УДК 13:316
advertisement
Ценности свободы слова и рациональности в современной России в контексте проблемы паранауки Маслов Е.С. Свобода научного дискурса и его рациональность являются базовыми ценностями научного познания. Вместе с тем они соотносятся с аналогичными ценностями общественно-политической сферы. В основе паранауки лежит преподнесение иррациональных путей познания в качестве рациональных. Однако непосредственный запрет тех или иных паранаучных теорий, возможный для тоталитарного общества, противоречит и ценностям науки, и ценностям демократического общества. Вместе с тем механизмы ограничения научного дискурса заложены в самой природе науки. Исследования паранауки как гносеологического и социального явления должны быть активизированы в связи с возрастанием роли этого явления в жизни современного общества. *** Свобода слова как ценность гражданского общества и свобода высказывания как базовый принцип существования науки находятся в тесной связи друг с другом, хотя их предпосылки сопоставимы лишь отчасти и в значительной мере наполнены различным смыслом. Тоталитарные режимы XX века хорошо продемонстрировали зависимость нормального развития науки от принципиального признания или непризнания права на свободу высказывания. Идеологическая монополия, государственный контроль над различными сферами дискурса, нетерпимость к инакомыслию – все это не может не отражаться на развитии науки, где критерием истины всегда выступают исключительно внутри науки же формирующиеся методологические системы. Всем известны печальные примеры судеб генетики и кибернетики в СССР; справедливости ради нужно сказать, что социально-гуманитарное научное знание вследствие своей большей небезразличности для идеологии пострадало все же несомненно больше, чем естественные науки. Вообще, чем далее отстоит та или иная дисциплина от предметов, попадающих в область внимания идеологии, тем больше она может надеяться на более или менее полноценную реализацию свободы научной полемики даже при тоталитарных режимах. Гонения на «еврейскую физику» в фашистской Германии и на кибернетику в Советском Союзе, казалось бы, противоречат этому, но ведь даже названия целых наук социально-гуманитарной направленности порой оказывались «табу» в тоталитарных обществах, в то время как физики и математики этих государств могли успешно конкурировать со своими коллегами из демократических стран. Принцип свободы слова в науке и в политике, таким образом, образует лишь некую корреляцию, далекую от однозначности. В настоящей статье мы хотим обратиться к вопросу о свободе научного дискурса в контексте актуальной на сегодня проблемы развития такого феномена, как паранаука. Отсутствие свободы слова в отечественной политической системе длительное время решало эту проблему «на корню»: паранаука в СССР практически не имела возможностей для открытого развития, и ее немногочисленным росткам приходилось с огромными трудностями пробиваться сквозь преграды официальных запретов. Объяснение столь враждебного отношения советской идеологической машины к паранауке объясняется, как нам представляется, следующими причинами. В качестве первой причины, солидаризируясь с В.А. Лекторским, можно указать на то обстоятельство, что «... советский тоталитаризм претендовал на научное обоснование всех своих действий» 1, с. 6. Идеология, управление обществом, развитие государства по определенному пути преподносились как результат научного познания. Сциентистская установка обязывала беспощадно бороться со всем, что так или иначе входило в противоречие с наукой (с той ее частью, которая была одобрена властью). Другая причина запрета на паранауку заключалась, на наш взгляд, в том, что значительная часть того знания, которое принято называть термином «паранаука», явственно тяготеет к идеалистическому истолкованию мира и человека, что было неприемлемо для материалистически ориентированной марксистско-ленинской идеологии. Биоэнергетика, экстрасенсорика, оккультизм и т.