Сдобников В.В. (Нижний Новгород) ПЕРЕВОД КАК ПОСРЕДНИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ:
advertisement
Сдобников В.В. (Нижний Новгород) ПЕРЕВОД КАК ПОСРЕДНИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ: НЕКОТОРЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ* Нет сомнения в том, что на современном этапе развития переводоведения одним из его наиболее развитых разделов является лингвистическая теория перевода. Этот факт можно только приветствовать, однако несколько односторонний подход к изучению перевода – в основном с лингвистических позиций – лишает исследователей возможности выявить его наиболее существенные особенности и закономерности и, что самое главное, не позволяет выявить его психологическую природу и описать механизм осуществления перевода как вида посреднической деятельности. Нам уже неоднократно приходилось писать о том, что рассмотрение перевода как процесса преобразования текста на одном языке в текст на другом языке, проистекающее из положений, характерных для раннего этапа развития лингвистической теории перевода, представляется ограниченным. К сожалению, именно это представление закрепилось в современных учебниках и пособиях по переводу; являясь традиционным, оно препятствует эффективной организации обучения переводчиков, о чем мы также уже писали (см., например, [7]). Студенты усваивают мысль о том, что от переводчика требуется лишь знание определенных переводческих приемов и использование определенных трансформаций с целью передачи значений отдельных элементов текста оригинала. Большинство пособий по переводу выглядят как свод неких правил, соблюдение которых обеспечивает как само осуществление перевода, так и качество результата переводческой деятельности. Как в этой связи не вспомнить знаменитую дискуссию 50-х годов прошлого столетия между сторонниками литературоведческого подхода к переводу и сторонниками лингвистического подхода, в ходе которой первые выражали озабоченность по поводу того, что вторые навязывают переводчикам некие правила, которые нужно выполнять в процессе художественного перевода. Если бы сторонники литературоведческого подхода могли, они бы сейчас воскликнули: «А мы предупреждали!». И были бы правы. Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что перевод рассматривают не только с точки зрения лингвистики, но, как уже стало понятно, и с точки зрения литературоведения, а также с точки зрения психологии, теории информации и т.п. Нам представляется, что рассмотрение перевода с точки Статья напечатана в: Теоретические и прикладные аспекты изучения речевой деятельности: Сборник научных статей. Вып. 3. – Нижний Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, 2008. – С. 92-106. * зрения психологи является непременным условием постижения глубинной сущности перевода как вида деятельности, выделения основных закономерностей переводческого процесса. В переводоведческой литературе постоянно декларируется мысль о том, что перевод есть деятельность, причем деятельность посредническая. Переводчик выступает в качестве посредника между разноязычными коммуникантами в процессе межъязыковой и межкультурной коммуникации. В.Н. Комиссаров, давая определение перевода, прямо называет перевод видом языкового посредничества [4. С. 44]. Представляется не только интересным, но и необходимым уточнить, что же есть деятельность и в чем заключается посредническая деятельность переводчика с точки зрения психологии, прежде всего, психологии общения. А.А. Леонтьев, опираясь на положения, высказанные А.Н. Леонтьевым, пишет, что деятельность может рассматриваться с психологической точки зрения как определенный способ организации психических процессов, связанный с мотивацией и целеполаганием, с предметным содержанием и иерархическим строением [5. С. 50]. Далее он указывает, что система человеческой деятельности распадается на «отдельные деятельности», каждая из которых представляет собой сложную совокупность процессов, объединенных общей направленностью на достижение определенного результата, который является, вместе с тем, объективным побудителем данной деятельности, т.е. тем, в чем конкретизируется (в чем «опредмечена») та или иная потребность субъекта. Для нас чрезвычайно существенным представляется замечание А.