текст полностью
advertisement
Латов Ю. В. Экономика вне закона: Очерки по теории и истории теневой экономики 1 Оглавление Введение Что такое теневая экономика? Часть I Теории теневой экономики Глава 1 Экономика преступлений и наказаний: взгляд с высоты 1.1. История экономического анализа преступности — от Мандевиля до наших дней Экономические теории преступной деятельности: рациональные «воры» Экономические теории правоохранительной деятельности: оптимизирующие «сыщики» 1.2. Экономический анализ отдельных видов преступлений и борьбы с ними: экономика наркотиков и другие теории 1.3. Границы применения идей экономики преступлений и наказаний Глава 2 Экономика организованной преступности 2.1. Институциональная природа организованной преступности: с чего начинается мафия? 2.2. Микроэкономика мафиозного макробизнеса 2.3. Чем организованнее преступность, тем лучше для общества 2.4. Экономическая история преступных сообществ 2.5. Мафия бессмертна? Глава 3 Международная экономика организованной преступности - нелегальные рынки наркотиков и оружия 3.1. Международный наркобизнес - товары Юга для Севера 3.2. Нелегальный рынок оружия - товары Севера для Юга Часть 2 Серая теневая экономика - неформальный сектор Глава 4 История изучения неформального сектора экономики 4.1. Открытие «неформальности»: затерянный мир - рядом! 4.2. Пути осмысления «неформальности»: де Сото и другие 4.3. Общие закономерности неформальной экономики XX века Глава 5 «Неформальность» в мировой истории 5.1. Теневая экономика — из тьмы времен 5.2. Неформальная экономика contra правительство 5.3. Неформальная экономика contra профессиональные сообщества 5.4. Неформальная экономика contra сообщество государств 5.5. Долгосрочные закономерности развития неформальной экономики Глава 6 «Неформальность» в истории России 6.1. Экономика «черного передела» в пореформенной России 2 6.2. Экономика мешочничества в России 1917 - 1920 гг. 6.3. Экономика «великой криминальной революции» 1990-х гг. Заключение. «Тень, знай свое место!» Приложение 1. Программа спецкурса «Теневая экономика» Приложение 2. Программа спецкурса «Экономическая теория преступлений и наказаний» Сведения об авторе 3 Введение. ЧТО ТАКОЕ ТЕНЕВАЯ ЭКОНОМИКА? Теневая экономика – явление, которое возникло отнюдь не вчера. Однако хотя ее изучением экономисты занимаются уже ни одно десятилетие, долгое время она находилась для них как бы «в тени» более важных вопросов. И только в последние годы минувшего ХХ века эта тема стала стремительно набирать популярность – как за рубежом, так и, в особенности, в нашей стране. Впрочем, и сейчас обобщающих работ по этой тематике в России пока довольно мало, причем практически все они имеют довольно «узкий горизонт» - рассматривают теневую экономическую деятельность исключительно как феномен современной эпохи. Мы попытаемся взглянуть на теневую экономику в более широком ракурсе. По нашему мнению, теневая экономика есть органический компонент развития экономических систем, поэтому в нашей брошюре она будет рассматриваться в основном с позиции экономической компаративистики. Прежде чем анализировать это явление, сформулируем исходные принципы нашего исследования: как мы понимаем сущность теневой экономики, как ее структурируем и насколько вообще правомерно искать какие-либо закономерности в экономике, находящейся вне закона. Сущность теневой экономики. Система национального счетоводства отражает те экономические потоки, которые регистрируются официальной статистикой, отражаются отчетной документацией. Однако существуют многочисленные и разнообразные виды экономической деятельности, которые не находят отражения в официальной статистике или вообще никак не документируются. Эти явления называют по-разному: “подпольная экономика“ (under-ground economy), “неформальная экономика“ (informal economy), “вторая экономика” (second economy), “теневая экономика”(shadow economy) и т.д. Последнее из перечисленных названий стало в отечественной литературе общепринятым и наиболее общим. Сущность теневой экономики можно определить с разных точек зрения. Как правило, используется экономико-статистический подход: теневая экономика (ТЭ) – это все виды экономической деятельности, которые официально не учтены, не отражены в официальной статистике (т.е. это экономика, укрытая от статистического учета)[1]. Возможны и иные подходы к определению сущности ТЭ. С юридической точки зрения, теневыми можно называть экономические процессы, идущие вразрез с правовыми нормами (укрываемые от “ока закона“). С точки зрения этики, теневой называют экономическую деятельность, нарушающую общепринятые моральные нормы (укрываемую от морального осуждения). 4 Нетрудно заметить, что хотя все перечисленные определения по-разному очерчивают границы теневой экономики, но согласованно отмечают главный ее признак – скрытый характер. В экономическом анализе за основу берется экономико-статистическое определение ТЭ. Структура теневой экономики. Масштабы и характер деятельности в сфере ТЭ варьируются в очень широких пределах - от огромных доходов, извлекаемых из преступных предприятий (вроде наркобизнеса), до бутылки водки, которой “награждают” водопроводчика за починенный кран. Если попытаться типологизировать теневую деятельность, приняв за основной критерий ее отношение к “белой” (официальной) экономике, то вырисовываются три сектора ТЭ (см. Рис. В – 1): 1) вторая (“беловоротничковая”) теневая экономика, 2) серая (неформальная) теневая экономика и 3) черная (подпольная) теневая экономика[2]. Рис. В – 1. Структура экономики с учетом теневых секторов. Наиболее тесно с “белой” экономикой связана теневая (скрываемая) деятельность самого легального бизнеса. Вторая теневая экономика – это неофициальная (скрываемая, нефиксируемая) экономическая деятельность работников“белой 5 экономики, прямо и непосредственно связанная с их официальной профессиональной деятельностью. В основном этой деятельностью занимаются “респектабельные люди” из руководящего персонала (“белые воротнички”), поэтому эту разновидность ТЭ также называют “беловоротничковой”. Вторая ТЭ не производит никаких товаров или услуг, здесь происходит только негласное перераспределение общественного дохода. Вторая ТЭ имеет ряд разновидностей. В государственном секторе хозяйства (что памятно нам с советских времен) выделяются такие ее виды, как: 1. экономика приписок, которая выдает фиктивные результаты за реальные - приписки продукции, фальсификация сведений о качестве и цене товаров. 2. экономика неформальных связей - обеспечение “закулисного” выполнения обычных производственных заданий: повышенная оплата труда “шабашников”, организация банкета при приеме ревизоров и т.д. 3. экономика взяток, т.е. злоупотребления служебным положением должностных лиц в личных целях – коррупция, незаконные привилегии. Хотя “беловоротничковая” ТЭ наиболее буйно разрастается в условиях разлагающейся командной экономики, государственный сектор рыночного хозяйства тоже не свободен от нее. Например, коррупция является бичом практически всех стран мира. Кроме того, в коммерческом секторе хозяйства также существует теневая экономическая деятельность – в нем наиболее распространены уклонение от налогов, нечестная конкуренция, коммерческие взятки, нарушение прав потребителей. Если вторая ТЭ неразрывно связана с “белой” экономикой, паразитирует на ней, то серая ТЭ функционирует более автономно. Серая теневая экономика (неформальный сектор экономики) - это разрешенная законом (легальная или полулегальная) экономическая деятельность (преимущественно, мелкий бизнес), которая не учитывается официальной статистикой. В этом секторе ТЭ производятся в основном обычные товары и услуги (как и в “белой” экономике), но производители уклоняются от официального учета, не желая нести расходов, связанных с получением лицензии, уплатой налогов и т.д. Это явление в наибольшей степени изучено на материалах развивающихся стран, где развитие неформального сектора является главной стратегией выживания беднейших слоев населения. Если серая экономическая деятельность в основном одобряется гражданами, то черная всегда служит мишенью для всеобщего осуждения. Черной теневой экономикой в широком смысле слова можно считать все виды деятельности, которые полностью исключены из нормальной экономической жизни, поскольку считаются несовместимыми с нею, разрушающими ее. Этой деятельностью может быть не только основанное на 6 насилии перераспределение (кражи, грабежи, вымогательство), но и производство. В современной литературе внимание концентрируется прежде всего на экономике организованной преступности. Таким образом, черная теневая экономика (экономика преступности, прежде всего, организованной[3]) – это запрещенная законом (нелегальная) экономическая деятельность, связанная с производством и реализацией запрещенных и остродефицитных товаров и услуг (организация наркобизнеса, проституции, азартных игр, рэкета и т.д.). Черная ТЭ обособлена от “белой” еще в большей степени, чем серая ТЭ, хотя на уровне “большого бизнеса” может наблюдаться их взаимопереплетение. После общего обзора мы можем теперь уточнить критерии типологизации теневой экономики (см. Табл. В – 1): это не только различное отношение к официальной, легальной экономике (разная степень взаимосвязи с нею), но также специфика субъектов и объектов теневых экономических отношений. Предложенную типологию не следует абсолютизировать. Между разными формами теневой экономической организованные деятельности преступные группы нет могут непроходимой “собирать грани. дань” с Например, пред-приятий неформального сектора и использовать контакты с легальными предпринимателями для “отмывания” своих доходов. “Теневики” охотно сотрудничают друг с другом, что в известной степени объединяет их в противостоянии официальному миру. Следует подчеркнуть, что основной объем теневой экономической деятельности обычно дают “вторая” и, самое главное, “серая” ТЭ. Понятие “теневая экономика” обычно ассоциируется со словом “мафия”, но на самом деле доходы организованных преступных группировок составляют в общей массе теневых доходов лишь малую часть. Например, в США 1980-х годов ежегодные потери общества от преступности корпораций (прежде всего, от утаивания ими доходов) примерно в 18 раз превышали доходы всего уголовного мира [4]. Таблица В – 1 Критерии типологизации теневой экономики Основные Вторая признаки (“беловоротничковая”) (неформальный экономика Серая экономика Черная экономика (экономика сектор экономики) организованной преступности) Субъекты Менеджеры Неофициально официального (“белого”) занятые Профессиональные преступники сектора экономики Объекты Перераспределение Производство Производство 7 доходов без производства обычных товаров и запрещенных услуг и дефицитных товаров и услуг Связи с “белой” Неотрывна экономикой от “белой” Относительно экономики Автономна самостоятельна по отношению к “белой” экономике Теневая экономика и экономическая наука. Широкое комплексное изучение ТЭ и на Западе, и в нашей стране началось относительно недавно. Экономическая теория ХVIII – ХIХ вв. игнорировала теневые стороны экономической жизни, считая их маловажными. Изучение ТЭ стало развиваться лишь в ХХ в. под влиянием институционализма – течения в экономической мысли, представители которого обращали особое внимание на социальные аспекты реальной экономики. Еще в 1939 г. американский криминолог Э. Сатерленд сформулировал концепцию “преступности среди людей в белых воротничках”, согласно которой скрытая, противоправная деятельность фактически является неотъемлимым компонентом повседневной деловой практики “большого бизнеса”[5]. «Прорыв» в изучении экономики преступности связан с именем знаменитого американского неоинституционалиста Г. Беккера: в 1968 г. он опубликовал статью “Преступление и наказание: экономический подход”, где анализировал преступность как деятельность рационального индивида, максимизирующего свою выгоду[6]. С 1970-х гг., после сенсационного открытия английским социологом К.Хартом неформального сектора экономики в Гане, экономисты Запада стали активно изучать неформальную экономику как важный элемент экономической жизни развитых и, особенно, развивающихся стран[7]. Изучение теневых экономических отношений в «социалистической» экономике начинает бурно развиваться с 1980-х гг., после работ Г. Гроссмана и А. Каценелинбойгена; позже эстафету у советологов приняли специалисты по переходной экономике. Что касается отечественной экономической науки, то в поле ее внимания теневая экономика попала только в конце 1980-х гг., на излете советской эпохи (работы О.В. Осипенко, И.Г. Райга, А.И. Гурова, Т.И. Корягиной и др.)[8]. И хотя в последние годы поток отечественной литературы о проблемах теневой экономики растет как снежный ком, некоторое отставание от зарубежных исследований все же сохраняется. Одним из наиболее заметных проявлений сохраняющегося отставания от западной экономической науки являются различия в методологии исследований: если за рубежом ТЭ уже анализируется при помощи экономико-математических моделей (“на языке графиков и 8 формул”), то российские экономисты работают преимущественно на эмпирически-описательном уровне. Хотя между обществоведами еще не достигнуто единство мнений даже о понятийном аппарате новой сферы научных исследований, все сходятся в том, что эти исследования имеют высокую актуальность. “Правила игры в игре без правил”. Теневая экономика развивается за пределами мира писанных законов. Те, кто действуют в теневом бизнесе, заранее знают, что они не смогут потребовать в суде наказаний для нарушителя соглашения, что их права собственности не защищены государством и т.д. Однако это отнюдь не значит, что в ТЭ царит исключительно право силы. Мир подпольного бизнеса подчиняется, прежде всего, объективным экономическим законам. Если, например, выращивать коноплю можно едва ли не в любой теплице, то бесполезно пытаться монополизировать производство марихуаны. Законы спроса и предложения, законы максимизации производства, зависимость прибыли, трансакционных закономерности издержек от концентрации спецификации прав собственности принципиально одинаковы и в легальной, и в нелегальной рыночной экономике. Поэтому аппарат экономической теории (разумеется, с необходимыми оговорками) полностью применим для изучения теневой экономики. Кроме объективных законов экономическое “подполье” регулируется своими собственными правовыми нормами, неписанными, но общеизвестными. Такие негласные, неформальные нормы существуют буквально в любой сфере ТЭ, поскольку они выгодны для теневиков, предотвращая разрушительные конфликты. В частности, исследования экономистов Перу показывают, что нелегальные уличные торговцы Лимы успешно освоили негласное закрепление прав собственности на торговые точки, покупая их и продавая при полном отсутствии каких-либо официальных документов[9]. Даже в мире организованной преступности есть свои неписаные кодексы поведения, которым подчиняются самые “крутые” гангстеры. В частности, как правило, запрещены преступления, слишком сильно раздражающие общественное мнение. Например, когда в 1935 г. известный американский гангстер “Голландец” Шульц пожелал убить досаждавшего ему видного работника полиции, главари “Коза Ностра” приговорили своего коллегу к смерти, чтобы намечаемое им преступление не вызвало скандала. Чем лучше организован мир “подполья”, тем крепче подобные незаконные правовые нормы. Это “подпольное право” выражает, в первую очередь, потребности подчинять теневую хозяйственную деятельность объективным экономическим закономерностям. 9 Таким образом, в теневой “игре без правил” (которых официально нет) есть свои неофициальные “правила игры”. *** В нашей книге мы попытаемся взглянуть на теневую экономическую деятельность как с гносеологической, так и с онтологической точек зрения. При этом главными объектами нашего внимания станут черная (криминальная) и серая (неформальная) экономическая деятельность; о «беловоротничковой» преступности речь будет заходить лишь попутно. В первой части анализируется черная, криминальная теневая экономика. Освещение этой проблематики построено от общего к более частному: сначала речь идет об экономике преступности в целом (гл. 1), затем – об экономике организованной преступности (гл. 2), и, наконец, – об основных разновидностях глобальной экономики организованной преступности (гл. 3). Во второй части предлагается анализ серой, неформальной теневой экономической деятельности. Сначала рассматривается развитие концепций неформального сектора экономики (гл. 4), затем – история неформальной экономики как часть процесса социально-экономического развития общества (гл. 5), после чего внимание концентрируется на роли неформальных экономических отношений в событиях истории России ХХ века – в борьбе крестьян пореформенной России за «черный передел», в гражданской войне и в экономических реформах эпохи ельцинщины (гл. 6). В приложении к брошюре мы даем две учебные программы для изучения проблем теневой экономической деятельности – начальный курс «Теневая экономика» и продвинутый курс «Экономическая теория преступлений и наказаний». Автор книги благодарит за помощь в подготовке к печати этой книги работников Московского Общественного Научного Фонда, а также своего редактора, д.э.н., заслуженного деятеля Высшей школы, профессора ГУ-ВШЭ Р.М. Нуреева, без научного руководства которого появление этой книги было бы невозможно. 10 [1] Сошлемся хотя бы на американского экономиста В. Танзи, который определяет теневую экономику как “часть валового национального продукта, которая из-за отсутствия в отчетности и/или занижения ее величины не отражена в официальной статистике” (См.: Сакс Дж.Д., Ларрен Ф.Б. Макроэкономика. Глобальный подход. М.: Дело, 1996. С.273.) [2] Предложенный нами подход к классификации теневой экономической деятельности отнюдь не единственно возможный. С иными подходами к этой проблеме можно ознакомиться, например: Головин С.Д. О классификации явлений теневой экономики // Вестник МГУ. Сер. Экономика. 1992. № 1; Henry S. Can the Hidden Economy Be Revolutionary? Toward a Dialectical Analysis of the Relations between Formal and Informal Economies // Social Justice. 1988. Vol. 15. № 3–4. Р. 31 – 34; Feige E. L. Defining and Estimating Underground and Informal Economies: The New Institutional Economics Approach // World Development. 1990. Vol. 18. № 7. Р. 989 – 1002. [3] О. Осипенко предлагает выделять две разновидности организованной преступности – кабинетного характера и рыночно-гангстерского характера. (См.: Осипенко О. Мафия как экономический феномен // Экономические науки. 1991. № 2. С.59.) Мы под организованной преступностью понимаем только “черный бизнес” рыночного типа; “кабинетная” мафия рассматривается нами как элемент “беловоротничковых” экономических отношений. [4] См.: Гасанов Р.М. Шпионаж и бизнес. М.: ТОО ПКФ “Сааги”, 1993. С.96. [5] См.: Сатерленд Э.Х. Являются ли преступления людей в белых воротничках преступлениями? // В кн.: Социология преступности. (Современные буржуазные теории.) М.: Прогресс, 1966. С.45-59. [6] Беккер Г. Преступление и наказание: экономический подход // Истоки. Вып. 4. М.: ГУ-ВШЭ, 2000. С. 28 – 90. [7] См.: Николаева М.И., Шевяков А.Ю. Теневая экономика: методы анализа и оценки. М.: ЦЭМИ АН СССР, 1987. С.3. [8] Обзор отечественной литературы конца 1980-х - начала 1990-х годов можно найти в статье: Кербер С. О теневой экономике // Проблемы прогнозирования. 1992. № 6. С.111113. [9] Де Сото Э. Иной путь. Невидимая революция в третьем мире. М.: Саtallaxy, 1995. С.107-110. 11 Часть 1. ЧЕРНАЯ ТЕНЕВАЯ ЭКОНОМИКА – ЭКОНОМИКА ПРЕСТУПНОСТИ Глава 1. ЭКОНОМИКА ПРЕСТУПЛЕНИЙ И НАКАЗАНИЙ: ВЗГЛЯД С ВЫСОТЫ Те неоинституциональные концепции, которые уже приобрели известность среди отечественных экономистов, – теория общественного выбора и теория прав собственности – изучают влияние правовых норм на развитие легального, официального бизнеса. В отличие от них экономическая теория преступлений и наказаний (economics of crime and punishment) исследует экономическое “подполье” – мир за рамками “общественного договора”, мир, где действуют преступники и борющиеся с ними стражи порядка. Экономический подход к анализу преступной и правоохранительной деятельности в России практически совершенно неизвестен, хотя актуальность этого направления научного поиска для нашей страны гораздо выше, чем для развитых стран Запада, где родилась эта теория. 1.1. История экономического анализа преступности –от Мандевиля до наших дней Предшественник, который не стал основоположником. Хотя преступность есть столь же древнее явление, как и цивилизованное общество, экономический подход к ее изучению стал складываться совсем недавно. До этого при изучении преступности преобладала кажущаяся самоочевидной точка зрения, что преступная деятельность есть отклонение от общепринятой нормы, которое несет обществу лишь ущерб. Экономическая теория преступлений и наказаний возникает там и тогда, где и когда преступность начинает рассматриваться не как отклонение от нормы, а как специфическое ее проявление, как девиация в границах нормы. Предтечей экономики преступлений и наказаний является английский публицист Бернард Мандевиль, один из второстепенных мыслителей эпохи Просвещения. В 1705 г. вышло первое издание написанной им в стихах “Басни о пчелах, или Пороки частных лиц – блага для общества”[1], которая очень быстро завоевала в глазах современников скандальную известность. Главная мысль этого произведения так же проста, как и неожиданна: 12 преступная (и шире – аморальная) деятельность отдельных индивидов служит благосостоянию общества в целом. Для доказательства этой идеи, которая получила название “парадокса Мандевиля”, автор поставил мысленный эксперимент, используя доказательство от противного. В своей басне он сначала в сатирическом ключе изобразил современное ему общество (“улей”), подчеркивая нечестность купцов, продажность чиновников и т. д. Однако – удивительное дело! – “Пороком улей был снедаем, Но в целом он являлся раем”. Когда же осознавшие свои грехи люди (“пчелы”) стали вести нравственный и законопослушный образ жизни, то от былого экономического процветания не осталось и следа. Без честолюбия, без эгоистической жажды наживы рыночное хозяйство в мысленном эксперименте Б. Мандевиля оказалось нежизнеспособным, обреченным на упадок. Автор “Басни о пчелах” приходит, таким образом, к выводу, что преступная жажда наживы и нормальное рыночное хозяйство вырастают, в сущности, из одного корня, а потому искоренение преступности невозможно без подрыва экономики. “Да будет всем глупцам известно, Что жить не может улей честно”, – такой моралью завершает Б. Мандевиль свое произведение. Б. Мандевилю не повезло: он высказал свою гениальную догадку о принципиальном единстве преступной и обычной деятельности не вовремя, и потому заслужил от “высоконравственных” современников в основном упреки. Характерна в этом смысле позиция его младшего современника Адама Смита, знаменитого основоположника английской классической политической экономии: как экономист, он в “Богатстве народов” (1776 г.) сформулировал “моральный парадокс”[2], но как философ-этик осудил Мандевиля в “Теории нравственных чувств” (1759 г.), назвав его философско-этическую концепцию “безнравственной”. “Парадокс Мандевиля” на долгое время оказался забыт. Рождение научной школы. “Второе рождение” экономики преступлений и наказаний произошло в 60-е гг. нынешнего века. Оно связано прежде всего с именем знаменитого американского экономиста Гэри Беккера, который в своем научном творчестве целенаправленно выступает за расширение круга объектов экономического анализа (за что был в 1992 г. удостоен премии им. А. Нобеля по экономике с формулировкой “за расширение области применения микроэкономического анализа к широкому кругу проблем человеческого поведения и взаимодействия, включая поведение вне рыночной сферы”). Помимо трудов по проблемам теории человеческого капитала, экономики семьи, теории общественного выбора из-под его пера вышел ряд фундаментальных 13 исследований, касающихся именно преступной и правоохранительной деятельности. Датой рождения экономики преступлений и наказаний как одного из направлений неоинститционализма можно считать 1968 г., когда была опубликована программная статья Г. Беккера, название которой напоминает знаменитый роман Ф. М. Достоевского, – “Преступление и наказание: экономический подход”[3]. Эта статья как будто открыла плотину: новое направление научного поиска быстро завоевало широкую популярность среди западных экономистов. Достаточно упомянуть, что проблемами экономики преступлений и наказаний занимались в той или иной степени такие корифеи современной экономической теории как М. Фридмен (лауреат премии А. Нобеля по экономике 1976 г.), Д. Стиглер (лауреат 1982 г.), Дж. М. Бьюкенен (лауреат 1986 г.), не говоря уже о многих менее “титулованных” экономистах (В. Ландс, П. Рубин, М. Олсон, Г. Таллок, Л. Туроу, Д. Фридмен и др.). Во многих западных университетах читаются специальные курсы по экономике преступлений и наказаний (или по отдельным ее направлениям)[4]. Таким образом, в наши дни экономика преступлений и наказаний стала одним из приоритетных направлений научного поиска, внимание к которому тем выше, чем сильнее волнуют общество проблемы криминогенности. Хотя экономика преступлений и наказаний основана на неоклассической методологии с характерным для нее пристрастием к абстрактному экономико-математическому моделированию, среди работ экономистов этого направления можно встретить исследования и в стиле “традиционного” институционализма. Как и в других сферах экономической теории, в экономико-криминоло-гических исследованиях сохраняется преобладание интеллектуального влияния экономистов США; исследования ученых Западной Европы имеют заметный отпечаток вторичности[5]. В России исследований по экономической теории преступлений и наказаний пока почти нет[6]. Общие принципы и спектр экономико-криминологических исследований. До 1960-х гг. среди криминологов преобладало убеждение, что преступники – это люди, принципиально отличающиеся от нормальных законопослушных граждан: они не контролируют свое поведение и не задумываются о завтрашнем дне, иррациональны и аморальны. Г. Беккер впервые (если не считать полузабытого Б. Мандевиля) предложил исходить из того, что преступники по существу так же рациональны, как и любые другие люди, – они точно так же стремятся максимизировать свою выгоду при ограниченных ресурсах. Принцип оптимизирующего поведения действительно оказался универсальным, пригодным не только для объяснения поведения преступников, но и для выработки наиболее эффективных путей сдерживания преступности. Этот принцип означает, что 14 преступник (или правозащитник) сознательно и долгосрочно планирует свою деятельность, выбирая из различных ее вариантов тот, при котором отношение выгод к затратам будет максимальным. Поскольку современная экономическая теория использует в качестве измерителя затрат и выгод исключительно стоимостные (денежные) показатели, то точно так же поступают и криминологи-неоинституционалисты, абстрагируясь, например, от этических оценок, если они никак не влияют на показатели доходов и расходов. Как и при анализе обычной экономической деятельности, экономисты не утверждают, будто все преступники действуют рационально. Чтобы предложенная неоинституционалистами модель рационального преступного поведения была признана корректной, вполне достаточно, если рационально ведет себя (или, по крайней мере, стремится вести) большая часть правонарушителей. Поскольку основные принципы поведения людей в обычной экономической жизнедеятельности и в преступном мире оказываются одинаковыми, то экономическая теория преступлений и наказаний имеет, в сущности, ту же структуру, что и общая экономическая теория. Внутри нового раздела эконо-микса давно сформировались самостоятельные подразделы: есть экономическая теория поведения преступников (“производителей”), их жертв (“потребителей”), проекцией общей теории экономических организаций стала экономическая теория организованной преступности, проекцией общей теории государственного регулирования хозяйства – экономическая теория правоохранительной деятельности. Подобно тому, как наряду с общей экономической теорией есть экономические теории различных специфических видов производства (экономика промышленности, жилищная экономика, экономика игорного бизнеса и т. д.), существуют разработки по экономике отдельных видов преступной деятельности (экономика наркобизнеса, экономический анализ уклонения от налогов, экономика коррупции и т. д.), а также некоторых видов наказаний (например, применения смертной казни). Пожалуй, можно констатировать, что публикации по этим частным теориям (особенно, по экономике наркотиков) превосходят число публикаций по общей теории преступлений и наказаний. (Впрочем, схожая картина наблюдается и в экономической теории в целом.) Конечно, экономическая теория преступлений и наказаний развита пока несколько слабее, чем некоторые другие направления неоинституционализма (как, например, теория прав собственности и экономика права). Сами экономисты-криминологи отмечают заметный “зазор” между экономической теорией и криминологической практикой. Развитие теории осложняется, в частности, тем, что отсутствует достоверная информация о многих 15 конкретных экономико-криминологических показателях: занятые повседневной рутиной криминологи не замечают важных долгосрочных тенденций, а лишенные конкретной информации экономисты вынуждены ограничиваться общими моделями высокой степени абстрактности. Прочный творческий союз экономистов и криминологов формируется на наших глазах, но уже созревшие плоды этого формирующегося союза довольно многообещающи. В нашем кратком обзоре мы при всем желании не смогли бы рассказать о всех направлениях экономики преступлений и наказаний. Наша задача скромнее: дать представление о возможностях этого направления неоинституциона-лизма, познакомив с некоторыми наиболее любопытными идеями и направлениями научного поиска. При этом автор обзора стремился использовать публикации не столько последних лет, сколько 1970 – 1980-х гг., когда происходило формирование классического фонда идей экономической теории преступлений и наказаний. 1.2. Экономические теории преступной деятельности: рациональные «воры» Неоинституционалисты подчеркивают, что преступник ведет себя по существу так же, как и нормальный законопослушный гражданин, – стремится наиболее эффективно использовать имеющийся в его распоряжении человеческий и физический капитал. “Таким образом, – можно прочесть в одной из обзорных статей, – решение стать преступником в принципе не отличается от решения стать каменщиком, или плотником, или, допустим, экономистом. Индивид рассматривает чистые затраты и выгоды каждой альтернативы и принимает на этой основе свое решение”[7]. Однако между профессией плотника и “профессией” преступника все же есть одно принципиальное различие, которое экономисты давно заметили. Чтобы лучше его понять, есть смысл обратиться к одному, казалось бы, сугубо частному и эмпирическому экономико-криминологическому исследованию. В 1972 г. была опубликована небольшая статья американского экономиста Майкла Сесновица “Доход от кражи со взломом”[8]. Ее автор на основе конкретных данных криминологической статистики штата Пенсильвания за 1967 г. попытался точно оценить, насколько прибыльна “профессия” взломщика (кражи со взломом, burglary, – самый широко распространенный в США вид преступлений), и тем самым дать пример 16 конкретного использования общетеоретической модели расчета доходности преступной деятельности. Кража со взломом, как, впрочем, и любой другой вид преступной деятельности) – это, подчеркивает автор, высокорискованная деятельность, поскольку вор рискует быть пойманным и осужденным. Если попытаться изобразить в виде формулы зависимость чистого дохода преступника от различных факторов, то она будет выглядеть так: R = (1 – p) S + p (S – D) = S – p D, где R – доход (return) взломщика; р – вероятность (probability), что вор будет пойман и наказан; S – величина украденного (stolen); D – денежная (dollar) величина потерь взломщика, которые он несет в результате наказания. Заметим, что эта формула имеет универсальное значение и может использоваться для расчета доходности любых видов преступной деятельности корыстной направленности – уклонения от налогов, ограбления банков, киднеп-пинга, наркоторговли и т. д. При конкретном расчете переменных главным является правильный учет потерь в результате наказания (D). Если наказанием является штраф, то оценка потерь правонарушителя производится очень легко. Труднее правильно рассчитать потери, которые несет преступник, приговоренный к тюремному заключению. В этом случае оценка должна производиться по методу альтернативных издержек: берется средний уровень упущенного потенциально возможного легального заработка, который преступник мог бы получать в течение среднего срока заключения, если бы он был на свободе, и из этой величины вычитается средний доход заключенного (т. е. средние расходы тюремной администрации на одного заключенного). Расчеты М. Сесновица дали следующий результат: средняя величина чистой добычи от преступления составляет примерно 120 дол.; вероятность осуждения за кражу со взломом –- около 6 %; ожидаемые потери от в среднем 40-месячного тюремного заключения – примерно 5.300 дол.; следовательно, ожидаемый доход взломщика составляет около –200 дол. Иначе говоря, средний ожидаемый чистый доход преступника оказался отрицательной величиной. Эта закономерность проявляется практически во всех видах правонарушений. Каждый, кто любит ездить безбилетником, рано или поздно убеждается, что, действительно, вероятность встретить контролера и величина штрафа таковы, что систематические поездки без билета оказываются убыточными[9]. Если средний ожидаемый доход преступника ниже нуля, можно ли утверждать, что преступник рационален? Можно! В современной экономической теории есть специальный 17 раздел – экономика риска. Экономисты различают три различных типа рационального хозяйственного поведения: склонность к риску, нейтральное отношение к риску и избегание риска. Поведение преступников – это поведение склонных к риску, следовательно, преступление можно рассматривать как разновидность рискованного бизнеса. В легальной экономике таким образом ведут себя многие игроки на бирже, любители азартных игр, некоторые предприниматели-новаторы. Чем более рискованным является какой-либо вид деятельности (в том числе преступной), тем более низким будет средний реальный доход любителей риска. Поэтому доходы преступников обычно ниже заработков, которые они могли бы получать, занимаясь легальной экономической деятельностью. Если представить подход, продемонстрированный М. Сесновицем, в более общем виде, то поведение преступников предстает как максимизация ожидаемой полезности. Г. Беккер выразил ожидаемую полезность от совершения правонарушения следующей формулой[10]: EU = (1 – p) U (Y) + p U (Y – f) = U (Y – p f), где EU – ожидаемая полезность (expected utility) от преступления, р – вероятность осуждения правонарушителя, Y – доход от преступления, U – функция полезности (utility) преступника, f – наказание за преступление. Поскольку преступник рассчитывает на длительную карьеру, то при оценке дохода от преступной деятельности он должен учитывать альтернативные издержки – доход в легальном бизнесе, который он получал бы, если бы не пошел по “кривой дорожке”. В модели Г. Беккера предполагается, таким образом, что потенциальный преступник имеет лишь две альтернативы: либо он выбирает преступную карьеру (при EU > 0), либо он остается законопослушным гражданином (если EU < 0). Последователями Г. Беккера предлагались и более сложные модели преступной деятельности. Широко известны, в частности, модели портфельного выбора: потенциальный преступник может распределять свой доход или свое время (т. е. свой денежный или человеческий капитал) в различных пропорциях между легальной и нелегальной деятельностью[11]. Если неоинституционалисты уподобляют криминальную деятельность рынку, то на этом рынке должны действовать товаропроизводители различной степени концентрации. В легальном бизнесе спектр возможных видов организации производства в какой-либо отрасли варьируется от чистой конкуренции (множество мелких фирм) до чистой 18 монополии (одна-единственная крупная фирма). А как организован преступный бизнес? Этой проблемой занимаются специалисты по экономике организованной преступности (economics of organized crime)[12]. Общеизвестно, что преступления совершают не только девианты-одиноч-ки, но и преступные организации разного масштаба и различной степени стабильности. По поводу того, как соотносятся понятия “преступная организация” (типа мафиозной “семьи”) и “фирма”, в литературе можно встретить две точки зрения. Одни фактически ставят между ними знак равенства[13], другие полагают, что мафиозная “семья” ближе к финансовопромышленной группе[14]. Видимо, универсального ответа на этот вопрос дать нельзя, встречаются примеры и того, и другого рода. В любом случае экономисты согласны, что мир организованной преступности можно рассматривать как сеть фирм, производящих запрещенные законом товары и услуги и стремящихся контролировать рынок. Современный преступный мир (особенно, в развитых странах), в сущности, копирует олигополистическую структуру легального бизнеса: наряду с ограниченным числом крупных и устойчивых организаций (кланов, “семей”, группировок), которые захватывают наиболее прибыльные сферы, есть множество более мелких криминальных групп, а также преступников-одиночек, которые действуют в менее прибыльных сферах и обычно находятся под определенным влиянием “больших боссов”. Более подробно экономика организованной преступности будет проанализирована нами во второй главе. 1.3. Экономические теории правоохранительной деятельности: оптимизирующие «сыщики» Оптимизация уровня преступности как цель правоохранительной деятельности. Стандартное мнение о задачах правоохранительных органов гласит, что они должны “искоренять” и “ликвидировать” преступность. Если, однако, взглянуть на это с точки зрения соотношения затрат и выгод, то приходится задуматься, что несет обществу большие потери – преступность или борьба с нею? Как сформулировал знаменитый американский экономист Джордж Стиглер, “для предельного сдерживания необходимы предельные затраты”[15]. Иначе говоря, чем сильнее защита правопорядка, тем большее давление испытывают нормальные законопослушные граждане, вынужденные не только содержать за счет своих налогов армию сил правопорядка, но и переносить массу унизительных полицейско19 бюрократических процедур, призванных предотвращать потенциально возможные правонарушения. В принципе абсолютно все виновные могут быть гарантированно изобличены и наказаны, если все ресурсы общества будут брошены исключительно на правоохранительную деятельность. Практика доказывает, что, действительно, в тоталитарных обществах уровень преступности ниже, чем в сопоставимых с ними обществах демократических. Конечно, общество может, с другой стороны, вообще избегать расходов на защиту правопорядка, но в таком анархичном обществе неизбежно возрастут потери от преступности. Очевидно, любые крайности в этом вопросе равно нежелательны. Принцип оптимизирующего поведения в данном случае требует, чтобы минимизировались совокупные издержки преступности, включающие и потери общества от совершенных преступлений, и расходы общества на предотвращение преступлений. Экономическое решение проблемы оптимизации правоохранительной деятельности в самом общем виде можно проследить на экономико-математи-ческой модели, разработанной в 1970-е гг. несколькими американскими экономистами-криминологами – Лэдом Филлипсом, Гарольдом Воти-младшим и Крисом Эскриджем[16] (см. Рис. 1 – 1). Чем больше преступлений, тем выше потери общества от них; поэтому кривая Y, показывающая зависимость издержек совершенных преступлений от уровня преступности, идет снизу вверх. Чтобы уменьшить число преступлений, общество должно тратить все больше средств на правозащиту; поэтому кривая Х, показывающая зависимость издержек предотвращенных преступлений от уровня преступности, идет сверху вниз. Кривая Z дает нам совокупные издержки общества от преступности, она получена суммированием кривых Х и Y и имеет U-образную форму. Очевидно, что с точки зрения общества необходимо, чтобы совокупные потери не превышали минимальной величины Сmin. Для этого, как видно из графика, издержки предотвращенных преступлений, или расходы на борьбу с преступностью, должны сравняться с издержками совершенных преступлений. “Это будет в точке, где равны предельные издержки от совершенных преступлений и предельные выгоды от предотвращенных преступлений… В сущности, – пишет К. Эскридж, – чтобы минимизировать общие социальные потери, общество должно узнать и принять некоторый оптимальный (ненулевой) уровень преступного поведения”[17]. Отклонения от этого оптимального уровня преступности в любую сторону (как увеличение, так и уменьшение числа совершенных преступлений) являются нежелательными. 20 Рис. 1 – 1. Издержки преступности: X – издержки от предотвращенных преступлений (расходы на правозащиту); Y – издержки от совершенных преступлений; Z – совокупные издержки. Таким образом, общей целью правоохранительной деятельности должно быть не “искоренение” преступности, а сдерживание ее на оптимальном с точки зрения общества уровне. Сам этот криминальный оптимум достаточно подвижен и зависит как от эффективности использования правоохранительными органами отпущенных им ресурсов (повышение или понижение этой эффективности сдвинет кривую Х вниз или вверх), так и от “эффективности” деятельности преступников (повышение или понижение наносимого каждым преступлением среднего ущерба сдвинет вверх или вниз кривую Y). Модель К. Эскриджа, носит, конечно, самый общий характер. Практическое ее использование для определения оптимума правоохранительной деятельности сопряжено со многими трудностями – прежде всего, с затруднениями в определении потерь от преступности. Определить имущественные потери относительно легко. Но как оценить потери от преступлений против личности – убийств, изнасилований и т. д.? Такого рода оценки неизбежно будут носить очень приблизительный характер. Таблица 1–1 Издержки преступности в США, 1993 г. ИЗДЕРЖКИ Величина ПРЕСТУПНОСТИ издержек, млрд. долл. Потери от преступлений Потери от преступлений против собственности (похищенное имущество) 21 Затраты на медицинскую помощь жертвам преступлений 45 Ущерб экономике городов (потери от сокращения рабочих мест и оттока населения из криминогенных районов) 5 Нематериальный ущерб от преступлений (1) Совокупные потери от преступлений 50 Расходы на сдерживание преступности 170 Содержание правительственных правоохранительных органов Содержание частных служб безопасности 270 (2) Совокупные расходы на сдерживание преступности ВСЕГО (1 + 2) 90 65 155 425 Составлено по: Мандел М., Магнуссон П. и др. Сколько стоит преступление? // Бизнес Уик. 1994. № 3. С. 16 – 21. Согласно расчетам американского экономиста Т. Миллера, специалиста по вопросам экономики здравоохранения и безопасности, в США 1990-х гг. насильственно прерванная человеческая жизнь обходится государству примерно в 2,4 млрд. долл., экономический ущерб от изнасилования составляет в среднем 60 тыс. долл., а от разбойного нападения – 20 тыс. долл.[18] Если использовать эту методику, то нематериальный ущерб от преступлений против личности составляет в современной Америке примерно 170 млрд. долл. ежегодно. Сравнивая масштабы потерь от преступности с величиной расходов на борьбу с преступностью (Табл. 1 – 1), можно сделать вывод, что США находятся правее оптимального уровня преступности, поскольку потери от преступлений заметно превышают расходы на их сдерживание. Экономическое обоснование выбора мер наказания. Криминологи выделяют четыре функции наказаний преступников: наказание виновных, их изоляция для предотвращения совершения ими новых преступлений, перевоспитание виновных и сдерживание потенциальных преступников. Экономисты сосредотачивают свое внимание на функции 22 сдерживания, полагая другие функции либо чисто этическими (наказание), либо применимыми сомнительными к ограниченному кругу (перевоспитание). преступников Одним из (изоляция), наиболее важных либо просто результатов экономического подхода к анализу преступности является вывод, что “наказание в форме увеличения вероятности ареста и длительности срока заключения служит удержанию от преступления”[19]. Для подтверждения этого достаточно вспомнить формулу дохода правонарушителя: чем выше показатели р и D, тем ниже доходность преступления и, следовательно, тем меньшее число людей будут рационально выбирать преступную карьеру. Трактовка наказания как инструмента сдерживания позволяет ослабить остроту характерной для либерального сознания дилеммы наказания. “Дилемма наказания”, – пишет по этому поводу Дж. Бьюкенен, – возникает в силу того, что для обеспечения такого общественного блага, как законопослушание, должно быть произведено такое общественное “антиблаго”, как наказание. (…) Нормальный человек может страдать, зная о наказании явных преступников; он будет страдать еще больше, если поймет, что некоторые арестованные, на самом деле, обвинены ложно”[20]. Если, однако, мы рассматриваем наказание не как инструмент мести, а как способ профилактики потенциальных преступлений, то гуманным ценностям общества наносится гораздо меньший урон. Встав на эту позицию, даже “мягкий человек, сострадающий ближнему, рационально одобрит при выработке законодательных норм суровые наказания, поскольку чем более суровы наказания, тем сильнее их сдерживающий эффект и тем реже возникает необходимость практически применять эти меры”[21]. Совокупные потери общества, как доказал Г. Беккер, минимизируются тогда и только тогда, когда вероятность раскрытия преступления и тяжесть наказания таковы, что правонарушителями становятся лишь те лица, которые склонны к риску. Если обратиться к уравнению чистого дохода от преступления, то данное условие означает, что этот доход (R) не должен быть больше нуля. Тогда 0>S–p D, или p D > wпрест – wлег. Иначе говоря, ожидаемые потери от преступления (p D) должны превышать добычу от преступления (принцип “преступление не оплачивается”). Это уравнение является основополагающим при выработке рациональной политики сдерживания преступности. Из данного уравнения очевидно, что степень наказания и его тяжесть являются “благамисубститутами”, т. е. могут взаимозаменять друг друга: назначение тяжелых наказаний при низкой раскрываемости преступлений дает такой же сдерживающий эффект, что и назначение слабых наказаний при высокой раскрываемости преступлений. Эмпирические 23 исследования уточняют, что увеличение на 1 % вероятности осуждения сильнее удерживает от преступления, чем увеличение на 1 % тяжести наказания. Таблица 1–2 Эластичность уровня преступности в США в зависимости от вероятности осуждения Оценки показателей эластичности, Эластичность по исследованиям по разным видам преступлений различных экономистов Грабежи Кражи со взломом А. Эрлих (1973), США в 1960 г. -1,303 -0,724 В. Вандейл (1978), США в 1960 г. -1,674 -0,776 Ф. Масур (1978), города США в 1970 г. -1,580 -0,256 С. Майерс (1980), города США в 1980 г. -0,878 -0,486 -0,1,620 -0,620 М. Сесновиц, Д. Хекстер (1982), города США в 1982 г. Составлено по: Eide E. Economics of Crime. Deterrence and the Rational Offender. North – Holland, Amsterdam etc., 1994. P. 120 – 124. Зависимость числа преступлений от вероятности осуждения и от тяжести наказания заметно варьируется по различным видам преступлений и в разных странах. Чем тяжелее преступление, тем в большей степени правонарушители чувствительны к вероятности раскрытия преступления и тем слабее они реагируют на тяжесть наказания. Это значит, что для потенциального преступника нет особой разницы между пожизненным заключением или осуждением на 20 лет, поскольку и то и другое реально означает полное разрушение жизни. В Табл. 1 – 2 показаны различные оценки эластичности уровня двух наиболее частых видов преступлений в США в зависимости от вероятности осуждения: для грабежей (robbery), более тяжелых правонарушений, показатели оказываются заметно выше, чем для краж со взломом (burglary). Что касается средней эластичности количества преступлений от вероятности наказания, то в мировом масштабе, по оценкам норвежского экономиста-криминолога Эрлинга Эйде, она составляет в среднем примерно –0,5: увеличение вероятности осуждения на 1 % уменьшает число преступлений на 0,5 %[22]. Другой важный аспект экономического анализа судебно-пенитенциарной системы – поиск путей минимизации расходов на ее функционирование. Большинство преступников несут наказание в виде отбывания тюремного заключения; однако это означает, что общество наказывает не только преступника, но и само себя, поскольку заключенный находится на государственном обеспечении, ничего не производя. Преступник, находящийся в тюрьме, 24 не способен быть производительным, – пишет по этому поводу П. Рубин, – и он производит некоторые издержки, в то время как никто не получает в результате выгоды”[23]. Подобные ситуации, когда происходит не перераспределение благ, а абсолютное их сокращение, экономистам хорошо известны (они наблюдаются, например, в результате монополизации производства), их называют возникновением “омертвленных издержек” (dead-weight cost). Исходя из общеизвестной житейской мудрости “время – деньги”, можно было бы счесть тюремное заключение и денежный штраф благамисубститутами. Г. Беккер полагает, однако, что штрафы эффективнее тюремного заключения, поскольку при применении штрафов не возникает омертвленных издержек. В этом вопросе, однако, требует дополнительного анализа вопрос, будут ли равны сдерживающие эффекты тюремного заключения и равного ему по величине наносимого материального ущерба денежного штрафа. Априори можно предположить, что, поскольку пребывание в тюрьме наносит репутации правонарушителя невосполнимый и трудно оцениваемый в деньгах урон, то замена тюремного заключения денежным штрафом должна производиться с коэффициентом редукции, который больше единицы. (Например, год тюремного заключения считать эквивалентным штрафу размером в среднюю потерянную зарплату за два года.) Кроме того, последовательная замена сроков тюремного заключения штрафами затруднительна из-за того, что у разных правонарушителей ценность их времени сильно различается. Видимо, некоторое “омертвление” общественных ресурсов есть неизбежная плата за необходимый обществу сдерживающий эффект. Норма субституции тюремного заключения денежным штрафом будет качественно различаться для разных категорий правонарушителей. Г. Беккер предлагает использовать в данном вопросе предложенную им концепцию человеческого капитала – воплощенной в человеке и неотделимой от него способности приносить доход, которая зависит от его уровня образования, приобретенных профессиональных навыков и т. д. При таком подходе всех правонарушителей можно разделить на две категории: лица с высоким человеческим капиталом (обычно это люди с высоким образованием) и лица с низким человеческим капиталом (малообразованные преступники). Для первых более ценным ресурсом будет время, для вторых – деньги. Тогда с целью усилить сдерживающий эффект целесообразно проводить дифференцированную в соответствии с человеческим капиталом преступника политику наказаний, лишая преступников того, что является для них более ценным (Табл. 1 – 3). Преступники с высоким человеческим капиталом (обычно это “преступники в белых воротничках”) должны приговариваться преимущественно к 25 тюремному заключению, а преступники с низким человеческим капиталом (обычно это общеуголовные преступники) – к денежным штрафам. Таблица 1–3 Рекомендуемая Г. Беккером дифференцированная политика наказаний Характеристики нарушителей Типы нарушителей Лица с низким Лица человеческим капиталом Редкий для них ресурс Типы совершаемых с высоким человеческим капиталом Деньги Время ими Связаны с затратами вре-мени Связаны с затратами де-нег правонарушений Рекомендуемые для них Выплата денежных штрафов Тюремное заключение наказания Помимо замены тюремных сроков заключения денежными штрафами для экономии издержек правоохранительной деятельности часто используется практика “согласованного признания вины”. В США, в частности, большинство уголовных дел до судебного процесса не доходят, поскольку и обвиняемый, и обвинитель заблаговременно приходят к компромиссу: например, обвиняемый в избиении, которому грозит 10-летний срок заключения, признает себя виновным в хулиганстве и приговаривается к 2-летнему сроку. Подобные компромиссы, указывает американский экономист-криминолог Уильям Ландс[24], часто вызывают осуждение, но с экономической точки зрения они вполне оправданы. Действительно, судебный процесс несет значительные издержки обоим сторонам (оплата работников суда и адвоката подсудимого). Если они могут уладить дело “полюбовно” то в выигрыше будет и обвиняемый, и обвинитель. Может возникнуть правомерный вопрос: не обесценивает ли подобная практика сдерживающего эффекта наказания? Поскольку, как уже упоминалось, сам факт осуждения сдерживает потенциальных преступников сильнее, чем тяжесть наказания, то снижение сдерживающего эффекта от ослабления наказания может быть достаточно умеренным. Таким образом, рациональное поведение правонарушителей и обвинителей не просто допускает, но прямо предписывает, что большинство дел будет решаться во внесудебном порядке по взаимной договоренности сторон. Когда экономисты анализируют экономическую эффективность системы наказаний, то речь не может не зайти об обоснованности высшей меры наказания – смертной казни. Этот вопрос обсуждается уже очень давно, и, к сожалению, голос эмоций слишком часто заглушает голос рационального разума. Экономисты рассматривают проблему смертной 26 казни, как всегда, при помощи своей излюбленной методики сравнения затрат и выгод. Может показаться кощунственным оценивать на весах Фемиды жизнь человека, уникальную и невозобновимую. Однако экономисты парируют этот аргумент, поскольку готовы оценивать и затраты, и выгоды смертной казни именно в жизнях людей – таким образом, на обе чашки весов Фемиды ставятся гири одинакового качества. Экономический анализ смертной казни стал одной из главных тем научных поисков американского экономиста-криминолога Айзека Эрлиха. В своих работах[25] он доказывал, что применение смертной казни дает сильный удерживающий эффект, сокращающий криминальное насилие и, в частности, количество совершаемых преступниками убийств. А. Эрлих провел сравнение количества убийств и смертных казней в различных штатах США, элиминируя другие факторы расхождений между ними (различия в национально-расовой и половозрастной структуре населения, в уровне доходов и т. д.). Его исследования показали, что между количеством смертных приговоров и числом убийств существует четкая обратная зависимость: каждая казнь убийцы предотвращает от 7 до 15 убийств. Хотя по поводу методики анализа последствий применения смертной казни (и иных видов наказаний) продолжаются дискуссии, в целом вывод А. Эрлиха об экономической эффективности этой высшей меры наказания стал среди экономистов довольно распространенным, хотя и не общепринятым[26]. Итак, экономический подход к изучению наказаний позволяет оценивать эффективность различных их видов и, следовательно, дает ценный инструмент для совершенствования судебно-пенитенциарной системы. 1.4. Экономический анализотдельных видов преступлений и борьбы с ними: экономика наркотиков и другие теории Внутри “экономики преступности” одной из наиболее популярных тем является “экономика наркотиков” (economics of drugs). Причины этой популярности многочисленны, однако главное, конечно, – это принципиальная близость условий наркорынка и рынков обычных товаров. Экономисты, исследующие наркотики, оказываются в знакомом им мире денежных сделок, где участники купли-продажи вступают в контакт добровольно, по собственной воле. Что касается других “преступлений без жертв” (как, например, коррупция), а тем более “преступлений с жертвами”, то здесь условия сильно отличаются от нормальных товарно-денежных отношений, что предопределяет значительные трудности с их экономическим анализом. 