Р. С. Карпинская С. А. Никольский СОЦИОБИОЛОГИЯ КРИТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

Р. С. Карпинская
С. А. Никольский
СОЦИОБИОЛОГИЯ
КРИТИЧЕСКИЙ
АНАЛИЗ
Москва "Мысль" 1988
ББК 60.5
К26
Редакции философской литературы
Рецензенты:
д-р филос. наук В. М. Лейбин,
чл.-кор. АН СССР А. В. Яблоков
0308020300-165
К--------------------------6-88
004 (01)-88
ISBN 5-244-00016-0
© Издательство "Мысль". 1988
Глава II
ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ СОЦИОБИОЛОГИИ
1. Рождение социобиологии
Общий обзор первоначальных направлений и идей "нового синтеза".
Социобиология под обстрелом оппонентов. Научное направление или вариант
биологизма?
Научной общественности Э. Уилсон был известен как автор многих работ,
в том числе фундаментального исследования "Сообщества насекомых"
(1971). Уже в силу этого его новая работа "Социобиология: новый синтез" (1975) сразу привлекла внимание. В ней главное внимание было
уделено коренным проблемам науки о поведении животных — роли отбора и организации в эволюции сообществ, экологическим факторам их
"общественного поведения". Вот что пишет о "замечательной книге"
Уилсона и в целом о социобиологии признанный авторитет в области
эволюции и генетики поведения профессор Эдинбургского университета
О. Меннинг: "Новое и перспективное в этом подходе заключалось в его
связи с количественной экологией, генетикой и эволюционным учением.
В рамках социобиологии исследователи рассматривают функции общественного поведения, пытаются измерить или хотя бы оценить параметры
отбора и делают предположения о том, как определенный характер сообщества обеспечивает приспособление его членов к условиям внешней
среды. Казалось бы, в этом нет ничего нового, ведь этологи всегда обращали внимание на функцию и эволюцию поведения. Тем не менее... для
исследования более сложных типов общественных взаимодействий в организованных группах их исходные представления следовало расширить"!.
Однако само название книги Э. Уилсона говорило о том, что автор
считал главной своей целью именно создание "нового синтеза". Под этим
подразумевалось обоснование предмета общей социобиологии и социобиологии человека как составной ее части. По мнению Уилсона, общая
социобиология нужна для того, чтобы выделить из традиционной этологии собственно "общественные" формы поведения животных и исследовать их в эволюционно-генетическом аспекте. Для этого предлагалось
осуществить интеграцию различных разделов биологического знания —
этологии, экологии, генетики, эволюционной биологии, а также привлечь
гуманитарные науки, способные дать материал о формах общественного
поведения человека. Как писал Уилсон, "социобиология изучает биологические основы всех форм общественного поведения, включая человека'^.
Эволюционному аспекту изучения "социальности" ("общественных"
форм поведения) сразу было придано решающее значение. Надо сказать,
46
что термины "социальность", "социабельность", "социогенез" все чаще
встречаются в специальной литературе, посвященной этологии и эволюционной биологии3. Это объясняется тем, что в ходе эволюции большую
роль играли различного рода системные образования биологических
индивидов, в которых формы кооперации обретали черты "социальной"
(иначе не скажешь) организации. Поэтому при понимании условности
и антропоморфичности термина "социальность" в отношении всего органического мира он может быть использован в решении целого ряда важных проблем этологии и эволюционной биологии.
Однако в отличие от естественнонаучных подходов к эволюции социальности Э.Уилсон, как будет показано далее, довольно решительным
образом настаивает на необходимости связать эволюционно-биологическую сторону дела с проблемой человека. Правда, в одной из последних
работ (1983) Э.Уилсон и Ч.Ламзден подчеркивали, что отнюдь не все
социобиологи интересуются социобиологией человека. Большинство
занято зоологическими, этологическими и эволюционными исследованиями "общественных" форм поведения. Но поскольку главным идейным вдохновителем социобиологии остается Э.Уилсон, то все большая
концентрация его интересов на проблеме человека не может не отражаться на общем содержании социобиологии. Если в книге "Социобивлогия: новый синтез" только намечался переход к социобиологическому
анализу человека, то работу "О природе человека" (1978) можно считать
первым большим трудом, ставящим комплекс вопросов по социобиологии человека. В следующих публикациях Э. Уилсона, написанных в соавторстве с Ч. Ламзденом,-"Гены, разум и культура. Процесс коэволюции" (1981) и "Прометеев огонь. Размышления о происхождении разума" (1983)-общие вопросы перестают быть центром обсуждения, а
главное внимание уделяется проблеме человека, происхождению его
разума и культуры. В том же ключе написана книга Э. Уилсона "Биофилия" (1984).
Все это позволяет говорить о неоднородности социобиологии. Цель
общей социобиологии состоит в обнаружении и изучении путей развития
характерных черт "социальной" организации сообществ живых организмов. Задачи же социобиологии человека связываются прежде всего с созданием "биограммы" человека, т.е. максимально полного описания
природно-биологических основ его жизнедеятельности. Это описание
необходимо, как считают социобиологи, для того, чтобы выяснить,
в какой степени человек адаптирован к современной культуре, а также
определить присущие ему и неустранимые с помощью культуры "филогенетические следы"4. Проблема взаимосвязи природного и социального в человеке обозначается как проблема генно-культурной коэволюции.
Концепция генжисультурной коэволюции, о чем речь пойдет в дальнейшем, рассматривается сегодня Уилсоном как главный смысл социобиологии, как основа создания "новой науки о человеке". Но именно
эта претензия на "новую науку" породила немало бездоказательных
идей, построенных на предположениях и гипотезах. В то же время эмпирические исследования в общей социобиологии дают вполне добротные
специально-научные результаты. Так внутри одного направления происходит как бы расщепление целей исследования, методов, выводов, что
47
существенно затрудняет формирование представлений о его картине.
Аналогичная изначальная разнородность явилась главной причиной того,
что отношение к социобиологии стало противоречиво охватывать все
возможные степени позитивных и негативных оценок.
Сразу после опубликования первых работ и выступлений Э.Уилсона
с лекциями на страницах научных изданий и в конференц-залах вспыхнула острая дискуссия. Она порождалась в основном тем, что, претендуя
на открытие "конечных" мотивов многих человеческих поступков,
социо биологи предлагали чуть ли не окончательное решение целого ряда
животрепещущих научных и социальных проблем: свободы воли и ее
связи с факторами биологической детерминации жизнедеятельности
человека, необходимости всемирного единения человечества и вместе
с тем невозможности преодоления преград в этническом делении на
"своих" и "чужих", биологического обоснования различий в положении
мужчин и женщин в современном обществе и др.
Вопрос об участии биологии в обсуждении этих проблем, как было
показано, считался правомерным задолго до Уилсона, и особенно большое внимание указанной проблематике было уделено накануне выхода
его первой книги-"Социобиология". Так, М.Рьюз писал: "Я совершенно убежден, что в будущем биология сомкнется с социальными науками, как на другом конце она уже смыкается с науками физическими.
Все чаще и чаще мы будем видеть, что такие дисциплины, как психология, социология и антропология, будут включать в свои теории результаты, полученные ранее биологами. Соответственно на долю философов
будет приходиться все более важная роль, и, наоборот, сближение биологических и социальных наук может, как мне думается, пролить новый
свет на такие традиционно-философские проблемы, как проблема свободной воли и детерминизма или проблема природы телесного и духовного и отношений между ними"5.
Французский этолог Р. Шовен, рассматривая проблему значимости
наук о поведении животных для познания человека, высказывал следующее пожелание: "Пусть же всевозрастающая дифференциация науки,
постепенно отдаляющая ученых друг от друга, не помешает хотя бы
обмену мнениями между специалистами по психологии детей, этнографами и зоосоциологами!"6 Эти вопросы, как мы постараемся показать,
вошли в сферу интересов социобиологов.
Термин "социобиология" впервые был употреблен независимо друг
от друга Д. Скоттом и Ч. Хоккетом в 1946 и 1948 гг. Скотт определял
социобиологию как "независимую науку, лежащую между областями
биологии (особенно- экологии и физиологии), психологии и социологии"7. Так информирует нас Уилсон о появлении принятого им названия
нового направления. Однако было бы неверно думать, что Уилсон лишь
"на слух" воспринял те новые запросы к развитию наук о поведении,
которые формулировались другими учеными. Уилсон —и это нужно подчеркнуть со всей определенностью - шел самостоятельно по тому же
пути. Так, еще в книге "Сообщества насекомых" (1971) он утверждал,
что принципы популяционной биологии и сравнительной зоологии, правомерные в изучении мира насекомых, могут быть применены и к позвоночным животным. Накопленные результаты в изучении поведения
48
позвоночных убедили его в том, что биологические принципы, действующие у животных, в будущем, по-видимому, могут быть успешно распространены на социальные науки. "Я более, чем когда-либо, убежден, что
наконец пришло время закрыть известный промежуток между двумя
культурами и что общая социобиология, которая является простым распространением популяционной биологии и эволюционной теории на
социальную организацию, есть соответствующий этой попытке инструмент"».
Каковы же основные направления и идеи социобиологии? Прежде
всего приходится говорить о первоначально заявленных идеях, поскольку в дальнейшем не все из них получили развитие. Впоследствии они
были заменены другими, о которых вначале говорилось кратко или
не говорилось вовсе. Не наметив хотя бы эскизно круг первоначальных
идей, мы не сможем объяснить причин бурной реакции на появление
социобиологии и последующих, продолжающихся уже более 10 лет, дискуссий по поднятым ею вопросам. 'Кроме того, отталкиваясь от исходных заявок социобиологии, возможно проследить ее эволюцию, изменение аргументации и вместе с тем сохранение наиболее фундаментальных
положений.
В центре рассуждений социобиологов сразу оказалась проблема генетико-средовой детерминации поведения индивидов. По убеждению Уил-
сона, современная биология накопила достаточно сведений для того,
чтобы по-новому поставить и осмыслить эту проблему. Исходя из общепризнанного тезиса о том, что поведение человека обусловливается как
социальными, так и биологическими (генетическими — по Уилсону) факторами, он подчеркивал, что социальное поведение индивидов формируется прежде всего негенетическими детерминантами: "мышление свободно от генетического влияния"9. Однако первоначально "интеллект был
создан не для того, чтобы понимать атомы или даже самого себя, но для
обеспечения способности человеческих генов к выживанию"10. Вот
почему, как настаивает Уилсон, сегодня "вопрос уже не в том, определено ли человеческое поведение генетически. Вопрос в том, насколько собранные свидетельства в пользу большого значения наследственной компоненты более легальны и убедительны, чем это осознают даже генетики.
Я пойду дальше: эти свидетельства уже имеют решающее значение"l1.
Далее, казалось бы, должны следовать обсуждение этих "неосознанных генетиками" свидетельств и демонстрация их принципиального
значения в решении проблемы "наследственность-среда". Однако приводимые данные либо были давно известны и явно не обладали "решающим значением", либо являлись спорными и требовали дальнейших
исследований.
Убежденность в существенной роли генетических факторов обусловила и подходы к проблеме природы человека. Согласно первоначальным
представлениям Уилсона, природа человека трактовалась следующим
образом: у него, как у любого другого живого вида, не может быть
целей, которые возникали бы вне его собственной биологической природы. И если человека нельзя считать биологической машиной во всех его
проявлениях, то в нем все же есть биологические механизмы, не допускающие определенных социальных действий, противных его биологиче49
ской природе. "Миражи" не связанных с природой человека трансцендентальных целей, полагал Уилсон, должны исчезнуть.
Однако человеку, вобравшему в себя результаты эволюции тысяч
поколений различных видов, приходится иметь дело со многими запрограммированными в нем биологическими предпосылками. Поэтому
перед человеком стоит проблема выбора. Решая, по какому пути пойдет
развитие его природы, человек не должен забывать, что ее черты—лишь
малая часть свойств природы других видов, что большинство стереотипных форм его поведения свойственно другим живым существам, а во
многих отношениях (например, в кооперации, разделении труда, альтруистическом поведении) люди уступают сообществам насекомых. Определить ценность одних и вред других детерминирующих человеческое
поведение врожденных характеристик возможно, лишь глубоко изучив
эволюцию социального поведения всех живых существ12.
Таким образом, Уилсон с первых работ стал настаивать на необходимости активного подключения биологического знания к исследованию
человеческой природы. Но все дело в том, что само понятие "природа
человека" было чрезвычайно расплывчатым, фиксируя то природнобиологические основы человеческой жизнедеятельности, то его сущность
Из-за этой путаницы в работе "О природе человека" (1978) можно обнаружить немало сомнительных суждений, способных создать впечатление
о сугубо биологизаторском подходе к проблеме человека. Так, Уилсон
прямо писал, что "Homo sapiens есть обычный животный вид с генетически разнообразным поведением... Я также уверен, что скоро в нашей
власти будет определять многие из генов, которые обусловливают поведение"13. Вместе с тем отмечалось влияние на развитие человека культурных факторов, обучения, воспитания.
Для более глубокого познания человека Уилсон предлагал "реконструировать предшествующую эволюционную историю социальной организации"14. При этом выдвигалась совершенно определенная установка:
проследить сходные черты в поведении человека и других животных.
"Нельзя воображать, что люди могли бы социализироваться другими способами, чем лемуры, гиббоны, бабуины... Таков фундамент, на котором
основывается социобиология, когда выдвигает идею генетического контроля человеческого социального поведения"is. Однако этот "фундамент" представлял собой скорее предпосылочное суждение. На этот счет
приводились лишь отдельные, довольно разрозненные факты, способные
подтвердить необходимость сравнения поведения людей с поведением их
ближайших эволюционных родственников—обезьян Африки и Азии.
Так, Уилсон описывает некоторые черты человеческих "интимных социальных групп", подчеркивая общность с таковыми у обезьян—группы
содержат от 10 до 100 взрослых особей, но никогда не включают две
особи, как у птиц, или несколько тысяч, как у некоторых видов насекомых; в составе группы, как правило, самцов больше, чем самок, как
у шимпанзе; молодняк развивается в длительном процессе "социального" совершенствования, вначале —в тесном общении с матерью, затемс другими детенышами приблизительно своего возраста; большое значение в практике общения, особенно в агрессивном и сексуальном поведении, имеет разнообразие "социальных" полей.
50
Тем не менее такой довольно ограниченный перечень черт сходства,
по мнению Уилсона, оказывается достаточным для доказательства отсутствия радикальных отличий социализации человека от "социализации"
у приматов. Вопрос о качественном отличии форм человеческого общения и способов социализации остается в тени. Когда же в более поздних
работах социобиологов, специально посвященных эволюции человека
и его разума, он неизбежно выступает на передний план, то и в этом случае превалирующей остается линия рассуждения, связанная с доказательством эволюционно-биологической общности человека и животного.
Интерес естествоиспытателя постоянно довлеет в обсуждении проблем,
выходящих фактически за пределы предмета естествознания. Показательно в этом отношении изначальное нежелание социобиологов как-то
определить содержание термина "социализация", что существенно ограничивает методологическую базу исследования реальной научной проблемы, делает затруднительным выделение ее естественнонаучного аспекта.
Действительное изучение эволюции общественных форм поведения
для раскрытия процесса становления человека и общественных форм его
существования возможно лишь в том случае, если для этой цели привлечены общественные науки, раскрывающие содержание именно человеческого, а не животного образа жизни. В общем виде этот тезис признается
и социобиологами, о чем свидетельствует их стремление пропагандировать свои идеи прежде всего как синтез естественнонаучного и социально-гуманитарного знания. Социобиологи рассуждают примерно так:
поскольку человека изучают многие социальные науки, то биологические дисциплины должны вступить с ними в тесный контакт. Сейчас,
отмечает Уилсон, положение, к сожалению, таково, что биология рассматривается как "антидисцигшина" по отношению к таким социальным
наукам, как психология, антропология, социология, экономика, философия. Это положение должно быть исправлено.
По сравнению с традиционной биологией социобиология, как полагают ее сторонники, имеет ряд преимуществ: прежде всего она некая
совокупность знания, возникшая на основе популяционной генетики,
эволюционной теории, этологии, экологии. Это, так сказать, гибрид дисциплин. Кроме того, в отличие от традиционных биологических дисциплин социобиология ориентирована на социальные науки и способна продуцировать такие гипотезы, которые будут вызывать в социальных
науках потребность в принципиально новых видах информации. Без
социобиологии эта потребность возникнуть бы не могла. И наконец,
социобиология, по мнению ее сторонников, призвана активно включать
в социальные науки биологическое знание, прежде всего знание о тех
биологических феноменах, которые менее всего подвержены культурным адаптацгош16. Отличаясь от традиционной биологии широтой
охватываемого материала и новыми ориентациями относительно социальных дисциплин, социобиология, по Уилсону, должна стремиться
к тому, чтобы естественные науки, и прежде всего биология, стали основой социального знания. Точно так же как современная нейробиология
стремится объяснить физиологические основы мышления, социобиология должна сделать своей задачей реконструкцию эволюционной истории
человеческой природы17.
51
По ходу дальнейшего изложения концепций социобиологии мы постоянно будем обращаться к обсуждению темы синтеза знания, поскольку
эта центральная идея пронизывает все построения социобиологов. Но
здесь нельзя не сказать о том, что с этой идеей связана ситуация, логика
которой достаточно четко выражена в поговорке "Благими намерениями
дорога в ад вымощена". Одностороннее преувеличение роли биологии —
таков результат заявленного "синтеза". Тому способствовал ряд обсто-
ятельств: профессиональные склонности социобиологов, их чрезвычайно
слабая осведомленность в общественных науках, их нежелание и неумение поставить обсуждение взаимосвязи разнокачественного знания на
серьезную философскую основу. Дня иллюстрации приведем ряд суждений о том, как мыслилось взаимодействие биологии с социальными
науками в первых работах социобиологов.
Обратимся, предлагают социобиологи, к антропологии. Допустим, что
при описании жизни народов Индии социальная наука констатирует: там
существует обычай неприкосновенности коров — и на этом останавливается. В социобиологии же, пишет М.Рьюз, утверждается, что у одних
людей есть "гены отвращения к говядине", а у других—"страстное желание питаться мясом коров". Налицо соперничество разных ориентации
культурного свойства. С позиций социобиологии возможно исследовать,
каким образом "могли существовать гены или их сочетания, которые
сделали людей более готовыми к восприятию табу определенного
рода"18. В более поздних работах социобиологов антропологический
и этнографический материал стал более серьезным и обстоятельным19.
Совершенно очевидно, по мнению социобиологов, и тяготение нового
направления к психологии, педагогике (в особенности к проблеме обучения) и к социологии. Правда, констатируют они, здесь до сих пор
существует масса непроработанных вопросов. Их исследование должно
учитывать, например, природно-биологические характеристики человека,
и прежде всего генетическое разнообразие человеческих сообществ и индивидов, уходящее в далекую древность. Подробнее материал современной психологии рассматривается в работах социобиологов 80-х годов..
Особое внимание в них уделяется когнитивной психологии, разрабатываемым в ней представлениям о способах образования обобщенных понятий, различных типов абстракций, о взаимодействии врожденных и благоприобретенных механизмов памяти.
Необходимо вкратце остановиться и на отношении социобиологии
к этике. Это тоже одна из излюбленных тем, заявленных в самом начале,
точнее, в первой работе Уилсона. Можно прямо сказать, что этические
нормы человеческого поведения, проблема свободы воли интересуют
социобиологов потому, что в активном вторжении в эту область человеческого бытия социобиологи видят практическую применимость идей
своего направления. Даже идея синтеза знания оказывается подчиненной
стремлению обосновать "новую мораль" человека. При этом высказывается немало трезвых и критичных суждений о господствующей буржуазной морали, о назревшей потребности в серьезном и всестороннем обсуждении нравственных начал современного общества, поставленного
перед угрозой ядерной войны, экологического кризиса, нарастающей
дисгармонии в отношениях человека с природой.
