш Витька слабак, футбол не гоняет. Смотри, зачахнешь с этими очками.
Лучше грамм здоровья, чем тонна знаний.
– Сам ты слабак! Я делаю зарядку каждый день. И прыгнул дальше тебя!
Как видите, поклонники математики из всех классов разделились на два
лагеря. Одни подражали задумчивому, серьезному Попову, иронически
смотрящему на шумные развлечения. Обожатели живого, мускулистого
Спартака восхваляли спорт и пытались сочинять стихи, кто знает – лучше
или хуже тех, которые Неделин печатал в каждом номере стенгазеты. Единственное, на чем сходились два лагеря, что математика – основа всей жизни.
Сыроежкин, конечно, был сторонником веселого Спартака, хотя тот и не
оказывал ему никаких знаков внимания. А Попова семиклассник сторонился
после одного происшествия. Сережка бежал по коридору, как вдруг резко
распахнулась дверь и треснула его по голове. Случайный виновник этого
удара – Виктор Попов – был, видимо, занят своими мыслями. Он и не взглянул на пострадавшего, лишь бросил на ходу:
– Эй, малыш, осторожнее!
Тут Сережка взбесился. Не потому, что получил здоровенную шишку на
лбу. Его взбесило само обращение.
– Какой большой нашелся!…-процедил он сквозь зубы. – Как дам сейчас
по очкам, чтоб смотрел, куда идешь!
Попов остановился, с удивлением оглядел незнакомую фигуру и неожиданно спросил:
– Эй ты, забияка, скажи мне лучше, что такое «Альджебр и альмукабала»?
Сергей ничего не ответил. Он пошире расставил ноги и сунул руки в кар90
маны брюк.
– Пора бы знать, что это -математическое сочинение девятого века, которое дало название алгебре. – Попов глядел на забияку с явной иронией. – И
между прочим, молодой человек, профессора, которые навещают нашу школу, называют меня коллегой. Слышал? Коллегой.
На этом, собственно, столкновение кончилось.
Витька Попов давным-давно все забыл. А Сыроежкин помнил. И быть
может, именно после того случая он придумал такую историю.
Вот он через два года – никому не известный девятиклассник – приходит
в университет на математическую олимпиаду. Берет лист бумаги, читает
условия задач. Десять минут – и он подает комиссии исписанный листок. В
зале скрипят вовсю перья, но он удаляется, даже не оглянувшись. Комиссия
читает его работу и дивится: «Кто такой этот Сыроежкин? Никогда не посещал математических кружков, не присутствовал на заседаниях секции и так
легко, играючи нашел свои остроумные решения. Даже странно, что для него
не существует неразрешенных задач…»
А на другой день повесят плакат:
«Первое место занял ученик девятого класса Сергей Сыроежкин. Почет и
слава!…»
Витька Попов узнает об этом и протягивает руку примирения: «Извини,
коллега. Такие задачи не мог решить даже я…»
А что? Разве не может так быть? Сережка читал в одной книге, что знаменитая теорема Стокса появилась на свет, когда Стоке был студентом и отвечал на экзамене самому Максвеллу. С тех пор теорема носит его имя. И
теорема Релея доказана тоже на экзамене. Так почему же не может быть открыта когда-нибудь теорема Сыроежкина?…
Но чаще всего, когда Сергей задумывается, кем ему быть, мысли его скачут в полном беспорядке, и он удивляется своему непостоянству.
«Почему ни с того ни с сего я начинаю думать про Антарктиду, про марки Мадагаскара и забываю, что надо идти в школу? – философствует в такие
минуты Сыроежкин. – Я могу думать или не думать, учиться или лениться,
делать что-нибудь или совсем ничего не делать. Почему, если я захочу, все
выходит быстро и хорошо – и уроки, и уборка дома, и кросс. Захочу – и не
буду ни математиком, ни инженером, а буду шофером, или геологом, или,
как отец и мать, конструктором. На уроках географии меня так и тянет уехать
на Север, работать там на заводе и отдыхать в стеклянном санатории. А на
истории – раскапывать скифские курганы, искать стрелы, щиты, копья и разгадывать древние пергаменты. И конечно, всегда хочется быть космонавтом!… Почему я такой, что сам себя не могу понять?»
И Сережка спрашивает отца:
– Пап, а как ты узнал, что хочешь быть конструктором?
Он спрашивает это, наверно, в сотый раз, хотя заранее знает все: как отец
окончил школу, потом работал шофером на сибирской стройке – водил здоровенные самосвалы, потом поступил в автостроительный и там встретил
91
маму. И пока Павел Антонович – наверно, в сотый раз – с удовольствием
вспоминает молодость, Сережка думает о своем:
«Почему– то раньше все было просто. Люди знали, кем они хотят быть,
на кого надо учиться. А тут стоишь, как Илья Муромец перед камнем, и не
знаешь: налево пойдешь, направо пойдешь или прямо пойдешь? Даже тоска
берет…»
И он опять вспомнил ту самую собаку, которая бежала за ним в темноте.
Так долго бежала, и на тебе – только он хотел подобрать ее, принести домой,
как она удрала. Чего она, глупая, испугалась?
– О чем ты думаешь? – спрашивает отец, прервав свой рассказ.
– Пап, а собака -умное существо? Она понимает, что ей говоришь?
– По-моему, понимает. Когда слушается, то понимает.
– А как понять человеку, что она чувствует?
– Наверно, надо научить ее говорить, – шутит отец.
– Пап, ты больше не рассказывай. Я все уже вспомнил, что было дальше… Пап, я твердо решил: я буду ветеринаром.
– Ну, как знаешь! – Павел Антонович пожимает плечами и уходит из
комнаты.
Обиделся, что ли?
– А ветеринар -неплохая специальность! – кричит за стенкой отец.
Нет, не обиделся.
Павел Антонович возвращается с томом энциклопедии.
– Сейчас мы прочтем о ветеринарах, – говорит он.
«Неплохая»! – про себя усмехается Сергей, пока отец читает вслух энциклопедию. – Лечить всяких кошек да коров. Ну и занятие!… Ничего они не
понимают, эти взрослые. Скажешь что-нибудь нечаянно, а они уже развивают. А что хочется узнать на самом деле, так они этого не знают. Да и откуда
им знать, как понимать собачьи чувства!… Что же все-таки хотела та бездомная дворняга? Почему она убежала?"
ВСЕ ОБ ЭЛЕКТРОНИКЕ
Александр Сергеевич Светловидов, ученыйкибернетик, сидел в гостинице
и ждал профессора. Из путаных объяснений директора и горничной он не мог
представить, что произошло здесь за те полчаса, пока он ехал от института до
«Дубков». Чемодан, который с трудом принесли четыре человека, стоял пустой. Куда девалось содержимое?
Светловидов вспомнил, что профессор в разговоре упоминал про сюрприз. Но что это за сюрприз, который исчезает из комнаты на втором этаже,
миновав дверь?
Гость несколько раз выходил на улицу, прогуливался у подъезда. Наконец
поднялся в номер, уселся в кресло, решил ждать здесь. Иногда он вскакивал,
подходил к зеркалу, придирчиво осматривал узел на галстуке и не упускал
случая покритиковать себя.
«Ну кто скажет, глядя на это молодое лицо и румяные щеки, – иронизировал над собой Светловидов, – что перед ним без пяти минут доктор наук!
92
Нет, товарищ Светловидов, ни парадный костюм, ни строгий пробор, ни даже
эти маленькие усы не придают вам солидной внешности. Предположим, что
Гель Иванович Громов увлечен своими мыслями и меньше всего обращает
внимание на возраст собеседника. Но он ведь может легко установить, как
мало оригинальных идей рождается в этой голове… Если бы коэффициент ее
полезного действия был равен хоть одной сотой профессорского!… Однако
это уже зависть. Хватит философствовать! – остановил себя критик. – Сядем
и постараемся вычислить, учитывая все обстоятельства происшествия, когда
вернется профессор».
Светловидов любил профессора Громова. От него всегда уходишь с запасом лучших чувств и мыслей. И долго потом вспоминаешь добродушный, подетски азартный смех, грустно-веселый взгляд и забавные клубы дыма, вылетавшие из длинной профессорской трубки.
Кибернетики и физиологи иногда спорили из-за Громова. И те и другие
считали профессора специалистом в своей области. Но эти маленькие разногласия были несущественны. Громов охотно отдавал себя обеим наукам, которые, кстати говоря, тесно сотрудничали. Статьи и выступления профессора
о головном мозге проясняли некоторые загадки человеческого мышления;
физиологи и врачи-психиатры с интересом обсуждали и проверяли его гипотезы. А кибернетики воплощали его идеи в оригинальных схемах электронных машин.
Все знали, что сам Гель Иванович увлекается на досуге игрушкамиавтоматами: он собрал говорящего попугая, поющую собачью голову, обезьяну, показывающую фокусы. Одни считали их просто забавными, другие говорили, что в игрушках заложены интереснейшие схемы слуха, двигательных
центров, речи будущих кибернетических автоматов, которые еще удивят человечество. А человечество пока ничего не знало про гениальные игрушки,
которые были заперты в профессорской лаборатории.
Светловидов вспомнил, как лет десять назад он, тогда еще молодой инженер, приехал в город сибирских ученых – Синегорск и, выполняя обычное
командировочное задание, несколько дней мечтал встретиться со знаменитым Громовым. Наконец он позвонил ему и напросился в гости. От гостиницы до Вычислительного центра Светловидов шел пешком. Моросил мелкий,
скучный дождь, на улицах не было ни души. И вот недалеко от корпусов
центра Александр Сергеевич увидел странного прохожего. В расстегнутом
плаще, без шляпы, не обращая внимание на дождь, шагал он вокруг фонаря и
что-то быстро записывал на клочке бумаги. Светловидов узнал Громова.
– Вы прибыли в самый нужный момент, – сказал профессор, беря под руку инженера. – Идемте!
– Но вы же простудитесь, Гель Иванович! – воскликнул Светловидов. –
Идет дождь, а вы без головного убора.
– Ничего не случится, – мягко улыбнулся Громов. – Я вышел встречать
вас и увлекся одной мыслью. А когда голова горячая, ей не страшна никакая
сырость.
93
Они пришли в небольшую комнату, уставленную приборами, и сразу же
взялись за дело. Собственно, опыт напоминал увлекательную игру. В соседнем зале, как разъяснил профессор, находились два объекта – Икс и Игрек.
Один из них был старый помощник Громова по фамилии Пумпонов. Другой
объект – электронно-счетная машина.
Профессор усадил Светловидова за стол с двумя телеграфными аппаратами. Над ними висели листочки с буквами "X" и "У": каждый из двух невидимых Светловидову игроков пользовался своим аппаратом. Правила игры
были очень простые: гость мог задавать Иксу и Игреку любые вопросы и в
течение получаса отгадывать, кто из отвечающих – машина и кто – человек.
Светловидов и сейчас помнит свои вопросы и ответы Икса и Игрека.
Сначала он спросил, кому сколько лет.
Икс протелеграфировал:
– Восемьсот.
Ответ Игрека содержал меньше вымысла:
– Пятьдесят.
Затем Александр Сергеевич задал еще два разведывательных вопроса:
– Как давно знаете вы профессора? Как вы к нему относитесь?
Икс отстучал на телеграфной ленте:
– Триста пятьдесят лет. Побаиваюсь.
Игрек отвечал иначе:
– Всю жизнь. Обожаю.
Садясь к телеграфным ключам, Светловидов довольно легко представил
себе тактику невидимых игроков. Человек не может прикинуться машиной,
его сразу же выдаст медлительность счета. Следовательно, машина в своих
ответах должна хитрить, обманывать, прикидываться человеком. А человеку
(Пумпонову) ничего не оставалось, как говорить только правду. Как выяснилось потом, эта логическая система оказалась правильной. И все-таки Икс и
Игрек сбили Светловидова с толку.
После первых ответов он подумал: «Иксу восемьсот лет. Фантазия.
Наверное, это машина».
Но торопиться с ответом Светловидов не хотел. Он решил проверить их в
счете. Он задал Иксу простую задачу:
– Прибавьте 928 714 к 47 218.
Икс подумал тридцать секунд и суммировал:
– 975 932.
Светловидов – Игреку:
– Сложите 723 022 и 252 910.
Через полминуты заработал телеграфный аппарат Игрека:
– 975 932.
«Эге, – сказал себе инженер, – и тот и другой думали полминуты. Кто-то
хитрит!»
И он обрушился с серией вопросов на Игрека:
– Прочтите начало первой главы «Евгения Онегина» Пушкина.
94
– «Мой дядя самых честных правил…» -немедленно откликнулся Игрек.
– Не думаете ли вы, – спросил Светловидов, – что звучало бы точнее так:
«Мой дядя самых честных качеств»?
– Это нарушило бы рифму, испортило стих, – весьма логично заметил
Игрек.
– А если сказать так: «Мой дядя самых скверных правил»? Как вы помните, Онегин не идеализировал своего дядю. И рифма в этом случае в порядке.
Ответ Игрека был убийственный:
– Зачем обижать дядю? Надеюсь, вы это не серьезно?
Вытерев пот со лба, Александр Сергеевич взялся за Икса. Он так и не решил, кто такой Игрек. Могла ли машина быть столь остроумным собеседником? Конечно, могла, раз ее обучал профессор. Что касается помощника
Пумпонова, то с его характером и настроем ума Светловидов не был еще
знаком.
Итак, очередь за Иксом. Удастся ли разгадать, кто он?
– Вы играете в шахматы? – спросил инженер.
Икс ответил коротко:
– Да.
Светловидов предложил ему решить этюд:
– У меня только король на е8, других фигур нет. У вас -король на е6 и ладья наh. Как вы сыграете?
Икс после тридцати секунд молчания отстукал на ленте решение:
– Лh8. Вам мат.
Кажется, гость проигрывал игру… Прошло уже двадцать пять минут.
Гель Иванович дымил трубкой и лукаво поглядывал на коллегу.
«Какой же задать вопрос?» – мучительно думал Светловидов.
Он спросил самое простое:
– Что вы любите больше всего?
Ответы были простодушны и откровенны.
Икс:
– Кинофильмы.
Игрек:
– Люблю конфеты.
«Кто же хитрит? – возмутился Светловидов. – Смотрит ли машина кино?
Нет. А как насчет конфет? Неужели я поглупел? И все же – спокойствие.
Надо разобраться детальнее».
– Какие картины вы видели за последнее время? – спросил он у Икса.
– Заграничные. «Смерть за два гроша», «Наказание», «Источник силы».
Названия были незнакомы Светловидову. Он попросил уточнить:
– Перескажите сюжет первой картины.
Икс начал рассказ:
– Девушка и рабочий парень влюблены друг в друга. Но на их жизненном
пути встречаются бандиты. Один из них, по кличке Каро, еще похож на человека, а остальные просто мерзавцы. Они хотят вовлечь парня в свои дела, и
95
тут гремят выстрелы. Один. Другой. Третий… Я насчитал двести семнадцать
выстрелов…
Настолько увлекательным показался Светловидову этот рассказ, что он
прервал Икса на полуслове, протелеграфировав:
– Довольно!
Откинулся на спинку стула, устало сказал:
– Это человек.
– Вот вы и угадали! – искренне обрадовался Громов. – А ваши первоначальные мысли, как я заметил, были абсолютно точными: машина лгала, а
человек говорил правду. Но сейчас я познакомлю вас с моим помощником, и
вы поймете, почему он все-таки водил вас за нос.
Светловидов вспоминает сгорбленного живого старика. На его лице очень
много морщин, они то и дело сбегаются в хитрую улыбку, и тогда глаза кажутся маленькими зелеными точками. Пумпонов в игре не хитрил и на все
вопросы отвечал весьма простодушно и точно, выступая под псевдонимом
Икс. Он был очень стар и чистосердечно уверял всех, что живет на свете восемьсот лет и из них вот уже триста пятьдесят лет помогает профессору.
«Что поделаешь, – сказал он, – именно столько я насчитал. Уж вы извините
старика за доставленную неприятность». Он отлично играл в шахматы и превыше всего любил кинофильмы. Эта страсть его и выдала.
Что касается электронной машины – коварного Игрека, – то она в самом
деле хитрила, даже медлила с ответом в счете, стараясь сбить с толку вопрошающего.
А больше всех был доволен опытом профессор. Он заразительно смеялся,
вспоминая забавные ответы Икса и Игрека, и изображал в лицах всех трех
игроков. В самом деле, ему ловко удалось запрограммировать хитрость машины!
Тот вечер был особенным. Они пили крепкий чай в кабинете Геля Ивановича, и профессор вспоминал молодые годы, когда он был влюблен в море,
поступил матросом на торговое судно и совершил кругосветное плавание.
Гость рассказывал веселые студенческие истории. А Пумпонов после чая повел гостя в мастерскую и заказал в его честь несколько песенок собачьей голове. Она пропела их, старательно открывая пасть и вращая блестящими
стеклянными глазами, и этот маленький концерт был очень трогательным –
ведь всякий раз электронный мозг сочинял новую песенку.
Потом старик пустил по полу игрушки. Черепахи, два лиса – черный и
красный – кружились по комнате и слушались хозяина, словно они были живые и выступали перед публикой в зоопарке. Только длинный провод, соединявший их с электросетью, напоминал о том, что это механизмы.
С одним из этих лисов, красным, немного похожим на таксу и более резвым, чем его темный собрат, была связана одна весьма печальная история.
Однажды Пумпонов пришел в мастерскую и стал тренировать лиса. Он
командовал в микрофон и так увлекся сообразительностью механизма, что не
заметил, как его ноги опутал провод. Пумпонов хотел остановить лиса, но, к
96
своему несчастью, забыл нужную команду. Он кричал лису: «Хватит! Довольно! Не балуй! Стой!…» Лис не обращал на крики никакого внимания,
продолжая бегать вокруг человека, и так крепко затянул провод, что бедняга
не мог шевельнуться. Крикни Пумпонов самое простое слово «Стоп!» – и лис
встал бы как вкопанный: он слушался только этой команды, а других, даже
слова «стой» просто не знал. Старик слабеющим голосом просил, умолял лиса остановиться и с тоской смотрел на розетку, в которую была включена игрушка. Но, увы, дотянуться до нее не мог…
Когда Громов заглянул в мастерскую, он нашел своего помощника лежащим на полу без сознания, крепко обмотанного проводом. Профессор сказал
нужное слово – лис тотчас затих. Громов с трудом привел старика в чувство,
и тот, открыв глаза, пожаловался: «Как мало он еще понимает… Я работаю у
вас триста пятьдесят лет и не видел еще такого глупого лиса». На что Гель
Иванович ответил: «Советую впредь быть осторожнее. Вы можете таким образом или что-нибудь изобрести, или погибнуть».
… Светловидов так углубился в воспоминания, что не заметил, как в
комнату вошел профессор. Знакомый голос поднял гостя с кресла.
– Извините, – сказал Громов, – я вас заставил ждать.
– Наконец-то! – обрадовался Светловидов. – Вас я готов ждать хоть всю
жизнь. Но что случилось?
КАК РОДИЛСЯ ЭЛЕКТРОНИК
– Сюрприза не будет, – извиняющимся тоном произнес Громов. – Сюрприз, Александр Сергеевич, просто сбежал.
– Как -сбежал? – удивился Светловидов.
– А вот так. Прыгнул в окно -и был таков.
Только теперь Светловидов обратил внимание на вид профессора: галстук
съехал набок, рукав в известке.
– Ну, не будем так огорчаться, – бодро сказал Светловидов. – Для начала
почистимся и умоемся.
Профессор с удовольствием отдал ему пиджак, галстук и достал из дорожного чемодана куртку.
– Сразу как дома! – сказал он, надевая куртку.
Светловидову не терпелось узнать, кто же в конце концов прыгнул в окно. Но не стоило подливать масла в огонь: Громов и так был расстроен.
– Не хотите ли позавтракать? – предложил Светловидов.
– Пока я гнался за этим сюрпризом, – крикнул Громов из ванной, – я
очень проголодался и зашел в кафе! Между прочим, там работает поваром
бывший корабельный кок. Еще раз приношу глубокие извинения, что заставил вас ждать, но мы с коком вспоминали каждый свои плавания… А теперь, – продолжал профессор, вернувшись в гостиную, – могу вам открыть
этот небольшой секрет.
И он рассказал, что произошло утром. Светловидов, слушая Громова,
смеялся и хмурился, качал головой и взволнованно ходил по комнате – верил
и не верил. Электроник – кибернетический и в то же время совсем как живой
97
мальчик; это действительно сюрприз конгрессу кибернетиков. Чутьем ученого гость понимал, сколько труда, новых идей вложено в необычное создание,
и с нетерпением ждал разъяснений. Но сначала надо было что-то предпринять.
– Я позвоню в милицию, – предложил он, – попрошу найти его.
– Но как вы объясните ситуацию? Мне не хотелось бы разглашать секрет
до открытия конгресса, – сказал Громов. – О, эта чудовищная моя рассеянность! Я совсем забыл о разнице напряжений в электросети. И вот печальные
последствия… Как вы догадываетесь, мышцы Электроника получили усиленный сигнал биотоков и погнали его с огромной скоростью. А если он
столкнулся с кем-нибудь или подрался? Он же свернет нормальному человеку шею!
– Будем надеяться на хорошее воспитание, – шутливо заметил Светловидов.
Он вызвал по видеотелефону дежурного милиции и, назвав себя, попросил срочно разыскать в городе мальчика тринадцати лет по имени Электроник. Ученый описал его приметы, в том числе и способность быстро бегать, и
договорился, что, как только будут какие-то сведения, ему немедленно позвонят. Распространяться о других особенностях Электроника он не стал.
– Простите мое любопытство, – сказал он, обернувшись к Громову, – но
мне не терпится услышать историю с самого начала. Время у нас есть.
– А вы разрешите мне дымить? Иначе я не умею рассказывать.
Профессор долго раскуривал трубку. Глаза его казались грустными. Но
вот в них разгорелся лукавый огонек. Громов взъерошил пышную седую шевелюру и задымил с явным удовольствием.
– Так вот, – сказал он, – есть у меня давнишний приятель Николай, очень
хороший хирург. Почему я с него начал, вы сейчас поймете. Все наши встречи проходят в бесконечных спорах. Представьте, коллега, что вам пришлось
говорить с человеком, который считает свой разум чуть ли не совершенством
природы… Вы улыбаетесь. В самом деле, вопрос почти не для спора. Но
надо было видеть напыщенность моего приятеля, когда он начинал разглагольствовать о сложности человеческого организма, совершенстве мозга и
прочем, прочем. Я сначала тоже улыбался, потом сердился, наконец, напоминал о том, что человек живет в определенных условиях и обычно использует лишь малую часть мощности своей памяти. В самом деле, иной школьник или студент с великим трудом переваривает некоторые предметы. А ведь
школьная или институтская программы – это лишь крохи того, что мог бы
усвоить обычный человек. Если бы он пускал в ход хотя бы половину резервов мозга, он играючи выучил бы сорок языков, окончил бы десяток университетов и легко бы запомнил всю Большую советскую энциклопедию.
Николай упорствовал. Он выставлял такой аргумент:
«И все– таки, что бы вы ни говорили об ограничениях разума, гений может все».
«Но он расплачивается за гениальность тяжелым трудом, – напоминал
98
я. – Гений ломает рамки, поставленные человеку природой. Он обрабатывает
большое количество информации. Вспомните: когда у Эйнштейна спрашивали, сколько часов длится его рабочий день, он принимал это за шутку. Рабочий день ученого не имеет ни конца, ни начала. А сейчас, когда на ученых
нахлынула буквально лавина накопленных знаний и новых открытий, их положение стало особенно трудным. Объем и сложность задач, которые ставит
перед наукой производство, год от года увеличиваются. Я знаю случай, когда
один математик потратил тридцать лет напряженного труда, чтобы решить
только одну проблему. А сколько интересных вопросов остается пока в стороне, потому что на их разрешение не хватит всей человеческой жизни! Так
что человек давно осознал свое несовершенство и направил силу на создание
устройств, которые облегчат переработку и усвоение информации».
Здесь Николай полагал, что он имеет право на иронию. Он спрашивал, заранее зная ответ:
«Может быть, вы говорите о машинах?»
Я подтверждал:
«Конечно».
«Мне вас жаль, – говорил Николай. – Вы тратите месяцы труда, чтобы
объяснить машине, как решить простую геометрическую задачу, или, как вы
выражаетесь, запрограммировать эту задачу. Тогда как я, несведущий в математике человек, могу решить ее за полчаса. Простите, чему же может эта
машина научить меня?»
Николай был прав: обучить машину всегда сложнее, чем человека. И я не
скрывал от него трудностей. Я напоминал моему самовлюбленному приятелю, как он решает простую задачу. Он, конечно, полагает, что в эти самые
полчаса он обрабатывает и отбирает определенное количество информации,
то есть ищет путь решения задачи, опираясь на свои знания, на программу,
заложенную в него в годы учения. Николай кивал головой:
«Да, именно так».
Но разве это все? Николай просто не осознавал, что, когда он берется за
карандаш, за его плечами не только школьные уроки, заученные формулы и
правила, а вся жизнь. В детстве он ползал, ходил, бегал, разбивал нос и колени и таким образом познакомился с пространством. В школе он мастерил
приборы и модели, строгал, пилил, учил геометрию и узнал, что наша планета круглая. Наконец, он связан невидимыми нитями со всей Землей: миллиарды ощущений – физических, химических, магнитных, электрических – переплетены в нем в сложный клубок психической деятельности. Все это – неосознанная информация, которой располагает взрослый человек.
Такие, как Николай, никогда о ней не вспоминают, считая свои успехи
само собой разумеющимися. А заложите вы в машину эту информацию да
еще знания, и она проявит такую же мудрость, как и мой приятель, если не
больше…
Профессор улыбнулся, разбив своего противника, и тут же оправдал его:
– Однако я зря накинулся на приятеля. Все эти споры были очень полез99
ны, они оттеняли трудности моей задачи, вызывали необходимые сомнения.
Я совсем не чувствовал себя всемогущим создателем. Я просто продумывал
схемы, которые могли перерабатывать и хранить как можно больше информации…
Трубка Громова давно погасла, и он, высыпав пепел на блюдечко, стал
заново набивать табак. На мгновение опустив веки, он словно представил
свою необычную машину, которая должна была стать подобием маленького
человека.
Паузу прервал Светловидов:
– Извините, Гель Иванович… Я совсем забыл: поймет ли Электроник милиционеров, когда его найдут?
Громов встрепенулся:
– Да-да… Он умеет слушать, говорить и все понимает… Он очень послушный мальчик. Во всяком случае, еще недавно был таким.
Профессор говорил об Электронике как о живом, и Светловидов смотрел
на него с восхищением. «Вот тот ученый, – думал он, слушая собеседника, –
который знает про все на свете. И даже о том, чего не видел ни один человек
и, может быть, никто не увидит. Он легко ответит на любой вопрос, какой
только придет в голову; мне кажется, он даже знает, что такое „минус пять
яблок“ – простая фраза в задачнике, которую никто не может наглядно представить. Но важно то, что он не только отвечает на вопросы, но и умеет их
задавать. Этот „послушный“ Электроник – каверзный вопрос для науки. Хорошо бы разыскать его и привезти на конгресс…»
А Громов рассказал о том, как появился на свет Электроник. Его родители не были так совершенны, как их будущее дитя. Внешне они выглядели
перед ним просто безобразными чудовищами со своими шкафами-блоками,
страшным треском и шумом, способностью пожирать массу электричества.
Но эти родители – устаревшие обычные электронно-счетные машины – очень
старались, проверяя и вычисляя сложные схемы, которые придумывал Громов. Две машины считали день и ночь, потому профессор и прозвал их в
шутку родителями Электроника.
Правда, дело облегчалось тем, что некоторые механизмы и устройства
были уже испробованы на автоматах-игрушках и на других электронных машинах: они читали текст, различали предметы, понимали человеческую речь,
сами составляли предложения. И все-таки будущий человечек требовал фантастических усилий и особой изобретательности. Все, что знал профессор о
нервной системе и о мозге человека, он пытался воплотить в своих схемах.
Разумеется, над Электроником работал не только профессор. Один он бы
не справился. Помощники Громова, друзья, ученики, студенты – двенадцать
человек, были увлечены идеей создания искусственного существа и трудились над ним пять лет, отдавая ему все свободное время.
Через пять лет перед ними стояла довольно странная машина – единый
кусок твердого тела, по форме напоминающий голову и туловище человека.
О ее строении можно сказать просто: слоеный пирог. Машина была спрессо100
вана из пленок, на которых напечатаны, как на газетном листе, сложные
электронные схемы. Эти пленки в тысячи раз тоньше человеческого волоса, а
размерам деталей в схемах мог позавидовать любой часовщик. Электрические сигналы, пробегая по схемам, имели дело с такими мельчайшими деталями, как молекулы и атомы кристаллов. Поэтому в молекулярноэлектронных, или молектронных (так они точно называются), схемах удивительная плотность монтажа: в каждом кубическом сантиметре миллионы деталей. Достаточно вспомнить, что самая совершенная в мире машина – живой человеческий мозг – имеет примерно такую же плотность нервных клеток.
Но это еще не все, чем отличался Электроник от своих родителей. В старых электронно-счетных машинах элементы соединены последовательно: как
бы быстро машины ни работали, сигнал обегает одну за другой все ячейки
памяти в поисках ответа на вопрос. Это похоже на миллионную армию, где в
бой вступают по очереди только два солдата, а остальные бездействуют в
ожидании. У Электроника память сложена из кубиков, конечно, таких миниатюрных, что их можно разглядеть только в микроскоп. Как и нервные клетки человека, эти кубики соединены пучками связей. Поэтому у Электроника
обработка информации и поиск ответа на заданный вопрос идут сразу в нескольких направлениях, на параллельных связях. Можно сказать, что армия
его знаний всегда в бою.
– Мы были так рады, созерцая это электронное подобие человека, что мигом забыли про его чудовищную сложность, про годы кропотливого труда, –
с улыбкой вспоминал профессор. – Мы стали называть его «милым черным
ящиком» и искренне, как дети, удивлялись его совершенству. Я, помню, сам
кружил вокруг будущего человечка и напевал слова Гамлета: «Есть многое
на свете, друг Горацио, о чем не снилось даже нашим мудрецам…»
А потом за дело взялись два близких друга Громова – химик Логинов и
кукольник Смехов. Логинов давно бился над синтетическими мышцами и,
как известно, открыл секрет их сокращения. Он же изобрел материал, который очень похож на кожу человека. То, что сделал с машиной Логинов, казалось далеким от химии кибернетикам просто чудом. Так бывает в цирке: фокусник накрывает платком шар, сдергивает платок, и все видят цыпленка.
Зрители ничего не понимают: только что был мертвый деревянный шар – и
пожалуйста, живой писклявый цыпленок… Конструкторы Электроника
называли Логинова «химическим богом»: ведь он подарил автомату живые
ноги и живые руки.
– Живые ноги! – повторил профессор. – Вы бы видели, как быстро он бежал!… Впрочем, ноги тут ни при чем… Мне просто не везет.
– Почему? – спросил Светловидов.
– Вы помните, Александр Сергеевич, того красного лиса, который однажды запутал Пумпонова?
– Как, – изумился Светловидов, – и он тоже сбежал?!
– Сбежал, – вздохнул Громов, – хоть он и на колесиках. Вот полюбопыт101
ствуйте.
Профессор достал из портфеля груду помятых телеграмм и бросил их на
стол. И пока Светловидов читал их одну за другой, Громов ходил по комнате,
пуская клубы дыма из своей длинной трубки, и отрывисто пояснял:
– Это случилось в вашем городе… Пумпонов приехал сюда с красным
лисом и вернулся без него. Он ничего не мог толком объяснить. «Это очень
хитрый зверь, – твердил старик на все мои вопросы, – хотя у него самые
правдивые в мире глаза…» А я – тоже дырявая голова – не догадался про высокое напряжение… И вот – пожалуйста, эта игрушка ведет самостоятельный
образ жизни…
Громов взял со стола первую попавшуюся телеграмму, прочитал вслух:
– «По поступившим в зоопарк сведениям, животное рыже-красной окраски, с длинным пушистым хвостом и мордой таксы, вероятнее всего -лисица,
обнаружена в магазине „Металлоизделия“. При открытии магазина лисица
выбежала в дверь и скрылась во дворе домаN9 по улице Скрябина, испугав
детей детсадаN218. В дирекцию зоопарка поступила новая просьба поймать
сбежавшего зверя».
Светловидов от души рассмеялся.
– Смейтесь, смейтесь над старым путаником, – махнул рукой Громов. – В
конце концов я сам сбегу от себя… О, эти электронные схемы. Когда их собираешь все вместе, невозможно предусмотреть тысячи случайностей.
– Но неужели трудно поймать в городе зверя с длинным хвостом! – горячо сказал Светловидов. – Не обижайтесь, Гель Иванович, я просто восхищен
вашим лисом. Чтоб вы не волновались, я готов работать ловцом в зоопарке.
– Как видите, зоопарк исправно снабжает меня информацией, а поймать
не может. И неудивительно. Привычным командам лис не подчиняется, днем
скрывается, а ночью… Обратите внимание на телеграммы: сегодня он заряжается электроэнергией в «Металлоизделиях», завтра в «Малыше», а послезавтра в кафе «Уют». Пришлось бы выключать электросеть во всех торговых
точках города. А это не в моих силах.
– Он оказался чересчур сообразительным.
– Точнее говоря, – поправил профессор, – вся его «хитрость» заключается
в быстроте. Ведь он был создан как часть Электроника – для проверки и отработки движений.
– Большая честь поймать такого экзотического беглеца, – мечтательно
сказал Светловидов. – А Электроник… Ведь его, как я понял, не отличишь от
любого мальчишки?
– Да, это сотворил кукольник Смехов, – ответил профессор. – И потому
хлопот с Электроником будет не меньше…
Кукольника Смехова знал весь театральный мир как первоклассного мастера. Его марионетки путешествуют по белу свету с театрами. Они признаются в любви, клянутся в верности, ревнуют, убивают, плачут, но играют одни и те же роли и никогда не проявляют самостоятельности. Можно представить радость мастера, когда он узнал, что будет делать живую куклу! Смехов
102
очень волновался и всех спрашивал, каким должен быть мальчик. Ему надавали массу советов и в конце концов только сбили с толку. Однажды Смехову попалась на глаза журнальная фотография: мальчишка вылез из бассейна
и от удовольствия счастливо смеется. Обаятельная улыбка, курносый нос,
вихор на макушке – вообще весь облик этого случайного парнишки так понравился кукольнику, что он решил: таким будет его новое творение. Смехов
натянул на машину кожу, как чулок на ногу, заперся в мастерской и не пускал туда никого, пока однажды не вынес настоящего мальчишку.
Оставалось придумать имя. Помощник Пумпонов на правах старшего
сказал: «Должно быть в нем что-то современное и что-то старинное, древнегреческое». Думали, гадали, как вдруг кто-то сказал: «Электроник». Хорошая
находка! И отдана дань уважения родителям Электроника, и подревнегречески звучит красиво: электрон – это янтарь. Так и решили.
ТАЙНА: «ТЫ-ЭТО Я»
– Электроник! – шепотом говорит Сережка, от крыв дверцу шкафа. – Все
в порядке. Сверток я отдал в бюро находок. Сунул в окошко и удрал. Разворачивают они сверток и видят: нашлись и кошельки, и часы, и авторучки. И
никакого скандала.
– Я не хотел скандала, – хрипло сказал Электроник. – Они сами давали
вещи.
– Тише! Все спят! – предупреждает Сережка.
Ночь. Со всего неба смотрят в окно звезды.
Луна спряталась за дом.
У школы горит фонарь.
– Ты хочешь спать?
– Я никогда не сплю.
– А что ты будешь делать?
– Я буду читать. Давай мне книги.
– Какие хочешь? Приключения? Про смешное?
– Давай всякие, – говорит Электроник. – И стихи давай. Стихи читать полезно. В каждой букве стихов полтора бита.
– Каких таких бита? – удивляется Сережка.
– Бит -единица информации. В разговорной речи одна буква – это один
бит. В стихах – полтора бита. Но это условное название. Можешь называть
их как хочешь, хоть догами.
– Вот тебе целый миллион догов, – говорит Сережка, доставая с полки
книги. – Сейчас я зажгу тебе лампу. А аккумуляторы тебе надо заряжать?
– Я пришел к выводу, что утром было очень сильное напряжение тока,
поэтому я так быстро бежал.
– А какое у тебя напряжение?
– Сто десять вольт.
– Ну, дело пустяковое. Сейчас я возьму трансформатор от холодильника,
и будет как раз сто десять вольт.
Сережка тихонько принес из коридора трансформатор и табуретку, взял
103
со стола лампу и устроил друга в шкафу. Разделся, скользнул под одеяло,
стал смотреть на светлую щель, разрезавшую шкаф сверху донизу. Он лежал,
смотрел на золотую полоску, и ему очень хотелось встать, заглянуть в шкаф
и еще раз убедиться, не сон ли все это. Но он слышал тихий шелест страниц,
комариное гудение трансформатора, видел два белых провода, змеившихся
из шкафа к розеткам, и улыбался в темноте… Как вдруг закружилась перед
его глазами огненная карусель, подпрыгнули голубые шарики, заискрилась
золотом лучистая звезда… И Сережка уснул.
… Он вскочил, услышав щелчок замка, – это ушли родители. Распахнул
дверцу шкафа и радостно засмеялся: Электроник дочитывал толстый том.
– Доброе утро! – сказал Сережка. – Есть миллион догов?
Электроник поднял голову:
– Доброе утро. Пятьсот тысяч сто шестьдесят битов.
– Ну и поумнел ты! – уважительно сказал Сережка. – Сейчас я умоюсь, и
мы будем смотреть коллекции.
На столе в кухне лежала записка: «Сережа! Холодильник сломался. Продукты на окне. Обедай в столовой. Мы придем вовремя. Мама, папа».
– Холодильник заработал, – пропел Сережка, ставя на место трансформатор. – А обедать не хочу!
Он вытащил из стола и шкафа свои ценности, уселся прямо на пол рядом
с Электроником. Они рассматривали и обсуждали космические марки разных
стран, перебрали коллекцию значков, сыграли в лото и в «Путешествие по
Марсу», смотрели картинки в старых журналах, разгадывали головоломки.
Сережка то и дело хохотал, хлопал друга по плечу. Электроник выигрывал во
всем, а головоломки он распутывал, едва к ним притронувшись.
– Хочешь, я тебе все подарю? – предложил Сыроежкин.
– Зачем? – спокойно возразил Электроник. – Я больше ничего не хочу
глотать.
– Ну, тогда это будет нашим. Твое и мое. Да?… Ой! – Сергей вскочил,
взглянул на часы. – Двадцать минут до урока! – Он схватил учебник, лихорадочно забормотал: – Квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов катетов. Квадрат гипотенузы… квадрат катетов…
– Это теорема Пифагора, – сказал Электроник. – Она очень простая.
– Простая-то простая, а у меня в журнале вопрос. И я не учил.
Электроник взял бумагу и карандаш и мгновенно нарисовал чертеж.
– Вот доказательство Евклида. Есть еще доказательства методом разложения, сложения, вычитания…
Сыроежкин смотрел на друга, как на чародея.
– Здорово! – вздохнул он в восхищении. – Мне бы так… Но Сыроежкину
пара обеспечена.
– Что такое пара? – заинтересовался Электроник.
– Ну, пара… это двойка… или плохо.
– Плохо, – повторил Электроник. – Понятно. Я читал в одной книге: из
любого положения есть выход. Это совершенно верное высказывание.
104
– Выход? – Сергей задумался. – Выход-то есть… – Он прямо взглянул в
глаза Электронику и покраснел. – А ты не можешь пойти вместо меня?
– Я могу, – бесстрастно сказал Электроник.
Глаза у Сережки заблестели.
– Давай так. – Он облизнул пересохшие вдруг губы. – Сегодня ты будешь
Сергей Сыроежкин, а я – Электроник. Смотри! – Сережка подвел друга к
зеркалу. – Вот ты и я. Слева – я, справа – ты. Теперь я перейду на другую
сторону. Смотри внимательно. Ничего не изменилось! Опять справа – ты, а
слева – я. Точно?
– Точно! – подтвердил Электроник. – Сегодня я Сергей Сыроежкин.
– Чур-чура, это наша тайна, – предупредил Сережка. – Понимаешь, тайна!
Никому, хоть умри, ни слова. Поклянись самым святым!
– Чем? – спросил Электроник.
– Ну, самым важным. Что для тебя самое важное?
Электроник подумал.
– Чтоб я не сломался, – промолвил он.
– Так и скажи: «Чтоб я сломался, если выдам эту тайну!»
Электроник хрипло повторил клятву.
– Слушай внимательно! – сказал Сергей. – Ты берешь портфель и идешь в
школу. Вон она – во дворе. Ты идешь в седьмой класс "Б" – на первом этаже
первая комната налево. Как войдешь, садишься за вторую парту. Там сижу я,
а передо мной Макар Гусев, такой здоровый верзила. Он пристает и дразнится, но ты не обращай на него внимания. Дальше все идет как по маслу. На
первом уроке ты рисуешь, на втором отвечаешь теорему Пифагора, а третий
урок – география. Ты знаешь что-нибудь из географии?
– Я знаю все океаны, моря, реки, горы, города…
– Отлично! Ты запомнил?
Электроник повторил задание. Он запомнил все превосходно.
Сережка моментально собрал портфель и выглянул на всякий случай на
площадку: нет ли Макара Гусева? Сверху донесся топот. Это бежал по лестнице Профессор – Вовка Корольков.
– Привет! – крикнул он. – Ты еще не читал «Программиста-оптимиста»?
Там написано, что ты чемпион мира по бегу!
Сыроежкин пожал плечами:
– Подумаешь, чемпион! Вы еще не то обо мне узнаете!
Он вернулся в квартиру и сказал Электронику:
– Помнишь эстраду в парке, где мы вчера спаслись от погони? Ты
найдешь ее? После уроков приходи туда.
«ПРОГРАММИСТ-ОПТИМИСТ»
Возможно, кое-кто из читателей слышал о «Программисте-оптимисте».
Эти два слова часто произносят не только в математической школе, но и во
дворах, и на Липовой аллее. Даже в магазине и в троллейбусе можно услышать в разговоре про новости из «Программиста-оптимиста».
«Программист-оптимист» – стенная школьная газета. Нетрудно догадать105
ся, что выпускают ее математики – они же программисты. Самое простое в
этой газете – название. Уже стоящий рядом номер зашифрован в уравнение и
требует некоторых размышлений. Дальше идут заметки про разные события,
в которых то и дело мелькают формулы, векторы, параллельные, иксы, игреки и прочее. Эти заметки обычно читаются с улыбками и смешками: посвященные в математику находят в них много намеков, иронии, предостережений, советов.
Однако не подумайте, что математики издают газеты только для себя. Вопервых, «Программиста-оптимиста» читают все старшеклассникимонтажники, которые сами ничего не выпускают. Во-вторых, малыши находят там много карикатур, смешных стихов и веселых фотографий. В-третьих,
в газете всегда есть свободное место и каждый ученик может взять клеи и
прилепить туда свою заметку, объявление или просьбу.
Профессор был прав: в понедельник в «Программисте-оптимисте» все читали и обсуждали одну заметку – "Ура чемпиону! ".
Когда чемпион с портфелем в руке появился в коридоре, наступила тишина. К чемпиону подошел Спартак Неделин.
– Это ты Сыроежкин? – спросил он.
– Я, – сказал Электроник.
– Конечно, это он! – закричал, вырастая за спиной чемпиона, Макар Гусев. – Сыр Сырыч Сыроегин, собственной персоной.
– Не паясничай! – оборвал Макара Спартак Неделин.
– Не паясничай! – накинулся на Макара Профессор, чем очень озадачил
своего приятеля. – Ясно сказано, что первым прибежал Сыроежкин, а не Гусев.
А Неделин продолжал:
– Как же ты так сумел?
– Не знаю, – ответил Электроник.
Ребята зашумели.
– Он еще не читал, – громко сказал кто-то. – Пустите его!
Электроник подошел к газете и за несколько секунд, будто просматривая,
прочитал все заметки.
– Все правильно, – спокойно сказал он. – Только в этом уравнении ошибка – нужен плюс, а не минус.
– Верно, – сказал Неделин. – Молодец! Математически мыслишь. – Спартак исправил авторучкой ошибку, похлопал героя по плечу и отошел.
Звонок разогнал читателей по классам.
Электроник уже сидел на второй парте за могучей спиной Гусева, глядя
прямо перед собой. Рядом с ним ерзал Профессор, мучительно размышляя о
том, как ему извиниться за историю с телескопом. Он пробовал заговорить с
соседом, но тот словно воды в рот набрал.
Учительница рисования, войдя в класс, сказала, что сегодня занятие на
улице. Захлопали крышки парт, зазвенели голоса. Шумная стайка вырвалась
из школы, пересекла Липовую аллею. А дальше – бегом до обрыва к реке.
106
Сколько раз были они здесь и все-таки остановились притихшие, удивленно-глазастые. Среди зеленой пены кустов стекает вниз длинная и блестящая, словно ледник, стеклянная коробка. На ее дне – три яркие полосы: красная, желтая, синяя. А по дорожкам катятся разноцветные горошины – это
мчатся по искусственному цветному снегу лыжники. Мчатся с вышины с
огромной скоростью, тормозя внизу, где коробка раздувается, как мыльный
пузырь. А еще дальше, за деревьями, – река и легкая арка моста, где тоже все
в движении: теплоходы, катера, автомобили, троллейбусы. А за рекой и за
мостом весь город теряется в светлой дымке.
И они сидят и рисуют все, что видят. Иные – размашисто, уверенно, подчиняя карандашу перспективу, иные – неровно, несмело, хватаясь за резинку,
но все вместе – внимательные, мыслящие.
– Сейчас делайте только набросок, – говорит учительница. – Раскрасьте
дома. Тот, кто хочет стать космонавтом, инженером, летчиком, исследователем, должен иметь хорошую зрительную память на цвета.
Учительница ходит за спинами, заглядывает в альбомы, вполголоса дает
ребятам советы. Вот она остановилась около Сыроежкина. Долго смотрела
через его плечо, потом спросила:
– Что это такое, Сережа?
Электроник протянул ей альбом и хриплым голосом ответил:
– Это движения лыжников.
В альбоме Сыроежкина – не контуры города, а колонки формул. Под ними корявые буквы текста.
– Не понимаю, – пожала плечами учительница и прочитала вслух: –
«Настоящий трактат, не претендуя на исчерпывающую полноту исследования поставленных проблем, тем не менее не может не оказаться полезным
для лиц, производящих исследования в данной области».
Художники захихикали.
– Это вступление, – раздался скрипучий голос Электроника. – Дальше все
конкретно.
– Ты не заболел? – спросила учительница. – У тебя хриплый голос.
Наверно, ты простудился.
– Я здоров, – проскрипел сочинитель.
Учительница читала дальше:
– «Автор исходит из утверждения, в силу своей очевидности не требующего доказательства, а именно: лыжи и лыжник образуют систему трех векторов. Анализ этой системы показал, что она устойчива только тогда, когда
векторы системы линейно зависимы, причем два из них должны быть коллинеарны…» Ты что, Сыроежкин, сочинял на уроке в газету? Ничего не могу
понять.
– Почему же, все понятно! – уверенно произнес кто-то.
Спартак Неделин, разгоряченный, румяный, в белом свитере, стоял рядом
с учительницей.
– Разрешите, Галина Ивановна? – попросил он альбом Сыроежкина. – Я
107
объясню! Здесь описано, как мы катаемся на лыжах. Только что на всех трех
дорожках был наш девятый "А". Итак, о чем пишет Сыроежкин? Система
трех векторов – это лыжник и лыжи. Естественно, что они зависят друг от
друга, иначе никакого катания не получится, и два из них – лыжи – скользят
по снегу и параллельны, то есть, выражаясь языком математики, они коллинеарны. О чем и пишет Сыроежкин. Читаем дальше: «Очень устойчива система, состоящая из трех коллинеарных векторов, что испытали на себе несколько исследователей». – Спартак не выдержал, засмеялся. – Остроумно! В
точности Витька Попов. Упал на спину и съезжал вслед за лыжами. Вот не
знал, что ты такой сочинитель, Сыроежкин! Это надо немедленно в газету. И
забавные рисунки можно сделать. Я думаю, надо назвать так: «Лыжный
спорт и векторная алгебра».
– Не знаю, как насчет газеты, – сухо заметила учительница, – а задание он
не выполнил.
– Простите его, Галина Ивановна! – попросил Спартак. – Бывает, что
увлекаешься не тем, чем надо… Но ведь талантливо написано!… Он нарисует пейзаж дома.
– Хорошо, – сказала Галина Ивановна Сыроежкину, – нарисуй дома. А
пока я ставлю тебе точку в журнале… Ребята, урок окончен. Возвращаемся в
школу.
К Электронику подошел Макар Гусев и потянул его за рукав.
– Да ты мудрец, Сыроега! Вот не знал! – Макар наклонился и шепотом
предложил: – Слушай, давай удерем от всех и искупаемся!
– Я не умею плавать, – громко сказал Электроник.
– Тише! – Макар сделал большие глаза и погрозил кулаком. – Чего боишься? Да мы быстро, никто и не заметит.
– Я никогда не купаюсь, – последовал спокойный ответ.
Такая наглая ложь глубоко поразила Гусева. А чей же портрет был на всю
обложку журнала! Все видели, как Сыроежкин на этой обложке вылезал из
бассейна и скалил зубы фотографу.
– Посмотрите на этого маменькиного сыночка! – заорал Макар. – Он боится промочить ножки! Он никогда не купается… Ну и заливает!…
Макар и не подозревал, как он близок к истине. Купание для Электроника
было равносильно самоубийству: вода, попав внутрь, могла вывести из строя
его тонкий механизм. Гусев кричал во всю глотку, чтоб привлечь внимание
ребят и посрамить недавнего чемпиона. Но его сбил вопрос Сыроежкина:
– Что значит заливает? Я тебя ничем не обливал.
– Ты, Сыроежкин, совсем рехнулся, – махнул рукой Гусев. – Простую
речь не понимаешь… Или ты притворяешься?
– Ничего он не притворяется, – вмешался Профессор. – Я, когда думаю о
чем-то, всегда пишу «карова» и вообще забываю самые обычные слова. Ты,
Макар, не придирайся. Видишь, человек охрип. А ты – купаться.
– Подумаешь! Я утром уже два раза купнулся. И в полной форме! – Гусев
схватил булыжник, швырнул его с обрыва. – Пощупай мышцы, Вовка! – по108
просил он Профессора. – Железо!… Эй, чемпион, давай наперегонки до школы!
Сыроежкин даже не оглянулся.
– Не люблю, – сказал Макар, – когда делают все напоказ. Один раз можно
и чемпиона мира обогнать. А ты попробуй каждый день…
И Гусев помчался к школе.
ХОРОШО, ЧТО СОБАКИ НЕ ГОВОРЯТ
Теория теорией, – сказал, появляясь из ванной, Сыроежкин, – а практика
прежде всего. Раз ты лучший в мире дрессировщик, давай проведем опыт. Я
сейчас заманю какую-нибудь собаку, и мы с ней поговорим. Ну как, Электроша, тебе нравится моя идея?
– Нравится, – сказал Электроник. – Приводи собаку.
Сыроежкин мигом скатился по лестнице, оглядел двор. Ну конечно, ни
одной собаки. Только Бешеная Колбаса дрыхнет на солнцепеке, греет облезлые бока. Хорошо, что он подумал о ней и захватил приманку. Эта безучастная ко всему на свете, кроме собственного хвоста, и в общем-то глупая дворняга мгновенно преображалась и сходила с ума, когда видела колбасу: прыгала, визжала, пускала слюни. Поэтому никто не звал ее иначе, как Бешеная
Колбаса. Только один хозяин, дворник, помнил, что настоящая кличка собаки
– Астра.
Заманить Бешеную Колбасу в лифт ее любимым лакомством и поднять на
восьмой этаж не составляло особого труда. И в квартиру она вошла охотно,
не спуская глаз с остро пахнущего куска и повизгивая от нетерпения.
Неожиданно Бешеная Колбаса зарычала, и ее шерсть встала дыбом. Какой
тут раздался лай! Собаку словно прорвало после десяти лет молчания: никогда еще в своей жизни она не лаяла так отчаянно.
Сергей сначала не сообразил, чем вызван этот лай. Но Бешеная Колбаса
недвусмысленно кидалась на Электроника, пытаясь схватить его за штанину,
тут же трусливо отскакивала и не прекращала свой сумасшедший лай, как
будто хотела созвать в квартиру Сыроежкиных всех соседей. Сережка кинул
на пол колбасу – это не произвело на скандалистку никакого впечатления.
Она расходилась все больше и больше.
Наконец Электроник, спокойно взиравший на собачью ярость, проявил
свои способности: он затявкал, завизжал и издал еще какие-то странные звуки. Бешеная Колбаса на минуту смолкла, даже села. Но вдруг задрала морду
и завыла пронзительно и жутко, словно в доме появился покойник.
По спине Сергея пробежали мурашки. Дальше он выдержать не мог. Он
поспешно отворил дверь и выдворил взбесившуюся псину. Потом поднял с
пола колбасу, выскочил на площадку и бросил кусок вслед гостье. Чтоб не
поднимала шум на лестнице.
– Ух-х! – Сыроежкин вытер со лба пот. – Сумасшедшая какая-то… Как
ты думаешь, что с пей такое?
– Она меня испугалась, – спокойно пояснил Электроник.
Опыт провалился. Дворняга оказалась строптивее хищников.
109
– Я всегда считал, что собаки -самые загадочные и непонятные существа, – сделал вывод Сыроежкин.
– А профессор считает, что самое загадочное существо -красный лис, –
сказал Электроник. – Помнишь, я тебе рассказывал, как он удрал и бегает по
всему городу?
– Лис с самыми правдивыми глазами, – вспомнил Сергей.
– Ты его не встречал? – спросил Электроник.
– Не встречал.
– Ты можешь его даже не заметить: он очень быстро бегает. По-моему, он
решает какую-то свою задачу.
И тут Сережка догадался, почему лаяла Бешеная Колбаса. Она сразу учуяла, кто такой Электроник. Итак, появилось третье существо, которое знало
их тайну. Хорошо, что оно не умело говорить.
– Хватит глупостей! – решительно сказал Сыроежкин Электронику. – Собирайся-ка лучше в школу и зарабатывай пятерки. И помни про тайну!
ГНЕТ ТАЙНЫ: «В КОНЦЕ КОНЦОВ, Я ЧЕЛОВЕК!»
Странная жизнь настала у Сережки. Он был свободный человек – ни уроков, ни домашних заданий. Свободен, как птица: куда хочешь, туда и лети!
Электроник каждый день приносил дневник с новыми пятерками. В
«Программисте-оптимисте» то и дело мелькала фамилия Сыроежкина. На
уроках ребята только и ждали того момента, когда Сыроежкин получит слово
и удивит их. Как-то Электроник в изложении о зоопарке перепутал живого
слона с шахматной фигурой и написал, что слон пошел наb8. Все сочли это
остроумной шуткой.
Галина Ивановна часто ставила в пример Сережу: в последнее время он
сидел очень внимательно, не шептался, не заглядывал в чужие тетради, не
опаздывал на уроки – словом, был самым прилежным учеником.
Макар Гусев во время таких хвалебных речей оборачивался к Сыроежкину, подмигивал ему и смешно дергал свой воротник, за что всякий раз получал замечание:
– Гусев, не вертись!
Никто в классе, кроме Макара и Электроника, не понимал этой маленькой
пантомимы. Однажды они столкнулись нос к носу в чужом дворе, и Гусев,
как всегда, стал склонять на все лады фамилию Сыроежкина. Неизвестно, что
произошло с тишайшим Электроником, только он вскочил на бетонный бортик лестницы, и в то же мгновение Макар ощутил, что он висит в воздухе.
Мальчишки, пробегавшие мимо, остановились как вкопанные и не поверили
своим глазам: незнакомый худенький паренек держал за шиворот известного
забияку Макара Гусева. Держал без всяких усилий в вытянутой руке, словно
провинившуюся кошку, и очень спокойно говорил:
– Я человек вежливый. Я не дерусь. Учти. Не задирайся. Переходи улицу
при зеленом свете. Изучай математику.
Макар беспомощно дрыгал ногами, шипел, как самый настоящий гусь,
всхлипывал:
110
– Буду изучать…
Наконец Электроник медленно опустил руку, посадил забияку на ступеньку.
Минуты три приходил Макар в себя: никогда в жизни он не был в таком
ужасном, непонятном положении.
– Ты что, Сыроежкин, железный? – пробормотал изумленно Макар. – Ну
ладно!… Мир? – И он протянул руку.
– Мир, – согласился Электроник и помог Макару встать.
– Нельзя уж и пошутить… -ворчливо сказал Макар. Ладно, больше никаких сравнений не будет! – Он дружески ткнул Электроника в бок и потряс рукой: – Ого! Да у тебя стальные мышцы! Я отбил себе кулак… И давай не вспоминать про этот случай с телескопом. Если хочешь знать, после тебя я сам посмотрел в него и чуть не ослеп… Эй, вы! –
крикнул он свидетелям. – Чего уставились? Не видели, что ль, как тренируется чемпион по штанге? А ну подходи, кто хочет испытать силу!
Желающих помериться силой с чемпионом не нашлось.
Так был установлен мир, о котором не знал даже виновник происшествия.
Сыроежкин, конечно, заметил, что Макар переменился, но он решил, что это
дань уважения его математическим способностям. Еще бы! Недавно даже
Профессор забегал к нему, просил решить задачу по физике. Сергей иронически посмотрел на приятеля и важно сказал:
– Вот что, дорогой Профессор! Знаешь, сколько знаний хранит память человека? Целую библиотеку в тридцать тысяч книг!… Неужели у тебя меньше?
– Задаешься? – обиделся Профессор.
– Надо развивать свою память, – ответил Сыроежкин и захлопнул дверь.
Он опасался, что Профессор войдет в комнату и увидит Электроника.
Что ни говорите, а это приятно, даже если тебя считают задавакой и знают, что ты можешь щелкать, как орехи, любые задачи.
Слава приходила к Сыроежкину сама собой. Даже не приходила – прилетала, гарцевала впереди него на вороных конях, трубила в фанфары и, словно
тень, не отставала ни на шаг. Звонил в школу тренер со стадиона и просил
передать, чтоб Сыроежкин обязательно записался в их секцию. Учителя при
встрече говорили Сережке что-нибудь приятное, хорошее. Спартак Неделин,
гордость всей школы, окликал курносого семиклассника и здоровался с ним.
Даже задумчивый Виктор Попов спросил у него, не увлекается ли он музыкой. И Сыроежкин сразу забыл, как Попов однажды ударил его дверью по
лбу.
От такой громкой славы временами было просто жарко. Щеки Сыроежкина пылали. Но он держался с достоинством. Если ему задавали неожиданный вопрос, он отвечал дипломатично: «Я подумаю… Я тоже так считаю…»
Или же уводил разговор в сторону, рассказывая то, что узнал от Электроника. И Сергея слушали внимательно: он говорил об интересных вещах.
Школьному физкультурнику Сыроежкин сказал:
111
– Легкой атлетикой я решил не заниматься -не хватает времени. И потом,
это неверное мнение, что раньше люди были сильнее, а сейчас науки ослабляют человека. Недавно в одном музее взяли рыцарские костюмы и примерили на людей среднего роста. И все доспехи оказались им малы. Вот вам и
разговоры, что были, мол, раньше силачи да великаны!
Физкультурник, конечно, не согласился с Сыроежкиным и просил его подумать. Но с удовольствием выслушал неизвестную ему историю, даже спросил, откуда Сыроежкин знает про рыцарские костюмы.
– Прочитал в одной английской газете, – сказал Сергей. – Забыл только в
какой.
Раньше Сыроежкин и не представлял, как он может легко и вдохновенно
врать. Конечно, не про доспехи, о них он действительно читал в газете. Но не
в английской, а в «Пионерской правде». И дело не только в этой «английской
газете», сорвавшейся с его языка. Сыроежкин стал замечать, что иногда он
врет там, где совсем и не нужно.
Как– то Таратар встретил его во дворе, остановил, поинтересовался, куда
он идет. Сережка сказал, что спешит в магазин покупать полное собрание сочинений Бурбаки, знаменитых математиков. А шел он на волейбольную
площадку, где и очутился через минуту. Тут же соврал ребятам, что он решил
сложнейшую задачу, хотя именно в тот момент над ней корпел дома Электроник. Словом, Сережка стал ужасным лгуном. Он расхвастался до того, что
объявил себя изобретателем «линкоса», и с того дня весь двор разделился на
землян и гостей из космоса, которые вели бесконечные переговоры.
Но если совесть Сыроежкина в такие минуты и молчала, то это не значит,
что его жизнь была легкая и беззаботная. Никто и не подозревал, какие мучения свалились на нашего героя.
По утрам, когда в школе уже прозвенел звонок и в классе скрипели мелки
и перья, когда родители учеников были на работе, из подъезда десятиэтажного дома появлялась согнутая фигурка и спешила скрыться за углом. Солнце
заливало ярким светом просторный двор и делало его еще больше, дворники
из змеевидных шлангов поливали клумбы, деревья и асфальт, беззаботно чирикали на кустах воробьи. А Сережка, надвинув на самые глаза кепку, воровато оглядываясь, бежал со своего двора. Ему казалось, что сотни, тысячи
распахнутых окон смотрят ему прямо в спину и торжествуют: «Ага! Вот тот
самый знаменитый Сыроежкин прячется от всего мира. Галина Ивановна!
Таратар Таратарыч! Подойдите к окну и посмотрите на эту знаменитость!
Тогда вы, может быть, догадаетесь, что на второй парте рядом с Профессором сидит совсем не настоящий Сыроежкин. Обман! Позор!!! Преступление!!!»
Да, в такие минуты Сережка чувствовал себя настоящим преступником.
Тайна, о которой знали только он и Электроник, вдавливала его голову в
плечи, заставляла оглядываться, тревожно стучала в груди. Страшно было
подумать, что обман раскроется.
Сережка издалека разглядывал всех прохожих. Вдруг знакомый или, хуже
112
того, учитель? Обязательно спросит, почему он не в школе. А если учитель
идет с урока и там ему пять минут назад отвечал Электроник, что он подумает, увидев второго Сыроежкина на улице?
И он часто шарахался в сторону от прохожих, а потом облегченно вздыхал: показалось…
А сколько трудов стоило сохранить тайну!
Вечером раздался звонок У двери, и Сергей с испугом услыхал знакомый
голос. Таратар! «Сейчас открою!» – крикнул ему Сергей и бросился в комнату. Электроник сидел за письменным столом и занимался сразу двумя делами: решал задачи по алгебре и изучал английский язык, настроившись на
учебную программу (он, как и обещал, за одну ночь собрал внутри себя миниатюрный телеприемник).
– Таратар! Лезь в шкаф! – трагическим шепотом закричал Сергей, но в
ответ услышал формулы и английские слова.
Тогда Сергей схватил Электроника за плечи, толкнул в шкаф, запер на
ключ и бросился к двери.
– А я уже собрался уходить, – добродушно сказал Таратар, здороваясь с
Сергеем.
– Я убирался, – заюлил Сергей, – тут такой беспорядок…
– Я на минутку, – продолжал учитель, кладя шляпу на стул и не замечая
бледности Сыроежкина. – Ты мне говорил про сочинения Бурбаки, так я зашел посмотреть.
Бледный отличник в одно мгновение стал пунцовым.
– Ой, я совсем забыл, я отдал эти книги одному знакомому, своему дяде.
Он доктор наук. И как раз перечитывает Бурбаки.
– Жаль, – покачал головой Таратар.
Он протянул было руку за шляпой и отдернул ее: рядом в шкафу что-то
загромыхало.
– Гм, – усы Таратара вопросительно вздернулись, – там какая-то авария.
– Кошка, – нашелся Сергей. – У нас много мышей. Целый день ловит.
– В шкафу? – удивился учитель.
– А что тут такого? Кошки видят в темноте.
Колени Сергея дрожали, пока Таратар молча стоял у шкафа. Наконец он
взял шляпу.
– Тебе не попадет от мамы? – спросил он.
– Нет, она их ужасно боится.
– Ну ладно, зайду в другой раз, когда твой дядя прочтет книги.
Медленно, очень медленно учитель двинулся к двери. А Сергей хоть и
плелся за ним следом, но будто бежал стометровку: так сильно билось его
сердце.
Закрыв дверь, Сыроежкин бросился на тахту и целую вечность лежал без
движения, пока в шкафу снова не заворочался Электроник… Он вылез из
шкафа очень спокойный, так и не поняв, какого страха натерпелся его друг.
Милиционеры тоже вызывали у Сыроежкина трепет, он обходил их дале113
ко стороной. Сережка прочитал в газете, что профессор Громов выступил с
докладом на конгрессе кибернетиков.
И там, в этом докладе о самообучающихся машинах, прямо было сказано:
«К сожалению, мы не можем сейчас продемонстрировать оригинальную модель. Она будет показана позже».
Значит, Электроника все еще разыскивают. Начальник милиции, наверно,
созвал своих быстрых сотрудников, приказал им: «Найдите во что бы то ни
стало Электроника! Приметы: курносый нос, синяя куртка, под курткой вилка для включения в сеть. Особые приметы: он лучший в мире фокусник,
дрессировщик и математик. Проверьте всех отличников в школах!… Что? В
школе юных кибернетиков прогремел Сыроежкин? Опять это тот самый Сыроежкин, которому делали рентген! Тогда он обманул нас, а теперь все ясно.
Он прячет Электроника у себя дома, скорее всего – в шкафу!»
И тогда – прощай, Электроник, прощай, мой лучший друг…
Нет, он постарается сохранить тайну. В конце концов, сколько в мире интересного и неожиданного из-за тайны. Инженер Смит и его друзья попали
на необитаемый остров и не догадывались, что там, совсем рядом, живет могущественный капитан Немо. Если бы они знали об этом и надеялись на его
помощь, они бы не построили свое прекрасное убежище в скале, не вырастили бы урожай из одного зернышка и вообще не чувствовали бы себя изобретательными и сильными.
А Том Сойер и Гек Финн! Тимур и Сергей-барабанщик у Гайдара! Человек-невидимка, человек-амфибия… Да мало ли еще знаменитых героев, которые ценили и уважали тайну!
И все– таки страх не проходил. Маленький противный комочек ворочался
где-то внутри Сыроежкина. Кажется, вот он уже рассосался, пропал, исчез, и
вдруг -резкая телефонная трель. И опять все сжимается внутри: кто это? Что
скажут?
И еще одна беда свалилась на Сергея: он вдруг открыл в себе великую тягу к математике. Удивительно все-таки устроен человек. Только у него появляется возможность отдохнуть от формул и задач, как вдруг он чувствует,
что они, прежние его мучители, и есть самое важное в жизни. И именно теперь, когда Сыроежкину вполне хватало и страхов и забот, он обрек себя на
новые терзания, твердо решив, что будет математиком-программистом. Не
монтажником, не физиком, не астрономом, даже не фокусником или дрессировщиком, а математиком, ученым-кибернетиком.
Как и Электроник, он изучит все теории, теоремы и формулы, геометрию
Евклида и Вселенной, язык «линкос», небесную механику и все остальное,
что только нужно для того, чтобы смело командовать электронными машинами.
Но вот тут-то и получался заколдованный круг. Сережка был готов вернуться за свою парту и расправляться авторучкой с иксами-игреками. И не
мог этого сделать. Он безнадежно отстал от всех. Прояви он смелость, и вместо похвал и пятерок посыплются двойки. Мало позора в классе – дома под114
нимется скандал. Нет, пусть уж Электроник дотянет до конца четверти, а там
лето, и он, Сыроежкин, все подучит и первого сентября сам пойдет в школу.
Так все и крутилось день за днем. Электроник завоевывал Сыроежкину
славу, а тот слонялся по пустынным переулкам, вдоль реки или по глухим
тропинкам парка. Просто так, чтоб убить время.
Как– то набрел Сережка на эстраду, где Электроник в первый день их
знакомства показывал фокусы. И хотя никого здесь не было. Сережка, как
осторожный лис, сделал большой круг и только потом опустился на скамейку. Задумался, вспомнил нехитрую песенку:
Шары, шары,
Мои голубые шары…
Ему стало грустно. Сколько раз хотел он пойти на улицу Геологов, к дому
три. Там живет Майя Светлова, голубая певица. Встретить бы ее на улице и
сказать: «Извини, Майя… Я не тот знаменитый фокусник, я просто Сергей. Я
случайно узнал твой адрес и имя. И вот пришел…»
Сколько раз хотел Сережка именно так сказать. Но не пошел…
Он сидел на скамейке, грустил и ждал, когда кончатся в школе уроки и
можно будет вернуться домой, к Электронику, и стать другим человеком.
Честно говоря, слава для него не так важна. Куда лучше погонять мяч, нырнуть в бассейн, запустить с ребятами жестяную ракету или взлететь на качелях… У Электроника такие простые вещи как-то не получаются. Позавчера,
например, не было последнего урока и ребята повели Электроника играть в
футбол. Поставили в ворота. А он, вместо того чтоб ловить мяч, стал писать
на штанге формулы. Когда вратарь прозевал третий мяч, терпение команды
лопнуло, и его выгнали из ворот. Хорошо, что Сережка был дома и видел все
это из окна. Как только Электроник вошел в дом, Сережка сразу побежал на
поле. Ох и разозлился он на Электроника!
Пять голов подряд забил!
Не посрамил своего доброго футбольного имени.
От этих воспоминаний Сыроежкин сразу повеселел. Он вскочил на эстраду и произнес речь, обращаясь к пустым скамейкам:
– В конце концов, я человек! Я имею право давать задания машине, проверять ее способности и тренировать на скучных уроках и домашних заданиях. Если тайна откроется и Электроника разоблачат, то меня все поймут. Кто
на моем месте поступил бы иначе?… В конце концов, я человек!
ЖОЗЕФ РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
МАУГЛИ
Отец Волк проснулся после дневного отдыха и собирался охотиться. Мать
Волчица лежала рядом с четырьмя волчатами, перебрасывались круг нее и
скулили. У входа в пещеру появился шакал Табаки и сообщил, что тигр ШерХан собирается охотиться в этих местах.
115
Издалека послышалось рычание тигра. Мать Волчица заметила, что этой ночью он охотится на Человека!.. Хотя Закон Джунглей запрещает охотиться на
Человека, за исключением тех случаев, когда зверь учит своих детей забивать.
Вдруг Мать Волчица услышала, что кто-то идет. За несколько минут перед
ними уже стояла маленькая смуглая ребенок. Ребенок взглянула в глаза Отцу
Волку и засмеялась.
Вот у входа появился Шер-Хан и стал требовать, чтобы ему отдали его добычу. Отец Волк ответил, что они принимают приказы только от Вожака Стаи.
Надо было показать человеческий детеныш стаи. И Мать Волчица сказала,
что оно пришло же среди ночи, совсем голое и очень голодное, но не боялось! Поэтому она оставит его у себя. Но все-такинадо было спросить, что
скажет Стая. Отец Волк дождался, коли его дети научились бегать, и повел
их на Скалу Совета. Акела, уэллыкий серый Одинокий Волк, руководил Стаей благодаря своейвеликой силе и уму, лежал на Скале Вожака.
Настало время показать мальчика. Отец Волк вытолкнул Маугли-Лягушонок
- так они его звали - на середину круга.
Закон Джунглей предусматривает, что за щенок должны заступиться по
крайней мере два члена Стаи, кроме отца и матери. Тогда Балу, сонлив бурый
медведь, который учил волчат Закону Джунглей, поднялся на задние лапы и
сказал, что он заступится за человеческого детеныша. Но нужен был еще
один голос. Вот черная тень упала посреди круга. То была черная пантера Багира. Никто не решался становиться ей на дороге, ибо она была хитра, как
Табаки, смелая, как дикий буйвол, и неудержимая, как раненый слон. Но голос у нее был слаще дикий мед, и шерсть - мягче пух. Пантера сказала, что
детеныш может пригодиться, когда подрастет. Потом сказала, что до этих
слов прилагает жирного быка.
Маугли рос и воспитывался вместе с волчатами, и отец Волк, Балу и Багира
учили его Законам Джунглей. Он делался все сильнее и ни о чем не беспокоился.
Мать Волчица раз или два говорила ему, что Шер-Хану нельзя доверять, а
Багира, несколько раз разными словами предупреждала Маугли, что когданибудь Шер-Хан убьет его. На это мальчик только смеялся. Багира посоветовала ему достать Красный цветок (огонь), ведь все в лесу его боятся.
И вот Маугли отправился к жилищу людей. Там он припал лицом к окну и
стал следить, как горит огонь в печи. Он видел, как хозяйка вставала ночью и
підживляла огонь черной древесиной. Утром он побежал за избушку, схватил
горшок с углями и исчез в тумане. Дуя в горшок, Маугли думал о том, что
эти люди очень похожи на него. Весь этот день Маугли сидел в пещере, поддерживая огонь.
Акела промахнулся на охоте и теперь лежал возле своей скалы, что свидетельствовало о том, что место Вожака Стаи остается свободным. Шер-Хан,
окруженный волками, желающими поживиться его объедками, расхаживал
тут же и выслушивал нелицеприятные лесть.
116
Вдруг Маугли вскочил на ноги.
«Свободное Племя! - воскликнул он. - Разве Шер-Хан руководит нашей Стаей? Какое дело тигру до наших дел?»
Послышалось многоголосое вой: волки требовали, чтобы Маугли замолчал.
Тогда Акела встал и сказал, что Маугли имеет право говорить. «Он ел нашу
пищу, - сказал старый волк. - Он спал вместе с нами. Он загонял для нас
дичь. Он никогда не нарушил ни одного слова из закона Джунглей».
Багира напомнила, что она заплатила за Маугли быком. Затем, обратившись
к парню, сказала, что пришло его время.
Маугли поднялся, держа горшок с огнем в руках. Затем он потянулся и зевнул прямо в лицо всей раде. Он был в беспамятстве под злобы и горя, потому
что волки еще никогда не показывали ему, как они его ненавидят.
«Эй вы, слушайте! - закричал он. - Хватит уже этой собачьего гавканья! Сегодня вы так часто называли меня Человеком (хоть с вами я заостался бы
волком до конца дней своих), что я чувствую справедливость ваших слов.
Поэтому я уже не называю вас своими братьями, а гагами - собаками, как подобает Человеку. О том, что вы сделаете и чего не сделаете, не вам говорить!
Это уже буду решать я. А чтобы вы лучше поняли, в чем дело, я, Человек,
принес сюда немного Красного Цветка, которого вы, собаки, боитесь!»
Он бросил горшок с огнем на землю, несколько раскаленных угольков зажгли кочку сухого мха, который сразу занялся пламенем, и вся Рада с ужасом
отскочила назад от танцующих огненных языков.
«Я вижу, что вы - собаки! - продолжал Маугли. - Я пойду от нас к своему
племени... Джунгли закрыты для меня, и я должен забывать наш язык и ваше
общество, но я буду милосерднее вас. Я был шипим братом во всем, за исключением крови, и я обещаю, что когда стану Человеком среди людей, то не
предам вас перед ними, как вы предали меня! - Он ударил ногой по ветке, и
от нее во все стороны полетели искры. - Никакой драки между нами, членами
Стаи, не будет. Но я должен отдать свой долг перед тем, как уйти отсюда».
Маугли подошел к Шер-Хана, схватил его за подбородок и викрикнул:
«Встань, когда говорит Человек, иначе я сожгу тебе шкуру!»
Шер-Хан плотно прищулив уши и закрыл глаза, потому что горящая ветка
была уже очень близко.
Маугли бил Шер-Хана веткой по голове, а тигр, пропитанный смертельным
ужасом, жалобно визжал и скулил.
«Обгоревший кошка Джунглей, - крикнул парень, - иди теперь! Но помни,
что когда я снова приду на Скалу Совета - как приходит Человек, - то шкура
Шер-Хана будет у меня на голове! И последнее: Акела может жить свободно,
как хочет. Вы не посмеете убить его, ибо на то воля моя! И кажется мне, что
вам здесь ничего больше сидеть, высунув языки, словно вы действительно
что-то другое, а не собаки, которых я прогоняю - вот так! Прочь!»
Вдруг Маугли почувствовал, что в груди у него начало щемить, как до сих
пор никогда не щемило; дыхание ему перехватило, он начал всхлипывать и
по его лицу побежали слезы. Он испуганно спросил Багира, что с ним проис117
ходит. Мудрая пантера ответила, что это лишь слезы, которые бывают у людей.
Так, Маугли должен был возвращаться к людям. Но сначала он пошел попрощаться с матерью. Мать Волчица сказала, что они никогда не забудут
своего детеныша и попросила приходить к ним.
Начинало светать, когда Маугли одиноко сходил с горы навстречу неизвестным созданиям, которые зовутся людьми...
ТИМУР И ЕГО КОМАНДА
Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров
не был дома. Вероятно, он был на фронте.В середине лета он прислал телеграмму, в которой предложил своим дочерям Ольге и Жене остаток каникул
провести под Москвой на даче. Сдвинув на затылок цветную косынку и опираясь на палку щетки, насупившаяся Женя стояла перед Ольгой, а та ей говорила:
- Я поехала с вещами, а ты приберешь квартиру. Можешь бровями не дергать
и губы не облизывать. Потом запри дверь. Книги отнеси в библиотеку. К подругам не заходи, а отправляйся прямо на вокзал. Оттуда пошли папе вот эту
телеграмму. Затем садись в поезд и приезжай на дачу... Евгения, ты меня
должна слушаться. Я твоя сестра...
- И я твоя тоже.
- Да... но я старше... и в конце концов, так велел папа. Когда во дворе зафырчала отъезжающая, машина, Женя вздохнула и оглянулась. Кругом был разор
и беспорядок. Она подошла к пыльному зеркалу, в котором отражался висевший на стене портрет отца.
Она туже перевязала косынкой волосы. Сбросила сандалии. Взяла тряпку.
Сдернула со стола скатерть, сунула под кран ведро и, схватив щетку, поволокла к порогу груду мусора.
Грузовик мчался по широкой солнечной дороге. Поставив ноги на чемодан и
опираясь на мягкий узел, Ольга сидела в плетеном кресле. На коленях у нее
лежал рыжий котенок и теребил лапами букет васильков. Грузовик свернул в
дачный поселок и остановился перед небольшой, укрытой плющом дачей.
Шофер с помощниками откинули борта и взялись сгружать вещи, а Ольга открыла застекленную террасу. Отсюда был виден большой запущенный сад. В
глубине сада торчал неуклюжий двухэтажный сарай, и над крышею этого сарая развевался маленький красный флаг. На стволах обклеванных воробьями
вишен блестела горячая смола. Крепко пахло смородиной, ромашкой и полынью. Замшелая крыша сарая была в дырах, и из этих дыр тянулись поверху
и исчезали в листве деревьев какие-то тонкие веревочные провода. Тут Ольга
услышала быстрый, тревожный шепот. И вдруг, ломая сухие ветви, тяжелая
лестница - та, что была приставлена к окну чердака сарая,- с треском полетела вдоль стены и, подминая лопухи, гулко брякнулась о землю. Веревочные
провода над крышей задрожали.
118
- Это ребятишки по чужим садам озоруют,- объяснила Ольге молочница.Вчера у соседей две яблони обтрясли, сломали грушу. Такой народ пошел...
хулиганы. Я, дорогая, сына в Красную Армию служить проводила. И как пошел, вина не пил. «Прощай,- говорит,- мама». И пошел и засвистел, милый.
Ну, к вечеру, как положено, взгрустнулось, всплакнула. А ночью просыпаюсь, и чудится мне, что по двору шныряет кто-то, шмыгает. Ну, думаю, человек я теперь одинокий, заступиться некому... А много ли мне, старой,
надо? Кирпичом по голове стукни - вот я и готова. Однако бог миловал - ничего не украли. Пошмыгали, пошмыгали и ушли. Кадка у меня во дворе стояла - дубовая, вдвоем не своротишь,- так ее шагов на двадцать к воротам
подкатили. Вот и все. А что был за народ, что за люди - дело темное...
...С московского вокзала Женя не успела послать телеграмму отцу, и поэтому, сойдя с дачного поезда, она решила разыскать поселковую почту. Невдалеке она увидела маленькую проворную девчонку, которая с ругательствами
волокла за рога упрямую козу.
- Скажи, дорогая, пожалуйста,- закричала ей Женя,- как мне пройти отсюда
на почту?
Но тут коза рванулась, крутанула рогами и галопом понеслась по парку, а
девчонка с воплем помчалась за ней следом. Женя огляделась: уже смеркалось, а людей вокруг видно не было. Она открыла калитку чьей-то серой
двухэтажной дачи и по тропинке прошла к крыльцу.
- Скажите, пожалуйста,- не открывая дверь, громко, но очень вежливо спросила Женя,- как бы мне отсюда пройти на почту?
Ей не ответили. Она постояла, подумала, открыла дверь и через коридор
прошла в комнату. Хозяев дома не было. Тогда, смутившись, она повернулась, чтобы выйти, но тут из-под стола бесшумно выползла большая светлорыжая собака. Она внимательно оглядела оторопевшую девочку и, тихо зарычав, легла поперек пути у двери.
- Ты, глупая!-испуганно растопыривая пальцы, закричала Женя.- Я не вор! Я
у вас ничего не взяла. Это вот ключ от нашей квартиры. Это телеграмма папе. Мой папа - командир. Тебе понятно?
Собака молчала и не шевелилась. А Женя, потихоньку подвигаясь к распахнутому окну, продолжала:
- Ну вот! Ты лежишь? И лежи... Очень хорошая собачка... такая с виду умная,
симпатичная.
Но едва Женя дотронулась рукой до подоконника, как симпатичная собака с
грозным рычаньем вскочила, и, в страхе прыгнув на диван, Женя поджала
ноги.
- Очень странно,- чуть не плача, заговорила она.- Ты лови разбойников и
шпионов, а я... человек. Да! - Она показала, собаке язык.- Дура!
Женя положила ключ и телеграмму на край стола. Надо было дожидаться хозяина.
119
Но прошел час, другой... Уже стемнело. Через открытое окно доносились далекие гудки паровозов, лай собак и удары волейбольного мяча. Где-то играли
на гитаре. И только здесь, около серой дачи, все было глухо и тихо.
Положив голову на жесткий валик дивана, Женя тихонько заплакала. Наконец она крепко уснула. Она проснулась только утром.
Под головой у Жени лежала теперь мягкая кожаная подушка, а ноги ее были
покрыты легкой простыней. Собаки на полу не было. Значит, сюда ночью
кто-то приходил!
И тут на столе она увидела лист бумаги, на котором крупно синим карандашом было написано:
«Девочка, когда будешь уходить, захлопни крепче дверь». Ниже стояла подпись: «Тимур».
«Тимур? Кто такой Тимур? Надо бы повидать и поблагодарить этого человека».
Она заглянула в соседнюю комнату. Здесь стоял письменный стол, на нем
чернильный прибор, пепельница, небольшое зеркало. Справа лежал старый,
ободранный револьвер. Тут же у стола в облупленных и исцарапанных ножнах стояла кривая турецкая сабля. Женя положила ключ и телеграмму, потрогала саблю, вынула ее из ножен, подняла клинок над своей головой и посмотрелась в зеркало.
Вид получился суровый, грозный. Хорошо бы так сняться и потом притащить в школу карточку! Можно было бы соврать, что когда-то отец брал ее с
собой на фронт. В левую руку можно взять револьвер. Вот так. Это будет еще
лучше.
Она до отказа стянула брови, сжала губы и, целясь в зеркало, надавила курок.
Грохот ударил по комнате. Дым заволок окна. Упало на пепельницу настольное зеркало. И, оставив на столе и ключ и телеграмму, оглушенная Женя вылетела из комнаты и помчалась прочь от этого странного и опасного дома.
Каким-то путем она очутилась на берегу речки. Теперь у нее не было ни
ключа от московской квартиры, ни квитанции на телеграмму, ни самой телеграммы. И теперь Ольге надо было рассказывать все: и про собаку, и про ночевку в пустой даче, и про турецкую саблю, и, наконец, про выстрел. Скверно! Был бы папа, он бы понял. Ольга не поймет. Ольга рассердится или, чего
доброго, заплачет. А это еще хуже. Плакать Женя и сама умела. Но при виде
Ольгиных слез ей всегда хотелось забраться на телеграфный столб, на высокое дерево или на трубу крыши. Для храбрости Женя выкупалась и тихонько
пошла отыскивать свою дачу. Когда она поднималась по крылечку, Ольга
стояла на кухне и разводила примус. Заслышав шаги, Ольга обернулась и
молча враждебно уставилась на Женю.
- Оля, здравствуй!-останавливаясь на верхней ступеньке и пытаясь улыбнуться, сказала Женя.- Оля, ты ругаться не будешь?
- Буду! - не сводя глаз с сестры, ответила Ольга.
- Не ругайся,- покорно согласилась Женя.- Такой, знаешь ли странный случай, такое необычайное приключение! Оля, я тебя прошу, ты бровями не дер120
гай, ничего страшного, я просто ключ от квартиры потеряла, телеграмму папе не отправила...
Женя зажмурила глаза и перевела дух, собираясь выпалить все разом. Но тут
калитка перед домом с треском распахнулась. Во двор заскочила, вся в репьях, лохматая коза и, низко опустив рога, помчалась в глубь сада. А за нею с
воплем пронеслась уже знакомая Жене босоногая девчонка.
Воспользовавшись таким случаем, Женя прервала опасный разговор и кинулась в сад выгонять козу. Она нагнала девчонку, когда та, тяжело дыша, держала козу за рога.
- Девочка, ты ничего не потеряла? - быстро сквозь зубы спросила у Жени
девчонка, не переставая колошматить козу пинками.
- Нет,- не поняла Женя.
—А это чье? Не твое? - И девочка показала ей ключ от московской квартиры.
—Мое,- шепотом ответила Женя, робко оглядываясь в сторону террасы.
—Возьми ключ, записку и квитанцию, а телеграмма уже отправлена,- все так
же быстро и сквозь зубы пробормотала девчонка.
И, сунув Жене в руку бумажный сверток, она ударила козу кулаком.
Коза поскакала к калитке, а босоногая девчонка прямо через колючки, через
крапиву, как тень пронеслась следом. И разом за калиткой они исчезли.
Сжав плечи, как будто бы поколотили ее, а не козу, Женя раскрыла сверток:
«Это ключ. Это телеграфная квитанция. Значит, кто-то телеграмму отцу отправил. Но кто? Ага, вот записка! Что же это такое?»
В этой записке крупно синим карандашом было написано: «Девочка, никого
дома не бойся. Все в порядке, и никто от меня ничего не узнает». А ниже
стояла подпись: «Тимур».
- Оля! - горестно воскликнула тогда Женя.- Я пошутила. Ну за что ты на меня
сердишься? Я прибрала всю квартиру, я протерла окна, я старалась, я все
тряпки, все полы вымыла. Вот тебе ключ, вот квитанция от папиной телеграммы. И дай лучше я тебя поцелую. Знаешь, как я тебя люблю! Хочешь, я
для тебя в крапиву с крыши спрыгну?
И, не дожидаясь, пока Ольга что-либо ответит, Женя бросилась к ней на
шею.
- Да... но я беспокоилась,- с отчаянием заговорила Ольга.- И вечно нелепые у
тебя шутки...А мне папа велел... Женя, оставь! Женька, у меня руки в керосине! Женька, налей лучше молоко и поставь кастрюлю на примус!
- Я... без шуток не могу,- бормотала Женя в то время, когда Ольга стояла возле умывальника.
Она бухнула кастрюлю с молоком на примус, потрогала лежавшую в кармане
записку и спросила:
- Оля, бог есть?
- Нет,- ответила Ольга и подставила голову под умывальник.
- А кто есть?
—Отстань! -с досадой ответила Ольга.- Никого нет! Женя помолчала и опять
спросила:
121
—Оля, а кто такой Тимур?
- Это не бог, это один царь такой,- намыливая себе лицо и руки, неохотно ответила Ольга,- злой, хромой, из средней истории.
—А если не царь, не злой и не из средней, тогда кто?
—Тогда не знаю. Отстань! И на что это тебе Тимур дался?
- А на то, что мне кажется, я очень люблю этого человека.
—Кого? - И Ольга недоуменно подняла покрытое мыльной пеной лицо.- Что
ты все там бормочешь, выдумываешь, не даешь спокойно умыться! Вот погоди, приедет папа, и он в твоей любви разберется.
—Что ж папа! - скорбно, с пафосом воскликнула Женя.- Если он приедет, то
так ненадолго! И он, конечно, не будет обижать одинокого и беззащитного
человека.
—Это ты-то одинокая и беззащитная? - недоверчиво спросила Ольга.- Ох,
Женька, не знаю я, что ты за человек и в кого только ты уродилась!
Тогда Женя опустила голову и, разглядывая свое лицо, отражавшееся в цилиндре никелированного чайника, гордо и не раздумывая ответила:
- В папу. Только. В него. Одного. И больше ни в кого на свете.
Пожилой джентльмен, доктор Ф. Г. Колокольчиков, сидел в своем саду и чинил стенные часы.
Перед ним с унылым выражением лица стоял его внук Коля.
Считалось, что он помогает дедушке в работе. На самом же деле вот уже целый час как он держал в руке отвертку, дожидаясь, пока дедушке этот инструмент понадобится.
—Человек должен трудиться,- поднимая влажный лоб и обращаясь к Коле,
наставительно произнес седой джентльмен Ф. Г. Колокольчиков.- У тебя же
такое лицо, как будто бы я угощаю тебя касторкой. Подай отвертку и возьми
клещи. Труд облагораживает человека. Тебе же душевного благородства как
раз не хватает. Например, вчера ты съел четыре порции мороженого, а с
младшей сестрой не поделился.
—Она врет, бессовестная! - бросая на Татьяну сердитый взгляд, воскликнул
оскорбленный Коля.- Три раза я давал ей откусить по два раза. Она же пошла
на меня жаловаться, да еще по дороге стянула с маминого стола четыре копейки.
—А ты ночью по веревке из окна лазил,- не поворачивая головы, хладнокровно ляпнула Татьяна.- У тебя под подушкой есть фонарь. А в спальню к
нам вчера какой-то хулиган кидал камнем. Кинет да посвистит, кинет да еще
свистнет.
Дух захватило у Коли Колокольчикова .Но, к счастью, занятый работой дедушка на такую опасную клевету внимания не обратил или просто ее не расслышал; Очень кстати в сад тут вошла с бидонами молочница и, отмеривая
кружками молоко, начала жаловаться:
—А у меня, батюшка Федор Григорьевич, жулики ночью чуть было дубовую
кадку со двора не своротили. А сегодня люди говорят, что чуть свет у меня
на крыше двух человек видели, сидят на трубе, проклятые, и ногами болтают.
122
—То есть как на трубе? С какой же это, позвольте, целью?- начал было
спрашивать удивленный джентльмен.
Но тут со стороны курятника раздался лязг и звон. Коля Колокольчиков, не
сказав ни слова, метнулся, как заяц, через морковные грядки и исчез за забором.Он остановился возле коровьего сарая, изнутри которого, так же как из
курятника, доносились резкие звуки, как будто бы кто-то бил гирей по отрезку стального рельса. Здесь-то он и столкнулся с Симой Симаковым, у которого взволнованно спросил:
- Слушай... Я не пойму. Это что?.. Тревога?
- Да нет! Это, кажется, по форме номер один позывной сигнал общий.
Они перепрыгнули через забор, нырнули в дыру ограды парка. Здесь с ними
столкнулся широкоплечий, крепкий мальчуган Гейка. Следом подскочил Василий Ладыгин. Еще и еще кто-то.
И бесшумно, проворно, одними только им знакомыми ходами они неслись к
какой-то цели, на бегу коротко переговариваясь:
—Это тревога?
—Да нет! Это форма номер один позывной общий.
- Какой позывной! Это не «три - стоп», «три - стоп». Это какой-то болван
кладет колесом десять ударов кряду.
—А вот посмотрим!
—Ага, проверим!
—Вперед! Молнией!
А в это время в комнате той самой дачи, где ночевала Женя стоял высокий
темноволосый мальчуган лет тринадцати. На нем были легкие черные брюки
и темно-синяя безрукавка с вышитой красной звездой.
К нему подошел седой лохматый старик. Холщовая рубаха его была бедна.
Широченные штаны - в заплатах. К колену его левой ноги ремнями была
пристегнута грубая деревяшка. В одной руке он держал записку, другой
сжимал старый, ободранный револьвер.
—«Девочка, когда будешь уходить, захлопни крепче дверь»,- насмешливо
прочел старик.- Итак, может быть, ты мне все-таки скажешь, кто ночевал у
нас сегодня на диване.
—Одна знакомая девочка,- неохотно ответил мальчуган.- Ее без меня задержала собака.
Вот и врешь! - рассердился старик.- Если бы она была тебе знакомая, то
здесь, в записке, ты назвал бы ее по имени.
- Когда я писал, то я ее не знал. А теперь я ее знаю.
—Не знал. И ты оставил ее утром одну... в квартире? Ты, друг мой, болен, и
тебя надо отправить в сумасшедший. Эта дрянь разбила зеркало, расколотила
пепельницу. Ну хорошо, что револьвер был заряжен холостыми. А если бы в
нем были патроны боевые?
—Но дядя... боевых патронов у тебя не бывает, потому что у врагов твоих
ружья и сабли... просто деревянные.
123
Похоже было на то, что старик улыбнулся. Однако, тряхнув лохматой головой, он строго сказал:
- Ты смотри! Я все замечаю. Дела у тебя, как я вижу, темные, и как бы за них
я не отправил тебя назад, к матери.
Пристукивая деревяшкой, старик пошел вверх по лестнице. Когда он скрылся, мальчуган подпрыгнул, схватил за лапы вбежавшую в комнату собаку и
поцеловал ее в морду.
- Ага, Рита! Мы с тобой попались. Ничего, он сегодня добрый. Он сейчас
петь будет.
И точно. Сверху из комнаты послышалось откашливание. Потом этакое траля-ля! И наконец, низкий баритон запел:
...Я третью ночь не сплю, мне чудится все то же Движенье тайное в угрюмой
тишине...
- Стой, сумасшедшая собака! - крикнул Тимур.- Что ты мне рвешь штаны и
куда ты меня тянешь?
Вдруг он с шумом захлопнул дверь, которая вела наверх, к дяде, и через коридор вслед за собакой выскочил на веранду.
В углу веранды возле небольшого телефона дергался, прыгал и колотился о
стену подвязанный к веревке бронзовый колокольчик.
Мальчуган зажал его в руке, замотал бечевку на гвоздь. Теперь вздрагивающая бечевка ослабла - должно быть, где-то лопнула. Тогда, удивленный и
рассерженный, он схватил трубку телефона.
...Выбравшись на лужайку перед старым двухэтажным сараем, Женя вынула
из кармана рогатку и, натянув резинку, запустила в небо маленького картонного парашютиста.
Взлетев кверху ногами, парашютист перевернулся. Над ним раскрылся голубой бумажный купол, но тут крепче рванул ветер, парашютиста поволокло в
сторону, и он исчез за темным чердачным окном сарая.
Авария! Картонного человечка надо было выручать. Женя обошла сарай, через дырявую крышу которого разбегались во все стороны тонкие веревочные
провода. Она подтащила к окну трухлявую лестницу и, взобравшись по ней,
спрыгнула на пол чердака.
Очень странно! Этот чердак был обитаем. На стене висели мотки веревок,
фонарь, два скрещенных сигнальных флага и карта поселка, вся исчерченная
непонятными знаками. В углу лежала покрытая мешковиной охапка соломы.
Тут же стоял перевернутый фанерный ящик. Возле дырявой замшелой крыши торчало большое, похожее на штурвальное, колесо. Над колесом висел
самодельный телефон.
Женя заглянула через щель. Перед ней, как волны моря, колыхалась листва
густых садов. В небе играли голуби. И тогда Женя решила: пусть голуби будут чайками, этот старый сарай с его веревками, фонарями и флагами большим кораблем. Она же сама будет капитаном.
Ей стало весело. Она повернула штурвальное колесо. Тугие веревочные провода задрожали, загудели. Ветер зашумел и погнал зеленые волны. А ей по124
казалось, что это ее корабль-сарай медленно и спокойно по волнам разворачивается.
- Лево руля на борт! - громко скомандовала Женя и крепче налегла на тяжелое колесо.
Прорвавшись через щели крыши, узкие прямые лучи солнца упали ей на лицо и платье. Но Женя поняла, что это неприятельские суда нащупывают ее
своими прожекторами, и она решила дать им бой. С силой управляла она
скрипучим колесом, маневрируя вправо и влево, и властно выкрикивала слова команды. Пыльной ладонью Женя вытерла лоб, и вдруг на стене задребезжал звонок телефона. Этого Женя не ожидала; она думала, что этот телефон
просто игрушка. Ей стало не по себе. Она сняла трубку. Голос звонкий и резкий спрашивал:
- Алло! Алло! Отвечайте. Какой осел обрывает провода и подает сигналы,
глупые и непонятные?
—Это не осел,- пробормотала озадаченная Женя.- Это я - Женя.
—Сумасшедшая девчонка! - резко и почти испуганно прокричал тот же голос.- Оставь штурвальное колесо и беги прочь! Сейчас примчатся... люди, и
они тебя поколотят.
Женя бросила трубку, но было уже поздно. Вот на свету показалась чья-то
голова: это был Гейка, за ним Сима Симаков, Коля Колокольчиков, а вслед
лезли еще и еще мальчишки.
- Кто вы такие? - отступая от окна, в страхе спросила Женя.- Уходите!.. Это
наш сад. Я вас сюда не звала.
Но плечо к плечу, плотной стеной ребята молча шли на Женю. И, очутившись прижатой к углу, Женя вскрикнула. В то же мгновение в просвете
мелькнула еще одна тень. Все обернулись и расступились. И перед Женей
встал высокий темноволосый мальчуган в синей безрукавке, на груди которой была вышита красная звезда.
—Тише, Женя! - громко сказал он.- Кричать не надо. Никто тебя не тронет.
Мы с тобой знакомы. Я - Тимур.
—Ты Тимур?! - широко раскрывая полные слез глаза, недоверчиво воскликнула Женя. Это ты укрыл меня ночью простыней? Ты оставил мне на столе
записку? Ты отправил папе на фронт телеграмму, а мне прислал ключ и квитанцию? Но зачем? За что? Откуда ты меня знаешь?
Тогда он подошел к ней, взял ее за руку и ответил: - А вот оставайся с нами!
Садись и слушай, и тогда тебе все будет понятно.
На покрытой мешками соломе вокруг Тимура, который разложил перед собой карту поселка, расположились ребята. Неподалеку от Тимура сидела Женя и настороженно прислушивалась и приглядывалась ко всему, что происходит на совещании этого никому не известного штаба. Говорил Тимур:
—Завтра, на рассвете, пока люди спят, я и Колокольчиков исправим оборванные ею (он показал на Женю) провода.
—Он проспит,- хмуро вставил большеголовый, одетый в матросскую тельняшку Гейка.- Он просыпается только к завтраку и к обеду.
125
- клевета! - вскакивая и заикаясь, вскричал Коля Колокольчиков;- Я встаю
вместе с первым лучом солнца.
-Я не знаю, какой у солнца луч первый, какой второй, но он проспит обязательно,- упрямо продолжал Гейка.
Тут болтавшийся на веревках наблюдатель свистнул. Ребята повскакали. По
дороге в клубах пыли мчался конно-артиллерийский дивизион.
-- Это они на вокзал, на погрузку поехали, -важно объяснил Коля Колокольчиков.- Я по их обмундированию вижу? когда они скачут на ученье, когда на
парад, а когда и еще куда. —
Видишь -и молчи! - остановил его Гейка -Мы и сами с глазами. Вы знаете,
ребята, этот болтун хочет убежать в Крас ную Армию!
—Нельзя,- вмешался Тимур.- Это затея совсем пустая.
—Как нельзя? - покраснев, спросил Коля.- А почему же раньше мальчишки
всегда на фронт бегали?
—То раньше! А теперь крепко-накрепко всем начальникам и командирам
приказано гнать оттуда нашего брата по шее,
—Как по шее? - вспылив и еще больше покраснев, вскричал Коля Колокольчиков.- Это..; своих-то?
—Да вот...- И Тимур вздохнул.- Это своих-то! А теперь, ребята, давайте к делу.
Все расселись по местам.
- В саду дома номер тридцать четыре по Кривому переулку неизвестные
мальчишки отрясли яблоню,- обиженно сообщил Коля Колокольчиков.- Они
сломали две ветки и помяли
клумбу.
—Чей дом? - И Тимур заглянул в клеенчатую тетрадь.- Дом красноармейца
Крюкова. Кто у нас здесь бывший специалист по чужим садам и яблоням?
—Я,- раздался сконфуженный голос.
—Кто это мог сделать?
—Это работал Мишка Квакин и его помощник под названием «Фигура». Яблоня - мичуринка, сорт «золотой налив» и, конечно, взята на выбор.
—Опять и опять Квакин! - Тимур задумался.- Гейка! У тебя с ним разговор
был?
—Был
—Ну и что же?
—Дал ему два раза по шее,
—А он?
—Ну и он сунул мне раза два тоже.
—Эк у тебя все - «дал» да «сунул»... А толку что-то нет. Ладно! Квакиным
мы займемся особо. Давайте дальше.
—В доме номер двадцать пять у старухи молочницы взяли в кавалерию сына,- сообщил из угла кто-то.
—Вот хватил! - И Тимр укоризненно качнул головой.- Да там на воротах еще
третьего дня наш знак поставлен. А кто ставил? Колокольчиков, ты?
126
—Я.
—Так почему же у тебя верхний левый луч звезды кривой, как пиявка? Взялся сделать - сделай хорошо. Люди придут смеяться будут. Давайте дальше.
Вскочил Сима Симаков и зачастил уверенно, без запинки:
—В доме номер пятьдесят четыре по Пушкаревой улице коза пропала. Я иду,
вижу - старуха девчонку колотит. Я кричу: «Тетенька, бить не по закону!»
Она говорит: «Коза пропала. Ах, будь ты проклята!» - «Да куда же она пропала?» - «А вон там, в овраге за перелеском, обгрызла мочалу и провалилась,
как будто ее волки съели!»
—Погоди! Чей дом?
—Дом красноармейца Павла Гурьева. Девчонка - его дочь, зовут Нюркой.
Колотила ее бабка. Как зовут, не знаю. Коза серая, со спины черная. Зовут
Манька,
—Козу разыскать! - строго приказал Тимур.- Пойдет команда в четыре человека, Ты... ты и ты. Ну, все ребята?
—В доме номер двадцать два девчонка плачет,- как бы нехотя сообщил Гейка,
—Чего же она плачет?
—Спрашивал - не говорит.
—А ты спросил бы получше. Может быть, кто-нибудь ее поколотил... обидел?
—Спрашивал - не говорит,
А велика ли девчонка? Четыре года.
Вот еще беда! Кабы человек... а то - четыре года! Постой, а чей это дом?
дом лейтенанта Павлова. Того, что недавно убили на границе.
«Спрашивал - не говорит»,- огорченно передразнил Гейку Тимур. Он нахмурился, подумал.- Ладно... Это я сам. Вы к этому делу не касайтесь.
На горизонте показался Мишка Квакин! - громко доложил наблюдатель.Идет по той стороне улицы. Жрет яблоко. Тимур! Выслать команду: пусть
дадут ему тычка или взашеину!
- Не надо. Все оставайтесь на местах. Я вернусь скоро. Он прыгнул из окна
на лестницу и исчез в кустах. А наблюдатель сообщил снова:
—У калитки, в поле моего зрения, неизвестная девица, красивого вида, стоит
с кувшином и покупает молоко. Это, наверно, хозяйка дачи.
—Это твоя сестра? - дергая Женю за рукав, спросил Коля Колокольчиков. И,
не получив ответа, он важно и обиженно предостерег: - Ты смотри не вздумай ей отсюда крикнуть.
—Сиди! - выдергивая рукав, насмешливо ответила ему Женя.- Тоже ты мне
начальник...
—Не лезь к ней,- поддразнил Гейка Колю,- а то она тебя поколотит.
—Меня? - Коля обиделся.- У нее что? Когти? А у меня мускулатура. Вот...
ручная, ножная!
—Она поколотит тебя вместе с ручною и ножною. Ребята, осторожно! Тимур
подходит к Квакину.
127
Легко помахивая сорванной веткой, Тимур шел Квакину наперерез. Заметив
это, Квакин остановился, Плоское лицо его не показывало ни удивления, ни
испуга.
—Здорово, - комиссар! - склонив голову набок, негромко сказал он.- Куда так
торопишься?
—Здорово, атаман! - в тон ему ответил Тимур.- К тебе навстречу,
—Рад гостю, да угощать нечем. Разве вот это? - Он сунул руку за пазуху и
протянул Тимуру яблоко.
—Ворованные? - спросил Тимур, надкусывая яблоко.
—Они самые,- объяснил Квакин.- Сорт «золотой налив», Да вот беда: нет
еще настоящей спелости.
—Кислятина!-бросая яблоко, сказал Тимур.- Послушай: ты на заборе дома
номер тридцать четыре вот такой знак видел? - И Тимур показал на звезду,
вышитую на своей синей безрукавке. —
Ну, видел,- насторожился Квакин.- Я, брат, и днем и ночью все вижу.
—Так вот: если ты днем или ночью еще раз такой знак где-либо увидишь, ты
беги от этого места, как будто бы тебя кипятком ошпарили.
—Ой, комиссар! Какой ты горячий! - растягивая слова, сказал Квакин.- Хватит, поговорили!
—Ой, атаман, какой ты упрямый,- не повышая голоса, ответил Тимур.- А теперь запомни сам и передай всей шайке, что этот разговор у нас с вами последний.
Никто со стороны и не подумал бы, что это разговаривают враги, а не два
теплых друга. И поэтому Ольга, державшая в руках кувшин, спросила молочницу, кто этот мальчишка, Который совещается о чем-то с хулиганом
Квакиным.
- Не знаю,- с сердцем ответила молочница.- Наверное, такой же хулиган и
безобразник. Он что-то все возле, вашего дома околачивается. Ты смотри,
дорогая, как бы они твою сестренку не отколошматили.
Беспокойство охватило Ольгу. С ненавистью взглянула она на обоих мальчишек, прошла на террасу, поставила кувшин, заперла дверь и вышла на
улицу разыскивать Женю, которая вот уже два часа как не показывала глаз
домой.
Вернувшись на чердак, Тимур рассказал о своей встрече ребятам. Было решено завтра отправить всей шайке письменный ультиматум.
Бесшумно соскакивали ребята с чердака и через дыры в заборах, а то и прямо
через заборы разбегались по домам в разные стороны. Тимур подошел к
Жене.
—Ну что? - спросил он.- Теперь тебе все понятно?
—Все,- ответила Женя,- только еще не очень. Ты объясни мне проще.
—А тогда спускайся вниз и иди за мной. Твоей сестры все равно сейчас нет
дома.
Когда они слезли с чердака, Тимур повалил лестницу.
128
Уже стемнело, но Женя доверчиво пошла за ним следом.
Они остановились у домика, где жила старуха молочница. Тимур оглянулся.
Людей вблизи не было. Он вынул из кармана свинцовый тюбик с масляной
краской и подошел к воротам, где была нарисована звезда, верхний левый
луч которой действительно изгибался, как пиявка.
Уверенно лучи он обровнял, заострил и выпрямил.
Скажи, зачем? - спросила его Женя.- Ты объясни мне
проще: что все это значит?
Тимур сунул тюбик в карман. Сорвал лист лопуха, вытер закрашенный палец
и, глядя Жене в лицо, сказал:
—А это значит, что из этого дома человек ушел в Красную Армию. И с этого
времени этот дом находится под нашей охраной и защитой. У тебя отец в армии?
—Да! - с волнением и гордостью ответила Женя.- Он командир.
—Значит, и ты находишься под нашей охраной и защитой тоже.
Они остановились перед воротами другой дачи. И здесь на заборе была
начерчена звезда. Но прямые светлые лучи ее были обведены широкой черной каймой.
- Вот! - сказал Тимур.- И из этого дома человек ушел в Красную Армию. Но
его уже нет. Это дача лейтенанта Павлова, которого недавно убили на границе. Тут живет его жена и та маленькая девочка, у которой добрый Гейка так и
не добился, отчего она часто плачет. И если тебе случится, то сделай ей, Женя, что-нибудь хорошее.
Он сказал все это очень просто, но мурашки пробежали по груди и рукам
Жени, а вечер был теплый и даже душный.
Она молчала, наклонив голову. И только для того, чтобы хоть что-нибудь
сказать, она спросила:
—А разве Гейка добрый?
—Да,- ответил Тимур.- Он сын моряка, матроса. Он часто бранит малыша и
хвастунишку Колокольчикова, но сам везде и всегда за него заступается.
Окрик, резкий и даже гневный, заставив их .обернуться. Неподалеку стояла
Ольга.
-Женя дотронулась до руки Тимура: она хотела подвести его и познакомить с
ним Ольгу.
Но новый окрик, строгий и холодный, заставил ее от этого отказаться.
Виновато кивнув Тимуру головой и недоуменно пожав плечами, она пошла к
Ольге.
- Евгения! - тяжело дыша, со слезами в голосе сказала Ольга.- Я запрещаю
тебе разговаривать с этим мальчишкой. Тебе понятно?
- Но, Оля,- пробормотала Женя,- что с тобою?
—Я запрещаю тебе подходить к этому мальчишке,- твердо повторила Ольга.Тебе тринадцать, мне восемнадцать. Я твоя сестра... Я старше. И когда папа
уезжал, он мне велел...
129
—Но, Оля, ты ничего, ничего не понимаешь! - с отчаянием воскликнула Женя. Она вздрагивала. Она хотела объяснить, оправдаться. Но она не могла.
Она была не вправе. И, махнув рукой, она не сказала сестре больше ни слова.
Сразу же она легла в постель. Но уснуть не могла долго. А когда уснула, то
так и не слыхала, как ночью постучали в окно и подали от отца телеграмму.
Рассвело. Пропел деревянный рог пастуха. Старуха молочница открыла калитку и погнала корову к стаду. Не успела она завернуть за угол, как из-за
куста акации, стараясь не греметь пустыми ведрами, выскочило пятеро мальчуганов, и они бросились к колодцу.
- Качай!
—Давай!
—Бери!
—Хватай!
Обливая холодной водой босые ноги, мальчишки мчались во двор, опрокидывали ведра в дубовую кадку и, не задерживаясь, неслись обратно к колодцу.
К взмокшему Симе Симакову, который без передышки ворочал рычагом колодезного насоса, подбежал Тимур и спросил:
- Вы Колокольчикова здесь не видали? Нет? Значит, он проспал. Скорей, торопитесь! Старуха пойдет сейчас обратно.
Очутившись в саду перед дачей Колокольчиковых, Тимур стал под деревом и
свистнул. Не дождавшись ответа, он полез на дерево и заглянул в комнату. С
дерева ему была видна только половина придвинутой к подоконнику кровати
да завернутые в одеяло ноги.
Тимур кинул на кровать кусочек коры и тихонько позвал: - Коля, вставай!
Колька!
Спящий не пошевельнулся. Тогда Тимур вынул нож, срезал длинный прут,
заострил на конце сучок, перекинул прут через подоконник и, зацепив сучком одеяло, потащил его на себя.
Легкое одеяло поползло через подоконник. В комнате раздался хрипловатый
изумленный вопль. Вытаращив заспанные глаза, с кровати соскочил седой
джентльмен в нижнем белье и, хватая рукой уползающее одеяло, подбежал к
окну.
Очутившись лицом к лицу с почтенным стариком, Тимур разом слетел с дерева.
А седой джентльмен, бросив на постель отвоеванное одеяло, сдернул со стены двустволку, поспешно надел очки и, выставив ружье из окна дулом к
небу, зажмурил глаза и выстрелил,
Только у колодца перепуганный Тимур остановился. Вышла ошибка. Он
принял спящего джентльмена за Колю, а седой джентльмен, конечно, принял
его за жулика.
Тут Тимур увидел, что старуха молочница с коромыслом и ведрами выходит
из калитки за водой. Он юркнул за акацию и стал наблюдать. Вернувшись от
колодца, старуха подняла ведро, опрокинула его в бочку и сразу отскочила,
130
потому что вода с шумом и брызгами выплеснулась из уже наполненной до
краев бочки прямо ей под ноги.
Охая, недоумевая и оглядываясь, старуха обошла бочку. Она опустила руку в
воду и поднесла ее к носу. Потом побежала к крыльцу проверить, цел ли замок у двери. И наконец, не зная, что и думать, она стала стучать в окно соседке.
Тимур засмеялся и вышел из своей засады. Надо было спешить. Уже поднималось солнце, Коля Колокольчиков не явился, и провода все еще исправлены не были...
Во двор того дома, откуда пропала коза и где жила бабка, которая поколотила бойкую девчонку Нюрку, привезли два-воза дров.
Ругая беспечных возчиков, которые свалили дрова как попало, кряхтя и охая,
бабка начала укладывать поленницу. Но эта работа была ей не под силу. Откашливаясь, она села на ступеньку, отдышалась, взяла лейку и пошла в огород. Во дворе остался теперь только трехлетний братишка Нюрки - человек,
как видно, энергичный и трудолюбивый, потому что едва бабка скрылась,
как он поднял палку и начал колотить ею по скамье и по перевернутому
кверху дном корыту.
Тогда Сима Симаков, только что охотившийся за беглой козой, которая скакала по кустам и оврагам не хуже индийского тигра, одного человека из своей команды оставил на опушке, а с четырьмя другими вихрем ворвался во
двор. Он сунул малышу в рот горсть земляники, всучил ему в руки блестящее
перо из крыла галки, и вся четверка рванулась укладывать дрова в поленницу.
Сам Сима Симаков понесся кругом вдоль забора, чтобы задержать на это
время бабку в огороде. Остановившись у забора, возле того места, где к нему
вплотную примыкали вишни и яблони, Сима заглянул в щелку.
Бабка набрала в подол огурцов и собиралась идти во двор.
Сима Симаков тихонько постучал по доскам забора.
Бабка насторожилась. Тогда Сима поднял палку и начал ею шевелить ветви
яблони.
Бабке тотчас же показалось, что кто-то тихонько лезет через забор за яблоками. Она высыпала огурцы на межу, выдернула большой пук крапивы, подкралась и притаилась у забора.
Сима Симаков опять заглянул в щель, но бабки теперь он не увидел. Обеспокоенный, он подпрыгнул, схватился за край забора и осторожно стал подтягиваться.
Но в то же время бабка с торжествующим криком выскочила из своей засады
и ловко стегнула Симу Симакова по рукам крапивой. Размахивая обожженными руками, Сима помчался к воротам, откуда уже выбегала закончившая
свою работу четверка.
Во дворе опять остался только один малыш. Он поднял с земли щепку, положил ее на край поленницы, потом поволок туда же кусок бересты.
131
За этим занятием и застала его вернувшаяся из огорода бабка. Вытаращив
глаза, она остановилась перед аккуратно сложенной поленницей и спросила:
- Это кто же тут без меня работает?
Малыш, укладывая бересту в поленницу, важно ответил:
- А ты, бабушка, не видишь,- это я работаю.
Во двор вошла молочница, и обе старухи оживленно начали обсуждать эти
странные происшествия с водой и дровами. Пробовали они добиться ответа у
малыша, однако добились немногого. Он объяснил им, что прискочили из
ворот люди, сунули ему в рот сладкой земляники, дали перо и еще пообещали поймать ему зайца с двумя ушами и четырьмя ногами. А потом дрова покидали и опять ускочили.
В калитку вошла Нюрка.
—Нюрка,- спросила ее бабка,- ты не видала, кто к нам сейчас во двор заскакивал?
—Я козу искала,- уныло ответила Нюрка.- Я все утро по лесу да по оврагам
сама скакала.
—Украли! - горестно пожаловалась бабка молочнице.- А какая была коза!
Ну, голубь, а не коза. Голубь!
—Голубь! - отодвигаясь от бабки, огрызнулась Нюрка.-- Как начнет- шнырять рогами, так не знаешь, куда и деваться. У голубей рогов не бывает.