А. Леонтьева о том, что «важнейшим признаком самостоятельной «отдельной деятельности» является … не цель действия…, а его мотив (или, по крайней мере, мотив и цель)» [5. С. 50]. Еще ниже автор указывает, что «отдельной деятельности» иерархически подчинены действия – такие элементы совокупной деятельности, которые характеризуются самостоятельной целью, но не самостоятельным мотивом. Наконец, действие есть в свою очередь система операций. Операции – такие составляющие деятельности, которые определяются конкретными условиями осуществления действия [5. С. 51]. Исходя из этих положений, перевод можно и должно рассматривать как «отдельную деятельность», характеризующуюся определенным мотивом и целью; это деятельность, направленная на достижение определенного результата, именно того результата, в котором опредмечена некая потребность субъекта (переводчика). В рамках данной «отдельной деятельности» переводчик совершает определенные действия, представляющие собой систему операций. Это общее положение, которое вряд ли вызовет возражения. Однако остается необходимость уточнить, каков характер переводческих действий и в чем заключаются переводческие операции (например, переводческий прием – это действие или операция?). Мы не считаем возможным в рамках настоящей статьи подробно останавливаться на этом вопросе, поскольку он нуждается в особом рассмотрении. С психологической точки зрения представляется важным, что переводческая деятельность является именно посреднической деятельностью. Именно этот факт определяет более сложную структуру переводческой деятельности, которая распадается на отдельные звенья или этапы, не имеющие соответствий в структуре обычной (непереводческой) деятельности, и вообще несколько необычную психологическую природу деятельности переводчика. Ниже мы остановимся на том, какие этапы переводческой деятельности являются специфичными именно для перевода и в чем, на наш взгляд, заключается «необычность» психологической природы переводческой деятельности. Но прежде всего остановимся на вопросе, который в последнее время привлек значительное внимание исследователей, а именно: является ли перевод коммуникацией или общением? На первый взгляд, нет видимой разницы между общением и коммуникацией. Сами термины очень часто используются как синонимы. И это при том, что коммуникация, по крайней мере, с точки зрения теории коммуникации, представляется как передача информации. С этим можно согласиться, когда речь идет о самых общих вопросах или, точнее говоря, когда мы имеем дело с самыми общими рассуждениями: например, когда говорят об общении (коммуникации) в обществе, о важной роли общения (коммуникации) в общественной жизни или когда говорят об общении (коммуникации) как условии существования обществ†. Но когда речь заходит о взаимодействии людей в определенных ситуациях (взаимодействие отдельных индивидов, взаимодействие отдельных групп людей, использование речи в СМИ, в профессиональной сфере), отграничение понятия «общение» от понятия «коммуникация» представляется достаточно важным. Следует, правда, отметить, что в теории перевода термин «коммуникация» часто использовался без учета его исконного значения (если считать, что значение, которое придается этому термину в теории коммуникации, является исконным). Например, В.Н. Комиссаров, развивая свою теорию уровней эквивалентности, писал, что отношения эквивалентности между текстом оригинала и текстом перевода могут устанавливаться на уровне цели коммуникации [3]. На самом деле выясняется, что под целью коммуникации В.Н. Комиссаров имел в виду вовсе не то, что это † Показателен в этом отношении следующий фрагмент из работы В.Б. Кашкина: «Под коммуникацией в человеческом обществе подразумевают общение (почти синоним во всех языках, кроме русского), обмен мыслями, знаниями, чувствами, схемами поведения и т.п.… Более правильно (по внутренней форме термина) говорить о том, что мы хотим поделиться мыслями, разделить с кем-то свои чувства и т.п. (ср. англ. exchange и share)» [2. С. 5]. терминосочетание означает в теории коммуникации или в психологии общения, а общий смысл высказывания, то есть чисто лингвистический параметр. Между тем действительно есть возможность разграничить понятия общения и коммуникации. Не случайной является оговорка А.А. Леонтьева, который пишет: «…мы всюду говорим об общении, а не о коммуникации, чтобы не вносить в свое изложение все те нежелательные коннотации, которые связаны в современной науке с этим последним термином (теория коммуникации = теория связи = теория передачи информации по каналу связи)» [5. С. 27]. В.Е. Болдырев, опираясь на работы отечественных психологов и философов, выделяет признаки, различающие общение и коммуникацию [1. С. 62-63]. К числу таких признаков относятся следующие. Во-первых, общение всегда является связью равных, тогда как коммуникация предполагает функциональное неравенство сторон. Во-вторых, общение всегда диалогично, а коммуникация монологична. В-третьих, общение возможно лишь при свободном вхождении в него участников, а коммуникация облигаторна. Вчетвертых, «акт коммуникации безличен – послание отправляется «всем, всем, всем»…, общение же интенционально – диалог предполагает ощущение индивидуальности партнера и ориентацию высказывания на его характер, на его тезаурус, на его мировоззрение, на его к тебе отношение» [1. С. 62-63]. В целом можно вполне согласиться с выделенными критериями разграничения общения и коммуникации. Исходя из этих критериев, В.