Лосевские чтения - 2011: Материалы региональной научно

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ
БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
Кафедра литературы
ЛОСЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ – 2011
Материалы региональной научно-практической конференции
БЛАГОВЕЩЕНСК – 2011
1
ББК 83.3(2 Рос-4Аму)
Л 79
Печатается по решению редакционноиздательского совета Благовещенского государственного педагогического университета
Лосевские чтения – 2011: Материалы региональной
научно-практической конференции / Под ред. А. В. Урманова.
– Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2011. – 216 с.
В сборник включены доклады по литературнокраеведческой проблематике, прочитанные на состоявшейся в
Благовещенском государственном педагогическом университете ежегодной региональной научно-практической конференции «Лосевские чтения», посвящённой памяти известного
учёного-краеведа, блестящего знатока истории культурной
жизни Приамурья Анатолия Васильевича Лосева (1927–2002).
Авторы докладов – преподаватели вузов, аспиранты, студенты, учителя школ.
Книга адресована специалистам-филологам, учителям
средних учебных заведений, студентам.
Издание осуществлено при финансовой поддержке РГНФ в
рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Литературное
краеведение: создание фундаментального историко-литературного
труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–XXI вв.»,
проект № 11-04-00087а.
ISBN 978-5-8331-0224-4
© Благовещенский государственный
педагогический университет, 2011
2
А. В. УРМАНОВ
профессор кафедры литературы БГПУ
РОМАН «АМУРСКИЕ ВОЛКИ»
КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФЕНОМЕН:
Постановка проблемы1
Как известно, заслуживающая внимание художественная
проза в Приамурье появилась лишь в начале 1900-х годов. Самой большой популярностью у амурских читателей начала XX
века пользовался «коллективный роман из жизни Приамурья»
(так гласил подзаголовок) «Амурские волки», в создании которого ключевую роль сыграл скандально известный журналист и
издатель А. И. Матюшенский (А. Седой) – единоличный автор
ещё нескольких подобных произведений на местном материале.
Достоверных биографических сведений о начальном периоде его жизни не очень много. Известно, что Александр Иванович
Матюшенский родился в 1862 году в селе Александров-Гай Саратовской губернии в семье священника. Образование получил в
Саратовской духовной семинарии. О. Ф. Федотова, ссылаясь на
сведения, почерпнутые ею у дочери Матюшенского от второго
брака Ирины Александровны Челышевой (род. в 1913 г.), утверждала, что Александр Иванович «по окончании семинарии в
1882 году <…> в том же году поступил в Петербургский университет»2, а спустя какое-то время (точная дата биографом не
указывается) его «окончил»3, что он – «выпускник Петербургского университета»4. А. В. Лосев поставил под сомнение универсиИсследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Литературное краеведение: создание
фундаментального историко-литературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Федотова О. Ф. Материалы к биографии А. И. Матюшенского // Амурский
краевед: Информационный вестник. № 1(10). – Благовещенск: Амурский областной краеведческий музей им. Г. С. Новикова-Даурского, 1995. С. 1–2.
3 Федотова О. Ф. Бестселлер начала века // Амурские волки: Коллективный
роман из жизни Приамурья. – Благовещенск, 1996. С. 6.
4 Там же. С. 8.
1
3
тетское образование Матюшенского: имея таковое, размышлял
он, тот вряд ли долгие годы тянул бы тяжкую и неблагодарную
лямку простого провинциального репортёра5. Похоже, университетский диплом – один из многочисленных мифов, неустанным
творцом которых был сам Матюшенский.
Не обошлось без мифологизации ещё одно событие в его
жизни – тюремное заключение: «В университете Александр
Иванович состоял в студенческом обществе помощи бедным
студентам. Однажды он разносил по домам афишкиприглашения на благотворительный концерт, засовывая их в
ручки дверей. Следом за ним шёл некий человек и закладывал в
эти афишки свои прокламации. Матюшенского арестовали. Доказать свою невиновность он, естественно, не мог, и по существующему тогда закону был осуждён на три года тюрьмы (1885
г.)»6.
Что называется без вины виноватый… Вызывает ли доверие эта история? Не очень: подобные жалостливые истории, рассчитанные на простаков, есть в запасе почти у каждого заключённого, даже у осуждённых за тяжкие преступления. Но, допустим, мы приняли её на веру (а что остаётся, если никаких документальных подтверждений или надёжных свидетельств нет?).
Однако, вот незадача: годом позже тот же самый автор, рассказавший со слов дочери Матюшенского трогательную историю
безвинного студента, пострадавшего из-за благородного желания
помочь бедным товарищам, без всяких объяснений излагает
принципиально иную версию случившегося. По ней выходит, что
нашего героя привлекли к судебной ответственности не в 1885,
а «в 1882 году»7, причём не по недоразумению, не из-за какихЛосев А. В. Александр Иванович Матюшенский: Полемические заметки о
новоявленном «классике» амурской литературы // Амур: Литературнохудожественный альманах. № 6. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2007. С. 44.
6 Федотова О. Ф. Материалы к биографии А. И. Матюшенского // Амурский
краевед: Информационный вестник. № 1(10). – Благовещенск: Амурский областной краеведческий музей им. Г. С. Новикова-Даурского, 1995. С. 2.
7 То есть, выходит, сразу после окончания семинарии? А когда же он успел
окончить университет? Впрочем, если арест состоялся и в 1885-м (более правдоподобная дата), вопрос этот тоже остаётся.
5
4
то безобидных афишек-приглашений на благотворительный вечер, а «по обвинению в причастности к убийству Александра II»8. Вот так поворот! Теперь перед нами не какая-то
несчастная жертва судебной ошибки, а подлинный революционер, идейный враг самодержавия, готовый убивать и жертвовать
собою ради освобождения страны от оков царизма... Очевидно,
этот впечатляющий миф был рождён Александром Ивановичем
после 1917 года, когда имидж борца с самодержавием и одновременно его жертвы мог приносить неплохие дивиденды. И
когда за давностью лет и на расстоянии семи тысяч вёрст от Саратова выяснить подлинные обстоятельства ареста было уже
почти невозможно.
Сколько же их было – легенд и мифов, если в них запуталась даже дочь мнимого цареубийцы?! Из всего сказанного выше напрашивается вывод: к свидетельствам Матюшенского следует относиться с большой осторожностью. Тем более что в них
много путаницы и невнятицы, не исключено, намеренных.
Да, кстати, где, в какой тюрьме, с кем, как долго – в течение всего ли трёхлетнего срока он сидел, почему Матюшенский,
его дочь и его биографы умалчивают об этом? Почему он позже
не поддерживал отношений со своими товарищами по неволе,
никогда не рассказывал о них? Впрочем, и про узника царских
тюрем Матюшенского тоже почему-то никто из подлинных сидельцев не упоминает в мемуарах. Почему тюремный опыт, если
он был, не нашёл отражения в творчестве А. Седого, в его публицистике или воспоминаниях? Тем более странно, что после февраля 1917 года сам факт судебного преследования человека в царское время по политическим основаниям превращался для него в
своеобразную охранную грамоту. Матюшенский же, которого,
как мы знаем, чуть было не расстреляли в начале 1920-х годов как
«контрреволюционера», казалось бы, как никто другой нуждался
в такой «грамоте». Однако о своём тюремном прошлом, тем более о причастности к убийству царя, почему-то не заикался... Характерная деталь: А. В. Лосев, изучавший связанные с МатюшенФедотова О. Ф. Бестселлер начала века // Амурские волки: Коллективный
роман из жизни Приамурья. – Благовещенск, 1996. С. 6.
8
5
ским архивные материалы, о тюремном заключении Александра
Ивановича не упоминает даже вскользь.
В середине 1880-х Матюшенский, по его словам, «пошёл в
народ», три года провёл в странствиях по Оренбургской губернии
и Западной Сибири, «работал, как чернорабочий, и на крестьянских полях, и в шахтах золотых приисков, и на полотне железной
дороги, и на крупчатной мельнице, и на пристанях Волги при
нагрузке судов, точил веретена, шил сапоги, строил глинобитные
крестьянские избы, учил грамоте крестьянских ребятишек»9. В
общем, довольно типичная история: в эпоху широкого распространения народнических идей и идеалов на такие, в значительной степени мифологизированные, биографии существовал
большой спрос. Удостовериться же, насколько соответствуют
реальности эти сведения, практически невозможно, ибо Александр Иванович, упоминая в «Исповеди» о своей извилистой
жизненной тропе, как правило, предельно скуп на точные пространственные и временные координаты.
Теперь о фактах, не вызывающих сомнений: в 1891 году
Матюшенский женился на дочери саратовского помещика Вере
Владимировне Воронцовой, от которой у него было трое детей:
дочь Евстолия (1894), сыновья Владимир (1896) и Виктор
(1904)10.
В 90-е он с головой ушёл в журналистику, в качестве репортёра работал в газетах Самары, Екатеринбурга, Ирбита, Одессы, Кишинёва, Владикавказа, Тифлиса, Баку, Москвы… Сами эти
перемещения, напоминающие лихорадочные метания, свидетельствуют: отношения Матюшенского – и личные, и особенно профессиональные – с коллегами складывались непросто, нередко
перерастая в острую неприязнь11, что в конечном итоге приводило к необходимости менять газету или даже место жительства.
Матюшенский А. И. Гапон и мой Антихрист (Повесть моего безумия). – Благовещенск: Типография «Благовещенское утро», 1917. С. 35.
10 Федотова О. Ф. Материалы к биографии А. И. Матюшенского // Амурский
краевед: Информационный вестник. № 1(10). – Благовещенск: Амурский областной краеведческий музей им. Г. С. Новикова-Даурского, 1995. С. 3.
11 Характерный пример такого рода приводит А. В. Лосев. Он, в частности,
цитирует письма раннего Горького, адресованные его невесте (в будущем
9
6
В ноябре 1904 года Александр Иванович перебрался в Петербург и почти сразу же стал сотрудником одной из самых известных столичных газет либерального направления «Сын Отечества» (после закрытия, с 7 декабря 1904 года – «Наши дни»).
Невероятный взлёт провинциального журналиста, имевшего
весьма сомнительную репутацию в среде газетчиков! Но вскоре
произойдёт нечто ещё более удивительное – вчера ещё безвестный репортёр окажется в эпицентре потрясших страну событий.
Накануне ставшего детонатором первой русской революции
«кровавого воскресенья» он познакомился и тесно сошёлся со
священником Георгием Гапоном, принял участие в деятельности гапоновского «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга». Как утверждал сам Матюшенский в
«Исповеди» (напечатана в начале 1906 года за границей, а в
1917-м вышла отдельным изданием в Благовещенске под претенциозным названием «Гапон и мой Антихрист: История моего
безумия»), именно он по просьбе Гапона составил петицию царю, с которой 9 января 1905 года десятки тысяч рабочих и членов их семей отправились к Зимнему дворцу и встречены были
винтовочными залпами. В той же «Исповеди» он цинично признавался, что писал петицию «в полной уверенности, что она
объединит полусознательную массу, поведёт её к царскому
дворцу, – и тут, под штыками и пулями <…> эта масса прозреет
<…>. Расчёт мой оправдался в точности»12.
О. Ф. Федотова, опять-таки опираясь на рассказ дочери
Александра Ивановича, а также на его довольно путаную «Исжене) Е. П. Волжиной, в которых Алексей Максимович всякий раз с большим
негодованием отзывается о Матюшенском: «Я пока не решил ещё, писать ли
мне в “С(амарскую) г(азету)” – по всей вероятности не буду, ибо не хочу работать рядом с этим болваном, который пишет идиотские “Очерки”» (23–24 мая
1896 г.); «Матюшенский пишет пошло…» (27 мая 1896 г.); «Просто сердце
заноет, когда возьмёшь её [«Самарскую газету»] в руки – полтора года труда я
убил на неё, и во что её обратили! Срам! Матюшенского надо выгнать…» (20
июня 1896 г.). Цит. по: Лосев А. В. Александр Иванович Матюшенский: Полемические заметки о новоявленном «классике» амурской литературы // Амур:
Литературно-художественный альманах. № 6. – Благовещенск: Изд-во БГПУ,
2007. С. 40, 42.
12 Матюшенский А. И. Гапон и мой Антихрист... С. 35.
7
поведь», утверждает, что «кровь, пролившаяся на улицах столицы, потрясла Матюшенского», что «в расстреле мирного шествия он видел огромную долю своей вины, безумно мучился
всю оставшуюся жизнь…»13
Поверить в то, что Матюшенский «безумно мучился» всю
оставшуюся жизнь по поводу своего участия в обернувшейся
большим кровопролитием провокации трудно, ибо многие факты его биографии, сама его натура, образ жизни, ставшие достоянием гласности поступки не вяжутся с подобными лирическими сентенциями. Не была ли «Исповедь» попыткой отвести от
себя возникшие в обществе подозрения и даже прямые обвинения? Очень на то похоже, ведь, по отзывам многих современников, Матюшенский был человеком в политическом отношении
беспринципным, в моральном – нечистоплотным. Вызывает
много вопросов та лёгкость, с которой безвестному провинциальному репортёру удалось попасть в число сотрудников знаменитой столичной газеты и, кроме того, легко войти в доверие к
Гапону и его окружению. А чуть позже стать, по сути, главным
посредником (и даже «кассиром»!) между разгромленной организацией Гапона и царским правительством. Многие современники этих событий были уверены, что Матюшенский в событиях января 1905 года сыграл роль тайного осведомителя и провокатора, действовавшего по указке охранного ведомства14.
Впрочем, Матюшенский и не скрывал своей склонности к
провокациям. В той же «Исповеди» он, без ложной скромности
именно себя, а не Гапона, провозгласив главным идеологом 9-го
января, признался, что заранее знал, чем закончится авантюра,
что сознательно принёс невинных людей в жертву ради дискредитации царя и в целом самодержавия: «Я толкал женщин и детей на бойню, чтобы вернее достигнуть намеченной цели. Я думал: избиение взрослых мужчин, может быть, ещё перенесут,
простят, но женщин – расстрел матерей с грудными младенцами
Федотова О. Ф. Бестселлер начала века // Амурские волки: Коллективный
роман из жизни Приамурья. – Благовещенск, 1996. С. 7.
14 Но, однако, прямых, безусловных доказательств такого сотрудничества, если
оно и имело место, никто никогда не приводил.
13
8
на руках! Нет, этого не простят, не могут простить. Пусть же
идут и они! – говорил я себе. – Пусть они умрут, но с ними вместе умрёт и то заблуждение, которое удерживает Россию в цепях
рабства, мук и стенаний. <…> И я решил: пусть лучше раз
умрут некоторые, чем жить в вечных и непрерывных страданиях
всем. Пусть умрут сотни, хотя бы в числе этих сотен были и
младенцы, но зато освободятся от цепей рабства миллионы, десятки миллионов. <…> Идите и умрите, кому суждено»15.
Когда читаешь такие чудовищные откровения, как говорится, кровь в жилах стынет… Но «исповедующийся» прекрасно осознавал: подавляющую часть насквозь революционизированной в те годы российской либеральной и тем более радикальной общественности такой, мягко выражаясь, сомнительный способ борьбы с опостылевшим самодержавием вряд ли
сильно смущал. Нужно учитывать ещё одно важное обстоятельство, помогающее понять причину жутковатой откровенности
Матюшенского: похоже, что его людоедские признания отчасти
были средством отвлечения внимания публики от ещё одной
дьявольской, в глазах современников гораздо более компрометирующей Александра Ивановича истории – тайной финансовой
сделки с царским правительством, усугубленной банальным воровством…
Вскоре после «кровавого воскресенья» на страницах газет
всплыла скандальная история присвоения Матюшенским весьма
крупной по тем временам суммы денег – двадцати трёх тысяч из
полученных им тридцати, несколькими порциями выданных под
расписку недавнему мелкому репортёру министром торговли и
промышленности В. И. Тимирязевым по распоряжению самого
председателя правительства С. Ю. Витте! Деньги эти якобы
предназначались на нужды разгромленной гапоновской организации, но Матюшенский, припёртый к стенке, оправдывался в
«Исповеди», что гапоновцам де принадлежала лишь малая часть
этой суммы – семь тысяч. А остальное, дескать, было выделено
царским правительством лично ему (человеку, по его собственному признанию, безусловно разделявшему в то время револю15
Матюшенский А. И. Гапон и мой Антихрист… С. 35–36.
9
ционные убеждения) «на организацию пропаганды против революции»16... Убеждённый революционер, смертельный враг царизма берёт у царского же правительства деньги на масштабную
пропаганду против революции!?
Можно ли поверить в то, что члены царского правительства и даже сам премьер столь неразборчивы и не информированы, что могли принимать у себя человека, причастного к
убийству царя, сидевшего в тюрьме по политическим статьям и
выдавать ему (мелкому газетному репортёру!) крупные суммы
на ведение антиреволюционной пропаганды? Бред какой-то…
История совершенно невероятная, тёмная, мутная, показывающая, что роль Матюшенского во всех этих делах была крайне
неблаговидной и весьма и весьма подозрительной. Какие уж тут
«безумные мучения»!
У людей, которые лично знали Матюшенского, слова про
его «безумные мучения» вызвали бы, наверное, гомерический
хохот. Вот, например, как отреагировал на «Исповедь» Матюшенского хорошо знавший его по совместной работе в Самаре в
1895–1896 годах Горький. В письме, написанном в середине
июня 1906 года из Нью-Йорка и адресованном А. В. Амфитеатрову – редактору выходившего в Париже журнала «Красное
знамя», в котором и была напечатана «Исповедь»17, Алексей
Максимович, в частности, писал: «Матюшенского я знаю, работал вместе с ним в “Самарской газете”. Это – неудачный псаломщик, гнилая душа, длинный и жадный желудок. Такие люди
воспринимают жизнь брюхом, и в мозгу у них – всегда есть какая-то вонючая, серая слизь. Эти люди органически чужды
Там же. С. 56.
Красное знамя. 1906. № 2. Излияния сподвижника попа Гапона в журнале
давались под редакционным заголовком «За кулисами гапоновщины. Исповедь А. И. Матюшенского». Статья сопровождалась редакционным предисловием, в котором Амфитеатров писал: «Прочитав “Исповедь” г. Матюшенского,
я пришёл к убеждению, что единственным, сколько-нибудь полезным, хотя и
жестоким для него исходом дела может быть широкое оглашение его покаянных строк, столь выразительно живописующих неблаговонные глубины того
общественного обмана, который более года владел умами русских людей в
миражах гапоновщины».
16
17
10
правде, и всё для них – зеркало, в котором они видят свои зубы,
постоянно голодные. <…> Вы гоните прочь Матюш[енского], а
то он напакостит вам»18.
Упомянем ещё один факт биографии, дающий представление об исповедуемых Александром Ивановичем «высоких»
моральных принципах: выпускник духовной семинарии, при
живой жене с тремя детьми, младшему из которых не было и
двух лет, вступил в гражданский брак с Ниной Васильевной
Бурдиной – «акушеркой-массажисткой» из Петербурга. Это
произошло в 1906-м.
А в мае 1910 года Матюшенский переехал в далёкий Благовещенск, где, как он полагал, удастся отсидеться до поры в
тени. Свою фамилию он первое время не афишировал, скрывал
(а в 1906–1907 гг., до того как его разоблачила полиция Москвы,
жил по фальшивому паспорту, выписанному на Бурдина Александра Ивановича, – то есть укрывшись за фамилией своей
гражданской жены). «Конспирация» понадобилась потому, что,
несмотря на пять прошедших с «кровавого воскресенья» лет,
подлинная его фамилия была слишком памятной для российской общественности, слишком густой шлейф скандальных разоблачений тянулся за ней.
В Благовещенске Матюшенский вначале сотрудничал с
газетой «Амурский листок», подписывая свои материалы псевдонимами А. И. Седой, А. Иванович, Изгой. Позже он стал издавать (уж не на те ли – прикарманенные правительственные двадцать три тысячи?) собственные газеты «откровенно бульварного толка» (А. Лосев) – «Амурский пионер» (1911–1912) и «Благовещенское утро» (1912–1917)19. Именно на их страницах в
1912 году увидел свет коллективный роман «Амурские волки»,
принесший Матюшенскому литературную известность и, что
Литературное наследство. Т. 95. Горький и русская журналистика начала XX
века: Неизданная переписка. – М.: Наука, 1988.
19 Кстати, официальным редактором-издателем газеты «Амурский пионер»
числилась гражданская жена Александра Ивановича – факт, заставляющий
ещё в большей степени усомниться в чистоте финансовой подоплёки предприятия.
18
11
немаловажно, определённый доход. В том же году роман был выпущен отдельной книгой, а затем в течение короткого времени
дважды переиздан – в 1913 и 1914 гг.
Роман «Амурские волки» весьма объёмен – включает в
себя 105 глав! При публикации в газетах «Амурский пионер»
(№№ 12–131, февраль-июнь) и «Благовещенское утро» (№№ 1–
22, июнь-июль) главы имели подписи-псевдонимы: А. Седой,
Фантом, Монгол, Юлия Михай, Кэтти, Крапива, Коляда,
Н. Тульчин… По мнению известного амурского учёногокраеведа Г. С. Новикова-Даурского (1881–1962), авторство
«Амурских волков» принадлежало нескольким сотрудникам
благовещенских газет, в том числе Н. З. Перминову (в будущем,
в 1918–1920 гг., – городской голова) и К. К. Куртееву, а роль
Матюшенского сводилась, в основном, к редактированию текста. Никаких аргументов в пользу столь оригинальной версии
краевед не привёл, уже одно это даёт основание поставить её
под сомнение.
Совершенно очевидно, что авторов произведения следует
искать среди сотрудников газет «Амурский пионер» и «Благовещенское утро», на страницах которых и печатались «Амурские волки». В этой связи по меньшей мере странным выглядит
в предлагаемом Новиковым-Даурским перечне возможных авторов имя Константина Константиновича Куртеева (1853–1918)
– известного в Благовещенске журналиста. Дело в том, что
«Амурские волки», как уже отмечалось, создавались и печатались в 1912 году, а К. К. Куртеев в это время был редактором
газеты «Благовещенск», издававшейся на деньги купцовмолокан, что почти наверняка исключает его из числа претендентов на авторство – по причинам и физическим, и мировоззренческим. Да и близких отношений с Матюшенским у него
никогда не было. К тому же нам известны псевдонимы, под которыми он публиковал свои материалы в благовещенских газетах. Ни один из них (Курт, Кур) не встречается под главами
«Амурских волков».
Кроме того, совершенно неправдоподобным выглядит
утверждение Новикова-Даурского, что главный претендент на
12
роль автора «коллективного романа» А. И. Матюшенский ограничивался якобы лишь ролью редактора написанных другими
журналистами глав. Это опровергается и тем, что под подавляющим большинством глав стоит псевдоним А. Седой, которым
Матюшенский подписывал многие другие свои статьи и произведения. В том числе, романы «Фальшивые сторублёвки» и
«Взаимный банк»20, а также книгу очерков «Благовещенские
силуэты». Первые две книги, кстати, имеют почти такой же подзаголовок, что и «Амурские волки» – «роман из местной жизни», а это тоже является косвенным свидетельством того, что в
создании «коллективного романа» Матюшенский играл роль не
только редактора, но и основного автора. Да и по стилю и содержанию названные произведения «из местной жизни» очень
близки «Амурским волкам». Ещё одно важное обстоятельство –
псевдоним Фантом, который стоит под несколькими главами
«коллективного романа», также принадлежит Матюшенскому.
Под ним он напечатал книжку «Как я сделался богатым». Псевдонимом Монгол Матюшенский подписывал некоторые свои
материалы в газетах «Амурский пионер» и «Благовещенское
утро». Оба эти псевдонима – Фантом и Монгол – использовались Матюшенским и до приезда в Благовещенск.
Как предположил А. В. Лосев, помимо Матюшенского,
написавшего львиную долю глав «коллективного романа», в создании произведения приняли участие Н. В. Колодезников и
Е. А. Михайлова, сотрудничавшие с газетами, которые издавал
А. Седой.
Что нам сегодня известно об этих претендентах на авторство «Амурских волков»?
Колодезников Николай Васильевич – до ноября 1910 года
сотрудник газеты «Амурский листок», из которой он вынужден
был уйти из-за обвинений, что в хроникёрских заметках систематически искажал истину (интересная деталь, косвенно даюСедой А. (Матюшенский А. И.) Фальшивые сторублёвки: Роман из местной
жизни. – Благовещенск: Изд-во газеты «Благовещенское утро», 1913; Седой А.
(Матюшенский А. И.) Взаимный банк: Роман из местной жизни. Ч. 1. – Благовещенск: Изд-во газеты «Благовещенское утро», 1916.
20
13
щая представление о том, насколько точно роман «Амурские
волки» отражал реальность!). В 1910–1911 гг. Колодезников
трудился в газете «Волна», а в 1912-м, когда в «Амурском пионере» и затем в «Благовещенском утре» печатался роман
«Амурские волки», он сотрудничал именно с газетами Матюшенского. Псевдоним Коляда, который стоит под несколькими
главами «коллективного романа» – это псевдоним именно Колодезникова, им он подписывал и некоторые другие свои материалы.
Михайлова Екатерина Афанасьевна – из мещан Благовещенска, по основной профессии учительница. В 1911–1912 гг.
тоже печаталась в газетах «Амурский пионер» и «Благовещенское утро»: стихи обычно за подписью Михай или Юлия Михай,
а прозаические опыты, очерки – под именем Крапива, Кэтти.
Нелишне напомнить, что псевдонимами Крапива, Кэтти и
Юлия Михай были подписаны некоторые из глав газетной версии «Амурских волков».
Таким образом, можно констатировать, что, по крайней
мере, большая часть авторов «коллективного романа» нам известна. Это были (за исключением Матюшенского) вполне заурядные провинциальные журналисты, известность которых не
простиралась дальше Благовещенска.
В советское время «коллективный роман» в полном объёме не переиздавался. Лишь в альманахе «Приамурье» в 1956 году были опубликованы несколько глав из него с кратким предисловием Г. С. Новикова-Даурского – в то время научного сотрудника Амурского областного краеведческого музея 21. По
всей видимости, именно по его инициативе «Приамурье» и взялось за перепечатку избранных глав скандального произведения.
Амурские волки: Главы из романа // Приамурье: Литературнохудожественный и общественно-политический альманах. № 5. – Благовещенск, 1956. С. 120–136. В подборку вошли шесть глав: «Контрабандисты»,
«Неожиданная встреча и разочарование», «Ранний гость», «На различных ступенях», «Волчье совещание», «Волк на волка», то есть с первой по третью, а
также пятая, восьмая и десятая. В конце подборки редакция «Приамурья»
обещала читателям «Продолжение в следующем номере», но обещание не выполнила. О причинах остаётся лишь гадать.
21
14
По какому источнику – газетному или книжному, неизвестно.
Скорее всего, по книжному (об этом можно судить хотя бы по
отсутствию псевдонимов под главами); остаётся выяснить, где
он был найден, почему не сохранился в фондах краеведческого
музея или же в личном архиве Новикова-Даурского. Стоит
напомнить, что на данный момент в Амурской области не зафиксировано ни единого экземпляра этой книги (имеются в виду отдельные издания 1912–1914 годов).
Автор предисловия признаёт, что роман не отличается высоким художественным уровнем. Ценность «Амурских волков»,
по мнению Новикова-Даурского, состояла в другом – в том, что
они якобы «довольно правдиво показывают мораль и нравы
дальневосточной буржуазии начала ХХ века, разоблачают звериную сущность известных амурских воротил <…>, наживших
громадные капиталы путём обмана, воровства и кровавых преступлений»22.
Понятно, что этот вывод не вытекал из реальных сведений, основанных на документах, свидетельских показаниях, неоспоримых фактах, судебных решениях, а был продиктован политической конъюнктурой, сложившейся в советское время исторической мифологией, общим отношением к свергнутым в
октябре 1917 года эксплуататорским классам. То есть перед
нами типичный образец пресловутого классового подхода к историческим и художественным явлениям. Остаётся вопрос, была
ли позиция Новикова-Даурского вынужденной или же она полностью отвечала его убеждениям? В любом случае, подобный
взгляд на роман «Амурские волки» не отражал подлинного его
объёмного содержания, не выражал сути воплощённой в нём
концепции русской действительности предреволюционного
времени и представлений авторского коллектива о сущности
человеческой природы. Возможно, такой уводящий от истины,
но идеологически выверенный комментарий учёному-краеведу
пришлось составить, чтобы провести в печать хотя бы отдельные главы произведения, в начале XX века вызвавшего большой
ажиотаж в провинциальном Благовещенске. Кстати, в этой связи
22
Там же. С. 120.
15
можно сделать ещё одно предположение: возможно, версия
Григория Степановича о том, что Матюшенский лишь редактировал написанный другими авторами роман – нехитрый приём,
позволяющий редакторам альманаха «Приамурье» избежать обвинений в публикации произведения, ведущую роль в создании
которого сыграл соратник демонизированного в советское время
попа Гапона, а в послереволюционное время – «контрреволюционер», в 1923 году сбежавший из Советской России в Харбин.
Доподлинно неизвестно, чем руководствовался НовиковДаурский, составляя предисловие, но результат очевиден: вольно или невольно краевед дал искажённую картину, представив
авторов «коллективного романа» как принципиальных противников буржуазного строя, как бесстрашных обличителей язв
капитализма, то есть чуть ли не как идейных союзников большевиков.
Удивительное дело: буквально до наших дней эта односторонняя, крайне узкая точка зрения, лишь в малой степени
соответствующая реальному содержанию книги, практически не
подвергалась сомнению. Её на разные лады повторяли амурские
журналисты, так или иначе касавшиеся личности и творчества
Матюшенского (в том числе А. А. Воронков), в первозданном
виде её воспроизводит Ольга Федотова в трёх статьях о Матюшенском23. А. В. Лосев тоже писал, что роман «построен на сенсационных “разоблачениях” местных буржуазных воротил (в романе они выступают под несколько изменёнными фамилиями),
наживавших громадные состояния на спекуляции золотом, на
грабежах и убийствах»24. Нужно ли говорить, что никакой доказательной базы под этими утверждениями нет, никаких ссылок на
исторические источники, документы или хотя бы газетные пубМатериалы к биографии А. И. Матюшенского // Амурский краевед: Информационный вестник. № 1 (10). – Благовещенск: Амурский областной краеведческий музей им. Г. С. Новикова-Даурского, 1995. С. 1–7; Матюшенский: Бандит пера или гуманист? // Благовещенск. 1996. № 37 (346). 13 сентября; Бестселлер начала века // Амурские волки: Коллективный роман из жизни Приамурья. – Благовещенск, 1996. С. 5–13.
24 Лосев А. Приамурье в художественной литературе: Аннотированный указатель. – Благовещенск: Амурское книжное изд-во, 1963. С. 20.
23
16
ликации-разоблачения (хотя, как мы понимаем, нередко цена им
– грош) нет и в помине. Не было и доказательств, что цель и
смысл коллективного романа – именно разоблачение буржуазных
дельцов Приамурья.
Ещё одно важное обстоятельство: ни у НовиковаДаурского, ни у Федотовой нет и намёка на анализ произведения,
нет не только развёрнутой его характеристики, но даже и просто
обращения к содержанию, проблематике, сюжету, сценам, образам, вообще к тексту книги. Нет даже ни одной прямой или косвенной цитаты! С момента создания «коллективного романа» и
вплоть до сегодняшнего дня не было сделано ни единой серьёзной попытки критически прочесть его, прокомментировать, попытаться понять его внутреннюю логику и специфику, социально-политические и эстетические причины его появления, не было
попыток поставить его в тот или иной типологический ряд, попытаться соотнести с общероссийскими явлениями подобного рода.
Кому это было по силам?
Безусловно, А. В. Лосеву, работавшему в 1990-е годы над
большим очерком о Матюшенском25. Но, к сожалению, в этой
своей незаконченной работе он почти не касается произведения, в
создании которого главную роль сыграл Александр Иванович.
Причина проста – брезгливость, которую испытывал Анатолий
Васильевич и к личности соратника попа Гапона26, и к его «творЛосев А. В. Александр Иванович Матюшенский: Полемические заметки о
новоявленном «классике» амурской литературы / Публикация и комментарий
А. В. Урманова // Амур: Литературно-художественный альманах. № 6. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2007. С. 39–60.
26 Нелишне сказать, что позже, в 1917 году, в предисловии к отдельному изданию «Исповеди» Матюшенский решительно отрёкся от Гапона, сказал, что был
его «врагом». Но если уже накануне кровавых январских событий 1905 года он
считал Георгия Аполлоновича врагом, то почему ничего не сделал, чтобы сорвать его авантюристические планы, почему послушно написал заказанную им
петицию, почему, наконец, выполняя его поручения, вступал в тайные сношения
с правительством? Ответами на такие резонно возникающие у читателя вопросы
Матюшенский не утруждал себя, он, по всей видимости, обычно говорил то, что
выгодно ему в данный момент, не особенно задумываясь, что сказанное в разное
время может не совпадать. Кстати, ещё одни штрих, свидетельствующий о «кристальной честности» нашего героя: хотя в упомянутом предисловии он написал,
25
17
честву». И это коллективное произведение, и авторские романы
Матюшенского «Фальшивые сторублёвки» и «Взаимный банк», в
которых тоже изображаются местные амурские дельцы, занимающиеся всякого рода тёмными махинациями, А. В. Лосев назвал
яркими образцами «низкопробной бульварщины», «бульварным
чтивом». Что касается романа «Амурские волки», основатель литературного краеведения Приамурья заметил, что скандальные
разоблачения в нём имеют спекулятивный, сугубо коммерческий
характер и продиктованы не благородным желанием вскрыть общественные язвы, показать подлинную, скрываемую властью
правду, а банальным стремлением «привлечь к роману внимание
мещанско-обывательской публики», «в конечном счёте, для увеличения числа подписчиков газеты»27.
Если бы не обстоятельства, о которых будет сказано чуть
ниже, Анатолий Васильевич, судя по всему, вряд ли вообще
стал бы писать о Матюшенском, в том числе и о его участии в
создании «коллективного романа».
Замысел очерка о Седом возник у Лосева после перепечатки в газете «Благовещенск» (1996, №№ 38–52; 1997, № 3)
книжки Матюшенского «Половой рынок и половые отношения»
(1908), сопровождённой хвалебным предисловием старшего
научного сотрудника областного краеведческого музея Ольги
Федотовой (Благовещенск. 1996. № 37. 13 сентября). Статья Лосева, видимо, предназначалась для публикации в одной из благовещенских газет (Анатолий Васильевич был постоянным автором «Амурской правды») и по первоначальному замыслу
должна была носить полемический характер. Собственно
что печатает «Исповедь» «в том же виде, в каком она написана в 1906 году»
(Матюшенский А. И. Гапон и мой Антихрист… С. 1), это не так: отдельное издание подверглось авторской правке, в некоторых фрагментах весьма существенной. Зачем же тогда было вводить читателей в заблуждение? Видимо, Матюшенский рассчитывал, что вряд ли кто станет проводить сравнительный анализ двух редакций, что вышедший в 1906 году в Париже мизерным тиражом
номер журнала «Красное знамя» с «Исповедью» едва ли у кого сохранился. Тем
более в Благовещенске, где вышло в свет отдельное издание.
27 Лосев А. Приамурье в художественной литературе: Аннотированный указатель. – Благовещенск: Амурское книжное изд-во, 1963. С. 20.
18
начальные страницы его рукописных заметок и являются тому
подтверждением. Однако в процессе работы замысел начал существенно трансформироваться. На каком-то этапе работы учёный-исследователь стал побеждать страстного публициста, и
автор повёл своё повествование в более привычной для него,
литературоведа, академической научной манере. Полемические,
часто язвительные выпады по адресу современных реабилитаторов Матюшенского и их идейных вдохновителей постепенно
стали уходить на второй план, а на первый вышли сугубо научные задачи. Опираясь на факты и документы (прежде всего архивные), автор стал кропотливо восстанавливать, реконструировать, стремясь к возможной полноте и исторической точности,
малоизвестные страницы биографии А. Седого, а также страницы культурной жизни Приамурья начала XX века. Исследователя не заинтересовало художественное творчество Матюшенского, он ограничился лишь констатацией «коммерческого» характера издательского проекта фактического редактора-издателя
«Амурского пионера» и «Благовещенского утра», а также квалификацией «коллективного романа» как низкопробной бульварной беллетристики. Попыток основательного осмысления
данного литературного феномена Анатолий Васильевич не
предпринимал. Это был его сознательный выбор, а о причинах
сказано выше.
Что касается оценок романа «Амурские волки»
О. Ф. Федотовой, то следует напомнить, что они были сделаны в
«лихие 90-е», которые пробудили у части читателей ажиотажный интерес к подобного рода литературным явлениям. Эту издательскую конъюнктуру в начале 90-х почувствовала газета
«Благовещенск», начавшая републикацию на своих страницах
весьма и весьма посредственных произведений Матюшенского,
подаваемых как литературная сенсация с оттенком скандальности. Тогда же редакция газеты предприняла попытку переиздать
в газетном варианте роман, однако в Благовещенске не удалось
отыскать ни одного экземпляра книги, вышедшей, как мы помним, тремя изданиями. Пришлось ограничиться перепечаткой
глав, опубликованных в альманахе «Приамурье».
19
Газета с «Волками» шла нарасхват. Было много читательских звонков с просьбами разыскать роман и напечатать его
полностью. Редакция так и поступила – экземпляр «коллективного романа» отыскался в РГБ (бывшая Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина)28. По запросу дирекции Амурского областного краеведческого музея оттуда была прислана
копия-микрофильм романа. Нашлись и спонсоры недешёвого
издательского проекта – благовещенские предприниматели
Э. В. Лисогор и В. А. Золотарёв.
Роман «Амурские волки», иллюстрированный амурским
художником Юрием Наконечным, был переиздан в 1996 году
десятитысячным тиражом29. Подготовленная к печати в Благовещенске книга была отпечатана в Новосибирске, в типографии
издательства «Советская Сибирь». Говорят, с реализацией проблем не было – роман разошёлся за три месяца, и сейчас он –
библиографическая редкость.
Публикации О. Федотовой призваны были вернуть и имя
Матюшенского, и его произведения в активный обиход, обосновать общественный и культурный интерес к данному явлению.
Об объективной оценке тогда речи не шло. О. Федотова попыталась реабилитировать Матюшенского не только как литератора,
но и как личность. Она охарактеризовала его как человека «с
обострённым чувством совести, душа которого остро реагирует
на боль и страдания других людей»30, писала, что он будто бы
имел «благороднейшую цель – утверждение общества добра и
справедливости для всего народа», руководствовался «в своих
действиях единственно законами нравственности» и т. п.
Можно ли было столь высокие оценки давать человеку с
весьма и весьма сомнительной репутацией, который был замешан
во множестве скандальных, морально нечистоплотных историй?
Так утверждал А. Каминский – в 1996–1998 гг. главный редактор газеты
«Благовещенск».
29 Амурские волки: Коллективный роман из жизни Приамурья. – Благовещенск, 1996. – 448 с.
30 Федотова О. Ф. Бестселлер начала века // Амурские волки: Коллективный
роман из жизни Приамурья. – Благовещенск, 1996. С. 8.
28
20
Точно так же кажутся неубедительными оценки Матюшенского
как «незаурядного журналиста и литератора», у которого был
«великолепный слог»31. Где же и в чём это проявилось? В непереносимо скучных книжках «От воровства к анархизму» и «Половой рынок и половые отношения», в которых, по мнению
О. Федотовой, будто бы «максимально выразились его душа, его
боль»?32 Или же в «бестселлере начала века» – романе «Амурские волки»? Правда, в последнем случае автор столь возвышенных определений оправдывает Матюшенского тем, что в
низком художественном уровне романа виноваты будто бы не
А. Седой сотоварищи, а «публика», которой якобы «в то время
нужны были именно “Амурские волки”»33, – то есть низкопробная бульварная беллетристика.
Да, пожалуй, в этом О. Федотова права: какая-то, и немалая, часть публики, действительно, нуждалась в таком «искусстве». Подтверждение тому – ошеломляющий успех спектакля по
роману «Амурские волки», поставленного в марте 1914 года на
сцене Благовещенского театра антрепренёром А. М. Долиным.
Постановка эта стала главной сенсацией театрального сезона.
Из-за беспрецедентного для Благовещенска наплыва зрителей,
помимо двух премьерных спектаклей, пьесу показали ещё трижды. Как свидетельствуют газеты того времени, в театр валом
валил народ – контрабандисты, сутенёры, проститутки и, что
особенно удивительно, купцы-молокане.
Этот интерес читателей и зрителей к роману «Амурские
волки» и его сценической версии нуждается в объяснении.
О. Федотова права и в том, что «роман “Амурские волки”
следует воспринимать прежде всего как литературный факт, как
один из моментов нашей культурной истории, без которой <…>
нельзя понять настоящее и предвидеть будущее»34.
Там же.
Там же. С. 10.
33 Там же.
34 Федотова О. Ф. Бестселлер начала века // Амурские волки: Коллективный
роман из жизни Приамурья. – Благовещенск, 1996. С. 13.
31
32
21
Правда, её собственное истолкование произведения не
только не приблизило нас к этой цели ни на шаг, но и, скорее
всего, увело от неё в сторону.
Тем не менее, статьи Федотовой так или иначе способствовали осознанию необходимости полномасштабного, целостного исследования романа «Амурские волки» как общественного и культурного феномена, весьма и весьма органичного для ситуации кануна первой мировой войны и двух революций, в результате которых русская цивилизация претерпела серьёзные деформации. Очевидно, что только объективный анализ
произведения поможет глубже понять причины разрушительных
исторических катаклизмов, сотрясавших Россию и в 1910-е, и в
1990-е годы.
22
А. В. УРМАНОВ
профессор кафедры литературы БГПУ
И СТАНЕТ КРАЙ АМУРСКИЙ РУССКИМ…
Поэтическое творчество Фёдора Коротаева1
В отличие от Леонида Волкова (1870–1900), Порфирия Масюкова (1848–1903), Александра Матюшенского (1862–1931),
Сергея Синегуба (1851–1907), Фёдора Чудакова (1887–1918) и
некоторых других писателей дореволюционной эпохи, приехавших на Амур из других городов и краёв Российской империи,
Фёдор Филиппович Коротаев был одним из первых понастоящему амурских авторов: здесь он появился на свет, здесь
вырос, здесь получил образование, здесь прошла вся его сравнительно короткая жизнь.
Родился он в Благовещенске в 1881 году. Ф. Коротаев был
представителем третьего поколения известной молоканской купеческой династии Благовещенска2, играл видную роль в местной молоканской общине, в общественной жизни города, в
частности, являлся гласным городской думы. Ф. Коротаев был
образованным, идущим в ногу со временем, преуспевающим
коммерсантом, имевшим широкие торговые связи, в том числе с
заграничными фирмами. Занимался он и благотворительной деятельностью.
Немалую роль Коротаев сыграл и в становлении местной
журналистики, местной литературы. Он был основателем, одним из авторов, а в какие-то периоды и редактором газеты «БлаИсследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Литературное краеведение: создание
фундаментального историко-литературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Биографические сведения о поэте, о его родословной можно найти в статьях:
Рожкова В. П. Материалы к биографии амурского поэта Ф. Ф. Коротаева //
Амурский краевед: Информационный вестник. № 1(20). – Благовещенск:
Амурский областной краеведческий музей им. Г. С. Новикова-Даурского,
1993. С. 62–67; Бачурин М. Прерванная песня // Благовещенск. 2007. № 25 (22
июня). С. 10.
1
23
говещенск» (1907–1912), издававшейся на деньги купцовмолокан. Сотрудничал также в «Амурской речи» (1915) и
«Амурской газете». В этих изданиях печатались его стихотворения, очерки, фельетоны, статьи на темы местной жизни (в том
числе о жизни молоканской общины города) за подписями
(псевдонимами) Z, Он самый, Молоканин, К. Ф., Ф. К., Фео, Өео,
Ф. Дудка и др.
В 1912 году в Москве, в типографии О. Морнеля и
А. Майера, вышла книга под названием «Сборник стихотворений
Фёдора Коротаева». Почему автор решил издать её в Москве, а не
в Благовещенске, не очень понятно. С точки зрения качества полиграфии ничего особенного в этой 80-страничной книжке нет, в
родном городе отпечатали бы ничуть не хуже. Бросается в глаза и
некоторое несоответствие между названием сборника и реальным
его содержанием: в «сборник стихотворений» оказались включены не только басня «Купец и конкурент», но даже прозаические
произведения – очерк «Ранний брак», сказка «Ёлочка». Тот, кто
готовил книгу к печати, похоже, не являлся профессионалом в
деле издания художественной литературы и не очень-то разбирался в специфике литературных родов и жанров. Будь среди издателей люди сведущие, они наверняка посоветовали бы автору
подумать и над названием сборника, ибо имеющееся удачным не
назовёшь ввиду его абсолютной безликости. А между тем, в
начале XX столетия в России ни для кого уже не было секретом,
что оригинальный, броский заголовок – одно из слагаемых успеха
книги. Вспомним хотя бы дерзко-эпатажные заголовки изданий
футуристов: «Пощёчина общественному вкусу», «Требник троих», «Дохлая луна». Или названия поэтических книг, находившихся в центре читательского и критического внимания в те годы, когда создавался и печатался сборник Ф. Коротаева: «Вечер»
и «Чётки» Ахматовой, «Стихи о Прекрасной Даме» и «На поле
Куликовом» Блока, «Путь конквистадоров» и «Жемчуга» Гумилёва, «Громокипящий кубок» и «Ананасы в шампанском» Северянина... Автору могли бы порекомендовать, по крайней мере,
вынести на обложку название одного из произведений. Хотя и с
этим у Ф. Коротаева тоже были сложности, так как большинство
24
заголовков его стихотворений однообразно-безликие, усреднённые, типовые, не отражающие ни колорит родного автору Приамурья, ни особенности авторского мировидения: «На базаре»,
«Бабушка и внучка», «Степь», «Раздумье», «Мать», «Русь»,
«Лес», «Казнь», «Дедушка», «Зоренька», «Орёл», «Ветер»…
Некоторая вторичность, узнаваемость тем и мотивов, интонационного рисунка, рифм – отличительная особенность книги Коротаева. Видимо, сюжеты и проблематику он черпал преимущественно из произведений наиболее близких ему поэтов –
М. Лермонтова, А. Кольцова, И. Сурикова, Н. Некрасова. В некоторых случаях такие перепевы больше походят не на творческое преломление традиций, не на художественно оправданное
использование аллюзий и реминисценций, а на откровенную
цитацию (так что в каком-то смысле Ф. Коротаев предвосхитил
поэтику центона, почти на век опередив современных поэтовпостмодернистов, вроде Тимура Кибирова). Таково, например,
стихотворение «Ангел (В рождественскую ночь)»:
По небу из города Ангел летел,
Усталый, он песни не пел. –
За праздник немало душ мёртвых он снёс,
Из мира печали и слёз (72)3.
Эта строфа является не очень искусной переделкой (римейком, как сказали бы сейчас) знаменитого стихотворения
Лермонтова:
По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел…
Он душу младую в объятиях нёс
Для мира печали и слёз…
По такому же принципу строится стихотворение «Незасеянная полоса», уже самим названием напоминающее хрестомаЗдесь и далее произведения Ф. Коротаева цитируются по изданию: Сборник
стихотворений Фёдора Коротаева. – М.: Типография О. Морнеля и А. Майера,
1912. 80 с. В круглых скобках указываются страницы.
