bio_leskova

Аннотация: материал предназначен для изучения биографии Н.С. Лескова в 10 классе.
Лекционный материал сопровождается мультимедийной презентацией и приложениями, которые
помогут раскрыть суть мировоззрения писателя как представителя православной веры.
Жизненный и творческий путь Николая Семеновича Лескова.
Литература 10 класс.
Преподаватель русского языка и литературы
БОУ ОО СПО «ОКТЭС» г. Омска
Кириленко Елена Александровна
Цель занятия: познакомиться с биографией и творческим стилем писателя.
Задачи:
- знакомство с жизнью и творчеством Н.С.Лескова, выявление особенностей художественного
мира писателя, его отношение с действительностью;
- развитие способности к обобщениям, логическому мышлению, умению выделять главное;
- воспитание интереса к творчеству писателя.
Оборудование: мультимедийный проектор, экран, учебники, тетради, тексты пьесы, презентация
к уроку.
ХОД УРОКА
I. Организационный момент.
II. Слово учителя (См. Приложение № 1).
1. Жизненный и творческий путь писателя. Николай Семенович Лесков (1831-1895гг.)
Я люблю литературу как средство, которое дает мне возможность высказывать все то,
что я считаю за истину и благо; если я не могу этого сделать, я литературы уже не ценю:
смотреть на нее как на искусство не моя точка зрения... Я совершенно не понимаю принципа
«искусства для искусства»: нет, искусство должно приносить пользу, — только тогда
оно и имеет определенный смысл. ...Точно так же и в литературе: раз при помощи
ее нельзя служить истине и добру, — нечего и писать, надо бросить это занятие.
Н. С. Лесков
Говорят, что меня читать весело. Это от того, что все мы: и мои герои,
и сам я — имеем свой собственный голос.
Он приставлен в каждом из нас правильно или
по крайней мере старательно...
Н.С. Лесков
4 (16) февраля 1831 г. — в селе Горохово Орловского уезда Орловской губернии родился
Николай. Отец Лескова, Семен Дмитриевич, работал чиновником уголовной палаты, заслужил
потомственное дворянство, хотя происходил из духовного сословия. Мать Лескова, Марья Петровна, в
девичестве Алферьева, была дворянкой.
Детские годы Николая Лескова прошли в Орле и в принадлежащих родителям имениях
Орловской губернии. Несколько лет Лесков проводит в доме Страховых, богатых родственников со
стороны матери, куда отдан из-за нехватки у родителей средств на домашнее обучение сына. У
Страховых для воспитания детей наняты русский, немецкий учителя, француженка. Лесков учится
вместе в двоюродными братьями и сестрами, причем намного превосходит их в способностях. Это
стало причиной отправки его обратно к родителям.
1839 г. — семья переезжает в имение Панин хутор близ города Кромы.
1841-1846 гг. — Николай Лесков проходит обучение в Орловской губернской гимназии. Дважды
не сдав выпускного экзамена за третий класс, прекращает обучение в гимназии. (Лесков учится в
гимназии в Орле, но из-за смерти отца полный курс обучения не проходит).
1847-1849 гг. — служит в Орловской палате уголовного суда в должности канцелярского
служителя 2-го разряда. Впечатления от работы здесь позже лягут в основу многих произведений
писателя, в частности, рассказа «Погасшее дело».
1849 г. — Лесков оставляет службу и уезжает в Киев по приглашению дяди о материнской линии,
профессора и практикующего терапевта С.П. Алферьева. В Киеве устраивается помощником
столоначальника рекрутского стола ревизского отделения Киевской казенной палаты.
Лесков начинает посещать лекции в университете (вольнослушателем), изучает польский язык,
славянскую культуру. Интересуется религией, причем общается как с православными христианами,
так и со старообрядцами и сектантами.
1850 год — Лесков женится на дочери киевского коммерсанта. Женитьба была скоропалительной,
родственники ее не одобряли. Тем не менее, свадьба состоялась.
Карьера Николая Лескова в «киевские» годы складывается следующим образом: в 1853 году из
помощника столоначальника он произведен в коллежские регистраторы, затем – в столоначальники. В
1856 году Лесков становится губернским секретарем.
1857-1860 гг. — переезжает в село Райское Пензенской губернии для работы в коммерческом
предприятии «Шкотт и Вилькенс», которая занимается переселением крестьян в новые земли. Все эти
годы проводит в деловых поездках по России.
Этот же период – первенец Лесковых, названный Митей, умирает в младенчестве. Это
надламывает отношения и так не очень близких друг другу супругов.
1860 г. — возвращается в Киев, работает в канцелярии генерал-губернатора, начинает
публицистическую деятельность. Он сотрудничает с петербургской и киевской прессой, пишет
небольшие заметки и очерки. В этом же году устраивается в полицию, но из-за статьи, обличающей
произвол полицейских врачей, вынужден уволиться.
апрель — в Одессе пишет статью «Очерки винокуренной промышленности», опубликована в
«Отечественных записках» № 4 за 1861 год.
февраль — апрель — работает корреспондентом московского журнала Евгении Тур «Русская
речь». Пишет для журналов «Отечественные записки» и «Время».
1861 г. — переезжает в Петербург. Литературная деятельность Н.С.Лескова почти полностью
протекала в Петербурге. Здесь он жил и работал в течение 34 лет.
Впервые писатель приехал в Петербург осенью 1859 года в качестве доверенного одной крупной
торгово-промышленной фирмы и пробыл в городе около трех недель. В конце января 1861 года
Лесков приезжает в Петербург во второй раз, и отныне его жизнь будет связана с этим городом.
Писатель сменил множество адресов, дольше всего он прожил на Фурштатской улице. «Милая,
солнечная и тогда еще очень богатая садами Фурштатская, с ее любимой всеми «Тавридой» и
дружественными соседями Матавкиными…».
