Обрыв: черновики жизни

Ася Волошина
ОБРЫВ: ЧЕРНОВИКИ ЖИЗНИ
Пьеса в двух действиях с прологом и эпилогом по роману Александра Гончарова «Обрыв».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
РАЙСКИЙ – уже чуть-чуть седеющий петербургский мечтатель
БЕРЕЖКОВА – двоюродная бабушка Райского
МАРФЕНЬКА
|
ВЕРА
| троюродные сестры Райского
ВИКЕНТЬЕВ – образцовый юноша
ЛЕОНТИЙ – однокашник Райского
УЛЬЯНА – жена Леонтия
КРИЦКАЯ – провинциалка
ТУШИН – помещик
МАРК – провинциальный буян
ТИТ НИКОНЫЧ – приятный старик
АЯНОВ – петербургский знакомый Райского (появляется один раз, его может играть кто-то из
артистов, занятых в другой роли)
МАРИНА – прислуга в доме Бережковой
ЕГОРКА – прислуга в доме Бережковой
Девушки в доме Бережковой
Действие происходит на Волге в именье Бережковой и в окрестностях.
ПРОЛОГ.
Райский и эксцентрический субъект – его приятель Аянов – в Петербурге. Допустим, идут по
воображаемому Невскому; время от времени встречают воображаемых прохожих.
АЯНОВ. Только послушай себя: ты говоришь о романе, как о серьезном деле! А, впрочем…
вправду… что с тебя возьмёшь: пиши! Живопись бросил, портрет своей преподобной
холодной красавицы не дорисовал, картину для выставки не кончил… «Музыку – люблю,
говорит, до опьянения» – бросил. Тебе ж больше и нечего делать, как писать романы...
РАЙСКИЙ. Ты не смейся и не шути: в роман все уходит – это тебе не пьеса какая-нибудь –
это, как океан: берегов нет, или не видать; не тесно, все уместится там…
АЯНОВ. Романтиков и прожектеров, друг мой Райский, в наш прагматичный век враз вот и
разглядишь в любой толпе. (Невидимому знакомому.) Моё почтение… От них за версту
благоухает… цветастыми словами.
РАЙСКИЙ. Очень ты, брат, строг.
АЯНОВ. Парник, оранжерея. (Знакомому.) Моё почтенье, князь. Так что ты там про океаны?
1
РАЙСКИЙ. Меня на эту мысль – насчёт романа – навела одна актриса.
АЯНОВ. Актриса? Вот тебе и компания! (Знакомому.) Рад вас приветствовать.
РАЙСКИЙ. Да, это очень смешно. Она милая и хитрая, и себе на уме, как все женщины. Она
мне рассказала: подходил ее бенефис, а пьесы не было – драматургов у нас немного: что у
кого было, те обещали другим. Она и вздумала сочинить сама...
АЯНОВ. «Не боги горшки обжигают!» – пришло, видно, ей в голову
РАЙСКИЙ. Именно! В неделю написала она листов десять. Я просил показать – ни за что!
«Что же, кончили?». «Как ни билась, не доходит до конца, - говорит, - лица все разговаривают
и не могут перестать». Так и бросила.
АЯНОВ. Вот, характер! Прям под стать тебе. Тоже в своём роде… розан.
РАЙСКИЙ. Иронизируй сколько тебе вздумается, Аянов, а только я того мнения, что если б
она писала роман, то, может быть, и не бросила бы.
АЯНОВ. И лица у ней все разговаривали бы до сих пор...
РАЙСКИЙ. А хоть бы и так! С пьесой, известно, сложнее: в ней нужны начало и конец, и
завязка и развязка… я поступлю хитрее. В роман укладывается вся жизнь, и целиком, и по
частям. Пусть будет у меня без берегов.
АЯНОВ. Этак ты и меня в персонажи запишешь?
РАЙСКИЙ. А почему б и нет? Напишу, что ты поздравил меня и предрек мне великое
литературное будущее. Ну-ка? « – Брат, Райский, я убежден, что твой роман переживёт века –
с чувством произнёс Аянов…».
АЯНОВ. А если заартачусь?
РАЙСКИЙ. Так напишу… так напишу, что у тебя подагра. Или ревматизм…
АЯНОВ. Что-то настроение у тебя больно игривое… А впрочем… Пиши, что взбрело на ум –
всё равно не докончишь. Учить тебя ещё… вон седина уж на висках. (Знакомому.) Безмерно
рад-с, безмерно рад-с. Одно слово: парник!.. Цветник!.. Клумба!
РАЙСКИЙ. А вот, кстати, и о клумбах. Я получил письмо. Из своей волжской деревни, от
бабушки. Ты ведь знаешь: у меня двоюродная бабушка, воспитывавшая меня. Отличнейшая
женщина по сердцу….
АЯНОВ. О боги, умоляю вас, избавьте. И здесь портретный очерк. Скука, скука!
РАЙСКИЙ. Паяца и циника сейчас разглядишь в любой толпе. От него благоухает….
АЯНОВ. …Так что же бабушка??
РАЙСКИЙ. Зовёт приехать. Там благодатный край...
АЯНОВ. Дай угадаю: маленькое царство, уютный уголок, приют спокойствия и праздности…
толпятся вишни, яблони, что там ещё? О прозреваю, да: аллея лип. Не угадал? (Прохожему.)
Прошу простить. Я вас не ушиб? Малиновки, иволги, чижи, стрижи, щеглы, Иван-да-Марьи, а
по ночам так даже соловьи – заглядение.
РАЙСКИЙ. Как ты, однако, зол.
АЯНОВ. Двор полон всяческой домашней птицы, разношерстных собак… Аркадия! Эдем!
Олимп! Два завтрака, обед и полдник. Ужин в восьмом часу. Потом кефиру. И в довершение
всего: уж не женить ли она тебя намерилась?
РАЙСКИЙ. Может, и так, на это же, однако, я не поддамся. А поехать – поеду. Уж более
десяти лет там не был. Троюродные сёстры подросли…
2
АЯНОВ. Троюродные?… это любопытно.
РАЙСКИЙ. Марфенька, бабушка, Верочка… Будем же смотреть, что за сюжеты бог дал мне?
На что они годятся: в роман, в драму или только в идиллию?
АЯНОВ. Но это же скучно, брат, и только; скучно, скучно, скучно…
СЦЕНА 1.
В воображаемый бесплотный Петербург врывается очень реалистичный и осязаемый
хоровод деревенских девушек. Кружит друзей и вскоре в вихре «уносит» Аянова из сцены, где
ему уже не место.
Вообще дворовые люди в эпизодах, происходящих в доме бабушки, часто толпятся на сцене и
создают обстановку – то перины принесут, то яства…
АЯНОВ (уносясь). Скука, Райский! Дикость, дремучесть. (Девушка целует его.) И
неотесанность.
РАЙСКИЙ (кружась с девушками). Великолепный, свежий материал. Рай для художника.
Характеры, пейзажи…
АЯНОВ. Ну, бог с тобой! Необыкновенный ты всё-таки человек. Хорошего же – от души –
романа.
Унеся Аянова, хоровод схлынул. И нашим взорам предстала Марфенька. Она кормит птиц.
МАРФЕНЬКА. Цып, цып, ти, ти, ти! гуль! гуль, гуль. Прочь, прочь. Ах ты, жадный! Кому ни
брошу, везде схватит!
РАЙСКИЙ. Ну, вот, а ты говоришь «скука». Тут целый дар небес. Это, должно быть,
троюродная сестрица. Но которая: Верочка или Марфенька? Милая девушка…
Error! Not a valid link.Гусенка, барин, не видали?
РАЙСКИЙ. Сестрица!
МАРФЕНЬКА. Братец? Братец! Братец приехали…
Вместо того, чтоб кинуться к нему, кидается куда-то в сторону. Убегает. И кругом сплошь
визг, переполох и бегство.
РАЙСКИЙ (один; как будто повесть пишет). «В одну минуту, как будто по волшебству, брат,
всё исчезло. Воробьи, мимо его носа, проворно и дружно махнули на кровлю. Наш герой не
успел уловить, как и куда пропала девушка… Но он, своим зорким наметанным глазом
художника, успел разглядеть большие темно-серые глаза, кругленькие здоровые щеки, белые
тесные зубы, светло-русую, вдвое сложенную на голове косу и вполне развитую грудь;
рельефно отливавшуюся в тонкой белой блузе…»
БЕРЕЖКОВА. Ах, ты проказник!
РАЙСКИЙ. Бабушка!
БЕРЕЖКОВА. Где ты пропадал? Ведь я тебя целую неделю жду: спроси Марфеньку – мы не
спали до полуночи, я глаза проглядела. Ах, Боренька! Марфенька испугалась, как увидела
тебя, и меня испугала – точно сумасшедшая прибежала. Марфенька! где ты? Поди сюда.
Ждала со мной, не ложилась спать, ходила навстречу, на кухню бегала. Ведь каждый день
твои любимые блюда готовим. Кирюшка, Еремка, Матрешка! Куда это все спрятались. Вот
Матрешка: помнишь ли ты ее? А ты подойди, дурында, что стоишь?
3
ДЕВУШКА. Оробела, барыня, не смею!
Райский обнимает её.
ДЕВУШКА. Ах!
Все смеются.
БЕРЕЖКОВА. Позови людей, старосте скажи, всем, всем: хозяин, мол, приехал, настоящий
хозяин! Милости просим, батюшка! милости просим в родовое гнездо! На тебе ключи, изволь
командовать, требуй отчета от старухи.
МАРФЕНЬКА. Бабушка…
РАЙСКИЙ. Дай мне хоть с сестрой обняться. Ну-ка, подойдите-ка, сударыня. Какая прелесть!
И это моя сестра Марфа Васильевна! А где же другая?
БЕРЕЖКОВА. У попадьи гостит.
РАЙСКИЙ. А гусенка отыскали, Марфа Васильевна!? (пытается поцеловать руку.)
БЕРЕЖКОВА. Вы оба с ума сошли. Разве этак здороваются? Это еще что за «Васильевна»
такая? Ты разве разлюбил ее? Марфенька, а не Марфа Васильевна! Этак ты и меня в Татьяны
Марковны пожалуешь! Поцелуйтесь: вы брат и сестра.
МАРФЕНЬКА. Я не хочу, бабушка: вон он дразнит меня гусенком... Подсматривать не
годится!..
Поцелуй.
РАЙСКИЙ. Вот это я понимаю! Вот это девушка. Милое дитя! Тебе не надо притворяться
стыдливой!
БЕРЕЖКОВА. Сколько, милый Боренька, слов! Ты давай-ка счёты у меня прими. Весь отчёт,
всё здесь, всё у бабушки, как у Боженьки за пазухой. Человек про своё добро должен
понимать.
РАЙСКИЙ. Бабушка! Милая моя, добрая, властная! Ничего не изменилось! Ах, помню, как
сейчас вот помню, бабушка, прежний приезд. Кофе, чай, булки, завтрак, обед – все это
опрокинулось на студента, еще стыдливого, робкого, нежного юношу, с аппетитом ранней
молодости… и всему он сделал честь.
БЕРЕЖКОВА. А бабушка почти не сводила глаз с него.
РАЙСКИЙ. Ну, что ж переменился? Переменился, Марфенька?
МАРФЕНЬКА. Нет, всё такой же. Как когда, помнится, мы тут бегали, рисовали...
РАЙСКИЙ. Неужели помнишь?
МАРФЕНЬКА. Бабушка, я помню или нет?.
БЕРЕЖКОВА. Вот хитрая, ишь, соловьём залилась. Усы тебе к лицу. А бороду сбрей!
жениться тебе пора! Нет, не перечь! Есть вот тут в соседнем именье прекрасная девушка на
примете у Берестовых…. Ты посмотри: седые волоски. Рано, батюшка мой, стареться начал!
РАЙСКИЙ (романтически). Это не от старости, бабушка!
БЕРЕЖКОВА. Отчего же? Здоров ли ты?
РАЙСКИЙ. Здоров, живу. Вот вы, слава богу, такая же. Не стареетесь: такая же красавица!
Знаете: я не видал такой старческой красоты никогда...
БЕРЕЖКОВА. Спасибо за комплимент, внучек. И то дело, под пятьдесят уже: старуха. Ну, вот
что! Соловья-то баснями не кормят. Мы здесь потрохов наготовили, студеня...
4
РАЙСКИЙ. Бабушка, да я не голоден.
БЕРЕЖКОВА. Не голоден?? Здоров ли?
МАРФЕНЬКА. А я и сейчас рисовать люблю. И с натуры. И из воску умею лепить цветы!
РАЙСКИЙ. А музыкой занимаешься?
МАРФЕНЬКА. Да, играю на фортепиано.
РАЙСКИЙ. А Верочка?
МАРФЕНЬКА. Нет, она не любит.
РАЙСКИЙ. Рукоделье?
МАРФЕНЬКА. Нет.
РАЙСКИЙ. Читает?
МАРФЕНЬКА. Читает, только никогда не скажет что и книги не покажет.
БЕРЕЖКОВА. Да, та совсем дикарка. Пирогов с морковью, отведаешь? Еще гуся, барбарису
моченого...
РАЙСКИЙ (улучив момент). Бабушка, да я по пути в трактире поел.
БЕРЕЖКОВА. В трактире?? Божечки святый! Ты слышала? Как шалапут какой, беспутник.
Как, прости-господи, Марк Волохов!..
РАЙСКИЙ. Это еще что за птица?
БЕРЕЖКОВА. Ой, и не спрашивай! Бродяга и охальник. Но подумайте: мой внук в трактире!...
РАЙСКИЙ. Ну, не то что в трактире… так… На одной станции я пил чай, на другой – молоко,
ел мед, пряники...
БЕРЕЖКОВА. Всякую дрянь! Как с дороги не поесть: это уж обычай такой! Вот бульону, вот
цыпленка... Еще пирог есть... Да кулебяки, кулебяки-то. Странный человек!
Во время спора дворня может бестолково носиться сначала с блюдами, потом с счетами и,
как и в прошлой сцене с Аяновым, сметать в итоге и бабушку, и Марфеньку.
БЕРЕЖКОВА. Тогда за дело.
РАЙСКИЙ. За какое?
БЕРЕЖКОВА. Как же? Отчёт! Я каждый день по два – по три часа счеты пишу. Напрасно что
ли? Ведь ты читал мои счеты?
РАЙСКИЙ. Нет, бабушка, не читал.
БЕРЕЖКОВА. Как же, там все показано, куда поступали твои доходы, ты видел?
РАЙСКИЙ. Нет, не видал. Фантастическая женщина. Нежто не приятней приглядываться к
синему небу, к меловым горам за Волгой…
БЕРЕЖКОВА. Ты, Борюшка, прости меня: а ты, кажется, полоумный!
РАЙСКИЙ. Может быть, бабушка.
БЕРЕЖКОВА. Куда же ты девал ведомости об имении, что я посылала тебе? С тобой они?
РАЙСКИЙ. Ох, бабушка, да рвал.
БЕРЕЖКОВА. Рвал??
РАЙСКИЙ. Рвал. И теперь разорву.
5
БЕРЕЖКОВА. Я тут тружусь, сижу иногда за полночь, пишу, считаю каждую копейку: а он
рвал! Ведомости о крестьянах, об оброке, о продаже хлеба, об отдаче огородов...
РАЙСКИЙ. О… чует моё сердце, так просто мне от счётов не отделаться. Ну так вот что:
пошлите за чиновником в палату и велите написать бумагу: дом, вещи, землю, все уступаю я
милым моим сестрам, Верочке и Марфеньке, в приданое...
БЕРЕЖКОВА. Не бывать этому! Это тебе от покойницы матушки досталось. Я лучше с ними
по миру пойду, чем приму.
РАЙСКИЙ. Марфенька! Скажи, а ты хотела бы выпорхнуть из этого гнездышка?
МАРФЕНЬКА. Нет, ни за что! Бросить цветник?? как это можно!
РАЙСКИЙ. И Верочка тоже?
МАРФЕНЬКА. Она еще пуще меня: она ни за что не расстанется с старым домом... Она
умрет, если ее увезут, – мы обе умрем.
РАЙСКИЙ. Ну, так это дело решенное: вы с Верочкой принимаете от меня в подарок все это,
да?
МАРФЕНЬКА. Да... братец...
БЕРЕЖКОВА. Не сметь! Бесстыдница! Где ты выучилась от чужих подарки принимать?
Кажется, бабушка не тому учила; бабушка весь век свой чужой копейкой не поживилась...
Стыдно, стыдно! Верочка ни за что бы у меня не приняла: та – гордая!
МАРФЕНЬКА. Сами же давеча... сказали, что он нам не чужой, а брат, и велели поцеловаться
с ним; а брат может подарить.
РАЙСКИЙ. Это логично! Против этого спорить нельзя. Итак, решено: это все ваше, я у вас
гость... И сейчас иду в город.
БЕРЕЖКОВА. Не бери! Скажи: «не хочу, не надо, мы не нищие, у нас у самих есть имение».
МАРФЕНЬКА (лукаво). Не хочу, братец, не надо... Только садик один возьму!
РАЙСКИЙ. Не только садик, а всё. (Вслед). Бабушка, милая, не серчай и к ужину не ждите.
Мне ведь ещё старые места надо посмотреть, да со старым другом повидаться…
БЕРЕЖКОВА. Невозможный человек!
РАЙСКИЙ. Какая женщина! Нет, в роман, в роман, непременно в роман.
СЦЕНА 2.
Появляется УЛЬЯНА.
УЛЬЯНА. Борис Павлович? Глазам не верю, вы ли это? Как возмужали и... похорошели!
Леонтий, Леонтий, посмотри, кто к нам приехал! Да проходите ж, проходите!
Входит Леонтий с кипой книг, из-за которой ничего не видит. (Или, может быть, он
выкатывает их на столе, который потом будет расчищать для обеда).
РАЙСКИЙ (нарочито измененным голосом). Не помочь ли вам с ношей, доблестный Сизиф?
ЛЕОНТИЙ. Позвольте узнать, с кем я имею честь...
РАЙСКИЙ. Ну, ты, я смотрю, последнюю зоркость на допотопные премудрости выменял,
брат?
ЛЕОНТИЙ. Борис? Борис! Да ты ли? Боренька. Друг, милый, однокашник! Жена! Уленька!
Поди же, посмотри, кто у нас!
6
УЛЬЯНА. А я ему что говорю? Раззява.
Входит вновь; сразу видно, что она занималась сейчас не столом, а своим нарядом.
УЛЬЯНА (Райскому). Вы всех здесь с ума сведете, меня первую... Помните?.. Помните, как
свежо было в саду, когда ещё юность, и папенька обеды давал для миловидных студеозусов.
Вы говорили мне: «пахнет гелиотропом… вдовий цвет»… Что ж, позабыли?
РАЙСКИЙ. Гхм… Леонтий…
УЛЬЯНА. А Леонтий – что? Он как тогда от своих талмудов глаз не отрывал так и теперь не
смотрит. Так ведь?
ЛЕОНТИЙ. Дивная моя! Клеопатра! Сокровище!
УЛЬЯНА. Так не забыли меня: помните?
ЛЕОНТИЙ. Еще бы не помнить! Как же тебя не помнить, Клеопатра! Да радуйся же, Уля: что
ты уставила на него глаза и ничего не скажешь? Скажи – salve, amico.
УЛЬЯНА. Ну, ты свое: я и без тебя сумею поздороваться, не учи!
ЛЕОНТИЙ. Не знает, что сказать лучшему другу своего мужа! Ты вспомни, что он
познакомил нас с тобой; Борис, Борис! Как мы просиживали ночи, читывали... А в школе
защищал от забияк…
УЛЬЯНА. Ну, вспомнил тоже. Это и неинтересно!
ЛЕОНТИЙ. И ударил ты меня за все школьные годы всего-то раз.
УЛЬЯНА. Неужто били?
РАЙСКИЙ. Полно, быть не может. Я не помню.
ЛЕОНТИЙ. Один раз я нечаянно на твоем рисунке на обороте сделал выписку: ты взбесился!