3
25
тийное произведение Некрасова «Несжатая полоса» («Поздняя
осень. Грачи улетели, / Лес обнажился, поля опустели, / Только
не сжата полоска одна. / Грустную думу наводит она…»). Вот
как выглядит первая строфа этого стихотворения Коротаева:
Лето промчалось. Поля пожелтели,
Колосом спелым пшеница шумит,
Всюду земные плоды уж созрели,
Только полоска пустая лежит (31).
Ещё один характерный пример, демонстрирующий вторичность большей части поэтического наследия Ф. Коротаева, –
стихотворение «Степь»:
Ой ты, степь моя,
Степь широкая!
Отчего ты степь
Вся повысохла?
На тебе ли степь
Травка жёлтая
Под глубокий снег
Схоронилася.
Стала ты теперь,
Словно мачеха,
Холодна, бела,
Неприветлива!.. (14)
Является ли этот текст самостоятельным? Увы, лишь в
малой степени… Слишком ощутимо в нём присутствие мотивов
и даже некоторых строчек, знакомых нам по произведениям
русских поэтов XIX века. Не представляет большого труда «вычислить», какой именно классический текст вдохновил амурского автора на создание «Степи» – стихотворение известного крестьянского поэта Ивана Сурикова «Косари» (1870–1871):
…Ах ты, степь ли моя, степь широкая!
Поросла-убралась ты травой-ковылём,
Да песками ты, степь, позасыпалась;
26
На тебе ль от беды, на просторе степном,
Не одна голова вихрем мыкалась…
Чуть меньше в «Степи» ощутимы отголоски стихотворения Алексея Кольцова «Косарь» (1836):
…Ах ты, степь моя,
Степь привольная,
Широко, ты, степь,
Пораскинулась…
Но влияние в последнем случае сказывается не столько на
уровне основных мотивов (стихотворение Кольцова имеет оптимистический характер), сколько в интонационном рисунке и
образном строе произведения Коротаева.
Похоже, автор не рассчитывал, что книга его попадёт в
руки профессиональных критиков и писателей, получит широкое распространение, в том числе в среде искушённых читателей. Наверное, сборник предназначался для читателей невзыскательных, заведомо настроенных к автору благожелательно.
«Сборник стихотворений Фёдора Коротаева», как можно предположить, распространялся в основном среди друзей, знакомых,
среди тех, с кем автор был связан профессиональными, творческими, общественными интересами. Об этом, в частности, свидетельствует включение в состав книжки стихотворения «Проповеднику жизни новой», посвящённого К. К. Куртееву. Как
известно, в Благовещенске было двое К. К. Куртеевых – отец и
сын, и с каждым из них автор сборника был знаком. Сотрудник
Амурского областного краеведческого музея В. П. Рожкова посчитала, что поэт адресует своё стихотворное послание первому
из них4. Согласиться с этим мнением, не подкреплённым, кстати, никакой аргументацией, трудно. В данном случае имеется в
виду, судя по всему, Константин Константинович КуртеевРожкова В. П. Материалы к биографии амурского поэта Ф. Ф. Коротаева //
Амурский краевед: Информационный вестник. № 1(20). – Благовещенск:
Амурский областной краеведческий музей им. Г. С. Новикова-Даурского,
1993. С. 63–64.
4
27
младший, или Куртеев 2-й – ровесник Фёдора Коротаева. Как и
автор сборника, в начале 1900-х годов К. Куртеев являлся сотрудником «Амурской газеты», «Благовещенска» и некоторых
других городских газет. Примерно в 1907 году он переехал в
Хабаровск, где редактировал газету «Приамурье», а чуть позже
стал преподавателем Дальневосточного университета (Владивосток). Именно последнее обстоятельство, надо полагать, стало
поводом для создания этого стихотворения, в котором автор
благословляет своего друга, избравшего столь благородное поприще – «сеять разумное, доброе, вечное» в юные души:
…Так и ты над душой молодою
Потрудись своей речью живою;
Пробуди ты в душе молодой
Правды, совести луч неземной,
И желание жизни кипучей! (18)
Художественный уровень большинства произведений
Ф. Коротаева, что называется, оставляет желать лучшего. Для
них характерен чрезмерный дидактизм, склонность автора к морализированию, к нравственно-религиозному проповедничеству. Мораль, которую он неустанно декларирует, очень часто
заслоняет сами картины амурской жизни, ставшие для автора
поводом для сентенций. Типичный образец – стихотворение «На
крутом берегу быстрой Зеи реки», которым автор открывает
сборник:
На крутом берегу быстрой Зеи реки
Появился кабак обирать пятаки.
Появился кабак – полилося вино
И в карманы крестьян забралося оно;
Забралося оно, затуманило ум,
И поднялся содом и послышался шум… (5)
Упоминание реки Зеи в стихотворении – ничего не значащая деталь. Никакого местного колорита, местной специфики
здесь нет и в помине. Если, предположим, заменить Зею другой
рекой – Волгой, Камой, Вяткой, Леной, или даже переместить
28
кабак, вписать его в принципиально иной пейзаж – ничего по
существу не изменится. Коротаев пишет не о такой специфической категории, как жители Амурского края, а о русском крестьянине вообще, о крестьянине как таковом. А вообще же ситуация, которую он воссоздаёт в своём стихотворении – лишь повод для наставления, адресованного тем, кому автор сочувствует
и кого он пытается предостеречь от порока:
Эй, крестьянин, мой друг! береги ты свой век,
Не ходи ты в кабак, пожалей ты себя,
И сторицею Бог успокоит тебя!
Пожалей ты семью, пожалей и детей –
Ведь погибнут они в этой страсти твоей… (3)
Ещё одно произведение, в котором тоже есть атрибут
амурской жизни (в данном случае упоминается центральная
улица Благовещенска), но почти не ощущается местный колорит, – стихотворение «Ах, мороз, морозец…»:
Рад морозу, в тёплой шубе,
С молодой женою
Мчится купчик, словно птица
Улицей Большою.
Хорошо хвалить морозец
Коль на плечах шуба,
Из мехов заморских,
Кенгуры пушистой… (44)
Но, разумеется, есть в сборнике Ф. Коротаева стихи, заслуживающие самого серьёзного отношения. В их числе – стихотворение «Пионеры (Переселенцы 1861–63 г.)», в обобщённой форме передающее умонастроение, чувства тех, кто, как и
предки Фёдора Коротаева, его дед и бабушка, в числе первых
осваивал амурские земли. Кто с тоскою покинул «родину святую» и в течение двух лет добирался сюда, чтобы в труднейших
условиях, живя в шалашах и землянках, строить дороги, «поля
пшеницей засевать», на «топком диком берегу» отстраивать
29
«великий город» – Благовещенск. Кто верил в будущее этой
земли, которой ещё только предстояло стать подлинно русской:
Настанет время – пароходы
Амур пустынный оживят;
Пройдут горами паровозы,
Аэропланы полетят.
И станет край Амурский русским
И будет родиной второй.
И, может быть, спасибо скажут,
Что мы трудились над тобой (68).
По некоторым данным, Фёдор Коротаев погиб в марте
1918 года – во время так называемого Гамовского мятежа. Он
был злодейски убит, застрелен среди бела дня на одной из улиц
Благовещенска. Есть свидетельства, что Коротаев готовил к печати вторую книгу, рукопись которой, судя по всему, навсегда
утрачена.
30
С. И. КРАСОВСКАЯ
профессор кафедры литературы БГПУ
ЛИТЕРАТУРА В АМУРСКОЙ ПРОВИНЦИИ
НАЧАЛА 1920-х ГОДОВ:
Попытка обозрения при первом приближении1
Что такое амурская литература?
А тем более, амурская литература далёких 1920-х годов?
Если принять за главный факт литературы книгу, то портрет амурской литературы означенного времени получится весьма бледным. В аннотированном указателе, созданном А. В. Лосевым2, можно обнаружить упоминания о нескольких авторах,
чьи книжки выходили в 1920-е годы. Это П. Л. Береснев («Молодые побеги», Зея, 1920), В. М. Грустный («Сборник стихотворений В. М. Грустного», Благовещенск, 1923), Сергей Зверев
(«Чаша скорби. Рассказы», Благовещенск, 1923), а также
С. Зверев, И. Соколов, Г. Насыпайко («Солнцевый бег. Стихи».
Благовещенск, 1924), И. И. Корытов («Посмертные стихи» – в
сб. «Красная Голгофа», Благовещенск, 1920), Г. Отрепьев («Лучи красных дум. Стихи», Благовещенск, 19223), С. Шилов
(«Окровавленный серп. Рассказ», М.–Л., 1926), Г. Шпилёв («Голоса земли. Сборник стихов», Благовещенск, 1919). Почему-то
не упомянут здесь Владимир Рудман с его сборником «Вольные
песни», изданном в Благовещенске в 1923 году.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Литературное краеведение: создание
фундаментального историко-литературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XI –XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Лосев А. В. Приамурье в художественной литературе. Аннотированный указатель. – Благовещенск: Амурское книжное изд-во, 1963. 103 с.
3 С этим сборником надо ещё разобраться. А. В. Лосев утверждает, что он был
издан в 1922 году в Благовещенске; объём его исчислялся 250 страницами, и
входило в него более 150 стихотворений. По другим же источникам, в частности, по С. Красноштанову, он был опубликован в 1920-м году, в Хабаровске и
состоял из 250 стихотворений. См.: Красноштанов С. Партизанские песни
Г. Я. Отрепьева // Дальний Восток. 1968. № 1. С. 162–164.
1
31
Личные поиски автора данной статьи в областной научной
библиотеке привели к гораздо более скромным результатам. В
отделе редких книг обнаружились только две из описанных
А. В. Лосевым книг. Это – книга В. М. Грустного и коллективный сборник стихов «Солнцевый бег» (С. Зверев, И. Соколов,
Г. Насыпайко). Да ещё не указанная автором аннотированного
указателя книжка стихов В. Рудмана.
Можно ли на этом основании делать выводы о литературном процессе? Ответ на этот вопрос, очевидно, в разное время
будет разным. Ведь понятие литературного факта, как на то указывал автор этого термина Ю. Н. Тынянов, исторично: «Определения литературы, оперирующие с её “основными” чертами,
наталкиваются на живой литературный факт. Тогда как твёрдое
определение литературы делается всё труднее, любой современник укажет вам пальцем, что такое литературный факт. <…> Стареющий современник, переживший одну-две, а то и больше литературные революции, заметит, что в его время такое-то явление
не было литературным фактом, а теперь стало, и наоборот»4.
Когда-то, в хорошо известном литературном обозрении
1848-го года В. Г. Белинский, с удовлетворением отмечая возросшее количество ежегодно издаваемых книг, с радостью заключал: «теперь нечего обращать внимание на количество произведений или хлопотать об оценке каждого явления <…> Главная
же задача тут – показать преобладающее направление, общий характер литературы в данное время, проследить в её явлениях
оживляющую и движущую мысль»5. Из чего легко предположить, что было время, когда состояние литературы определялось
количеством издаваемых книг; оно было невелико, и потому все
явления без исключения могли стать объектом внимания критика.
В 1960-е годы, когда только начиналось исследование
амурской литературы, когда Анатолий Васильевич Лосев собирал
материалы для своего аннотированного указателя, безусловно,
главным литературным фактом была книга. Причём, это распроТынянов Ю. Н. Литературный факт // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. – М.: Наука, 1977. С. 257.
5 Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3. – М.: ОГИЗ, 1948. С. 773.
4
32
странялось не только на региональную, амурскую литературу, но
и на отечественную литературу в целом. Известно, что главным
«пропуском» автора в Союз писателей было именно наличие отдельного издания сочинений. Этот же критерий применился и к
оценке состояния амурской литературы в 20-е годы. Лосев как
исследователь-следопыт зафиксировал все данные о разысканных
книгах, не соотносясь с их художественными качествами, лишь
вкратце отметив слабость некоторых из них.
Отчасти такой «количественный» подход к литературе сохраняется и сегодня.
Но, надо заметить, что сегодняшняя ситуация, тем не менее, коренным образом отличается от ситуации недавнего прошлого. И статус, а вместе с ним и авторитет института Союза
писателей уже не тот – имеется множество альтернативных союзов, организаций, литобъединений; и, самое главное, коренным образом изменилась медиасфера: медиальные средства и
механизмы, с помощью которых литература становится частью
культурного сознания, расширились и видоизменились.
Так, наряду с традиционной литературой на «бумажном
носителе» появилась «сетевая» литература – литература, существующая только в Интернет-сети, но этим не проигрывающая,
а, скорее, наоборот, выигрывающая «битву» за читателя. Появилось (читай – возродилось) множество перформансных, интерактивных форм поэзии – устных выступлений поэтов с элементами театрального и музыкального представления; огромную
популярность приобрела звучащая поэзия: авторская песня, рокпоэзия, пришедший с Запада рэп. Если раньше под литературой
подразумевалось то, что существует на бумаге как печатный
текст и в то же время может быть прочитано вслух, то сегодня
литература дрейфует в сторону устных синтетических форм существования, к поэтическому перформансу, предполагающему
использование автором собственного физического тела в той же
степени, в какой сам он использует звуки и слова для создания
художественного образа.
Всё это сегодня – литературные факты. Однако в амурской глубинке эти процессы только начинают набирать силу. У
33
нас ещё по-прежнему значимость писателя-поэта измеряется
количеством напечатанных книг и нахождением его в Союзе
писателей. Да и деятельность Союза самими же его членами измеряется «в книгах», выпущенных за год. Надо ли говорить, что
такой метод подсчёта «цыплят» сегодня недостаточно точен?
Сегодня, когда книга уже не является единственным носителем
литературного текста и когда не она первой доходит до читателя? Однако справедливости ради надо заметить, что наблюдаемый консерватизм является имманентным свойством провинциальной жизни. И литературная деятельность в провинции, по
точному наблюдению С. А. Жадовской, «носит характер ритуализованной практики, главная функция которой – хранение самой важной информации, обеспечивающей групповую идентичность данного сообщества»6. В этом смысле старомодная приверженность провинции «бумажной» книге служит добрую
службу, благодаря которой можно надеяться, что книга выдержит все испытания и не исчезнет совсем.
Да простится мне столь пространное отступление в настоящее – сделано оно с одной лишь целью: чётче очертить границы прошлого и обозначить точку видения его. Как это ни покажется парадоксальным, но сегодня, в начале ХХI века, мы ближе к событиям начала века ХХ, нежели исследователи, жившие
в его второй половине. Это близость типологическая. И тогда, и
сейчас – время смены культурной парадигмы, время поисков
новых литературных форм, которые не возникают из ниоткуда,
а приходят, как на то указывал Тынянов, из быта. Он же и писал
в 1924-м году, характеризуя литературную ситуацию того времени: «Газеты и журналы существуют много лет, но они существуют как факт быта. В наши же дни обострён интерес к газете,
журналу, альманаху как к своеобразному литературному произведению, как конструкции»7.
Жадовская С. А. Литература севернорусского провинциального города: текст,
форма, традиция: Автореф. дис. … канд. филол. наук. – СПб., 2009. С. 14.
7 Тынянов Ю. Н. Литературный факт // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. – М.: Наука, 1977. С. 268.
6
34
Мне уже доводилось писать об амурской литературе 1920-х
годов. В частности, и о том, что газета («Амурская правда») была почти единственным пристанищем для художественного слова и почти единственным способом его существования в то время. Анализ имеющихся материалов приводит к выводу, что
именно газета объединила вокруг себя местные литературные
силы, сформировала и круг постоянных авторов, и их жанровый
репертуар, в который вошли стихотворения, главным образом,
на злобу дня, носящие агитационный характер, песни, частушки,
маленькие фельетоны и рассказы с сильно выраженным публицистическим началом. Кроме того, именно газета даёт нам конкретные сведения о других – не письменных формах литературного быта – литературных объединениях, проводившихся «устных журналах», литературных вечерах и т. д.
Из газеты мы узнаём, что литературное творчество тогда
носило массовый, а не элитарный характер: писали не только те,
кого считали признанными литераторами, брались за перо и люди, далёкие от литературы. Так, например, в «Амурской правде»
за 16 марта 1921 года опубликована небольшая заметка о том,
что из членов «конференции местного гарнизона образована
литературная коллегия. В её задачи входит задача помочь литераторам проявить своё творчество и дать возможность здоровой
критике оценить по достоинству каждое новое произведение. Не
создавая определённых рамок, литколлегия предлагает молодым
литераторам всех существующих направлений присылать свои
произведения. Лучшие из них будут демонстрироваться в местных театрах.
К Вам, молодые силы, обращаемся мы, с искренним желанием совместного творчества. Ценна мысль – не форма. Первый
“детский лепет” зачастую поражает нас своим умом и потому,
кто-либо из нас плохо владеет пером, не значит, что он лишён
творческой способности.
Несите “детский лепет”, “паренье гордого орла” – всё
несите!
35
Сдавать материалы можно членам президиума коллегии:
просветчасть Политотдела – Подервянскому, Гарнизонный клуб
– Полякову, Красный Крест – Юденкову».
Из этого небольшого газетного материала можно извлечь
косвенные свидетельства достаточно разнообразной литературной жизни того времени: и то, что занятия литературным творчеством носили массовый характер; и то, что существовало
множество направлений, представители которых получали одинаковую возможность участия в литературной коллегии; и то,
что существовала осмысленная потребность в «здоровой критике»; и, наконец, о той огромной идеологической роли, которую
исполняла литература в то время.
Трудные условия послереволюционного быта, разрухи
Гражданской войны, да и сам синкопированный ритм времени
не давали авторам возможности печататься – это было дорого и
долго. А потребность высказаться не только сохранялась, но и
усиливалась, как и народная потребность в художественном
слове. Это, по-видимому, и вызвало к жизни такую полуфольклорную форму художественного слова, как «устный журнал».
Проводились, они, как правило, в театре и собирали большую
аудиторию. Авторы выходили на сцену, исполняли свои произведения, которые сопровождались световым оформлением, музыкой, пантомимой или и тем и другим вместе. Таким образом,
их произведения приобретали иное качество, усиливаясь музыкой и пластическим представлением (как сейчас бы сказали –
«шоу»), они становились органической частью нового синтетического текста, более доступного аудитории, а потому и более
действенного. Вот сообщение об одном из них, опубликованное
в «Амурской правде» за 23 марта 1921 года. Очевидно, речь
идёт о деятельности той самой литколлегии, об организации которой сообщалось ранее: «14 марта в театре “Наука и Жизнь”
был прочтён первый номер устного журнала “У врат грядущего”. Инициатива организации устного журнала принадлежит
литературной коллегии, в которую вошли, главным образом,
товарищи красноармейцы. Цель журнала – дать возможность
36
самородкам из недр народа выявить свой талант, дать толчок к
развитию их творчества.
Журнал распадается на отделы: литературный, общественный и другие. Очень оживляет журнал иллюстрирование его живыми картинами (группами на фоне световых эффектов). Большим пробелом в журнале было отсутствие сатиры, но литколлегия надеется к следующему номеру заполнить этот пробел».
Как видим, литература воспринималась вполне утилитарно, по-ленински – как дело, которое можно организовать и легко
заполнить имеющиеся в нём пробелы.
Из опубликованных в газете театральных рецензий (надо
сказать, что их было довольно много, что свидетельствует и об
активной театральной жизни, и о том, какое значение придавалось театру в новом государстве) можно узнать и о предъявляемых требованиях к репертуару театра, и о самом репертуаре.
Так, в «Амурской правде» за 27 января 1921 года читаем:
«В последнее время театр “Наука и Жизнь” безнадёжно запутался в бесцветном для революционного времени быту Островского и бессодержательной для пролетариата лирике пьесы “Роман”. Это в то время, когда в Советской России театр поставлен
на рельсы прямого служения пролетарской революции и политического, нравственного воспитания рабочих масс. <…> Общедоступность репертуара без предварительной подготовки, не
уходя, однако, в сторону кинематографичности, вот главное
требование к театру. У нас, на Дальвостоке нет почти пьес агитационно-политического содержания. Мне пришлось прочесть
“В волнах революции” Отрепьева. Там есть такая сценка: работница угощает Ленина ватрушкой:
– Товарищ Ленин, ватрушки не скушаете ли?
– Ватрушку можно, – отвечает Ленин.
Конечно, лучше уже дотрё<пы>вать Островского, чем рисовать портрет великого вождя на фоне каких-то ватрушек, но,
всё-таки, при желании, политотдел мог бы дать своим театрам
что-нибудь поярче “Грозы” и “Романа” <…>».
Автор рецензии, подписавшийся «по-чеховски» – «Дядя
Вася», как видно, не лишён остроумия и чувства слова (как он
37
играет фамилией дальневосточного автора!), но не этого он
ждёт от театральных пьес. От него мы узнаём, что русская классика устарела, что необходимость есть в агитационнополитическом искусстве, что за репертуар театра отвечает не
художественный совет, а политотдел. Его небольшая рецензия
достаточно информативна для современного читателя и немногими штрихами рисует объёмную картину культурной жизни и
настроений того времени.
В этом смысле едва ли не самым любопытным является
фрагмент о пьесе Отрепьева. В первую очередь, это интересно
как факт. Георгий Отрепьев, партизанский поэт, о котором нам
уже приходилось писать, известен, прежде всего, своими стихами и песнями, ставшими народными («Наш Трансвааль»,
например). Здесь же он выступает как автор пьесы «В волнах
революции», которая, несмотря на своё, очевидно, революционное содержание, не выносит «революционной» же критики за
образ Ленина, данный «на фоне каких-то ватрушек». 1921-й год:
Ленин ещё жив, но уже начинает мифологизироваться, в официальной культуре начинается процесс причисления его к лику
«святых». Уже тогда появляются первые признаки разминовения народной революционной стихии с официальной идеологией «от революции», что, в конечном счёте, и привело к трагической развязке жизнь певцов революции: Маяковского – в столице, Отрепьева – на Дальнем Востоке8. Примечательно и то, что с
Отрепьевым это случилось на пять лет раньше, чем с Маяковским. Отбросив в сторону все субъективные, глубоко личные
мотивы, можно вычленить и объективную составляющую трагических событий. То, что в метрополии только зарождалось и
имело поначалу вполне невинный вид, в провинции с энтузиазмом подхватывалось, рьяно поддерживалось и принимало в
конце концов гротескные формы.
Революционер по искреннему убеждению, Г. Отрепьев не принял нэпа, посчитал его отходом от социализма. Своей позиции не скрывал. И был исключён из партии. Наступил жизненный и творческий кризис. В 1925 году Георгий
Отрепьев покончил с собой.
8
38
Даже эти немногочисленные свидетельства литературной
жизни (не говоря уже о фельетонах в стихах и прозе, о которых
нам доводилось писать ранее9) красноречиво говорят о том, что
амурская провинция в 1920-х годах становится активным участником процесса политико-экономического и культурного развития страны, а, кроме того, социокультурной средой, формировавшей ярких личностей, индивидуализировавших эпоху.
Никогда ещё до этого в России не было такого количества
разных поэзий – это понятие, некогда существовавшее только в
единственном числе, в те годы вполне могло употребляться во
множественном, обозначая разноукладность поэтического хозяйства (ещё одно принципиальное сходство с современным литературным процессом), где стилизованные песни и частушки
соседствовали с футуристической заумью и новоязом.
Свидетельств о том, что литературная жизнь в амурской
провинции была столь же пёстрой, как и в столицах, а «поэтическое хозяйство» столь же «разно- много-укладным», достаточно
много, для того чтобы составить общее представление. Здесь и
далеко не лучшие образцы политической агитационной поэзии,
как, например, стихотворение Николая Макова «Исправить
каждый недочёт»:
Деревья машут жёлтым чубом…
Теперь зиме во всём почёт,
Настал момент в работе клуба
Исправить каждый недочёт.
Мы слышали рабочих мненья,
Каким теперь он должен стать, –
Ту цель достигнет, без сомненья,
Культурников стальная рать.
Тогда наш клуб в любую пору
Притянет массы, как магнит,
Красовская С.И. Фельетон на страницах «Амурской правды» 1921 года: На
материале фельетонов П. Суслова // Лосевские чтения – 2009: Материалы региональной научно-практической конференции. Вып. 2 / Под ред. А. В. Урманова. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2009. С. 22–34.
9
39
Тогда могучую опору
Найдёт в нём новый, красный быт.
(Амурская правда. 1925. № 1686)
И агитационно-политические частушки, автор которых
подписался псевдонимом «Ина», созданные по лекалу народных:
* * *
Скоро станет жизнь раздольем,
Нам открыты все пути,
Коли хошь Россией править –
Политграмоту учи.
* * *
Бог не даст нам ничего,
Бросим мы молиться,
А пойдём лучше в ликпункт,
Грамоте учиться.
В. М. Грустный внёс свои стилизованные частушки «Яблочко» («Эх, яблочко, / Сладость детская, – / А в России теперь /
Власть советская») и «Матросы» («Из России к нам, в Сибирь, /
Прибыли матросы. / Не махорочку они / Курят – папиросы!») в
сборник стихотворений, один из немногих поэтических сборников, напечатанных в типографиях Благовещенска в 1920-е годы10.
Встречаются в амурской литературе тех лет и образцы
стилизаций народных песен-сказаний, как, например, «Колыбельная песня» Ивана Кулика, в которой отчётливо слышны
однажды перепетые Лермонтовым народные мотивы:
Спи, дитя. Шлют звёзды ласку,
Сон струит ковыль,
Расскажу тебе не сказку,
А живую быль.
На Руси сегодня праздник –
Много, много лет
Сборник стихотворений В. М. Грустного. Издание 1-е. – Благовещенск: Типография Амурского Государственного Водного Транспорта, 1923. 16 с.
10
40
Был в России царь и стражник,
А теперь их нет:
Раздробил рабочий молот
Лютую змею.
Спи, дитя, пока ты молод –
Баюшки-баю.
За царём буржуазии
Наступил черёд,
И теперь по всей России
Правит сам народ.
Третий год бедняк рабочий
Строит жизнь свою.
Спи, дитя. Спокойной ночи –
Баюшки-баю.
Богачи стеной железной
Обступили нас,
И течёт рекой безбрежной
Кровь рабочих масс.
Но былому нет возврата –
Мир кипит борьбой.
Брат спешит на призыв брата
И вступает в бой.
Трудовую власть Советов
Враг не победит,
Ярче огненных рассветов
Стяг её горит.
Под его крылом кровавым
Встал рабочий класс.
Всем жестоким, всем неправым
Бьёт последний час.
Твой отец, повстанец бравый,
Спит в земле сырой.
Он погиб в борьбе кровавой
За рабочий строй.
Спит отец на дне могилы
Глубоко в снегу,
Завещал тебе он, милый,
Отомстить врагу.
Ты расти скорей и смело
Стройся в рать борцов,
41
Продолжать святое дело
Братьев и отцов.
Будешь ты отца достоин,
Будешь твёрд в бою,
Спи, в грядущем красный воин,
Баюшки-баю!
(Амурская правда. 1921. 7 января)
Позаимствовав у Лермонтова поэтический приём, автор
приспособил ритмическую структуру и поэтический строй
народной песни к актуальному современному содержанию. Заимствование не было доверчиво-наивным – в стихотворении
слышен диалог поэта со знаменитым предшественником. Если у
Лермонтова мать поёт своему младенцу: «Стану сказывать я
сказки…», то у Кулика она подчёркивает: «Расскажу тебе не
сказку / А живую быль…». Под этим ракурсом переосмысливаются и поэтические образы песни. Сказочно-романтические у
Лермонтова («младенец мой прекрасный», «отец твой старый
воин», «будет время, / Бранное житьё», «Богатырь ты будешь с
виду», «Ты в чужом краю», «бой опасный»), у Кулика они
окрашены в новые героико-романтические краски. Архетипы
врага и героя приобретают конкретную историческую плоть:
«лютая змея» – «самодержавие», «железная стена» – «богачи»,
отец – «повстанец бравый», сын – «в грядущем красный воин».
Стихотворение-песня Ивана Кулика отражает общую тенденцию в творческом механизме появления авторских песен, широко распространённых в то время. Вторичность, использование
готовых, традиционных поэтических ритмов и форм для воплощения нового содержания роднит Кулика с другим дальневосточным поэтом – Георгием Отрепьевым, песенного творчества
которого мы касались ранее11.
Любопытен в этом плане и образец поэзии Ильи Чёрного,
обнаруженный в «Амурской правде» за 1926-й год (№ 2014).
Красовская С. И. О партизанском поэте Георгии Отрепьеве, Трансваале и
превратностях истории и литературы // Лосевские чтения – 2010: Материалы
региональной научно-практической конференции. Вып. 3 / Под ред. А. В. Урманова. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2010. С. 55–66.
11
42
Его стихотворение «Золото», посвящённое труду амурских золотодобытчиков, явно повторяет ритмическую структуру некрасовской «Железной дороги», которая, в свою очередь, претерпела, как мы знаем, сильное влияние народной поэзии:
Золото! Золото! Вечностью смолото,
Вечностью всыпано в недра тайги.
Всё, что стремительно, смело и молодо,
К жёлтому золоту мерит шаги.
<…>
Золото! Золото! Вечно ты молодо,
Вечно горит твой землистый загар…
Бредит тобой побеждаемый голодом,
Алчный, безгранный, старательский жар…
Не охладят его шумные топоты,
Хрюканье вепря, ни крик кабарги –
Слышит он только лишь жаркие шёпоты,
Жёлтые шёпоты старой тайги.
В поэтическом сборнике Владимира Рудмана с «жанровым»
заголовком «Вольные песни» (1923) встречается и такой распространённый в те годы жанр агитационной поэзии как марш:
Стекайтесь на бой, бунтари:
Колышется гордое знамя
И факел свободы горит…
Стекайтесь на бой, бунтари,
Вздымая могучее пламя!
Мы сталью идеи,
От злобы бледнея,
Ударом последним сметём
Всю подлость земную,
И жизнь молодую
Покроем нетленным лучом!
(«Марш бунтарей»12)
Рудман В. Вольные песни. – Благовещенск: Типография Амурского Водного
Управления, 1923. С. 9–10.
12
43
На чеканные маршевые ритмы хорошо ложились революционные призывы и агитки с их политической риторикой и предельно абстрактной образностью.
Не обошлось в амурской литературе 1920-х годов и без
популярных в метрополии футуристических экспериментов.
Косвенным доказательством их присутствия является обнаруженный на страницах газеты фельетон, посвящённый поэзии
футуристов. Фельетон это подписан псевдонимом «Дик», в то
время достаточно часто мелькающим на страницах «Амурской
правды». Из эпиграфа мы узнаём не только о существовании
футуристов (скорее, поэтов, эпигонствующих в этом направлении), но и о целом поэтическом сборнике этого направления, до
наших дней не дошедшем.
Поэзия футуристов
Вы всегда издевались над скальдами,
Вместе с ними и я лапы мук сосу.
На сплетне распяли Уальда вы!
И Христу на кресте дали уксусу.
(Из сборника «Причёсанное Сердце»)
Это было в сарае,
Где стояли картинно
С однодырым просветом
Поросвинные клети.
И пейзажем свинливым
Сверлили в глазу…
Ароматом вонливым
Спирались в носу.
Это было в сарае…
А в свинаро же клети
Голосило страдливо
Поросвинное рыло.
И в просвет однодырый
Неслись её звуки
И летели молнливо
В соседнюю клеть…
……………………
44
……………………
Продолжить далее предоставляется любому из футуристов.
Дик
Не трудно догадаться, ритмы чьих стихов пародийно перепеваются автором фельетона:
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж.
(И. Северянин. «Это было у моря… Поэма-миньонет»)
Однако если эстета-Северянина пародировали, то революционеру-Маяковскому старательно подражали. О том, что его
творчество было широко известно и популярно, в том числе, и в
качестве образца для подражания, свидетельствует помещённое
в сборник «Солнцевый бег» (1924) стихотворение «Поэту»
Сергея Зверева:
Солнце баграми стаскивай
Звёзды, кометы вниз.
Красною краской выласкивай
Здания мира – карниз.
В грохоте, в звоне рвущихся слов,
Завертись волчком и зигзагами.
Ударь по плесени старых снов
Новой красной отвагою.
Не хочу, чтоб в гнезде ином
Соловьи и воронами каркали.
Куском тополей и луны лучом
Мещанскую душу размякали.
Сердце удочкой вытащи,
Положи к себе на ладонь.
И вспыхнет пламенем тысячей
Красный поэзный огонь13.
Зверев С., Соколов И., Насыпайко Г. Солнцевый бег. Стихи. – Благовещенск,
1924. С. 8.
13
45
Совершенно очевидно, что стихотворение это, как и многие другие, обнаруженные мною, самостоятельной ценности не
представляет. Зверев активно подражал не только Маяковскому,
но и его «поэтическому оппоненту» Есенину. В сборник «Солнцевый бег» помещены откровенно эпигонские стихотворения
«Бродяга» и «Дни весенние – дни без счёта» из цикла с красноречивым заглавием «Голубой огонь»:
Я бродяга, давно отпетый,
Крадучись твой покинул дом.
В эту ночь я поверил слепо,
Как не верил ещё никто14.
(«Бродяга»)
Зверев перенимает у своих кумиров не только образный
строй, но и самую ритмику стиха, поэтический язык. Безусловно, стихотворения эти интересны лишь настолько, насколько
отражают общую тенденцию провинциальной литературы –
подражание столичной литературе, часто неумеренное, запаздывающее, диспропорциональное, нередко доведённое до абсурда.
Однако сказанное вовсе не отрицает существования действительно интересных произведений, хотя и претерпевших
влияние традиций метрополии, но не лишённых собственного
поэтического обаяния. Таковы, к примеру, на наш взгляд, стихотворения, судя по публикациям, довольно популярного в начале
1920-х годов поэта, подписывавшегося – В. Северный. В седьмом выпуске альманаха «Амур» за 2008-й год опубликована
подборка его стихотворений. Здесь же приведём одно:
В церкви
Как в лесу берёзка серебристая,
В полутьме церковных мрачных ниш,
Безмятежно, стройная и чистая,
Ты в толпе молящихся стоишь.
Ты стоишь, подобна туберозе,
14
Там же. С. 3.
46
И душой прозрачна, как кристалл,
Замерла в молитвенном гипнозе,
Тихо пьёшь созвучностей хорал.
Плачешь ты? быть может, так и надо –
Подчеркнуть слезами торжество,
Но смешно, когда пигмеев стадо
Великана славят Рождество.
Вот сейчас, назло твоим рыданьям,
В жизни слёз и сказок не любя,
В новый храм, к Рождённому восстаньем,
Уведу из церкви я тебя.
(Амурская правда. 1921. 7 января)
Есенинские ноты здесь тоже звучат, но гораздо тоньше,
деликатнее, чем у Зверева. Они ощущаются, прежде всего, в
прорисовке образов – девушки-берёзы, за которой прочитывается и образ России-Родины; нового храма веры, куда герой намерен ввести свою невесту-Россию; в противопоставлении «ветхому» Богу-великану прошлого нового, «Рождённого восстаньем» Бога будущего. В самой разработке революционной темы
сквозь призму библейских образов и мотивов ощущается блоковско-есенинское присутствие.
Завершая беглый очерк амурской литературы 1920-х годов, точнее, первой их половины, надо сказать, что развивалась
она по сценарию, заданному дуальной оппозицией – «столица –
провинция». Литература представляла собой, с одной стороны,
своеобразный «ковчег», сохранивший после революционного
«потопа» образцы различных литературных практик предшествующих эпох – XIX и Серебряного веков, и в этом смысле
выполняла одну из важнейших своих функций – консервирующих и охранительных. Вытесненный в провинциальную литературу мировоззренческий и эстетический опыт прошлого продолжал свою ценностно-ориентационную работу, создавая
«чернозёмную» многослойность провинциальной культурной
почвы, на которой произрастали не лишённые собственного почерка авторы и собственного поэтического обаяния произведения.
47
С другой стороны, амурская литература смело и даже рьяно подхватывала политические и культурные инновации, приходящие из метрополии, стараясь усвоить, копировала и подражала. Отсюда такие её черты как вторичность, наивность, подражательность. В этом смысле, она походила на кривое зеркало,
в котором в гротескном, профанированном виде отражались сакральные интенции столичной культуры и литературы. Так,
например, политический абсурд, который в столице только
«наклёвывался», в провинции являл себя более отчётливо.
Таким образом, можно утверждать, что литературная
жизнь в Приамурье 1920-х годов несла в себе характерные черты провинциальности, выполняя основные архетипические
функции – консервирования/охранения культурных традиций, с
одной стороны, и их профанирования, с другой, обеспечивая,
таким образом, устойчивую стабильность общенациональной
культуры и литературы, являясь необходимым звеном её существования и развития.
48
О. И. ЩЕРБАКОВА
профессор кафедры литературы БГПУ
АМУРСКАЯ ЗЕМЛЯ ГЛАЗАМИ
Н. Г. ГАРИНА-МИХАЙЛОВСКОГО1
«Мы единственная страна в мире, настолько богатая своей
литературой, искусством, что позволяем себе знать и чтить в
основном гениев, титанов, которых у нас достаточно <…>, а
всех других относить ко второму, третьему ряду в литературе
(даже термин такой появился – “писатели второго ряда”)»2.
В истории литературы Н. Г. Гарин-Михайловский относится как раз к такому типу писателя, которого, исходя из вышеизложенного, можно было бы назвать «писателем второго
ряда». Но «большую литературу делают разные по дарованию
писатели, по проблемам, которые их волнуют, по стилю и языку. У каждого из них есть своя ниша, которую никто, кроме
данного писателя, не заполнит»3. И эта характеристика вполне
может быть отнесена к творчеству и личности ГаринаМихайловского.
При жизни слава пришла к Н. Гарину как к писателю. Но
он известен и как выдающийся инженер-строитель железных
дорог. Николай Георгиевич Гарин-Михайловский, «рыцарь русских дорог», прославился на Великом Сибирском рельсовом
пути. Гарин-Михайловский, основатель столицы Сибири НовоНиколаевска (Новосибирск), был крестником Николая I.
Определяющими качествами личности Гарина являются
кристальная честность и ответственность. Другая особенность
личности – кипучая и неуёмная деятельность. Энергичная натура Николая Георгиевича не терпела покоя. Его стихия – движеИсследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Литературное краеведение: создание
фундаментального историко-литературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Браже Т. Г.Тема детства в творчестве Н. Г. Гарина-Михайловского // Литература в школе. 1998. № 2. С. 104.
3 Там же.
1
49
ние. Он исколесил всю Россию, совершил кругосветное путешествие. И смерть настигла его «на ходу».
К тому же «он был по натуре поэт, – отмечал М. Горький,
– это чувствовалось всякий раз, когда он говорил о том, что любит, во что верит. Но он был поэтом труда, человеком с определённым уклоном к практике, к делу»4.
И эти качества отразились во всех его произведениях, в
том числе и в путевых очерках «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову» (1899) и «Вокруг света» (1902). Они
явились результатом кругосветного путешествия, в которое Гарин-Михайловский отправился в 1898 году.
В очерке «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову» Гарин определил маршрут: «Наш путь далёкий: чрез
всю Сибирь, чрез Корею и Маньчжурию до Порт-Артура. Оттуда чрез Шанхай, Японию, Сандвичевы острова, Сан-Франциско,
Нью-Йорк, чрез Европу, обратно в Петербург»5.
Описывая путешествие по России, писатель показывает,
что оно было трудным уже по способу передвижения: из Москвы прямым сибирским поездом путешественники проехали через Сибирь. «До Иркутска не доехали по железной дороге всего
семьдесят две версты. По Забайкалью, до Сретенска, ехали на
почтовых». Оттуда «к Хабаровску и Владивостоку единственным путём служит река Шилка и Амур: летом на пароходе, зимой на санях» (40). Путешествие через всю Сибирь, Забайкалье
и Дальний Восток наполнило душу писателя разнообразными
впечатлениями и размышлениями.
«Железная дорога кончилась, а с ней сразу, как ножом отрезало и от всех удобств. Почтовые станции не в состоянии удовлетворять и третьей части предъявляемых к ним требований»
(25). При описании Сибири и Забайкалья душа наполнена горечью, потому что поражает контраст богатства и пустынности
Н. Г. Гарин-Михайловский в воспоминаниях современников. – Новосибирск,
1983. С. 145.
5 Гарин-Михайловский Н. Г. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. – М.: Гослитиздат, 1958.
С. 7. В дальнейшем ссылки на это издание будут даваться после цитаты в
круглых скобках.
4
50
мест, где сегодня «всё пусто здесь, тихо и дико. Шныряет голодный волк, шатается беглый каторжник, да медведь ворочается в трущобах. Всё вразброс, в одиночку, каждый сам для себя,
каждый враг другому» (31). Всю эту часть описаний пронизывает грусть от того, что огромные природные богатства, способные обеспечить безбедную и достойную жизнь, не используются
в интересах народа, который влачит нищенское, бесправное существование: «Так среди этого сплошного грабежа и воплей отчаяния мы как-нибудь продвигаемся всё дальше и дальше» (33).
После посещения Сретенска писатель с той же горечью размышляет: «Какой, в сущности, грязный и неопрятный народ мы,
русские. Чуть выедешь из Москвы, и уже начинается эта непроглядная грязь везде: и в роскошных вагонах первого класса, и в
залитых отвратительной карболкой третьего, и на станциях, и в
городах во всех этих гостиницах. Иркутск – большой город,
столица Восточной Сибири, а какая грязь, опущенность в лучшей из её гостиниц, «Деко». А Чита? А теперь этот «вокзал»?
(28).
В очерке даны бытовые зарисовки жизни местного населения, переселенцев, бурятов, казаков, китайцев; определяются
особенности психологии каждого народа. Так описание бурятов
начинается с утверждения, что народ этот – «остаток того же
монгола из 200-тысячного войска Чингиз-хана». От Иркутска до
Владивостока взор писателя притягивают китайцы. Он постепенно раскрывает образ жизни, привычки китайцев, определяет
экономическую значимость их пребывания на русской земле.
Точность в характеристиках этого народа приводит к тому, что
очерки, написанные более ста лет назад, не утратили своего воздействия на читателя. Они с интересом воспринимаются и в
наши дни, чему способствует и образный язык произведения.
Подчёркивая, что распространение китайцев в России
началось «со включения Маньчжурии в круг нашего влияния и
занятия Порт-Артура», Гарин использует образ «широко распахнувшихся ворот, веками, со времён Чингиз-хана, запертых».
«В них уже хлынула волна чернокосых. смуглолицых, бронзовых китайцев, и с каждым часом, с каждым днём, месяцем и го-
51
дом волна эта будет расти» (35). Говоря о трудоспособности китайцев, писатель удачно использует метонимию: «Мы смотрим
на их бронзовые грязные тела, заплетённые косы, обмотанные
вокруг головы. Это здоровое, красивое тело, и, когда оно питается мясом, оно сильно работает и работает лучше русского»
(34).
Постоянный интерес вызывают у писателя русские люди,
живущие на Дальнем Востоке. Зарисовки дают зримое представление о разных типах дальневосточников. Многие рисуются
с глубоким уважением, выделяются качества, необходимые для
жизни в этом суровом, но богатом крае.
Вот С. Г. – старый приятель Гарина, с которым двенадцать
лет назад писатель строил одну из дорог. «Теперь занимает
большое, ответственное место самого трудного участка дороги...
Его гость – крупный золотопромышленник, который помнит
основание Благовещенска, Владивостока, он знает всю эту Сибирь, как себя, и пользуется большим значением здесь. Его зять
из молодых технологов. Он устроил здесь цементный завод, на
миллион пудов выделки в год, и в один год пустил его в ход.
Что это для Сибири, какая энергия нужна для этого, поймёт и
оценит только здешний житель» (42).
Гарин рисует человека одним-двумя штрихами, но фигуры получаются живыми, запоминающимися. Сравнивая двух
капитанов-дальневосточников, он даёт выразительные портреты, определяет индивидуальные черты каждого. Капитан парохода, на котором плывут путешественники, «старый морской
волк, громадный, с кожей тёмной и блестящей, как у моржа, шестидесяти двух лет, молчаливый и несообщительный» (44). У
села Покровского встречается путешественникам капитан другого парохода, «полный контраст с нашим»: «Мелкая фигурка,
блондин, лет тридцати пяти <...>, охотник поговорить». Но, судя
по предмету разговора, и охотник поразмышлять; в частности,
молодой капитан определяет характер, так называемых, новых
экономических отношений, которые приходят на дальневосточные земли в связи с активным заселением их китайцами. «Сам
казак, но признаёт, что ленивее казака ничего на свете нет». Ка-
52
питан показывает, насколько выгоднее иметь дело с китайцами,
которые за три копейки с пуда выгружают груз. «Так вот им откажи, а казакам по пятаку дай. А по пятаку дай, по гривеннику
запросят, сами себя не помнят». Вывод, подсказанный жизнью:
«Нельзя их (китайцев) не брать в работу: кто ж работать будет?»
(44).
Как подтверждение слов молодого капитана рисуется
пропойца-чиновник, который не хочет работать, но своё нежелание философски обосновывает тем, что «господа пароходчики
недостаточно гуманны к русскому человеку и в своё время поплатятся за это». Когда ему указывают на то, что не имеет права
считать себя рабочим человеком, он, протянув руку, вскрикивает патетически: «О незабвенный Некрасов... Помните-с? Кому
вольготно, весело живётся на Руси? Купчине толстопузому...». С
трагическим жестом и энергично покачивая головой, он отходит
к небольшой группе казаков и больше часа ждёт, когда освободится писатель, чтобы, упирая на то, что он «интеллигентный
человек», у которого «копейки денег нет», попросить милостыню. Выразительна концовка этой сценки: «Я бросаю монету, он
ловко ловит и с ужимками быстро скрывается. Пока стоял он,
слушая наш разговор, прошло больше часа. В это время шла выгрузка, и он мог бы заработать ровно в десять раз больше, чем
то, что получил от меня. “Истинно образованного человека сейчас видно“, – раздаётся его поощрительный голос из темноты.
Мне стыдно и за себя и за него, и я быстро ухожу в каюту» (48).
Очерки написаны живым и эмоциональным языком,
наполнены яркостью бытовых зарисовок. Острота восприятия
описываемого проявляется и в отборе материала, и в авторских
комментариях.
Интересно отметить, что на фоне описания городов Омска, Томска, Иркутска, Читы Благовещенск возникает как долгожданный город. По ходу путешествия из Сретенска до Благовещенска постоянно возникают упоминания о городе. А уж когда застряли в Покровской, многократно усиливается желание
попасть в Благовещенск. И поэтому, когда путешественники,
наконец, достигают желаемого, то реагируют весьма эмоцио-
53
нально: «“Ура... Благовещенск!” – кричит сверху Н. А. Мы бросаемся на палубу».