Здесь Лесков написал свои лучшие творения: «Соборяне», «Очарованный странник»,
«Запечатленный ангел», «Павлин». Двухэтажный каменный особнячок в самом конце Фурштатской
был построен еще в начале 19 века. С высоким фронтоном и большими чердачными окнами, он
выделялся на глухой, еще не совсем застроенной улице. Его окна выходили прямо к одной из
оранжерей Таврического дворца. Здесь было по-провинциальному тихо, много зелени и солнца.
Лесков снимал на верхнем этаже 6 комнат, расположенных анфиладой. Лишь писательский
кабинет был обособленным, непроходным. Летом в него долетал птичий гомон из обширного сада, а в
осеннюю непогоду – гулкий шум вековых деревьев.
Писатель сменил множество адресов, дольше всего он прожил на Фурштатской улице.
1862 г., январь-июнь — является постоянным сотрудником петербургской газеты «Северная
пчела». Поддерживает правительственные реформы, участвует в полемике с «Современником».
30 мая — публикует в «Северной пчеле» статьи о пожарах в Петербурге, которые углубляют
конфликт между Лесковым и демократической русской литературой.
июнь — выезжает за границу в качестве корреспондента «Северной пчелы». Посещает Запанную
Украину, Польшу, Чехию, Австро-Венгрию, Францию.
1863 г. —официальное начало писательской карьеры Николая Семеновича Лескова. Он публикует
свои повести «Житие одной бабы», «Овцебык», работает над романом «Некуда». Из-за этого
неоднозначного романа, отрицающего модные в то время, революционные нигилистические идеи, от
Лескова отворачиваются многие литераторы, в частности издатели «Отечественных записок».
Писатель публикуется в «Русском вестнике», подписываясь псевдонимом М.Стебницкий.
1863-1867 гг. — создает цикл произведений о русских женщинах: «Житие одной бабы» (1863),
«Леди Макбет Мценского уезда» (1865), «Воительница» (1866), «Котин Доилец и Платонида» (1867),
«Расточитель» (1867).
1866 год – рождение сына Андрея.
1867 год – Лесков обращается к драме, в этом году на сцене Александринского театра ставится
его пьеса «Расточитель».
1870-1871 гг. — публикует памфлетный очерк «Загадочный человек» о революционном движении
1860-х годов, роман «политического характера» «На ножах» (1871). Отходит от полемики с
нигилистами. Работа над вторым, столь же «антинигилистическим», как и «Некуда», романом «На
ножах». Произведение влечет за собой уже политические обвинения автора.
1871 г. — пишет сатирическую повесть «Смех и Горе».
1872 г. — публикует роман-хронику «Соборяне».
В июне 1872 года Н.С.Лесков отправился в путешествие по Ладожскому озеру на острова
Коневец и Валаам. Результатом этой поездки стал очерк «Монашеские острова на Ладожском озере».
Из записок писателя: «Из Петербурга летом довольно удобно делать очень приятные, недорогие и
интересные поездки к местам более или менее отдаленным… но едва ли не интереснее всего
прокатиться по Ладожскому озеру на два оригинальные монашеские острова – Коневец и Валаам...»
(очерк впервые опубликован в газете «Русский мир», 1873, за подписью Н. Л.)
«Пароход причаливает к очень хорошо устроенной на сваях пристани. ...монастырь был у нас пред
глазами, всего в нескольких шагах от берега...» (Фото 2011 г.)
«...тут, на берегу, еще стояла часовня, в которую все зашли поклониться и поблагодарить Бога за
благополучное плавание...» (Фото 2011 г.)
«Далее шла чистенькая аллейка с опрятно содержимою дорожкою, которая замыкается
монастырскою брамою [воротами]... Идучи по аллейке, видишь перед собою монастырские ворота, а
влево довольно большой нештукатуренный корпус. Это строится новая гостиница, но она еще далеко
не отделана...» (Фото 2011 г.)
«Через святые ворота мы взошли в ограду. Большой монастырский двор очень чист, но
чрезвычайно пустынен и уныл...» (Фото 2011 г.)
«Из скита мы поехали к Коню-Камню. Дорога опять идет тем же лесом; но только встряска
кажется еще сильнее. Конь-Камень – это просто-напросто большая глыба серого гранита, на котором
стоит деревянная ... часовенка. К ней ведет деревянная лесенка ....» (Фото 2011 г.)
Сегодня из всех зданий и сооружений, составлявших некогда комплекс монастырской гавани, в
полном объеме сохранились лишь часовня и странноприимный дом (т.е. дом для странников).
Каменная часовня в честь Святителя Николая была построена в 1815 году.
1873 год – выходят повести Николая Лескова «Очарованный странник» и «Запечатленный ангел».
Постепенно у писателя портятся отношения и с «Русским вестником». Происходит разрыв, и семье
Лескова угрожает безденежье.
1874 г. — публикует в «Русском вестнике» семейную хронику «Захудалый род» и окончательно
порывает с М.Н. Катковым. Состоит членом особого отдела Ученого комитета министерства
народного просвещения по рассмотрению книг, издаваемых для народа.
1875 год – вторая поездка за границу. Лесков окончательно разочаровывается в своих
религиозных увлечениях. Позже пишет ряд анекдотичных, а иногда и сатирических очерков про
священнослужителей.
1877 год – императрица Мария Александровна положительно отзывается о романе Николая
Лескова «Соборяне». Автору сразу же удается устроиться членом учебного отдела министерства
государственных имуществ.
1879-1890 гг. — создает серию рассказов о «русских антиках» — праведнический цикл:
«Однодум» (1879), «Шерамур» (1879), «Левша» (1881), «Инженеры-бессребренники» (1887),
«Кадетский монастырь» (1889), «Томление духа» (1882).