А в другой раз... ошибкой съел что-то у тебя...
УЛЬЯНА. Не рисовую ли кашу?
ЛЕОНТИЙ. Вот, она мне этой рисовой кашей житья не дает, уверяет, что я незаметно съел три
тарелки и что за кашей и за кашу в нее влюбился. Что я, в самом деле, урод какой что ли!
УЛЬЯНА. Нет, ты у меня «умный, добрый и высокой нравственности».
ЛЕОНТИЙ. Что ж ты всё стоишь у меня? А потчевать гостя?
УЛЬЯНА. Да чем у нас кормить-то? Срам один.
РАЙСКИЙ. Что подадите, тем и буду сыт…
УЛЬЯНА. Слышишь, гость голоден. Ты бы хоть книги свои разобрал.
ЛЕОНТИЙ. Клеопатра! Она святая! Просто святая!
УЛЬЯНА (пока Леонтий неуклюже возится с книгами). Вам если тут, в нашей вороньей
глухомани, начнут что про меня шептать, так вы не верьте.
РАЙСКИЙ. Что же это, Ульяна Андреевна?
УЛЬЯНА. Не верьте – это глупости, ничего нет... Про мсье Шарля.
РАЙСКИЙ. Что мне за дело? Я и слушать не стану...
УЛЬЯНА. И приходите к нам почаще... вы, бывало, любили...
РАЙСКИЙ. Ульяна Андреевна, вы все еще помните прошлые глупости! Право, это странно…
УЛЬЯНА. Немного мне осталось... Мужчины счастливы: они хоть в пятьдесят лет ещё могут
романы заводить...
7
ЛЕОНТИЙ. Я и не спросил, как у тебя? Что в доме-то творится? Что Татьяна Марковна, что
Марфенька, что Вера?
РАЙСКИЙ. Вера? Я ещё и не видел её. Она за Волгой гостит.
УЛЬЯНА (шёпотом). Так вы теперь не влюбитесь в меня?
РАЙСКИЙ. Полноте: ни в вас, ни в кого! Мое время уж прошло: вон седина пробивается! И
что вам за любовь – у вас муж, у меня свое дело... Мне теперь предстоит одно: искусство и
труд. Жизнь моя должна служить и тому и другому...
ЛЕОНТИЙ. Вот, я управился. Всё чисто. Ты садись. Вели, Уленька, давать, что есть – скорее.
Пойдем, Борис, поговорим...
Ульяна уходит.
РАЙСКИЙ. Всё такой же! Только в древность, в дряхлость провалился ещё больше, да пылью
книжной покрылся на целую пядь. Помилуй, Леонтий; ты ничего не свершаешь для своего
времени, ты пятишься, как рак. Оставим римлян и греков – они сделали свое. Будем же делать
и мы, чтоб разбудить это болотце. Будем превращать эти обширные кладбища в жилые места,
встряхивать спящие умы от застоя!
ЛЕОНТИЙ. Как же это делать?
РАЙСКИЙ. Я буду рисовать эту жизнь, отражать, как в зеркале, а ты...
ЛЕОНТИЙ. Ты художник! Всегда им был! А я так… моллюск. Рисовать… Да, как твоя
великая картина к выставке? Дописал?
РАЙСКИЙ. Черт с ними, с большими картинами! Художество мое теперь вот здесь, здесь
образы, звуки, формы, огонь... В одну большую картину надо всю жизнь положить, а не
выразишь и сотой доли…
ЛЕОНТИЙ. Что же ты делаешь теперь?
РАЙСКИЙ. Есть одно искусство: оно лишь может удовлетворить современного художника –
искусство слова. Оно безгранично. Туда уходит и живопись, и музыка. Я пишу роман.
ЛЕОНТИЙ. Ро-ман…
РАЙСКИЙ. И в нём вся жизнь, Леонтий… А ведь жизнь… она везде достанет, и тебя
достанет! Что ты тогда будешь делать, неприготовленный к ней?
ЛЕОНТИЙ. А я… я приготовлен. У меня столько учителей! Смотри: вот они все живые здесь
– в этих книгах. Учи их жизнь и живи, учи их ошибки и избегай, учи их добродетели и, если
можно, подражай. Да трудно! Их лица строги, черты крупны, характеры цельны и не
разбавлены мелочью. Не поднять и подвигов их! Мы и давай выдумывать какую-то свою,
новую жизнь! Не верю я в этих нынешних великих людей... И я ведь, брат, всё ж таки не так
бесполезен, как ты говоришь, я же всё ж таки учу… Всё в этих книгах… Ах, да! Ведь я же
виноват! Я виноват, я так смертельно виноват перед тобою!
РАЙСКИЙ. О чём ты?
ЛЕОНТИЙ. Так виноват, что и казнить меня – преступно мало. Я ведь писал тебе, ты ведь всё
знаешь. Затем и приехал, чай? Что же…. Что же ты со мной сделаешь... за библиотеку?
РАЙСКИЙ. За какую библиотеку? Что ты мне там писал? Я ничего не понял! Какой-то Марк
книги рвал...
ЛЕОНТИЙ. Сколько горя наделал! Вот посмотри! Вот что он сделал из Вольтера. А вот тебе
Дидро, а вот перевод Бэкона, а вот Макиавелли...
РАЙСКИЙ. Ты точно бабушка: та лезет с какими-то счетами, этот с книгами! Разве я за тем
приехал, чтобы вы меня со света гнали?
8
ЛЕОНТИЙ. Борис! Ты говоришь так лишь потому, что не ведаешь масштаба разорения. Я
открою. Я всё тебе открою. Это… это хуже, чем в древних Сиракузах! проклятый Марк!
Иезувер, иезуит, воришка! Вот у меня весь каталог. Все своей рукой написал!
РАЙСКИЙ. Отстань, я тебе говорю!
ЛЕОНТИЙ. Ты вот садись на кресло и читай вслух по порядку, а я влезу на лестницу и буду
тебе показывать книги. Они все по нумерам ...
РАЙСКИЙ. Вон что выдумал! Отстань, я есть хочу.
ЛЕОНТИЙ. Нет, что ты, что ты? Тут не до еды. Ведь тут прямое разорение. Разграбление
достояния. И виной тому я. Ты мне доверил, а я не доглядел.
РАЙСКИЙ. Послушай: я тут вздумал… А тебе хотелось бы иметь такую библиотеку?
ЛЕОНТИЙ. Мне? Такую библиотеку? Такую библиотеку? Мне? С ума сойду! Тут одного
Макиавелли…
РАЙСКИЙ. Ну, так возьми себе эти книги в вечное и потомственное владение, но на одном
условии...
ЛЕОНТИЙ. Мне, взять эти книги! Не шути, Борис: у меня в глазах рябит... Нет, vade retro,
vade retro, vade retro. Не обольщай...
РАЙСКИЙ. Я не шучу.
УЛЬЯНА (входя). Бери, когда дают!
ЛЕОНТИЙ (угрожающе). Лукреция! Не искушай и ты.
УЛЬЯНА. Вы Борис Павлович, не удивляйтесь. Я – и Клеопатра, и какая-то Постумия, и
Лавиния, и Корнелия, еще матрона... Ты лучше книги бери, когда дарят! А то Борис Павлович
подарит мне...
ЛЕОНТИЙ. Не смей просить! А мы что ему подарим? Тебя, что ли, отдам?
УЛЬЯНА. Отдай: я пойду – возьмёте меня?
РАЙСКИЙ. Ну, если не берешь, так я отдам в гимназию: дай сюда каталог! Сегодня же
отошлю к директору...
ЛЕОНТИЙ. Помилуй! Ты не знаешь директора! Это значит, гимназия не увидит ни одной
книги... Ему столько же дела до книг, сколько мне до духов и помады... Беру, беру! Только ты
не хочешь ли из жалованья вычитать, я все продам, заложу себя и жену...
УЛЬЯНА. Вот видите, какое отношение…
ЛЕОНТИЙ. …и по гроб жизни за тебя Бога молить буду. Так на каком же условии?
РАЙСКИЙ. Да, на самом же простом! Не поминай просто мне больше о книгах – и баста. И
теперь же обедать, или я к бабушке уйду. Проголодался с вами.
ЛЕОНТИЙ. Согласен! Так и быть, согласен, благодетель! А в гимназии – даже не думай –
растаскают, разорвут – хуже Марка!
РАЙСКИЙ. Да что ж это за Марк такой? Что за фигура?
ЛЕОНТИЙ. Фигура… Да, ведь я ж тебе писал.
СЦЕНА 3.
Оставляя грязные следы на полу, входит Марк.
9
МАРК. Дай мне скорее другие панталоны, да нет ли вина? О, да тут гости.
ЛЕОНТИЙ. Что это, откуда ты?
МАРК. Панталоны, римлянин!
ЛЕОНТИЙ. Пожалуйста, в той комнате в шкапе.
Марк выходит.
ЛЕОНТИЙ (торопливо). Вот, это Марк. Тот самый. Не взыщи. Он сюда сослан под присмотр
полиции. И книги…Я ведь писал…
РАЙСКИЙ. Так вот и есть фигура. Собственной персоной.
УЛЬЯНА. Марк Волохов.
Марк входит в сухих панталонах.
ЛЕОНТИЙ (ещё с неловкостью). Где это ты вымок так?
МАРК. Через Волгу переезжал в рыбачьей лодке, да у острова дурачина-рыбак в тину попал.
РАЙСКИЙ. Леонтий! Ты нас и не представил друг другу!
МАРК. Постой! Я сам представлюсь! Честь имею рекомендоваться: Марк Волоков,
пятнадцатого класса, состоящий под надзором полиции чиновник, невольный здешнего города
гражданин!
РАЙСКИЙ. Что же вы здесь делаете?
МАРК. Да то же, я думаю, что и вы... Или что вскорости начнёте.
РАЙСКИЙ. Хотите сказать, что вы любите искусство: вы артист, может быть?
МАРК. А вы... артист?
ЛЕОНТИЙ. Как же! Я тебе говорил: живописец, музыкант... Теперь роман пишет: смотри,
брат, как раз тебя туда упечет. А много уж написано?
МАРК. Ручаюсь, что не больше предисловия. А я… Да, я артист. Только в другом роде. Я
такой артист, что купцы называют «художник». Бабушка ваша, я думаю, вам говорила о моих
«произведениях»!
РАЙСКИЙ. Она слышать о вас не может.
МАРК. Ну, вот видите! А я у ней пока всего сотню какую-нибудь яблок сорвал через забор! И
то не без некоторого одного позволения.
РАЙСКИЙ. Яблоки мои: я вам позволяю, сколько хотите...
МАРК. Благодарю: как раз без вашей милости я обойдусь вполне. Так слаще.
РАЙСКИЙ. Я хотел видеть вас: мне тут о вас наговорили...
МАРК. И что ж?
РАЙСКИЙ. Мало хорошего...
МАРК. Вероятно, вам сказали, что я разбойник, изверг, ужас здешних мест!
РАЙСКИЙ. Почти...
МАРК. Ну, так и не сходить ли нам в трактир? Там и сойдёмся поближе. Или разойдёмся… А
тут у них, я вижу, мсье Шарль опять всё вино выпил. Всухомятку потчуют. А я у вас, прошу
заметить, кстати, книги рвал. Прочитаю и вырву страницу на папиросу. Вот он, я думаю,
сказывал...
ЛЕОНТИЙ. Я рад, что он сам заговорил! Так бы и надо было сначала отрекомендовать тебя...
10
МАРК. Ну, господин артист, коллега, решаетесь на трактир?
РАЙСКИЙ. Да мне, пожалуй, и домой пора. Я вас оставлю.
ЛЕОНТИЙ. А его куда же я дену?
РАЙСКИЙ. Приюти его тут. Я вижу, не впервой
ЛЕОНТИЙ. Да, скажешь, оставь козла в огороде! С моими книгами! Если б можно было
передвинуть его с креслом туда, в темненькую комнату, да запереть! Нет, уж он еще, пожалуй,
проснется ночью, и до Горация доберётся.
Марк и Райский смеются.
МАРК. Как сам библиотекой завладел, так стеречь её и покрепче стал. И правильно. Гнать
таких надо, как я, от всего высокого – хоть сколько-нибудь.
РАЙСКИЙ (сквозь смех). Так вот вы какой артист!
МАРК. Да, я не то, что вы: я не как-все-артист. Ведь у нас все артисты: одни лепят, рисуют,
бренчат, сочиняют. Другие ездят в палаты, в правления, третьи сидят у своих лавок и играют в
шашки – везде искусство! А я попробовал, да не по мне. В последний раз вас спрашиваю,
идёте в трактир?
РАЙСКИЙ. Ну, хорошо, пожалуй. (Хозяевам.) Ну, я к вам на днях зайду – ещё наскучить
успею. А ты тут береги позорчей своё сокровище…
ЛЕОНТИЙ. Библиотеку?
РАЙСКИЙ. Же-ну! «Римлянин». Моё почтение, Лукреция.
СЦЕНА 4.
МАРК. Замёрз. Смерть хочется выпить. Так поможете трактир осадить?
РАЙСКИЙ. Пожалуй, это можно сделать и без осады...
МАРК. Нет, теперь поздно, так не дадут – особенно когда узнают, что я тут: надо взять
штурмом. Закричим: «Пожар!», тогда отворят, а мы и войдем.
РАЙСКИЙ. Боже мой, ночной шум – как это можно?
МАРК. А! испугались полиции: что сделает губернатор, как примет это общество, дамы? Ну,
прощайте, я есть хочу и один сделаю приступ...
РАЙСКИЙ. Постойте, у меня другая мысль, забавней этой. Моя бабушка – я говорил вам, не
может слышать вашего имени и, говорят, еще недавно спорила, что ни за что и никогда при
всей своей щедрости вас не накормит...
МАРК. Ну, так что же?
РАЙСКИЙ. Пойдемте ужинать к ней: да кстати уж и ночуйте у меня! Я не знаю, что она
сделает и скажет, знаю только, что будет смешно.
МАРК. А вы уверены, что достанем у ней ужин? Я очень голоден.
РАЙСКИЙ. Достанем ли ужин у Татьяны Марковны? Наверное, можно накормить армию
солдат.
Появляются заспанные девушки. Поют то же, что в первой сцене, только шёпотом.
РАЙСКИЙ. Т-сс! Тихо же. Перин, перин несите. И, Марина, хорошо бы чего-нибудь сладкого!
Пирожного не осталось?
11
МАРК. Что за пирожное? нельзя ли сделать жженку? Есть ли ром?
МАРИНА. Должно быть, есть: барыня на «пудень» выдавали повару на завтра: я посмотрю в
буфете...
МАРК. А сахар есть?
МАРИНА. У барышни в комнате, я достану.
МАРК. И лимон!
Все расходятся, Райский и Марк устраиваются на перинах.
РАЙСКИЙ. Итак...
МАРК. Итак?..
РАЙСКИЙ. Давно ли вы здесь в городе?
МАРК. Года два...
РАЙСКИЙ. Верно, скучаете.
МАРК. Я стараюсь развлекаться…
РАЙСКИЙ. Извините... я...
МАРК. Пожалуйста, без извинений! спрашивайте напрямик. В чем вы извиняетесь?
РАЙСКИЙ. В том, что не верю вам...
МАРК. В чем?
РАЙСКИЙ. В этих развлечениях… в этой роли, которую вы... или виноват.
МАРК. Опять «виноват»?
Входит Марина.
О, расторопная какая, молодец! (Начинает делать пунш.) Побудешь с нами? Выпьешь?
РАЙСКИЙ. Марк!
МАРИНА. Рада бы, да у меня там муж под окнами караулит. Обезумел совсем от ревности,
окаянный.
МАРК. Ну, так иди. Мы, если что понадобится, позовём ещё. Так что за роль такая?
РАЙСКИЙ. Которую вам приписывают.
МАРК. У меня нет никакой роли: вот мне и приписывают какую-то.
РАЙСКИЙ. Но ведь в нас есть потребность что-нибудь делать: а вы, кажется, ничего...
МАРК. Вы как будто бы у себя самого спрашиваете. А вы что делаете? Покажите же мне
образчики вашего искусства.
РАЙСКИЙ. Теперь ничего нет: вот, впрочем – безделка: еще не совсем кончено...
МАРК. А ведь хорошо!.. У вас немного и талант!
РАЙСКИЙ. Гхм… Благодарю за «лестный» отзыв.
МАРК. Очень хорошо… бы... да... голова велика, плечи немного широки...
РАЙСКИЙ. Да у вас глаз!
МАРК. Лучше всего этот светлый фон в воздухе и в аксессуарах. Вам бы нарисовать сестру.
Хотя бы Марфеньку.
РАЙСКИЙ. А вы знаете Марфеньку?
12
МАРК. Знаю.
РАЙСКИЙ. А Веру?
МАРК. И Веру знаю. Выпейте: готова.
РАЙСКИЙ. Где же вы их видали? Вы в доме не бываете.
МАРК. В церкви.
РАЙСКИЙ. В церкви? Как же говорят, что вы не заглядываете в церковь?
МАРК. Не помню, впрочем, где видел: в саду, где яблоки, встречал... Ну, хороша? Вам
странно смотреть, что я пью? это от скуки и праздности... делать нечего!
РАЙСКИЙ. Так ведь от нас зависит быть праздным или не быть... С вашим умом,
образованием и способностями…
МАРК. Почем вы знаете мой ум, образование и способности?
РАЙСКИЙ. Я вижу...
МАРК. Что же вы видите? Что я умею лазить через заборы, рву книги и яблоки, ем много,
пью... видите!.. Вы морщитесь: не бойтесь, я не сожгу дома и не зарежу никого. Вы тоже,
может быть, умны... я еще не знаю, а может быть, и нет, а что способны, даже талантливы, –
это я вижу. Следовательно, больше вас имею права спросить, отчего же вы ничего не делаете?
РАЙСКИЙ. Я...все-таки...
МАРК. Портрет написали? Да вы портретист, что ли? Нет, ничего вы не сделаете: куда вам!
РАЙСКИЙ. Отчего нет? почему вы знаете?
МАРК. …и глаза у вас горят всего от одной рюмки. Выпейте ещё; не хотите ли?
РАЙСКИЙ. Вы не верите в намерения?..
МАРК. Как не верить: ими, говорят, вымощен ад. Нет, вы ничего не сделаете, и не выйдет из
вас ничего, кроме того, что вышло, то есть очень мало.
Райский достаёт блокнот.
МАРК. Обо мне? «Холодный, злой, без сердца!». Да не смущайтесь, позволенья не просите.
Всё равно ведь не докончите.
РАЙСКИЙ. Не понимаю только, почему вы видите в этом повод для злорадства?
МАРК. Много у нас этаких.
РАЙСКИЙ. Зато я не топлю дар в вине.
МАРК. Да, не пьете: это правда: это улучшение, прогресс! Впрочем, чад бывает различный: у
кого винные пары бросаются в голову, у другого... Не влюбчивы ли вы? Что, кажется, попал?
РАЙСКИЙ. Почему вы знаете?
МАРК. Кто вино, кто женщин, кто карты, а художники взяли себе все.
РАЙСКИЙ. Вино, женщины, карты! Когда перестанут считать женщину каким-то
наркотическим снадобьем и ставить рядом с пороками? Женщина – самое высокое создание
природы. Самое совершенное воплощение красоты, достойное поклонения. Самое… да что я
вам всё это говорю?
МАРК. Верно, уж влюблены в Марфеньку? Не прочь сыграть какой-нибудь романчик, даже
драму?
РАЙСКИЙ. Милостивый государь!
13
МАРК. Тише, бабушка услышит!
РАЙСКИЙ. Милостивый государь…
МАРК. «…если я вас до сих пор не выбросил за окошко, то вы обязаны этим тому, что вы у
меня под кровом!» Так, что ли, следует дальше? Ха, ха, ха!
РАЙСКИЙ. Нет, вы обязаны тому, что вы пьяны! (Вырывает из блокнота лист и комкает.)
МАРК. Я вам надоел?
