УДК 821.161.1`04-14 Трубицына В.В., кандидат филологических

УДК 821.161.1`04-14
Трубицына В.В.,
кандидат филологических наук,
Кузбасская государственная педагогическая академия,
г. Новокузнецк
ПОЭТИКА ЛИРИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ
СЧАСТЛИВОЙ ЛЮБВИ В ПЕСНЯХ А.П. СУМАРОКОВА
[Песенное наследие Александра Петровича Сумарокова (1717-1777)
представляет собой «школу любви» светского человека XVIII века, «науку
страсти нежной», говоря словами А.С. Пушкина. Действительно, репертуар
лирических ситуаций и мотивов, подробно разработанный Сумароковым с
учетом традиции предшествующей отечественной виршевой поэзии и народной
лирики, позволяет усматривать первую в русской поэзии «анатомию любви» и
закладывает основание психологизма русской лирики XIX века.
Счастливая и несчастливая любовь (подобное тематическое деление
народных песен отмечено В.Я. Проппом [3, 233-236]) определяют широкую
палитру чувств и лирических ситуаций, с ними связанных. Так, счастливая
взаимная любовь представлена у Сумарокова ситуациями признания и клятвы
верности, радости свиданий; упреков влюбленных и обязательств любви.
«Утехи» любовных свиданий в песенной лирике Сумарокова предваряют
долгие признания и клятвенные уверения в «вечной» любви к избраннице(-ку).
Слово «клятва» в «Словаре русского языка XVIII века» обозначает «уверение,
подкрепляемое ссылкой на бога, на что-либо священное, особенно дорогое»[5,
66]. «Клятва» − слово скорее из церковной лексики, возможно, связанное с
обрядом венчания, и в народной поэзии встречается крайне редко. В народной
песне присутствует слово-обещание, которое лирические герои дают друг другу
перед разлукой. Обычно обещание касается скорого возвращения
отъезжающего домой, сохранения верности и памяти о возлюбленном или
возлюбленной. В песне «Только я выйду за вороты» герой говорит девице:
«Люблю, люблю хорошую, / Любить долго буду. / Тебя любить буду / Поколь не
забуду / Поколь сам отстану, / Любить перестану» [6, 146].
Продолжительность любви соотносится с памятью: как долго герой будет
помнить возлюбленную, так долго он будет любить её.
В песнях Сумарокова уверения в верности, памяти о партнере
обозначаются именно словом «клятва» в ситуациях несчастной любви: «Ах! и
клятвы те умчали, / Как ты верен быть хотел…» [8, 256-257]; или «На сей
реки брегах ты клятвой утверждала, / Что будешь мне верна, доколе станешь
жить…» [8, 198]. В момент признания-объяснения в любви «клятва»
проговаривается, но не позиционируется как таковая. Например, лирический
герой Сумарокова может давать обет верности − «Я не буду пленен ввек иною»
[8, 307] − для того, чтобы доказать силу своего чувства и расположить к себе
героиню (в песне «Стражду влюбившись…» № 114), или заклинать в верности
− залоге будущих отношений, своего партнера: «Ах! а ты, узнав любовь, / Будь
мне верен навсегда, / Не покинь мя никогда» [8, 284]; «А если, свет мой, мною /
Твоя пронзена грудь – / Владей душой моею, / Лишь только верен будь» [8, 281].
Для всех уверений общим местом становится тема вечной любви:
постоянными в клятвенной формуле являются слова «вечно», «навек», «вовек»,
«ввек». «Любовь до гроба» − широко распространенная фигура любовной речи,
которая встречается и в фольклоре, и в любовных виршах конца XVII – начала
XVIII веков. Например, в народной песне «Туманно красно солнышко
туманно» (из сборника М. Чулкова) девушка дает обещание долгой памяти о
своём возлюбленном: «Я в те поры мила друга забуду. / Когда подломятся мои
скорые ноги, / Когда опустятся мои белые руки, / Засыплются глаза мои
песками, / Закроются белые груди досками» [2, 135]. Использование подобной
«фигуры мысли» в любовной клятве характерно и для французской поэзии
эпохи Возрождения, с которой был знаком Сумароков. Например, в
стихотворении П. Ронсара: «Я и в гробу, холодный и безгласный / Не позабуду
этот блеск прекрасный / Двух карих глаз, двух солнц души моей» [4, 35]. В
песнях Сумарокова фигура «любовь до гроба» выражается в следующих
вариациях: «Ах! А я не забуду, / Сколько жить я не буду» [8, 189-191], «Никто
мя не пленит другая, / Доколь продлится жизнь моя» [8, 273], «Ты так, как
прежде мне была, / По смерть мою всегда мила» [8, 270], «Пленник твой, /
пока дух в теле» [8, 270], «Покорилася вся мысль моя, я по смерть уже твоя, /
Вспламенилася холодна кровь, / Сердце чувствует любовь» [8, 271], «Ты до
смерти будешь мил» [8, 284] и т.п.