Е. Болдырев предлагает рассматривать перевод не с точки зрения теории коммуникации (как простую передачу информации), а с точки зрения психологии общения. Однако из последующего изложения не совсем понятно, рассматривается ли перевод как взаимодействие (общение) переводчика с автором исходного сообщения (а может, как общение переводчика с получателем перевода) или все-таки предполагается наличие более сложной структуры, в которую входит и взаимодействие разноязычных коммуникантов, и взаимодействие переводчика с каждым из них. Чтобы прояснить этот вопрос, позволим себе предложить простейшую схему отношений разных субъектов в рамках переводческого процесса. К1 (К2/ К3) П Поясним, что К1 и К2 означают отправителя исходного сообщения и получателя этого сообщения соответственно. К3 – получатель текста перевода, П – переводчик. Стрелки служат указанием на тот факт, что между субъектами существуют определенные отношения. Несмотря на то, что все стрелки идентичны друг другу, характер отношений между субъектами разный. По сути, мы можем выделить два уровня отношений, или взаимодействия, – отношения между коммуникантами (первый уровень) и отношения между переводчиком и коммуникантами (второй уровень), – а если рассматривать эту структуру более дробно, то четыре вида отношений: 1) К1 – К2, 2) К1 – П, 3) П – К2, 4) П – К3. Причем эти четыре вида отношений являются именно разными видами отношений, каждый из которых нуждается в определении с точки зрения того, является ли данный вид отношений видом общения или видом коммуникации, вопервых, и какова специфика этих отношений, во-вторых. Понятно, что предложенная нами схема является условной и весьма упрощенной. Вопервых, потому, что мы объединили К2 и К3 в качестве единого субъекта отношений с К1. Но для этого у нас есть определенные основания: данные коммуниканты, хотя и являются носителями разных языков и разных культур, на самом деле вступают в отношения (непосредственно или опосредованно) с автором исходного сообщения через это речевое сообщение. Вторая условность связана с первой: автор оригинала и получатель перевода поддерживают отношения не напрямую, как это показано на схеме, а через посредника, то есть переводчика. Возьмем за основу рабочее определение общения, предложенное А.А. Леонтьевым, согласно которому общение представляет собой «систему целенаправленных и мотивированных процессов, обеспечивающих взаимодействие людей в коллективной деятельности, реализующих общественные и личностные, психологические отношения и использующих специфические средства, прежде всего язык» [5. С. 240]. Исходя из этого определения, взаимодействие между автором исходного сообщения и получателем перевода есть именно общение, обладающее всеми теми характеристиками, которые были указаны выше и которые отличают общение от коммуникации. Впрочем, можно просто сослаться на утверждение А.А. Леонтьева о том, что «любая общественная деятельность человека является в известном смысле общением» [5. С. 39]. Однако более конструктивным является, на наш взгляд, рассмотрение взаимодействия субъектов как определенный речевой акт, обладающий собственной фазовой структурой. Для познания сущности переводческого процесса важно определить специфику каждого вида отношений с точки зрения теории речевых актов. А.Д. Швейцер вполне справедливо утверждал, что «к теории перевода вполне приложимы данные психолингвистики о механизмах порождения и восприятия речевого высказывания, о структуре речевого действия и о моделях языковой способности… Определенный интерес для теории перевода представляют разработанные советскими и зарубежными психолингвистами положения о трехчленной структуре речевого действия…, о необходимости учета его цели и мотивации, об эвристическом принципе порождения речи, о лежащем в его основе вероятностном прогнозировании, об активном характере процесса восприятия речи» [9. С. 21]. К сожалению, более подробно это положение не раскрывается, отсюда – потребность в выделении и конкретизации хотя бы отдельных черт перевода, наличие которых позволяет утверждать, что перевод есть вид речевой деятельности. Для начала рассмотрим взаимодействие, а точнее, речевое общение между К1 и К2. Имеющий здесь место речевой акт представляется как процесс движения от мысли к слову, к внешней речи (по Л.