Публикует иронические очерки и рассказы о церковных иерархах: «Мелочи архиерейской жизни»
(1878), «Епархальный суд» (1880), «Бродяги духовного чина» (1882), «Синодальные персоны»....
1883 г., февраль — за публикацию антицерковных очерков увольняется с государственной
службы.
Слайд «Осень 1887 – 21.02.1895 года. Фурштатская, 50».
Осенью 1887 года Лесков поселился в доме 50 (кв. 4) по Фурштатской улице. Это жилище он уже
не менял до последних своих дней. Оседлость подкреплялась убеждением, что для больного сердца
наиболее благоприятен воздух ставшей уже привычной «Тавриды».
Квартира располагалась в первом этаже, окнами в сад. Как вспоминала издательница
петербургского журнала «Северный вестник» Л.Я.Гуревич, «входная дверь из-под ворот открывалась
прямо в маленькую темную переднюю, где посетителю бросались в глаза на вешалке своеобразные
верхние одеяния – тулупы и шубы хозяина, а в углу – коллекция разнообразнейших крепких и
толстых палок».
Из передней посетитель входил в кабинет писателя, который служил для приема всяких гостей –
литературных и нелитературных. Кабинет поражал новичков пестротой убранства, насыщенностью
предметами, в какой-то мере отражавшей разнообразие интересов самого хозяина: библиотека старых
книг, иконографическая коллекция, несколько старинных часов, на стенах – недорогие картины,
гравюры, акварели.
«...Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в простонародную Обухвинскую
больницу, где неведомого сословия всех умирать принимают» (Сказ «Левша»)
Это была старинная Обуховская больница (современный адрес: Фонтанка, 106), первая городская
общедоступная больница, получившая название по расположенным рядом Обуховскому проспекту и
Обуховскому мосту. Одновременно больница была и вытрезвителем, и домом умалишенных....
В 1926 году пьесу Е.И.Замятина «Блоха» (по сказу Н.С.Лескова) было решено поставить в БДТ
(режиссер Н.Ф.Монахов) также в оформлении Б.М.Кустодиева.
1887 год – Николай Семенович Лесков знакомится с Л.Н. Толстым, оказавшим огромное влияние
на позднее творчество писателя. По собственному выражению, Лесков «почуяв его (Толстого)
огромную силу, бросил свою плошку и пошел за его фонарем».
1889-1890 гг. — осуществляет издание собрания избранных сочинений в 10 томах.
1893 г. — выходит в свет 11-й том сочинений (12-й том был напечатан после смерти писателя).
1894 г. — публикует последние публицистические произведения «Заячий ремиз» и «Зимний
день». В своих последних произведениях Лесков критикует всю политическую систему Российской
империи. Все время, начиная с разрыва с журналом «Русский вестник», Лесков вынужден печататься
в специализированных и малотиражных, иногда провинциальных листках, газетах и журналах. Из
крупных изданий его произведения берут только «Исторический вестник», «Русская мысль»,
«Неделя», в 1890-е – «Вестник Европы». Далеко не каждое произведение он подписывает своим
именем, но и постоянный псевдоним у писателя отсутствует. Наиболее известны его псевдонимы В.
Пересветов, Николай Понукалов, свящ. Петр Касторский, Псаломщик, Человек из толпы, Любитель
часов.
21 февраля (15 марта) 1895 г. — смерть Николая Семеновича Лескова. Причиной смерти
становится приступ астмы, которая мучает писателя последние 5 лет его жизни.Похоронен в
Петербурге на Литераторских мостках Волкова кладбища.
2. Беседа о взглядах писателя на общественное развитие и его отношение к революционной
интеллигенции (Приложение № 2).
3. Работа с портретом Н.С. Лескова (худ. В.А. Серов).
Этот портрет сам Н.С. Лесков назвал «превосходным». Как вы думаете почему?
В. Стасов отмечал, что в нем «натуры и правды много — глаза просто смотрят, как живые».
Всмотритесь в изображение писателя. Проанализируйте суждение В. Стасова. С чем вы согласны и
что не принимаете?
Сын писателя, Андрей Николаевич Лесков, пишет: «В дни работы художника в писательском
кабинете позирующий Лесков весело делился первыми впечатлениями: «Я возвышаюсь до
чрезвычайности! Был у меня Третьяков и просил меня, чтобы я дал списать с себя портрет, для чего из
Москвы прибыл и художник Валентин Александрович Серов, сын знаменитого композитора
Александра Николаевича Серова. Сделаны два сеанса, и портрет, кажется, будет превосходный».
(Письмо к М. О. Меньшикову от 10 марта 1894 г. – Пушкинский дом.)
4. Вот важный для понимания некоторых особенностей личности и творчества писателя фрагмент
этих воспоминаний сына писателя.
«Не подлежит сомнению, что одиннадцатилетняя служба в Орле и Киеве дала Лескову много
жизненного опыта, однако опыт, вынесенный им из поездок по коммерческим заданиям, он ценил все-
го выше. Уже стариком, на полные восхищения и удивления вопросы — откуда у него такое
неистощимое знание своей страны, такое богатство наблюдений и впечатлений — писатель, немного
откидывая голову и как бы озирая глубь минувшего, слегка постукивая концами пальцев в лоб,
медленно отвечал: «Все из этого сундука... За три года моих разъездов по России в него складывался
багаж, которого хватило на всю жизнь и которого не наберешь на Невском и в петербургских
ресторанах и канцеляриях». (Андрей Лесков. Жизнь Николая Лескова. — Тула, 1981. — С. 66).
5. О Лескове:
«Лесков — писатель будущего, и его жизнь в литературе глубоко поучительна» (Л.Н. Толстой).