В своих клятвенных уверениях герои Сумарокова нередко апеллируют к
незыблемости естественных законов природы, уподобляя ей верность в любви.
Источником такой риторической фигуры для поэта могли служить и фольклор,
и молитвы, и западноевропейская лирика. В вышеприведенном стихотворении
Ронсара обнаруживаем подобный прием: «Скорей погаснет в небе звездный хор
/ И станет море каменной пустыней, / Скорей не будет солнца в тверди синей,
/ Не озарит луна земной простор, / Скорей падут громады снежных гор, / Мир
обратится в хаос форм и линий, / Чем назову я рыжую богиней» [4, 35].
Лирический герой клянется в постоянстве и считает возможным измену только
в случае совершения неестественных и на самом деле невероятных действий в
мире природы. Так и у Сумарокова убедительным аргументом верности
героини становится образ неумолимого и постоянного течения реки: «Ах! А я не
забуду, / Сколько жить я не буду. / Не пойдут быстры реки / Ко источнику
ввеки, / Так и мне неудобно / Быть неверной подобно» [8, 189-191]. Та же
фигура используется поэтом в песне «Покорилася вся мысль моя» (№ 79).
Однако в данном тексте постоянству законов природы противопоставляется
изменившееся эмоциональное состояние лирической героини, которая
объясняется в любви и вспоминает свою уверенность в том, что подобное
чувство минует ее: «Ты слыхал мою всегдашнюю речь: / Прежде реки будут
течь ко источникам своим назад, / Нежели пленит меня чей взгляд. / Рек вода
льется, как лилася, / А моя свобода отнялася, / Пременился уж весь мой нрав, /
И желание забав» [8, 271-272].
Особняком в разработке клятвенного мотива в ситуации любовного
признания стоит песня «Не терзай ты себя» (№ 34), которая представляет
диалог влюбленных с целью выяснить отношение друг к другу,
завершающийся объяснением в любви: «Я покорна судьбе / И вручаюсь тебе; /
Ты напрасно дни тьмил, / Как душа стал ты мил. / Перестань ты тужить!
Будем дружно мы жить», − говорит девушка. Герой ей отвечает: «Я покорен
судьбе / И вручаюсь тебе; / Я напрасно дни тьмил, / Коль и я столько ж мил. /
Перестань ты тужить! / Будем дружно мы жить» [8, 220-221]. Первые две
строчки каждой реплики звучат как взаимная клятва обручаемых во время
венчания. Но в то же время последние две строки напоминают обещание-слово
из народной поэзии.
Рассмотрим другие составные элементы, из которых строится ситуация
первого признания в любви. Первым таким лирическим «уверением» является
песня «Ежели будешь ты другая» (№ 7) [8, 187-189]. В шести 9-11-стишных
строфах субъект лирического монолога, обращенного к возлюбленной, уверяет
её в силе и верности своей любви, которую не «пременит» ни какая другая
«красота», ни «премена» чувств «дорогой», ни «злы муки» ревности к
неверной, ни «разлуки бремя», и только смерть способна остудить жар любви.