РАЙСКИЙ. Не то что надоели, а перестали занимать меня. Я вас вижу и знаю. Прочь, прочь,
ошибка! – я не возьму вас в персонажи.
МАРК. Ну, хорошо же, я готов ретироваться. Однако же, а propos, раз уж вы решили так
бесцеремонно от меня избавиться, дайте мне рублей сто взаймы.
РАЙСКИЙ. Вот это ново! Как же вы мне их отдадите, если я от вас, как вы говорите,
избавляюсь?
МАРК. А я вам их никак и не отдам.
РАЙСКИЙ. Что это, шутка?
МАРК. Какая шутка! Огородник, у которого нанимаю квартиру, насчёт платы пристает. Мы
оба в затруднении...
Райский в недоумении от такого поворота достаёт деньги.
Марк с достоинством, но всё же незаметно подбирает и прячет у себя скомканный листок.
МАРК. Тут только восемьдесят: вы меня обсчитываете.
РАЙСКИЙ. Больше нет: деньги мои спрятаны у бабушки.
МАРК. Ну, довольно с меня и так. Однако ж, чувствую, что хочется вам выделить мне пару
сентенций напоследок. Что ж, я готов. Итак: «…занимают деньги и не отдают…»
РАЙСКИЙ. …праздные повесы, которым противен труд и всякий порядок. Они часто грубы,
гордятся своим цинизмом и лохмотьями...
МАРК. Не в бровь, а прямо в глаз: хорошо, хорошо! Но вы-то, вы-то сами хороши! Нет, не
трудитесь открывать мне дверь – я – так, я в окошко.
Марк исчезает. Светает. Девушки затевают песню.
РАЙСКИЙ. Пустой, пустой, пустяшный человек. А я то: пить с ним, присматриваться, столько
времени даром. Глаз у него, однако, есть – этого не отнимешь. И всё туда же: подмечать,
слыть инженером душ…. «Не влюблён ли?». В Марфеньку! Эх, если бы он знал! Влюбиться!
После той моей холодной Петербургской любви… Как наглухо захлопнулось, как сжалось в
изнеможении моё исстрадавшееся сердце. Влюбиться! О, это было бы благодатью. (Чувствуя
вдохновение, достаёт блокнот; с пафосом.) «Страсть! Ах, если б на меня излился ее жгучий
зной… Чтоб собственными нервами, костями и мозгом костей вытерпел огонь страсти, и
после – желчью, кровью и потом написал картину ее, это жерло людской жизни. Я женщины
ищу. Такой, чтобы влила в меня всё это! Страсть…». …Ничего не выйдет – говорит. Нет,
шалишь – каждый день стану писать, не расстанусь с блокнотом.
СЦЕНА 5.
Влетает Бережкова.
БЕРЕЖКОВА. Батюшки мои! Ой, батюшки мои! Да как же так? Не поверю! Ни за что не
поверю. Борюшка! Неужто?
14
РАЙСКИЙ. Что бабушка, что за гроза стряслась? Что за пожар?
БЕРЕЖКОВА. Что такое у тебя? Что это в чашке?
РАЙСКИЙ. Ром.
БЕРЕЖКОВА. Ты по ночам пьешь пунш? Час от часу не легче!
РАЙСКИЙ. Грешен, бабушка…
БЕРЕЖКОВА. Ах, это бы ещё полбеды. Но ты скажи, скажи мне, успокой бабушку. Ведь это
люди из ума выжили? Это на них помрачение такое? Ведь не правда это, что здесь ночевал…
РАЙСКИЙ. Марк?
БЕРЕЖКОВА. Марк! Не послать ли за полицией? Где ты взял его? Как ты с ним связался? По
ночам с Марком Волоховым, с этим безбожником, бездельником пьет пунш! Да что с тобой
сделалось, Борис Павлович?
РАЙСКИЙ. Я у Леонтия встретился с ним. Нам обоим захотелось есть: он звал было в
трактир...
БЕРЕЖКОВА. Грех!
РАЙСКИЙ. А я привел его к себе – и мы поужинали...
БЕРЕЖКОВА. Отчего же ты не разбудил меня! Кто вам подавал? Что подавали?
РАЙСКИЙ. Стерляди, индейку: Марина все нашла!
БЕРЕЖКОВА. Все холодное! Дома есть мясо, цыплята... Ах, Борюшка, срамишь ты меня!
РАЙСКИЙ. Мы сыты и так.
БЕРЕЖКОВА. Сыты! ужинали без горячего, без пирожного! Вот ведь странный человек!
РАЙСКИЙ (нежно). Бабушка!
БЕРЕЖКОВА. Без пирожного!
РАЙСКИЙ. Бабушка, а когда Вера от попадьи своей вернётся?
БЕРЕЖКОВА. Да бог ее, дикарку, знает. Когда заблагорассудится ей. Без пирожного! Смотри
же: и осунулся. Иди же завтракать скорей. У нас Тит Никоныч уж дожидается.
Входит Тит Никоныч.
ТИТ НИКОНЫЧ. Моё почтение, Борис Павлович! Ох, ты боже мой, аж и язык не
поворачивается. Я ж вас ещё вот таким, совсем безусым помню! Как почивать изволили?
БЕРЕЖКОВА. Да, он и глаз не сомкнул, он, видишь ли, Тит Ниныч, с Маркушкой окаянным
пуншу изволили пить. Я ждала его две недели, сколько обедов пропало! На что похоже? И что
скажут люди: обедал у чужих. Чем там соблаговолили потчевать, между прочим?
РАЙСКИЙ. Была лапша, пирог с капустой... жареная говядина с картофелем.
БЕРЕЖКОВА. Лапша и говядина!
РАЙСКИЙ. Да, еще каша на сковороде: превкусная.
БЕРЕЖКОВА. Таких редкостей ты, я думаю, давно не пробовал в Петербурге! А не желаешь
ли ты завтра гуся?
РАЙСКИЙ. Хорошо. Особенно если начинить его кашей...
ТИТ НИКОНЫЧ. Это неудобосваримое блюдо!
Входит Марфенька.
15
МАРФЕНЬКА. Грибы, братец, любите? У нас множество.
РАЙСКИЙ. Как не любить?
БЕРЕЖКОВА. Прикажи, Марфенька, к ужину!! А ты-то что, сударыня моя, к завтраку
опаздываешь? Все будто сговорились бабушку огорчать. Ишь? Румянилась что ли? Вот
затейница. И к чему это? А ты, батюшка, не шутя, ужинать дома будешь?
РАЙСКИЙ. И очень не шутя. И если в погребах есть шампанское – прикажите подать
бутылку; мы с Титом Никонычем выпьем за ваше здоровье. Так, Тит Никоныч?
ТИТ НИКОНЫЧ. Да что вы? Грибы и шампанское... неудобосваримо...
БЕРЕЖКОВА. Опять за свое! Вели, Марфенька, шампанское в лед поставить...
ТИТ НИКОНЫЧ. Как угодно. Чего хочет женщина – закон.
БЕРЕЖКОВА. В первый день приезда из семьи ушел.
РАЙСКИЙ. Бабушка! заключим договор, предоставим полную свободу друг другу и не будем
взыскательны! Ужин я ваш съем, но неволить себя не позволю.
БЕРЕЖКОВА. Что же это такое? Цыган ты что ли?
Входит Полина Крицкая.
КРИЦКАЯ. М-сье Райский поэт, а поэты свободны, как ветер! А вам, Татьяна Марковна, не
совестно ли, что вы до сих пор его от меня скрывали? Мы ведь старинные друзья. Ещё с того
прежнего приезда, когда ещё студентом...
БЕРЕЖКОВА. Полина Карповна…
РАЙСКИЙ («записывая» бегло, чуть украдкой). «…Критская. Сорокапятилетняя разряженная
женщина, в кисейном платье, с весьма открытой шеей, с плохо застегнутыми на груди
крючками и с веером. Двенадцать лет назад, впрочем, сознаемся, она вполне умела вскружить
голову неопытному студенту. Тогда она наградила нашего героя поцелуем.…».
БЕРЕЖКОВА. Полина Карповна, как можно? Внук ещё только вчера приехал…
КРИЦКАЯ. Очень, очень похорошели! Как возмужали! Вас не узнаешь!
РАЙСКИЙ. Зато вы не переменились.
КРИЦКАЯ. А собаки вашего Маркуши мне шлейф разорвали!
РАЙСКИЙ. «Она говорила жеманно, играя глазами, шевеля носком башмака и всячески
стараясь задеть чем-нибудь внимание нашего героя. Но чем она больше хлопотала, тем он был
холодней».
БЕРЕЖКОВА. Помилуйте, и откуда уже знает? А ты скажи-ка, внучик, не играешь ли на
бильярде, или не куришь ли?
РАЙСКИЙ. Охотник играть и курю. Надо достать сигары. Я вас отличными попотчую, Тит
Никоныч.
БЕРЕЖКОВА. Покорнейше благодарю: это неудобосваримо.
БЕРЕЖКОВА. Странный, необыкновенный человек!
РАЙСКИЙ. Нет, бабушка: вы необыкновенная женщина.
БЕРЕЖКОВА. Чем же я необыкновенная?
РАЙСКИЙ. Как же: ешь дома, не ходи туда, спи, когда не хочется, – зачем стеснять себя?
БЕРЕЖКОВА. Чтоб угодить бабушке.
16
РАЙСКИЙ. О деспотка, вы, бабушка, эгоистка! Угодить вам – не угодить себе; угодить себе –
не угодить вам: нет ли выхода из этой крайности? Отчего же вы не хотите угодить внуку?
БЕРЕЖКОВА. Слышите: бабушка угождай внуку! Да я тебя маленького на руках носила!
РАЙСКИЙ. Если вы будете очень стары, я вас на себе повезу!
БЕРЕЖКОВА. Разве я не угождаю тебе? Хлопотала, красила, убирала комнаты и новые рамы
вставила, занавески купила шелковые.
РАЙСКИЙ. Это все вы угождали себе, а не мне!
БЕРЕЖКОВА. Себе!?
РАЙСКИЙ. Да, вам эти хлопоты приятны, они занимают вас; признайтесь, вам бы без них и
делать нечего было? Обедом вы хотели похвастаться. Приди Маркушка к вам, вы бы и ему
наготовили всего...
МАРФЕНЬКА. Правда, правда, братец: непременно бы наготовила, бабушка предобрая,
только притворяется...
БЕРЕЖКОВА. Молчи ты, тебя не спрашивают! Это она при тебе такая стала; она смирная, а
тут вдруг! Чего не выдумает: Маркушку угощать!
РАЙСКИЙ. Ну, поцелуйте же меня и дадим друг другу волю...
БЕРЕЖКОВА. Какой странный человек! Слышите, Тит Никоныч, что он говорит!
КРИЦКАЯ. Приятно слушать: очень, очень умно – я ловлю каждое слово!
БЕРЕЖКОВА. А ты что скажешь, Тит Нконыч?
ТИТ НИКОНЫЧ. Видно, что Борис Павлович читал много новых, хороших книг… Слог
прекрасный! Однако, матушка, сюда самовар несут, я боюсь... угара...
БЕРЕЖКОВА. Пойдемте на крыльцо, в садик, чай пить!
ТИТ НИКОНЫЧ. Не сыро ли будет там?
КРИЦКАЯ. Нет, нет, мне пора! Не уговаривайте, мне пора…
БЕРЕЖКОВА. Да ты же только что пришла. Куда тебе торопиться.
КРИЦКАЯ. Нет, нет, не маните даже - пора. Вот только шаль забыла. Сейчас захвачу.
(Райскому; шёпотом.) Благодарю вас, благодарю...
РАЙСКИЙ. За что же?
КРИЦКАЯ. Как? За приятный, умный разговор – хотя не со мной... но я много унесла из
него...
РАЙСКИЙ. Разговор больше практический, о каше, о гусе…
КРИЦКАЯ. Не говорите, я знаю... я заметила два взгляда... они принадлежали мне, да,
признайтесь? Но нет, не уговаривайте же остаться. Бывают такие минуты в жизни женщины…
Я должна идти.
Уходит.
РАЙСКИЙ. Нет, эта, к сожалению, годится только лишь в комедию.
СЦЕНА 6.
Вбегает, смеясь, раскрасневшаяся Марфенька.
РАЙСКИЙ. Что же, сестрица, за гусёнком погналась?
17
МАРФЕНЬКА (укоризненно). Братец!
РАЙСКИЙ. Ну, ну, не дуй же губки! Пойдём-ка поскорей гулять. Покажешь мне, наконец, все
своё царство.
МАРФЕНЬКА. И садик, и большой сад, и огород, цветник, беседки…
РАЙСКИЙ. Да, да, всё это. А то столько уж дней гощу, а такого богатства не видел.
МАРФЕНЬКА. Пойдём, пойдём, конечно, братец. Всё покажу! Только в лес боюсь; я не хожу
с обрыва, там страшно, глухо! Верочка приедет, она проводит вас туда. А я – я покажу садик.
Весело.
РАЙСКИЙ. Ах, Марфенька, я рядом с тобой такой… как будто бы тяжёлый. Как будто порчу
твою молодую, лёгкую, беспечную картину. Акварель. Рисовать бы тебя. И сад от тебя
становится хорош.
МАРФЕНЬКА. Ну, что ты, братец! Сад и без меня хорош. А знаете, как это интересно: когда
один розан, скажем, ещё вчера почкой был, а тут глядишь и – распустился.
РАЙСКИЙ. Как ты сама!
МАРФЕНЬКА. Ну, уж хороша роза! ...Для меня праздник, когда липы зацветут. У нас и
соловьи есть – вон там, в роще! А вот тут в огороде мои грядки...
РАЙСКИЙ. Пойдем, Марфенька, к обрыву, на Волгу смотреть.
МАРФЕНЬКА. Не охотница я до этого места! И надобно еще распоряжения сделать. А что
желаете к обеду? Бабушка намерена угостить сегодня на славу.
РАЙСКИЙ. «Сегодня». О, если бы только сегодня. Ведь я обедал. Разве к ужину?
МАРФЕНЬКА. До ужина еще полдник будет – чай, и сами знаете.
РАЙСКИЙ. Я не хочу есть, Марфенька. Дай руку, пойдем к Волге. «Он прижал ее руку к
груди и чувствовал, как у него бьется сердце, чуя близость... чего? наивного, милого ребенка,
доброй сестры, или... молодой, расцветшей красоты? Он боялся, станет ли его на то, чтоб
наблюдать ее, как артисту, а не отдаться, по обыкновению, впечатлению? Идеал простой,
чистой натуры, образ тихой семейной пристани…».
МАРФЕНЬКА. Что вы говорите, братец? Так к полднику-то творога или простокваши? Что ж
вы молчите?
РАЙСКИЙ. Ты любишь читать... читаешь, Марфенька?
МАРФЕНЬКА. Да, когда соскучусь, читаю. Да только несерьёзное всё.
РАЙСКИЙ. Что же?
МАРФЕНЬКА. Да вы смеяться будете, как над гусенком...
РАЙСКИЙ. Так романы читаешь?
МАРФЕНЬКА. Да... только такие, где кончается свадьбой. Это глупо? да?
РАЙСКИЙ. Нет, мило. В тебе глупого не может быть.
МАРФЕНЬКА. Я всегда прежде посмотрю, и если печальный конец в книге – я не стану
читать. Ну, и у бабушки узнаю, можно ли.
РАЙСКИЙ. Так ты, может быть, и замуж не выйдешь ни за кого без бабушкина одобренья?
МАРФЕНЬКА. Не выйду!
РАЙСКИЙ. Почему же так?
18
МАРФЕНЬКА. Как почему? А если он картежник, или пьяница, или дома никогда не сидит,
или безбожник какой-нибудь, вон как Марк Иваныч... почем я знаю? А бабушка все знает...
РАЙСКИЙ. Ну, а если этот безбожник или картежник понравится тебе?.. Если полюбишь?..
МАРФЕНЬКА. Картежника или такого, который смеется над религией, вон как Марк Иваныч:
будто это можно! Бабушка не повелит.
РАЙСКИЙ. А когда же ты сама будешь знать и жить?
МАРФЕНЬКА. Когда... буду в зрелых летах, буду своим домом жить, когда у меня будут
свои...
РАЙСКИЙ. Дети?
МАРФЕНЬКА. Свои коровы. И лошади, куры, много людей в доме... Ну… и дети... Ой, обрыв!
Как близко! Никогда ещё так близко не подходила.
РАЙСКИЙ. Пойдем туда!
МАРФЕНЬКА. Нет, нет, боюсь!
РАЙСКИЙ. Со мной боишься?
МАРФЕНЬКА. Боюсь!
РАЙСКИЙ. Я тебе не дам упасть. Смотри: «река завладела плоским прибрежьем, а у крутых
берегов шумливо и кругами омывала подножия гор». Какая красота! Дух захватывает. Разве
ты не веришь, что я сберегу тебя?
МАРФЕНЬКА. Верю, да боюсь. Вон Верочка не боится: одна туда ходит, даже в сумерки! В
сторону беседки – там беседка. А поблизости совсем убийца похоронен, а ей ничего! Убийца!
Жену из ревности погубил и того… что с ней… и себя потом. Знаете ведь. Страшно. Обрыв!
РАЙСКИЙ. Ну, а если б я сказал тебе: «Закрой глаза, дай руку и иди, куда я поведу тебя», – ты
бы дала руку? закрыла бы глаза?
МАРФЕНЬКА. Да... дала бы и глаза бы закрыла, только... одним глазом тихонько бы
посмотрела...
РАЙСКИЙ. Ну, вот теперь попробуй – закрой глаза, дай руку; ты увидишь, как я тебя сведу
осторожно: ты не почувствуешь страха. Давай же, вверься мне, закрой глаза.
Пробует.
МАРФЕНЬКА. Нет! Ни за что не пойду, ни за что! Простите! Не сердитесь.
РАЙСКИЙ. Какая ты прелесть! Ты цельная, чистая натура! и ты находка для художника! Сама
естественность! Ну, не бойся же! Пойдём.
МАРФЕНЬКА. Нет!
Марфенька, смеясь, закрывает руками глаза. А Райский закрывает и уши ей. И терзается
чувствами.
РАЙСКИЙ. «Что же делать: как держать себя с ней? Волноваться так, без цели, и волновать ее
– безнравственно. Просто быть братом невозможно: она слишком мила, тепла, нежна,
прикосновение ее греет, жжет, шевелит нервы. Надо бежать. Близость такой сестры опасна...
Диоген искал с фонарем «человека» – я ищу женщины: вот ключ к моим поискам! И, боже
мой, как я устал от этого бесконечного странствия! Как я хочу найти, обрести… Эх, чёрт, как
кубарем с обрыва...». Марфенька! Марфенька, пойми же: все это ребячество, Марфенька:
цветы, песенки. Ну, не таись: ужели, ужель тебе не приходит в голову что-нибудь другое,
серьезное?
19
МАРФЕНЬКА. Бабушка часто велит мне записывать приход и расход! И то верно, что я не
ребенок: мне идет четырнадцать аршин материи на платье…
РАЙСКИЙ. Как жаль, что я стар и умён, Марфенька: как бы я любил тебя!
МАРФЕНЬКА. Что вы за стары: нет еще! Вот только у вас есть немного белых волос, а то ведь
вы иногда бываете прехорошенький... когда смеетесь или что-нибудь живо рассказываете. А
вот когда нахмуритесь или смотрите как-то особенно... тогда вам точно восемьдесят лет...
РАЙСКИЙ. Ты слыхала про Москву, про Петербург, про Париж, Лондон?
МАРФЕНЬКА. Бабушка никогда не выедет из деревни.
РАЙСКИЙ. Зачем тебе бабушка? С мужем.
МАРФЕНЬКА. Вы смеётесь. От того, должно быть, что вам скучно со мной… Я многого не
понимаю и оттого не знаю, как мне иногда надо поступить. Вон Верочка знает, а я…
РАЙСКИЙ. И ты часто мучаешься этим?
МАРФЕНЬКА. Нет. Бабушка побранит заплачу, и потом пройдет. Только беда: что в церкви
говорит отец Василий, трудно понимать. Вот это худо!