52
Однако предлагаемые пути нравственного совершенствования связываются исключительно с пропагандой научного знания приро дно-биологических основ этики. Здесь снова подводит идея сведения природы чело-
века к биологическим характеристикам человеческой жизнедеятельности. Так, Уилсон пишет о непосредственной зависимости формирования
морали от развития мозга: "В мозге существуют врожденные цензоры
и побудители, которые глубоко и неосознанно влияют на наши этические
предпосылки; из этих предпосылок мораль развивается как инстинкт.
Если это понимание правильно, наука скоро сможет исследовать само
возникновение и смысл человеческих ценностей, из которых вытекают
все этические декларации и многое из политической практики"20. Их
исследования, по мнению социобиолога, будут логическим дополнением
продолжающегося изучения культурной эволюции и приведут нас "в самую сердцевину нашей гуманности"21.
Оправдание исканий социобиологии в области "биологических основ
этики человека" состоит, по утверждению Уилсона, в отсутствии такой
работы в современной науке и философии. Этические ценности не рассматриваются в генезисе. Так, философия "начинает с предположения
о существовании этих ценностей, но не с их возникновения"22. Становление же морали и ее развитие невозможно понять лишь на основе анализа собственно культурных феноменов. Как писал Уилсон, "может ли
культура изменять человеческое поведение, приближая к альтруистическому совершенству? Может ли она обладать силой некоего магического
талисмана или создать нечто подобное скиннеровской технологии, кото- '
рая претендует на производство расы святых? Ответ —нет!!!"23 Эта
склонность социобиологов к решительным восклицаниям немало им
навредила, поскольку маскировала даже для них самих непроработанность проблем, необоснованность многих "восклицаний".
Итак, резюмируя изложенное относительно первоначально заявленных
в социобиологии проблем, отметим: основные идеи о необходимости
синтеза знания при изучении человека, о всевозрастающей роли биологии
в современном мире, о важности эволюционно-биологического подхода
к социальным формам поведения — все это было представлено в работе
Уилсона "Социобиология— новый синтез", в публикациях 1976 — 1977 гг.
и в книге Уилсона "О человеческой природе" (1978). Круг вопросов
был широким и в целом ориентированным на изучение биологических
основ человеческого поведения. Наметилось различение общей социобиологии и социобиологии человека.
Однако основные тезисы были лишены сколько-нибудь развернутой
аргументации. Это были скорее общие суждения, обещания будущих разработок. Непривычная для естествоиспытателей манера изложения материала, откровенные претензии на новизну идей и слабая их аргументация
порождали далеко не благоприятные условия для научной полемики.
Довольно заносчивый стиль социобиологических работ не мог, естественно, склонить оппонентов к спокойно-доброжелательному, объективному
рассмотрению высказываемых Уилсоном и его сторонниками идей,
а в некоторых случаях, наоборот, прямо способствовал появлению
жестко-критического тона полемики. Именно в такой тональности и начала развиваться дискуссия по проблемам социобиологии. На наш взгляд,
53
они не только имеют свою собственную, связанную с предметом социобиологии ценность, но и содержат некоторый урок относительно ведения
дискуссий, значимый и для советских исследователей.
Как уже говорилось, социобиологи в известной мере спровоцировали
бурный характер реакции на их работы. В пылу полемики вопросы формулировались открыто и резко, ну а ответы на них зачастую оказывались
бездоказательными, причем с обеих сторон. Совершенно очевидно, что
бурную реакцию со стороны как прогрессивных, так и реакционных кругов вызвало прежде всего вольное обращение с проблемой человека,
наиболее актуальной не только в современной науке, но и в политике.
В числе реакционеров были профашистски настроенные члены некоторых организаций ФРГ и "новые правые" Франции, "бойцы" Национального фронта в Англии и расисты США. "Поддержка" социобиологии со стороны реакционных кругов обострила ситуацию, сдвинула многие акценты в дискуссии и даже как бы в самой социобиологии. В полемику
включились не только биологи, но и философы, социологи, общественные деятели, медики, психологи.
Разумеется, то или иное научное направление нельзя считать целиком
ответственным за использование полученных в нем результатов в антигуманных целях. Но вместе с тем ученые, вольно или невольно затрагивающие социально острые вопросы, должны с особой осторожностью относиться к каждому своему выводу, буквально к каждой фразе. К сожалению, нельзя сказать, что социобиологи всегда проявляли такую осторожность. За это их справедливо критиковали и критикуют. Так, один из
оппонентов социобиологов, американский биолог Д. Беквит, показывал,
что в современные правые политические концепции зачастую включаются непродуманные, поспешно сформулированные самими социобиологами тезисы. Поэтому, делает вывод Беквит, реакционно мыслящие
политики и общественные деятели часто не столько приписывают социобиологам определенную антигуманную ориентацию, сколько всего лишь
извлекают ее из-под наслоений научных фактов24.
Возражения оппонентов и критиков нового направления либо касались действительно научных проблем, либо носили поверхностный
характер, огрубляющий и искажающий их содержание. К числу вопросов, ставших центром научной дискуссии, прежде всего относится идея
Э. Уилсона о необходимости изучения биологических, ив частности генетических, основ поведения человека. Им самим это было сформулировано как научная потребность в создании "антропологической генетики".
По его мнению, имеющаяся генетическая компонента в индивидуальном
и некоторых формах группового поведения человека во многих случаях
разрушает наши представления о социальном поведении как якобы
совершенно независимом от биологии человека. Большинство стереотипных форм человеческого поведения свойственно и другим живым
существам.
Так, Уилсон писал: "Социальное поведение человека при всей его впечатляющей вариабельности содержит в себе лишь незначительную часть
всех существующих образцов поведения, демонстрируемых десятками
тысяч видов муравьев, термитов, пчел, ос, рыб, рептилий, птиц, млекопитающих и других социальных тварей на Земле. С одной стороны, некото54
рые наиболее общие человеческие черты, включая язык и родственную
классификацию, уникальны и не прослеживаются филогенетически, но
те, которые могут быть сравнимы с описанными у животных видов,
включая экспрессии, выраженные с помощью лица, и наиболее элементарные формы социальной игры, скрыто проявляются у людей так же,
как и у обезьян и высших приматов.
...Большинство эмоционально нагруженных и некоторое количество
эмоционально контролируемых человеческих поведенческих реакций
обычно согласуется в деталях с социобиологической теорией. Это относится к инцестовому торможению, формированию связей, конфликту
между родителями и детьми, младенческой склонности к полу, примитивной войне, территориальности и сексуальной практике. Эти поведенческие акты более просто объясняются гипотезой о генетической предрасположенности, чем гипотезой о чисто культурной детерминации"25.
На основе этих размышлений Уилсон делает вывод о том, что "социобиологические методы, применяемые при изучении животных, могут
быть распространены на человека, его поведение"26.
Такие заявления Уилсона, естественно, не принимались учеными на
веру. Перед ним ставились достаточно серьезные вопросы. Действительно, что именно в поведении человека определяется генотипом? В чем
состоят доказательства аналогичности некоторых форм поведения
человека и животных? Если аналогии справедливы, то каково соотношение "долей" генетически запрограммированного и социально вырабатываемого человеком в каждом поведенческом акте? На каком основании
ставится вопрос о биологической детерминации огромного различия,
демонстрируемого человеческими культурами? Такого же характера
вопросы-по существу о научной доказательности выдвигаемых тезисов — справедливо были адресованы социобиологам и по поводу "биологической предрасположенности" мужчин и женщин к различным видам
профессиональной деятельности, биологической обусловленности их
положения в современном обществе в целом.
Так, в одном из развернутых исследований по этому вопросу —"Биологическая политика. Перспективы феминизма и антифеминизма"—
Ж. Сэйерс, преподаватель психологии в Кентском университете (Великобритания) , назвала бездоказательными утверждения о том, что "традиционное" разделение труда между полами, тесное единство матери и ребенка, а также ведущая роль мужчин в "конкурентных социальных взаимодействиях" есть следствие генетически обусловленных психологических
различий между полами, доставшихся современным людям от предковприматов. По этому и другим вопросам общий характер научных воз-
ражений был критически строгим, но вместе с тем допускающим перспективность изучения обозначенных в социобиологии реальных проблем.
Однако, как отмечалось, среди критикующих были и такие, чьи тезисы в значительной части не имели отношения к научной проблематике,
огрубляли и искажали существо рассматриваемых вопросов. Позиции
Уилсона и его сторонников квалифицировались такими критиками как
современные формы расизма и социал-дарвинизма. Сами социобиологи
объявлялись апологетами капитализма, сторонниками сохранения всех
55
форм угнетения и эксплуатации, им приписывалось непротивление злу,
преступности, алкоголизму, половым извращениям и т. п.
Оценивая ход полемики, нужно сказать, что социобиологи не стремились расширять дискуссию. Однако в том случае, когда затрагивались
важные вопросы, их ответы были достаточно обстоятельными. Так было
с вопросом о социальной ответственности ученого. Впервые в острой
форме он был поставлен группой "Наука для народа", в которую входит
ряд известных американских ученых. Они выдвинули против социобиологов целый ряд научных возражений, но в основном построили критику
на тезисе об общественно-политической значимости научного исследования.
В ответ на суждение Уилсона о том, что биология может обогатить
социальное знание и представления о поведении человека, было сказано,
что все попытки выяснить биологические основания поведения человека
неизбежно ведут к социал-дарвинизму, расизму, закрепляют неравноправие женщин, консервируют зло, исходящее от империализма. Любое
намерение или попытка биологов прояснить роль наследственных факторов в становлении темперамента или интеллекта человека, отмечает Уилсон, немедленно истолковывались группой "Наука для народа" как антигуманные, политически реакционные действия.
Действительно, Ричард Левонтин и другие оппоненты социобиологов решительно заявляли, что теории, подобные социобиологаческим,
ставят своей целью дать "генетическое оправдение status quo - сохранить
существующие привилегии определенных групп в соответствии с классовыми, расовыми или половыми различиями"27. Эти теории согласуются
с тем, что сказал Д.Рокфеллер о дарвиновской борьбе за существование:
развитие бизнеса и есть выживание наиболее приспособленных. Это закон природы и божественный закон. Теории такого рода послужили
основой для введения законов о стерилизации представителей неимущих
слоев, ограничения иммиграции в США между 1910-1930 гг., а также
для осуществления евгенических мероприятий в нацистской Германии28.
Все эти довольно поверхностные аналогии обобщались представителями группы "Наука для народа" таким образом, что якобы в социобиологии за "объективным научным подходом скрыты политические цели"29.
Конкретно же об этих целях ничего не говорилось, но высказывалось
общее суждение о том, что генетическое объяснение сущности человека
может быть использовано правящими классами для оправдания существующего порядка: если генетика человека обещает его процветание,
борьба за социальную справедливость оказывается излишней; если же
человечество обречено на деградацию, то классовые конфликты бессмысленны. Социобиология, делается вывод,-вредное исследование, которое
стремится отвратить науку от помощи угнетенным.
Какова же была реакция социобиологов? Доводы Э. Уилсона сводились к тому, что судить о научности исследования необходимо по критериям истинности или ошибочности, а не по возможному использованию
его результатов в бесчеловечных целях. От последнего не гарантировано,
пожалуй, ни одно исследование, касающееся биологии человека. Ставит
ли перед собой антигуманные цели социобиология? Разумеется, нет.
Может ли это знание быть использованным против человека? Несомнен56
но. Вот почему честные исследователи должны предупреждать человечество о возможной опасности.
Что же это за опасность? Уилсон считает, что в человеческой природе
есть "большое наследство", оставшееся современному человек у от охотника первобытного общества. Но поскольку мы живем не во времена
дубинок и каменных топоров, любое агрессивное проявление нашей природы чревато мировой катастрофой, глобальным самоубийством. "Нашим примитивным старым генам придется нести значительную нагрузку
в будущем"30. Вот почему для человека столь важно научиться руководить своей природой в будущем. Для этого ее надо знать, изучать во всех
проявлениях, начиная с природно-биологических. Но критики социобиологии также движимы гуманными, прогрессивными мотивами. К тому
же эта критика была небезосновательна: социобиологи, как правило,
чураются политики, избегают размышлений о возможных социальнополитических выводах из их концепций. Критиковать их за это необходимо. Но это вовсе не подразумевает непременного требования запретить
данное направление исследований либо отбросить в целом предложения
по более широкому использованию биологии в человекознании.
Вместе с тем нельзя закрывать глаза и на непроработанные идеи, явные ошибки и философские просчеты, считать, что новое направление
способно ответить на "наиболее фундаментальные вопросы человеческого бытия". Именно в таких словах дана высокая оценка социобиологии
П. Синджером—профессором философии Монакского университета
(Мельбурн, Австралия)31. Но ближе к истине был, пожалуй, канадский
философ М.Рьюз, когда писал: "...то, что предлагается социобиологи ей,—
возможная программа, а не доказанная теория"з2. Правда, вместо ответственного и определенного слова "программа" более точно отразили бы
суть дела слова "направление исследований". К сожалению, в более поздних работах М.Рьюз занял такую апологетичную позицию по отношению
к социобиологии, что стал целиком поддерживать ее стремление "использовать сведения о биологии человека для объяснения всех феноменов
и неясностей человеческого бытия, включая этику"зз. о том, какую мед-
вежью услугу (иначе не скажешь) философ Рьюз оказал биологу Уилсону, речь пойдет далее.
Приведем еще два примера, иллюстрирующих склонность гуманитариев к некритичному восприятию социобиологии. Так, Кристофер Боэм,
антрополог из Северо-Кентуккского университета (США), следующим
образом выражает свое отношение к социобиологии: "Я признаю основную, хотя и не проверенную, предпосылку социобиологов о том, что
гены подготавливают человеческое социальное поведение достаточно
специфическим способом, и считаю, что альтруизм людей совсем не представляет собой генетического парадокса"34. И далее следует еще более
сильное утверждение о том, что "рассматривать мораль разных человеческих групп можно только с позиций универсальных черт морали человека и общественных животных, с которыми мы разделяем сферу
жизни"35. Подобные суждения ученого, объектом исследования которого является человек, способны внести лишь путаницу в это исследование. Если животные наделяются "моралью", то исчезает одно из важнейших различий между человеком и животным, связанных со спецификой
57
человеческого общения, с нравственными его основами.
Специалист в области этики, преподаватель Оксфордского университета Стивен Кларк в книге "Природа зверя. Моральны ли животные?"
утверждает, что философам-этикам стоило бы углубить свои познания
посредством обращения к данным этологии и психологии животных.
Ведь у животных есть не только то, что люди негативно оценивают в себе
как проявление животности. В мире животных есть и то, чему следовало
бы научиться человеку,—кооперация, содружество. Говоря непосредственно о позиции Уилсона, Кларк писал: "Конечно, хорошо, что мы можем видеть в звере начало человеческой моральности, пусть и в простой
форме"36. И далее: "То, что животное и человеческое поведение целиком отличны, я нахожу неправдоподобным. Многие из наших отношений
уважения и заботы зависят от нашего кровного родства, и потому они
либо врождены, либо им легко обучиться. Мы разделяем это с нашими
собратьями—приматами"37. Вот почему исследования социобиологов
заслуживают внимания, заключал Кларк. К сожалению, вне поля зрения
остался вопрос о том, каким же образом этика должна учесть эти посылки и какова в целом судьба этического знания перед лицом "вызова"
со стороны биологии.
Если попытаться сделать некоторые обобщения об отношении западных ученых к социобиологии, то при всем разнообразии мнений просматривается такая тенденция: среди оппонентов превалируют биологи,
а поддержку социобиологии оказывают.по преимуществу гуманитарии,
философы. Правда, это впечатление может быть и не вполне точным,
в смысле его однозначности. Тем не менее достоверным является тот
факт, что социобиология постоянно критикуется такими биологами,
известными всему мировому научному сообществу, как генетик Р.Ле-
вонтин, палеонтолог С. Гулд, молекулярный биолог Г. Стент. Существо
претензий естествоиспытателей и контраргументы философов ярко проявились в диспуте между Г. Стентом и А. Розенбергом в связи с выходом
в свет работы последнего по методологии биологии3». Гюнтер Стент,
назвав еще несколько лет назад социобиологию "трансцендентальным
менделизмом"39, требует от нее экспериментального подтверждения
идей, особенно идеи "альтруизма" как движущей силы эволюции. Философ А. Розенберг отстаивает необходимость новых подходов к эволюционному процессу, новых понятий и в этом плане усматривает в социобиологии немало рационального и отвечающего гипотетичному стилю
мышления в современной теоретической биологии.
Характерно, что экстремистский запал в обсуждении социобиологии
значительно смягчается при обращении к ценностным аспектам научного
знания. Как только на первый план выдвигается "человеческое измерение" социобиологических идей, то биологи так или иначе признают
значение поставленных социобиологией вопросов о синтезе знания, о
его использовании в гуманных целях40. Нетривиальность постановки
этих вопросов связана именно с откровенным и последовательно проводимым взглядом на биологию как важнейшую компоненту человекознания, призванного улучшить жизнь человечества, создать ему благоприятные условия существования. Поэтому Г. Брейер, например, выделяет
в книге, посвященной социобиологии41, специальный, заключительный
58
раздел "Является ли социобиология реакционной наукой?" и обосновывает отрицательный ответ. Г. Брейер непосредственно столкнулся с фашизмом и считает несостоятельными какие-либо аналогии между социобиологией и расистскими доктринами национализма. В целом работа
Брейера написана в исключительно корректном тоне, хотя недостатки
и пробелы в аргументации социобиологии вовсе не скрываются.
Спокойная манера дискуссии отличает и работу Лорена Грэхема,
одним из первых подробно обсудившего социобиологию в аспекте проблемы "наука —ценности"42. Проявленный к социобиологии интерес
объясняется тем, что, по мнению Грэхема, она наиболее ярко демонстрирует одну из двух тенденций в развитии современного научного знания —
быть или не быть ему связанным с проблемой ценностей. Обсуждая
безусловно ценностную ориентацию социобиологии, Грэхем тем не менее
отмечает неубедительность обоснования Уилсоном биологических истоков нравственных норм и считает, что в целом социобиология содержит
изрядную дозу биологического детерминизма43. Справедливо ставя
перед Уилсоном вопрос об ответственности за использование биологического детерминизма в реакционных целях, Грэхем дает такую оценку
его взглядам: "...его идеология не была консервативной, как ему приписывают его критики. Она была умеренно либеральной и демократичной"44. При этом делается такое замечание: "Серьезная и значимая проверка социально-политического влияния идей Уилсона может быть дана
только в будущем. Политическое использование научных доктрин не за-
висит непосредственно ни от теоретических работ защитников доктрины,
ни от личных взглядов ее авторов, но от социального и политического
окружения, в котором появилась доктрина"45. В целом Л.Грэхем
не сомневается, что перед нами —научное направление, хотя и необычное
по своим теоретическим основаниям и противоречивое по возможным
социально-политическим следствиям.
Именно последнему моменту мы прежде всего уделили внимание —
не только в силу общего замысла данной книги, но и потому, что общественный отклик на появление социобиологии первоначально во многом
определялся выяснением ее отношения к социальной проблематике.
Эволюционно-биологические, собственно научные способы аргументации
новых идей стали предметом дискуссий позже. Характер этих дискуссий
изменился, и мы далее покажем, насколько обстоятельно и подробно,
в духе нормального научного диспута, выступают и поныне многие американские биологи против тех или иных положений социобиологии.
