Кошки и собаки Л. Улицкой

О. В. Побивайло
Кошки и собаки Людмилы Улицкой
Впервые образ животного становится центральным в рассказе
«Зверь»; роль кота в данном случае сводится к роли тотемной жертвы. В
рассказе-близнеце «Кошка большой красоты» из сборника «Люди нашего
царя» за основу взята аналогичная исходная сюжетная ситуация: Нина (имя
обеих героинь) остаётся одна после смерти мужа и вынуждена терпеть
кошку с чудовищным характером. Если в первом рассказе животное
принесено в жертву, то во втором, напротив, героиня приносит в жертву
свою жизнь. В финале, отказавшись от кошки и выпустив её в парке,
героиня отказывается от жертвы, своей и животной.
И в том, и в другом рассказе животное связано с чувством вины, с
муками совести героинь, которые чрезмерно поглощены опустошающими
воспоминаниями о прошлой жизни. В психоанализе считается, что Самость
часто предстаёт как приходящее на помощь животное [Франц, с. 204].
Животное-совесть-Самость помогает героиням осознать неправильность
своего пути: «Что-то не так я делаю, – с печалью думала она. – Ах, да всё я
делаю не так…» [Улицкая 2005б, с. 64]. Таким образом, животное
становится частью инициального пути героя. Однако в произведениях
Улицкой животное далеко не всегда выступает в качестве помощника, что в
полной мере можно сказать и о кошках в выше упомянутых рассказах.
Животное-вредитель может, по-видимому, соотноситься с эго, антиподом
Самости. Именно на антитезе эго (трикстер) – Самость (демиург)
выстраивается типология героев кошек и собак.
кошки
собаки
мизантропия
самопожертвование
похоть
верность
эгоизм
служение
агрессивность
интеллигентность
Однако обладателями этих черт являются не только герои-животные,
но и герои-люди. Таким образом, можно говорить о героях-кошках и
героях-собаках: Мур – Анна Фёдоровна («Пиковая дама»), Татьяна
Сергеевна – Веточка («Большая дама с маленькой собачкой»), Валерия –
Шурик («Искренне ваш Шурик»), Мамахен – Витёк («Том»). Реализуя
стратегию эго, первые стремятся подчинять себе вторых, вторые же несут
повинность до конца (Веточка, Витёк) либо пытаются начать бунт
проявляющейся Самости (мечта о пощёчине, которую хочет дать матери
Анна Фёдоровна).
Однако при этом оценка героев-кошек неоднозначна.
Мур – героиня рассказа «Пиковая дама» – в полной мере раскрывает
свою животную, «кошачью» сущность, что позволяет её соотносить с
архетипом отрицательной анимы [Побивайло, с. 177]. Злобное торжество
Мур в финале рассказа пресекается пощечиной внучки. Совершенно
нехристианский поступок Кати не вызывает у автора осуждения:
самопожертвование в философии писателя уступает место самоуважению.
Пощёчина в данном контексте прочитывается как ритуальный жест
«умерщвления» трикстера в Сатурналиях [Фрейденберг, 1930, с. 240]. Тот
факт, что героиня-кошка не умирает (в пушкинском претексте графиня
умирает)
и
её
реальная
смерть
заменена
ритуальной,
можно
интерпретировать как подчинение трикстера демиургу, но не уничтожении
его, что очень важно для автора: эго – источник самости, трикстер –
потенция возрождения.
Герои-люди вызывают у автора чаще жалость, сочувствие, даже
раздражение, в отличие от героев-животных, которые словно на порядок
выше человеческой природы. Так, например, в романе «Искренне ваш
Шурик» Валерия, героиня, завидующая кошкам, ведущая «кошачий» образ
жизни, не осуждаема автором; напротив, её судьба трагична, а борьба
героини с роком вызывает сочувствие. В романе «Казус Кукоцкого»
гинеколог Павел Алексеевич, размышляя об аборте, так определяет границу
между человеком и животным: «… возможность и право выхода за пределы
биологического закона…» [Улицкая 2000, с. 165]. Тем самым герой
констатирует право человека на свободу нравственного выбора. Павел
Алексеевич для себя эту проблему решил: для него жалость к женщинеубийце, вынужденной делать аборт, оказывается сильнее закона «не убий».