По объёму описание города невелико, но наполнено разнообразными чувствами. Сначала даётся лаконичное описание
привлекательного для писателя ландшафта города: «Оба берега
Амура плоские, и горы ушли далеко в прозрачную даль. Благовещенск как на ладони, – ровный, с громадными, широкими
улицами». Оно соединилось с эмоциональным отношением писателя к изменениям, происходящим в городе. Для Гарина город
наполнен «...ароматом какой-то свежей энергии: он весь строится. Впечатление такое, точно город незадолго до этого сгорел. И
как строится! Воздвигаются целые дворцы». Покоряет писателя
и оптимизм жителей города, который связан с тем, что «люди,
очевидно, верят в будущность своего города». И порождён этот
оптимизм надеждой на экономическое процветание, потому что
Благовещенск находится «на слиянии Амура и Зеи, против того
места Маньчжурии, где наиболее густо население её. Пока дела
Маньчжурии минуют Благовещенск, говорят, что с окончанием
постройки Маньчжурской дороги вся торговля перейдёт в руки
русских купцов. Все во всей Сибири рассчитывают на эту
Маньчжурию, от купца до последнего рабочего, и кузнец нашего парохода говорит: “Вот бог даст... Эх, золотое дно...”» (74).
Возникает ощущение, что встреча с Благовещенском приводит к эмоциональному изменению тона описания. Город как
будто вдохнул новые силы в душу писателя. Об этом свидетельствует и описание природы до встречи с Благовещенском и после него.
Вот как даётся описание села Покровского, того места, где
сливаются Аргунь и Шилка, откуда и начинается Амур: «Места
живописны, иногда горы громоздятся и ближе жмутся к реке,
иногда расходятся и, покрытые синей дымкой, далёкой декорацией стоят на горизонте».
В отрывке о живописности мест сказано прямо и лишь
одной деталью рисуется эта живописность. А дальше звучит голос автора, прямо передающий негативное впечатление от уви-
54
денного. «Но всё это пустынно: нет людей, и не тянет к себе
своей пустыней эта далёкая сторона; увидеть и забыть» (44).
Следующее описание села Покровского более эмоционально. «Вечереет. Мы стоим у берега. Зеркальная поверхность
воды, прекрасный закат и тишина. Изредка только нарушается
она вздохами нашего парохода. Как загнанное животное при
последнем издыхании, он вздыхает тяжело-тяжело.
Вот розовой мглой охватило воду, вспыхнула она на
мгновение в ответ небу ярким заревом и задымилась вечерним
туманом.
Огоньки загораются на берегу нашем и китайском» (45).
Казалось бы, писатель говорит о прекрасном закате. В
пейзажной зарисовке появились краски. Но «вздохи парохода» и
сравнение машины с «загнанным животным при последнем издыхании» помогают почувствовать, что временами на писателя
находит тоска, продолжает владеть чувство горечи. Всё ещё
ощутим взгляд на окружающее со стороны. Всё-таки чужая сторона, далёкая от столичной жизни. Бытовые неурядицы, отсутствие привычных удобств, долгое ожидание того или иного вида
транспорта (почтовых лошадей, очередного парохода) нередко
вызывают чувство раздражения и даже отчаяния. Путников
охватывает «ощущение своего полного бессилия в борьбе со
всеми случайностями и непредвиденностями этого пути, где в
лице каждого писаря, содержателя почтовой станции, ямщика,
пароходчика является какой-то неотразимый фатум, с которым
нельзя бороться, спорить....» (48).
«Изломанные, измученные, разбитые ужасной дорогой,
нелепыми препятствиями, вы, наконец, погружаетесь в какое-то
кошмарное состояние с одной надеждой, что кончится когданибудь это» (48).
Совершенно меняется тональность описания природы после посещения Благовещенска, что отразилось в изображении
отрогов Хингана: «Садится солнце и изумительными переливами красит небо и воду. Вот вода совершенно оранжевая, сильный пароход волнует её, и прозрачные, яркие оранжевые волны
разбегаются к берегам. Ещё несколько мгновений, и волшебная
55
перемена: всё небо уже в ярком пурпуре, и бегут такие же прозрачные, но уже ярко-кровавые, блестящие волны реки. А на
противоположной стороне неба нежный отблеск и пурпура, и
оранжевых красок, и всех цветов радуги. И тихо кругом, неподвижно застыли берега, деревья словно спят в очаровании, в панораме безмятежного заката» (75).
Отрывок передаёт восхищение увиденным, и это отразилось в способах описания, выборе изобразительновыразительных средств.
Природа дана в движении: «Садится солнце и <...> красит небо и воду»; «волны разбегаются к берегам»; «Ещё несколько мгновений, и <...> бегут <...> блестящие волны реки».
В смене красок: «вода совершенно оранжевая», «яркие
оранжевые волны разбегаются к берегам», всё небо уже в ярком пурпуре, и бегут такие же прозрачные, но уже яркокровавые, блестящие волны реки». «А на противоположной
стороне неба нежный отблеск и пурпура, и оранжевых красок,
и всех цветов радуги».
Оценочные эпитеты не оставляют сомнений в том впечатлении, какое производит увиденная картина: «солнце <...> красит небо и воду» «изумительными переливами»; через несколько мгновений произошла «волшебная перемена»; «деревья словно спят в очаровании, в панораме безмятежного заката».
В дальнейшем путешествии при посещении Хабаровска,
Владивостока постоянно мелькают воспоминания о Благовещенске. Более всего, видимо, положительное впечатление осталось от того, что города развиваются, потому что, подробно
описывая Хабаровск, Гарин говорит о том, что он «основан в
1858 году, а назван городом всего в 1880. Жителей 15 тысяч. Но,
очевидно, это не предел, и город, как и Благовещенск, продолжает энергично строиться» (83). Во Владивостоке опять отмечает: «И здесь такая же строительная горячка, как в Благовещенске, Хабаровске, но в большем масштабе» (89).
56
Вспоминается Благовещенск и в связи с торговыми фирмами. Во Владивостоке отмечает «те же, что и в Благовещенске,
фирмы: Кунст и Альберс, Чурин» (89).
Очерки написаны в форме дневниковых записей, распространённой в литературе о путешествиях. Однако среди книг
этого типа они выделяются исключительной остротой восприятия, присущей автору, разнообразием и яркостью зарисовок,
эмоциональностью языка.
Эти качества тем более удивительны, что условия творческой работы Гарина были необычными. Он, по свидетельству
современников, писал «наскоро», «на облучке» – в купе вагона,
в каюте парохода, в номере гостиницы, в сутолоке вокзала, гденибудь на ночлеге в корейской или китайской фанзе, примостившись к краешку походного ящика или просто в поле, в мороз, под дождём. Не имея времени обработать записи, он передавал рукопись в редакцию и уже принимался за другие неотложные дела.
В замечательной плеяде русских путешественников девятнадцатого – начала двадцатого веков писателю Гарину принадлежит не последнее место. Он оставил яркий след в отечественной литературе. К сожалению, вклад Гарина в эту область
до настоящего времени недостаточно оценён.
57
В. В. ГУСЬКОВ
ст. научный сотрудник кафедры литературы БГПУ
ОТ ПАТЕТИКИ К ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ОБЪЕКТИВНОСТИ «СОЛЖЕНИЦЫНСКОГО» ТИПА
(Специфика тематико-мотивного комплекса
произведений К. Овечкина)1
О сложностях и проблемах, возникших при изучении
творчества Константина Овечкина, уже доводилось писать в
статье «Загадки Овечкина, или О трудностях исследования региональных авторов»2.
Большой загадкой оказались не только вехи биографии
писателя, но даже дата его рождения. Более или менее достоверная информация о судьбе Константина Севастьяновича была
найдена лишь в региональной Книге Памяти Хабаровского края
(выпуск 6, книга 1), в которой дословно сказано: «Род. в 1921.
Участвовал в боевых действиях с августа по сентябрь 1945 на 2-м
Дальневосточном фронте в составе 2-й Краснознамённой армии.
Корреспондент армейской газеты, лейтенант. Награждён: орден
Отечественной войны II степени, медаль “За победу над Японией”»3.
Эта информация, касающаяся военного этапа в судьбе писателя, лишь немногим дополняет отдельные скупые сведения,
полученные из аннотаций к его книгам, из критических статей,
посвящённых «разбору» произведений, а также из справки о нём
в аннотированном указателе А. В. Лосева4.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Литературное краеведение: создание
фундаментального историко-литературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Лосевские чтения – 2010: Материалы региональной научно-практической
конференции. Выпуск 3. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2010. С. 82–86.
3 Книга Памяти: Здесь названы жители Хабаровского края…: Выпуск 6. Книга
1. – Хабаровск, 2010. С. 324.
4 Лосев А. Приамурье в художественной литературе: Аннотированный указатель. – Благовещенск: Амурск. кн. изд-во, 1963. С. 57.
1
58
Отсутствие экстралитературной информации затрудняет
изучение творчества художника, однако произведения, являясь
самостоятельными, а порой и самодостаточными феноменами
действительности («живут своей жизнью»), всё же требуют систематизации, изучения и оценки.
Художественное творчество Овечкина представлено прозой и поэзией. Константин Севастьянович – автор более сотни
стихотворений, большая часть которых вошла в три поэтических сборника5. Также на его счету около девяти десятков известных нам произведений малой и средней эпической формы,
большую часть которых составляют рассказы и очерки.
Если попытаться тематически упорядочить творчество
К. С. Овечкина, то почти все его произведения, как прозаические, так и поэтические, можно условно разделить на три основные группы.
Первая – произведения, посвящённые событиям Великой
Отечественной войны, существенный блок среди них составляют рассказы и стихотворения о действиях Красной Армии на
Дальнем Востоке незадолго до и сразу после начала военных
действий против милитаристской Японии.
Вторую группу представляют произведения, описывающие людей разных профессий, людей труда (рассказы: «Сарана», «Телеграмма», «Агрономша»; цикл рассказов «Голубой
огонь» из одноимённой книги; стихотворения с характерными
названиями: «Агитатор», «Геолог», «Шахтёр», «Шофёр»,
«Электросварщик»).
Третью же группу произведений можно условно обозначить заглавием самого первого поэтического сборника Овечкина
– «Сторона родная». Комплекс произведений, составляющих
данную группу, один из самых ожидаемых. И не только у региональных авторов.
Поэтические сборники К. Овечкина: Сторона родная: Стихи. – Благовещенск:
Амурск. кн. изд-во, 1950. 63 с.; Песня над Амуром: Стихи и поэмы. – Благовещенск: Амурск. кн. изд-во, 1956. 71 с.; Здравствуй, друг! – Благовещенск:
Амурск. кн. изд-во, 1958. 109 с.
5
59
Основные, характерные для всего творчества Овечкина
темы представлены уже в данном сборнике.
В аннотации к нему Анатолий Васильевич Лосев указывает именно на это. «Преобладающие темы, – пишет исследователь, – любовь к родному краю, восхищение красотами приамурской природы. В ряде стихотворений поэт стремится воспеть трудовые подвиги своих земляков, а в цикле “Памятный
год” прославляет освободительный поход Советской Армии в
Маньчжурию в августе 1945 года»6.
Несмотря на очевидность тематического разграничения,
границы между группами довольно условны. В ряде произведений можно столкнуться с реализацией автором двух или даже
трёх указанных основных тем. Примеры подобного синтеза
можно встретить как в прозе, так и поэзии Овечкина. И это не
случайно.
Свой воинский долг в годы войны Константин Севастьянович выполнял на Дальнем Востоке. С августа по сентябрь
1945 года в составе 12 стрелковой дивизии он принимал участие
в кампании против японских войск.
Изображая в качестве корреспондента события военные,
автор не мог не показать и людей, совершавших военнотрудовой подвиг во имя скорейшего окончания Великой Отечественной войны, не остановить в восхищении свой взгляд на
столь близкой ему дальневосточной природе, приметах и отметинах родного края.
Неординарное, исторически значимое событие, опасное
для жизни, но осознаваемое как героическое, обострило внимание художника к людям, к природе. Такое мировосприятие, обусловленное к тому же идеологическими установками и стереотипами, видимо, и определило три центральные в творчестве
Овечкина темы.
Органичное их соединение мы находим, например, в рассказе «Одно дыхание» (сборник «Сарана», 1962). Повествование
в нём ведётся от лица бригадира слесарей Дмитрия, который
направляется в начале 60-х годов вместе с профсоюзной делега6
Лосев А. Приамурье в художественной литературе… С. 57.
60
цией в китайских город Суньу. Эта поездка пробуждает в нём
воспоминания об одном из «боевых» эпизодов августа 1945.
Разведчик Митя и его товарищ Алим Батыров за несколько часов до полномасштабного выступления 9 августа против Японии получают важное задание: «<…> Высадиться на тот берег и
разведать пути, по которым будет наступать полк»7. Выполнив
успешно данное поручение и указав координаты огневых точек
японцев, герои после форсирования нашими войсками Амура и
закрепления плацдарма отправились выполнять следующий
приказ, но уже в глубь Маньчжурии. В сложных боевых условиях разведчики «напоролись на мину» и получили серьёзные ранения. Однако чудесным образом на чужой территории, когда
нельзя было ждать ещё помощи от своих войск, потерявшие сознание Митя и Алим оказались спасены.
Повествование о разведчиках сопровождается описанием
места действия и условий: «Мы жили на самом краю России, в
двадцати километрах от Благовещенска»; «Август 1945 года был
на редкость ненастным. Сутками лил дождь – мелкий, холодный. Небо затягивалось пеленой. Серая морось покрывала всю
реку. Чужой берег был не виден»; «Там, за Амуром, копошились
японцы, от которых всего можно было ожидать»8.
Автор рисует очень важную примету русского Приамурья
– близость к другому государству, государству с иной культурой, языком и традициями: «На той стороне <…>, напротив
нашей землянки, была деревня. Виднелись низкие серые фанзы,
пустынные улицы»9. Однако разделённые Амуром страны в рассказе не противопоставляются. Несмотря на подчёркнутые отличия, у двух народов оказывается один порыв, одно дыхание в
борьбе против общего врага. Название же рассказа становится
метафорой дружбы, возникшей между советскими воинами и
китайскими партизанами в дни совместных действий против
японцев. Именно ею повествователь объясняет чудесное спасеОвечкин К. С. Одно дыхание // Овечкин К. С. Сарана: Рассказы. – Благовещенск, 1962. С. 53.
8 Там же. С. 51–52.
9 Там же. С. 51.
7
61
ние подорвавшихся на мине разведчиков: «<…> Только верные
друзья могли так поступить – рискуя своей жизнью, подобраться к японскому доту и вынести нас с Алимом…»10
Мотив дружбы между русским и китайским воинами, а по
большому счёту и народами, является одним из ключевых не
только в военной прозе Овечкина. Именно им определяется и
патетический модус стихотворений из цикла «Здравствуй,
друг!».
Первые публикации отдельных произведений этого цикла
состоялись в 1957 году в альманахе «Приамурье»11 и газете
«Амурская правда»12.
Цикл состоит из трёх своеобразных подциклов. И каждый
из них раскрывает многозначность обращения «друг».
Первый подцикл, без названия, включает шесть стихотворений. В одном из них – «Братья» (1945) – дружба достигает
своей высшей формы – дружбы братской:
Руку мне подаёт,
Рад нашей встрече.
Партизан-патриот
Стиснул мои плечи.
Счастьем светится взгляд.
Сели на циновку.
Рядом две лежат
Верные винтовки.
<…>
На двоих котелок
Каши ароматной.
– Пын-ю чи!
– Ешь, дружок! –
Говорим от души,
Словно брат брату13.
Овечкин К. С. Одно дыхание… С. 60.
Стихи молодых поэтов Китая. Перевод К. Овечкина // Приамурье: Литературно-художественный альманах. № 6. – Благовещенск, 1957. С. 20.
12 Овечкин К. С. Здравствуй, друг! Стихи // Амурская правда. 1957. 24 февр.
10
11
62
В этом поэтическом произведении дружба двух воинов
трансформируется в братскую дружбу двух народов. Правда,
уже в первом стихотворении цикла («Незабываемое», 1945) эта
братская дружба представлена как отношения между старшим и
младшим братьями:
Когда сегодня о Китае
Мой друг беседу поведёт,
Невольно я припоминаю
Суровый сорок пятый год.
<…>
Жестокий бой на горной круче.
Японцы смяты. Город взят.
Сердечным словом, самым лучшим,
Китайцы нас благодарят.
Повсюду взрослые и дети
Стоят с поклоном до земли...
Всё помню. И горжусь, что это
Мы им свободу принесли14.
Своё старшинство по отношению к китайскому народу
лирический герой ощущает не только на правах освободителя,
участника борьбы с японскими милитаристами. Он осознаёт,
что именно советский народ помог строительству в Китае нового общества, на новых – социалистических – основах. Поэтому в
стихотворениях данного цикла сквозит не только вера в нерушимую, закалённую войной «боевую» дружбу двух народов, но
и надежда и даже видение дружбы мирной, трудовой.
Так, в стихотворении «Джалинда» лирический герой
строит вместе с китайским рабочим Джалиндинскую ГЭС15 с
верой, что
Овечкин К. С. Здравствуй, друг! – Благовещенск: Амурск. кн. изд-во, 1958.
С. 79–80.
14 Овечкин К. С. Здравствуй, друг!.. С. 77–78.
15 Строительство данного гидроузла было лишь в планах. Очевидно, в 50-е
годы ХХ столетия эти планы были многим известны. Кстати, не потеряли сво13
63
И зажгутся огни
В нашем крае, в твоём.
А чтоб были они,
Вот сейчас мы идём16.
В следующем подцикле – «В гостях у друга» – обращение
«друг» адресовано прежде всего боевому товарищу – китайцу
Лю Чену, с которым лирический герой встречается более чем
через десять лет и который сопровождает его в путешествии по
Китаю. Но другом оказывается и сам Китай, его города, ландшафты, природа. Бывшему воину, как бы повторяющему свой
боевой путь, всё оказывается одновременно и знакомым, дружественным, и незнакомым. Но это не смущает, не отталкивает, а
скорее радует героя. Именно восторг по поводу происходящих в
Китае перемен окрашивает звучание стихотворения «В Пекине»:
Я в этот город сердцем рвался.
Я так наслышался о нём.
Он предо мною показался
В убранстве праздничном своём.
<…>
Себя здесь чувствую свободно,
Здесь день бы прожил не один.
Но я пойду туда сегодня,
Где новый строится Пекин17.
Радость лирического героя крепнет от осознания того, что
и он сам в качестве воина заложил основы преобразований в
ей актуальности они и в начале ХХI века. См., например: Ежеквартальный
отчёт эмитента эмиссионных ценных бумаг за I квартал 2002 г. Открытое акционерное общество энергетики и электрификации «Амурэнерго». – Режим
доступа:
http://www.lin.ru/db/emitent/474138C98563AE6AC3256D3D0056B9BD/section/co
mmon/section_index/1/discl_doc.html – 11.05.2011.
16 Овечкин К. С. Здравствуй, друг!.. С. 88.
17 Там же. С. 89–90.
64
Китае, что он представляет страну, способную изменить в лучшую сторону жизнь в другом государстве:
На Шанхай спустилась мгла вечерняя.
Где-то плачет колокол, звеня.
Пагода задумчивая, древняя
С удивленьем смотрит на меня.
Разве знала, к стонам лишь привычна,
Что она увидит новый век,
Что придёт к ней в летний день обычный
Из страны советской человек.
(«Пагода»)18
Третий подцикл раскрывает ещё один смысловой потенциал обращения «Здравствуй, друг!». Называется он «Строки
друзей (переводы)». В самом сборнике (опубликованном в 1958
году) нет никаких пояснений по поводу этих стихотворений.
Однако их можно обнаружить в редакторском предисловии к
данным переводным произведениям в альманахе «Приамурье»:
«В конце 1956 года состоялось Всекитайское совещание
молодых писателей. Оно явилось ярким свидетельством бурного развития литературы нового, свободного Китая. Недавно в
Пекине вышел в свет сборник “Мы любим свою Родину”, где
собраны произведения участников совещания. Благовещенский
поэт Константин Овечкин, побывавший в Китайской Народной
Республике с группой советских туристов, перевёл из сборника
несколько стихотворений, которые помещаются ниже»19.
Таким образом, в этом подцикле своими друзьями амурский литератор называет молодых китайских поэтов – Мэй Ли
Чи Кэ, Хэ Ли, Чжан Чжи, Ли Мо, Хэ Кэй, Шао Янь-сян.
Друзьями, согласно духу времени, оказываются те, кто
изображает людей труда, горячо приветствует преобразования в
КНР. Данью времени оказывается и сам мотив дружбы двух
Овечкин К. С. Здравствуй, друг!.. С. 92.
Овечкин К. С. Ребята: Стихи // Приамурье: Литературно-художественный
альманах. № 6. – Благовещенск, 1957. С. 21.
18
19
65
народов, та патетика, с которой автор говорит о взаимоотношениях китайского и советского воинов.
Но тема дружбы двух народов не является основной в
творчестве Овечкина. Более широкой и в художественном отношении более качественно проработанной всё же остаётся тема
военного подвига советских солдат в августе 1945 года.
Как известно, 2-я Краснознамённая армия, в которой служил Константин Овечкин, первоначально выполняя задачи по
охране дальневосточных границ СССР, в дни активных действий против японских захватчиков приняла боевое участие в
Маньчжурской операции (точнее в её части – в операции Сунгарийской). В ходе наступательных действий она форсировала
реки Амур и Уссури, осуществила стремительный переход через
горный хребет Малый Хинган и освободила от японцев такие
китайские города, как Сахалян (Хэйхэ), Суньхэ, Сунь, Лунчжэнь, Бэйаньчжэнь, Цицикар и Мэргень (Нэньцзян).
Особенности восприятия молодым лейтенантом военных
действий, разворачивавшихся на территории Китая, его чувства
и мысли нашли отражение в целом ряде посвящённых войне
стихотворений.
Об этом читатель имеет возможность узнать, познакомившись также с повестями, рассказами и очерками Овечкина.
Основным мотивом зрелого творчества Константина Севастьяновича, реализуемым в его прозаических произведениях,
является мотив памяти-долга перед теми, для кого война не закончилась весной 1945 года. Перед теми, кто обязан был внести,
порой и ценой своей жизни, важный, по сути, решающий вклад
в дело прекращения одного из самых кровопролитных конфликтов в истории человечества20.
«Советско-японская война имела огромное политическое и военное значение. Так, 9 августа на экстренном заседании Высшего совета по руководству
войной японский премьер-министр Судзуки заявил: “Вступление сегодня
утром в войну Советского Союза ставит нас окончательно в безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее продолжение войны”» (Режим
доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/Советско-японская_война).
20
66
О том, что произведения, посвящённые советско-японской
кампании, написаны по велению некоего нравственного императива, свидетельствует предисловие к повести «Через Малый
Хинган» (1985). В нём автор рассказывает о счастливой встрече
в Хабаровске со своим сослуживцем, долгие годы числившимся
среди однополчан погибшим в Маньчжурии (якобы от рук не
смирившихся с поражением самураев уже после подписания
Японией капитуляции). Именно он, чудом выживший в этой послевоенной схватке товарищ рассказчика, побуждает последнего
вернуться к данной теме: «В тот день, кроме радости встречи,
я унёс с собой чувство вины перед своими фронтовыми товарищами. / И я решил взяться за перо»21.
В рассказах и повестях, написанных после этого случая,
центральное место занимает именно повествование о самих воинах, и прежде всего – о подвигах воинов-амурцев, дальневосточников.
Так, например, в рассказе «У реки Суньбилахэ» описывается подвиг скромного, не любившего распространяться о своей
службе жителя села Тамбовка, а на войне ручного пулемётчика
Григория Михнюка. Он не только сумел в одиночку долгое время отстреливаться от окружавших его японцев, но и нашёл в
себе силы и мужество после того, как кончились патроны, а
кольцо окружавших его врагов сомкнулось, вступить в рукопашный бой и в одиночку победить шестерых самураев, сохранив тем самым себе жизнь. При этом описание подвига не лишено и некоторой доли юмора: своих врагов Григорий сокрушил, удальски размахивая, казалось бы, уже бесполезным пулемётом.
Обращение к теме памяти приближает Овечкина к таким
известным отечественным литераторам, как Твардовский, Ахматова, Солженицын и другие. Подчёркивается это и тем уникальным, практически исключительным местом, которое занимает автор в ряду «мемористов»: в отечественной литературе
тема советско-японской войны 1945 года разработана слабо. И
Овечкин К. С. Время, полное тревог: Документальные повести и рассказы. –
Хабаровск: Кн. изд-во, 1985. С. 10.
21
67
на этом фоне творчество Овечкина – не просто художника, но и
участника событий – оказывается очень ценным.
Стремление быть честным и объективным в раскрытии
данной темы, желание не погрешить перед памятью сослуживцев определяют и художественное своеобразие произведений. В
них рассказ об автобиографическом герое перемежается с историческими экскурсами и справками. Читатель узнаёт не только о
бойцах, частных, часто трагических, а порой и курьёзных случаях, но и о ходе самой Маньчжурской операции, крупных её событиях, баталиях. Произведения Овечкина оказываются уникальным свидетельством дальневосточного, амурского писателя
о борьбе Красной Армии с японскими агрессорами в Китае.
Именно задачей «памяти» обусловлена и повествовательная манера произведений, многие из которых созданы в форме «воспоминаний».
Это стремление быть объективным и правдивым, честным
перед истиной также сближает творчество Овечкина с указанными выше мастерами слова. Он пытается решить творческие
задачи не только на уровне образов и поэтической техники, но и
через жанровые определения: повести и рассказы, вошедшие в
сборник «Время, полное тревог», обозначаются как документальные.
Произведения, раскрывающие тему борьбы с японскими
милитаристами в Маньчжурии, по праву являются вершиной
художественного таланта Константина Севастьяновича. В них
очевидно стремление автора к простоте языка и естественности
изложения материала, к исторической объективности, к точности передачи деталей. Возможно, проявленное в повестях и рассказах мастерство можно объяснить словами А. И. Солженицына: «Это всегда получается так, если пишешь из густой жизни,
быт которой ты чрезмерно знаешь, и не то что не надо там догадываться до чего-то, что-то пытаться понять, а только отбиваешься от лишнего материала, только-только чтобы лишнее не
лезло, а вот вместить самое необходимое»22.
Солженицын А. И. Публицистика: В 3 т. Т. 3. – Ярославль: Верхне-Волжское
кн. изд-во, 1997. С. 21.
22
68
И хотя так Александр Исаевич объяснял специфику написания «Одного дня Ивана Денисовича», своего первого опубликованного рассказа, принципы, обозначенные в пояснении, отразились и в произведениях, написанных в конце творческого
пути художника. А в их числе и тексты, основанные, как и у
Овечкина, на личном военном опыте. Это: «двучастный» рассказ «Желябугские Выселки» (1998) и «односуточная» повесть
«Адлиг Швенкиттен» (1998).
Вероятно, использование военного опыта в качестве материала для художественных текстов, к тому же с целью отдать
дань памяти, определяет некие общие объективные принципы
построения подобных произведений. Об этом может свидетельствовать даже поверхностное сопоставление повестей «Адлиг
Швенкиттен» и «Через малый Хинган» столь несопоставимых,
казалось бы, писателей, как Солженицын и Овечкин. Художники из «разных весовых категорий», разных масштабов, с разными мировоззренческими и эстетическими позициями находят
очень схожие пути достижения поставленной цели, суть которой – не дать кануть в Лету военным подвигам конкретных людей. О последнем у Солженицына свидетельствует авторское
посвящение («Памяти Павла Афанасьевича Боева и Владимира
Кондратьевича Балуева»23), а у Овечкина – упомянутое выше
авторское же предисловие.
Тема памяти определила многое в повестях, в том числе и
своеобразие такого аспекта, как хронотоп. Уже сами названия
повестей содержат в себе реальные топонимы – «Малый Хинган» и «Адлиг Швенкиттен»24. В произведениях обоих авторов
Солженицын А. И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 1. Рассказы и Крохотки. –
М.: Время, 2006. С. 487.
24 Кстати, они указывают на географические места, расположенные на территории других, чужих по отношению к авторам стран. У Солженицына события
разворачиваются на Прусской земле, а у Овечкина – большей частью в исторической области Китая – Маньчжурии. Героям (в прямом смысле этого слова)
и в первой, и во второй повестях приходится действовать, проявлять мужество
и героизм, бороться с действительно хитрым и коварным врагом именно на
неизвестной, чужой земле. И это неоднократно подчёркивается авторами в
произведениях.
23
69
обозначение населённых пунктов настолько конкретное и точное, что вполне можно составить подробную карту действий и
событий. Овечкин упоминает такие населённые пункты, как
Константиновка, Поярково (места, с которых начинается форсирование реки Амур), Цикэ, Суньу, Бэйаньчжень и т. д. Солженицын, чтобы быть достоверным, с лёгкостью и точностью офицера, читающего топографические карты, оперирует топонимами Восточной Пруссии: Адлиг Швенкиттен, Кляйн Швенкиттен,
Алленштейн, Либштадт, Дитрихсдорф и др.
Топографическая точность сочетается с точностью хронографической. У Солженицына каждая из 24 главок «односуточной» повести соответствует определённому часу, что позволяет
читателю воссоздать хронологию событий. Овечкин также разбивает свою повесть на несколько главок. Каждая из них соответствует определённому этапу боевых действий 2-й Краснознамённой армии на территории Китая: от подготовки к наступлению до приказа о возвращении на родину.
При этом общая картина в обеих повестях создаётся при
отсутствии единой персонажной сюжетной линии. Как мозаичное полотно, она формируется из отдельных фрагментов, из
множества сюжетных линий. У Овечкина это повествования о
лейтенанте Нестерове, о действиях «ударного» батальона капитана Ярового, о подвигах парторга первого батальона лейтенанта Сергеечева, это и общая сюжетная линия действий 12-й
стрелковой дивизии. Солженицын помимо общей сюжетной линии, связанной с маневрированием вслепую тяжёлой пушечной
бригады в Восточной Пруссии, вводит линии майоров Боева и
Балуева, старшего лейтенанта Кандалинцева, лейтенанта Гусева
и других.
Помимо этого, для рассматриваемых повестей характерно
обязательное использование военной терминологии; точное
обозначение воинских подразделений и даже их состав; упоминание и введение в качестве персонажей реальных офицеров
среднего и старшего звеньев. У Овечкина: командующий 2-й
Краснознамённой армией генерал-лейтенант Терёхин, командир
12-й дивизии генерал-майор Крючков и другие; у Солженицына:
70
хоть и неназванный, но легко определяемый начальник артиллерии армии в звании генерал-лейтенанта, офицеры командования
пушечной бригады и т. д.
Ко всему прочему произведения автобиографичны. В
каждом из них присутствует и действует литературный двойник
автора. У Александра Исаевича он появляется эпизодически.
Это «командир звукобатареи», «математик». У Константина Севастьяновича роль литературного двойника в повести играет
молодой дивизионный репортёр, корреспондент армейской газеты лейтенант Нестеров. Правда, в отличие от автобиографического персонажа Солженицына, Нестеров в произведении Овечкина – один из центральных персонажей. Автор не только повествует о его участии в военных операциях, но и раскрывает
его историю, приход в журналистику, начало поэтической деятельности, любовные переживания и т. д. Даже приведённое в
повести стихотворение «Ветер-вестник, крылатый ветер!..»25,
написанное ещё ефрейтором, но в будущем военным репортёром Нестеровым, очень похоже по своему образному строю на
опубликованное в газете «Амурская правда» стихотворение
«Ветер с запада» самого Константина Овечкина26.
Однако при всём сходстве поэтик рассматриваемых повестей они существенно отличаются друг от друга. И определяется
это уже не столько жизненным материалом или своеобразием
стиля (хотя эти отличия, бесспорно, существенны), сколько разным уровнем и, если можно так сказать, вектором авторского
мировосприятия. А конкретно в данных произведениях – разным видением обстоятельств и условий совершаемого людьми
военного подвига.
Так, в повести «Через Малый Хинган» изображён героизм
«благодаря». Основной модус художественности (тип эстетического завершения) в произведении серьёзный, героический.
Центральный герой (коллективный) – армия Советского Союза,
смело вступившая в бой с японскими захватчиками, а всё повествование, по сути, – хроника подвигов этого главного соби25
26
Овечкин К. С. Время, полное тревог… С. 21.
Овечкин К. С. Ветер с запада // Амурская правда. 1944. 1 окт. С. 2.
71
рательного персонажа. Собирательного, потому что героизм армии создаётся в повести посредством описания подвигов конкретных солдат, а также тех, кто ими управляет – военных и
партийных командиров. Показателен в этом плане героический
образ парторга первого батальона лейтенанта Сергеечева:
«<…> Медлить нельзя. Надо внезапно, с ходу взять высоту, что маячит вот там и огрызается пулемётным огнём. /
Подхваченный азартом боя, стреляя на ходу из автомата, Сергеечев крикнул:
– Вперёд, за Родину!
И влился в цепь солдат, повёл их за собой!
А справа уже слышен голос командира роты старшего
лейтенанта Плюснина:
– Ура-а-а!»27.
Овечкин оказывается достойным последователем классиков соцреалистической литературы, положительно рисующих
сложившуюся политическую систему, искренне не допускающих какой-либо критики.
В повести Солженицына «Адлиг Швенкиттен» изображён
подвиг военных «вопреки». Преобладающий художественный
модус в произведении – трагический: открывающее повествование размышление о победах Красной Армии в Восточной Пруссии сменяется рассказом о гибели семерых бригадных шофёров
от метилового спирта; гибнут в повести, но уже от рук врага, и
главные герои – Боев и Балуев. Верные долгу, ответственные за
вверенных им солдат и порученные задания, эти два офицера
становятся жертвами необдуманных решений вышестоящего
руководства, халатности и безответственности бригадного командования.
У Солженицына абсолютно противоположно, в сравнении
с Овечкиным, создаются образы военных политработников. Отрицателен образ постоянно пьяного, не по заслугам возвысившегося «всего дивизиона посмешища» парторга Губайдулина.
Виновным в разгроме артиллерийских дивизионов оказывается
и комиссар бригады Выжлевский, отказавшийся лишить себя
27
Овечкин К. С. Время, полное тревог… С. 17.
72
удовольствия в отдыхе и ужине и выполнить приказ о немедленной ночной передислокации штаба. Повинен и смершевец
капитан Тарасов, по той же причине посоветовавший снять
«связь и с армией, и с дивизионами», а после расстрелявший
немецкого перебежчика, предупредившего о скором наступлении окружённого врага и могшего засвидетельствовать вину
бригадного руководства в неожиданном провале.
Более того, эпически расширяясь, повесть становится критическим и трагическим свидетельством всей политической системы в стране: через воспоминания лейтенанта Гусева о своём
отце, через размышления бывшего агронома, а на войне старшего лейтенанта Кандалинцева и т. д.
Тема войны и памяти у Солженицына, в отличие от Овечкина, тесно связаны с центральной для всего творчества писателя темой исторической трагедии русского народа в ХХ столетии.
Отличия между двумя повестями существенны. И, конечно, масштаб художественной объективности Овечкина не сопоставим с эпическим охватом Солженицына. Тем не менее, эти
повести не исключают друг друга, а именно дополняют, свидетельствуя о многообразии писательского восприятия жизни. А
тема памяти, в них реализованная и оказавшая воздействие на
всю поэтическую систему произведений, определяет их нравственную соотнесённость с жизнью людей, с историей.
73
Т. В. НАЗАРОВА
доцент кафедры русского языка БГПУ
МЫСЛЯЩЕЕ СЛОВО
(Заметки о фразеологии стихотворений Л. Завальнюка)
Стихи Леонида Завальнюка обладают особой притягательной силой. В них есть глубина мысли, искренность чувства
и, что ценно, авторская интонация, узнаваемый стиль. Наслаждаешься высокой простотой его текстов, разнообразием тем и
проблематики, грустным юмором, умением коснуться сокровенного и правдиво сказать об актуальном – о том, что происходит с нами и страной.
Поэзия Завальнюка давно стала явлением культуры, вызывает уважение своей нравственной высотой и художественными достоинствами. Она ждёт серьёзного академического исследования и достойной оценки.
Что в стихах Л. Завальнюка главный нерв, в чём их завораживающая магия? «Искатель на земле дыханья неземного»,
поэт весь устремлён к свету. Понятие свет концептуально наиважнейшее. Оно присутствует словесно или подспудно, как бы
разлито в тексте. Фразеологически очерченное и устоявшееся
значение сочетания белый свет – «мир, существующее во всей
его непостижимой сложности, противоречивости» выражено в
строке: «Люблю и славлю белый свет» («Всё в снах ничтожно и
убого…»).
Но есть противостоящие стороны мира: Божий белый свет
и земной мир:
Какой ты ясный, Божий белый свет!
Какой ты грязный, чёртов мир окрестный!
(«Что-то новое такое…»)
Метафора света – одна из любимых у Л. Завальнюка.
Смыслы понятия свет могут быть метафорически зашифрованы
и не поддаются однозначному толкованию.
74
Что-то новое такое
В ветрах, в вербах над рекою,
В тишине, в огне, в покое,
В старом друге и в жене.
А, быть может, просто старость,
По чужим мирам скитаясь,
Новым светом пропиталась,
И тот свет теперь во мне?
(«Что-то новое такое…»)
В процитированных строках свет – «знание, умудрённость». Другим оттенком наделено понятие свет в следующем
отрывке:
Чужое что-то теплится во мне.
Какой-то тайный свет,
Какой-то тайный отзвук…
Здесь свет – «новое видение, глубинное постижение бытия». Рассматриваемое явление смыслового расширения – эврисемичность слова, рождённая мироощущением автора.
Я кричал вам слова,
Что во мне не звучали доселе.
Я их сеял, как свет,
Как растений невиданных семя.
(«Не гоните коней…»)
Сравнение поэтического слова со светом и семенем невиданных растений в стихах так органично, своеобычно, но и мотивировано опытом нашей поэзии.
Нельзя не заметить и такой черты поэтического мышления
Л. Завальнюка, как космизм. Переживания лирического героя
могут становиться столь масштабными, что меняют вид естественного мира:
Я писал их для вас
На ночном, на последнем вокзале.
75
Между вами и мной в этот миг
Ничего не стояло.
Только в чёрной ночи
Два разорванных сердца зияло.
(«Не гоните коней…»)
Образ оборота сердце разрывается представлен в визуальной конкретности, гиперболически преображён; мы почти
въявь видим фантастическое: в ночи зияют разорванные сердца
и верим в возможность такого…
Магия поэзии – это прежде всего магия слова, его звучания, его смысловой подъёмной силы, его образной рельефности
и энергии творца.
Далее в наших заметках остановимся на одном из стилистических средств языка стихотворений Л. Завальнюка – фразеологических оборотах, которые способны играть текстообразующую и концептуальную роль. Образ фразеологизма может
быть смысловым фокусом текста, представлять концепт. Он
также подобен зерну, из которого вырастает ткань текста. Так,
фразеологизм держать камень за пазухой стал смыслообразующей и текстообразующей основой следующего стихотворения:
Мама жадная такая.
То и это не даёт.
И за пазухою камень
Вместе с мальчиком растёт.
Ты зачем мне купила
То, что есть у всех давно?!
Мальчик вырос.
Что за сила!
От неё в глазах темно.
Вынул камень, глянул косо.
Мать в земле. В кого швырну?
И швырнул в своё сиротство.
И попал во всю страну.
И разрушились заводы,
И леса все полегли.
И сиротский дух свободы
76
Стал отчаяньем земли.
(«Мама жадная такая…»)
«Держать /иметь/ камень за пазухой. Таить злобу против
кого-либо; быть готовым отомстить, сделать пакость, гадость
кому-либо»1. Зависть («Ты зачем мне купила / То, что есть у
всех давно?»), обида, агрессия, слепая ненависть («глянул косо»,
«В кого швырну?») – эти смыслы фразеологического оборота
выведены на уровень художественного образа большой публицистической значимости: «мальчики», таящие обиду на свою
мать – родину, накопившие тёмной силы, предательски швырнули в неё камень и разрушили её. Что же в результате? «Сиротский дух свободы / Стал отчаяньем земли».
Вообще же случаи, когда фразеологизм, как заводная
пружина, приводит в движение замысел, не редкость у автора.
Делая фразеологический оборот смысловым стержнем
стихотворения, поэт как бы извлекает из его семантического
потенциала то, что нужно для своего замысла, высвечивая с помощью искусного словесного окружения подходящую грань
значения.
Ты пойми и прости…
В стылом небе простынки просохли,
И процокали кони,
И пробилась зарница в окне.
Призывное «Пойми и прости», повторённое и во второй
строфе цитируемого стихотворения, подготавливает авторское
осмысление образа, заключённого в обороте желторотый птенец.
Я не птица ещё,
Я птенец желторотый при соколе.
Но весь мир в моём сердце уже,
Как грядущая нива в зерне.
Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. – М.:
Сов. энциклопедия, 1967. С. 136.
1
77
Я взойду!
(«Ты пойми и прости…»)
«Желторотый птенец. Очень молодой, неопытный, наивный человек»2. «Говорится с неодобрением или с иронией»3.
У Л. Завальнюка фразеологизм птенец желторотый получил позитивную оценку и приращение смысла: «подающий
надежды, такой, даровитость которого несомненна и обязательно проявится».
Стандартные обороты, по воле поэтического замысла, открывают новые смыслы, выразительные краски, свежесть звучания. Вот разговорное выражение каши не сваришь – «не сговоришься с кем-л.»4. Но как неожиданно и национально достоверно опоэтизирован фразеологический образ в стихотворении, где
лирический герой признаётся, что хранит в глубине, в тайнике
«сиротской крупы полмешка», бережёт для «единственного
кровного товарища».
По предлетнему маю,
По нетающей зорьке босой,
Ах, приди, ах, явись,
Мой единственный кровный товарищ.
Вот крупа,
Вот плита,
Вот прозренья, в которых вся соль.
А тебя только нет –
А с другим эту кашу не сваришь.
(«Всевозможных богатств полон шкаф...»)
Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. – М.:
Сов. энциклопедия, 1967. С. 368.
3 Большой фразеологический словарь русского языка. Значение. Употребление. Культурологический комментарий / Отв. ред. В. Н. Телия. – М.: АСТПРЕСС-КНИГА, 2006. С. 201.
4 Фразеологический словарь русского языка / Сост. А. Н. Тихонов (рук. авт.
кол.), А. Г. Ломов, Л. А. Ломова. 2-е изд., стереотип. – М.: Русский язык – Медиа, 2006. С. 251.
2
78
Волшебство преображения рассматриваемого сочетания
слов… Автору, кажется, ничего не стоит с помощью смысловой
«стереоскопичности» – совмещения буквального (варка каши из
крупы) и идиоматического (условного), следуя архетипу свой –
чужой, так пронзительно передать щемящее чувство сиротства
без друга.
Убеждаешься, что народная фразеология – родная, благодатная языковая стихия, исконные образы которой как нельзя
лучше соответствуют строю мыслей, мироощущению, стилистическим вкусам Л. Завальнюка.
Обнажение исходного первосмысла привычного оборота –
излюбленный приём поэта. Редко фразеологизм используется
как знак мысли, гораздо чаще он и знак и образ мысли. Слова
окружения в сплетении с фразеологическим оборотом согласуются с буквальными значениями его компонентов. При этом как
бы восстанавливается конкретная «картинка», и актуальный
смысл сочетания предстаёт перед читателем в образной призме.
Да, надо жизнь гонять на корде,
Пока, ступив за грань судьбы,
С горящей пеною на морде
Она не встала на дыбы.
(«Ритм»)
Гонять на корде – «строго, требовательно относиться к
кому-л., испытывая в преодолении трудных ситуаций, добиваясь
от испытуемого лучших результатов».
В тексте оживлена ситуация дрессировки лошадей. Корда
– «длинная верёвка, на которой гоняют верховых и рысистых
лошадей по кругу при выездке, обучении»5. Актуализаторы первичных значений компонентов фразеологизма гонять по корде –
сочетания «с горящей пеною на морде», «встала на дыбы». Так,
прибегая к уподоблению, автор выразил свою жизненную позицию.
Словарь русского языка: В 4 т. Т. 2 / АН СССР, Ин-т рус. яз.; под ред.
А. П. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. – М.: Русский язык, 1982. С. 102.
5
79
Для поэтического мира Л. Завальнюка «двойное» видение
фразеологических единиц всегда естественно и оправдано их
языковой природой: они обозначают жизненные ситуации с их
перипетиями, а также хранят память о первооснове своей семантики. Поэтому фразеологизм, подобно магниту, возбуждает
ассоциации как на уровне актуального (современного) значения,
так и на уровне внутренней формы (первосмысла).
– Я пришла. О скорей!
Своё сердце скорей отвори!..
– Как я счастлив! – воскликнул чудак.
И открыл…
Нет, открыть он не смог своё сердце,
Как ни дёргал за ручку,
Как на ручку ни капал масла.
…
И как будто карая
За то, что в себя никого не пустил
он ни разу,
Что не видел достойных
Среди тех, кем он был окружён –
Заблажила душа его,
И, отринув тупеющий разум,
Вскрыл он сердце своё,
Как консервную банку, ножом.
(«Осенняя история»)
«Открывать сердце кому. Открыть сердце кому. 1. Признаваться в любви»6. «В основе фразеологизма лежит пространственно-антропная метафора, уподобляющая внутренний мир
человека, его душу и сердце сокровенному личностному пространству»7. Признаваясь в любви, человек словно бы открывает
своё сердце, своё святая святых. Приём буквализации метафоры,
Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. – М.:
Сов. энциклопедия, 1967. С. 303.
7 Большой фразеологический словарь русского языка. Значение. Употребление. Культурологический комментарий / Отв. ред. В. Н. Телия. – М.: АСТПРЕСС-КНИГА, 2006. С. 506.
6
80
заключённой в обороте открыть сердце, позволил автору выразить трагизм ситуации, смягчённый юмористически: к человеку,
никогда не любившему, на закате жизни пришла любовь, но он
не смог открыть своё сердце, в котором «проржавела, как видно,
от бездействия долгого дверца. А, быть может, и вовсе за
ненужностью заросла…»
Благодаря своей образной природе фразеологизм в руках
мастера – пластичный и мыслеёмкий материал. Его вовсе не
сковывают фразеологические каноны: заданность компонентного состава и грамматической формы, привязка к установленным
традицией ситуациям и зачастую к словам-спутникам. Поэт
расщепляет устойчивый оборот, порой довольствуясь его осколком, доверяясь догадливости читателя, заменяет компоненты,
меняет порядок слов, играет с двуплановостью: прямым и переносным значениями. И при этом художник стремится «выжать»
из привычного сочетания максимум выразительности, раскрыть
его ассоциативные смыслы, культурную память, народную
оценку называемого. Расщепляя оборот, автор акцентирует его
образный план, и в обновлённой форме знакомое переживание
предстаёт небанально и эстетически значимо:
Четыре боли пробито лбом,
Четыре стенки, –
И нет дорог,
А стенка пятая –
Мой потолок.
А стенка пятая
Так далека,
Что нету роста
Понять пока,
Что ж надо вешать
На лунный гвоздь,
Чтоб эту стенку
Пройти насквозь.
(«Заря когтями свет ворошит…»)
Читатель без труда в образно представленных терзаниях
лирического героя угадывает фразеологизмы биться об стену –
81
приходить в отчаяние, исступление из-за неудач, безутешного
горя, непоправимых ошибок»8, биться лбом о стены – «делать
всё возможное, отстаивая свои интересы»9 и достичь потолка –
«достичь наибольшей возможной нормы, предела чего-л.»10.
Стихотворение по сути – поэтическая развёртка приведённых
оборотов. Может служить иллюстрацией их текстообразующей
роли. О чём стихи? О преодолении боли, о решимости подниматься к своему потолку, к небу, как бы страшно ни было: «Повешу страх свой на лунный гвоздь».