Здесь это было бы неуместным, опережающим события: ведь само содержание социобиологии еще не представлено.
Итак, мы кратко рассказали о наиболее существенных изначальных
идеях социобиологии, а также частично осветили суть полемики на Западе вокруг нового направления. Теперь остановимся на некоторых моментах критического анализа социобиологии в наших публикациях. Это
важно прежде всего потому, что тем самым будут обозначены те способы
ведения дискуссии, использование которых, на наш взгляд, мешает правильному, адекватному восприятию социобиологии. Само собой разумеется, что, отмечая некорректные способы ведения дискуссии, мы никоим
образом не выступаем в роли адвокатов социобиологии. Как мы неодно59
кратно подчеркивали, марксистская критика философских размышлений естествоиспытателей—дело чрезвычайно ответственное, и его результатом никак не должно быть объявление войны научному направлению
или предание анафеме конкретных представителей науки. Оппонента
надо стараться убедить в своей правоте. Для этого приходится знакомиться с его аргументами не понаслышке и не из чужих рук. Чем принципиальнее разногласие, тем выше требования к научной добросовестности
критики.
К сожалению, этим требованиям не отвечает наметившаяся тенденция
огульного охаивания социобиологии. Приведем наиболее яркий пример.
Не так давно в одном из журналов была опубликована статья, озаглавленная "В ожидании биоэстетики" и посвященная анализу биологизаторских тенденций в современном западном искусстве46. Их идеологической основой автор называет новое междисциплинарное направление —
"гнусную", как там утверждается, "новоиспеченную разновидность биологизма"— социобиологию, стараясь показать порочное воздействие
социобиологии на литераторов. Однако названные автором литературные произведения относятся ко времени, когда социобиология только
появилась и не успела оказать своего влияния на литераторов*. К тому
же из шестнадцати относящихся к социобиологии ссылок в тексте
статьи шесть даются в переложении лидера французских "новых правых"
Ива Кристена. Еще несколько ссылок даны по "Книжному обозрению" —
приложению к "Нью-Йорк тайме". Увы, приходится констатировать, что
книг социобиологов автор не читал.
Еще один пример. Авторы работы "Социобиология: Мифы и реальность"47 пишут о том, что "значительный интерес представляет возможность проследить процесс превращения "позитивной" науки в "реакционную идеологию". Как видно, сформулированная a priori цель содержит
оценочное суждение. Но и в этом случае в исследовании должны отмечаться не только негативные моменты, но и позитивные. Однако этого
не происходит. Уже по поводу первой книги Э. Уилсона "Социобиология.
Новый синтез" говорится, что "своим "новым синтезом" автор "подменил" предмет социобиологии в качестве положительной науки, занимающейся пограничными проблемами экологии, этологии и популяционной
генетики, реакционной теорией "генетического детерминизма", пытаясь
представить с ее помощью естественнонаучное обоснование идеологии
неоконсерватизма"48. Нельзя не удивиться: как это удалось Уилсону
одновременно и создать социобиологию и "исказить" ее предмет?
Отрывочное изложение то одних, то других проблем явилось, на наш
взгляд, прямым следствием непременного желания обосновать тезис
о реакционной сущности социобиологии человека и представить ее в качестве "составной части современной системы буржуазной идеологии".
Именно так называется один из центральных разделов книги, включающий пространные рассуждения о биологизме вообще, об антинаучном
характере биологизаторства с привлечением множества имен, не имеющих отношения к социобиологии.
*Упомянутые В.Молчановым романы Ж.Рас "Женообразный мужчина" иМ.Пэрси
"Женщина на краю времени" опубликованы соответственно в 1975 и 1976 гг.,
а "Социобиология" Уилсона появилась в конце 1975 г.
60
Спору нет, исследование современных идеологических течений в США,
в том числе неоконсервативных концепций и причин их распространения,
необходимо. Но в упомянутой работе постоянное обращение к неоконсерватизму обнаруживает желание авторов поставить в непосредственную связь содержание социобиологии с теми идеологическими направлениями, которые наиболее последовательно и рьяно обосновывают
необходимости сохранения существующих порядков. Например, утверждается, что теория Уилсона "служит для обоснования незыблемости современного политического строя США". В другом месте говорится, что
Уилсон только и озабочен поиском поддержки и оправдания буржуазных
порядков. В частности, авторы пишут: "В целом социобиология нацелена
на поиск "биологических аргументов" для обоснования принципов свободного капиталистического рынка. Это видно из основного постулата
неоконсерватизма, согласно которому понятие справедливости означает:
каждому свое в соответствии с его природой"49. Так откуда и что "видно"—из социобиологии или из идеологии неоконсерватизма? Почему
суждения социобиологов, к тому же искаженные, раскрываются с помощью аргументов идеологии неоконсерватизма? Вряд ли возможен
объективный анализ социобиологии при отождествлении ее с одним из
направлений современной американской идеологии.
Тенденциозность подхода авторов проявляется не только в подчинении всего материала их заранее сформулированной идее, но и в небрежном отношении к текстам социобиологов. Во-первых, используются
только две книги - "Социобиология. Новый синтез" (в ней, как известно, собственно социобиологии посвящена лишь последняя глава из двадцати четырех) и "О природе человека". Однако после публикации
в 1978 г. этой работы были изданы солидные по объему труды "Гены,
разум и культура", "Прометеев огонь" (обе в соавторстве Уилсона
с Ламзденом), затем - "Биофилия" Э. Уилсона. Конечно же перечисленные книги должны были быть включены в критический анализ, опубликованный в 1985 г.
Во-вторых, нам кажется неуважительным по отношению к оппонентам
и то обстоятельство, что цитирование их текстов во многих случаях заменяется пересказом с соответствующей ссылкой на страницы. Это не просто техническая деталь научного исследования. Давая такие оценки, как
"метафизика", "идеализм", "теоретическое оправдание капитализма",
"обоснование идеологии неоконсерватизма", "создание новой религии",
"примирение науки и религии", "создание новой социальной философии", авторы должны опираться на подлинный текст, иначе создается
такой простор для вольного пересказа то одних, то других, подчас действительно неудачных выражений, что весь этот хаос суждений довольно
просто подогнать под заранее придуманную схему. И именно поэтому
мы так подробно остановились на книге С. А. Пастушного и Дж. А. Алтмышбаевой, что нас ни в коей мере не убедил использованный авторами
метод анализа.
Что касается иных философских оценок социобиологии, включенных
в нашу литературу, то подавляющее большинство авторов отличает в ней
биологизаторские тенденции от тех ее позитивных моментов, которые
связаны с действительно нерешенными проблемами познания человека.
61
Во введении даны ссылки на конкретные работы (И.Т.Фролова,
Б.Г.Юдина, В.Н.Игнатьева, В.С.Комарова и др.). Серьезные расхождения между социобиологией, а точнее - философскими взглядами ее представителей и марксистско-ленинской философией рассматриваются
в этих работах как в общем контексте борьбы идей по проблеме человека, так и в плане новых задач, встающих перед учеными различных специальностей по дальнейшему комплексному исследованию человека.
Такой подход, сохраняющий возможность научных дискуссий по сложнейшим проблемам человекознания, отвечает потребностям развертыва-
ния научного поиска и укрепления контактов между философией и естествознанием как важнейшего условия плодотворности этого поиска.
Напротив, когда даются исключительно идеологические оценки социобиологии, опускается то позитивное, что она может дать для познания,
в этом случае современная марксистско-ленинская концепция человека
оказывается как бы завершенной. Короче говоря, наука превращается
в абсолютно верную систему догматизированных взглядов. Невнимание
к социальным и гносеологическим предпосылкам биологизаторских тенденций обрекает социобиологов на роль идеологических "злоумышленников" и сознательных врагов марксизма*.
Проблема человека была и остается труднейшей, на ее решение фактически устремлена вся марксистско-ленинская философия, весь пафос
этого постоянно развивающегося учения. Именно антидогматический
характер марксизма позволяет ему чутко реагировать на новые запросы
общественной практики, учитывать современные достижения конкретных наук и смело формулировать новые, еще не решенные проблемы.
Плодотворная критическая функция марксизма также базируется на
адекватном понимании марксистско-ленинской философии как философии самокритичной, творческой, реализующей диалектический способ
мышления человека об окружающем мирен о самом себе.
Мы так подробно остановились на диспутах по поводу социобиологии
потому, что они показательны во многих отношениях. Если ведутся
такие горячие споры, значит, проблемы поставлены интересные, актуальные. Поскольку многое в социобиологии не доказывается, а декларируется, то она неизбежно оказывается буквально под "перекрестным
огнем". В ходе дискуссий выявляются не только слабые, но и сильные
стороны социобиологии. К последним можно отнести ее ориентацию
на комплексные междисциплинарные исследования внутри биологии,
ее стремление наметить пути интеграции биологического и социогуманитарного знания в изучении человека.
Для того чтобы достоинства и недостатки социобиологии предстали
в свете непредвзятой, как сейчас говорят, конструктивной критики,
* В этой связи мы хотим привести цитату из рецензии Л. А. Атраментовой и
В. В. Шкоды на книгу А. М. Каримского "Социальный биологизм: Природа и идеологическая направленность" (М., 1984). Касаясь однозначно отрицательных
аттестаций в адрес социобиологии, которых немало в книге, авторы рецензии пишут:
"...оценка социобиологии как "искусственно усложненной", "спекулятивной",
"не имеющей научно-экспериментального обоснования" представляется явно недостаточной. Здесь требуется более обстоятельное, всестороннее и глубокое рассмотрение" (Вопросы философии. 1986. № 8. С. 171). В сугубо негативном плане представлена социобиология и в работах Н. П. Дубинина и А. 3. Кукаркина.
62
важно иметь в виду широкую историческую перспективу, т.е. не забывать о прошлом и быть озабоченным будущим. В истории своего развития биологические науки постоянно выходили на контакт с различными
областями социогуманитарного знания. Очевидно, что такие тенденции
будут иметь место и в дальнейшем, поскольку, как предвидел К. Маркс,
"впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой
же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это
будет одна наука"50. Реальное участие естествоиспытателей в этом движении к единой науке о человеке существенно зависит от их мировоззренческих позиций, а также от степени разработанности применяемых
методологических и методических средств познания. Поэтому к диалогу
между биологическими и социальными науками должны подключиться
и философы.
В заключение отметим следующее. В социобиологии, безусловно,
имеют место биологизаторские тенденции. Однако было бы односторонним сводить весь смысл социобиологических исследований лишь к этому. По ряду вопросов Э. Уилсон и другие сторонники направления отмечали реальные "белые пятна" в научном познании, ставили действительно
перспективные научные проблемы. Задача ученых состоит в том, чтобы
выявить их, показать их значение для современного поиска способов
интеграции биологического и социогуманитарного знания. Это и будет
той конструктивной критикой, которая способна помочь в дальнейшем
укреплению союза философии и естествознания. С такой целью мы переходим к более подробному рассмотрению основных положений социобиологии.
2. Социобиология о формах социального
поведения животных и человека
Эволюционная роль альтруизма - позиция социобиологии и ее оппонентов.
Воспроизведение как важнейшая отличительная черта живого. Сексуальное
поведение.
Агрессия в мире животных. Наследовал ли человек свойство агрессивности?
В широком спектре обсуждаемых в социобиологии вопросов центральное место занимает этологическая проблематика - к поведению социобиологи возвращаются вновь и вновь, какие бы аспекты "нового синтеза" ни рассматривались. Это и понятно. Главный интерес социобиологов
сосредоточен на эволюции "социальных" форм организации в сообществах живых организмов, поэтому общение особей, взаимосвязь между
ними, реализуемая в поведении, становятся исходным объектом исследования. Без этого невозможно реконструировать саму организацию, ее
структуру, иерархичность, эволюционный смысл той или иной организации сообщества. Но если проблемы поведения так важны для социобиологии, то каково ее отношение к этологии — специальной биологической
науке о поведении?
Прежде всего обратимся к вопросу о том, как оценивают это отношение сами социобиологи. Как считают Ч.Ламзден и Э. Уилсон, этологи
наиболее пристально изучают поведение отдельного организма, включая
63
действие его нервной системы и гормонов, в то время как социобиологи
концентрируют внимание на более сложных формах "социального" поведения и организации целых сообществ. Для этого необходимо привлекать данные не столько анатомии и физиологии (как это делают этологи) , сколько популяционной генетики и экологии. Информация о генетических, экологических и эволюционных аспектах поведения животного
может быть далее использована при рассмотрении некоторых черт социального поведения человека si.
Осознавая в известной мере трудности и опасности такого перехода
к человеку, социобиологи извлекают уроки из этологии, неизбежно
затрагивающей широкий смысл понятия "поведение". Им близка установка, сформулированная этологом Н. Тинбергеном: "Чего мы, этологи,
не хотим, что мы считаем совершенно неправильным, так это некритичное приложение результатов наших исследований к человеку. Тем не
менее, я сам по крайней мере убежден в этом, мы можем предложить
наш рациональный метод подхода, а также хоть немного простого здравого смысла"52. То, что в данном случае как раз нужен не просто здравый смысл, а глубокое знание философии, одинаково в равной мере
не учитывается как Тинбергеном, так и социобиологами.
В целом вопрос о сходстве и различии этологии и социобиологии
не является предметом обсуждения специалистов. В нашей этологической литературе, например, отмечается, что именно социобиолрги преувеличивают роль индивида, не говоря уж о завышенных оценках достижений в генетике поведения*. Сообщества организмов, организация этих
сообществ все больше становятся в центр внимания этологов. Не является новацией для этологии и постоянно выделяемый социобиологами
эволюционный аспект изучения поведения — современная этология все
теснее контактирует с общебиологическими концепциями эволюции. Так
что же тогда своеобразного в социобиологическом изучении поведения?
Вправе ли говорить социобиологи, как они это делают, о каких-то особых, социобиологических методах их исследований?
Вопрос этот принципиальный, поскольку касается самого лица социобиологии, оценки ее претензий на исключительно новаторский характер.
Как отмечалось, неоднородность направления, отсутствие ориентации
на сознательное обоснование его методологии затрудняют получение
целостного впечатления о существе новаций. Вместе с тем своеобразие
подхода к поведению можно увидеть из содержания социобиологических
концепций, из тех целевых установок, на реализацию которых направлено это содержание. Как бы мы ни критиковали социобиологов за биологизаторские тенденции (и делать это, безусловно, необходимо), нельзя
отвлекаться от того, что профессиональным биологам стало крайне
важным разобраться в "человеческой" проблематике. Конечные целевые
установки связаны с жизнью людей, а не муравьев, с тревогой за судьбы
человечества на Земле, с желанием вмешаться в процесс теоретического
изучения поведения человека, этических основ этого поведения. То, что
* Наиболее обстоятельная критика социобиологии в общем контексте современных
этологических знаний представлена, на наш взгляд, Е. Н. Пановым. Мы не во всем
согласны с этим исследователем, хотя высоко ставим его как специалиста-этолога.
64
целевые установки именно таковы, видно не просто из многочисленных
высказываний социобиологов, но прежде всего по их основным идеям,
по тем акцентам, которые расставлены в этологических и эволюционных
концепциях.
Ведущее понятие в социобиологическом подходе к поведению (любому поведению) —это понятие альтруизма. Оставим пока в стороне пресловутую метафору "гены альтруизма", вызвавшую столько справедливых нареканий в адрес социобиологии, и попробуем понять, почему
именно альтруизм поставлен во главу угла. Ведь основатель этологии
Конрад Лоренц подчеркивал значение агрессивного поведения. Многие
искренние последователи Дарвина настолько увлеклись идеей конкуренции, односторонне понятой борьбы за существование в органическом
мире, что немало способствовали укреплению ставшего расхожим мнения, будто мир живого-это господство "животности", "звериности",
эгоизма. Принималось без обсуждений, что лишь человек может вырваться из пут эгоизма благодаря сознанию и одухотворенности. В этом же
ключе в концепциях социал-дарвинизма биологическое знание экстраполировалось на сферу общественных явлений. Потому они и "пришлись
по душе" многим идеологам капитализма, что опирались на "закон"
природы, якобы утверждающий неизменность индивидуалистического,
эгоистического начала в любом живом существе. Полное неприятие
социобиологами концепций социал-дарвинизма в целом имеет среди
других причин и ту, что они не согласны с такой "эгоистичной" картиной
органического мира. Но откупа это несогласие, это стремление выявить
в наследии Дарвина более полное понимание борьбы за существование,
включающее в себя сотрудничество особей, их кооперацию, взаимопомощь?
В научном плане на социобиологов скорее всего оказали воздействие
те сдвиги в предмете биологии, которые связаны с активным изучением
новых объектов —экосистем. Так, Уилсон известен в научных кругах
не только как энтомолог, но и как энтузиаст экологии, активный пропагандист идей сохранения природной среды и необходимости налаживания
гармоничных отношений между человеком и природой*. Место экологии
в "новом синтезе", обещанном социобиологами, не очень-то детально
прорисовано, но общий тезис о важности экологии в известной мере реализуется в преимущественном внимании именно к кооперативным,
организованным, построенным на содружестве формам существования
живых организмов. Очевидно, что без изучения этих форм, начиная
с экологических цепочек обмена веществ и кончая взаимодействием
через поведение, невозможен биосферный масштаб познания жизни.
Именно потому, что любая экосистема включает "на равных" живое
и косное вещества, так важно дальнейшее движение в понимании специфики живого, его внутренней "консолидации" по отношению к неживо-
му, его активности, часто осуществляемой именно через поведение.
В этом смысле "альтруизм" как ключевое понятие социобиологии фиксирует перспективные линии контактов между экологией и этологией.
*Его книга "Биофилия" (1984) скорее написана, образно выражаясь, рукой эколога, чем социобиолога. См. подробнее об этом в главе 3.
3-825
,
65
и его сторонников "центральной проблемой социобиологии". Альтруистическим поведением в социобиологии называется действие или совокупность действий индивида (группы особей), приводящих к росту приспособленности другого индивида (группы) за счет "альтруиста". Поведение, в результате которого происходит усиление или снижение ("эгоизм") приспособленности какой-либо особи, на которую оно направлено, ведет (может привести) к устранению одной из двух. Таким образом, понятия альтруизма и эгоизма оказываются связанными с фундаментальным понятием эволюции - отбором.
Отбор родичей, групповой и половой отбор с необходимостью предполагают то поведение, которое может рассматриваться в терминах
"альтруизм—эгоизм". Поскольку эти формы отбора постоянно используются социобиологами, остановимся на них подробнее. Рассмотрим
прежде всего случай, приведенный О. и Д. Солбригами, не относящийся
к социобиологии, но демонстрирующий общезначимый характер многих
из обсуждаемых ею проблем. "Представим, например,—пишут авторы,—
трех кормящихся на лугу луговых собачек из одного помета (сибсов),
гетерозиготных по одному и тому же аллелю. Представим далее, что
к ним бесшумно приближается хищник, который может схватить любую
из трех особей, причем остальные две ничего не заметят. Но если одна из
луговых собачек, заметив хищника, подаст сигнал тревоги, то она отвлечет этим внимание хищника на себя и поэтому: 1) будет почти наверное
съедена хищником и 2) даст возможность своим сибсам спрятаться
в норку. Совершенно ясно, что подача сигнала в такой ситуации гибельна
для данной особи (поскольку, привлекая к себе внимание хищника, она
повышает вероятность собственной гибели). Однако это повышает вероятность выживания данного аллеля, так как гибнет лишь один из трех
его носителей. Если рассматриваемая черта (подача сигнала тревоги)
определяется именно этим аллелем, то можно представить себе, каким
образом он мог бы распространяться в популяции. Итак, мы видим, что
некоторые черты, хотя они и гибельны для своего носителя, могут тем
не менее сохраняться отбором, если они дают достаточное преимущество
родственным ему особям. Такие черты называют альтруистическими,
а соответствующий тип отбора — отбором родичей (kin selection) "ss.