- Молчи, Нюрка! Молчи, разиня бестолковая! - закричала бабка.- Оно, конечно, коза была с характером. И я ее, козушку, продать хотела. А теперь вот
моей голубушки и нету.
Калитка со скрипом распахнулась. Низко опустив рога, во двор вбежала коза
и устремилась прямо на молочницу. Подхватив тяжелый бидон, молочница с
визгом вскочила на крыльцо, а коза, ударившись рогами о стену, остановилась.
И тут все увидали, что к рогам козы крепко прикручен фанерный плакат, на
котором крупно было выведено:
Я коза-коза, Кто Нюрку будет бить,
Всех людей гроза. Тому худо будет жить.
А на углу за забором хохотали довольные ребятишки. Воткнув в землю палку, притопывая вокруг нее, приплясывая, Сима Симаков гордо пропел:
Мы не шайка и не банда, Мы веселая команда Не ватага удальцов, Пионеровмолодцов.
У-ух, ты!
И, как стайка стрижей, ребята стремительно и бесшумно умчались прочь.
Работы на сегодня было еще немало, но главное, сейчас надо было составить
и отослать Мишке Квакину ультиматум.
Как составляются ультиматумы, этого еще никто не знал, и Тимур спросил
об этом у дяди.
Тот объяснил ему, что каждая страна пишет ультиматум на свой манер, но в
конце для вежливости полагается приписать:
«Примите, господин министр, уверение в совершеннейшем к Вам почтении».
132
Затем ультиматум через аккредитованного посла вручается правителю враждебной державы.
Но это дело ни Тимуру, ни его команде не понравилось. Во-первых, никакого
почтения хулигану Квакину они передавать не хотели; во-вторых, ни постоянного посла, ни даже посланника при этой шайке у них не было. И, посоветовавшись, они решили отправить ультиматум попроще, на манер того послания запорожцев к турецкому султану, которое каждый видел на картине,
когда читал о том, как смелые казаки боролись с турками, татарами и ляхами.
„.На малой Овражной, позади часовни с облупленной росписью, изображавшей суровых волосатых старцев и чисто выбритых ангелов, правей картины
страшного суда с котлами, смолой и юркими чертями, на ромашковой поляне
ребята из компании Мишки Квакина играли в карты.
Денег у игроков не было, и они резались «на тычка», «на щелчка» и на «оживи покойника». Проигравшему завязывали глаза, клали его спиной на траву и
давали ему в руку свечку, то есть длинную палку. И этой палкой он должен
был вслепую отбиваться от добрых собратий своих, которые, сожалея усопшего, старались вернуть его к жизни, усердно настегивая крапивой по голым
коленям, икрам и пяткам.
Игра была в самом разгаре, когда за оградой раздался резкий звон сигнальной трубы. Это снаружи у стены стояли посланцы от команды Тимура.
Штаб-трубач Коля Колокольчиков сжимал в руке медный блестящий горн, а
босоногий суровый Гейка держал склеенный из оберточной бумаги пакет.
—Это что же тут за цирк или комедия? - перегибаясь через ограду, спросил
паренек, которого звали Фигурой.- Мишка! - оборачиваясь, заорал он.- Брось
карты, тут к тебе какая-то церемония пришла!
—Я тут,- залезая на ограду, отозвался Квакин.- Эге, Гейка, здорово! А это
еще что с тобой за хлюпик?
—Возьми пакет,- протягивая ультиматум, сказал Гейка.- Сроку на размышление вам двадцать четыре часа дадено. За ответом приду завтра в такое же
время.
Обиженный тем, что его назвали хлюпиком, штаб-трубач Коля Колокольчиков вскинул горн и, раздувая щеки, яростно протрубил отбой. И, не сказав
больше ни слова, под любопытными взглядами рассыпавшихся по ограде
мальчишек оба парламентера с достоинством удалились.
- Это что же такое? - переворачивая пакет и оглядывая разинувших рты ребят, спросил Квакин.- Жили-жили, ни о чем не тужили... Вдруг... труба, гроза. Я, братцы, право, ничего не понимаю!..
Он разорвал пакет и, не слезая с ограды, стал читать:
—«Атаману шайки по очистке чужих садов Михаилу Квакину...» Это мне,громко объяснил Квакин.- С полным титулом, по всей форме, «...и его,- продолжал он читать,- гнусно прославленному помощнику Петру Пятакову,
иначе именуемому просто Фигурой...» Это тебе,- с удовлетворением объяснил Квакин Фигуре.- Эк они завернули: «гнуснопрославленный»! Это уж
133
что-то очень по-благородному, могли бы дурака назвать и попроще, «...а
также ко всем членам этой позорной компании ультиматум». Это что такое, я
не знаю,- насмешливо объявил Квакин.- Вероятно, ругательство или чтонибудь в этом смысле.
—Это такое международное слово. Бить будут,- объяснил стоявший рядом с
Фигурой бритоголовый мальчуган Алешка.
—А, так бы и писали! - сказал Квакин.- Читаю дальше. Пункт первый:
«Ввиду того что вы по ночам совершаете налеты на сады мирных жителей,
не щадя и тех домов, на которых стоит наш знак - красная звезда, и даже тех,
на которых стоит звезда с траурной черной каймою, вам, трусливым негодяям, мы приказываем...»
уы посмотри, как, собаки, ругаются! - смутившись, но пы- таясь улыбнуться,
продолжал Квакин.- А какой дальше слог, какие запятые! Да!
«...приказываем: не позже чем завтра утром Михаилу Квакину и гнусноподобной личности Фигуре явиться на место, которое им гонцами будет указано, имея на руках список всех членов вашей позорной шайки.
А в случае отказа мы оставляем за собой полную свободу
действий».
—То есть в каком смысле свободу? - опять переспросил Квакин.- Мы их, кажется, пока никуда не запирали.
—Это такое международное слово. Бить будут,- опять объяснил бритоголовый Алешка.
—А, тогда так бы и говорили! - с досадой сказал Квакин.- Жаль, что ушел
Гейка; видно, он давно не плакал.
—Он не заплачет,- сказал бритоголовый,- у него брат матрос.
—Ну?
—У него и отец был матросом. Он не заплачет.
—А тебе-то что?
—А то, что у меня дядя матрос тоже.
—Вот дурак - заладил! - рассердился Квакин.- То отец, то брат, то дядя. А
что к чему, неизвестно. Отрасти, Алеша, волосы, а то тебе солнцем напекло
затылок. А ты что там мычишь, Фигура?
—Гонцов надо завтра изловить, а Тимку и его компанию излупить,- коротко
и угрюмо предложил обиженный ультиматумом Фигура.
На том и порешили.
Отойдя в тень часовни и остановившись вдвоем возле картины, где проворные мускулистые черти ловко волокли в пекло .воющих и упирающихся
грешников, Квакин спросил у Фигуры:
- Слушай, это ты в тот сад лазил, где живет девчонка, у которой отца убили?
- Ну, я.
- Так вот...-с досадой пробормотал Квакин, тыкая пальцем в стену.- Мне, конечно, на Тимкины знаки наплевать, и Тимку я всегда бить буду...
Хорошо,- согласился Фигура.- А что ты мне пальцем на чертей тычешь?
134
- А то,- скривив губы, ответил ему Квакин,- что ты мне хоть и друг, Фигура,
но никак на человека не похож ты, а скорей вот на этого толстого и поганого
черта.
Утром молочница не застала дома троих постоянных покупателей. На базар
идти было уже поздно, и, взвалив бидон на плечи, она отправилась по квартирам. Она ходила долго без толку и наконец остановилась возле дачи, где
жил Тимур.
За забором она услышала густой, приятный голос: кто-то негромко пел. Значит, хозяева были дома и здесь можно было ожидать удачи.
Пройдя через калитку, старуха нараспев закричала:
—Молока не надо ли, молока?
—Две кружки! - раздался в ответ басистый голос.
Скинув с плеча бидон, молочница обернулась и увидела выходящего из кустов косматого, одетого в лохмотья хромоногого старика, который держал в
руке кривую обнаженную саблю.
—Я, батюшка, говорю, молочка не надо ли? - оробев и попятившись, предложила молочница.- Экий ты, отец мой, с виду серьезный! Ты что ж это, саблей траву косишь?
—Две кружки. Посуда на столе,- коротко ответил старик и воткнул саблю
клинком в землю.
—Ты бы, батюшка, купил косу,- торопливо наливая молоко в кувшин и опасливо поглядывая на старика, говорила молочница.- А саблю лучше брось.
Этакой саблей простого человека и до смерти напугать можно.
—Платить сколько? - засовывая руку в карман широченных штанов, спросил
старик.
—Как у людей,- ответила ему молочница.- По рубль сорок- всего два восемьдесят. Лишнего мне не надо.
Старик пошарил и достал из кармана большой ободранный револьвер.
- Я, батюшка, потом...- подхватывая бидон и поспешно удаляясь,. заговорила
молочница.- Ты, дорогой мой, не. трудись! - прибавляя ходу и не переставая
оборачиваться, продолжала она.- Мне, золотой, деньги не к спеху.
Она выскочила за калитку, захлопнула ее и сердито с улицы закричала:
- В больнице тебя, старого черта, держать надо, а не пускать по воле. Да, да!
На замке, в больнице.
Старик пожал плечами, сунул обратно в карман вынутую оттуда трешницу и
тотчас же спрятал револьвер за спину, потому что в сад вошел пожилой
джентльмен, доктор Ф. Г. Колокольчиков.
С лицом сосредоточенным и серьезным, опираясь на палку, прямою, несколько деревянною походкой он шагал по песчаной аллее.
Увидав чудного старика, джентльмен кашлянул, поправил очки и спросил:
- Не скажешь ли ты, любезный, где мне найти владельца этой дачи?
- На этой даче живу я,- ответил старик.
135
—В таком случае,- прикладывая руку к соломенной шляпе, продолжал
джентльмен,- вы мне скажете: не приходится ли вам некий мальчик, Тимур
Гараев, родственником? —
Да, приходится,- ответил старик.- Этот некий мальчик - мой племянник.
—Мне очень прискорбно,- откашливаясь и недоуменно косясь на торчавшую
в земле саблю, начал джентльмен.- Но ваш племянник сделал вчера утром
попытку ограбить наш дом. —
Что?! - изумился старик.- Мой Тимур хотел ваш дом ограбить?
—Да, представьте! - заглядывая старику за спину и начиная волноваться,
продолжал джентльмен.- Он сделал попытку во время моего сна похитить
укрывавшее меня байковое одеяло. —
Кто? Тимур вас ограбил? Похитил байковое одеяло? - растерялся старик. И
спрятанная у него за спиной рука с револьвером невольно опустилась.
Волнение овладело почтенным джентльменом, и, с достоинством пятясь к
выходу, он заговорил:
—Я, конечно, не утверждал бы, но факты... факты! Милостивый государь! Я
вас прошу, вы ко мне не приближайтесь. -Я, конечно, не знаю, чему приписать... Но ваш вид, ваше странное поведение...
—Послушайте,- шагая к джентльмену, произнес старик,- но все это, очевидно, недоразумение!
—Милостивый государь! - не спуская глаз с револьвера и не переставая пятиться, вскрил джентльмен - Наш разговор принимает нежелательное и, я бы
сказал, недостойное нашего возраста направление.
Он выскочил за калитку и быстро пошел прочь, повторяя:
- Нет, нет, нежелательное и недостойное направление... Старик подошел к
калитке как раз в ту минуту, когда шедшая купаться Ольга поравнялась с
взволнованным джентльменом.
Тут вдруг старик замахал руками и закричал Ольге, чтобы она остановилась.
Но джентльмен проворно, как, козел, перепрыгнул через канаву, схватил
Ольгу за руку, и оба они мгновенно скрылись за углом.
Тогда старик расхохотался. Возбужденный и обрадованный, бойко притопывая своей деревяшкой, он пропел:
А вы и не поймете
На быстром самолете,
Как вас ожидала я до утренней зари.
Да!
Он отстегнул ремень у колена, швырнул на траву деревянную ногу и, на ходу
сдирая парик и бороду, помчался к дому.
Через десять минут молодой и веселый инженер Георгий Гараев сбежал с
крыльца, вывел мотоцикл из сарая, крикнул собаке Рите, чтобы она караулила дом, нажал стартер и, вскочив в седло, помчался к реке разыскивать напуганную им Ольгу.
В одиннадцать часов Гейка и Коля Колокольчиков отправились за ответом на
ультиматум.
136
—Ты иди ровно,- ворчал Гейка на Колю.- Ты шагай легко, твердо. А ты ходишь, как цыпленок за червяком скачет. И все у тебя, брат, хорошо - и штаны, и рубаха, и вся форма, а виду у тебя все равно нет. Ты, брат, не обижайся,
я тебе дело говорю. Ну, вот скажи: зачем ты идешь и языком губы мусолишь? Ты запихай язык в рот, и пусть он там и лежит на своем месте... А ты
зачем появился? - спросил Гейка, увидав выскочившего наперерез Симу Симакова.
—Меня Тимур послал для связи,- затараторил Симаков.- Так надо, и ты ничего не понимаешь. Вам свое, а у меня свое дело. Коля, дай-ка я дудану в
трубу. Экий ты сегодня важный! Гейка, дурак! Идешь по делу - надел бы сапоги, ботинки. Разве послы босиком ходят? Ну ладно, вы туда, а я сюда. Гопгоп, до свиданья!
—Этакий балабон! - покачал головой Гейка.- Скажет сто слов, а можно бы
четыре. Труби, Николай, вот и ограда.
- Подавай наверх Михаила Квакина! - приказал Гейка высунувшемуся сверху
мальчишке.
А заходите справа! - закричал из-за ограды Квакин.
-Там для вас нарочно ворота открыты.
—Не ходи,- дергая за руку Гейку, прошептал Коля.- Они нас поймают и поколотят.
—Это все на двоих-то? - надменно спросил Гейка.- Труби, Николай, громче.
Нашей команде везде дорога.
Они прошли через ржавую железную калитку и очутились перед группой ребят, впереди которых стояли Фигура и Квакин.
- Ответ на письмо давайте,- твердо сказал Гейка. Квакин улыбался, Фигура
хмурился.
—Давай поговорим,- предложил Квакин.- Ну, сядь, посиди, куда торопишься?
—Ответ на письмо давайте,- холодно повторил Гейка.- А разговаривать с вами будем мы после.
И было странно, непонятно: играет ли он, шутит ли, этот прямой коренастый
мальчишка в матросской тельняшке, возле которого стоит маленький, уже
побледневший трубач? Или, прищурив строгие серые глаза свои, босоногий,
широкоплечий, он и на самом деле требует ответа, чувствуя за собою и право
и силу?
На, возьми,- протягивая бумагу, сказал Квакин.
Гейка развернул лист. Там был грубо нарисован кукиш, под которым стояло
ругательство.
Спокойно, не изменившись в лице, Гейка разорвал бумагу. В ту же минуту он
и Коля крепко были схвачены за плечи и за руки.
Они не сопротивлялись.
- За такие ультиматумы надо бы вам набить шею,- подходя к Гейке, сказал
Квакин.- Но... мы люди добрые. До ночи мы запрем вас вот сюда,-он показал
на часовню,- а ночью мы обчистим сад под номером двадцать четыре наголо.
137
—Этого не будет,- ровно ответил Гейка.
—Нет, будет! - фыркнул Фигура и ударил Гейку по щеке.
- Бей хоть сто раз,- зажмурившись и вновь открывая глаза, сказал Гейка.- Коля,- подбадривающе буркнул он,- ты не робей. Чую я, что будет сегодня у нас
позывной сигнал по форме номер один общий.
Пленников втолкнули внутрь маленькой часовни с наглухо закрытыми железными ставнями. Обе двери за ними закрыли, задвинули засов и забили его
деревянным клином.
- Ну что? - подходя к двери и прикладывая ко рту ладонь, закричал Фигура.Как оно теперь: по-нашему или по-вашему выйдет?
И из-за двери глухо, едва слышно донеслось:
- Нет, бродяги, теперь по-вашему уже никогда и ничего не выйдет.
Фигура плюнул.
—У него брат - матрос,- хмуро объяснил бритоголовый Алешка.- Они с моим
дядей па одном корабле служат.
—Ну,- угрожающе спросил Фигура,- а ты кто - капитан, что ли?
- У него руки схвачены, а ты его бьешь. Это хорошо ли?
- На и тебе тоже! - обозлился Фигура и ударил Алешку наотмашь.
Тут оба мальчишки покатились на траву. Их тянули за руки, за ноги, разнимали...
И никто не посмотрел наверх, где в густой листве липы что росла близ ограды, мелькнуло лицо Симы Симакова.
Винтом соскользнул он на землю. И напрямик, через чужие огороды, помчался к Тимуру, к своим на речку...
Условившись встретиться неподалеку от сада дома № 24, мальчишки из-за
ограды разбежались.
Задержался только один Фигура. Его злило и удивляло молчание внутри часовни. Пленники не кричали, не стучали и на вопросы и окрики Фигуры не
отзывались.
Тогда Фигура пустился на хитрость. Открыв наружную дверь, он вошел в
каменный простенок и замер, как будто бы его здесь не было.
И так, приложив к замку ухо, он стоял до тех пор, пока наружная железная
дверь не захлопнулась с таким грохотом, как будто бы по ней ударили бревном.
- Эй, кто там? - бросаясь к двери, рассердился Фигура.- Эй, не балуй, а то дам
по шее!
Но ему не отвечали. Снаружи послышались чужие голоса. Заскрипели петли
ставен. Кто-то через решетку окна переговаривался с пленниками. Затем
внутри часовни раздался смех. И от этого смеха Фигуре стало плохо.
Наконец наружная дверь распахнулась. Перед Фигурой стояли Тимур, Симаков и Ладыгин.
- Открой второй засов! - не двигаясь, приказал Тимур.- Открой сам, или будет хуже!
Нехотя Фигура отодвинул засов. Из часовни вышли Коля и Гейка.
138
- Лезь на их место! - приказал Тимур.
-Лезь, гадина, быстро, сжимая кулаки, крикнул он.- Мне с тобой разговаривать некогда!
Захлопнули за Фигурой обе двери. Наложили на петлю тяжелую перекладину
и повесили замок.
Потом Тимур взял лист бумаги и синим карандашом коряво написал:
«Квакин, караулить не надо. Я их запер, ключ у меня. Я nриду прямо на место, к саду, вечером».
Затем все скрылись. Через пять минут за ограду зашел Квакин.
Он прочел записку, потрогал замок, ухмыльнулся и пошел к калитке, в то
время как запертый Фигура отчаянно колотил кулаками и пятками по железной двери.
От калитки Квакин обернулся и равнодушно пробормотал:
- Стучи, Гейка, стучи! Нет, брат, ты еще до вечера настучишься.
Дальше события развертывались так.
Перед заходом солнца Тимур и Симаков сбегали на рыночную площадь. Там,
где в беспорядке выстроились ларьки - квас, воды, овощи, табак, бакалея,
мороженое,- у самого края торчала неуклюжая пустая будка, в которой по базарным дням работали сапожники.
В будке этой Тимур и Симаков пробыли недолго.
В сумерки на чердаке сарая заработало штурвальное колесо. Один за одним
натягивались крепкие веревочные провода, передавая туда, куда надо, и те,
что надо, сигналы.
Подходили подкрепления. Собрались мальчишки; их было уже много - двадцать - тридцать. А через дыры заборов тихо и бесшумно проскальзывали все
новые и новые люди.
Таню и Нюрку отослали обратно. Женя сидела дома. Она должна была задерживать и не пускать в сад Ольгу.
На чердаке у колеса стоял Тимур.
- Повтори сигнал по шестому проводу,- озабоченно попросил просунувшийся
в окно Симаков.- Там что-то не отвечают.
Двое мальчуганов чертили по фанере какой-то плакат. Подошло звено Ладыгина.
Наконец пришли разведчики. Шайка Квакина собиралась на пустыре близ
сада дома № 24.
- Пора,- сказал Тимур.- Всем приготовиться!
Он выпустил из рук колесо, взялся за веревку. И над старым сараем под неровным светом бегущей меж облаков луны медленно поднялся и заколыхался
флаг команды - сигнал к бою.
Вдоль забора дома № 24 продвигалась цепочка из десятка мальчишек. Остановившись в тени, Квакин сказал:
- Все на месте, а Фигуры нет.
139
- Он хитрый,- ответил кто-то.- Он, наверное, уже в саду. Он всегда вперед лезет.
Квакин отодвинул две заранее снятые с гвоздей доски и пролез через дыру.
За ним полезли и остальные. На улице у дыры остался один часовой - Алешка.
Из поросшей крапивой и бурьяном канавы по другой стороне улицы выглянуло пять голов. Четыре из них сразу же спрятались. Пятая - Коли Колокольчикова - задержалась, но чья-то ладонь хлопнула ее по макушке, и голова исчезла.
Часовой Алешка оглянулся. Все было тихо, и он просунул голову в отверстие
- послушать, что делается внутри сада. От канавы отделилось трое. И в следующее мгновение часовой почувствовал, как крепкая сила рванула его за
ноги, за руки. И, не успев крикнуть, он отлетел от забора.
- Гейка,- пробормотал он, поднимая лицо,- ты откуда?
—Оттуда,- прошипел Гейка.- Смотри молчи! А то я не посмотрю, что ты за
меня заступался.
—Хорошо,- согласился Алешка,- я молчу.- И неожиданно он пронзительно
свистнул.
Но тотчас же рот его был зажат широкой ладонью Гейки. Чьи-то руки подхватили его за плечи, за ноги и уволокли прочь.
Свист в саду услыхали. Квакин обернулся. Свист больше не повторялся. Квакин внимательно оглядывался по сторонам. Теперь ему показалось, что кусты в углу сада шевельнулись.
—Фигура! - негромко окликнул Квакин.- Это ты там, дурак, прячешься?
—Мишка! Огонь! - крикнул вдруг кто-то.- Это идут хозяева!
Но это были не хозяева.
Позади, в гуще листвы, вспыхнуло не меньше десятка электрических фонарей. И, слепя глаза, они стремительно надвигались на растерявшихся налетчиков.
—Бей, не отступай! - выхватывая из кармана яблоко и швыряя по огням,
крикнул Квакин.-Рви фонари с руками! Это идет он... Тимка!
—Там Тимка, а здесь Симка! - гаркнул, вырываясь из-за куста, Симаков.
И еще десяток мальчишек рванулись с тылу и с фланга. Эге!-заорал Квакин.Да у них сила! За забор вылетай, ребята!
Попавшая в засаду шайка в панике метнулась к забору. Толкаясь, сшибаясь
лбами, мальчишки выскакивали на улицу и попадали прямо в руки Ладыгина
и Гейки.
Луна спряталась за тучи. Слышны были только голоса:
—Пусти!
—Оставь!
—Не лезь! Не тронь!
—Всем тише! - раздался в темноте голос Тимура.-Пленных не бить! Где Гейка?
—Здесь Гейка!
140
—Веди всех на место,
—А если кто не пойдет?
—Хватайте за руки, за ноги и тащите с почетом, как икону богородицы.
—Пустите, черти! - раздался чей-то плачущий голос.
- Кто кричит? - гневно спросил Тимур.- Хулиганить мастера, а отвечать боитесь! Гейка, давай команду, двигай!
Пленников подвели к пустой будке на краю базарной площа ди. Тут их одного за другим протолкнули за дверь.
—Михаила Квакина ко мне,- попросил Тимур. Подвели Квакина.
—Готово? - спросил Тимур.
—Все готово.
Последнего пленника втолкнули в будку, задвинули засов и просунули в
пробой тяжелый замок.
- Ступай,- сказал тогда Тимур Квакину.- Ты смешон. Ты никому не страшен
и не нужен.
Ожидая, что его будут бить, ничего не понимая, Квакин стоял опустив голову.
- Ступай,- повторил Тимур.- Возьми вот этот ключ и отопри часовню, где сидит твой друг Фигура.
Квакин не уходил.
—Отопри ребят,- хмуро попросил он.- Или посади меня вместе с ними.
—Нет,- отказался Тимур,- теперь все кончено. Ни им с тобою, ни тебе с ними
больше делать нечего.
Под свист, шум и улюлюканье, спрятав голову в плечи, Квакин медленно
пошел прочь. Отойдя десяток шагов, он остановился и выпрямился.
—Бить буду! - злобно закричал он, оборачиваясь к Тимуру.- Бить буду тебя
одного. Один на один, до смерти! - И, отпрыгнув, он скрылся в темноте.
—Ладыгин и твоя пятерка, вы свободны,- сказал Тимур.- У тебя что?
—Дом номер двадцать два - перекатать бревна по Большой Васильковской.
—Хорошо! Работайте!
Рядом на станции заревел гудок. Прибыл дачный поезд. С него сходили пассажиры, и Тимур заторопился.
—Симаков и твоя пятерка, у тебя что?
—Дом номер тридцать восемь по Малой Петраковской.- Он рассмеялся и добавил: - Наше дело, как всегда: ведра, кадка да вода... Гоп! Гоп! До свиданья!
—Хорошо, работайте! Ну, а теперь... сюда идут люди. Ос тальные все по домам... Разом!
Гром и стук раздался по площади. Шарахнулись и остановились идущие с
поезда прохожие. Стук и вой повторился. Загорелись огни в окнах соседних
дач. Кто-то включил свет над ларьками, и столпившиеся люди увидели над
палаткой такой плакат.
ПРОХОЖИЕ, НЕ ЖАЛЕЛЙ!
Здесь сидят люди,.которые трусливо по ночам, обирают сады мирных жителей. Ключ от замка висит позади этого плаката, и тот, кто отопрет этих аре141
стантов, пусть сначала посмотрит, нет ли среди них его близких или знакомых.
Было утро выходного дня. В честь годовщины победы красных под Хасаном
комсомольцы поселка устроили в парке большой карнавал - концерт и гулянье.
Девчонки убежали в рощу еще спозаранку. Ольга торопливс доканчивала
гладить блузку. Перебирая платья, она тряхнула Женин сарафан, и из его
кармана выпала бумажка.
Ольга подняла и прочла:
«Девочка, никого дома не бойся. Все в порядке, и никто от меня ничего не
узнает. Тимур».
«Чего не узнает? Почему не бойся? Что за тайны у этой скрытной и лукавой
девчонки? Нет! Этому надо положить конец. Папа уезжал, и он велел... Надо
действовать решительно и быстро»,
В окно постучал Георгий.
—Оля,- сказал он,- выручайте! Ко мне пришла делегация. Просят что-нибудь
спеть с эстрады. Сегодня такой день - отказать было нельзя. Давайте аккомпанируйте мне на аккордеоне.
—Да... Но это вам может сделать пианистка! - удивилась Ольга.- Зачем же на
аккордеоне?
—Оля, я с пианисткой не хочу. Хочу с вами! У нас получится хорошо. Можно, я к вам через окно прыгну? Оставьте утюг и выньте инструмент. Ну вот, я
его вам сам вынул. Вам только остается нажимать на лады пальцами, а я петь
буду.
—Послушайте, Георгий,- обиженно сказала Ольга,- в конце концов, вы могли
не лезть в окно, когда есть двери...
В парке было шумно. Вереницей подъезжали машины с отдыхающими. Тащились грузовики с бутербродами, булками, бутылками, колбасой, конфетами, пряниками. Стройно подходили голубые отряды ручных и колесных мороженщиков.
На полянах разноголосо вопили патефоны, вокруг которых раскинулись приезжие и местные дачники с питьем и снедью.
Играла музыка.
После концерта, дружно взявшись за руки, Георгий и Ольга шли по аллее.
—Все так,- говорила Ольга.- Но я не знаю, куда пропала Женя.
—Она стояла на скамье,- ответил Георгий,- и кричала: «Браво, браво!» Потом
к ней подошел...- тут Георгий запнулся,- какой-то мальчик, и они исчезли.
- Какой мальчик? - встревожилась Ольга.- Георгий, вы старше, скажите, что
мне с ней делать? Смотрите! Утром я у нее нашла вот эту бумажку!
Георгий прочел записку. Теперь он и сам задумался и нахмурился.
- Не бойся - это значит не слушайся. Ох, и попадись мне этот мальчишка под
руку, то-то бы я с ним поговорила!
142
Ольга спрятала записку. Некоторое время они молчали. Но музыка играла
очень весело, кругом смеялись, и, опять взявшись за руки, они пошли по аллее.
Вдруг на перекрестке в упор они столкнулись с другой парой, которая, так же
дружно держась за руки, шла им навстречу.
Это были Тимур и Женя.
Растерявшись, обе пары вежливо на ходу раскланялись.
—Вот он!-дергая Георгия за руку, с отчаянием сказала Ольга.- Это и есть тот
самый мальчишка.
—Да,- смутился Георгий,- а главное, что это и есть Тимур - мой отчаянный
племянник.
—И ты... вы знали! - рассердилась Ольга.- И вы мне ничего не говорили!
Откинув его руку, она побежала по аллее. Но ни Тимура, ни Жени уже видно
не было.
Она свернула на узкую, кривую тропку, и только тут она наткнулась на Тимура, который стоял перед Фигурой и Квакиным.
- Послушай,-подходя к нему вплотную, сказала Ольга.- Мало вам того, что
вы облазили и обломали все сады, даже у старух, даже у осиротевшей девчурки; мало тебе того, что от вас бегт даже собаки,- ты портишь и настраиваешь против меня сестренку. У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто... негодяй!
Тимур был бледен.
- Это неправда,- сказал он.- Вы ничего не знаете. Ольга махнула рукой и побежала разыскивать Женю. Тимур стоял и молчал.
Молчали озадаченные Фигура и Квакин.
—Ну что, комиссар? - спросил Квакин.- Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
—Да, атаман,- медленно поднимая глаза, ответил Тимур.
-Мне сейчас тяжело, мне невесело. И лучше бы вы меня поймали, исколотили, избили, чем мне из-за вас слушать... вот это.
Чего же ты молчал? - усмехнулся Квакин.- Ты бы сказал: это, мол, не я. Это
они. Мы тут стояли, рядом.
Да! Ты бы сказал, а мы бы тебе за это наподдали,- вставил обрадованный Фигура.
Но совсем не ожидавший такой поддержки Квакин молча и холодно посмотрел на своего товарища. А Тимур, трогая рукой стволы деревьев, медленно
пошел прочь.
- Гордый,- тихо сказал Квакин.- Хочет плакать, а молчит.
—Давай-ка сунем ему по разу, вот и заплачет,- сказал Фигура и запустил
вдогонку Тимуру еловой шишкой.
—Он... гордый,- хрипло повторил Квакин,- а ты... ты - сволочь! - И, развернувшись, он ляпнул Фигуре кулаком по лбу.
Фигура опешил, потом взвыл и кинулся бежать. Дважды, нагоняя его, давал
ему Квакин тычка в спину.
143
Наконец Квакин остановился, поднял оброненную фуражку; отряхивая, ударил ее о колено, подошел к мороженщику, взял порцию, прислонился к дереву и, тяжело дыша, жадно стал глотать мороженое большими кусками.
На поляне возле стрелкового тира Тимур нашел Гейку и Симу.
- Тимур,-предупредил его Сима,-тебя ищет (он, кажется, очень сердит) твой
дядя.
—Да, иду, я знаю.
—Ты сюда вернешься?
—Не знаю.
—Тима! - неожиданно мягко сказал Гейка и взял товарища за руку.- Что это?
Ведь мы же ничего плохого никому не сделали. А ты знаешь, если человек
прав... —
Да, знаю... то он не боится ничего на свете. Но ему все равно больно.
Тимур ушел.
К Ольге, которая несла домой аккордеон, подошла Женя.
- Оля!
- Уйди! - не глядя на сестру, ответила Ольга.- Я с тобой больше не разговариваю. Я сейчас уезжаю в Москву, и ты без меня мажешь гулять с кем хочешь,
хоть до рассвета.
- Но, Оля...
- Я с тобой не разговариваю. Послезавтра мы переедем в Москву. А там подождем папу.
- Да! Папа, а не ты - он все узнает! - в гневе и слезах крикнула Женя и помчалась разыскивать Тимура.
Она разыскала Гейку, Симакова и спросила, где Тимур.
- Его позвали домой,- сказал Гейка.- На него за что-то из-за тебя очень сердит
дядя.
В бешенстве топнула Женя ногой и, сжимая кулаки, вскричала:
- Вот так... ни за что... и пропадают люди!
Она обняла ствол березы, но тут к ней подскочили Таня и Нюрка.
- Женька! - закричала Таня.- Что с тобой? Женя, бежим! Там пришел баянист, там начались танцы - пляшут девчонки.
Они схватили ее, затормошили и подтащили к кругу, внутри которого мелькали яркие, как цветы, платья, блузки и сарафаны.
—Женя, плакать не надо!-так же, как всегда, быстро и сквозь зубы сказала
Нюрка.- Меня когда бабка колотит, и то я не плачу! Девочки, давайте лучше
в круг!.. Прыгнули!
—«Пр-рыгнули!» - передразнила Нюрку Женя.
И, прорвавшись через цепь, они закружились, завертелись в отчаянно веселом танце.
Когда Тимур вернулся домой, его подозвал дядя.
—Мне надоели твои ночные похождения,- говорил Георгий.- Надоели сигналы, звонки, веревки. Что это была за странная история с одеялом?
144
—Это была ошибка.
—Хороша ошибка! К этой девочке ты больше не лезь: тебя ее сестра не любит.
—За что?
—Не знаю. Значит, заслужил. Что это у тебя за записки? Что это за странные
встречи в саду на рассвете? Ольга говорит, что ты учишь девочку хулиганству.
—Она лжет,- возмутился Тимур,- а еще комсомолка! Если ей что непонятно,
она могла бы позвать меня, спросить. И я бы ей на все ответил.
—Хорошо. Но пока ты ей еще ничего не ответил, я запрещаю тебе подходить
к их даче, и вообще, если ты будешь самовольничать, то я тебя тотчас же отправлю домой к матери.
Он хотел уходить.
- Дядя,- остановил, его Тимур,- а когда вы были мальчишкой, что вы делали?
как играли?
. Мы... Мы бегали, скакали, лазили по крышам, бывало,
что и дрались. Но наши игры были просты и всем понятны.
Чтобы проучить Женю, к вечеру, так и не сказав сестренке ни слова, Ольга
уехала в Москву.
В Москве никакого дела у нее не было. И поэтому, не заезжая к себе, она отправилась к подруге, просидела у нее дотемна и только часам к десяти пришла на свою квартиру. Она открыла дверь, зажгла свет и тут же вздрогнула: к
двери в квартиру была пришпилена телеграмма. Ольга сорвала телеграмму и
прочла ее. Телеграмма была от папы.
К вечеру, когда уже разъезжались из парка грузовики, Женя и Таня забежали
на дачу. Затевалась игра в волейбол, и Женя должна была сменить туфли на
тапки.
Она завязывала шнурок, когда в комнату вошла женщина - мать белокурой
девчурки. Девочка лежала у нее на руках и дремала.
Узнав, что Ольги нет дома, женщина опечалилась.
—Я хотела оставить у вас дочку,- сказала она.- Я не знала, что нет сестры...
Поезд приходит сегодня ночью, и мне надо в Москву - встретить маму.
—Оставьте ее,- сказала Женя. - Что же Ольга... А я не человек, что ли? Кладите ее на мою кровать, а я на другой лягу.
—Она спит спокойно и теперь проснется только утром,- обрадовалась мать.К ней только изредка нужно подходить и поправлять под ее головой подушку.
Девчурку раздели, уложили. Мать ушла. Женя отдернула занавеску, чтобы
видна была через окно кроватка, захлопнула дверь террасы, и они с Таней
убежали играть в волейбол, условившись после каждой игры прибегать по
очереди и смотреть, как спит девочка.
145
Только что они убежали, как на крыльцо вошел почтальон. Он стучал долго,
и так как ему не откликнулись, то он вернулся к калитке и спросил у соседа,
не уехали ли хозяева в город.
- Нет,- отвечал сосед,- девочку я сейчас тут видел. Давай я приму телеграмму.
Сосед расписался, сунул телеграмму в карман, сел на скамью и закурил трубку. Он ожидал Женю долго.
Прошло часа полтора. Опять к соседу подошел почтальон.
- Вот,- сказал он.- И что за пожар, спешка? Прими, дру,. и вторую телеграмму.
Сосед расписался. Было уже совсем темно. Он прошел через калитку, поднялся по ступенькам террасы и заглянул в окно. Маленькая девочка спала.
Возле ее головы на подушке лежал рыжий котенок. Значит, хозяева были гдето около дома.
Сосед открыл форточку и опустил через нее обе телеграммы. Они аккуратно
легли на подоконник, и вернувшаяся Женя должна была бы заметить их сразу.
Но Женя их не заметила. Придя домой, при свете луны она поправила
сползшую с подушки девчурку, турнула котенка, разделась и легла спать.
Она лежала долго, раздумывая о том: вот она какая бывает, жизнь! И она не
виновата, и Ольга как будто бы тоже. А вот впервые они с Ольгой всерьез
поссорились.
Было очень обидно. Спать не спалось, и Жене захотелось булки с вареньем.
Она спрыгнула, подошла к шкафу, включи- ла свет и тут увидела на подоконнике телеграммы. Ей стало страшно. Дрожащими руками она оборвала
заклейку и прочла.
В первой было:
«Буду сегодня поездом от двенадцати ночи до трех утра тчк Ждите на городской квартире папа».
«Приезжай, немедленно ночью папа будет в городе Ольга».
С ужасом глянула на часы. Было без четверти двенадцать. Накинув платье и
схватив сонного ребенка, Женя, как полоумная, бросилась к крыльцу. Одумалась. Положила ребенка на кровать. Выскочила на улицу и помчалась к
дому старухи молочницы. Она грохала в дверь кулаком и ногой до тех пор,
пока не показалась в окне голова соседки.
—Чего стучишь? - сонным голосом спросила она.- Чего озоруешь?
—Я не озорую,- умоляюще заговорила Женя.- Мне нужно молочницу, тетю
Машу. Я хотела ей оставить ребенка.
—И что городишь? - захлопывая окно, ответила соседка.- Хозяйка еще с утра
уехала в деревню гостить к брату.
Со стороны вокзала донесся гудок приближающегося поезда. Женя выбежала
на улицу и столкнулась с седым джентльменом, доктором.
- Простите! -пробормотала она.- Вы не знаете, какой это гудит поезд?
Джентльмен вынул часы.
146
—Двадцать три пятьдесят пять,- ответил он.- Это сегодня на Москву последний.
—Как последний? - глотая слезы, прошептала Женя.- А когда следующий?
—Следующий пойдет утром, в три сорок. Девочка, что с тобой? - хватая за
плечо покачнувшуюся Женю, участливо спросил старик.- Ты плачешь? Может быть, я чем-нибудь смогу помочь? —Ах, нет,- сдерживая рыдания и убегая, ответила Женя.- Теперь уже мне не может помочь никто на свете!
Дома она уткнулась головой в подушку, но тотчас же вскочила и гневно посмотрела на спящую девчурку. Опомнилась, одернула одеяло, столкнула с
подушки рыжего котенка...
Она зажгла свет на террасе, в кухне, в комнате, села на диван и покачала головой. Так сидела она долго и, кажется, ни о чем не думала. Нечаянно она задела валявшийся тут же аккордеон. Машинально подняла его и стала перебирать клавиши. Зазвучала мелодия, торжественная и печальная. Женя грубо
оборвала игру и подошла к окну. Плечи ее вздрагивали.
Нет! Оставаться одной и терпеть такую муку сил у нее больше нет. Она зажгла свечку и, спотыкаясь, через сад пошла к сараю.
Вот и чердак. Веревка, карта, мешки, фляги. Она зажгла фонарь, подошла к
штурвальному колесу, нашла нужный ей провод, зацепила его за крюк и резко повернула колесо.
Тимур спал, когда Рита тронула его за плечо лапой. Толчка он не почувствовал. И, схватив зубами одеяло, Рита стащила его на пол.
Тимур вскочил.
- Ты что? - спросил он, не понимая.- Что-нибудь случилось?
Собака смотрела ему в глаза, шевелила хвостом, мотала мордой. Тут Тимур
услыхал звон бронзового колокольчика.
Недоумевая, кому он мог понадобиться глухой ночью, он вышел на террасу и
взял трубку телефона.
- Да, я, Тимур, у аппарата. Это кто? Это ты... ты, Женя? Сначала Тимур слушал спокойно. Но вот губы его зашевелились, по лицу пошли красноватые
пятна. Он задышал часто и отрывисто.
- И только на три часа? - волнуясь, спросил он.- Женя, ты плачешь? Я слышу... Ты плачешь. Не смей! Не надо! Я приду скоро...
Он повесил трубку и схватил с полки расписание поездов.
- Да, вот он, последний, в двадцать три пятьдесят пять. Следующий пойдет
только в три сорок.- Он стоит и кусает губы.- Поздно! Неужели ничего нельзя сделать? Нет! Поздно!
Но красная звезда днем.и ночью горит над воротами Жениного дома. Он зажег ее сам, своей рукой, и ее лучи, прямые, острые, блестят и мерцают перед
его глазами.
Дочь командира в беде! Дочь командира нечаянно попала в засаду.
Он быстро оделся, выскочил на улицу, и через несколько минут он уже стоял
перед крыльцом дачи седого джентльмена. В кабинете доктора еще горел
свет.
147
Тимур постучался. Ему открыли.
- Ты к кому? - сухо и удивленно спросил его джентльмен.
- К вам,- ответил Тимур.
- Ко мне? - Джентльмен подумал, потом широким жестом распахнул дверь и
сказал:- Тогда прошу пожаловать!..
Они говорили недолго.
- Вот и все, что мы делаем,- поблескивая глазами, закончил свой рассказ Тимур.- Вот и все, что мы делаем, как играем и вот зачем мне нужен сейчас ваш
Коля.
Молча старик встал. Резким движением он взял Тимура за подбородок, поднял его голову, заглянул ему в глаза и вышел.
Он прошел в комнату, где спал Коля, и подергал его за плечо.
- Вставай,- сказал он,-тебя зовут.
—Но я ничего не знаю,- испуганно тараща глаза, заговорил Коля.- Я, дедушка, право, ничего не знаю.
—Вставай,- сухо повторил ему джентльмен.- За тобой пришел твой товарищ.
На чердаке на охапке соломы, охватив колени руками, сидела Женя. Она
ждала Тимура. Но вместо него в отверстие окна просунулась взъерошенная
голова Коли Колокольчикова.
- Это ты? - удивилась Женя.- Что тебе надо?
- Я не знаю,- тихо и испуганно отвечал Коля.- Я спал. Он пришел. Я встал.
Он послал. Он велел, чтобы мы с тобой спустились вниз, к калитке.
- Зачем?
- Я не знаю. У меня самого в голове какой-то стук, гудение. Я, Женя, и сам
ничего не понимаю.
Спрашивать позволения было не у кого. Дядя ночевал в Москве. Тимур зажег
фонарь, взял топор, крикнул собаку Риту и вышел в сад. Он остановился перед закрытой дверью сарая. Он перевел взгляд с топора на замок. Да! Он знал
- так делать было нельзя, но другого выхода не было. Сильным ударом он
сшиб замок и вывел мотоцикл из сарая.
- Рита! - горько сказал он, становясь на колено и целуя собаку в морду.- Ты
не сердись! Я не мог поступить иначе.
Женя и Коля стояли у калитки. Издалека показался быстро приближающийся
огонь. Огонь летел прямо на них, послышался треск мотора. Ослепленные,
они зажмурились, попятились к забору, как вдруг огонь погас, мотор заглох,
и перед ними очутился Тимур.
- Коля,- сказал он, не здороваясь и ничего не спрашивая,- ты останешься
здесь и будешь охранять спящую девчонку. Ты отвечаешь за нее перед всей
нашей командой. Женя, садись. Вперед! В Москву!
Женя вскрикнула, что было у нее силы обняла Тимура и поцеловала.
148
- Садись, Женя, садись! - стараясь казаться суровым, кричал Тимур.- Держись крепче! Ну, вперед! Вперед, двигаем!
Мотор затрещал, гудок рявкнул, и вскоре красный огонек скрылся из глаз
растерявшегося Коли. Он постоял, поднял палку и, держа ее наперевес, как
ружье, обошел вокруг ярко освещенной дачи.
- Да,- важно шагая, бормотал он.- Эх, и тяжела ты, солдатская служба! Нет
тебе покоя днем, нет и ночью!
Время подходило к трем ночи. Полковник Александров сидел у стола, на котором стоял остывший чайник и лежали обрезки колбасы, сыра и булки.
—Через полчаса я уеду,- сказал он Ольге.- Жаль, что так и не пришлось мне
повидать Женьку. Оля, ты плачешь?
—Я не знаю, почему она не приехала. Мне ее так жалко, она тебя так ждала!
Теперь она совсем сойдет с ума. А она и так сумасшедшая.
—Оля,- вставая, сказал отец,- я не знаю, я не верю, чтобы Женька могла попасть в плохую компанию, чтобы ее испортили, чтобы ею командовали. Нет!
Не такой у нее характер.
—Ну, вот! - огорчилась Ольга.- Ты ей только об этом скажи. Она и так заладила, что характер у нее такой же, как у тебя. А чего там такой! Она залезла
на крышу, спустила через трубу веревку. Я хочу взять утюг, а он прыгает
кверху. Папа, когда ты уезжал, у нее было четыре платья. Два - уже тряпки.
Из третьего она выросла, одно я ей носить пока не даю. А три новых я ей сама сшила. Но все на ней так и горит. Вечно она в синяках, в царапинах. А
она, конечно, подойдет, губы бантиком сложрт, глаза голубые вытаращит.
Ну, конечно, все думают - цветок, а не девочка. А пойди-ка. Ого! Цветок!
Тронешь и обожжешься. Папа, ты не выдумывай, что у нее такой же, как у
тебя, характер. Ей только об этом скажи! Она три дня на трубе плясать будет.
—Ладно,- обнимая Ольгу, согласился отец.- Я ей скажу. Я ей напишу. Ну и
ты, Оля, не жми на нее очень. Ты скажи ей, что я ее люблю и помню, что мы
вернемся скоро и что ей обо мне нельзя плакать, потому что она дочь командира.
—Все равно будет,- прижимаясь к отцу, сказала Ольга.- И я дочь командира.
И я буду тоже.
Отец посмотрел на часы, подошел к зеркалу, надел ремень и стал одергивать
гимнастерку. Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера. И,
как-то угловато сдвинув плечи, точно приготовившись к прыжку, появилась
Женя.
Но вместо того чтобы вскрикнуть, подбежать, прыгнуть, она бесшумно,
быстро подошла и молча спрятала лицо на груди отца. Лоб у нее был забрызган грязью, помятое платье в пятнах. И Ольга в страхе спросила:
- Женя, ты откуда? Как ты сюда попала?
Не поворачивая головы, Женя отмахнулась кистью руки, и это означало:
«Погоди!.. Отстань!.. Не спрашивай!..»
149
Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее к себе на колени. Он заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб.
—Да, хорошо! Ты молодец человек, Женя!
—Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала? - опять спросила
Ольга.
Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура.
Он снимал кожаные автомобильные краги. Висок его был измазан желтым
маслом. У него было влажное усталое лицо честно выполнившего свое дело
рабочего человека. Здороваясь со всеми, он наклонил голову.
- Папа! - вскакивая с колен отца и подбегая к Тимуру, сказала Женя.- Ты никому не верь! Они ничего не знают. Это Тимур - мой очень хороший товарищ.
Отец встал и, не раздумывая, пожал Тимуру руку. Быстрая и торжествующая
улыбка скользнула по лицу Жени,- одно мгновение испытующе глядела она
на Ольгу. И та, растерявшаяся, все еще недоумевающая, подошла к Тимуру:
- Ну... тогда здравствуй... Вскоре часы пробили три.
—Папа,- испугалась Женя,- ты уже встаешь? Наши часы спешат.
—Нет, Женя, это точно.
—Папа, и твои часы спешат тоже.- Она подбежала к телефону, набрала «время», и из трубки донесся ровный металлический голос:
—Три часа четыре минуты!
Женя взглянула на стену и со вздохом сказала:
—Наши спешат, но только на одну минуту. Папа, возьми нас с собой на вокзал, мы тебя проводим до поезда!
—Нет, Женя, нельзя. Мне там будет некогда.
—Почему? Папа, ведь у тебя билет уже есть?
—Есть.
В мягком?
—В мягком.
—Ох, как и я хотела бы с тобой поехать далеко-далеко в мягком...
И вот не вокзал, а какая-то станция, похожая на подмосковную товарную,
пожалуй на Сортировочную. Пути, стрелки, составы, вагоны. Людей не видно. На линии стоит бронепоезд. Приоткрылось железное окно, мелькнуло и
скрылось озаренное пламенем лицо машиниста. На платформе в кожаном
пальто стоит отец Жени - полковник Александров. Подходит лейтенант, козыряет и спрашивает:
—Товарищ командир, разрешите отправляться?
—Да! - Полковник смотрит на часы: три часа пятьдесят три минуты.- Приказано отправляться в три часа пятьдесять три минуты.
Полковник Александров подходит к вагону и смотрит. Светает, но в тучах
небо. Он берется за влажные поручни. Перед ним открывается тяжелая дверь.
И, поставив ногу на ступеньку, улыбнувшись, он сам себя спрашивает:
—В мягком?
—Да! В мягком...
150
Тяжелая стальная дверь с грохотом захлопывается за ним. Ровно, без толчков, без лязга вся эта броневая громада трогается и плавно набирает скорость. Проходит паровоз. Плывут орудийные башни. Москва остается позади. Туман. Звезды гаснут. Светает.
Утром, не найдя дома ни Тимура, ни мотоцикла, вернувшийся с работы Георгий тут же решил отправить Тимура домой к матери. Он сел писать письмо,
но через окно увидел идущего по дорожке красноармейца.
Красноармеец вынул пакет и спросил:
- Товарищ Гараев?
- Да.
—Георгий Алексеевич?
—Да.
—Примите пакет и распишитесь. Красноармеец ушел.
Георгий посмотрел на пакет и понимающе свистнул. Да! Вот и оно, то самое,
чего он уже давно ждал. Он вскрыл пакет, прочел и скомкал начатое письмо.
Теперь надо было не отсылать Тимура, а вызывать его мать телеграммой сюда, на дачу.
В комнату вошел Тимур - и разгневанный Георгий стукнул кулаком по столу.
Но следом за Тимуром вошли Ольга и Женя.
—Тише!- сказала Ольга.- Ни кричать, ни стучать не надо. Тимур не виноват.
Виноваты вы, да и я тоже.
—Да,- подхватила Женя,- вы на него не кричите. Оля, ты до стола не дотрагивайся. Вон этот револьвер у них очень громко стреляет.
Георгий посмотрел на Женю, потом на револьвер, на отбитую ручку глиняной пепельницы. Он что-то начинает понимать, он догадывается и спрашивает:
- Так это тогда ночью здесь была ты, Женя?
- Да, это была я.- Оля, расскажи человеку все толком, а мы возьмем керосин,
тряпку и пойдем чистить машину.
На следующий день, когда Ольга сидела на террасе, через калитку прошел
командир. Он шагал твердо, уверенно, как будто бы шел к себе домой, и
удивленная Ольга поднялась ему навстречу. Перед ней в форме капитана
танковых войск стоял Георгий.
—Это что же? - тихо спросила Ольга.- Это опять... новая роль оперы?
—Нет,- отвечал Георгий.- Я на минуту зашел проститься. Это не новая роль,
а просто новая форма.
...Женя, Тимур и Таня были в саду.
- Слушайте,- предложила Женя.- Георгий сейчас уезжает. Давайте соберем
ему на проводы всю команду. Давайте грохнем по форме номер один позывной сигнал общий. То-то будет переполоху!
—Не надо,- отказался Тимур.
—Почему?
Не надо! Мы других так никого не провожали.
151
- Ну, не надо, так не надо,- согласилась Женя.- Вы тут посидите, я пойду воды напиться.
Она ушла, а Таня рассмеялась.
Ты чего? - не понял Тимур. Таня рассмеялась еще громче.
- Ну и молодец, ну и хитра у нас Женька! «Я пойду воды напиться»!
—Внимание! - раздался с чердака звонкий, торжествующий голос Жени.Подаю по форме номер один позывной сигнал общий.
—Сумасшедшая! - подскочил Тимур.- Да сейчас сюда примчится сто человек! Что ты делаешь?
Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое колесо, вздрогнули, задергались
провода: «три - стоп», «три - стоп», остановка! И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки. Сто не сто, а не меньше пятидесяти ребят быстро мчались на зов знакомого сигнала.
—Оля,- ворвалась Женя на террасу,- мы пойдем провожать тоже! Нас много!
Выгляни в окошко.
—Эге,- отдергивая занавеску, удивился Георгий.- Да у вас команда большая.
Ее можно погрузить в эшелон и отправить на фронт.
—Нельзя! - вздохнула, повторяя слова Тимура, Женя.- Крепко-накрепко всем
начальникам и командирам приказано гнать оттуда нашего брата по шее. А
жаль! Я бы и то куда-нибудь там... в бой, в атаку. Пулеметы на линию огня!..
Пер-р-вая!
—Пер-р-вая... ты на свете хвастунишка и атаман! - передразнила ее Ольга, и,
перекидывая через плечо ремень аккордеона, она сказала: - Ну что ж, если
провожать, так провожать с музыкой.
Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки,
жестянки, бутылки, палки - это вырвался вперед самодельный оркестр, и грянула песня.
Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими. Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем
и к чему песня? Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто вслух
желали Георгию счастливого пути. Когда они подходили к платформе, мимо
станции, не останавливаясь, проходил военный эшелон.
В первых вагонах были красноармейцы. Им замахали руками, закричали. Потом пошли открытые платформы с повозками, над которыми торчал целый
лес зеленых оглобель. Потом - вагоны с конями. Кони мотали мордами, жевали сено. И им тоже закричали «ура». Наконец промелькнула платформа, на
которой лежало что-то большое, угловатое, тщательно укутанное серым брезентом. Тут же, покачиваясь на ходу поезда, стоял часовой. Эшелон исчез,
подошел поезд. И Тимур попрощался с дядей.
К Георгию подошла Ольга.
- Ну, до свидания! - сказала она.- И, может быть, надолго?
Он покачал головой и пожал ей руку:
- Не знаю... Как судьба!
152
Гудок, шум, гром оглушительного оркестра. Поезд ушел. Ольга была задумчива. В глазах у Жени большое и ей самой непонятное счастье.
Тимур взволнован, но он крепится.
—Ну вот,- чуть изменившимся голосом сказал он,- теперь я и сам остался
один.- И, тотчас же выпрямившись, он добавил: - Впрочем, завтра ко мне
приедет мама.
—А я? - закричала Женя.- А они? - Она показала на товарищей.- А это?,- И
она ткнула пальцем на красную звезду.
—Будь спокоен! - отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга.- Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.
Тимур поднял голову. Ах, и тут, и тут он не мог ответить иначе, этот простой
и милый мальчишка!
Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:
- Я стою... я смотрю. Всем хорошо. Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже!
Льюис Кэрролл
Алиса в стране чудес
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой Алиса чуть не провалилась сквозь Землю
Алиса сидела со старшей сестрой на берегу и маялась: делать ей было
совершенно нечего, а сидеть без дела, сами знаете, дело нелегкое; раздругой она, правда, сунула нос в книгу, которую сестра читала, но там не
оказалось ни картинок, ни стишков. «Кому нужны книжки без картинок, –
или хоть стишков, не понимаю!» – думала Алиса.
С горя она начала подумывать (правда, сейчас это тоже было дело не из
легких – от жары ее совсем разморило), что, конечно, неплохо бы сплести
венок из маргариток, но плохо то, что тогда нужно подниматься и идти собирать эти маргаритки, как вдруг… Как вдруг совсем рядом появился белый
кролик с розовыми глазками!
Тут, разумеется, еще не было ничего такого необыкновенного; Алиса-то
не так уж удивилась, даже когда услыхала, что Кролик сказал (а сказал он:
«Ай-ай-ай! Я опаздываю!»). Кстати, потом, вспоминая обо всем этом, она
решила, что все-таки немножко удивиться стоило, но сейчас ей казалось, что
все идет как надо.
Но когда Кролик достал из жилетного кармана (да-да, именно!) ЧАСЫ
(настоящие!) и, едва взглянув на них, опрометью кинулся бежать, тут Алиса
так и подскочила!
Еще бы! Ведь это был первый Кролик в жилетке и при часах, какого она
встретила за всю свою жизнь!
Сгорая от любопытства, она со всех ног помчалась вдогонку за Кроликом и, честное слово, чуть-чуть его не догнала!
Во всяком случае, она поспела как раз вовремя, чтобы заметить, как Белый Кролик скрылся в большой норе под колючей изгородью.
В ту же секунду Алиса не раздумывая ринулась за ним. А кой о чем подумать ей не мешало бы – ну хоть о том, как она выберется обратно!
153
Нора сперва шла ровно, как тоннель, а потом сразу обрывалась так круто
и неожиданно, что Алиса ахнуть не успела, как полетела-полетела вниз, в
какой-то очень, очень глубокий колодец.
То ли колодец был действительно уж очень глубокий, то ли летела Алиса уж очень не спеша, но только вскоре выяснилось, что теперь у нее времени вволю и для того, чтобы осмотреться кругом, и для того, чтобы подумать,
что ее ждет впереди.
Первым делом она, понятно, поглядела вниз и попыталась разобрать,
куда она летит, но там было слишком темно; тогда она стала рассматривать
стены колодца и заметила, что вместо стен шли сплошь шкафы и шкафчики,
полочки и полки; кое-где были развешаны картинки и географические карты.
С одной из полок Алиса сумела на лету снять банку, на которой красовалась этикетка: «АПЕЛЬСИНОВОЕ ВАРЕНЬЕ». Банка, увы, была пуста,
но, хотя Алиса и была сильно разочарована, она, опасаясь ушибить когонибудь, не бросила ее, а ухитрилась опять поставить банку на какую-то полку.
– Да, – сказала себе Алиса, – вот это полетела так полетела! Уж теперь я
не заплачу, если полечу с лестницы! Дома скажут: вот молодчина! Может,
даже с крыши слечу и не пикну!
(Боюсь, что тут она была даже чересчур права!) И она все летела: вниз, и
вниз, и вниз! Неужели это никогда не кончится?
– Интересно, сколько я пролетела? – громко сказала Алиса. – Наверное,
я уже где-нибудь около центра Земли! Ну да: как раз тысяч шесть километров или что-то в этом роде…
(Дело в том, что Алиса уже обучалась разным наукам и как раз недавно
проходила что-то в этом роде; хотя сейчас был не самый лучший случай
блеснуть своими познаниями – ведь, к сожалению, никто ее не слушал, – она
всегда была не прочь попрактиковаться.)
– Ну да, расстояние я определила правильно, – продолжала она. – Вот
только интересно, на каких же я тогда параллелях и меридианах?
(Как видите, Алиса понятия не имела о том, что такое параллели и меридианы, – ей просто нравилось произносить такие красивые, длинные слова.) Немного отдохнув, она снова начала:
– А вдруг я буду так лететь, лететь и пролечу всю Землю насквозь? Вот
было бы здорово! Вылезу – и вдруг окажусь среди этих… которые ходят на
головах, вверх ногами! Как они называются? Анти… Антипятки, что ли?[1]
(На этот раз Алиса в душе обрадовалась, что ее никто не слышит: она
сама почувствовала, что слово какое-то не совсем такое.)
– Только мне, пожалуй, там придется спрашивать у прохожих, куда я
попала: «Извините, тетя, это Австралия или Новая Зеландия»?
(Вдобавок Алиса попыталась еще вежливо присесть! Представляете?
Книксен в воздухе! Вы бы смогли, как вы думаете?)
154
– Но ведь эта тетя тогда подумает, что я дурочка, совсем ничего не
знаю! Нет уж, лучше не буду спрашивать. Сама прочитаю! Там ведь, наверно, где-нибудь написано, какая это страна.
И дальше – вниз, вниз и вниз!
Так как никакого другого занятия у нее не было, Алиса вскоре опять заговорила сама с собой.
– Динка будет сегодня вечером ужасно обо мне скучать! (Диной звали ее
кошку.) Хоть бы они не забыли дать ей молочка вовремя!.. Милая моя Диночка, хорошо бы ты была сейчас со мной! Мышек тут, правда, наверное,
нет, но ты бы ловила летучих мышей. Не все ли тебе равно, киса? Только вот
я не знаю, кушают кошки летучих мышек или нет?
И тут Алиса совсем задремала и только повторяла сквозь сон:
– Скушает кошка летучую мышку? Скушает кошка летучую мышку?
А иногда у нее получалось:
– Скушает мышка летучую мошку?
Не все ли равно, о чем спрашивать, если ответа все равно не получишь,
правда?
А потом она заснула по-настоящему, и ей уже стало сниться, что она гуляет с Динкой под ручку и ни с того ни с сего строго говорит ей: «Ну-ка,
Дина, признавайся: ты хоть раз ела летучих мышей?»
Как вдруг – трах! бах! – она шлепнулась на кучу хвороста и сухих листьев. На чем полет и закончился.
Алиса ни капельки не ушиблась; она моментально вскочила на ноги и
осмотрелась: первым делом она взглянула наверх, но там было совершенно
темно; зато впереди снова оказалось нечто вроде тоннеля, и где-то там вдали
мелькнула фигура Белого Кролика, который улепетывал во весь дух.
Не теряя времени, Алиса бросилась в погоню. Опять казалось, что она
вот-вот догонит его, и опять она успела услышать, как Кролик, сворачивая
за угол, вздыхает:
– Ах вы ушки-усики мои! Как я опаздываю! Боже мой!
Но, увы, за поворотом Белый Кролик бесследно исчез, а сама Алиса очутилась в очень странном месте.
Это было низкое, длинное подземелье; своды его слабо освещались рядами висячих ламп. Правда, по всей длине стен шли двери, но, к большому
сожалению, все они оказались заперты. Алиса довольно скоро удостоверилась в этом, дважды обойдя все подземелье и по нескольку раз подергав
каждую дверь. Она уныло расхаживала взад и вперед, пытаясь придумать,
как ей отсюда выбраться, как вдруг наткнулась на маленький стеклянный
столик, на котором лежал крохотный золотой ключик.
Алиса очень обрадовалась: она подумала, что это ключ от какой-нибудь
из дверей. Но увы! Может быть, замки были слишком большие, а может
быть, ключик был слишком маленький, только он никак не хотел открывать
ни одной двери. Она добросовестно проверяла одну дверь за другой, и тутто она впервые заметила штору, спускавшуюся до самого пола, а за ней…
155
За ней была маленькая дверца – сантиметров тридцать высотой. Алиса
вставила золотой ключик в замочную скважину – и, о радость, он как раз
подошел!
Алиса отворила дверцу: там был вход в узенький коридор, чуть пошире
крысиного лаза. Она встала на коленки, заглянула в отверстие – и ахнула:
коридор выходил в такой чудесный сад, каких вы, может быть, и не видывали.
Представляете, как ей захотелось выбраться из этого мрачного подземелья на волю, погулять среди прохладных фонтанов и клумб с яркими цветами?! Но в узкий лаз не прошла бы даже одна Алисина голова. «А если бы и
прошла, – подумала бедняжка, – тоже хорошего мало: ведь голова должна
быть на плечах! Почему я такая большая и нескладная! Вот если бы я умела
вся складываться, как подзорная труба или, еще лучше, как веер, – тогда бы
другое дело! Научил бы меня кто-нибудь, я бы сложилась – и все в порядке!»
(Будь вы на месте Алисы, вы бы, пожалуй, тоже решили, что сейчас ничего невозможного нет!) Так или иначе, сидеть перед заветной дверцей было
совершенно бесполезно, и Алиса вернулась к стеклянному столику, смутно
надеясь, что, может быть, там все-таки найдется другой ключ или, на худой
конец, книжка: «УЧИСЬ СКЛАДЫВАТЬСЯ!» Ни того, ни другого она,
правда, не нашла, зато обнаружила хорошенький пузырек («Ручаюсь, что
раньше его тут не было», – подумала Алиса, к горлышку которого был привязан бумажный ярлык (как на бутылочке с лекарством), а на нем большими
буквами было четко напечатано: «ВЫПЕЙ МЕНЯ!»
Конечно, выглядело это очень заманчиво, но Алиса была умная девочка
и не спешила откликнуться на любезное приглашение.
– Нет, – сказала она, – я сначала посмотрю, написано тут «Яд!» иди нет.
Она недаром перечитала множество поучительных рассказов про детей,
с которыми случались разные неприятности – бедные крошки и погибали в
пламени, и доставались на съедение диким зверям, – и все только потому,
что они забывали (или не хотели помнить!) советы старших. А ведь, кажется, так просто запомнить, что, например, раскаленной докрасна кочергой
можно обжечься, если будешь держать ее в руках слишком долго; что если
ОЧЕНЬ глубоко порезать палец ножом, из этого пальца, как правило, пойдет
кровь, и так далее и тому подобное.
И уж Алиса-то отлично помнила, что если выпьешь слишком много из
бутылки, на которой нарисованы череп и кости и написано «Яд!», то почти
наверняка тебе не поздоровится (то есть состояние твоего здоровья может
ухудшиться).
Однако на этой бутылочке не было ни черепа, ни костей, ни надписи
«Яд!», и Алиса рискнула попробовать ее содержимое.
А так как оно оказалось необыкновенно вкусным (на вкус – точь-в-точь
смесь вишневого пирога, омлета, ананаса, жареной индюшки, тянучки и горячих гренков с маслом), она сама не заметила, как пузырек опустел.
156
– Ой, что же это со мной делается! – сказала Алиса. – Я, наверное, и
правда складываюсь, как подзорная труба!
Спорить с этим было трудно: к этому времени в ней осталось всего лишь
четверть метра. Алиса так и сияла от радости, уверенная, что она теперь
свободно может выйти в чудесный сад. Но все-таки она решила на всякий
случай немного подождать и убедиться, что она уже перестала уменьшаться
в росте. «А то вдруг я буду делаться все меньше, меньше, как свечка, а потом совсем исчезну! – не без тревоги подумала она. – Вот бы поглядеть, на
что я буду тогда походка».
И она попыталась вообразить, на что похоже пламя свечи, когда свеча
погасла, но это ей не удалось, – ведь, к счастью, ей этого никогда не приходилось видеть…
Подождав немного и убедившись, что все остается по-прежнему, Алиса
побежала было в сад; но – такая незадача! – у самого выхода она вспомнила,
что оставила золотой ключик на столе, а подбежав опять к столику, обнаружила, что теперь ей никак до ключа не дотянуться.
И главное, его было так хорошо видно сквозь стекло!
Она попробовала влезть на стол по ножке, но ножки были тоже стеклянные и ужасно скользкие, и как Алиса ни старалась, она вновь и вновь съезжала на пол и, наконец, настаравшись и насъезжавшись до изнеможения,
бедняжка села прямо на пол и заплакала.
– Ну вот, еще чего не хватало! – сказала Алиса себе довольно строго. –
Слезами горю не поможешь! Советую тебе перестать сию минуту!
Алиса вообще всегда давала себе превосходные советы (хотя слушалась
их далеко-далеко не всегда); иногда она закатывала себе такие выговоры,
что еле могла удержаться от слез; а как-то раз она, помнится, даже попробовала выдрать себя за уши за то, что сжульничала, играя сама с собой в крокет. Эта выдумщица ужасно любила понарошку быть двумя разными людьми сразу!
«А сейчас это не поможет, – подумала бедная Алиса, – да и не получится! Из меня теперь и одной приличной девочки не выйдет!» Тут она заметила, что под столом лежит ларчик, тоже стеклянный. Алиса открыла его – и
там оказался пирожок, на котором изюминками была выложена красивая
надпись: «СЪЕШЬ МЕНЯ!»
– Ну и ладно, съем, – сказала Алиса. – Если я от него стану побольше, я
смогу достать ключ, а если стану еще меньше, пролезу под дверь. Будь что
будет – в сад я все равно заберусь! Больше или меньше? Больше или меньше? – озабоченно повторяла она, откусив кусочек пирожка, и даже положила себе руку на макушку, чтобы следить за своими превращениями.
Как же она удивилась, когда оказалось, что ее размеры не изменились!
Вообще-то обычно так и бывает с тем, кто есть пирожки, но Алиса так
уже привыкла ждать одних только сюрпризов и чудес, что она даже
немножко расстроилась – почему это вдруг опять все пошло, как обычно!
С горя она принялась за пирожок и довольно скоро покончила с ним.
157
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой Алиса купается в слезах
Ой, все чудесится и чудесится! – закричала Алиса. (Она была в таком
изумлении, что ей уже не хватало обыкновенных слов, и она начала придумывать свои.) – Теперь из меня получается не то что подзорная труба, а целый телескоп! Прощайте, пяточки! (Это она взглянула на свои ноги, а они
были уже где-то далеко-далеко внизу, того и гляди, совсем пропадут.) Бедные вы мои ножки, кто же теперь будет надевать на вас чулочки и туфли…
Я-то уж сама никак не сумею обуваться! Ну это как раз неплохо! С глаз долой – из сердца вон! Раз вы так далеко ушли, заботьтесь о себе сами!.. Нет, –
перебила она себя, – не надо с ними ссориться, а то они еще не станут меня
слушаться! Я вас все равно буду любить, – крикнула она, – а на елку буду
вам всегда дарить новые ботиночки!
И она задумалась над тем, как же это устроить.
«Наверное, придется посылать по почте, – думала она. – Вот там все
удивятся! Человек отправляет посылку собственным ногам! Да еще по какому адресу:
АЛИСИН ДОМ ул. Ковровая Дорожка (с доставкой на пол) Госпоже
Правой Ноге в собственные руки.
– Господи, какую я чепуху болтаю! – воскликнула Алиса, и тут она здорово стукнулась головой об потолок – ведь что ни говори, в ней стало уже
три с лишним метра росту!
Тут она сразу вспомнила про золотой ключик; схватила его и помчалась
к выходу в сад.
Бедная Алиса! Даже когда она легла на пол, и то она еле-еле смогла поглядеть на садик одним глазком! И это было все, на что она могла теперь
надеяться. О том, чтобы выйти в сад, нечего было и мечтать.
Конечно, тут не оставалось ничего другого, как сесть и зареветь в три
ручья!
– Как тебе не стыдно так реветь! – сказала она спустя некоторое время. –
Такая большая девица! (Что правда, то правда!) Уймись сию минуту, говорят тебе!
Но слезы и не думали униматься: они лились и лились целыми потоками, и скоро Алиса оказалась в центре солидной лужи. Лужа была глубиной
ей по щиколотку и залила чуть ли не половину подземелья.
А она еще не успела хорошенько выплакаться!
Вдруг откуда-то издалека послышался быстрый топоток; Алиса поскорее утерла слезы – должна же она была посмотреть, что там происходит!
Это явился не кто иной, как Белый Кролик. Разодетый в пух и прах, в
одной лапке он вдобавок держал большущий веер, в другой – пару лайковых
бальных перчаток. Он, видно, очень торопился и на ходу бормотал себе под
нос:
– Все бы ничего, но вот Герцогиня, Герцогиня! Она придет в ярость, если я опоздаю! Она именно туда и придет!
158
Алиса была в таком отчаянии, что готова была просить помощи у кого
угодно, так что, когда Кролик подбежал поближе, она робким голоском
начала:
– Простите, пожалуйста…
Кролик подскочил как ужаленный, выронив перчатки и веер, отпрянул в
сторону и тут же скрылся в темноте.
Веер и перчатки Алиса подобрала и, так как ей было очень жарко, принялась обмахиваться веером.
– Ой-ой-ой, – вздохнула она, – ну что же это сегодня за день такой? Все
кувырком! Ведь только вчера все было, как всегда! Ой, а что… а что, если…
если вдруг это я сама сегодня стала не такая? Вот это да! Вдруг правда я ночью в кого-нибудь превратилась? Погодите, погодите… Утром, когда я
встала, я была еще я иди не я? Ой, по-моему, мне как будто было не по себе… Но если я стала не я, то тогда самое интересное – кто же я теперь такая?
Ой-ой-ой! Вот это называется головоломка!
И Алиса тут же принялась ее решать. Она сразу подумала о своих подружках. А вдруг она превратилась в кого-нибудь из них?
– Конечно, жалко, но я не Ада, – вздохнула она. – У нее такие чудные
локоны, а у меня волосы совсем не вьются… Но уж я, конечно, и не Мэгги!
Я-то столько много всего знаю, а она, бедняжка, такая глупенькая! Да и вообще она – это она, а я – это наоборот я, значит… Ой, у меня, наверное, скоро правда голова сломается! Лучше проверю-ка я, все я знаю, что знаю, или
не все. Ну-ка: четырежды пять – двенадцать, четырежды шесть – тринадцать, четырежды семь… Ой, мамочка, я так никогда до двадцати не дойду!
Ну и ладно, значит, таблица умножения не считается! Лучше возьмем географию. Лондон – это столица Парижа, а Париж – это столица Рима, а Рим…
Нет, по-моему, опять что-то не совсем то! Наверно, я все-таки превратилась
в Мэгги. Что же делать? Ага! Прочту с выражением какие-нибудь стишки.
Ну хоть эти… «Эти! В школу собирайтесь!»
Она сложила ручки, как примерная ученица, и начала читать вслух, но
голос ее звучал совсем как чужой и слова тоже были не совсем знакомые:
– Звери, в школу собирайтесь!
Крокодил пропел давно!
Как вы там ни упирайтесь,
Ни кусайтесь, ни брыкайтесь –
Не поможет все равно!
Громко плачут Зверь и Пташка,
– Караул! – кричит Пчела,
С воем тащится Букашка…
Неужели им так тяжко
Приниматься за дела?
Ну вот! Стихи – и те неправильные! – сказала бедняжка Алиса, и глаза
ее снова наполнились слезами.
159
Многие (особенно паны и мамы), безусловно, догадались, какое стихотворение хотела прочитать Алиса. Ну, а для тех, кто его забыл, (или не знал),
вот оно:
Дети, в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно!
Попроворней одевайтесь,
Светит солнышко в окно.
Человек, и зверь, и пташка –
Все берутся за дела,
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела.[2]
– Выходит, я все-таки, наверное, Мэгги; и буду я жить в их противном
домишке, игрушек у меня не будет, играть почти что не придется, а только
все учить, учить и учить уроки. Ну, если так, если я – Мэгги, я тогда лучше
останусь тут! Пусть лучше не приходят и не уговаривают! Я им только скажу: «Нет, вы сперва скажите, кто я буду». Если мне захочется им быть, тогда, так и быть, пойду, а если не захочется – останусь тут… пока не стану
кем-нибудь еще… Ой, мамочка, мамочка, – зарыдала вдруг Алиса, – пусть
лучше скорее приходят и угова-а-а-а-ривают! Я прямо вся замучилась тут
одна!
Тут она нечаянно глянула на свои руки и очень удивилась, обнаружив,
что, сама того не замечая, натянула крошечную перчатку Кролика. «Как же
это я так сумела! – подумала она. – Ой, наверное, я опять буду маленькая!»
Она вскочила и подбежала к столику, чтобы померить, какая она стала.
Вот так так! В ней уже было всего сантиметров шестьдесят, и она продолжала таять прямо на глазах. К счастью, Алиса сразу сообразила, что во всем
виноват веер – он по-прежнему был у нее в руках, – и поскорее бросила его
в сторону. А то неизвестно, чем бы это кончилось!
– Ай да я! Чуть-чуть не пропала! – сказала Алиса. Она была сильно
напугана своим внезапным превращением, но счастлива, что ей удалось
уцелеть. – А теперь – в сад!
И она со всех ног помчалась к выходу.
Бедная девочка!
Дверца была по-прежнему на замке, а золотой ключик так и лежал на
стеклянном столе.
– Ну уж это я прямо не знаю, что такое, – всхлипнула Алиса. – И еще я
стала прямо Дюймовочкой какой-то! Дальше ехать некуда!
И только она это сказала, как ноги у нее поехали, и – плюх! – она оказалась по шейку в воде. В первую минуту, нечаянно хлебнув соленой водицы,
она было решила, что упала в море.
– Тогда ничего, я поеду домой в поезде! – обрадовалась она. Дело в том,
что Алиса однажды уже побывала на море и твердо усвоила, что туда ездят
по железной дороге. При слове «море» ей представлялись ряды купальных
160
кабинок, пляж, где малыши с деревянными лопатками копаются в песочке,
затем – крыши, а уж за ними – обязательно железнодорожная станция.
Плавать Алиса умела и довольно скоро догадалась, что на самом деле
это не море, а пруд, который получился из тех самых слез, какие она проливала, когда была великаншей трех метров ростом.
– Зачем ты только столько ревела, дурочка! – ругала себя Алиса, тщетно
пытаясь доплыть до какого-нибудь берега. – Вот теперь в наказание еще
утонешь в собственных слезах! Да нет, этого не может быть, – испугалась
она, – это уж ни на что не похоже! Хотя сегодня ведь все ни на что не похоже! Это и называется, по-моему, оказаться в плачевном положении…
От этих печальных размышлений ее отвлек сильный плеск воды. Кто-то
бултыхнулся в пруд неподалеку от нее и зашлепал по воде так громко, что
сперва она было подумала, что это морж, а то и бегемот, и даже чуточку испугалась, но потом вспомнила, какая она сейчас маленькая, успокоилась
(«Он меня и не заметит», – подумала она), подплыла поближе и увидела, что
это всего-навсего мышка, которая, очевидно, тоже нечаянно попала в этот
плачевный пруд и тоже пыталась выбраться на твердую почву.
«Заговорить, что ли, с этой Мышью? Может, она мне чем-нибудь поможет? – подумала Алиса. – А уж говорить-то она, наверное, умеет – что тут
такого, сегодня и не то бывало! Заговорю с ней – попытка не пытка». И она
заговорила:
– О Мышь!
(Вас, наверное, удивляет, почему Алиса заговорила так странно. Дело в
том, что, не знаю, как вам, а ей никогда раньше не приходилось беседовать с
мышами, и она даже не знала, как позвать (или назвать) Мышь, чтобы та не
обиделась. К счастью, она вспомнила, что ее брат как-то забыл на столе
(случайно) старинную грамматику, и она (Алиса) заглянула туда (конечно,
уж совершенно случайно) – и представляете, там как раз было написано, как
нужно вежливо звать мышь! Да, да! Прямо так и было написано:
Именительный: кто? – Мышь.
Родительный: кого? – Мыши.
Дательный: кому? – Мыши.
А в конце:
Звательный: – О Мышь!
Какие могли быть после этого сомнения?)
– О Мышь! – сказала Алиса. – Может быть, вы знаете, как отсюда выбраться? Я ужасно устала плавать в этом пруду, о Мышь!
Мышь взглянула на нее с любопытством и даже, показалось Алисе,
подмигнула ей одним глазком, но ничего не сказала.
«Наверное, она не понимает по-нашему, – подумала Алиса. – А-а, я догадалась: это, наверное, французская мышь. Приплыла сюда с войсками
Вильгельма Завоевателя!
161
(Хотя Алиса, как видите, проявила обширные познания в истории, справедливости ради надо подчеркнуть, что она не слишком ясно представляла
себе, когда что случилось.)[3]
По-французски Алиса знала из всего учебника твердо только первую
фразу и решила пустить ее в ход.
– Ou est ma chatte? – сказала она.
Мышь так и подпрыгнула в воде и задрожала всем телом. И не удивительно, ведь Алиса сказала: «Где моя кошка?»
– Ой, простите! – поспешила извиниться Алиса, догадавшись, что огорчила бедную мышку. – Я просто как-то не подумала, что ведь вы не любите
кошек.
– «Не любите кошек»! – передразнила Мышь пронзительным голосом. –
А ты бы их любила на моем месте?
– Наверное, наверное, нет, – примирительным тоном сказала Алиса. –
Вы только не сердитесь! А все-таки я бы хотела познакомить вас с нашей
Диночкой! Вот ручаюсь, если вы ее только увидите, вы сразу полюбите кошечек! Она такая ласковая, милая кисонька, – продолжала Алиса вспоминать вслух, не спеша подплывая к Мыши, – и она так приятно мурлычет у
камина, и так хорошо умывается – и лапки, и мордочку моет; и она так уютно сидит на руках, и она вся такая мягонькая, пушистая – одно удовольствие, и она так здорово ловит мышей… Ой, простите меня, пожалуйста! –
опять закричала Алиса, потому что Мышь вся ощетинилась, и уж тут не
приходилось сомневаться, что она возмущена Алисиной бестактностью до
глубины души. – Не будем больше о ней говорить, раз вам так неприятно, –
смущенно пролепетала Алиса.
– Говорить? – с негодованием пискнула Мышь, задрожав до самого кончика хвоста. – Стала бы я говорить о таком неприличном предмете! Я и
слышать об этом не желаю! В нашем семействе всегда терпеть не могли этих
подлых, мерзких, вульгарных тварей! И прошу вас – больше ни слова!
– Не буду, не буду, – торопливо уверяла ее Алиса. – А вы… а вы любите… любите… собачек? – нашлась она наконец. Мышь не отвечала. Алиса
сочла ее молчание за согласие и с воодушевлением продолжала:
– Вот и хорошо! Как раз около нас живет чудный песик, вот бы вам его
показать! Представляете, хорошенький маленький терьер, глазки блестят, а
шерстка – просто восторг! Длинная, шоколадная и вся вьется! И он умеет
подавать поноску, и служить, и давать лапку, и чего-чего только не умеет, я
даже не все помню! Его хозяин говорит, он бы с ним ни за какие тысячи не
расстался – такой он умный и столько пользы приносит, он даже всех крыс
переловил, не только мы… О господи, – сокрушенно перебила себя Алиса, –
какая я бестактная девочка!
Несчастная Мышь тем временем уплывала от своей собеседницы что
есть духу – только волны шли кругом.
– Мышенька, милая, хорошая, вернитесь! – умильным голосом закричала Алиса. – Честное-пречестное, больше ни слова не скажу ни про Кы, ни
162
про Сы! Услыхав это обещание, мышь повернула и медленно поплыла обратно; мордочка у нее была довольно бледная («Наверное, очень сердится», – нодумала Алиса).
– Выйдем на сушу, дитя, – сказала Мышь еле слышным, дрожащим голосом, – и я расскажу тебе мою историю. Тогда ты поймешь, почему я ненавижу как Тех, так и Этих.
И в самом деле, давно было пора вылезать из воды: в пруду поднялась
настоящая толкотня – столько туда свалилось разных птиц и зверей. Среди
них оказались: Утка и Попугай, Стреляный Воробей и Орленок Цып-Цып, и
даже вымершая птица Додо[4], он же Ископаемый Дронт. И кого там еще
только не было!
Алиса поплыла первой; остальные потянулись за ней, и вскоре вся компания вылезла на берег.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой происходит Кросс по Инстанциям и история с хвостиком
Довольно-таки жалкий вид был у общества, собравшегося на берегу:
мокрые перышки птиц так и топорщились, мокрый мех зверюшек так и прилипал, вода текла ручьями как с тех, так и с других, и все были сердитые и
несчастные. Первым делом, разумеется, надо было придумать, как скорее
обсушиться; посыпались разные предложения, и, не прошло и пяти минут,
как Алиса разговорилась со всеми запросто, словно была с ними всю жизнь
знакома. Она даже серьезно поспорила с Попугаем, который немедленно
надулся и упорно повторял одно и то же:
– Я старше тебя, значит, я все лучше знаю!
Алиса этого, понятно, так не оставила и потребовала, чтобы он сказал,
сколько ему лет, но Попугай категорически отказался.
Ну что ж, все стало ясно без слов!..
В конце концов Мышь – по-видимому, в этой компании она пользовалась большим уважением – закричала:
– А ну-ка все садитесь и слушайте меня! Сейчас вы у меня будете сухонькие!
Все послушно уселись вокруг нее и приготовились слушать. Алиса – та
особенно навострила уши: она была уверена, что если не просохнет очень
скоро, то непременно схватит ужасный насморк.
– Экхем! – торжественно прокашлялась Мышь. – Ну, я надеюсь, все готовы? Так вот, воспользуемся самым сухим предметом, какой мне известен,
кхегем! Прошу полной тишины в аудитории!
И она начала:
«Вильгельм Завоеватель, чью руку держал римский первосвященник,
вскоре привел к полному повиновению англосаксов, каковые не имели достойных вождей и в последние годы слишком привыкли равнодушно встречать узурпацию власти и захваты чужих владений. Эдвин, граф Мерсии и
Моркар, эрл Нортумбрии…»
– Б-рррр! – откликнулся Попугай. Он почему-то весь дрожал.
163
– Простите, – сказала Мышь нахмурясь, но с подчеркнутой вежливостью, – вы, кажется, о чем-то спросили?
– Я? Что вы, что вы! – запротестовал Попугай.
– Значит, мне показалось, – сказала Мышь. – Позвольте продолжать?
И, не дожидаясь ответа, продолжала:
– «…Эдвин, граф Мерсии и Моркар, эрл Нортумбрии, присягнули на
верность чужеземцу, и даже Стиганд, славный любовью к отечеству архиепископ Кентерберийский, нашел это достохвальным…»
– Что, что он нашел? – неожиданно заинтересовалась Утка.
– Нашел это, – с раздражением ответила Мышь. – Ты что, не знаешь, что
такое «это»?
– Я прекрасно знаю, что такое «это», когда я его нахожу, – невозмутимо
ответила Утка. – Обычно это – лягушка или червяк. Вот я и спрашиваю: что
именно нашел архиепископ?
Мышь, не удостоив Утку ответом, торопливо продолжала: «…хвальным;
он же сопутствовал Эдгару Ателингу, отправившемуся к завоевателю, дабы
предложить ему корону Англии. Поначалу действия Вильгельма отличались
умеренностью, однако разнузданность его норманнов…»
– Ну, как твои делишки, дорогая, – внезапно обратилась она к Алисе, –
сохнешь?
– Мокну, – безнадежно ответила Алиса. – Что-то на меня это совсем не
действует!
– В таком случае, – торжественно произнес Дронт (он же Додо), поднимаясь на ноги, – вношу предложение: немедленно распустить митинг и принять энергичные меры с целью скорейшего…
– А может, хватит на сегодня тарабарщины? – перебил его Орленок
Цып-Цып. – Я и половины этой абракадабры не понимаю, да и ты сам, помоему, тоже!
Кое-кто из птиц захихикал, а Орленок деликатно отвернулся, чтобы
скрыть улыбку.
– Я только хотел сказать, – обиженно проговорил Дронт, что в нашем
положении лучшее средство просохнуть – это, конечно, устроить Кросс но
Инстанциям.[5]
– А что такое это – Кросс по Инстанциям? – спросила Алиса. Не то чтобы ее это очень заинтересовало – просто она, по своей доброте, не могла не
выручить Дронта: он явно ждал, что его засыплют вопросами, а все присутствующие тупо молчали…
– Ну, – радостно откликнулся Дронт, – лучший способ объяснить – это
самому сделать!
Так как вам, может быть, тоже захочется попробовать в морозный денек,
что это за штука Кросс по Инстанциям, я расскажу, что Дронт сделал.
Прежде всего он, как он выразился, «разметил инстанцию», – то есть
нарисовал на земле круг (не очень ровный, но «точность тут не обязательна», сказал Дронт).
164
Далее он расставил всех присутствующих но этому кругу (строго как
попало).
А потом…
Вы, наверное, думаете: скомандовал «раз-два-три – марш!».
Ничего подобного!
Все начали бегать когда кому захотелось, и бежали кто куда хотел, и
останавливались когда кто пожелает.
Не так-то легко было определить, когда соревнования закончились! Но
Дронта эти трудности не смутили. Примерно через полчасика, когда все
вволю набегались и как следует просохли и согрелись, он вдруг подал команду:
– Финиш! Стоп! Соревнования закончены!
И все, запыхавшись, окружили его и стали допытываться:
– А кто же победил?
Чтобы ответить на этот вопрос, даже Дронту пришлось хорошенько подумать. Он долго стоял неподвижно, приставив палец ко лбу (в такой позе
нередко изображают на картинках великих людей – например, Шекспира), и
все затаив дыхание ждали. Наконец Дронт сказал:
– Победили все! И все получат призы, – добавил он.
– А кто же будет выдавать призы? – спросили его хором (и хором довольно дружным).
– Что за вопрос! Конечно, ОНА, – ответил Дронт, показав на Алису.
И тут все общество сразу окружило ее, и все наперебой закричали:
– Призы! Где призы? Давай призы!
Бедная Алиса не знала, что ей делать; в растерянности она сунула руку в
кармашек и вытащила оттуда коробочку цукатов. (Соленая вода, по счастью,
туда не попала.) Она стала раздавать конфеты всем участникам соревнований, и как раз хватило на всех, кроме самой Алисы…
– Как же так? – с упреком сказала Мышь. – Ты тоже должна получить
приз!
– Сейчас уладим! – внушительным тоном произнес Дронт и, обернувшись к Алисе, спросил: – У тебя еще что-нибудь осталось в кармане?
– Ничего. Только наперсток, – грустно ответила Алиса.
– Превосходно! Передай его мне, – потребовал Дронт.
И опять все присутствующие столпились вокруг Алисы, а Дронт протянул ей наперсток и торжественно произнес:
– Я счастлив, сударыня, что имею честь от имени всех участников просить вас принять заслуженную награду – этот почетный наперсток!
Когда он закончил свою краткую речь, все захлопали и закричали «Ура».
Как вы догадываетесь, во время этой церемонии Алису ужасно разбирал
смех, но у всех остальных был такой торжественный и серьезный вид, что
она сдержалась. Что полагается ответить на такие речи, она не знала, и потому просто поклонилась и приняла от Дронта наперсток, изо всех сил стараясь сохранить серьезное выражение лица.
165
Теперь все с чистой совестью принялись за сладкое. Тут не обошлось
без писка, визга и мелких происшествий; некоторые птицы покрупней жаловались, что не успели даже толком распробовать, а кое-кто из мелюзги второпях поперхнулся, их пришлось похлопать по спинке.
Наконец и с угощением было покончено. Все опять уселись вокруг Мыши и стали ее просить рассказать еще что-нибудь.
– Вы обещали рассказать мне вашу историю, помните? – сказала Алиса. – И почему вы так не любите – Кы и Сы, – добавила она шепотом, опасаясь, как бы опять не расстроить Мышь.
Мышь повернулась к Алисе и тяжело вздохнула.
– Внемли, о дитя! Этой трагической саге, этой страшной истории с хвостиком тысяча лет! – сказала она.
– Истории с хвостиком? – удивленно переспросила Алиса, с интересом
поглядев на мышкин хвостик. – А что с ним случилось страшного? Помоему, он совершенно цел – вон он какой длинный!
И пока Мышь рассказывала, Алиса все думала про мышиный хвостик,
так что в ее воображении рисовалась приблизительно вот такая картина:
Кот сказал бедной
мышке: – Знаю я
понаслышке, что
у вас очень тонкий,
изысканный вкус,
а живете вы в норке
и глотаете корки.
Так ведь вкус
ваш испортиться
может, боюсь!
Хоть мы с вами,
соседка, встречаемся
редко, ваш визит я бы
счел за особую честь!
Приходите к обеду
в ближайшую
среду! В нашем
доме умеют со
вкусом поесть!..
Но в столовой
у кошки даже хлеба ни крошки…
Кот сказал:
– Пустяки!
Не волкуйтесь,
мадам!
Наше дело котово –
166
раз, два, три,
и готово –
не успеете
пикнуть,
как на стол,
я подам !
– Ты не слушаешь, – ни с того ни с сего сердито взвизгнула Мышь, – отвлекаешься посторонними предметами и не следишь за ходом повествования!
– Простите, я слежу, слежу за ним, – смиренно сказала Алиса, – помоему, вы остановились… на пятом повороте.
– Спасибо! – еще громче запищала Мышь, – вот я по твоей милости потеряла нить![7]
– Потеряла нить? Она, наверное, в траву упала! – откликнулась Алиса,
всегда готовая помочь. – Позвольте, я ее найду!..
– Ты и так себе слишком много позволяешь! – пискнула Мышь. Она
встала и решительно двинулась прочь, бормоча себе под нос: – Вот и мечи
бисер перед свиньями! После того, что я рассказала, слушать такие глупости! Очень обидно!
– Да я не нарочно! – взмолилась Алиса. – Вы какая-то очень обидчивая!
Мышь в ответ только что-то проворчала.
– Не уходите, пожалуйста, и доскажите свой рассказ! – крикнула Алиса
ей вслед, и все остальные хором поддержали ее:
– Пожалуйста, доскажите!
Но Мышь только досадливо затрясла головой и ускорила шаги.
– Ах, как жалко-жалко, что она ушла, – сказал Попугай, дождавшись,
пока Мышь окончательно скроется из виду.
А какая-то старая Каракатица назидательно сказала своей дочери:
– Пусть это послужит тебе серьезным уроком, дорогая! Видишь, как
важно всегда владеть собой!
На что молодая Каракатица не без раздражения ответила:
– Помолчали бы лучше, мамаша! Вы и устрицу выведете из себя!
– Вот уж когда жаль, что Диночки тут нет! – сказала Алиса громко, хотя
и не обращалась ни к кому в отдельности. – Она бы ее живо сюда притащила.
– Кто эта Диночка, позвольте полюбопытствовать? – осведомился Попугай.
На это Алиса, естественно, откликнулась очень горячо – она всегда была
рада случаю поговорить о своей любимице.
– Дина – это наша кошечка! Она так здорово ловит мышей, вы себе просто не представляете! Она даже птиц ловит, да еще как! Только увидит
пташку – и готово дело!
167
Эта восторженная речь произвела на присутствующих должное впечатление. Несколько птиц немедленно снялись с мест и улетели. Пожилая Сорока поспешно начала кутаться в шаль.
– Я непростительно тут засиделась, – объяснила она, – вечерняя сырость
для моего горла – просто яд! Верная ангина. Домой, домой!
Канарейка дрожащим голоском созывала своих детишек.
– Скорей, скорей домой, мои крошечки! Вам давно пора в постельку!
Словом, очень скоро все под разными предлогами разлетелись кто куда,
и Алиса осталась в одиночестве.
«И зачем я только вспомнила про Диночку, – грустно подумала она. –
Никому-то она тут не нравится, а ведь она такая хорошая кошечка, лучше ее
нет на свете! Диночка ты моя дорогая, неужели я тебя вообще больше никогда не увижу!»
Тут Алиса снова было заплакала – уж очень ей стало печально и одиноко, – как вдруг невдалеке снова послышался чей-то легкий топоток. Она радостно подняла глаза – а вдруг это Мышь передумала и все-таки вернулась,
чтобы досказать свою историю.
М. Москвина
Осень моего лета
Я люблю утро первого сентября. Когда приходит пора идти в школу. Мама
с папой всегда осыпают меня подарками. В этот раз они купили мне фонарик
и торжественно преподнесли со словами, что ученье — это свет! Папа также
вручил набор юного слесаря и сказал такую фразу, что труд сделал из обезьяны человека.
Еще папа купил мне хорошего Шварценеггера — его портрет, где он — с
одним выпученным глазом.
— Кумиры есть кумиры, — сказал папа, — надо же курить им фимиам.
А мама — ботинки остроносые, тряпичные, в каких только ходят толстые
тети. Я надел, а они оказались пришиты друг к другу суровой ниткой. Папа
разрезал нитку ножницами и сказал
— Ну, широким шагом в пятый класс!
Тут вдруг выяснилось, что мама не удлинила мне школьные брюки. И за
минуту до выхода я стоял у двери, как говорится, в «брючках дудочкой и по
колено». Плюс ослепительно белая рубашка с желтым пятном на груди. Это
мой родной двоюродный брат Рома вечно все испакостит, а потом мне дает.
Носки у меня полосатые, как у клоуна, хотя мой любимый цвет серый, черный и коричневый.
— Черт, что ж это несчастья все меня преследуют? — говорю я.
— Да ладно тебе, — говорит папа, — на одежду внимание обращать! Не
мужское это дело.
И дал мне букет увядших георгин — он их заблаговременно приобрел позапозавчера. И как раз сегодня они завяли.
168
— Ну и ну, — говорю, — у тебя, пап, я вижу, нервов нету. Оказался бы на
моем месте.
— Нет, — сказал папа, — не хочу я на твоем месте, не хочу быть десятилетним. Подрастал-подрастал…
Один Кит меня понимает. Он, конечно, отправился вместе с нами.
У подъезда нас ждал Рубен. Его папа Армен вообще не купил никакого букета, поэтому Рубен нес в подарок учителю чучело ежа.
— Он жил-жил, — решил объясниться Рубен, чтоб никто не подумал, что
это он его укокошил, — жил-жил, а потом состарился и умер. Своей смертью.
— Ну, Рубен, — говорит моя мама, — замолчи, не терзай нам сердце.
А Кит страшно разволновался, увидев ежа. Он, наверное, подумал, что еж
— это кошка. Он всех кошек гоняет, охотится. Наверное, думает, что это соболи или хорьки.
Рубен говорит:
— Андрюха! У тебя ботинки, как у Ломоносова. Ломоносов идет в школу
учиться.
У Рубена хорошо с ботинками, его мама любит ходить в обувной магазин.
А моя мама не любит. Она говорит:
— Я не создана для того, чтобы ходить в обувной магазин.
— А для чего же ты создана? — спрашиваем мы с папой.
— А ни для чего! — отвечает она. — Меня ни для чего невозможно приспособить.
Идем. Тучи разогнало, солнце золотое, небо синее-синее. Как я люблю
праздник Первого сентября! На школьном дворе играет веселая музыка —
так дух поднимает! Старые лысые десятиклассники жмут друг другу руки.
Все наши в сборе — Вадик Хруль, Сеня — узенькие глазки, Фалилеев, который в любую непогоду ходит без шапки в расстегнутой куртке. И никто ему
не скажет:
— Запахни куртку, Фалилей!
Все очень раздались вширь, вымахали. Жаль, нас не видит наш учитель по
физкультуре. Это был настоящий учитель. Он так многому нас научил. От
него мы узнали, что лучший в мире запах — это запах спортзала. А самая
лучшая радость — это радость мышечная. Самая большая мечта у него была
— пройти вместе с классом по Красной площади: все с лентами, флагами,
обручами, впереди он в широких белых штанах, в майке, а на груди написано
«Динамо», и его воспитанники сзади идут. В этом году он бросил школу и
ушел в разбойники.
Остальные все в сборе наши любимые учителя.
Трудовик Витя Паничкин в черном костюме. Рукава прикрывают его мозолистые кисти рук. Он всю жизнь полирует указки. Сам и вытачивает, и обтачивает, и шлифует. О его жизни мы знаем очень мало. Знаем только одно: когда Вите проверили ультразвуком сердце, у него сердце оказалось, как высохший лимон.
169
Виталий Павлович по русскому и литературе. Учитель, что называется, от
бога, весь в черных волосиках с головы до пят. Возит нас каждый год на экскурсию на Лобное место. Чтобы мы знали и любили историю нашей страны.
Что это там за маленькая клетчатая тетечка? А, это англичанка!
— Уйдите с собакой! — кричит она моей маме с Китом. — Дети и собака
— вещи не совместные! Как гений и злодейство!
Она добрая, но строгая, и очень некультурная. «The table, the table», а сама
в носу ковыряет. Весь нос искрутила. А все на нее серьезно смотрят. И в кабинете английском всегда чем-то пахнет — то ли кислым арбузом, то ли тухлым помидором. Невозможно сидеть! А она окно не открывает, хотя на улице теплынь…
Люблю праздник Первого сентября! Море цветов, чучело ежа… Приветственные речи!
— Дорогие дети! Пусть школа будет для нас родным домом.
— Дорогие родители! Ваши дети в надежных руках!
— Дорогие первоклассники! Сейчас звонок зальется, смолкнут голоса, и у
вас, малыши, начнется жизни новая полоса!
— Дорогие взрослые! Вы знаете, какое сейчас напряжение с вещами! Могут войти посторонние и украсть вещи ваших детей.
— Счастья вам, дорогие друзья!
— Хорошо, да? — спрашивает у меня папа.
— Очень хорошо, — говорю я ему.
— Но вообще-то ты рад, — говорит он, — что мы тебя родили?
— Конечно, — отвечаю, — я вам так за это благодарен.
— Не стоит благодарности, — великодушно говорит папа. И тут я не выдержал и заплакал.
— Ты что? — все меня стали спрашивать. — Чего ты???
А я плакал то, что кончилось лето.
Моя собака любит джаз
Для меня музыка - это всё. Только не симфоническая, не "Петя и волк". Я её
не очень. Я люблю такую, как тогда играл музыкант на золотом саксофоне.
Мы с моим дядей Женей ходили в Дом культуры. Он врач-ухогорлонос.
Но для него музыка - это всё. Когда в Москву приехал один король джаза негр, все стали просить его расписаться на пластинках. А у дяди Жени пластинки не было. Тогда он поднял свитер и на рубашке фломастером король
джаза поставил ему автограф.
А что дядя Женя творил на концерте в Доме культуры! Свистел, кричал,
аплодировал! А когда вышел музыкант в соломенном шлеме, зелёных носках
и красной рубашке, дядя Женя сказал:
- Ну Андрюха! Толстое время началось.
Я сначала не понял. А как тот отразился, красно-золотой, в чёрной крышке рояля! Как начал разгуливать по залу и дуть, дуть напропалую в свой саксофон!.. Сразу стало ясно, что это за "толстое" время.
Зрители вошли в такой раж, что позабыли все приличия. Вытащили дудки
170
и давай дудеть, звенеть ключами, стучать ногами, у кого-то с собой был пузырь с горохом!
Музыкант играл как очумевший. А я всё хотел и хотел на него смотреть.
Там всё про меня, в этой музыке. То есть про меня и про мою собаку. У меня
такса, его зовут Кит. Я за такую собаку ничего бы не пожалел. Она раз пропала - я чуть с ума не сошёл, искал.
- Представляешь? - говорит дядя Женя. - Он эту музыку прямо на ходу
сочиняет. Всё "от фонаря". Лепит что попало!
Вот это по мне. Веселиться на всю катушку. Самое интересное, когда играешь и не знаешь, что будет дальше. Мы с Китом тоже - я бренчу на гитаре
и пою, а он лает и подвывает. Всё без слов - зачем нам с Китом слова?
- И у меня были задатки, но их не развивали, - сказал дядя Женя.
Он стоял в очках, галстуке, с портфелем-дипломатом.
- Я в школе, - говорит, - считался неплохим горнистом. Я мог бы войти в
первую десятку Советского Союза по трубе.
- А может, и в первую пятёрку, - сказал я.
- И в первую тридцатку мира!
- А может, и в двадцатку, - сказал я.
- А стал простой ухогорлонос.
- Не надо об этом, - сказал я.
- Андрюха! - вскричал дядя Женя. - Ты молодой! Учись джазу! Я всё
прошляпил. А тебя ждёт необыкновенная судьба. Здесь, в Доме культуры,
есть такая студия.
Дядино мнение совпадало с моим: джаз - подходящее дело. Но вот в чём
загвоздка - я не могу петь один. Неважно кто, даже муха своим жужжанием
может скрасить моё одиночество. А что говорить о Ките? Для Кита пение всё! Поэтому я взял его с собой на прослушивание.
Кит съел полностью колбасу из холодильника и шагал в чудесном
настроении. Сколько песен в нас с ним бушевало, сколько надежд!
В Доме культуры навстречу нам шёл вчерашний музыкант без саксофона,
с чашкой воды. Он наклонился и дружески похлопал Кита по спине. При
этом у него из кармана выпал пакетик чая с ниткой.
Кит дико не любил, когда его так похлопывают, но от музыканта стерпел.
Правда, мигом уничтожил пакетик чая. Он вообще всё всегда поедал на своём пути. Но делал это не злобно, а жизнерадостно.
Я спросил:
- Где тут принимают в джаз?
- Прослушивание в третьей комнате, - ответил музыкант.
На двери висела табличка: "Зав. уч. частью Наина Петровна Шпорина". Я
постучал. Я так волновался раз в жизни, когда Кит изжевал и проглотил калошу. Я чуть с ума не сошёл, всё думал: переварит он её или нет?
Стройная красавица с длинным носом сидела у пианино и выжидательно
глядела на нас с Китом.
- Я хочу в джаз!
171
Я выпалил это громко и ясно, чтобы не подумали, что я мямля. Но Наина
Петровна указала мне на плакат. Там было написано: "Говори вполголоса".
А я не могу вполголоса. И я не люблю не звенеть ложкой в чае, когда
размешиваю сахар. Приходится себя сдерживать, а я этого не могу.
- Собаку нельзя, - сказала Наина Петровна.
- Кит любит джаз, - говорю. - Мы поём с ним вдвоём.
- Собаку нельзя. - сказала Наина Петровна.
Вся радость улетучилась, когда я закрыл дверь перед носом у Кита. Но
необыкновенная судьба, которую прошляпил дядя Женя, ждала меня. Я сел
на стул и взял в руки гитару.
Мне нравится петь. И я хочу петь. Я буду, хочу, я хочу хотеть! Держитесь, Наина Петровна, - "говори вполголоса, двигайся вполсилы"! Сейчас вы
огромное испытаете потрясение!..
Наина стояла, как статуя командора, и я не мог начать, хоть ты тресни!
Чтобы не молчать, я издал звук бьющейся тарелки, льющейся воды и комканья газеты...
- Стоп! - сказала Наина Петровна. Руки у неё были холодные, как у мороженщицы. - "Во по-ле бе-рёз-ка сто-я-ла..." - спела она и сыграла одним
пальцем. - Повтори.
- "Во по-ле бе-рё..."
- Стоп, - сказала Наина Петровна. - У тебя слуха нет. Ты не подходишь.
Кит чуть не умер от радости, когда меня увидел.
"Ну?!! Андрюха? Джаз? Да?!!" - всем своим видом говорил он и колотил
хвостом.
Дома я позвонил дяде Жене.
- У меня нет слуха, - говорю. - Я не подхожу.
- Слух! - сказал дядя Женя с презрением. - Слух - ничто. Ты не можешь
повторить чужую мелодию. Ты поёшь, как НИКТО НИКОГДА до тебя не
пел. Это и есть настоящая одарённость. Джаз! - сказал дядя Женя с восторгом. - Джаз - не музыка. Джаз - это состояние души.
- "Во по-ле бе-рёз-ка сто-я-ла..." - запел я, положив трубку. - "Во по-оле..."
Я извлёк из гитары квакающий звук. Взвыл Кит. На этом фоне я изобразил тиканье часов, клич самца-горбыля, крики чаек. Кит - гудок паровоза и
гудок парохода. Он знал, как поднять мой ослабевший дух. А я вспомнил, до
чего был жуткий мороз, когда мы с Китом выбрали друг друга на птичьем
рынке.
- "ВО ПО-ЛЕ!!!"
Из мухи радости мы раздули такого слона, что с кухни примчалась бабушка.
- Умолкните, - кричит, - балбесы!
Но ПЕСНЯ ПОШЛА, и мы не могли её не петь.
...Дядя Женя удалял больному гланды. И вдруг услышал джаз.
- Джаз передают! - воскликнул он. - Сестра! Сделайте погромче!
172
- Но у нас нет радио! - ответила медсестра.
...Вчерашний музыкант заваривал новый пакетик чая, когда ему в голову
пришла отчаянная мысль: сыграть "горячее" соло на саксофоне под паровозный, нет, лучше пароходный гудок!!!
...А в Новом Орлеане король джаза - негр - ну просто совершенно неожиданно для себя хриплым голосом запел:
- "Во по-ле берёзка стояла! Во поле кудрявая стояла!.."
И весь Новый Орлеан разудало грянул:
- "Лю-ли, лю-ли, сто-я-ла!!! Лю-ли, лю-ли, стояла!!!"
БЛОХНЕССКОЕ ЧУДОВИЩЕ
Не просто вырастить охотничью собаку. Вот наша такса Кит. Сейчас он
уже в летах. А лучшие годы жизни он посвятил уничтожению всего вокруг
себя, и все это он ел!
Мы страшно боялись, что он заболеет и умрет. Но Кит жил припеваючи.
Только однажды он впал в меланхолию, когда проглотил мою резиновую галошу. Месяц ходил печальный, а потом опять взялся за свое.
Если положить в кровать рыжего пса, который сторожит тети Нюрин огород, он быстро вскочит и удерет. А Кит ляжет, устроится поуютней и будет
пыхтеть, чтобы пожарче сделать своему товарищу по кровати — мне.
Я даже представить не могу, что у нас когда-то не было Кита. Я помню,
как у него нос вытягивался, уши, туловище, он рос хоть и незаметно, а прямо
на глазах, как идут минутные стрелки.
Когда мы первый раз привели его на выставку, он оказался лучшей собакой в Москве. Все были начесанные, причесанные, а Кйт вышел с папой на
ринг, и судья сказал:
— Кобель Антонов! Первое место по красоте.
Когда он подошел к двухметровому барьеру, мы ужаснулись: он никогда
не прыгал такую высоту. Забор сплошной. Никто никого не видит. Папа
встал за барьером и крикнул:
— КИТ!
Кит взвыл — это было тоскливое коровье мычание — и перепрыгнул.
А как он охотился! Механический заяц в штаны наложил, когда Кит появился на горизонте.
Из уважения к Киту папа приобрел ружье и подал заявку на охоту на ворон, как на вредных животных. Но Кит так весело на них кидался, что все вороны просто улетели из нашего двора.
С тех пор у Кита во дворе хорошая репутация.
Когда к нам пришла отравительница крыс и мышей, тихая женщина в серой шапочке, увидела Кита — испугалась, то наша дворничиха сказала ей:
— Не бойтесь! Это самая лучшая собака Насвете.
Тихая женщина в серой шапочке пришла травить крыс и мышей, но у нас
их не оказалось. И все-таки папа взял телефон этой тихой женщины, папа
взял ее визитную карточку: «Плахова — крысы-мыши». И мы забыли про эту
карточку, совсем забыли.
173
Летом я и Кит гуляли в полях. Он давал круги, зависая над маленькими зелеными елками. Он так хорошо себя чувствует в полете! И я себя — тоже. А
когда шел дождь, мы бежали домой под дождем. Впереди, задрав хвост, шпарил Кит. И я думал: «Вот как надо счастливо жить!»
И вдруг — ни с того ни с сего — как гром среди ясного неба: у нашего Кита завелись блохи. Блохи очень приспособлены к жизни. Они пришли к нам
из тьмы веков и, наверное, будут прыгать и скакать, когда погаснет Солнце и
наша цивилизация исчезнет с лица Земли.
— Выше нос! — сказал папа псу.
Он схватил Кита, как орел курочку, сунул в ванну и намылил дегтярным
мылом. Блохи обалдели. У них был такой ошалелый вид! Мы думали: никто
не уйдет живым, все найдут себе тут могилу. Но они проявили самообладание и дружно перебежали к Киту на нос. Я поймал несколько штук.
— Где ты их находишь, где?! — кричал папа.
— Сейчас я тебе покажу, — отвечал я, — и ты запомнишь.
— А что? Какое чувство, — кричал папа, — когда ты поймал блоху?
— Чувство радости, — отвечал я.
Тут они взяли и перескочили на папу. Папа бил их газетой, крича:
— Андрюха! Они скачут по моей груди!
Он гонял их с места на место, пока вся компания почти без потерь снова не
оказалась на Ките.
— Только веселое животное, как блоха, — сказал папа, — не станет предаваться унынию после таких сокрушительных ударов судьбы.
И вызвал ветеринара. Ветеринар приехал на «газике».
— Поменьше гуляй, — сказал он мне. — Ваш двор полон инфекции.
Я поглядел в окно. Двор был пуст. Как странно устроен мир! Один человек
смотрит — и не видит. Другой же видит не глядя. Тогда я представил себе
толпу ИНФЕКЦИЙ, похожих на слоноедов, свирепо разгуливающих по двору.
— На что жалуемся? — спросил ветеринар.
Кит лежал у меня в постели. Я боюсь: если не пускать на кровать Кита, он
может не понять, в чем дело, и подумает, что его разлюбили.
Кто это? — спросил ветеринар, осмотрев Кита.
— Это блохи, — ответил папа. И беззаботно добавил: — Что за собака в
наше время без блох?
— А кто вам сказал, что это собака? — спрашивает ветеринар.
Я знал, я давно подозревал, что Кит не собака, а четвероногий человек.
— Это короткоухая такса, — твердо произнес папа, — купленная мной и
Андрюхой на Птичьем рынке.
— Вас обманули, — сказал ветеринар. — Это крыса. Циклопическая американская крыса. Вид найден в городе Бостоне, штат Массачусетс, во время
ремонта канализационных труб. Бостонцы привозят их в клетках на Птичий
рынок и продают в качестве такс.
— А-а-а! — закричала мама и грудью заслонила меня от Кита.
174
Все сразу вспомнили его странное поведение: как он любит пожевать папино ухо, ест подчистую все на своем пути и как он в овраге — первый —
покинул тонущий в луже плот.
— Значит, наш Кит — это крыса? — задумчиво сказал папа.
— Да, — вздохнул ветеринар. — И среди этих крыс встречаются людоеды.
Мама закачалась.
Почуяв неладное, Кит сделал вид, что он глубокий старик, и стал доканывать нас своими печальными вздохами. Я хотел к нему подойти, чтобы он
знал, что мне не важно его происхождение, но мама вцепилась в меня, как
медведь коала в эвкалипт.
— Так вот почему на даче, — задумчиво сказал папа, — он в окне выгрыз
форточку и вылетел в огород!..
— Это настоящий крысиный поступок, — сказал ветеринар.
— А я его понимаю! — говорю. — Я-то по опыту знаю, что такое одиночество.
— Но все равно, — говорит папа, — зачем же окна грызть?
А я говорю:.
— Потому что оно ему мешало! Его неведомая сила влечет. Он ничего с
собой не может поделать.
— Вот именно — неведомая сила, — зловеще произнес ветеринар. — Он
дома гадит? — Никогда!
— Уникальный случай! — Ветеринар вынул фотоаппарат и нацелил на
Кита объектив.
Кит дико затрясся.
— Видите? — сказал ветеринар. — Не хочет фотографироваться. Боится,
что его разоблачат.
— Раз крыса, так крыса, — говорю я. — Подумаешь!
— Если Кит съест папу, — сказала мама, — я не переживу.
— А не надо его злить, — говорю. — В случае чего я запру его в комнате.
— Люся! — вскричал папа. — Люся! Как же нам быть?
Он воздел руки к небу, и в этот момент из его кармана выпала визитная
карточка: «Плахова — крысы-мыши». Все молча уставились на нее, окаменев.
— Нет! — крикнул я. Я думал, у меня разобьется сердце.
Бедный Кит. Он, умевший уходить отовсюду, где ему не нравилось, и удирать ото всех, кого он не любил, в мгновение ока очутился в лапах ветеринара. Тот сжимал его цепко, профессионально. И уже уходил от нас, бормоча:
— В доме ребенок… опасно… внизу спец.
Он еще что-то бормотал, унося Кита, но я не слышал. Я орал:
— КИТ! КИТ!!!
Я рвался к нему, но мама держала меня. И папа меня держал.
— Это катастрофа, — растерянно шептал папа. — Это катастрофа!
Но держал крепко.
175
И тогда я понял, что уйду из дома. Буду бродить, вспоминая Кита и родителей. Но, конечно, никогда не вернусь. Никогда. Они поймут, что значит потерять САМОЕ БЛИЗКОЕ СУЩЕСТВО. Тогда они поймут.
Ветеринар уходил. А я ничем не мог помочь Киту! Наши взгляды встретились. В последний раз. В полной тишине.
И тут Кит сказал:
— ВЫ ЧТО, ПСИХИ? Слышал бы мой дедушка ТАКС КЕНТЕРБЕРИЙСКИЙ эту белиберду! Ветеринар ненормальный. Он сбежал из сумасшедшего дома… Андрюха! — сказал Кит. — Положи меня в кровать.
Это было первый и последний раз в жизни. Больше Кит ничего не говорил.
И ветеринар тоже. Но прежде чем исчезнуть из нашей жизни навсегда, он
обернулся на пороге и сказал:
— От блох хороша черемичная настойка.
ХОББИ
— Надо тебе, Андрюха, выбрать хобби! — строго сказал папа. — Невооруженным глазом заметно, как человек с хобби отличается от человека без
хобби.
— Чем же он так отличается? — спрашивает мама.