Текстообразующая способность фразеологизмов может
проявляться в сопряжении в тексте нескольких оборотов, первосмыслы которых соприкасаются. В результате возрастает экспрессивность поэтического слова. Вот пример:
– Скажи, вот мы всю жизнь в узде себя держали,
В девицах человеков уважали…
За что ж мы под конём, а этот –
на коне?
(«На пляже»)
Образ, искони заложенный во фразеологическом обороте,
в обыденной речи не замечается, не актуализируется. Он может
быть забыт, утрачен в силу различных причин, да и употреблению фразеологизмов свойствен известный автоматизм. Иначе
обстоит дело, когда перед нами текст художественный. Подлинный художник, каким является Л. Завальнюк, добивается зримости изображаемого, конкретности, экспрессивности, чтобы вызвать у адресата сопереживание. А потому у него нет походя
брошенных слов и случайно подвернувшихся оборотов. Чувствуется напряжённый труд мастера, возвращающего стёртым
фразеологизмам свежесть впечатления, образную подоплёку,
эмоциональный накал.
Фразеологический словарь русского литературного языка конца XVIII – XX
вв. / Под ред. А. И. Фёдорова. – М.: Топикал, 1995. С. 24.
9 Там же.
10 Бирих А. К., Мокиенко В. М., Степанова Л. И. Словарь русской фразеологии.
Историко-этимологический справочник. – СПб.: Фолио-Пресс, 1998. С. 467.
8
82
Проникновенно щемящие строки:
Душа души моей, больные старики!
В полиартритах ваши кулаки.
Последней ниткой связаны со светом,
Как вы нужны мне здесь, на свете этом…
(«Старики»)
Всякому сразу вспоминается фразеологизм висеть на волоске /на ниточке/ – «оказываться в опасности, под угрозой гибели»11. Поэт оставил только одно, опорное слово фразеологического выражения (нитка), но как обновлённо-впечатляюще
звучит метафора в окружении слов-конкретизаторов: «последней», «связаны со светом»: старики из последних сил поддерживают земное существование.
Переиначивание известного сочетания может не бросаться
в глаза, но при «вникающем чтении» (Шанский) понимаешь, что
оно мотивировано стилевыми установками, а потому существенно.
Мне жить не больно.
Больно быть собой
В кругу родных людей, когда в часы тревоги
Они, вздыхая над моей судьбой,
Пытаются спасти меня,
Столкнув с моей дороги.
(«Мне жить не больно. Жизнь моя легка…»)
Авторский оборот быть собой вместо быть самим собой
короче и категоричнее. Сочетание «столкнув с моей дороги» –
индивидуально-авторский вариант фразеологизма сбивать с
пути. Обновление не только лексическое (синонимическая замена компонентов), но и семантическое: ведь общенародный
фразеологизм обозначает «воздействуя каким-либо образом,
побуждать изменить поведение в плохую сторону, толкать на
Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. – М.:
Сов. энциклопедия, 1967. С. 69.
11
83
что-либо плохое»12, а в стихотворении у него другой смысл: «не
давать идти своим путём, мешать быть самим собой».
Перелицовка общепринятого оборота может лишить его
статуса фразеологической единицы, но источник всё равно угадывается, благодаря живому образу, как в следующей строфе:
В этом жизненном море,
Что не ведает дна,
Одинокость – не горе,
Одинокость – вина.
(«Снова сильная вьюга…»)
В сочетании «жизненное море» нетрудно узнать море
житейское – «(книжн. устар.) жизнь с её заботами и волнениями»13 – осколок пословицы море житейское подводных каменьев преисполнено.
Поэт не прочь озадачить читателя, полагаясь на его смекалку и здравый смысл, позволяющие декодировать авторский
замысел, например, такого стихотворения:
– Закройте кран. Весь мир давно утоп.
– Ну, как же весь? Вон там поэт витает,
В воспоминаньях морща свой упрямый лоб,
Он может скверну пронести через века!..
И лили воду до тех пор, пока
Она не затопила облака,
Не говоря про гору Арарат.
Вот волны стали ближних звёзд касаться,
Вот пеной стали в дальние бросаться.
А высоко над этим всем,
В той черноте, где незачем уже спасаться,
Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. – М.:
Сов. энциклопедия, 1967. С. 408.
13 Фразеологический словарь русского языка / Сост. А. Н. Тихонов (рук. авт.
кол.), А. Г. Ломов, Л. А. Ломова. 2-е изд., стереотип. – М.: Русский язык – Медиа, 2006. С. 154.
12
84
Крылами машет горький мой собрат –
Комочек памяти, любви и святотатства.
(«– Закройте кран. Весь мир давно утоп…»)
О чём стихи? О фантастической картине рукотворного мирового потопа, над которым витает лишь поэт? Ключ к смыслу,
по-видимому, кроется в обороте лить воду – «говорить долго,
многословно и бессодержательно»14. Инфляция слова, пустословие и ложь подобны потопу, губящему нравственные устои мира.
Оригинальный слог, индивидуальность почерка обнаруживаются в особенном ракурсе видения, в неожиданном применении слова, «нелогичности» фразы:
Как два врага, глаза в глаза,
Ах, как мы пели, как мы пели!
На выходе из мёртвой петли
Сходились наши голоса.
(«Украинская песня»)
Здесь неожиданно (применительно к пению) использован
оборот мёртвая петля – «одна из фигур высшего пилотажа, полёт по замкнутой кривой в вертикальной плоскости, петля
Нестерова»15. И в результате – метафора («кульминация, самый
высокий тон в пении»), которая естественно вписывается в образный строй стихотворения, где есть строки:
Любовь к Днепру? Скажи на милость!
Но это всё-таки любовь.
Но это вот и есть она,
Когда слова – как жернова,
Когда души тяжёлым жаром
Ты раздвигаешь неба тишь
И, словно за воздушным шаром,
За головой своей летишь.
(«Украинская песня»)
14
15
Там же. С. 134.
Там же. С. 147.
85
Не всякая странность словесного сцепления или непривычного осмысления, ломка языковых стереотипов, с чем встречаешься в текстах Завальнюка, останавливают внимание: увлекает оголённая интонация, диалогичность, острота переживания
лирического героя, душевная открытость и вера в читателя, который поймёт и оценит.
В стихотворении «В кругу полузверей, полурастений…»
на вопрос «Зачем же бисер мечешь ты порою?» дан ответ:
– Затем, что сердцем замечал не раз:
В крови у них – «почём»,
Но дальше, но под кровью
Они одарены и братством, и любовью,
И грустным бескорыстием,
Как и любой из нас.
Выражение метать бисер – усечённый вариант библейского метать /рассыпать/ бисер перед свиньями имеет негативное оценочное значение «напрасно говорить о чём-либо или
доказывать что-либо тому, кто не способен или не хочет понять
это»16. Авторская позиция по сути снимает отрицательную коннотацию фразеологизма. И, вторя Б. Пастернаку («Что может
быть обиднее, чем слава, / Что может быть позорней, чем почёт?!»), лирический герой считает возможным и нужным творить для людей, как бы глубоко ни было погребено в них истинно человеческое.
Наши наблюдения над фразеологизмами в стихотворениях
Л. Завальнюка убеждают в том, что народные изречения –
неотъемлемая черта его стиля. В них мнение народа оплодотворено мыслью и чувством большого поэта, нашего земляка,
нашего
соотечественника.
Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. – М.:
Сов. энциклопедия, 1967. С. 246.
16
86
А. А. ЗАБИЯКО
профессор кафедры литературы
и мировой художественной культуры АмГУ
ИСТОКИ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЭТНОГРАФИИ
ВЛАДИСЛАВА ЛЕЦИКА
«Лецик? Да я его знаю – это автор “Пары
лапчатых унтов”. Повесть такая была, в
журнале “Дальний Восток” публиковали»
(Из беседы с эвенком Сергеем Савельевичем
Никифоровым, 1969 г. р., главой администрации п. Ульген, Амурская обл., 2010 г.)
Придержав осторожных оленей,
Изумлённо застыли эвенки.
Опустив берданку к коленке,
Вдруг один из них выдохнул:
«Ленин!..»
<…>
Эти пастыри чутких олешек
Лишь две буквы не угадали:
То не Ленин был, то был
Лецик,
Отличаясь слегка в деталях…
(Н. Левченко, «Владиславу Лецику»)
Художественная этнография – понятие не строгое, литературоведческой наукой не узаконенное. Оно определяет личный опыт писателя, вступившего в общение с инокультурой и
пытающегося осознать плоды этого взаимодействия сквозь
призму своего мировидения. Не последнюю роль здесь играет
масштаб личности автора, его этнические установки и комплексы, глубина постижения своей культуры, степень открытости
культуре чужой, предшествующий индивидуальный опыт межэтнических контактов.
В нашем исследовании под художественной этнографией
понимается результат художественного освоения культурных,
87
религиозных, психологических установок, нравственноэтических норм, особенностей обустройства быта представителей определённого этноса, населяющих определённые географические пространства.
Безусловно, художественная этнография генетически восходит к этнографии научной. Особым образом писатель сближается с исследователем-этнографом (и тот, и другой наблюдают, сравнивают, обобщают). Однако там, где учёный опирается
на точность научных сведений и их же кладёт во главу угла своих умопостроений, художник движим силами эмоций, ассоциаций и образного мышления (например, Майн Рид, Фенимор Купер, Джек Лондон).
Бывает, и учёный (в душе – поэт) проникается художественным соблазном, позволяя себе философские рассуждения и
лирические отступления, навеянные объектом исследования, но
этот «пиитический посыл» лишь определяет индивидуальные
особенности научного стиля, становясь особенно «выпуклым»
лишь в специфических жанровых образованиях, (например,
«рассказы археолога» А. П. Деревянко1, «рассказы об охоте за
наскальными рисунками» А. П. Окладникова2 и др.).
Наиболее сложным представляется феномен научнохудожественного синтеза, как это, например, происходит в
творчестве В. К. Арсеньева и Н. А. Байкова3. Однако, на мой
взгляд, тем и отличаются их тексты, посвящённые одной теме –
дальневосточной тайге и её обитателям. Работая в одно и то же
время (10–20-е гг. XX века), практически в одних пространДеревянко А. П. Ожившие древности: Рассказы археолога. – М.: Молодая
гвардия, 1986. 240 с.
2 Окладников А. П. Олень золотые рога. Рассказы об охоте за наскальными
рисунками. Открытие Сибири. Главы из книги. – Хабаровск: Хабаровское кн.
изд-во, 1989. 208 с.
3 Неживая Е. А. Художественный мир произведений Н. А. Байкова // Записки
Гродековского музея. Литература и проблемы современного русского языка.
Вып. 17. – Хабаровск: Хабаровский краевой краеведческий музей им.
Н. И. Гродекова. 2007. С. 74–86; Рехо К. Байков // Литература русского
зарубежья (1917–1940): Материалы и библиографии / Отв. ред.
К. Д. Муратова. – СПб.: Наука, 1993. С. 270–297.
1
88
ственных координатах (Арсеньев – в уссурийской тайге, Байков
– в маньчжурской), они наблюдали жизнь китайцев, корейцев,
удэгейцев, тунгусов, к научному багажу присовокупляя таёжные
приметы и поверья. При этом пути творческого становления
учёные-натуралисты прокладывали разными тропами. Несмотря
на «вполне художественный» стиль своих работ4, Арсеньев
остался на позициях путешественника-этнографа, Байков же всё
более углубился в «дебри Маньчжурии» с художественной стороны5. Впоследствии он заимствовал у Арсеньева целые текстовые фрагменты, связанные с таёжной мифологией (образами
тигра, женьшеня, святых мест, хунхузов), но это трудно счесть
плагиатом: Байков отталкивается от них ради художественной
фабулы. Достаточно, например, сравнить рассказы Арсеньева
«Искатели женьшеня в Уссурийском крае» и рассказы Байкова
«Дань Великому Вану», «У костра», «Хунхузы», цикл «В дебрях
Маньчжурии»6.
Пространство этнографических наблюдений открывает
писателю неизведанные пути и перепутья, предоставляя широкий жанрово-тематический и стилевой простор. Развитие этнографической прозы7 предполагает множество развилок и самостоятельно проторенных авторами троп. Так, наследующие
Егорчев И. Рукописи не горят. Они издаются… (предисловие к: Арсеньев В.
Искатели женьшеня в Уссурийском крае) // Рубеж. Тихоокеанский альманах.
№ 8/870. 2008. С. 338.
5 Об этом, например: Плостина Н. Н. Образы «иноплеменников» в творчестве
русских писателей-путешественников (Дерсу Узала В. К. Арсеньева и Тун Ли
Н. А. Байкова) // А. П. Чехов и его традиции в русской литературе. Вып. 3.
2006. С. 318–324; Забияко А. А. «Фронтирная мифология» в художественной
рефлексии дальневосточных писателей (20–30 гг. XX в.) // Россия и Китай на
дальневосточных рубежах. Русские и китайцы: региональные проблемы
этнокультурного взаимодействия: Сборник материалов международной
научно-практической конференции. Вып. 9. – Благовещенск: Амурский гос.
ун-т, 2010. С. 119–140.
6 Об этом, например: Забияко А. А. Текстологические тропы дальневосточной
этнографии (проблемы аутентичности текстов писателей первой половины
XX в.) // Русский Харбин, запечатлённый в слове. Вып. 5. – Благовещенск:
Амурский гос. ун-т, 2011. С. 56–78.
7 Фокеев А. Л. Этнографическое направление в русском литературном процессе XIX века: истоки, тенденции, типология. – М., 2002. С. 190.
4
89
опыт знаменитых натуралистов-дальневосточников писатели
ещё более разошлись в своём индивидуальном художественноисследовательском опыте. Михаил Пришвин, спустя десятилетие попавший на Дальний Восток и вобравший арсеньевский и
байковский опыт осмысления фронтирной реальности (о чём
свидетельствуют напрямую его дневниковые записи)8, создаёт
уже сугубо художественное, лирико-философское повествование «Женьшень». И уж никак не определишь по ведомству сугубо «этнографической прозы» рассказы Михаила Щербакова9,
а вот о художественной этнографии его сборника «Корень жизни» предстоит ещё говорить долго и плодотворно.
Такой вариант развития художественной этнографии ориентирован на беллетризацию – вплетение этнографического материала в занимательный сюжет, его разнообразное жанровостилистическое обрамление. В данном случае этнографический
материал становится отправной точкой для развития динамично
выстроенной фабулы, а мельчайшие этнокультурные детали,
языковые реалии, мифологические нарративы формируют особую стилистическую манеру, резко выделяющую автора из череды ему подобных. В зарубежной литературе «беллетризованную этнографию» представляют произведения М. Рида, Ф. Купера, Дж. Лондона и др. Не случайно именно реальность американского фронтира породила такое многообразие имён и художественных решений. Первозданная природа Дикого Запада,
самобытные культурные традиции коренного населения американского континента, суровые для европейских новопоселенцев
условия выживания и появление в такой ситуации личностей
ярких, неоднозначных будоражили писательское воображение,
были востребованы читателем.
Литературным Клондайком для отечественных писателей
стал на рубеже XIX–XX Дальний Восток – земля ещё «незнаемая», но искушающая своими богатствами и экзотикой. Дальневосточные земли уже почти два столетия служат богатейшим
См.: Пришвин М. И. Дальний Восток (путевой дневник 1931 г.) // Рубеж. Тихоокеанский альманах. № 6 (686). 2006. С. 201–281.
9 Щербаков М. В. Корень жизни: Сборник рассказов. – Шанхай, 1943. 286 с.
8
90
источником, в котором учёные находят благодатный материал
для изучения, а художники слова черпают вдохновение. Многочисленные народы, с древнейших времён пересекающиеся на
просторах Дальнего Востока, создают любопытнейший этнокультурный, этнопсихологический и этнорелигиозный портрет
региона10. Отдельной темой представляется процесс взаимодействия пришлых этносов (китайцев, русских, украинцев и т. д.) с
коренными народами дальневосточного фронтира и народами
приграничных государств в его исторической перспективе11.
Огромный вклад в расширение горизонтов региональной литературы в XX веке внесли П. В. Шкуркин («Китайские легенды»,
«Хунхузы», «Игроки»), В. К. Арсеньев («По Уссурийскому
краю. Дерсу Узала»), Н. А. Байков («Великий Ван»), Гр. А. Федосеев («Тропою испытаний», «Смерть меня подождёт», «Злой
дух Ямбуя»)12 и др. Эти писатели, движимые научным интересом, бок о бок проживали с представителями коренных народов
Об этом, например: Аргудяева Ю. В. В. К. Арсеньев – путешественник и
этнограф: Русские Приамурья и Приморья в исследованиях В. К. Арсеньева:
материалы, комментарии. – Владивосток: ДВО РАН, 2007. 272 с.;
Аниховский С. Э. Изучение этнических и религиозных традиций китайского
населения Дальнего Востока России русскими исследователями в 50–60 гг.
XIX в. // Россия и Китай на дальневосточных рубежах. Русские и китайцы:
региональные проблемы этнокультурного взаимодействия: Сборник
материалов международной научно-практической конференции. Вып. 9. –
Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2010. С. 11–24; Кобызов Р. А. Китайцы на
Дальнем Востоке России: Этносоциальный портрет (вторая половина XIX –
начало ХХ века) // Забияко А. П., Кобызов Р. А., Понкратова Л. А. Русские и
китайцы: этномиграционные процессы на Дальнем Востоке. – Благовещенск:
Амурский гос. ун-т, 2009. С. 36–43.
11Об этом, например: Забияко А. П. Русские в условиях дальневосточного
фронтира: этнический опыт XVII – начала XX вв. // Забияко А. П., Кобызов Р. А., Понкратова Л. А. Русские и китайцы: этномиграционные процессы
на Дальнем Востоке. – Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2009. С. 10–24.
12 Шкуркин П. В. Китайские легенды. – Харбин, 1921; его же. Хунхузы. Этнографические рассказы // Литература русских эмигрантов в Китае: В 10 т. –
Пекин, 2005. Т. 3; Арсеньев В. К. По Уссурийскому краю (Дерсу Узала). Путешествие в горную область Сихотэ-Алинь. – Владивосток, 1921; Байков Н. А.
Великий Ван. – Харбин, 1936; Федосеев Гр. А. Тропою испытаний. Повесть. –
Хабаровск: Хабаровское кн. изд-во, 1965. 430 с.; Его же. Смерть меня подождёт. – Хабаровск: Хабаровское кн. изд-во, 1967. 504 с.
10
91
Дальнего Востока, делили с ними трудности и опасности таёжной жизни, вписывая себя в их культурную парадигму.
60-е годы прошлого столетия знаменовали приход в отечественную науку целого ряда учёных-историков и археологов,
открывших связь культуры коренного населения Амурской области с древнейшими культурами Приамурья (А. П. Деревянко,
А. И. Мазин, Б. С. Сапунов). Плеяда талантливых выпускников
историко-филологического факультета БГПИ, снискавшая славу
отечественной науке уже в академических кругах, на долгие годы стала ориентиром для многих амурчан.
Любопытно, что исследовательский посыл устремлений
известных дальневосточных учёных (как следует из воспоминаний самих В. К. Арсеньева, Н. А. Байкова, устных реплик
А. П. Деревянко13), в частности, был сформирован и под воздействием детских впечатлений от прочитанных книг Майна Рида,
Фенимора Купера (а А. П. Деревянко, в свою очередь, упоминает и «Дерсу Узала» Арсеньева).
Жизнь идёт, одни поколения сменяются другими, развивается не только наука, техника, но и художественное сознание
писателей. Данная работа не претендует на исчерпывающую и
всеохватную характеристику художественной этнографии в последнем варианте. Думаю, что некоторые аспекты, касающиеся
специфики изучаемого предмета, наиболее рельефно проявляются как раз в узком локусе исследовательского пространства.
Конкретным героем данной работы, как следует из названия, выступает Владислав Григорьевич Лецик – поэт, прозаик,
редактор14. Личность незаурядная не только в пределах АмурВ частной беседе с автором статьи Анатолий Пантелеевич Деревянко с воодушевлением вспоминал о том, как благодаря матери своего школьного друга
И. Д. Игнатенко (председателя Амурского отделения Союза писателей России), работавшей в книжном магазине, имел возможность читать приключенческую литературу – настоящий дефицит для тех лет – и как эти книги в юношеские годы помогали развить исследовательский интерес к истории разных
народов // Благовещенск. Май, 2011 г. Личный архив А. А. Забияко.
14 О поэтическом мире Вл. Г. Лецика см., например: Забияко А. А. Лирический
герой Владислава Лецика: Homo legens – homo ludens // Лосевские чтения –
2010: Материалы региональной научно-практической конференции. – Благо13
92
ской области, но и в контексте всей отечественной литературы
второй половины XX века. Сразу оговоримся – «никаким этнографом» себя Лецик не считает15. При этом, с точки зрения антропологической, социокультурной и этнопсихологической, сам
являет любопытный объект для этнографического исследования
– как представитель дальневосточного фронтира в его «интеллигентном изводе»16.
Лецик – потомок третьей волны мигрантов, перебравшихся на Дальний Восток из Украины и средней полосы России.
Детство и юность будущего писателя прошли в Завитинске:
«Уклад жизни был полудеревенский. Мы держали корову, свинью, кур, уток, был и огород. Чистить стайку я научился рано. И
корову доить приходилось»17.
Свою фамилию Лецик выводит из польских корней, про
отца же пишет, что «изрядно подзабыв к концу жизни родной
украинский, он так и не научился правильно говорить порусски»18. Мать писателя была русской, из Елабуги, детство
провела вместе с татарчатами, оттого до конца жизни знала татарский язык19. Очевидно, от родителей маленький Лецик унаследовал не только особое лингвистическое чутьё, любовь к
языковой игре, но и открытость чужой культуре. В юности Лецик бывал в родных для отца украинских местах – захватил,
можно сказать, остатки уходящей в прошлое народной культуры
(например, «гуляние по случаю яблочного Спаса»).
С детства он очень много читал. Очевидно, на филологическое отделение педагогического института пошёл по той савещенск: Изд-во БГПУ, 2010. С. 97–119; Забияко А. А., Трошина В. Версификационные координаты художественного мира Владислава Лецика // Вестник
Амурского госуниверситета. Сер. Гуманитарные науки. – Благовещенск, 2011.
№ 3. С. 76–80.
15 Лецик В. Г. Интервью А. А. Забияко. Июнь, 2011 г. // Личный архив
А. А. Забияко.
16 Об особенностях русского сознания в данном аспекте: Забияко А. П. Русские
в условиях дальневосточного фронтира: этнический опыт XVII – начала XX
вв. Указ. соч. С. 10–24.
17 Лецик Вл. Г. Автобиография. Рукопись // Личный архив В. Г. Лецика.
18 Лецик Вл. Г. Автобиография.
19 Там же.
93
мой причине, что «любил книжки читать» (типичный ответ многих мальчиков-филологов). Комментируя студентам строки стихотворения «Археология»:
И паровоз, гудящий неизменно
На станции родимой Завитой,
И чудо величайшее Вселенной –
Соседской Лорки локон золотой!
Подходит ночь, дремотой веки тронув.
Бреду в постель, чтоб вновь её спасать
От кровожадных сиу и гуронов…
«Сынуля! Ноги вымыл?» – спросит мать…
– он лукаво, но по-доброму спрашивает – знают ли они,
кто такие сиу и гуроны? Не к чести сегодняшнего студиозуса,
многие – не знают. А Лецик (не вдаваясь далее в аналогии «своей Лорки» и петрарковской Лауры) не упускает случая сказать о
том, что нет ничего лучше книги, что свои первоначальные знания о народах и странах (основа любой этнографии) он почерпнул из книг уже упомянутых Ф. Купера и М. Рида.
Одно дело – саморефлексия юности, другое – зов дарования. Они порою связаны столь тесно, что только спустя годы
понимаешь, что это – судьба. После окончания педагогического
института, завершившего «первый этап» творческого развития
поэта, Лецик выбирает журналистскую стезю. А потом (на сердечной почве, как признаётся сам), начинается его «охотничья
опупея»20.
В 70-е годы прошлого века молодой Лецик четыре года
проводит на севере Амурской области. Сам писатель вспоминает: «Район я сам выбрал – за таёжную экзотику. Осенью того
же года меня забрали в армию, в зенитно-ракетный дивизион
ПВО, а через год, уволившись в запас, я вернулся в Экимчан.
Два с половиной года ездил по всему району, писал о золотодо-
Лецик Вл. Г. Интервью А. А. Забияко. Март 2011 г. // Личный архив
А. А. Забияко.
20
94
бытчиках, шофёрах, геологах, охотниках. Но литературой не
занимался вовсе.
Весной 1971 года поступил штатным охотником в Селемджинский зверопромхоз. Правда, приняли меня с условием,
что я в течение лета обучусь бондарному делу, поскольку
промхоз заготавливал, кроме пушнины и мяса, также грибы и
ягоду, а бондарей для ремонта бочкотары не хватало [сметливый начальник понимает, что жаждущий охотиться молодой
энтузиаст может помочь закрыть ему план по обучению специалистов бондарному делу. Если откажется, то грозит тому только
ставка помощника охотника. А это, как говорит сегодня В. Г.,
«ба-а-альшая разница». – А. З.]. Пришлось обучиться. И вот три
года – каждый год с октября по март – я жил в тайге, ловил соболей. А летом, в посёлке, ремонтировал бочки, а также делал
из жести печки для охотничьих избушек и палаток (наверно,
мой дед, жестянщик Игнатий Пупышев, был доволен мною на
том свете). Первый год я охотился с эвенком Иваном Соловьёвым, светлая ему память, он с самых азов меня терпеливо учил и
охоте, и обращению с оленями, на которых мы кочевали по тайге. Второй год охотился самостоятельно, жил всю зиму один как
перст в рваной палатке среди глухой тайги. А на третьем году
моим напарником стал русский – Юрий Титов, родом сибиряк,
выросший в тайге да к тому же имевший диплом охотоведа. Он
впоследствии трагически погиб – утонул в бурной Селемдже,
когда они с братом Сергеем отправлялись на очередной сезон.
Эти люди дали мне больше, чем может дать любой институт»21 [курсив мой. – А. З.].
Юный ироничный романтик попадает из областного центра в среду, разительно отличающуюся по своим этническим,
социальным и ментальным координатам. Север Амурской области – места компактного проживания коренного населения
нашего региона – эвенков, бок о бок соседствующих с русскими
и якутами. Генезис последних всегда протекал в сближении с
тунгусо-маньчжурским населением Дальнего Востока. Культурная открытость, присущая, очевидно, от рождения Лецику и
21
Лецик Вл. Г. Автобиография.
95
укрепившаяся благодаря семейному воспитанию и филологическому образованию, позволила ему воспринять новые реалии
весьма творчески.
Но начнём по порядку. Зима 1972–73 гг. – второй год охоты Лецика. Эвенк Захар, сосед по участку кочёвки – его «таёжный учитель»22. По личным причинам охотник Лецик плохо
подготовился к сезону и вынужден был жить в рваной палатке.
Захар собрался в посёлок, Лецик дал ему «задание» – выручить
деньги и за его добычу (несколько шкурок соболей). Эвенк уезжает, а с ним жена-якутка, дети и свекровь. Будущий писатель
на короткое время обретает отличную «зимовьюху» и – одиночество для творчества. Он вспоминает: «В январе 1973 года, в
таёжном зимовье, когда соболь не шёл в ловушки по причине
диких морозов, и у меня образовалось свободное время, я написал свои первые рассказы. Один, "Билеты по дешёвке", – по
воспоминаниям детства – о самодеятельном кукольном театре.
Другой — "Грустный реванш профессора Пирата" – об Иване
Соловьёве и двух его охотничьих собаках. Рассказы эти весной
того же года были напечатаны в районной газете "Горняк Севера" с моими собственными рисунками»23.
А потом, чуть позже, появляются его эвенкийские зарисовки. Сам писатель однозначно различает свою художественную прозу и эти миниатюры, впервые увидевшие свет в районной газете «Горняк Севера». С авторской волей не поспоришь,
однако мы будем руководствоваться принципами единства художественного мира писателя, в котором всё, им созданное,
представляет единый текст – стихи и проза, автобиографические
записи и письма, дневники и пометы на полях прочитанных
книг. Журналистские заметки Лецика в этом отношении как
нельзя лучше вписываются в лабораторию его художественной
этнографии – и стилистически, и тематически. Сегодня, он,
Лецик Вл. Г. Интервью А. А. Забияко. Апрель 2011 г. // Личный архив
А. А. Забияко.
23 Лецик Вл. Г. Автобиография.
22
96
правда, жалеет: «Сколько было интересных наблюдений, заметок и записок. Знал бы, старательно всё записывал!»24.
Обратимся к этим ранним, по определению автора, «таёжным картинкам», занимающим по половине газетной полосы.
Для простой зарисовки в них всего слишком много: образы выпуклы и индивидуализированы; повествующий субъект – деятельный участник ситуации; его точка зрения творчески коррелирует с точкой зрения представителя иного этноса. Этнографические сведения в этих заметках сконцентрированы на самом
насущном для эвенков: мифологической картине мира, языке,
обычаях и этике. Несмотря на малость формы, перед нами не
журналистские эссе, а именно миниатюры, филигранные «картинки с натуры»25.
Возьмём, к примеру, миниатюры «Хозяйственный Ваня и
Таня-"кутурук"»26. Её герои – эвенкийские ребятишки, Ваня и
Таня, дети Захара – соседа по участку, «но не того Захара, который меня поразил» (и стал героем «Пары лапчатых унтов». –
А. З.). Начало «картинки» сразу погружает читателя в этнокультурные и этнолингвистические реалии жизни древнего кочевого
народа в их соотнесённости с представлениями носителя современной (советской) культуры. «Детский ракурс» становится
Лецик Вл. Г. Интервью А. А. Забияко. Апрель 2011 г. // Личный архив
А. А. Забияко.
25 В данном случае мы делаем акцент на миниатюре как жанре, по своему
названию и характеристикам восходящему к живописной миниатюре. Для него
характерны «тонкость рисунка, тщательность отделки и небольшой размер»
(Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. –
СПб.: Норинт, 2000. 1536 с.). Миниатюры такого рода особенно присущи
национальным специфическим жанрам: нэцкэ, лубку, китайским картинам
няньхуа. Однако необходимо подчеркнуть, что в художественных миниатюрах Лецика достаточно ярко проявился и его лирический талант, обнаруживаемый в особенном графическом членении текста, его ритмизации, звукописи и
возникновении спонтанной метризации. Это, в свою очередь, соответствует
литературоведческому осмыслению жанра миниатюры (Дынник В. Миниатюра
// Краткая литературная энциклопедия: В 10 т. / Под ред. А. А. Суркова. Т. 5. –
М.: Просвещение, 1962. С. 241).
26 Лецик Вл. Хозяйственный Ваня и Таня-кутурук (таёжные картинки) // Амурская правда. 1979. 18 марта.
24
97
наиболее действенным способом запечатления эвенкийской
культуры в её непосредственном бытовании: «Иванчик любит
вырезывать из бумаги оленей. Целое бумажное стадо разбрелось по нашему зимовью, а ему всё мало. Вернёшься вечером с
охотничьего путика, не успеешь и чаю толком попить – а он тут
как тут, с ножницами:
– Ну вы-ырежь оленя!
– Не умею.
– Ну, тогда нарисуй!
Я стал рисовать оленя, но получилась лошадь с рогами.
Поразмыслив, я зачеркнул рога и на оставшуюся лошадь посадил кавалериста.
– А что у него в руках? Таняк? Таняк – палка, которой
погоняют оленя. Я буркнул:
– Сабля это, – и нарисовал убегающего белогвардейца, который в панике бросил наземь свою винтовку. Это обстоятельство ошеломило Иванчика. Он долго смотрел на рисунок и презрительно сказал:
– Ружьё бросил. Тоже мне охотник!
Шестилетний Ваня ещё не успел узнать, кто такие были
белогвардейцы, зато знает, что охотнику не годится быть
трусливым.
Хвастливым – тоже» [курсив мой. – А. З.].
Читатель газеты в непосредственной форме узнаёт о том,
что олень – в центре картины мира эвенков: «орон ачин, эвенк
ачин» («нет оленя, нет эвенка»), – гласит эвенкийская пословица. «Оленная философия» пронизывает все стороны жизни малышей-эвенков: через этот образ они постигают основы народной этики и эстетики, обретают необходимые бытовые познания
и проходят ступени охотничьей инициации. Белый олень в религиозных представлениях эвенков – священное животное, приносит удачу стаду и семье. Потому, наверное, вырезание оленей
из белой бумаги – весьма распространённое и доныне любимое
занятие эвенкийской детворы – очевидно, оно в редуцированной
форме отражает обряд «синкилау» (добывание «охотничьей
98
удачи»)27. Умение ухаживать за оленями с детства – залог этой
самой «охотничьей удачи»: «Попозже Иванчик выйдет из избушки и слушает. Звон колокольчиков еле доносится из темноты, похожий на отдалённый смех, на безумное бормотание… Но
Ванино ухо улавливает: это – колокольчик Кочерги, а это – верхового по кличке Экимчан…»
Даже ласковое именование ребёнка в эвенкийской семье
навеяно образом оленя. Это отражено уже в самом названии:
«Таня-кутурук». Оттого, что малышка везде плетётся за своим
«хозяйственным» братом, «так её и прозвали – "кутурук", хвостик». Каждодневные бытовые подробности детского быта неотделимы от этнографических сведений: «Её садят на большого
светло-серого оленя, в седло, покрытое по деревянной луке
узорной резьбой. Седло старинное, в нём ездил мальчиком ещё
Танин дед». Лецик сумел запечатлеть быт эвенкийских детей,
кочующих вместе с родителями – сегодня это уже не столь частое явление. Так, до последних лет у эвенков существовали три
вида сёдел: мужское, женское, детское. Детское верховое седло
имело название эмкору («Спереди подвязывают подушку, сзади
подушку, по бокам – дощечки, чтобы не упасть». – В. Г. Лецик).
Маленький эвенк-кочевник много взрослее своего русского сверстника: «За день Ваня успевает натаскать помаленьку
дров, покормить собак, исполнить тысячу мелких поручений.
Он помогает мять и выколачивать пушнину и обижается, если
ему не достанется соболья шкурка для обработки. Однажды он
взял узкий, бриткий отцов нож и самостоятельно, по всем правилам, снял камус с ноги убитого дикого оленя…! [Камус –
нижняя часть, «сапожок» с ноги оленя. – А. З.] Шкурки с соболей и белок он ещё ни разу не снимал, но наблюдал, запоминал,
как это делается, и укажет на малейшую вашу оплошность:
Обрядность «охотничьей удачи» (синкилау [синкилаун]) описана в работах:
Мазин А. И. Традиционные верования и обряды эвенков-ороченов (конец XIX
– начало XX в.). – Новосибирск: Наука, 1984. С. 94–99; Мазин А. И., Мазин И. А. Представления эвенков Приамурья об окружающем их мире. – Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2007. С. 39–71.
27
99
– Дефект будет!
Он заметит, что вы неправильно увязали поклажу на
нартах. Он пять раз напомнит, какой олень сегодня не пришёл к
зимовью. Это – не простое надоедание: плохо увязанная кладь
может в дороге потеряться, а олень, которого нет уже вторые
сутки, уйдёт далеко, и тогда ищи его…» Для эвенкийского ребёнка 70-х годов очевидна непреложная истина охотника, усвоенная от родителей: «На нарах валяться – зачем тогда в тайгу
ходить?» «Эту житейскую философию сын усвоил, и другая
ему неведома».
Описание хозяйственного Вани строится в интонациях
эпических, стиль писателя становится высоким, синтаксис – инверсированным, основанным на параллелизме: «Лёгкой славой
его не обманешь. Сын эвенка, сын охотника хорошо представляет себе, что охота – штука сложная. Уже два года кочует он с
родителями по охотничьим угодьям отца.
Сколько их у него уже было, этих перекочёвок!.. Если зима, Ваня едет в нартах, сидя в шубе, как в тёплой будке. А летом
все едут верхом, и Ваня тоже. Сидит в седле, как настоящий
охотник». Повествующий субъект охотничьих миниатюр Лецика сознательно наделяется профанными чертами чужаканедотёпы: «В хозяйственные дела Иванчик вникает до мелочей.
У него всегда можно получить нужную консультацию. Скажем,
по "оленьему вопросу". На ночь оленей отпускают пастись, а
чтобы они далеко не ушли, на шею вешают чангай – увесистую
палку… И если отпускать оленей приходится мне, я зову на помощь Иванчика.
– Чурап и без чангая не убежит, – наставляет он меня. –
Братишка и Большой тоже, они и так за день устают <…> Постой, – кричит он, – а кунгулян?
Чуть не забыл! Развязываю язычки колокольчиков – "кунгулянов", животные уходят в чащу, звон удаляется».
Этот русский герой, носитель книжной культуры, старается влиться в охотничий быт. Но он – всё же из «другого» мира,
потому в таком сложном деле, как поимка оленей (кочевой че-
100
ловек знает, как тяжело собрать их в одно стадо), маленькая
трёхлетняя Таня одерживает над ним верх:
«Луча! – кричит Танюха. Ты сколько оленей поймал?..
Луча – русский. Это я [«Луча», «лоча» – эвенкийское именование русских, образованное по слуховому восприятию звучания этнонима. – А. З.].
– Двух, – отвечаю.
– А я – вот сколько! – она показывает три пальца и, довольная, ковыляет к Экимчану, который перестаёт жевать жвачку. Он не боится её, только изумлённо таращит глаза.
Цоп за уздечку!.. Попался, дуралей…»
Очевидно, что введение несобственно-прямой и квазикосвенной речи – игровой приём «двойной адресации» с этнокультурным подтекстом, позволяющий увидеть таёжный мир и
глазами ребёнка-эвенка, и глазами русского писателя28.
Быт эвенкийских ребятишек, конечно, не только связан со
«взрослыми» заботами. Запечатлённые Лециком сугубо «детские» проявления кочевой жизни тесно сопряжены с лингвокультурной картиной мира коренных народов Амурской области в 70-е годы прошлого века. Эту картину определяют бытовые эвенкизмы [таняк (палка), нарты (особенные эвенкийские
сани для перевозки людей и скарба, запрягаемые в оленей), кутурук (хвостик), кунгулян (колокольчик), чангай (палка для привязывания оленей), котой (дочка), унты (вид зимней обуви,
сшитой из камуса оленя)], особые ономастические формы
[Иванчик (Иван), Миша-чан (Михаил), Виталка (Виталий); присущее эвенкам именование взрослых, независимо от возраста,
по имени-отчеству – Екатерина Петровна – мать ребятишек,
Иван Егорович – отец, оба совсем ещё молодые люди], но и русизмы-техницизмы («реактивные самолёты», например). Лецик
– очень чуткий к языковым явлениям человек; с добрым юмором он фиксирует процесс усвоения ребёнком непонятных ему
Под «двойной адресацией» в данном случае понимается приём, характерный
для детской литературы, когда автор не только встаёт на «детскую точку зрения», но и в специфической манере выражает собственное «взрослое» представление о мире.
28
101
идиом русского языка: «Зимними вечерами в избушке, когда вся
семья в сборе – отец упряжь чинит, мать лепёшки печёт [пресные пшеничные лепёшки в таёжных условиях заменяют эвенкам
хлеб. – А. З.], бабушка шьёт унты, бывают минуты сосредоточенной тишины. И тогда Таня вздыхает по-старушечьи:
– Ох, беда, беда!
Нарочно, чтобы все засмеялись. Для этой цели и другие
словечки годятся. Например, "ради бога". Что такое "бога" –
этого даже Иванчик не знает. "Ради" – тоже непонятно. А вот
"радио" – это понятно, это значит "Спидола". И Таня кричит:
– Не мешайте вы мне, радио бога!»
Очевидно, что абсолютно спонтанно автор запечатлел любопытное явление консервативности языка: 70-е годы, советское
время, торжество атеистического сознания. И при этом – совершенно расхожая бытовая приговорка, не подчиняющаяся идеологическим требованиям: «Ради бога!»
Обращая внимание на лингвокультурные реалии жизни
эвенков, постепенно забывающих родной язык, амурский читатель (читающий «Горняк Севера», а затем и «Амурскую правду», где миниатюра была републикована) не замечает, что Лецик запечатлевает и характерный говор русских амурчан, присущие их разговорной речи выражения («чаю толком попить»),
а также – универсальный язык таёжных людей, жизнью которых
он жил эти годы («дефект будет» «кулёмка», «почин сделал»,
«подпушка», «бриткий нож»).
Итак, скрепы художественной этнографии амурского писателя закладывались на стыке читательского опыта выпускника-филолога, личного интереса к дальневосточной «экзотике»,
психологической готовности к восприятию и приятию другой
культуры, а также веяний времени, обнаружившего вдруг интерес к тому, что в те годы было названо «малой родиной». Уже в
«таёжных картинках» Лецика-журналиста проявился тот богатый потенциал его художественной этнографии, что будет явлен
в мире его «серьёзных» прозаических произведений.
В 1975 году Лецик вернётся в Благовещенск. Результатом
его продолжительного «хожения» в амурские «севера» станут
102
повесть «Дед Бянкин – частный сыщик» (1974–1975), рассказы
«Раз на раз не приходится», «Петух с глушителем» (1979), «Божья роса» и чуть позже написанная повесть «Пара лапчатых унтов» (1982–1984). В 1984 году эти произведения, объединённые
названием последней повести, составят художественный сборник.
Сам Лецик так воссоздаёт историю публикации своей
первой повести «Дед Бянкин – частный сыщик»: «В течение лета 1975 года писал […] и одновременно печатал её в своей районке, главу за главой. Повесть была детективной, и мои читатели меня донимали: "Ну скажи – кто золото украл?". Я держался
мужественно, не пробалтывался, а когда чувствовал, что читатели вот-вот угадают преступника, вписывал в очередную главу
новый сюжетный ход и сбивал читающую публику со следа»29.
Относительно предыстории появления «пародии на детектив»
добавляет, что начал своё повествование с традиционной детективной завязки – обнаружения двух трупов. Потом понял, что
ни о чём таком страшном писать не хочет и не это – главное.
Кроме того, изменилась в процессе публикации повести и ещё
одна значимая подробность, касающаяся способа кражи золота.
В газетной публикации нашёл отражение случай, реально произошедший на золотодобывающем прииске и рассказанный Лецику начальником драги: «Как-то раз драгу остановили и поставили на ремонт. Один внимательный драгер увидел, что в дырочках её щитов застряли довольно крупные самородки. Набрал
он их полную жменю, ходит и посмеивается. Увидел это
начальник драги – чуть не заработал сердечный приступ. Дело
это, слава богу, заактировали и сдали золото. Тогда порядку
больше было, да и память о ГУЛАГе ещё жива была»30.
Прочитавший газетный вариант детектива М. Л. Гофман,
из опасения Главлита (и кого посерьёзнее), призвал сочинителя
изменить описанный способ кражи – слишком уж он был «технологически прозрачен». Что Владислав Григорьевич и сделал,
Лецик Вл. Г. Автобиография.
Лецик Вл. Г. Интервью А. А. Забияко. Июль 2011 г. // Личный архив
А. А. Забияко.
29
30
103
не кривя сильно душой: на его памяти были и такие случаи, когда золото находили на заимках, в сторожках, под половицами в
бутылках…31
Казалось бы, какое значение имеют эти подробности в
контексте художественной этнографии писателя? Однако –
имеют. Как напишут в одной из рецензий, «все пять вещей объединяются местом действия (таёжный поселок Балыктак) и кругом персонажей, которые по воле автора переходят из одного
сюжета в другой, всякий раз по-новому раскрываясь перед читателем. Видишь живых людей, понимаешь, что вот такими и знает их в жизни молодой автор, сумевший не просто "срисовать с
натуры" интересные характеры и обстоятельства, но создать
образы и ситуации художественно обобщённые, запоминающиеся и достоверностью своей, и ярким своеобразием. В. Лецику
удалось создать впечатляющий образ дальневосточного таёжного села. Эти рассказы и повести представляют собою вполне
законченный литературный цикл, который я бы так и назвал: "У
нас в Балыктаке"»32 [курсив мой. – А. З.].
«Живые люди его повествований» – это русские, украинцы, эвенки, якуты, проживающие вместе в таёжном посёлке и
делящие общие горести и радости. С одной стороны – все они
плоть от плоти авторской фантазии, начиная от названия посёл-
Там же.
Литвиненко И. Два ответа на три вопроса: о творчестве В. Лецика // Молодой дальневосточник. 1983. 12 февраля.
31
32
104
ка33 до тех нескольких «маленьких, но достаточно несуразных
происшествий»34, легших в основу историй.
С другой же стороны, описанные в «балыктакском цикле»
«интересные характеры и обстоятельства» рождены как раз специфическими условиями жизни дальневосточников. В этнокультурном вареве дальневосточного порубежья смешались разные
ценностные и морально-этические ориентиры тех, кто по факту
рождения, волею судьбы или в поисках лёгкого достатка оказался в этих землях в 70-е годы прошлого столетия и формировал
тип представителя дальневосточного фронтира эпохи 70–90 гг.
Эти люди интересны ему каждый по-своему – в них воплотились самые разные этнопсихологические и этнокультурные
установки, специфически проявляемые в суровых таёжных
условиях.
Потому встреченный на пароме старичок, сбежавший из
районной больницы и поразивший его своим задорным нравом и
особым речевым портретом («Я самовластно ушёл!»), перевоплотится в деревенского Пинкертона – Бянкина.
Потому потешная Таня-«кутурук» из газетной миниатюры
перекочует в повесть «Пара лапчатых унтов» и будет помогать
своей детской непосредственностью вкупе со свойственным
эвенкам простодушием обрести нравственное равновесие уже
другому «луче» – Пашке. Прописанные в газетных вариантах
«балыктакских историй» персонажи не оставят его воображение, а получат развитие уже в книжных вариантах (Танякутурук, Захар и его жена, Фёдор Козлов, Гоша Малинов, Паш33Действительно,
в Амурской области есть топонимический объект под названием Балыктах. Это «река, правый приток Олёкмы в среднем течении, Тындинский р-н. Длина её – 58 км. Название с якутского: балыктах – изобилующий рыбой, рыбное место, балык – рыба, тах – место» // Мельников А. В. Топонимический словарь Амурской области. – Благовещенск, 2009. Прототипами
придуманного посёлка (со всем необходимым их обустройством, вплоть до
специфических гостиниц-общежитий) стали вполне реальные посёлки золотодобытчиков Союзный и Верхнемайский // Лецик Вл. Г. Интервью А. А. Забияко. Июль 2011 г. Личный архив А. А. Забияко.
34 Лецик В. Г. От автора // Лецик В. Г. Пара лапчатых унтов. Повести и рассказы (Предисловие В. Быкова). – Благовещенск: Амурское отд. Хабаровского кн.
изд-ва, 1984. С. 6.
105
ка и др.). Лецик с любовью выписывает их речевые портреты, с
характерным амурским говором, неправильностями (Сушков,
Гоша Малинов, Таня) и особенностями фонетической системы
(речь Захара и его жены).
Думаю, потому же, а отнюдь не случайно всплывёт в новелле «Божья роса» характерный для нашей фронтирной реальности эпизод, на который уже обращалось внимание, правда, с
другой – морально-этической стороны35. Мы же сфокусируем
наш взгляд на этнорелигиозном и этнопсихологическом аспектах.
