Бурая Мария Анатольевна
advertisement
Бурая Мария Анатольевна аспирант кафедры русского языка и литературы Дальневосточного федерального университета Владивосток, Россия. М.А. Бурая ИДЕЙНОЕ СВОЕОБРАЗИЕ «ВНУТРЕННЕГО» ЦИКЛА В ЛИРИКЕ О.МАНДЕЛЬШТАМА (НА ПРИМЕРЕ СТИХОТВОРЕНИЙ1930-х гг.) Поэзия XX века, как и все художественное творчество, оказалась под влиянием двух противоположных, но при этом тесно взаимосвязанных тенденций, выразивших в своем единстве особенности мироощущения человека. Это, с одной стороны, всеобъемлющее хаотическое разрушение целостности, дисбаланс, кризисное ощущение конца всего сущего, пунктирность и дискретность представлений. С другой стороны, очевидно и противоположное стремление, которое приобретает характер сверхцели в творчестве совершенно различных индивидуальностей (поэтов, прозаиков, драматургов, эссеистов, художников, музыкантов и т.д.), – стремление к «вочеловечиванию», к возможности синтеза, соборности, единства. Индивидуальность в соответствии с личным философско-эстетическим, этико-психологическим и историко-социальным опытом находится в поисках такой синтезирующей идеи, которая стала бы основополагающей для формирования цельного и гармонически уравновешенного художественного сознания. Мы полагаем, что такой идеей на протяжении всего творческого пути для поэта стала идея мировой культуры. Одной из функций бытования идеи мировой культуры в поэтической практике Мандельштама стоит считать структурообразующую функцию, на уровне поэтики реализовывающуюся в формировании разного рода сверхтекстовых образований. В последние годы в мандельштамоведении особенно актуально стало обращение к нетрадиционным образованиям. Наиболее плодотворной и снимающей различного рода теоретические противоречия и ограничения, на наш взгляд, является намеченная, но не развитая подробно концепция К. Ф. Тарановского: «У всех поэтов есть свои любимые темы, свои любимые образы и даже свои любимые слова. Все эти повторяющиеся темы и образы создают внутренние циклы в творчестве данного поэта, которые невозможно вместить в точные хронологические рамки. Более того, такие возвращающиеся темы могут быть характерны для нескольких поэтов-современников, вне зависимости от так называемых поэтических школ и исторических периодов <…> Само самой разумеется, что мы получим больше поэтической информации, если включим стихотворение в более широкий контекст и вскроем его связи с другими текстами» [4: 18]. Мы считаем целесообразным называть подобные объединения «внутренним» циклом. В данной статье представлена попытка рассмотреть стихотворения «Восьмистишия» и «Рождение улыбки» как часть «внутреннего» цикл в творчестве О. Мандельштама. Основанием для признания данных текстов неким единством, по нашему мнению, является репрезентация интегрирующей идеи мировой культуры в ряде повторяющихся либо семантически тождественных образов или мотивов. Необходимо отметить, что в текущей статье намечена только общая семантическая структура содержания «внутреннего» цикла, посвященного реализации идеи мировой культуры, наиболее полно явленная в вышеупомянутых текстах. Однако актуализируя те или иные частные семантические связи, можно значительно расширить число составляющих «внутренний» цикл текстов. В понимании границ и содержания понятия мировой культуры мы присоединяется к установившейся в мандельштамоведении (концепции С. С. Аверинцева, М. Л. Гаспарова и др.) традиции широкого подхода к культуре как совокупность взглядов и представлений, объединяющую разнонациональные, межрелигиозные и исторические явления Ведущая роль в формировании и развитии общего и для «Восьмистиший», и для стихотворения «Рождение улыбки» лирического сюжета принадлежит глубинной идеиконцепту мировой культуры, анализ которой и может стать ключом для прочтения контекста «внутреннего» цикла. Мотивы, реализовывающие идею мировой культуры, возникают в каждом из одиннадцати восьмистиший упоминанием прецедентных имен творческих личностей, героя художественного произведения, названием памятника культуры (Айя-София), мировых религий, национальностей. Впервые обращенность к мировой культуре возникает в связи с образом первого восьмистишия и выражена в образе морской стихии. Образ паруса вызывает в читательских ассоциациях образ корабля (парусника), который имеет несколько значений, так или иначе связанных с хронотопом цикла, который можно определить как круговорот мировой жизни, совершающийся в вечном (бесконечном) времени. Это, с одной стороны, представление о том, что души умерших переправлялись в загробный мир на судах, а с другой стороны – осознание корабля как корабля жизни, отправляющегося в плавание по водам творения. Мотив, относящийся к мировой культуре появляется и в третьем восьмистишии и связан с образом