— Если ты имеешь хобби, — ответил папа, — у тебя совсем другой вид,
потому что ты разгадал смысл своей жизни.
— А я как раз давно уже думаю: в чем смысл жизни? Теперь мне осталось
узнать, что такое «хобби».
— Это когда человек, — объяснила мама, — каждый раз впадает в какуюнибудь дурь.
— Бескрылые личности! — сердито сказал папа. — Наш современник на
утлых судах бороздит океаны, бросает вызов пикам и отрогам, летает на воздушных шарах, а вы сидите и не знаете, чем вам заняться.
— Я знаю, — сказала мама. — Ты, Михаил, будешь только рад, если я
улечу на воздушном шаре.
— Необязательно великие свершения, — возразил папа. — Можно выбрать простое хобби — охота или рыбалка… Что-то доступное, легкое, чему
радовалась бы душа.
Охота. Когда я закрываю глаза, мне снится не сон, а представление, как я
бегу по поляне с Китом за оленями. У меня лассо, Мой пес — такса Кит —
загоняет их в кучу. Я набрасываю одному на рога лассо и веду его домой —
жить!..
Но и рыбалка увлекает меня. Я только не знаю, куда идти? С кем? Хорошо
бы с папой!
— Итак, рыбалка! — сказал папа, потираяруки. — Вполне достойное хобби. Но, милые мои, хобби надо заниматься всерьез. Это работой можно заниматься шутя. А хобби требуетсерьезного отношения. Слушайте меня внимательно. Возьмем с собой воду. Пресную! Спички не забудь. Рюкзак. Мать
пойдет с нами обязательно — запекать в глине лещей. Хотя неизвестно, —
добавил папа, — будет у нас — нет удачная рыбалка. Надо бы опарышей!
176
— А их полно везде, — сказал я беззаботно.
— Городишь чепуху, — сердито сказал папа. — Опарыш — крайне редкий
червь. А рыбы его любят — он белый и приятный.
— Встань пораньше, — сказала мама, — побрейся, спрыснись английским
одеколоном — и на рынок за опарышем!
— Надо рано встать, — согласился папа. — Встанем часов в девять.
— Что?! — вскричал я. — В пять надо вставать!
— Мы — рыбаки начинающие, — сказал папа. — Имеем право встать попозже.
Я говорю:
— Попозже — это в семь тридцать!
— Какой, а? — обиделся папа. — Ему хобби выдумывают, а он вон какой!
И тут я заплакал. Я держался еле-еле. А они уже начали.
— Не хочу я никуда идти! — сказал я. — Все уже. Испортили все.
— Друзья! — сказал папа. — Не будем тратить драгоценное время общения на ссоры. Потому что жизнь есть радость! И отошел ко сну.
Какой-то ветер пустынный дул нам навстречу, когда мы выбрались на рыбалку, — ни жаркий, ни холодный. Такой в пустыне Гоби в порядке вещей.
Папа все утро был не в духе. Потому что не выспался. Он у нас когда выспится-то, производит впечатление человека, не спавшего дня два-три, а так
— просто караул!
— Где пакет? — угрюмо говорит папа.
— Зачем тебе пакет? — ледяным голосом спрашивает мама.
— Плох тот рыбак, — сурово отвечает папа, — который, идя на рыбалку,
даже не берет с собой пакет.
Пакет взяли, опарышей забыли. Глядим: на дороге лежит полбатона хорошей вареной колбасы. А неподалеку — большой батон хлеба. Наш дом издавна славится выбрасыванием продуктов из окна.
— Вот и наживка, — сказал папа. — Батонами будем манить.
Хорошо иметь хобби! Разве мы шли бы вместе — плечом к плечу — по
оврагу, кишащему улитками! Мы так часто ссоримся. Даже опасность возникает, что мы все когда-нибудь станем по отдельности.
Два дня назад мне приснился карлик. Забегал вокруг меня, забегал, поднял
с дороги часы, деревянные, нарисованные на палке, и говорит:
«Андрюха, пора!»
А еще спрашивает:
«Какого цвета?»
«Синий!» — говорю.
Он подхватил меня и понес — в синее небо, над синими горами. А папа,
мааленький, с маленькой мамой стоят у подъезда и не знают, как быть…
В нашем овраге электрическая зона. Столбы-высоковольтки. К каждому
столбу примыкает садовый участок. Но к этим садоводам опасно подходить.
Их основная особенность — ток. За руку здороваются, и всех ударяет током.
177
Зато у нас — тех, кто ест их укроп и петрушку, — основная особенность
— магнетизм. Ложку на грудь положим, и не падает.
— Не отставать! — кричит папа. — Не отставать! Если отстанете, то неизвестно, что с вами может случиться! — И он исчез в черном дыме горящей
свалки.
— Папа! — кричу я.
— Твой папа не слышит тебя, — отвечает мне мама. — Ему дует ветер в
уши, и шапка на нем надета.
Сколько разных вещей держит на себе Земля! Дома, разные горшочки,
люстры, подушки, зеркала — даже невозможно перечислить! А океан!!! Какой он тяжелый! Но иногда ей становится легче, потому что в небо поднимаются самолеты.
— Люся! Люся! — Папа вынырнул из клубов дыма. — Я тебе платочек
нашел!
— В платочках, Михаил, — отвечает мама, — ходят одни мули.
В этом — вся мама. Ей лишь бы поперечить! Сказала бы спасибо. А не хочешь сама носить платок, который тебе муж с такой любовью преподнес, подари его бабушке!..
Мы шли вспотевшие, замерзшие, дым свалки ел глаза. Я хотел подобрать
бидон для рыбы, но папа не разрешил.
— Может быть, в нем яд был, — сказал папа.
— Очень у нас хобби опасное для жизни, — говорит мама. — Давайте
лучше марки собирать…
— Поздно, Люся, — отвечал папа. — Хобби человеком выбирается один
раз.
Было полпервого дня, когда мы достигли воды. Кит влез в реку с головой и
начал нюхать дно. А мы стали искать удилище. Нашли, да кривое.
— Это не подходит, — говорит папа. — Рыбы испугаются, когда увидят.
— А это слишком тонкое, — сказал он. — Оно крупную рыбу не выдержит.
— Леска запуталась, — говорит папа. — Извечная проблема рыбака. Вместо того чтобы уже забрасывать удочки и таскать рыбу одну за другой, он
сидит и распутывает самые невероятные узлы два часа. Еще у рыбака больной вопрос: это крючок обязательно в него должен впиться.
— Та-ак! — сказал папа. — Не будем ходить вдоль побережья — искать
счастья рыбацкого, пусть счастье ищет нас. Главное, — сказал он, — поплевать на наживку. Главное в рыбалке — терпение, — сказал папа.
Сморщив лоб, он около часа простоял и просмотрел вдаль. Вдалеке плыла
лодка, похожая на стручок гороха, и люди — две горошины.
— Главное, место поменять вовремя, — сказал папа. — Несчастливое на
счастливое.
Сапоги чьи-то надеты на колы в реке — как будто человек упал, а брызг
нету.
178
— Люся, Люся! — говорит папа. — Рыбалка у меня не вытанцовывается.
А ведь я мужчина в расцвете лет. Что будет с нами в старости?
— Не беспокойся, папа, — говорю я. — Я буду вам помогать.
— А что ты будешь делать, сынок? — спрашивает мама.
— Улиток буду продавать. «Продаются хорошие, сочные улитки». На баночке напишу: «Улитка Умная». Ее обязательно купят. Что это, подумают, за
такая Умная улитка. Придут домой и спросят: «Ну, чего ты там умеешь?» А
она рожки вытянет, посмотрит и опять их втянет. А ночью — шебурш! шебурш!
— Ты куда пришел? — кричит мне папа. — Ты на рыбалку пришел! «Не
насаживается хлеб!..» Это потому, что он черствый. А на бутербродах, —
кричит он, — есть свежий хлебушек?
— На бутербродах есть, — отвечает мама.
— Тогда давайте есть бутерброды!.. — говорит папа.
— Вот это хобби — рыбалка! — говорит он, уписывая бутербродики. —
Пришли, сели. Это какая река? Москва? А это кто? Утка или чайка?
Вот такой он у меня: живет одной ногой на земле, другой — в небе.
Мы устроились на бревнышке; волны, водоросли, прибой, водяные мухи,
сейчас прямо раздевайся, ныряй да плыви.
Садилось солнце. На солнечном диске папиной рукой было нацарапано:
ЛЮСЯ + МИШA
И у нас был такой вид у всех, особенно у Кита, как будто мы разгадали
смысл своей жизни.
Андрей Сергеевич Некрасов.
Приключения капитана Врунгеля
Глава IV. О нравах скандинавских народов, о неправильном произношении некоторых географических названий и о применении белок в
морском деле
Пришли назад в Норвегию, в город Ставангер. Эти моряки оказались благородными людьми и приняли нас великолепно.
Меня и Лома поместили в лучшей гостинице, яхту за свой счет покрасили
самой дорогой краской. Да что там яхту, – белок и тех не забыли: выписали
на них документы, оформили как груз, а потом приходят и спрашивают:
– Чем прикажете кормить ваших милых животных?
А чем их кормить? Я в этом деле ничего не понимаю, никогда белок не разводил. Спросил у Лома, тот говорит:
– Точно не скажу, но, помнится, орехами и сосновыми шишками.
И вот, представляете, какая случайность: я свободно объясняюсь понорвежски, а вот эти два слова забыл. Вертятся на языке, а вспомнить не могу. Как отшибло. Думал, думал, как быть? Ну и придумал: послал Лома вместе с норвежцами в бакалейную лавочку.
– Посмотрите, – говорю, – может быть и найдете что подходящее.
179
Пошел он. Потом вернулся, доложил, что все в порядке: нашел, мол, и орехи и шишки. Меня, признаться, несколько удивило, что в лавке торгуют
шишками, но, знаете, в чужой стране чего не бывает! Может, думаю, для самоваров или, там, елки украшать, мало ли для чего?
А вечером прихожу на «Беду» – посмотреть, как идет окраска, заглянул в
трюм к белкам – и чтобы вы думали! Лом ошибся, но до чего же удачно
ошибся!
Гляжу – сидят мои белки, как на именинах, и за обе щеки уплетают ореховую халву. Халва в банках, и на каждой, на крышке, нарисован орех. А с
шишками еще лучше: вместо шишек привезли ананасы. Ну и действительно,
кто не знает, легко может спутать. Ананасы, правда, размером побольше, в
остальном похожи, и запах тот же. Лом там, в лавочке, как увидел, ткнул
пальцем туда-сюда, – вот оно так и получилось.
Ну, стали нас водить по театрам, по музеям, показывать различные достопримечательности. Показали, между прочим, живую лошадь. Это у них
большая редкость. Ездят там на автомобилях, еще больше ходят пешком. Пахали в то время своими силами, вручную, так что лошади были им ни к чему.
Каких помоложе – повывезли, постарше – так передохли, а которые остались,
так те стоят в зоопарках, жуют сено и мечтают.
И если выведут лошадь на прогулку, сейчас же собирается толпа, все смотрят, кричат, нарушают уличное движение. Все равно как у нас пошел бы жираф по улице, так тоже, я думаю, старшина не знал бы, какой свет на светофоре зажигать.
Ну, а нам лошадь не в диковинку. Я даже решил удивить норвежцев: схватил ее за холку, вскочил, пришпорил каблуками.
Норвежцы ахнули, а на другое утро все газеты поместили статью о моей
храбрости и фотографию: мчится лошадь вскачь и я на ней. Без седла, китель
расстегнулся, трепещет на ветру, фуражка сбилась, ноги болтаются, а у лошади хвост трубой…
После я понял: неважная фотография, недостойная моряка, но тогда сгоряча не обратил внимания и был тоже доволен.
И норвежцы остались довольны.
Вообще нужно сказать, приятная эта страна. И народ там хороший, такой,
знаете, тихий народ, приветливый, добродушный.
Я там, в Норвегии, не раз, конечно, и прежде бывал, и смолоду, помню, такой у меня вышел случай.
Высадились мы в одном порту, а оттуда мой путь лежал по железной дороге.
Ну-с, прихожу на станцию. Поезд не скоро. С чемоданами гулять, прямо
скажем, – затруднительно и неудобно.
Разыскал я начальника станции, спрашиваю:
– Где тут у вас камера хранения?
А начальник, славный такой старичок, развел руками.
180
– Извините, – говорит, – специального помещения для хранения ручной
клади у нас не предусмотрено. Но это ничего, вы, – говорит, – не стесняйтесь, оставьте, тут ваши чемоданчики, они никому не помешают, уверяю
вас…
Вот так-то. А недавно дружок мой оттуда прибыл. У него, представьте, в
поезде из купе увели чемодан. Да что там говорить: многое изменилось и в
нравах и в обхождении. Ну как же, знаете: в войну немцы там побывали –
новый порядок наводили. И сейчас посещают страну разные просветители,
поднимают образ жизни на должную высоту. Ну и, конечно, пообтерся
народ, стал порасторопнее. Теперь уж и там понимают, что где плохо лежит.
Культура!
Ну, а в то время жили там еще по старинке. Тихо жили. Но не все. Были и
тогда в Норвегии люди, так сказать, передовые, вкусившие от древа познания
добра и зла. Вот, допустим, владельцы крупных магазинов, заведений, фабрик. Эти и тогда понимали, где что плохо лежит.
И меня это тоже коснулось самым, так сказать, непосредственным образом.
Есть там фирма одна – производит телефоны, радиоприемники… Так вот,
пронюхали эти фабриканты про мой зуб и забеспокоились. Да и понятно:
ведь если все станут на зуб принимать, никто и приемников покупать не будет. Урон-то какой! Тут забеспокоишься. Ну, и решили недолго думая завладеть моим изобретением, да и моим зубом заодно. Сначала, знаете, так это,
по-хорошему, прислали деловое письмо с предложением продать мой дефектный зуб. А я рассудил, думаю: «С какой же стати?» Зуб еще ничего, кусать можно, а что с дуплом, так это уж, извините, мое дело. У меня вот один
знакомый есть, так он даже любит, когда зубы болят.
– Конечно, – говорит, – когда болят, действительно и больно и неприятно,
но зато, когда пройдут, уж больно хорошо!
Да. Ну, я ответил, что не продаю зуб, и все тут…
Так, думаете, они успокоились? Как бы не так! Решили выкрасть мой зуб.
Появились какие-то негодяи, ходят по пятам за мной, заглядывают в рот,
шепчутся… Ну и стало мне не по себе: хорошо, как один зуб, так уж и быть,
ну а как для верности заберут совсем, с головой? Куда я без головы пойду
плавать?
Вот я и решил уйти от греха. Запросил в порту отправления инструкции по
вопросу о белках, а сам, чтобы защититься от злоумышленников, принял
особые меры: взял дубовую сходню, один конец засунул под ворота пакгауза,
другой под дверь кубрика и приказал Лому грузить «Беду» балластом.
Яхта осела до фальшборта, сходня согнулась, как пружина, одним только
краешком держится под дверью. Я перед сном осмотрел, проверил готовность этого сооружения и спокойно улегся спать. Даже вахту не выставил:
незачем. И вот, знаете, под утро пришли. Я слышу осторожные шаги, скрип
двери, потом вдруг – трах! – сходня выскочила из-под двери, разогнулась…
181
Я выхожу – и вижу: подействовала моя катапульта, да еще как! Тут на берегу была радиостанция, так этих негодяев забросило на самую верхушку, на
мачту. Они там зацепились штанами, висят и орут на весь город.
Как уж их снимали, не могу вам сказать – не видел.
Тут как раз пришел и ответ из порта с предписанием сдать белок в Гамбург.
Был там знаменитый зоопарк Гаденбека, так он скупал различных зверей.
Я вам уже имел случай докладывать о некоторых преимуществах спортивного плавания. В спортивном плавании сам себе хозяин: куда хочешь, туда и
идешь. А уж если связался с грузом, тогда все равно как извозчик: вожжи в
руках, а везешь – куда прикажут.
Вот, допустим, Гамбург. Да разве я пошел бы туда по своей охоте! Чего я
там не видел? Шуцманов, что ли? Ну и опять же, знаете, усложняется плавание, появляется всяческая коммерческая переписка, соображения сохранности груза, таможенные формальности, тем более в Гамбурге… Народ там, не
в пример норвежцам, тертый, невежливый – того и гляди, обдерут, как липку.
Кстати, знаете, никак не пойму, почему это у нас твердо так произносится:
«Гамбург»? Неправильно это, тамошние жители называют свой город «Хамбург». Оно и звучит помягче, а главное, больше соответствует действительности.
Да, но раз приказано, надо подчиняться. Привел в Гамбург «Беду», поставил у стенки, сам оделся почище и пошел разыскивать Гаденбека. Прихожу в
зверинец. Там, знаете, и слоны, и тигры, и крокодил, и птица марабу, и белка
эта самая висит тут же в клетке. Да какая еще белка, не моим чета! Мои бездельницы, сидят в трюме, объедаются халвой, а у этой сделана вертушка, и
она там все время, как заводная, как белка в колесе, так и прыгает, так и вертится. Заглядишься!
Ну-с, разыскал я самого Гаденбека, представился и объяснил, что имею на
борту полный груз белок, живьем, по сходной цене.
Гаденбек посмотрел в потолок, сложил руки на животе, покрутил пальцами.
– Белки, – говорит, – это такие с хвостиками и с ушками? Как же, знаю. Так
у вас белки? Ну что же, я возьму. Только, знаете, у нас очень строго с контрабандой. Документы на них в порядке?
Тут я с благодарностью вспомнил норвежцев и выложил на стол документы. Гаденбек достал очки, взял платочек, не спеша стал протирать стекла.
Вдруг, откуда ни возьмись, хамелеон. Прыг на стол, высунул свой язычище,
слизнул бумагу и был таков. Я за ним. Да где там!
А Гаденбек сложил свои очки, развел руками.
– Без документов, – говорит, – не могу. Рад бы, да не могу. У нас насчет
этого очень строго.
Я расстроился, начал было спорить. Ну, вижу, делать нечего, ушел. Подхожу к пристани, смотрю – на «Беде» что-то неладно. Толпа зевак кругом, на
борту шуцманы, таможенники, портовые чиновники… Наседают на Лома, а
тот стоит в середине и кое-как отругивается.
182
Я протолкался, успокоил их и разузнал, в чем дело. А дело приняло самый
неожиданный и неприятный оборот. Гаденбек, оказывается, уже позвонил в
таможню, а там подобрали статью, обвинили меня в незаконном ввозе скота
и грозят отобрать судно вместе с грузом…
А мне и возразить нечего: действительно, документы утрачены, специального разрешения на ввоз белок я не получал. Если правду сказать, кто же поверит? Доказательств нет никаких, а смолчать – еще хуже.
Словом, вижу: дело дрянь.
«Эх, – думаю, – куда ни шло! Вы так, и я так!»
Одернул китель, выпрямился во весь рост и самому главному чиновнику
заявляю:
– Требования ваши, господа чиновники, необоснованны, поскольку в международных морских законах прямо предусмотрен пункт, согласно которому
непременные принадлежности судна, как-то: якоря, шлюпки, разгрузочные и
спасательные приспособления, средства связи, сигнальные устройства, топливо и ходовые машины в количестве, необходимом для безопасного плавания, никакими портовыми сборами не облагаются и специальному оформлению не подлежат.
– Совершенно с вами согласен, – отвечает тот, – но не откажитесь объяснить, капитан, к какой именно категории названных предметов относите вы
своих животных?
Я было стал в тупик, но, вижу, отступать уже поздно.
– К последней, господин чиновник: к категории ходовых машин, – ответил
я и повернулся на каблуках.
Чиновники сначала опешили, потом пошептались между собой, и опять
главный выступил вперед.
– Мы, – говорит, – охотно откажемся от наших законных претензий, если
вы сумеете доказать, что имеющийся на борту вашего судна скот действительно служит вам ходовой машиной.
Вы сами понимаете: доказать такую вещь нелегко. Где там доказывать –
время оттянуть бы!
– Видите ли, – говорю я, – ответственные части двигателя находятся на берегу, в ремонте, а завтра, извольте, представлю вам доказательства.
Ну, ушли они. Но тут же, рядом с «Бедой», смотрю, поставили полицейский катер под парами, чтобы я не удрал под шумок.
А я, понимаете, забился в каюту, вспомнил ту белку, что у Гаденбека, взял
бумагу, циркуль, линейку и стал чертить.
Через час мы вместе с Ломом пошли к кузнецу и заказали ему два колеса,
как у парохода, а третье вроде мельничного. Только у мельничного ступеньки снаружи, а мы сделали внутри и с двух сторон натянули сетку. Кузнец попался расторопный, понятливый. Сделал все к сроку.
На другой день, с утра, привезли все это хозяйство на «Беду». Пароходные
колеса пристроили по бортам, мельничные посередине, соединили все три
колеса общим валом и запустили белок.
183
Грызуны, знаете, ошалели от света, от свежего воздуха, понеслись как бешеные одна за одной по ступенькам внутри колеса. Вся наша машина закрутилась, и «Беда» без парусов пошла так, что полицейские на своем катере
насилу за нами угнались.
Со всех кораблей на нас смотрят в бинокли, на берегу толпы народа, а мы
идем, только волны разбегаются в стороны.
Потом развернулись, встали назад, к причалу. Этот самый чиновник пришел, расстроился совсем. Бранится, кричит, а сделать ничего не может.
А вечером на автомобиле прикатил сам Гаденбек. Вылез из машины, встал,
посмотрел, сложил руки на животе, покрутил пальцами.
– Капитан Врунгель, – говорит, – это у вас белки? Как же, помню. Во
сколько вы их оцениваете?
– Так, видите ли, – говорю я, – не в цене дело. Вы же знаете, документы на
них утрачены.
– Э, полно, – возражает он, – не тревожьтесь, капитан, вы не мальчик,
должны понимать – у нас с этим делом просто. Вы цену скажите…
Ну, я назвал хорошую цену; он поморщился, но, не торгуясь, тут же расплатился, забрал белок вместе с колесами, а напоследок спрашивает:
– Чем вы их кормите?
– Халвой и ананасами, – ответил я и распрощался.
Не понравился мне этот Гаденбек. Да и Гамбург вообще не понравился.
Глава IX. О старых обычаях и полярных льдах
Океан встретил нас ровным пассатом. Идем день, другой. Влажный ветер
несколько умеряет жару, однако прочие признаки указывают на пребывание
в тропической зоне. Синее небо, солнце в зените, а главное – летучие рыбы.
Замечательно красивые рыбки! Порхают над водой, как стрекозы, и дразнят
душу старого моряка. Недаром, знаете, летучая рыба – символ океанского
простора.
Вот эти рыбки, будь они неладны, воскресили во мне воспоминания юности, первое плавание… экватор…
Экватор, как вам известно, линия воображаемая, однако вполне определенная. Переход ее с давних пор сопровождается небольшим самодеятельным
спектаклем на корабле: якобы морской бог Нептун является на судно и после
непродолжительной беседы с капитаном, тут же на палубе, купает моряков,
впервые посетивших его владения.
Я решил тряхнуть стариной и возродить этот старый обычай. Тем более,
декорации несложные, костюмы тоже – с этой стороны постановка трудностей не представляет. Но вот с актерским составом просто зарез. Я, знаете,
единственный бывалый моряк на судне, я же и капитан, и волей-неволей мне
же приходится изображать Нептуна.
Но я нашел выход: с утра приказал выставить бочку с водой, затем сказался
больным и вплоть до выздоровления по всем правилам сдал Лому командование судном. Лом выразил мне соболезнование, однако с удовольствием за184
ломил фуражку на капитанский манер и приказал Фуксу чистить медные части.
А я заперся в каюте и занялся подготовкой: сделал бороду из швабры, соорудил трезубец, корону, а сзади прицепил хвост наподобие рыбьего. И должен без хвастовства сказать: получилось отлично. Я, знаете, посмотрел в зеркало: ну, куда там – Нептун, да и только. Как живой!
И вот, когда, по моим расчетам, «Беда» пересекла экватор, я в полном облачении поднялся на палубу…
Результат получился необычайный, но несколько неожиданный. Отсутствие предварительной проработки спектакля и незнание старых морских
обычаев направили воображение моего экипажа в нежелательную для меня
сторону.
Я вышел.
Мой старший помощник Лом гордо стоял у штурвала, пристально вглядываясь в горизонт. Фукс, обливаясь потом, усердно «драил медяшку».
Летучие рыбы по-прежнему порхали над волнами.
Спокойствие царило на палубе корабля, и мой выход в первый момент
остался незамеченным.
Ну, я решил обратить на себя внимание: грозно стукнул трезубцем и зарычал. Тут оба они встрепенулись и замерли от изумления. Наконец придя в себя, Лом нерешительно шагнул мне навстречу и смущенным голосом произнес:
– Что с вами, Христофор Бонифатьевич?
Я ждал этого вопроса и заранее подготовил ответ в стихотворной форме:
Я Нептун – морское чудо,
Мне подвластна вся вода,
Рыбы, ветры и суда.
Рапортуйте мне: откуда
И куда идет «Беда»?
Тут лицо Лома выразило мгновенный испуг, который затем перешел в отчаянную решимость. Лом бросился, как леопард, облапил меня своими ручищами и потащил к бочке. – Поддержать капитана за ноги! – скомандовал
он на ходу.
А когда Фукс выполнил приказание, Лом добавил несколько спокойнее:
– Старика хватил солнечный удар, необходимо освежить ему голову.
Я пробовал отбиваться, пробовал убеждать их, что, согласно веками установленным обычаям, не мне, а им следует купаться по случаю прохождения
экватора, но они не слушали. И вот понимаете, приволокли меня к бочке и
принялись окунать в воду.
Корона моя размокла, трезубец упал. Положение прискорбное и почти безвыходное, но я собрался с последними силами и в момент между двумя погружениями бодро скомандовал:
– Отставить макать капитана!
И, представьте себе, подействовало.
185
– Есть отставить макать капитана! – гаркнул Лом, вытянув руки по швам.
Я ухнул в воду… Одни ноги торчат. Мог бы и захлебнуться, да хорошо
Фукс догадался: завалил бочку набок, вода вылилась, и я застрял. Сижу, как
рак-отшельник, не могу отдышаться. Ну, потом оправился и вылез, тоже
этак, рачьим манером, кормой вперед.
Вы сами понимаете, какой ущерб моему авторитету нанесло это событие. А
тут еще, как назло, мы потеряли пассат. Наступил мертвый штиль, и безделье
воцарилось на судне. И вот, знаете, как утро, Лом с Фуксом устраиваются на
палубе, ноги под себя, по-турецки, карты в руки и дуются без отдыха в подкидного дурака.
Я посмотрел день, посмотрел другой и прекратил это дело. Я вообще-то
противник азартных игр, а тут тем более, поскольку это увлечение угрожало
срывом дисциплины. Ведь вы учтите: Фукс жульничает, каждый кон оставляет Лома дураком, да еще подкидным! Какое уж тут уважение!
А с другой стороны, просто так запретить игру – умрут со скуки. А по мне,
пусть уж лучше помощник дурак, чем покойник.
Тогда я предложил им шахматы. Это как-никак игра мудрецов, изощряет
ум, развивает стратегические способности. К тому же спокойный характер
этой игры позволяет обставить ее по-семейному.
И вот мы водрузили на палубе стол, вытащили самовар, над головой растянули тент из паруса и в такой обстановке, за чашкой чаю, с утра до ночи предавались бескровным поединкам.
Вот так однажды мы с Ломом засели с утра доигрывать незаконченную
партию. Жара стояла убийственная, и Фукс, свободный от игры, полез купаться.
Король Лома беспомощно жался к уголку. Я уже предвкушал сладость заслуженной победы, вдруг резкий крик за бортом нарушил ход моих мыслей.
Взглянул – вижу, над водой шляпа Фукса. (Он купался в головном уборе,
опасаясь солнечного удара.) Отчаянно вопя, Фукс бьет по воде руками и ногами, поднимает тучи брызг и со всей скоростью, которую позволяли развивать его ходовые качества, приближается к «Беде». А за ним, рассекая лазурную гладь моря, бесшумно скользит над водой спинной плавник огромной
акулы.
Настигнув несчастного, акула перевернулась на спину, открыла свою
страшную пасть, и я понял, что Фуксу пришел конец. Не отдавая отчета в
своих действиях, я схватил со стола первое, что подвернулось под руку, и изо
всей силы швырнул в морду морского хищника.
Результат получился разительный и необычайный: зубы чудовища мгновенно сомкнулись, и в ту же секунду, бросив преследование, акула завертелась на месте. Она выпрыгивала из воды, жмурилась и, не разжимая челюстей, сквозь зубы отплевывалась во все стороны.
Фукс тем временем благополучно добрался до судна, вскарабкался на борт
и в изнеможении подсел к столу. Он пытался что-то сказать, но от волнения
глотка его пересохла, и я поспешил налить ему чаю.
186
– Вам с лимоном? – спрашиваю. Протянул руку к блюдцу, а там нет ничего.
Тогда я все понял. В минуту смертельной опасности лимон подвернулся
мне под руку и решил участь Фукса. Акулы, знаете, непривычны к кислому.
Да что там акулы, вы сами, молодой человек, попробуйте лимон целиком –
так скулы сведет, что и рта не откроете.
Пришлось запретить купание. Запас лимонов у нас, правда, еще сохранился, но ведь нельзя же рассчитывать, что всегда попадешь так удачно. Да-с.
Устроили душ на палубе, обливали друг друга из ведра, но ведь это все полумеры, и жара замучила нас совершенно.
Я даже несколько похудел, и не знаю, чем бы все кончилось, если бы в одно прекрасное утро не потянул наконец ветерок.
Изнуренный бездельем экипаж проявил необычную энергию. Мы мгновенно поставили паруса, и «Беда», набирая ход, пошла дальше, на юг.
Вас, может быть, удивит взятое мною направление? Не удивляйтесь, взгляните на глобус: идти вокруг света вдоль экватора долго и трудно. Многих
месяцев пути требует такой поход. У полюса же вы легко можете хоть пять
раз в день обойти земную ось кругом, тем более что и дни там, на полюсе,
бывают до шести месяцев продолжительностью.
Вот мы и стремились к полюсу и с каждым днем спускались все ниже.
Прошли умеренные широты, приблизились к Полярному кругу. Тут уж, знаете, холодок дает себя чувствовать. И море не то: вода серая, туманы, низкая
облачность. На вахту выходишь в шубе, уши мерзнут, на снастях сосульки.
Однако мы и не думали об отступлении. Напротив, пользуясь попутными
ветрами, мы с каждым днем спускались все ниже и ниже. Легкая зыбь не
причиняла нам беспокойства, экипаж чувствовал себя отлично, и я с нетерпением ждал того момента, когда на горизонте откроется ледяной барьер Антарктики.
И вот однажды Фукс, обладавший орлиным зрением, неожиданно воскликнул:
– Земля на носу!
Я было подумал, у меня или у Лома нос не в порядке. Провел даже ладонью, утерся. Нет, все чисто.
А Фукс опять кричит:
– Земля на носу!
– Может, по носу земля? – говорю я. – Так вы, Фукс, так бы и говорили.
Пора привыкнуть. Но только не вижу я вашей земли…
– Так точно, по носу земля, – поправился Фукс. – Вон там, видите?
– Не вижу, признаться, – сказал я.
Но прошло еще с полчаса – и что бы вы думали? Точно. Тут уж и я заметил
темную полоску на горизонте, и Лом заметил. Действительно, похоже на
землю.
– Молодец, Фукс, – говорю я, а сам беру бинокль, пригляделся и вижу –
ошибка! Не земля, а лед. Огромный айсберг столповидной формы.
187
Ну, я взял курс прямо на него, и два часа спустя, сверкая тысячами огней в
лучах незаходящего солнца, айсберг встал у нас перед носом.
Точно стены хрустального замка, возвышались над морем голубые уступы.
Холодом и мертвенным спокойствием веяло от ледяной горы. Зеленые волны
с рокотом разбивались у ее подножия. Нежные облака цеплялись за вершину.
Я немного художник в душе. Величественные картины природы волнуют
меня до чрезвычайности. Скрестив руки на груди, я застыл от изумления, созерцая ледяную громаду.
И вот, откуда ни возьмись, тощий тюлень высунул из воды свою глупую
морду, бесцеремонно вскарабкался по склону, развалился на льду и давай,
понимаете, чесать бока!
– Пошел вон, дурак! – крикнул я.
Думал – уйдет, а он хоть бы что. Чешется, сопит, нарушает торжественную
красоту картины.
Тут я не выдержал и совершил непростительный поступок, результатом которого едва не явилось бесславное окончание нашего похода.
– Подать ружье! – говорю я.
Фукс юркнул в каюту, вынес винтовку. Я прицелился… Бац!
И вдруг гора, казавшаяся незыблемой твердыней, со страшным грохотом
раскололась пополам, море закипело под нами, осколки льда загремели по
палубе. Айсберг совершил этакое сальто-мортале, подхватил «Беду», и мы
чудесным образом оказались на самой верхушке ледяной горы.
Ну, потом стихии несколько успокоились. Успокоился и я, осмотрелся.
Вижу – положение неважное: яхта застряла среди неровностей льда, села так,
что и не сдвинешь, кругом неприветливый серый океан, а внизу, у подножия
ледяной горы, болтается все тот же тюлень-негодяй, смотрит на нас, ухмыляется самым наглым образом.
Экипаж, несколько смущенный всей этой историей, молчит. Ждет, видимо,
объяснений непонятного явления. И я решил блеснуть запасом познаний и
тут же на льду провел небольшую лекцию.
Ну, объяснил, что айсберг вообще опасный сосед для корабля, особенно в
летнюю пору. Подтает подводная часть, нарушится равновесие, переместится
центр тяжести, – и вся эта громадина держится, так сказать, на честном слове. И тут не то что выстрела, тут громкого кашля бывает достаточно, чтобы
разрушилось все это природное сооружение. И ничего удивительного нет,
если айсберг переворачивается… Да.
Ну, экипаж выслушал с должным вниманием мои объяснения. Фукс промолчал из скромности, а Лом со свойственной ему непосредственностью задал несколько неделикатный вопрос.
– Ладно, – говорит, – как он перевернулся – это дело прошлое, а вы, Христофор Бонифатьевич, скажите, как его назад переворачивать?
Тут, молодой человек, действительно подумаешь: как ее переворачивать,
такую громадину? А делать что-то надо. Не век же сидеть на льду.
188
Ну, я погрузился в размышления, стал обдумывать создавшееся положение,
а Лом тем временем подошел к делу несколько несерьезно, с кондачка: переоценил свои силы и решил самостоятельно спустить яхту на воду. Взял, понимаете, топор, размахнулся и отколол глыбу тонн в двести.
Он, видимо, хотел подрубить таким образом нашу ледяную подставку.
Намерение весьма похвальное, но совершенно необоснованное. Недостаточные познания в области точных наук не позволили Лому предугадать результаты его усилий.
А результаты получились как раз обратные. Как только глыбы отделились
от нашей горы, гора, понятно, стала легче, приобрела некоторый дополнительный запас плавучести, всплыла. Словом, к тому времени, когда я выработал план действий, верхушка айсберга вместе с яхтой благодаря усилиям
Лома поднялась еще футов на сорок.
Тут Лом опомнился, раскаялся в своем легкомысленном поведении и со
всем рвением, на которое был способен, принялся выполнять мои приказания.
А мой план был проще простого: мы поставили паруса, натянули шкоты и
вместе с айсбергом полным ходом пошли назад, на север, поближе к тропикам. И тюлень с нами отправился.
И вот, знаете, недели не прошло, наша ледышка стала таять, уменьшаться в
размерах, потом в одно прекрасное утро хрустнула, сделала вторичный переворот, и «Беда», как со стапеля, мягко стала на воду. А тюлень, понимаете,
оказался наверху, но не удержался, поскользнулся и плюх мешком к нам на
палубу! Я схватил его за шиворот, высек ремнем для острастки и отпустил.
Пусть плавает. А Лом тем временем сделал поворот, «Беда» снова легла на
курс «зюйд», и мы вторично направились к полюсу.
Глава XVI. О дикарях
Поговорили мы с капитаном порта о местных новостях, о достопримечательностях. Он меня в музей пригласил. Пошли.
Там действительно есть что посмотреть: модель утконоса в натуральную
величину, собака динго, портрет капитана Кука…
Но только я задержу внимание на какой-нибудь детали, мой спутник тянет
меня за рукав и дальше влечет.
– Идемте – говорит, – я вам самое главное покажу: живой экспонат – вождь
дикарей в полном вооружении, особенно интересно.
Там сделан этакий загончик, вроде как в зоопарке, разгуливает здоровенный папуас с удивительной прической на голове… Увидел нас, издал воинственный возглас, взмахнул дубинкой над головой… Я было попятился. А
потом вспомнил артистов в Гонолулу и, по правде сказать, согрешил. «И это
– думаю, – тоже, наверное, артист». Ну и решил расспросить потихоньку, без
свидетелей, как это он до такой жизни дошел.
Распрощался повежливее с капитаном.
– Спасибо, – говорю, – за компанию, очень здесь интересно. Но вас я не
смею задерживать, а сам, с вашего позволения, еще посмотрю…
189
И остались мы с папуасом наедине. Разговорились.
– А вы, – спрашиваю, – признайтесь, настоящий папуас или так?
– Ну, что вы, – отвечает тот, – самый настоящий, сын вождя, учился в Оксфорде, в Англии. Окончил университет с золотой медалью, защитил диссертацию, получил звание доктора прав, вернулся на родину… А тут работы по
специальности нет… Жить не на что, вот и поступил сюда…
– Вот как! И хорошо зарабатываете?
– Да нет, – отвечает он, – не хватает. Ночью еще по совместительству городской сад стерегу. Там лучше платят и работа полегче. Тут тихо. Вот только вчера какие-то дикари напали, отняли бумеранги. Сегодня не знал, с чем и
на службу идти. Хорошо, догадался: у меня со студенческих лет набор палок
для гольфа остался, с ними и пошел. И ничего, не замечает публика…
Да. Ну, распрощались. Тут бы можно и покинуть Австралию, но у меня
остался долг чести, так сказать: вернуть оружие вождю папуасов и посмотреть, что с моим адмиралом.
И вот, знаете, снарядились мы по-походному, яхту сдали под надзор портовых властей, а сами отправились все втроем.
Идем в глубь страны по следам недавних событий, читаем книгу природы:
вот здесь я за кенгуру гнался, вот здесь ручей, здесь бумеранг лежал, здесь
сам Кусаки… Однако нет ни того, ни другого.
А здесь я последние палки бросил. Но и тут, знаете, пусто. Как корова языком слизнула.
Ну, побродили, обыскали все кругом. Тот же результат. Только с дороги
сбились. В море-то я хорошо ориентируюсь, а на суше, бывает, и заблужусь.
А тут кругом пустыня – ориентиров нет. К тому же жара и голод… Фукс с
Ломом ропщут потихоньку, а я креплюсь: положение обязывает, как ни говорите. Да.
Недели три так бродили. Измучились, похудели. И сами не рады, что пошли, да теперь уж делать нечего… И вот, знаете, однажды разбили мы бивуак, прилегли отдохнуть, а жара – как в бане. Ну, и разморило, заснули все.
Не знаю, сколько уж я проспал, но только слышу сквозь сон: шум, возня,
воинственные крики. Проснулся, продрал глаза, гляжу – Фукс тут, под кустом, спит крепким сном, как младенец, а Лома нет. Посмотрел кругом – нигде нет. Ну, тогда беру бинокль, осматриваю горизонт и вижу – мой старший
помощник Лом сидит у костра, а кругом, понимаете, дикари и, судя по поведению, едят моего старшего помощника…
Что делать? Я тогда складываю ладони рупором и во все горло кричу:
– Отставить есть моего старшего помощника!
Крикнул и жду…
И вот, поверите ли, молодой человек, слышу, как эхо, доносится ответ:
– Есть отставить есть вашего старшего помощника!
И действительно, смотрю – отставили. Закидали костер, поднялись и все
вместе направляются к нам.
190
Ну, встретились, поговорили, выяснили недоразумение. Оказалось, папуасы с северного берега. У них тут и деревня была недалеко, и море тут же, а
Лома они вовсе и не собирались есть. Напротив, угостить нас хотели, а Лом
их уговорил подальше от бивуака костер разложить: боялся потревожить наш
сон. Да.
Ну, подкрепились мы. Они спрашивают:
– Куда, откуда, с какими целями?
Я объяснил, что ходим по стране и скупаем местное оружие старинных образцов для коллекции.
– А, – говорят, – кстати попали. Вообще-то у нас этого добра не бывает.
Это хозяйство мы давно в Америку вывезли, а сами на винтовки перешли. Но
сейчас случайно есть небольшая партия бумерангов…
Ну, и отправились мы в деревню. Притащили они эти бумеранги. Я как
глянул, так сразу и узнал свои спортивные доспехи.
– Откуда это у вас? – спрашиваю.
– А это, – отвечают они, – один посторонний негр принес. Он сейчас поступил военным советником к нашему вождю. Но только его сейчас нет, и
вождя нет – они в соседнюю деревню пошли, обсуждают там план похода.
Ну, я понял, что мой воинственный адмирал здесь окопался, и вижу – надо
уходить подобру-поздорову.
– Послушайте, – спрашиваю, – а где у вас ближайшая дорога в Сидней, или
в Мельбурн, или вообще куда-нибудь?
– А это, – отвечают они, – только морем. По суше и далеко и трудно, заблудитесь. Если хотите, можете здесь пирогу зафрахтовать. Ветры сейчас хорошие, в два дня доберетесь.
Я выбрал посудину. И странная, доложу вам, посудина оказалась. Парус
вроде кулька, мачта – как рогатина, а сбоку за бортом – нечто вроде скамеечки. Если свежий ветер, так не в лодке надо сидеть, а на этой скамеечке как
раз. Мне, признаться, на таком судне ни разу не приходилось плавать, хоть я
в парусном деле и не новичок. Но тут делать нечего, как-нибудь, думаю,
справлюсь.
Погрузил бумеранги, взял запасов на дорогу, разместил экипаж. Я в руле.
Лом с Фуксом за бортом, вместо балласта. Подняли паруса и пошли.
Только отошли, смотрю – за нами в погоню целый флот. Впереди большая
пирога, а на носу у нее – мой странствующий рыцарь: сам адмирал Кусаки в
форме папуасского вождя.
Я вижу – догонят. А сдаваться, знаете, неинтересно. Если бы одни папуасы,
с ними бы я сговорился – все-таки австралийцы, народ культурный, – а
этот… кто его знает? Попадешься вот так, живьем сожрет… Словом, вижу,
как ни вертись, а надо принимать сражение.
Ну, взвесил обстановку и решил так: вступать в бой, проливать кровь – к
чему это? Дай-ка лучше я их искупаю. Таким воякам первое дело – голову
освежить. А тут ветер боковой, крепкий, команда у них за бортом, на скаме191
ечках. Так что обстановка самая благоприятная. Ну и если сделать этакий
штырь подлиннее да быстро развернуться…
Словом, в две минуты переоборудовал судно, сделал поворот и полным ходом пошел на сближение. Идем на контркурсах. Ближе, ближе. Я чуть влево
беру руля и, знаете, как метлой смел балласт с флагманской пироги, со второй, с третьей. Смотрю – не море кругом, а суп с фрикадельками. Плывут папуасы, барахтаются, смеются – так раскупались, что и вылезать не хотят.
Один Кусаки недоволен: вскарабкался на пирогу, кричит, сердится, фыркает… А я, знаете, просемафорил ему: «С легким паром», развернулся и пошел
назад в Сидней.
А там, в Сиднее, возвратил бумеранги владельцу, попрощался с партнером
по гольфу, поднял флаг.
Ну, конечно, провожающие были, принесли фрукты, пирожные на дорогу.
Я поблагодарил, отдал швартовы, поднял паруса и пошел.
Линдгрен. Мы все из Бюллербю
Как мне подарили комнату
Из всех праздников я больше всего люблю свой день рождения. Самый хороший день рождения был у меня, когда мне исполнилось семь лет.
В этот день я проснулась очень рано. Тогда мы жили в одной комнате с
Лассе и Боссе. Они ещё не просыпались. Я стала скрипеть кроватью, чтобы
их разбудить. Разбудить их иначе я не могла, ведь в день рождения надо притворяться спящей, пока тебе не принесут угощение в постель. А Лассе и Боссе спали и, кажется, не собирались готовить мне угощение. Я скрипела очень
долго и громко. Наконец проснулся Боссе. Он сел на кровати и взъерошил
себе волосы. Потом он разбудил Лассе. Они тихонько вышли из комнаты и
спустились вниз. Я слышала, как мама на кухне гремит посудой, и еле удерживалась, чтобы не вскочить.
Но вот они затопали по лестнице, и я крепко зажмурила глаза. Трах! —
дверь с шумом распахнулась, и на пороге появились папа, мама, Лассе, Боссе
и Агда, наша служанка. У мамы в руках был поднос с цветами, чашкой какао
и большим пирогом, на котором сахарной глазурью было написано: «Лизи 7
лет». Пирог испекла Агда. А больше никаких подарков не было, и я уже подумала, что это какой-то странный день рождения, но тут папа сказал:
— Выпей побыстрее какао, и пойдем поищем, может, найдутся какиенибудь подарки.
Тогда я поняла, что меня ждет сюрприз, и залпом выпила какао. После этого мама завязала мне глаза полотенцем, папа заставил меня покружиться, потом взял на руки и понес куда-то. Только куда, я не видела. Но я слышала,
что Лассе и Боссе бегут рядом. Нет, не слышала, а чувствовала, потому что
они все время щекотали мне пятки и говорили:
— Угадай, где ты?
Папа спустился со мной вниз и долго носил меня по всему дому, он даже
выходил со мной во двор, а потом снова стал подниматься по какой-то лестнице. Наконец мама развязала мне глаза. Мы стояли в комнате, которой я ни192
когда раньше не видела. По крайней мере, мне так сначала показалось. Но
когда я выглянула в окно, я увидела дом Бритты и Анны. Они стояли у окна и
махали мне руками. И я поняла, что мы в бывшей бабушкиной комнате и что
папа нарочно так долго носил меня, чтобы запутать. Бабушка жила у нас, когда я была совсем маленькая, а потом переехала жить к тёте Фриде. С тех пор
в её комнате стоял мамин ткацкий станок и лежал ворох лоскутьев, из которых мама ткала половики. Однако теперь в комнате не было ни станка, ни
лоскутьев. Комната так изменилась, что я спросила, уж не побывал ли тут
волшебник. Мама сказала, что, конечно, побывал и этот волшебник — мой
папа. Он наколдовал мне эту комнату, и теперь я буду в ней жить. Это и есть
подарок. Я страшно обрадовалась, потому что ещё никогда в жизни не получала такого подарка. Папа сказал, мама тоже помогала ему колдовать. Он
наколдовал очень красивые обои с букетиками, а мама — занавески. Каждый
вечер папа уходил в свою мастерскую и там колдовал. Так появились комод,
круглый стол, этажерка и стулья. Все это папа выкрасил в белый цвет. А мама выткала половики в зелёную и жёлтую полосочки и застелила ими пол. Я
сама видела, как она зимой ткала эти половики, но кто же знал, что она ткёт
их для меня. И конечно, я видела, как папа мастерит мебель, но зимой папа
всегда мастерит что-нибудь для людей, которые сами не умеют этого делать.
Лассе и Боссе тут же перетащили в новую комнату мою кровать, и Лассе
сказал:
— Но по вечерам мы всё равно будем приходить к тебе и рассказывать
страшные истории!
Первым делом я вернулась в комнату Лассе и Боссе и забрала всех своих
кукол. Для маленьких кукол я устроила дом на этажерке, Беллину кроватку
поставила рядом со своей, а кукольную коляску с Гансом и Гретой — в другом углу. И тогда в моей комнате стало ещё красивее.
Потом я снова побежала к Лассе и Боссе и забрала у них из комода все свои
коробочки и картинки. Боссе очень обрадовался.
— Вот сколько места освободилось для птичьих яиц! — сказал он.
Я расставила на этажерке все свои книги и журналы. У меня целых тринадцать книг! Рядом я сложила коробочки с глянцевыми картинками, которыми
мы с девочками меняемся в школе на переменках. У меня очень много картинок, но есть несколько любимых, их я не обменяю ни за что в жизни. Самая любимая — это принцесса в розовом платье.
Вот какой подарок я получила на день рождения. Но на этом день рождения ещё не кончился.
Хорошо иметь собственную собаку, но дедушку иметь тоже неплохо
Каждому человеку приятно иметь собственное животное. Мне бы тоже хотелось, чтобы у меня была своя собака, но у меня её нет. А вообще-то у нас в
Бюллербю много всяких животных. Есть лошади, коровы, телята, свиньи и
овцы. Ещё моя мама держит кур. Это называется бюллербюнская куриная
ферма. Мама продает яйца всем, кто хочет, чтобы у них вывелись цыплята.
193
Одного из наших коней зовут Аякс, и считается, что он мой. Но ведь это не
по-настоящему, не так, как Быстрый у Улле. По-настоящему мои только кролики. Они живут в клетке, которую сделал папа, и я каждый день кормлю их
травой и листьями. Одно время у Боссе тоже были кролики, но потом они
ему надоели. Ему надоедает все, кроме птичьих яиц.
У нас в саду есть старое-престарое дерево. Мы зовем его совиным, потому
что там живут совы. Однажды Боссе влез на совиное дерево и стащил у совы
яйцо. Всего в гнезде было четыре яйца, так что у совы осталось три. Боссе
выдул из яйца все содержимое положил яйцо в свою коллекцию. Потом он
решил подшутить над совой и положил ей в гнездо куриное яйцо. Очень
странно, но сова ничего не заметила. Она сидела на яйцах, пока в один прекрасный день из них не вылупились три совёнка и один цыплёнок. Сова
ужасно удивилась, когда обнаружила, что один из её детей похож на желтый
пушистый шарик! Боссе испугался, что она станет обижать цыплёнка, и забрал его из гнезда.
— Это мой цыплёнок, а не её! — сказал он.
Он привязал цыплёнку к лапке красную тряпочку, чтобы не спутать его с
остальными, и пустил к маминым цыплятам. Цыплёнка он назвал Альбертом,
но когда он подрос, оказалось, что он вовсе не петушок, а курочка. Тогда
Боссе переименовал её в Альбертину. Теперь Альбертина уже взрослая курица, и когда Боссе ест яйца, он говорит, что это Альбертина снесла специально
для него.
Альбертина летает гораздо выше, чем все остальные курицы. Боссе говорит, это потому, что она родилась в совином гнезде.
Однажды Лассе решил тоже завести собственных животных. Он поставил в
свинарнике три мышеловки, поймал шестнадцать мышей и посадил их в бочку. На бочке он написал мелом: «Бюллербюнская мышиная ферма». Но ночью все мыши сбежали, и мышиная ферма перестала существовать.
— А зачем тебе мышиная ферма? Ведь мыши яиц не несут, — сказала
Бритта.
— Ну и что же! — ответил Лассе. — Мне хотелось, чтобы у меня была своя
ферма. — Он очень огорчился, что мыши убежали.
А вот у Бритты и Анны нет ни собаки, ни кроликов. Зато у них есть дедушка. Он очень добрый. Наверно, это самый добрый дедушка на свете. Мы все
зовем его дедушкой, хотя дедушкой он приходится только Бритте и Анне.
Мы бегаем к нему, когда у нас нет никаких других дел. Дедушка всегда сидит в качалке. У него длинная седая борода, как у гнома. Дедушка очень плохо видит и не может читать ни книг, ни газет. Но это не страшно — он и так
знает все, что в них написано. Он часто рассказывает нам всякие старинные
истории и ещё про то, как жили люди, когда он был маленький.
А мы, Бритта, Анна и я, читаем ему вслух газету — кто умер, кому сколько
лет исполнилось, что где случилось и всякие другие объявления. Когда мы
читаем, что где-то ударила молния, дедушка рассказывает нам, как ударяли
молнии в прежние времена. А если мы читаем, что кого-то забодал бык, де194
душка рассказывает нам про своих знакомых, которые тоже угодили быку на
рога. Поэтому мы читаем газету очень долго.
Иногда газету дедушке читают мальчики. Но он больше любит, чтобы читали мы. Мальчишки ленятся и пропускают много интересного. У дедушки в
шкафу есть ящик с разными инструментами, и он разрешает мальчикам ими
пользоваться. Он даже помогает им выстругивать кораблики, хотя и плохо
видит. И оловянных солдатиков мальчики всегда расплавляют только у дедушки в печке.
На окне у дедушки растет пеларгония, и он сам за ней ухаживает. Он даже
разговаривает с ней. На стенах у него висят картины, очень красивые. Мне
особенно нравятся две. На одной нарисован пророк Иона в брюхе у кита, а на
другой — человек, которого душит уползший из зверинца удав. Эта картина
не такая красивая, зато она очень страшная.
В хорошую погоду дедушка выходит погулять. У него есть палка, которой
он нащупывает дорогу. Летом он любит сидеть под большим вязом, что растет на лужайке перед их домом. Дедушка греется на солнышке и время от
времени произносит:
— О-хо-хо!
Мы у него спросили, почему он всегда говорит «О-хо-хо!», и он сказал нам,
что он говорит так, когда вспоминает, как был молодым. Я думаю, это было
ужасно давно.
Мы все очень рады, что у нас есть такой добрый дедушка. По-моему, иметь
дедушку даже лучше, чем собаку.
Метель
А сейчас я вам расскажу про такую сильную метель, какой никогда не видывал даже наш папа.
Весь декабрь Лассе каждый день твердил нам по дороге в школу:
— Вот увидите, в этом году на рождество снега не будет!
Я на него очень сердилась: мне хотелось, чтобы поскорей выпал снег. Но
день проходил за днем, а на землю так и не упало ни единой снежинки. И
вдруг как-то на уроке географии Боссе воскликнул:
— Смотрите, снег!
В самом деле шел снег. Мы все так обрадовались, что закричали: «Ура!». А
учительница предложила нам спеть песню: «Здравствуй, зима!»
На переменке мы выбежали во двор. Он был покрыт тонким слоем снега.
Мы протопали в снегу большую восьмерку и стали по ней бегать. Но Лассе
сказал:
— А больше снега не будет, вот увидите!
Он ошибся. После перемены снег повалил ещё сильнее. За окном закрутилась белая мгла. Даже забора не стало видно. Поднялся ветер. Он завывал так
страшно и снег был такой густой, что учительница забеспокоилась и сказала:
— Даже не знаю, как дети их Бюллербю доберутся сегодня до дому!
И предложила нам переночевать у нее. Конечно, нам очень хотелось бы переночевать у учительницы, но мы знали, что наши папы и мамы будут волно195
ваться, если мы не вернемся домой. Поэтому мы ответили, что остаться не
можем, и учительница отпустила нас с уроков, пока совсем не стемнело. Мы
вышли из школы в час. Кругом уже намело большие сугробы. Ветер валил с
ног. Мы брели, пригибаясь к самой земле.
— Ну как, Лассе, теперь тебе снега хватит? — спросила Бритта.
— До рождества ещё далеко, — пробурчал Лассе, но из-за ветра его почти
не было слышно.
Мы шли, и шли, и шли. И держались за руки, чтобы не потерять друг друга.
Снегу было по колено, и идти становилось все труднее. Ветер продувал нас
насквозь. Наши ноги, руки и носы уже ничего не чувствовали. Наконец я совсем выбилась из сил и сказала Лассе, что хочу немного отдохнуть.
— Не выдумывай, садиться нельзя, замерзнешь! — сказал Лассе.
Анна тоже устала и хотела отдохнуть, Но Лассе сказал, что это очень опасно. Мы с Анной испугались, что нам не дойти до Бюллербю, и заплакали.
Вдруг Улле предложил:
— Давайте зайдем погреться к сапожнику! Наплевать, что он злой. Ведь
нос он нам не откусит.
Мы с Анной были согласны пойти к сапожнику, даже если бы он и откусил
нам носы — все равно мы их не чувствовали.
Мы отворили дверь, и порыв ветра так и внес нас к сапожнику. Он не очень
обрадовался.
— И что вам дома не сидится в такую погоду! — проворчал он.
Никто из нас не решился сказать ему, что утром погода была совсем не такая. Мы сняли куртки и стали смотреть, как он чинит башмаки. Нам очень
хотелось есть, но попросить у него мы тоже не решились. А сам он нам ничего не предложил. К вечеру метель утихла. Однако снега навалило столько,
что до дому нам бы все равно не добраться. Неожиданно мы услышали звон
колокольчика и подбежали к окну. Это был наш папа. Он расчищал дорогу
снежным плугом. Мы распахнули двери и окликнули папу, хотя сапожник и
ворчал, что мы выпускаем тепло.
Папа увидел нас и очень обрадовался. Он крикнул, чтобы мы подождали у
сапожника, пока он проедет до Большой деревни, а на обратном пути он заберет нас.
Так он и сделал. Мы с Анной ехали на плуге, а все остальные шли сзади.
Но теперь идти было легко, потому что папа расчистил дорогу.
Когда мы подъехали к дому, в кухонном окне мы увидели маму. Она с тревогой смотрела на дорогу.
Оказывается мама почувствовала, что папе надо проехать с плугом. Она так
и знала, что он встретит нас на дороге. Как хорошо, что она это почувствовала, а то бы нам пришлось сидеть у сапожника всю ночь!
Шкатулка мудрецов
Улле так дорожил своим зубом, который ему выдернул Лассе, точно это
был золотой зуб, а не молочный. Он носил его в спичечном коробке и все
время на него любовался.
196
Потом начал качаться зуб у Боссе. Раньше он сразу же вырвал бы его, но
теперь потребовал, чтобы Лассе и ему вырвал зуб во сне. Перед сном он привязал к зубу длинную нитку, а конец этой нитки Лассе привязал к двери.
Утром Агда пришла будить мальчиков, отворила дверь и выдернула Боссе
зуб. Боссе тут же проснулся, его даже будить не пришлось.
— А мы и не знали, как надо вырывать зубы! — сказал он по дороге в школу.
Он тоже положил зуб в коробок, и они с Улле без конца сравнивали свои
зубы и хвалились ими.
Лассе стало завидно, и тогда он вспомнил, что у него где-то спрятан коренной зуб, который ему в прошлом году вырвал зубной врач.
Вечером Лассе перерыл весь комод и нашёл множество ценных вещей, которые считал пропавшими навсегда. В сигарной коробке лежали несколько
каштанов, стреляные гильзы от охотничьего ружья, сломанная свистулька,
пять сломанных оловянных солдатиков, сломанное вечное перо, сломанные
часы, сломанный карманный фонарик и его коренной зуб! Зуб тоже был сломан, иначе бы Лассе его не выдернули.
Лассе посмотрел на свои сокровища и сказал, что он все их починит, когда
у него будет время. Кроме зуба, конечно. Зуб он положил отдельно в спичечный коробок.
Весь вечер Лассе, Боссе и Улле гремели своими спичечными коробками и
так заважничали, что даже не захотели играть с нами в лапту. Мы с Анной и
Бриттой прыгали в классики и не обращали на них никакого внимания.
— Они мне уже надоели со своими зубами, — сказала Бритта. — Подумаешь сокровище, как будто у нас нет зубов!
Мальчишки подошли к нам. Они успели посекретничать в комнате у Лассе
и Боссе и выглядели как заговорщики.
— Только девчонкам не говорите, что у нас есть! — предложил Лассе.
— Этого ещё не хватало! — возмутился Боссе.
— Ни за что в жизни! — сказал Улле.
Мы чуть не лопнули от любопытства, но сделали вид, что нам это ни капельки не интересно.
— Анна, твоя очередь, — сказала я, и мы продолжали прыгать в классики.
Лассе, Боссе и Улле сидели на обочине и посматривали в нашу сторону.
— Ты её надежно спрятал? — спросил Боссе.
— Можешь не сомневаться, — ответил Лассе. — Шкатулку Мудрецов прячут только в надёжное место.
— Само собой, а то девчонки найдут, и тогда все пропало, — сказал Улле.
Лассе изобразил на лице ужас.
— Ты меня не пугай! — сказал он Улле. — Если девчонки доберутся…
— Лизи, твоя очередь! — крикнула Бритта.
Мы прыгали и притворялись, будто ничего не слышим. Мальчишки посидели-посидели и ушли. Анна показала на них пальцем и засмеялась:
— Вон идут три мудреца, ха-ха-ха!
197
Мы с Бриттой тоже засмеялись. Лассе обернулся и сказал:
— Смейтесь, смейтесь! Но я бы на вашем месте плакал, а не смеялся!
Тогда мы решили отыскать Шкатулку Мудрецов, хотя и понимали, что это
всего-навсего очередная выдумка Лассе.
Мальчишки пошли на луг кататься на Шведке, а мы побежали в комнату к
Лассе и Боссе искать таинственную шкатулку. Мы все перерыли, но не так-то
просто найти Шкатулку Мудрецов, если даже не знаешь, как она выглядит.
Мы обшарили комод и полки в шкафу, заглядывали под кровати и в печку,
обыскали весь чердак, но ничего не нашли.
В самый разгар поисков мы услыхали, что наверх поднимаются мальчишки, и быстро спрятались за старые пальто, которые висели на чердаке.
— Давайте достанем её, — предложил Боссе.
— Сперва надо проверить, где девчонки, — сказал Лассе. — Небось у Лизи
играют со своими дурацкими куклами.
— Нет, — сказал Улле. — Если бы они были у Лизи, мы бы их слышали.
Они, наверно, ушли к Бритте с Анной. Доставай шкатулку!
Мы не смели шелохнуться. Я ужасно боялась чихнуть или рассмеяться.
Лассе шёл прямо на меня. Но вдруг он остановился, присел на корточки и
вытащил что-то из-под половицы, а вот что именно, я разглядеть не успела.
Анна толкнула меня в бок, а я толкнула её.
— Мудрецы, клянитесь, что никогда не выдадите наш тайник! — торжественно сказал Лассе.
— А как клясться? — спросил Боссе.
Он соображает гораздо медленнее, чем мы с Лассе. Но Улле сказал:
— Клянёмся, что никогда не выдадим наш тайник!
— Клянитесь, что никогда не отдадите неверным Шкатулку Мудрецов! —
сказал Лассе.
Неверными были, конечно, мы — Бритта, Анна и я. Я снова толкнула Анну
в бок. Боссе и Улле поклялись никогда не отдавать неверным Шкатулку
Мудрецов.
— Ибо если неверные прикоснутся к шкатулке, она потеряет свою чудодейственную силу! — сказал Лассе.
Мне страсть как хотелось увидеть эту шкатулку, но мальчишки заслоняли
её со всех сторон. Наконец Лассе спрятал её обратно в тайник, и они с грохотом скатились с лестницы.
Как только дверь на чердак захлопнулась, мы принялись за дело. Найти половицу было просто. Мы приподняли её и увидели Шкатулку Мудрецов. Эта
была старая сигарная коробка, в которой Лассе хранил свои сокровища. На
крышке большими буквами было написано «ШКАТУЛКА МУДРЕЦОВ» и
нарисован череп со скрещенными костями.
— Открывай скорей, Бритта! — попросила Анна. — Давайте посмотрим,
что в ней лежит!
Бритта открыла шкатулку. Мы с Анной вытянули шеи, чтобы лучше видеть, но увидели только три белых зуба. Два маленьких и один побольше.
198
— По-моему, мальчишки сошли с ума, — сказала Бритта.
А я предложила их проучить и придумала, как это сделать.
У нас на чердаке стоит старый комод, в котором Агда хранит свои вещи.
Мама не разрешает нам даже прикасаться к этому комоду. Но добрая Агда
сама часто показывает мне все, что там лежит.
В прошлом году в Большую деревню приезжал зубной врач. Он сделал Агде новую вставную челюсть. «У красивой женщины должны быть красивые
зубы!» — сказал врач. Но старую челюсть Агда не выбросила. Она хотела
носить её по будням, особенно в плохую погоду, а новую решила оставить на
воскресные дни. Однако скоро ей надоели старые зубы. Ведь она была влюблена в Оскара, и ей хотелось быть красивой даже в будни.
Теперь старая челюсть Агды хранилась в верхнем ящике комода, и я знала,
где она лежит.
— Давайте спрячем в Шкатулку Мудрецов старую челюсть Агды! — предложила я. — Наверно, в целой челюсти больше чудодейственной силы, чем в
каких-то молочных зубах!
Анна и Бритта даже запрыгали от радости. Бритта сказала, что это гораздо
лучше, чем просто стащить шкатулку. Пусть не думают, что мы верим любой
их глупости!
Мы положили вставную челюсть в Шкатулку Мудрецов и спрятали шкатулку обратно в тайник. А потом пошли посмотреть, что делают мальчики.
Они играли в чижа. Мы уселись рядом и стали смотреть, как они играют.
— Какие же вы мудрецы, если играете в простого чижа? — сказала Бритта.
Они промолчали. Руки у Лассе были заняты битой.
— По-моему, этого чижа следует спрятать в Шкатулку Мудрецов! — сказала я.
Они опять промолчали. Только Лассе тяжело вздохнул.
По его вздоху мы поняли, что сегодня неверные кажутся ему ещё глупее,
чем обычно.
— А что это за шкатулка? — спросила Анна и толкнула Лассе в бок.
Лассе ответил, что с девчонками о таких вещах не говорят. Шкатулка Мудрецов обладает тайной силой и может творить чудеса.
— Она хранится в надежном месте, — сказал он и добавил, что мы никогда-никогда не узнаем, в каком. Только тайное братство, которому принадлежит шкатулка, знает это место. Шкатулка лишится своей силы, если её
увидят посторонние.
— А тайное братство — это ты, Боссе и Улле? — спросила Бритта.
Лассе замолчал, вид у него был неприступный. Мы громко засмеялись.
— Что, завидно, что не знаете, где лежит наша короб… наша Шкатулка
Мудрецов? — спросил Боссе.
— А мы знаем, она у вас в шкафу! — ответила Бритта.
— Вот и неправда! — засмеялся Боссе.
— Ну, значит, она на чердаке под половицей, — сказала Анна.
199
— Ничего подобного! — сказали Лассе, Боссе и Улле в один голос, но
очень встревожились и даже бросили играть в чижа.
— Боссе, пойдем посмотрим твою коллекцию! — предложил Лассе.
Словно мы такие дурочки и сразу поверим, что ему и вправду захотелось
посмотреть птичьи яйца, которые собрал Боссе! Конечно, мы догадались, что
он хочет проверить, где шкатулка. Но ведь Боссе не такой сообразительный,
как мы. Он сказал:
— Вот ещё, да вы её сто раз видели!.. (Лассе так взглянул на него, что Боссе мгновенно все понял.) Ладно уж, идём, покажу, если тебе очень хочется, — буркнул он.
И они медленно пошли к дому, чтобы мы чего-нибудь не заподозрили. Когда они скрылись из виду, мы побежали к тете Лизи и сказали, что нам очень
нужно взять одну вещь в комнате Улле. Она, конечно, разрешила.
Из комнаты Улле мы по липе перелезли к Лассе и Боссе, вышли на наш
чердак и опять спрятались за пальто. И тут же на лестнице послышались голоса мальчишек.
— Как вы думаете, почему Анна говорила про чердак? Неужели они что-то
пронюхали? — спросил Боссе.
— Чепуха! — ответил Лассе. — Ничего они не пронюхали. Просто она
брякнула первое, что пришло в голову. Но шкатулку мы все-таки перепрячем.
Он поднял половицу. Нам видны были только их спины.
— Открой, я хочу посмотреть на свой зуб! — сказал Улле.
— И я тоже! — сказал Боссе.
— Мудрецы, помните, неверные не должны видеть содержимое шкатулки! — сказал Лассе. — На него можно смотреть только нам!
Наступила тишина. Мы поняли, что Лассе открывает шкатулку. А потом
раздался вопль — это они увидели челюсть Агды. Тогда мы со смехом выскочили из своего укрытия, и я сказала:
— Ну вот, теперь вам на целый год хватит волшебной силы!
Лассе швырнул челюсть на пол и сказал, что девчонки всегда все портят.
— Милый Лассе, пусть ваша шкатулка покажет нам хоть маленькоепремаленькое чудо! — попросила Анна.
— Смотри, ты у меня допросишься! — пригрозил Лассе.
Но в конце концов мальчишки выбросили свои зубы, и мы все вместе побежали играть в лапту.
Вишнёвое акционерное общество
У нас Бюллербю много вишнёвых деревьев. И у нас в саду, и у Бритты с
Анной. А вот у Улле их нет, по крайней таких, о которых стоило бы говорить. Зато у него есть одна груша, она поспевает уже в августе, и ещё две
сливы с очень вкусными жёлтыми плодами.
А у дедушки под окном растет огромная черешня. Наверно, это самая
большая черешня в мире. Мы зовем её Дедушкина Черешня. Ветви Дедушкиной Черешни свисают до самой земли. Каждый год она усыпана крупными
200
сочными ягодами. Дедушка разрешает нам есть черешню сколько влезет. Он
только просит не рвать ягоды с самых нижних веток. Это ягоды Черстин. Дедушка хочет, чтобы Черстин могла сама рвать себе черешню. Черстин так и
делает, но Улле все равно приходится следить, чтобы она не проглотила косточку.
Мы никогда не трогаем ягод Черстин. Ведь нам ничего не стоит влезть на
дерево. Там столько удобных веток, на которых можно сидеть и объедаться
черешней, пока у тебя не заболит живот. Каждый год, когда поспевает черешня, у нас у всех немного болят животы. Но к тому времени, когда поспевают сливы, они уже проходят.
У Лассе, Боссе и у меня есть по собственному вишнёвому дереву.
Мама сушит вишню на зиму. Она насыпает её на противни и ставит их в
духовку. Вишня высыхает и сморщивается. Такую вишню можно хранить
всю зиму и делать из нее компот.
В этом году у нас был невиданный урожай вишни. Наши деревья были
сплошь усыпаны ягодами. Мы никак не могли съесть их, хотя Бритта, Анна и
Улле честно помогали нам. Лассе тоже решил посушить вишню. Он насыпал
полный противень, задвинул его в духовку, а сам убежал купаться. Конечно,
его вишня сгорела.
Вечером мы сидели у дедушки и читали ему газету. Там было написано,
что в Стокгольме банка вишни стоит две кроны. Лассе ужасно сокрушался,
что его дерево растет не в Стокгольме.
— Я бы стал на перекрестке и торговал вишней, — сказала он. — И сделался бы такой же богатый, как король.
Мы попробовали подсчитать, сколько денег мы могли бы получить, если б
наши деревья росли в Стокгольме. Получилось жутко много.
— А если бы наше озеро было в Сахаре, я могла бы продавать там пресную
воду. Вот бы я разбогатела! — засмеялась Бритта.
Наверно, Лассе всю ночь думал о вишне, потому что утром он объявил, что
намерен открыть продажу вишни на шоссе за Большой деревней. Там с утра
до вечера ездят автомобили.
— Кто знает, может, туда занесет каких-нибудь стокгольмцев, — сказал он.
Нам с Боссе тоже захотелось продавать вишню, и тогда мы втроем создали
Вишневое акционерное общество. Мы приняли в него также Бритту, Анну и
Улле, хотя у них не было своих деревьев. За это они обещали помочь нам собрать нашу вишню.
На другой день мы проснулись в пять часов и побежали в сад. К восьми мы
наполнили три большие корзины. Потом мы хорошенько наелись каши, чтобы у нас надолго хватило сил, и отправились в Большую деревню. Там мы
зашли в лавку к дяде Эмилю и купили много-много бумажных пакетов.
Деньги на пакеты мы взяли у Боссе из копилки.
— Зачем вам столько пакетов? — поинтересовался дядя Эмиль.
— Мы будем продавать на шоссе вишню, — ответил Лассе.
Наши корзины стояли на крыльце, их охранял Улле.
201
— Страсть как люблю вишню! — сказал дядя Эмиль. — Продайте и мне
немного.
Лассе принес одну корзину, и дядя Эмиль отмерил себе две банки. Он заплатил нам по кроне за банку и сказал, что столько стоит вишня в наших краях. Мы тут же вернули Боссе деньги, которые взяли у него из копилки, и у
нас даже ещё осталось.
Как всегда, дядя Эмиль угостил нас леденцами. Когда Улле через стеклянную дверь увидел леденцы, он бросил свой пост и влетел в лавку, точно за
ним гнались собаки. Дядя Эмиль угостил и его, и Улле так же быстро убежал
обратно.
Шоссе проходит совсем близко от Большой деревни. Осенью и зимой по
нему ездят почти одни грузовики. Зато летом там полно всяких машин, потому что дорога очень красивая.
— Как же они увидят, что дорога красивая, если гонят как сумасшедшие! — сказал Лассе, когда мимо промчалась первая машина.
Мы принесли с собой плакат, на котором крупными буквами написали
«ВИШНЯ». И каждый раз, когда появлялась машина, мы высоко поднимали
его. Но ни одна машина не остановилась. Лассе сказал, что, наверно, этим
людям показалось, будто тут написано не «ВИШНЯ», а «ВЫ ШЛЯПЫ», они
обиделись и проехали мимо.
Вскоре Лассе рассердился не на шутку.
— Сейчас я их проучу! — сказал он и, когда вдали показалась очередная
машина, выскочил с нашим плакатом на самую середину шоссе. Его чуть не
задавило, но машина все-таки остановилась.
Из нее вылез злющий дядька, схватил Лассе за руку и сказал, что его следует высечь.
— Смотри не вздумай проделать это ещё раз! — пригрозил он.
Лассе обещал не выскакивать больше на дорогу, и тогда злой дяденька подобрел и купил у нас банку вишни.
На шоссе было ужасно пыльно. Хорошо, что мы догадались прикрыть корзины бумагой. Но прикрыть себя нам было нечем. Каждая машина поднимала густое облако пыли, и вся пыль садилась на нас. Это было очень противно.
— Фу, как пыльно! — сказала я.
Лассе спросил, почему я сказала «Фу, как пыльно!», а не «Фу, как светит
солнце!» или «Фу, как щебечут птицы!»? Кто постановил считать пыль противной, а солнце — приятным? И мы решили отныне считать пыль приятной.
Когда нас опять окутало пылью, так что мы едва различали друг друга, Лассе
сказал:
— Какая приятная пыль!
И Бритта сказала:
— Да, здесь очень хорошо пылит!
И Боссе сказал:
— А по-моему, здесь ещё маловато пыли!
202
Но он ошибся. Вдали показался большой грузовик, за которым тянулась
целая туча пыли. Она окутала нас со всех сторон. Анна подняла руки и воскликнула:
— Волшебная пыль!.. — Тут она закашлялась и умолкла.
Когда пыль улеглась, мы оказались такими грязными, что даже не узнали
друг друга. Бритта высморкалась и показала нам платок. Он был черный. Мы
тоже стали сморкаться, и платки у всех были одинаково черные. Только Улле
не мог высморкаться, потому что у него не было носового платка, но Боссе
дал ему свой. Правда, Бритта сказала, что это не считается, потому что платок у Боссе был черный и до того, как они стали в него сморкаться.
— Ну тебя! — сказал Боссе. — На тебя не угодишь!
И хотя на шоссе так хорошо пылило, нам все-таки было обидно, что машины не останавливаются. Наконец Лассе сообразил, что просто мы выбрали
неудачное место. Здесь машины несутся на самой большой скорости, и им
трудно остановиться.
— Давайте станем на повороте, где они едут потише, — сказал Лассе.
Мы так и сделали. Мы даже выбрали место, где дорога делает сразу два поворота, один за другим. И ещё мы решили взяться за руки и поднять руки
вверх, чтобы нас скорей заметили.
— Вот увидите, это поможет! — сказал Лассе.
Так и было. Теперь почти все машины останавливались возле нас. В первой
сидели папа, мама и четверо детей. И все дети кричали, что им очень хочется
вишни. Их папа купил три банки, а мама сказала:
— Как вы удачно придумали! Нам так хотелось пить.
Им понравилась моя вишня, не очень крупная, но почти черная и сладкаяпресладкая. Их папа сказал, что они едут далеко, в чужую страну. Мне показалось удивительным, что моя вишня поедет в чужую страну, а я сама останусь в Бюллербю. Но Лассе сказал:
— Выдумала, в чужую страну! Да они её съедят через несколько километров!
Но я сказала, что моя вишня все равно попадет за границу, хотя бы у них в
животах.
Торговля у нас шла полным ходом. Один дяденька купил почти целую корзину! Это была вишня Боссе. Дяденька сказал, что из этой вишни его жена
приготовит вишневый компот, который он очень любит.
— Ах, как удивительно! — передразнил меня Боссе. — Из моей вишни
приготовят вишневый компот, а из меня никто не приготовит вишневого
компота!
Наконец мы распродали все ягоды. В сигарной коробке, которую мы взяли,
чтобы складывать деньги, лежало тридцать крон. Это была Шкатулка Мудрецов, теперь она оправдала свое название. Мы разделили деньги поровну,
каждый получил по пять крон.
— Ну, раз у вас больше не осталось вишни, можете есть её у нас сколько
захотите, — сказала Бритта.
203
— А я дам вам слив, когда они поспеют, — сказал Улле.
Все было по справедливости.
В Большой деревне мы зашли в кондитерскую и закусили пирожными с
лимонадом. Ведь теперь у нас были деньги. Мое пирожное было украшено
зелеными марципановыми листочками.
Когда мы вернулись домой, мама всплеснула руками и сказала, что в жизни
не видела такого грязного акционерного общества. Она велела нам как следует вымыться. Тут за нами прибежала Анна.
— Идемте к нам, у нас баня истоплена! — позвала она.
У них есть настоящая финская баня, в которой можно париться. Она стоит
на берегу озера. Мы взяли чистое белье и побежали в баню. Мы смыли с себя
всю волшебную пыль, и вода у всех была одинаково грязная. Потом мы полезли на полок париться и, пока парились, решили, что, когда подойдет срок,
создадим ещё и Сливовое акционерное общество.
На полке была такая жарища, что у нас чуть кожа не полопалась. Мы выбежали из бани и плюхнулись в озеро. Это было так здорово! Мы долго
брызгались, плавали и ныряли, теперь даже в волосах ни у кого не осталось
ни одной изумительной пылинки.
День выдался жаркий-прежаркий. Мы уселись на берегу, и Лассе сказал:
— Фу, как светит солнце!
— Фу, как щебечут птицы! — сказал Улле и засмеялся.
ЮРИЙ ОЛЕША
ТРИ ТОЛСТЯКА
УДИВИТЕЛЬНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПРОДАВЦА ВОЗДУШНЫХ
ШАРОВ
Нa другой день нa Площaди Судa кипелa рaботa: плотники строили десять
плaх. Конвой гвaрдейцев нaдзирaл зa рaботой. Плотники делaли своё дело
без особой охоты.
- Мы не хотим строить плaхи для ремесленников и рудокопов! - возмущaлись они.
- Это нaши брaтья!
- Они шли нa смерть, чтобы освободить всех, кто трудится!
- Молчaть! - орaл нaчaльник конвоя тaким стрaшным голосом, что от
крикa вaлились доски, приготовленные для постройки. - Молчaть, или я прикaжу хлестaть вaс плетьми!
С утрa толпы нaродa с рaзных сторон нaпрaвлялись к Площaди Судa.
Дул сильный ветер, летелa пыль, вывески рaскaчивaлись и скрежетaли,
шляпы срывaлись с головы и кaтились под колесa прыгaющих экипaжей.
В одном месте по причине ветрa случилось совсем невероятное происшествие: продaвец детских воздушных шaров был унесён шaрaми нa воздух.
- Урa! Урa! - кричaли дети, нaблюдaя фaнтaстический полет.
Они хлопaли в лaдоши: во-первых, зрелище было интересно сaмо по себе,
a во-вторых, некоторaя приятность для детей зaключaлaсь в неприятности
положения летaющего продaвцa шaров. Дети всегдa зaвидовaли этому
204
продaвцу. Зaвисть - дурное чувство. Но что же делaть! Воздушные шaры,
крaсные, синие, жёлтые, кaзaлись великолепными. Кaждому хотелось иметь
тaкой шaр. Продaвец имел их целую кучу. Но чудес не бывaет! Ни одному
мaльчику, сaмому послушному, и ни одной девочке, сaмой внимaтельной,
продaвец ни рaзу в жизни не подaрил ни одного шaрa: ни крaсного, ни синего, ни жёлтого.
Теперь судьбa нaкaзaлa его зa чёрствость. Он летел нaд городом, повиснув
нa верёвочке, к которой были привязaны шaры. Высоко в сверкaющем синем
небе они походили нa волшебную летaющую гроздь рaзноцветного виногрaдa.
- Кaрaул! - кричaл продaвец, ни нa что не нaдеясь и дрыгaя ногaми.
Нa ногaх у него были соломенные, слишком большие для него бaшмaки.
Покa он ходил по земле, всё устрaивaлось блaгополучно. Для того чтобы
бaшмaки не спaдaли, он тянул ногaми по тротуaру, кaк лентяй. А теперь, очутившись в воздухе, он не мог уже прибегнуть к этой хитрости.
- Черт возьми!
Кучa шaров, взвивaясь и поскрипывaя, мотaлaсь по ветру.
Один бaшмaк всё-тaки слетел.
- Смотри! Китaйский орех! Китaйский орех! - кричaли дети, бежaвшие
внизу.
Действительно, пaдaвший бaшмaк нaпоминaл китaйский орех.
По улице в это время проходил учитель тaнцев. Он кaзaлся очень изящным. Он был длинный, с мaленькой круглой головой, с тонкими ножкaми похожий не то нa скрипку, не то нa кузнечикa. Его деликaтный слух, привыкший к печaльному голосу флейты и нежным словaм тaнцоров, не мог вынести громких, весёлых криков детворы.
- Перестaньте кричaть! - рaссердился он. - Рaзве можно тaк громко
кричaть! Вырaжaть восторг нужно крaсивыми, мелодичными фрaзaми... Ну,
нaпример...
Он стaл в позу, но не успел привести примерa. Кaк и всякий учитель тaнцев, он имел привычку смотреть глaвным обрaзом вниз, под ноги. Увы! Он
не увидел того, что делaлось нaверху.
Бaшмaк продaвцa свaлился ему нa голову. Головкa у него былa мaленькaя,
и большой соломенный бaшмaк пришёлся нa неё кaк шляпa.
Тут уж и элегaнтный учитель тaнцев взвыл, кaк погонщик ленивых волов.
Бaшмaк зaкрыл половину лицa.
Дети схвaтились зa животы:
- Хa-хa-хa! Хa-хa-хa!
Учитель тaнцев РaздвaтрисСмотрел обыкновенно вниз.Пищaл учитель,
точно крысa,Был у него длиннющий нос,И вот к носищу РaздвaтрисaБaшмaк
соломенный прирос!
Тaк рaспевaли мaльчики, сидя нa зaборе, готовые кaждую минуту свaлиться по ту сторону и улепетнуть.
205
- Ах! - стонaл учитель тaнцев. - Ах, кaк я стрaдaю! И хоть бы бaльный
бaшмaчок, a то тaкой отврaтительный, грубый бaшмaк!
Кончилось тем, что учителя тaнцев aрестовaли.
- Милый, - скaзaли ему, - вaш вид возбуждaет ужaс. Вы нaрушaете общественную тишину. Это не следует делaть вообще, a тем более в тaкое тревожное время.
Учитель тaнцев зaлaмывaл руки.
- Кaкaя ложь! - рыдaл он. - Кaкой поклёп! Я, человек, живущий среди
вaльсов и улыбок, я, сaмa фигурa которого подобнa скрипичному ключу, рaзве я могу нaрушить общественную тишину? О!.. О!..
Что было дaльше с учителем тaнцев - неизвестно. Дa, нaконец, и неинтересно. Горaздо вaжней узнaть, что стaло с летaющим продaвцом воздушных
шaров.
Он летел, кaк хороший одувaнчик.
- Это возмутительно! - вопил продaвец. - Я не хочу летaть! Я просто не
умею летaть...
Всё было бесполезно. Ветер усиливaлся. Кучa шaров поднимaлaсь всё выше и выше. Ветер гнaл её зa город, в сторону Дворцa Трёх Толстяков.
Иногдa продaвцу удaвaлось посмотреть вниз. Тогдa он видел крыши, черепицы, похожие нa грязные ногти, квaртaлы, голубую узкую воду, людейкaрaпузиков и зелёную кaшу сaдов. Город поворaчивaлся под ним, точно
приколотый нa булaвке.
Дело принимaло скверный оборот.
"Еще немного, и я упaду в пaрк Трёх Толстяков!" - ужaснулся продaвец.
А в следующую минуту он медленно, вaжно и крaсиво проплыл нaд пaрком, опускaясь всё ниже и ниже. Ветер успокaивaлся.
"Пожaлуй, я сейчaс сяду нa землю. Меня схвaтят, снaчaлa побьют основaтельно, a потом посaдят в тюрьму или, чтобы не возиться, срaзу отрубят
голову".
Его никто не увидел. Только с одного деревa прыснули во все стороны перепугaнные птицы. От летящей рaзноцветной кучи шaров пaдaлa лёгкaя, воздушнaя тень, подобнaя тени облaкa. Просвечивaя рaдужными весёлыми
крaскaми, онa скользнулa по дорожке, усыпaнной грaвием, по клумбе, по
стaтуе мaльчикa, сидящего верхом нa гусе, и по гвaрдейцу, который зaснул
нa чaсaх. И от этого с лицом гвaрдейцa произошли чудесные перемены.
Срaзу его нос стaл синий, кaк у мертвецa, потом зелёный, кaк у фокусникa, и
нaконец крaсный, кaк у пьяницы. Тaк, меняя окрaску, пересыпaются стёклышки в кaлейдоскопе.
Приближaлaсь роковaя минутa: продaвец нaпрaвлялся к рaскрытым окнaм
дворцa. Он не сомневaлся, что сейчaс влетит в одно из них, точно пушинкa.
Тaк и случилось.
Продaвец влетел в окно. И окно окaзaлось окном дворцовой кухни. Это
было кондитерское отделение.
206
Сегодня во Дворце Трёх Толстяков предполaгaлся пaрaдный зaвтрaк по
случaю удaчного подaвления вчерaшнего мятежa. После зaвтрaкa Три Толстякa, весь Госудaрственный совет, свитa и почтенные гости собирaлись
ехaть нa Площaдь Судa.
Друзья мои, попaсть в дворцовую кондитерскую - дело очень зaмaнчивое.
Толстяки знaли толк в яствaх. К тому же и случaй был исключительный.
Пaрaдный зaвтрaк! Можете себе предстaвить, кaкую интересную рaботу
делaли сегодня дворцовые повaрa и кондитеры.
Влетaя в кондитерскую, продaвец почувствовaл в одно и то же время ужaс
и восторг. Тaк, вероятно, ужaсaется и восторгaется осa, летящaя нa торт, выстaвленный нa окне беззaботной хозяйкой.
Он летел одну минуту, он ничего не успел рaзглядеть кaк следует. Спервa
ему покaзaлось, что он попaл в кaкой-то удивительный птичник, где возились, с пением и свистом, шипя и трещa, рaзноцветные дрaгоценные птицы
южных стрaн.
А в следующее мгновение он подумaл, что это не птичник, a фруктовaя
лaвкa, полнaя тропических плодов, рaздaвленных, сочaщихся, зaлитых собственным соком. Слaдкое головокружительное блaгоухaние удaрило ему в
нос; жaр и духотa спёрли ему горло.
Тут уже всё смешaлось: и удивительный птичник, и фруктовaя лaвкa.
Продaвец со всего рaзмaху сел во что-то мягкое и тёплое. Шaров он не выпускaл - он крепко держaл верёвочку. Шaры неподвижно остaновились у него нaд головой.
Он зaжмурил глaзa и решил их не рaскрывaть - ни зa что в жизни.
"Теперь я понимaю всё, - подумaл он: - это не птичник и не фруктовaя
лaвкa. Это кондитерскaя. А я сижу в торте!"
Тaк оно и было.
Он сидел в цaрстве шоколaдa, aпельсинов, грaнaтов, кремa, цукaтов,
сaхaрной пудры и вaренья, и сидел нa троне, кaк повелитель пaхучего рaзноцветного цaрствa. Троном был торт.
Он не рaскрывaл глaз. Он ожидaл невероятного скaндaлa, бури - и был готов ко всему. Но случилось то, чего он никaк не ожидaл.
- Торт погиб, - скaзaл млaдший кондитер сурово и печaльно.
Потом нaступилa тишинa. Только лопaлись пузыри нa кипящем шоколaде.
- Что будет? - шептaл продaвец шaров, зaдыхaясь от стрaхa и до боли
сжимaя веки.
Сердце его прыгaло, кaк копейкa в копилке.
- Чепухa! - скaзaл стaрший кондитер тaк же сурово. - В зaле съели второе
блюдо. Через двaдцaть минут нужно подaвaть торт. Рaзноцветные шaры и
тупaя рожa летaющего негодяя послужaт прекрaсным укрaшением для
пaрaдного тортa. - И, скaзaв это, кондитер зaорaл: - Дaвaй крем!!
И действительно дaли крем.
Что это было!
207
Три кондитерa и двaдцaть повaрят нaбросились нa продaвцa с рвением, достойным похвaлы сaмого толстого из Трёх Толстяков. В одну минуту его облепили со всех сторон. Он сидел с зaкрытыми глaзaми, он ничего не видел,
но зрелище было чудовищное. Его зaлепили сплошь. Головa, круглaя рожa,
похожaя нa чaйник, рaсписaнный мaргaриткaми, торчaлa нaружу. Остaльное
было покрыто белым кремом, имевшим прелестный розовый оттенок.
Продaвец мог покaзaться чем угодно, но сходство с сaмим собой он потерял,
кaк потерял свой соломенный бaшмaк.
Поэт мог принять теперь его зa лебедя в белоснежном оперении, сaдовник
- зa мрaморную стaтую, прaчкa - зa гору мыльной пены, a шaлун - зa снежную бaбу.
Нaверху висели шaры. Укрaшение было из рядa вон выходящее, но, однaко, всё вместе состaвляло довольно интересную кaртину.
- Тaк, - скaзaл глaвный кондитер тоном художникa, любующегося собственной кaртиной. И потом голос, тaк же кaк и в первый рaз, сделaлся свирепым, и кондитер зaорaл: - Цукaты!!
Появились цукaты. Всех сортов, всех видов, всех форм: горьковaтые,
вaнильные, кисленькие, треугольные, звёздочки, круглые, полумесяцы, розочки.
Повaрятa рaботaли вовсю. Не успел глaвный кондитер хлопнуть три рaзa в
лaдоши, кaк вся кучa кремa, весь торт окaзaлся утыкaнным цукaтaми.
- Готово! - скaзaл глaвный кондитер. - Теперь, пожaлуй, нужно сунуть его
в печь, чтобы слегкa подрумянить.
"В печь! - ужaснулся продaвец. - Что? В кaкую печь? Меня в печь?!"
Тут в кондитерскую вбежaл один из слуг.
- Торт! Торт! - зaкричaл он. - Немедленно торт! В зaле ждут слaдкого.
- Готово! - ответил глaвный кондитер.
"Ну, слaвa богу!" - подумaл продaвец. Теперь он чуточку приоткрыл глaзa.
Шестеро слуг в голубых ливреях подняли огромное блюдо, нa котором он
сидел. Его понесли. Уже удaляясь, он слышaл, кaк хохотaли нaд ним повaрятa.
По широкой лестнице его понесли кверху, в зaл. Продaвец сновa нa секунду зaжмурился. В зaле было шумно и весело. Звучaло множество голосов,
гремел смех, слышaлись aплодисменты. По всем признaкaм, пaрaдный
зaвтрaк удaлся нa слaву.
Продaвцa, или, вернее, торт, принесли и постaвили нa стол.
Тогдa продaвец открыл глaзa.
И тут же он увидел Трёх Толстяков.
Они были тaкие толстые, что у продaвцa рaскрылся рот.
"Нaдо немедленно его зaкрыть, - срaзу же спохвaтился он. - В моем положении лучше не подaвaть признaков жизни".
Но, увы, рот не зaкрывaлся. Тaк продолжaлось две минуты. Потом удивление продaвцa уменьшилось. Сделaв усилие, он зaкрыл рот. Но тогдa немед208
ленно вытaрaщились глaзa. С большим трудом, зaкрывaя поочерёдно то рот,
то глaзa, он окончaтельно поборол своё удивление.
Толстяки сидели нa глaвных местaх, возвышaясь нaд остaльным обществом.
Они ели больше всех. Один дaже нaчaл есть сaлфетку.
- Вы едите сaлфетку...
- Неужели? Это я увлёкся...
Он остaвил сaлфетку и тут же принялся жевaть ухо Третьего Толстякa.
Между прочим, оно имело вид вaреникa.
Все покaтились со смеху.
- Остaвим шутки, - скaзaл Второй Толстяк, поднимaя вилку. - Дело принимaет серьёзный оборот. Принесли торт.
- Урa!
Поднялось общее оживление.
"Что будет? - мучился продaвец. - Что будет? Они меня съедят!" В это
время чaсы пробили двa.
- Через чaс нa Площaди Судa нaчнётся кaзнь, - скaзaл Первый Толстяк.
- Первым, конечно, кaзнят оружейникa Просперо? - спросил кто-то из почётных гостей.
- Его не будут сегодня кaзнить, - ответил госудaрственный кaнцлер.
- Кaк? Кaк? Почему?
- Мы покa что сохрaняем ему жизнь. Мы хотим узнaть от него плaны мятежников, именa глaвных зaговорщиков.
- Где же он теперь?
Всё общество было очень зaинтересовaно. Дaже зaбыли о торте.
- Он по-прежнему сидит в железной клетке. Клеткa нaходится здесь, во
дворце, в зверинце нaследникa Тутти.
- Позовите его...
- Приведите его сюдa! - скaзaл Первый Толстяк. - Пусть нaши гости посмотрят нa этого зверя вблизи. Я бы предложил всем пройти в зверинец, но
тaм рёв, писк, вонь... Это горaздо хуже звонa бокaлов и зaпaхa фруктов...
- Конечно! Конечно! Не стоит идти в зверинец...
- Пусть приведут Просперо сюдa. Мы будем есть торт и рaссмaтривaть это
чудовище.
"Опять торт! - испугaлся продaвец. - Дaлся им этот торт... Обжоры!"
- Приведите Просперо, - скaзaл Первый Толстяк.
Госудaрственный кaнцлер вышел. Слуги, стоявшие в виде коридорa,
рaздвинулись и поклонились. Коридор стaл вдвое ниже.
Обжоры зaтихли.
- Он очень стрaшен, - скaзaл Второй Толстяк. - Он сильнее всех. Он сильнее львa. Ненaвисть прожглa ему глaзa. Нет силы смотреть в них.
- У него ужaснaя головa, - скaзaл секретaрь Госудaрственного советa. - Онa
огромнa. Онa похожa нa кaпитель колонны. У него рыжие волосы. Можно
подумaть, что его головa объятa плaменем.
209
Теперь, когдa зaшёл рaзговор об оружейнике Просперо, с обжорaми произошлa переменa. Они перестaли есть, шутить, шуметь, подобрaли животы,
некоторые дaже побледнели. Уже многие были недовольны тем, что зaхотели
его увидеть.
Три Толстякa сделaлись серьёзны и кaк будто слегкa похудели.
Вдруг все зaмолкли. Нaступилa полнaя тишинa. Кaждый из Толстяков
сделaл тaкое движение, кaк будто хотел спрятaться зa другого.
В зaл ввели оружейникa Просперо.
Впереди шёл госудaрственный кaнцлер. По сторонaм - гвaрдейцы. Они
вошли, не сняв своих чёрных клеёнчaтых шляп, держa нaголо сaбли. Звенелa
цепь. Руки оружейникa были зaковaны. Его подвели к столу. Он остaновился
в нескольких шaгaх от Толстяков. Оружейник Просперо стоял, опустив голову. Пленник был бледен. Кровь зaпеклaсь у него нa лбу и нa вискaх, под
спутaнными рыжими волосaми.
Он поднял голову и посмотрел нa Толстяков. Все сидевшие вблизи отшaтнулись.
- Зaчем вы его привели? - рaздaлся крик одного из гостей. Это был сaмый
богaтый мельник стрaны. - Я его боюсь!
И мельник упaл в обморок, носом прямо в кисель. Некоторые гости бросились к выходaм. Тут уж было не до тортa.
- Что вaм от меня нужно? - спросил оружейник.
Первый Толстяк нaбрaлся духу.
- Мы хотели посмотреть нa тебя, - скaзaл он. - А тебе рaзве не интересно
увидеть тех, в чьих рукaх ты нaходишься?
- Мне противно вaс видеть.
- Скоро мы тебе отрубим голову. Тaким обрaзом мы поможем тебе не видеть нaс.
- Я не боюсь. Моя головa - однa. У нaродa сотни тысяч голов. Вы их не отрубите.
- Сегодня нa Площaди Судa - кaзнь. Тaм пaлaчи рaспрaвятся с твоими
товaрищaми.
Обжоры слегкa усмехнулись. Мельник пришёл в себя и дaже слизaл кисельные розы со своих щёк.
- Вaш мозг зaплыл жиром, - говорил Просперо. - Вы ничего не видите
дaльше своего брюхa!..
- Скaжите пожaлуйстa! - обиделся Второй Толстяк. - А что же мы должны
видеть?
- Спросите вaших министров. Они знaют о том, что делaется в стрaне.
Госудaрственный кaнцлер неопределённо крякнул. Министры зaбaрaбaнили пaльцaми по тaрелкaм.
- Спросите их, - продолжaл Просперо, - они вaм рaсскaжут...
Он остaновился. Все нaсторожились.
- Они вaм рaсскaжут о том, что крестьяне, у которых вы отнимaете хлеб,
добытый тяжёлым трудом, поднимaются против помещиков. Они сжигaют
210
их дворцы, они выгоняют их со своей земли. Рудокопы не хотят добывaть
уголь для того, чтобы вы зaвлaдели им. Рaбочие ломaют мaшины, чтобы не
рaботaть рaди вaшего обогaщения. Мaтросы выбрaсывaют вaши грузы в море. Солдaты откaзывaются служить вaм. Учёные, чиновники, судьи, aктёры
переходят нa сторону нaродa. Все, кто рaньше рaботaл нa вaс и получaл зa
это гроши, в то время кaк вы жирели, все несчaстные, обездоленные, голодные, исхудaлые, сироты, кaлеки, нищие, - все идут войной против вaс, против
жирных, богaтых, зaменивших сердце кaмнем...
- Мне кaжется, что он говорит лишнее, - вмешaлся госудaрственный кaнцлер.
Но Просперо говорил дaльше:
- Пятнaдцaть лет я учил нaрод ненaвидеть вaс и вaшу влaсть. О, кaк дaвно
мы собирaем силы! Теперь пришёл вaш последний чaс...
- Довольно! - пискнул Третий Толстяк.
- Нужно его посaдить обрaтно в клетку, - предложил Второй.
А Первый скaзaл:
- Ты будешь сидеть в своей клетке до тех пор, покa мы не поймaем
гимнaстa Тибулa. Мы вaс кaзним вместе. Нaрод увидит вaши трупы. У него
нaдолго пропaдёт охотa воевaть с нaми!
Просперо молчaл. Он сновa опустил голову.
Толстяк продолжaл:
- Ты зaбыл, с кем хочешь воевaть. Мы, Три Толстякa, сильны и могущественны. Всё принaдлежит нaм. Я, Первый Толстяк, влaдею всем хлебом, который родит нaшa земля. Второму Толстяку принaдлежит весь уголь, a Третий скупил всё железо. Мы богaче всех! Сaмый богaтый человек в стрaне
беднее нaс в сто рaз. Зa нaше золото мы можем купить всё, что хотим!
Тут обжоры пришли в неистовство. Словa Толстякa придaли им хрaбрости.
- В клетку его! В клетку! - нaчaли они кричaть.
- В зверинец!
- В клетку!
- Мятежник!
- В клетку!
Просперо увели.
- А теперь будем есть торт, - скaзaл Первый Толстяк.
"Конец", - решил продaвец.
Все взоры устремились нa него. Он зaкрыл глaзa. Обжоры веселились:
- Хо-хо-хо!
- Хa-хa-хa! Кaкой чудесный торт! Посмотрите нa шaры!
- Они восхитительны.
- Посмотрите нa эту рожу!
- Онa чудеснa.
Все двинулись к торту.
- А что внутри этого смешного чучелa? - спросил кто-то и больно щёлкнул
продaвцa по лбу.
211
- Должно быть, конфеты.
- Или шaмпaнское...
- Очень интересно! Очень интересно!
- Дaвaйте спервa отрежем ему голову и посмотрим, что получится...
- Ай!
Продaвец не выдержaл, скaзaл очень внятно: "Ай!" - и рaскрыл глaзa.
Любопытные отпрянули. И в этот момент в гaлерее рaздaлся громкий детский крик:
- Куклa! Моя куклa!
Все прислушaлись. Особенно взволновaлись Три Толстякa и госудaрственный кaнцлер.
Крик перешёл в плaч. В гaлерее громко плaкaл обиженный мaльчик.
- Что тaкое? - спросил Первый Толстяк. - Это плaчет нaследник Тутти!
- Это плaчет нaследник Тутти! - в один голос повторили Второй и Третий
Толстяки.
Все трое побледнели. Они были очень испугaны.
Госудaрственный кaнцлер, несколько министров и слуги понеслись к выходу нa гaлерею.
- Что тaкое? Что тaкое? - шёпотом зaшумел зaл.
Мaльчик вбежaл в зaл. Он рaстолкaл министров и слуг. Он подбежaл к
Толстякaм, тряся волосaми и сверкaя лaковыми туфлями. Рыдaя, он выкрикивaл отдельные словa, которых никто не понимaл.
"Этот мaльчишкa увидит меня! - взволновaлся продaвец. - Проклятый
крем, который мешaет мне дышaть и двинуть хотя бы пaльцем, конечно,
очень понрaвится мaльчишке. Чтобы он не плaкaл, ему, конечно, отрежут кусочек тортa вместе с моей пяткой".
Но мaльчик дaже не посмотрел нa торт. Дaже чудесные воздушные шaры,
висевшие нaд круглой головой продaвцa, не привлекли его внимaния.
Он горько плaкaл.
- В чём дело? - спросил Первый Толстяк.
- Почему нaследник Тутти плaчет? - спросил Второй.
А Третий нaдул щеки.
Нaследнику Тутти было двенaдцaть лет. Он воспитывaлся во Дворце Трёх
Толстяков. Он рос, кaк мaленький принц. Толстяки хотели иметь нaследникa.
У них не было детей. Всё богaтство Трёх Толстяков и упрaвление стрaной
должно было перейти к нaследнику Тутти.
Слезы нaследникa Тутти внушили Толстякaм больший стрaх, нежели словa
оружейникa Просперо.
Мaльчик сжимaл кулaки, рaзмaхивaл ими и топaл ногaми.
Не было пределa его гневу и обиде.
Никто не знaл причины.
Воспитaтели выглядывaли из-зa колонн, боясь войти в зaл. Эти воспитaтели в чёрных одеждaх и в чёрных пaрикaх походили нa зaкопчённые лaмповые
стеклa.
212
В конце концов, немного успокоившись, мaльчик рaсскaзaл, в чём дело.
- Моя куклa, моя чудеснaя куклa сломaлaсь!.. Мою куклу испортили.
Гвaрдейцы кололи мою куклу сaблями...
Он опять зaрыдaл. Мaленькими кулaкaми он тёр глaзa и рaзмaзывaл слезы
по щекaм.
- Что?! - зaорaли Толстяки.
- Что?!
- Гвaрдейцы?
- Кололи?
- Сaблями?
- Куклу нaследникa Тутти?
И весь зaл скaзaл тихо, кaк будто вздохнул:
- Этого не может быть!
Госудaрственный кaнцлер схвaтился зa голову. Тот же нервный мельник
сновa упaл в обморок, но моментaльно пришёл в себя от стрaшного крикa
Толстякa:
- Прекрaтить торжество! Отложить все делa! Собрaть совет! Всех чиновников! Всех судей! Всех министров! Всех пaлaчей! Отменить сегодняшнюю
кaзнь! Изменa во дворце!
Поднялся переполох. Через минуту дворцовые кaреты поскaкaли во все
стороны. Через пять минут со всех сторон мчaлись к дворцу судьи, советники, пaлaчи. Толпa, ожидaвшaя нa Площaди Судa кaзни мятежников, должнa
былa рaзойтись. Глaшaтaи, взойдя нa помост, сообщили этой толпе, что кaзнь
переносится нa следующий день по причине очень вaжных событий.
Продaвцa вместе с тортом вынесли из зaлa. Обжоры моментaльно отрезвели. Все обступили нaследникa Тутти и слушaли.
- Я сидел нa трaве в пaрке, и куклa сиделa рядом со мной. Мы хотели, чтобы сделaлось солнечное зaтмение. Это очень интересно. Вчерa я читaл в книге... Когдa происходит зaтмение, днем появляются звезды...
От рыдaний нaследник не мог говорить. И вместо него рaсскaзaл всю историю воспитaтель. Последний, впрочем, тоже говорил с трудом, потому что
дрожaл от стрaхa.
- Я нaходился невдaлеке от нaследникa Тутти и его куклы. Я сидел нa
солнце, подняв нос. У меня нa носу прыщ, и я думaл, что солнечные лучи
позволят мне избaвиться от некрaсивого прыщa. И вдруг появились гвaрдейцы. Их было двенaдцaть человек. Они возбуждённо о чём-то говорили.
Порaвнявшись с нaми, они остaновились. Они имели угрожaющий вид. Один
из них скaзaл, укaзывaя нa нaследникa Тутти: "Вот сидит волчонок. У трёх
жирных свиней рaстёт волчонок". Увы! Я понял, что ознaчaли эти словa.
- Кто же эти три жирные свиньи? - спросил Первый Толстяк.
Двa остaльных густо покрaснели. Тогдa покрaснел и Первый. Все трое сопели тaк сильно, что нa верaнде рaскрывaлaсь и зaкрывaлaсь стекляннaя
дверь.
213
- Они обступили нaследникa Тутти, - продолжaл воспитaтель. - Они говорили: "Три свиньи воспитывaют железного волчонкa. Нaследник Тутти, спрaшивaли они, - с кaкой стороны у тебя сердце?.. У него вынули сердце.
Он должен рaсти злым, чёрствым, жестоким, с ненaвистью к людям... Когдa
сдохнут три свиньи, злой волк зaступит их место".
- Почему же вы не прекрaтили этих ужaсных речей? - зaкричaл госудaрственный кaнцлер, тряся воспитaтеля зa плечо. - Рaзве вы не догaдaлись,
что это изменники, перешедшие нa сторону нaродa?
Воспитaтель был в ужaсе. Он лепетaл:
- Я это видел, но я их боялся. Они были очень возбуждены. А у меня не
было никaкого оружия, кроме прыщa... Они держaлись зa эфесы сaбель, готовые ко всему. "Посмотрите, - скaзaл один из них, - вот чучело. Вот куклa.
Волчонок игрaет с куклой. Ему не покaзывaют живых детей. Чучело, куклу с
пружиной, дaли ему в товaрищи". Тогдa другой зaкричaл: "Я остaвил в деревне сынa и жену! Мой мaльчик, стреляя из рогaтины, попaл в грушу, висевшую нa дереве в пaрке помещикa. Помещик велел высечь мaльчикa
розгaми зa оскорбление влaсти богaчей, a его слуги постaвили мою жену к
позорному столбу". Гвaрдейцы нaчaли кричaть и нaступaть нa нaследникa
Тутти. Тот, который рaсскaзывaл про мaльчикa, выхвaтил сaблю и ткнул ею в
куклу. Другие сделaли то же...
Рудольф Эрих Распе
Приключения барона Мюнхаузена Конь на крыше
Я выехал в Россию верхом на коне. Дело было зимою. Шёл снег.
Конь устал и начал спотыкаться. Мне сильно хотелось спать. Я чуть не падал с седла от усталости. Но напрасно искал я ночлега: на пути не попалось
мне ни одной деревушки. Что было делать?
Пришлось ночевать в открытом поле.
Кругом ни куста, ни дерева. Только маленький столбик торчал из-под снега.
К этому столбику я кое-как привязал своего озябшего коня, а сам улёгся
тут же, на снегу, и заснул.
Спал я долго, а когда проснулся, увидел, что лежу не в поле, а в деревне,
или, вернее, в небольшом городке, со всех сторон меня окружают дома.
Что такое? Куда я попал? Как могли эти дома вырасти здесь в одну ночь?
И куда девался мой конь?
Долго я не понимал, что случилось. Вдруг слышу знакомое ржание. Это
ржёт мой конь.
Но где же он?
Ржание доносится откуда-то сверху.
Я поднимаю голову – и что же?
Мой конь висит на крыше колокольни! Он привязан к самому кресту!
В одну минуту я понял, в чём дело.
214
Вчера вечером весь этот городок, со всеми людьми и домами, был занесён
глубоким снегом, а наружу торчала только верхушка креста.
Я не знал, что это крест, мне показалось, что это – маленький столбик, и я
привязал к нему моего усталого коня! А ночью, пока я спал, началась сильная оттепель, снег растаял, и я незаметно опустился на землю.
Но бедный мой конь так и остался там, наверху, на крыше. Привязанный к
кресту колокольни, он не мог спуститься на землю.
Что делать?
Не долго думая, хватаю пистолет, метко прицеливаюсь и попадаю прямо в
уздечку, потому что я всегда был отличным стрелком.
Уздечка – пополам.
Конь быстро спускается ко мне.
Я вскакиваю на него и, как ветер, скачу вперёд.
УДИВИТЕЛЬНАЯ ОХОТА
Впрочем, со мною бывали и более забавные случаи. Как-то раз я пробыл на
охоте весь день и к вечеру набрёл в глухом лесу на обширное озеро, которое
так и кишело дикими утками. В жизнь свою не видел я такого множества
уток!
К сожалению, у меня не осталось ни одной пули.
А я как раз этим вечером ждал к себе большую компанию друзей, и мне хотелось угостить их дичью. Я вообще человек гостеприимный и щедрый. Мои
обеды и ужины славились на весь Петербург. Как я вернусь домой без уток?
Долго я стоял в нерешительности и вдруг вспомнил, что в моей охотничьей
сумке остался кусочек сала.
Ура! Это сало будет отличной приманкой. Достаю его из сумки, быстро
привязываю его к длинной и тонкой бечёвке и бросаю в воду.
Утки, увидев съестное, тотчас же подплывают к салу. Одна из них жадно
глотает его.
Но сало скользкое и, быстро пройдя сквозь утку, выскакивает у неё позади!
Таким образом, утка оказывается у меня на верёвочке.
Тогда к салу подплывает вторая утка, и с ней происходит то же самое.
Утка за уткой проглатывают сало и надеваются на мою бечёвку, как бусы
на нитку. Не проходит и десяти минут, как все утки нанизаны на неё.
Можете себе представить, как весело было мне смотреть на такую богатую
добычу! Мне оставалось только вытащить пойманных уток и отнести к моему повару на кухню.
То-то будет пир для моих друзей!
Но тащить это множество уток оказалось не так-то легко.
Я сделал несколько шагов и ужасно устал. Вдруг – можете себе представить моё изумление! – утки взлетели на воздух и подняли меня к облакам.
Другой на моём месте растерялся бы, но я человек храбрый и находчивый.
Я устроил руль из моего сюртука и, управляя утками, быстро полетел к дому.
Но как спуститься вниз?
Очень просто! Моя находчивость помогла мне и здесь.
215
Я свернул нескольким уткам головы, и мы начали медленно опускаться на
землю.
Я попал как раз в трубу моей собственной кухни! Если бы вы только видели, как был изумлён мой повар, когда я появился перед ним в очаге!
К счастью, повар ещё не успел развести огонь.
СЛЕПАЯ СВИНЬЯ
Да, много бывало со мною всяких удивительных случаев!
Пробираюсь я как-то раз через чащу дремучего леса и вижу: бежит дикий
поросёнок, совсем ещё маленький, а за поросёнком – большая свинья.
Я выстрелил, но – увы – промахнулся.
Пуля моя пролетела как раз между поросёнком и свиньёй. Поросёнок завизжал и юркнул в лес, а свинья осталась на месте как вкопанная.
Я удивился: почему и она не бежит от меня? Но, подойдя ближе, я понял, в
чём дело. Свинья была слепая и не разбирала дороги. Она могла гулять по
лесам, лишь держась за хвостик своего поросёнка.
Моя пуля оторвала этот хвостик. Поросёнок убежал, а свинья, оставшись
без него, не знала, куда ей идти. Беспомощно стояла она, держа в зубах обрывок его хвостика. Тут мне пришла в голову блестящая мысль. Я схватил
этот хвостик и повёл свинью к себе на кухню. Бедная слепая покорно плелась
вслед за мною, думая, что её по-прежнему ведёт поросёнок!
Да, я должен повторить ещё раз, что находчивость – великая вещь!
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ОЛЕНЬ
Впрочем, со мной случались чудеса и почище. Иду я как-то по лесу и угощаюсь сладкими, сочными вишнями, которые купил по дороге.
И вдруг прямо передо мной – олень! Стройный, красивый, с огромными
ветвистыми рогами!
А у меня, как назло, ни одной пули!
Олень стоит и преспокойно глядит на меня, словно знает, что у меня ружьё
не заряжено.
К счастью, у меня осталось ещё несколько вишен, и я зарядил ружьё вместо
пули вишнёвой косточкой. Да, да, не смейтесь, обыкновенной вишнёвой косточкой.
Раздался выстрел, но олень только головой помотал. Косточка попала ему в
лоб и не причинила никакого вреда. В одно мгновение он скрылся в лесной
чаще.
Я очень жалел, что упустил такого прекрасного зверя.
Год спустя я снова охотился в том же лесу. Конечно, к тому времени я совсем позабыл об истории с вишнёвой косточкой.
Каково же было моё изумление, когда из чащи леса прямо на меня выпрыгнул великолепный олень, у которого между рогами росло высокое, развесистое вишнёвое дерево! Ах, поверьте, это было очень красиво: стройный
олень и на голове у него – стройное дерево! Я сразу догадался, что это дерево
выросло из той маленькой косточки, которая в прошлом году послужила мне
пулей. На этот раз у меня не было недостатка в зарядах. Я прицелился, вы216
стрелил, и олень замертво грохнулся на землю. Таким образом, с одного выстрела я сразу получил и жаркое и вишнёвый компот, потому что дерево было покрыто крупными, спелыми вишнями.
Должен сознаться, что более вкусных вишен я не пробовал за всю свою
жизнь.
ВОСЬМИНОГИЙ ЗАЯЦ
Да, немало чудесных историй случилось со мною в России.
Однажды я преследовал необыкновенного зайца.
Заяц был на диво быстроногий. Скачет все вперёд и вперёд – и хоть бы
присел отдохнуть.
Два дня я гнался за ним, не слезая с седла, и никак не мог догнать его.
Моя верная собака Дианка не отставала от него ни на шаг, но я никак не
мог приблизиться к нему на расстояние выстрела.
На третий день мне всё-таки удалось подстрелить этого проклятого зайца.
Чуть только он упал на траву, я соскочил с лошади и бросился рассматривать его.
Представьте себе моё удивление, когда я увидел, что у этого зайца, кроме
его обычных ног, были ещё запасные. У него было четыре ноги на животе и
четыре на спине!
Да, на спине у него были отличные, крепкие ноги! Когда нижние ноги у него уставали, он перевёртывался на спину, брюхом вверх, и продолжал бежать
на запасных ногах.
Немудрёно, что я как угорелый трое суток гонялся за ним!
ЧУДЕСНАЯ КУРТКА
К сожалению, догоняя восьминогого зайца, моя верная собака так устала от
трехдневной погони, что упала на землю и через час умерла.
Я чуть не заплакал от горя и, чтобы сохранить память о своей умершей любимице, приказал сшить себе из её шкуры охотничью куртку.
С тех пор мне уж не нужно ни ружья, ни собаки.
Всякий раз, когда я бываю в лесу, моя куртка так и тянет меня туда, где
прячется волк или заяц.
Когда я приближаюсь к дичи на расстояние выстрела, от куртки отрывается
пуговица и, как пуля, летит прямо в зверя! Зверь падает на месте, убитый
удивительной пуговицей.
Эта куртка и сейчас на мне.