Одиозный герой этого рассказа, печально известный в Балыктаке Сушков, замучил рыбаков своими выходками: он без
разбору ворует всё то, что рыбаки прячут в своей коллективной
избушке, зимовье эвенка Захара. «Попробуй-ка с таким фруктом
разберись. Бить жалко – больной. Стыдить бесполезно – бесстыжий. Судиться с ним – самим стыдно. Бежать от него – и то
некуда»36.
Роль «народного судьи» берёт на себя отчаянный парень
Фёдор Козлов. В очередной раз поймав старика-клептомана на
попытке украсть наживку – банку жуков-короедов, он заставляет его съесть добычу «живьём»: «Всё-ё заглотишь! До последнего червя!»37. И тут происходит невероятное: старик, освободившись от чужих рук, «осмотрел личинку, как леденец, и сунул в
рот. Все, окаменев, услышали, как жирный короед цвиркнул на
зубах. Следом Сушков съел второго»38. Так рефрен повествования – «Что за человек?», на все лады варьируемый и на всех
персонажей проецируемый, обнаруживает свою амбивалентную
природу. Обычная «людская» мерка, которой жители посёлка
мерят себя и своих односельчан, утрачивает свою применимость
к этому старику из «другого измерения»:
Литвиненко И. До и после дебюта. О первой книге амурского прозаика Владислава Лецика // Амурский комсомолец. 1984. № 69. 1 июня.
36 Лецик В. Г. Божья роса // Лецик В. Г. Пара лапчатых унтов. Повести и рассказы (Предисловие В. Быкова). Указ. изд. С. 97.
37 Там же. С. 118.
38 Там же. С 119.
35
106
« – А я едал! – выкрикнул Сушков. – В войну едал! <…>
– Вас бы тогда на лесозаготовки! – выл Сушков. – Да малолеткой бы вас туда, каким я-то был!.. С нами бог и два китайца!..
– Какие два китайца? – спросил Валентин Ильич <…>.
– А такие!.. Одни бабы да ребятишки лес валили. <…> А
мужиков <…> только два китайца! Два маньчжура, понятно
вам? Из-за Амура сбежали, от японцев! А бабы лес ворочают и
говорят: "С нами бог и два китайца!" – и замолчал, осев грудью
на стол, будто с воплем из него вышел воздух, как из лопнувшей
камеры» [курсив мой. – А. З.]39.
Одна лишь фраза, звучащая, как заклятие: «С нами бог и
два китайца!» – переносит читателя в иное время и иное пространство суровых годов войны. Как следует из рассказа старика, выжить в голодное лихолетье помогли ему именно многотерпеливые китайцы («маньчжуры»)40, в свою очередь, спасающиеся на советской стороне от жестокостей японских оккупантов: «Маньчжур найдёт короеда – и в рот. "Ево вку-усно, ево
тоже мясо". Бабы плюются, и я хожу плююсь, а сам себе думаю:
как же это можно червей исти? А голодный – пилу не тягаю,
мать аж плачет: ну чё ты, Санечка? А маньчжуры ломят и ломят,
весёлые, жилистые. Я тогда втихаря короеда – р-раз!» «С нами
бог и два китайца» – это ли не формула выживания русского
человека в дальневосточном регионе?
Оставим в стороне морально-психологические девиации
персонажа, который после столь трагедийного признания на
следующий же день вновь крадёт у односельчан заграничную и
дефицитную снасть – «гэдээровскую леску». Как говорит в пре-
Лецик Вл. Г. Божья роса. Указ изд. С. 120.
Как видно, старику абсолютно безразлична этническая принадлежность
иноплеменников с «правого берега». Видимо, подобная этнокультурная индифферентность – характерная черта фронтирной ментальности дальневосточников. Об этом автор статьи уже писала в работе: Забияко А. А. «Ламоза лайла!» (проблема этнокультурной идентичности в осмыслении писателя-беженца
// Забияко А. А., Эфендиева Г. В. Меж двух миров: Русские писатели в Маньчжурии. – Благовещенск: Изд-во АмГУ, 2009. С. 144–160.
39
40
107
дисловии сам писатель, «жизнь – не ходьба по одной половице…»
В свойственной ему каламбурной манере, отнюдь не морализаторствуя и не проповедничая, Владислав Григорьевич
Лецик открывает, таким образом, своё направление этнографической прозы. Художественная этнография Вл. Г. Лецика – не
только и не столько традиционное для этнографической прозы
освоение жизни и обычаев коренных народов Дальнего Востока.
Обрамляя этнографические заметки и наблюдения беллетризованной формой новеллы («Божья роса»), детектива («Дед Бянкин – частный сыщик»), повести («Пара лапчатых унтов»), писатель «играючи» запечатлевает сложнейшие этнокультурные и
этносоциальные процессы дальневосточной фронтирной реальности, в которых на равных участвуют русские, украинцы, эвенки, якуты, китайцы. Не случайно в глубокую моральноэтическую проблематику «балыктакской истории» Лецик мимоходом вписывает юмористический штрих опять-таки с этнокультурной «подкладкой». Не зная, как уберечь себя от вездесущего клептомана, балыктакские затейники вырезают и водружают в избушке Захара, где хранят снасти, фигурку безрукого и
безногого божка с лицом «таким же кислым», как у Сушкова.
Тем самым необычайно пугают простодушных Захара и его жену, вернувшихся домой. Утром следующего дня рыбаки просыпаются от странных звуков: оказывается, жена эвенка принесла
жертву «скупому русскому идолу», намазав оленьей кровью его
губы, и совершает молитву41.
Сегодня этот материал (чего, возможно, автор недооценивает) обладает непреходящим значением: самобытная эвенкийская культура уходит в прошлое. Забывается язык, забываются
народные промыслы, почти не знают эвенки своего фольклора.
Традиционный кочевой образ жизни превращается в анахронизм
– эвенкийская молодёжь мечтает о «лёгкой» городской жизни.
Современные эвенки отправляются в тернистый путь за собственной культурой. Опыт русского писателя – «лучи» Владислава Лецика в этом отношении таит ещё не одно открытие как
41
Лецик Вл. Г. Божья роса. Указ изд. С. 99–100.
108
для коренных народов Дальнего Востока, так и для всех, интересующихся обычаями и традициями собственного этноса. И,
как ни странно, «беллетризованная этнография» Лецика востребована сегодня этнографией научной42.
Продолжение данного исследования: Забияко А. А. Художественная этнография В. Г. Лецика (на материале прозы 70-х гг.) // Традиционная культура
Востока Азии. Сборник науч. трудов / Под ред. А. П. Забияко, Н. Н. Зайцева.
Вып. 7. – Благовещенск, 2011 (в печати).
42
109
И. С. НАЗАРОВА
доцент кафедры литературы БГПУ
СТИХИЯ ДОЖДЯ И ВЕТРА:
Образный строй лирики Тамары Шульги1
Тамара Григорьевна Шульга – известная бамовская поэтесса. В 1988 году она окончила Литературный институт
им. М. Горького, тогда же стала членом СП СССР. Публиковалась в центральных периодических изданиях: в газете «Комсомольская правда» и в журналах «Огонёк», «Юность», «Современник». Автор нескольких сборников стихотворений: «Летящие кони» (1977), «Майский снег» (1984), «Свет на ладони»
(1986), «Осенняя мелодия» (2004).
Сборник «Свет на ладони»2 включает в себя несколько
тематических разделов: в «Волшебную струну» вошли стихотворения, в которых Шульга обращается к теме поэта и поэзии;
«Города» – раздел, посвящённый строительству БАМа; «Свет на
ладони» – любовная лирика; название раздела «Друзьям» говорит само за себя; подборка стихов под названием «Кони» – это
воспоминания о детстве, которое поэтесса провела на Алтае; в
«Кораблике» эта тема продолжена, но в несколько ином ракурсе; раздел, замыкающий книгу, «Предчувствие осени», – это
пейзажная лирика.
При всём тематическом многообразии сборник являет собой единое симфоническое целое. Достичь этого Шульге удаИсследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Литературное краеведение: создание
фундаментального историко-литературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Из всех вышеперечисленных поэтических сборников «Свет на ладони» является наиболее полным: помимо новых, в него вошли почти все стихотворения
их двух предыдущих книг. Последний сборник Т. Шульги «Осенняя мелодия»
был задуман и осуществлён как книга избранного: в нём собраны лучшие, по
мнению автора, стихотворения прошлых лет, а также некоторые произведения
из цикла «Острова», ранее публиковавшиеся только на страницах периодических изданий. Впервые в сборнике на суд читателя были представлены и рассказы Т. Шульги.
1
110
лось, в частности, при помощи сквозных образов дождя и ветра,
«кочующих» из одного стихотворения в другое, обрастающих
новыми смыслами и, как результат, обретающих глубокое символическое, концептуальное значение.
О повышенном внимании автора сборника к образам дождя и ветра свидетельствует уже тот факт, что именно их Шульга чаще других наделяет человеческой сущностью, они как будто становятся «живыми» спутниками лирической героини:
«…не у моей дышал щеки / апрельский сумасшедший ветер»3;
«Обнажённо-прозрачной / холодной рукою / дождь осенний
берёт меня / властно под локоть» («Я в предчувствии осени»;
53). А в стихотворении «Последний дождь» приём олицетворения положен в основу лирического сюжета:
Шёл со мной по улице,
мёрз на остановке,
почему-то хмурился,
был такой неловкий.
Говорить пытался
и никак не мог…
Всхлипнул, застеснялся
и почти умолк…
И, поплакав скупо,
превратился в снег.
И ушёл, –
так глупо,
словно человек (55).
Но обо всём по порядку. Доминирование образов дождя и
ветра в лирике Шульги вполне мотивировано. Мир, в котором
живёт лирическая героиня сборника, является отражением реальности, сурового северного климата4, когда «мгновенно было
Шульга Т. Г. Вся твердь земная – ручейки // Шульга Т. Г. Свет на ладони. –
Благовещенск: Амурское отд. хабаровского кн. изд-ва, 1986. С. 52. Далее стихотворения цитируются по данному изданию с указанием страниц в скобках.
4 В одном из интервью Т. Шульга призналась, что холодные бамовские зимы
не раз подталкивали её к тому, чтобы уехать из Тынды, при том, что Тында –
«это единственное место, где она чувствует себя как дома, и единственный
3
111
лето», и уже в августе «растворяется город / в прохладном тумане»; а потом – «дождь и снег в проводах», и «ветер рвёт со
стоном тучи»; и вот уже «зима взбунтовалась», «обложили метели / этот город таёжный» и «вновь заснеженный ельник / встаёт на пути».
При всей очевидности данной функции – обозначение места и времени действия, образы дождя и ветра выполняют в
сборнике и иную, более важную роль: часто они становятся знаками внутреннего состояния лирической героини, отражают её
чувства, моделируют отношение к миру, к происходящему вокруг.
Так, для лирической героини стихотворения «А что любовь?» дождь и ветер становятся символами страстной, но кратковременной любви:
А что любовь?
Всего лишь дождь.
Короткий дождь в начале лета,
которого всю зиму ждёшь
и сам не ведаешь про это.
Бывает гром и молний блеск,
и ветры стонут и гудят,
и неба рухнувшего треск…
А после – тихий шум дождя (24).
Возникающие здесь, помимо лейтмотивных образов,
«гром», «молния» и «рухнувшее небо», а также ярко выраженный звуковой рисунок стиха способствуют отражению той
сложной гаммы чувств, которые переживает лирическая героиня: любовь для неё – рождение в душе чего-то нового, таинственного, но главное, подобно стихии, захватывающего человека и не дающего ему возможности сопротивляться. Многоточие, знак препинания, с которым часто можно встретиться в
город, за который болит сердце» (См.: Для меня БАМ – это жизнь: Интервью с
Т. Шульгой [интервьюер Т. Андреева] // Амурский комсомолец. 1986. 28 февраля. С. 4).
112
стихотворениях Т. Шульги, в данном случае позволяет почувствовать главное: как неожиданно порой угасают чувства.
Так в лирике поэтессы возникает мотив одиночества, разлуки, так же как и мотив чувственной, но недолгой любви, сопряжённый с образами дождя и ветра. Подтверждение тому
находим в целом ряде стихотворений. Лирическая героиня стихотворения «А лето кончилось внезапно» в момент расставания
с любимым почувствовала, как «дождь, / впервые зло и грубо, /
вмиг остудил глаза и губы. / И в оглушающей тиши / метнулось
лето из души» (21). «Колючий дождь» в лирике Шульги («Ну
вот… бессонница готова»; 28) становится символом предательства; «крадущийся ветер» («Вдоль стены прокрался ветер»; 27)
– знаком скорой разлуки. В стихотворении «Помнишь, как целый день», рисуя мучительный процесс расставания любимых,
Шульга обращается к приёму психологического параллелизма:
«И пригнал ветер тучу. / Помнишь? / Не повезло: / вместе с тенью летучей / тень мою унесло. / А потом шли дожди, / продлевая смятенье… / Были жуткие дни» (29). По мере того, как
нагнетается ситуация в природе, усложняется внутреннее состояние лирической героини: сначала она всего лишь с лёгким сожалением говорит «не повезло», а после – «были жуткие дни» и
она «очнулась от боли».
Итак, для лирической героини, способной любить «до
немоты», «до одури хмельной», любовь всегда – «мука»,
«казнь», «пытка»: «И пусть другая будет другом / и бесконечно
дорогой. / Но разве на такую муку / позволишь ты идти другой?» («Не сравнивай меня с другими»; 28); «Любовь… ну это
ли не пытка? / Добра в ней больше или зла?» («Ну вот… Бессонница готова»; 28); «Самой себе с весёлым чувством / внушить и верить – / всё прекрасно… / Да, это было бы искусством,
/ когда б не обернулось казнью» («К стеклу горячим лбом прижаться…»; 24).
Нельзя не обратить внимания на то, что концепция любви
в лирике Т. Шульги довольно близка ахматовской5. В ранних
В интервью, рассказывая о своих литературных кумирах, Тамара Шульга
назвала три имени: А. Блок, А. Ахматова и Р. Казакова. (См.: Это с детства:
5
113
стихотворениях известной поэтессы первой половины XX столетия любовь также требует от любящих предельного напряжения сил, а потому названа «любовной мукой» и даже «любовной
пыткой». Но, если героиня А. Ахматовой противится любви как
року и вступает в поединок с самим любовным чувством, проявляя в этой ситуации волю и характер6, то лирическая героиня
Шульги, осознавая стихийную природу любви, принимает это
как данность и не пытается ей противостоять:
Ты прав…
И мы за всё заплатим.
Любой цене не удивлюсь.
Хватили счастья –
Горя хватим…
Я знаю всё
И не боюсь,
Не каюсь –
Было бы нелепо,
Когда так щедро нам дано,
Любить болезненно и слепо.
Любить!
А после – всё равно.
(«Ты прав…», 23)
Означает ли это смирение, что лирическая героиня Шульги слаба, бесхарактерна? Вряд ли. Сила её не в борьбе с природой самого чувства, а в умении расстаться достойно, перешагнув через себя ради счастья и душевного спокойствия любимого
человека:
Давай друг друга отпустим,
как птиц отпускают из клетки:
дверцу открыл
и пусто,
Интервью с Т. Шульгой [интервьюер В. Кудинов] // БАМ. 1988. 21 октября.
С. 4).
6 См.: Мусатов В. В. История русской литературы первой половины XX века
(советский период). – М.: Высшая школа, 2001. С. 114.
114
только качнулись ветки…
Без объяснений горьких,
без осложнений мнимых,
как отпускают немногих,
как отпускают любимых…
Давай сбережём друг друга
от боли, измены, грусти.
И там, за чертою круга,
давай друг друга отпустим…
(«Давай друг друга отпустим»; 21)
Героиня Шульги мужественно переносит все трудности,
понимая, что только через любовь-муку человек может познать
себя, свою сущность, свои возможности: «И ничего, что не
навек / что путь был долог и безбожен, – / но я узнала: / человек
/ быть без любви собой не может. / И стало ясно мне сейчас /
под этот стук дождя по крыше, / что я всю жизнь любила вас /
и шла на свет» («Благословляю день и час…»; 30).
Происходит трансформация ранее возникшего образа:
любовь-мука неожиданно оборачивается любовью-спасением.
Именно поэтому лирическая героиня, несмотря на горький исход отношений, всегда благодарна своему возлюбленному за
подаренные мгновенья счастья: «Спасибо, мой милый,
нежный… / Не всем так везло отчаянно / на нашей планете
грешной» («Спасибо, мой милый, нежный…»; 19); «Благодарю
тебя за лето, / нежданно полное чудес, / когда кружилась так
планета, / что на ветру склонялся лес» («Благодарю тебя за лето…»; 22).
Здесь напрашивается параллель уже с другим любимым
поэтом Т. Шульги – А. Блоком. Для лирического героя цикла
«Стихи о Прекрасной Даме» любовь – это испытание, благодаря
которому наступает прозрение, становится подвластной мудрость жизни: «Чем больней душе мятежной, / Тем ясней миры»7.
Блок А. Моей матери // Блок А. Стихотворения и поэмы: Стихи, дневники,
письма, проза. – М.: Эксмо, 2007. С. 36. Необходимо отметить, что отношение
к Блоку у Шульги особое. В интервью она говорит: «Я очень люблю А. Блока,
но не могу его принять всего. И причину этого отношу, прежде всего, к пробе7
115
Возвращаясь к разговору о любовной лирике Т. Шульги и
подводя предварительные итоги, отметим, что образы дождя и
ветра становятся, по сути, метафорой любовного чувства: с одной стороны, стихийного, рокового, с другой – очищающего,
обновляющего. Не лишним будет заметить, что выявленная амбивалентность образов прочно укоренена в русской культурной
традиции: достаточно вспомнить «Грозу» А. Н. Островского или
трилогию Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность».
Та же семантическая насыщенность характерна для образов дождя и ветра, возникающих в ряде стихотворений раздела
«Волшебная струна», посвящённом, как было отмечено ранее,
теме поэта и поэзии.
В стихотворении «Здравствуй, здравствуй, дождь весенний» образ дождя становится символом вдохновения:
Здравствуй,
здравствуй, дождь весенний!
Будь со мною, не спеши…
Жизнь моя, моё спасенье,
очищение души.
Моё призрачное счастье,
заходи, чего ты ждёшь?
Моё первое причастье –
голубой, холодный
дождь (4).
лам в собственном образовании. Например, стихи, которые касаются каким-то
образом нашей религии. Я их просто не понимаю. Но это, пожалуй, моя беда.
Я не могу, например, представить себе церковный хор, потому что я его никогда не видела и не слышала». (См.: Это с детства: Интервью с Т. Шульгой [интервьюер В. Кудинов] // БАМ. 1988. 21 октября. С. 4). Цикл «Стихи о Прекрасной Даме», пожалуй, более других блоковских циклов «завязан» на религиозных воззрениях поэта. В связи с этим возникает вопрос: насколько уместна проведённая параллель и имеет ли она право на существование? Безусловно, да. Обнаруженная общность мотивов ни в коем случае не преследует цели
обозначить некое концептуальное сходство между любовной лирикой Блока и
Шульги, а свидетельствует, скорее, об интуитивном, подсознательном приятии
поэтессой того, что казалось неподвластным разуму.
116
Тот синонимический ряд, который выстраивается в стихотворении (дождь – жизнь – спасение – очищение – счастье –
причастье), рождает ощущение гармонии в душе лирической
героини, погружённой в творческий процесс. Но можно ли считать эту гармонию полной? Очевидно, нет. Более того, использованные эпитеты – «призрачное счастье», «голубой, холодный
дождь» – свидетельствуют об обратном: это иллюзия счастья,
гармонии, умиротворения. В стихотворении «Чуть-чуть о поэзии», как бы рассеивая сомнения читателя в правильности сделанного вывода, Шульга пишет: «В это слишком-то верить не
надо: / не сплошные в поэзии клады» (5). Как здесь не вспомнить знаменитые ахматовские строки: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда». Но если финал стихотворения А. Ахматовой рождает положительные эмоции, то у
Шульги в «Признании художника», являющемся логическим
продолжением предыдущего стихотворения, звучат совсем иные
интонации: «Кисти, краски возьми – / и выложись… / Будь ты
проклята, моя живопись! / <…> / А мне жить иногда не хочется /
в этом самом процессе творчества». Но и теперь лирическая героиня «Света на ладони» не отрекается от судьбы и жертвует
собой во имя человечества: «Но так было. И вечно будет. / Жить
без красок / не могут / люди» (5).
Но даже обречённая «жить чужою жизнью», героиня
Шульги не считает себя мученицей: она видит выход в том, чтобы самой стать органичной частью стихии, именуемой творчеством. О подобном перевоплощении героини свидетельствуют
уподобления и сравнения, часто используемые поэтессой:
Я сегодня буду ветром
В серебре ковыльном жить.
Буду мерить километры,
В рощах листья ворошить.
Буду форточками хлопать,
в парусах и мачтах выть.
Буду шёпот, буду ропот
В травах скошенных будить.
(«Я сегодня буду ветром»; 7)
117
Анафора, повтор глагола «буду», а также использование
его в середине первой и седьмой строк, свидетельствуют о твёрдом намерении героини не отступать от своих принципов, вопреки всему следовать по выбранному пути. Эта же мысль звучит в стихотворении «Хочу взорваться в синей мгле…»:
Хочу взорваться в синей мгле
В полнеба молнией мгновенной
И броситься к моей земле,
Как дождь,
Внезапным откровеньем (8).
В связи со всем вышесказанным нельзя не упомянуть о
стихотворении «Говорят строители», ставшем хрестоматийным,
знаковым8:
Мы дождями умыты
и исхлёстаны ветром,
и не так знамениты,
как другие поэты.
Но в предутренней просини
здесь поэзия – с нами.
Днём рубившие просеки,
ночью бредим стихами (11).
Сразу подчеркнём, что Шульга называет это стихотворение «самым нелюбимым» из всего когда-то ею написанного. В
интервью газете «Амурский комсомолец» она признаётся:
«…писалось оно на спор с одним знакомым писателем, который
утверждал, что я не смогу написать стихотворение на заданную
тему. Я не понимаю, что в нём нашли читатели?»9
Во время беседы с Шульгой корреспондент «Амурского комсомольца»
Т. Андреева рассуждает: «Самыми популярными, кстати, стали строки из другого твоего стихотворения, вот эти “…Днём рубившие просеки, ночью бредим
стихами”. Они цитировались в разных изданиях – от газеты до дипломной
работы» (См.: Для меня БАМ – это жизнь: Интервью с Т. Шульгой (интервьюер Т. Андреева) // Амурский комсомолец. 1986. 28 февраля. С. 4).
9 Там же.
8
118
Отчасти с поэтессой можно согласиться: в стихотворении
действительно нет сочных эпитетов, изысканных метафор, ярких сравнений, то есть всего того, что обычно работает на образ,
делает его зримым, запоминающимся. Но в том-то и особенность таланта Шульги, что за нарочитой внешней простотой,
обыденностью ситуаций, прозаичностью фраз она умеет «спрятать» глубокий смысл. Прочитанное в контексте всего сборника,
стихотворение семантически обогащается: умытые дождями и
исхлёстанные ветром – это те, кто прошёл своего рода обряд
посвящения в поэты; дождь и ветер становятся здесь знаками
причастности настоящей поэзии.
Подведём итоги.
Во-первых, образы дождя и ветра полифункциональны:
они выступают в качестве самых заметных штрихов в обрисовке
фона, на котором разворачивается лирическое действие; с их
помощью отражена сложная гамма чувств лирической героини;
они же придают сборнику целостность.
Но главное не в этом. Гораздо важнее то, что из образов дождя и ветра вырастает концепция любви и поэзии в
лирике Шульги, которая, как выяснилось, близка представлениям поэтов Серебряного века. Как объяснить очевидную ориентацию на культурно-эстетические ценности
начала ХХ века? Шульга ни в одном из интервью не даёт
ответа на этот вопрос, поэтому выскажем предположение,
что причина кроется в некоей общности мироощущений:
подобно тому, как поэты Серебряного века чувствовали
себя творцами нового мира, построенного на духовных основах, поэты БАМа ощущали себя строителями «светлого
будущего». Дорогой к нему должна была стать магистраль,
которую они с энтузиазмом воспевали в своих стихах.
119
С. П. ОРОБИЙ
доцент кафедры филологического образования БГПУ
АМУРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК ПРОБЛЕМА…
Для кого?1
Уже приходилось и читать2, и писать3 о том, что важнейшим стимулом культурного развития России было постоянное
возвращение к изначальной провинциальности. Непредсказуемость прошлого компенсируется в отечественном сознании беспредельной широтой наличного пространства. Закономерно, что
в последние годы изучение региональной литературы происходит под знаком видения исследуемого пространства как текста.
После первопроходческих работ академика Топорова появились
уже и московский, и пермский, и крымский, и другие тексты.
Можно предположить, что изучение региональной литературы
является для филологов тем ресурсом, который помогает преодолеть кризис литературной теории. Геопоэтика, геокультурология, геолитературоведение – эти термины можно найти в соответствующей литературе, которая сама себя пытается как-то
обозначить. Художественная словесность в геопоэтике понимается как отражение действительности, которая оказывается привязана к определённому политизированному хронотопу. В этой
сфере мы найдём исследования, посвящённые русской литературе: например, работы поляка из Кракова Василия Щукина о
поэтике русской усадьбы4. Литературу Щукин связывает с
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Литературное краеведение: создание
фундаментального историко-литературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Эпштейн М. Н. Любовь пространства // Он же. Все эссе: В 2 т. Т. 1: В России.
– Екатеринбург, 2005. С. 21–68; Смирнов И. П. О метапозиции: Провинция //
Звезда. 2003. № 11.
3 Оробий С. П. Возможен ли «амурский текст» русской литературы? // Лосевские чтения – 2010: Материалы региональной научно-практической конференции. Выпуск 3 / Под ред. А. В. Урманова. – Благовещенск, 2010. С. 15–20.
4 Щукин В. Российский гений Просвещения: Исследования в области мифопоэтики и истории идей. – М., 2007.
1
120
определённой локализацией культуры – он продолжает в этом,
видимо, традиции Переверзева и других социологически ориентированных русских литературоведов 20-х годов5.
Таков и предмет исследования современных амурских филологов: проще определить характер представленного литературного
материала, сложнее определиться с его границами. В самом деле,
теория региональной литературы не вправе претендовать на полноту, она должна стремиться к проверяемости. Полноты жаждет
описательность, у которой нет иной силы, кроме количественной.
Это случай знаменитого филолога Венгерова. Ещё в юности он
задумал создать всеобъемлющий «Критико-биографический словарь русских писателей и учёных». По расчётам, издание должно
было занимать 12 томов. Однако издав к 50-ти годам 6 томов,
охватывающих только первые две с половиной буквы, Венгеров,
чтобы поправить положение, стал выпускать «Источники словаря
русских писателей». Вышло этих «Источников» 4 тома, от «А» до
«Н». Видя, что и это издание непоправимо разрастается во времени
и пространстве, он попытался издать ещё более краткий вариант
словаря, а именно «Предварительный список русских писателей и
учёных и первые о них справки». Венгеров издал два тома, от «А»
до «Н». Перед смертью успел подготовить к изданию третий.
Последним на данный момент прецедентом общероссийского масштаба, когда геопоэтический фактор имел самостоятельное
значение, был феномен писателей-«деревенщиков» в 1970-е годы.
По законам же современной литературной ситуации провинциализм может иметь определённый успех, если примет форму особой
экзотичности. Именно в таком виде предстаёт, например, пермский
край в романах Алексея Иванова, сгустившего атмосферу русской
глубинки до состояния лексической невнятицы. Впрочем, как бы
ни были специфичны такие способы обработки регионального материала, дальневосточной культуре как культуре в своей основе
переселенческой, собирательной они не подходят. Не имела амурСам автор ссылается на опыт американских геокультурологов (школа Карла
Зауэра), на «Поэтику пространства» Башляра, российское «литературное краеведение» (И. М. Гревс, Н. П. Анциферов, Н. К. Пиксанов), наконец, на работы
Топорова, каковые он относит к области «гуманитарной спациологии».
5
121
ская литература и метропольной фигуры, авторитет которой оттенял бы её специфику (подобно, скажем, фигуре Волошина в
«крымском тексте»). Единственному писателю, который отчасти
мог бы претендовать на эту роль и вдобавок сам был глубоким
провинциалом, Чехову, амурская земля больше напоминала Техас,
то есть американскую глубинку, чем собственно Россию.
И всё же, как бы ни спекулировали на подмене исторических понятий, провинция есть, и она являет собой территорию,
населённую людьми, зачастую имитирующими жителей метрополий, болезненно осознающими свою подражательность, боящимися её и старающимися её преодолеть. Периферия опасна
тем, что ей вечно недостаёт власти, которую она при удобном
случае готова усиливать и ad absurdum, например, инспирируя
судебный процесс против молодого поэта, якобы искажающего
в своих стихах образ литературного героя времён Второй мировой войны. Отсюда – противоположный вывод: провинциальность опасна, если ей даётся слишком много власти (вспомним
хотя бы русских разночинцев-шестидесятников, прибывших в
Петербург, чтобы покорить столицу).
Видимо, по-настоящему продуктивным для провинции является самодостаточное положение, когда она начинает существовать сама для себя, и тогда появляется, к примеру, некий
провинциал с берегов Миссисипи, создающий великие романы о
южноамериканской глубинке. Размыкание же самодостаточных
границ того или иного топоса чревато распылением его (само)идентичности. Недаром персонажи чеховской драматургии
постоянно пакуют чемоданы и взбадривают себя призывами к
перемещению («В Москву!»), но так никуда и не уезжают.
Тот пример, который был актуализирован в первопроходческой работе Топорова, – «В Петербурге жить, что спать в гробу», указывал скорее на существование петербургской мифологии, чем на существование особой петербургской поэтики. Следовательно, речь в подобных случаях может идти о специфической мифологизации того или иного пространства вследствие
закрепления за ним неких метафор, мифологем, стратегий – и
своевременного филологического обнаружения их.
122
Ю. О. КОРЖ
студентка 3-го курса ИФФ БГПУ
ОБРАЗ ПРИАМУРЬЯ В ОЧЕРКАХ В. ОВЕЧКИНА1
Необходимость данного исследования возникла в связи с
ведущим направлением работы кафедры литературы БГПУ –
краеведческим.
Конкретной научно-исследовательской работе предшествовал долгий период поисков. Поначалу нам не было доподлинно известно, бывал ли когда-нибудь видный советский писатель-очеркист Валентин Овечкин на Дальнем Востоке и, в частности, в Амурской области. Ни в одном имеющемся в нашем
распоряжении биографическом материале, посвящённом писателю, об этой поездке не было никаких упоминаний. В результате напряжённых поисков в Интернете нами была обнаружена
«Хрестоматия по истории Дальнего Востока». В её содержании,
а это единственная информация, представленная на интернетстранице, среди других рассказов и очерков значился очерк
В. Овечкина «Рассказ об одной поездке». Поиски этой хрестоматии в библиотеках города не увенчались успехом. Не удалось
обнаружить «Рассказ об одной поездке» и в составе полного собрания сочинений В. Овечкина. И только благодаря Интернету
мы выяснили, что существует отдельное издание этого очерка.
Книга вышла в курском книжном издательстве в 1961 году тиражом 30 000 экземпляров и, очевидно, больше не переиздавалась, став библиографической редкостью. Заказав «Рассказ об
одной поездке» через интернет-магазин, в аннотации к книге мы
наконец-то обнаружили те сведения, которые нас интересовали:
«Валентин Владимирович Овечкин, известный советский писатель, летом 1960 года побывал на Дальнем Востоке, увидел
огромные богатства этой земли, неповторимый размах освоения
Исследование выполнено в рамках научно-исследовательского проекта
РГНФ «Литературное краеведение: создание фундаментального историколитературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–
XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
1
123
суровой и щедрой природы, познакомился с мужественными и
упорными людьми, составляющими гордость и славу этого
края»2.
«Рассказ об одной поездке» включает в себя шесть очерков, отражающих различные стороны жизни Дальнего Востока:
«На краю России», «В долине Мэйхе», «Великий боб», «Щедрая
земля в хозяйских руках», «Там, где растут лотосы», «Добро
пожаловать!»
Амурская область отражена в очерках «Великий боб» и
«Щедрая земля в хозяйских руках».
В целом картина Приамурья получилась у автора очень
многогранной. Во-первых, В. Овечкин характеризует климатические условия области. В «Великом бобе» он пишет: «Зимы в
Амурской области почти бесснежные, но морозные» (26). В
очерке «Щедрая земля в хозяйских руках» секретарь Амурского
обкома КПСС Пётр Иванович Морозов рассуждает: «А природно-климатические условия Амурской области очень необычные.
Где вы, например, слышали, чтобы зябь бороновали с осени? А
здесь нужно бороновать. Где вы видели, чтобы комбайн ставили
на деревянные полозья и тремя тракторами таскали по полю? А
у нас это частенько бывает. Вот почему нам до зарезу нужны
гусеничные самоходные комбайны! Где есть ещё у нас край с
таким резким расхождением летних и зимних температур и количества осадков?» (34).
Также Овечкин указывает и на географическое положение
Амурской области. При этом он не говорит прямо о соседстве с
Китаем, но часто упоминает о китайцах. Например, в очерке
«Великий боб» читаем: «Но так или иначе, в Америке и Китае
ею (соей. – Ю. К.) засевают многие миллионы гектаров. <…>
Китайская кухня знает множество блюд, приготовляемых из
сои» (24). Далее, рассуждая о сое, автор пишет: «Для Приморья
же, Амурской области и Хабаровского края это действительно
золотая культура! До-доу, “великий боб”, как прозвали её ки-
Овечкин В. В. Рассказ об одной поездке. – Курск, 1961. С. 2. Далее текст
очерка цитируется по данному изданию с указанием страниц в скобках.
2
124
тайцы» (26). Постоянные параллели между Амурской областью
и Китаем указывают на их непосредственное соседство.
Нельзя не обратить внимания на то, что, характеризуя
Амурскую область, писатель неоднократно называет её «житницей Дальнего Востока»: «В Амурской области, житнице Дальнего Востока, я был в колхозе “Приамурье”» (26). Или: «Прибавилось бы людей в сельском хозяйстве Дальнего Востока, особенно в его житнице – Амурской области, и на животноводческих фермах было бы кому работать, и не один миллион гектаров целины можно было бы поднять» (28). Почему именно к
этому определению несколько раз прибегает автор? Очевидно,
желая подчеркнуть экономическую мощь описываемого региона. В толковом словаре слово «житница» имеет следующее значение: «Богатая хлебородная область, снабжающая хлебом другие местности».
Действительно, Амурская область представляется писателю обладательницей огромного сельскохозяйственного потенциала, связанного, в первую очередь, с выращиваем сои. Желая
нарисовать более выразительную картину, В. Овечкин сопоставляет Приамурье с другими регионами России: «В тридцатых
годах я работал на Кубани и имел там дело с соей. В нашем районе сеяли сою на небольших площадях. Не знаю, как сейчас, –
много ли сеют её на Кубани и как она родит, но тогда у нас с
нею что-то не получалось. Или семена к нам завозили плохие,
или земли для неё были неподходящие – урожаи собирали очень
низкие, не оправдывавшие затрат, и относились мы к ней, районные и колхозные работники, недоброжелательно, как к “принудительной” культуре.
И вот я увидел на Дальнем Востоке, что такое соя! И понял, почему её здесь называют и кормилицей, и золотой культурой, и “великим бобом”, и “принцессой полей”» (23).
Как очеркист В. Овечкин достоверно рассказывает о
ценных свойствах этой культуры: «Сою колхозы и совхозы
Дальнего Востока полностью сдают государству, она идёт на
нужды пищевой и технической промышленности страны и на
экспорт. Заготовительная цена на неё в три раза выше, чем на
125
пшеницу. Для многих хозяйств соя – главный источник доходов. Но ценно не только её зерно. Соевая солома – это по существу первосортное сено. Соевый жмых (шрот) – тоже великолепный корм. Есть у сои и один недостаток, переходящий в
современных условиях в её достоинство. Бобики растут у неё
до самой земли, и нет ещё такого уборочного орудия, которое
чисто подбирало бы все стручки. Возьмёт колхоз с гектара 8–9
центнеров зерна, да ещё в стерне остаётся на один центнер неподобранных бобов. На этих кормовых остатках колхозы и
совхозы осенью и даже зимой выпасывают гурты нагульного
скота. И ещё ценнейшее свойство сои – она не истощает землю, наоборот, удобряет её. Корневища сои усыпаны клубеньками, содержащими азот, как и корневища клевера. Соя – прекрасный предшественник для всех зерновых» (23).
От общей характеристики области В. Овечкин переходит
к разговору о колхозе «Приамурье». Автор начинает повествование о нём с конкретных цифр: «Земли за этим колхозом закреплено 45 тысяч гектаров, из них пашни 30 тысяч. Посева в
нынешнем году было: зерновых культур 15500 гектаров, в том
числе пшеницы 10000 с лишним, кукурузы на зерно 600 гектаров, сои 8000 гектаров, картофеля и разных овощей 200 гектаров
и кормовых – 5500 гектаров. Колхоз имеет 110 тракторов, 70
комбайнов, 80 автомашин, две вальцовые мельницы, кирпичный
завод, семь электростанций общей мощностью в 400 киловатт,
мастерские для ремонта техники – купленную целиком РТС, 4,5
тысячи голов крупного рогатого скота, 2,5 тысячи свиней, 3 тысячи овец» (26).
Однако в очерках В. Овечкина образ Приамурья в конечном итоге складывается не из цифр, а из рассказов о людях,
населяющих область.
В первую очередь, это Михаил Максимович Ступников –
человек нестандартно мыслящий, новатор. О нём В. Овечкин
пишет: «Когда несколько лет назад председатель колхоза “Приамурье” Михаил Максимович Ступников стал впервые выгонять
зимою скот на пожнивные остатки сои, было много шуму: “Погубит колхозный скот! Пасти зимою, в степи, при наших моро-
126
зах! Скот простудится!” Но Ступников, человек настойчивый,
доказал делом, что лучшее средство от простуды – сытные корма. Быки, тёлки нагуляли на соевой стерне такой толстый слой
жира под кожей, что им никакие холода не были страшны. Ни
один телок не простудился» (26). Ступников изображён не просто новатором, но и человеком, который не боится трудностей и
убеждает в правильности своих решений остальных людей. Для
В. Овечкина Ступников – первопроходец, человек, в котором
тогда больше всего нуждался колхоз, область, Дальний Восток в
целом.
Не можем не отметить, что в ходе поисковоисследовательской работы нам удалось установить примечательный факт: изображённый в очерке известного русского писателя председатель колхоза «Приамурье» является отцом Василия Михайловича Ступникова, ректора БГПУ в 1987–1999 гг.
В очерке «Щедрая земля в хозяйских руках» высокую
оценку В. Овечкин даёт агроному А. П. Германову, увлечённо
занимавшемуся выведением и испытанием новых высокоурожайных сортов клевера.
Секретаря Амурского обкома КПСС П. И. Морозова, который и «узаконил» зимний выпас скота, предложенный
М. М. Ступниковым, писатель характеризует как человека умного, дальновидного, приветствующего чужую инициативу: «Я
наблюдал, как Пётр Иванович Морозов, бывая в колхозах, разговаривает с людьми. Он очень любит сталкивать мнения, вызывать
споры, так, чтобы разгорелись страсти, чтобы человек “вышел из
себя” и выложил всё, что у него в мыслях, без оглядки на высокое
начальство. Как-то особенно внимательно и доброжелательно
поглядывает он на тех, кто спорит с ним смело, упорно и не отступает назад сразу же, при первом возражении» (33).
Довольно любопытным является диалог Морозова с Германовым:
А. П. Германов тоже очень любит и ценит сою. Но… когда Пётр Иванович сказал, что в ближайшие годы посевы сои в
Амурской области будут доведены до восьмисот тысяч гектаров, Германов спросил:
127
– А сколько всего посева в области?
И получив ответ о посевной площади в области около полутора миллионов гектаров, сдвинул шляпу на лоб и выразительно почесал затылок.
– Что? Много – восемьсот тысяч?
– Многовато, конечно. Что же получится у нас с севооборотами?
– Но соя ведь великолепный предшественник для всех
культур! Она не истощает, а обогащает землю.
– Да, хороший предшественник для всех культур, кроме
самой себя.
– Восемьсот тысяч – цифра железная. На снижение мы не
пойдём.
– Увеличим площади посевов, а урожаи снизятся, – упорствовал Германов.
– Урожаи не снизятся. В колхозе “Амур” Константиновского района бригада Заикина на пятистах гектарах собрала в
прошлом году по семнадцать с половиной центнеров с гектара.
В колхозе “Ленинский путь” Хингано-Архаринского района
звено Гутикова получило по девятнадцати центнеров со ста
восьмидесяти двух гектаров. Вот таких урожаев будем добиваться!
– Начнут там сеять сою по сое – и семи центнеров не получат!
– Не будем сеять сою по сое. Ежегодно будем расширять
общую посевную площадь. За счёт целины. Уже в ближайшие
годы мы доведём посевы всех культур по области до двух миллионов гектаров. Но и на этом не остановимся.
– Ну, с этого бы и начинали, – успокоился Германов. –
Целина – это другое дело» (33).
Писатель показывает в диалоге двух равных людей, ничего не принимающих на веру. Всё решается в честном и прямом
споре, именно так рождаются ценные и смелые идеи.
Таким образом, В. Овечкин в своём произведении даёт
самую разностороннюю характеристику Амурской области:
климату, географическому положению, сельскому хозяйству и,
главное, населяющим её людям.
128
А. С. ТЫЩЕНКО
студентка 5 курса ИФФ БГПУ
ОСОБЕННОСТИ ХРОНОТОПА В ПОВЕСТИ
Н. И. ФОТЬЕВА «ЗА ОТЧИМ ПОРОГОМ»:
Антитеза «дом» – «общежитие»1
Лотман в статье «Художественное пространство в прозе
Гоголя» рассматривает возможность оппозиции двух пространств в произведении. Пространственные оппозиции могут
быть разного типа: «город» – «поместье», «столица» – «провинция», «маленький город – большой город»2. В повести Фотьева
«За отчим порогом» главная оппозиция – «дом» – «общежитие».
Дом – понятие многоаспектное. С. И. Ожегов приводит ряд
толкований, раскрывающих связь слова дом с самыми существенными сторонами жизни: жилое здание, а также люди, живущие в нём; квартира, а также семья, люди, живущие вместе, их
хозяйство; учреждение, заведение, обслуживающее какие-нибудь
общественные нужды; династия, род. Также автор словаря рассматривает слово дома как наречие, что означает: на своей квартире, у себя в доме, и приводит следующие примеры: сидеть дома, как дома (быть, чувствовать себя) – без стеснения, свободно3.
Кроме того, дом – это то, что связано с землёй. Глубинное
родство с землёй всегда рассматривалось как первооснова русского национального космоса и характера. Дом строился своими
руками, и человек считал его своей плотью и кровью. Он – воплощение индивидуальных качеств людей, живущих в нём.
Прикреплённость героя к жизни в родной стороне, дома характерна для пространственной модели, которую Бахтин называет
идиллическим хронотопом. К идиллическому хронотопу тягоИсследование выполнено в рамках научно-исследовательского проекта
РГНФ «Литературное краеведение: создание фундаментального историколитературного труда – Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX–
XXI вв.», проект № 11-04-00087а.
2 Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь:
Кн. для учителя. – М.: Просвещение, 1988. С. 258.
3 Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М.: Русский язык, 1984. С. 149.
1
129
теют, например, такие произведения писателей-деревенщиков,
как «Привычное дело» (1966) и «Плотницкие рассказы» (1968)
В. Белова, «Прощание с Матёрой» (1976) В. Распутина и др.
Общежитие – это нечто иное, отличное от дома: помещение для совместного проживания людей, обычно работающих на
одном предприятии или обучающихся в одном учебном заведении (студенческое общежитие); общественный быт, обиход (поведение, недопустимое в общежитии)4.
Общежитие – это не индивидуальное построение своего
мира, а общее пространство, в котором одновременно проживают несколько людей. В отличие от деревенского дома, общежитие – это всегда творение коллективное, поэтому, как правило,
лишённое внутреннего содержания, души.
За традиционными пространственными образами, к числу
которых относится дом, закрепились свои отличительные признаки. Пространству дома присущи «точечность», замкнутость,
знаковость (дом позиционируется как основа человеческой жизни, единственная защита от событий внешнего мира), подчёркнутая детализация описания, которой автор достигает при помощи изображения предметного мира.
Вещи в литературном произведении – это совокупность
создаваемых человеком предметов, входящих в мир произведения. Это может быть костюм персонажа, интерьер его дома,
личные предметы и многое другое, что составляет привычную
сферу культурного быта.
В повести Фотьева семья Осокиных живёт на таёжном
прииске Ушпа, но несмотря на это изба и подворье вполне согласуются с традиционными патриархальными особенностями
обстановки русского крестьянского дома.
У Фотьева, помимо брусовой избы, составляющими осокинского подворья являются баня, пригон, огород и пашня. Из
рассуждений Генки о заготовке дров и сена становится известно
о существовании дровяника и сеновала.
Важный акцент в предметно-бытовом мире повести сделан на образе печи. Печь в семье Осокиных является почти жи4
Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М.: Русский язык, 1984. С. 376.
130
вым существом (автор сравнивает её с коровой-кормилицей).
Когда Осокины принялись за перестройку дома, стены которого
«сильно скособочились и прогнили», то по поводу того, «ломать
печку или оставить», был созван семейный совет. И даже маленькая Маруся – сестра Генки, «когда стали ломать печку»,
«загорюнилась»:
«– Печушка!.. Не будет больше печушки!.. – Её успокаивали, посулили ещё лучше изладить печку-матушку – больше и
теплее.
Жаль Марусе печку. Как же. Сколько помнит себя, столько и играла на печке. Как зима, так на печке больше. Там особый мир у неё. Там жили её куколки, лошадки, зверушки всякие
из тряпочек и картошек. И ночевать там любо было. То с мамой,
то с братками.
Для всех печка служила службу верную. Жарила, парила,
варила, простуду выводила. Сколько косточек прогрела. <…>
Русская печь, незащищённая, открытая солнцу и ветрам со всех
сторон, – зрелище печальное. Есть в ней сходство с коровойкормилицей, которую, хочешь не хочешь, а надо вести на убой»5.
Являясь центром всего дома6, печь переключает внимание с
более мелких предметов, которым автор не даёт полного описания. Это связано с тем, что повествование ведётся от лица автобиографического персонажа – паренька Генки Осокина, который
родился и вырос на прииске. Он является органичной частью деревенского топоса. Устройство, внешний вид избы не представляются герою-повествователю чем-то новым и необычным.
Напомним, что основным элементом крестьянской избы у
В. Белова в «Привычном деле» и у В. Распутина в «Прощании с
Матёрой» также является печь. Она считается центром дома и
разделяет его на две половины: мужскую и женскую – это согласуется с крестьянскими традициями. Что касается интерьера
Фотьев Н. И. За отчим порогом // Фотьев Н. И. Деревенская родня. – Хабаровск, 1992. С. 200. Далее повесть цитируется по данному изданию с указанием страниц в скобках.