Альтруизм в родственном отборе, как говорилось, объясняется
механизмом совокупной (или итоговой) приспособленности, предложенным У.Гамильтоном. По мнению социобиологов, основные выводы
Гамильтона раскрывают эволюционный смысл "альтруизма". Так, особь,
"жертвующая" собой ради родственников, не исчезает бесследно: присут-
ствующие в генотипе родственников ее гены передаются следующим
поколениям. По выражению М.Рьюза, любая помощь, оказанная индивидом его родственникам, есть "зерно для его собственной -мельницы".
Сознавая принципиальную важность понятия родственного отбора для
объяснения "альтруистического" поведения индивидов в популяции,
Дж.Мэйнард Смит этой проблеме уделил большое внимание в своих произведениях, в том числе и в опубликованной в 1985 г. статье "Эволюция
криков тревоги"56.
Для эволюциониста, пишет Мэйнард Смит, трудно объяснить происхождение криков тревоги, поскольку они не могут быть объяснены
68
с помощью индивидуального отбора. Такие крики противоположны
интересам производящих их индивидов, хотя в принципе можно допустить их существование индивидуальными интересами особи, решившей
подать крик. Логика этого объяснения примерно такая. Прежде чем
выбрать жертву, хищнику нужно приблизиться к стае по возможности
незамеченным. Поэтому весь процесс охоты хищника с позиции особи —
члена стаи может быть разделен на следующие этапы: 1) хищник приближается, но еще не начал выбирать жертву; 2) хищник приблизился и
сейчас начнет выбирать жертву - опасность для особи-члена стаи еще
не локализовалась; 3) хищник приблизился и уже наметил жертву опасность локализовалась. Естественно, лучше всего заметить хищника
на самой ранней стадии и подать сигнал предупреждения. Вариант выигрыша времени и расстояния от хищника намного важнее (как для стаи
в целом, так и для каждого индивида), чем вариант затаиться и не подавать голоса в надежде, что шанс оказаться "избранником" сравнительно
невелик. Вот почему связанный с подачей сигнала риск (хищник чаще
всего избирает кричащую особь) все же может быть объяснен индивидуальным отбором.
Вместе с тем, хотя такое объяснение, по Мэйнарду Смиту, и возможно, но все же маловероятно. Подача сигнала тревоги скорее всего развивается посредством родственного отбора. Очевидно, первоначально
сигнал тревоги предназначался родителям для своих детей. Родители
более опытны и выполняют функции разного рода опеки, и, кроме того,
между ними и детьми имеется максимально высокая среди родственников степень генетического родства. Возможно, что первоначально этот
сигнал подавался лишь в сезоны спаривания. Однако в дальнейшем родственный отбор должен был распространить "альтруистические" отношения на других родственников, а также сделать подачу сигнала возможной в любое время. Такое распространение сигнала происходило потому,
что оно было выгодно сообществу.
Впервые детально разработанную попытку применения идеи родственного отбора к объяснению эволюции "социальных насекомых" осуществил У. Гамильтон. Один из полученных им результатов заключался в суждении о том, что "альтруистическое" поведение будет подхватываться
отбором не в любом случае, а только тогда, когда выгода от него в сооб-
ществе превышает возможные потери. При этом "решение" об "альтруистическом" или "эгоистическом" поведении будет зависеть от "коэффициента родства". "Альтруизм" по отношению к родным братьям и
сестрам проявляется тогда, когда выгода от него вдвое превышает возможные потери, по отношению к двоюродным — вчетверо и т. д.57 Кроме
того, "альтруистическое" поведение, которое приносит выгоду членам
сообщества безотносительно к степени родства, будет возникать, считает
Гамильтон, если риск погибнуть, не подав сигнала, или невыгодность
молчать совершенно очевидны, а соседи не слишком удалены58. Если же
все условия для осуществления "альтруистического" поведения соблюдены и "альтруист" "жертвует собой", то остальные члены сообщества
теми или иными способами воздают "компенсацию" родственникам
погибшего.
Когда же речь заходит о неродственных особях или сообществах, то
69
]
здесь "компенсация" становится делом чрезвычайно непростым. Чтобы
обосновать эволюционное значение "альтруизма", была высказана мысль
о существовании так называемого реципрокного (взаимного) альтруизма. Это понятие предложил Р. Триверс, который полагал, что какой-либо
"альтруистический" акт, невыгодный одной особи, но выгодный другой,
неродственной или даже принадлежащей к иному виду, может совершиться первой в расчете на аналогичную "услугу" в будущем или на
"признательность" со стороны других особей благодетельствуемого
вида. Такое поведение будет тем более вероятно, чем жестче будет отбор
против так называемых обманщиков — особей, извлекших выгоду, но
избегающих поступать в ответ таким же образом.
Так, в группе особей, преодолевающих водную преграду, опасность
утонуть для каждой составляет 50% в том случае, если индивиды "настроены" эгоистически. Опасность уменьшается во много раз, если группа состоит из "альтруистов". И даже если выполняющий свою миссию
"альтруист" гибнет, продемонстрированное им поведение, уверяет Триверс, в аналогичной ситуации будет проявлено по отношению к его родственникам, что обеспечит сохранение в популяции генов "альтруиста".
В качестве примера взаимного "альтруизма" Триверс приводит также
межвидовое симбиотическое взаимодействие. Так, губан Labroides
dimidiatm чистит морского окуня Epinephelus striatus, удаляя с его тела
эктопаразитов. Эта привычка развилась в течение длительного времени
в эволюционном процессе вместе с запретом на пожирание "чистильщиков". Почему, спрашивает Триверс, большая рыба не проглатывает маленькую? Потому что "чистильщик" больше полезен живым, чем мертвым. Если бы хозяин съел "чистильщика", ему было бы трудно найти
иного. То, что хозяину нужен именно его "чистильщик", а не какой-либо
иной, демонстрировалось опытами. Очевидно, здесь действует механизм
типа родственного отбора59.
Строго говоря, в приведенном случае (так же как и в иных примерах
подобного рода) можно было бы обойтись без такого точного в социальном смысле термина, как "альтруизм". Ведь Триверс признается
в том, что некоторые модели поведения не свидетельствуют об объективном наличии альтруизма в животном мире — их "удобно определять
как "альтруистические" или "взаимоальтруистические""6о. В то же время за любым "альтруистическим" актом неизбежно стоит забота о благополучии (если не своего, то своих родичей) носителей определенного
количества тождественных с индивидом генов. В подоснове альтруизма
проглядывает эгоизм. Такого рода возражения заставили Уилсона ввести
дополнительные понятия "подлинного" и "мнимого" альтруизма.
Альтруизм, по Уилсону, может носить неосознанный характер, и в этом
случае субъект не ожидает за него никакой награды ("альтруизм с твердой сердцевиной"). Это "подлинный" альтруизм, который развился в эволюции живого посредством естественного отбора и господствует на дочеловеческом уровне. Но альтруизм может быть и осознанным ("альтруизм
с мягкой сердцевиной"), или "мнимым". Его конечные причины
эгоистичны. Такое поведение включает ожидание ответных благ для
самого субъекта или его родственников. Этот вид альтруизма преобладает
у человека, хотя и сосуществует с "подлинным" альтруизмом. Роль
70
альтруизма в эволюции рассматривается на индивидуальном и популяционном уровнях. Популяции, в которых индивиды проявляют самопожертвование ради пользы других, оказываются в более выгодных условиях, чем те, члены которых прежде всего "заботятся" о собственном
благополучии61.
И это относится не только к отдельной особи или группе. Если отбор
на уровне колонии, рассуждает Уилсон, может вызвать эволюцию "альтруистического" поведения у части индивидов — членов колонии, то
также мыслимо, что отбор на уровне целой популяции колоний может
генерировать "альтруистическое" поведение одной или нескольких колоний целиком62. Утверждение об эволюции "альтруистических колоний"
используется социобиологами в обоснование закономерности "перехода" альтруизма из органической природы в общество. Люди естественным путем обрели одну из своих человеческих характеристик — альтруизм. "Способность к взаимному альтруизму, можно предполагать, развилась из преимущественного отбора индивидов и глубоко обусловлена
превратностями культурной эволюции"63.
В условиях этой эволюции проявляются как факторы, способствующие укреплению альтруизма, так и нечто расшатывающее его, а именно
стремление некоторых людей получить выгоду от альтруизма, не отвечая взамен тем же. Существуют, пишет Уилсон, "вольные стрелки", т. е.
люди просто-напросто неблагодарные, нарушающие нормы коллективизма и тем самым разрывающие цепочки взаимного альтруизма. Если
это грозит безопасности коллектива, то он (или общество в целом)
принимает меры против "вольных стрелков", вплоть до их изоляции.
В целом же Уилсон вериг в преобладание альтруистического поведения
над эгоистическим, в существование взаимного альтруизма во всех многообразных культурах человечества.
О наличии взаимного альтруизма во всех человеческих культурах
пишет и Триверс. Он различает следующие формы: 1) помощь людей
друг другу во время опасностей-катаклизмов, грабежа, внутривидовой
агрессии; 2) справедливый дележ пищи; 3) помощь больным, раненым,
очень молодым или очень старым; 4) помощь посредством орудий;
5) помощь посредством знания. Во всех этих случаях, подчеркивает он,
наблюдается низкая ценность совершаемого действия для "дающего"
и высокая для "берущего"64.
Как видим, при обсуждении "альтруистического" поведения социобиологи свободно переходят из области органической эволюции в область культурной и наоборот. Эти переходы призваны подкреплять
выдвинутый тезис об эволюционной роли альтруизма, но почему-то
социобиологи не дают более конкретного, обстоятельного разбора
"альтруизма" прежде всего на биологическом материале. Если это метафоричное понятие способствует познанию органической эволюции, то
оно должно быть обосновано в первую очередь биологически. Многие
биологи используют это понятие при описании, например, зоологического материала, но при этом обнаруживается довольно запутанная картина.
Так, в книге "Жизнь среди слонов" зоологи И. и О. ^глас-Гамильтон
дают интересные зарисовки, свидетельствующие как "за", так и "против" широкого распространения "альтруистического" поведения. Говоря
71
о поразительном стремлении этих животных как бы противиться факту
смерти сородичей, исследователи рассказывают о случаях, когда слоны
продолжали защищать мертвые тела или даже делали попытки унести их
с собой. Чем это можно объяснить? "Такая реакция на безжизненное
тело,— рассуждают ученые,— помогает спасти тех слонов, которые просто
потеряли сознание. Спасители заинтересованы в выздоровлении больного
животного, которое снова может начать играть отведенную роль в семейной группе: заняться воспитанием и совместной защитой молодых,
а если это матриархат, то, став главой, в трудные минуты выручать
семью, используя накопленный опыт.
Зоологу, воспитанному на традициях естественного отбора, ничего
не остается, как объяснять внешнеалыруистическое поведение спасителя
последующими выгодами для него: если какое-то животное пытается
спасти другое, его поведение можно объяснить стремлением спасти соплеменника, т. е. животного той же крови и с той же наследственностью.
Труднее найти разумное объяснение невероятному, почти магическому
влиянию на слонов даже совсем разложившихся трупов"65. Можно заключить, резюмируют они, что поведение слонов подтверждает существование "альтруизма" в животном мире, к тому же демонстрируемого
в ситуациях, казалось бы совсем не связанных с достижением практической выгоды.
Вместе с тем исследователи располагают и прямо противоположными
сведениями: "альтруизм", проявляясь при взаимозащите, иногда исчезает в самые неожиданные моменты. Некоторые слонихи-матери демонстрируют открыто эгоистическое поведение по отношению к собственным
детенышам (они могут отобрать лакомый кусок, не дать им напиться
воды). "...Стоит слонихам утолить жажду, как они удаляются, оставляя
малышам несколько минут, и те едва успевают сделать глоток, чтобы
не отстать от семейной группы. Случалось, что другая группа, дождавшись, пока напьется предыдущая, отталкивала малышей, прежде чем те
успевали утолить жажду... Я не раз видел, как старших слонят отпихивали от лужи с водой бивнем с такой силой, что брызгала кровь, а малыш
ревел от боли"66.
Такого рода примеры, наверняка не единичные, заставляют усомниться в однозначности предлагаемой социобиологами трактовки "альтруизма" в животном мире, его роли в эволюции и тем более в правомерности
их утверждений о переходе животного "альтруизма" в нормы человеческого поведения. Они утверждают, что животный "альтруизм" становится чуть ли не образцом для человека, а в действительности стихия органической эволюции развертывается как борьба за существование. И отбор вовсе не теряет своей жестокой силы, если он происходит по критериям "альтруизма". Выгода для одного оборачивается невыгодой или
даже элиминацией для другого. Но главное теоретическое возражение
против универсализации альтруизма заключено в следующем. Во-первых,
далеко не ко всему в многообразии живого можно применить термин
"поведение" (весь мир растений, многие низшие организмы). В этом
случае теряет смысл и понятие альтруизма. Во-вторых, если эволюция
позвоночных животных и обретает дополнительные средства объяснения
с помощью понятия "альтруизм", то даже такие интересные в изучении
72
социабельности объекты, как муравьи, пчелы, термиты, вносят немало
"смуты" в социобиологические представления об альтруизме. Приведем
на этот счет мнение специалиста-биолога.
Обсуждая проблему родственного отбора, В. Е. Кипятков со ссылкой
на исследования Ч. Миченера и его учеников пишет о том, что представление о "компенсации за альтруизм" не подтверждается даже на уровне
примитивных "полуобщественных" и "общественных" насекомых, не говоря уже о высокоорганизованных. Среди последних яркий пример
тому - медоносная пчела. В семье пчел может быть до 100 тыс. рабочих,
причем за год население улья полностью сменяется 4-5 раз. И вот на все
эти почти полмиллиона рабочих пчел в улье появляется всего несколько
тысяч трутней и от силы 2 — 3 плодовитые самки-матки. Где же тут компенсация за тот удивительный альтруизм, проявляемый бесплодными
рабочими пчелами?
Теория отбора родичей предполагает, что в каждом поколении происходит как бы "переоценка ценностей", т. е. каждое насекомое должно
получить компенсацию за проявленный им альтруизм в виде роста сово-
купной приспособленности, а если эта компенсация и недостаточна, то
естественный отбор не может поддерживать проявление альтруизма.
Почему же продолжают оставаться бесплодными альтруистами рабочие
пчелы или муравьи, получающие за свое самопожертвование столь
мизерное вознаграждение?
Да потому, что они просто не могут вести себя иначе! Выкормленная
определенным образом личинка пчелы или муравья становится рабочей
особью не по собственному желанию, а по необходимости: ее развитие
направляют жестокие регуляторные механизмы, существующие в колонии насекомых. Судьба взрослой особи жестко предопределена ее принадлежностью к бесплодной касте. Она не может не быть рабочей, не может не проявлять альтруизм вне зависимости от наличия или отсутствия
какой бы то ни было компенсации за альтруизм. Даже если бы пчелы,
осы, муравьи или термиты вдруг "поняли", как мала в действительности
их совокупная приспособленность, они не смогли бы найти выхода из
этой ситуации67.
Неубедительность предположения "компенсации за альтруизм" обусловлена тем, что в работах социобиологов не раскрывается сам механизм распространения "альтруизма". В общем виде ясно, что этот вопрос
связан с проблемой соотношения индивидуального и группового отбора.
Но все дело в том, что далеко не все эволюционисты признают само
понятие группового отбора. Так, О. и Д.Солбриги пишут, что "групповой отбор - проблема, по которой существуют много разногласий. Нет
никаких прямых данных, свидетельствующих о том, что он действительно происходит; эволюцию большинства, а может быть, и всех признаков
организма можно объяснить на основании индивидуального и (или)
группового отбора родичей. Однако отсутствие прямых данных еще
нец опровергает существования группового отбора. На самом деле некоторые признаки, в особенности поведенческие, легче всего объяснить
именно с помощью группового отбора. Может ли групповой отбор действовать в противовес индивидуальному естественному отбору — вопрос
иного рода, который еще не решен, но вызывает горячие дискуссии"68.
73
В том же духе относительно группового отбора высказывается и
Дж. Мэйнард Смит: "Причина, по которой большинство эволюционистов
неохотно признают групповой отбор важным фактором эволюции, заключается в том, что обстоятельства, при которых признак, полезный
для группы, но вредный для особи, мог бы распространяться в популяции, должны быть очень специальными, и стечения таких обстоятельств
вряд ли часто возникают в природе"69. Тем не менее соображения о малой вероятности группового отбора не помешали Мэйнарду Смиту исследовать этот вид отбора и отметить его принципиально важные черты, при
наличии которых можно говорить о его реальном существовании.
Так, для группового отбора необходимо: 1) прекращение вражды
внутри группы; 2) эта группа должна быть маленькой или время от
времени "переосновываться" с помощью немногих основателей — "альтруистов", так как в большой группе нет способов, посредством которых новый, "альтруистический" ген мог бы получить репродуктивные
преимущества. В соответствии с этими утверждениями Мэйнард Смит
предложил модель, в которой "альтруистический" ген, элиминируемый
из смешанной группы его "эгоистической" аллелью, может увеличить
свою частотность посредством группового отбора. Но все же полученная
в модели популяционная структура имела такой вид, "который не часто
случается на практике"70.
Позиция Мэйнарда Смита показательна в том смысле, что отражает,
с одной стороны, стремление социобиологов остаться на почве истинного
знания. Поэтому признается дискуссионность важнейшего для концепции "альтруизма" понятия группового отбора. Но с другой стороны, при
создании моделей этого отбора в ход идут "гены альтруизма", т. е. гипотетичные представления, призванные как раз обосновать существование
группового отбора. Под этими представлениями нет достоверной научной базы, в них преобладает субъективная убежденность в существовании неких генетических основ поведения, не подкрепленная научными
результатами.
Однако сведения по генетике поведения, которыми наука располагает
сегодня, чрезвычайно скудны и отрывочны71. Нельзя не согласиться
с одним из самых корректных и добросовестных критиков социобиологии— палеонтологом и биологом-эволюционистом, профессором геологии (Музей сравнительной зоологии, Гарвард, США) Стивеном Джеем
Гулдом, который подчеркивает: "У нас очень слабые данные о генетике
поведения человека, и мы не знаем путей получения их для специфически поведенческих актов, включая те, которые наиболее выделяются
в социобиологических рассуждениях, например об агрессии или конформизме. В отношении человека трудно накопить достаточные сведения
о наследственности. Еще более важно то, что мы не можем ставить бридинго вые эксперименты по скрещиванию и стандартизировать среду" 72.
Подводит социобиологов в подходе к эволюции поведения живого
и ориентация на образцы изучения эволюции морфологических признаков. Как известно, в общем виде относительно морфологических структур можно сказать, что подхваченные отбором структурные изменения
в организме закрепляются наследственно. Но это будет верно лишь
отчасти, когда речь пойдет о поведении. Что может получать "поддерж74
ку" отбора? Очевидно, некоторая приспособленность организма к совершению одного или ряда действий, движений. Но поведение, как неизмеримо более пластичное образование, в значительно большей степени зависит от переменного состояния среды. Стало быть, роль наследственности
в осуществлении поведения должна быть значительно ниже.
Вот это-то и не принимается должным образом в расчет социобиологами. "Социобиологи считают,- подчеркивает один из самых убежденных
сторонников этого направления, этолог Д. Бэрэш,—что поведенческие
образцы подвергаются естественному эволюционному отбору так же,
как и любые другие фенотипические характеристики биологических
особей"73. В этом отношении социобиологи следуют линии Гамильтона,
выраженной словами: "Поведенческие характеристики видов являются
таким же продуктом эволюции, как и морфологические"74. Такая установка на генетизацию поведения во многом огрубляет представления
о действительном положении вещей.
