3794631_ZAMESTITEL_FYURERA
advertisement
ЗАМЕСТИТЕЛЬ ФЮРЕРА (Глава из книги Гвидо Кноппа «Помощники Гитлера», издательство Гольдман, Мюнхен, 1998) Рудольф Гесс родился в египетском порту Александрия, то есть, как и австриец Гитлер, за пределами той Империи, которая для них обоих была целью их желаний. Как и у Гитлера, у Гесса уже в ранние годы развилось сильное чувство привязанности к далёкой родине. Кайзеровская Империя означала для зажиточной купеческой семьи Гессов в Александрии, прежде всего, возрождение нации в некоем романтическом ореоле. Среди зарубежных немцев гипертрофированный национализм был широко распространён — позже один из знакомых Гесса назвал его «в большей степени немцем, чем сами немцы». День рождения Кайзера (27 января) был в семье главным нехристианским праздником. Отец семейства, Фриц Гесс, не шёл в этот день в контору, а отмечал праздник дома и открывал бутылку лучшего вина. Будучи далёк от социальных проблем в государстве Гогенцоллернов, он воспринимал основанную в 1871 году Империю как высшее счастье для нации. И когда семейство Гессов каждый год возвращалось летом на немецкую родину, оно избегало городов, где за спесивыми фасадами можно было видеть нищету рабочих, предпочитая жить на уединённой вилле в Сосновых горах. Для Фрица Гесса, когда у него 26 апреля 1894 г. родился сын Рудольф, было решённым делом, что когда-нибудь он унаследует его фирму. Воспитание, которое он дал своему отпрыску, было на том уровне, какой обычно могли себе позволить зажиточные зарубежные немцы: сначала небольшая немецкая школа и частные учителя, а с 1908 года — интернат в Бад Годесберге на Рейне. Рудольф был одарённым ребенком, хотя и не очень. Естественные науки и математика давались ему лучше, чем языки. Отношения с родителями соответствовали стандартам воспитания на грани двух веков. Отец Гесса командовал семьёй в таком строгом казарменном тоне, что, как вспоминал позже Рудольф Гесс, «у нас кровь стыла в жилах». Проявлять чувства к детям — у Рудольфа были ещё брат Альфред и сестра Маргарита — противоречило натуре патриарха. Происхождение семьи из Швейцарии, ориентация на кальвинизм и старые купеческие традиции отражались на главе семейства. При этом Фриц Гесс оставался, несмотря на накопленное богатство, в сущности, простодушным купцом… Дисциплина и самодисциплина, выполнение долга и повиновение — принципы, которые Фриц Гесс внушил своему сыну — были характерными для той эпохи. Семейное тепло исходило от матери, Клары Гесс. От неё Рудольф унаследовал любовь к природе и к музыке, веру в целебные травы и большой интерес к астрологии. Письма сыну в интернат почти всегда писала мать. Страх и восхищение авторитетом отца, и, с другой стороны, глубокие, нежные отношения с матерью — эти два противоположных полюса определили всю жизнь Рудольфа Гесса. Характерным для него было то, что он не мог найти собственную позицию между ними, и всю жизнь у него было два лица: крепкий смельчак, участник драк «эпохи борьбы», был одновременно сентиментальным другом животных, который в буквальном смысле слова и мухи не мог обидеть. Апостол партийной морали, резко выступавший против коррупции и злоупотребления служебным положением, он требовал введения в оккупированной Польше телесных наказаний для евреев. Смелый и решительный офицер Первой мировой войны настолько покорно подчинялся Гитлеру, что не оставалось места для собственной инициативы. И, наконец: лишённый политического влияния Заместитель, над которым другие смеялись за его индифферентность и оторванность от жизни, в 1941 году вдруг проявил решительность и отвагу и в разгар войны перелетел к врагу. Молодые годы Рудольфа Гесса часто истолковывают как роковые для его дальнейшего пути. Притом в это время не происходило ничего, что выходило бы за рамки «нормального». У него была счастливая юность без материальных забот. Среди учеников интерната он ничем не выделялся. Рудольф подчинился желанию отца, который хотел, чтобы он окончил коммерческую школу в швейцарском городе Невшатель, хотя и против своей воли — он предпочёл бы стать инженером. В более спокойные времена из него получился бы честный купец, который втайне тосковал бы по своим естественнонаучным наклонностям. Но времена были бурными. Когда разразилась Мировая война, это стало решающим поворотом в жизни 20-летнего Рудольфа Гесса. В августе 1914 года он записался добровольцем против воли отца. Впервые сын открыто вышел из повиновения… Отец и сын сохранили взаимное уважение, но Рудольф Гесс теперь искал другие авторитеты. Однако на желанный фронт он попал не сразу. Слишком много немецких мужчин поспешили пойти в добровольцы. Рудольфу Гессу пришлось сначала упражняться в терпении, а потом учиться в казарме владеть оружием. Ожидание первого боя превратилось для него в пытку. Он испытывал нелепый страх, что будет одержана быстрая победа, а он не успеет сделать ни одного выстрела, и даже возлагал надежду на большие потери с немецкой стороны. «Прямо-таки желательно, — писал он матери, — чтобы бедные парни погибли в следующем бою, иначе неизвестно, сколько я ещё буду болтаться между небом и землёй». Позже Рудольф Гесс имел возможность четыре года видеть с близкого расстояния множество смертей. 1-й Баварский пехотный полк, его часть, воевал на Западном фронте. Когда пехотинец Гесс получил боевое крещение, война на Западе уже стала позиционной. Свои впечатления он излагал в письмах, полных наивного восторга: «Пылающие посёлки. Захватывающе прекрасно! Война!» Гесс обладал задатками для того, чтобы стать хорошим солдатом. Военному повиновению он научился дома, а его унаследованную от отца решительность вскоре оценили командиры. Летом 1915 года он был произведен в унтер-офицеры, а в 1917 г. стал лейтенантом. Первоначальное воодушевление вскоре сменилось трезвым пониманием того, что быстрая победа над Францией была иллюзией. Но сомнения оставались чуждыми солдату Гессу. «Продолжать сражаться, держаться в тылу так же, как и на фронте», — заклинал он своих родителей в 1916 году в разгар битвы при Вердене и рассказывал, как он сам резко выступал против пораженцев. Чтобы согласовать жестокую реальность войны со своим мировоззрением, Гесс окутывал её густым слоем пафоса. В длинной военной балладе он воспел фронтовиков, их «гордое триумфальное шествие», «адский огонь» и «серые тени, с нетерпением ждущие боя». Даже ранения, полученные на фронте, не охладили его энтузиазм. В 1917 году он чуть не умер после сквозного ранения в лёгкие на Румынском фронте. Выздоровев, свежеиспечённый лейтенант получил приказ сопроводить запасную роту на Западный фронт. В этой роте был один австриец, который не захотел служить в австрийской армии, а предпочёл пойти добровольцем в армию германского императора: Адольф Гитлер. Но при этой случайной встрече офицер и ефрейтор, которые позже реально творили историю, не обменялись ни единым словом. Весной 1918 г. лейтенант Гесс, после нескольких просьб, поступил в новую элиту армии — в авиацию. Он восторгался такими асами, как барон фон Рихтгофен и капитан Геринг, имена которых знал каждый ребёнок. Он оказался способным лётчиком, но пришёл в авиацию слишком поздно, чтобы самому стать героем войны. Он принял участие в воздушных боях лишь в последние дни Мировой войны, не сбил ни одного самолёта, но и сам остался невредим. Однако он сохранил верность авиации. Крах кайзеровской Империи в ноябре 1918 года Гесс, наравне с большинством его товарищей, воспринял как национальную катастрофу. Он по-прежнему верил, что немецкий народ вёл справедливую оборонительную войну. Начало переговоров о перемирии он счёл большой ошибкой. «Наше положение не хуже, чем в 1914 году, — упрямо писал он своим родителям, — наоборот. Только наши люди утратили стойкость под влиянием тыловых подстрекателей и искусно составленных листовок противника». Для Гесса давно было ясно, кто виноват в том, что рухнул тыл: «левые». Проигранная война, воспринимаемая как личная боль, фатальное непонимание измены парламентских политиков — всё это травмировало миллионы сердец и вырыло в Веймарской республике глубокий ров, который разъединил народ. Рудольф Гесс стоял на стороне тех, кто проникся следующей мыслью: «Единственное, что меня поддерживает, — говорил он летом 1919 года, — это надежда на то, что наступит день мщения». Гесс точно знал, кому надо отомстить: коммунистам, социал-демократам и евреям. 16 лет спустя он подчеркнул в одной своей речи: «До тех пор я не был антисемитом. Но факты 1918 года настолько бросались в глаза, что я обратился в антисемитскую веру». Для человека с такими взглядами Мюнхен, где поселился уволенный из армии лейтенант, был опасным местом. При премьер-министре социалисте Курте Эйснере столица Баварии стала второй столицей революции после Берлина. Кёнигсплац патрулировали солдаты с красными нарукавными повязками. Почти ежедневно газеты сообщали о политических убийствах. Гесс назвал это «комедией по русскому образцу». И его личное будущее выглядело мрачным. Англичане конфисковали имущество семьи в Египте, и годы финансовой беззаботности миновали. Родители выжидали на своей вилле, как развернутся события. У их 25-летнего сына потеря фирмы в Александрии и смута в германской политике вызвали тяжёлый кризис. Позже он признался в одном письме, что подумывал тогда, не пустить ли себе пулю в висок. Первую опору отчаявшийся Гесс нашёл в задней комнате мюнхенского аристократического отеля «Четыре времени года». Здесь тайно встречались члены объединения, которое в мюнхенском списке организаций числилось как «Группа изучения германских древностей». За этим невинным названием скрывалась тайная праворадикальная ложа — «Общество Туле». В нём развивались и пропагандировались немецкие национальные идеи и обсуждались планы контрреволюционного переворота. Эмблемой «Общества Туле» была свастика. Гесс вступил в этот тайный союз в начале 1919 года и вскоре стал выполнять важные задачи: покупал оружие, вербовал добровольцев, руководил рабочими на предприятиях. Когда «вольные корпуса» при поддержке Рейхсвера уничтожили в мае 1919 года Баварскую «советскую» республику, его деятельность принесла свои плоды. Вольный корпус Эппа разместил свой штаб в номерах отеля «Четыре времени года». Гесс сражался с левыми и в рядах этого вольного корпуса. ...