Дважды повторяются строки «В то время, смерть когда мне даст удар, / В то
время мой к тебе застынет жар». Четырехкратным эхом к ним в зачине
второй и заключительной строфы повторяется заклинание: «Верь ты мне, и не
ставь того в мечту, / Верь ты мне, что люблю тебя и чту». В качестве залогов
вечной любви предъявляются, во-первых, истинность – «нелицемерность»
чувства в настоящий момент («Я не ложно говорю, / Пламень сей в крови
чрезмерен, / В коем ныне я горю»), во-вторых, память, которая не даст забыть
«то прошедшее время» («как в утехе дни текли»), наконец, та сила
воображения, которая позволяет ощущать «действенное» присутствие предмета
любви независимо от реального места и времени: «Дух воображеньем
восхищаю, / Мыслию действо ощущаю. / Ты со мной, иль нет, / Купно я с
тобою, / И тебя мой свет, / Вижу пред собою. / Щастливо тронуто судьбою /
Сердце тает день и ночь». Тот же психологический механизм сохранения
любовного чувства мыслится присущим и женской душе, что служит
лирическому герою, в свою очередь, залогом постоянства возлюбленной:
«Можешь ли ты сурова столько быть, / Чтобы ты мя когда могла забыть?»
− вопрошает он и в подтверждение рисует сладостную картину свиданий,
украшенную всеми «красами природы», которая не может не трогать сердце
вечно: «Быстрыя струй прозрачных воды, / Рощейки, все красы природы, / И со
мягких трав, / Нежны Купидоны! / Вы моих забав / Зрели милионы».
К разряду ситуаций любовного признания с аналогичной вышеописанной
логикой объяснения в любви, только в женском варианте, относится и песня «О
приятное приятство» (№ 11) [8, 193-194]. Однако указанный текст является
пародией на В.К. Тредиаковского и, по мнению П.Н. Беркова, так же, как и
песня-пародия «Красоту на вашу смотря, распалился я, ей ей», вошедшая в
комедию Сумарокова «Тресотиниус», был написан в начале 1750-х годов и
предназначался для того же «Тресотиниуса» [7, 559]. Это обстоятельство
позволяет нам предполагать, что, воспроизводя и пародируя «варварский»
стиль Тредиаковского путем гиперболизации его характерных черт
(латинизированный синтаксис, смешанная лексика, стечения однокоренных
слов, старославянские усеченные формы местоимений, используемые, как
правило, для выравнивания ритма, и т.п.), Сумароков параллельно показывает
«низкий», тривиальный стиль любовного признания лирического героя
Тредиаковского. Здесь нет ни торжественной риторики уверения в вечной
любви, ни рациональной строгости в обозрении превратностей любви, ни
поэтических картин любовных «забав». Слог влюбленной героини исполнен
легкой сентиментальной слащавости («О приятное приятство»; «Станем друг
друга любити, / О мой слатенький дружок»; «Мне зело ты преприятен / И
зело, ах! мя зажег»), риторика уверения в долгой любви обытовлена и
тривиальна: «Как синицы-птички нежно / Между любятся собой, / … / В
летах так с тобой мы красных, / И седин мы до своих, / И в сединах
желтоясных, / В мыслях станем жить одних». Описание «пламени» и «жара»,
«зажегшего» сердца влюбленных, в лирическом монологе перемежается с
пожеланиями здоровья и «благостыни» любимому, избавленному признанием
героини от сердечных страданий («Ты ж не страждь уж больш так ныне, /
Утирая милу бровь»), и заканчивается призывом беречь любовь («Бречь, о,
станем, ах, любовь!»). При этом логика и риторика разработанной
Сумароковым аналогичной лирической ситуации в других песнях и сохранение
этой логики при отсутствии должной риторики в песне «О приятное приятство»
служит способом дискредитации Тредиаковского в области любовной лирики.
По мнению исследователей М.С. Гринберга и Б.А. Успенского, Сумароков,
осуждая в теории и пародируя на практике «кудрявый» слог Тредиаковского,
претендовал на первенство в жанре любовной песни и, шире, любовной лирики
в целом [1, 37-40].
Песен, посвященных радости свиданий и счастью взаимной любви,
немного: из восьми стихотворений два сочетают данный мотив с мотивом
признания (№№ 7, 11), три являются стилизацией пасторалей, где пастух и
пастушка предаются любовным утехам на лоне прекрасной природы (№№ 63,
110, 125), и ещё три (№№ 23, 85, 97) могут служить примером чистой
лирической медитации данного мотива.