Вы, кажется, не верите мне, вы улыбаетесь? Но посмотрите сюда, и вы убедитесь, что я рассказываю вам чистейшую правду: разве вы не видите своими
глазами, что теперь на моей куртке осталось всего две пуговицы? Когда я
снова пойду на охоту, я пришью к ней не меньше трех дюжин.
Вот будут завидовать мне другие охотники!
Л. Пантелеев
На ялике
Большая широкобокая лодка подходила к нашему берегу. Набитая до отказа, сидела она очень низко в воде, шла медленно, одолевая течение, и было
217
видно, как туго и трудно погружаются в воду вёсла и с каким облегчением
выскальзывают они из неё, сверкая на солнце и рассыпая вокруг себя тысячи
и тысячи брызг.
Я сидел на большом тёплом и шершавом камне у самой воды, и мне было
так хорошо, что не хотелось ни двигаться, ни оглядываться, и я даже рад был,
что лодка ещё далеко и что, значит, можно ещё несколько минут посидеть и
подумать… О чём? Да ни о чём особенном, а только о том, как хорошо сидеть, какое милое небо над головой, как чудесно пахнет водой, ракушками,
смолёным деревом…
Я уже давно не был за городом, и всё меня сейчас по настоящему радовало:
и чахлый одуванчик, притаившийся под пыльным зонтиком лопуха, и лёгкий,
чуть слышный плеск невской волны, и белая бабочка, то и дело мелькавшая
то тут, то там в ясном и прозрачном воздухе. И разве можно было в эту минуту поверить, что идёт война, что фронт совсем рядом, что он тут вот, за
этими крышами и трубами, откуда изо дня в день летят в наш осаждённый
город немецкие бомбардировщики и дальнобойные бризантные снаряды?
Нет, я не хотел думать об этом да и не мог думать — так хорошо мне было в
этот солнечный июльский день.
***
А на маленькой пристаньке, куда должна была причалить лодка, уже
набился народ. Ялик подходил к берегу, и, чтобы не потерять очереди, я тоже
прошёл на эти животрепещущие дощатые мостки и смешался с толпой ожидающих. Это были всё женщины, всё больше пожилые работницы.
Некоторые из них уже перекликались и переговаривались с теми, кто сидел
в лодке. Там тоже были почти одни женщины, а из нашего брата только несколько командиров, один военный моряк да сам перевозчик, человек в неуклюжем брезентовом плаще с капюшоном. Я видел пока только его спину и
руки в широких рукавах, которые ловко, хотя и не без натуги, работали вёслами. Лодку относило течением, но всё-таки с каждым взмахом вёсел она всё
ближе и ближе подходила к берегу.
— Матвей Капитоныч, поторопись! — закричал кто-то из ожидающих.
Гребец ничего не ответил. Подводя лодку к мосткам, он чуть-чуть повернул голову, и тут я увидел его лицо. Это был мальчик лет одиннадцатидвенадцати, а может быть, и моложе. Лицо у него было худенькое, серьёзное,
строгое, тёмное от загара, только бровки были смешные, детские, совершенно выцветшие, белые, да из-под широкого козырька огромной боцманской
фуражки с якорем на околыше падали на запотевший лоб такие же белобрысые, соломенные, давно не стриженные волосы.
По тому, как тепло и дружно приветствовали его у нас на пристани женщины, было видно, что мальчик не случайно и не в первый раз сидит на вёслах.
— Капитану привет! — зашумели женщины.
— Мотенька, давай, давай сюда! Заждались мы тебя.
— Мотенька, поспеши, опаздываем!
— Матвей Капитоныч, здравствуй!
218
— Отойди, не мешай, бабы! — вместо ответа закричал он каким-то хриплым простуженным баском, и в эту минуту лодка ударилась о стенку причала, качнулась и заскрипела. Мальчик зацепил веслом за кромку мостков, ктото из военных спрыгнул на пристань и помог ему причалить лодку.
Началась выгрузка пассажиров и посадка новых.
Маленький перевозчик выглядел очень усталым, с лица его катил пот, но
он очень спокойно, без всякого раздражения, сурово и повелительно распоряжался посадкой.
— Эй, тётка! — покрикивал он. — Вот ты, с противогазом которая. Садись
с левого борта. А ты, с котелком, — туда… Тихо… Осторожно. Без паники.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Он сосчитал, сбился и еще раз пересчитал, сколько людей в лодке.
— Довольно. Хватит! За остальными после приеду.
Оттолкнувшись веслом от пристани, он подобрал свой брезентовый балахон, уселся и стал собирать двугривенные за перевоз.
Я, помню, дал ему рубль и сказал, что сдачи не надо. Он шмыгнул носом,
усмехнулся, отсчитал восемь гривен, подал их мне вместе с квитанцией и
сказал:
— Если у вас лишние, так положите их лучше в сберкассу.
Потом пересчитал собранные деньги, вытащил из кармана большой старомодный кожаный кошель, ссыпал туда монеты, защёлкнул кошель, спрятал
его в карман, уселся поудобнее, поплевал на руки и взялся за вёсла.
Большая, тяжёлая лодка, сорвавшись с места, легко и свободно пошла вниз
по течению.
***
И вот, не успели мы как следует разместиться на своих скамейках, не успел
наш ялик отойти и на сотню метров от берега, случилось то, чего, казалось
бы, уж никак нельзя было ожидать в этот солнечный, безмятежно спокойный
летний день.
Я сидел на корме. Передо мной лежала река, а за нею — Каменный остров,
над которым всё выше и выше поднималось утреннее солнце. Густая зелёная
грива висела над низким отлогим берегом. Сквозь яркую свежую листву
виднелись отсюда какие-то домики, какая-то беседка с белыми круглыми колоннами, а за ними… Но нет, там ничего не было и не могло быть. Мирная
жизнь спокойно, как река, текла на этой цветущей земле. Лёгкий дымок клубился над пёстрыми дачными домиками. Чешуйчатые рыбачьи сети сушились, растянутые на берегу. Белая чайка летала. И было очень тихо. И в лодке
у нас тоже почему-то стало тише, только вёсла мерно стучали в уключинах
да за бортом так же мерно и неторопливо плескалась вода.
И вдруг в эту счастливую, безмятежную тишину ворвался издалека звук,
похожий на отдалённый гром. Лёгким гулом он прошёл по реке. И тотчас же
в каждом из нас что-то ёкнуло и привычно насторожилось. А какая-то женщина, правда не очень испуганно и не очень громко, вскрикнула и сказала:
— Ой, что это, бабоньки?
219
В эту минуту второй, более сильный удар размашистым отзвуком прокатился по реке. Все посмотрели на мальчика, который, кажется, один во всей
лодке не обратил никакого внимания на этот подозрительный грохот и продолжал спокойно грести.
— Мотенька, что это? — спросили у него.
— Ну что! — сказал он, не поворачивая головы. — Ничего особенного. Зенитки.
Голос у него был какой-то скучный и даже грустный, и я невольно посмотрел на него. Сейчас он показался мне почему-то ещё моложе, в нём было чтото совсем детское, младенческое: уши под большим картузом смешно оттопыривались в стороны, на загорелых щеках проступал лёгкий белый пушок,
из-под широкого и жёсткого, как хомут, капюшона торчала тонкая, цыплячья
шейка.
А в чистом, безоблачном небе уже бушевала гроза. Теперь уже и мне было
ясно, что где-то на подступах, на фортах, а может быть и ближе, работают
наши зенитные установки. Как видно, вражеским самолётам удалось пробиться сквозь первую линию огня, и теперь они уже летели к городу. Канонада усиливалась, приближалась. Всё новые и новые батареи вступали в дело, и скоро отдельные залпы стали неразличимы, — обгоняя друг друга, они
сливались в один сплошной гул.
— Летит! Летит! Поглядите-ка! — закричали вдруг у нас в лодке.
Я посмотрел — и ничего не увидел. Только мягкие, пушистые дымчатые
клубочки таяли то тут, то там в ясном и высоком небе. Но сквозь гром зенитного огня я расслышал знакомый прерывистый рокот немецкого мотора.
Гребец наш тоже мельком, искоса посмотрел на небо.
— Ага. Разведчик, — сказал он пренебрежительно.
И я даже улыбнулся, как это он быстро, с одного маха нашёл самолёт и с
какой точностью определил, что самолёт этот не какой-нибудь, а именно разведчик. Я хотел было попросить его показать мне, где он увидел этого разведчика, но тут будто огромной кувалдой ударило меня по барабанным перепонкам, я невольно зажмурился, услышал, как закричали женщины, и изо
всех сил вцепился в холодный влажный борт лодки, чтобы не полететь в воду.
***
Это открыли огонь зенитные батареи на Каменном острове. Уж думалось,
что дальше некуда: и так уж земля и небо дрожали от этого грома и грохота,
а тут вдруг оказалось, что всё это были пустяки, что до сих пор было даже
очень тихо и что только теперь-то и началась настоящая музыка воздушного
боя.
Ничего не скажу — было страшно. Особенно, когда в воду — и спереди и
сзади, и справа и слева от лодки — начали падать осколки.
Мне приходилось уже не раз бывать под обстрелом, но всегда это случалось со мной на земле, на суше. Там, если рядом и упадет осколок, его не
видно. А тут, падая с шипеньем в воду, эти осколки поднимали за собой це220
лые столбы воды. Это было красиво, похоже на то, как играют дельфины в
теплых морях, — но если бы это действительно были дельфины!..
Женщины в нашей лодке уже не кричали. Перепуганные, они сбились в кучу, съёжились, пригнули как можно ниже головы. А многие из них даже легли на дно лодки и защищали себя руками, как будто можно рукой уберечь
себя от тяжёлого и раскалённого куска металла. Но ведь известно, что в такие
минуты человек не умеет рассуждать. Признаться, мне тоже хотелось
нагнуться, зажмуриться, спрятать голову.
Но я не мог сделать этого.
Передо мной сидел мальчик. Ни на один миг он не оставил вёсел. Так же
уверенно и легко вёл он своё маленькое судно, и на лице его я не мог прочесть ни страха, ни волнения. Он только посматривал изредка то направо, то
налево, то на небо, потом переводил взгляд на своих пассажиров — и усмехался. Да, усмехался. Мне даже стыдно стало, я даже покраснел, когда увидел эту улыбку на его губах.
«Неужели он не боится? — подумал я. — Неужели ему не страшно?
Неужто не хочется ему бросить вёсла, зажмуриться, спрятаться под скамейку?… А впрочем, он ещё маленький, — подумалось мне. — Он ещё не понимает, что такое смерть, поэтому небось и улыбается так беспечно и снисходительно».
Канонада ещё не кончилась, когда мы пристали к берегу. Не нужно было
никого подгонять. Через полминуты лодка была уже пустая. Под дождём
осколков, совсем как это бывает под настоящим проливным дождём, женщины бежали на берег и прятались под густыми шапками приземистых дубков и
столетних лип.
Я вышел из лодки последним. Мальчик возился у причала, затягивая какойто сложный морской узел.
— Послушай! — сказал я ему. — Чего ты копаешься тут? Ведь, посмотри,
осколки летят…
— Чего? — переспросил он, подняв на секунду голову и посмотрев на меня
не очень любезно.
— Я говорю, храбрый ты, как я погляжу. Ведь страшно всё-таки. Неужели
ты не боишься?
В это время тяжёлый осколок с тупым звоном ударился о самую кромку
мостков.
— А ну, проходите! — закричал на меня мальчик. — Нечего тут…
— Ишь ты какой! — сказал я с усмешкой и зашагал к берегу. Я был обижен
и решил, что не стоит и думать об этом глупом мальчишке.
Но, выйдя на дорогу, я всё-таки не выдержал и оглянулся. Мальчика на
пристани уже не было. Я поискал его глазами. Он стоял на берегу, под навесом какого-то склада или сарая. Вёсла свои он тоже притащил сюда и поставил рядом.
«Ага, — подумал я с некоторым злорадством. — Всё-таки, значит, немножко побаиваешься, голубчик!..»
221
Но, по правде сказать, мне всё ещё было немножко стыдно, что маленький
мальчик оказался храбрее меня. Может быть, поэтому я не стал прятаться
под деревьями, а сразу свернул на боковую дорожку и отправился разыскивать Н-скую зенитную батарею.
***
Дела, которые привели меня на Каменный остров, к зенитчикам, отняли у
меня часа полтора-два. Обратно в город меня обещали «подкинуть» на штабной машине, прибытия которой ожидали с минуты на минуту.
В ожидании машины, от нечего делать, я беседовал с командиром батареи о
всякой всячине и, между прочим, рассказал о том, как сложно я к ним добирался, и о том, как наш ялик попал в осколочный дождь.
Командир батареи, пожилой застенчивый лейтенант из запасных, почемуто вдруг очень смутился и даже покраснел.
— Да, да… — сказал он, вытирая платком лицо. — К сожалению, наши
снаряды летают не только вверх, но и вниз. Но что же поделаешь! Это как раз
те щепки, которые летят, когда лес рубят. Но всё-таки неприятно. Очень неприятно. Ведь бывают жертвы, свои люди гибнут. Вот как раз недели три тому назад тут перевозчика осколком убило.
Я, помню, даже вздрогнул, когда услышал это.
— Как перевозчика? — сказал я. — Где? Какого?
— Да вот тут как раз, на Неве, где вы переезжали. Хороший человек был.
Сорок два года работал на перевозе. И отец у него, говорят, тоже на яликах
подвизался. И дед.
— А сейчас там какой-то мальчик, — сказал я.
— Ха! — улыбнулся лейтенант. — Ну как же! Мотя! Матвей Капитоныч!
«Адмирал Нахимов» мы его зовём. Это сынишка того перевозчика, который
погиб.
— Как?! — сказал я. — Того самого, который от осколка?…
— Ну да. Именно. Того Капитоном звали, а этого Матвей Капитонович.
Тоже матрос бывалый. Лет ему — не сосчитать как мало, а работает — сами
видели, — со взрослыми потягаться может. И притом, что бы ни было, всегда
на посту: и днём и ночью, и в дождь и в бурю…
— И под осколками, — сказал я.
— Да, и под осколками. Этого уж тут не избежишь! Осколочные осадки
выпадают у нас, пожалуй, почаще, чем обычные, метеорологические…
Лейтенант мне ещё что-то говорил, что-то рассказывал, но я плохо слушал
его. Почему-то мне вдруг страшно захотелось ещё раз увидеть Мотю.
— Послушайте, товарищ лейтенант, — сказал я, поднимаясь. — Знаете,
что-то ваша машина застряла. А у меня времени в обрез. Я, пожалуй, пойду.
— А как же вы? — удивился лейтенант.
— Ну что ж, — сказал я, — придётся опять на ялике.
***
Когда я пришёл к перевозу, ялик ещё только-только отваливал от противоположного берега. Опять он был переполнен пассажирами, и опять низкие
222
бортики его еле-еле выглядывали из воды, но так же легко, спокойно и уверенно работали вёсла и вели его наискось по течению, поблёскивая на солнце
и оставляя в воздухе светлую радужную пыль. А солнце стояло уже высоко,
припекало, и было очень тихо, даже как-то особенно тихо, как всегда бывает
летом после хорошего проливного дождя.
На пристани ещё никого не было, я сидел один на скамеечке, поглядывая
на воду и на приближающуюся лодку, и на этот раз мне уже не хотелось,
чтобы она шла подольше, — наоборот, я ждал её с нетерпением. А лодка как
будто чуяла это моё желание, шла очень быстро, и скоро в толпе пассажиров
я уже мог разглядеть белый парусиновый балахон и боцманскую фуражку
гребца.
«И днём и ночью, и в дождь и в бурю», — вспомнил я слова лейтенанта.
И вдруг я очень живо и очень ясно представил себе, как здесь вот, на этом
самом месте, в такой же, наверно, погожий, солнечный денёк, на этой же самой лодке, с этими же вёслами в руках погиб на своём рабочем посту отец
этого мальчика. Я отчётливо представил во всех подробностях, как это случилось. Как привезли старого перевозчика к берегу, как выбежали навстречу
его жена и дети, — и вот этот мальчик тоже, — и какое это было горе, и как
страшно стало, как потемнело у мальчика в глазах, когда какая-то чужая старуха всхлипнула, перекрестилась и сказала:
— Царство Небесное. Помер…
И вот не прошло и месяца, а этот мальчик сидит на этой лодке и работает
теми же вёслами, которые выпали тогда из рук его отца.
«Как же он может? — подумал я. — Как может этот маленький человек
держать в руках эти страшные вёсла? Как может он спокойно сидеть на скамейке, на которой ещё небось не высохла кровь его отца? Ведь, казалось бы,
он на всю жизнь должен был проникнуться смертельным ужасом и к этой заклятой работе, и к этой лодке, и к вёслам, и к чёрной невской воде. Даже отдалённый орудийный выстрел должен был пугать его и холодить жестокой
тоской его маленькое сердце. А ведь он улыбался. Вы подумайте только —
он улыбался давеча, когда земля и небо дрожали от залпов зенитных орудий!..»
Но тут мои размышления были прерваны. Весёлый женский голос звонко и
раскатисто, на всю реку, прокричал за моей спиной:
— Матвей Капитоныч, поторопи-ись!..
Пока я сидел и раздумывал, на пристани уже скопилась порядочная толпа
ожидающих. Опять тут было очень много женщин-работниц, было несколько
военных, две или три девушки-дружинницы и молодой военный врач.
Лодка уже подходила к мосткам. Повторилось то же, что было давеча на
том берегу. Ялик ударился о стенку причала и заскрипел. Женщины и на берегу и в лодке загалдели, началась посадка, и мальчик, стоя в лодке и придерживаясь веслом за бортик мостков, не повышая голоса, серьёзно и деловито командовал своими пассажирами. Мне показалось, что за эти два часа
он ещё больше осунулся и похудел. Тёмное от загара и от усталости лицо его
223
блестело, он тяжело дышал. Балахон свой он расстегнул, распахнул ворот
рубашки, и оттуда выглядывала полоска незагорелой кожи. Когда я входил в
лодку, он посмотрел на меня, улыбнулся, показав на секунду маленькие белые зубы, и сказал:
— Что? Уж обратно?
— Да. Обратно, — ответил я и почему-то очень обрадовался и тому, что он
меня узнал, и тому, что заговорил со мной и даже улыбнулся мне.
Усаживаясь, я постарался занять место поближе к нему. Это удалось мне.
Правда, пришлось кого-то не очень вежливо оттолкнуть, но когда мальчик
сел на своё капитанское место, оказалось, что мы сидим лицом к лицу.
Выполнив обязанности кассира, собрав двугривенные, пересчитав их и
спрятав, Мотя взялся за вёсла.
— Только не шуметь, бабы! — строго прикрикнул он на своих пассажирок.
Те слегка притихли, а мальчик уселся поудобнее, поплевал на руки, и вёсла
размеренно заскрипели в уключинах, и вода так же размеренно заплескалась
за бортом.
Мне очень хотелось заговорить с мальчиком. Но, сам не знаю почему, я
немножко робел и не находил, с чего начать разговор. Улыбаясь, я смотрел
на его серьёзное сосредоточенное лицо и на смешные детские бровки, на которых поблёскивали редкие светлые волосики. Внезапно он взглянул на меня, поймал мою улыбку и сказал:
— Вы чего смеётесь?
— Я не смеюсь, — сказал я немножко даже испуганно. — С чего ты взял,
что я смеюсь? Просто я любуюсь, как ты ловко работаешь.
— Как это ловко? Обыкновенно работаю.
— Ого! — сказал я, покачав головой. — А ты, Адмирал Нахимов, я погляжу, дядя сердитый…
Он опять, но на этот раз, как мне показалось, с некоторым любопытством
взглянул на меня и сказал:
— А вы откуда знаете, что я — Адмирал Нахимов?
— Ну, мало ли? Слухом земля полнится.
— Что, на батареях были?
— Да, на батареях.
— А! Тогда понятно.
— Что тебе понятно?
Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли вообще рассусоливать со мной,
и наконец ответил:
— Командиры меня так дразнят — Адмиралом. Я ведь их тут всех обслуживаю: и зенитчиков, и лётчиков, и моряков, и из госпиталей которые…
— Да, брат, работки у тебя, как видно, хватает, — сказал я. — Устаёшь
здорово небось? А?
Он ничего не сказал, только пожал плечами. Что работки ему хватает и что
устаёт он зверски, было и без того видно. Лодка опять шла наперекор течению, и вёсла с трудом, как в густую чёрную глину, погружались в воду.
224
— Послушай, Матвей Капитоныч, — сказал я, помолчав. — Скажи, пожалуйста, откровенно, по совести: неужто тебе давеча не страшно было?
— Это когда? Где? — удивился он.
— Ну, давеча, когда зенитки работали.
Он усмехнулся и с каким-то не то что удивлением, а пожалуй, даже с сожалением посмотрел на меня.
— Вы бы ночью сегодня поглядели, что было. Вот это да! — сказал он.
— А разве ты ночью тоже работал?
— Я дежурил. У нас тут на деревообделочном он зажигалок набросал целый воз. Так мы тушили.
— Кто «мы»?
— Ну кто? Ребята.
— Так ты что — и не спал сегодня?
— Нет, спал немного.
— А ведь у вас тут частенько это бывает.
— Что? Бомбёжки-то? Конечно, часто. У нас тут вокруг батареи. Осколки
как начнут сыпаться, только беги.
— Да, — сказал я, — а ты, я вижу, всё-таки не бежишь.
— А мне бежать некуда, — сказал он, усмехнувшись.
— Ну, а ведь честно-то, по совести, — боязно всё-таки?
Он опять подумал и как-то очень хорошо, просто и спокойно сказал:
— Бойся не бойся, а уж если попадёт, так попадёт. Легче ведь не будет, если бояться?
— Это конечно, — улыбнулся я. — Легче не будет.
Мне всё хотелось задать ему один вопрос, но как-то язык не поворачивался.
Наконец я решился:
— А что, Мотя, это правда, что у тебя тут недавно отец погиб?
Мне показалось, что на одно мгновение вёсла дрогнули в его руках.
— Ага, — сказал он хрипло и отвернулся в сторону.
— Его что — осколком?
— Да.
— Вот, видишь…
Я не договорил. Но, как видно, он понял, о чём я хотел сказать. Целую минуту он молчал, налегая на вёсла. Потом, так же не глядя на меня, а куда-то в
сторону, хриплым, басовитым и, как мне показалось, даже не своим голосом
сказал:
— Воды бояться — в море не бывать.
— Хорошо сказано. Ну, а всё-таки — разве ты об этом не думал? Если и
тебя этак же?
— Что меня?
— Осколком.
— Тьфу, тьфу! — сказал он, сердито посмотрев на меня, и как-то лихо и
замысловато, как старый бывалый матрос, плюнул через левое плечо.
Потом, заметив, что я улыбаюсь, не выдержал, сам улыбнулся и сказал:
225
— Ну что ж! Конечно, могут. Всякое бывает.
Могут и убить. Тогда что ж… Тогда, значит, придётся Маньке за вёсла садиться.
— Какой Маньке?
— Ну какой! Сестрёнке. Она, вы не думайте, она хоть и маленькая, а силыто у неё побольше, чем у другого пацана. На спинке Неву переплывает туда и
обратно.
Беседуя со мной, Мотя ни на минуту не оставлял управления лодкой. Она
уже миновала середину реки и теперь, относимая течением в сторону, шла
наискось к правому, высокому берегу. А там уже поблёскивали кое-где стёкла в сереньких дощатых домиках, из-за дранковых, толевых и железных
крыш выглядывали чахлые пыльные деревца, а над ними без конца и без края
расстилалось бесцветное бледно-голубое, как бы разбавленное молоком, северное небо.
И опять на маленькой пристани уже толпился народ, уже слышен был шум
голосов, и уже кто-то кричал что-то и махал нам рукой.
— Мотя-а-а! — расслышал я и, вглядевшись, увидел, что это кричит маленькая девочка в белом платочке и в каком-то бесцветном, длинном, как у
цыганки, платье.
— Мотя-а-а! — кричала она, надрываясь и чуть ли не со слезами в голосе. — Живей! Чего ты копаешься там?…
Мотя и головы не повернул. Только подводя лодку к мосткам, он поглядел
на девочку и спокойно сказал:
— Чего орёшь?
Девочка была действительно совсем маленькая, босая, с таким же, как у
Моти, загорелым лицом и с такими же смешными, выцветшими, белёсыми
бровками.
— Обедать иди! — загорячилась она. — Мама ждёт, ждёт!.. Уж горох весь
выкипел.
И в лодке и на пристани засмеялись. А Мотя неторопливо причалил ялик,
дождался, пока сойдут на берег все пассажиры, и только тогда повернулся к
девочке и ответил ей:
— Ладно. Иду. Принимай вахту.
— Это что? — спросил я у него. — Это Манька и есть?
— Ага. Манька и есть. Вот она у нас какая! — улыбнулся он, и в голосе его
я услышал не только очень тёплую нежность, но и настоящую гордость.
— Славная девочка, — сказал я и хотел сказать ещё что-то.
Но славная девочка так дерзко и сердито на меня посмотрела и так ужасно
сморщила при этом свой маленький, загорелый, облупившийся нос, что я
проглотил все слова, какие вертелись у меня на языке. А она шмыгнула носом, повернулась на босой ноге и, подобрав подол своего цыганского платья,
ловко прыгнула в лодку.
226
— Эй, бабы, бабы!.. Не шуметь! Без паники! — закричала она хриплым,
простуженным баском, совсем как Мотя. «И, наверное, совсем, как покойный
отец», — подумалось мне.
Я попрощался с Мотей, протянул ему руку.
— Ладно. До свиданьица, — сказал он не очень внимательно и подал мне
свою маленькую, крепкую, шершавую и мозолистую руку.
Поднявшись по лесенке наверх, на набережную, я оглянулся.
Мотя в своём длинном и широком балахоне и в огромных рыбацких сапогах, удаляясь от пристани, шёл уже по узенькой песчаной отмели, слегка
наклонив голову и по-матросски покачиваясь на ходу.
А ялик уже отчалил от берега. Маленькая девочка сидела на вёслах, ловко
работала ими, и вёсла в её руках весело поблёскивали на солнце и рассыпали
вокруг себя тысячи и тысячи брызг.
Честное слово
Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как
следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а
на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются
где-то на животе.
Как-то летом я зашел в садик, - я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я
засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.
Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул
книгу, поднялся и пошел к выходу.
Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел
колокольчик сторожа.
Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне
послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.
Я свернул на боковую дорожку - там белел в темноте небольшой каменный
домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка.
А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив
голову, громко и безутешно плакал.
Я подошел и окликнул его:
- Эй, что с тобой, мальчик?
Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на
меня и сказал:
- Ничего.
- Как это ничего? Тебя кто обидел?
- Никто.
- Так чего ж ты плачешь?
Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.
- Давай пошли, - сказал я ему. - Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.
227
И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:
- Не могу.
- Что не можешь?
- Идти не могу.
- Как? Почему? Что с тобой?
- Ничего, - сказал мальчик.
- Ты что - нездоров?
- Нет, - сказал он, - здоров.
- Так почему ж ты идти не можешь?
- Я - часовой, - сказал он.
- Как часовой? Какой часовой?
- Ну, что вы - не понимаете? Мы играем.
- Да с кем же ты играешь?
Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:
- Не знаю.
Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.
- Послушай, - сказал я ему. - Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не
знаешь - с кем?
- Да, - сказал мальчик. - Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: "Хочешь играть в войну?" Я говорю: "Хочу".
Стали играть, мне говорят: "Ты сержант". Один большой мальчик... он
маршал был... он привел меня сюда и говорит: "Тут у нас пороховой склад - в
этой будке. А ты будешь часовой... Стой здесь, пока я тебя не сменю". Я говорю: "Хорошо". А он говорит: "Дай честное слово, что не уйдешь".
- Ну?
- Ну, я и сказал: "Честное слово - не уйду".
- Ну и что?
- Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
- Так, - улыбнулся я. - А давно они тебя сюда поставили?
- Еще светло было.
- Так где же они?
Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:
- Я думаю, - они ушли.
- Как ушли?
- Забыли.
- Так чего ж ты тогда стоишь?
- Я честное слово сказал...
Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут
ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо
стоять, что бы ни случилось - хоть лопни. А игра это или не игра - все равно.
- Вот так история получилась! - сказал я ему. - Что же ты будешь делать?
- Не знаю, - сказал мальчик и опять заплакал.
228
Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него
честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих
мальчишек?..
Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.
А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось...
- Ты, наверно, есть хочешь? - спросил я у него.
- Да, - сказал он, - хочу.
- Ну, вот что, - сказал я, подумав. - Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя
постою тут.
- Да, - сказал мальчик. - А это можно разве?
- Почему же нельзя?
- Вы же не военный.
Я почесал затылок и сказал:
- Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это
может сделать только военный, только начальник...
И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если
освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.
Я ничего не сказал мальчику, только сказал: "Подожди минутку", - а сам, не
теряя времени, побежал к выходу...
Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних
уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.
Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не
показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какието черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел
высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками.
Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту
минуту ни к чему.
Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел - за углом, на трамвайной остановке - защитную командирскую фуражку с синим
кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался,
как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг,
не успел добежать, вижу - к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.
Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
- Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!
Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:
- В чем дело?
- Видите ли, в чем дело, - сказал я. - Тут, в саду, около каменной будки, на
часах стоит мальчик... Он не может уйти, он дал честное слово... Он очень
229
маленький... Он плачет...
Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он
тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.
- При чем же тут я? - сказал он.
Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.
Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:
- Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?
Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.
В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять - но на этот раз очень тихо - плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:
- Ну, вот, я привел начальника.
Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.
- Товарищ караульный, - сказал командир. - Какое вы носите звание?
- Я - сержант, - сказал мальчик.
- Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.
Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:
- А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек...
- Я - майор, - сказал командир.
И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:
- Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.
И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.
И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.
Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож
несколько раз повернул в скважине ключ.
Майор протянул мальчику руку.
- Молодец, товарищ сержант, - сказал он. - Из тебя выйдет настоящий воин.
До свидания.
Мальчик что-то пробормотал и сказал: "До свиданья".
А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай,
побежал к остановке.
Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.
- Может быть, тебя проводить? - спросил я у него.
- Нет, я близко живу. Я не боюсь, - сказал мальчик.
Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое
крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.
230
А когда он вырастет... Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем
бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.
Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.
И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.
Маринка
С Маринкой мы познакомились незадолго до войны на парадной лестнице.
Я открывал французским ключом дверь, а она в это время, возвращаясь с
прогулки, проходила мимо, вся раскрасневшаяся, утомлённая и разгорячённая игрой. Куклу свою она тащила за руку, и кукла её, безжизненно повиснув, также выражала крайнюю степень усталости и утомления.
Я поклонился и сказал:
— Здравствуйте, красавица.
Девочка посмотрела на меня, ничего не ответила, засопела и стала медленно и неуклюже пятиться по лестнице наверх, одной рукой придерживаясь за
перила, а другой волоча за собой несчастную куклу. На площадке она сделала передышку, ещё раз испуганно посмотрела на меня сверху вниз, облегчённо вздохнула, повернулась и, стуча каблучками, побежала наверх.
После этого я много раз видел её из окна во дворе или на улице среди других детей. То тут, то там мелькал её красный сарафанчик и звенел звонкий,
иногда даже чересчур звонкий и капризный голосок.
Она была и в самом деле очень красива: черноволосая, курчавая, большеглазая, — ещё немножко, и можно было бы сказать про неё: вылитая кукла. Но от полного сходства с фарфоровой куклой её спасали живые глаза и
живой, неподдельный, играющий на щеках румянец: такой румянец не наведёшь никакой краской, про такие лица обычно говорят: «кровь с молоком».
Война помогла нам познакомиться ближе. Осенью, когда начались бомбёжки, в моей квартире открылось что-то вроде филиала бомбоубежища. В
настоящем убежище было недостаточно удобно и просторно, а я жил в первом этаже, и, хотя гарантировать своим гостям полную безопасность я, конечно, не мог, площади у меня было достаточно, и вот по вечерам у меня
стало собираться обширное общество — главным образом дети с мамами,
бабушками и дедушками.
Тут мы и закрепили наше знакомство с Маринкой. Я узнал, что ей шесть
лет, что живёт она с мамой и с бабушкой, что папа её на войне, что читать
она не умеет, но зато знает наизусть много стихов, что у неё шесть кукол и
один мишка, что шоколад она предпочитает другим лакомствам, а «булочки
за сорок» (то есть сорокакопеечные венские булки) простой французской…
Правда, всё это я узнал не сразу и не всё от самой Маринки, а больше от её
бабушки, которая, как и все бабушки на свете, души не чаяла в единственной
внучке и делала всё, чтобы избаловать её и испортить. Однако девочка была
сделана из крепкого материала и порче не поддавалась, хотя в характере её
уже сказывалось и то, что она «единственная», и то, что она проводит очень
много времени со взрослыми. Застенчивость и развязность, ребёнок и резо231
нёр сочетались в ней очень сложно, а иногда и комично. То она молчит, дичится, жмётся к бабушке, а то вдруг наберётся храбрости и затараторит так,
что не остановишь. При этом даже в тех случаях, когда она обращалась ко
мне, она смотрела на бабушку, как бы ища у неё защиты, помощи и одобрения.
Между прочим, от бабушки я узнал, что Маринка ко всему прочему ещё и
артистка — поёт и танцует.
Я попросил её спеть. Она отвернулась и замотала головой.
— Ну, если не хочешь петь, может быть, спляшешь?
Нет, и плясать не хочет.
— Ну, пожалуйста, — сказал я. — Ну, чего ты боишься?
— Я не боюсь — я стесняюсь, — сказала она, посмотрев на бабушку, и, так
же не глядя на меня, храбро добавила: — Я ничего не боюсь. Я только
немцев боюсь.
Я стал выяснять, с чего же это она вдруг боится немцев. Оказалось, что о
немцах она имеет очень смутное представление. Немцы для неё в то время
были ещё чем-то вроде трубочистов или волков, которые рыщут в лесу и
обижают маленьких и наивных Красных Шапочек. То, что происходит вокруг — грохот канонады за стеной, внезапный отъезд отца, исчезновение
шоколада и «булочек за сорок», даже самое пребывание ночью в чужой квартире, — всё это в то время ещё очень плохо связывалось в её сознании с понятием «немец».
И страх был не настоящий, а тот, знакомый каждому из нас, детский страх,
который вызывают в ребёнке сказочные чудовища — всякие бабы-яги, вурдалаки и бармалеи…
Я, помню, спросил у Маринки, что бы она стала делать, если бы в комнату
вдруг вошёл немец.
— Я бы его стулом, — сказала она.
— А если стул сломается?
— Тогда я его зонтиком. А если зонтик сломается — я его лампой. А если
лампа разобьётся — я его калошей…
Она перечислила, кажется, все вещи, какие попались ей на глаза. Это была
увлекательная словесная игра, в которой немцу уделялась очень скромная и
пассивная роль — мишени.
Было это в августе или в сентябре 1941 года.
Потом обстоятельства нас разлучили, и следующая наша встреча с Маринкой произошла уже в январе нового, 1942 года.
Много перемен произошло за это время. Давно уже перестали собираться в
моей квартире ночные гости. Да и казённые, общественные убежища тоже к
этому времени опустели. Город уже давно превратился в передовую линию
фронта, смерть стала здесь явлением обычным и привычным, и всё меньше
находилось охотников прятаться от неё под сводами кочегарок и подвалов.
Полярная ночь и полярная стужа стояли в ленинградских квартирах.
Сквозь заколоченные фанерой окна не проникал дневной свет, но ветер и мо232
роз оказались ловчее, они всегда находили для себя лазейки. На подоконниках лежал снег, он не таял даже в те часы, когда в комнате удавалось затопить «буржуйку».
Маринка уже два месяца лежала в постели.
Убогая фитюлька нещадно коптила, я не сразу разглядел, где что. Сгорбленная старушка, в которой я с трудом узнал Маринкину бабушку, трясущимися руками схватила меня за руку, заплакала, потащила в угол, где на
огромной кровати, под грудой одеял и одежды теплилась маленькая Маринкина жизнь.
— Мариночка, ты посмотри, кто пришёл к нам. Деточка, ты открой глазки,
посмотри…
Маринка открыла глаза, узнала меня, хотела улыбнуться, но не вышло: не
хватило силёнок.
— Дядя… — сказала она.
Я сел у её изголовья. Говорить я не мог. Я смотрел на её смертельно бледное личико, на тоненькие, как ветки, ручки, лежавшие поверх одеяла, на заострившийся носик, на огромные ввалившиеся глаза — и не мог поверить,
что это всё, что осталось от Маринки, от девочки, про которую говорили:
«кровь с молоком», от этой жизнерадостной, пышущей здоровьем резвушки.
Казалось, ничего детского не осталось в чертах её лица.
Угрюмо смотрела она куда-то в сторону — туда, где на закоптелых, некогда голубых обоях колыхалась витиеватая тень от дымящей коптилки.
Я принёс ей подарок — жалкий и убогий гостинец: кусок конопляной дуранды, завёрнутый, красоты ради, в тонкую папиросную бумагу. Больно было смотреть, как просияла она, с каким жадным хрустом впились её мышиные зубки в каменную твердь этого лошадиного лакомства.
Воспитанная по всем правилам девочка, она даже забыла сказать мне «спасибо»; только расправившись наполовину с дурандой, она вспомнила о бабушке, предложила и ей кусочек. А подобрав последние крошки и облизав
бумагу, она вспомнила и обо мне — молча посмотрела на меня и холодной
ручкой дотронулась до моей руки.
— Бабушка, — сказала она. Голос у неё был хриплый, простуженный. —
Бабушка, правда, как жалко, что когда мы немножко больше кушали, я не
сплясала дяде?
Бабушка не ответила.
— А теперь что, не можешь? — спросил я.
Она покачала головой:
— Нет.
Бабушка опустилась на стул, заплакала.
— Боже мой, — сказала она, — когда это всё кончится только?!
Тут произошло нечто неожиданное. Маринка резко повернулась, подняла
голову над подушкой и со слезами в голосе закричала:
— Ах, бабушка, замолчи, ты мне надоела! «Когда это кончится?!» Вот всех
немцев перебьют, тогда и кончится…
233
Силёнки изменили ей. Она снова упала на подушку.
Бабушка продолжала плакать.
Я помолчал и спросил:
— А ты немцев всё ещё боишься, Маринка?
— Нет, не боюсь, — сказала она.
Пытаясь возобновить наш старый шуточный разговор, я сказал ей:
— А что ты станешь делать, если, скажем, немец вдруг войдёт в твою комнату?
Она задумалась. Глубокие, недетские морщинки сбежались к её переносице. Казалось, она трезво рассчитывает свои силы: стула ей теперь не поднять,
до лампы не дотянуться, полена во всём доме днём с огнём не найдёшь.
Наконец она ответила мне. Я не расслышал. Я только видел, как блеснули
при этом её маленькие крепкие зубки.
— Что? — переспросил я.
— Я его укушу, — сказала Маринка. И зубы её ещё раз блеснули, и сказано
это было так, что, честное слово, я не позавидовал бы тому немцу, который
отважился бы войти в эту холодную и закоптевшую, как вигвам, комнату.
Я погладил Маринкину руку и сказал:
— Он не придёт, Маринка…
Много могил мы вырубили за эту зиму в промёрзшей ленинградской земле.
Многих и многих недосчитались мы по весне.
А Маринка выжила.
Я видел её весной сорок второго года. Во дворе на солнышке играла она с
подругами… Это была очень скромная, тихая и благопристойная игра.
И это были ещё не дети, а детские тени. Но уже чуть-чуть румянились их
бледные личики, и некоторые из них уже прыгали на одной ножке, а это
очень трудно — держаться на одной ноге: тот, кто пережил ленинградскую
зиму, поймёт и оценит это. Увидев меня, Маринка бросилась мне навстречу.
— Дядя, — сказала она, обнимая меня, — какой вы седой, какой вы старый…
Мы поговорили с ней, поделились последними новостями. Оба мы понастоящему радовались, что видим друг друга — какими ни на есть, худыми
и бледными, но живыми. Ведь не всякому выпала эта радость.
Когда мы уже простились, Маринка снова окликнула меня.
— Дядя, — сказала она, смущённо улыбаясь, — знаете что, хотите, я вам
спляшу?
— Ого! — сказал я. — Ты уже можешь плясать?
— Немножко могу. Но только не здесь. Пойдёмте знаете куда? На задний
двор, около помойки…
— Нет, Мариночка, не надо, — сказал я. — Побереги силёнки — они тебе
ещё пригодятся. А спляшешь ты мне знаешь когда? Когда мы доживём до
победы, когда разобьём фашистов.
— А это скоро?
Я сказал:
234
— Да, скоро.
И, сказав это, я почувствовал, что беру на себя очень большое обязательство. Это была уже не игра — это была присяга.
Ирина Пивоварова
ПРО МОЮ ПОДРУГУ И НЕМНОЖКО ПРО МЕНЯ
Двор у нас был большой. В нашем дворе гуляло много всяких детей — и
мальчишек и девчонок. Но больше всех я любила Люську. Она была моей
подругой. Мы с ней жили в соседних квартирах, а в школе сидели за одной
партой.
У моей подруги Люськи были прямые жёлтые волосы. А глаза у неё были!..
Вы, наверное, не поверите, какие у неё были глаза. Один глаз зелёный, как
трава. А другой — совсем жёлтый, с коричневыми пятнышками!
А у меня глаза были какие-то серые. Ну, просто серые, и всё. Совсем неинтересные глаза! И волосы у меня были дурацкие — кудрявые и короткие. И
огромные веснушки на носу. И вообще всё у Люськи было лучше, чем у меня. Вот только ростом я была выше.
Я ужасно этим гордилась. Мне очень нравилось, когда нас во дворе звали
«Люська большая» и «Люська маленькая».
И вдруг Люська выросла. И стало непонятно, кто из нас большая, а кто маленькая.
А потом она выросла ещё на полголовы.
Ну, это было уже слишком! Я на неё обиделась, и мы перестали гулять
вместе во дворе. В школе я не смотрела в её сторону, а она не смотрела в
мою, и все очень удивлялись и говорили: «Между Люськами чёрная кошка
пробежала», и приставали к нам, почему мы поссорились.
После школы я теперь не выходила во двор. Мне там нечего было делать.
Я слонялась по дому и не находила себе места. Чтобы не было так скучно, я
украдкой, из-за занавески, смотрела, как Люська играет в лапту с Павликом,
Петькой и братьями Кармановыми.
За обедом и за ужином я теперь просила добавки. Давилась, а всё съедала…
Каждый день я прижималась затылком к стене и отмечала на ней красным
карандашом свой рост. Но странное дело! Выходило, что я не только не расту, но даже, наоборот, уменьшилась почти на два миллиметра!
А потом настало лето, и я поехала в пионерский лагерь.
В лагере я всё время вспоминала Люську и скучала по ней.
И я написала ей письмо.
Здравствуй, Люся!
Как ты поживаешь? Я поживаю хорошо. У нас в лагере очень весело. У
нас рядом течёт речка Воря. В ней вода голубая-голубая! А на берегу есть
ракушки. Я нашла для тебя очень красивую ракушку. Она кругленькая и с полосками. Наверное, она тебе пригодится. Люсь, если хочешь, давай дружить
снова. Пусть тебя теперь называют большой, а меня маленькой. Я всё равно
согласна. Напиши мне, пожалуйста, ответ.
С пионерским приветом!
235
Люся Синицына
Я целую неделю ждала ответа. Я всё думала: а вдруг она мне не напишет!
Вдруг она больше никогда не захочет со мной дружить!.. И когда от Люськи
наконец пришло письмо, я так обрадовалась, что у меня даже руки немножечко дрожали.
В письме было написано вот что:
Здравствуй, Люся!
Спасибо, я поживаю хорошо. Вчера мне мама купила замечательные тапочки с белым кантиком. Ещё у меня есть новый большой мяч, прямо закачаешься! Скорее приезжай, а то Павлик с Петькой такие дураки, с ними неинтересно! Ракушку ты смотри не потеряй.
С пионерским салютом!
Люся Косицына
В этот день я до вечера таскала с собой голубой Люськин конвертик. Я
всем рассказывала, какая у меня есть в Москве замечательная подруга Люська.
А когда я возвращалась из лагеря, Люська вместе с моими родителями
встречала меня на вокзале. Мы с ней бросились обниматься… И тут оказалось, что я переросла Люську на целую голову.
КАК МЫ С ЛЮСЬКОЙ СПОРИЛИ
Я сказала:
— Хватит спорить. Каждому дураку ясно, что на скрипке играть лучше,
чем на пианино!
— Нет, на пианино лучше! — сказала Люська. — На пианино столько клавишей всяких — и беленьких и чёрненьких, а на скрипке ни одной!
— А зато на скрипке ничего нажимать не надо и пальцы не устают!
— А зато на пианино сидеть можно, а на скрипке только стоять!
— Вот ещё! На скрипке тоже можно сколько хочешь сидеть! Только какой
же это дурак будет сидеть на скрипке?! Скрипка не для того, чтобы на ней
сидеть. Скрипка для того, чтобы по ней смычком водить. А ты пробовала по
пианино смычком водить? Много у тебя получилось?
— А ты пробовала на скрипке на педали нажимать? Много у тебя получилось?
Я сказала:
— Глупая ты! Где это ты видала скрипку с педалями?!
— А ты где пианино со смычком видала?
— Нет, на скрипке, конечно, лучше играть! — сказала я. — Скрипка маленькая, её на стенку повесить можно. А попробуй пианино на стенку повесь!
— А зато на пианино можно уроки делать!
— А зато на скрипке можно за струны дёргать!
— А зато на пианино можно в дочки-матери играть!
— А зато скрипкой можно размахивать!
— А зато на пианино можно орехи колоть!
236
— А зато скрипкой можно мух разгонять!
— А зато на пианино дневник вести можно! Нет, на пианино в тыщу раз
лучше играть!..
— Сколько можно болтать по телефону?! — услышала я вдруг в телефонной трубке голос Люськиной бабушки. — Ты, Людмила, до сих пор ещё не
занималась музыкой! А ну, марш за пианино!
— Пока, — печально сказала Люська. — Бабушка мне заниматься велит…
— Пока, — сказала я.
Мне тоже надо было браться за музыку. После того как у меня ничего не
вышло с пианино, меня стали учить на скрипке.
Я сняла со стены мою маленькую светло-коричневую скрипочку, раскрыла
ноты и принялась водить смычком по струнам.
Удивительная всё-таки вещь! Берёшь ящичек, проводишь по нему палочкой, и вдруг ящичек начинает петь. Захочешь — он поёт тоненько-тоненько,
пищит, как мышка, и так жалобно, что самой плакать хочется. А захочешь —
играет весело, громко, пляши, радуйся, прыгай, руками маши!
Да, удивительная вещь… Вот я играю сейчас колыбельную, она тихая и
грустная, даже мой Уран не выдерживает, начинает жалобно повизгивать,
смотрит на меня и повизгивает, как будто просит: «Сыграй что-нибудь весёленькое!»
Но мне нравится играть эту тихую колыбельную.
Стоишь посреди комнаты… На полу, на стенах отражается оранжевое
солнце, а ты водишь смычком по скрипке и стараешься, чтобы звуки из неё
выходили такие же мягкие и тёплые, как этот вечерний свет.
Да, мне нравится играть на скрипке. Гораздо больше, чем на пианино. А
впрочем, зачем я так говорю? На пианино тоже хорошо играть. Просто я маленькая была, когда меня учили, глупая, ничего не понимала. Я тогда ещё
только-только в третий класс пошла, а сейчас я его уже кончаю… И на пианино играть я тоже научусь. Обязательно.
…Когда я кончила заниматься, снова позвонила Люська.
— А ты знаешь, — сказала Люська, — я подумала и решила, что на скрипке и правда лучше играть, чем на пианино: нажимать ничего не надо и пальцы не устают.
— Ну и что? — сказала я. — А зато на пианино столько клавишей всяких — и белых и чёрных!
— А зато на скрипке можно за струны дёргать!
— А зато на пианино можно в дочки-матери играть!
— А зато на скрипке…
Но тут пришла с работы мама, и я перестала спорить с Люськой и пошла
ужинать.
КИЛИК-МИЛИК
Вчера у нас были гости — дядя Юра, тётя Марина, Ксения Вячеславовна и
ещё некоторые мамины сослуживцы.
237
Дядя Юра подарил мне губную гармошку, и я целый вечер на ней играла. В
ванной, правда. Мама не разрешила мне играть на гармошке за столом, сказала, что я испорчу гостям аппетит. Но я что-то не заметила, чтобы можно
было хоть чем-нибудь испортить им аппетит. Они уплетали наши пироги как
миленькие, за ушами хрустело.
Сначала ели пирог с картошкой, который мы с мамой пекли часа три. Через
несколько минут ни пирога, ни картошки на блюде не было…
Они ели, а я играла им на губной гармошке. Не понимаю, почему мама послала меня в ванную!
Мне так понравилось играть на губной гармошке, что я забыла про пироги,
сидела в ванной и дула в гармошку, пока мама не пришла и не сказала, что от
моего дутья у неё разламывается голова, а Ксении Вячеславовне сделалось
плохо. Ещё бы, есть надо поменьше, так и помереть недолго!
— Пойдём к гостям, Люся, — сказала мама, — а то ты оглохнешь от своих
трелей. Мне не нужны глухие дети! Вон у тебя уже круги под глазами!
Она схватила гармошку, сунула её в карман и поволокла меня к столу.
— Юрочка, смотри не подари ей в следующий раз барабан! — сказала мама.
И весь остальной вечер я пила вместе со всеми чай. А когда потом незаметно вытащила из маминого кармана гармошку, побежала в ванную, включила
воду и дунула в гармошку, она вдруг выскользнула у меня из рук и шлёпнулась прямо под струю горячей воды, и сколько я потом ни дула, из неё вылетали только хилые сиплые звуки. То ли промокла она, то ли засорилась у мамы в кармане, то ли мама нарочно её заколдовала.
В этот день я поздно легла спать.
Положила губную гармошку под подушку, закрыла глаза.
Вдруг гармошка оживёт до завтра? Ну конечно, оживёт! Наверно, она просто устала, или ей надоело играть, или она обиделась на маму… Ничего! Завтра утром я вытащу её из-под подушки, потру шерстяным одеялом для блеска, дуну в неё, и она ка-ак заиграет!
Спокойной ночи, Люсенька! Спи, завтра всё будет в порядке.
Я проснулась рано. Сразу влезла с головой под подушку и приложила гармошку к губам.
— Не бойся, гармошечка, мама ничего не услышит!
Но гармошка только тоненько засипела.
Что же делать? Может, смазать её чем-нибудь?
Я принесла из ванной мамин крем, густо смазала гармошку, но и это не помогло.
Тогда мне пришло в голову подушить её духами…
Я сняла с полки в ванной голубую коробочку, принесла её в комнату и попыталась открыть флакон.
Духи не открывались.
Я изо всех сил вцепилась в стеклянную крышечку, и вдруг крышечка выскочила и половина флакона выплеснулась прямо на мою постель!
238
Господи, что я наделала! Подушка пахла оглушающе, духов во флаконе
осталось на самом донышке! Надо скорей долить, чтобы мама не заметила!
Но как я пойду мимо маминой комнаты с пустым флаконом? Вдруг мама
уже проснулась? Лучше долью-ка его здесь, водой из вазочки с мимозой.
Мимоза давно засохла, вода ей больше не нужна.
Через минуту совершенно полный флакон стоял на своём месте в ванной, а
я снова вернулась к гармошке. Я трясла её, уговаривала, шептала:
— Гармошечка, миленькая, починись, пожалуйста! Я буду играть на тебе с
утра до ночи! А когда вырасту, стану знаменитой артисткой, буду с тобой по
радио выступать! А на маму ты не обращай внимания! Мы с ней вообще разные люди. Ей всё не нравится, что мне нравится. Кошек она не любит. Червяков не выносит. Боится их до смерти, как будто они кусаются! Один раз я
червяка домой принесла. Хотела, чтобы он у меня в коробке жил, крошки ел,
капусту, апельсины… Знаешь, какой симпатичный был червяк! А она его
взяла и выкинула!
Тут в комнату вошла мама. Вид у неё был оживлённый и радостный.
— Люська, одевайся скорее! Сегодня папа приезжает. Ты пойдёшь его
встречать?
Ещё бы! Конечно! Конечно, я пойду встречать папу! Я так по нему соскучилась!
Я стала быстро одеваться.
Эх, как жалко, что сломалась моя гармошка! Я бы с музыкой встречала папу… Вот подходит поезд, папа выскакивает из вагона, мама кидается к нему
с цветами, а я играю на гармошке! Папа подкидывает меня высоко-высоко, и
я играю прямо в небе. Все головы задирают, машут цветами…
— Слушай, в чём дело, почему у тебя в комнате пахнет моими духами? —
вдруг спросила мама.
Я похолодела:
— Н-не знаю…
— А ну, подойди сюда!
Она подозрительно меня понюхала.
— Ничего не понимаю. Скажи честно, ты трогала мои духи?
— Н-нет… Вернее, потрогала немножко, а потом на место положила.
— Вот как? На место положила? Но ведь я, кажется, строго-настрого запретила тебе прикасаться к моим духам! Что ты с ними делала? У меня впечатление, что ты поливала ими пол. А ну, принеси сюда флакон!
Целую минуту мама страшными глазами разглядывала на свет зеленоватую
мутную жидкость, потом понюхала её и сморщилась:
— Господи, какая гадость! Что ты с ними натворила?
— Понимаешь, мамочка, у меня гармошка сломалась… и я…
— При чём тут гармошка? Я спрашиваю: что ты туда налила?! Зачем ты
испортила мои французские духи? Ты же знаешь, как я их берегу!
— Мамочка, я не нарочно, — захныкала я. — Они сами вылились.
239
— Ах, значит, ты их вылила и, чтобы скрыть это, налила во флакон какуюто мерзость! Красиво, нечего сказать!.. Ну что же, благодарю за отравленное
настроение. Ты всегда мне вовремя его испортишь… Конечно, о том, чтобы
ехать со мной на вокзал, и речи быть не может! Ты останешься дома.
Она хлопнула дверью так, что у меня мурашки пробежали по спине. Всегда
так! Разозлится из-за какого-нибудь пустяка! Подумаешь, духи несчастные
пожалела! Они уже полгода стояли, старые стали, а моя гармошечка новенькая была! Духами подушишься, через пять минут уже не пахнет, а гармошка
всю жизнь могла играть!
И папу мне встречать не дали!.. Ну что за жизнь такая! Папочка, приезжай
скорее, мне без тебя плохо!
Я легла на диван и стала ждать папу. Было грустно.
Я закрыла глаза и стала думать, как удивится папа, когда не увидит меня на
вокзале, и как мама станет ему жаловаться…
А потом я вдруг увидела папу.
Вытянув руки и улыбаясь во всё лицо, папа шёл ко мне по пустынному
перрону.
Вокруг не было ни души. Только солнце светило в небе. Странно немножечко светило, как будто через туман…
В руках у папы был чемодан. На голове — красная шапочка с длинным козырьком, в каких катаются по улицам велосипедисты.
«Килик-милик, — бормотал папа. Смотрел на меня, смеялся и бормотал: —
Килик-милик, килик-милик…»
И вдруг в руках у папы сверкнула моя гармошечка!
«Килик-милик, килик-милик, починись, гармошка, вмиг!» — воскликнул
папа, приложил гармошку к губам… И она заиграла! Да так громко! Так весело!
Я подскочила на диване и протёрла глаза.
Передо мной стоял папа.
— Килик-милик, — сказал папа. — Селям алейкум, дочка!
Папа был в длинном полосатом халате. На ногах малиновые вышитые тапочки с загнутыми кверху носами. На голове — красная бархатная тюбетейка. Вылитый старик Хоттабыч!
В одной руке папа держал огромный зелёный арбуз, в другой — мою гармошку.
— Килик-милик, — подмигнул мне папа, хитро улыбнулся, поднёс гармошку к губам, и — чудо! — гармошка заиграла!
Мой милый папа стоял передо мной и играл на моей гармошке!
Из-за папиной спины выглядывало сияющее, смеющееся мамино лицо.
— Вставай, Люська! — говорила мама. — Вставай! Папа приехал! — И
протянула мне на ладони красное яблоко.
ПРОИСШЕСТВИЕ В СКВЕРЕ
Ура! Сегодня уроков не будет! Сегодня уроки отменили. Вера Евстигнеевна заболела. Ура-а!!!
240
Мы вышли из школы. Торопиться нам было некуда. День был замечательный. И мы решили сначала посидеть на лавочке в сквере, а потом опять искать Урана.
Мы сидели, ели кислый гранат и глазели по сторонам. Ох, и хорошо было
просто так сидеть на лавочке! Не писать диктанты, не решать задачи, а болтать ногами, есть кислый гранат и на всех смотреть.
— Люсь, гляди, какая тётка смешнецкая! Целый дом на голову надела.
— Ой, умора! Помереть со смеху можно!
— Да куда ты смотришь? Я ж тебе не туда показываю. Ну и бестолковая
ты!
— А ты сама толковая?
— Конечно, толковая!
— Ой, держите меня, толковая! Да что в тебе толкового? У тебя веснушки
на всём лице. Даже на ушах.
Я уже хотела рассердиться, но тут к нам подбежал маленький, рыжий,
ужасно весёлый щенок. Одно ухо у него было белое. А на боку было круглое
чёрное пятнышко.
— Люська, Уран! — закричали мы в один голос и бросились к щенку.
Щенок отпрыгнул в сторону. Мы подскочили к нему, но он снова отпрыгнул, пригнулся к земле и завилял хвостом. Он, видно, думал, что мы с ним
играем.
Тогда я вспомнила про гранат.
— Уран, Уран, на-на-на… Возьми гранатик! Вкусный гранатик! Вкусненький гранатик!
Уран подошёл ко мне и стал нюхать гранат.
— Люська, окружай! — зашептала я.
Люська медленно обошла Урана сзади и схватила его за хвост.
Уран взвизгнул и цапнул Люську за палец.
Люська выпустила Уранов хвост и заорала так, как будто Уран ей руку откусил.
И тогда я подкралась к Урану, схватила его, крепко прижала к себе и сказала:
— Люська, пошли!
Но тут раздался чей-то пронзительный крик.
— Зита, Зита! — вопила какая-то тощая гражданка, подбегая к нам.
Она выхватила у меня щенка и, не переставая кричать: «Зита! Зита! Что
они с тобой сделали!» — стала целовать его прямо в морду. Щенок отворачивался. Наверно, ему было неприятно.
А эта гражданка всё целовала его и говорила:
— Зиточка! Бедненькая! Как ты переволновалась! Девочка моя! — Потом
она стала кричать: — Хулиганки! Хулиганки!
Вокруг нас стали останавливаться люди. А женщина тыкала в нас пальцем
и кричала:
— Они хотели украсть мою Зиту!
241
Я не знала, куда деваться от стыда. Чтобы не смотреть по сторонам, я стала
выковыривать зёрнышки из граната.
— Как будто их и не касается, — покачала головой женщина в платочке. —
А ещё с портфелями! Чему их только в школе учат!
— Выдрать их надо, — сказал гражданин в кепке. — Сразу бы поумнели!
— Вы не правы, — сказал гражданин в шляпе. — Вот меня, знаете, родители никогда не били, и я, знаете…
— Да что вы к ним пристали?! Это же дети! Что уж им, и поиграть нельзя?.. А вы, гражданка, сами виноваты. Нечего тут собак распускать.
— Это уж точно! Развели собак. Людям посидеть негде! Безобразие!
Вокруг нас уже стояла целая толпа.
— В чём дело, граждане? — раздался вдруг строгий голос, и мы увидели,
что сквозь толпу протискивается милиционер.
— Товарищ милиционер! Товарищ милиционер! — затараторила тощая
гражданка. — Вот эти девицы хотели украсть мою собаку!
— Мы не украсть… Мы просто взять хотели, — пролепетала я.
— Ага! Взять! Вы слышали? Слышали?
— Вы хотели взять чужую собаку?! — Милиционер посмотрел на нас и
грозно нахмурил белые брови. — Постойте, постойте, — вдруг сказал он. —
Что-то мне ваши лица знакомы… Кажется, мы уже с вами встречались.
Я взглянула на милиционера, и у меня похолодело в груди.
Я вспомнила…
ИСТОРИЯ С ТРУБОЙ
В тот ясный, солнечный день наша школа с самого утра собирала металлолом.
Мы с Люськой явились на школьный двор раньше всех.
Люська, конечно, опоздала бы, если бы я за ней не зашла.
Она, кажется, вообще хотела прикинуться больной и никуда не идти. Но я
стала ей рассказывать, как это интересно — собирать металлолом, и как мы с
ней соберём больше всех металлолома, и как нас сфотографируют для
школьной стенгазеты и даже потом пошлют наши фотографии в «Пионерскую правду».
— И все будут разглядывать наши фотографии. И скажут: «Да, вот эта девочка очень красивая, просто настоящая красавица! А вот у этой девочки
хоть и не очень красивое лицо, но зато очень умное!»
— Ничего у тебя не умное лицо! — проворчала Люська и нехотя стала
надевать ботинки.
— Скорее, скорее… — торопила я Люську. — Вчера Коля Лыков просил
меня прийти пораньше.
Через десять минут мы уже стояли в школьном дворе рядом с Колей Лыковым, а через пятнадцать — ходили по подъездам, стучались во все квартиры
подряд и спрашивали:
— Скажите, пожалуйста, у вас есть металлолом?
242
Но ни у кого почему-то не было никакого металлолома. Только одна бабушка дала нам облезлую зелёную кружку. Так мы и ходили с одной этой
кружкой, а другие ребята на наших глазах тащили железные кровати, кастрюли и вёдра.
И вот, когда мы с Люськой уже совсем отчаялись найти что-нибудь подходящее, мы вдруг наткнулись возле какого-то дома на обломок старой, ржавой
трубы.
Это было как раз то, что нужно. Мы схватили эту трубу и понесли. Но она
оказалась ужас какая тяжёлая! Через три минуты мы были совершенно мокрые и пыхтели как паровозы.
Тогда нам в голову пришла замечательная мысль. Мы решили прокатить
трубу по земле метров пять, а потом выйти с трубой в Горбатый переулок и
пустить её вниз по переулку.
Так мы и сделали.
Наша труба как будто только этого и ждала.
Она тут же покатилась. Она катилась всё быстрее и быстрее, и вот она со
страшным грохотом, подпрыгивая на камнях и пугая прохожих, понеслась по
самой середине переулка.
Мы мчались за трубой. Из окон высовывались люди. Кошки и голуби шарахались во все стороны. А труба громыхала уже где-то в конце переулка,
почти рядом со школой…
И вдруг в переулок въехал грузовик.
Труба со всего размаха ударилась об его колёса, стукнула грузовик по фаре, перевернулась в воздухе и стала как вкопанная.
Грузовик тоже стал.
Мне больше не хотелось мчаться за трубой. Больше всего на свете я хотела
бы сейчас остановиться и побежать обратно, вверх по переулку, но мы обе
так разбежались под горку, что остановиться было просто невозможно.
Из грузовика выскочил здоровенный шофёр. Он согнулся, широко растопырил руки… и через секунду мы обе уже трепыхались у него в руках, как
будто пойманные рыбы.
— Ой! — отчаянно отбиваясь, пищали мы. — Пустите нас! Пустите! Это не
мы! Мы не нарочно!
— В милиции разберутся, что к чему, — говорил шофёр. — Я вам покажу,
как грузовики ломать!
Так мы оказались в милиции.
За столом сидел молодой милиционер с розовым круглым лицом, со смешным толстым носом и совершенно белыми бровями. Лицо у него было совсем
не строгое, и он всё время хмурил белые брови, чтобы выглядеть построже.
— Так, — сказал он, когда сердитый шофёр ушёл. — Значит, хулиганим?
— Что вы, товарищ милиционер! — закричали мы наперебой. — Мы не хулиганим! Мы металлолом собирали! И ничего мы не нарочно! Это он сам
нарочно. Чуть нашу трубу не раздавил. Она себе катилась, никому не мешала…
243
— Катилась, значит? — сказал милиционер. — Ну что ж, придётся в школу
сообщить!
И тут мы не на шутку перепугались. Мы заныли в один голос:
— Товарищ милиционер, мы больше не будем! Не говорите в школе. Мы
правда-правда больше не будем! Вот честное слово! Честное пионерское!
И слёзы у нас закапали. И не понарошку, а по-правдашнему.
Милиционер опять посмотрел на нас, грозно нахмурился и вдруг сказал:
— Ладно, что с вами делать! Прощу на первый раз. Но только смотрите:
если ещё что натворите, приму меры. — И он поднял карандаш и ещё раз
строго повторил: — Приму меры.
Так окончилась тогда наша история с трубой и милиционером. Но сейчас…
ЧТО БЫЛО ПОТОМ
— Ну конечно же, старые знакомые! — сказал милиционер. — Так-то вы
своё слово держите? Красиво, нечего сказать! А ну ведите-ка меня к себе домой! Придётся мне познакомиться с вашими родителями!
Мы шли домой с милиционером. Я шла красная как рак, а Люська — белая
как мел.
Все на нас смотрели.
Я шла и думала:
«Дарья Семёновна, миленькая, уйдите, пожалуйста, на рынок. Или в магазин. Или в гости. Но только дома не сидите. Дома вредно сидеть. Пойдите
погуляйте, какая погода хорошая! Или засните крепко-крепко и дверь никому
не открывайте. Ну пожалуйста, не открывайте никому дверь! Мало ли какие
воры ходят!»
Мы поднялись по лестнице. Милиционер позвонил один раз. И сразу же за
дверью зашаркали шаги Люськиной бабушки Дарьи Семёновны. Всё пропало!
Дарья Семёновна открыла дверь и схватилась за сердце. Мы вошли.
…Милиционер не уходил долго. Мы сидели в соседней комнате и ждали.
Потом мы услышали, как хлопнула входная дверь, и Люськина бабушка
мрачнее тучи вошла в нашу комнату.
— Марш за уроки! — приказала она Люське. — Всё доложу родителям! А
ты ступай домой, — кивнула она в мою сторону. — Когда мать с работы
приходит?
— В шесть, — сказала я и поплелась домой.
Я долго ковыряла ключом в двери… Скажет Дарья Семёновна моей маме?
Скажет или не скажет?
Я места себе не находила. Чтобы ни о чём больше не думать, я легла на диван и заснула.
МАМА СЕРДИТСЯ
Когда я проснулась, мама уже была дома.
Мы сели ужинать вдвоём. Папы с нами не было. Он уехал в командировку.
Есть мне не хотелось. Я ковыряла в тарелке еду и всё думала: «Скажет Дарья Семёновна или не скажет?»
244
Мама поглядывала на меня так, как будто происходит что-то очень интересное. Потом она вдруг спросила:
— Ну и как, ничего?
— Что «ничего»?
— Да то, что ты ешь?
— А-а… Ничего.
— Люсь, да ты что?
— А что?
— Да ведь это шампиньоны в сметане!
— Ну и что?
— Люсь, ты нездорова. А ну, давай сюда лоб!
Она встала и притронулась губами к моему лбу.
— Странно, температуры нет. А ну, покажи горло!
Я открыла рот и высунула язык.
— И горло нормальное. Странно. Очень странно.
В это время зазвонил звонок.
Я вскочила как ужаленная и побежала открывать.
«Скажу, что мамы нет дома», — решила я. Но за дверью никого не оказалось. Когда я вернулась в комнату, мама клала на рычаг телефонную трубку.
— Ошиблись номером, — сказала мама. — Да, ты ведёшь себя очень
странно. А ну-ка, скажи, как у тебя дела в школе?
— Всё хорошо. Сегодня уроков не было. И завтра не будет: Вера Евстигнеевна заболела.
— Так что же с тобой делается?
— Ничего не делается. Мам, а тебе не хотелось бы пойти в кино?
— Что-о?!
— Ты пойди. Ну пойди, пожалуйста, очень тебя прошу! А я тут одна побуду. Ты, главное, не волнуйся. Я люблю одна по вечерам дома сидеть.
ЧТО БЫЛО ПОТОМ
— Ну конечно же, старые знакомые! — сказал милиционер. — Так-то вы
своё слово держите? Красиво, нечего сказать! А ну ведите-ка меня к себе домой! Придётся мне познакомиться с вашими родителями!
Мы шли домой с милиционером. Я шла красная как рак, а Люська — белая
как мел.
Все на нас смотрели.
Я шла и думала:
«Дарья Семёновна, миленькая, уйдите, пожалуйста, на рынок. Или в магазин. Или в гости. Но только дома не сидите. Дома вредно сидеть. Пойдите
погуляйте, какая погода хорошая! Или засните крепко-крепко и дверь никому
не открывайте. Ну пожалуйста, не открывайте никому дверь! Мало ли какие
воры ходят!»
Мы поднялись по лестнице. Милиционер позвонил один раз. И сразу же за
дверью зашаркали шаги Люськиной бабушки Дарьи Семёновны. Всё пропало!
245
Дарья Семёновна открыла дверь и схватилась за сердце. Мы вошли.
…Милиционер не уходил долго. Мы сидели в соседней комнате и ждали.
Потом мы услышали, как хлопнула входная дверь, и Люськина бабушка
мрачнее тучи вошла в нашу комнату.
— Марш за уроки! — приказала она Люське. — Всё доложу родителям! А
ты ступай домой, — кивнула она в мою сторону. — Когда мать с работы
приходит?
— В шесть, — сказала я и поплелась домой.
Я долго ковыряла ключом в двери… Скажет Дарья Семёновна моей маме?
Скажет или не скажет?
Я места себе не находила. Чтобы ни о чём больше не думать, я легла на диван и заснула.
МАМА СЕРДИТСЯ
Когда я проснулась, мама уже была дома.
Мы сели ужинать вдвоём. Папы с нами не было. Он уехал в командировку.
Есть мне не хотелось. Я ковыряла в тарелке еду и всё думала: «Скажет Дарья Семёновна или не скажет?»
Мама поглядывала на меня так, как будто происходит что-то очень интересное. Потом она вдруг спросила:
— Ну и как, ничего?
— Что «ничего»?
— Да то, что ты ешь?
— А-а… Ничего.
— Люсь, да ты что?
— А что?
— Да ведь это шампиньоны в сметане!
— Ну и что?
— Люсь, ты нездорова. А ну, давай сюда лоб!
Она встала и притронулась губами к моему лбу.
— Странно, температуры нет. А ну, покажи горло!
Я открыла рот и высунула язык.
— И горло нормальное. Странно. Очень странно.
В это время зазвонил звонок.
Я вскочила как ужаленная и побежала открывать.
«Скажу, что мамы нет дома», — решила я. Но за дверью никого не оказалось. Когда я вернулась в комнату, мама клала на рычаг телефонную трубку.
— Ошиблись номером, — сказала мама. — Да, ты ведёшь себя очень
странно. А ну-ка, скажи, как у тебя дела в школе?
— Всё хорошо. Сегодня уроков не было. И завтра не будет: Вера Евстигнеевна заболела.
— Так что же с тобой делается?
— Ничего не делается. Мам, а тебе не хотелось бы пойти в кино?
— Что-о?!
246
— Ты пойди. Ну пойди, пожалуйста, очень тебя прошу! А я тут одна побуду. Ты, главное, не волнуйся. Я люблю одна по вечерам дома сидеть.
— Что-то мне всё это не нравится, — сказала мама. — А ну, покажи-ка мне
свой дневник!
Я рылась в портфеле полчаса — делала вид, что никак не могу разыскать
свой дневник. Но всё-таки мне пришлось его вытащить. Я нехотя протянула
дневник маме.
— Ну вот, теперь всё понятно, — сказала мама. — Как же я сразу не догадалась! Ведь от тебя, кроме безобразного поведения, ничего не дождёшься. В
кого ты только такая уродилась?! Возмутительно! Никакой ответственности!
Брала бы пример со своей подруги — и милая, и аккуратная, и послушная, и
в школе у неё всё в порядке, и бабушка ею не нахвалится…
И вдруг опять зазвонил звонок. Теперь уже точно в двери. Я вскочила.
— Сиди! — приказала мне мама. — Я ещё не всё тебе сказала! — И она
пошла открывать дверь.
МАМА УЖАСНО СЕРДИТСЯ
Щёлкнул замок. Так и есть. Дарья Семёновна. Она заговорила прямо с порога и без остановки:
— Здрасте, Лидия Сергеевна. Ваша-то хороша, нечего сказать! Нашу так и
подбивает, так и подбивает! Пользуется, что старшая. И как ей только не
стыдно!
— В чём дело, Дарья Семёновна? — растерялась мама. — Я что-то не понимаю!
— Участковый Милюков приходил, вот что. Обеих за шкирку привёл. Дожили. А всё ваша! Так и подбивает, так и подбивает!
— Да на что подбивает?! — уже чуть не плача проговорила мама. — Я вас
не понимаю, Дарья Семёновна!
— Как на что? — подбоченилась Люськина бабушка. — То по помойкам
ходить, то чужих собак подбирать!..
— Этого не может быть, — прошептала мама. — Тут какое-то недоразумение! Я знаю свою дочь… Боже мой, какие помойки? Какие чужие собаки?
Люсенька, в чём дело? Скажи, что это не так!
— Да нет… — сказала я.
— Вот видите? — обрадовалась мама.
— Да нет, — сказала я, — по помойкам ходить, это, правда, я придумала,
но зато про собак…
— Вот видите? — перебила меня Люськина бабушка. — Эх, балуете вы
дочку, Лидия Сергеевна! А с ними построже надо! Построже!
Они ещё о чём-то говорили. Я уже не слушала. Я поняла главное: Люська
всё свалила на меня.
Что было потом, мне даже рассказывать неохота.
— Какой ужас! Какой кошмар! — твердила мама. — Ты бегаешь по улицам, ты шатаешься неизвестно где! Ты хватаешь чужих собак! Тебя приводят
247
домой с милиционером!.. Какой позор! И это моя дочь! Со всех сторон на тебя сыплются жалобы! Ты совершенно не жалеешь свою мать! Ты пользуешься тем, что отец в командировке! Ты совсем разболталась! Поведение твоё
действительно безобразно!..
Так она ругалась, и ругалась, и ругалась…
Ну неужели говорить столько всяких слов легче, чем просто немножко помолчать и спокойно выслушать другого человека?
Но молчала я, а мама всё говорила и говорила. Я знала, что, когда она так
сердится, спорить с ней невозможно.
Роулинг Джоан К
Гарри Поттер и философский камень
МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ ВЫЖИЛ
Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди. Уж от кого-кого, а от них никак нельзя было ожидать, чтобы они
попали в какую-нибудь странную или загадочную ситуацию. Мистер и миссис Дурсль весьма неодобрительно относились к любым странностям, загадкам и прочей ерунде.
Мистер Дурсль возглавлял фирму под названием «Граннингс», которая
специализировалась на производстве дрелей. Это был полный мужчина с
очень пышными усами и очень короткой шеей. Что же касается миссис Дурсль, она была тощей блондинкой с шеей почти вдвое длиннее, чем положено
при ее росте. Однако этот недостаток пришелся ей весьма кстати, поскольку
большую часть времени миссис Дурсль следила за соседями и подслушивала
их разговоры. А с такой шеей, как у нее, было очень удобно заглядывать за
чужие заборы. У мистера и миссис Дурсль был маленький сын по имени
Дадли, и, по их мнению, он был самым чудесным ребенком на свете.
Семья Дурслей имела все, чего только можно пожелать. Но был у них и
один секрет. Причем больше всего на свете они боялись, что кто-нибудь о
нем узнает. Дурсли даже представить себе не могли, что с ними будет, если
выплывет правда о Поттерах. Миссис Поттер приходилась миссис Дурсль
родной сестрой, но они не виделись вот уже несколько лет. Миссис Дурсль
даже делала вид, что у нее вовсе нет никакой сестры, потому что сестра и ее
никчемный муж были полной противоположностью Дурслям.
Дурсли содрогались при одной мысли о том, что скажут соседи, если на
Тисовую улицу пожалуют Поттеры. Дурсли знали, что у Поттеров тоже есть
маленький сын, но они никогда его не видели. И они категорически не хотели, чтобы их Дадли общался с ребенком таких родителей.
Когда во вторник мистер и миссис Дурсль проснулись скучным и серым
утром — а именно с этого утра начинается наша история, — ничто, включая
покрытое тучами небо, не предвещало, что вскоре по всей стране начнут
происходить странные и загадочные вещи. Мистер Дурсль что-то напевал себе под нос, завязывая самый отвратительный из своих галстуков. А миссис
Дурсль, с трудом усадив сопротивляющегося и орущего Дадли на высокий
248
детский стульчик, со счастливой улыбкой пересказывала мужу последние
сплетни.
Никто из них не заметил, как за окном пролетела большая сова-неясыть.
В половине девятого мистер Дурсль взял свой портфель, клюнул миссис
Дурсль в щеку и попытался на прощанье поцеловать Дадли, но промахнулся,
потому что Дадли впал в ярость, что с ним происходило довольно часто. Он
раскачивался взад-вперед на стульчике, ловко выуживал из тарелки кашу и
заляпывал ею стены.
— Ух, ты моя крошка, — со смехом выдавил из себя мистер Дурсль, выходя из дома.
Он сел в машину и выехал со двора.
На углу улицы мистер Дурсль заметил, что происходит что-то странное, —
на тротуаре стояла кошка и внимательно изучала лежащую перед ней карту.
В первую секунду мистер Дурсль даже не понял, что именно он увидел, но
затем, уже миновав кошку, затормозил и резко оглянулся. На углу Тисовой
улицы действительно стояла полосатая кошка, но никакой карты видно не
было.
— И привидится же такое! — буркнул мистер Дурсль.
Наверное, во всем были виноваты мрачное утро и тусклый свет фонаря. На
всякий случай мистер Дурсль закрыл глаза, потом открыл их и уставился на
кошку. А кошка уставилась на него.
Мистер Дурсль отвернулся и поехал дальше, продолжая следить за кошкой
в зеркало заднего вида. Он заметил, что кошка читает табличку, на которой
написано «Тисовая улица». Нет, конечно же не читает, поспешно поправил
он самого себя, а просто смотрит на табличку. Ведь кошки не умеют читать
— равно как и изучать карты.
Мистер Дурсль потряс головой и попытался выбросить из нее кошку. И пока его автомобиль ехал к Лондону из пригорода, мистер Дурсль думал о
крупном заказе на дрели, который рассчитывал сегодня получить.
Но когда он подъехал к Лондону, заполнившие его голову дрели вылетели
оттуда в мгновение ока, потому что, попав в обычную утреннюю автомобильную пробку и от нечего делать глядя по сторонам, мистер Дурсль заметил, что на улицах появилось множество очень странно одетых людей. Людей в мантиях. Мистер Дурсль не переносил людей в нелепой одежде, да
взять хотя бы нынешнюю молодежь, которая расхаживает черт знает в чем!
И вот теперь эти, нарядившиеся по какой-то дурацкой моде.
Мистер Дурсль забарабанил пальцами по рулю. Его взгляд упал на сгрудившихся неподалеку странных типов, оживленно шептавшихся друг с другом. Мистер Дурсль пришел в ярость, увидев, что некоторые из них совсем
не молоды, — подумать только, один из мужчин выглядел даже старше него,
а позволил себе облачиться в изумрудно-зеленую мантию! Ну и тип! Но тут
мистера Дурсля осенила мысль, что эти непонятные личности наверняка всего лишь собирают пожертвования или что-нибудь в этом роде… Так оно и
есть! Стоявшие в пробке машины наконец тронулись с места, и несколько
249
минут спустя мистер Дурсль въехал на парковку фирмы «Граннингс». Его
голова снова была забита дрелями.
Кабинет мистера Дурсля находился на девятом этаже, где он всегда сидел
спиной к окну. Предпочитай он сидеть лицом к окну, ему, скорее всего,
трудно было бы этим утром сосредоточиться на дрелях. Но он сидел к окну
спиной и не видел пролетающих сов — подумать только, сов, летающих не
ночью, когда им и положено, а средь бела дня! И это уже не говоря о том, что
совы — лесные птицы, и в городах, тем более таких больших, как Лондон, не
живут.
В отличие от мистера Дурсля, находившиеся на улице люди отлично видели этих сов, стремительно пролетающих мимо них одна за другой, и широко
раскрывали рты от удивления и показывали на них пальцами. Большинство
этих людей в жизни своей не видели ни единой совы, даже в ночное время.
В общем, у мистера Дурсля было вполне нормальное, лишенное сов утро.
Он накричал на пятерых подчиненных, сделал несколько важных звонков и
несколько раз повысил голос на своих телефонных собеседников. Так что
настроение у него было просто отличное — до тех пор, пока он не решил немного размять ноги и купить себе булочку в булочной напротив.
Мистер Дурсль уже забыл о людях в мантиях и не вспоминал о них, пока не
столкнулся с группкой странных типов неподалеку от булочной. Он не мог
понять, почему при одном только взгляде на них ему становилось не по себе.
Эти типы тоже оживленно перешептывались, и он не заметил у них в руках
ни одной кружки для сбора пожертвований. Выйдя из булочной с пакетом, в
котором лежал большой пончик, мистер Дурсль вновь вынужден был пройти
мимо этих странных личностей, и в этот момент он абсолютно случайно
услышал:
— …да, совершенно верно, это Поттеры, именно так мне рассказывали…
— …да, их сын, Гарри…
Мистер Дурсль замер. У него перехватило дыхание. Он ощутил, как на него
накатывает волна страха. Он оглянулся на шептавшихся типов, словно хотел
сказать им что-то, но потом передумал.
Мистер Дурсль метнулся через дорогу, поспешно поднялся в офис, рявкнул
секретарше, чтобы его не беспокоили, сорвал телефонную трубку и уже
набирал предпоследнюю цифру своего домашнего номера, когда вдруг передумал и положил трубку обратно на рычаг. Затем он начал поглаживать усы,
думая о том, что…
Нет, конечно, это была глупость. Поттер — не такая уж редкая фамилия.
Мистер Дурсль легко убедил себя в том, что в Англии живет множество семей, носящих фамилию Поттер и имеющих сына по имени Гарри. И он даже
не может со стопроцентной уверенностью утверждать, что его племянника
зовут именно Гарри. Он ведь никогда не видел этого мальчика. Вполне возможно, что его зовут Гэри. Или Гарольд.
В общем, мистер Дурсль решил, что ему совсем ни к чему беспокоить миссис Дурсль, тем более что она всегда ужасно огорчалась, когда речь заходила
250
о ее сестре. Мистер Дурсль не упрекал жену — если бы у него была такая
сестра, как у миссис Дурсль, он бы… Но тем не менее эти люди в мантиях и
то, о чем они говорили, — все это было странно.
После похода за пончиком мистеру Дурслю было куда сложнее сосредоточиться на дрелях. Когда в пять часов вечера он покидал здание фирмы, он
был настолько взволнован, что, выходя из дверей, не заметил проходившего
мимо человека и врезался в него.
— Извините, — пробурчал он, видя, как маленький старикашка пошатнулся и едва не упал. Мистеру Дурслю понадобилось несколько секунд, чтобы
осознать, что старичок был одет в фиолетовую мантию. Кстати, старикашка
нисколько не огорчился тому, что его едва не сбили с ног. Напротив, он широко улыбнулся и произнес писклявым голосом, заставившим прохожих
обернуться:
— Не извиняйтесь, мой дорогой господин, даже если бы вы меня уронили,
сегодня меня бы это совсем не огорчило. Ликуйте, потому что Вы-Знаете-Кто
наконец исчез! Даже такие маглы, как вы, должны устроить праздник в этот
самый счастливый день!
С этими словами старикашка обеими руками обхватил мистера Дурсля гдето в районе живота, крепко стиснул его и ушел.
Мистер Дурсль буквально прирос к земле. Подумать только, его обнял абсолютно незнакомый человек! Мало того, его назвали каким-то маглом. Что
бы там ни означало это слово, мистер Дурсль был потрясен. И когда ему
наконец удалось сдвинуться с места, он быстрым шагом пошел к машине,
надеясь, что все происходящее сегодня — не более чем плод его воображения. Хотя мистер Дурсль крайне отрицательно относился к воображению и
его плодам.
Когда он свернул с Тисовой улицы на дорожку, ведущую к дому номер четыре, он сразу заметил уже знакомую полосатую кошку. Настроение его резко упало. Мистер Дурсль не сомневался, что это та самая кошка — у нее была та же окраска и те же странные пятна вокруг глаз. Теперь кошка сидела на
заборе, отделяющем его дом и сад от соседей.
— Брысь! — громко произнес мистер Дурсль.
Но кошка не шелохнулась. Более того, она очень строго посмотрела на мистера Дурсля, так что он даже подумал: «Может быть, кошки всегда себя так
ведут?»
Затем, собравшись с духом, он вошел в дом, внушая себе при этом, что ему
ни в коем случае не следует ни о чем рассказывать жене.
Для миссис Дурсль этот день был, как всегда, весьма приятным. За ужином
она охотно рассказала мистеру Дурслю о том, что у их соседки серьезные
проблемы с дочерью, и напоследок сообщила, что Дадли выучил новое слово
«хаччу!». Мистер Дурсль изо всех сил старался вести себя как обычно.
Когда миссис Дурсль уложила Дадли в кроватку, мистер Дурсль поцеловал
его, пожелал спокойной ночи и пошел в гостиную включить телевизор. По
одному из каналов как раз заканчивались вечерние новости.
251
«И в завершение нашего выпуска о странном поведении сов по всей Англии. Хотя совы обычно охотятся ночью и практически никогда не показываются днем, сегодня поступали сотни сообщений от людей, которые с самого рассвета в разных точках страны видели беспорядочно летающих сов.
Специалисты не могут объяснить, почему совы решили изменить свой распорядок дня. — Тут диктор позволил себе ухмыльнуться. — Очень загадочно. А теперь я передаю слово Джиму МакГаффину с его прогнозом погоды.
Как ты думаешь, Джим, не будет ли сегодня вечером новых дождей из сов?»
«Не знаю, Тед. — На экране появился метеоролог. — Однако сегодня не
только совы вели себя необычно. Наши зрители из таких отдаленных уголков
Англии, как Кент, Йоркшир и Данди, звонили мне, чтобы сообщить, что вместо дождя, который я пообещал вчера вечером, у них был настоящий звездопад! Возможно, кто-то устраивал фейерверки по случаю приближающегося
праздника. Хотя до праздника еще целая неделя. А что касается погоды —
сегодняшний вечер обещает быть дождливым…»
Мистер Дурсль застыл в своем кресле. Падающие звезды, совы средь бела
дня, странные люди в мантиях. И еще непонятное перешептывание по поводу
этих Поттеров…
Миссис Дурсль вошла в гостиную с двумя чашками чая. И мистер Дурсль
почувствовал, как тает его решимость ни о чем не говорить жене. Он понял,
что хотя бы что-то ему рассказать придется. И нервно прокашлялся.
— Э… Петунья, дорогая… Ты давно не получала известий от своей сестры?
Как он и ожидал, миссис Дурсль изобразила удивление, а потом на ее лице
появилась злость. Все-таки обычно они делали вид, что у нее нет никакой
сестры. Так что подобная реакция на вопрос мистера Дурсля была вполне
объяснима.
— Давно! — отрезала миссис Дурсль. — А почему ты спрашиваешь?
— В новостях говорили всякие загадочные вещи, — пробормотал мистер
Дурсль. Несмотря на огромную разницу в габаритах, он все же побаивался
жену, и именно она была хозяйкой в доме. — Совы… падающие звезды… по
городу ходят толпы странно одетых людей…
— И что? — резким тоном перебила его миссис Дурсль.
— Ну, я подумал… Может быть… Может, это как-то связано с… Ну, ты
понимаешь… С такими, как она…
Миссис Дурсль поджала губы и поднесла чашку ко рту. А мистер Дурсль
задумался, осмелится ли он сказать жене, что слышал сегодня фамилию Поттер. И решил, что не осмелится. Вместо этого он произнес как бы между прочим:
— Их сын — он ведь ровесник Дадли, верно?
— Полагаю, да. — Голос миссис Дурсль был холоден как лед.
— Не напомнишь мне, как его зовут? Гарольд, кажется?
— Гарри. На мой взгляд, мерзкое, простонародное имя.
252
— О, конечно. — Мистер Дурсль ощутил, как екнуло сердце. — Я с тобой
полностью согласен.
Больше мистер Дурсль не возвращался к этой теме — ни когда они допивали чай, ни когда встали и пошли наверх в спальню. Но как только миссис
Дурсль ушла в ванную, мистер Дурсль открыл окно и выглянул в сад. Кошка
все еще сидела на заборе и смотрела на улицу, словно кого-то ждала.
Мистер Дурсль спросил себя, не привиделось ли ему все то, с чем он
столкнулся сегодня? И если нет, то неужели все это связано с Поттерами?
Если это так… и если выяснится, что они, Дурсли, имеют отношение к этим
Поттерам… Нет, мистер Дурсль не вынес бы этого.
Дурсли легли в постель. Миссис Дурсль быстро заснула, а мистер Дурсль
лежал без сна, вспоминая все, что видел и слышал в этот день. И самая последняя мысль, посетившая его перед тем, как он уснул, была очень приятной: даже если Поттеры на самом деле связаны со всем случившимся сегодня, им совершенно ни к чему появляться на Тисовой улице. К тому же Поттеры прекрасно знали, как он и Петунья к ним относятся…
Так что мистер Дурсль сказал себе, что ни он, ни Петунья ни в коем случае
не позволят втянуть себя в творящиеся вокруг странности.
Мистер Дурсль глубоко заблуждался, но пока не знал об этом.
Долгожданный и неспокойный сон уже принял в свои объятия мистера
Дурсля, а сидевшая на его заборе кошка спать совершенно не собиралась.
Она сидела неподвижно, как статуя, и, не мигая, смотрела в конец Тисовой
улицы. Она даже не шелохнулась, когда на соседней улице громко хлопнула
дверь машины, и не моргнула глазом, когда над ее головой пронеслись две
совы. Только около полуночи будто окаменевшая кошка наконец ожила.
В дальнем конце улицы — как раз там, куда неотрывно смотрела кошка —
появился человек. Появился неожиданно и бесшумно, будто вырос из-под
земли или возник из воздуха. Кошкин хвост дернулся из стороны в сторону, а
глаза ее сузились.
Никто на Тисовой улице никогда не видел этого человека. Он был высок,
худ и очень стар, судя по серебру его волос и бороды — таких длинных, что
их можно было заправить за пояс. Он был одет в длинный сюртук, поверх
которого была наброшена подметающая землю лиловая мантия, а на его ногах красовались ботинки на высоком каблуке, украшенные пряжками. Глаза
за затемненными очками были голубыми, очень живыми, яркими и искрящимися, а нос — очень длинным и кривым, словно его ломали по крайней
мере раза два. Звали этого человека Альбус Дамблдор.
Казалось, Альбус Дамблдор абсолютно не понимает, что появился на улице, где ему не рады — не рады всему, связанному с ним, начиная от его имени и заканчивая ботинками. Однако его, похоже, это не беспокоило и он рылся в карманах своей мантии, пытаясь что-то отыскать. Он явно чувствовал,
что за ним следят, потому что внезапно поднял глаза и посмотрел на кошку,
взирающую на него с другого конца улицы. Странно, но вид кошки почемуто развеселил его.
253
— Это следовало ожидать, — пробормотал он, усмехнувшись.
Наконец во внутреннем кармане он нашел то, что искал. Это был предмет,
похожий на серебряную зажигалку. Альбус Дамблдор откинул серебряную
крышечку, поднял зажигалку и щелкнул. Ближний к нему уличный фонарь
тут же погас с негромким хлопком. Он снова щелкнул зажигалкой — и следующий фонарь погрузился во тьму. После двенадцати щелчков на Тисовой
улице погасло все, кроме двух далеких, крошечных колючих огоньков —
глаз неотрывно следившей за Дамблдором кошки. И если бы в этот момент
кто-либо выглянул из своего окна — даже миссис Дурсль, от чьих глазбусинок ничто не могло ускользнуть, — этот человек не смог бы увидеть, что
происходит на улице.
Дамблдор засунул свою зажигалку — точнее, гасилку — обратно во внутренний карман мантии и двинулся к дому номер четыре. А дойдя до него, сел
на забор рядом с кошкой и, даже не взглянув на нее, сказал:
— Странно видеть вас здесь, профессор МакГонагалл.
Он улыбнулся и повернулся к полосатой кошке, но та уже исчезла. Вместо
нее на заборе сидела довольно сурового вида женщина в очках, форма которых была до странности похожа на отметины вокруг кошачьих глаз. Женщина тоже была в мантии, только в изумрудной. Ее черные волосы были собраны в тугой узел на затылке. И сразу было заметно, что вид у нее раздраженный.
— Как вы меня узнали? — спросила она.
— Мой дорогой профессор, я в жизни не видел кошки, которая сидела бы
столь неподвижно.
— Станешь тут неподвижной — целый день просидеть на кирпичной
стене, — парировала профессор МакГонагалл.
— Целый день? В то время как вы могли праздновать вместе с другими? По
пути сюда я стал свидетелем, как минимум, дюжины вечеринок и гулянок.
Профессор МакГонагалл рассерженно фыркнула.
— О, да, действительно, все празднуют, — недовольно произнесла она. —
Казалось бы, им следовало быть немного поосторожнее. Но нет — даже
маглы заметили, что что-то происходит. Они говорили об этом в новостях. —
Она резко кивнула головой в сторону темного окна, за которым находилась
гостиная Дурслей. — Я слышала. Стаи сов… падающие звезды… Что ж, они
ведь не полные идиоты. Они просто обязаны были что-то заметить. Подумать
только — звездопад в Кенте! Не сомневаюсь, что это дело рук Дедалуса Дингла. Он никогда не отличался особым умом.
— Не стоит их обвинять, — мягко ответил Дамблдор. — За последние
одиннадцать лет у нас было слишком мало поводов для веселья.
— Знаю. — В голосе профессора МакГонагалл появилось раздражение. —
Но это не оправдывает тех, кто потерял голову. Наши люди ведут себя абсолютно безрассудно. Они появляются на улицах среди бела дня, собираются в
толпы, обмениваются слухами. И при этом им даже не приходит в голову
одеться, как маглы.
254
Она искоса взглянула на Дамблдора своими колючими глазами, словно
надеясь, что он скажет что-то в ответ, но Дамблдор молчал, и она продолжила:
— Будет просто превосходно, если в тот самый день, когда Вы-Знаете-Кто
наконец исчез, маглы узнают о нашем существовании. Кстати, я надеюсь, что
он на самом деле исчез, это ведь так, Дамблдор?
— Вполне очевидно, что это так, — ответил тот. — Так что это действительно праздничный день. Не хотите ли лимонную дольку?
— Что?
— Засахаренную лимонную дольку. Это такие сладости, которые едят
маглы, — лично мне они очень нравятся.
— Нет, благодарю вас. — Голос профессора МакГонагалл был очень холоден, словно ей совсем не казалось, что сейчас подходящее время для поедания лимонных долек. — Итак, я остановилась на том, что даже если ВыЗнаете-Кто действительно исчез…
— Мой дорогой профессор, мне кажется, что вы достаточно разумны, чтобы называть его по имени. Это полная ерунда — Вы-Знаете-Кто, Вы-НеЗнаете-Кто… Одиннадцать лет я пытаюсь убедить людей, что они не должны
бояться произносить его настоящее имя — Волан-де-Морт.
Профессор МакГонагалл вздрогнула, но Дамблдор, поглощенный необходимостью разделить две слипшиеся лимонные дольки, похоже, этого не заметил.
— На мой взгляд, возникает ужасная путаница, когда мы говорим: ВыЗнаете-Кто, — продолжил он. — Никогда не понимал, почему следует бояться произносить имя Волан-де-Морта.
— Да-да, конечно. — В голосе профессора раздражение чудесным образом
сочеталось с обожанием. — Но вы не такой, как все. Все знают, что вы единственный, кого Вы-Знаете-Кто — хорошо-хорошо, кого Волан-де-Морт —
боялся.
— Вы мне льстите, — спокойно ответил Дамблдор. — Волан-де-Морт обладал такими силами, которые мне неподвластны.
— Только потому, что вы слишком… слишком благородны для того, чтобы
использовать эти силы.
— Мне повезло, что сейчас ночь. Я не краснел так сильно с тех пор, как
мадам Помфри сказала мне, что ей нравятся мои новые ушные затычки.
Взгляд профессора МакГонагалл уткнулся в Альбуса Дамблдора.
— А по сравнению с теми слухами, которые курсируют взад и вперед, стаи
сов — это просто ничто. Вы знаете, о чем все говорят? Они гадают, почему
он исчез? Гадают, что же наконец смогло его остановить?
Впечатление было такое, что профессор МакГонагалл наконец заговорила о
том, что беспокоило ее больше всего, о том, что ей так хотелось обсудить, о
том, ради чего она просидела целый день как изваяние на холодной каменной
стене. И буравящий взгляд, которым она смотрела на Дамблдора, только подтверждал это. Было очевидно: несмотря на то что она знает, о чем говорят все
255
вокруг, она не поверит в это, пока Дамблдор не скажет ей, что это правда.
Однако Дамблдор, увлекшийся лимонными дольками, с ответом не торопился.
— Говорят, — настойчиво продолжила профессор МакГонагалл, — говорят, что прошлой ночью Волан-де-Морт появился в Годриковой Впадине.
Что он появился там из-за Поттеров. Если верить слухам, то Лили и Джеймс
Поттеры… То они… Они мертвы…
Дамблдор склонил голову, и профессор МакГонагалл судорожно втянула
воздух.
— Лили и Джеймс… Не может быть… Я так не хотела в это верить… О,
Альбус…
Дамблдор протянул руку и коснулся ее плеча.
— Я понимаю… — с горечью произнес он. — Я очень хорошо вас понимаю.
Когда профессор МакГонагалл снова заговорила, голос ее дрожал:
— И это еще не все. Говорят, что он пытался убить сына Поттеров, Гарри.
Но не смог. Он не смог убить этого маленького мальчика. Никто не знает почему, никто не знает, как такое могло произойти. Но говорят, что, когда Волан-де-Морт попытался убить Гарри Поттера, его силы вдруг иссякли — и
именно поэтому он исчез.
Дамблдор мрачно кивнул.
— Это… это правда? — запинаясь, спросила профессор МакГонагалл. —
После всего, что он сделал… После того, как он убил стольких из нас… он не
смог убить маленького мальчика? Это просто поразительно… Если вспомнить, сколько раз его пытались остановить… Какие меры для этого предпринимались… Но каким чудом Гарри удалось выжить?
— Мы можем лишь предполагать, — ответил Дамблдор. — Возможно, мы
так никогда и не узнаем правды.
Профессор МакГонагалл достала из кармана кружевной носовой платок и
принялась вытирать слезы под очками. Дамблдор шумно втянул носом воздух, достал из кармана золотые часы и начал пристально их разглядывать.
Это были очень странные часы. У них было двенадцать стрелок, но не было
цифр — вместо цифр там были маленькие планеты, при этом они не стояли
на месте, а безостановочно вращались по кругу. Однако Дамблдор прекрасно
понимал, что именно показывают часы, потому что он засунул их обратно в
карман и произнес:
— Хагрид задерживается. Кстати, я полагаю, именно он сказал вам, что я
буду здесь?
— Да, — подтвердила профессор МакГонагалл. — Но, я полагаю, вы не
скажете мне, почему вы оказались именно здесь?
— Я здесь, чтобы отдать Гарри его тете и дяде. Они — единственные родственники, которые у него остались.
— Неужели вы… Неужели вы имеете в виду тех, кто живет здесь?! —
вскрикнула профессор МакГонагалл, вскакивая на ноги и тыча пальцем в
256
сторону дома номер четыре. — Дамблдор, вы этого не сделаете. Я наблюдала
за ними целый день. Вы не найдете другой парочки, которая была бы так непохожа на нас. И у них есть сын — я видела, как мать везла его в коляске, а
он пинал ее ногами и орал, требуя, чтобы ему купили конфету. И вы хотите,
чтобы Гарри Поттер оказался здесь?!
— Для него это лучшее место, — твердо ответил Дамблдор. — Когда он
повзрослеет, его тетя и дядя смогут все ему рассказать. Я написал им письмо.
— Письмо? — очень тихо переспросила профессор МакГонагалл, садясь
обратно на забор. — Помилуйте, Дамблдор, неужели вы на самом деле думаете, что сможете объяснить в письме все, что случилось? Эти люди никогда
не поймут Гарри! Он станет знаменитостью, даже легендой — я не удивлюсь,
если сегодняшний день войдет в историю как день Гарри Поттера! О нем
напишут книги, каждый ребенок в мире будет знать его имя!
— Совершенно верно, — согласился Дамблдор, очень серьезно глядя на
профессора поверх своих затемненных очков. — И этого будет достаточно
для того, чтобы вскружить голову любому мальчику: стать знаменитым
прежде, чем он научится ходить и говорить! Он даже не будет помнить, что
именно его прославило! Неужели вы не видите, насколько лучше для него
самого, если он будет жить здесь, далеко от нашего мира, до тех пор, пока не
вырастет и будет в состоянии справиться со своей славой?
Профессор МакГонагалл поспешно открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, но, передумав, сделала глубокий вдох и перевела дыхание.
— Да… Да, конечно же вы правы. Но скажите, Дамблдор, как мальчик попадет сюда?
Она внимательно оглядела его мантию, словно ей вдруг пришло в голову,
что под ней он прячет Гарри.
— Его принесет Хагрид.
— Вы думаете, это… Вы думаете, это разумно — доверить Хагриду столь
ответственное задание?
— Я бы доверил ему свою жизнь, — просто ответил Дамблдор.
— Я не ставлю под сомнение его преданность вам, — неохотно выдавила
из себя профессор МакГонагалл. — Но вы ведь не станете отрицать, что он
небрежен и легкомыслен. Он… Что это там?
Ночную тишину нарушили приглушенные раскаты грома. Их звук становился все громче. Дамблдор и МакГонагалл стали вглядываться в темную
улицу в поисках приближающегося света фар. А когда они наконец догадались поднять головы, сверху послышался рев, и с неба свалился огромный
мопед. Он приземлился на Тисовой улице прямо перед ними.
Мопед был исполинских размеров, но сидевший на нем человек был еще
больше. Он был почти вдвое выше обычного мужчины и по меньшей мере в
пять раз шире. Попросту говоря, он был непозволительно велик, и к тому же
имел дикий вид — спутанная борода и заросли черных волос практически
полностью скрывали его лицо. Его ладони были размером с крышки от мусорных баков, а обутые в кожаные сапоги ступни — величиной с маленьких
257
дельфинов. Его гигантские мускулистые руки прижимали к груди сверток из
одеял.
— Ну наконец-то, Хагрид. — В голосе Дамблдора явственно слышалось
облегчение. — А где ты взял этот мопед?
— Да я его одолжил, профессор Дамблдор, — ответил гигант, осторожно
слезая с мопеда. — У молодого Сириуса Блэка. А насчет ребенка — я привез
его, сэр.
— Все прошло спокойно?
— Да не очень, сэр, от дома, считайте, камня на камне не осталось. Маглы
это заметили, конечно, но я успел забрать ребенка, прежде чем они туда
нагрянули. Он заснул, когда мы летели над Бристолем.
Дамблдор и профессор МакГонагалл склонились над свернутыми одеялами. Внутри, еле заметный в этой куче тряпья, лежал крепко спящий маленький мальчик На лбу, чуть пониже хохолка иссиня-черных волос, был виден
странный порез, похожий на молнию.
— Значит, именно сюда… — прошептала профессор МакГонагалл.
— Да, — подтвердил Дамблдор. — Этот шрам останется у него на всю
жизнь.
— Вы ведь можете что-то сделать с ним, Дамблдор?
— Даже если бы мог, не стал бы. Шрамы могут сослужить хорошую службу. У меня, например, есть шрам над левым коленом, который представляет
собой абсолютно точную схему лондонской подземки. Ну, Хагрид, давай ребенка сюда, пора покончить со всем этим.
Дамблдор взял Гарри на руки и повернулся к дому Дурслей.
— Могу я… Могу я попрощаться с ним, сэр? — спросил Хагрид.
Он нагнулся над мальчиком, заслоняя его от остальных своей кудлатой головой, и поцеловал ребенка очень колючим из-за обилия волос поцелуем. А
затем вдруг завыл, как раненая собака.
— Тс-с-с! — прошипела профессор МакГонагалл. — Ты разбудишь
маглов!
— П-п-простите, — прорыдал Хагрид, вытаскивая из кармана гигантский
носовой платок, покрытый грязными пятнами, и пряча в нем лицо. — Но я пп-п-просто не могу этого вынести. Лили и Джеймс умерли, а малыш Гарри,
бедняжка, теперь будет жить у маглов…
— Да, да, все это очень печально, но возьми себя в руки, Хагрид, иначе нас
обнаружат, — прошептала профессор МакГонагалл, робко поглаживая
Хагрида по плечу.
А Дамблдор перешагнул через невысокий забор и пошел к крыльцу. Он бережно опустил Гарри на порог, достал из кармана мантии письмо, сунул его в
одеяло и вернулся к поджидавшей его паре. Целую минуту все трое стояли и
неотрывно смотрели на маленький сверток — плечи Хагрида сотрясались,
профессор МакГонагалл яростно моргала глазами, а сияние, всегда исходившее от глаз Дамблдора, сейчас померкло.
258
— Что ж, — произнес на прощанье Дамблдор. — Вот и все. Больше нам
здесь нечего делать. Нам лучше уйти и присоединиться к празднующим.
— Ага, — сдавленным голосом согласился Хагрид. — Я это… я, пожалуй,
верну Сириусу Блэку его мопед. Доброй ночи вам, профессор МакГонагалл,
и вам, профессор Дамблдор.
Смахнув катящиеся из глаз слезы рукавом куртки, Хагрид вскочил в седло
мопеда, резким движением завел мотор, с ревом поднялся в небо и исчез в
ночи.
— Надеюсь увидеть вас в самое ближайшее время, профессор МакГонагалл, — произнес Дамблдор и склонил голову. Профессор МакГонагалл
вместо ответа лишь высморкалась.
Дамблдор повернулся и пошел вниз по улице. На углу он остановился и
вытащил из кармана свою серебряную зажигалку. Он щелкнул ею всего один
раз, и двенадцать фонарей снова загорелись как ни в чем не бывало, так что
вся Тисовая улица осветилась оранжевым светом. В этом свете Дамблдор заметил полосатую кошку, заворачивающую за угол на другом конце улицы. А
потом посмотрел на сверток, лежащий на пороге дома номер четыре.
— Удачи тебе, Гарри, — прошептал он, повернулся на каблуках и исчез,
шурша мантией.
Ветер, налетевший на Тисовую улицу, шевелил аккуратно подстриженные
кусты, ухоженная улица тихо спала под чернильным небом, и казалось, что
если где-то и могут происходить загадочные вещи, то уж никак не здесь.
Гарри Поттер ворочался во сне в своих одеялах. Маленькая ручка нащупала
письмо и стиснула его. Он продолжал спать, не зная о том, что он особенный,
о том, что стал знаменитостью. Не зная, что он проснется через несколько
часов от крика миссис Дурсль, которая перед приходом молочника откроет
дверь, чтобы выставить за нее пустые молочные бутылки. Не зная о том, что
несколько следующих недель кузен Дадли будет щипать и тыкать его — да и
несколько последующих лет тоже…
И еще он не знал, что в то время, пока он спал, люди, тайно либо открыто
собиравшиеся по всей стране, чтобы отметить праздник, поднимали бокалы и
произносили шепотом или во весь голос:
— За Гарри Поттера — за мальчика, который выжил!
Глава 2
ИСЧЕЗНУВШЕЕ СТЕКЛО
Почти десять лет прошло с того утра, когда Дурсли обнаружили на своем
пороге невесть откуда взявшегося племянника, но Тисовая улица за это время
почти не изменилась. Солнце вставало над теми же ухоженными садиками и
освещало ту же самую бронзовую четверку на входной двери дома Дурслей;
оно пробиралось в гостиную, оставшуюся почти неизменной с того вечера,
когда мистер Дурсль смотрел по телевизору пророческий выпуск новостей.
Только стоящие на камине фотографии в рамках свидетельствовали о том,
что с тех пор прошло немало времени. Десять лет назад на фотографиях было
запечатлено нечто, напоминавшее большой розовый мяч в разноцветных
259
чепчиках, но с тех пор Дадли Дурсль вырос, и теперь на фотографиях был
крупный светловолосый мальчик, сидящий на своем первом велосипеде,
кружащийся на ярмарочной карусели, играющий с отцом в компьютерные
игры, мальчик в объятиях целующей его матери. Однако ничто на этих фотографиях не говорило о том, что в доме живет еще один ребенок
Тем не менее Гарри Поттер все еще жил здесь, и в настоящий момент он
крепко спал, хотя спать ему оставалось недолго. Тетя Петунья уже проснулась и подходила к его двери, и через мгновение утреннюю тишину прорезал
ее пронзительный визгливый голос:
— Подъем! Вставай! Поднимайся!
Гарри вздрогнул и проснулся. Тетя продолжала барабанить в дверь.
— Живо! — провизжала она.
Гарри услышал ее удаляющиеся шаги, а затем до него донесся звук плюхнувшейся на плиту сковородки. Он перевернулся на спину и попытался
вспомнить, что же ему снилось. Это был хороший сон. В этом сне он летел
по воздуху на мопеде. У него было странное ощущение, что когда-то он уже
видел этот сон.
Тетя вернулась к его двери.
— Ты что, еще не встал? — настойчиво поинтересовалась она.
— Почти, — уклончиво ответил Гарри.
— Шевелись побыстрее, я хочу, чтобы ты присмотрел за беконом. И смотри, чтобы он не подгорел, — сегодня день рождения Дадли, и все должно
быть идеально.
В ответ Гарри застонал.
— Что ты там говоришь? — рявкнула тетя из-за двери.
— Нет, ничего. Ничего…
День рождения Дадли — как он мог забыть? Гарри медленно выбрался из
постели и огляделся в поисках носков. Он обнаружил их под кроватью и,
надевая, стряхнул ползающего по ним паука. Гарри привык к паукам — их
было много в чулане под лестницей, а именно в чулане было его место.
Одевшись, он пошел на кухню. Весь стол был завален приготовленными
для Дадли подарками. Похоже, что Дадли подарили новый компьютер, который тот так хотел, еще один телевизор и гоночный велосипед — это не говоря обо всем прочем. Для Гарри оставалось загадкой, почему Дадли хотел гоночный велосипед, ведь кузен был очень толстым и ненавидел физические
упражнения — хотя отлупить кого-нибудь он был совсем не против. Любимой «грушей» Дадли был Гарри, но Дадли далеко не всегда удавалось поймать кузена. Хотя поверить в то, что Гарри мог быстро бегать, было довольно
сложно.
Возможно, именно жизнь в темном чулане привела к тому, что Гарри выглядел меньше и слабее своих сверстников. К тому же он казался еще меньше
и тоньше, чем был на самом деле, потому что ему приходилось донашивать
старые вещи Дадли, а Дадли был раза в четыре крупнее его, так что одежда
висела на Гарри мешком. У Гарри было худое лицо, острые коленки, черные
260
волосы и ярко-зеленые глаза. Он носил круглые очки, заклеенные скотчем и
только благодаря этому не разваливающиеся — Дадли сломал их, ударив
Гарри по носу.
Единственное, что Гарри нравилось в собственной внешности — это тонкий шрам на лбу, напоминавший молнию. Шрам был у него с самого детства,
и первый осмысленный вопрос, который он задал тете Петунье, был как раз о
том, откуда у него взялся этот шрам.
— Ты получил его в автокатастрофе, в которой погибли твои родители, —
отрезала тетя. — И не приставай ко мне со своими вопросами.
«Не приставай ко мне со своими вопросами» — это было первое правило,
которому он должен был следовать, чтобы жить в мире с Дурслями.
Когда Гарри переворачивал подрумянившиеся ломтики бекона, в кухню
вошел дядя Вернон.
— Причешись! — рявкнул он вместо утреннего приветствия.
Примерно раз в неделю дядя Вернон смотрел на Гарри поверх газеты и
кричал, что племянника надо подстричь. Наверное, Гарри стригли чаще, чем
остальных его одноклассников, но это не давало никакого результата, потому
что его волосы так и торчали во все стороны, к тому же они очень быстро отрастали.
К моменту когда на кухне появились Дадли и его мать, Гарри уже вылил на
сковородку яйца и готовил яичницу с беконом. Дадли как две капли воды походил на своего папашу. У него было крупное розовое лицо, почти полностью отсутствовала шея, маленькие глаза были водянисто-голубыми, а густые светлые волосы аккуратно лежали на большой жирной голове. Тетя Петунья часто твердила, что Дадли похож на маленького ангела, а Гарри говорил про себя, что Дадли похож на свинью в парике.
Гарри с трудом расставил на столе тарелки с яйцами и беконом — там почти не было свободного места. Дадли в это время считал свои подарки. А когда закончил, лицо его вытянулось.
— Тридцать шесть, — произнес он грустным голосом, укоризненно глядя
на отца и мать. — Это на два меньше, чем в прошлом году.
— Дорогой, ты забыл о подарке от тетушки Мардж, он здесь, под большим
подарком от мамы и папы! — поспешно затараторила тетя Петунья.
— Ладно, но тогда получается всего тридцать семь. — Лицо Дадли покраснело.
Гарри, сразу заметив, что у Дадли вот-вот приключится очередной приступ
ярости, начал поспешно поглощать бекон, опасаясь, как бы кузен не перевернул стол.
Тетя Петунья, очевидно, тоже почувствовала опасность.
— Мы купим тебе еще два подарка, сегодня в городе. Как тебе это, малыш?
Еще два подарочка. Ты доволен?
Дадли задумался. Похоже, в голове его шла какая-то очень серьезная и
сложная работа. Наконец он открыл рот.
261
— Значит… — медленно выговорил он. — Значит, их у меня будет тридцать… тридцать…
— Тридцать девять, мой сладенький, — поспешно вставила тетя Петунья.
— А-а-а! — Уже привставший было Дадли тяжело плюхнулся обратно на
стул. — Тогда ладно…
Дядя Вернон выдавил из себя смешок.
— Этот малыш своего не упустит — прямо как его отец. Вот это парень! —
Он взъерошил волосы на голове Дадли.
Тут зазвонил телефон, и тетя Петунья метнулась к аппарату. А Гарри и дядя Вернон наблюдали, как Дадли разворачивает тщательно упакованный гоночный велосипед, видеокамеру, самолет с дистанционным управлением, коробочки с шестнадцатью новыми компьютерными играми и видеомагнитофон.
Дадли срывал упаковку с золотых наручных часов, когда тетя Петунья вернулась к столу. Вид у нее был разозленный и вместе с тем озабоченный.
— Плохие новости, Вернон, — сказала она. — Миссис Фигг сломала ногу.
Она не сможет взять этого.
Тетя махнула рукой в сторону Гарри.
Рот Дадли раскрылся от ужаса, а Гарри ощутил, как сердце радостно подпрыгнуло у него в груди. Каждый год в день рождения Дадли Дурсли на целый день отвозили сына и его друга в Лондон, а там водили их на аттракционы, в кафе и в кино. Гарри же оставляли с миссис Фигг, сумасшедшей старухой, жившей в двух кварталах от Дурслей. Гарри ненавидел этот день. Весь
дом миссис Фигг насквозь пропах кабачками, а его хозяйка заставляла Гарри
любоваться фотографиями многочисленных кошек, живших у нее в разные
годы.
— И что теперь? — злобно спросила тетя Петунья, с ненавистью глядя на
Гарри, словно это он все подстроил.
Гарри знал, что ему следует пожалеть миссис Фигг и ее сломанную ногу,
но это было непросто, потому что теперь целый год отделял его от того дня,
когда ему снова придется рассматривать снимки Снежинки, мистера Лапки и
Хохолка.
— Мы можем позвонить Мардж, — предложил дядя.
— Не говори ерунды, Вернон. Мардж ненавидит мальчишку.
Дурсли часто говорили о Гарри так, словно его здесь не было или словно
он был настолько туп, что все равно не мог понять, что речь идет именно о
нем.
— А как насчет твоей подруги? Забыл, как ее зовут… Ах, да, Ивонн.
— Она отдыхает на Майорке, — отрезала тетя Петунья.