С. Выготскому): «от мотива, порождающего какую-либо мысль, к оформлению самой мысли, к опосредованию ее во внутреннем слове, затем – в значениях внешних слов, и наконец, в словах» (цит. по [5. С. 136]). Опираясь на это положение Л.С. Выготского, А.А. Леонтьев выделяет следующие фазы порождения речи. В начале движения лежит система мотивов. Здесь А.А. Леонтьев, расширяя понимание Л.С. Выготского, говорит не о мотиве как изолированном факторе, а о системе внеречевых факторов, образующих мотивацию речевого действия. На этом этапе осуществляется первичная ориентировка в проблемной ситуации. Нам также представляется важным провести разграничение мотива и потребности. По А.Н. Леонтьеву, потребность опредмечивается в мотиве, а мотив – «это объект, который отвечает той или иной потребности и который, в той или иной форме отражаясь субъектом, ведет его деятельность» (цит. по [5. С. 137]). Это определение мотива принципиально не расходится с другим определением, данным в «Философском словаре»: «Мотив - осознанное побуждение, обусловливающее действие для удовлетворения какой-либо потребности человека. Возникая на основе потребности, мотив представляет ее более или менее адекватное отражение. Мотив является определенным обоснованием и оправданием волевого действия, показывает отношение человека к требованиям общества» [8]. В этом определении нам представляется весьма удачным указание на то, что мотив возникает на основе потребности и представляет ее отражение. На следующем этапе речевого акта на основе мотивации и первичной ориентировки возникает речевая (коммуникативная) интенция. На этом этапе говорящий имеет «образ результата», но еще не имеет плана действия, которое он должен совершить, чтобы получить результат. На этом же этапе, когда четко выделилась коммуникативная задача, происходит вторичная ориентировка в условиях этой задачи. Третий этап речевого действия – этап внутренней программы. На этом этапе происходит опосредование речевой интенции личностными смыслами, закрепленными в тех или иных субъективных кодовых единицах. Таким образом, программирование есть процесс опосредования речевой интенции кодом личностных смыслов. На этом этапе говорящий принимает решение о характере высказывания. Четвертый этап – реализация внутренней программы. Это этап двухступенчатый: сначала происходит переход от смыслов, закрепленных в субъективном коде, к значениям «внешних слов» реального языка (семантическая реализация), а затем – «превращение грамматики мысли в грамматику слов» (по А.А. Леонтьеву), то есть грамматическая реализация. На этом же этапе осуществляется также процесс акустикоартикуляционной и моторной реализации программы (опосредование мысли во «внешнем слове» по Л.С. Выготскому). Наконец, заключительный этап – звуковое осуществление высказывания. Так рождается высказывание. Заканчивается ли на этом процесс общения, взаимодействия между коммуникантами? Конечно, нет. Речевое общение – это всегда целенаправленный процесс, направленный на тот или иной заранее запланированный эффект, на оказание речевого воздействия. Именно речевое воздействие можно рассматривать в качестве конечной цели общения и в качестве средства и условия решения какой-то внеречевой задачи. В общем смысле целью речевого воздействия является определенная организация деятельности человека – объекта воздействия [5. С. 273]. Это воздействие может оказываться либо путем информирования, либо путем убеждения (по А.А. Леонтьеву). В психологическом плане речевое воздействие состоит в том, что «на основе моделирования смыслового поля реципиента… и на основе знания о правилах оптимального перевода смыслового поля в значения говорящий кодирует желаемые изменения в смысловом поле реципиента в виде языкового (речевого) сообщения, а реципиент, воспринимая это сообщение, декодирует его и «извлекает» из него скрытую за внешним планом (планом значений) глубинную информацию, обусловливающую реальное или потенциальное изменение его деятельности» [5. С. 277]. Может создаться впечатление, что реципиент (К2) выступает лишь в качестве объекта воздействия. На самом деле это не так. Для того чтобы имел место некий эффект, чтобы воздействие действительно было оказано, необходимо осуществление реципиентом определенных действий по декодированию сообщения. Его активность есть условие осуществления процесса общения, его завершенности. Само по себе декодирование сообщения есть активное действие. Более того, в рамках общения может существовать обратная связь или, по крайней мере, возможность обратной связи, что учитывается при конструировании самого сообщения (вероятно, на этапе ориентации в проблемной ситуации). Таким образом, взаимодействие между автором сообщения и получателем сообщения (К1 – К2) есть именно общение, а не коммуникация; причем