27 “Экономика наркотиков” как отрасль “экономики преступлений и наказаний”. Хотя потребление наркотиков известно людям уже ни одно тысячелетие, в острую проблему оно превратилось совсем недавно. Перелом произошел в 1960-е годы, когда “молодежная революция” в атмосфере “общества всеобщего благосостояния” втянула в потребление наркотиков сначала молодежь, а затем и средние слои. В результате сформировался обширный наркорынок, а наркобизнес стал самым высокоприбыльным видом мафиозного предпринимательства, каковым он остается и по сей день[27]. Экономисты, изучающие проблемы “экономики преступлений и наказаний”, естественно, не могли ни откликнуться на “наркотический бум”. Основоположником “экономики наркотиков” стал американский экономист С. Роттенберг, опубликовавший в 1968 г. статью “Тайное распространение героина, его обнаружение и подавление”[28]. Показателем большого внимания научной общественности к “экономике наркотиков” служит хотя бы то обстоятельство, что Г. Беккер, основоположник экономического анализа преступности, стал в последующем заниматься именно этими проблемами. “Экономика наркотиков” базируется на некоторых общих принципах, присущих экономическому образу мышления как таковому. Экономисты предполагают, что поведение всех людей (в том числе и наркоманов) является рациональным — они сознательно и обдуманно стремятся максимизировать свое благосостояние при имеющихся в их распоряжении ограниченных ресурсах. Аналогично, задачей правоохранительных органов является оптимизация соотношения “выгоды-потери” для общества как коллектива всех граждан. Когда экономисты изучают выгоды и потери от преступлений, то они, естественно, стремятся унифицировать их при помощи денежных соизмерителей. Поскольку отечественный читатель может ознакомиться с систематизированным изложением проблем экономической теории наркотиков по работам Л. М. Тимофеева[29], то мы рассмотрим это направление не онтологически, а гносеологически, проследив основные этапы его эволюции. Кейнсианская парадигма экономической теории наркотиков: как оптимизировать правительственную политику? В “экономике наркотиков”, как и в современной экономической теории в целом, можно проследить интеллектуальное противоборство различных парадигм, прежде всего кейнсианства и неоклассики. Для кейнсианского подхода к экономическому анализу характерно прежде всего убеждение, что рыночная система может наилучшим способом работать лишь при активной и постоянной государственной поддержке. Когда началось формирование “экономики наркотиков” как самостоятельного научного направления, “век кейнсианства” 28 уже подходил к концу. Однако идеи кейнсианства с характерным для него убеждением, что нужно искать и находить наилучший вид правительственной политики, оказали сильное влияние на самые ранние — 1970-х гг. — подходы экономистов к проблеме борьбы с наркотиками. Характерна в этом отношении опубликованная в 1971 г. статья американских экономистов Дж. Коха и С. Группа, где даны результаты анализа наркорынка на основе теории спроса и предложения[30]. Предлагаемые ими модели достаточно просты, но сохраняют значение и на современном уровне. Рис. 1 – 2. Сдвиг цен на героин как результат политики увеличения издержек производства и реализации наркотиков. Источник: Koch J. V., Grupp S. E. Op. cit. P. 348. Рис. 1 – 2 иллюстрирует традиционный подход к политике борьбы с наркотиками. Первоначальные равновесные цена и количество продаж на наркорынке обозначаются как Р1 и Q1. Действия правоохранительных органов (усиление таможенного контроля, повышение наказаний арестованным), направленные на увеличение издержек производства и реализации наркотиков путем усиления риска, приведут к сдвигу функции предложения от S1 к S2. Новая равновесная цена героина (Р2) будет более высокой, равновесное количество продаж снизится (с Q1 до Q2). Однако эта стандартная модель, справедливо указывают Дж. Кох и С. Групп, базируется на предположении, что предложение и спрос на наркотики эластичны по цене, подобно подавляющему большинству товаров. Предложение наркотиков, полагают 29 авторы, действительно достаточно эластично. Что же касается эластичности спроса, то она в действительности весьма низка. “По последним оценкам, — писали Дж. Кох и С. Групп, — эластичность спроса на героин варьировалась от -0,0067 до -0,09. Это означает, что величина спроса на героин совершенно независима от колебаний цены”[31]. В таком случае функция спроса на наркотики примет форму перпендикуляра к оси абсцисс, и в результате полицейских операций, направленных против наркоторговцев, общие затраты потребителей на героин возрастут, поскольку при практически неизменном объеме продаж существенно возрастет цена. Эта ситуация изображена на рис. 1 – 3, где P1 Q1 < P2 Q2. Повышение цены на героин из-за ограничения предложения вызовет сильные побочные эффекты: “Предельные социальные издержки (marginal social costs) борьбы с наркотиками могут превысить вызванные ею предельные социальные выгоды (marginal social benefits). В результате борьба с наркотиками может стать причиной сокращения благосостояния”[32]. Социальные издержки законного ограничения наркотиков увеличатся, в частности, из-за роста преступности, вызванной этими ограничительными действиями: наркоманы будут вынуждены прибегать к незаконным действиям, чтобы заплатить возросшую рыночную цену. Кроме того, повышение цены на героин может стимулировать коррумпирование правоохранительных органов. Другим способом борьбы с наркотиками является ограничение спроса (усиление профилактики наркомании, направление наркоманов на принудительное лечение и т. д.). Эффект от подобных действий показан на рис. 1 – 4: уменьшатся и потребляемое 30 количество наркотиков (Q2 < Q1), и общие расходы потребителей на героин (P2 Q2 < P1 Q1), его цена будет падать (P2 < P1). Иная альтернатива традиционной политике борьбы с предложением наркотиков — их медицинская легализация, как это было в Великобритании. “В основе британского подхода лежит идея, что потребление наркотиков есть медицинская проблема... Отсюда, если в целях оказания наилучшего влияния на здоровье больного ему прописывают с санкции врача... героин, то традиционным в Великобритании является мнение, что законная структура общества должна быть такова, чтобы героин можно было приобрести не преступным путем”[33]. Медицинская легализация наркотиков создает два рынка героина, которые четко различаются прежде всего характеристиками функции предложения. На легальном медицинском рынке функция предложения героина отличается бесконечной эластичностью по цене в течение срока действия медицинского рецепта. Эта функция предложения изображается линией, параллельной оси абсцисс. Равновесная цена на этом рынке будет довольно низкой и может не отражать ничего, кроме минимальных административных издержек. На нелегальном рынке будет более обычная функция предложения героина, характеризующаяся определенной ценовой эластичностью. Равновесная цена на нелегальном рынке гораздо более высока, чем цена на законном рынке. Эта более высокая цена отражает риск действий нелегальных продавцов. Результаты такого воздействия на предложение показаны на рис. 1 – 5: S1 — функция предложения героина на нелегальном рынке; S2 — функция предложения героина на легальном медицинском рынке. В результате сдвига функции предложения цена на героин резко понижается (Р2 < Р1). 31 Ясно видно, что медицинский подход к проблеме наркотиков имеет несколько явных экономических преимуществ. Однако создание подобной системы сопровождают некоторые вызывающие озабоченность явления. Прежде всего, следует учесть феномен терпимости: “Если героин будет общедоступен, возможно, что может повыситься уровень терпимости [к потреблению героина]... Повысившаяся терпимость будет иметь результатом растущий спрос на героин”[34]. Этот феномен показан на рис. 7. Модель предсказывает, что на медицинском наркорынке будет потребляться большее количество героина, чем до легализации. На подпольном наркорынке эффект будет таким же, но повышение цены — сильнее (Р2* > P1*), поскольку функция предложения здесь более эластична. В результате Дж. Кох и С. Групп приходят к выводу, что насильственное ограничение предложения нежелательно, поскольку это повысит цены на наркотики и увеличит преступную деятельность. Так как ценовая эластичность функции спроса на тяжелые наркотики типа героина приближается к нулю, ограничение предложения не сильно уменьшит потребляемое количество наркотиков. Действия, направленные на ограничение спроса, гораздо более предпочтительны, поскольку они уменьшают как величину потребления, так и цены на наркотик, результатом чего будет уменьшение масштабов преступности. “Система, при которой наркотики могут быть приобретены законным путем из медицинских источников, дает желаемые результаты, так как понижается цена наркотиков и снижается преступная активность. Однако феномен терпимости и спорная пригодность такой системы для американского образа жизни, — поспешили сделать оговорку экономисты, — могут подорвать полезность такого подхода”[35]. Более благожелательно относились к медицинской легализации те исследователи экономики наркотиков, которые изучали ценовую дискриминацию на наркорынке. Они обратили внимание, что единого наркорынка, по существу, нет: начинающие наркопотребители фактически приобретают наркотики по более высокой цене, чем наркопотребители со стажем. Такая ценовая дискриминация новичков объективно полезна для общества, поскольку отталкивает от наркорынка тех, у кого еще не сформировалась наркозависимость, и отчасти избавляет наркоманов, которые уже не могут отказаться от приема “дозы”, от необходимости искать дополнительные криминальные источники доходов. Американский экономист-криминолог Майкл Мур полагал, что для общества было бы наилучшим разрешить выписывать наркоманам героин только для потребления под контролем врачей в сочетании с ожесточенной борьбой против его несанкционированных покупок и потребления[36]. В результате применения такого подхода наркозависимые потребители смогли бы получать наркотики почти бесплатно, а 32 начинающие наркопотребители испытывали большие трудности с поиском криминального “товара”. Монетаристская парадигма экономической теории наркотиков: а нужна ли правительственная политика? В 1980-е гг., когда “неоконсервативная контрреволюция” была в полном разгаре, появились новые подходы и к анализу проблем наркобизнеса. Настоящую революцию (хотя, быть может, и не вполне победоносную) произвел в этом вопросе Милтон Фридмен. Лидер “неоклассической контрреволюции” известен не только своими монетаристскими разработками, но и как автор работ, посвященных общим вопросам идеологии классического либерализма. К их числу относится опубликованная в 1984 г. книга “Тирания статус-кво”, написанная им в соавторстве со своей женой Розой Фридмен[37]. Как и в других трудах неоклассиков (и особенно монетаристов, как наиболее ярых критиков государства), в ней последовательно отстаивается идея, что практически во всех сферах жизнедеятельности общества государственное регулирование является не только излишним, но и пагубным (“провалы” правительства опаснее, чем “провалы” рынка). В главе этой книги, посвященной современным проблемам преступности, авторы задаются вопросом: чем вызван тот воистину “девятый вал” преступности, который обрушился на США (как и на другие развитые страны Запада) в 1960-е гг.? Главный фактор, который, по мнению авторов, “неоспоримо содействовал повышению преступности, — умножение законов, правил и норм. Умножилось число действий, которые считаются преступными. В самом деле, невозможно подчиняться всем законам, поскольку никто не может знать, каковы они. По этой же причине и официальные власти не в состоянии проводить в жизнь все законы в равной степени и без дискриминации”[38]. Поставив “диагноз”, авторы считают своим долгом указать некоторые пути решения проблемы роста преступности. По их мнению, самых быстрых результатов можно добиться, если уменьшить перечень тех действий, которые расцениваются законом как преступные. “Наиболее многообещающие меры этого типа, — считают они, — касаются наркотиков”. М. и Р. Фридмен задают риторический вопрос: разве не следовало извлечь соответствующие уроки из истории “сухого закона”? Когда его принимали в США в 1920 г., царили самые радужные ожидания. На деле “Запрет [Prohibition] подорвал основы права, коррумпировал защитников закона и создал декадентский моральный климат — и, в конце концов, не остановил потребления алкоголя. Несмотря на этот трагический объективный урок, мы, кажется, повторяем такую же ошибку по отношению к наркотикам”[39]. 33 Гипотетическая легализация наркобизнеса, по мнению М. и Р. Фридмен, будет благотворной и для самих наркоманов, и для общества в целом. Наркоторговцы умышленно втягивают многих людей в потребление наркотиков, отпуская им бесплатно начальные дозы. “Толкачу” выгодно так поступать, поскольку, попав “на крючок”, наркоман превращается в его постоянного клиента и вынужден затем постоянно тратить крупные суммы. “Если бы наркотики были юридически доступны, любая возможная польза от подобных негуманных действий должна в основном исчезнуть, поскольку наркоман мог бы приобретать наркотики из более дешевого источника”[40]. Рассмотрим, далее, влияние предполагаемой легализации наркобизнеса на всех остальных членов общества. Согласно оценкам, от одной трети до половины всех преступлений против личности и собственности совершается в США или наркоманами, ради покупки очередной дозы идущими на преступление, или при конфликтах между конкурирующими группами наркопродавцов, или в процессе импорта и распределения нелегальных наркотиков. “Легализируйте наркотики, — пишут авторы, — и уличная преступность должна сократиться эффективно и немедленно”[41]. Кроме того, именно нелегальный наркобизнес порождает коррупцию, подкуп полиции и других правительственных чиновников; легализация наркотиков станет важным фактором и войны со взяточничеством. Следует подчеркнуть, что мнение о необходимости легализации наркотиков не зависит от того, насколько пагубны или безвредны те или иные наркотики. “Сколько бы вреда не причиняли наркотики тем, кто их потребляет, по нашему мнению, — указывают М. и Р. Фридмен, — ...запрещение их использования наносит еще больший вред как потребителям наркотиков, так и всем остальным”. Легализация наркотиков должна одновременно уменьшить число преступлений и улучшить правоохранительную деятельность — “трудно представить какую-либо другую меру, которая могла бы сделать так много для усиления закона и порядка”[42]. Впоследствии М. Фридмен пошел еще дальше и стал называть политику войны с наркотиками типично “социалистическим предприятием”, которое наносит обществу только вред[43]. Выступление ведущего американского экономиста за легализацию наркотиков как самый эффективный способ борьбы с их негативными последствиями породило острую дискуссию, которая еще далека от завершения. С одной стороны, сформировалось антипрогибиционистское движение (его сторонники есть и в России), сторонники которого настойчиво пропагандируют голландский опыт легализации легких наркотиков и иные меры по декриминализации наркотиков как таковых[44]. С другой стороны, практическое значение их пропаганды пока крайне невелико. Как справедливо отметил Л. 34 М. Тимофеев, криминализация наркотиков объективно выгодна как наркомафии, так и многочисленным государственным чиновникам, занятым организацией борьбы с наркотиками, а потому, скорее всего, “в исторически обозримом будущем вопрос о легализации наркотиков не продвинется из области абстрактных спекуляций в сферу практических решений”[45]. Неоинституциональная парадигма экономической теории наркотиков: и все-таки правительственная политика необходима! Следующее новое слово в этом вопросе было сказано совсем недавно, и этот новый шаг связан с именем Г. Беккера. В отличии от М. Фридмена, Г. Беккер относится к числу неоинституцио-налистов, которые хотя и разделяют многие основные идеи неоклассики, но применяют их более гибко. Совместно со своим коллегой К. Мэрфи, Г. Беккер разработал модель рационального поведения потребителя “вредных благ”, которая анализирует зависимость масштабов индивидуального потребления наркотиков от их цены в долгосрочном аспекте[46]. Модель Беккера-Мэрфи достаточно сложна, поэтому ограничимся изложением лишь окончательных выводов этих исследователей. Согласно модели Беккера-Мэрфи — модели рациональной вредной привычки — поведению лиц, потребляющих “вредные блага” (наркотики, алкоголь, табак и т. д.), присущи следующие закономерности: — долгосрочная ценовая эластичность спроса значительнее и выше, чем краткосрочная эластичность; — более высокие в будущем (равно как и в прошлом) цены снижают текущее потребление; — лица с более низким доходом на изменения цен вредных благ реагируют сильнее, чем лица с более высоким доходом, которые при этом больше учитывают будущие вредные последствия; — молодежь сильнее реагирует на изменение цен, чем более пожилые люди, поскольку у молодых навыки рационального поведения более слабы [47]. Рассмотрим теперь с учетом этих выводов последствия сильного и стабильного сокращения цен на наркотики в результате их частичной или полной легализации. Следует предположить, что более низкие цены вызовут заметное увеличение потребления в краткосрочном периоде и еще более сильное — в долгосрочном периоде. Поскольку наркопотребители из бедных слоев более чувствительны к снижению цен, наркомания среди бедных возрастет сильнее, чем у среднего класса и богатых. Аналогично, наркомания среди молодежи вырастет сильнее, чем среди других групп населения. 35 Мнение о слабой реакции наркопотребителей на постоянное изменение цен навеяно, полагают Г. Беккер и его соавторы, последствиями кратковременных карательных мероприятий (“компаний”) по борьбе с наркотиками. Поскольку подобные полицейские мероприятия повышают текущие, а не будущие цены, комплементарность между текущим потреблением и будущим не наблюдается. “...Временная война, которая сильно повышает уличные цены на наркотики, оказывает лишь слабое влияние на потребление наркотиков, в то время как постоянная война может дать более сильный эффект, даже за короткий период. У нас нет достаточных данных, — завершают свое исследование американские экономисты, — чтобы оценить, следует ли легализовать употребление героина, кокаина и других наркотиков. Анализ выгод — издержек... требует выбора между режимом легализации наркотиков и режимом ее отсутствия. Эта статья лишь показывает, что постоянное понижение цен, вызванное легализацией, вероятно, окажет существенное влияние на рост потребления, особенно среди бедных и молодежи”[48]. Концепция Г. Беккера стимулировало развитие нового, более взвешенного антипрогибиционизма, сторонники которого уже не требуют полного отказа от регулирования наркорынка, а ищут «золотую середину» между полным запретом наркотиков и их полной легализацией. Оптимальными решениями обычно признают широкую легализацию легких наркотиков типа марихуаны и гашиша (по образцу Нидерландов) и контролируемую частичную легализацию тяжелых наркотиков типа героина и кокаина для наркоманов (по образцу Цюриха). Сошлемся для примера хотя бы на опубликованную в 1993 г. работу Д. Гиерингера «Экономический анализ легализации марихуаны», автор которой высчитывает, каким акцизом следует облагать «травку», чтобы ее легальная цена оказалась сопоставимой с ценами на спиртное и учитывала внешние эффекты[49]. Что касается тяжелых наркотиков, то разработаны экономикоматематические модели, доказывающие, что «Наиболее благоприятным вариантом из существующих альтернатив политики [борьбы с наркотиками] кажется контролируемая частичная легализация для наркозависимых…»[50]. Таким образом, к 1990-м годам “экономика наркотиков” замкнула в своем развитии диалектическую триаду “тезис — антитезис — синтез”. Начав с априорной уверенности в необходимости целенаправленной государственной политики в борьбе с наркопотреблением, она затем усомнилась в эффективности подобной политики, но, в конце концов, приходит все же к мнению о ее необходимости. Общий прогресс экономического анализа заметен в том, что внимание исследователей сместилось с изучения краткосрочных эффектов на анализ долгосрочных изменений. 36 Экономический анализ других видов преступлений и борьбы с ними. Степень разработанности частных теорий экономики преступлений и наказаний убывает по мере того, как преступная деятельность теряет черты сходства со стандартными товарноденежными сделками. Из “преступлений без жертв” помимо наркобизнеса довольно глубоко изучены коррупция и рэкет. “Экономика коррупции” основана, в общем, на уподоблении подкупа чиновников теневому лоббированию; в результате перед исследователями раскрываются богатые возможности для привлечения различных моделей и концепций рентоискательства – одного из направлений теории общественного выбора[51]. При таком подходе “коррупция представляет собой черный рынок прав собственности, право распределять которые предоставлено чиновникам”[52]. Схожий подход используется при изучении рэкета, который рассматривается как нелегальная частная правоохранительная деятельность[53]. Согласие платить “дань” определенной криминальной группировке предстает при таком подходе заключением нелегального соглашения о покровительстве[54]. Что касается “преступлений с жертвами”, то здесь наиболее глубоко разработана экономическая теория уклонения от налогов[55]. При исследовании этого феномена экономисты основываются на универсальной формуле выгодности криминального поведения: налогоплательщики будут уклоняться от уплаты налогов, если где р – вероятность выявления нерадивого налогоплательщика, N – штраф, налагаемый на выявленного нарушителя, Т – величина подоходного налога. Иначе говоря, граждане и организации уклонялись бы от уплаты налогов, если ожидаемый штраф на каждый рубль (доллар, йену, …) необъявленного дохода был бы меньше средней величины налога на доход. Соответственно, перед правительством стоит задач подобрать оптимальные p и N, чтобы максимизировать чистый доход госбюджета. Прочие виды преступной деятельности изучены экономистами пока достаточно слабо. 1.5. Границы применения идей экономики преступлений и наказаний 37 Экономическая теория преступлений и наказаний отметила в минувшем году свое тридцатилетие. Новая теория перестала быть модной новинкой, у нее есть свои ведущие специалисты и богатые традиции. Теперь, когда творческие возможности экономики преступлений и наказаний проявись в полной мере, стоит задуматься и о другой стороне медали. Если взглянуть на библиографию, то заметно, что основная масса известных работ по этой тематике опубликована еще в 1970-е гг. С одной стороны, вполне естественно, что после открытия новой темы немедленно следует серия открытий, а затем экономисты начинают “копать вглубь”. С другой стороны, при знакомстве с литературой возникает ощущение, что первоначальный исследовательский порыв уже исчерпан, а “второе дыхание” не приходит. Почему? Представляется, что экономисты-криминологи сталкиваются с двумя различными препятствиями – количественным и качественным. С одной стороны, принятая в экономической теории преступлений и наказаний модель взаимосвязи преступности и различных воздействующих на нее факторов начинает представляться слишком упрощенной. С другой стороны, преступность – эта та область общественной жизни, где большое значение имеют культурологические факторы, моделировать которые современная экономическая теория в принципе еще не умеет. Преступность и количественные корреляции. Принятую в экономической теории преступлений и наказаний модель взаимосвязи основных факторов можно изобразить так, как показано на схеме (Рис. 1 – 7). Очевидно, что в этой модели игнорируются многие важные факторы, а влияние обозначенных показателей может быть не односторонним, а обоюдным. Рассмотрим хотя бы основополагающий для экономики преступности тезис, что наказание сдерживает преступность. Если задуматься, то станет ясным, что повышение раскрываемости преступлений и тяжести наказаний может и не вести непосредственно к снижению преступности[56]. Рис. 1 – 7. Взаимосвязь основных факторов экономики преступлений и наказаний. 38 Во-первых, усиление деятельности правительственных правозащитных агентств должно уменьшать деятельность рядовых граждан по самозащите. В результате произойдет перераспределение ресурсов от частной к государственной правоохранительной деятельности, а привычный для граждан уровень безопасности может не измениться. Во-вторых, существует эффект вытеснения: временное или локальное усиление сдерживающих мер ведет к перемещению преступной деятельности в другие периоды времени или в другие регионы. Так, например, усиление государственного контроля за банковской деятельностью в развитых странах привело к формированию в “третьем мире” (например, на островах Карибского моря) оффшорных зон, где контроль за движением банковских вкладов практически отсутствует, что позволяет беспрепятственно “отмывать” “грязные” деньги. В-третьих, многие преступники (прежде всего, наркоманы) ориентированы на получение определенного дохода любой ценой. Если в результате принятых дополнительных мер безопасности уменьшится их средний доход от одних видов преступлений (например, люди перестают носить с собой наличные деньги, заменяя их кредитными карточками), то они будут совершать больше других преступлений (например, чаще грабить мелкие магазинчики или взламывать квартиры). В-четвертых, рациональный преступник учитывает не реальный данные о раскрываемости, а лишь доступную ему информацию. Если повышение раскрываемости остается нарушителями незамеченным, то его сдерживающий эффект оказывается нулевым. В таком случае работа средств массовой информации может сама по себе, безотносительно к реальным успехам деятельности полиции, снизить преступность (если тиражируется информация об успехах в борьбе с преступностью) или повысить ее (если СМИ громогласно объявляют о беспомощности полиции). В-пятых, следует учитывать, что ценностные нормы и правила поведения формируются у людей в юные годы, а затем обычно не изменяются. Если обычный гражданин, воспитанный в законопослушной среде, будет иметь возможность совершить преступление, то он, скорее всего, не пойдет на него, даже если будет полностью уверен в том, что его не поймают: психологические издержки заставят его низко оценивать полезность правонарушения. Тогда вероятность наказания за конкретное преступление, совершенное в данный момент времени, может вообще исключаться из числа факторов, влияющих на поведение потенциального преступника[57]. Сложные взаимосвязи между криминологическими факторами ведут к тому, что рекомендациями экономической теории преступлений и наказаний приходится пользоваться с большой осторожностью. 39 Преступность и культура. Ранее уже отмечалось, что экономическая теория преступлений и наказаний, будучи неоиституциональной теорией, постулирует (как и неоклассика в целом) принципиальный отказ от морально-этических оценок и идеологической предвзятости. В этом, считают неоинституционалисты, ее сила. Но, может быть, в этом одновременно и ее слабость? Чтобы лучше понять обсуждаемую проблему, вспомним один недавний эпизод из криминальной истории Америки. В 1997 г. одной из наиболее громких сенсаций американской жизни стало дело знаменитого афро-американского экс-спортсмена О. Дж. Симпсона, обвиненного в убийстве своей жены. Афро-американцы рассматривали этот процесс как проявление предвзятости “белой” Америки к представителям расовых меньшинств, и под давлением общественности (одно время Америка стояла буквально на пороге новой вспышки расовых волнений) обвиняемый был оправдан. Однако после вынесения оправдательного приговора обнаружились новые улики, неопровержимо доказывающие вину экс-спортсмена. Поскольку в США нельзя повторно судить раз оправданного по тому же самому обвинению, то американская юстиция нашла хитроумный ход: родители убитой подали в суд на убийцу, обвиняя его в том, что в результате убийства они лишились возможности пользоваться заботой и помощью своей дочери, и требуя на этом основании материальной компенсации потери. Суд вынес решение в пользу истцов, и теперь бывшая спортивная “звезда” обречена всю оставшуюся жизнь “сидеть на мели”, отдавая все свои доходы родителям убитой им жены. Если взглянуть на эту конкретную судебно-правовую коллизию с точки зрения экономической теории преступлений и наказаний, то, несомненно, казус был разрешен “по правилам”: с одной стороны, удовлетворены имущественные претензии родственников жертв, с другой стороны, преступник остался на свободе, чем были предотвращены расовые беспорядки и неизбежные при этом социальные потери. Возможен ли, однако, подобный претендент, например, в нашей стране? У россиянина в этой истории наибольший протест вызовет, вероятно, не позиция обвиняемого убийцы, не судебная казуистика, а меркантильность родственников убитых, предъявивших убийце счет в конвертируемой валюте за утерянную возможность пользоваться заботой и любовью близкого человека. Российская культура принципиально не признает возможности оценивать в деньгах честь и достоинство, не говоря уже о жизни человека. Между тем экономическая теория преступлений и наказаний (как и неоклассический экономикс в целом) зиждется, в конечном счете, именно на использовании стоимостных оценок как универсальных соизмерителей. 40 Можно согласиться, что для американской культуры подобная тотальная монетаризация всех сторон жизни вполне естественна и общеприемлема. Но могут ли подобные подходы быть усвоены представителями иных культурных традиций? Если нет, то новая экономическая теория рискует выродиться в своего рода “игру для интеллектуалов” или, в лучшем случае, стать таким же имманентным лишь для американской культуры явлением, как, скажем, бейсбол или “политическая корректность”. Если рассматривать экономическую теорию преступлений и наказаний как культурологический феномен, то становятся заметны многие детали, свидетельствующие о трудностях адаптации этой новой теории не только в массовом, но даже в научном сознании. Вызывает этические возражения, в частности, даже применение самого принципа оптимизации к правоохранительной деятельности. “Оптимизация без принуждения не может быть основой для измерения эффективности всех (курсив мой. – Ю. Л.) форм осуществляемых действий, – полемически замечает по этому поводу известный французский экономист-криминолог Пьер Копп. – Экономия затрат по отношению к определяемой выгоде не является, например, основной характеристикой военной логики, где результат выражается зачастую бинарной оппозицией – поражение (провал) или победа (успех)”[58]. Даже среди американских экономистов рационализм новой экономической теории далеко не всегда встречает понимание. Выдающийся американский неоинституционалист Гордон Таллок рассказывает в одной из своих статей о характерной ситуации, возникшей во время обсуждения мер по совершенствованию организации контроля за безопасностью движения машин на дорогах. Участвующий в работе дорожной комиссии экономисттеоретик быстро понял, что камнем преткновения должно стать определение цены фатальной автокатастрофы и сравнение ее с потерями автомобилистов от ограничений скорости передвижения (дальнейшее решение этой проблемы следует из модели Филлипса-Воти-Эскриджа). Однако подобный вопрос даже не был поставлен на обсуждение, поскольку экономист чувствовал, что такая постановка проблемы не нашла бы понимания у инженеров, и (что особенно любопытно) сам профессиональный экономист одобрял эту иррациональную реакцию. “Он не хотел определять пропорции между количеством смертей и собственным комфортом, здраво объяснять их людям, занимающимся модернизацией дорог, и так же не хотел обсуждать это со мной”, – так с оттенком удивления передает Г. Таллок реакцию своего коллеги[59]. Однако, если задуматься, ничего особо удивительного здесь нет. Экономическая теория преступлений и наказаний неизбежно вынуждает в конечном счете четко признать, что “всему на свете есть цена” – в том числе и человеческой жизни. Подобный денежный 41 ультрарационализм подвергается табуированию практически во всех культурных традициях, светских и религиозных. Немудрено поэтому, что культурологический шок от таких рассуждений испытывают не только неспециалисты, но и интеллектуально искушенные экономисты. Бросается, наконец, в глаза, заметное расхождение между теоретическими рекомендациями американских экономистов и практическими действиями американской же администрации. Экономисты с 1960-х гг. настойчиво твердят о социальной полезности организованной преступности и об эффективности по крайней мере частичной легализации наркотиков. В действительности же в 1980-1990-е гг. ФБР серьезно усилило давление на “Коза Ностра” (достаточно вспомнить дело Джона Готти[60]), а “война” с латиноамериканскими наркокартелями стала чуть ли не приоритетным направлением политики правительства США[61]. Что это, популистская самонадеянность недостаточно компетентной администрации? Или даже в Америке граждане склонны судить об успехах и промахах правовой политики в значительной мере по внеэкономическим критериям? На поставленные вопросы однозначного ответа дать пока нельзя. Тридцать лет развития идей экономики преступлений и наказаний – достаточный срок, чтобы определилось отношение нового научного течения к обществу, но недостаточный, чтобы определилось отношение общества к этому течению. Можно отметить следующее: концепции экономики преступлений и наказаний органичны в рамках традиционной для неоклассического экономикса “денежной” рациональности, которая, в свою очередь, есть одна из проекций родившейся в эпоху Реформации протестантской этики. Сейчас, в начале XXI века, уже очевидно, что это отнюдь не единственный тип рациональности. В какой степени идеи экономики преступлений и наказаний могут быть адаптированы к другим культурам, покажут будущие исследования. 42 [1] Мандевиль Б. Басня о пчелах. М.: Мысль, 1974. О Б. Мандевиле см. также: Субботин А. Л. Бернард Мандевилль. М.: Мысль, 1986. Цитаты даются по переводу А. Л. Субботина. [2] “Преследуя свои собственные интересы, он (человек. – Ю. Л.) часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это” (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 1962. С. 392). По существу, это ослабленная формулировка мандевилевского тезиса о благотворности для общества своекорыстных мотивов. [3] Becker G. Crime and Punishment: An Economic Approach // Journal of Political Economy. 1968. Vol. 76. № 2. Беккер Г. Преступление и наказание: экономический подход // Истоки. Вып. 4. М.: ГУ-ВШЭ, 2000. С. 28 – 90. [4] Уже в 1970-е гг. стали появляться обобщающие работы с комплексным и систематизированным изложением идей экономики преступлений и наказаний. Позже их число постоянно умножалось. См.: Anderson R. W. The Economics of Crime. The Macmillan Press LTD, 1976; Phillips L., Votey H. L. Jr. The Economics of Crime Control. Beverly Hills etc., 1981; Pyle D. J. The Economics of Crime and Law Enforcement. L., Macmillan, 1983; Schmidt P., Witte A. D. An Economic Analysis of Crime and Justice: Theory, Methods and Applications. Orlando, Academic Press, 1984. В преподавании учебного курса “Economics of Crime” в США используют прежде всего следующие пособия: Hellman D., Apler N. Economics of Crime. 4-th ed. Simon and Schuster Custom Publishing, 1997; Apler N., Hellman D. Economics of Crime. A Reader. 2-th ed. Simon and Schuster Custom Publishing, 1997. [5] Так, немецкий экономист Х. Энторф с сожалением констатирует, что “в Германии, насколько известно автору, современные исследования по проблеме преступности и экономики практически отсутствуют” (Энторф Х. Преступность с экономической точки зрения: факты, теория и статистика // Политэконом = Politekonom. 1997. № 1. С. 57). [6] Некоторые идеи этой теории получили отражение в работах: Латов Ю. В. Экономический анализ организованной преступности. М., 1997; Шаститко А. Е. Неоинституциональная экономическая теория. М.: Экономический факультет, ТЕИС, 1998. Несколько шире представлены исследования по экономике наркотиков как одном из направлений экономической теории преступлений и наказаний: в частности, Л. М. Тимофеевым уже опубликовано первое в нашей стране комплексное исследование по этому вопросу (Тимофеев Л. М. Наркобизнес. Начальная теория экономической отрасли. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1998). Еще больше повезло экономике коррупции. Работниками ИНИОНа подготовлен проблемно-тематический сборник с обзором проблем коррупции, в котором есть очерк, специально посвященный экономике коррупции как направлению экономической теории преступлений и наказаний 43 (Жилина И. Ю., Иванова Н. Н. Экономика коррупции // Социально-экономические аспекты коррупции. М.: ИНИОН, 1998. С. 30 – 62). По экономике коррупции см. также: Полтерович В. Факторы коррупции // ЭиММ. 1998. № 3; Левин М., Цирик М. Коррупция как объект математического моделирования // ЭиММ. 1998. № 3; Левин М., Цирик М. Математическое моделирование коррупции // ЭиММ. 1998. № 4. [7] Rubin P. H. The Economics of Crime // The Economics of Crime. Cambridge (Mass.), 1980. P. 13. [8] Sesnowitz M. Returns to Burglary // The Economics of Crime. Cambridge (Mass.), 1980. С. 181 – 186. (Впервые данная статья опубликована в издании: Western Economic Journal. 1972. Vol. 10. № 4. P. 477 — 481.) [9] Используя формулу расчета ожидаемого дохода, легко подсчитать, насколько часто контролер должен проверять билеты, чтобы ездить “зайцем” стало невыгодно: если, например, билет в автобусе стоит 1 руб. 20 коп., а штраф за безбилетный проезд – 8 руб., то необходимо, чтобы вероятность быть оштрафованным превышала 15%, т. е. контролерам следует проверять по крайней мере каждый 7-ой автобус. [10] См.: Becker G. S. Crime аnd Punishment: An Economic Approach // Essays in the Economics of Crime and Punishment / Ed. by G. S. Becker, W. L. Landes. N.Y., 1974. P. 10. [11] Обзор экономических моделей поведения преступника см.: Eide E. Economics of Crime. Deterrence and the Rational Offender. North – Holland, Amsterdam etc., 1994. P. 47 – 71. [12] Отечественные криминологи говорят об “организованной преступности” применительно как к чисто уголовным, так и к хозяйственным преступным группам. В зарубежной криминологии эти два явления справедливо разводятся: “организованной преступностью” называют уголовно-гангстерские объединения (типа Коза Ностра), а хозяйственных преступников “беловоротничковой (типа преступностью участников (white-collar дела crime). фирмы “Локхид”) Наиболее – комплексную информацию по экономическому анализу организованной преступности можно найти в издании: Economics of Organized Crime. Cambridge Univ. Press, 1995. [13] Именно такова, по существу, позиция Т. Шеллинга, основоположника экономического анализа организованной преступности. Работа Т. Шеллинга “Экономический анализ и организованная преступность” была опубликована в 1967 г., даже раньше основополагающей статьи Г. Беккера, но в отличие от нее не получила подобного резонанса. В работах его последователей, особенно тех, кто использует экономическое моделирование, преступная организация, как правило, рассматривается именно в качестве целостной экономической ячейки, т. е. как единая фирма. 44 [14] Так, Э. Эндерсон полагает, что “мафиозный клан в целом не представлял собой фирму”, не была единой деловой фирмой и сама мафия как совокупность кланов. В частности, в американской “Коза Ностра” “мафиозное семейство в целом не являлось предпринимательской фирмой – это была управляемая структура, члены которой занимались собственным легальным и нелегальным бизнесом; некоторые, не занимавшие какого-либо положения в иерархической структуре, вели финансовую деятельность успешнее, чем другие члены группы, такое положение занимавшие” (Эндерсон Э. Организованная преступность и органы власти // Политэконом = Politeconom. 1996. № 2. С. 108). [15] Stigler G. J. The Optimum Enforcement of Laws // Journal of Political Economy. 1970. Vol. 78. № 3. Р.526 – 535. [16] Phillips L., Votey H. L. Jr. The Economics of Crime Control. Beverly Hills etc., 1981. P. 29 – 30; Eskridge C. W. The Futures of Crime in America: an Economic Perspective // Crime and Criminal Justice in a Declining Economy. Ed. by K. N. Wright. Cambridge (Mass.), 1981. (Данная публикация представляет доработанный автором вариант статьи, опубликованной в: Chitty`s Law Journal. 1978. January. P. 9 —16.) [17]Eskridge C. W. Op. cit. P. 308. [18] Мандел М., Магнуссон П. и др. Сколько стоит преступление? // Бизнес Уик. 1994. № 3. С. 19. [19] Rubin P. H. Op. cit. P.19. [20] Бьюкенен Дж. М.. Границы свободы. Между анархией и Левиафаном // Сочинения. Серия: “Нобелевские лауреаты по экономике”. М.: Таурус Альфа, 1997. Т.1. С.380, 381. [21] Сдерживающий эффект наказаний ослабляет дилемму наказаний, но не отменяет ее, поскольку все равно судьба конкретного правонарушителя становится объектом хладнокровных манипуляций во имя “общего блага”. “…Вообще всякое примерное наказание …заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой”, – так передает Тацит в своих “Анналах” речь одного из сенаторов эпохи Нерона. “Напрашивается …вывод, что дилемма наказания характерна для любого общества, которое стремится воздвигнуть свою правовую структуру на индивидуалистических ценностях”, – с грустью вторит ему Дж. Бьюкенен (Бьюкенен Дж. Ук. соч. С. 394). [22] Eide E. Economics of Crime. Deterrence and the Rational Offender. North – Holland, Amsterdam etc., 1994. P.156. [23] Rubin P. H. Op. cit. P.20. Осмысливая данное утверждение, интересно отметить, как социально-куль-турные стереотипы и ценности, специфичные для конкретного общества, 45 незаметным образом вторгаются в экономическую теорию, претендующую на универсальное значение. Любой житель России отлично знает, что принудительный труд заключенных можно использовать так, чтобы он не только окупал расходы на их содержание, но и приносил изрядную выгоду для государства (так было не только в сталинском ГУЛАГе, но и до него, и после). Напротив, американскому экономисту даже не приходит мысль о возможности организовать такой “тюремный бизнес”, похожий на эксплуатацию рабов (в западной пенитенциарной системе труд заключенных строится на добровольных началах). Поэтому следует сделать оговорку, что содержание преступника в тюрьме наносит обществу ущерб, если принуждение заключенных к труду является социально неприемлемым (порождает высокие негативные социальные экстерналии). Исследование проблемы коммерциализации пенитенциарной системы см.: Кристи Н. Борьба с преступностью как индустрия. Вперед, к ГУЛАГу западного образца? М.: «Идея – Пресс», 1999. [24] Landes W. M. An Economic Analysis of the Courts // Journal of Law and Economics. 1971. April. P. 61 – 107. [25] См.: Ehrlich I. The Deterrent Effect of Capital Punishment: a Question of Life and Death // American Economic Review. 1975. June. P. 397 – 417; Ehrlich I. Capital Punishment and Deterrence: Some Futher Thoughts and Evidence // Journal of Political Economy. 1977. August. P. 741 – 788. [26] Критику позиции об экономической эффективности применения смертной казни см.: [27] В героиновом наркобизнесе розничные цены отличаются от закупочных цен на первичное сырье примерно в 1000 раз, в кокаиновом бизнесе — примерно в 100, в марихуановом — в 10 раз. Такой перепад цен не имеет аналогов среди других видов бизнеса (за исключением, возможно, торговли оружием). [28] Rottenberg S. The Clandestine Distribution of Heroin, its Discovery and Suppression // Journal Political Economy. 1968. Vol. 76. P. 78 — 90. [29] Тимофеев Л. М. Наркобизнес. Начальная теория экономической отрасли. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1998. См. также: Тимофеев Л. Наркобизнес как экономическая отрасль (теоретический анализ) // Вопросы экономики. 1999. № 1. С. 88 – 104. [30] Koch J. V., Grupp S. E. The economics of drug control policies // The economics of crime. Cambridge (Mass.), 1980. P. 339 — 351. (Данная статья впервые опубликована в издании: The International Journal of the Addiction. December 1971. Vol. 6. № 4. P. 571 — 584.) [31] Koch J. V., Grupp S. E. Op. cit. P. 340. 46 [32] Koch J. V., Grupp S. E. Op. cit. [33] Koch J. V., Grupp S. E. Op. cit. P. 344. [34] Koch J. V., Grupp S. E. Op. cit. P. 346. [35] Koch J. V., Grupp S. E. Op. cit. P. 348. [36] Moore M. Policies to Achieve Discrimination of the Effective Price of Heroin // The economics of crime. N. Y. etc., 1980. P. 363 – 375. (Впервые данная статья опубликована в: American Economic Review. May 1973. Vol. 63. № 2. P. 270 – 277.) [37] Friedman M. and R. Tyranny of the status quo. San Diego, N.Y. etc., 1984. [38] Friedman M. and R. Op. cit. P. 135. [39] Friedman M. and R. Op. cit. P. 137. [40] Friedman M. and R. Op. cit. P. 139. [41] Friedman M. and R. Op. cit. P. 139. [42] Friedman M. and R. Op. cit. Р. 140 – 141. [43] Friedman M. The Drug War as a Socialist Enterprise. Эта статья находится в Интернете по адресу: http://www.legalise-usa.org/documents/HTML/socialist.htm. Текст данной статьи опубликован в книге: Friedman and Szasz on Liberty and Drugs. Ed. by A. S. Trebach, K. B. Zeese. Washington, 1992. Статья является изложением доклада М. Фридмена на V Международном конгрессе по проблемам реформирования наркополитики в Вашингтоне 16 ноября 1991 г. В сети Интернета можно найти и другие публикации М. Фридмена по этой проблеме. [44] С их изданиями легко ознакомиться по Интернету. См., например, сборник: Довольно прогибиционизма. Радикалы и наркотики. Рим, 1995 (адрес – http://www.high.ru/library/trp/no_prohibition.htm.). См. также: Храмов Н. Нельзя рубить нос или уши. Новое время. 1997. № 40. С. 38 – 39. [45] Тимофеев Л. М. Наркобизнес. Начальная теория экономической отрасли. С. 66. [46] Вecker G., Murphy K. M. A Theory of Rational Addiction // Journal of Political Economy. 1988. Vol. 96. August. P. 675 — 700. Ее краткое изложение можно найти в статье: Becker G., Grossman M., Murphy K. M. Rational addiction and the effect of price on consumption // The American Economic Review. 1991. May. P.237—241. [47] Becker G., Grossman M., Murphy K. M. Op. cit. P. 240. [48] Becker G., Grossman M., Murphy K. M. Op. cit. P. 241. [49] Gieringer D. Economics of Cannsbis Legalisation // http://www.srogers.com/other/econ_mj.htm. [50] Prinz A. Rauschgift aus dem Supermarkt? Eine okonomische Analyse der Drogenpolitik // Zeitschrift fur Wirtschaft- und Socialwissenschaften. 1994. Ig. 114. H. 4. S. 556. 47 [51] См., например: Притцль Р. Ф. Й. Коррупция, рентоориентированное поведение и организованная преступность в России. Исследование с позиций институциональной экономики // Политэконом = Politekonom. 1997. № 1. С.64 – 76; Жилина И. Ю., Иванова Н. Н. Экономика коррупции // Социально-экономические аспекты коррупции. М.: ИНИОН, 1998. С. 30 – 62. [52] Democratie et corruption en Europe. P., 1995. P. 149 – 150. (Цит. по: Социальноэкономические аспекты коррупции. М.: ИНИОН, 1998. С. 35). [53] У читателя может вызвать возражение классификация рэкета как “преступления без жертв”. Рэкетиров часто представляют командой головорезов, которые силой навязывают предпринимателям свои мнимые услуги, “защищая” их в первую очередь от самих себя. На самом деле в условиях высокой криминогенности (большого количества “бандитовгастролеров”) предприниматели часто сами ищут надежную “крышу”, справедливо отдавая предпочтение “оседлому бандиту”. Поэтому этот вид преступности можно рассматривать (хотя и не всегда) именно как особую форму добровольных и взаимовыгодных отношений купли-продажи. [54] См., например: Gambetta D. The Sicilian Mafia. The Business of Private Protection. Cambridge (Mass.), L., 1993. Этот же подход к анализу рэкета хорошо заметен в концепции “оседлого бандита” М. Олсона (см. гл. 2). [55] См., например: Pyle D. J. Tax Evasion and the Black Economy. The Macmillan Press LTD, 1989. [56] Cameron S. The Economics of Crime Deterrence: A Survey of Theory and Evidence // KYKLOS. 1988. Vol.41. Fasc. 2. P. 301 – 323. [57] Отсюда следует вывод, что современный криминальный “беспредел” в России является лишь первым сполохом надвигающегося тайфуна. Те, кому сейчас 20 – 30 лет (самая криминогенная возрастная группа), воспитывались в атмосфере “позднего застоя” 1970 – 1980-х гг., когда, несмотря на широкую коррумпированность “верхов” и повальную “растащиловку” среди “низов”, официально поддерживалась идеологическая установка, что “доблестная советская милиция”, несомненно, выиграет “незримый бой” с теми отщепенцами, кто “честно жить не хочет”. Дети 1990-х гг. воспитываются повседневными сообщениями СМИ о заказных убийствах, которые почти никогда не раскрываются, о тотальной продажности и беспомощности полиции, о громадных взятках “в коробках из-под ксерокса” и о фривольных сексуальных похождениях “человека, похожего на генерального прокурора”. Даже если в 2000-е гг. наши силы порядка серьезно повысят эффективность своей работы, им придется иметь дело с теми, кто вырос в атмосфере циничного беззакония и потому мало страшится наказания. 48 [58] Kopp P. Les analyses formelles des marches de la drogue // Revue tiers-monde. 1992. T. XXXIII. № 131. P.576. [59] Tallock G. An Economic Approach to Crime // The Economics of Crime. Cambridge (Mass.), 1980. P. 75. [60] В 1992 г. после семилетней слежки работникам ФБР удалось добиться по приговору суда пожизненного заключения Джона Готти – главы (“капо”) одной из крупнейших “семей” “Коза Ностра”. Побочным результатом успехов американских блюстителей порядка в борьбе против итало-американской мафии стало заметное усиление в США в последние десятилетия других мафиозных организаций – прежде всего, латиноамериканских. [61] В конце 1980-х гг. между правоохранительными органами и колумбийским Медельинским картелем, который почти монополизировал производство и продажу кокаина, началась настоящая война, в ходе которой наркобароны организовывали убийства даже кандидатов в президенты Колумбии, а правительства посылали эскадрильи самолетов для бомбардировки кокаиновых плантаций. В начале 1990-х гг. все руководители Медельинского наркокартеля были либо убиты, либо арестованы; однако лидерство в кокаиновом бизнесе перешло в руки другого колумбийского наркокартеля – картеля Кали, а экспорт наркотиков скорее вырос, чем сократился (подробнее см. гл. 3). 49 Глава 2. ЭКОНОМИКА ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ Одним из ведущих направлений внутри экономической теории преступлений и наказаний стал экономический анализ организованной преступности. Рассмотрим, что она представляет собой как социально-экономический институт, каковы экономические характеристики ее функционирования, как она влияет на общество и каковы закономерности ее эволюции. 2.1. Институциональная природа организованной преступности: с чего начинается мафия? Мафия как фирма. Организованная преступность столь же стара, как и цивилизация: пиратские флотилии и разбойничьи банды встречаются уже на самых первых страницах истории. Однако современная организованная преступность, возникшая примерно век тому назад, имеет принципиальные отличия от преступных организаций доиндустриальных обществ. Возникновение организованной преступности современного типа – это качественно новый этап развития преступного мира. Если "архаичные" бандиты являлись маргиналами, аутсайдерами общества, то деятельность современных мафиози строится в основном по законам бизнеса, а потому мафия стала довольно органическим институтом рыночного хозяйства. В связи с этим целесообразно вспомнить созданную М. Вебером концепцию двух принципиально различных типов “жажды наживы”[1]. Авантюристическая жажда обогащения путем перераспределения ранее созданных благ (в т. ч. путем грабежа и воровства) наблюдается в самых разных обществах с древнейших времен. Но только в условиях капиталистического строя складывается отношение к богатству как к закономерному результату рациональной деятельности по производству потребительских благ. Поскольку существует два типа “жажды наживы”, постольку существует и два вида организованной преступности – традиционная и современная. Традиционная организованная преступность (в качестве примера можно вспомнить, например, пиратов Карибского моря XVII в. или банду знаменитого Картуша – "короля" парижских грабителей начала XVIII в.) была всецело основана на насилии. Современная организованная преступность совершает главным образом "преступления без жертв" – занимается деятельностью, от которой выигрывают (хотя бы и иллюзорно) не только преступники, но и те, кто пользуется их услугами. Отечественные и зарубежные криминологи единодушно подчеркивают следующие основные характеристики организованной преступности: а) устойчивость и долговременность, 50 б) стремление к максимизации прибыли, в) тщательное планирование своей деятельности, г) разделение труда, дифференциация на руководителей разного уровня и исполнителей – специалистов разного профиля, д) создание денежных страховых запасов (“общаков”), которые используются для нужд преступной организации. Вполне очевидно, что все эти признаки полностью копируют характерные особенности легального капиталистического предпринимательства[2]. По своей организационной структуре современная мафия[3] также в основном схожа с обычной фирмой (или с финансово-промышленной группой). Итак, современная организованная преступность является, по существу, особой отраслью бизнеса – экономической деятельностью профессиональных преступников, направленной на удовлетворение антиобщественных и остродефицитных потребностей рядовых граждан. Трактовка современной организованной преступности как преимущественно экономического феномена уже нашла отражение даже в официальных определениях организованной преступности. Например, в США закон 1968 г. о контроле над преступностью характеризует организованную преступность как “противозаконную деятельность занимающейся членов высокоорганизованной поставкой запрещенных и дисциплинированной законом товаров или ассоциации, предоставлением запрещенных законом услуг”[4]. А в 1993 г. Генеральный секретарь ООН в докладе “Воздействие организованной преступной деятельности на общество” определил организованную преступность как деятельность преступников, объединившихся на экономической основе для предоставления незаконных услуг и товаров или для предоставления законных услуг и товаров в незаконной форме[5]. Почему же профессиональные преступники, занятые производством запрещенных товаров и услуг, создают организованные сообщества, а не ведут вольную жизнь независимых одиночек? Прежде всего, очевидно, что организованность становится необходима преступникам, когда их деятельность требует разделения труда. С экономической точки зрения, преступная деятельность как таковая слагается из двух компонентов: 1) "перераспределительная преступность" – преступные действия, сводящиеся исключительно к перераспределению доходов вне связи с каким-либо производством (кражи, грабежи и т.д.), и 51 2) "производительная преступность" – преступный бизнес, приносящий доходы от производства и продажи запрещенных законом или остродефицитных товаров и услуг. В первом случае преступная деятельность, как правило, не требует разделения труда (либо оно минимально). Эффект масштаба при этом отрицателен: увеличение численности преступной группы не намного увеличивает "эффективность" преступных действий (количество добычи, приходящейся на каждого бандита), но сильно повышает вероятность попасться в руки стражей порядка. Поэтому преступления такого рода совершаются либо преступниками-одиночками, либо относительно немногочисленными группами (бандами), срок деятельности которых недолог (часто они изначально создаются, чтобы "сорвать куш и разбежаться")[6]. Во втором случае, напротив, преступная деятельность "обречена" на коллективизм, поскольку преступное производство подчиняется тем же закономерностям, что и производство легальное, т.е. требует разделения труда и специализации. При этом возникает проблема трансакционных издержек – издержек создания и поддерживания устойчивых отношений между многочисленными участниками преступного бизнеса. "Формируя организацию и предоставляя некоему авторитету (“предпринимателю”) право направлять ресурсы, можно сократить некоторые рыночные издержки", пишет Р. Коуз[7]. Именно поэтому при переходе преступников к новым, производительным преступным промыслам формируются возглавляемые криминальными авторитетами преступные группы – мафиозные фирмы, каждая из которых минимизирует издержки налаживания взаимоотношений между преступниками разных "специальностей". Занятые экономической деятельностью преступники должны налаживать отношения также с окружающей общественной средой. Чем шире размах преступной деятельности, тем дороже обходится противодействие конкурирующих преступников и правоохранительных органов. Поэтому широкомасштабная стационарная преступная деятельность требует заключения взаимовыгодных негласных контрактов, с одной стороны, между преступными бандами и, с другой стороны, бандитов с органами правопорядка. Преступные организации делят сферы влияния (территории, виды деятельности), договариваясь о правилах сотрудничества и конкуренции. Блюстители порядка получают от мафии постоянное денежное содержание (или иные полезные услуги, например, помощь в сдерживании неорганизованной преступности), обязуясь не проявлять "чрезмерного" служебного рвения. Создание преступной организации уменьшает расходы на договоренности и взятки, приходящиеся на одного гангстера, поскольку уменьшается число участников сделки (главари банды действуют от имени всех ее членов). 