«И СЛАДОК НАМ ЛИШЬ УЗНАВАНЬЯ МИГ»

«И СЛАДОК НАМ ЛИШЬ УЗНАВАНЬЯ МИГ»
Как известно, все наши беды начались с нарушения запрета, с
одного единственного запретного плода. Мало им было, нашим
прародителям, деревьев в райском саду – нет, захотели стать
мудрыми, как Бог, вкусив от древа познания Добра и Зла.
Почему же оно запретно, это древо, что плохого в таком знании?
Считается, что от рождения до взросления человек повторяет
путь эволюции человечества. Если взглянуть под этим углом на
библейскую историю, что означают для младенца добро и зло, и что
для него есть Бог? Очевидно, добро и зло это то, что полезно или
вредно, а Бог это взрослый, тот, кто знает, что можно или нельзя
делать. Но как объяснить ребенку, что нельзя крутить ручку
конфорки, совать пальцы в розетку или открывать окно, если
взрослые только и делают, что эти ручки крутят, суют что-то в
розетки и открывают окна? Никак. Остается запрет.Спасая маленького
человека от неприятностей, мы сеем в его душе семена бунта против
Бога (взрослого).Так закладывается фундамент нашего
запретительного воспитания, если это можно назвать воспитанием.
Маленький человек растет. Из объекта родительской заботы он
начинает превращаться в социальный субъект, вступает в контакт с
внешним миром, с другими членами общества людей. И на него
обрушиваются запреты совсем другого рода. Прежние запреты
оберегали его жизнь и стали со временем очевидны. Новые –
оберегают его душу и совсем не очевидны.
Действительно, как, не прибегая к понятиям греха и страха
Божия, объяснить, что нельзя врать (а опыт убеждает – вранье часто
спасает от наказания), что нельзя брать чужое (а ему не понять,
почему у других много игрушек, а у него нет, и что плохого, если
взять одну, ведь никто даже не заметит), что нельзя подслушивать и
подглядывать, хотя любопытство одно из главных качеств человека и
не только человека? Нельзя, нельзя, нельзя. Снова запрет – главный
инструмент «воспитания».
Время идет, ребенок превращается в подростка. Начинается
последняя, самая мощная атака окрепшего тела на неокрепшую душу.
Трещит по швам одежда, приходят непонятные желания,
разваливаются простые отношения с противоположным полом. И
снова – запрет, и снова, как в детстве, ему запрещено то, что
позволено взрослым. Ты уже взрослый, убеждает зеркало, но ему
говорят – нельзя! И если к шестнадцати он не курит «травку», не пьет,
не сидит в колонии, считается, что все страшное позади, запретные
желания укрощены, можно праздновать победу. Да. Только цена этой
победы слишком велика.
Пытаться подавлять желания – то же, что пытаться сжимать воду
в бочке. Вода податлива, но несжимаема! И если кажется, что это
удалось, это означает только, что где-то она скрытно утекает, причем
искаженным, так сказать, извращенным способом. Всем известный
юношеский порок тому подтверждение.
Необъяснимый запрет обязательно вызывает желание его
нарушить. И даже когда он становится объясним, и мы понимаем, что
он был справедлив, все равно – стереотип поведения сформирован.
Любой запрет, любой, вызывает подсознательное желание его
нарушить. Здесь истоки подростковой агрессивности, так
называемого, немотивированного поведения, преступлений на
сексуальной почве.
Говорят, в странах Востока иной подход к воспитанию, и
маленьким детям ничто не запрещено. Возможно. Возможно, 25 веков
в школе Конфуция и Будды выработали у них какой-нибудь «ген
послушания»? Восток эволюционен – в отличие от Запада,
подверженного заразе революций.Вот и сегодня мы пожинаем плоды
очередной, сексуальной, революции.
Начиналось все пристойно, с совместного обучения мальчиков и
девочек. А закончилось раним половым опытом, порнопродукцией на
экранах, пропагандой свободной любви. То есть снятием запретов на
то, что веками было под запретом. И неважно, что или кто сторожил
вход в запретную область: стены гарема, призрак вендетты или
приходской священник – запрет был, и он сформировал модель
поведения мужчин и женщин. Конечно же, он нарушался, несмотря на
угрозу наказания. Или благодаря этой угрозе – запретный плод
сладок. Но, может, только он и сладок?
Следствием сексуальной революции должно было стать, кроме
прочего, снижение числа половых извращений и преступлений. Не
знаю, снизилось оно или нет, но то, что упала рождаемость, равно как
и мужская потенция, появились однополые браки, вырос процент
педофилов, -- это очевидно.
Собственно, ничего нового эта «революция» не открыла.
Человечество не меняется. Все, что может случиться, уже случалось.
Мир просвещенного язычества, грекоримский мир был веро- и
нравотерпим. И хотя он с отвращением смотрел на такие эксцессы,
как, скажем, человеческие жертвоприношения, -- что такое
утонченный разврат, он знал прекрасно. Однополая любовь, педо- и
зоофилия не только допускались, но, если верить поэзии, даже
воспевались.
Может быть, когда нормальные отношения полов донельзя
упрощаются, потребность нарушать запреты ищет другие пути?
Сексуальный голод, как и всякий голод, насыщается лишь до
следующего голода. Но всякий продукт кроме хлеба обладает
счастливой счастливой способностью приедаться. Почему некоторые
части нашего тела не принято обнажать – скрывают, потому что
стыдно? Или наоборот, стыдно, потому что скрывают? А если не
скрывать?