«У него на дому можно было встретить и старообрядцев, и хлыстов, и монахов, и богомольцев,
якобы возвращавшихся с Афона или Иерусалима».
«Ведь просто приткнуться некуда тому, кто написал «Некуда» (из письма Н.С. Лескова к Н.Н.
Стахову в 1868 г.).
Н.С. Лесков, по словам A.M. Горького, во-первых, «...обладает самым богатым лексиконом
великорусской речи», во-вторых, «...прекрасно чувствовал то неуловимое, что называется «душой
народа», но знал, что русские люди «живут преимущественно чувством веры».
«...Лесков — самобытнейший писатель русский, чуждый всяких влияний со стороны. Читая его
книги, лучше чувствуешь Русь со всем ее дурным и хорошим...» (A.M. Горький).
«Это чудо. Запредельное чудо лесковской судьбы... да только ли лесковской? Великий писатель
всей логикой не настроен ли на такое чудо? На неожиданное прочтение? На неведомое странствие его
героев за пределами его земной жизни? Лесков на такую судьбу вроде бы и не замахивался. «Само»
осуществилось. Ходом вещей» (Л.А. Аннинский).
...Литературное творчество Лескова <...> становится яркой живописью или, скорее, иконописью,
— он начинает создавать для России иконостас ее святых и праведников. Он как бы поставил целью
себе ободрить, воодушевить Русь, измученную рабством, опоздавшую жить, вшивую и грязную,
вороватую и пьяную, глупую и жестокую страну, где люди всех классов и сословий умеют быть одинаково несчастными...
Лесков понимал, как никто до него, что человек имеет право быть утешен и обласкан, человек
должен уметь ласкать и утешать. Он писал жития святых дурачков русских, его герои, конечно, люди
сомнительной святости, ибо у них совершенно и никогда нет времени подумать о своем личном
спасении — они непрерывно заботятся только о спасении и утешении ближних. Они не уходят от
мира в пустыню Фиваиды (Пустыня Фиваиды — имеется в виду пустынь — небольшой монастырь в
малолюдной местности. Фивайда — область знаменитого древнеегипетского города Фивы), в
дремучие леса, пещеры и скиты, дабы наедине с Богом умолять его о причастии чистой и пресветлой
райской жизни, — они неразумно лезут в густейшую грязь земной жизни, где погряз человек,
захлебываясь кровью, дико воя от жадности и зависти, соревнуясь с дьяволом в жестокости и злобе.
...Он же [Лесков] <...> в совершенстве обладал редким даром вдумчивой, зоркой любви и
способностью глубоко чувствовать муки человека, слишком разнообразные и обильные. Он любил
Русь, всю, какова она есть, со всеми нелепостями ее древнего быта, любил затрепанный чиновниками,
полуголодный, полупьяный народ и вполне искренно считал его «способным ко всем добродетелям»,
но он любил все это, не закрывая глаз... «Ах вы, сор славянский, ах вы, дрянь родная!» — восклицает
у него один трезвый человек по адресу орловских мужиков. И чем дальше, тем чаще встречаются
такие суждения, как, например: «Народ глуп и зол», «безнадежно темен, но не огорчен этим, а еще
прихвастывает».
...Лесков — самобытнейший писатель русский, чуждый всяких влияний со стороны. Читая его
книги, лучше чувствуешь Русь со всем ее дурным и хорошим...
М. Горький. Н. С. Лесков. 1923
Задание 1
- Вспомните, какие произведения Н. С. Лескова вы читали. Можно ли отнести к их героям
характеристику, данную Горьким?
Рассказы о «праведниках»: «Кадетский монастырь», «Несмертельный Голован», «Человек на
часах», «Инженеры-бессребреники», «На краю света» и другие — Н. С. Лесков считал лучшими из
всего им написанного. В 1879 году в «Еженедельном Новом времени» он напечатал первый рассказ из
этого цикла — автор полемизировал с одним «большим русским писателем» (речь шла о А. Ф.
Писемском). Писемский якобы говорит: «По-вашему, небось, все надо хороших писать, а я, брат, что
вижу, то и пишу, а вижу я одни гадости.
Это у Вас болезнь зрения.
Может быть... но только что же мне делать, когда я ни в своей, ни в твоей душе ничего, кроме
мерзости, не вижу...
...Мною овладело от его слов лютое беспокойство. «Как, — думал я, — неужто в самом деле ни в
моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего, кроме дряни? Неужто все доброе и
хорошее, что когда-либо заметил художественный глаз других писателей, — одни выдумки и вздор?
Это не только грустно, это страшно. Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни
один город, то как же устоять целой земле с одной дрянью, которая живет в моей и в твоей душе, мой
читатель?»
Мне это было и ужасно и несносно, и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться,
доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», но куда
я ни обращался, кого ни спрашивал — все отвечали мне в том роде, что праведных людей не
видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей и тот и другой знавали. Я и
стал это записывать. «Праведны они, — думаю себе, — или неправедны — все это надо собрать и
потом разобрать: что тут возвышается над чертою простой нравственности и потому свято Господу».
- В большинстве рассказов о праведниках повествуется о реальных людях, среди которых и
известные исторические личности. Как можно объяснить это?
- После прочтения названных рассказов о праведниках (индивидуальное задание) ответим на
вопрос что в поступках, жизненной позиции их героев «возвышается над чертою простой
нравственности»?
Задание 2
Используя материал учебника, выпишите художественные особенности стиля писателя:
 В своих произведениях Н. С. Лесков отразил противоречия времени, его мятежный дух и
неутомимость в поисках истины.
 Творческая манера писателя неповторима и самобытна.
 Герои его произведений необычны и неожиданны.