52 Негласный контракт мафии с органами правопорядка невозможен, если рядовые граждане будут слишком решительно его осуждать, требуя ликвидации коррупции. Чтобы предотвратить общественное возмущение, организованная преступная группа должна заключить негласные контракты и с обществом, и с неорганизованной преступностью. Мафия обычно сама минимизирует вызывающие криминальные действия (убийства, грабежи)[8] и сдерживает их проявления со стороны неорганизованных преступников. Рядовые граждане получают возможность покупать запрещенные и дефицитные товары или услуги, многие из них находят работу на мафиозных предприятиях. Неорганизованные преступники также включаются в систему негласных контрактов как своего рода "субподрядчики" преступных организаций. Получая право действовать на территории, контролируемой преступной организацией, неорганизованные преступники платят за это "дань". "Работа" без "лицензии" крайне опасна – нарушителей своих прав собственности мафия судит без бюрократических проволочек и без чрезмерного гуманизма. Неорганизованные преступники могут пользоваться "консультациями" организованных гангстеров, позволяющими снижать издержки преступлений. В результате налаживания мафией негласных внешних связей создается атмосфера своего рода "общественного согласия". Все участники этой системы негласных контрактов получают некую выгоду (хотя бы иллюзорную). Пока соблюдаются "правила игры", организованная преступность малозаметна и не воспринимается как общественная проблема[9]. Таким образом, организованная преступная группа представляет собой систему негласных отношенческих контрактов, минимизирующих трансакционные издержки преступной деятельности (см. Рис. 2 – 1). Модель преступной организации как системы негласных контрактов носит, естественно, обобщенно-абстрактный характер. Реальная организованная преступность стремится к этому идеалу, но далеко не всегда его достигает. В наибольшей степени ему соответствует организованная преступность Японии, которая действует вполне открыто, поддерживая тесные связи с полицией[10]. 53 Рис. 2 – 1. Система контрактов преступной организации. Мафия как теневое правительство. Деятельность преступных организаций, которые считаются типичными для организованной преступности (мафиозные "семьи" Италии, якудза в Японии, китайские триады и др.), отнюдь не сводится к нелегальному предпринимательству. Все эти мафиозные организации существовали еще до того, как сформировались современные нелегальные рынки (рынок наркотиков, "живого товара", оружия, антиквариата, угнанных автомашин и т.д.): если рынки нелегальных товаров стали складываться только после Второй мировой войны, то почти все знаменитые мафиозные ассоциации (за исключением американской "Коза Ностра") активно действовали по меньшей мере с середины XIX в. Превращение преступных сообществ в подобия легальных фирм соответствует, очевидно, достаточно развитому уровню их развития. На ранних стадиях мафиозные организации играют роль, скорее, своего рода теневых правительств. Впоследствии эти черты сходства заметно ослабевают, но полностью не исчезают. Чтобы доказать это, рассмотрим рэкет-бизнес, с которого, как правило, и начинается история любой мафиозной организации. Рэкет – это сбор гангстерами "дани" под угрозой причинения физического и имущественного вреда. Собирая дань, преступная организация обычно гарантирует обложенным "данью" предпринимателям защиту от вымогательств других преступных групп или преступников-одиночек. Чтобы гарантировать стабильную плату, рэкетиры стремятся брать на себя роль верховного арбитра в спорных ситуациях, связанных с имущественными спорами между своими клиентами (долговые обязательства, исполнение контрактных соглашений). 54 Занимаясь рэкетом, преступная организация продает услуги по защите прав собственности – защите от всех криминальных элементов, в том числе и от членов данной организации. Правоохранительные услуги всегда относят к числу общественных благ (public goods), производство которых является монополией государства. Поэтому развитие рэкет-бизнес следует рассматривать как форму криминального политогенеза, создания теневого эрзац-правительства, конкурирующего с официальным правительством. "…Мафия выполняет функции правительства (исполнение законов и криминальное судопроизводство), – пишет по этому поводу известный американский экономисткриминолог Э. Эндерсон, – в той сфере, где законная судебная система терпит фиаско в осуществлении своих полномочий"[11]. Выполнять функции криминального правительства, которое берет на себя организацию "теневого" правосудия, по силу не преступникам-одиночкам и не мелким конкурирующим бандам, а только крупным организациям, действующим долгие годы. Кроме того, возникает необходимость в постоянной координации действий различных преступных организаций с целью предотвращения взаимных столкновений из-за спорных территорий. Для этого создаются специальные "советы директоров", состоящие из руководителей крупнейших преступных "семей", на регулярных собраниях которых осуществляется стратегическое планирование криминальной деятельности и урегулирование конфликтов (см. раздел 2.4). Начав с монополизации публично-правовых функций, крупные преступные организации быстро переходят к монополизации отдельных видов криминального производства – осуществляют своего рода "национализацию". В сущности, каждая преступная организация стремится создать вместо гангстерского рыночного хозяйства гангстерскую командную экономику, полностью заменив конкуренцию централизованным распределением. Однако, в полной мере это практически невыполнимо. Полной монополизации преступного бизнеса одной организацией препятствует, прежде всего, сама технология криминального производства. В преступных промыслах, как и в легальных, монополизируются лишь те отрасли, где объективно существуют монополистические барьеры: эффект масштаба, возможность захватить редкие сырьевые ресурсы. Поскольку во многих сферах криминального бизнеса таких барьеров нет, то сколько-нибудь его полная монополизация заведомо невозможна. Кроме того, чем крупнее и сильнее преступная организация, тем выше вероятность, что она станет объектом преследования силами правопорядка, обеспокоенных появлением альтернативного центра власти (именно так было, например, с Медельинским наркокартелем). 55 В силу этих объективных обстоятельств полная "национализация" каких-либо криминальных промыслов "теневым правительством" практически неосуществима[12]. Развитая организованная преступность предстает перед исследователем как сеть локально-монополистических фирм, схожих с суверенными княжествами, между которыми не прекращается конкуренция за передел старых и освоение новых рынков. Мафия как община. Внутренняя организация мафии имеет, как уже отмечалось, заметные черты сходства с обычной фирмой (разделение труда, иерархичность). Легальная фирма, будучи участником рыночных отношений, по своей внутренней структуре является миниатюрной командной экономикой; аналогично, преступная организация конкурирует с другими организациями, однако внутри нее элементы конкуренции сознательно подавляются. Но в мафиозных семьях есть черты, невозможные в обычных фирмах: круговая порука мафии далеко превосходит обычную лояльность служащих корпораций. Например, нормой поведения членов преступных сообществ является готовность жертвовать собой ради "общества" (например, отказываться от сотрудничества с полицией даже под угрозой тяжелого наказания), чего крайне трудно было бы ожидать от сотрудника легальной фирмы. При объяснении монолитности преступных организаций обычно говорят, что нарушение "омерты" (закона молчания) наказывается смертью (часто не только самого нарушителя, но и членов его семьи). Однако страх сурового наказания – отнюдь не единственное, а, возможно, и не главное условие сплочения гангстеров. Основой мафиозных объединений, как подчеркивает немецкий социолог Л. Паоли[13], выступают прежде всего отношения "ритуального родства", вытекающие из "братского" контракта, который заключает на неограниченный срок каждый новый член преступной группы. На членов мафиозных объединений возлагаются обязанности оказывать друг другу материальную и иную помощь. "Подпись" под таким контрактом означает, что новичок не только отныне разрывает свои связи с семьей и старыми друзьями, но и обязан при необходимости пожертвовать даже собственной жизнью ради интересов преступной группы. Это предполагает господство внутри группы альтруистических взаимоотношений без ожидания наград, по типу отношений в архаичных общинах. Даже сам акт приема новых членов часто обставляется ритуалом, напоминающим инициационные обряды первобытных племен, но вовсе не найм на фирму[14]. Младшие члены мафии не имеют права отказываться от выполнения распоряжений старших. Отношения фиктивного родства придают криминальным организациям экстраординарную прочность, которую невозможно найти в предпринимательских фирмах. 56 Конечно, "мафиозное братство" характерно прежде всего для "старых" преступных организаций (триады, якудза, сицилийская мафия), зародившихся еще в до- и раннеиндустриальных обществах. Впоследствии дух общинного коллективизма также стал постепенно улетучиваться, заменяясь обычным стремлением к личной выгоде. Поскольку, однако, "мафиозное братство" служит эффективным противодействием усилиям стражей порядка уничтожить преступные организации, общинная ментальность сохраняется в них гораздо прочнее, чем в обычном мире законопослушных граждан. Таким образом, преступные организации следует считать не только криминальными фирмами, не только теневыми правительствами, но и преступными братствами общинного типа. В современном мире основным "лицом" мафиозных организаций становится "лицо" фирмы, а функции теневых правительств и преступных братств уходят на задний план, но окончательно не исчезают. 2.2. Микроэкономика мафиозного макробизнеса Сходство мафиозных организаций с крупными легальными корпорациями отмечается в публицистической литературе довольно давно. Можно встретиться, например, с утверждением, что в рейтинге крупнейших американских фирм «Коза Ностра» могла бы по праву заниматься одно из ведущих мест, будучи по объему доходов сопоставимой с гигантами типа «Дженерал Моторс». Как мы уже указали, сходство мафии с фирмой – это не публицистическая метафора, а вполне реальное явление. В таком случае есть смысл проанализировать мафиозный бизнес при помощи микроэкономических методов по стандартной схеме: спрос на мафиозном рынке – специализация криминального бизнеса – бюджет преступных организаций, их издержки производства и прибыль – конкуренция на мафиозном рынке – рынок труда в мафиозном бизнесе – мафиозные права собственности. Тем самым мы дадим комплексную характеристику соотношению общего и особенного при сравнении криминального бизнеса с легальным. В заключение нашего исследования рассмотрим, каковы взаимосвязи этих двух видов бизнеса. Спрос на мафиозном рынке. “В основе деятельности организованной преступности лежит социальный заказ”, пишет американский криминолог Р. Кларк. Мафиозная преступная деятельность – преступления особого рода, “преступления, совершаемые по взаимному согласию, преступления, совершения которых желает потребляющая публика”[15]. Это относится не только к наркобизнесу, когда мафиози “всего лишь” продают товар добровольно делающим выбор клиентам, но отчасти и к рэкету, когда 57 организованная преступность берет на себя охрану предпринимателей от преступности неорганизованной. Можно сделать вывод, что организованная преступность складывается только там и тогда, где и когда возникает устойчивый и высокий спрос на запрещенные товары и услуги. Мафия может отчасти “заказывать” спрос на свою продукцию, осуществляя своеобразный преступный маркетинг. Часто рэкетиры “защищают” бизнесменов от самих себя. Искусственное стимулирование спроса легче всего осуществлять в наркобизнесе, поскольку у наркоманов возникает сильный “эффект привычки”. Розничные торговцы наркотиками, стремясь расширить клиентуру, часто осуществляют агрессивный маркетинг – дают начинающим потребителям свой товар бесплатно. Производители наркотиков специально изобретают такие их модификации (например, крэк), которые формируют максимально быстрое привыкание. В целом, однако, мафия лишь удовлетворяет объективно сформировавшиеся общественные потребности. Например, широкий размах рэкета в России - порождение высокого спроса бизнесменов на правоохранительные услуги в атмосфере слабой спецификации прав собственности, разгула “обычной” преступности, низкой эффективности деятельности органов внутренних дел, отсутствия общепризнанных правил конкурентной борьбы. Схожая ситуация описана по материалам США 1920-1930-х гг. Д. Беллом: “В такой отрасли, как швейная промышленность, отличающейся неимоверным хаосом и жесточайшей конкуренцией, рэкетир, как это ни парадоксально, играл стабилизирующую роль, регулируя конкуренцию и фиксируя цены. Когда на сцену выступила “Администрация по восстановлению промышленности” и приняла на себя эту функцию, бизнесмен обнаружил, что то, что прежде было квазиэкономической услугой, теперь уже оказалось чистейшим вымогательством, и он стал требовать полицейского вмешательства”[16]. В современной России в конфликтных ситуациях легальные бизнесмены вынуждены обращаться за реальной помощью не в суд, а к гангстерам, что создает питательную почву для повальной “рэкетизации” экономики (подробнее см. гл. 6). Специализация преступного бизнеса. Экономика организованной преступности – диверсифицированная экономика, основанная на сочетании разных видов бизнеса, преступного и легального. Мафия (как и легальные фирмы) старается “не класть все яйца в одну корзину”: хотя есть преобладающее преступное производство, дающее основную массу прибыли, мафиози не забрасывают окончательно старых промыслов и одновременно осваивают “плацдармы” для новых. Так, в эпоху “сухого закона” американские гангстеры получали 58 основные доходы от бутлегерства, но одновременно продолжали контролировать проституцию и начинали осваивать гемблинг (запрещенные азартные игры) и наркобизнес. Оценка структуры доходов международной организованной преступности (табл. 2 – 1) показывает, что наркобизнес – основной современный преступный промысел – все же дает только половину совокупных доходов. Диверсификация наблюдается даже у наркомафии, которая ведет моноотраслевой бизнес: картели Андского треугольника, например, с 1991 г. сочетают ведущее производство кокаина с освоением героинового бизнеса. Таблица 2 – 1 Доходы международной мафии в начале 1990-х гг. (согласно докладу Федеральной службы Германии 1993 г.) Основные виды доходов Величина доходов, млрд. долл. От наркобизнеса Доля от совокупных доходов 250 50 % От воровства 40 8% От контрабанды 40 8% От проституции 30 6% От торговли оружием 30 6% От азартных игр 25 5% От рэкета 10 2% ВСЕГО 500 100 % Составлено по: Овчинский В.С. Стратегия борьбы с мафией. М.: СИМС, 1993. С.15. Изменение ведущей специализации объясняется не столько противодействием органов правопорядка, сколько изменениями спроса, деятельностью легального “большого бизнеса” и вытеснением старого, малоприбыльного бизнеса новым, высокоприбыльным. Кроме того, мафия обычно сочетает два направления экономической деятельности: нелегальное производство, где зарабатываются большие деньги, и легальное производство, где эти деньги “отмываются”. В результате экономика организованной преступности выглядит как айсберг: на виду – легальный, относительно малодоходный сам по себе бизнес (например, переработка вторсырья), “под водой” – высокодоходный нелегальный бизнес (например, наркобизнес). Такую форму мафиозная экономика приобретает на той стадии своего развития, когда мафия институционализируется, стремится прочно “врасти” в официальную систему, не порывая с преступными промыслами. 59 Бюджет мафиозных организаций. Поскольку организованные преступные группы находятся вне закона, постольку первичная информация об их доходах и расходах отсутствует, и исследователи вынуждены ограничиваться крайне приблизительными экспертными оценками. Единственным – и то относительным – исключением является Япония. С начала 1970х годов правительство Страны восходящего солнца стало облагать доходы преступных синдикатов налогом. ”Заработав”, например, 18 млн. иен на продаже наркотиков, якудза “честно” вносят в госбюджет 3,8 млн., не опасаясь ареста, поскольку они не схвачены на месте преступления[17]. Конечно, значительная часть доходов утаивается от казны (уклонение от налогов в Японии развито довольно сильно), однако и такой метод учета позволяет полиции точнее оценивать бюджет японской мафии (см. Табл. 2 – 2). Таблица 2 – 2 Структура валовых доходов якудза в 1980 г. Основные Величина доходов, Доля от совокупных виды доходов млрд. иен доходов От наркобизнеса 458 44, 1 % От букмекерства и азартных игр 244 23,5 % От рэкета и спекуляции землей 72 7,0 % От порнобизнеса 66 6,4 % От ростовщичества 30 2,9 % ВСЕГО 1038 100,0 % Составлено по: Уэда К. Преступность и криминология в современной Японии. М.: Прогресс, 1989. С.128. По официальным данным, ежегодный доход всех якудза составлял в 1980-е годы порядка 1-1,5 трлн. иен, т.е. примерно 10-15 млрд. долл. Некоторые исследователи оценивали его еще выше – до 22 млрд. долл. При этом наблюдается высокий уровень концентрации: три крупнейшие организации (“Ямагути-гуми”, “Сумиеси рэнго” и “Инагава кай”), объединявшие 24% всех якудза, получали в 1980 г. примерно 20% всех доходов[18]. Судя по данным о структурных сдвигах в доходах якудза (см. Табл. 2 – 3), степень диверсификации (разнообразия) мафиозного предпринимательства, видимо, растет; по крайней мере, доля самого крупного источника доходов (от наркобизнеса) устойчиво снижалась. Данные о доходах американской “Коза Ностра” более разрознены. В конце 1960-х – начале 1970-х годов их оценивали в интервале 20-50 млрд. долл.; в 1980-е годы оценки 60 возросли до 50-130 млрд. долл., что в десятки раз больше годовой прибыли самых крупных корпораций США и равно 10-30% госбюджета страны[19]. В одном из сообщений указывалось, что в 1980-е годы на наркотики приходилось 38% предпринимательской деятельности американской организованной преступности[20]. Если взглянуть на использование доходов “Коза Ностра”, то известно, что с 1920-1930-х гг. утвердилась традиция не менее 1/3 доходов тратить на взятки “нужным людям”. Таблица 2 – 3 Динамика структуры доходов японской организованной преступности, по данным полиции Продажа Период наркотиков Начало 1970-х гг. Игорный Другие бизнес виды доходов 50 % 1980 г. Конец 1980-х гг. 44 % 24 % 32 % 35 % 17 % 49 % Составлено по: Коплан Д., Дабро А. Якудза // Иностранная литература. 1994. № 8. С.206; Цветов В. Мафия по-японски. С.25; Головнин В. Якудза отступает... С.236. Что касается степени богатства латиноамериканских наркобаронов, то о ней дают представление их предложения выплатить внешний долг своей страны в обмен на амнистию. В 1984 г. Медельинский картель предлагал правительству Колумбии уплатить долг в 13 млрд. долл. в обмен на амнистию и легализацию организации[21]. Несколько ранее “кокаиновый король” Боливии Д. Суарес предложил правительству США уплатить боливийский внешний долг в 4 млрд. долл. за освобождение своего сына, арестованного в США[22]. Ежегодные чистые доходы колумбийских наркокартелей оценивались в начале 1990-х гг. в 4-5 млрд. долл.[23]. Чистая прибыль наркокартелей Мексики составляла в этот период около 2,5 млрд. долл. в год [24]. Общий размер прибыли, полученной российскими преступными сообществами, оценивалась на 1993 г. примерно в 2 трлн. руб. Основная часть этих доходов легализируется посредством неконтролируемого ввода в коммерческий оборот; затем 2/3 легализуемых доходов вкладывается в мафиозный легальный бизнес, еще 1/5 идет на приобретение недвижимости[25]. Издержки производства и прибыль преступного бизнеса. Информация о бюджете мафиозных организаций высокоприбылен, причем показывает, средняя норма что мафиозный гангстерской бизнес прибыли обязательно отличается от 61 нормальной средней нормы прибыли на несколько порядков. В легальном бизнесе 10% годовых считаются очень высоким показателем, в то время как в наркобизнесе норма валовой прибыли в одной торговой сделке превышает 1000%. Справедливо замечают, что “Коза Ностра” может считаться самой высокоприбыльной корпорацией США, то же самое можно сказать о якудза в Японии, о мафии в Италии и т.д. Однако часто забывают, что оборотной стороной высокой валовой прибыли являются не менее высокие издержки. Чисто производственные издержки мафиозного бизнеса достаточно малы (например, в наркобизнесе производители первичного сырья получают менее тысячной от конечных розничных цен). Зато трансакционные издержки очень велики и достаточно специфичны. В этом бизнесе невозможна обычная страховка предпринимательских рисков, которые достаточно высоки. При транспортировке наркотиков правоохранительные органы перехватывают примерно 10% всех грузов. В результате полицейского преследования мафиозный предприниматель рискует оказаться на длительный срок в заключении и даже расстаться с жизнью[26]. Своеобразной страховкой можно считать систематический подкуп полиции и политиков. Однако эти “страховые взносы” огромны и доходят до 1/3-1/2 валовой прибыли. Высоки также издержки “отмывания” преступных капиталов - 5-10% доходов[27]. Очень своеобразны в мафиозном бизнесе издержки конкурентной борьбы: обычный бизнесмен рискует потерять свой капитал, мафиозный - и свою жизнь. Наконец, смертельную опасность несет и общение с покупателем (например, наркоман может убить уличного наркоторговца). В силу всех этих причин средний уровень чистой прибыли членов преступных организаций не так уж велик, а ее легальное использование сильно затруднено. Конкуренция на мафиозном рынке. Экономика организованной преступности олигополистична по форме и монополистична по существу. В любой стране, как правило, действует несколько мафиозных организаций (кланов), занимающихся схожими промыслами. Единой общенациональной преступной организации нет, видимо, нигде. Даже в Италии помимо сицилийской мафии есть преступные организации несколько меньшего масштаба - неаполитанская каморра и калабрийская ндрангета, которые выступают то партнерами, то соперниками сицилийских мафиози. Как и в легальном бизнесе, олигополистическая конкуренция в “черной” экономике заведомо неэффективна. Во избежание потерь от самоубийственной междоусобной борьбы территории делятся на районы, закрепленные за отдельными мафиозными группами. Центральное руководство гангстерского сообщества (типа “купола” у 62 сицилийской мафии), если оно есть, выполняет координирующие функции аналогично национальным союзам предпринимателей в легальных отраслях. Мафиозное сообщество в результате представляет собой федерацию относительно самостоятельных, часто враждующих организаций. Главный босс мафии, единолично контролирующий организованную преступность в национальном масштабе, – фигура совершенно мифическая[28]. На своем “участке” каждая мафиозная группа действует монопольно[29]. Однако время от времени происходит передел территорий “по силе” (часто в ходе мафиозных “разборок”). Создание централизованных координирующих органов (типа “купола”) призвано уменьшать издержки внутренней борьбы, вводить ее в “мирное русло”. Однако мафиозные войны по-прежнему случаются не только между конкурирующими преступными синдикатами (“война картелей” в Колумбии в 1988 г.), но и внутри них (война кланов сицилийской мафии в 1980-1983 гг.). Рынок труда в мафиозном бизнесе. Кадры организованной преступности комплектуются в основном из тех, кто в силу каких-либо причин не находит места в легальной экономике. К их числу относятся в первую очередь лица, подвергающиеся национальной дискриминации (официальной или неофициальной), а также люди с криминальным прошлым. Представители “титульной нации” представлены среди гангстеров, как правило, слабее, чем “пришельцы”. История американской организованной преступности хорошо показывает, как национальная окраска преступности менялась в такт с волнами миграции: в 1-ой половине ХХ в. преобладали ирландцы, евреи и итальянцы, во 2-ой половине “Коза Ностру” теснят латиноамериканцы. В Японии ряды якудза пополняются в значительной степени за счет двух дискриминируемых групп – баракуминов (потомков неприкасаемых) и этнических корейцев[30]. “Русская” мафия, как известно, тоже состоит в большей степени из “нацменов”[31]. По мере того как мигранты новой волны завоевывают легальное “место под солнцем”, их доля в рядах мафии заметно снижается. Подобно представителям национальных меньшинств, бывшие осужденные также сталкиваются с большими трудностями при поиске легальной занятости, что заставляет их предпочесть преступную деятельность легальной. Таким образом, мафиозный рынок рабочей силы представляется частным проявлением экономики дискриминации. Занятость в мафиозном бизнесе связана с “производственным травматизмом” заметно более высоким, чем в легальном бизнесе. Что касается уровня оплаты, то он вряд ли выше уровня легальной оплаты за труд равной квалификации. ”В системе организованной преступности большие деньги бывают в руках лишь немногих, – пишет американский 63 криминолог Р. Кларк, – тогда как на долю большинства ее участников выпадает опасная... работа в расчете на весьма сомнительные доходы, находящиеся на уровне доходов представителей американского среднего класса”[32]. Дифференциация доходов в “черном” бизнесе, видимо, заметно выше, чем в “белом”. Перспектива “служебной карьеры” в преступном сообществе выглядит поэтому так: высокая вероятность иметь доход среднего уровня, оставаясь рядовым; низкая вероятность иметь очень высокие доходы, пробившись в командный состав. Поэтому в мафиозный бизнес идут в основном склонные к риску изгои, которые не находят места в официальной экономике. Мафиозный рынок труда более несовершенен, чем легальный: в него трудно войти и еще труднее выйти. Отношения боссов и рядовых работников носят не анонимнослужебный, а глубоко личный характер, поскольку от “бойца” мафии требуется умение хранить верность организации в обстоятельствах, связанных с риском для жизни. Не случайно все преступные организации уподобляют себя “семье”. Однако высокий риск мафиозного бизнеса обусловливает и высокую текучесть кадров, хотя на пути “увольняющихся” стоят два барьера - нужно порвать связи со старым окружением и преодолеть дискриминацию в легальном бизнесе. По данным японской полиции, в 19601970-е гг. половина лиц, вступивших в ряды якудза, покидали преступную группу в течение 5 лет; за 10 лет состав группы обновлялся на 3/4, а за 15 лет - на 7/8[33]. Мафиозная власть-собственность. Когда пишут о доходах организованных преступных сообществ, всегда называют многомиллиардные суммы, значительная часть которых “отмывается”. Однако нет ни одного владельца по-настоящему крупного частного состояния, происхождение которого связано (хотя бы гипотетически) с миром черного бизнеса. Этот парадокс можно объяснить только ограниченной правоспособностью боссов мафии: они могут распоряжаться большими суммами от имени своей организации, но не в силах сделать мафиозный капитал своей частной собственностью, передать его родственникам для использования в легальном бизнесе и т.д. При смене руководства (оно обычно осуществляется отнюдь не наследственным путем) финансы организации не терпят ущерба, поскольку накопленный мафиозный капитал не наследуется родственниками ушедшего босса, а переходит в распоряжение нового главаря. Аналогия с легальной корпорацией, где происходит отделение капитала- собственности от капитала-функции (поэтому председатель совета директоров тоже не может “приватизировать” свою фирму), не действует: в преступном сообществе нет акционеров, которые могли бы свободно выйти из бизнеса (продать акции), переизбрать менеджеров и т.д. В преступной организации царит, напротив, жесткое командное начало, 64 когда решения идут сверху вниз, а обратные связи слабы. Такая система аналогична власти-собственности, существовавшей в обществах азиатского способа производства. Система отношений власти-собственности впервые была подробно проанализирована в работах Л.С. Васильева. ”Понятие собственности складывается сквозь призму представлений о функциях и прерогативах субъектов владения и власти, – пишет он о сущности этого феномена в доиндустриальных государствах Востока. – И возникает оно лишь в одной модификации – как собственность коллективная, на долю которой имеют право практически все (при всем... неравенстве долей)... Понятия власть и собственность еще нерасчленимы, они представляют единый феномен, власть-собственность: власть (владение) рождает понятие и представление о собственности, собственность рождается как функция владения и власти”[34]. Иными словами, власть-собственность – это собственность, пользоваться которой могут только и исключительно “власть имущие”; теряя власть, лицо теряет и доступ к собственности. Когда на Востоке чиновник уходил со своего поста, его “служебное” имущество переходило не к его родственникам, а к новому чиновнику, назначенному на данный пост. Сравним восточную власть-собственность с “воровским правом собственности”: “Воровской авторитет – это форма нелегальной собственности, которая не требует дополнительных правовых форм... Авторитет - это одновременно и право собственности, и механизм его приобретения, и человек, в котором все это персонифицировано”[35]. Нетрудно заметить, что под “воровским авторитетом” имеются в виду именно властные полномочия, признанные преступным миром. Хотя в приведенной цитате речь идет об организованной преступности в России, отношения мафиозной власти-собственности, видимо, универсальны для всех «солидных» преступных организаций. Как и в обществах азиатского способа производства, наряду с коллективной собственностью преступных сообществ существует частная собственность отдельных ее членов, в отношении которой собственник-мафиози обладает всеми правополномочиями. Однако эта частная собственность в сравнении с коллективной собственностью преступных сообществ относительно невелика. Связи криминального бизнеса с легальным. Во введении указывалось, что черная теневая экономика наиболее автономна по отношению к легальному, “белому” бизнесу. Однако эта обособленность не носит абсолютного характера. Во-первых, постоянным каналом связи между черным и легальным бизнесом служит организация “отмывания” мафиозных капиталов. Во-вторых, когда мафия легализуется, образуется особый сектор экономики, сочетающий черты черной и второй теневой экономики. 65 Табл. 2 – 4 показывает различные варианты движения капиталов между черным и “белым” секторами экономики. Ситуации № 1 и № 4 достаточно тривиальны, поскольку описывают внутрисекторные инвестиции; межсекторные взаимосвязи показаны ситуациями № 2 и № 3. Таблица 2 – 4 Движение капиталов между “белой” и “черной” экономикой “Белый” сектор “Белые” деньги № 1: Обычные легальные инвестиции “Черные” деньги “Черный” сектор № 2: “Мафиозизация” легальных капиталов № 3: “Отмывание” № 4: Обычные мафиозных капиталов мафиозные инвестиции Составлено по: Свенсон Б. Экономическая преступность. М.: Прогресс, 1987. С.104. Рис. 2 – 2. Стандартная схема “отмывания” мафиозных капиталов на Западе Использование законных капиталов для незаконного бизнеса – ситуация наиболее опасная: поскольку “черный” бизнес сулит высокую прибыль, это может привести к массовой криминализации “большого бизнеса”. Поэтому правительство и сами предприниматели создают институциональными средствами “полосу отчуждения” вокруг “черного” бизнеса, которая препятствует проникновению туда “белых” капиталов. Предприниматель, заподозренный в активном участии в делах мафии, должен автоматически исключаться из делового мира. Поэтому подобные случаи довольно редки (кроме того, конечно, столпы бизнеса прилагают все усилия для замалчивания таких историй)[36]. 66 “Отмывание” (легализация) мафиозных капиталов вызывает более противоречивую реакцию властей. Любой крупномасштабный бизнес требует элементов легальности – хотя бы для использования “черных” доходов для личного потребления. Поэтому “стирка” мафиозных капиталов способствует процветанию мафии. Но, с другой стороны, “отмытые” деньги стимулируют финансовую активность, позволяя банкам ссужать их легальным предпринимателям. Поэтому вплоть до конца 1980-х гг. даже наркомафия имела возможность с минимальными издержками “отмывать” свои капиталы в банках США и Швейцарии. Хотя существовали правила, согласно которым при величине вклада не менее 10 тыс. долл. требовалось предъявлять документы, подтверждающие легальное происхождение доходов, мафия с легкостью обходила этот барьер, используя многочисленных курьеров (“муравьев”), размещавших в промежуточных банках мелкие вклады для последующей аккумуляции. Рис. 2 – 2 показывает стандартную схему “отмывания” денег на Западе в этот период[37]. После ужесточения борьбы со “стиркой” денег в развитых странах мафия частично переориентировалась на банки малых государств (Панама, Каймановы, Багамские и Бермудские острова, Люксембург, Лихтенштейн, Гонконг и т.д.). В 1990-е гг. для “стирки” денег мафиозные организации (сицилийская мафия, латиноамериканские наркокартели) стали активно использовать Россию, где реально отсутствовали ограничения на банковский прием “налички”[38]. 2.3. Чем организованнее преступность, тем лучше для общества Самый важный аспект в экономической теории организованной преступности – это вопрос о степени ее общественной опасности. В современной отечественной криминологической литературе (особенно, популярной) господствует мнение, что именно организованная преступность несет обществу наибольшую опасность и потому должна быть главным объектом правоохранительной деятельности. Экономисты глядят на эту проблему принципиально иначе. Уже американский экономист-криминолог Томас Шеллинг, пионер экономического анализа организованной преступности, отмечал, что “некоторые цели организованной преступности совпадают с целями общества – это минимизация междоусобных банд и всех насильственных побочных последствий преступлений, даже избегание согласно договоренности определенных видов преступлений. (…) Если это так, то не следует желать, …чтобы вся преступность была менее организованной. Возможно даже, нам 67 необходимо, чтобы некоторые виды преступности были бы более организованными, чем сейчас”[39]. Призыв к разумному компромиссу с организованной преступностью постоянно с тех пор звучит в работах неоинституционалистов. Рис. 2 – 3. Взаимосвязь между уровнем ресурсов, вкладываемых в преступную и правоохранительную деятельность. L — “законодательная реакция”; С — “криминальная реакция” в условиях конкуренции; Сm — “криминальная реакция” в условиях монополии; a – экономия ресурсов преступников в результате монополизации; b – экономия ресурсов общества. Развивая эту идею, знаменитый американский экономист Джеймс Бьюкенен построил графическую модель, изображающую взаимосвязь между преступностью и охраной порядка[40]. На Рис. 2 – 3 кривая L описывает поведение законопослушных граждан, определяющих расходы на правоохранительную деятельность в зависимости от уровня преступности, а кривая С – поведение преступников, определяющих размах своей деятельности в зависимости от интенсивности охраны порядка. Чем больше совершается преступлений, тем больше средств будет затрачено на борьбу с ними; поэтому кривая “законодательной реакции” L идет снизу вверх. Наоборот, кривая “криминальной реакции” С идет сверху вниз, потому что с усилением правоохранительной деятельности преступники вынуждены свою деятельность сокращать. Система находится в равновесном состоянии, когда преступная и правоохранительная деятельность уравновесят друг друга, т. е. когда кривые С и L пересекутся. Дж. Бьюкенен доказывает, что кривая “криминальной реакции” при монополизации преступных промыслов лежит ниже кривой “криминальной реакции” в конкурентных условиях. В 68 таком случае монополизация преступных промыслов приведет к сдвигу точки равновесия Z вниз и влево, к Zm, т. е. к снижению уровня преступности и одновременной экономии расходов на правовую защиту. Исследователь недвусмысленно делает вывод, что “такая монополия социально желательна, и это должно быть полностью признано правоохранительными ведомствами, которым следует поощрять или, по крайней мере, не затруднять организацию такого (монополизированного) производства”[41]. Тезис о благоприятности для общества криминального монополизма можно конкретизировать для конкретных преступных промыслов. Что касается “преступлений без жертв”, типа деятельности сутенеров или наркоторговцев, то здесь применимо стандартное сравнение моделей конкурентного и монополизированного рынков: монополизация ведет к росту цен при сокращении объема продаж криминальных товаров (например, наркотиков), что является позитивным для общества результатом. Для анализа ситуации применительно к “преступлениям с жертвами”, целесообразно использовать предложенную американским экономистом Манкуром Олсоном логическую модель, сравнивающую “бандита-гастролера” и “оседлого бандита”. Рациональный преступник, который постоянно меняет объекты преступных посягательств (воровства или грабежа), практически совершенно не заинтересован в благосостоянии своих жертв и потому будет забирать у них все, что только можно. Естественно, “в мире, где действуют бандиты-гастролеры, никто не видит никаких …побудительных мотивов производить или накапливать все, что может быть похищено…”[42]. Ситуация принципиально меняется, указывает М. Олсон, когда вместо многих кочующих из одного района в другой бандитов-гастролеров формируется одна преступная организация, монополизирующая преступную деятельность на какой-либо территории. “Пастуху” выгодно, чтобы его “овцы” были сыты; чтобы у мафиозной “семьи” были стабильно высокие доходы, ей необходимо заботиться о процветании местных жителей и бизнесменов. Поэтому рациональная мафиозная “семья”-монополист не будет воровать или грабить на своей территории сама и не будет позволять делать это посторонним преступникам. Преступная организация “увеличит свою выручку, торгуя “охраной”, защитой от преступлений, которые она готова совершить сама (если ей не заплатят), и преступлений, которые совершат другие (если она не будет держать на расстоянии посторонних преступников). Следовательно, – пишет американский экономист, – если какая-либо “семья” имеет абсолютные возможности для того, чтобы совершать и монополизировать преступления на конкретной территории, преступность там будет невелика, или (за исключением “охранного” рэкета) ее не будет вообще”[43]. Итак, 69 модель М. Олсона еще раз убеждает, что с экономической точки зрения и преступники, и законопослушные граждане заинтересованы в максимальной монополизации криминальных промыслов. Таким образом, экономическая теория убедительно доказывает, что для общества организованная преступность (монополизация преступных промыслов) предпочтительнее преступности дезорганизованной (конкурентной организации преступных промыслов). Экономисты авторитетно предостерегают против популистских “крестовых походов” на организованную преступность, результатом которых станет не снижение, а увеличение социальных издержек. Воистину, О. Уайльд был прав, когда говорил, что лучший способ борьбы с пороком – это примириться с ним. 2.4. Экономическая история преступных сообществ Организованной преступности как объекту исторического исследования одновременно и повезло, и не повезло. С одной стороны, традиционная организованная преступность – прежде всего, морское пиратство – породило не только бесчисленные приключенческие романы, но и немалое количество серьезных исследований. С другой стороны, организованная преступность современного типа исправно поставляет сюжеты для боевиков и триллеров, однако серьезные специалисты по экономической истории довольно редко «опускаются» до изучения подобных сюжетов. Между тем, история преступных сообществ XIX – XX вв. позволяет увидеть некоторые очень любопытные, теневые детали эволюции обществ модерна и постмодерна. Для развития организованной преступности необходим в первую очередь устойчивый и высокий спрос на запрещенные законом или остродефицитные товары и услуги. Поэтому экономическая история организованной преступности – это поиск лидерами мафий особых рыночных ниш, закрепление и расширение своих позиций в ожесточенной конкурентной борьбе, а также периодическое “перепрофилирование”, вызванное изменениями рыночной конъюнктуры. Рассмотрим основные вехи истории наиболее известных преступных сообществ – американской “Коза Ностра”, итальянской (сицилийской) мафии, японских якудза и китайских триад[44], – чтобы выявить общие закономерности эволюции организованной преступности и оценить степень развития русской мафии. “Коза Ностра” – классическая мафия[45]. Рыночные факторы развития организованной преступности четче всего прослеживаются на примере преступного мира 70 США. Сформировавшись позже, чем в других странах, он изначально был обременен патриархально-клановыми традициями в гораздо меньшей степени, чем прочие “национальные” преступные организации. Потому он быстрее достиг организационной зрелости – перехода от традиционного типа организованной преступности к современному типу. Основы преступного бизнеса США заложены еще в конце ХIХ века, когда стали образовываться первые организованные преступные группы. Первоначально они занимались преимущественно контролем над проституцией. Выбор преступниками именно этой рыночной ниши объяснялся наплывом несемейных эмигрантов, которые создавали и спрос на “услуги особого рода”, и их предложение. Другой “специальностью” преступных групп был рэкет - вымогательство платы “за охрану” у мелких предпринимателей, обычно тоже из числа эмигрантов. Во второй декаде ХХ века поток эмигрантов постепенно стал мелеть, а “старые” эмигранты успели остепениться, завести семьи и избавиться от страха перед вымогателями. Поэтому возможности для преступного бизнеса относительно уменьшились. “Звездным часом” американской организованной преступности стала эпоха “сухого закона” (1920 – 1933 гг.). Хотя конгресс принял 18-ю поправку к Конституции, запретившую производство, продажу, перевозку, вывоз и ввоз спиртных напитков, однако американцы вовсе не отказались от винопития. Бутлегерство (незаконная торговля спиртным) оказалось высокоприбыльным бизнесом: бутылка виски, купленная за пределами страны за 15 долл., продавалась в США уже за 80 долл. (норма прибыли – более 500 %)[46]. В эти же годы мафия освоила промышленный рэкет, захватив контроль над некоторыми видами “грязных” работ (типа, например, разгрузки и перевозки грузов), которыми “большой бизнес” не хотел заниматься. ”На причалах рэкетиры выполняли необходимые погрузочные работы, правда, по чрезмерно высоким ценам, и их монополия была молчаливо признана как профсоюзами и перевозчиками грузов, так и – молчаливо – правительством”[47]. Профсоюзы портовых грузчиков, водителей грузовиков и мусорщиков до сих пор остаются под контролем организованной преступности. Таблица 2 – 5 Основные “сходки” руководителей “Коза Ностра” в 1920-1950-е гг. Время и место “сходки” декабрь 1928 г., Кливленд Принятые решения Первая деятельности попытка (“съезд” разграничить сорван сферы полицией, арестовавшей всех его участников). 71 май 1929 г., Атлантик-Сити “Объединительный конгресс”: с создание преступного синдиката коллективным руководством; установлены твердые цены на спиртное и фиксированные квоты на его ввоз. 1932 г., Чикаго Закрепление федеративной организации под контролем “комиссии”. разрешении Принято конфликтных решение ситуаций о путем переговоров без применения оружия. 1934 г., Нью-Йорк Завершение преступного территорий. формирования синдиката. Созданы национального Проведен раздел региональные советы, верховный орган для рассмотрения жалоб и группа убийц, выполняющая заказы членов организации. 1940 г., Нью-Йорк Образован “общак” - фонд защиты и помощи, собираемый из взносов всех банд и контролируемых ими организаций 1947 г., Гавана Санкционирована широкая организация торговли наркотиками и азартных игр (при помощи “захвата” Лас-Вегаса) ноябрь 1957 г., Апалачин Принято решение об ограничении торговли наркотиками (право на участие в наркобизнесе имеют только 4 “семьи” из Нью-Йорка) Составлено по: Шарлье Ж.-М., Марсилли Ж. Преступный синдикат. С.136,177, 300; Полькен К., Сцепоник Х. Кто не молчит, тот должен умереть. Факты против мафии. С.188, 227-228; Малышев В.В. Процесс над мафией. М.: Юридическая литература, 1989. С.56-58; Мессик Х., Голдблат Б. Бандитизм и мафия. История организованной преступности в Америке. С.247, 252, 259-260. В преступном мире Америки этого периода главную роль играли гангстеры итальянского происхождения, ведущие родословную от сицилийской мафии. В 1929 г. на собрании главарей преступного бизнеса в Атлантик-Сити (ведущую роль в его организации сыграли знаменитые Ч. Лучиано и Ф. Костелло) было завершено организационное оформление итало-американской преступности: каждая “семья” действует на своей территории, координируясь с другими “семьями” через центральный совет (“комиссию”). Эту организацию принято условно называть “Коза Ностра” (с итал. 72 – “наше дело”)[48]. По сей день она остается самой сильной (хотя и далеко не единственной) преступной организацией США. После отмены “сухого закона” наступила “эпоха казино” – незаконного букмекерства, а также “акульего промысла” (подпольного ростовщичества). Именно в этот период создается образ Америки как “общества массового потребления”: простые американцы стремятся включиться в потребительскую гонку, даже если их доходы не велики. К началу 1950-х годов основным источником гангстерских доходов стала именно эксплуатация азартных игр, как запрещенных (в большинстве штатов), так и разрешенных (в Лас-Вегасе, на Кубе, на Багамах и т.д.). ”Акулий промысел” – займы игрокам, мелким бизнесменам и прочим лицам, от кредитования которых отказывались легальные ссудные учреждения – давал еще большую прибыль: процентная ставка при этом достигала 150% в неделю[49]. Новый этап экономической истории американского гангстеризма – эпоха наркобизнеса – начался в 1970-е гг. Этот бизнес американские преступные группировки освоили еще в 1920-е гг. (тогда его контролировала еврейская мафия), однако спрос на этот товар был относительно невелик. Резкое расширение рынка сбыта произошло, когда “бунтующая” молодежь начала пропагандировать прием наркотиков как символ протеста против буржуазного общества. С тех пор и поныне именно наркобизнес дает наиболее значительную долю доходов американской организованной преступности. Еще в 1950-е гг. начался процесс внедрения “семей” “Коза Ностра” в легальный бизнес. Эти преступные сообщества, по словам А.С. Никифорова, ”предпочитают теперь заниматься биржевым мошенничеством, хитроумными хищениями с помощью компьютеров и другими прибыльными преступлениями “беловоротничкового” типа”. Итало-американская организованная преступность в 1980-е гг. “превратилась... в разновидность большого бизнеса не столько по огромным суммам извлекаемых доходов, сколько по методам и диверсификации деятельности”.[50] Специальная комиссия по расследованию деятельности организованной преступности в 1978 г. констатировала, что капиталы “Коза Ностра” инвестируются в 46 отраслей легального бизнеса[51]. Организационно “Коза Ностра” является конфедерацией 24-х “семей”, действующих в основном в крупных городах Северо-Востока и Среднего Запада США и объединяющих примерно 5 – 7,5 тыс. человек.[52] Координирующая их деятельность “комиссия” состоит из 9-ти боссов крупнейших организаций (пять из которых – в Нью-Йорке). Изучение решений этого “совета директоров” хорошо позволяет проследить эволюцию “Коза Ностра” (см. Табл. 2 – 5). Деятельность “комиссии” продолжается и в наши дни. 73 История «Коза Ностра» – американская модель организованной преступности – является классическим примером эволюции современной организованной преступности, развивающейся в первую очередь как криминальная фирма и стремящейся избегать прямых конфликтов с властями. Сицилийская мафия – мафиозный патриарх[53]. Если в истории американской мафии рэкет был лишь одним из эпизодов, то в других странах эта форма преступного бизнеса процветала значительно дольше. Сицилийская мафия начинала почти 200 лет назад[54] именно с сельскохозяйственного рэкета, вымогая плату и с богатых землевладельцев, сдающих землю в аренду, и с мелких субарендаторов. Позже – уже в ХХ веке – она стала контролировать переработку и сбыт сельскохозяйственных продуктов; последняя “плодоовощная” война между сицилийскими мафиози, когда делились сферы влияния на рынках, прошла в 1955 г. В 1950-1960-е годы сицилийская мафия активно осваивает строительный бизнес. В 1957 г., под влиянием своих американских коллег из “Коза Ностра”, сицилийцы завершили организационное оформление мафии – создали руководящий коллегиальный орган («купол» или «капитул»), членами которой стали главари округов, состоящих из 2-3 мафиозных кланов[55]. В это же время сицилийцы начинают заниматься транзитом героина, что становится в 1970-е гг. основой процветания мафии. Если американцам после создания “комиссии” удалось обуздать внутреннее противоборство[56], то деятельность “купола” оказалась менее эффективной. «“Купол”, – пишет Э. Эндерсон, – являлся средством сосредоточения контроля над героиновым бизнесом в руках одних кланов за счет других»[57]. Такой жесткий централизм провоцировал борьбу за единоличную власть в мафии. Это привело к кровопролитной гангстерской войне 1980-1983 гг. между кланом Бентате-Бадаламенти-Индзерилло (он контролировал экспорт героина в США и потому получал львиную долю прибыли) и кланом Карлеоне. После победы карлеонцев контроль над наркобизнесом стал еще более централизованным. С середины 1970-х годов итальянская мафия, вновь используя опыт американцев, стала активно внедряться в легальный бизнес, что позволяет говорить о переходе от уголовной мафии к предпринимательской. Основой легального мафиозного предпринимательства является строительство; мафия активно занимается также земельными спекуляциями. “Значительная часть экономического могущества и легального богатства в обширных зонах Юга оказалась в руках капиталистов-мафиози, – писал в 1979 г. журнал “Мондо экономико”. – Современная итальянская мафия – это по преимуществу предпринимательская мафия”[58]. 74 В начале 1990-х гг. сицилийская мафия состояла из 253 кланов (из них 67 - в Палермо), объединяющих более 6,5 тыс. членов[59]. В последние годы XX века сицилийский «спрут» получил ряд серьезных ударов от правоохранительных органов Италии, которые, видимо, подводят черту под его историей как своего рода альтернативного правительства Сицилии. Что касается его истории как криминальной фирмы, то «конец истории» явно далек. Якудза – лучшая в мире мафия[60]. Гангстеры Японии ведут свою родословную от шаек игроков середины ХVIII века (сам термин “якудза” означает одну из комбинаций в карточной игре). Контроль над легальными и нелегальными азартными играми продолжает оставаться для них одной из важнейших статей доходов и по сей день, но якудза освоили и много иных “профессий”. В 1-ой половине ХХ века якудза широко занимались штрейкбрехерством, контролируя организации строительных и портовых чернорабочих. В послевоенные десятилетия они освоили подпольное ростовщичество и порнобизнес, с начала 1970-х годов ведущей статьей дохода стал наркобизнес. Хотя японская мафия древнее сицилийской и американской, ее организационное оформление состоялось только в конце 1960-х годов, когда главари преступных синдикатов организовали встречу и в ходе длительных переговоров поделили сферы влияния[61]. Ведущую роль среди нескольких тысяч банд играют три крупные организации, на чью долю приходится львиная и постоянно растущая доля всех членов якудза. Организации якудза – и в этом яркая специфика японской модели организованной преступности – функционируют вполне легально, подобно обычным фирмам. Визитные карточки якудза украшены эмблемой банды, каждая банда имеет свои официальные гимны, крупнейшие синдикаты имеют собственные печатные издания и даже выплачивают своим членам пенсионные пособия. Поэтому частичная трансформация якудза в разновидность “беловоротничковой” преступности прошла в 1980-е гг. легко и безболезненно. В 1990-е гг. массовый отказ якудза возвращать крупные кредиты, полученные от финансовых организаций для финансирования строительства и операций с недвижимостью (речь идет о суммах порядка 350-800 млрд. долл.), привел к крупнейшему банковскому кризису. “Похоже, Японии придется пойти на беспрецендентное списание долгов национальной мафии за счет добропорядочных налогоплательщиков”, писал по этому поводу журнал “Бизнес Уик”[62]. Таблица 2 – 6 Динамика численности якудза 75 Доля от Общее общего числа количество Год якудза, входящих преступных их в крупнейшие синдикаты организаций “Яма- членов “Ямагутигуми”, гути“Сумиесирэнго”, гуми” “Инагавакай” 1963 г. 5.216 184.091 1976 г. 2.502 108.266 1982 г. 2.452 12 103.263 1988 г. 22 % 3.201 24 % 86.287 1992 г. % 40 % 3.300 88.300 1994 г. 52.900 65% Составлено по: Уэда К. Преступность и криминология в современной Японии. С.123; Цветов В. Мафия по-японски. С. 23; Головнин В. Якудза отступает, но не сдается. Япония пытается покончить с легальной уголовщиной // Иностранная литература. 1994. № 8. С.235; Организованная преступность Дальнего Востока… С. 214; Зибер У. Организованная преступность Японии и Германии. С. 9. Организованный преступный мир освещен в Японии заметно лучше, чем в других странах. Полицейская статистика дает представление о динамике численности якудза (см. 76 Табл. 2 – 6), структуре их доходов и т.д. Якудза демонстрируют любопытный парадокс: в Японии организованных преступников на душу населения заметно больше, чем в США, Италии или России, однако общественный вред от них заметно ниже. Японская полиция рассматривает якудза не столько как закоренелых преступников, бросающих вызов обществу, сколько как своих эффективных союзников в сдерживании неорганизованной преступности (своего рода альтернативную полицию). Япония демонстрирует ту модель сосуществования современного общества и современной организованной преступности, которая наиболее оптимальна для обеих сторон. Триады – самая загадочная мафия[63]. Современный китайский гангстеризм ведет свое происхождение от тайных патриотических обществ, которые в XVII-XIX вв. боролись за свержение правящей в Китае маньчжурской династии. В начале ХХ века, когда после свержения монархии в Китае начались длительные гражданские войны, вызвавшие поток миграции из страны, триады переродились в чисто мафиозные организации. Они традиционно занимались в основном рэкетом среди хуацяо (китайских эмигрантов), а также перевозкой нелегальных эмигрантов, торговлей поддельными паспортами и опиумом. В маоистском Китае триады были поставлены вне закона, поэтому их базой стал Гонконг. В отличие от других крупных преступных организаций, триады интернационализировали свою деятельность еще до “эры наркобизнеса”. Первоначально они действовали в основном в Южном Китае и Юго-Восточной Азии, но еще в начале ХХ века вслед за китайскими эмигрантами триады проникли в чайнатауны тихоокеанских штатов США, а с 1970-х гг. – и в Западную Европу. Внутренняя жизнь триад освещена хуже, чем у других мафиозных организаций. Известно, что в Гонконге до его воссоединения с КНР находились “штабы” примерно 60 крупных триад, объединяющих, по разным оценкам, от 100 до 300 тыс. членов. Каждая триада имеет самостоятельную организационную структуру, между разными триадами существует раздел территорий и сфер преимущественных действий. Так, триада “Синь И Ань” (40 тыс. членов) доминирует в Северной Америке, “Хэн цзи” (20 тыс.) – в Великобритании и Ирландии, “К-14” (20 тыс.) – в странах материковой Европы. С 1970-х гг. основой деятельности триад стал в основном героиновый наркобизнес. Модель экономической эволюции организованной преступности. Экономическая история крупнейших мафиозных организаций показывает, что при всей национальной специфике набор основных преступных промыслов и даже последовательность их смены очень схожи (см. Табл. 2 – 7). Таблица 2 – 7 Стадии экономической эволюции 77 крупнейших организованных преступных сообществ Основные прес-тупные“Коза Ностра” Мафия Якудза Триады промыслы (Япония) (чайнатауны) (США) Рэкет Контроль (Италия) с 1890-х гг. с начала ХIХ в с 1920-х гг. с 1950-х гг. с начала ХХ в. над инфраструктурой Азартные с начала ХХ в. игры, ростовщичество с 1940-х гг. с сер. XVIII в Наркобизнес с 1940-х гг. с 1950-х гг. с 1970-х гг. с 1970-х гг. с 1970-х гг. с 1980-х гг. с 1970-х гг. “Беловоротничковые” преступления Неразвитость рыночного хозяйства, отсутствие элементарных условий безопасности бизнеса допускают (и даже требуют) широкое развитие нелегальных “услуг безопасности” (рэкета). Когда рыночный строй стабилизируется, мафия проникает в инфраструктурные виды бизнеса (погрузочно-разгрузочные работы, строительство), которые не вызывают интереса у “большого капитала”. На начальной стадии своего развития мафия уподобляется пиявке, которая сосет кровь у своих жертв, не давая почти ничего взамен. Чем сильнее и “здоровее” легальный бизнес, тем меньше он мирится с подобными мафиозными промыслами. Однако на более высокой стадии развития мафия превращается из “пиявки” в “сорняк”, т.е. приобретает способность к саморазвитию относительно независимо от легального бизнеса. Если раньше гангстеры занимались в основном перераспределением, то теперь они начинают заниматься производством; если раньше гангстеры искали клиентов и навязывали им свои “услуги”, то теперь клиенты сами ищут поставщиков. Становление “общества массового потребления” вызывает переориентацию на ростовщичество и азартные игры, а недовольство этим обществом порождает наркобизнес. Во всех случаях мафия следует за общественным спросом, одновременно искусственно стимулируя его. По мере того как мафиозное сообщество обогащается и “окультуривается”, оно проявляет все более глубокий интерес к инфильтрации в легальный бизнес. Эта тенденция особенно усиливается в условиях активного экономического роста, дающего возможность делать “большие деньги” законным или полузаконным образом. Можно предположить, что “беловоротничковая” мафиозная преступность есть преддверие полного растворения гангстерского сообщества в законном бизнесе (пока таких примеров еще нет). 