бабочки-мусульманки. Важно, что бабочка – символ, характерный для самых разных мировых религий и тем самым снимается узко религиозная принадлежность мотива мусульманства. Общность символа бабочки для разных культур и религий подчеркивается и образом савана: это погребальный наряд не только для мусульман, но и для христиан. Мотив мировой культуры раскрывается в четвертом восьмистишии в связи с образом монастырей улиток. Монастыри улиток – это символ замкнутости, погруженности внутрь себя, медитативного начала, заключенного в крошечный живой организм. Так же, как и образ бабочки, образ монастырей лишен строгой принадлежности к какой-либо одной религии. В пятом и шестом восьмистишии мотив МК представлен образом купола. Купол – одна из древнейших повторяющихся архитектурных форм покрытия зданий, свойственная практически всем культурам и эпохам. По мнению А. Ф. Лосева, купол является символом римского «социального опыта универсализма» [2: 42-43]. Образ купола пятого и шестого восьмистишия связан не только с мотивом мировой культуры, но и с мотивом творчества, который найдет свое развитие в других стихотворениях цикла. Седьмое восьмистишие представляет реализацию идеи мировой культуры упоминанием сразу нескольких прецедентных имен: это два композитора (Шуберт и Моцарт), поэт (Гете) и герой трагедии Шекспира (Гамлет). В этом восьмистишии идеи мировой культуры связаны с мотивом творчества и мотивом опыта. Не случайным, а во многом обусловленным эстетико-философской концепцией восприятия мира и культуры оказывается выбор прецедентных имен. Образ Гамлета традиционно в мировой культуре и литературе связан с темой нравственного выбора, рефлексией и внутренней борьбой между поступком и бездействием, бесстрашием мысли и параличом воли. В контексте целого «Восьмистиший» образ Гамлета типологически близок образу лирического героя, чей путь от «сна» и «задыханий» к выходу и преодолению составляет лирический сюжет цикла. С образом Гамлета связан и важнейший образ творчества О.Э.Мандельштама – образ вывихнутого времени. С образом Гамлета связана и особая эстетико-философская оппозиция слов и Слова. Для русской культурной традиции начала-первой половины XX века также характерно противопоставление слов как незначительного и пустого по содержанию множества и Слова как особой онтологической сущности. В седьмом восьмистишии материально выраженным словам как порождению губ. Два других прецедентных имени восьмистишия – Моцарт и Шуберт – вводят в «Восьмистишия» мотив музыки как одного из наиболее важных искусств, наряду с архитектурой, в сознании поэта. Стоит отметить, что логика развития «внутреннего» цикл предполагает наличие «сквозных» образов, проходящих через разные периода творчества поэта и обладающих возможностью диалектического развития. К подобным относится большинство образов, связанных с идеей мировой культуры. Так, обобщенный образ композитора, творца и стихии музыки как особой звучащей архитектуры (что в художественном сознании О. Мандельштама равнозначно понятию гармонии) возникает уже в первых сборниках («Silentium», «Отчего душа так певуча», «Шарманка», «Бах», «Ода Бетховену» и др.). Образ конкретного композитора – Шуберта – впервые возникает в стихотворении 1918 г. «В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа», в котором основной идеей является, по мнению большинства исследователей, противопоставленность органа (как образа, связанного с готикой, т.е. архитектурой) песни, всецело принадлежащей стихии музыки. Связь стихотворения 1918 г. с седьмым восьмистишием прослеживается не только введением имени Шуберта, но и повтором мотива пения птиц. В восьмом восьмистишии мотив мировой культуры связан с ключевым образом стихотворения – величайшим памятником архитектуры, собором Айей-Софией. «АйяСофия». В связи со стихотворением 1912 г. находим в статье М. Гаспарова и П. Нерлера: «<…>О.М. подчеркивает мирную преемственность эпох, накапливающих культурные ценности <…> Айя-София <…>объединяет мир – «запад и восток» (стих 12) как западное и восточное христианство» [1: 78]. Данная идея преемственности найдет свое развитие и в восьмом стихотворении «Восьмистиший». Человечество понимается лирическим героем как «Айя-София/С бесчисленным множеством глаз», [3: 77]. В таком параллелизме находит выражение поэтически-философское представление о человеке и его жизни как о чем-то всеобщем, не имеющем существенных различий по национальным или религиозным признакам. В «Восьмистишиях» присутствие образа Айи-Софии можно опосредованно обнаружить в третьем восьмистишии, общность которого с восьмым устанавливается посредством образа бабочки (в этой связи становится понятным эпитет «мусульманка», имеющий свое происхождение и обоснование в фактах истории собора). Девятое восьмистишие обращается к мотиву мировой культуры в национальном аспекте. В стихотворении упомянуты две совершенно противоположные культуры: иудейская и арабская. Однако главными мотивами восьмистишия являются мотив творчества и опыта, вследствие чего противопоставление снимается. Прием лейтмотивной звукописи в двух последних строках стихотворения соотносится с двумя ключевыми словами: «лепет» и «лепит», [3: 79] . Образ лепки, очевидно, связан ассоциативно с представлениями о создании чего-либо. Известны многочисленные древние притчи и легенды о лепки Богом человека из глины и т.