 Писателя привлекают бунтари и чудаки, праведники и одержимые страстями злодеи, странники
и изгои — все, кто пытается вырваться из серой, будничной жизни, сохраняя в душе неповторимые
черты русского национального характера.
Многие герои готовы принести себя в жертву во имя счастья других. Одним из них является Иван
Флягин — главный герой повести «Очарованный странник».
Домашнее задание:
Прочитать повесть «Очарованный странник».
Подготовить сообщение о жанре произведения.
Выписать имена, которыми был назван странник на протяжении текста.
Проследить жизненный путь героя, уметь пересказать отдельные главы.
Приложение № 1
ДЕНЬ КРУТОГО ЧЕЛОВЕКА
«... Как накинулись, как навалились!.. Боже мой, какой только напраслины на него не возводили!..
Конечно, удары шли слепа, но время было такое, что правые только «хакали» на каждый удар. Дошло до
того, что иные знакомые раскланиваться перестали. С тех пор крепко засело в печенях...
Не такой он был человек, чтобы смириться, в тиши пережить свою неудачу, сделать должные
выводы. Нет, сызмальства его девизом было: «Отмщение!» Пошли «отомщевательные» романы:
«Некуда», «Обойденные», наконец, грубо, судорожно слепленные «На ножах». Покойный Писарев
отказал ему в звании русского литератора и утверждал, что ни один порядочный писатель не захочет
видеть свое имя рядом с именем господина Стебницкого — под таким, довольно нелепым псевдонимом
он начинал. Травили, улюлюкали и не хотели заметить, что были в «Некуда» Рейнер, списанный с
кристального Артура Бени, погибшего в войсках Гарибальди, Лиза Бахарева, Бертольди, студент Помада
— кто еще так любовно изображал нигилистов? А сокрушал он лишь тех, кто принизил, испохабил, в
грязь втоптал чистый тип Базарова. Да что говорить!.. Лучшие годы жизни были смяты, осрамлены,
просто украдены, ибо не жил он, а томился и страждал духом. И не было не только прощения, но и
забвения содеянному в молодости. Один за другим выходили «Житие одной бабы», «Запечатленный
ангел», «Соборяне», «Тупейный художник» , «Сказ о тульском косом Левше и стальной блохе», «Очарованный странник», а критики как воды в рот набрали. И не было таких причудливых и богатых духом
русских характеров ни у кого из пишущей братии, даже у самых великих. Во всяком случае, его
праведники не чета сопливому Макару Девушкину! Но хоть бы кто словом добрым печатно обмолвился!
А ведь читали и перечитывали, но молчали, поджав губки, во дворце читки вслух устраивали, сам
венценосец восхищался. Достоевский раз даже страшным словом «гениально» в адрес его проговорился,
а печатно — уязвлял. Нет, как ни крути, остался он незаконным сыном русской словесности.
Ныне известность его на всю Россию и за границу шагнула, а стало ли ему легче печататься,
свободнее, увереннее жить? Нет, все так же свирепствует над его сочинениями цензорский карандаш, а
теперь и духовная цензура навалилась. И нет семьи, да еще неудачный сын-пустопляс. <...>
Вот какой горечью пахнуло на Лескова от занявшегося где-то неподалеку пожара. Весь душевный
мусор взвеяло тем дуновением. И сразу стало трудно дышать.
В полуденный час последнего дня лета на Невском проспекте было людно, шумно, пыльно и вонько.
За лето город всегда портился, протухал. Хоть и строго спрашивали с дворников, да ведь за каждой
мелочью не уследишь — в пазах торцов между плитами тротуаров что-то застревало, разлагалось на
жаре, изгнивало. Да и всякий продукт смердит летом вдесятеро против других времен года, когда пахнет
либо морем, либо дождевой сыростью, либо чистым снегом, а в краткую пору петербургской весны —
травой, листьями, сиренью. Лесков злился на город, а еще больше на самого себя. Он знал, что
настоящим петербуржцам здесь никогда дурно не пахнет. Говорят, у Достоевского плотоядно
шевелились ноздри, когда он шел через Сенную, будто вдыхал не настой дегтя, конского навоза и мочи,
деревенского рассола и гнилой соломы, а нежнейшие ароматы. Не смущал Петербург и чуткого носа
Пушкина. Беда в том, что Петербург так и не раскрылся Лескову, несмотря на все его славословия —
печатные и устные, — как не раскрылся до конца никому из русских писателей, кроме Пушкина и
Достоевского. Такие бытописатели и знатоки Петербурга, как Всеволод Крестовский, разумеется, не в
счет.
Пушкину Петербург был высок и дивен, как могут быть дивными исторической памяти человечества
лишь Афины Перикла или цезарийский Рим. Афиняне золотого века и древние римляне, конечно, не так
очарованно воспринимали обстав своего каждодневного бытия. Надо быть Пушкиным, чтоб, отметя
трущобы, пустыри, грубую, бьющую в нос невоплощенность стройных замыслов градостроителей,
слякоть и грязь, морось и промозглый ветер с Невы, видеть волшебный город, будто родившийся из
прозрачного сумрака белых ночей, город, который ничто не может унизить.
А Достоевский нашел тут и более сложную поэзию — белые ночи и тишина пустынных набережных,
вспугнутая торопливым постуком женских каблучков, чуднь и чудно уживаются у него с жутью темных
переулков, мрачных дворов, гнилостных лестничных клеток, располагающих к убийству, а
таинственный, страшноватый город манит, пленяет душу.
Лескову же воняло...
Расстроенный, он вошел под сумеречный, чуть отдающий склепом свод галереи Гостиного двора. По
обе стороны шли лавки и лавчонки, откуда сперто и заманчиво дышало стариной: пыльными коврами,
гобеленами, тленом полусгнивших рукописных книг, расчищенной нашатырем бронзой, лаком. Тяжелые
1
1
Фрагмент из книги Юрия Нагибина о Н.С. Лескове.