Понимая сложность работы в области поведения живого, а также отдавая себе отчет в уязвимости отстаиваемой позиции, социобиологи оговаривают для себя право некоего не совсем строгого научного исследования. Сам Уилсон пишет об этом так: "Социобиология может лучше всего
объяснить лишь незначительную часть человеческого социального поведения в манере рассказа. Его полное прояснение придет только посредством более глубокого исследования как со стороны биологов-эволюционистов, так и со стороны ученых-социологов"75.
Действительно, обсуждение Уилсоном понятия "альтруизм" и его возможных генетических оснований ведется именно в форме рассказа,
содержащего вольные переходы от одних примеров к другим. Стремление доказать универсальность альтруизма стимулируется общим суждением о том, что альтруизм "загадочен в своих основах, если предполагается его противоположность альтруизму млекопитающих"76. Из всех
млекопитающих наиболее альтруистичны, пишет Уилсон, шимпанзе, хотя
и остальных представителей животного царства не следует оставлять без
внимания, когда речь идет об эволюции. "Социальные насекомые", например, демонстрируют нам самопожертвование, вполне сопоставимое
с поведением человека. Жала рабочих пчел устроены так, что остаются
в теле врага, а самой пчеле несут гибель; африканские термиты — солдатская каста— устроены так, что в сражении с врагами извергают особый
секрет, от которого гибнут сами и их противники, и т.п. Конечно, "способность термитов к самопожертвованию не означает, что они обладают
такими же способностями, что и люди. Но этим указывается на то, что
подобный импульс не диктуется чем-то трансцендентным и возможно
биологическое объяснение феномена самопожертвования"77.
Предвидя возможные возражения, Уилсон отмечает, что в человеческом обществе, безусловно, форма и интенсивность альтруистических
актов в значительной степени детерминированы культурой. Эволюция
человека в значительно большей степени культурная, чем генетическая.
Но дело в том, подчеркивает социобиолог, что детерминирующие нашу
мораль эмоции имеют глубокие генетические основы. Они развились
посредством генов, и это те эмоции, которые приводили к самопожертвованию всех наших животных предков78. При этом признается следую75
щее. На сегодняшний день известно, что гены обусловливают анатомические и биохимические характеристики человека, но очень мало данных
об их непосредственном влиянии на поведение. Однако весьма вероятно,
что гены влияют на форму и интенсивность эмоциональных реакций,
готовность к обучению определенным вещам, усвоению определенных
образцов культуры. В принципе можно говорить о "топографии развития
человеческого поведения". Конечно, она неизмеримо шире и сложнее,
чем топография поведения насекомых, "но это все же топография", как
говорит Уилсон. Он подчеркивает, что важно понять следующую истину:
если мы достигнем полного понимания процессов генетического и культурного детерминизма, тогда каждое поведение может быть проанализировано отдельно и прослежено как дорожка, ведущая от гена до заключительного поведенческого продукта. Поведение недостаточно рассматривать как результат лишь познания и обучения. "Широкая биологическая концепция должна быть начальным пунктом социологической
теории"?9.
Однако на каких основаниях и каким образом может быть создана
подобная "широкая биологическая концепция", остается неясным. Уилсон постоянно возражает против обвинений в "генетическом детерминизме", но тем не менее строит свои суждения об альтруизме на предпосылочной вере в его генетическую природу. Отрицание наследования
благоприобретенных признаков, как принцип современной генетики,
как бы закрывает все другие пути обсуждения поведения, включая человеческое. Отдельные реверансы в сторону культуры так и остаются лишь
реверансами, поскольку социобиологи не сомневаются в беспредельных
возможностях биологического знания, не ставят даже вопроса о необходимости его существенной трансформации, когда оно обращается
к проблеме человека.
Социобиологи остаются естествоиспытателями даже тогда, когда входят в сферу общественных явлений. Преобладающий акцент именно на
биологию приводит к безответственным (иначе не скажешь) суждениям
типа провозглашенного Уилсоном в первой же работе - "изъять этику
из рук философов и биологизировать ее". Это, мягко говоря, легковесное суждение было подвергнуто справедливой критике, и можно лишь
добавить, что оно подрывает своими экстремистскими ориентациями
саму идею синтеза знания. Попытки отыскать биологические основания
человеческого поведения не могут быть плодотворными, если при этом
ограничиваться только биологическим знанием. Надо ведь иметь более
или менее четкое общее представление о том объекте, для детального
изучения которого раскрываются биологические основы, т. е. реально,
а не на словах привлекать систему гуманитарного знания, философскую
концепцию человека, так же построенную на материалистической основе,
как и естествознание.
Такие упреки социобиологам относятся не только к их взглядам
в целом, но и к отдельным проблемам, включая центральную проблему
альтруизма. Избрав именно ее в качестве ключевой, социобиология
показала тем самым такое направление исследований от общества к природе, которое чрезвычайно актуально для современного познания и глубоко гуманистично по замыслу. Однако их доказательства универсально-
76
ста альтруизма не убеждают, и прежде всего потому, что они построены
не столько на знании, сколько на вере, на априорном убеждении в существовании генетических основ поведения. Причем при экстраполяции
этого убеждения на область человеческой жизнедеятельности возникает
принципиальный вопрос: надеяться ли нам на прогресс биологии (генетики) в будущем, или уже сегодня возможно говорить об определенных
пределах биологического знания. Социобиология предлагает ждать этого
прогресса и уповать на него.
Согласно марксистско-ленинской концепции человека, никакой прогресс не может отменить ведущей роли социальных факторов жизнедеятельности человека и в целом ее качественно особого характера по
сравнению с животным. Следовательно, изучать природно-биологические
основы человеческого поведения биология должна во взаимодействии
с гуманитарными дисциплинами, прежде всего с философией.
Много нерешенных проблем, серьезных трудностей ожидают исследователя, выясняющего взаимосвязи между естественнонаучным и гуманитарным знанием. Потому-то неоправданны в настоящее время как абсолютно отрицательная реакция на поисковые работы социобиологов со
стороны их оппонентов, так и излишне доверчивое к ним отношение
со стороны адептов. Последнее может сослужить плохую службу социобиологии. Приведем на этот счет ряд иллюстраций из работ западных
ученых.
Так, Кристофер Боэм принимает на веру тезис социобиологии об альтруизме как универсальном поведении, отбираемом на генетическом
уровне: "Я признаю основную, хотя и не проверенную, предпосылку
социобиологов о том, что гены подготавливают человеческое социальное
поведение достаточно специфическим способом, и считаю, что альтруизм
людей совсем не представляет собой генетического парадокса"80. И далее следует его еще более сильное утверждение о том, что "рассматривать мораль разных человеческих групп можно только с позиций универсальных черт морали человека и общественных животных, с которыми мы разделяем сферу жизни"81. Подобные суждения, объектом
исследования которых является человек, способны внести лишь путаницу в это исследование. Если животные наделяются "моралью", то исчезает одно из важнейших различий между человеком и животным, связанных со спецификой человеческого общения, с нравственными его основами.
Специалист в области этики, преподаватель Оксфордского университета С.Кларк в книге "Природа зверя. Моральны ли животные?" (1982)
утверждает, что философам-этикам стоило бы углубить свои познания
посредством обращения к данным этологии и психологии животных.
Ведь у животных есть не только то, что люди должны отвергать как собственно животность. У них есть и то, чему следовало бы научиться и человеку—жить в мире и дружбе. Говоря непосредственно о позиции Уилсона, Кларк пишет: "Конечно, хорошо, что мы можем видеть в звере нача-
ло человеческой моральности, пусть и в простой форме"82. И далее:
"То, что животное и человеческое поведение целиком отличны, я нахожу
неправдоподобным. Многие из наших отношений уважения и заботы
зависят от нашего кровного родства, и потому они либо врождены, либо
77
им легко обучиться. Мы разделяем это с нашими собратьями - приматами"83 . Вот почему исследования социобиологов заслуживают внимания,
заключает Кларк. К сожалению, не обсужден вопрос о том, каким же
образом этика должна учесть эти посылки и какова в целом судьба этического знания перед лицом "вызова" со стороны биологии.
Некритичное отношение к социобиологии канадского философа
М. Рьюза известно по ряду его публикаций. Здесь же мы хотели обратить
внимание на то, каким образом обосновывается Рьюзом стремление
социобиологов "использовать все сведения о биологии человека для объяснения всех феноменов и неясностей человеческого бытия, включая
этику"84. Он предлагает также некоторые логические основания для
того, чтобы считать этику выводимой из биологии. Делается это с помощью сугубо формально-логических заключений. Посылка: культура
не может быть причиной морали, так как мораль включается в культуру.
Следовательно, для обоснования морали нужно искать иную, некультурную, т.е. биологическую, основу. Или еще: мы все больше убеждаемся
в том, что культура должна быть биологически адаптивна. Поскольку
мораль—часть культуры, то и мораль должна быть биологически адаптивна, и нужно искать биологические основы морали85.
Здесь вряд ли нужно специально доказывать, что социобиология
не вправе ответить на все вопросы человеческого бытия, да она, кстати,
и не претендует на это. Но если уж затеян разговор о человеческом бытии, то для его анализа только формально-логические построения неубедительны. Поднятые социобиологией проблемы действительно важны
и поэтому достойны серьезного, непременно критичного отношения.
Такой подход тем более необходим, поскольку направление разнородно
и противоречиво даже в исходных принципах. Выше говорилось о том,
насколько показательно для социобиологии понятие "альтруизма". Но
как быть с включенной в социобиологию концепцией "эгоистичного
гена", с помощью которой ее создатель, английский этолог Р. Докинс,
пытается доказать эволюционную роль как раз не альтруизма, а эгоизма?
Отношение лидера направления Э. Уилсона к этой концепции дает
дополнительное свидетельство методологической "беззаботности" социобиологов. Скорее всего отсутствие каких-либо критических замечаний
в адрес концепции Р. Докинса может быть объяснено тем фактом, что
в ней проводится идея генетической детерминированности не только
поведения, но и всех явлений человеческой культуры. Поскольку именно вопрос о генетических основах поведения — самый спорный в социобиологии, самый уязвимый для критики, то единомыслие по этому
вопросу делает как б,ы несущественными серьезные различия в общей
картине эволюционных представлений Докинса и Уилсона.
На наш взгляд, было бы неверным недооценивать их, отмахнуться
от' них на том основании, что "альтруизм" и "эгоизм" в равной мере
антропоморфны, не обладают привычным статусом научных понятий
и представляют собой чуть ли не произвольную выдумку биологизаторски настроенных ученых. Однако мы стремимся раскрыть истоки биологизаторских тенденций, показать негативные и позитивные результаты
обращения естествоиспытателей к проблеме человека, поэтому вправе
делать особый акцент на различиях в концепциях "альтруизма" и "эгоиз78
ма". Точнее сказать, что они очевидны по определению, фиксируя извечную тему человеческих взаимоотношений, но вот современный общекультурный контекст этих концепций, их социально-мировоззренческие
истоки дают пищу для размышлений.
Чрезвычайно показательно, что обращение Р. Докинса к молекулярногенетическому уровню живого, где заложены, по его мнению, исходные
причины всех событий органического мира, привело к "машинизированной", механистической картине эволюционного процесса. Это становится
неизбежным, если считать, что генетические и кибернетические подходы
способны дать объяснения сущности жизни и ее эволюции. Этолог по
профессиональному роду занятий, Р. Докинс предстает в социобиологической проблематике как откровенно физикалистски мыслящий ученый.
Парадоксально, но факт, что сложнейшие формы взаимодействия, демонстрируемые миром живого, а тем более миром общественных отношений человека, оказываются объектами физикалистского стиля мышления. Как отмечал сам Докинс в ответах на критику, от него ожидали
признать метафорой главный тезис о том, что человек — машина для
выживания генов. Он же ответил, что это говорится им в буквальном
смысле86. Однако обратимся к содержанию всей концепции8?.
С первых страниц книги "Эгоистичный ген" утверждается, что "все,
что эволюционировало, должно было быть эгоистичным"88. Эгоистичны
молекулы, клетки, животные организмы, человек. Такое господство
"эгоизма" объясняется тем, что в основе всего живого лежат молекулы
ДНК с их способностью к "эгоистичному" воспроизведению себе подобного. Поэтому содержание эволюции состоит в отборе генов и в создании
ими все новых организмов как "машин для выживания генов". Наиболее характерной чертой живого, предопределенной особенностями генетического воспроизведения, оказывается одна функция — "быть эгоистичным". Понятие функции, столь необходимое в любом биологическом
исследовании, обретает явно мистическое содержание. Если все уровни
организации живого нацелены на все более полное осуществление "функции эгоизма", то вся проблематика эволюционной теории нуждается
в коренном пересмотре.
Становятся несущественными различия также .в закономерностях
развития таких несхожих целостных образований, как организм, популяция, биоценоз, биосфера; в этой ситуации также можно пренебречь
несходством путей индивидуального и филогенетического развития процессов микро- и макроэволюции и т.д. Единая для всего живого "функция эгоизма", нивелируя все различия, подчиняет их себе, выстраивает
эволюционный процесс по единой линии усовершенствования способов
реализации этой функции. Очевидно, что такая картина эволюционного
процесса имеет мало общего с дарвинизмом, хотя Докинс, как и все
социобиологи, постоянно заверяет в преданности идеям Дарвина.'
Обращаясь к собственно социальной проблематике, к поведению
человека, Докинс исходит из той же предпосылки, которую он применяет и в отношении всего органического мира: функция быть эгоистичным
дана от природы, именно она составляет основное содержание эволюционного процесса. Хотя человек и уникален среди живого, но тем не менее
он тоже "машина для выживаемости генов", только более совершенная,
79
созданная генно-селективной эволюцией в угоду "эгоистичному гену".
В основе развития цивилизации, оказывается, тоже находится репликатор, который обозначен Докинсом термином "мим". "Мим" (от греческого — mimetes) — единица культурной передачи, единица подражания.
"Примерами мимов являются мотивы, идеи, удачные фразы, моды
одежды, способы создания работ или частей здания". "Мимы" рождаются, распространяются и умирают по каким-то своим мистическим законам, никак не определяемым конкретно-историческими формами деятельности людей.
В лучшем случае, говоря об объективных и доступных научному
познанию основах эволюции "мимов", Докинс снова и снова возвращается к аналогии с генами. Это даже больше, чем аналогия, поскольку
функционирование "мимов" скоррелировано (правда, не ясно, каким
образом) с функционированием генов, а способы существования и развития "мимов" целиком копируют закономерности молекулярно-генетического уровня живого. Отсюда следует фатальная неизбежность эгоизма как ведущей черты человеческих взаимоотношений. Человек как
"машина для выживания генов" не свободен в выборе поведения. Хотя
Докинс в конце книги и призывает к борьбе против "безжалостных
репликаторов", апеллирует к силам культуры и нравственности, но трагизм человеческого существования налицо — будучи биологически запрограммированным на эгоизм, человек нуждается в альтруизме, в общении, основанном на поддержке и взаимопомощи. Увы, выхода из этого
трагического положения нет. Такова неизбежность пессимистической
тональности социобиологических идей Р. Докинса.
Концепция Уилсона о ведущей эволюционной роли альтруизма, напротив, оптимистична и нацелена на активность человека в сопротивлении
чуждым ему силам, искажающим его предназначение, и прежде всего
предназначение к жизни,- Уилсон восстает против угрозы ядерной войны, против опасности экологического кризиса. Но дело не просто в контрасте пессимизма и оптимизма. Концепции Докинса и Уилсона отражают
полярность мировйдения, понимания важнейших мировоззренческих
вопросов. Уилсон непоследователен, противоречив в своих гуманистических интенциях (об этом подробнее скажем дальше), но тем не менее
руководствуется ими в определении главных целей социобиологии.
Ему, как ученому, важно возвысить человека и помочь ему осознать
себя. Докинсу же важно дать аналитическое описание эволюции генетических оснований жизни, к тому же представленных в физико-химической интерпретации. Человек как простая "машина для выживания
генов" никак не может претендовать на исключительное и центральное
место в общем процессе научного познания. Тенденция физикализации
биологии, как реальный и во многом плодотворный процесс, не только
абсолютизируется, но и резко противопоставляется тенденции ее гуманизации.
Так на специфичном материале, предложенном социобиологией,
обнаруживаются общезначимые для современной науки проблемы. Во
главу угла ставится проблема социальной детерминации познания, согласие или несогласие с тем, что оно все больше включает в себя ценностные
аспекты, гуманистичные критерии оценки своей достоверности. Этот
80
процесс гуманизации познания, его приближение к реальным жизненно
важным проблемам человека совершается далеко не простыми путями.
Преодоление разобщенности естественнонаучного и гуманитарного знания потребует усилий не одного поколения ученых, причем в непременном их содружестве с представителями философских дисциплин.
Именно поэтому, ориентируясь на неизбежную, по нашему убеждению, перспективу перестройки научного знания, мы сочли необходимым
откровенно противопоставить позиции двух социобиологов - Докинса
и Уилсона. Первая позиция повторяет давно известные позитивистские
идеи о всемогуществе естествознания, об элиминации из "настоящей"
науки каких-либо человеческих интенций, включая потребность в мировоззрении. Какое может быть мировоззрение у "машины для выживания генов"? Зачем оно и ученому при его фатальном отношении к эволюции-как к органической, так и к культурной. Позиция же Уилсона,
по крайней мере по общей устремленности, по эмоциональному напряжению, связана как раз с проблемой человека, с размышлением над его
судьбами в современном и будущем мире.
Потому-то небезразлично, что ставится в центр внимания - альтруизм
или эгоизм? В зависимости от этого формируется и определенное понимание эволюции поведения. Тот факт, что сам Уилсон не проявляет
заинтересованности в диспуте с Докинсом, на наш взгляд, говорит
о том, что проблемы методологии, к сожалению, не стали органичными
для социобиологов. Они идут как бы на ощупь, наугад, проявляя подчас
удивительную интуицию, а нередко обнаруживая досадную легковесность, некритичность к себе и просто неосведомленность в философских
вопросах.
Все это проявляется и в проблеме, которая наиболее тесно связана
с поиском природно-генетических основ поведения,- в проблеме сексуальных отношений. Будучи непосредственно направленными на воспроизводство рода, сексуальные отношения интересны для социобиологии
именно своей стабильностью, унифицированностью. Именно в этом
заключены как привлекательность, так и опасность аналогий между
животным и человеком в области секса.
В качестве важного фактора формирования устойчивых группировок
особей этологи рассматривают сексуальное поведение половозрелых
партнеров. В него включаются следующие моменты: предшествующее
копуляции поведение потенциальных брачных партнеров, сам копуляционный акт и следующее за ним поведение партнеров по отношению
друг к другу (поведение супружества) и к потомству (родительское) *.
Эволюционная роль секса отмечалась еще Ч. Дарвином, посвя*Существуют четыре основных типа отношений между полами:
- промискуитет - ничем не детерминированная извне, беспорядочная смена
половых партнеров; в этих условиях достоверным может считаться лишь "биологическое материнство", в то время как "биологическое отцовство" почти всегда
сомнительно;
- полигиния - реализованная самцом возможность менять самок, в то время
как самки такой возможностью не обладают;
- полиандрия- реализованная самками возможность менять самцов;
- моногамия — отношения между полами, при которых копуляция происходит
между одними и теми же самцами и самками, объединенными в пары.