Наиболее поэтичным выражением душевного состояния счастливого
любовника является песня «Прошли те дни, как был я волен» (№ 23) [8, 208209]. Строфическая композиция из трех октав, строгий спокойный
четырехстопный ямб служат наиболее адекватной формой выражения
душевной гармонии, в которой пребывает герой: он не «жалеет» о прошлой
свободе, «неволею своей доволен» и не перечит сердцу («И серцу не пречу
гореть»). Условием полного согласия с самим собой является постоянное
присутствие наяву или в душе образа, «взора», «глаз» любимой, её «взаимный
жар» и отсутствие «в радостях препятства». Однако душевное равновесие не
гасит любовного пыла: «Как страстен я тобой, ты знаешь, / Я знаю о тебе
мой свет». Эротика в то же время окрашена куртуазно-игровым характером
отношений: «Играй, о серце, серцем нежно, / И взором, что мой взор привлек!».
Ощущение полноты и гармонии внутренней жизни переносится на
окружающий мир. Течение времени представляется «безмятежным», и «забав»
хватит на «весь век». Стихотворение заканчивается призывом к подруге быть
«верной и непременной» в любви и собственными клятвами в вечной любви: «А
ты не будешь мной забвенна, / Доколе буду в свете жить».
Но, как уже говорилось, такая безмятежность любовных отношений −
явление редкое и недолгое в песнях Сумарокова. Иной и более реальный «устав
любви» толкует героиня песни «Кто мне мил в тебе дуброва» (№ 9) [8, 191192]. Начиная с сомнений в искренности чувств возлюбленного («Иль
притворно он вздыхает, / И меня пересмехает»), она упрекает себя в
«слабости», в том, что поспешила «показать склонный вид» ему, в котором,
возможно, «сердце зверско, / И тиранска кровь кипит». От сомнений героиня
переходит к уверениям самой себя, что все это ей только «кажется» и «он
любит без обмана». Смена настроений, душевная смута приводят её к
заключению, что «щастья нет без огорченья, / <…> / Нет любови без мученья,
/ Нет утехи без любви».
Кроме формулы любви, Сумароков дает в указанной и других песнях
этого мотивного ряда верную картину психологии любящей женщины как
более слабого и более зависимого от общественного мнения существа. Душа
сумароковской героини постоянно разрывается между состраданием к
любовным мукам мужчины, желанием откликнуться, «открыться» на его
мольбы, «дерзко показать склонный вид» в своих чувствах и вечным страхом
быть обманутой и осмеянной ветреным любовником. Ей хотелось бы держать
его в своей власти непреклонным видом и одновременно жаль «вянуть в лутчем
цвете», жаль «красных лет», протекающих «без утех», досадно потерять
«приятного» дружка, который может и пригрозить: «Я нрав такой имею, чтоб
долго не вздыхать, / Хороших в свете много, другую льзя сыскать» [8, 249], или
«Я, право, не заплачу / От строгостей твоих; / Когда ты мне не склонна, /
Есть тысяча других» [8, 256].
Основательность и тех, и других страхов подтверждает песня «Не
гордитесь красны девки» (№ 41), написанная в стиле «увеселительного канта» −
хоровой мужской песни − в которой утверждается: «Коль одна из вас гордится,
/ Можно сто сыскать влюбиться / Завсегда. / Сколько на небе звезд ясных, /
Столько девок есть прекрасных. / Вить не впрямь об вас вздыхают, / Всё один
обман» [8, 227-228].
Яркий психологический рисунок раздвоенности чувства и разума
влюбленной женщины представляет лирический монолог в песне «Полно мне
полно упрекать» (№ 43) [8, 229-230]. Двустишные строфы запева образуют
антитезу противоречивых чувств, а примыкающие к ним короткие двустишия
припева содержат слова утешения, уверения в любви или реплики «в сторону»,
выражающие новые тревоги; завершающие строфы анжамбеманы в одно, два
слова с нисходящей анакрузой – как вздох, стон страдающей в противоречиях
души: «Чувствовать жалость начинаю, / Власть мою над тобой теряю / Не
старайся боле / Знай, что я в неволе / И сама. / Страшно мне, я люблю,
сказать, / Не могу скрывать / Больше ты стал мною, / Нежель я тобою /
Обладать. / … / Но когда я в неволю впала / И тебе я люблю сказала: / Ах не
дай напасти / От невольной страсти / Мне узнать». Лирическое высказывание
этого стихотворения строится как продолжение бурного объяснения
влюбленных, ответ героини на упреки возлюбленного в холодности,
непонятной ему в ситуации взаимной любовной склонности. Она останавливает
его, пытается объяснить свое состояние, утешить его и заставить понять себя:
«Полно мне полно упрекать, / Злою называть, / Перестань твердити, / Что
тебя губити, / Я ищу». Такой прием устраняет отвлеченность, условность
лирической темы, конкретизирует ситуацию, создает эффект присутствия
читателя, как бы «подслушивающего» живой разговор и легко
идентифицирующего себя с тем или другим персонажем.