п. Мотив мировой культуры представлен также и на уровне мифологических архетипов. Таким архетипом в цикле является один из древнейших мировых культурных архетипов – архетип. Этот концепт находит свое выражение в ряде образов, имеющих в своей основе форму круга/окружности, таких как образ дуги, образ глаза, купола, Земли. Жизнь планеты осмысляется в круговороте непрекращающихся метаморфоз, которые имеют две смыкающиеся точки, связанные с образом дуги: рождение и смерть, вздох и задыхание, опыт и молчание. Мотив круга в цикле сопрягается даже с противоположными по форме образами: «И клена зубчатая лапа// Купается в круглых углах». В этом оксюмороне емко передана одна из основных философских идей лирики Мандельштама: попытка совместить несовместимое, выйти за пределы рационального традиционного познания в поисках ответов на главные вопросы бытия. В стихотворении ассоциативно связывается мир человека (образ лирического героя «я»), мир природы (лапа клена, бабочки крапа), мир творчества («рисунки слагать на стенах»), мир мировой культуры (Айя-София). Архетип круга главным образом связан с хронотопом цикла – осознанием бесконечности и вечности времени, его цикличности и обратимости. Именно идеи, заложенные в хронотопическом содержании «Восьмистиший» позволяют во многом рассматривать стихотворение «Рождение улыбки» как продолжающее и развивающее мотивный и образный строй цикла. В стихотворении «Рождении улыбки» мотив мировой культуры выражен имплицитно, а единственное эксплицитное его упоминание связано с образом атлантов. Характерная для всего творчества Мандельштама аллюзия на сюжеты и образы античных мифов здесь может получить адекватное истолкование только в контексте целого стихотворения. «Атлантов миг» может быть истолкован как особенно важный, связанный с предшествующими титаническими усилиями, требующий силы и выдержки, свойственной Атланту. Эти смыслы связаны с развитием лирического сюжета в двух предыдущих четверостишиях, представляющих процесс пробуждения дитя в океанском безвластье. Исходом и одновременно итогом такого пробуждения является появление материка, своеобразная связь хаотического «безвластья» океана и гармоничной земли. Соединению стихий земли и воды, реализующийся в образе дитя в стихотворении, в мифе соответствует синкретическое восприятие окружающего пространства в образе Атланта (по представлениям древних, титан стоял, держа небесный свод, на края земной тверди, омываемом океаном, впоследствии получившим название Атлантического). «Атлантов миг» может быть понят как момент преодоления, избавления от груза, давящей и сковывающей тяжести, обретение иного, желанного состояния. Именно эти мотивы освобождения и преодоления тяжести реализуются в целом стихотворения: образ ребенка начинает улыбаться и играть, строчится шов, поднимается материк – происходит преодоление динамики статикой. Это момент апофеоза, наибольшего расцвета сил и жизненной энергии перед моментом исчезновения, смерти, погружения на дно. Тогда в стихотворении «Рождение улыбки» оказывается представлен полный, завершенный круг смены процессов рождения, появления («когда заулыбается дитя» ), развития («углами губ оно играет в славе», «радужный уже строчится шов») и последующего возвращения к первозданному состояния сна, связанному с образом «атлантова мига». «Рождение улыбки», таким образом, содержит развернутую мифопоэтическую картину становления мира и гармонии в пространстве и времени, которая в «Восьмистишиях» лишь намечена отдельными штрихами в связи с образом дитя-ребенка.. В первом восьмистишии образ дитя-ребенка тесно связан с развитием циклического хронотопа, замыкая в себе две точки отсчета кругового циклического времени – «пробуждение» и «засыпание». Момент пробуждения дитя сопрягается с появлением динамического пространства и рождением поэтического текста. Этот единый и нераздельный процесс связан с особыми мифопоэтическими представлениями поэта о вселенной-космосе. Посредством образа ребенка Мандельштам развивает свой вариант мифа о происхождении мира. С этой точки зрения особенно значимым и не случайным понимается название стихотворения «Рождение улыбки», сходное с названиями древних мифов. При этом своеобразии его