В «Обществе Туле» Гесс познакомился с такими людьми, как Ганс Франк, Альфред Розенберг и Дитрих Эккарт. Имел ли Гитлер контакты с «Туле», как утверждал позже глава этой организации Рудольф фон Зеботтендорф, неизвестно. Рудольф Гесс нашёл в отеле «Четыре времени года» свой первый политический приют. Кроме того, он смог, как фронтовик, без экзаменов поступить в Мюнхенский университет, чтобы окончательно избавиться от всё ещё грозившей ему конторы в отцовской фирме. Гесс записался на отделения экономики и истории, затрудняясь в точном выборе профессии. В университете состоялось одно знакомство с важными последствиями. Геополитику преподавал генерал в отставке, профессор Карл Хаусхофер, почтенный человек со связями в мюнхенском обществе. Гесс нашёл в нём долгожданную замену той авторитетной личности, какой для него долгие годы был его отец. Студент Гесс вскоре стал ассистентом профессора, всё чаще бывал у него с частными визитами и сделал своим научное кредо учителя. Тезисы Хаусхофера были скорее политической, чем академической программой. Его основная идея гласила: немецкому народу не хватает витального пространства, которое можно найти только на востоке. Личная жизнь молодого человека, который в 25 лет уже успел сделать себе имя в мюнхенских праворадикальных кругах, была аскетичной: никакого алкоголя, никаких сигарет, никаких танцев. Хотя он был спортивным, из зажиточной семьи и внешне привлекательным, у него не было девушки. Тон его ранних писем отличался трезвостью, которая переходила в фанатичную одержимость лишь тогда, когда речь заходила о Германии, о политике или о войне. На немногих фотографиях тех лет Гесс производит впечатление замкнутого человека, и это впечатление усиливают его густые брови. В 1920 году он познакомился в своем скромном пансионе в Швабинге с дочерью офицера Ильзой Прель — первой женщиной в своей жизни. Она так вспоминала о первой встрече со своим будущим мужем: «Вдруг через выход в сад быстро поднялся по маленькой лесенке, перескакивая сразу по три ступеньки, молодой человек в военной форме с украшенной бронзовым львом повязкой вольного корпуса Эппа на рукаве. Остановился, неожиданно увидев меня, посмотрел угрюмым и отстраняющим взглядом из-под густых бровей, отвесил сухой, но вежливый поклон и исчез. Это был Рудольф Гесс». Это не была любовь с первого взгляда. Гессу понадобилось много времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что рядом с ним будет жена. Своим родителям он описал Ильзу не очень лестно: «Из канавы, полной змей, я выудил единственного угря». Но Ильза Прель была не только его подругой, обручённой и женой. Она была одной из первых женщин, вступивших в НСДАП, и помогала ему в годы до свадьбы в политической работе. За этой переменой в личной жизни последовало другое событие, которое в один майский вечер 1920 года изменило всю его жизнь. В мюнхенской пивной «Штерн-эккерброй» Гесс услышал оратора от Немецкой рабочей партии (ДАП) — одной из множества небольших национальных групп в Баварии. В пивной собрались десятка два человек. Официантка разносила пиво в кружках. В воздухе стелился сигаретный дым. Оратор был немного старше Гесса, его тёмные волосы были причёсаны с пробором, а усы подстрижены почти прямоугольно. В листовке ДАП он именовался художником по профессии. С сильным австрийским акцентом он начал описывать события последних лет: Версальский договор как преступление перед немецким народом, измену буржуазного правительства фронтовым солдатам. Закулисными руководителями всего этого он называл евреев. Его громкая речь наполняла энергией, силой мысли. Гесс был очарован. Той же ночью он ворвался в комнату своей подруги. «Этот человек, этот человек... — бормотал он в восторге — говорил незнакомец... я ещё не знаю его имени. Но если кто-нибудь освободит нас от Версаля, то именно этот человек, этот незнакомец восстановит нашу честь!» Ильза Гесс описывала позже, что её мужа словно подменили, он стал оживлённым, сияющим, а не мрачным и угрюмым, как раньше. Гитлер в 1920 году был ещё далёк от того, чтобы стать Вождём нации. Тогда он боролся за власть в рамках небольшой ДАП. Правда, сила его речей уже чувствовалась, а политические представления Гитлера соответствовали тем, которые его будущий ученик усвоил в Обществе Туле. Гесс одним из первых подпал под его влияние. Несколько дней спустя он решил стать последователем этого художника-оратора. Причин было несколько. Оба были фронтовиками, оба пережили тяжёлые ранения и оба были лично оскорблены крахом кайзеровской армии. Но у Гесса была ещё одна внутренняя потребность: тяга к авторитету. После отдаления от отца он всё время искал точку опоры. В армии этот вакуум заполняла военная иерархия, позже на какое-то время — учитель и по-отечески относящийся к нему старший товарищ Карл Хаусхофер. Теперь «этот человек» из пивной «Штерн-эккерброй» показался пригодным не только для того, чтобы стать новым личным авторитетом, но и чтобы избавить от боли за состояние нации — для Гесса это был фатальный симбиоз личных и политических устремлений. Его желания совпали здесь с духом времени. Во многих книгах, стихах и статьях тех лет говорилось об «Одном человеке», который принесёт спасение нации. Для Гесса Гитлер был этим «Одним человеком», и он поставил перед собой задачу привести этого национального спасителя к цели. Гитлеру сразу понравился молодой помощник, который примкнул к нему как ученик. Гесс был надёжным, знал по Обществу Туле влиятельных людей и обладал одним качеством, противоположным известной склонности Гитлера к монологам, — он умел слушать. В ещё небольшой партии над этой парой столь разных людей смеялись. Даже в кафе они обычно приходили вместе: Гесс — сын буржуа, сдержанный, с хорошими манерами, и Гитлер — агитатор, вышедший из простой среды, который производил на других впечатление хитрого и неуклюжего человека. Пока ничто не указывало на то, что это — будущий Вождь немцев и его Заместитель. Восхищение Гесса «трибуном», как он почтительно называл Гитлера, быстро переросло в безудержный фанатизм. «Какой чудесный человек! — писал он своей кузине — Недавно ему удалось добиться того, что после его великолепной речи в цирке Кроне примерно 6000 слушателей из всех кругов запели германский гимн. И примерно 2000 присутствовавших коммунистов тоже пели». Такая экзальтация, разумеется, не вызывала восторга у Карла Хаусхофера, заботливого покровителя Гесса. Образованный генерал морщил нос при виде Гитлера, у которого не было блестящего университетского образования. К этому примешивалась и доля ревности, так как этот австрийский оратор из пивной увёл из университета любимого ученика профессора. Гесс постепенно всё больше превращался в секретаря Гитлера, особенно когда он в 1921 г. стал руководителем НСДАП. Гесс приносил пользу и иными способами: расклеивал вместе со своей подругой Ильзой плакаты, распространял листовки и организовал по приказу Гитлера первую «студенческую сотню» СА. Лекции он больше почти не посещал. Исход борьбы за будущее Гесса между Гитлером и Хаусхофером был решён. Гесс прославился своей смелостью в стычках с политическими противниками. Как-то один коммунист разбил ему голову пивной кружкой, и позже Заместитель постоянно повторял в своих речах фразу: «Как я, окровавленный, лежал перед Вождём…» Но, чтобы завоевать славу в прежней НСДАП, Гессу не хватало одного важного таланта: он не умел говорить! Когда Гесс стоял на помосте, он говорил скованно и судорожно. У слушателей создавалось впечатление, что он радовался, когда кончал свою речь. Герман Эссер, партийный оратор раннего периода, говорил: «Перед дюжиной человек Гесс не может связать двух слов» (урналист Герман Эссер (1900–81) в первые годы существования партии считался, наряду с Гитлером, её лучшим оратором. Его оценка способностей Гесса, как выяснилось позднее, была чисто субъективной. В III Рейхе Эссер занимал второстепенные посты, поэтому после войны особенно крупных неприятностей не имел.). Тем не менее в партии начали принимать всерьёз надёжного помощника Гитлера. В новой партийной газете «Фёлькишер Беобахтер» Гесс дал в своей передовой статье от 31 июля 1921 г. пояснения к программе партии и провозгласил целью создание национального народного сообщества. Хотя Гесс не принадлежал к числу составителей этой программы и не был мозгом партии (и никогда им не стал), но уже в этот ранний период он был лицом партии: фанатичным, верующим и фатальным образом вызывающим доверие. Он начал последовательно творить миф вокруг своего «Трибуна». Тот титул, которым 12 лет спустя каждый ребёнок в Германии именовал Гитлера, придумал Гесс. Он первый стал называть Гитлера «Фюрер», то есть «народный Вождь». В ноябре 1923 г. Гитлер впервые попытался творить историю. Обстановка в Баварии была взрывчатой. Инфляция достигла невероятных размеров. Каравай хлеба стоил более миллиарда рейхсмарок. Сотни тысяч людей были разорены. На юге нелюбимой Веймарской республики особенно громко звучал призыв покончить с «парламентской бесхозяйственностью». За год до этого Муссолини в Италии своим походом на Рим показал, как можно завоевать власть в разрушенном государстве. Хотя Гитлер был не Муссолини, а его партию за пределами Баварии почти никто не знал, он счёл себя достаточно сильным, чтобы действовать. 8 ноября он решился на государственный переворот. Гесс описал в письме к родителям в тот же день свои впечатления от событий — это документ первостепенной важности. Согласно этому письму, Гитлер в 9 часов утра приказал Гессу быть готовым вечером арестовать всех баварских министров. «Я получил почётное и важное задание. Я обещал молчать, и мы расстались до вечера». Вместе с Гитлером, Герингом и горсткой вооружённых штурмовиков Гесс ворвался в 6 часов пополудни в Бюргербройкеллер, где совещалось баварское правительство. «Гитлер вскочил на стул — описывает Гесс — мы окружили его и потребовали тишины. Тишина не наступила. Тогда Гитлер выстрелил в воздух — это подействовало. Гитлер объявил: «Только что в Мюнхене началась национальная революция. Весь город в данный момент занят нашими войсками. 