78 Рис. 2 – 4 показывает вектор экономической эволюции организованных преступных сообществ. Эта модель отражает обобщенную закономерность развития, очищенную от случайных обстоятельств (каким был, например, “сухой закон” в США). Некоторые стадии в этой модели могут меняться местами, сжиматься и даже выпадать. Рис. 2 – 4. Модель экономической эволюции организованных преступных сообществ. До сих пор речь шла о мафиозном бизнесе в условиях «нормального» рыночного хозяйства. В командной экономике и в условиях переходной экономики он приобретает существенно иные особенности. Рассмотрим их на материале истории организованной преступности в советской и постсоветской России. Русская организованная преступность – не самая организованная в мире! Сообщество "воров в законе" – наиболее старая и известная криминальная группировка России[64]. Современная российская организованная преступность как система вышла именно из этого сообщества. Формирование этого сообщества (его относят к концу 1920-х – началу 1930-х гг.) произошло в местах заключения, что для "нормальной" организованной преступности совершенно аномально. Уже из самого названия этого сообщества следует, что его члены занимались сугубо "перераспределительной" деятельностью (карманные кражи, воровство, грабежи) и потому, в соответствии с ранее данным определением, это сообщество относилось не к современному, а к традиционному типу организованной преступности. Однако это сообщество смогло добиться очень высокой степени самоорганизации, которая за рубежом возникала только в преступных организациях современного типа. 79 Членов "воровского" сообщества объединял довольно жесткий свод неформальных правил – "воровских понятий": 1. строгая корпоративная солидарность ("вор в законе" не может даже замахнуться на своего "коллегу", не то чтобы давать на него следственные показания); 2. запрещение иметь какие-либо контакты с официальными властями (например, служить в армии); 3. 4. запрещение заниматься обычным трудом (даже в местах лишения свободы); обязанность контролировать поведение всех других преступников в местах заключения; 5. отказ от личного имущества (идеальный "вор в законе" не имеет ничего своего – он получает средства либо от преступных операций, в осуществлении которых играет роль организатора, но не исполнителя, либо от "добровольно-обязательных" отчислений других преступников). «Воры в законе» выработали не только кодекс неформальных норм, но и организационные институты, во многом схожие с институтами доиндустриальных общинных коллективов: "воровская присяга" при приеме ("коронации") новых членов, регулярные "воровские сходки" для обсуждения и решения важнейших вопросов, "воровской суд" над нарушителями "понятий", сбор средств в "воровской общак" – резервный фонд для оказания помощи самим преступникам в местах заключения и членам их семей. Первоначально "воры в законе" были своеобразным криминальным правительством, организованным на общинных принципах и управляющим местами заключения. Характерно, что "воровские понятия" являются своего рода зеркальным отражением "кодекса чести" идеального государственного чиновника (естественно, в российском представлении) – быть едиными, не иметь связей с «врагами народа», заниматься только административно-управленческим трудом, не гнаться за личной наживой. Естественно, что официальные советские органы отнюдь не были склонны мириться с "двоевластием" в обширном мире ГУЛага. В ходе ожесточенных репрессий против носителей воровских традиций (1950-е гг.), а также междоусобицы внутри самого «воровского ордена» (знаменитая «сучья война»), первое поколение "воров в законе" было почти полностью "ликвидировано как класс". На этом история «воровского ордена» могла бы и закончиться – у преступных организаций традиционного типа «срок жизни», как правило, недолгий. Однако затем эта организация неожиданно обрела «второе дыхание» – наступило "возрождение", связанное с качественными изменениями в самих преступных промыслах. 80 В 1960-е гг., после массового развертывания теневого "цехового" бизнеса, стали появляться профессиональные преступники нового типа, которые специализировались уже не на карманных кражах, а на "стрижке" подпольных предпринимателей. Первоначально бандиты просто грабили "цеховиков", но вскоре начали заниматься классическим рэкетом – сбором постоянной дани в обмен на гарантии защиты. Если ранее организованная преступность России специализировалась на насильственной перераспределительной деятельности, то теперь ее главной специализацией стало производство незаконных охранительных услуг. Появилась насущная потребность внести в стихийный рэкет-бизнес элементы организованности: упорядочить размеры дани, разделить сферы влияния разных группировок и т. д. Организаторские таланты "воров в законе" оказались очень кстати, но теперь для наведения порядка не только в тюрьмах и лагерях, но, прежде всего, на свободе. Важным рубежом в экономической истории отечественной организованной преступности стала совместная сходка «воров в законе» и «цеховиков» в 1979 г. в Кисловодске, когда неорганизованные поборы были заменены планомерной выплатой подпольными предпринимателями 10% от их доходов в обмен на гарантированную безопасность от преступного мира[65]. “Кисловодская конвенция” первоначально действовала только в южных регионах СССР, где подпольное предпринимательство цвело особенно пышно, но затем постепенно стала тем образцом, по которому строились отношения теневых предпринимателей с уголовниками и в других регионах. С тех пор и по сей день основным видом доходов российской организованной преступности остается рэкет – взимание поборов за безопасность сначала с нелегальных, а с конца 1980-х гг. – и с большинства легальных предпринимателей. Поскольку новоиспеченные предприниматели не получали сколько-нибудь существенной правовой поддержки, они были обречены оказаться “в объятиях” мафии. К середине 1990-х гг. под контролем «бандитских крыш» находилось, по некоторым оценкам, около 85% коммерческих предприятий – в сущности все, кроме занятых охранным бизнесом или работающих под прямой протекцией правоохранительных органов[66]. Впрочем, подобную оценку можно считать существенно завышенной по принципу «у страха глаза велики»: по данным социологических опросов предпринимателей, с силовыми вымогательствами сталкиваются только 30-45%[67]. Это можно объяснить тем, что подавляющая доля предпринимательских единиц являются крайне мелкими и неустойчивыми, поэтому у их руководителей не возникает особой нужды в защите, а у бандитов – желания обкладывать их данью. 81 Рэкет-бизнес в России приобрел стандартную структуру иерархичной олигополии: "низовые" группировки находятся под покровительством криминальных "авторитетов" более высокого ранга, уступая им за это часть доходов ("пирамида рэкета"); контролируемые территории жестко поделены, чтобы каждый предприниматель мог находиться под покровительством только одной группировки[68]. "Российский криминальный мир стал единственной силой, которая может дать стабильность, обеспечить выплату долгов, возврат банковских кредитов, – цитирует американский криминолог Ф. Вильямс одну из восторженных оценок деятельности "красной мафии" в постсоветской России. – Спорные вопросы владения собственностью решаются им эффективно и справедливо. Он взял на себя государственные функции законодательной и судебной власти"[69]. С этой оценкой можно согласиться, по крайней мере, в том, что "красная мафия" занималась правоохранительной деятельностью справедливее и эффективнее официальных властей, которые скорее вредили предпринимателям, чем помогали им[70]. Помимо контроля над легальным бизнесом "красная мафия" сохранила жесткий контроль над бизнесом нелегальным, методично подчиняя или ликвидируя преступников-одиночек и мелкие самостоятельные группировки. Стало шаблоном утверждение, что радикальные рыночные реформы подняли огромную волну преступности. На самом деле, однако, следует удивляться тому, что эта волна не оказалась гораздо более высокой, как прогнозировали криминологи. Специалисты объясняют это тем, что "за годы перестройки преступность мафиозизировалась настолько, что, по существу, стала самоуправляемым антисоциальным явлением, самозащищающимся и самоограничивающим свой рост"[71]. Таким образом, отечественная практика, похоже, подтверждает защищающие мафию экономические теории: организованность преступного мира России не дала превратиться волне криминальности во всесокрушающее цунами, хотя, конечно, до японского «образца» Россия не дотягивает. По мере того, как во 2-ой половине 1990-е гг. в производстве охранительных услуг росла конкуренция со стороны коммерческих охранных агентств, а также коммерциализированных государственных силовых структур, русская мафия постепенно утрачивает роль абсолютного лидера в защите прав собственности. Растущую долю в ее доходах стали занимать обычные криминальные промыслы, характерные и для современных зарубежных преступных организаций. Отечественная организованная преступность все активнее занимается экономическими ("беловоротничковыми") преступлениями, наркобизнесом, торговлей оружием и антиквариатом, порнобизнесом и многим иным. Тем самым из криминального правительства "красная мафия" постепенно 82 превращается в классическую совокупность криминальных фирм, которые занимаются лоббированием своих интересов в правительственных кругах – точно так же, как и вполне обычные фирмы[72]. Проявлением сильных институциональных изменений, происходящих в "красной мафии", являются изменения в среде самих «воров в законе». К концу 1990-х гг. стало очевидным, что настоящие "воры в законе", "наркомы" преступного мира, имеют шансы стать вымирающими "зубрами". Как ранее отмечалось, классические "воры в законе" соответствуют той стадии развития преступной организации, когда она выполняет роль криминального правительства. По мере коммерциализации мафии старые "понятия" начинают только мешать. В самом деле, можно ли представить теневого предпринимателя, который демонстративно отказывается иметь какие-либо контакты с властями и обладать личной собственностью? Поэтому размывание сообщества "воров в законе" идет и извне, и изнутри. По мере того, как криминальных "наркомов" окончательно сменят криминальные "новые русские", оно полностью трансформируется в сеть криминальных фирм, как это происходило и с зарубежными мафиозными организациями. Отечественная мафия достаточно многочисленна, но по степени организованности пока заметно уступает зарубежным "образцам". Количество организованных преступных групп измеряется тысячами, однако "настоящих" преступных сообществ – крупных, стабильных, с межрегиональными и международными связями, имеющих своих людей в органах власти, – заметно меньше: по заведомо неполным данным Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД РФ, в середине 1990-х гг. их насчитывалось в России порядка 150, они объединяли примерно 12 тыс. человек[73]. "Воровские сходки" по-прежнему остаются главным институтом криминального менеджмента, они проходят регулярно, но носят, как правило, региональный, а не общесоюзный характер[74]. Центрального координирующего органа (своего рода совета директоров), по типу американской "комиссии", еще не создано[75], и, с учетом широких географических масштабов страны, вряд ли следует ожидать в самое ближайшее время его возникновения. Известная аморфность, впрочем, не мешает активному налаживанию контактов крупных российских группировок с ведущими мировыми преступными сообществами, что создает предпосылки для формирования в ближайшем будущем своего рода мирового криминального правительства – "Большой пятерки" (итальянская мафия, якудза, триады, колумбийские наркокартели, "русская мафия"). В целом по уровню своего развития русская мафия 1990-х гг. схожа с сицилийской мафией начала века (период 1880-х – 1920-х гг. в истории Сицилии называют "царством 83 мафии"), когда мафиозные семьи едва ли не полностью контролировали слаборазвитую экономику острова, занимая при этом даже официальные посты в органах муниципальной власти. Развитие рыночного хозяйства при стабилизации политической власти ведет всегда к тому, что организованная преступность, как сицилийская мафия, занимает свое "законное место" в обществе, превращаясь из системы криминальной власти в сеть криминальных фирм, находясь в "динамическом равновесии" с силами правопорядка и не претендуя на политическую власть. Подобная трансформация "красной мафии" еще не завершена, но вектор развития обозначился уже в конце 1990-х гг., когда на смену квазидемократическим идеям "многовластья" пришла идея "сильного государства". По мере того, как эта идея будет трансформироваться из лозунгов в реальную повседневность, функции "красной мафии" как теневого правительства окончательно станут рудиментом. 2.5. Мафия бессмертна? Попытаемся теперь обрисовать «историю будущего» – дать прогнозы, как в дальнейшем будет развиваться экономика организованной преступности. Наш краткосрочный прогноз условно назван “Мафия в 2010 г.” и рассчитан на 5-10 лет; долгосрочный прогноз, названный “Мафия в ХХI веке”, описывает события, которые гипотетически произойдут через несколько десятилетий. Мафия в 2010 г. (краткосрочный прогноз). Чтобы представить, как изменится экономика организованной преступности в ближайшие годы, достаточно экстраполировать те тенденции, которые действуют в настоящее время. Основные экономические факторы, под влиянием которых будет развиваться черная теневая экономика, – это ускоряющаяся модернизация ранее отстававших стран и углубляющаяся интернационализация рыночного хозяйства. Организованная преступность современного типа порождена образом жизни развитых стран. По мере того, как страны “третьего мира” будут постепенно подтягиваться к этому уровню, будут открываться новые возможности и для производства, и для сбыта мафиозных товаров и услуг. Пример России последних лет наглядно показывает, какие богатые возможности для рэкета и иных гангстерских промыслов сулит коммерческий бум в обществе, где старая система стабилизаторов уже сломана, а новая еще не создана. Основой “черного” бизнеса по-прежнему будет производство и продажа наркотиков, хотя география наркобизнеса может несколько измениться. Уже сейчас начала стираться 84 грань между “потребителями” (развитые страны) и “производителями” (развивающиеся страны). В число крупных потребителей выдвинулись Индия и Пакистан, на очереди Китай и Россия. Что касается центров производства и транзитных путей, то роль стран Латинской Америки может относительно снизиться – этот регион переживает экономический подъем, который вызовет перелив ресурсов из теневой в легальную экономику. Зато будет расти значение Африки[76] и России. В будущем Африка и Россия, вероятно, станут не только транзитными пунктами, но и очагами массового производства наркотиков на экспорт. Соотношение сил крупнейших мафиозных сообществ, конечно, будет меняться. В последние годы американские спецслужбы усилили давление на “Коза Ностру”, в результате чего итало-американская мафия сильно ослабла: численность некогда могущественных “семей” Нью-Йорка сократилась до менее чем тысячи членов; возможно, в ближайшем будущем сбудется заветная мечта американских стражей порядка “низвести их до уровня уличных банд”[77]. Однако можно не сомневаться, что опустевший “трон” немедленно будет занят, например, латиноамериканскими группировками или китайскими «триадами». Главное ожидающееся событие в мире преступных сообществ – это завершение консолидации “русской” мафии. Отечественное преступное сообщество стремительно дозревает до уровня более “старших” мафий, не за горами образование руководящих центров (типа американской “комиссии” или сицилийского “купола”). Из-за огромных масштабов страны формирование общенационального преступного синдиката представляется маловероятным; скорее всего, образуется несколько региональных центров (например, синдикаты Санкт-Петербурга, Москвы, Екатеринбурга и Владивостока), которые разделят сферы влияния. Новые мафиозные сообщества изначально будут действовать не в узкорегиональных, а в международных масштабах. Зарубежье используется при этом и как рынок закупок и сбыта, и как сфера “отмывания” капиталов. При этом неизбежны столкновения за передел жизненного пространства между “старыми” и новыми гангстерскими организациями, что отнюдь не исключает их сотрудничества. Основными зарубежными партнерами российских гангстеров, видимо, по-прежнему будут итальянские мафиози. Согласно сообщению лондонской “Таймс”, примерно в 1992 г. в Чехословакии состоялась встреча представителей мафии и преступных групп из бывшего СССР, на которой обсуждался вопрос о создании мировой подпольной организации для сбыта наркотиков и ядерных материалов. Это “совместное предприятие” намеревалось к 1997 г. контролировать 2/5 мирового преступного бизнеса[78]. Хотя эти 85 планы пока не реализованы, крепнущие российско-итальянские мафиозные связи уже стали важным фактором черной теневой экономики Западной Европы и, вероятно, будут продолжать развиваться. Развитые страны должны готовиться к новому наплыву иностранных гангстеров и заблаговременно укреплять контакты с правоохранительными органами России и стран “третьего мира”. Мафия в ХХI веке (долгосрочный прогноз). Попытка предсказать эволюцию преступных сообществ в долгосрочной перспективе может дать (и то гипотетически) лишь самый общий контур событий. Долгосрочный прогноз должен в первую очередь ответить на вопрос: сможет ли организованная преступность адаптироваться к постиндустриальному обществу? Постиндустриальное общество, как его представляют современные футорологи, – экономическая система, основанная на интеллектуальном творческом труде с использованием высоких технологий. Интеллектуализация труда позволит создавать такие потребительские блага, полезный эффект которых многократно превосходит полезность “естественных” товаров. Будет ли в этом мире место для организованной преступности? Прежде всего, несомненно, что в этом “дивном новом мире” надолго останутся индивидуальные потребности, которые общество считает вредными: потребность в насилии, потребность в иллюзорных переживаниях блаженства и др. Соответственно, сохранится спрос на антиобщественные товары и услуги. Однако это будут “искусственные”, высококачественные продукты. Уже сейчас химические наркотики начинают теснить наркотики растительного происхождения. В перспективе качество и количество химических галлюциногенов многократно возрастут. Главным инструментом преступного производства станет однако, скорее всего, не химическая реторта, а компьютер. В мире виртуальной реальности можно удовлетворять самые извращенные желания, которые только родятся в воспаленных умах жаждущих клиентов[79]. Естественно, освоение новых товаров и услуг внесет существенные изменения в мафиозные сообщества – придется создавать “черную” теневую науку, завлекая в нее высококвалифицированных химиков и программистов. Для малоквалифицированных гангстеров останется только работа по охране и организации сети сбыта. Другой вид деятельности, который может освоить мафия постиндустриального общества, – это компьютерный рэкет. Уже сейчас умельцы-хакеры демонстрируют, что нет такой программы, в которую не смог бы войти талантливый программист”взломщик”. Современные хакеры действуют преимущественно из хулиганских побуждений, либо как вульгарные воры[80]. Если за этот вид деятельности возьмется 86 мафия, ситуация сильно изменится. Подобно тому как рэкет постепенно вытеснил традиционное воровство, компьютерный рэкет может придти на смену компьютерным кражам. В мире, пронизанном компьютерными сетями, самые крупные финансовые центры могут оказаться бессильными перед вымогателями, угрожающими стереть или испортить сверхценные базы данных. Компьютерная мафия станет развиваться, видимо, по образцу обычных банд рэкетиров: в ходе мафиозных “разборок” сконцентрируются сильные группы, которые разделят сферы влияния и будут их оберегать от вторжения “чужаков”. От обычных рэкетиров компьютерная мафия будет отличаться лишь тем, что ей легче сохранять анонимность, поскольку хакер может проникать в компьютерную сеть объекта, находящегося на другом континенте. Компьютерный рэкет, основанный на дефиците охранительных услуг, станет полем деятельности “крутых” интеллектуалов, использующих малоквалифицированных “боевиков” лишь для личной охраны. Численность преступных сообществ сократится в той же степени, в какой возрастет их интеллектуальность – примерно на порядок. Таким образом, в постиндустриальном обществе найдутся занятия для организованных преступных групп. Возможно, новая интеллектуальная преступная элита придет на смену вымирающей старой мафии, но не исключено, что традиционные мафиозные организации уловят “дух времени” и сами изменят профиль своей деятельности. 87 [1] См., например: Вебер М. Развитие капиталистического мировоззрения // Вопросы экономики. 1993. № 8. С.153, 158. [2] О сходстве признаков легальных и нелегальных экономических организаций см.: Айдинян Р., Гилинский Я. Функциональная теория организации и организованная преступность. С. 63. См. также: Дадалко В.А., Румянцева Е.Е. Пешко Д.А. Теневая экономика и кризис власти: проблемы и пути решения. Гл. 2. Минск, 2000. [3] Термином “мафия” часто пользуются как наиболее общим понятием для обозначения организованных преступных сообществ, хотя исторически это выражение родилось в Сицилии и долгое время использовалось только для обозначения сицилийского и италоамериканского гангстеризма. [4] Цит. по: Никифоров А.С. Гангстеризм в США: сущность и эволюция. М.: Наука, 1991. С.127. [5] Основы борьбы с организованной преступностью / Под ред. В.С. Овчинского, В.Е. Эминова, Н.П. Яблокова. М.: “ИНФРА - М”, 1996. С.10. [6] Единственным исключением является пиратство, поскольку управлять кораблем и вести морской бой можно только командой, причем довольно многочисленной. Однако и в этой разновидности преступного промысла уровень организованности, как правило, не выходил за рамки отдельной команды: в истории пиратства известно весьма мало случаев, когда бы пиратские команды объединялись для совместных действий, причем и эти объединения распадались сразу после завершения похода, а иногда и во время него. [7] Коуз Р. Фирма, рынок и право. М.: Дело, 1993. С.39. [8] “Стрельба и убийства - безрезультатное средство делать бизнес, - заявлял по этому поводу босс американской мафии Мейер Лански. - Продавцы Форда не стреляют в продавцов Шевроле. Они пытаются перебивать цену друг у друга. Мы давно решили следовать этому принципу. Использовать огнестрельное оружие и насилие как можно реже, а лучше всего совсем не использовать” (Иванов Р.Ф. Мафия в США. М.: ТОО «Новина», 1996. С. 339.). Конечно, нужно делать поправку на лицемерие далеко не безгрешного гангстера. Однако несомненно, что угроза применения насилия часто делает излишним применение самого гангстерского насилия. [9] Американские криминологи Г.Барнс и Н.Титерз еще в 1950-е гг. отметили: “основная причина, по которой общество терпеливо мирится с дополнительным бременем рэкета, заключается в том, что оно даже не подозревает о его существовании” (Цит. по: Бормашенко Э. Мафия: проявленный негатив // Знание-сила. 1994. № 9. С. 9.). [10] “Именно в странном союзе полиции и мафии коренится причина относительно низкого уровня преступности в этой стране. Все силы полиции направлены на борьбу 88 только с неорганизованной преступностью, но только не с мафией, и сама мафия помогает ей в этой борьбе... «Семьи» мафии не позволяют неорганизованным преступникам вызывать беспорядки” (Преображенский К. Пасынки самураев // Вокруг света. 1989. № 2. С. 10, 12.). Впрочем, в 1990-е гг. это «идиллическое» сосуществование полиции и якудза стало разрушаться. [11] Эндерсон Э. Организованная преступность, мафия и правительство // Экономика и организация промышленного производства. 1994. № 3. С. 161. [12] Самым высокомонополизированным криминальным промыслом являлся, видимо, кокаиновый наркобизнес, поскольку листья коки растут только в «Андском треугольнике» (Перу, Боливия, Колумбия). Однако и здесь наблюдается не абсолютная монополия, а жесткая олигополия: в 1980-е гг. Медельинский наркокартель обеспечивал примерно 80% экспорта кокаина, наркокартель Кали – 20%; в 1990-е гг., наоборот, Кали – 80%, остатки Медельинского картеля – 10-20%. [13] Paoli L. Organized Crime: Criminal Organizations or Organization of Crime? // Criminological Research Projects (1997/1998). Адрес в Иинтернете: http://www.iuscrim.mpg.de/en/research/crim/paoli_e.html. [14] Например, «новобранец» сицилийской мафии после приветственной речи опытного «человека чести» смазывает своей кровью иконку и поджигает ее, перебрасывая из руки в руку, повторяя ритуальную клятву – «Да сгорит моя плоть, как сгорает этот священный образ, если я нарушу мою клятву» (Кальви Ф. Повседневная жизнь итальянской мафии. М.: Молодая гвардия, 2000. С. 44 – 45. [15] Кларк Р. Преступность в США. М.: Прогресс, 1975. С. 86. [16] Ландберг Ф. Богачи и сверхбогачи. О подлинных и мнимых правителях Соединенных Штатов Америки. М.: Прогресс, 1971. С.151. [17] Цветов В. Мафия по-японски. М.: Изд-во политической литературы, 1985. С.24. [18] Цветов В. Ук. соч. С.23, 27. [19] Каплан Д., Дабро А. Якудза // Иностранная литература. 1994. № 8. С. 227; Николаев В. Мафия: государство в государстве. М.: Советская Россия, 1982. С.23; Шейм Д. Америка - заложник мафии // США: ЭПИ. 1989. № 5. С. 80; Никифоров А.С. Ук. соч. С. 30, 130-131. [20] Николайчик В.М. Организованная преступность в США // США: ЭПИ. 1990. № 4. С. 50. [21] Никифоров А.С. Ук. соч. С.132. [22] Зеленский Ю.И. Контрабанда - язва империализма. М.: Международные отношения, 1985. С.77. 89 [23] Лавут А.А. Загадки экономической и финансовой стабилизации: взгляд из России // ЛА. 1995. № 2. С.65. [24] Борьба с “отмыванием” денег в мексиканской банковской системе // Борьба с преступностью за рубежом. 1994. № 9. С.11. [25] “Грязные” деньги и закон. Правовые основы борьбы с легализацией преступных доходов. М.: Инфра-М, 1994. С.7,9. [26] Есть оценка размеров “платы за страх” в доходах американских наркоторговцев: в 1987 г. из среднегодового чистого заработка уличного продавца крэка из дистрикта Колумбия в 27 тыс. долл. на компенсацию риска ареста приходилось 9 тыс., на компенсацию риска ранения - 2,1 тыс., на компенсацию риска смерти - 10,5 тыс. (Lee L.W. Would Harassing Drug Users Work? // Journal of Political Economy. 1993. Vol.101. № 5. Р.946). [27] Бакушев В.В., Щербатенко В.В. Политика и наркобизнес. М.: Луч, 1993. С.13. [28] Титул “босса боссов” существует в сицилийской мафии, но даже там “супербосс” только “первый среди рав-ных”. В других странах отношения мафиозного руководства еще более демократичны. [29] Г. Хохряков очень точно сформулировал эту особенность мафиозной экономики: “Организованная преступность есть не что иное, как монополизация теневого рынка. Организованная преступность не только отбирает у официальной власти право на организацию экономической деятельности, она еще и как бы берется наводить порядок в преступной среде” (О мафии - с пристрастием // Милиция. 1994. № 7. С.40.). [30] “...Полиция полагает, что в Ямагути-гуми [самой сильной преступной организации якудза - Ю.Л.], например, около 70 % членов - выходцы из баракуминов, 10 % - из корейцев” (Каплан Д., Дабро А. Якудза // Иностранная литература. 1994. № 8. С.211.). [31] Среди отечественных “воров в законе” русские составляют лишь 33,1%, грузины 31, 6%, армяне - 8,2%, азербайджанцы - 5,2% и т.д. (Основы борьбы с организованной преступностью / Под ред. В.С.Овчинского, В.Е. Эминова, Н.П. Яблокова. М.: “ИНФРА М”, 1996. С.177.). [32] Кларк Р. Указ. соч. С. 93. В литературе можно даже встретить мнение, что “уровень жизни мафиози в США ниже среднеамериканского” (Бормашенко Э. Мафия: проявленный негатив // Знание-сила. 1994. № 9. С.9). Согласно исследованию американских экономистов-криминологов С. Левитта и С.А. Венкатеша, которым удалось подробно проанализировать бухгалтерию одной из молодежных банд, занимающихся уличной наркоторговлей, почасовая «зарплата» у рядовых «бойцов» оказалась даже ниже легального минимума оплаты труда (Levitt S.D., Venkatesh S.A. An Economic Analysis of a 90 Drug-Selling Gang`s Finances // NBER Working Paper 6592. June 1998 // http://www.nber.org/papers/w6592). Что касается японских якудза, то, по оценкам полиции, рядовой гангстер ежегодно зарабатывал в конце 1970-х гг. около 14 тыс. долл., что соответствовало средней зарплате служащего (Афро-азиатский мир в ХХ веке: власть и насилие. Вып. 1. М.: ИНИОН, 2000. С. 23). [33] Уэда К. Преступность и криминология в современной Японии. М.: Прогресс, 1989. С.127. [34] Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайского государства. (Формирование основ социальной структуры и политической администрации). М.: Наука, 1983. С.42. [35] Экономический порядок и криминальная конкуренция. (Научно-учебное пособие.) Челябинск - Сан-Франциско: МГУК - ВМ1, 1996. С.198. [36] Единственным “громким” делом подобного рода на Западе стал скандал 1982 г. с известным американским менеджером-автомобилестроителем Д. Делорианом, которого задержали в Лос-Анджелесе с контрабандным грузом кокаина на сумму примерно 50 млн. долл. См.: Зеленский Ю.И. Контрабанда - язва империализма. М.: Международные отношения, 1985. С.78-82. [37] Первым создателем системы “отмывания” мафиозных денег называют “финансового гения” американской мафии Мейера Лански. [38] Есть оценка, согласно которой за 1993-1994 гг. в России “отмыто” около 16 млрд. долларов с Запада, полученных в основном от наркобизнеса (Основы борьбы с организованной преступностью. С.186.). По данным МВД России, в середине 1990-х гг. зарубежные мафиози ежегодно “отмывали” в России около 30 млрд. долл. (Иванов Р.Ф. Мафия в США. С.308.). Законодательная норма, запрещающая “отмывание” преступно нажитых денег, введена в нашей стране только с 1997 г. [39] Schelling T. C. Economic Analysis and Organized Crime // U. S. The President`s Commission on Law Enforcement and Administration of Justice. Task Force Report: Organized Crime. Annotations and Consultants Paper. Washington, 1967. P. 122. [40] Buchanan J. M. A Defence of Organized Crime? // The Economics of Crime. Cambridge (Mass.), 1980. P. 395 – 410. В модели Бьюкенена предполагается, что масштабы разных видов деятельности пропорциональны масштабам вкладываемых в них ресурсов. [41] Buchanan J. M. Op. cit. P. 396. [42] Олсон М. Рассредоточение власти и общество в переходный период. Лекарства от коррупции, распада и замедления темпов экономического роста // Экономика и математические методы. 1995. Т. 31. Вып. 4. С.56. [43]Там же. С. 55, 56. 91 [44] К общим работам, по которым можно ознакомиться с историей организованной преступности за рубежом, относятся: Полькен К., Сцепоник Х. Кто не молчит, тот должен умереть. М.: Мысль, 1988; Устинов В.С. Понятие и криминологическая характеристика организованной преступности. (Лекция.) Нижний Новгород: Нижегородская высшая школа МВД РФ, 1993. Гл.11. С. 32-41. [45] История американской организованной преступности освещена в литературе наиболее широко: Организованная преступность в США. М.: Издательство иностранной литературы, 1953; Кларк Р. Преступность в США. М.: Прогресс, 1975; Мессик Х. Боссы преступного мира. М.: Прогресс, 1985; Шарлье Ж.-М., Марсилли Ж. Преступный синдикат. М.: 1990; Маас П. Исповедь мафиози. История Дж. Валачи, рассказанная им самим. М.: Московский рабочий, 1991; Никифоров А.С. Гангстеризм в США: сущность и эволюция. М.: Наука,1991; Мессик Х., Голдблат Б. Бандитизм и мафия. История организованной преступности в Америке // Иностранная литература. 1992. № 11/12; Бальзамо У., Карпоци Дж. Мафия. Первые 100 лет. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1996; Иванов Р.Ф. Мафия в США. М.: ТОО “Новина”, 1996; и др. [46] Полькен К., Сцепоник Х. Кто не молчит, тот должен умереть. М.: Мысль, 1988. С.53. [47] Белл Д. Преступление как американский образ жизни // В кн.: Социология преступности. М.: Прогресс, 1966. С.270. [48] Наименование “Коза Ностра” часто применяют также по отношению к сицилийской мафии. [49] Никифоров А.С. Гангстеризм в США: сущность и эволюция. М.: Наука, 1991. С.146147. [50] Никифоров А.С. Гангстеризм в США: сущность и эволюция // Актуальные проблемы уголовного права. М.: Институт государства и права АН СССР, 1988. С.147. [51] Полькен К., Сцепоник Х. Кто не молчит, тот должен умереть. С.361. [52] Если прибавить к этим непосредственным членам лиц, вовлеченных в орбиту влияния “Коза Ностра”, то чи-сленность причастных к этой организации возрастет до 100250 тыс. человек. (Иванов Р.Ф. Мафия в США. М.: ТОО “Новина”, 1996. С.66.) [53] О развитии сицилийской мафии см.: Минна Р. Мафия против закона. М.: Прогресс, 1988; Панталеоне М. Мафия вчера и сегодня. М.: Прогресс, 1989; Малышев В.В. Процесс над мафией. М.: Юридическая литература, 1989; Васильков Н. Метаморфозы итальянской мафии // МЭиМО. 1992. № 7; Организованная преступность в Италии // Борьба с преступностью за рубежом. 1993. № 4; Кальви Ф. Повседневная жизнь итальянской мафии. М.: Молодая гвардия, 2000. 92 [54] Истоки сицилийской мафии находят в событиях более чем тысячелетней давности, когда тайные организации защищали сицилийцев от притеснений иноземных захватчиков; однако уже к XIX веку сицилийские “Робин Гуды” выродились в обыкновенных шантажистов и грабителей. [55] Эндерсон Э. Организованная преступность, мафия и государство // ЭКО. 1994. № 3. С.167. [56] Хотя в послевоенные десятилетия в “Коза Ностра” случались гангстерские войны (например, война 1970-1971 гг. в нью-йоркской “семье” Профачи), однако это была борьба внутри “семей”, а не между ними. [57] Эндерсон Э. Ук. соч. С.173. [58] Цит. по: Васильков Н. Ук. соч. С.109. [59] Форестье П. Тайная жизнь “Тото”, подпольного главаря сицилийской мафии // КОМПАС. 1992. № 182. С.40-41. [60] См. о якудза: Цветов В. Мафия по-японски. М.: Издательство политической литературы, 1985; Уэда К. Преступность и криминология в современной Японии. М.: Прогресс, 1989. С.123-128; Каплан Д., Дабро А. Якудза // Иностранная литература. 1994. № 8; Организованная преступность Дальнего Востока: общие и региональные черты. Владивосток, 1998; Зибер У. Организованная преступность Японии и Германии. Сравнительный анализ на основе работ Коиши Миядзавы. М.: Российский Юридический Издательский Дом, 1999; Афро-азиатский мир в ХХ в.: Власть и насилие. Вып.1. М.: ИНИОН, 2000. С. 7 – 28. [61] Полькен К., Сцепоник Х. Ук. соч. С.331. [62] Бремнер Б. В плену у мафии и банков // Бизнес Уик. 1996. № 3. С.7. [63] См. о триадах: Интерпол предупреждает: Ребята! Идут татуированные! // ИнтерполМосква. 1992. № 2. С.100-109; Романов А. Триада дает фору мафии // Эхо планеты. 1994. № 2/3. С.27-31. [64] Литература, посвященная «русской» мафии, довольно многочисленна, но публицистика пока определенно преобладает над научным анализом. Из наиболее «солидных» изданий по этой проблеме см.: Гуров А.И. Профессиональная преступность: прошлое и современность. М.: Юридическая литература, 1990; Овчинский В.С. Стратегия борьбы с мафией. М.: СИМС, 1993; Гуров А.И. Красная мафия. М.: Самоцвет, МИКО «Коммерческий вестник», 1995; Константинов А., Дикселиус М. Бандитская Россия. СПб., БИБЛИОПОЛИС; ОЛМА-ПРЕСС, 1997; Лунеев В.В. Преступность XX века. Мировые, региональные и российские тенденции. М.: Издательство НОРМА, 1999. С. 299 – 309; Российская организованная преступность: новая угроза? М.: КРОН-ПРЕСС, 2000; 93 Anderson A. A Red Mafia: A Legacy of Communism // Economic Transition in Eastern Europe and Russia: Realities of Reform. Stanford, 1995 (http://andrsn.stanford.edu/Other/redmaf.html); Serio J.D., Rozinkin V.S. Thieves Professing the Code: The Traditional Role of Vory v Zakone in Russia`s Criminal World and Adaptions to a New Social Reality // Crime and Justice: Europe. July 1995 (http://www.acsp.uic.edu/oicj/pubs/oje/050405.htm). [65] Гуров А.И. Профессиональная преступность: прошлое и современность. М.: Юридическая литература, 1990. С.169. [66] Гуров А. Красная мафия. М.: 1995. С.315. [67] Радаев В.В. О роли насилия в российских деловых отношениях // Вопросы экономики. 1998. № 10. С. 84. [68] Описание организационных форм рэкет-бизнеса в Сицилии см.: Gambetta D. The Sicilian Mafia. The Business of Private Protection. Harvard University Press, 1993. P. 53 – 71. Об организации рэкет-бизнеса в России см.: Устинов В.С. Понятие и криминологическая характеристика организованной преступности. Нижний Новгород, 1993. С. 46 – 47; Сафонов В.Н. Организованное вымогательство: уголовно-правовой и криминологический анализ. СПб.: СПбИВЭСЭП; О-во «Знание», 2000. [69] Williams P. How Seriouse a Threat is Russian Organized Crime? // In: Russian Organized Crime. The New Threat? L., 1997. (Цит. по: Организованная преступность – 4. С. 81.) [70] Сами отечественные мафиози часто вполне осознают свою полезную экономическую функцию. «Я беру на себя то, что не может сделать государство – обеспечить нормальный бизнес и безопасность, – с «профессиональной гордостью» заявил во время исследовательского опроса один из них. – Я это делаю и делаю неплохо…» (Организованная преступность в России: Теория и реальность. СПб., 1996. С. 41). [71] Овчинский В.С., Овчинский С.С. Борьба с мафией в России. М.: Объединенная редакция МВД России, 1983. С. 9. [72] Есть мнение, что примерно 10 – 15% депутатов российского парламента представляют в той или иной степени криминальные структуры (Дадалко В.А., Румянцева Е.Е., Пешко Д.А. Теневая экономика и кризис власти: проблемы и пути решения. С. 112). [73] За порогом насыщения тревожностью. Организованная преступность в России (информационно-аналити-ческая справка ВНИИ МВД РФ) // Вечерняя Москва. 19 января 1995 г. С. 3. Можно встретить и еще более умеренные оценки числа по настоящему крупных организованных преступных сообществ России – около 30 (Данн Г. Основные криминальные группировки современной России // Российская организованная преступность: новая угроза? С. 127). 94 [74] В 1994 г. состоялось 413 «воровских сходок», в которых участвовало около 6 тыс. человек (Основы многочисленность борьбы этих с организованной мероприятий и их преступностью. участников С.175.). показывает, Сама насколько раздробленной остается пока российская мафия. [75] В 1994 г. на слушаниях в конгрессе США директор ЦРУ Дж. Вулси отмечал, что мафиозные группы в России “находятся на стадии организационного становления. Они не дотягивают до мафии в полном смысле слова, т.к. “пока нет механизма контроля центра над различными группами”. Впрочем, по мнению Дж. Вулси, после “эволюционного развития” верхушка гангстерских банд может превратиться в могущественное “преступное Политбюро” (Где предел могуществу глобальной мафии? // Эхо планеты. 1994. № 18/19. С. 23). Несколько лет спустя американский криминолог Ф. Вильямс констатировал, что российская организованная преступность по-прежнему остается не монолитной, а скорее рассеянной и расчлененной (Организованная преступность – 4. С. 81). [76] Уже сейчас заметную роль в международном наркобизнесе играет нигерийская мафия: как сообщил в 1994 г. на слушаниях в конгрессе США директор ЦРУ Д. Вулси, 3540% героина из “Золотого треугольника” попадает в Америку через Нигерию; нигерийцы участвуют также в провозе кокаина из Латинской Америки в Европу. См.: Где предел могуществу глобальной мафии? // Эхо планеты. 1994. № 18/19. С.23. [77] См.: Иванов Р.Ф. Мафия в США. С.384. [78] См.: Кто кого? // Интерполиция. 1993. № 1. С.63. [79] Первой “ласточкой” этих новых тенденций стала компьютерная порнография. См., например: Борьба с компьютерной порнографией в Великобритании // Борьба с преступностью за рубежом. 1994. № 12. С.16-18. [80] Примером деятельности подобного рода может быть “кража века”, совершенная в 1994 г. российским хакером В. Левиным, который из Ленинграда с помощью обычного компьютера проник в компьютерную систему крупнейшего банка США “Ситибэнк”, похитив у его клиентов несколько миллионов долларов. (Иванов Р. Мафия в США. С.21.) 95 Глава 3. МЕЖДУНАРОДНАЯ ЭКОНОМИКА ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ – НЕЛЕГАЛЬНЫЕ РЫНКИ НАРКОТИКОВ И ОРУЖИЯ 3.1. Глобализация экономики организованной преступности Проблема организованной преступности стала к концу ХХ века глобальной проблемой – одной из тех проблем, которые касаются в той или иной степени всех стран мира и решаться которые тоже могут только на мировом уровне. Этот новый этап эволюции организованной преступности связан со структурными сдвигами в экономике организованной преступности, а в конечном счете – с изменениями структуры мирового хозяйства. Первоначально основными промыслами организованной преступности (мафия, «Коза Ностра», якудза, триады) были рэкет, контроль над проституцией, игорным бизнесом, жилищным строительством и прочие преступления, организуемые в локальных масштабах. Начиная примерно с 1960-х гг., в экономике организованной преступности основную роль начинают играть промыслы, имеющие интернациональный характер. Первым подобным преступным промыслом стал, конечно, наркобизнес; «эра наркотиков» началась после «молодежной революции» 1968 г. и продолжается в наши дни – именно наркобизнес обеспечивает основную долю доходов преступных организаций. Однако с течением времени помимо наркобизнеса появились и иные разновидности международных криминальных промыслов: контрабанда антиквариата и культурных ценностей, международный порнобизнес (торговля «живым товаром»), отмывание денег, торговля детьми для усыновления, контрабанда автомобилей и т. д. В этом же ряду находится и нелегальная торговля оружием. Возникновение и развитие международных криминальных промыслов стало побочным результатом раскола мира на «богатый Север» и «бедный Юг». С одной стороны, развитые страны Запада (Северная Америка, Западная Европа, Япония) достаточно богаты, чтобы люди «золотого миллиарда» удовлетворяли свои самые изощренные потребительские запросы, даже если официальная мораль не позволяет делать это открыто. Спрос на малолетних детей для бездетных семей, на наркотики для хиппи и богемы, на предметы искусства для богатых снобов находит предложение со стороны преступного мира стран периферийного капитализма. С другой стороны, страны периферийного капитализма остро нуждаются во многих плодах западной цивилизации (престижные потребительские товары, современное оружие), но не имеют средств для их 96 приобретения на легальных рынках. На эти товары предложение обеспечивают уже преступные организации развитых стран. В результате формируется параллельный официальному, нелегальный мировой рынок, контролируемый организованной преступностью (Рис. 3 – 1). Хотя товаропотоки идут в обе стороны, и с Юга на Север, и с Севера на Юг, однако общее сальдо платежного баланса оказывается, видимо, в пользу «третьего мира» – чистые доходы от нелегальной международной торговли позволяют им несколько ослабить нехватку средств для закупок на легальном мировом рынке. Рис. 3 – 1. Товаропотоки нелегальной международной торговли. Объем этого нелегального мирового рынка трудно измерить, но очевидно, что он отличается от размеров легального мирового рынка не более чем на порядок и имеет тенденцию к росту. Международный наркорынок давно стал одним из крупнейших, сравнимым по своим масштабам с мировым нефтебизнесом. Не слишком отстают от него и другие транснациональные разновидности черной теневой экономики. Так, по мнению американских аналитиков, в 1990-е гг. объем тайного рынка оружия колебался от 1-2 млрд. долл. в неблагоприятные годы до 5-10 млрд. в годы пикового роста (как во время вспышек войны в бывшей Югославии, когда, несмотря на наличие эмбарго, или, вернее, благодаря таковому, в Боснию было переправлено вооружение вероятной стоимостью 2 млрд. долл.)[1]. Для сравнения можно сказать, что это приближается к масштабам ежегодного официального экспорта обычных видов вооружений из США – лидера мирового рынка оружия (примерно по 10 млрд. долл.). Рассмотрим подробнее основные закономерности двух ведущих глобальных нелегальных рынков – рынков наркотиков и оружия. 97 3.2. Международный наркобизнес – товары Юга для Севера Общая характеристика наркобизнеса. Наркобизнес имеет принципиальное отличие от иных “профильных” мафиозных производств. На рынках других запрещенных товаров и услуг (например, нелегальных правоохранительных услуг) производство и потребление совмещены в пространстве и сосредоточены в основном в относительно развитых странах. С наркотиками растительного происхождения ситуация иная: сырье находится почти исключительно в развивающихся странах, а потребители – преимущественно в развитых. Поэтому наркобизнес изначально обречен на интернационализм, на глобализацию. Скупив первичное сырье у крестьян “третьего мира”, наркомафия должна организовать не только его переработку в конечный продукт, но и доставку товара к потребителям (часто на другой континент). ”Сейчас преступные организации могут считаться национальными на поприще наркобизнеса лишь по рынкам сбыта, которые они эксплуатируют, – пишет российский криминологА.С. Никифоров. – В целом же они действуют в международном масштабе. Международной является прежде всего структура наркобизнеса, осуществляемого по условиям международной же экономической конъюнктуры”[2]. Одними из первых на путь международного наркобизнеса вступили еще в 1920-е годы американские гангстеры еврейского происхождения. В 1923 г. килограмм героина, купленный людьми А. Ротштейна (“крестного отца” еврейской мафии в Америке) в Европе или на Дальнем Востоке за 2 тыс. долл., продавался в США примерно за 300 тыс.[3]. В 1940-1950-е гг. этот бизнес перешел в руки “Коза Ностра”. Во время второй мировой войны и в послевоенные десятилетия наркобизнес переживал застой и даже спад; однако он стал расцветать на рубеже 1960-1970-х гг. под влиянием “молодежной революции”. Первыми на путь массовой наркотизации вступили США: если в 1936 г. в США число наркоманов не превышало 60 тыс., а к 1964 г. даже упало до 48 тыс., то за 1969-1971 гг. оно скачкообразно подпрыгнуло с 69 до 560 тыс.[4]. Позже волна повальной наркомании докатилась до Западной Европы и отчасти до Японии. Новый преступный промысел породил новые преступные организации (например, колумбийские наркокартели), которые базировались в развивающихся странах и изначально действовали в международном масштабе. Старые мафиозные организации также сменили ведущий промысел. Освоение наркобизнеса не всегда происходило удачно. Так, американская “Коза Ностра” в 1960-1970-е гг. воздерживалась от слишком активного участия в опасном промысле. Когда после смерти в 1976 г. босса Карло Гамбино новые “крестные отцы” 98 американской мафии стали проводить операции с наркотиками в нарастающем темпе, вернуть в наркобизнесе былую власть американцам так и не удалось. В результате “Коза Ностра” не только не доминирует в мировом наркобизнесе, но и вынуждена считаться с конкурирующим присутствием в США зарубежных коллег-соперников[5]. Проблема наркобизнеса есть обратная сторона проблемы отсталости “третьего мира”. Развитые страны не дают развивающимся “занять место под солнцем”, равнодушны к росту нищеты в “третьем мире”. Выращивание наркокультур становится поэтому для бедных крестьян едва ли не единственным способом “свести концы с концами”. В результате возникает ситуация, когда в ответ на “финансовую петлю” отсталые страны бьют героиновыми, кокаиновыми и прочими “бомбами”[6]. Таблица 3 – 1 Мировые наркорынки во 2-ой пол. 1980-х годов Характеристики Опиаты рынков Производные (опиум, героин) Кокаин, крэк конопли (мари- хуана, гашиш) Объем производства, розничных ценах в 71 млрд. долл. (1987 27 млрд. долл. (50 %) (20 %) 52 млрд. долл. (30 % ) г.) Основные центры“Золотой треу- Андский производства первичногогольник”, “Золо-той По всему миру Колумбия По всему миру полумесяц” сырья Основные треугольник центрыИталия, Юго-Во- переработки сточная Азия Группы потребителей Городская беднота Очищенный кокаин Все социальные и – для среднего этнические группы, класса, крэк – для особенно, молодежь бедных Величина потребления: в США, 30 млрд. долл. (500 (4-8 40 млрд. долл. (20 тыс. потребителей) млн. потребителей) млн. потребителей) в Западной Европе 40 млрд. долл. (700 10 млрд. долл. тыс. потребителей) Уровень розничных цен в 40 долл. за дозу 40-60 долл. за дозу 60-130 США (0,25 г) очищенного кокаина унцию долл. за марихуаны (0,5 г), 10-30 долл. за (примерно 30 доз) 99 дозу крэка (0,25 г) преступныеСицилийская мафия, Колумбийские Основные триады сообщества, Острая конкуренция картели Медельина и Кали контролирующие рынок Составлено по: Cooper M.H. The business of illicit drugs // Editorial research reports. 1988. № 20; Корнев В.И. Послесловие к кн.: Шнайдер Б. Золотой треугольник. М.: Наука, 1989. С.309; Кувра Ж.-Ф., Плесс Н. Тайное лицо мировой экономики. (Реферат.) М.: ИНИОН, 1990. С.4-6. Современный наркобизнес (см. Табл. 3 – 1) – это производство и транспортировка трех основных продуктов (героин, кокаин, производные конопли) для потребителей двух основных региональных рынков (США, Западная Европа) силами нескольких соперничающих олигополистических преступных “фирм” (сицилийская и корсиканская мафия, “Коза Ностра”, триады, колумбийские картели Медельина и Кали и т.д.). Основные ареалы первичного производства немногочисленны (см. Табл. 3 – 2) – это “Золотой треугольник” (Бирма, Лаос, Таиланд, Южный Китай), “Золотой полумесяц” (Афганистан, Пакистан, Иран) и Андский треугольник (Перу, Боливия, Колумбия). Таблица 3 – 2 Мировое производство наркотиков, тонн Наркопроизводство 1986 г. 1987 г. 1988 г. 1989 г. 1990 г. ОПИУМ Всего, 1595-2525 1930-3050 2433-3308 4209 4074-4734 Афганистан 400-500 400-800 700-800 585 500-800 Иран 200-400 200-400 200-400 300 200-400 160 190-220 190-220 130 118-128 Бирма 770-1100 925-1230 1065-1500 2625 2780 Лаос 100-290 150-300 210-300 375 300-450 152-188 тыс 162-211 тыс 174-227 тыс 224 тыс. 206 тыс. 95-120 тыс. 98-121 тыс. 97-124 тыс. 124 тыс. 109 тыс. в т.ч. Пакистан КОКА Всего, в т.ч. Перу 100 Боливия 44-53 тыс. 46-67 тыс. 57-78 тыс. 66 тыс. 64 тыс. Колумбия 12-14 тыс. 18-23 тыс. 19-24 тыс. 33 тыс. 33 тыс. 9365-13205 10930-17625 15042-19870 54146 52846 Мексика 4000-6000 5970-7130 5655 47590 47590 Колумбия 2530-3630 3435-7760 5927-9625 2800 1500 Ямайка 1485-2025 325-535 340-470 190 190 1150-1380 1060-1260 1185-1385 1490 1585 Ливан 720 600 700 905 1000 Пакистан 200 200 200 200 200 300 300 МАРИХУАНА Всего, в т.ч. ГАШИШ Всего, в т.ч. Афганистан 200-400 200-400 200-400 Источник: Fonseca G. Economie de la drogue: taille, caracteristiques et impact economique // Revue tiers-monde. 1992. T.XXXIII. No 131. P.496. Соотношение пользующихся популярностью наркотоваров меняется. Например, в США первоначально основным наркотиком был героин, в 1970-е гг. ведущая роль перешла к марихуане, в 1980-е гг. – к кокаину, а в 1990-е гг. героин стал постепенно возвращать лидирующие позиции. Рис. 3 – 2 показывает различия в структуре наркорынков США и Западной Европы по состоянию на начало 1990-х гг.: если первый был кокаиново-марихуаново-героиновым, то второй – героиново-кокаиново-гашишным. Таблица 3 – 3 Структура наркопотребления в стоимостном выражении, 1993 г. Регионы Героин, Кокаин, % % США 14 42 Западная 42 28 Марихуана, % Гашиш, Синтетические % наркотики, % 33 7 4 7 19 4 Европа Источник: Hardinghaus N.H. Die Entwicklung der internationalen Drogenwirtschaft // Internationalen Politik und Gesellschaft. 1995. No 1. S.74. 101 Эволюция рынков каждого из трех основных наркопродуктов достаточно своеобразна и требует самостоятельного анализа. Рассмотрим те из них – героиновый и кокаиновый, – которые сильнее всего контролируются организованной преступностью. Героиновый наркорынок: система сообщающихся сосудов. В начале наркобизнеса был опий – получаемый из мака продукт, из которого затем выпаривают морфиновую основу, служащую в свою очередь основой для синтеза героина. В экономической истории криминального героинового бизнеса прослеживаются три этапа: первоначально центр наркопроизводства находился в Турции (1950-1960-е гг.), потом он переместился в Мексику (1970-е гг.), а затем в зоны “Золотого треугольника” и “Золотого полумесяца” (1980-1990-е гг.). После второй мировой войны основной поток шел из “Золотого полумесяца” (так называют горные районы Пакистана, Афганистана, Турции и Ирана) через Средиземноморье в страны Западной Европы и Америки. В 1950-1960-х гг. турецкая мафия скупала опиум-сырец у крестьян и продавала полученную из этого сырья морфиновую основу либо корсиканским, либо сицилийским наркосиндикатам. В подпольных лабораториях на юге Франции вырабатывали из полуфабриката героин и везли его в США, оптовым покупателям из “Коза Ностра”, кубинской и негритянской мафии. В 1957 г. на “конференции” боссов “Коза Ностра” в Апалачине было принято решение временно ограничить самостоятельную торговлю наркотиками, передав сицилийской мафии за долю в прибылях право ввоза героина в США и его оптовой распродажи. В 1971 г. разразился кризис героинового наркобизнеса: под давлением США правительство Турции временно запретило выращивание мака в обмен на выплату крестьянам компенсации (это обошлось США “всего” в 35 млн. долл.); одновременно были разгромлены французские лаборатории и арестованы главари корсиканцев. Поставки героина из Турции оказались подорваны, но теперь его стали ввозить в США из Мексики. Интересно отметить, что в Латинской Америке до ХХ в. посевов опиумного мака совершенно не было. Мексиканский опиум начали выращивать только в годы второй мировой войны по инициативе американских наркоторговцев. В 1970-е годы мексиканская опиумная мафия контролировала уже 3/4 героинового рынка США[7]. По инициативе США мексиканское правительство стало осуществлять программу по химическому уничтожению маковых полей (опыление гербицидами с вертолетов). К 1977 г., по данным мексиканских властей, так было уничтожено 85% производимого героина; в результате в США цены на героин значительно возросли[8]. 