РАЙСКИЙ. И больше нет у тебя заботы?
МАРФЕНЬКА. Как будто этого мало! Разве вы никогда не думаете об этом?
РАЙСКИЙ. Нет, душенька: ведь я не слыхал отца Василия.
МАРФЕНЬКА. Как же вы живете: ведь есть и у вас что-нибудь на душе?
РАЙСКИЙ. Вот теперь ты!
МАРФЕНЬКА. Я! Обо мне бабушка заботится.
РАЙСКИЙ. А как она умрет?
МАРФЕНЬКА. Бабушка? Боже сохрани!
РАЙСКИЙ. Должно же это случиться...
МАРФЕНЬКА. Бог с вами: что за мысли, что за разговор у вас такой!..
РАЙСКИЙ. Ну, а если?
МАРФЕНЬКА. Тогда и мы с Верочкой умрем, потому что без бабушки... Что же мне делать?
РАЙСКИЙ. Надо любить кого-нибудь, мужчину... Разве тебе не нравится никто?
МАРФЕНЬКА. Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: пьют да в карты
играют. Нет, нет... Вот Николай Андреич – хорошенький, веселый и добрый, да...
РАЙСКИЙ. Да что?
МАРФЕНЬКА. Молод: ему всего двадцать три года!
РАЙСКИЙ. Кто это такой?
МАРФЕНЬКА. Викентьев. Он учился в Казани, в университете, служит здесь у губернатора,
по особым поручениям.
РАЙСКИЙ. А! так вот кто тебе нравится: Викентьев!
МАРФЕНЬКА. Что вы, и вовсе не нравится!
РАЙСКИЙ. Люби меня, Марфенька, друг мой, сестра!..
МАРФЕНЬКА. Ох, больно, братец, пустите, ей-богу, задохнусь!
РАЙСКИЙ. Зачем ты любишь цветы, котят, птиц?
20
МАРФЕНЬКА. Кого же мне ещё любить? … …Скоро ужинать! Братец! Что вы молчите?
Отчего это у вас так бьется?
РАЙСКИЙ. А у тебя? Нет, не трудись, можешь не прикладывать. У тебя не бьётся.
МАРФЕНЬКА. Какие вы странные! Побледнении. Не болит ли голова? Посидите нечто ещё?
РАЙСКИЙ. Нет! Пойдём. Пойдем отсюда, Марфенька!
МАРФЕНЬКА. Какие вы странные: на себя не похожи! Дайте потрогаю, нет ли жара?
РАЙСКИЙ. Не подходи близко, милая сестра. Будь статуей! Холодной статуей, как та. Ты ее
не знаешь. Не отвечай никогда на мои ласки – пусть и братские. И если кто-нибудь другой
будет слишком ласков на такой манер, этот Викентьев, например...
МАРФЕНЬКА. Смел бы он! Когда мы в горелки играем, так он не смеет взять меня за руку, а
ловит всегда за рукав! Что выдумали: Викентьев! Позволила бы я ему!
РАЙСКИЙ. Ни ему, ни мне, никому на свете... помни, Марфенька, это: люби, кто понравится,
но прячь это глубоко в душе своей, не давай воли ни себе, ни ему, пока...
МАРФЕНЬКА. Ох, братец, вы чудной! То про Парижи мне говорили, а теперь… Совсем
прямо, как бабушка… Ну, я побегу? Надо распоряжения к обеду…
Убегает.
СЦЕНА 7.
РАЙСКИЙ (вслед). Побеги. Побеги. Побеги. (Врывается ветер.) Обрыв! Обрыв-обрыв-обрыв.
(Мелодраматически.) Боже мой! полчаса назад я был честен, чист, горд; на полчаса позже
этот святой ребенок превратился бы в жалкое создание, а «честный и гордый» человек в
величайшего негодяя! Высокий дух уступил бы всемогущей плоти; кровь и нервы посмеялись
бы над философией, нравственностью, развитием…
Через сцену с визгом пробегает Марина. За ней бежит Савелий.
САВЕЛИЙ. Удавлю, проклятая. Как есть, удавлю.
МАРИНА. Пощади! За что? Помоги, помоги, барин! (Бросается к Райскому в объятия, ища
защиты.)
РАЙСКИЙ. Что такое?
МАРИНА. Да, что же это, барин! Он убьет меня!
Входит бабушка.
БЕРЕЖКОВА. Что это такое? Что за шум? Опять ты за своё? Гляди, опять ее муж отделал! А
за дело, негодяйка, за дело!
МАРИНА. Понапрасну, барыня, все понапрасну. Пес его знает, что померещилось ему, чтоб
сгинуть ему, проклятому! Я ходила в кусты, сучьев наломать, тут встретился графский
садовник: дай, говорит, я тебе помогу, и дотащил сучья до калитки, а Савелий выдумал...
БЕРЕЖКОВА. Врешь, врешь, негодяйка! недаром, недаром!
МАРИНА. Вот сквозь землю провалиться! Дьявол, леший, чтоб ему издохнуть! Дай бог до
утра не дожить...
БЕРЕЖКОВА. Перестань клясться! На той неделе ты выпросилась ко всенощной, а тебя
видели в слободке с фельдшером...
МАРИНА. Не я, барыня, дай бог околеть мне на этом месте...
21
БЕРЕЖКОВА. Кому говорят: не божись. Чего ты жмёшься к барину, бесстыдница? Что это ты
не уймешься, Савелий? Долго ли до греха? Ведь ты так когда-нибудь ударишь, что и дух вон,
а проку все не будет.
САВЕЛИЙ. Собаке собачья и смерть!
РАЙСКИЙ. Афористично. Да что ж за страсти тут такие?
БЕРЕЖКОВА. То-то и оно, что страсти. Проклятые. А я не хочу уголовного дела в доме.
Шутка ли, что попадется под руку, тем сплеча и бьет! Ведь я говорила тебе: не женись, а ты
все свое, не послушал – и вот! Разбери-ка, батюшка, твои ведь люди! В дворню из деревни
была взята эта Марина девчонкой шестнадцати лет. Ничего не могу сказать: вечно двигалась,
делала что-нибудь и чиста на руку. Я ее сначала, негодяйку, в комнаты взяла, потом, по
просьбе Верочки, отдала в горничные. Да только, стыд сказать, познала она «любовь и ее
тревоги» в лице Никиты, потом Петра, потом Терентия…
МАРИНА. А вы уж и помните всех!
БЕРЕЖКОВА. Молчи, беспутная!
МАРИНА. Барин!
БЕРЕЖКОВА. Молчи!
БЕРЕЖКОВА. Ты виноват. Я же тебе это всё писала.
РАЙСКИЙ. Мне?
БЕРЕЖКОВА. Тебе, тебе, голубчик. И когда Савелий, дурак, сватался, а я его отговаривала.
Да только ты, по обыкновению, ничего по делам не отвечал, а так только.
РАЙСКИЙ. Не помню. Должно быть, не прочел. Так что же Савелий?
БЕРЕЖКОВА. Бьёт. Караулит, бьёт. А на святую неделю, молча, поведет ее на ярмарку и
столько накупит и, молча же, насует ей в руки орехов, пряников, черных стручьев, моченых
груш, что она употчует всю дворню. Но чуть бы только что – держись, Марина. Что ты
скажешь?
РАЙСКИЙ. Что тут скажешь? Это прелесть!
БЕРЕЖКОВА. Прелесть? Прелесть? Ну-ка, все прочь. Разошлись. Ишь вы, столпились!
Барину отдохнуть надо. Не пойму я тебя. Необыкновенный человек. Странный человек.
(Грустная, уходит.)
РАЙСКИЙ. Это прелесть! Для чего я сказал, что прелесть? Тьфу. Пакость, грязь, тёмная
страсть. Страсть! Егорка! Чемоданы собирай братец чемоданы. Уезжаю! Чем проворнее, тем
лучше. Женщины он ищет! Тоже мне, искатель! Ищет женщины, и чуть не погубил сестры,
Марфеньки, себя чуть не погубил, чести своей, человека в себе. А долг перед другом? Егорка!
Да слышишь ли ты? Я немедленно, немедленно уезжаю! Немедленно.
Выбегает торопить Егорку и чуть не сбивает с ног Веру, которая стоит в дорожном
платье с небольшим чемоданом.
ВЕРА. Ах!
РАЙСКИЙ. Боже мой! Я не ошибся! Это вы. Это вы. Наконец-то. Вера! Вера. Как я рад.
Антракт. Антракт!
22
2 акт
СЦЕНА 1
РАЙСКИЙ. Вера! Вера, долгожданная. …Мифическая! Дайте же скорее разглядеть вас! Ну, ну
же, не тушуйтесь – умоляю. К вам совсем не идёт. Да вы и не тушуетесь? Charmant! Ответьте
же мне что-то. Голоса. Голоса вашего хочу.
РАЙСКИЙ. Cousin…
РАЙСКИЙ. Ого, и глаз не опускаете – не то что Марфенька.
ВЕРА. А для чего ж мне их опускать. Я тоже вас, cousin, с удовольствием бы рассмотрела.
РАЙСКИЙ. Голос – шёлк и шепот. Вера! Экая вы у меня. И какой бархатный взгляд. Как вы
смотрели вдаль, как будто провожая кого-то глазами. Как горячо бы желал, чтоб и меня так
провожали. Но станемте же говорить. Говорите!
ВЕРА. Сousin, ну, что за ребячество? Что ж говорить? Я велела кофе сварить. Хотите пить со
мною?
РАЙСКИЙ. Да, да, конечно. Более всего. Вера! В тебе словно тайна какая-то.
Марина вносит кофе. Вера помогает ей накрыть.
ВЕРА. Что такое за тайна, брат? …Кофе.
РАЙСКИЙ. Кофе.
ВЕРА. О чём это вы так задумались?
РАЙСКИЙ. Да так, вспомнил из Пушкина. Дика, печальна, молчалива,/ Как лань лесная
боязлива, / Она в семье своей родной /Казалась девочкой чужой… И часто целый день одна /
Сидела молча у окна. Про вас написано?.. Не отвечает. А я уж было тут собрался скуку писать.
ВЕРА. Вы и чемоданы собирать собрались, как я слышала. И втихомолку, брат. Когда у
бабушки на ваш счёт такие планы. И не совестно?
РАЙСКИЙ. Какие ещё этакие планы?
ВЕРА. Женить вас – известно.
РАЙСКИЙ. Ух, своенравная деспотка – она и здесь уж растрезвонила. Ни на какой Берестовой
я жениться не намерен. Вот вам моё решительное объявление и моя рука. Смеётесь? Не
берёте?
ВЕРА. Пока остерегаюсь.
РАЙСКИЙ. Как всё-таки здесь всё ожило!
ВЕРА. Отчего ж?
РАЙСКИЙ. Да как же?.. Да от вас. Вы, я думаю, забыли меня, Вера?
ВЕРА. Нет, я всё помню.
РАЙСКИЙ. Всё, но не меня?
ВЕРА. И вас.
РАЙСКИЙ. Что же вы помните обо мне?
ВЕРА. Да говорю же: всё.
РАЙСКИЙ. Я, признаюсь вам, слабо помню вас обеих: помню только, что Марфенька все
плакала, а вы нет; вы были лукавы, тихонько ели смородину, убегали одни в сад... Да,
скажите, Вера, вспоминали вы иногда обо мне?
23
ВЕРА. Очень часто…
РАЙСКИЙ. Правда?
ВЕРА. Да. Бабушка все уши прожужжала нам про вас.
РАЙСКИЙ. Бабушка! А вы сами?
ВЕРА. А вы о нас?
РАЙСКИЙ. Послушайте, Вера, мне хотелось бы задеть вашу какую-нибудь живую струну.
Мне так много накопилось сказать вам...
ВЕРА. Уже?
РАЙСКИЙ. Что ещё за «уже»?
ВЕРА. Уже и сразу много? Так что же? Поторопимся тогда.
РАЙСКИЙ. Торопите. Не дадите собраться. А я, может, и не знаю, с чего начать.
ВЕРА. Вы, может, и растерялись?
РАЙСКИЙ. А что же? Может ведь и так. Не верите?
ВЕРА. Я верю. Только не похожи вы со своим петербургским лоском на робкого.
РАЙСКИЙ. А, так значит, всё-таки не ускользнул от взгляда петербургский лоск? Значит,
произвёл он всё-таки впечатление?
ВЕРА (иронично). Так вы о нём хотели говорить?
РАЙСКИЙ. И вовсе нет. Сбивает меня. Смеётся. Ну, так что же, смейтесь. Мне нравится, как у
вас подбородок дрожит от улыбки. У вас была моя библиотека в руках?
ВЕРА. Да, потом ее взял Леонтий Иванович.
РАЙСКИЙ. Но вы читали из неё, верно? Что же вам нравилось? Вера?
ВЕРА. Очень многое.
РАЙСКИЙ. Но что же именно.
ВЕРА. Право, cousin. Что за допрос?
РАЙСКИЙ. Допрос? Где вы видите тут допрос? Вы любите музыку?
ВЕРА. Нет, я не играю, а слушать... Где же здесь музыка?
РАЙСКИЙ. Что вы любите вообще? Любите хозяйство или рукоделья, вышиваете?
ВЕРА. Нет, не умею. Вон Марфенька любит и умеет.
РАЙСКИЙ. Послушайте, Вера, вы... боитесь меня?
ВЕРА. Боюсь? Совсем нет. А разве следует?
РАЙСКИЙ. Вот Марфенька боится, кажется. Но отчего вы скрываетесь? Отчего не
высказываете всего? Вы думаете, может, я способен... пошутить или небрежно обойтись?
ВЕРА. А что я такое должна вам высказать, cousin? И при первой встрече! Я не знаю, чего
надо бояться, и потому, может быть, не боюсь.
РАЙСКИЙ. Но что же вы любите? Цветы? Птичек? Чтение? Что же? Рукоделие? Нет,
рукоделие не любите. Так что ж?
ВЕРА. Вот наказание! Что я люблю? Обрыв.
РАЙСКИЙ. Обрыв??
24
ВЕРА. Ну, да, Волгу, обрыв – вон этот лес и сад – и очень люблю!
РАЙСКИЙ. Стало быть, у вас есть кто-нибудь здесь, с кем вы делитесь сочувствием,
меняетесь мыслями! Вера?
ВЕРА. А? Я не одна живу, вы знаете!
РАЙСКИЙ. Нет! Я не об этом. Есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на
обрыве, на краю утеса и провести утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени,
только чувствуя счастье понимать друг друга, читать во взгляде душу, шепот сердца... вот что!
Вы молчите! Есть ли такой ваш двойник, чтобы вы чувствовали, что не одними своими ушами
слушаете этот шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе... Есть ли, Вера,
есть? Ведь тогда только, в этой всей природе и есть значение, тогда это и роскошь, и счастье.
Боже мой, какое счастье! А если нет, то нет ничего. То всё пустые, неодушевлённые картины,
– без жизни, без страсти, без глубины. Сухие краски, пахнущие… увяданием и… красками. Да
ничем иным, как резким дегтярным духом красок. А под ними – серая плоскость холста и
пустота, пустота. Когда нет двойника, живой души, живого ума и родного сердца. Так скажите
же мне, Вера, есть ли у вас такой двойник?
ВЕРА. Есть.
РАЙСКИЙ. Есть?
ВЕРА. Есть!
РАЙСКИЙ (трагически). «Есть».
ВЕРА. Есть.
РАЙСКИЙ. Кто же? Немедля: кто он?
ВЕРА. Попадья.
РАЙСКИЙ (изумлённо). По-падья?!!
ВЕРА. Да, попадья – мой двойник.
РАЙСКИЙ. Вы шутите надо мной? Попадья. Попадья. Да полно, правда ль это? Попадья. Вы
не обманываете? Ну, хорошо же, хорошо же, Вера. В таком случае… Мне надо сейчас идти.
ВЕРА. Вы прямо вот сейчас уходите? Не допив кофе?
РАЙСКИЙ. Да! Мне надо сказать, мне надо сказать, чтобы немедленно. Чтобы сию минуту,
чтобы без минутного промедления, без секундной проволочки… разбирали чемоданы. До
скорой встречи, Вера, долгожданная. (Уже один; комически самозабвенно.) Попадья! Ах,
Вера, бездонная! таинственно-прекрасна. Чистая, чистая. Неужто правда? Неужели наконец-то
я… я, тот, что так долго, так отчаянно искал, как терпеливый старатель, перебирая песчинки…
растрачивая себя в тягостных разочарованиях я… нашёл. Её! Женщину.
СЦЕНА 2.
РАЙСКИЙ. Егорка! Чемоданы.
ЕГОРКА. Да я собрал уж, барин, всё уже собрал. В лучшем виде.
РАЙСКИЙ. Разбирай!
ЕГОРКА. Чегой-с?
РАЙСКИЙ. Разбирай, разбирай, лежебока. Остаёмся! (Кричит домашним.). Вера Васильевна
приехала! Вера Васильевна приехала.
ГОЛОС БАБУШКИ. Ой, батюшки. Приехала. И не сказалась… Вера.
25
РАЙСКИЙ. Вера Васильевна… Верочка… Егорка! Давай сюда этюдник. Эскизы. Все эскизы.
Все картины. (Натыкаясь на портрет Софьи.) Ну, разве, кроме этой вот. Хвастунья! «Я
никому не обязана, никому не кланяюсь, никого не боюсь: я горда!.» так, что ли? А скажите-ка
мне, сестра, вы... извините, я откровенен: вы не рисуетесь этой гордостью? Постой же, я
докажу, что ты больше ничего, как девочка передо мной!.. Не все ж тебе открыла попадья!
Посмотрим, будешь ли ты владеть собою, когда…. (Достаёт блокнот.) «Показывая и
растолковывая свои полотна, он увлёк её в бездонный разговор об искусстве. Оттуда он, как в
обрыв шагнул бы к красоте, к чувствам. Посмотрел в её глаза и тотчас понял, что дверь в
драгоценное сердце распахнулась и…»
Входит Критская.
РАЙСКИЙ. Боже мой! Вы??
КРИЦКАЯ. Bonjur! Не ждали? Или всё-таки ждали. О, не отвечайте! Du courage. Я все
понимаю. Что это у вас? ах, альбомы, рисунки, произведения вашей музы! Я заранее без ума
от них: покажите, покажите ради бога! Я готова усладить свой взор… О, charmant, ce paysage.
Вы так… так смотрите на меня. Отчего?
РАЙСКИЙ. Я просто удивляюсь… У вас и на желудке бант. А впрочем… почему б и нет.
(Формально.) Я польщен вашим вниманием к моим штудиям.
КРИЦКАЯ. Как холодны! Monstre. Много вздыхают по вас? признайтесь. А здесь еще что
будет! Здесь покорите всех. Вы так рассеяны сегодня. Будто ищете…
РАЙСКИЙ. Нет, я просто немного удивлён, что вы… вы здесь.
КРИЦКАЯ. Ах, мсье Борис, есть в жизни женщины такие минуты… Словом, мы ведь с вами
друзья. И навеки друзья, ведь так, ведь так? Дайте же мне вашу руку. У меня есть просьба к
вам. (Приближаясь уж очень.) Напишите мой портрэт. Вы молчите, следовательно это
решено: когда я могу прийти? Как мне одеться? Скажите, я отдаюсь на вашу волю – я вся
ваша покорная раба...
РАЙСКИЙ. Пустите меня, ради бога: я на свежий воздух хочу!..
КРИЦКАЯ. Нет, я раба, раба. А вы в плену, в плену. Не выпутаетесь!
Входит Вера.
КРИЦКАЯ. Вера Васильевна: вы воротились, ах, какое счастье! Посмотрите, ваш coisin в
плену, не правда ли, как лев в сетях! Здоровы ли вы, моя милая, как поправились, пополнели...
РАЙСКИЙ. Я вас давно ждал! Я хочу показать вам свою живопись.
ВЕРА. Я хорошо сделала, что замешкалась. Полина Карповна подоспела кстати...