600 человек окружают зал». Уже на следующий день попытка немецкого национального восстания обернулась драматическими событиями. Под ружейным огнём полицейского отряда первая попытка Гитлера установить народную власть окончилась кровавым крахом. В память о 14 жертвах 9 ноября 1923 г. позже ежегодно проводился мрачный, торжественный ритуал в свете факелов, с барабанной дробью и всем пафосом, на какой были способны тогдашние церемониймейстеры. То, что Рудольф Гесс при этом всегда шагал в первом ряду «старых борцов», было сознательным искажением истории, так как 9 ноября во время бойни у Фельдхеррнхалле его там не было. Согласно приказу, он охранял в это время заложников из баварского правительства, министров Швейера и Вутцельхофера. Когда он узнал о провале мероприятия, он реквизировал автомобиль и поехал с обоими заложниками в направлении на Бад Тельц. Дальнейшие события Гесс описал в том же письме к родителям. Когда стало темно, он попытался договориться о ночлеге на постоялом дворе у края дороги. «Когда я вернулся, оказалось, что автомобиль по непонятным мне до сих пор причинам поехал дальше. Потом министры прибыли в Мюнхен. Может быть, это было лучшим решением». На самом деле побег министров из-под его охраны не делал чести Гессу, равно как и его дальнейшее поведение. В тот же день он пересёк границу и уехал в Зальцбург. Пока Гитлер и большинство других соратников под охраной полиции ждали своего процесса, его секретарь «лёг на дно». Разве так ведёт себя вассал, беззаветно преданный своему господину, каким изображают уже раннего Гесса некоторые биографы? Меняя уединённые убежища в Альпах, он наслаждался природой, катался на лыжах, встречался со своей подругой и возобновил изучение экономики. В последний раз в своей жизни он вроде бы колебался. Он писал родителям о своих раздумьях: «В мои годы всё ещё без определенного призвания, без дома, жены и детей…» Возможен ли был на какой-то момент путь назад, в буржуазную жизнь? Сомневался ли Гесс в том, что после катастрофы 9 ноября партия сможет пробудиться к новой жизни? Померкла ли притягательная сила Трибуна в глазах его помощника, когда его так резко остановила государственная власть? Только сообщения из Мюнхенской военной школы, где проходил так называемый «народный суд» над восставшими немцами, снова подняли дух беглеца. Гитлер использовал процесс как политическую сцену для своего ораторского таланта и судьи разрешили ему это. Фиаско перед Фельдхеррнхалле неожиданно превратилось в триумф. Пассажи из его оправдательных тирад перепечатывали газеты. Когда в руки Гессу попал один такой отрывок, он возликовал: «Это одна из лучших, самых сильных речей, какие он когда-либо произносил». Очарование вернулось. Приговоры мятежникам были мягкими. Гитлера приговорили к пяти годам тюрьмы и к штрафу на сумму 200 золотых марок с перспективой условного освобождения в случае хорошего поведения через шесть месяцев. Как ученик, который снова обрёл свою веру, Гесс отправился в Мюнхен, чтобы сдаться властям. «Больше, чем Учителю, мне не дадут», — успокаивал он своих родителей. Время поджимало. С мая 1924 г. «народные суды» в Баварии отменялись. Надо было успеть предстать перед судом здесь, так как Имперский суд в Берлине грозил более тяжёлым наказанием. Но Гессу повезло. После нескольких дней процесса он был осуждён на 18 месяцев тюрьмы и помещён вместе с Гитлером в крепость Ландсберг. Последующие месяцы были решающими для отношений между Гессом и Гитлером. Только в Ландсберге окончательно укрепилась та тесная связь между Вождём и Заместителем, которая сохранялась и после их разлуки в 1941 году. Карьера Гесса началась там, где она и кончилась: за решёткой. При этом условия содержания в Ландсберге соответствовали мягкому отношению судей к повстанцам. В современном здании, больше походившем на санаторий, политзаключённые пользовались большой свободой. Когда прибыл Гесс, Гитлер уже имел свою комнату, двери которой никогда не запирались. Ближайшие друзья жили с ним на первом этаже, который остальные политзаключённые почтительно назвали «Фельдхеррнхюгель». Гесс получил комнату рядом с Гитлером, который хотел, чтобы он был поблизости. «Трибун выглядит блестяще, — радостно сообщал Гесс своей подруге Ильзе — лицо его уже не такое худое. Вынужденный покой идёт ему на пользу». Но Гитлер использовал время в Ландсберге не только для того, чтобы физически поправиться, но и в политических целях. После провала своей первой попытки он планировал в заключении будущее национального Движения. Гесс играл при этом несколько ролей сразу: партнёра в споре, изобретателя рубрик и подопытной публики. Его прямое влияние на идейную конструкцию, которую Гитлер создал в своей книге «Моя борьба», было большим, чем до сих пор предполагали. Гесс при этом был не секретарём, который печатает рукопись для автора, а консультантом. Прежде всего нашли отклик у Трибуна геополитические тезисы его учителя Хаусхофера. Витальное пространство, неразрывно соединённое с Востоком — ядро геополитики Хаусхофера — стало центральным требованием и во внешнеполитической части «Моей борьбы». Сам Хаусхофер, когда через два десятка лет союзники допрашивали его в Нюрнберге, не хотел, разумеется, ничего знать о своём авторстве в вопросах жизненного пространства. Только упорная настойчивость следователей заставила профессора признать: «Да, мои идеи попали к Гитлеру через Гесса, но Гитлер в них всё же глубоко не вникал и серьёзно не изучал моих книг». Через несколько недель после этого допроса Хаусхофер покончил с собой (Карл Хаусхофер покончил с собой по японскому ритуалу 13 марта 1946 г. Вместе с ним покончила с собой и его жена.). В Ландсберге оба заключённых сблизились не только политически. Примечательна сцена, имевшая место в июне 1924 года. Гитлер читал страницы из рукописи «Моей борьбы»: о воодушевлении в августе 1914 года, об окопном товариществе, о смерти товарищей. Эта сцена в камере кончилась трогательно. «Вождь читал под конец всё медленней, всё больше запинаясь, — писал Гесс Ильзе Прель — а потом он вдруг выронил листок, уронил голову на руки и зарыдал. Надо ли говорить тебе, что и я не смог больше сдерживаться?» Общие слёзы двух ветеранов мировой войны — такое соединяет людей навсегда. Конец письма: «Я предан ему более, чем когда-либо; я люблю его». После этого Гесс никогда уже не мог избавиться от чар Гитлера. Какой путь Вождь указывал партии, по такому Гесс и шёл. Новую ориентацию Гитлер указал ещё в Ландсберге. «Мы должны проникнуть в Рейхстаг, — сказал он — понадобится больше времени для того, чтобы победить марксистов по числу голосов, чем для того, чтобы их перестрелять, но в конце концов их собственная конституция гарантирует нам путь к успеху». Когда Гесс спросил, когда он надеется взять власть, Гитлер ответил: «Минимум через пять, максимум через семь лет». Ждать пришлось лишь на один год дольше. Путь к власти был медленным. После освобождения из Ландсберга, откуда его увезла на автомобиле Ильза Прель, Гитлер установил новый порядок в партии и начал добиваться своей цели легальными средствами. Предвыборные поездки, партийные мероприятия и речи, речи — НСДАП начала свой долгий поход за голосами избирателей. На первых порах дело шло туго. Во второй половине «золотых» 20-х годов немецкая экономика оправилась от инфляции. Нелюбимая республика оказалась более долговечной, чем можно было предполагать в кризисном 1923 году. Это были плохие времена для немцев — НСДАП на выборах в Рейхстаг до 1930 года никогда не набирала больше 2% голосов. Однако личный секретарь шефа партии был безгранично оптимистичен. «Настанет день, —предрекал он своим родителям — когда немецкий народ сам возьмёт свою судьбу в свои руки в соответствии с конституцией, но не так, как задумывали её авторы». Кроме того, он писал, что узнал из одной книжки по астрологии, что все предзнаменования благоприятны для Гитлера. Это письмо от 27 января 1927 г. — первое свидетельство его астрологических увлечений. В годы борьбы Гесс постоянно находился рядом со своим Вождём. В качестве секретаря он составлял план и ездил вместе с Гитлером с одного мероприятия на другое. После того, как две речи Гитлера перед скептически настроенной публикой закончились триумфом, Гесс записал с гордостью и озабоченностью: «Наконец он их достал. Но Трибун был совсем без сил. Бледный, как мел, разбитый, шатающийся, он молча положил голову на стол и говорил так хрипло, что его нельзя было понять. Я никогда больше не буду назначать два мероприятия одно за другим с таким коротким промежутком». И когда Гитлер поселился в Оберзальцберге в своём новом доме «Вахенфельс», Гесс был постоянно при нём. В официальной обстановке они обращались друг к другу на «Вы», в личных отношениях давно уже перешли на «ты». Остальные паладины отмечали стабильно благожелательное отношение вождя к Гессу. Розенберг жаловался: «К Гитлеру просто нельзя подойти, около него всё время крутится этот Гесс». Другие партийные функционеры насмешливо называли его «фройляйн Гесс» за его молчаливую, подобострастную преданность. В действительности Гесс ещё до 1933 года был убеждён, что служит высшей цели. Шумные выступления, повышенные тона и любые способы как-то выделиться ему претили. Геббельс, который познакомился с ним в 1926 году, записал в своём дневнике: «Гесс: самый порядочный, спокойный, дружелюбный, умный, сдержанный». Немецкой общественности имя человека в тени Гитлера было ещё мало знакомо. Фурор наряду с вождём партии производили колоритный и брутальный Геринг, Геббельс, «барабанщик» Движения в Берлине, и бывший офицер Рейхсвера и руководитель СА Эрнст Рём. Гесс довольствовался своей ролью, так как фактически его влияние намного превосходило степень его известности. В партии, зная о его близости к Гитлеру, ему оказывали всяческие знаки уважения. Гиммлер, например, давал Гессу всё более и более высокие звания в СС, а в качестве рождественского подарка 24 декабря 1932 г. преподнёс ему звание обергруппенфюрера. Одновременно Гесс использовал своё положение посредника между Гитлером и остальной партией для того, чтобы избавить своего шефа от тягостных склок и жалоб. Хотя формально ему этого никто не поручал, личный секретарь Гитлера создал таким образом неофициальную партийную функцию координатора и начальника бюро жалоб. Эти задачи почти не оставляли места для личной жизни. Ильза Прель, которая после семи лет ожидания не хотела больше довольствоваться редкими прогулками в горы со своим другом, вознамерилась занять предложенную ей должность в Италии, как она говорила, по профессиональным соображениям, а на самом деле, чтобы быть подальше от мужчины, который предпочитал её обществу общество своего Вождя. Только теперь Гесс решил жениться. Но инициатива исходила не от него, а от Гитлера, озабоченного теми толками, которые вызывали некоторые молодые люди из его окружения. Ильза Гесс описала решающий вечер: «Мы сидели с Гитлером в Остерии. Когда я заговорила о моих итальянских планах, Гитлер вдруг соединил мою руку с рукой Рудольфа Гесса и спросил: «А вам никогда не приходила в голову мысль выйти замуж за этого человека?» 