крылья носа Лескова раздувались, вбирая знакомые и всегда возбуждающие запахи. Но что-то мешало
ему сегодня самозабвенно зарыться в благостный мусор минувшего.
Прошлой зимой он ездил сюда с Дроном, приходившим из училища на воскресную побывку. Они
брали извозчика от Таврической до угла Садовой и Вознесенского — добрых четыре версты по свежему,
колючему зимнему воздуху. А затем обходили не спеша Ново-Александровский рынок, Апраксин двор и
гостинодворскую галерею, и ему нравилось показывать сыну, как ловко умеет он находить жемчужное
зерно в навозных кучах старьевщиков, угадывать ценность какой-нибудь закопченной доски, едва
различимой уголком в завале всякой дряни; <...>. Но, конечно, куда полезнее была для юноши та россыпь
культурных сведений, которой щедро делился отец.
Сколько узнал Дрони о стилях разных эпох, о художественных манерах русских иконописцев и
французских графиков, какое эстетическое богатство приобрел, вышагивая за отцом по холодным плитам
галереи! «Но почему у него всегда было такое нищенское, неодухотворенное лицо и капелька под носом?
— раздраженно вспомнил Лесков. — Все ежился, непоседа, да шаркал ногами, будто ему невтерпеж в
танцевальный зал? А может, ему просто холодно было? — вдруг грустно спросил он себя. — Зяб до
костей в шинелишке, подбитой ветром, казенных ботинках без калош — не положены кадету — да белых
нитяных перчатках? Где уж тут наслаждаться образами строгановского пошиба, копиями с Лиотара,
старинным изданием «Юности честного зерцала», булями да жакобами!.. А, чепуха! Молодой человек,
кровь с молоком, не Может коченеть, как кисейная барышня, в мягкой петербургской зиме. Я в его
годы...» Но настроение было испорчено. И, купив всего лишь бюстик Сократа на мраморной розетке и не
обманывая себя насчет его художественной ценности — рыночный товар, но сгодится в пару к бюстику
Гете, купленному ранее в некой иллюзии насчет промашки невежественного торговца, — Лесков
покинул галерею и вновь оказался на Невском.
Он пошел в сторону Аничкова моста, тяжелее обычного опираясь о камышовую трость и прижимая к
селезенке завернутого в розовую бумагу Сократа, и вскоре увидел на углу Невского и набережной
Фонтанки крупную, осанистую фигуру Терпигорева-Атавы.
Могутен, избыточен слегка обрюзгшим телом был певец дворянского оскудения. А нарочито
широкая, не мешающая размашистым движениям одежда егце более увеличивала место, занимаемое им в
пространстве. Большое лицо с сильными, грубыми чертами, отнюдь не дворянскими, хоть и происходил
из тамбовского потомственного, а кучерскими, вполне гармонировало со статью.
Лесков любил Терпигорева, хотя и считал его сильно сродни Ноздреву. «Пустобрех всея Руси» был
столь же привержен Бахусу, как гоголевский герой, так же охоч до картишек и женского пола, так же
безоглядно лез в спор и так же готов был загулять с кем попало. Но у Терпигорева, в отличие от
пустейшего Ноздрева, был талант, и недюжинный. Его судьбу решила одна фраза Некрасова, оброненная
мимоходом в ответ на элегический взрыд Терпигорева, что упустил он себя, а сейчас поздно!.. «Почему
же? — спросил Некрасов. — И по отаве трава растет». Он подарил Терпигореву внезапную надежду,
веру в свои силы и несколько вычурный псевдоним. Очень скоро безвестный Терпигорев прогремел на
всю Россию под именем Атавы своими превосходными очерками.
«До чего же велика и неохватна русская литература, — внезапно умилился Лесков, — если такой
талант, как Терпигорев, не принимается в расчет вершителями литературных судеб! Да и сам он отнюдь
не по-ноздревски, с трогательным смирением считает себя журналистом, а не художником слова. А ведь
в первоклассных западных литературах автор под стать Терпигореву был бы ох как на виду! В Германии
он наверняка памятника бы удостоился, во Франции стал бы одним из бессмертных, а в Англии —
каким-нибудь баронетом. Хорошо звучит: баронет Терпя- горев, или баронет Атава! И стоит этот
несбывшийся баронет на углу Невского и, ничуть не сокрушаясь несоответствием своего дара с
признанием, довольный собой, заведшимися свободными деньжонками и еще не отказавшим
пищеварением, прикидывает, где бы и с кем бы почесать языки за графинчиком холодной водки и острой
закуской. Ах, русские, русские люди, неведомо для самих себя и не гордо несете вы в смутном существе
своем громаду российских просторов, неохватную ширь вскормившей вас земли. Потому все так крупно
в вас: достоинства и пороки, талант и небрежение им, буйство ума и умственная лень, размах и
щедрость...»
Терпигорев, озиравший Невский, прохожих и экипажи, тоже приметил Лескова и не шагнул, а
колыхнулся ему навстречу, родив ветер. Друзья сердечно поздоровались.
— Совершил обход гостинодворской сокровищницы? — сказал Терпигорев, увидев сверток в
розовой бумаге. — Никак, зуб
Бориса и Глеба отыскал? — загрохотал он звучным, аппетитным хохотом.
Но Лесков даже не улыбнулся. Он не любил шуток над своими коллекциями и приобретениями, к
тому же пребывал отнюдь не в смешливом настроении. Он насупил брови и опустил сверток в карман
пальто, сразу некрасиво отвисший. Не дождавшись ответа, Атава расценил положение как угрожающее и
прибег к безошибочному приему — сделал предметом насмешки самого себя.