6 Шапарова Н. С. Краткая энциклопедия славянской мифологии. – М.: Изд-во
АСТ, 2001. С. 232–234.
5
131
дома Осокиных, то он вполне традиционен. Это необходимые
предметы, которые нужны человеку в хозяйстве: стол, лавка,
полати, кадки, ящики, бадейки, чугунки, лампа. Изба Осокиных
предстаёт как семейный микрокосм, в котором всё находится на
своих местах. Есть в убранстве избы вещи, принадлежащие
женской половине дома. Среди них самопряха, с помощью которой Катерина Осокина, мать Генки, пряла льняные нитки на
дратву. Мужчинам принадлежат такие вещи, как лыжи, ружья (в
подворье – нарты и пчелиные улья, сани). Эти вещи свидетельствуют о роде занятий мужчин – промысле и охоте.
Дом, всегда являвшийся защитой, убежищем, в народных
поверьях постоянно противопоставлялся всему остальному,
«чужому» и обычно враждебному миру, кроме того, дом считался символом связи поколений. Тяжёлое ощущение вызывает
у Осокиных вид разрушенного дома: «Геннадий орудовал на
крыше, а труба дымила: последний раз топилась печь, которую
тоже ломать придётся. Катерина, подоив Красульку, готовила
завтрак да укладывала-увязывала пожитки и всякую мелочь.
Федюшка в деревянной ступе большим двуручным пестом толок на крупу последние пригоршни чумизы. Сестрёнка расплакалась, когда увидела, что изба стоит без крыши, кругом валяются тесины, пыль столбом» (196). Похожее чувство горечи, в
связи с сожжением избы, испытывает Дарья Пинигина в «Прощании с Матерой» В. Распутина. Она подготавливает избу к
смерти, омывает и уходит, чтобы не видеть тяжёлого зрелища.
Общежитие в пространственном отношении существенно
отличается от дома. Это пространство разомкнутое (является
воплощением хаоса и суеты), искусственное и разобщающее
людей, живущих в нём.
Вещный мир здесь также представлен иначе. Это прослеживается в выборе предметов, манере описания, авторском отношении. Если в пространстве дома предметный мир показывается изнутри, глазами героя, который является неотъемлемой
частью деревенского топоса, то в общежитии он рассматривается извне и содержит оценку героя, зачастую неодобрительную.
132
Общежитие в повести Фотьева представляло собой деревянный двухэтажный дом. Внизу – квартиры с отдельным входом
с улицы, вверху, куда вела специальная лестница, – общежитие.
Самые большие и светлые комнаты занимали студенты старших
курсов. Среди студентов были «совсем взрослые ребята, почти
мужчины, и громоздкие толстоногие девицы в дорогих шубках,
или “дошках”, как их называли. Попадались среди эвакуированных и бедные фитильные салаги вроде Энгельса Леднева. Эвакуированные держались особняком. Это был народ взрослый, хорошо одетый, неплохо упитанный и, наверное, денежный» (129).
Автор подчёркивает разнородность людей, находящихся в общем
пространстве, это раскрывает семантику слова общежитие, как
помещения, в котором проживает множество людей.
Внутри общежития комнаты разделял длинный коридор.
В одной из комнат стояли бочки с водой, там ребята умывались.
Туалет находился во дворе, что было крайне неудобно, особенно
зимой: пригревшись в постели, ребята не могли заставить себя
подняться, вставать было «хуже каторги». «Для облегчения
только и остаётся, что ругаться, ругаться, ругаться. На всех. И
на себя тоже» (147). Кроме того, во дворе имелась баня – «приземистое широкое здание с пологой крышей – черным-черна. И
чем только не пахнет в ней. Ходят сюда мужики в спецовках и
фуфайках, пропитанных мазутом, угольной пылью, креозотом,
кузбасслаком и прочей “химией”, кочегары и грузчики, токари и
слесари, ассенизаторы и железнодорожники, фэзэушники и студенты. Баня великоутробиста. Предбанник – тоже» (139). Баня –
единственное место, где герой чувствовал себя комфортно: «А
по стенам – радиаторы, и такие горячие! И лавки впритык к радиаторам. Если народу немного и есть свободное местечко, то
лучшего и желать не надо. Садись не раздеваясь, приваливайся
спиной в уголок, а ногу – под самый радиатор – и блаженствуй.
И со спины греет, и с боков. Оттаешь, и в сон тебя клонит, глаза
слипаются» (139). Иногда в бане Геннадию удавалось побеседовать с «каким-нибудь дяденькой или дедушкой» о войне, жизни,
учёбе, родителях и получить совет, поддержку или утешение,
таким образом успокоиться и настроиться на лучшее будущее.
133
Предметно-бытовой мир комнаты, в которой временно
проживал герой, представлен скудно. Комендант не получал
денег на надлежащий ремонт и отопление – время военное,
«всем нынче трудно» (133). Окна комнаты ребята забили досками и засыпали опилками, стены смежной пустующей комнаты
были в инее.
Символичен образ убогой буржуйки в общежитии: «Печка-голландка – тоже под самый потолок. Но, как говорят, велика
фигура, да дура. Не топилась голландка. Дымоходы обвалились.
Поэтому рядом с круглой этой высокой “домной”, как Моська
возле слона, ютилась черномазая буржуйка на полведра угля
разовой закладки. Труба от буржуйки наискось втыкалась в бок
голландки и во время ветров сильно дымила» (132). Очевидно,
что образ голландки противопоставлен образу русской печи.
Голландка не топилась и не могла выполнять функции домашней печи, которая являлась центром дома и объединяла людей,
живущих вместе. Все живущие в комнате, несмотря на общность жилплощади, жили своей отдельной жизнью. У каждого
была своя койка, своя тумбочка, своя еда, которую присылали
родственники: «Дружескую беседу Лёвки и Генки прервал Марк
Рейман. Сильно запыхавшийся, он вкатился в комнату – весь
меховой, румяный с мороза. Похвалил, что уголь раздобыли и
печку докрасна накалили: “Моводцы!” Затем, сняв дорогое
пальто и оставшись в меховой душегрейке, уселся возле своей
тумбочки и, как обычно, отвернувшись от ребят, не торопясь,
начал “шамать”. А уж “шамать”-то у него всегда имеется. И
шпик, и колбасу, и масло ему регулярно поставляют в посылках.
Запах от его тумбочки идёт такой, что голова кружится и озвереть можно» (156). Этот эпизод моделирует в миниатюре отношения между людьми в общежитии, где каждый сам по себе и
не чувствует связи с другими людьми, как это бывает в семье.
Среди необходимых предметов интерьера стол, табуретки,
полынный веник. О роде деятельности обитателей (учёба) свидетельствуют чернила на столе, книги. Необходимо было парням узнавать и о ходе военных действий на фронте – отцы и
родственники были на войне. В комнате для прослушивания
134
сводок Информбюро было радио, читались газеты. А на стене
висели портреты маршалов, которые ребята вырезали из газет.
Потеря связи между людьми в общежитии свидетельствует о кризисном состоянии мира (утрате вечных ценностей, потери слаженности жизни). Уже с первых дней, проведённых в общежитии, герой испытывает разочарованность: здешние порядки ему не нравятся: «В общежитии, где поселились ушпинские,
всегда стоял шум. <…> Самые большие и светлые комнаты занимали студенты старших курсов. <…> Там и гитары у них из
рук в руки ходили, и патефон горланил, и сами ребята частенько
хором пели. <…> Ушпинским такая “культура” не нравилась»
(128). Песня, звучащая в общежитии, противопоставлена домашним, деревенским песням о родном крае, который так любил Генка. Это говорит о тесной духовной связи парня с родным
домом и о неприятии чужой «культуры». Именно поэтому главный герой скучает по родной деревне и дому. Используя приём
психологического параллелизма, писатель подчёркивает, что
вынужденный покинуть отчий дом во второй раз и вернуться в
общежитие после каникул, Генка переживает разлуку тяжело:
«День расставания был теперь ещё тоскливее, чем в первый раз.
Серый, туманный. Коровы осень чуяли, ревели в поскотине протяжно. Сквозь туман и морось из Зимнего лога слышались жалобные крики желны. Вершины гор прикрылись клубами туч,
словно кутались в них, ожидая прихода зимы» (124).
Попав в трудные условия жизни, ребята один за другим
начинают слабеть и уезжать в родной дом, в деревню, в пространство, где им комфортно, где окружает семья и сохраняется
душевный покой. Оставшиеся вынуждены выживать. Обособленность жителей общежития и неустроенность быта толкают
Генку и его товарищей на обман и воровство. Генка, поддавшись уговорам Лёвки Головина, занял денег у Ваньки Шаврина
и украл колбасу у Марка Реймана. Становится ясно, что в общежитии происходит изменение представлений о человеке и
вечных ценностях, обостряется ощущение пустоты, усиливается
внутренний разлад героев: «Терялось что-то единственное, дорогое, давнее. Дружба, связь душевная рвалась» (119).
135
Причины изменения героев в разомкнутости, бесформенности непривычного мира. Молодые герои не просто «теряются» в нём, но и, не всегда находя в себе силы для сопротивления,
уподобляются «чужому» пространству, становясь такими же
аморфными.
Как уже отмечалось выше, замкнутое пространство дома
чётко структурировано. В нём всё находится на своих местах и
взаимосвязано. Раскрытию образов помогает характеристика
предметного мира.
Предметный мир и быт семьи Осокиных согласуется с
традиционными патриархальными особенностями обстановки
русского крестьянского дома. За всеми членами семьи закреплён
ряд предметов, которые свидетельствуют о роде занятий: женщины ведут домашнее хозяйство, а мужчины занимаются промыслом и охотой. Главным образом является русская печь – основа микрокосма семьи.
Иначе изображается общежитие. Неоднократно подчёркивается автором многочисленность людей, находящихся в этом
пространстве. Образу домашней русской печи противопоставлена печка-буржуйка. Отношения между людьми иные, нежели
в доме. Обращается внимание на потерю связи между людьми и
слаженности жизни, на утрату вечных ценностей, на внутренний
разлад в душе героев. Всё это способствует возвращению Генки
Осокина и его друзей в родную деревню и дом, где они обретают гармонию с собой и семьёй.
Оппозиция на уровне хронотопа является свидетельством
тесного внутрижанрового единства в творчестве Н. Фотьева.
Необходимо добавить, что противопоставление дома и общежития переходит у Н. Фотьева в противопоставление города и деревни, что позволяет говорить об особенностях мироощущения
писателя, близкого писателям-деревенщикам В. Белову и
В. Распутину. Таким образом, анализ пространственных образов
произведений амурского автора позволяет сделать вывод о правомерности включения творчества Н. И. Фотьева в контекст
«большой» русской литературы второй половины ХХ века.
136
Е. Н. АБРАМОВА
учитель МОУ СОШ № 4, г. Благовещенск
ТОТ, КТО ВСЮ ЖИЗНЬ БОРОЛСЯ С ТЕМНОТОЙ,
ЗНАЕТ МНОГИЕ ТАЙНЫ ПРОЗРЕНЬЯ…
(Изучение творчества С. П. Повного в школе)
Цель литературного образования заключается не только в
том, чтобы воспитать грамотного компетентного читателя, но и
в том, чтобы указать молодому поколению нравственные ориентиры, воспитать человека, способного самостоятельно мыслить,
принимать правильные решения, достойно преодолевать жизненные трудности. Конечно, круг произведений, предлагаемых
школьной программой, во многом отвечает этим требованиям.
Однако нельзя забывать о том, что большое эмоциональное воздействие на подростков оказывает тот факт, что произведение,
изучаемое на уроке, написано человеком, живущим с ними в
одном городе, может даже в соседнем доме, человеком, который
ходит по тем же улицам, которого можно увидеть, с которым
можно побеседовать…
Именно поэтому большое внимание в течение всей своей
педагогической деятельности уделяю включению тем регионального компонента в уроки литературы. Знакомя ребят с
творчеством амурских писателей и поэтов, особенно выделяю
Станислава Петровича Повного, так как это не только талантливый поэт, но ещё и незаурядный человек с трудной и интересной судьбой, которая никого ещё из моих учеников не оставила
равнодушным.
Знакомство учащихся с жизнью и творчеством Станислава
Повного начинаю в 7-м классе, когда школьники знакомятся с
особенностями автобиографической литературы. После изучения повестей Л. Толстого и М. Горького обязательно провожу
уроки внеклассного чтения по автобиографической повести
С. Повного «Моя война». Это книга о том, как в годы военного
лихолетья он потерял родителей и с артиллерийским полком
прошёл путь от Северного Кавказа до берегов Дуная. Как поте-
137
рял зрение… Оборванное, опалённое войной детство, незаживающие физические и душевные раны – такова тема повести.
«Тот воскресный день, 22 июня 1941 года, запомнился мне
во всех подробностях», – так начинается захватывающее повествование о военном пути, который прошёл автор. Перед нами
проходят картины эвакуации, когда растерянные люди, толком
ничего не понимая, испытывая страх перед неизвестностью, вынуждены оставлять родные места. Автору тогда было шесть лет,
но он хорошо всё помнит. Помнит, как отец добровольцем ушёл
на фронт, как плакала мать, как переживала бабушка… А главное, помнит людей, которые помогали им в трудные минуты,
делясь последним. Именно благодаря им семья Повных, как и
тысячи других семей, смогла выжить.
Чтобы создать мотивацию для прочтения ребятами произведения перед тем, как дать домашнее задание, обязательно читаю им стихотворение «Берегите солнце»:
А мне бы увидеть солнце,
Промытое майским ливнем,
Горячее, доброе солнце,
Чтоб быть до конца счастливым…
О люди! Зимой и летом,
Секундами дорожа,
Глотайте побольше света
из солнечного ковша!..
А потом спрашиваю, каким они представляют автора, что
показалось необычным. Конечно, они отвечают, что это стихотворение заставляет задуматься о том, зачем человек приходит в
мир. Но им кажется странным такое упорное желание автора
увидеть солнце, ведь в этом нет ничего сложного: смотри и будь
счастливым, если тебе это нужно. Детям трудно даже представить, что человек, имея такой физический недуг, как слепота,
может быть писателем. И тогда я им рассказываю о том, что автор незрячий человек, но таким он был не всегда, что зрение он
потерял маленьким мальчиком в годы войны, последнее, что он
138
видел в жизни, был столб огня, от которого во все стороны разлетались искры. А как это случилось и как получилось, что, будучи незрячим, он смог многого добиться в жизни, они узнают,
если познакомятся с его автобиографической повестью.
Сама книга тоже сразу привлекает внимание учеников. На
обложке – коллаж: в старческих, морщинистых руках потемневшая от времени фотография с изображением молоденького
солдатика, а вокруг – страшное кроваво-красное зарево. На уроках мы приходим к выводу, что есть книги, которые обязательно
должны быть написаны. И повесть С. Повного «Моя война» –
одна из них. Из неё мы узнаём не только о судьбе автора и нравственном становлении его личности, но и о том, что двигало
нашими соотечественниками, когда они, не жалея своей жизни,
шли в бой. Узнаём, в чём истоки массового героизма русского
народа, каким было поколение сороковых годов, на долю которого выпало суровое испытание.
Разговор о творчестве Станислава Петровича продолжаем в 8-м классе. Я работаю по программе «Школа 2100», учебник литературы в 8-м классе построен как некое театральное
действо и состоит из трёх разделов, один из которых – «Человек действующий». Картина 1-я этого действия называется
«Борьба». Здесь мы пытаемся найти ответы на следующие вопросы: Что такое борьба внешняя и борьба внутренняя? За
что человеку приходится бороться? Можно ли прожить
жизнь без борьбы? Заканчивается картина чтением повести
Эрнеста Хемингуэя «Старик и море», основная мысль которой
заключается в том, что «человека можно уничтожить, но его
нельзя победить».
После изучения повести прошу ребят подумать, кто из
амурских писателей вынужден всю жизнь вести борьбу с судьбой. И они вспоминают о С. Повном, так как его жизнь во многом сложнее, чем у других, потому что ему приходится бороться
с темнотой. Предлагаю им познакомиться со стихотворениями
«О себе», «Друзьям».
Моя тропа – судьба моя крутая,
Но я другой, признаться, не искал.
139
Иду по ней, за вами поспевая,
Беря за перевалом перевал.
Пусть нелегко мне каждый шаг даётся
И пусть к мечте дорога далека,
Но я иду, иду навстречу солнцу,
Взвалив себе на плечи облака.
В движенье этом – суть моя и правда.
Вот почему я верю: впереди
Сияет вдохновляющее завтра,
И я обязан до него дойти.
(«Друзьям»)
Мы ещё раз убеждаемся, что этот человек с такой трудной
судьбой не очерствел, не стал равнодушным. Более того, несмотря на свой недуг, он ведёт активный образ жизни, оптимистично смотрит на мир. Его оптимизм, неиссякаемая энергия
поражают: Станислав Петрович – член Союза писателей России,
секретарь правления Амурской областной писательской организации, член правления Фонда Валерия Приёмыхова, более трёх
десятков лет тесно сотрудничает с пограничниками, без его участия в Погрануправлении не проходит ни одно торжественное
мероприятие. Он много пишет: повесть в рассказах «У границы
строгое лицо», созданный в соавторстве с амурским композитором Николаем Лошмановым сборник песен «Песня в зелёных
погонах» (1994), сборники стихотворений «Берегите солнце»
(1997), «Любовь моя граница» (2002), «В кругу друзей» (2003),
«Пока жива любовь» (2004), автобиографическая повесть «Моя
война» (2005). В его небольшой квартире всегда много гостей.
Встретившись с этим человеком, невольно понимаешь, что истинный смысл жизни заключается в том, чтобы не быть слепым
на добро.
Приходим к выводу, что крылатое выражение «Высшая
мудрость – быть представителем своего времени» относится и к
Станиславу Петровичу, так как он действительно представитель
своего времени, достойный внимания современников, потому
что живёт и работает в полную силу, потому что никогда не искал обходных путей в жизни:
140
На той черте, оставив кровь и зренье,
Я в путь пустился со своей бедой,
Но тридцать лет ни на одно мгновенье
Не прекращаю боя с темнотой…
(«О себе»)
Особое место в творчестве С. Повного занимает военная
тема. Во многом это связано с тем, что, как говорит сам поэт, он
«родом из войны»:
И сколько же осталось нас таких,
Детей судьбы и горькой, и жестокой,
В ту пору юных, а теперь седых,
Ещё не старых, а седых до срока!..
Нам не доснились золотые сны –
С порога детства мы в войну шагнули.
(«Родом из войны»)
И именно потому, что был он тогда не солдатом, а семилетним мальчишкой, эта тема в его творчестве имеет особое
звучание. Возможно, поэтому его стихи о войне, искренние и
простые, интересны школьникам.
И потому, как из плена,
Памятью давних дней
Детство моё военное
Часто приходит ко мне.
Сядем мы с ним сегодня
И, не включая свет,
Петь будем в ночь новогоднюю
Песни военных лет.
( «Детство моё военное»)
Многие стихотворения военной тематики С. Повного носят автобиографический характер: «Из детства», «На могиле
брата», «Детство моё военное», «Родом из войны», «Нет, я в те
годы не учился в школе». В них Станислав Петрович, рассказы-
141
вая о своём военном детстве, вспоминает тех людей, которые
были рядом, оберегали его.
Стихи Повного о войне – это прежде всего стихи о настоящих людях, сильных, мужественных и… добрых. Именно это
качество русского человека – в любых, даже самых сложных
обстоятельствах, оставаться неозлобленным, человечным, милосердным – выделяют ребята в стихах поэта.
В госпиталь из санбата
утром меня свезли.
Вскоре туда солдаты
Бдить под окно пришли.
Спрашивали, узнавали:
«Как он там, наш сынок?»
Военврачи вздыхали:
ждите, мол, нужен срок…
(«Детство моё военное»)
Рефреном звучит во многих его стихотворениях антивоенная тема, неоднократно он подчёркивает античеловеческую
суть войны, которая стирает границы добра и зла, обесценивает
человеческую жизнь:
Я клялся, что жизнь и юность
Народу отдам сполна,
Чтоб в мире большом подлунном
Исчезла навек война…
(«На могиле брата»)
Обязательно нужно выделить ещё одну характерную черту военной темы в творчестве С. П. Повного – мотив памяти, в
котором я вижу продолжение традиций А. Т. Твардовского,
творчество которого также, как и творчество Станислава Петровича, пронизывает чувство обязательства живых перед павшими, невозможность забвения подвига русского народа. Этот мотив звучит в следующих стихотворениях Повного: «Обелиски»,
«Продолжение атаки», «Моим отцам», «Фронтовик», «Кипрей»,
«Фронтовикам опять весной не спится», «Память».
142
Но время над памятью сердца не властно.
Она над веками упрямо встанет,
И взглядом солдата, призывным и страстным,
Правнукам нашим в глаза заглянет…
(«Обелиски»)
Проходят годы и десятилетья,
Но мы остались памяти верны
И, как сумели, рассказали детям
О том, о первом утре без войны.
Пускай они по жизни эту память,
Как знамя, как святыню пронесут.
И мир, добытый в сорок пятом нами,
Для новых поколений сберегут.
(«Фронтовикам опять весной не спится»)
Именно так и продолжается жизнь, продолжается общая
судьба народа и общее дело людей. Именно так и должны переходить от родителей к детям самые значительные, самые важные понятия:
И знаю я: тем огненным годам
Не раствориться и не кануть в Лету.
О них я сыну память передам,
Как мужества и славы эстафету.
(«Память»)
Думаю, что каждый учитель сам определит, как включить
стихотворения о войне С. Повного в уроки. У меня это были и
урок внеклассного чтения, и литературная гостиная, и просто
отдельные фрагменты при изучении данной темы в разных
классах. Не вызывает сомнения, что сделать это нужно обязательно.
Говорят, что так бывает всегда: если природа что-то недодаст человеку, то этот недостаток обязательно будет компенсирован каким-либо достоинством. Вот так и в случае с Повным.
Природа не только щедро одарила его талантом, но и дала ка-
143
кое-то особое душевное зрение, которое помогает ему, незрячему, видеть окружающий мир, чувствовать малейшие изменения
природы. Особенно остро ощущаешь это, когда читаешь его
многочисленные стихотворения о природе Приамурья, давно
ставшего ему родным:
Украинские песни и русские
Зазвучали во мне, как одна,
Ты их слушай, раздолье амурское.
Дорогая моя сторона!
(«Я родился в метели вишнёвые…»)
Всё дорого автору в Амурском крае: «и зори рассветные, и
причал, и его высота». И вот уже не просто теплота к родному
краю слышится в его строчках, а неподдельные любовь и восхищение:
Золотое моё Приамурье,
Здесь и радуюсь я, и грущу,
На земле и в небесной лазури
Счастья искры всечасно ищу.
А в стихотворении «Признание» звучит признание в любви к родной Амурской земле:
Породнившись навек с тобою,
Я люблю с каждым днём сильней
И леса твоих новостроек,
И простор твоих полей,
Терпкий запах смолистой хвои
И тайгу, и Амур седой,
И бездонное, голубое
Небо чистое над землёй.
Но ребят привлекает не столько острота восприятия окружающей жизни, сколько подкупающая искренность поэта:
144
Только знаю: с твоей судьбою
Связан каждый души росток.
Я живу и дышу тобою,
Мой любимый Дальний Восток!
Готовя внеклассные мероприятия, темой которых является
любовь к малой родине, обязательно включаем в них стихи Повного о Благовещенске. Очень нравится ребятам стихотворение
«Ночной Благовещенск»: город выступает здесь как живое существо. Поэт чувствует его жизненный ритм, его дыхание.
Натрудившись за день, веки сдвинув,
Будто бы усталый человек,
Он, как руки улицы раскинул
У слиянья двух могучих рек.
Мне здесь каждый перекрёсток дорог
И понятен окон ясный взгляд.
Я люблю тебя, мой добрый город,
Труженик и доблестный солдат.
Не случайно, обращаясь к родному городу, Станислав
Петрович называет его «доблестным солдатом». С одной стороны, для него это высшая степень похвалы. С другой, напоминание, что Благовещенск – город пограничный, а Повного связывает давняя, крепкая дружба с людьми в зелёных погонах:
Нет, в жизнь мою граница не вошла –
Она в меня влилась, смешалась с кровью,
И раскалила сердце добела
Своей суровой правдой и любовью.
Стихи о границе занимают заметное место в творчестве
С. Повного. Все они собраны в сборнике «Любовь моя граница»,
изданном в 2002 году к 80-летию Благовещенского Краснознамённого пограничного отряда. Обязательно рассказываю ребятам, что практически все стихи, вошедшие в этот сборник, написаны поэтом не дома за письменным столом, а на пограничных
заставах, где Станислав Петрович часто бывает. Перелистывая
145
страницы книги, можно узнать географию поездок автора: заставы Саратовка, Бибиково, Верхнеблаговещенская...
Также включаю стихотворения С. Повного в уроки литературы и русского языка для анализа, когда изучаем художественные тропы: метафору, эпитет, сравнение. Так, например, в
стихотворении «Распахнулись дали» мы видим метафоры, которые создают зримые, яркие образы, дорогие сердцу каждого
дальневосточника:
Распахнулись дали
И светло, и звонко,
На холмах багульник
Огненно расцвёл,
А из поднебесья
Сыплют жаворонки
Серебринки песен
В родниковый дол.
Эти метафоры помогают ребятам увидеть свежесть, красоту и чистоту весеннего дня. А вот в стихотворениях, посвящённых зиме, мы находим много интересных сравнений:
…Весь мир оделся в праздничный наряд.
Смотрю в окно, задумчиво мечтая.
Снежинки словно мотыльки летят
И на забор садятся белой стаей…
…А снег идёт, пушист и невесом,
Плывёт на город пухом лебединым…
Зримая картина осенней природы встаёт перед нашим воображением благодаря эпитетам и сравнениям из стихотворения
«Роняют клёны жёлтую листву»:
Роняют клёны жёлтую листву,
Прохладой тянет от озёрной сини,
И по утрам на жухлую траву,
Как серебро седин, ложится иней.
146
Смолкают птицы в роще за рекой,
Цветы теряют краски, увядая,
И облаков кочующая стая
Скитается над стынущей землёй.
И таких примеров можно подобрать к урокам, целью которых является обучение анализу художественного текста,
очень много. А если провести параллель, то можно увидеть, что
в описании родной природы Повный во многом следует традициям Есенина. Это и неожиданная образность, и то, что из всех
художественных тропов он отдаёт предпочтение метафоре, и
лексическая простота, и философское осмысление единства
жизни человека и природы.
В заключение процитирую члена Союза писателей России
Алексея Воронкова, написавшего предисловие к сборнику стихов С. П. Повного «В кругу друзей»: «Читайте же и прозревайте.
Ибо тот, кто всю жизнь боролся с темнотой, знает многие тайны
прозрения…»
147
В. И. ЛЕЛИКОВА
учитель МОУ СОШ № 4, г. Благовещенск
МУЗЕЙНЫЕ УРОКИ
Изучение тем регионального компонента предполагает активный творческий поиск учителя, открывает широкие возможности для реализации всех основных целей урока литературы. У
школьников могут быть воспитаны такие важнейшие качества
личности, как патриотизм, потребность в непрерывном самообразовании и саморазвитии, нравственные основы. Когда я провожу подобные уроки, то убеждаюсь, что достигаю всех этих
целей. Эти уроки являются личными творческими разработками,
которые помогают переосмыслить взгляды на педагогическую
деятельность, приблизиться к настоящему творчеству. Мои же
ребята, готовясь к ним, учатся любить Родину, свой город и
свою родную «Калинку». Они ведут активную исследовательскую работу, занимаются самостоятельным поиском материала,
который мы используем на уроках.
А начиналось всё с литературных гостиных. Школьной
традицией, длящейся десятилетиями, стало проведение встреч с
интересными людьми. Сейчас их трудно назвать литературными
гостиными, они превратились в настоящие школьные праздники. И вот такое мероприятие когда-то было поручено мне, новенькой учительнице. Мне просто необходим был настоящий
успех. Творческие терзания привели в школьный музей, где я
встретила человека, с которым решила организовать встречу.
Это был выпускник 1942 года, писатель и журналист Юрий
Петрович Залысин. Своих ребят я разделила на группы: они стали биографами, литературными краеведами, театральными
критиками. Мы принялись изучать музейные материалы: журналистские работы, письма, статьи, рассказы и пьесы, написанные Залысиным. Находки вызвали интерес ребят не только к
автору, но и к той работе, которой они занимались в музее.
Дважды литературной командой мы ходили в радиокомитет, приятно удивив Юрия Петровича познаниями о нём и его
148
творчестве, а сами были поражены его рассказами. Пенсионер
Залысин в течение двух часов взахлёб, с любовью рассказывал о
нашей школе, о своих школьных товарищах и учителях. Мы обо
всём забыли, хотя шли с вопросами, с планом будущего мероприятия. Пришлось напрашиваться на вторую встречу. Состоялась встреча – настоящая литературная гостиная, но большой
материал остался за кадром. И вот, изучая в 11-м классе произведения Константина Воробьёва, я предложила ребятам провести уроки по творчеству Юрия Залысина, опираясь на его произведения о войне.
Теперь в школьном журнале выпускников школы на моей
страничке есть запись двух уроков, посвящённых творчеству
амурского журналиста и писателя. На этом уроке после вступительного слова учителя, которое я каждый раз переписываю,
стараясь сказать самые верные слова о герое нашего урока, говорят биографы. Ребята рассказывают о его детстве, об интересных подробностях его школьной биографии. Так, они выяснили, что учительницей литературы школьника Юры была
внучка автора сказки «Конёк-горбунок» Наталья Владимировна
Ершова, окончившая Сорбонский университет, прекрасно владевшая французским, немецким и английским языками. Она не
придерживалась школьной программы, игнорировала учебники,
но именно на её уроках, видимо, выбрал будущую профессию
любимый её ученик. Друзей удивляли интересы Джорджа (это
была кличка Юрки), он часами мог рассказывать о творчестве
Москвина, Качалова, Станиславского, Немировича-Данченко,
посещал все спектакли городского театра, знал его репертуар,
артистов, режиссёров, читал книги о МХАТе, мечтал попасть на
его спектакли. Он был самым активным участником литературного кружка, члены которого под руководством их учительницы
выпускали журнал «Гусляр» и ставили драматические спектакли. Биографы обязательно продемонстрируют странички сегодняшнего номера журнала и обратят внимание на то, что в музее
есть исследовательская работа о сценической жизни в школе.
Война разрушит юношеские мечты и планы. Вместе со своими
школьными товарищами Сергеем Чесноковым, Ростиславом Го-
149
ловиным, Виктором Чижовым, Голиафом Орлянским защищал
Залысин родину, в госпитале дал себе клятву всю жизнь рассказывать людям о тех, кто сражался рядом с ним, кто умирал там,
на поле боя, и здесь, на госпитальной койке. Клятву старший
лейтенант сдержал: своему школьному и воинскому братству он
был верен до конца жизни.
Работу продолжают театральные критики. Они говорят о
драматической повести «Уроки и экзамены», опубликованной в
1956 году в альманахе «Приамурье». Произведение написано по
воспоминаниям о нашей калининской школе, в нём нарисованы
картины учёбы, быта, общественной работы, споров, дискуссий
и просто юношеских переживаний выпускников военных лет. В
1960-м на сцене Амурского областного театра драмы была поставлена пьеса Ю. П. Залысина «Повесть о счастье». В 1963 г. её
напечатал литературно-художественный сборник «Зори над
Амуром». Главную роль в пьесе сыграл заслуженный артист
РСФСР Виктор Ростовцев.
Знакомятся ребята с музейными материалами: книгами,
фотографиями, летописью школы, где напечатаны отзывы зрителей. А дальше обязательно начинается театральное действо,
перед которым режиссёр комментирует театральную афишу.
Этот вид работы обычно всегда удаётся на уроке, артисты получают свою долю аплодисментов.
Затем учитель вернёт учащихся к урокам русского языка.
Вспомним о форме такого художественного произведения, как
очерк, обратим внимание на его отличие от рассказа, на характерные особенности описания в нём событий, фактов, портретов
персонажей. Определяем и особенности публицистической речи. В работу вступает группа литературоведов.
Они представляют очерк «Первый день», опубликованный
в газете «Амурский комсомолец», где Залысин работал редактором. Очерк этот о нашей школе, об озорных школьных товарищах, обыкновенных, увлекающихся, порой резких в своих суждениях, ироничных, но всегда деятельных, сопереживающих и
активных. Расскажет автор, как мечтали они о том, чтобы взяли
их на фронт, чтобы смогли они быть полезными своей родине.
150
Спустя три года, вечером, после удачной атаки, Герман Петров
вдруг вспомнит, как вступал в комсомол, и расскажет об этом
ребятам своего взвода. И вдруг услышит удивлённый вопрос
одного из солдат:
– Неужели, товарищ младший лейтенант, и вы были
обыкновенным мальчишкой?
Взвод засмеялся. А Герман подумал:
– А ведь у меня тоже иногда появляется забавная мысль: –
Неужели снова будут обыкновенные мальчишки? Такие же, как
мы до того дня…
Так заканчивает очерк автор, и я не удержусь, чтобы не
сказать:
– Посмотрите на наши музейные фотографии – задумайтесь, сколько их было и сколько ещё будет этих обыкновенных
мальчишек, ставших настоящими героями. Обязательно должны
быть и такие, как Юрий Петрович, журналисты по профессии и
по зову сердца.
Школьники отмечают особенности очерка: героями являются выпускники «Калинки», названы их настоящие имена и
фамилии, явно звучит призыв к читателю сохранить память о
них, любить свою страну так, как любили ее старшие «калининцы». Литературоведы заставят обратить внимание и на синтаксис произведения: на употребление предложений с различными
видами инверсии, с повторением слов; попросят найти предложения с обращениями, со словами и оборотами, употреблёнными в переносном значении.
Продолжением будет знакомство с очерком «Ветер», который напечатал «Амурский комсомолец» накануне праздника
Победы. Героями его станут те же Юркины одноклассники.
Любимый друг Сергей Чесноков давно на фронте. Получив
повестку из военкомата, пошёл сдавать выпускной экзамен по
литературе и написал лучшее сочинение в городе. Его передавали по радио, но он этого уже не слышал. В это время поезд
мчал его на фронт. Сергей стал разведчиком, выполнял самые
ответственные задания, ведь, учась в школе, он никогда не
приспосабливался, открыто высказывал своё мнение, заступал-
151
ся за тех, кого оскорбили или оклеветали. О нём вспоминают
его товарищи, собравшиеся на берегу Амура, чтобы, возможно,
навсегда проститься со своим родным городом, школой, её
учителями, весенней рекой. Больше не вернутся домой Ваня
Филиппов, Саша Соломин, Гаврюша Крючков, Лёня Егоров.
Они уйдут в вечность мальчишками, а возмужавший их
школьный друг будет писать о них очерки, рассказы, создавать
телепередачи.
Обращаемся мы и к документальному рассказу Залысина
«Ленинградские встречи», напечатанному в 1974 году в
«Амурской правде». Большое впечатление на ребят производит
его сюжет. Речь в рассказе идёт о том, как лейтенант Михаил
Карминский (выпускник нашей школы) и его товарищ сержант
Владимир Ковальков по дороге в командировку заезжают в
Ленинград, чтобы… встретиться со своим фронтовым товарищем. Что, кажется, может быть обычнее? Однако не в ресторане происходила эта встреча и не на уютной кухне за стаканом вина. Друзья пришли в институт имени Герцена, где до
войны учился их друг Илья Седых, в архив института, чтобы
увидеть его на единственной фотографии. Смотрели и казалось
им, что Илья озорно подмигивает им и хочет сказать своё
обычное: «Главное, хлопцы, не теряться!» Он за несколько минут до того, как кинуться на вражеский пулемёт, именно это и
сказал. Автор документального рассказа говорит о подвиге
обыкновенного парнишки, с которым на военной дороге свела
его судьба, говорит о школьном братстве, о фронтовой дружбе,
о богатстве человеческой души, именно этому я хочу научить
своих учеников.
На экране появляются кадры телепередачи «Однополчане», я рассказываю о работе Юрия Петровича на радио и телевидении. Делюсь своими впечатлениями о личных встречах с
ним, о том, что этот умудрённый большим опытом человек в
конце жизни писал повесть о школе, о нашей «Калинке». Показываю его опубликованные произведения и представляю те, что
так и остались архивными материалами и ждут своей очереди.
152
Заканчиваем уроки, слушая запись песни о том выпускном
классе, который ушёл по первым, самым тяжёлым дорогам войны.
Уроки проведены, а материала, собранного нами по творчеству журналиста Залысина, набралось столько, что в течение
нескольких лет литературоведы выступают с ними на городской
научной конференции, занимая призовые места. Александра Бокова – участница трёх таких конференций, занявшая в юбилейный год первое место; сейчас она студентка факультета журналистики. Её доклад был напечатан в сборнике ученических работ, а все исследования помогли прийти в журналистику. Диктором пятого канала стала Настя Коршунова, с ней начинали мы
знакомство с Юрием Петровичем, готовили вопросы для первой
встречи.
Весь собранный, обработанный и оформленный материал
мы торжественно передали музею и создали своё литературное
содружество, к нам приходят увлечённые, творческие старшеклассники. Меня с ними объединяет учебная деятельность, а
теперь ещё и работа в гуманитарном классе. Встречи увлечённых людей назывались вначале «литературной гостиной». Но
если встречи с Олегом Масловым, Игорем Игнатенко, Александром Бобошко, литературные вечера, часы любимой поэзии,
конкурсы чтецов можно было вместить в рамки «гостиной», то
мероприятия в юбилейный для школы год, необыкновенные
встречи необыкновенных людей, требовали нового названия.
Так возник «клуб интересных встреч».
Встречи с выпускниками познакомили нас с новыми именами. Члены клуба стали дружить с Валерием Разгоняевым, в
его родном школьном актовом зале организовали небольшую
выставку картин художника, заставили его отвечать на бесчисленное количество вопросов. Потом состоялось знакомство с
журналистом А. Ярошенко и выпускниками школы, целой семейной династией Медведевых: врачом-кардиологом, майоромпограничником и молоденькой учительницей. Я думаю, что
странички счастливой школьной жизни остались в душах многих моих учеников, эти странички учат их любить свой дом, вы-
153
бирать любимую профессию, с уважением относиться к тем, кто
живёт рядом.
Наступает новый учебный год, и в нашем клубе появляются новые старшеклассники, среди них Карина Фазлиева.
Начинается повальное увлечение театром, мне ничего не остаётся делать, как следовать за ребятами. Посещаем спектакли
режиссёра, после спектакля встречаемся с молодыми артистами, организуем в клубе встречу с Р. Фазлиевым, вместе с В.
Матвеевым обсуждаем книгу Нехамы Вайсман о нашем драматическом театре. Отрывки из пьес Ю. Залысина на этот раз
ставят несколько групп, и клуб организует в школе день сценического искусства.
Мы давно работаем вместе: музей, библиотека и клуб.
Долгие годы участвуем в конференции «Отечество». Вместе с
музейщиками представляем на конференцию доклады.
Ежегодно устраиваем Дни памяти, где вспоминаем мальчишек, погибших в Чечне и Афганистане, на полях далёкой Великой Отечественной.
Работая с музеем, я нашла материал ещё для одного урока.
Внимание привлекла знакомая мне книга Акрама Шарипова «В
логове врага» с дарственной надписью героя этой книги Георгия
Никитовича Губкина, бывшего ученика нашей школы. У меня
есть такая же и тоже с дарственной надписью. Когда-то пионерский отряд, где я работала, носил его имя, мы переписывались;
письма, фотографии, открытки передали в организованный в
посёлке музей, а вот книга у меня осталась. Штудируем и отбираем с ребятами материал к уроку, знакомимся с книгами Шарипова о Губкине: «Товарищ комбат», «По дорогам двух войн»,
«В логове врага». Для урока единодушно выбираем последнюю.
Небольшая по объёму, книга обычно прочитывается всеми
десятиклассниками. Беседа по ней увлекает ребят, они подробнейшим образом рассказывают об участии героя в боевых действиях в Германии и Маньчжурии. Особенно интересует школьников вторая часть книги, которая называется «На сопках
Маньчжурии», ведь об этой войне ребята обычно очень мало
знают, хотя многие жители нашего города были её участниками.
154
Определяем на уроке стиль повести как художественнодокументальный. Военные действия батальона Губкина, находящегося в составе армии Черняховского, – это точные даты,
события, военные операции, фамилии, названия частей. И совершенно иначе построена вторая часть – художественная, с лирическими отступлениями, пейзажными зарисовками. Вот вопросы, которые ставит учитель перед учащимися:
– Как писатель заставляет нас понять роль самого обыкновенного человека в войне против фашизма?
– Каковы истоки подвига и героизма обыкновенного солдата и командира в самые трудные минуты боя, атаки, победы?
– Почему вторая часть называется «На сопках Манчжурии»? С чем ассоциируется это название?
– Какие выводы можно сделать об отношении автора к
своему герою? Почему именно Губкин стал героем книги? Почему автор использовал документальную форму?
Вопросы не вызывают затруднений. Вот ответ на первый
вопрос: «Кто день и ночь находится под огнём, впереди всех
атакует врага? Солдат! Кто на своём штыке приносит славу батальону, полку? Всё тот же солдат! Солдат – главный человек на
войне. Первостепенная задача командиров – беречь бойцов и не
допускать неоправданных потерь».
В индивидуальных сообщениях ученики рассказывают о
взаимоотношениях автора и главного героя, о том, как сложилась дальнейшая судьба командира батальона. Обычно приглашаем на урок выпускника школы, который встречался с Георгием Никитовичем у нас в школе. А я говорю о том, что Губкин
любил эти встречи со своими земляками, с молодёжью, приезжал на них из таких далёких Химок, зная, что в школе № 4 Благовещенска готовятся к его приезду. И событие было действительно замечательным. Красавец-мужчина, вся грудь у которого
в орденах и медалях, Герой Советского Союза, умеющий и любящий поговорить, он всегда производил на аудиторию неизгладимое впечатление. Последний раз он беседовал с моими ребятами на встрече ветеранов Великой Отечественной войны в
ДВОКУ, которые после проведённого урока литературы по кни-
155
ге Шарипова приятно удивили его своими знаниями о его участии в войне.
Итогом урока были не только хорошие оценки, ребята
приняли активное участие в школьном конкурсе сочинений, а
ученица этого класса Наталья Семёнова заняла первое место в
областном конкурсе, и её сочинение было напечатано в сборнике ученических работ. Я всегда отсылаю ребят в музей, где они
могут расширить полученные на таком уроке знания, познакомиться с фотографиями, интересными письмами, воспоминаниями.
В 8-м классе обязательно провожу урок внеклассного чтения по книге Хабаровского книжного издательства «Солдатский
треугольник». В нашей школе они стали уже традиционными.
Формы уроков самые разнообразные, но во всех случаях школьники обязательно ведут поисковую, исследовательскую и творческую работу. Лучшие письма, написанные школьниками при
подготовке к этим урокам и адресованные сверстнику в 1941,
1945 годы, помещены в журнале «Гусляр».
В копилке учителя литературы Елены Николаевны Абрамовой есть урок по книге Бориса Петровича Рябова «Горькое
счастье Жени Муромцевой». Заинтересовать ребят этой книгой
не сложно. Героиня повести работала и училась в их родной
школе, несколько глав посвящены «калининцам». Узнав об
этом, дети очень серьёзно относятся к подготовке к уроку, который проводится в форме читательской конференции. На урок
приглашали автора книги, когда-то на первый урок приходила и
главная героиня повести. Перед детьми выступала самая обыкновенная женщина, маленькая, хрупкая, кажется, такая незащищённая, но, как показывает книга, переносившая с большим
мужеством удары судьбы, самоотверженно работавшая, забыв о
себе, не тая в душе обиды на тех, кто жестоко обошёлся с её семьей, кто отвернулся от неё в трудные минуты. И ребята понимают главное и соглашаются с автором, что мужество и стойкость Жени Муромцевой заслуживают не только уважения, но и
того, чтобы люди знали о человеке, который живёт с ними рядом. Конечно, уроки по этой книге проводит не только Елена
156
Николаевна, просто она была первой, а мы теперь пользуемся её
наработками, советами, материалами музея. Как много открытий дарит он нам!
Вот папка с фотографиями, письмами, воспоминаниями о
школе Музы Петровой, выпускницы 1948 года. А вот и её книга
с автографом автора.
Хочется сказать об одной из благодарных выпускниц «Калинки», Луизе Александровне Ступниковой. Свою школу, её
учителей она боготворит (кстати, преподавателем литературы у
неё была знаменитая Ершова). Ещё совсем недавно она была
частым гостем в школе, участвовала в школьных праздниках,
юбилейных мероприятиях, помогала в организации научнопрактических
конференций.
И
вот
в
литературнохудожественном альманахе «Амур» печатаются её рассказы,
смешинки из школьного дневника. А мои пятиклассники начинают писать очень интересные изложения по этим произведениям, так как знают: писала их бывшая ученица 4-й школы.
После выхода книги рассказов Луизы Александровны «В
нашем старом саду…» провожу в 5-м классе урок «Любимая
страна детства», следует он за уроком по повести В. Катаева
«Белеет парус одинокий». Небольшие рассказы сегодня быстро
распечатываются, многие дети свои распечатки оставляют в кабинете, поэтому все обеспечены текстами. Заранее готовлю к
уроку выставку, стараюсь заинтересовать своих читателей, прорекламировать будущую работу на уроке. Пятиклашки – народ
заинтересованный, рассказы читают все. Часто рассказать об
авторе книги приглашаю её бывших студентов, несколько раз
пыталась пригласить и саму Луизу Александровну, но обстоятельства складывались не в мою пользу. После небольшого
вступления проводим экскурсию по выставке иллюстраций,
подготовленной детьми. Решаем, какие поместить в школьный
журнал, а затем приступаем к беседе. Первый вопрос учителя
звучит так:
– Каким вы увидели автора рассказов? Как вы думаете,
для кого они написаны?
157
Мы о многом говорим с ребятами на уроке. Рассказы учат
любить свой дом, родной сад, родину; бережно относиться к
природе, ко всему живому на земле. Береги маленькую ёлочку в
саду, постарайся помочь голодным птицам зимой, не сделай
беспризорной свою собаку, своего кота. Это правила, которые
мы записываем с ребятами в тетрадки, их призывает нас выучить автор книги «В нашем старом саду…»
Если учитель серьёзно относится к введению регионального компонента в свою программу, то он может достичь многого. В том числе на уроках, темой которых является творчество
наших амурских писателей. Опыт таких уроков есть у каждого
учителя, думаю, каждый выбирает то, что понятнее и ближе его
ученикам. Выбираю и я.
В гуманитарном 11-м классе программа отводит два часа
на тему «Эволюция темы родины в творчестве Сергея Есенина».
Мы говорим с детьми о первых стихах поэта, о дорогом ему
Константинове, о деревенском укладе жизни, читаем стихи из
первого сборника «Радуница», в которых каждая строчка – о
любви к родине. А я моим ученикам обязательно читаю стихотворения И. Игнатенко «Приамурье» и «На педпрактике». Они
должны сказать ребятам, что любить можно не только рязанские
поля, но и наши Зеньковку и Тамбовку.