30 декабря 1927 г. оба сказали «да». Это была скромная свадьба. От церковного венчания оба отказались по идеологическим соображениям. «С небесами в общепринятом смысле слова — обосновывал Гесс это решение перед своими верующими родителями — мы оба не имеем ничего общего». Свидетелями были Гитлер и Хаусхофер, которые всё ещё не вполне понимали друг друга. Родители Гесса отсутствовали, потому что они были в Египте, где Фриц Гесс восстановил своё дело. А мать Ильзы отсутствовала по той причине, что она, как писал Рудольф, стояла на совершенно иной политической позиции, нежели её зять. Однако мечта новобрачной фрау Гесс о семейном счастье не осуществилась. Хотя молодая пара вместе переехала в небольшой домик на севере Мюнхена, супруг по-прежнему проводил большую часть своего времени с Трибуном и Ильзе Гесс доставалась лишь часть его любви. Вскоре после свадьбы она призналась одной своей знакомой, что чувствует себя «монастырской послушницей». Но она, по крайней мере, могла быть уверена, что у её мужа не будет никаких любовных приключений. Рудольф Гесс привлекал женщин своей таинственностью, но его представления о морали не допускали «скачков на сторону». Добродетельный супруг оставался верен и другой своей старой любви: авиации. После того, как ему несколько лет не предоставлялось такой возможности, он, благодаря покупке газетой «Фёлькишер Беобахтер» одномоторного самолёта, снова смог сесть в кабину пилота. Гесс совершил множество пропагандистских полётов для партийной газеты, он участвовал и в спортивных перелётах, если это позволял график его шефа. В качестве немецкого ответа на первый трансатлантический перелёт американца Чарльза Линдберга Гесс планировал летом 1927 года первый перелёт через Атлантический океан с востока на запад. Он отправил телеграмму с просьбой о финансовой поддержке Генри Форду — промышленнику и философу, известному своими симпатиями к немецкому освободительному движению. Поскольку эта просьба была отклонена, Гесс упустил первый случай войти в историю своим полётом. Но ему, по крайней мере, удалось попасть из-за своих полётов в судебные документы. В Ганновере он пролетел в 1931 году на бреющем полёте над митингом социал-демократов. В обосновании приговора пилота к штрафу говорится, что он два с половиной часа с шумом летал над головами противников и даже сопровождал демонстрацию во время её движения по улицам. Вот вам два лица Рудольфа Гесса: тот же самый человек, рассудительность и спокойствие которого бросались в глаза партийцам, совершал рискованные, опасные для жизни воздушные манёвры над переполненными зеваками улицами. Эта способность внезапно отбросить всякую сдержанность и отважиться на крайний риск — один из ключей к объяснению его полёта в Англию десять лет спустя. В письмах, которые Гесс позже писал из тюрьмы Шпандау, он изображает десятилетие между заключением в Ландсберге и приходом к власти как самый счастливый период в своей жизни. Он был ближе к Гитлеру, чем кто-либо другой, и восстановление чести Германии выглядело всё более реальным. В описаниях Гесса тех лет нет никаких признаков будущего психического расстройства. Хронически больным человеком, каким хотели бы его видеть некоторые биографы, он, по крайней мере тогда, ещё не был. Когда партия переехала в «Коричневый дом» на Кёнигсплац в Мюнхене, и Гесс получил собственное бюро, которое он, вопреки сопротивлению архитектора, обставил по-спартански, он давно уже был чем-то вроде «серого кардинала» партии. Он занимался и сбором пожертвований, хотя всё ещё не имел никакого официального титула. Выгодные контакты с рурскими промышленниками, которых всё ещё отпугивали «социалистические» тона предвыборной агитации НАСДАП, были, прежде всего, делом Гесса. «Он производил впечатление такого цельного человека», — вспоминал один дипломат. Лучше, чем радикальные ораторы партии, лучше даже, чем Геринг, подходил этот купеческий сын для контактов с промышленными магнатами. Их щедрые пожертвования позволили НСДАП опередить на выборах все прочие партии. «Скорее бы возник III-й Рейх. Для многих это стало бы спасением». Письмо матери от 4 мая 1932 г. с таким страстным пожеланием её сын получил в «год между надеждой и ужасом». Экономический кризис, безработица и агония правительств превратили НСДАП в массовое движение. На выборах в июле этого года партия получила 37% голосов. Но ожидания Гитлера, что его назначат рейхсканцлером, не сбылись. Антипатия Гинденбурга к «богемскому ефрейтору» и обоснованный страх консерваторов перед гитлеровским пониманием верности конституции помешали его триумфу жарким летом 1932 года. В партии начался тяжелейший кризис. Словно слишком туго натянутый лук, связь между Вождём и его опорой грозила порваться из-за того, что цель, несмотря на успех на выборах, оставалась далёкой. Давали себя знать нетерпение, разочарование и финансовая нужда. Капитаны промышленности прекратили поддержку, и партия скоро оказалась должна 12 млн. рейхсмарок. Из-за этого кризиса Гесс заболел. С тяжёлым фурункулёзом он попал в сентябре в санаторий. Мать, которая посетила его незадолго до этого, однозначно видела причину его болезни в «профессии». Когда Гесс вернулся на свой пост, ситуация драматически обострилась. На ноябрьских выборах в Рейхстаг НСДАП потеряла два миллиона голосов. Престиж партии был серьёзно подпорчен. Фюрер временно терял позиции в партии. Его старый соратник Грегор Штрассер, который как глава имперского организационного руководства обеспечивал функционирование партии, провёл на свой страх и риск 4 декабря 1932 г. переговоры с рейхсканцлером Шлейхером. С точки зрения Гитлера и Гесса, это был открытый мятеж! То, что Штрассер пытался вести переговоры с правительством, беспокоясь о единстве Движения, не играло роли. «Вы нанесли мне удар в спину — возмущался Гитлер. — Вы не хотите, чтобы я стал канцлером! Вы хотите расколоть Движение!» Штрассер перестал понимать окружающий мир и без слов покинул помещение. «Скверно уже, если человек богемец, — съязвил он на выходе своему доверенному лицу, — но если он к тому же и орёт — это катастрофа». Этим вечером Гитлер выглядел подавленным, как никогда. «Если партия распадётся, — сказал он, — я через три минуты застрелюсь!» После всех успехов, после неожиданного взлёта партии, неудача была совершенно невероятной. Геббельс записал в своём дневнике: «Мы все очень подавлены». Только самые верные партийцы собрались в этот вечер в отеле «Кайзерхоф» вокруг Гитлера. Гесс, разумеется, был среди них. Его верность была вскоре вознаграждена. Грегор Штрассер, который в какой-то короткий момент держал в своих руках судьбу партии, уклонился от спора с Гитлером и уехал ночным поездом в Италию. До раскола дело не дошло, но Гитлер наказал «соперника» за его своевольные действия : спецкоманды из СС, которые вышли на задание 30 июня 1934 г., в день т. н. «путча Рёма», ликвидировали и Грегора Штрассера. Ещё в декабре 1932 г. Гитлер разделил аппарат власти, оставшийся от Штрассера. Вместе с заместителем последнего, аппаратчиком Робертом Леем, верный друг Гесс стал подлинным преемником Штрассера в его организации. Это вообще была его первая партийная должность: руководитель Политической Центральной комиссии. Рудольф Гесс за одну ночь стал своего рода Генеральным секретарём, с полномочиями, которые на бумаге распространялись на все подразделения НСДАП. Вся партийная пресса и все депутаты, выбранные от НСДАП, кроме Пруссии, были поставлены под контроль Гесса. Расчёт Гитлера, который назначил своего секретаря «смотрящим», был ясен: безусловная лояльность Гесса была гарантией того, что не будет больше мятежа функционера против авторитета Вождя. Повышение ранга своего секретаря Гитлер демонстрировал и внешне. На решающих переговорах с Францем фон Папеном, консервативным конфидентом престарелого президента, Гесс сопровождал своего шефа. По иронии судьбы, именно кризис в НСДАП дал её вождю доступ ко двору. Он породил у Папена иллюзию, будто он сможет «укротить» Гитлера. Но Папен собирался ехать верхом на тигре. Гесс лишь частично знал о закулисных интригах, которые 30 января привели к назначению Гитлера рейхсканцлером. Как и большинство партийцев, он был поражён и счастлив. Он поздравил Гитлера одним из первых. Рукопожатие двух фронтовиков, сокамерников и соратников было долгим и сердечным. На следующий день Гесс послал своей жене письмо на бланке рейхсканцлера: «Моя любимая маленькая девочка! Сплю я или нет — вот в чём вопрос. Я сижу в рабочей комнате канцлера в рейхсканцелярии на Вильгельмплац. Министерские чиновники бесшумно приближаются по мягким коврам, чтобы принести документы “господину рейхсканцлеру”»... ...В жизни Гесса начался новый период. 