— Вы можете оставить меня одного, — вставил Гарри, надеясь, что его
предложение всем понравится и он наконец посмотрит по телевизору именно
те передачи, которые ему интересны, а может быть, ему даже удастся поиграть на новом компьютере Дадли.
Вид у тети Петуньи был такой, словно она проглотила лимон.
262
— И чтобы мы вернулись и обнаружили, что от дома остались одни руины? — прорычала она.
— Но я ведь не собираюсь взрывать дом, — возразил Гарри, но его уже никто не слушал.
— Может быть… — медленно начала тетя Петунья. — Может быть, мы
могли бы взять его с собой… и оставить в машине у зоопарка…
— Я не позволю ему сидеть одному в моей новой машине! — возмутился
дядя Вернон.
Дадли громко разрыдался. То есть на самом деле он вовсе не плакал, последний раз настоящие слезы лились из него много лет назад, но он знал, что
стоит ему состроить жалобную физиономию и завыть, как мать сделает для
него все, что он пожелает.
— Дадли, мой маленький, мой крошка, пожалуйста, не плачь, мамочка не
позволит ему испортить твой день рождения! — вскричала миссис Дурсль,
крепко обнимая сына.
— Я… Я не хочу… Не хоч-ч-чу, чтобы он ехал с нами! — выдавил из себя
Дадли в перерывах между громкими всхлипываниями, кстати, абсолютно
фальшивыми. — Он… Он всегда все по-по-портит!
Миссис Дурсль обняла Дадли, а тот высунулся из-за спины матери и, повернувшись к Гарри, состроил отвратительную гримасу.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— О господи, это они! — В голосе тети Петуньи звучало отчаяние.
Через минуту в кухню вошел лучший друг Дадли, Пирс Полкисс, вместе со
своей матерью. Пирс был костлявым мальчишкой, очень похожим на крысу.
Именно он чаще всего держал жертв Дадли, чтобы они не вырывались, когда
Дадли будет их лупить. Увидев друга, Дадли сразу прекратил свой притворный плач.
Полчаса спустя Гарри, не смевший поверить в свое счастье, сидел на заднем сиденье машины Дурслей вместе с Пирсом и Дадли и впервые в своей
жизни ехал в зоопарк Тетя с дядей так и не придумали, на кого его можно
оставить. Но прежде чем Гарри сел в машину, дядя Вернон отвел его в сторону.
— Я предупреждаю тебя! — угрожающе произнес он, склонившись к Гарри, и лицо его побагровело. — Я предупреждаю тебя, мальчишка, если ты
что-то выкинешь, что угодно, ты просидишь в своем чулане взаперти до самого Рождества!
— Я буду хорошо себя вести! — пообещал Гарри. — Честное слово…
Но дядя Вернон не поверил ему. Ему никто никогда не верил.
Проблема заключалась в том, что с Гарри часто приключались довольно
странные вещи, и было бесполезно объяснять Дурслям, что он тут ни при
чем.
Однажды тетя Петунья заявила, что ей надоело, что Гарри возвращается из
парикмахерской в таком виде, словно вовсе там не был. Взяв кухонные ножницы, она обкорнала его почти налысо, оставив лишь маленький хохолок на
263
лбу, чтобы, как она выразилась, «спрятать этот ужасный шрам». Дадли весь
вечер изводил Гарри глупыми насмешками, и Гарри не спал всю ночь, представляя себе, каким посмешищем он станет в школе, где над ним и так издевались из-за мешковатой одежды и заклеенных скотчем очков.
Однако на следующее утро он обнаружил, что его волосы снова успели
отрасти и выглядит он точно так же, как выглядел до того, как тетя Петунья
решила его подстричь. За это ему запретили целую неделю выходить из чулана, хотя он пытался заверить Дурслей, что понятия не имеет, почему волосы отросли так быстро.
В другой раз тетя Петунья пыталась заставить его надеть старый джемпер
Дадли — ужасный, просто отвратительный джемпер, коричневый с оранжевыми кругами. Чем больше усилий она прикладывала, чтобы натянуть джемпер на Гарри, тем меньше он становился, и, в конце концов, съежился
настолько, что с трудом налез бы на куклу, но уж никак не на Гарри. К счастью, тетя Петунья решила, что джемпер сел после стирки, и Гарри избежал
наказания.
Был еще случай, когда Гарри натерпелся неприятностей из-за того, что его
заметили на крыше школьной столовой. В тот день Дадли и его компания,
как обычно, гонялись за Гарри, который пытался от них ускользнуть, и в какой-то момент он, к собственному удивлению — и к удивлению всех остальных, — оказался на трубе. Классная руководительница Гарри послала Дурслям гневное письмо, в котором написала, что он лазает по крыше школы.
Гарри пытался объяснить дяде Вернону что он всего лишь хотел перепрыгнуть через мусорные баки, стоявшие за столовой, и сам не понял, как оказался на крыше, но тот молча запер его в кладовке и ушел. Самому себе Гарри
объяснил, что, когда он прыгал через баки, его подхватил порыв ветра — потому так все и получилось.
Но сегодня все должно было пойти просто отлично. Гарри даже не жалел о
том, что находится в компании Дадли и Пирса, — ведь ему посчастливилось
провести день не в школе, не в чулане и не в пропахшей кабачками гостиной
миссис Фигг. А за такую возможность Гарри готов был дорого заплатить.
Всю дорогу дядя Вернон жаловался тете Петунье на окружающий мир. Он
вообще очень любил жаловаться: на людей, с которыми работал, на Гарри, на
совет директоров банка, с которым была связана его фирма, и снова на Гарри. Банк и Гарри были его любимыми — то есть нелюбимыми — предметами. Однако сегодня главным объектом претензий дяди Вернона стали мопеды.
— Носятся как сумасшедшие, вот мерзкое хулиганье! — проворчал он, когда их обогнал мопед.
— А мне на днях приснился мопед, — неожиданно для всех, включая себя
самого, произнес Гарри, вдруг вспомнив свой сон. — Он летел по небу.
Дядя Вернон чуть не въехал в идущую впереди машину. К счастью, он
успел затормозить, а потом рывком повернулся к Гарри — его лицо напоминало гигантскую свеклу с усами.
264
— МОПЕДЫ НЕ ЛЕТАЮТ! — проорал он.
Дадли и Пирс дружно захихикали.
— Да, я знаю, — быстро сказал Гарри. — Это был просто сон.
Он уже пожалел, что открыл рот. Дурсли терпеть не могли, когда он задавал вопросы, но еще больше они ненавидели, когда он говорил о чем-то
странном, и не имело значения, был ли это сон или он увидел что-то такое в
мультфильме. Дурсли сразу начинали сходить с ума, словно им казалось, что
это его собственные идеи. Совершенно лишние и очень опасные идеи.
Воскресенье выдалось солнечным, и в зоопарке было полно людей. На входе Дурсли купили Дадли и Пирсу по большому шоколадному мороженому, а
Гарри достался фруктовый лед с лимонным вкусом — и то только потому,
что они не успели увести его от прилавка, прежде чем улыбающаяся мороженщица, обслужив Дадли и Пирса, спросила, чего хочет третий мальчик. Но
Гарри и этому был рад, он с удовольствием лизал фруктовый лед, наблюдая
за чешущей голову гориллой, — горилла была вылитый Дадли, только с темными волосами.
У Гарри давно не было такого прекрасного утра. Правда, он был настороже
и старался держаться чуть в стороне от Дурслей, потому что к полудню заметил, что Дадли и Пирсу уже надоело смотреть на животных, а значит, они
могут решить заняться своим любимым делом — попытаться избить его. Но
пока все обходилось.
Они пообедали в ресторанчике, находившемся на территории зоопарка. А
когда Дадли закатил истерику по поводу слишком маленького куска торта,
дядя Вернон заказал ему кусок побольше, а остатки маленького достались
Гарри.
Впоследствии Гарри говорил себе, что начало дня было чересчур хорошим
для того, чтобы таким же оказался и его конец.
После обеда они пошли в террариум. Там было прохладно и темно, а за
освещенными окошками прятались рептилии. Там, за стеклами, ползали и
скользили по камням и корягам самые разнообразные черепахи и змеи. Гарри
было интересно абсолютно все, но Дадли и Пирс настаивали на том, чтобы
побыстрее пойти туда, где живут ядовитые кобры и толстенные питоны, способные задушить человека в своих объятиях.
Дадли быстро нашел самую большую в мире змею. Она была настолько
длинной, что могла дважды обмотаться вокруг автомобиля дяди Вернона, и
такой сильной, что могла раздавить его в лепешку, но в тот момент она явно
была не в настроении демонстрировать свои силы. А если точнее, она просто
спала, свернувшись кольцами.
Дадли прижался носом к стеклу и стал смотреть на блестящие коричневые
кольца.
— Пусть она проснется, — произнес он плаксивым тоном, обращаясь к отцу.
Дядя Вернон постучал по стеклу, но змея продолжала спать.
— Давай еще! — скомандовал Дадли.
265
Дядя Вернон забарабанил по стеклу костяшками кулака, но змея не пошевелилась.
— Мне скучно! — завыл Дадли и поплелся прочь, громко шаркая ногами.
Гарри встал на освободившееся место перед окошком и уставился на змею.
Он бы не удивился, если бы оказалось, что та умерла от скуки, ведь змея была абсолютно одна, и ее окружали лишь глупые люди, целый день стучавшие
по стеклу, чтобы заставить ее двигаться. Это было даже хуже, чем жить в чулане, единственным посетителем которого была тетя Петунья, барабанящая в
дверь, чтобы тебя разбудить. По крайней мере, Гарри мог выходить из чулана
и бродить по всему дому.
Внезапно змея приоткрыла свои глаза-бусинки. А потом очень, очень медленно подняла голову так, что та оказалась вровень с головой Гарри.
Змея ему подмигнула.
Гарри смотрел на нее, выпучив глаза. Потом быстро оглянулся, чтобы убедиться, что никто не замечает происходящего, — к счастью, вокруг никого не
было. Он снова повернулся к змее и тоже подмигнул ей.
Змея указала головой в сторону дяди Вернона и Дадли и подняла глаза к
потолку. А потом посмотрела на Гарри, словно говоря: «И так каждый день».
— Я понимаю, — пробормотал Гарри, хотя и не был уверен, что змея слышит его через толстое стекло. — Наверное, это ужасно надоедает.
Змея энергично закивала головой.
— Кстати, откуда вы родом? — поинтересовался Гарри.
Змея ткнула хвостом в висевшую рядом со стеклом табличку, и Гарри тут
же перевел взгляд на нее. «Боа констриктор, Бразилия», — прочитал он.
— Наверное, там было куда лучше, чем здесь?
Боа констриктор снова махнул хвостом в сторону таблички, и Гарри прочитал:
«Данная змея родилась и выросла в зоопарке».
— А понимаю, значит, вы никогда не были в Бразилии?
Змея замотала головой. В этот самый миг за спиной Гарри раздался истошный крик Пирса, Гарри и змея подпрыгнули от неожиданности.
— ДАДЛИ! МИСТЕР ДУРСЛЬ! СКОРЕЕ СЮДА, ПОСМОТРИТЕ НА
ЗМЕЮ! ВЫ НЕ ПОВЕРИТЕ, ЧТО ОНА ВЫТВОРЯЕТ!
Через мгновение, пыхтя и отдуваясь, к окошку приковылял Дадли.
— Пошел отсюда, ты, — пробурчал он, толкнув Гарри в ребро.
Гарри, не ожидавший удара, упал на бетонный пол. Последовавшие за этим
события развивались так быстро, что никто не понял, как это случилось: в
первое мгновение Дадли и Пирс стояли, прижавшись к стеклу, а уже через
секунду они отпрянули от него с криками ужаса.
Гарри сел и открыл от удивления рот — стекло, за которым сидел удав, исчезло. Огромная змея поспешно разворачивала свои кольца, выползая из
темницы, а люди с жуткими криками выбегали из террариума.
Гарри готов был поклясться, что, стремительно проползая мимо него, змея
отчетливо прошипела:
266
— Бразилия — вот куда я отправлюсь… С-с-спасибо, амиго…
Владелец террариума был в шоке.
— Но тут ведь было стекло, — непрестанно повторял он. — Куда исчезло
стекло?
Директор зоопарка лично поднес тете Петунье чашку крепкого сладкого
чая и без устали рассыпался в извинениях. Пирс и Дадли были так напуганы,
что несли жуткую чушь. Гарри видел, как змея, проползая мимо них, просто
притворилась, что хочет схватить их за ноги, но когда они уже сидели в машине дяди Вернона, Дадли рассказывал, как она чуть не откусила ему ногу, а
Пирс клялся, что она пыталась его задушить. Но самым худшим для Гарри
было то, что Пирс наконец успокоился и вдруг произнес:
— А Гарри разговаривал с ней — ведь так, Гарри?
Дядя Вернон дождался, пока за Пирсом придет его мать, и только потом
повернулся к Гарри, которого до этого старался не замечать. Он был так
разъярен, что даже говорил с трудом.
— Иди… в чулан… сиди там… никакой еды. — Это все, что ему удалось
произнести, прежде чем он упал в кресло и прибежавшая тетя Петунья дала
ему большую порцию бренди.
Много позже, лежа в темном чулане, Гарри пожалел, что у него нет часов.
Он не знал, сколько сейчас времени, и не был уверен в том, что Дурсли уже
уснули. Он готов был рискнуть и выбраться из чулана на кухню в поисках
какой-нибудь еды, но только если они уже легли.
Гарри думал о том, что прожил у Дурслей почти десять лет, полных лишений и обид. Он жил у них почти всю свою жизнь, с самого раннего детства, с
тех самых пор, когда его родители погибли в автокатастрофе. Он не помнил
ни самой катастрофы, ни того, что он тоже был в той машине. Иногда, часами лежа в темном чулане, он пытался хоть что-то извлечь из памяти, и перед
его глазами вставало странное видение: ослепительная вспышка зеленого
света и обжигающая боль во лбу. Видимо, это случилось именно во время
аварии, хотя он и не мог объяснить, откуда там взялся зеленый свет.
И своих родителей он тоже не мог вспомнить. Тетя и дядя никогда о них не
рассказывали, и, разумеется, ему было запрещено задавать вопросы. Фотографии его родителей в доме Дурслей отсутствовали.
Когда Гарри был младше, он часто мечтал о том, как в доме Дурслей появится какой-нибудь его родственник, далекий и неизвестный, и заберет его
отсюда. Но этого так и не произошло — его единственными родственниками
были Дурсли, — и Гарри перестал мечтать об этом. Но иногда ему казалось
— или ему просто хотелось в это верить, — что совершенно незнакомые люди ведут себя так, словно хорошо его знают.
Надо признать, это были очень странные незнакомцы. Однажды, когда они
вместе с тетей Петуньей и Дадли зашли в магазин, ему поклонился крошечный человечек в высоком фиолетовом цилиндре. Тетя Петунья тут же рассвирепела, злобно спросила Гарри, знает ли он этого коротышку, а потом
схватила его и Дадли и выбежала из магазина, так ничего и не купив. А как267
то раз в автобусе ему весело помахала рукой безумная с виду женщина, одетая во все зеленое. А недавно на улице к нему подошел лысый человек в
длинной пурпурной мантии, пожал ему руку и ушел, не сказав ни слова. И
что самое загадочное, эти люди исчезали в тот момент, когда Гарри пытался
повнимательнее их рассмотреть.
Так что, если не считать этих загадочных незнакомцев, у Гарри не было
никого — и друзей у него тоже не было. В школе все знали, что Дадли и его
компания ненавидят этого странного Гарри Поттера, вечно одетого в мешковатое старье и разгуливающего в сломанных очках, а с Дадли предпочитали
не ссориться.
В общем, Гарри был одинок на этом свете, и, похоже, ему предстояло оставаться таким же одиноким еще долгие годы. Много-много лет…
Глава 3
ПИСЬМА НЕВЕСТЬ ОТ КОГО
Гарри никогда еще так не наказывали, как за историю с бразильским удавом. Когда ему наконец разрешили выходить из чулана, уже начались летние
каникулы, а Дадли уже успел сломать новую видеокамеру, разбил самолет с
дистанционным управлением и, в первый раз сев на новый гоночный велосипед, умудрился врезаться в миссис Фигг, переходившую Тисовую улицу на
костылях, и сбить ее с ног, так что она потеряла сознание.
Гарри был рад, что занятия в школе закончились, но зато теперь ему негде
было скрыться от Дадли и его дружков, которые каждый день приходили к
нему домой. И Пирс, и Деннис, и Малкольм, и Гордон — все они были здоровыми и безмозглыми, но Дадли был самым здоровым и самым безмозглым,
и потому именно он считался их предводителем и решал, что будет делать
вся компания. И вся компания соглашалась с тем, что следует заняться любимым спортом Дадли — охотой на Гарри.
По этой причине Гарри проводил как можно больше времени вне дома, шатаясь неподалеку и думая о том, что не так уж много времени осталось до
конца каникул, откуда ему светил крошечный лучик надежды. В сентябре он
должен был пойти в среднюю школу и наконец-то расстаться с Дадли. Дадли
перевели в частную школу, где когда-то учился дядя Вернон, — в «Вонингс».
Кстати, туда же устроили и Пирса Полкисса. А Гарри отдали в самую обычную общеобразовательную школу, в «Хай Камеронс». Дадли это показалось
невероятно смешным.
— В этой школе старшекурсники в первый же день засовывают новичков
головой в унитаз, — сразу же начал издеваться Дадли. — Хочешь подняться
наверх и попробовать?
— Нет, спасибо, — ответил Гарри. — В многострадальный унитаз никогда
не засовывали ничего страшнее твоей головы — его, бедняжку, может и
стошнить.
Гарри убежал раньше, чем Дадли понял смысл сказанного.
Как-то в июле тетя Петунья повезла Дадли в Лондон, чтобы купить ему
фирменную форму школы «Вонингс», а Гарри отвела к миссис Фигг. Как ни
268
странно, теперь у миссис Фигг стало куда приятнее, чем раньше. Выяснилось, что она сломала ногу, наступив на одну из своих кошек, и с тех пор уже
не пылает к ним такой страстной любовью, как прежде. Так что она не показывала Гарри фотографии кошек, и даже разрешила ему посмотреть телевизор, но зато угостила шоколадным кексом, который, судя по вкусу, пролежал
у нее в шкафу по крайней мере десяток лет.
В тот вечер Дадли гордо маршировал по гостиной в новой школьной форме. Ученики «Вонингса» носили темно-бордовые фраки, оранжевые бриджи
и плоские соломенные шляпы, которые называются канотье. Еще они носили
узловатые палки, которыми колотили друг друга за спинами учителей. Считалось, что это хорошая подготовка к той взрослой жизни, которая начнется
после школы.
Глядя на Дадли, гордо вышагивающего в своей новой форме, дядя Вернон
ужасно растрогался и ворчливым голосом — ворчал он притворно, пряча
свои эмоции, — заметил, что это самый прекрасный момент в его жизни. Что
же касается тети Петуньи, то она не стала скрывать своих чувств и разрыдалась, а потом воскликнула, что никак не может поверить в то, что этот взрослый красавец — ее крошка сыночек, ее миленькая лапочка. А Гарри даже боялся открыть рот. Он изо всех сил сдерживал смех, но тот так распирал его,
что мальчику казалось, что у него вот-вот треснут ребра и хохот вырвется
наружу.
Когда на следующее утро Гарри зашел на кухню позавтракать, там стоял
ужасный запах. Как оказалось, он исходил из огромного металлического бака, стоявшего в мойке. Гарри подошел поближе. Бак был наполнен серой водой, в которой плавало нечто похожее на грязные тряпки.
— Что это? — спросил он тетю Петунью.
Тетя поджала губы — она всегда так делала, когда Гарри осмеливался задать ей вопрос.
— Твоя новая школьная форма.
Гарри снова заглянул в бак
— Ну да, конечно, — произнес он. — Я просто не догадался, что ее обязательно нужно намочить.
— Не строй из себя дурака, — отрезала тетя Петунья. — Я специально
крашу старую форму Дадли в серый цвет. Когда я закончу, она будет выглядеть как новенькая.
Гарри никак не мог в это поверить, но решил, что лучше не спорить. Он сел
за стол, стараясь не думать о том, как будет выглядеть в свой первый день в
«Хай Камеронсе» — наверное, так, словно вырядился в обрывки полусгнившей шкуры мамонта.
В кухню вошли Дадли и дядя Вернон, и оба сразу сморщили носы — запах
новой школьной формы Гарри им явно не понравился. Дядя Вернон, как
обычно, погрузился в чтение газеты, а Дадли принялся стучать по столу
форменной узловатой палкой, которую он теперь повсюду таскал с собой.
269
Из коридора донеслись знакомые звуки — почтальон просунул почту в
специально сделанную в двери щель, и она упала на лежавший в коридоре
коврик.
— Принеси почту, Дадли, — буркнул дядя Вернон из-за газеты.
— Пошли за ней Гарри.
— Гарри, принеси почту.
— Пошлите за ней Дадли, — ответил Гарри.
— Ткни его своей палкой, Дадли, — посоветовал дядя Вернон.
Гарри увернулся от палки и пошел в коридор. На коврике лежали открытка
от сестры дяди Вернона по имени Мардж, отдыхавшей на острове Уайт, коричневый конверт, в котором, судя по всему, лежал счет, и письмо для Гарри.
Гарри поднял его и начал внимательно рассматривать, чувствуя, как у него
внутри все напряглось и задрожало, как натянутая тетива лука. Никто ни разу
никогда в жизни не писал ему писем. Да и кто мог ему написать? У него не
было друзей, у него не было других родственников, он даже не был записан в
библиотеку, из которой ему могло бы прийти по почте грубое послание с
требованием немедленно вернуть книги. Однако сейчас он держал в руках
письмо, и на нем стояло не только его имя, но и адрес. Так что сомнений, что
письмо адресовано именно ему, не было.
«Мистеру Г. Поттеру, графство Суррей, город Литтл Уингинг, улица Тисовая, дом четыре, чулан под лестницей» — вот что было написано на конверте.
Конверт, тяжелый и толстый, был сделан из желтоватого пергамента, а адрес был написан изумрудно-зелеными чернилами. Марка на конверте отсутствовала.
Дрожащей рукой Гарри перевернул конверт и увидел, что он запечатан
пурпурной восковой печатью, украшенной гербом, на гербе были изображены лев, орел, барсук и змея, а в середине — большая буква «X».
— Давай поживее, мальчишка! — крикнул из кухни дядя Вернон. — Что
ты там копаешься? Проверяешь, нет ли в письмах взрывчатки?
Дядя Вернон расхохотался собственной шутке.
Гарри вернулся в кухню, все еще разглядывая письмо. Он протянул дяде
Вернону счет и открытку, сел на свое место и начал медленно вскрывать
желтый конверт.
Дядя Вернон одним движением разорвал свой конверт, вытащил из него
счет, недовольно засопел и начал изучать открытку.
— Мардж заболела, — проинформировал он тетю Петунью. — Съела какое-то экзотическое местное блюдо и…
— Пап! — внезапно крикнул Дадли. — Пап, Гарри тоже что-то получил!
Гарри уже собирался развернуть письмо, написанное на том же пергаменте,
из которого был сделан конверт, когда дядя Вернон вырвал бумагу из его
рук.
— Это мое! — возмутился Гарри, пытаясь завладеть бумагой.
270
— И кто, интересно, будет тебе писать? — презрительно фыркнул дядя
Вернон, разворачивая письмо и бросая на него взгляд. Его красное лицо
вдруг стало зеленым, причем быстрее, чем меняются цвета на светофоре. Но
на этом дело не кончилось. Через несколько секунд лицо его стало сероватобелым, как засохшая овсяная каша.
— П-П-Петунья! — заикаясь, выдохнул он.
Дадли попытался вырвать у него письмо, но дядя Вернон поднял его над
собой, чтобы Дадли не смог дотянуться. Подошедшая Петунья, большая любительница сплетен и слухов, взяла у мужа письмо и прочла первую строчку.
На мгновение всем показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Тетя схватилась за горло и втянула воздух с таким звуком, словно задыхалась.
— Вернон! О боже, Вернон!
Тетя и дядя смотрели друг на друга, кажется, позабыв о том, что на кухне
сидят Гарри и Дадли. Правда, абстрагироваться надолго им не удалось, потому что Дадли не выносил, когда на него не обращали внимания. Он сильно
стукнул отца по голове своей узловатой палкой.
— Я хочу прочитать письмо! — громко заявил Дадли.
— Это я хочу прочитать письмо, — возмущенно возразил Гарри. — Это
мое письмо.
— Пошли прочь, вы оба, — прокаркал дядя Вернон, запихивая письмо обратно в конверт.
Гарри не двинулся с места.
— ОТДАЙТЕ МНЕ МОЕ ПИСЬМО! — прокричал он.
— Дайте мне его посмотреть! — заорал Дадли.
— ВОН! — взревел дядя Вернон и, схватив за шиворот сначала Дадли, а
потом Гарри, выволок их в коридор и захлопнул за ними дверь кухни.
Гарри и Дадли тут же устроили яростную, но молчаливую драку за место у
замочной скважины — выиграл Дадли, и Гарри, не замечая, что очки повисли
на одной дужке, улегся на пол, прикладывая ухо к узенькой полоске свободного пространства между полом и дверью.
— Вернон, — произнесла тетя Петунья дрожащим голосом. — Вернон, посмотри на адрес, как они могли узнать, где он спит? Ты не думаешь, что они
следят за домом?
— Следят… даже шпионят… а может быть, даже ходят за нами по пятам, — пробормотал дядя Вернон, который, кажется, был на грани помешательства.
— Что нам делать, Вернон? Может быть, следует им ответить? Написать,
что мы не хотим…
Гарри видел, как блестящие туфли дяди Вернона ходят по кухне взад и
вперед.
— Нет, — наконец ответил дядя Вернон. — Нет, мы просто проигнорируем
это письмо. Если они не получат ответ… Да, это лучший выход из положения… Мы просто ничего не будем предпринимать…
— Но…
271
— Мне не нужны в доме такие типы, как они, ты поняла, Петунья?! Когда
мы взяли его, разве мы не поклялись, что искореним всю эту опасную чепуху?!
В тот вечер, вернувшись с работы, дядя Вернон совершил нечто такое, чего
раньше никогда не делал, — он пришел к Гарри в чулан.
— Где мое письмо? — спросил Гарри, как только дядя Вернон протиснулся
в дверь. — Кто мне его написал?
— Никто. Оно было адресовано тебе по ошибке, — коротко пояснил дядя
Вернон. — Я его сжег.
— Не было никаких ошибок, — горячо возразил Гарри. — Там даже было
написано, что я живу в чулане.
— ТИХО ТЫ! — проревел дядя Вернон, и от его крика с потолка упало несколько пауков. Дядя Вернон сделал несколько глубоких вдохов, а затем попытался улыбнуться, однако это далось ему с трудом, и улыбка получилась
достаточно болезненной. — Э-э-э… кстати, Гарри, насчет этого чулана. Твоя
тетя и я тут подумали… Ты слишком вырос, чтобы и дальше жить здесь…
Мы подумали, будет лучше, если ты переберешься во вторую спальню Дадли.
— Зачем? — спросил Гарри.
— Не задавай вопросов! — рявкнул дядя Вернон. — Собирай свое барахло
и тащи его наверх, немедленно!
В доме Дурслей было четыре спальни — одна для дяди Вернона и тети Петуньи, одна для гостей (обычно в роли гостьи выступала сестра дяди Вернона
Мардж), одна, где спал Дадли, и еще одна, в которой Дадли хранил те игрушки и вещи, которые не помещались в его первой спальне. Гарри же хватило всего одного похода наверх, чтобы перенести все свои вещи из чулана.
И теперь он сидел на кровати и осматривался.
Почти всё в этой комнате было поломано. Подаренная Дадли всего месяц
назад, но уже неработающая видеокамера лежала на маленьком заводном
танке, пострадавшем от столкновения с соседской собакой, на которую его
направил Дадли. В углу стоял первый телевизор Дадли, который тот разбил
ударом ноги, когда отменили показ его любимой передачи. В другом углу
стояла огромная клетка, в которой когда-то жил попугай и которого Дадли
обменял на духовое ружье — а ружье лежало рядом, и дуло его было безнадежно погнуто, потому что Дадли как-то раз на него сел. Единственное, что в
этой комнате выглядело новым, так это стоявшие на полках книги, — создавалось впечатление, что до них никогда не дотрагивались.
Снизу доносились вопли Дадли.
— Я не хочу, чтобы он там спал!.. Мне нужна эта комната!.. Пусть он убирается оттуда!..
Гарри вздохнул и лег на кровать. Вчера он отдал бы все на свете за то, чтобы оказаться здесь. Сегодня он предпочел бы оказаться в чулане со своим
письмом, чем здесь, но без письма.
272
На другое утро за завтраком все сидели какие-то очень притихшие. А Дадли вообще пребывал в состоянии шока. Накануне он орал во все горло, колотил отца новой дубинкой, давился, пинал мать и подкидывал вверх свою черепаху, разбив ею стеклянную крышу оранжереи, но ему так и не вернули его
вторую комнату. Что касается Гарри, то он вспоминал вчерашнее утро и жалел о том, что не распечатал свое письмо, пока был в коридоре. Дядя Вернон
и тетя Петунья обменивались мрачными взглядами.
Когда за дверью послышались шаги почтальона, дядя Вернон, все утро пытавшийся быть очень внимательным и вежливым по отношению к Гарри, потребовал, чтобы за почтой сходил Дадли. Из кухни было слышно, как тот
идет к двери, стуча своей палкой по стенам и вообще по всему, что попадалось ему на пути. А затем донесся его крик:
— Тут еще одно! «Мистеру Г. Поттеру, дом четыре по улице Тисовая, самая маленькая спальня».
Дядя Вернон со сдавленным криком вскочил и метнулся в коридор. Гарри
рванул за ним. Дяде Вернону пришлось повалить Дадли на землю, чтобы вырвать у него из рук письмо, а это оказалось непросто, потому что Гарри сзади
обхватил дядю Вернона за шею. После непродолжительной, но жаркой
схватки, в которой каждый получил по нескольку ударов узловатой палкой,
дядя Вернон распрямился, тяжело дыша, но зато сжимая в руке письмо, адресованное Гарри.
— Иди в свой чулан… я хотел сказать, в свою спальню, — прохрипел он,
обращаясь к Гарри. — И ты, Дадли… уйди отсюда, просто уйди.
Гарри долго мерил шагами спальню. Кто-то знал, что он переехал сюда из
чулана. И еще этот кто-то знал, что он не получил первое письмо. И все это
означало, что этот кто-то попробует передать ему еще одно письмо. И на этот
раз Гарри собирался его получить. Потому что у него родился план.
***
Дышащий на ладан будильник, благодаря Дадли неоднократно побывавший в мастерской, зазвонил ровно в шесть часов. Гарри поспешно выключил
его и быстро оделся, стараясь не шуметь, чтобы ни в коем случае не разбудить семейство Дурслей. Он бесшумно вышел из своей комнаты и, крадучись, пошел вниз в полной темноте — включать свет было опасно.
План его заключался в том, чтобы выйти из дома, встать на углу Тисовой
улицы и дождаться появления почтальона, чтобы первым забрать письма. А
сейчас он крался по темному коридору, его сердце отчаянно прыгало в груди,
и…
— А-А-А-А!
Гарри буквально взлетел в воздух, потому что наступил на что-то большое
и мягкое, лежавшее на коврике у входной двери. На что-то… живое!
Наверху зажегся свет, и Гарри с ужасом увидел, что этим большим и мягким было лицо дяди Вернона. Мистер Дурсль лежал у входной двери в
спальном мешке. Не оставалось сомнений, что он сделал так именно для то273
го, чтобы не дать Гарри осуществить задуманное. И, что тоже было несомненно, он вовсе не рассчитывал, что на него наступят.
После получасовых воплей дядя Вернон велел Гарри сделать ему чашку
чая. Гарри грустно поплелся на кухню, а когда вернулся с чаем, почту уже
принесли, и теперь она лежала за пазухой у дяди Вернона. Гарри отчетливо
видел три конверта с надписями, сделанными изумрудно-зелеными чернилами.
— Я хочу… — начал было он, но дядя Вернон достал письма и разорвал их
на мелкие кусочки прямо у него на глазах.
В тот день дядя Вернон не пошел на работу. Он остался дома и намертво
заколотил щель для писем.
— Видишь ли, — объяснял он тете Петунье сквозь зажатые в зубах гвозди, — если они не смогут доставлять свои письма, они просто сдадутся.
— Я не уверена, что это поможет, Вернон.
— О, у этих людей странная логика, Петунья. Они не такие, как мы с тобой, — ответил дядя Вернон, пытаясь забить гвоздь куском фруктового кекса, только что принесенного ему тетей Петуньей.
***
В пятницу для Гарри принесли не меньше дюжины писем. Так как они не
пролезали в заколоченную щель для писем, их просунули под входную дверь,
а несколько штук протолкнули сквозь маленькое окошко в туалете на первом
этаже.
Дядя Вернон снова остался дома. Он сжег все письма, а потом достал молоток и гвозди и заколотил парадную и заднюю двери, чтобы никто не смог
выйти из дома. Работая, он что-то напевал себе под нос и испуганно вздрагивал от любых посторонних звуков.
***
В субботу ситуация начала выходить из-под контроля. Несмотря на усилия
дяди Вернона, в дом попали целых двадцать четыре письма для Гарри — ктото свернул их и засунул в две дюжины яиц, которые молочник передал тете
Петунье через окно гостиной. Молочник не подозревал о содержимом яиц,
но был крайне удивлен, что в доме заколочены двери. Пока дядя Вернон судорожно звонил на почту и в молочный магазин и искал того, кому можно
пожаловаться на случившееся, тетя Петунья засунула письма в кухонный
комбайн и перемолола их на мелкие кусочки.
— Интересно, кому это так сильно понадобилось пообщаться с тобой? —
изумленно спросил Дадли, обращаясь к Гарри.
***
В воскресенье утром дядя Вернон выглядел утомленным и немного больным, но зато счастливым.
— По воскресеньям — никакой почты, — громко заявил он с довольной
улыбкой, намазывая джемом свою газету. — Сегодня — никаких чертовых
писем…
274
Он не успел договорить, как что-то засвистело в дымоходе и ударило дядю
Вернона по затылку. В следующую секунду из камина со скоростью пули
вылетели тридцать или даже сорок писем. Дурсли инстинктивно пригнулись,
и письма просвистели у них над головами, а Гарри подпрыгнул, пытаясь
ухватить хотя бы одно из них.
— Вон! ВОН! — Дядя Вернон поймал Гарри в воздухе, потащил к двери и
вышвырнул в коридор. Затем из комнаты выбежали тетя Петунья и Дадли,
закрывая руками лица, за ними выскочил дядя Вернон, захлопнув за собой
дверь. Слышно было, как в комнату продолжают падать письма, они стучали
по полу и стенам, отлетая от них рикошетом.
— Ну всё, — значимо и весомо произнес дядя Вернон. Он старался говорить спокойно, хотя на самом деле нервно выщипывал из усов целые пучки
волос. — Через пять минут я жду вас здесь — готовыми к отъезду. Мы уезжаем, так что быстро соберите необходимые вещи — и никаких возражений!
Он выглядел таким разъяренным и опасным, особенно после того, как выдрал себе пол-уса, что возражать никто не осмелился. Десять минут спустя
дядя Вернон, взломав забитую досками дверь, вывел всех к машине, и автомобиль рванул в сторону скоростного шоссе. На заднем сиденье обиженно
сопел Дадли — отец отвесил ему затрещину за то, что он слишком долго возился. А Дадли всего лишь пытался втиснуть в свою спортивную сумку телевизор, видеомагнитофон и компьютер.
Они ехали. Ехали все дальше и дальше. Даже тетя Петунья не решалась
спросить, куда они направляются. Несколько раз дядя Вернон делал крутой
вираж, и какое-то время машина двигалась в обратном направлении. А потом
снова следовал резкий разворот.
— Сбить их со следа… сбить их со следа, — всякий раз бормотал дядя
Вернон.
Они ехали целый день, не сделав ни единой остановки для того, чтобы хоть
что-нибудь перекусить. Когда стемнело, Дадли начал скулить. У него в жизни не было такого плохого дня. Он был голоден, он пропустил пять телевизионных программ, которые собирался посмотреть, и он никогда еще не делал таких долгих перерывов между компьютерными сражениями с пришельцами и чудовищами.
Наконец дядя Вернон притормозил у мрачной гостиницы на окраине большого города. Дадли и Гарри выделили одну комнату на двоих — в ней были
две двуспальные кровати, застеленные влажными, пахнущими плесенью простынями. Дадли тут же захрапел, а Гарри сидел на подоконнике, глядя вниз
на огни проезжающих мимо машин и думая, гадая, мечтая…
***
На завтрак им подали заплесневелые кукурузные хлопья и кусочки поджаренного хлеба с кислыми консервированными помидорами. Но не успели они
съесть этот нехитрый завтрак, как к столу подошла хозяйка гостиницы.
— Я извиняюсь, но нет ли среди вас мистера Г. Поттера? Тут для него
письма принесли, целую сотню. Они там у меня, у стойки портье.
275
Она протянула им конверт, на котором зелеными чернилами было написано:
«Мистеру Г. Поттеру, город Коукворт, гостиница «У железной дороги»,
комната 17».
Гарри попытался схватить письмо, но дядя Вернон ударил его по руке. Хозяйка гостиницы застыла, ничего не понимая.
— Я их заберу, — сказал дядя Вернон, быстро вставая из-за стола и удаляясь вслед за хозяйкой.
***
— Дорогой, не лучше ли нам будет вернуться? — робко поинтересовалась
тетя Петунья спустя несколько часов, но дядя Вернон, похоже, ее не слышал.
Никто не знал, куда именно они едут. Дядя Вернон завез их в чащу леса,
вылез из машины, огляделся, потряс головой, сел обратно, и они снова двинулись в путь. То же самое случилось посреди распаханного поля, на подвесном мосту и на верхнем этаже многоярусной автомобильной парковки.
— Папа сошел с ума, да, мам? — грустно спросил Дадли после того, как
днем дядя Вернон оставил автомобиль на побережье, запер их в машине, а
сам куда-то исчез.
Начался дождь. Огромные капли стучали по крыше машины. Дадли шмыгнул носом.
— Сегодня понедельник, — запричитал он. — Сегодня вечером показывают шоу великого Умберто. Я хочу, чтобы мы остановились где-нибудь, где
есть телевизор.
«Значит, сегодня понедельник», — подумал про себя Гарри, вспоминая кое
о чем. Если сегодня был понедельник — а в этом Дадли можно было доверять, он всегда знал, какой сегодня день, благодаря телевизионной программе, — значит, завтра, во вторник, Гарри исполнится одиннадцать лет. Конечно, нельзя сказать, что у него были веселые дни рождения, — например, в
прошлом году Дурсли подарили ему вешалку для куртки и пару старых носков дяди Вернона. Так что и в этом году от дня рождения ничего особенного
ждать не стоило. Но все же не каждую неделю тебе исполняется одиннадцать.
Дядя Вернон вернулся к машине, по лицу его блуждала непонятная улыбка.
В руках он держал длинный сверток, и когда тетя Петунья спросила, что это
он там купил, он ничего не ответил.
— Я нашел превосходное место! — объявил дядя Вернон. — Пошли! Все
вон из машины!
На улице было очень холодно. Дядя Вернон указал пальцем на огромную
скалу посреди моря. На вершине скалы приютилась самая убогая хижина, какую только можно было представить. Понятно, что ни о каком телевизоре не
могло быть и речи.
— Сегодня вечером обещают шторм! — радостно сообщил дядя Вернон,
хлопнув в ладоши. — А этот джентльмен любезно согласился одолжить нам
свою лодку.
276
Дядя Вернон кивнул на семенящего к ним беззубого старика, который злорадно ухмылялся, показывая на старую лодку, прыгающую на серых, отливающих сталью волнах.
— Я уже запасся кое-какой провизией, — произнес дядя Вернон. — Так
что теперь — все на борт!
В лодке было еще холоднее, чем на берегу. Ледяные брызги и капли дождя
забирались за шиворот, а арктический ветер хлестал в лицо. Казалось, что
прошло несколько часов, прежде чем они доплыли до скалы, а там дядя Вернон, поскальзываясь на камнях и с трудом удерживая равновесие, повел их к
покосившемуся домику.
Внутри был настоящий кошмар — сильно пахло морскими водорослями,
сквозь дыры в деревянных стенах внутрь с воем врывался ветер, а камин был
отсыревшим и пустым. Вдобавок ко всему в домике было лишь две комнаты.
Приобретенная дядей Верноном провизия поразила всех — четыре пакетика чипсов и четыре банана. После еды — если это можно было назвать едой
— дядя Вернон попытался разжечь огонь с помощью пакетиков из-под чипсов, но те не желали загораться и просто съежились, заполнив комнату едким
дымом.
— Надо было забрать из гостиницы все эти письма — вот бы они сейчас
пригодились, — весело заметил дядя Вернон.
Дядя пребывал в очень хорошем настроении. Очевидно, он решил, что изза шторма до них никто не доберется, так что писем больше не будет. Гарри в
глубине души был с ним согласен, хотя его эта мысль совершенно не радовала.
Как только стемнело, начался обещанный шторм. Брызги высоких волн
стучали в стены домика, а усиливающийся ветер неистово ломился в грязные
окна. Тетя Петунья нашла в углу одной из комнат покрытые плесенью одеяла
и устроила Дадли постель на изъеденной молью софе. Они с дядей Верноном
ушли во вторую комнату, где стояла огромная продавленная кровать, а Гарри
пришлось улечься на пол, накрывшись самым тонким и самым рваным одеялом.
Ураган крепчал и становился все яростнее, а Гарри не мог заснуть. Он поеживался от холода и переворачивался с боку на бок, стараясь устроиться поудобнее, а в животе у него урчало от голода. Дадли захрапел, но его храп заглушали низкие раскаты грома: началась гроза.
У Дадли были часы со светящимся циферблатом, и когда его жирная рука
выскользнула из-под одеяла и повисла над полом, Гарри увидел, что через
десять минут ему исполнится одиннадцать лет. Он лежал и смотрел, как бегает по кругу секундная стрелка, приближая его день рождения, и спрашивал
себя, вспомнят ли Дурсли об этой дате. Но еще больше его интересовало, где
сейчас был тот, кто посылал ему письма.
До начала следующего дня оставалось пять минут. Гарри отчетливо услышал, как снаружи что-то заскрипело. Ему хотелось верить, что крыша домика
277
выдержит атаку дождя и ветра и не провалится внутрь, хотя, возможно, так
стало бы теплее — все равно хуже, чем сейчас, быть уже не могло.
Часы Дадли показывали без четырех двенадцать. Гарри подумал, что, когда
они вернутся на Тисовую улицу, вполне возможно, в доме будет столько писем, что ему удастся стащить хотя бы одно.
Без трех двенадцать. Снаружи раздался непонятный звук, словно море
громко хлестнуло по скале. А еще через минуту до Гарри донесся громкий
треск — наверное, это упал в море большой камень.
Еще одна минута, и наступит день его рождения. Тридцать секунд… двадцать… десять… девять… Может, имеет смысл разбудить Дадли, просто для
того чтобы его позлить? Три секунды… две… одна…
БУМ!
Хижина задрожала, Гарри резко сел на полу, глядя на дверь. За ней кто-то
стоял и громко стучал, требуя, чтобы его впустили. Но кто?
Глава 6
ПУТЕШЕСТВИЕ С ПЛАТФОРМЫ НОМЕР
ДЕВЯТЬ И ТРИ ЧЕТВЕРТИ
Тот август, что Гарри прожил у Дурслей перед тем, как уехать в Хогвартс,
нельзя было назвать особенно веселым.
Нет, конечно же после знакомства Дурслей с Хагридом их поведение изменилось. Дадли теперь так боялся Гарри, что опасался находиться с ним в одной комнате. А тетя Петунья и дядя Вернон больше не осмеливались запирать Гарри в чулане, принуждать его к чему-нибудь или кричать на него. Если честно, они вообще с ним не разговаривали. Они были ужасно напуганы и
одновременно злы на Гарри и вели себя так, словно его не замечали. Конечно, это было значительно лучше, чем раньше, но Гарри радовался таким переменам только поначалу, а потом стал тосковать.
Гарри почти не выходил из своей комнаты, тем более что теперь ему было
с кем поговорить — у него была сова. Гарри решил назвать ее Букля, это имя
он нашел в «Истории магии». Этот учебник, как и все другие, оказался жутко
интересным. Целыми днями Гарри лежал на кровати и читал до поздней ночи, а Букля развлекалась, время от времени вылетая на охоту. К счастью, тетя
Петунья перестала заходить к нему в комнату — ей бы не понравилось, что
Букля приносит с охоты дохлых мышей. Каждую ночь перед тем, как лечь
спать, Гарри рисовал еще одну палочку на специальном листке, который он
приклеил к стене. Так было легче считать, сколько дней осталось до первого
сентября.
В последний день августа Гарри подумал, что ему следует поговорить с тетей и дядей по поводу того, что завтра ему надо быть в Лондоне на вокзале, и
он спустился в гостиную, где Дурсли смотрели телевикторину. Гарри прокашлялся, чтобы они обратили на него внимание. Заметивший его Дадли тут
же с криком выбежал из комнаты.
— Э-э-э… Дядя Вернон, — робко произнес Гарри.
Дядя Вернон промычал что-то, показывая, что он слушает.
278
— Э-э-э… Завтра мне надо быть на вокзале «Кингс Кросс», чтобы… чтобы
ехать в Хогвартс.
Дядя Вернон снова промычал — по-видимому, это означало, что Гарри
может говорить дальше.
— Вы не могли бы меня отвезти?
В ответ раздалось мычание — Гарри предположил, что это знак согласия.
— Спасибо, — поблагодарил Гарри и уже выходил из гостиной, когда дядя
Вернон подал голос.
— Путешествие на поезде — странный способ добираться до школы волшебников. А что, все волшебные ковры-самолеты съедены молью?
Гарри предпочел промолчать.
— А где, кстати, находится эта школа?
— Не знаю, — честно ответил Гарри, впервые задумавшись над тем, что и
вправду не знает адреса Хогвартса. Он вытащил из кармана билет, который
купил ему Хагрид. — Мне просто надо сесть на поезд, который отходит в
одиннадцать часов утра от платформы номер девять и три четверти, — произнес он, оторвав глаза от билета.
Тетя и дядя посмотрели на него как на ненормального.
— Какой платформы?
— Девять и три четверти.
— Не говори ерунды, — резко оборвал его дядя Вернон. — Платформы с
таким номером нет и быть не может.
— Но так написано на моем билете, — возразил Гарри.
— Психи, — покачал головой дядя Вернон. — Самые настоящие психи.
Все они. Подожди, сам это увидишь. А насчет вокзала — ладно, мы тебя отвезем. Тебе просто повезло, что нам все равно надо в Лондон, иначе бы тебе
пришлось добираться туда самому.
— А зачем вам в Лондон? — поинтересовался Гарри, хотя ему было все
равно, зачем Дурсли едут в город. Он просто хотел, чтобы разговор закончился мирно.
— Отвезем Дадли в больницу, — прорычал дядя Вернон. — Ему придется
удалить этот проклятый хвост, прежде чем он отправится в школу.
***
На следующее утро Гарри проснулся в пять часов и уже не смог заснуть, он
был слишком взволнован. Он встал и влез в джинсы — наверное, не стоило
ехать на вокзал в мантии волшебника, проще было переодеться в поезде. Он
тщательно изучил присланный ему список необходимых книг и вещей, чтобы
убедиться, что ничего не забыл, запер Буклю в клетку и начал ходить взадвперед по комнате, дожидаясь, пока проснутся Дурсли. Два часа спустя дядя
Вернон запихнул огромный чемодан Гарри в багажник своей машины, тетя
Петунья с трудом уговорила Дадли сесть на заднее сиденье рядом с Гарри, и
они поехали.
На вокзале «Кингс Кросс» они были ровно в десять тридцать. Дядя Вернон
перетащил чемодан Гарри на тележку и сам отвез ее на перрон. Гарри шел
279
следом, думая о том, что дядя Вернон необычно добр к нему. Но все стало
ясно, когда дядя Вернон наконец остановился и огляделся по сторонам, издевательски усмехаясь.
— Ну что ж, мальчик, вот ты и на месте. Вот платформа девять, а вот платформа десять. Твоя платформа, по идее, должна быть где-то посередине. Но,
судя по всему, ее еще не успели построить.
Разумеется, он был абсолютно прав. Над одной платформой висела большая пластиковая табличка с цифрой девять, а над другой — такая же табличка с цифрой десять. Посередине ничего не было.
— Ну что ж, счастливой учебы. — Улыбка на лице дяди Вернона стала еще
злораднее. Дядя повернулся и ушел, не говоря ни слова. Гарри обернулся и
увидел, как машина Дурслей отъезжает от вокзала, а дядя Вернон, тетя Петунья и Дадли смотрят на него и смеются.
У Гарри пересохло во рту. Он совершенно не представлял, что делать. Его
волнение усиливалось с каждой минутой, потому что стоявшие на платформе
люди начали бросать на него странные взгляды — наверное, все дело было в
Букле. Все, что Гарри мог придумать — это спросить у кого-то, где находится нужная ему платформа. Но у кого?
Гарри помахал рукой проходившему мимо полицейскому, дежурившему на
вокзале, но когда тот остановился, так и не решился упомянуть платформу
номер девять и три четверти, опасаясь, что полицейский примет его за сумасшедшего. Выяснилось, что полицейский никогда не слышал о школе Хогвартс, а Гарри даже не мог объяснить ему, в какой части страны находится
школа, потому что сам этого не знал. В конце концов полицейский начал
раздражаться. Наверное, ему показалось, что Гарри просто дурачится. Уже
отчаявшись, Гарри спросил, какой поезд уходит в одиннадцать часов, и
услышал в ответ, что такого поезда не существует.
Полицейский ушел, бормоча что-то про бездельников, отнимающих у людей время, а Гарри прикладывал все силы к тому, чтобы не запаниковать. Если верить большим вокзальным часам, у него оставалось десять минут на то,
чтобы сесть на поезд и отправиться в Хогвартс, а он не представлял, как ему
это сделать. Он стоял посреди платформы с огромным чемоданом, который с
трудом мог оторвать от земли, с карманами, полными волшебных денег, и с
клеткой, где сидела большая сова.
Наверное, Хагрид забыл сказать ему, что надо будет сделать, когда он окажется на вокзале, — что-нибудь вроде того, что Хагрид проделал, чтобы попасть в Косой переулок, постучав по третьему кирпичу слева. Гарри уже подумывал о том, чтобы вытащить из чемодана волшебную палочку и начать
постукивать ею по билетной кассе между платформами девять и десять.
В этот момент мимо него прошла группа людей, и до Гарри донеслись обрывки разговора.
— Я так и думала, что тут будет целая толпа маглов…
280
Гарри резко повернулся. Эти слова произнесла пухлая женщина, разговаривавшая с четырьмя огненно-рыжими мальчиками. Каждый вез на тележке
чемодан тех же размеров, что и у Гарри, и у них была сова.
Гарри почувствовал, как сильно забилось его сердце, и изо всех сил толкнул вперед свою тележку, стараясь не упустить их из виду. К счастью, они
вскоре остановились, и он тоже остановился, оказавшись достаточно близко
для того, чтобы услышать, о чем они говорят.
— Так, какой у вас номер платформы? — поинтересовалась женщина.
— Девять и три четверти, — пропищала маленькая рыжеволосая девочка,
дергая мать за руку. — Мам, а можно, я тоже поеду…
— Ты еще слишком мала, Джинни, так что успокойся. Ну что, Перси, ты
иди первым.
Один из мальчиков, на вид самый старший, пошел в сторону платформ девять и десять. Гарри внимательно следил за ним, стараясь не моргать, чтобы
ничего не пропустить. Но тут рыжеволосого мальчика загородили от него туристы, а когда они наконец прошли, Перси уже исчез.
— Фред, ты следующий, — скомандовала пухлая женщина.
— Я не Фред, я Джордж, — ответил мальчик, к которому она обращалась. — Скажи мне честно, женщина, как ты можешь называть себя нашей
матерью? Разве ты не видишь, что я — Джордж?
— Джордж, дорогой, прости меня, — виновато произнесла женщина.
— Я пошутил, на самом деле я Фред, — сказал мальчик и двинулся вперед.
Его брат-близнец крикнул ему вслед, чтобы он поторапливался. И через
мгновение Фред исчез из виду, а Гарри никак не мог понять, как ему это удалось?
Теперь пришла очередь третьего брата. Он тоже пошел вперед и исчез так
же внезапно, как и первые двое.
Ситуация снова оказалась безвыходной. Гарри собрался с силами и подошел к пухлой женщине.
— Извините меня, — робко произнес он.
— Привет, дорогуша. — Женщина улыбнулась ему. — Первый раз едешь в
Хогвартс? Рон, мой младший, тоже новичок.
Она показала на последнего из четырех мальчиков. Он был длинный, тощий и нескладный, с большими руками и ступнями, а лицо его было усыпано
веснушками.
— Да, — подтвердил Гарри. — Но дело в том… дело в том, что я не знаю,
как…
— …как попасть на платформу, — понимающе закончила за него пухлая
женщина, и Гарри кивнул. — Не беспокойся. — Женщина весело подмигнула
ему. — Все, что тебе надо сделать, — это пойти прямо через разделительный
барьер между платформами девять и десять. Самое главное — тебе нельзя
останавливаться и нельзя бояться, что ты врежешься в барьер. Если ты нервничаешь, лучше идти быстрым шагом или бежать. Знаешь, тебе лучше пойти
прямо сейчас, перед Роном.
281
— Э-э-э… ладно, — согласился Гарри, хотя на душе у него скребли кошки.
Он толкнул вперед свою тележку и посмотрел на барьер. Барьер показался
ему очень и очень прочным.
Гарри двинулся по направлению к барьеру. Двигаться быстро было нелегко
— его постоянно толкали снующие мимо люди, к тому же тележка была
очень тяжелой. Но страх не попасть в Хогвартс оказался сильнее, и Гарри
ускорил шаг. Он был уверен, что сейчас врежется прямо в билетную кассу и
на этом все закончится, но, вспомнив слова пухлой женщины, налег на поручень тележки и тяжело побежал.
Барьер все приближался, и Гарри понимал, что остановиться уже не сможет, потому что ему не удастся удержать разогнавшуюся тележку. Оставалось каких-то два шага. Гарри прикрыл глаза, готовясь к удару…
Удара не произошло, и он, не замедляя бега, открыл глаза.
Гарри находился на забитой людьми платформе, у которой стоял паровоз
алого цвета. Надпись на табло гласила: «Хогвартс-экспресс. 11.00». Гарри
оглянулся назад и увидел, что билетная касса исчезла, а на ее месте находится арка с коваными железными воротами и табличкой: «Платформа номер
девять и три четверти». Значит, он смог, значит, у него все получилось.
Над головами собравшихся на платформе людей плыли извергаемые паровозом клубы дыма, а под ногами шмыгали разноцветные кошки. До Гарри
доносились голоса, скрип тяжелых чемоданов и недовольное уханье переговаривавшихся друг с другом сов.
Первые несколько вагонов уже были битком набиты школьниками. Они
высовывались из окон, чтобы поговорить напоследок с родителями, или сражались за свободные места. Гарри двинулся дальше, заглядывая в окна вагонов в поисках местечка.
— Бабушка, я снова потерял жабу, — растерянно говорил круглолицый
мальчик, мимо которого проходил Гарри.
— О, Невилл, — тяжело вздохнула пожилая женщина.
Через несколько метров дорогу Гарри преградила толпа, сгрудившаяся вокруг кудрявого мальчика.
— Ну покажи, Ли, — громко просили несколько голосов. — Ну давай, чего
ты…
Кудрявый приподнял крышку коробки, которую держал в руках, и все стоявшие вокруг него отпрянули с криками ужаса. Гарри успел заметить, что из
коробки высунулась длинная волосатая лапа.
Гарри продолжал протискиваться сквозь толпу и наконец нашел пустое купе в вагоне, находившемся почти в самом хвосте состава. Сначала он занес в
вагон клетку с Буклей, а потом попытался загрузить туда свой чемодан. Однако ему никак не удавалось поднять его на нужную высоту, и дважды чемодан падал и больно бил его по ноге.
— Помощь нужна? — обратился к нему рыжеволосый мальчик. Это был
один из тех близнецов, чья мать подсказала Гарри, что нужно делать.
— О, спасибо. — Гарри тяжело перевел дыхание.
282
— Эй, Фред! Иди сюда и помоги мне!
Близнецы затащили чемодан в купе и поставили его в угол.
— Спасибо, — улыбаясь, произнес Гарри, отбрасывая назад мокрые от пота волосы.
— Что это у тебя? — внезапно спросил один из близнецов, заинтересовавшись шрамом на лбу Гарри.
— Будь я проклят! — выдохнул второй. — А ты, случайно, не…
— Это он, — уверенно заявил первый близнец. — Это ведь ты?
— Кто — я? — не понял Гарри.
— Гарри Поттер — это ты? — хором спросили близнецы.
— А, вот вы про что, — уклончиво произнес Гарри, немного стесняясь. —
Ну, в смысле, да, это я.
Близнецы смотрели на него, выпучив глаза и раскрыв рты. Гарри покраснел. Но тут, к его облегчению, откуда-то донесся женский голос.
— Фред? Джордж? Вы здесь?
— Мы идем, мам.
И, с трудом оторвав взгляд от Гарри, близнецы вылезли из вагона.
Гарри сел к окну и, надеясь, что его не видно с улицы, наблюдал за рыжеволосым семейством. Пухлая женщина внезапно вытащила из кармана носовой платок.
— Рон, у тебя что-то на носу.
Самый младший из мальчиков попытался увернуться, но она схватила его и
начала тереть платком кончик его носа.
— Мам, отстань! — запротестовал мальчик, но высвободиться ему удалось,
только когда мать сама его отпустила.
— Ой-ой-ой, у маленького Ронни грязненький носик, — насмешливо пропел один из близнецов.
— Заткнись, — бросил в ответ Рон.
— А где Перси? — спросила мать.
— Вон он идет.
Старший мальчик, о котором шла речь, подошел к остальным. Он уже переоделся, и на нем была черная школьная форма, а на его груди Гарри заметил блестящий серебряный значок с буквой «С».
— Я всего на секунду, мам, — произнес он. — Я там, в самом начале поезда, — там выделили вагон для старост…
— Так ты теперь староста, Перси? — жутко удивился один из близнецов. — А что же ты не сказал, мы ведь и не знали.
— Перестань, он, кажется, что-то нам говорил, — встрял в разговор второй
близнец. — Как-то раз…
— Или два, — подхватил первый.
— Или три, — продолжил второй.
— Или все лето…
— Да заткнитесь вы. — Перси махнул рукой.
283
— А почему это, собственно, у Перси новая форма, а у нас старая? —
спохватился один из близнецов.
— Потому что он теперь староста. — По голосу матери чувствовалось, что
она гордится сыном. — Ну, иди, дорогой, желаю тебе хорошей учебы, и
пришли мне сову, когда доберетесь до места.
Она поцеловала Перси в щеку, и он ушел. А женщина повернулась к близнецам.
— Так, теперь вы двое. В этом году вы должны вести себя хорошо. Если я
еще раз получу сову с известием о том, что вы что-то натворили — взорвали
туалет или…
— Взорвали туалет? — изумился один. — Мы никогда не взрывали туалетов.
— А может, попробуем? — хмыкнул второй. — Отличная идея, спасибо,
мам.
— Это не смешно, — отрезала мать. — И приглядывайте за Роном.
— Не бойся, мы не дадим крошечку Ронни в обиду…
— Заткнитесь вы, — снова пробурчал Рон. Хотя он и был младше близнецов, но роста все трое были примерно одинакового. Кончик носа у Рона заметно покраснел — видимо, мать, вытирая его платком, немного перестаралась.
— Да, мам, ты себе и представить не можешь, — начал один из близнецов. — Угадай, кого мы только что встретили в поезде?
Гарри быстро откинулся назад, чтобы его не заметили.
— Помнишь черноволосого мальчишку, который стоял рядом с нами на
вокзале? — спросил женщину второй. — Знаешь, кто он?
— Кто же?
— Гарри Поттер!
До Гарри долетел тонкий голос девочки.
— Ой, мам, можно, я залезу в вагон и посмотрю на него? Мам, ну, пожалуйста…
— Ты его уже видела, Джинни. И вообще не надо пялиться на бедного
мальчика, как на животное в зоопарке. Так это действительно он, Фред? Откуда ты это знаешь?
— Я его спросил, — пояснил Фред. — Увидел его шрам и спросил. А шрам
на самом деле такой, как говорят, — похож на молнию.
— О, бедняжка, неудивительно, что он был один! — воскликнула женщина. — Я все еще думала: почему его никто не провожает? Он такой вежливый, такой воспитанный.
— Да ладно, не в этом дело, — перебил ее один из близнецов. — Как ты
думаешь, он помнит, как выглядит Ты-Знаешь-Кто?
Мать внезапно посуровела.
— Я запрещаю тебе спрашивать его об этом, Фред. Даже и не думай.
Неужели ему нужно напоминать об этом именно сегодня?
— Да ладно, ладно, не буду.
284
Прозвучал громкий свисток.
— Давайте, поживее! — произнесла женщина, и трое рыжеволосых мальчишек влезли в вагон и, оставшись в тамбуре, посылали сестре и матери воздушные поцелуи. Девочка неожиданно расплакалась.
— Перестань, Джинни, мы завалим тебя совами, — утешил ее один из
близнецов.
— Мы пришлем тебе унитаз из школьного туалета, — пообещал второй.
— Джордж! — возмущенно воскликнула женщина.
— Да я шучу, мам.
Поезд двинулся с места. Гарри увидел, как женщина машет сыновьям рукой, а маленькая девочка, то ли смеясь, то ли плача, бежит за вагоном. Но
вскоре она отстала, потому что поезд набирал скорость.
Поезд чуть вильнул вправо, и платформа пропала из вида. За окном замелькали дома. Гарри ощутил прилив возбуждения. Он еще не знал, что ждет
его там, куда он едет, но он был уверен: это будет лучше, чем то, что он
оставлял позади.
Дверь в купе приоткрылась и внутрь заглянул один из рыжих мальчиков.
— Здесь свободно? — спросил он Гарри, указывая на сиденье напротив. —
В других вообще сесть некуда.
Гарри кивнул, и рыжий быстро уселся. Он украдкой покосился на Гарри, но
тут же перевел взгляд, делая вид, что его очень интересует пейзаж за окном.
Гарри заметил на носу у мальчика черное пятно, которое матери так и не
удалось стереть.
— Эй, Рон! — окликнули его заглянувшие в купе близнецы. — Мы пойдем.
Там Ли Джордан едет в двух вагонах от нас, он с собой гигантского тарантула везет.
— Ну идите, — промямлил Рон.
— Гарри, мы так тебе и не представились. — Близнецы улыбались. — Фред
и Джордж Уизли. А это наш брат Рон. Еще увидимся.
— До встречи, — почти одновременно произнесли Рон и Гарри. И близнецы ушли.
— Ты действительно Гарри Поттер? — выпалил вдруг Рон, и сразу стало
понятно, что его распирало от желания задать этот вопрос. Он ради этого и
подсел в купе Гарри, хотя в вагоне была куча свободных мест.
Гарри кивнул.
— О, а я уж подумал, что это очередная шутка Фреда и Джорджа, — выдохнул Рон. — А у тебя действительно есть… ну, ты знаешь…
Он вытянул палец, указывая на лоб Гарри.
Гарри провел рукой по волосам, открывая лоб. Рон, увидев шрам, не сводил
с него глаз.
— Значит, это сюда Ты-Знаешь-Кто…
— Да, — подтвердил Гарри. — Но я этого не помню.
— Совсем ничего не помнишь? — судя по голосу, Рон надеялся на обратное. — Ну вообще ничего?
285
— Я помню лишь много зеленого света, и все.
— Ух ты, — качнул головой Рон. Он сидел и смотрел на Гарри, не отводя
глаз, как зачарованный, но потом спохватился и уставился в окно.
— У тебя в семье все волшебники? — спросил Гарри. Рон был ему интересен в той же степени, насколько он был интересен Рону.
— Э-э-э… да. Думаю, да, — после некоторого раздумья выдал Рон. — Кажется, у мамы есть двоюродный брат, он из маглов, бухгалтер, но мы о нем
никогда не говорим.
Вполне очевидно, что Уизли были из тех настоящих семей волшебников, о
которых говорил бледный мальчик в магазине, где Гарри купил школьную
форму.
— Я слышал, что ты жил у маглов. — В глазах Рона светилось жуткое любопытство. — Какие они вообще?
— Ужасные… хотя, наверное, не все. Но мои тетя, дядя и двоюродный брат
— они ужасные. Я бы хотел, чтобы у меня было трое братьев-волшебников,
как у тебя.
— У меня их пятеро. — Голос Рона почему-то был совсем невеселым. — Я
шестой. И мне теперь придется сделать все, чтобы оказаться лучше, чем они.
Билл был лучшим учеником школы, Чарли играл в квиддич, носил капитанскую повязку. А Перси вот стал старостой. Фред и Джордж, конечно, занимаются всякой ерундой, но у них хорошие отметки, и их все любят. А теперь
все ждут от меня, что я буду учиться не хуже братьев. Но даже если так и будет, это ничего не даст, ведь я самый младший. Значит, мне надо стать лучше, чем они, а я не думаю, что у меня это получится. К тому же когда у тебя
пять братьев, тебе никогда не достается ничего нового. Вот я и еду в школу
со всем старым — форма мне досталась от Билла, волшебная палочка от Чарли, а крыса от Перси.
Рон запустил руку во внутренний карман куртки и вытащил оттуда жирную
серую крысу, которая безмятежно спала.
— Ее зовут Короста, и она абсолютно бесполезная — спит целыми днями.
Отец подарил Перси сову, когда узнал, что тот будет старостой, и я тоже хотел, но у них нет де… я хотел сказать, что вместо этого получил крысу.
У Рона покраснели уши. Казалось, он решил, что сказал много лишнего,
поэтому замолчал и стал смотреть в окно.
Гарри подумал, что не стоит стесняться того, что у твоих родителей нет денег, чтобы купить сову. В конце концов, у него никогда в жизни не было денег — до начала прошлого месяца, — и он рассказал об этом Рону. И о том,
как донашивал за Дадли старую одежду и никогда не получал нормальных
подарков на дни рождения. Рон немного приободрился.
— А пока Хагрид мне не рассказал, я даже не знал о том, что я волшебник, — продолжал Гарри. — И ничего не знал о своих родителях и о Воланде-Морте…
Рон отпрянул от него, вцепившись в сиденье.
— Ты что? — удивился Гарри.
286
— Ты назвал по имени Ты-Знаешь-Кого! — В голосе Рона звучали испуг и
уважение. — Я-то думал, что кто-кто, но ты…
— Я вовсе не пытался казаться храбрецом, — пояснил Гарри. — Просто я
не знал, что это имя нельзя произносить. Теперь ты понял, о чем я говорил? Я
еще столько всего не знаю, мне еще столько предстоит выучить… И боюсь…
Боюсь, что я буду худшим учеником в школе…
Гарри выразил мысль, которая уже давно его тревожила
— Не бойся, — обнадежил его Рон. — В школе много учеников, которые
выросли в семьях маглов, и они довольно быстро всему учатся.
Пока они болтали, поезд выехал из Лондона и сейчас несся мимо полей и
лугов, на которых паслись коровы и овцы. Гарри и Рон примолкли, глядя в
окно.
Примерно в половине первого из тамбура донесся стук, а затем в купе заглянула улыбающаяся женщина с ямочкой на подбородке.
— Хотите чем-нибудь перекусить, ребята?
Гарри не ел со вчерашнего вечера и поспешно вскочил, услышав заманчивое предложение. У Рона снова покраснели уши, и он пробормотал что-то
насчет того, что прихватил с собой сэндвичи. Так что в коридор Гарри вышел
один.
Когда он жил с Дурслями, у него никогда не было в карманах денег, а следовательно, и возможности покупать себе сладости. Но сейчас его карманы
были полны золотых и серебряных монет, и он был готов купить столько батончиков «Марс», сколько сможет унести. Но у женщины не было батончиков «Марс». На ее лотке лежали пакетики с круглыми конфетками-драже
«Берти Боттс», которые, если верить надписи на пакетиках, отличались самым разнообразным вкусом. Еще у нее была «лучшая взрывающаяся жевательная резинка Друбблс», «шоколадные лягушки», тыквенное печенье,
сдобные котелки, лакричные палочки и прочие сладости мира волшебников,
которых Гарри никогда не видел и не пробовал. Чтобы ничего не упустить,
он набрал всего понемногу и заплатил женщине одиннадцать серебряных сиклей и семь бронзовых кнатов.
Рон удивленно смотрел, как Гарри возвращается на свое место с полными
руками и сваливает покупки на свободное сиденье.
— Ты такой голодный?
— Я умираю с голоду, — ответил Гарри, разворачивая тыквенное печенье
и откусывая сразу половину.
Рон вытащил откуда-то бумажный пакет и вынул из него четыре сэндвича.
— Она всегда забывает, что я не люблю копченую говядину, — грустно
произнес он.
— Меняю на свое. — Гарри протянул ему печенье. — Давай присоединяйся…
— Да нет, тебе эти сэндвичи не понравятся — мясо сухое, и соуса никакого
нет, — покачал головой Рон и вдруг напрягся. — Мама просто забыла — нас
же у нее много…
287
— Давай ешь. — Гарри кивнул на свои сладости.
У него никогда не было того, чем можно было бы поделиться с другими. А
если честно, делиться тоже было не с кем. Так что он испытывал очень приятное чувство, сидя напротив Рона и вместе с ним поедая купленные припасы. Про сэндвичи они так и забыли.
— А это что? — спросил Гарри, беря в руки упаковку «шоколадных лягушек». — Это ведь не настоящие лягушки, правда?
Следовало признать, что Гарри не удивился бы, если бы лягушки оказались
настоящими. Ему вообще казалось, что теперь его ничем не удивишь.
— Нет, не настоящие, они только сделаны в форме лягушек, а сами из шоколада, — улыбнулся Рон. — Будешь есть, вкладыш не выбрасывай — у меня Агриппы не хватает…
— Что? — не понял Гарри.
— А, ну конечно, ты не знаешь, — спохватился Рон. — Там внутри коллекционные карточки. Из серии «Знаменитые волшебницы и волшебники».
Многие ребята их собирают. У меня их примерно пять сотен, только вот
Агриппы нет и Птолемея, кажется, тоже.
Гарри развернул «лягушку» и вытащил карточку. На ней был изображен
человек в затемненных очках, с длинным крючковатым носом и вьющимися
седыми волосами, седыми усами и седой бородой. «Альбус Дамблдор» гласила подпись под картинкой.
— Так вот какой он, этот Дамблдор! — воскликнул Гарри.
— Только не говори мне, что ты никогда не слышал о Дамблдоре! — запротестовал Рон. — Можно, я возьму одну «лягушку» — может быть,
Агриппа попадется…
Гарри перевернул карточку и прочитал:
Альбус Дамблдор, в настоящее время директор школы «Хогвартс». Считается величайшим волшебником нашего времени. Профессор знаменит
своей победой над темным волшебником Грин-де-Вальдом в 1945 году, открытием двенадцати способов применения крови дракона и своими трудами
по алхимии в соавторстве с Николасом Фламелем. Хобби — камерная музыка и игра в кегли.
Гарри снова перевернул карточку и с удивлением заметил, что картинка
куда-то делась.
— Он куда-то исчез! — завопил Гарри.
— Но ты же не ждал, что он будет торчать тут целый день, — заметил
Рон. — Он вернется. А вот мне опять попалась Моргана, а у меня таких уже
шесть штук. Может, возьмешь и начнешь собирать коллекцию?
Рон как бы случайно окинул взглядом кучку «лягушек», которые дожидались, когда их развернут.
— Угощайся, — предложил Гарри, проследив направление его взгляда. —
Кстати, ты знаешь, что у маглов, если человека фотографируют, то он никуда
не исчезает с фотографии?
288
— Да ты что? — ужасно удивился Рон. — Что, они вообще не двигаются?
Ну дела!
Гарри смотрел на карточку до тех пор, пока на ней снова не появилось
изображение Дамблдора, который неожиданно улыбнулся ему. Рон этого не
заметил, вопреки заверениям, его вообще куда больше интересовал процесс
поглощения шоколада, чем разглядывание карточек. А Гарри глаз не мог от
них отвести. Скоро, помимо Дамблдора и Морганы, в его коллекции появились Хенгист из Вудкрофта, Альберик Граннион, Цирцея, Парацельс и Мерлин. Прошло немало времени, прежде чем он отложил последнюю карточку,
на которой неспешно почесывала нос жрица друидов Клиодна.
— Ты поосторожнее, — посоветовал Рон, заметив, что Гарри взял в руки
пакетик с драже. — Там написано, что у них самый разный вкус, так вот, это
истинная правда. Нет, там есть вполне нормальные вкусы — апельсин, скажем, или шоколад, или мята, но иногда попадается шпинат, или почки, или
требуха. Джордж уверяет, что ему как-то попалась конфета со вкусом соплей.
Рон выбрал зеленое драже, внимательно осмотрел его и откусил кусок.
— Фу! — поморщился он. — Брюссельская капуста!
Они неплохо повеселились, поедая эти драже. Гарри попробовал конфеты
со вкусом жареного хлеба, кокоса, фасоли, клубники, карри, травы, кофе и
сардин. И даже смело откусил кусочек от серой конфетки, к которой Рон побоялся прикоснуться, — оказалось, что она была со вкусом перца.
Местность за окном резко изменилась. На смену возделанным полям пришли леса, реки и зеленые холмы.
Кто-то постучал в дверь купе. На пороге появился круглолицый мальчик,
мимо которого Гарри проходил, когда шел по платформе. Выглядел он так,
словно собирался вот-вот расплакаться.
— Извините, — сказал мальчик. — Вы тут не видели жабу?
Рон и Гарри дружно покачали головами, и мальчик начал причитать.
— Я потерял ее! Она вечно от меня убегает!
— Она найдется, — заверил его Гарри.
— Да, наверное, — грустно произнес круглолицый. — Что ж, если вы ее
увидите…
И с этими словами он ушел.
— Не пойму, чего он так волнуется. — Рон пожал плечами. — Если бы я
вез с собой жабу, я бы потерял ее еще на платформе. Хотя моя крыса немногим лучше жабы, так что не мне об этом говорить.
Крыса все еще спала, уютно устроившись у Рона за пазухой.
— Может, она давно умерла, а может, и спит — разницы никакой. Выглядит одинаково, — с отвращением проговорил Рон. — Вчера я пытался ее заколдовать, чтобы она стала желтого цвета — я подумал, что так она будет
выглядеть поинтереснее, — но ничего не получилось. Я тебе сейчас покажу,
смотри…
289
Рон порылся в своем чемодане и вытащил оттуда потрепанного вида волшебную палочку. Она была выщерблена в нескольких местах, а на конце поблескивало что-то белое.
— Шерсть единорога почти вылезла наружу, — смущенно заметил Рон. —
Итак…
Не успел он поднять палочку, как дверь купе снова открылась. На пороге
снова появился круглолицый мальчик, но на этот раз с ним была девочка с
густыми каштановыми волосами, уже переодевшаяся в школьную форму. Ее
передние зубы были чуть крупнее, чем надо.
— Никто не видел жабу? Невилл ее потерял, а я помогаю ему ее отыскать.
Так вы ее видели или нет? — спросила девочка прямо-таки начальственным
тоном.
— Он здесь уже был, и мы ему сказали, что не видели, — ответил Рон, но
девочка, кажется, его не слушала, ее внимание было приковано к волшебной
палочке в руках Рона.
— О, ты показываешь чудеса? Давай, мы тоже посмотрим.
Она опустилась на свободное сиденье, и Рон занервничал.
— Э-э-э… — нерешительно протянул он. — Ну ладно.
Он прокашлялся и снова поднял палочку:
— Жирная глупая крыса, перекрасься ты в желтый цвет и стань такой же,
как масло, как яркий солнечный свет.
Он помахал палочкой, но ничего не произошло. Короста по-прежнему
оставалась серой и все так же безмятежно спала.
— Ты уверен, что это правильное заклинание? — поинтересовалась девочка. — Что-то оно не действует, ты не заметил? А я тут взяла из книг несколько простых заклинаний, чтобы немного попрактиковаться, — и всё получилось. В моей семье нет волшебников, я была так ужасно удивлена, когда получила письмо из Хогвартса, — я имею в виду, приятно удивлена, ведь это
лучшая школа волшебства в мире. И конечно, я уже выучила наизусть все
наши учебники — надеюсь, что этого будет достаточно для того, чтобы
учиться лучше всех. Да, кстати, меня зовут Гермиона Грэйнджер, а вас?
Она говорила очень быстро, и все же Гарри уловил смысл сказанного и забеспокоился. Но, посмотрев на Рона, по его застывшему лицу убедился, что
тот тоже не выучил учебники наизусть.
— Я — Рон Уизли, — пробормотал Рон.
— Гарри Поттер, — представился Гарри.
— Ты действительно Гарри Поттер? — Взгляд девочки стал очень внимательным. — Можешь не сомневаться, я все о тебе знаю. Я купила несколько
книг, которых не было в списке, просто для дополнительного чтения, и твое
имя упоминается в «Современной истории магии», и в «Развитии и упадке
Темных искусств», и в «Величайших событиях волшебного мира в двадцатом
веке».
— Да? — только и вымолвил Гарри. Он был слишком ошеломлен, чтобы
сказать что-то более значительное.
290
— Господи, неужели ты не знал? — удивилась девочка. — Если бы я была
на твоем месте, я бы прочитала о себе все, что можно найти в книгах. Да, вы
не знаете, на какой факультет попадете? Я уже кое-что разузнала, и хочется
верить, что я буду в Гриффиндоре. Похоже, это лучший вариант. Я слышала,
что сам Дамблдор когда-то учился на этом факультете. Кстати, думаю, что
попасть в Когтевран тоже было бы неплохо… Ладно, мы пойдем искать жабу
Невилла. А вы двое лучше переоденьтесь, я думаю, мы уже скоро приедем.
И она ушла, забрав с собой круглолицего.
— Не знаю, на каком я буду факультете, но надеюсь, мы с ней окажемся на
разных, — прошептал Рон и засунул волшебную палочку обратно в чемодан. — Ничего у меня не вышло, и все из-за этого глупого заклятия. Джордж
меня уверял, что оно сработает, а теперь мне кажется, что он сам его придумал, чтобы надо мной подшутить.
— А на каком факультете учатся твои братья? — спросил Гарри.
— Гриффиндор, — кивнул Рон, снова погрустнев. — Мама и папа тоже там
были. Не знаю, что будет, если я попаду на какой-нибудь другой. Неплохо
было бы попасть в Когтевран, но не представляю, что будет, если меня определят в Слизерин.
— Это тот факультет, где учился Волан… Ты-Знаешь-Кто?
— Ага, — кивнул Рон и замолчал. Вид у него был какой-то подавленный.
— Знаешь, мне кажется, что усы у Коросты посветлели, значит, заклинание
хоть немного подействовало, — произнес Гарри, чтобы отвлечь Рона от
мрачных мыслей. — А твои старшие братья, которые уже кончили школу,
они чем сейчас занимаются?
Гарри было любопытно, ведь он плохо представлял себе, что делают волшебники, закончив школу.
— Чарли в Румынии, изучает драконов, а Билл работает на банк «Гринготтс» и уехал в Африку по их делам, — пояснил Рон. — Ты слышал о
«Гринготтсе»? А что там на днях случилось, слышал? «Пророк» об этом писал… хотя да, у маглов же другие газеты… В общем, кто-то пытался ограбить сверхсекретный сейф.
Гарри вытаращил глаза.
— На самом деле? И что случилось с грабителями?
— Ничего. Вот почему об этом так много писали. Их не поймали. Папа говорит, что наверняка это был сильный темный волшебник, иначе бы ему не
удалось пробраться в «Гринготтс» и залезть в сейф, а потом выйти оттуда целым и невредимым. Но самое странное, что грабители ничего не похитили.
Конечно, все боятся, что за этим стоит Ты-Знаешь-Кто.
Гарри судорожно обдумывал услышанное. Теперь, когда кто-нибудь или
даже он сам упоминал Вы-Знаете-Кого, ему становилось немного страшно.
Наверное, так и должно быть, раз теперь он оказался в волшебном мире. Но
лично ему было намного удобнее произносить имя Волан-де-Морт, потому
что он не задумывался, произнося его, и оно совсем его не пугало.
291
— Ну, а про квиддич ты, конечно, слышал. — В голосе Рона была абсолютная уверенность. — Ты за какую команду болеешь?
— Э-э-э… Вообще-то я не знаю ни одной команды, — признался Гарри.
— Да ты что! — Рон выглядел потрясенным. — Это же лучшая игра в мире!
И Рон начал объяснять Гарри, что в квиддич играют четырьмя мячами, что
в каждой команде по семь игроков и у каждого есть свое место на поле и
свои функции. Потом он начал описывать самые знаменитые матчи, на которых ему удалось побывать со своими братьями. Потом рассказал, какую метлу он бы себе купил, если бы у него были деньги. Рон объяснял Гарри тонкости правил игры, когда дверь купе снова открылась. Но это уже был не потерявший жабу Невилл в компании Гермионы Грэйнджер.
В купе вошли трое мальчишек, и Гарри сразу узнал того, кто был в центре, — тот бледный мальчик из магазина мадам Малкин, где Гарри покупал
школьную форму. Сейчас он смотрел на Гарри с куда большим интересом,
чем тогда в магазине.
— Это правда? — с порога спросил бледнолицый. — По всему поезду говорят, что в этом купе едет Гарри Поттер. Значит, это ты, верно?
— Верно, — кивнул Гарри.
Те двое, что пришли с бледнолицым, были крепкие ребята, и вид у них был
довольно неприятный. Стоя по бокам бледнолицего, они напоминали его телохранителей.
— Это Крэбб, а это Гойл, — небрежно представил их бледнолицый, заметив, что Гарри рассматривает его спутников. — А я Малфой, Драко Малфой.
Рон прокашлялся. Гарри показалось, что он таким образом сдерживает
смех.
Драко Малфой неодобрительно покосился на Рона.
— Мое имя тебе кажется смешным, не так ли? Даже не буду спрашивать,
как тебя зовут. Мой отец рассказал мне, что если видишь рыжего и веснушчатого мальчишку, значит, он из семьи Уизли. Семьи, в которой больше детей, чем могут себе позволить их родители.
Выдав эту убийственную тираду, Малфой снова повернулся к Гарри:
— Ты скоро узнаешь, Поттер, что в нашем мире есть несколько династий
волшебников, которые куда круче всех остальных. Тебе ни к чему дружить с
теми, кто этого не достоин. Я помогу тебе во всем разобраться.
Он протянул руку для рукопожатия, но Гарри сделал вид, что этого не заметил.
— Спасибо, но я думаю, что сам могу понять, кто чего достоин, — холодно
заметил он.
Драко Малфой не покраснел, но на его бледных щеках появились розовые
пятна.
— На твоем месте я был бы поосторожнее, Поттер, — медленно произнес
он. — Если ты не будешь повежливее, то закончишь, как твои родители. Они,
292
как и ты, не знали, что для них хорошо, а что плохо. Если ты будешь общаться с отребьем вроде Уизли и этого Хагрида, тебе же будет хуже.
Гарри и Рон одновременно поднялись со своих мест. Лицо Рона стало таким же медно-красным, как и его волосы.
— Повтори, что ты сказал, — потребовал Рон.
— О, вы собираетесь с нами драться, не так ли? — презрительно выдавил
из себя Малфой.
— Да, если ты немедленно отсюда не уберешься, — храбро заявил Гарри,
хотя, если честно, голос его был куда смелее, чем он сам. Все-таки Крэбб и
Гойл были намного крупнее, чем они с Роном.
— О, мы вовсе не собираемся уходить, правда, ребята? — усмехнулся
Малфой, поворачиваясь к своим спутникам. — А к тому же мы проголодались, а у вас тут куча еды.
Гойл потянулся к лежавшим на одном из сидений «шоколадным лягушкам». Рон прыгнул на него, но, прежде чем ему удалось коснуться Гойла, тот
издал ужасающий крик.
На руке Гойла повисла Короста, впившаяся ему в палец маленькими, острыми зубами. Крэбб и Малфой попятились назад, а Гойл размахивал рукой,
пытаясь стряхнуть крысу и завывая от боли. И как только Короста наконец
разжала зубы и отлетела в сторону, ударившись о закрытое окно, все трое
молниеносно испарились. Наверное, они подумали, что в купе прячется еще
множество крыс, а может, они услышали шаги, потому что через секунду в
купе заглянула Гермиона Грэйнджер.
— Что тут у вас происходит? — спросила она, глядя на разбросанные по
полу сладости и Рона, державшего за хвост крысу.
— Думаю, что она потеряла сознание, — произнес Рон, обращаясь к Гарри.
А потом повнимательнее присмотрелся к Коросте. — Нет… не могу поверить! Представляешь, она снова уснула.
Короста на самом деле спала.
— Ты раньше встречался с Малфоем? — поинтересовался Рон.
Гарри рассказал об их встрече в Косом переулке.
— Я слышал о его семейке, — мрачным тоном начал Рон. — Они одни из
первых перешли обратно на нашу сторону, когда Ты-Знаешь-Кто исчез. Они
сказали, что он их околдовал. А мой отец в это не верит. Он сказал, что отцу
Малфоя не нужно было даже повода для того, чтобы перейти на Темную сторону.
Гермиона все еще стояла на пороге купе, и Рон повернулся к ней:
— Мы можем тебе чем-нибудь помочь?
— Вы лучше поторопитесь, иначе не успеете переодеться. Я только что
была в кабине машиниста и разговаривала с ним. Он сказал, что мы уже почти приехали. А вы тут что, дрались? Хороши, нечего сказать. Еще не доехали до школы, а уж попали в неприятную историю!
— Это Короста дралась, а не мы. — Рон сердито посмотрел на девочку. —
Может быть, ты выйдешь и дашь нам переодеться?
293
— Разумеется. Я вообще-то зашла к вам просто потому, что во всех вагонах
жуткая суета, все ведут себя как маленькие дети и носятся по коридорам. —
Гермиона презрительно хмыкнула, как бы говоря, что не одобряет такого поведения. — А у тебя, между прочим, грязь на носу, ты знаешь?
Рон проводил ее свирепым взглядом, а Гарри уставился в окно. За окном,
там, где высились горы и тянулись бесконечные леса, начало темнеть, а небо
стало темно-фиолетовым. Поезд замедлил ход.
Гарри и Рон быстро сняли куртки и натянули длинные черные мантии.
Мантия Рона была ему немного коротковата, из-под нее высовывались спортивные штаны.
«Мы подъезжаем к Хогвартсу через пять минут, — разнесся по вагонам
громкий голос машиниста. — Пожалуйста, оставьте ваш багаж в поезде, его
доставят в школу отдельно».
Гарри так разнервничался, что у него даже живот скрутило, а Рон сильно
побледнел, и веснушки на его лице стали еще ярче. Они рассовали остатки
сладостей по карманам и вышли в коридор, где уже толпились остальные.
Поезд все сбавлял и сбавлял скорость и, наконец, остановился. В коридоре
возникла жуткая толчея, но через несколько минут Гарри все-таки оказался
на неосвещенной маленькой платформе. На улице было холодно, и он поежился. Затем над головами стоявших на платформе ребят закачалась большая лампа, и Гарри услышал знакомый голос:
— Первокурсники! Первокурсники, все сюда! Эй, Гарри, у тебя все в порядке?
Над морем голов возвышалось сияющее лицо Хагрида.
— Так, все собрались? Тогда за мной! И под ноги смотрите! Первокурсники, все за мной!
Поскальзываясь и спотыкаясь, они шли вслед за Хагридом по узкой дорожке, резко уходящей вниз. Их окружала такая плотная темнота, что Гарри показалось, будто они пробираются сквозь лесную чащу. Все разговоры стихли,
и они шли почти в полной тишине, только Невилл, тот мальчик, который все
время терял свою жабу, пару раз чихнул.
— Еще несколько секунд, и вы увидите Хогвартс! — крикнул Хагрид, не
оборачиваясь. — Так, осторожно! Все сюда!
— О-о-о! — вырвался дружный, восхищенный возглас.
Они стояли на берегу большого черного озера. А на другой его стороне, на
вершине высокой скалы, стоял гигантский замок с башенками и бойницами, а
его огромные окна отражали свет усыпавших небо звезд.
— По четыре человека в одну лодку, не больше, — скомандовал Хагрид,
указывая на целую флотилию маленьких лодочек, качающихся у берега.
Гарри и Рон оказались в одной лодке с Гермионой и Невиллом.
— Расселись? — прокричал Хагрид, у которого была личная лодка. — Тогда вперед!
294
Флотилия двинулась, лодки заскользили по гладкому как стекло озеру. Все
молчали, не сводя глаз с огромного замка. Чем ближе они подплывали к утесу, на котором он стоял, тем больше он возвышался над ними.
— Пригнитесь! — зычно крикнул Хагрид, когда они подплыли к утесу.
Все наклонили головы, и лодки оказались в зарослях плюща, который
скрывал огромную расщелину. Миновав заросли, они попали в темный туннель, который, судя по всему, заканчивался прямо под замком, и вскоре причалили к подземной пристани и высадились на камни.
— Эй, ты! — крикнул Хагрид, обращаясь к Невиллу. Хагрид осматривал
пустые лодки и, видимо, что-то заметил. — Это твоя жаба?
— Ой, Тревор! — радостно завопил Невилл, протягивая руки и прижимая к
себе свою жабу.
Хагрид повел их наверх по каменной лестнице, освещая дорогу огромной
лампой. Вскоре все оказались на влажной от росы лужайке у подножия замка.
Еще один лестничный пролет — и теперь они стояли перед огромной дубовой дверью.
— Все здесь? — поинтересовался Хагрид. — Эй, ты не потерял еще жабу?
Убедившись, что всё в порядке, Хагрид поднял свой огромный кулак и
трижды постучал в дверь замка.
Глава 7
РАСПРЕДЕЛЯЮЩАЯ ШЛЯПА
Дверь распахнулась. За ней стояла высокая черноволосая волшебница в
изумрудно-зеленых одеждах. Лицо ее было очень строгим, и Гарри сразу подумал, что с такой лучше не спорить и вообще от нее лучше держаться подальше.
— Профессор МакГонагалл, вот первокурсники, — сообщил ей Хагрид.
— Спасибо, Хагрид, — кивнула ему волшебница. — Я их забираю.
Она повернулась и пошла вперед, приказав первокурсникам следовать за
ней. Они оказались в огромном зале — таком огромном, что там легко поместился бы дом Дурслей. На каменных стенах — точно так же, как в «Гринготтс», — горели факелы, потолок терялся где-то вверху, а красивая мраморная лестница вела на верхние этажи.
Они шли вслед за профессором МакГонагалл по вымощенному булыжником полу. Проходя мимо закрытой двери справа, Гарри услышал шум сотен
голосов — должно быть, там уже собралась вся школа. Но профессор МакГонагалл вела их совсем не туда, а в маленький пустой зальчик. Толпе первокурсников тут было тесно, и они сгрудились, дыша друг другу в затылок и
беспокойно оглядываясь.
— Добро пожаловать в Хогвартс, — наконец поприветствовала их профессор МакГонагалл. — Скоро начнется банкет по случаю начала учебного года,
но прежде чем вы сядете за столы, вас разделят на факультеты. Отбор —
очень серьезная процедура, потому что с сегодняшнего дня и до окончания
школы ваш факультет станет для вас второй семьей. Вы будете вместе учить295
ся, спать в одной спальне и проводить свободное время в комнате, специально отведенной для вашего факультета.
Факультетов в школе четыре — Гриффиндор, Пуффендуй, Когтевран и
Слизерин. У каждого из них есть своя древняя история, и из каждого выходили выдающиеся волшебники и волшебницы. Пока вы будете учиться в Хогвартсе, ваши успехи будут приносить вашему факультету призовые очки, а
за каждое нарушение распорядка очки будут вычитаться. В конце года факультет, набравший больше очков, побеждает в соревновании между факультетами — это огромная честь. Надеюсь, каждый из вас будет достойным членом своей семьи.
Церемония отбора начнется через несколько минут в присутствии всей
школы. А пока у вас есть немного времени, я советую вам собраться с мыслями.
Ее глаза задержались на мантии Невилла, которая сбилась так, что застежка
оказалась под левым ухом, а потом на грязном носу Рона. Гарри дрожащей
рукой попытался пригладить свои непослушные волосы.
— Я вернусь сюда, когда все будут готовы к встрече с вами, — сообщила
профессор МакГонагалл и пошла к двери. Перед тем как выйти, она обернулась. — Пожалуйста, ведите себя тихо.
Гарри с шумом втянул воздух.
— А как будет проходить этот отбор? — спросил он Рона.
— Наверное, нам придется пройти через какие-то испытания, — ответил
тот. — Фред сказал, что это очень больно, но я думаю, что он, как всегда,
шутил.
Гарри ощутил, как бешено заколотилось его сердце. Испытания? Перед
всей школой? Но ведь он не знаком с магией. И что же он в таком случае будет делать? Если честно, он совершенно не рассчитывал, что сразу по приезде сюда его ждет нечто подобное. Он беспокойно огляделся и заметил, что и
остальные тоже напуганы. Все молчали, кроме Гермионы Грэйнджер, которая стояла рядом с Гарри и шепотом рассказывала всем вокруг о том, какие
заклинания она уже выучила, и вслух гадала, какое из них ей понадобится на
церемонии отбора.
Гарри старался ее не слушать. Он еще ни разу в жизни так не нервничал —
даже когда Дурсли получили письмо из его школы. А в письме, между прочим, говорилось, что Гарри имеет самое прямое отношение к тому, что парик
его учительницы каким-то образом поменял цвет и из черного превратился в
голубой. Тогда ему пришлось плохо, но сейчас он чувствовал себя намного
хуже. Гарри уставился в пол, пытаясь набраться мужества и настроиться на
предстоящее испытание. Ведь профессор МакГонагалл могла вернуться в
любую секунду и повести его на страшный суд.
Внезапно воздух прорезали истошные крики, и Гарри даже подпрыгнул от
неожиданности.
— Что?.. — начал было он, но осекся, увидев, в чем дело, и широко раскрыл рот. Как, впрочем, и все остальные.
296
Через противоположную от двери стену в комнату просачивались призраки
— их было, наверное, около двадцати. Жемчужно-белые, полупрозрачные,
они скользили по комнате, переговариваясь между собой и, кажется, вовсе не
замечая первокурсников или делая вид, что не замечают. Судя по всему, они
спорили.
— А я вам говорю, что надо забыть о его прегрешениях и простить его, —
произнес один из них, похожий на маленького толстого монаха. — Я считаю,
что мы просто обязаны дать ему еще один шанс…
— Мой дорогой Проповедник, разве мы не предоставили Пивзу больше
шансов, чем он того заслужил? Он позорит и оскорбляет нас, и, на мой
взгляд, он, по сути, никогда и не был призраком…
Призрак в трико и круглом пышном воротнике замолчал и уставился на
первокурсников, словно только что их заметил.
— Эй, а вы что здесь делаете?
Никто не ответил.
— Да это же новые ученики! — воскликнул Толстый Проповедник, улыбаясь собравшимся. — Ждете отбора, я полагаю?
Несколько человек неуверенно кивнули.
— Надеюсь, вы попадете в Пуффендуй! — продолжал улыбаться Проповедник. — Мой любимый факультет, знаете ли, я сам там когда-то учился.
— Идите отсюда, — произнес строгий голос. — Церемония отбора сейчас
начнется.
Это вернулась профессор МакГонагалл. Она строго посмотрела на привидения, и те поспешно начали просачиваться сквозь стену и исчезать одно за
другим.
— Выстройтесь в шеренгу, — скомандовала профессор, обращаясь к первокурсникам, — и идите за мной!
У Гарри было ощущение, словно его ноги налились свинцом. Он встал за
мальчиком со светлыми волосами, за ним встал Рон, и они вышли из маленького зала, пересекли зал, в котором уже побывали при входе в замок, и,
пройдя через двойные двери, оказались в Большом зале.
Гарри даже представить себе не мог, что на свете существует такое красивое и такое странное место. Зал был освещен тысячами свечей, плавающих в
воздухе над четырьмя длинными столами, за которыми сидели старшие ученики. Столы были заставлены сверкающими золотыми тарелками и кубками.
На другом конце зала за таким же длинным столом сидели преподаватели.
Профессор МакГонагалл подвела первокурсников к этому столу и приказала
им повернуться спиной к учителям и лицом к старшекурсникам.
Перед Гарри были сотни лиц, бледневших в полутьме, словно неяркие лампы. Среди старшекурсников то здесь, то там мелькали отливающие серебром
расплывчатые силуэты привидений. Чтобы избежать направленных на него
взглядов, Гарри посмотрел вверх и увидел над собой бархатный черный потолок, усыпанный звездами.
297
— Его специально так заколдовали, чтобы он был похож на небо, — прошептала опять оказавшаяся рядом Гермиона. — Я вычитала это в «Истории
Хогвартса».
Было сложно поверить в то, что это на самом деле потолок. Гарри казалось,
что Большой зал находится под открытым небом.
Гарри услышал какой-то звук и, опустив устремленный в потолок взгляд,
увидел, что профессор МакГонагалл поставила перед шеренгой первокурсников самый обычный на вид табурет и положила на сиденье остроконечную
Волшебную шляпу. Шляпа была вся в заплатках, потертая и ужасно грязная.
Тетя Петунья сразу бы выкинула такую на помойку.
«Интересно, зачем она здесь? — подумал Гарри. В голове его сразу запрыгали сотни мыслей. — Может быть, надо попытаться достать из нее кролика,
как это делают фокусники в цирке?»
Он огляделся, заметив, что все собравшиеся неотрывно смотрят на Шляпу,
и тоже начал внимательно ее разглядывать. На несколько секунд в зале воцарилась полная тишина. А затем Шляпа шевельнулась. В следующее мгновение в ней появилась дыра, напоминающая рот, и она запела:
Может быть, я некрасива на вид,
Но строго меня не судите.
Ведь шляпы умнее меня не найти,
Что вы там ни говорите.
Шапки, цилиндры и котелки
Красивей меня, спору нет.
Но будь они умнее меня,
Я бы съела себя на обед.
Все помыслы ваши я вижу насквозь,
Не скрыть от меня ничего.
Наденьте меня, и я вам сообщу,
С кем учиться вам суждено.
Быть может, вас ждет Гриффиндор, славный тем,
Что учатся там храбрецы.
Сердца их отваги и силы полны,
К тому ж благородны они.
А может быть, Пуффендуй ваша судьба,
Там, где никто не боится труда,
Где преданны все, и верны,
И терпенья с упорством полны.
А если с мозгами в порядке у вас,
Вас к знаниям тянет давно,
Есть юмор и силы гранит грызть наук,
То путь ваш — за стол Когтевран.
Быть может, что в Слизерине вам суждено
Найти своих лучших друзей.
Там хитрецы к своей цели идут,
298
Никаких не стесняясь путей.
Не бойтесь меня, надевайте смелей,
И вашу судьбу предскажу я верней,
Чем сделает это другой.
В надежные руки попали вы,
Пусть и безрука я, увы,
Но я горжусь собой.
Как только песня закончилась, весь зал единодушно зааплодировал. Шляпа
поклонилась всем четырем столам. Рот ее исчез, она замолчала и замерла.
— Значит, каждому из нас нужно будет всего лишь ее примерить? — прошептал Рон. — Я убью этого вруна Фреда, ведь он мне заливал, что нам придется бороться с троллем.
Гарри с трудом выдавил из себя улыбку. Да, конечно, примерить Шляпу
было куда проще, чем демонстрировать свои познания в магии, но его смущало, что на него будет смотреть такое количество людей. А к тому же Шляпа требовала от него слишком многого — сейчас Гарри не чувствовал себя
ни сообразительным, ни остроумным, ни тем более храбрым. Если бы Шляпа
сказала, что один из факультетов предназначен исключительно для тех, кого
от волнения начинает тошнить, Гарри бы сразу понял, что это его факультет.
Профессор МакГонагалл шагнула вперед, в руках она держала длинный
свиток пергамента.
— Когда я назову ваше имя, вы наденете Шляпу и сядете на табурет, —
произнесла она. — Начнем. Аббот, Ханна!
Девочка с белыми косичками и порозовевшим то ли от смущения, то ли от
испуга лицом, спотыкаясь, вышла из шеренги, подошла к табурету, взяла
Шляпу и села. Шляпа, судя по всему, была большого размера, потому что,
оказавшись на голове Ханны, закрыла не только лоб, но даже ее глаза. А через мгновение…
— ПУФФЕНДУЙ! — громко крикнула Шляпа.
Те, кто сидел за крайним правым столом, разразились аплодисментами.
Ханна встала, пошла к этому столу и уселась на свободное место. Гарри заметил, что крутившийся у стола Толстый Проповедник приветливо помахал
ей рукой.
— Боунс, Сьюзен!
— ПУФФЕНДУЙ! — снова закричала Шляпа, и Сьюзен поспешно засеменила к своему столу, сев рядом с Ханной.
— Бут, Терри!
— КОГТЕВРАН!
Теперь зааплодировали за вторым столом слева, несколько старшекурсников встали со своих мест, чтобы пожать руку присоединившемуся к ним Терри.
Мэнди Броклхерст тоже отправилась за стол факультета Когтевран, а Лаванда Браун стала первым новым членом факультета Гриффиндор. Крайний
299
слева стол взорвался приветственными криками, и Гарри увидел среди кричавших рыжих близнецов.
Миллисенту Булстроуд определили в Слизерин. Возможно, дело было в игре воображения, но после того, что Гарри услышал о Слизерине, все, кто попадал туда и кто сидел за их столом, казались ему неприятными личностями.
Гарри начал чувствовать себя по-настоящему плохо. Он вспомнил, как было в его старой школе на уроках физкультуры, когда учитель назначал капитанов команд для игры в футбол или баскетбол. А те сами выбирали себе игроков. Гарри всегда выбирали последним, и не потому, что он был физически
неразвитым, а потому, что никто не хотел ссориться с Дадли.
— Финч-Флетчли, Джастин!
— ПУФФЕНДУЙ!
Гарри заметил, что иногда Шляпа, едва оказавшись на голове очередного
первокурсника или первокурсницы, практически молниеносно называла факультет, а иногда она задумывалась. Так, Симус Финниган светловолосый
мальчик, стоявший в шеренге перед Гарри, просидел на табурете почти минуту, пока Шляпа не отправила его за стол Гриффиндора.
— Гермиона Грэйнджер!
Судя по всему, Гермиона, в отличие от Гарри, с нетерпением ждала своей
очереди и не сомневалась в успехе. Услышав свое имя, она чуть ли не бегом
рванулась к табурету и в мгновение ока надела на голову Шляпу.
— ГРИФФИНДОР! — выкрикнула Шляпа.
Рон застонал — видимо, несмотря на все свои сомнения, он верил, что попадет туда же, где были его братья, а учиться вместе с настырной и всезнающей Гермионой ему явно не хотелось.
Мозг Гарри вдруг пронзила страшная мысль — одна из тех, которые всегда
появляются, когда слишком нервничаешь.
«А что, если Шляпа решит, что я не подхожу ни для одного из факультетов?» — подумал он.
Гарри вдруг представил, как он сидит на табурете с шляпой на голове, как
проходит минута, другая, а потом десять и двадцать, и кажется, что уже прошла вечность, а Шляпа все молчит. Молчит до тех пор, пока профессор МакГонагалл не срывает ее с головы Гарри и не сообщает ему, что, по всей видимости, произошла ошибка и ему лучше сесть на обратный поезд до Лондона.
Правда, нервничал не только Гарри. Когда вызвали Невилла Долгопупса,
того самого мальчика, который все время терял свою жабу, тот умудрился
споткнуться и упасть, даже не дойдя до табурета. Шляпа серьезно задумалась, прежде чем выкрикнуть «ГРИФФИНДОР». Невилл, услышав свой вердикт, вскочил со стула и бросился к столу, за которым сидели ученики факультета, забыв снять Шляпу. Весь зал оглушительно захохотал, а спохватившийся Невилл развернулся и побежал обратно, чтобы вручить Шляпу
Мораг МакДугал.
300
Когда вызвали Малфоя, он вышел из шеренги с ужасно важным видом, и
его мечта осуществилась в мгновение ока — Шляпа, едва коснувшись его головы, тут же заорала:
— СЛИЗЕРИН!
Малфой присоединился к своим друзьям Крэббу и Гойлу, ранее отобранным на тот же факультет, и выглядел необычайно довольным собой.
Не прошедших отбор первокурсников оставалось все меньше.
Мун, Нотт, Паркинсон, девочки-близнецы Патил, затем Салли-Энн Перкс
и, наконец…
— Поттер, Гарри!
Гарри сделал шаг вперед, и по всему залу вспыхнули огоньки удивления,
сопровождаемые громким шепотом.
— Она сказала Поттер?
— Тот самый Гарри Поттер?
Последнее, что увидел Гарри, прежде чем Шляпа упала ему на глаза, был
огромный зал, заполненный людьми, каждый из которых подался вперед,
чтобы получше разглядеть его. А затем перед глазами встала черная стена.
— Гм-м-м, — задумчиво произнес прямо ему в ухо тихий голос. — Непростой вопрос. Очень непростой. Много смелости, это я вижу. И ум весьма неплох. И таланта хватает — о да, мой бог, это так, — и имеется весьма похвальное желание проявить себя, это тоже любопытно… Так куда мне тебя
определить?
Гарри крепко вцепился обеими руками в сиденье табурета.
«Только не в Слизерин, — подумал он. — Только не в Слизерин».
— Ага, значит, не в Слизерин? — переспросил тихий голос. — Ты уверен?
Знаешь ли, ты можешь стать великим, у тебя есть все задатки, я это вижу, а
Слизерин поможет тебе достичь величия, это несомненно… Так что — не
хочешь? Ну ладно, если ты так в этом уверен… Что ж, тогда… ГРИФФИНДОР!
Гарри показалось, что Шляпа выкрикнула этот вердикт куда громче, чем
предыдущие. Он снял Шляпу и, ощущая дрожь в ногах, медленно пошел к
своему столу. Он испытывал такое сильное облегчение по поводу того, что
его все-таки выбрали и что он попал не в Слизерин, что даже не замечал, что
ему аплодируют более бурно и продолжительно, чем другим. Рыжий староста Перси вскочил со своего стула, схватил руку Гарри и начал ее трясти, а
близнецы Фред и Джордж в это время вопили во весь голос:
— С нами Поттер! С нами Поттер!
Пожав руки всем желающим, Гарри плюхнулся на свободный стул, оказавшись как раз напротив призрака в трико, которого он видел перед началом
церемонии. Призрак похлопал его по руке, и Гарри внезапно испытал очень
неприятное, испугавшее его ощущение — ему показалось, что он сунул руку
в ведро с ледяной водой.
Теперь он наконец получил возможность увидеть главный стол, за которым
сидели учителя. В самом углу сидел Хагрид, который, поймав взгляд Гарри,
301
показал ему большой палец, и Гарри улыбнулся в ответ. А в центре стола
стоял большой золотой стул, напоминавший трон, на котором восседал Альбус Дамблдор. Гарри сразу узнал его — он был таким же, как на карточкевкладыше из «шоколадной лягушки». Серебряные волосы Дамблдора сияли
ярче, чем привидения, ярче, чем что-либо в зале.
Еще Гарри заметил профессора Квиррелла, нервного молодого человека, с
которым он познакомился в «Дырявом котле». Сейчас на голове Квиррелла
красовался большой фиолетовый тюрбан, так что профессор выглядел еще
более странным, чем раньше.
Церемония подходила к концу, оставалось всего трое первокурсников. Лайзу Турпин зачислили в Когтевран, и теперь пришла очередь Рона. Гарри видел, что тот даже позеленел от страха. Гарри скрестил под столом пальцы, и
через секунду Шляпа громко завопила:
— ГРИФФИНДОР!
Гарри громко аплодировал вместе с другими до тех пор, пока Рон не плюхнулся рядом.
— Отлично, Рон, просто превосходно, — с важным видом похвалил его
Перси Уизли, в то время как последний в списке Блез Забини уже направлялся к столу Слизерина. Профессор МакГонагалл скатала свой свиток и вынесла из зала Волшебную шляпу.
Гарри посмотрел на стоявшую перед ним пустую золотую тарелку. Он
только сейчас понял, что безумно голоден. Казалось, что купленные в поезде
сладости он съел не несколько часов, а несколько веков назад.
Альбус Дамблдор поднялся со своего трона и широко развел руки. На его
лице играла лучезарная улыбка. У него был такой вид, словно ничто в мире
не может порадовать его больше, чем сидящие перед ним ученики его школы.
— Добро пожаловать! — произнес он. — Добро пожаловать в Хогвартс!
Прежде чем мы начнем наш банкет, я хотел бы сказать несколько слов. Вот
эти слова: Олух! Пузырь! Остаток! Уловка! Все, всем спасибо!
Дамблдор сел на свое место. Зал разразился радостными криками и аплодисментами. Гарри сидел и не знал, смеяться ему или нет.
— Он… он немного ненормальный? — неуверенно спросил Гарри, обращаясь к сидевшему слева от него Перси.
— Ненормальный? — рассеянно переспросил Перси, но тут же спохватился. — Он гений! Лучший волшебник в мире! Но, в общем, ты прав, он немного сумасшедший. Как насчет жареной картошки, Гарри?
Гарри посмотрел на стол и замер от изумления. Стоявшие на столе тарелки
были доверху наполнены едой. Гарри никогда не видел на одном столе так
много своих любимых блюд: ростбиф, жареный цыпленок, свиные и бараньи
отбивные, сосиски, бекон и стейки, вареная картошка, жареная картошка,
чипсы, йоркширский пудинг, горох, морковь, мясные подливки, кетчуп и непонятно как и зачем здесь оказавшиеся мятные леденцы.
302
Надо признать, что Дурсли никогда не морили Гарри голодом, но и никогда
не давали ему съесть столько, сколько ему хотелось. А Дадли всегда съедал
то, что особенно нравилось Гарри, даже если его самого от этого тошнило.
Но сейчас Гарри был не в доме Дурслей. Он положил в свою тарелку всего
понемногу — за исключением мятных леденцов — и накинулся на еду. Она
была просто великолепной.
— Неплохо выглядит, — грустно заметил призрак в трико, наблюдая, как
Гарри поедает стейк.
— Вы хотите… — начал было Гарри, но призрак покачал головой.
— Я не ем вот уже почти четыре сотни лет. У меня нет никакой необходимости в еде, но, по правде говоря, мне ее не хватает. Кстати, я, кажется, не
представился. Сэр Николас де Мимси-Дельфингтон, к вашим услугам. Привидение, проживающее в башне Гриффиндора.
— Я знаю, кто ты! — внезапно выпалил Рон. — Мои братья рассказывали о
тебе — ты Почти Безголовый Ник!
— Я бы предпочел, чтобы вы называли меня сэр Николас де Мимси, —
строгим тоном начал призрак, но его опередил Симус Финниган. Тот самый
светловолосый мальчик, который стоял перед Гарри в шеренге.
— Почти безголовый? Как можно быть почти безголовым?
Сэр Николас выглядел немного недовольным, словно беседа зашла не туда,
куда бы ему хотелось.
— А вот так, — раздраженно ответил он, дергая себя за левое ухо.
Голова отделилась от шеи и упала на плечо, словно держалась на пружине
и приводилась в действие нажатием на ухо. Очевидно, кто-то пытался его
обезглавить, но не довел дело до конца. Лежащая на плече голова Почти Безголового Ника довольно улыбалась, наблюдая за выражениями лиц первокурсников. Затем он потянул себя за правое ухо, и голова с щелчком встала
на место. Привидение прокашлялось.
— Итак, за новых учеников факультета Гриффиндор! Надеюсь, вы поможете нам выиграть в этом году соревнование между факультетами? Гриффиндор никогда так долго не оставался без награды. Вот уже шесть лет подряд
победа достается Слизерину. Кровавый Барон — это привидение подвалов
Слизерина — стал почти невыносим.
Гарри посмотрел в сторону стола Слизерин и увидел жуткого вида привидение с выпученными пустыми глазами, вытянутым костлявым лицом, и в
одеждах, запачканных серебряной кровью. Барон сидел рядом с Малфоем,
который, как с радостью отметил Гарри, был вовсе не в восторге от такого
общества.
— А как получилось, что он весь в крови? — выпалил Симус, которого почему-то очень заинтересовал этот вопрос.
— Я никогда не спрашивал, — деликатно заметил Почти Безголовый Ник.
Когда все наелись — в смысле съели столько, сколько смогли съесть, —
тарелки вдруг опустели, снова став идеально чистыми и так ярко заблестев в
пламени свечей, словно на них и не было никакой еды. Но буквально через
303
мгновение на них появилось сладкое. Мороженое всех мыслимых видов, яблочные пироги, фруктовые торты, шоколадные эклеры и пончики с джемом,
бисквиты, клубника, желе, рисовые пудинги…
Пока Гарри наполнял свою тарелку разнообразными десертами, за столом
заговорили о семьях.
— Лично я — половина на половину, — признался Симус. — Мой папа —
магл, а мама — волшебница. Мама ничего ему не говорила до тех пор, пока
они не поженились. Я так понял, что он совсем не обрадовался, когда узнал
правду.
Все рассмеялись.
— А ты, Невилл? — спросил Рон.
— Я… Ну, меня вырастила бабушка, она волшебница, — начал Невилл. —
Но вся моя семья была уверена, что я самый настоящий магл. Мой двоюродный дядя Элджи все время пытался застать меня врасплох, чтобы я сотворил
какое-нибудь чудо. Он очень хотел, чтобы я оказался волшебником. Так, однажды он подкрался ко мне, когда я стоял на пирсе, и столкнул меня в воду.
А я чуть не утонул. В общем, я был самым обычным — до восьми лет. Когда
мне было восемь, Элджи зашел к нам на чай, поймал меня и высунул за окно.
Я висел там вниз головой, а он держал меня за лодыжки. И тут моя двоюродная тетя Энид предложила ему пирожное, и он случайно разжал руки. Я полетел со второго этажа, но не разбился, — я словно превратился в мячик, отскочил от земли и попрыгал вниз по дорожке. Они все были в восторге, а бабушка даже расплакалась от счастья. Вы бы видели их лица, когда я получил
письмо из Хогвартса, — они боялись, что мне его не пришлют, что я не совсем волшебник. Мой двоюродный дядя Элджи на радостях подарил мне жабу.
Тут Гарри прислушался к тому, о чем говорили сидевшие слева от него
Перси и Гермиона. Впрочем, он мог бы догадаться: Гермиона, естественно,
говорила о занятиях.
— Я так надеюсь, что мы начнем заниматься прямо сейчас. Нам столько
всего предстоит выучить. Лично меня больше всего интересует трансфигурация, вы понимаете, искусство превращать что-либо во что-либо другое. Хотя,
конечно, это считается очень сложным делом.
— На многое не рассчитывай. Вы начнете с мелочей, будете превращать
спички в иголки, примерно так…
Гарри согрелся, размяк и ощутил, что у него начинают слипаться глаза.
Чтобы не заснуть, он вытаращил их и начал глазеть по сторонам, наконец
уткнувшись взглядом в учительский стол. Хагрид что-то пил из большого
кубка, профессор МакГонагалл беседовала с профессором Дамблдором, а
профессор Квиррелл, так и не снявший свой дурацкий тюрбан, разговаривал
с незнакомым Гарри преподавателем с сальными черными волосами, крючковатым носом и желтоватой, болезненного цвета кожей.
304
Все произошло совершенно внезапно. Крючконосый вдруг посмотрел прямо на Гарри — и голову Гарри пронзила острая боль. Ему показалось, что его
похожий на молнию шрам на мгновение раскалился добела.
— Ой! — Гарри хлопнул себя ладонью по лбу.
— Что случилось? — поинтересовался Перси.
— Н-н-ничего, — с трудом выдавил из себя Гарри.