Есенинские уроки всегда начинаем с поэтических минуток. Так, в начале урока, посвящённого теме любви к женщине,
звучит есенинское «Письмо к матери». Обращаю внимание на
то, что мать поэта «в старомодном ветхом шушуне» и читаю
стихотворение Олега Маслова «Плюшевые жакетки». Такие параллели наглядно демонстрируют связи творчества амурского
автора Маслова с поэзией Есенина.
Изучая в 8-м классе творчество Горького, задаю ученикам
вопрос: «Можно ли связать имя русского писателя с нашим городом, с нашей школой?» Ответа ребята не знают, но они заинтригованы и готовы выслушать то, что расскажет им учитель.
Тогда, показав фотографию улыбающейся девочки в очках, я
рассказываю о жизни и произведениях Веры Жаковой, которая
тоже училась в 4-й школе Благовещенска.
158
Вере было 13 лет (почти столько, сколько ребятам), когда
она втайне от всех отважилась послать Горькому в Сорренто
(это было в 1928 году) свои стихи. Горький прислал из Италии в
Благовещенск письмо, переписка длилась 8 лет – до последних
дней жизни Алексея Максимовича. Спрашиваю учеников: «Как
вы думаете, о чём могла писать известному писателю тринадцатилетняя школьница?» Ребята обязательно дадут на него правильный ответ. А в 11-м классе урок начинаю с чтения отрывков
из письма Веры Жаковой, опубликованного в собрании сочинений Горького. Спрашиваю об авторе письма. Обязательно находятся ребята, которые помнят о Вере Жаковой.
Хочу ещё немного сказать об использовании регионального компонента на занятиях элективного курса «Искусство владеть словом», который я веду третий год в гуманитарном классе.
Ребятам на первом занятии говорю: это ваши первые шаги
в журналистику, элективный курс даст вам навыки написания
сочинений в художественных, публицистических и научных
жанрах. Здесь снова раздолье для использования музейного материала. Учимся писать рефераты, доклады, изучаем научный
стиль. Наглядными пособиями служат вузовские учебники,
научные статьи бывших выпускников школы: кандидата философских наук В. Г. Иванова и кандидата филологических наук
И. В. Алексахиной.
Остановлюсь на том, как мы учимся писать письма. Я
ставлю задачу донести до школьников значение писем в жизни
человека. Вновь вспоминаем письма Веры Жаковой, солдатские
выцветшие треугольники, пришедшие с разных уголков военной
Европы. Говорю об отношении к этим письмам родственников,
для которых они – единственная память о дорогих людях. Пусть
и ваши письма бережно будет хранить ваш адресат, пусть интересными и содержательными будут ваши письма.
А дальше я говорю детям, что сейчас будем читать письмо
капитана 2-го ранга, выпускника 1938 года Аркадия Бенедысека,
которое пришло в школу накануне 30-летия Победы. Наш адресат замечателен тем, что всю жизнь писал в родную школу
159
письма, посылал фотографии, телеграммы, поздравительные
открытки и солдатские треугольники.
Умел писать Бенедысек письма, решают ребята. Я поправляю: не умел, а научился. Давайте дадим характеристику
человеку, написавшему это письмо, обратите внимание, сколько
ему лет, через какие испытания пришлось ему пройти, какова
цель его письма? Затем предлагаю ребятам прослушать ещё одно письмо этого же автора и сравнить его с первым. Читаю
письмо из далёкого 1937 года, написанное курсантом военноморского училища. Он рассказывает о том, что его «мечта сбылась», что он изучает девятнадцать специальных дисциплин,
английский и французские языки, а самое главное, ходит в море,
о котором бредил в Благовещенске. Кладу на стол письма Аркадия с войны, читаем о его участии в подготовке Берлинской
операции и делаем выводы: какие важные сведения могут содержаться в письмах, какими дорогими они становятся для
близких спустя много лет!
Говорю ребятам о том, что на втором занятии мы тоже будем писать письма, советую им подумать об адресате. Тех же,
кто заинтересовался письмами Бенедысека, отправляю в школьный музей, где бережно хранила их, а ещё и отвечала на каждое
или следила за тем, чтобы ответили члены совета музея, его создатель Римма Андреевна Семёнова (не назвать её в своём докладе я просто не имею права). Мы уже писали письма на своих
занятиях и в программу «Жди меня», и бывшим выпускникам, и
родителям наших ребят, погибших в Чечне. Для следующих занятий элективного курса я тоже найду материалы, которые
оставили выпускники: воспоминания, дневниковые записи, стихи, рассказы, очерки.
Наши школьники недавно участвовали в городском конкурсе чтецов; Евгений Семерня занял третье место, он выступал
со стихотворением Виктора Яганова «Слово о Божьей Матери»,
лауреатом стала Александра Сапко, которая читала вступление
Анны Ивановны Вайсман к её же книге стихов, мы его назвали
«О себе самой». На творческих апрельских каникулах будем
готовиться к презентации книги Юрия Петровича Залысина
160
«Свет и тени», вышедшей после смерти автора. Задачу свою мы
видим в пропаганде творчества журналиста, нам известно, что в
его архиве есть ещё неопубликованные рассказы о школе. Будем
стараться привлечь к его творчеству внимание спонсоров, ведь и
эта книга вышла только благодаря его ученикам – Виктору
Рыльскому и Юрию Косихину.
161
Н. С. КОЛЕСОВА
учитель МОУ СОШ № 4, г. Зея
НЕРАЗРЫВНОЙ СТРОКОЮ Я ПИШУ СВОЙ РОМАН…
(Поэтический мир Владимира Осипенко)
Неразрывной строкою я пишу свой роман.
Жизнь моя, что со мною? Это сон иль обман?
И вовек не забуду, буду помнить всегда:
Я пришёл ниоткуда и уйду в никуда…
Владимира Осипенко прекрасно знают на Верхней Зее. Он
поэт, баянист, гитарист, исполнитель русских народных и советских песен, песен собственного сочинения. Бард. Вместе с зейским народным хором побывал во всех северных сёлах и бамовских посёлках, проводил поэтические встречи с любителями
поэзии и получил их заслуженное признание. И не случайно: его
стихи и песни понятны и крестьянину, и строителю, и геологу, и
старателю, и железнодорожнику.
«Родился 2 декабря 1949 года в деревне Подтёсово на
Енисее. Рос у мамы единственным и любимым сыном. В пятом
классе дали мне общественную нагрузку – выпустить стенгазету. Первый поэтический опыт был удручающим. Написал я для
газеты сатирические стихи о девочке-толстушке Ивановой, которая любила кататься на школьных дверях, и они ломались от
этого. Разозлённая обрушившейся на неё славой, героиня стихотворения изловила начинающего поэта после уроков и отлупила
его от души. <…> “Потрясающей”, стало быть, получилась моя
проба пера», – узнаём мы от самого автора его прошлое. О себе
он рассказывает, улыбаясь. Глаза его прищурены, сияют тихим
огоньком.
В школе был струнный кружок, там восьмилетний Володя
взял в руки гитару. Мальчиком он оказался способным, и уже в
двенадцать лет его взяли в профессиональный оркестр поселкового клуба. Коллектив был большим – играли на баяне, трубе,
саксофоне, фортепиано, контрабасе, а новичок стал осваивать
азы игры на аккордеоне и баяне.
162
Параллельно с занятиями музыкой сами собой рождались
стихи, но Владимир их не записывал.
В 1968 году пошёл служить в армию, попал во флотский
оркестр. В те годы с эстрадным (тоже флотским) ансамблем военнослужащие выступали во Владивостоке, в пионерских лагерях и на танцплощадках Приморского края.
Вернувшись в Красноярск, Владимир встретил девушку,
влюбился. Оказалось, она из Амурской области, сюда и переехали молодые. Училище искусств закончить не удалось. Зато
приняла в свои материнские объятья земля амурская и больше
не отпустила.
Судьба сделала вираж: любовь не сложилась. Из посёлка
Магдагачи Владимир в 1987 году переехал в Зею, работал в
ПМК, жил в общежитии. И опять – судьба. По приглашению
руководителя отдела культуры в 1989 году В. Осипенко становится художественным руководителем, а затем и директором
Сосновоборского дома культуры. Организовал самодеятельный
хор «Верность».
Сосновый Бор – село моё родное,
В бескрайних далях – рощи и поля,
Сияет вечно небо голубое,
Цветущий рай, Амурская земля.
«Здесь я по-настоящему стал раскрываться, появились
стихи и песни, которые стали печатать в газете «Зейский вестник». Первые мои публикации появились в 1995 году», – говорил автор на презентации своей книги «Под сенью грёз», которая вышла в 2005 году. А в 2008-м Владимир Михайлович презентовал ещё один сборник стихов и песен – «Дай мне, господи,
счастья…» Поклонники его таланта приходят на все встречи,
которые проводит Владимир Михайлович совместно с городской библиотекой. Светлана Токарева, почитательница поэта,
поделилась своими чувствами: «Вся душа моя растворяется в
поэзии, я вбираю в себя чудное настроение, любовь. Стихи Осипенко, особенно о природе, вдохновляют, создают такое эмоциональное настроение, с которым хочется жить!» Неравнодушны
163
к стихам и песням школьники и молодёжь города и района. Автора приглашают в школы, сельские клубы. Каждая встреча с
людьми даёт поэту новое вдохновение.
Творчество В. Осипенко многогранно и разнообразно, в
нём можно выделить несколько тем: социальную, любовную,
пейзажную, патриотическую.
Последние по времени стихи более зрелые. Сам он часто
обращается к корням, не отрывается от своей земли, от мест, где
родился и где прожил долгую жизнь. Особенно пронзительны
стихи о матери:
Здравствуй, милая, родная,
Как ты без меня?
Постарела, поседела,
Сидя у огня.
Лишь в глазах твоих сияет
Неба синева.
На лицо легли морщинки,
Словно кружева.
Ты сидишь и молча смотришь,
Глядя пред собой,
Что ты думаешь, гадаешь?
Тайну мне открой.
Может, в молодость вернулась,
В домик над рекой?
Я люблю тебя, родная,
Сердцем и душой.
В сентябре 2009 г. появилось стихотворение «Маменька»,
где В. Осипенко вспоминает детские годы. Читаешь строки о
прошлом и представляешь себе маленького Володю, а рядом его
маму:
Парнишка маленький, четыре года,
В пальтишке стареньком, карман с дырой,
В огромных валенках на босу ногу,
Бегу за маменькой, бегу домой.
164
Эта тема в его творчестве особенно лирична. Автор просит прощения у той единственной женщины, которая всегда будет рядом. Жаль, что матери уже нет на свете, но жгучие воспоминания о детстве, о жизни с мамой, которая его вырастила одна, навсегда останутся в памяти.
Горячо полюбил амурский край Владимир Михайлович.
Зея – его вторая Родина. Здесь прошли лучшие годы жизни,
здесь друзья, коллеги, любовь. Здесь поэт получил признание.
В. Осипенко пишет песни для своей группы «Верность» и
часто сам исполняет их под аккомпанемент гитары или баяна. В
его сборниках мы найдём песни о Зее, жителях Зейского района,
любимом городе, красоте зейской земли. Такова, например,
«Песня о городе» (1998), в которой слышится признание в любви к Зее:
Амурский край, земля заветная,
Земля моих отцов и матерей.
Цвети, мой край, и песней светлою
Плыви, любовь моя, над Зеею моей.
Особое место в его лирике занимает тема войны. Рассказы
старшего поколения о Великой Отечественной оставили в душе
В. Осипенко неизгладимый след, внушили ему безмерное уважение к людям, прошедшим ту войну.
Когда война стучала в наши двери,
Когда мела свинцовая пурга,
Мы надевали серые шинели
И уходили в битву на врага…
(«Вспоминая войну»)
В этом стихотворении сильна тема самоотверженности и
любви к Родине. Память о погибших солдатах вечна. Голос автора отчётливо слышится в личных местоимениях, которые он
употребляет. Образ лирического героя придуман, но мы не чувствуем отличия в возрасте автора и героя, оба они знают о войне
165
не понаслышке. Мы чувствуем напряжение с первых строк, в
которых автор использует анафору. Приём синтаксического параллелизма усиливает воздействие на читателя.
В стихах В. Осипенко есть дурманящий запах бескрайнего
поля, манящий голубой небосклон, щемящие мелодии лета и
осени, какое-то особенное чувство жизни… Удивительным оптимизмом проникнуты строчки его лирики. Особенно ощущаешь чувство радости при чтении стихотворений о природе. Осипенко не обошёл своим вниманием ни одно время года. В его
стихах прекрасно всё: лето в зелёном сарафане, осень золотая,
«май с зеленью новой весны», холодная зима с хороводом снежинок. Но предпочтение автор отдаёт осени и весне. Весной его
душа снова и снова готова любить, жить, творить.
Почти в каждом стихотворении о весне мы встречаем сирень. Что она значит для автора? Сирень – символ жизни. Белая
сирень – особая. Нечто чистое, неиспорченное характеризует
белый цвет, а сирень обозначает новое, только что появившееся
на свет. Этот первый благоухающий куст дарят женщинам весной как знак преклонения перед женственностью, красотой, как
символ обновления чувств.
В 1989 году В. Осипенко написал стихотворение «Ветка
сирени» и посвятил его своей вокальной группе «Верность».
Белая ветка сирени,
Словно младенца слеза.
Белая ветка сирени,
Ты ослепляешь глаза.
Белая ветка сирени,
Сколько ты судеб свела,
Как соловьи тебе пели,
Как ты весною цвела!
В этом стихотворении белая ветка сирени олицетворяется,
в последних строках автор сравнивает её с живой душой. Что
значит белая сирень? Это символ судьбы, любви двух людей.
Сколько людей признаются в любви, даря своим любимым сирень! Она опьяняет, дурманит своим запахом, склоняет влюб-
166
лённых открыться в своих чувствах. Много лет будут помнить
любящие сердца первую ветку сирени – первое признание в
любви. Владимир Михайлович подобрал музыку к этим словам.
Сегодня он исполняет своё стихотворение под аккомпанемент
гитары. Оно звучит как романс.
В поэзии Осипенко широко представлены разные виды
деревьев, каждое из которых красиво по-своему. Тополь – символ мужественности, красоты, надежности. Тополиный пух похож на снег: «Погляди на небо: это не снежинки, / Это кружит
белый пух от тополей». Черёмуха – символ женственности, весны, любви.
Тема осени волнует поэта своей красотой. Осень – время
расставания и в то же время самая красивая пора:
Куст рябиновый в лесу горит огнём,
В небе осень кружит серым журавлём.
На красавицу берёзку брошу взгляд –
Свёл с ума меня волшебный твой наряд.
А мне с летом расставаться очень жаль,
В голосах гармошки слышится печаль.
Под мелодию кружится жёлтый лист,
Ты о чём грустишь-играешь гармонист?
Улетают караваны птичьих стай,
Машут крыльями последнее «прощай».
А в тиши полей, как много лет назад,
Сыплет золотом осенний листопад.
Не беда, что осень к нам стучит в окно,
Я люблю тебя одну давным-давно.
Только кажется мне, глядя из окна,
Вслед за летом к нам опять пришла весна.
В средствах выразительности автор не ушёл от общепризнанных литературных правил, поэтому смысл его стихотворений понятен простому читателю. Метафоры («куст рябиновый в
лесу горит огнём», «свёл с ума меня волшебный твой наряд»,
«сыплет золотом осенний листопад» и др.) придают эмоциональную выразительность чувствам лирического героя. Осень
олицетворяет женский образ, прекрасный и печальный, поэтому
167
мы слышим признание в любви: «Я люблю тебя одну давнымдавно».
«Почему в большинстве ваших стихотворений воспевается осень или присутствуют осенние краски?» – спросили мы у
поэта. «Потому что все мои чувства обостряются осенью. Я чувствую одиночество, иногда ощущаю, что уходит время, что
прошлое не вернуть. Начинаю анализировать свои поступки,
слова. Что-то кому-то недосказал, не допел, не доделал».
Владимир Михайлович – неоднократный победитель городских и районных конкурсов стихов и песен, лауреат областной премии имени Г. А. Федосеева, лауреат областной премии
имени А. Коптяевой, победитель конкурса солдатской песни
«Виктория», участник программы «Играй, гармонь». Отзывчивый на встречи с поклонниками своего творчества, со школьниками и педагогами, он предпочитает читать стихи или петь песни и совсем мало рассказывает о себе. «Весь я в своих произведениях», – говорит автор.
Все творчество поэта пронизывает оптимистическое
настроение, в его стихотворениях чувствуется любовь и уважение ко всему, что есть на земле. Особое место занимают несколько произведений последнего времени, в которых автор выражает отношение к вере. Видимо, это чувство появилось в нём
недавно.
Читаются стихи легко, они доступны для понимания любого человека. Одна из поклонниц его творчества сказала: «Его
поэзия как ручей: то прерывается, то падает редкими каплями,
то течёт говорливо и музыкально…» Есть в нём что-то бесхитростное, недосказанное. Беспокойная душа поэта не черствеет с
годами, она горит трепетным огоньком и делает его счастливым.
И этот свет и тепло передаются читателям и слушателям.
168
Г. А. БЕЛОУС
учитель МОУ СОШ № 200, г. Белогорск
«СВЕТЛАЯ РАДОСТЬ» И «ГЛУХАЯ БОЛЬ»
В ПОЭЗИИ СЕРГЕЯ КАДОМЦЕВА
Сергей Кадомцев родился 21 апреля 1951 года в семье
учителей русского языка и литературы в городе Белогорске
Амурской области. Учился в Благовещенском пединституте,
служил в армии, женился, преподавал в различных школах Белогорска и области физкультуру, военное дело, труды, историю,
физику, астрономию. Издавал и редактировал две первые независимые газеты Белогорска: «Позиция» и «Компиляр». Последние годы живёт в Светиловке и занимается воспитанием внуков.
На протяжении всей жизни пишет стихи.
Творчество Кадомцева во многом автобиографично, все
его стихи читаются в контексте того, что где-то на земле есть
город, о котором поэт всегда помнит, – Белогорск:
Край песен мой! И в том краю великом,
Кружа давно заветными местами,
Моё рожденье аист накурлыкал,
И соловьи любовь мне насвистали.
Синицей здесь мне щебетали вёсны,
Зимой глухарь мне токовал былины.
И осень обещала рано ль, поздно ль
Вернуть мне лето стаей журавлиной.
И острую свою любя частушку,
Я на романс не променяю пресный.
И здесь же я спрошу свою кукушку,
Когда проплыть мне лебединой песней…
С нежностью пишет Сергей Иванович о своей жене Сашеньке:
169
Временами всеми года
Дарит мне тебя природа.
Мне весна сосулькой тонкой
Голос твой подарит звонкий.
Летом мне подарят клёны
Глаз твоих огонь зелёный.
Осень листьев красным вихрем
Мне подарит твои вихры.
Зимней белой ночи снежность
Рук твоих подарит нежность.
И непросто мне покуда
Объяснить такое чудо.
Ей же, Сашеньке, посвящены такие стихотворения, как
«Иду к тебе», «Дерзкая», «Скоро утро. Звёзды в небе тонут…»,
«Отчего, почему…», «Для неё…», «Ничего-то и не было». Если
прочитать эти стихотворения в хронологической последовательности, можно проследить развитие отношений между лирическим героем и его любимой – от зарождения чувства до фонтана любви, адресованного любимой женщине.
Произведения Сергея Кадомцева – это особый мир. Это не
отвлечённые размышления, а страстный поиск ответа на вопрос
«как жить?»:
Зачем же создан белый свет,
И для чего в нём люди?
Ответа нет. Ответа нет.
И никогда не будет!
Но что бы ни было, всегда
В безумье дней и улиц
Всё тот же нам вопрос задать
Объявится безумец.
И сотни, миллионы лет,
Да, до скончанья света!
Всё будет он искать ответ,
И не найдёт ответа…
170
Что же так привлекает поэта в Родине? Он видит Россию
без прикрас, нищей, голодной и хмельной, не идеализирует свой
край, но и не хочет другого:
Край мой, край!
И уже ты, мой край, на краю,
И пускай ты совсем не рай,
О тебе свою песню пою.
Боль за родину слышится в этих коротких строчках, но не
писать о ней, не создавать песен, пусть с плачем и рыданиями,
но согревающих душу своей напевностью, поэт не может.
«…Любовь к родной природе – один из важнейших признаков любви к своей стране…», – писал Паустовский. С одной
стороны, в Амурском крае, образ которого рисует в своих стихах Кадомцев, нет никаких особенных красот:
В неподвижной неба раме
Облака спокойно стынут.
За далёкими горами
Солнцем луч последний вынут…
Ветер мчится на поля,
Копны жёлтые взметая,
И учтиво тополя
Шапки, кланяясь, снимают.
В разволнованной реке
Блики первых льдинок пляшут,
И разбойно ветер машет
Ивой тонкой в кулаке!
В неподвижной неба раме
Облака спокойно стынут.
За далёкими горами
Солнцем луч последний вынут…
С. Кадомцев видит каждый листок, каждую ветку и в то
же время стремится познать закономерности жизни всей приро-
171
ды, видит нашу планету словно бы со стороны, ощущает полёт
Земли в космическом пространстве. В стихах Кадомцева выразилась мысль о неразрывной связи человека и природы, о связи
земной и космической жизни.
Часто в стихотворениях белогорского поэта появляется
образ берёзы, что сближает их со стихами Есенина:
Чистого неба чаша пустая
Скоро наполнится холодом зимним.
Белых берёз молчаливая стая
Медленно кружит над озером синим.
Но не только синева озёр, чистота небес и белизна берёз в
палитре живописца. Доступна ему и изящная прорисовка тонких
линий, и переход полутонов. А главное, он может передать изменение природы, смену её ритмов. Прислушайтесь, какими
лёгкими движениями оживлена просыпающаяся природа в одном из его стихотворений:
Весна весь день трудилась жарко,
И в тенях вечера уснула.
Проталин кляксы и помарки
Ледком прозрачным промокнула.
Зима же ночью тихо встала
И, затеплив луны огарок,
Всё набело переписала
Красиво, ровно, без помарок.
Кадомцев внимателен к моментам незаметного перехода
природы от одного состояния к другому: предощущению весны
среди нежных полей, холодному дуновению зимы среди безмятежной осенней картины.
В зрелые годы драматические, а порою и трагические
мысли и переживания лирического героя – главное содержание
пейзажных стихотворений:
172
Под дождём деревья блекнут,
Чем-то серым бредит даль,
Тихо льётся в мои окна
Предзакатная печаль.
Покидают ветви листья,
В струях вод мучимы жаждой…
Не затем ведь родились мы,
Чтоб вот так уйти однажды.
Для русских поэтов традиционно такое родственное ощущение родных полей, лугов, лесов. Какая-то умиротворяющая
тишина, напоминающая осенние пейзажи в картинах М. В.
Нестерова, разлита в стихотворении Сергея Кадомцева:
Осень, природа уж ждёт вся,
Сено уже скошено,
Роща не шелохнётся,
И на листве роскошной
Солнца златые знаки.
А на поляне у стога
Ребёнок играет с собакой.
И хочется верить в Бога.
Читая это стихотворение, представляешь, что автор смотрит на осеннее поле и неторопливо размышляет. Это состояние
задумчивости оттеняет белый стих и разная длина строк. Ритм
как бы сбивается, что создаёт впечатление, будто человек устал
и хочет отдохнуть. Описывая осенний день, автор передаёт читателям красоту природы, настроение грусти и покоя.
Немалое влияние на поэзию Сергея Кадомцева оказала загадка. Речь идёт не только о прямом влиянии на отдельные
строки и образы; народная загадка научила поэта метафоричности. Многие образы его стихов либо родились из загадок, либо
созданы по типу загадок, то есть в основе поэтического образа
Кадомцева лежит скрытое сравнение:
173
На ветру запылала берёзка,
И никто не спешит потушить,
Ах, наряд её огненно-хлёсткий
Не рукой, не иглою пошит…
Где они, все, кого повидала,
Те, кому ты была так мила?
Уж весной ты своё отрыдала,
Зацвела, процвела, отцвела.
Одинокая нынче такая…
Как прохожие, дни всё спешат…
Но пылает, пылает, пылает,
Кто посмеет сказать – не душа?!
Трёхстопный анапест создаёт впечатление вальса, который танцуют падающие листья. Эта картина вызывает у лирического героя, находящегося в осеннем лесу, смешанное чувство
грусти и веселья, ожидание изменений в природе и в душе.
В стихотворениях сборника «Третья половина» нет собственно пейзажа, но есть фон, намеченный несколькими штрихами, за ними и угадывается природа. Здесь очень много чувства и нежности:
Скоро утро. Звёзды в небе тонут.
Снова не сомкнуть сегодня глаз.
По тропинке, с давних пор знакомой,
Я иду, как будто в первый раз.
А река легко и вольно дышит,
Ночь, хмелея, пролила зарю.
Те слова, что сердце моё слышит,
Я сегодня милой повторю.
Я приду, скажу: «Моя хорошая,
Ночь, как песня, манит и влечёт.
Молоком парным в лугах некошеных
Лунный свет клубится и течёт.
174
Ясный день молчит о всём заветном.
Вечер синий дарит нам печаль.
Это ночь своим волшебным светом
С робких губ моих сняла печаль.
Стану сердцу я теперь послушен,
Чувствам верить нежным и простым».
Счастлив тот, кому согреет душу
Луч последней утренней звезды.
Поэт приглашает нас увидеть особый мир природы – самостоятельную и осмысленную жизнь вечного и обновляющегося мироздания. Главным в поэтическом образе С. Кадомцева
является, пожалуй, неожиданная деталь (мысль, штрих, соответствие), подмеченная автором и не видимая, не бросающаяся в
глаза до этого момента никому другому. То есть, образность
стиха выражается наличием художественно поданных неожиданностей в тексте. Конечно, для стиха поэта важны и музыкальность, и связность, и цельность образных конструкций:
Неуловим, хоть в который уж раз
Момент первый года уж прожит…
Момент, когда в «этом году» и «сейчас»
Значит одно и то же.
Нужен иль нет – это спорьте вы всласть,
Но только сейчас и сегодня
Может вам тихо на плечи упасть
Редкостный снег – прошлогодний.
Особенность дара поэта – в постоянном ощущении противоборства и сложных превращений, которые происходят в природе и человеческой истории. Именно чувство истории, неспособность быть безразличным к судьбе своей страны толкают
Сергея Кадомцева на создание стихотворений, изображающих
жизнь людей в наше нелёгкое время.
Лирический герой стихотворений Кадомцева последнего
десятилетия – тонко чувствующий человек, болезненно реаги-
175
рующий на все социальные неправды и нарушения моральных
норм. Всё, что происходило в это время в стране, прошло через
Кадомцева, через его сердце и нашло отражение в его поэзии.
Балладная строфа придаёт удивительную музыкальность стихотворению, но состояние лирического героя повергает в холодные волны грусти:
Знали бы вы – жить, словно петь –
Как это чудно!
В мире, как в море, в бурю лететь
Парусным судном.
Знали бы вы, как хорошо,
Если в ненастье
Галсом крутым к ветру пошёл,
Выгнувши снасти.
Ветер ревёт – не причитай!
На берегу – не плачьте!
Светит, как нашего детства мечта,
Вымпел на мачте.
Только на что-то наткнулся бушприт…
Глас, как из гроба:
– Это … чего это… там он творит?
Что он, особый?!
– Будь же как все, – вкруг слышны голоса, –
Обыкновенным!
– Ну, хорошо, уберу паруса…
Мачты куда дену?
Внутренний мир лирического героя расколот, как сегодня
расколот весь русский мир:
Ну-у-у, господа. И товарищи тоже…
Что-то у нас да наперекосяк.
Бьют по лицу, не гнушаются – в рожу,
Всюду и всякому, всячески, всяк!
По телевизору и в подворотнях
Вопли предсмертные, взрывы, пальба.
Сверху и снизу, в тылу и напротив…
Чуть шевельнись, тебе тут же – труба!
176
Рвут на куски, расчленяют, корёжат…
Но дураков, извините, уж нет!
И я, прикинув, чем кончиться может,
Тут же купил себе бронежилет.
Бронепиджак, к нему бронерубашку,
В тон – бронегалстук и бронепортки,
Бронеплаточек и бронеподтяжки,
Бронеподштанники, бронешнурки…
Только улёгся на бронеподушку,
Грохот донёсся ко мне на этаж.
Глядь, а сосед бронебойную пушку
Ставит зачем-то в свой бронегараж.
Но даже в стихотворении, где речь идёт о смерти, поэт
пытается шутить. Сергея Кадомцева вечно манит многокрасочная жизнь, потому он постоянно спорит со смертью, опровергает её. Поэт пытается понять, что есть истина, жизнь, смерть.
Вот уже сорваны снасти,
Близок крушения миг…
– Где ж оно, тихое счастье?! –
Рвётся задушенный крик.
Где обетованной суши
Край, что так долго искал?!
Скалы угрюмые рушит
Бури свирепой оскал.
Сколько шалил, а сегодня
Вот и пришло, может стать,
Время пред оком Господним
В чистом исподнем предстать.
Между тобою и роком,
Где бесконечная тишь,
Может быть, только лишь локон,
Что в медальоне хранишь.
Вот уже срублены мачты!
Бездна… И ты на краю…
177
Море безумною прачкой
Душу стирает твою!
Сатирические персонажи Кадомцева – это не схематические карикатуры, а живые, узнаваемые характеры. Поэт ещё в
начале своего творчества подметил: в жизненной неустроенности, в засилье пошлости виноваты не только «верхи», но и
«низы», так называемые «простые люди».
Сатира Кадомцева сугубо русская: опустившегося человека он высмеивает резко, порой используя жаргонизмы и сниженную лексику (стихотворение «Дедская колыбельная»).
Оправдывает поэта лишь то, что на страницах его книг явлена сильная, пронзительная боль, и это боль поэта за судьбу
молодого поколения.
С. Кадомцев отобразил в своём творчестве реальную
опасность катастрофы, самоуничтожения человечества. Он
стремится преодолеть трагедию, хаос и разлад в мире и в человеке. Устремлённостью к гармонии, радости и красоте пронизана книга «Третья половина».
Восприятие любви предстаёт в единстве с миром природы, в котором поэт находит соответствие, созвучие малейшим
движениям своей души, а метафорическая насыщенность и весь
образный строй лирики восходят к есенинской традиции и в то
же время являются вполне самобытными.
В нескольких стихотворениях Кадомцева встречается мат.
Причём заметим, что не всегда речь идёт о дружеских эпиграммах или стихах о вольных похождениях в младые годы. Иногда
поэт доходит до цинизма (стихотворение «Корова»). Стоит ли
ставить это ему в вину? Думаю, что стоит, так как сборники
предназначены для массового читателя, и, возможно, что именно эти «запрещённые» слова привлекут людей, и они не заметят
на их фоне ни души поэта, ни его боли за родину, ни глубокой
образности других стихотворений.
В творчестве Сергея Кадомцева бывают взлёты и падения,
глубина талантливого поэта и недостойные – жестокие и грубые
– стихи. Есть стихотворения, безусловно, слабые.
178
Но в лучших его произведениях – и боль за разорённый и
погибающий край, за вымирающие деревни, и бесконечная любовь к милому амурскому пейзажу, к родным просторам, и
надежда на то, что Россия возродится. Её спасение – в вере,
любви, красоте, необъятной силе, что скрыта в народе.
Поэт уверен, что вековые традиции и огромные просторы
спасут страну от бездуховности и разорения. Да, такова её нелёгкая судьба – быть вечной защитницей слабых, истекать кровью и слезами, но от этого она становится только милей и краше, дороже сердцу.
Подводя итоги, ещё раз подчеркнём, что для С. Кадомцева-поэта характерны такие качества, как нежное отношение к
природе, к родине, любовь ко всему живому и резкое неприятие
сегодняшнего бытия. Жизнь и смерть, путь-дорога и дом, свет и
тьма, природа и быт, добро и зло, свобода и судьба, любовь и
ненависть, разум и чувство, поэт и человек, счастье и горе – вот
неполный список образов-антиномий, представленных в его
стихах.
179
О. Д. КУЧЕРОВА
учитель МОУ СОШ № 200, г. Белогорск
ФИЛОСОФИЯ «СКАЗОК В СВЯЗКЕ» А. ФИЛАТОВА
Все сказки оказываются правдой,
если уметь их читать.
Г. Х. Андерсен
Когда слышишь слово «сказка», ощущаешь необыкновенное
чувство лёгкости от встречи с волшебным миром. Мы привыкли к
историям с коврами-самолётами, Бабой Ягой, Кощеем Бессмертным, волшебной палочкой и другими сказочным атрибутами, которые помогают героям выйти из трудной ситуации. Но не нужно
забывать о людях и животных, которые, попадая в сказочные истории, должны сами, используя только свою природную смекалку,
хитрость, уметь победить зло.
Все мы любим сказку. Очень часто бывает так, что, закрыв
последнюю страницу полюбившейся книги, хочется вновь открыть для себя неизведанные страны, пусть порой и не совсем
сказочные. Ведь не всякая сказка – это вымышленная история о
том, чего нет. Мы все, маленькие и взрослые, хотим побывать
там, где торжествует Справедливость и пробивается росток
Добра среди жестокости реального мира.
Давайте же отправимся в путешествие! В далёкое и близкое. И возьмём с собой сказочных героев писателядальневосточника Анатолия Филатова (1941–2008): сороку Тётушку Страх, кота Мурия и мальчика Геру. А, может, наоборот,
это они разрешат нам, читателям, побывать с ними в доброй
кошачьей стране Кис-Киссии, в «чёрном океане Галактике», заглянуть в уютное сорочье гнездо. В общем, увидеть вместе с
ними то таинственное место, где горит яркая звезда Честности,
Мудрости и Доброты.
Так кто же они, эти наши юные друзья, с которыми нам
предстоит провести не одни сутки? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде оглянуться вокруг себя и попытаться увидеть и услышать, а, может, и представить, как и чем живут
180
окружающие нас вещи, наши домашние питомцы. Нужно попытаться понять, о чём они думают, мечтают. И только тогда мы
сможем окунуться в необычный мир, живущий рядом с нами.
Итак, всё началось с сороки, с обычной сороки-белобоки,
которая то ли по собственной глупости, то ли из вредности ни за
что не хотела нести ответственность и при этом страшно всего
боялась: «и темноты, и высоты, и... птичьих забот»1. Вот поэтому-то и звалась Тётушкой Страх. Но она была сорокой, а эта
птица всегда знает, что ей нужно, хотя, по правде сказать, ей не
нравилось выполнять никаких обязанностей, возложенных на
лесных птиц. И она решила делать «себе гнездо с комфортом на
кране» (10), работающем в городе, на стройке. И всё же, как не
восхититься её гнездом:
«– Вы только посмотрите, какую корзину плетёт эта сорока! Ишь ты, на какой высоте поселилась. Видать, смелая!»
Да, ещё какая! Ведь это она, бесстрашная птица, спугнула
воришек, когда «неожиданно зашлась звонким собачьим лаем».
А ещё она научилась мяукать и рычать, словно медведь. Это
вроде и небывальщина, а вроде и нет. Ведь на самом деле сорока
умеет издавать не только громкие стрекотания, но и визгливые
крики, бормотания. А завидев опасность (услышав даже!), начинает стрекотать, имитируя звуки различных животных. Так было
и с нашей Тётушкой Страх. Всё умеет эта птица, многое подмечает, находясь рядом с людьми! Например, её восхищает квартира, в которой живёт мальчик Гера: «Вот это я понимаю,
гнездо так гнездо! Чисто, тепло» (18).
А вот при виде другого «гнезда» она разочаровалась: «Такой комнаты Тётушка Страх ещё никогда не встречала. Мебель
стояла кое-как, словно после переезда. Стулья лежали вповалку.
Стол прогибался под тяжестью немытой посуды и пустых бутылок. На неприбранном диване, громко храпя, валялся лохматый
человек. “Ну и гнездо! – брезгливо передёрнула крыльями сорока. – Здесь я и сама обедать не стану”» (18). Странно, наверное,
что птица не просто осматривает квартиры людей, но и оцениваФилатов А. Е. Сказки в связке. – Владивосток, 2003. С. 12. Далее ссылки на
это издание даются в тексте с указанием страниц в круглых скобках.
1
181
ет их. Да ничего необычного здесь нет: просто наша сорока ищет
вариант своего будущего семейного гнезда и не на башенном
кране, и не в Геркиной квартире, на люстре, а там, где ей «было
завещано жить природой...» (28). Как бы хорошо ни было в городе, а потянуло сороку в лес. И Тётушка Страх со своим многочисленным семейством отправилась на родину. Она, наверное,
всё-таки поняла, что птицам нужно жить в лесу, и тогда никакая
беда не нагрянет. «Птицы спешили в сказочный мир леса, рядом
с которым так загадочно шумит океан» (28). Сорока улетела, но
оставила после себя массу впечатлений. Это её появление в доме мальчика Геры раскрыло и в нём, и в его рыжем коте чувство
ответственности за жизнь и безопасность сороки и её сорочат.
Они поняли, «что нужно всегда помогать друг другу» (27),
не требуя за это благодарности: «Пролетая над Геркиным домом,
сороки прощально мяукнули коту Мурию...» (28).
Стрекочет сорока, стрекочет –
Никто её слушать не хочет:
Ведь в том, что болтает сорока,
Нет никакого прока!2
С этим нельзя согласиться, ведь сорока – самая правдивая
птица, это она, наверное, рассказала о волшебной стране, где
исполняются все кошачьи желания, спасителю своих птенцов
коту Мурию. Сама-то она там не была, пролетала мимо, а вот её
знакомые сороки и коты бывали там. Фантастика! Как же было
не поверить этой милой птице!
Вот тут-то и начинается сказка для рыжего кота Мурия. Да
и не сказка это вовсе, а настоящее трудное путешествие в мистическую страну Кис-Киссию, где «бегут молочные реки, рыба
растёт прямо на деревьях. В парках, взявшись за лапы, прогуливаются коты и кошки. Под большим развесистым дубом по золотой цепи ходит Учёный кот, правитель страны» (35). Наверное, это не только желание кота, а извечная благодатная мысль
Кузнецов И. Сорочья песня // Кузнецов И. Стихи о лесе. – Новосибирск, 2001.
С. 44.
2
182
всех живущих на земле о молочных реках и кисельных берегах.
Но чтобы они появились, нужно много работать, находясь на
одном месте, или отправиться на край света за этими чудесами.
И кот Мурий, имея своё мнение относительно волшебного острова, отправляется туда. И помогает ему в поиске чудодейственной страны морской котик Черныш, научивший своего нового друга жить в необычных для него условиях – суровом северном краю. Стоит только вспомнить его встречу с людьмизверобоями, суровыми заготовителями котиковых шкур. Мурий
очень хотел к людям, среди них «ему было и хорошо, и чутьчуть жутковато» (44). Жутковато оттого, что зверобои хотели
пустить его, солнечное чудо, на шапку. И только один из них,
старичок Василий пожалел его, хотел к себе домой увезти. Но
этого пока не случилось. Встретился коту и другой старик с
впавшими глазами, сеточкой морщин и недоброй ухмылкой. Хоть
рыжие коты и обладают хорошим нравом и легко уживаются с
человеком, но не смог Мурий терпеть над собой издевательств
(старик стегал кота хворостиной, держал на цепи, так же, как и
пса Гавкушу). Кот – животное свободолюбивое, гуляет там, где
хочет, и никогда не будет охранять дом, если сам того не пожелает. Вот и наш кот Мурий не смог терпеть такое унижение и
сбежал от злобного хозяина, не забыв освободить из беды и своего друга пса Гавкушу.
На самом деле коту нужно было отправиться на поиски загадочной страны, наверное, не только для того, чтобы исполнить
свою мечту и понять, что его страна Кис-Киссия там, где он родился, но и научиться терпению, умению дружить, помогать
нуждающимся. Например, трудно себе представить, чтобы кот
защищал птенцов. А вот кот Мурий закрыл собой в непогоду маленького кайрачонка (вспомним, как этот же «рыжий кот учил
птенца сороки Тётушки Страх клевать хлеб») (26):
«– Не горюй, несмышлёныш, сейчас я тебя укрою! – успокоил птенца рыжий. – Не пропадём!
И сейчас, прикрывая собой кайрачонка, кот подумал, хорошо бы и этого птенца взять с собой в чудесную Кис-Киссию.
Шум крыльев прервал мысли Мурия. Над ним зависла кайра.
183
– Спасибо, друг, сказала она. – Когда-нибудь и я пригожусь тебе...» (48).
И ведь на самом деле согретый когда-то от холода котом
кайрачонок вместе со своими сородичами спас Мурия от злого
хозяина: «В этот момент кайры подхватили освобождённого кота
и перенесли его через забор» (49). Вот она, настоящая дружба!
Читая этот эпизод, вспоминаешь подобный случай, произошедший с героиней сказки Андерсена «Дюймовочка». Маленькая девочка отогрела зимой ласточку, у которой было переломано крылышко. А затем эта же ласточка забрала её из-под
венца с кротом и принесла к сказочным эльфам, предрешившим
её будущее. У героев сказок Филатова и Андерсена разные
судьбы, но как они похожи в своём бескорыстии, неравнодушии
к близким и незнакомым!
А вот ещё одна сказочная, почти фантастическая история
с «доской-кораблём», на которой плыли кот Мурий и пёс Гавкуша. А тянули этот корабль морские котики: «Котики по очереди тащили верёвку. Когда звери уставали, Гавкуша прыгал в
воду и плыл самостоятельно.
– Держитесь крепче! – кричал Кайрачонок, стараясь поддержать друзей крылом» (59).
И опять вспоминается сказочный эпизод, теперь уже из
другой
истории,
сказки
В.
Гаршина
«Лягушкапутешественница». Там тоже был изобретён необычный способ
путешествия. Лягушку несли по воздуху перелётные гуси. И всё
же есть существенное различие в этих сказках и не только в способе передвижения путешественников: на прутике, на доске, по
воздуху, по бушующим морским волнам, но и в том, что лягушка не оценила трудов гусей, рассказывая всем, какая она мудрая
и ни в ком не нуждается. Но хвастовство привело её к одиночеству. Такого печального финала не могло случиться с котом
Мурием, ведь у него есть верные друзья среди животных, птиц и
людей.
Кульминационной сценой сказки можно считать спасение
моряками отважного путешественника. Но, к сожалению, те, кто
не знал о странствиях рыжего кота, не могли «даже представить,
184
что морские звери провожают своих друзей» (61). И прав был
старичок Василий, когда проговорил, «словно читая чьи-то мысли, – что зверь, он не просто зверь, а ещё и наш маленький брат.
И мы, люди, обязаны думать о нём и жалеть его» (61). А, может,
не только жалеть нужно, но и быть всегда рядом, угадывать мысли тех, с кем рядом живём, ведь «мы в ответе за тех, кого приручили» (Антуан де Сент-Экзюпери). А ещё должны чувствовать,
что «и в глубине» дерзкой и самостоятельной «кошачьей души»
может слышаться «другая музыка – там звенела струна увиденного в дальней дороге» (63).
Но далёкая звезда звала в путь уже не только кота Мурия,
но и его хозяина, мальчика Герку. И приключения продолжились, но теперь это было не голубое небо, не северное море, а
звёздные миры. Снегия и Льдон – вот те герои, которые позвали
с собой мальчика в неизведанные космические дали. Гере очень
хотелось побывать там, где жила белокурая девушка «с тонкими
бровями и светло-синими глазами» (80) и светила холодная
звезда изо льда. Снегия пообещала мальчику: «Я возьму тебя
покорять дальние просторы. Ты увидишь жизнь других галактик»
(80). И обещание сдержала. И ещё она дала путешественнику
семь разноцветных шариков и чудодейственную хрустальную
розу, которые исполняли любые желания.
Среди подмигивающих звёзд было холодно, неуютно, голодно, и мальчик попросил для себя у шариков меховую одежду
и еду, которая появилась в виде скатерти-самобранки. И вот в
ночном звёздном небе он встретился со Снегией, которую поразили пульсирующие удары мальчика, и она с удивлением узнала,
что это сердце, и оно «нужно для добра». Герка не ощущал космической стужи, потому что даже в ледяном пространстве он
делал добрые дела, согревающие душу: попросил у шариков великолепные разноцветные домики, полянки и голубую речку для
гномиков, попавших в наказание на планету с множеством вулканов. Маленькие существа очень хотели вернуться на Землю, и
поэтому Гера создал им при помощи волшебных шариков уголочек Земли на чужой для них планете. Но сам он не мог здесь
оставаться, ведь «дороже дома нет ничего» (94). Да и гномик
185
ему советовал: «Возвращайся! И тогда все беды оставят тебя,
утекут, как эта река» (92). Сердце мальчика наполнялось тоской,
«ему самому захотелось увидеть свою прежнюю жизнь» (89). И
он, используя коричневый шарик, увидел родную Землю, но как
будто бы на экране. Гера узнал себя с папой на рыбалке на великолепной летней полянке у озера. И только сейчас он взволновался при виде оранжевых цветов, зелёной кроны берёз и стебелька, «по которому ползёт тёмно-красная божья коровка» (91).
Мальчик видит земную красоту и чувствует доброту своей мамы, которая отдала свои варежки старушке, а на вопрос сына
«Зачем?» «задумчиво ответила:
– Жить, сынок, нужно и для других. Тогда и тебе станет
хорошо. В этом и есть большое человеческое счастье – жить для
других» (92).
Слепого не понять,
Когда ты сам не слеп.
Безногому
Ты ногу не уступишь.
Но здесь
И там
Сумей отдать свой хлеб
И промолчи,
Что тем других ты лучше3.
Вот и Гера для того, чтобы соединить Снегию со Льдоном,
использовал последний волшебный шарик. И счастьем для него
было то, что в «холодных» глазах Льдона «засветился тёплый
лучик» (95). И как же необычно, что Снегия, Льдон и Гера летят
к Земле, следуя за кометой Галлея, которая спешит к земной поверхности, туда, где «бушуют океаны, текут реки, живут люди.
Стоит увидеть её лишь раз, и она навсегда западает в память...»
(96).
Мы, наверное, никогда бы не услышали о нас, землянах,
много лестного от самой Земли, если бы не подслушали разговор
3
Филатов А. Е. Свет далёких поверий: Стихи. – Владивосток, 2002. С. 15.
186
Ледяной Звезды с Землёй: «...Велики их дела! Когда вы узнаете
людей поближе, то так же, как и я, полюбите их и станете им
помогать» (97). Вот и снежное чудо Снегия, устав скитаться по
звёздным мирам, изъявила желание жить рядом с людьми.
Добрались-таки космические путешественники до Земли, к
людям, где «солнце потихоньку подтачивало Снегию, и она тёплыми струйками дождя проливалась на скошенные луга, на зреющие колосья пшеницы, умывая лица детей», а зимой устилала
«землю своим пушистым ковром» (98). И всё думала о мальчике
Гере, который, увидев на столе свою увеличенную фотографию,
понял, что мама целый год его искала. И мальчик, любя и жалея
своего любимого и родного человека, попросил чудодейственную
хрустальную розу вернуть его «в ту ночь», когда он «ушёл отсюда» (99). Всё ради мамы! А то, что он приобрёл за это время,
пусть останется Снегии и гномам. И вот он дома...
Длинной-длинной была эта ночь. И сон наяву. Но наступило утро. А отчего же так тревожно бьётся сердце мамы? Да оттого, что она, мама, переживает за своего сына так же, как и матьЗемля тревожится за своё будущее и будущее своих жителей.