21 апреля 1933 года Гитлер назначил его «Заместителем Фюрера». Этот многообещающий титул давал тогда и даёт сегодня повод для неправильного понимания — как, собственно, и было задумано, так как с новым титулом не было связано никакое увеличение реальной власти. Заместителем Гесс считался только внутри партии, а в ней, как руководитель Центральной комиссии, он уже был формально вторым человеком по рангу после Гитлера. Для Гесса это повышение сначала означало нечто другое: он стал публичным деятелем. Заместитель вышел на свет рампы. Осенью 1933 года как министр без портфеля он стал также членом правительства. То, как принял его народ, поразило даже опытных специалистов из Министерства пропаганды. Хотя тогда ещё не было опросов общественного мнения, Гесс наряду с близким к народу Герингом вскоре стал самым популярным политиком — после Гитлера, разумеется. На Кёнигсплац в Мюнхене под руководством этого «вице-короля без власти» возник новый партийный центр. Часть запланированных монументальных зданий успели построить до войны — Дом Вождя, административное здание НСДАП и храмы в честь погибших 9 ноября 1923 г. Вместе с купленными соседними домами вокруг Коричневого дома возник комплекс для нескольких тысяч партийных чиновников с собственной электростанцией, бомбоубежищами и лабиринтом подземных коридоров. В новых зданиях аппарат Заместителя разбух. Секретарь, всегда работавший рядом с Гитлером, превратился в главу учреждения. Партийной империи подчинялись сотни тысяч политических руководителей. Во многих случаях сферы компетенции партийных и государственных чиновников пересекались, и упорядочить этот дикий рост было задачей Заместителя. Но Гесс не любил чиновничью работу. Он искал собственного дельного секретаря. В мае 1933 года у него попросил место ранее ему неизвестный начальник «кассы взаимопомощи НСДАП». Этот человек с бычьей шеей, член партии с 1927 года, оказался надёжным работником, способным на многое. Звали его Мартин Борман. В июле 1933 г. новичок начал работать. Уже в ноябре он получил ранг Рейхсляйтера НСДАП. Это был стремительный взлёт, о причинах которого можно лишь догадываться. Борман сразу же углубился в работу и избавил своего шефа от горы бумаг. Доверчивый Заместитель сначала испытывал искреннюю симпатию к своему секретарю. В письмах он дружески подшучивал над своим «Борманчиком». В действительности этот прототип технократа сам всё больше превращался в сильного человека. Часто он принимал решения от имени своего шефа, но без его ведома. Вряд ли Гесс об этом не знал, скорее считал ниже своего достоинства бороться за влияние со своим собственным секретарём. Гесс, как и Гитлер, не любил работать с документами. В своей речи 12 сентября он сказал об этом открыто: не следует придавать слишком большого значения документам. Главное — работа с живыми людьми, их оценка на основании личных впечатлений. Но, как и его идол, он мог без конца заниматься деталями, даже самыми мелкими. По четыре часа в день сотрудники докладывали ему, как идут партийные дела. Обсуждались такие вопросы, как новые знамёна для Союза патриотов Восточной Баварии или заботы некоего крайсляйтера об обеспечении жертв войны в зоне его компетенции. Насущно важные проблемы он не решал. Власть в III-м Рейхе постепенно запутывалась в непроходимых зарослях различных инстанций. Министерства и отделы партии тратили больше энергии на споры из-за сферы компетенции, чем на выполнение своих задач. Частично это соответствовало намерениям Вождя, который неизменно придерживался правила «разделяй и властвуй», но это ослабляло систему партийного управления. Теперь вышло боком назначение Гесса на высшую партийную должность. Партийная дисциплина выхолащивалась. Некоторые гауляйтеры посмели открыто водить Заместителя за нос. Непомерная алчность «золотых фазанов» — руководителей региональных организаций — была, прежде всего, следствием бессилия Гесса. Но, несмотря на известные трудности по управлению партией, Гесс, по крайней мере, в мирные годы был надёжной опорой государства и нации. Его влияние на массы было огромным. Его прямо-таки благоговейные рождественские обращения по радио, проводимые под его руководством ритуальные массовые принесения присяги Гитлеру при свете факелов и под барабанную дробь, речи, которые он с пылающими глазами произносил на партийных съездах — всем этим Гесс внёс большой вклад в становление национального самосознания Германии. Фразы, которые он выкрикивал в микрофон на партийных съездах перед более чем 100.000 слушателей, такие, как «Гитлер — это Германия, а Германия — это Гитлер», сегодня звучат банально, но первоначальная сила воздействия этих заклинаний на современников была потрясающей. Как верховный жрец культа Вождя, Гесс был одним из самых эффективных «глашатаев» своего господина, как он сам себя охотно называл. Знаменательным было ночное принесение массовой присяги на Кёнигсплац в Мюнхене в 1937 году при свете десятков огненных чаш. Благоговейно вибрирующим голосом Гесс, как церемониймейстер, произносил формулу присяги, и десятки тысяч повторяли: «Я клянусь безоговорочно повиноваться Адольфу Гитлеру и руководителям, которых он надо мной поставит». В кино эти сцены во многом теряют свою таинственность, но и сегодня ошеломляет тот пыл, с которым Гесс проводил такие сакральные мероприятия, хотя он, по его собственному признанию, недолюбливал публичные выступления. Но в данном случае перед массами представал человек, который сделал веру в Вождя своим первым кредо. Его собственная вера делала его самого заслуживающим доверия. Внутренний огонь этого первого хранителя Грааля — культа Вождя — не был актёрской игрой. Ревностность Гесса как герольда своего господина проявлялась иногда в причудливых формах. Так, плёнка, на которую Лени Рифеншталь снимала партийный съезд 1934 года, частично оказалась испорченной, и через несколько месяцев потребовалась пересъёмка в студии. Эту сцену описывает Альберт Шпеер: «Приехал Гесс и ему предложили сняться первым. Точно так же, как перед 30.000 участников съезда, он торжественно поднял руку. С присущим ему пафосом и искренним волнением он обратился к тому месту, где Гитлер теперь не сидел, и воскликнул, стоя по стойке смирно: «Мой Фюрер, я приветствую Вас от имени партийного съезда!» В окружении Гитлера Гесс считался чистым человеком, цельным, надёжным, порядочным, чистой совестью партии. Однажды, когда его шофёр заполнил его личный Мерседес бензином за счёт партии, Гесс возместил сумму из собственного кармана. Пропаганда целенаправленно поддерживала этот имидж. Газета «Национал-социалистише Рейнфронт» восхваляла Гесса по случаю его 45-летия как «стража, который следит за тем, чтобы национал-социализм оставался чистым и неискажённым, чтобы всё, что делается во имя национал-социализма, было действительно националсоциалистическим». Гесс сам иронически называл себя «стеной плача Движения», и в этом было зерно истины. Сотни жалоб на злоупотребление властью местных партийных функционеров ежедневно поступали в Мюнхен. Со многими обиженными Заместитель встречался сам, борясь за справедливость. Но его призывы к функционерам часто не приносили результата. Так, на партийном съезде 1938 года он призвал политических руководителей отказаться от курения и алкоголя и посвящать ежедневно один час своему здоровью, так как «здоровье национал-социалистических вождей принадлежит нации». С подъёмом на высший партийный пост началось, однако, одновременное удаление Гесса из окружения любимого вождя. Последний теперь чаще бывал в Берлине. Первая трещина в их отношениях появилась летом 1934 года. Командир СА Эрнст Рём стал после прихода к власти фактором беспокойства. Его партийная армия была недовольна — ей не досталось доходных мест. Рём открыто требовал больше власти для себя и для СА за счёт Рейхсвера. Гитлер после некоторых колебаний принял решение не в пользу своего закадычного друга Рёма. 30 июня он приказал неожиданно арестовать и ликвидировать все руководство СА. Гесс был глубоко потрясён не столько этими убийствами, сколько тем, что его заранее не посвятили. А. Розенберг описывал, как Гесс отчаянно пытался доказать свою лояльность и снова завоевать благоволение Гитлера. Он даже вызывался собственноручно ликвидировать «эту свинью Рёма». Но Гитлер поручил это другим. Когда один эсэсовец зачитал список других кандидатов на смерть, у Заместителя сдали нервы. Альфред Лейтген, его адъютант, вспоминает: «Мой шеф был смертельно бледен, но внешне совершенно спокоен. Однако, когда прозвучало имя Шнейдхубера, он сделал протестующее движение, откинул голову назад и что-то пробормотал. Он наклонился к Гитлеру и прошептал ему пару слов. Гитлер отрицательно покачал головой. Гесс вдруг позеленел и вышел в соседнюю комнату. Когда я вскоре последовал за ним, он знаком велел мне уйти. Он согнулся от боли, как будто от колик в желудке. У него на глазах стояли слёзы. Шнейдхубер был его другом» (Август Шнейдхубер, обергруппенфюрер СА, командовал СА Южной Германии.). Однако двойная боль не помешала Гессу через несколько дней после выстрелов 30 июня примкнуть к хору тех, кто оправдывал ликвидацию более чем 200 человек «необходимостью защиты государства»: «Как старые штурмовики верны Вождю, так и Фюрер верен своим старым штурмовикам. Фюрер наказал виновных. Наше отношение к СА остается прежним». У Гесса не было сомнений в правильности действий Гитлера. Разве он сам не писал в 1921 году, ещё студентом, в одной статье: «Чтобы достичь своей цели, диктатор переступает и через своих ближайших друзей»? Гесс не отвергал насилие, он только хотел, чтобы всё делалось «по справедливости». В первые месяцы после 30 января 1933 г. он выступал против «дикого» террора СА, а в последующие годы интересовался легальной карательной системой. Гиммлер часами водил его по поселению Дахау. Гесс принял активное участие в выработке законодательных норм против евреев. Под Нюренбергскими расовыми Законами 1935 года стоит его подпись, равно как под запретом на профессии для еврейских адвокатов и врачей. Однако у него, как и у других членов высшего руководства, было двойственное отношение к евреям. Через три дня после объявления расовых законов Гесс позвонил своему старому другу Хаусхоферу и заверил его, что его семье нечего бояться (жена Карла Хаусхофера Марта Майер-Досс была дочерью богатого еврейского коммерсанта согласно расовым законам считалась полуеврейкой). Во время войны Гесс предложил ввести телесные наказания для евреев в оккупированной Польше. И он принял активное участие в мерах по сокрытию сути новых законов. В 1935 году он пояснил холодным бюрократическим языком: «Национал-социалистическое законодательство направлено против засорения Германии чужеродными элементами». Дома, на новой вилле Гесса в мюнхенском предместье Харлахинг, всё было демонстративно скромно. Гесс был из когорты тех высших руководителей III Рейха, которые не стремились обогатиться на своём посту. На крестины его сына пришла лишь горстка избранных гостей. О церковном крещении, разумеется, не могло быть и речи — два года спустя Гесс даже выступил за запрет посылки христианской литературы солдатам на фронт. В роли крестного отца выступил Гитлер. Сына