отношения между ними можно охарактеризовать как отношения «субъект – субъект», как отношения равноправных коммуникантов, свободно и осознанно вступающих в общение посредством диалога. С точки зрения перевода представляется несущественным тот факт, что общение между коммуникантами может осуществляться в разных формах (устной и письменной) и что сами коммуниканты могут быть разделены в пространстве и во времени. Наиболее существенные параметры процесса общения присутствуют при всех условиях, во всех ситуациях, лишь обретая определенную специфику в зависимости от этих условий (по большому счету особенности ситуации определяют лишь характер самого сообщения). Предложив выше условную схему отношений между субъектами взаимодействия, мы не стали выделять такой тип отношений, как К1 – К3. Тому есть определенные оправдания. Представляется, что в подавляющем большинстве случаев К1 не создает речевого сообщения в расчете на людей, говорящих на ином языке. Его сообщение, как правило, адресовано носителям его собственного языка и направлено на обеспечение определенного воздействия на реципиентов, говорящих на том же языке. В этом случае сложно или невозможно говорить о полноценном общении (или даже коммуникации). Однако довольно часто созданное коммуникантом речевое сообщение становится достоянием носителя другого языка (в переводе, конечно же) независимо от него самого, без его ведома и помимо его воли. Типичный пример – перевод художественной литературы. Можно легко представить и другие ситуации, когда представители разных языковых коллективов вступают в общение друг с другом, причем совершенно осознанно: международные форумы, коммерческая или дипломатическая переписка, разработка агитационнопропагандистских материалов, предназначенных для иноязычного получателя. В любом случае, воспринимая сообщение в переводе, реципиент автоматически вступает в общение с автором сообщения, точно так же как автор сообщения вступает в общение с реципиентом. Нам представляется, что характер общения К1 с К3 (с психологической точки зрения) практически не отличается от общения К1 с К2. Возникает лишь дополнительная трудность – лингвоэтнический барьер, представляющий собой естественную закономерность межкультурной коммуникации, но преодоление этой трудности – не задача коммуникантов, а задача переводчика, использующего для этого различные средства (см., например, [6. С. 254-260]). Из чего следует, что объединение К2 и К3 в нашей схеме вполне допустимо и оправдано. Итак, мы рассмотрели отношения первого уровня – отношения между коммуникантами, а точнее, отношения между участниками общения. Отношения второго уровня – это отношения, одним из субъектов которых является переводчик, выполняющий посредническую функцию. Первый вид отношений на этом уровне – отношения между переводчиком и автором исходного сообщения: К1 – П. Впрочем, более точным было бы изображение отношений между ними при помощи формулы К 1 – П/П – К1. Не случайно на нашей схеме связь между ними обозначена как связь двунаправленная: от коммуниканта к переводчику и от переводчика – к коммуниканту. В первом случае имеется в виду очевидный факт, что переводчик выступает в качестве получателя речевого произведения, созданного коммуникантом, и, соответственно, испытывает на себе определенное воздействие со стороны этого произведения. Вторая составляющая формулы означает, что восприятие переводчиком сообщения активно, оно направлено на постижение коммуникативной интенции автора, на понимание не только того, что сказано, но и зачем это сказано. По сути, верно и то, и другое. Вместе с тем нам представляется, что в действительности характер действий переводчика с психологической точки зрения более сложен, чем это кажется на первый взгляд. Если рассматривать деятельность переводчика в общем, как это принято, скажем, в рамках лингвистической теории перевода, то единственный бесспорный вывод, который можно сделать, заключается в том, что задачей переводчика является создание речевого произведения на переводящем языке, оказывающего на реципиента определенное воздействие. Из этого следует, что переводчик осуществляет речевую деятельность, подобную той, что осуществляется автором исходного сообщения, то есть порождает речевое произведение в устной или письменной форме. Но вот механизм создания этого речевого произведения оказывается несколько отличным от того, что имеет место в случае с К1. Начнем с того, что если автор сообщения на исходном языке в своей речевой деятельности руководствуется собственными мотивами (удовлетворяя собственные потребности), то переводчик, создавая речевое произведение на переводящем языке, не может руководствоваться собственными мотивами: для него