Она знает, что не должно быть в жизни людей только чёрных и
красных красок. А что же люди? Беречь природу должны они,
ухаживать за ней, приводить в порядок: «Есть такое твёрдое правило. Встал поутру, умылся, привёл себя в порядок – и сразу же
приведи в порядок свою планету!»4.
Большое видится на расстоянии. Так вот и космический
путешественник опечалился, когда земной Гера сорвал саранку:
«Зачем же ты погубил цветок! Пусть бы он рос всем на диво!»
(91).
К сожалению, себя судить куда трудней, чем других. Если
сумеешь правильно судить себя, значит, ты поистине мудр.
На самом деле дивна и мудра эта сказка. Нет в ней никаких
нравоучений, да и героиня хоть и необычная, Снежная, но живая,
тёплая и счастливая оттого, что смогла своими серебристыми
косами освещать путь для людей.
4
Сент-Экзюпери А. де. Маленький принц. – М.: Просвещение, 1987. С. 24.
187
Вспоминается сказка Андерсена «Снежная королева», где
главная героиня тоже соткана «из миллионов снежных звёздочек. Она была так прелестна, так нежна, вся из ослепительно
белого льда и всё же живая! Глаза её сверкали, как звёзды, но в
них не было ни теплоты, ни кротости»5. И в чертогах её было
холодно и пустынно, сама она восседала на ледяном троне посреди замёрзшего озера. Так вот она, надменная и царственнохолодная, никогда не отпустила бы мальчика Кая в родной дом.
Но горячее сердце Герды спасло его. И вскоре дети забыли ледяной дворец Снежной Королевы, «как тяжёлый сон». А вот герою
А. Филатова сон о путешествии в звёздные миры очень понравился. Ведь он на тревожный вопрос мамы о том, как ему спалось, ответил: «Хорошо! Мне снилась наша Земля» (99). Благодатный сон, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Жизнь, она разная. «Жизнь – она в суете» (53). Это и сон, и
явь, и правда, и сказка. И не будет вымыслом, если вам расскажут, что встретили в лесу говорящую сороку, кота, ищущего загадочную страну Кис-Киссию, и мечтающего полететь на Марс
мальчика Геру, ставшего Героем для удивительных жителей огненной планеты, и голубоглазую Снегию, оказавшуюся на Земле
для того, чтобы приносить радость людям. Каждый живёт своей
жизнью, она таинственна и неподвластна чужому взору, но Сказочник сумел найти пути-дороги к чудесному. «Часто мне кажется, будто каждый плетень, каждый самый маленький цветочек
говорят мне: “Только взгляни на меня, и тебе откроется история
всей моей жизни”. И действительно, стоит мне сделать так, как
они велят, и рассказ о любом из них готов»6.
Острая наблюдательность, молниеносное восприятие
окружающей действительности позволили сказочнику Анатолию Филатову провести своих читателей, маленьких и взрослых, по тайным тропкам их желаний и мечтаний.
5
6
Андерсен Г. Х. Сказки и истории. – М.: Клио, 1992. С. 231.
Там же. С. 2.
188
И. А. ДЯБКИН
аспирант кафедры религиоведения АмГУ
ФОЛЬКЛОРНЫЙ ОБРАЗ ГЕРОЕВ ГРАЖДАНСКОЙ
ВОЙНЫ КАК ИСТОЧНИК ЛИТЕРАТУРНОЙ
МИФОЛОГИЗАЦИИ
(На материале дальневосточного фольклора
20–30-х гг. XX в.)
Корни литературного мифа, как известно, уходят в фольклор, а потому анализ фольклорной интерпретации художественного образа является первостепенным при исследовании неомифологических тенденций в литературном процессе той или иной
эпохи. Мифологизация истории является одной из категориальных явлений человеческой ментальности. Сложные и противоречивые исторические события обретают в народном сознании
мифологические черты, а легендарные личности, соответственно, распределяются в народном сознании на героев и антигероев, в зависимости от идеологических установок создателей подобных мифологий.
Кровавая эпоха национальных потрясений в России не
только востребовала личностей неординарного типа, вызывающих чувство «страха и трепета», но и породила особую тягу к их
мифологической рецепции. Сквозными героями литературных и
фольклорных произведений 20–30-х гг. ХХ в. стали вожди революции и предводители воюющих лагерей: Колчак, Чапаев, Унгерн, Врангель, Семёнов, Гайдар, Будённый, Махно и др. Чем богаче и противоречивее была личность и её роль в историческом
процессе, тем более сложным представляется процесс её мифологизации в народном, а затем и в художественном сознании.
Исследования фольклористов подтверждают, что отношение вождей революции к народному творчеству было неоднозначным. Партийный циркуляр вырабатывал общий утилитарный подход: сделать фольклор, как и литературу, средством
пропаганды и агитации новой идеологии. Наиболее популярным
фольклорным жанром, отразившим народную «точку зрения» на
189
происходящие события, стала частушка. Обладающая динамичным хореическим звучанием и располагающая к разнообразным
рифмическим вариациям, частушка запечатлела как бытовые
реалии жизни белого и красного станов, так и мифологическое
переосмысление образов вождей эпохи.
Дальневосточный революционный фольклор содержит
разнообразные интерпретации образов легендарных личностей
Гражданской войны в частушечных напевах, собранных
Г. С. Новиковым-Даурским. При этом наиболее популярным
героем частушек, наряду с образами Ленина и Троцкого, становится образ Колчака. В народном сознании образу Колчака сопутствуют самые разные коннотации. Ставший Верховным
Правителем России тех лет, Колчак для многих белогвардейцев
и, в особенности, для эмигрантов стал идеалом служения России
в тяжёлые дни национального разлома. В народном сознании
образ Колчака прочно укрепился как проклятый «правитель омский», как символ жесточайших репрессий на Дальнем Востоке.
Такая полярность народных установок отражала, в первую очередь, точки зрения воюющих сторон. В имеющихся частушечных текстах мы редко можем встретить сочувственное отношение к Колчаку, сопровождающееся идеализацией его образа,
как, например, в данной частушке:
По Амуру по реке
Плавают «фазаны».
Берегите Колчака –
Едут партизаны1.
Различные вариации этой частушки, вероятно, бытовали
среди представителей белого движения, поэтому в подобных
частушках образ Колчака ассоциативно сопоставлялся с фольклорным образом «удалого доброго молодца», испытуемого тёмЦит. по: Блохин Б. В. Частушки, собранные Г. С. Новиковым-Даурским в
Забайкалье и Амурской области. Ч. 1. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2008.
С. 54. В дальнейшем ссылки производятся на это издание с указанием страниц
в скобках.
1
190
ными силами, в роли которых выступали красногвардейцы. Однако поэтичность фольклорного образа снижается эмоционально-оценочной окраской лексемы «удирай», выражающей явную
иронию народа по отношению к действиям Верховного Правителя:
Эх, Колчак удалой,
Шпоры ясные,
Удирай поскорей –
Едут красные.
Специфические трактовки образа обусловлены тем, что
частушки были собраны и отобраны Г. С. Новиковым-Даурским
на территории советского Дальнего Востока, соответственно, в
данном ответвлении фольклора чувствуется тенденциозное отношение к образу Белого адмирала. Преимущественно в собранных Г. С. Новиковым-Даурским частушках преобладает
плакатный облик «проклятого» и «посрамлённого» вождя,
свергнутого священной Красной Армией:
Красна Армия идёт,
Грозно напирает.
Колчак с армией своей
К морю удирает (С. 54).
Образ «удирающего за море» Колчака рождает прямые ассоциации с фольклорным образом зверя, зализывающего раны:
Изорвало бурей снасти,
Нет верховной больше власти,
Адмирал Колчак скулит,
Чемодан сбирать велит (С. 55).
В другой частушке его образ напрямую наделяется анималистическими чертами:
Ваш Колчак – позорный волк,
Разорвали ему бок,
191
Красные разбили стан,
Всех согнали в Сахалян (С. 54).
Данный вариант частушки ярко иллюстрирует формирующуюся в народном сознании мифологизацию исторического
процесса, так как мотив бегства Колчака в Сахалян (маньчжурское название г. Хэйхэ) не соответствует историческим реалиям.
С одной стороны, это обусловлено приблизительной рифмовкой
частушки («стан – Сахалян»), с другой, формированием в сознании народа особого образа Китая как порубежной территории.
Вероятно, образ Сахаляна воспринимался как образ «конца света», куда сгоняли тех, кто не принял советскую власть. Не случайно в прозе харбинского писателя Н. А. Байкова образ маньчжурской тайги сопоставляется с фольклорным образом «тридевятого царства, тридесятого государства»: «Полстолетия тому
назад, Восточная Сибирь представляла собой действительно
“Далёкую окраину”, или “Дальний Восток”, как её обыкновенно
называли российские обыватели. Чтобы добраться до её крайних
восточных пределов, то есть до берегов Тихого океана, надо было “скакать” десять тысяч вёрст через всю Сибирь, или “болтаться” по “морю океану” сорок дней и сорок ночей! Обыкновенно тех, кто решался ехать в эти “гиблые” места, провожали,
как на тот свет!»2.
Иронический контекст, безусловно, свойственен поэтике
частушек. Но приёмы романтизации образов красногвардейцев
и дегероизации образа Верховного Правителя объясняются,
скорее всего, сочувствием простого народа идеям советской
власти. В таких частушках была распространена народная «точка зрения» на образ Колчака как инициатора кровавых репрессий на территории Приамурья, а потому его образ сопровождался сатирическими нотками и нередко выступал в шаржевом облике «врага народа», пытающегося вернуть культурное прошлое
дворянской России.
Байков Н. А. Ланцепупы. У костра // Литература русских эмигрантов в Китае
/ Сост. Ли Янлен. – Пекин, 2005. Т. 3. Соната над Хинганом. С. 170.
2
192
Различные вариации подобных частушек, в которых образ
Колчака наделялся анималистической символикой, служили истоком литературных мифологизаций. В художественной рефлексии поэтов Советской России его образ сближается с фольклорным. В «Песне о ветре» В. Луговского (1926), написанной в
жанре исторической песни, поэт, с одной стороны, обращается к
традициям «Слова о полку Игореве», вплетая древнейшую языческую традицию обожествления природных стихий. С другой
стороны, «волчий» образ адмирала Колчака напрямую связан с
фольклорной интерпретацией данного облика в дальневосточных частушках:
Собирайте, волки,
Молодых волчат!
На снежные иголки
Мётвые полки
Положил Колчак.
Эй, партизан!
Поднимай сельчан:
Раны зализать
Не может Колчак.
Стучит телеграф:
Тире, тире, точка...
Эх, эх, Ангара,
Колчакова дочка!3
Фольклорный «звериный» образ Колчака можно встретить
и на страницах дальневосточных изданий. В одной из владивостокских газет в 1920 г. под псевдонимом «Тобиас» было опубликовано стихотворение «Лебедь, рак и щука», написанное по
лекалам знаменитой басни И. А. Крылова. Образ Колчака в стихотворной пародии Тобиаса ассоциативно близок фольклорному. Хотя Колчак в данном тексте и предстаёт в образе «верховЦит. по: Сибирь в художественной литературе. – Новосибирск: Обл. изд-во,
1938. С. 373–374.
3
193
ного» рака, но сатирические коннотации, сопутствующие его
образу, чрезвычайно близки народному восприятию:
Японская однажды щука,
Участница Версальской конференции,
Сторонница Сибирской интервенции,
А с ней «верховный» русский рак,
Иль, проще, адмирал Колчак…4
Шаржевый облик «врага народа» здесь распространяется
не только на образ Колчака, но и на образы Деникина и японского генерала, поддерживающих стремление Верховного Правителя вернуть Россию в прошлое:
И «чёрный» лебедь горделивый
С крылом подбитым, но спесивый,
Деникин, генерал-диктатор,
И убеждённый консерватор –
Везти Российский «воз» взялись
И все втроём в него впряглись.
Спешит Деникин в Петроград,
Колчак взял курс идти назад,
А щука Солнца Восходящего,
Под шум всего происходящего
За русский счёт чтоб поживиться
В сибирской мутной той водице
С открытой пастью «рыбку» ловит
И оккупацию готовит…5
Возвращаясь к фольклорной интерпретации сюжета колчаковского восстания, отметим, что образы белых офицеров,
служивших в колчаковских отрядах, и образы белоэмигрантов,
разделяющих идеи Верховного Правителя, в народном сознании
также воспринимались сквозь призму иронии, а потому изображались в карикатурных обликах «толстопузых буржуев»:
Тобиас. Лебедь, щука и рак (басня наших дней) // Народное дело. 1922. № 4.
С. 10.
5 Там же.
4
194
Белу армию разбили,
Колчака поранили.
Толстопузых всех буржуев
В Сахалян отправили.
Нередко такие частушки возникали в среде самих красногвардейцев. Об этом свидетельствует повествовательная организация от первого лица, представленная в частушках подобного
типа:
Вы, ребята, не робейте,
Мы Деникина побьём,
Колчака загоним в море,
Шею Мамонту натрём (С. 54).
Сопутствующий образам Деникина и генерала Мамонтова
иронический контекст не случаен, так как оба поддерживали
Колчака и воевали на белом фронте.
Целые циклы частушек о Колчаке образовывались от известных лирических песен времён Гражданской войны: «Яблочко», «Шарабан», «Чум-чара» и др. Структурным композиционным элементом, объединяющим частушку с лирической песней,
служил припев, который и рождал различные вариации частушечных напевов. Наиболее популярными частушками, развивающими шаржевый образ Колчака, стали перепевы знаменитой
плясовой песни «Яблочко»:
Эх, яблочко,
Сбоку зелено.
Колчаку за Урал
Ходить не велено (С. 55).
Или:
Эх, шпоры мои
Железа гнутого.
Как мы били Колчака,
Били Дутова (С. 55).
195
Преобладание иронических коннотаций образа Верховного Правителя в дальневосточных частушках во многом объясняется общностью народных мнений. Это доказывает сопоставление вариаций дальневосточных частушек со «столичными». Известный фольклорист Е. А. Самоделова указывает, что в рядах
бойцов Красной армии популярной становилась песня, представляющая переделанный вариант популярной шансоньетки
начала ХХ в. «Шарабан»6, в которой отразилась народная «точка зрения» на финансовую и стратегическую зависимость колчаковской армии от стран Антанты:
Мундир английский,
Погон французский,
Табак японский,
Правитель омский.
<…>
Мундир сносился,
Погон свалился,
Табак скурился
Правитель смылся7.
П. Краснов в романе «От Двуглавого Орла к Красному
знамени» воспроизводит и другой вариант этой песни, популярной уже среди бойцов Белого восточного фронта («Самарский
шарабан»), который служил паролем в одной антибольшевистской подпольной организации. Так, если человек распевал «Шарабан» при встрече, – значит «был свой»:
Я гимназистка седьмого классу,
Пью самогонку вместо квасу.
Самоделова Е. А. Фольклор 1920-х – начала 1930-х годов // В поисках новой
идеологии: Социокультурные аспекты русского литературного процесса 1920–
1930-х годов / Отв. ред. О. А.Казнина. – М.: ИМЛИ РАН, 2010. С. 164.
7 Цит. по: Вишневский В. Красный флот в песнях (Героическая поэмаоратория) // Вишневский В. В. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. – М.: Художественная литература, 1951. С. 72–73.
6
196
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка.
Порвались струны моей гитары,
Когда бежала из-под Самары.
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка8.
Популярность частушечного «Шарабана» подтверждает
использование рефренного запева песни в поэзии 1920-х гг. Так,
уже упомянутый В. Луговской вплетает запев шансоньетки в
структуру своей «Песни о ветре»:
На сером снегу волкам приманка:
Пять офицеров, консервов банка.
«Эх, шарабан мой, американка!
А я девчонка да шарлатанка!»
Популярной моделью «креативных мифов» об адмирале
Колчаке является расхожая дальневосточная мифема «колчаковского клада», которая приобретала особое звучание в жанрах несказочной прозы. Так, например, А. Липовской воспроизводит
одну из бывальщин о знаменитом «восточном кладе» Колчака:
«Дед мой сказывал, что в 30-е годы НКВД занималось кладами
Колчака. В то время были свидетели захоронения кладов. Так вот
один из них деду рассказывал, что при отступлении в 5 верстах от
станции Тайга в трёх ямах была зарыта амуниция и оружие, а в
четвёртой – 26 ящиков с золотом. НКВД тогда начало вести поиски, но ничего не нашли. Затем началась война. Свидетеля решили попридержать в лагере, а тот взял да и помер. А клад из 26
ящиков золота так и не нашли, хотя и долго искали. Дед говорил,
что какая-то бесовская сила охраняла то место и всех сбивала с
пути»9. Здесь же исследователь указывает, что в легендах и преданиях о кладе Колчаку «нередко приписывали связь с нечистой
Цит. по: Вырыпаев В. Каппелевцы // 1918 год на Востоке России / Под ред.
С. Волкова. – М.: Центрополиграф, 2009. С. 46–47.
9 Липовской А. Сакральные золота Востока // Колумб. 2000. № 5. С. 112.
8
197
силой, а иногда и вовсе именовали «дальневосточным Кудеяром», чему виной были рассказы о том, что с марта по октябрь
1919 года Колчак переправил то ли во Владивосток, то ли в Благовещенск 4 эшелона с золотом (порядка 217 тонн)». Бытование
образа Белого адмирала в жанре быличек и бывальщин объясняется не только популярными историями о кладе. Колчак в жанрах
несказочной прозы выступает в роли разбойника. Архетипическая природа данного образа послужила отправной точкой для
выстраивания в народном сознании сюжетов о «священном кладе», в которых Колчак выступает как хранитель этого клада.
Антагонистом А. В. Колчака в фольклоре 1920–1930 гг.
выступает В. И. Чапаев. Религиозные представления народа стали отправной точкой в рождении уже в красногвардейской среде
разных модификаций фольклорных жанров, героем которых
стал «бессмертный» В. И. Чапаев. Особенную популярность в
эпоху Гражданской войны приобрели различные сказания о Чапаеве, в которых смерть героя переосмысляется в мифологическом ключе как путь к новой жизни, как новое рождение героя.
Например, в сказе «Про Чапая» известного сказочника эпохи
Гражданской войны М. М. Коргуева Чапаеву присуща символика былинного богатыря. Не случайно основной художественный
приём, использованный автором при создании образа – гиперболизация. По сюжету сказания Чапаев выступает антагонистом
Колчака, он нещадно уничтожает «колчаковичей и деникинцей»: «И мечом рубил, и копьём колол, и носился как вихорь. И
бил он их целы сутки. И ёго войска, конечно, тоже помогали.
Всё полё засеяли телами, но своих войсков потери было мало.
Больше половины колчаковичей убили, кого в плен взяли, сам
Колчак еле-еле успел скрыться»10.
В другом народном сказе «Про Чапая», получившем широкое бытование как в «столичной», так и в дальневосточной
культурной среде11 ярко отразилась вера народа в «неумираемость» его личности. Именно поэтому Чапаев по сюжету сказа
Цит. по: Чистов К. В. Русские сказители Карелии: Очерки и воспоминания.
– Петрозаводск: Карелия, 1980. С. 269.
11 Сказ был напечатан во владивостокской газете «Вперёд» (1921. № 4. С. 8).
10
198
не погибает, а обманывает смерть, подобно герою волшебных
сказок:
И совсем не утонул Чапай в седом Урале.
Урал он переплыл,
не напрасно его хорошим пловцом
считали, а казаки погоню за ним устроили.
Совсем было догнали Чапая.
Схитрил только он.
Спрятался в медвежью берлогу
и сидит там12.
Широкое отражение в жанрах несказочной прозы нашёл
также образ «кровавого барона» Унгерна-фон-Штернберга.
Увлечение барона Унгерна оккультными вероучениями и мистикой восточных культур, в особенности Тибета, послужило
благодатной почвой для рождения множества мифов, выстроенных по логике сюжетостроения буддийских сказаний, ламаистских легенд и различных восточных преданий о божествах войны, демонах и хранителях врат подземного мира. Так, в эмигрантском Харбине распространение получили разнообразные
легенды, по сюжету которых Унгерн выступал как хранитель
священного знания и действовал как мифологический герой.
Один из сослуживцев барона Унгерна-фон-Штернберга А. Макеев воспроизводит в своём рассказе «Роковое предсказание»
один из вариантов популярной легенды о «чёрном бароне», выстроенной по мотивам ламаистских преданий: «Пребывает он в
тайной подземной стране Аггарта, в которой не действуют законы времени. Раньше этой страной владел Король Мира, могучий
Шакраварти. Но великий Унгерн победил его священным мечом
и надел его корону…»13 Согласно свидетельствам и рассказам
сослуживцев, Унгерн окружил себя ламами и шаманами, а в Тибете его образ практически канонизировали как образ божества
Про Чапая. – Саратов: Красный матрос, 2009. С. 3.
Макеев А. Роковое предсказание. Из воспоминаний бывшего адъютанта
Азиатской конной дивизии // Рубеж. 1940. № 5. С. 3.
12
13
199
войны и нередко именовали «воинствующим Буддой». Не случайно, по сюжету рассказа А. Макеева, барон Унгерн обращается к шаману одного монгольского дацана за «роковым предсказанием», однако он забывает предостережения колдуна, поэтому, согласно авторскому мнению, трагически погибает: «Предсказания шамана сбылись… Урга была взята. Кровавый бог
войны, барон Унгерн, опьянённый победами, забыл предостережения шамана – не выступать из Урги, не идти на север, и
<…> через 162 дня он был расстрелян большевиками в НовоНиколаевске».
В сюжетном отношении рассказу «Роковое предсказание»
близок другой рассказ А. Макеева «Урга», в котором смерть барону Унгерну также предсказана. Однако в финале произведения «кровавый барон» вовсе не умирает, а «засыпает Вечным
сном <…>, в котором блуждает он в дебрях таинственной Шамбалы и повелевает душами»14. Такой финал рассказа, безусловно, был продиктован автору бытовавшими в культурной атмосфере дальневосточной эмиграции легендами о вечной жизни
Бога войны – барона Унгерна.
Фольклорные источники, таким образом, являют собой не
просто одну из моделей «креативных мифов» о героях Гражданской войны, они представляют малоисследованный пласт отражения образов легендарных личностей в народном сознании в
ситуации дальневосточного фронтира. Фольклорная интерпретация образов вождей Гражданской войны является первой ступенью в создании творческих мифологий, более того – народная
мифологизация образов Колчака, Унгерна и других представителей противоречивой эпохи ХХ столетия является истоком в
выстраивании творческих мифологем. Именно фольклор во
многом продуцировал тенденцию к мифологической рецепции
образов легендарных личностей в литературном творчестве.
14
Макеев А. Урга // Рубеж. 1938. № 10. С. 13.
200
А. Р. КАЮМОВ
студент 5 курса ИФФ БГПУ
ОСОБЕННОСТИ ПЕРИОДИЗАЦИИ И ТЕМАТИЧЕСКОЕ
СВОЕОБРАЗИЕ ЧАСТУШЕК О ВЕЛИКОЙ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ, ЗАПИСАННЫХ
В МИХАЙЛОВСКОМ РАЙОНЕ АМУРСКОЙ ОБЛАСТИ
Всё дальше и дальше уходят в историю трагические и героические годы Великой Отечественной войны, всё меньше остаётся очевидцев, сохранивших воспоминания о последнем мирном
июньском дне 41-го и о долгожданных мгновениях майского салюта Победы в 45-м, переживших горечь поражений, потерю
родных и близких, смерть боевых товарищей, страшные испытания в фашистской неволе, выполнивших священную роль освободителей на полях сражений и великих тружеников в тылу.
Война искалечила судьбы людей, разрушила их мечты и
надежды, но не смогла уничтожить живую человеческую мысль,
эмоции, чувства. Любовь к Родине, сила духа, сплочённость,
ненависть к врагу отразились в источнике народной мудрости –
фольклоре.
Сбор и изучение частушек о войне стали предметом деятельности краеведов Михайловской средней школы и студентов
историко-филологического факультета БГПУ в ходе четырёхлетней экспедиции «К истокам амурского фольклора» по четырнадцати сёлам Михайловского района под руководством директора школы Р. З. Каюмова. Нам удалось встретиться со старожилами, которые переехали в раннем возрасте на Дальний
Восток из Курской, Воронежской, Брянской, Тамбовской областей, с Украины и Белоруссии, и собрать большой материал.
Обратимся к истории вопроса. Частушками периода Великой Отечественной войны амурские исследователи интересуются давно: их записывали Г. С. Новиков-Даурский, а также студенты-филологи во время летних фольклорных практик. Незначительная их часть вошла в сборники «Красна сказка складом, а
частушка ладом» (1985), «Частушки, собранные Г. С. Новико-
201
вым-Даурским в Забайкалье и Амурской области» (2008). О частушке писали Б. В. Блохин и В. М. Калита во вступительной
статье к сборнику «Красна сказка складом, а частушка ладом».
Небольшая статья «Жанр, любимый народом», которая характеризует основные тематические группы частушек, была опубликована Б. В. Блохиным в сборнике «Амурский краевед». В этих
статьях рассматривались частушки, записанные в разных районах Амурской области, мы же обратимся к частушкам, бытующим только в Михайловском районе.
Анализ собранного материала показал, что из всех жанров
устного народного творчества особенно тронули душу женщин
частушки. По их мнению, именно частушка, маленькое песенное
произведение, поднимала настроение людей, помогала им легче
переносить трудности и несчастья, любить и сохранять верность, обличать трусость и предательство, высмеивать несостоятельность планов гитлеровцев захватить нашу страну, благословляла солдат на ратные подвиги во имя освобождения родной земли. Показательным примером отражения действительности военной поры являются следующие записанные частушки,
которые услышали информанты в детстве от своих отцовфронтовиков, матерей и родственников – участников трудового
фронта.
Бьём врага и в хвост и в гриву
Пулемётом, пушкою.
Меж боями в перерыве –
Боевой частушкою.
Как известно, частушки – один из жанров фольклора песенно-декламационного характера. Они задушевны, эмоциональны, остроумны, разнообразны по содержанию. Каждая частушка, записанная нами, радовала как свидетельство народной
мудрости, неиссякаемости словесного искусства.
Этап систематизации позволил установить ещё одно важное достоинство частушек – их хронологическую периодичность и тематическую многоликость.
Условно мы выделяем пять временных периодов.
202
1-й период (июнь – ноябрь 1941 года) – внезапное нападение Германии на Советский Союз, отступление Красной Армии.
Девочки, внимание:
Приехала Германия.
Пели и плясали –
И бомбить нас стали.
2-й период (декабрь 1941 – апрель 1942) – начало контрнаступления советских войск под Москвой.
У меня братишка Ваня
Бьёт фашистов под Москвой.
И болит, и ноет сердце,
Обливается тоской
3-й период (ноябрь 1942 – декабрь 1943) – перелом в боевых действиях, разгром гитлеровцев под Сталинградом и на
Курской дуге, наступление советских войск по всем фронтам.
Ой, земля, моя земля,
Ой, землица курская,
В сорок третьем здесь гремела
Наша слава русская.
4-й период (январь 1944 – май 1945) – освободительная
миссия советских войск, предощущение и радость долгожданной Победы.
Разогнали мы фашистов,
Получил немец сполна.
Теперь празднуем Победу,
Веселится вся страна.
5-й период (август – сентябрь 1945 года) – война с милитаристской Японией.
203
Мой милёночек на фронте,
Он далёко, вдалеке,
Он на Дальнем на Востоке,
На Амуре на реке.
Военные частушки имели общие для каждого периода
объекты, образы.
В центре многих произведений стоял советский воин
(«милёнок», «любимый», «ягодинка», «залётка», «дроля») с распространёнными русскими именами Иван, Алексей, Николай –
бесстрашный, обладающий богатырской силой и полководческим даром. Следуя былинной традиции, народ изображал бойца как человека исполинского роста и атлетического телосложения, как чудо-богатыря, способного в одиночку раскидать гитлеровцев в разные стороны, пустить под откос фашистские эшелоны, сбить армаду немецких самолётов, подорвать много вражеских танков.
Написал письмо Светланке,
Пусть узнает весь колхоз:
Я подбил три вражьих танка
И фашистский бомбовоз.
О чём только не думал советский воин – о причинах войны, о своей семье, о любимой девушке. Он воспевал доблесть
товарищей-однополчан и горько переживал их утрату:
Как в окопах сытно кормит
Старшина, легко понять:
Получил паёк на двести,
А в живых осталось пять.
Другим объектом изображения, овеянным героизмом и
самоотверженностью, была русская женщина, девушка («любимая», «милая», «хорошая»), олицетворяющая образ Родиныматери. В девичьих частушках постоянно звучали мотивы страха за любимого, содержались обращения к природным силам с
просьбой помочь сберечь от смерти дорогого человека. В них
204
воспевалась роль женщины – колхозницы, санитарки (медсестры), партизанки, содержался рассказ о пережитых лишениях,
полуголодной жизни, тяжёлом труде, страданиях в фашистской
неволе.
Ах, война, война, война,
Что же ты наделала?
Горе детям принесла,
Сиротами сделала.
В ходе изучения частушечного материала мы установили,
что большинство записанных частушек проникнуто ненавистью
к войне, к врагу. Они составили обобщённый «вражеский» образ. Главный виновник гибели миллионов людей Адольф Гитлер показан народом как омерзительная нечисть, хромой, однорукий, одноглазый, косоглазый урод и кровожадный людоед.
Немка Гитлера рожала –
Вся Германия дрожала,
Ждите горя, ждите бед,
Народился людоед.
«Фриц», «немец», «фашистская гадина», как называли советские солдаты гитлеровцев, символизировали жестокость,
жадность, трусость, тупость, пьянство. Поражения и потери, отступления наших войск и зверства оккупантов, вид сожжённых
городов и деревень – всё это нашло отражение в остром, едком
сатирическом слове частушки:
Это было в Красном Доне
Двадцать пятого числа.
Немцы прыгали в кальсонах
Со второго этажа.
Каждая частушка, рождённая войной, стала отдельным
звеном в длинной цепочке исторических событий, несла с собой
конкретную смысловую значимость. Всё вместили в себя эти
маленькие песенные произведения. В них пелось о патриотизме,
205
мужестве наших солдат, любви, верности, тяжёлой жизни в тылу, об утрате родных и близких, о том, какими желанными были
весточки с фронта.
Учитывая традиционную методику деления военных частушек, мы провели собственную классификацию их по темам,
исходя из хронологии событий.
В частушках начала войны звучат мотивы всенародного
горя, глубоких переживаний, связанных с внезапным нападением врага на страну, тяжёлыми испытаниями, выпавшими на долю воинов.
Чёрны тучи, чёрны тучи,
Чёрны тучи тучатся,
Из-за Гитлера кривого
Наши дроли мучатся.
Тавтологический повтор «чёрны тучи» служит средством
усиления, подчёркивает страшную и враждебную своей бесчеловечностью силу фашизма.
В настроении людей чувствуется грусть о несбывшихся
мечтах и надеждах, осознание войны как страшного явления,
которое никого не пощадит и принесёт страдания в каждый дом.
Ох, война, война, война,
Что же ты наделала?
Забрала на смерть залётку
Молоденького, белого.
Ничего для солдата не было дороже благословения любимой, жены, матери, обещания дождаться милого с фронта.
Ты воюй, воюй, мой милый,
А я буду тебя ждать.
Возвращайся ты с победой,
Буду я тебя встречать.
Слова девичьей любви, подобно плачу Ярославны, несли в
себе мольбу к силам природы о защите милого от гибели.
206
Ты не вой, бандюга-вьюга,
Не вопи, метель-пурга,
Вы не троньте мила друга,
А помучайте врага.
Первые месяцы войны, связанные с отступлением Красной
Армии, сдачей немцам городов и посёлков, безнаказанными издевательствами захватчиков над населением, вызывали у народа
чувства обиды и справедливого укора.
Лейтенанты и майоры,
Где вы были далеко?
У нас немцы забирали
Курки, яйца, молоко.
Сердечную боль надрывно выплакивали девушки, которых насильственно угоняли в Германию. В «невольничьих» частушках звучали мотивы ненависти к палачам, тоски по Родине,
прощания со своими детьми.
На горе собаки брешут
Серые, лохматые.
Нас в Германию увозят
Фрицы бесноватые.
Но слезами делу не поможешь. Уничтожать гитлеровцев,
мстить за раны родной земли, гибель людей, прийти на помощь
милому, помочь фронту ратным трудом стало велением сердца
и священным долгом женщин военного поколения.
Боевая я девчонка,
Буду фронту помогать,
Сама сяду я на трактор,
За троих стану пахать.
Эпитет «боевая», с одной стороны, подчёркивает желание
девушки проявить самоотверженность в тылу, с другой, употреб-
207
ляется в значении «бойкая», «удалая». Девушка настолько боевая,
что готова выполнять мужскую работу, «пахать за троих».
Особое место в фольклоре того времени занимали частушки, в которых рассказывалось о трудных условиях пребывания
людей в лесах, об участии их в партизанских вылазках, истреблении фашисткой техники и живой силы, возмездии предателям.
Уж, ты птица, птица, птица,
Ты лети, как ураган.
Плохо Гитлеру живётся
От налётов партизан.
Мотивами жалости, милосердия проникнуты частушки,
повествующие о ранении милого.
Милосердные сестрички,
Белые косыночки,
Осторожнее кладите
Дролю на носилочки.
В центре данной частушки – ласковое обращение девушки
к медицинской сестре с просьбой помочь милому, не дать ему
умереть от ран. Использование уменьшительно-ласкательных
суффиксов демонстрирует ласковое и доброе отношение к «милосердным сестричкам».
В годы народного горя, неисчислимых потерь каждая семья с затаённой тревогой ждала весточки с фронта и когда получала треугольное письмецо, в котором сообщалось, что солдат
жив и здоров, воспринимала это известие как чудо, как праздник. Не было ничего дороже письма и для бойца, защищавшего
Родину. Оно поднимало дух и настроение людей.
Принесли мне письмецо
На парадное крыльцо;
Не пилось, не елось:
Прочитать хотелось.
208
Какой сердечной болью, надрывом души отзывалось
страшное слово «похоронка»! Казённая бумага с треугольной
печатью в одночасье лишала родных последней надежды на
спасение сына, мужа, брата, отца.
Ты, война, ты, война,
Ты, война, неровна.
К кому ранены пришли,
А мне – похоронка.
Многие частушки отражали тяжёлую жизнь солдаток и
вдов, которые сполна испытали горе в суровую годину, «пахали» от зари и до зари на колхозных полях, рыли окопы, точили
снаряды, взваливали на себя мужскую работу, теряя сознание от
холода, голода и бессонных ночей.
Лошадей на фронт забрали,
В поле не на чем пахать.
На деревне женщин много,
Стали женщин запрягать.
Несмотря на то, что в частушках военной поры ощущались трагические, грустные ноты, в них часто выражалась вера в
победу, мечта о скором возвращении солдат с фронта.
Скоро кончится война
И наступит тишина,
К молоденькой девчоночке
Приедет старшина.
Долгожданной радостью со слезами на глазах, всеобщим
ликованием, гордостью за боевые заслуги героев-освободителей
ворвалась в каждый дом победная весна 45-го года.
Заиграл, разволновался
Самоварный колпачок.
Мой милёночек приехал,
И пилотка на бочок.
209
Образ самовара в данной частушке символизирует долгожданное возвращение милого в родной дом, где его встречает
дружная семья и тепло домашнего очага. Олицетворения «заиграл», «разволновался», применимые к неодушевлённому существительному, показывают перевоплощение предмета домашнего быта, радость от желанного приезда хозяина. Милый, который вернулся с победой, тоже радуется, о чём свидетельствует
деталь «пилотка на бочок».
Окончилась война. Чудом уцелевшие фронтовики возвращались домой. Частушки послевоенного периода были проникнуты скорбью о погибших, утверждали великую силу будущего
созидания, непоколебимую веру в дружбу людей.
И прошло четыре года
Трудной жизни у людей,
Не сломило даже горе,
Стали жить ещё дружней.
Знакомство с частушками военной поры позволило нам
услышать исповедь людей, в чьих сердцах война оставила неизгладимый след, воссоздать грани человеческих чувств и переживаний, донести до молодого поколения часть нашей истории
и духовной культуры.
Материал данного выступления стал результатом кропотливой совместной поисковой работы и творческого сотрудничества школьников и студентов, получил поддержку преподавателей кафедры литературы БГПУ в экспертизе военных частушек
и подготовке сборника «Частушки периода Великой Отечественной войны, записанные в Амурской области».
В какие бы времена мы ни жили, какие бы перемены ни
происходили в судьбе страны, эти маленькие песенные произведения навсегда останутся неиссякаемым родником поэтического творчества, зеркалом души, источником мудрости «во дни
торжеств и бед народных».
210
Г. К. АЛЕКСЕЕВА
учитель МОУ СПОШ № 2, г. Благовещенск
ПРИНЦИПЫ ОБУЧЕНИЯ ЛИТЕРАТУРЕ
В ПОЛИКУЛЬТУРНОЙ ШКОЛЕ
На сегодняшний день весьма актуальными для методики
преподавания литературы представляются вопросы, касающиеся
специфики полиязыкового и поликультурного общества. Многие признают, что «Россия в этнокультурном, в духовном плане
богаче многих стран. Россия сохранила себя как духовная держава ещё и потому, что сберегла единство многообразия культур. В стране сохранились более полутора сотен различных этнических и этнокультурных групп, среди населения представлены носители основных мировых конфессий»1.
Учитывая то обстоятельство, что неотъемлемой характеристикой любого этноса, его культуры является родная литература, постоянно испытывающая на себе воздействие социальных
факторов и под их влиянием переживающая значительные изменения, уместно обратиться к характеристике региональной
языковой культуры в контексте тех процессов, которые происходят в Российской Федерации с начала XXI в. Общеизвестно,
что движение за решение языковых проблем общества, за возрождение приоритета литературы и языка в развитии национальных культур в новых условиях жизни отражают многочисленные общегосударственные программы, решающие проблемы
межнациональной, межкультурной и межъязыковой толерантности. В разных регионах России создавались на основе Федеральной программы свои, областные, которые отражали научнопрактические задачи, связанные с культурными потребностями
отдельно взятого региона. Процесс появления региональных
Усова Т. Н. Россия как мультикультурное и поликонфессиональное культурное пространство // Трансграничье в изменяющемся мире: образование и международное сотрудничество (Россия, Монголия, Китай): Материалы международной научно-практической конференции. – Чита: Изд-во ЗабГГПУ, 2008.
С. 214.
1
211
литературоведческих программ позволил говорить о создании
собственной перспективы развития, собственной образовательной политики в области изучения государственного языка и
родной литературы в своих региональных условиях, и, что не
менее важно, это способствовало выявлению новых исследовательских приоритетов в области региональной филологической
науки. Основные положения Программы, реализацией которой
занимались как учёные-филологи, так и учителя-словесники,
были одобрены Министерством общего и профессионального
образования Амурской области.
Амурская область занимает особое место на многонациональной карте России. Современное население региона характеризуется значительным национальным, религиозным и культурным разнообразием. Это связано с преобладанием здесь пришлого населения, прибывшего сюда для освоения свободных
сельскохозяйственных угодий, а позднее – в связи с развитием
промышленности, необходимостью охраны государственных
границ и т. д. В Приамурье языковая картина мира формировалась, с одной стороны, универсальными языковыми средствами
русского языка, а с другой – языковыми средствами, закрепившими особенности национального мировосприятия как русских,
так и других этнических групп.
Говоря о взаимоотношениях, следует иметь в виду всю
совокупность вопросов, касающихся природы и роли межэтнических отношений в развитии и функционировании полиэтнического сообщества. Известно, что межэтнические отношения
имеют сложную систему языковых и других (экономических,
политических, правовых, нравственных, психологических) связей, складывающихся между этносами и другими социальноисторическими общностями. Из этой сложной сети многообразных связей языковые взаимоотношения можно рассматривать
как составную часть межэтнических отношений. По своей значимости в жизни полиэтнического общества именно язык является универсальным символом межэтнических взаимоотношений.
212
Школа, являясь транслятором национальной культуры как
для конкретного этноса, так и для всего поликультурного сообщества в целом, выступает системообразующим и объединяющим фактором формирования поликультурного пространства.
Национальная школа может с равной степенью полноты исполнять объединяющую роль одновременно как в отношении культуры конкретного этноса, так и в отношении российской культуры в целом. Поэтому является актуальным изучение культурологических принципов формирования и осуществления поликультурной образовательной стратегии.
Учёные отмечают, что проблема преподавания русской
литературы в многонациональной среде – одна из сложных проблем современности, имеющая не только образовательное, но и
социальное значение. «Школа – важнейший инструмент формирования культуры многонациональных отношений в обществе,
преодоления негативных процессов социальной жизни»2.
Выделяется несколько психологических факторов, которые рекомендуется учитывать в процессе обучения русской литературе в условиях многоязычия: 1) учёт индивидуальных характеристик учащихся; 2) мотивация учащихся; 3) оптимальная
структурная реализация лингвистических особенностей текстов
произведений на занятиях; 4) использование адекватной наглядности; 5) учёт возрастных особенностей учащихся; 6) учёт родного языка обучающихся и др. Думается, что при условии соблюдения указанных факторов в обучении родной литературе в
поликультурной среде следует реализовывать следующие подходы в обучении: социокультурный, лингвокультурологический, собственно литературоведческий и межкультурный. Это
объясняется, в частности, тем, что каждый из этих подходов
формирует «свой» тип гуманитарной личности. Межкультурный
подход, исследуя взаимодействие вступающих в контакт культур и выявляя в результате сравнения общее и специфическое в
изучаемых культурах для достижения взаимопонимания, нацеБыстрова Е. А. Русский язык и литература в полиэтнической школе. Особенности и задачи // Русский язык в национальной школе: Научно-методический
журнал. 2009. № 2. С. 4.
2
213
лен на формирование личности – проводника культуры. Лингвокультурологический подход направлен, в основном, на формирование языковой личности носителя языка. Собственно литературоведческий предполагает формирование филологической компетенции учащихся. Социокультурный подход учитывает социальные характеристики обучающегося и социальные
условия владения языком и литературой в процессе формирования личности как представителя своей культуры и субъекта
диалога культур.
Как отмечает Т. Кудрявцева, «одной из основных задач
современного образования является воспитание личности, способной к активной и эффективной деятельности в полиэтнической среде, обладающей развитым чувством уважения и понимания различных культур»3.
Таким образом, формирование культуры межнационального общения, навыков межкультурной коммуникации – главная составляющая поликультурного образования в целом и филологического – в частности.
Кудрявцева Т. Межкультурная коммуникация в обучении русскому языку и
литературе // Русский язык в национальной школе: Научно-методический
журнал. 2009. № 2. С. 21.
3
214
СОДЕРЖАНИЕ
А. В. Урманов
РОМАН «АМУРСКИЕ ВОЛКИ» КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ
ФЕНОМЕН: Постановка проблемы…………………..……. 3
А. В. Урманов
И СТАНЕТ КРАЙ АМУРСКИЙ РУССКИМ…
Поэтическое творчество Фёдора Коротаева ………………
23
С. И. Красовская
ЛИТЕРАТУРА В АМУРСКОЙ ПРОВИНЦИИ НАЧАЛА
1920-х ГОДОВ: Попытка обозрения при первом
приближении ……………………………………………...... 31
О. И. Щербакова
АМУРСКАЯ ЗЕМЛЯ ГЛАЗАМИ Н. Г. ГАРИНАМИХАЙЛОВСКОГО……………………………………….
49
В. В. Гуськов
ОТ ПАТЕТИКИ К ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ОБЪЕКТИВНОСТИ «СОЛЖЕНИЦЫНСКОГО» ТИПА
(Специфика тематико-мотивного комплекса произведений
К. Овечкина)…………………………...……………………. 58
Т. В. Назарова
МЫСЛЯЩЕЕ СЛОВО (Заметки о фразеологии
стихотворений Л. Завальнюка)….………………………….
74
А. А. Забияко
ИСТОКИ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЭТНОГРАФИИ
ВЛАДИСЛАВА ЛЕЦИКА………………………………….
87
И. С. Назарова
СТИХИЯ ДОЖДЯ И ВЕТРА: Образный строй лирики
Тамары Шульги ……………………………………..………
110
С. П. Оробий
АМУРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК ПРОБЛЕМА…
Для кого? …………………………..………………………..
120
Ю. О. Корж
ОБРАЗ ПРИАМУРЬЯ В ОЧЕРКАХ В. ОВЕЧКИНА…..….
123
215
А. С. Тыщенко
ОСОБЕННОСТИ ХРОНОТОПА В ПОВЕСТИ
Н. И. ФОТЬЕВА «ЗА ОТЧИМ ПОРОГОМ»:
Антитеза «дом» – «общежитие»…………………………..
129
Е. Н. Абрамова
ТОТ, КТО ВСЮ ЖИЗНЬ БОРОЛСЯ С ТЕМНОТОЙ,
ЗНАЕТ МНОГИЕ ТАЙНЫ ПРОЗРЕНЬЯ…
(Изучение творчества С. П. Повного в школе)...…………. 137
В. И. Леликова
МУЗЕЙНЫЕ УРОКИ ……………………………………….
148
Н. С. Колесова
НЕРАЗРЫВНОЙ СТРОКОЮ Я ПИШУ СВОЙ РОМАН…
(Поэтический мир Владимира Осипенко)…………………. 162
Г. А. Белоус
«СВЕТЛАЯ РАДОСТЬ» И «ГЛУХАЯ БОЛЬ» В ПОЭЗИИ
СЕРГЕЯ КАДОМЦЕВА ….………………………………… 169
О. Д. Кучерова
ФИЛОСОФИЯ «СКАЗОК В СВЯЗКЕ» А. ФИЛАТОВА….
180
И. А. Дябкин
ФОЛЬКЛОРНЫЙ ОБРАЗ ГЕРОЕВ ГРАЖДАНСКОЙ
ВОЙНЫ КАК ИСТОЧНИК ЛИТЕРАТУРНОЙ
МИФОЛОГИЗАЦИИ (На материале дальневосточного
фольклора 20–30-х гг. XX в.) ………………………………. 189
А. Р. Каюмов
ОСОБЕННОСТИ ПЕРИОДИЗАЦИИ И ТЕМАТИЧЕСКОЕ
СВОЕОБРАЗИЕ ЧАСТУШЕК О ВЕЛИКОЙ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ, ЗАПИСАННЫХ
В МИХАЙЛОВСКОМ РАЙОНЕ АМУРСКОЙ ОБЛАСТИ 201
Г. К. Алексеева
ПРИНЦИПЫ ОБУЧЕНИЯ ЛИТЕРАТУРЕ
В ПОЛИКУЛЬТУРНОЙ ШКОЛЕ ………………..………..
216
211
Научное издание
ЛОСЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ – 2011
Материалы региональной научно-практической
конференции
Под редакцией Александра Васильевича Урманова
Компьютерная вёрстка: А. В. Урманов
Корректор: Т. В. Назарова
Лицензия ЛР № 040326 от 19 декабря 1997 г.
_______________________________________________________
Подписано к печати
Формат бумаги 60х84 1/16
Бумага тип. № 1
уч.-изд. л.
Тираж 300 экз.
Заказ №
Издательство Благовещенского государственного
педагогического университета
Типография БГПУ
675000, Амурская обл., г. Благовещенск, ул. Ленина, 104
217