Гесса назвали Вольф-Рюдигер. «Вольф» — это боевой псевдоним Гитлера в прошлом, а Рюдигер — имя верного героя из Песни о Нибелунгах. Это была историческая дата, 9 ноября 1938 года. Гесс и Гитлер предавались воспоминаниям о попытке путча 15 лет назад. Вечером позвонил телефон. Хозяин дома узнал, что по всей Германии горят синагоги, а на евреев оказывается активное общественное давление. Позже это событие назвали «ночью битых стёкол». «Когда он вернулся от телефона, - рассказывает личный секретарь Гесса, - он был зелёный от злости». Опять никто не проинформировал Заместителя о плане мероприятий, в том числе и крёстный отец его сына. На этот раз он был не в восторге от того, что происходило на улицах. Поощрять развитие в стране гражданского общества было не в стиле Гесса. На следующий день он разослал повсюду по телеграфу циркуляр, пытаясь предотвратить дальнейшие шумные митинги и активные антииудейские выступления трудящихся. Возмущение Гесса в данном случае было исключением. Обычно он предпочитал закрывать глаза. Когда Фридрих Рупп, заместитель главного врача одной гессенской клиники написал ему, что в этой больнице в рамках «программы эвтаназии» врачи систематически проводят смелые, рискованные эксперименты по лечению душевнобольных, Гесс прислал лишь лапидарный ответ и переправил письмо Руппа по инстанции в СС. … Гесс считал себя радикалом и говорил: «Национал-социализм — это прикладная биология». В 1934 году в одной речи по радио он сформулировал такое понимание повиновения: «Верность по убеждению означает беспрекословное повиновение, без вопросов о цели и мотивах приказа, повиновение ради повиновения…» …Отрыв Заместителя от действительности был вскоре замечен его ближайшим окружением. У Гесса всегда было влечение к пограничным областям человеческого познания. К астрологии, которой он все более серьёзно занимался со своим сотрудником и другом Эрнстом ШультеШтратхаусом, добавились другие подобные увлечения: у Заместителя стали часто бывать «кладоискатели», «толкователи снов», «ясновидцы» и тому подобный сброд. Гесс всё чаще страдал от колик в желудке и печени. Ни обычные врачи, ни знахари и чудесные целители, которые консультировали явного ипохондрика, не могли ему помочь. Розенберг рассказывает, как Гесс по совету одного такого «целителя» приказал вырвать себе все зубы верхней челюсти, потому что от них якобы исходила инфекция. Но и это не принесло облегчения. Конечно, чудачества его Заместителя не были тайной для Гитлера. Примечателен такой эпизод. Когда Гесс бывал приглашен на обед в рейхсканцелярию, он тайком приносил с собой в кастрюльке специально приготовленную для него вегетарианскую еду. Однажды Гитлер, сам вегетарианец, узнал об этом и сказал Гессу за столом: «У меня здесь есть первоклассная диетическая повариха. Если Ваш врач прописал Вам что-то особенное, она может это приготовить. Но не приносите больше еду с собой». Гесс попытался сослаться на свой особый диетический график, но Гитлер заметил на это, что тогда лучше обедать дома. После этого Гесс почти не появлялся на обедах. Об этом пишет в своих воспоминаниях Альберт Шпеер. В кругу своих паладинов Гитлер посмеивался над своим странным Заместителем, хотя всё ещё дружески называл его «мой Гессчик». «Я надеюсь лишь, что ему никогда не придётся заменить меня, — сказал он Герингу. — Я не знаю, кого мне больше жалеть в этом случае, — Гесса или партию». На важные политические совещания Заместителя больше не приглашали, зато его начальник штаба Борман постоянно на них присутствовал. Гесс все больше превращался в разъездного представителя режима: зимняя помощь, встреча с грациями из Союза немецких девушек для еженедельной хроники, награждение материнскими крестами самых многодетных соплеменниц, чествование ветеранов мировой войны — такого рода выступления все чаще значились в графике Гесса по мере того, как он терял благоволение Гитлера. «Он ненавидел такие выступления», - вспоминает его секретарша Лаура Шрёдль. Но он никогда не увиливал. Выполнение долга – высшая заповедь! Этот принцип сын унаследовал от отца. Нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. не было для Гесса сюрпризом. В предшествующие недели он вел в своих речах пропагандистскую подготовку. За пять дней до того, как немецкие войска пересекли границу, он заявил со своим обычным пафосом в Граце: «Мы стоим под знамёнами Вождя, и будь, что будет». И добавил со своей неподражаемой дикцией: «Ответственность за безответственность Польши лежит на Англии!» За две недели до этого Гесс пророчествовал перед Хаусхофером, что война будет лишь «короткой бурей без затяжного дождя». Возражение друга, что никогда не знаешь, какую волну вызовет буря, не было услышано. Заместитель теперь редко видел своего Вождя. Однако официально Гесс был повышен. В своей речи 1 сентября Гитлер впервые публично назвал своих преемников. Первым он назначил Геринга, а «если с товарищем Герингом что-нибудь случится, то его преемником будет товарищ Гесс». Третий человек в III Рейхе! Но в действительности это была не почесть, которую следовало принимать всерьёз, а лишь дань уважения любви народа к Заместителю. Кроме того, Гитлер сделал своего Заместителя членом «совета министров по обороне Рейха». На «Нюрнбергском процессе» это стало отягчающим обстоятельством для Гесса, однако в действительности этот Совет обороны не имел никакого значения и Гесс никогда не участвовал в его заседаниях. 3 сентября, когда немецкие войска уже вели бои в Польше, Заместитель ещё раз побывал в рейхсканцелярии. Это был тот день, когда пришло известие, что Англия объявила войну. Это было уже не похоже на «короткую бурю». Гитлер осведомился у своего министра иностранных дел: «Что теперь?», так как Риббентроп всё время уверял, что англичане не будут участвовать в войне. «Всё мое дело теперь рушится, — якобы сетовал потом Гитлер. — Я зря писал свою книгу». И, в самом деле, терял силу один из основных тезисов «Моей борьбы» — дружба с Англией. Геринг беззвучно прошептал: «Если мы проиграем эту войну, то сжалится над нами Небо». Гесс немедленно попросил разрешения отправиться на фронт военным летчиком. Мужчина 45 лет? Гитлер недоверчиво посмотрел на своего Заместителя и строго запретил ему летать в течение года. Гесс щелкнул каблуками и молча покинул зал. Перед этим он стал ещё свидетелем беспомощной попытки удержать Лондон от войны. Через одного шведского дипломата Геринг запросил англичан, не мог бы он прилететь в Англию для переговоров. За эту последнюю соломинку ухватился и Гитлер. Ответ был холодным: «У правительства Его Величества нет больше времени для дискуссий с господином фельдмаршалом Герингом». Гесс подумал, что это неправильный подход: надо было лететь без предупреждения. Разве не стало посредничество со времени мирного полета Чемберлена в 1938 году хорошей традицией в отношениях между двумя нордическими государствами? Настало время быстрых побед. В обиход вошло новое понятие — «блиц-криг». Рудольф Гесс тоже радовался неожиданным успехам, благодаря которым Гитлер подчинил себе пол-Европы. Но война с Англией оставалась для Заместителя «несчастьем». Когда английская армия эвакуировалась морем из Дюнкерка, Заместитель понял это как умышленный сигнал с немецкой стороны. Гитлер все время предлагал Лондону мир и официальным путем, и по конфиденциальным дипломатическим каналам. Этот мир развязал бы ему руки в Европе, а за это он оставил бы Британскую империю в покое. Однако новый премьер-министр Черчилль не хотел мира с Германией. Другие члены его правительства, особенно министр иностранных дел лорд Ирвин Галифакс, были более склонны к переговорам, во всяком случае, до начала немецких воздушных атак, с помощью которых Геринг обещал сделать Англию более уступчивой. Поведение Черчилля изменило все расчёты, которые со времен написания «Моей борьбы» лежали в основе завоевательных планов Гитлера. Для Заместителя всё это было трагическим недоразумением. Он не мог понять, что с точки зрения Запада эта война — борьба свободы против диктатуры. Ведь общим идеологическим врагом был коммунизм — таково было распространённое мнение, которое до самого конца войны пробуждало в Германии ложные надежды. Летом 1940 года у Гесса созрела новая мысль. Может быть, решающим стал обед в Бергхофе, на котором присутствовал Гесс. Рохус Миш, солдат из охраны Вождя, вспоминает: «Пришёл начальник пресс-службы Дитрих и сообщил: «Мой Фюрер, англичане не хотят». И Гитлер воскликнул в сердцах: «Боже, что же я ещё должен сделать? Не могу же я прилететь туда и встать перед англичанами на колени!» Гесс начал проводить внешнюю политику на свой страх и риск. Он спросил совета у своего старого учителя Карла Хаусхофера. После того, как Гесс побывал 31 августа в доме Хаусхоферов, профессор написал своему сыну Альбрехту, что следовало бы предотвратить событие, чреватое крайне тяжелыми последствиями. Цензура заставляла выражаться неопределённо, но смысл был тот, что Хаусхофер хотел отговорить своего друга от необдуманных действий. Альбрехт Хаусхофер (Альбрехт Хаусхофер участвовал в заговоре против Гитлера, после 20 июля 1944 г. был арестован и казнён. Он писал о своём отце, что тот «мог бы удержать демона в его тюрьме, но он не почувствовал дыхание Зла, сломал печать и выпустил демона в мир»), профессор, как и его отец, изъявил готовность помочь. Он чувствовал себя в долгу перед Гессом, потому что тот своей могучей дланью защитил их «неарийскую» семью. Но это была опасная игра, так как любая связь с врагом без ведома Гитлера считалась государственной изменой. По заданию Гесса Альбрехт попытался через посредника в Португалии завязать контакты с Англией. Целью была организация встречи с высокопоставленным английским представителем на нейтральной почве. Гесс выбрал герцога Гамильтона, почему именно, остается лишь догадываться. Известно лишь, что Альбрехт Хаусхофер немного его знал и что он был симпатичен Гессу как страстный летчик-спортсмен. У Гесса была короткая встреча с ним во время Олимпийских игр в Берлине в 1936 году. Скорее всего, дело ограничилось лишь парой любезностей. Но Гамильтон отнюдь не был влиятельным политиком. Он командовал ПВО в Шотландии и связей с лондонскими политиками не имел. Но Гессу с его романтическими представлениями о политике герцог