102 В это время в бизнес включились китайские триады, освоившие поставки героина в Америку и Европу из “Золотого треугольника” (горных районов на стыке границ Бирмы, Таиланда, Китая и Лаоса). Возделывание опиумного мака в этом регионе началось еще в ХIХ в. под контролем англичан, которые экспортировали опиум в Китай. В 1950-1960-е гг. наркопроизводство сконцентрировалось в горных районах Северной Бирмы – в Шанской и Каренской национальных областях. Первоначально производство опиума обслуживало в основном региональные потребности и контролировалось китайцами из отступивших в этот район армий гоминьдана. Во 2-ой половине 1970-х гг. власть в “Золотом треугольнике” захватил Кхун Са, который вооружил многотысячную “объединенную армию Шан” и начал создавать новую международную сеть распространения героина. В 1980-е годы вновь оживился Ближний Восток: именно за счет “героинодолларов” финансировались войны в Афганистане и Ливане. Поток из “Золотого полумесяца” после разгрома корсиканцев контролировала сицилийская мафия: “Все предприятие было организовано по принципу корпорации с выплатой дивидентов в размере 1600 %. По сути, мафия выпускала героиновые акции подобно компании на фондовой бирже. Работа была поделена между кланами. Одни добывали... с помощью турецкой мафии морфиновую основу. Другие держали непосредственную связь с поставщиками очищенного героина из Юго-Восточной Азии... Одни кланы руководили фабриками очистки, другие занимались транспортом, распределением, маркетингом и отмыванием денег” [9]. Американский героиновый рынок оказался поделенным примерно поровну между поставщиками из Юго-Восточной Азии (триады), с Ближнего Востока через Италию (сицилийская мафия) и из Мексики, причем поток из Европы постепенно мелел, а из Азии расширялся. Если в 1985 г. “Золотой треугольник” давал 15% поставок, то в 1989 г. уже более 40%, а в начале 1990-х гг. – 60%[10] (из Мексики в США шли оставшиеся 40%). В этот же период героиновый рынок сбыта стал активно расти за счет стран Западной Европы, которые полностью поглотили ближневосточный поток героина. В 1990-е гг. начался новый этап эволюции опиумного бизнеса. Во-первых, химики наркомафии освоили выпуск более высококачественного продукта (если раньше героин потреблялся внутривенно, то теперь его можно просто вдыхать, как кокаин). В результате спрос на героин заметно вырос. Если раньше основными потребителями героина были маргиналы (например, в США – обитатели негритянских гетто), то теперь к нему стали приобщаться средние слои и молодежь. Во-вторых, начался очередной сдвиг в географии производства. В “Золотом треугольнике” лаборатории по очистке героина перебазировались в пограничную китайскую провинцию Юньнань[11], а бирманский наркокороль Кхун Са в начале 1996 г. сложил оружие и сдался властям. Ослабление роли 103 «Золотого треугольника» с избытком восполнялось, однако, усилением «Золотого полумесяца»: затяжная гражданская война в Афганистане превратила страну едва ли не в сплошную плантацию опийного мака[12]. Одновременно возник новый центр героинового бизнеса – в Андском треугольнике. Реагируя на движение цен, боссы колумбийских кокаиновых картелей начали возделывать новую в этих местах культуру, раздавая семена мака крестьянам в Колумбии, Боливии и Перу. Сицилийская мафия помогла колумбийцам проникнуть на героиновый рынок США в обмен на преимущественное право продажи кокаина в Европе[13]. Возможно, в начале XXI века Латинская Америка станет новым главным центром героинового бизнеса. Таким образом, героиновый наркорынок функционирует как система сообщающихся сосудов: поскольку выращивание опиумного мака возможно в нескольких регионах, то усиление силового давления в одних немедленно приводит к оживлению других. В результате противоборство наркокоролей и доблестных борцов с наркомафией превращается в бесконечную историю про нос и хвост: «вытянешь нос – увязнет хвост, вытянешь хвост – увязнет нос». В целом же объем героинового наркобизнеса отнюдь не сокращается, а растет. Кокаиновый наркорынок: ад Андского треугольника. Кокаин долгое время считался в промышленно развитых странах предметом роскоши и был популярен среди зажиточных слоев. Сырьем для него служат листья коки – кустарникового растения из Латинской Америки, которые служат также и для изготовления известной кока-колы. Контрабанду кокаина в США первой освоила в начале 1970-х годов кубинская мафия, осевшая во Флориде. В 1976-1979 гг. колумбийцы, которые раньше ограничивались ролью посредников, вытеснили кубинцев и захватили в свои руки львиную долю (до 80%) американского кокаинового рынка. Началась “эра Медельинского наркокартеля”, которая 104 длилась полтора десятилетия[14]. Рис. 3 – 2. Технологическая цепочка кокаинового бизнеса 1980-1990-х годов. Знаменитый Медельинский наркокартель, возглавляемый П. Эскобаром, братьями Очоа, К. Ледера и Р. Гача, еще в середине 1970-х годов взял в свои руки весь колумбийский наркобизнес. Хотя основную массу коки выращивают в Перу и Боливии, после ликвидации Пиночетом чилийского кокаинового бизнеса именно Колумбия стала главным центром ее переработки. Рис. 3 – 2 показывает сложившуюся в 1980-е гг. технологическую цепочку “экономики кокаина”. Перу, Боливию и Колумбию стали называть «Андским кокаиновым треугольником». Чтобы минимизировать риск внутренних конфликтов, руководители Медельинского картеля выработали жесткую процедуру его экспорта, укрепляющую коллективизм. Член картеля, подготовив партию кокаина, продавал ее коллеге-перекупщику. При этом каждый участник картеля постоянно выступал сразу в ролях и владельца товара, который реализуют его коллеги, и перекупщика товара у коллег. “Создается система круговой поруки, когда каждый компаньон заинтересован в успехе любого партнера”[15]. Мелкие перекупщики догружали свой кокаин в крупные партии картеля, который следил, чтобы никто не пускал наркотик в обход. Чтобы привлечь мелких дельцов к сотрудничеству, руководители картеля ввели для них систему страхования грузов[16]. Слабо контролируемые властями сельскохозяйственные угодья раскинулись в предгорьях Анд на огромных пространствах, что сделало возможным быстрый рост посадок наркокультур. Табл. 3 – 4 показывает, как взрывообразно росли в Перу посевы коки; аналогично развивались события и в других странах Андского треугольника. Рост производства коки привел в 1980-е гг. к перепроизводству и снижению цен. 105 Подешевевший кокаин стал доступен рядовым потребителям, что повлекло огромное расширение рынка сбыта. Таблица 3 – 4 Динамика посевов коки в Перу (согласно докладу специальной комиссии сената Перу “Насилие и варианты примирения”) Год Площадь посевов коки, Доля официально га зарегистрированных производителей 1973 2,2 тыс. 1987 около 70 тыс. г. около 33 % г. 1988 г. свыше 200 тыс. не более 10 % Составлено по: Международный наркобизнес и Россия // ЛА. 1996. № 4. С.57. Экспансия колумбийцев вызвала резкую реакцию правоохранительных органов США, которые сосредоточили свои усилия именно на борьбе с Медельинским картелем. “Крестовый поход” начался в 1984 г. с разгрома нескольких кокаиновых лабораторий в джунглях Колумбии. Медельинцы подняли брошенную им перчатку, развернув настоящий террор против сил правопорядка и политических лидеров. Дополнительным фактором обострения колумбийской “нарковойны” стала начавшаяся в 1988 г. “война картелей” между “старожилами” из Медельина и “новичками” из Кали, на которых охотились с меньшим рвением, благодаря чему им удалось потеснить конкурентов[17]. К тому же внутри самого Медельинского картеля начались ожесточенные «разборки». Одним словом, на несколько лет Андский треугольник превратился в сущий ад, где все воюют со всеми. В начале 1990-х гг. колумбийская “кокаиновая война” в основном закончилась. Стало очевидно, что Медельинский наркокартель допустил две серьезные ошибки: бросил политический вызов властям, объявив войну правительству, и одновременно наращивал производство и экспорт кокаина. В результате все главари Медельинского картеля были либо убиты (Р. Гача, П. Эскобар), либо арестованы[18]. Однако динамика розничных цен на кокаин убедительно показывает сомнительную эффективность подобной войны с картелем: за 1984-1988 гг. килограмм кокаина подешевел в США в 5 раз – с 300 тыс. долл. за килограмм до 60 тыс.[19], став более доступным, чем ранее[20]. Следует, кроме того, 106 учитывать, что самый сильный удар по кокаиновому бизнесу нанесли не столько полицейские операции и бомбардировки плантаций силами ВВС, сколько изменение вкусов потребителей: если в 1985 г. число регулярно потребляющих кокаин составляло в США 5,8 млн. чел., то к 1992 г. оно упало до 1,3 млн.[21] Таблица 3 – 5 Роль наркобизнеса в экономике Андских стран Показатели Перу Боливия Площадь посевов коки, га (1990 г.) 90 – 190. тыс. 48 – 88 тыс. Колумбия 16 – 36 тыс. Доля населения, вовлеченного в наркобизнес, в % 5 10 5 9 24 Нет данных Нет данных 60 20 25 20 30 Доля доходов от наркобизнеса в ВВП, в % Доля доходов от наркобизнеса в экспорте, в % Доля наркодолларов, “отмываемых” внутри страны, в % Составлено по: Международный наркобизнес и Россия // ЛА. 1996. № 4. С.62; Fonseca G. Op.cit. P. 501 (данные о посевных площадях); Shams R. The drugs economy and antidrug policy in developing countries // Intereconomics. 1992. № 3. Р.140 (данные о доле в ВНП). Впрочем, деградация кокаинового бизнеса, связанная с поражением медельинцев, оказалась довольно относительной. Место Медельинского картеля занял возглавляемый братьями Родригес картель Кали, который сразу стали называть самой крупной транснациональной корпорацией мира. В середине 1990-х гг. он контролировал 80% поставок кокаина в США и 90% - в Западную Европу[22]. Учтя печальный опыт предшественников, наркокартель Кали вместо запугивания правительства стал щедро жертвовать на кандидата в президенты (в 1996 г. колумбийский президент признал, что на его избирательную компанию картель в 1994 г. дал 6 млн. долл.)[23]. Если медельинцы занимались исключительно наркотиками, то семейство Родригес сочетало незаконный бизнес с легальным (семейный концерн включал сеть магазинов, фармацевтические лаборатории). «Миролюбие» нового лидера кокаинового бизнеса, однако, не спасло его от силовых акций властей. Летом 1995 г. по картелю Кали был нанесен удар – все его главари 107 арестованы, ставшие достоянием общественности материалы о связи наркокартеля с правительством вызвали в Колумбии громкий скандал. Чтобы ликвидировать деловую империю картеля Кали, администрация Клинтона запретила американским компаниям вступать в деловые отношения с фирмами, связанными с семейством Родригес, перекрыв им доступ к поставщикам и банкам[24]. К концу 1990-х гг. в Андском треугольнике сложилась парадоксальная ситуация: почти все мало-мальски крупные наркоторговцы сидели в тюрьмах или лежали в гробах, но поток кокаина отнюдь не пересыхал, посевы наркокультур также существенно не сокращался. Можно не сомневаться, что современная демонополизация кокаинового бизнеса вряд ли затянется: либо старые картели скоро оправятся от поражений, либо им на смену придут новые организации. Если экономическая история героинового рынка демонстрирует провал борьбы с наркобизнесом из-за легкости его перемещения из одного региона в другой, то на кокаиновом «фронте» такая миграция невозможна, что, казалось бы, должно было принести успех силам правопорядка. Однако события в Андском треугольнике убедительно показывают, что хотя у современных правительств достаточно сил, чтобы одолеть любую, самую сильную преступную организацию, но победа над наркобаронами совсем не равнозначна победе над наркорынком. Силовые методы борьбы с кокаиновым наркобизнесом оказываются малоэффективными, поскольку для ряда бедных стран Латинской Америки “кокаинодоллары” оказываются одним из самых крупных источников национального дохода. В Табл. 3 – 5 даны некоторые оценочные показатели, характеризующие роль наркоэкономики в хозяйстве стран Андского треугольника. Естественно, что ни правительства, ни предприниматели, ни рядовые граждане этих стран вовсе не заинтересованы в полной ликвидации кокаинового наркобизнеса. 3.3. Нелегальный рынок оружия – товары Севера для Юга Нелегальная торговля оружием – это поток товаров, который, в отличие от наркотиков, течет в основном с «богатого Севера» на «бедный Юг»[25]. Прекращение противостояния СССР и США отнюдь не привело к затуханию военных конфликтов. Скорее наоборот: после того как исчезла «военная дисциплина», поддерживаемая в каждом участвующем в конфликте лагере, заметно возросло число правительств (например, Сербия Милошевича), националистических (типа Армии освобождения Косово), фундаменталистских (арабские террористические организации) и ультрарадикальных (левые повстанцы Латинской Америки) движений, желающих без оглядки на «начальников» навести силой оружия 108 «новый порядок» в отдельно взятом регионе. Именно они предъявляют основной и растущий спрос на нелегальные поставки оружия. Кроме того, существенный спрос на стрелковое оружие предъявляет быстро растущий криминальный мир стран с переходной экономикой, переживающих «великую криминальную революцию». В результате торговля оружия в мировом масштабе не столько сократилась, сколько подверглась заметному «затемнению». Претензии США и НАТО на роль «международного полицейского», которые особенно ярко проявились в недавних событиях вокруг Югославии, лишь подстегивают спрос на оружие со стороны тех правящих режимов (особенно, в странах ислама), которые отвергают ценности западного мира или хотя бы склонны к проявлению независимости от него. Нелегальная торговля оружием отличается от прочих международных криминальных промыслов тем, что за ширмой нелегальности здесь часто скрываются действия вполне официальных государственных инстанций. Например, американское правительство в 1980-е гг. препятствовало продаже оружия для партизан Колумбии и Перу, но одобряло частные поставки оружия (в том числе через секретных правительственных агентов) никарагуанским контрас и афганским моджахедам. Такая же ситуация сложилась в 1990-е гг. вокруг событий в бывшей Югославии: запрещалась продажа оружия Сербии, но никто не препятствовал вооружению хорватских, боснийских и албанских боевиков. Таким образом, нелегальный рынок оружия фактически делится на два: собственно криминальный, мафиозный («черный»), и квази-криминальный («серый»). Первый рынок поставляет преимущественно легкое оружие и малыми партиями; за оптовыми поставками мощных видов оружия (ракет, пушек, снарядов, вертолетов) чаще скрываются правительственные спецслужбы или легальный большой бизнес. Впрочем, оба этих рынка связаны как сообщающиеся сосуды, и оружие, нелегально поставленное при помощи американцев в Афганистан, может затем быть перепродано арабским террористам, а распад СССР с его мощными военными запасами привел к тому, что в руки вполне уголовных элементов стали попадать весьма современные образцы военной техники. Наконец, провести четкую грань между частной контрабандой оружия ради личного обогащения и государственной контрабандой «во имя национальных интересов» весьма трудно: для власть имущих велик соблазн интерпретировать национальные интересы в соответствии с потребностями собственного кошелька. Поэтому в более развернутой классификации К. Макиенко наряду с «черным» и «серым» рынками выделяются также и гибридные формы (см. Табл. 3 – 6). Переплетенность криминальной и квази-криминальной торговли привела к тому, что нелегальный рынок оружия менее прозрачен, чем, например, нелегальный рынок наркотиков: официальные учреждения 109 обоснованно опасаются, что изучение деятельности мафиозных контрабандистов затронет контрабандистов государственных. Таблица 3–6 Типология нелегальных рынков оружия в системе мирового хозяйства Тип Продавцы Мотивация Отношение экспорта Черный к законодательству физические лица, личное обогащение нарушение негосударственные национального хозяйствующие субъекты законодательства Черно-серый негосударственные личное обогащение нарушение хозяйствующие субъекты национального в законодательства сговоре официальными или под с лицами прикрытием госструктур Серо- предприятия черный госструктуры ВПК, улучшение при положения условии противодействия или других госструктур финансового нарушение отдельных госпредприятия положений поступления в национального госбюджет, но при условии законодательства сильной личной заинтересованности Серый госорганы при наличии удовлетворение нарушение аппаратного консенсуса коммерческих или военно- вербальной политических позиции интересов государства государства-экспортера по отдельным международным вопросам Серо-белый официальный госпосредник то же или нарушение интересов третьих стран предприятия ВПК Источник: Макиенко К. Типы теневой торговли вооружениями: попытка применения методики «цветных рынков» // Экспорт вооружений. 1998. Ноябрь – декабрь (Адрес в Интернете: http://www.cast.ru/russian/publish/1998/nov-dec/3.html.) 110 Следует учитывать, что первоисточник тайных поставок почти всегда находится в легальной экономике. Наркотики можно выращивать на нелегальных плантациях, раритеты минувших веков могут отыскивать «черные» археологи, но оружие производить нелегальным образом пока практически невозможно. Продажа оружия частным лицам также запрещена практически всюду кроме США. Поэтому на нелегальный рынок идет оружие, если не тайно проданное силовыми структурами иностранных государств, то украденное с военных складов, собранное из похищенных с военных заводов деталей или прошедшее цепочку перекупщиков. Чтобы пресечь перепродажу легально купленного оружия нежелательным клиентам, государственные организации, контролирующие торговлю оружием, иногда требуют у покупателя специальный «сертификат конечного пользователя» (End-Use Сertificat), который удостоверяет, что оружие попало в «дружественные» руки. Поскольку, однако, продажа оружия дает очень высокий доход, подобными мерами предосторожности часто пренебрегают. Следующая важная особенность нелегальной торговли оружием – это более высокая, в сравнении с другими видами контрабанды, ее потенциальная опасность, связанная с растущей возможностью нелегальной торговли оружием массового уничтожения. Число скандалов, связанных с утечкой ядерных материалов из бывшего СССР, давно измеряется сотнями. Так, только в Германии и только в 1994 г. зафиксировано 267 инцендентов с ядерной контрабандой[26]. Хотя среди них, конечно же, велико число «газетных уток» и политических провокаций, однако перспектива появления в руках гангстеров или террористов «частной» атомной бомбы определенно стала более реальной, чем лет десять тому назад[27]. Особенно настораживают сообщения, что в некоторых случаях радиоактивные материалы уходили за рубеж через Чечню или через чеченскую мафию. Можно вспомнить и промелькнувшую летом 1999 г. информацию, будто международный террорист и мультимиллионер Осма бен Ладен приобрел несколько крылатых ракет российского производства с ядерными боеголовками. А ведь есть еще химическое и бактериологическое оружие, попадание которого на нелегальный рынок оружия также чревато огромной опасностью, о чем свидетельствует хотя бы история с применением в 1995 г. в токийском метро отравляющих веществ секстантами из «Аум Синрекё» (есть мнение, что эти вещества также ведут происхождение из России). Таким образом, если на мировом наркорынке мафия наталкивается на демонстративное противодействие официальных властей, то на мировом нелегальном рынке оружия мафия и официальные власти часто оказываются соратниками по теневым сделкам. Хотя рынок оружия более опасен, ему уделяется куда менее внимания, чем показной «войне с наркотиками». 111 [1] Pearson F. S. The Global Spread of Arms. Political Economy of International ecurity. Boulder, San Francisco, Oxford, 1994. P. 60; «Серый» рынок оружия и военной техники в государствах СНГ: тенденции и перспективы развития // Экспорт вооружений. 1997. Октябрь – декабрь. (Адрес в Интернете: http://www.cast.ru/russian /publish/1997/octdec/4.html.) [2] Никифоров А.С. Ук. соч. С. 64. [3] Мессик Х. Боссы преступного мира. М.: Прогресс, 1985. С.53. [4] Там же. С.64, 73. [5] Никифоров А.С. Ук. соч. С. 68. [6] Один из наркокоролей назвал наркотик “атомной бомбой третьего мира, разоряющей американское общество”. См.: Николайчик В.М. Наркотики: легализация или продолжение “войны”? // США: ЭПИ. 1991. № 8. С.22. [7] Война с наркомафией: пока без победителей. М.: Республика, 1992. С.75. [8] Мессик Х. Ук. соч. С.290-292. [9] Эндерсон Э. Организованная преступность, мафия и правительство // ЭКО. 1994. № 3. С.168. [10] Война с наркомафией... С. 23-24; Помонти Ж.-К. А мак все цветет...// За рубежом. 1996. № 16. С.11. [11] О размахе нелегального бизнеса в Южном Китае можно судить, например, по сообщению, что в 1992 г. китайская армия при поддержке танков почти три месяца штурмовала городок Пинъюань на границе с Мьянмой - центр героинового наркобизнеса. (Азия: как обуздать наркомафию? // АТЛАС. 1993. № 27. С.55.) [12] В 1995 г. в Афганистане собран урожай в 2400 метрических тонн опия, после переработки на Запад поступило 250 т героина, стоимость которого по розничным ценам оценивают в 75 млрд. долл. В урожайном 1996 г. собрано уже 3000 т опия; экспорт опия из Афганистане уступает только экспорту из Мьянмы. (См.: Раскрутка наркодолларов // За рубежом. 1996. № 42. С.7.) [13] Основы борьбы с организованной преступностью. С.39. [14] История кокаинового бизнеса этого периода освещена в изданиях: Кувшинников А. В кокаиновой петле. М.: Советская Россия, 1987; Гульотта Г., Лин Д. Кокаиновые короли // Иностранная литература. 1991. № 3; Глобализация наркобизнеса: угрозы для России и других стран с переходной экономикой. М.: ИЛА РАН, 1999; Тарасов Н.С. «Божий дар», ставший проклятием. История наркотиков и наркобизнеса в Латинской Америке. М.: Издво РУДН, 2000. [15] Кувшинников А. В кокаиновой петле. С.51. 112 [16] Гульотта Г., Лин Д. Кокаиновые короли. С.166. [17] Гульотта Г., Лин Д. Кокаиновые короли // Иностранная литература. 1991. № 3. С.231. [18] Впрочем, Медельинский картель сохранил активные позиции в наркобизнесе; по некоторым данным, братья Очоа продолжают управлять организацией из тюрьмы. [19] Кувро Ж.-Ф., Плесс Н. Ук. соч. С.5-6. [20] О развитии борьбы с наркотиками американского правительства, которое является главным инициатором этой борьбы в мировом масштабе, см.: Жирнов О.А. «Столетняя война» в Америке: администрация США в борьбе против наркобизнеса. М.: ИНИОН, 2000. [21] Наркобизнес - и региональная, и международная проблема. С.87. [22] Международный наркобизнес и Россия. С.52. [23] Черч Д. Дж. “Большая чистка”. Борьба с коррупцией принимает глобальный характер // За рубежом. 1996. № 23. С. 6. [24] Шриберг Д. Отцы и дети // За рубежом. 1996. № 35. С.9. [25] Поскольку Россия совмещает признаки и центра, и периферии мирового хозяйства, то ее участие в нелегальной торговле оружия также оказывается двойственным. Из России нелегально экспортируют образцы тяжелого оружия боевые самолеты, вертолеты, ракеты и т. д., вплоть до ядерных материалов) в Корею, КНР и страны Ближнего Востока, но одновременно завозят легкое оружие (пистолеты, автоматы) из Финляндии и стран Восточной Европы. [26] Williams P., Woessner P. N. The Real Threat of Nuclear Smuggling // Scientific American. 1996. (Адрес January. в Интернете: http://www.mat.auckland.ac.nz/~king/Preprints/book/explod/nuclears/nuc.htm.) [27] В качестве наиболее заслуживающего доверия источника можно сослаться на информацию МАГАТЭ, согласно которой, например, с сентября 1997 по сентябрь 1998 г. зарегистрировано 15 достоверных случаев обнаружения нелегальных поставок ядерных делящихся материалов и 20 фактов тайных перевозок радиоактивных источников. «Институт трансурановых элементов при европейском Центре объединенных исследований провел анализ более 20 изъятых образцов с целью определения их происхождения и возможного использования. Большинство из них не были пригодны для изготовления ядерных боеприпасов. Однако один образец - 2-килограммовый брикет с высокообогащенным ураном, обнаруженный в Праге, - вполне мог пригодиться подпольным ядерным оружейникам» (На пути ядерной контрабанды поставлен еще один заслон // Интерфакс АиФ. 1998. № 47. С. 10 – 11.) О ядерной контрабанде из России см.: 113 Р. Ли. Последние тенденции в контрабанде ядерных материалов // Российская организованная преступность: новая угроза? С. 211 – 232. 114 ЧАСТЬ 2. СЕРАЯ ТЕНЕВАЯ ЭКОНОМИКА – НЕФОРМАЛЬНЫЙ СЕКТОР Глава 4. ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ НЕФОРМАЛЬНОГО СЕКТОРА ЭКОНОМИКИ Серая теневая экономика – самый обширный сектор теневой экономики. В то же время его изучение наталкивается, в сравнении с анализом черной теневой экономики, на заметные трудности: если экономика организованной преступности довольно четко отделена от «нормальной», официальной экономики, то неформальная экономическая деятельность пронизывает буквально все поры общества, в результате чего «уловить» этот неформальный сектор оказывается не легче, чем поймать медузу. Поэтому в данном разделе мы делаем основной акцент не на онтологическом, а на гносеологическом аспекте. В центре нашего внимания будут прежде всего теории серой теневой экономики – зеркальный образ, вглядываясь в который, мы постараемся сформулировать некоторые выводы о самом отражаемом объекте. Экономисты изучают неформальную экономику (НЭ) уже более четверти века, однако нельзя сказать, что они уже вполне разобрались в сущности этого феномена. Не стихают дискуссии даже по поводу его точного определения, не говоря уже об объяснении причин его возникновения, роли в хозяйственной жизни общества, выработки оптимальной линии государственной политики по отношению к нему, перспектив его дальнейшего развития. В истории зарубежных исследований НЭ можно с некоторой долей условности выделить два этапа. I этап (1970-е – 1980-е гг.): эмпирические исследования, накопление первичной информации. II этап (1980-е – 1990-е годы): углубленный экономико-теоретический анализ, осмысление накопленной информации. Рассмотрим, как протекали эти исследования и каков сформированный ими образ неформальной экономики зарубежных стран. 4.1. Открытие “неформальности”: затерянный мир – рядом! 115 “Неформальность” в развивающихся странах. "Отцом" нового научного направления по праву считается английский социолог Кейт Харт[1], "открывший" неформальную занятость во время полевых исследований конца 60-х гг. в городских трущобах Аккры, столицы Ганы – одной из отсталых стран Африки[2]. К. Харт обнаружил, что горожане "третьего мира" в значительной мере (или даже в большинстве) не имеют никакого отношения к официальной экономической системе. Городская экономика отсталых стран предстала как громадное скопление мелких и мельчайших мастерских, лавок и иных "микрофирм", снабжающих жителей городов простыми повседневными товарами (едой, одеждой, транспортными услугами и т. д.), не проходя никакой официальной регистрации, игнорируя налоговые и иные требования правительства к бизнесу. Формулируя определение неформальности, К. Харт указывал, что “различие между формальными и неформальными возможностями дохода базируется на различии между работой за зарплату и самозанятостью”[3]. Ключевым критерием, по его мнению, является степень рационализации труда, его постоянства и регулярности, наличие или отсутствие фиксированного вознаграждения. Бюрократизированные (в веберовском понимании этого термина) предприятия, использующие современное оборудование и управляемые профессиональными экономики. Прочие менеджерами, же виды образуют “современный экономической сектор” деятельности городской горожан ранее классифицировались как “низкопроизводительный городской сектор”, “резервная армия частично занятых и безработных”, “городской традиционный сектор” и практически находились за рамками внимания исследователей. К. Харт категорически возражал против пренебрежительного отношения к неорганизованным работникам как к “частично занятым малолетним чистильщикам обуви и продавцам спичек” и подчеркивал очень важную роль этих работников в сфере предоставления множества услуг, существенно важных для горожан. Он объединил этих “самозанятых” работников понятием “неформальный сектор” (НС). Опираясь на противопоставление “формального – неформального” и “законного – незаконного” внутри неформального сектора, К. Харт выделил три группы доходов горожан[4]: а) формальные доходы – зарплата в государственном и частном секторах, трансфертные платежи (пенсии, пособия по безработице); б) законные неформальные доходы – от занятости в первичном (сельское хозяйство), вторичном (работающие по контрактам или самостоятельно ремесленники, сапожники, портные, производители пива и т. д.) и третичном (строительство, транспорт, крупная и 116 мелкая торговля) секторах, от производства услуг (труд музыкантов, парикмахеров; медицинские, магические и ритуальные услуги) и от частных трансфертных платежей (подарков, займов, нищенства); в) незаконные неформальные доходы – от услуг (труд нелегальных ростовщиков, скупщиков краденного, продавцов наркотиков, проституток, сутенеров, контрабандистов, рэкетиров и т. д.) и трансфертов (краж, воровства, растрат, гемблинга). Обосновывая важность исследования неформальной экономики, К. Харт подчеркнул сомнительную ценность использования официальных экономических показателей, “игнорирующих производительную деятельность, находящуюся за границами организованного рынка труда и охватывающую [лишь] половину городской рабочей силы”[5], и призвал анализировать неформальные структуры в широком контексте исторического, кросс-культурного сопоставления различных типов городской экономики. Открытие К. Харта мгновенно подхватили и растиражировали его коллеги. B 1972 г. Международная Организация Труда (МОТ) опубликовала коллективное исследование о занятости в Кении, где концепция неформальной экономической деятельности использовалась уже как основная научная парадигма[6]. Подготовленный МОТ отчет о Кении следующим образом объяснял различия между неформальным и формальным секторами: "Для неформальной деятельности характерны а) легкость вступления [в производство]; б) опора на собственные ресурсы; в) семейная собственность на предприятия; г) малые масштабы деятельности; д) трудоинтенсивные и гибкие технологии; е) навыки, приобретаемые вне официальной школьной системы; ж) нерегулируемость и конкурентность рынков. Деятельность неформального сектора обычно правительством игнорируется, редко поддерживается, часто регулируется и иногда активно подавляется. Характеристики деятельности в формальном секторе противоположны, а именно а) вступление [в нее] затруднено; б) постоянная опора на внешние ресурсы; в) корпоративная собственность; г) крупные масштабы функционирования; д) капиталоинтенсивные, часто импортные технологии; е) формально полученные навыки; и 117 ж) рынки находятся под протекционистской защитой (при помощи тарифов, квот, торговых лицензий)"[7]. Для сравнения в таблице 4 – 1 перечислены основные черты, присущие неформальному сектору, как их указывают в одном из исследований по НЭ стран Африки, вышедшем уже в 1990-е гг.[8]. Нетрудно заметить, что этот перечень практически совпадает с теми чертами НЭ, которые выделялись в докладе МОТ 1972 г. Предложенный более 25 лет тому назад плюралистический подход к определению НЭ выдержал, таким образом, испытание временем[9]. После доклада МОТ термины "неформальная экономика" (informal economy), "неформальный сектор" (informal sector) в считанные годы стали общепринятыми в англоязычной литературе. К исследователям-африканистам быстро присоединились и специалисты по развивающимся странам Латинской Америки и Азии. Таблица4–1 Сравнительные характеристики предприятий формального и неформального секторов Характеристики Формальный сектор Неформальный сектор Входные барьеры Высокие Низкие Технологии Капиталоемкие Трудоинтенсивные Управление Бюрократическое Семейное Капитал Избыточен Недостаточен Рабочее время Регулярное Нерегулярное Оплата труда Нормальная Ограниченная Используемые финансовые Используются услуги банков Используются услуги Отношения личные, неформальные услуги Безличные Личные Постоянные издержки Крупные Незначительные Использование рекламы Обязательное Малое, с покупателями либо вообще отсутствует Использование Часто крупное Отсутствует Часто на экспорт Редко на экспорт правительственных субсидий Рыночная ориентация Источник: Fidler P., Webster L. The Informal Sectors of West Africa // The Informal Sector and Microfinance Institutions in West Africa. Ed. by L. Webster, P. Filder. Washington, 1996. Р. 6. 118 Английский специалист по проблемам “третьего мира” Рей Бромлей, объясняя взрыв популярности концепции НС, указывал, что предложенная К. Хартом “терминология и связанная с нею концепция случайно оказались в подходящем месте и в подходящее время"[10]. По его мнению, концепция НС быстро завоевала международную популярность прежде всего потому, что она предлагала такие рекомендации, которые в 1970-е гг. оказались весьма удобны для международных организаций и несклонных к крайностям правительств. Поддержка НС предполагает возможность "помогать бедным, не угрожая богатым", т. е. найти компромисс между требованиями перераспределения доходов и богатства, с одной стороны, и желанием элиты жить в атмосфере стабильности, с другой. "Та огромная поспешность, с которой МОТ восприняла концепцию неформального сектора, и замечательная скорость подготовки многих [основанных на этой концепции] международных отчетов помогают объяснить, почему эта концепция имела первоначально так много несогласованностей и аномалий, а следовательно, почему возникла такая разнообразная и противоречивая литература о городском неформальном секторе"[11]. Кроме того, действовали и иные факторы, связанные с общей эволюцией экономических концепций слаборазвитости. Дискуссию о НС надо рассматривать в тесной связи с другими дискуссиями экономистов 1970-х гг. по проблемам "третьего мира" – о "перераспределении ради роста", о "новом международном порядке", об "удовлетворении основных потребностей" и т. д. Все эти дискуссии, по мнению Р. Бромлея, служили удобной формой полемики между приверженцами либерального, неоклассического подхода, согласно которому политика реформ должна создавать для бедных "выгоды от развития", и сторонниками радикальных, неомарксистких взглядов, согласно которым улучшить ситуацию с бедностью в "третьем мире" можно лишь при помощи решительных изменений. Дебаты о НС позволяли обсуждать реальные злободневные аспекты экономического развития “третьего мира”, абстрагируясь до известной степени от идеологических стереотипов. Расширение круга исследователей привело к некоторым расхождениям в понимании объекта исследования. Если африканисты в определении неформальной экономики акцентировали внимание прежде всего на таких ее признаках, как малые размеры и слабая техническая оснащенность предприятий, то латиноамериканисты обращали основное внимание на ее нелегальность. Оба подхода чаще всего сближаются, что позволяет сформулировать наиболее общепринятое представление: неформальная экономика – это нерегистрируемая экономическая деятельность по производству обычных товаров и услуг, представленная в основном мелкими и мельчайшими 119 предпринимательскими единицами. Тем не менее, дискуссии по поводу определения основных критериев “неформальности” продолжаются и по сей день. Хорошее представление о трудностях, возникающих при определении ключевых признаков НС, дает, например, совместная работа американского экономиста Дональда Мида и французского экономиста Кристиана Морриссона[12], проводивших в 1990 г. исследования малого бизнеса в странах “третьего мира” (в выборку вошло 2200 предприятий из семи стран). Они отмечают, что при определении понятия “неформальный сектор” обычно используют три критерия – законность (регистрация предприятий, уплата налогов, соблюдение требований трудового законодательства и т. д.); размеры предприятия (обычно к НС относят предприятия с числом занятых не более 5 – 10-ти работников) и уровень капиталоемкости производства. Как правило предполагается, что эти характеристики тесно взаимосвязаны, поэтому не имеет принципиального значения, какая из них является определяющей. Используя информацию конкретных обследований в двух странах Латинской Америки (Эквадор, Ямайка), четырех странах Африки (Алжир, Тунис, Нигерия, Свазиленд) и одной стране Азии (Таиланд), Д. Мид и К. Морриссон сравнивали легальность (регистрацию, уплату налогов и соблюдение законодательства о труде) и капиталоемкость малого бизнеса в этих развивающихся странах. Результаты этого компаративистского исследования оказались весьма любопытными. Обследование с разбивкой по предприятиям с разным количеством занятых показало, что между изучаемыми странами существуют весьма значительные различия по степени регистрируемости малых предприятий. Так, в Алжире практически все мелкие производители и торговцы имеют специальные сертификаты; тех, кто их не имеет, сурово наказывают. В Эквадоре и Нигерии регистрируется подавляющее большинство предприятий с числом занятых менее 10 человек; даже из предприятий, где работает только 1 работник, зарегистрирована почти половина. Хотя в других странах уровень регистрации малых предприятий значительно ниже, но все же и в них регистрируют по крайней мере четверть предприятий с 6 –10 работниками (единственное исключение – Тунис). Исходя из этого, Д. Мид и К. Моррисон делают вывод о том, что “использование размеров предприятия как индикатора степени регистрируемости предприятий правомерно в некоторых странах, если ограничиваться предприятиями с одним работником”[13]. Но даже и такие мельчайшие предприятия не всегда отказываются от регистрации. С ростом 120 числа занятых уровень регистрируемости всегда растет, хотя и в различной степени в разных странах. В некоторых случаях наблюдается почти полное соответствие между регистрацией и уплатой налогов, поскольку при регистрации платится регистрационный сбор. Но так происходит не всегда и не со всеми видами налоговых сборов. Так, в Нигерии число предприятий, выплачивающих налоги на доход и на добавленную стоимость, намного меньше числа зарегистрированных предприятий, а в Свазиленде и Таиланде, наоборот, платящих налоги больше, чем зарегистрированных. Это доказывает, что “регистрация не является ни обязательным, ни достаточным условием уплаты налогов. Определение неформального сектора, базирующееся на критерии регистрации, может лишь весьма отдаленно указывать на то, что предприятие помимо регистрационного сбора платит налоги”[14]. По критерию соблюдения трудового законодательства ситуация также далека от однообразия: в одних странах (Алжир, Нигерия) лишь немногие из зарегистрированных предприятий соблюдают трудовые нормы, в других (Тунис, Свазиленд, Таиланд), наоборот, предприятия НС часто соблюдают трудовой кодекс, не регистрируясь. Это еще раз подтверждает вывод о том, что регистрация предприятия не означает непременное и полное включение его в систему регулирующих норм[15]. Поэтому между формальным и неформальным бизнесом довольно трудно провести четкую границу. Д. Мид и К. Морриссон отмечают, что имеющихся данных явно недостаточно для обоснованных суждений о роли физического и “человеческого” капитала в малом бизнесе. Что касается “человеческого” капитала, то в Эквадоре и Ямайке более половины предпринимателей имеют среднее и высшее образование, в Таиланде уровень образования несколько ниже. Эти данные опровергает расхожие представления о том, будто в НС работают, как правило, малообразованные люди. Данные об инвестициях в физический капитал еще менее точны. Если в Таиланде и Тунисе большинство (порядка 50 – 70%) малых предприятий осуществляют такие инвестиции (о величине этих инвестиций информация отсутствует), то в Алжире этим занимаются немногие (порядка 15 – 30%), что предполагает низкий уровень модернизации предприятий НС в этой стране. Очевидно, делают вывод Д. Мид и К. Морриссон, что практически во всех странах “третьего мира” есть большое количество предприятий, объединенных следующими признаками: небольшое число рабочих, слабое соблюдение налоговых и иных правил, низкая капиталоемкость. Однако эти признаки далеко не всегда встречаются все сразу, что и затрудняет выработку универсального определения НС. “Неформальность” оказывается своеобразной мозаикой, среди элементов которой трудно различить закономерное и 121 случайное. Учитывая это, авторы призывали аналитиков критически оценивать данные по разным странам и четко указывать, какой именно смысл вкладывается в понятие НС в каждом конкретном случае, поскольку он варьируется от страны к стране[16]. В любом случае исследователи “третьего мира” сходятся во мнении, что НС играет в развивающихся странах все более важную роль. В некоторых странах он даже превосходит официальную экономику (см. Табл. 4 – 2., 4 – 3). Между уровнем развития отдельных регионов и масштабами НС прослеживается довольно четкая обратно пропорциональная зависимость: НС огромен в слаборазвитых странах Африки, велик в Азии и относительно умерен в Латинской Америке. Сравнение оценок масштабов НС за различные периоды убедительно демонстрирует тенденцию к “разбуханию” этой сферы экономики (см., например, данные по Латинской Америке – Табл. 4 – 4). Таблица 4 – 2 Оценки удельного веса неформальной экономики в городской занятости развивающихся стран, 1970-1980-е годы, в % Страны Неформальная Страны Неформальная Страны Неформальная Африки экономика экономика Латинской экономика Азии Америки Бенин 95 Филиппины 73 Мексика более 40 Марокко 75 Пакистан 69 Сальвадор 19 Нигер 65 Таиланд 50 Гватемала 18 Сенегал 50 Индия 40-54 Коста-Рика 12 Составлено по: Кузнецова С. И. Неформальный сектор в афро-азиатском городе // Авторитаризм и модернизация в странах Азии и Африки. М.: ИНИОН, 1994. С. 73 - 74; Неформальный сектор в странах Латинской Америки. Масштабы и структура, тенденции и факторы развития, роль в национальной экономике. М.: ИЛА РАН, 1992. С. 96, 123. Таблица 4 – 3 Оценки удельного веса теневой экономики в ВВП стран Латинской Америки во 2-ой половине 1980-х годов, в % 122 Страны Латинской Америки Теневая экономика Боливия Около 50 Перу 39 Мексика 25-35 Колумбия 15-25 Аргентина 12 Составлено по: Неформальный сектор в странах Латинской Америки. Масштабы и структура, тенденции и факторы развития, роль в национальной экономике. М.: ИЛА РАН, 1992. С. 21, 98, 66, 50; Сото Э. де. Иной путь. Невидимая революция в третьем мире. М.: Catallaxy, 1995. С. 49. Таблица 4 – 4 Доля неформально занятых в экономически активном населении (ЭАН) стран Латинской Америки, % СТРАНЫ Доля в городском ЭАН Доля в общем ЭАН 1950 г. 1980 г. 1950 г. 1980 г. Аргентина 21,1 23,0 22,8 25,7 Бразилия 27,3 27,2 48,3 44,5 Чили 35,1 27,1 31,0 28,9 Мексика 37,4 35,8 56,9 40,4 Перу 46,9 40,5 56,3 55,8 Венесуэла 32,1 20,8 38,9 31,5 30,8 30,3 46,5 42,2 Латинская Америка в целом Составлено по: Portes A., Sassen-Koob S. Making It Underground: Comparative Material on the Informal Sector in Western Market Economies // American Journal of Sociology. 1987. Vol. 38. № 1. Р. 34. “Неформальность” в развитых странах. После «открытия» К. Харта довольно скоро обнаружилось, что неформальная экономическая деятельность существует отнюдь не только в слаборазвитых государствах. В те же 1970-е гг. неформальные экономические структуры стали обнаруживать и в высокоразвитых странах Запада[17]. "Колумбом", открывшим "подпольную экономику" в развитых капиталистических странах считается американский экономист П. Гутманн: в 1977 г. он напечатал статью, где утверждал, что эта неучитываемая деятельность разрослась настолько, что пренебрегать 123 ею уже нельзя[18]. Публикация в 1979 г. статьи американского экономиста Эдгара Файга[19] вызвала уже буквально скандал: профессор подсчитал, что "нерегулярная экономика" (irregular economy) США охватывает ни много, ни мало, как треть официального ВНП, т. е. примерно столько же, сколько неформальная экономика в странах "третьего мира". О том, насколько сильный резонанс вызвала эта статья, свидетельствует тот факт, что ее обсуждению было посвящено специальное слушание экономического комитета Конгресса США[20]. Коллеги Э. Файга единодушно упрекали его в том, что он завысил свою оценку в несколько раз (видимо, автор статьи специально писал ее с элементами эпатажа). Например, П. Гутманн[21] оценил размеры неформальной экономики США на 1978 г. только примерно в 10% официально зарегистрированного ВНП, а В. Танзи[22] сократил ее даже до 4,4%. Хотя специалисты продолжали спорить о масштабах явления, однако пристальное внимание научной общественности к этому сектору экономики развитых стран было отныне обеспечено. В последующие годы специальные исследования по неформальной экономической деятельности стали производиться не только в США, но и в других развитых странах. Эти исследования были замечены отечественными исследователями еще в 1980-е гг. и получили некоторое освещение в советском обществоведении, склонном, впрочем, трактовать эти явления как одно из проявлений “общего кризиса капитализма”[23]. Наиболее подробно в отечественной литературе освещены зарубежные исследования по этим проблемам в Германии[24]. Лучшим обобщающим обзором исследований теневой экономики в развитых странах Запада остается опубликованная еще в 1987 г. монография М. И. Николаевой и А. Ю. Шевякова[25]. В своем подходе к определению объекта своего анализа исследователи НЭ в развитых странах, как и латиноамериканские исследователи, делают основной акцент на незаконности неформальной экономической деятельности. В результате то, что они изучают, чаще называют “подпольной экономикой” (underground economy), “нерегулярной экономикой” (irregular economy), “теневой экономикой” (shadow economy) и иными терминами, отличающимися от наиболее общепринятого в работах о развивающихся странах понятия “неформальная экономика”. Таблица 4 – 5 Динамика оценочных масштабов теневой экономики в некоторых развитых странах, 1960 – 1980 гг., в % к ВНП Развитые страны 1960 г. 1970 1980 г. г. 124 Дания (по Ф. Шнайдеру) 3,8 – 4,8 5,3 – 7,4 6,9 – 10,2 1,3 – 1,7 6,2 – 6,9 10,2 – 10,9 1,5 – 1,8 6,8 – 7,8 11,9 – 12,4 2,0 – 2,1 2,7 – 3,0 10,3 – 11,2 2,6 – 4,1 2,6 – 4,6 3,9 – 6,1 Норвегия (по И. Лундагеру и Ф. Шнайдеру) Швеция (по И. Лундагеру и Ф. Шнайдеру) ФРГ (по К. Кирхгасснеру) США (по В. Танзи) Составлено по: Lacko M. Rejtett gazdasag nemzetkozi osszehasonlitasban // Kozgazda-sagi Szemle. 1995. C. 491. Если проследить за динамикой оценочных показателей неформальной экономики в развитых странах (см. Табл. 4 – 5, 4 – 6), то можно сделать вывод, что в последние десятилетия в хозяйстве не только развивающихся, но и высокоразвитых стран наблюдается устойчивая тенденция относительного и абсолютного роста масштабов теневой экономической деятельности. Почти одновременно с «открытием» неформальной экономики в развитых капиталистических странах, в конце 1970-х гг., обнаружился широкий размах «неформальности» и в странах социалистического лагеря. В 1977 г. практически одновременно в США были опубликованы две концептуальные статьи о формах и масштабах теневой экономической деятельности в советской экономике: американского советолога Грегори Гроссмана "Вторая экономика в СССР"[26] и бывшего советского экономиста, эмигрировавшего в Америку, Арона Каценелинбойгена ”Цветные рынки в Советском Союзе”[27]. Они положила начало обширному потоку советологических исследований о самостоятельной хозяйственной жизнедеятельности в СССР и странах Восточной Европы, приглушенной претензиями централизованного планирования на тотальный учет и контроль, но отнюдь не уничтоженной. В 1980-е гг. советологи вообще стали приходить к мнению, что за ширмой всеобщей планомерности и зарегулированности фактически скрывается экономическая система смешанного типа, где неформальное, неконтролируемое производство играет во многих отношениях не меньшую роль, чем производство официальное[28]. Таблица 4 – 6 125 Масштабы подпольной экономики в странах Западной Европы, 1994 г., в % от ВНП Страны ЗападнойПодпольная Страны Западной Подпольная Европы экономика Европы экономика Италия 25,8 Ирландия 15,5 Испания 22,5 Франция 14,5 Бельгия 21,4 Нидерланды 13,6 Швеция 18,5 Германия 13,1 Норвегия 17,9 Великобритания 12,4 Дания 17,6 Швейцария 6,6 Источник: Schneider F. Comment // Economic Policy. April 1998. Таким образом, к 1980-м годам экономисты убедились, что неформальная экономическая деятельность (хотя и в разных формах и масштабах) присутствует везде – на Юге и на Севере, на Западе и на Востоке. Это создало предпосылки для специальных экономико-компаративистских исследований, посвященных анализу того, что является общим для НЭ в любых странах мира и что специфично для тех или иных социальноэкономических систем[29]. 5.2. Пути осмысления «неформальности»: де Сото и другие. Во второй половине 1980-х годов в исследованиях по неформальной экономике наметился перелом. Ранее внимание ученых концентрировалось преимущественно на проблемах определения НЭ, классификации ее форм и измерения ее масштабов. Конечно, споры по этим вопросам продолжаются до сих пор, однако гораздо большее внимание уделяется причинам возникновения НЭ и ее роли в хозяйственной жизни общества. Наряду с социологами и специалистами по "третьему миру" в анализ НЭ включаются экономистытеоретики, опирающиеся на концепции неоклассического (прежде всего, в его неоинституциональной разновидности) и институционального "экономикса". Неоинституциональные подходы к анализу “неформальности”. Неоинституциональная теория обращает основное внимание на связь между “правилами игры”, определяющими и ограничивающими хозяйственную деятельность человека, и процессом экономического развития в целом. Предприниматели являются элементами формального сектора экономики, когда их действия соответствуют установленным “правилам игры” и защищены ими. И наоборот, когда предприниматели не соблюдают эти 126 правила, они рассматриваются как элементы “неформального” сектора экономики. Иначе говоря, приверженность к установленным правилам является первостепенным критерием участия в “законной” экономике, в то время как несоблюдение или обход установленных правил служит критерием участия в неформальной, подпольной экономике. Можно сослаться на определение, сформулированное Э. Файгом: “неформальная экономика включает ту экономическую деятельность, которая обходит [частные] издержки и исключает [общественные] административными коммерческое выгоды правилами, лицензирование, и права, предписанные регулирующими трудовые контракты, отношения отношения законами и собственности, финансового кредитования и социального страхования”[30]. Уже в 1980-е годы от сбора фактов и эмпирических наблюдений специалисты по НЭ переходят к построению обобщающих моделей. Характерным примером того внимания, которое начинают уделять экономико-математи-ческому моделированию неформальной экономической деятельности, являются материалы международной научной конференции "Параллельные рынки в развивающихся странах", состоявшейся в ноябре 1988 г.[31] 1) Анализ поведения продавцов: риски и издержки. Ряд выступлений на этой конференции был посвящен анализу природы тех издержек, которые производители или продавцы несут при продаже товаров по неофициальным каналам в условиях государственного контроля над ценами, и их влияния на масштабы рыночных сделок. В частности, С. Дэварэйджен, К. Джонс и М. Ромер[32] останавливаются на проблеме причин риска, возникающего у продавцов, которые обходят ценовое регулирование, продавая свои товары на незаконных рынках, и его влиянии на масштабы нелегальной торговли. В литературе бытует мнение, что величина риска, т. е. вероятность быть пойманным и наказанным, зависит только от количества товара, проданного на параллельном рынке. С. Дэварэйджен, К. Джонс и М. Ромер уточняют, что либо (1) общее количество предложенного товара будет определяться интенсивностью ценового контроля, в зависимости от которого большая или меньшая часть товара переходит с легального на нелегальный рынок; либо (2) при установлении контроля за ценами вся торговля полностью перейдет на параллельный рынок. Равновесный объем предложения товаров на рынке в целом, с учетом и нелегальных, и легальных продаж, будет формироваться следующим образом. Сначала "…производители будут продавать [свой товар] на параллельном рынке, пока предельные издержки их действий на параллельном рынке не сравняются с разницей между параллельной и официальной ценой"[33]. Когда исчезают преимущества от продажи на параллельном рынке, 127 производители продолжат продавать свои товары на официальном рынке, пока предельные издержки продукции (исключающие риск) не сравняются с официальной ценой. Вопрос о роли риска в нелегальном бизнесе впервые был поднят в литературе в связи с экономическим анализом контрабанды. М. Питт[34] еще в начале 1980-х гг. рассмотрел возможность применения контрабандистами смешанной стратегии – совмещения легальной и нелегальной торговли. Он сделал вывод, что риск задержания контрабандиста может изменяться не только в сторону его увеличения при росте незаконной продажи провезенных контрабандой товаров, но также и в сторону уменьшения при росте законной продажи. Продажа части товаров по официальным каналам обеспечивает бизнесмену легальный статус и может приглушить подозрения властей о продаже другой части на параллельном рынке. С. Дэварэйджен, К. Джонс и М. Ромер используют это свойство риска, чтобы построить общую модель функционирования параллельного рынка и показать, что общий “выпуск” контрабандистов превышает то количество, которое должно быть при более простой модели риска. Законная продажа увеличивает поступления, уменьшая риск быть подвергнутым штрафным санкциям и, таким образом, позволяя производителю увеличивать выпуск сверх той точки, в которой предельные издержки продукции равняются официальной цене. Единственное прямое подтверждение существования специфических издержек действий на параллельных рынках приводится М. Моррисом и М. Ньюменом, которые изучали торговлю рисом и зерном в Сенегале[35]. Половина рыночного предложения риса в этой африканской стране контролируется параллельными рыночными торговцами. М. Моррис и М. Ньюман показали, что эти торговцы платят фермерам за рис выше официально установленного “потолка” цен, а продают его потребителям по официальной цене продажи или ниже. Ограниченные этими пределами, доходы нелегальных торговцев уменьшаются из-за издержек на взятки чиновникам. Кроме того, параллельные рыночные торговцы вынуждены жить в условиях неопределенности, не зная, будут ли их операции признаны постоянно обновляющимся полицейским аппаратом незаконными или нет. "Если издержки торговцев (включая риски, штрафы и взятки) меньше, чем издержки государственно-регулируемого рынка, — отмечают К. Джонс и М. Ромер, — они могут обходить установленный на рынке "налог", покупая товар у фермеров по более высокой цене и продавая его потребителям по цене более низкой, чем установлено, пока возрастает общее количество продаваемого [товара]… Общее количество реализованного [товара] превысило бы [при этом] количество, реализованное рыночным механизмом при отсутствии параллельного [рыночного] канала"[36]. 128 Другие участники конференции по параллельным рынкам обратили внимание на проблему взаимосвязи рисков или других издержек операций на параллельном рынке и экономии на масштабах. Указывалось, что предельные издержки контрабанды или незаконной торговли возрастают с объемом торговли, т. е. существует отрицательная экономия на масштабах деятельности; вероятно, однако, существование положительной экономии на масштабах при даче взяток или в нелегальной рыночной деятельности. Издержки могут с течением времени изменяться: продавцы лучше узнают, как обойти контроль, параллельные рыночные институты приспосабливаются к отрицательной экономии издержек. Эмпирическому исследованию эффекта экономии на масштабе в нелегальной торговле посвятили свою работу Ж.-П. Азам и Т. Бесли, которые построили модель теневого рынка по данным об экономике Ганы[37]. В Гане официальная цена на какао ниже мировой. Фермеры продают часть своего урожая неформальным продавцам, которые провозят контрабандой товар в соседние государства – Того или Берег Слоновой Кости. Выбрав средства транспорта и заплатив необходимые взятки, чтобы провезти какао контрабандой, продавцы несут более низкие издержки, чем если бы они использовали те же грузовики, чтобы провозить контрабандой только дефицитные потребительские товары. Авторы используют зависимость риска и других издержек от размера контрабанды в общей модели рыночного равновесия, где фигурируют параллельные рынки и экспортируемых, и импортируемых потребительских товаров, а также иностранной валюты. Согласно их выводам, эффект экономии на масштабах усиливает инфляционное влияние, так как уменьшение количества какао, провозящегося контрабандой, при прочих равных условиях приводит к уменьшению потребительских товаров, ввезенных контрабандой. 2) Анализ поведения покупателей: рентоискательство и поиск информации. Р. Дэкон и Дж. Санстели[38] показали, что потребители, ищущие дефицитные товары, могут столкнуться с необходимостью тратить время на их поиск и издержками от простаивания в очередях, которые уменьшают величину их выигрыша от покупки. При отсутствии параллельного рынка потребители несли бы дополнительные издержки (например, потери времени или расходы на взятки). Учитывая результаты исследования Т. Нгуйена и Дж. Холли[39], показавших, что на параллельном рынке потребители будут конкурировать за рационируемые товары, пока расходы на сделки (поиск дефицита, простаивание в очередях и дача взяток) не поглотят разницу между ценами на параллельных и официальных рынках, модель Р. Дэкона и Дж. Санстели можно легко расширить, включив в нее параллельный рынок. 