КРИЦКАЯ. Не правда ли?
ВЕРА. Она, верно, лучше меня поймет: я бестолкова очень, у меня вкуса нет. (Вдруг точно по
наитию достаёт именно спрятанный портрет Софьи; невольно.) Какая красавица, cousin.
Как хороши глаза. Полны какого-то ровного, немерцающего горения. Но такие тихие…
чувствуется, что она не ведает горя и нужд. У меня немного голова болит. Простите меня. До
свидания, coisin! Извините, Полина Карповна!
КРИЦКАЯ. Теперь мы опять одни!
РАЙСКИЙ. Воздуху, воздуху, воздуху.
Критская пугается и убегает.
КРИЦКАЯ. Я к вам ещё зайду.
РАЙСКИЙ. Воздуху…
26
СЦЕНА 3.
Течет время. Морок.
Девушки поют.
ГОЛОС ИЗДАЛЕКА. Барбарису мочёного к завтраку?
РАЙСКИЙ. …воздуху. Терпение разбивается о ее равнодушие. Воздуху. Какое спокойствие, и
какой холод. Что же это? Как же заслужить это счастье? Счастье приобрести ее любовь?
ГОЛОС ИЗДАЛЕКА. Перепелку печеную к обеду?
РАЙСКИЙ. Воздуху! Вера, Вера, – никакая красота никогда не жгла меня язвительнее, я
жалкий раб твой...
ГОЛОС ВЕРЫ. А вы... долго останетесь здесь?
РАЙСКИЙ. Не знаю: это зависит от обстоятельств и.... от вас.
ГОЛОС ВЕРЫ. От меня?
РАЙСКИЙ. Егорка! Чемоданы!
ГОЛОС ИЗДАЛЕКА. Уточку с грибами к ужину?
РАЙСКИЙ. Лучше – писать. Но ведь всё не то! И как пишут эти романисты? Как у них
выходит все слито, связано? А я как будто в зеркале вижу только себя! Как это глупо! Не
умею! Неудачник я! О, господи, да ведь я, кажется, смешон! Егорка!
ЕГОРКА. Чемоданы?
РАЙСКИЙ. Нет, этюдник. Мольберт. Краски. На обрыв. Стану рисовать. (Яростно рисует).
Забудусь. Скуку писать! Хотел скуку писать – кончилась скука. Женщины искал, так получил.
Хотел роман пережить, чтоб в роман свои чувства бросить, так теперь от этого романа у меня
и перо не держится в руке. Хотел…
МАРК. Здравствуйте, как это вас занесло сюда?
РАЙСКИЙ (зло). От скуки решил поработать.
МАРК. От скуки? Что так: две красавицы в доме, а вы бежите от скуки; а еще художник! Или
амуры нейдут на лад? О, не сверкайте глазами. Не выгнала вас бабушка за то, что вы меня у
себя принимали?
РАЙСКИЙ. Нет, упрекала, что пирожного не дал. И горячего. Удивлены?
МАРК. Ничуть. Она старуха хоть куда: лучше их всех тут, бойкая, с характером, и был когдато здравый смысл в голове.
РАЙСКИЙ. Вот как: нашелся кто-то, кому и вы симпатизируете!
МАРК. Да, особенно в одном: она терпеть не может губернатора, и я тоже.
РАЙСКИЙ. За что?
МАРК. Бабушка ваша не знаю за что, а я за то, что он губернатор. Молчите? Говорить больше
не о чем?
РАЙСКИЙ. Да скучно.
МАРК. А вы влюбитесь. В Веру, славная девочка. Вы же брат ей на восьмой воде, вам
вполовину легче начать с ней роман... (Насмешливо изучает реакцию.) Что же? Не пробовали
ли уже? Ужель не преуспели? Или не поддается столичному дендизму? Да как она смеет,
ничтожная провинциалка! Ну, что ж, старинную науку в ход: наружный холод и внутренний
27
огонь, небрежность приемов, гордое пожимание плеч и презрительные улыбки – это
действует! Порисуйтесь перед ней, это ваше дело...
РАЙСКИЙ. Почему мое?
МАРК. Я вижу. Порисуйтесь, порисуйтесь! Может быть, и удастся. А то… что томить себя
вздохами, не спать, караулить, когда беленькая ручка откинет лиловую занавеску... ждать по
неделям от нее ласкового взгляда... Что, видно, правда?
РАЙСКИЙ. Рад бы был влюбиться, да не могу, не по летам, да и не вылечусь от скуки.
МАРК. Попробуйте. Как же всё-тки вы на лиса-то похожи.
РАЙСКИЙ. Что??
МАРК. Хотите пари, что через неделю вы влюбитесь, как котенок, а через две, много через
месяц, наделаете глупостей и не будете знать, как убраться отсюда?
РАЙСКИЙ. А если я приму пари и выиграю, чем вы заплатите?
МАРК. Вон панталоны или ружье отдам. У меня только двое панталон: были третьи, да
портной назад взял за долг... Постойте, я примерю ваш сюртук. (Сюртук был брошен перед
рисованием.) Кажется, будет впору! А вы попробуйте мой! (Шутовски снимает и
протягивает свои едва ли не лохмотья.)
РАЙСКИЙ. Зачем?
МАРК. Так, хочется посмотреть! Пожалуйста, наденете: ну, чего вам стоит? (Почти насильно
натягивает на Райского; тот, чтобы не протестовать смешно, поддаётся.) Ну что, впору?
РАЙСКИЙ. Да, ничего сидит.
МАРК. Ну, так останьтесь так. А я уж ваш теперь, как залог, с плеч не сниму. Разве украдете у
меня.
Райский презрительно пожимает плечами.
МАРК. Ну, что ж, идет пари?
РАЙСКИЙ. Что вы так привязались к этой... извините... глупой идее?
МАРК. Ничего, ничего, не извиняйтесь; идет?
РАЙСКИЙ. Пари не равно: у вас ничего нет.
МАРК. Об этом не беспокойтесь: мне не придется платить.
РАЙСКИЙ. Какая уверенность!
РАЙСКИЙ. Ей-богу, не придется. Ну, так, если мое пророчество сбудется, вы мне заплатите
триста рублей... А мне как бы кстати их выиграть!
РАЙСКИЙ. Какие глупости!
МАРК (тоном прорицателя; ёрнически). От нынешнего дня через две недели будете
влюблены, через месяц будете стонать, бродить, как тень, играть драму, а пожалуй что и
трагедию. И кончите пошлостью... Так спорите или нет?
РАЙСКИЙ. Ну, а если не я, а она бы влюбилась и стонала?
МАРК. Вера! в вас?
РАЙСКИЙ. Да! Вера, в меня!
МАРК. Тогда... я достану заклад вдвое и принесу вам.
РАЙСКИЙ. Вы сумасшедший!
28
МАРК (уходя). Через месяц у меня триста рублей в кармане!
СЦЕНА 4.
РАЙСКИЙ. Ох, я дурак. Опять связался с этим. И как угораздило. А может, прямо вот сейчас?
Уехать? Взять, да и в самом деле... От этой всей заманчивости, от этой холодности, этой
умопомрачительной гордости, сельской чести. Взять и уехать. В Петербург. Снова посещать
Академию, брать уроки живописи, работать. И как с обрыва бросить к чёрту всю это
расчудесную красоту. И кого я обманываю? Ведь давно, давно пора… Решено! Егорка! (За
этюдником, с которым таскается, не замечает, как почти наталкивается на Веру.) Вера!
Вера!.. (Напуская чопорное безразличие.) Я потревожил вас, поверьте, случайно и тороплюсь с
вашего пути удалиться.
ВЕРА. Очень жаль. Я, напротив, сама искала вас, чтоб говорить.
РАЙСКИЙ. Да??
ВЕРА. Да.
РАЙСКИЙ. Ну так и я с тобой. Давно хотел. (Он позабыл уже про чемоданы и полон
надежды.) Что же ты хотела сказать мне?
ВЕРА. А вы мне что?
РАЙСКИЙ. Сначала скажи ты, а потом я...
ВЕРА. Нет, вы скажите, а потом я...
РАЙСКИЙ. Хорошо. Я хотел спросить тебя, зачем ты бегаешь от меня?
ВЕРА. А я хотела спросить, зачем вы меня преследуете?
РАЙСКИЙ. И только?
ВЕРА. «Егорка, чемоданы»?
РАЙСКИЙ. Как же ты бываешь ядовита. И откуда это? И разве ж я преследую тебя: скорее
удаляюсь, даже мало говорю...
ВЕРА. Есть разные способы преследовать, cousin, вы избрали самый неудобный для меня...
РАЙСКИЙ. Помилуй, я уже почти не говорю с тобой...
ВЕРА. Правда, вы редко говорите со мной, не глядите прямо, а бросаете исподлобья злые
взгляды. И если б только это и было...
РАЙСКИЙ. А что же еще?
ВЕРА. А еще – вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего
пробуждения, когда я отдерну у себя занавеску, открою окно. Куда я пойду, какую дорожку
выберу в саду, где сяду, какую книгу читаю, какое слово кому скажу... Потом встречаетесь со
мною...
РАЙСКИЙ. Очень редко.
ВЕРА. Но с умыслом: в каждом шаге я вижу одно – неотступное желание не давать мне покоя,
посягать на каждый мой взгляд, слово, даже на мои мысли... По какому праву, позвольте вас
спросить? Это какая-то неволя, тюрьма. Я, слава богу, не в плену у турецкого паши...
РАЙСКИЙ. Вера! Какая же ты… Чего же ты хочешь?
ВЕРА. Чего я хочу? свободы!
29
РАЙСКИЙ. Свободы! Я первый партизан и рыцарь ее – и потому... Так значит, в этом только
дело? Ах, Вера, да ведь между нами недоразумение: мы не поняли друг друга – объяснимся –
и, может быть, мы будем друзьями.
ВЕРА. Может ли это быть? Я теперь мало в это верю… Хоть и бы рада была ошибиться.
РАЙСКИЙ. Буду, буду, твори свою волю надо мной и увидишь...
ВЕРА. Нет, по этому восторженному языку я вижу, что мы от дружбы далеко.
РАЙСКИЙ. Ах, эти женщины со своей дружбой! Точно кулич в именины подносят!
ВЕРА. Вот и эта досада не обещает хорошего!
РАЙСКИЙ. А может быть… Нет, ты ведь говорила «нет». Но, может быть, неправда… Вера!
Ты кого-то всё же любишь?
ВЕРА. А если б и любила; что же, грех, нельзя, стыдно... вы не позволяете, братец?
РАЙСКИЙ. Я?!
ВЕРА. «Рыцарь свободы!»
РАЙСКИЙ (всё воспламеняясь). Не смейся, Вера: да, я ее достойный рыцарь! Не позволить
любить! Я тебе именно и несу проповедь этой свободы! Люби открыто, всенародно, не
прячься: не бойся ни бабушки, никого! Старый мир разлагается, зазеленели новые всходы
жизни, жизнь зовет к себе, открывает всем свои объятия. Если заря свободы восходит для
всех: ужели женщина останется рабой? Если ты любишь кого-то, рань меня, но не томи
обманом…
ВЕРА. Зачем я буду рассказывать, люблю я или нет? Я и сама знаю, что я свободна, и никто не
вправе требовать отчета от меня...
РАЙСКИЙ. Нет, ты не любишь. Я вижу ясно, что сердце твоё закрыто, заперто, спит ещё. Не
уходи: мне так хорошо с тобой! Мы еще не объяснились. Я все сделаю, чтоб заслужить твою
дружбу...
ВЕРА. Я вам в самом начале сказала, как заслужить ее: помните? Не наблюдать за мной,
оставить в покое, даже не замечать меня – и я тогда сама приду к вам говорить, читать,
гулять...
РАЙСКИЙ. Неужели придёшь. Так ты требуешь, Вера, чтоб я был к тебе совершенно
равнодушен?
ВЕРА. Да.
РАЙСКИЙ. Не замечал твоей красоты, смотрел бы на тебя, как на… бабушку...
ВЕРА. Да.
РАЙСКИЙ. Вот моя рука, что это так: буду другом, братом – чем хочешь, требуй жертв.
ВЕРА. Вот как раз жертв не надо.
РАЙСКИЙ. Но разве то, чего ты просишь – не жертва? Ты сама подумай: какими другими
глазами, как не жадными, влюбленными, может мужчина смотреть на твою поразительную
красоту...
ВЕРА. Как вы смеете говорить это?
РАЙСКИЙ. Что ты, бог с тобой, Вера: что я сказал?
ВЕРА. Вы, гордый, развитой ум, «рыцарь свободы», не стыдитесь признаться...
РАЙСКИЙ. Что красота вызывает поклонение, и что я поклоняюсь тебе: какое преступление!
30
ВЕРА. Вы даже не понимаете, я вижу, как это оскорбительно! Скажите, чем я подала вам
повод, право так смотреть?
РАЙСКИЙ. Красота возбуждает удивление: это ее право...
ВЕРА. Красота, имеет также право на уважение и свободу... «Красота, красота!» Далась вам
моя красота! Ну, хорошо, красота: так что же? Разве это яблоки, которые висят через забор и
которые может рвать каждый прохожий?
РАЙСКИЙ. Каково! Чего ж ты хочешь от меня?
ВЕРА. Ничего: я жила здесь без вас, уедете – и я буду опять так же жить...
РАЙСКИЙ. Ты велишь мне уехать: изволь – я готов...
ВЕРА. Вы у себя дома: я умею уважать «ваши права» и не могу требовать этого...
РАЙСКИЙ. Какая злая, злая, едкая. Хитрая.
ВЕРА. «Хитрая»?
РАЙСКИЙ. Да! Ведь неужто непонятно, что после таких слов я здесь и часа не останусь. Я,
впрочем, и без того собирался уезжать. Егорка! И зачем было это всё? А, понимаю, всё это
только чтобы я уехал. Вам не с руки гнать меня из дому, который я же вам и подарил, и вы
специально выдумали… такой фальшивое… про дружбу.
ВЕРА. «Фальшивое»? Да как же вам не стыдно? Я дружбы у вас, у брата, просила. Вы же
спрашивали, что мне нужно, я доверилась вам, открыла, в чём нуждаюсь, вы же… Обвинять…
РАЙСКИЙ. Вера. Я, наверное, я, может быть, неправ. Вы, кажется, правы: дружбы быть не
может, и не нужно нам видеться. Вы разъедаете мне сердце, слепите мне глаза, цепените мой
ум. Я мешаю вашему покою. Не сердитесь на меня, сестра. Всему виной ваша красота,
которую вы цените слишком мало. На сей раз я, наконец, и впрямь соберу чемоданы.
Попрощаюсь с бабушкой и уеду завтра с утра. Может быть, вы когда-нибудь перестанете на
меня держать обиду.
ВЕРА. Я вовсе не хотела гнать вас.
РАЙСКИЙ. Если вы позволите, я зайду завтра с вами проститься.
ВЕРА. Повремените день. Я сегодня уж уговорилась к попадье до послезавтра ехать.
Возвращусь, а уж после…
РАЙСКИЙ. К попадье. Вот на кого вы согласны меня променять. Полная власть. Полная
власть надо мной. Ох, Вера, Вера…
СЦЕНА 5.
Вбегает Марфенька, «кружа» бабушку.
МАРФЕНЬКА. Бабушка! Бабушка, бабушка, бабушка, бабушка! Едет! Ведь его же коляска на
пригорке. Его ведь? Ну, скажи!
БЕРЕЖКОВА. Вот егоза! Ну, егоза ведь да и только!
МАРФЕНЬКА. Брат, братец, знаете ль вы, кто приехал?
РАЙСКИЙ. Откуда же мне, Марфенька?
МАРФЕНЬКА. А угадайте, братец, угадайте!
РАЙСКИЙ. Ну, как я стану гадать?
МАРФЕНЬКА. Угадайте!
31
РАЙСКИЙ. Избавь меня.
ВЕРА. Я избавлю. Верно уж Викентьев. Но охота же так плясать?
БАБУШШКА. А не всем такими ледяными, студёными быть.
МАРФЕНЬКА. Ай, Вера, сестрица, отгадчица. Я вас познакомлю с ним, братец.
РАЙСКИЙ. О, нет! Мне сейчас совершенно невозможно, совершенно. (Торопливо уходит.)
МАРФЕНЬКА. Верочка, что он? А ты куда? Да останься же! Что это с ними?
БЕРЕЖКОВА. А кто их разберёт. Дикарка. И странный человек!
Входит Викентьев.
ВИКЕНТЬЕВ. Здравствуйте, Татьяна Марковна, здравствуйте, Марфа Васильевна!
БЕРЕЖКОВА. Что это вы пропали: вас совсем не видать? Шутка ли, почти три недели!
ВИКЕНТЬЕВ.
порядок...
Мне никак нельзя было: губернатор велели дела канцелярии приводить в
МАРФЕНЬКА. Пустяки, пустяки! не слушайте, бабушка: у него никаких дел нет... сам
сказывал!
ВИКЕНТЬЕВ. Ей-богу, ах, какие вы: дела по горло было. Я пятьсот дел по листам скрепил.
Даже по ночам сидели... ей-богу...
БЕРЕЖКОВА. Да не божитесь! что это у вас за привычка божиться по пустякам: грех какой!
ВИКЕНТЬЕВ. Как по пустякам: вон Марфа Васильевна не верят! а я, ей-богу...
БЕРЕЖКОВА. Опять!
ВИКЕНТЬЕВ. Правда ли, Татьяна Марковна, правда ли, Марфа Васильевна, что у вас гость:
Борис Павлович приехал?
МАРФЕНЬКА. Вот видите, бабушка? Он пришел братца посмотреть. Что?
ВИКЕНТЬЕВ. Ах, Марфа Васильевна, какие вы! Я лишь только вырвался, так и прибежал!
…А еще я вам, Марфа Васильевна, дорогой, во ржи нарвал васильков, только в лодке в спешке
оставил.
МАРФЕНЬКА. А сами обещали без меня не рвать.
ВИКЕНТЬЕВ. Пойдемте сейчас нарвем свежих!..
МАРФЕНЬКА. На ночь глядя, что ли? Вот придумали.
БЕРЕЖКОВА. Ну, полно тебе сердится на него. Пойдите да пособирайте, что уж. А я счёты
пойду считать. (Уходит.)
ВИКЕНТЬЕВ. Пойдёмте, Марфа Васильевна, пойдёмте соловья слушать. А как хорошо поет –
слышите, слышите? Тут филин было в дупле начал кричать – и тот замолчал.
МАРФЕНЬКА. Какая темнота; дальше не пойду, не трогайте меня за руку! Темно, я боюсь...
ВИКЕНТЬЕВ. Да полноте, чего бояться – здесь никого нет. Вот сюда еще; смотрите, здесь
канава, обопритесь на меня – вот так!
МАРФЕНЬКА. Что вы, оставьте, я сама! Я дальше не пойду ни шагу...
ВИКЕНТЬЕВ. Вот станемте здесь – тише... слышите? Как хорошо, Марфа Васильевна, какая
ночь! Марфа Васильевна, со мной делается что-то такое хорошее, такое приятное, чего я
никогда не испытывал... Я теперь вскочил бы на лошадь и поскакал бы во всю мочь, чтоб дух
захватывало... Или бросился бы в Волгу и переплыл на ту сторону... А с вами, ничего? Я
думаю, соловей поет то самое, что мне хотелось бы сказать теперь, да не умею...
32
МАРФЕНЬКА. Вы говорите по-соловьиному? Почем вы знаете, что он поет?
ВИКЕНТЬЕВ. Знаю.
МАРФЕНЬКА. Ну, так что же?
ВИКЕНТЬЕВ. Он поет о любви.
МАРФЕНЬКА. О какой любви? Кого ему любить?
ВИКЕНТЬЕВ. Он поет о моей любви... к вам
МАРФЕНЬКА. А!! Ни шагу дальше – не смейте!
ВИКЕНТЬЕВ. Марфа Васильевна! ангел, друг...
МАРФЕНЬКА. Как вы смеете меня так называть: что – я сестра вам или кузина?