казался подходящим человеком для установления контактов с английским королевским двором. Роль Альбрехта Хаусхофера в мирных инициативах Гесса так до конца и не выяснена. Возможно, он вёл двойную игру. При его хороших контактах за рубежом и в оппозиционных Гитлеру кругах сотрудничество с политически наивным Заместителем было для него палкой о двух концах. В успех он не верил. В одном письме он предостерёг Гесса, что все англичане, имеющие хоть какойнибудь вес, сочли бы договор, подписанный Вождём, ничего не значащим клочком бумаги. Но Гесс заклинился на своей идее. Если бы ему удалось достичь взаимопонимания, он смог бы вернуть и благоволение Гитлера — так он надеялся. Ложные внешнеполитические оценки смешивались с иррациональными, эмоциональными моментами. Контакты у Альбрехта Хаусхофера не получились. Английская секретная служба их пресекла. Тогда Гесс решил действовать в одиночку. Он сам полетит в качестве парламентёра в Англию, к тому же герцогу Гамильтону, на территории семейного поместья которого был аэродром. Карл Хаусхофер, похоже, одобрял его решение. Во время прогулки по лесу он рассказал Гессу, что якобы видел сон: как будто бы Гесс идет по украшенному гобеленами замку, чтобы примирить две великие нации. Для Гесса, который верил во все, что между небом и землей, это было хорошим предзнаменованием. Потом, из английского плена, он меланхолически писал своему советчику: «Я часто думаю о том сне». Подготовка к полёту вывела его из апатии последних месяцев. Геббельс после встречи с ним с удивлением отметил в дневнике: «Гесс снова в форме. Он произвел на меня самое хорошее впечатление». Но никто не должен был знать, что происходит, и Гитлер тоже. Многие гадают о том, не был ли Гитлер все-таки проинформирован о полете своего Заместителя и не был ли он закулисным организатором этой акции. Многие историки отвечают на этот вопрос положительно, но пока не найдено никаких доказательств того, что Фюрер знал. Наоборот, обстоятельства подготовки и реакция после полета ясно показывают, что Гитлер никогда не одобрил бы эту авантюру. Примечательной была уже первая попытка Гесса раздобыть самолёт. Когда он попросил Эрнста Удета, старого боевого товарища Геринга, ведавшего самолетным парком, предоставить в его распоряжение «мессершмитт», тот сказал, что сначала нужно получить разрешение Гитлера. Гесс сразу же отказался от этой затеи. «Этот простодушный человек — пояснял Гесс два года спустя — поставил условием разрешение Вождя, который запретил мне летать и срок запрета только что истёк. Просить этого разрешения значило бы посадить самого себя под домашний арест». Посланцу мира повезло только на заводе в Аугсбурге, выпускавшем «мессершмитты». Под тем предлогом, что он хотел бы совершить испытательные полеты, он получил истребитель типа BF-110 и начал его перестраивать, чтобы увеличить дальность полета. Ни у кого не возникло подозрений. «Если Заместитель Вождя хочет иметь машину, - вспоминал летчик-испытатель Фриц Фосс, - ни у кого из нас не было повода счесть это подозрительным». Осенью Гесс начал зубрить английский. Своей секретарше он продиктовал речь к английским офицерам и взял с неё честное слово, что она никому об этом не скажет. Он тайно изучал сводки погоды и карты районов блокады воздушного пространства над Северным морем. Первую попытку он предпринял 10 января 1941 г. Перед отлетом он передал своему адъютанту Карлу-Гейнцу Пинчу два конверта: один с прощальным письмом Гитлеру, а второй с инструкцией вскрыть его через четыре часа после его отлёта. Но через два часа после старта ухудшилась погода, и Гесс вернулся. По возвращении в Аугсбург он узнал, что Пинч уже прочёл одно из двух писем. В нем говорилось, что он, Гесс, улетел в Англию. Ему не оставалось ничего другого, как посвятить адъютанта, а взять с его честное слово, что он будет молчать. Это обещание привело Пинча в концлагерь. После ещё одной попытки Гесс в начале мая ещё раз побывал в Берлине. Гитлер в эти дни был занят лишь одним: подготовкой нападения на Советский Союз. Разумеется, Гесс об этом знал и понимал опасность войны на два фронта. Вечером он ещё раз говорил с Гитлером в рейхсканцелярии. Вокруг содержания этой их последней беседы тоже очень много спекуляций. Она длилась, по словам полицейского, дежурившего у дверей рабочего кабинета Гитлера, четыре часа. В конце оба расстались примиренными и Гитлер сказал: «Вы были и остались старым упрямцем». Несомненно одно: Гесс ещё раз убедился, что Гитлер по-прежнему мечтает о мире с Англией. Это подтверждает и один неопубликованный документ. В бумагах, найденных у Гесса после его отлёта, был и конспект политических переговоров на 16 страницах. Это были те же предложения, которые Гитлер сформулировал за год до этого, ещё до начала воздушной войны против Англии: свобода рук в Европе и на Востоке в обмен на неприкосновенность Британской империи. Это было бесперспективное предложение, Черчилль уже не раз его резко отклонил. Но Гесс в своей рукописи подчеркивал свое согласие с Гитлером: «Никакой заинтересованности в крахе мировой империи. Мои беседы с Вождём. В последний раз — 3 мая». О том, что Гитлер знал о планах полёта, в рукописи нет ни слова. И в Англии на вопрос, прибыл ли он по заданию Гитлера, Гесс всегда отвечал отрицательно. Один астролог назвал расположение звезд 10 мая благоприятным. Утром Гесс долго играл на своей вилле в Харлахинге со своим четырехлетним сыном, так долго, что его жена начала удивляться. Она сама плохо чувствовала себя в это утро и осталась в постели. Около полудня ее муж появился в летной форме и попрощался с ней. «Когда ты вернешься?» - спросила он. На ответ «завтра» Ильза сказала со смутным предчувствием: «Я в это не верю. Возвращайся скорей, мальчику будет тебя не хватать». «Мне тоже будет его не хватать». Вместе с Пинчем Гесс поехал в Аугсбург. В 17.45 его «мессершмитт» стартовал. Около десяти часов вечера Гесс спрыгнул с парашютом над ночной Шотландией. Это был момент, когда всё кончилось. Это был конец идефикс, конец карьеры самого верного из помощников Гитлера и конец свободы для Рудольфа Гесса. Вторую половину своей жизни Заместитель провёл в тюрьме. Ночью 10 мая 1941 года его отрыв от реальности завершился актом бестолкового героизма. В напряжённой международной ситуации тех дней сообщение о крылатом Парсифале Рудольфе Гессе произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Гитлер сначала не хотел в это верить, а потом был в ярости. «Как мог Гесс так со мною поступить?» — возмущался он. Геббельс записал в своём дневнике, что это можно объяснить лишь чрезмерной заботой Гесса о своем здоровье и его «травоядием». В тот же день Гитлер приказал арестовать адъютантов и секретарш Гесса. Потом он заколебался. В какой-то момент казалось, что он ждёт вестей из Англии, но правду об этом мы никогда не узнаем. Альбрехта Хаусхофера вызвали в Бергхоф и заставили под надзором написать бумагу под заголовком: «Возможен ли мир с Англией?» Когда по первым новостям из Англии стало ясно, что миссия Гесса не имеет ни малейших шансов на успех, были приняты меры с целью ограничения нанесенного ею ущерба. Что должны были думать союзники? Было составлено радиосообщение, в котором Гесс признавался сумасшедшим и делалась ссылка на его прощальное письмо, «сбивчивость которого, к сожалению, несёт на себе следы психического расстройства, что заставляет опасаться, что товарищ Гесс, к сожалению, пал жертвой маниакальных представлений». Но отношение к этому делу отнюдь не было однозначным. Конфиденциальный циркуляр Министерства пропаганды от 4 сентября 1941 года сообщал, что Заместитель улетел в Англию «с самыми чистыми намерениями». По крайней мере, в рядах партии не должно было создаться впечатление, что во главе Движения могут оказаться сумасшедшие. Радио Би-би-си на немецком языке насмешливо сообщило через несколько дней после прибытия Гесса: «Никакие рейхсминистры сегодня больше не прилетали». Но большое английское пропагандистское наступление, к радости Геббельса, не состоялось. «Мы выпутались из этой истории», - с облегчением отметил он. Страна сделала всё, чтобы этот неприятный случай был скорее забыт. Из кинохроники за вторую неделю мая вырезали два кадра, в которых появлялся Заместитель. Больницы, носившие имя Гесса, были переименованы. Адъютанты Гесса после многомесячных допросов были отправлены в поселения. Был арестован и астролог Эрнст Шульте-Штратхаус. Мечты Бормана, который сразу же дистанцировался от своего бывшего начальника, не сбылись. Хотя ему теперь официально были поручены задачи, которые он и так уже выполнял, Заместителем Гитлер его не назначил. Но Гесса он никогда не простил. Альберт Шпеер передает разговор, состоявшийся в 1944 году. Гитлер сказал тогда, что, если бы англичане выдали Гесса, он предстал бы перед военным трибуналом и сразу же был бы расстрелян. В одном из застольных разговоров он пригрозил, что Гесса в случае возвращения ждёт либо расстрел, либо сумасшедший дом. Лишь в последние дни войны он стал с иными чувствами вспоминать своего бывшего соратника. Шофёр Вождя Кемпка рассказал Ильзе Гесс после войны, что в одном из последних своих ночных монологов Гитлер назвал её мужа единственным «идеалистом чистейшей воды в Движении». История Гесса после его парашютного прыжка — это, прежде всего, история болезни. Черчилль не собирался обращаться с Заместителем Гитлера как с парламентёром. И для него прилёт Гесса был крайне нежелательным событием. Ни в Вашингтоне, ни в Москве ни в коем случае не должно было создаться впечатление, что ведутся мирные переговоры. Герцог Гамильтон удивлялся: «Поразительно, как мало нацисты нас понимают». После долгих допросов, на которых Гесс стереотипно заявлял, что прибыл с «миссией человечества», но не делал никаких новых предложений, англичане без комментариев упрятали эмиссара за решётку. К большому разочарованию английского правительства, он не выдал срок нападения на Советский Союз даже после применения «сыворотки правды» (о планах нападения Германии на СССР англичанам незачем было допытываться у Гесса. Они знали об этих планах от Геринга, который сообщил им через Швецию даже точный день нападения.). Следователи докладывали в Лондон, что Гесс действительно не вполне стоит на почве реальности. Из заключения