А я вот приобрел кое-что для своей библиотеки, — сказал он нарочито серьезным голосом. — ШатоЛатур издания тысяча восемьсот семьдесят первого года. Не желаешь ли почитать?
Лесков ухмыльнулся. На полках «библиотеки» Атавы вместо книг стояли бутылки коллекционных
вин.
Как-нибудь в другой раз, — сказал Лесков. — Не в духах я нынче, Сергей Николаевич. Уязвлен
многими бедами и несчастиями.
«А когда ты не уязвлен? — подумал Атава. — Сколько я тебя знаю, любезный друг, вечно ты
уязвлен, отягощен, раздавлен и чуть ли не насмерть убит бесчисленными «вредами». Газетчики и
критики, литературные друзья и недруги, домашние и близкие, киевская родня и родня кагарлыцкая,
братья и старушка матушка, Лампадоносцев и Георгиевский, редакторы и цензоры, церковники и
нигилисты, домовладельцы и прислуга, колыванские бароны и эзельские члены-советники купального
комитета, женщины и дети — все сговорились довести твою больную печень до угрожающего раздутия,
как у огорченного розгами налима в трактирном садке. Но ты все же справляешься, друг, и с
настоящими, и с мнимыми напастями. Объяснил бы мне лучше, как это, находясь в непрестанном
борении с окружающими и видя сквозь увеличительное стекло все изъяны человеческих душ, создаешь
ты своих праведников, подвижников, святых чудаков, чистых сердцем Голованов, Ахилок, Туберозовых,
плодомасовских карликов? И богатырей земли русской, вроде очарованного странника Флягина или
рваненького гениального Левши? И я, давно узнавший всему цену и за версту чуящий малейшую
фальшь, расчет, обман, подтасовку, разоруженный и растерянный, реву как белуга над твоими вымыслами?»
Терпигорев знал, что Лесков ждет расспросов о своей кручине, и предусмотрительно помалкивал.
Слушать о чужих горестях приятно, когда они не вымышлены. В противном случае ты понимаешь, что
человек с жиру бесится, и тогда сочувствие — деланное — дается с мучительным трудом. А Терпигореву
не хотелось утруждать себя в такой погожий, ласковый и, увы, прощальный летний денек.
Мимо прохромал чиновник в заношенном вицмундире и порыжелых стоптанных сапогах.
Ишь, ленивая скотина! — вскользь бросил Лесков, провожая взглядом хромца. — В левом сапоге
гвоздь вылез, так будет мучиться, стервец, а гвоздя не забьет.
Господь с тобой, Николай Семенович! — даже несколько возмутился Терпигорев. — Впервые
видишь человека и сразу осуждаешь. Может, он от роду калечный или на войне раненный.
Ты это серьезно говоришь? — сверкнул глазами Лесков.
Конечно, серьезно.
И ты не видишь, как он ногу ставит? Прямо и ровно, а под укол схиливает. У калеки вся походка
сбитая, но на свой лад привычная, устоявшаяся, а этот обормот только еще прилаживается к гвоздю.
Почему-то Терпигорев сразу поверил, что так оно и есть, и впервые не то чтобы с досадой или
завистью, а с каким-то грустным удивлением подумал о том, насколько разно видят они с Лесковым
окружающее. Вот он заметил хромца и бегло пожалел, а Лесков проглянул до гвоздя в сапоге и с тем
открыл совсем иной душевный пейзаж прохожего. И сколько бы подобных разночтений обнаружилось у
них, делись они наблюдениями над промельками уличной жизни! Но Терпигореву такие вот посылы из
окружающего были вовсе без пользы, вся его литература строилась на осведомленности, на
доскональном, точном, обширном и глубоком знании предмета. Творчества у него кошке на лизок.
Лескову же достаточно малой вспышки, чтобы начать творить — не подобие действительности, а
собственный мир, овеянный необъяснимой красотой. Он тоже знает жизнь, но главная его сила —
мгновенно добираться до гвоздя в сапоге...
Что-то лазурными гусарами запахло, — сказал Лесков.
Терпигорев диковато глянул на него. Каким бы пронзительным зрением ни обладал автор
«Соборян», он все же не мог видеть спиной. А именно со спины Лескова подошел Коростенко, о котором
поговаривали, что он служит в полиции. «Лазурными гусарами» с легкой руки Лескова называли в
Петербурге жандармов — по небесно-голубому цвету мундиров. Неужели нюх Лескова так же остер, как
и зрение? Быть того не может! Если уж принюхаться к Коростенко, то почуешь раздушенного и напомаженного петербургского хлыща, а никак не полицейского. И все же Лесков угадал!
Коростенко поздоровался с развязно-искательным видом человека, знающего, что его присутствие
нежелательно. Лесков что- то буркнул в ответ, но не поклонился. Его сильное лицо напряглось и
потемнело, и Терпигорев открыл в своем друге неожиданное сходство с Иваном Грозным.
Юрий Нагибин
Приложение № 2
Беседа о взглядах писателя на общественное развитие и его отношение к революционной
интеллигенции.
«...В своих публицистических статьях писатель резко выступал против поборников идей
революционного действия, которых он обычно называл «нетерпеливцами». Революционному пути
Лесков противопоставляет путь медленного просветительского прогресса, который в конце концов, по
его убеждению, должен привести русское общество и русский народ к высвобождению из-под ига
«духовного крепостничества», к гражданской зрелости и самоуправлению».
И.В. Столярова
В 1862 году в Петербурге вспыхнули многочисленные пожары. Появление этих пожаров пресса
связывалась с появлением революционных прокламаций. Н.С. Лесков выступил с резкой статьей, где
требовал опровергнуть эти слухи и не щадить негодяев-поджигателей, если их найдут. Но, писал он,
«нельзя дать волосу упасть с головы невиновного в столице и находящегося во власти предрассудков
напуганного населения». Эта статья стала поводом для нападок на писателя. В дальнейшем, как полагают
исследователи, все это привело к созданию Н.С. Лесковым романов «Некуда», «Обойденные», «На
ножах», считавшихся антинигилистическими произведениями.