ВИКЕНТЬЕВ. Ангел! Прелесть... вы все для меня! Ей-богу...
МАРФЕНЬКА. Я закричу, Николай Андреич. Подите домой!
ВИКЕНТЬЕВ. Вы разлюбили меня, Марфа Васильевна?
МАРФЕНЬКА. А разве я вас любила? Что вы это сегодня выдумали! Нашло на вас?..
ВИКЕНТЬЕВ. Да, нашло. Выслушайте меня, ангел Марфа Васильевна... На коленях прошу...
МАРФЕНЬКА. Не хочу слушать вашего соловья!
ВИКЕНТЬЕВ. Не соловья, а меня слушайте! Вы взрослая и потому не бойтесь выслушать: я
говорю не ребенку.
МАРФЕНЬКА. Я уйду: вы что-то страшное хотите сказать.
ВИКЕНТЬЕВ. Вы скажите только слово, можно мне любить вас? Если нет – я уеду – вот
прямо из сада, навсегда...
Марфенька громко вскрикивает.
ВИКЕНТЬЕВ. Видите, видите! разве вы не ангел! Не правду я говорил, что вы любите меня!
Да, любите, любите, любите!
МАРФЕНЬКА. Как вы смеете... говорить мне это? Это ничего, что вскрикнула. Я о котенке
вскрикнула, о птичке вскрикнула.
ВИКЕНТЬЕВ. Ангел! прелесть! да будет благословенна темнота, роща и соловей, что дал мне
силы открыть секрет. Я люблю вас!
МАРФЕНЬКА. Прочь, прочь! вы опять за дерзости! Нечестно!
ВИКЕНТЬЕВ. Как же было честно поступить мне? Кому мне сказать свой секрет?
МАРФЕНЬКА. На ушко бабушке, и у ней спросить, люблю ли я вас?
ВИКЕНТЬЕВ. Вы ей нынче все скажите.
МАРФЕНЬКА. Это все не то будет. Я уж виновата перед ней, что слушала вас. Она
огорчится, не простит мне никогда, – а все вы...
ВИКЕНТЬЕВ. Простит, Марфа Васильевна! обоих простит! Она любит меня...
МАРФЕНЬКА. Вам кажется, что все вас любят: какое сокровище!
ВИКЕНТЬЕВ. Нет, я знаю, что она меня любит – и если только простит мне мою молодость,
так позволит нам жениться!..
МАРФЕНЬКА. Какой ужас! До чего вы договорились! Ваша маменька знает о том, что вы
мне говорите теперь здесь? а? знает? – говорите, да или нет?
33
ВИКЕНТЬЕВ (сконфужено). Нет еще...
МАРФЕНЬКА. Нет?.. …Как же вы смели говорить мне это? Даже до свадьбы договорились,
а maman ваша не знает! Честно ли это, сами скажите!
ВИКЕНТЬЕВ. Узнает завтра.
МАРФЕНЬКА. А если не благословит?
ВИКЕНТЬЕВ. Я не послушаюсь!
МАРФЕНЬКА. А я послушаюсь – и без ее согласия не сделаю ни шагу, как без согласия
бабушки. И если не будет этого согласия, ваша нога не будет в доме здесь, помните это, мсье
Викентьев, – вот что!
ВИКЕНТЬЕВ. Простите – сегодня в ночь я буду у себя, а к обеду завтра здесь – и с согласием.
Простите... дайте руку!
МАРФЕНЬКА. Грех сделан...
ВИКЕНТЬЕВ. Простите!
МАРФЕНЬКА. Завтра и с согласием. И к бабушке.
ВИКЕНТЬЕВ. Клянусь вам! Ангел. (Уходит.)
МАРФЕНЬКА (ликуя, бежит в дом). Бабушка, бабушка, бабушкаааа…
ГОЛОС БАБУШКИ. Ну, слава богу, егоза, вернулась. А то ведь собирается гроза.
СЦЕНА 6. СОН.
Появляется Райский – он раздражён и взвинчен. Вокруг него начинают кружить деревенские
в карнавальных полумасках – как на петербургском балу. Все плотоядно, вымазываясь,
поглощают красные ягоды. Райский пытается обнаружить среди них Веру. Мазурка и гроза.
РАЙСКИЙ. Я женщины ищу. Собственными нервами, костями, мозгом костей вытерпеть
огонь страсти.
ГОЛОСА. Ужинали без горячего, без пирожного!
РАЙСКИЙ. Жёлчью, кровью, потом написать картину…
ГОЛОСА. Чемоданов, барин, не угодно ль чемоданов?
ГОЛОСА. Без пирожного!
ГОЛОСА. Чемоданов к завтраку?
ГОЛОСА. Двойник-попадья, двойник-попадья.
РАЙСКИЙ. Вера! Вера проповедует своеобразие понятий, свободу, независимость. Но так
порой неотразимо кажется, что она прячется и хитрит!
ГОЛОСА. Попадья, попадья, попадья…
РАЙСКИЙ. Вера? За женщину страшно, за человечество страшно… Вера?
ГОЛОСА. Барбарису моченого!
РАЙСКИЙ. Ложь – это одно из проклятий сатаны, брошенное в мир... Вера? Не может быть в
ней лжи. Красота – сама сила: зачем ей другая, непрочная сила – ложь!
ГОЛОСА. Наделаете глупостей и не будете знать, как убраться отсюда?
34
РАЙСКИЙ. Мы, сильный пол, отцы, мужья, братья и дети этих женщин. Клянем – и
развращаем в то же время! Мы не оглянемся на самих себя, снисходительно прощаем себе...
собачьи встречи!.. Вера?
ГОЛОСА. Постойте, я примерю ваш сюртук.
РАЙСКИЙ. Открыто, всенародно носим свой позор, как доблесть, казня его в женщине!
Выдумали две нравственности: одну для себя, другую для женщин… Вера?
Раздается мужской хохот.
ВСЕ ГОЛОСА (поочередно, хором, внахлёст). Я ничего никому не должна. Я ничего никому
не должна. Я ничего никому не должна.
Райский начинает метаться, пытаясь узнать среди масок Веру.
МУЖСКОЙ ГОЛОС (передразнивая). Я женщины ищу, я женщины ищу, я женщины ищу…
Райскому кажется, что он нашёл. Он подходит к женщине, стоящей спиной, оборачивает.
РАЙСКИЙ. Вера??
На ней звериная маска. Райский кричит. На него и самого надевают маску лисы.
ГОЛОСА. Осел? Осел? Осел?
ГОЛОСА. Скорее лис, лис, лис….
Веру, держащую зонт, с которого льётся вода, и кнут вносит на руках мощный рослый
человек в маске медведя.
РАЙСКИЙ. Так вот она, твоя попадья?
ГОЛОСА. Осел, осел!
РАЙСКИЙ. Лгала? Лгала? Нет, Вера, нет, сестра, не верю!
ГОЛОСА. Триста рублей.
ГОЛОСА. Без пирожного.
РАЙСКИЙ. Нет и не может быть в тебе лжи. «Красота – сама сила: зачем ей другая,
непрочная, гиблая сила – ложь!»
ГОЛОСА. Без пирожного!
РАЙСКИЙ. Ве-ра!
МЕДВЕДЬ. Взяли бы вы мекинтош мой... Боже сохрани, простудитесь.
ВЕРА (развязно, хлеща кнутом). Знайте свое дело, правьте, правьте, правьте лошадьми!
РАЙСКИЙ. Ве-ра!
СЦЕНА 7.
Полутьма, картины в вспышках молний.
Раскат грома.
ГОЛОСА ДЕВУШЕК. Вернулась! Вернулась барышня. Хвала боженьке! Невредимая.
Раскат грома.
ГОЛОСА ДЕВУШЕК. Ай, страсти!
МАРФЕНЬКА (под периной). Не уговаривайте, нет, не вылезу.
35
МАРИНА (она только с грозы). Да что же дома страшного? Это мы вон над обрывом
колесили – насилу воротились.
МАРФЕНЬКА. Боюсь, убьёт.
МАРИНА. Так убивает, чай, за грехи, а у вас-то какие?
Раскат грома. Появляется Вера.
БЕРЕЖКОВА. Голубушка! Я чуть богу душу не отдала. Такие страсти! В гроб меня, старуху,
уложишь. В такую ночь, по такой грозе, не бережет себя, не жалеет бабушки. Егорка!
Самовар! Ужин. В гроб уложишь, не иначе, как в гроб.
ВЕРА. Ах, бабушка, так ведь вернулись же! Как только во второй раз сверкнула, так Иван
Иванович и велел поворотить – как я ни уговаривала.
БЕРЕЖКОВА. Да где же он? Иван Иванович, подите сюда, что вы там делаете?
ГОЛОС ТУШИНА. Вот сейчас отряхнусь да почищусь, Татьяна Марковна, а впрочем…
Входит огромный Тушин, почти не замечая, что несколько человек скребут его, – уж больно
ему хочется быть там, где Вера.
ТУШИН. Вера Васильевна, не зябко ль вам?
БЕРЕЖКОВА. Батюшки! Да в каком вы виде? Креста на вас нет, миленький!
ВЕРА. Иван Иванович в прекрасном виде. Он лошадьми правил, а мне свой мекинтош отдал, и
мы с Мариной у него в коляске были, как у себя в комнате.
БЕРЕЖКОВА. Да, собирайте ж ужин, греться, самовар. А где же Марфенька? Марфенька, иди
скорей. Сестрица, и Иван Иваныч…
МАРФЕРНЬКА. Не выйду!
БЕРЕЖКОВА. Не прятаться надо, а богу молиться, гром и не убьет! Ну-ка!
Входит боязливая Марфенька (возможно, всё ещё кутающаяся в перину. Раскат грома.)
МАРФЕНЬКА. Ааа!!
БЕРЕЖКОВА. Да страсть-то какая, гроза! И как не боязно?
ТУШИН. Что ж, гроза, помилуйте, это только старым бабам...
БЕРЕЖКОВА. Покорно благодарю: а я-то кто же?
ТУШИН. Извините, я не нарочно, с языка сорвалось! Я про простых баб...
БЕРЕЖКОВА. Ну, бог вас простит!
ТУШИН. Нет, вы простите, я ведь правда… Ведь вот медведь…
БЕРЕЖКОВА. А где же Борюшка?
ТУШИН. Медведь! Медведь!
ВЕРА. А его дома нет? Он, может быть, тоже в грозу ушёл?
БЕРЕЖКОВА. Господи, не допусти.
РАЙСКИЙ (который за сценой давно наблюдал; ядовито). Да, не волнуйтесь, где мне я же не
такой, как ваш Иван Иванович…
ТУШИН (всё ещё бормоча о своём конфузе). Медведь!
РАЙСКИЙ. Я хотел сказать «богатырь». Но как вам будет угодно.
36
БЕРЕЖКОВА. О, самовар несут, наконец-то. Сейчас чай пить будем и со всем со своим. А вы
пока знакомьтесь. Внук мой, Борис Павлыч Райский – Иван Иваныч Тушин!..
РАЙСКИЙ. Моё почтение. Где-то я вас словно видел. И недавно.
ТУШИН. Это вряд ли. У меня имение в лесу, на том берегу – большое. Там дело много, я
оттуда редко выезжаю. Меня тут даже называют «лесничий».
РАЙСКИЙ. «Лесничий»! Непостигаемо.
ТУШИН. Вот только разве что к Татьяне Марковне в гости, да Веру Васильевну к попадье
отвезти. У них я тоже часто гощу, у меня сестра девушка…
РАЙСКИЙ. Да, я уж понял, что попадья здесь всеобщий собеседник. И гостите вы у неё,
верно, в то же время, что и Вера Васильевна… А я, признаться, досадую, Вера: как вышло, что
ты меня с таким давнишним своим другом и не познакомила. С которым и в грозу не страшно.
ВЕРА (с некоторым вызовом играя в наивность). А чего же с ним бояться? Иван Иваныч и
медведей бьет. Возьмите меня когда-нибудь, Иван Иваныч... Это очень интересно...
БЕРЕЖКОВА. Видите, какая!
ТУШИН (простодушно). Я с удовольствием... Вера Васильевна: вот зимой, как соберусь –
прикажите только... Это заманчиво.
РАЙСКИЙ. Непостигаемо! Непостижимо!
ВЕРА. Я пошутила, бабушка. Давайте вам ещё погорячее подолью, Иван Иванович.
Райский не выдерживает и выскакивает из этой идиллии на авансцену. Идиллия на заднем
плане длится.
РАЙСКИЙ (кривляясь на разные лады). «Иван Иванович! Иван Иванович! Иван Иванович!...».
Иван Иванович Тушин был… (будто хочет произнесть ругательство.) …молодец собой. (С
блокнотом; хочется очернить, но старается быть объективным.) Молодец! Высокий,
плечистый… с такими непропорционально огромными… (оборачивается, сверяет)… да нет,
просто большими и сильными руками. Загорелыми. Загорелыми. Красивый мужчина: но какая
простота... чтоб не сказать больше... во взгляде, в манерах! Ужели это возможно? Герой Веры.
С этаким застывшим (прямо как болото) восхищением, преклонением во взгляде. И все,
кажется, знают. Он здесь свой. Медведь. Ведь не иначе: медведь. И может нравиться? А
почему ж нет? Женщины любят эти рослые фигуры, эти открытые лица, большие здоровые
руки – всю эту рабочую, грубую, глупую силу мышц... Но ужели Вера?..». Егорка!
ЕГОРКА. Чемоданы?
РАЙСКИЙ. Запрягай.
ЕГОРКА. Так ведь гроза, барин.
РАЙСКИЙ. А тебе что за дело. Мне в город надо. К Леонтию. К другу. Подышать.
Раскат грома. ЗТМ, всполохи.
РАЙСКИЙ. Вера, Вера, Вера, Вера…
СЦЕНА 8.
РАЙСКИЙЙ. Ульяна... Андреевна, Леонтий дома.
УЛЬЯНА. Нет…
Подходит к нему и обнимает.
37
РАЙСКИЙ. Что вы, Ульяна Андреевна, опомнитесь – я не студент, а вы не девочка!.. Вы за
моим другом замужем.
УЛЬЯНА. Для меня вы все тот же милый студент, а я для вас та же послушная девочка... И кто
мне платье разорвал, помните?.. Кто на коленях стоял? Кто ручки целовал! Нате, поцелуйте,
неблагодарный, неблагодарный! Я для вас та же Уленька!
РАЙСКИЙ. Да, что же это?
УЛЬЯНА. Что вы так смотрите на меня не по-прежнему, старый друг? Разве ничего не
осталось на мою долю в этом сердце? Ведь вы же, кажется, женщину ищите? А помните, когда
липы цвели?
РАЙСКИЙ. Прощайте.
Она выхватывает его шляпу, он пытается вернуть её, она его обнимает.
РАЙСКИЙ. Понимаете ли вы сами, какую сцену играете? А муж?
УЛЬЯНА. Что муж? Все такой же дурак, как и был!
РАЙСКИЙ. Дурак! И вы так платите ему за его доброту, за доверие!
УЛЬЯНА. Да разве обязательно нужно платить?.. …Да разве его любить можно?
РАЙСКИЙ. Отчего же не любить?
УЛЬЯНА. Таких не любят...
РАЙСКИЙ. Зачем же вы шли замуж?
УЛЬЯНА. Это совсем другое дело: он взял, я и вышла. Куда ж мне было деться!
РАЙСКИЙ. Но помилуйте, что вы делаете!!
УЛЬЯНА. Что я делаю!!! Все люблю вас, неблагодарный, все верна милому студенту
Райскому... Сюда, сюда!
РАЙСКИЙ. Зачем же эта распущенность, этот Шарль!..
УЛЬЯНА. Вы ревнуете! Борис! Я знала! Вы ревнуете. Значит…
РАЙСКИЙ. Где ж ваша совесть? Что же мужу?
УЛЬЯНА. Мужу – щи, чистую рубашку, мягкую подушку и покой...
РАЙСКИЙ. А любовь?
УЛЬЯНА. А любовь... вот кому!
РАЙСКИЙ. А стыд – куда вы дели его, Ульяна Андреевна?
УЛЬЯНА. Стыд... стыд… стыд я топлю в поцелуях...
РАЙСКИЙ (патетически). Опомнитесь и оставьте меня! если в доме моего друга поселился
демон, я хочу быть ангелом-хранителем его покоя...
УЛЬЯНА. Не говорите, ах, не говорите мне страшных слов... Вам ли стыдить меня? Мне
страшно, больно, я захвораю, умру... Мне тошно жить, здесь такая скука...
РАЙСКИЙ. Оправьтесь, встаньте, вспомните, что вы женщина...
УЛЬЯНА. Ах, зачем, зачем вы... это говорите?.. Борис – милый Борис... вы ли это...
РАЙСКИЙ. Пустите меня! Стыд да падет на вашу голову!..
Ульяна теряет сознание у него на руках.
РАЙСКИЙ. Ульяна Андреевна! опомнитесь, придите в себя! Я нарочно, пошутил, виноват!
38
УЛЬЯНА. Стыд... стыд... боже мой, стыд... да, жжет – вот здесь!
РАЙСКИЙ. Ульина Андреевна, опомнитесь! (Целует её.) Ульяна! Уленька… Простите, я вам
сделал больно.
УЛЬЯНА. Вы, вы, вы, вы… мой!.. не говорите мне страшных слов...
РАЙСКИЙ. Господи! что мне делать!
Объятия. Полумрак. Через сцену, напевая что-то проходит Марина.
РАЙСКИЙ. … …Как скверно. Эту главу в романе надо выпустить.
СЦЕНА 9.
ВЕРА. Брат, вы? А я искала вас.
РАЙСКИЙ (резко). Ты очень его любишь?
ВЕРА. Кого??
РАЙСКИЙ. Медведя.
ВЕРА. Медведя? А, Лесничего?
РАЙСКИЙ. Сколько имён! Так что ж?
ВЕРА. Да, очень! Таких людей немного; он из лучших, даже лучший здесь.
РАЙСКИЙ. То есть лучший мужчина, самец: рослый, здоровый, буря ему нипочем, медведей
бьет, лошадьми правит, как сам Феб, – и красота, красота!
ВЕРА. Гадко, Борис Павлович!
РАЙСКИЙ. Тебе досадно, что низводят с пьедестала любимого человека?
ВЕРА. Какого?
РАЙСКИЙ. Ведь он – герой романа? И можно понять. Сила-то, мышцы-то, рост!.. Зачем
держала? Посмеяться? Показать? Молчишь? Я оценил. Ну, теперь я могу уехать?
ВЕРА. А если я не хочу, чтоб вы уезжали?
РАЙСКИЙ. Ты? Почему?
ВЕРА. Угадайте!
РАЙСКИЙ. Что же, может, ты хочешь, чтоб я на свадьбе твоей был??
ВЕРА. А может, и хочу.
РАЙСКИЙ. А не чересчур ли это, Вера? Может, и шлейф за тобой понести? Вера?? …У тебя
слёзы в глазах? Боже! Да уж не хочешь ли поработить меня? Так ты напрасно трудишься и
взволновалась. Я уж и так давно твой раб. Я раб, Вера!
ВЕРА. Раб? Что ж, превосходно. Тогда всего один вопрос. Мне важно знать, прошу, ответьте
без лукавства, честно. Мне, правда, по одному случаю очень важно знать.
РАЙСКИЙ. Что за вопрос с такими большими приготовлениями?
ВЕРА. Очень существенный для меня вопрос. Для понимания мужчин. Как брат, скажите… А
скольким женщинам вы это говорили?
РАЙСКИЙ. Это тебя интересует? Но почему? К чему?
ВЕРА. Просто ответьте. У той, прекрасной, мраморной на портрете просили?
39
РАЙСКИЙ. Почему ты вспомнила о ней? Разве не видишь, что я весь без остатка поглощен
тобой, что всё забыл, оставил все занятия, что целыми днями, как умалишенный, жду, пока
белая рука отодвинет лиловую занавеску, – как тут один говорит.