космогонии заключается в самобытном синкретизме: единовременно с процессом творения мира, связанным с традиционным преодолением хаоса, выделением из первобытной субстанциональной стихии (в данном случае – воды, мирового океана) отдельных материй (материка), происходит рождение поэтического текста. Сложный процесс рождения поэтического текста имеет не линейное, а циклическое развитие во времени, что на художественном уровне отразилось в особом развитии хронотопа. Время «Восьмистиший» и «Рождения улыбки» можно определить как бесконечное и вечное, необратимое время, движущееся по кругу, в составе которого можно условно выделить две «дуги», две точки отсчета, совпадающие друг с другом. В текстах, составляющих «внутренний» цикл эти два этапа развития времени представлены в бинарных оппозициях образов: «задыхания» — «вздох», «жизняночка» — «умиранка», «затверженность» — «избыток», «набросок» — «период», «бездревесность» — «листы», «опыт» — «до опыта», сон — пробуждение и др. В первом восьмистишии представлен этап пробуждения дитя-ребенка, преодоления статического пространства, появления движения и очертаний у пространства. Этому этапу в «Восьмистишиях» соответствует почти все развитие лирического сюжета в «Рождении улыбки». При этом не представляется возможным установить, какой из этапов – пробуждение или засыпание, т.е. так называемое «начало» отсчета движения по круговому циклу или «конец» — являются хронологически первичными. С точки зрения развития событий лирического сюжета в линейной последовательности важным оказывается не выстраивание этапов на временной оси, а лишь выявление и акцентирование переломного периода, связанного с переходом от одного состояния к другому. В развитии же единого для всех произведений цикла внутреннего лирического сюжета кульминационным можно считать момент, связанный со следующими сроками из стихотворения «Рождение улыбки»: «И радужный уже строчится шов // Для бесконечного познанья яви», [3: 109]. В «Восьмистишиях» ему соответствует «И вдруг дуговая растяжка // Звучит в бормотаньях моих». Синкретическому состоянию сна-смерти дитя-ребенка посвящено десятое стихотворение из цикла «Восьмистишия»: «Большая вселенная в люльке // У маленькой вечности спит». В этом стихотворении отражено своеобразное видение поэтом устройства вселенной, заключающееся в неразрывной связи жизни и смерти, сна и пробуждения. Поэт выходит на предельный уровень обобщения, именно в этом стихотворении пространство и время названы эксплицитно: «вселенная» и «вечность». Характерно, что обращение ко второму этапу космогонического процесса у Мандельштама лишено традиционной трагической эмоциональной окраски, которая обычно сопровождает осмысление темы смерти и завершения. Основным преобладающим типом эстетического завершения десятого восьмистишия, как и всего цикла в целом, является именно преодоление трагизма и обретение героико-эпического спокойствия лирического субъекта. При этом особенно важным для понимания мифопоэтической картины мира поэта становится отнесенность исходной трагической ситуации не к сфере миропорядка (судьбы), а к сфере лирического субъекта, «я». Это становится возможным благодаря рождению качественного нового времени и пространства, связанного с приходом творческого вдохновения и созданием поэтического текста. Художественное воплощение этой философско-эстетической идеи реализуется в образе дитя-ребенка, который на всех этапах творчества и во всех сборниках стихотворений Мандельштама связан с положительно оцениваемыми лирическим субъектом реалиями и представлениями. «Внутренняя» циклизация в лирическом творчестве XX века может быть рассмотрена в ряду разнообразных поэтологических явлений и процессов, вызванных глубинным стремлением художественного сознания противостоять хаотичности и дискретности окружающей реальности. Для О. Мандельштама достижение гармонии и единства конкретно-чувственного, предметно-понятийного и эмоционально-волевого уровней познания человеком действительности в ее онтологическом аспекте стало возможно благодаря обращению к идеи мировой культуры. Практически это реализовалось в создании сложной диалектической системы взаимосвязанных мотивов и образов, основная часть которых восходит к тем или иным реалиям мировой культуры. Список использованной литературы 1. Гаспаров М.Л., Нерлер П.М. «Айя-София»// О.Э.Мандельштам, его предшественники и современники: Записки Мандельштамовского общества. Вып.11: Сб. материалов к Мандельштамовской энциклопедии. М.: РГГУ, 2007. 2. Лосев Ф. Эллинистически-римская эстетика. – М., Изд-во МГУ, 1979. 3. Мандельштам О. Э. Собрание сочинений в четырех томах. Т.3 – М., «Арт-Бизнес-Центр», 1993. 4. Тарановский К. Очерки о поэзии О.Мандельштама// О поэзии и поэтике. –М., Языки русской культуры, 2000.