Известен весенний ажиотаж мужской части населения по поводу
миниюбок. Но те же коленки летом на пляже не вызывают того
трепета. Говорят, на нудистском пляже как раз прикрытые тела
привлекают нездоровое внимание.
Первые порнофильмы с риском для жизни привозимые в начале
80-х с Запада будили нешуточные страсти. Сегодня они доступны
всем, но смотрят их в основном подростки, то есть те, кому смотреть
нельзя (потому и смотрят, что нельзя?). Я видел некоторые. Первый
был интересен, как все новое, минут 20. К концу стало скучно, как при
всяком повторении. После третьего или четвертого появилось стойкое
ощущение переедания, как будто перекормили сладким. Следующий
после переедания – эффект отвращения, я не стал больше пробовать.
«И сладок нам лишь узнаванья миг», сказал Мандельштам, имея
в виду, конечно же любовь, в которой «миг узнаванья» всегда был
огражден запретом. Оттого он и сладок.
То, что нормальные взрослые люди редко смотрят порно, думаю,
вызвано инстинктивной потребностью сохранить плод запретным –
сладкое приедается.
С этой продукцией все понятно, но одна вещь меня поразила.
Русский язык стыдлив, в нем нет литературного глагола способного
определить творившееся на экране, вроде английского почти
нормативного fuck. Выражение make love (делать любовь) по-русски
звучит дико – делать можно серьезное дело. Заниматься любовью –
вроде бы по-русски, но звучит, если вдуматься, не менее дико.
У меня была когда-то знакомая, трейдер. Я плохо понимал, что
это за профессия, но часто видел у нее очень крупные суммы. По себе
знаю, когда держишь в руках большие деньги, испытываешь не очень
понятные, но сильные чувства. Когда я спросил ее об этом, она
засмеялась: «Какие там чувства! Деньги это мой рабочий инструмент,
орудие труда.»
Когда я смотрел на экран, на эти пары (тройки, четверки и т.д.), я
понимал, что они делают любовь, поскольку то, чем они это делают,
-- их орудие труда. И хватит об этом! Поговорим просто о любви.
Мы, мужчины и женщины, мы – разные. Это счастье и несчастье
одновременно. Как сказал философ, трагедия любви в том, что мы вас
любим за то же самое, за что потом ненавидим – вы другие.
И сладок нам лишь узнаванья миг. Мы – разные, и эта разность
помогает продлить сладость узнавания на годы. Но та же разность,
когда любовь кончается, начинает раздражать, и мы пытаемся
подстроить другого под себя, под свои привычки. Мы ведь состоим из
привычек, полезных и вредных. Вредные – сильнее, возможно, оттого
что их начало связано с нарушением запрета (табак, алкоголь,
наркотики и т.п.).
Да, мы – разные, и все-таки это прекрасно! Без тайны нет любви ,
и пока тайна жива, у любви есть шанс остаться в живых. Но тайна –
ранимая субстанция. Она легко поселяется в душе ребенка, но боится
подросткового скепсиса и взрослого опыта.
Мне есть с чем сравнивать. Когда-то в нашей стране было
раздельное обучение. До 8 класса я учился в мужской школе.
Девчонки присутствовали в мире, но располагались по краю нашего
сознания, как некие таинственные существа, вроде инопланетян, они
были действительно другие. Да и сегодня они для меня немного
другие.
Современное воспитание, похоже, видит в тайне врага и
стремится разрушить ее в зародыше, начиная с совместных посадок на
горшок в детском саду.А дальше – тяготы нашего быта, борьба за
выживание, социальный рост женщин, овладение мужскими
профессиями, а заодно и мужскими вредными привычками – все это
нивелирует разницу полов. Облако тайны, укрывавшее женщину, тает
на глазах – какая там тайна, если женщина становится соперником в
карьере или в бизнесе!
Уменьшается разница, исчезают этические нормы. Всегда
считалось невежливым сидеть в присутствии женщины. Сегодня не
только сидят, но успешно борются с ней за место.
Мой сын в пять лет, осознав себя мужчиной, перестал садиться в
общественном транспорте. Когда однажды, лет в десять, он попытался
в переполненном вагоне занять место, я спросил: «Кто должен сидеть,
сильный или слабый?» Он меня понял и больше не садился, ответ для
него был очевиден. Боюсь, что сегодня ответ не так очевиден.
Все это наводит на грустные размышления о том, что нас ждет.
Вот предсмертная записка одного очень умного человека. В ней он
пишет, объясняя свой уход, что жизнь потеряла смысл, потому что
мир извратился и катится в бездну, что нравы пали низко, как
никогда, что молодежь ни во что не верит и не уважает старших, что
женщины потеряли стыд, что мужчины не видят в них женщин.
Короче, жить не стоит, поскольку жизнь на земле скоро прекратится.
Звали это оратора и политика Демосфен и было это в 4 веке до
Рождества Христова. Демосфен был прав – мир рухнул, его языческий
мир.
Но спустя 4 века мы получили новые правила, заветы, или, порусски, запреты. И живем по ним уже 2000 лет. Мы, правда,
постоянно их нарушаем, нарушая страдаем, страдая очищаемся, снова
нарушаем – но ведь живем! И обуявшее ныне Россию новое
язычество, даст Бог, переживем.
Справка:
Газета «Просцениум», №9-10 (47-48), июль 2008