Боль прошла так же быстро, как и появилась. Но вот ощущение, которое
возникло у Гарри, когда он поймал взгляд крючконосого, — ощущение, что
этому преподавателю очень не нравится Гарри Поттер, осталось.
— А кто это там разговаривает с профессором Квирреллом? — спросил он
у Перси.
— А, ты уже знаешь Квиррелла? Не удивляюсь, почему он такой нервный
— занервничаешь тут, когда рядом сидит профессор Снегг. Он учит тому,
как надо смешивать волшебные зелья, но говорят, что это ему совсем не по
душе. Все знают, что он хочет занять место профессора Квиррелла. Он большой специалист по Темным искусствам, этот Снегг.
Гарри какое-то время понаблюдал за Снеггом, но тот больше не смотрел на
него.
Когда все насытились десертом, сладкое исчезло с тарелок, и профессор
Дамблдор снова поднялся со своего трона. Все затихли.
— Хм-м-м! — громко прокашлялся Дамблдор. — Теперь, когда все мы сыты, я хотел бы сказать еще несколько слов. Прежде чем начнется семестр, вы
должны кое-что усвоить. Первокурсники должны запомнить, что всем ученикам запрещено заходить в лес, находящийся на территории школы. Некоторым старшекурсникам для их же блага тоже следует помнить об этом…
Сияющие глаза Дамблдора на мгновение остановились на рыжих головах
близнецов Уизли.
— По просьбе мистера Филча, нашего школьного смотрителя, напоминаю,
что не следует творить чудеса на переменах. А теперь насчет тренировок по
квиддичу — они начнутся через неделю. Все, кто хотел бы играть за сборные
своих факультетов, должны обратиться к мадам Трюк. И наконец, я должен
сообщить вам, что в этом учебном году правая часть коридора на третьем
этаже закрыта для всех, кто не хочет умереть мучительной смертью.
Гарри рассмеялся, но таких весельчаков, как он, оказалось очень мало.
— Он ведь шутит? — пробормотал Гарри, повернувшись к Перси.
— Может быть, — ответил Перси, хмуро глядя на Дамблдора. — Это
странно, потому что обычно он объясняет, почему нам нельзя ходить кудалибо. Например, про лес и так все понятно — там опасные звери, это всем
известно. А тут он должен был бы все объяснить, а он молчит. Думаю, он, по
крайней мере, должен был посвятить в это нас, старост.
— А теперь, прежде чем пойти спать, давайте споем школьный гимн! —
прокричал Дамблдор.
Гарри заметил, что у всех учителей застыли на лицах непонятные улыбки.
305
Дамблдор встряхнул своей палочкой, словно прогонял севшую на ее конец
муху. Из палочки вырвалась длинная золотая лента, которая начала подниматься над столами, а потом рассыпалась на повисшие в воздухе слова.
— Каждый поет на свой любимый мотив, — сообщил Дамблдор. — Итак,
начали!
И весь зал заголосил:
Хогвартс, Хогвартс, наш любимый Хогвартс,
Научи нас хоть чему-нибудь.
Молодых и старых, лысых и косматых,
Возраст ведь не важен, а важна лишь суть.
В наших головах сейчас гуляет ветер,
В них пусто и уныло, и кучи дохлых мух,
Но для знаний место в них всегда найдется,
Так что научи нас хоть чему-нибудь.
Если что забудем, ты уж нам напомни,
А если не знаем, ты нам объясни.
Сделай все, что сможешь, наш любимый Хогвартс,
А мы уж постараемся тебя не подвести.
Каждый пел, как хотел, — кто тихо, кто громко, кто весело, кто грустно,
кто медленно, кто быстро. И естественно, все закончили петь в разное время.
Все уже замолчали, а близнецы Уизли все еще продолжали петь школьный
гимн — медленно и торжественно, словно похоронный марш. Дамблдор
начал дирижировать, взмахивая своей палочкой, а когда они наконец допели,
именно он хлопал громче всех.
— О, музыка! — воскликнул он, вытирая глаза: похоже, Дамблдор прослезился от умиления. — Ее волшебство затмевает то, чем мы занимаемся здесь.
А теперь спать. Рысью — марш!
Первокурсники, возглавляемые Перси, прошли мимо еще болтающих за
своими столами старшекурсников, вышли из Большого зала и поднялись
вверх по мраморной лестнице.
Ноги Гарри снова налились свинцом, только уже не от волнения, а от усталости и сытости. Он был очень сонным и даже не удивился тому, что люди,
изображенные на развешанных в коридорах портретах, перешептываются
между собой и показывают на первокурсников пальцами. И воспринял как
само собой разумеющееся то, что Перси дважды проводил их сквозь потайные двери — одна пряталась за раздвижными панелями, а вторая скрывалась
за свисающим с потолка длинным гобеленом. Зевая и с трудом передвигая
ноги, они поднимались то по одной лестнице, то по другой. Гарри не переставал спрашивать себя, когда же они доберутся до цели, и тут Перси вдруг
остановился.
Перед ними в воздухе плавали костыли. Как только Перси сделал шаг вперед, костыли угрожающе развернулись в его сторону и начали атаковать. Но
они не ударяли, а останавливались в нескольких сантиметрах, как бы говоря,
что он должен уйти.
306
— Это Пивз, наш полтергейст, — шепнул Перси, обернувшись к первокурсникам. А потом повысил голос: — Пивз, покажись!
Ответом ему послужил протяжный и довольно неприличный звук — в
лучшем случае похожий на звук воздуха, выходящего из воздушного шара.
— Ты хочешь, чтобы я пошел к Кровавому Барону и рассказал ему, что
здесь происходит?
Послышался хлопок, и в воздухе появился маленький человечек с неприятными черными глазками и большим ртом. Он висел, скрестив ноги, между
полом и потолком, и делал вид, что опирается на костыли, которые ему явно
не были нужны.
— О-о-о-о! — протянул он, злорадно хихикнув. — Маленькие первокурснички! Сейчас мы повеселимся.
Висевший в воздухе человечек вдруг спикировал на них, и все дружно пригнули головы.
— Иди отсюда, Пивз, иначе Барон об этом узнает, я не шучу! — резким тоном произнес Перси.
Пивз высунул язык и исчез, уронив свои костыли на голову Невиллу. Они
слышали, как он удаляется от них, из вредности стуча чем-то по выставленным в коридоре рыцарским доспехам.
— Вам следует его остерегаться, — предупредил Перси, когда они двинулись дальше. — Единственный, кто может контролировать его — это Кровавый Барон, а так Пивз не слушается даже нас, старост. Вот мы и пришли.
Они стояли в конце коридора перед портретом очень толстой женщины в
платье из розового шелка.
— Пароль? — строго спросила женщина.
— Капут драконис, — ответил Перси, и портрет отъехал в сторону, открыв
круглую дыру в стене.
Все пробрались сквозь нее самостоятельно, только неуклюжего Невилла
пришлось подталкивать. Круглая уютная Общая гостиная Гриффиндора была
заставлена глубокими мягкими креслами.
Перси показал девочкам дверь в их спальню, мальчики вошли в другую
дверь. Они поднялись по винтовой лестнице — очевидно, комната находилась в одной из башенок — и, наконец, оказались в спальне. Здесь стояли
пять больших кроватей с пологами на четырех столбиках, закрытые темнокрасными бархатными шторами. Постели уже были постелены. Все оказались слишком утомлены, чтобы еще о чем-то разговаривать, поэтому молча
натянули свои пижамы и забрались на кровати.
— Классно поели, правда? — донеслось до Гарри бормотание Рона, скрытого от него тяжелыми шторами. — Уйди отсюда, Короста! Представляешь,
Гарри, она жует мои простыни!
Гарри хотел спросить Рона, что из сладкого ему больше всего понравилось,
но не успел — он заснул, едва голова коснулась подушки.
Наверное, странный сон, приснившийся Гарри, объяснялся тем, что он
слишком много съел. Во сне он расхаживал в тюрбане профессора Квиррел307
ла, а тюрбан беседовал с ним, убеждая его, что он должен перейти на факультет Слизерин, поскольку так ему предначертано судьбой.
Гарри категорично заявил тюрбану, что он ни за что не перейдет в Слизерин. Тюрбан становился все тяжелее и тяжелее, и Гарри пытался его снять, а
тот сжимался, больно сдавливая голову. Рядом стоял Малфой и смеялся над
тщетностью предпринимаемых Гарри попыток. А затем Малфой превратился
в крючконосого преподавателя по фамилии Снегг, который хохотал громким
леденящим смехом. Потом ярко вспыхнул зеленый свет, и Гарри проснулся,
обливаясь потом и содрогаясь.
Гарри перевернулся на другой бок и снова заснул. А когда проснулся следующим утром, он даже не мог вспомнить, что ему приснилось.
Анатолий Рыбаков
Бронзовая птица
Глава 1
Чрезвычайное происшествие
Генка и Славка сидели на берегу Утчи.
Штаны у Генки были закатаны выше колен, рукава полосатой тельняшки –
выше локтей, рыжие волосы торчали в разные стороны. Он презрительно посматривал на крохотную будку лодочной станции и, болтая ногами в воде,
говорил:
– Подумаешь, станция! Прицепили на курятник спасательный круг и вообразили, что станция!
Славка молчал. Его бледное, едва тронутое розоватым загаром лицо было задумчиво. Меланхолически жуя травинку, он размышлял о некоторых горестных происшествиях лагерной жизни…
И надо было всему случиться именно тогда, когда он, Славка, остался в лагере за старшего! Правда, вместе с Генкой. Но ведь Генке на все наплевать. Вот
и сейчас он как ни в чем не бывало сидит и болтает ногами в воде.
Генка действительно болтал ногами и рассуждал про лодочную станцию:
– Станция! Три разбитые лоханки! Терпеть не могу, когда люди из себя чтото выстраивают! И нечего фасонить! Написали бы просто: «прокат лодок» –
скромно, хорошо, по существу. А то «станция»!
– Не знаю, что мы Коле скажем, – вздохнул Славка.
– При чем тут мы? А если он будет выговаривать, то я ему прямо скажу:
«Коля! Надо быть объективным. Никто тут не виноват. И вообще, в жизни
без происшествий не бывает». – И он с философским видом добавил: – Да без
них и жизнь была бы неинтересной.
– Без кого – без них?
– Без происшествий.
Вглядываясь в дорогу, идущую к железнодорожной станции, Славка сказал:
– Ты лишен чувства ответственности.
Генка презрительно покрутил в воздухе рукой:
308
– «Чувство», «ответственность»!.. Красивые слова… Фразеология… Каждый
отвечает за себя. А я еще в Москве предупреждал: «Не надо брать в лагерь
пионеров». Ведь предупреждал, правда? Не послушались.
– Нечего с тобой говорить, – равнодушно ответил Славка.
Некоторое время они сидели молча, Генка – болтая ногами в воде, Славка –
жуя травинку.
Июльское солнце пекло неимоверно. В траве неутомимо стрекотал кузнечик.
Речка, узкая и глубокая, прикрытая нависшими с берегов кустами, извивалась меж полей, прижималась к подножиям холмов, осторожно обходила деревни и пряталась в лесах, тихая, темная, студеная…
Из приютившейся под горой деревни ветер доносил отдаленные звуки сельской улицы. Но сама деревня казалась на этом расстоянии беспорядочным
нагромождением железных, деревянных, соломенных крыш, утопающих в
зелени садов. И только возле реки, у съезда к парому, чернела густая паутинка тропинок.
Славка продолжал вглядываться в дорогу. Поезд из Москвы уже, наверно,
пришел. Значит, сейчас Коля Севостьянов и Миша Поляков будут здесь…
Славка вздохнул.
Генка усмехнулся:
– Вздыхаешь? Типично интеллигентские охи-вздохи!.. Эх, Славка, Славка!
Сколько раз я тебе говорил…
Славка встал, приставил ладонь козырьком ко лбу:
– Идут!
Генка перестал болтать ногами и вылез на берег.
– Где? Гм!. Действительно, идут. Впереди – Миша. За ним… Нет, не Коля…
Мальчишка какой-то… Коровин! Честное слово, Коровин, беспризорник
бывший! И мешки тащат на плечах…
– Книги, наверно…
Мальчики вглядывались в маленькие фигурки, двигавшиеся по узкой полевой тропинке. И, хотя они были еще далеко, Генка зашептал:
– Только имей в виду, Славка, я сам объясню. Ты в разговор не вмешивайся,
а то все испортишь. А я, будь здоров, я сумею… Тем более – Коля не приехал. А Миша что? Подумаешь! Помощник вожатого…
Но как ни храбрился Генка, ему стало не по себе. Предстояло неприятное
объяснение.
Глава 3
Усадьба
Тропинка, по которой шли мальчики, вилась полями.
Генка болтал без умолку. Но разговаривать он умел, только размахивая руками. Мешок с книгами как-то незаметно, сам собой перекочевал обратно на
плечи Коровина.
– Если вам даже удастся перебороть графиню, – разглагольствовал Генка, –
то все равно организовать здесь коммуну, наладить хозяйство будет очень
трудно. Прямо скажем – невозможно. В усадьбе ничего нет. Только один
309
дом. Инвентаря никакого. Ни живого, ни мертвого. Ни бороны, ни сохи, ни
плуга, ни телеги. И думаешь, все крестьянам досталось? Ничего подобного.
Кулаки растащили. Честное слово! Тут, брат Коровин, такие кулаки, каких,
может быть, больше нигде и нет. Ты себе представить не можешь, что они
вытворяют.
– А что?
– Ах ты, чудак! Ведь мы сюда приехали, чтобы организовать пионерский отряд. А все против нас. Во-первых, кулаки. Во-вторых, религия. В-третьих,
несознательность родителей: не пускают ребят в отряд. Даем спектакль –
битком набито. Объявим после спектакля собрание – все разбегаются.
– Дело известное, – глубокомысленно заметил Коровин.
– Вот именно, – подхватил Генка. – А сами ребята деревенские… Сколько у
них предрассудков! Только и рассуждают о леших и чертях. Поработай с ними!
– Трудно, значит?
– Нелегко, – сокрушенно подтвердил Генка. Но тут же хвастливо добавил: –
Но мы ведь и потруднее дела делали. Раз должны организовать – значит, организуем. Вот книжечки им привезли, – он тронул рукой мешок, который за
него тащил Коровин, – спектакли даем, в ликбезе работаем, ликвидируем неграмотность. Увидишь: мы здесь самые первые организуем пионерский отряд. Правда, Миша?
Миша ничего не ответил. Он молча шагал по дороге и думал о том, как неудачно начинается его работа в качестве вожатого отряда. В первый же день
пропали два пионера. Куда они делись? Без денег, без продуктов они далеко
не убегут. Но мало ли что может случиться с ними в дороге. Могут и в лесу
заблудиться, и в реке утонуть, и под поезд попасть… Такая неприятность!
Поставить в известность их родителей или нет? Пожалуй, не стоит. Зачем зря
волновать? Ведь все равно беглецы найдутся. А родители всех взбудоражат.
Подымут на ноги всю Москву. Неприятностей не оберешься. В школе, в райкоме только и будут говорить об этом происшествии. А в деревне уже,
наверно, сплетничают, что пионеры разбегаются и, значит, не надо отдавать
ребят в отряд. Вот что наделали Игорь и Сева… Подорвали авторитет отряда.
Отряд целый месяц работал в таких трудных условиях, и на тебе!
Эти мрачные размышления прервал Генкин выкрик:
– А вот и усадьба!
Мальчики остановились.
Перед ними, высоко на горе, в гуще деревьев, стоял двухэтажный помещичий
дом. Казалось, что у него несколько крыш и много дымовых труб. Большая
полукруглая веранда, огороженная барьером из белых каменных столбиков,
разделяла дом на две равные части. Над верандой возвышался мезонин с
двумя окнами по бокам и нишей посередине. К дому, пересекая сад, вела широкая аллея, вначале ровная, земляная, затем в виде отлогих каменных ступеней, постепенно образующих каменную лестницу, двумя крыльями огибающую веранду.
310
Генка прищелкнул языком:
– Красиво?
Коровин с шумом втянул воздух:
– Хозяйство – вот что важно.
– А хозяйства там никакого нет, – заверил его Генка.
Действительно, усадьба казалась заброшенной. Сад зарос. Скамейки вдоль
аллей были сломаны, большая гипсовая ваза на клумбе разбита, пруд затянулся ядовито-зеленой тиной. Все было мертво, безжизненно, мрачно.
И только когда мальчики углубились в сад, звонкие ребячьи голоса нарушили эту угнетающую тишину…
За сломанной оградой на лужайке белели палатки. Это и был лагерь. Ребята
бежали навстречу мальчикам. Впереди – Зина Круглова. На своих толстых,
коротких ногах она бегала быстрее всех.
Глава 5
Помещичий дом и его обитатели
Чтобы не попасться на глаза «графине», Миша пошел не по главной аллее, а
по боковой.
– Посмотрим сначала, дома ли хозяйка, – сказал он Коровину.
– Как ты узнаешь?
– Увидишь, – загадочно ответил Миша.
Продираясь сквозь кусты, они дошли до центральной аллеи и отогнули ветви
деревьев.
Старый дом стоял прямо перед ними. Штукатурка на нем местами облупилась, оттуда торчали полосы дранки и клочья пакли. Разбитые стекла в окнах
были заменены фанерой, обрезанной простой пилой, с неровными краями и
кое-как прибитой. Иные окна и вовсе были заколочены досками, разными по
размеру и толщине.
– Дома, – с досадой прошептал Миша.
В ответ на вопросительный взгляд Коровина Миша глазами показал ему на
мезонин.
В нише, широко распластав крылья, стояла большая бронзовая птица с непомерно длинной шеей и загнутым книзу хищным клювом. Острыми когтями
она цеплялась за толстый сук. Глаза, огромные, круглые, под длинными, как
у человека, бровями, придавали птице странное и жуткое выражение.
– Видел?
– Видел, – прошептал Коровин, ошеломленный зловещим видом бронзового
истукана.
– Орел.
Коровин с сомнением качнул головой:
– Какой же это орел? Видал я на Волге орлов.
– Орлы бывают разные, – зашептал Миша, – на Волге одни, здесь другие. Но
не в этом дело. Посмотри внимательно. За птицей ставни? Они открыты, видишь?
– Вижу.
311
– Ну вот, раз ставни открыты – значит, графиня дома. Как только она уезжает
в город, то закрывает ставни, а приезжает – открывает. Понял? Только имей в
виду: это секрет, никому не рассказывай.
– А мне и ни к чему, – равнодушно ответил Коровин, – все равно мы дом отберем. Ребят двести можно разместить, а она одна живет. Разве правильно?
– Конечно, неправильно, – согласился Миша. – И забирайте усадьбу поскорее… Вот что! Поищем ребят в сараях. Может быть, они там спрятались. Сидят и посмеиваются над нами.
Прячась за кустами, мальчики обогнули дом, подошли к задней стене конюшни и через маленькое разбитое оконце проникли в нее.
Затхлый запах трухлявых бревен, сгнивших досок, старого навоза ударил им
в нос. Перегородки между стойлами были разобраны; там, где лежали опорные бревна, чернели провалы земли. Мальчики вздрогнули: не замеченная
ими стая воробьев поднялась и с шумом вылетела из конюшни. Осторожно
ступая по разбитому деревянному полу, Миша и Коровин перебрались из конюшни в сарай.
Здесь было темнее. Окон не было, а ворота, снятые с петель, были прислонены к проему и не пропускали света.
Пахло мышами, прелой соломой, протухшей мучной пылью.
Миша ухватился за стропила, подтянулся и вскарабкался на сеновал. Затем
помог подняться и неуклюжему Коровину. Сгнившее перекрытие подгибалось под ногами. Крыша изнутри была усеяна комками осиных гнезд. Сквозь
прорехи крыши синело небо.
Друзья обошли сеновал, через слуховое окно перебрались в соседний сарай.
Тех, кого они искали, не было. Впрочем, искал один Миша. Коровин пробовал крепость бревен, сокрушенно причмокивал губами в знак того, что все
здесь очень старое.
Тем же путем мальчики спустились обратно. Теперь предстояло осмотреть
сарай, который назывался машинным: раньше в нем хранился сельскохозяйственный инвентарь. Он стоял на отшибе. Чтобы попасть в него, надо было
перебежать кусок площадки, прямо на виду у дома.
Миша уже собирался выскользнуть из сарая, как вдруг отпрянул назад, чуть
не опрокинув стоявшего за ним Коровина. Коровин хотел посмотреть, что
так взволновало приятеля. Но Миша крепко стиснул его руку и головой показал на дом.
На верхней ступеньке лестницы стояла высокая, худая старуха в черном платье и с черным платком на голове. Ее седая голова была опущена, лицо изборождено длинными морщинами, острый крючковатый нос загнут книзу, как у
птицы. Эта черная, неподвижная фигура казалась мрачной и зловещей в пустынном молчании заброшенной усадьбы.
Мальчики стояли не шевелясь.
Потом старуха повернулась, сделала несколько шагов, медленных, прямых,
точно шла она, не сгибая колен, и исчезла за дверью.
– Видал? – прошептал Миша.
312
– Прямо сердце захолонуло, – тяжело отдуваясь, ответил Коровин.
Глава 6
Что делать дальше
Миша и Коровин вернулись в лагерь. Все были уже в сборе. В лесу тоже никого не нашли.
Огорченные неудачей, обеспокоенные судьбой пропавших товарищей, усталые и измученные, сели в этот вечер ребята за ужин. А тут еще Кит объявил,
что продуктов осталось мало, едва хватит на завтрашний день.
– Не суди по собственному аппетиту, – заметил Генка.
– Можете сами проверить, – обиделся Кит. – Масла почти совсем нет. Сухарей тоже. Круп…
– Не волнуйся! – сказал Миша. – Завтра Генка и Бяшка поедут в Москву и
привезут продукты.
Теперь обиделся Генка:
– Все Генка и Генка! Думаешь, приятно таскаться по такой жаре с мешками?
Да еще выпрашивать у родителей продукты! Тех дома нет, те не приготовили. Клянчишь, клянчишь…
– Ничего не поделаешь, – сказал Миша. – Не будет же нас кормить государство. Ведь наше государство только восстанавливается. А родителям тоже
трудно. В московских семьях размещено десять тысяч детей с Поволжья.
Кроме того, каждый москвич отчисляет дневной заработок в пользу голодающих. Понимать надо! – Он многозначительно поднял вверх ложку. – И посылаю тебя потому, что у тебя есть опыт.
Запихивая в рот кашу, Генка самодовольно ухмыльнулся:
– Да, уж будь здоров! Привык я с ними разговаривать: «Ваш Юрочка поправляется. Аппетит зверский. Вчера отгрыз хвост у хозяйской овцы». Вот мне и
дают… Эх, черт возьми, найти бы нам богатых шефов, вот бы подкормили!
Какую-нибудь кондитерскую фабрику.
– Лучше бы колбасную, – вздохнул Кит и, представив себе, как шипит на
сковородке жареная колбаса, зажмурил глаза от удовольствия.
Ребята кончили ужинать, но все еще сидели у костра. Дежурные мыли посуду. Кит, шевеля губами, пересчитывал кульки с мукой и ломти хлеба. Его
толстое лицо выражало озабоченность, как и всегда, когда глаза видели, а руки ощупывали что-либо съестное. Генка и Бяшка готовили мешки и сумки
для сбора продуктов. Вернее, готовил их Бяшка. Генка же давал ему руководящие указания, а сам в это время осматривал свой знаменитый портфель.
Хотя и потрепанный, этот портфель был настоящий, кожаный, со множеством карманчиков и отделений и блестящими никелированными замками.
Генка им очень гордился. Отправляясь в Москву за продуктами, он всегда
брал его с собой. Генке казалось, что портфель производит большое впечатление на родителей. Чтобы усилить это впечатление, Генка, разговаривая,
клал портфель на стол и с важным видом щелкал замками.
313
«Действует неотразимо, – говорил Генка про свой портфель. – Если бы не
портфель, весь отряд давно бы помер с голоду».
А в то время как Генка упражнялся со своим портфелем, Генкин спутник
должен был таскать мешок с продуктами.
– Вот что, Генка, – сказал Миша, – родителям Игоря и Севы ничего не говори, а постарайся дипломатично выяснить, не приезжали ли Игорь и Сева в
Москву.
– Все выясню, не беспокойся.
– Только осторожно, а то разволнуешь родителей.
– Сказал: не беспокойся! Мамаши и не догадаются. Я спрошу так, между
прочим.
– Как ты спросишь?
– Я даже не спрошу, а так это, безразлично скажу: ваш Игорь собирается
приехать к вам…
– А зачем?
– Помыться в бане.
– Кто тебе поверит?
– Ага! Тогда я скажу так: он должен приехать в Москву за книгами.
– Это ничего.
– Ну вот, – продолжал Генка, – а если он в Москве, то мамаша скажет: «Ведь
он уже дома». А я скажу: «Да? Удивительно! Значит, он меня опередил». Потом спрошу: «А где он?» Она скажет: «Играет на заднем дворе». Тогда я
вежливо попрощаюсь, выйду на задний двор и закачу этому Игорю такую
плюху, что он подпрыгнет до четвертого этажа.
– Драться, пожалуй, не надо, – заметил Слава.
– Драться, конечно, не надо, – согласился Миша, – но проучить их придется.
Я сам бы поехал, но… – он презрительно посмотрел на Славку, – не на кого
лагерь оставить. Пусть уж едут Генка и Бяшка.
Бяшка вдруг объявил:
– Я, конечно, поеду, но предупреждаю: если Генка заставит меня таскать мешок, а сам будет своим портфелем размахивать, то я все брошу и уеду! Вот!
Прямо заявляю!
– Когда я заставлял тебя одного таскать?! – с негодованием возразил Генка.
– Всегда заставляешь! – закричали все, кто ездил с Генкой за продуктами.
– Спокойно! – сказал Миша. – Таскать будете одинаково. Только не проспите
поезд. А мы завтра отправимся в деревню. Пора уже клуб закончить.
Некоторое время все сидели молча, усталые после забот и треволнений сегодняшнего дня.
Костер горел ярким пламенем. Сухие ветки трещали в огне. Искры взвивались в воздух и пропадали в темной вышине ночи.
– Тише! – прошептала вдруг Зина.
Все замолчали и обернулись к лесу.
Хрустнула ветка… Зашелестели листья деревьев, точно слабый ветерок пробежал по ним… Послышался чей-то вздох…
314
Миша сделал рукой знак всем сидеть на месте, поднялся и замер, вглядываясь в темный лес, прислушиваясь к странным звукам…
Неужели Игорь и Сева наконец вернулись?
Глава 7
Васька Жердяй
Но это были не Сева и не Игорь…
К костру подошел Васька Жердяй, высокий парнишка в белой рубахе и узких
холщовых штанах, едва прикрывавших острые, худые колени. Прозвали его
Жердяем, потому что был он высок для своих лет, очень худ и тощ. Он жил с
матерью и старшим братом Николаем на самом краю деревни, в полуразвалившейся избушке. Отец его погиб в германскую войну.
Жердяй больше других деревенских ребят дружил с комсомольцами. И они
любили его. Он был добр, услужлив. Правда, верил в чертей и прочую ерунду, но зато знал хорошо лес, реку и очень интересно рассказывал всякие истории и небылицы. Старший брат Жердяя, Николай, был плотник и помогал
ребятам устраивать клуб.
– Ты, Жердяй… – разочарованно протянул Миша.
– Я! – Жердяй присел к костру и дружелюбно улыбнулся.
В мелькающих тенях костра его большая голова с неровно подстриженными
(видно, тупыми ножницами) белобрысыми космами казалась еще всклокоченнее, чем обычно. Он веточкой подгреб угли к костру и сказал:
– На деревне говорят, у вас два пионера пропали.
– Ерунда, – деланно безразличным голосом ответил Миша, – найдутся.
Жердяй с сомнением покачал головой:
– Не скажи… Если на Голыгинскую гать забредут, так могут и не вернуться.
Заинтересованные словами Жердяя, ребята теснее окружили костер.
– Что за гать такая? – спросила Зина.
– Гать-то? Дорога лесная.
– Гать – дорога из хвороста, а иногда из бревен. Строится обычно на болоте, – пояснил Славка.
– Верно, – подтвердил Жердяй, – из хвороста. И на болоте построена. Только
давно. Ею никто и не пользуется.
Генка нетерпеливо спросил:
– Что ты хочешь рассказать про эту самую гать?
– Про Голыгинскую? А то, что если попали ваши ребята на Голыгинскую
гать, так могут и не вернуться.
– Утонут? – спросила Зина Круглова.
Жердяй покачал головой:
– Утонуть не утонут, а увидят старого графа и помрут.
– Опять ты басни рассказываешь! – усмехнулся Генка. – Не надоело выдумывать?
– Не выдумываю я, – серьезно ответил Жердяй, – всё истинная правда. Старики рассказывают. Там граф с сыном закопаны. Прямо в гати. Царица приезжала сюда, давно, еще до Наполеона. Вот царица приехала и казнила графа
315
с сыном. А хоронить не позволила. Велела прямо в грязь закопать, на гати,
чтобы все по ним ездили. Так они там закопанные и лежат.
– А наши ребята здесь при чем? – спросил Миша.
– Вот слушай… Значит, старый граф с сыном там закопаны. Только не похоронены они как полагается, вот и томятся их души. Никак не попадут ни в
рай, ни в ад.
– Ох, и умора! – закричал Генка. – Бабьи сказки!
Коровин недовольно заметил:
– Дай послушать, что человек говорит!
– Томятся, значит, их душеньки, – строго и печально продолжал Жердяй, –
так и стонут под гатью, так и стонут. Я сам туда ходил, слышал. Старый граф
этак глухо стонет; постонет да перестанет, постонет да перестанет. А молодой – громко, точно плачет, ей-богу!..
– Страшно! – прошептали сестры Некрасовы и опасливо посмотрели на лес;
но им сделалось еще страшнее, и они придвинулись ближе к костру.
Жердяй глухим, монотонным голосом, подражая старикам, продолжал:
– А в самую глухую полночь старый граф выходит на гать. Старый, борода
до колен, белый весь, седой. Выходит и ждет. Увидит прохожего человека и
говорит ему: «Пойди, говорит, к царице и скажи, пусть, мол, похоронят нас
по христианскому обычаю. Сделай милость, сходи!» Так это просит слезно
да жалостливо… А потом кланяется. А вместо шапки снимает голову. Держит ее в руках и кланяется. Стоит без головы и кланяется. Тут кто хошь испугается, с места не сдвинешься от страху. А старый граф кланяется, голову в
руках держит и идет на тебя. А прохожему главное что? Главное – на месте
выстоять. Коли выстоишь, так он подойдет к тебе вплотную и сгинет. А ежели побежишь, так тут и упадешь замертво. Упадешь замертво, а граф тебя
под гать и утащит.
– И много он утащил? – улыбнулся Миша.
– Раньше много утаскивал. А теперь туда и не ходит никто. Из Москвы приезжали. Рыли эту самую гать. Да разве их найдешь! Как милиция уехала, так
они снова залегли.
– А за что их казнили? – спросил кто-то.
– Кто их знает! Кто говорит – за измену, кто говорит – клад золотой царский
запрятали.
– Ну конечно, – иронически заметил Генка, – клад уж обязательно. Без клада
не обойдется.
Миша протянул руку по направлению к помещичьему дому:
– Про этих графов ты рассказываешь?
– Про них, – кивнул головой Жердяй, – про предков ихних. Который граф за
границу убежал, так тому, что под гатью, он внуком приходится.
Миша зевнул:
– Сказки!
– Не говори, – возразил Жердяй, – старики рассказывают!
316
– Мало ли что старики рассказывают, – пожал плечами Миша. – Сколько чудес рассказывали про мощи, а когда стали в церквах изымать ценности в
пользу голодающих, так ничего и не нашли в этих мощах. Одна труха, и
больше ничего. Обман! Опиум! Затуманивают вам мозги, и всё!
Потом Миша посмотрел на свои часы. Хотя он носил их на руке, но они были
переделаны из карманных, такие большие, что даже рукава рубашки не могли их закрыть. Полдевятого.
– Давай отбой! – приказал Миша горнисту.
В ночной тишине громко прозвучал горн.
Прощаясь с Жердяем, Миша сказал:
– Завтра мы придем клуб оборудовать. Так ты сходи с ребятами в лес и наруби еловых веток. Мы ими клуб украсим.
– Можно, – согласился Жердяй. – А книжки принесете?
– Обязательно. И попроси Николая, чтобы он тоже пришел. Поможет нам закончить сцену и скамейки.
– Придет! – уверенно ответил Жердяй.
Белая рубашка мелькнула среди деревьев. Послышался хруст ветвей. Все
стихло.
– Как он не боится ходить ночью по лесу один! – сказала Зина.
– А чего бояться? – хвастливо возразил Генка. – Я ночью куда угодно пойду.
Хотя бы даже на эту дурацкую гать.
– Ложись лучше спать, – сказал Миша, – а то завтра к поезду опоздаешь.
Все разошлись по палаткам. Некоторое время слышались смех и возня. Миша в последний раз обошел лагерь, проверил посты. Останавливаясь у палаток, он громко говорил: «А ну давайте заснем»… Наконец лег и Миша. Все
стихло.
Луна освещала спящий лагерь.
Но спали не все.
Часовые ходили по поляне, сходились у мачты и снова расходились в разные
стороны.
Миша лежал и думал о том, куда могли деваться Игорь и Сева и что предпринимать, если их завтра не окажется в Москве.
Славка терзался тем, что ребята сбежали именно тогда, когда он оставался за
старшего.
Девочки прислушивались к тишине ночного леса и, вспоминая рассказ Жердяя про Голыгинскую гать, боязливо натягивали на себя одеяла.
Коровин размышлял о том, что усадьба, в общем, подходящая для трудкоммуны. А старуха хоть и страшная, но директор детдома Борис Сергеевич так
ее шуганет, что она сразу образумится.
Генка как лег, так и заснул.
Бяшка лежал и уже заранее негодовал при мысли, что Генка будет размахивать портфелем, а его заставит таскать мешок с продуктами. И он придумал
справедливый и гордый ответ Генке и злорадствовал при мысли, как опешит
317
Генка, когда увидит, что он, Бяшка, взял с собой вместо одного два мешка,
чтобы им тащить поровну.
Дольше всех ворочался Кит. Он прикидывал, какие продукты привезут завтра
из города Генка и Бяшка и что из этого можно будет сварить.
Наконец в мечтах о завтраке уснул и Кит.
Глава 8
Николай, брат Жердяя
Миша проснулся. В щели палатки пробивались первые лучи солнца. Пахло
сухими еловыми ветками, служившими ребятам постелью.
Миша просунул часы под полог палатки… Что такое? Всего полпятого. Может быть, часы остановились?.. Он поднес их к уху и услышал равнодушное
тиканье. Пытаясь снова заснуть, Миша натянул на себя одеяло. Но сон не
возвращался. Беспокойные мысли лезли ему в голову. Но за всеми заботами,
которые владели им теперь как вожатым отряда, неотступно стояла мысль об
Игоре и Севе.
Не в силах больше заснуть, Миша осторожно, чтобы не задеть лежащих кругом ребят, выбрался из палатки.
Поляна была подернута прозрачным холодноватым утренним светом. С верхушек деревьев доносился птичий гомон. Возле мачты, лениво передвигая
ноги, бродил Юрка Палицын, дежурный. Второй дежурный, Сашка Губан,
спал, привалившись к дереву… Так и есть – спят по очереди! На дежурстве!
Нечего сказать… Миша подкрался к Губану и дал ему щелчка в лоб. Губан
вскочил и уставился на Мишу.
– На посту не спят! – прошептал Миша внушительно.
Потом он обошел лагерь. Все в порядке, все на месте. До побудки еще два
часа. Можно бы еще поспать. Но уж раз встал, чего теперь ложиться… Сходить, пожалуй, искупаться, тогда уже не захочется спать…
С реки тянуло влажным холодком. Острые закрытые бутоны лилий торчали
на воде среди широких зеленых листьев. Берег был влажен от росы.
Миша разделся, бросился в ледяную воду и сажёнками поплыл на другую
сторону. Он раза три переплыл узкую, но глубокую речку, пока наконец согрелся. Но когда вылез на берег, снова ощутил холод. Стуча зубами, он долго
прыгал на одной ноге, пытаясь другой попасть в штанину.
Потом он увидел подходивших к реке Николая Рыбалина, брата Жердяя, и
еще одного крестьянина из их деревни – Кузьмина, пожилого, хмурого, бородатого мужчину. Они шли к маленькой бухточке, где неподвижно покоилось на воде несколько простых деревенских лодчонок.
Увидев Мишу, Николай заулыбался и приветливо махнул ему рукой. Это был
человек лет двадцати пяти, в накинутой на плечи старой солдатской шинели
без хлястика, высокий, худой, костлявый. Но лицо его, тоже худое и костлявое, с острыми, выпирающими скулами, длинным, острым носом и тонкими,
бледными губами, было добродушно и приветливо.
– Зябко небось купаться? – спросил Николай.
– Холодно, – признался Миша.
318
От нечего делать он пошел за ними к лодкам.
Кузьмин долго возился с замком. Скручивая цигарку, Николай молча посматривал на Мишу, улыбаясь неизвестно чему – может быть, тому, что он
встретил Мишу, а может, тому, что начиналось прекрасное, погожее утро.
– Николай, – сказал Миша, – помните, вы обещали поработать сегодня с
нами в клубе…
– Поработаем, – ответил Николай. – Съезжу только с Севастьяновичем на
Халзин луг, вернусь, и поработаем.
– Не подведите.
Кузьмин справился наконец с замком и бросил цепь на дно лодки.
Николай перешел в лодку и сказал:
– Зачем подводить? Разве можно подводить?
Кузьмин тоже вошел в лодку и, упираясь ногой в сиденье, оттолкнулся
веслом от берега.
На Кузьмине была рубаха без пояса, серые холщовые брюки, а на ногах –
стоптанные короткие сапоги, похожие на боты.
Так Кузьмин и запомнился Мише – хмурый бородатый мужик со спутанными волосами, упирающийся ногой в сиденье и отталкивающийся от берега
веслом…
– Мы вас будем ждать в клубе, – сказал Миша Николаю.
Николай опять улыбнулся в знак того, что он не обманет и исполнит обещанное.
Глава 10
Загадочное убийство
Только теперь Миша обратил внимание на то, как взбудоражена деревня.
Везде стояли кучки крестьян, а возле сельпо шумела большая толпа. И по тому, как люди волновались, было очевидно, что говорят они именно об этом
загадочном убийстве. А оно было загадочным. Трудно поверить в то, что Николай убил Кузьмина. Как мог этот добрый, приветливый человек убить?..
Ведь всего несколько часов назад Миша видел Николая и Кузьмина, разговаривал с ними. Они как живые стояли перед его глазами: Николай в потертой
солдатской шинели без хлястика, Кузьмин в старых ботах, веслом отталкивающий лодку от берега. И это тихое утро, первые лучи солнца, свежий холодок реки, лилии меж зеленых листьев… Нет. Николай не виноват! Недоразумение, ошибка… И зачем ему было убивать Кузьмина? Миша никак не мог
в это поверить. И с каким злорадством говорил Сенька Ерофеев: «Все активисты – бандиты…»
Рыбалины жили на краю деревни, в покосившейся избе под соломенной
крышей. Концы тонких стропил торчали над ней крест-накрест. Два крохотных оконца падали на завалинку. Дверь из грубо сколоченных досок вела в
холодные сени, где висели хомуты и уздечки, хотя ни лошади, ни даже коровы у Рыбалиных не было. Они были безлошадники, наибеднейшие крестьяне…
319
– Здравствуйте, – сказал Миша, входя в избу.
Мать Жердяя, Мария Ивановна, худая женщина с изможденным лицом, раздувала на загнетке огонь под черным чугунным горшком. Не разгибая спины,
она обернулась на Мишин голос, тупо посмотрела на него и снова отвернулась к печке.
Жердяй тоже с безучастным видом посмотрел на Мишу и отвернулся.
На земляном, плотно убитом полу виднелись закругленные следы метелки.
Грубый деревянный стол был испещрен светлыми полосками от ножа, которым его скоблили. Вдоль стен тянулись лавки, темные, потертые, гладкие;
видно, что на них сидели уже не один десяток лет. В переднем углу висела
маленькая потускневшая икона с двумя засохшими веточками под ней. На
другой стене – портрет Ленина и плакат, на котором был изображен красноармеец, пронзающий штыком всех белых генералов сразу: и Деникина, и
Юденича, и барона Врангеля, и адмирала Колчака. Красноармеец был большой, а генералы маленькие, черненькие, они смешно барахтались на острие
штыка.
– Чего в клуб не идешь? – спросил Миша, присаживаясь рядом с Жердяем.
Жердяй посмотрел на спину матери и ничего не ответил. Миша кивнул головой на дверь:
– Пойдем!
– Николая нашего арестовали, – сказал Жердяй, и губы его задрожали.
– Я слыхал, – ответил Миша. – Я их утром видел, они в лодку садились. И
Николай, и Кузьмин.
Ворочая ухватом горшок в печи, Мария Ивановна вдруг сказала:
– Может, они и поспорили там, не знаю. Только не мог его Николай убить.
Он и муху не тронет. И незачем ему. И спорить им не из-за чего. И никакого
револьвера у него нету. – Она вдруг бросила ухват и, закрыв руками лицо,
заплакала. – Четыре года в армии отслужил… Только жить начал… И такая
беда… Такая беда… – Она тряслась и повторяла: – Такая беда… Такая беда…
– Надо ехать в город и защищать его, – сказал Миша.
Мария Ивановна вытерла глаза передником:
– На защитников деньги нужны. А где их возьмешь?
– Никаких денег не надо. В городе есть бесплатная юридическая помощь.
При Доме крестьянина. И вообще Николая оправдают. Вот увидите.
Мария Ивановна тяжело вздохнула и снова принялась за свои горшки и ухваты.
Миша глядел на ее сгорбленную спину, худую, натруженную спину батрачки, на безмолвного Жердяя, на убогую обстановку нищей избы, и его сердце
сжималось от жалости и сострадания к этим людям, на которых свалилось
такое неожиданное и страшное горе. И хотя Миша ни секунды не сомневался, что Николай невиновен и его оправдают, он понимал, как тяжело теперь
Марии Ивановне и Жердяю. Сидят одни в избе, стыдятся выйти на улицу,
никто к ним не ходит.
320
– Спрашивает его милиционер, – снова заговорила Мария Ивановна, – «Ты
убил?» – «Нет, не я». – «А кто?» – «Не знаю». – «Как же не знаешь?» – «А
так, не знаю. Обмерили мы луг, я и ушел». – «А почему один ушел?» – «А
потому, что Кузьмин на Халзан пошел».
– Что за Халзан? – спросил Миша.
– Речушка тут маленькая, – объяснил Жердяй, – Халзан называется. Ручеек
вроде. Ну, и луг – Халзин.
Мария Ивановна продолжала свой рассказ:
– Вот и говорит ему Николай: «Кузьмин на Халзан пошел. Верши там у него
расставлены. А я уж как стал к деревне подходить, гляжу – за мной бегут.
Говорят, Кузьмина убили. Побежали мы обратно. Действительно, лежит
Кузьмин». – «Стрелял-то кто?» – «Не знаю». – «А лодка где?» – «Не знаю». А
милиционер говорит: «Ловок ты, брат, сочинять». Нет того, чтобы разобраться…
Миша пытался себе представить и луг, и убитого Кузьмина, и Николая, и
толпу вокруг них, и милиционера… А может быть, поблизости орудуют бандиты… Миша подумал об Игоре и Севе. Ведь и их могли бандиты пристукнуть… Вот что делается…
Миша не хотел оставлять Жердяя и Марию Ивановну одних. Но Коровин со
своим директором уже, наверно, пришли со станции. Надо идти в лагерь.
– Вы только ни о чем не беспокойтесь, – сказал он вставая, – все разъяснится.
Николай не сегодня-завтра вернется домой. Да его и взяли в город как свидетеля.
– Нет уж, – вздохнула Мария Ивановна, – не скоро ее, правду-то, докажешь!
Глава 11
«Графиня»
Директор детского дома Борис Сергеевич оказался высоким, сутуловатым,
еще молодым человеком в красноармейской гимнастерке, кавалерийских галифе и запыленных коричневых сапогах. Но он был в очках. Это удивило
Мишу: военная, да еще кавалерийская форма, и вдруг – очки! Как-то не вяжется…
Очки придавали молодому директору строгий и даже хмурый вид. Он искоса
и, как показалось Мише, неодобрительно посмотрел на палатки, точно ему не
нравился и лагерь, и вообще все. Мишу это задело. С того дня, как его назначили вожатым, он стал очень чувствителен. Ему казалось, что взрослые относятся к нему снисходительно, не так, как к настоящему вожатому отряда. Не
глядя на Бориса Сергеевича, Миша продолжал выговаривать Зине за то, что
ее звено запоздало с обедом. Хоть Борис Сергеевич и директор, а он, Миша,
тоже вожатый отряда и начальник этого лагеря.
Впрочем, по дороге в усадьбу Миша убедился, что директору вообще все
здесь не нравится. Борис Сергеевич зыркал по сторонам глазами и так многозначительно молчал, что Миша начинал себя чувствовать виноватым в том,
что усадьба запущена.
321
Они вышли на главную аллею и сразу увидели «графиню». Старуха неподвижно стояла на террасе, подняв кверху голову, в той самой позе, в какой ее
уже видели мальчики, когда прятались в конюшне. Казалось, что она поджидает их. И приближаться к этой неподвижной фигуре было довольно жутко.
Они остановились у нижних ступенек террасы. Но старуха к ним не спустилась. И так они все молча и неподвижно стояли: старуха наверху, а директор
с мальчиками внизу.
Борис Сергеевич спокойно, со знакомым уже Мише неодобрением смотрел
на старуху, на ее обрамленное седыми волосами лицо с крючковатым носом
и грязно-пепельными бровями. И Миша видел, как под действием его взгляда
все беспокойнее становится «графиня» и ее большие круглые глаза с волнением и ненавистью смотрят на пришельцев.
И чем больше наблюдал Миша эту сцену, тем больше нравились ему уверенность и спокойствие Бориса Сергеевича. И странно – Коровин тоже держался
так, точно этой старухи и не было здесь вовсе. А когда приходил сюда с Мишей, так «сердце захолонуло».
Наконец старуха спросила:
– Что вам угодно?
– Будьте любезны спуститься, – ответил Борис Сергеевич голосом педагога,
убежденного, что ученик обязательно выполнит его приказание.
Старуха сделала несколько шагов и остановилась. Но опять же двумя-тремя
ступеньками выше Бориса Сергеевича и мальчиков.
Потом она надменно проговорила:
– Слушаю вас.
Ответа не последовало. Борис Сергеевич точно не видел старухи. Миша был
восхищен его выдержкой. Вот что значит настоящий руководитель! Ничего
не говорит, не произносит ни слова, а приказывает… Вот кому следует подражать!
И только тогда, когда «графиня» сделала еще несколько шагов и очутилась
на одной ступеньке с Борисом Сергеевичем, он сказал:
– Я директор московского детского дома номер сто шестнадцать. Разрешите
узнать, кто вы.
– Я хранительница усадьбы, – объявила старуха.
– Прекрасно, – сказал Борис Сергеевич. – Есть предположение организовать
здесь детскую трудовую коммуну. Я бы хотел осмотреть дом.
Старуха вдруг закрыла глаза. Миша испугался. Ему показалось, что она сейчас умрет. Но ничего со старухой не случилось. Она постояла с закрытыми
глазами, потом открыла их и сказала:
– Этот дом – историческая ценность. Я имею на него охранную грамоту.
– Покажите, – сухо проговорил Борис Сергеевич.
Старуха вытащила из-под платка бумагу, подержала ее в руках и протянула
Борису Сергеевичу.
Тот взял и, по своему обыкновению недовольно морщась, начал читать.
322
Подавшись вперед и скосив глаза, Миша из-за плеча Бориса Сергеевича тоже
заглянул в бумагу.
В левом углу стоял большой расплывшийся штамп, точно наляпанный фиолетовыми чернилами. Текст был напечатан на пишущей машинке. Сверху
крупно: «Охранная грамота». Ниже, обыкновенными буквами: «Удостоверяется, что жилой дом в бывшей усадьбе Карагаево, как представляющей историческую ценность, находится под охраной государства. Всем организациям
и лицам использовать дом без особого на то разрешения губнаробраза воспрещается. Нарушение охранной грамоты рассматривается как порча ценного государственного имущества и карается по законам Республики. Зам. зав.
губернским отделом народного образования Серов». И затем следовала мелкая, но длинная подпись этого самого Серова.
– Все правильно, – сказал Борис Сергеевич, возвращая бумагу, – и все же
здесь будет организована коммуна.
– Не извольте мне приказывать, – старуха вскинула голову, – и попрошу
больше не беспокоить.
Она повернулась, поднялась по лестнице и скрылась за высокой дубовой
дверью.
Борис Сергеевич обошел усадьбу, осмотрел сараи, конюшни, сад, пруд и расстилающиеся за усадьбой поля.
И Коровин тоже долго и внимательно смотрел на поля. Потом Борис Сергеевич сказал:
– Под самой Москвой – и помещики сохранились. На шестом году революции. Удивительно!
Когда они покидали усадьбу, Борис Сергеевич обернулся и снова посмотрел
на дом. Остановились и мальчики. В ярких лучах заката бронзовая птица горела, как золотая.
Она смотрела круглыми злыми глазами, словно была готова сорваться и броситься на них.
– Эффектная птица, – заметил Борис Сергеевич.
– Самый обыкновенный орел, – презрительно сказал Миша.
– Да? – ответил Борис Сергеевич, но, как показалось Мише, с некоторым сомнением в голосе.
Джонатан Свифт
Путешествие Гулливера
ЧАСТЬ 1
Путешествие в Лилипутию
Трехмачтовый бриг Антилопа отплывал в Южный океан.
На корме стоял корабельный врач Гулливер и смотрел в подзорную трубу
на пристань. Там остались его жена и двое детей: сын Джонни и дочь Бетти. Не в первый раз отправлялся Гулливер в море. Он любил путешествовать.
Еще в школе он тратил почти все деньги, которые присылал ему отец, на
323
морские карты и на книги о чужих странах. Он усердно изучал географию и
математику, потому что эти науки больше всего нужны моряку.
Отец отдал Гулливера в учение к знаменитому в то время лондонскому
врачу. Гулливер учился у него несколько лет, но не переставал думать о
море. Врачебное дело пригодилось ему: кончив учение, он поступил корабельным врачом на судно Ласточка и плавал на нем три с половиной года.
А потом, прожив года два в Лондоне, совершил несколько путешествий в
Восточную и Западную Индию. Во время плавания Гулливер никогда не скучал. У себя в каюте он читал книги, взятые из дому, а на берегу приглядывался к тому, как живут другие народы, изучал их язык и обычаи.
На обратном пути он подробно записывал дорожные приключения.
И на этот раз, отправляясь в море, Гулливер захватил с собой толстую
записную книжку.
На первой странице этой книжки было написано: 4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле. Много недель и месяцев плыла Антилопа по Южному океану. Дули попутные ветры. Путешествие было удачное.
Но вот однажды, при переходе в Восточную Индию, корабль настигла
страшная буря. Ветер и волны погнали его неизвестно куда. А в трюме уже
кончался запас пищи и пресной воды. Двенадцать матросов умерли от усталости и голода. Остальные едва передвигали ноги. Корабль бросало из стороны в сторону, как ореховую скорлупку.
В одну темную, бурную ночь ветер понес Антилопу прямо на острую
скалу. Матросы заметили это слишком поздно. Корабль ударился об утес и
разбился в щепки. Только Гулливеру и пяти матросам удалось спастись в
шлюпке. Долго носились они по морю и наконец, совсем выбились из сил. А
волны становились все больше и больше, и вот самая высокая волна подбросила и опрокинула шлюпку. Вода покрыла Гулливера с головой.
Когда он вынырнул, возле него никого не было. Все его спутники утонули. Гулливер поплыл один, куда глаза глядят, подгоняемый ветром и приливом. То и дело пробовал он нащупать дно, но дна все не было. А плыть
дальше он уже не мог: намокший кафтан и тяжелые, разбухшие башмаки тянули его вниз. Он захлебывался и задыхался. И вдруг ноги его коснулись
твердой земли. Это была отмель. Гулливер осторожно ступил по песчаному
дну раз-другой - и медленно пошел вперед, стараясь не оступиться.
Идти становилось все легче и легче. Сначала вода доходила ему до
плеч, потом до пояса, потом только до колен. Он уже думал, что берег
совсем близко, но дно в этом месте было очень отлогое, и Гулливеру еще
долго пришлось брести по колено в воде. Наконец вода и песок остались позади. Гулливер вышел на лужайку, покрытую очень мягкой и очень низкой
травой. Он опустился на землю, подложил под щеку ладонь и крепко заснул.
Когда Гулливер проснулся, было уже совсем светло. Он лежал на спине,
и солнце светило прямо ему в лицо. Он хотел было протереть глаза, но не мог
поднять руку; хотел сесть, но не мог пошевелиться.
Тонкие веревочки опутывали все его тело от подмышек до колен; руки и
324
ноги были крепко стянуты веревочной сеткой; веревочки обвивали каждый
палец. Даже длинные густые волосы Гулливера были туго намотаны на маленькие колышки, вбитые в землю, и переплетены веревочками.
Гулливер был похож на рыбу, которую поймали в сеть.
Верно, я еще сплю , - подумал он. Вдруг что-то живое быстро вскарабкалось
к нему на ногу, добралось до груди и остановилось у подбородка.
Гулливер скосил один глаз. Что за чудо! Чуть ли не под носом у него стоит
человечек - крошечный, но самый настоящий человечек! В руках у него - лук
и стрела, за спиной - колчан. А сам он всего в три пальца ростом.
Вслед за первым человечком па Гулливера взобралось еще десятка четыре
таких же маленьких стрелков. От удивления Гулливер громко вскрикнул.
Человечки заметались и бросились врассыпную.
На бегу они спотыкались и падали, потом вскакивали и один за другим
прыгали на землю. Минуты две-три никто больше не подходил к Гулливеру.
Только под ухом у него все время раздавался шум, похожий на стрекотание
кузнечиков. Но скоро человечки опять расхрабрились и снова стали карабкаться вверх по его ногам, рукам и плечам, а самый смелый из них подкрался
к лицу Гулливера, потрогал копьем его подбородок и тоненьким, но отчетливым голоском прокричал:
- Гекина дегуль!
- Гекина дегуль! Гекина дегуль! - подхватили тоненькие голоса со всех
сторон.
Но что значили эти слова, Гулливер не понял, хотя и знал много иностранных языков. Долго лежал Гулливер на спине. Руки и ноги у него совсем
затекли. Он собрал силы и попытался оторвать от земли левую руку.
Наконец это ему удалось. Он выдернул колышки, вокруг которых были обмотаны сотни тонких, крепких веревочек, и поднял руку.
В ту же минуту кто-то внизу громко пропищал:
- Тольго фонак!
В руку, в лицо, в шею Гулливера разом вонзились сотни стрел. Стрелы у
человечков были тоненькие и острые, как иголки.
Гулливер закрыл глаза и решил лежать не двигаясь, пока не наступит
ночь. В темноте будет легче освободиться , - думал он.
Но дождаться ночи на лужайке ему не пришлось.
Недалеко от его правого уха послышался частый, дробный стук, будто
кто-то рядом вколачивал в доску гвоздики. Молоточки стучали целый час.
Гулливер слегка повернул голову - повернуть ее больше не давали веревочки и колышки - и возле самой своей головы увидел только что построенный деревянный помост. Несколько человечков прилаживали к нему лестницу.
Потом они убежали, и по ступенькам медленно поднялся на помост человечек в длинном плаще.За ним шел другой, чуть ли не вдвое меньше ростом,
и нес край егоплаща. Наверно, это был мальчик-паж. Он был не больше Гул325
ливерова мизинца. Последними взошли на помост два стрелка с натянутыми
луками в руках.
- Лангро дегюль сан! - три раза прокричал человечек в плаще и развернул свиток длиной и шириной с березовый листок.
Сейчас же к Гулливеру подбежали пятьдесят человечков и обрезали веревки, привязанные к его волосам.
Гулливер повернул голову и стал слушать, что читает человечек в плаще. Человечек читал и говорил долго-долго. Гулливер ничего не понял, но
на всякий случай кивнул головой и приложил к сердцу свободную руку.
Он догадался, что перед ним какая-то важная особа, по всей видимости
королевский посол.
Прежде всего Гулливер решил попросить у посла, чтобы его накормили.
С тех пор как он покинул корабль, во рту у него не было ни крошки. Он
поднял палец и несколько раз поднес его к губам.
Должно быть, человечек в плаще понял этот знак. Оп сошел с помоста, и
тотчас же к бокам Гулливера приставили несколько длинных лестниц.
Не прошло и четверти часа, как сотни сгорбленных носильщиков потащили
по этим лестницам корзины с едой.
В корзинах были тысячи хлебов величиной с горошину, целые окорока - с
грецкий орех, жареные цыплята - меньше нашей мухи.
Гулливер проглотил разом два окорока вместе с тремя хлебцами. Он съел
пять жареных быков, восемь вяленых баранов, девятнадцать копченых поросят и сотни две цыплят и гусей. Скоро корзины опустели.
Тогда человечки подкатили к руке Гулливера две бочки с вином. Бочки
были огромные - каждая со стакан.
Гулливер вышиб дно из одной бочки, вышиб из другой и в несколько
глотков осушил обе бочки. Человечки всплеснули руками от удивления. Потом они знаками попросили его сбросить на землю пустые бочки.
Гулливер подбросил обе разом. Бочки перекувырнулись в воздухе и с
треском покатились в разные стороны.
Толпа на лужайке расступилась, громко крича:
- Бора мевола! Бора мевола!
После вина Гулливеру сразу захотелось спать. Сквозь сон он чувствовал, как человечки бегают по всему его телу вдоль и поперек, скатываются
с боков, точно с горы, щекочут его палками и копьями, прыгают с пальца
на палец.
Ему очень хотелось сбросить с себя десяток-другой этих маленьких прыгунов, мешавших ему спать, но он пожалел их. Как-никак, а человечки
только что гостеприимно накормили его вкусным, сытным обедом, и было
бы неблагородно переломать им за это руки и ноги. К тому же Гулливер не
мог не удивляться необыкновенной храбрости этих крошечных людей, бегавших взад и вперед по груди великана, которому бы ничего не стоило уничтожить их всех одним щелчком.
Он решил не обращать на них внимание и, одурманенный крепким вином,
326
скоро заснул.
Человечки этого только и ждали. Они нарочно подсыпали в бочки с вином
сонного порошка, чтобы усыпить своего огромного гостя.
Страна, в которую буря занесла Гулливера, называлась Лилипутия. Жили
в этой стране лилипуты.
Самые высокие деревья в Лилипутии были не выше нашего куста смородины, самые большие дома были ниже стола. Такого великана, как Гулливер, в
Лилипутии никто никогда не видел.
Император приказал привезти его в столицу. Для этого-то Гулливера и
усыпили.
Пятьсот плотников построили по приказу императора огромную телегу на
двадцати двух колесах.
Телега была готова в несколько часов, но взвалить на нее Гулливера
было не так-то просто.
Вот что придумали для этого лилипутские инженеры.
Они поставили телегу рядом со спящим великаном, у самого его бока.
Потом вбили в землю восемьдесят столбиков с блоками наверху и надели на
эти блоки толстые канаты с крючками на одном конце. Канаты были не толще обыкновенной бечевки.
Когда все было готово, лилипуты принялись за дело. Они обхватили туловище, обе ноги и обе руки Гулливера крепкими повязками и, зацепив эти
повязки крючками, принялись тянуть канаты через блоки.
Девятьсот отборных силачей были собраны для этой работы со всех концов Лилипутии.
Они упирались в землю ногами и, обливаясь потом, изо всех сил тянули
канаты обеими руками.
Через час им удалось поднять Гулливера с земли на полпальца, через
два часа - на палец, через три - они взвалили его на телегу.
Полторы тысячи самых крупных лошадей из придворных конюшен, каждая
ростом с новорожденного котенка, были запряжены в телегу по десятку в
ряд. Кучера взмахнули бичами, и телега медленно покатилась по дороге в
главный город Лилипутии - Мильдендо.
Гулливер все еще спал. Он бы, наверно, не проснулся до конца пути,
если бы его случайно не разбудил один из офицеров императорской гвардии.
Это случилось так. У телеги отскочило колесо. Чтобы приладить его, пришлось остановиться. Во время этой остановки нескольким молодым людям
вздумалось посмотреть, какое лицо у Гулливера, когда он спит. Двое взобрались на повозку и тихонько подкрались к самому его лицу. А третий - гвардейский офицер, - не сходя с коня, приподнялся на стременах и пощекотал
ему левую ноздрю острием своей пики. Гулливер невольно сморщил нос и
громко чихнул. Апчхи! - повторило эхо. Храбрецов точно ветром сдуло. А
Гулливер проснулся, услышал, как щелкают кнутами погонщики, и понял,
что его куда-то везут.
Целый день взмыленные лошади тащили связанного Гулливера по дорогам
327
Лилипутии.
Только поздно ночью телега остановилась, и лошадей отпрягли, чтобы
накормить и напоить.
Всю ночь по обе стороны телеги стояла на страже тысяча гвардейцев:
пятьсот - с факелами, пятьсот - с луками наготове.
Стрелкам приказано было выпустить в Гулливера пятьсот стрел, если
только он вздумает пошевелиться.
Когда наступило утро, телега двинулась дальше.
Недалеко от городских ворот на площади стоял старинный заброшенный
замок с двумя угловыми башнями. В замке давно никто не жил.
К этому пустому замку лилипуты привезли Гулливера.
Это было самое большое здание во всей Лилипутии. Башни его были почти
в человеческий рост. Даже такой великан, как Гулливер, мог свободно проползти на четвереньках в его двери, а в парадном зале ему, пожалуй, удалось бы вытянуться во весь рост.
Здесь собирался поселить Гулливера император Лилипутии.
Но Гулливер этого еще не знал. Он лежал на своей телеге, а со всех
сторон к нему бежали толпы лилипутов.
Конная стража отгоняла любопытных, но все-таки добрых десять тысяч
человечков успело прогуляться по ногам Гулливера, по его груди, плечам и
коленям, пока он лежал связанный.
Вдруг что-то стукнуло его по ноге. Он чуть приподнял голову и увидел
нескольких лилипутов с засученными рукавами и в черных передниках. Крошечные молоточки блестели у них в руках. Это придворные кузнецы заковывали Гулливера в цепи.
От стены замка к его ноге они протянули девяносто одну цепочку такой
толщины, как делают обыкновенно для часов, и замкнули их у него на щиколотке тридцатью шестью висячими замками. Цепочки были такие длинные,
что Гулливер мог гулять по площадке перед замком и свободно вползать в
свой дом.
Кузнецы кончили работу и отошли. Стража перерубила веревки, и Гулливер встал на ноги.
- А-ах, - закричали лилипуты, - Куинбус Флестрин! Куинбус Флестрин!
По-лилипутски это значит: Человек-Гора! Человек-Гора!
Гулливер осторожно переступил с ноги на ногу, чтобы не раздавить кого-нибудь из местных жителей, и осмотрелся кругом.
Никогда еще ему не приходилось видеть такую красивую страну. Сады и
луга были здесь похожи на пестрые цветочные клумбы. Реки бежали быстрыми, чистыми ручейками, а город вдали казался игрушечным.
Гулливер так загляделся, что не заметил, как вокруг него собралось
чуть ли не все население столицы.
Лилипуты копошились у его ног, щупали пряжки башмаков и так задирали
головы, что шляпы валились на землю. Мальчишки спорили, кто из них добросит камень до самого носа Гулливера.
328
Ученые толковали между собой, откуда взялся Куинбус Флестрин.
- В наших старых книгах написано, - сказал один ученый, - что тысячу
лет тому назад море выбросило к нам на берег страшное чудовище. Я думаю,
что и Куинбус Флестрин вынырнул со дна моря.
- Нет, - отвечал другой ученый, - у морского чудовища должны быть
жабры и хвост. Куинбус Флестрин свалился с Луны.
Лилипутские мудрецы не знали, что на свете есть другие страны, и думали, что везде живут одни лилипуты.
Ученые долго ходили вокруг Гулливера и качали головами, но так и не
успели решить, откуда взялся Куинбус Флестрин.
Всадники на вороных конях с копьями наперевес разогнали толпу.
- Пеплам селян! Пеплам селян! - кричали всадники.
Гулливер увидел золотую коробочку на колесах. Коробочку везла шестерка белых лошадей. Рядом, тоже на белой лошади, скакал человечек в золотом шлеме с пером.
Человечек в шлеме подскакал прямо к башмаку Гулливера и осадил своего
коня. Конь захрапел и взвился на дыбы.
Сейчас же несколько офицеров подбежали с двух сторон к всаднику,
схватили его лошадь под уздцы и осторожно отвели подальше от Гулливеровой ноги. Всадник на белой лошади был император Лилипутии. А в золотой
карете сидела императрица.
Четыре пажа разостлали на лужайке бархатный лоскут, поставили маленькое золоченое креслице и распахнули дверцы кареты.
Императрица вышла и уселась в кресло, расправив платье.
Вокруг нее на золотых скамеечках уселись ее придворные дамы.
Они были так пышно одеты, что вся лужайка стала похожа на разостланную юбку, вышитую золотом, серебром и разноцветными шелками.
Император спрыгнул с коня и несколько раз обо шел вокруг Гулливера.
За ним шла его свита.
Чтобы лучше рассмотреть императора, Гулливер лег на бок.
Его величество был по крайней мере на целый ноготь выше своих придворных. Он был ростом в три с лишним пальца и, наверно, считался в Лилипутии очень высоким человеком.
В руке император держал обнаженную шпагу чуть покороче вязальной спицы. На ее золотой рукоятке и ножнах блестели бриллианты.
Его императорское величество закинул голову назад и о чем-то спросил
Гулливера.
Гулливер не понял его вопроса, но на всякий случай рассказал императору, кто он такой и откуда прибыл. Император только пожал плечами.
Тогда Гулливер рассказал то же самое по-голландски, по-латыни,
по-гречески, по-французски, поиспански, по-итальянски и по-турецки.
Но император Лилипутии, как видно, не знал этих языков. Он кивнул
Гулливеру головой, вскочил на коня и помчался обратно в Мильдендо. Вслед
за ним уехала императрица со своими дамами.
329
А Гулливер остался сидеть перед замком, как цепная собака перед будкой. К вечеру вокруг Гулливера столпилось по крайней мере триста тысяч
лилипутов - все городские жители и все крестьяне из соседних деревень.
Каждому хотелось посмотреть, что такое Куиноус Флестрин - Человек-Гора. Гулливера охраняла стража, вооруженная копьями, луками и мечами.
Страже было приказано никого не подпускать к Гулливеру и смотреть за
тем, чтобы он не сорвался с цепи и не убежал.
Две тысячи солдат выстроились перед замком, но все-таки кучка горожан
прорвалась сквозь строй.
Одни осматривали каблуки Гулливера, другие швыряли в него камешки или
целились из луков в его жилетные пуговицы.
Меткая стрела поцарапала Гулливеру шею, вторая стрела чуть не попала
ему в левый глаз.Начальник стражи приказал поймать озорников, связать их
и выдать Куинбусу Флестрину
Это было страшнее всякого другого наказания.
Солдаты связали шестерых лилипутов и, подталкивая тупыми концами пик,
пригнали к ногам Гулливера.
Гулливер нагнулся, сгреб всех одной рукой и сунул в карман своего
камзола.
Только одного человечка он оставил у себя в руке, осторожно взял двумя пальцами и стал рассматривать.
Человечек ухватился за палец Гулливера обеими руками и пронзительно
закричал.
Гулливеру стало жаль человечка. Он ласково улыбнулся ему и достал из
жилетного кармана перочинный ножик, чтобы разрезать веревки, которыми
были связаны руки и ноги лилипута.
Лилипут увидел блестящие зубы Гулливера, увидел огромный нож и закричал еще громче. Толпа внизу совсем притихла от ужаса.
А Гулливер тихонько перерезал одну веревку, перерезал другую и поставил человечка на землю.
Потом он по очереди отпустил и тех лилипутов, которые метались у него
в кармане.
- Глюм глефф Куинбус Флестрин! - закричала вся толпа.
По-лилипутски это значит: Да здравствует Человек-Гора!
А начальник стражи послал во дворец двух своих офицеров, чтобы доложить обо всем, что случилось, самому императору.
Между тем во дворце Бельфаборак, в самой дальней зале, император собрал тайный совет, чтобы решить, что делать с Гулливером.
Министры и советники спорили между собой девять часов.
Одни говорили, что Гулливера надо поскорее убить. Если Человек-Гора
порвет свою цепь и убежит, он может растоптать всю Лилипутию. А если он
не убежит, то империи грозит страшный голод, потому что каждый день он
будет съедать больше хлеба и мяса, чем нужно для прокормления тысячи семисот двадцати восьми лилипутов. Это высчитал один ученый, которого
330
пригласили в тайный совет, потому что он очень хорошо умел считать.
Другие доказывали, что убить Куинбуса Флестрина так же опасно, как и
оставить в живых. От разложения такого громадного трупа может начаться
чума не только в столице, но и во всей империи.
Государственный секретарь Рельдрессель попросил у императора слова и
сказал, что Гулливера не следует убивать по крайней мере до тех пор, пока не будет построена новая крепостная стена вокруг Мельдендо. Человек-Гора съедает хлеба и мяса больше, чем тысяча семьсот двадцать восемь
лилипутов, но зато он, верно, и работать будет по крайней мере за две
тысячи лилипутов. Кроме того, в случае войны он может защитить страну
лучше, чем пять крепостей.
Император сидел на своем троне под балдахином и слушал, что говорят
министры.
Когда Рельдрессель кончил, он кивнул головой. Все поняли, что слова
государственного секретаря ему понравились.
Но в это время встал со своего места адмирал Скайреш Болголам, командир всего флота Лилипутии.
- Человек-Гора, - сказал он, - самый сильный из всех людей на свете,
это правда. Но именно поэтому его и следует казнить как можно скорее.
Ведь если во время войны он вздумает присоединиться к врагам Лилипутии,
то десять полков императорской гвардии не смогут с ним справиться. Сейчас он еще в руках лилипутов, и надо действовать, пока не поздно.
Казначей Флимнап, генерал Лимток и судья Бельмаф согласились с мнением адмирала.
Император улыбнулся и кивнул адмиралу головой - и даже не один раз,
как Рельдресселю, а два раза. Видно было, что эта речь понравилась ему
еще больше.
Судьба Гулливера была решена.
Но в это время дверь открылась, и в залу тайного совета вбежали два
офицера, которых прислал к императору начальник стражи. Они стали перед
императором на колени и доложили о том, что случилось на площади.
Когда офицеры рассказали, как милостиво обошелся Гулливер со своими
пленниками, государственный секретарь Рельдрессель опять попросил слова.
Он произнес еще одну длинную речь, в которой доказывал, что бояться
Гулливера не следует и что живой он будет гораздо полезнее императору,
чем мертвый.
Император решил помиловать Гулливера, но приказал отнять у него огромный нож, о котором только что рассказали офицеры стражи, а заодно и
всякое другое оружие, если оно будет найдено при обыске.
Обыскать Гулливера было поручено двум чиновникам.
Знаками они объяснили Гулливеру, чего требует от него император.
Гулливер не стал с ними спорить. Он взял обоих чиновников в руки и
опустил сначала и один карман кафтана, затем в другой, а потом перенес
их в карманы штанов и жилета.
331
Только в один потайной карман Гулливер не пустил чиновников. Там были
у него спрятаны очки, подзорная труба и компас.
Чиновники принесли с собой фонарь, бумагу, перья и чернила. Целых три
часа возились они в карманах у Гулливера, рассматривали вещи и составляли опись.
Окончив свою работу, они попросили ЧеловекаГору вынуть их из последнего кармана и спустить на землю.
После этого они поклонились Гулливеру и понесли составленную ими
опись во дворец.
Вот она - слово в слово:
ОПИСЬ ПРЕДМЕТОВ, найденных в карманах Человека-Горы:
1. В правом кармане кафтана мы нашли большой кусок грубого холста,
который по своей величине мог бы служить ковром для парадной залы дворца
Бельфаборак.
2. В левом кармане обнаружили огромный серебряный сундук с крышкой.
Эта крышка так тяжела, что мы сами не могли поднять ее. Когда по нашему
требованию Куинбус Флестрин приподнял крышку своего сундука, один из
нас
забрался внутрь и тут же погрузился выше колен в какую-то желтую пыль.
Целое облако этой пыли поднялось вверх и заставило нас чихать до слез.
3. В правом кармане штанов находится огромный нож. Если поставить его
стоймя, он окажется выше человеческого роста.
4. В левом кармане штанов найдена невиданная в наших краях машина из
железа и дерева. Она так велика и тяжела, что, несмотря на все наши усилия, нам не удалось сдвинуть ее с места. Это помешало нам осмотреть машину со всех сторон.
5. В правом верхнем кармане жилета оказалась целая кипа прямоугольных, совершенно одинаковых листов, сделанных из какого-то неизвестного нам белого и гладкого материала. Вся эта кипа - вышиною в половину
человеческого роста и толщиною в три обхвата - прошита толстыми веревками. Мы внимательно осмотрели несколько верхних листов и заметили на
них
ряды черных таинственных знаков. Мы полагаем, что это буквы неизвестной
нам азбуки. Каждая буква величиной с нашу ладонь.
6. В левом верхнем кармане жилета мы нашли сеть размерами не менее
рыболовной, но устроенную так, что она может закрываться и открываться
наподобие кошелька. В ней лежит несколько тяжелых предметов из красного,
белого и желтого металла. Они разной величины, но одинаковой формы круглые и плоские. Красные - вероятно, из меди. Они так тяжелы, что мы
вдвоем едва могли поднять такой диск. Белые - очевидно, серебряные - поменьше. Они похожи на щиты наших воинов. Желтые - должно быть, золотые.
Они немногим больше наших тарелок, но очень увесисты. Если только это
332
настоящее золото, то они должны стоить очень дорого.
7. Из правого нижнего кармана жилета свешивается толстая металлическая цепь, по-видимому серебряная. Эта цепь прикреплена к большому круглому предмету, находящемуся в кармане и сделанному из того же металла.
Что это за предмет, неизвестно. Одна его стенка прозрачна, как лед, и
сквозь нее отчетливо видны двенадцать черных знаков, расположенных по
кругу, и две длинные стрелы.
Внутри этого круглого предмета, очевидно, сидит какое-то таинственное
существо, которое не переставая стучит не то зубами, не то хвостом. Человек-Гора объяснил нам - частью словами, а частью движениями рук, - что
без этого круглого металлического ящика он бы не знал, когда ему вставать утром и когда ложиться вечером, когда начинать работу и когда ее
кончать.
8. В левом нижнем кармане жилета мы видели вещь, похожую на решетку
дворцового сада. Острыми прутьями этой решетки Человек-Гора расчесывает
себе волосы.
9. Закончив обследование камзола и жилета, мы осмотрели пояс Человека-Горы. Он сделан из кожи какого-то громадного животного. С левой стороны на нем висит меч длиной в пять раз более среднего человеческого
роста, а с правой - мешок, разделенный на два отделения. В каждом из них
можно легко поместить троих взрослых лилипутов.
В одном из отделений мы нашли множество тяжелых и гладких металлических шаров величиной с человеческую голову; другое до краев полно какими-то черными зернами, довольно легкими и не слишком крупными. Мы
могли поместить у себя на ладони несколько десятков этих зерен.
Такова точная опись вещей, найденных при обыске у Человека-Горы.
Во время обыска вышеназванный Человек-Гора вел себя вежливо и спокойно .
Под описью чиновники поставили печать и подписались:
Клефрин Фрелок. Марса Фрелок.
На другое утро перед домом Гулливера выстроились войска, собрались
придворные. Приехал и сам император со свитой и министрами.
В этот день Гулливер должен был отдать императору Лилипутии свое оружие.
Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц
III
Не скоро я понял, откуда он явился. Маленький принц засыпал меня
вопросами, но когда я спрашивал о чем-нибудь, он словно и не слышал.
Лишь понемногу, из случайных, мимоходом оброненных слов мне все
открылось. Так, когда он впервые увидел мой самолет (самолет я рисовать
не стану, мне все равно не справиться), он спросил:
- Что это за штука?
333
- Это не штука. Это самолет. Мой самолет. Он летает.
И я с гордостью объяснил ему, что умею летать. Тогда он воскликнул:
- Как! Ты упал с неба?
- Да, - скромно ответил я.
- Вот забавно!..
И Маленький принц звонко засмеялся, так что меня взяла досада: я
люблю, чтобы к моим злоключениям относились серьезно. Потом он прибавил:
- Значит, ты тоже явился с неба. А с какой планеты?
"Так вот разгадка его таинственного появления здесь, в пустыне!" подумал я и спросил напрямик:
- Стало быть, ты попал сюда с другой планеты?
Но он не ответил. Он тихо покачал головой, разглядывая мой
самолет:
- Ну, на этом ты не мог прилететь издалека...
И надолго задумался о чем-то. Потом вынул из кармана моего барашка
и погрузился в созерцание этого сокровища.
Можете себе представить, как разгорелось мое любопытство от этого
полупризнания о "других планетах". И я попытался разузнать побольше:
- Откуда же ты прилетел, малыш? Где твой дом? Куда ты хочешь
унести моего барашка?
Он помолчал в раздумье, потом сказал:
- Очень хорошо, что ты дал мне ящик: барашек будет там спать по
ночам.
- Ну конечно. И если ты будешь умницей, я дам тебе веревку, чтобы
днем его привязывать. И колышек.
Маленький принц нахмурился:
- Привязывать? Для чего это?
- Но ведь если ты его не привяжешь, он забредет неведомо куда и
потеряется.
Тут мой друг опять весело рассмеялся:
- Да куда же он пойдет?
- Мало ли куда? Все прямо, прямо, куда глаза глядят.
Тогда Маленький принц сказал серьезно:
- Это не страшно, ведь у меня там очень мало места.
И прибавил не без грусти:
- Если идти все прямо да прямо, далеко не уйдешь...
IV
Так я сделал еще одно важное открытие: его родная планета вся-то
величиной с дом!
Впрочем, это меня не слишком удивило. Я знал, что, кроме таких
больших планет, как Земля, Юпитер, Марс, Венера, существуют еще сотни
334
других и среди них такие маленькие, что их даже в телескоп трудно
разглядеть. Когда астроном открывает такую планетку, он дает ей не имя,
а просто номер. Например: астероид 3251.
У меня есть серьезные основания полагать, что Маленький принц
прилетел с планетки, которая называется "астероид В-612". Этот астероид
был замечен в телескоп лишь один раз, в 1909 году, одним турецким
астрономом.
Астроном доложил тогда о своем замечательном открытии на
Международном астрономическом конгрессе. Но никто ему не поверил, а
все потому, что он был одет по-турецки. Уж такой народ эти взрослые!
К счастью для репутации астероида В-612, турецкий султан велел
своим подданным под страхом смерти носить европейское платье. В 1920
году тот астроном снова доложил о своем открытии. На этот раз он был
одет по последней моде, - и все с ним согласились.
Я вам рассказал так подробно об астероиде В-612 и даже сообщил его
номер только из-за взрослых. Взрослые очень любят цифры. Когда
рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не
спросят о самом главном. Никогда они не скажут: "А какой у него голос?
В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?" Они спрашивают:
"Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько
зарабатывает его отец?" И после этого воображают, что узнали человека.
Когда говоришь взрослым: "Я видел красивый дом из розового кирпича, в
окнах у него герань, а на крыше голуби", - они никак не могут
представить себе этот дом. Им надо сказать: "Я видел дом за сто тысяч
франков", - и тогда они восклицают: "Какая красота!"
Точно так же, если им сказать: "Вот доказательства, что Маленький
принц на самом деле существовал: он был очень, очень славный, он
смеялся, и ему хотелось иметь барашка. А кто хочет барашка, тот,
безусловно, существует", - если им сказать так, они только пожмут
плечами и посмотрят на тебя, как на несмышленого младенца. Но если
сказать им: "Он прилетел с планеты, которая называется астероид В-612",
- это их убедит, и они не станут докучать вам расспросами. Уж такой
народ эти взрослые. Не стоит на них сердиться. Дети должны быть очень
снисходительны к взрослым.
Но мы, те, кто понимает, что такое жизнь, мы, конечно, смеемся над
номерами и цифрами! Я охотно начал бы эту повесть как волшебную
сказку. Я хотел бы начать так:
"Жил да был Маленький принц. Он жил на планете, которая была чуть
побольше его самого, и ему очень не хватало друга...". Те, кто понимает,
что такое жизнь, сразу бы увидели, что все это чистая правда.
Ибо я совсем не хочу, чтобы мою книжку читали просто ради забавы.
Сердце мое больно сжимается , когда я вспоминаю моего маленького друга,
и нелегко мне о нем говорить. Прошло уже шесть лет с тех пор, как он
вместе со своим барашком покинул меня. И я пытаюсь рассказать о нем для
335
того, чтобы его не забыть. Это очень печально, когда забывают друзей. Не
у всякого есть друг. И я боюсь стать таким, как взрослые, которым ничто
не интересно, кроме цифр. Вот еще и поэтому я купил ящик с красками и
цветные карандаши. Не так это просто - в моем возрасте вновь приниматься
за рисование, если за всю свою жизнь только и нарисовал что удава
снаружи и изнутри, да и то в шесть лет! Конечно, я постараюсь передать
сходство как можно лучше. Но я совсем не уверен, что у меня это
получится. Один портрет выходит удачно, а другой ни капли не похож. Вот
и с ростом тоже: на одном рисунке принц у меня вышел чересчур большой,
на другом - чересчур маленький. И я плохо помню, какого цвета была его
одежда. Я пробую рисовать и так и эдак, наугад, с грехом пополам.
Наконец, я могу ошибиться и в каких-то важных подробностях. Но вы уж не
взыщите. Мой друг никогда мне ничего не объяснял. Может быть, он думал,
что я такой же, как он. Но я, к сожалению, не умею увидеть барашка
сквозь стенки ящика. Может быть, я немного похож на взрослых. Наверно, я
старею.
VII
На пятый день, опять-таки благодаря барашку, я узнал секрет
Маленького принца. Он спросил неожиданно, без предисловий, точно пришел
к этому выводу после долгих молчаливых раздумий:
- Если барашек есть кусты, он и цветы ест?
- Он есть все, что попадется.
- Даже такие цветы, у которых шипы?
- Да, и те, у которых шипы.
- Тогда зачем шипы?
Этого я не знал. Я был очень занят: в моторе заел один болт, и я
старался его отвернуть. Мне было не по себе, положение становилось
серьезным, воды почти не осталось, и я начал бояться, что моя
вынужденная посадка плохо кончится.
- Зачем нужны шипы?
Задав какой-нибудь вопрос, Маленький принц никогда не отступался,
пока не получал ответа. Неподатливый болт выводил меня из терпенья, и я
ответил наобум:
- Шипы ни зачем не нужны, цветы выпускают их просто от злости.
- Вот как!
Наступило молчание. Потом он сказал почти сердито:
- Не верю я тебе! Цветы слабые. И простодушные. И они стараются
придать себе храбрости. Они думают - если у них шипы, их все боятся...
Я не ответил. В ту минуту я говорил себе: "Если этот болт и сейчас
не поддастся, я так стукну по нему молотком, что он разлетится
вдребезги". Маленький принц снова перебил мои мысли:
- А ты думаешь, что цветы...
- Да нет же! Ничего я не думаю! Я ответил тебе первое, что пришло
336
в голову. Ты видишь, я занят серьезным делом.
Он посмотрел на меня в изумлении:
- Серьезным делом?!
Он все смотрел на меня: перепачканный смазочным маслом, с
молотком в руках, я наклонился над непонятным предметом, который
казался ему таким уродливым.
- Ты говоришь, как взрослые! - сказал он.
Мне стало совестно. А он беспощадно прибавил:
- Все ты путаешь... ничего не понимаешь!
Да, он не на шутку рассердился. Он тряхнул головой, и ветер
растрепал его золотые волосы.
- Я знаю одну планету, там живет такой господин с багровым лицом.
Он за всю свою жизнь ни разу не понюхал цветка. Ни разу не поглядел на
звезду. Он никогда никого не любил. И никогда ничего не делал. Он занят
только одним: он складывает цифры. И с утра до ночи твердит одно: "Я
человек серьезный! Я человек серьезный!" - совсем как ты. И прямо
раздувается от гордости. А на самом деле он не человек. Он гриб.
- Что?
- Гриб!
Маленький принц даже побледнел от гнева.
- Миллионы лет у цветов растут шипы. И миллионы лет барашки
все-таки едят цветы. Так неужели же это не серьезное дело - понять,
почему они изо всех сил стараются отрастить шипы, если от шипов нет
никакого толку? Неужели это не важно, что барашки и цветы воюют друг с
другом? Да разве это не серьезнее и не важнее, чем арифметика толстого
господина с багровым лицом? А если я знаю единственный в мире цветок,
он растет только на моей планете, и другого такого больше нигде нет, а
маленький барашек в одно прекрасное утро вдруг возьмет и съест его и
даже не будет знать, что он натворил? И это все, по-твоему, не важно?
Он сильно покраснел. Потом снова заговорил:
- Если любишь цветок - единственный, какого больше нет ни на одной
из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и
чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: "Где-то там живет мой
цветок..." Но если барашек его съест, это все равно, как если бы все
звезды разом погасли! И это, по-твоему, не важно!
Он больше не мог говорить. Он вдруг разрыдался. Стемнело. Я бросил
работу. Мне смешны были злополучный болт и молоток, жажда и смерть.
На
звезде, на планете - на моей планете, по имени Земля - плакал Маленький
принц, и надо было его утешить. Я взял его на руки и стал баюкать. Я
говорил ему: "Цветку, который ты любишь, ничто не грозит... Я нарисую
твоему барашку намордник... Нарисую для твоего цветка броню... Я..." Я
плохо понимал, что говорил. Я чувствовал себя ужасно неловким и
неуклюжим. Я не знал, как позвать, чтобы он услышал, как догнать его
337
душу, ускользающую от меня... Ведь она такая таинственная и
неизведанная, эта страна слез.
IX
Как я понял, он решил странствовать с перелетными птицами. В
последнее утро он старательней обычного прибрал свою планету. Он
заботливо прочистил действующие вулканы. У него было два действующих вулкана. На них очень удобно по утрам разогревать завтрак. Кроме
того, у него был еще один потухший вулкан. Но, сказал он, мало ли что
может случиться! Поэтому он прочистил и потухший вулкан тоже. Когда
вулканы аккуратно чистишь, они горят ровно и тихо, без всяких извержений. Извержение вулкана - это все равно что пожар в печной трубе,
когда там загорится сажа. Конечно, мы, люди на земле, слишком малы и не
можем прочищать наши вулканы. Вот почему они доставляют нам столько
неприятностей.
Не без грусти Маленький принц вырвал также последние ростки
баобабов. Он думал, что никогда не вернется. Но в это утро привычная
работа доставляла ему необыкновенное удовольствие. А когда он в
последний раз полил и собрался накрыть колпаком чудесный цветок, ему
даже захотелось плакать.
- Прощайте, - сказал он.
Красавица не ответила.
- Прощайте, - повторил Маленький принц.
Она кашлянула. Но не от простуды.
- Я была глупая, - сказала она наконец. - Прости меня. И
постарайся быть счастливым.
И ни слова упрека. Маленький принц был очень удивлен. Он застыл,
смущенный и растерянный, со стеклянным колпаком в руках. Откуда эта
тихая нежность?
- Да, да, я люблю тебя, - услышал он. - Моя вина, что ты этого не
знал. Да это и не важно. Но ты был такой же глупый, как и я. Постарайся
быть счастливым... Оставь колпак, он мне больше не нужен.
- Но ветер...
- Не так уж я простужена... Ночная свежесть пойдет мне на пользу.
Ведь я - цветок.
- Но звери, насекомые...
- Должна же я стерпеть двух-трех гусениц, если хочу познакомиться с
бабочками. Они, должно быть, прелестны. А то кто же станет меня
навещать? Ты ведь будешь далеко. А больших зверей я не боюсь. У меня
тоже есть когти.
И она в простоте душевной показала свои четыре шипа. Потом
прибавила:
- Да не тяни же, это невыносимо! Решил уйти - так уходи.
338
Она не хотела, чтобы Маленький принц видел, как она плачет. Это был
очень гордый цветок...
XVIII
Маленький принц пересек пустыню и никого не встретил. За все время
ему попался только один цветок - крохотный, невзрачный цветок о трех
лепестках...
- Здравствуй, - сказал Маленький принц.
- Здравствуй, - отвечал цветок.
- А где люди? - вежливо спросил Маленький принц.
Цветок видел однажды, как мимо шел караван.
- Люди? Ах да... Их всего-то, кажется, шесть или семь. Я видел их
много лет назад. Но где их искать - неизвестно. Их носит ветром. У них
нет корней, это очень неудобно.
- Прощай, - сказал Маленький принц.
- Прощай, - сказал цветок.
ХX
Долго шел Маленький принц через пески, скалы и снега и, наконец,
набрел на дорогу. А все дороги ведут к людям.
- Добрый день, - сказал он.
Перед ним был сад, полный роз.
- Добрый день, - отозвались розы.
И Маленький принц увидел, что все они похожи на его цветок.
- Кто вы? - спросил он, пораженный.
- Мы - розы, - отвечали розы.
- Вот как... - промолвил Маленький принц.
И почувствовал себя очень-очень несчастным. Его красавица
говорила ему, что подобных ей нет во всей вселенной. И вот перед ним
пять тысяч точно таких же цветов в одном только саду!
"Как бы она рассердилась, если бы увидела их! - подумал Маленький
принц. - Она бы ужасно раскашлялась и сделала вид, что умирает, лишь
бы не показаться смешной. А мне пришлось бы ходить за ней, как за
больной, ведь иначе она и вправду бы умерла, лишь бы унизить и меня
тоже..."
А потом он подумал: "Я-то воображал, что владею единственным в мире
цветком, какого больше ни у кого и нигде нет, а это была самая
обыкновенная роза. Только всего у меня и было что простая роза да три
вулкана ростом мне по колено, и то один из них потух и, может быть,
навсегда... какой же я после этого принц..."
Он лег в траву и заплакал.
Джон Рональд Руэл ТОЛКИН
ХОББИТ, или ТУДА И ОБРАТНО
ГЛАВА 1
339
НЕЖДАННОЕ УГОЩЕНИЕ
В земле была нора, а в норе жил хоббит. Нора была вовсе не грязная и совсем не сырая; не копошились в ней черви, не лепились по стенам слизняки,
нет — в норе было сухо и тепло, пахло приятно, имелось там на что присесть
и что покушать, — словом, нора принадлежала хоббиту, а стало быть, само
собой, была уютной во всех отношениях.
Входная дверь в нору, круглая, точно люк, со сверкающей медной ручкой
посредине, была выкрашена в зеленый цвет. Открывалась она в просторный
и длинный коридор, похожий на пещеру, но чистый и ничуть не задымленный; в нем стояли стулья, пол устилали ковры, стены, обшитые деревянными
панелями, оснащены были великим множеством крючков для плащей и шляп
— этот хоббит просто обожал принимать гостей. Коридор, изгибаясь, проходил в глубине холма — или Кручи, как называли холм на много миль окрест.
По обеим сторонам коридора в два ряда тянулись маленькие круглые дверцы,
за которыми скрывались самые разные помещения, так что лазать наверх или
спускаться вниз хоббиту не приходилось: спальни, ванные, погреба и кладовые (их было не перечесть), кухни, трапезные, гардеробные (в норе имелась
особая комната, целиком отведенная под одежду) — все находилось рядом, в
любую комнату можно было попасть из того же самого коридора. Лучшие
покои располагались по левую руку, если стоять спиной ко входу, и только в
них были окна, глубоко посаженные круглые оконца, выходившие в сад, за
которым полого скатывались к реке луга.
Этот хоббит был весьма зажиточным, а фамилия его была Торбинс. Торбинсы обитали на Круче невесть с каких пор, и все их очень даже уважали —
не только потому, что они славились своим богатством, но и потому, что в
роду у них не было сумасбродов и ни с кем из Торбинсов никогда ничего не
приключалось. И всякий мог заранее догадаться, что ответит какой-нибудь
Торбинс на тот или иной вопрос. Однако наша история — о том, как один из
Торбинсов засумасбродил и, сам не зная почему, начал говорить и делать
вещи поистине невероятные. Пожалуй, после этого он потерял уважение соседей, зато приобрел… — впрочем, вы скоро узнаете, приобрел ли он хоть
что-нибудь.
Матушкой нашего хоббита… Да, кстати, а кто такие хоббиты? Ведь сегодня хоббиты встречаются весьма редко и старательно избегают Громадин
(такое прозвище они дали людям), поэтому не мешает, наверно, их описать,
хотя бы в общих чертах. Это маленькие существа, ростом взрослому человеку по пояс. Но они — не гномы: хоббиты будут пониже, да и бород отродясь
не имели. Волшебством они не занимаются, зато умеют в мгновение ока
скрыться, если поблизости появятся Громадины, топочущие будто слоны.
Хоббиты предрасположены к полноте, носят одежду ярких цветов, предпочитая в основном желтый и зеленый; ходят они босиком — башмаки им не
нужны, ибо кожа у них на ступнях крепче сапожной подошвы, а стопы сверху покрыты густой рыжеватой шерсткой, согревающей в холода; пальцы у
хоббитов длинные и чуткие, лица добродушные, и смеются они от души (в
340
особенности поевши, а едят они часто и помногу). Ну вот, теперь вы знаете о
хоббитах достаточно, и я могу продолжить.
Как я уже сказал, матушкой нашего хоббита, Бильбо Торбинса, была знаменитая Белладонна Тук, одна из трех дочерей хоббитана Тука, жившего в
Приречье, за маленькой речушкой, что течет у подножия Кручи. Соседи поговаривали, что давным-давно один из предков Старого Тука женился на
эльфийке. Это, конечно, полная нелепица, но все же в Туках имелось что-то
такое, совсем не хоббитовское, и время от времени родичи Туков, а то и они
сами, находили приключения на свою голову. Иногда кое-кто из них исчезал
неизвестно куда, а оставшиеся, когда их принимались расспрашивать, упорно
отмалчивались, притворяясь, будто они ни о чем таком — ни сном ни духом…
В общем, Туков, хоть они и были богаче, в Хоббитании уважали меньше,
чем Торбинсов.
По счастью, Белладонна Тук вовремя вышла замуж за господина Банго
Торбинса, и приключения обошли ее стороной. Банго, отец Бильбо, отрыл
для жены (частью на деньги из ее приданого) такую роскошную нору, с которой не шли ни в какое сравнение все прочие, будь то на Круче, в Исторбинке
или в Приречье. В этой норе они жили до конца дней своих. Может быть,
Бильбо Торбинс, единственный отпрыск досточтимой Белладонны, на вид —
точная копия своего добродушного и покладистого отца, унаследовал от матери эту самую Туковскую особенность, которая ждала лишь подходящего
времени, чтобы проявиться во всей красе. Однако… Бильбо благополучно
вырос, стал уважаемым хоббитом в расцвете сил (ему было уже под пятьдесят), а подходящее время все не наступало. И лишь когда стало казаться, что
господин Торбинс так и просидит в своей норе до скончания дней, произошло знаменательное событие.
По некой случайности, как-то тихим утром — в те времена шума было
меньше, зелени больше, а хоббиты множились и процветали, — Бильбо Торбинс, плотно подзакусив, стоял у двери своего обиталища, покуривая длиннющую деревянную трубку, почти упиравшуюся чубуком в его стопы,
шерстка на которых была аккуратно расчесана. И тут он увидел Гэндальфа.
О, этот Гэндальф! Когда бы вам довелось услышать о нем хотя бы четверть
того, что слыхал я (а я слышал лишь малую толику из того, что можно было
услыхать), вы бы сразу поняли — вас ждет поистине замечательная история.
Повсюду, где ни побывал Гэндальф, повсюду о нем рассказывали самые невероятные небылицы. В Хоббитании же он не показывался с тех пор, как
умер его друг Старый Ту к, и нынешнее поколение хоббитов почти забыло,
каков он из себя. Ведь Гэндальф покинул Кручу и удалился в неведомые
края, за Приречье, еще в ту пору, когда они были сущими несмышленышами.
Ни о чем худом не помышлявший Бильбо добродушно наблюдал за странно одетым стариком. На Гэндальфе был длинный серый плащ с серебристым
шарфом и высокая, остроконечная, слегка потрепанная голубая шляпа. Дополняли наряд огромные черные башмаки. В руке старик сжимал посох.
341
— Доброе утро, — поздоровался Бильбо. Ведь утро и вправду было добрее
некуда — сияло солнце, на дворе зеленела травка.
Гэндальф пристально поглядел на хоббита, погладил свою длинную и пушистую седую бороду и сдвинул кустистые брови, выдававшиеся из-под широких полей шляпы.
— И что же это означает? — осведомился он. — Желаешь ли ты доброго
утра мне или хочешь сказать, что оно было добрым до моего появления? Или
намекаешь, что у тебя все в порядке и ты не прочь поболтать?
— И то, и другое, и третье, — отозвался Бильбо. — Присаживайтесь, господин хороший. В такое утро просто грех не выкурить трубочку на свежем
воздухе. У меня отличный табачок. Угощайтесь. Спешить некуда, целый
день впереди. — Бильбо уселся на лавочку, скрестил ноги и выпустил замечательное кольцо дыма. Ветерок подхватил его и повлек в сторону Приречья.
— Спасибо за приглашение, — сказал Гэндальф. — Но мне некогда заниматься пустяками. Я должен найти того, кто согласится отправиться со мной
навстречу приключениям. К сожалению, покамест никто не соглашается.
— Нашли где искать, в наших-то краях! Тут народ тихий, мирный… Лично
мне приключения совсем ни к чему, есть в них что-то такое тревожное, неудобное… Жаль, что вы опоздали к завтраку. Знал бы я, что вы придете, я бы
вас попотчевал на славу.
Бильбо выпустил кольцо дыма больше предыдущего, засунул палец за подтяжки и принялся просматривать утреннюю почту, притворяясь, будто незнакомец его вовсе не интересует. Этот старик настораживал; господину
Торбинсу больше всего хотелось, чтобы незваный гость поскорее убрался восвояси. Но тот стоял себе, опершись на посох, и молча глядел на хоббита.
Бильбо начал сердиться.
— Доброе утро! — сказал он. — Нам приключения ни к чему. Прогуляйтесь
в Приречье, может, там кто согласится.
Уж, кажется, яснее некуда, — разговор окончен. Но упрямый старик никак
не желал уходить.
— Что за прелесть твое «доброе утро», — промолвил он. — Теперь оно
означает, что ты жаждешь от меня избавиться, и покуда этого не случится,
утро не станет по-настоящему добрым.
— Вовсе нет, господин хороший, вовсе нет! Простите, я не уверен, что
знаю ваше имя…
— Да неужели, господин хороший? А вот я твое имя знаю прекрасно,
Бильбо Торбинс, да и мое тебе известно, хотя ты и не помнишь, что оно мое.
Я — Гэндальф, а Гэндальф — это я! Подумать только, до чего я дожил —
доброутренничаю у дверей с сынком Белладонны Тук! Ни дать ни взять бродячий торговец!
— Гэндальф? Погодите, погодите… Это не тот ли чародей Гэндальф, подаривший Старому Туку изумрудные запонки? Да не простые, а волшебные:
застегнул — так все, уже не расцепишь, как ни бейся, пока нужного слова не
молвишь. Тот самый Гэндальф, мастер устраивать огненные потехи? Как же,
342
как же, я это помню! — Старый Тук обыкновенно зазывал Гэндальфа в Хоббитанию ближе к солнцевороту. И Гэндальф всякий раз откликался на его
просьбу и тешил хоббитов фейерверками, от которых ночью становилось
светло как днем. Это было замечательно! Шутихи в сумерках взлетали в небо
и распускались там желтыми лилиями, рдяными маками, белоснежными
цветками ракитника… — Вот чудеса! Вы — тот самый Гэндальф, из-за которого столько хоббитов бросило дом и отправилось невесть куда! Говорят, вы
их зазвали в гости к эльфам — по деревьям полазать, на лодках поплавать…
Знатно вы тогда всех перебаламутили небылицами своими складными. Драконы там да гоблины, принцессы спасенные, воины бесстрашные… Покорно
благодарим, нам такого не надо. Прошу, конечно, прощения, но я и не думал,
что вы еще живы.
— А что мне сделается? — усмехнулся маг. — Я рад, что ты вспомнил меня. Во всяком случае, мои фейерверки. Все лучше, чем ничего. Уважая память твоего деда Старого Тука и твоей матушки Белладонны, я дарую тебе
то, о чем ты просил.
— Так ведь я, уж простите великодушно, ничего не просил.
— Разве? Ты уже дважды просил у меня прощения. Так вот, я тебе его и
дарую. Скажу откровенно, я забрел в этакую даль только ради тебя. Пойдем
со мной. Это приключение обещает быть занятным для меня и полезным для
тебя — и весьма выгодным. Соглашайся, мой милый.
— Извините! Не надо мне никаких приключений, благодарствую! Только
не сегодня! Доброе утро! Пожалуйста, приходите к чаю… Милости просим!
Завтра. Да, приходите завтра. Всего хорошего. — С этими словами хоббит
поспешно юркнул за круглую зеленую дверь. Правда, он тут же пожалел о
своей поспешности. Невежливо все-таки. А с чародеями, сами понимаете,
лучше пообходительнее: не ровен час, разгневаются.
— И зачем я пригласил его к чаю? — сокрушенно спросил сам себя господин Торбинс, направляясь в кладовку. Он позавтракал совсем недавно, однако чувствовал, что ему просто необходимо перекусить — так сказать, зажевать испуг.
А Гэндальф, отсмеявшись, подошел к двери и концом посоха начертал на
ней странный знак. После чего повернулся и зашагал прочь. Между тем
Бильбо, доедая второй пирог, мало-помалу успокаивался и уже мысленно поздравлял себя с тем, как ловко избавился от страшного приключения.
К следующему утру хоббит — такой уж он был легкомысленный — почти
позабыл о Гэндальфе. Обыкновенно все важные дела, которые нужно было
сделать, он записывал на особую дощечку. Если бы накануне его не перепугали до полусмерти, он, должно быть, записал бы что-нибудь вроде: «Гэндальф, чай, среда». А так — Бильбо настолько разволновался, что начисто
забыл о своей полезной привычке.
Наступило время пить чай. Тут дверной колокольчик яростно затрезвонил,
и Бильбо вспомнил! Он поставил котелок на огонь, достал вторую чашку с
блюдцем, выложил на тарелку еще два пирога и побежал к двери.
343
«Прощу прощения, что заставил ждать», — вот что он собирался сказать
Гэндальфу.
Но оказалось, что пришел вовсе не Гэндальф. С порога на Бильбо пристально глядел гном! В темно-зеленом плаще с капюшоном, с седой бородой,
заправленной под золотой пояс. Едва дверь отворилась, гном ринулся
вовнутрь, будто за ним гнались.
Кинув плащ на ближайший крючок, он низко поклонился и произнес:
— Двалин, к вашим услугам. — Глаза у него были необыкновенно ясные.
— Бильбо Торбинс, к вашим, — ответствовал хоббит, слишком изумленный, чтобы задавать какие-либо вопросы. Установилось молчание. Когда
молчать дольше стало неудобно, Бильбо сказал: — Я как раз собирался пить
чай. Пожалуйста, присоединяйтесь. — Пусть чай уже успел остыть, но радушие, как известно, прежде всего. И то сказать: как поступили бы вы, явись к
вам в гости незваный гном и повесь он, ничего не объясняя, свой плащ в вашей прихожей?
За столом они просидели недолго. Оба только-только принялись за третий
пирог, когда колокольчик зазвонил громче прежнего.
— Прощу прощения, — извинился хоббит и поспешил к двери.
«Наконец-то вы пришли», — собирался сказать он Гэндальфу. Но это опять
был не Гэндальф. На пороге стоял умудренный годами почтенный гном с белой бородой и в алом плаще. Подобно первому, он без спроса ввалился в
прихожую, едва дверь распахнулась.
— Вижу, потихоньку подтягиваются, — произнес он, заметив темнозеленый плащ Двалина. Повесив на крючок свой, гном приложил руку к груди и представился: — Балин, к вашим услугам.
— Очень рад, — ответил Бильбо со вздохом. Разумеется, вздыхать было не
очень-то вежливо, но его поразили слова Балина: «потихоньку подтягиваются». Хоббит любил гостей, но предпочитал приглашать к себе в дом добрых
знакомых, а вовсе не подозрительных личностей с улицы. Внезапно хоббиту
в голову пришла ужасная мысль: сейчас гномы съедят все пироги, и ему ничегошеньки не останется. Увы, никуда не денешься — хозяин должен потчевать гостей так, чтобы они ушли довольными… — Проходите, — выдавил
он. — Выпейте с нами чаю.
— Если вас не затруднит моя просьба, сударь, — откликнулся Балин, —
мне бы лучше пива. Впрочем, против пирогов я ничего не имею. Особенно
если они с тмином.
— Сколько угодно. — Бильбо сам изумился своему ответу. Он направился
в погреб и до краев наполнил пивом пинтовую кружку, потом заглянул в
кладовку и прихватил два чудесных пирога с тмином, которые собственноручно испек себе на вечер.
Балин и Двалин, сидя в зале, болтали как закадычные друзья (по правде
сказать, они были братьями). Бильбо поставил на стол пиво и тарелку с пирогами, и тут колокольчик прозвонил дважды подряд.
344
«Теперь-то уж наверняка Гэндальф», — подумал Бильбо, подбегая к двери.
Однако он вновь обманулся в своих ожиданиях. Едва дверь отворилась, в
прихожую впрыгнули два гнома — оба в голубых плащах, подпоясанных серебряными кушаками. Бороды у них были цвета соломы, в руках они держали мешки с инструментами и лопаты. Бильбо решил ничему не удивляться.
— Чем могу быть полезен, добрые господа? — спросил он.
— Кили, к вашим услугам, — сказал один гном.
— И Фили, — прибавил второй. Оба сняли плащи и поклонились.
— Очень приятно. Бильбо Торбинс. — Хоббит наконец-то вспомнил о хороших манерах.
— Я вижу, Балин и Двалин уже здесь, — проговорил Кили. — Компания
собирается.
«Компания? — мысленно повторил господин Торбинс. — Ох, что-то мне
это совсем не нравится. Пожалуй, стоит посидеть в уголке, чего-нибудь выпить и поразмыслить».
Едва он приложился к кружке — четверо гномов тем временем, рассевшись
вокруг стола, говорили о рудниках и о золоте, о схватках с гоблинами и о
драконах, и о чем-то еще, совершенно непонятном простому хоббиту, о чемто явно приключенистом, — колокольчик залился снова, да так звонко, будто
его пытался оторвать какой-нибудь негодный хоббитенок.
— Похоже, сразу четверо, — заметил Фили. — Ну да, мы же видели их по
дороге.
Бедный хоббит выбежал в прихожую и сел прямо на пол, обхватив голову
руками. Да что же это такое? Неужели они все останутся на обед? Колокольчик затрезвонил снова, еще громче, и Бильбо пошел открывать. Гостей оказалось не четверо, а пятеро. Стоило лишь приоткрыть дверь, как все очутились внутри. Друг за другом они кланялись и произносили: «К вашим услугам». Новоприбывших гномов звали Дори, Нори, Ори, Оин и Глоин. Вскоре
два малиновых плаща, серый, коричневый и белый уже висели на крючках, а
хозяева плащей направились в залу. И в самом деле компания. Кто заказал
эль, кто — портер, кто — кофе, и все в один голос потребовали пирогов. Некоторое время хоббит был очень занят.
К очагу поставили большой кувшин с кофе; пироги с тмином кончились, и
гномы принялись за лепешки с маслом. И тут раздался громкий стук. Кто-то
грубо колотил палкой — бум-бум-бум! — по чудесной зеленой двери.
Бильбо разозлился и вместе с тем окончательно запутался — такого бестолкового дня у него еще не бывало. Он побежал открывать. Когда дверь
распахнулась, в прихожую, устроив кучу малу. ввалились четверо гномов. А
на пороге, опираясь на свой неизменный посох, стоял довольный Гэндальф.
На двери красовалась глубокая вмятина, однако знак, начертанный магом
накануне, чудесным образом исчез.
— Осторожнее, господин Торбинс, — укорил чародей. — Да полно, ты ли
это, Бильбо? Сперва держишь друзей на пороге, а потом без предупреждения
345
отпираешь… Позволь представить тебе Бифура, Бофура, Бомбура и, конечно,
Торина.
— К вашим услугам, — хором произнесли Бифур, Бофур и Бомбур, став
рядком.
Гномы повесили на свободные крючки два желтых плаща, светло-зеленый
и небесно-голубой с длинной серебряной кисточкой. Последний плащ принадлежал Торину, очень важному гному, который был не кем иным, как великим Торином Дубовым Щитом собственной персоной. Торин явно гневался — должно быть, из-за того, что вошел в дом столь неподобающим образом, да еще оказался в самом низу, под Бифуром, Бофуром и толстяком Бомбуром. Поначалу он хранил мрачное молчание, но когда господин Торбинс в
сотый раз извинился, Торин сменил гнев на милость, пробормотал: «Забудем
об этом», — и перестал хмуриться.
— Все в сборе, — сказал Гэндальф, бросив взгляд на плащи на крючках. —
Веселая подобралась компания! Надеюсь, опоздавшие голодными не останутся? Что там у нас есть? Чай? Нет, благодарю. Мне, пожалуй, немного
красного вина.
— И мне тоже, — поддержал Торин.
— А мне малиновый джем и яблочный пирог, — прибавил Бифур.
— А мне сладкий пирог с сыром, — заказал Бофур.
— А мне пирог со свининой и салат, — заявил Бомбур.
— А нам еще пирогов, эля и кофе! — закричали остальные гномы.
Бильбо поплелся в кладовку.
— Будь добр, прихвати еще пару яиц! — крикнул ему вслед Гэндальф. — И
не забудь холодного цыпленка и солений всяких!
«Похоже, он знает содержимое моих кладовых не хуже меня самого!» —
подумал окончательно сбитый с толку господин Торбинс. Неужели это и есть
то приключение, о котором говорил чародей? Собирая и ставя на подносы
бутыли и блюда, стаканы и тарелки, столовые приборы и еду, хоббит запарился, его лицо побагровело от беготни. Наконец он рассердился.
— Что за противный народ эти гномы! — громко сказал он. — Нет чтобы
помочь!
И тут дверь в кладовку распахнулась. На пороге появились Балин с Двалином, Фили и Кили. Не успел хоббит ахнуть, как они вырвали у него из рук
подносы и помчались обратно в залу, прихватив по дороге два маленьких
столика из прихожей — так, на всякий случай.
Гэндальф уселся во главе стола в окружении тринадцати гномов, а Бильбо
примостился на табуретке у очага. Он грыз печенье (как ни странно, весь его
аппетит куда-то исчез) и притворялся, довольно безуспешно, что происходящее ему не в диковинку, что он давно к такому привык. Гномы ели и ели, говорили и говорили, а время шло. Наконец они отвалились от стола. Бильбо
встал, чтобы собрать тарелки.
— Полагаю, вы отужинаете со мной? — осведомился он самым вежливым
тоном, на какой только был способен.
346
— Конечно, — отозвался Торин. — О деле можно потолковать и вечером, а
сейчас неплохо бы музыку послушать… Ну-ка, раз-два!
Сам он остался сидеть за столом и продолжал о чем-то беседовать с Гэндальфом, а остальные гномы дружно вскочили. Соорудив из грязной посуды
высокие колонны, каждая из которых была увенчана бутылкой, они устремились с ними на кухню, а бедный хоббит бегал вокруг, испуганно попискивая:
«Пожалуйста, осторожнее! Не беспокойтесь, я сам!» Потешаясь над ним,
гномы запели:
Бей посуду! Бей стекло!
Бей тарелки и бутылки!
Бильбо Торбинсу назло
Гни ножи, уродуй вилки!
Мы весь дом — кверху дном,
Стол, скамейки, табуретки!
А потом каждый гном
Швырь ему в постель объедки!
По горшку да кочергой!
Где моя большая палка?
Палки нет — лупи ногой,
Ведь не наше, нам не жалко!
Бильбо Торбинсу назло…
Эй, полегче — тут стекло!
Конечно, ничего столь ужасного они не учинили; пока несчастный хоббит
вертелся, как угорь, посреди кухни, пытаясь разглядеть, что же, собственно,
происходит, вся посуда была вымыта и расставлена по полкам в целости и
сохранности, и все это было сделано в мгновение ока. Потом все вернулись в
залу и увидели, что Торин, положив ноги на каминную решетку, сидит с
трубкой во рту. Он выпускал толстые кольца дыма, которые разбегались по
комнате, какое куда по желанию Торина: ползли вверх по камину, забирались
за часы на полке, прятались под стол или просто кружили под потолком; но
передвигались они слишком медленно, чтобы ускользнуть от Гэндальфа.
Пых! — чародей пыхнул своей коротенькой глиняной трубочкой, выпустил
колечко дыма, и оно прошмыгнуло сквозь все Ториновы кольца. Затем позеленело, вернулось к магу и затрепетало над его головой. А так как он был
уже весь в кольцах дыма, то вид имел какойто нездешний, даже колдовской.
Бильбо стоял и смотрел как зачарованный — ему тоже нравилось пускать
кольца; и вдруг он покраснел, вспомнив, что еще вчера гордился своими
жалкими колечками.
— Теперь музыка, — заявил Торин. — Несите инструменты.
Гномы побежали в прихожую. Кили и Фили порылись в своих мешках и
достали маленькие скрипки; Дори, Нори и Ори извлекли из-под плащей
флейты; Бомбур прикатил барабан; Бифур и Бофур вернулись с кларнетами,
которые, видимо, оставили там же, в прихожей, вместе с дорожными посохами. Двалин и Балин произнесли хором: «Извините, я мигом». А Торин, по347
вернувшись к ним, попросил: «Тогда принесите и мне». Они принесли две
виолы, каждая размерами с гнома, и Торинову арфу, завернутую в зеленую
ткань. Это была чудесная золотая арфа; едва Торин тронул ее струны, зазвучала музыка, неожиданно столь прекрасная, что Бильбо забыл обо всем на
свете и будто очутился в диковинных землях под неведомым светилом, далеко-далеко от Приречья и от своей драгоценной Торбы-на-Круче.
Снаружи уже наступили сумерки, а гномы все играли и играли, и на стене в
такт музыке раскачивалась бородатая тень Гэндальфа.
Стало совсем темно, огонь в очаге погас, а гномы продолжали играть. И
вдруг запели — один начал, вскоре к нему присоединились и остальные; так
пели их предки в своих пещерах. Вот что пели гномы (если, конечно, стихи
без музыки можно назвать песней):
Пора в поход нам! Пора домой!
Там, за горами, там, под Горой,
Лежит, заклят, великий клад —
Сокровища лежат горой!
И деды наши, и отцы
Там колдовали, кузнецы,
И той порой под той Горой
Будто звенели бубенцы.
Каменья в рукоять меча
Вправляли, свет в них заключа, —
Эльфийский князь глядел, дивясь,
На меч, горящий, как свеча.
Годился звездный — для колец,
Огонь драконий — на венец,
А лунный свет — в любой предмет,
И в сети свет ловил мудрец.
Пора в поход нам! Пора домой!
Там, за горами, там, под Горой,
Лежит, заклят, великий клад —
Сокровища лежат горой!
Там, в глубине, вдали от всех,
Звучали арфы, песни, смех —
Ни человек, ни эльф вовек
Не ведали о песнях тех…
Взгудели сосны на ветру,
Взгудели ветры на юру,
Огонь был ал, и бор пылал,
Подобно жаркому костру.
Гудит над городом набат,
И горожане вверх глядят:
Летит дракон, порушит он
Дома и башни — все подряд.
348
Гора дымится, каждый гном
Шаги услышал, будто гром:
Пришел дракон — погубит он
Весь род и наш захватит дом!