п. основаны на признании несводимых к деятельности мозга начал, которые, даже если трактуются носителями паранаучного знания как нечто материальное, слишком напоминают идею духовной субстанции. Ряд областей паранауки особенно близок религиозной мистике и непосредственно сливается с нею; такие их черты, как утверждение существования особой, сверхчувственной реальности и строящийся на степени приобщенности к этой реальности иерархизм, не могли не вызывать резкого отрицания со стороны материалистической идеологии. Некоторые другие разновидности паранауки, такие, как астрология, хиромантия или уфология, хотя и не имеют столь однозначного соотнесения с идеализмом, обладают все же потенциалом такого соотнесения. Например, связь положения планет и человеческой судьбы не умещается в известные науке мерки материальных связей и по природе скорее близка связи мистической. Уфология же, хотя и апеллирует, казалось бы, к вполне материальным инопланетным формам жизни, наводит на «подозрительное» понятие «высшего космического разума», от которого уже один шаг (и некоторые уфологи этот шаг делают) до отождествления данного высшего разума с Богом (богами) традиционных религий. Можно сделать вывод, что запрещенность паранауки в СССР по своим основаниям была близка к антирелигиозной политике, характерной для всех этапов развития советского государства. Отношение к паранауке большей части научного сообщества России в целом мало изменилось с советских времен: это отношение было и остается отрицательным. Паранаука как вид знания, строящийся с нарушением основных принципов научного познания и вместе с тем претендующий на научность1, продолжает вызывать резкую критику со стороны научного мира. В этой ситуации, как ни парадоксально, научное сообщество и органы власти «закрытого общества» в значительной степени выступали в качестве союзников: власть запрещала то, что оказывалось «вне закона» в мире науки. С падением политического режима исчезли сдерживающие барьеры на пути развития паранауки, результатом чего явился ее невиданный расцвет. Целый ряд авторов связывает этот расцвет околонаучного и псевдонаучного знания не только с политическими изменениями, но и с общим состоянием кризиса отечественной культуры (см., например: 1). Показательными являются отдельные попытки ученых предпринять хоть какие-то контрмеры, как внутри научного сообщества (создание Комиссии РАН по борьбе с лженаукой), так и с обращениями (правда, по признанию инициаторов одного из таких обращений, довольно безрезультатными) за помощью к государственной власти. Так, в письме академиков Российской академии наук Е.Б Александрова, Э.П. Круглякова и В.Л. Гинзбурга, направленном в 2001 году Президенту РФ В.В. Путину, в частности, предлагалось: «1. Проведение с помощью РАН экспертизы любых проектов, которые основаны на использовании новых, неизвестных науке законов природы (антигравитация, торсионные поля и т.д.). 2. Разработка кодекса, препятствующего обману и оболваниванию людей через СМИ, создание наблюдательного совета, действующего гласно и открыто, но наделенного полномочиями ставить на место недобросовестных журналистов. 3. Поддержка на государственном уровне издания 1 Здесь мы не останавливаемся на проблеме соотнесения терминов «пара-», «псевдо-», «лженаука» и т.п.: несмотря на попытки ряда авторов их разграничить, употребление этих терминов остается малоупорядоченным, в связи с чем мы позволили себе ограничиться данным несколькими строчками выше рабочим определением паранауки. научно-популярной литературы» 2, с. 816–821. Особого внимания заслуживает пункт 2: в нем авторы письма очень близко подходят к «пограничной территории» принципа свободы слова. Следует отметить, что далеко не все ведущие представители научного сообщества стоят на подобных позициях; некоторые, хотя и не являются сторонниками астрологии и биоэнергетики, усматривают опасность в линии «борьбы с лженаукой». Так, полемизируя с авторами процитированного письма, В.И. Кузнецов указывает на то обстоятельство, что история ложных идей в науке неразрывно связана с историей идей истинных, что развитие науки немыслимо без выдвижения ложных гипотез, которые делают свой вклад в развитие науки и однозначное определение ложности которых до какого-то времени невозможно. В этом свете, по мнению В.И. Кузнецова, борьба с лженаукой есть довольно опасное, враждебное самой сути науки явление 3, с. 812– 816. Рассуждая о позиции ученых и всего общества по вопросу о псевдонауке, В.А. Лекторский отмечает, с одной стороны, недопустимость запрещения псевдонауки – исходя из принципа плюрализма мнений, а с другой стороны – необходимость отграничения псевдонауки от науки. «Если стирается грань между наукой и псевдонаукой, между истиной и ложью, тогда рациональность, которая именно в науке находила свое высшее выражение, теряет ценность. А между тем, именно эта ценность, как известно, была одним из основных конституирующих принципов европейской культуры на всем продолжении ее развития» 1, с. 4. Ценность рациональности, как подчеркивает В.