81
тившем сексуальной проблеме значительную часть труда "Происхождение человека и половой отбор". Согласно Дарвину, половой отбор зависит от совершенства индивидов в сексуальных отношениях (в смысле
приведенной нами широкой трактовки, а не только в смысле копуляции) . В результате лучшие признаки от родителей к потомкам передаются по наследству, а не вследствие борьбы за существование. Иначе говоря, эта форма отбора принципиально отлична от естественного отбора
в результате борьбы за существование. Дарвин полагал, что сексуальный
отбор играет значительную роль в формировании тех морфофизиологических и поведенческих структур самцов, которые используются ими
как средство борьбы между собой за обладание самками. Дарвином же
отмечался факт неравномерности вклада в воспроизводство потомства
самцами и самками разных видов, а также подчеркивалась необходимость обнаружения тех критериев, которыми руководствуется избирающая, активная сторона будущего брачного союза при выборе "супруга"
из числа нескольких кандидатур.
Вот эти-то вопросы, сформулированные более ста лет назад и не получившие до сих пор обстоятельного ответа в биологических науках, начали рассматриваться социобиологами. При этом в их концепциях без
должной осторожности проводятся прямые аналогии между сексуальным поведением животных и половыми и родительскими отношениями
людей. Нужно, формулирует задачу Э.Уилсон, попытаться перестать
на время учитывать влияния культуры и сконцентрироваться на изучении того "всеобщего биологического", которое свойственно человеку
и всем живым видам89.
Как и в проблеме "альтруизма", социобиологи опираются на работы
своих предшественников, и прежде всего на исследования Р. Триверса,
которого они даже считают социобиологом. В 1972 г. этот ученый опубликовал большую статью, озаглавленную "Родительский вклад и половой отбор"90. В ней были сформулированы основные положения концепции сексуального отбора и высказан ряд идей, которые были подхвачены
и развиты в социобиологии. Соглашаясь с дарвиновским определением
полового отбора как соревнования между членами одного пола за членов другого, а также дифференцированного выбора членами одного пола
членов другого, Триверс считает существенно важным получить достоверные сведения о фактах различного репродуктивного успеха разнополых особей популяции. Такие данные были получены при исследовании
популяций дрозофилы.
Оказалось, что: 1) репродуктивный успех самца варьирует значительно шире, чем самки: среди самцов 21% особей вообще не оставили
потомства, в то время как некоторые самцы оплодотворяли нескольких
самок. Среди самок неоплодотворенными были лишь 4%; 2) репродуктивный успех самок не зависел от их способности привлекать самцов.
Оставшиеся неоплодотворенными 4% демонстрировали такую же готовность к спариванию, как и остальные, в то время как 21% не оставивших
потомства самцов не проявляли желания спариваться; 3) большинство
самок не стремилось спариваться больше одного-двух раз, в то время
как среди самцов имела место противоположная тенденция. Причиной
столь различных репродуктивных способностей особей популяции были
82
разные способности (большие или малые) : для самок — по производству
яиц и для самцов— по производству оплодотворяющих эти яйца сперматозоидов.
Приняв также во внимание демонстрируемую особями различную
заинтересованность в выращивании потомства, Триверс сформулировал
определение понятия родительского вклада. Это "любой вклад родителя
в отдельного отпрыска, который увеличивает возможность выживания
отпрыска (и, следовательно, его репродуктивный успех) за счет родительской способности вклада в другого отпрыска. Будучи определенным
таким образом, родительский вклад включает метаболический вклад
в первичные половые клетки, но имеет отношение к любому вкладу
(такому, как кормление или охрана молодняка), что способствует пользе молодняка. Родительский вклад не включает усилий, потраченных
на обнаружение особей противоположного пола или подавление особей
своего собственного пола, поскольку такие усилия (за исключением
специальных случаев) не ведут к изменениям, способствующим выживанию потомства, и потому не являются родительским вкладом"91.
Родительский вклад связан с репродуктивным успехом сложным
образом. С одной стороны, выращивание молодняка увеличивает репродуктивный успех. С другой стороны, родительский вклад уменьшает
возможности особи участвовать в прочих, неродительских формах репродуктивных усилий, например соревноваться с другими самцами за возможность обладания новой самкой, что само по себе уменьшает число
оставляемого потомства. Что выгоднее для самца в данных условиях
обитания-"гарантированно", так сказать, вырастить меньшее количество молодняка или тратить меньше сил на воспитание, но за счет этого
оставить побольше потомства? Можно утверждать, пишет Триверс, что
естественный отбор будет благоприятствовать такому родительскому
вкладу, который приведет к максимальному репродуктивному успеху 92,
Триверс признает существование в животном мире разных "пропорций" вкладов в потомство со стороны самцов и самок: у одних видов
большую заботу проявляет самка, у других — самец (единственный неоспоримый и неизменный случай большего вклада самца по сравнению
с самкой — сам момент оплодотворения яйцеклетки). Но главное внимание он сосредоточивает на случае большей заботы самки, в то время как
со стороны самца имеются лишь некоторые вспомогательные усилия.
Такая картина, по его мнению, наблюдается у большинства видов. Действия самца в основном ограничиваются выбором и защитой места обитания, защитой самки, обучением молодняка способам обращения с пищей
и т.п. Такое положение, по его мнению, определяется тем, что самец
должен еще конкурировать с другими самцами за обладание новыми
самками. Сексуальный отбор, таким образом, по отношению к самцам
не только контролирует величину их родительского вклада, но и "отливает форму" этого вклада.
Стремясь увеличить во что бы то ни стало свой репродуктивный успех
в разных типах сексуальных отношений, самцы и самки избирают разные
способы оставления семьи и измены своему брачному партнеру. Не останавливаясь подробно на возможных вариантах, приведем лишь один
83
из "ключевых" доводов Триверса. Он касается вопроса о "дезертирстве",
т. е. перекладывании заботы о потомстве на партнера для создания нового брачного союза.
Соблазн дезертировать должен возникать всякий раз, когда родительский вклад одного партнера намного превышает родительский вклад
другого. При этом максимально удобный для бегства момент, когда
потомство еще мало. В этом случае "дезертир" теряет значительно меньше, чем если бы он уходил тогда, когда потомство выросло и перед ним
была бы реальная возможность остаться в семье и пользоваться преимуществами жизни со взрослым потомством. В силу этого в период выбора
брачного партнера идет конкурентная борьба за обладание теми, которые
будут вкладывать больше. Общими эволюционными тенденциями, по
мнению Триверса, являются те, в которых как раз проявляется несоот-
ветствие между вкладом того или иного партнера в потомство и его
"личной судьбой". Во^гервых, самки, вкладывающие в потомство с самого начала значительно больше, в большей мере рискуют остаться
в одиночестве, чем те, которые вкладывают меньше. Во-вторых, самцы,
которые осуществляют значительный родительский вклад, серьезно
рискуют-оказаться "рогоносцами" по сравнению с самцами, проявляющими заботу в малой степени и предоставляющими основной труд самкам. Та и другая тенденция в эволюции вызывают к жизни контрповедение брачного партнера. И даже тогда, когда по видимости наблюдается
сотрудничество, подлинные интересы самцов и самок редко совпадают93.
Главное эволюционное назначение самок всех без исключения видов,
как подчеркивает сочувствующий социобиологам эволюционист и эколог из Нью-Йоркского университета Д. Уильяме,— это обеспечить выживание потомства94. Интересы самцов явно иные. Вот почему для самки
столь важно "распознать" истинную "сущность" супружеских намерений
самца до "заключения" брака.
Принимая в целом концепцию "родительского вклада", Дж. Мэйнард
Смит подразделяет его на две категории: делимый и неделимый, т. е. тот,
который может быть разделен между всеми потомками и большая часть
может достаться одним, а меньшая другим, и тот, который одинаково
значим для всех. Примером первого называется кормление (одним можно дать больше, а другим меньше пищи). Примером второго — защита
территории, насиживание кладки и т.п.95 Вместе с тем Мэйнард Смит
возражает Триверсу: поведение особи в данный момент не столько детерминируется прошлым (наличие того или иного запаса энергии, которого
может хватить на одно и не хватить на другое поведение), сколько будущим, а именно корреляцией его выбора с господствующей в данное
время в сообществе стратегией эволюционной устойчивости.
Рассмотренные взгляды не являются повсеместно принятыми в среде
специалистов-это логов. Так, Е.Н.Панов критикует концепцию "родительского вклада" за недостаточную обоснованность, и прежде всего
в отношении генетических данных. С одной стороны, отмечается, что
приверженцы такого рода трактовок подчеркивают аллегорический характер своей антропоморфной терминологии. По их мнению, такие понятия, как верность, обман, измена, выбор, риск, уверенность в отцовстве,- это попросту генетически закрепленные признаки, селектирован84
ные в процессе приспособительной эволюции вида96. С другой стороны,
при общей оценке концепции "родительского вклада" автор говорит
о том, что "бросается в глаза вульгарно-преформистский ее характер:
каждое звено поведения индивида жестко детерминировано генетически.
Кроме того, несомненно, что неявной исходной моделью-аналогом в этой
социоантропоморфической концепции служит моногамная семья в цивилизованном обществе"97.
Действительно, антропоморфизмы Р. Триверса и социобиологов ориентированы на образ моногамной человеческой семьи, а обращение к ней
как к реальности, наоборот, совершается с сохранением полного объема
представлений, полученных при изучении сексуального поведения животных. Иными словами, в области сексуального поведения как бы начисто
стирается грань между человеком и животным. Характерна в этом отношении сама манера обсуждения сексуального поведения, когда путаются
и незаметно замещаются парные понятия "мужчина — женщина" и "самец—самка". Так, Триверс, говоря о первоначальном родительском
вкладе, пишет о том, что со стороны мужчины он ничтожно мал, в то время как женщина измеряет свой родительский вклад девятью месяцами
беременности и минимум пятнадцатью годами заботы о ребенке. Оптимальной в этом случае линией поведения для мужчины, как и вообще
для самца любого вида, где со стороны дамки есть сильный отбор в отношении заботы самца о выращивании потомства, будет помощь "одной
самке выходить молодняк, в то же время не упуская возможности
вступить в связь с другими самками, которым помощь оказываться
не будет"9».
Как видим, понятия, характерные для обозначения человеческой
разнополости, исчезли. И это не оговорка. В обобщениях, касающихся
эволюционной роли сексуального поведения, Триверс не разделяет периодов собственно органической эволюции и периода становления человека
и последующего его развития в условиях цивилизации. Так, придавая
большое значение физиологическому различию партнеров сексуальных
отношений, Триверс пишет о том, что малые усилия, необходимые самцу
для оплодотворения самки, и значительные, требуемые от него для
ухода за потомством, приводят к тому, что в эволюции возникает селективное давление, способствующее "адюльтеру", и в равной мере селективное давление против "кукушек" (самок, старающихся переложить
заботу о потомстве на одного лишь самца). Одновременно имеется и
поддерживаемая отбором "тяга" самцов к оплодотворенным самкам:
в эволюции в конце концов возникают самки, сексуально рецептивные
на протяжении всего времени, кроме овуляционных периодов. Тем
самым отмечается и селективное давление против "адюльтера", противоречащего репродуктивным интересам самки". Все эти разнообразные
"селективные давления" (они скорее обозначаются, чем раскрываются
по механизму действия) представлены таким образом, что создается
впечатление об их универсальном характере, общем для животного
и человека.
В моделях сексуального поведения, предложенных Докинсом, также
не различаются, как в терминологическом, так и в содержательном
плане, способы жизнедеятельности человека и животного. Рассматрива85
ются модели двух видов — ориентированная на "сильного мужчину",
"самца" и на "счастливую семью". В первом случае самки отдают предпочтение тем самцам, которые будут вместе с ними заботиться о воспитании потомства (стратегия "счастливой семьи"). При этом самцы могут
обладать "средними данными" по остальным, имеющим значение для
супружества, показателям. Во втором случае выбираются те, черты которых самки хотели бы видеть у своих детенышей вне зависимости от того,
будут ли самцы разделять с ними тяготы заботы о потомстве. Наряду
с названными возможны и другие виды поведенческих стратегий. Но во
всех случаях, утверждает Докинс, поведение особей обоих полов может
быть определено как эгоистично-генетическое, поскольку каждый из
партнеров стремится заставить другого вложить в воспитание молодняка
больше, чем он сам, и отношения между ними по этому поводу походят
на битву100.
Если эти суждения относятся к животным, то возникает немало вопросов относительно "ориентации на стратегию", "желания увидеть"
такое-то потомство и т.д., если же и к человеку тоже, то осмысленность
его "стратегии" отмечается вполне резонно. Зато не может не возникнуть
другого вопроса: можно ли считать "смыслом" сексуальных отношений
человека одно стремление оставить потомство, осуществить биологическую функцию репродукции? ,
Так, Д. Бэрэш рассматривает любовь как всего лишь поведенческий
механизм, обеспечивающий максимальную приспособленность особи
путем оптимальной связи между удовлетворяющими друг друга партнерами. Поскольку приспособленность оценивается репродуктивным успехом, то очевидна и эволюционная роль сексуальных отношений. Такие
утверждения естественны для Бэрэша, так как, по его мнению, человеческое поведение в целом объяснимо биологическими моделями. Как он
пишет, в социобиологической теории в принципе нет ничего, что бы
ограничивало ее сферой живых существ дочеловеческого уровня101.
Выступая неоднократно с экстремистских биологизаторских позиций,
Бэрэш оказывает плохую услугу социобиологии, особенно если учесть,
что проблемы отношений между мужчиной и женщиной стали чуть ли
не центральными для широкой публики, заинтересовавшейся социобиологией.
Интерес социобиологов к генетическим основам некоторых видов
полового поведения приводит их к проблеме происхождения запрета
кровнородственных браков - табу инцеста. Как известно, эта проблема
имеет давнюю историю, в течение буквально веков она обсуждалась
с разных точек зрения. В них отражался интерес к происхождению человека, его биологическим или этническим чертам, его мифам, ритуалам, обычаям, законодательствам и т.д. На важность этой проблемы
для практической жизни человека указывает хотя бы такой факт. Один
из древних римских законов, приписываемых Туллу Гостилию, гласил,
что в случае совершения инцеста должна быть принесена искупительная
жертва богине Диане. "Повсеместно считалось, что инцест влечет за собой
голод; поэтому искупительная жертва за это преступление приносилась
богине плодородия"102. Но почему во всех многообразных культурах
осуждалась близкородственная связь?
86
Социобиологи часто обращаются к этому примеру общности в сексу-
альном поведении всех народов. Именно он рассматривается в качестве
одного из наиболее достоверных доказательств значения генетических
основ поведения. Как пишет Уилсон, "отвращение основано на неосознаваемых процессах умственного развития. Хотя сиблинги (брат и сестра) до 6 лет развиваются в тесном общении, они не чувствуют вовсе или
чувствуют очень незначительную тягу друг к другу. Как указывают
антропологи, люди, пользующиеся в детстве одним горшком, не женятся
во взрослом состоянии"103. Уделяя значительное внимание современным работам о поведении шимпанзе, Уилсон отмечает, в частности, что,
"подобно людям, шимпанзе избегают инцеста между близкими родственниками, постоянно отвергая в качестве сексуальных партнеров тех,
с кем они были тесно связаны в детстве"104.
Нельзя не отметить стремления социобиологов к достоверным результатам экспериментальных исследований проблемы инцеста. Так, Мэйнард
Смит показал на дрозофилах, что при возможности выбора самки "предпочитают" самцов, которые вовсе не состояли с ними в родстве. Если же
возможность выбора ограничивалась дальним и близким родством,
предпочтение отдавалось дальним родственникам. В случае близкородственного "брака" жизнеспособным оказывалось лишь 25% потомства,
остальное погибало. Триверс, анализируя это явление, склонен видеть
в нем биологическое основание определенного рода морального табу105.
Однако в этих обобщениях отдельных примеров явно недостает более
широкой базы, связанной с самой проблемой эволюции сексуального
поведения. Как показывает Е. Н. Панов, социобиологи явно недооценивают серьезность исследования филогенетического аспекта сексуального
поведения106. Прежде чем говорить об эволюционном значении инцеста,
а также в целом о переходах от одной "стратегии" поведения к другой,
необходимо накопить громадный фактический материал. Пока же имеется мало данных по корреляции форм поведения с эволюцией таксонов,
по сравнительной оценке более древних и более поздних поведенческих
характеристик, степени их распространения и т.д. Вероятно, не маловажно определить и критерий сопоставления — ведь таксоны описываются
по морфофизиологическим признакам, а поведение —по функциональным, к тому же специфично-поведенческим. Отсутствие в социобиологии
постановки таких общетеоретических проблем создает реальную угрозу
тому, что в описании поведения животных будет процветать антропоморфный подход. В этом случае они невольно будут наделяться "желаниями", "стремлениями", "целями", а все это —прямой путь к подмене
естественнонаучного описания телеологическими объяснениями.
Напротив, когда же совершается некорректная экстраполяция биологического знания на область общественной жизни, то проблемы человеческой жизнедеятельности предстают схематизированными, убогими, а сексуальное поведение—низведенным до простой физиологии и заботы
о продлении рода. В том и состоит сложность, чрезвычайная запутанность
и подчас даже трагичность сексуального поведения человека, что в нем
совмещаются вершины биологической эволюции с культурой духовно-
сти. Если не замечать этого либо сознательно игнорировать, то лучше
и не браться за поиск биологических (генетических) оснований этого
87
типа человеческого поведения. Можно предполагать существование
таких оснований, поскольку сексуальное поведение имеет своим итогом
воспроизведение рода и тем самым демонстрирует громадное значение
природно-биологической компоненты человеческой жизнедеятельности.
Но эти предположения нуждаются в серьезной научной проверке.
Именно репродуктивный "смысл" сексуального поведения дает пищу
для социобиологических размышлений, для попыток найти его инвариантные черты и создать общие для человека и животного модели. Но это
же обстоятельство, т.е. репродуктивный "смысл" данного типа поведения, как бы сбивает с толку социобиологов кажущейся простотой проведения аналогий. Будучи биологами, ориентированными на генетическую концепцию отбора, на понимание приспособленности как репродуктивного успеха, они даже в отношении животных рисуют некую
упрощенную картину сексуального поведения, антропоморфичность
которой делает ее неполной и малодостоверной. Более плодотворно
описание, предполагающее подход к сексуальному поведению как к широкому полю возможностей проявления активности организма, способности его к разнообразию адаптивных реакций, модификаций поведения.
Все это, вместе взятое, лишь "на выходе" ведет к репродуктивному
успеху, который не программирует заранее каким-то финалистским
образом все траектории жизненного пути организма.
Превалирующий интерес к воспроизведению, к генетической интерпретации отбора свидетельствует о том, что социобиологи догматизируют известное положение синтетической теории эволюции и не берут
в расчет дискуссии, в которых разрабатываются иные теоретические подходы к эволюционному процессу. Так, казалось бы, частная проблема
об эволюции сексуального поведения оказывается вписанной в более
широкий круг вопросов, затрагивающих теоретические основания социобиологии.
При обсуждении вопросов "альтруистическо-эгоистического"и сексуального поведения неизбежно возникает тема агрессивного поведения.
Проявляя "альтруизм" по отношению к сородичам, особь может быть
агрессивной в отношении "чужаков", а выполняя родительские функции
или отстаивая свое "право" на самку, самец нередко вступает в конфликт с другими особями. Иначе говоря, проблема агрессивного поведения в животном мире —это очень широкий и давно разрабатываемый
спектр вопросов. Социобиологи опираются на значительный этологический материал, накопленный прежде всего К. Лоренцом и Н. Тинбергеном. По определению последнего, агрессивной следует называть такую
форму поведения "общественных" существ, которая таит в себе "тенденцию к устранению оппонента или по крайней мере к изменению его поведения таким образом, чтобы он не докучал своими нападками"н>7.