129 Р. Дэкон и Дж. Санстели останавливаются также на проблеме вовлечения потребителей в рентоискательство (rent-seeking), когда издержки, связанные с получением доступа к дефициту, являются постоянными[40]. Чтобы уменьшить издержки простаивания в очереди, потребители пытаются при каждой покупке приобретать больше дефицитных товаров. Более крупные покупки могут привести к дополнительным расходам на хранение, например, к росту капиталовложений в помещения или холодильники. Авторы приходят к выводу, что это целесообразное для каждого потребителя конкурентоспособное поведение, направленное на увеличение их способности приобретать товары, приводит к издержкам, которые могут превысить ренту, устанавливаемую ценовыми ограничениями. В этом случае, даже те потребители, которые получили возможность приобрести рационируемые товары, будут заинтересованы в том, чтобы товары не находились под ценовым контролем. С. Деварэйджен, К. Джонс и М. Ромер[41] рассматривают другую ситуацию: правительство может предоставить бесплатный доступ к рационируемым товарам через специальные магазины, по купонам или по определенному признаку (например, в соответствии с социальным положением или занятостью). Они называют это "рационированием, свободным от издержек" (costless rationing). Применение такого бесплатного снабжения не исключает, однако, возможности ситуации, когда покупатели перепродадут свои бесплатно полученные товары на параллельном рынке, что позволит им полностью захватить ренту, возникшую при рационированном распределении. Это дает возможность потребителям требовать, а производителям поставлять больше товаров, находящихся под контролем, чем было бы возможно при отсутствии такового Причина в том, что доходы потребителей увеличились за счет ренты, которая создает спрос на большее количество товаров. Д. Бэван, П. Коллер и Дж. Ганнинг[42], опираясь на данные о том, что большинство потребителей в сельской местности в Танзании были не в состоянии приобретать товары, несмотря на существование активно действующего параллельного рынка, высказывают предположение, что причиной этого могли быть высокие издержки получения информации. Если ценовые или другие административные ограничения насаждаются силовыми методами с использованием репрессий (арестов и штрафов) против торговцев параллельных рынков, то эти продавцы сталкиваются с риском не только при рекламировании своей продукции, потенциальными покупателями, но и поскольку при попытках любой заключать покупатель может сделки с оказаться осведомителем, особенно, если продавец пытается назначить покупателю цену значительно выше той, на которую покупатель заранее рассчитывал. В этих 130 обстоятельствах продавцы вынуждены уменьшать вероятность ареста и максимизировать свою прибыль, предлагая товары по ценам заметно ниже установленных на параллельном рынке. Исследование Д. Бэвана, П. Коллера и Дж. Ганнинга открывает, таким образом, новый аспект исследований параллельных рынков — анализ степени их "прозрачности", трудностей поиска потенциальными покупателями нелегальных продавцов. Конечно, изучение параллельных рынков имеет серьезные ограничения. Любой вопрос о незаконной деятельности связан с известным риском для интервьюера. Во многих ситуациях опрашиваемые будут оказывать противодействие, чтобы нельзя было обнаружить информацию, например, о количестве товаров, которые они продали или купили на параллельном рынке, сумме денег, которые они получили или уплатили, взяток, способах уменьшения риска обнаружения. Кроме того, даже если респонденты желают сообщить исследователю достоверную информацию, то сама природа параллельных рынков усложняет ее обобщение: трудно оценить общее количество реализованного товара, так как в торговлю вовлечено очень много мелких продавцов. В силу этих причин экономико-математическое моделирование развито в теории НЭ пока слабее, чем в других экономико-правовых теориях – например, в экономической теории преступлений и наказаний (economics of crime and punishment) или в экономической теории прав собственности (economics of property right). Неоинституциональные подходы еще не привели к формированию новой целостной парадигмы НЭ. преобладающей Анализ современной тенденцией остаются западной литературы подходы в показывает, стиле что традиционного институционализма, хотя и обновленные некоторыми неоинституциональными идеями. Характерным примером такого синтеза идей “старого” и “нового” институционализма стала концепция экономиста из Перу Эрнандо де Сото, которая вызвала буквально революцию в представлениях о неформальной экономической деятельности. “Десотианская революция”. Опубликованная в 1989 г. монография Э. де Сото "Иной путь"[43] произвела подлинный переворот в представлениях зарубежных исследователей о роли и значении теневой экономики в современном рыночном хозяйстве. Именно концепция “Иного пути” определяет сейчас новую, преобладающую в литературе парадигму теорий неформального сектора экономики. Традиционный, господствующий в 1970-е — 1980-е гг. подход к проблеме теневой экономики в странах “третьего мира” трактовал неформальную занятость как порождение бедности, нищеты и отсталости. Экономическое подполье виделось маргинальной прослойкой: бывшие крестьяне уходят в поисках более высоких заработков в города, но не могут в силу своей низкой квалификации найти работу в современной 131 промышленности и потому вынуждены перебиваться теневой деятельностью, с трудом обеспечивая себе прожиточный минимум. Предполагалось, что по мере адаптации к городскому образу жизни теневики будут переходить в современную, легальную экономику. Неформальный сектор, с такой точки зрения, — экономическое гетто, не имеющее позитивных перспектив. Данные о бурном разрастании неформального сектора в городской экономике развивающихся стран истолковывались как показатель деградации периферии мирового хозяйства. Соответственно, для облегчения тяжелой участи городских маргиналов “левые” предлагали усиливать государственный контроль над национальной экономикой, либералы же предпочитали неформальный сектор вообще игнорировать, рассматривая его как досадное побочное следствие модернизации. Главное научное открытие Э. де Сото — это принципиально новый подход к объяснению генезиса теневой экономики. Основной причиной разрастания городского неформального сектора автор книги считает не отсталость сельских мигрантов, будто бы не способных найти себе место в легальном секторе, а бюрократическую заорганизованность, препятствующую свободному развитию конкурентных отношений. Иначе говоря, Э. де Сото переворачивает с головы на ноги качественные оценки теневого и легального бизнеса в “третьем мире”. Считалось, что легальный сектор является носителем современной экономической культуры, в то время как теневой сектор — уродливый пережиток традиционной экономики. На самом же деле, доказывает перуанский экономист, легальная экономика развивающихся стран опутана меркантилистскими узами, в то время как именно теневики устанавливают истинно демократический экономический порядок, организуя свое частное хозяйство на принципах свободной конкуренции. Меркантилизм как тип экономической политики, господствовавшей в Европе в XVI — XVIII вв., “был политизированной системой хозяйства, в которой поведение предпринимателей подлежало детальной регламентации. Государство не позволяло потребителям решать, что должно производиться; оно оставляло за собой право выделять и развивать те виды экономической деятельности, которые считало желательными, и запрещать или подавлять кажущиеся ему неподходящими”[44]. Эта вера в “высшую мудрость” государственных чиновников давно утеряна в развитых странах, где экономический либерализм окончательно победил политику мелочной регламентации еще в XIX в. Однако на периферии современного рыночного хозяйства меркантилистская политика продолжает оставаться обыденной реальностью, причем этатизация хозяйства одобряется и “левыми”, и националистами. 132 Руководимый Э. де Сото Институт свободы и демократии провел ряд экономических экспериментов для выяснения “цены законности” в Перу — тех затрат, которые вынуждены нести лица, желающие заняться обычным легальным бизнесом[45]. Для регистрации фабрики по пошиву одежды экспериментаторам пришлось затратить 289 дней и сумму, равную 32-м минимальным месячным зарплатам (расходы на взятки, пошлины, потерянные доходы). Даже получение лицензии на торговлю в уличном киоске требует 43-х дней хождений по бюрократическому лабиринту и денежных расходов в 15 минимальных зарплат. Что касается “выбивания” земельного участка для строительства жилья, то этот бюрократический марафон требует почти 7-ми лет и 56-ти минимальных зарплат. Такая система полностью отсекает от участия в легальном бизнесе людей с невысокими доходами, но зато дает обширный простор для адресной раздачи привилегий (“блата”) и коррупции. “Наше исследование показывает, — пишет Э. де Сото, — что готовность перуанцев действовать вне рамок закона в значительной степени есть результат рациональной... оценки издержек законопослушания”[46]. Таким образом, основной причиной теневой экономической активности следует считать нерациональный правовой режим, когда “процветание компании в меньшей степени зависит от того, насколько хорошо она работает, и в большей — от издержек, налагаемых на нее законом. Предприниматель, который лучше манипулирует этими издержками или связями с чиновниками, оказывается более успешным, чем тот, кто озабочен лишь производством”[47]. Плодом “плохих законов” становится экономическая ситуация, когда на нелегальную деятельность в Перу приходится 48% экономически активного населения и 61,2% рабочего времени, 38,9% официального ВНП[48]. В некоторых сферах экономики теневики вообще стали основными производителями: так, например, нелегальный транспорт составляет 93% транспортного парка Лимы, столицы Перу[49]. Следует подчеркнуть при этом, что товары и услуги, производимые теневиками, по существу ничем не отличаются от продукции легального производства. Другая важная теоретическая находка Э. де Сото — исследование внутреннего механизма экономического “подполья”, его самоорганизации. Ходячее представление о деятельности теневиков уподобляет их жизнь первобытной борьбе за выживание, где царит голое “право силы”. Однако “Иной путь” убедительно доказывает, что в теневом бизнесе, как и в легальном, существует “сила права” (конечно, права специфического — нелегального). Мир теневого бизнеса во многом копирует мир бизнеса легального, заимствуя эффективные формы организации. Как показывают исследования де Сото, во всех видах нелегальной деятельности (жилищное строительство, торговля, транспорт) существуют 133 устойчивые организации, которые координируют контакты теневиков друг с другом и с законными государственными институтами. Складывается впечатление, что в “тени” живет параллельный мир со своими профсоюзами, судами, правовыми нормами, который во многом эффективнее официального мира. Даже процесс подкупа государственных чиновников трансформируется из эпизодического правонарушения в устойчивый порядок, с которым согласны все его участники. Описанный в книге де Сото довольно сложный механизм самоорганизации теневого бизнеса убедительно доказывает несостоятельность упрощенных представлений о рынке, где каждый “сам за себя”. Высокие трансакционные издержки бизнеса делают сугубо индивидуалистическую деятельность заведомо неэффективной, заставляя теневиков сплачиваться в нелегальные организации. Автор “Иного пути” предлагает в связи с этим оригинальную классификацию трансакционных издержек на основе критерия “легальность — нелегальность”. Первая их группа — “цена подчинения закону”, т. е. издержки законопослушного поведения. Предприниматель в легальном бизнесе должен нести единовременные “издержки доступа”, связанные с получением права заниматься определенным видом экономической деятельности. Получив официальную санкцию на свой бизнес, он должен постоянно нести издержки “продолжения деятельности в рамках закона”: платить налоги и социальные платежи, подчиняться бюрократической регламентации производственных стандартов, нести потери из-за неэффективности судопроизводства при разрешении конфликтов или взыскании долгов. Проведенные в Перу исследования деятельности мелких промышленных фирм показали, что законопослушание обходится в среднем в 347,7% посленалоговой прибыли (то есть если бы не было издержек подчинения закону, прибыль в малом бизнесе возросла бы в 4,5 раза). Характерно при этом, что налоги поглощают всего лишь 21,7% затрат на законопослушание[50]. Основным источником этатистского давления на бизнес оказываются даже не налоги, а бюрократические процедуры (на их исполнение тратится, в частности, примерно 40% рабочего времени управляющего персонала). Делая выбор в пользу нелегальной организации, предприниматель избавляется от “цены подчинения закону”, но зато вынужден оплачивать “цену внелегальности”. В эту вторую группу трансакционных издержек входят “цена уклонения от наказаний” (риск поимки и наказания частично снижается взятками как особой формой страхования), повышенные ставки на теневом рынке капиталов, невозможность участвовать в техноемких (капиталоемких) областях производства, относительно слабая защищенность прав собственности, “цена невозможности использовать контрактную систему” (опасность нарушения деловых обязательств) и недостаточная эффективность внеконтрактного права. 134 В общем, по мнению Э. де Сото, раскол хозяйства на легальный и нелегальный сектора “оказывает негативное воздействие на экономику в целом, выражающееся в снижении производительности, сокращении инвестиций, неэффективности налоговой системы, удорожании коммунальных услуг, замедлении технического прогресса и многочисленных трудностях в формулировании макроэкономической политики”[51]. Таким образом, неформальный бизнес, объективно будучи протестом против меркантилистского государства, отнюдь не снимает необходимости изменения системы законов. Последняя новаторская идея Э. де Сото — интерпретация эпохи буржуазных революций в Западной Европе бюрократическим как победы капитализмом. капиталистов-нелегалов В сущности, “третий над мир” меркантилистским повторяет сейчас историческую драму, впервые разыгравшуюся в XVI — XVIII вв. Защищавшие интересы монополистов-“рентоискателей” меркантилистские государства Западной Европы вводили детальные производственные стандарты, но натиск нелегального конкурентного производства неуклонно возрастал. В конце концов, мирным ли (как в Англии) или насильственным (как во Франции) путем, меркантилистская система была сломлена, монополии лишились правовой защиты и практически все получили свободный доступ к предпринимательству. “...Людям развязали руки, и их энергия направилась не на борьбу с государством, а на производительный труд”[52]. Значение книги Э. де Сото для понимания процессов, происходящих в современной России, трудно переоценить. Нетрудно заметить, что наши экономические проблемы в сущности те же, что и в Перу — родине автора “Иного пути”. Так же, как и страны “третьего мира”, Россию захлестывает девятый вал нелегальной экономической деятельности, что дает повод многим аналитикам заявлять о деградации национального хозяйства и крахе рыночных реформ. Но если принять концепцию Э. де Сото, постсоветская Россия страдает не столько от чрезмерного, сколько от недостаточного развития рыночных отношений. В таком случае в развитии подпольного бизнеса следует видеть симптом не болезни, а, скорее, выздоровления. Как и в Перу, в современной России, видимо, сосуществуют три “страны”: меркантилистское государство, создающее режим наибольшего благоприятствования для немногочисленных фаворитов; люди, которые разуверились в возможности решения своих проблем, и потому часто уходят в преступность, в политическое насилие; “есть и третья страна... — страна, где много работают, где люди восприимчивы к новому и конкурентоспособны, и наиболее крупной ее провинцией является, без сомнения, провинция теневой экономики”. “Чтобы уйти от насилия и бедности, — завершает свою работу Э. де Сото, — нужно признать 135 собственность и труд людей, которых легальный сектор ныне отторгает, — чтобы вместо бунта воцарился дух сотрудничества и ответственности”[53]. Если ранее неформальный сектор экономики считали маргинальным порождением отсталости и асоциальности, то Э. де Сото подчеркнул революционно-прогрессивный потенциал НЭ. Неформальные, спонтанно развивающиеся экономические отношения все более начинают противопоставлять не столько рациональной заботе об общественном благе, сколько бюрократической заорганизованности, выгодной лишь "бюрократической буржуазии", но вовсе не обществу в целом. Неформальная экономика в контексте теории экономических систем. Предложенный Э. де Сото подход позволяет рассматривать неформальный бизнес как проявление определенных общеформационных закономерностей. Согласно его концепции, НЭ есть закономерная форма генезиса массовых, “народных” форм капиталистического предпринимательства на периферии современного мирового хозяйства. Несколько иной подход к объяснению широкого развития НЭ в конце XX в. предлагается американскими социологами А. Портеса и С. Сассен-Куб[54]: они убедительно доказывают, что не только в развивающихся, но и в развитых странах НЭ органично включена в ткань хозяйственной жизни общества, являясь своеобразным “ответом” на “вызовы” глобализации хозяйственной жизни и развития НТР. В теориях индустриального развития, отмечают А. Портеса и С. Сассен-Куб, по поводу НС выдвигается три положения. “Во-первых, эта деятельность по существу преходяща, является следствием недостаточного проникновения современного капитализма в слабо развитые регионы и, таким образом, обречена на исчезновение по мере успеха индустриализации… Во-вторых, предполагается, что принципиальная причина сохранения НС – наличие излишней рабочей силы. В-третьих, НС в основном характерен для периферийных экономик (таких как Латинская Америка, Африка, большая часть Азии), выступая, по существу, иным выражением их слаборазвитости [underdevelopment]”[55]. Предлагаемая американскими социологами альтернативная интерпретация заключается в том, что “неформальная деятельность функциональна одновременно и для включенных в нее работников, и для крупных формальных фирм”[56]. “Фундаментальная причина сохранения и роста НС в периферийных экономиках – сосуществование расширенного трудового законодательства, часто скопированного с развитых стран, и избыточного предложения труда, – указывают американские ученые. – В этом контексте, фирмы имеют все стимулы пытаться избежать юридических ограничений на использование труда. Когда конкуренция повышается, …усиливаются стимулы к деформализации”[57]. Первичным 136 механизмом связи между формальным и неформальным секторами становится субконтракт. На рис. 4 – 1 изображены различные модели подобных связей, широко распространенные в странах Латинской Америки: А) неформальная маркетинговая цепь (используя неформальные дистрибутивные сети, легальная промышленность избегает расходов на постоянных торговых агентов; так реализуются продовольственные товары, сигареты, журналы и т. д.); Б) цепь “подведенного предложения” (самостоятельно работающие сборщики мусора снабжают дешевым сырьем крупные легальные фирмы); В) вертикальная производственная цепь (легальные инженерные фирмы используют неформальных субподрядчиков, которые, в свою очередь, организуют труд неформальных строительных рабочих); Г) сложная производственно-маркетинговая цепь (крупные ТНК дают заказы своим подразделениям, которые при превышении спроса над предложением передают часть заказов местным формальным фирмам, которые, в свою очередь, передают заказы неформальным заведениям или даже работникам-надомникам; такая организации наблюдается, например, в обувной промышленности Колумбии). 137 Рис. 4 – 1. Модели взаимосвязей между формальным и неформальным секторами в Латинской Америке. Источник: Portes A., Sassen-Koob S. Op. cit. P. 39. Теперь становится понятным парадокс неформальных заработков, которые имеют в среднем почти такую же величину, как в формальном секторе, или даже выше. Главная причина, по мнению А. Портеса и С. Сассен-Куб, заключается в том, что участники НС не однородны в классовом отношении. Следует различать собственно неформальных рабочих, которые трудятся без договорной организации и правовой защиты, и неформальных предпринимателей, организующих работу по контрактам с формальным сектором. Заработки неформальных рабочих, в среднем, значительно ниже, чем в легальной экономике. Зато заработки неформальных предпринимателей хотя и неустойчивы, но могут быть значительно выше. “Незащищенные работники нижней части 138 рынка труда, таким образом, субсидируют благосостояние своих непосредственных предпринимателей, а также доходы формальных фирм, от которых зависят их предприниматели”[58]. Американские социологи полагают, что противопоставление стран третьего мира, где НС весьма велик, и развитых стран, где он будто бы почти исчез, ошибочно. На самом деле неформальная экономика развитых стран скрыта сильнее, чем в развивающихся странах. Однако при исследовании подпольной экономики с использованием трех групп источников, возникает целостная картина. Первый источник – работы специалистов по рынку труда, в которых оцениваются масштабы подпольной деятельности на основе расхождений между денежными индикаторами. Они опираются при этом на предположение, что неформальные сделки осуществляются исключительно в наличных деньгах. Разные специалисты дают, впрочем, очень отличные друг от друга оценки, что порождает серьезные сомнения в степени их достоверности. Второй источник – информация о мелком бизнесе (фирмах, использующих труд менее 10ти рабочих). Хотя эти мелкие фирмы имеют лицензии (и потому попадают в поле зрения статистики), организация труда на них по большей части неформальна. Кроме того, при необходимости (например, даже при небольшом усилении налогов) они легко могут быть преобразованы в полностью подпольные предприятия. “Как оценка размеров НС эти данные подвергаются двум противоположным искажениям: во-первых, не все мелкие фирмы занимаются неформальной деятельностью, что ведет к переоценке [размеров НС]; во-вторых, полностью неформальные предприятия избегают государственной регистрации, и это ведет к недооценке”[59]. Поэтому эти показатели следует интерпретировать только как грубую оценку масштабов НС. Они свидетельствуют, что в 1965 г. мелкий бизнес США насчитывал около 3/4 общего числа зарегистрированных фирм и поглощал примерно 1/7 экономически активного населения. Двадцать лет спустя ситуация была почти точно такой же. Третий источник информации – прямые полевые исследования конкретных производственных отраслей и городских районов. Подобные обследования показывают, что наиболее “деформализованными” отраслями экономики США являются строительство (90% отделочных работ проводится без регистрации), мебельная и обувная промышленность, производство одежды. Большинство рабочих, нанимаемых неформальными предприятиями, – это иммигранты (в основном из Латинской Америки). Есть мнение, что рост неформальной экономики США связан в основном с ростом числа иммигрантов из Латинской Америки. В таком случае “деформализацией” экономики 139 можно было бы управлять, просто ужесточая иммиграционные правила. Однако опыт стран Западной Европы опровергает это предположение. В Италии, Испании и прочих странах значительная неформальная экономика развивалась при отсутствии крупномасштабной иммиграции. После того как отброшено предположение, будто НФС есть феномен преимущественно третьего мира, а в развитых странах возникает вследствие иммиграции из третьего мира, необходимо дать новое объяснение существованию и даже росту НЭ в развитых странах. Объяснение по аналогии с моделями развития НС в Латинской Америке (см. Рис. 4 – 1) было бы неудовлетворительным, поскольку в развитых странах подобные модели стали анахронизмом. Правдоподобная гипотеза по этому поводу предложена итальянским экономистом С. Бруско[60]. По его мнению, “децентрализация и деформализация [informalization] являются ответами на предшествующий рост власти профсоюзов и ограничений, накладываемых ими на крупные фирмы”[61]. Такое объяснение развития неформальности как реакции на усиление профсоюзов вполне правдоподобно для Северной Италии, где действительно децентрализация производства стала развиваться вскоре после забастовок середины 1960-х гг. с явной целью противодействовать широким полномочиям профсоюзов. Однако эта гипотеза все же не может претендовать на исчерпывающее объяснение деформализации. В частности, в Великобритании, Западной Германии и Франции велико значение профсоюзов, но НС невелик. Самое главное, в тех отраслях, которые наименее формализованы, преобладают малые фирмы, крайне слабо затронутые профсоюзным движением (особенно это касается сферы услуг). Другая гипотеза, предложенная испанским экономистом Й. Убарра[62], предлагает считать массовое развитие экономического подполья развитых стран результатом усиления конкуренции третьего мира. Производители вынуждены децентрализовывать производство и использовать дешевый труд неформалов, чтобы сохранять конкурентоспособность. “Это объяснение …привлека-ет внимание к глобальному характеру процессов, лежащих в основе деформализации, чем пренебрегают предыдущие гипотезы”[63]. Оно объясняет положение в Испании и Великобритании, однако опятьтаки не может быть исчерпывающим: многие деформализованные отрасли (строительство, та же сфера услуг) не подвергаются непосредственно воздействию иностранной конкуренции. По мнению А. Портеса и С. Сассен-Куб, бурное развитие неформального бизнеса развитых стран началось в середине 1970-х гг. (хотя НС существовал там и ранее). “Середина 1970-х гг., - пишут А. Портес и С. Сассен-Куб, - стала периодом водораздела, 140 потому что глобальный спад убедил руководителей и служащих корпораций в развитых странах, что “обычный бизнес” более не жизнеспособен”[64]. Ранее преобладали крупные предприятия с жестким вертикальным управлением, соответствовавшие классическим неолиберальным теориям индустриализации. Кризис 1970-х гг. привел к серьезному сокращению спроса со стороны развивающихся стран, а также усилил конкуренцию производителей стран третьего мира, использующих трудоинтенсивные и относительно простые технологии. Деформализация стала одной из стратегий новой, альтернативной промышленной организации. “Деформализация наиболее удобна, когда сокращение прибыли, вызванное возрастанием издержек труда или конкуренцией более дешевых иностранных товаров, сочетается с возможностью децентрализовать организацию труда и доступностью рабочей силы для этого”[65]. При этом квалифицированные промышленные рабочие могут становиться неформальными контрагентами, арендуя или покупая оборудование. В США поток иммигрантов стал основой деформализации сначала трудоинтенсивных отраслей промышленности, испытывающих давление иностранной конкуренции, но потом этот новый источник дешевого труда стали использовать и другие сферы экономики, в том числе высококонкурентные. После начального импульса 1974 – 1975 гг. новый толчок развитию НС в развитых странах был задан кризисом 1980 – 1982 гг. “Таким образом, процесс деформализации форсировался в третьем мире стремлением производителей и государств преодолеть экономическую стагнацию при помощи экспортно-ориентированной стратегии, которая, в свою очередь, содействовала воспроизведению аналогичной организации труда в развитых странах по мере того, как затронутая этим промышленность боролась за выживание”[66]. Итак, развитие НС в отдельных странах зависит не только от внутренних обстоятельств хозяйственного развития, но и от глобальной экономической трансформации. Помимо труда мигрантов источником неформальной занятости стали безработные, число которых в развитых странах значительно возросло. Стратегия выживания индивидуальных работников совпала со стратегией “флексибилизации” (повышения гибкости) фирм, взаимно усиливая друг друга. Интересна та роль, которую играют в процессах экономической деформализации сами правительства развитых стран. Хотя на поверхности кажется, что подпольная экономическая деятельность преследуется властями, есть основания подозревать, что ее распространение происходило с молчаливого согласия (если не с поддержки) центральных и местных властей. Причиной тому является их заинтересованность в экономическом росте и занятости, подъеме умирающих городских хозяйств. Это 141 предположение подтверждается многими фактами: поддержка неформальных кооперативов местными властями в Северной Италии; небрежность контроля за соблюдением минимума зарплаты и стандартов труда в тех районах Западной Европы и США, где развертывается неформальная деятельность; парадокс иммиграционной политики, которая де-юре запрещает въезд работникам без документов, но де-факто глядит на это сквозь пальцы, поощряя тем самым предложение дешевого труда для неформального бизнеса. “Взаимно усиливающееся приспособление [друг к другу] нужд работников и стратегий фирм не могло бы успешно происходить в политически враждебной среде”[67]. Если это предположение истинно, мы наблюдаем своеобразный парадокс: правительство – институт, предназначенный для формального регулирования, – одновременно способствует нарушениям формальных норм. Таким образом, развитие НЭ в развитых странах можно рассматривать как своеобразную форму развития гибкой организации труда в условиях НТР. 4.3. Общие закономерности неформальной экономики ХХ века Обобщая современные научные представления зарубежных исследователей о НЭ, можно сформулировать следующие выводы. НЭ (как и теневая экономика в целом) является глобально-историческим феноменом, присущим в той или иной мере всем общественным системам. Она находила и находит свое место и в "первом мире" (в развитых "капиталистических" странах), и во "втором мире" (в "коммунистических" странах), и в "третьем мире" (в развивающихся странах). Более того, история НЭ отнюдь не ограничивается современной эпохой: неформальные экономические структуры существовали в доиндустриальных обществах (вспомним хотя бы о внецеховом ремесле в западноевропейском средневековье), возможно, они будут существовать и в обществе постиндустриальном (подробнее см. гл. 5). НЭ многофункциональна. С одной стороны, она играет роль своеобразной "свалки" отживающих институтов, обеспечивая временное выживание городских и сельских маргиналов, консервируя рудиментарные формы производственных отношений (например, семейные неформальные "микрофирмы" основаны во многом на архаичных отношениях личной зависимости). С другой стороны, НЭ можно рассматривать и как "дубликат" господствующих в данный период институтов: неформалы производят обычные товары и услуги, потребляемые субъектами официальной экономики, причем заказы для НС часто исходят от "формального" бизнеса. Наконец, НЭ есть "полигон" 142 новых институтов: являясь совокупностью мелких и мельчайших предпринимательских единиц, с легкостью изменяющих ассортимент, технологию, внешние и внутренние хозяйственные связи, НЭ демонстрирует высочайшую гибкость и выживаемость. Согласно концепции Э. де Сото, саму промышленную революцию XVIII века, положившую начало современной капиталистической индустрии, можно рассматривать как результат борьбы капиталистов-"неформалов" с меркантилистским государственным регулированием, тщетно пытавшимся законсервировать цеховую систему и исключительные привилегии торговых и иных монополий. Именно "тихая революция" неформальных производителей создает конкурентную рыночную среду в современных странах "третьего мира". Наконец, предпринимательство в России и других странах бывшего "социалистического лагеря" развивается именно на почве традиций ранее запрещенного теневого бизнеса. НЭ по своей природе имеет рыночный и конкурентный характер: мелкие производители, скрывающиеся от надзора контролирующих организаций, могут ориентироваться только на платежеспособный спрос таких же обособленных друг от друга покупателей. Неформальное производство использует в основном не капитальные, а трудовые ресурсы (иначе говоря, человеческий капитал в НЭ более важен, чем капитал физический). Производимая неформалами продукция имеет примерно тот же (или несколько более низкий) уровень качества, что и продукция легальных предпринимателей, но производится с более низкими издержками (неформальные бизнесмены экономят на издержках подчинения закону – не платят налогов и социальных платежей, могут давать зарплату ниже законодательно установленного минимума и т. д.). Уровень доходов в неформальном секторе в целом несколько ниже, чем в формальном, или примерно равна ему, однако дифференциация доходов гораздо выше. НЭ является тем сектором теневой экономики, который наиболее производителен и полезен для общества. В условиях командной экономики социальная роль производителей-неформалов достаточно двусмысленна. События гражданской войны в России показали, что "мешочники" не только снабжали города хлебом, но и составляли основу "зеленого" движения, толкавшего страну в пучину анархии (подробнее см. гл. 6). На закате советской эпохи "цеховики" также, с одной стороны, удовлетворяли потребительский голод на дефицитные промтовары, но, с другой стороны, подрывали своей коррупционистской деятельностью остатки авторитета отечественного партийногосударственного аппарата. В рыночном хозяйстве рядовые потребители и даже легальные фирмы с удовольствием приобретают дешевые товары и услуги, не обращая внимания на правовой статус их производителей и продавцов; правительства склонны при 143 этом мириться с потерей части своих потенциальных доходов, если это стимулирует экономический рост. Соответственно, если при централизованно управляемых системах правительство придерживается в отношении НЭ стратегии решительного подавления, стремясь ликвидировать неформалов "как класс" (естественно, дурные законы умеряются не менее дурным их выполнением), то при децентрализованных системах оно де-факто молчаливо игнорирует неформалов или старается включить их в систему легального бизнеса, "формализовать", но не уничтожить. Неформальная экономика гораздо менее опасна для общества, чем другие формы теневой экономической деятельности типа “беловоротничковой” и организованной преступности, и потому она должна рассматриваться не столько как враг, сколько как потенциальный помощник легальной экономики. 144 [1] Hart K. Informal urban income opportunities and urban employment in Ghana // Journal of Modern African Studies. – 1973. Vol. 11. № 1. P. 61 – 90. [2] Сам К. Харт считал своим предшественником в изучении неформальной экономической деятельности английского публициста середины XIX в. Г. Мейхью (H. Mayhew), исследователя "культуры бедности" в Лондоне. [3] Hart K. Op. cit. P. 68. [4] Hart K. Op. cit. P. 69. [5] Там же. Р. 88. [6] ILO. Employment, incomes and equality: a strategy for increasing productive employment in Kenya. Geneva: ILO, 1972. [7] Там же. Р. 6. [8] Fidler P., Webster L. The Informal Sectors of West Africa // The Informal Sector and Microfinance Institutions in West Africa. Ed. by L. Webster, P. Filder. Washington, 1996. Р. 5 – 20. [9] Его можно встретить и в современных докладах МОТ. См., например: Дилемма неформального сектора. Женева: Международное бюро труда, 1991. С. 4. [10] Bromley R. The urban informal sector: why is it worth discussing? // World Development. 1978. Vol.6. № 9/10. P. 1035 – 1936. [11] Там же. Р. 1036 – 1037. [12] Mead D. C., Morrisson C. The Informal Sector Elepfant // World Development. 1996. Vol. 24. № 10. Р. 1611 – 1619. [13] Mead D. C., Morrisson C. Op. cit. P. 1613. [14] Там же. [15] Там же. [16] Mead D. C., Morrisson C. Op. cit. P. 1617. [17] Справедливости ради надо отметить, что теневой рынок (black market) на Западе стали изучать еще в 1940 – 1950-е гг., обобщая опыт последствий регулирования цен на основные потребительские товары в годы второй мировой войны. Именно тогда была разработана классическая модель теневого рынка (модель Боулдинга) с отклоняющимися кривыми спроса и предложения. Однако эти исследования носили во многом характер академической «игры ума» и не привлекали особого внимания, поскольку все полагали, что с ликвидацией военного регулирования исчез сам объект исследований. См.: Butterworth J. The Theory of Price Control and Black Market. Aldershot etc., Avebury, 1994. P. 26 – 35. [18] Gutmann P. The Subterranean Economy // Financial Analysis Journal. 1977. Vol. 33. 145 [19] Feige E. L., Feige E. How big is the irregular economy? // Challenge. 1979. Vol. 6. № 22. Р. 5 – 13. [20] The underground economy // Hearing before the Joint Economic Committee Congress of the US. 96 Congress. 1 Session. November 15, 1979. Washington, 1980. Следует уточнить, что "иррегулярная экономика", о которой писал Э. Файг, – понятие более широкое, чем "неформальная экономика", поскольку включает все виды нерегистрируемой (теневой) деятельности, в том числе мафиозные и "беловоротничковые". [21] Gutmann P. M. Statistical Illusions, Mistaken Policies // Challenge. 1979. Vol. 6. № 22. Р. 14 – 17. [22] Tanzi V. The Underground Economy in the United States and Abroad. Lexington, Mass.: Heath, 1982. [23] См., например, обзор из сборника с характерным названием “Американская модель: с будущим в конфликте”: Скрытая сила подпольной экономики // “Американская модель”: с будущим в конфликте. М.: Прогресс, 1984. С. 70 – 75. [24] Неформальная экономика и гибкий рынок труда: теория и практика в ФРГ. (Научноаналитический обзор.) М.: ИНИОН, 1987; Экономика в подполье. М.: ИНИОН, 1984. [25] Николаева М. И., Шевяков А. Ю. Теневая экономика: методы анализа и оценки. М.: ЦЭМИ АН СССР, 1987. См. также: Любимова В. О некоторых формах занятости рабочей силы в капиталистических странах // Мировая экономика и международные отношения. – 1984. – № 3. – С. 75 – 79; Любимова В. Формальная и неформальная экономика – единое целое? (Рец. на: La Flexibilite en Italie. P., 1989) // Мировая экономика и международные отношения. 1991. № 9. С. 155 – 157; Райг И. Х. Нелегальная экономическая деятельность // Постижение: Социология. Социальная политика. Экономическая реформа. М.: Прогресс, 1989. С. 203 – 216. [26] Grossman G. The “Second economy” of the USSR // Problems of communism. 1977. № 5. Р. 25 – 40. [27] Katsenelinboigen A. Coloured Markets in the Soviet Union // Soviet Studies. 1977. Vol. 29. № 1. Р. 62 – 85. [28] Первым и пока единственным обзором советологических концепций советской “второй экономики” остается статья С. Хавиной и Л. Суперфин, где с неизбежной для того времени идеологической риторикой хорошо отражены основные подходы к этой проблеме (Хавина С., Суперфин Л. Буржуазная теория «второй экономики» // Вопросы экономики. 1986. № 11. С. 104 – 112). [29] См., например: Космарский В., Шохин А. “Неофициальная экономика. Последствия и перспективы в различных экономических системах” // Вопросы экономики. 1990. № 3. 146 С.158 – 160; Cassel D., Cichy U. The shadow economy and economic policy in East and West: a comparative system approach // The unofficial economy. Сonsequences and perspectives in different economic systems. Ed. by S. Alessandrini and B. Dallago. Gower, 1987. P. 127 – 144; Portes A., Borocz J. The Informal Sector under Capitalism and State Socialism: A Preliminary Comparison // Social Justice. 1988. Vol. 15. № 3 – 4. Р. 17 – 28. [30] Feige E. L. Defining and Estimating Underground and Informal Economies: The New Institutional Economics Approach // World Development. 1990. Vol. 18. № 7. Р. 992. [31] Термин “параллельные рынки” – один из близких синонимов понятию “неформальная экономика”. [32] Devarajan S., Jones C., Roemer M. Markets under Price Controls in Partial and General Equilibrium // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р. 1881 — 1894. [33] Там же. Р. 1864. [34] Pitt M. Smuggling and Price Disparity // Journal of International Economics. 1981. Vol. 11. Р. 447 — 458. [35] Morris M. L., Newman M. D. Official and Parallel Cereals Markets in Senegal: Empirical Evidence // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р. 1895 — 1906. [36] Jones C., Roemer M. Modeling and Measuring Parallel Markets in Developing Countries // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р.1865. [37] Azam J.-P., Besley T. General Equilibrium with Parallel Markets for Goods and Foreign Exchange: Theory and Application in Ghana // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р. 1921 — 1930. [38] Deacon R. T., Sonstelie J. Price Controls and Rent-Seeking Behavior in Developing Countries // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р. 1945 — 1954. [39] Nguyen T. T., Whalley J. Equilibrium under price controls with endoge-nous transactions costs // Journal of Economic Theory. Vol. 39. August 1986. P. 290 — 300. [40] Рентоискательство — принятое в неоинституциональном экономиксе обозначение любых видов деятельности, направленных на получение дополнительной выгоды методами, не связанными с конкурентной борьбой. Например, рентоискательством является получение рационируемых благ по "карточкам", поскольку потребитель получает их в зависимости не от того, сколько он смог заработать денег, а по каким-то иным критериям. [41] Devarajan S., Jones C., Roemer M. Markets under Price Controls in Partial and General Equilibrium // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р. 1881 – 1894. [42] Bevan D., Collier P., Gunning J. W. Black Markets: Illegality, Information and Rents // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р.1955 — 1964. 147 [43] Сото Э. де. Иной путь. Невидимая революция в третьем мире. М.: Catallaxy, 1995. [44] Сото Э. де. Ук. соч. С. 249. [45] Там же. С. 178 – 189. [46] Сото Э. де. Ук. соч. С. 178. [47] Там же. С. 189. [48] Там же. С. 49. [49] Там же. С. 51. [50] Сото Э. де. С. 187 – 188. [51] Там же. С. 216. [52] Сото Э. де. С. 277. [53] Там же. С. 317. [54] Portes A., Sassen-Koob S. Making It Underground: Comparative Material on the Informal Sector in Western Market Economies // American Journal of Sociology. 1987. Vol. 38. № 1. Р. 30 – 58. [55] Там же. Р. 32. [56] Там же. Р. 37. [57] Там же. С. 38. [58] Portes A., Sassen-Koob S. Op. cit. P. 40. [59] Там же. Р. 43. [60] Brusco S. The "Emilian" Model: Productive Decentralization and Social Integration // Cambridge Journal of Economics. 1982. № 6. Р. 167 – 184. [61] Portes A., Sassen-Koob S. Op. cit. P. 52. [62] Ybarra J. La-estructuracion Espontanea de la Industria del Calzaado Espanol // Boletin de Estudios Economicos. 1982. № 37. Р. 483 – 503. [63] Portes A., Sassen-Koob S. Op. cit. P. 52. [64] Portes A., Sassen-Koob S. Op. cit. P. 53. [65] Там же. С. 54. [66] Там же. С. 55. [67] Portes A., Sassen-Koob S. Op. cit. P. 56. 148 Глава 5. «НЕФОРМАЛЬНОСТЬ» В МИРОВОЙ ИСТОРИИ 5.1. Теневая экономика – из тьмы времен Едва возникло государство, налагающее на своих подданных определенные обязательства и ограничения, родилась и теневая экономика – внегосударственная деятельность лиц, игнорирующих “общественный договор”. Теневая экономика существует в любых экономических системах с государственной организацией, однако в разных системах она имеет свою специфику. Уже в самых ранних доиндустриальных обществах – обществах азиатского способа производства – мы встречаем все три разновидности теневой экономической деятельности. “Так же как нельзя распознать, пьют ли воду плавающие в ней рыбы, нельзя определить, присваивают ли имущество чиновники, приставленные к делам”[1], – печально замечает автор древнеиндийской “Артхашастры” (начало н. э.), и это суждение могли бы повторить многие поколения государственных мужей от Египта до Китая. Восточные трактаты о науке государственного управления буквально переполнены жалобами на лихоимство чиновников, путающих государственный карман со своим. В ХVII в. китайский мыслитель Гу Яньу пишет сочинение “Цянь лян лунь” (“Рассуждения о налогах и сборах”), которое можно считать первым в мире специальным исследованием о “технике искусного обирания народа” – о “второй“ экономике в государственнонатуральном хозяйстве[2]. Другой великий памятник китайской обществоведческой мысли – “Янь те лунь” (“Спор о соли и железе”) – представляет собой “стенограмму” древнейшей дискуссии (81 г. до н.э.) о неформальном (“сером”) секторе хозяйства: государственная монополия на соль и железо привела к массовому “подпольному” производству этих дефицитных продуктов[3]. Что касается “черной” теневой экономики, то древнейшей известной формой организованной преступности можно считать деятельность грабителей гробниц в Древнем Египте. В античных и средневековых обществах Европы, где государство не стремилось к тотальному контролю над обществом, теневая экономическая деятельность развивалась в заметно меньшей степени. Любопытным примером “беловоротничковой” ТЭ стало ростовщичество в христианских странах: хотя согласно каноническому праву оно было запрещено, фактически им занимались, не афишируя этого, не только светские, но даже церковные феодалы[4]. 149 Трансформация доиндустриального общества в индустриальное вызвала в эпоху нового времени буквально взрыв теневой деловой активности во всех ее видах. Ранние формы капиталистического производства (например, рассеянная мануфактура) представляли “подпольную” оппозицию легальному цеховому ремеслу. Пиратство процветало в ХVI – ХVIII вв. в Средиземном и Карибском морях, в Индийском океане, нанося чувствительные удары по морским путям. Казнокрадство и коррупция поразили государственный аппарат всех абсолютистских держав. Эта теневая деловая активность была реакцией на наступление власти денежного богатства, которое, однако, еще не имело институционального фундамента. Капитализм в собственном смысле слова прочно стал на ноги лишь тогда, когда “протестантская этика” санкционировала погоню за богатством в форме “честного бизнеса”, допускающего конкуренцию, но исключающего насилие. Эпоха нового времени завершается узакониванием одних форм теневого бизнеса (например, банковской деятельности) и ужесточением борьбы с наиболее криминальными его формами (пиратством, коррупцией). Новый взлет теневой экономики наблюдается во 2-ой половине ХХ века, что связано с глобальной трансформацией хозяйства. В развивающихся странах разрастание теневой экономической деятельности вызвано приобщением этих стран к современному индустриальному обществу. Усиливающаяся с 1970-х годов криминализация экономики “социалистических” стран стала результатом поражения командной модели индустриального общества в соревновании с его рыночной моделью. Лаконичное объяснение хозяйства основной дал причины американский тотальной экономист криминализации М. Олсон: если “социалистического” отсутствует частная собственность, то все граждане материально заинтересованы в разворовывании государственного богатства, но никто не заинтересован лично в его сохранении[5]. Развитые страны переживают переход к постиндустриальному обществу, для которого характерен качественный рост свободы индивида. Увеличение неформальной занятости, стремление обходить сковывающие государственные ограничения, тяга потребителей к “запретным плодам” являются закономерным побочным следствием системной модернизации общества. Таким образом, исторический подход к анализу эволюции теневых экономических отношений таит богатые возможности. Мы рассмотрим только два аспекта этой проблемы – историческую эволюцию серой (неформальной) экономики и экономическую историю преступных сообществ современного типа. Хотя проблемы неформальной экономики оказались в центре внимания обществоведов только с 70-х гг. XX в., это явление возникло гораздо раньше. Если 150 попытаться проанализировать его в контексте теории экономических систем, то становится очевидным, что неформальная экономика (НЭ) есть постоянный спутник цивилизованного человечества. Эта деятельность за рамками "общественного договора" возникает одновременно с возникновением первых, наиболее примитивных форм общественного контроля над индивидом. История обществ с государственной организацией уже неотделима от истории НЭ: формирование НЭ есть имманентная характеристика политогенеза – некоторое отклонение от нормы само становится нормой. Комплексное исследование истории неформальной экономической деятельности пока еще практически не становилось объектом специальных научных исследований[6]. Конечно, разные конкретные виды теневой экономической деятельности в различных странах и в различные исторические периоды уже не раз привлекали внимание историков, которые, однако, не рассматривали их как конкретно-историческое проявление более общих тенденций. Данный очерк можно рассматривать как первичный опыт обобщения подобной информации, рассеянной по многим источникам. Под неформальной экономикой мы понимаем производство нелегальными производителями обычных товаров и услуг. Если рассматривать развитие НЭ как часть глобальной экономической истории доиндустриальных и индустриальных обществ, то в зависимости от того, кто является противником неформалов, от кого они скрывают свою деятельность, можно выделить как бы три "этажа" неформальных экономических отношений. Обычно неформалов рассматривают как лиц, противостоящих государству, укрывающихся от правительственного контроля. Однако неформальный сектор может развиваться в оппозиции как к более низким, так и к более высоким формам общественных объединений, призванным контролировать хозяйственную жизнь общества. В первом случае речь идет об антагонизме между неформалами и различными муниципальными и профессиональными сообществами (цехами, гильдиями), во втором – об их оппозиции сообществу многих государств. Проследим некоторые наиболее яркие эпизоды этой истории и попытаемся выделить общие закономерности эволюции НЭ с момента ее возникновения и до XX в. Рассмотрим исторические формы НЭ в последовательности от наиболее типичных к наименее характерным. 6.2. Неформальная экономика contra правительство 151 Правительство обладает монопольным правом собирать со своих подданных налоги – на доходы, на имущество, на личность самого подданного и т. д. Хотя жесткий учет всех доходов от экономической деятельности начинает складываться только в новое время, и в более ранние периоды у подданных возникало желание добывать средства к жизни, не делясь своими доходами с государственной казной. Современные формы неформальной экономической деятельности – производство и реализация практически всех обычных товаров и услуг мелкими самостоятельными "микрофирмами" (в основном, самозанятыми), которые уклоняются от уплаты налогов на бизнес и иных форм государственной регламентации, – для доиндустриальных обществ, однако, не характерны. Трудно представить на улице, например, средневекового города типичного для нашего времени "самозанятого неформала", который бы торговал с лотка товарами потребительского назначения (пищей, одеждой, обувью и т. д.) либо занимался производством этих товаров в маленькой мастерской у себя на дому, уклоняясь от государственной регистрации и уплаты налогов. И это вполне объяснимо. В доиндустриальных обществах индивид "растворен" в коллективе (крестьянин – в сельской общине, ремесленник – в цехе, купец – в гильдии), который целенаправленно "сглаживает" конкуренцию между членами этого сообщества. Поэтому единоличное "микропредпринимательство" встречается нечасто. Даже стоящие вне официальных сообществ неформалы действовали скорее сплоченными группами, чем поодиночке. Обычные для современного мира неформальные "микрофирмы", состоящие часто из одного-единственного предпринимателя-работника, возникают как массовое явление только в эпоху нового времени. Далее, если современный неформальный бизнес есть продукт городской цивилизации, то вплоть до XIX в. экономика даже развитых стран остается преимущественно сельской. Городской рынок был слишком мал, чтобы обеспечить заказами многочисленных полулегальных производителей и торговцев. Поэтому неформалы первоначально обслуживали в большей степени сельского потребителя, а не городского. Самое главное, контролирующие функции государств того времени были заметно более узкими, чем в наши дни. Объектом налогообложения выступал сам подданный, методы добывания им средств к жизни правительство оставляло на усмотрение профессиональных сообществ, подавляющего большинства современных контролируемых государством стандартов экономической деятельности (социального страхования, обязательных мер безопасности, норматива минимальной заработной платы) еще не было и в помине. В силу этих обстоятельств антиправительственная НЭ 152 доиндустриальных обществ предстает сегментом рыночных отношений, связанных только с теми видами деятельности, которые были объявлены монополиями. Экономическая история знает два типа таких монополий: правительство либо закрепляет за собой монопольное право производить и/или продавать некоторые товары, либо (как это было в эпоху меркантилизма) передает эту исключительную привилегию ограниченному кругу привилегированных предпринимателей. Соответственно, можно выделить и два вида антигосударственной неформальной экономической деятельности: неформальность, противостоящая монополии самого государства, и неформальность, направленная против предпринимателей-монополистов, получивших от государства особые привилегии. Неформалы против монополии государства. В фискальных целях правительства часто объявляли производство и/или реализацию некоторых видов предметов потребления (соль, железо, спиртные напитки и т. д.) своей исключительной монополией. Государство требовало, чтобы население покупало только казенный товар, однако нерадивые подданные упорно предпочитали приобретать контрабанду, которая отличалась меньшей ценой и лучшим качеством. Противостояние государства и неформалов-контрабандистов лучше всего прослеживается на примере истории соляной монополии. Интересно отметить, что первая известная в истории дискуссия по экономическим проблемам касалась именно негативных последствий казенного монополизма. Это уже упоминавшийся "спор о соли и железе", который состоялся в 81 г. до н. э. при дворе китайского императора[7]. Именно в древнем Китае был впервые открыт этот легкий, казалось бы, источник доходов государственной казны, – монополизация относительно редких, но пользующихся широким потребительским спросом продовольственных товаров: в 119 г. до н. э. учреждена государственная монополия на соль, и с тех пор на протяжении всей истории императорского Китая история монополии государства на соль идет рука об руку с историей контрабанды солью[8]. "Казенная соль грязна, хотя и дорога, а продаваемая тайно – дешева и чиста. У селян и зажиточных горожан она в большом почете, и перекупщики лишь успевают поворачиваться, – с горечью констатировал известный китайский мыслитель XI в. Ли Гоу. – А раз так, то в народе большинство потребляет контрабандную соль и лишь некоторые едят соль с примесями. Доходы от этой [контрабанды] переходят к негодяям, казна же сама продает по нормированным ценам все меньше соли, и ее соль все больше залеживается"[9]. Точно такие же жалобы можно прочесть в анналах и более ранних, и более поздних эпох истории Китая: при династии Тан (VII – X вв.)[10]; при династии Сун (XI – XIII вв.)[11]; при династии Мин (XIV – XVII вв.)[12]. 153 До какой степени была распространена контрабанда солью, свидетельствует, например, такой курьезный факт: в 1560 г. доведенное до отчаяния неэффективностью борьбы с контрабандой китайское правительство ввело закон, согласно которому каждый солдат, несший патрульную службу, "ежесезонно [должен был] схватить установленное число контрабандистов; не выполнивших норму лишали причитающегося жалования"[13]. Увы, многие "таможенники" предпочитали вместо выполнения квоты обязательного отлова контрабандистов либо самим заниматься контрабандной торговлей солью, либо ложно обвинять в контрабандной торговле невиновных купцов и грабить их. Неискоренимость неформального соляного "бизнеса" вполне понятна, если даже при легальной торговле солью прибыль купцов достигала в Китае XVI в. 50 %[14]: потребление соли в доиндустриальных обществах сильно превышало современные нормы, а добывать ее можно во многих местах и при невысоких затратах (например, выпариванием морской воды). При огромных различиях между обществами Востока и Запада поразительно, насколько сходно иногда в них противостояние государства и неформалов- контрабандистов. Во Франции при "старом режиме" (XVII – XVIII вв.) одним из наиболее ненавистных для народа сборов стал габель – налог, включенный в цену соли, легальную торговлю которой с XIV в. монополизировала корона. Естественно, "народ защищался, прибегая к массовой контрабанде"[15]. "Война" между контрабандистами и жандармами стала постоянным лейтмотивом социально-экономической истории как своеобразная форма сопротивления "старому режиму". Иногда контрабандисты сочетали криминальную коммерцию со своего рода народным бунтом в стиле Робин Гуда: так, вошедший в легенду предводитель контрабандистов Луи Мандрена, действовавший со своим отрядом в середине XVIII в. в восточных провинциях Франции, не только под дулом оружия заставлял правительственных откупщиков налогов покупать у него контрабандный товар, но и взимал контрибуции с иных городов[16]. Впрочем, большинство контрабандистов не отличалось склонностью к театральным эффектам и ограничивалось простым сколачиванием капиталов. Конец массовой контрабанде пришел только вместе с концом казенных монополий (в частности, во Франции габель был отменен в 1790 г.). Антигосударственная неформальная деятельность в России начинает приобретать широкие масштабы, видимо, после создания в 1652 г. казенной монополии на продажу вина потребителям. С тех пор и по сей день наша страна была наиболее "передовой" в области подпольного самогоноварения. Периодические компании по изъятию у населения "винокуренных сосудов" (первая такая компания прошла еще в начале XVIII в.) 154 оказывались бессильны искоренить подпольное производство и торговлю спиртным. Известно, например, что в 20 – 30-е гг. XVIII в. заниматься прибыльным подпольным винокурением не гнушались даже монастыри[17]. Неформалы против привилегированных предпринимателей-монополис-тов. Генезис капиталистической системы хозяйства первоначально привел не к затуханию НЭ, а скорее к ее разбуханию. Вопреки ходячему представлению, будто предпринимательство нового времени сразу и решительно рвет с феодальным консерватизмом, крупный бизнес эпохи меркантилизма развивался не в оппозиции абсолютистской монархии, а, напротив, под ее покровительством. Современные экономисты (в частности, знаменитый Э. де Сото) определяют меркантилизм как систему распределения монопольных прав (прежде всего, патентов и лицензий на производство и торговлю какими-либо товарами) через механизм государства[18]. Нарушители этих исключительных прав рисковали подвергнуться расправе со стороны либо государственных чиновников, либо самих владельцев монопольных привилегий. В книге Э. де Сото приводится красочный пример: в конце XVII в. жители одного из городов Испании, чья ленточная фабрика обладала исключительной привилегией на производство своей продукции, с оружием в руках учинили набег на соседний город, жители которого оборудование попытались конкурентов, а наладить работников аналогичное силой производство, угнали в свой захватили город как военнопленных[19]. До подобных побоищ, конечно, дело доходило редко, чаще владелец монопольных прав даже не знал тех неформалов, которые втихую подрывали его бизнес. Когда же неформалов обнаруживали, их преследованием занимались обычно не сами владельцы монопольных прав, а уполномоченные на то государственные чиновники. Обширные материалы по этому вопросу дает история борьбы с "неуказным производством" в России послепетровских времен[20]. Когда правительство Петра I начало раздавать крупным промышленникам монопольные права на производство различных промышленных товаров, оно и не подозревало, что очень быстро появится масса желающих производить те же товары, но без всякой официальной регистрации. Борьба с неформальными производителями, которые производили буквально все – от железа до различной мишуры, длилась более 30-ти лет – с 1737 по 1767 г. Например, в 1739 г. власти учинили настоящий погром крестьянской металлургии Тульского района, которая составляла конкуренцию казенному заводу[21]. В литературе можно найти десятки примеров, когда правительственные канцеляристы выявляли (часто по доносам легальных монополистов) мелких неформальных производителей сукна, карт, шляп, платков, пуговиц и прочих товаров, конфискуя их товары и орудия труда. Отчаявшись 155 добиться успеха в этой борьбе, правительство в 1760-е гг. постепенно ликвидировало монополии, легализовав "неуказное производство". Аналогичным образом в эпоху буржуазных революций прекратили свое существование антимонопольные формы НЭ и в Западной Европе. 