ВЕРА. Кто?? Неважно, впрочем. Так, может, я именно потому и спрашиваю. Ну, ну же… это
говорили – скольким?
РАЙСКИЙ. Да что за новый поворот? Бывали, конечно, встречи, но такого сильного
впечатления, как с тобой, никогда...
ВЕРА. Хорошо, брат, допустим, так.
РАЙСКИЙ. Хорошо?
ВЕРА. Хорошо, положим, что я могла бы разделить страсть – тогда что?
РАЙСКИЙ. Разделить? Вера, ты не шутишь? Разделить? Посмотри на меня! Разделить? Тогда!
Тогда… Как что? Обоюдное счастье!
ВЕРА. Вы уверены, что могли бы дать его мне?
РАЙСКИЙ. Я – о боже, боже! Да я всю жизнь отдал бы – всю жизнь к ногам.
ВЕРА. Вот! А сколько раз вы предлагали женщинам такое счастье?
РАЙСКИЙ. Что ты хочешь сказать этими вопросами? Ну, хорошо, допустим, может быть, я
говорил и многим, но никогда так искренне...
ВЕРА. Довольно. Я всё узнала. Значит, и без искренности можно… это говорить.
Звучит далёкий выстрел. Вера вздрагивает.
ВЕРА. А!
РАЙСКИЙ. Ты испугалась, Вера, чего? Так на тебя непохоже. Что ты говорила?.. О
петербургской красавице… да разве дело в ней? Беловодова! Это – статуя. Без души.
ВЕРА. Несчастная. Давно ль вы так о ней? Но довольно. Вы высказались в коротких словах. И
я получила свой ответ. Благодарю.
РАЙСКИЙ. Нет, ты просто к слову прицепилась.
ВЕРА. Спасибо за откровенность, брат. Я много поняла, спасибо.
РАЙСКИЙ. Какая откровенность? Что ты поняла?
Выстрел. Вера снова вздрагивает и ещё более торопится идти.
РАЙСКИЙ. Я ничего не понял. Пожалуй только… Вера! Скажи, так ты не любишь его… так?
ВЕРА. Так? Кого?
РАЙСКИЙ. О, что за мука? Да кого ж ещё? медведя! Ну же…
ВЕРА (даже смеётся). О, что за мысли, брат? Так – ну, конечно, не люблю! Но мы
заговорились. Прощайте. (Уходит.)
РАЙСКИЙ. Спасибо, милая, чародейка, спасибо. Ответила. Нет, в ней не может быть ни капли
лжи. Она ответила!
Входит бабушка.
БЕРЕЖКОВА. С тобой-то что? Все точно все с ума посходили! Весь дом не на месте. Страсть!
РАЙСКИЙ. Что ж приключилось?
БЕРЕЖКОВА. Он ещё спрашивает! Верочка не ест!!!
РАЙСКИЙ. Не ест?
40
БЕРЕЖКОВА. Да ни к чему и не притрагивается. Ты ходишь где-то, невозможный человек,
тебе у Леонтия каша вкуснее. А Вера только глазами сверкает. Святый боже, страшно и
вымолвить: будто в экстазе.
РАЙСКИЙ. В экстазе??
БЕРЕЖКОВА, Пол-ужина остаётся. Нынче застала Егорку – прямо пальцами лезет в соусник.
«Ты что, кричу, негодник, делаешь». А он потупился: «Попробовать!». А глаза у самого
наглые… Ты растолкуй мне, раз такой учёный, что происходит?
РАЙСКИЙ. С Егоркой?
БЕРЕЖКОВА. С Верой!!
ГОЛОС САВЕЛЬИЧА. А, постой, голубчик, я поквитаюсь с тобой! Вот тебе, вот тебе.
Мариина!!
БЕРЕЖКОВА. Ох, батюшки, опять Савельич что ли кавалера подловил. А тебе – смотрю – и
дела нет.
ГОЛОС САВЕЛЬИЧА. Смотри, ишь хитрец выискался в калитку лезет, кличет: а я там, как
пень, караулю у плетня!..
БЕРЕЖКОВА. Вот страсть ведь! Вот ведь, Борюшка, страсть! Яков! Петька! Да держите ж его
– чего рты раззявили? (Поспешно уходит.)
РАЙСКИЙ. Страсть! И точно. Я словно в горячке. Но она его не любит. Что ж тогда за
загадка? Не ест… Клянусь, на этот раз я бы действительно уехал, но она… Оставила. Сама,
прямыми словами… Оставила. Однако к чему этот допрос? О петербургском романе… и так
горячо. Господи! Но нет, не может быть! Хотя… Ну и дурак же я тогда! Неужели? Неужели…
Ревность!!! Да и ещё тогда, при Крицкой, на портрете. Она меня ревнует! Вера! Дурак,
счастливец! Столько времени потеряно! Так это была гордость, гордость, именно гордость.
Страх деревенской девочки тягаться со светской дамой. С мраморными плечами, с томными
манерами… Дурак! Страх для меня быть лишь забавой, увлечением… О, Вера! Если бы ты
знала! Я ведь мир к твоим ногам – навечно, навсегда, навечно! Медведем своим меня
дразнила. Верочка! Как наивно это, как по-детски, по-женски. Но я! Хорош, хорош! Не
понимал. Мне глаза её как будто весь ум, весь опыт выжгли. Не ожидал от неё такого
простого, боязливого, девичьего… на постамент её воздвигнул. А она девочка. Неопытная,
начитавшаяся книг, с болезненной, ревнивой, жгучей гордостью. Она боится, но… любит
меня! Вера. Как я понял всю тебя сейчас, чудная, чистая. И как ещё больше от этого люблю.
Вера, Вера, Вера!
Проходит Егорка (что-то жуёт).
ЕГОРКА. Не кричите, барин, не надрывайтесь. Барышня не услышит – они давно на обрыв
пошли.
РАЙСКИЙ. На обрыв? «Ах, Вера, есть ли у вас такой двойник, чтоб вы могли стать на
обрыве…». «Попадья!». И я поверил. О, Вера, я ведь всё тебе открою, я докажу тебе и уж не
отпущу… (Взволнованный уходит.)
СЦЕНА 10.
МАРК. Еще недавно, Вера, вы были так пунктуальны, что мне не приходилось тратить пороху
на три выстрела...
ВЕРА. Упрек – вместо радости!
41
МАРК. Это я так только, чтоб начать разговор, а сам одурел от счастья.
ВЕРА. Не похоже! Если б было так, мы не виделись бы украдкой, в беседке, в обрыве...
МАРК. А сидели бы рядком там у бабушки, за чайным столом?
ВЕРА. Так что же?
МАРК. Что напрасно мечтать о том, что невозможно! Ведь бабушка не отдала бы за меня...
ВЕРА. Отдала бы: она сделает, что я хочу. Но вы не хотите.
МАРК. Мы опять заводим эту нескончаемую полемику, Вера! Немыслимо. Надо же кончить
как-нибудь эту томительную пытку и сойти с горячих угольев!
ВЕРА. Мы видимся в последний раз... Я клятву дала, что больше здесь никогда не буду! После
целого года тайны…
МАРК. Стало быть, время дорого. Разрешение получено, вы знаете, я могу ехать через
неделю. Сегодня мы разойдемся навсегда, если глупость, - то есть бабушкины убеждения, разведут нас. Или… Или уж сойдемся и не разойдемся больше.
ВЕРА. Никогда?
МАРК. Никогда! какая ложь в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно «никогда»: год,
может быть, два... три... Разве это не – «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве
оно есть?
ВЕРА. Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией о любви на срок! Я думала, что сегодня
эта пытка кончится; что мы, наконец, выскажемся вполне, искренне объявим друг другу свои
мысли, надежды, цели... и...
МАРК. Что потом?
ВЕРА. Потом я пойду к бабушке и скажу ей: вот кого я выбрала... на всю жизнь. Но...
кажется... этого не будет... мы должны разойтись!
МАРК. Да, если воображать себя ангелами, то, конечно, вы правы, Вера: тогда на всю жизнь.
Вон и этот седой мечтатель, Райский, думает, что женщины созданы для какой-то высшей
цели... А между тем, вы посмотрели б на природу: там всё честней – прямые животные
инстинкты…
ВЕРА. Вы, как волк! А я не волчица, я женщина! А с вашими понятиями о любви…
МАРК. Видите свою ошибку, Вера: «с понятиями о любви», говорите вы, а дело в том, что
любовь не понятие, а влечение, потребность, оттого она большею частию и слепа. Я привязан
к вам не слепо. Ваша красота, и довольно резкая – в этом Райский прав – да ум, да прямота, да
русалочьи бездны – и держат меня в плену долее, нежели было со всякой другой!
ВЕРА. Очень лестно!
МАРК. Эти «понятия» вас губят, Вера. Не будь их, мы сошлись бы давно и были бы оба
счастливы...
ВЕРА. На время, а потом – явится новое увлечение, уступить ему – и так далее?..
МАРК. Не мы виноваты в этом, а природа! Природу не переделаешь! А понятия – мертвечина.
Любовь – не оковы, а счастье, данное человеку. Это мое мнение...
ВЕРА. Счастье это ведет за собой долг. Это мое мнение...
МАРК. Морока, выдумка. Забудьте эти «долги» и согласитесь, что любовь прежде всего –
влечение... иногда неодолимое... (Пытается обнять её.) Что долг?
42
ВЕРА. Долг. За отданные друг другу лучшие годы счастья платить взаимно остальную
жизнь...
МАРК. Чем это – позвольте спросить? Суп варить? Вянуть, когда силы еще крепки и жизнь
зовет и тянет дальше!.. Так, что ли?
ВЕРА. Да, удержаться, не смотреть туда, куда «тянет»! Тогда не надо будет и притворяться, а
просто воздерживаться, «как от рюмки», говорит бабушка, и это правда...
МАРК. Ну, дело плохо, когда дошло до цитат бабушкиной мудрости. Вы похвастайтесь ей,
скажите, как крепки ее правила в вас...
ВЕРА. Нечем хвастаться! А впрочем, вы случайно угадали: да, сегодня, отсюда, я пойду к ней
и... «похвастаюсь»!
МАРК. Что же вы ей скажете?
ВЕРА. Все, что было здесь... Что уже год здесь…
МАРК. Зачем?
ВЕРА. Вы не поймете зачем, потому что не допускаете долга...
МАРК. Мораль, мораль, плесень, скука!.. Вера, Вера, – не любите вы, не умеете любить...
ВЕРА. Не говорите этого, Марк, если не хотите привести меня в отчаяние!
МАРК. Не говорите и вы этого, Вера. Не стал бы я тут слушать и читать лекции о любви! И
если б хотел обмануть, то обманул бы давно – стало быть, не хочу...
ВЕРА. Боже мой! Из чего вы бьетесь, Марк? Как уродуете свою жизнь! Чего вы хотите?
МАРК. Счастья! я вас люблю! Зачем вы томите меня, зачем боретесь со мной и с собой и
делаете две жертвы? Я вижу, что вы страдаете, и тем это нелепее! Теперь и я спрошу: зачем
вы ходили и ходите сюда?
ВЕРА. Зачем я не раньше почувствовала... ужас своего положения – хотите вы спросить? Да,
этот вопрос и упрек справедливый и давно. Мы сегодня должны один другому ответить на
вопрос: чего мы хотели и ждали друг от друга?..
МАРК. Да сколько ж можно? Я хочу вашей любви и отдаю вам свою, вот одно «правило» в
любви. Не насиловать привязанности, а вольно отдаваться впечатлению и наслаждаться
взаимным счастьем – вот «долг и закон», который я признаю. И вот мой ответ на вопрос,
«зачем я хожу?». Жертв надо? И жертвы есть, – по мне это не жертвы, но я назову вашим
именем: я останусь еще в этом болоте, не знаю сколько времени. Но не для вас. А прежде
всего для себя, потому что в настоящее время это стало моей жизнью – и я буду жить этим. А
когда охладею – я скажу и уйду – куда поведет меня жизнь, не унося с собой никаких
«долгов», «правил» и «обязанностей». Все их оставлю тут, на дне обрыва! И это будет честно.
И вы имеете право сделать то же. А вон те мертвецы лгут себе и другим – и эту ложь
называют «правилами». А сами потихоньку делают то же самое – и еще ухитрились себе
присваивать это право, а женщинам не давать его! Между нами должно быть равенство.
Решите, честно это или нет?
ВЕРА. Не честно! Честно взять жизнь у другого и заплатить ему своей.
МАРК. Камнем повиснуть на шее друг друга... Да ещё в церковь пойти? А если я не верю ему
и терпеть не могу попов – так что же?
ВЕРА. Вы грубо касаетесь того, что для меня свято. Зачем вы стреляли? Зачем вызвали меня
сюда? Я думала, вы уступили старой, испытанной правде и что мы подадим друг другу руки
навсегда... Всякий раз с этой надеждой сходила я в беседку с обрыва... и всякий раз
43
ошибалась! Я думала, что самый ум ваш скажет вам... где настоящая жизнь – и где ваша
лучшая роль...
МАРК. Где?
ВЕРА. В сердце честной женщины, которая любит... Улыбаетесь? Смеётесь? Живите вашей
жизнью, Марк, – я не могу... у ней нет корня...
МАРК. Ваши корни подгнили давно, Вера!
ВЕРА. Пусть так! Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом! У меня нет
такого ума, и скоро сил совсем не станет. Я тогда прежде, год назад думала (как я каюсь в
этом!), думала: сделаю, что он будет дорожить жизнью – сначала для меня, а потом… думала,
что ради меня вы перестанете блуждать в одиночку со вредом для себя и без всякой пользы
для других. Я хотела, чтоб вы стали лучше, выше всех, ссорилась с вами за беспорядочную
жизнь; думала, что выйдет...
МАРК. Вице-губернатор?
ВЕРА. Что выйдет человек. Нужный, сильный...
МАРК. Дальше, Вера, от меня!.. Дурак я. Лучше б обманул вас, как другой бы на моём месте.
Но я оставляю за собой привилегию быть честным. Мы высказались... отдаю решенье в ваши
руки! (Неистово.) Венчаться с вами не пойду!! Бессрочной любви не обещаю, потому что не
верю ей и не требую ее и от вас. Примите ж, наконец, решение. Плесневеть или ринуться,
жить в клетке отживших убеждений, или… Я люблю вас теперь больше всего на свете!..
Будьте моей...
ВЕРА (из последних сил). Навсегда вашей?
МАРК. Ооооооо…
ВЕРА. Прощайте, Марк! Я решила... Вы никогда не дадите мне того счастья, какого я хочу.
Дело кончено!..
МАРК (не своим голосом). Да... Да…. скорее же вон отсюда!
Оба пытаются уйти.
МАРК (неожиданно). А знаешь, Вера… Я б другую, знаешь, изломал… Чтоб никому… Но не
тебя, не тебя.
ВЕРА (через слёзы). Не наговаривайте… Вы бы так не сделали… Вы… (Резко отворачиваясь
и пряча слёзы уходит. Но вдруг, не в силах не проститься, всё-таки оборачивается.) Марк,
прощай!!!
Марк подбегает к ней и хватает, как добычу на руки.
МАРК. Моя!
Он целует её и уносит. Слышна далёкая гроза и далёкий вой волков.
Выходит всё видевший Райский.
РАЙСКИЙ. Слепец! Какие тут еще сомнения, вопросы, тайны? – Статуя! чистота! красота
души! А он!.. И спорил ведь со мною на неё. А сам торжествовал. И восторжествовал. Надо
послать ему выигрыш. Играл со мной, как с зайцем. Осел, осел! Как больно здесь! Веракошка! Вера-тряпка... слабонервная, слабосильная... из тех падших, жалких, подверженных
страсти натур... О, мщение, мщение! Но какое? Бежать к бабушке, схватить ее и привести
сюда, с толпой людей, с фонарями, осветить позор и сказать: «Вот змея, которую вы двадцать
три года грели на груди!..». Подло, Борис! Ты не сделаешь ты этого!
44
Волчий вой.
А там совершается торжество этой тряпичной страсти – да, да, эта темная ночь скрыла поэму
любви! Любви! Марк! блудящий огонь, буян, трактирный либерал! Погибай же ты, жалкая
самка, тут, на дне обрыва, как тот бедный самоубийца! Вот тебе мое прощание!..
А!! Что это? Вера? (Он говорит с видением.) Как сверкают твои глаза. Как обольстительно,
как страшно! Вера! Ты счастлива? Счастлива? (Слышится волчий вой.) Кто тут?
КРИЦКАЯ. Это я... я...
РАЙСКИЙ. Кто?
КРИЦКАЯ. M-r Boris, это я... Pauline.
РАЙСКИЙ. Вы! Что вам надо здесь?
КРИЦКАЯ. Я пришла... я знаю... вижу... вы хотите давно сказать... но не решаетесь... Du
courage, смелей! Здесь никто не видит и не слышит...
РАЙСКИЙ. Что «сказать» – говорите!..
КРИЦКАЯ. Что вы меня любите... Вы избегали меня... но страсть…
РАЙСКИЙ (хватая её). В обрыв!
КРИЦКАЯ. О, смилуйтесь! Не так резко... что вы делаете... оставьте!
РАЙСКИЙ. Любви хочется! вы слышите, сегодня ночь любви... Слышите вздохи... поцелуи?
Это страсть играет, да, страсть, страсть!..
КРИЦКАЯ. Пустите, пустите! я упаду, мне дурно...
РАЙСКИЙ. Прочь!
Крицкая убегает.
РАЙСКИЙ. Чемодан, чемодан, чемодан, чемодан!!
ДОЛГИЙ ЭПИЛОГ
ЕГОРКА. Ну, девки, покажу я вам диковинку! Пойдемте, Пелагея Петровна, к барину, к
Борису Павловичу, в щелку посмотреть; в тиатр не надо ходить: как он там «девствует»!..
ДЕВУШКА. Некогда мне, гладить надо.
ДЕВУШКА. Покажи мне, что там такое?
ЕГОРКА. Вы – распрекрасная девица, словно – барышня! Я бы – не то что в щелку дал вам
посмотреть, руку и сердце предложил бы – только... рожу бы вам другую!..
Все смеются.
ДЕВУШКА. Ругатель! Право, ругатель!
ЕГОРКА. Ну, не обижайтесь вы! Идёмте все смотреть! Глядите, глядите, как заливается,
плачет никак!
Все смотрят «в щель» на Райского (его на сцене нет.)
ДЕВУШКА. Взаправду плачет, сердечный!
45
ЕГОРКА. И пишет всё пишет – как ненормальный. То ходил всё примеривался – по два слова
начекнёт у себя в блухноте с гордым видом таким… А теперь как прилип к бумаге – и не
оторвёшь. Эк его разбирает! Врезамшись, должно быть, в Веру Васильевну...
ДЕВУШКА. Что ты врешь, поганец! Ври, да не смей трогать барышень! Вот узнает барыня...
Входит грозная, как никогда доселе, бабушка.
БЕРЕЖКОВА. Что столпились? Что вы квохчите тут, как на птичнике?
Девушки взвизгивают.
БЕРЕЖКОВА. Тихо! Я уже мужикам повелела, но и вы понадобитесь. Там на дне обрыва,
сами знаете, есть беседка. Так вот вам моё слово: не должно ее там быть. Мужики разломают,
а вы – чтоб все щепочки до единой собрали, чтоб ни гвоздика не оставили. И листьями
жухлыми забросайте. Чтоб как не было. Слышите? Ну, так марш!
Дворня разбегается и собирает то, что было на сцене эквивалентом беседки. Бабушка шумно
вздыхает, крестится и осторожно входит к Райскому.
Райский, взвинченный и раздражённый, сочиняет.
БЕРЕЖКОВА. Что ты все пишешь там? драму или все роман, что ли?
РАЙСКИЙ. Не знаю, бабушка, пишу жизнь – выходит роман; пишу роман – выходит жизнь. А
что будет окончательно – не знаю. Лица всё говорят, говорят, да никак не наговорятся.