Лоренц же считает, что агрессия есть состояние живого организма, свой-
ственное ему постоянно!08. Именно в агрессивном поведении'якобы
наиболее полно проявляется индивидуальность и активность организма.
Социобиологи придерживаются более "умеренных", тинбергеновских
оценок. В результате они приходят к суждению о том, что человек все же
не является суперагрессором в мире живого. Однако ими не подвергается сомнению то обстоятельство, что эта форма общественного поведе88
ния-одна из характернейших черт природы человека. "Трудно поверить,-пишет, например, Э.Уилсон,-что какая-нибудь характеристика
вида столь распространена и легко вызываема, как агрессивное поведение, хотя открытая агрессивность не является отличительной чертой всех
или даже большинства человеческих культур"10'. Как тип поведения,
агрессивность больше всего сближает человека с животными, биологически необходима и "представляет собой такие образцы реакций, которые
адаптивны и специально отобраны в процессе эволюции"110.
Вот почему, полагает Уилсон, те общества, которые попытаются вообще устранить агрессивные проявления в повседневной жизни, снизят
общую приспособленность человека, так как некоторые агрессивные
эмоции, стереотипы поведения выполняют роль своеобразных клапанов,
выпускающих излишнюю энергию, не находящую себе другого разумного выхода. Впрочем, как считают некоторые последователи социобиологов, общества в конце концов научатся направлять агрессию в мирное
русло. Это может быть достигнуто посредством "катарсиса" и "сублимации", например, в спортеl11.
При обсуждении причин возникновения человеческого разума Уилсон
не соглашается с теми авторами, которые чрезмерно возвышают роль
естественного отбора, борьбы за существование у "предчеловеков" и потому подчеркивают значение войн, межплеменных баталий. "Агрессивность вполне может рассматриваться как некая подноготная человеческого интеллекта,—пишет Уилсон.—Однако у нас нет оснований считать
агрессивность основной причиной развития способности к культурной
эволюции"!12. Уилсон отмечает в основном следующие формы агрессивности: защита и захват территории, борьба за доминирование в пределах
организованных групп, акты агрессии при захвате чужого, агрессия по
отношению к жертве, контратаки против агрессора, "моралистическая"
и "дисциплинарная" агрессия, осуществляющаяся в пределах сообщества
в основном в "воспитательных" целях113.'
Организованную агрессию, например войны человечества, по мнению
Уилсона, нельзя считать наследственно обусловленной формой группового поведения. Но у людей есть наследственная предрасположенность
к обучению некоторым формам взаимной агрессии: опыт эволюции
не прошел для человека даром. Если к тому же у общества есть необходимость проявлять агрессию (например, ему нужно бороться за жизненные ресурсы), а также в нем культивируются исторические традиции
таких форм поведения (искусственно разжигается ненависть к какомулибо народу), то в этом случае групповая агрессивность не замедлит
сказаться. Тогда, утверждает он, "практика войны являет собой пример
развития гипертрофированной биологической склонности"114.
Есть ли у социобиологов на этот счет доказательства, основанные
на эмпирических исследованиях? Такие работы проводятся. Например,
Д. Бэрэш провел серию экспериментов по изучению поведения рыб и
птиц. В естественных условиях он наблюдал, в частности, половое поведение помацентровых рыб, у которых самки откладывают икру, а самцы
защищают территорию и заботятся о потомстве. Им было установлено,
что в период образования супружеских пар самки отдают предпочтение
самцам, демонстрирующим в достаточной степени агрессивное поведе89
ние. Это было как бы "намеком" на то, что они сумеют в должной мере
обеспечить защиту своего "дома" на период достижения потомством
половозрелости. Такое же поведение в отношении своих будущих супругов демонстрируют самки белоголовой воробьиной овсянки us. Причем,
как установил Бэрэш, агрессивность в качестве эволюционно необходимого свойства проявляется в половом поведении в строго определенный
период— когда самка или потомство не способны защитить себя от агрессора. Когда же молодняк подрастает, становится самостоятельным, то
агрессивность самца резко снижается.
Следует, однако, иметь в виду, что подобные эксперименты и наблюдения являются по существу первыми в науке. Поэтому получаемые
в них результаты нуждаются в дальнейшей проверке и подтверждении.
А пока этого нет, правомерны даже юмористические, но не лишенные
полемического смысла замечания, подобные тому, которое сделал
С. Гулд по поводу опытов Бэрэша с самцами горных голубянок. В своих выводах Бэрэш писал, что самцы этих птиц более чувствительны
к вторжению на их территорию других самцов до откладки яиц, чем
после. В последнем случае-де они "уверены", что их гены уже начали
жить. Поэтому они активно атакуют модель самца-чужака до кладки
и слабо реагируют на нее после. Но, замечает Гулд, Бэрэш не учел иной
возможности. Атакуя модель чужака несколько раз подряд, самец-отец
мог бы в конце концов сказать себе: как надоело мне это напыщенное
ничтожество! —и прекратить свои действия1!6.
Скорее всего Бэрэш не склонен воспринимать подобный юмор, поскольку описывает свои эксперименты в соответствии с соображениями,
названными им "центральной теоремой сощюбиологии". Согласно ей,
каждая форма социального поведения обязательно имеет генетическую
основу, которая "заставляет" индивидов действовать так, чтобы максимально обеспечить успех для себя и родственников. Это, полагает Бэрэш,
характерно не только для поведения общественных животных, но и для
человека117.
Некоторые сторонники социобиологии обосновывают наследственную
природу агрессивности у человека тем, что агрессия коренится во всеобщих свойствах живого —в соперничестве, конкуренции и сотрудничестве.
Вот как рассуждает в этом отношении Д. Бйрджи. Конкуренция, как
одна из фундаментальных форм социального взаимодействия, может
быть подразделена на два типа: конкуренция в толпе —свалка и конкуренция в парном соперничестве—борьба. В обладании источниками
ресурсов первый тип предшествует второму: первоначально все стремятся получить к ним доступ. Но в дальнейшем встает проблема контроля
ресурсов, и тут наступает этап конкуренции в соперничестве. Именно
на втором этапе агрессия проявляется максимально. Зато в дальнейшем
к агрессии нет нужды прибегать вовсе: установленные иерархические
связи индивидов направляют на определенный период их поведение118.
Ситуации эти, по мнению Борджи, характерны как для животных, так
и для людей.
Однако главный аргумент в защиту социобиологического понимания
агрессивности заключен в утверждении ее адаптивной роли в процессе
эволюции. Агрессия, согласно Уилсону, есть генетически детерминиро90
ванные и отобранные в развитии живого образцы поведенческих реакций119. Их характер таков, что каждая особь в процессе отбора обретает
способность делить остальных на своих и чужих. При этом должен был
существовать отбор на отличение родственников и друзей от "чужаков".
По отношению к чужим агрессивность была не только возможна, но и
необходима. В этом отношении люди, как считают социобиологи, подобны всем прочим организмам и даже превзошли их в способности усиливать проявление внутривидовой агрессии —вести войну.
Отделение "своих" от "чужих" с последующей негативной реакцией
по отношению к последним получило название ксенофобии (страха
перед чужими). По мнению Р.Александера, обучить человека негативной или настороженной реакции на другого человека—иностранца,
например,- нельзя. Должны существовать какие-то гены, заставляющие
нас реагировать именно таким, а не каким-либо иным образом 12°.
С явной симпатией относятся к идее "генетики ксенофобии" Ч. Ламзден
и Э. Уилсон. Ссылаясь на исследования И. Айбл-Айбелсфелдт, они описывают реакцию маленьких детей при встречах с иностранцами: "Ребенок
отворачивается, прячет лицо в плечо матери и начинает плакать. Эта относительно сложная реакция впервые возникает в возрасте от 6 до 8 месяцев и достигает пика в течение следующего года. Она не зависит от предшествующего опыта общения с иностранцами, не связана с сигналами
или какими-нибудь знаками дискомфорта со стороны матери"121.
Результатом грубости и примитивности человеческой природы называет агрессию и ксенофобию М.Рейс, профессор биологии из Кембриджа
(Англия). Избавление от них он видит в совокупном действии генетических и миметических преобразований122. Используя терминологию
Р. Докинса, его понятие "мим", он оценивает как позитивный вклад
социобиологии в современную этическую проблематику, в процесс нравственного совершенствования людей, их обращения к идеям гуманизма
и мирного содружества. Но стоит обратиться к конкретной социобиоло-
гической литературе, как снова встречаешься с фатальной агрессивностью. Так, философ М. Рьюз, защищая социобиологию, трактует ксенофобию как фундаментально-природное явление. По его мнению, ксенофобия становится все более политически опасной, о чем свидетельствуют
две войны в Европе, борьба между католиками и протестантами в Северной Ирландии и угроза новой войны123. Показательно, что он ничего
не говорит о социально-экономических, классовых причинах военных
конфликтов. Нет у Рьюза и намека на то, что исследования проблем
войны и мира как в историческом, так и в социально-философском
аспектах зависят вовсе не от биологии, а от господствующей в обществе
идеологии.
Ученые-марксисты всегда решительно выступали против каких-либо
биологизаторских трактовок агрессии. В многочисленных работах ими
было показано, что биологизм в этом вопросе фактически дискредитирует борьбу за мир, охватившую многомиллионные массы людей и направленную на сохранение жизни не только человека, но и всего живого
на Земле. Надо сказать, что и социобиологи, как правило, здесь не являются сторонними наблюдателями. Они активно поддерживают это движение, но, как это ни парадоксально, не дают себе отчета в том, каковы же
91
могут быть социально значимые выводы из их склонности к генетической интерпретации агрессии. Их позиция создает внутреннее, мировоззренческое по своему характеру противоречие всей системы социобиологических взглядов. Вызывает также по меньшей мере недоумение полное
игнорирование той современной литературы, в которой дана обстоятельная критика биологизаторского содержания представлений К.Лоренца
об агрессивном поведении человека124. Не только ненаучные, но и откровенно реакционные следствия этих представлений должны были бы
насторожить социобиологов. Однако вместо критического разбора
взглядов К. Лоренца социобиологи дублируют подчас логику его рассуждений об агрессии, что никак не оправдано одной лишь апелляцией
к авторитету Лоренца как крупнейшего специалиста по этологии.
Между тем объективно критичный (и самокритичный) настрой просто
необходим, ибо в анализе агрессивного поведения затрагиваются реальные и малоисследованные научные проблемы. В этнографии только начинается планомерное изучение этнических стереотипов поведения людей.
Среди этих стереотипов отмечается феномен разделения людей на "своих" и "чужих". Это действительно фиксируемый наукой факт этнического самосознания индивидов. Как отмечает Ю. В. Бромлей, каждая
этническая группа имеет свое самосознание: "..лредставителикаждой из
таких одноименных совокупностей людей обычно отличают себя от членов всех иных подобных общностей. При этом особую роль играет антитеза "мы"-"они"" 125. Каким образом формируется и распространяется
эта антитеза и является ли она только созданием культуры? Скорее всего
на эти вопросы пока нет ответа. Во всяком случае накопление фактиче-
ского материала об отношении особей или сообществ любого "дочеловеческого" уровня к "своим" и "чужим" будет способствовать научной
разработке данного вопроса.
Изучение роли агрессии в эволюции живого должно иметь достаточно
четкие границы в определении предмета исследования. Действительно
направленной на сохранение рода, на адаптацию организмов к среде их
обитания является "агрессия" против популяции, претендующей на захват территории обитания другой популяции. Эволюционно значима
"агрессия" вожака стаи против других особей, нарушающих установленную иерархию и тем самым создающих угрозу существованию всех.
В таком аспекте точка зрения социобиологов о важной роли "агрессии"
в эволюции заслуживает внимания. Однако антропоморфность термина
"агрессия" и, наоборот, оценка его как общеэволюционного ведут к прямой экстраполяции биологического содержания понятий "популяция"
и "особь" на общество. В этом случае открывается путь для откровенно
биологизаторских концепций, объективно подрывающих научный престиж самой проблематики.
Завершая рассмотрение социобиологических концепций о' формах
социального поведения, присущих всем "общественным" организмам,
включая человека, можно отметить, что в них удается выяснить в определенной мере значение социабельности как свойства живого в пррцессе
органической эволюции и в антропосоциогенезе. По мере накопления
материала об эволюционной роли поведения появляется возможность
делать обобщения, способствующие более глубокому пониманию факто92
ров эволюции. Вместе с тем, поскольку социобиология переносит эти
знания и на область поведения человека, встает целый ряд вопросов, существенных в научно-теоретическом и философском плане. На каких
основаниях проводится сопоставление поведения животных и человека?
Каковы возможности такого сопоставления и их границы?
В диалектическом материализме всегда признавалась важность естественнонаучного изучения эволюционной связи человека с остальными
живыми существами, и прежде всего с животными, живущими сообществами. "Наши обезьяноподобные предки... —писал Ф. Энгельс,-были
общественными животными; вполне очевидно, что нельзя выводить
происхождение человека, этого наиболее общественного из всех животных, от необщественных ближайших предков" 126. Еще более определенно эта мысль формулируется в письме Ф.Энгельса П.Л.Лаврову: "По
моему мнению, общественный инстинкт был одним из важнейших рычагов развития человека из обезьяны"!27. Современные научные исследования, особенно в области этологии, убедительно демонстрируют сложные и многообразные пути формирования общественного инстинкта,
рассудочной деятельности животных!28. Очевидно, что при изучении
поведения животных не может не возникать вопроса о том, что это дает
нам для познания самих себя. Но с той же очевидностью при этом возрастает методологическая ответственность исследователя. Проблемы мето-
дологии становятся наиважнейшими, буквально первостепенными. Иначе
не уберечься от дискредитации самой идеи сравнения человека и животного.
Вот почему при изложении основных проблем социобиологии мы
неизбежно затрагивали вопросы методологии и выносили оценочные
суждения. Теперь настал черед рассмотреть методологические основания
социобиологии, стараясь их воссоздать из содержательных характеристик обсуждаемых социобиологами проблем, применяемых ими подходов и отдельных методологических высказываний.
93
Из III главы (Социобилогия и философия)
Между тем за каждым из этих понятии стоит не только свои смысл,
но подчас и разные философские направления. На эту сторону дела социобиологи не обращают внимания, и такая философская беспечность
наносит вполне ощутимый вред, когда непроясненные понятия вплетаются в ткань предлагаемых концепций и используются для их обоснования.
Тогда с их "помощью" создаются многозначные, а то и просто философски ошибочные суждения. Рассмотрим это подробнее, поскольку недостаточно самокритичное отношение социобиологов к философскому
определению своей позиции выступает одной из главных причин неоднозначного восприятия этого направления мировой научной общественностью.
Материалистический подход, как отмечалось, ими отождествляется
с реалистическим, эмпирическим, натуралистическим. Особенно часто
употребляются понятия "натурализм", "натуралистическое видение
мира". Это вполне соответствует убежденности социобиологов в том, что
природное, натуральное должно рассматриваться как самое важное в любых явлениях, включая деятельность мозга, поведение человека, эволюцию социабельности. Казалось бы, такой способ мышления вполне оправдан для естествоиспытателя, и можно было бы говорить о "натуралистическом мировоззрении" как норме для исследователей природы71.
Однако, на наш взгляд, следует различать "натуралистическое сознание"
и "натуралистическое мировоззрение". В первом понятии нет ничего
предосудительного, поскольку оно отражает профессиональное сознание
ученого, находящегося в постоянном контакте с природой. Во втором
случае "профессионализм" обретает силу экспансии, распространяясь
на неподсудные ему области, пытаясь разъяснить широкие мировоззренческие проблемы с позиций исключительно естественнонаучного подхода. Именно на этой почве произрастает тот "натурализм" в философии,
который дает искаженную, сугубо биологизаторскую картину человека
и всех общественных явлений.
Дпя того чтобы оградиться от "натурализма", особенно в проблемах
соотношения биологического и социального в человеке, недостаточно
его осудить. Необходим анализ его гносеологических корней, который
неразрывно связан с пониманием достоинств и недостатков "натуралистического сознания". Что же это за феномен и в какой мере правы социобиологи, постоянно настаивая на плодотворности натуралистического
подхода? Прежде всего отметим, что натуралистическое сознание предопределено самой сутью естественнонаучного материализма, имеющего
Цело с реальными природными объектами, будь то атомы, минералы,
планеты, организмы или их сообщества. Живое ощущение мира этих
объектов выступает исходной базой для последующего понятийного
оформления познавательного процесса (в терминах "наглядность",
"факт", "модель", "эмпирическое и теоретическое" и т.д.). Но это
понятийное оформление, как правило, составляет удел методологов
науки и немногих естествоиспытателей-теоретиков. Последние тоже раз5 - 825
129
деляют с огромной армией исследователей природы то предощущение
целого природы, удивления перед ее богатством и разнообразием, которое присуще натуралистическому сознанию. Известно, например, что
такой выдающийся теоретик, как В.И.Вернадский, характеризовал свои
широкие обобщения как "размышления натуралиста", как мировоззренческие выводы с позиций натуралиста72.
Необходимость натуралистического взгляда на природу В. И. Вернадский подчеркивал и при обосновании одного из главных понятий своей
концепции— понятия естественного тела. Статус этого понятия в методологии современной науки еще и поныне остается невыясненным, несмотря на довольно многочисленную литературу по наследию В. И. Вернадского. Его блестящие, опережающие свое время идеи как бы отодвинули
в сторону интереснейший для философии вопрос о характере мировоззрения этого выдающегося естествоиспытателя.
Вряд ли было бы верным говорить о его натуралистическом мировоззрении- настолько широки выходы Вернадского в проблемы планетарного и космического плана существования человечества, судеб цивилизации, ее взаимодействия с "живым и косным веществом" биосферы. На
наш взгляд, такие широкие масштабы "размышления натуралиста" свидетельствуют о формировании в двадцатом столетии специфического
типа мировоззрения, вбирающего в себя мировоззренческие аспекты
актуальнейшей проблемы "человек —природа —общество". Эта проблема не может решаться исключительно средствами естествознания и на
основе естественнонаучного способа мышления. Вместе с тем она не может быть обозначена и как сугубо философская проблема. В ней существуют важнейшие философские аспекты, и марксистско-ленинская философия в целом создает надежное методологическое основание для ее
теоретических и практических разработок. Понимание роли естественных наук в развитии целого пласта нового знания, связанного с глобальными проблемами современности, в существенной мере зависит от пристального внимания к эволюции натуралистического сознания, формиру-
емого внутри научно-исследовательской деятельности естествоиспытателей и отражающего ее современные особенности.
Так, в биологии крайне актуально возрождение того непосредственного целостного видения мира живого, которое характеризовало "классический" период ее развития. Очевидно, что достижения генетики, физико-химической биологии, математического моделирования живых систем никак не конкурируют с традиционными для биологии методами
описания и наблюдения. Наоборот, чем больше осознаются научным сообществом задачи борьбы против вымирания видов, против оскудения
великого многообразия жизни, тем активнее звучат призывы к живому
контакту с природой, к выходу за пределы лаборатории в "поле", как
из.йвна называется работа в природных условиях.
В свое время известный генетик Ф. Добржанский, внесший крупный
вклад в развитие популяционной генетики, писал: "Можно ли считать
натуралиста старомодным?" В его статье под таким названием обсуждается еще одна грань натуралистического сознания-его возможности
в эволюционной биологии. По его убеждению, не может устареть, стать
старомодным целостное восприятие эволюционного процесса, отношение
130
к нему как к самобытному и полному неразгаданных тайн. Такое отношение "непрактично" в том смысле, что не ведет непосредственно к конкретному приращению знания. Но оно направляет научный поиск, ставит
предел такой дифференциации научных задач, когда "за деревьями уже
не видно леса". В этом состоит "практичность" широкой культуры биологического мышления. Убежденность в уникальном разнообразии жизни и ее неисчерпаемых потенций, постоянная ориентация на поддержание
живых контактов с животными, растениями, их сообществами составляют специфику мироощущения биолога, без которого немыслима его
работа, его существование как личности.