он написал ещё одно прощальное письмо Гитлеру: «Вряд ли кому-нибудь удавалось с таким успехом служить одному человеку и его идеям, как Вашим сторонникам. Примите благодарность от всего сердца за все, что Вы мне дали и чем Вы для меня были. Я пишу эти строки, ясно осознавая, что для меня нет иного выхода, каким бы тяжелым ни был конец. В Вашем лице, мой Вождь, я приветствую Великую Германию, которая достигла неслыханного величия. Может быть, мой полёт, несмотря на мою смерть или именно благодаря ей, принесет мир и взаимопонимание с Англией. Хайль, мой Вождь!» Через день он бросился в тюрьме в пролёт лестницы. Эта первая из трёх его попыток самоубийства не удалась. Гесс только сломал ногу. В конце войны Гесс находился в тюрьме на юге Лондона под постоянным наблюдением психиатра. Колики в желудке стали у него хроническими. Охране было поручено пресечь новые попытки самоубийства. Письма заключенного с жалобами содержит явные признаки мании преследования: «Они примешивают мне в еду кислоту. Кожа моего нёба висит клочьями». Или: «Еда пахнет мылом, помоями, навозом, гнилой рыбой или карболкой. Хуже всего выделения желез верблюдов или свиней». От параноидальных симптомов своей болезни Гесс бежал в ночь забвения. Один из лечащих врачей установил: «Гесс страдает истерической амнезией. Ее можно сравнить с той формой амнезии, которая развивалась у многих солдат под влиянием сильных нагрузок во время войны». И во время Нюрнбергского процесса Гесс сначала страдал потерей памяти. Его обвинили по всем пунктам: заговор и преступления против мира, военные преступления и преступления против человечности. С юридической точки зрения это было сомнительно, и два последних пункта сняли. Но все надежды семьи и защиты на прекращение суда из-за недееспособности обвиняемого рухнули, когда он вдруг заявил, что «разыгрывал потерю памяти из чисто тактических соображений». Сказав это, он снова сел на скамью подсудимых и продолжал пустыми глазами следить за происходящим. Был ли это порыв бессознательной гордости или только попытка привлечь к себе внимание? На процессе в Нюрнберге Гесс не проявил никаких признаков раскаяния. К суду он относился с величественным презрением, оставаясь мысленно в том мире, которые он покинул в 1941 году. Советский обвинитель требовал и для Гесса смертной казни, американцы хотели ограниченного срока заключения. В итоге сошлись на пожизненном. Может быть, приговор был бы мягче, если бы Гесс отказался от последнего слова. С неподвижным, устремленным вдаль взглядом, он формулировал свое кредо. Когда Геринг прошептал ему, что он лучше бы промолчал, Гесс бросил своему бывшему сопернику: «Не прерывайте меня». И продолжил: «Мне посчастливилось на протяжении многих лет моей жизни работать под руководством самого великого сына, рожденного моим народом за его тысячелетнюю историю. Даже если бы я мог, я бы не захотел вычеркнуть это время из моей жизни. Я не раскаиваюсь ни в чём. Когда-нибудь я предстану перед престолом Вечного Судии. Перед ним я отвечу, и я знаю, что он меня оправдает». Это последнее слово почти буквально совпадало с последним словом Гитлера перед Мюнхенским судом в 1924 году. В Германии 1946 года, разбомбленной и голодной, оно осталось неуслышанным. Но для Гесса это была попытка реабилитации самого себя. После того, как ночью 10 мая 1941 года сорвалась его нелепая попытка доказать свою любовь к вождю, он теперь снова возвращался в круг помощников Гитлера. Четыре десятилетия в тюрьме Шпандау были для Заместителя лишь годами ожидания смерти. Он спросил у одного охранника ещё в Нюрнберге: «Почему мне не дают умереть?» С 1966 года он был единственным заключённым этой самой дорогой тюрьмы в мире. Все другие паладины, даже получившие пожизненные сроки, были освобождены (В 1966 г. были освобождены после 20-летнего заключения Альберт Шпеер и Бальдур фон Ширах. Осуждённые, как и Гесс, пожизненно, адмирал Эрих Редер и Вальтер Функ были освобождены досрочно и умерли на свободе.). В случае с Гессом все попытки наталкивались на вето Советского Союза, хотя публично и по дипломатическим каналам за его освобождение выступали правительства трех западных держав-победительниц, федеральные канцлеры и президенты ФРГ. Но и в долгие годы заключения Гесс оставался верен себе. Лишь в 1969 году он разрешил своей семье посетить его. В результате Гесс стал мучеником для национал-социалистов всего мира. Его смерь 17 августа 1987 года окончательно превратила его в мистерию современной истории. До сих пор раздаются голоса, призывающие не верить в версию о самоубийстве Заместителя. Вина за это лежит в значительной степени на неуклюжем поведении 4-х держав: были уничтожены доказательства, публичные заявления содержали противоречия, вскрытие было произведено небрежно, документы и результаты следствия засекречены… Предсмертную записку Гесса его сын Вольф-Рюдигер считал фальшивкой, так как ее стиль не соответствует настроению его отца накануне смерти. Санитар, который последним обслуживал Гесса в Шпандау, тунисец Абдула Мелауи, заявил в печати через несколько недель после смерти Гесса, что видел рядом с его трупом двух неизвестных ему людей в американской военной форме, которые «выглядели как убийцы…» И второе вскрытие, проведенное по требованию семьи, используется как аргумент против версии союзников. Действительно, экспертиза известного мюнхенского патолога Вольфганга Шпанна опровергла отчёт английского профессора Камерона и указала на допущенные им небрежности… Так что в деле Рудольфа Гесса остаются вопросы, которые могло бы прояснить лишь открытие соответствующих архивов. Но остаются закрытыми даже документы английской секретной службы, касающиеся полета Гесса в Англию. Гесса похоронили в Вунзиделе, всего в нескольких километрах от виллы Рейхгольдсгрюн, где он жил в юности. Тысячи правых радикалов осадили кладбище, поэтому церемонию пришлось перенести. Ежегодно в день смерти Заместителя в Вунзидель стекаются паломники. Та вера, которую Рудольф Гесс сохранял до своего последнего часа, не умерла вместе с ним. Цитаты «Я хотел бы назвать национал-социализм и фашизм отлитым в политические формы здравым человеческим рассудком» (Р. Гесс). «Вы можете в любой момент отречься от меня — объявите меня сумасшедшим» (Р. Гесс). «У нас у всех есть могилы близких, и мы становимся все более одинокими, но мы должны преодолеть это и жить дальше, моя дорогая фрау! И мне не хватает двух единственных людей из моего окружения, к которым я был действительно внутренне привязан: д-р Тодт погиб, а Гесс улетел от меня» (письмо Гитлера вдове издателя Гуго Брукмана, 1942). «Гесс сказал мне о Гитлере: “Он бы примирился со мной. Несомненно… В 1945 году, когда все шло к концу, он наверняка много раз думал: А ведь Гесс был прав”» (А. Шпеер). «Когда требовались добровольцы в разведывательные патрули и ударные части, Гесс всегда был среди них. Во время атак он был примером благодаря своему хладнокровию и самоотверженности» (фронтовой товарищ Гесса, 1955). «Гесс своей торжественной серьёзностью часто действует мне на нервы» (Гитлер — Генриху Гофману, 1927). «Гесс был, несомненно, лучшим из всех моих начальников. Он был всегда вежлив, и мы часто вместе смеялись. И у него было очень сильное чувство справедливости. Он всегда защищал жену генерала Хаусхофера. И когда он слышал об особенных жестокостях, он всегда вмешивался и помогал. Поэтому его и называли «стеной плача партии». Многие просили его о помощи. Я никогда не видела его в гневе, только раз, во время «ночи битых стекол», которую устроили за его спиной» (Хильдегард Фат, секретарша Гесса). «Борману ещё задолго до полёта Гесса в Англию в 1941 году удалось почти полностью его изолировать» (А. Шпеер, 1979). «Гесс был почти религиозный национал-социалист, фантазёр, идеалист и человек с очень высокими моральными принципами» (Рейхард Шпитци, референт Риббентропа). «Гесс был единственным настоящим джентльменом в ближайшем окружении Гитлера… Но для Гитлера он готов был сделать даже то, что противоречило его природному чувству приличия и чести» (Отто Штрассер, 1973). «Мой отец был идеалист и очень верил в Германию. Его целью всегда было благоденствие его страны. Он не был типичным человеком власти, как, например, Геринг. Когда началась война, мы отказались от всего лишнего. У нас остался лишь один автомобиль. Как и Гитлер, отец вёл очень аскетичную жизнь» (Вольф-Рюдигер Гесс). «Однажды Гесс продиктовал мне речь, которую он хотел произнести перед английскими офицерами. Она звучала примерно так: «Мы хотим заключить с вами джентльменское соглашение. Мы вас разбили, вы нас разбили, теперь мы должны объединиться против Востока» (Лаура Шрёдль, секретарша Гесса). «Рудольф Гесс прилетел 10 мая 1941 г. в Англию, чтобы в последнюю секунду предотвратить новую мировую войну. Если я не ошибаюсь, Гесс имел тогда статус парламентёра. Парламентёра защищает международное право, поэтому англичане не имели права его арестовывать. Они должны были дать ему возможность вернуться» (д-р Альфред Зейдль, защитник Гесса в Нюрнберге). «Никто в Германии тогда не знал, что Гесс стал «маленьким человеком». Лишь после войны выяснилось, что у него было сравнительно мало полномочий» (Арно Гамбургер, участник партийных съездов). «Гесс не был ни сумасшедшим, ни генильным. Это был умный человек и очень сосредоточенно изучал все, что его интересовало, в частности, американскую космическую программу» (генерал Бланк, американский врач в тюрьме Шпандау). «В данном случае у повешенного не была, как обычно, сломана шея» (генерал Бланк). «Я убеждён, что моего отца убили, и сделали это англичане. Каков мог быть мотив? Мой отец слишком много знал! Была опасность, что, наконец, выяснится, что Англия тоже повинна в войне. Многое говорит за то, что произошло убийство. Мой отец знал, что русские хотят его освободить; ему было 93 года, он был не в состоянии сам даже завязать шнурки на ботинках, не то чтобы повеситься. Профессор Шпанн, который производил второе вскрытие, отметил: “Эта смерть не могла произойти так, как ее описали англичане”. Предсмертное письмо — явная фальшивка, это видно по его содержанию. Таким образом, версия о самоубийстве не выдерживает критики» (Вольф-Рюдигер Гесс; умер 24 октября 2001 г. в возрасте 63 лет. Похоронен в Мюнхене.).