Кроме того, лирические тексты в форме спонтанной диалогической
реплики, часто используемой поэтом, вступают в тесные ситуативные связи
между собой, образуя единое пространство лирического сюжета. Тематическое
единство подкрепляется композиционно-стилистическим повтором разных
текстов. Так, формально-содержательная структура рассмотренной песни (№
43) аналогична форме предыдущей песни (№ 38), содержанием которой
являются как раз следующие один за другим упреки лирического героя в адрес
возлюбленной: «Будет ли, будет ли тобой / Мне когда покой, / Иль ты
непрестанно, / Мучить несказанно, / Хочешь в век? / Иль еще ты того не
знаешь, / Как моим сердцем обладаешь: / Ах узнай и сжалься, / Молви, не
печалься, / Уповай» [8, 25-226]. Так что оба стихотворения (№№ 38, 43)
образуют миницикл – лирическую дилогию. Её автономность в общем корпусе
песен подтверждается тем, что подобная строфическая конфигурация более не
встречается.
Подобный миницикл образуют песни «К тому ли я тобой …» (№ 89) и
«Нет, не думай дорогая» (№ 62) с переменой ролей: здесь героиня разражается
серией упреков, подозрений и требований соблюдать обязательства любви: «К
тому ли я тобой, к тому ли я пленилась, / Чтоб, пламенно любя, всечасно
воздыхать; / … / Губить младые лета, / Бесплодну страсть питать / И все
утехи света / В тебе лишь почитать; / В тебе, а ты меня без жалости
терзаешь, / … / Иль ты другою, ах! любовью заразился / И тщетно мя
вспалил, другую полюбя» [8, 280-281]. В ответ на эти упреки, сомнения, жалобы
возлюбленный отвечает (в песне № 62) уверениями в неизменности своих
чувств, утешая её красноречивым выражением любовной страсти: «Нет, не
думай дорогая, / Чтобы я не верен стал, / … / Слово будет непременно, / Я
которое сказал, / Как с тобою я спознался, / И мой дух воспламенялся, / От
внезапного огня» [8, 251].
В целом эротика лирической ситуации счастливой разделенной любви
очень сдержанная, целомудренная, почти бестелесная (поцелуи и намеки на
иные «утехи» допускаются только в «пастушьих» песнях: «Спеши дражайший
вечер, о время, пролетай! / А ты уж мне драгая ни в чем не воспрещай» [8,
253]. Подобное лирическое целомудрие стало традиционным в русской лирике.
Редкий случай более откровенного изображения чрезмерной
чувственности в светской песне представляет стихотворение «Знаю, что
стыдишься и крепишься молвить» (№ 85) [8, 277]. Лирический герой знает, что
«любовь пленила» его возлюбленную. Он окрылен взаимным радостным
чувством и желает постигнуть всю «сладость» любовных «забав», коснуться
«венца любви», поэтому уговаривает «осторожную» девушку «снять с красы
своей плоды»: «Вверься, вверься, полно мысли не пристойны / О любви моей к
себе иметь, / И открой то словом, что твои мне взгляды, / Дали уж довольно
разуметь». Песня демонстрирует постоянный набор метафорических
выражений, создающих формульный образ счастливой любви: «отрада в
сердце», «плоды драгия», «страсть нежна», «сладкая утеха», «приятной час»,
«сладость забавы», «любви венец». Риторическая фигура просьбы-уговора,
соблазнения создается с помощью двойного повтора слов и определенного
синтаксиса. Повтор слов «знаю» и «вверься» в первой строфе имеет своей
целью создать доверительный фон для просьбы лирического героя: он «знает»
обо всех тайных чувствах и желаниях героини, с уважением и любовью
принимает их, поэтому и она может доверять ему себя. Вопросительные и
побудительные сложные предложения с придаточными условия становятся
формой аргументированного доказательства мысли лирического героя:
«Можешь ли довольна, ты быть красотою, / Коль плодов с нее не собирать, /
Есть ли ж не склоняться, так на что приятством / Мысли не пристрастны
полонять», и рождают эмотив соблазнения или уговора. Медитативность
монолога акцентируется в третьей строфе песни, когда лирический герой
перестает обращаться к возлюбленной, а сосредотачивается на переживании
момента «сладких утех»: «О плоды драгие! сладкая утеха, / Есть ли что на
свете лучше вас? / Чем возможно ясно мне изобразити, / Мне тебя, о ты!