ориентиром должны быть мотивы автора исходного сообщения. Так хотелось бы. Попробуем разобраться, возможно ли это. Поскольку речевая деятельность есть деятельность психологическая, то есть непосредственно ненаблюдаемая, то единственной данностью, доступной переводчику для непосредственного анализа, является само речевое произведение. Только оно имеет материальную – графическую или звуковую – форму. Соответственно, деятельность переводчика начинается с анализа речевого произведения. Заметим, что это тот этап в деятельности переводчика, который предшествует этапу создания им сообщения и который является условием последующей речевой деятельности. На этом этапе переводчик воспринимает результат семантической и грамматической реализации внутренней программы высказывания, представленный в виде текста. Означает ли это, что переводчик получает возможность ознакомиться с внутренней программой автора сообщения? Вряд ли. Однако можно предположить, что переводчику становится понятной речевая интенция автора. Это понимание приходит благодаря определенному соответствию использованных автором языковых средств его коммуникативной интенции. Здесь уместно вспомнить утверждение А.А. Леонтьева: «…говорящий должен уметь не только объективно выразить в словах свои мысли и чувства, но и сделать это единственно целесообразным способом или во всяком случае выбрать из различных доступных ему возможностей речевого их выражения наиболее близкую к оптимуму» [5. С. 278]. Понимание речевой интенции автора – необходимое и достаточное условие последующей речевой деятельности переводчика, то есть деятельности по порождению собственного высказывания. Однако должен возникнуть вопрос: как переводчик приходит к постижению речевой интенции автора, если между этапом речевой интенции и этапом реализации внутренней программы есть еще этап программирования речевой деятельности? А программирование, как указывает А.А. Леонтьев, есть процесс опосредования речевой интенции кодом личностных смыслов [5. С. 137]. Сложность заключается и в том, что это именно процесс, и в том, что опосредование речевой интенции осуществляется личностными смыслами, закрепленными в тех или иных субъективных кодовых единицах. Казалось бы, прорваться к коммуникативной интенции через призму, если угодно, пелену, «марево» личностных смыслов невозможно. Однако следует учесть и замечание А.А. Леонтьева о том, что субъективные кодовые единицы являются результатом интериоризации объективных внешних действий [5. С. 137]. Вот именно эта объективность внешней действительности, частью которой или, по крайней мере, наблюдателем которой переводчик является, и дает ему ключ к постижению коммуникативной интенции автора сообщения. Развивая эту мысль, поясним, что деятельность переводчика, связанная как с восприятием речи, так и с ее порождением, включена в деятельность более широкого порядка, осуществляемую коммуникантами. Будучи элементом этой деятельности и условием ее осуществления, переводческая деятельность предполагает учет особенностей и условий внеречевой деятельности. Подобный учет дает возможность уяснить не только речевую интенцию автора сообщения, но и его мотивы, связанные с внешними, понятными переводчику, факторами. Кроме того, переводческому анализу подвергаются и личностные (индивидуальные или групповые) особенности автора исходного сообщения. Именно соотнесение характера высказывания с объективными условиями его порождения (к которым следует отнести и особенности автора) позволяет переводчику понять речевую интенцию и мотивацию автора сообщения. Получается, что в процессе восприятия сообщения переводчик проходит весь (или почти весь) путь, который в свое время прошел сам автор речевого произведения при его порождении, только в обратном направлении. Если автор идет по схеме «мотив» - «речевая интенция» «внутренняя программа» – «реализация программы» – «звуковое осуществление высказывания», то переводчик идет от анализа результата звукового (графического) осуществления высказывания, реализации внутренней программы к усвоению речевой интенции и мотива автора. По большому счету, основным процессом в отношениях между К1 и П является процесс в направлении от переводчика к коммуниканту. А поскольку переводчик не рассматривается ни как объект воздействия со стороны коммуниканта (автора), ни как субъект ответной реакции (feedback), то ни о каком общении применительно к этому виду отношений говорить не приходится. Интересно то, что здесь нет места даже передаче информации, поскольку переводчик изначально не предполагается в качестве адресата информации, содержащейся в речевом произведении, он для автора как бы и не существует. А вот извлечение информации происходит, и