А. Лекторский, связана и с политическими основами западной цивилизации: «Между прочим, либерализм, являющийся одним из оснований современного демократического общественного устройства, невозможен без принятия принципа рациональности. Ибо индивид может быть свободен только в том случае, если он принимает такие решения, за которые он готов нести ответственность. А это предполагает, что он осмысливает существующую ситуацию, принимает во внимание свои интересы и интересы других людей и социальных групп и т.д., предвидит последствия принимаемых решений и т.д. Недаром признанные теоретики либерализма всегда уделяли принципу рациональности вообще и научной рациональности в частности особое внимание» 1, с. 5. Может быть поставлен вопрос о значимости для демократического общества не просто рациональности, но рациональности именно научного типа. В.П. Кохановский с соавторами пишут: «Пересечение социальных и внутринаучных ценностей хорошо показано К. Поппером. Знаменитая идея демаркации – разделения науки и ненауки, проведенная им в эпистемологии, имела эффект, далеко выходящий за рамки сугубо научного познания. Возникла потребность в проведении демаркационной линии между двумя типами общества: открытого и закрытого...» 4, с. 445. Сформулированный К. Поппером критерий фальсификации, отграничивающий науку от ненаучного знания, применим и к политическим идеям: последние могут и должны, во-первых, подвергаться критическому анализу со стороны общества, а во-вторых, как и научные идеи, быть «проверяемыми в принципе». Как в познании мира в целом, так и в политике (тоже требующей познания как базы для принятия решений) можно исходить из рационального, из иррационального или из псевдорационального. Такой вид познания, как познание религиозное, открыто провозглашает иррациональность своих основ, что не смущает многочисленных его приверженцев. Аналогичным образом заметный элемент иррациональности изначально заложен в харизматическом и традиционном видах легитимности политической власти (по классификации М. Вебера; неслучайно третий тип, в противоположность двум названным, Вебер назвал «рациональным»). Наука, как и рациональный тип социального действия, декларативно рациональны, но в отдельных случаях таят в себе возможность несоответствия видимости и реальности. Как политическое решение, претендующее на рациональный статус, может таковым на самом деле не обладать, так же и теория, создатели которой именуют ее научной, может не соответствовать критериям научности и являть собой образец иррационального познания. Следует подчеркнуть, что иррациональность того или иного типа, открыто признающая себя таковой, принципиально отличается о иррациональности, выдающей себя за рациональность: в последнем случае мы заведомо имеем дело не просто с иррациональностью, но с ложью или ошибкой. Так, можно указывать на недоказанность религиозных догматов, но ведь религия, как правило, откровенно указывает на веру как необходимый в данном случае познавательный механизм. Совсем другое дело, когда к авторитету науки – а именно научной рациональности, являющейся универсальным критерием достоверности, – апеллируют в ситуации несоблюдения как раз научных познавательных критериев. К этому сводится суть явлений, объединяющихся терминами «псевдонаука», «паранаука», «лженаука», «квазинаука» и т.п. «Как ни странно, высокий спрос на псевдонаучную продукцию отчасти связан с укоренившимся в умах наших сограждан большим почтением к достижениям науки советской», – пишет А.Е. Петров 5, с. 36. Таким образом, можно отметить, что рациональность оказывается базовой ценностью и для науки, и для политической сферы. Цели обеспечения рациональности познания служат, в частности, такие принципы научного этоса, как «универсализм» и «организованный скептицизм» (Р. Мертон), соизмеримые с политическими принципами равенства всех людей перед законом и свободы слова, которая делает возможной критику любой политической позиции. Вместе с тем в основе свободы высказывания как ценности науки, с одной стороны, и как ценности демократического общества, с другой, лежат не всегда тождественные принципы. Парадоксально, но плюрализм мнений и свобода высказывания противоречащих друг другу мнений для науки является чем-то вроде вынужденной уступки человеческому несовершенству, ограниченности рациональности и вообще познавательных способностей человека. Свобода слова в политике позволяет, в частности, озвучить интересы различных социальных групп; при этом противоречащие, противостоящие друг другу интересы различных групп могут оказаться в равной степени законными, и