БЕРЕЖКОВА. Чем бы дитя ни тешилось…
РАЙСКИЙ. Я прежде б рассердился, а теперь скажу: может, вы и правы. Хоть и пишется, как
никогда, а уж чувствую, что всё равно не закончу. А всё-таки пишется…
БЕРЕЖКОВА. Зачем только всё по ночам?
РАЙСКИЙ. Что ж свечек жаль?
БЕРЕЖКОВА. Вот скажешь тоже! И как ни стыдно??
РАЙСКИЙ. Ручаюсь, бабушка, что пожара не сделаю, хоть сам сгорю весь.
БЕРЕЖКОВА. О, типун тебе на язык! Ведь ты изведешь себя. Жёлт ты, как переспелый
огурец... (Срывается.) Что же дальше?.. Что же дальше, Борюшка???
РАЙСКИЙ. Что же дальше? И правда. Что же дальше? Что же дальше? А дальше… где-то
тут… (Роется в листах.) …помнится, была свадьба.
На сцену врываются счастливые и кружащиеся. Короткая, как танец, ликующая сцена
свадьбы Марфеньки и Викентьева.
РАЙСКИЙ. Только Веры на ней не было. Не было, потому что… в общем, было много горя.
Похожая на призрак, через сцену проходит Вера.
ВЕРА. Жизнь кончена. Если б умереть!
РАЙСКИЙ. Всем говорили, что она болеет, что промочила ноги, что прозябла, а она… Было
много горя. (Райский замечает изменившуюся в лице бабушку, пугается.) Бабушка!?
БЕРЕЖКОВА. Нет больше бабушки.
РАЙСКИЙ. Бабушка! спасите Веру...
БЕРЕЖКОВА. Поздно, бог спасет ее! Она не зовёт меня. Мне не доверяет, во мне не
нуждается. Береги ее, утешай, как знаешь! Бабушки нет у вас больше...
РАЙСКИЙ. Всё знает, всё чувствует… Бабушка, ну, не такой это непоправимый грех!
БЕРЕЖКОВА. Мой грех! Я не уберегла.
46
РАЙСКИЙ. Ваш? Ну, что вы?
БЕРЕЖКОВА. Мой!
Бережкова уходит.
РАЙСКИЙ. …Вы как героиня. Как царица скорби. Вам, как орлице…
БЕРЕЖКОВА. Не говори так красиво – нечего. Мой грех. Ну, поди, поди к ней.
Проходит Вера, которая стала похожа на призрак.
ВЕРА. Как бьется здесь, как больно! Боже, когда эта казнь кончится? Скорей бы, скорей
сказать бабушке все! А там, после нее – пусть весь мир знает, смотрит! Но как решиться?
РАЙСКИЙ. Было много горя. Вера!
Она уходит.
_
РАЙСКИЙ. Несчастных, пострадавших от любви в нашем доме за короткое время очень
прибавилось.
Дворня шепчется.
- Слыхали, от Леонтия жена ушла.
- Как не слыхать? С мсье Шарлем.
- В Москву укатила.
РАЙСКИЙ. Бабушка тотчас велела переселить его к нам.
Входит Леонтий, в хорошем халате, с горячим питьём. Внешне согретый, внутри полностью
разломанный.
РАЙСКИЙ. Леонтий!
ЛЕОНТИЙ. Все врут, я не болен. Я притворился... Что бишь такое я хотел сказать тебе?..
РАЙСКИЙ. Ты бы лег, Леонтий.
ЛЕОНТИЙ. Все смотрят, будто я кинусь в окно или зарежусь...
РАЙСКИЙ. Что за вздор? Ты, однако, слаб, насилу ходишь – право, ляг...
ЛЕОНТИЙ. Да, слаб, это правда. (Всхлипывает.) Не ругай меня, не смейся надо мной, как все
они смеются... эти учителя, товарищи. Я вижу у них злой смех на лицах, у этих сердобольных!
РАЙСКИЙ. Я понимаю и уважаю твои слезы, Леонтий!
ЛЕОНТИЙ. Ты и в школе не смеялся надо мной... Вот я тебе покажу... (Достаёт из-за пазухи
письмо.) От неё. От Ульяны Андреевны.
Райский бегло смотрит.
РАЙСКИЙ. Уничтожь его.
ЛЕОНТИЙ. Как можно! Ведь это единственные ее строки ко мне, других у меня нет...
РАЙСКИЙ. Да, такое чувство заслуживало лучшей доли... Но, друг Леонтий, не поддавайся
горю – жизнь еще длинна, ты не стар...
ЛЕОНТИЙ. Жизнь кончилась… если...
РАЙСКИЙ. Если что?
ЛЕОНТИЙ. Если она... не воротится...
47
РАЙСКИЙ. Как, ты хотел бы... ты принял бы ее теперь!..
ЛЕОНТИЙ. Ах, Борис, и ты не понимаешь! Боже мой! Твердят, что я болен, сострадают мне,
водят лекарей, сидят по ночам у постели. А я не болен, не болен, не болен! Я не болен, я умер!
И настоящее мое, и будущее – все умерло, потому что ее нет! Поди, вороти ее, приведи сюда –
и я воскресну!.. А он спрашивает, принял ли бы я ее! Как же ты роман пишешь, а не умеешь
понять такого простого дела!..
РАЙСКИЙ. Но я не знал, что ты так любил ее. Ты сам шутил, бывало: говорил, что привык к
ней, что изменяешь ей для своих греков и римлян...
ЛЕОНТИЙ. Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис. Я думал, что я люблю древних людей,
древнюю жизнь, а я просто любил... живую женщину; и книги, и гимназию, и древних, и
новых, и своих учеников... и тебя самого... и этот город, с переулками его, заборами, рябиной
– потому только – что ее любил! Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал
ее письмо. (С умоисступленной надеждой.) А если он бросит ее?!!! Может быть, она
вспомнит... может быть...
РАЙСКИЙ. Может...
ЛЕОНТИЙ. Ты лучше знаешь женщин. Есть надежда... или...
РАЙСКИЙ. Если и есть, то во всяком случае не теперь. Разве после… разве после... (Уже как
будто бы о чём-то о своём.)
Леонтий уходит.
_
РАЙСКИЙ. … И было много горя… Вера мучилась так иссушающе ещё и от того, что
боялась: бабушка ее не простит. Жаждала, но не могла признаться. А бабушка к ней не шла.
Не шла, не шла, не шла, пока, наконец…
ВЕРА. Бабушка! (Плачет, обнимает её, не может говорить.)
РАЙСКИЙ. Пока, наконец… не пришла.
ВЕРА. Не ласкайте, бабушка... бросьте меня...
БЕРЕЖКОВА. Молчи, ни слова – никогда!
ВЕРА. Я не слушала вас... Бог покарал меня за вас... я думала, что одной своей воли и ума
довольно на всю жизнь, что я умнее всех вас...
БЕРЕЖКОВА. Ты и умнее меня, и больше училась, тебе бог дал много остроты – но ты не
опытнее бабушки...
ВЕРА (с горечью). Теперь... и опытнее. О, не смотрите так, не изливайте по капле презрение...
Лучше сгоните меня со двора. Глаза ваши говорят…
БЕРЕЖКОВА. Что они говорят?
ВЕРА. Что нельзя жить больше, что... все погибло.
БЕРЕЖКОВА. Не умеешь ты читать бабушкиных взглядов!
РАЙСКИЙ. И были письма.
Входит Марина.
МАРИНА. Барышня, не ругайтесь только, не гоните! Ещё одно. Уж примите, а дальше как
знаете. Только там ждут ответа. (Увидев бабушку.) Ой, барыня…
ВЕРА. Ничего. Давай мне и ступай. Второе.
БЕРЕЖКОВА. Второе? Оттуда?
48
ВЕРА. Оттуда. Вот, читайте.
БЕРЕЖКОВА. (испуганно). Зачем?
ВЕРА. Читайте – секретов нет. А первое я не распечатывала. Не решилась.
БЕРЕЖКОВА. Я не стану, Вера!
ВЕРА. Ну, так я сама прочту. (Срывает печать.) «Ужель мы в самом деле не увидимся…».
«Ужель мы в самом деле не увидимся, Вера? Это невероятно. Несколько дней тому назад в
этом был бы смысл, а теперь это бесполезная жертва, тяжелая для обоих. Ты бежишь первая, а
сама твердила о бессрочной любви. Логично ли это?» (Повторяет.) Логично ли! «Будем
счастливы, Вера! Страсть победила, спорить больше не о чем...». «Не о чем». «Моя ошибка
была та, что я предсказывал тебе истину о невозможности бесконечной любви: жизнь привела
бы к ней нас сама. Я отныне не трогаю твоих убеждений; на очереди страсть. Надеюсь, ты с
этой логикой согласишься». О, Господи! «Похоже, мне надо принести жертву, то есть мне
хочется теперь принести ее, и я приношу. Если ты надеешься на успех у бабушки –
обвенчаемся, и я останусь здесь до тех пор, пока... словом, на бессрочное время. Я сделал все,
Вера, и исполню, что говорю. Теперь делай ты».
БЕРЕЖКОВА. Что же ты, Верочка, думаешь?
ВЕРА. Ты спрашиваешь, что я думаю! Он называет венчанье со мной жертвой! Да если б и не
называл. Я ничего не хочу! Какая страсть устоит перед этими страданиями? Во мне ничего
больше нет...
БЕРЕЖКОВА. Он рассчитается со мной за эти слезы!..
ВЕРА. Что ты хочешь делать?
БЕРЕЖКОВА. Он зовет тебя; я сойду к нему с обрыва вместо тебя на любовное свидание – и
потом посмотрим, напишет ли он тебе еще.
ВЕРА (растроганно). Бабушка! ты не поняла меня. Я не хочу ему зла... Он не знает, что
произошло со мной, не знает, что во мне что-то навсегда сломалось...
БЕРЕЖКОВА. Не навсегда…
ВЕРА. Ему надо только как-нибудь дать знать… Пишет, что будет ждать в беседке…
БЕРЕЖКОВА. Он нет! Можешь мне поверить: в беседке больше уже никто не будет ждать.
РАЙСКИЙ. И была ещё встреча волка с медведем…
_
Марк выскакивает, по-звериному озирается. Чуть ли не принюхивается.
МАРК. Где же беседка?
ТУШИН. Добрый день, мсье Волохов.
МАРК. А, Тушин. Вы-то как здесь? Гуляли, что ли? Что вы так смотрите на меня?
ТУШИН. Я не гулять пришел, а видеться с вами.
МАРК. Со мной!
ТУШИН. С вами, у меня поручение к вам.
МАРК. От кого? От старухи??
ТУШИН. От какой старухи?
МАРК. Ну, от этой вашей всеобщей бабушки. От какой!
ТУШИН. Нет.
49
МАРК. Так от Веры?
ТУШИН. От Веры Васильевны, хотите вы сказать?
МАРК. Вы... все знаете?
ТУШИН. Вы исполните, конечно, ее просьбу: не тревожить ее больше, не напоминать о себе...
не писать, не посещать этих мест...
МАРК. Вам что за дело? Вы объявлены ее женихом, что спрашиваете?..
ТУШИН. Для этого не нужно быть женихом, а просто другом, чтоб исполнить поручение. Она
просила подтвердить, что не может и не желает более видеться с вами и получать писем.
МАРК. А если…
ТУШИН. Я не знаю, что я сделаю. Но я полагаю, что вы не нарушите приличий и спокойствия
женщины...
МАРК. Черт знает, что за нелепость! выдумали люди себе кандалы... лезут в мученики... Я еду
скоро…
ТУШИН. Это именно тот ответ, который нужен ей...
МАРК. Не ей, а вам, да, может быть, романтику Райскому и старухе...
ТУШИН. Да, пожалуй, и нам, и – может быть – целому городу! Я передам ей, что вы не
нарушите слова. Прощайте.
МАРК. Прощайте... рыцарь...
_
РАЙСКИЙ. Ах, да, я не объяснил: до этого было, конечно, объяснение с Тушиным. Еще
ничего не зная, он просил руки.
ТУШИН. …Простите, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду... Я дурак – и
больше ничего... Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга...
если стою.
ВЕРА. Стоите ли! А я стою?
ТУШИН. Вы, Вера Васильевна, всегда будете стоять для меня так высоко...
ВЕРА. Я упала, бедный Иван Иваныч, с этой высоты, и никто уж не поднимет меня...
_
РАЙСКИЙ. Словом, много слов. И всеполнейшая готовность не осуждать и служить. А я? Что
я? (Невесело смеётся.) Зачем я брюнет, а не блондин? Десятью годами раньше состареюсь! Я
смотрелся в зеркало и сам поражался переменой в себе. Желтые пятна легли под глазами. А
сколько было кругом черновиков! Вот этак же, лет шесть назад затеял я писать большую,
сложную картину для выставки... А оказалось, что в нее надо положить целые годы... И теперь
такую же обузу беру на себя: роман!! А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью?
Теперь ничто не мешает; страсти больше нет... Имея портрет, легче писать и роман: перед
глазами будет она, как живая… Вера?
Она стоит перед ним.
Вера! Это сама судьба посылает тебя ко мне!..
ВЕРА. Я, брат, хотела… Мне хотелось говорить с тобой.
РАЙСКИЙ. Вера! Какая ж ты…
ВЕРА. Я с исповеди, брат.
50
РАЙСКИЙ. Молчи, молчи, Вера, я давно не видал твоей красоты. Сию минуту ты вошла, лучи
ее ударили меня по нервам, художник проснулся! Не бойся этих восторгов. Это восторги
поэта, а не мужчины.
ВЕРА. Марина говорит, что в гроб краше кладут... Я почти до конца погасла. Но это и к
лучшему. Однако… Я тебе, кажется, помешала.
РАЙСКИЙ. Помешала? Я думал о тебе. У меня нет твоего портрета.
ВЕРА. Портрет? Я боюсь, ты не успеешь его докончить.
РАЙСКИЙ. Опять смеёшься надо мной? (Она говорила без всякого смеха.) Впрочем, ты вновь
права. Надо торопиться. Садись вот сюда. Это всё надо поймать сейчас. Пока эта томность, эта
тишина в чертах, которую даёт нам печаль, не ушла. Пока ты не налилась вновь румянцем
жизни, пока всё не изгладилось…
Она покорно позволяет себя усадить.
ВЕРА (с легкой улыбкой). Боюсь, брат, не того надо опасаться.
РАЙСКИЙ. Ты ничего не понимаешь: ты шедевр! Вера! (Готовится и начинает рисовать.)
Это ты по неопытности думаешь сейчас, что жизнь тебя покинула, что всё закончено. Нет! Я
первый готов был растерзать тебя, но потом… Первый же вспомнил и о том, кто здесь
«рыцарь свободы». Смотри, у меня волосы поднимаются, мурашки бегают... сейчас слезы
брызнут... Гляди куда хочешь или не гляди вовсе – и забудь, что я тут! Как ты прекрасна,
Вера, Вера. Как ты прекрасна, всё пройдёт.
_
В другой части сцены появляются Тушин и бабушка. Продолжающийся разговор.
ТУШИН. …я все равно, что живу, что нет, с тех пор, как решено, что Вера Васильевна не
будет никогда моей женой...
РАЙСКИЙ. Всё пройдёт, всё пройдёт.
БЕРЕЖКОВА. Горе постепенно уходит, оставляя место, и много места для жизни. …если этот
обрыв вы не считаете бездной...
ТУШИН. Для жизни? Так значит… Так мне повторить предложение?
БЕРЕЖКОВА. Вы погодите, Иван Иванович! Теперь я – уж не как бабушка, а как женщина,
скажу: погодите, рано. Она еще убита, оставьте ее надолго. Дайте ей покой. Она будет любить
вас!
ТУШИН. Я отныне помню одно слово! «будет», и им пока буду жить. Видите ли, Татьяна
Марковна, что сделало оно со мной, это ваше слово?..
БЕРЕЖКОВА. Вижу, Иван Иванович, и верю, что вы говорите не на ветер.
ТУШИН. Я буду надеяться...
Райский, наверно, не прямо слушает этот диалог, но должно быть видно, что он полностью
сочувствует замыслу; что собственных притязаний на Веру у него больше нет.
_
РАЙСКИЙ. Ты будешь счастлива, Вера.
ВЕРА. Я не знаю, брат, что больше: смешно или горько мне слышать это?
РАЙСКИЙ. Будешь! Поверь мне, как художнику, как мужчине, любившему тебя, как
любящему брату.
ВЕРА. Ты не знаешь меня.
51
РАЙСКИЙ. Я? Который так долго не спускал с тебя глаз?
ВЕРА. И всё-таки обманулся.
РАЙСКИЙ. Но больше не обманусь. Ты все можешь, Вера. Ты не догадываешься, какова сила
женщины. Может, мы, мужчины, и держим вас в тисках строгих правил от того только, что
боимся, что вы возьмёте над нами окончательно полную власть. …Да вы и так берёте. Вот
взять хоть меня. Ты ведь добилась чего хотела. Я тебе только друг и брат теперь. Я больше не
преследую, не помешаю твоей свободе. Если захочешь, и шлейф понесу.
ВЕРА. Шлейф…
РАЙСКИЙ. Да! И только счастлив буду. Ты должна видеть: я не лукавлю. …Глаза! Как мне
ухватить глаза твои? Выражение. Если не выйдет глаз, то и ничего не выйдет… Ты ещё
будешь блистать. И повелевать будешь, и наслаждаться. В тебе столько воли, столько воли,
огня, жизни. Жизнь вернётся к тебе. Жизнь такая долгая!
ВЕРА. Я не понимаю тебя, брат. Ты говоришь так будто не знаешь, что я совершила, и что я
такое теперь.
РАЙСКИЙ. Ты женщина. И прекраснейшая. Пройдёт время, и ты сама посмеёшься над тем,
что происшедшее казалось тебе такой неповторимой трагедией. Всё-таки бабушкина мораль
ядовитая и проникает глубоко. Сейчас не прежние времена, Вера, всё переменяется. Восходит
другая заря. Сама же говорила о свободе, и сама теперь её пугаешься и стыдишься.
ВЕРА. Я не о такой свободе…
РАЙСКИЙ. Ты потрясена, но когда всё пройдёт, ты поймёшь, что катастрофы не случилось.
Ты любила, ты стала женщиной, ты обманулась, может быть, но раны затягиваются. Настанет
время, когда с двойной моралью будет покончено…
ВЕРА. Брат! (Это вспышка.) Ты так впиваешься глазами, а видишь на моём месте как будто
какого-то другого. Какую-то новую зарю, какие-то образы свободы, которую я не понимаю…
Которую ты противополагаешь бабушкиной неволе, хоть бабушка меня никогда не неволила.
Если ты художник, брат, то отбрось это всё хоть на минуту, и посмотри на меня. И ты
увидишь женщину, увидишь человека, который не хочет погребать свой грех под долгой
жизнью, не хочет добиваться счастья, которого он не достоин и опьянять потом этим
счастьем свою память. И не хочет, чтобы ему разрешали этот грех. Чтобы мужчины
милостиво позволяли женщинам совершать те же преступления, что позволены им. Да, во мне
много воли, но это воля покаяться и умереть. Впрочем, я уже покаялась. И это моя воля! Моя
воля! Моя.
Большие силы, затраченные на этот всплеск, на исходе.
РАЙСКИЙ. Тише-тише. Тебе нельзя так себя волновать. Тебя знобит как будто. Давай я
укрою тебя, так… Этот цвет хорошо. Отдохни, отдохни, Вера. Надо дать себе время, надо
отдохнуть…
Он отходит, чтобы посмотреть на неё и на складки ткани – хорошо ли лежат. Глаза Веры
закрыты.
РАЙСКИЙ. Уснула? А может быть, это и прекрасно! Да, это была дерзость рисовать ее взгляд,
в котором улеглась вся ее драма и роман. Как она всё-таки ещё молода. И как горячи все её
мысли и чувства. И я нарисую глаза закрытыми. Уснувшая женщина. Живой образ спящего
покоя мысли, чувства и красоты.
Райский рисует. Краски на лице Веры становятся всё холодней.
2013 – 2015 гг.
52