Пора в поход нам! Пора домой!
Там, за горами, там, под Горой,
Лежит, заклят, великий клад —
Сокровища лежат горой!
Пока гномы пели, хоббиту чудилось, будто в него исподволь вливается любовь к прекрасным вещам, рукотворным или сотворенным чародейством,
яростная и ревнивая любовь, вечная мука гномьих сердец. И внезапно в нем
пробудилась унаследованная от Ту ков тяга к странствиям, и он возжелал отправиться в путь вместе с гномами, захотел увидеть воочию Великие Горы,
услышать шелест сосен и грохот водопадов, спускаться в пещеры, носить
вместо дубинки меч… Бильбо посмотрел в окно. Над темным лесом сверкали
звезды, напомнившие хоббиту самоцветные каменья гномов. Вдруг в лесу
взметнулось пламя — наверно, кто-то разжег костер, — и Бильбо подумалось, что это дракон, который летит сюда, чтобы спалить Кручу. Он вздрогнул и вновь стал самим собой — прежним господином Торбинсом из Торбына- Круче. (Должно быть, вы уже догадались, что Бильбо только притворялся
обыкновенным хоббитом — и перед другими, и перед собой: на самом-то деле всякие небылицы, вроде тех, что приносил в Хоббитанию Гэндальф, были
ему куда милее житейских забот да повседневных хлопот.
Он поднялся. Вообще-то радушному хозяину следовало принести лампу —
а внутренний голос упорно советовал уйти из комнаты, якобы за лампой, и
больше не возвращаться, пока гномы не уберутся восвояси. В конце концов,
можно спрятаться в погребе за пивными бочонками… Неожиданно Бильбо
осознал, что музыка стихла и что все гномы внимательно глядят на него, а их
глаза светятся во мраке.
— Куда вы собрались? — спросил Торин таким тоном, словно разгадал
намерения хоббита.
— Как насчет света? — просительно промолвил Бильбо.
— Нам нравится темнота! — загалдели гномы. — Темные дела надо делать
в темноте. Самое время, покамест не рассвело.
— Как скажете. — Бильбо торопливо сел. Но поскольку садился он наугад,
то промахнулся и вместо стула уселся на каминную решетку. Раздался грохот, на пол упали кочерга и совок.
— Тсс! — прошипел Гэндальф. — Пусть говорит Торин.
И Торин начал:
— Гэндальф, гномы и господин Торбинс! Мы собрались в доме нашего хорошего друга и соратника, весьма выдающегося во всех отношениях и
неустрашимого хоббита — да не выпадет никогда шерсть на его стопах! Да
славятся его вино и эль! — Он перевел дух, видимо, ожидая от Бильбо слов
благодарности, но эти сомнительные любезности совершенно лишили хобби349
та дара речи. Тщетно прождав некоторое время, Торин продолжил: — Мы
встретились, дабы обсудить наши намерения и решить, каковы будут наши
дальнейшие действия. Уже скоро, еще до наступления дня, нам предстоит
отправиться в долгий путь. Весьма вероятно, из этого путешествия некоторые из нас могут вовсе не вернуться; некоторые — или даже все мы, кроме,
разумеется, нашего старинного друга и советчика, искусного чародея Гэндальфа. Цель наша, полагаю, хорошо всем известна. Но для досточтимого
господина Торбинса и для молодых гномов — скажем, для Фили и Кили, думаю, они на меня не обидятся — нужно, пожалуй, кое-что пояснить, хотя бы
вкратце…
В этих словах был весь Торин. Если его не прерывали, он мог продолжать в
том же духе до тех пор, пока хватало дыхания, умудряясь не сказать ровным
счетом ничего нового. Но сейчас Торина грубо перебили. Бедняга Бильбо не
выдержал. Фраза «можем не вернуться» доконала хоббита. Внутри него зародился вопль, который очень скоро вырвался наружу — как вырывается гудок из трубы паровоза. Гномы дружно вскочили и забарабанили кулаками по
столу. Гэндальф поднял посох, на конце которого вспыхнул голубой огонек,
и все увидели, что хоббит стоит на коленях на коврике перед очагом и дрожит с головы до ног. Едва узрев огонек на конце посоха, Бильбо повалился
навзничь с криком: «Молния! Молния!» Попытки привести хоббита в чувство оказались безуспешными. Тогда гномы отнесли господина Торбинса в
гостиную, положили на диван и поставили рядом стакан с водой, а сами вернулись к своим темным делам.
— Разволновался, бедолага, — проговорил Гэндальф, когда все снова расселись за столом. — С ним такое случается, но он и вправду один из лучших.
Свиреп, как разъяренный дракон.
Если вы когда-нибудь видели разъяренного дракона, то уже догадались,
что маг слегка преувеличил. Если говорить прямо, такого сравнения не заслуживал и прапрадед Старого Тука, Быкобор, который отличался столь высоким для хоббита ростом, что мог без посторонней помощи взобраться даже
на лошадь. В битве на Зеленых полях Быкобор в одиночку пробился сквозь
ряды гоблинов с горы Грэм и снес дубинкой голову их предводителю Голфимбулу. Пролетев сотню ярдов по воздуху, голова Голфимбула упала
наземь и закатилась в кроличью нору. Так была одержана победа изобретена
игра в гольф.
Между тем пугливый потомок Быкобора понемногу оправился, попил водички и осторожно подобрался к двери в залу. Там говорили о нем.
— Ха! — произнес Глоин (тон гнома выражал крайнее презрение). — Ты
думаешь, он справится? Вольно Гэндальфу рассуждать о его свирепости, но
одного такого вопля будет достаточно, чтобы разбудить дракона и погубить
всех нас. По-моему, вопил он от испуга, а вовсе не от радости. Когда бы не
твоя метка на двери, Гэндальф, я бы решил, что мы ошиблись домом. Едва я
увидел этого толстого чудилу, меня начали одолевать сомнения. Он больше
похож на бакалейщика, чем на добытчика.
350
Тут господин Торбинс приоткрыл дверь и проскользнул в залу. Тяга к
странствиям, унаследованная от Туков, взяла верх. Он понял вдруг, что прекрасно обойдется без мягкой постели и второго завтрака, если только его и
впрямь будут считать свирепым, как дракон. А на «толстого чудилу» он обиделся и рассердился.
Потом Бильбо не раз жалел о своем решении и твердил себе: «Какой же ты
глупец, мой милый! Ну зачем ты туда полез?» Но это было потом.
— Прошу прощения, — с достоинством сказал он. — Я нечаянно подслушал вашу беседу… Честно говоря, не понимаю, о чем вы толкуете, о каких
таких добытчиках, но со мной у вас и вправду вышла промашка. Я вам докажу. Свою дверь я всего неделю как покрасил, нету на ней никаких меток, и
вы явно попали не туда. Едва завидев ваши нездешние физиономии, я засомневался… Ну да ладно. Расскажите, что от меня требуется, и я попробую
это сделать, пусть даже мне придется дойти до восточных пределов и сразиться с дикими червооборотнями в Крайней Пустыне. Мой прапрапрапрадед
Быкобор…
— Давай оставим его в покое, — перебил Глоин. — Что толку ворошить
минувшее? Я говорил про тебя. Что же до метки на двери, она была, смею
тебя уверить. И знаешь, какая? Она означала: «Опытный добытчик ищет хорошую работу, с разумной степенью риска и солидным вознаграждением».
Если тебя смущает словечко «добытчик», можно выразиться иначе — скажем, «охотник за сокровищами», что одно и то же. И вообще, мы пришли
сюда по совету Гэндальфа, это он нам рассказал о тебе: мол, в среду некий
добытчик устраивает чаепитие и готов потолковать насчет работы.
— Разумеется, метка была, — вмешался маг. — Я сам ее оставил, по одной
простой причине. Вы просили подобрать четырнадцатого участника вашего
похода, и я выбрал господина Торбинса. Пусть только кто-нибудь попробует
сказать, что я выбрал не того! Тогда вас останется тринадцать и никакой помощи от меня вы больше не дождетесь. Уж лучше сразу возвращайтесь в
свои пещеры!
Он так сурово поглядел на Глоина, что тот вжался в стул, а когда Бильбо
открыл было рот, маг повернулся к нему и грозно нахмурил брови. Хоббит
столь поспешно захлопнул рот, что у него клацнули зубы.
— Вот и хорошо. Хватит споров. Господина Торбинса выбрал я, и вам придется этим удовлетвориться. Если я говорю, что он — добытчик, значит, так
и есть, или будет, в скором времени. В господине Торбинсе скрыто гораздо
больше, чем кажется, больше, чем догадывается он сам. Вполне возможно,
вы доживете до того дня, когда станете благодарить меня. А теперь… Бильбо, малыш, принеси лампу. Нам понадобится свет.
Когда хоббит принес лампу с красным абажуром, маг расстелил на столе
пергамент.
— Торин, эту карту рисовал твой дед Трор. Это план Горы.
351
— Какой нам от нее прок? — разочарованно пробурчал Торин. — Я и без
того превосходно помню Гору и ее окрестности. И прекрасно знаю, где находится Лихолесье и где лежит Гиблая Пустошь, на которой рождаются драконы.
— Если мы доберемся до Горы, — прибавил Балин, — дракон найдется сам
собой, безо всякой карты.
— Вы кое-что пропустили, — сказал Гэндальф. — В подземелье под Горой
ведет тайный ход. Видите эту руну, с западной стороны? На нее еще указывает вытянутый палец. Так вот, она обозначает тайный ход, ведущий в Нижние Палаты. (Любезный читатель, взгляни на карту на следующей странице
— ты найдешь на этой карте одиночную руну у самой Горы.)
— Может, когда-то он и был тайным, — возразил Торин, — но проклятый
Смог наверняка давным-давно разыскал его. Ведь он живет под Горой много
лет.
— Может, и так, но этот проход не для него.
— Почему?
— Да потому, что дракон слишком велик! Руны гласят: «Дверь пяти футов
высотой, и трое в ряд могут пройти в нее». Смог не сумел бы проникнуть в
352
такую лаэейку, даже когда был моложе, а ведь за последнее время он изрядно
растолстел — в пище-то у него недостатка не было: подгорные гномы, люди
из Дола…
— А по-моему, нора просто громадная, — пискнул Бильбо, бывавший
только в хоббитовых норах. Ему стало настолько любопытно, что он совсем
забыл о своем намерении держать рот на замке. Но простим его; в конце концов, он был всего лишь маленьким хоббитом, обожавшим всякие карты — в
гостиной у него, к примеру, висела карта окрестностей Кручи, на которой
красным цветом были обозначены излюбленные тропинки для прогулок. —
Правда, я не понял, почему проход — тайный? Дверь на то и дверь, чтобы ее
замечали издалека.
— Двери бывают разные, — отозвался Гэндальф. — Чтобы найти эту, нам
придется потрудиться. Судя по карте, она в глаза вовсе не бросается и отыскать ее сможет лишь тот, кто знает, что она там есть. Насколько мне известно, у гномов принято таким вот образом прятать от посторонних глаз тайные
двери. Я прав, Торин?
— Безусловно, — ответил тот.
— Кроме того, — продолжал Гэндальф, — я забыл упомянуть о ключе, который прилагается к карте. Такой маленький, но весьма любопытный ключик. Вот он. — Маг протянул Торину серебряный ключ с причудливой бородкой. — Храни его как зеницу ока.
— Разумеется. — Торин повесил ключ на цепочку и спрятал под куртку. —
Пожалуй, у нас появилась надежда. Ты принес хорошие вести, чародей. Так
далеко мы и не задумывали. Думали крадучись пробираться на восток до самого Долгого озера. А там — как повезет. Опасности подстерегают на каждом шагу…
— Можешь поверить, они начнутся за порогом этого дома, — вставил Гэндальф.
— Оттуда можно отправиться вверх по течению Бегущей, — Торин пропустил мимо ушей слова мага, — до развалин Дола, так назывался город, стоявший в древние времена в тени Горы. Но идти прямиком через Парадные
Врата было бы сущим безумием. Из них, минуя громадный утес с южного
склона Горы, вытекает река, и оттуда же теперь выбирается дракон. Если
Смог не изменил своим привычкам — а с какой стати ему их менять? — то
вылезает он из пещеры слишком уж, по-моему, часто.
— Соваться в Парадные Врата и вправду безумие, — поддержал Торина
Гэндальф. — Тут не обойтись без отважного воина или даже без героя. Я пытался разыскать хотя бы одного, но воины заняты междоусобными распрями
в дальних краях, а герои в окрестностях Хоббитании — птицы редкие. Острых клинков в здешних краях днем с огнем не сыщешь, топорами тут только
деревья рубят, а на щитах детишек качают — или котлы ими накрывают.
Драконы же здесь отродясь не водились, для хоббитов они — страшная сказка, невидаль да небыль. Словом, по всему выходило, что брать придется не
удалью, а сметкой да хитростью. И тут мне очень кстати вспомнилась потай353
ная дверь, и я догадался — нужен нам пролаза, да такой, чтоб в любую щель
протиснулся! И вот вам господин Бильбо Торбинс, замечательный лазейник
и добытчик по призванию. Так что довольно пустых разговоров, займемся
лучше делом.
— Быть может, послушаем добытчика по призванию? — Торин отвесил
Бильбо церемонный и одновременно издевательский поклон.
— Я сперва хотел бы узнать побольше, — пробормотал тот. Мысли его путались, однако жажда странствий по-прежнему звала в путь. — Ну, насчет
дракона и насчет всего остального — как он там оказался, о каком кладе
речь, и вообще…
— Что «вообще»? — передразнил Торин. — Карта перед вами, смотрите,
господин добытчик. Разве вы не слышали наших песен? Разве мы не толкуем
обо всем этом уже битый час?
— Все равно, мне хотелось бы знать побольше. — Бильбо напустил на себя
деловой вид (какой обычно приберегал для тех соседей, которые пытались
занять у него денег), прилагая все усилия, чтобы произвести впечатление
умудренного житейским опытом знатока своего дела, в полном соответствии
с похвалами Гэндальфа. — А еще я хотел бы уточнить, велик ли риск, сколько нам потребуется времени и денег и каким будет мое вознаграждение. —
«Иными словами, — прибавил он мысленно, — какой мне от всего этого будет прок и вернусь ли я домой живым?»
— Извольте, — буркнул Торин. — Давным-давно, при моем деде Троре,
гномов изгнали с дальнего севера, и они со всем своим скарбом перебрались
под эту самую Гору, нарисованную на карте. Точнее сказать, вернулись домой — ведь гномы обитали под Горой с незапамятных времен, еще при Траине Старом, моем далеком предке. Они принялись копать и строить, расширили прежние пещеры, прорубили под Горой новые ходы — и наткнулись,
должно быть, на золотые жилы и россыпи самоцветов. Во всяком случае, они
быстро разбогатели и день ото дня становились все богаче, и так возродилось
Подгорное королевство. Моего деда, Горного короля, чтили не только гномы,
но и люди, пришедшие с юга и осевшие на берегах Бегущей. Это они возвели
в тени Горы веселый город Дол, и жилища их подступали к самой Горе. Правители Дола охотно посылали за нашими кузнецами и щедро вознаграждали
даже тех, кто был не слишком искусен в кузнечном ремесле. Отцы отдавали
нам в ученики своих сыновей и тоже не скупились на дары; а расплачивались
они обыкновенно разной снедью, которую мы благодарно принимали — намто недосуг было хлеб растить да на охоту ходить. Мы трудились не покладая
рук, ковали доспехи, оправляли самоцветы, песни наши были веселы и работа спорилась. Какие чудеса мы ковали, куда до них нынешним поделкам! Золотые были деньки! Деньжата не переводились, съестного вдоволь, знай себе
стучи по наковальне. В подземных чертогах моего деда копились клинки и
щиты, кубки и сверкающие каменья, а на Дольское Торжище народ стекался
отовсюду — кто поглазеть, а кто и прикупить кольчужку или ожерелье.
354
Сомнений нет, дракона привлекла молва о наших богатствах. Ведь драконы
— большие охотники до чужих сокровищ, им бы каждый день кого-нибудь
грабить, эльфов, людей, гномов — все одно. И ведь тащат без разбору, что
под лапу подвернется, и доспех изукрашенный, и кувшины медные, лишь бы
захапать. А сами ничего толком не умеют — ни даже прореху крохотную в
собственной чешуе залатать; правда, цену добыче ведают. Поживу они сгребают в кучу, залегают на ней и стерегут ее до конца своих дней. Век же драконий, знаете ли, еще как долог: коли дракона прежде не убьют, он всех переживет… Так вот, в те времена драконов на Севере водилось в изобилии.
Они нападали на гномов, несли смерть и запустение, и гномы, бросая нажитое, бежали на юг, а золотом и самоцветами завладевали драконы. Самого
злобного среди них, самого коварного и жадного звали Смогом. В горестный
для гномов день он поднялся в воздух и полетел на юг, к Одинокой горе. Мы
услыхали его издалека — грохот стоял такой, точно разбушевалась буря, а
сосны на склонах Горы гнулись под ветром от драконьих крылий. Те гномы,
которым повезло оказаться снаружи (среди них был и я, совсем тогда еще
юный, любопытство погнало меня наверх, и оно же меня и спасло), — мы
видели, как дракон опустился на Гору и выдохнул пламя. Лес на склонах заполыхал. В Доле ударил набат, люди спешно вооружались. Гномы бросились
наружу, но у ворот их поджидал дракон… Не уцелел никто. Вода в реке испарилась, на Дол пал туман, и дракон в тумане налетел на город и истребил
почти всех его защитников. Обычная история, каких в те дни случалось немало… Потом он вернулся к Горе, заполз внутрь через Парадные Врата и
обшарил все залы до единой, все пещеры, туннели, погреба и проходы. Когда
же под Горой не осталось ни одного живого гнома, Смог присвоил себе все
наши сокровища. Должно быть, как водится у драконов, свалил поживу в самой дальней пещере в громадную кучу и залег на ней, как на кровати. А после заимел обыкновение по ночам летать в Дол и похищать людей, в особенности красивых девушек. В конце концов жители покинули город, и теперь
Дол лежит в развалинах. С тех пор вряд ли кто осмелился поселиться в Раздраконье, между Горой и Долгим Озером.
Мы, кучка уцелевших, плакали, не стыдясь слез, и проклинали Смога, как
вдруг к нам вышли мои отец с дедом, оба с опаленными бородами. Суровые
и подавленные, они хранили молчание. Когда я спросил, как им удалось спастись, мне велели придержать язык: мол, в свой срок все узнаешь. Мы двинулись прочь и долго бродили из края в край, перебиваясь с хлеба на воду. И
деревенскими кузнецами мы были, и углежогами… Но ни на миг мы не забывали о наших сокровищах, оставшихся под Горой. И даже теперь, когда у
нас кое-что отложено про черный день, — Торин тронул золотую цепь у себя
на шее, — мы по-прежнему мечтаем отомстить Смогу, если, конечно, сумеем.
Я часто гадал, как выбрались из подземелья мои отец и дед. Верно, они выскользнули через тот самый тайный ход, о котором, кроме них, никто не
знал. Карту они нарисовали позже. К слову, хотел бы я знать, каким образом
355
эта карта оказалась у Гэндальфа, а не у законного наследника Трора и Траина?
— Мне ее дали, — откликнулся маг. — Как ты помнишь, твой дед Трор пал
в пещерах Мории от руки гоблина Азога…
— Да будет проклято его имя во веки веков! — воскликнул Торин.
— А твой отец Траин двадцать первого апреля, то есть на прошлой неделе,
только сто лет назад, ушел из дома, и с тех пор ты его больше не видел…
— Да, — угрюмо подтвердил Торин.
— Так вот, не кто иной, как твой отец, отдал эту карту мне, наказав передать ее тебе. Если учесть, сколько я тебя разыскивал, меня вряд ли можно
упрекнуть в том, что я не сразу выполнил его наказ. Когда я видел твоего отца в последний раз, он не мог вспомнить ни собственного имени, ни тем паче
имени сына. Между прочим, ты мог бы и спасибо сказать — за то, что я тебя
все-таки нашел.
— Ничего не понимаю, — проговорил Торин. Бильбо тоже ничего не понимал. Объяснение Гэндальфа еще сильнее все запутало.
— Твой дед, — сурово произнес маг, — отдал карту своему сыну перед
тем, как уйти в Морию. После смерти Трора твой отец тоже отправился пытать удачу. Он преодолел множество преград, но к Горе так и не приблизился. Я нашел его в узилище Некроманта.
Гномы вздрогнули.
— А ты-то как туда попал? — выдавил Торин.
— Неважно. У меня были свои дела. Омерзительное, доложу вам, местечко.
Даже я, Гэндальф Серый, едва сумел ускользнуть. Я пытался спасти твоего
отца, но у меня ничего не вышло. Он обезумел от страданий и пыток и забыл
обо всем, кроме карты и ключа. Вот его последняя воля: он хотел, чтобы сын
получил карту и воспользовался ключом.
— Мы давно посчитались с гоблинами Мории, — промолвил Торин. —
Можно подумать и о Некроманте.
— Глупец! С ним не справиться всем на свете гномам вместе взятым! С тебя вполне достаточно дракона.
— Слушайте, слушайте! — неожиданно для себя самого сказал Бильбо. Все
повернулись к нему. Он смутился и пробормотал: — Ну, у меня мелькнула
одна мысль…
— Какая?
— По-моему, вам не следует лезть напролом. Ведь драконы спят, как и все
прочие, верно? Нужно просто посидеть на пороге, пораскинуть мозгами; рано или поздно, осмелюсь сказать, вы что-нибудь да придумаете. И еще…
Мне кажется, хватит на сегодня разговоров, а? Не пора ли расходиться? Завтра рано вставать, и все такое… Обещаю накормить вас вкусным завтраком,
прежде чем вы уйдете.
— Прежде чем мы уйдем, — поправил Торин. — Разве вы не идете с нами?
Разве вы не добытчик? А насчет того, что поздно, и насчет завтрака — я со356
гласен. Мне, пожалуйста, окорок с шестью запеченными в углях яйцами. И
постарайтесь их не разбить.
Вслед за Торином и остальные гномы заказали себе на утро ничуть не менее сытное угощение, отчего Бильбо вновь приуныл. Потом ему пришлось
подыскивать каждому помещение и стелить постель. Наконец, усталый и
обуреваемый мрачными мыслями, он забрался в свою кровать. «Нет, — подумалось ему, — не буду я вскакивать спозаранку. Пускай сами готовят себе
завтрак». Жажда странствий улеглась, словно ее и не было, и желание повидать мир бесследно пропало.
Засыпая, Бильбо слышал через стенку, как Торин, которому отвели лучшую
спальню, бормочет:
Пора в поход нам! Пора домой!
Там, за горами, там, под Горой,
Лежит, заклят, великий клад —
Сокровища лежат горой!
Под это бормотание хоббит и заснул, и снилось ему что-то совсем безрадостное. Пробудился он уже в разгар утра.
Толстой Алексей Николаевич
Детство Никиты
СОН
Никита увидел сон,- он снился ему уже несколько раз, все один и тот же.
Легко, неслышно отворяется дверь в зал. На паркете лежат голубоватые отражения окон. За черными окнами висит луна - большим светлым шаром.
Никита влез на ломберный столик в простенке между окнами и видит:
Вот напротив, у белой, как мел, стены, качается круглый маятник в высоком футляре часов, качается, отсвечивает лунным светом. Над часами, на
стене, в раме висит строгий старичок, с трубкой, сбоку от него- старушка, в
чепце и шали, и смотрит, поджав губы. От часов до угла, вдоль стены, вытянули руки, присели, на четырех ногах каждое, широкие полосатые кресла. В
углу расселся раскорякой низкий диван. Сидят они без лица, без глаз, выпучились на луну, не шевелятся.
Из-под дивана, из-под бахромы, вылезает кот. Потянулся, прыгнул на диван и пошел, черный и длинный. Идет, опустил хвост. С дивана прыгнул на
кресла, пошел по креслам вдоль стены, пригибается, пролезает под ручками.
Дошел до конца, спрыгнул на паркет и сел перед часами, спиной к окошкам.
Маятник качается, старичок и старушка строго смотрят на кота. Тогда кот
поднялся, одной лапой оперся о футляр и другой лапой старается остановить
маятник. А стекла-то в футляре нет. Вот-вот достанет лапой.
Ох, закричать бы! Но Никита пальцем не может пошевельнуть,- не шевелится,- и страшно, страшно,- вот-вот будет беда. Лунный свет неподвижно
лежит длинными квадратами на полу. Все в зале затихло, присело на ножках.
А кот вытянулся, нагнул голову, прижал уши и достает лапой маятник. И
Никита знает,- если тронет он лапой - маятник остановится, и в ту же секунду
357
все треснет, расколется, зазвенит и, как пыль, исчезнет, не станет ни зала, ни
лунного света.
От страха у Никиты звенят в голове острые стекляшечки, сыплется песок
мурашками по всему телу... Собрав всю силу, с отчаянным криком Никита
кинулся на пол! И пол вдруг ушел вниз. Никита сел. Оглядывается. В комнате - два морозные окна, сквозь стекла видна странная, больше обыкновенной,
луна. На полу стоит горшок, валяются сапоги.
"Господи, слава тебе, господи!" - Никита наспех перекрестился и сунул голову под подушку. Подушка эта была теплая, мягкая, битком набита снами.
Ноне успел он зажмурить глаза, видит-опять стоит на столе в том же зале.
В лунном свете качается маятник, строго смотрят старичок со старушкой. И
опять из-под дивана вылезает голова кота. Но Никита уже протянул руки, оттолкнулся от стола и прыгнул и, быстро-быстро перебирая ногами, не то полетел, не то поплыл над полом. Необыкновенно приятно лететь по комнате.
Когда же ноги стали касаться пола, он взмахнул руками и медленно поднялся
к потолку и летел теперь неровным полетом вдоль стены. Близко у самого
носа был виден лепной карниз, на нем лежала пыль, серенькая и славная, и
пахло уютно. Потом он увидел знакомую трещину в стене, похожую на Волгу на карте, потом - старинный и очень странный гвоздь с обрывочком веревочки, обсаженный мертвыми мухами.
Никита толкнулся ногой в стену и медленно полетел через комнату к часам.
На верху футляра стояла бронзовая вазочка, и в вазочке, на дне, лежало чтото - не рассмотреть. И вдруг Никите точно сказали на ухо: "Возьми то, что
там лежит".
Никита подлетел к часам и сунул было руку в вазочку. Но сейчас же из-за
стены, из картины живо высунулась злая старушка и худыми руками схватила Никиту за голову. Он вырвался, а сзади из другой картины высунулся старичок, замахал длинной трубкой и так ловко ударил Никиту по спине, что тот
полетел на пол, ахнул и открыл глаза.
Сквозь морозные узоры сияло, искрилось солнце. Около кровати стоял Аркадий Иванович, тряс Никиту за плечо и говорил:
- Вставай, вставай, девять часов.
Когда Никита, протирая глаза, сел на постели, Аркадий Иванович подмигнул несколько раз и шибко потер руки.
- Сегодня, братец ты мой, заниматься не будем.
- Почему?
- Потому, что потому оканчивается на у. Две недели можешь бегать, высуня язык. Вставай.
Никита вскочил из постели и заплясал на теплом полу:
- Рождественские каникулы!-Он совсем забыл, что с сегодняшнего дня
начинаются счастливые и долгие две недели. Приплясывая перед Аркадием
Ивановичем, Никита забыл и другое: именно - свой сон, вазочку на часах и
голос, шепнувший на ухо: "Возьми то, что там лежит".
НЕУДАЧА ВИКТОРА
358
Виктор подружился в эти дни с Мишкой Коряшонком и ходил с ним на
нижний пруд зажигать "кошки". Одну "кошку" они запалили такую, что
огонь вылетел изо льда выше человека. Затем на канаве, за прудом, они построили крепость - башню из снега и кругом нее стену с амбразурами и воротами. После этого Виктор написал кончанским письмо.
"Вы, кончанские, кузнецы косоглазые, мышь подковали, мы вас так отколотим, что будете помнить. Приходите, мы вас дожидаемся в крепости. Комендант, гимназист второго класса Виктор Бабкин".
Письмо это прибили к палке, Мишка Коряшонок понес его на деревню и
воткнул в сугроб у Артамоновой избы. Семка, Ленька и Артамошкаменьшой, Алешка, Ванька Черные Уши и Петрушка, бобылев племянник,
влезли на сугроб около палки и долго грозились кончанским, кидали на их
сторону котяши и потом пошли с Мишкой Коряшонком и сели с ним в крепость.
Виктор велел катать комья и шары. Все это разложили внутри крепости
вдоль стен, воткнули на башне палку с пучком камыша и стали ждать.
Пришел Никита, осмотрел укрепление, заложил руки в карманы:
- Никто к вам не придет, крепость ваша никуда не годится, я с вами играть
не буду, пойду домой.
- С девчонкой связался,- крикнул ему Виктор со стены,- кавалер!
Артамоновы сыновья громко засмеялись, Ванька Черные Уши засвистал в
согнутый палец. Никита сказал:
- Была бы охота, я бы вас всех раскидал с вашей крепостью, рук не стоит
марать,- показал Виктору язык и пошел через пруд к дому.
Вслед ему полетели комья снегу,- он даже не обернулся.
В крепости ждали недолго: из-за занесенных ометов, со стороны деревни,
показались кончанские. Они шли прямо на крепость, увязая по колено в снегу. Кончанских было человек пятнадцать.
Виктор стал говорить, что наколотит дров из кончанских, пошмыгивал покрасневшим от мороза носом. Глаза у него бегали. Кончанские подошли и
расположились перед воротами крепости, иные сели на снег. Приплелся с
ними и маленький мальчик в мамкином платке. Кончанских привел Степка
Карнаушкин. Оглядев крепость, он подошел к самой стене и сказал:
- Дайте нам этого мальчишку со светлыми пуговицами, мы ему уши снегом
натрем...
Виктор озабоченно шмыгнул. Мишка шепнул: "Кидай в него глыбой, кидай!" Виктор поднял ком снега, кинул и промахнулся. Карнаушкин отступил
к своим. Кончанские вскочили и начали катать снег. Из крепости в них полетели комья. Артамоновы сыновья кидались очень ловко. Они сразу же сшибли с ног маленького мальчика в мамкином платке. Кончанские стали отвечать. Снежки полетели с обеих сторон тучей. На башне повалился шест со
значком. Ванька Черные Уши упал со стены и сдался кончанским. Вдруг с
Виктора сбили фуражку и другим комом ударили в лицо. Кончанские завыли,
завизжали, засвистали, пошли на приступ...
359
Стена была проломлена, защитники крепости побежали через камыши по
льду пруда.
ЧТО БЫЛО В ВАЗОЧКЕ НА СТЕННЫХ ЧАСАХ
Никита сам не понимал, почему ему скучно играть с мальчишками. Он
вернулся домой, разделся и, проходя через комнаты, услышал, как Лиля говорила:
- Мамочка, дайте мне, пожалуйста, чистенькую тряпочку. У новой куклы,
Валентины, разболелась нога, я беспокоюсь за ее здоровье.
Никита остановился и снова, как во все дни, почувствовал счастье. Оно было так велико, что казалось, будто где-то внутри у него вертится, играет
нежно и весело музыкальный ящичек.
Никита пошел в кабинет, сел на диван, на то место, где позавчера сидела
Лиля, и, прищурившись, глядел на расписанные морозом стекла. Нежные и
причудливые узоры эти были как из зачарованного царства,- оттуда, где играл неслышно волшебный ящик. Это были ветви, листья, деревья, какие-то
странные фигуры зверей и людей. Глядя на узоры, Никита почувствовал, как
слова какие-то сами собой складываются, поют, и от этого, от этих удивительных слов и пения, волосам у него стало щекотно на макушке.
Никита осторожно слез с дивана, отыскал на столе у отца четвертушку бумаги и большими буквами начал писать стихотворение:
Уж ты лес, ты мой лес,
Ты волшебный мой лес,
Полный птиц и зверей
И веселых дикарей...
Я люблю тебя, лес...
Так люблю тебя, лес...
Но дальше про лес писать было трудно. Никита грыз ручку, глядел в потолок. Да и написанные слова были не те, что сами напевались только что, просились на волю.
Никита перечел стихотворение. Оно все-таки ему нравилось. Он сложил
бумажку в восемь раз, сунул ее в карман и пошел в столовую, где у окна шила Лиля. Рука его, державшая в кармане бумажку, вспотела, но он так и не
решился показать стишок.
В сумерки вернулся Виктор, посиневший от холода и с распухшим носом.
Анна Аполлосовна всплеснула руками:
- Опять нос ему разбили! С кем ты дрался? Отвечай мне сию минуту.
- Ни с кем я не дрался, просто нос сам распух,- мрачно ответил Виктор,
ушел к себе и лег на кровать.
К нему явился Никита и стал у печки. В зеленоватом небе зажглись, точно
от укола иголочкой, несколько звезд. Никита сказал:
- Хочешь, я тебе один стишок прочту, про лес? Виктор дернул плечом, положил ноги на спинку кровати:
- Ты этому Степке Карнаушкину так и скажи,- пусть он мне лучше не попадается.
360
- Знаешь,- сказал Никита,- в этих стихах лес один описывается. Этот лес
такой, что его нельзя увидать, но все про него знают... Если тебе грустно,
прочти про этот лес, и все пройдет. Или, знаешь, бывает, во сне привидится
что-то страшно хорошее, не поймешь что, но хорошее,- проснешься и никак
не можешь вспомнить... Понимаешь?
- Нет, не понимаю,- ответил Виктор,- и стихов твоих не хочу слушать.
Никита вздохнул, постоял у печи и вышел. В большой прихожей, освещенной горящей печью, против печи, на сундуке, покрытом волчьим мехом, сидела Лиля и глядела, как пляшет огонь.
Никита сел рядом с ней на сундук. В прихожей пахло печным теплом, шубами и сладковато-грустным запахом старинных вещей из ящиков огромного
комода.
- Давайте с вами разговаривать,- задумчиво проговорила Лиля,расскажите
мне что-нибудь интересное.
- Хотите, я расскажу, какой я недавно сон видел?
- Да, про сон расскажите, пожалуйста.
Никита начал рассказывать сон про кота, про ожившие портреты и про то,
как он летал и что видел, летая под потолком. Лиля внимательно слушала,
держа на коленях куклу, у которой был сделан компресс.
Когда он кончил рассказывать, она повернулась к нему, глаза ее были раскрыты от страха и любопытства. Она спросила шепотом:
- Что же было в вазочке?
- Не знаю.
- Наверное, там было что-нибудь интересное.
- Но ведь это я во сне видел.
- Ах, все равно,- надо было посмотреть. Вы - мальчик, вы ничего не понимаете. Скажите, а такая вазочка у вас есть на самом деле?
- Часы у нас есть на самом деле, а вазочку я не помню. Часы в кабинете у
дедушки стоят, сломанные.
- Пойдемте посмотрим.
- Там темно.
- Мы фонарик с елки возьмем. Принесите фонарик, ну, пожалуйста.
Никита побежал в гостиную, снял с елки фонарик со слюдяными цветными
окошечками, зажег его и вернулся в прихожую.
Лиля накинула на себя большой пуховый платок. Дети, крадучись, вышли в
коридор и прошмыгнули на летнюю половину. В темном высоком зале густым инеем были запушены окна, на них от лунного света лежали тени ветвей. Было холодновато, пахло гнилыми яблоками. Дубовые половинки дверей в соседнюю темную комнату были приотворены.
- Часы там? - спросила Лиля.
- Еще дальше, в третьей комнате.
- Никита, вы ничего не боитесь?
361
Никита потянул дверь, она жалобно заскрипела, и звук этот гулко раздался
в пустых комнатах. Лиля схватила Никиту за руку. Фонарик задрожал, и
красные и синие лучи его полетели по стенам.
На цыпочках дети вошли в соседнюю комнату. Здесь лунный свет сквозь
окна лежал голубоватыми квадратами на паркете. У стены стояли полосатые
кресла, в углу -диван раскорякой. У Никиты закружилась голова,- точно такою он уже видел однажды эту комнату.
- Они смотрят,- прошептала Лиля, показывая на два темные портрета на
стене-на старичка и старушку.
Дети перебежали комнату и открыли вторую дверь. Кабинет был' залит ярким лунным светом. Поблескивали стеклянные дверцы шкафов и золото на
переплетах. Над очагом, вся в свету, глядела на вошедших дама в амазонке,
улыбаясь таинственно.
- Кто это? - спросила Лиля, придвигаясь к Никите. Он ответил шепотом:
- Это она.
Лиля кивнула головой и вдруг, оглядываясь, вскрикнула:
- Вазочка, смотрите же, Никита, вазочка!
Действительно,- в глубине кабинета, на верху старинных, красного дерева,
часов с неподвижным диском маятника стояла между двух деревянных завитушек бронзовая вазочка со львиной мордой. Никита никогда ее почему-то
не замечал, а сейчас узнал: это была вазочка из его сна.
Он подставил стул к часам, вскочил на него, поднялся на цыпочки, засунул
палец в вазочку и на дне ее ощупал пыль и что-то твердое.
- Нашел! - воскликнул он, зажимая это в кулаке, и спрыгнул на пол.
В это время из-за шкафа фыркнуло на него,- блеснули лиловые глаза, выскочил кот, Василий Васильевич, ловивший мышей в библиотеке.
Лиля замахала руками, пустилась бежать, за ней побежал Никита,- точно
чья-то рука касалась его волос, так было страшно. Перегоняя детей, по лунным квадратам неслышно пронесся Василий Васильевич, опустив хвост.
Дети вбежали в прихожую, сели на сундук у огня, едва переводили дыхание со страха. У Лили горели щеки. Глядя Никите прямо в глаза, она сказала:
- Ну?
Тогда он разжал пальцы. На ладони его лежало тоненькое колечко с синеньким камешком. Лиля молча всплеснула руками.
- Колечко!
- Это волшебное,- сказал Никита.
- Слушайте, что мы с ним будем делать?
Никита, нахмурившись, взял ее руку и стал надевать ей колечко на указательный палец. Лиля сказала:
- Нет, почему же мне,- посмотрела на камешек, улыбнулась, вздохнула и,
обхватив Никиту за шею, поцеловала его.
Никита так покраснел, что пришлось отойти от печки. Собрав все присутствие духа, он проговорил:
362
- Это тоже вам,- вытащил из кармана смятую, сложенную в восемь раз бумажку, где были написаны стихи про лес, и подал ее Лиле.
Она развернула, стала читать, шевеля губами, и потом сказала задумчиво:
- Благодарю вас, Никита, эти стихи мне очень нравятся.
ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР
За вечерним чаем матушка несколько раз переглядывалась с Анной Аполлосовной и пожимала плечами. Аркадий Иванович с ничего не выражающим
лицом сидел, уткнувшись в свой стакан, так, будто режьте его,- он все равно
не скажет ни слова. Анна Аполлосовна, окончив пятую чашку со сливками и
горячими сдобными лепешками, очистила от чашек, тарелок и крошек место
перед собою, положила на скатерть большую руку, ладонью вниз, и сказала
густым голосом:
- Нет, и нет, и нет, мать моя, Александра Леонтьевна. Я сказала,значит, ножом отрезано; хорошенького понемножку. Вот что, дети,- она повернулась и
ткнула указательным пальцем Виктора в спину, чтобы он не горбился,- завтра понедельник, вы это, конечно, забыли. Кончайте пить чай и немедленно
идите спать. Завтра чуть свет мы уезжаем.
Виктор молча вытянул губы дальше своего носа. Лиля быстро опустила
глаза и стала нагибаться над чашкой. У Никиты сразу застлало глаза, пошли
лучи от язычка лампы. Он отвернулся и стал глядеть на Василия Васильевича
Кот сидел на чисто вымытом полу, выставил заднюю ногу пистолетом и
вылизывал ее, щуря глаза. Коту было не скучно и не весело, торопиться некуда,- "завтра,- думал .он,- у вас, у людей,- будни, начнете опять решать
арифметические задачи и писать диктант, а я, кот, праздников не праздновал,
стихов не писал, с девочкой не целовался,- мне и завтра будет хорошо".
Виктор и Лиля кончили пить чай. Взглянув на густые, начавшие уже пошевеливаться брови матери, простились и вместе с Никитой пошли из столовой.
Анна Аполлосовна крикнула вдогонку:
- Виктор!
- Что, мама?
- Как ты идешь!
- А что?
- Ты идешь, как на резинке тащишься. Уходи бодро. Не колеси по комнате,
дверь - вот она. Выпрямись... На что ты будешь годен в жизни, не понимаю!
Дети ушли. В теплой и полутемной прихожей, где мальчикам нужно было
поворачивать направо, Никита остановился перед Лилей и, покусывая губы,
сказал:
- Вы летом к нам приедете?
- Это зависит от моей мамы,- тоненьким голосом ответила Лиля, не поднимая глаз.
- Будете мне писать?
- Да, я вам буду писать письма, Никита.
- Ну, прощайте.
- Прощайте, Никита.
363
Лиля кивнула бантом, подала руку, кончики пальцев, и пошла к себе, не
оборачиваясь; пряменькая, аккуратная. Ничего нельзя было понять, глядя ей
вслед. "Очень, очень сдержанный характер",- как говорила про нее Анна
Аполлосовна.
Покуда Виктор ворчал, укладывая в корзинку книжки и игрушки, отклеивал и прятал в коробочку какие-то картиночки, лазил под стол, разыскивая
перочинный ножик,- Никита не сказал ни слова; быстро разделся, закрылся с
головой одеялом и притворился, что засыпает.
Ему казалось, что всему на свете - конец. В опускающейся на глаза дремоте
в последний раз появился, как тень на стене, огромный бант, которого он теперь не забудет во всю жизнь. Сквозь сон он слышал какие-то голоса, кто-то
подходил к его постели, затем голоса отдалились. Он увидел теплые лапчатые листья, большие деревья, красноватую дорожку сквозь густую, легко
расступающуюся перед ним заросль. Было удивительно сладко в этом красноватом от света, странном лесу, и хотелось плакать от чего-то небывало
грустного. Вдруг голова краснокожего дикаря в золотых очках высунулась из
лопухов. "А, ты все еще спишь",- крикнула она громовым голосом.
Никита раскрыл глаза. На лицо его падал горячий утренний свет. Перед
кроватью стоял Аркадий Иванович и похлопывал себя по кончику носа карандашом.
- Вставай, вставай, разбойник.
ПОДНЯТИЕ ФЛАГА
Никиту разбудили воробьи. Он проснулся и слушал, как медовым голосом,
точно в дудку с водой, свистит иволга. Окно было раскрыто, в комнате пахло
травой и свежестью, свет солнца затенен мокрой листвой. Налетел ветерок, и
на подоконник упали капли росы. Из сада послышался голос Аркадия Ивановича:
- Адмирал, скоро глаза продерете?
- Встаю!- крикнул Никита и с минуту еще полежал: до того было хорошо,
проснувшись, слушать свист иволги, глядеть в окно на мокрые листья.
Сегодня был день рождения Никиты, одиннадцатое мая, и назначено поднятие флага на пруду. Никита не спеша - не хотелось, чтобы скоро уходило
время, - оделся в новую рубашку из голубого с цветочками ситца, в новые
чертовой кожи штаны, такие прочные, что ими можно было зацепиться за какой угодно сучок на дереве - выдержат. Умиляясь на самого себя, он вычистил зубы.
В столовой, на снежной свежей скатерти, стоял большой букет ландышей,
вся комната была наполнена их запахом. Матушка привлекла Никиту и, забыв его адмиральский чин, долго, словно год не видала, глядела в лицо и поцеловала. Отец расправил бороду, выкатил глаза и отрапортовал:
- Имею честь, ваше превосходительство, донести вам, что по сведениям
грегорианского календаря, равно как по исчислению астрономов всего земного шара, сегодня вам исполнилось десять лег, во исполнение чего имею
364
вручить вам этот перочинный ножик с двенадцатью лезвиями, весьма пригодный для морского дела, а также для того, чтобы его потерять.
После чая пошли на пруд. Василий Никитьевич, особенным образом отдувая щеку, дудел морской марш.
Матушка ужасно этому смеялась,- подбирала платье, чтобы не замочить
подол в росе. Сзади шел Аркадий Иванович с веслами и багром на плече.
На берегу огромного, с извилинами, пруда, у купальни, был врыт шесте яблоком на верхушке. На воде, отражаясь зеленой и красной полосами, стояла
лодка. В тени ее плавали прудовые обитатели - водяные жуки, личинки, крошечный головастики. Бегали по поверхности паучки с подушечками на лапках. На старых ветлах из гнезд глядели вниз грачихи.
Василий Никитьевич привязал к нижнему концу бечевы личный адмиральский штандарт,- на зеленом поле красная, на задних лапах, лягушка. Задудев
в щеку, он быстро стал перебирать бечеву, штандарт побежал по флагштоку
и у самого яблока развернулся. Из гнезда и с ветвей поднялись грачи, тревожно крича.
Никита вошел в лодку и сел на руль. Аркадий Иванович взялся за весла.
Лодка осела, качнулась, отделилась от берега и пошла по зеркальной воде
пруда, где отражались ветлы, зеленые тени под ними, птицы, облака. Лодка
скользила между небом и землей. Над головой Никиты появился столб комариков,-они толклись и летели за лодкой.
- Полный ход, самый полный! - кричал с берега Василий Никитьевич.
Матушка махала рукой и смеялась. Аркадий Иванович налег на весла, и из
зеленых, еще низких камышей с кряканьем, в ужасе, полулетом по воде побежали две утки.
- На абордаж, лягушиный адмирал. Урррра! - закричал Василий Никитьевич.
ЖЕЛТУXИН
Желтухин сидел на кустике травы, на припеке, в углу, между крыльцом и
стеной дома, и с ужасом глядел на подходившего Никиту.
Голова у Желтухина была закинута на спину, клюв с желтой во всю длину
полосой лежал на толстом зобу.
Весь Желтухин нахохлился, подобрал под живот ноги. Никита нагнулся к
нему, он разинул рот, чтобы напугать мальчика. Никита положил его между
ладонями. Это был еще серенький скворец,- попытался, должно быть, вылететь из гнезда, но не сдержали неумелые крылья, и он упал и забился в угол,
на прижатые к земле листья одуванчика.
У Желтухина отчаянно билось сердце: "Ахнуть не успеешь,- думал
он,сейчас слопают". Он сам знал хорошо, как нужно лопать червяков, мух и
гусениц.
Мальчик поднес его ко рту. Желтухин закрыл пленкой черные глаза, сердце
запрыгало под перьями. Но Никита только подышал ему на голову и понес в
дом: значит, был сыт и решил съесть Желтухина немного погодя.
365
Александра Леонтьевна, увидев скворца, взяла его так же, как и Никита, в
ладони и подышала на головку.
- Совсем еще маленький, бедняжка,- сказала она,- какой желторотый, Желтухин.
Скворца посадили на подоконник раскрытого в сад и затянутого марлей
окна. Со стороны комнаты окно также до половины занавесили марлей. Желтухин сейчас же забился в угол, стараясь показать, что дешево не продаст
жизнь.
Снаружи, за белым дымком марли, шелестели листья, дрались на кусту
презренные воробьи - воры, обидчики. С другой стороны, тоже из-за марли,
глядел Никита, глаза у него были большие, двигающиеся, непонятные, очаровывающие. "Пропал, пропал",- думал Желтухин.
Но Никита так и не съел его до вечера, только напустил за марлю мух и
червяков. "Откармливают,- думал Желтухин и косился на красного безглазого червяка,- он, как змей, извивался перед самым носом.- Не стану его есть,
червяк не настоящий, обман".
Солнце опустилось за листья. Серый, сонный свет затягивал глаза,- все
крепче вцеплялся Желтухин коготками в подоконник. Вот глаза ничего уже
не видят. Замолкают птицы в саду. Сонно, сладко пахнет сыростью и травой.
Все глубже уходит голова в перья.
Нахохлившись сердито - на всякий случай, Желтухин качнулся немного
вперед, потом на хвост и заснул.
Разбудили его воробьи - безобразничали, дрались на сиреневой ветке. В сереньком свете висели мокрые листья. Сладко, весело, с пощелкиванием засвистал вдалеке скворец. "Сил нет - есть хочется, даже тошнит",- подумал
Желтухин и увидал червяка, до половины залезшего в щелку подоконника,
подскочил к нему, клюнул за хвост, вытащил, проглотил: "Ничего себе, червяк был вкусный".
Свет становился синее. Запели птицы. И вот сквозь листья на Желтухина
упал теплый яркий луч солнца. "Поживем еще",- подумал Желтухин, подскочив, клюнул муху, проглотил.
В это время загремели шаги, подошел Никита и просунул за марлю огромную руку; разжав пальцы, высыпал на подоконник мух и червяков. Желтухин
в ужасе забился в угол, растопырил крылья, глядел на руку, но она повисла
над его головой и убралась за марлю, и на Желтухина снова глядели странные, засасывающие, переливающиеся глаза.
Когда Никита ушел, Желтухин оправился и стал думать: "Значит, он меня
не съел, а мог. Значит, он птиц не ест. Ну, тогда бояться нечего".
Желтухин сытно покушал, почистил носиком перья, попрыгал вдоль подоконника, глядя на воробьев, высмотрел одного старого, с драным затылком,
и начал его дразнить, вертеть головой, пересвистывать: фюють, чилик-чилик,
фюють. Воробей рассердился, распушился и с разинутым клювом кинулся к
Желтухину,- ткнулся в марлю. "Что, достал, вот то-то",- подумал Желтухин и
вразвалку заходил по подоконнику.
366
Затем снова появился Никита, просунул руку, на этот раз пустую, и слишком близко поднес ее. Желтухин подпрыгнул, изо всей силы клюнул его в
палец, отскочил и приготовился к драке. Но Никита только разинул рот и закричал: ха-ха-ха.
Так прошел день,- бояться было нечего, еда хорошая, но скучновато. Желтухин едва дождался сумерек и выспался в эту ночь с удовольствием.
Наутро, поев, он стал выглядывать, как бы выбраться из-за марли. Обошел
все окошко, но щелки нигде не было. Тогда он прыгнул к блюдечку и стал
пить,- набирал воду в носик, закидывал головку и глотал,- по горлу катился
шарик.
День был длинный. Никита приносил червяков и чистил гусиным пером
подоконник. Потом лысый воробей вздумал подраться с галкой, и она так его
тюкнула,- он камешком нырнул в листья, глядел оттуда ощетинясь.
Прилетела зачем-то сорока под самое окно, трещала, суетилась, трясла хвостом, ничего путного не сделала.
Долго, нежно пела малиновка про горячий солнечный свет, про медовые
кашки,- Желтухин даже загрустил, а у самого так и клокотало в горлышке,
хотелось запеть,- но где, не на окошке же, за сеткой!..
Он опять обошел подоконник и увидел ужасное животное: оно шло, кралось на мягких коротких лапах, животом ползло по полу. Голова у него была
круглая, с редкими усами дыбом, а зеленые глаза, узкие зрачки горели дьявольской злобой. Желтухин даже присел, не шевелился.
Кот Василий Васильевич мягко подпрыгнул, впился длинными когтями в
край подоконника - глядел сквозь марлю на Желтухина и раскрыл рот... Господи... во рту, длиннее Желтухиного клюва, торчали клыки... Кот ударил короткой лапой, рванул марлю... У Желтухина нырнуло сердце, отвисли крылья... Но в это время - совсем вовремя - появился Никита, схватил кота за отставшую кожу и швырнул к двери. Василий Васильевич обиженно взвыл и
убежал, волоча хвост.
"Сильнее Никиты нет зверя",- думал после этого случая Желтухин, и, когда
опять подошел Никита, он дал себя погладить по головке, хотя со страху все
же сел на хвост.
Кончился и этот день. Наутро совсем веселый Желтухин опять пошел
осматривать помещение и сразу же увидел дыру в том месте, где кот рванул
марлю когтем. Желтухин просунул туда голову, осмотрелся, вылез наружу,
прыгнул в текучий легкий воздух и, мелко-мелко трепеща крылышками, полетел над самым полом.
В дверях он поднялся и во второй комнате, у круглого стола, увидел четырех людей. Они ели,- брали руками большие куски и клали их в рот. Все четверо обернули головы и, не двигаясь, глядели на Желтухина. Он понял, что
нужно остановиться в воздухе и повернуть назад, но не мог сделать этого
трудного, на всем лету, поворота,- упал на крыло, перевернулся и сел на стол,
между вазочкой с вареньем и сахарницей... И сейчас же увидел перед собой
367
Никиту. Тогда, не раздумывая, Желтухин вскочил на вазочку, а с нее на плечо Никиты и сел, нахохлился, даже глаза до половины прикрыл пленками.
Отсидевшись у Никиты на плече, Желтухин вспорхнул под потолок, поймал муху, посидел на фикусе в углу, покружился под люстрой и, проголодавшись, полетел к своему окну, где были приготовлены для него свежие
червяки.
Перед вечером Никита поставил на подоконник деревянный домик с крылечком, дверкой и двумя окошечками. Желтухину понравилось, что внутри
домика - темно, он прыгнул туда, поворочался и заснул.
А тою же ночью, в чулане, кот Василий Васильевич, запертый под замок за
покушение на разбой, орал хриплым мявом и не хотел даже ловить мышей,сидел у двери и мяукал так, что самому было неприятно.
Так в доме, кроме кота и ежа, стала жить третья живая душа - Желтухин"
Он был очень самостоятелен, умен и предприимчив. Ему нравилось слушать,
как разговаривают люди, и, когда они садились к столу, он вслушивался,
нагнув головку, и выговаривал певучим голоском: "Саша",- и кланялся.
Александра Леонтьевна уверяла, что он кланяется именно ей. Завидев Желтухина, матушка всегда говорила ему: "Здравствуй, здравствуй, птицын серый, энергичный и живой". Желтухин сейчас же вскакивал матушке на
шлейф платья и ехал за ней, очень довольный.
Так он прожил до осени, вырос, покрылся черными, отливавшими вороньим крылом перьями, научился хорошо говорить по-русски, почти весь день
жил в саду, но в сумерки неизменно возвращался в свой дом на подоконник.
В августе его сманили дикие скворцы в стаю, обучили летать, и, когда в саду стали осыпаться листья, Желтухин - чуть зорька - улетел с перелетными
птицами за море, в Африку.
В КУПАЛЬНЕ
Рано поутру Василий Никитьевич, Аркадий Иванович и Никита шли гуськом по тропинке, в сизой от росы траве, на пруд - купаться.
Утренний дымок еще стоял в густых чащах сада. На поляне, над медовыми
желтыми метелками, над белыми кашками, толклись легкими листиками бабочки, летела озабоченная пчела. В чаще сада ворковал дикий голубь,- закрыв глаза, надув грудку, печально, сладко ворковал о том, что точно так же
все это будет всегда, и пройдет, и снова будет.
Пройдя по длинным хлопающим по воде мосткам в дощатую купальню,
Василий Никитьевич раздевался в тени на лавке, похлопывал себя по белой
волосатой груди, по гладким бокам, щурился на ослепительные отблески воды и говорил:
- Хорошо, отлично!
Его загорелое лицо с блестящей бородой казалось приставленным к белому
телу. От отца особенно хорошо пахло здоровьем. Когда на ногу или на плечо
садилась муха, он звонко шлепал ее ладонью, и на теле оставалось розовое
пятно. Остынув, отец брал душистое мыло, очень легкое, не тонущее в воде,
осторожно сходил по скользкой от зеленой плесени лесенке в купальню,- во368
да была ему по грудь,- и начинал шибко мылить голову и бороду, фыркая и
приговаривая:
-Хорошо, отлично.
Вверху, над купальней, в солнечном синем свете, стояли мушки. Залетело
коромысло, трепеща глядело изумрудными выпученными глазами на мыльную голову Василия Никитьевича и уносилось боком. Аркадий Иванович в
это время поспешно и стыдливо раздевался, поджимая длинные пальцы на
ногах, несколько кривоватых, отворял наружную дверцу купальни, оглядывался - не видит ли его кто-нибудь с берега,- басом говорил: "Ну-с, хорошос",- и бросался животом в пруд. Вода с плеском расступалась, взлетали с ветел испуганные грачи, а он плыл саженками, вилял под синеватой водой худым рыжеволосым телом.
Заплыв на середину пруда, Аркадий Иванович начинал перекувыркиваться,
нырял и ухал, как водяное чудовище: "Ух-брррр..."
Никита сидел калачиком на смолистой лавке и поджидал, когда отец кончит мыться. Василий Никитьевич клал на лесенку мыло и мочалку, затыкал
уши и окунался три раза - мокрые волосы у него прилипали, борода отвисала
клином, весь вид становился несчастный, это так и называлось: "Делать
несчастного Васю".
- Ну, поплыли,- говорил он, вылезал на наружные мостки, тяжело кидался в
пруд и плыл по-лягушиному, медленно разводя руками и ногами в прозрачной воде.
Никита кувырком летел в пруд и, догнав отца, плыл рядом с ним, ожидая,
когда отец похвалит: за это лето Никита ловко научился плавать, купаясь с
мальчиками в Чагре,- умел боком, и на спине, и стоя, и колесом под водой.
Отец говорил шепотом:
- Аркадия топить.
Они разделялись и плыли с двух сторон к Аркадию Ивановичу, который по
близорукости не замечал окружения. Подплыв, они кидались к нему на саженках. Аркадий Иванович, взревев, начинал метаться, высовываясь по пояс,
и нырял. Его ловили за ноги,- он больше всего на свете боялся щекотки. Но
поймать его было нелегко,- чаще всего он уходил, и, когда Василий Никитьевич и Никита возвращались в купальню, Аркадий Иванович уже сидел на
лавке в белье и очках и говорил с обидным хохотом:
- Плавать, плавать надо учиться, господа. Возвращаясь с пруда, обычно
встречали Александру
Леонтьевну в белом чепчике и в мохнатом халате. Матушка, щуря глаза от
солнца и улыбаясь, говорила:
- Чай накрыт в саду, под липой. Садитесь, не ждите меня,- булочки остынут.
СТРЕЛКА БАРОМЕТРА
Василий Никитьевич вот уже несколько дней стучал ногтями по барометру
и шепотом чертыхался,- стрелка стояла: "сухо, очень сухо". За две недели не
упало ни капли дождя, а хлебам было время зреть. Земля растрескалась, от
369
зноя выцвело небо, и вдали, над горизонтом, висела мгла, похожая на пыль
от стада. Погорели луга, потускнели, стали свертываться листья на деревьях,
и сколько Василий Никитьевич ни стучал в стекло барометра,- стрелка упорно показывала: "сухо, очень сухо".
Собираясь за столом, домашние не шутили, как прежде,- лица у отца и матушки были озабоченные; Аркадий Иванович тоже молчал, глядел в тарелку
и время от времени поправлял очки, стараясь скрыть этим сдержанный вздох.
Но у него была своя причина: Васса Ниловна, городская учительница, обещавшая приехать погостить в Сосновку, написала, что "прикована к постели
больной матери" и надеется повидаться с Аркадием Ивановичем только осенью в Самаре.
Никита так и представлял эту Вассу Ниловну: сидит длинная унылая женщина в серой кофточке, со шнурком от часов, и одна нога ее прикована цепью к ножке кровати. В особенности в эти тусклые от сухой мглы, душные
дни тоскливо было представлять себе городскую учительницу, сидящую у
голой стены, у железной кровати.
За обедом Василий Никитьевич, выбивая пальцами полечку по краю тарелки, сказал:
- Если завтра не будет дождя,- урожай погиб. Матушка сейчас же опустила
голову. Слышно было, как, точно в бреду, звенела муха в огромном окне, в
том месте, где наверху полукруглые двойные стекла, никогда не протиравшиеся, были затянуты паутиной. Стеклянная дверь на балкон была закрыта,
чтобы из сада не несло жаром.
- Неужели - опять голодный год,- проговорила матушка,- боже, как ужасно!
- Да, вот так: сиди и жди казни,- отец подошел к окну и глядел на небо, засунув руки в карманы чесучовых панталон,- еще один день этого окаянного
пекла, и - вот тебе голодная зима, тиф, падает скот, мрут дети... Непостижимо.
Обед кончился в молчании. Отец ушел спать. Матушку позвали на кухню
считать белье, Аркадий Иванович, чтобы уж совсем стало скверно на душе,
отправился один гулять в раскаленную степь.
В комнатах, в полуденной зловещей тишине, только звенели мухи, все вещи были словно подернуты пылью. Никита не знал, куда приткнуться. Пошел на крыльцо. Под мглистым, но особенно каким-то ослепительным белым
светом солнца широкий двор был пустынен и тих,- все заснуло, замерло. От
тишины, от зноя звенело в голове.
Никита пошел в сад, но и там не было жизни. Прожужжала сонная пчела.
Не шевелясь, висели пыльные листья, как жестяные. На пруду, врезанная в
тусклую воду, стояла лодка, грачи засидели ее белыми пятнами.
Никита побрел домой и прилег на пахнущий мышами диванчик. Посредине
зала стоял оголенный от скатерти со множеством противных тонких ножек
обеденный стол. Ничего на свете не было скучнее этого стола. Вдалеке на
кухне негромко пела кухарка,- чистит, должно быть, толченым кирпичом,
ножи и воет, воет вполголоса от смертной тоски.
370
Но вот в полураскрытом окне, на подоконнике, появился Желтухин, клюв у
него был раскрыт,- до того жарко. Подышав, он пролетел над столом и сел
Никите на плечо. Повертел головой, заглянул в глаза и клюнул в висок, в то
место, где у Никиты была черненькая родинка, как зернышко,- ущипнул и
опять заглянул в глаза.
- Отстань, пожалуйста, убирайся,- сказал ему Никита и лениво поднялся,
налил скворцу водицы в блюдечко.
Желтухин напился, прыгнул в блюдечко, выкупался, расплескал всю воду,
повеселел и полетел искать места, где бы отряхнуться, почиститься, и сел на
карнизик деревянного футляра барометра.
- Фюить,- нежным голосом сказал Желтухин,- фюить, бурря.
- Что ты говоришь? - спросил Никита и подошел к барометру.
Желтухин кланялся, сидя на карнизике, опускал крылья, бормотал что-то
по-птичьи и по-русски. И в эту минуту Никита увидел, что синяя стрелка на
циферблате, далеко отделившись от золотой стрелки, дрожит между "переменчиво" и "бурей".
Никита забарабанил пальцами в стекло,- стрелка еще передвинулась на деление к "буре". Никита побежал в библиотеку, где спал отец. Постучал. Сонный, измятый голос отца спросил поспешно:
- А, что? Что такое?..
- Папа, поди - посмотри барометр... - Не мешай, Никита, я сплю.
- Посмотри, что с барометром делается, папа...
В библиотеке было тихо,- очевидно, отец никак не мог проснуться. Наконец зашлепали его босые ноги, повернулся ключ, и в приоткрытую дверь
просунулась всклоченная борода:
- Зачем меня разбудил?.. Что случилось?..
- Барометр показывает бурю.
- Врешь,- испуганным шепотом проговорил отец и побежал в залу и сейчас
же оттуда закричал на весь дом: - Саша, Саша, буря!.. Ура!.. Спасены!
Томление и зной усиливались. Замолкли птицы, мухи осоловели на окнах.
К вечеру низкое солнце скрылось в раскаленной мгле. Сумерки настали
быстро. Было совсем темно - ни одной звезды. Стрелка барометра твердо
указывала "буря". Все домашние собрались и сидели у круглого сороконожечного стола. Говорили шепотом, оглядывались на раскрытые в невидимый
сад балконные двери.
И вот в мертвенной тишине первыми, глухо и важно, зашумели ветлы на
пруду, долетели испуганные крики грачей. Отец ушел на балкон, в темноту.
Шум становился все крепче, торжественнее, и, наконец, сильным порывом
ветра примяло акации у балкона, пахнуло пахучим духом в дверь, внесло несколько сухих листьев, мигнул огонь в матовом шаре лампы, и налетевший
ветер засвистал, завыл в трубах и в углах дома. Где-то бухнуло окно, зазвенели разбитые стекла. Весь сад теперь шумел, скрипели стволы, качались невидимые вершины. Появился с балкона растрепанный Василий Никитьевич,
рот его был раскрыт, глаза расширены. И вот - бело-синим ослепительным
371
светом раскрылась ночь, на мгновение черными очертаниями появились низко наклонившиеся деревья. И - снова тьма. И грохнуло, обрушилось все небо.
За шумом никто не услышал, как упали и потекли капли дождя на стеклах.
Хлынул дождь - сильный, обильный, потоком. Матушка стала в балконных
дверях,глаза ее были полны слез. Запах влаги, прели, дождя и травы наполнил зал.
П.Трэверс. Мэри Поппинс
Часть первая
Дом № 17
Глава первая
Восточный ветер
Если ты хочешь отыскать Вишнёвый переулок, просто-напросто спроси у
полисмена на перекрёстке. Он слегка сдвинет каску набок, задумчиво почешет в затылке, а потом вытянет палец своей ручищи в белой перчатке:
— Направо, потом налево, потом опять сразу направо — вот ты и там!
Счастливый путь!
И будь уверен, если ты ничего не перепутаешь, ты окажешься там — в самой середине Вишнёвого переулка: по одной стороне идут дома, по другой
— тянется парк, а посредине ведут свой хоровод вишнёвые деревья.
А если ты ищешь Дом Номер Семнадцать — а скорее всего, так и будет,
потому что ведь эта книжка как раз про этот дом, — ты его сразу найдёшь.
Во-первых, это самый маленький домик во всём переулке. Кроме того, это
единственный дом, который порядком облез и явно нуждается в покраске.
Дело в том, что его нынешний хозяин, мистер Бэнкс, сказал своей жене, миссис Бэнкс:
— Выбирай, дорогая, одно из двух: или чистенький, хорошенький, новенький домик, или четверо детей. Обеспечить тебе и то и другое я не могу. Не в
состоянии.
И, хорошенько обдумав его предложение, миссис Бэнкс пришла к выводу,
что пусть уж лучше у неё будет Джейн (старшая) и Майкл (младший) и Джон
с Барбарой (они близнецы и самые-самые младшие).
Вот так всё и решилось, и вот почему семейство Бэнксов поселилось в Доме Номер Семнадцать, а с ними — миссис Брилл, которая для них готовила,
и Элин, которая накрывала на стол, и Робертсон Эй, который стриг газон и
чистил ножи и ботинки и — как не уставал повторять мистер Бэнкс — «зря
тратил своё время и мои деньги».
И, конечно, там была ещё няня Кэти, которая, по правде говоря, не заслуживает того, чтобы о ней писали в этой книжке, потому что в то время, когда
начался наш рассказ, она уже ушла из Дома Номер Семнадцать.
— Не сказав ни здрассте, ни до свиданья! — как выразилась миссис
Бэнкс. — Без предупреждения! А что мне делать?
— Дать объявление, дорогая, — ответил мистер Бэнкс, натягивая ботинок. — И я бы не возражал, если бы Робертсон Эй тоже ушёл, потому что он
372
опять почистил один ботинок, а к другому не прикоснулся. Люди могут подумать, что я очень односторонний человек!
— Это совершенно неважно, — сказала миссис Бэнкс. — Ты так и не сказал, что мне делать с няней Кэти.
— Не знаю, что ты с ней можешь делать, поскольку её здесь нет, — возразил мистер Бэнкс. — Но на её месте — я хочу сказать, на твоём месте — я
послал бы кого-нибудь в «Утреннюю газету» дать объявление, что ДЖЕЙН,
И МАЙКЛ, И ДЖОН, И БАРБАРА БЭНКС (НЕ ГОВОРЯ УЖЕ ОБ ИХ МАМЕ) НУЖДАЮТСЯ В САМОЙ ЛУЧШЕЙ НЯНЬКЕ С САМЫМ МАЛЕНЬКИМ ЖАЛОВАНЬЕМ, И НЕМЕДЛЕННО! А потом я бы сидел и любовался,
как няньки выстраиваются в очередь у нашей калитки, и я бы очень рассердился на них за то, что они задерживают уличное движение и создают пробку, так что мне приходится дать полисмену шиллинг за труды. А теперь мне
пора бежать. Бр-р, как холодно! Как на Северном полюсе! Откуда ветер дует?
С этими словами мистер Бэнкс высунул голову, в окно и посмотрел в сторону дома Адмирала Бума. Адмиральский дом стоял на углу. Это был самый
большой дом в переулке, и весь переулок очень гордился им, потому что он
выглядел точь-в-точь как корабль. Даже в палисаднике стояла мачта с флагом, а на крыше был позолоченный флюгер в виде подзорной трубы.
— Ага! — сказал мистер Бэнкс, поспешно убрав голову. — Адмиральский
телескоп говорит, что ветер восточный. Я так и думал. То-то у меня кости
ноют. Надо бы надеть два пальто.
И он рассеянно поцеловал жену в нос, помахал рукой детям и отправился в
Сити.
Сити — это было такое место, куда мистер Бэнкс ходил каждый день —
понятно, кроме воскресений и праздников, — и там он сидел с утра до вечера
в большом кресле за большим столом и работал, или, как говорят у нас в Англии, делал деньги. И дети твёрдо, знали, что папа весь день без передышки
трудится, вырезая шиллинги и пенсы и штампуя монетки в полкроны и трёхпенсовики. А по вечерам он приносил их домой в своём чёрном портфельчике. Иногда он давал монетку-другую Джейн и Майклу (в копилку), а уж если
он не мог, то говорил: «Банк лопнул», и ребята понимали, что ничего не попишешь — значит, папа сегодня сделал слишком мало денег.
Ну вот, значит, мистер Бэнкс ушёл со своим чёрным портфелем, а миссис
Бэнкс ушла в гостиную и сидела там весь день и писала в газеты просьбы
прислать ей поскорей несколько нянек; а наверху, в детской, Джейн и Майкл
глядели в окошко и старались угадать, кого же им пришлют. Они были рады,
что няня Кэти ушла, потому что они её не очень любили. Она была старая и
толстая, и от неё всегда неприятно пахло лекарствами. Кто бы ни пришёл,
думали ребята, всё равно это будет лучше, чем няня Кэти, а может быть — и
гораздо лучше.
Когда солнце уже собиралось закатиться за парк, пришли миссис Брилл и
Элин — накормить старших ужином и выкупать Близнецов. А после ужина
Джейн и Майкл опять уселись у окна, ожидая возвращения папы и слушая,
373
как восточный ветер свистит в голых ветках вишен в переулке. Деревья так
гнулись и вертелись под его порывами, что в сумерках могло показаться,
будто они сошли с ума и стараются вырвать свои корни из земли.
— Вот он идёт! — вдруг сказал Майкл, показывая на тёмный силуэт, внезапно выросший перед калиткой.
Джейн вгляделась в темноту.
— Это не папа, — сказала она. — Это кто-то другой.
Тут силуэт, сгибаясь и пошатываясь под ударами ветра, открыл калитку, и
дети увидели, что он принадлежит женщине. Одной рукой она придерживала
шляпку, в другой тащила большую сумку.
И вдруг — Майкл и Джейн не поверили своим глазам, — едва женщина
вошла в садик, она поднялась в воздух и полетела прямо к дому! Да, было
похоже на то, что ветер сперва донёс её до калитки, подождал, пока она откроет, а потом принёс её прямо к парадной двери.
Весь дом так и задрожал, когда она приземлилась!
— Вот это да! — сказал Майкл.
— Пошли посмотрим, кто это! — сказала Джейн и, схватив Майкла за руку,
потащила его через всю детскую на лестничную площадку — их любимый
наблюдательный пункт, откуда было прекрасно видно всё, что происходит в
прихожей.
И вот ребята увидели, что их мама выходит из гостиной, а незнакомка идёт
за ней. Сверху были видны её гладкие, блестящие чёрные волосы. «Как у деревянной куклы», — шепнула Джейн. Незнакомка была худая, с большими
руками и ногами и довольно маленькими, пронзительными синими глазами.
— Вы увидите, они очень послушные ребятки, — говорила ей миссис
Бэнкс.
Майкл сильно двинул Джейн локтем под ребро.
— С ними не будет никаких хлопот, — продолжала миссис Бэнкс не очень
уверенно, поскольку она сама не слишком верила в то, что говорила.
Ребятам показалось, что гостья фыркнула, словно и она не очень поверила.
— Ну, а рекомендации? — продолжала миссис Бэнкс.
— У меня правило: никаких рекомендаций, — сказала незнакомка твёрдо.
Миссис Бэнкс остолбенела.
— Но, мне кажется, это принято, — сказала она. — Я имею в виду… Я хочу сказать — все люди так делают.
— Весьма старомодный обычай, по-моему! — отвечал суровый голос. —
Весьма! Совершенно устарелый и несовременный!
Надо вам сказать, что миссис Бэнкс больше всего на свете боялась показаться старомодной и несовременной. Ужасно боялась. Поэтому она поспешно сказала:
— Тогда очень хорошо. Не будем говорить об этом. Я просто спросила на
тот случай, если бы… ммм… если бы вы сами захотели. Детская наверху.
И она пошла вперёд, ни на минуту не переставая говорить. Потому-то она и
не заметила того, что происходило за её спиной. Зато Джейн и Майкл,
374
наблюдавшие с верхней площадки, превосходно видели, какую необыкновенную вещь сделала гостья.
Она поднялась следом за миссис Бэнкс, указывающей ей дорогу. Но как! Не
выпуская из рук свою большую сумку, она просто-напросто села на перила…
и… преспокойно въехала по ним на верхнюю площадку!
Джейн и Майкл прекрасно знали, что никто на свете этого сделать не может. Съехать по перилам вниз — пожалуйста, они сколько раз сами в этом
упражнялись. Но въехать наверх?! Так не бывает!
Поражённые ребята уставились на посетительницу…
— Ну, значит, всё улажено, — сказала мама со вздохом облегчения.
— Почти. Если, конечно, меня это устроит, — ответила незнакомка, вытерев нос большим платком в крупный красный горошек.
— Вы здесь, дети? — сказала миссис Бэнкс, наконец заметившая ребят. —
Что вы тут делаете? Это ваша новая няня, Мэри Поппинс. Джейн, Майкл, поздоровайтесь. А вот это, — она показала рукой на колыбельку, где спали малыши, — наши Близнецы.
Мэри Поппинс внимательно разглядывала ребят, всех по очереди, и как
будто бы решала про себя, нравятся они ей или нет.
— Мы вам подходим? — сказал Майкл.
— Майкл, веди себя прилично! — сказала мама.
Мэри Поппинс невозмутимо продолжала испытующим взором разглядывать ребят. Наконец она громко засопела, что, как видно, свидетельствовало
о том, что она приняла решение, и сказала:
— Я принимаю ваше предложение.
«И клянусь тебе всем на свете, — рассказывала потом миссис Бэнкс своему
супругу, — можно было подумать, что она оказала нам особую честь!»
«А почему бы и нет?» — откликнулся мистер Бэнкс, на мгновение высунув
нос из-за газеты и тут же спрятав его обратно.
Когда мать ушла, Джейн и Майкл бочком двинулись к Мэри Поппинс, которая продолжала стоять неподвижно, как столб, сложив руки на животе.
— Как вы пришли? — спросила Джейн. — Нам показалось, что вас принесло ветром.
— Так и есть, — ответила Мэри Поппинс. И она размотала шарф, сняла
шляпу и повесила её на спинку кровати.
Казалось, Мэри Поппинс не собирается больше ни о чём говорить, поэтому
и Джейн тоже помалкивала. Но, когда Мэри Поппинс наклонилась, собираясь
распаковать свою сумку, Майкл не выдержал.
— Какая смешная сумка! — сказал он, потрогав её пальцем.
— Ковёр! — сказала Мэри Поппинс, вставляя ключ в замочек.
— Внутри ковёр?
— Нет! Снаружи!
— А-а! — сказал Майкл. — Понятно! — Хотя, по правде говоря, ему далеко не всё было понятно.
375
Тем временем ковровая сумка была открыта и, к величайшему удивлению
Майкла и Джейн, оказалась совершенно пустой.
— Вот так так! — сказала Джейн. — Там совсем ничего нет!
— Что значит — ничего нет? — спросила Мэри Поппинс, выпрямляясь с
таким видом, словно её кровно обидели. — Ты сказала — ничего нет?
И с этими словами она достала из совершенно пустой сумки накрахмаленный белый фартук и надела его. Затем она вынула оттуда большой кусок туалетного мыла, зубную щётку, пакетик шпилек, флакон духов, складной стул
и коробочку таблеток от кашля.
Джейн и Майкл вытаращили глаза.
— Я же сам видел! — прошептал Майкл. — Там совсем-совсем ничего не
было!
— Ш-ш! — шепнула Джейн.
Мэри Поппинс достала из сумки большую бутыль с ярлыком: «Принимать
по чайной ложке перед сном!»
— Это ваше лекарство? — спросил Майкл встревоженно.
— Нет, твоё, — сказала Мэри Поппинс, сунув ему ложку под самый нос.
Майкл, как он ни был ошеломлён, сморщился и начал протестовать:
— Я не хочу! Мне не нужно! Я не буду!
Но Мэри Поппинс не сводила с него взгляда, и вдруг Майкл почувствовал,
что невозможно смотреть на Мэри Поппинс и не слушаться. Было в ней чтото странное и необыкновенное, от чего делалось и страшно, и весело!
Ложка придвинулась ещё ближе. Майкл сделал глубокий вздох, закрыл глаза и глотнул.
Блаженная улыбка расплылась по всей его мордашке. Восхитительно! Он
проглотил лекарство и чмокнул языком.
— Клубничное мороженое! — сказал он в восторге. — Вот это да! Ещё,
ещё, ещё!
Но Мэри Поппинс всё с тем же строгим выражением уже наливала новую
порцию — для Джейн. Серебристая желтовато-зелёная жидкость наполнила
ложку. Джейн снадобье тоже понравилось.
— Лимонный сок с сахаром, — сказала она и облизала губы. Но, увидев,
что Мэри Поппинс направляется с бутылкой к Близнецам, она попыталась её
остановить: — Пожалуйста, не надо! Они ещё маленькие! Им это вредно!
Однако на Мэри Поппинс это не произвело ни малейшего впечатления.
Бросив предостерегающий, свирепый взгляд на Джейн, она поднесла ложку к
губам Джона.
Он с жадностью проглотил питьё, пролив несколько капель на свой нагрудник, и Джейн и Майкл увидели, что на этот раз в ложке было молоко. Потом
получила свою порцию Барбара; она почмокала губами и облизала ложку два
раза.
А затем Мэри Поппинс налила новую дозу и торжественно приняла её сама.
376
— Пунш с ромом, — сказала она, причмокнув, и заткнула бутылку пробкой.
У Майкла и Джейн глаза прямо-таки вылезли на лоб от изумления, но только им не пришлось долго удивляться, потому что Мэри Поппинс, поставив
чудесную бутылку на каминную полку, обернулась к ним.
— А теперь, — сказала она, — марш в кровать!
И она помогла им раздеться, причём они заметили, что те же самые крючки
и пуговицы, которые доставляли няне Кэти столько хлопот, у Мэри Поппинс
расстёгивались сами, стоило ей на них взглянуть.
Не прошло и минуты, как ребята оказались в кроватях. При слабом свете
ночника они продолжали наблюдать, как Мэри Поппинс разбирает остальные
свои вещи.
Из ковровой сумки она достала:
семь фланелевых ночных рубашек,
четыре полотняных,
пару туфель,
коробку домино,
две купальные шапочки,
альбом с открытками и
зонтик — зонтик с ручкой в виде головы попугая!
Наконец она вытащила из сумки кровать-раскладушку — уже застеленную,
даже с покрывалом и пуховым одеялом — и поставила её между колыбельками Джона и Барбары.
Джейн и Майкл сидели в кроватях, обхватив колени руками, и только таращили глаза. Сказать они ничего не могли — оба были слишком потрясены.
Но, конечно, оба они понимали, что в Доме Номер Семнадцать по Вишнёвому переулку происходит нечто поразительное и непостижимое.
А Мэри Поппинс, накинув на голову фланелевую ночную рубашку словно
палатку, начала под ней раздеваться.
И тут Майкл, совершенно очарованный всем происшедшим, нарушил молчание.
— Мэри Поппинс! — воскликнул он. — Вы никогда от нас не уйдёте, правда?
Ответа из-под фланелевой палатки не последовало.
Встревоженный Майкл снова не выдержал.
— Вы от нас не уйдёте, правда? — повторил он.
Над ночной рубашкой вынырнула голова Мэри Поппинс. Вид у неё был
очень свирепый.
— Ещё одно слово из этого района, — угрожающе проговорила она, — и я
позову полисмена!
— Я же только хотел сказать, — начал Майкл растерянно, — что мы надеемся, что вы долго-долго будете с нами…
377
Он запнулся и замолчал, весь красный и сконфуженный. Мэри Поппинс
молча переводила взгляд с него на Джейн и обратно. Потом она презрительно фыркнула.
— Останусь, пока ветер не переменится, — коротко сказала она, задула
свечу и легла в постель.
— Тогда всё в порядке, — сказал Майкл наполовину про себя, наполовину
обращаясь к Джейн.
Но Джейн его не слышала. Она думала обо всём, что произошло, и о том,
что ещё теперь будет…
***
Вот так Мэри Поппинс поселилась в Доме Номер Семнадцать в Вишнёвом
переулке. И хотя порой кое-кто вздыхал о тех, более обычных и спокойных
днях, когда домом правила няня Кэти, всё же, в общем, все были рады появлению Мэри Поппинс. Мистер Бэнкс был рад потому, что она пришла сама и
не задержала уличного движения и ему не пришлось давать шиллинг полисмену. Миссис Бэнкс была рада потому, что она теперь могла всем рассказывать, что у её детей няня настолько современная, что даже не признаёт рекомендаций. Миссис Брилл и Элин были рады, что они могут теперь распивать
целыми днями в кухне крепкий чай и не обязаны возглавлять ужины в детской. Робертсон Эй был рад потому, что у Мэри Поппинс была только одна
пара ботинок и она чистила её сама…
Но никто не знал, что думала об этом сама Мэри Поппинс, потому что Мэри Поппинс никогда никому ничего не рассказывала…
Глава вторая
Смешинка
— А он обязательно будет дома? — спросила Джейн, когда все трое — она
сама, Майкл и Мэри Поппинс — вышли из автобуса.
— По-твоему, мой дядя пригласил бы нас к чаю, если бы сам собирался
уходить? Интересно! — сказала Мэри Поппинс, явно оскорблённая этим
предположением.
На ней было синее пальто с серебряными пуговицами и синяя шляпка в
тон, а в те дни, когда она была так одета, обидеть её ничего не стоило.
Все трое направлялись в гости к дяде Мэри Поппинс, мистеру Паррику, и
Джейн и Майкл так долго ждали этого дня, что они в душе дрожали — вдруг
они не застанут мистера Паррика дома.
— А почему его зовут мистер Паррик — он ходит в парике? — спросил
Майкл, поспевая вприпрыжку за Мэри Поппинс.
— Его зовут мистер Паррик потому, что его фамилия Паррик. Он не носит
парика. Он лысый, — сказала Мэри Поппинс. — И если я услышу ещё один
вопрос, мы сразу пойдём домой.
И она фыркнула. Она всегда фыркала, когда раздражалась.
Джейн и Майкл сердито переглянулись. Эти сердитые взгляды означали:
«Не смей её ни о чём спрашивать, а то мы никогда туда не попадём!»
378
Возле табачного магазина на углу Мэри Поппинс поправила свою шляпу.
Бывают такие странные витрины: если в неё посмотришься, то из тебя почему-то получаются сразу три человека, а если ты смотришься в неё долго, тебе
начинает казаться, что ты — это не ты, а целая толпа каких-то незнакомых
людей. И в этом магазине как раз была такая. Но Мэри Поппинс даже вздохнула от удовольствия, увидев сразу трёх Мэри Поппинс, каждая — в синем
пальто с серебряными пуговицами и в синей шляпке в тон пальто. Видно было, что она в восторге от этого зрелища и вовсе бы не возражала, если бы там
было двенадцать, а то и тридцать Мэри Поппинс. Чем больше, тем лучше!
— Идёмте же, — наконец сказала она строго, как будто это они её задерживали.
Они повернули за угол и позвонили в дом номер три на улице Робертсона.
Джейн и Майкл с замиранием сердца прислушивались к замирающему звонку. Неужели через минуту, в крайнем случае через две, они действительно
будут впервые в жизни пить чай с дядей Мэри Поппинс, мистером Парриком?
— Конечно, если он дома, — шепнула Джейн Майклу. В этот момент дверь
распахнулась, и на пороге с довольно кислым видом появилась тощая женщина.
— Он дома? — выпалил Майкл.
— Будь так добр, — сказала Мэри Поппинс, бросив на него уничтожающий
взгляд, — помолчи! Дай поговорить старшим!
— Здравствуйте, миссис Паррик, — сказала Джейн вежливо.
— Миссис Паррик! — воскликнула тощая дама голосом, который был ещё
тоньше, чем она сама. — Как вы осмеливаетесь назвать меня миссис Паррик?! Нет уж, большое спасибо! Я просто мисс Персиммон и горжусь этим!
Придумают тоже! Миссис Паррик!
Она, по-видимому, очень обиделась, и ребята невольно подумали, что мистер Паррик, видно, довольно-таки странный человек, если мисс Персиммон
так рада, что она не миссис Паррик.
— Второй этаж, первая дверь на площадке, — сказала мисс Персиммон и
умчалась по коридору, не переставая с возмущением восклицать тоненьким
голоском: — Миссис Паррик! Ещё чего не хватало!
Джейн и Майкл поднялись за Мэри Поппинс по лестнице, Мэри Поппинс
постучала в первую дверь.
— Входите! Входите! Милости просим! — откликнулся из-за двери весёлый громкий голос.
Сердце Джейн так и затрепыхалось от волнения.
«Он дома!» — взглядом крикнула она Майклу.
Мэри Поппинс открыла дверь и подтолкнула ребят вперёд. Они оказались в
большой, светлой комнате, где ярко пылал камин и стоял огромный стол,
накрытый к чаю: четыре чашки, молочники, горы бутербродов, печенье,
плюшки и большой сливовый торт с розовой глазурью.
379
— Очень, очень рад вас видеть! — приветствовал их всё тот же громовой
голос, и Джейн с Майклом оглянулись в поисках хозяина.
Его нигде не было видно. Комната казалась совершенно пустой.
Тут Мэри Поппинс недовольным тоном сказала:
— Дядя Альберт, неужели вы опять? Сегодня же не ваш день рождения,
кажется!
Говоря это, она глядела на потолок. Джейн и Майкл тоже взглянули вверх
и, к своему великому удивлению, увидели круглого, толстого лысого человечка, который висел в воздухе, ни за что не держась. Вернее, он как будто
бы сидел на воздухе, положив ногу на ногу. Он только что выпустил из рук
газету, которую, видимо, читал, когда гости вошли.
— Дорогая моя, — сказал мистер Паррик, улыбаясь ребятам сверху и виновато глядя на Мэри Поппинс, — я очень сожалею, но сегодня, увы, действительно мой день рождения.
— Ай-ай-ай! — сказала Мэри Поппинс, неодобрительно покачав головой.
— Я вспомнил об этом только вчера вечером, и было уже поздно послать
вам открытку с просьбой прийти как-нибудь в другой раз. Ужасно неловко,
правда? — сказал он, плутовато глядя на Джейн и Майкла. — Я вижу, вы
чем-то удивлены, — продолжал мистер Паррик.
И действительно, ребята так разинули рты от изумления, что мистеру Паррику, будь он чуть-чуть поменьше, угрожала бы опасность быть проглоченным.
— Вероятно, мне лучше вам сразу всё объяснить, — продолжал мистер
Паррик невозмутимо. — Дело в следующем. Я — человек очень весёлый и
люблю посмеяться. Вы просто не поверите, сколько вещей на свете кажутся
мне смешными. Я могу смеяться от чего и над чем угодно! Честное слово!
И тут мистер Паррик заколыхался в воздухе, от души расхохотавшись при
мысли от собственной смешливости.
— Дядя Альберт! — сказала Мэри Поппинс, и мистер Паррик, вздрогнув,
прекратил свой смех.
— Ой, извини, дорогая! Так на чём я остановился? Ах, да. Так вот, самое
смешное то… хорошо, хорошо, Мэри, я постараюсь не смеяться… что, когда
мой день рождения приходится на пятницу, я бываю в таком приподнятом
настроении, что взлетаю. В буквальном смысле слова! — сказал мистер Паррик.
— Почему?.. — начал Майкл.
— Как?.. — начала Джейн.
— Понимаете ли, стоит мне в этот день засмеяться — мне обязательно попадает в рот смешинка, и я так наполняюсь веселящим газом, что просто не
могу удержаться на земле. Не только засмеяться — мне достаточно просто
улыбнуться. Подумаю о чём-нибудь смешном — и взлетаю, как воздушный
шар. И, пока не подумаю о чём-нибудь очень, очень грустном, никак не могу
опуститься!
380
При мысли об этом мистер Паррик опять захихикал, но, заметив выражение
лица Мэри Поппинс, он подавил смех и продолжал:
— Признаюсь, это не совсем обычное свойство, но я не жалуюсь. С вами
этого, наверно, никогда не случалось?
Джейн и Майкл замотали головами.
— Так я и думал. Кажется, только у меня такая привычка. Забавно, правда?
И надо же было, чтобы вы с Мэри пришли ко мне в гости именно в такой
день! Пятница и день рождения! О господи, господи, не смешите меня, умоляю вас!..
Но, хотя Джейн и Майкл не делали ничего смешного — только смотрели на
него в изумлении, — дядя Альберт опять громко захохотал. Он так раскачивался и подпрыгивал в воздухе, что ежеминутно рисковал потерять очки.
И у него был такой смешной вид, когда он кувыркался, словно воздушный
шар в человеческом облике, хватаясь то за потолок, то за газовый рожок, что
Джейн с Майклом, хотя они очень старались соблюсти приличие, просто ничего не могли с собой поделать. Они расхохотались. И ещё как! Напрасно ребята изо всех сил сжимали губы, чтобы не выпустить смех наружу. Это ничуть не помогало. И наконец они покатились по полу, стоная и визжа от смеха.
— Это ещё что такое? — сказала Мэри Поппинс. — Что это за поведение?
— Ой, не могу, не могу! — заливался Майкл — он уже подкатился к камину. — Ой, как смешно! Джейн, как смешно-о!
Джейн не успела ответить, как с ней произошла очень странная вещь. Она
вдруг почувствовала, что от смеха она становится всё легче и легче, словно
её накачивают воздухом. Это было и странно, и приятно. И её всё больше
разбирал смех. И вдруг — гоп! — она сильно подпрыгнула и взлетела.
Онемев от изумления, Майкл глядел, как она пролетает над ним… Вот она
взлетела ещё выше и, слегка стукнувшись о потолок головой, оказалась возле
дяди Альберта.
— Ну и ну! — сказал дядя Альберт с очень удивлённым видом. — Неужели
у тебя сегодня тоже день рождения?
Джейн отрицательно покачала головой.
— Нет? Тогда, значит, и тебе попала в рот смешинка… Эй! Осторожнее!
Фарфор! Фарфор!
Последние слова относились к Майклу, который тем временем тоже взлетел и понёсся по воздуху, заливаясь смехом. Он ловко миновал фарфоровые
статуэтки на каминной полке и с размаху приземлился на правое колено дяди
Альберта.
— Здравствуй! — сказал мистер Паррик, сердечно пожав Майклу руку. —
Очень мило с твоей стороны, очень мило, клянусь! Ты решил подняться ко
мне, раз уж я не могу спуститься, так?
Они с Майклом поглядели друг на друга и, откинув головы назад, расхохотались до слёз.
381
— Боюсь, — сказал мистер Паррик Джейн, вытерев глаза, — вы подумаете,
что я совсем невоспитанный человек. Я сижу, а моя гостья стоит. Такая милая барышня — стоит! Увы, я не могу предложить вам стул, но надеюсь, вы,
как и я, найдёте, что на воздухе очень удобно сидеть. Уверяю вас!
Джейн попробовала — и оказалось, что у неё это прекрасно получается.
Она села, сняла шапочку, положила её рядом с собой — и шляпка повисла в
воздухе без всякой опоры!
— Отлично! — сказал дядя Альберт.
Потом он повернулся и взглянул вниз, на Мэри Поппинс.
— Ну, Мэри, мы устроились. А что же ты? Ну, не хмурься, дорогая. Я вижу, ты не одобряешь… м-м-м-м… всё это. Но честное слово, милая, я никак
не мог предполагать, что смешинки так заразительны. Честное слово, Мэри!
Ты сердишься? Не надо! Я так рад, что ты пришла!
— Возмутительно! — строго сказала Мэри Поппинс. — Неслыханно! Тем
более, в вашем возрасте, дядя!
— Мэри Поппинс, Мэри Поппинс, идите к нам сюда! — перебил её
Майкл. — Подумайте о чём-нибудь смешном, и вы увидите, как это просто!
— И в самом деле, Мэри, пожалуйста! — настойчиво сказал мистер Паррик.
— Нам тут скучно без вас, — сказала Джейн и протянула руки к Мэри
Поппинс. — Подумайте, пожалуйста, о чём-нибудь весёлом!
— Ах, ей это ни к чему! — сказал дядя Альберт со вздохом. — Она может
взлететь, когда хочет, даже не засмеявшись, и она это прекрасно знает!
И он обменялся с Мэри, стоявшей на ковре, таинственным, загадочным
взглядом…
— Ну, — сказала Мэри Поппинс, — всё это очень глупо и неприлично, но
раз уж вы все оказались там и, по-видимому, неспособны опуститься, придётся мне, пожалуй, подняться к вам.
С этими словами, к великому удивлению Майкла и Джейн, она вытянула
руки по бокам и, не засмеявшись — даже без тени улыбки на лице! — стрелой взлетела в воздух и уселась рядом с Джейн.
— Сколько раз, — сказала она ворчливо, — сколько раз, интересно, я тебе
говорила, что надо снимать пальто, когда входишь в тёплую комнату?
И она сняла с Джейн пальто и аккуратно положила его на воздух рядом со
шляпой.
— Отлично, Мэри, отлично! — добродушно сказал мистер Паррик, нагибаясь и укладывая очки на каминную полку, — Ну вот, мы все уютно устроились.
— Уютно! — фыркнула Мэри Поппинс.
— И можем попить чайку, — продолжал мистер Паррик, видимо не слышавший её замечания. И вдруг на его лице появилось испуганное выражение. — Боже мой! — сказал он. — Какой ужас! Я только сейчас понял: ведь
стол внизу, а мы наверху. Что же нам делать?! Мы тут, а он там! Это страшная трагедия, страшнейшая! Но, господи, до чего же это смешно!
382
И он, закрыв лицо платком, расхохотался во всё горло.
Джейн и Майкл, хотя им вовсе не улыбалась перспектива остаться без торта и печенья, тоже не могли не рассмеяться: такой заразительный смех был у
дяди Альберта.
Мистер Паррик вытер глаза.
— Есть только одно средство помочь горю, — сказал он. — Надо упасть
духом. Подумать о чём-нибудь печальном, грустном. И тогда мы сможем
спуститься. Ну — раз, два, три! Что-нибудь очень-очень грустное, пожалуйста!
И они принялись думать, положив голову на руки.
Майкл думал про школу — думал о том, что ведь и ему когда-нибудь придётся туда пойти. Но даже и это его сегодня нисколько не пугало, а, наоборот, веселило.
Джейн думала:
«Пройдёт каких-нибудь четырнадцать лет, и я вырасту!» Но это было совсем не грустно, а, пожалуй, очень интересно и забавно. Она не могла не
улыбнуться, представив себя взрослой, в длинном платье и с сумочкой.
— Взять, к примеру, мою бедную старую тётушку Эмили, — размышлял
вслух дядя Альберт. — Она попала под автобус. Грустно. Очень грустно.
Невыносимо грустно. Бедная старушка! Но зато её зонтик остался совершенно цел! Потешно, правда?
И, сам того не замечая, он уже трясся от смеха. Он фыркал и задыхался,
вспоминая зонтик тётушки Эмили.
— Ничего не выйдет, — сказал он наконец, высморкавшись. — Я сдаюсь.
И, кажется, моим юным друзьям тоже не удастся упасть духом. Мэри, может
быть, ты что-нибудь сделаешь? Мы все очень хотим чаю!
До сего дня Джейн и Майкл не узнали, что и как сделала Мэри Поппинс.
Но в одном они совершенно уверены: едва только дядя Альберт обратился к
Мэри, стол покачнулся, потом он накренился, так что чашки и блюдца забренчали, а печенье съехало с блюда на скатерть. И тут стол взмыл в воздух,
пролетел через всю комнату и, сделав изящный поворот, встал так, что мистер Паррик оказался на председательском месте!
— Умница! — сказал дядя Альберт, с гордостью улыбаясь Мэри. — Я знал,
что ты что-нибудь придумаешь! Ну, может быть, теперь ты займёшь место
хозяйки и будешь разливать чай, Мэри? А гости пусть сядут поближе ко мне!
И вот наконец они все устроились в воздухе за аппетитно накрытым столом.
Мистер Паррик удовлетворённо улыбнулся.
— Принято, кажется, начинать с бутербродов, — сказал он Джейн и Майклу. — Но, поскольку сегодня мой день рождения, мы начнём не по правилам,
и, по-моему, это будет правильно: мы начнём с торта!
И он отрезал каждому по большому куску. Некоторое время все молчали.
— Ещё чаю? — спросил хозяин у Джейн.
Но, прежде чем она успела ответить, кто-то забарабанил в дверь.
383
— Войдите! — отозвался мистер Паррик.
Дверь отворилась, и появилась мисс Персиммон с кувшином горячей воды
на подносе.
— Я подумала, мистер Паррик, — начала она, обводя комнату взглядом, —
я подумала, что, может быть, вам понадобится ещё кипяток. О боже, я ни в
жизнь… Ни в жизнь… — залепетала она, увидев, как вся компания мирно
распивает чай в воздухе. — Ни в жизнь я ничего подобного не видела! Мистер Паррик, извините, я всегда знала, что вы немного странный! Но я всегда
закрывала на это глаза, раз вы аккуратно платили за квартиру. Но такое поведение — нить чай с гостями в воздухе, — мистер Паррик, я поражена вашим
поступком, сэр! Это так неприлично, и для джентльмена в вашем возрасте, я
никогда, никогда…
— Ну, а вдруг, мисс Персиммон? — спросил Майкл.
— Что — вдруг? — высокомерно спросила мисс Персиммон.
— Вдруг и вы проглотите смешинку, как мы? — объяснил Майкл.
Мисс Персиммон гордо вздёрнула голову.
— Надеюсь, молодой человек, — возразила она, — я ещё не забыла, что такое самоуважение! Нет, сэр, я не стану болтаться в воздухе, как воздушный
шар на верёвочке! Я предпочитаю стоять на собственных ногах, или я уже не
Эми Персиммон… о боже мой, господи, МАМА! Что же это? Я не могу идти,
я… я… Помогите, помогите!
Увы, ноги мисс Персиммон, совершенно против её воли, оторвались от пола, и она заковыляла по воздуху, переваливаясь с боку на бок, словно очень
тоненький бочонок, с трудом балансируя своим подносом. Когда наконец она
прибыла к столу и поставила на него кувшин с кипятком, бедняжка чуть не
плакала.
— Благодарю вас, — сказала Мэри Поппинс спокойно и очень вежливо.
И мисс Персиммон повернулась и, пошатываясь, побрела по воздуху вниз,
не переставая бормотать:
— Какой позор! Это я, такая воспитанная, степенная женщина! Надо пойти
к доктору!
Едва коснувшись пола, она, ломая руки, опрометью кинулась бежать из
комнаты и даже ни разу не оглянулась.
— Какой позор! — услышали они её стон, когда дверь за ней захлопнулась.
— Значит, теперь она не Эми Персиммон, раз она не устояла на своих ногах! — шепнула Джейн Майклу.
Мистер Паррик смотрел на Мэри Поппинс странным взглядом: наполовину
укоризненно, наполовину одобрительно.
— Мэри, Мэри, ну зачем ты? Честное слово, напрасно! Бедняжка этого не
переживёт! Но господи, до чего же потешный был у неё вид, когда она ковыляла по воздуху! Боже милостивый!
И все трое — старый джентльмен, а с ним Джейн и Майкл — снова покатились со смеху. Они хватались за бока и задыхались от хохота при мысли о
том, как потешно выглядела мисс Персиммон.
384
— Ой, батюшки! — кричал Майкл. — Не смешите меня больше! Я не выдержу! Я лопну!
— Ой, ой, ой! — заливалась Джейн, хватаясь за сердце.
— О господи боже ты мой милостивый! — стонал мистер Паррик, вытирая
слёзы полой пиджака, потому что он был не в состоянии найти свой носовой
платок.
— Пора идти домой.
Голос Мэри Поппинс, словно трубный глас, заглушил общий хохот.
И в ту же секунду Джейн, и Майкл, и мистер Паррик внезапно спустились с
небес на землю. Проще говоря, они шлёпнулись на пол — все трое. Да,
мысль о том, что пора идти домой, — это была первая грустная мысль за весь
день, и, как только она появилась, смешинка пропала…
Джейн и Майкл вздохнули, глядя, как Мэри Поппинс медленно спускается
по воздуху с пальто и шляпой Джейн в руках.
Мистер Паррик тоже вздохнул. Это был тяжёлый, долгий, грустный вздох.
— Как жалко! — сказал он печально. — Ужасно жалко, что вы должны идти домой. Я никогда ещё так не веселился, а вы?
— Никогда! — уныло ответил Майкл. Ему было очень странно и грустно
стоять опять на земле и не чувствовать внутри себя Волшебной Смешинки.
— Никогда-никогда! — как эхо, повторила Джейн, встав на цыпочки, чтобы поцеловать сморщенную, как печёное яблоко, щёку мистера Паррика. —
Никогда-никогда-никогда!
***
Они ехали домой в автобусе. Мэри Поппинс сидела посредине, ребята по
бокам, оба очень тихие и задумчивые — они вспоминали этот чудесный день.
Майкл спросил сонным голосом:
— А часто ваш дядя так?
— Что значит «так»? — сердито переспросила Мэри Поппинс.
— Ну, часто он летает по воздуху? — пояснил Майкл.
— Летает? — Мэри Поппинс повысила голос. — Летает? Будь любезен,
объясни, что ты хочешь этим сказать?
Джейн попыталась помочь:
— Майкл хочет сказать: часто ваш дядя глотает смешинки и кувыркается
под потолком, когда веселящий газ…
— Кувыркается? Что это тебе пришло в голову! Кувыркается под потолком? Мне просто стыдно за тебя!
Мэри Поппинс явно была очень оскорблена.
— Но ведь это правда! — сказал Майкл. — Мы сами видели!
— Что-о? Видели, как он кувыркался? Как ты смеешь! Да будет тебе известно, что мой дядя — серьёзный, честный, порядочный человек, труженик,
и будь любезен говорить о нём с уважением! И перестань жевать автобусный
билет! Кувыркается! Надо же выдумать!
Майкл и Джейн удивлённо переглянулись.
Но они ничего не сказали.
385
Они уже усвоили, что, какие бы ни творились кругом чудеса, с Мэри Поппинс лучше не спорить.
Поэтому они только переглянулись.
И взгляд, которым они обменялись, означал:
«Было это или не было? Кто прав — Мэри Поппинс или мы?»
Увы, никто не мог им ответить на этот вопрос…
Автобус несся вперёд, ревя мотором и покачиваясь.
Мэри Поппинс сидела между ними надувшись и молчала; и вдруг — ведь
ребята очень устали — они подвинулись к ней поближе, прижались к ней и
задремали, продолжая недоумевать.
Ирина и Леонид Тюхтяевы. Зоки и Бада.
Мы предлагаем эту сказку детям,
А также тем, у кого есть дети,
А кроме того тем, кто любит детей,
И всем, кто когда-нибудь был детьми.
Ирина и Леонид Тюхтяевы
Был вечер, и все собрались дома. Увидев, что папа устроился с газетой
на диване, Маргарита сказала:
-- Пап, давай в зверей поиграем, вон и Янка хочет.
Папа вздохнул, а Ян закричал: -- Чур, я загадываю!
-- Опять голубь? -- строго спросила его Маргарита.
-- Да,-- удивился Ян.
-- Теперь я,-- сказала Маргарита.-- Загадала, отгадывайте.
-- Слон... ящерица... муха... жираф...-- начал Ян,-- пап, а у коровы-коровенок?
-- Так ты никогда не отгадаешь,-- не выдержал папа и отложил газету,-надо по-другому. Ноги у него есть?
-- Есть,-- загадочно улыбнулась дочка.
-- Одна? Две? Четыре? Шесть? Восемь? Маргарита отрицательно качала головой.
-- Девять? -- спросил Ян.
-- Больше.
-- Сороконожка. Нет?-- удивился папа.-- Тогда я сдаюсь, но имей в виду:
у крокодила четыре ноги.
-- Да?-- смутилась Маргарита.-- А я его загадала
-- Пап,-- поинтересовался сын,-- а вот если удав сидит на дереве и
вдруг заметит пингвина?
-- Теперь папа загадывает,-- остановила его сестра.
-- Только настоящих зверей, невыдуманных,-- предупредил сын.
-- А какие настоящие? -- поинтересовался папа.
386
-- Собака, например,-- сказала дочка,-- а волки да медведи только в
сказках бывают.
-- Нет!-- закричал Ян.-- Я вчера во дворе волка видел. Огромный такой,
даже два! Вот такие,-- он поднял руки.
-- Ну, наверное, они поменьше были,-- улыбнулся папа.
-- Зато, знаешь, как лаяли!
-- Это собаки,-- засмеялась Маргарита,-- собаки-то всякие бывают:
собака-волк, собака-медведь, собачка-лисичка, собачка-овечка, даже
собачка-киска бывает, маленькая такая.
-- Собаки, значит, настоящие? -- уточнил папа.
-- Да,-- подтвердила дочка,-- еще кошки, ежа я один раз в лесу видела,
ну коровы, куры...
-- Голуби, -- добавил Ян.
-- А еще зоки бывают,-- обрадовалась Маргарита,-- и бады.
-- Вот уж о ком впервые слышу,-- удивился папа,-- они точно настоящие,
вы их видели?
-- Да! -- закричали дети хором. А Яник в подтверждение даже показал
папе рисунок и пояснил:
С виду зок похож на зока
Лап четыре у него,
По бокам два круглых бока,
А внутри нет ничего.
Бада зокам очень нужен
В шерсть он теплую одет
И всегда зовет на ужин,
Завтрак, полдник и обед.
А Маргарита добавила:
Ведь верят же родители
В любую ерунду,
А мы-то сами видели
И зока и баду.
И нечто в нас таящееся,
Укрытое от света,-Оно же настоящее все,
Пока мы верим в это.
-- Мы их сто раз видели,-- сказала дочка, а сын добавил: -- Во сне. Нас
мама научила: надо лечь в кроватку, закрыть глаза и улыбнуться.
-- А ну-ка! -- засмеялся папа, лег на диван и закрыл глаза.
-- Дело было так,-- зашептала Маргарита:
У БАДЫ ЗАВЕЛИСЬ ЗОКИ
Черный бада жил в домике возле пруда. Травку косил, воду носил, а сам
387
думал, что бы ему еще хорошее сделать. И придумал он завести себе пчел.
Не поленился, настроил домиков, поставил на лужайке и стал ждать. Вскоре
дикие пчелы про домики разузнали, перебрались из леса к нему, стали его
домашними, стали баде мед носить. И пошла у бады сладкая жизнь.
Бада Сидящий
Однажды вечером собрался бада чайку с медком попить. Самоварчик
поставил, чашечку на блюдечко, меду банку достал. "Сейчас, думает, чаю
попью, книжку с картинками почитаю и спать..." Банку открыл, а там зок.
Сидит, жмурится. На банке-то "МЕД" написано, а меду как не бывало. Бада
ему ложкой по банке постучал и спрашивает:
-- А где мед?
Зок захмурился, захмурился, потом говорит:
-- С моей точки зрения тут "ДEМ" написано, дом, значит, вот я и живу
тут. А ты кто такой?
Первая встреча Бады с зоком
-- Черный бада,-- представился бада, поклонившись.
-- А...-- буркнул зок,-- пчелы про тебя все уши прожужжали.
-- Так ты от пчел отселился,-- догадался бада.
-- Да, с пчелами не жизнь,-- сказал зок,-- жалостливые очень, чуть что
жалиться начинают, жадничают. Я лучше у тебя останусь.
-- Живи, раз нравится,-- сказал бада,-- вот чаю давай попьем с медом
для знакомства.
-- С медом я уже знаком,-- сказал зок, вылезая из банки, и вежливо
добавил: -- до свидания, меня зовут Зок.
-- Когда входят, говорят "здравствуйте",-- поправил его бада.
-- А я выхожу,-- возразил Зок, показывая на банку,-- вышел вот
прогуляться, друга баду навестить, медку с чайком попить...
Бада принес из кладовки другую банку меда и, извиняясь, пододвинул зоку свою чашку.
-- Я ведь один живу, у меня и чашек-то больше нет,-- сказал он.
-- Тогда так,-- распорядился Зок,-- чтобы всем не обидно было, ты чай
из чашки пей, а я буду мед из банки.
-- Послушай, а ты не слипнешься? -- забеспокоился бада.
-- Не,-- отмахнулся Зок, понюхал мед, зажмурился от удовольствия и,
наклонив банку, выпил его не отрываясь, подгребая в рот свободной лапой
и сладко причмокивая. Потом облизал лапы и сказал:
-- Вишь, не слипнулся. Вот я раз на липу за медом полез, а там такие
злющие пчелы встретились! Ух, я с той липы слипнулся, так слипнулся, с
самого верха. А тут чего... мед, он полезный. И мы, зоки, полезные, потому
388
что мед едим. Другое тоже едим -- шоколадки, зефир, конфеты всякие. А
мед прям терпеть не можем, как увидим, сразу заводимся в нем и съедаем. А однажды мороженого я наелся, аж инеем весь покрылся. Все,
думаю, холодильником сделался, будут теперь в меня продукты складывать,
а я стой, ничего не ешь. Но потом свитерочек шерстяной съел, кой-как отогрелся. Ну, что у тебя еще съесть интересненького?
Он с любопытством поглядел по сторонам. Комнатка была небольшая. В
углу стоял шкаф с бельем, у стенки -- диван, на подоконнике два горшочка с цветами. Зок подошел к краю стола и, свесившись, посмотрел
вниз. Ничего вкусненького не было. На обратном пути от споткнулся о
книжку и спросил:
-- Это не о вкусной и здоровой пище? Мне бы на ужин чего-нибудь
почитать повкусней.
-- Нет,-- сказал бада,-- это про детей, я очень люблю детей.
-- Ну ладно,-- вздохнул Зок,-- пойду, пожалуй, что время зря терять.
-- Спокойной ночи,-- пожелал ему бада.
И Зок полез в банку. Но оказалось, что банка стала ему мала.
-- Странное дело,-- удивился он,-- просторная такая была банка, села
она, что ли, пока мы тут с тобой чаи гоняли? Послушай, бада, а побольше у
тебя банки нет? Очень мне понравилось в банке жить, у нее вместо стен
окошечки и крышка своя над головой. Только надо, чтобы она изнутри
тоже закрывалась, а то неудобно.
Бада принес еще одну банку.
-- Большая банка есть,-- сказал он,-- но она с медом.
-- Это дело поправимое,-- обрадовался Зок и похвалил баду: -- Хорошая
банка. Съем мед и буду в ней жить.
-- А ты не лопнешь? -- спросил бада.
-- Я? -- удивился Зок.-- От меду? Это же не перец какой-нибудь! Да в
меня пять таких банок войдет, я -- понятие растяжимое.
-- Странные все-таки у тебя посудины, бада,-- пожаловался он, пытаясь
опять втиснуться внутрь,-- пока с медом -- как раз, а пустые малы. Давай еще
банку попробуем?
-- Нет уж,-- догадался бада,-- хватит, а то ты у меня весь мед
"перепробуешь", и так уже как арбуз сделался, спи на диване.
Он уложил Зока спать, а сам побежал в кладовку проверять банки. И
точно, не зря беспокоился, еще в трех банках с медом зоков нашел. Они
мирно спали, плавая в меде и пуская пузыри...
Зоки обычно заводятся в банках с медом. Будьте бдительны!
Тут папа подскочил с дивана и побежал на кухню. Вернулся он с пустой
банкой из-под меда и строго спросил у детей: -- Что это значит, где мед?
-- Наверное, у нас тоже завелись зоки,-- предположил Ян, глядя в пол. А
Маргарита сказала:
389
-- Папа, если ты так будешь себя вести, то никогда не узнаешь, что
было дальше.
-- Ладно,-- сдался папа,-- видно, там, где есть мед, без зоков не
обойтись.-- Лег на диван, закрыл глаза и улыбнулся.
...Проснулся бада от звона. Зоки дрались, делили его мед.
-- Я первый у него завелся! -- кричал вчерашний Зок.
-- Вот его и ешь! -- кричали ему в ответ.
"Это что же такое,-- подумал бада,-- завелись у меня, мед едят да еще и
спать не дают. Вот рогами-то их набодаю!" Рога лежали у бады в шкафу. Рогов
было много, только он их почти не носил. Были "острые" рога, были "крутые"
рога, "ветвистые" рога, "винтовые" рога, даже праздничные "бенгальские"
рога были. На первый раз бада привинтил просто "острые" рога. Увидев
его с рогами, зоки сразу притихли и выстроились по росту.
Бада с рогами
-- Н-да...-- сказал вчерашний Зок,-- оказывается, у тебя целых два жала.
-- Это рога,-- строго сказал бада,-- они для порядку.
-- А рогаться не будешь? -- опасливо спросил самый мелкий зок.
-- Не знаю,-- честно признался бада.
-- Зря! -- урезонил его знакомый Зок.-- В нас скрыто много хорошего.
Вот, например,-- представил он соседа,-- мой друг, лучший враг хорошего.
-- Как это "враг хорошего"? -- не понял бада.
-- Всего хорошего,-- подтвердил друг Зока,-- особенно меда.
-- Так вы же небось хулиганить будете, вместо того чтобы слушаться? -догадался бада.
-- Что ты, бада, мы послушные,-- ответили зоки и хором пропели:
Зокам бада говорил,
Чтоб его не слушались.
А они ослушались
И его послушались!
Бада в недоумении помотал головой и сказал: -- Ну хорошо, а как вас
зовут?
-- Я Зок.
-- И я Зок.
-- Нет, я Зок,-- загалдели зоки.
-- Понятно,-- сказал бада,-- фамилии вам надо.
-- Чур, я Медов!
-- И я Медов!
390
-- Нет, я Медов! -- опять закричали зоки.
-- Понятно,-- опять сказал бада,-- значит, так: ты будешь зок Медов, ты
-- Ме-одов, ты -- Ми-одов, ты -- Мю-одов, все?
-- Все!
-- Ура!
-- О-го-го! -- радостно закричали зоки, а сами запрыгали, забегали,
запихались.
Потом самый маленький спросил: -- Значит, мы себя будем по фамилии
узнавать?
-- Ыыы...-- догадался бада,-- вы же все одинаковые, как же я вас
различать буду? Вы зачем перемешались?! -- рассердился он и схватил
ближайшего зока.
-- Ты кто? Медов?
-- Если дашь мед, тогда Медов,-- решительно ответил зок.
-- Я тогда тоже Медов! -- закричал другой.
-- Фамилию отня-а-ли...-- заныл третий Медов.
-- Вот-вот-вот, так я и знал,-- забормотал бада и убежал в другую
комнату.
Вернулся он оттуда с красками и кисточкой, построил зоков по росту,
запретил им смеяться от щекотки и раскрасил в разные цвета: Медова -- в
желтый, Ме-одова -- в розовый, Ми-одова -- в голубой, а Мю-одова в зеленый.
-- Ну, вот,-- сказал он, закончив работу,-- теперь порядок.
-- Какой же это порядок, бада,-- возразил зок Ме-одов,-- когда мы уже
умылись, накрасились, а еще не ели?
-- А когда же это вы умылись? -- усомнился бада.-- Я же вас в меду
нашел.
-- Медом и умылись, бадочка, а есть не ели.
-- Ну, а зарядка? Зарядку-то надо сделать,-- напомнил бада.