справедливость требует учитывать их все. В науке же не могут быть одновременно истинными противоречащие друг другу суждения, непротиворечивое совмещение конкурирующих гипотез – скорее исключение, чем правило. Истина в каждом конкретном случае только одна. В этих условиях допущение высказывания различных мнений на равных означает в науке только нехватку сил решить вопрос однозначно, и идеалом науки всегда будет именно однозначное решение проблемы с достаточной доказательностью, исключающей прочие варианты. Поэтому свобода высказывать различные точки зрения не распространяется в науке на «хорошо доказанные» положения и теории (что всякий раз создает сложности новым лобачевским и эйнштейнам); что же касается недостаточно исследованных областей, то и здесь научный дискурс подвержен множеству различных регулирующих ограничений. Одну из интереснейших концепций, связанных с осмыслением указанных свойств научного познания, создал Мишель Фуко. По его мнению, «воля к истине», лежащая, в основе науки, делает из последней одну из важнейших «систем исключения» 6, с. 58, ограничения дискурса в различных аспектах. Не всякое знание оказывается с точки зрения науки законным, а только выстроенное по определенным правилам, ограничивающим высказывание по цели, основополагающим методологическим стратегиям, инструментарию мысли и многому другому. Каждая эпоха дает свой идеал выстраивания научного исследования, и то, что коренным образом не вписывается в этот идеал, не принимается научным сообществом (схожую линию осмысления науки можно найти в концепциях развития научного знания, принадлежащих Т. Куну и И. Лакатосу). Комментируя факт длительного непризнания открытий Менделя в биологии его времени, М. Фуко пишет: «Мендель высказывал истину, но он не был "в истинном" биологического дискурса своей эпохи: биологические понятия и объекты формировались совершенно по иным правилам, и для того, чтобы Мендель вошел в "истинное" и чтобы его высказывания (по большей части) оказались, наконец, верными, понадобилось полное изменение масштаба и развертывание совершенно нового плана объектов» 6, с. 68. Наука «ограничивает», «подавляет», «контролирует», «принуждает» (слова, употребляемые Фуко) не только в названных аспектах. Ограничение дискурса здесь протекает и по месту высказывания (все что угодно не может оказаться в научных журналах), и по принципам построения дискурса (нормы научной дискуссии), и по субъекту высказывания (развитие узкой специализации делает возможным участие в научной полемике только представителей узкого круга конкретной научной дисциплины; остальные – дилетанты, их голос по большому счету не может приниматься всерьез). Фуко называет эту закономерность «прореживанием говорящих субъектов» 6, с. 69. Все эти основания для ограничения дискурса имеют прямое отношение к проблеме паранауки. Обоснованность ограничения и «прореживания» во многих случаях не очевидна; к услугам тех, кто недоволен такими свойствами науки, всегда доступен набор исторических примеров того, как маститые ученые дружно отвергали новаторскую идею, которая впоследствии была признана научным миром в качестве гениального открытия. Историческая ограниченность научных парадигм – хороший повод для сомнения в безупречной обоснованности характеристик типа «чушь» и «мракобесие», накладываемых научным сообществом на ту или иную паранаучную теорию. Таким образом, в основе одного из аргументов защитников паранауки лежит объективная ограниченность научной рациональности, акцентирование и абсолютизация которой приводит к размыванию границ научности и ставит под вопрос чью-либо правомерность эти границы указывать. Пафос многих апологий паранаучного знания связан как раз с преподнесением ограничений, налагаемых учеными на «законность» той или иной теории, как чего-то субъективного и рационально необоснованного. Однако проблема наличия имманентных для науки механизмов создания определенных «рамок» для процесса познания и последующего распространения информации имеет отношение не только к проблеме свободы высказывания, так как на основе научной информации (или информации, претендующей на научный статус) предпринимаются те или иные действия, будь то масштаб государственных оборонных проектов или выведения бородавок. Противопоставление истинного и ложного превращается на этой ступени в противопоставление полезного, эффективного и бесполезного или (в худшем случае) вредного. Можно заметить, что и безобидная бесполезность на уровне действия всегда есть зло, так как оттягивает на ненужные вещи