субъектом этой деятельности является именно переводчик. И автор сообщения для переводчика – лицо более чем реальное. Следовательно, отношения между переводчиком и коммуникантом можно обозначить как отношения «субъект – объект», причем переводчик выступает в качестве субъекта ознакомительной деятельности, а автор исходного сообщения выступает в качестве объекта ознакомительной деятельности. Еще одним направлением анализа на этапе восприятия сообщения является анализ того воздействия, которое сообщение оказывает на получателя. Поскольку субъектом этого анализа является переводчик, а получатель сообщения (или характер воздействия на него) – объект анализа, мы можем говорить об отношениях «субъект – объект» в направлении П – К2. Однако следует отметить, что этот анализ вряд ли имеет характер психологического или психолингвистического исследования, как это бывает в отношениях П – К1. Скорее, это культурологический анализ, учитывающий особенности национальной психологии. Итак, результатом ознакомительной деятельности переводчика (деятельности по восприятию сообщения) является осознание им мотива и речевой (коммуникативной) интенции автора, а также характера желаемого воздействия на получателя сообщения. Заметим, что речь идет именно об осознании мотива и интенции автора, а не о появлении у переводчика собственной мотивации как результата восприятия сообщения и интенции, которая должна быть реализована в тексте на другом языке. Вот в этом и заключается одна из особенностей переводческой деятельности как деятельности посреднической. На этом этапе происходит, по сути, идентификация переводчика с отправителем исходного сообщения, результатом которой является то, что переводчик в дальнейшем становится как бы представителем автора исходного текста, выразителем его мыслей и чувств. Следующим этапом переводческой деятельности является этап порождения речевого сообщения на переводящем языке. Здесь мы имеем дело с отношениями П – К3. По сути, речевая деятельность, осуществляемая переводчиком на этом этапе, с психологической точки зрения сходна с речевой деятельностью, осуществляемой автором оригинала. Она включает все те необходимые этапы, о которых мы говорили выше, и без прохождения через эти этапы в принципе невозможна. Более того, есть все основания полагать, что это именно деятельность общения (а не простой коммуникации), направленная на достижение определенного эффекта. Однако здесь имеются и особенности, характерные именно для переводческой речи. Во-первых, эта деятельность, как мы уже отмечали, не имеет собственной мотивации: «мотивом» переводчика становится мотив автора исходного сообщения‡. То же самое следует сказать и о речевой интенции переводчика. На самом деле она отсутствует, присутствует лишь выражение речевой интенции автора. Ведь это, опять же, посредничество. Во-вторых, особенности проявляются на этапе реализации внутренней программы, а точнее, на этапе семантической реализации и грамматической реализации. Эти особенности заключаются в том, что в процессе формулирования текста и звукового его осуществления переводчик, следуя общественным требованиям (конвенциональным нормам по В.Н. Комиссарову) эквивалентности (определенного лексикосинтаксического подобия текста перевода тексту оригинала), часто избирает те возможности и формы выражения, которые отличаются от форм оригинала. Другими словами, мысль, выраженная в исходном сообщении определенным способом, получает иное языковое выражение в переводе. Представляется, что такое расхождение в формах реализации мысли (речевой интенции) есть результат особой, переводческой, ориентировки переводчика в условиях выполнения коммуникативной задачи. Переводческая ориентировка на начальных этапах порождения речи предполагает учет таких объективных факторов, как различия в структурах языков и в правилах использования языковых единиц в речи, с одной стороны, и учет личностных и культурных особенностей ‡ Конечно же, переводчик, осуществляя переводческую деятельность, не может не иметь собственного мотива. Однако мы должны различать мотив, по которому переводчик предпринимает перевод, и мотив автора оригинала, который выражается в текстах оригинала и перевода. На данном этапе мы согласимся с В.