«И хотя в лесковской статье вовсе не было обвинения революционной молодежи в поджигательстве,
как о том писали позднее, писатель оказался едва ли не единственным ответчиком за распространение
упомянутых слухов, его обвинили в клевете и доносительстве».
Оглушенный этим неожиданным для себя приговором, Лесков тщетно пытался оправдаться,
объяснить, что замысел его вовсе не соответствовал обидному обвинению. Затем он спешно уезжает за
границу, едет через Прибалтику, Варшаву, Краков во Францию, в Париж. Но обида не остывает. И он
решает создать произведение о людях, подобных тем, которые так странно и несправедливо истолковали
его статью, написанную с самыми добрыми намерениями. Он пишет очень сложный по содержанию
роман «Некуда» (1864), долго и мучительно «как ни одно другое произведение» проходивший через
рогатки петербургской цензуры и искалеченный ею. В романе было немало правильных мыслей и верных
картин. Писатель выступил на защиту многих добрых человеческих традиций, семейных и
общественных; в нем, в частности, была и трезвая оценка «базаровщины». В романе «Некуда» писатель
изобразил «честную горсть людей», «полюбивших добро и возненавидевших ложь». Он создал, наконец,
образ благородного и чистого революционера Райнера, которого Горький сравнивал с Рахметовым,
обаятельный образ Лизы Бахаревой, являющей собой, по словам Н. Шелгунова, «истинный тип
современной живой девушки», а также милого и наивно преданного своим идеалам Юстина Помаду. Все
эти «нетерпеливцы» (то есть революционеры) симпатичны Лескову. Они по-своему самоотверженно
стремятся утвердить демократические общественные отношения и готовы положить голову за
становление в России добра и справедливости.
«Пусть укажут мне в русской литературе другое произведение, — писал Н.С. Лесков, — где бы
настоящие, а не самозваные нигилисты были так беспристрастно и симпатично оценены? Ведь во всякой
партии есть симпатичные и благородные люди. Я нашел их в лице Райнера, Лизы Бахаревой и Помады.
Разве Маркуша Гончарова, «Бесы» Достоевского, «Полояровщина» Крестовского или «импотенты»
Тургенева в «Нови» лучше моих страдальцев?»
О другом типе нетерпеливцев, который являют собой Белоярцев, Красин и отчасти девица
Бертольди, Лесков высказался устами своего любимого героя — Райнера: «...Помилуйте, разве с такими
людьми можно куда-нибудь идти!» По существу эти люди как бы пародируют идею «разумного
эгоизма», развернутую Н.Г. Чернышевским в романе «Что делать?». По их мнению, любое «требование
природы совершенно в равной степени заслуживает удовлетворения», иными словами: якобы все, что ни
захочется человеку, допустимо. Лесков выступает не против вдохновенного и честного теоретика Н.
Чернышевского, восславившего в своем замечательном романе новую этику, он полагает, что эта
прекрасная этика неосуществима, ибо игнорирует духовные начала; она извращается и должна постоянно
извращаться, «если живешь между живых людей, а не беспристрастных и бесхарактерных кукол».
Писатель глубоко сознавал значение традиционных, сложившихся семейных и служебных
отношений: он был убежден, что только добрый семьянин и гражданин, прилежно исполняющий свой
долг, свою службу обществу, может успешно «делать дело». Кроме того, революционнодемократические воззрения, восходящие к мысли, что добро и польза всегда взаимосвязаны и взаимообусловлены, Лесков принять не мог. Писатель считал, что главное — это стремление к добру и красоте,
живущее в каждом, идущее от неосознанной внутренней потребности, свойственной человеческой
природе. Ему был глубоко чужд, например, «нетерпеливец» Бычков, экстремизм которого выказался в
проповеди кровавого бунта: «Залить кровью Россию, перерезать все, что к штанам карман пришило. Ну,
пятьсот тысяч, ну, миллион, ну, пять миллионов... Ну что ж такое? Пять миллионов вырезать, зато
пятьдесят пять останется и будут счастливы». Комически представлены в романе и анархиствующие
отрицатели, вроде Красина, Пархоменко, Белоярцева, многие речи и поступки которых неизбежно
опошляли в представлении современников самый «возвышенный» тип нигилистов.
Выход романа совпал с репрессиями правительства против демократов (Н.Г. Чернышевский в
Петропавловской крепости; Д. Писарев приговорен к каторге). В связи с этим демократы приняли роман
Н.С. Лескова «Некуда» как враждебный демократическим силам.
В романе «Обойденные» (1866) Н.С. Лесков противопоставляет новых людей Н.Г. Чернышевского
людям обыкновенным. Отсюда у Лескова «ни гвоздовых постелей, на которых как-то умеют спать
образцовые люди, ни самодуров-отцов, специально занимающихся угнетением гениальных детей», «а
будут лица с слабостями, люди дурного воспитания».
Но «люди дурного воспитания» предстают у Лескова как отзывчивые, добрые, в чем-то глубоко
страдающие, иногда несчастные, по-человечески искренние, непосредственные, естественные и своею
живою непосредственностью и добротой вызывающие искреннее сочувствие. При внешнем сходстве
сюжетных поворотов, мотивов и ситуаций «перекликающихся» романов основной пафос «Обойденных»
— в изображении личной, семейной, обыденной жизни людей, живущих независимо от «теорий». По
Лескову, не нигилисты, а именно люди, живущие сами по себе, «как получается», исповедуют «крайнее
свободомыслие».
В.Ю. Троицкий