6.3. Неформальная экономика сontra профессиональные сообщества В современном мире правовое регулирование хозяйственной жизнедеятельности стало исключительной прерогативой государства; соответственно, именно оно становится главным оппонентом неформалов, уклоняющихся от исполнения правовых норм. В доиндустриальных обществах наряду с государством хозяйственным законотворчеством и правоохранительной деятельностью занимались также отстаивающие свои особые интересы различные местные и профессиональные сообщества, что порождало специфические разновидности НЭ. Ярким примером неформальной экономической деятельности, противостоящей профессиональным сообществам, является внецеховое ремесло эпохи классического средневековья. Одной из важнейших задач цехового строя в городах Западной Европы всегда было закрепление и защита монополии ограниченного круга ремесленников на обслуживание местного рынка. С этой целью ремесленные корпорации стремились устранить конкуренцию всех производителей, не входящих в цех. "В некоторых случаях, – пишет Ф. Я. Полянский, один из советских исследователей цехового строя, – цехи вообще запрещали ввоз иногородних изделий или продукции сельских мастеров и таким образом добивались осуществления своей наиболее сокровенной цели"[22]. Следует отметить, что абсолютная цеховая монополия, когда цех приобретал право юридически запрещать занятие данным ремеслом всем, кто не принадлежал к этой цеховой организации, выступала скорее как тенденция, чем как повсеместная реальность. Если в городах средневековой Германии свободное, внецеховое ремесло было исключением, то в некоторых городах Франции (например, в Париже) нецеховые ремесленники могли действовать вполне легально, не становясь "теневиками". Противоборство между цеховыми и деревенскими ремесленниками, привозившими в города свой товар, доходило временами до вооруженных столкновений, но чаще протекало в обычной для НЭ форме полуборьбы-полууступок. Чтобы сохранять хоть какой-то реальный контроль над внецеховыми неформалами, городские власти допускали их торговать в город в определенные дни (например, во время ярмарок), в специально 156 отведенных местах и на определенных условиях (например, при условии использования только городских весов). Помимо сельских производителей непрошенными конкурентами цехов становились монастыри, а также городские производители, не входящие в цеховые организации. Это противоборство между "формальными" цехами и мелкими, но многочисленными неформальными внецеховыми производителями стало постоянным элементом хозяйственной жизни западноевропейского средневекового города вплоть до эпохи нового времени. На противоположном краю Старого Света, в Китае, цеховые организации ремесленников-торговцев (ханы) приобрели зрелые формы только к XV – XVIII вв., когда в Западной Европе цеховые монополии уже отмирали. И здесь уставы цеха-хана охраняли торговые привилегии городских ремесленников от их сельских конкурентов, часто запрещая торговлю тем, кто не состоял его членом. Однако в Китае цеховая монополия оказалась более слабой – описания жизни крупных городов XVII – XVIII вв. полны упоминаниями о жителях окрестных сел, торгующих тканями, шелком-сырцом и другими изделиями[23]. 6.4. Неформальная экономика contra сообщество государств Противоборство НЭ с сообществом государств – явление весьма исключительное: неформальный бизнес по определению мелок, развивается в локальных масштабах, и потому борьба с ним, как правило, оказывается заботой властей местного, муниципального или регионального уровня. Однако в экономической истории XIX в. известен эпизод, когда в течение более полувека борьба против неформалов действительно велась (хотя и не слишком активно) объединенными силами нескольких стран – ведущих держав мира. Речь идет о финальной фазе трансатлантической работорговли[24]. С XVI в. и вплоть до начала XIX в. торговля неграми-рабами являлась для западноевропейских судовладельцев вполне обычной коммерцией, отличающейся от торговли, например, вином или текстилем лишь несколько более высоким риском и, соответственно, более высокой нормой прибыли. Перелом произошел после того, как в 1807 г. парламент Великобритании запретил работорговлю, а затем аналогичные запреты приняли и другие странами. Создалась парадоксальная ситуация: с одной стороны, завозить новые партии рабов из Африки в Америку было запрещено, но с другой стороны, 157 плантационное рабовладельческое хозяйство процветало еще несколько десятилетий (в южных штатах Североамериканских Соединенных Штатов – до 1865 г., на Кубе – до 1886 г., в Бразилии – до 1888 г.). Плантаторы могли неограниченно продавать и покупать принадлежащих им как вещи "рабыню Изауру", "дядю Тома" и их детей, но легальная покупка "свежих" рабов из Африки уже находилась под запретом. Естественно, появилось множество судовладельцев, готовых на свой страх и риск уменьшить разрыв между высоким спросом на рабов и низким легальным предложением. Поскольку в странах Америки негры-рабы оставались обычным товаром, деятельность нелегальных судовладельцев-работорговцев 1807 – 1865 гг. можно рассматривать именно как разновидность НЭ, принципиально не отличающуюся (с точки зрения самих нелегальных коммерсантов) от, например, контрабанды солью или любым иным товаром. Каждый судовладелец-работорговец действовал самостоятельно, но при негласной поддержке "формального" бизнеса: власти тех стран, где он сбывал свой товар, смотрели на его деятельность "сквозь пальцы"; судостроители строили по заказам работорговцев специальные малотонажные корабли, а производители текстиля и бижутерии открыто помещали в газетах объявления о распродаже товаров для торговцев рабами. Перед нами – несомненная разновидность НЭ, конкурентная и полулегальная, отличающаяся от современных ее видов достаточно большим числом работников "фирмы" (экипаж невольничьего корабля составлял не менее полусотни человек), крупным оборотом и очень высокими доходами. По инициативе Англии, претендующей тогда на роль "международной полиции морей", после завершения наполеоновских войн было организовано международное патрулирование африканского побережья военными судами самой Англии, Франции и США. Поскольку американские корабли руководились обычно офицерами-южанами, возникали гротескные ситуации, когда "формальные" рабовладельцы задерживали и арестовывали неформальных работорговцев. Противоборство между международным патрулем и работорговцами-неформалами развивалось по универсальной схеме. Рост издержек риска привел к сильному росту цен на невольников и увеличению числа нелегальных работорговцев, готовых поставить на кон свою жизнь, чтобы заработать за удачный рейс целое состояние. Начался настоящий "бум" – ежегодный оборот работорговцев-контрабандистов, соблазненных нормой прибыли порядка 1000 – 2000 %[25], заметно превзошел легальный оборот предшествующего периода. По оценкам историков, в этот период состоялось более 3 тыс. (возможно, в несколько раз больше) нелегальных рейдов, т. е. в среднем примерно 50 рейдов ежегодно; патрули задерживали лишь примерно четверть невольничьих судов[26]. Известны драматические случаи, когда 158 застигнутые патрулем работорговцы вступали в перестрелку с патрульными судами или выбрасывали за борт всех находящихся на борту негров-рабов, чтобы избавиться от улик; чаще быстроходные суда контрабандистов просто уходили от погони. Патрули, в свою очередь, не останавливались перед тем, чтобы, нарушая международное право, расстреливать и топить невольничьи корабли прямо в портах Бразилии. Борьба с работорговлей в XIX в. сильно напоминает современную “войну с наркотиками” правительства США – как по своей популистской направленности, так и по крайне малоэффективным результатам. По некоторым оценкам, в последние десятилетия трансатлантической работорговли из Африки нелегально вывезено вдвое больше негров-рабов, чем за предшествующие три века легальной работорговли[27]. Конец этому промыслу положили отнюдь не удачные действия международного патруля, а полная ликвидация рабства в Америке (особенно, в южных штатах США, которые были основным рынком сбыта негров-рабов). Хотя работорговля сохраняется даже в современном мире, с 80-х гг. XIX в. торговля людьми как запрещенным товаром навсегда перешла из разряда "серого", неформального бизнеса в разряд откровенно "черной", криминальной теневой экономики. 6.5. Долгосрочные закономерности развития неформальной экономики Подводя итоги беглого обзора истории неформальной экономической деятельности, можно сформулировать следующие выводы о долгосрочных закономерностях развития НЭ. 1. История неформальной экономической деятельности – это, прежде всего, элемент истории товарно-денежных отношений. Натурально-хозяйственная жизнедеятельность практически не порождает неформальной экономики как специфического экономического института, поскольку натуральное производство, как правило, жестко локализовано, не мобильно и потому не может быть укрыто от государственного или иного контроля. Домашнее производство, которое всегда натурально, казалось бы, не подтверждает этого вывода, однако государство практически никогда и не стремится контролировать этот сектор экономики, поэтому относить его к НЭ можно лишь со значительной долей условности. Можно привести и некоторые другие исключения – например, натуральные хозяйства крестьян Сибири XVII – XVIII вв., скрывавшихся от государственных податей. В целом, однако, НЭ есть феномен именно товарного, а не натурального хозяйства. 159 2. История неформальной экономической деятельности отражает общие закономерности исторической эволюции социально-экономических систем. Отметим лишь две подобные универсальные закономерности. Во-первых, происходит постепенная "деколлективизация" субъектов – если на ранних этапах истории неформальная деятельность осуществляется, как правило, коллективно, то с течением времени она индивидуализируется. Во-вторых, наблюдается постепенная урбанизация НЭ – она смещается из сферы сельской в сферу городской экономики 3. Степень развития НЭ, в общем, прямо пропорциональна силе регламентации хозяйственной жизнедеятельности. Она достаточно велика в императорском Китае и меркантилистских государствах Западной Европы нового времени, которые представляют собой различные модели регулярного ("тоталитарного") государственного строя; в античном же обществе, являвшимся ярким примером экономической демократии, НЭ вообще не фиксируется. 160 Рис. 5 – 1. Модель исторической динамики соотношения зарегистрированных и незарегистрированных доходов, по Э. Фейгу. Источник: Feige E. L. Op. cit. P. 23. Американским экономистом Э. Файгом уже была предпринята попытка построить абстрактную модель, отражающую историческую динамику развития соотношения зарегистрированного (observed) и незарегистрированного (unobserved) секторов гипотетической экономики, развивающейся от натурального хозяйства до современного “государства всеобщего благосостояния”[28]. Предположим (Рис. 5 – 1), что совокупный частный реальный доход от экономической деятельности (зарегистрированной и незарегистрированной) растет с постоянной скоростью (его динамика показана кривой Т0 — Т5). На протяжении периода t0 — t1 экономика состоит только из незаконного нерыночного (неденежного) сектора. В момент t1 одновременно возникают рынок и денежный обмен. Происходит отток ресурсов из неденежного сектора в денежный, в результате чего денежный сектор (на отрезке М1 — М2) растет быстрее, чем экономика в целом. Далее, в момент t2 появляются законодательные нормы, регулирующие экономическую деятельность. Зарегистрированная деятельность выступает при этом как легальный компонент денежного рыночного сектора М2. Рост частного денежного сектора замедляется. Этот сектор начинает порождать внешние эффекты (экстерналии), такие как загрязнения, информационная социальную перегрузка ситуацию. В и экономическое этот период неравенство, наблюдается которые обостряют ускоренное развитие правительственных институтов, организующих внешнюю оборону, систему образования и перераспределение доходов. Так как на улучшение и расширение социальной сферы будут направляться крупные ресурсы, следует ожидать ускоренного роста зарегистрированного сектора (на отрезке О2 — О3), который будет обгонять рост как частного денежного сектора, так и совокупного частного дохода. В течение этого периода незарегистрированный денежный сектор (интервал между линиями О2 — О3 и М2 — М3) сокращается относительно зарегистрированного сектора; аналогично, незарегистрированный неденежный сектор (интервал между М2 — М3 и Т2 — Т3) уменьшается относительно законного сектора. Зарегистрированный сектор станет сближаться с совокупным частным доходом. В литературе этот период ускоренного роста называют “взлетом” (“take-off”). Однако экономисты, изучающие проблемы развития, стали указывать, что воспринимаемый рост есть, отчасти, статистическая иллюзия, 161 отражающая в большей степени улучшение системы учета, нежели рост экономики как таковой. “В нашей гипотетической истории, — пишет Э. Л. Файг, — период t3 — t4 особенно интересен, поскольку в течение этого периода зарегистрированный сектор экономики примерно пропорционален и совокупному частному денежному сектору, и совокупному доходу общества”[29]. Полного совпадения зарегистрированного сектора с совокупным частным денежным сектором никогда не происходит. Поскольку особенностью этого периода является точное совпадение характеристик совокупной экономической деятельности и зарегистрированного сектора, постольку этот период идеален для научного наблюдения. На протяжении этого периода экономическая теория и модели, основанные на эмпирическом наблюдении, наилучшим образом объясняют и предсказывают экономическое поведение. В иных условиях макроэкономические прогнозы, по существу, не подтверждаются из-за заметного разрыва между зарегистрированной и незарегистрированной экономической активностью. Во время последнего периода t4 — t5 незарегистрированная деятельность создает расхождение между темпами роста зарегистрированного и незарегистрированного секторов. В течение этого периода наблюдается ситуация, зеркально отражающая процесс зарождения зарегистрированного сектора в развивающейся экономике — проще говоря, незарегистрированный сектор будет расти быстрее зарегистрированного. Хронологические этапы этой модели можно интерпретировать так: t0 – t1 — догосударственная натуральная система хозяйства; t1 – t2 — генезис товарного хозяйства в догосударственный период; t2 – t3 — становление государственного контроля доходов в товарном хозяйстве; t3 – t4 — классическое рыночное хозяйство; t4 – t5 — современный период усиления нелегальной экономической деятельности в “государстве всеобщего благосостояния”. У этой модели, однако, есть очевидные недостатки. В частности, здесь смешаны разные виды незарегистрированности: в одних случаях деятельность не регистрируется, поскольку к этому никто и не стремится (период t0 – t2), в других она не регистрируется, поскольку от этого сознательно уклоняются (с момента t2). 162 Рис. 5 – 2. Модель исторической динамики соотношения неформального производства и других секторов общественного производства. Если попытаться устранить эти недочеты и конкретизировать модель Э. Файга для развития только неформальной экономической деятельности, то график приобретет несколько иную форму (Рис. 5 – 2). В основе этой модели, как и в модели Э. Фейга, лежит предположение, что историческое развитие общество связано с постепенным усилением государственного регулирования хозяйственной жизни и, соответственно, с расширением НЭ как “ответа” на “вызов” этатизма. 4. Всплески неформальной экономической деятельности приходятся на переломные моменты экономической истории. Перечислим лишь некоторые примеры подобных всплесков: антимонопольное неформальное производство эпохи меркантилизма как начальной стадии развития буржуазной экономики, контрабандная работорговля перед полным исчезновением рабовладельческого хозяйства, массовое мешочничество в период генезиса советской модели командной экономики, современная неформальная экономика в России переходного периода и т. д. Вероятно, эта тенденция универсальна для всех видов теневой экономики. 5. Структура НЭ зеркально отражает структуру институтов общественной регламентации. Эта закономерность четко прослеживается, в частности, на материалах истории противостояния НЭ местным сообществам. Сила ремесленно-цеховых монополий была обратна силе государства – они сильны в децентрализованных государствах (типа средневековой Германии) и слабы в более централизованных (типа средневековой 163 Франции или, тем более, Китая нового времени). Той же закономерности подчиняется и развитие неформального производства, оппозиционного местным сообществам: внецеховое ремесло как особый экономический феномен хорошо прослеживается в западноевропейских городах эпохи средневековья, но слабо фиксируется в городах Китая. Зато антигосударственная НЭ нашла сильное отражение в материалах по истории средневекового Китая, но малозаметна в истории средневековой Западной Европы. В современном мире право регламентировать хозяйственную жизнь полностью перешло в руки государственных структур. Соответственно, неформальная экономическая деятельность, направленная против муниципальных и профессиональных сообществ, как особая разновидность НЭ практически исчезает. 6. Набор объектов неформальной экономической деятельности варьируется в очень широких пределах. Спектр разрешенных ("обычных") товаров и услуг, которые попадали в НЭ, сильно различался в разных странах и в разные эпохи. Можно вспомнить, например, что в Китае в период 175 г. до н. э. – 10 г. н. э. была разрешена свободная отливка стандартной медной монеты частными лицами[30]. Если деятельность фальшивомонетчиков, как общее правило, относится к откровенно криминальной ("черной") теневой экономике, то в данном случае она оказывалась неформальной ("серой"). Во многом аналогична ситуация с проституцией. В современных обществах торговля телом, как правило, находится вне закона и потому уходит в криминальную теневую экономику (контролируется мафией), но в городах средневековой Европе бордели имели вполне легальный статус, являясь объектом налогообложения, а "неформальные" проститутки подвергались преследованию муниципальных властей, поскольку уклонялись от уплаты положенных налогов[31]. 7. В экономической истории нет примеров, когда бы с НЭ удалось покончить применением чисто силовых мер. Каждая из упомянутых форм неформальной экономической деятельности исчезала либо после ее легализации (как с "неуказным производством" или мешочничеством), либо после ликвидации самого спроса на определенный дефицитный товар (как с контрабандной работорговлей). Таким образом, неформальная экономика предстает как стабильный неформальный институт, в рамках которого происходит вызревание новых и угасание отмирающих формальных институтов. 164 [1] Цит. по: Всемирная история экономической мысли. Т.1. М.: Мысль, 1987. С.89. [2] См.: Власов В.С. К характеристике “хо хао” - термина экономической мысли Китая (по материалам “Цянь лян лунь” Гу Яньу, ХVII в.) // Вопросы истории Китая. М.: Издательство Московского университета, 1981. С.91-99. [3] См.: Кульпин Э.С. Человек и природа в Китае. М.: Наука, 1990. С.124-128. [4] См., например: Лозинский С.Г. Средневековые ростовщики. Страницы из экономической истории церкви в средние века. Петроград, 1923; Экономическая школа. Вып.2. Спб.: Экономическая школа, 1992. С.170-172. [5] Олсон М. Рассредоточение власти и общество в переходный период. Лекарство от коррупции, распада и замедления темпов роста // ЭиММ. 1995. № 4. С.62-63. [6] Одним из редких примеров исторического подхода к НЭ является статья немецких исследователей К. Гретчманна и В. Меттельзифена (Gretschmann K., Mettelsiefen B. Die Schattenwirtschaftsdebatte – eine Retrospective // Schattenwirtschaft. Gottingen, 1984. S. 17 – 19). Впрочем, и в этом случае история теневой экономики прослежена только по Западной Европе и только с XVIII в. [7] Хуань Куань. Спор о соли и железе (Янь те лунь). Т. 1. СПб.: Центр “Петербургское Востоковедение”, 1997. [8] Параллельно с монополией на соль уже в древнем Китае возникли казенные монополии на изделия из железа и на спирт, в средневековом Китае государство в различные периоды монополизировало торговлю чаем, купоросом, уксусом, оружием, некоторыми видами шелка и т. д.. Естественно, что теневое производство и сбыт этих товаров были в принципе сходными с лучше отраженной в источниках контрабандой солью. [9] Цит. по: Лапина З. Г. Учение об управлении государством в средневековом Китае. М.: Наука, 1985. С. 274. [10] Хрестоматия по истории средних веков. В 3-х т. Под ред. С. Д. Сказкина. Т. 1. Раннее средневековье. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1960. С. 59 – 60. [11] Стужина Э. П. Китайский город XI – XIII вв. М.: Наука, 1979. С. 59 – 60. [12] Свистунова Н. П. Установления о соли и чае. М.: Наука, 1975. [13] Свистунова Н. П. Ук. соч. С. 55. [14] Там же. [15] Все начиналось с десятины: этот многоликий налоговый мир. М.: Прогресс, 1992. С. 280. [16] Кожокин Е. М. Государство и народ. От Фронды до Великой Французской революции. М.: Наука, 1989. С. 91 – 92. 165 [17] Волков М. Я. Очерки истории промыслов России. Вторая половина XVII – первая половина XVIII века. Винокуренное производство. М.: Наука, 1979. С. 32 – 34. [18] Сото Э. де. Иной путь. Невидимая революция в третьем мире. М.: Catallaxy, 1995. С. 249. [19] Сото Э. де. Ук. соч. С. 253. [20] Полянский Ф. Я. Цена и стоимость в условиях феодализма. М.: Издательство Московского университета, 1983. С. 167 – 220. [21] Полянский Ф.Я. Ук. соч. С. 196 – 197. [22] Полянский Ф. Я. Цена и стоимость в условиях феодализма. М.: Издательство Московского университета, 1983. С. 61. [23] Стужина Э. П. Китайское ремесло в XVI – XVIII веках. М.: Наука, 1970. С. 132. [24] См., например: Абрамова С. Ю. Африка: четыре столетия работорговли. 2-е изд. М.: Наука, 1992. С. 143 – 220; Рено Ф., Даже С. Африканские рабы в далеком и недавнем прошлом. М.: Наука, 1991. С. 99 – 123. [25] Абрамова С. Ю. Африка: четыре столетия работорговли. 2-е изд. М.: Наука, 1992. С. 217, 224. [26] Рено Ф., Даже С. Африканские рабы в далеком и недавнем прошлом. М.: Наука, 1991. С. 118. [27] Абрамова С. Ю. История работорговли на Верхне-Гвинейском побережье (вторая половина XV – начало XIX века. М.: Наука, 1966. С. 166. [28] Feige E. L. The meaning and measurement of the underground economy // The underground economies. Tax evasion and information distortion. Ed. by E. L. Feige. Cambridge, N. Y. etc., Cambridge univ. press, 1989. Р. 22 – 24. [29] Feige E. L. Op. cit. P. 24. [30] Синицын Е. П. Бань Гу – историк древнего Китая. М.: Наука, 1975. С. 50 – 53. [31] Блох И. История проституции. СПб.: Фирма "РИД", Издательство "АСТ – ПРЕСС", 1994. С. 501 – 502. 166 Глава 6. «НЕФОРМАЛЬНОСТЬ» В ИСТОРИИ РОССИИ Мы уже отмечали ранее, что теневая экономическая деятельность развивается особенно бурно в переломные моменты социально-экономического развития, когда формирование новых формальных институтов отстает от ломки старых. История «смутных времен» российской истории убедительно подтверждает этот вывод и одновременно показывает, как отличаются преобладающие формы теневой экономической деятельности в разные эпохи. Рассмотрим некоторые эпизоды из истории отечественной теневой экономики ХХ века – антипомещичью борьбу крестьян предреволюционной России, мешочничество времен гражданской войны и рэкетизацию эпохи ельцинщины. 6.1. Экономика «черного передела» в пореформенной России[1] Иррациональность «черного передела». Взаимоотношения крестьян и дворянземлевладельцев в России конца XIX – начала ХХ веков можно охарактеризовать как перманентную жакерию. Временами (как в 1905 – 1907 гг.) «хижины» объявляли «дворцам» настоящую войну, и подожженные усадьбы освещали красными сполохами ночное небо. Чаще до столь яростного противоборства дело не доходило, однако крестьянская преступность – порубки, потравы, запашки – являлась постоянным элементом агроэкономики той «России, которую мы потеряли»[2]. Эти действия следует интерпретировать как неформальную экономическую деятельность, направленную против привилегированных землевладельцев-помещиков. Главным и неизменным требованием крестьян был «черный передел» – ликвидация дворянского землевладения, раздел помещичьих земель между крестьянами. Дворянское землевладение в современной литературе по прежнему принято однозначно рассматривать как пережиток доиндустриальной эпохи, тормозивший развитие капитализма в России. Соответственно, крестьянские хозяйства видятся исследователям главным фактором аграрной модернизации[3]. Этот подход, основанный на ленинской концепции аграрного вопроса в России и ставший традиционным в отечественной литературе, требует, однако, критической переоценки. Критика может осуществляться с двух различных точек зрения. Во-первых, после скандально знаменитых исследований американских экономистовклиометриков Р. Фогеля и С. Энгермана о рабстве в южных штатах США в первой 167 половине ХIХ в. совершенно иной видится взаимосвязь понятий “архаичность” (пережиточность) и “эффективность”[4]. Ранее априори считалось, что пережиточные, унаследованные от более ранних эпох экономические структуры обязательно менее эффективны, чем новые, рождённые более высокоразвитым общественным строем. Американские клиометрики убедительно показали, что архаичные регенерированные формы организации производства могут при некоторых условиях отличаться высокой конкурентоспособностью[5]. Аналогично, по новому, более осторожно и без подгонки решения под заранее известный результат, следует подойти и к сравнению эффективности помещичьих и крестьянских хозяйств. Во-вторых, следует вспомнить, что даже среди современников ленинский радикализм в оценке помещичьего землевладения отнюдь не был общепризнанным. Конечно, работы народников и марксистов, значительная часть которых относилась скорее к публицистике, чем к собственно научным трудам, пользовались среди российской общественности большой популярностью[6]. Однако при сравнении работ представителей всех направлений бросается в глаза следующая особенность: если левые радикалы обосновывали свою точку зрения, как правило, с позиции классовой борьбы и социальной справедливости, то более умеренные экономисты предпочитали доказывать свою точку зрения с позиции экономической эффективности. Есть смысл на основе именно их разработок построить общую модель аграрной экономики России, чтобы затем взвесить аргументы “за” и “против” помещичьего хозяйства. Модель аграрной экономики России, как единого наиболее комплексно описана известным политическим деятелем и учёным-аграрником рубежа ХIХ – ХХ вв. А. С. Ермоловым[7], чьи идеологические симпатии эволюционировали от либеральных к умеренно-консервативным[8]. Главная ошибка большинства исследователей аграрного вопроса, требовавших для ликвидации крестьянского малоземелья “отнять и поделить” помещичьи земли, заключалась, по мнению А. С. Ермолова, в слишком узком подходе к анализу факторов сельскохозяйственного производства. “Они всё своё внимание уделяли земле, доказывая её недостаточность для нужд крестьянского населения, и оставляли в стороне другой источник существования сельского населения и способ удовлетворения его нужд – его труд, оплачиваемый... во многих случаях лучше при применении его на чужой частновладельческой, а не на собственно принадлежащей ему земле, как ни расширяй её площадь”[9]. Руководствуясь этим принципом, А. С. Ермолов вычислил основные потоки крестьянских доходов при существующей в начале ХХ в. системе хозяйства, а затем 168 показал, как они изменились бы при разных вариантах земельных реформ – отчуждении помещичьих земель за выкуп и без выкупа. Для правильного понимания модели А. С. Ермолова следует учитывать, что обрабатываемые земли в аграрной экономике России 1861 – 1917 гг. можно условно разделить на три основные категории[10]. А. Крестьянские земли (надельные и частные) – принадлежат крестьянам и обрабатываются их трудом. Б. Земли, арендованные крестьянами, – принадлежат частным владельцам. Обрабатываются крестьянами как арендаторами, выплачивающими за их использование арендную плату. В. Помещичьи земли – принадлежат частным владельцам. Обрабатываются крестьянами как наёмными работниками, получающими за свой труд заработную плату. Статистические данные, на которые ссылался А. С. Ермолов, показывают, что в 1900 г. урожайность на частновладельческих землях была выше урожайности крестьянских земель на 12 – 18%. По мнению А. С. Ермолова, однако, разница показателей эффективности помещичьих и крестьянских хозяйств ещё выше – до 30 – 40%. Статистика даёт заниженные цифры из-за того, что “цифра сбора с частновладельческих земель... обнимает земли, как находящиеся в собственном хозяйстве владельцев (земли типа В), так и сдаваемые в аренду крестьянам (земли типа Б), и последние... значительно и понижают средний вывод, так как урожаи на арендных землях в общем всегда ниже не только по сравнению с первыми, но даже с надельными крестьянскими землями”[11]. Поскольку помещичье хозяйство оказывается значительнее эффективнее крестьянского, то доходность десятины крестьянской земли (типа А) оказывается неизмеримо ниже заработков, которые крестьяне получали за обработку десятины помещичьей земли (типа В). “На первой, – пишет А. С. Ермолов, – крестьянин выручает в среднем всего только 9 руб. 35 коп. и имеет чистого от неё дохода 3 руб.92 коп. Десятина обрабатываемой им владельческой земли даёт ему заработка 17 руб.”[12]. Если вычислить совокупные ежегодные доходы всех крестьян России, то по А. С. Ермолову, получается следующая картина (Рис. 8 – 1): с земель типа В, находящихся в помещичьем хозяйстве, крестьяне получают в виде заработков 705 млн. руб.; с земель типа А и Б, находящихся в крестьянских хозяйствах, крестьяне получают чистый доход (за вычетом издержек производства) лишь в 466 млн. руб. 169 Рис. 8 – 1. Потоки ежегодных крестьянских доходов в агроэкономике России начала ХХ в. (модель А. С. Ермолова). Такая классификация доходов крестьян позволяет по-новому взглянуть и на последствия “чёрного передела” – отчуждения помещичьих земель в пользу крестьян, за которое выступали и либералы, и социалисты. Рассмотрим два варианта радикальных аграрных реформ, исследуемых А. С. Ермоловым по методу альтернативных издержек. Первый вариант: крестьяне выкупают помещичьи земли типа Б и В по “справедливой” (т. е. заметно ниже рыночной) цене в 4 руб. за десятину. В результате они получают дополнительный чистый доход в 145 млн. руб., освобождаются от арендной платы в 128 млн. руб., выплачивают выкуп в 228 млн. руб. и теряют заработки, которые они имели в качестве работников помещичьего хозяйства, в размере 705 млн. руб. Таким образом, от такой реформы крестьяне понесут потери: постоянные (ежегодные) 705 – (145 + 128) = 422 млн. руб., единократные – еще 228 млн. руб. Итак, только постоянные потери крестьян от “черного передела” составят 36 % их первоначальных доходов. Второй вариант: крестьяне безвозмездно получают все помещичьи земли – и типа Б, и типа В. В этом случае потери крестьян уменьшатся на величину выкупных платежей и составят 231 млн. руб. ежегодно. Расчёты выгод и потерь от радикальных аграрных реформ показывают, что при ликвидации культурно-капиталистических помещичьих хозяйств и передаче всей земли в руки крестьян сами же крестьяне больше потеряют, чем выиграют. “Всякая аграрная реформа, – делает вывод А. С. Ермолов, – направленная только к увеличению 170 крестьянского землевладения за счёт частновладельческого хозяйства, ...не улучшит, а ухудшит положение крестьян, сократив их доход на сумму большую, чем сколько принесёт им увеличенная площадь земли в их руках”[13]. Альтернативные издержки потерянной зарплаты с избытком перекрывают выгоды от увеличения принадлежащей крестьянам земли[14]. Хотя модель А. С. Ермолова подвергалась острой критике и либералов (И. И. Петрункевич, С. Н. Прокопович), и социалистов, но эта критика обращала внимание, как обычно, на социальные аспекты, а не на проблему экономической эффективности. Схожим образом относились к выкладкам А. С. Ермолова и советские экономисты – те, кто все же считал необходимым для объективности упомянуть о заведомо “реакционных” теориях. В целом можно считать доказанным, что передача помещичьих земель крестьянам серьёзно сократила бы (по крайней мере, в краткосрочной перспективе) доходность аграрной экономики России. Последующая история, в сущности, подтвердила этот вывод. Когда в 1917 – 1918 гг. крестьяне явочным порядком осуществили повальный разгром помещичьих усадеб и провели “чёрный передел”, то их уровень жизни (несмотря на одновременный развал системы государственных сборов) возрос довольно незначительно. Помещичье землевладение как генератор негативных экстерналий. Если помещичье хозяйство оказывается более высокодоходным, чем крестьянское, то следует ли отсюда делать вывод, что всю критику помещичьих хозяйств надо полностью отбросить? На наш взгляд, такой вывод был бы преждевременным. Целесообразно разобраться, в какой степени низкая продуктивность крестьянского хозяйства в России обусловлена его собственной природой, а в какой – соседством с поместьями. Среди исследователей рубежа XIX – ХХ вв. (особенно, консервативного толка) было распространено представление о поместьях как об анклавах передовой агроэкономики, центрах распространения новаторских форм сельскохозяйственной культуры. Но на проблему влияния помещичьих хозяйств на крестьянские можно взглянуть и с другой стороны. На наш взгляд, в конкретно-исторических условиях России конца XIX – начала ХХ вв. поместья стали генераторами не столько положительных, сколько отрицательных внешних эффектов (экстерналий). Объясним эту гипотезу более подробно. Как известно, во многих случаях действия производителей влияют на третьих лиц, – на тех, кто не является ни продавцом, ни покупателем. Внешние эффекты (или экстерналии) могут быть как положительными, приносящими пользу третьим лицам (например, благоухание частного розария доставляет наслаждение проходящим мимо него прохожим), так и отрицательными, наносящими вред (например, “аромат” частной 171 свинофермы заставляет прохожих переживать весьма неприятные ощущения). Экстерналии создают разрыв между частными и общественными затратами или выгодами. Этот разрыв первоначально (например, первооткрывателем экстерналий А. Пигу) рассматривался как яркий пример провалов рынка, пока Р. Коуз не доказал, что рынок в принципе может сам эффективно гасить экстернальные эффекты и без вмешательства государства. В трудах Р. Коуза и его последователей – сторонников теории прав собственности (рroperty right economics)[15] – можно найти путеводные нити и для нового понимания аграрного вопроса в России рубежа XIX – ХХ вв. В работах представителей экономической теории прав собственности внешние эффекты обычно понимаются в весьма материальном смысле: запахи, шумы, потравы посевов, дымовые загрязнения и т. д. Однако в качестве экстерналий может рассматриваться и такой “нематериальный” объект, как информация. Например, сеть Internet, которыми с пользой для себя может воспользоваться любой владелец подключённого к этой сети компьютера, порождает положительные информационные экстерналии: вместо того, чтобы покупать ксерокопии библиотечной литературы, пользователь компьютера практически бесплатно “перекачивает” интересующие его тексты. Аналогично культурнокапиталистические дворянские экономии (например, Батищево – имение А. Н. Энгельгардта), которые показывали окрестным крестьянам передовые методы и приёмы сельскохозяйственного производства, следует рассматривать как генераторы положительных внешних эффектов. Однако если положительные информационные эффекты порождались относительно немногочисленными передовыми имениями, то помещичье землевладение в целом генерировало отрицательный информационный эффект. Практически все исследователи аграрного вопроса отмечали любопытный парадокс: хотя крестьян считали страдающими от малоземелья, однако если сравнить среднее землевладение крестьян России и западноевропейских крестьян, то отечественный земледелец имел земли значительно больше, но снимал с неё гораздо более низкий урожай. Экономисты консервативного и даже либерального направлений прямо утверждали, что проблема крестьянского малоземелья есть совершенно ложная проблема. “Вопрос о малоземелье, – писал, например, убеждённый сторонник сохранения дворянского землевладения А. А. Салтыков, – вообще не имеет экономического значения, т. к. благосостояние крестьян и подъём производительности крестьянского хозяйства зависит не от того, сколько у них на душу приходится земли, а от целого ряда других причин, из которых главная и основная заключается в формах крестьянского землепользования...“[16]. 172 В сущности перед крестьянскими хозяйствами было два пути развития: 1) либо экстенсивное расширение обрабатываемых площадей, 2) либо интенсивное совершенствование землепользования. Почему же крестьяне выступали в основном за первый путь, игнорируя второй? Осуществляя рациональный выбор производственной стратегии, экономический субъект сравнивает два фактора – первоначальные инвестиции (I) и ожидаемую выгоду (EU), которая в свою очередь зависит от вероятности успеха (р) и его величины (N). Если крестьяне предпочитали первый (экстенсивный) путь второму (интенсивному), это означает, что по их оценкам EU1/I1 > EU2/I2, или р1N1/I1 > р2N2/I2. Интенсивная стратегия развития аграрной экономики требовала высоких инвестиций I2 в физический и человеческий капитал (на приобретение новых орудий труда, на освоение новых агрономических знаний), суля с высокой вероятностью р2 значительную выгоду N2. Экстенсивная же стратегия предполагала отрицательную (если верна модель А. С. Ермолова) выгоду N1 при труднопрогнозируемых величинах затрат I1 на “лоббирование” программы “черного передела” и столь же трудноизмеримой вероятности р1 успеха этого “лоббирования”[17]. Кажется совершенно непонятным и иррациональным, почему же крестьяне предпочли экстенсивную стратегию интенсивной. Однако ситуация проясняется, если вспомнить, что реальные экономические субъекты делают выбор на основе не объективно истинной, а субъективно доступной им информации. Соседство мелких крестьянских наделов с обширными помещичьими хозяйствами создавало у крестьян иллюзию лёгкого решения трудной проблемы – “отнять и поделить”. “Вишнёвые сады”, которые, по мнению крестьян, так и просились под топор, порождали у них острое чувство социальной ущемлённости и зависти, препятствующие интенсификации производства. Крестьяне неохотно вводили агротехнические новшества, зато жадно ловили малейшие слухи о том, что “землю будут раздавать даром”. Это и есть отрицательный информационный внешний эффект помещичьего землевладения в России: ожидания близкого раздела помещичьих земель снижало ценность информации о совершенствовании приёмов земледелия. Доказательством существования отрицательных информационных экстерналий помещичьего хозяйства может быть заметная разница эффективности крестьянских хозяйств в Центральной России и в Сибири. Хотя естественное плодородие за Уралом было ниже, чем в центральных губерниях, однако сибирские крестьяне жили заметно зажиточнее. У них не было соседей-помещиков, не было и вредных иллюзий, будто поправить хозяйство можно не интенсификацией земледелия, а переделом земли. 173 “Двоеправие” как мультипликатор негативных экстерналий помещичьего хозяйства. В сущности, соседство богатства и бедности всегда порождает отрицательный внешний эффект: у бедных появляется вполне понятное желание не преумножать “в поте лица” свой физический и человеческий капитал, а легко и просто “экспроприировать экспроприаторов” (не случайно на уровень преступности в какой-либо стране влияет не столько средний уровень жизни, сколько степень дифференциации доходов). Однако далеко не всегда эта естественная зависть бедного к богатому выливается в столь целенаправленную “классовую ненависть”, как это было у русских крестьян по отношению к помещикам-дворянам. В конце концов, кулацкие хозяйства тоже рождали у бедняков желание “отнять и поделить” (что они и делали как во время столыпинских реформ, так и во время “чёрного передела” 1917 – 1918 гг.), однако этот антагонизм не шёл ни в какое сравнение с противостоянием крестьянства, как целого, и дворянпомещиков. Видимо, если помещичье землевладение порождало негативные экстерналии, то какой-то другой фактор их многократно усиливал. И этот фактор хорошо описан в научной литературе начала ХХ в. по аграрному вопросу. Речь идёт о так называемом “двоеправии” – сосуществовании официального права и традиционного права собственности на землю. Консерваторы, защищавшие помещичье землевладение, уделяли большое внимание правовой стороне аграрного вопроса. Уже упоминавшийся А. А. Сал-тыков прямо заявлял, что принудительное отчуждение частновладельческих земель для дополнительного наделения крестьян (всё равно – за выкуп или без выкупа) представляет собой “грубейший акт варварского произвола”. “Само понятие права, – писал он, – состоит в непримиримом противоречии с мыслью о принудительном отчуждении. Это отчуждение есть прямое и решительное отрицание права собственности, того права, на котором стоит вся современная жизнь и вся мировая культура”[18]. Следует отметить, что подобные убеждённые защитники частной земельной собственности рассматривали право собственности в традициях континентального права – как право–“монолит”. Более умеренные консерваторы, типа того же А. С. Ермолова, склонялись к англо-саксонской традиции, согласно которой право собственности есть “пучок” частичных правомочий, которые могут находиться у разных экономических субъектов. По их мнению, принудительное отчуждение не противоречило бы праву частной собственности, поскольку правительство имеет полномочия отчуждать частновладельческое имущество ради государственных и общественных целей[19]. Однако всех консерваторов и либералов, рассуждавших о правах собственников земли, объединяло одно: они были “слишком европейцами”, автоматически перенося на Россию западноевропейские 174 правовые институты. Если на Западе правосознание давно развивалось в границах дилеммы “право – бесправие”, то для российского правосознания рубежа XIX – ХХ вв. более характерна триада “официальное право – обычное право – бесправие”. Эту особенность отечественной правовой культуры лучше всего отразили в своих работах исследователи-народники. К.Р. Качаровский, один из видных представителей народнического направления, писал, что в народе уцелели основы старого народного обычного права – трудового права, которое слагалось из двух существенно важных начал: права затраченного труда и права на труд, т. е., с одной стороны, права каждого трудившегося воспользоваться плодами своего труда, с другой, права каждого желающего трудиться с использованием необходимых ему орудий производства, в особенности, необходимой для этого земли. “Право труда, – замечал он, – говорит, что владельцы-капиталисты не обрабатывают сами земли, а потому не имеют прав ни на неё, ни на её продукт, а имеют право те, кто её обрабатывает. Право на труд заявляет, что капиталистическая земельная собственность нарушает равномерность распределения между людьми основного, необходимого для их жизни блага и требует уравнительного его распределения сообразно равному праву всех людей”[20]. С обоснованием “права на землю” выступал также экономист-аграрник народнического толка П. А. Вихляев, чьи работы были использованы эсерами при разработке их земельных законопроектов в Думе. “Право на землю, – писал П. А. Вихляев, – вот тот принцип, который должен быть положен в основу новой русской государственности. К общей сумме прав гражданина и человека должно быть прибавлено новое право, незнакомое органическим статутам западно-европейских государств – право на землю каждого русского гражданина, право поголовного земельного надела. Провозглашение этого общего права должно подорвать коренным образом исключительное право отдельного лица на землю”[21]. Институт частной поземельной собственности сложился в России на прочных основаниях лишь при освобождении крестьян от крепостной зависимости – именно тогда, по мнению П. А. Вихляева, окончательно разграничилась крестьянская и частновладельческая земля. Но институт частной собственности предполагает независимый от личности объект права, а жизнь русского земледельческого населения сложилась исторически таким образом, что объект частноправовых земельных отношений – земля – постоянно нахо-дился в самой тесной связи с личностью крестьянина (как говорили крестьяне своим господам, “мы ваши, а земля наша”). Естественно, что при подобных условиях, где не было самостоятельно существовавшего объекта права, в крестьянском менталитете не могло возникнуть понятий, свойственных 175 запад-ноевропейским частноправовым земельным отношениям. Вот почему П. А. Вихляев делает следующий вывод: “Частной собственности на землю не должно существовать, земля должна перейти в общую собственность всего народа – вот основное требование русского трудового крестьянства”[22]. Объектом конфликта между крестьянами и помещиками, таким образом, являлся один из элементов “пучка” прав на землю – право на защиту от экс-проприации. В аграрной экономике России 1861 – 1917 гг. возникла ситуация недостаточной спецификации прав собственности: помещики в соответствии с официальным правом считали это право своим, но и крестьяне в соответствии с традиционным правом – тоже своим. Если в глазах помещиков требования “землю – крестьянам” выглядели преступными домагательствами чужой собственности, то и для крестьян помещики после реформы 1861 г. стали бесчестными “прихватизаторами”, присвоившими чужую землю. Каждая из конфликтующих сторон была права в рамках “своей” системы права, но неправа в рамках “чужой”. Доказательством того, что сами помещики понимали известную двусмысленность правового статуса своих хозяйств, может служить интересное наблюдение А. Н. Энгельгардта, хорошо знакомого с реалиями российской аграрной экономики. Описывая упадок многих имений в пореформенный период, он замечает: “Я положительно недоумеваю, для чего существуют эти хозяйства: мужикам – затеснение, себе – никакой пользы. Не лучше ли бы прекратить всякое хозяйство и отдать землю крестьянам за необходимую для них плату? Единственное объяснение, которое можно дать, – то, что владельцы ведут хозяйство только для того, чтобы констатировать право собственности на имение”[23]. Поскольку согласно “простонародному” “праву труда” крестьянин соглашался считать собственником земли лишь того, кто не только владел ею, но и хозяйствовал на ней, то помещики без предпринимательских способностей оказывались вынуждены имитировать хозяйственную деятельность, даже неся на этом прямые убытки. Очевидно, когда помещик откровенно забрасывал своё хозяйство, то его имение становилось первоочередным объектом крестьянского “лоббизма” (потрав, самовольных захватов земли, поджогов усадеб и т. п.), в результате чего падала его продажная ценность. Пренебрежительно третируя на словах “мужицкое право”, помещики на деле были вынуждены с ним считаться. Если сам факт наличия помещичьих хозяйств создавал у крестьян ложное представление о возможной выгоде экстенсивной стратегии развития (по их мнению, N1 было достаточно большим, хотя на самом деле, если верна модель А. С. Ермолова, N1 < 0), то ”двоеправие” создавало иллюзии в оценке вероятности достижения этой возможной выгоды (величины 176 р1) и затрат на это (величины I1). В самом деле, та громадная энергия, с которой крестьяне более полувека добивались всеми средствами заветного “чёрного передела”, будет совершенно непонятна, если только не предположить, что крестьяне изначально нисколько не сомневались в бесспорности своих претензий и, следовательно, в лёгкости их реализации. По их мнению, до раздела помещичьих имений было буквально “рукой подать”, а потому целесообразнее не закупать “мудрёные заморские” машины, а “давить” на помещика. Революция 1905 – 1907 гг., несомненно, дала этим чувствам сильный импульс; действительно, всего через 10 лет крестьянское “обычное право” восторжествовало над “официальным правом” российского истэблешмента. Доказательством мультипликационного (усилительного) эффекта “двое-правия” может служить, например, сравнение России с Германией (в советской историографии обе эти страны приводили как пример “прусского пути” развития капитализма в сельском хозяйстве). Восточно-немецкий крестьянин, в отличие от российского, вовсе не питал уверенности, будто имение соседского юнкера следует “по справедливости” немедленно “отнять и поделить”, а потому вместо организации поджогов и потрав он занимался преумножением своего физического и человеческого капитала. Негативный информационный внешний эффект от помещичьих хозяйств в Германии, вероятно, не слишком отличался от ситуации в России, но зато не было “двоеправия“ – мультипликатора, и этот экстернальный эффект оставался низким, латентным. Поэтому в истории Германии конца XIX – начала XX вв. нет ничего похожего на крестьянские революции 1905 – 1907 и 1917 – 1921 гг. в России, хотя и наблюдались отдельные аграрные возмущения. Рациональное решение аграрного вопроса. Поставим теперь вопрос: каков был бы оптимальный с экономической точки зрения метод разрешения конфликта интересов помещиков и крестьян? Решение этого вопроса имеет большое значение для изучения экономической истории дореволюционной России, для выработки объективных оценок различных точек зрения, которые высказывались по поводу проблем отечественной аграрной экономики[24]. Опишем ситуацию в агроэкономике России рубежа XIX – ХХ вв. в терминах теории прав собственности. Объектом конфликта является право на помещичьи земли (в нашей модели, земли типа Б и В). Субъектами конфликта выступают два сообщества – класс помещиков и класс крестьян. С некоторой долей упрощения эту ситуацию можно истолковать как взаимодействие двух экономических субъектов – П (помещики) и К (крестьяне). Право собственности на спорный объект размыто, неспецифицировано: отсутствует общепризнанная правовая норма, а потому правительство как третейский 177 судья обладает “свободой рук” в правотворчестве. Доказано, что субъект П может использовать спорный объект с более высокой эффективностью, чем К. Перед нами довольно стандартная ситуация из числа тех, которыми занимается экономика права (еconomics of law) как подотрасль теории прав собственности. Сначала вспомним знаменитую теорему Коуза: когда трансакционные издержки (издержки передачи прав собственности) невелики, то первоначальное распределение прав собственности с точки зрения максимизации общественного благосостояния не имеет принципиального значения. Если бы можно было руководствоваться этой теоремой, то выбрать “лучшего” собственника правительство могло бы как угодно – хотя бы подбрасыванием монеты. Задачей третейского судьи в этом случае будет только максимально чёткое закрепление (спецификация) правомочий, не допускающее какихлибо неясностей и кривотолков. Общеизвестно, однако, что мир без трансакционных издержек – это лишь теоретическая модель высокой степени абстракции. В реальной аграрной экономике России конца XIX – начала ХХ вв. следует априори ожидать высоких трансакционных издержек, особенно издержек переговоров, измерения, спецификации и защиты прав собственности, а также оппортунистического поведения. Поэтому для рационального разрешения конфликта П и К целесообразно использовать не теорему Коуза, а правило Познера. Согласно правилу Познера, при высоких издержках сделок третейский судья (рефери) должен поступать так, чтобы предотвратить возникновение в будущем обременительных затрат на передачу прав собственности от одних лиц другим. Для этого рефери сразу отдаёт спорный объект тому из претендентов, кто может его использовать более эффективно. “Трансакционные издержки минимизируются, – указывает Р. Познер, – когда закон: 1) наделяет правом собственности сторону, которая выкупила бы его у другой стороны, если бы та была им наделена и если бы издержки трансакции были равны нулю; 2) или, наоборот, возлагает ответственность на сторону, которая имей она право, продала бы его при нулевых издержках трансакций”[25]. В конечном счёте это означает, что суд должен делать выбор в пользу того, кто готов больше за-платить за возможность обладания правом. Если же не известно, кто из пре-тендентов выше ценит спорное право, целесообразно делать выбор в пользу того, кто способен более точно оценить соотношение выгод и издержек от обладания данным правом. Применение правила Познера к конфликту П и К наталкивается на любопытное противоречие. С одной стороны, если справедлива модель А. С. Ермолова, то эффективность использования оспариваемых земель гораздо выше у субъекта П. С другой стороны, любой специалист по экономической истории России 1861 – 1917 гг. знает, что 178 как правило не помещики покупали землю у крестьян (хотя иногда и это имело место), а крестьяне стремились облегчить своё малоземелье покупкой земли помещиков. И те и другие прибегали к помощи банков, но если ссуды Крестьянского банка в основном инвестиро-вались в покупку земли, то ссуды Дворянского банка использовались большей частью непроизводительно, на личное потребление помещиков. Следовательно, правительство как третейский судья должно делать выбор, обладая следующей информацией: хотя субъект П эффективнее субъекта К, однако К готов заплатить больше, чем П. С точки зрения теории прав собственности такая ситуация, когда худший производитель готов дороже платить за редкий ресурс, кажется совершенно противоестественной, диссонирующей с концепцией рационального homo eco-nomicus. Из этого противоречия есть три возможных выхода. Во-первых, следует подвергнуть сомнению правомерность использования чисто денежных показателей доходности при сравнении крестьянского и помещичьего землевладения. Если крестьянин отказывается от высокой зарплаты в качестве наёмного работника на чужой земле в пользу более низкого дохода от увеличенного количества своей земли, это означает, что полезность земли измеряется для него не её доходностью, а чем-то иным. Видимо, ради изменения своего социального статуса (из батрака – в землевладельцы) российский крестьянин был готов поступиться большой долей своих доходов. Земля для него – статусная ценность безотносительно к её доходности. В таком случае использование теории прав собственности для разрешения аграрного вопроса оказывается невозможным, поскольку эта теория основана на парадигме “человека экономического” и не умеет соизмерять стоимостные и статусные ценности Во-вторых, можно вообще усомниться в рациональности экономического поведения российских крестьян. Традиционная ссылка на “темноту” крестьянина, т. е. на его неспособность воспринимать информацию, здесь не срабатывает: если верна модель А. С. Ермолова, то между доходом крестьян от наёмного труда на помещичьих землях и их доходом от обработки аналогичных по площади своих землях существовали настолько высокие различия (17 : 4), что не уловить их человек со здравым рассудком просто не смог бы. В таком случае ожесточённая борьба крестьян за снижение своего жизненного уровня представляется экономисту затяжным приступом коллективного помешательства[26]. Если “умом Россию не понять”, то и теория прав собственности оказывается здесь бессильной. Однако, в-третьих, противоречие между степенью эффективности хозяйствования и силой притязаний на обладание спорными правами собственности может быть лишь кажущимся. 