приятной час: / Час, в которой сладость оныя забавы / Чувствуют
влюбленныя сердца, / Получая славу чувствам восхищенным, / И любви касаяся
венца». Насыщенная риторика выражает лирический восторг героя, высокое
эмоциональное напряжение его души.
Во всех других случаях акцент перенесен на психологию переживания
счастливых мгновений, на эмоциональную разработку «устава любви»,
согласно которому и счастливая любовь не может быть без сомнений,
огорчений, страданий. Нарративный комплекс данной ситуации достаточно
однообразен, в чем Сумароков открывает общий закон, сформулированный
позднее Л. Толстым в романе «Анна Каренина» для семейного союза: «Все
счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья
несчастлива по-своему»].
Литература
1.
Гринберг М.С.,
Успенский Б.А.
Литературная
война
Тредиаковского и Сумарокова в 1740-х – начале 1750-х годов // Чтения по
истории и теории культуры. − М., 2001. − Вып. 29. − 143с.
2.
Народные лирические песни / Вступ. ст., сост. и примеч.
А.М. Новиковой. – Л., 1961. – 735 с.
3.
Пропп В.Я. Сказка. Эпос. Песня. − М., 2001. – 368с.
4.
Ронсар П. Избранная поэзия: Пер. с фр. / Вступ. статья Ю. Виппера;
коммент. И. Карабутенко. – М., 1985. – 367с.
5.
Словарь русского языка XVIII века. Вып. 10 (КастальскийКрепостница) / Под ред. Ю.С. Сорокина. – СПб., 1998.
6.
Собрание
народных
песен
П.В. Киреевского.
Записи
П.И. Якушкина. Т.1. – Л., 1983. – 342 с.
7.
Сумароков А.П. Избранные произведения / Вступ ст., подготовка
текста и прим. П.Н. Беркова. − Л., 1957. − 606с.
8.
Сумароков А.П. Полное собрание всех сочинений, в стихах и прозе
/ Сост. Н.И. Новиков. В 10 ч. Ч.8. − М., 1787 (2-е издание).
Аннотация
В докладе рассматривается репертуар мотивов ситуации счастливой
любви, впервые разработанный в песенной лирике А.П. Сумароковым. В своей
совокупности песни А.П. Сумарокова, в малой степени выполнявшие функции
индивидуальной авторской саморефлексии поэта, в большей степени носили
куртуазный программный характер. Подробное рассмотрение состава,
семантики и риторики лирической ситуации счастливой любви полного
корпуса любовных песен А.П. Сумарокова позволяет выделить мотивы
признания, клятвы верности, радости свиданий, упреков возлюбленных и
обязательств любви.
Ключевые слова: Сумароков, любовная лирика, песня, мотив.
Summary
The report dwells on the repertoire of happy love situation’s motifs, first
developed in the song lyrics by A.P. Sumarokov. Together the songs of
A.P. Sumarokov, which in a low extent fulfill the functions of an individual author's
poetical self-reflection, were mostly carrying courtly programmatic character. A
detailed examination of the composition, semantics and rhetoric of happy love lyrical
situation of full body of love songs by A.P. Sumarokov can provide recognition of
motifs of love declaration, oaths of loyalty, joy of dates, lovers’ reproach and love
obligations.
Keywords: Sumarokov, love lyrics, song, motif.