Шурик и Валерия, мучаясь каждый своим нравственным разладом,
мечтают, скорее, освободится от своих проблем, чем решить их: «Ну,
хорошо, – обращалась она к своему главному Собеседнику, – признаюсь
Тебе, хочу. Как кошка. Но чем я хуже? Она выходит, поорёт-поорёт, и к ней
является мужик, неженатый, они все неженатые, и никакого им греха… Ну,
чем я хуже кошки?» [Улицкая 2005а, с. 182]. Усталость человека от груза
нравственного долга, ответственности, выбора приводит его к желанию
донравственного состояния животного. А авторская сдержанность в
отношении героев-кошек, сменившись на жалость, обещает им прощение,
произнесённое ветеринаром Иваном Петровичем: «Они впереди нас в
Царствие Небесное пойдут! Знаменитый русский философ, запрещённый,
конечно, Николай Александрович Бердяев, знаете, что сказал, когда его кот
помер? На что, говорит, мне Царствие Небесное, если там не будет моего
кота Мура?» [Улицкая 2005а, с. 311].
Пример авторского восхищения животными, как более совершенными
существами, – это рассказ «Франциск Ассизский: два в одном». Женя,
автобиографический герой-рассказчик, становится свидетелем церковной
службы для животных. Именно животные становятся главными в этом
действе, а не их хозяева. Их превосходство над человеком неоднократно
подчёркивается
человекообразия»,
автором:
детёныши
шимпанзе
«стыдились
своего
не было поблизости того «благочестивого народа,
который бьётся в корчах, что собака им храм осквернит» [Улицкая 2005б, с.
288]. Словно подтверждая факт своей чистоты, животные действительно
тихи, смирны и не заставляют работать уборщиков. Служба названа парадом
животных, праздничной процессией и больше напоминает карнавал, чем
религиозный ритуал: «Замечу также, что в этом джаз-банде было несколько
католических священников, несколько пасторов и даже две, как потом
выяснилось, пасторши. В скверике возле собора стояло великолепное
ликование, – и никакого благочестия! Грохотала музыка, пахло африканской
едой из всяческого риса и прочей капусты, вегетарианской едой, которую
здесь же, в наспех разбитой палатке, готовила пара двухметровых чёрных
парней» [Улицкая 2005б, с. 290]. Карнавальное действо, по мнению Бахтина,
нацелено на оборачивание традиционных оппозиций для дальнейшего
обновления
мира
[Бахтин,
1990].
Карнавал
Улицкой
не
только
переворачивает оппозицию человек – животное, но и объединяет всех в мире:
животных, людей, католиков, протестантов, белых, чернокожих.
«Самость часто принимает облик животных, представляя нашу
инстинктивную природу и её связь с окружением человека. Эта связь
Самости со всей окружающей природой и даже космосом, вероятно,
проистекает из того факта, что у каждого человека его психическое ядро
каким-то образом переплетается со всем миром, как внешним, так и
внутренним» [Франц, с. 205]. По всей видимости, высшая природа
животного утверждается автором не на основании его святости, а на
основании его космичности. Инволюция от человека к животному, от
Христа к Адаму – это авторская мечта вернуть человеку то состояния рая,
где он был счастлив, потому что для мифологического (донравственного)
сознания нет антитез добра и зла, света и тьмы.
Таким образом, животные в поэтики Л. Улицкой оказываются теми
медиаторами, которые способны привнести в мир гармонию и единение.
Литература
1. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья
и Ренессанса. – М.: Худ. лит., 1990. – 541с.
2. Побивайло О. В. Комплекс Иокасты в рассказе Л. Улицкой «Пиковая дама» //
Наука. Технологии. Инновации // Материалы всероссийской научной
конференции молодых учёных в 7-ми частях. Новосибирск: Изд-во НГТУ,
2006. Часть 7 – 280 с. С. 177-179
3. Улицкая Л. Весёлые похороны. – М.: Вагриус. 1999. – 460с.
4. Улицкая Л. Искренне Ваш Шурик: Роман. – М.: Изд-во Эксмо, 2005а. – 448 с.
5. Улицкая Л. Казус Кукоцкого: Роман. – М.: ЭКСМО-Пресс, 2000. – 448 с.
6. Улицкая Л. Люди нашего царя. – М.: Изд-во Эксмо, 2005б. – 368 с.
7. Франц М.-Л. Процесс индивидуации // Человек и его символы. – М.:
Серебряные нити, 1998. С. 155 – 227
8. Фрейденберг, О.М. Терсит. // Яфетический сборник. Т.6. – Л., 1930. С. 233253.