179 Вывод о низкой эффективности крестьянских хозяйств базируется на сравнении помещичьего и крестьянского хозяйствования в условиях существования негативных информационных экстерналий. Устранение помещичьих хозяйств, если верна наша концепция, полезно крестьянам вовсе не потому, что оно даст им дополнительные земельные наделы, а потому, что устранит иллюзию, будто эта прибавка улучшит их благосостояние, и тем самым стимулирует развитие нормальной хозяйственной активности. Иначе говоря, перераспределение земли приведет к перераспределению деловой активности крестьян. Борьба за “черный передел” есть форма рентоискательства[27], причем рентоискателикрестьяне ошибочно оценивали величину выгоды, за достижение которой они ведут борьбу. Как и любая рентоискательская деятельность, она с точки зрения общества непродуктивна или даже разрушительна. Ликвидация помещичьего землевладения при прочих равных дает возможность крестьянам направить свою деловую энергию в русло производительной деятельности[28]. Конечно, перераспределение деловой активности крестьян (переход от организации потрав и поджогов к совершенствованию культуры земледелия, накоплению физического и человеческого капитала с целью повышения доходности землепользования) произойдет при прочих равных отнюдь не сразу, а в долгосрочном периоде[29]. Таким образом, рациональное решение аграрного вопроса должно в идеале преследовать следующие цели: с одной стороны, устранить отрицательные информационные экстерналии помещичьего хозяйствования, с другой стороны, сохранять помещичьи хозяйства так долго, пока они превосходят по эффективности крестьянские хозяйства. В принципе, такое решение возможно. Если доход от единицы земельной площади помещичьих хозяйств заметно больше, чем доход от единицы земельной площади крестьянских хозяйств, то помещик может выплачивать претендующим на его землю крестьянам средний доход, который бы крестьяне могли получить с каждой единицы площади, и еще оставаться с выгодой. Исторически при осуществлении аграрных реформ выкупные платежи осуществляли крестьяне в пользу бывших землевладельцев. Предлагаемый вариант рационального разрешения аграрного вопроса выворачивает этот подход наизнанку: не крестьяне должны платить помещикам, а помещики – крестьянам. Тем самым сразу гасится отрицательный экстернальный эффект, но сохраняются возможности для развития высокоэффективных помещичьих экономий. По существу, это означает выкуп помещиками у крестьян прав землевладения и, соответственно, выбор – в полном соответствии с правилом Познера – в пользу именно того из двух претендентов, кто готов платить больше другого. Поскольку 180 величина ежегодных выкупных платежей определяется средней эффективностью крестьянского хозяйствования, то крестьяне имеют сильный стимул для его увеличения. Такое решение аграрной проблемы было бы с экономической точки зрения оптимальным, если, конечно, справедливо предположение о “денежной” рациональности крестьянской экономики. Интересно, что общинная организация крестьян оказалась бы при такой реформе важным благоприятным фактором. Поскольку трансакционные издержки растут с увеличением числа участников переговоров, то гораздо эффективнее, чтобы крестьяне не индивидуально договаривались с местным помещиком, а переговоры вела община как единое целое. Можно, конечно, усомниться, что помещики согласились бы “просто так” выплачивать крестьянам значительный и постоянно растущий выкуп за свою землю. Несомненно, очень многие помещики оказались бы вообще не в силах его платить под угрозой полного разорения. С другой стороны, известно, что даже горячие защитники помещичьих хозяйств выражали готовность отдать крестьянам половину своих земель, чтобы сохранить хотя бы другую половину. В любом случае главным институциональным условием разрешения конфликта интересов становится принципиальная готовность всех участников вести переговоры с оппонентом. В конкретных условиях России начала XX в. культура конфликта одержала верх над культурой согласия, что предопределило неэффективное разрешение аграрного вопроса в ходе гражданской войны 1917 – 1920 гг. 5.2. Экономика мешочничества в России 1917 – 1920 гг. Гражданская война в России 1917 – 1921 гг. сплела воедино несколько качественно различных потоков событий. Противоборство между защитниками республики и монархии, осуществление общедемократических преобразований, попытка практической реализации коммунистических идей, борьба различных социалистических партий, геополитическое противоборство сильных держав, взрыв национального сепаратизма, охлократическое безумство народных масс – все это накладывалось друг на друга и взаимопереплеталось, создавая неповторимую атмосферу второго Смутного времени. Спорам о том, какая именно грань этих событий наиболее важна, суждено длиться еще долго, и наиболее близким к истине будет, видимо, не монистический, а плюралистический подход. Такой синтез произойдет, очевидно, к столетней годовщине событий, подобно тому, как французы лишь к концу XIX века окончательно 181 определились, считать ли им день взятия Бастилии национальным праздником или годовщиной начала национальной трагедии. В наши дни уже пришло "время собирать камни", и задача исследователя – внимательно рассмотреть каждый из аспектов тех событий. Одним из таких ракурсов, который пока слабо представлен в литературе, но заслуживает самого пристального внимания, является попытка взглянуть на события гражданской войны в России как на своеобразный эпизод истории теневой экономики. Теневая экономическая деятельность в России времен гражданской войны: этот несгибаемый мешочник. Изучение ТЭ времен гражданской войны наталкивается на два препятствия. Прежде всего, над изучающими эту эпоху продолжают довлеть традиции классово-идеологического подхода, когда во всех событиях обязательно хотят разглядеть конфликт классово-партийных интересов. В результате мало кто из исследователей обращает внимание на "теневиков" как на самостоятельных субъектов исторических событий[30]. В то же время понимание проблемы затрудняется элементарной нехваткой фактических данных: если о событиях на "красной" территории можно найти довольно обширную информацию, то экономическое развитие "белых" территорий все еще продолжает оставаться белым пятном[31]. Поэтому все высказанные далее соображения следует рассматривать как сугубо предварительные, скорее обозначающие проблему, чем раскрывающие ее. Неформальная экономическая деятельность как главная разновидность теневой экономики. Неформальный сектор экономики, как общее правило, является самым крупным сегментом ТЭ. Применительно к России времен гражданской войны эта закономерность действовала в гипертрофированном виде. Главный представитель ТЭ этого периода – пресловутый мешочник, мелкий спекулянт хлебом. Мешочническая неформальная деятельность расцвела еще до прихода к власти большевиков. Ограничения на торговлю хлебом как основным продуктом питания появились в России в 1915 г., а в марте 1917 г. Временное правительство ввело хлебную монополию: государство декретировало свое право изымать у крестьян весь хлеб (за вычетом необходимого на личное потребление) и полностью запретило торговлю хлебом. Почти сразу же после введения ограничений появились предприимчивые крестьяне, которые скупали зерно в деревне и контрабандой везли ее в город, зарабатывая "рубль прибыли на рубль капитала"[32]. Летом 1917 г. Временное правительство начало устанавливать заградительные отряды, которые перекрывали мешочникам доступ в города. 182 В период "военного коммунизма" большевики приняли эстафету огосударствления хлебного рынка, что придало мешочничеству совершенно фантастические масштабы. Хотя, согласно правительственным распоряжениям, Наркомпрод должен был собирать и затем распределять все хлебопродукты, фактически в руки советских органов власти попадало первоначально менее 1/3 собранного хлеба. "…Только наименьшая часть сельскохозяйственной продукции попадала в снабженческие органы государства, а большая доля уходила на подпольный рынок"[33], где цена в несколько раз превышала предписанный государством уровень. Большевистское руководство понимало неэффективность проводимой политики, но интерпретировало создавшуюся ситуацию в привычных для него терминах классовой борьбы. Вспомним опубликованную в "Правде" в ноябре 1919 г. программную статью "Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата", где В. И. Ленин писал: "Вот тот крестьянин, который дал в 1918 – 1919 году голодным рабочим городов 40 миллионов пудов хлеба по твердым, государственным, ценам, в руки государственных органов, …вот этот крестьянин есть крестьянин трудящийся, полноправный товарищ социалиста-рабочего… А вот тот крестьянин, который продал из-под полы 40 миллионов пудов хлеба по цене вдесятеро более высокой, чем государственная, …надувая государство, …вот этот крестьянин есть спекулянт, союзник капиталиста, есть враг рабочего, есть эксплуататор"[34]. Увы, подобную четкую поляризацию можно было видеть на страницах правительственной газеты, но не в реальной жизни, где крестьянин-трудящийся и крестьянин-спекулянт чаще оказывался одним и тем же лицом. Отдав за бесценок под дулом винтовок продотрядовцев часть своего урожая, другую – и большую – его часть крестьянин с выгодой продавал приезжавшим из города мешочникам. О том, насколько массовой стала опасная профессия мешочника, свидетельствуют, например, данные анкеты Калужского комиссариата продовольствия, отразившей ситуацию августа-декабря 1917 г.: за хлебом совершали поездки хотя бы эпизодически порядка 40% населения губернии, заветный товар удавалось добыть примерно каждому второму[35]. Чтобы получать прибыль и элементарно остаться в живых, мешочнику приходилось давать взятки одним заградотрядам и прорываться с боем сквозь другие. Их труд облегчался тем, что большинство населения поддерживало их деятельность, и даже представители официальных властей были вынуждены проводить двусмысленную политику полуборьбы-полууступок[36], но затруднялся тем, что любой "человек с винтовкой" мог практически безнаказанно ограбить и убить любого мешочника. Несмотря на все препоны, спекулятивная вакханалия доходила до того, что из некоторых районов мешочники иногда за день вывозили больше хлеба, чем продотряды за месяц. 183 Процесс "конкуренции" Наркомпрода и мешочников в борьбе за хлеб хорошо иллюстрируется статистическими данными о динамике хлебозаготовок и хлебозакупок в 1918 – 1921 гг. (Рис. 6 – 2). Мешочниками становились как горожане, так и крестьяне из числа людей "пассионарного" склада характера: в этой профессии знание рыночной конъюнктуры необходимым образом сочеталось с недюжинной физической силой (груз мешочника часто превышал центнер), умением постоять за себя и находить общий язык с кем угодно. Некоторая часть мешочников обеспечивала продуктами только себя и своих близких, но большинство рассматривало это занятие как профессию, приносящую прибыль[37]. Начавшись как деятельность авантюристов-одиночек, неформальное мешочничество быстро "обросло" инфраструктурой в виде стабильных полулегальных рынков (типа московской Сухаревки), подпольных бирж, производства специальных лодок и чемоданов с двойным дном, системы нелегального кредитования и т. д. Именно мешочники стали той едва ли не единственной социальной группой, которая выиграла от политики "военного коммунизма", накопив первоначальный капитал для легального бизнеса в период нэпа. Ликвидировав предпринимательский класс дореволюционной России, большевики, сами того не желая, создали новых предпринимателей, гораздо менее обремененных традициями "честного бизнеса". На графике заметно неуклонное уменьшение доли мешочников в перераспределении хлебопродуктов, однако не следует отсюда делать вывод о его самозатухании. Неформальное мешочничество оказалось зажато в клещах (Рис. 6 – 3): с одной стороны, укрепление советской правительственной машины вело к упрочению работы 184 Наркомпрода, который усиливал силовое давление на деревню; с другой же стороны – и этот фактор более важен – неизбежный в военные годы упадок сельского хозяйства уменьшал его товарные возможности. Хотя совокупный объем изъятия хлеба оставался примерно на одном и том уровне, к концу гражданской войны значительная доля государственных хлебозаготовок осуществлялась уже за счет необходимого продукта крестьян (Рис. 6 – 4). Удивляться следует не сокращению мешочничества, а, напротив, его живучести в этих крайне неблагоприятных условиях. Рис. 6 – 4. Модель эволюции производства и распределения хлебопродуктов в Советской России времен гражданской войны. На "белых" территориях регулирование хлебного рынка проводилось более либеральными методами, чем у "красных". Торговля хлебом полностью не отменялась, но действовала практика принудительной закупки по твердым правительственным ценам, которые были ниже рыночных в 5-6 раз. Соответственно мешочничество сохранялось и в этих районах, хотя и в гораздо меньших масштабах. Лишь "под самый занавес", в июне 1920 г. правительство Врангеля объявило полную свободу торговли, что сразу вызвало взрыв спекуляции перекупщиков, заменив одну форму ТЭ другой[38]. Зародившись в сфере сельского хозяйства и торговли, неформальная ТЭ очень быстро начала охватывать и промышленность. Поскольку казенного пайка не хватало на элементарное выживание, городские рабочие, чтобы заработать на покупку дорогого хлеба у мешочников, начали в массовом порядке в свободное и даже в рабочее время мастерить зажигалки для неформального товарообмена. Помимо подобных кустарных самоделок рабочие торговали на нелегальном рынке и обычной продукцией своих заводов, поскольку зарплата часто выдавалась натурой, кроме того, немыслимые масштабы приобрели мелкие хищения. Даже государственные предприятия были 185 вынуждены приобретать оборудование и дефицитные материалы на нелегальном рынке, поскольку официальных поставок категорически не хватало. "Беловоротничковая" теневая экономика как союзник неформальной. Махинации представителей легального государственного и коммерческого секторов экономики, как правило, развиваются обособленно от иных форм НЭ. Но гражданская война создала сверхприбыльный мешочнический бизнес, который захватил в свою орбиту все другие разновидности ТЭ. Хорошо известно, что к созданному ими государственному аппарату лидеры большевиков относились весьма критически, понимая, что он насквозь пропитан коррупцией и мошенничеством. Уже в 1918 г. установилась своеобразная шкала взяток, за которые продотрядовцы пропускали не только отдельных мешочников, но и целые нелегальные обозы[39]. На исходе "военного коммунизма" в занятиях хищениями и спекуляцией органами ВЧК были уличены работники едва ли не всех наркоматов. Рядовые работники национализированных предприятий не отставали от начальников и растаскивали до 2/3 производимой ими продукции[40]. Украденное немедленно уходило на теневой рынок. Не лучше обстояло дело и у "белых". Казнокрадство и спекуляция всем, что имело хоть какую-либо ценность, приобрела в Крыму при Врангеле невообразимые размеры, ознаменовав тем самым провал "белого дела"[41]. Криминальная теневая экономика, которой не было. "Черный" сектор теневой экономики в собственном смысле слова в России времен гражданской войны совершенно отсутствовал. Хотя бандитизм достиг огромного размаха, источники не сообщают об организации рэкета, криминального наркобизнеса или торговли оружием. И это легко объяснимо. Криминальные промыслы – это "преступления без жертв", которыми начинают заниматься профессиональные преступники, желающие уменьшить издержки и повысить выгоду в сравнении с обычными "преступлениями с жертвами". В атмосфере крайне малоэффективной работы правоохранительных органов, когда обыкновенный бандит мог ограбить в 1918 г. самого В. И. Ленина, издержки бандитизма были достаточно низкими, а тяжесть наказаний в условиях военного времени оказывалась примерно одинаковой, что за вооруженные грабежи, что за спекуляцию. Самое главное, наркотики и оружие были настолько широко распространены, что торговля ими вовсе не сулила особой выгоды. В принципе отечественные профессиональные преступники могли бы монополизировать торговлю хлебом и алкоголем, подобно тому как именно из подпольного бутлегерства родилась в 1920-е гг. американская "Коза Ностра". Однако 186 российский уголовный мир отличался гораздо более низкой степенью организованности, поэтому чисто криминальный бизнес в России того времени практически отсутствовал. В сущности, мешочник занял ту нишу, которую в развитых странах обычно занимал гангстер: поскольку торговля хлебом была объявлена вне закона, мешочничество стало своеобразным "серо-черным" видом ТЭ – "черным" по объектам (хлеб как запрещенный товар), но "серым" по субъектам (обычные люди, отнюдь не профессиональные преступники) теневых отношений. Теневая экономика гражданской войны – общее и особенное. Период 1917 – 1921 гг. демонстрирует редкую для развитого цивилизованного общества картину, когда неформальный сектор экономики сравнялся с формальным практически во всех сферах хозяйственной жизни или даже превосходил его[42]. Ситуация, сложившаяся в Советской России в годы гражданской войны, исключительна, но не уникальна. Командная экономика эпохи нового времени – эпохи преобладания рыночных связей – всегда и везде провоцирует взрыв "черного" рынка, где спекулируют обычными товарами повседневного спроса, распределение которых государство считает нужным строго контролировать. Неформальная торговля наблюдалась, в частности, во всех странах, активно участвовавших в первой и второй мировых войнах. В западных оккупационных зонах Германии 1945 – 1948 гг., где и после окончания войны продолжала действовать командно-распределительная система, размах "черного" рынка ничем не отличался от событий в России 1917 – 1921 гг.: легально отоварить талоны было весьма трудно, зато у спекулянтов можно купить все что угодно, но по ценам в несколько десятков раз выше легальных[43]. Как в Советской России, так и в послевоенной Германии конец буйству неформального "черного" рынка был положен легализацией нормальных рыночных отношений (нэп в России, реформы Л. Эрхарда в Германии). Главная специфика теневых экономических отношений периода гражданской войны заключается не столько в количественных, сколько в качественных характеристиках. ТЭ всегда и везде выступает как оппонент легальной общественной системы, но только во время гражданской войны в России неформальный сектор экономики не только объединил вокруг себя все прочие разновидности ТЭ, но и сформировал военнополитическую оппозицию официальной власти. Речь идет об анархистской "Махновии" на юге Украины, просуществовавшей несколько месяцев в 1919 и 1920 гг. В литературе о махновщине советская традиция рассматривать "зеленых" как полупьяных бандитов сталкивается с либеральными веяниями, в духе которых любой противник большевиков трактуется как идейный борец с тоталитаризмом. Если взглянуть 187 на этот феномен в контексте изучения ТЭ, очевидно, что экономическая подоплека успехов махновщины кроется именно в неформальном мешочничестве. Екатеринославская губерния, база махновского движения, была одной из наиболее рыночной в России[44]. Такой район оказывался в тот период в довольно выигрышном положении: город нуждался в продуктах сельского хозяйства сильнее, чем деревня в промтоварах, а потому "невидимая рука" рынка обеспечивала преимущества деревни. Естественно, что в условиях войны любая власть (и "красная", и "белая") рассматривала такой район как объект насильственных реквизиций; наоборот, для самих крестьян наилучшим было бы отсутствие любой регулярной власти, мешавшей обогащаться на стихийном товарообмене с голодающим городом. Именно такой порядок и стремился обеспечить Н.Махно, предлагавший рабочим налаживать добровольный прямой продуктообмен с крестьянами без опоры на какие-либо государственные структуры[45]. Анархистская модель самоуправляющейся и самоорганизующейся экономики объективно обеспечивала полную свободу рук владельцам товарных запасов хлеба и торговцамперекупщикам. Поэтому Махно действительно имел в глазах крестьян- товаропроизводителей несомненные преимущества и перед "красными", и перед "белыми". Конечно, в долгосрочном аспекте эта "третья альтернатива" была заведомо нежизнеспособна: в отсталой аграрной стране осуществить экономический рывок можно только за счет перераспределения ресурсов сельского хозяйства на нужды промышленности. Однако в краткосрочном плане анархистский "рыночный социализм" давал неформалам привилегированные условия, что и обеспечивало его привлекательность. Таким образом, махновское движение (и, видимо, прочие формы «зеленого» повстанчества) следует рассматривать как политическое представительство неформального мешочничества. Перефразируя изречение Клаузевица «война – это продолжение политики иными средствами», можно сказать, что гражданская война, т. е. междоусобица «красных», «белых» и «зеленых», была противоборством трех альтернативных моделей хозяйственного развития России: командной («красные»), рыночно-формальной («белые») и рыночно-неформальной («зеленые»). Победили в этой борьбе «красные», но противостояние этих моделей отнюдь не окончилось. Конец ХХ века продемонстрировал в принципе ту же ситуацию выбора из трех альтернатив, которая, казалось бы, была «пройдена» еще в начале века. Теперь, однако, командная модель быстро вышла из «игры», и основное соперничество в 1990-е гг. развернулось между рыночно-формальным и рыночно-нефор-мальным вариантами развития. Рассмотрим, как развивались теневые экономические отношения в России эпохи ельцинщины – в третье Смутное время. 188 6.3. Экономика «великой криминальной революции» 1990-х гг. Этот теневой, теневой, теневой мир... Стало уже общим местом утверждение, что Россия 1990-х гг. пережила «великую криминальную революцию», суть которой – в тотальной криминализации всех сторон хозяйственной жизни. Действительно, статистические оценки масштабов теневой экономики в постсоветской России рисуют картину малопривлекательную, хотя и не безысходную. Таблица 6 – 1 Средние масштабы теневой экономики по трем типам стран, 1989–1993 гг., в % от ВВП <TBODY>Типы стран Масштабы теневой экономики Развивающиеся страны Африка 43.9 Центральная и Южная Америка 38.9 Азия 35.0 Страны с переходной экономикой Бывший СССР 25.7 Восточная Европа 20.7 Страны OЭСР Оценка по методу анализа расхода электричества 15.4 Оценка по методу анализа спроса на деньги 12.9</TBODY> Источник: Schnaider F., Enste D. Increasing Schadow Economies All Over the World – Fiction or Reality? A Survey of the Global Evidence of their Size and of their Impact from 1970 to 1995. (Эта статья подготовлена во время визита Ф. Шнайдера в МВФ в 1998 г., ее текст находится в Интернете по адресу: http://www.economics.uni- linz.ac.at/Members/Schneider/EnstSchn98.html.) Уже в самом начале 1990-х гг. определилась иерархия стран по масштабам их «затененности» (см. Табл. 6 – 1): если в развивающихся странах теневая экономика (в первую очередь это – неформальный сектор) составляла порядка 35 – 45% от ВВП, то в развитых – 10-20%, а страны с переходной экономикой находились как раз посередине 189 между ними – 25-30%., причем страны Восточной Европы тяготели к развитым странам Запада, а бывшие республики СССР – к не очень развитым странам Востока. В последующие годы ситуация принципиально не изменилась, хотя практически во всех группах стран масштабы теневой экономики несколько выросли. Таблица 6 – 2 Оценка динамики масштабов теневой экономики в некоторых странах с переходной экономикой в 1990–1995 гг., в % от ВВП <TBODY>Страны Неофициальная Подпольная с экономика переходной экономика экономикой (Johnson S. et. аl) 1990 1991 1992 (Lacko M.) 1993 1994 1995 1990 1992 1994 - - Центральная и Восточная Европа Болгария 25.1 23.9 25.0 29.9 29.1 36.1 - Чешская 6.7 12.9 16.9 16.9 17.6 11.3 15.2 3) 19.9 15.4 Венгрия 28.0 32.9 30.6 28.5 27.7 29.0 26.7 34.8 31.0 Польша 19.6 23.5 19.7 18.5 15.2 12.6 30.8 33.0 32.8 Румыния 13.7 15.7 18.7 16.4 17.4 19.1 - - - Словакия 7.7 15.1 17.6 16.2 14.6 5.8 11.2 14.7 22.3 Хорватия 22.8 22.9 24.7 33.7 32.8 24.2 - - - республика Бывший Советский Союз Азербайджан 21.9 22.7 39.2 51.2 58.0 60.6 - - - Белоруссия 15.4 16.6 13.2 11.0 10.9 19.3 - - - Эстония 19.9 26.2 25.4 24.1 25.1 11.8 - - - Грузия 24.9 36.0 52.3 61.0 63.5 62.6 - - - Казахстан 17.0 19.7 24.9 27.2 34.1 34.3 - - - Латвия 12.8 19.0 34.3 31.0 34.2 35.3 - - - Литва 11.3 21.8 39.2 31.7 28.7 21.6 - - - Молдова 18.1 27.1 37.3 34.0 39.7 35.7 - - - Россия 14.7 23.5 32.8 36.7 40.3 41.6 - - - Украина 16.3 25.6 33.6 38.0 45.7 48.9 - - 190 Узбекистан 11.4 7.8 11.7 10.1 9.5 6.5 - - -</TBODY> Источник: Schnaider F., Enste D. Increasing Schadow Economies All Over the World – Fiction or Reality? A Survey of the Global Evidence of their Size and of their Impact from 1970 to 1995. На общем «постсоциалистическом» фоне Россия выглядит как один из лидеров по масштабам теневой экономики, хотя и отстает даже от Украины, не говоря уже о кавказских и закавказских государствах, где, кажется, кроме теневой никакой иной экономики почти и нет. Какова же причина того, что либерализация экономики вместо того, чтобы вывести из «тени» ранее запретный рынок, не уменьшила, а увеличила «затененность» экономики? Таковых причин, по нашему мнению, две. С одной стороны, это специфическая «советская наследственность», с другой стороны, это результат политики того государственного режима, который уже получил в литературе клеймо «ельцинщины»[46]. Тяжелый груз советского наследства. Наивные либералы замечали в советской теневой экономике только нелегальный рыночный сектор, а потому полагали, что достаточно освободить людей от жестких административных запретов и ограничений, стесняющих хозяйственную гибкость (избавить его от давления легального командного сектора), как Россия немедленно с радостью начнет дышать воздухом экономической свободы и заживет «полной чашей». Однако, в какой степени теневую экономику советских времен можно считать «инкубатором» рыночных институтов. Таблица6–3 Двойной дуализм советской экономики Командная экономика Рыночная (редистрибутивный экономика (рыночный товарообмен) продуктообмен) Легальная экономика Нелегальная 1) Плановое хозяйство 4) “Клановый социализм” 2) Колхозные рынки и др. 3) Неформальный сектор экономика С точки зрения теории экономических систем, в экономике СССР противостояли друг другу и взаимодополняли друг друга четыре сектора (см. Табл. 6 – 3): 1) легальная командная экономика (это плановое хозяйство описывалось Г.Х. Поповым как “административно-командная система” и Я. Корнаи как “экономика дефицита”); 2) легальная рыночная экономика (колхозные рынки, рынки потребительских товаров – словом, все то, что в классификации А. Каценелинбойгена называется красным, розовым и белым рынками); 191 3) нелегальная рыночная экономика (неформальный сектор – все то, что в классификации А. Каценелинбойгена называется серым, коричневым и черным рынками, а в теории Л. Тимофеева – собственно “черным рынком”); 4) нелегальная командная экономика (“клановый социализм”[47] – отношения, описываемые Л. Тимофеевым как рынки должностей и привилегий, административнохозяйственных согласований и бартера, а С. Кордовским – как административные рынки). С одной стороны, существование теневого рынка обычных товаров и услуг прививала «простому советскому человеку» некоторые элементарные представления о рыночных отношениях: надо строить с людьми отношения взаимовыгодно, по принципу «ты – мне, я – тебе»; деньги – великий соизмеритель; купля-продажа должна осуществляться в ситуации выбора и по взаимному согласию сторон. С другой стороны, теневые отношения патернализма и клиентализма приучали всех и каждого глядеть на официальные правила и законы как на пустые формальности, вкладывать свой человеческий капитал не в совершенствование трудовой квалификации, а в налаживание личных отношений с «нужными людьми». Поэтому советская теневая экономика одновременно и ускоряла, и тормозила формирование рыночных институтов. Если рассматривать реформы 1990-х гг. в контексте противоборства нелегальных командных и нелегальных рыночных институтов, становится понятным качественное различие путей реформирования стран Восточной Европы и постсоветских республик. При формировании класса предпринимателей в экономиках переходного типа возможны три варианта: «путь снизу» (в бизнес идут бывшие рядовые работники), «путь сбоку» (осуществляется легализация ранее существовавшего теневого бизнеса) и «путь сверху» (происходит коммерциализация «социалистической» административной и хозяйственной элиты). В странах Восточной Европы общим правилом было введение люстрации – политической и экономической дискриминации бывших номенклатурщиков. В результате произошло полное обновление хозяйственной элиты – бывшие «верхи» лишились сколько-нибудь существенной экономической власти, которая перешла в руки выходцев из «низов». Когда преобладают «путь снизу» и «путь сбоку», то институты нелегальной командной экономики оказываются сильно ослабленными, а нелегальные рыночные институты, напротив, играют роль катализатора реформ. Совсем иная ситуация сложилась в бывших республиках СССР, где произошла не «диссидентская революция», а, скорее, «революция вторых секретарей против первых». Здесь главным каналом формирования легального бизнеса определенно стал «путь сверху». В результате экономическая власть перешла в руки агентов нелегального командного сектора, которых избавили от контроля со стороны легального командного 192 сектора. Когда советским номенклатурщикам предоставили возможность брать «столько власти, сколько смогут удержать», они стали создавать такие квази-предпринимательские структуры, в которых главную роль играли клановые связи, клиентализм и патернализм, а отнюдь не экономическая свобода и конкуренция. В результате мы стали наблюдать имитацию рыночного хозяйства при реальном сохранении основ командной экономики – но уже не централизованной (по типу обществ азиатского способа производства), а децентрализованной (по типу феодальных обществ)[48]. При ельцинщине формируется своеобразный антирыночный клановый капитализм – социально-экономическая система, в которой противоборствующие рентоискательскими методами. предпринимательством кланы осуществляют «Нормальные» честным и погоню институты производительным, бизнеса, остаются за прибылью связанные если и с не маргинальными, то, по крайней мере, не главенствующими. Таким образом, легальная командная экономика исчезла, но ее теневой двойник, как в сказке Г.-Х. Андерсона, пережил своего «хозяина» и продолжает тормозить рыночную модернизацию. Результаты реформ 1990-х гг.: Россия в тени. Попробуем теперь дать оценку того, какую роль играли теневые институты в развитии субъектов постсоветской экономики эпохи ельцинщины и в какой степени саму ельцинщину следует считать за это ответственной[49]. Особенности национальных домохозяйств. Современные россияне перестали быть «винтиками» принудительно навязанной им общественной системы – прежде всего, потому, что развалилась та «машина», «винтиками» которой они были долгое время. Однако новый тип личности, соответствующий требованиям эпохи НТР, также еще не сформировался. Когда «прорабы перестройки» начинали радикальные экономические реформы, то они сознательно или бессознательно ориентировались, конечно, на американскую модель. Только так можно объяснить их подчеркнутое безразличие и даже неприязнь ко всем формам и проявлениям социального коллективизма – к профсоюзам, к трудовым коллективам, к системам социальной защиты и т.д. После того как шахтерские профсоюзы внесли весомую лепту в дискредитацию горбачевского режима, новые правители России «в благодарность» постарались о них забыть, в результате чего профсоюзы в лучшем случае превращаются в социальные отделы, а в худшем просто вымирают. Когда во время приватизации выдвигался проект передачи подавляющей доли собственности госпредприятий их трудовым коллективам («4-ая модель приватизации»), ее с ходу заклеймили как «промышленный колхоз» и даже не допустили к какой-либо проверке на 193 практике. Что касается социальной защиты, то ее уподобляют социальному иждивенчеству, и нищенские размеры пособий убедительно показывают, что власть имущие не намерены облегчать жизнь этим «иждивенцам». Лишившись членства в старых коллективах и не имея ни навыков, ни возможностей создавать новые, россияне оказались «брошены в рынок» как котята в речку. Каждый «барахтается» самостоятельно, реальна лишь помощь со стороны семьи, да и то не всегда. Такое превращение общества, для которого характерна высокая степень коллективизма, в «толпу одиноких» ввергает людей в состояние шока. Они теряют привычные жизненные ориентиры и не находят новых. Общераспространенной моделью поведения становится стремление (сознательное или бессознательное) «переждать ненастье», «дождаться лучших времен». Люди планируют свою жизнь не на десятилетия, а в лучшем случае на месяцы вперед, не будучи уверены в завтрашнем дне. В столкновении стратегий развития и выживания победу одерживает ориентация на выживание. Перестав быть «винтиками», люди превращаются в «улиток», желающих только сохранения своего старого уютного очага и рассматривающих внешний мир в основном как источник угроз и опасностей. Такое нерыночное приспособление к рынку означает, что и формальные и неформальные Первоначальная институты (рубежа микроуровня 1980-х – находятся гг.) 1990-х в «подвешенном» ориентация на состоянии. американского himselfmademan`а быстро захлебнулась, новая так и не сложилась. Задача поиска и пропаганды новых форм индивидуального хозяйственного поведения, соответствующих современному типу экономики, не только не решается, но даже и не осознается. Таким образом, институциональная трансформация домохозяйств России – это затянувшийся «бег на месте», когда качественные изменения постоянно «откладываются в долгий ящик». В этих условиях теневые экономические отношения на микроуровне становятся, как и в странах «третьего мира», едва ли не единственно возможной стратегией выживания бедняков. Особенности противоречивым национального и не слишком бизнеса. Российский удачным бизнес соединением 1990-х черт гг. стал американской, западноевропейской и японской моделей. Он является «экономикой физических лиц» (черта, роднящая его с американской индивидуалистической коммерцией); он сильно зависим от государственного регулирования (как в Западной Европе и Японии); в нем сильны черты экономики патернализма, причем мелкий бизнес развивается в основном вне поля зрения государства, а роль защитников прав собственности уголовные авторитеты выполняют не реже, чем легальные стражи порядка (как в Японии). Впрочем, нельзя сказать, что российская фирма только копирует чужой опыт. Оригинальной, 194 свойственной только России особенностью стала тотальная бартеризация: чем дольше длились рыночные реформы, тем меньше фирмы пользовались деньгами и тем чаще они прибегали к меновым операциям типа «шило на мыло». В результате соединения экономики физических лиц, экономики патернализма, экономики бартера и экономики рэкета мир постсоветских фирм приобрел очень причудливый вид, где основные признаки современного рыночного хозяйства проявляются через самоотрицание. Вместо гэлбрейтовской «техноструктуры» фирмами управляют «новые русские», что снижает корпоративный бюрократизм, но одновременно ставит бизнес в чрезмерную зависимость от личной судьбы и прихотей «хозяина». Там, где труд и капитал должны были стать уважающими друг друга партнерами, воцарилась неформальная полуфеодальная система типа «мы, рабочие, ваши, добрый хозяин, верные холопы». Чем дольше длятся рыночные реформы, тем реже фирмы используют «живые деньги». Для защиты своих прав бизнесмены обращаются не к государственным служащим, а к бандитам, либо создают собственные «дружины». Одним словом, фирменные структуры России 1990-х гг. напоминают рынок не XX в., а, скорее, докапиталистических эпох. И все же, именно фирмы остаются в России рубежа столетий самым «продвинутым» институтом. Самое главное, трудности их взросления уже вполне осознаны (по крайней мере, в отношении проблем рэкета и бартера). Особенности национального государства. Парадоксальное положение постсоветского государства заключается в том, что оно выступало и главным ускорителем рыночной трансформации, и ее главным тормозом. И горбачевские, и гайдаровские реформы были событиями, которые «широкие народные массы» в лучшем случае одобряли, но отнюдь не инициировали: в России (в отличие даже от стран Восточной Европы) не было и нет развитого гражданского общества, способного подчинять и направлять деятельность государства. Поэтому рыночная модернизация в нашей стране приняла привычный вид «революции сверху», когда «государственные мужи» разрабатывают и осуществляют такие реформы, которые выгодны, прежде всего, им самим. Номенклатурная приватизация создала надежную преграду попыткам реставрации старой командной экономики, но она же и жестко ограничила возможности развития рыночных сил. Советская номенклатура, которая по прежнему поставляет основные кадры и бизнесу, и государству в постсоветские времена, полюбила частнособственнический капитализм, но все так же не любит конкурентный рынок. В результате наше «государство всеобщего перераспределения» стало полем столкновения лоббистских интересов, на котором судья готов за взятку объявить победителем кого 195 угодно, причем оспорить его решения практически невозможно. Правовое регулирование носит характер ad hoc; о социальных проблемах заботятся ровно в той мере, в какой это необходимо для завоевания голосов избирателей, чтобы удержаться у власти или пробиться к ней; планирование имеет очень малый горизонт (как правило, на год) и осуществляется с неизменным расчетом на «авось» («авось» подорожает нефть, или дадут новый займ либо спишут часть старого долга). Постсоветское государство эпохи ельцинщины, таким образом, оказывается едва ли не самым слабомодернизируемым компонентом хозяйственной жизни – оно слишком конъюнктурно, слишком заботится «о себе, любимом». Создания сколько-нибудь целостной системы государственного регулирования российской экономики следует ожидать только в начале XXI века. В заключение подчеркнем еще одну специфическую черту российской пути развития переходной экономики. Оценки масштабов теневой экономики в России конца 1990-х гг. варьируются в основном в интервале 30 – 40% ВВП[50]. Однако это не следует интерпретировать так, что примерно треть производителей трудятся «в тени», уклоняясь от государственного контроля, а остальные две трети уважают закон. Тотальное «затемнение» социально-экономических отношений позволяет утверждать, что отечественная экономика конца XX века стала «пестрой» – в ней нет четкой поляризации «белой», законопослушной, и теневой, нелегальной, деятельности, есть только разнообразные оттенки серого и черного. Пока трудно судить, насколько устойчивой окажется эта ситуация. «Пестрая» теневая экономика стала одной из институциональных ловушек: она позволяет кое-как решать сиюминутные проблемы, но препятствует дальнейшему развитию. Видимо, после «великой криминальной революции» необходимо провести «антикриминальную революцию» – иначе можно дождаться «криминальной контрреволюции». 196 [1] В данной главе использованы некоторые материалы диссертации к.э.н. С.Н. Ковалева. [2] См.: Шанин Т. Революция как момент истины. М.: «Весь Мир», 1997. Гл. 3. С. 140 – 226. [3] Характерно, что если по проблемам крестьянского хозяйства в России существует буквально море литературы, то число капитальных исследований помещичьих хозяйств можно пересчитать по пальцам, причем все эти работы относятся еще к советскому периоду. [4] См.: Fogel R. W., Engerman S. L. Time on the Cross: The Economics of American Negro Slavery. Vol. 1 – 2. N. Y., 1974. Это исследование относится к наиболее известным трудам Роберта Фогеля, за которые он был удостоен премии имени Нобеля по экономике за 1993 г. [5] В монографии “Время на кресте” Р. Фогель и С. Энгерман доказали, что крупные рабовладельческие плантации примерно на 40% превосходили по душевой выработке не использующие рабского труда мелкие фермерские хозяйства (См.: Goldin C. Cliometrics and the Nobel // Journal of Economic Perspectives. 1995. Vol. 9. № 2. P. 200). [6] В библиографических обзорах литературы по аграрному вопросу, составлявшихся в начале века, работы консервативных авторов всегда составляли абсолютное меньшинство по сравнению с либералами, народниками и марксистами. См.: Фортунатов А. Ф. Земельный вопрос в русской литературе 1906 г. М., 1906; Туган-Барановский М. И. Основы политической экономии. М.: “Российская политическая энциклопедия” (РОССПЭН), 1998. С. 243 – 244. [7] Ермолов А. С. (1847 – 1917) относится к тем достаточно редким экономистам типа Л. Эрхарда, которые стремятся органически сочетать теоретические поиски с хозяйственной практикой. В 1886 – 1888 гг. он был вице-президент Вольного Экономического Общества. В 1893 г. А. С. Ермолов стал управляющим Министерством государственных имуществ, в 1894 – 1905 гг. занимал пост министра земледелия и государственных имуществ. С 1905 г. он членом Госсовета, где выступал с активной поддержкой столыпинской аграрной реформы. Сторонник создания неделимых, неотчуждаемых крестьянских хозяйств и интенсивного развития землевладения, организации переселенческого движения, А. С. Ермолов активно боролся с идеей национализации земли и её принудительного отчуждения. Он видел помощь помещичьим хозяйствам не в поддержании разоряющихся дворян, а в укреплении жизнеспособных культурнокапиталистических имений, увеличении их производительности. Предложенная А. С. Ермоловым макроэкономическая модель российской агроэкономики довольно 197 малоизвестна, хотя она не имеет близких аналогов в трудах других экономистоваграрников (в том числе и современных), предпочитающих микроэкономический подход. [8] См.: Ермолов А. С. Наш земельный вопрос. СПб., 1906. [9] Ермолов А. С. Указ. соч. С. 28, 267. [10] Мы не рассматриваем здесь удельные, казённые, монастырские и другие второстепенные категории земель. [11] Ермолов А. С. Указ. соч. С. 273. По данным А. М. Анфимова, урожайность ржи в 1912 – 1916 гг. была у крестьян на 17 – 18% ниже, чем у частных владельцев, что подтверждает выкладки А. С. Ермолова (Анфимов А. М. Российская деревня в годы первой мировой войны. М., 1962. С. 144). [12] Там же. С. 53. [13] Ермолов А. С. Указ. соч. С. 286. [14] На огромное значение крестьянских заработков от работы в помещичьих имениях для крестьян указывал также А. А. Салтыков – экономист-аграрник более консервативного направления. См.: Салтыков А. А. Голодная смерть под фирмой дополнительного надела (К критике аграрного вопроса). СПб., 1906. С. 26. [15] Наиболее полным изложением этой теории в отечественной литературе остаётся работа Р. И. Капелюш-никова: Капелюшников Р. И. Экономическая теория прав собственности. М., 1990. [16] Салтыков А. А. Указ. соч. С. 14. [17] Как известно, российские крестьяне “лоббировали” эту программу более полувека, используя и трибуну Думы, и запускаемого в поместья “красного петуха”. [18] Салтыков А. А. Указ.соч. С. 200. [19] Ермолов А. С. Указ. соч. С. 267 – 268. [20] Качаровский К. Р. Русская община. СПб., 1906. [21] Вихляев П. А. Право на землю. М., 1906. С. 33 – 34. [22] Вихляев П. А. Указ. соч. С. 22 – 23. Современные исследователи оценивают экономико-правовые пред-ставления российских крестьян схожим образом. См., например: Яхшиян О. Ю. Собственность в менталитете русских крестьян // Менталитет и аграрное развитие России (XIX – XX вв.). М., 1996. С. 92 – 105; Шатковская Т.В. Закон и обычай в правовом быту крестьян второй половины XIX века // Вопросы экономики. 2000. № 11 –12. С. 96 – 105. [23] Энгельгардт А. Н. Из деревни: 12 писем. 1872 – 1887. М., 1987. С. 399. [24] Изучение аграрного вопроса имеет не только историографическое значение. В наши дни призрак «черного передела» витает над государствами юга Африки (Намибия, 198 Зимбабве, ЮАР), где повторяется знакомое по истории России противостояние крупных высокоэффективных агрохозяйств (белые фермеры) и малоземельного крестьянства (африканское население). Современная ситуация в российском агрохозяйстве также имеет многие черты сходства со старым аграрным вопросом: немногочисленные частные (“фермерские”) хозяйства вызывают у окружающих экс-колхозников примерно те же чувства, которые в начале века крестьяне-общинники питали по отношению к помещикам, и порождает схожие экстернальные эффекты. [25] Цит. по: Капелюшников Р.И. Экономическая теория прав собственности (методология, основные понятия, круг проблем) М., 1990. С. 50. [26] Хотя воспитанному на неоклассической теории экономисту такой подход кажется заведомо невозможным, у историков он может найти известное понимание. В частности, недавний научный бестселлер В. П. Булдакова ”Красная смута” (М., 1999) рассматривает события революции и гражданской войны в России именно как своеобразную массовую истерию, где рациональные соображения заглушались подсознательными инстинктами. [27] Рентоискательство (rent-seeking) – это общепринятый в неоинституциональной теории термин для обозначения деятельности, направленной на повышение благосостояния рентоискателей политическими, юридическими и иными методами, не связанными с успехами в обычном конкурентном производстве. [28] Идея, что главной проблемой общественного развития является рационализация распределения не материальных благ между людьми, а потенциальной предпринимательской активности между различными видами приносящей выгоду деятельности, относительно недавно высказана известным американским экономистом В. Баумолем. См.: Baumol W. J. Enterpreneurship: Productive, Unproductive and Destructive // Journal of Political Economy. 1990. Vol. 98. № 5. Pt. 1. P. 893 – 920. [29] Подчеркнем, что это произойдет “при прочих равных”: в нашей стране после 1917 г. ценность политического рентоискательства не упала, а многократно возросла. Карьера политработника обещала гораздо больше, чем нормальная производственная деятельность. [30] Теоретическое осмысление материалов о теневой экономике эпохи "военного коммунизма" началось уже в 20-е гг.: Вайсберг Р. Е. Деньги и цены (Подпольный рынок в период "военного коммунизма"). М.: Издательство Госплана СССР, 1925; Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М.: 1991. С. 307 – 310. Из современных исследований по этой проблеме см., например: Давыдов А. Ю. Мешочничество и советская продовольственная диктатура. 1918 – 1922 годы // Вопросы 199 истории. 1994. № 3. С. 41 – 54; Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М.: Русское книгоиздательское товарищество, 1997. С. 229 – 244. [31] Едва ли не единственным исключением стало изучение экономической политики правительства Врангеля в Крыму 1920 г.: Карпенко С. Врангель в Крыму: "левая политика правыми руками" // Свободная мысль. 1993. № 15. С. 110 – 116. [32] Павлюченков С. А. Ук. соч. С. 230. [33] Вайсберг Р. Е. Ук. соч. С. 126. [34] Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 39. С. 278. В черновых заметках руководителя Советской России есть еще более заостренная формулировка: "Свободная торговля хлебом есть государственное преступление" (Т. 39. С. 449). [35] Кондратьев Н. Д. Ук. соч. С. 308 – 309. [36] Можно вспомнить, например, что периодически вводились временные разрешения для некоторых категорий населения на провоз 1,5 – 2 пудов хлеба. Естественно, что под прикрытием этих разрешений хлеб возили в большем количестве и отнюдь не только те, кто имел на это право. [37] Известны данные своеобразного обследования, проведенного в самом начале 1918 г.: из примерно 1000 мешочников, задержанных на одном из вокзалов Москвы, лишь 13 % везли муку для своих семей, 15 % собирались заниматься самореализацией, продавая муку случайным прохожим, еще 10 % намеревались перепродать продукты лотковым торговцам и харчевням, а 60 % выполняли заказы владельцев магазинов, ресторанов и кондитерских (Дмитриенко В. П. Некоторые итоги обобществления товарооборота в 1917 – 1920 гг. // Исторические записки. Т. 79. М.: Наука, 1966. С. 232). [38] Карпенко С. Ук. соч. С. 98, 105 – 106. [39] Давыдов А. Ю. Ук. соч. С. 48. [40] Павлюченко С. Ук. соч. С. 236 – 241, 154. [41] Карпенко С. Ук. соч. С. 101 – 106. [42] Советские экономисты оценивают долю нелегального рынка в товарообороте периода "военного коммунизма" величинами порядка 50 % (Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях "военного коммунизма". М.: Наука, 1988). Соответственно, доля теневой экономики в ВНП должна составлять не менее трети. [43] Например, в марте 1947 г. в американской зоне, согласно официальным данным, было произведено 7.200 мужских костюмов, при этом роздано талонов на получение 10.300 штук, из которых отоварено только 5.800; на "черном" рынке в этот месяц по ценам, в 50 раз выше легальных, продано не менее 7.000 костюмов (Зарицкий Б. Е. Людвиг Эрхард: секреты "экономического чуда". М.: Издательство БЕК, 1997. С. 59). 200 [44] Шубин А. Махно и махновское движение. М.: МИК, 1998. С. 24. [45] Там же. С. 110 – 113. [46] См., например: Конец ельцинщины. Будапешт, 1999. [47] Данный термин взят по аналогии с используемым в работах российского социолога Л.Я. Косалса термином “клановый капитализм”, которым он характеризует постсоветскую Россию. (См., например: Косалс Л.Я. Центр реформ – микроуровень // НГ-Политэкономия. 2000. 18 янв. № 1 (42) // http://politeconomy.ng.ru/real/2000-01-18/5_microlevel.html.) Именно в концепции Л.Я. Косалса впервые четко сформулирована мысль о не-рыночном характере многих институтов современного российского бизнеса. [48] Точка зрения о квази-рыночном, не-рыночном характере многих институтов постсоветского российского бизнеса в последние годы звучит в литературе (и отечественной, и зарубежной) все чаще и чаще. См.: Ковалев Е. Взаимосвязи типа “патрон – клиент” в российской экономике // Неформальная экономика: Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999. С. 125 – 137; Романов П.В. Формальные организации и неформальные отношения: кейс-стади практик управления в современной России. Саратов, 2000; Колганов А. К вопросу о власти кланово-корпоративных групп в России // Вопросы экономики. 2000. № 6. С. 114 – 125; Ericson R.E. The Post Soviet Russian Economic System: An Industrial Feudalism? // http://www.hhs.se/site/Publications/No140web.pdf. [49] Обзор итогов социально-экономического развития России 1990-х гг. построен по материалам коллективной монографии «Экономические субъекты постсоветской России (институциональный анализ)» (М.: МОНФ, 2001). Из обобщающих исследований о неформальной экономике в России времен «великой криминальной революции» см., например: Неформальный сектор в российской экономике. М.: Институт стратегического анализа и развития предпринимательства, 1998; Клямкин И., Тимофеев Л. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: РГГУ, 2000. [50] По данным Российско-европейского центра экономической политики (РЕЦЭП), масштабы теневой экономики, оцененные по методу расхождения между доходами и расходами, составляла 31,5%, а по методу уклонения от НДС – 36,7% («Сопротивление материала». Международные нормативы на российской почве. М.: МОНФ, 1999. С. 143. 201 Заключение. «ТЕНЬ, ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО!» Попробуем в заключение сформулировать общий вывод о роли теневых экономических отношений в хозяйственной жизни общества. Шаблонным является представление о теневой экономике как о вредоносном микробе, паразитирующем на здоровом теле общества. Однако материалы нашей книги показывают, что последствия теневой экономической деятельности нельзя оценивать строго однозначно. Многие виды ТЭ (особенно, “серая”), в конечном счете, скорее помогают развитию официальной экономики, чем препятствуют ему. Идею о благотворности для общества теневых экономических отношений нельзя считать слишком оригинальной. Швейцарский экономист Д. Кассел еще в 1980-е гг. выделил три позитивные функции ТЭ в рыночном хозяйстве: 1) “экономическая смазка” – сглаживание перепадов в экономической конъюнктуре при помощи переливов ресурсов между легальной и теневой экономикой; 2) “социальный амортизатор” – гашение нежелательных социальных издержек (в частности, неформальная занятость облегчает материальное положение малоимущих, уменьшая тем самым социальную напряженность); 3) “встроенный стабилизатор” – теневая экономика подпитывает легальную (неофициальные доходы используются для закупки товаров и услуг в легальном секторе, “отмытые” преступные капиталы облагаются налогом и т.д.). В “социалистической” командной экономике ТЭ, по мнению Д. Касселя, выполняла лишь функции “экономической смазки” и “социального стабилизатора”, и то ограниченно[1]. Однако нельзя не согласиться, что в целом влияние ТЭ на общество обычно является скорее негативным, чем позитивным. Наибольший вред наносят “вторая” и “черная” теневая экономическая деятельность. С одной стороны, происходит антисоциальное перераспределение доходов общества в пользу относительно малочисленных привилегированных групп (бюрократов, мафии). С другой стороны, разрушается система централизованного управления экономикой: приписки создают ложное ощущение благополучия; “теневая” занятость приводит к тому, что усилия правительства по созданию новых рабочих мест ведут не к снижению мнимой безработицы, а к нагнетанию инфляции, и т.д. Наконец, развитие любых форм ТЭ ведет к подрыву хозяйственной этики и росту правового нигилизма. Если эти тенденции заходят слишком далеко, то легальные “правила игры” вытесняются криминальными «понятиями», многие начинают жить по 202 принципу “все дозволено”, в результате чего общество проваливается в пучину хаоса, нестабильности и “беспредела”. Видимо, соотношение позитивных и негативных (с точки зрения общества) эффектов ТЭ[2] зависит от ее масштабов. Гипотетическая модель этой зависимости представлена на Рис. З – 1. Позитивный эффект ТЭ возрастает по параболе, т. е. темп его роста замедляется с увеличением относительной величины ТЭ. Зато негативный эффект имеет ярко выраженную тенденцию ускоренно расти по мере увеличения ТЭ. В таком случае результирующий эффект сначала будет иметь положительный знак и расти (участок 0А), потом его рост остановится (в точке А), начнется процесс спада (участок АВ), а затем результирующий эффект приобретет отрицательное значение, величина которого будет стремительно расти (после точки В). Эта графическая модель показывает важность контроля над масштабами теневой экономической деятельности. Общественное благосостояние максимизируется, если величина теневой экономики равна 0А, так как при этом результирующий эффект имеет максимально позитивное значение. В крайнем случае можно допустить разрастание теневой экономики до величины 0В, когда позитивный и негативный эффекты взаимно гасятся. Если величина теневой экономики превышает 0В, общество несет чистые потери. Рис. З — 1. Зависимость эффектов теневой экономики от ее масштабов. Соотношение позитивных и негативных эффектов будет изменяться также в зависимости от того, о каких видах ТЭ идет речь и в рамках какой экономической системы она развивается[3]. Если проследить за динамикой оценочных показателей, то можно сделать вывод, что в последние десятилетия в хозяйстве практически всех групп стран наблюдается устойчивая 203 тенденция относительного роста теневой экономики. Согласно оценкам экономистов Кельнского института международных исследований, к началу 1990-х годов негативные эффекты ТЭ заметно превышали ее положительные результаты[4]. Можно ли отсюда сделать вывод, что теневую экономику невозможно одолеть и потому бороться с ней бессмысленно? Да, в обозримом будущем не заметны факторы, которые ликвидировали бы спрос на мафиозные товары и услуги; спрос же, как известно, всегда рождает предложение. Общая тенденция к активизации роли государственного регулирования, четко прослеживаемая на протяжении всего ХХ века, неизбежно вызывает и будет вызывать развитие «неформальности». С другой стороны, однако, нет и причин, которые способствовали бы безграничному разрастанию “черного” теневой экономики. Чрезмерное ее разбухание невыгодно подавляющему большинству законопослушных граждан. Поэтому речь должна идти не о ликвидации теневой экономики и не о капитуляции перед ее напором, а о поддерживании динамического равновесия между законной экономикой и экономикой вне закона. Задача правоохранительных органов – сдерживать теневую экономическую деятельность в тех рамках, в которых она не разрушает экономическую систему. Если использовать метафору Е. Шварца, преступная тень общества должна знать свое место. 204 [1] См., например: Cassel D., Cichy U. The shadow economy and economic poliсy in East and West: a comparative system approach // In: The unofficial economy. Consequences and perspectives in different economic systems. Ed. by S.Alessandrini fnd B.Dallago. Gower, 1987. P.140-141. [2] Эффекты теневой экономики оцениваются исключительно с точки зрения показателей материального благосостояния. Этические оценки во внимание при этом не принимаются. [3] В качестве примера конкретно-эмпирического расчета соотношения позитивных и негативных эффектов теневой экономики сошлемся на исследование американского экономиста Т. Нгуйена, разработавшего восьмисекторную модель экономики Соединенных Штатов, которая содержит параллельный рынок труда иностранцевнелегалов, соглашающихся работать за субминимальную заработную плату (Nguyen T. T. The Parallel Market of Illegal Aliens: a Computational Approach // World Development. 1989. Vol. 17. № 12. Р. 1965 — 1978.). Незаконные рабочие составляют в США только 1% рабочей силы (это оценка скорее заниженная, чем завышенная), однако, согласно модели Т. Нгуйена, если бы не было незаконных рабочих, то доходы законных рабочих были на 5% ниже, а поступления налогов в казну на 11% меньше, чем при наличии нелегальных иностранных рабочих. Итак, параллельный рынок незаконной рабочей силы может оказывать и положительное влияние на макроэкономические результаты, так как (1) иммигранты создают дополнительный спрос и предложение, (2) налоговая база и государственные расходы повышаются, а (3) государственные принудительные меры дают дополнительную законную занятость. [4] См.: Организованная преступность - 2. Под ред. А.И. Долговой, С.В. Дьяконова. М.: Криминологическая Ас-социация, 1993. С. 272 205