определенную долю ресурсов, которых зачастую и без того не хватает. В этом контексте более чем разумными представляются призывы отечественных ученых (см. выше) организовать строгую научную экспертизу всех промышленных проектов, претендующих на государственное финансирование. Заметим, что отказ финансировать сомнительный с научной точки зрения проект не тождественен признанию ложности его научных оснований: речь в данном случае всегда идет лишь об отсутствии, говоря словами логического закона, достаточного основания поступать (а не считать) именно так. Если вспомнить об основных социальных функциях науки (см., например: 6, с. 37), то окажется, что во всех случаях сложности однозначного разграничения науки и псевдонауки таят в себе опасность для общества, отдельных его частей, социальных групп и индивидов. Наука приносит материальную пользу; наивысшим выражением этой функции науки явилось становление науки в XIX веке в качестве производительной силы. И вот в наши дни претендуют на многомиллионное государственное финансирование проекты, сулящие значительную прибыль, но лишь выдающие себя за научные (см., например: 7). Впрочем, и на индивидуальном уровне – например, в методиках лечения – граница рациональности может иметь немалую цену. В случае с другой функцией науки – культурно-мировоззренческой – в ситуации с паранаукой эффект познавательной деятельности преображается до прямо противоположного тому, что принято называть научной картиной мира. По существу, паранаука есть торжество иррациональности в мировоззренческой области. Сила и опасность псевдонаучного искажения, например, в области исторического познания, анализируется в работе 5. Паранаука: искажение рациональной модели принятия решений Уровень принятия решений Познавательные стратегии: видимость, восприятие обществом Видимость рациональности Познавательные стратегии Рациональные наука Видимость иррациональности Иррациональные паранаука религия Проблема паранауки требует, на наш взгляд, гораздо более серьезного отношения со стороны ученых, философов, особенно методологов науки. Без исследования методологических, гносеологических корней проблемы затруднено ее решение на уровне социума, инициация или развитие каких-либо стратегий в отношении этих областей знания. Необходимость же выработки таких стратегий очевидна в связи с массовым характером влияния паранаучного знания на жизнь современного российского человека и общества. Свобода распространения паранаучного знания перестает касаться только свободы мнения. Сугубо методологические вопросы могут влиять на распределение материальных ресурсов или выбор индивидуальных стратегий поведения, и здесь роль науки как источника истины обязывает научное сообщество быть внимательнее к методологической проблеме отграничения научного от ненаучного. ЛИТЕРАТУРА Псевдонаучное знание в современной культуре (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2001. – № 6. – С. 3–31. Гинзбург В.Л. О непонимании в вопросах о лженауке и взаимосвязи науки и религии // Вестник Российской академии наук. – 2003. – Т. 73. – № 9. – С. 816–821. Кузнецов В.И. Из исторического опыта науки // Вестник Российской академии наук. – 2003. – Т. 73. – № 9.– С. 812–816. Кохановский В.П., Лешкевич Т.Г., Матяш Т.П., Фатхи Т.Б. Основы философии науки. – Ростов-на-Дону, 2005. Петров А.Е. перевернутая история. Лженаучные модели прошлого // Новая и новейшая история. – 2004. – № 3. – С. 36–59. Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. – М.: Магистерум – Касталь, 1996. – С. 47–96. Фролов И.Т., Юдин Б.Г. Этика науки: проблемы и дискуссии. – М.: Политиздат, 1986. Кругляков Э.П. Чем угрожает обществу лженаука? // Вестник Российской академии наук. – 2004. – Т. 74. – № 1. – С. 17–27. Values of freedom of speech and rationality in modern Russia in the context of the problem of parascience E.S. Maslov Freedom of scientific discourse and its rationality are base values of scientific knowledge. At the same time they correspond with similar values of political sphere. The basis of parascience is an acceptance of irrational ways of knowledge as rational. However the direct interdiction of parascientific theories, possible in totalitarian society, contradicts both to values of science, and values of democratic society. At the same time mechanisms of restriction of scientific discourse are incorporated in the nature of science. Researches of parascience as gnosiological and social phenomenon should be made active because its role in the life of modern society increases.