Е. Болдыревым, который пишет, что «…вопрос мотивации переводческой деятельности представляется… вопросом весьма спорным и заслуживающим отдельного рассмотрения. Предположительно собственные мотивы переводчика неким образом соотносятся с мотивацией общающихся в ходе межкультурной коммуникации, что влияет на непосредственный продукт и результат этой деятельности» [1. С. 68]. реципиентов перевода (К3), отличающих их от реципиентов оригинала (К2), с другой стороны. Учет особенностей реципиентов перевода в свою очередь является условием оказания желаемого воздействия на реципиентов. Именно эти межъязыковые и межкультурные различия и вынуждают переводчика отказываться от сугубого подобия перевода оригиналу на этапе реализации внутренней программы. Эта также позволяет высказать предположение, что само программирование речевого действия переводчиком несколько отличается от программирования автора оригинала, которое, напомним, есть процесс опосредования речевой интенции кодом личностных смыслов. Можно ли вообще говорить о субъективном коде и о личностных смыслах, если речь идет о программировании речевой деятельности переводчиком? Мы считаем, что необходимы дополнительные исследования, чтобы дать ответ на этот вопрос. В любом случае, все это доказывает, что посредническая переводческая деятельность есть довольно специфичный вид речевой деятельности. Еще один психологический аспект перевода как посреднической деятельности – особый характер фазы сопоставления после завершения фазы реализации программы речевого действия. По сути, речь идет о сопоставлении получившегося результата с его образом, возникшем на этапе появления речевой интенции. В обычной, непереводческой речевой деятельности данная фаза имеет сугубо психологический характер. По нашему мнению, в речевой деятельности переводчика сопоставление, оставаясь, как всякий элемент речевого действия, психологическим явлением, приобретает несколько интеллектуализированный характер, то есть осуществляется не столько интуитивно, сколько в значительной степени осознанно. Можно сказать, что на этом этапе (а может быть, и раньше) происходит идентификация переводчика с получателем перевода. Образно говоря, переводчик начинает смотреть на текст перевода (свой текст!) глазами реципиента, оценивает его с точки зрения его эффективности как инструмента воздействия, пытается «прикинуть на себя» тот эффект, который текст перевода способен произвести. Подобная операция имеет, несомненно, интеллектуальный характер; она возможна лишь при наличии у переводчика соответствующего умения, и выработка этого умения есть одна из задач профессиональной подготовки переводчика. Важным моментом в наших рассуждениях нам представляется указание на то, что переводчик идентифицирует себя одновременно и с автором исходного сообщения (К1), и с реципиентом перевода (К3). Не будем рассматривать это явление как «раздвоение» («растроение») личности в терминах психиатрии. Это, скорее, нечто подобное метафоре. Но именно такая двойная идентификация, имеющая психологическую (или даже психолингвистическую) природу, и представляет собой ту особенность профессиональной (именно профессиональной, а не ученической, студенческой, дилетантской и т.п.) переводческой деятельности, которая делает эту деятельность посреднической. Переводчик-посредник, «сливаясь» и с автором оригинала, и с получателем перевода, «растворяясь» в них, тем самым обеспечивает возможность общения между ними. Мы затронули лишь отдельные психологические аспекты перевода как посреднической деятельности. Но это именно те аспекты, которые позволяют раздвинуть узкие лингвистические рамки переводоведческих исследований и представить перевод как вид посредничества именно как деятельности, имеющей общественный характер и общественное предназначение. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 1. Болдырев В.Е. Перевод как частный случай деятельности общения // Проблемы иноязычного образования: Научно-методический сборник. Вып.2 / Под ред. Е.И. Пассова. – Липецк: ЛФ НГЛУ им. Н.А.Добролюбова, 2006. 2. Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации: Учебное пособие. 2-е изд. – Воронеж: Воронежский государственный университет, 2003. 3. Комиссаров В.Н. Слово о переводе (Очерк лингвистического учения о переводе). – М.: Междунар. отношения, 1973. 4. Комиссаров В.Н. Теория перевода (лингвистические аспекты): Учеб. для ин-тов и фак. иностр. яз. – М.: Высш. шк., 1990. 5. Леонтьев А.А. Психология общения. 2-е изд., испр. и доп. – М.: Смысл, 1997. 6. Сдобников В.В. Лингвоэтнический барьер в межкультурной коммуникации // Проблемы литературы, языка и перевода: Сб. науч. трудов. Серия «Язык. Культура. Коммуникация». Вып. 2. – Н. Новгород: НГЛУ им. Н.А.Добролюбова, 2001. 7. Сдобников В.В. Теория перевода и дидактика перевода: единство или борьба противоположностей? // Вестник НГЛУ им. Н.А.Добролюбова. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. Вып. 1: Проблемы теории, практики и дидактики перевода. – Н. Новгород: НГЛУ им. Н.А.Добролюбова, 2007. 8. Философский словарь / Под ред. И.Т. Фролова. 4-е изд. – М.: Политиздат, 1981. 9. Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. – М.: Наука, 1988.