Таким образом, натуралистическое сознание, если рассматривать его
как относительно самостоятельный феномен духовной культуры, способно конкретизировать мировоззренческие функции естественнонаучного материализма. В нем выражена не только объективность того фрагмента природы, который изучается данными специалистами, но и их
отношение к объекту познания, осмысление этого отношения для собственного самоопределения. Особенно ярко это проявляется в биологии
в силу принадлежности субъекта познания (человека) к тому миру живого, который он сам изучает.
Поэтому вовсе не один "отрицательный заряд" несет на себе установка социобиологов на натуралистическое сознание. В их работах можно
обнаружить немало возвышенных суждений о красоте, гармонии многообразного мира живого, о бедности нашего знания по сравнению с этим
богатством, о недопустимости небрежного и подчас просто преступного
обращения человека с природой, породившей его и обеспечивающей ему
основы проживания. Как пишет, например, Э.Уилсон, любое дерево так
богато, так интересно в своем изменчивом бытии, что возле него можно
провести всю жизнь, находя все новые источники не только для познания, но и для духовного обогащения. Такое единение с живой природой
Уилсон называет "биофилией", любовью к жизни вообще, и следующим
образом характеризует натуралистическое сознание: "Натуралистическое
видение мира—лишь специализированный продукт биофилического
инстинкта, разделяемого всеми и нуждающегося в том, чтобы его совершенствовали на благо людей. Человечество имеет право превозносить
себя не потому, что мы намного выше других существ, но потому, что
с помощью разума познаем их все лучше и тем самым возвышаем само
понятие жизни'"".
На этом целесообразно прервать позитивный разбор понятия "натуралистическое сознание" и обратиться к тем подчас трудно уловимым
путям, которые ведут к философскому натурализму, к философски
несостоятельному распространению естественнонаучного подхода за пределы его возможностей. "Провоцирующим" моментом трансформации
натуралистического сознания в натурализм выступает постановка проблемы человека. Выше отмечалось, что заинтересованность естествоиспытателей, и прежде всего биологов, в изучении человека представляет
собой знамение времени и включается в общие усилия по налаживанию
поистине комплексных его исследований. Однако комплексность —это
отнюдь не мозаика подходов либо методов отдельных наук. Природа
комплексного исследования не будет раскрыта, если "через запятую"
131
перечислить все или наиболее существенные области знания, результаты
которых необходимы для решения комплексных задач. Более того, изменяются и представления о "результатах" - каждая из взаимодействующих наук (если она вступила в комплекс) получает уже не совсем те
результаты, которые были возможны при ее "сепаратном" существовании. Цель комплексного исследования воздействует как на общую его
методологию, так и на методологию отдельно взятой (уже не отдельно
взятой!) науки. В противном случае внутри декларируемого комплекса
могут появиться "претенденты" на лидерство, способные своей односторонней претензией вообще разрушить саму идею комплексности.
Примерно такая ситуация складывается в социобиологии. Биология
оценивается не только как инициатор синтеза знания, но и как ведущая
его компонента, даже как своеобразный диктатор, направляющий и регулирующий процессы интеграции знания. Так, обсуждая проблемы эволюции человека, социобиологи пишут следующее: "Обычно говорят, что все
следует воспринимать только в историческом свете, подразумевая под
этим культурные изменения, происходящие на протяжении нескольких
столетий. Точнее говорить о том, что все следует рассматривать в свете
органической эволюции, которая и управляет процессами тесно связанных между собой культурных и генетических изменений, охватывающих
сотни тысяч лет"'4. Эволюционно-биологический подход к проблемам
человека оказывается превалирующим. В таком случае повисают в воздухе отдельные позитивные оценки роли гуманитарных наук, а главное -
сама идея синтеза.
Рассматривая естественный отбор в качестве решающего фактора протекшей и совершающейся эволюции человека, Э.Уилсон писал: "Этот
вывод представляется исходной гипотезой, исходным пунктом всякого
серьезного исследования, посвященного человеку. Без него гуманитарные и социальные науки будут весьма ограниченным и поверхностным
описанием феноменов, не затрагивающим их существа; в этом случае их
можно будет сравнить с астрономией без физики, биологией без химии
и математикой без алгебры. В другом случае человеческая природа предстает перед нами как объект эмпирического исследования, в результате
которого у нас появляется возможность существенно обогатить представления о самих себе"75.
Это высказывание чрезвычайно характерно для понимания того,
каким образом преувеличение роли натуралистического подхода ведет
к натурализму как философскому принципу. Ведь никто не станет возражать против необходимости всемерного развития эмпирических исследований человека как биосоциального существа. Но каковы теоретические основы этих эмпирических исследований? В начале приведенной
цитаты они описаны. Гуманитарные науки фактически оказываются
непричастными к выработке оснований эмпирических исследований.
К этому следует добавить, что, неоднократно заявляя о необходимости
синтеза естественных и общественных наук, социобиологи так и не дают
возможности понять, какие же именно философские, социологические,
политологические, этические концепции должны вступать в контакт
с биологией?
Можно поставить вопрос и в более широком плане: какая философия
132
истории кажется им наиболее приемлемой для реализации синтеза?
Несерьезно же претендовать на переворот в понимании природы человека, эволюции его разума, его этики и при этом игнорировать разработку
этих сложнейших проблем в прошлом и настоящем человеческой культуры. Апология естественнонаучного подхода может привести к той самой
"игре в биологические бирюльки", которую критиковал В.И.Ленин,
показывая бесплодность использования биологических терминов при
объяснении общественных явлений"76. На примере социобиологии можно
видеть, насколько справедлив ленинский анализ ограниченностей естественнонаучного материализма, сплошь и рядом не желающего и не умеющего вникнуть в законы общественного развития, понять, что мировоззренческое самоопределение естествоиспытателя немыслимо вне и независимо от сферы общественной жизни, ее научного познания.
Заключая рассмотрение мировоззренческого кредо социобиологов,
следует подчеркнуть главную непоследовательность в его обосновании.
Она заключается. в том, что сознательная ориентация на материализм
оборачивается метафизическим преувеличением лишь одной стороны
материализма, связанной с доказательством объективности природных
явлений. Натуралистический подход, выходящий за пределы своей при-
менимости, способен превратиться в натурализм как принцип исследования человека и общества. Его философская несостоятельность, ориентированность на ведущую роль природно-биологических основ социальных
процессов доказаны всем содержанием марксистско-ленинской философии. Здесь уместно повторить, что даже материалистическое крыло американского натурализма как философского течения оказывается беспомощным в адекватном отражении сущности человека. Социобиология
не может в принципе добавить ничего нового к постулатам американского натурализма, путаясь между позитивными свойствами натуралистического сознания и неправомерно широкими способами его применения.
Как бы то ни было, но мировоззренческое кредо социобиологов воздействует на направление их научно-исследовательской деятельности, на
формирование ее мировоззренческих предпосылок. Любое "кредо" есть
концентрированное, обобщенное и непременно осознанное выражение
позиции ученого, но функционирует оно в конкретном исследовании,
уже будучи специфицированным, вобравшим в себя эту конкретику, т. е.
определение предмета исследования и его проблемы. Поэтому следует
различать мировоззренческие "кредо" и "предпосылки" исследования.
Мировоззренческое содержание последних испытывает влияние не только тех нормативов, которые заключены в "кредо", но и общего мировоззренческого климата данного научного сообщества.
Более того, на это содержание воздействует мировоззренческий климат
общества и даже конкретно-исторической эпохи в целом. И это естественно, поскольку творчески мыслящий ученый живо реагирует на массу проблем научного, общекультурного, социально-политического, нравственного, эстетического характера. Все эти стороны человеческой
жизнедеятельности так или иначе стимулируют формирование мировоззрения личности, и ученый проделывает, подчас бессознательно, непростую работу по отбору тех суждений, оценок, ориентации, которые становятся предпосылочными в его профессиональной деятельности. Иными…
133
Комментарии
К главе II (с. 46 - 93)
1
Меннинг О. Поведение животных. С. 296.
2
Wilson E. О. Sociobiology. P. 4.
3
См., например: Новак В. Социабельность или ассоциации индивидов одного
вида как один из основных законов эволюции организмов // Журнал общей биологии. 1967. Т. 27. № 4; Новоженов Ю. И. Отбор на популяционном уровне // Там же.
1976. Т. 37. № 6; Он же. Филетическая эволюция человека. Свердловск, 1983;
Панов Е Н. Поведение животных и отологическая структура популяций, и др.
4
Wilson E. О. Sociobjology! P. 548.
5рьюзМ. Философия биологии. М., 1977. С. 302.
6
Шовен Р. От пчелы до гориллы. М., 1965. С. 292.
Wilson E, О. Introduction: What is sociobiology? // Sociobiology and Human Nature/
Ed. by M. S. Gregory. San Francisco, 1978. P. 3.
8 Wilson E. O. On Human Nature. P. IX-X.
9 Wilson E. O. Introduction: What is sociobiology?
10 Wilson E. O. On Human Nature. P. 191.
Н Ibid. P. 19.
12 ibid. P. 4-6.
13 Ibid. P. 46.
14
Wilson E. O. Introduction: What is sociobiology? P. 8.
15
Wilson E. O. Academic vigilantism and the political significance of sociobiology //
Bioscience. 1976. N 26. P. 183,187-190.
16
Wilson E. O. On Human Nature. P. 35.
17
Wilson E. O. Introduction: What is sociobiology? P. 12.
18 Ruse M. Sociobiology: Sense or Nonsense? P. 181.
19 Lumsden C. J., Wilson E. O. Promethean Fire.
20 Wilson E. O. On Human Nature. P. 5.
21 Ibid. P. 6.
22 Wilson E. O. Academic vigilantism... P. 299.
23 Wilson E. O. On Human Nature. P. 165.
24
Beckwith J. The political uses of sociobiology in the United States and Europe //
Philosophical Forum (Boston). 1981 -1982. Vol. ХШ. N 2 - 3. P. 319.
25
Wilson E.O. Foreword//The Sociobiology Debate/Ed. by A.L.Caplan. N.Y.,
1978. P. ХП.
26
Wilson E. O. Academic vigilantism... P. 294.
27
Allen E. Against sociobiology // The Sociobiology Debate. P. 260.
28
Ibidem.
29 Ibidem.
194
30 Wilson E. O. For sociobiology // Ibid. P. 267.
31 Singer P. Ethics and sociobiology//Philosophy and Public Affairs (Princeton).
1982. Vol. 11. N 1. P. 43.
32 Ruse M. Sociobiology: Sound science of muddled metaphysics // Proceedings of the
1976 Biennial Meeting of the Philosophy of Science Association / Ed. by F. Suppe. Vol.
II.
Michigan, 1977. P. 67.
33 Ruse M. Sociobiology: Sense or Nonsense? P. 104.
34 Boehm C. Some problems with altruism in the search for moral universals // Behavioral Science (Louisville). 1979. Vol. 24. N 1. P. 15.
35 Ibid. P. 15 -16.
36 Clark S.R.L. The Nature of the Beast: Are Animals Moral? Oxford, 1982. P. 98.
37 Ibid. P. 99.
38 philosophy of Biology (Boston). 1986. Vol. 1. N 2.
39 Stent G. You can take the ethics out of altruism but you can't take the altruism
out of ethics // Reviews. Hastings Center Report. 1977. XII. P. 33 - 36.
40 Sattler R. Biophilosophia. Toronto, 1986.
41 Breuer G. Sociobiology and the Human Dimension. Cambridge (Mass.), 1982.
7
42 Grahem L. Between Science and Values. Columbia, 1981.
43 Ibid. P. 211.
44
Ibid. P. 212.
45 Ibidem.
46
См.: Молчанов В. В ожидании биоэстетики//Вопросы литературы. 1983.
№11.
47
См.: Пастушный С.А., Алтмышбаева Дж.А. Социобиология: Мифы и реальность. Фрунзе, 1985.
48 Там же. С. 46 - 47.
4
9 См. там же. С. 7,67, 68, 70, 76, 80 и др.
50 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 124.
Я Lumsden С. J., Wilson E. O. Op. cit. P. 24.
52 Тинберген Н. Люди, эти непознанные существа: Диалоги. М., 1970. С. 43.
53
Фролов И. Т., Юдин Б. Г. Этические аспекты биологии. С. 15.
54
Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 21.
55 Солбриг О., СолбригД. Популяционная биология и эволюция. С. 267.
56 Maynard Smith J. The evolution of alarm calls // Readings in Sociobiology. P. 183188.
57 Hamilton W. D. The evolution of altruistic behavior... P. 32.
58 ibid. P. 32 - 33.
59 Trivers R. L. The evolution of reciprocal altruism // The Sociobiology Debate.
P. 213-226.
60 Ibid. P. 213.
61 Wilson E. O. On Human Nature. P. 153 - 156.
62 Wilson E. O. The Insect Societies. Cambridge (Mass.), 1971. P. 322.
63
Wilson E. O. On Human Nature. P. 155.
64
Trivers R. L. Op. cit. P. 221.
65 Дуглас-Гамильтон И. и О. Жизнь среди слонов. М., 1981. С. 243.
66 Там же. С. 92.
67
См.: Кипятков В. Е. Происхождение общественных насекомых. С. 48 - 49.
68 Солбриг О., СолбригД. Указ. соч. С. 269.
69
Мэйнард СмитДж. Эволюция полового размножения. М., 1981. С. 12.
195
?
0 Maynard Smith J. Group selection // Readings in Sociobiology. P. 20 - 30.
См, например: Эрман Л., Пирсоне П. Генетика поведения и эволюция и
М
,.1984.
'72
Gould S. J. Sociobiology: The art of storytelling // New Scientist 1978 16 vi
Vol. 80. N1129. P. 532.
'
'"
73
Borash D. Sociobiology and Behaviour. N. Y., 1977. P. 3.
74
Hamilton W. D. Op. cit. P. 31.
75
Wilson E. O. Foreword // The Sociobiology Debate. P. XIII-XIV.
™ Wilson E. O. On Human Nature. P. 149.
77
Ibid. P. 150-152.
78
Ibid. P. 153.
79
Wilson E. O. A consideration of the genetic foundation of human social behavior //
71
Sociobiology: Beyond Nature /Nurture?/ Ed. by G.W.Barlow. Boulder (Col) 1980
P. 301 - 303.
80
Boehm C. Some problems with altruism in the search for moral universals // Behavioral Science (Louisville). 1979. VoL 24. N 1. P. 15.
81 Ibid. P. 15-16.
82 Clark S. R. L. Op. cit. P. 98.
83 ibid. P. 99.
84
Ruse M. Sociobiology. P. 194.
85 Ibid. P. 197.
86
Dawkins R. In defence of selfish genes // Philosophy. 1981. Vol. 56. N 218. P. 572.
87
См. подробнее: Гаузе Г. Ф., Карпинская Р. С. Эгоизм или альтруизм?
88 Dawkins R. The Selfish Gene. Oxford, 1977. P. 2 - 4.
89
Wilson E. O. On Human Nature. P. 125.
90
Trivers R. L, Parental investment and sexual selection // Sexual Selection and the
Descent of Man. 1871 -1971 / Ed. by B. Campbell. Chicago, 1972. P. 136 -179.
91
Ibid. P. 193.
92
Ibidem.
93
Ibid. P. 173,174.
94
Williams G. C. Kin selection and paradox of sexuality // Sociobiology: Beyond
Nature / Nurture? P. 382.
95
См.: Мэйнард СмитДж. Указ. соч.
96
Панов Е.Н. Поведение животных и этологическая структура популяций.
С. 182.
97
Там же С. 183.
98
TrtversR. L. Parental investment and sexual selection... P. 145.
99
Ibidem.
100Dawkins R. The Selfish Gene. P. 163-169.
101 Barash D.P. Human reproductive strategies: A sociobiological overview//The
Evolution of Human Social Behavior. N. Y., 1980. P. 146.
102 фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь. М.( 1983. С. 140.
103
Lumsden С. J., Wilson E. O. Op. cit. P. 64.
Ю4 Ibid. P. 96.
105 Trivers R. L. Parental investment and sexual selection... P. 168.
i°6 См.: Панов E. H. Современное состояние и перспективы развития эволюционной социобиологии // Зоологический журнал. 1982. Т. LXL Вып. 7; Он же. Поведение животных и этологическая структура популяций, и др.
107
Tinbergen N. On war and peace... P. 80.
196
108 Lorenz K. On Aggressioa P. 215 - 216.
109 Wilson E. O. Sociobiology. P. 259.
110 Ibid. P. 255.
Hi Weinderger C. Evolution und Ethologie: Wissenschaftstheoretische Analysen.
Wien, 1983. S. 193.
112 Lumsden C. J., Wilson E. O. Op. cit. P. 160.
H3 WilsonE.O. On Human Nature. P. 101-102.
114 Ibid. P. 116.
US Barash D.P. Predictive sociobiology: Mate selection in damselfishes and blooddefence in Wnite-Crowned sparrows // Sociobiology: Beyond Nature / Nurture? P. 209 • 226.
46 Gould S. J. Sociobiology and the theory on natural selection // Ibid. P. 261.
117
Barash D.P. Human reproductive strategies... P. 146.
118 Borgia G. Human aggression as a biological adaptation // The Evolution of Human
Social Behavior. P. 165 -188.
1l9 Wilson E. O. On Human Nature. P. 100.
120 Alexander R.D. Darwinism and Human Affairs. Seattle, 1979. P. 126.
12
1 Lumsden C. J., Wilson E. O. Op. cit. P. 70.
122
Reiss M. J. Human sociobiology: The challenge of sociobiology to ethics and theology // Zygon: Journal of Religion and Science. 1984. Vol. 19. N 2. P. 117 -140.
123
Ruse M. Sociobiology. P. 77.
124 См, например: Холличер В. Человек иагрессия: 3. Фрейд и К. Лоренц в свете марксизма.
115 БромлейЮ. В. Современные проблемы этнографии. М., 1981. С. 15.
126 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 488 - 489.
»27 Там же. Т. 34. С. 138.
128
См.: Круишнский Л.В. Биологические основы рассудочной деятельности.
М., 1977.
К главе III (с. 94 - 176)
1
Левонтин Р. Генетические основы эволюции. М., 1978. С. 18.
2 Там же. С. 19.
3
См, например: Человек и биосфера. М., 1980; Крапивин В. Ф., Свирижев Ю.М.,
Тарко A.M. Математическое моделирование глобальных биосферных процессов.
М., 1982; Моисеев H. H. Человек. Среда. Общество. М., 1982.
4
Theoretical Systems Ecology / Ed. by E. Halfor. N. Y., 1979.
5 См.: Эфроимсон В. П. Родословная альтруизма // Новый мир. 1971. № 10.
6
См.: Хесин Р. Б. Непостоянство генома. М., 1985.
7
См.: Панов E. H. Поведение животных и этологическая структура популяций.
Гл.8.
8
Lumsden С. /., Wilson E. O. Genes, Mind and Culture.
9
Lumsden С. J., Wilson E. O. Promethean Fire.
1° Wilson E. O. Biophilia.
1
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 443.
12
Lorenz К. Analogy as a source of knowledge//Science. 1974. 19. VII. Vol. 185.
N4147. P. 230.
13 Ibidem.
14
Ibid. P. 232.
197