-- Если, к примеру, медом зарядка, мы не возражаем,-- сказал Ми-одов, а
остальные закивали.
-- Ладно,-- сдался бада,-- пошли позавтракаем.
-- Позавтракаем завтра,-- возразил Мю-одов, а сейчас давай поедим.
-- Посеводникаем.-- добавил Медов.
КАК СПРАВЕДЛИВОСТЬ ВОСТОРЖЕСТВОВАЛА
Расстелил себе постельку, подушечку взбил, рога отвинтил и улегся.
Лежит, мечтает, какой бы ему сон посмотреть. А зоки тем временем чайку
вздумали попить. Достали стаканы, ложки, чаю себе налили. Сидят, сахар в
чае
размешивают, стараются, чтобы побольше вошло. Зок Медов подумалподумал и
говорит:
391
-- А давай, кто дольше будет мешать!
-- Давай,-- согласились остальные зоки, а Мю-одов скомандовал:
-- Три-четыре!
Зоки ложками динь-динь-дилинь. Бада встрепенулся, головой потряс -ничего не понимает. Думает: "Это, наверное, мысли мои тяжелые в голове
перекатываются, гремят, надо бы уши изнутри заткнуть..." Тут голоса зочьи
послышались, и бада все понял, успокоился, задремал. Зато зоки не
успокоились. Сахару подсыпали.
-- Теперь давай, кто громче будет мешать,-- предложил Ми-одов, и все
опять ложками трах-тарарах!
Такой гром грянул, что бада с кровати подскочил и в панике по комнате
забегал, думал -- землетрясение. Но обошлось. Зоки погремели-погремели
и
стали спорить, кто громче мешал. "Ишь,-- думает бада,-- конкурс у них... А
вот я им покажу, как мне мешать! Но я не вдруг, я справедливый, до десяти
досчитаю, если шуметь не перестанут, бодну для острастки". Он сел и
начал
считать:
-- Раз, два...-- а сам между тем рога привинчивает. -- Три, четыре...-а сам подушку на пробу бодает. -- Пять, шесть...-- тут бада покрался к
двери... -- Тише! -- вдруг сказал зок Мю-одов,-- бада же спит. И все
затихли.
"Ну надо же,-- расстроился бада,-- терпел-терпел, а все зря.
Справедливый я слишком". Снял рога, в угол поставил, лег. А зокам надоело тихо сидеть. "Мы не сильно будем мешать",-- решили они, сахарку подбавили и опять за свое.
-- Теперь,-- задорно крикнул зок Ме-одов,-- давай кто лучше будет
мешать!
Размахнулись ложками и хором -- бу-бух! Бада даже на пол упал от
испуга. Глаза протер и думает: "Опять! Ну, теперь я долго терпеть не стану,
хоть и справедливый. За оба раза набодаюсь! Не так чтобы с бухты-барахты,
до трех досчитаю". А сам снова рога привинчивает, готовится. -- Раз...-- уже
у двери наизготовку встал. -- Два...-- слышит, кто-то опять:
-- По-моему, мы ему,-- говорит,-- мешаем. Не надо больше мешать, пусть
поспит.
Бада прямо задохнулся от возмущения, дверь боднул -- и на кухню. -- А
ну, признавайся,-- кричит, а сам всеми четырьмя ногами топает,-- кто тут
мешать мешает?!
-- Я,-- сознался зок Мю-одов,-- о тебе заботился, бадочка.
-- А я,-- кричит бада,-- счас тебя бодать буду, чтобы ты больше обо мне
не заботился,-- и как пырнет его рогами! Зоки ложки побросали и бежать. А
бада остался чай пить. -- Наконец-то,-- говорит,-- справедливость
восторжествовала. А сам ложечкой в стакане динь-динь-дилинь...
392
Марк Твен
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА СОЙЕРА
Глава I
ТОМ ИГРАЕТ, СРАЖАЕТСЯ, ПРЯЧЕТСЯ
— Том!
Нет ответа.
— Том!
Нет ответа.
— Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том!
Нет ответа.
Старушка спустила очки на кончик носа и оглядела комнату поверх очков;
потом вздёрнула очки на лоб и глянула из-под них: она редко смотрела
сквозь очки, если ей приходилось искать такую мелочь, как мальчишка, потому что это были её парадные очки, гордость её сердца: она носила их только «для важности»; на самом же деле они были ей совсем не нужны; с таким
же успехом она могла бы глядеть сквозь печные заслонки. В первую минуту
она как будто растерялась и сказала не очень сердито, но всё же довольно
громко, чтобы мебель могла её слышать:
— Ну, попадись только! Я тебя…
Не досказав своей мысли, старуха нагнулась и стала тыкать щёткой под кровать, всякий раз останавливаясь, так как у неё не хватало дыхания. Из-под
кровати она не извлекла ничего, кроме кошки.
— В жизни своей не видела такого мальчишки!
Она подошла к открытой двери и, став на пороге, зорко вглядывалась в свой
огород — заросшие сорняком помидоры. Тома не было и там. Тогда она возвысила голос, чтоб было слышно дальше, и крикнула:
— То-о-ом!
Позади послышался лёгкий шорох. Она оглянулась и в ту же секунду схватила за край куртки мальчишку, который собирался улизнуть.
— Ну конечно! И как это я могла забыть про чулан! Что ты там делал?
— Ничего.
— Ничего! Погляди на свои руки. И погляди на свой рот. Чем это ты выпачкал губы?
— Не знаю, тётя!
— А я знаю. Это — варенье, вот что это такое. Сорок раз я говорила тебе: не
смей трогать варенье, не то я с тебя шкуру спущу! Дай-ка сюда этот прут.
Розга взметнулась в воздухе — опасность была неминуемая.
— Ай! Тётя! Что это у вас за спиной!
Старуха испуганно повернулась на каблуках и поспешила подобрать свои
юбки, чтобы уберечь себя от грозной беды, а мальчик в ту же секунду пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор — и был таков!
Тётя Полли остолбенела на миг, а потом стала добродушно смеяться.
— Ну и мальчишка! Казалось бы, пора мне привыкнуть к его фокусам. Или
мало он выкидывал со мной всяких штук? Могла бы на этот раз быть умнее.
393
Но, видно, нет хуже дурака, чем старый дурень. Недаром говорится, что старого пса новым штукам не выучишь. Впрочем, господи боже ты мой, у этого
мальчишки и штуки все разные: что ни день, то другая — разве тут догадаешься, что у него на уме? Он будто знает, сколько он может мучить меня, покуда я не выйду из терпения. Он знает, что стоит ему на минуту сбить меня с
толку или рассмешить, и вот уж руки у меня опускаются, и я не в силах отхлестать его розгой. Не исполняю я своего долга, что верно, то верно, да простит меня бог. «Кто обходится без розги, тот губит ребёнка», говорит священное писание. Я же, грешная, балую его, и за это достанется нам на том
свете — и мне, и ему. Знаю, что он сущий бесёнок, но что же мне делать?
Ведь он сын моей покойной сестры, бедный малый, и у меня духу не хватает
пороть сироту. Всякий раз, как я дам ему увильнуть от побоев, меня так мучает совесть, что и оказать не умею, а выпорю — моё старое сердце прямо
разрывается на части. Верно, верно оказано в писании: век человеческий краток и полон скорбей. Так оно и есть! Сегодня он не пошёл в школу: будет лодырничать до самого вечера, и мой долг наказать его, и я выполню мой долг
— заставлю его завтра работать. Это, конечно, жестоко, так как завтра у всех
мальчиков праздник, но ничего не поделаешь, больше всего на свете он ненавидит трудиться. Опустить ему на этот раз я не вправе, не то я окончательно
сгублю малыша.
Том и в самом деле не ходил нынче в школу и очень весело провёл время. Он
еле успел воротиться домой, чтобы до ужина помочь негритёнку Джиму
напилить на завтра дров и наколоть щепок или, говоря более точно, рассказать ему о своих приключениях, пока тот исполнял три четверти всей работы.
Младший брат Тома, Сид (не родной брат, а сводный), к этому времени уже
сделал всё, что ему было приказано (собрал и отнёс все щепки), потому что
это был послушный тихоня: не проказничал и не доставлял неприятностей
старшим.
Пока Том уплетал свой ужин, пользуясь всяким удобным случаем, чтобы
стянуть кусок сахару, тётя Полли задавала ему разные вопросы, полные глубокого лукавства, надеясь, что он попадёт в расставленные ею ловушки и
проболтается. Как и все простодушные люди, она не без гордости считала
себя тонким дипломатом и видела в своих наивнейших замыслах чудеса
ехидного коварства.
— Том, — сказала она, — в школе сегодня небось было жарко?
— Да, 'м.
— Очень жарко, не правда ли?
— Да, 'м.
— И неужто не захотелось тебе, Том, искупаться в реке?
Тому почудилось что-то недоброе — тень подозрения и страха коснулась его
души. Он пытливо посмотрел в лицо тёти Полли, но оно ничего не сказало
ему. И он ответил:
— Нет, 'м… не особенно.
Тётя Полли протянула руку и потрогала у Тома рубашку.
394
— Даже не вспотел, — сказала она.
И она самодовольно подумала, как ловко удалось ей обнаружить, что рубашка у Тома сухая; никому и в голову не пришло, какая хитрость была у неё на
уме. Том, однако, уже успел сообразить, куда ветер дует, и предупредил
дальнейшие расспросы:
— Мы подставляли голову под насос — освежиться. У меня волосы до сих
пор мокрые. Видите?
Тёте Полли стало обидно: как могла она упустить такую важную косвенную
улику! Но тотчас же новая мысль осенила её.
— Том, ведь, чтобы подставить голову под насос, тебе не пришлось распарывать воротник рубашки в том месте, где я зашила его? Ну-ка, расстегни куртку!
Тревога сбежала у Тома с лица. Он распахнул куртку. Воротник рубашки был
крепко зашит.
— Ну хорошо, хорошо. Тебя ведь никогда не поймёшь. Я была уверена, что
ты и в школу не ходил, и купался. Ладно, я не сержусь на тебя: ты хоть и порядочный плут, но всё же оказался лучше, чем можно подумать.
Ей было немного досадно, что её хитрость не привела ни к чему, и в то же
время приятно, что Том хоть на этот раз оказался пай-мальчиком.
Но тут вмешался Сид.
— Что-то мне помнится, — сказал он, — будто вы зашивали ему воротник
белой ниткой, а здесь, поглядите, чёрная!
— Да, конечно, я зашила белой!.. Том!..
Но Том не стал дожидаться продолжения беседы. Убегая из комнаты, он тихо
оказал:
— Ну и вздую же я тебя, Сидди!
Укрывшись в надёжном месте, он осмотрел две большие иголки, заткнутые
за отворот куртки и обмотанные нитками. В одну была вдета белая нитка, а в
другую — чёрная.
— Она и не заметила бы, если б не Сид. Чёрт возьми! То она зашивала белой
ниткой, то чёрной. Уж шила бы какой-нибудь одной, а то поневоле собьёшься… А Сида я всё-таки вздую — будет ему хороший урок!
Том не был Примерным Мальчиком, каким мог бы гордиться весь город. Зато он отлично знал, кто был примерным мальчиком, и ненавидел его.
Впрочем, через две минуты — и даже скорее — он позабыл все невзгоды. Не
потому, что они были для него менее тяжки и горьки, чем невзгоды, обычно
мучающие взрослых людей, но потому, что в эту минуту им овладела новая
могучая страсть и вытеснила у него из головы все тревоги. Точно так же и
взрослые люди способны забывать свои горести, едва только их увлечёт какое-нибудь новое дело. Том в настоящее время увлёкся одной драгоценной
новинкой: у знакомого негра он перенял особую манеру свистеть, и ему давно уже хотелось поупражняться в этом искусстве на воле, чтобы никто не
мешал. Негр свистел по-птичьи. У него получалась певучая трель, прерываемая короткими паузами, для чего нужно было часто-часто дотрагиваться
395
языком до нёба. Читатель, вероятно, помнит, как это делается, — если только
он когда-нибудь был мальчишкой. Настойчивость и усердие помогли Тому
быстро овладеть всей техникой этого дела. Он весело зашагал по улице, и рот
его был полон сладкой музыки, а душа была полна благодарности. Он чувствовал себя как астроном, открывший в небе новую планету, только радость
его была непосредственнее, полнее и глубже.
Летом вечера долгие. Было ещё светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед
ним стоял незнакомец, мальчишка чуть побольше его. Всякое новое лицо
любого пола и возраста всегда привлекало внимание жителей убогого городишки Санкт-Петербурга. К тому же на мальчике был нарядный костюм —
нарядный костюм в будний день! Это было прямо поразительно. Очень
изящная шляпа; аккуратно застёгнутая синяя суконная куртка, новая и чистая, и точно такие же брюки. На ногах у него были башмаки, даром, что сегодня ещё только пятница. У него был даже галстук — очень яркая лента.
Вообще он имел вид городского щёголя, и это взбесило Тома. Чем больше
Том глядел на это дивное диво, тем обтёрханнее казался ему его собственный
жалкий костюм и тем выше задирал он нос, показывая, как ему противны такие франтовские наряды. Оба мальчика встретились в полном молчании.
Стоило одному сделать шаг, делал шаг и другой, — но только в сторону,
вбок, по кругу. Лицо к лицу и глаза в глаза — так они передвигались очень
долго. Наконец Том сказал:
— Хочешь, я тебя вздую!
— Попробуй!
— А вот и вздую!
— А вот и не вздуешь!
— Захочу и вздую!
— Нет, не вздуешь!
— Нет, вздую!
— Нет, не вздуешь!
— Вздую!
— Не вздуешь!
Тягостное молчание. Наконец Том говорит:
— Как тебя зовут?
— А тебе какое дело?
— Вот я покажу тебе, какое мне дело!
— Ну, покажи. Отчего не показываешь?
— Скажи ещё два слава — и покажу.
— Два слова! Два слова! Два слова! Вот тебе! Ну!
— Ишь какой ловкий! Да если бы я захотел, я одною рукою мог бы задать
тебе перцу, а другую пусть привяжут — мне за опишу.
— Почему ж не задашь? Ведь ты говоришь, что можешь.
— И задам, если будешь ко мне приставать!
— Ай-яй-яй! Видали мы таких!
— Думаешь, как расфуфырился, так уж и важная птица! Ой, какая шляпа!
396
— Не нравится? Сбей-ка её у меня с головы, вот и получишь от меня на орехи.
— Врёшь!
— Сам ты врёшь!
— Только стращает, а сам трус!
— Ладно, проваливай!
— Эй ты, слушай: если ты не уймёшься, я расшибу тебе голову!
— Как же, расшибёшь! Ой-ой-ой!
— И расшибу!
— Чего же ты ждёшь? Пугаешь, пугаешь, а на деле нет ничего? Боишься,
значит?
— И не думаю.
— Нет, боишься!
— Нет, не боюсь!
— Нет, боишься!
Снова молчание. Пожирают друг друга глазами, топчутся на месте и делают
новый круг. Наконец они стоят плечом к плечу. Том говорит:
— Убирайся отсюда!
— Сам убирайся!
— Не желаю.
— И я не желаю.
Так они стоят лицом к лицу, каждый выставил ногу вперёд под одним и тем
же углом. С ненавистью глядя друг на друга, они начинают что есть силы
толкаться. Но победа не даётся ни тому, ни другому. Толкаются они долго.
Разгорячённые, красные, они понемногу ослабляют свой натиск, хотя каждый по-прежнему остаётся настороже… И тогда Том говорит:
— Ты трус и щенок! Вот я скажу моему старшему брату — он одним мизинцем отколотит тебя. Я ему скажу — он отколотит!
— Очень я боюсь твоего старшего брата! У меня у самого есть брат, ещё
старше, и он может швырнуть твоего вон через тот забор. (Оба брата — чистейшая выдумка.)
— Врёшь!
— Мало ли что ты скажешь!
Том большим пальцем ноги проводит в пыли черту и говорит:
— Посмей только переступить через эту черту! Я дам тебе такую взбучку,
что ты с места не встанешь! Горе тому, кто перейдёт за эту черту!
Чужой мальчик тотчас же спешит перейти за черту:
— Ну посмотрим, как ты вздуешь меня.
— Отстань! Говорю тебе: лучше отстань!
— Да ведь ты говорил, что поколотишь меня. Отчего ж не колотишь?
— Чёрт меня возьми, если не поколочу за два цента!
Чужой мальчик вынимает из кармана два больших медяка и с усмешкой протягивает Тому.
397
Том ударяет его по руке, и медяки летят на землю. Через минуту оба мальчика катаются в пыли, сцепившись, как два кота. Они дёргают друг друга за волосы, за куртки, за штаны, они щиплют и царапают друг другу носы, покрывая себя пылью и славой. Наконец неопределённая масса принимает отчётливые очертания, и в дыму сражения становится видно, что Том сидит верхом
на враге и молотит его кулаками.
— Проси пощады! — требует он.
Но мальчик старается высвободиться и громко ревёт — больше от злости.
— Проси пощады! — И молотьба продолжается.
Наконец чужой мальчик невнятно бормочет: «Довольно!» — и Том, отпуская
его, говорит:
— Это тебе наука. В другой раз гляди, с кем связываешься.
Чужой мальчик побрёл прочь, стряхивая с костюмчика пыль, всхлипывая,
шмыгая носом, время от времени оборачиваясь, качая головой и грозя жестоко разделаться с Томом «в следующий раз, когда поймает его». Том отвечал
насмешками и направился к дому, гордый своей победой. Но едва он повернулся спиной к незнакомцу, тот запустил в него камнем и угодил между лопатками, а сам кинулся бежать, как антилопа. Том гнался за предателем до
самого дома и таким образом узнал, где тот живёт. Он постоял немного у калитки, вызывая врага на бой, но враг только строил ему рожи в окне, а выйти
не пожелал. Наконец появилась мамаша врага, обозвала Тома гадким, испорченным, грубым мальчишкой и велела убираться прочь.
Том ушёл, но, уходя, пригрозил, что будет бродить поблизости и задаст её
сыночку как следует.
Домой он вернулся поздно и, осторожно влезая в окно, обнаружил, что попал
в засаду: перед ним стояла тётка; и, когда она увидела, что сталось с его
курткой и штанами, её решимость превратить его праздник в каторжную работу стала тверда, как алмаз.
Глава II
ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ МАЛЯР
Наступила суббота. Летняя природа сияла — свежая, кипящая жизнью. В
каждом сердце звенела песня, а если сердце было молодое, песня изливалась
из уст. Радость была на каждом лице, каждый шагал упруго и бодро. Белые
акации стояли в цвету и наполняли воздух ароматом. Кардифская гора, возвышавшаяся над городом, покрылась зеленью. Издали она казалась Обетованной землёй — чудесной, безмятежной, заманчивой.
Том вышел на улицу с ведром извёстки и длинной кистью. Он окинул взглядом забор, и радость в одно мгновенье улетела у него из души, и там — воцарилась тоска. Тридцать ярдов деревянного забора в девять футов вышины!
Жизнь показалась ему бессмыслицей, существование — тяжёлою ношею. Со
вздохом обмакнул он кисть в извёстку, провёл ею по верхней доске, потом
проделал то же самое снова и остановился: как ничтожна белая полоска по
сравнению с огромным пространством некрашеного забора! В отчаянии он
398
опустился на землю под деревом. Из ворот выбежал вприпрыжку Джим. В
руке у него было жестяное ведро.
Он напевал песенку «Девушки Буффало». Ходить за водой к городскому
насосу Том всегда считал неприятным занятием, но сейчас он взглянул на это
дело иначе. От вспомнил, что у насоса всегда собирается много народу: белые, мулаты, чернокожие; мальчишки и девчонки в ожидании своей очереди
сидят, отдыхают, ведут меновую торговлю игрушками, ссорятся, дерутся, балуются. Он вспомнил также, что хотя до насоса было не более полутораста
шагов, Джим никогда не возвращался домой раньше чем через час, да и то
почти всегда приходилось бегать за ним.
— Слушай-ка, Джим, — сказал Том, — хочешь, побели тут немножко, а за
водою сбегаю я.
Джим покачал головой и сказал:
— Не могу, масса Том! Старая хозяйка велела, чтобы я шёл прямо к насосу и
ни с кем не останавливался по пути. Она говорит: «Я уж знаю, говорит, что
масса Том будет звать тебя белить забор, так ты его не слушай, а иди своей
дорогой». Она говорит: «Я сама, говорит, пойду смотреть, как он будет белить».
— А ты её не слушай! Мало ли что она говорит, Джим! Давай сюда ведро, я
мигом сбегаю. Она и не узнает.
— Ой, боюсь, масса Том, боюсь старой миссис! Она мне голову оторвёт, ейбогу, оторвёт!
— Она! Да она пальцем никого не тронет, разве что стукнет напёрстком по
голове — вот и всё! Кто же на это обращает внимание? Говорит она, правда,
очень злые слова, ну, да ведь от слов не больно, если только она при этом не
плачет. Джим, я дам тебе шарик. Я дам тебе мой белый алебастровый шарик.
Джим начал колебаться.
— Белый шарик, Джим, отличный белый шарик!
— Так-то оно так, вещь отличная! А только всё-таки, масса Том, я крепко
боюсь старой миссис.
— И к тому же, если ты захочешь, я покажу тебе мой волдырь на ноге.
Джим был всего только человек и не мог не поддаться такому соблазну. Он
поставил ведро на землю, взял алебастровый шарик и, пылая любопытством,
смотрел, как Том разбинтовывает палец ноги, но через минуту уже мчался по
улице с ведром в руке и мучительной болью в затылке, между тем как Том
принялся деятельно мазать забор, а тётушка покидала поле битвы с туфлёй в
руке и торжеством во взоре.
Но энергии хватило у Тома ненадолго. Он вспомнил, как весело собирался
провести этот день, и на сердце у него стало ещё тяжелее. Скоро другие
мальчики, свободные от всяких трудов, выбегут на улицу гулять и резвиться.
У них, конечно, затеяны разные весёлые игры, и все они будут издеваться
над ним за то, что ему приходится так тяжко работать. Самая мысль об этом
жгла его, как огонь. Он вынул из карманов свои сокровища и стал рассматривать их: обломки игрушек, шарики и тому подобная рухлядь; всей этой дре399
бедени, пожалуй, достаточно, чтобы оплатить три-четыре минуты чужого
труда, но, конечно, за неё не купишь и получаса свободы! Он снова убрал
своё жалкое имущество в карман и отказался от мысли о подкупе. Никто из
мальчишек не станет работать за такую нищенскую плату. И вдруг в эту чёрную минуту отчаяния на Тома снизошло вдохновение! Именно вдохновение,
не меньше — блестящая, гениальная мысль.
Он взял кисть и спокойно принялся за работу. Вот вдали показался Бен Роджерс, тот самый мальчишка, насмешек которого он боялся больше всего. Бен
не шёл, а прыгал, скакал и приплясывал — верный знак, что на душе у него
легко и что он многого ждёт от предстоящего дня. Он грыз яблоко и время от
времени издавал протяжный мелодический свист, за которым следовали звуки на самых низких нотах: «дин-дон-дон, дин-дон-дон», так как Бен изображал пароход. Подойдя ближе, он убавил скорость, стал посреди улицы и
принялся, не торопясь, заворачивать, осторожно, с надлежащею важностью,
потому что представлял собою «Большую Миссури», сидящую в воде на девять футов. Он был и пароход, и капитан, и сигнальный колокол в одно и то
же время, так что ему приходилось воображать, будто он стоит на своём собственном мостике, отдаёт себе команду и сам же выполняет её.
— Стоп, машина, сэр! Динь-дилинь, динь-дилинь-динь!
Пароход медленно сошёл с середины дороги, и стал приближаться к тротуару.
— Задний ход! Дилинь-дилинь-динь!
Обе его руки вытянулись и крепко прижались к бокам.
— Задний ход! Право руля! Тш, дилинь-линь! Чшш-чшш-чшш!
Правая рука величаво описывала большие круги, потому что она представляла собой колесо в сорок футов.
— Лево на борт! Лево руля! Дилинь-динь-динь! Чшш-чшш-чшш!
Теперь левая рука начала описывать такие же круги.
— Стоп, правый борт! Дилинь-динь-динь! Стоп, левый борт! Вперёд и
направо! Стоп! — Малый ход! Динь дилинь! Чуу-чуу-у! Отдай конец! Да
живей, пошевеливайся! Эй, ты, на берегу! Чего стоишь! Принимай канат!
Носовой швартов! Накидывай петлю на столб! Задний швартов! А теперь отпусти! Машина остановлена, сэр! Дилинь-динь-динь! Шт! шт! шт! (Машина
выпускала пары.)
Том продолжал работать, не обращая на пароход никакого внимания. Бен
уставился на него и через минуту сказал:
— Ага! Попался!
Ответа не было. Том глазами художника созерцал свой последний мазок, потом осторожно провёл кистью опять и вновь откинулся назад — полюбовался. Бен подошёл, и встал рядом. У Тома слюнки потекли при виде яблока, но
он как ни в чём не бывало упорно продолжал свою работу. Бен оказал:
— Что, брат, заставляют работать?
Том круто повернулся к нему:
— А, это ты, Бен! Я и не заметил.
400
— Слушай-ка, я иду купаться… да, купаться! Небось и тебе хочется, а? Но
тебе, конечно, нельзя, придётся работать. Ну конечно, ещё бы!
Том посмотрел на него и сказал:
— Что ты называешь работой?
— А разве это не работа?
Том снова принялся белить забор и ответил небрежно:
— Может, работа, а может, и нет. Я знаю только одно: Тому Сойеру она по
душе.
— Да что ты? Уж не хочешь ли ты оказать, что для тебя это занятие — приятное?
Кисть продолжала гулять по забору.
— Приятное? А что же в нём такого неприятного? Разве мальчикам каждый
день достаётся белить заборы?
Дело представилось в новом свете. Бен перестал грызть яблоко. Том с упоением художника водил кистью взад и вперёд, отступал на несколько шагов,
чтобы полюбоваться эффектом, там и сям добавлял штришок и снова критически осматривал сделанное, а Бен следил за каждым его движением, увлекаясь всё больше и больше. Наконец оказал:
— Слушай, Том, дай и мне побелить немножко!
Том задумался и, казалось, был готов согласиться, но в последнюю минуту
передумал:
— Нет, нет, Бен… Всё равно ничего не выйдет. Видишь ли, тётя Полли
ужасно привередлива насчёт этого забора: он ведь выходит на улицу. Будь
это та сторона, что во двор, другое дело, но тут она страшно строга — надо
белить очень и очень старательно. Из тысячи… даже, пожалуй, из двух тысяч
мальчиков найдётся только один, кто сумел бы выбелить его как следует.
— Да что ты? Вот никогда бы не подумал. Дай мне только попробовать… ну
хоть немножечко. Будь я на твоём месте, я б тебе дал. А, Том?
— Бен, я бы с радостью, честное слово, но тётя Полли… Вот Джим тоже хотел, да она не позволила. Просился и Сид — не пустила. Теперь ты понимаешь, как мне трудно доверить эту работу тебе? Если ты начнёшь белить, да
вдруг что-нибудь выйдет не так…
— Вздор! Я буду стараться не хуже тебя. Мне бы только попробовать! Слушай: я дам тебе серединку вот этого яблока.
— Ладно! Впрочем, нет, Бен, лучше не надо… боюсь я…
— Я дам тебе всё яблоко — всё, что осталось.
Том вручил ему кисть с видимой неохотой, но с тайным восторгом в душе. И
пока бывший пароход «Большая Миссури» трудился и потел на припёке, отставной художник сидел рядом в холодке на каком-то бочонке, болтал ногами, грыз яблоко и расставлял сети для других простаков. В простаках недостатка не было: мальчишки то и дело подходили к забору — подходили зубоскалить, а оставались белить. К тому времени, как Бен выбился из сил, Том
уже продал вторую очередь Билли Фишеру за совсем нового бумажного
змея; а когда и Фишер устал, его сменил Джонни Миллер, внеся в виде платы
401
дохлую крысу на длинной верёвочке, чтобы удобнее было эту крысу вертеть, — и так далее, и так далее, час за часом. К полудню Том из жалкого
бедняка, каким он был утром, превратился в богача, буквально утопающего в
роскоши. Кроме вещей, о которых мы сейчас говорили, у него оказались двенадцать алебастровых шариков, обломок зубной «гуделки», осколок синей
бутылки, чтобы глядеть сквозь него, пушка, сделанная из катушки для ниток,
ключ, который ничего не хотел отпирать, кусок мела, стеклянная пробка от
графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котёнок, медная дверная ручка, собачий ошейник — без собаки, — рукоятка ножа, четыре апельсиновые корки и старая, сломанная оконная рама.
Том приятно и весело провёл время в большой компании, ничего не делая, а
на заборе оказалось целых три слоя извёстки! Если бы извёстка не кончилась,
он разорил бы всех мальчиков этого города.
Том оказал себе, что, в сущности, жизнь не так уж пуста и ничтожна. Сам того не ведая, он открыл великий закон, управляющий поступками людей, а
именно: для того чтобы человек или мальчик страстно захотел обладать какой-нибудь вещью, пусть эта вещь достанется ему возможно труднее. Если
бы он был таким же великим мудрецом, как и автор этой книги, он понял бы,
что Работа есть то, что мы обязаны делать, а Игра есть то, что мы не обязаны
делать. И это помогло бы ему уразуметь, почему изготовлять бумажные цветы или, например, вертеть мельницу — работа, а сбивать кегли и восходить
на Монблан —удовольствие. В Англии есть богачи-джентльмены, которые в
летние дни управляют четвёркой, везущей омнибус за двадцать — тридцать
миль, только потому, что это благородное занятие стоит им значительных
денег; но, если бы им предложили жалованье за тот же нелёгкий труд, развлечение стало бы работой, и они сейчас же отказались бы от неё.
Некоторое время Том не двигался с места; он размышлял над той существенной переменой, какая произошла в его жизни, а потом направил свои стопы в
главный штаб — рапортовать об окончании работы.
Глава XIII
ШАЙКА ПИРАТОВ ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
Том принял твёрдое, бесповоротное решение. В душе у него был мрак безнадёжности. Он говорил себе, что он одинок, всеми покинут, что никто в мире
не любит его. Потом, когда люди узнают, до чего они довели его, может
быть, они раскаются и пожалеют о нём. Он старался быть хорошим и делать
добро, но ему не хотели помочь. Если уж им надо непременно избавиться от
него — что ж, он уйдёт, и пусть бранят его сколько хотят. Сделайте одолжение, браните! Разве одинокий, всеми брошенный мальчик имеет какоенибудь право роптать? Он не хотел, но приходится. Они сами вынудили его
стать на путь преступлений. Иного выбора у него нет.
Он дошёл уже почти до конца Лугового переулка, и звон школьного колокола, сзывавшего в классы, еле долетел до него. Том всхлипнул при мысли, что
никогда-никогда больше не услышит хорошо знакомого звона. Это было
тяжко, но что же делать — его заставляют. Его, бесприютного, гонят блуж402
дать по пустынному миру — и тут ничего не поделаешь. Но он прощает им
всем… да, прощает. Тут его всхлипывания стали сильнее и чаще.
Как раз в эту минуту он повстречался со своим лучшим другом Джо Гарпером. У того тоже были заплаканные глаза, и в душе, очевидно, созрел великий и мрачный план. Несомненно, они представляли собой «две души, окрылённые единой мечтой». Том, вытирая глаза рукавом, поведал о своём решении уйти из дому, где так жестоко обращаются с ним и где он ей в ком не
встречает сочувствия, — уйти и никогда не возвращаться. В заключение он
выразил надежду, что Джо не забудет его.
Но тут обнаружилось, что Джо и сам собирался просить своего друга о том
же и давно уже ищет его. Мать отстегала Джо за то, что он будто бы выпил
какие-то сливки, а он не пробовал их и даже в глаза не видал. Очевидно, он
ей надоел, и она хочет от него отвязаться. Если так, ему ничего не остаётся,
как исполнить её желание: он надеется, что она будет счастлива и никогда не
пожалеет о том, что выгнала своего бедного мальчика к равнодушным и бесчувственным людям, чтобы он страдал и умер.
Оба страдальца шли рядом, поверяя свои скорби друг другу. Они уговорились стоять друг за друга, как братья, и никогда не расставаться, пока смерть
не избавит их от мук. Затем они принялись излагать свои планы. Джо хотел
бы уйти в отшельники, жить в уединённой пещере, питаясь сухими корками,
и умереть от холода, нужды и душевных терзаний, но, выслушав Тома, признал, что преступная жизнь имеет свои преимущества, и согласился сделаться пиратом.
В трёх милях от Санкт-Петербурга, там, где река Миссисипи достигает более
мили ширины, есть длинный, узкий, поросший деревьями остров с песчаной
отмелью у верхнего конца — вполне подходящее — место для изгнанников.
Остров был необитаем и лежал ближе к противоположному берегу, поросшему густым, дремучим лесом, где тоже не было, ни одного человека. Потому-то они и решили поселиться на этом острове — острове Джексона. Им и в
голову не пришло спросить себя, кто будет жертвами их пиратских набегов.
Затем они разыскали Гекльберри Финна, и он охотно присоединился к их
шайке; Геку было всё равно, какую карьеру избрать, он был к этому вполне
равнодушен. Они расстались, уговорившись встретиться на берегу реки, в
уединённом месте на две мили выше городка, в свой излюбленный час, то
есть в полночь. Там, у берега, был виден небольшой бревенчатый плот, который они решили похитить. Условлено было, что каждый захватит с собой
удочки и рыболовные крючки, а также съестные припасы, те, какие удастся
украсть — по возможности, самым загадочным и таинственным образом, как
и подобает разбойникам. Ещё до вечера каждый из них успел с наслаждением распространить среди товарищей весть, что скоро в городе «кое-что
услышат». Все, кому был дан этот туманный намёк, получили также приказ
«держать язык за зубами и ждать».
Около полуночи Том явился с варёным окороком и ещё кое-какой провизией
и притаился в густой заросли на невысокой круче у самого берега. С кручи
403
было видно то место, где они должны были встретиться. Было тихо, сияли
звёзды. Могучая река покоилась внизу, как спящий океан. Том прислушался
— ни звука. Тогда он тихо, протяжно свистнул. Снизу донёсся ответный
свист. Том свистнул ещё два раза, и ему снова ответили. Потом чей-то приглушённый голос спросил: — Кто идёт?
— Том Сойер, Чёрный Мститель Испанских морей. Назовите ваши имена!
— Гек Финн, Кровавая Рука, и Джо Гарпер, Гроза Океанов.
Эти прозвища Том позаимствовал из своих излюбленных книг.
— Ладно. Скажите пароль!
В ночной тишине два хриплых голоса одновременно произнесли одно и то
же ужасное слово:
— « Кровь»!
Том швырнул сверху свой окорок и сам скатился вслед за ним, разодрав и
кожу и одежду. С кручи можно было спуститься по отличной, очень удобной
тропинке, бегущей вдоль берега, но она, к сожалению, была лишена тех
опасностей, которые так ценят пираты. Гроза Океанов раздобыл огромный
кусок свиной грудинки и еле дотащил его до места. Финн Кровавая Рука стянул где-то сковороду и целую пачку полусырых табачных листьев, а также
несколько стеблей маиса, чтобы заменить ими трубки, хотя, кроме него, ни
один из пиратов не курил и не жевал табаку. Чёрный Мститель Испанских
морей объявил, что нечего и думать пускаться в путь без огня. Это была благоразумная мысль: спички в таких отдалённых местах были в те времена ещё
малоизвестны. В ста шагах выше по течению мальчики увидели костёр, догорающий на большом плоту, подкрались к нему и стащили головню. Из этого они устроили целое приключение: поминутно «цыкали» друг на друга и
прикладывали пальцы к губам, призывая к безмолвию, хватались руками за
воображаемые рукоятки кинжалов и зловещим шёпотом приказывали, если
только «враг» шевельнётся, «всадить ему нож по самую рукоятку», потому
что «мёртвый не выдаст». Мальчуганы отлично знали, что плотовщики ушли
в город и либо шатаются по лавкам, либо пьянствуют, — всё же им не было
бы никакого оправдания, если бы они вели себя не так, как полагается заправским пиратам.
Затем они двинулись в путь. Том командовал. Гек работал кормовым веслом.
Джо — носовым. Том стоял на середине корабля. Мрачно нахмурив брови,
скрестив руки на груди, он командовал негромким, суровым шёпотом:
— Круче к ветру!.. Уваливай под ветер!
— Есть, сэр!
— Так держать!
— Есть, сэр!
— Держи на румб!
— Есть держать на румб, сэр!
Так как мальчики ровно и спокойно гребли к середине реки, все эти приказания отдавались «для виду» и ничего, собственно, не означали.
404
— Какие подняты на корабле паруса?
— Нижние, марсели, и бом-кливера, сэр!
— Поднять бом-брамсели! Живо! Десяток матросов на форстень-стаксели!
Пошевеливайся!
— Есть, сэр!
— Распусти грот-брамсель! Шкоты и брасы! Поживей, молодцы!
— Есть, сэр!
— Клади руль под ветер! Лево на борт! Будь наготове, чтобы встретить врага! Лево руля! Ну, молодцы! Навались дружней! Так держать!
— Есть, сэр!
Плот миновал середину реки, мальчики направили его по течению и положили вёсла. Уровень воды в реке был невысок, так что течение оказалось не
особенно сильное: две или три мили в час. Минут сорок мальчики плыли в
глубоком молчании. Как раз в это время они проходили мимо своего городка,
который был теперь так далеко. Городок мирно спал. Только по двум-трём
мерцающим огонькам можно было угадать, где он лежит — над широким
туманным простором воды, усеянной алмазами звёзд. Спящим жителям и в
голову не приходило, какое великое событие совершается в эту минуту. Чёрный Мститель Испанских морей всё ещё стоял неподвижно, скрестив на груди руки и «глядя в последний раз» на то место, где некогда он знал столько
радостей, а потом изведал столько мук. Ему страшно хотелось, чтобы она
увидела, как он несётся по бурным волнам и безбоязненно глядит в лицо
смерти, идя навстречу гибели с мрачной улыбкой. Тому не потребовалось
большого усилия фантазии, чтобы вообразить, будто с острова Джексона не
видать городка, будто сам он далеко-далеко и «в последний раз» глядит на
родные места, с разбитым и в то же время торжествующим сердцем…
Остальные пираты тоже навеки прощались с родными местами, так что их
чуть было не пронесло мимо острова; но они вовремя заметили опасность и
предупредили её. Около двух часов ночи плот сел на песчаную отмель ярдах
в двухстах от верхней оконечности острова, и они долго ходили взад и вперёд по колено в воде, пока не перетаскали туда всю добычу. На плоту был
старый парус; они сняли его и натянули между кустами вместо навеса, чтобы
укрыть провиант; сами они в хорошую погоду будут спать под открытым небом — как и подобает разбойникам.
Они развели костёр около упавшего дерева в мрачной чаще леса, шагах в
двадцати — тридцати от опушки, поджарили себе на сковороде немного свинины на ужин и съели половину всего запаса кукурузных лепёшек. Ах, какое
великое счастье — пировать на приволье, в девственном лесу, на неисследованном и необитаемом острове, вдали от людского жилья! Никогда не вернутся они к цивилизованной жизни. Вспыхивающий огонь освещал их лица,
и бросал красноватый отблеск на деревья — эту колоннаду их лесного храма, — на глянцевитые листья и на гирлянды дикого винограда. Когда были
съедены последние кусочки грудинки и последние ломти кукурузных лепёшек, мальчики в приятнейшем расположении духа растянулись на траве.
405
Правда, они могли бы найти более прохладное место, но лежать у костра в
лесу так увлекательно, так романтично!
— Ну, разве не славно? — воскликнул Джо.
— Чудесно! — отозвался Том.
— Что сказали бы другие ребята, если бы увидели нас?
— Что? Да они прямо умерли бы от зависти! Правда, Гекки?
— Уж это так! — отвечал Гекльберри. — Не знаю, как другие, а я доволен.
Лучшего мне не надо. Не каждый день случается набивать себе досыта брюхо, и, кроме того, сюда уж никто не придёт и не даст тебе по шее ни за что ни
про что. И не обругает тебя.
— Такая жизнь как раз по мне, — объявил Том. — Не надо вставать рано
утром, не надо ходить в школу, не надо умываться и проделывать всю эту
чушь. Видишь ли, Джо, покуда пират на берегу, ему куда легче живётся, чем
отшельнику: никакой работы, сиди сложа руки. Отшельник обязан всё время
молиться. И живёт он в одиночку, без компании.
— Это верно, — сказал Джо. — Прежде я об этом не думал, а теперь, когда я
сделался пиратом, я и сам вижу, что разбойничать куда веселее.
— Видишь ли, — объяснил ему Том, — теперь отшельники не в таком почёте, как прежде, а к пирату люди всегда относятся с большим уважением. Отшельники должны непременно носить жёсткое рубище, посыпать себе голову
пеплом, спать на голых камнях, стоять под дождём и…
— А зачем они посыпают себе голову пеплом, — перебил его Гек, — и зачем
наряжаются в рубище?
— Не знаю… Такой уж порядок. Если ты отшельник, хочешь не хочешь, а
должен проделывать все эти штуки. И тебе пришлось бы, если бы ты пошёл в
отшельники.
— Ну нет! Шалишь! — сказал Гек.
— А что бы ты сделал?
— Не знаю… Сказал бы: не хочу — и конец.
— Нет, Гек, тебя и слушать не будут. Такое правило. И как бы ты нарушил
его?
— А я бы убежал, вот и всё.
— И был бы не отшельник, а олух! Осрамился бы на всю жизнь!
Кровавая Рука ничего не ответил, так как нашёл себе более интересное дело.
Он уже выдолбил из кукурузного початка трубку, а теперь приладил к ней
широкий стебель и, набив её доверху табачными листьями, как раз в ту минуту прикладывал к ней уголёк из костра. Выпустив облако ароматного дыма, он почувствовал себя на вершинах блаженства. Остальные пираты, глядя
на него, испытывали жгучую зависть и тайно решили усвоить как можно
скорее этот великолепный порок
Гек опять обратился к Тому:
— А что же они делают, пираты?
— О! Пираты живут очень весело: берут в плен корабли и сжигают их, и забирают себе золото, и закапывают его в землю на своём острове в каком406
нибудь страшном месте, где его стерегут привидения и всякая нечисть. А
матросов и пассажиров они убивают — заставляют их пройтись по доске…
— А женщин увозят к себе на остров, — вставил Джо. — Женщин они не
убивают.
— Да, — поддержал его Том, — женщин они не убивают. Они благородные
люди. И потом, женщины всегда красавицы.
— И какая на них одежда роскошная — вся в золоте, в серебре, в брильянтах! — восторженно прибавил Джо.
— На ком? — спросил Гек.
— На пиратах.
Гек Финн безнадёжным взором оглядел свой собственный наряд.
— Костюм у меня не пиратский, — сказал он с глубокой печалью, — но у
меня только этот и есть.
Мальчики утешили его, говоря, что красивого костюма ему ждать недолго:
как только они начнут свои набеги, у них будет и золото, и платье, и всё. А
для начала годятся и его лохмотья, хотя обыкновенно богатые пираты, начиная свои похождения, предварительно запасаются соответствующим гардеробом.
Мало-помалу разговор прекратился: у маленьких беглецов слипались глаза,
их одолевала дремота. Трубка выскользнула из пальцев Кровавой Руки, и он
заснул сном усталого праведника. Гроза Океанов и Чёрный Мститель уснули
не так скоро. Молитву на сон грядущий они прочитали про себя и лёжа, так
как некому было заставить их стать на колени и прочитать её вслух. Говоря
откровенно, они решили было и совсем не молиться, но боялись, что небо
ниспошлёт на их головы специальную молнию, которая истребит их на месте. Вскоре они стали засыпать. Но как раз в эту минуту в их души прокралась непрошеная, неотвязная гостья, которая называется совестью. Они начали смутно опасаться, что, убежав из дому, поступили, пожалуй, не совсем
хорошо; потом они вспомнили об украденном мясе, и тут начались настоящие муки. Они пытались успокоить совесть, напоминая ей, что им и прежде
случалось десятки раз похищать из кладовой то конфеты, то яблоко, но совесть находила эти доводы слабыми и не хотела умолкать. Под конец им стало казаться, что стянуть леденец или яблоко — это пустая проделка, но взять
чужой окорок, чужую свинину и тому подобные ценности — это уже настоящая кража, против которой и в библии есть особая заповедь. Поэтому они
решили в душе, что, пока они останутся пиратами, они не запятнают себя таким преступлением, как кража. Тогда совесть согласилась заключить перемирие, и эти непоследовательные пираты тихо и спокойно уснули.
Глава XIV
ЛАГЕРЬ СЧАСТЛИВЫХ ПИРАТОВ
Проснувшись поутру, Том долго не мог сообразить, где он. Он сел, протёр
глаза и осмотрелся — лишь тогда он пришёл в себя. Был прохладный серый
рассвет. Глубокое безмолвие леса было проникнуто восхитительным чувством покоя. Ни один листок не шевелился, ни один звук не нарушал разду407
мья великой Природы. На листьях и травах бусинками блестела роса. Белый
слой пепла лежал на костре, и тонкий синий дымок поднимался прямо над
ним. Джо и Гек ещё спали.
Далеко в глубине леса крикнула какая-то птица; отозвалась другая; где-то застучал дятел. По мере того как белела холодная серая мгла, звуки росли и
множились — везде проявлялась жизнь. Чудеса Природы, стряхивающей с
себя сон и принимающейся за работу, развёртывались перед глазами глубоко
задумавшегося мальчика. Маленькая зелёная гусеница проползла по мокрому
от росы листу. Время от времени она приподнимала над листом две трети
своего тела, как будто принюхиваясь, а затем ползла дальше.
— Снимает мерку, — сказал Том.
Когда гусеница приблизилась к нему, он замер и стал неподвижен, как камень, и в его душе то поднималась надежда, то падала, в зависимости от того,
направлялась ли гусеница прямо к нему или выказывала намерение двинуться по другому пути. Когда гусеница остановилась, и на несколько мучительных мгновений приподняла своё согнутое крючком туловище, раздумывая, в
какую сторону ей двинуться дальше, и наконец переползла к Тому на ногу и
пустилась путешествовать по ней, его сердце наполнилось радостью, ибо это
значило, что у него будет новый костюм — о, конечно, раззолоченный, блестящий пиратский мундир! Откуда ни возьмись, появилась целая процессия
муравьёв, и все они принялись за работу; один стал отважно бороться с мёртвым пауком и, хотя тот был впятеро больше, поволок его верх по дереву.
Бурая божья коровка, вся в пятнышках, взобралась на головокружительную
высоту травяного стебля. Том наклонился над ней и сказал:
Божья коровка, лети-ка домой, —
В твоём доме пожар, твои детки одни.
Божья коровка сейчас же послушалась, полетела спасать малышей, и Том не
увидел в этом ничего удивительного: ему было издавна известно, что божьи
коровки всегда легкомысленно верят, если им скажешь, что у них в доме пожар; он уже не раз обманывал их, пользуясь их простотой и наивностью. Затем, бодро толкая перед собой свой шар, появился навозный жук, и Том тронул его пальцем, чтобы поглядеть, как он прижмёт лапки к телу и притворится мёртвым. К этому времени птицы распелись вовсю как безумные. Дрозд,
северный пересмешник, уселся па дереве над самой головой Тома и с большим удовольствием принялся передразнивать трели своих пернатых соседей.
Как голубой огонёк, промелькнула в воздухе крикливая сойка, села на ветку
в двух шагах от мальчика, склонила головку набок и с жадным любопытством уставилась на незнакомых пришельцев. Быстро пробежали друг за
другом серая белка и другой зверёк, покрупнее, лисьей породы. Они по временам останавливались и садились на задние лапки, чтобы глянуть и фыркнуть па нежданных гостей, потому что эти лесные зверушки, по всей вероятности, никогда раньше не видали человека и не знали, бояться его или нет.
Теперь уже вся Природа проснулась и начала шевелиться. Длинные копья
408
солнечных лучей там и сям пронизали густую листву. Откуда-то выпорхнуло
несколько бабочек.
Том растолкал остальных пиратов; все они с громким криком помчались к
реке, мигом сбросили с себя всю одежду — и давай гоняться друг за дружкой, играть в чехарду в неглубокой прозрачной воде, окружающей белую
песчаную отмель. Их нисколько не тянуло туда, в городок, ещё спавший вдали, за величавой пустыней воды. Ночью, плот смыло; он был унесён либо
прихотливым течением, либо незначительным подъёмом воды, но мальчикам
это даже доставило радость: теперь было похоже на то, что мост между ними
и цивилизованным миром сожжён.
Они вернулись в лагерь удивительно свежие, счастливые и страшно голодные; скоро походный костёр запылал у них снова. Гек нашёл неподалёку источник чистой холодной воды, мальчики смастерили себе чашки из широких
дубовых и ореховых листьев и решили, что вода, подслащённая чарами дикого леса, весьма недурно заменяет им кофе. Джо стал нарезать к завтраку ветчину. Но Том и Гек попросили его повременить с этим делом: они побежали
к реке, к одному местечку, обещающему неплохую добычу, и забросили
удочки. Добыча не заставила себя долго ждать. Джо не успел ещё потерять
терпение, как они вернулись к костру, таща превосходного карпа, двух окуней, маленького сома — словом, достаточно провизии, чтобы накормить целую семью. Они поджарили рыбу вместе с грудинкой и были поражены: никогда ещё рыба не казалась им такой вкусной. Они не знали, что чем скорее
изжаришь пресноводную рыбу, тем она приятнее на вкус, и не думали о том,
какой прекрасной приправой к еде служит сон в лесу, беготня на открытом
воздухе, купанье и в значительной степени — голод.
Позавтракав, они улеглись в тени, подождали, пока Гек выкурит трубочку, а
затем отправились в глубь леса на разведку. Они весело шагали через гниющий валежник, продираясь сквозь заросли, между стволами могучих лесных
королей, с венценосных вершин которых свисали до самой земли длинные
виноградные плети как знаки их царственной власти. Время от времени в
чаще попадались прогалины, очень уютные, устланные коврами травы и
сверкавшие цветами, как драгоценными камнями.
В пути многое доставляло им радость, но ничего необыкновенного они не
нашли. Они установили, что остров имеет около трёх миль в длину и четверть мили в ширину и что он отделяется от ближайшего берега узким проливом, шириной в какие-нибудь двести ярдов. Купались они чуть, не каждый
час и потому вернулись в лагерь уже под вечер. Они были слишком голодны
и не стали тратить время на рыбную ловлю, но превосходно пообедали холодной ветчиной, а затем улеглись в тени поболтать. Их беседа скоро начала
прерываться, а потом и совсем замерла. Чувство одиночества, тишина, и
торжественность леса понемногу оказывали на них своё действие. Они задумались. Их охватила какая-то смутная тоска. Вскоре она приняла более определённую форму первых проблесков тоски по дому. Даже Финн Кровавая
Рука и тот начал с грустью мечтать о чужих ступеньках и пустых бочках. Но
409
каждый устыдился своей слабости, и ни у кого не хватило отваги высказать
свою мысль вслух.
С некоторых пор до них издалека доносился какой-то особенный звук, но они
— не замечали его, как мы иногда не замечаем тиканья часов. Однако таинственный звук мало-помалу стал громче, и не заметить его было нельзя.
Мальчики вздрогнули, переглянулись и стали прислушиваться. Наступило
долгое молчание, глубокое, ничем не нарушаемое. Затем они услышали глухое и мрачное «бум!»
— Что это? — спросил Джо еле слышно.
— Не знаю! — шёпотом отозвался Том.
— Это не гром, — сказал Гекльберри в испуге, — потому что гром, он…
— Замолчите! — крикнул Том. — И слушайте.
Они подождали с минуту, которая показалась им вечностью, и затем торжественную тишь опять нарушило глухое «бум!»
— Идём посмотрим!
Все трое вскочили и побежали к берегу, туда, откуда был виден городок. Раздвинув кусты, они стали вглядываться вдаль. Посередине реки, на милю ниже Санкт-Петербурга, плыл по течению небольшой пароход, обычно служивший паромом. Было видно, что на его широкой палубе толпится народ.
Вокруг пароходика шныряло множество лодок, но мальчики не могли разобрать, что делают сидящие в них люди.
Внезапно у борта парохода взвился столб белого дыма; когда этот дым превратился в безмятежное облако, до слуха зрителей донёсся тот же унылый
звук.
— Теперь я знаю, в чём дело! — воскликнул Том. — Кто-то утонул!
— Верно, — заметил Гек. — То же самое было и прошлым летом, когда утоп
Билли Тернер; тогда тоже стреляли из пушки над водой — от этого утопленники всплывают наверх. Да! А ещё возьмут ковриги хлеба, наложат в них
живого серебра и пустят по воде: где лежит тот, что утоп, там хлеб и остановится.
— Да, я слыхал об этом, — сказал Джо. — Не понимаю, отчего это хлеб
останавливается?
— Тут, по-моему, дело не в хлебе, а в том, какие над, ним слова говорят, когда пускают его по воде, — сказал Том.
— Ничего не говорят, — возразил Гек. — Я видал: не говорят ничего.
— Странно!.. — сказал Том. — А может, потихоньку говорят… про себя —
чтобы никто не слыхал. Ну конечно! Об этом можно было сразу догадаться.
Мальчики согласились, что Том совершенно прав, так как трудно допустить,
чтобы какой-то ничего не смыслящий кусок хлеба без всяких: магических
слов, произнесённых над ним, мог действовать так разумно, когда его посылают по такому важному делу.
— Чёрт возьми! Хотел бы я теперь быть на той стороне! — сказал Джо.
— И я тоже, — отозвался Гек. — Страсть хочется знать, кто это там утоп!
410
Мальчики глядели вдаль и прислушивались. Вдруг в уме у Тома сверкнула
догадка:
— Я знаю, кто утонул. Мы!
В тот же миг они почувствовали себя героями. Какое торжество, какое счастье! Их ищут, их оплакивают; из-за них сердца надрываются от горя; из-за
них проливаются слёзы; люди вспоминают о том, как они были жестоки к
этим бедным погибшим мальчикам, мучаются поздним раскаянием, угрызениями совести. И как чудесно, что о них говорит целый город, им завидуют
все мальчики — завидуют их ослепительной славе.
Это лучше всего. Из-за одного этого, в конце концов, стоило сделаться пиратами.
С наступлением сумерек пароходик занялся своей обычной работой, и лодки
исчезли. Пираты вернулись в лагерь. Они ликовали. Они гордились той почётной известностью, которая выпала на их долю. Им было лестно, что они
причинили всему городу столько хлопот. Они наловили рыбы, приготовили
ужин и съели его, а потом стали гадать, что теперь говорят и думают о них в
городке, и при этом рисовали себе такие картины общего горя, на которые им
было очень приятно смотреть. Но когда тени ночи окутали их, разговор понемногу умолк; все трое пристально смотрели в огонь, а мысли их, видимо,
блуждали далеко-далеко. Возбуждение теперь улеглось, и Том и Джо не могли не вспомнить о некоторых близких им людях, которым вряд ли было так
же весело от этой забавной проделки. Явились кое-какие сомнения. У обоих
стало на душе неспокойно, оба почувствовали себя несчастными и два-три
раза невольно вздохнули. В конце концов Джо робко осмелился спросить у
товарищей, как отнеслись бы они к мысли о возвращении в цивилизованный
мир… конечно, не сейчас, но…
Том осыпал его злыми насмешками. Гек, которого никак нельзя было обвинить, что его тянет к родному очагу, встал на сторону Тома, и поколебавшийся Джо поспешил «объяснить», что, в сущности, он пошутил. Джо был
рад, когда его простили, оставив на нём только лёгкую тень подозрения, будто он малодушно скучает по дому. На этот раз бунт был подавлен — до поры
до времени.
Мрак ночи сгущался. Гек всё чаще клевал носом и наконец захрапел; за ним
и Джо. Том некоторое время лежал неподвижно, опираясь на локоть и пристально вглядываясь в лица товарищей. Потом он тихонько встал на колени и
начал при мерцающем свете костра шарить в траве. Найдя несколько свернувшихся в трубку широких кусков тонкой белой коры платана, он долго
рассматривал каждый кусок и наконец выбрал два подходящих; затем, стоя
на коленях возле костра, он с трудом нацарапал на каждом куске несколько
строк своей «красной охрой». Один из них он свернул по-прежнему трубкой
и сунул в карман, а другой положил в шляпу Джо, немножко отодвинув её от
её владельца. Кроме того, он положил в шляпу несколько сокровищ, бесценных для каждого школьника, в том числе кусок мела, резиновый мяч, три
рыболовных крючка и один из тех шариков, которые называются «взаправду
411
хрустальными». Затем осторожно, на цыпочках он стал пробираться между
деревьями. Когда же почувствовал, что товарищи остались далеко позади и
не услышат его шагов, пустился что есть духу бежать прямо к отмели.
Глава XVI
ПЕРВЫЕ ТРУБКИ: —«Я ПОТЕРЯЛ НОЖИК»
После обеда вся разбойничья шайка двинулась на песчаную отмель за черепашьими яйцами. Мальчики тыкали палками в песок и, найдя мягкое местечко, опускались на колени и начинали рыть руками. Из иной ямки добывали
сразу по пяти-шести десятков яиц. Яйца были совершенно круглые, белые,
чуть поменьше грецкого ореха. В этот вечер у пиратов был роскошный ужин
— они объедались яичницей; так же великолепно пировали они на следующее утро, в пятницу.
После завтрака они прыгали и скакали на отмели, с громкими криками гоняясь друг за другом, сбрасывая с себя на бегу одежду, а потом, голые, мчались
далеко-далеко, к мелководью, продолжая бесноваться и там. Сильное течение
порою сбивало их с ног, но от этого им становилось ещё веселее. Они нагибались все вместе к воде и брызгали друг в друга, причём каждый подкрадывался к врагу осторожно, отвернув лицо, чтобы самого не забрызгали. Затем
они вступали врукопашную тут же, в воде, пока победитель не окунал
остальных с головой. Кончалось тем, что оказывались под водою все трое.
Все трое превращались в клубок белеющих рук и ног, и когда снова появлялись над гладью реки, то и пыхтели, и фыркали, смеялись и отплёвывались, и
жадно хватали воздух.
Выбившись из сил, они выбегали на пляж, кидались врастяжку на сухой, раскалённый песок и закапывались в него, а затем снова бросались в воду, и всё
начиналось сначала. Наконец им пришло в голову, что их кожа смахивает на
трико телесного цвета; они начертили на песке круг и устроили цирк, в котором было целых три клоуна, так как ни один не хотел уступить другому эту
завидную роль.
Затем они достали свои шарики и стали играть в «подкидалку», в «тянуху», в
«тепки», пока и эта забава не наскучила им. Тогда Гек и Джо снова пошли
купаться, а Том не рискнул и остался на берегу, так как обнаружил, что, когда он сбрасывал штаны, у него развязался шнурок, которым к его лодыжке
была привязана трещотка гремучей змеи. Он никак не мог понять, почему с
ним не сделалась судорога, раз на нём не было этого волшебного талисмана.
Он так и не отважился войти в воду, покуда не нашёл своей трещотки, а тем
временем его товарищи уже устали и вышли полежать на берегу. Малопомалу они разошлись кто куда, разомлели от скуки, и каждый с тоской
смотрел в ту сторону, где дремал под солнцем родной городок. Том бессознательно писал на песке большим пальцем ноги слово «Бекки». Потом он
спохватился, стёр написанное и выбранил себя за свою слабость, но не мог
удержаться и снова написал это имя, потом снова стёр и, чтобы спастись от
искушения, кликнул товарищей.
412
Но Джо упал духом почти безнадёжно. Он так тосковал по дому, что у него
уже не было сил выносить эти муки. Каждую минуту он готов был заплакать.
Гек тоже приуныл. Том был подавлен, но изо всех сил старался скрыть свою
печаль. У него была тайна, которую до поры до времени он не хотел открывать товарищам; но, если ему не удастся стряхнуть с них мятежную тоску,
он, так и быть, откроет им эту тайну теперь же. И с напускной весёлостью он
сказал:
— Бьюсь об заклад, что на этом острове и до нас побывали пираты! Давайте
обойдём его ещё раз. Здесь, наверно, где-нибудь зарыто сокровище. Что вы
скажете, если мы наткнёмся на полусгнивший сундук, набитый золотом и серебром? А?
Но это вызвало лишь слабый восторг, да и тот в ту же минуту потух без единого отклика.
Том сделал ещё два-три заманчивых предложения, но все его попытки были
напрасны. Джо уныло тыкал палкой в песок, и вид у него был самый мрачный. Наконец он сказал:
— Ох, ребята, бросим-ка эту затею! Я хочу домой. Здесь очень скучно.
— Да нет же, Джо, ты привыкнешь, — уговаривал Том. — Ты подумай, какая
здесь рыбная ловля!
— Не надо мне твоей рыбы… Хочу домой!
— Но, Джо, где ты сыщешь другое такое купанье?
— А на что мне твоё купанье? Теперь мне на него наплевать, когда никто не
запрещает купаться. Я иду домой, как хотите…
— Фу, какой стыд! Малюточка! К мамаше захотел!
— Ну да, к мамаше! И тебе захотелось бы, если бы у тебя была мать. И я такой же малюточка, как ты.
Джо готов был заплакать.
— Ну хорошо, пусть наша плаксивая деточка отправляется домой, к своей
мамаше, мы её отпустим, не правда ли, Гек? Бедненький, он по мамаше соскучился! Ну что ж! Пусть идёт! Тебе ведь нравится здесь, не правда ли, Гек?
Мы с тобой останемся, а?
Гек сказал: «Д-а-а», но в его голосе не чувствовалось особенной радости.
— Больше я не стану с тобой разговаривать! Я с тобой в ссоре на всю
жизнь! — объявил Джо, вставая. — Так и знай!
Он угрюмо отошёл и стал одеваться.
— Велика важность! — отозвался Том. — Пожалуйста! Плакать не станем.
Ступай домой, и пусть над тобой все смеются. Хорош пират, нечего сказать!
Гек и я — не такие плаксы, как ты. Мы останемся здесь, — правда, Гек?
Пусть идёт, если хочет. Обойдёмся и без него.
Несмотря на своё напускное хладнокровие, Том в душе был встревожен и с
волнением смотрел, как насупленный Джо продолжал одеваться. Ещё более
беспокоил его вид Гека, жадно следившего за сборами Джо. В молчании Гека
Том чувствовал что-то зловещее. Джо оделся и, не прощаясь, пошёл вброд по
413
направлению к иллинойсскому берегу. У Тома упало сердце. Он посмотрел
на Гека. Тот не выдержал этого взгляда и опустил глаза.
— Мне бы тоже хотелось уйти, Том, — сказал он наконец. — Как-то скучно
здесь стало, а теперь будет ещё скучнее. Пойдём-ка и мы с тобой, Том!
— Не пойду. Можете все уходить, если вам угодно, а я остаюсь.
— Том, я бы лучше пошёл…
— Ну и ступай, кто тебя держит?
Гек начал собирать свою одежду, разбросанную на песке.
— Шёл бы и ты с нами, Том! — уговаривал он. — Право, подумай хорошенько. Мы подождём тебя на берегу.
— Долго же вам придётся ждать!
Гек уныло поплёлся прочь. Том стоял и смотрел ему вслед, испытывая сильнейшее желание отбросить в сторону всякую гордость и пойти с ними. Он
надеялся, что мальчики вот-вот остановятся, но они продолжали брести по
колено в воде. Чувство страшного одиночества охватило Тома. Он окончательно подавил в себе гордость и бросился догонять друзей.
— Стойте! Стойте! Мне надо вам что-то сказать!
Те остановились и обернулись к Тому. Нагнав их, Том открыл им свою великую тайну. Они слушали сурово и враждебно, но потом сообразили, к чему
он ведёт, очень обрадовались и испустили громкий воинственный клич. Они
в один голос признали, что его выдумка — чудо и что, если бы он сообщил о
ней раньше, они и не подумали бы уходить.
Том пробормотал какое-то объяснение, но на самом деле он боялся, что даже
эта тайна не в силах удержать их надолго, и приберёг её в виде последнего
средства.
Мальчики весело вернулись в лагерь и с величайшей охотой принялись за
прежние игры, всё время болтая об удивительной выдумке Тома и восхищаясь его изобретательностью. После вкусного обеда, состоявшего из рыбы и
яичницы, Том сказал, что теперь ему хочется научиться курить. Джо ухватился за эту мысль и объявил, что он тоже не прочь. Гек сделал трубки и
набил их табаком. До сих пор оба новичка курили только сигары из виноградных листьев, но такие сигары щипали язык, и считались недостойными
мужчин.
Они растянулись на земле, опираясь на локти, и начали очень осторожно, с
опаской втягивать в себя дым. Дым был неприятен на вкус, и их немного
тошнило, но всё же Том заявил:
— Да это совсем легко! Знай я это раньше, я уж давно научился бы.
— И я тоже, — подхватил Джо. — Плёвое дело!
— Сколько раз я, бывало, смотрю, как курят другие, и думаю: «Вот бы и мне
научиться! Да нет, думаю, это мне не под силу», — сказал Том.
— И я тоже. Правда, Гек? Ведь ты слышал это от меня? Вот пусть Гек скажет.
— Да-да, сколько раз, — сказал Гек.
414
— Ну, и я тоже ему говорил сотни раз. Однажды это было возле бойни. Помнишь, Гек? Там были ещё Боб Таннер, Джонни Миллер и Джефф Тэчер. Ты
помнишь, Гек, что я сказал?
— Ещё бы, — ответил Гек. — Это было в тот день, как я потерял белый шарик… Нет, не в тот день, а накануне.
— Ага, я говорил! — сказал Том. — Гек помнит.
— Я думаю, что я мог бы курить такую трубку весь день, — оказал Джо. —
Меня ничуть не тошнит.
— И меня тоже! — сказал Том. — Я мог бы курить весь день, но держу пари,
что Джефф Тэчер не мог бы.
— Джефф Тэчер! Куда ему! Он от двух затяжек свалится. Пусть только попробует! Увидит, что это такое!
— Само собой, не сумеет, и Джонни Миллер тоже. Хотелось бы мне посмотреть, как Джонни Миллер справится со всей этой штукой.
— Куда ему! — сказал Джо. — Он, бедняга, ни на что не способен. Одна затяжка — и он свалится с ног.
— Верно, Джо. Слушай: ка: если бы наши ребята могли увидеть нас теперь!
— Вот было бы здорово!
— Но, чур, никому ни слова! А когда-нибудь, когда все будут в сборе, я подойду к тебе и скажу: «Джо, есть у тебя трубка? Покурить охота». А ты ответишь как ни в чём не бывало: «Да, есть моя старая трубка и другая есть,
только табак у меня не очень хорош». А я скажу: «Ну, это всё равно, был бы
крепок». И тогда ты вытащишь трубки, и мы оба преспокойно закурим. Пускай полюбуются!
— Вот здорово, Том! Я бы хотел, чтобы это было сейчас.
— И я! Мы им скажем, что научились курить, когда были пиратами, — то-то
будут завидовать нам!
— Ещё бы! Наверняка позавидуют!
Разговор продолжался, но вскоре он начал чуть-чуть увядать, прерываться.
Паузы стали длиннее. Пираты сплёвывали всё чаще и чаще. Все поры во рту
у мальчишек превратились в фонтаны: они едва успевали очищать подвалы у
себя под языком, чтобы предотвратить наводнение. Несмотря на все их усилия, им заливало горло, и каждый раз после этого начинало ужасно тошнить.
Оба сильно побледнели, и вид у них был очень жалкий. У Джо выпала трубка
из ослабевших пальцев, у Тома тоже. Фонтаны так и били что есть силы, и
насосы работали вовсю. Наконец Джо выговорил расслабленным голосом:
— Я потерял ножик… Пойду поищу…
Том дрожащими губами произнёс, запинаясь:
— Я помогу тебе. Ты иди в эту сторону, а я туда… к ручью… Нет, Гек, ты не
ходи за нами, мы сами найдём.
Гек снова уселся на место и прождал целый час. Потом он соскучился и пошёл разыскивать товарищей. Он нашёл их в лесу далеко друг от друга; оба
были бледны и спали крепким сном. Но что-то подсказало ему, что теперь им
415
полегчало, а если и случилось им пережить несколько неприятных минут, то
теперь уже всё позади.
За ужином в тот вечер оба смиренно молчали, и, когда Гек после ужина,
набив трубку для себя, захотел набить и для них, оба в один голос сказали:
«Не надо», так как они чувствуют себя очень неважно, — должно быть, съели какую-нибудь дрянь за обедом.
Около полуночи Джо проснулся и разбудил товарищей. В воздухе была духота, которая предвещала недоброе. Мальчики всё теснее прижимались к огню, как бы ища у него дружеской помощи, хотя ночь была горяча и удушлива. Они сидели молча в напряжённом ожидании. Царила торжественная тишина. Позади костра всё было проглочено чёрной тьмою. Вдруг дрожащая
вспышка тускло озарила листву и исчезла. Потом сверкнула другая, немного
ярче. И ещё, и ещё. Потом в ветвях деревьев пронёсся чуть слышный стон:
мальчики почувствовали у себя на щеках чьё-то беглое дыхание и затрепетали при мысли, что это пронёсся Дух Ночи. Затем стало тихо. И вдруг опять
какой-то призрачный блеск превратил ночь в день и с необычайной отчётливостью озарил каждую травинку, что росла у их ног. Озарил он и три бледных, перепуганных лица. По небу сверху вниз прокатился, спотыкаясь, рокочущий гром и понемногу умолк, угрюмо ворча в отдалении. Струя холодного
воздуха зашевелила все листья, подхватила золу костра и разметала её снежными хлопьями. Снова яростный огонь осветил весь окрестный лес, и в ту же
секунду раздался громовой удар: будто прямо над головой у мальчишек раскололись вершины деревьев. Среди наступившей тьмы пираты в ужасе прижались друг к другу. По листьям застучали редкие крупные капли дождя.
— Скорее в палатку! — скомандовал Том.
Они бросились бежать врассыпную, спотыкаясь о корни деревьев и путаясь в
диком винограде. Буйный, взбесившийся ветер с неистовым воем пронёсся в
лесу, и всё заголосило вслед за ним. Ослепительные молнии одна за другой
сверкали почти непрерывно, раскаты грома не смолкали ни на миг. Хлынул
неистовый ливень, и нараставший ураган гнал его над землёй сплошным водопадом.
Мальчики что-то кричали друг другу, но воющий ветер и громовые раскаты
совсем заглушали их крик. Наконец они один за другим кое-как добрались до
палатки и забились под неё, перепуганные, мокрые, продрогшие; с их одежды ручьями струилась вода, но их утешало хоть то, что они терпят беду все
вместе. Разговаривать они не могли бы, даже если бы буря не заглушала их
голосов, — так яростно хлопал над ними старый парус. Гроза всё усиливалась; наконец порыв ветра сорвал парус со всех его привязей и унёс прочь. —
Мальчики схватились за руки и, поминутно спотыкаясь и набивая себе синяки, бросились бежать под защиту огромного дуба, стоявшего на берегу. Теперь битва была в полном разгаре. При непрерывном сверкании молний всё
вырисовывалось с необычайной ясностью, отчётливо, без теней: гнущиеся
деревья, бушующая река, вся белая от пены, крутые бегущие гребни, смутные очертания высоких утёсов на другом берегу, видневшихся сквозь гущу
416
тумана и косую завесу дождя. То и дело какой-нибудь лесной великан, побеждённый в бою, с треском валился на землю, ломая молодые деревья; неослабевающие раскаты грома превратились в оглушительные взрывы, резкие,
сухие, невыразимо ужасные. Под конец гроза напрягла все свои силы и забушевала над островом с такой небывалой яростью, что, казалось, она разнесёт его в клочья, сожжёт его, зальёт водой по самые верхушки деревьев и до
смерти оглушит всякое живое существо — и всё это в одну секунду, мгновенно. То была страшная ночь для бесприютных детей.
Но наконец бой утих, враждовавшие войска принялись отступать, их угрозы
и проклятья звучали всё глуше и глуше, и мало-помалу на земле водворился
прежний мир. Мальчики вернулись в свой лагерь, порядком напуганные, но
оказалось, что им всё-таки повезло я им следует радоваться, так как в большой платан, под которым они всегда ночевали, ударила ночью молния, и они
все трое погибли бы, если бы остались под ним.
Всё в лагере было залито водой, в том числе и костёр, ибо они были беспечны, как и всякие мальчики этого возраста, и не приняли мер, чтобы укрыть
его от потоков дождя. Это было очень неприятно: все трое промокли до костей и дрожали от холода. Они красноречиво выражали своё огорчение, но
потом заметили, что огонь пробрался далеко под большое бревно и всё ещё
тлеет снизу (в том месте, где оно выгнулось вверх и не касалось земли), и таким образом небольшая частица костра, величиной с ладошку, была спасена
от потопа. Мальчики принялись за дело: стали терпеливо подкладывать щепочки и обломки коры, сохранившиеся сухими под лежачими стволами деревьев. В конце концов им удалось умилостивить огонь, он разгорелся опять.
Они навалили больших веток, огонь заревел, как горн, и они опять повеселели. Подсушив над огнём варёный окорок, они отлично поужинали, а затем
уселись у костра и до самого рассвета толковали о своём ночном приключении, хвастливо приукрашая его, спать всё равно было негде, потому что кругом не осталось ни одного сухого местечка.
С первыми лучами солнца мальчиков стала одолевать дремота; они отправились на песчаную отмель и легли спать. Вскоре солнце порядком прижгло их,
они поднялись и хмуро начали готовить себе завтрак. После еды они чувствовали себя как заржавленные: руки и ноги у них еле двигались, и им снова
захотелось домой. Том подметил эти тревожные признаки и делал всё, что
мог, чтобы развлечь пиратов. Но их не соблазняли ни алебастровые шарики,
ни цирк, ни купанье. Он напомнил им об их великой тайне, и ему удалось вызвать проблеск веселья. Покуда это веселье не успело рассеяться, Том поспешил заинтересовать их новой выдумкой. Он — предложил им забыть на
время, что они пираты, и сделаться для разнообразия индейцами. Эта мысль
показалась им заманчивой: они мигом разделись и, разрисовав себя с ног до
головы чёрной грязью, стали полосатыми, как зебры. После этого они двинулись в лес, чтобы напасть на английских поселенцев, причём, конечно, каждый был вождём.
417
Мало-помалу они разделились на три враждующих племени. Испуская
страшные воинственные кличи, они выскакивали из засады и кидались друг
на друга, убивая и скальпируя неприятеля целыми тысячами. Это был кровопролитный день, и они остались им очень довольны.
К ужину они собрались в лагере, голодные и счастливые. Но тут возникло
небольшое затруднение: враждующие индейцы должны были тотчас же заключить между собой мир, иначе они не могли преломить хлеба дружбы; но
как же можно заключить мир, не выкурив трубки мира? Где же это слыхано,
чтобы мир заключался без трубки? Двое индейцев даже чуть-чуть пожалели,
что не остались на всю жизнь пиратами. Но иного выбора не было, и, волейневолей принуждая себя казаться весёлыми, они потребовали трубку, и каждый затянулся по очереди, как полагается. В конце концов они даже обрадовались, что стали индейцами, так как всё-таки кое-что выиграли: оказалось,
они уже могут немного курить, не чувствуя потребности идти разыскивать
потерянный ножик. Правда, их — мутило и теперь, но не так мучительно, как
прежде. Они поспешили воспользоваться таким благоприятным обстоятельством. После ужина они осторожно повторили свой опыт, и на этот раз он
увенчался успехом, так что вечер прошёл очень весело. Они были так горды
и счастливы своим новым достижением, словно им удалось содрать кожу и
скальпы с шести индейских племён. Оставим же их покуда в покое: пусть курят, болтают и хвастаются. До поры до времени мы можем обойтись и без
них.
Глава XXV
ПОИСКИ КЛАДА
В жизни каждого нормального мальчика наступает пора, когда он испытывает безумное желание пойти куда-нибудь и порыться в земле, чтобы выкопать
спрятанный клад. Это желание в один прекрасный день охватило и Тома. Он
пытался разыскать Джо Гарпера, но безуспешно. Затем он стал искать Бена
Роджерса, но тот ушёл удить рыбу. Наконец он наткнулся на Гека Финна. Гек
Кровавая Рука — вот самый подходящий товарищ! Том увёл его в такое местечко, где никто не мог их подслушать, и там открыл ему свои тайные планы. Гек согласился. Гек всегда был согласен принять участие в любом предприятии, обещавшем развлечение и не требовавшем денежных затрат, потому что времени у него было так много, что он не знал, куда его девать, и, конечно, поговорка «Время — деньги» была неприменима к нему.
— Где же мы будем копать? — спросил Гек.
— О, повсюду, в разных местах!
— Разве клады зарыты повсюду?
— Конечно, нет, Гек. Их зарывают порой на каком-нибудь острове, порой в
гнилом сундуке, под самым концом какой-нибудь ветки старого, засохшего
дерева, как раз в том месте, куда тень от неё падает в полночь; но всего чаще
их закапывают в подполе домов, где водятся привидения.
— Кто же их зарывает?
418
— Понятно, разбойники. А ты думал — кто? Начальницы воскресных училищ?
— Не знаю. Будь это мой клад, я не стал бы его зарывать — я тратил бы все
свои деньги и жил бы в своё удовольствие.
— Я тоже. Но разбойники денег не тратят: они всегда зарывают их в землю.
— Что же, они потом не приходят за ними?
— Нет, они всё время мечтают прийти, но потом обыкновенно забывают
приметы или возьмут да умрут. И вот клад лежит себе да полёживает и покрывается ржавчиной. А потом кто-нибудь найдёт старую, пожелтевшую бумагу, в которой указано, по каким приметам искать. Да и бумагу-то эту нужно разбирать целую неделю, если не больше, потому что в ней всё закорючки
да ироглифы.
— Иро… что?
— И-ро-глифы… разные картинки… каракульки, которые с первого взгляда
как будто ничего и не значат.
— И у тебя есть такая бумага, Том?
— Нет.
— Как же ты узнаешь приметы?
— Мне и не нужно примет. Клады всегда закапываются под таким домом,
где водится нечистая сила, или на острове, или под сухим деревом, у которого одна какая-нибудь ветка длиннее всех прочих. На острове Джексона мы
уже пытались искать и можем попытаться ещё раз когда-нибудь после. Старый дом с привидениями есть у ручья за Стилл-Хауз, а там сухих деревьев
сколько хочешь.
— И под каждым деревом клад?
— Ишь чего захотел! Конечно, нет!
— Так как же ты узнаешь, под каким копать?
— Будем копать под всеми.
— Ну, Том, ведь этак мы проищем всё лето!
— Что за беда! Зато представь себе, что мы найдём медный котёл с целой
сотней замечательных долларов, покрытых ржавчиной, или полусгнивший
сундук, полный брильянтов. Что ты тогда скажешь?
У Гека загорелись глаза:
— Вот это здорово! Этого мне хватит на всю мою жизнь. Только на что мне
брильянты? Ты подай мне мою сотню долларов, а брильянтов мне и даром не
надо.
— Ладно! Уж я-то брильянтов не брошу, можешь быть спокоен. Некоторые
из них стоят по двадцати долларов штука. И нет ни одного, который стоил бы
дешевле доллара.
— Будто?
— Честное слово, спроси кого хочешь. Ты разве никогда не видел брильянтов, Гек?
— Насколько я помню, нет.
— Но у королей целые горы брильянтов.
419
— Так ведь я не знаком с королями.
— Где ж тебе! Вот если бы ты очутился в Европе, ты увидел бы целую кучу
королей. Там они так и кишат, так и прыгают…
— Прыгают?
— Ах ты чудак! Ну, зачем же им прыгать?
— Но ведь ты сам сказал: они прыгают.
— Глупости! Я только хотел сказать, что в Европе их сколько угодно. И, конечно, они не прыгают, зачем бы им прыгать? Поглядел бы ты на них, там их
тьма-тьмущая — вот таких, как тот горбатый Ричард…
— Ричард? А как его фамилия?
— Никакой у него фамилии нет. У королей одни лишь имена.
— Ну, что ты!
— Правду тебе говорю.
— Если так, не хотел бы я быть королём. Может, им и нравится, чтобы их
звали, как негров, одним только именем, мне же это совсем не по вкусу. Но
погоди, где же мы будем копать?
— Не знаю. Разве начать с того старого дерева, там, на пригорке, за ручьём?
— Ладно.
Они достали сломанную кирку и лопату и отправились в путь. Идти надо было три мили. На место они пришли, задыхаясь, изнемогая от зноя, и улеглись
в тени ближайшего вяза отдохнуть и покурить.
— До чего хорошо! — сказал Том.
— Угу!
— Слушай-ка, Гек, если мы выроем клад, что ты сделаешь со своей половиной?
— Я? Каждый день буду покупать пирожок и стакан содовой воды, буду ходить в каждый цирк, какой приедет в наш город. Уж я знаю, что мне делать,
чтобы весело прожить!
— Неужто ты ничего не отложишь в запас?
— Откладывать? Это к чему же?
— А к тому, чтобы хватило и на будущий год.
— Ну, это зря. Если я не истрачу всех денег, в наш город как-нибудь вернётся мой батька и наложит на них свою лапу. А уж после него не поживишься!
Будь покоен, очистит всё!.. А ты что сделаешь со своей долей, Том?
— Куплю барабан, взаправдашнюю саблю, красный галстук, бульдога-щенка
и женюсь.
— Женишься?
— Ну да.
— Том, ты… ты не в своём уме!
— Погоди — увидишь.
— Ничего глупее ты не мог выдумать, Том. Возьми хоть бы моего отца с матерью — ведь они дрались с утра до вечера. Этого мне никогда не забыть!
— Вздор! На которой я женюсь, та драться не станет.
420
— А по мне, они все одинаковые. Нет, Том, ты подумай хорошенько! Я тебе
говорю — подумай. Как зовут девчонку?
— Она вовсе не девчонка, а девочка.
— Ну, это-то всё равно. Одни говорят: девочка, другие — девчонка; кто как
хочет, так и говорит. И то и другое правильно. А как её зовут, Том?
— Когда-нибудь скажу, не теперь.
— Ладно, как знаешь. Только, если ты женишься, я останусь одинодинёшенек.
— Ну вот ещё! Переедешь к нам, и будешь жить у меня… А теперь довольно
валяться — давай копать!
Они трудились, обливаясь потом, около получаса, но ничего не нашли; проработали ещё с полчаса, и опять никаких результатов. Наконец Гек сказал:
— Клады всегда зарывают так глубоко?
— Нет, не всегда — иногда! И не все. Мы, должно быть, не там копаем.
Выбрали другое местечко и снова принялись за работу. Теперь она шла не
так быстро, но всё же кое-как подвигалась вперёд. Одно время оба рыли молча, затем Гек перестал копать, опёрся на лопату, вытер рукавом со лба крупные капли пота и сказал:
— Где мы будем копать потом, когда покончим с этой ямой?
— Я думаю, не попробовать ли старое дерево за домом вдовы на Кардифской
горе?
— Что ж, место подходящее. А только как ты думаешь, Том, вдова не отберёт у нас клада? Ведь это её земля.
— Отобрать у нас клад! Пусть попробует! Нет уж, клад такое дело: кто его
нашёл, тот и бери. А в чьей он земле, всё равно.
Гек успокоился. Они продолжали копать, но через некоторое время Гек сказал:
— Чёрт возьми, мы опять не на том месте копаем! Ты как думаешь, Том?
— Странно, Гек, ужасно странно, — я не понимаю… Случается, что и ведьмы мешают. По-моему, тут пакостят ведьмы.
— Ну вот ещё! Что за ведьмы? Разве у них есть сила днём?
— Верно, верно! Я и не подумал. А, теперь я понимаю, в чём дело! Вот дураки мы с тобой! Ведь надо сначала найти, куда тень от самой длинной ветки
падает ровно в полночь, там и копать.
— Ах, чтоб его! Значит, всё это время мы работали как идиоты зря! А теперь,
чёрт возьми, придётся ещё раз идти сюда ночью. Такую ужасную даль! Тебе
можно будет выбраться из дому?
— Уж я выберусь. И потом, надо покончить сегодня же ночью, иначе, если
кто увидит наши ямы, сейчас же догадается, что мы тут делали, и сам выроет
клад.
— Ну что ж! Я опять приду к тебе под окно и мяукну.
— Ладно. Спрячем кирку и лопату в кустах…
Ночью, около двенадцати, мальчики пришли к тому же дереву и, усевшись в
тени, стали ждать. Место было дикое, а время такое, которое издавна счита421
ется страшным. Черти шептались в шумящей листве, привидения прятались в
каждом тёмном углу, издали глухо доносился собачий лай, сова отзывалась
на него зловещими криками. Торжественность обстановки подавляла мальчиков, и они почти не разговаривали. Наконец они решили, что полночь уже
наступила, заметили, куда падает тень, и принялись копать.
Их окрыляла надежда: работать стало куда интереснее, я усердие их возросло. Яма становилась всё глубже и глубже, и каждый раз, как кирка ударялась
обо что-нибудь твёрдое, у них замирали сердца, но каждый раз их ждало новое разочарование. То был либо корень, либо камень.
Наконец Том сказал:
— Опять не то место, Гек. Опять мы работаем зря.
— Как — не то? Мы не могли ошибиться. Мы начали как раз там, куда упала
тень.
— Знаю, но не в этом дело.
— А в чём же?
— А в том, что мы определили время наугад. Может, тогда было слишком
рано или слишком поздно.
Гек выронил лопату.
— Верно… В том-то и штука. Ну, значит, это дело придётся оставить. Ведь
точного времени нам всё равно никогда не узнать. И потом, очень уж страшно, когда кругом кишат ведьмы и черти. Так и кажется, что кто-то стоит за
спиной, а я боюсь оглянуться, потому что, может, другие стоят впереди и
только того и ждут, чтобы я оглянулся. У меня всё время мороз подирает по
коже.
— И мне жутковато, Гек. Когда зарывают под деревом деньги, в ту же яму
почти всегда кладут мертвеца, чтобы он приглядывал за ними.
— Господи помилуй!
— Да-да, кладут, — мне говорили об этом не раз. — Ну, знаешь, Том, неохота мне возиться с мертвецами. Уж с ними всегда попадёшь в беду.
— Мне тоже неохота ворошить их, Гек. Вдруг тот, что здесь лежит, высунет
свой череп и что-нибудь скажет!
— Да ну тебя, Том! Очень страшно!
— Ещё бы, Гек, я прямо сам не свой!..
— Слушай, Том, бросим-ка это место. Попытаем счастья где-нибудь ещё.
— Пожалуй, так будет лучше, — сказал Том.
— Куда же нам идти?
Том подумал немного и сказал:
— Вот туда, в тот дом, где привидения.
— Ну его! Не люблю привидений, Том. Они ещё хуже покойников. Покойник, может, и заговорит иногда, но не шатается вокруг тебя в саване и не заглядывает тебе прямо в лицо, не скрежещет зубами, как все эти привидения и
призраки. Мне такой шутки не вынести, Том, да и никто не вынесет.
— Да, но ведь привидения шатаются только по ночам; днём они копать не
помешают.
422
— Так-то оно так, но тебе ли не знать, что люди в этот дом и днём не заходят,
не то что ночью!
— Люди вообще не любят ходить в те места, где кого-нибудь зарезали или
убили. Но ведь в том доме и ночью ничего не видать — только голубой огонёк мелькнёт иногда из окошка, а настоящих привидений там нету.
— Ну, Том, если ты где увидишь голубой огонёк, можешь ручаться, что тут и
привидение недалёко. Это уж само собой понятно: только привидениям они и
нужны.
— Так-то оно так, но всё-таки они днём не разгуливают. Чего же нам бояться?
— Ладно, покопаем и там, если хочешь, только всё-таки опасно.
В это время они спускались с горы. Внизу посреди долины, ярко освещённый
луной, одиноко стоял заколдованный дом; забор вокруг него давно исчез;
даже ступеньки крыльца заросли сорной травой; труба обрушилась; в окнах
не было стёкол, угол крыши провалился. Мальчики долго разглядывали издали покинутый дом, почти уверенные, что вот-вот в окне мелькнёт голубой
огонёк; разговаривая шёпотом, как и следует разговаривать ночью в таком
заколдованном месте, они свернули направо, сделали большой крюк, чтобы
не проходить мимо страшного дома, и вернулись домой через лес, по другому склону Кардифской горы.
Глава XXVI
СУНДУЧОК С ЗОЛОТОМ ПОХИЩЕН НАСТОЯЩИМИ РАЗБОЙНИКАМИ
На другой день, около полудня, мальчики опять пришли к сухому дереву
взять кирку и лопату. Тому не терпелось отправиться в дом с привидениями.
Гек тоже стремился туда, хотя, по правде говоря, не слишком ретиво.
— Слушай-ка, Том, — начал он, — ты знаешь, какой нынче день?
Мысленно пересчитав дни, Том испуганно взглянул на товарища:
— Ой-ой-ой! А я и не подумал, Гек.
— Я тоже не подумал, а сейчас меня словно ударило: ведь нынче у нас пятница.
— Чёрт возьми! Вот как надо быть осторожным, Гек! Нам, пожалуй, не уйти
бы от беды, если б мы начали такое дело в пятницу.
— Нет, не пожалуй, а наверняка. Есть, может быть, счастливые дни, но, уж
конечно, не пятница.
— Это всякому дурню известно. Не ты первый открыл это, Гек.
— Разве я говорю, что я первый? Да и не в одной пятнице дело. Мне сегодня
ночью снился такой нехороший сон… крысы.
— Крысы — уж это наверняка к беде. Что же, они дрались?
— Нет.
— Ну, это ещё хорошо, Гек! Если крысы не дерутся, это значит беда либо
будет, либо нет. Нужно только держать ухо востро — и авось не попадёмся.
Оставим это дело: сегодня мы больше копать не будем, давай лучше играть.
Ты знаешь Робина Гуда, Гек?
423
— Нет. А кто такой Робин Гуд?
— Один из величайших людей, когда-либо живших в Англии… ну, самый,
самый лучший! Разбойник.
— Ишь ты, вот бы мне так! Кого же он грабил?
— Только епископов, да шерифов, да богачей, да королей. Бедных никогда
не обижал. Бедных он любил и всегда делился с ними по совести.
— Вот, должно быть, хороший он был человек!
— Ещё бы! Он был лучше и благороднее всех на земле. Теперь таких людей
уже нет — правду тебе говорю! Привяжи Робину Гуду руку за спину — он
другой рукой вздует кого хочешь… А из своего тисового лука он попадал за
полторы мили в десятицентовую монетку.
— А что такое тисовый лук?
— Не знаю. Какой-то такой лук, особенный… И если Робин Гуд попадал не в
середину монетки, а в край, он садился и плакал. И, конечно, ругался. Так вот
мы будем играть в Робина Гуда. Это игра — первый сорт! Я тебя научу.
— Ладно.
Они до вечера играли в Робина Гуда, время от времени кидая жадные взгляды на заколдованный дом и обмениваясь мыслями о том, что будут они делать здесь завтра. Когда солнце начало опускаться к западу, они пошли домой, пересекая длинные тени деревьев, и скоро скрылись в лесу на Кардифской горе.
В субботу, вскоре после полудня, мальчики опять пришли к сухому дереву.
Сперва они покурили и поболтали в тени, потом немного повозились в своей
яме — без особой надежды на успех. Они были бы рады сейчас же уйти, но,
по словам Тома, нередко бывает, что люди бросают копать, когда до клада
остаётся всего пять-шесть дюймов, не больше, а затем приходит другой, копнёт разок лопатой — и готово: берёт себе всё сокровище. Но и на этот раз их
усилия не увенчались успехом. Вскинув свои инструменты на плечо, мальчики ушли, сознавая, что они не шутили с судьбой, но добросовестно сделали
всё, что требуется от искателей клада.
И вот наконец они подошли к дому, где живут привидения. Мёртвая тишина,
царившая под палящим солнцем, показалась им зловещей и жуткой. Было
что-то гнетущее в пустоте и заброшенности этого дома. Мальчики не сразу
осмелились войти. Они тихонько подкрались к двери и, дрожа, заглянули
внутрь. Перед ними была комната, заросшая густою травой, без пола, без
штукатурки, с полуразвалившейся печью; окна без стёкол, разрушенная
лестница; повсюду висели лохмотья старой паутины. Они бесшумно вошли,
и сердца у них усиленно бились. Разговаривали они шёпотом, чутко прислушиваясь к малейшему шуму, напрягая мускулы, готовые, в случае чего,
мгновенно обратиться в бегство.
Но мало-помалу они попривыкли, и страх сменился у них любопытством. С
интересом осматривали они всё окружающее, восхищаясь своей собственной
смелостью и в то же время удивляясь ей. Потом им захотелось заглянуть и
наверх. Это означало некоторым образом отрезать себе отступление, но они
424
стали подзадоривать друг друга, и, конечно, результат был один: они бросили
в угол кирку и лопату и вскоре оказались на втором этаже. Там было такое
же запустение. В одном углу они нашли чулан, суливший им какую-то тайну,
но в чулане ничего не оказалось. Теперь они совсем приободрились и вполне
овладели собой. Они уже хотели спуститься вниз и начать работу, как
вдруг…
— Ш-ш! — произнёс Том.
— Что это? — прошептал Гек, бледнея от страха. — Ш-ш!.. Там… ты слышишь?
— Да. Ой, давай убежим!
— Тише! Не дыши! Подходят к двери…
Мальчики растянулись на полу, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь щели
в половицах и замирая от страха.
— Вот остановились… Нет… идут… Пришли. Тише, Гек, ни звука! Ох, и зачем я пошёл сюда!
Вошли двое. Оба мальчика сразу подумали:
«Ага, это глухонемой старик, испанец. Его в последнее время видели в городке раза два или три, а другого мы никогда не видали».
«Другой» был нечёсаный, грязный, оборванный, с очень неприятным лицом.
«Испанец» был закутан в плащ. Такие плащи обычно носят в Америке испанцы. У него были косматые седые бакенбарды: из-под его сомбреро спускались длинные седые волосы, глаза были прикрыты зелёными очками. Когда они вошли, «другой» говорил что-то «испанцу» тихим голосом. Оба сели
рядом на землю, лицом к двери, спиной к стене, и говоривший продолжал
свой рассказ. Теперь он держался уже чуть посмелее и стал говорить более
внятно.
— Нет, — сказал он, — я всё обдумал, и мне это дело не нравится. Опасное.
— Опасное! — проворчал «глухонемой испанец», к великому удивлению
мальчиков. — Эх ты, размазня!
При звуке этого голоса они вздрогнули и разинули рты. То был голос Индейца Джо! Наступило молчание. Затем Джо сказал:
— Уж на что было опасно последнее дельце, однако сошло же с рук.
— Нет, тут большая разница. То — далеко, вверх по реке, и никакого другого
жилья по соседству. А раз дело провалилось, никто даже не узнает, что там
работали мы.
— Куда опаснее приходить сюда днём: стоит только глянуть на нас, чтобы
заподозрить худое!
— Знаю, знаю! Но ведь не было другого подходящего места, где мы могли
бы укрыться после того дурацкого дела. Мне вообще неохота оставаться в
этой хибарке. Я ещё вчера хотел выбраться, да нечего было и думать уйти незаметно, пока эти проклятые мальчишки копошились там, на горе, и весь дом
был у них на виду.
«Проклятые мальчишки» снова затрепетали от страха, услышав эти слова.
Какое счастье, что они побоялись начинать своё дело в пятницу и решили от425
ложить его на день! В глубине души они жалели, что не отложили его на целый год.
Бродяги достали что-то съестное и начали завтракать. После долгого раздумья Индеец Джо сказал:
— Слушай, малый, ступай-ка ты вверх по реке… назад в свои места, и жди от
меня вестей. А я рискну — пойду ещё раз в городок поглядеть. «Опасное»
дело мы сварганим потом, когда я хорошенько всё выведаю и дождусь более
удобной минуты. А лотом в Техас! Смоемся туда оба!
На том и порешили. Вскоре и тот и другой стали зевать во весь рот, и метис
сказал:
— Смерть спать хочется! Теперь твой черёд сторожить.
Он улёгся в высокой траве на полу и вскоре захрапел. Товарищ раза два
толкнул его; храп умолк. А затем и стороживший стал клевать носом: голова
его опускалась всё ниже и ниже. Теперь уже храпели оба.
Мальчики с облегчением перевели дух.
— Ну, теперь или никогда! — шепнул Том. — Идём!
— Не могу, — сказал Гек. — Если проснутся, я прямо умру!
Том уговаривал, Гек упирался. Наконец Том медленно и осторожно поднялся
с пола и пошёл один. Но при первом же его шаге расхлябанные половицы так
страшно заскрипели, что он присел на месте, полумёртвый от страха. Пробовать ещё раз он не стал. Минуты ползли нестерпимо медленно; мальчики лежали на полу, и им казалось, что время кончилось и даже вечность успела
уже поседеть. Поэтому они очень обрадовались, когда увидели, что солнце
наконец-то садится.
Один из спящих перестал храпеть. Индеец Джо приподнялся, сел, Огляделся
вокруг, посмотрел на товарища, который опал, свесив голову на колени,
угрюмо усмехнулся, потом толкнул его ногой и сказал:
— Вставай! Вот так сторож!.. Впрочем, ладно… Ничего не случилось.
— Да неужто я уснул?
— Так, немножко. Ну, брат, пора нам в путь. А что мы сделаем с нашим добром?
— Уж и не знаю. Оставить разве тут, как всегда? Ведь пока мы не соберёмся
на юг, оно нам не понадобится. А таскать на себе шестьсот пятьдесят серебром — дело нелёгкое.
— Ладно… можно будет прийти ещё раз…
— Лучше всего ночью… как ходили всё время… так будет вернее.
— Да, но вот что, дружище: ведь мне, может быть, ещё не скоро представится случай обделать то дельце… мало ли что может случиться… денежки же у
нас припрятаны плохо. Давай-ка мы лучше закопаем их… да поглубже.
— Правильно, — отозвался товарищ Индейца Джо и, перейдя через всю комнату, встал на колени, приподнял одну из внутренних плит очага и вытащил
оттуда мешок, в котором что-то приятно зазвенело. Он вынул из мешка долларов тридцать для себя и столько же для метиса и передал ему весь мешок;
тот стоял на коленях в углу и копал землю кривым ножом.
426
Мальчики вмиг позабыли все свои страхи и горести. Они жадными глазами
следили за каждым движением бродяг. Экая удача! Такого богатства они и
вообразить не могли. Шестьсот долларов! Этого достаточно, чтобы сделать
богачами полдюжины мальчиков! Клад сам давался в руки без всяких хлопот. Им уже не придётся копать наугад, не зная наверное, там ли они копают,
где нужно. Мальчики поминутно подталкивали друг друга локтями, и каждый понимал, что эти толчки означают: «Теперь ты небось рад, что мы забрались сюда?»
Нож метиса ударился обо что-то твёрдое.
— Эге! — сказал он.
— Что там такое? — спросил товарищ.
— Прогнившая доска… Нет, кажется, сундучок. Иди-ка сюда, помоги вытащить! Посмотрим, какого чёрта он тут… Погоди, не надо, — я пробил в нём
дыру.
Он сунул руку в ящик и, вытащив её, сказал:
— Слушай-ка, да тут деньги!
Оба наклонились над пригоршней монет. Золото! Мальчики наверху были
потрясены не меньше, чем сами бродяги, и испытывали такую же радость.
Товарищ Индейца Джо сказал:
— Тут нечего мешкать. Скорей за работу! Я только что видел там в углу, в
траве, за печкой, заржавленную старую кирку.
Он побежал и принёс инструменты, оставленные мальчиками. Индеец Джо
взял кирку, критически осмотрел её, покачал головой, что-то пробормотал
про себя и принялся за работу.
Скоро сундук был вытащен. Он оказался не очень большим, весь окован железом и когда-то, пока годы не подточили его, был, должно быть, замечательно прочен.
Несколько минут бродяги в блаженном безмолвии созерцали сокровище.
— Ого-го, да здесь тысячи долларов, дружище! — сказал Индеец Джо.
— Говорят, в этих местах одно лето работала шайка Маррела, — заметил незнакомец.
— Знаю, — сказал Индеец Джо. — Похоже, что они и запрятали.
— Теперь тебе незачем затевать то дело.
Метис нахмурился.
— Ты меня не знаешь, — сказал он. — Да и о деле тебе известно не всё. Тут
суть не в грабеже, а в мести — и в его глазах блеснуло злое пламя. — Мне
будет нужна твоя помощь… А когда покончим это дело, тогда и в Техас!
Ступай домой к своей Нэнси, к своим малышам и жди от меня вестей.
— Ладно, будь по-твоему. А с этим что мы сделаем? Опять закопаем?
— Да… (Наверху восторг и ликование.) Нет, клянусь великим Сахемом, нет!
(Глубокая скорбь наверху.) Я и забыл: ведь на кирке была свежая земля.
(Мальчикам чуть не сделалось дурно от ужаса.) Откуда тут взялись эти кирка
и лопата? Откуда на них свежая земля? Какие люди принесли их сюда и куда
они девались, эти люди? Слыхал ты что-нибудь? Видел ты кого-нибудь? Как!
427
Зарыть эти деньги опять, чтобы кто-нибудь пришёл, увидел, что земля разрыта, и выкопал их? Нет, этого не будет, нет-нет! Мы перенесём их ко мне в
берлогу.
— Верно! Я об этом и не подумал! В которую? Номер первый?
— Нет, номер второй, под крестом. Первая не годится, чересчур на виду.
— Ладно. Уже темнеет, скоро можно будет отправляться.
Индеец Джо поднялся на ноги, подошёл к одному окну, потом к другому и
осторожно выглянул наружу.
— Кто мог принести сюда эту кирку и лопату? — спросил он. — Как ты думаешь, уж не спрятались ли они там наверху?
У мальчиков захватило дух. Индеец Джо положил руку на нож, на минуту
остановился в раздумье и потом направился к лестнице. Мальчики вспомнили о чулане, но не в силах были тронуться с места. Ступени лестницы заскрипели под тяжёлыми шагами метиса.
Леденящий ужас вывел мальчиков из оцепенения и пробудил в них решимость. Они хотели кинуться в чулан, как вдруг раздался треск гнилых подломившихся досок, и Индеец Джо свалился вниз вместе с обломками лестницы.
Он вскочил на ноги со страшным ругательством, а его товарищ сказал:
— И чего было лезть? Сидят, ну и пусть сидят, — нам-то какое дело? Вздумают спрыгнуть сюда и убиться до смерти, — пожалуйста, милости просим!
Через четверть часа, когда станет темно, пусть гонятся за нами по пятам — я
и на это согласен. А по-моему, если и увидели нас, они наверняка решили,
что мы дьяволы, или привидения, или ещё какая-нибудь чертовщина. Небось
и сейчас ещё бегут без оглядки…
Джо поворчал немного, потом согласился с товарищем, что надо, не тратя
времени, воспользоваться скудными остатками дня и собираться в путь.
Вскоре они выскользнули из дому под покровом сгустившихся сумерек и
направились к реке, унося с собой драгоценный сундучок.
Том и Гек встали еле живые, зато вздохнули с облегчением. Они долго смотрели им вслед сквозь широкие просветы между брёвнами. Пойти за ними? Ну
нет! Уж и то хорошо, что удалось благополучно опуститься на землю, не
сломав себе шеи, и направиться в город по другой дороге, через гору. По пути они мало разговаривали, так как бранили себя за то, что допустили
оплошность: надо же было им притащить сюда кирку и лопату! Не будь этого, Индеец Джо никогда не подумал бы, что ему угрожает опасность. Он закопал бы серебро вместе с золотом до той поры, когда ему удастся осуществить свою «месть», а затем вернулся бы, и оказалось бы, к его великому горю, что сокровища и след простыл! Какая досада! И как это их угораздило
притащить сюда кирку и лопату.
Они решили следить за «испанцем», когда тот снова появится в городе и станет искать случая, чтобы привести в исполнение свою жестокую месть. Может быть, таким образом им удастся узнать, где находится «номер второй».
Вдруг у Тома мелькнула страшная мысль:
— Месть! А что, Гек, если это он хочет отомстить нам?
428
— Ох, не говори! — сказал Гек, замирая от страха.
Они долго толковали об этом и, пока дошли до города, решили, что метис
мог иметь в виду и кого-нибудь другого или, по крайней мере, одного только
Тома, так как только Том выступал против него на суде.
Мало, мало утешения доставила Тому мысль, что опасность грозит лишь ему
одному! Он находил, что в компании было бы, пожалуй, приятнее.
Глава XXVII
ДРОЖАТ И ВЫСЛЕЖИВАЮТ
Приключения этого дня терзали Тома всю ночь. Его сны были мучительны.
Четыре раза он протягивал руку к сокровищу, и четыре раза оно исчезало,
как только он пробуждался и начинал сознавать печальную действительность. Под утро, лёжа в постели и припоминая подробности великого приключения, он заметил, что оно представляется ему удивительно неясным, далёким, будто всё это случилось в другом мире или очень давно. Ему пришло
в голову, что, может быть, всё приключение просто приснилось ему. Слишком уж много было там золота — такого множества наяву не бывает. Том никогда не видел даже пяти-десяти долларов зараз и, как всякий мальчик из
небогатой семьи, воображал, что разговоры о «сотнях» и «тысячах» — одни
разговоры, не больше, а на самом деле таких огромных денег и не бывает на
свете. Он не мог себе ни на минуту представить, чтобы кто-нибудь на самом
деле обладал такой большой суммой, как сто долларов чистой монетой. Если
исследовать его представления о кладах, оказалось бы, что эти клады состоят
из горсточки медных монет и из целой кучи туманных, великолепных, неосязаемых, недосягаемых долларов.
Но чем больше он думал, тем яснее и резче обрисовывались в его памяти подробности его приключения, и в конце концов он пришёл к мысли, что, пожалуй, это и не было сном. Следовало бы поскорее проверить и выяснить. Он
наскоро позавтракал и отправился разыскивать Гека.
Гек сидел на планшире барки, меланхолично болтая ногами в воде, и вид у
него был очень унылый. Том решил не расспрашивать Гека. Пусть Гек сам
заговорит о вчерашнем. Если не заговорит, значит, Том и вправду видел всё
это во сне.
— Здорово, Гек!
— Здорово!
Минута молчания.
— Эх, Том, если бы мы оставили эту проклятую кирку и лопату под деревом,
деньги были бы в наших руках! Жалость-то какая, а!
— Так, значит, это был не сон… нет, не сон! А я, пожалуй, даже хотел бы,
чтобы это был сон. Честное слово, хотел бы!
— Какой там сон?
— Да я про это, про вчерашнее. Я уж было подумал, что мне всё приснилось.
— «Приснилось»! Не обломись под ним лестница, он бы тебе показал, какой
это сон! Мне тоже всю ночь снилось, как этот чёрт, одноглазый испанец, гонялся за мною, чтобы ему провалиться сквозь землю!
429
— Нет, ему не — надо проваливаться. Мы должны найти его и выследить
деньги.
— Никогда нам его не найти. Такая удача бывает только раз: упустил — и
пропало! Кончено. И знаешь: меня так и трясёт лихорадка, только я подумаю,
что могу встретиться с ним!
— И меня тоже. А всё-таки я хотел бы его увидать и выследить, где у него
номер второй.
— Номер второй? В том-то и дело. Я уже думал об этом, но ни до чего не додумался. Как по-твоему, что это такое?
— Не знаю. Что-то уж очень хитро… Слушай-ка, Гек, может быть, это номер
дома?
— Пожалуй, и так. Да нет… конечно, нет. Где же в нашем городишке номера
на домах?
— И правда. Дай-ка мне подумать… Знаешь, а может быть, это номер комнаты… где-нибудь в таверне?
— Похоже на то! Ведь у нас только две таверны, так что проверить нетрудно.
— Подожди здесь, Гек. Я скоро вернусь.
И Том исчез. Он избегал показываться на улицах в обществе Гека. Он вернулся через полчаса. В лучшей таверне, куда он зашёл сначала, номер второй
давно уже занимал один молодой адвокат. Он и сейчас живёт в этом номере.
В таверне похуже номер второй был какой-то таинственный. Хозяйский сынишка рассказал Тому, что этот номер всё время заперт и что никто не входит туда и не выходит оттуда, кроме как ночной порой. Он не знал причины
этой странности; она заинтересовала его, но не слишком, и недолго думая он
решил, что во втором номере водятся привидения и черти. Между прочем, он
заприметил, что прошлой ночью там был свет.
— Вот что я узнал, Гек. Наверно, это и есть тот номер, который нам нужен.
— Должно быть, так и есть, Том. Что же нам делать?
— Погоди, дай подумать.
Том думал долго и наконец сказал:
— Вот что надо сделать. Задняя дверь этого второго номера выходит в маленький переулок между таверной и старым кирпичным складом. Постарайся
добыть как можно больше ключей, а я стащу все тёткины, и в первую же
тёмную ночь мы попробуем открыть эту дверь. И не забудь выслеживать Индейца Джо — ведь, помнишь, он говорил, что придёт поглядеть, подходящее
ли теперь время для мести. Как только увидишь его, ступай за ним следом, и,
если он не войдёт в номер второй, значит, мы не угадали.
— Господи!.. Как же я пойду за ним один?
— Да ведь это ночью. Он, может быть, и не увидит тебя, а если увидит, ничего не подумает.
— Ну, если в тёмную ночь, я, пожалуй, пойду. Не знаю, не знаю… попробую…
— Если будет темно, и я пойду за ним, Гек. Он может решить, что задуманная месть не налаживается, да и явится сюда за деньгами.
430
— Правильно, Том, правильно! Я буду следить за ним, буду, честное слово!
— Вот это дело! Только смотри не оплошай, Гек. А уж я не подведу, будь
покоен!
Глава XXVIII
В БЕРЛОГЕ ИНДЕЙЦА ДЖО
В тот же вечер Том и Гек вышли на опасную работу. До девяти часов они
слонялись у таверны. Один наблюдал издали за входной дверью, другой — за
дверью, выходившей в переулок. В переулке никто не показывался; никто,
похожий на «испанца», не входил в таверну и не выходил из неё. Ночь обещала быть ясной, и Том отправился домой, условившись с приятелем, что,
если потемнеет, тот придёт под окно и мяукнет; тогда Том вылезет к нему из
окна, и они пойдут пробовать ключи. Но по-прежнему было светло, и около
двенадцати Гек покинул свой наблюдательный пост и отправился спать в пустую бочку из-под сахара.
Во вторник мальчикам опять не повезло. В среду тоже. Но в четверг ночь
обещала быть тёмной. Том вовремя сбежал из дому, запасшись старым тёткиным жестяным фонарём и большим полотенцем, — чтобы прикрыть фонарь, если понадобится. Фонарь он спрятал в бочке, где ночевал Гек, и оба
стали на стражу. За час до полуночи таверну закрыли и потушили огни
(единственные в окрестности). «Испанец» так и не появился. Никто не входил в переулок и не выходил из него. Обстоятельства складывались благоприятно. Ночь была чёрная, и тишина нарушалась только отдалёнными я
редкими раскатами грома.
Том достал фонарь, засветил его в бочке, тщательно обернул полотенцем, и
оба смельчака во мраке подкрались к таверне. Гек остался на часах, а Том
ощупью пробрался в переулок. Потом наступила пора тревожного ожидания,
и Геку сделалось так тяжело, словно его — придавила гора. Он уже начал
желать, чтобы перед ним во тьме блеснул свет; правда, это испугало бы его,
но, по крайней мере, служило бы доказательством, что Том ещё жив. Прошло, казалось, несколько часов с тех пор, как Том исчез. «Конечно, ему сделалось дурно. А может быть, он умер. Может быть, сердце у него разорвалось от волнения и ужаса». Встревоженный Гек подходил всё ближе и ближе
к переулку, пугая себя разными страхами и ежеминутно ожидая, что вот-вот
разразится катастрофа, которая отнимет у него последнее дыхание. Отнимать, впрочем, оставалось немного: он еле дышал, а сердце у него колотилось так сильно, что могло разорваться на части.
Вдруг блеснул фонарь, и мимо промчался Том.
— Беги! — шепнул он. — Беги что есть силы!
Повторять было незачем: первого слова оказалось вполне достаточно. Прежде чем Том повторил это слово, Гек уже мчался со скоростью тридцати или
сорока миль в час. Мальчики ни разу не остановились, пока не достигли сарая заброшенной бойни в нижней части города. Не успели они укрыться в
нём, как разразилась гроза, хлынул дождь. Отдышавшись немного, Том начал
рассказывать:
431
— Ох, и страшно же было, Гек! Я попробовал два ключа, старался действовать как можно тише, но поднялся такой скрежет, что я еле дышал от страха.
Ключ ни за что не хотел поворачиваться. Вдруг я, сам не замечая, что делаю,
схватился за ручку и дверь распахнулась! Она не была заперта! Я вбегаю туда, сбрасываю полотенце и…
— Что?.. Что же ты увидел, Том?
— Гек, я чуть было не наступил на руку Индейца Джо!
— Не может быть!
— Да! Лежит на полу и спит как убитый, раскинув руки, всё с тем же пластырем на глазу.
— Господи, что же ты сделал? Он проснулся?
— Нет, не шелохнулся. Пьян, должно быть. Я схватил полотенце — и бежать!
— Вот уж я бы не подумал о полотенце, ей-богу!
— А я поневоле подумал: мне бы; влетело от тётки, если бы я потерял полотенце.
— Слушай, Том, а сундучок ты видел?
— Гек, у меня не было времени глядеть по сторонам. Ничего я не видел — ни
сундучка, ни креста. Ничего, только бутылку и жестяную кружку на полу
возле Индейца Джо. И ещё я видел в комнате два бочонка и множество бутылок. Теперь ты понимаешь, какой там водится дух.
— Какой же?
— Спиртной! Может быть, во всех тавернах общества трезвости имеется такая комната с «духом»? Как ты думаешь, Гек?
— Пожалуй, что и так. Подумать только!.. Слушай-ка, Том, а ведь теперь самое время взять сундучок, если Индеец Джо лежит пьяный.
— Что ж! Поди попробуй!..
Гек вздрогнул:
— Нет… неохота…
— И мне неохота, Гек. Рядом с ним всего одна бутылка. Этого мало. Будь три
— другое дело. Тогда он был бы достаточно пьян, и я, пожалуй, пошёл бы…
Наступило долгое молчание. Оба мальчика глубоко задумались. Затем Том
сказал:
— Знаешь что, Гек, не будем и пробовать, пока не узнаем наверное, что Индейца Джо в этой комнате нет. А то очень уж страшно. Если мы будем следить за ним каждую ночь, когда-нибудь мы наверняка увидим, как он выходит на улицу, и тогда быстрее молнии подцепим его сундучок.
— Ладно, согласен. Я готов сторожить нынче ночью и каждую ночь до самого утра, только остальную работу ты уж возьми на себя.
— Ладно, возьму. От тебя же требуется только одно: в случае чего, ты рысью
пробежишь по Гупер-стрит и мяукнешь у меня под окном. А если я буду
крепко спать, бросишь горсть песку мне в окно, и я тотчас же выбегу.
— Ладно! Договорились.
432
— Ну, Гек, гроза прошла, я побегу домой. Скоро начнёт светать — часа через
два взойдёт солнце. Ты там пока посторожи — ладно?
— Хорошо! Уж если я обещал, будь покоен. Целый год буду бродить по ночам около этой таверны. Весь день буду спать, а всю ночь сторожить.
— Это правильно. А где ты будешь спать?
— На сеновале у Бена Роджерса. Он ничего, позволяет. Их негр, дядя Джек,
тоже не гонит меня. Я таскаю воду для Джека, когда ему требуется. Иной раз
попросишь у него есть — он даёт, когда сам не сидит без хлеба. Замечательно добрый негр! Любит меня за то, что я никогда не задираю нос перед ним,
перед негром. Случается, я даже ем вместе с н и м. Только ты, пожалуйста,
никому не рассказывай. Мало ли чего не сделаешь с голоду! Натворишь такого, что и не снится тебе, когда у тебя сытый желудок.
— Ну, если днём я обойдусь без тебя, Гек, я не стану тебя будить… Незачем
тормошить тебя зря. А ночью в любое время, чуть что заметишь, сейчас же
ко мне — и мяукни.
433